Живой Журнал. Публикации 2001-2006 [Владимир Сергеевич Березин] (fb2) читать онлайн

2001–2006

2001

История для начала

Писал я дневник на какой-то загадочный сайт. Сначала мне там обещали каких-то бесплатных часов, то есть не бесплатных, а как бы в качестве оплаты за эту писанину.

Ну, Бог с ними, с часами — беда в том, что этот сайт наполнился руганью каких-то загадочных еврейских людей, что всё что-то делили, да не могли поделить. При этом еврейские люди обзывали друг друга вполне понятными русско-татарскими словами. Я был похож на человека, которого по ошибке пригласили на свадьбу с мордобоем.

А дневники давно уже стали публичными высказываниями. Что тут интересно, так это разница между записными книжками и дневниками. Надо рассказать об этом в следующий раз.

1 декабря 2001

История о дневниках

Цитата в продолжение темы: "…Наше блистательное увлечение письменным словом началось в середине екатерининского царствования. Некто вездесущий смог вдруг уразуметь, что посредством этого инструмента можно не только отдавать распоряжения, или сообщать сведения о своем здоровье, или признаваться в любви, но и с лихвой тешить свое тщеславие, всласть высказываясь перед себе подобными. Боль, страдания, радости, неосуществимые надежды, мнимые подвиги и многое другое — все это хлынуло нескончаемым потоком на бумагу и полетело во все стороны в разноцветных конвертах. Наши деды и бабки научились так пространно и изысканно самоутверждаться посредством слова, а наши матери и отцы в александровскую пору довели это умение до таких совершенств, что писание писем перестало быть просто бытовым подспорьем, а превратилось в целое литературное направление, имеющее свои законы, своих Моцартов и Сальери. И вот, когда бушующее это море достигло крайней своей высоты и мощи, опять некто вездесущий зачерпнул из этого моря небольшую толику и выпустил ее в свет в виде книги в богатом переплете телячьей кожи с золотым обрезом. Семейная тайна выплеснулась наружу, наделав много шума, причинив много горя, озолотив вездесущего ловкача. Затем, так как во всяком цивилизованном обществе дурной пример заразителен, появились уже целые толпы ловкачей, пустивших по рукам множество подобных книг, сделав общественным достоянием множество надушенных интимных листков бумаги, где души вывернуты наизнанку. С одной стороны, это не было смертельно, ибо огонек тщеславия терзает всех, кто хотя бы раз исповедался в письме, но, с другой стороны, конечно, письма предназначались узкому кругу завистников или доброжелателей, а не всей читающей публике, любящей, как известно, высмеивать чужие слабости тем яростнее, чем больше их у нее самой… Но этого мало. Высокопарная болтливость человечества была приманкой для любителей чужих секретов, для любителей, состоящих на государственной службе. Они тут же научились процеживать суть из эпистолярных мук сограждан, поставив дело на широкую ногу и придав ему научный характер. Из этого нового многообещающего искусства родились Черные кабинеты, в которых тайные служители читали мысли наших отцов, радуясь их наивным откровениям. Перлюстраторов было мало, но они успевали читать целые горы писем, аккуратно и добропорядочно заклеивая конверты и не оставляя на них следов своих изысканных щупалец. Однако как всякая тайна, так и эта посте-пенно выползла на свет божий, повергнув человечество в возмущение и трепет. Шокированные авторы приуныли, литературное направление погасло, исчезла божья искра, и эпистолярный жанр теперь существовал лишь в узко-практическом смысле.

Однако мысль уже была разбужена. Сердца бились гулко, потребность в выворачивании себя наизнанку клокотала и мучала. Куда было ее обратить? Тут снова нашелся некто, который надоумил своих собратьев заполнять чистые листы исповедями без боязни, что эти листы предстанут перед судом современников или будут осквернены щупальцами деятелей Черных кабинетов. И началась вакханалия! Так родились дневники. Конечно, это вовсе не значит, что в былые времена пренебрегали этой возможностью: и в былые времена провинциальные барышни или Вертеры доверяли бумаге свои сердечные волнения, а напомаженные дипломаты описывали впрок повадки королей или собственное ловкачество. Но в подлинное искусство дневники превратились совсем недавно, и боюсь, что лет эдак через пятьдесят, когда действующие лица современных записей будут мертвы, издателям не отбиться от нагловатых внуков нынешних скромных исповедников.

Они писали для себя, сгорая на медленном огне своих пристрастий или антипатий, они тщательно оберегали свои детища от посторонних взоров в сундуках и в укладках, в секретных ящиках столов и в стенных тайниках, на сеновалах и в земле, но при этом, как бы они ни старались уверить самих себя, что это все должно умереть вместе с ними, они, не признаваясь в этом себе, исподволь кокетничали с будущим, представляя, как опять некто вездесущий много лет спустя обнаружит в густой чердачной пыли эти скромные листки, изъеденные ржавчиной, и прочтет, и разрыдается, восхищаясь страстной откровенностью своего пращура. Ведь не сжигали они листки, исписав их и выговорившись, и не развеивали пепел по ветру, а покупали толстенные альбомы в сафьяне и приспосабливали медные дощечки, на которых искусный мастер гравировал их имена, и звания, и даты рождения, за которыми следовала некая черточка — маленькая, скромная, но уверенная надежда, что кто-то позаботится и проставит печальную дату расставания с этим миром. Вот что такое дневники и их авторы в нынешний век. Правда, мой князь и все, коих я люблю и любил, были счастливым или несчастливым исключением из правила, хотя также отдали дань сему искусству, но не придавая особого значения форме, не заботясь об изысканности стиля, не задумываясь о происхождении этого популярного в наш век жанра и не надеясь на горячую заинтересованность потомков в их судьбе".

15 декабря 2001

История не в тему

Надо бы кого-нибудь спросить, отчего я не могу комментировать чужие записи. "Хер вам", говорит система. Может, она и более невежливо говорит — в силу специфики английского языка, и вообще его недостаточной вежливости. А то ведь есть что сказать людям — например, черепах мною сослан, а к тому же я знаю, что такое "довернуть до семи" и что за обороты при этом имеются в виду. Эх…

16 декабря 2001

История про редактирование

Редактирование — довольно-таки ненавидимый мной процесс. При этом, куроча русского клиента ЖЖ я обнаружил опцию "Редактирование параметров друга". А это мысль! — как говорилось в одном хорошем анекдоте про баню. Я бы с удовольствием отредактировал некоторых своих друзей. Вот Пусика непременно бы отредактировал. Обязательно.

17 декабря 2001

История про обороты

Ладно. Не помню кто спрашивал, но кто-то спрашивал точно, что значит реклама "Доверни да семи". Это про пиво реклама, понятное дело. Дело в том, что есть такое понятие "объёмные проценты", крепость ими, в частности, меряют. А на Руси их издавна звали "оборотами" из-за надписи на этикетках "об." Вот это откуда. Вот куда крутится пиво — до состояния кручёного ерша и прочей безобразной алкоголической радости.

17 декабря 2001

История про дневники — ещё одна

Собственно, что отличает дневник, так это структурированность. Фу, гадкое слово. Что отличает дневник, так это дата. В противном случае это записная книжка. То есть дневник — частный случай записной книжки.

18 декабря 2001

История о лексике и о дневниках

Да, вот тут подумал, если кто возмутится словом "попиздюхал", то я, пожалуй, не буду использовать ненормативную лексику в записях. Ведь ЖЖ это не настоящий дневник, а "публичный дневник". Но это если кто, хоть один, хотя бы, возмутится. А то, по-настоящему, это лексика не "нецензурная", а "неподцензурная". То есть, как её не цензурируй, а всё вылезет на поверхность.

19 декабря 2001

История в метро

Сегодня в метро наблюдал за людьми. Надо сказать, в московском метрополитене, на старых станциях, где потом приорыты переходы к новым, лестницы устроены очень неудобно. Эти лестницы отвоевали часть перрона, и оттого люди там передвигаются как-то криво.

Толпится народ, ждёт поезда. А между ними и стенкой идут несколько людей, у которых головы лежат на плече, как у инопланетян.

Очень странное зрелище.

19 декабря 2001

История о том, как я за абсентом сходил

Нашёл правильное место с правильным абсентом. Но не в этом дело — когда я там его покупал (ночь, мороз, фонарь, рядом аптека 36,6), там в помещении транслировали какое-то загадочное радио. И вот, некая дама страстно пела что-то вроде "Мне всё равно, ты он или она", но в следующей строфе обречённо-радостно говорила "Так полюби меня по-французки, если этого не избежать".

Она всё это пела по-русски, собственно, это я, дурак, вышел за абсентом без ручки с бумажкой.

Надо было записать эту философскую песню, да не судьба.

Однако, песня настолько потрясла меня, что я решил сахару в ложке не плавить, абсенту не пить, а подождать в гости Царя, Хомяка или Лодочника.

20 декабря 2001

История про абсент

Нет, не успокоюсь. Надо сходить туда снова и купить что-нибудь коньячное. Нельзя же ожидать Царя всухую.

20 декабря 2001

История про Дедов Морозов

Город заполонили банды Дедов Морозов.

20 декабря 2001

История о Дедах Морозах

Наш Дед Мороз очевидно похож на царя. У него красная мантия и всё такое. А вот Санта-Клаус какой-то лесоруб канадский. Между ними такая же разница как между бойцом в шинели и американским солдатом в курточке.

20 декабря 2001

История опять о Дедах Морозах

Недавнее видение — видел на улице Деда Мороза с косой. Очень страшное сочетание. Только потом я понял, что это стоит обычный ряженый Дед Мороз, держит в руке огромный посох, а на конце посоха вьётся по ветру и блестит какая-то кисея. Эта кисея и делает посох похожим на косу.

При том, интуитивно понятно, что Дедушка Мороз помирает каждый Новый год, поскольку на смену ему спешит какой-то карапузик в шапочке. А этот карапузик, в свою очередь….

Дед Мороз вообще неприятный персонаж. Готовый к употреблению покойник. Будущий покойник со счётным временем жизни.

Будто к царю Николаю — Санта-Николаю-Клаусу, ползёт к нему по снегу карапуз Юровский. И, ожидая скорой смерти царя, ожидает обыватель царских нечаянных подарков — скипетра, забытого под ёлкой. Императорских драгоценностей, конфискованных перед расстрелом. Траченой молью профсоюзной шапки Мономаха.

— К чёрту, к чёрту, — бормочу я, желая очнуться.

21 декабря 2001

История о песнях и Сочельнике

Получил письмо от позитивного и горячо мной любимого человека Михаила Шишкина, постоянно проживающего в городе Цюрихе. Приведу из него цитату: "Вот только сейчас прочитал твое письмо и сходил на livejornal.

Сперва о песне: вот бы это я написал… Чтобы народ пел… Чёрт, езжу вот поездом из Цюриха в Женеву, а в голову Бог знает что лезет…

Ты знаешь, Володя, ордынское иго этой культуры я ощутил, когда был в Берлине. Так теперь они, значит, и до Швейцарии добрались.

Твой livejornal aaeeeieaiai, eae письма Березина. Но я, честно говоря, так и не понял, что это такое за живой журнал и что ты в нем делаешь? Клуб одиноких сердец? Сбор слов для текста?".

Фраза его перекодировалась — livejornal aaeeeieaiai, eae напоминает пиканье в телевизоре, когда хотят забить какое-нибудь матерное слово.

Между тем, всех, кого это касается, надо поздравить.

24 декабря 2001

История про недогруз и недоработку

Поставил всего две двойки. Нехорошо.

25 декабря 2001

История опять о дневниках

Читал статью Кони о дневниках и письмах. Главный пафос её в ограничении наследования авторского права на них etc. Интересно другое: "Наши действующие гражданские законы (приложение к статье 420 первой части Х тома Свода законов), говоря о праве собственности на произведения наук и словесности, прямо относят к ним частные письма, записки и другие бумаги, очевидно считая их литературными произведениями… Нельзя, конечно, отрицать, что в дневнике могут быть лирические места…, но это встречается как исключение и имеет, так сказать, интимный характер. Главное содержание писем и дневников — события личной жизни и данные, подчёрпнутые из текущей действительности и притом, по большей части, интересные лишь для самого пишущего или его корреспондента. Если в них и встречается вымысел, то это не поэтическое творчество, а просто фактическая ложь или болезненный самообман, который психологи называют "мечтательную ложью"…

Всякий, кому — как, например, судье — приходилось близко знакомиться с дневниками, знает как быстро и несоответственно силе толчка реагируют их авторы на горести, прозу и шероховатости практической жизни, как легко "в той комнате незначущая встреча", улыбка, показавшаяся презрительною, бессодержательная, но кудрявая фраза, косой взгляд, мягкий упрёк, настойчивый совет и т. п. вызывают в дневниках целые страницы излияний, ропота на судьбу, негодования на людей и презрения к ним, отчаяния за своё будущее, гнева на деспотизм окружающих, мечты о необходимости покончить с собой, попыток радикального разрешения всех мировых вопросов, начиная с Бога и кончая семьёй".

25 декабря 2001

История про Муракамов

Я поспорил с друзьями. В каком-то смысле это чистый эксперимент, потому что никто из нас не знает японского. Я утверждал, что сюжет второй сцены "Дансов" будет закольцован с сюжетом того фильма, что пересказывается в конце первой книги. То есть девочка застанет героя с бабой и всё будет, как всегда, очень грустно.

25 декабря 2001

История о кофе

Главное в жизни — это качество кофею. Самый отвратительный — американский бочковой, который пьёт, в частности агент Купер. Я думаю, из-за этого кофе в Твин Пикс и случилась половина неприятностей.

25 декабря 2001

История про наследство

Получил я наследство. Никогда в жизни наследства не получал, а теперь вот случилось. Несколько лет назад умер мой отец, и начался вокруг его завещания какой-то нехороший делёж. Я же, вслед Онегину, довольный жребием своим, устранился.

И вот, когда для симпатичных мне родственников дело разрешилось положительно, мой дядюшка повёз меня в давно осиротевшую квартиру.

Положил он передо мной красную коробку с орденами и бриаровскую трубку с янтарным мундштуком.

Вот это было королевское наследство. Настоящее, мужское.

Я приехал домой и докурил табак в трубке, что жил в ней много лет. И тут меня разобрало.

26 декабря 2001

История про то, что слово найдено

Понятия не имею, о чём шла речь, но то что сказал мой знакомец, мне жутко понравилось. Знал бы, как добавлять в мемуары, или-чёрт-его-знает-как-это-называется, добавил бы, но не знаю. Но это даже и к лучшему. Короче говоря, сказано было следующее:

Спросите у сытых журналистов, что с ними будет.

Я не журналист.

И далеко не всегда сыт.

И вообще — идите-ка в жопу.

И думайте там, кто вы после этого.

Спасибо.

27 декабря 2001

История про титры сериала

Увидел титры какого-то сериала. Оказалось, что Илью Вайнштейна играет Иван Похмелкин. Что-то есть в этом жизнеутверждающее.

27 декабря 2001

2002

История про коньки

Этим утром очень хотелось сложить из маленьких льдинок слово "Вечность". Правда, я на коньках не катаюсь.

1 января 2002

История о Конституции

Говорят мне:

— Съешь, Вова, севрюги. Иначе она испортится, а так лучше она погибнет в тебе, чем без тебя. Ну или ты погибнешь с нею. Всё ж прока больше.

Достал я хрена, севрюжины отрезал и задумался о Конституции. Вот, блин, думаю, великая сила у русской литературы — навеки обручены у нас Конституция и севрюжина с хреном. Навсегда, трам-пам-пам, навсегда.

1 января 2002

История ванных в новогоднюю ночь

Началось всё с того, что давным-давно я понял — наиболее эротогенными местами во всяких клубах являются площадки перед туалетами. Что происходит внутри этих помещений, на фоне фаянса, унылой кафельной плитки — понятно и неинтересно. Недаром там всегда висит злобный автомат по продаже такой же сантехнической резины. Но главное закладывается, вопреки физиологии, именно вне, а не внутри.

Продолжая исследования, я выяснил, что наиболее эротогенными местами в частных квартирах давно стали ванные. И вот, сразу после новогодних праздников, я заметил, что все мои знакомые чётко делятся на тех, у кого был сексус в эту новогоднюю ночь, и тех, у кого его не было. Только я хотел сочинить по этому поводу moralite, как вдруг мне позвонила некая барышня, которая, как оказалось, принадлежит к третьей категории. Она не была уверена в том, случилось ли с ней это, или нет.

Причём, количество людей, совершенно потерявших уверенность в сексусе, лексусе и прочих жизненных вещах, начало стремительно множиться. С тревогой ожидал я следующих звонков, поскольку неуверенные превратились из маргиналов в правящую партию.

Причём ванная превращалась в символ эпистемологической неуверенности. Эта неуверенность усугубляется тем, что ванная — одна из немногих комнат, в которых свет включается (и выключается) извне.

Мой приятель, неуверенно вспоминая собственную роль Деда Мороза, окончившуюся поздравлением хозяйки, что цеплялась за занавеску и ванный шкафчик, теоретизировал так. Дело в том, говорил он, что в советских домах туалет невелик и часто неважно пахнет. Ванная невпример лучше. К тому же в ней, кроме дыры (эвфемизм) есть и кран, который…

К чёрту, к чёрту!

А очередная моя собеседница, оказалась, однако, членом партии уверенных. Она-то занималась в новогоднюю ночь натуральным сексусом, а не каким-то петтингом-митингом. Но именно в ванной, и начала хвастать этим. Что-то было космическое, говорила она, два тела и…

Я сказал ей, что этот рассказ напоминает описание византийской цистерны в Стамбуле. Есть там такая подземная цистерна для питьевой воды, иначе называемая Йребатан-сарай — подземный дворец.

Цистерна эта многократно описана. Один мой знакомец украл название своего стамбульского очерка у Томаса Венцлова, сравнение гарема с картиной Энгра у Петра Вайля, а последний абзац — у Орхана Памука. Впрочем, стиль он тоже украл — у Бродского вместе с его историософской глупостью. Но сравнения были хороши, хотя их красота и настораживала, как навязчивость стамбульского зазывалы. Цистерну знакомец мой сравнивал с залитой водой станцией московского метро — не знаю уж, у кого было украдено именно это. В действительности Йребатан-сарай был отчасти похож на огромную ванную. Только в этой ванной, в чёрной воде под пешеходными мостками, жили какие-то жутковатые рыбы. Беззвучно шевеля плавниками, проплывали эти рыбы по своим сумрачным делам. Когда я был в Йребатан-сарае, там шла выставка каких-то модных стамбульских художников. Страшноватая электронная музыка сопровождения подчёркивала нереальность места — отъединённость от зноя наверху, от истории по сторонам. Была лишь причастность к жутковатым мультфильмам-хинтаи, герои которых двигались по стенам и напольной воде. Эти герои были какими-то психоделическими трупаками, мечтой нек-рореализма, подсвеченной жутковатым светом. Прямо в эти картины, что проецировали в пол хитроумные аппараты под потолком, капала с потолка вода.

Немногочисленные посетители, шарахаясь от изображений, шлёпали по мокрому настилу.

И вот, моя знакомая, выплёскивая вновь переживаемое удовольствие в телефонную трубку, сказала:

— Представляешь, всё было как в твоём рассказе. Темно, потому что кто-то, проходя по коридору, выключил свет, плеск воды и какие-то существа плавают под ногами.

Оказалось, что в ванной было замочено бельё. Трусы и носки плыли куда-то по своим бельевым делам.

И это было счастье.

4 января 2002

История о психотерапевтическом выговаривании

Давным-давно я придумал этот термин в связи с валовой любовной и детективной литературой. Это связано с…

5 января 2002

История о запоротых сюжетах

Видел рекламу фильма "Алиса и букинист". Фильм этот видел я давным-давно. Он дурён весьма, актёры в нём играют неважно, но хорош сюжет. Даже не сам сюжет, а его посылка. Проклятые книги, вывезенные из Германии советским офицером после войны, мистические книги, какая-то возня вокруг них. Всё это могло быть сюжетом не хуже "Клуба Дюма", ведь мистика былых империй, их археологические остатки — всё это эстетика невпример более красивая, нежели тривиальный сатанизм.

Ан нет, всё это отличается от западных образцов как просёлок под Вытегрой от того самого немецкого автобана.

Ощущение — отвратительное.

6 января 2002

История о днях рождения

6 января 2002

История об эстетике вырванного из контекста

6 января 2002

История про Сочельник

Всех, кого это касается — с праздником. Сочельник, сочиво на столе, ряженые ломятся в дверь, жизнь удалась, или удастся позднее. И пусть никто не заснёт в эту ночь со слезами на глазах.

6 января 2002

История о неправильности жизни

У моего старшего товарища в Новогоднюю ночь погиб сын. Вот, думаю, несправедливость. Это при этом, что были там в семье прочие несчастья и болезни. Это при том, что товарищ мой человек правильный, талантливый и добрый. И сыпется всё несчастья на него, как на Иова.

Неправильно это. И помочь ничем нельзя.

7 января 2002

История о спячке и пьянстве

Потихоньку выхожу из спячки. Наверное, надо выбраться из дома. Хотя вот сегодня перечитывал агеевские мысли о пьянстве (под каждой я готов подписаться) и понял, что Вертолётчик со Снусмумриком меня сегодня не дождутся. Агеев, в частности, писал об искусстве пить в одиночку.

10 января 2002

История о судьбах Империи

happy fish Мой счастливый аквариум находится в столице Непала, городе-герое Катманду.

Владимир Сергеевич Вонюч ваш город Катманду, однако.

happy fish Да ты там давно не был. Город полностью преобразился после визита генерального секретаря ООН в апреле прошлого года.

Владимир Сергеевич Как же! Преобразился! Что, скажешь, ещё и какашки на стадионе не лежат?

happy fish (ворчит): А стадиона у нас отродясь не было.

Владимир Сергеевич Не было, видите ли, там стадиона. Был. Весь край поля в какашках. Со стороны проспекта Kanti Path. И Государя императора у вас убили.

happy fish Э… То-есть как Государя императора убили?!

Владимир Сергеевич Ясен перец. Именно у вас. Он несколько десятков лет скрывался от большевиков, но они его выследили в Катманду и убили. Со всей семьёй. В 1918 году Государя императора спас Николай Рерих, пожертвовав собой. Рерих переоделся Государем, а Елена Блаватская императрицей. Вот их-то и убили большевики, а спасённая императорская чета выехала в Индию, а оттуда — в Непал.

Собственно, тут очень интересна история детей-наследников. К несчастью, они воссоединились как раз перед этими событиями. И большевик Юровский, переодевшись Гурджиевым, совершил своё чёрное дело. Полетели стреляные гильзы из М-16, погибла императорская семья.

happy fish А чем промышляли дети-наследники? А мальчик Алёшенька?

Владимир Сергеевич Известно чем промышляли. Анастасия вышла замуж за американца, а мальчонка гемофилийный прятался в Сибири, попав в семью потомков боярыни Морозовой и приняв при крещении в Старую веру имя Павла. Наследник даже стал пионером-героем, впрочем, после этого ему пришлось покинуть приёмных родителей, которых идущие по следу чекисты зарубили топорами. А теперь, спустя столько лет, плывут они в сыпучем виде по речке-вонючке Багмати, и никто не знает об их Тайне.

11 января 2002

История о явлениях и существованиях

Джа — Владимиру Сергеевичу (озарённо): Спорим, вы — Лев Толстой!

Владимир Сергеевич — Джа (озадаченно оглядывая себя) Толстой… Толстой с бородой был, кажется. А у меня — вот бакенбарды — есть… Курчавость. Рожа арапская. Цилиндр… Трость с набалдашником. Рост маленький… Нет, я определённо — не Толстой.

Джа-Владимиру Сергеевичу Нет, нет! У Толстого как раз бакенбарды были, а борода — это у Пушкина, вы же не Пушкин, надеюсь?

Владимир Сергеевич — Джа Нет, Пушкина я очень хорошо помню — он лысый был. И ещё помню его речь на броневике. У него, Пушкина, такое смешное погонялово было… Л… Ле… А, Ленский!

Джа — Владимиру Сергеевичу Да не-е-е-т… Лысый — это был Чернышевский, вы же его всё цитировали, что делать, мол, что делать… А на броневике как раз Толстой был, стало быть — вы!

Владимир Сергеевич — Джа Не надо меня путать. На броневике был наш первый Президент. Он был именно лысый. С родинкой. Он приехал из Крыма, где его Панаев со Скабичевским взаперти держали, и вот он сразу залез на броневик, подписал какие-то манифесты и говорит, что, дескать, сажайте — в смысле: сейте… Разумное, говорит, сейте и навечно… Его фамилия Некрасов. Факт.

Джа Ик…

Владимир Сергеевич — Джа То-то.

Джа — Владимиру Сергеевичу (дрожа от волнения): вы гений, Лев Николаевич, вы — гений!! Как сказал Достоевский, матёрый вы человечище, (уважительно) — глыба!..

13 января 2002

История про урожай

Восемь двоек — ну это хоть что-то.

14 января 2002

История про русиш — хинди бхай-бхай

Россия всё время дружила с Индией. Замечено, что удобнее дружить с теми странами, с которыми не имеешь общей границы.

Русиш — хинди бхай-бхай, индийское кино и мода на йогу, визит Хрущёва, как следствие этого — расплодившиеся будильники со слоном, называвшиеся "Дружба" в пику китайским одеялам. Кстати, в тот момент, когда дружба с Китаем, благодаря общей границе в районе острова Даманский уменьшилась, китайца на плакатах, где в свальном братском объятии были изображены разноцветные пляшущие человечки, так вот, жёлтого китайца на них заместил коричневатый бесполый индус с пятнышком промеж бровей.

С Индией мы давно дружили, и дружба крепилась ракетами-носителями, дизельными подводными лодками и истребителями МиГ-21 в модификации "Копьё" и прочей шняки.

Однажды целый самолёт всяко разных положительных людей полетел продавать очередную смертоносную шняку в Индию. Самолёт этот принадлежал одной знаменитой компании по продажу шняки, все свои — вот они и полетели. Пить, конечно, начали прямо на взлёте. А путь был неблизкий.

Теперь посмотрим на этот визит глазами шнякопотребителей. Аэродром, почётный караул, самолёт рулит к ковровой дорожке. Тут происходит минутная заминка, поскольку аэродромные люди с пятнышком между бровей не успели подать трап.

Вдруг открывается дверь, и прямо на взлётно-посадочную полосу вываливается человек с портфелем. Шлёп! Он отряхивается, подбирает портфель, и, игнорируя почётный караул, трусит к аэропорту. Пауза. Вслед за ним из дырки в борту выпадает второй человек. Шлёп! Он подбирает разлетевшиеся бумаги, и, прихрамывая, тоже бредёт к зданию аэропорта мимо ковровой дорожки.

Люди с пятнышком между бровей подписали контракт тем же вечером.

15 января 2002

История о шняке № 2

Я очень люблю военные музеи. Много в них чего интересного. Вот, например, в Хошимине — по-старому говоря, Сайгоне, есть такой экспонат. Большой металлический лом, согнутый пополам под углом в тридцать градусов. Это, собственно, загадка — что это.

Если мне никто не ответит, то через недельку я расскажу что это.

17 января 2002

История об утилизации

У меня вот скопилось большое количество всяких детективов — и я задумался, как их утилизовать. В этот момент пришёл ко мне писатель Смуров и пожаловался на недостаток денег. Я ему выдал десять ненадёванных детективов. Говорю:

— Вот, Смуров, хочешь у метро продавай, хочешь — дари кому в обмен за обеды.

За это Смуров помог мне донести колченогий пианистский стульчик до антикварной женщины. Но детективов ещё оставалось.

В качестве наказания или благодарности Смуров позвал меня на своё русскоязычное православное радио. Много чего было там интересного, но потом, уболтав радиослушателей и ответив на ворох абсолютно идиотских вопросов, мы сели отдохнуть. Тогда Смуров рассказал следующую трогательную историю.

Он прогуливался по городу Одессе и зашёл в некий подъезд. Не пописать, а так, к какому-то жильцу.

На ровных рядах старинных почтовых ящиков были аккуратно написаны фамилии жильцов. А на одном из них к гордой фамилии Рабинович каллиграфическим почерком было приписано: "таки уже уехал". Ящик был забит ворохом опоздавших писем.

21 января 2002

История о садомазохистах

Звонит мне Хомяк и говорит примерно так:

— Владимир Сергеевич, а… А..! Я на балу садо-мазо… Кто из твоих знакомых… А! Ты говорил… А! Что какая-то твоя знакомая девушка… А!.. Должна быть здесь… Ты не помнишь… А!.. Её псевдоним… Аааа!

— Чё ты всё вопишь? — спрашиваю я.

— Да это меня плёткой хлещут. Приезжай скорее…

Это меня сразу насторожило.

22 января 2002

История о водопроводчике

Пришёл ко мне водопроводчик. Он был в строгом джинсовом костюме, если тот может быть строгим, а на голове идеально ровно сидела аккуратная фуражка. Был водопроводчик чисто, до синевы, выбрит и трезв до неприличия. Итак, ни одного пятнышка не было на его одеждах.

Это меня сразу насторожило.

23 января 2002

История про конопляное пиво

Мой приятель Хомяк разбил свой "джип" у меня же под окнами. В этот момент, или несколько позже он совершил открытие. Хомяк открыл, что пить можно не только вечером, но и в течение всего времени суток.

Это его обрадовало, и он решил делиться радостью.

Хомяк позвонил мне и сообщил, что ждёт меня в заведении N***, с печалью смотря на стопки с текилой. Там я его и застал.

За время моей дороги Хомяк познакомился с двумя официантками и уговаривал их отправиться в поход за конопляным пивом. Забегая вперёд, надо сказать, что чем-то его погоня за этим продуктом напоминала историю про русского купца, что выпивает четверть водки и чувствует, что не хмелеет. Тогда он выпивает литровая бутылку — тот же эффект. Тогда выпивается поллитровка. И, наконец, приходит пора чекушки. Натурально, водка бьёт в голову. Но купец несчастлив. Он с горечью думает: "Чего ж это я сразу чекушку не выпил? Такая была б экономия"…

Итак, мы двинулись в путешествие. Одна официантка по дороге потерялась. Я надеюсь, впрочем, что она не выпала из машины на ходу. Другая, по прибытии на место и в ожидании конопляного пива, сноровисто разлила водку по рюмкам. Чувствовалась в ней твёрдость руки и глазомер настоящего профессионала.

— У меня есть тост, — сказала она. — Давайте выпьем за то здоровье, что у нас между ног.

Это меня сразу насторожило.

24 января 2002

История о симпатиях

И я грешен… Нет, не о том я, не о том. Я о сложной системе крашей. Размышляя в ночи за исследованием абсента, я понял, что система крашей мне что-то напоминает. И понял. Ба! Это преферанс. Это просто классическая задачка из учебника про преферансу — я имею в виду новые правила.

24 января 2002

История про поздравления

Всех наших, составляющих тайное масонское братство этого дня — поздравляю с праздником. Gaudeamus igitur iuvenes dum sumus!

25 января 2002

История о творчестве душевнобольных

Однажды я посетил выставку сумасшедших. Нет, не надо ловить меня на слове, — там были лишь картины, писанные этими самыми сумасшедшими. Тут уж совсем неприлично ловить меня на слове… Ходил я там с большим интересом, отдав свою кровную денежку, и изучал, помимо картин, книгу отзывов, как известно — самый интересный экспонат на любой выставке.

И, между прочим, нашёл следующее: "Большое вам спасибо! Выставка дала нам новые силы, новый творческий заряд. Учащиеся художественного техникума…".

Только потом я сообразил, что книга отзывов была начата ещё в прошлом году экспозицией "Дети и мир", с тех пор оставаясь прежней — толстой тетрадью в красной папке.

Итак, ходил я там, ходил, читая под рисунками: "Цветной грачёк — внутри моторчик, рыжий червячок ему рожи корчит", разглядывая комиссара, спрятавшегося в овраге от кулака, пока, наконец, не узнал, что здесь лишь треть работ нарисована в настоящем дурдоме, — а остальные обыкновенными, малосумашедшими художниками.

Я-то догадался, спросил — а вот эти студентки медички, что комментировали картины, стоя рядом со мной?

Они не спросили! Как же им теперь правильно изучить клиническую картину шизофрении?

Настоящие сумасшедшие оказались на высоте. Некий больной создал эпическое полотно "А по Большой Семёновской всю ночь зверинец гнали". Шедевр "Раздвоение" написал больной Ц. Был представлен и цикл "Кровати". Другой больной изобразил в серии "Молочный магазин" разделку туш в подсобке, где одни покупатели висят на крюках, когда другие ещё стоят в очереди за сметаной.

Я возвращался домой, вспоминая о вялотекущей шизофрении. Вяло утёк куда-то по её волнам П.Я.Чаадаев, а куда утёк — мне про то неизвестно.

26 января 2002

История про сваху

Несколько дней я экспериментировал с электронной свахой. Кажется, я обо всём узнаю последним. С удивлением обнаружил, что невозможно разлюбить. Собственно, это была модельная любовь к самому себе. Но как бы сделать то, что называется словом "отжени". Как-то неловко. Понятно, что все мужчины через это проходят, однако… Хрен вам, способов перестать заниматься онанизмом не предусмотрено.

Тут ещё вот что интересно. В быте институток было понятие "обожать" — сложная система ритуалов. Сублимационных, надо сказать. Так вот, когда это надоедало, то институтка выходила в центр круга, и просила всех собравшихся разрешить ей "разобожать". Но тут такой кнопки, чёрт побери, нет. Незадача.

В ужасе я нажал ещё что-то и попытался полюбить Гаврилова. Полюбил. Но почему-то система, заточенная на гетеросексуальную любовь, позволяла мне любить Гаврилова только двадцать минут. А после перезагрузки оборвала нашу страсть. А ведь за двадцать минут я бы не успел сказать и самого важного. Да и вообще мало что можно за двадцать минут сделать с удовольствием. Потом я один раз нажал правильно.

Нет, преферансные правила, о которых я писал ниже, меня как-то больше прельщают. Они пока мне непонятны, но я надеюсь их осознать.

27 января 2002

История о шняке № 2

Поскольку правильный ответ на мою загадку был дан только одной барышней, да и то не в LJ, а на странном имперском мероприятии.

Я очень люблю военные музеи. Много в них чего интересного. Вот, например, в одном вьетнамском музее есть такой экспонат. Большой металлический лом, согнутый пополам под углом в тридцать градусов.

Оказывается, вьетнамские партизаны привязывали к двум пальмам здоровенную резинину, закладывали в неё эту гигантскую пульку, и оттянув всей деревней, ждали американского вертолёта.

Свистящий в воздухе лом выносил пилота вместе с кабиной на раз. Или вышибал основной ротор.

Вот что рассказывали во вьетнамском музее о боевой шняке, которая называлась "резиновая пушка".

28 января 2002

История про одну из моих самых любимых цитат

(Лично и секретно от Премьера И. В. Сталина Президенту г-ну Ф. Рузвельту, № 288, 7 апреля 1945 года, Переписка… — М., 1957, с.207).

29 января 2002

История о чужой даче

Пригласили меня на дачу. Айда, говорят…<нрзб> и… <нрзб>…. <нрзб>…. <нрзб>. Вот как вышло.

29 января 2002

История об осенней даче

Я рассказал уже историю о зимней даче, рассказал о даче летней. Теперь я расскажу <нрзб>.

31 января 2002

История про чернила

Ну всё. Заветные чернила достаны. Отсчёт пошёл. Но плакать не будем, вот любимое стихотворение моего детства, вернее, часть этого стихотворения.

2 февраля 2002

История про учебный процесс

Проведён с Рашидом семинар по виски, вслед за этим, на моей территории, проведён семинар по абсенту с Тимошиными. В итоге все спят на земле. Русский царь спит, Грибоедов спит. Один я не сплю, не ловит меня рука Нины Чавчавадзе.

2 февраля 2002

История про календарь

2 февраля 2002

История о лемурах

Надо заранее попросить прощения у тех, кто уже слышал эту историю. Между тем, она напрямую связана с тем, что я расскажу несколько позднее.

Итак, речь пойдёт о лемурах. У нас таинственная связь с этими существами, что в энциклопедиях именуются полуобезьянами. Может, они и есть загадочное промежуточное звено. У многих моих друзей лемуры есть, то есть они у них живут — тут я сам запутался — кто у кого именно.

Я имею в виду не тех существ, которых Парацельс называл элементалами воздуха; элементариями умерших; "стучащими и опрокидывающими духами". И не тех существ, что производят физические манифестации.

И даже не тех, про кого Хорхе Луис Борхес в "Книге вымышленных существ" писал, что это неприкаянные души людей, что "блуждают по земле, смущая покой её обитателей. Добрых духов называли Lares familiares, злые носили название Larvae или Lemures. Они устраивали людей добродетельных и неустанно терзали порочных и нечестивых; у римлян был обычай справлять в месяце мае в их честь празднества, называвшиеся "лемурии" или "лемуралии" Существовал обычай бросать на могилы усопших чёрные бобы или сжигать их, так как считалось, что лемуры не выносят этого дыма. Произносились также магические слова и били по котлам и барабанам, веря, что духи удалятся и больше не вернутся тревожить своих родственников на земле".

Оставим бобы и барабаны, поскольку речь не то что не о их мистических свойствах, и речь не других обезьянах наполовину. Поскольку я имею в виду даже не друзей, и не индри короткохвостых, и не лемуров вари, галаго или даже руконожку мадагаскарскую. Речь идёт о лори, которого не следует путать с попугаями похожего имени — разница между Lorisidae и Loriidae есть, хоть и только в одну букву.

Я повязан с ними с детства — именно с толстыми лори, ибо сам не тонок и ещё мальчиком приметил это природное обстоятельство.

Итак, один лемур непростой судьбы жил в доме просвещённых и жалостных людей. Он однажды объелся и начался у этого лемура понос. Тогда лемур забрался на унитаз и сидел на краю этого унитаза сутки, а потом ещё одни. Никто не мог его согнать — хозяева и гости открывали дверь и сразу видели маленькое пушистое существо с огромными страдающими глазами.

Как его согнать?! Согнать его было невозможно…

Но это не единственная история о лемурах.

Второй сказ посвящён ночным дорогам лемуров. Всё тот же лемур по ночам протоптал себе в ковре тропинки и деловито ходил по ним. Это и были действительно ночные дороги лемура без всякой примеси Парижа и русской литературы. Но однажды летом люди поставили посреди комнаты огромный напольный вентилятор.

Той же ночью хозяева услышали обычное топанье, окончившееся резким звоном. Лемур ещё немного постоял в темноте некоторое время, вращая глазами и разводя ручками. А потом вернулся к себе и не показывался наружу целую неделю.

Лемур больше всего любил мучных червей, и внезапно обнаружил ведро с этими червяками в ванной. Он залез туда и понял, что попал в свой лемурий рай. Он стоял по колено в счастье и разводил лапками. Есть ничего не надо было, можно было просто стоять — и это было счастье.

Но вдруг пришли люди и изгнали лемура из рая.

В ответ маленькое пушистое существо показало, чем оно отличается от Адама. Оно прогнулось на руках, тщательно прицелилось и укусило богочеловеческую руку.

А вот ещё одна история, наконец, последняя. Однажды я ночевал в доме одного лемура — на полу в спальнике. Это была специфика странной молодёжной моды — ходить со спальниками по гостям. Мы с хозяевами проговорили полночи — всё о душещипательных вещах — то есть о наших непрожитых ещё жизнях. Когда всё затихло, дождавшийся, наконец, тишины лемур вылез, и подошёл ко мне. Я увидел два огромных глаза над собой. Помедлив, лемур протянул свою лапку и погладил меня по голове. А потом тихо ушёл.

И я прорыдал до утра.

4 февраля 2002

История о пауках

Однажды я познакомился с Очень Красивой Девушкой. Разговаривали мы об экзотических животных и, чтобы понравиться, принялся рассказывать ей свою любимую историю о лемурах. Однако история ей была скучна. Повадки лемуров она знала лучше меня. Оказалось, что девушка была специалистом по экзотическим животным. То есть, работала она в банковской сфере, хотя, что есть банк, как не собрание экзотических животных.

Так вот она рассказывала, что у неё дома среди крокодилов и прочих серпентов появились два новых гигантских паука.

Я представил себе, как должна была бы выглядеть поздравительная телеграмма по этому поводу. "Поздравляю Пауками". Чем-то это было похоже на название модного романа. Поздравляю Пауками."Охота на Повелителя мух". Но отчего-то я не стал шутить, а принялся слушать дальше.

— Такие клёвые, — говорила Очень Красивая Девушка. — Такие жы-ы-рные! Мохнатые! Одна беда — жрут много.

Тут вдруг она остановилась на полуслове и сказала:

— Знаешь, Сергеич, а может придёшь сегодня в гости?

Это меня сразу насторожило.

6 февраля 2002

История без темы

А буду-ка я сегодня дома сидеть.

6 февраля 2002

История с просьбой

Значит так, дорогие товарищи, сегодня нескольким людям последовательными разговорами всё-таки удалось вывести меня из себя. И если я не приду в обычное философическое состояние, боюсь, я что-нибудь расскажу этакое, так что вы меня не слушайте.

7 февраля 2002

История о славе

Я расскажу вам, гады, почему это всё фуфло и шняка. Я расскажу вам историю о том, что уважение к начальству дороже денег, а бояться мне давно надоело. И ничего мне ни от кого не надо — потому что я, слышите, вы, козлы, слышал звон славы. А вы не знаете, что это такое.

Итак, я жил однажды в иностранном городе К. Жил не в центре, а у леса.

Внезапно оказалось, что мои честные деньги, деньги довольно большие, вдруг завязли между винтиков чужой бюрократической машины. Мои руководители, а они были именно руководителями, а не начальниками, и хорошими людьми, пытались ссудить мне этих разноцветных денег. Но я, питаясь мюслями, давно дружил с отребьем третьего мира — с иранцами и реликтовыми тунисскими евреями одновременно, с китайцем и пакистанцем, а также крохотным человеком неизвестной народности. Он-то как раз и увидел, что я нашёл на помойке телевизор и довёл электрический ящик до ума. Потом он смотрел, как я воткнул в антенный ввод витую пару и привесил на разведённые концы пару пивных банок. Мой знакомец, с трудом поменявший в этой стране привычное направление письма, восхитился этим. Дело в том, что за легальную антенну нужно было платить налог, да и стоила она дорого. Скоро я делал самодельные антенны приятелям-арабам — они несли мне пока ещё полные банки, зная, что они будут подготовлены к заоконной инсталляции вместе.

И вот однажды, выйдя во внутренний дворик, я обнаружил, что из большей части окон моего дома свешиваются парные банки из-под пива, раскачивающиеся на проводах. Ветер тихо пел в них, и банки звенели.

Это был звон славы, слышите вы, гады! Поэтому мне ни хуя не страшно терять, и ничего никому не надо доказывать.

Всё, ушёл.

8 февраля 2002

История с объяснительной запиской

Ну вот, с-суки, теперь я объясню, почему вы влетели. Вы, я знаю это наверняка, ещё не научились работать с Сетью, но, может быть, эту историю вам кто-то перескажет. У всех весна, у всех умирающая суббота, но вы не правы.

Вы не правы, во-первых, потому что подошли, ко мне, старичку, и сразу меня ударили по носу. В моё время ночью шпана подходила медленно и сначала спрашивала-утверждала: "Дай десять копеечек". И ты мог объяснить шпане, что ты одной с ними крови, или то, что сукровица и юшка ожидает шпану, цена не стоят денег, а деньги не стоят крови. Но вы этого не сделали. Вы подошли и неумело дали мне по носу. А я из-за этого уронил свою книжечку, где клуб Дюма, голые тётеньки скачут на змее и творятся прочие дела моего любимого Переса Риверте. Я уронил её в грязь, и это было неправильно. Если вы хотели работать на поражение, то бить надо было резко по затылку, а потом метелить ногами. А по носу надо бить… Но я вас учить не буду, как надо бить по носу.

Во-вторых, вы не посмотрели мне на ноги. А на ногах у меня были киевские вибрамы, если кто знает, что это такое. Привет распавшемуся СССР и прочей антикварной обувной промышленности.

В-третьих, если старичок стоит с пивом и книжкой рядом со входом в метро, это не значит, что он миролюбивый и податливый. И если мужик толстый, не значит, что он добродушный. И если я интернационалист, то это не значит, что я очень люблю людей. И если ноги у меня были перебиты, это не значит, что они вовсе не поднимаются.

В-четвёртых, козлы, (это я начинаю немного вибрировать голосом), в-четвёртых, вы пытались опустить мне почки, а вот с этим я решительно не могу согласиться. И у вас не было ножа, а это уж не годится никуда. Не надо приставать к неизвестным вам толстякам у метро, особенно произнося всякие слова вроде сикирэмгётановасиким, потому что я был там и сям и много чего слышал.

В-пятых, драться вы не умеете. Вам страшно и больно, когда вам ломают руки. А это в драке недопустимо. Видать, вы не учились драться в школьных сортирах, с мокрыми от слёз лицами, на мокром кафельном полу, в кругу ненавидящих вас сверстников. Вас не учили профессионалы позже — и об этом вы могли бы меня спросить, но вы сразу ударили меня по носу.

Вы могли бы меня спросить, от чего я печалюсь, но мой спермотоксикоз вышел чистым адреналином, весна приобрела вкус оттаявшей земли и крови — запах радости и веселья. Извиняться мне нечего — по крайней мере вашего дружка, что не вмешивался, а только выл как ша-кал, я не тронул. Знайте, суки, что четвёртый никогда не вмешивается. В драке ему места нет, он только лезет пнуть ногой, добить. А если его подельников кладут в грязную жижу, то он может только бегать за подмогой. А подмога у вас, видать, была далеко.

Одна беда — некий либеральный журнал только что заказал мне рассуждение о мигрантах и национальной терпимости, а как я буду теперь вымучивать из себя это, предположительно либеральное, рассуждение? Вы вынудили меня врать, и вот настоящая причина вашей беды.

Ну, и наконец, отдельное спасибо ментам из неизвестного мне подразделения ЮЗО, которые смотрели на всё это дело, но не вмешивались — ни в начале, ни во время, ни после того, как всё это кончилось.

10 февраля 2002

История о странном

Вот, блин, пишешь что-то, пишешь, никому это не интересно. А вот насуёшь кому-то в рыло — и ну те, все сбежались, всем интересно. О как.

10 февраля 2002

История о непрофессиональных стихах

Вчера мою коллекцию пополнило следующее непрофессиональное стихотворение. Весьма, кстати, злободневное.

Крик души, можно сказать.

12 февраля 2002

История про папиросы "Казбек"

Эту история чрезвычайно поучительна.

Самыми поучительными являются истории про простые вещи.

Как-то во Владикавказе мне рассказали, что на знаменитой картинке, где всадник скачет, будто кораблик несётся на всех парусах, никакого Казбека нет. А есть горы Шау-Коха и Джимарай-хоха.

Говорят, что одному художнику во Владикавказе, художнику на букву "х" — Хохову, заказали рисунок для папиросной пачки. Был в этом славном городе, менявшем названия как перчатки, такой художник-график Хохов. Когда пришла пора делать просроченную работу, Хохов вышел на трамвайный мост рядом с домом. Он вышел из дома с тем, чтобы рисовать горы. Но была дымка и Казбек не открылся ему — тогда художник с большой буквы "Х" срисовал другие вершины, вместо спрятавшегося Казбека.

Поэтому его и нет на папиросной пачке.

Однако а это ладно: как глянешь в Сеть, так выходит, что всадника нарисовал художник Лансере.

Даже появился вопрос для знатоков: "Лауреат Госпремии 1943 года художник Евгений Лансере нарисовал гору Маттернхорн, которую его коллега Виленский умело выдал за гору Мкинвари. А под каким названием вам известен этот рисунок?"

А вот что нам пишет Михаил Бачурин: "Называются несколько «авторов» этикетки папирос «Казбек», среди них: Роберт Граббе, Александр Зеленский, Мечислав Доброковский, Гази-Магомед Даурбеков и некий Хохов, о котором говорится только то, что он жил во Владикавказе. Между тем двух последних из «претендентов на авторство», пожалуй, стоит исключить. Ведь давно замечено, что гора, изображенная на упаковке папирос, не слишком похожа на реальный Казбек. Художники, жившие в городе, с улиц которого в ясную погоду хорошо видна вершина Казбека, наверняка изобразили бы ее точнее. Зеленский еще до 1917-го занимался рекламными плакатами табачных изделий, с 1922 по 1929 год был главным художником Ленинградского государственного табачного треста, где работал и над плакатами табачной тематики, и над этикетками табачных изделий. В 1929 году переехал в Москву. В столице продолжал работать над рекламными плакатами пищевых продуктов, но никаких сведений о «табачной теме» в его творчестве того времени не найдено. Доброковский в 1920–1930-е годы сотрудничал с газетой «Советский горец», для нее якобы и создал рисунок всадника, который затем «прискакал» на этикетку «Казбека». Примерно так же звучит рассказ и об авторстве Граббе. Этот график был детским приятелем поэта Эдуарда Багрицкого (тогда еще Дзюбина), оформлял сборник его стихов («Юго-Запад», издательство «ЗИФ», 1930 год), на титульном листе которого якобы впервые был представлен будущий «казбековский» горец-всадник. На самом деле всадник, изображенный там (действительно работы Р. Грабе), ничего общего, кроме манеры исполнения, с рисунком на пачке «Казбека» не имеет. В общем, легенд о «Казбеке» ходило много, некоторые из них живут до сих пор. Например, гласящая о том, что сам Сталин лично утверждал рисунок на коробке. При большом количестве легенд не существует и более или менее точной даты появления «Казбека»".

А неизвестный художник стал настоящим безвестным гением, потому что всадник обскакал всю Россию. Он стучит копытами по страницам сотен книг, о нём сложены песни.

Теперь дело за малым — найти гения, что изобразил сельский пейзаж в овале — со снопами, лугом и меленькими перекошенными хатками.

P.S. Нет, не буду я никого искать. Потому как уже пришёл ко мне сюда внук одного из предполагаемых авторов и с традиционным кавказским добродушием сообщил: "Слышешь ты, вот такие как ты мудаки и воруют историю, я тебе очко порву черт. Это мой дед нарисовал понял, и это все знают. Так что не лезь черт куда не надо. Умный нашелся".

Хотя потомки автора водочного пейзажа могут быть и более сдержаны.

12 февраля 2002

История о промоушене

Займусь-ка я промоушеном Коваля-Темниковского Юрия Ярославовича. Что ж, должен разве я молчать о том, что мне нравится. Итак:

КОТ СБЕЖАЛ

Кот сбежал. Серый кот с чёрной отметиной. С белыми носками. Сбежал. Был таков. Арон. Это имя кота. Так его звали. Арон сбежал. Арон — мой кот.

Говорят, коты живут пятнадцать лет, не больше. Науке известно, что кошачья жизнь коротка. Вот и бегут коты. Бегите, коты!

Арон! Арон? Ароон! Арон!.. Арон! Так его звал я. А он в это время уже далеко, сукин кот. Далеко-далеко. Надо было его кастрировать.

А что вы думаете, у котов тоже есть комплексы. Арон не был чистоплотен. Запах был. Животные нечисты и свиньи. Лизал всё время свои яйца. Любил музыку — Шнитке. Читал "Исход". Не всё ли теперь равно?

Жил да был за углом. Выглядывал всё, шкура. Боялся. Простите, это вы мне? Я — антисемит? Ну и что, что я антисемит? Причём здесь кот? Арон? Ну и что? Его все так звали. Арон, Ароша, Арончик. Я ни над кем не смеюсь. Что?? Да идите вы в жопу! Знайте: кот Арон — это я!

Однажды ему порвали ухо. Арон сидел за своим углом жрал смородину, к нему подходит другой, рыжий. Рыжий кот.

Кот: "Я рыжий кот".

Арон: "Я Арон".

Кот: "Я рыжий кот".

Арон: "Я Арон, сижу, жру смородину".

Кот: "Я рыжий кот и сейчас дам тебе в рыло, жидовская морда", — и как вцепится нашему Арончику в ухо, мерзавец! Когтями и зубами. Рвёт. Сейчас меня стошнит.

Зачем я всё это рассказываю? А вам не ясно? Неужели? Мне жалко. Не кота — мне вас жалко.

Я скоро умру, шутки в сторону. Я об этом знаю до-сто-вер-но. Достоверно. Достоверно. Но вы мне не верьте. Я ещё буду долго жить. Нарочно. Да, и у меня будут дети. А кот… а что кот? Сбежал, ну, и хуй с ним. Его вообще не было. Понятно? КОТА НЕ БЫЛО! Вот так.

Прости меня, Арон. Я предал нашу мужскую дружбу. Я злой старик-жидовская морда. Моя фамилия Робинзон.

Из уха идёт кровь. Я хочу своего кота!

"Арон! Если ты читаешь эти строки, пожалуйста, отзовись. Девять лет мы жили душа в душу, вспомни! Мы вместе справляли день нашего рождения, вращали глазами, тёрлись о стену, смотрели телевизор, слушали музыку, ворчали, ели, пили таблетки, спали и видели друг друга во сне, разговаривали, думали, испражнялись, кончали жизнь самоубийством… Твоя шерсть повсюду. Твой запах непобедим!".

Снимите с меня наручники! Мой кот, что хочу — то и делаю. Могу убить. И себя тоже. Всех. Свиньи. Фашисты!

У меня кровоточит ухо. Я хочу кота. Назад. Назад кота! Назад кота! Назад кота! Я умираю.

Готово.

13 февраля 2002

История о красоте

Все нынче задались вопросом о том, кто мир спасёт.

Я однажды присутствовал на одном странном литературном мероприятии. Дело было на берегу Дона. Ветер колыхал скатерти накрытых столов и пел в откупоренных бутылках. Среди общего гомона и хруста одноразовых вилок встал один мордатый писатель, похожий на кабана и начал речь:

— Я думаю, что Достоевский был всё-таки прав, — сказал он. — И красота всё-таки спасёт мир. Так давайте выпьем за красоту русского оружия. Господ офицеров прошу пить стоя…

А с Дона снова подул ветерок, и запахло свежестью и скошенным сеном.

Самое интересное, что всё это мероприятие было посвящено Толстому. Ну, я понимаю, что Мышлаевский считал, что Толстой — великий писатель, потому как артиллерийский офицер, а не штатская штафирка…

А встать… Ну, пришлось встать — куда денешься.

А лето… Что ж лето — это хорошо, хорошо его ожидать дома. К сожалению, на пути ещё весна — пора неустойчивости и смятения.

18 февраля 2002

История о шашлыках

Однажды я посетил собрание гораздо более странных людей, чем я сам. Речь пойдёт, правда, не о шашлычниках, а о фантастах. И вот я ходил мимо нетрезвых сочинителей, их поклонников, критиков и издателей этого жанра. Часть каждого из определений подходила и ко мне.

Там познакомился я со странной парой — девушкой, занимающейся public relations и её молодым человеком. Молодой человек оказался не совсем молодым, мне ровесником, к тому же бывшим чекистом, а ныне хозяином сети оружейных магазинов. Он проникся ко мне светлым чувством, поскольку я был, кажется, единственным, кто не приставал к его барышне. Я не делал этого, правда, не из моральных соображений, ибо таковые соображения меня редко посещают, а из эстетических. Пара была странная, от девушки исходил какой-то эротический запах, что заставлял мужчин, стоящих с ней рядом сводить скулы, выделять слюну и втягивать животы.

Я же человек упитанный: втягивай — не втягивай, толку не будет. К тому же пара эта была обречённая — буржуазный оружейник и богемная барышня. Итак, оружейник предложил мне зайти к друзьям — друзья, приехавшие в ту лесистую местность сепаратно и самостоятельно, жарили шашлык.

Поломавшись для виду, я согласился. Первым я увидел симпатичного нетрезвого человека, что насаживал на шампур мясо, собираясь при этом проткнуть себе ладонь. Я отобрал у него инструмент и принялся жарить шашлык самостоятельно.

Вечерело. С замёрзшего озера раздавался рёв заблудившихся снегоходов. Они волокли за собой безжизненные тела свалившихся новорусских седоков. Пахло снегом и дымом. Вдруг какая-то дама говорит мне в спину: "Там ещё два шампура. Сделай их быстренько!"…

Что-то мне в этом тоне не понравилось. Что-то в этом тоне было нехорошо. Что-то в нём было от приказа. Но что делать — своё присутствие надо было оправдывать. Не отвечать же, право, что я так, забрёл пожевать чего-нибудь на дармовщинку. И я повиновался.

Наконец, совсем стемнело. И тут дама произнесла: "Эй, знаешь, вот возьми водочки ящик, что остался, и донеси до номера. Мы тебе ещё двадцаточку накинем".

Так я заработал денег, продолжая оставаться Почётным гостем фантастического мероприятия. Оружейник, впрочем, претендовал на комиссионные, но ему было отказано. Один писатель, которому эта история была поведана в лицах, пытался перекупить её у меня за большие деньги, но ему было отказано тоже. Нечего лапать. Моё.

19 февраля 2002

История о капусте и корице

Однажды я тушил капусту. Я стал владельцем кочана капусты, которую принесли в мой дом две возвышенные барышни. Впрочем, они принесли мне ещё и бутылку вонючего самогона, который сами и вылили в кухонную раковину. Потом они пытались играть в жмурки, делать самокрутки из моих документов, озарять пионерскую ночь синими кострами моей мебели. Однако вскоре они растворились в ночи, а я остался наедине с мирозданием, в котором храпят лидеры мировых держав — попеременно, правда. То один, то другой. В котором всё связано — семантика и поэтика, еда и философия, предназначение и ирония. Мирозданием, в котором природоохранительные организации сидят с удочками на берегах океанов, пожарники тупо корчат рожи в начищенные медные каски, физкультурники пилят гантели в ожидании золотого клада, службы спасения ловят единственную старушку, которая не хочет переходить улицу, дети душат друг друга в песочницах. Один я стою на страже мира, прогресса и человеческого счастья поэтому и принялся я, как поэт Бродский утилизовать трофейное, предаваясь той самой поэтике. Но по случайности, перепутав баночки с пряностями — вместо приправы насыпал в капусту корицы. Капуста получилась захватывающей и поэтичной, как коричная и пряная проза писателя Бруно Шульца. Однако этот вкус не успел укорениться во мне. Потому как сижу я, ощущая капусту внутри себя, а возникают другие ночные люди и говорят: пойдём, братан, есть итальянской еды. Ну, отвечаю, пойдём. Пошли. Там, значит, жареные баклажаны в томатном соусе на фарфоровой сковородке прыгают, телятина по-тирольски, сложенная горкой, а там и итальянские конвертики подвалили… Ну, в общем, вкус капусты я и забыл.

20 февраля 2002

История с географией

Да… География — странная вещь. Вот меня всё время занимала фраза в знаменитой песне: "Мы шли на Одессу, а вышли к Херсону". Вот, думаю, лихо…

И тут смотрел я сегодня телевизор, а сидевший в этом ящичке бывший министр внутренних дел Куликов и говорит:

— Даже американский посланник в Грузии признаёт, что есть там террористы, что пробиваются из Афганистана через Понтийское ущелье в Россию.

Это, понял я — круче.

Впрочем, был у меня замечательный приятель — буровых дел мастер О. Рудаков, так он работал на Поклонной горе. Делал памятник Победы. Так вот он однажды решил целый день не пить. Только пивка хватил после работы. Ну и ещё чуть-чуть чего-то. Самую малость. Потом так недоумённо мне рассказывал: "Ехал домой до Рязанки — восемь пересадок насчитал".

Это его сразу насторожило.

20 февраля 2002

История о корнях

Наутро не попавшие в очевидцы, не познавшие вкуса люди и начали со мной разговор о тайне мироздания — правда в иной плоскости. Начали они возмущаться: разве можно, дескать, так мешать? Капуста, корица, баклажаны? И откуда только силы берутся?

На помощь мне приходит поэтика — ведь меня спрашивают о силах. Спрашивают, откуда я силы для капусты и баклажанов беру. Это хороший вопрос, правильный. Своевременный, можно сказать, вопрос. Силы у нас, вестимо, берутся из корней. Надо время от времени припадать к корням. Тогда сила народная, несокрушимая, как сказал великий поэт, через корни поднимется в нас. Ну и дальше прибудет неисчислимое, и удастся нам песенка, молвим мы, как Гриша, прыгая. Но тут меня попросят несколько консультаций по практическому применению — типа — и где ж они те корни, и под каким же углом к ним припадают?

О, отвечу я, сия Тайна великая есть! Корни ищут сердцем. У нас вообще, всё делают сердцем, а не пальцем, скажем так. Вот подойдёшь к добру молодцу, скажешь ему: не сердцем ли ты сделан? Улыбнётся добрый молодец и тебе дорогу покажет. А вот спросишь его: не пальцем ли он сделан… Ничего хорошего не выйдет из разговора. Только припадёшь к корням в результате — да не к тем припадёшь, не к тем. Не так припадёшь, да и вся сила из тебя выйдет.

Мне-то, скажут, что ковырнешь поглубже в тех корнях… пальцем… потом смотришь — вот и добрый молодец сделался. Скажут, что сердце… что сердце, мышца, скажут, мышца и больше ничего. А я отвечу, что нет, для создания доброго молодца не это нужно, нужно для этого любовь и в человецах благоволение. А ковыряясь бестолку в корнях, только выпачкаешься и смутишься. Мышцами доброго молодца не сделаешь, сделаешь его особыми телами, что в пещерах живут, да оттого так и прозываются — пещеристыми телами. А как делать это, так то — ещё Большая Тайна. Потому-то эта Тайна и прозвана Экзотично-Терричной, что непроста и не на всякой терричности произрастает, не по всякой пещере вьёт свои корни, не всякое яйцо сносит в кладовку, не всякое семя своей тайной скорлупой хранит. А уж какое хранит, то из того появится тайна мироздания, да так что проснутся мировые лидеры, старушка перейдёт дорогу, всё золото подпольных миллионеров будет найдено и очнутся дети в песочницах.

Но тут собеседники мои начинают ругаться всякими учёными словами. Это видать, меня предупреждают, как масоны Моцарта — не болтай, Владимир Сергеевич, о тайнах, не дуди в волшебную флейту где ни попадя, не шляйся по ночам, а то придёт Папа Гена и прекратит дни твоих блужданий, пресечёт углекислый выброс, прикроет зенки лакановские и наступит тебе Владимир Сергеевич, полная деррида.

21 февраля 2002

История о большой жратве (начало)

Сейчас начну жрать. И никто не сможет меня остановить. Ночь на дворе. Все спят.

21 февраля 2002

История о большой жратве (окончание)

Всё съел. Ушёл спать.

21 февраля 2002

История про большое и маленькое

Репознакомился с одним нравящимся мне человеком. Видались мы с ним несколько раз на каких-то странных мероприятиях. А тут я научил его, как воспользоваться завтраком похмельных и спящих. Редкий случай, когда сразу начинаешь говорить с человеком на одном языке.

При этом я вспомнил, как несколько лет назад мы встретились с ним на каком-то комтеке. Несколько оболтусов хвастались там размерами своих мобильных телефонов. Он, помнится, вынул тогда девайс размером со старую "Моторолу". Такими телефонами в начале девяностых дрались в барах, будто кистенями, выдвинув предварительно антенну.

Так вот он достал его под глумливыми взглядами оболтусов и раскрыл. Оказалось, что это коммуникатор NOKIA — новинка по тем временам.

Тогда мой знакомец был, кажется, радикально рыжего цвета.

22 февраля 2002

История о дождях

Я тоже, давным-давно написал историю про дожди. Хотя это была обманная история — она была не про дождь, а про желание быть Гулливером. Но обо всём по порядку.

Дожди в горах совсем не то, что в городе. Ты ближе к небу, и иногда видишь облака внизу. Дождь не капает, капли не успевают разогнаться, покидая тучу. Этот горный дождь окружает тебя — справа и слева, он заходит снизу, всё мешается — пот и вода.

Однажды дождь шёл весь день, и весь день нужно было идти по скользким камням. Вода смыла снег, проникла всюду, а, главное, быстро намочила спину. И это было очень хорошо, потому что самое главное — перестать чувствовать отдельные капли.

Но к вечеру, вернее к сумеркам похолодало.

Огня не разведёшь, и каждая веточка была в аккуратном чехольчике изо льда. Угрюмо было и сыро, будто внутри кадра из старой хроники, где мёрзнут американские солдаты в Арденнском лесу.

Мы устраивались в сырых норах, и на всё это падал, кружился горный снег. Небо было неотличимо от склона, а чёрная нитка от белой…

Я по привычке выпростал руки наружу и заснул. Проснулся я от того, что не мог повернуться. Легонько повёл руками, и почувствовал, что стал похож на Гулливера, попавшегося в плен к лилипутам. Это сравнение пришло позже, через несколько лет, а тогда я был просто животным, спящим в горах. Мыслей не было, не было сравнений, не было ничего. Накативший страх был тоже животным. Я дёрнулся ещё раз как пойманный зверёк, суетно, совсем непохоже на Гулливера, и понял, наконец, в чём дело. Ночь холодна перед рассветом. Дождь, окружавший меня, превратился в лёд. Рукава бушлата примёрзли к земле.

И я ещё раз резко дёрнулся, освобождаясь от этих лилипутских верёвок. Не было ничего — кроме дождя, который снова начинался — как предчувствие восхода.

Осталось ещё, сухим-несухим остатком, желание быть Гулливером.

23 февраля 2002

История про частный извоз

Есть у меня знакомая, отношения с которой омрачены довольно утомительными обоюдными признаниями в платонической любви. И хоть этим они меня изрядно раздражают, я продолжаю коллекционировать чужие истории.

Итак, он звалась… К чёрту, неважно. Так вот, эта девушка возвращалась одна с какого-то корпоративного мероприятия. Итак, она была нетрезва, и решила с некоторым шиком последний отрезок своего пути — от станции метро до дома — проехать на машине.

Будь она трезва, она поняла бы, что остановившийся водитель нетрезв ещё больше. Он резко тормозил, так же резко трогал на перекрёстках и снова резко тормозил. При этом с разгона бился головой в стекло. Но даже это не мешало ему рассказывать историю своей жизни:

— Слушай, значит, а сеструха-то моя Лидка… Сеструха-то поругалась со своим мужиком, посуды, бля, перебили тучу, люстру… А Серёга-то, Серёга… Собрал на себя три тачки, влетел на бабки братан мой Серёга… И сосед мой, бля буду, влетел — Машка-то залетела, а он что, он согласный, только она аборт хочет делать, а он-то, бля, уже не хочет…

Знакомая моя в алкоголическом бессилии что-то сказать только головой мотает. Неизвестный водитель, не взяв денег, криво разворачивается, раздвигая бампером мусорные ящики и исчезает.

Действие второе. Ровно через неделю эта девушка примерно в таком же состоянии, возвращаясь уже с какого-то дня рождения, ловит машину в том же месте. И, опять, только сев в неё понимает, что и машина и водитель — те же самые. Только человек за рулём уже трезв как стёклышко.

Но барышня уже жаждет общаться и затевает разговор:

— Как сеструха-то? — спрашивает она. — Лидка-то, с мужиком помирилась, а? А Серёга — расплатился? Собрал братан денег? Ну а Машка-то аборт сделала? А то, поди-ка сосед твой переживает?

Водитель сидит за рулём ни жив, ни мёртв. Понять, кого это он везёт он не может, и откуда эта пассажирка всё знает он понять не может тоже. Довозит её до подъезда и, опять не взяв денег, газует по расчищенному от мусорных ящиков коридору.

Видать, что-то его сильно насторожило.

25 февраля 2002

История про гонорар

Давным-давно я должен был пойти пить кофе, но не просто так, а со смыслом. Потому что там мне нужно было расплачиваться с одной девушкой. Эта барышня, которой я раньше и в глаза не видел, сделала одну небольшую работу, и я решил заплатить ей налом. Встретились, если за столик. Барышня оказалась очень красивой, да такой, что я как-то сразу поглупел. И поглупел слишком быстро.

Но, цепляясь за остатки ума, я всё же успел спросить: "А суженый у нас кто?" Она отвечает "Бандит". "Отлично", — отвечаю, — "Люблю заботливых и предупредительных. Мы с вами сработаемся". А потом и говорю: Наша контора должна вам столько-то — вы денег хотите, или мы с вами коньяку выпьем?".

Так вот, в ответ на это моё предложение барышня отвечает:

— Что за вопрос? Конечно, мы выпьем коньяку.

Разлили по первой. Потом по второй. Затем по третьей. А надо сказать, что коньяк довольно дорогой, и хоть часть его и не я оплачиваю, но как-то меня это начинает напрягать. И, что главнее, призрак неизвестного стоит у меня за спиной. Тут дорога одна — конкурс танцев, потом странный белый порошок. Кончается всё всегда одинаково — ты сидишь на унитазе со спущенными штанами, а животе у тебя три лишние дырки.

— Стоп, — говорю. — Простите, ваш гонорар кончился.

— Что за фигня, — отвечает она и достаёт из сумочки кубическую пачку денег.

Это меня сразу насторожило.

27 февраля 2002

История про контролёров

Один мой знакомец поехал без билета в поезде в черте иностранного города К. Ну, думает, возьму билет прямо в вагоне. Действительно, встретился ему кондуктор с таким аппаратом, похожим на допотопный советский калькулятор. Тот ему заплатил, и приготовился выходить — уже пора была. Вышел, но слышит — ему из вагона кричат.

И мой знакомый испугался, да пошёл быстрее. Оборачивается на ходу, а там…

Видит, что там "его" кондуктор показывает на него пальцем — показывает ещё одному, страшному, огромному и лысому — прям наёмному убийце. Тут мой знакомец припустил так, что пятки засверкали. Но лысый не отстаёт, и вот уже у Собора, уже в городе, нагнал-таки. Оказывается, мой знакомец сдачу забыл. Самое смешное, что я потом с этим лысым познакомился. Оказывается, он не первый раз бегает. И добавил, что это всё пустяки — он какой-то старушенции забытый в поезде пакет пытался отдать, а она его слезоточивом газом окатила.

27 февраля 2002

История о шинели

Ко мне пришёл основоположник литературно-философского течения с неприличным названием П. П. и говорит:

— А ты помнишь, откуда фраза "Все мы вышли из гоголевской "Шинели""?

Я сказал, что хватит уж того, чтобы считать себя литературно-образованными людьми, что мы знаем, что это Достоевский, и что шинель тут в кавычках, а не просто так. Впрочем, несколько моих знакомых всерьёз полагали, что сидящий в заплёванном московском дворе одет если не в шинель, то в плащ-палатку николаевских времён.

Но П. начал говорить, что про Достоевского он и без меня знает, а вот не уверен, где он это сказал. На похоронах, обязательно на похоронах, утверждал П.

Натурально, начали смотреть в Сети. Обнаружили много всякого добра и, вдобавок, полную эпистемологическую неуверенность. И, среди прочего: "Когда-то было в ходу крылатое выражение: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели"… Когда, блин? "Как говорится, все мы вышли из гоголевской "Шинели", поэтому мы одинаково смотрим на мир". Кто мы? "Говорят, все мы вышли из гоголевской "Шинели". Кто говорит? Перефразируя известное выражение "Все мы вышли из гоголевской шинели", половина бухгалтеров города может сказать…" Боже, какие бухгалтеры? Или бухгалтера? Но потом попёрло уже совсем несусветное авторство: "… хотя до сих пор литературоведы любят повторять, что, мол, все мы вышли из гоголевской шинели, тем не менее вряд ли кому нибудь нынешний чиновник покажется…"

Некоторые из авторов были не уверены и в Фёдоре Михайловиче — "Как сказал классик, все мы вышли из гоголевской шинели", или: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели", — сказал кто-то из классиков и был совершенно прав".

Иногда провозглашалась коллективная ответственность всех литераторов: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели," — утверждали классики русской литературы".

Ну, а под конец я обнаружил предвыборную агитку, в которой значилось"… все мы вышли из гоголевской шинели, то Сергей Васильевич Гайдукевич — явно не оттуда, хотя шинель носил пятнадцать лет настоящую, а не гоголевскую".

1 марта 2002

История про Гамулина

Наш друг профессор Гамулин как-то познакомился с двумя очаровательными моделями (или актрисами — не помню). Они пришли к нему в номер с вдребезги пьяным мужиком. Однако, стало понятно, что ничего у Гамулина с моделями-актрисами не выйдет, и взбешённый Профессор побежал за ними по коридору, крича:

— А это добро, вы что, мне оставляете!!!????

2 марта 2002

История о динамо

Один московский стиляга, настоящий стиляга, ещё пятидесятых годов, рассказывал мне, что тогда они приглашали к себе на хаты, или, как он говорил — на флэты, девушек из Кунцево и Люблино. Они приезжали приезжали, и стиляги с вожделением ждали часа, когда перестанет работать метро. Однако, некоторые девушки, несмотря на то, что жили в Кунцево и Люблино, оказывались состоятельнее, чем о них думали стиляги. Они, улучив момент выскакивали из квартиры и ловили такси. А такси раньше звалось "динамо-машиной" — из-за щёлкающего счётчика. Так вот, именно таких барышень, наевшихся и напившихся, а потом уехавших на такси, звали "динамистками".

2 марта 2002

История об одном письме

Мне пришло письмо. Начиналось оно так: "Итак, сейчас я задам вам несколько вопросов. Отвечая на них, вы поможете не только мне лично, но и социуму вообще. Уверяю Вас, также Вы получите и личное удовлетворение, однако это будет зависеть от вашей искренности".

2 марта 2002

История о вражеских происках

Враги не успокаиваются. Мне на автоответчик была запись. Страстный женский шепот произносит: "Любимый! Мы все тебя ждём. Приезжай. Bye-e-eee". Хочется всё же понять — кто это. И кто это — "мы". И куда ехать. Да я бы рискнул, поехал, только вот беда, непонятно, куда ехать — может быть, это международный звонок — из Австралии, скажем.

Видать, это мне Господне наказание — за мысли грешные.

2 марта 2002

История о меньшевизме

Давным давно я изучал философию, которую мне читала мне некая дама. В ходе этих лекций она произнесла абсолютно гениальную фразу: "Говоря о демократии, надо всегда понимать — демократия кого над кем".

А однажды мы с ней встретились в профессорском буфете, где я контрабандой пил кофе. Эта дама вместо замечания мне сказала: "Вот, вы, Володя, правильно учитесь, всё конспектируете. А некоторые студенты ничего не делают в семестре. А на экзамене вместо знаний пытаются логически рассуждать, и так приходят к меньшевизму".

3 марта 2002

История о соразмеренности

Главное в жизни — не переборщить. Как сказал мне дважды майор Советского Союза по фамилии Зелёный, в ответ на мой вопрос, почему в штатном боекомплекте ЗРК С-25 предусмотрена ядерная БЧ:

— Видишь ли, когда на нас летит два крыла Б-52, поставивших активные и пассивные помехи, тебе надо хоть как-то очистить экран.

3 марта 2002

История про Лимонова

Писатель Лимонов сидит в Лефортово. И подписывает свои бумаги "Лефортовская крепость. Камера № 24" Так и хочется добавить: "Спросить Лимонова".

3 марта 2002

История о Швеции

Шведский стол и шведская семья появились у нас значительно позже шведской стенки. Но всех прежде пришла к нам шведская спичка.

Правда есть ещё загадочная "шведская модель". Чего модель, велика ли она, каков её масштаб, нужно ли её склеивать или нет — я не знаю.

Интересно, что же ещё подарила нам эта благословенная страна?

4 марта 2002

История о ночных разговорах

У Боккаччо есть такая новелла — приходит один итальянский чувак к ихнему итальянскому же Папе и говорит: что делать, типа, чтобы меня женщины любили.

— Полюби, — отвечал ему ихний Папа, и на сём закончил аудиенцию.

Очень я люблю эту историю.

Об этом и вёлся ночной мужской разговор. Вообще, нормальный мужской разговор должен происходить ночью по пьянке. Лодочник утверждал, что самая дешёвая любовь — платная. Хомяк был с ним согласен, но просил эстетики. Пусик ригористически отказывался от платной любви вообще. Я интересовался направлением финансовых потоков, ценовой динамикой и текучестью персонала. Потом, правда, я начал спорить с Пусиком:

— Ты не понимаешь, брат. Не понимаешь, что бесплатной любви нет вообще. Всё дело в типе валюты. Может, ты знаешь такой способ расплаты — "Я отдала тебе лучшие годы своей жизни"? А? А кровавую валюту знаешь — "Вы с тёщей выпили всю мою кровь". Ну и тому подобное далее…

Пусик злобно отбивался. Тогда я рассказал ему историю, про то, как один мой знакомый женился, потому что провожать девушку и ехать потом обратно на такси было для него слишком накладным занятием.

Он заплатил свою цену.

4 марта 2002

История о бесплатном сыре

Все мы знаем пословицу о бесплатном сыре. Мы знаем всё, но платный сыр горек. Его вкус горек от пота и слёз, которыми его надо приправить, прежде чем подать к столу. И при этом добыча платного сыра происходит с дисперсией средств и финансов. То есть процесс покупки нормального сыра сопровождается производством огромного количества безвозвратных долгов и унылых убытков — с сыром напрямую не связанных.

Есть проблемы, которые с сыром никак не связаны. Например, нужно не просто купить сыр, но собрать команду охотников на мышей, нанять бандитов, которые будут отгонять от сыра кошку, заплатить чиновникам Министерства Сырной промышленности за лицензию на покупку сыров, а потом оказывается, что сыр просрочен и нужно, отбиваясь от голодных конкурентов искать новый. Такова скорбная се ля ви. Сыр хочу на блюдечке.

Это рассказано к тому, что за девушками надо бегать. Это — нормально.

Да и ты, красавица, сама это прекрасно знаешь.

5 марта 2002

История про Матку

Меня спросили про писателя Алексеева, вопрос это был частный, но я позволю себе ответить пространно — и всем. То есть всем, кто заинтересуется. Итак:

Пчёлы — это не то, чем они кажутся

— Скоро, скоро конец этой эпохе затмения! Конец варварству! Вернётся возлюбленный монарх!

— И наш патриотизм, княгиня, забыт не будет! — ответил ей в тон старик с бельмами.

Мариэтта Шагинян. "Месс-Менд".

Читатель! Слышал ли ты, выйдя на сельскую дорогу, тонкое пение, а, вернее, лёгкое жужжание? Сейчас мы расскажем тебе, что это. Книга, о которой пойдёт речь, оканчивается, я клянусь, следующим диалогом:

— Пора… Остаться не могу, даже если б захотел.

— Куда ты уходишь, где искать?..

— Сейчас в Саратов. Потом дальше… Матка зовёт. Неужели не слышишь, как она поёт?..

Это история про судьбу династии, про отрезанные головы, про демонов и монахов. Но, по сути, это история про пчёл. Не бойся укусов, дорогой читатель, до них дело не дойдёт.

БРЮШКО МАТКИ ДЛИННЕЕ ЕЁ КРЫЛЬЕВ

Эта книга чрезвычайно интересна по двум причинам. Первая — потому что она написана приличным русским языком и её не надо читать, продираясь через придаточные и раздвигая руками прочее косноязычие.

Вторая причина понятна из сюжета. Но всё по порядку. Дело начинается, как это часто бывает в России, с прокурора. Надо сказать, что прокуроры у нас, начиная с известного регулировщика движения России-тройки, стоят на страже стабильности.

Наш герой возвращается из Екатеринбурга, занимаясь там определением подлинности останков Романовых. "Они не подлинные, это всем ясно. В подлоге заинтересован прежде всего Ватикан. Православная церковь объявляет царскую семью святыми великомучениками, останки автоматически становятся мощами, к которым станут прикладываться верующие в ожидании чуда. А чуда нет… Потом находят настоящие косточки Романовых. И церковь оказывается в великом грехе и смущении. Экуменическая пресса визжит от восторга, на тысячелетней истории православия, на Третьем Риме ставят последний крест".

Сейчас, к счастью все образованные люди знают, что инопланетяне существуют, Нострадамус во всём прав, Есенина убили. Все или почти все эти истории заключены в книге, о которой идёт речь. Она интересна перечислением общественных мифов — гостиница "Англетер", клонированные младенцы, мировое зло, черепа, императоры вьются рой за роем. Как бесы. Или как пчёлы, чья матка сидит дома и не высовывается.

Народ доверчив. Достаточно несколько раз повторить что-то, чтобы новость стала общественным мифом. Отмыться от него, этого мифа, невозможно. В этом смысле Геббельс был прав.

Человечество живёт этими мифами, и достаточно начать оправдываться или объяснять, "включится в коммуникацию", чтобы её укрепить.

Есть такой анекдот: "Пьяный приходит в аптеку и начинает требовать портвейн. Из окошечка отвечают, что это — аптека и портвейном они не занимаются. Пьяный отвечает, что всё понимает, знает, что не задаром, и что вот они, деньги.

Из окошечка возмущенно требуют прекратить.

Пьяный, покопавшись в карманах, добавляет мятый рубль (анекдот старый).

— Побойтесь Бога, — произносит он, получив ещё раз отказ, — это всё, что есть.

— Нет портвейна, нет! — кричит ошалевшая женщина в окошечке.

Наконец, пьяный уходит.

Он возвращается через два часа и видит за стеклом объявление, написанной дрожащей рукой: "Портвейна нет".

— Значит, всё-таки был, — говорит он и вздыхает".

Вот образец той психологии, о которой я говорю.

Общественность (вот гадкое слово!) очень легко убедить мифом.

Дело в том, что миф это всегда упрощение. Упрощённая реальность всегда хорошо усваивается.

Это миропонимание pret-a-porte — разжёванное.

Но, читатель, перечислим наших персонажей. Это Прокурор, Егерь, Подводник Губский, и, конечно, Матка.

ПЧЁЛЫ — ЭТО НЕ ТОЛЬКО ЦЕННЫЙ, ЛЕГКО УСВОЯЕМЫЙ МЁД

Эй, читатель, не спи! Начинается самое интересное. Прокурор узнаёт об одной осквернённой могиле. Голова покойника отрезана по-сатанински, то есть не просто так. В руках грамотка, на которой надпись на санскрите: "Пчела, вскормивши Матку, вскормила Матку из пчелы".

Надо сказать, что с пчёлами всё не просто. Недаром Шерлок Холмс мечтал заняться пчеловодством, а он был человек мудрый. Недаром и в этом повествовании появились пчёлы. Кстати, недаром не так давно в Думе обсуждался Закон о пчеловодстве. Журналисты напрасно глумились над депутатами. Депутатов пинали за суетное.

Между тем, что они, депутаты, отложили и что приняли, уже неизвестно. А вот о законе про пчёл все помнят.

Дело в том, что пчёлы, например, не подчиняются принципам частной собственности. В давние времена рой, перелетевший к новому хозяину, автоматический менял хозяина. Да и как вернуть пчёл — это не ведь клеймёная корова. По счёту? Пометить? А вот ещё — это приобретение, от которого новый владелец не может отказаться, как от предложения мафии.

И именно на примере пчёл один бородатый русский гений объяснял суть мироздания:"Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, что цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела вбирает цветочную пыль и сладкий сок и приносит их в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль и сок для выкармливания молодых пчёл и выведения матки, что цель ее состоит в продолжения рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другою, ни третьею целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.

Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же нужно сказать о целях исторических лиц и народов".

"Война и мир", понятное дело.

Между прочим, Институт пчеловодства находился в посёлке Рыбное — в этом тоже есть какой-то тайный смысл. А названия пасечного инвентаря и вовсе похожи на поэму — дымарь, стамеска пчеловодная, роёвня Бутлерова, специальные вилки и шпора для наващивания рамок искусственной вощиной. А рекомендации! "При осмотре пчёл в безвзяточное время пользуются палатками", "величину летка регулируют летковыми заградителями"… Это царство особой промышленности, где крутятся медогонки, греются воскотопки и пыхтят воскопрессы. Где улья всегда носили мистически-красивые и многозначительные названия. Были борти — искусственные дупла, да и сейчас живут стояки и лежаки. Недаром всякий мало-мальски известный политический деятель стремится к вкладу в пчелиное дело — выведет новых пчёл, или, на худой конец, придумает новый улей, как московский мэр…

Итак, разумный Прокурор приходит к Профессору-пчеловоду. Профессор угрюм, у него помер пчелиный рой, и он в тоске пьёт водку. Прокурор, а это настоящий прокурор, конечно присоединяется. За стаканом он постигает правила жизни роя и пасеки.

Наконец, Профессор наклоняется к прокурору и говорит: "Пчёлы похожи на русских. Только выкормить матку пока не можем".

Протрезвев, Прокурор отправляется в странствие.

Действие мечется по всей России, да что там! Оно идёт и в пучинах мирового океана, откуда является один из героев — военно-морской офицер, превратившийся в хранителя ядерного чемоданчика, потом сошедший с ума, потом ставший предсказателем, затем оборотнем… Крута карьера Подводника Губского!

Что хорошо в этой книжке, так то, что этот завораживающий сюжет можно без всякой опаски для будущего читателя пересказывать. Настоящий, добротный миф всегда похож на анекдот. Он будто губы из Боккаччо, что от поцелуев не стираются, а обновляются.

Между прочим, я не расскажу и половины — не расскажу про Клонированных Пупсов, не расскажу про учёных-гомосексуалистов, про дочь генерала не расскажу.

Не услышите вы от меня про… Места нет. Это будет рассказывать в долгих ночных посиделках, когда кровь разбавлена водкой, тот, кто книгу прочитает. Он будет рассказывать, будто Странник, вернувшийся из загадочного Беловодья. В крайнем случае, можно пригласить и меня — за умеренную цену.

СТРАНА ДУРАКОВ И РИФЕЙСКИЕ ГОРЫ

Поелику Рифейские горы обнаружили в текущем году совершенное бесплодие и не дали ни одного фальшивого камня по причине возмущения балагуров…

Франсуа Рабле. "Гаргантюа и Пантагрюэль"

Главная географическая точка здесь — Валдайская возвышенность, Рипейские горы. Отчего именно они? Да оттого. Как тот самый анекдот про экзамен, когда студента спрашивают: "Вам два простых вопроса, или один сложный?" — "Один сложный" — "Тогда: где появился первый человек?" — "На Арбате" — "Почему на Арбате?!!" — "А это уже второй вопрос". Там — настоящая Русь. Там старики-домоседы знай, дымят самосадом, там родятся счастливыми и отходят в смирении. Там все мужчины играют на гармони. И это проверка, это русский шибболет — если играет на гармони, то уж точно свой.

Этот поворот сюжета чем-то похож на историю очарованного странника Флягина, что попросил за своё геройство гармонию. Над ним смеялись. Да ведь не кирзовый мешок с кнопками он просил, а Гармонию…

И лучится земля Гармонии энергией. Стоп. Про энергию — отдельно. Вот в секретном институте сидит блаженный предсказатель. Ему и слово: "Светлую энергию при жизни её носителя называют АЗ. Если долго молятся перед иконами, эта энергия проникает в красочный слой, дерево и становится энергией ЯЗ. Это как отражение АЗ. И ещё там, где жили поэты. Яз у поэтов очень мощный, так что проникает глубоко в дерево и камень. Слышали, недавно разрушили питерскую гостиницу "Англетер"?… И то, что снесли дом Ипатьева в Свердловске?… Энергия Яз вечна, если она проникла в материю. А здание гостиницы было крепким, простояло бы ещё столько, но, как вы знаете, там жил поэт Сергей Есенин, певец русской души. Там же был убит. Его светлая энергия насытила не только стены, но и весь дом. И чтобы не выпустить её на свободу, гостиницу уничтожили. К власти пришли чёрные силы, да те же самые, что убили Пушкина, Лермонтова, Есенина. Они убивают царей и поэтов, разрушают их АЗ, а потом и ЯЗ, который остаётся после них на земле, в камне".

В Рифейских горах не то дело. Там вдохнёшь поглубже — чистый ЯЗ наполнит лёгкие. Там-то бьёт из земли святая вода. А бьёт она потому, что схоронены там убиенные члены императорской фамилии.

Почему там? См. выше. В этом месте, дружелюбно называемом самими жителями "Страна Дураков", скрывается наследница престола. Там живёт егерь, которому на лестнице МГИМО предвиделась Богородица, и превращает его сначала в иконописца, а потом спутника Матки. Там, именно там женское начало берёт верх, и женщины в белых одеждах хранят мир и тайну престолонаследия.

Готовься, читатель!

СУДЬБА ДИНАСТИИ

Как мы уже говорили, каждый образованный человек знает, что Есенина убили враги русского народа. Неоспоримо то, что американцы никогда не были на Луне, и сняли всё своё космическое путешествие в голливудском павильоне. Знает он так же, что княжна Анастасия спаслась. Про это снято, слава Богу, две дюжины фильмов. Но наш прокурор узнаёт, что чудесным образом спасся и наследник престола. Старообрядцы вылечили его от гемофилии. Именно ему, уже мёртвому, отрезали голову, чтобы потом сделать из неё магическую сатанинскую чашу. Именно над его осквернённой могилой стоял прокурор в начале повествования.

Линии сходятся, хлопотливые герои — те, что остались в живых — сбегаются на Валдайскую возвышенность. Они, как лемминги движутся к этой точке.

Даже бывший Директор Секретного Института, где жили Отвратительные Клонированные Пупсы, и что превратился теперь в настоящего блаженного, живёт в райцентре под речным причалом. Он предсказывает скорое пришествие киллера-немца (киллера тут же вяжут, а его компьютеризированную винтовку кладут в сейф). Блаженный сообщает и то, что незаконнорожденная дочь прокурора странствует со своей матерью по Руси.

В этот момент с неба (буквально) сваливается Подводник Губский, и Прокурор, взяв из сейфа вещдок, будто Роберт Джордан с пулемётом, ложится прикрывать отход. То есть защищать Матку. Только Прокурор не погибает, а с первого выстрела кладёт негодяя, и возвращается домой с банкой, полной живой воды, и гармошкой. Вот он кропит живой водой начальницу и ведёт тот самый разговор, который процитирован вначале.

Теперь Наследница спасена. Кстати, наследование в русской династии теперь будет идти по женской линии, ведь, как известно всем персонажам поголовно, в нашу водяную эпоху женское выше мужского.

Матка спасёт Россию. Польётся в закрома Родины ценный, легко усвояемый мёд, зажужжат на страх врагам пчёлы.

Правда, некоторым панически настроенным медведям может прийти в опилочную голову мысль, что, дескать, будет, если вдруг окажется, что это неправильные пчелы, вдруг, окажется, что у них будет неправильный мед?

Но будем оптимистами. Тем более, что рассказ наш подходит к концу.

Уфф. Окончен наш тяжкий труд — на самом деле весёлый и познавательный. Но, читатель, когда ты узнал столько всего нового про пчёл и династические тайны, представь себе следующее.

Вот ты выходишь за порог и прислушиваешься. Не то ты — инженер Лось, не то — солдат Гусев в поисках иноземной девушки. И вот оно, наконец, тонкое пение, лёгкое жужжание.

Чу! Матка зовёт!..

5 марта 2002

История о бревне

Меня пригласили сделать что-то на бревне. Я не понял кто и когда. Какое, на хрен бревно? И кто это звонил? Студентки-двоечницы? Та революционерка из Могадишо? Полковник Литвиненко? Нет, наверное, спортивные гимнастки. Когда они позвонили мне в очередной раз и снова предложили мне на бревне, то я не выдержал.

— Стоп, — говорю я, — Вы что, спортивные гимнастки?

— Простите, но нет, — ответили мне и задышали в трубку.

Это меня сразу насторожило.

6 марта 2002

История о еврейских посылках

Это подлинная история, случившаяся позавчера. Надо сказать, что ко мне приехал друг-одноклассник из далёкого иностранного города Х. Друг приехал с женой и привёз много всякой дряни, которую передавали престарелые родственники оттуда престарелым родственникам сюда. Родственники отсюда, впрочем, платили той же монетой. Оттуда ехал шоколад, облепленный печатями того раввината, а туда — нашего.

Одну из посылочек надо было передать здешнему человеку Лазарю Моисеевичу.

Друг ушёл гулять, и в этот момент у меня зазвонил телефон.

— Зравствуйте. Я хочу слышать Зину.

— А Зины нет. Она будет вечером.

— Но как же я получу свои лекарства? Я, конечно, никому не хочу причинять неудобства, но мне нужны мои лекарства.

— Заезжайте, и я вам их отдам.

— А… Хорошо. К вам?..

— Ко мне.

— А как же Зина? Вы её хорошо знаете?

— Хорошо. Она жена моего друга.

— Я её совсем не знаю. А вы знаете Раю?

— Нет. Раю я не знаю совсем. Давайте я объясню вам дорогу?

— Дорогу?

— Ну, да.

— Это к вам дорогу? То есть вы хотите сказать, что лекарства можно забрать без Зины?

— Ну да.

— Объясните-объясните.

— …Ну, вот вы выходите из метро и начинаете движение от центра, сразу видите длинный металлический забор, свернёте направо — а там на углу написано "Ломбард". Вам — в соседний дом. Почтовый адрес вот такой…

— А из этой станции разве всего один выход? Я слышал, что два.

— Нет-нет, один.

— Н-нда. Это ужасно сложно. Значит направо, и до ломбарда?

— Да.

— В соседний дом?

— Да.

— А код у вас точно работает? Ведь если он не работает, если он испорчен и не открывается, мне придётся вернуться без лекарств. А мне очень нужны эти лекарства. Я не хочу причинять вам неудобства, но мне это очень важно. У вас действительно нажимается одновременно?

— Ну да.

— Это не домофон?

— Нет.

— А когда вы хотите, чтобы я приехал?

— Да когда вы хотите. Только позвоните сначала, чтобы кто-нибудь дома был.

— А завтра?

— Давайте завтра.

— Утром или вечером?

— Ну, давайте утром.

— Нет, утром я не могу.

— Ну, давайте вечером.

— Вы что? Я не могу вечером, вечером я сильно устаю. Мне нужны лекарства. Вы знаете, как у меня болит голова?

— Ну, хорошо, когда вы хотите приехать? Днём?

— Вы меня, что, не поняли? Я пожилой человек, мне восемьдесят лет. Я не могу ездить никуда!

— Эээ…

— Пожалуй, приедет мой сын. Объясните ему, как к вам добраться.

— Хорошо.

Голос в телефонной трубке становится тише, но слышны крики: "Миша, Миша!" — "Я никуда не поеду!" — "Нет, ты поедешь!" — "Я никуда не поеду!"" — "Миша, мне восемьдесят лет!"… Я слышу, как голоса гаснут, исчезают. В трубке воцаряется тишина, лишь время от времени что-то потрескивает.

Я выжидаю пять минут и кладу её в гнездо зарядного устройства.

06 марта 2002

История про одно национальное блюдо

Однажды я праздновал со всяко разными иностранными жителями города К. какой-то невнятный праздник. Вокруг лежала басурманщина, да и мы набились в маленький домик — всякой твари по полпары. Решили, что каждый в компании сготовит своё национальное блюдо.

Я взялся делать борщ. Тут вмешался мой приятель украинец и сказал, дескать, нетушки, не замай наш самостийный борщ, я его сам готовить буду. Этого коварства я от него не ожидал. Не с ним ли мы вместе делали настоящие голубцы из китайского салата, не с ним ли жили душа в душу как казак с московским стрельцом на мозаике станции метро "Киевская"?..

Решил тогда я делать пельмени. Однако другой мой завзятый дружбан — китаец, поперёк этого дела встал — нет, это — наше. Наше, говорит, гад, наше пельменное дело.

Пришлось достать из-за шкафа поллитра "Столичной" и сготовить правильное национальное русское блюдо — плов, поскольку узбеков вокруг не наблюдалось.

07 марта 2002

История про бешамель и текилу

С детства я любил соусы. Под соусом чего хочешь съешь. Вот лапшу, например.

Лапша ведь, как спаржа — качество этого блюда зависит от соуса.

А спаржа хороша под соусом бешамель. Чёрт его знает, что это такое. Старшие товарищи, умудрённые жизненным опытом, бывалые и видавшие виды, прожужжали мне все уши: ешь, дескать, спаржу под соусом бешамель. И не смей ни под каким другим. И жрал я эту спаржу, жрал — так и этак. С бешамелью и без… А счастья всё нету.

Так же не получился у меня роман с текилой. Не получился. Не знаю уж почему не получился. Наверное, потому что мне всё время казалось неуместным и суетливым всё это "лизни-кусни-ёбни". То-есть, выпей быстро.

А я, наоборот, хочу, что бы было медленно и печально, как сказала одна вдова своему любовнику после мужниных похорон.

07 марта 2002

История с фенологией

Под окном завопили, наконец, коты. Март.

Ну и слава Богу.

07 марта 2002

История о надгробии

Однажды мне позвонил деятельный человек Нечипуренко. Он заговорщицки прошептал в трубку:

— У меня есть фотография надгробия Газданова. Помести её в своей газете. По-моему, неплохо смотрится.

— Надгробия всегда хорошо смотрятся, — ответил я. — Гораздо лучше людей.

10 марта 2002

История о членских билетах

Тут вот какая история — один мой приятель вступал в одну организацию. Там есть членский билет, закатанная в пластик карточка размером в две пачки сигарет. На лицевой стороне — фотография. Довольно красивая.

Приятель меня и спрашивает — а можно мне её так на себя присобачить, чтобы она на шее или на одежде болталась?

— Запросто, — отвечаю. — Возьми дырокол, аккуратно пробей в уголке дырочку, просунь туда крокодильчик и вешай, куда тебе любо.

Человек крепко отметил своё вступление. Наутро я звоню ему совсем по другому делу. Он отвечает мне как-то хмуро, а потом интересуется, в каком режиме работает секретариат этой организации. Я отвечаю, а сам интересуюсь, что случилось.

Оказывается, приятель мой, вернувшись домой и, найдя дырокол, в середине ночи присту-пил к усовершенствованию своего удостоверения. Только начал пробивать дырки и не мог остановиться. Пробил штук двадцать этих дырок, граждане судьи и все — в своей фотокарточке.

10 марта 2002

История про букву "ё"

Букву "ё" нельзя отменять. Потому как вместо точки над "i" мы ставим точки над "ё".

10 марта 2002

История про привычку рукописания

Вот ведь, блин, поскольку одним способом держат ручку, а совсем другим барабанят по клавиатуре — я совсем разучился писать большие тексты от руки. Заболел большой палец, и писать дальше не стало никакой возможности.

10 марта 2002

История про одну супружескую пару

Поутру все путаются и всем плохо. По утру всем больно. Нужно держаться. Притворимся, что мы одни, в мужской компании, и я расскажу одну историю. Приходит ко мне одна супружеская пара. Там жена — певица. Был у неё концерт, на котором она, по собственным словам, спела неважно. Они с мужем где-то набрались и пришли ко мне догоняться. Принесли, понятное дело, пива с водкой. Слово за слово, сидим, пьём. По телевизору что-то очень ночное показывают, и при этом довольно фривольное. Певица меня спрашивает:

— Владимир Сергеевич, а у вас что-нибудь порнографическое есть?

— Есть, — говорю, — только по причине ремонта заштабелировано, как писали в отказах Ленинской библиотеки. Вот в Сети сейчас чего-нибудь найдём.

Нашли. Смотрим. Муж свешивается через плечо жены и тоже смотрит, а я понимаю, что они про меня забыли и начинают говорить о своём, наболевшем. Муж в какой-то момент произносит:

— Смотри, смотри, какой у него член!

А жена, не поворачивая головы, отвечает:

— Молчал бы. На твоём я свои часы застегнуть не смогла…

Всё это повергло меня в состояние прострации.

10 марта 2002

История про один спектакль

Ко мне приехал друг из далёкого иностранного города Х. Я повёл его в театр. Театр был знатный, пьеса — древней. Но началась она необычно.

Надо сказать, что есть такой фильм режиссёра Мамина "Окно в Париж". Там один эмигрант, проживающий в столице Франции, признаётся, что отдал бы всё, чтобы снова очутиться в Ленинграде. Приятель завязывает ему глаза и переправляет в город на Неве через магическое окно. Эмигрант едет в такси, повязка сползает, и первое, что он видит — огромный памятник Ленину. Кажется, у Финляндского вокзала.

И тогда эмигрант начинает орать, как резаный.

Вернёмся к моему другу. Мы сели в первый ряд забитого до отказа зала. Тяжёлая ткань раздвинулась, и чайка на ней замахала крыльями. Публике явились два человека в костюмах и женщина с букетом цветов. Клянусь, у неё на голове была настоящая хала.

Она представила присутствующим министра торговли, и ещё кого-то, стоящего рядом. Министр начал речь со слов "я, вообще, мужчина…".

Речь была поздравлением с 8 Марта. Эта дата, кстати, особая — название месяца в советское время писалось в ней почему-то с большой буквы. Министр поздравлял работников торговли, они хлопали, и я хлопал вместе с ними. У работников торговли в зале были настоящие брыли, а у работниц — всё те же халы и настоящие груди. Груди, что так модно было носить в торговле лет тридцать назад.

Друг мой, уехавший из страны десять лет назад, планомерно хуел.

Никакого спектакля не было, я ничего не понимал. Косноязычные речи длились пять минут, десять… Пахло настоящим советским праздником, словами "дефицит", "прогрессивка" и "перевыполнение плана", профсоюзными апельсинами и каспийской акацией, что, по слухам, в начале марта на юге косят косами, чтобы вручить старухам у переходов и станций метро — вместо флагов и транспарантов.

Я посмотрел на друга-эмигранта. Челюсть его упала с глухим стуком на грудь, и я понял, что сейчас он заорёт, крик забьётся раненой птицей под сводами, но всё потонет в овации.

11 марта 2002

История о бытовой химии

"Парфюмер" Зюскинда есть история о злом гении. Это ещё история о химии.

Зюскинд написал роман о волшебнике запахов, сюжет этого романа быстр, как сюжет хорошего рассказа — вот рождается ребёнок, вот он движется по жизни, коллекционируя все существующие запахи и создавая свои, новые. Противоположно Мидасу, всё, к чему он прикасается превращается в прах и тлен. Это не изгой, не унтерменш, это существо-функция, катализатор. Живое превращается в неживое. Это химия распада. А распад всегда пахнет сладко. Специфика запаха разложения в том, что она притягивает. Империя, великая французская империя, загнивает на корню, как неубранный урожай. Человечество готовится к опыту настоящей народной революции.

Зюскинд написал успешный роман-метафору. Он успешен потому, что это, одновременно, и триллер, и философский текст, синтез массовой культуры и элитарной эстетики. Он увлекателен и стимулирует логические построения.

Во-первых, Зюскинд написал роман о соотношении гения и злодейства. Ещё пример Вагнера показал, что можно быть подонком и гением одновременно. У Зюскинда эта мысль представлена в чистом виде.

Во-вторых, тема романа — бытовая химия. Именно с химией связан наш быт. Химия, кстати, долгое время была в литературе тенью физики. Пугало ядерного оружия и планетарных катаклизмов делало своё дело в массовом сознании, но на рубеже веков физика отдалилась от обывателя, а химия медицинская и парфюмерная начала отвоёвывать свои позиции.

Физика окончательно залезла в чёрный ящик, красота квантовой механики и построений единой теории поля недоступна обывателю. А слово "химичит" недаром имеет особый смысл в русском языке. И недаром Маяковский просил о воскрешении именно химика.

Большинство героинь американских фильмов о любви и любовных романов вначале сомневаются в своём чувстве — "ведь это просто химия", убеждают они себя.

Зюскинд написал о химическом парфюмерном оружии. Особом оружии современной цивилизации.

12 марта 2002

История про пальму, белку и фотографа

Однажды, давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар был слаще, некоторых студентов возили на археологическую практику. Студенты ковырялись в сухой и жаркой земле Тавриды, пили бессмысленное розовое вино и гуляли по набережной. По набережной так же фланировала публика. Эту картину точно описал хороший писатель Коваль: "Прогулка по набережной без всякого сомнения, — всегда любопытна. Вот курортные молодцы шастают взад-вперёд, глазами излавливая девиц. Да немного ныне на свете девиц — так, не поймёшь чего шандалит по набережной — и недоростки, и переростки, и откровенно поблёкшие бляди". К этому, правда, Коваль пририсовал ещё рисунок с автографом: "Вот и девки, ждущие женихов. Такие, однако, толстопопые".

Публика на набережной время от времени фотографировалась, давая пропитание целой мафии нищих фотографов. Один из них был примечателен своими фотографическими аксессуарами — вместо обезьяны у него была ручная белка. Так же рядом с ним в кадке стояла помесь пальмы и ёлки. Этот фотограф всем пришедшим за фотографиями говорил, что дескать, зайдите через неделю. Учитывая, что люди часто фотографируются в последний день перед отъездом, чтобы показать на далёком севере знакомых толстопопых и не очень девиц, а так же, чтобы иметь под рукой свидетельство уже женских побед, фотограф всё же входил в положение курортников. За небольшие деньги он обещал выслать им фото по почте.

Дело было в том, что фотограф, кажется, даже не вставлял плёнку в аппарат. Отдыхающие легко забывали об отданных деньгах — они казались мздой не фотографу, а белке.

Но студенты-археологи, напившись бессмысленного розового вина, приходили к нему снова и снова. Сезон раскопок начинался в апреле, и к сентябрю, те из них, кто продолжал ковыряться в земле, приходили к владельцу белки с всё более и более толстой пачкой квитанций.

А оправдываться фотографу было всё труднее и труднее.

И вот, в середине бархатного сезона студенты обнаружили, что с набережной исчезли пальма в кадке, белка и, разумеется, фотограф.

Он покинул курортный город, славящийся лечебными грязями, и ушёл по широкой дороге идущей через степь. Я так представляю себе эту картину — плоское пространство до горизонта, пусто и безжизненно, освещено закатным солнцем. По дороге бредёт человек с пальмой на спине, а рядом с ним бежит, быстро перебирая лапками, позванивая цепочкой, унылая белка.

Мне печально и горестно. Мне хочется отдать отсутствующие у меня деньги фотографу. Ну, и белке, конечно.

Но история эта растворилась в прошлом. Её черты смыты рекой Летою, иначе называемой Салгир. Белки ушли в ту страну, где не вырублена винная лоза и молоко продаётся в пирамидальных археологических пакетах за шестнадцать копеек.

12 марта 2002

История о Платонове и Пелевине

Итак, Платонов — это обыкновенный гений. Гений, придумавший свой язык, которым после него писать невозможно, а можно только пародировать.

Но это гений сумрачный, который сам явился продуктом времени. В то время знаменитая фраза "Что, старичок, в крематорий торопишься?" была абсолютно естественной. Необидной.

Все эти кладбища посреди городов, отношение к человеческому телу как к механизму, были для Платонова, испытывавшего влияние фёдоровских идей, совершенно естественны.

Что касется Пелевина, то это такой особый тип литературы, которая построена на том, что она включает в себя гиперболизированные общественные мифы.

Анненеэбе, колдуны, реклама — эта литература похожа на сборную игру-конструктор. Обладая хорошим чутьём на слово, чутьём не гениальным, а просто хорошо натренированным, можно такие тексты производить как на конвейере. Пелевина за эту аккуратность нужно уважать.

Я и уважаю.

14 марта 2002

История о советских офицерах

В старых школьных учебниках раньше был рассказ про какого-то советского Ивана Сусанина, который завёл немецко-фашистских гадов в болото. Про этого народного героя один мой бывший родственник написал сочинение. В сочинении этот современный Сусанин гордо говорил фашистскому офицеру, который хотел выбраться из болота за деньги:

— Советские офицеры не продаются за такую маленькую цену!

14 марта 2002

История о свадьбе

Лодочник сегодня женится.

16 марта 2002

История про свадьбу. Ещё одна

Натурально, решили устроить мальчишник. Мальчишек собралось мало. Какие из нас мальчишки? Никакие. И зовут нас никак. Пусик отказался предоставлять свою квартиру. Я сказал, что мне дороги следы незаконченного ремонта.

Зато Хомяк сказал, что у него освободилась от съёмщиков трёхкомнатная квартира в Новогиреево.

В этой квартире не было света, потому что съёмщики бокорезами скусили все люстры.

Натурально, решили позвать девку…

Что-то я забыл… А… Читатель ждёт уж рифмы розы… Ну, на, жри.

Это меня сразу насторожило.

16 марта 2002

История про фрактальность

На всякий определитель есть антиопределитель, на всякую систему слежения есть система антислежения — точно так же, как на всякую ракету есть антиракета. А на антиракету есть анти-антиракета. Я бы даже сказал, это — фрактальность…

17 марта 2002

История о писателе Крапивине

Читал в Сети Крапивина, к которому всегда относился с некоторым подозрением. Крапивин образца девяносто четвёртого года отвечал Арбитману на какую-то статью, время от времени понося тинэйджеров. Чем был виноват этот термин я, правда, не понял. Крапивин писал: ""Тинейджер" в нашем обществе — зто порождение нескольких последних лет, нашего равнодушного к детям времени. Этакое жующее заграничную жвачку создание, чьи мысли сводятся к "адидасоским" шмоткам, а постижение искусства застыло на уровне разноцветных пивных банок и кассет с мордобойно-сексуальными триллерами". Но, собственно, самым интересным для меня было другое: мысль о том, кто лучше — дети или взрослые. Для Крапивина этот ответ был однозначен: "Для г-на Арбитмана, очевидно, является сомнительной и пугающей новостью тот факт, что подростки "изначально (курсив мой — В.К.) честнее, порядочнее, самоотверженнее… взрослых". Но это объективная — не только социальная, а даже и биологическая истина. Дети действительно рождаются неиспорченными, искренними существами, они во многих отношениях чище взрослых. Беда только, что в то же времяони — наивнее, беспомощнее и неопытнее своих родителей и наставников. Потом уже, постепенно, взрослый мир переделывает их по своим законам — одних раньше, других позже. Столкновение детского бескорыстия и взрослого прагматизма — это драма многих поколений".

Я вспоминал "Викторию" Карема Раша в Новосибирске и крапивинский клуб "Каравелла" в Свердловске — никогда не видел эти клубы, а вспоминал, то, что читал или слышал о них. Статья Арбитмана называлась "Слезинка замученного взрослого", там Арбитман придумал термин "пионерско-готический роман". Кстати, там упоминался и Лукьяненко с "Тайной сорока островов".

А Крапивин всё говорил и говорил о том, что дети всегда лучше и чище взрослых.

При этом чтении я помнил, что была в Китае такая казнь — отдавали человека подросткам. Это была мучительная казнь, ибо подростки, как и любые подростки мира находились по ту сторону добра и зла.

И ещё я вспоминал о палестинских детях, которые забрасывают евреев булыжниками. И кажется, что они безвинны.

Но вина на всех.

17 марта 2002

История о тараканах и народных песнях

Есть разные народные песни — есть бодрый стук ложкарей, есть гиканье частушек, есть надрывный гитарный перебор. Но есть ещё и звук песни, что несётся из динамиков на вокзальной площади. Тот звук, что живёт в ресторане на этой площади. Это не очень музыкальный звук, и часто рифмы замещаются интонацией.

Две книги, о которых идёт речь, частично состоят из песен. Собственно, к ним даже приложена кассета того же оформления. Правда и здесь и там — страшная тётенька про которую говорится "Старинный портрет молодой женщины, помещённый на обложке книги, имеет магическую силу — он приносит счастье и удачу. Об этом писали многие газеты. Можно скептически относится к этому, но бесспорно одно — энергетика взгляда из глубины пробуждает в нас положительные эмоции, желание любить и делать добро". Тётенька эта абсолютно языческого вида, креста на ней нет, и обсуждать мы её не будем. Тем более, что среди песен на кассете какая-то вдова пыхтит вместе с домовым — это другая тётенька, то которая поёт, но очень художественно изображает. Это обстоятельство перебивает разговор о лирике любовной, и остаётся только гражданская, да про зверушек…

В одном великом литературном произведении персонаж носился по чужой гостиной и бормотал стихи собственного сочинения:

А много лет спустя, другой поэт, не капитан, правда, но человек повоевавший, написал чудесное стихотворение о таракане:

И здесь есть история про таракана. Впрочем, совершенно современная. Читатель ждёт уж рифмы "розы" или хотя бы "таракан-стакан". На вот, возьми её скорей:

Нет, есть в этом в этих стихах, а это именно стихи избранные, и гражданская лирика. Нельзя не процитировать хотя бы одно стихотворение полностью:

ВАМ НЕ СТЫДНО

Это настоящая нутряная лирика. Потому что это народные песни, не гладкие и выверенные, а именно немузыкальные песни. И не надо врать, что мы их не слышали — они одного разлива со знаменитым "Эх, яблочко, куды котисся…", в них нет прелести, но есть что-то другое. Это такое психотерапевтическое выговаривание народа — сотнями похожих текстов.

Это — наше.

17 марта 2002

История про портреты

Я вот ездил в одну маленькую, но гордую республику. Там есть один маленький, но гордый министр. Сидит под своим собственным портретом — причём в том же костюме, что и на портрете. А напротив, тоже в полный рост, портрет жены. Масло маслится на солнце, сверкает. Такое впечатление, что жена сейчас выйдет из дверки и сядет напротив мужа. Я всё хотел разгадать эту психологию.

Каково этому министру сидеть в окружении таких портретов. Под сумрачным взглядом жены решать дела внешней политики.

21 марта 2002

История про вкус славы

Я уже рассказывал про звук славы. Теперь я расскажу про её вкус. Я жил в заграничном городе К., жить было в этот момент довольно тоскливо, да к тому же западные люди мне два месяца не платили денег по причине загадочной банковской ошибки. Ну, в общем, всё плохо. И тут ко мне в Институте славистики подходит ко мне незнакомая женщина и по-русски говорит: "Вы — Березин?". Сурово так. "Ну, я" — отвечаю. "Это вы написали статью о Твардовском в "Новом мире"? спрашивает она ещё более грозно. "Я", — отвечаю.

И понимаю, что мало того, что денег нет, а есть хочется, так ещё бить за что-то будут.

А действительно, написал я статью о Твардовском, большую, юбилейную, и из каких-то соображений её заказали мне, человеку стороннему, хотя понятно, что такое Твардовский для "Нового мира". И вот, думаю, что-то людям не понравилось.

Пауза.

Наконец, эта женщина, оказавшаяся впоследствии издательницей Б., а это, собственно, была она и говорит: "Хорошая статья. Правильная. Знаете, что? Приходите ко мне сегодня в гости. У нас будет студень". И тогда я понял, каков вкус славы. Она имеет вкус русского студня, сваренного на немецкой кухне.

21 марта 2002

История о "фэри"

Вот, узнал из рекламы, что "фэри" можно помыть 5923 тарелки. Сакральное знание, однако.

21 марта 2002

История про трамваи Хармса

У Хармса много чего происходит в трамваях — "Там всё приспособлено для сидения и стояния. Пусть безупречен будет его хвост и люди, сидящие в нём, и люди, идущие к выходу". Все говорят друг другу "ты", а как раскроются двери, из нутра трамвая пахнет тепло и вонюче. Трамвай особый городской зверь. В чреве трамвайного кита два человека беседуют о загробной жизни. И, правда, ехал у Хармса какой-то человек, там и помер — от ненасильственной смерти. Едут в трамвае Ляпунов и Сорокин, купивший электрический чайник. В окнах трамвая проплывают Биржевой мост, Нева и сундук.

Покинув гостеприимное трамвайное брюхо, граждане тут же валятся под автомобили, а зеваки падают с тумб.

Наследником трамвайной темы стал Гребенщиков.

22 марта 2002

История о банных сообществах

Ну, чтобы разбавить мои алкоголические умствования, вот история о сообществах, в частности банных. Для подтверждения собственных мыслей. Длинное подтверждение, однако.

Виктору Орловскому

У высокого крыльца бани народ собирался уже к шести часам. Продажа билетов начиналась в восемь, но солидные люди, любители первого пара и знатоки веников, приходили, естественно, раньше остальных.

Первым в очереди всегда стоял загадочный лысый гражданин. В бане он был неразговорчив и сидел отдельно.

Бывший прапорщик Евсюков в широченных галифе с тонкими красными лампасами держал душистый веник и застиранный вещмешок.

Был и маленький воздушный старичок, божий одуванчик, которому кто-нибудь всегда покупал билет, и он, благостно улыбаясь, сидел в раздевалке, наблюдая за посетителями. Эта утренняя очередь была единственной ниточкой, связывавшей старичка с миром, и все понимали, что будет означать его отсутствие.

Я сам знавал такого старичка. Он был прикреплён куда-то на партийный учет и звонил своему партийному секретарю, переспрашивая и повторяясь, тут же забывая, о чём он говорил. Секретарем, по счастью, оказалась доброй души старушка, помнившая многие партийные чистки и так натерпевшаяся тогда, что считала своим долгом терпеливо выслушивать всех своих пенсионеров.

Готовя нехитрую одинокую еду, она, прижав телефонную трубку плечом, склонив голову на бок, как странная птица, внимала бессвязному блеянию. И жизнь перестала вытекать из старичка.

Он пребывал в вечном состоянии уплаты взносов и невинно-голубоглазого взгляда на отчётных собраниях.

Но, вернувшись к нашей бане, надо сказать, что множество разного народа стояло в очереди вдоль Третьего Иорданского переулка. Первые два были уже давно переименованы, а этот последний, третий, остался, и остались наши бани, отстроенные ещё сто лет назад, и вокруг которых в утренней темноте клубился банный любитель.

Стояли в очереди отец и сын Сидоровы. Отец в форме офицера ВВС, а сын — в только что вошедшей в моду пуховке, стояли горбоносый Михаил Абрамович Бухгалтер со своим младшим братом, который, впрочем, появлялся редко — он предпочитал сауну.

Стаховский в этот раз привел своего маленького сына.

Толстый Хрунич постоянно опаздывал, и сейчас появился, как всегда, в последний момент, когда настало великое Полвосьмого, дверь открылась, начало очереди сделало несколько шагов и упёрлось в окошечко кассы. Кассирша трагически закричала "готовьте мелочь!", быстро прошли желающие попасть на вечерние сеансы, а получившие в руки кассовый чек с надписью "спасибо" (завсегдатаи брали сразу два — на оба утренних сеанса) побежали вверх по лестнице с дробным топотом, на ходу раздеваясь и выхватывая из сумок банные принадлежности.

Спокойно раздевался лишь Евсюков. Хрунич суетился, снимая штаны, щеголяя цветными трусами, искал тапочки и производил много шума. Рюкзаки братьев Бухгалтеров извергали из себя множество вещей, не имеющих по виду никакого отношения к бане. Вот пробежал в мыльню старший Сидоров, волоча за собой сразу три веника. Стаховский торопливо расстёгивал курточку своего сына.

— Дай мне твоего Розенкранца! — не ожидая ответа, Хрунич схватил губку Евсюкова и зашлёпал резиновыми тапочками по направлению к мыльной.

— Чего это он? — удивился Евсюков, аккуратно складывая ношеное бельё на скамейку.

— Это Хренич хочет свою образованность показать, — сказал Сидоров-младший и, собрав в охапку веники, устремился за Хруничем. Хрунича за глаза звали Хреничем, на что он очень обижался. Хрунич-Хренич был музыкант, то есть по образованию он был математик, и десять лет потратил на то, чтобы убедиться, что играть на скрипке для него гораздо приятнее, чем крепить обороноспособность страны. В нашей компании было много таких, как он, и на это уже никто не обращал внимания. Один Сидоров-младший, который учился в том же самом институте, что и Хрунич, был неравнодушен к теме перемены участи. Дело было в том, что Сидоров и сам не сильно любил свою Alma Mater, но бросить её боялся, и от этой нерешимости всем завидовал.

Завидовать-то он завидовал, но показать это было неловко, и он молчаливо двинулся за всеми в дверь мыльного отделения.

Евсюков же, пройдя в мыльню, стал напускать в таз горячую воду. Он положил свой веник в один таз, а затем прикрыл его другим, так что осталась торчать только ручка, перетянутая верёвочкой и подрезанная, чтобы никого, упаси Бог, не поранить в парной. К веникам Евсюков всегда относился серьёзно. Как-то, в конце весны, он выбрался в Москву и взял меня с собой в поход за вениками. Евсюков уверенно шёл по майскому лесу с огромным невесомым мешком за спиной. Он искал особые места, у воды, где росли берёзы с тонкими и гибкими ветками. Евсюков обрывал листики с разных деревьев, облизывал, сплёвывал, и, если листик был шершавым переходил дальше, снова пробовал листья языком, пока не находил искомых — бархатистых и нежных.

Евсюков учил меня тогда отличать глушину от банной берёзы, а я вместо этого пил весенний воздух, и совсем не думал ни о берёзовых вениках и их очистительных свойствах, ни о вениках можжевеловых, ни о вениках эвкалиптовых и дубовых. Не думал я и о вениках составных, с вплетёнными в них ветвями смородины, которые так любил вязать Евсюков.

Я думал о любви, и лишь треск веток прервал тогда мои размышления. Это сам Евсюков обрушился с берёзы, на которую он не поленился залезть за искомыми веточками.

Евсюков сидел на земле, отдуваясь, как жаба, и отряхивая свой зелёный френч. Так нелегко давались ему уставные банные веники.

У меня на даче мы повесили их, попарно связанные, под чердачной крышей, прошитой незагнутыми гвоздями, так что приходилось всё время вертеть головой. Евсюков уехал к себе, наказав следить за вениками. Ими он пользовался, приезжая в Москву.

И сейчас, взяв один из них, хорошенько уже отмокший в тазу, ставший мягким и упругим, он поторопился в парную.

В парной Евсюков забирался на самую верхотуру. Он сидел в уголке у чёрной стены, не покидая своего места по полчаса. Евсюков имел на это свои резоны.

Лет восемь назад бравый прапорщик Евсюков нёсся над землей, сидя в хвосте стратегического бомбардировщика. Сидел он там не просто так, а посредствомавтоматических пушек обеспечивая безопасность страны и безопасность своих боевых товарищей.

Евсюков занимался этим не первый год, но восемь лет назад прозрачная полусфера, под которой он сидел, отделилась от самолёта, воздушный поток оторвал прапорщика от ручек турельной установки и потащил из кабины. Вряд ли бы он сидел сейчас с нами на полке с душистым веником, если бы не надёжность привязных ремней. Пока бомбардировщик снижался, с Евсюкова сорвало шлемофон, перчатки и обручальное кольцо. Когда его смогли втянуть в фюзеляж, Евсюков был покрыт инеем. Высотный холод поморозил Евсюкову внутренности.

Провалявшись три месяца в госпитале, он был комиссован, но с тех пор приобрёл привычку медленного, но постоянного сугрева организма.

Летом после парной Евсюков употреблял арбуз, а в остальное время — мочёную бруснику.

Теперь он сидел в уголку, рядом со стенкой, дыша в свой веник, прижатый к носу.

— Ну ты чё, ты чё, когда это в Калитниковских банях было пиво? — пробился через вздохи чей-то голос.

— Болтать начали, — сказал сурово старший Сидоров, — пора проветривать. Мы начали выгонять невежд-дилетантов из парной. Незнакомые нам посетители беспрекословно подчинялись, пытаясь, однако, проскользнуть обратно.

— Щас обратно полезут, все в мыле… — отметил мрачно Хрунич. Наконец, вышли все.

Начали лить холодную воду на пол. Евсюков, орудуя старыми вениками, сгонял опавшую листву с полок вниз, а Сидоровы, погодя, захлопали растянутой в проходе простыней.

Дилетанты столпились у двери и, вытягивая длинные шеи, пытались понять, когда их пустят внутрь.

И вот Хренич стал поддавать, равномерно, с паузами, взмахивая рукой. Поддавал он эвкалиптом, у нас вообще любили экзотику или, как её называл Сидоров-старший, "аптеку".

Поддавали мятой, зверобоем, а коли ничего другого не было — пивом.

— Шипит, туда его мать, смотри, куда льешь!.. — крикнул кто-то. — По сто грамм, по сто грамм, уж не светится, а ты всё льешь…

— Пошло, пошло, пошло… Ща сядет…

— Ух ты…

— Эй, кто-нибудь, покрутите веником!

— Да не хлестаться… Ох…

— Ну ещё немножко…

Много времени прошло, пока наша компания выбралась из парной и двинулась обратно в раздевалку. Михаил Бухгалтер был сегодня освещён особенной радостью. Неделю назад у него родился внук. Дочь Михаила Абрамовича вышла замуж по его понятиям поздно, в двадцать четыре года, и ровно через девять месяцев принесла сына. Михаил Абрамович разложил на коленях ещё необрезанные фотографии.

На них была изображена поразительно красивая женщина, держащая на руках ребёнка, и темноволосый молодой человек, стоящий на коленях перед диваном, на котором сидела его супруга. Молодой человек положил голову на покрывало рядом с ней. Все трое, видимо, спали.

— Библейское семейство, — вздохнул Хрунич.

Михаил Абрамович поднял на нас светящиеся глаза.

— Вот теперь мне — хорошо, — сказал он.

— Мы принесли водочки, — произнёс его брат.

Заговорили о войне, продаже оружия арабским странам и проблеме отказников. Торопиться было некуда, время мытья, массажа, окатывания водой из шаечек и тазов ещё не пришло, и можно было просто беседовать о том и о сём.

Так мы всегда беседовали, попарившись, потягивая различные напитки — чай со сливками, приятно увлажнявшими сухое после парной горло, морсы всех времён и народов, пивко, а те, кто ей запасся — и водочку. Теперь мы пили водочку за здоровье семейства Бухгалтеров.

Сейчас я думаю — как давно это было, и сколько перемен произошло с тех пор. Перемен, скорее печальных, чем радостных, поскольку мы столько времени уже не собирались вместе, а некоторых не увидим уже никогда.

Убили Сидорова. Самонаводящаяся ракета влетела в сопло его вертолёта, и, упав на горный склон, он, этот вертолёт, переваливался по камням, вминая внутрь остекление кабины, пока взрыв не разорвал его пятнистое тело.

Убили, конечно, Сидорова-старшего. Сидоров-младший узнал об этом через месяц, когда вместе с бумагами отца приехал оттуда его однополчанин. Однополчанин пил днём и ночью, глядя на всех злыми глазами. Подробностей от него добиться не удалось, а сухое официальное извещение пришло ещё позже.

Так что мы не знаем, как всё произошло. Не знаем, но мне кажется, что всё было именно так — горный склон, покрытый выступающими камнями, перемещающееся, устраивающееся поудобнее тело вертолёта.

Младшему Сидорову хотели выплачивать пенсию, как приварок к его стипендии, но выяснилось, что до поступления в свой радиотехнический институт он-таки проработал год, и пенсию не дали. Его мать давно была в разводе с майором Сидоровым, майора похоронили в чужих горах, и на том дело и кончилось.

Сема, Семен Абрамович, уехал в Америку. Путь его за океан начался на берегу Малой Невы, в доме сталинского ампира, рядом с пожарной каланчой. Там, при знакомстве с Джейн Макговерн, началась его новая жизнь. Последний раз мы увидели его в Шереметьево, толкающего перед собой тележку с чемоданами. Он ещё обернулся, улыбнувшись в последний раз.

Отъезд в Америку равнозначен смерти. Это давно отмечено. А пока они сидят все вместе на банной лавке, отдуваясь, тяжело вздыхая, и время не властно над ними.

Но время шло и шло, и уже появился из своего пивного закутка банщик Федор Михайлович, похожий на писателя Солженицына, каким его изображают в зарубежных изданиях книги "Архипелаг ГУЛаг". Он появился и, обдавая нас запахом отработанного "Ячменного колоса", монотонно закричал:

— Па-торапливайтес-сь, па-торапливайтесь, товарищи, сеанс заканчивается…

Не успевшие высохнуть досушивали волосы, стоя у гардероба. Хрунич всё проверял, не забыл ли он на лавке фетровую шляпу, и копался в своём рюкзачке. Евсюков курил.

Наконец, все подтянулись и вышли в уже народившийся весенний день. Грязный снег таял в лужах, и ручьи сбегали под уклон выгнувшегося переулка. Мартовское солнце внезапно выкатилось из-за туч и заиграло на всем мокром пространстве между домами.

— Солнышко-оо! — закричал маленький сын Стаховского, и вся компания повалила по улице.

22 марта 2002

История о математических абстрациях

Кто-то прислал мне задачу, условие которой завершалась словами: "Для упрощения расчета диск Солнца считать квадратом".

Сдаётся мне, что обсчитывать излучатель прямоугольной формы гораздо труднее, чем круглый. Впрочем, есть такая история, кажется про Чебышева.

Его пригласили читать в Париже, столице типа моды, какую-то популярную лекцию по теории математического моделирования одежды. Он начал с фразы: "Предположим для простоты, что человеческое тело имеет форму шара".

Договаривал он уже в пустоту.

Впрочем, здесь не будет никаких расчётов. Какие могут быть расчёты в ночь с пятницы на понедельник?

23 марта 2002

История про Сабру

Ночь проходит под флагом ликёра "Сабра", без всякой Шатилы, струятся шоколадные и апельсиновые его струи. До чего же хорошо пьянство в одиночку, однако.

Только сегодня пришлось усугубить ксенофобию.

25 марта 2002

История о письменной психотерапии

Записывать — это психотерапия. Есть такая история, что я прочитал в старом журнале "Во-круг света". Более того, это был сверхстарый журнал. Потому что в этом журнале моего детства, была такая колонка "Вокруг света" сто лет назад". В ней и было рассказано об одном старичке-психиатре. Жил он в Норвегии, кажется. Ему писали разные депрессивные люди и освобождались от проблем. Научного оппонента старичка очень это раздражало, и он, оппонент, написал старичку гневное письмо и почувствовал после этого несказанное облегчение. Причём потом старичка спросили, что он проделывает с письмами — может, магические пассы какие.

Оказалось, что старичок их (письма) вовсе не читает.

25 марта 2002

История про объявления на порносайтах

Есть известная шутка: "Молодая, симпатичная девушка без комплексов, продаст вагон цемента".

Так вот, что касается вагона цемента, то я всегда веселюсь, читая объявления на порносайтах. Вот, например: "…мулатка, с карими глазами, студентка, посещает библиотеки, цирк…". Я задумался, какое маркетинговое значение должен иметь цирк в этом ряду. Так ничего и не понял. Видимо, это намёк на синтетическое искусство.

Или вот ещё: "Создаю группу для занятий групповым сексом, нужно 4 парня и 4 девушки (4 пары). (Это довольно забавное пояснение. Интересно при этом раскладе составить две или три пары)…Обязательно не должно быть комплексов и обязательно Вы должны жить в Москве, от парней — обрезанный член, от девушек — приятная внешность. К письмам желательно фотки. Пишите до 1 октября… Дальше читать было не интересно. С внешностью — всё более или менее понятно. Но при чём тут обрезанный член? Не ясно абсолютно.

Причём проблема этих объявлений — в их интертекстуальности. Пример негативной коннотации следующий: "брюнетка, внешность порнозвезды, высшее…". Один мой знакомец с осуждением сказал о ком-то: "У неё была внешность немецкой порнозвезды" — то есть — ноздреватая кожа, силиконовая грудь, пергидрольные волосы, а так же хриплый тембр голоса, выдающий на гора ограниченный словарный запас"…

Или вот другое: "Два женатых бисексуала из Москвы, хотят познакомиться с девушкой (женщиной) или семейной би-парой для занятий сексом. Очень любим би-секс во всех его проявлениях. Есть место для постоянных встреч. Чистоту и порядочность — гарантируем!!!

Игорь — 40/187/89/16, Евгений — 20/175/75/18".

Здесь меня занимает, что значит "чистота и порядочность". Не мусорят? Бычки под кровать не запихивают? Ноги моют? Столько всего в мире непонятного… И у этих женатых би вот эти цифры 16 и 18 — что могут обозначать? Возраст?

Иногда кажется, что первая позиция — возраст, вторая — рост, третья — вес. Боюсь, что последняя — это длина.

И всё же люди живут, сходятся, трясут своими обрезанными и нет хренами, расчёсывают крашеные перекисью волосы и гарантируют друг другу чистоту и порядочность. Всюду жизнь, как на картине художника Ярошенко.

25 марта 2002

История о лыжном краше #1. Пролегомены

Наступило время предсказаний и страшных пророчеств, потому как минуло Равноденствие и путь наш к Солнцестоянию прям и стремителен.

Сейчас я буду булькать из-под воды, буду, как карла Альберих, предрекать окончание отмерянных характеристических времён. Я буду предрекать всем мор и глад, скорые падения вершин и потопы.

Тем более, айсберги уже оторвался. Айсберги плывут навстречу идиотам, что изображают распятых Спасителей на своих прогулочных яхтах.

Однажды, редкая в нашей компании своей прагматичностью барышня Торт, говорила о своей будущей жизни. Разговор ветвился. Вокруг шумело застолье.

— Ты закончишь ремонт, а потом? — спросила она.

— Вот ты напишешь об играх, а потом?..

— А потом, когда ты всё напишешь?

— Потом я умру, — ответил я просто.

Всё не вечно. Человеческие объединения имеют свои характеристические времена. Это термин из физики. Но говорить о прикладной термодинамике человеческих сообществ мне не хочется. Всё равно, все человеческие объединения падут как царства, исчезнут как кубик Рубика, что был идеальным примером комбинаторики.

Всё канет в полуподвальное полуподполье, как канули бесчисленные чаты, чтобы дать место другим, таким же бесчисленным. Причины бывают разные — смена образа жизни, как распад любой компании, женился-развёлся, поделили друзей, сменили страну, работу, место жительства. Причин множество, как количество квантованных состояний — есть компьютер на работе, есть дома, нету и там и там, не стало времени на работе, перевелось оно и дома, кончились-завелись деньги, дети и любовницы-любовники.

Но, на самом деле, причина одна мир текуч и непостоянен.

ЖЖ тоже умрёт.

26 марта 2002

История о лыжном краше #2. Однокашники

Иногда компании пытаются удерживать. Вот, представим себе, что бесплатный ЖЖ отменили. Страшно? Да, и мне тоже — я ведь бесплатный человек во всяких смыслах этой фразы.

Ну и контингент ЖЖ сразу разительно изменится. Причём, некоторые компании из него вы-валятся. Исчезнут бесплатные люди, их цементирующие. Не я, я-то ничего не цементирую. И дело не в деньгах, хотя действительно не всем возможно заплатить $25 — или сколько там. Чем-то это похоже на встречи однокурсников.

Вот одни опустились и денег нет вовсе, другие поднялись и парят высоко. Горные орлы, с перьями, что вымазаны в нефти и алюминии согласны заплатить за всех. Но встречи однокурсников лет через десять-двадцать после окончания школ и вузов изменяются. Эй, старички, заметили? Не к первокурсницам же я обращаюсь. Хотя, конечно, вы правы — флирт с барышня-ми меня интересуют гораздо больше, чем разговоры о характеристической функции со старичками — разговоры о том, какой статистике подчиняются жители ЖЖ — Ферми-Дирака или Бозе-Эйнштейна.

Но о термодинамике и статистических выкрутасах мы говорить всё же не будем. Обещан лыжный краш в качестве предмета разговора, значит он будет. У меня всё по-честному.

Публичные и камерные приседания, а равно комплименты — очень интересная вещь. Стрелочки, которыми в ЖЖ отмечали чужие журналы были прообразом лыжных крашей.

Было несколько стратегий общения с друзьями — отметить всех, как при обмене военнопленными. Отмечать, будто награждать за заслуги, в тайне надеясь на взаимный политес. Ну и сформировать свой список исходя просто из удобства чтения.

Это всё банальности, но, тем не менее, это модель любых человеческих отношений. Да, а что вы, собственно, хотели?

26 марта 2002

История о лыжном краше #3. Все на лыжи

О Живом Журнале я говорить не хочу. Лучше говорить о лыжном краше.

Это была хорошая идея — что-то вроде игры в бутылочку. Причём в первом её варианте было замечательное предисловие, и очень жаль, что оно исчезло. Так говорилось примерно следующее — "Дети мои, все вы выросли, начали зарабатывать деньги и даже жить отдельно от родителей. Вы можете, конечно, долго ломаться и заниматься уговорами, но есть способ заявить прямо о том, что вы хотите". Не так там было написано, но настоящий этот, совершенно гениальный текст куда-то подевался.

Точно также, как в мартирологах совершённой дружбы мы кинулись ставить стрелочки. Потом пришла вторая версия лыжного краша — игра в угадайку. Сейчас-то как-то стыдно стало о ней упоминать, меряться как хренами количеством стрелок.

Эта идея выродилась. Срок её жизни был измерен — месяц. Потому как она была безвыигрышна и безответственна.

В лыжном краше не нужно было даже целоваться. По сравнению со знаменитой игрой в бутылочку никто ничем не рисковал. Карла пришёл смотреть публичную казнь, а там представление, никто никому голову не отрывает, реками течёт клюквенный сок, и кефир вместо известно чего, толпами бродят волхвы и магусы, никто никого не любит, и уж подавно никто не хочет целовать его в лобик.

При этом, что же читал злобный карла в ленте своих возлюбленных? А читал он примерно следующее "Он трахал меня всю ночь и у меня глаза вылезли на лоб. И было мне счастье".

Карла покрывался потом и тёр свой нецелованный лобик.

Жизнь моя беспутна и безнравственна. Мне не страшно об этом признаваться, так как жаль не упущенных возможностей, а невязки между красотой идеи и унылым её воплощением — в чём меньше всего виноват его, краша, создатель. Получился мыльный пузырь, дунь-плюнь, пух. Это от некоторой обиды я говорю. И разочарования.

Старый, сопливый и унылый способ укладывания в постель оказался как-то надёжнее. Мыло-то в любви сильно помогает. Что бы отвлечься от этого нездорового каламбура, скажу я -

не та девушка, что краше.

Тут мне будут говорить, что я слишком серьёзен и угрюм. Но таким и должен быть настоящий карла, что махнул одно на другое и получил в результате третье. Тем более, что я обладаю баритоном, так же как и несчастный нибелунг. И понимал, что все эти возвращения стрелочек что-то вроде школьных оценок, которые приятны, но душу продавать за них не стоит. Продавать душу за почётные грамоты, оценки и звания "лучший менеджер недели" не стоит. Продавать душу не надо никогда. И весь набор этих банальных истин очевиден.

А что будет потом? Потом мы все умрём. Даже те, кого заморозят в надежде, любви и дорогих криокамерах родственники. Перед этим, правда, будут выпиты моря мина, родятся дети, будут съедены пуды соли и преломлены тысячи хлебов. Люди поменяют привычки, сойдутся и разойдутся снова. Живой журнал развалится так же как лыжный краш. Года через два-три. Лыжность — это модель того, что с нами будет. Распадётся это банное сообщество, но, конечно, народ не перестанет мыться.

Хотя это всё совершенно не важно. Потому как пришла весна — отворяй ворота. И будет нам всем счастье.

26 марта 2002

История про злобных свиней

В переходе метро, заметив важно шествующего милиционера, торговец механическими свиньями начал сгребать их в кучу. Свиньи — голубые и розовые — злобно хрюкали, сверкали глазами, не даваясь в руки.

Торговец набил ими мешок, который всё ещё ворчал и копошился.

Страшно.

27 марта 2002

История про самолёт "Илья Муромец"

Читаю сейчас про "Илью Муромца" Сикорского — в частности, про то, как во время полета два человека отправлялись в путь по крылу к крайнему двигателю — внутри бипланной коробки

На пилотов тогда смотрели как на небожителей.

Полёты очевидцами описывались так: "Сикорский выпил горячего кофе, надел теплое пальто и вышел на верхний мостик" — такое вот описание самолёта. Пароход какой-то, а не самолёт.

А на иллюстрации хорошо видна кабина "Ильи Муромца" серии "Б", то есть — пассажирской серии. Таких "Муромцев выпустили 30 машин — хороший штат современной авиакомпании средней руки. Кабина выглядела так: четыре консервные банки приборов в пассажирском салоне, но зато — плетёные кресла, откидной столик, слева дверь в пилотскую кабину, большое окно.

27 марта 2002

История про пьянство в воздухе

Однажды, давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар — слаще, в одной маленькой южной республике, которая только становилась настоящей республикой, и по этому поводу держала ещё у себя Красную Армию, жена местного командующего полетела домой забесплатно рейсом военно-транспортной авиации.

Никакой другой военно-транспортной авиации, кроме той, что принадлежала Красной Армии, там, в маленькой южной республике, разумеется, не было.

А в южную республику дорога долгая, дорога длинная, а жена командующего была женщина почти европейского, то есть среднерусского образования. Она начала пить свой дорогой припасённый коньяк. Однако ж, всё же не на Боинге она летела. Болтанка туда-сюда, ямы воздушные и прочие неуставные безобразия.

И начала тётенька тошнится. Да так исправно тошнилась, что испортила своё платье. Заходит борт на посадку, и тут не входит, а как-то впадает в кабину лётчиков бортовой — и сказать ничего не может.

Оказывается, тётенька облёванное платье-то и сняла. И, накрывшись чем-то, спит. А на земле её, надо сказать, муж-генерал ждёт. Свита там всякая… Адъютант… Шофёр готовится чемоданы принимать…

Не анекдоты же им про стюардессу рассказывать, когда в нижнем белье на трап командующую жену выведут. Ну и лётчики как бы промахиваются мимо полосы, уходят на второй круг, пока два старлея пытаются на даму платье натянуть… Сначала задом наперёд — там молния была нестандартная, всех попутала. Сели… Даму под руки выводят, а молодой командировочный капитан из Москвы — следом. Ему-то было что, он был как-то не при чём, и очень веселился.

Вдруг, не дойдя до своего благоверного метров пятнадцать, она вдруг что-то вспоминает. Останавливается, ищет что-то глазами, оборачивается и влепляет капитану звучный слюнявый поцелуй в щёку.

А потом, на заплетающихся ногах шагает к мужу.

Ну, думает капитан, — это — "…!".

И, правда, это был он.

По возвращении капитана вызвали к командованию, и он слово в слово повторил эту историю своему прямому и непосредственному начальнику.

Начальник выслушал его и отпустил с Богом.

Но когда капитан уже открыл дверь, прямой и непосредственный начальник одобрительно ухнул ему в спину:

— Молодец. Я бы тоже не признался.

27 марта 2002

История о зелени

Ни фига ж себе зелёные пошли…

27 марта 2002

История о здоровенном патриотизме

Есть у меня знакомая, которая живёт в иностранном городе Ашдоде. Приехала она как-то в Москву, встретилась со своим бойфрендом из прошлой жизни. Ну, вспомнили былое, прогулялись по улицам… Как-то незаметно оказались в одной постели. И вот, двигаясь над ним, она видит на полке довольно большой атлас мира, и, не прекращая движения, в порыве страсти, решает показать, где живёт.

Продолжая заниматься всё тем же, шелестит, мнёт страницы… И вдруг начинает орать:

— Чё за дела? Где наш сектор Газа? Где наш берег Иордана, где наши Голаны? Вынь из меня это всё! Где, в конце концов, моя юбка?

28 марта 2002

История про ужасное обвинение

Сегодня мне позвонила одна моя знакомая и сразу же без приветствий, зловещим голосом спросила:

— А ты не переспал ли с моей подругой в 1998 году?

— Нет, — говорю я испуганно. — Я тогда только убил старушку топором, замесил опресноки на крови христианского младенца и продал китайцам пусковую шахту ракетных войск стратегического назначения, причём — самовывозом.

Тут у неё от сердца отлегло, и мы очень мило проговорили полчаса.

28 марта 2002

История про конец русской поэзии

Вот Пушкин передал перстень Жуковскому, Жуковский кому-то ещё, но потом началась смута, перстень подпиздили, и кончилась русская поэзия. Нету у неё переходящего перстня, а часть без знамени должна быть расформирована.

28 марта 2002

История о Радзинском

Радзинский со своим телесериалом окончательно стал похож на толстого квази-натуралиста Любимцева, что путешествует по свету. Радзинский купил себе шляпу и пустился в странствия. Шляпа так себе. Но Колизей на заднем плане — хорош.

28 марта 2002

История про день рождения

Я уезжал надолго и далеко, и вот, в пустой квартире справлял свой день рождения. Пришло довольно много людей, стоял крик, раздавалось окрест нестройное голосистое пение.

А мне всё нужно было позвонить, уцепиться за любимый голос, помучить себя перед отъездом. Я вышел в соседнюю комнату и начал крутить заедающий диск телефона.

Вдруг открылась дверь, и на пороге появился совершенно нетрезвый молодой человек и, улыбаясь во весь рот, произнёс:

— Здорово! А ты, брат, чего подарил?

29 марта 2002

История про яйца

Неумолимо надвигается Пасха. Впрочем, сейчас всё смешалось — ирландский католик совсем не то, что бразильский, а американский — не то, что немецкий. Не говоря уже о протестантах. В общем, всё смешалось в доме Облонских. Между тем, здесь много загадочного. Вот, например, история с яйцами. Сколько и где я не жил, но никто мне не сумел объяснить, почему символом Пасхи по Европе является заяц с яйцами. То есть не в том дело, что заяц не кастрат, а в том, что он яйца либо несёт в котомке, либо среди них, яиц, этот заяц радостно лапами разводит. А сидят эти уроды по витринам, и яйца лежат у их ног или лап, будто бракованные пушечные ядра…

Сидят эти шоколадные, кремовые, плюшевые и глиняные зайцы с шоколадными, кремовыми, плюшевыми и глиняными расписными яйцами — и никто не может мне объяснить этого причудливого сочетания.

С другими символами как-то проще. С вербами (как, кстати, и с ёлками) понятно — климат.

А вот яйца с зайцами… Причём они рифмуются только в русском языке.

Нет, с зайцами-то не дураки придумали. Совсем нет… Я вот думаю, что это что-то типа масонского заговора, а размер и форма яиц — тайные знаки. А уж когда настанет Пасха, в которую на углу Durinerstrasse заяц будет сидеть без яиц — нам всем кранты. Типа туши свет, сливай воду.

30 марта 2002

История о Кунгурской пещере

Однажды я посетил Кунгурскую пещеру. Эта пещера была очень странная. Говорят, что с тех пор в ней сделали ремонт и следят, что бы она не очень уж пещерилась. Но тогда она, вместе с очередью у входа натолкнула меня на одну мысль. Эта пещера была действующей моделью социализма. Там было холодно и сыро, довольно темно и грязно. Я был очень маленький, и всё смотрел под ноги. Боялся, что если я упаду в какую-нибудь лужу, то утону в ней и меня навсегда оставят в Кунгурской пещере.

Но когда мы выползли с другой стороны, все измазанные в подземной грязи, то увидели несколько десятков развивающихся стран, идущих по нашему пути.

30 марта 2002

История об одном стихотворении

Я знаю, каким образом оно стало всенародно известным, но вот кто скажет его автора, а? Там была какая-то история с режиссёром что ли… Ну, кто знает?

30 марта 2002

История о необременительных романах

Я давно не видел анархиста Цветкова, но говорят, что у него родилось дитятко. Это должно человека благообразить и успокаивать.

А было и иное время и в нём, этом времени была у меня одна знакомая — довольно привлекательная девушка. В прежние времена к ней в дом регулярно приходил наш общий друг, тот самый анархист Цветков. И вот, однажды, наевшись борща, Цветков развалился на диване и говорит:

— Хорошо у тебя, Таня. И вообще, ты мне нравишься. Что бы нам не соединиться….

— Э-э, — отвечает она. — Я уже была замужем и мне не понравилось.

На что он отвечает:

— Да кто же говорит о замужестве?!! Я имею в виду лёгкий необременительный роман!

Мне, надо сказать, очень понравилось это понятие, и я долго катал его на языке. Завистливо щурился. Лёгкий, необременительный роман… Вот как люди-то живут.

30 марта 2002

История про семь букв

У меня есть один родственник. Дальний, не кровный родственник, пожилой человек, лицо которого я почти забыл, долго тяжело дышал в трубку и, наконец, произнёс:

— У тебя есть коллега, — сказал он. — По фамилии Полевой.

— Он умер, — печально сказал я. И приготовился что-то сказать о безногом лётчике, переноске семнадцати килограммов золота по немецким тылам и тонком литературном журнале.

— Он написал одну пьесу… — сказал мой родственник. — Она может кончаться на "о".

Дело было в том, что мой родственник был заядлым кроссвордистом.

— Он, по-моему, не писал пьес, — неуверенно спросил я.

— Нет, писал. Точно. Оканчивается на "о".

Тут я понял, что имеется в виду не автор замечательной книги о замечательном человеке.

Здесь имелся в виду человек, которого сожрало либеральное общественное мнение, потому как оно не менее стозевно и лайай, чем самодержавие. Причём Полевого жрали с двух концов — за нелюбовь к "Ревизору" и поношение Кукольника. И никто не читал его теперь, кроме сумасшедших литературоведов. И я, хрен с горы, конечно, не читал этой пьесы, а помнил только об одноимённой статье Белинского. Ни "б", а "н", нужно было телефонной трубке, а, вернее, нужно было только то, что кончалось на "о".

Заглянув в библиографию, я, придерживая трубку телефона плечом, нетвёрдо сказал:

— "Уголино"?..

— Уголино? — повторил он.

— Да. Там вот про что…

Но ему не нужно было содержания. Он поблагодарил и повесил трубку. Я уже не существовал, как не существовали уже ни Борис, ни Николай Полевые.

Неистовый огонь кроссвордного творчества горел в нём. Этот огонь пожирал смыслы, он объедал слова, оставляя только их остовы — количество букв, гласные и согласные пересечений.

Я был восхищён этим огнём. Не было сюжетов и авторов, было только — третье "о" и последнее "о". Семь букв. Точка.

31 марта 2002

История про научные плакаты

Однажды я попал на загадочный семинар — не помню о чём. Собирались в какой-то огромной комнате, где по стенам висели плакаты и диаграммы, оставшиеся от каких-то прежних мероприятий. Очень хотелось спать, и, разглядывая эти плакаты мутными глазами, я думал, что это на самом деле топографические карты неизвестной мне местности, красные и коричневые. Судя по цветам, местность была горной.

Потом я сфокусировал зрение и разглядел подпись: "Мужские половые органы в разрезе". Ужас.

31 марта 2002

История про пуделя

Однажды Хомяк сдавал апартаменты некоей барышне. Однажды он позвонил мне и сообщил, что находится в недоумении. Недоумение заключалось в следующем — взять очередную порцию денег с барышни или получить оплату в другой форме.

— Ну, уж, тебе выбирать, — отвечал я хмуро.

А когда я спросил, чем кончилось дело, Хомяк в ещё большем недоумении сказал:

— Да я выбрал презренный металл… А потом… Как-то так вышло, Сергеич…

Некоторое время спустя жилица позвала нас всех в гости. Из воздуха сгустилась и её подруга. Подруга вышла выгуливать своего пуделя, зашла, да так и осталась — сначала у стола, а потом обрушилась в кровать. И тут Хомяк смекнул, что подруга ему более интересна.

Вдали, в закоулках квартиры затихала жизнь. Лодочник уже не лупил в свои барабаны, Пусик перестал петь и окончательно закатил глаза.

Так вот, Хомяк, стремительно споив свою жилицу до бесчувственного состояния, и пополз в другую спальню — к подруге. Увидел довольно соблазнительное зрелище, расстегнул брюки, и тут услышал рычание.

Из-под кровати высунулся пудель и злобно заворчал. Хомяк сделал шаг к кровати, но пудель заворчал ещё громче. Вздохнув, Хомяк попробовал сделать шаг назад, но пудель вылез и встал в атакующую позицию. Приятель мой замер. Залёг и пудель.

В шахматах это положение называется патовым.

Пудель не давал даже надеть брюки. А его хозяйка, мертвецки пьяная, валялась в ворохе простыней тут же. Но добудиться и попросить подержать собаку было невозможно.

Наваливалась на землю ночь. Вдруг он понял, что все уснули — что храпит Лодочник, посвистывает Пусик, пусто вокруг, и одинок он на земле.

И это его немного насторожило.

31 марта 2002

История о шуточках

Ну и шуточки… Но ведь всё равно не поверю.

01 апреля 2002

1.04

01 апреля 2002

История про стулья

Одна моя знакомая рассказала историю, про то, как она хотела обустроить свою жизнь и разжиться стульями.

— Мне всего-то надо пластиковые стулья для дачи купить, — рассказывала она, — и что я получаю в ответ на скромный запрос в Сети? "Гламурный стул, выполненный в манере испанского сюрреализма, экстравагантно сочетающийся с предметами доколумбовского и африканского стиля".

— А это тебе наука, — отвечаю я ей, — не покупай пластиковых стульев для дачи, не покупай, напили берёзовых чурбаков, рассади гостей в чистом поле, запали костёр пионерский, да радуйся печёной картошке да историям-страшилкам про чёрную комнату и жёлтое пятно.

01 апреля 2002

История о смертях русской поэзии

— А вот гора Машук — здесь убили Пушкина, — пробормотал мордатый экскурсовод.

— А на Чёрной речке убили Кирова, — думаю я. — И эта смерть повлекла необратимые последствия для русской поэзии.

01 апреля 2002

История про утреннюю поэзию

Снег выпал.

С ним была плутовка такова.

02 апреля 2002

История о любимых цитатах. Вторая по счёту

Собственно, это моя любимая цитата. Кто вот угадает, откуда. Вопрос лёгкий.

"Если вас интересуют такие вопросы как существование души, существование Бога, смысл жизни, что делать, кто виноват, как уклониться от призыва в армию, как получить непыльную и денежную работу, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной, как отбить подружку у приятеля, как получать долгие и интенсивные оргазмы до восьмидесяти лет, как завоевать мир за восемь часов пятнадцать минут, как покончить с собой, чтобы позавидовали все друзья — приходите завтра вечером на Собрание, где наш гуру подробно осветит всё вышеперечисленное и не только эти проблемы. Будем играть хорошая музыка. Клёвая еда и выпивка — обеспечены. Приходите, не пожалеете".

02 апреля 2002

История про необязательные покупки

Когда покупали "Норильский никель" некоторые молодые люди сидели в этом городе по месяцу. И через некоторое время молодая кровь, кипя, начинала мешать целеустремлённой работе…

Поэтому было принято звонить на некоторую "фирмочку". Она, кстати, так и называлась — "фирмочка".

Оттуда приезжали так называемые "танкистки". То есть, по телефону сотрудники "фирмочки" обещали длинноногую блондинку, ростом не меньше ста восьмидесяти сантиметров. Но на поверку — служить бы им всем в танковых войсках. Или на подводных лодках.

Итак, сначала в комнату входил охранник, осматривал поле будущей сексуальной битвы, а потом сама "танкистка". Прозвище, как я и объяснил, было дано за небольшой рост.

Впрочем, и внешний вид барышни был такой, будто она только что отвоевала в танковом сражении, причём начала бои ещё под Прохоровкой. В сорок третьем.

— Будете брать? — спрашивал охранник.

Человек с молодой кровью чувствовал, как она, эта самая кровь, внезапно стынет в жилах. Потом он ошарашенно мотал головой и снова на две недели погружался в работу, стараясь не вспоминать о женщинах вообще.

02 апреля 2002

История про зрелость

Многим происшествиям уже меня не удивить. Вот однажды видел прилично одетую, довольно симпатичную барышню, что с плеером в ушах шла по улице, размахивая руками, и во весь голос вопила:

— А девушка созрела!

И так восемь раз, граждане судьи…

02 апреля 2002

История про разговоры на улице

— Передай этой твари…

Кто это сказал, уже непонятно. Не оглядываться же.

03 апреля 2002

История про искусственное дыхание

Один мой собеседник рассказал как-то, что его некая гражданка пригласила на Новый год к себе в общежитие. Танцы, море пойла, и, самое главное, он с дамой, то есть искать ничего не надо, можно расслабиться. Ну и расслабился он — литра на полтора. Потом она притащила его в комнату, упала на кровать, повалила, и давай целовать, да так настойчиво… Словом у него это вызвало рвотный рефлекс…

Чтобы утешить его, я ответил ему зеркальной историей про искусственное дыхание.

В некоей медицинской организации я видел манекен, на котором отрабатывают навыки искусственного дыхания.

— А чё это он у вас какой-то странный? — спрашиваю.

Сотрудники медицинской организации мне печально рассказывают, что вот была тут медсестра нетрезвая, начала, извините, "рот в рот" делать, да не сдержалась.

Очень извинялась, потом вымыла манекен, попробовала снова.

И с тем же результатом.

03 апреля 2002

История о космическом глобусе

…В дороге говорили о глобусах. Глобусы, известное дело, бывают разные. Вот как-то я с коллегами-лесопильщиками приехал в Калугу, город — родину космонавтики. Раньше, при Советской власти, на спичках, что стоили тогда ровно одну копейку, изображали дом-музей Циолковского — с каким-то толстым тупым пенисом и огромным шаром, что символизировал Землю.

Шар был похож на глобус, точно так же, как были похожи на глобусы десятки спускаемых космических капсул советского производства. Они были похожи на уменьшенные модели земного шара, что сыпались с небес, вместо Арарата выбирая Джезказган.

Мы приехали в Калугу в грозовую ночь — правда совсем не затем, чтобы сличить художественный шедевр по цене 1 коп. с настоящим видом.

Знакомец наш, сидевший на заднем сиденье, тут же рассказал историю. В такую же вот, грозовую ночь, поднялся страшный ветер.

Оказалось, что гигантский шар из листового алюминия со спичечной этикетки — внутри полый. Он крепился к постаменту тремя болтами. От порыва сильного ветра болты, наконец, лопнули, и шар покатился по безлюдной вечерней улице. В небе бушевали сполохи, страшный шар катится под уклон. Блики сверкали на его поверхности. Нетрезвые обыватели застыли у окон со стеблями зелёного лука во рту. Земля стронулась с места, и не найдя точки опоры пошла в разнос.

Ну, а другие люди рассказывают эту историю по-своему.

03 апреля 2002

История о патриотизме

"Какое в россиянах чувство!"…

Вот жизнь — купить французского хлеба, датского сала, голландский пупырчатый огурчик, немецкой водки и после пить за Отечество!

03 апреля 2002

История про эльфов

Наклонившись ко мне, эти люди шептали тревожно:

— Ты пойми, пойми: есть умняк эльфийский, и есть эльфийская попса…

Запели они потом свои эльфийские песни и комната превратилась в табор махновцев — потому что мелодии были узнаваемыми, атаманы, казаки и парубки были в них замещены эльфами, а лесной олень по какому-то хотенью — назгулом.

Один из них, впрочем, с уважением посмотрел на меня и, осмотрев, одобрил:

— Ты — Человек Травы.

Он ждал реакции, а реакции не было. Я думал, что хорошее прозвище для Циолковского — "кровожадина", и идеи Циолковского страшные и унылые, как идеи современных сектантов.

Собеседник, не дождавшись вопроса, решил ответить на него сам.

— Ты Человек Травы, потому что всюду возишь с собой китайский фарфор и суёшь в него зелёную траву пополам с кипятком. Ещё ты возишь с собой европейское дерево, суёшь в него коричневую и жёлтую траву и жжёшь ей внутри этого дерева.

Ты Человек Травы, потому что у тебя нет лица и зимой я обычно тебя не вижу, и никто не сеял тебя среди нас, но ты укоренился между нами. Ладно, иди, пока я не начал о тебе думать иначе.

И я вышел в зиму, а за рекой бился в истерике колокол, было там водосвятие, молебен. Бедноватая, но красивая церковь торчала из берега как сук из ствола.

Надо было скинуть штаны и ступить в застывшую воду реки, но я медлил. Посмотрев под ноги, я обнаружил, что из-под снега торчат острые зубья зелёной травы…

04 апреля 2002

История про театральный карнавал

Однажды я битых два часа стоял в окне продуктового магазина на Тверской улице. То есть, стоял я не за стеклом, а с наружной стороны. Стоял я напротив огромной бутылки мартини. Ну, думаю, сейчас толпа, глазеющая на театральный карнавал колыхнётся, вдавит стекло внутрь, покатится по граниту витринная тебуха, и я как раз этого мартини попробую. Но не тут-то было, всё как-то замерло, остановилось, только случайный прохожий сосед чесал мне ухо своей видеокамерой.

От тоски я начал звонить своим знакомым — все они мрачно отвечали: "А мы на крыльях", и становилось непонятно, то ли они пьют третий день, то ли оттягиваются на рок-фестивале "Крылья", то ли несутся на крыльях любви сквозь ужас ночи. Но вот подо мной задудели в дуду, забулькало, зашипело, мимо меня побежали люди, кони, проехал какой-то Корабль Упырей — упыри на нём играли странную песню с неразборчивыми словами…

Слез я с окна и пошёл домой спать.

04 апреля 2002

История о табаке

Забил я табак в трубку и вспомнил следующую историю: "Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева.

— Я не понимаю, как вы находите место шуткам, — сказал он с сердцем: — разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать? Чтоб черт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него, и не только на скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне самого рапе".

04 апреля 2002

История про категоричность

— Категорический императив, категорический презерватив…. Аперитив… — так размышляла одна студентка на экзамене, пытаясь вспомнить нужное название из трудов Канта.

Эту историю рассказывала мне она сама, впрочем, к тому моменту изрядно повзрослев, когда, сидя рядом в автобусе, мы ехали через большую центральноевропейскую страну — от города Д. до города К. Водитель поставил нам фильм "Скорость". Зачем водитель поставил именно этот фильм — непонятно. Видимо, для острастки.

Чтоб знали, чем рискуем и не рыпались.

05 апреля 2002

История про термобигуди

Разбирая буфет, нашёл термобигуди. Советского извода. Страшные. Кто знает, как это теперь можно использавать?

Только большая просьба не писать "Засунуть в жопу".

05 апреля 2002

История о последнем дюйме

Смотрю сейчас фильм "Последний дюйм". Фильм этот совершенно гениальный. Я бы сказал — стилеобразующий.

Не говоря уж о песне, которую написал неизвестный мне человек Соболь.

Кто против этого фильма, сформировавшего мои жизненные правила, я тому горло перегрызу.

05 апреля 2002

История про енотов

Когда-то, в прошлой жизни придумал новое слово: "енот-потаскун".

Давно придумал, а теперь вот говорят, что оно и без меня известно.

Оказалось, кстати, что панды — вовсе не медведи, а еноты.

06 апреля 2002

История о вечеринках

У меня, правда, есть знакомая шестнадцатилетняя барышня. Она мне так задумчиво и говорит:

— Знаешь, мы тут с друзьями сделали вечеринку с продолжением, и хотя я всё перестирала, мама всё равно обо всём догадалась.Где справедливость?!".

06 апреля 2002

История про битву с мебелью

Первый день лета был хорошим денём для курощения домомучительниц. А поскольку я жил один, и домомучительниц не имел, занимался обустройством и умучился сам.

Вот сделал на кухне полочку. Полочка была нужна, чтобы закрыть пустующее место — часть неприглядной стены между раковиной и газовой плитой. К тому же надо было ликвидировать описсанный котом диван и утилизовать эту расчленёнку.

Диван сначала стоял в кабинете, потом стоял по очереди во всех комнатах. Повсюду, где он стоял, от него веяло котом, хотя самого кота отвезли загород.

Итак, кота увезли, а диван скитался по дому, отравляя жизнь и воздух. Он жил в столовой, потом его перенесли в гостиную…

И вот я набросился на него, не в силах терпеть это безобразие, и порубал, как взбунтовавшиеся крестьяне — помещика. Топором порубал. В щепки.

Многие теперь одержимы сейчас домостроительством, мебелестроительством, и вообще, видать, жизнь налаживается, если мы в это столько сил вкладываем.

06 апреля 2002

История про авторство цитаты

Н-нда. Собственно, речь зазывалы на собрание восточных сектантов была мной взята из компьютерной игры "Петька и Василий Иванович спасают Вселенную". Автор — неизвестен.

07 апреля 2002

История о любви

Вот читал один детективный роман. Там герои говорят так:

— Хелп ёселф, — усмехается Линда и выходит из комнаты.

Это, собственно, о сексе.

09 апреля 2002

История о честности

Надо, наконец, рассказать о себе. О жизни своей.

Я вот всегда об свою честность спотыкаюсь. Предупреждаю о разных своих качествах, а потом тётеньки кривятся и говорят:

— Фу, мальчик, отойди. Вытри свою рожицу, перепачканную в шоколаде. Выкинь ту дохлую мышку, которую ты прячешь за спиной, отчисти манную кашу со штанишек, а потом и приходи. Когда подрастёшь.

Я пробовал иначе. Отстирал кашку. Мышку отдал подержать Лёхе-очкарику… Купил двух-литровую бутылку "Пепси", тронул тётю за плечо… А тётя как прыгнет! И всю рубашечку измазала своей чёрной помадой, пирсингом своим мне ухо порвала, а потом своим мотоциклом чуть не переехала.

Я теперь дома сижу. Кашка опять же, уроки….

09 апреля 2002

История про меня самого. Ещё одна

"А я знаю, почему Березин такой сердитый. Потому что несколько лет назад он пошёл на какое-то мероприятие, имея при этом фляжку с коньяком. И встретил на этом мероприятии поэта Рубинштейна. Угостил его Березин коньяком, а Рубинштейн ему говорит, что за это подарит фамилию для романа. Фамилия — чеченского боевика. Звучит как "Ушат Помоев".

Березин очень развеселился и ну это всё за своё выдавать. Но ему быстро объяснили, что Рубинштейн эту фамилию двум десяткам человек уже рассказал. Уж неизвестно, за какие коврижки. Он (Березин) запозорился и пошёл кофе пить. С коньяком. А там к нему подсаживается какая-то ему (Березину) полузнакомая личность и говорит:

— Вот если вы мне сейчас вашего коньяку отольёте, то я вам подарю чудесную фамилию для нового романа… Почти фамилия для чеченского боевика…. Рулон Обоев.

Тут, натурально, лёгкий мордобой, перерастающий в тяжёлую драку, скандал…

Вот с тех пор Березин злой и угрюмый".

09 апреля 2002

История про визы

Ну отчего эти упыри не пустили отца Стефана в Россию? И ещё так по-хамски. Ур-роды. Ну что за глупость, прости Господи…

09 апреля 2002

История про Пусика

Приятель мой Пусик довольно забавный персонаж. После того, как он закончил институт, то остался в нём преподавать. Внешность его была весьма специфическая — горячительные напитки без паспорта ему начали продавать, когда ему давно минуло тридцать.

Розовый и гладкий цвет его кожи всегда смущал продавцов. Ему не продавали вино и водку. Не верили и паспорту.

Нетрезвый Пусик, кстати, был похож на евреи-талмудиста, потому как в этом состоянии он не заправлял рубаху в брюки, вернее, он заправлял её наполовину. Впрочем, это лишний виток рассказа, такой же долгий, как и обсуждение того, почему евреи не едят зайцев.

Однажды мы пришли в его Институт с канистрой контрабандного коньяка, и вызвали Пусика из аудитории как бы к телефону. Он вышел, побеседовал с нами, и вернулся к доске. Нам стало скучно, и снова заглянули в аудиторию со словами:

— Владимир Павлович, вас опять на кафедру…

Он вышел, приобщился к коньяку, и вернулся снова.

В конце концов студенты скорбно заметили:

— Владимир Павлович, вы напрасно там пишете… Там доска уже кончилась.

Он поправился, правда, потом начал рукавом стирать те формулы, что только что написал.

10 апреля 2002

История про малую родину Пусика

Однажды я поехал с Пусиком и Хомяком в загадочную местность, где Пусик провёл детство.

Мы ехали — как лемминги, потому что Пусик не помнил дороги и руководствовался вдохновением. Впрочем, выпив пива, он уже перестал слышать путеводные голоса, и стал голосить сам.

Это была настоящая песня странствий. В ней сплетались казахские мотивы и тенькание семисэна, в ней была пыль азиатских дорог и грохот тамтамов. Так под пение Пусика мы продвигались в его прошлое.

Но особенно хорош был Пусик, когда спрашивал дорогу. Он как-то стремительно напился уже в машине, держал перед собой карту кверху ногами, тупо водил по ней пальцем, и, глотая слюни, свешивался из окна.

Наконец, мы остановились перед глухой бабушкой. Пусик не очень старался что-либо произнести, а старушка не особенно старалась ничего услышать. Она махнула рукой в сторону ведра с клубникой. Пусик воспринял этот жест как искомое направление, и через пять минут мы въехали в тупик, развернулись, и снова остановились перед старушкой.

Старушка поняла, что покупатели могут уехать, и махнула рукой в сторону своего огорода. Дескать, у неё там ещё есть. Пусик кивнул, и мы поехали в новом направлении.

Через несколько дней мы действительно нашли странное место — рядом с заброшенной фабрикой, у реки, где из воды торчали металлические конструкции неясного назначения.

Медленно журчала мутная серая вода. Среди травы чернело кострище с оплавленной бутылкой.

В этом месте Пусик освоил новый метод жарки куриц. Он кидал их в костёр и исполнял вокруг нетрезвый шаманический танец. В результате верхняя часть курицы превращалась в окись углерода, центральная оставалась сырой, но прослойку между ними можно было есть.

Надо заметить, что Хомяк с Пусиком прихватили своих знакомых, которых они называют "рыжими". Что в них рыжего, убей Бог, я не помню. Пусик норовил хлопнуть какую-нибудь из них по попе, но, к собственному сожалению, всё время промахивался. Я же, отбросив костыли, смотрел на закатное небо и шевелил пальцами в лысой траве.

И было мне счастье.

10 апреля 2002

История об одной девушке

— Я, наверное, сплетница, Вов? — спрашивала она.

"Наоборот", — думал я, — "Чувство приличия удерживает тебя от интересных рассказов".

10 апреля 2002

История о лодочнике

Теперь стоит рассказать о Лодочнике.

Однажды наша компания отправилась в Крым. Деньги экономились, как экономились всё тогда, включая удобства. Поэтому мои конфиденты тряслись в плацкартном вагоне. Много было там чего интересного, всякие интересные вещи были и вокруг. Например, цистерны с блестящими в темноте подтёками на боках. Интересными были и только что появившиеся повсюду пограничники — разномастные, но удивительно нахальные.

Поезд шёл, но останавливался часто. Слышно было сонное ночное дыхание.

Стучали обходчики по буксам и звук этот, в начале резкий, висел в воздухе, длился, сходился и расходился по составу.

Но интереснее всего был наш проводник. Он в раздражении разглядывал вагон и говорил время от времени:

— И ведь никто не прибирается!..

Среди прочих путешественников был и мой давний друг по прозванию Лодочник. Вьетнамист, промышляющий ныне продажей оружия, законник и человек весьма рациональной жизни.

Он сразу завернулся в простыню и уснул.

Время длилось, и на звон стекла пришёл проводник. Проводник оказался обласкан нашими не спящими девушками, и, опробовав жидкое, захотел обратиться к мягкому. Видимо, он решил, что если девушка ему добровольно наливает, то должна сделать и ещё что-то. Но, wer das leine nicht ehrt, ist des Grossen nicht wert.

Девушки возмутились, а проводник обиделся. Он начал кричать, что у одного из нас билет в другом вагоне (это была правда), и отчего-то пинать нижнюю полку, на которой спал Лодочник (который спал на своём месте).

Мы говорили проводнику: "Не буди его. Не буди его, брат наш проводник, повелитель простыней и король чайных стаканов, не делай этого — хуже будет".

Но проводник не слушал нас, он кричал: "Вставай, кабан!".

Напрасно он делал.

Мы его предупреждали.

А он нас не слушал.

Лодочник действительно встал и молча пошёл в другой вагон, но прошёл его насквозь, прошёл и следующий, и нашёл бригадира поезда. И рассказал тому о невесть откуда взявшимся пьяном сумасшедшем.

Бригадир пришёл и начал метелить своего подчинённого на глазах у всего проснувшегося вагона. Ситуация осложнялась тем, что оба железнодорожника были грузинами и громко кричали на своём наречии. Проснулся весь вагон, побежали бессмысленные и никчемные чужие дети, упал старичок со второй полки, и вот, в начавшемся тогда бедламе я живу до сих пор.

10 апреля 2002

История про перемену участи

Помнится, в прошлой жизни ездил я к дипломной руководительнице в Царицино. Была зима, я заблудился и упал в сугроб. Итогом было то, что я поменял тему диплома.

11 апреля 2002

История о произношении

Это что — меня один знакомый японец пригласил в кино. Раз пять перед этим поклонился, говорит: пойдём смотреть знаменитый фильм "Тасидарива". Ну, думаю, позорище мне — а меня этот японец за знатока киноискусства держал. Думаю: Куросава чего наснимал, а я теперь комментируй. Оказалось, что посмотрели мы с ним Taxi-driver.

11 апреля 2002

История о прорицательницах

Почему-то все гадательницы или целительницы, которых я вижу на рекламных щитах, очень страшные и непривлекательные. Видно, это неспроста.

11 апреля 2002

История о разжаловании

Я решил отнять у agavr чёрненькую стрелочку. Ему всё равно, а может, кому приятно будет.

Тем более он куда-то подевался и телефон у него не отвечает.

11 апреля 2002

История про минутные колебания

Поколебавшись минуту, я понял, что всё-таки выскажусь по поводу Проханова.

12 апреля 2002

История про день Космонавтики

Был такой человек по фамилии Сирано де Бержерак. Говорят, что имя же его было Савиньон. Так вот, на Сирано де Бержерака, на его "Государства Луны", во всякой книге по истории ракетной техники содержится ссылка. Дело в том, что он Сирано де Бержерак отправился на Луну с помощью пороховых ракет, но космическая ракета превратилась межконтинентальную баллистическую. Савиньон попал сначала в Канаду — т. е. в Новую Францию. Он свалился прямо на берег Св. Лаврентия.

Правда, потом Савиньон всё равно улетел за какой-то неясной надобностью на Луну.

Лучше б он этого не делал. Там не люди, а звери, как по совершенно другому поводу выразилась актриса Елена Соловей в фильме "Раба любви". Он попадает в отвратительные места, будто в кошачий город Лао Ше он попадает.

Встречи его на Луне странны — старец в пустынной местности вкушает плод, напоминающий винный спирт. Это древо долголетия — древо же познания напротив, плоды его покрыты кожицей которая погружает в невежество. Адаму натёрли дёсны этой кожицей и он всё забыл, что знал о рае. Библейские герои шастают по Луне, будто античные герои в первом круге дантовского ада. Про этот ад на Луне очень хорошо написал Уэллс, а потом Олеша…

Это всё наглядная иллюстрация того, что в путешествии самое главное не "куда" и "как", а "зачем".

12 апреля 2002

История о всаднике на коне

Однажды я пришёл к другу на день рождения. Среди прочих гостей там сидел человек странного вида. Был он несколько примороженный, в самом, что ни на есть бытовом смысле. Было впечатление, что он долго сидел в морозильной камере.

Вдруг он наклонился ко мне и говорит:

— Вот знаешь, в Питере всё не так как у людей. Там есть памятник Александру II, который стоит в музее.

Немного погодя я понял, что он путает с памятником Александру III, с тем самым, про который давным-давно был сочинён стишок:

— Так вот, знаешь, про этот памятник всякие слухи ходят, — говорил мне собеседник. — Например… Например, есть там, типа, легенда, что этот памятник ночью скачет по городу. Людей, типа, пугает. И один мужик ночью, спьяну подходит к этому памятнику…

И, кстати сказать, я задумался тут, потому что этого памятника Александру III в музее уже нет. И доказать собеседнику то, что по улицам северной столицы скакал другой памятник — невозможно.

Вот он недоверчиво выслушает меня, достанет из кармана свой золочёный телефон, усыпанный бриллиантами и изумрудами и начнёт звонить. Он позвонит туда, какому-нибудь ночному дежурному в музей и спросит:

— У вас стоит памятник мужику на коне?

И тот ответит скорбно:

— Раньше стоял, а вот теперь нету…

И тогда посмотрит мой собеседник на меня, как на мальчика, обкакавшегося за столом.

12 апреля 2002

История о базаре

Я вот что скажу: "Господин Гексоген" мне не нравится.

Я напишу это в ночь с пятницы на понедельник, потому как нормальные люди в это время веселятся, а те, кто попросил меня высказаться, может, ознакомятся.

При чём мне Проханов в качестве персонажа какого-то большого спектакля скорее интересен, чем неприятен. Это какой-то военный вариант Сенкевича с "Клубом фронтовых путешествий", в каждой бочке затычка, европеец из анекдота про тёмную пещеру — "Всё-то мой хозяин знает, всюду-то он побывал". Некая пародия на Набокова со своими бабочками, да и аббревиатура названия его последней книги смотрится как аллюзия на "Лолиту".

А текст "Господина Гексогена" мне не нравится, потому как метафоры его, хоть множественны, но неточны. Вот электричка везёт героя от площади трёх вокзалов "с Казанскими белокаменными палатами, Ярославским изразцовым теремом, Петербургским ампирным дворцом"… Ну от чего это ампир так Проханова перемыкает — не знаю, от схожести с "империей", что ли. Во всём этом не хватает здорового классицизма Тона.

Метафоры эти в большинстве рассыпаются как карточные домики. Это мало отличается от того Проханова, который в девяностом что ли году писал примерно так: "…вписаться в полифонию газетных баталий во всей её многогранности…"

Собственно, роман Проханова хорошо бы ложился в серию "Русский проект" издательства "ОЛМА-Пресс". Этих книжек читал я несколько десятков — вон, желающие могут отбежать на месяц назад и посмотреть текст про пчёл и мировой заговор, а равно как и прочие вещи из книжки Алексеева.

Мне не нравится этот текст, потому что он сводит трагедию к фарсу, гремят внутри него какие-то фельетонные погремушки, и нет там смерти, а только прокисший клюквенный сок. Не говоря уже о том, что финал книжной версии начисто покраден из фильма "Прохиндеада".

Но всё, что я говорю, это частное мнение.

Это не рецензия.

Это не литературный анализ. Хрен вам, дорогие товарищи, а не анализ.

Это — частное мнение. Моё.

Но ещё меньше, чем роман мне нравится, что есть много людей, которые начинают "Г.Г." рекламировать из каких-то своих соображений. Я, правда, не говорю о тех людях, которым он просто нравится.

Чем-то это мне напоминает молодых интеллектуалов, взявших девку на Коровинском шоссе, купивших на рынке петуха и принявшихся чертить на женском животе сатанинские знаки. Хрен у них чего получится, но если вылезет откуда-то чёрт и потащит их в ад, то нечего жаловаться. Нечего, блядь, жаловаться — потому что бесплатных эстетических экспериментов не бывает. Собрался дать пощёчину общественному вкусу — готовься, что тебе надают пощёчин в общественных местах.

Если сказал, что, дескать, люблю смотреть как умирают дети — отвечай. Сказал — и хорошо, гляди как они умирают, просмотри десяток смертей. Погляди как выглядит девочка задевшая растяжку. И представь, что это твоя дочь. Мне отчего-то кажется что тогда этот чистоплотный поэт видел достаточно мало трупов. Ну, а начнёшь говорить об эстетической ценности расстрелов — оп-паньки, чур не возражать, когда тебя выведут к оврагу.

Беда в том, что авангардисты любого розлива не отвечают за базар. Они очень обижаются, как журналист из известного фильма "Прирождённые убийцы", когда в него начинают стрелять во время тюремного восстания. Ему — можно, а в него — нельзя.

Причём наша история уже наглядно показала, что происходит с интеллигентными людьми, которые вызывают дьявола. Их, натурально, выводят к оврагу, уцелевшие эти овраги копают потом под охраной.

Тут главное — не обижаться. Отвечать, скажем так, за базар. Отчего-то главными пропагандистами войны становятся откосившие от армии, а главными эстетами от терроризма те, кто не умеет грамотно заминировать мост, а из боевого железа запомнили только школьную сборку-разборку АКМ. Циничный пиарщик, рекламирующий говно, и знающий что он душу продаёт мне милее.

Последние несколько абзацев этого рассуждения связаны с традиционным явлением массовой культуры — тем, что феномен текста замещён феноменом базаров о тексте. Я вообще боюсь, что вдруг начну работать в газете, что будет смесью журнала "Птюч" и газеты "Завтра". "Завтра — Птюч". Надо, кстати, кому-нибудь предложить это название.

Ладно, в следующий раз я расскажу про тот же "Г.Г." но уже с точки зрения наблюдателя. Это будет история про "Шишкин лес", Жида Ваську и семейный мировой заговор.

13 апреля 2002

История про "Шишкин лес", Жида Ваську и семейный мировой заговор

Я как-то пошёл на презентацию. Это была не простая презентация, и даже не она, собственно, а встреча читателей той самой книжки "Господин Гексоген", о которой я говорил раньше.

Первое, что меня насторожило (sic!) было то, что там не было красивых девушек. А наличие красивых девушек для меня остаётся некоторым индикатором качества мероприятия. Красивые девушки знают себе цену. У них есть выбор — куда ходить по вечерам, и они, конечно, выбирают лучшее.

Во-вторых, когда я пошёл курить, то увидел настоящий национальный стол с закусками. Рядом на столе было расставлено примерно два ящика водки, ящик вина и десять бутылок чистой негазированной воды "Шишкин лес".

Когда я второй раз пошёл курить, то увидел, что половина водки выпита, почато две бутылки вина, а "Шишкин лес" стоит стойкой нерушимой стеной.

Когда я пошёл курить в третий раз, то обнаружил, что на столах осталось три бутылки водки, исчезло четыре бутылки вина, а "Шишкин лес" не потерял ни одного дерева.

Вечер падал в ночь, я был угрюм и не весел. Настоящие русские патриоты допили водку.

Тогда я, оглянувшись, чтобы меня никто не видел, украл бутылку "Шишкиного леса", пригрел её на груди. Шишкины мишки грелись у меня на груди, Савицкий мне подмигивал, Левитан был за нас, и я пил тёплую интернациональную воду, шагая по улице. На полпути к моему дому, я зашёл к своему другу Жиду Ваське. Он, страдая радикулитом, валялся на кушетке.

Я рассказал ему о своём бесчестном поступке и дал отпить русской воды.

Он причастился и сразу проникся уважением к читателям "Г.Г.". Сглотнув, Жит Васька попросил пересказать содержание романа. Когда я это сделал, то он печально сказал:

— Видишь ли, я много знаю о мировом заговоре. Моя тёща, например, уверена в его существовании. Она в нём не сомневается. Только, в отличие от твоих писателей, она убеждена, что существующий заговор направлен не против России, а против неё лично.

И, пригорюнившись, мы с Жидом Васькой допили весь оставшийся "Шишкин лес".

15 апреля 2002

О посте

Предыстория следующая. Одна красивая барышня спросила меня про Великий Пост. И я собирался рассказать по поводу общественного безумия, что творится с этим Постом. Например, проезжая на велосипедике по бульварам я видел замечательный транспарант «Поститесь с удовольствием!», соединённый с адресом какого-то ресторана.

В связи с этим я хотел пересказать историю, которую, казалось, я читал у Викентия Вересаева. История следующая: некая баба долго болела и дала зарок поститься год, если выздоровеет. Обещала, значит, год не есть мяса.

Батюшка, с которым она беседует по этому поводу, спрашивает её вдруг:

— А любишь ли ты, болезная, мясо-то?

Та честно отвечает:

— И-и-ии, батюшка, нет. В рот его не беру…

— А что ж ты любишь?

— Кофей, кофей люблю. Аж мочи нет, как люблю кофей этот.

Тот и наложил епитемью — год кофе не пить.

Так вот, этой истории у Вересаева в «Рассказах о прошлом» нет. И откуда она угнездилась в моей памяти — непонятно. Если кто знает, сообщите пожалуйста.

15 апреля 2002

История про постную еду. Вторая

Вторая история, источник которой я не помню, у меня связывается с Пришвиным, хотя может это и не Пришвин. Может, это из каких-то дневников Пришвина, а может, наоборот, это какой-то другой общеизвестный классик.

Человек приезжает в монастырь, там монахи ведут суровую работячую жизнь. Монастырь, например, Соловецкий. Там приезжий сидит в келье с монахом. Приезжему хочется есть, а Пост, однако, и как-то неловко просить еды. Не помню уж, отчего.

Наконец он говорит, съесть бы чего. Монах — хрясь! — перед ним сёмужный бок. Схарчили на пару. Пришелец осмелел и у него вырвалось:

— Да и водочки бы теперь хорошо…

А монах и говорит:

— Отчего же — нет? Святое дело, водочки выпить.

И достаёт бутыль. Они пьют и смотрят на тёмную гладь Белого моря.

Я всё это хреново пересказываю, но когда я слушал эту историю, у меня было впечатление удивительно стройного и отточенного диалога. Ничего лишнего. Каждый в своём праве. Принципы нерушимы. Вера гуманистична. Мир соразмерен. Аминь.

15 апреля 2002

История про контр-адмирала и находчивого матроса. Третья из неопознанных

Кажется, мне рассказал эту историю в поезде, что ехал по Австрии, случайный попутчик. А иногда мне кажется, что эту историю придумал я сам. И нет мне ответа.

Так вот, это история про контр-адмирала, который вышел в отставку перед революцией. И одновременно это история про девушку, которая прислуживала ему — сначала по обязанности, а потом — так, по доброте душевной. Не бросила старичка после социального катаклизма. Таким образом прошёл год.

Денег и пенсии не стало, а контр-адмирал был слеп и глух, и оттого объяснить ему перемену рациона было невозможно. Он возмущался и бормотал, а девушка переживала. Впрочем, у неё оказался ухажёр-матрос, который догадался: если старичок был адмиралом, то должен знать азбуку Морзе.

И вот, матрос, придя в закуток бывшего контр-адмирала, выстучал пальцем прямо по лысому черепу все политические новости.

И старичок успокоился и продолжал жить в новой жизни. Немного ему, в общем, было надо.

Если я сам придумал эту историю, то всё — жизнь удалась. Я состоялся.

16 апреля 2002

История про мою любимую цитату. № 3

"Бывает и худшее горе, оно бывает тогда, когда человека мучают долго, так что он уже "изумлён", то есть "ушёл из ума", — так об изумлении говорили при пытке дыбой, — и вот мучается человек и кругом холодное и жёсткое дерево, а руки палача или его помощника, хотя и жёсткие, но теплые и человеческие

И щекой ласкается человек к тёплым рукам, которые его держат, чтобы мучить".

16 апреля 2002

История про наследника Капицы

Сейчас я наблюдаю, как с Гордоном и Бестужевым-Ладой беседует Капица. Самое забавное, что, по сути, Гордон наследник Капицы. А его передача суть наследованная передача "Очевидное-невероятное".

17 апреля 2002

История о журналисте Попохватове

Мне на журналистов не везёт. И с журналистами не везёт тоже. Познакомился с журналистом — жди беды. А если в журналистку влюбился, то всё — труба. Не будет тебе, Владимир Сергеевич, ни дна ни покрышки.

Однажды, в далёкие, давние времена когда я занимался совсем другими делами, нежели, чем сейчас. Я со своей женой, (о чё у меня было!), пошёл в гости. Мы были молоды, пили много, и не брезговали спать в чужих домах под пыльными одеялами.

Но оказалось, что в этом же доме, среди прочих гостей, был некий журналист. Он напился раньше и случайно упал в щель между стеной и диваном. Среди ночи он проснулся и начал выбираться из диванной щели. К тому моменту мы уже спали на этом диване.

Ночь была нежна, спалось по молодости чудесно, но вдруг жена начала меня будить.

— Вова, — говорит она, — Вова, меня кто-то хватает за попу.

Гляжу — никого. Это потому, что журналист, устав, вновь завалился за диван. И, с недоверием вздохнув, я заснул снова. Но жена не унималась.

— Вова, меня не только хватают за попу, но кто-то хочет расстегнуть мне бюстгальтер.

Я смотрю — никого нет. Темно в комнате, ночь. Журналист лежит под диваном пьяный. Не виден.

— Ладно, — говорю, — жена, давай поменяемся местами.

Она легла на краешек, я — к стенке. Прошло несколько колов времени и журналист полез из под дивана. Причём головной мозг у него был отключён начисто. Действиями, кажется, руководил только спинной.

Журналист выполз и положил руки мне на задницу.

Я вздохнул скорбно, поскольку ничего, против журналиста Попохватова как такового не имел. А имел я дело с явлением. Я вздохнул, и наложил на него руки.

Наутро к нам пришла хозяйка:

— А где Попохватов-то, куда он делся? Его ищут в газете.

— Не было, — отвечаем, — тут никого.

А тапочек сиротливый под диван запихиваем. До кучи.

17 апреля 2002

История про Вересаева. Первая

Я лежал на краю пыльного и лысого ещё поля и читал Вересаева.

Вдалеке чадил трубой какой-то гусеничный корабль полей, птички радостно склёвывали какую-то только что посеянную херню.

Обнаружил, при этом чтении, наконец, точную цитату про Некрасова. Это старший врач Петропавловской крепости, Гаврила Иванович Вильямс говорит:

— Полноте, деточка моя! Рубленая капуста! Видали когда-нибудь, как капусту рубят? — Гаврила Иванович стал рубить ладонью воздух. — Вот что такое ваш Некрасов. Вчера ехал я по Литейному, вывеска:

Петербургского Патронного завода

Литейно-гильзовый отдел.

А? Чем я вас спрашиваю, не Некрасов? По-моему, ещё поэтичнее! А? Что? Кхх!.. Ха!

17 апреля 2002

История про Вересаева. Вторая

На форзаце книги, которую я читал, неровными буквами был записан фрагмент известного стихотворения:

Я понял, что это — хороший эпиграф к моему прошлому рассуждению про "Господина Гексогена.

17 апреля 2002

История о путешественнике

Вот гадство — помер Хейердал.

Его научные теории были сумасшедшие. Но история о том, как Хрущёв набивался поваром в экспедицию на "Кон-Тики" — интересна однозначно. Но удивительно другое — нетрадиционные религиозные идеи Хейердала, вольное обращение с авторитетами не раздражают. Вот, кстати, другая история из этой книги: Хейердал говорит Горбачёву, указывая на крону дерева: "Вот мой храм". Горбачёв отвечает: "И мой тоже". Тут Хейердал видит раввина, стоящего рядом, и произносит: "Но всё же следует признать, что существует некая сила, которая воздвигла этот храм". Тут все трое начинают брататься. Такова идеологическая магия Хейердала.

19 апреля 2002

История про таможню

Мы поплыли в Стокгольм. Хрен его знает, зачем нам это было надо, но внезапно мы оказались на пароме, двигающемся посреди хмурого Балтийского моря.

Маленький, похожий на Колобка оператор телевизионной камеры Михаил Игорев, его телевизионный начальник и ещё несколько странных персонажей.

Михаил очень хотел стащить пепельницу с этого парома. У него начался приступ клептомании, а пепельницы в таком случае — лучшее лекарство. Впрочем, лекарств у него, как у больного диабетом была полная сумка.

Но пепельницы оказались крепко привинчены, и Михаил сломал об них швейцарский ножик.

Тогда он достал из сумки бутылку какой-то настойки из тех, что берут токсичностью, а не алкоголем, вытащил пробку и отхлебнул треть. Телевизионный начальник отхлебнул ещё треть, и тогда Михаил спрятал бутылку, объявив, что это — неприкосновенный запас. Чтобы другим было не обидно, он достал из сумки свой инсулиновый набор, вынул из него бутылочку со спиртом и разлил жаждущим.

Начальник сказал, что теперь самое время приставать к обслуживающему персоналу, но когда персонал явился, оказалось, что это двухметровый швед. Михаил ужаснулся и пошёл на палубу.

Присутствующие, понимая, что человек впервые пересекает Государственную границу, поддерживали его под руки. Однако Михаил не проявлял никакой радости, вырывался и кричал, дескать, куда вы меня привезли, что это за гадость, и тыкал пальцем в надвигающийся город Стокгольм.

Встреча с прекрасным не получилась, и он решил украсть рулон туалетной бумаги. Оказалось, что туалетная бумага при клептомании помогает не хуже пепельниц, и от радости он уничтожил половину неприкосновенного запаса.

Надо было пройти шведскую таможню.

Михаила поставили впереди, потому что так его можно было удерживать за лямки комбинезона.

Человек, который должен был встречать путешественников, куда-то запропастился. Между тем, Мишу, который к этому моменту говорил на всех языках мира, но очень плохо, проинструктировали, что нужно говорить, что он работает в телекомпании "Совершенно секретно" и упирать на то, что всех сейчас встретят.

И вот на первый же вопрос очаровательной таможенницы он, посмотрев мутным глазом, выпалил: "Top Secret".

Совершенно компьютеризированная девушка, у которой был телефон в ухе, ещё один — на поясе, два компьютера на столе и масса техники, перемигивающейся разноцветными лампочками в окрестностях стола, повторила вопрос.

Михаил невозмутимо повторил ответ. Таможенница изменила форму вопроса, потом спросила, откуда Михайлов едет, наконец, поинтересовалась гражданством, и на всё получила тот же лаконичный ответ — "Top Secret".

Тогда барышня в форме подвинула к себе Мишину сумку и расстегнула молнию. Первым делом на свет явился рулон туалетной бумаги. Она повертела его в руках и отложила в сторону.

Затем из сумки появилась бутылка с пятьюдесятью граммами неизвестной настойки, заткнутая газетой. Таможенники повертели этот коктейль Молотова в руках и поставили рядом с рулоном.

Она потеряла остатки невозмутимости, когда извлекла из сумки огромный пакет с одноразовыми шприцами. Девушка надавила на невидимую кнопку, и из-под земли выросли два таких же двухметровых как стюард шведа-пограничника.

Михаила унесли куда-то в боковые комнаты. Ноги его болтались в воздухе, а сам он, медленно, как даун, крутил головой.

Телевизионный начальник решил заступиться за несчастного оператора и начал объяснять про его болезнь таможеннице, но та, ничего не слушая, взялась за его багаж.

Телевизионный начальник похолодел, когда ему предъявили какой-то пакет. Он понял, что это посылка каким-то знакомым, но вот что в ней — не помнил решительно. Пакет развернули, обнаружив там килограмм сушёного зверобоя.

Шведский ароматизированный сквозняк тихо шевелил сухую русскую траву.

Телевизионный начальник, впрочем, пошёл в боковые комнаты без посторонней помощи. Там уже стоял совершенно голый, разительно похожий на огромного пупса, Михаил и говорил в пространство:

— Дураки вы все, дураки… Нет, дураки… Ну всё-таки, какие вы все — ду-ра-ки….

Самое интересное, что прямо за ними в очереди на досмотр стоял человек, провозивший винтовку с оптическим прицелом. У него не спросили даже паспорта.

19 апреля 2002

История о мировом древе

Ну, надо сказать, что идея о мировом древе меня всё время преследует. Мне все о нём постоянно рассказывают, при этом хрен его знает, что это за мировое древо. Я, правда, видел в одном доме, доме, принадлежащем одной моей знакомой, на стене рекламу какого-то зарубежного издательства. Вот там и было древо. Пластиковое, выпуклое. Кажется, с яблоками.

И почему — мировое, понятно. Выпуклое древо подарили хозяйке на книжной выставке, где она работала переводчицей. Сразу было видно, что мировое древо растёт за кордоном — та-кое оно было выпуклое, такое пластиковое.

Такие на нём были неправдоподобные выпуклые пластмассовые яблоки.

Но, тем не менее, я иногда представляю себе мировое древо в виде баобаба, такого, какой изображён на иллюстрациях в книжке Сент-Экзюпери "Маленький принц". Маленького принца я, впрочем, ненавижу. Этот гадкий мальчишка бродит по свету и глумится над разными людьми, будто знает Главную Тайну. В итоге, покусанный, он исчезает, главная тайна отсутствует, мы за тех в ответе, мы за всё ответе, а собравшиеся зрители подсюсюкивают да поддакивают "да-да, в ответе, а, вставши с утра прибери всё то, что ты с вечера нагадил, а не то прорастёт мировое древо, и всему пиздец". И я, замученный ещё тем, что этого чёртового Маленького Принца читал на французском языке с целью изучения (языка, конечно, а не Маленького Принца) — и оттого ещё более внимательно я читал историю этого маленького негодяя, потому что мне надо было делать письменный перевод, и клял себя за то, что взял вторым языком французский, а не скажем…

Мировое древо трясёт передо мной своими листьями — не то дубовыми, не то лавровыми, стучит своими плодами как дитятко — своими погремушками.

Сидят на нём дятлы-начётчики. Пророс рядом со меной баобаб, а я и не заметил.

22 апреля 2002

История про хвосты

Поставил двойку. Вновь.

23 апреля 2002

История о никнеймах

Перемена имени — перемена человека. Монахам режут волосы и тут же меняют имя. И монашество — плата за перемену букв. Ник тоже нельзя менять просто так.

И просто так ник менять нельзя. Имя — стержень, образующий элемент. Тип мундира, не позволяющего расползтись телу. Ник влияет на человека. Мой собеседник был вообще категорически против продолжения виртуального общения в реальность. Говорил он о том, что второй вопрос в чатах обычно: «А ты откуда?». Но интереснее догадаться об этом самому.

24 апреля 2002

История о никнеймах. Часть вторая

Я, правда, не был ригористом. В каждом из нас развёртывается strange case of dr. Jekyll and mr. Hyde вне зависимости от Сети. Каждый из нас разный — на работе, дома и в гостях. Поэтому ник — это описание состояния, а не человека. Легкомысленное отношение к никам неосмотрительно. Как говорил капитан Врунгель — "Как яхту назови, так она и поплывёт". Как-то мне встретилась "Мечта поэта". Так её и звали — "Мечта поэта". Но, принимая имя, ты принимаешь его свойства, или, как говорят просветлённые люди, карму. За "Мечтой поэта" тянется неистребимый скрип "Двенадцати стульев" — где у мечты были арбузные груди и прочая ягодно-овощная радость. На мечте женился некий махинатор, а на утро после брачной ночи спёр и стул и золочёное ситечко для чайной заварки.

Вот она, полная цитата: "Молодая была уже немолода. Ей было не меньше 35 лет. Природа одарила её щедро. Тут было всё: арбузные груди, краткий, но выразительный нос, расписные щёки, мощный затылок и необозримые зады".

Обращение — тот же ник. Одни зовут по имени-отчеству. Другие — по имени. Третьи по отчеству. Погонялова множатся как кролики. Имена, которые даём мы, и которые дают нам — не одно и то же.

25 апреля 2002

История о никнеймах. Часть третья

Непонятно — жизнь в чате — продолжение жизни по прямой, или же это неумелый фрейдизм. Дескать, в реале я так не могу, а тут представлюсь абиссинским негусом. При этом, очевидно, что Гоголь в своём известном пассаже имел в виду именно прозвание, прозвище. "И как уж потом не хитри и не облагораживай своё прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наёмную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя это прозвище во всё своё воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесённое метко, всё равно что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко всё то, что вышло из глубины Руси, где нет немецких, ни чухонских, ни всяких иных племён, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до головы!".

25 апреля 2002

История про Вересаева. Третья

Вересаев был чрезвычайно интересным человеком. Он окончил исторический факультет Петербургского университета (учился кстати, со старшим братом Ульянова и его товарищем-бомбистом Генераловым), затем окончил полный курс на медицинском факультете в Дерпте. Его записки о том и другом университетах весьма примечательны.

При этом Вересаев был одним из первых интеллигентов-марксистов. Это уже потом он смотрел на большевиков как, следуя метафоре Солженицына, смотрел Сталин на Тито. То есть как старый фельдшер смотрит на медсестру, только что окончившую в городе медицинское училище. Вересаев как-то рассказывает о том, что дела его летом 1921 года были очень плохи. Он с женой голодал в Крыму, только что перенёс цингу, кур у них покрали. "…Осталось только несколько кур и уток и поросёнок, с ума сходивший от голода. Мы для него собирали и варили лебеду, но это его мало удовлетворяло; он сатанел, хватал зубами утёнка и мчался вдаль, на бегу стараясь скорее сжевать его; уток мы пытались кормить медузами, для оставшихся кур Маруся на жнивьё собирала ячмень и пшеницу. Очень было плохо. Голодали. Просвета никакого не было. Я Марусе сказал:

— Ну, кажется, пора ликвидироваться".

Ну, конечно, как deus et mahina потом появляется председатель Крымского ревкома, возвращает отнятый ЧК револьвер, даёт бидон керосина, мешок с мукой и проч., и проч.

26 апреля 2002

История про Вересаева. Четвёртая

Показательно, что Вересаев переломил себя и окончательно полюбил Советскую власть, целиком оставаясь в привычках и обряде жизни конца XIX века. Подстаканник, крахмальные простыни, настоящая чопорность интеллигента русского извода.

При этом они-то, на самом деле и начали смуту. Вот Вересаев говорит сразу после февральской революции на подобии митинга для интеллигентов в фойе Художественного театра:

— Ещё совсем недавно самодержавие стояло над нами, казалось, так крепко, что брало отчаяние, когда же и какими силами оно будет, наконец сброшено. Почему бы нам не попытаться, говоря словами Фридриха Альберта Ланге, "требованием невозможного сорвать действительность с её петель"…

26 апреля 2002

История про Вересаева. Пятая

Вересаев так же рассказывает, как к нему приходит Горький и говорит:

"— Вы имеете связь с Петербургским комитетом социал-демократической партии?

— Имею.

— Не можете ли вы ему передать это — вот!

— И выложил передо мною на стол — три тысячи рублей! Он только что получил деньги за два первые сборника своих рассказов.

— Для того времени эта сумма в бюджете подпольной организации была ошеломляющая. Сто — двести рублей представляли уже огромную сумму".

26 апреля 2002

История о списках

Мои знакомые, хорошие, в общем люди, принялись составлять какие-то списки литературы. По-моему, появилось несколько десятков этих списков. По хорошему, надо было бы написать что-то о бессмысленности этого занятия, про то, что совокупность этих списков уже напоминает каталог Ленинки, про то, что скоро они охватят всю литературу как таковую, что десятки и сотни имён расползаются как тараканы или — пятно на промокашке, что борхесовы списки букашек куда интереснее, что список лучших книг фантастики писать ещё более бессмысленно, так как никто не знает, что это за фантастика, и валят туда Гоголя, Булгакова и несчастного Крусанова, который с ужасом посмотрел на меня, когда услышал, что его номинировали на какую-то фантастическую премию, что всякий список интересен только как список авторский, что нет ничего более загадочного и профанируемого, чем критерии составления любых списков.

Но ничего этого я не напишу, потому что у меня очень дурное настроение и болит локоть.

26 апреля 2002

История про уровень

Среди многочисленных историй про спецслужбы, историй мифологического вида, есть такая. Её рассказал Владимир Максимов, в свою очередь, пересказывая историю, рассказанную каким-то перебежчиком. Этот перебежчик был в Москве близок с Абелем, который после обмена, конечно никуда не засылался, а занимался всякого рода консультированием.

Так вот, будущий перебежчик пришёл к Абелю и застал его в довольно грустном настроении.

Оказалось, что Абель участвовал в обсуждении того, как ликвидировать одного нашего агента.

— Понимаешь, в чём дело, — сказал он. — Решили войти к нему в каюту под видом стюарда, завернув утюг в полотенце, ну и убрать.

— А что печалиться? Ты его, что,знал лично? Жалко тебе его?

— Да нет, раз проштрафился, то убрать-то, конечно, надо, — отвечал Абель. — Но уровень-то, уровень…

И замолчал скорбно.

Мне совершенно неизвестно, произошёл ли этот разговор на самом деле, и как там было на самом деле. И при всей насторожённости к свидетельствам разных перебежчиков, мне история эта нравится.

Раз проштрафился — надо платить. Но уровень должен быть высоким. Уровень исполнения даже самых неприятных заданий.

Был такой человек Павел Судоплатов. Можно сказать, государственный террорист. Он научил Рамона Меркадера махаться топором и организовывал советский спецназ. Но тут нужно оговориться — современная разведка это не беготня по крышам. Как говорил один литературный персонаж, "когда человек бежит по крышам, отстреливаясь из пистолета, как разведчик он уже кончился". Действительно, девяносто процентов информации добывается из открытых источников. Это сказал ещё Даллес.

Разведчик это прежде всего аналитик, потом может быть, психолог. Стрельба и минирование просто другая профессия. Но практика применения силы без объявления войны никуда не делась. То и дело по всему миру происходят разговоры государств, похожие на избиение Кисы Воробьянинова Остапом Бендером. Дёргаются тела, тузит сильный слабеньких, но лица остаются невозмутимые, ходят мимо как бы ничего не замечающие прохожие. Ценность этих акций такого рода прежде всего в иноземной аббревиатуре PR. Тузить слабеньких нужно предварительно обработав общественное мнение, бить по правилам, самим, правда, придуманным. А если так — то уж можно до смерти.

Всякая военная операция есть только акция РR.

Судоплатов был в своё время не очень обеспокоен PR. PR советской разведке делала идея коммунизма и, естественно, Гитлер с его угрозой войны. При этом Судоплатов сам убил полковника Коновальца в Голландии, руководил убийством Троцкого, а потом, когда подвалила беда на нашу землю, сколачивал отряды специального назначения.

Он знал, что делает, а денег страна на это дело не жалела. Главное в том, что стилистически, на взгляд потомка или стороннего наблюдателя эта работа была высокого уровня. Не сказать, что все люди круга Судоплатова вызывают у меня такое же профессиональное уважение. Это не вопрос нравственного уважения. Убивать людей нехорошо, а разведка и спецслужбы — вообще дело безнравственное.

Есть там, в этом кругу Зоя Воскресенская. Как Воскресенская она была известна по детским книжкам, вполне партийным и медоточивым. А так же она была известна в другой жизни Рыбкина, и про эту другую жизнь тоже написаны воспоминания и снят не один фильм. И стилистический уровень рассказов этой женщины всегда раздражал меня несказанно. В одном из этих фильмов пересказывались её дневники: "Вот я увиделась с Борисом в шифровальной комнате"… Какой на хрен дневник у действующего при посольстве разведчика. Да ещё и с записями про шифровальную комнату?!

С восторгом пересказывали там и то, как Воскресенскую отправили на задание в Германию. Надо было соблазнить какого-то генерала, да потом покрасть карты, ну, скажем, карту укреплений с германской стороны. "Да, я стану его любовницей", — отвечала Воскресенская, — "Но потом я застрелюсь". Ну что за дела, думал я, что за мелодрама. Вы в разведке или где?

Это был странный стиль — что-то вроде манер Лили Брик, правда, с поправкой на среду и, позднее, полковничьи погоны. Какой-то другой полковник, годившийся её в сыновья, говорил с гордостью о том, что она подарила ему перламутровый ножик — вот этот, смотрите, такой красивый. Мы вышли из вагона, потому что в этот момент мы ехали в поезде, — продолжал полковник, — и она разрезала им мне палец и произнесла: "Такие подарки должны быть с кровью".

Ведущая этого фильма, где я это всё видел, довольно-таки отвратительная дама, печально говорила: "Новое поколение не знает книг Зои Воскресенской". Ну и чудненько, думал я. Потому как большинство из этих книг были будто сопли с кровью, будто результат долгого и натужного сморкания. И дело не в том, что в 1953, когда она попала в опалу, её послали служить в лагеря. Дело было в том, что факт потеря уровня нужно прятать лучше государственных секретов. Не надо рассказывать о том, как товарища полковника любили заключённые.

Не надо нести людям на просмотр свои сопли с чужой кровью. Пусть ром будет отдельно, а баба — отдельно.

Судоплатов дружил с Воскресенской, но уровень этих двух людей разный, Но кто я такой? И сам себе я отвечаю: в данном случае я потребитель историй, я оцениваю их стиль и содержание. Стиль Судоплатовских книжек сухой и спокойный. В этом его беспроигрышный PR.

При этом я прекрасно знаю, какова была его работа. И то, что вообще можно квалифицировать как "терроризм", и что грань между ним и работой любой спецслужбы зыбка и неразличима. Я сравниваю действия его подчинённых с действиями наших современников. Всех, для кого убийство часть профессии, потому как уничтожение человека без суда в мирное время именно так и называется. А цели мы потом с вами обсудим, дорогие товарищи.

А что до нравственности, так шарахнуть (эвфемизм) ракетой по медицинской фабрике — тоже не фунт изюму. И разбомбить целую страну — это что, безупречная работа? Идеальный стиль поведения? Так что ли?

27 апреля 2002

История про птиц

У меня есть две знакомые барышни, что пишут всяко разные книжки под псевдонимом сёстры Воробей. Псевдоним их приехал из Гоголя, из той описи мёртвых душ, где есть Елизавет Воробей. Но теперь они мне и говорят: придумай нам новый псевдоним. Потому что копирайт на старый остался у прежних наших издателей. Я и говорю — «Сёстры Сирин». Тоже птичка ничего себе.

28 апреля 2002

История про Пасху

Вот скоро наступит Пасха. А вот в прошлом году накануне неё были у меня всяко разные неприятности. Была, например, тогда пятница, к тому же тринадцатое число, к тому же эта пятница была страстной, ещё началась и не могла кончиться какая-то грёбаная магнитная буря, а, вдобавок, я попал неделю назад под дождик, простыл и мучался кашлем. В предчувствии, что это угрюмое время должно кончится, я поехал в гости к моему приятелю Хомяку. Ехать нужно было на окраину Москвы. Хомяк со товарищи сидел на окраине Измайловского парка и готовился встретить день рождения. Там, рядом с костерком, стоял его джип с открытыми дверями. Из джипа неслась музыка Баха. Так он мне и сказал: «Перейдёшь по тропинке овраг и пойдёшь на Баха». Он оказался прав — видел я по дороге несколько групп в сгущающихся сумерках, но подходя ближе понимал, что все эти люди какого-то блатного, подзаборного вида. И подозревать их в любви к Иоганну Себастьяну не стоит. Но всё же Хомяка я нашёл, а вскоре побежал по тёмному лесу мимо нас упитанный молодой человек, крича «Братва-аа! Христос воскрес!», да и началась прочая в человецах радость. А радость у нас в народе выражается известно как. И вот, после этого я поехал домой. В соседнем вагоне метро, за мотающимся вправо-влево стеклом, сидела троица. Девочка взасос целовалась с одним мальчиком, а другой сидел, смотря в сторону. Но вот пришло время пересадки, зацелованный вышел, и девочка принялась целоваться с другим — так же самозабвенно. И я понял, что пасхальное настроение накрыло Москву, как плащ прокуратора. А придя домой начал я смотреть прямую трансляцию Всенощной из Храма Христа Спасителя. Там всё плакал и плакал ребёнок, но потом оказалось, что это орёт по-детски у меня под окнами кот. Значит, подумал я тогда, светлый праздник снизошёл и на зверьё.

28 апреля 2002

История про одиночного бойца

Мне вообще близко это определение — боец-одиночка. В Боевом Уставе пехоты, в том самом, в котором было написано: "советский солдат в плен не сдаётся", был раздел "Действия одиночного бойца". Мне этот раздел близок — вот он одинокий (одиночный) боец, он движется на (по) Местности.

В руках у него чайник.

Это товарищ Сухов.

28 апреля 2002

История про Военно-исторический форум

Вот, посмотри, написал я своему другу, посмотри, Дима, якие гарные люди в Военно-исторических форумах участвуют. И привёл следующую цитату:

Здравствуйте!

Вот после войны все боялись, чтобы наши танки не дошли до Парижа. Вот и надо было дойти, просто для того, чтобы всем это доказать.

А потом можно было бы вернуться, как из Австрии. Но дело в другом. Вот дошли бы, ну и что дальше? Ведь наш основной вероятный противник в то время был в США, и нужно было разгромить именно его. Я раньше часто думал, и у меня была такая идея:

Осуществить танковый рейд на США по кратчайшему пути — через Арктику, по льду.

Вот мои выкладки:

1. Толщина льда на Северном полюсе 5–6 метров, вполне выдержит танки.

2. Состав атакующих сил — около 400–500 танков, хорошо обученных.

3. Снабжаться из подводных лодок, для этого периодически всплывая.

4. Наступать в Полярную ночь — чтобы не заметили с воздуха, или покраситься в белый цвет.

5. Не использовать компасы и радиосвязь — это не действует в Арктике из-за Северного сияния, а ориентироваться по другим ориентирам (по Солнцу или по звездам).

6. Танкам и экипажам максимально облегчиться перед дорогой, взять только необходимое (опыт есть).

7. Крутые торосы и полыньи обходить, ехать только по ровным и гладким торосам.

8. Использовать в пищу оленину и тюленину. Аналогичную экспедицию В. Скотта это погубило: они использовали поней, собак и пеммикал (правда, не знаю, что это), поэтому повредили ногу, а один сошел с ума на обратном пути без витаминов.

9. В кратчайший срок достичь материка и там использовать местных предателей-проводников.

10. Переход займет 20–30 суток марша. Главное — не останавливаться, чтобы не заглохнуть на морозе.

Преимущества такого рейда:

1. Внезапность и скрытность — никому и в голову не придет, зачем мы накапливаем танки на Крайнем Севере (например, якобы для утилизации).

2. Полное отсутствие сопротивления даже в случае утери внезапности: окрашенный в белое танк с высоты практически не заметен; тяжелые линкоры США сквозь лед не подойдут, а с другими, в том числе подводными лодками, танки справятся калибром 152-мм.

Политический аспект:

1. На занятых северных территориях США можно было сформировать оппозиционное правительство (после войны в Америке было много недовольных, особенно негров и индейцев, плюс на Аляске осталость много наших).

2. Мексика бы нас поддержала по примеру Финляндии (возврат оккупированных США территорий)

3. Войну на два фронта — против наших танков (на Аляске) и Мексики Америка бы не вынесла.

История знала много примеров смелых, почти невероятных решений, самый яркий — рейд Ганнибала. Хотя, не скрою, ему было легче — он предусмотрительно взял с собой в качестве пропитания слонов.

Я еще в 1980-м году (перед Олимпиадой) посылал подробную статью в "Юный техник", но они не опубликовали, возможно, эта тема засекречена.

С уважением, Николай Борисович.

28 апреля 2002

История про регулировку полового вопроса

Мои друзья, когда я брил голову, и ходил по жизни толстый и лысый, рекомендовали мне пойти в бандиты. А бандиты, говорили они, всегда пользуются успехом у девушек. Надо заметить, что иногда я весьма похож на бандита. Когда мы впервые увиделись с Лодочником, так он и вовсе испугался — потому что я был лысый как бильярдный шар, да ещё и одет был в чёрную майку с коротким рукавом.

Лодочник так и сказал нашему общему другу Пусику: "Что за бандита ты ко мне привёз?". Но Пусик ответил ему срывающимся фальцетом: "Да это же ин-телле-гентнейший человек!", и Лодочник успокоился. Даже подружился со мной потом.

Однажды мы с Хомяком и Лодочником поехали куда-то. Внезапно Лодочник мне и говорит: "Покарауль машину, мы сейчас встанем у Никольской, и я за пивом сбегаю. Она, машина, видишь, глохнет, я её оставлю с работающим движком…". Я стою, иногда прогуливаюсь взад-вперёд.

Но тут начинают ко мне походить разные люди. И говорят: "Ну чё, пахан? Можно нам по девочкам-то"?

Я всем говорил, что можно. Потому как душа у меня широкая.

А когда прибежал Лодочник с пивом, я и рассказал ему о своей доброте.

Лодочник внезапно закричал: "Быстро — дёру отсюда!". Мы попадали в машину, как гнилые яблоки с дерева. Оказалось, на этом месте стоит обычно Самый Главный Сутенёр и регулирует половой вопрос.

29 апреля 2002

История про гипсового каратиста

Некоторое время назад, когда я передвигался на костылях, и, по большей части передвигался только по собственному дому, у меня приключилась странная история. Услышал я необычный звук — и точно, капает в ванне вода, да не из крана, а с потолка.

Надо сказать, что надо мной живёт одна печальная старушка, которую можно было бы удавить, чтобы не мучить её родственников, но как-то неловко.

Пошёл я разбираться, позвонил в дверь к соседям. Начинаю объяснять, но вижу — что-то не то. А сосед смотрит на меня, вытаращив глаза. Оказывается, я забыл, что одет в своё спортивное кимоно, и вот смотрит сосед и понимает, что пришёл каратист и, понятное дело, собирается его мочить. Но каратист — на костылях, нога в гипсе — значит, куда-то уже зашёл, и, видимо, не вполне удачно. А я продолжаю говорить, что, дескать, выберите время и вытрите лужу, а то я — не могу, гипс размокнет, мой горячо любимый дедушка стар, и тому подобное. Сосед сразу говорит, что ничего ждать не надо, и вскоре исправно работает тряпкой в моей ванной. Причём, когда я перемещаюсь по коридору мимо двери, сосед вжимается в лужу, будто хочет туда нырнуть и скрыться. Когда я провожал до двери, то сказал напоследок — до свидания, говорю, но лучше в следующий раз по другому поводу. В этот момент сосед споткнулся и, дробно стуча каблуками, побежал вверх по лестнице.

Не знаю уж, что ему снилось потом.

29 апреля 2002

История про говорящую водку

Мне, привезя на дом коробки с едой, положили в одну из них рекламу говорящей водки. "В Пробку записано 14 разнообразных тостов, которые звучат после каждого открытия бутылки. Причём это не просто тосты, а целое представление с музыкой, шутками, смехом. Говорящая Пробка даже "пьянеет" — тосты становятся ещё веселее". Вот, думаю, ёрш твою двадцать, гадость какая! Гадость! Гадость! Пробка, видите ли, говорящая! С электронным писклявым, наверное, голосом, будто гонконгская расписная открытка.

И нет для меня страшнее картины хмурого одинокого пьяницы, что чокается с бутылкой, крутит туда-сюда пробку, выкрикивает пробка тосты, за окнами ночь, и нет спасения от этого электронного ада.

29 апреля 2002

История про то как я был Наполеоном

Это был бывший пионерский лагерь. От собственно лагеря в нём сохранился флагшток рядом с исчезнувшей ныне пионерской линейкой и два бетонных персонажа в кустах — пионер с пионеркой, будто взятые напрокат из известного детского фильма. Пионер был, как и положено, без руки, а с пионеркой случился открытый перелом голени. Пионерка, точь-в-точь как я, хранила в ноге причудливую металлоконструкцию. Потом я обнаружил в других кустах несколько маленьких Пушкиных, крашеных серебряной краской. Пушкины сидели, держа на коленях растрёпанные томики Парни. Отчего-то у них у всех были отбиты носы. Видимо, малолетние Дантесы, захватившие пионерский лагерь и превратившие его в Дом приёмов первые несколько дней вымещали злобу на пленных. Потом, около хозяйственных построек я нашёл ещё одну поверженную скульптуру — странно изогнувшуюся девочку и мальчика, уставившегося ей в гениталии. После долгих размышлений я понял, что два гипсовых покойника при жизни качались на качелях.

Одно прорастало через другое — сквозь серые тела пионеров сквозь снег пробивалась канадская буржуазная трава.

Мои изыскания очень не одобрялись охраной. Охрана сидела по кустам и у неё было над нами численное преимущество — примерно десять к одному. Кусты шевелились и тяжело дышали.

Однажды, отправившись в баньку, я сообразил, что забыл шапочку и пошёл по дорожке к своему жилью в банной фетровой треуголке.

Из-за кустов хрипло донеслось:

— Четвёртый, четвёртый! Наш Наполеон прошёл.

29 апреля 2002

История про старые газеты

Те, кто держал этот Дом приёмов возвращали прошлое, эклектичное, неуверенное в себе, придуманное прошлое, где купеческие гильдии мешались с Дворянскими собраниями, а телевизоры Sony с берёзовыми дровами в камине.

На стене у лестницы висели под стеклом старые газеты. Были там, среди прочего, "Биржевые ведомости" от 6(19) января 1906 года: "По настоянию сестры лейтенанта Шмидта его свидетельствовала медицинская коммисия для определения его душевного состояния. Шмидт отнёсся недружелюбно к экспертизе и отказался освидетельствоваться, заявив, что исполнял долг гражданина и знал, на что идёт. Он готов нести ответственность. Медицинская комиссия признала Шмидта психически нормальным". Ревель в этих газетах был на осадном положении, в Александринке шла "Зима" Гнедича, а в Мариинке "Франческа да Римини" Направника.

29 апреля 2002

История о спресованном времени

…Мы прожили в Доме приёмов несколько сезонов. Снежная крупа мартовского снега сменялась капелью, жаркое летнее солце сушило лес, и вдруг начинался осенний затяжной дождь. На просеке время от времени можно было видеть греющихся на солнце ящериц. Потом метель снова сгоняла их под камни.

Снились мне внутри стилизованного под Японию номера странные быстрые сны. Вздрагивая, я просыпался от капели, тут же засыпал снова, успевал увидеть целый сон, и снова просыпался. Снился мне, например, Стогоff, с которым мы пили пиво, и оказавшийся его приятелем мой одноклассник Бессонов. Бессонова перемолола неразбериха девяностых, теперь кажется он скрывается где-то в лесах от кредиторов. Но миллионных долгов Бессонова не было в этом сне, в нём была Анна, моя первая и наверное, единственная любовь, и тяжёлая смертная тоска накатывала на меня, снился мне город Петербург и отчего-то книжная ярмарка в Москве.

Я просыпался от ворованных из прошлого поцелуев — в надежде переплавить их в настоящие, и не мог это сделать.

29 апреля 2002

История про стихотворение неизвестного автора

Нашёл примечательный стишок:

Интересно — кто автор? Ну интересно же!

30 апреля 2002

История про взаимопонимание

Однажды я ехал на тракторе. Дело происходило под Вязьмой, в местах, где на килограмм земли в лесу приходится полкило костей. Тракторист подхватил меня между деревнями, и вот я трясся в душной кабине, между единственным креслом и дверцей.

Надо было в благодарность разговаривать с трактористом. А говорил он невнятно, хотя и смотрел мне в глаза, отвернувшись от дороги. Видимо, у него была нарушена функция речи. Непонятно, ожесточённо бормотал что-то тракторист, а я, чтобы не показаться невежливым, говорил "да-да", и ещё говорил "конечно", а ещё "ну да". И прибавлял потом "Ясное дело".

Но вдруг я заметил, что мой благодетель темнеет лицом, меняется как-то, и вдруг он остановил трактор, толкнул дверцу, и спихнул меня на дорогу.

Я выпрыгнул, закинул за спину вещмешок, и зашагал вслед дизельному выхлопу. В тот момент мне стало понятно, что говорил тракторист что-то типа: "Ну неужели я такая сволочь? Скажи, да?!".

А я подтверждал: "Да, да: ясное дело".

Так и в большинстве разговоров между людьми.

30 апреля 2002

История о расстройстве чувств

Сейчас, находясь в расстройстве чувств, съел шесть эскалопов, несколько салатов, селёдку под шубой, два пакетика коричневого риса и по бутылке "Старопрамен" и "Килкини". Тоска только увеличилась.

30 апреля 2002

История про перемещения в пространстве

Четвёртого числа в восемь утра я надеюсь достигнуть Северной столицы. Если кого-то это интересует.

01 мая 2002

История про праздники

Что, блин, все празднуют, охальники? А? Один я сижу как сыч дома? Ну, отольются мышке кошкины слёзки.

02 мая 2002

История про коньяк

Двуликий писатель Зорич, среди прочего, подарил мне коньяк, вывезенный из каких-то украинских святых мест.

Часть коньяка я влил в хорошего человека фотографа Митрича. Митрич, правда, распробовав святой коньяк, стал ко мне очень странно относиться.

Скажешь Митричу:

— Смотри, какой мужик интересный идёт…

Посмотрит Митрич мне в глаза и говорит:

— Недобрый ты человек.

Тронешь Митрича за плечо, скажешь:

— Митрич, гляди, какая девушка длинноногая с писателями вприсядку пляшет!..

А он опять скорбно повторяет:

— Недобрый ты, однако, человек.

Снизошло на Митрича вместе с коньяком тайное знание обо мне. Правдивое.

Да только вторая часть коньяка была истрачена по особому назначению. И пил я его один, как горошина катаясь в железном вагоне. В этом вагоне я читал воспоминания Виктора Астафьева, по ошибке названные романом. Сейчас Астафьевым махаются как палками, тянут на себя как одеяло, машут как знаменем. Мне-то что до этого.

И смотрел я среди ночи в чёрное зеркало тамбурного стекла, смотрел на потасканного мужика с красной рожей и думал про войну и Астафьева.

Но мысли мои грустные и я их перескажу в следующий раз.

08 мая 2002

История о порнухе

"Эпоха великих порнографических открытий".

В.Ерофеев. Записные книжки.

Призрак бродит по России, призрак одет в сетчатые чулочки, и более нет на нём ничего.

Коммерческие издательства выпускают эротические романы.

Появился на прилавках "Любовник Леди Чаттерлей" и сочинения маркиза де Сада. Перевод первого, выполненный Татьяной Лещенко, очарователен, через страницу в нём проскальзывает: "он обнажил перёд своего тела".

Репринтное издание с "Петрополиса" 1932 года полно ошибок и, кажется, наборщик никак не может решить, какой орфографии придерживаться — старой или новой. Яти рыскают по страницам.

"Жюстина" де Сада неудобочитаема и изобилует выражениями "и мерзкий монах воскурил свой фимиам". Это употребляется в каждом абзаце и означает семяизвержение.

Анатомия героев де Сада поразительна, топологические свойства их тел настолько трудны для восприятия, насколько непредставимы читателем. Книга эта успокаивает как бром.

Появился на прилавках и Казанова, печальный изобретатель государственных лотерей, обидчивый старик в третичной стадии сифилиса, раздражённо пытающийся доказать, что он был способен на что-то еще, кроме совращения девиц.

Тут я вспомнил, что первым изданием, с восторгом раскупавшимся людьми, считавшими свои рубли лихорадочно, сбиваясь, не отводя горячих эротических глаз от названия, был Фрейд.

Тонкий, хорошо скатывающийся в сексуальный предмет, сборник, снабжённый маленьким окошком, в которое выглядывал кусочек репродукции Климта — вот было первое издание Фрейда.

Я сочувствовал сексуальным маньякам, накинувшимся на него (были и такие). Они напоминали мне пионера, задумавшего собрать звёздолет и для проверки своих знаний раскрывшего "Курс теоретической физики" Ландау и Лифшица. (В этом труде единственные русские слова между вереницами формул — "очевидно, что: ", с обязательным двоеточием на конце.

Вечернее чтение Фрейда восстанавливает равновесие души и снимает напряжение.

Вся надежда на книгу с загадочным названием "Ну и что ты будешь делать, когда заполучил меня сейчас?", где на конец фразы просится английское "now"…

Отечественная порнуха, продающаяся слепоглухонемыми и безногими на вокзалах, — очаровательна. Видимо, она делается теми же фотографами, что работали на режимных заводах.

Изображение на карточке похоже на оборонную деталь, снятую с установленных ракурсов и затемнённую — для большей секретности.

Описания техники секса пришли оттуда же: "подойдя к станку, проверьте себя на наличие спецодежды и выступающих концов, переведите рычаг в верхнее положение, остерегайтесь раскрутки ключа в шпинделе…".

Эти издания успокаивают ещё лучше.

А ведь это так необходимо, когда наваливается месяц май, и жара колышет занавески.

Когда размягчается асфальт, и одурелые, словно курицы, старухи у подъездов кивают головами.

Когда девушки идут по улице, раздвигая тонкие платья круглыми коленками, и дуют, изнемогая, себе на верхнюю губу.

08 мая 2002

История про старого грузина

Вот такой фильм "Отец солдата". Знатный это фильм, правильный. Я бы этот фильм в принудительном порядке показывал бы ненавистникам кавказского виноградно-мандаринного люда. Только ненавистникам-то что до истории про старого грузина, это у меня скулы сводит и дыхания нету. Это мой фильм, а не их.

10 мая 2002

История про День физика

Сходил на День Физика. Если будут силы, напишу впечатления. Когда закушу.

11 мая 2002

История про День Физика

Итак, посетил я День Физика. Вытащил меня туда Жид Васька, который как сотрудник, припёрся туда с пропуском и всё рвался в университетский сортир, махая этими корочками.

Вокруг сновали студенты, наблюдая за которыми, я понял, что чрезвычайно похож на одного из персонажей Сорокина, который сидел в кафе со своей пожилой любовницей и уныло говорил, что, дескать, эти — новые и раскрепощённые и трахаются-то меньше. Много было неопрятных студентов. В моё время неопрятными были молодые люди в свитерах, брезентовых штормовках и со станковыми рюкзаками "Ермак" через плечо. Теперь в экстремальность проявлялась по другому — хаотически развешанными по лицам серьгами, дырками в джинсах и привычкой бросать ёмкости от пива под ноги. Оттого я, играя в картошку под памятником Ломоносову, пару раз загасил молодое поколение — до звона в их разноцветных головах, до боли в моих ладонях.

При этом мы искали Хомяка, Хомяк всё не шёл, поэтому я пошёл гулять по факультету. Прошёл по тихим этажам, где прожито и выпито немало. Зашёл и на пятый этаж, где защищал диплом. Во время этой защиты будущий декан сказал мне:

— А я ничего не понял…

Я тогда ответил:

— Если кто-то чего-то не понял, то я могу ещё раз зачитать основные положения и выводы.

И зачитал.

Но потом я нашёл ту аудиторию, в которой мне читал статфизику умный человек Грибов. Однажды Грибов вошёл в аудиторию, а за окном был серый месяц октябрь нерушимого и развитого социализма, жизнь текла медленно и безрассудно. Грибов прошёлся вдоль доски и сказал:

— Напоминаю вам, что вы живёте уже по зимнему времени.

И мы оценили эту фразу, потому что зимнее время — это зимняя сессия, и нечего хлопать ушами. Это был, кажется, первый год этого верчения стрелками.

А несколько лет спустя, читая какую-то хуйню, я тоже вышел к доске и произнёс эти слова. И потом много лет произносил их, потому что круг замыкается, жизнь удалась, потому что зимнее и летнее время чередуется как смена преподавательского состава.

11 мая 2002

История про Италию

Собственно, это тоже история про преемственность. Однажды, когда я изучал всякую разность у хорошего человека Смирнова, он, прежде чем иллюстрировать свой рассказ и привести какой-то пример, произнёс:

— Был я, извините, в Италии…

Всё дело было в интонации. Тогда, в начале девяностых, все, кто мог это сделать, ломанулись в Европу. Это было время юмористов, сделавших себе карьеры на рассказах о том, как русские пьют и тем пугают иностранцев, это было время тягучей пошлости, вызванной страхом и удивлением, это было время гнусного хвастовства и эстетической необязательности.

Слово "извините" было у моего преподавателя удивительно к месту.

Спустя какое-то время я нёс какую-то чушь на конференции, посвящённой Достоевскому — говорил я о Набокове. Смирнов, сидевший в зале, спросил меня что-то про набоковскую гостиницу.

И тогда я набрал воздуха в лёгкие и начал:

— Был я, извините, в Монтрё…

12 мая 2002

История про Репина

Проживая вблизи Петербурга, я пошёл смотреть на репинские пенаты. Место это очень специфичное — такое впечатление, что герои всех бандитских петербургских сериалов купили там себе землю и понастроили фортификационных сооружений. Причём через дорогу там действительно находятся остатки финских бронеколпаков и пулемётных гнёзд. Разница только в том, что финские развалины — серые, а строящиеся бандитские дома — ярко красные.

Я несколько раз в жизни пытался попасть в репинский музей — и все мне было заказано. Не то, что бы я жизни не мыслил без Репина, но очень меня раздражало, что музей то закрыт на ремонт, то в нём вечный обед — большая жратва, то все ушли на выходной.

Но теперь я дорвался-то до музея. Несколько беседок, что стоят в в огромном саду, носят какие-то греческие названия, самая высокая, напоминающая пограничную смотровую вышку, лишена ступеней. Чтобы не прыгали вниз головой репинские фанаты, видимо.

Артезианский колодец забит монетами и не журчит струёй. А могила художника, спрятанная в кустах, окончательно делает Пенаты похожими на Ясную Поляну.

Внутренность хаотического дома забавна, но единственный говорящий сотрудник там злобная старушка, велящая одевать музейные тапочки голосом старшины. Но самое интересное в этом музее не это. Дело в том, что он похож на самолёт.

Точь-в-точь, как стюардесса в салоне самолёта молча улыбаясь, учит пассажиров обращаться со спасжилетом, на середину каждого зала выходит безмолвная старушка. Затем звучит механический голос, и старушка тычет указкой в предметы обстановки. Лицо её бесстрастно, губы сжаты, что придаёт всех ситуации очень странный оттенок.

Я так впечатлился, что ушёл из музея в казённых тапочках.

12 мая 2002

История про меридианы

На вокзале Октябрьской железной дороги — кстати, так ли она нынче называется? — я обнаружил три барельефа — Николая I, подписавшего указ о строительстве дороги, и ещё двух чиновников. Граф Петр Андреевич Клейнмихель, главноуправляющий железных дорог и казённых зданий, при этом остался без барельефа. Видимо считается, что некрасовский эпиграф — куда лучший памятник. Впрочем, про Кленмихеля есть несколько забавных историй. Когда его отправляли в отставку из-за финансового скандала, вернее, череды финансовых скандалов, уже Александр II сообщил ему, что делает это под давлением общественного мнения. Однако это чрезвычайно удивило Клейнмихеля. Он сказал: «Государь находит нужным, чтобы я удалился ввиду общественного мнения. Что это значит? Разве у него нет своего собственного мнения?».

Есть и ещё одна история, про то, как Клейнмихель ехал на восток и обнаружил, что в Москве относительно Петербурга вокзальные часы торопятся на полчаса. Когда он устроил разнос вокзальному начальству, ему объяснили-де, что «в Москве другой меридиан». Клейнмихель согласился, перевёл часы, но во Владимире-на-Клязьме обнаружил расхождение на четверть часа. Аналогичное объяснение его не удовлетворило, и, по слухам, он топал ногами и кричал: «Никчемный, скверный городишко, а туда же — собственный меридиан! Безобразие!».

12 мая 2002

История про тайную формулу

Ладно. Слушайте все. Я расскажу, что за великую тайную формулу потырил этот потный мужик в рекламе дезодоранта.

Там в правой части квадратный корень из суммы одной трети радиуса с mc-квадрат.

13 мая 2002

История про Гаруна-ар-Рашида

Вот был у меня странный день в жизни. Когда буду писать мемуары, я напишу о нём так… Под таким, скажем, заголовком: Tire d'une lettre particuliere: "Сегодня я с колегой ходил к Гарун-ар-Рашиду. Что и говорить, этот человек, принадлежащий семье Аббасидов, чрезвычайно влиятелен в нашем Багдадском халифате, и, притом, очень интересуется литературой, к которой сам регулярно прикладывает руку.

Также он интересуется производством новых сабель, выделкой ковров, что мы продаём в страны Магриба, а сейчас озабочен выборами нового визиря.

Поэтому он заведует всеми буквами в нашем халифате, исключая лишь те, что пишутся на могильных плитах.

Мой коллега перед встречей мне и говорит: "Что-то мы ничего не просим. Нехорошо. Придти к Гарун-ар-Рашиду и ничего не просить — это дурной тон".

— Ну-ну, — сказал я.

И мы начали просьбы перебирать, но всё они у нас мелкие какие-то, типа личного бессмертия и дворца с гуриями. В общем, не готовы оказались к визиту.

Я и говорю:

— А давай ничего просить не будем. А если нас спросят, тип-того, а чё вам надо, мы вместе, одновременно то есть, на пол плюнем.

Так и сделали.

Тогда Гарун Аль Рашид вышел из-за стола, нас обнял и заплакал.

После этого он дал нам срок в неделю, чтобы мы написали список желаний. Мы вытерли слюни с ковра краями наших халатов и вышли.

Вскоре мой друг стал почётным глашатаем нашего халифа. Я же остался тем, кем был — бродячим писцом, что задолго до начала дня, в утренней прохладе, раскладывает свои бумаги под мостом Дохлых Кошек".

14 мая 2002

История о Доу-Джонсе

Есть у меня изысканно-светская знакомая.

Был у неё роман с одним иностранным гражданином. Вообще, она тяготела к гипертрофированно-маскулинным персонажам, желательно — иностранного производства. Нашёлся очередной представитель этого племени. Иностранный гражданин признался ей в любви и предложил брак. Предложил он это по телефону, а барышня, слушая это признание, наблюдала по телевизору многократно умноженные в новостях, в который уже раз рушащиеся, небоскрёбы в Нью-Йорке.

Она мрачно спросила:

— А как у вас Доу-Джонс?

— Что? — не понял иностранный человек.

— У вас упал Доу-Джонс.

— Ты понимаешь, надеюсь, — спросил иностранный человек, — что второй раз я этого предложения не сделаю.

— У вас упал Доу-Джонс. Как встанет, так и поговорим. Пока лежит — я ни о чём говорить не буду.

В этот момент на экране к небоскрёбу в сотый раз подруливал "Боинг".

Вот ведь круто, вот она Россия. Отказать мечте своей жизни из-за нестояния какого-то там Доу-Джонса.

Есть женщины в русских селениях, которым нужно, чтобы у любимого стояло всё — от волос дыбом до Доу-Джонса в бегущей строке новостей.

14 мая 2002

История о шашлычном мероприятии

Однажды я посетил… Тьфу, не буду рассказывать.

15 мая 2002

История про классовое постоянство

Постоянство для меня символизируется фильмом, снятым в одной стране НАТО. Фильм этот называется "День Сурка". Хороший, надо сказать, фильм. Мне он очень нравится ещё и тем, что приятели уверяют, что я похож на главного героя. По этому поводу у меня есть более или менее весёлая история. Есть у меня такой приятель Гамулин. И у него, понятное дело, есть день рождения. Гамулин отмечает его каждый год на одном и том же месте в лесу — в конце мая.

Гамулин, кстати, необычный человек — пьёт только водку. А необычную водку, то-есть бутылки от неё коллекционирует с пометками на этикетках. И там, где у обычных людей книги стоят (в книжных полках) у него бутылки.

А малоценные экземпляры — на балконе.

Поскольку всё повторяется, этот день рождения тоже называется "День Сурка". И вот однажды сидят люди в этом лесу на Дне Сурка, попивают всякое. Уже хорошие. И вот среди деревьев проезжает огромный серебристый Мерседес. Из него вылезает один наш приятель Лодочник и направляется к нам. А присутствующие (уже бухие) начинают неспешно думать, что вот хорошо бы на Мерседесе поехать за пивом на станцию. А машина-то уже давно развернулась и уехала. Лодочник подсел к нам водку пить, а друзья мои продолжают думать, как "Мерседесом" распорядиться. Наконец, поднимают голову и остаются в недоумении — видение это было или нет. Пусто вокруг, только стоит посередине поляны Лодочник и отряхивается. Это сюжет имени Бориса Гребенщикова — про белый "Мерседес", что раздал по три рубля и проехал мимо.

Когда я рассказал эту историю своим банковским приятелям, то они сказали, что это намёк на кредиты МВФ.

У них воображение больное, у банкиров.

Видимо, от непостоянства жизни.

15 мая 2002

История о пользе интернет-чатов

Однажды я сидел ночью в кабинете, и, по своему обыкновению, писал что-то.

А затем пошёл на кухню, за кофейником. По пути завернул в столовую, где из открытого окна веяло свежестью и женскими духами ночной Москвы.

И вдруг услышал я цокот копыт.

Заглянул в окно, а там, вместо конного милиционера…

Там человек на зебре едет. Натурально, на полосатой зебре настоящий чувак едет. Покачивается в седле, копыта по асфальту цокают.

Из окна у меня видимость почти прямая — я глаза тру, а зебра не исчезает. Так и проехало видение мимо. Что это было, спрашивается? А почему он один? Отбился от части? Самовольщик?

В этот момент я понимаю, что звонить кому-нибудь и спрашивать о зебре в три часа ночи нельзя. Потому что есть у меня друзья, но если эту новость сообщишь в такое время, так они не поленятся приехать и сделать так, чтобы я забыл все названия всех животных.

И, притом, навсегда.

Тогда залез я в Сеть, зашёл в чат и спросил о этом видении общественность.

Мне отвечают:

— Это был какой-то зулус.

— Но — почему один и без оружия? — спрашиваю я.

— Оружие он раздал бедным, чтобы сами себя обеспечивали. К тому же он не одинок, у него раздвоение личности.

Наконец, сжалился один. Говорит:

— На самом деле это не зебра… Это лошадь крашеная. Даже по телику её показывали… Я когда её первый раз увидел, тоже решил, что трёхнулся… Её ещё Вик и Мика видели, так что моя психика не пострадала…

— Ну слава Богу… — говорю я. — А то я чуть кофе не облился. Сейчас, понимаешь, темно, а я ещё весь день спал… Ну и это…. Забоялся. То-то я смотрю, что зверь этот неправдоподобно большой. То есть, не с дом величиной, а большой для зебры.

Но всё же, когда потом начал я беседовать с одной очаровательной барышней, и, чтобы свою образованность показать, сказал ей:

— Про что же тебе рассказать? Про страсть молодого вождя? Про чёрную деву? Про зебру…. Тьфу, блин, какую зебру?! Постой, постой, не убегай, про жирафа… Про жирафа тебе расскажу, а?

17 мая 2002

История про стриптиз

Я ходил в ночной клуб — по делу, отягощённый этими делами и хмурый. В отдельной части этого клуба, куда не долетал грохот катящихся пластмассовых яиц и треск яиц мелких, бильярдных, шло стриптиз-шоу. Барышни, будто медведи в зоопарке, слонялись по очереди в загончике ниже столиков. По очереди забирались на шест и висели там, словно обезьяны. Одна из них была длинной-длинной. Она опровергала собой утверждение, что красивых ног не бывает много.

Я всего второй раз видел такую барышню, когда забрёл на выставку какой-то бытовой техники. Там сидела девушка с длиннющими ногами, которые она ещё и вытянула. Ноги были такие длинные-длинные, длиной в две комнаты. И производила она очень странное впечатление — похожа была на какую-то членистую и суставную машину из "Звёздных войн", малоподвижную, с крохотной головой-башенкой наверху.

Но эта была гораздо лучше. Выражение её лица было осмысленное, и улыбалась она хорошо, хоть и профессионально.

Зрителей не было, кроме меня и двух-трёх барышень. Для них стриптизёрши притворились, что немного лижут друг друга, а потом подсели за их столик. На меня скоро перестали обращать внимание. Нечего мне было сунуть этим барышням в трусы.

А потом началось самое интересное — стал я наблюдать, как идут они домой — уже в свитерах, джинсах и кроссовках, как они, эти девушки изменяются, превращаясь в пассажирок и пешеходов.

17 мая 2002

История о поборниках милиции

В начале девяностых я часто бывал в Москве на Новом Арбате.

Там повсюду стояли ларьки какого-то бандитского кооператива "Купина". В этих ларьках сидели писатели и философы. Я приезжал к ним ночью на велосипеде, и мы вели долгие душещипательные разговоры — о философии, понятное дело, и о литературе.

Ну и время от времени к этим ларькам приходили люди за данью. Приходили санитарные инспектора и пожарники. Приезжали за чем-то своим муниципальные милиционеры и милиционеры простые. Приходили бандиты разных сортов.

Однажды, наши философские разговоры прервал участковый. Собственно, было уже утро, пронзительное московское летнее утро, только что перевалившее пятичасовой барьер.

Участковому было дурно. И при этом он хотел денег. Точка. Конец описания. Экспозиция.

Внутри ларька нас сидело трое.

Участковый посмотрел на нас внимательно и прицепился к газовому баллончику продавца.

Начал участковый говорить, что, дескать, это почти оружие, и нужно на баллончик разрешение, а вот у нас в городе криминальность растёт, и ещё неизвестно, что мы можем (втроём) с этим баллончиком сделать.

Денег, значит, участковый хотел.

И уже было мы решили скинутся, но тут…

Но тут к нам приехали знакомые бандиты за новыми видимо-кассетами. Я забыл сказать, что ларёк был полон видео-аудио барахла. Ну, натурально, заходят бандиты в дверь, отодвигают мента, и говорят:

— Здорово, братаны! Коляныч, слушай, а про "Кровавый спорт" есть? А это… Ну про "Чёрную Эммануэль"? А порнуха е?

И при этом участковый видит, что у них у всех из-за ремней торчат рукоятки пистолетов, а у одного из-подкуртки высовывается "Калашников". Причём с подствольником.

Этот подствольник-то участкового и добил. Он шмыгнул носом, и, кажется, заплакал. Потом махнул рукой и скрылся в начинающемся жарком дне.

Больше его я не видел.

Один мой знакомый прослушав эту историю, рассказал свою. Тоже про милиционера-поборника:

— У меня был знакомый мент — крышей работал, кликуха у него была Тефлон, а мент такой типичный хохол, и хеганьем характерным, толстый. Совершенно непонятно было почему у него такая кликуха странная…

Только много позже выяснилось, что у него фамилия была Сковорода.

И непонятно только — что есть поборники милиции — те, кто берут или те кто борются. Велик русский язык.

18 мая 2002

История про сон

Приснился сон. Там действие происходило в Чечне, а главным фигурантом сна был русский майор, оказавшийся на поверку современным вариантом барона Унгерна. Как-то он хитро там поставил службу, что местное население его боялось и уважало, а в конце концов приняло за своего. Помню, что он даже сам постреливал над машинами каких-то военных комиссий, чтобы они не застили ему свет и не мешали управлять своими деревнями.

Самое интересное в этом сне было именно то, как постепенно майор становится Унгерном. А потом и вовсе фигурой мистической. Местные жители причём его воспринимали как духа здешних мест, ворона-мельника, когорого, если не обищать и слушаться, дурного не сделает и в обиду не даст.

Понемногу майор стал неотличим от гор, гальки, овечьих троп и кривых каменных заборов в деревнях.

Я был при нём вроде приблудного Фурманова. Или Эккермана.

19 мая 2002

История про Главную книгу

Это чрезвычайно оптимистическая история, и началась она в тот момент, когда я шёл по улице вместе с одной очаровательной девушкой. Собственно, так начинается и огромное количество печальных историй, но эта — посвящена оптимизму русского народа и его неистребимости.

Итак, моя спутница внезапно наклонилась и подняла Книгу. Так я и буду писать об этом предмете — с заглавной буквы. Девушка уехала не то Сарагосу, не то в Касабланку, а я остался с упомянутым томом. Вот название этой Книги:

"Список производств, цехов, профессий и должностей с вредными условиями труда, работа в которых даёт право на дополнительный отпуск и сокращённый рабочий день".

Книжка эта была вестником из той, другой жизни. Я эту книгу читал полночи, и она меня потрясла списком людских занятий. Дело в том, что она представляла собой картину человеческой жизнедеятельности. Жизнь вредна. Смерть неизбежна. Россия — наше Отечество.

Народ, занимавшийся таким количеством вредных дел, казалось, должен был исчезнуть с лица земли. Почти семь сотен страниц с тысячами занятий намекали на это. Но нет, мой народ жив, и я его недостойный представитель, узнал, много нового-старого.

Я узнал, что учителя младших классов не вовлечены во вредное производство, и единственно вредной среди педагогов считается судьба пионервожатой в сумасшедшем доме.

Оказалось, что помимо шахтёров и сталеваров на одной из самых опасных работ находятся работники глобусного цеха — формовщики полушарий, сушильщики полушарий, шпаклёвщики бумажных шаров (шлифовка вручную бумажных шаров диаметром до 43 сантиметров). Всем им полагается по шесть дополнительных дней к отпуску.

Столько же таксидермисту-отстрельщику (страсти-то какие).

А вот шампиньоннице — двенадцать. И фитилёвщику — двенадцать. Но дикторам в г. Москве и г. Ленинграде — 24 дня. Впрочем, остальным дикторам — по двенадцать. Всем вышеперечисленным светил сокращённый рабочий день — до шести часов, одинаково со съемщиками кож с животных и скотомогильщиками.

Шесть дней и абсолютно улётной специальности: "Рабочий, постоянно занятый на дроблении пробкового дерева и наполнении пробковой крошкой спасательных принадлежностей". Оказалось, что безусловно-вредной профессией является банщик-мойщик (шесть дней к отпуску), а так же загадочный трапонист (за те же привилегии). В разделе "Ломбарды" значится только кладовщик ломбарда при шести дополнительных днях, как и сифонщику из городского газового хозяйства. Столько же — трубочисту. Зато в похоронном деле — уже четыре позиции, и первая — кочегар (двенадцать дней к отпуску).

А вот жуткая работа — монтировщик (расправление трупов и скелетов) — двенадцать к отпуску, шесть часов расправления трупов в день. Пиявочнице — шесть дней. Директору учреждения и его заместителю по истребительным работам — 36. Гардеробщицам в психбольницах — 12 дней. Повару у плиты — шесть.

А вот не профессия, а прямо-таки название для картины в сельском клубе: "Кочегар на лузге и кукурузных початках". Шесть ему.

"Грохотчик горизонтов грохочения" — ему 24 дополнительных дня. А вот ещё чудесная специальность — "Обрубщик уса после высадки" — шесть дней.

Вот сушильщики сигар (две дюжины к отпуску и сокращённый рабочий день) и "показчик табака" за те же деньги. Так…. Расщепительщик крахмала! (12) Мойщик салфеток! (6) Бисквитчик!(6) Болтовщик (12). Нет, слушайте: "Старший резчик ножниц" (12); Бригадир слиткорезных станков (6), Вот клёво: "Каталь колёс (6)"! Спускальщик! Нет, это посильнее, чем "Девушка и смерть"!

Заморозчик бутылок с шампанским (6)…

Наконец — обработчик вин, коньяков и отходов виноделия. Те же шесть.

Разливщику, видимо, пить не дают, чтобы правильно разливал — вот это адская работа. Можно представить себе, как сидит сизый мужик, и молит: "Пустите в отпуск!". А ему: "Разливай, гнида, разливай, не лодырничай!".

И я понял, что народ, что выдержал истребительные работы, отшлифовал полушария сидя на лузге и початках, заморозил шампанское, обрубил усы, набил спасательную принадлежность и показал всем табаку, не сломить ничем.

Такой народ непобедим.

И я живу, овеянный его славой.

20 мая 2002

История о пиве

Началась она с того, что мне позвонила одноклассница и говорит:

— Ты в пиве понимаешь?

Я, натурально, отвечаю:

— Через полтора часа буду свободен.

А она говорит, с заинтересованной такой интонацией:

— Лучше заезжай к нам, мы опрос проводим.

Я и приехал. Мне насторожиться бы от того, что она пообещала, что за участие дадут мне "немного пива", но я, дурак, зачарованный её сладким голосом, приехал.

Ну, вот проводят меня в комнату, сажают за стол, а на столе, а на столе две пустые (!) бутылки. Одна из-под "Балтики" № 3, а другая — из-под "Золотой бочки". То есть, то пиво, по поводу которого опрос проводят. Начинают задавать разные вопросы — тип-того, сколько пива пью, какое. Я, не будь дурак, отвечаю (правильно причём отвечаю, о хорошем пиве говорю), но барышня (уже другая, мне незнакомая) всё переводит стрелки на "Золотую бочку" и спрашивает: "Если бы это пиво было человеком (!), то какой бы эпитет вы к нему бы подобрали — добрый, старый друг, весёлый или взбалмошный?".

Что-то думаю, не то. Кажется, думаю, надо мной издеваются.

А барышня всё продолжают спрашивать — "А доверяете вы этой бутылке? А сколько бы раз хотели её увидеть?". И, несмотря на то, что я доходчиво объясняю, что на пустые бутылки не вообще никогда не смотрю и стараюсь встречаться с ними. С пустыми бутылками, в смысле, как можно реже, и даже не вынимаю их из мусорных баков… Всё без толку.

Потихоньку я начинаю ненавидеть психоанализ, всю фрейдовщину, ядовитые миазмы НЛП и вкупе с ними — все социологические вопросы вместе взятые.

В результате, после того, как полчаса моей молодой цветущей жизни были потеряны, барышня достала из-под стола и с гордым видом вручила мне маленькую жестяную банку "Очаковского".

И я поплёлся домой, потому что одноклассница уже уехала к своему возлюбленному.

Впрочем, у этой истории, было продолжение.

Другая моя знакомая начала жаловаться, что её заказчик желает, чтобы ему сделали этикетку для водки (она художник-дизайнер). И говорит эта знакомая:

— Ещё этот дурень хочет, чтобы я её сначала переделала. Но где ж это видано, чтобы у водки, отпускная цена которой 48 руб., была поганая этикетка? А коньяком я поинтересуюсь…

Но тут, чтобы пресечь разговор о коньяке, я ей предлагаю:

— Сделай портрет Менделеева. А на заднем лейбле — Периодическую систему. Дескать: "В нашей водке — вся периодическая система! И всего за 48 рупчиков!"…

Нарасхват, говорю, пойдёт.

Но почему-то барышня обиделась и сказала, что мне бы всё пиво пить. Напрасно она это сказала. Пришлось пойти на праздник пива — и этим эпизодом история о пиве замыкается.

Теперь она включает в себя несколько персонажей — моих друзей. Она включает в себя сонного Лодочника, разболтавшегося Пусика и Гамулина. Особенно был хорош кинематографический человек Гамулин, который пиво пил брезгливо, морщился и говорил, что, дескать, водка — другое дело.

Его не слушали, и скоро Пусик, вдруг повернулся ко мне и говорит:

— Смотри — воробей! Его поймать легко. Сейчас поймаем.

И посмотрел так недобро, что я понял, что если сейчас откажусь ловить воробьёв (а мы уже изрядно пива напробовались), то стану его злейшим врагом.

Пришлось идти ловить воробьёв.

Но только я растопырил руки, как, откуда ни возьмись, возник передо мной человек, сам похожий на воробья. Он заглянул мне в глаза и произнёс:

— Вы не хотите поучаствовать в социологическом опросе и получить немного пива?.. А!.. Что вы со мной делаете?!..

20 мая 2002

История про колдунов

Однажды я получил по почте следующее сообщение:

"Орден Славянский Круг. Славянская эзотерика. Москва. Россия. Славяне те, кто Богам славу поют. Орден Славянский Круг обращается к славянским целителям, колдунам, чернокнижникам, ведунам, знахарям, старейшинам. Если вы или ваши знакомые подверглись нападкам со стороны иноземной или иноземствующей нечисти, — сообщите нам. Орден возьмёт вас под свою защиту. Всяк сверчок — знай свой шесток. С Божьей помощью очистим от скверны нашу землю!".

Этот призыв кажется мне вполне соответствующим тематике книги "Мифогенная любовь каст". Нет, Бог с этой книгой, которую я тогда читал. Ну её…

Понятно, что противостояние культурных систем должно, разумеется, распространяться и на нечисть. Что русскому малина, то немцу — смерть.

Например, наши лешие почём зря должны мочить ихних лепреконов.

Но ведь как интересно — представить себе битву леших с лепреконами. Жуть! А если лепреконы с гномами скорешатся, то уж точно битва будет славная! Тогда можно напустить на них наших домовых с вениками, русалок с удочками и нетопырей со свистками. Нефига наших колдунов и чернокнижников забижать!

Только мне лично непонятна угрожающая фраза насчёт сверчка — кто имеется в виду? Колдуны вообще или только "иноземные и иноземствующие"?

И отчего у этого Славянского ордена электрический адрес в usa.net?

Берегись, русский эзотерик, это тебя выманивают из чащи дружелюбных осин! Зорко смотри из-за родных кустов!

21 мая 2002

История про туристов и банкиров

Как-то однажды, попав на день рождения друга, я сделал два важных для себя наблюдения.

Первое касалось того, что я, как оказалось, отвык от больших масс народа. Гости ко мне в то время приходили по-трое, по-четверо, а тут, навестив чужую дачу, обнаружил я такое количество людей, говорящих друг с другом, что даже ошалел. Очень я удивился, что все они что-то говорят, мне даже стало казаться, что все они действительно born July 04 — в этот-то день всё история и приключилась. Надежда Америки, так сказать, её научное будущее — и были все эти люди.

Через какое-то время начали у меня срабатывать защитные функции — стал я тоже говорить без умолку, но вдруг понял, что за то время, пока сидел дома, совершено отвык от разговоров с несколькими людьми одновременно. По телефону разговор идёт с единственным собеседником, а с гостями по очереди.

К слову, поразило ещё меня на этой странной даче огромное количество мелких детей. Они были наглядной иллюстрацией того суждения, что даже самую унылую комнату оживят обычные дети, красиво расставленные по углам. Причём я обнаружил, что больше шума, чем сами дети, производят их родители, покрикивающие на них, и наблюдающие за правильным детским поведением.

Может, дело было в природной моей мизантропии, или же в том, что дети отняли у меня костыли, избили ими друг друга, а потом вернули костыли обратно, потеряв предварительно некоторые их части.

Второе наблюдение было чужое. Одна девушка рассказывала мне про день рождения людей, превратившихся в моём сознании в персонажей — Синдерюшкина и Гольденмауэра. Или Гольденмауэра и Синдерюшкина. Ну, в общем, кого-то из них. И вот эта девушка говорила, что туризм консервирует людей.

Гольденмауэр-Синдерюшкин — я буду писать эти фамилии через дефис, как Бойля с Мариоттом и двух Лоренцев, держали компанию, занимающуюся путешествиями. Да и сами они ездили туда-сюда с рюкзаками и лодками. И вот, по словам девушки, встретившей их после нескольких лет разлуки, они практически не изменились. Ради чистоты эксперимента надо сказать, что я с посетителями дачи не виделся тоже лет десять. И, надо признать, что они тоже не изменились — как и все настоящие туристы. Даже тот человек, которого я время от времени сам встречал на горных склонах.

Та же девушка говорила, что банкиры, напротив, меняются сильно. Глаза банкиров меняют цвет. Глаза их становятся более светлыми. Эти глаза меняют форму и становятся круглыми. Носы банкиров утоньшаются к концу и чуть загибаются к губе. Это непростые и важные изменения. Они отмечают становление банкира.

Затем девушка сказала мне:

— А знаешь, как банкиры покупают друзей? Банкиры покупают друзей так: сначала они покупают большой бумажный пакет с углём для мангала. Потом грузят в машину этот пакет, сам мангал, и несколько мешков с шашлыком. Если хорошо расположить покупки в салоне, то там может ещё уместиться несколько будущих друзей. Потом банкиры позволяют будущим друзьям разжечь огонь, а сами открывают бутылки. И, наконец, когда все друзья основательно выпьют (вот они уже и стали друзьями), то они начинают кричать банкиру:

— Какой ты милый! Ты устроил нам праздник!

А довольный покупкой банкир отвечает:

— Не, это я себе праздник устроил…

А люди, подверженные туризму, походной коллективной жизни, наоборот, меняются мало.

Что-то во всём этом есть, что заставляет меня обдумывать соотношение банкиров и туристов снова и снова.

21 мая 2002

История про гонобобель

Эта история случилась давным-давно, когда деревья были большими, а доллар — маленьким. Однажды мне позвонил коллега.

— Здравствуй, — говорит, Владимир Сергеевич, вот ты у нас всё знаешь. Скажи мне скорее, что такое "гонобобель"?

Я быстро схватился за словарь и начал страницы перелистывать, а одновременно принялся отвлекать коллегу разговорами:

— Зачем, спрашиваю, Александр Феликсович, тебе гонобобель? Что ты с гонобобелем делать будешь? Хорошо ли это?

А сам ищу слово в словаре.

Нашёл.

Тут надо пояснить, что дело в том, что наш хороший друг сходил в новооткрывшийся ресторан… Нет, кафе. И увидел в меню этого кафе пирожки с гонобобелем. Он страшно испугался этого названия и есть ничего не стал. Убежал и принялся всех спрашивать — о гонобобеле. Оказалось, что никто не знает, и вот — обратились ко мне.

…И вот я нашёл про гонобобель в словаре, но продолжаю время тянуть:

— И что, в такое время тебя, Александр, потянуло на гонобобель? Уместно ли это? О жене подумай. О международной общественности.

Гонобобель оказался другим названием маленьких съедобных кустиков, известных как "голубика".

Называются они у нас честным именем "голубика", потому что цвет у гонобобелей такой. И, что интересно, когда её, голубику, ешь, язык и губы тоже становятся голубыми.

На самом деле это история про энциклопедическую сообразительность, которая лучше энциклопедических знаний.

Другой мой приятель говорил, что я, дескать, ещё с одним молодым человеком — две его ходячие энциклопедии. Тут бы мне его спросить, не собирается ли он ещё какой энциклопедии ноги приделать. Но не спросил. Потому что ничего особенно радостного в житье ходячей энциклопедии нет.

И нет радости в энциклопедических знаниях, радостное и весёлое заключено в энциклопедической сообразительности, в лихорадочных поисках странных знаний, чем-то напоминающих результаты телевизионных игр, где нужно не знать, а сообразить. Поисках без приза, в игре за так, на интерес.

В случайном открытии раскидистого дерева Гонобобель с голубыми шарами ягод.

21 мая 2002

История о ёжиках и яблоках

Речь пойдёт о ежах, стрижке и премиях.

Есть у меня одна знакомая. Назовём её для простоты Девушка Маша. Про неё существуют несколько историй, которые я расскажу как-нибудь в другой раз.

Так вот позвонила мне, как-то Девушка Маша в печали и унынии. Дело было в том, что её номинировали на одну премию, а идти ей туда не хотелось. Девушка она утомлённая жизнью, а тогда, к тому же, находившаяся в стадии лёгкой беременности.

Поэтому она решила, что я должен стать её спутником. Долго я отбрехивался, угрожал отсутствием галстука-бабочки, наличием костылей, а также собственной занятостью. Но Маша такая женщина, что скажешь слово поперёк — только успеешь заметить, как тебе шею прокусили, а голова уже за спину свалилась.

И вот прошёлся я по голубой дорожке. Правда Девушка Маша решила свернуть с неё, чтобы быть как бы не причём, и решила обойти оркестр. Мы тут же ухнули в какую-то цементную яму, заготовленную для будущих звёзд — не в переносном смысле звёзд, а в самом прямом. И тут я дошёл до нужной кондиции, чтобы уже смотреть с настоящей классовой ненавистью на длинный лимузин известной супружеской пары, и слушать бомонд, который вёл светскую беседу:

— Э-э, Крот будет?

— Не-е, Крот не будет, Крот сегодня на тусне…

Были они стрижены ёжиком. Это, впрочем, оставалось тем немногим, что роднило этих персонажей с благородным животным, что однажды бегало по моему дачному дому. Тогда, в далёком детстве, ёжик был правильный, цокающий лапками и пыхтящий громко под кроватью.

А сейчас ездил по зале человек в инвалидной коляске, подмигивал мне. Будто спрашивал: "не на одной ли стрелке мы с тобой, братан, пострадали". Я был злой от усталости и оттого смотрелся свойски. Со своей брезгливой рожей я был похож на всех.

Дело в том, что на премиях литературных или кинематографических происходит некоторая селекция посетителей. Здесь же премия была вполне демократическая, то есть — музыкальная. Да и не фрачных пианистов на ней чествуют, а попастых и сисястых тёток.

Ходили вокруг странные люди в портах и балетный старик в папахе. Этот старик в папахе всегда бывал на этих мероприятиях. Всё это я видел много раз, но снова, будто через гоголевскую страницу просунулись свинячьи рыла и вздохнули потно и тяжело.

Утром мне позвонил Лодочник и сказал, что полночи разглядывал меня в телевизоре.

— Ты проснулся знаменитым, — заявил Лодочник — смотришься импозантно.

Я злобно заметил, что с удовольствием проснулся бы знаменитым на два часа позже — и тут же уснул.

И я вернулся в свой сонный мир ежей и яблок.

Именно теперь самое время вспомнить о яблоках, когда те из них, что уцелели от морозов, начинают возникать, пока ещё в зародыше, на своих ветках.

22 мая 2002

История про историю

Механическое движение русской истории представляется мне чем-то похожим на строительство бани немытыми людьми. И я один из тех, кто годами стучит по дереву топориком, отмахиваясь от комаров и утирая пот со лба. С надеждой на будущий банный рай, голый и счастливый. Только мы можем отказаться от настоящего в пользу будущего.

Про себя мы думаем: "Эх, достроим, воткнём мох между брёвнами, прошпаклюем, крышу поправим, а там и попаримся всласть. Пока же поспешать надо".

Внезапно выясняется, что баня построена не так: без дымохода, без дверей, а то, пуще, одной стены у неё не хватает.

Собравшиеся чешут в затылках и говорят:

— Надобно новую строить. И поскорее, иначе совсем грязью обрастём.

Они берегут время, и, понятно, не моются — как и прежде.

Неожиданно налетает ворог, и постройка предаётся огню…

Русские люди отгоняют басурмана и принимаются строить опять. Ещё немного осталось.

И я перегрызу горло тому, кто засмеётся над этой историей.

23 мая 2002

История о славянской письменности

Настал хороший праздник — День Славянской письменности. Ура!

Это единственный российский церковно-государственный праздник. Правда, никто не знает, кто такие славяне, и это совершенно загадочный вопрос. Но славянская письменность определённо есть. А поскольку мы все что-нибудь пишем, хоть счета в банк, хоть романы, то это — наш праздник. Это вообще праздник всех, кто хоть раз что-то писал на русском или украинском, польском или чешском, болгарском или сербском. Это — праздник не политический. Поляки — католики и пишут латиницей. Значит это и праздник латинской славянской письменности. Болгары — православны, удмурты исповедуют неизвестный мне образ истины но кириллические муравьи бегут между их пальцев. Определённо, это праздник всех желающих его праздновать греков. Это праздник евреев, рассеявшихся из СССР по всему миру. Негров, которых советские инструкторы научили значению подписи под кнопкой — хорошему русскому слову "пуск". Праздник переводчиков с Запада, Севера и Юга. Безусловно, это праздник всех племён живущих в Сибири и на дальнем Востоке. Всех монголов и шууданов, которые ещё не отказались в силу коньктурных причин от буковок имени Кирилла. Это правильный праздник — он принимает всех.

Не говоря о том, что это мой профессиональный праздник. Если, конечно, славянская письменность может быть профессией.

24 мая 2002

История про сонное открытие

Я сегодня ночью, во сне, был в музее. Музей был вроде иностранный. Там мне показывали какую-то стеллу. Эта стелла типа римская, с какой-то резьбой, с какими-то рожами. Волки, львы, орлы, куропатки… Впрочем, это не совсем стелла, а скорее обломок основания полукруглой формы.

Мне говорят, что это Циркулия из Вазилиума.

И тут я понимаю, что зверские рожи на ней точь-в-точь владимиро-суздальские.

"Вот открытие" — думаю я. Но просыпаюсь.

25 мая 2002

История про чтение стихов

Приятель мой Хомяк как-то выучил три фрагмента из стихов Бродского. Собственно, это были именно фрагменты, а не маленькие стихотворения.

Пользовался он ими так — первый Хомяк декламировал в тот момент, когда вместе с девушкой, что набился провожать, выходил из чужого дома. Второй он читал, выйдя вместе с девушкой на её станции метро. Черёд третьего приходил у подъезда барышни. Сражённая его духовностью, она понимала, что настала пора чашки кофе и прочих ночных приключений.

Есть и у меня такая история.

Первый раз я испытал его довольно давно, когда на спор с самим собой выучил "Евгения Онегина". Некоторое время спустя после этого эпохального события я возвращался из Пскова и ехал в одном купе с девушками-рижанками. Дело в том, что это были именно девушки-рижанки, что значило тогда — "заграничные девушки". Это придавало особый смысл акценту и внешности.

Была уже ночь, часа два ночи, я думаю.

Мы давно болтали о каких-то пустяках, а одна из моих попутчиц, тоненькая девочка с длинными прямыми волосами, уже начала приваливаться к моему плечу…

Чтобы закрепить свой успех, я начал читать стихи. Надо сказать, что в ту пору я самозабвенно, как тетерев на току, читал стихи по поводу и без повода. Но тут повод, определённо, был.

Итак, я прочитал строфу из "Онегина", и моя очаровательная попутчица медленно подняла голову:

— А что, ты его наизусть знаешь?

— Ну да, — с плохо скрываемой гордостью произнёс я. Правда была в том, что на спор с судьбой я действительно выучил энциклопедию русской жизни.

— А на… (тут можно вставить какой-нибудь эвфемизм, хотя сказано было именно известное короткое слово), спросила моя собеседница — зачем тебе это надо?

И это навсегда вылечило меня от суетливого и позорного чтения стихов незнакомым барышням.

27 мая 2002

История про слёт водных туристов

Я был в лесу. В этом лесу было множество людей и комаров. Комары пели свою протяжную песню, понемногу замерзая. Люди же, как древние племена, чадили кострами на высоких берегах реках реки. Сотни костров перемигивались в этой пересечённой местности.

Я-то приехал туда на День Сурка, но зашёл и в другую часть леса, где лежали у сосен груды велосипедов, где, будто дохлые рыбы сушились каяки, и вёсла стояли как странные саженцы.

Этих людей я знал давно. Их технический навык вызывал во мне уважение, да только круг их был замкнут почище масонского. Как-то я попал на день рождения одного из них, подсел на угол стола и уставился в телевизор. Все сидевшие за этим столом внимательно смотрели в этот телевизор. Там грохотала горная речка, прыгали по ней байдарки, мелькали в белой пене оранжевые каски сплавляющихся.

Минут через двадцать я почувствовал себя неловко, а через сорок — во мне прибавилось мизантропии. Картинка на экране не менялась — грохотала река на порогах, и бросало в экран белой пеной. Чужой я был на этом празднике жизни, потому как слеплен был из горного, а не водяного теста. Я послонялся среди друидских костров, зашёл на поляну, где тарахтел электрогенератор. Там была лесная дискотека, бренчали стеклом продавцы пива, а в углу, на возвышении, мерцал телевизор. И как в настоящем баре, картинка не имела никакого отношения к музыке. На экране было всё то же — вода, резкие движение вёсел…

После этого, размазывая комаров по шее, я пошёл к своему жилью, где давно копошились любезные мои конфиденты. А потом я полночи рассуждал о половом вопросе, лёжа в палатке.

Рядом ворочался Хомяк со своей очередной барышней. Они мокро и звучно целовались. Хомяк довольно громко бормотал:

— Ти-шшш-е, вон писатель не спит, к нам прислушивается…. А потом отразит в очередном пасквиле…

Девушка была очень молода, очень красива и очень добра. При этом абсолютно не прагматична… Причём девушка хотела Хомяка, а он был не в настроении.

В результате смешивания зависти и абстрактного полового влечения мной овладела опять мизантропия. Ещё чуть-чуть, и я, воспользовавшись бессознательным состоянием Хомяка, изнасиловал бы его спутницу.

Но прилетели, жужжа, комары. Я съел трёх из них, самых назойливых, и заставил себя уснуть.

Как только я закрыл глаза, на меня обрушился грохот горной речки, и прямо мне в лоб выскочил нос байдарки.

28 мая 2002

История про недоумение

Интересно, связано ли то, что контора моего друга Лодочника прикупила ОГИ с тем, что в Пирогах на Дмитровке начали продавать мою книжку?

28 мая 2002

История про Казань. Первая

Город Казань — хитрый город. География его непряма, и недаром его прославил знаменитый ректор местного университета. Геометрия города крутила ректора так, что параллельные мысли пересекались.

На могиле Лобачевского, похожей на старинный буфет, герб со щитом Давида, похожим на два школьных угольника и жужжащая пчёлка. Герб Толстого не в пример затейливее. Но обо всём по-порядку.

Этот город настолько задурил голову студенту Ульянову, что этого студента вышибли из университета через три месяца после поступления. И после этого он уже больше нигде не учился. Даже он оказался слишком нормальным для этого города. Казань перекрутила его и он пошёл по жизни ушибленным пересекающимися параллельными, исключёнными точками. Вынули из Володи пятый постулат как пятый элемент и настали потом всем полный перпендикуляр.

29 мая 2002

История про Казань. Вторая

Казань холмиста, и, более всех других российских городов, зеркальна Москве. Отражением храма Христа Спасителя возводится там, в казанском Кремле, мечеть Кул-Шариф, есть там свой пешеходный Арбат, строящийся подземный торговый центр и не построенное метро. Это реальное сочетание Руси и Востока — будто зеркало битвы московского мэра и татарского президента.

Толстые переехали в Казань в ноябре 1841 года. Они ехали через Владимир и Нижний, через Макарьев и Лысково, Васильсурск и Чебоксары.

Всё для того, чтобы осесть в доме Горталова на Поперечно-Казанской улице. Младший Толстой сдаёт вступительные экзамены неважно, позднее пересдаёт.

Примерно в то же время, когда Толстой пишет прошение о дополнительных экзаменах у гоф-медика Берса рождается дочь. Дочь существует отдельно, время длится, эти двое существуют пока параллельно, геометрия Лобачевского еще не прогнула эти прямые.

29 мая 2002

История про Казань. Третья

Был я в странном месте, где все начинали речь со слов "Мне кажется"…

Так вот, в конференц-зале здания, где я провёл несколько дней, была мной обнаружена большая карта, которая называлась "Религии N-ского федерального округа". Это была знатная карта, можно было даже без натяжки сказать, что это была сакральная карта.

Я остановился зачарованный, и, опоздав всюду, застрял, разглядывая разноцветные пятна и значки.

Список религий потряс меня — я ощутил собственное невежество.

Оказалось, что собственными значками обладают ортодоксальные иудаисты (контур шестиконечной звезды) и иудаисты-хасиды (звезда закрашенная). Старообрядцев оказалось десять разновидностей, и каждая имела условный значок, похожий на косой андреевский крест.

Не говоря уж о множестве значков мусульманских фракций, включая пограничную фазу крещенов…

Чёрный треугольник вершиной вниз достался обществу Сознания Кришны, а треугольник остриём вверх — коммуне синьясинов Раджиши. Вместе они образовывали песочные часы, в которых Кришна перетекал в Раджиши. Пестрели по карте пятиконечные звёзды молокан и субботников, лучи множились, да так, что мунистам достался просто маленький ёжик.

Спутник мой ткнул пальцем в свой родовой город и, вглядевшись, я понял, что он из харизматиков. Туз треф достался последователям истинной православной независимой поместной церкви. Длинное название просто прихлопнули этим тузом.

Но круче всех оказались трезвенники, которые шли по разряду "маргинальные секты".

При этом трезвенники оказались главнее и маргинальнее хлыстов — шли выше в списке. Видимо так их ранжировали по степени надругательства над телом. Если уж подался человек в моей стране в трезвенники — так уж, блин, всё. Маргинальнее не придумаешь.

— Эх, — думал я, велика и обильна моя страна. Много в головах её обитателей всякой всячины.

30 мая 2002

История про код

А никому код не нужен? Я сгенерировал для одного хорошего человека, а он ушёл в глухую несознанку.

Нет, говорит, фигушки, нет у меня на всё это времени.

31 мая 2002

История про кролика

Жил на свете один кролик. Это был толстый упитанный Кролик. Кролик был по национальности литовцем. Так, по рождению, а не потому, что его предки жили там до 1939 года. Весил литовский кролик полцентнера. За день этот Кролик съедал мешок травы.

Но пришла пора, одинаково печальная для всех пушных и непушных зверей. Пришла пора его самого съесть. Надо сказать, что Кролик — не кабан, его не режут, а бьют по носу. Сильно. Это очень неприятное обстоятельство в жизни кроликов, и мне это грустно рассказывать. И тогда мне было тоже очень грустно, переживал я, хотя был уже не совсем мальчик.

В ночь перед казнью проделал дырку в загоне и бежал. Его пытались остановить, но он бросился на хозяина, белорусского человека, оккупанта, последовательно проводившего геноцид литовских кроликов. Он бросился на него и стукнул его головой в нос. Потом он полз как солдат-пластун, он прижимал уши и поводил носом, потом он бежал, подкидывая задик, и, наконец, нёсся, как иные, скаковые кролики.

Никто его с тех пор не видел.

И с тех пор по городам и весям ходит мудрый Кролик. И никто не смеет его бить по носу.

01 июня 2002

История про толкиенистов

Я вот однажды пришёл на свадьбу к Хомяку.

Посадили меня рядом с барышней. Я ей представляюсь, а она в ответ произнесла длинное и странное имя. Не помню, какое. Скажем, "Галадриэль".

— Очень приятно, — говорит эта барышня, — познакомиться. Я — фея.

Очень я испугался. Ещё в крысу превратит, если я вовремя торту ей не передам. И сидел как на иголках.

А потом я на Воробьёвых, во втором их замужестве — Ленинских горах, тренировался.

Никого не трогал, стоял на полянке да махался руками и ногами.

Вдруг на меня из кустов вываливается толпа, потрясая всяческим дрекольем. И при этом орут вроде:

— А-а! Убей его, Шилов!

Испугался ещё больше, и несмотря на то, что меня уверяли, что эти толкиенисты — люди мирные, всё никак успокоиться не мог. Как человек взял в руки меч — пиши пропало. Если ружьё раз в год само по себе стреляет, то, значит, меч одну голову должен струбать. Раз в год. Просто так.

А вот и ещё одна история — третья по счёту. На прошлой неделе толкиенисты на туристов напали. Всех пере-ррррезали!

Вот такая histoire noire приключилась с этими туристами. Можно себе представить горожан, которые, типа, на шашлыки выехали. С детками. Детки, натурально, разбрелись окрестную живность мучить, а взрослые — шашлык готовить.

А тут их двуручными мечами самих пошинковали.

Когда я это рассказал в присутствии одного толкиениста, то он аж на дыбы взвился:

— Да не ври ты так. А то на нас, толкинутых, и так постоянно кто-нибудь наезжает, типа козлов-журналюг, которые ни в чем не разбираясь, хотят делать сенсации. А тут еще ты…

Я ему честно и отвечаю:

— Да какие там сенсации… Вот однажды я просто пошёл на Мальцевский рынок, где, по слухам, одному слепому подарили вязаную шаль. Вижу, в рядах толкиенисты барахлом детским торгуют. Присмотрелся: всё в кровищ-щ-ще! Ну, спрашиваю так осторожно — откуда, дескать. А они не отвечают. Свежее мясо стали предлагать. Свежатинки, говорят, поешь.

А у самих глаза пустые. Я пригляделся, среди бифштексов — палец с обручальным кольцом.

Вот это — да.

02 июня 2002

История про бубен

Вчера мне рассказали, что какой-то человек дал другому человеку в рыло. Эко невидаль! — подумал я, но мне тут же объяснили, что это произошло по политическим мотивам.

То есть в бубен настучали за либеральные ценности. Я, вообще-то, ни хрена не понимаю, что такое либеральные ценности, но начало мне показалось весьма обнадёживающим. Это здоровое явление — типа в бубен.

Потому как многие люди предпочитают злопыхать, ругаться, плеваться, злобу таить, носить камни в нижнем белье, дуться грызунами и гадить из-под всяких тишков. И общаться через периодическую печать.

Это — гадость и ворованный воздух. Про это уже написал один русский писатель так: "Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей, из-за угла, из темноты.

Ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, днём в ресторанах, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам и как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актёры, домовладельцы, кокотки, члены государственного совета, инженеры, врачи и писатели"…

А тут всё правильно. Ну, правда, я по рассказ я сужу об этой истории, понимая, что рассказы и пересказы всё врут.

Я вообще человек буйный, к этому склоняют меня особенности биографии, непрекращающийся ремонт и то, что у меня кончаются деньги. Если, типа, человек женщину обматерил в публичном месте — в бубен!

Или замахнулся — опять же в бубен!

Причём надо быть готовыми к тому, что и тебе нос расквасят, потечёт юшка. Ясен перец, лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день и проч, и проч. За всё платить надо. И всё на равных, как в старое время на мокром кафеле школьного сортира, когда свои и чужие стоят по стенкам. Никто не защищён, нету кольчуги под мундиром, один на один.

В бубен! В бубен!

02 июня 2002

История о лемурах

По просьбе американских товарищей я снова расскажу эту историю. Мне-то казалось, что все её знают.

Итак, речь пойдёт о лемурах. У нас таинственная связь с этими существами, что в энциклопедиях именуются полуобезьянами. Может, они и есть загадочное промежуточное звено. У многих моих друзей лемуры есть, то есть они у них живут — тут я сам запутался — кто у кого именно.

Я имею в виду не тех существ, которых Парацельс называл элементалами воздуха; элементариями умерших; "стучащими и опрокидывающими духами". И не тех существ, что производят физические манифестации.

И даже не тех, про кого Хорхе Луис Борхес в "Книге вымышленных существ" писал, что это неприкаянные души людей, что "блуждают по земле, смущая покой её обитателей. Добрых духов называли Lares familiares, злые носили название Larvae или Lemures. Они устраивали людей добродетельных и неустанно терзали порочных и нечестивых; у римлян был обычай справлять в месяце мае в их честь празднества, называвшиеся "лемурии" или "лемуралии"… Существовал обычай бросать на могилы усопших чёрные бобы или сжигать их, так как считалось, что лемуры не выносят этого дыма. Произносились также магические слова и били по котлам и барабанам, веря, что духи удалятся и больше не вернутся тревожить своих родственников на земле".

Оставим бобы и барабаны, поскольку речь не то что не о их мистических свойствах, и речь не других обезьянах наполовину. Поскольку я имею в виду даже не друзей, и не индри, короткохвостых, и не лемуров вари, галаго или даже руконожку мадагаскарскую. Речь идёт о лори, которого не следует путать с попугаями похожего имени — разница между Lorisidae и Loriidae есть, хоть и только в одну букву.

Я повязан с ними с детства — именно с толстыми лори, ибо сам не тонок и ещё мальчиком приметил это природное обстоятельство.

Итак, один лемур непростой судьбы жил в доме просвещённых и жалостных людей. Он однажды объелся и начался у этого лемура понос. Тогда лемур забрался на унитаз и сидел на краю этого унитаза сутки, а потом ещё одни. Никто не мог его согнать — хозяева и гости открывали дверь и сразу видели маленькое пушистое существо с огромными страдающими глазами.

Как его согнать?! Согнать его было невозможно…

Но это не единственная история о лемурах.

Второй сказ посвящён ночным дорогам лемуров. Всё тот же лемур по ночам протоптал себе в ковре тропинки и деловито ходил по ним. Это и были действительно ночные дороги лемура без всякой примеси Парижа и русской литературы. Но однажды летом люди поставили посреди комнаты огромный напольный вентилятор.

Той же ночью хозяева услышали обычное топанье, окончившееся резким звоном. Лемур ещё немного постоял в темноте некоторое время, вращая глазами и разводя ручками. А потом вернулся к себе и не показывался наружу целую неделю.

Лемур больше всего любил мучных червей, и внезапно обнаружил ведро с этими червяками в ванной. Он залез туда и понял, что попал в свой лемурий рай. Он стоял по колено в счастье и разводил лапками. Есть ничего не надо было, можно было просто стоять — и это было счастье.

Но вдруг пришли люди и изгнали лемура из рая.

В ответ маленькое пушистое существо показало, чем оно отличается от Адама. Оно прогнулось на руках, тщательно прицелилось и укусило богочеловеческую руку.

А вот ещё одна история, наконец, последняя. Однажды я ночевал в доме одного лемура — на полу в спальнике. Это была специфика странной молодёжной моды — ходить со спальниками по гостям. Мы с хозяевами проговорили полночи — всё о душещипательных вещах — то есть о наших непрожитых ещё жизнях. Когда всё затихло, дождавшийся, наконец, тишины лемур вылез, и подошёл ко мне. Я увидел два огромных глаза над собой. Помедлив, лемур протянул свою лапку и погладил меня по голове. А потом тихо ушёл.

И я прорыдал до утра.

04 июня 2002

История про свадьбу

Каждый из нас посещал свадьбы. Дело житейское. Некоторые посещали и свои — да по несколько раз. Между тем, мистический смысл ритуала гражданской свадьбы, именно городской обыкновенной свадьбы, а не венчания загадочен.

Итак, я посетил свадьбу. Пригласили меня туда по ошибке. Статус мой был — "лицо, состоящее при свидетеле".

Сначала меня везли на метро и автобусах, пока я не очутился в какой-то квартире.

В квартире стояла суета, похожая на похоронную. Приглашённые толпами жались к стенам, медленно разворачиваясь лицом к проходу, пропуская кого-то по коридорам. Наконец, молодые проследовали в ЗАГС, как и положено, на разных машинах.

В ЗАГСе они назывались "брачующимися". На свидетелях же были надеты через плечо ленты. На лентах горела надпись: "Почётный свидетель". Так что свидетели они не настоящие, а как чукча-академик: почётные.

К брачующимся постоянно подбегал человек и, между прочим, спрашивал:

— Фотографа не заказывали? Ваше дело.

К последним словам не применим ни восклицательный знак, ни вопросительный. Нужен, скорее всего, оскорбительно-недоумённый. Что, дескать, жметесь?!

Я встречал это как раз на похоронах. Тем боле, что брачующихся вызывал металлический вокзальный голос, но внутренность помещения действительно больше всего напоминала не вокзал, а крематорий.

Из особой комнаты с интервалом в десять-пятнадцать минут выходили маленькие, но организованные толпы участников событий. Выходили они под марш Мендельсона или "Yellow submarine". Выход снимался видеокамерой, а результат тут же предъявлялся — с хрипами, шумами и бегущей у края кадра милицейской цифирью.

Приехали на Ленинские горы, где снуют "Чайки", где стоят пузатые туристические автобусы, где толкутся иностранцы, глазеющие на Университет, где свадьба нуворишей с толстым пупсом на капоте "Вольво", а смотровая площадка заляпана шампанским, к которому клеятся подошвы. Там я вспомнил, как, не так давно, на меня летели такие вот бутылки, когда я, мокрый и грязный, пыхтя, поднимался от Москвы-реки поскользкому склону. Называлось это — физкультура.

Снова сели в машины и поехали. За окошками кончился город, и я закрыл глаза, чтобы не видеть дорогу, по которой мне придётся возвращаться своим ходом.

Приехали в ресторан неясного названия. Стоя выпили шампанского комнатной температуры.

Тут я захотел сесть, но понял, что места-то для меня и нет.

То сяду с некоей рахитичной девицей — придёт муж и ласково тронет меня за плечо. Примощусь рядом со старичком, похожим на пианиста Горовица — подползёт его жена, смахивающая на черепаху. Все уже сели, а я болтаюсь вне строя.

Все уже накололи на вилки первый грибочек, налили большие и маленькие рюмки, звякнули тарелками. Капнули на соседкины платья, опрокинули что-то, наконец, а я всё бегаю — ищу себе места.

Уф, сел.

В самом дальнем углу.

Слева сидит величественная дама, похожая на воблу в костюме, дальше её сестрица, а справа жуёт какую-то траву человек с фотоаппаратом.

Чего бы ухватить? Вот маринованный огурчик… Ох, унесли! Нацелюсь-ка я на колбаску. Куда, куда!

Ну да без колбаски проживем, всё равно до выпивки мне не дотянуться, а минеральная вода вокруг меня уже выпита родственниками.

Они же неодобрительно посматривают на меня: кто, дескать, такой, и не просто ли он пришёл поесть на дармовщинку?

А мне и есть-то нечего, трескаю единственно зелёные химические огурцы.

— Что это вы ничего не пьёте, — спрашивает меня краснорожий человек.

— Служба не позволяет, — отвечаю я злобно.

— А где это вы… Ик!.. работаете?

— Да в одной не очень популярной теперь организации, — отвечаю.

— А-аа… — понимающе закивал головой краснорожий и, на всякий случай, отсел подальше, кого-то ещё спрашивает:

— Как зовут жениха, а?

— Денис Михайлович!

— А отца жениха?

— Сергей Львович!

— Э-ээ…

Но тут запели — по очереди все вместе.

— О чём дева плачи-и-ит, о чём дева плачи-и-ит… — пела пожилая родственница невесты вибрирующим голосом.

Одно крыло стола подпевало ей, другое затянуло ещё что-то. Кажется, про степь и ямщика. В этот момент неизвестный ублюдочный человек с кривыми зубами просунул в дверь свою рожу, ухмыльнулся и исчез. И сразу же заухал, задребезжал магнитофон, и побежали в пляс старухи, высоко задирая сухие ноги. Больше я ничего не помню до того самого момента, пока не состоялся вынос тела, пока не понесли невесту, стукая ею о стены. Пока я не пал в какие-то кусты, вскоре заблудившись в поисках ночного автобуса.

Всё.

06 июня 2002

История про пушкинистов

Я вот о чем расскажу — о самоотверженности. Потому как самоотверженный человек сегодня — это пушкинист, который говорит народу о Пушкине. Он гораздо более рисковый оратор, чем матрос с маузером перед анархистами. Он покруче летчика-испытателя. Сейчас говорит, после юбилея и связанных с ним безобразий.

И хотя многие забыли про пушкинский юбилей, это всё так. Я и представить себе не могу, какой бы юбилей случился тогда, коли он был бы не после дефолта, а до.

И всё равно, современный пушкинист будто ведет разговор после большой пьянки. Будто бормочет о солнце русской поэзии наутро, когда главное свинство напомнить всем о поводе веселья. Голова болит. Бутылки под столом катаются…

О юбилее тяжело поминать после того как " А он, мятежный, ищет бури " — написано было на плакатах с бакенбардистом, что стояли вдоль дорог. И подпись на этих плакатах тоже была — Пушкин.

После того, как выпустили шоколадный набор " Ай да Пушкин". А в этом наборе — шоколадные конфеты, а на обертках этих конфет — сцены из пушкинских произведений. " Моцарт и Сальери " — это, видать, в связи с начинкой, а еще — для самых стойких — " Пир во время чумы".

Эвоно как.

После этого праздника у части нашего народа возникла-таки стойкая идиосинкразия к этому поэту, а спрос на портреты Дантеса вырос сверх всякой меры. И хочется острить да ерничать, чтобы потом снова можно было спокойно, не оглядываясь, сказать: "Я люблю Пушкина", ерничать, чтобы откреститься от той же фразы со словом любовь, замененной графическим сердечком.

Пушкину на это, разумеется, наплевать. Пушкин жил в тяжелое время. Голодное. И холодное. Бутылка "Вдовы Клико" стоила полкоровы. А ещё табак не курили, а нюхали. Ужас! Я пробовал. Некоторые скажут: "Что ж тут ужасного?". Дескать, одна понюшка табаку мозги прочищает и давление понижает, скажут они. Нет, отвечу я, пробовали мы ваш нюхательный табак. Пусть враги мира понижают себе давление таким способом. А мозги материя тонкая, черт разберет, что с ними происходит. Встанешь с утра — и как стекло. Чистый, значит. И нюхать ничего не надо. Итак, главное, что все-таки время было именно голодное.

Был исторический факт: каким-то детям, современным Пушкину, сказали, что он (Пушкин) — сахарный, а зад у него — яблочный. Натурально, дети сбежались, чтобы лизать. Были сильно разочарованы. Я читал это в письмах самого Пушкина. Так что история Гумберт-Гумберта тогда не случилась, а случилась несколько позднее.

А вот улыбаться — не надо. Не надо улыбаться-то. Лыбится по этому поводу никому не советую. Пушкина-то убили. Поэт, понимаешь, невольник, блин, солнце закатилось… Только то и успел, что памятник себе… Мучительно больно за него, за его бесцельно непрожитые годы. Пошто Пушкина убили?

Может нам это объяснит самоотверженный человек. А улыбаться мы не будем. Нехорошо. Дух праздника, похожий на дух похорон, еще не выветрился с наших улиц.

06 июня 2002

История про Пушкинскую площадь

Сегодня я подумал — интересно, если вечером в пятницу выбраться на Пушкинскую площадь, встретишь ли кого из знакомых, не сговариваясь? Потому как вчера, случайно притормозив, я обнаружил близ Пушкина моего давнего приятеля Лёшу Сивова, с которым мы не виделись лет пять. Нет, вру, года три. Однажды, так же случайно, я увидел на Пушкинской Торта. И как-то — ещё кого-то.

Сегодня я опроверг это заблуждение. Проехал мимо памятника, съездит туда-сюда по Дмитровке. Не обнаружил никого. Видел только какую-то тётьку с толстыми играми, быструю и вёрткую, которая, хохоча, тащила щуплого мужика к себе в норку.

07 июня 2002

История про ремонт

Про ремонт много кто и много что говорил и писал. Про ремонт в России рассказывать — всё равно что про водку. Всяк знает, всяк страшится. Поелику отечественный ремонт что-то вроде жертвоприношения — сколько денег не вбухай — всё одно мало. И грязи полно, а как покрасишь потолки, да выйдешь на лестницу — а там мужик со страшным перфоратором, похожим на гранатомёт.

— Что ты хочешь, мужик с перфоратором? — спрашиваю я его. А он отвечает:

— Я, мужик с перфоратором, хочу у вас новую газовую трубу провести.

— А, — интересуюсь я, — ты, мужик с перфоратором, любишь ли ты деньги?

— Мы, мужики с перфораторами, — отвечает он степенно, — деньги не очень любим. Зато любим ту власть над людьми, которую они дают.

Я согласился с ним, и поэтому мне, единственному в подъезде, пробили дырку из квартиры на лестницу, а не наоборот. А, как известно, входное отверстие всякого попадания — маленькое, да вот выходное завсегда больше.

Только потом, сделав то и это, снова выходишь на лестницу — глядь, снова поднимается мужик с перфоратором.

— Что ты снова хочешь, мужик с перфоратором? — вопрошаю я.

А он отвечает:

— Я, мужик с перфоратором, хочу у вас горячую воду провести, а газовую колонку выкинуть на хрен.

— А, — продолжаю я, — ты, мужик с перфоратором, по-прежнему любишь ли ты деньги?

— Мы, мужики с перфораторами, — отвечает он степенно, — по-прежнему деньги не очень любим. Зато наши домочадцы и прочая бесполезная в хозяйстве живность уже съела всё то, на что ты, хозяин, давал нам денег в прошлый раз.

— А нельзя ли дать тебе, мужик с перфоратором ещё денег, чтобы ты снова почувствовал свою власть над людьми?

— Это можно, — отвечает он мне. Да только колонку мы тебе всё одно отключим.

Ну набили дырок, засунул мужик со товарищи в них в них трубы.

Зовут горделиво:

— Смотри, хозяин, как здорово всё получилось.

— И правда, здорово, — соглашаюсь, — да только что ж так криво? Чё это у вас, мужики, труба под углом в семьдесят градусов торчит? Очень удивились мужики и начали тупо смотреть на результат своих трудов. Было видно, что я их расстроил. Принялись они за работу, а потом снова меня позвали.

— Ну, — говорю, хорошо. — Да только теперь у вас труба опять кривая, правда, в другую сторону.

Опять мужики недоверчиво ощупали трубу, осмотрели её со всех сторон. И правда, кривая. На те же семьдесят градусов. Только в другую сторону. Посмотрели на меня волком и принялись переделывать.

Прощаясь, я спросил самого главного.

— А скажи, Самый Главный Мужик с Перфоратором, да будут благословенны дни твои и да пребудет здоровье в доме детей твоих, и да не оскудеет рука берущего, а значит, твоя рука — а когда потечёт в мой дом горячая вода и исчезнет с моей стены газовая колонка, это исчадие джинна?

Самый Главный Мужик с Перфоратором, Великий и Ужасный повелитель Воды и Король Болгарки, отвечал мне так:

— Мастер ты задавать вопросы, хозяин. Тебе ведь к дому ещё надо прокопать канаву, да провести трубы. А это, ведь, не моя забота. Я ведь просто часть той силы, что вечно творит Добро, хотя дихтер Гёте велел ей заниматься совсем другими делами.

И исчезли куда-то мужики — началась для меня хроника отсроченной казни.

А я, между прочим, только что решил делать шкафчик на месте, где висит нынче газовая колонка. Побывали у меня в рабочих и чеченские бандиты, скрывавшиеся от федеральных властей под видом маляров.

Был у меня и другой мужик — с дрелью. Мужик с дрелью сделал мне книжные полочки. Он работал под шаманические звуки своих магнитофонных кассет. Была у него ассирийская бородка и широкий чёрный плащ. Полки кривились в дьявольской усмешке и рухнули через три месяца — то ли от инфернальности мужика с дрелью, то ли от инфернальности стоявших на них сразу двух собраний сочинений Ленина.

Я плюнул, а потом, перекрестившись, повесил полки сам — прямо и православно.

И с горя пошёл в полночь к амбару. Ночью лил проливной дождь, было пустынно. Пришлось надраться с кузнецом.

И всё продолжилось.

09 июня 2002

История про двух братьев

Далеко-далеко стояла одна деревня и называлась она Хлипфуньга.

Жили в ней, однако, Сашка и Валька. Были они братьями. А история их такая: сначала родился Валька, а потом помер его отец, и мать снова вышла замуж, но вскоре тоже померла. Тогда её новый муж женился ещё раз, и родился Сашка.

А потом уж все родители, родственники и знакомые Сашки и Вальки умерли, и остались они вдвоём на белом свете — два брата.

Поэтому брат Валька был финн, а брат Сашка — русский. Больше всего на свете они любили пить водку. Однако, напившись её, они начинали друг на друга обижаться.

— Писсала, какала, пукала, около! — говорил младший брат и корчил другому рожу.

Валька-финн надувался, подпрыгивал, долго соображая, что ему ответить, и, наконец, говорил:

— А ты — пьяница!

Возразить Сашке было нечего, и он уходил плакать в свой угол, тихонько приговаривая:

— Зопа, зопа какая…

И я там был, и водку с ними пил, и мирить их пробовал, да только у меня ничего не вышло.

А если кто пожелает, я тому адрес дам.

13 июня 2002

История про старух

Как-то в одной деревне жили старухи. Кроме старух, там собственно, никто не жил.

Все старухи делали вместе — косили, пасли и доили своих коров.

На день поминовения одна из них садилась за руль старушечьего грузовика, две другие забирались к ней в кабину, а остальные устраивались в кузове.

Приехав на кладбище, они общими усилиями подновляли кресты и пирамидки, потом стелили полотенце и доставали водку.

Выпив, старухи запевали свои протяжные старушечьи песни. Я сам их слышал, когда чинил оградку своему незабвенному другу егерю Евгению Николаевичу, померевшему в этой деревне по ошибке.

13 июня 2002

История про нехорошие чувства

Сегодня два раза пребывал в зависти, а потом долго — в печали.

14 июня 2002

История про писателей

В незапамятные времена на берегу лесного озера жили писатели. Один писатель жил на острове, а двое других — на берегу.

Не сказать, чтобы писатели дружили между собой. Они вообще народ недружный. Если один писатель, скажем, находил в лесу белый гриб, то другие два сразу начинали ему завидовать. Или, если другой приносил с берега целое ведро черники, то оставшиеся тут же начинали дуться.

По утрам писатели выходили каждый из своей избы, и, стоя на берегу, показывали друг другу языки.

Когда бы писателей было двое, тут всё было бы понятно. Кто-нибудь из них подкрался бы тихо ночью, зарезал бы соседа и поджег его избу вместе с рыболовной снастью.

Но их было трое.

Правда один писатель был еврей. Второй был русский, но третий — неизвестной национальности. Так что и здесь у них не было никаких перспектив. Время шло, и они проводили его на своём озере. Я там был, посмотрел на них, на то, как они стоят на зорьке с высунутыми языками. Отметил, что самый длинный язык у писателя неизвестной национальности. Этот писатель даже болтал своим языком — из стороны в сторону.

Посмотрел я, да и пошёл своей дорогой.

14 июня 2002

История сегодняшнего дня

Приключилась со мной странная история

Посетил я сегодня Пироги. Второй раз в жизни. Увидел там массу людей мне совсем незнакомых, а потом покатился колобком прочь. Много я чего сегодня видел. И многому воздал хвалу.

15 июня 2002

История про лесосплав

Давным-давно, когда в реках вода была, а птицы гнезда вили, случилась большая война. Многих на той войне поубивало, а которых и в плен взяли.

Немцы русских в плен брали, а русские, обратно, немцев хватали.

И вот отвезли тех пленных немцев далеко-далеко, за кудыкину гору, посадили на речке жить без охраны.

Говорят:

— Нарубите вы нам лесу достаточно, тогда накормим вас, а не нарубите — пеняйте на себя. Ну, немцы народ работячий, стали деревья рубить, да в плоты вязать, чтобы, значит, как велено — по речке сплавить.

Сделают такой плот, а он тонет.

— Ну, бяда, — немцы думают, — всё у них, русских, не как у людей.

Невдомек им было, что они лиственные плоты делали, а лиственница тонет, как намокнет.

Но народ они обязательный, сказано — сделано.

Так всю реку и замостили.

Что с этими немцами стало — мне неизвестно, но сказочка эта грустная, ты её не слушай. Было то давно, а может, и не было вовсе. Лучше ты, мил друг, перевернись на другой бочок, да усни.

15 июня 2002

Морская история

Вышел однажды из города Северопьянска один корабль. Не большой корабль, но и не маленький.

Долго ли, коротко ли, шёл он так бы и шёл себе в иностранный порт Берген, но приключилась с ним удивительная история.

Отбили уже собачью вахту, как вдруг, со стороны полной луны выныривает навстречу чужое судно. Вроде бы и неоткуда ему взяться, берег рядом, секреты государственные, пограничники дозором ходят, да вот идёт наперерез.

Судно парусное, старинное, музейное, можно сказать. Но вот беда — паруса рваные, снасть третьего срока, команда худая, небритая, одета не по форме, вся в лохмотьях…

На мостике капитан — да и тот какой-то недоделанный — на одной ноге.

И, главное, чешут встречным курсом, без всякого расхождения.

Позвали капитана.

Тот огляделся, да и говорит:

— Чей гюйс такой полосатый? Не помните!? Дар-р-рмоеды!!! Посмотреть в справочнике! Сбегали за справочником, докладывают:

— Голландский, товарищ капитан!

— Ясно, — тот отвечает. — Это "Летучий Голландец". Щас он нас будет топить. Рубить всем концы!

Тут же, впрочем, опомнился и опять командует:

— Дробь машина! Отставить рубить концы! Свистать всех наверх! И как засвистит сам молодецким посвистом!

Сбежались все и начали думать.

— Я знаю, — говорит старпом. — Если поглядеть этому самому голландскому капитану в глаза, то обязательно жив останешься.

— А корабль? — спрашивает капитан.

— Про корабль мне ничего неизвестно.

— Нет, это нам не подходит. Давайте думать дальше.

А "Летучий Голландец", не рассчитав (наш корабль-то машину застопорил), проскакивает мимо и делает поворот оверштаг, чтобы закончить своё чёрное дело.

Чужеземный капитан, видя, что на советском корабле все стопились вокруг капитанского мостика при полном отсутствии паники и страха к его кораблю и к нему лично, начинает бегать по палубе и кричать всякие ругательные слова:

— Бом-брам-стеньга, йоксель-моксель, нактоуз на плашкоуте!

Так он кричит и топает своей деревянной ногой.

— Кажется, что-то у него там с женщиной было, — говорит радист. — Может, ему женщину нужно?

— Нет уж, фигушки, — отвечает ему буфетчица Галина. — Этот ваш голландец ободранный какой-то. Я ему, конечно, могу с бака голый зад показать или что другое, а совсем — я не согласна. Козёл он вонючий, вот что я вам скажу.

Тут иностранца, в этот момент подошедшего борт к борту, совсем злоба взяла:

— А за козла ответишь! — кричит. И палкой махается.

Но как раз вспомнили, что на собрании отсутствует помполит.

— Вот кого нам звать надо! — закричали все. — Он-то нам всё и растолкует как решения партсъезда.

Сбегали за помполитом, разбудили, объяснили, что случилось.

— На тебя, — говорят, — вся надежда.

Помполит подумал, китель оправил и сказал:

— Переправьте-ка меня на иностранца, я там разъяснительную работу проведу.

Прикинули силы, подобрали матросов покрепче и перебросили помполита Голландцу на палубу, когда тот в очередной раз мимо проходил. Ну суета, свалка там. Вдруг Голландец развернулся и — фьють! — стрелой за горизонт.

А тут и пограничный катер подошёл.

После — этого капитана на берег списали. По состоянию здоровья, за то, одним словом, что помполита утратил.

Но тот не больно-то и переживал, рассуждая так: "встретишь ещё раз того "Летучего Голландца", а ведь неизвестно, как там помполит этих архаровцев навоспитывал — может, ещё хуже придётся".

Так он и мне рассказывал. Я сам у него водку пил, усы мочил, да бородой вытирался.

16 июня 2002

История про бабу Клёпу

Однажды в пятницу я жил в маленькой деревне. Она была такая маленькая, что никакой картограф, даже с самым университетским образованием, не мог бы её уместить на карте.

Жил я у бабы Клёпы. Бабу Клёпу по-настоящему звали Асклепиодотта Власьевна, но она очень стеснялась своего имени и даже не стала получать паспорт. Стеснялась она, стеснялась, да так, что не вышла замуж. Потом, правда, выяснилось, что выходить уже не за кого, потому что все её односельчане вымерли.

18 июня 2002

История про липучку

А с потолка у бабы Клёпы свисала липучка. На липучке были прикреплены мухи.

Липучка была такая липкая, просто ужас! Однажды к ней приклеился даже страховой инспектор! Но это совсем другая история.

18 июня 2002

История про творожные лепёшки

По утрам баба Клёпа пила молоко, днём кушала щи, а вечером делала творожные лепёшки. Лепёшки у неё были замечательные, и они нравились всем — мне, кошке Ласочке, которая всегда спала на подоконнике, тяжело вздыхая, приблудной собаке неизвестного имени и самой бабе Клёпе.

Но вот беда, их запах очень нравился большому усатому таракану, который жил у бабы Клёпы за печкой.

Он выходил оттуда и шевелил усами.

Тогда баба Клёпа прыгала на стол, громко кричала и поминала нехорошими словами патриарха Никона, видимо насолившего ей чем-то в её стеснительной молодости.

Баба Клёпа очень боялась тараканов. Тогда я бежал за стариком Пафнутием. Тот был амбарным сторожем и отменной храбрости мужчиной. Одну ногу у него оторвало на империалистической войне, другую на гражданской, правую руку он потерял в финской кампании, а левую — будучи в партизанах Отечественной войны.

Зубы, правда, ему выбили в других местах, про которые все так много нынче пишут.

Слава Богу, что в амбаре совсем ничего не было, иначе бы старику Пафнутию пришлось нелегко на его теперешней службе.

Так что уж кто-кто, а старик Пафнутий был тем человеком, который не побоялся бы ничего.

Итак, я зазывал старика, тот подползал к порогу и грозно цыкал на таракана, так что тот убирался восвояси.

После этого мы пили чай втроем, а Пафнутий рассказывал нам, что своих тараканов он давно приструнил и даже научил ходить строем.

В доказательство он даже подарил мне одного из них, самого смышлёного.

Но в поезд меня с тараканом не пустили, и пришлось его привязать на верёвочке к последнему вагону.

Однако, по пути последний вагон отцепили, и я приехал в Москву без подарка.

18 июня 2002

История про Гимн и евреев

Слышал такой диалог про Гимн Советского Союза:

— Гимн Советского Союза — это Дактиль.

— Нет, амфибрахий.

— А я думал — Эль-Регистан.

— Ну всё равно — еврей.

21 июня 2002

История про портрет

Художница Резникова в качестве подарка на какой-то из моих дней рождения нарисовала мой портрет, такой, что гости на дне рождения испугались и бежали вон, когда он случайно выпал из-за шкафа. Портрет был похож на портрет Дориана Грея — только с обратным знаком. Он изображал черноту моей души. Наутро я нашёл в карманах своего пальто кучу денег — видимо гости были не только пугливы, но и жалостливы. Так что портрет сделал своё дело.

21 июня 2002

История про академический словарь

А чему нас учит многотомный Академический словарь литературного русского языка? А он нам рассказывает о водке:

Водка, и, ж. Раствор спирта с водой определённой крепости, хлебное вино. Водка приятно обжигает горло, горячей струйкой пробегает внутри. В. Некрас. В окоп. Сталинграда. ч. I, гл. 19.

23 июня 2002

История про писателя Лимонова

Вот у Лимонова есть классная фраза "вопросительный хуй".

Лимонов, кстати, угадал очень важный для русского человека образ народного умельца-путешественника, что бродит по миру как отставной солдат, и всё ему интересно. Похую мне лимоновский коммунизм и лимоновская голубизна. Но было важно, что он был хорошим работником, руки будущего писателя росли не от серединного место туловища, рядом с котором и прикрепляется настоящий хуй. Это важно и правильно. Я вот тоже, проживая в иностранном городе К. починял утюги, доводил до ума компьютеры и поставил программное обеспечение одному лоботрясу.

Лимонов, опять же пишет, как про него сказал Барышников:

— А, это ещё один русский…

Но Лимонову и не снилось, что сказали про меня спустя некоторое время.

Несколько лет назад одно эмигрантское мудило, думая, что я, удаляясь по улице уже не слышу его голоса, и, отвечая на тот же неслышимый вопрос, произнесло:

— А-а, это один хуй…

Вот это здорово! И Лимонову на зависть. И всё про меня верно сказано. Хуй. Один. Ни убавить, ни прибавить.

23 июня 2002

Ещё одна история про Лимонова

Проживая в иностранном городе К., я обнаружил странное сходство своего быта с бытом будущего писателя Л.

Как у Лимонова, у меня появилась шёлковая рубашка.

Как Лимонов, я постоянно думал о женщинах.

Как Лимонов, я постоянно общался со всякой швалью.

И уж совсем лимоновщиной было то, что я никогда не запирал — ни дверь, ни окно своей комнаты на 0,5 этаже.

23 июня 2002

* * *

В Лимонове того времени есть что-то от Маяковского. Или от интонации Всеволода Вишневского: "Подойти и сказать: "Отчего такая красивая баба — и не моя"".

Лимонова между тем, раннего Лимонова и его связь с Маяковским хорошо иллюстрирует отрывок из "Дневника неудачника", посвящённый Е.Р.: "Чёрные ткани хорошо впитывают солнце. Хорошо в них преть весной. Когда-то, может быть, у меня было такое пальто. Сейчас я уже не помню. Хорошо скинуть пальто в лужи, перешагнуть, зайти в дверь, она хлопнет за спиной, купить жареного, выпить спиртного, утереться салфеткой, сойти со стула. Сказать ха-ха-ха! Выйти в дверь, завернуть за угол налево, вынуть нож, спрятать его в правый рукав, нырнуть в подъезд вашего дома, — ударить ножом швейцара, прыгнуть в лифт, и очутиться на девятнадцатом этаже. Поцеловать вас в глупые губы, раздеть Вас к чертовой матери, выебать Вас, задыхаясь, в неразработанное детское отверстие, в слабую глупую дырочку. Шатнуться обратно к двери и получить в живот горячий кусок металла. И умирать на паркете. Лишь Вас любил я, пожалуй. Ботинки полицейских чинов в последний раз увидеть".

23 июня 2002

История про русский мат

Что-то сегодня я часто в дневниковых записях употреблял всяко-разные непечатные слова, и поэтому закрою это тему, надеюсь надолго. Представим себе следующую картину.

Вот сидит русский писатель в кафе среди едоков картофеля и бумагу марает. И посещает его голову такая мысль, что дескать, русский мат — средство спасения. Потому как подваливает к нему в этот момент сборщик податей неизвестно на что, а писатель говорит ласково ласково: "Брат, говорю, отъебись, пизда с ушами"!

И отъебался брат, лучезарно улыбнувшись, пошла пизда трепать ушами по ветру.

23 июня 2002

История про покупку дождя

Наконец-то ливанул дождь, долгожданный, как в классической американской пьесе. Не знаю уж, кто был его продавцом, но купил его я — по стоимости одного литра вермута дубоссарского разлива и половины литра коньяка сомнительного происхождения.

24 июня 2002

НЕоконченная история про эволюцию

Под стеклом бежали на месте испуганные менделевские бесхвостые мыши, вытянувшие тела от ужаса, с прижатыми ушами.

Рядом с ними были представлены реализованные химические опыты — из грязного белья, во след руководству Яна Батиста ван Гельмонта, лезли через край народившиеся мыши, скорпионы возникали внутри кирпича.

Был представлен вид плывущего ежа. Бобр с коленкоровым хвостом. У лестницы стояла внушительная алебастровая композиция — Жан Батист Ламарк с дочерьми, которые обкусывали ему ногти на ногах. Пальцы рук Ламарк засунул в огромную морскую раковину. Они застряли там, и на лице Ламарка застыло страдальческое выражение. Он предчувствовал, видимо, что его научный строй логически разовьёт Трофим Лысенко.

Десятки разноцветных кроликов сидели в ряд на полках демонстрируя действие генов и законы эволюции.

В углу притаилось чучело человека. Многие принимали его за охранника, а ещё более было страшно, что он время от времени свистел сусликом и ухал выпью — за ним стоял шкаф-магнитофон, усеянный именными кнопками зверья и птиц.

Вообще, это был мир чучел — тысячи чучел наводняли это здание.

Одна из родственников ежа, специфическая родственница-землеройка, оказалась скверного характеру и весьма ядовита. Ёжи, кстати, жили в центре Москвы, в простенках старых деревянных домов. Змея вцепилась в задницу пойманной ею летучей мыши и была выдана за дракона. Она зависла над страницами "Истории змей и драконов" Альдрованди (1640).

На маленькой запертой двери было написано мелко "Зв. 01".

Видимо, за ней скрывалось загадочное промежуточное звено, которое требовали предъявить у Дарвина.

24 июня 2002

* * *

При этом на еврейском джазе, во множественных кругах аида, обнаружилось огромное количество полногрудых барышень, чьи груди выпирали из маек. Были они похожи на доярок, что случайно забрели сюда из кибуца, каким его представляли переселенцы в двадцатые годы, чтобы послушать смесь "Каравана" с "Хава нагилой".

24 июня 2002

История про выпускников

Ходил смотреть на выпускников. Им сделали загончик на Красной площади, там они и возились, хрюкая, как поросята. Время от времени загончик открывали, и тогда начинался парад суверенитетов и ярмарка тщеславия. Барышни оскальзывались на шпильках, катились по двое и по трое вниз — по брусчатке Васильевского спуска. Мальчики демонстрировали галстуки-батоны феерических расцветок.

Суверенитет заключался в курении при учителе. Мальчики и девочки и так увидели в жизни многое, но вот курить при учителе — это, чувствовалось, внове. Это была настоящая независимость.

26 июня 2002

История про сексус

Все начали писать в ЖЖ про секс. Но я-то, живой человек, мне-то тяжело читать про то, как он был хорош в постели, про то как кто-то кого-то облизывает и покусывает. Потому как мне тяжело при этом сохранять жизненное спокойствие в это тревожное для меня время. Поэтому я тоже расскажу про сексус без лексуса.

Дело было давнее, тогда в холле чужого дома в Иерусалиме сидела девушка в модной, будто ортопедической обуви. Она жила с одним из близнецов-хозяев, и он только что гладил её, задирая одинокую майку, продвигаясь при этом выше и глубже, пока я колдовал над кофе.

Но вот она пересела ко мне и, желая приручиться, коснулась пальцами с чёрным маникюром моего локтя. Её ногу охватывал татуированный терновник — вот и всё, что составляло её одежду, кроме майки, разумеется.

В мангале, шипя и погибая, томился шашлык, хозяева перешли с английского на иврит. Время кончалось.

Мы порознь спустились на нижний этаж по узкой лестнице, и вот, столкнувшись боками, сделали несколько шагов вместе. Она смотрела на меня расширенными зрачками наркоманки и тянулась к ремню. Ладони двигались, входя в мокрое и стукаясь о твёрдое. Девушка схватилась за холодную трубу, а я — за неё. Дом дрожал от нашего хрипа. Выгнувшись, я с грохотом свалил кучу оружия, среди которого был и её автомат "Галиль", а, может, у неё была М-16. Чёрные стволы тяжело катались по комнате, лезли под ноги.

Ах, чёрт, как же её звали, она же меняла имя, с одного на другое, а потом это другое оказалось написанным с ошибкой, и тоже подлежало замене.

Мы были ещё вместе, всё ещё стоя и прижимаясь: она — лопатками к пупырчатой стене, а я к её влажной майке, волосам и лицу, чувствуя, как вытекает из меня электролит.

И вот, как избавитель, запел её пелефон. Жизнь помедлила секунду и, наконец, вернула нас к естественному ходу времени.

Наверху нас ждали скороговорка СNN и горький дым анаши. Она прошла как сквозь воздух сквозь протянутую руку своего приятеля. Другая пара зверьков — второй близнец со своей итальянской подружкой — улеглась на ковёр, а телевизор продолжал трепать частную жизнь чужого Президента.

28 июня 2002

История об орангах и утанах

Пошёл я как-то давным-давно в зоопарк. Хорошо. Смотрел обезьян, черепах, сов и слонов.

Вот бегают павианы — показывают… Показывают… Известно, что показывают павианы… А вот другие, их имя на этой земле пишется раздельно Orang Utan. Один таскает яблоко на нижней губе другой — лупит собрата, стоит над ним и дёргает его, лежащего, дёргает за голову — будто двое московских пьяниц передо мной. Проматывается голова. Не встаёт обезьян.

А вот уже другой лежит на спине в соломе — ловит губами горлышко пустой канистры. Ноги его поджаты — будто нет ног вовсе.

И вспомнил, глядя на него, деревенского пьяницу, безногого инвалида, что лежал вот так же в соломе и пил из канистры пиво. Этот старик пил из канистры пиво и ворочался на зассаной соломе. Ноги он поджал в 1942 году, не доехав до Сталинграда и не побывав ни в одном бою. А сейчас уже есть какое-то общество, и братаются бывшие враги, вспоминая, кто где лежал и в кого целил. Время идёт и суждения меняются, очевидцы начинают менять суждения и показания. Надо только дождаться, когда самые старые начнут помирать.

Нужно дождаться того, когда болезни заклокочут в их горле, и начнут очевидцы перебирать свою жизнь как ящик с жухлыми фотографиями. И они выдадут все, ставшие ненужными, тайны.

Видел я одного — я снимал у него комнату, а он был с вермахтом в Польше, именно с вермахтом, а не SS, и вспоминал это время как сладкое, главное в своей стариковской жизни. Я его не смущал. А чего я должен его смущать? На хера?

Снова военные ассоциации влезают в мою жизнь. Возится там и сям военная машина В кошмарах я так и представляю её машиной — помесью танка и кофемолки — неповоротливой, урчащей, воняющей соляром, давящей своих и чужих — вечной машиной.

29 июня 2002

История про пересечение границы

Однажды видел я замечательного пограничника. Этот белорусский пограничник начал почему-то, стоя в коридоре, расспрашивать нас, где и как пассажиры работают, и что они делали за границей. И только потом я понял, что пограничник совершенно пьян. Когда он выбрался из вагона и пошел по замысловатой кривой, я спросил проводника, что это, дескать, с ним?

— Так, завтра — день пограничника, отвечал мне проводник, добавляя: — а послезавтра День таможенника.

Но когда поезд наш поехал менять колесные пары, выяснилось, что пограничник при этом потерял чей-то паспорт. Он, разыскивая владельца, пытался залезать в уже поднятые краном вагоны, вставая на свой пластмассовый портфель. Однако, всё же рухнул вниз, в мазутную лужу. Потом появился и несчастный беспаспортный старичок. Поезд встал на русские колеса, а суета не утихала.

— Эх, — думал я, — это моя Родина. Я приехал.

01 июля 2002

История про Лейбова

Ну вот и настала полночь. А, поскольку я был вчера связан некими обязательствами, то мне мог поместить нижеследующий текст. Но, зато я буду использовать свойство часовых поясов и округлость земного шара, и удалённость независимой Эстонии.

Итак, я не уверен в существовании Лейбова. Я вот его лично не видел. И не надо мне ничего говорить. Может, мне ещё скажут, что его кто-то видел. Из этого ничего не следует. Не знаю, кого они там видели. Я вот сначала думал, что Лейбов — это такой мужик лысый, с бородой. Я очень долго так думал. Выяснилось, что я тогда принимал за него Вильяма Похлёбкина.

Потом этому двойнику Лейбова засунули в ухо отвёртку, и я понял, что рядом со мной дышит мировой заговор.

Не говоря уж о том, что лет десять назад грохнули одного авторитетного человека. Практически в моём присутствии. За пустяки — он как-то неправильно продал кусочек Западной группы войск. Стоит ли говорить, что его фамилия была Лейбов.

Видимо, настоящий Лейбов путал следы и маскировался. Я видел барышню, что путала Лейбова и Лотмана. Мне пришлось поддерживать с ней беседу полчаса, но я так и не понял, кого она имела в виду. Тот Лейбов, которого я читаю, впрочем, тоже может быть ненастоящим. Я даже не уверен, пройдёт ли он тест Тьюринга.

Может, это потусторонний интеллект вкупе с энциклопедией. Я вот что скажу: Лейбов — это скорее миф, мечта о лучшем. О какой-то правильной жизни. Наверное, это какое-то коллективное бессознательное.

03 июля 2002

История про завтрак с олигархом

Есть у меня в знакомых один олигарх. Человек он нестарый, но уже стал персонажем книг, газетных статей и просто сплетен. Мы как-то с ним столкнулись (буквально на улице) и решили. что нам неплохо бы встретиться.

— Знаешь, — говорю я, — давай вместе позавтракаем. Вечерние встречи — это всегда пьянка, да и ты человек занятой — то к книгоношам тебе нужно на заседание, то на гражданскую панихиду.

Договорились, что я к нему утром заеду, только позвоню предварительно. Я причём знаю, что олигарх мой все свои деньги уже заработал, и посему раньше одиннадцати не поднимается. Бурная ночная жизнь опять же.

— Во сколько звонить? — спрашиваю.

— Звони в девять, — отвечает.

Я подивился, но позвонил-таки. Однако мой знакомец поутру начал говорить со мной женским голосом, да и им-то сообщал, что находится вне какой-то зоны, да и вообще, может быть, выключен из этой жизни.

Вздохнул я, но гордость у бедняка — известное дело, что вода в пустыни. Договорились по новой, олигарх записал мне адрес на бумажке. И вот, на следующий день, сел я на велосипедик и поехал по утреннему городу, заехал за едой всяко разной. Ведь, думаю, питаются олигархи дурно, всё на презентациях тарталетки жуют всухомятку. Лишь иногда наклонится к нему официант с бутылкой и забормочет как киллер: "Бланманже-профитроль шестьдесят девятого года, а, бля?".

Заехал я в магазин, где турок, хлебник аккуратный, в бумажном колпаке не раз. Заехал и к зеленщику в лавку, и двинулся снова — мимо купцов, извозчиков и лимитчиц-охтенок с кувшинами. Дал форы молодому олигарху двадцать минут, чтобы он проснулся.

Приехал на место, позвонил снизу — никого нет. Позвонил снова — опять никого. Огляделся: стреляных гильз на лестнице нету, и что случилось — непонятно. Вдруг, думаю, длинноногая секретарша запуталась ногами в простыне, и они типа заняты, выпутываются.

На меня уже дворник с метлой начал странно смотреть. Когда я ему объяснил — куда, дворник насупился, и клочкастая метла задрожала у него в руке.

Тогда я притворился курьером. Мы закурили с дворником и преломили с ним хлеб. Добрый дворник посоветовал позвонить олигарху. А я человек небогатый, мобильного телефона у меня нет. Оседлал велосипедик и скоро нашёл какой-то заблудившийся телефон с кнопками. Набрал номер.

А, в этих старых телефонах есть такое свойство — они четыре секунды дают возможность поговорить бесплатно. Олигарх сразу смекнул, что лучшая защита — нападение, и ну мне в отведённые четыре секунды гадости говорить.

— Да ты последний факс, Владимир Сергеевич… — произносит он и отключается.

Я ещё позвоню, думаю, может, догадается мне олигарх сказать, стоит мне его под окнами ждать, а он сразу в трубку:

— Да, не ожидал от тебя… — и снова пропадает.

— Эх, разочаровал ты меня… — а сам пыхтит, видать, секретарша крепко застряла.

Подождал я, плюнул, да и поехал восвояси. Поехал по улицам павших, сгоревших и утонувших народных героев, поехал мимо мясокомбината, на гербе которого братаются корова и хряк, доказывая межвидовое скрещивание, поехал по Огородной улице, на которой не пахнет ни мокрой редиской, ни кресс-салатом, на которой нет ни круглобоких помидоров, ни пупырчатых огурцов, а есть на ней только чад, пыль, да запах горячей жести.

Так поехал я по улицам самого лучшего города в мире, сам про себя рассуждая — любит ли Бог троицу, и стоит ли мне снова набиваться в гости к своему знакомцу?

03 июля 2002

История о пьянстве

Лучше всего про это написал Василий Гроссман в своих армянских дневниках: "Так бывает. Иногда выпьешь сто граммов, и мир дивно преображается — мир внутренний и мир вокруг, всё звучит внятно. Тайное становится явным, с лиц спадает паутина, в каждом человеческом слове есть особый смысл и интерес, скучный пресный день наполняется прелестью, она во всём, она волнует и радует. И самого себя чувствуешь, сознаёшь как-то по глубокому, по-странному. Такие счастливые сто граммов случаются обычно утром, до обеда…

А иногда пьёшь, пьёшь, и становишься всё угрюмей, словно наполняешься битым, колючим стеклом, тяжелеешь, какая-то ленивая дурость охватывает мозг и сердце, вяжет руки, ноги. Вот в таких случаях и дерутся ножами шофера и слесаря, охваченные жуткой злобой, ползущей из желудка, из охваченной тошнотой души, из тоскующих рук и ног.

И вот в таких случаях пьёшь много, всё хочешь прорваться в рай, выбраться из лап тоски, из беспричинного отчаяния, из гадливости к себе, из жгучей обиды к самым близким людям, из беспричинной тревоги и страха, из предчувствий беды…

А уж когда понимаешь, что в рай не попасть, снова пьёшь Теперь уже для того, чтобы одуреть, заснуть, дойти до того состояния, которое дамы определяют словами "нажрался, как свинья"".

04 июля 2002

Просьба о помощи

Кто мне может подсказать — где продаются сортирные гуси из белого фаянса. Гусь этот внутри пустой, из задницы у него торчит ершик для говна, выражение морды у него весьма идиотское. Если присмотреться, то на шее у него галстук. Рост гуся невелик — в полунитаза. Кто видел гуся?

04 июля 2002

История об Иване Купала

Год назад приключилась со мной такая история: получил я приглашение на один вечер. Здравствуйте, дескать, дорогой товарищ, приглашаем вас на наш традиционный пятничный вечер, заходите. В музее Пришвина соберёмся. А делать мне в тот день мне было решительно нечего, какой-то ужас стоял в горле и неясное предчувствие больших жизненных наказаний.

Поеду, решил я. Тем более, Пришвина я люблю, а в музее ни разу не был. И стал собираться. Но в последний момент перечитал приглашение, и смотрю — состоится оно в деревне Дунино.

Где же, думаю, эта деревня? Раскрыл атлас — нету деревни такой под Москвой. Позвонил своему бывшему преподавателю Федякину.

— А, — говорит он. — Хорошо. Значит, в Елец едешь?

— Какой Елец? — начинаю нервничать я. Какой-такой Елец? Я сегодня, буквально через два часа ехать должен.

И тут ещё больше напугался. Потому как ещё раз перечитал приглашение, а там время указано — полдесятого вечера. Только в этот момент до меня дошло, что это вечер накануне Ивана Купала.

Эх, значит, собрались какие-то упыри, видать, и решили сделать меня бессмертным русским писателем. На свой, правда, манер. Упырский.

Но ехать надо. Перекрестился, плюнул в угол и отправился в странствие.

Там ярко полыхал костёр, кричали что-то люди с горелым мясом в руках. Было такое впечатление, что ворох родственников-вурдалаков приехал на дачу, забыв, что хозяин умер. Однако, особенно они не шалили — только местный волк-оборотень, охранявший дом укусил за жопу некую гостью.

Медленно я сделал шаг в сторону и двинулся по тропинке вдоль кривого и холмистого участка. Трава была по пояс, в ней кто-то шуршал и пыхтел. Тихо отворилась калитка, и по каким-то буеракам я вышел к реке. Огромный масляный блин луны лежал в тихой воде.

Вдали слышалась протяжная песня на иностранном языке.

Я ступил в воду — течение оказалось неожиданно сильным, но ядошёл по дну почти до середины. Песня сменилась протяжным воем, а на обоих берегах стали видны огоньки. Там и сям длинноногие девки сигали голой жопой через костёр, в кустах попискивало и похрюкивало.

Внезапно я оступился и парное молоко главной московской реки сомкнулось у меня над головой.

06 июля 2002

История к сороковому дню

Был у меня знакомец. Я как-то писал к нему "Вот нас с тобой за внешнюю похожесть друзья называют родственниками. Даже братьями. А ведь как мало у нас общего. То есть, я даже в этом не уверен, что мало. Мы видимся с тобой по чужим поводам. Первый раз это случилось в восемьдесят пятом, кажется. Осенью. На промозглой площади Маяковского, перед театром Сатиры".

Он таскал ко мне в гости длинные, как обойные рулоны, свои тексты. В текстах сновали гобблины и орки. Я относился к ним скептически, всё это литературой не считая. Кажется, они до сих пор лежат на антресолях в квартире моей одноклассницы, эти его опыты. А я бредил Тыняновым и Шкловским, ОПОЯз катил свои буквы-круги в моих рукописях, и одинаковые слова у нас значили — разное. Но вот он напечатал с десяток книг и стал известным в своём кругу.

А ещё через десять лет я увидел его в Казани, где ему вручали какую-то безденежную премию. Не первую, отнюдь не первую в своей жизни. Потому как он занял своё место — тихо, но прочно. Мимо нас тогда сновали всё те же хоббиты и гномы, про которых он писал. Они, овеществлённые, бренчали жестяными мечами, а настоящая, непридуманная болезнь уже журчала в нём.

Ещё в мае мой одноклассник ездил к нему в больницу. Ничего не предвещало скорого конца, хотя он уже тонул в реке лейкемии.

Мы не были близки, как были тогда, но мир без него не полон.

10 июля 2002

История про Илью Муромца

Однажды посетил я памятное место, давшее ему имя.

Этот герой странен. Про него писали Буслаев и Веселовский, Миллер и Пропп, Пушкин зачем-то сделал его дьяческим сыном. День его 19 декабря. Он возглавляет всех русских богатырей, что будто пограничники встали на васнецовской картине. Его подвиги нумерованы как подвиги Геракла, причём всегда кровожадны и многосмертны. Вот он орёт в чистом поле неведомому противнику: "Дам тебе поушину, будет в спине отдушина; дам в висок — посыплется песок"! А вот вваливается в избу: "Ты бы, старушка, не училась много богатыря спрашивать — училась бы кормить да поить, на постелю спать уложить". Он страшен и брутален, помесь Гаргантюа и Пантагрюэля, татарина и его лошади.

Мне очень нравится история про освобождение Константинополя от Идолища поганом. Там история альтернативна, а Илья Муромец допивает за каликами своё же пиво. Он спрятался навсегда в Антониевой пещере Киево-Печорской лавры. В его теле ковырялись археологи, и, не разгадав ничего, только добавили загадок.

А потом я заглянул в Карачарово. Так вот, на узкой улочке стоял кривоватый дом с мемориальной доской. К нам вышел пузатый и весёлый хозяин. Хозяин сокрушался, что когда делали газовое отопление, сломали печь. Он решил сложить её заново.

Была у хозяина мечта — сидеть на печи и принимать от туристов живительную воду. Это был вполне приятный толстый мужик, весёлый и жизнерадостный. Работал он где-то, любил попариться. Баньку, кстати, что стояла через дорогу, ближе к Клязьме, сложил сам. Была у него своя правда.

Потом он показал фотографию предков. Старик с котом сурово смотрел в объектив. На старике была фуражка с высоким околышем. Старуха печально глядела в сторону.

Эти старики были похожи на немецких крестьян, которых я видел на фотографиях Августа Зандера. Был такой кёльнский фотограф — на его фотографиях крестьяне стояли во фраках на борозде, в тех фраках, которые они одевали только на свадьбы и похороны. Этих крестьян и их фраков уже нет, их всех смело время, они легли в свои пашни под английскими бомбами, их, переодетых в лягушачью форму вморозило в подмосковную землю. А вот взгляд у них был такой же как у муромских старика и старухи.

Мы говорили об исторической личности — то есть, о том, что, судя по костям Илья Муромец действительно долго болел в детстве — что-то с позвоночником у него было. Но вот предсказание калик, о том, что он не умрёт в бою, не сбылось. Сунули ему в грудь какое-то боевое железо. И стал он героем двух стран — одной независимой, а другой — незалежной.

…А потом я поехал дальше. На обочине стоял бронепоезд "Илья Муромец", вернее его некоторая часть. И было известно, что местный народ, разъезжавший на нём, намолотил немало басурман. И даже спалил один такой же германский бронепоезд. Так они стали сочетаться по-новому — Илья Муромец и огнедышащий дракон, современное чудо-юдо.

15 июля 2002

История про города

Ну конечно…

Москва. Вы честны и прямолинейны, любите искусство больших форм и считаете, что без вас любое мероприятие обречено на провал. Ваш любимый головной убор — кепка, любимое украшение — кольца. Несмотря на суетливость, вас очень любят друзья. У кого еще в любое время дня и ночи можно полакомиться икрой, намазанной на каравай, и до утра вести разговоры "за жизнь" на кухне?

Пройти тест "

Какой вы город

".

19 июля 2002

История про первое и несостоявшееся

Теперь я расскажу несколько историй, которые давно были обещаны разным людям. Поскольку я совершенно не помню, каким людям и когда они были обещаны, то я расскажу их как придётся, в произвольном порядке и без повода.

Есть у меня человек, что зовётся "мой несостоявшийся тесть". Впрочем, ему это, наверное, было бы неприятно услышать, поэтому я расскажу лишь об истории термина, будучи уверен в том, что он это не прочитает.

Однажды я работал на каком-то книжном мероприятии, и он пришёл ко мне в гости. Я что-то объяснил ему, и вот, он ушёл вдоль книжных рядов.

Приятель мой, Александр Феликсович, с удивлением спросил, кто это.

— Видишь ли, — отвечал я. — Это мой несостоявшийся тесть.

И рассказал ему нашу историю.

Александр Феликсович выслушал меня и заметил:

— Ты зря называешь его несостоявшимся. Судя по твоему к нему отношению, он-то как раз состоявшийся — просто между вами отсутствует промежуточное звено.

И правда, промежуточное звено было устроено, счастливо и жило в другой стране. С моей стороны было нечестно примазываться к этой жизни, поскольку настоящий тесть всё-таки был.

Итак, иногда мы перемещались по городу вместе, тряся вениками, ворочали шайки общественных бань. Жизнь длилась — лишённая промежуточного звена, будто недоказанная теория эволюции.

Но история моей первой любви скорбная. Поэтому я расскажу её особый фрагмент.

В том доме, куда я ходил, жила помимо прочих уважаемых людей, не менее уважаемая пожилая женщина — Мэри Моисеевна. Мэри Моисеевна была очень странная женщина. Во-первых, она была Мэри, а не Мария, во-вторых, она была еврейка из старой Риги. Еврей в Риге был не совсем еврей. Про эту породу Виктор Шкловский сказал: "Они не русские и не немки, они сыворотка из-под простокваши".

Как-то Мэри Моисеевна однажды решила поделиться со мной дневными наблюдениями:

— Вы знаете, Владимир Сергеевич, иду я мимо булочной и вижу — какой-то молодой человек лежит пьяный в луже. Думала — вы. А присмотрелась — не вы…

В этой огромной разветвлённой семье была другая специальная старушка, что занималась хранением геральдических знаков. Она рисовала огромное геральдическое древо, к которому что ни день, то прирастала новая веточка.

Прошло несколько лет, и она подступила ко мне с очевидным вопросом:

— Володя, как вас вписать в наше древо?

Я мрачно ответил:

— Впишите меня карандашом.

И, как всякая острота, эта фраза оказалась отвратительно пророческой.

20 июля 2002

История про электромагнитные поля

Я расскажу ещё одну обещанную историю.

Эпиграф: — Баба! Голая! С ковшиком! — вопил Пушков.

Даниил Хармс. Лекция.

Как-то весной я вошёл в аудиторию, и приступил к бессмысленным посевам.

— Вам необходимо, — говорил я, — иметь представление о том, с чём вы имеете дело. И если сегодня мы будем говорить об электронных средствах массовой информации, то мы должны понимать, что это такое тоже. Вот, вы знаете, в начале века одна известная певица, спев что-то перед микрофоном в Доме Радио, выбежала вон и начала ловить извозчика, объясняя, что должна успеть послушать свои песни. Посмотреть, как получилось.

Между тем, студенты спали, тянулась леденцом первая пара. Только жужжала "Юнкерсом" муха у плафонов на потолке.

Грусть окутала меня демоническим облаком, и я повернулся к аудитории.

— Так вот, нужно представлять себе, что такое радиоволны. Собственно, это и есть электромагнитные волны. А электромагнитные волны и поля описываются в общем случае уравнения-ми Максвелла. Вот смотрите — первое уравнение это обобщение закона Био-Савара о возбуждении магнитного поля электрическими токами.

Вот слева у вас интеграл по замкнутому контуру Hdl а в правой части под интегралом проекция плотности тока проводимости на нормаль к бесконечно малой площадке, а второй член (в частных производствах) — проекция тока смещения на ту же нормаль…

Ничто не нарушало монотонного звука моего голоса. Сонные гуманитарии клевали носами, и всё так же жужжала толстая муха.

Я начал нервничать. Шутка явно не удалась.

Я начал скороговоркой рассказывать о законе электромагнитной индукции Фарадея.

— Вектор Умова-Пойтинга! — начал горячиться я.

— Дивергенция B равна нулю! Магнитных зарядов нет! — всё было бестолку.

Наконец, со второго ряда лениво поднялась рука отличницы.

— Владимир Сергеевич, а на экзамене это выводить надо?..

20 июля 2002

История про кроликов. Третья

Одной моей знакомой подарили кролика. Карликового. Кролик был симпатичный, шевелил носом и тряс ушами. Он действительно был крохотный — в размер пачки сигарет.

Все носились с этим кроликом, пуськали его и жмакали. Как он выжил от этой смертельной любви — неизвестно. Но шли дни, наступила зима, и кролик что-то зачихал.

Его понесли к ветеринару.

— Вот наш карликовый кролик, — представили его ветеринару — как пудинг Алисе.

Врач поправил очки и всмотрелся. Затем он в ужасе отбежал к противоположной стене. Лицо врача побледнело, а руки беспокойно шарили по халату.

— К-к-кролик-к?! К-к-карликовый? Это же Галапагосский великан!..

27 июля 2002

История про испанское вино

Пил сегодня грузинское вино и рассуждал об испанском. Вернулся домой странен, поэтому решил поместить сюда стихи. А что? Все тут пишут стихи, а я отчего-то нет. И какого, спрашивается хрена?

30 июля 2002

История про один тост

Она подняла бокал и на секунду задумалась, а потом сказала тост.

— Пусть плачут те, кому мы не достались. Пусть сдохнут те, кто нами пренебрёг, — произнесла она с очень нехорошей интонацией.

И это меня сразу настрожило.

30 июля 2002

История про пьесу

К третьему действию.

Утро. На веранду выходят Хомяк и писатель Синдерюшкин.

Хомяк. Ну как там наш лётчик?

Крошка Ри. Почему лётчик?

Синдерюшкин: Видишь ли, наш Лодочник так любит летать, что даже закончил военное училище.

Хомяк (перебивая): Но попал на факультет "Жигулей".

Синдерюшкин: Ну да, он испытывал автомобильные катапульты. Надо тебе сказать, наша автомобильная промышленость решила не ставить на ашины подушки безоасности, а дать, так сказать, ассиметричный ответ. То есть, сидящие в машине мгновенно эвакуируются с места дорожно-транспортного происшествия. Ну и Лодочник стал одним из первых испытателей автомобильных катапульт.

Хомяк. (опять перебивая): Но после неудачного катапультирования он уже не может ездить ни на какой другой модели, кроме как на "Жигулях", несмотря на богатство и достаток. Это следствия психологического шока.

Крошка Ри. И что, и сейчас у него катапульта есть?

Синдерюшкин: Ну, на пилотском кресле уже нет — она же сработала. А вот у пассажира справа есть — пожалуйста. только не стоит пробовать в гараже. Головой крышу пробьёшь.

Крошка Ри. Кажется, вы меня обманываете.

01 августа 2002

История про пьесу. Ещё одна

Брунгильда выходит.

Синдерюшкин: Дело в том, что мы за всё платим. Это не расхожие разговоры о халяве. Вот к нам сегодня пристал буддист, подарил какой-то цветочек. Не просто так он его подарил. Не просто. Мы как бы обязаны ему теперь. Хотя этот цветочек — тьфу…

Лодочник: Да, это я знаю давно. Вот у арабов тоже самое — налетят на улице, суют в руки какое-то говно, и ведь возьмёшь в руки — не отвертишься.

Помню, продавали мы в Сирию ракеты…

Входит Крошка Ри и Брунгильда.

Крошка Ри. Поедем на реку, а?

Синдерюшкин. Действительно, отчего бы и не на реку.

Пусик. Обмочить чресла.

01 августа 2002

История о встречах

Надо сказать, что умеет Хомяк, однако, обяснить, где встречаться. Встречаемся, говорит, у станции метро "Электрозаводская", прямо у выхода. Там, говорит, круглое здание и статуи рабочего и колхозницы.

Я приехал. Здание на поверку оказалось квадратным. Вместо рабочего и колхозницы в нише этого здания стояли и сидели трое бронзовых рабочих. Один с размаху бил себя молотком по пальцам, другой набивал патроны в пулемётную ленту, а третий устало опирался на отбойный молоток.

Впрочем, уже через день я лежал на плотине и смотрел на воду. Вспомнил Тарковского и его совершенно водяные фильмы, то как струится вода и колышется в ней какая-то растительная мочала. Плотина была старой, порушенной. Доски обросли тонкими белыми соплями. Вода журчала и лилась — и это был Нерль, стремившийся слиться с Клязьмой.

Происходило утекание дней, пропускание дней, упускание дней.

Мы пели в ночи. Любви было всем поровну.

01 августа 2002

История про мусорную кучу

У меня есть в углу дома мусорная куча. Там лежит унылый никчемный мусор — ворох старых журналов, писем неизвестных родственников к ещё менее известным, несколько старых газет, какие-то черновики и прочее безобразие.

Перед тем, как запихнуть всё это в полиэтиленовом гробу в мусорный контейнер, я начал описывать умирающих.

Идея эта старая — от довлатовского чемодана до ящика с письменной требухой Павича.

Множество писателей до Довлатова, тупо глядя в свои портфели, сумки и чемоданы, начинали писать что-то подобное. Это очень верная форма. Человек озирается в одиночестве. Вокруг него вещи — каждая вещь имеет свою историю. Окружённый всеми этими одушевленными вещами, ты понимаешь, что именно они и являются в прямом значении этого слова сувенирами. Проживая в иностранном городе К., и я перебирал:

— кроссовки, купленные с помощью одного из друзей Кравцова в промежутке между двумя горолазаниями;

— сломанное зарядное устройство, подаренное мне Сальниковым, возненавидевшим меня за то, что я сдал ему квартиру;

— приёмник "Вильюс", пролезший в какой-то новомирский рассказ;

— подвесная самодельная кобура;

— чёрный кожаный банан, брюшная сумка, купленный мной у Светы Пузаковой, что в смутное время занималась продажей турецкого ширпотреба;

— диктофон, который я приобрёл за первый большой гонорар, и которым эти гонорары умножил;

— ручка из Volksbank'a Rottenburg'a, след изучения ипотечного кредита годом раньше;

— немецкий, реликтового производства ГДР, пиджак, берущий выслугой лет и решивший истлеть на родине;

— жилетка, принадлежавшая сестре моего несостоявшегося тестя;

— томик "Евгения Онегина", который я повсюду таскаю за собой, видимо, чтобы не забыть выученного наизусть;

— свитер, подаренный мне человеком интересной судьбы Серёжей Тыквенко, давно проживающим на севере Норвегии;

— и, собственно, чемодан, что оставил в моём доме, убежав, один бандит. Больше вещей не было. У Довлатова их было ещё меньше, но он ехал туда, где его ждали. А я же жил там, где мало кого интересовал. Сейчас, освобождая угол от вороха бумаги, надо что-то записать — будто произнося надгробные речи над каждой единицей нехранения.

Первая история будет про диссидентов.

02 августа 2002

История про диссидентов

При Советской власти диссиденты не вели командно-штабных учений, и, придя к власти, впали в удивительный административный восторг. Восторг бессмысленный и беспощадный.

Знавал я немногих настоящих диссидентов, всего нескольких настоящих, и множество поддельных. Все они люди были весьма неприятные.

Диссиденты разных стран являются, по сути, одной из спецслужб. Их объединяет принцип закрытого тайного общества. Все их слова о ненависти к спецслужбам есть выражение эмоций со стороны конкурирующей организации. И то, и это — корпоративные общества с неясными и неосуществимыми целями. Организации совершенно бюрократические.

Существуют они — вечно.

Среди бумаг я обнаружил отпечатанное пятой копией какое-то воззвание, полное глухой злобы. Смысл его непонятен. Авторство неизвестно.

02 августа 2002

История про фронду

Следующим, что было вынуто из кучи, оказался кусок журнала "Знамя" за 1988 год. В нём соседствуют Владимир Бондаренко и Людмила Сараскина, Валентин Курбатов и Станислав Рассадин, Гаврила Попов и Никита Аджубей. Но, начинался номер с пьесы Шатрова "Дальше… дальше… дальше!".

Была такая особая порода советских фрондёров, людей довольно сытых, но время от времени претерпевавших что-то от власти. Власть то манила пряником, то снова прятала пряник в чугунные пазухи. Что показательно, так это то, что у многих из них родители были выведены в расход в конце тридцатых.

В восьмидесятых они на несколько лет уезжали в Европу или Америку, а потом возвращались обратно. Это какая-то удивительно типовая судьба.

Так вот, принялся я читать шатровскую пьесу. Героев в ней оказалось множество, они сновали как тараканы, время от времени останавливаясь и произнося монологи. Бухарин даже слово в слово произносит своё политическое завещание, затверженное его несчастной женой. Как писал Набоков, "пропел даже какой-то минерал". Действие происходит 24 октября 1917 года, и все размышляют о том, что будет, и кто в этом будет виноват. Герои из будущего стучат Ленину на своих товарищей, и персонажи больше похожи на скорпионов — скорбно дерущихся друг с другом в силу исторической необходимости. Там Сталин время от времени кричит: "Шени деда ватире!" и говорит прочие гадости. Общая интонация её — все портосы, один Ленин — Д'Артаньян. Большевики там похожи на компанию алхимиков, у которых взорвалась лаборатория, и теперь они думают, случилось ли это потому, что Юпитер был в семи восьмых, или мало насыпали в чашку Петри сушёной желчи вепря Ы.

При этом никто не обращает внимания на трупы подмастерьев и случайных обывателей, валяющиеся повсюду. Говорят, что Шатров потом сделал из полемики по поводу этой пьесы целую книгу. Её, я впрочем, не видел. В моей куче, как я говорил, только кусок журнала, причём без последних страниц. Чем кончается пьеса — неизвестно. Кажется, всё-таки Октябрьская революция свершилась.

Это вообще показательно для того времени середины восьмидесятых. Когда идеологическое здание СССР покрылось трещинами и начало осаживаться, мысль его быстро покрасить и сменить наличники была очевидной. Правда, потом бегая по комнатам с открывшимися дверями, жильцы увидели много такого, что отбило желание говорить о Д'Артаньяне-Ленине. Шатров, правда потом написал пьесу с парфюмерным названием не то "Быть может", не то "Может быть". В ней сыграла Ванесса Редгрейв, чьи политические убеждения известны. Что интересно, что не так давно Шатров говорил о себе: "Все, что я сделал после XX съезда, вызывало у властей дикую ярость. Начиная с пьесы "Шестое июля", не было ни одного моего произведения, которое не было бы запрещено Главлитом. Я принимал участие в кампании в защиту Синявского и Даниэля, получил за это выговор в Союзе писателей. Не было ни одного значительного события, от которого я бы уклонился и не был бы среди тех, кто занимал прогрессивные позиции. Именно потому, что ненавидел, любя. Могу сказать, что эта формула стала моим общественно-политическим и гражданским кредо на долгие годы"…

02 августа 2002

История про бухаринскую жену

Вот кого мне действительно было жалко, так это бухаринскую жену. Девочкой она поверила даже не во власть, а в мужа, потом мужа осудили, и она воробышком в клетке полетела по лагерям. Потом реабилитировали всех, кроме таких, как её муж, потом прошло много томительных лет, в течение которых она твердила наизусть политическое завещание супруга. Наконец, её вытащили под софиты и старушка забормотала радостно, что теперь-то всё правильно, теперь — хорошо, и всё как надо. И тут выяснилось, что Бухарин был таким же упырём, как и все остальные. Жизнь была прожита, а затверженные слова мужа "Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови" — казались в России девяностых просто смешными. Я надеялся, что в 1996 году, когда она умирала, её перестали заботить события политической жизни. Но, как ни печально, это было не так.

03 августа 2002

История про одну компанию

…После этого я вытащил из мусорной кучи кусок книги "Агенты Москвы" Алена Бросса.

Кусок этот был посвящён Цветаевой, Эфрону, Родзевичу и Вере Гучковой — последней я сохранил имя в виду меньшей известности, и того что во время или незадолго до Испанской войны она стала Трайл и британской подданной. Бросса пишет довольно бойко, но время от времени — слишком бойко. Откуда ни возьмись берётся чемодан с документами, которые спасают от каминного огня какой-то наследницы. Потом Родзевич оказывается жив и беседует с Родзевичем в доме для престарелых на фоне стопки журналов "Новый мир". Истории столетней давности похожи на перекрёстное опыление Родзевича с Цветаевой, Цветаевой с Эфроном, Гучковой снова с Родзевичем. Лёгкость мыслей на фоне евразийской печати необыкновенная. Потом появляются непонятные мемуары Литвинова, который пишет, что Рейсс был убит потому, что мог раззвонить всему миру о пакте Молотова-Рибентроппа: "Рейсс был в курсе наших переговоров. Если бы он исчез вместе со всеми документами, то разразился бы невиданный скандал". Причём Трайл находит эти мемуары Литвинова среди книг, оставленных постояльцами её пансиона в Кембридже.

Всё это, впрочем, полезно для моих рассуждений о мировой сети советской разведки, когда каждый уважающий себя интеллектуал считал необходимым что-то сделать для СССР.

Однако, месяца два назад я обсуждал это в своём журнале.

04 августа 2002

История про демократов и патриотов

…Затем я выудил из кучи в углу комнаты журнал "Московский вестник". В нём я прочитал странную историю про медведя Шулмусы, что жрал младенцев, вытаскивая их из чрева матерей, кроме этого, пересказанного в тексте поверья, я ничего не упомнил. Прочитал и хороший рассказ Крусанова "Бессмертник". А потом принялся изучать дневник Владимира Ивановича Гусева, очень похожий на Живой Журнал.

Владимир Иванович был чрезвычайно интересный человек. Как-то писатель Смуров, наклонившись к моему уху, рассказывал:

— Ты, знаешь, он продал душу дьяволу. Точно. Потому как вот вчера он пил всю ночь, а наутро написал статью и теперь, свежий как огурчик, читает лекцию.

Лекции он читал довольно хорошие. Вдруг останавливался в особо интересном месте, быстро вынимал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, черкал что-то в ней, и продолжал говорить.

В том журнале, что я выудил из мусорной кучи, был опубликован дневник Гусева за 1992 год. Там он писал демократических поэтов со строчных букв, ругался и ужасался действительности. Это было время деления на демократов и патриотов, деления творческих союзов и деления домов отдыха. "Демократы" и "патриоты" были что-то вроде "северных" и "южных" на военных учениях. Мне повезло, я их видел.

Неведомая страсть была в патриотических писателях и критиках. Пока все другие писатели начинали понемногу читать лекции в иностранных городах, приторговывать нефтью и цементом, патриотические люди делили что-то. И страсть горела в их глазах, чем-то они были подпитаны, и было им счастье в их безнадёжной борьбе. "Я дожил до состояния, когда НИЧЕГО не надо, кроме блага России".

Один мой приятель с недоумением сказал тогда, что с интересом читает демократических писателей, но на поверку они оказываются довольно гадкими людьми. Патриотические писатели говорят сплошь правильные вещи, но читать их стихи ли прозу невозможно. Будто кусок пыльного сукна засунут в рот. И не было нам с приятелем счастья. Чужие мы были на этой войне.

07 августа 2002

История о двадцатых

Следующее, что я достал из кучи в углу комнаты, был рассказ одного известного персонажа под названием "Воспоминания о двадцатых".

В Чикаго я впервые попал где-то в двадцатых годах и только для того, чтобы посетить боксерский матч. Со мною приехал Эрнест Хемингуэй, и мы с ним остановились в спортлагере Джека Демпси. Хемингуэй только-только закончил два коротких рассказа о профессиональном боксе, и, хотя мы с Гертрудой Стайн единодушно их одобрили, мы все же решили, что ему над ними еще работать и работать. Я начал подкалывать Хемингуэя насчет его романа, вскоре выходящего в свет. Мы здорово посмеялись и повеселились от души, а потом натянули боксерские перчатки, и он разбил мне нос.

Той зимой Алиса Токлас, Пикассо и я сняли виллу на юге Франции. Я тогда работал над вещью, которой по моим предчувствиям суждено было стать крупнейшим американским романом, но машинка мне попалась с больно уж мелким шрифтом, и я так и не смог довести дело до конца.

После обеда мы с Гертрудой Стайн обычно охотились по местным лавкам за антиквариатом, и я, помнится, спросил ее однажды, стоит ли мне становиться писателем. В свойственном ей загадочном стиле, который так чаровал нас всех, она ответила: "Нет". Я понял, что она имела в виду "да", и на следующий же день отбыл в Италию. Италия во многом напоминала мне Чикаго, и особенно Венеция, поскольку в обоих городах есть каналы, а на улицах полно статуй и соборов, воздвигнутых величайшими скульпторами Возрождения.

В том же месяце мы посетили мастерскую Пикассо в Арле, который тогда назывался то ли Руан, то ли Цюрих, пока французы не переименовали его в 1589 году, в правление Людовика Смутного (Людовик был незаконнорожденным королем шестнадцатого века, который пакостил всем, кому мог). Пикассо тогда как раз начинал то, что в дальнейшем стало известным как его "голубой период", но мы с Гертрудой Стайн выпили с ним кофе, так что он начал его позже. Поскольку этот период длился целых четыре года, десять минут особой роли не играли.

Пикассо был низкоросл и обладал занятной походкой — ставил одну ногу перед другой, прежде чем сделать то, что он именовал "шагом".

Его очаровательные чудачества приводили нас в восторг, но в конце тридцатых годов, во время подъема фашизма, было не до восторгов.

Мы с Гертрудой Стайн тщательно рассмотрели последние работы Пикассо, и Гертруда Стайн пришла к заключению, что "искусство — все искусство есть не более чем выражение чего-то". Пикассо не согласился с этим и заявил: "Катитесь отсюда, дайте спокойно поесть". Лично я считаю, что Пикассо был прав. Он ведь действительно ел, когда мы пришли. Мастерская Пикассо очень отличалась от мастерской Матисса тем, что Пикассо был неряшлив, а Матисс поддерживал безукоризненный порядок. Но что странно, на самом-то деле все было как раз наоборот. В сентябре того года Матисс получил заказ написать аллегорию, но из-за болезни жены не смог ее закончить, и вместо аллегории пришлось клеить обои. Я так четко помню подробности, потому что все это случилось как раз накануне зимы, которую мы все вместе провели в дешевой квартирке на севере Швейцарии, где временами дождило, а временами также неожиданно переставало дождить.

Хуан Грис, испанский кубист, уговорил Алису Токдас позировать ему и в полном соответствии со своими абстракционистскими концепциями принялся разбивать ее лицо и тело на основные геометрические формы, пока не появилась полиция и не уволокла его. Грис был испанцем из глубинки, и Гертруда Стайн говаривала, что только истый испанец может вести себя так, как он — то есть говорить по-испански и время от времени возвращаться в Испанию к своей семье. Потрясающее было зрелище.

Как-то, помнится, сидели мы в одном теплом кабачке на юге Франции, уютно поставив ноги на подножки табуретов, и вдруг Гертруда Стаин заявила: "Меня тошнит". Пикассо нашел ее заявление забавным, а мы с Матиссом истолковали его как намек, что нам пора подаваться в Африку. Семь недель спустя мы наткнулись в Кении на Хемингуэя. Он покрылся загаром и бородой, и вокруг глаз и рта уже начала складываться его характерная плоская проза. Здесь, в сердце неизведанного черного континента, Хемингуэй сотни раз совершал героические поступки с риском расквасить себе губы.

— Как дела, Эрнест? — спросил его я.

Со своим неповторимым красноречием он начал повествование о смерти и доблести, и когда я проснулся, он уже разбил лагерь и сидел у огромного костра, готовя на нас на всех ужин из отменнейшей кожи. Я начал подкалывать Хемингуэя насчет его бороды, мы от души посмея-лись, попили коньячку, а потом натянули боксерские перчатки, и он разбил мне нос.

В том же году я снова приехал в Париж, чтобы потолковать с тощим и нервным европейским композитором с орлиным профилем и примечательно быстрым взглядом, которому было в дальнейшем суждено стать Игорем Стравинским, а затем и его лучшим другом. Я поселился у Мана, к нам нераз заходили ужинать Стинг Рэй и Сальвадор Дали. Дали решил устроить персональную выставку, и эта выставка удалась как нельзя лучше, потому что ее посетила только одна персона. А вообще тогда стояла веселая и прекрасная французская зима.

Помню, как-то апрельским вечером вернулись домой с новогодней вечеринки Скотт Фицджеральд с женой. Последние три месяца они питались исключительно шампанским, а на предыдущей неделе с чьей-то подначки разогнали свой лимузин и на полном ходу въехали в океан с тридцатиметрового обрыва. В Фицджеральдах было что-то удивительно настоящее — их моральные ценности сводились к самым основным. И оба такие скромные! Я помню, как они были польщены, когда Грант Вуд уговорил их позировать для своей "Американской готики". Зельда потом рассказала мне, что Скотт на каждом сеансе обязательно ронял вилы. В течение последующих нескольких лет я все ближе и ближе сходился с Фицджеральдом, и многие наши друзья считали меня прототипом главного героя его нового романа. Другие же считали что я построил свою жизнь по подобию главного героя его предыдущего романа. Кончилось все это тем что один из вымышленных им персонажей подал на меня в суд. Ему не хватало самодисциплины, и, хотя все мы обожали Зельду, мы не могли не прийти к мнению, что она плохо влияет на его работу. Из-за нее его производительность упала с одного романа в год до нерегулярно публикуемого рецепта блюд из даров моря да строчки запятых.

Наконец, в 1929 году мы все вместе отправились в Испанию где Хемингуэи представил нас тореро Манолете, который был настолько чувствителен, что его чувствительность где-то граничила с женственностью. Большой был артист. И такой виртуоз что, не стань он тореадором, вполне мог бы стать всемирно известным счетоводом-бухгалтером. Мы великолепно провели время в Испании — путешествовали, писали.

Хемингуэй взял меня на ловлю тунца. Я поймал четыре консервные банки, мы смеялись, и Алиса Токлас спросила меня, влюблен ли я в Гертруду Стайн (я посвятил Гертруде сборник стихов, хотя стихи были не мои, а Т. С. Элиота), и я признался, что действительно люблю ее, но из этого ничего не выйдет, потому что я недостаточно для нее умен. Алиса Токлас со мной согласилась, а потом мы натянули боксерские перчатки и Гертруда Стайн разбила мне нос.

10 августа 2002

История про старославянский язык

Все оттуда же вытащил один рассказ, который мне всегда нравился, и используя который, я сдал какое-то неописуемое количество экзаменов в разных учебных заведениях, которые с успехом закончил.

Нe знаю точно, но обыкновенно считается, что для медиков первым экзаменом на зрелость является патология, для строителей — начертательная геометрия, для экономистов, кажется, история международных долгов, а для нас, первокурсников высшего учебного заведения, выбравших своей специальностью родную речь, Рубиконом, через который следовало мужественно пройти, экзамен по старославянскому языку. Кто через него перескакивал, считал себя зрелым, умным и смелым, так что все последующие экзамены были ему уже нипочем.

Курс старославянского языка, языка Кирилла (его также называли Константином) и Мефодия, на котором говорили во времена Великой Моравии, читал нам и затем принимал экзамен некий доцент N. В аудитории во время лекции, он больше напоминал игрока в бейсбол, чем ученого. Даже под рубашкой была заметна игра могучих бицепсов, его руки взмахивали, как крылья ветряной мельницы, а сросшиеся брови напоминали нам летучую мышь (по-латински — виво виво). Из лекции, посвященной началу славянской письменности всех нас заинтересовала одна такая деталь, а именно: Константин был один из семи (!) детей, после его рождения у родителей четырнадцать лет (то есть 7*2) не было детей, сам он умер, когда ему было сорок два (то есть 7*6) года, и папа римский целую неделю (то есть 7*1) держал его мертвое тело в гробу. Все дальнейшие рассуждения, сопровождавшиеся написанием разных слов как глаголицей, так и кириллицей, не представляли для нас никакого интереса.

В общем-то лекции его можно было пережить. Те злополучные два часа в неделю мы предавались мечтам или глубокому сну с открытыми глазами, чему студенты достаточно быстро обучаются. А в те минуты, когда наш лектор прерывался, я и мой коллега Суханек листали зарубежный журнал, лежавший у нас на коленях, восхищались фотографиями победителей последних автогонок класса "А" и тихо оценивали возможности машин.

Ситуация в корне изменилась и стала во много раз более трудной, когда в июне перед деканатом на доске объявлений вывесили расписание экзаменов. Как утверждали очевидцы, за последние пять лет только один студент сдал экзамен по старославянскому языку. Им был ненормальный студент Мульда, который теперь, как бы в знак награды, работал в качестве вспомогательной научной силы на кафедре у доцента.

К экзамену нужно было проштудировать несколько специальных книг в красивых переплетах из полиэтилена, приблизительно два литографированных курса лекций, а также, кому удавалось подкупить ненормального Мульду и получить у него конспекты, и лекции доцента. Когда дома я открыл все эти книги и поспешно пролистал их, мне стало совершенно ясно, что через эту стену я не перелезу. Из соображений предосторожности я собрал всех членов нашей семьи и разложил перед ними учебники и рекомендательную литературу. Все бросились меня жалеть, а мама заплакала. Рассудительный отец понял, что экзамен может нанести вред моему здоровью, и предусмотрительно подбросил мне двести крон. Бабушка решила, что каждый день, пока я не сдам экзамен, она будет варить для меня насыщенные мясные бульоны. Все это подбодрило меня, и на следующий день я смело сел за книги. Но уже первые страницы произвели на меня отталкивающее впечатление. В них была масса букв и знаков, которые, как я вспоминал, с любовью писал на доске доцент, а также крючков, напоминающих украшения на шапках волшебников — их показывали в телевизионных сказках для детей. Кроме того, там была уйма надоедливых указаний, что аорист в старославянском имеет такое окончание, а имперфект совсем другое, не говоря уже о трехстах обычных исключениях. Временами еще упоминалось об устаревших или вымерших словах, а также о других никому не нужных вещах.

Так как был июнь, что я уже отметил, и пригревало солнце, я собрал книжки и лекции и направился на пруд, чтобы готовиться к экзамену в солидной обстановке. Мое намерение было абсолютно правильным. Среди раздетых людей на клетчатой купальной простыне я увидел Нину, которая якобы работала во вторую смену, поэтому пыталась забрать сейчас как можно больше ультрафиолетовых лучей. И ей это удавалось. У нее был прекрасный загар, и, более того, ее миниатюрные плавки были прямо пропорциональны ее уму. Погода стояла все время хорошая, и мы встречались здесь, собственно говоря, каждый день. Так что обстановка, которую я выбрал для занятий, оказалась вполне приемлемой.

У меня постоянно было такое ощущение, что до пятницы (день, когда я должен был явиться на экзамен) еще уйма времени. Но вдруг от дней, которые я вначале с таким пренебрежением отсчитывал и которые отделяли меня от опасной встречи с доцентом, остались только часы.

Настала пятница. Утром я побрился, опрыснул себя одеколоном, надел чистую рубашку, новый пиджак, в котором не очень-то хорошо себя чувствовал, и направился по знакомой улице через город на факультет. Экзамен нас сдавало четырнадцать человек. К полудню счет был 11:0 в пользу доцента. Двое моих коллег все еще скрывались в туалете. Я оставался в коридоре один, курил, ходил взад и вперед по красно-белым кафельным плиткам. Кстати, пока ходил, сосчитал, что в коридоре 2788 белых плиток и столько же красных.

Вдруг щелкнула ручка и в дверях появилась противная физиономия доцента. В руке он держал список жертв.

— Суханек, — выкрикнул он.

Я показал пальцем на дверь с изображением черного человечка. Он понял, что моего коллегу мучают какие-то физиологические недуги.

— Тогда вы! Как там ваша фамилия?

Сознательно переступая порог левой ногой, я робко произнес свое имя и загасил сигарету. Окурок я осторожно положил в карман нового пиджака. Доцент, по-видимому, нашел меня в списке, потому что он сначала провел меня через какую-то комнату, где я краем глаза заметил сгорбившегося беднягу Мульду, и ввел в просторный кабинет. Потом он подошел ко мне с коробкой от ботинок, в которой лежало приблизительно двадцать конвертов. Я клюнул, как попугай на ярмарке, когда он предсказывает желающему судьбу, и вытащил один конверт.

— Знаете, что такое "еры"? — пробурчал доцент, раньше чем я успел открыть конверт. Этим он напоминал мне то, что я уже когда-то слышал, что в старославянском языке на конце некоторых слов пишется знак "ер". Когда на лекциях доцент про-износил его, то он выдавливал из себя какой-то горловой звук. Уже тогда я ломал себе голову над тем, произносил ли точно так же этот звук Мефодий. Мне казалось невероятным, что не осталось магнитофонной записи его голоса. На вопрос доцента я молча кивнул головой, и он, внешне успокоившись, направился к столу. Там он стал перебирать какие-то бумаги.

Дрожащими руками я открыл конверт. В него был вложен небольшой листок и приблизительно три фотографии. Внимательно просмотрев их, я обнаружил, что все они исписаны довольно знакомым почерком. По правде говоря, я видел до это-го другие фотографии, гораздо более интересные. Кстати, когда я проявлю свою пленку, которую отснял на пруду и в большинстве кадров которой запечатлена Нина в купальном костюме мини, я уверен, что даже профессиональный фоторепортер побледнеет от зависти…

Однако мне пришлось прервать свои приятные размышления и ознакомиться с тем, что было написано на приложенном листочке. В мою обязанность входило прочитать тексты-фотокопии и сделать необходимый разбор.

Доцент продолжал шелестеть бумагами, иногда испытующе поглядывал на меня, словно определяя, как я готовлюсь, а я разглядывал фотографии. Наименее противной была третья, потому что на ней при желании можно было обнаружить знакомые знаки. Но прочитать текст я был не в силах. И вопрос второй (склонение имен существительных) тоже не вызвал у меня восторга. Итак, довольно быстро я понял, что у меня нет никаких шансов сдать экзамен.

Что делает в таких случаях студент?

Студент ждет чуда.

И чудо свершилось.

В то время когда я глазел в окно и следил, как на ветру соприкасаются вершины старых буков, что напоминало мне влюбленных рыбок в аквариуме, в кабинет быстро вошел ненормальный студент Мульда. Он дважды поприветствовал бейсболиста и покорно сообщил, что ему звонит жена.

Доцент отложил бумаги, зарычал, как сенбернар, и вышел. Дверь он специально оставил открытой. Мы слышали, как он разговаривает с женой.

Мульда на цыпочках приблизился ко мне.

— Что-нибудь знаешь? — участливо спросил он.

— Ничего, — признался я и тупо про-должал смотреть на довольно плохую фотокопию текста. Мульда удивленно взглянул на меня и прошептал:

— Ты же держишь вверх ногами, дурак!

Я перевернул текст, но и это мне особенно не помогло.

Вспомогательная научная сила поспешно кивнула в сторону, откуда был слышен голос доцента, и зашептала:

— Давай пиши! Это отрывок из Киевской рукописи…

К сожалению, он не мог продолжать. В кабинет ввалилсянаш дорогой доцент.

— Мульда! — крикнул он. Подсказчик вздрогнул:

— Слушаю вас…

— Не знаете кого-нибудь, кто может отремонтировать стиральную машину?

— Не-ет… — протянул Мульда.

— Как же так, что вы не знаете?

— К сожалению, товарищ доцент… — признался Мульда.

— Гм… Не могли бы вы мне, уважаемый, сказать, для чего я держу вас здесь, на кафедре? Как вы можете заниматься науч-ной работой, если не способны решить элементарную проблему? Стыдитесь!

Гениальный студент лишь временами отваживался взглянуть поверх очков на вели-кана старославянской науки.

А тот между тем снова вернулся к телефону и раздраженно стал убеждать жену:

— Ничего не получается. В пятницу про-сто никого невозможно найти… Тогда не стирай! Ах, ты уже намочила белье? Это с твоей стороны абсолютно неразумно… Что ты сказала?.. Кто я?..

По-видимому, ответ был не очень лестный, потому что доцент яростно бросил трубку и тотчас же предстал перед нами. Стул застонал под ним, когда он тяжело опустился на него.

— Что я, должен с ума сойти из-за этой ее стиральной машины? — пробормотал он. — Не уходит вода… А она знай твердит свое, что должна выстирать именно сегодня.

Он брал в руки разные предметы, лежавшие на столе, и затем сердито отбрасывал их. Вдруг он напустился на Мульду:

— Что вы тут стоите? Идите! Не желаю вас видеть!

Мульда моментально юркнул за дверь и бесшумно прикрыл ее.

Тут доцент обратил на меня внимание. Заметив в моей руке листок бумаги, он спросил:

— Вы готовы?

Я не знал что ему ответить, но тут в моей голове, словно молния в летний день, промелькнула великолепная идея. Склонившись над столом, я произнес:

— Товарищ доцент, если вы не возражаете, я попробовал бы исправить вашу стиральную машину.

Он взглянул на меня с любопытством и в то же время с недоверием.

— Что? Вы могли бы?..

— Да!

— Так чего же вы не сказали раньше? — воскликнул он и неожиданно быстро вскочил со стула.

— Пошли! — приказал он.

Мы пробежали мимо потрясенного Мульды и выскочили в коридор. Коллега Суханек при виде нас так испугался, что незамедлительно снова побежал в туалет. На лестнице я перепрыгивал через четыре, а доцент, возможно, через шесть ступенек. Перед зданием факультета на стоянке стояла его светлая машина марки "дациа". Не успел я сесть рядом с ним, как она уже летела на второй космической скорости. На первом перекрестке он по ошибке включил вместо первой скорости третью. Я разрешил себе тактично указать ему на эту техническую ошибку. Он слегка поерзал на сиденье, не спуская глаз с широкой асфальтированной дороги, которая стремительно бежала под наш капот.

Проехав еще какое-то расстояние, я решил обратиться к нему с доверительным вопросом:

— Сколько берет у вас эта тачка?

— Что? — спросил он, не понимая.

Мне было ясно, что я имею дело не с профессионалом. И я уточнил:

— Сколько она пожирает?

— Ах, вот оно что… Думаю, десять или одиннадцать литров.

— Если бы вы согласились отрегулировать карбюратор, то хватило бы и восьми литров, — предлагал я ему свои услуги.

— Нет, нет…

Новый перекресток. Он остановил машину, потом включил первую скорость. Все правильно. Но он поддал столько газа, что машина зарычала, как медведь в дремучем лесу.

— В переключении скоростей вы не очень-то сильны, — заговорил я снова и да-же хихикнул. — Что бы вы делали, например, в Монзе или в Монако на такой машине? Известно ли вам, сколько раз за соревнование переключает скорость шофер на машине "лотус"? 1011 раз. А Патрик Депайе на "ренольте"? 1045 раз. Но все это ему возвращается сторицей. Вы следите за телепередачами?

— Нет…

— А вам следовало бы. Вы многому могли бы научиться. Я имею в виду как водитель… Между прочим, товарищ доцент, вы совершенно не умеете держать руль. Вам это кто-нибудь говорил?

Он попытался передвинуть руки на черном кругу и почти со страхом взглянул на меня.

— И не так. Немного выше. Идеальное положение рук во время езды — это положение десять-десять.

Заметив, что он не понимает, я объяснил более наглядно:

— Это когда часы показывают десять часов десять минут. Теперь вам ясно?

— Да! — уступил он и моментально по-пытался исправить ошибку.

Оставшиеся четверть часа довольно рискованной езды я употребил на то, чтобы помочь ему исправить некоторые плохие навыки автомобилиста. И вот мы остановились перед домиком в зеленой части го-рода. Он достал ключ, отпер железную калитку и повел меня по бетонированной дорожке ко входу.

Навстречу нам вышла его жена. Ей было, как мне показалось, немногим более тридцати лет. На ней были джинсы и приятно облегающая кофточка с коротким рукавом. Я ее надлежащим образом поприветствовал и пожал протянутую мне ручку с тонким запястьем.

— Вот это… — показал на меня через плечо доцент. Он не закончил, потому что я громко и членораздельно произнес свое имя, и мое лицо озарилось улыбкой. Пани засияла от восторга, когда узнала, что муж привез специалиста по стиральным машинам,

— Вас послало к нам небо! — воскликнула она и пригласила войти в дом. В прихожей она предложила мне снять ботинки и надеть кожаные тапочки, угостила меня грузинским коньяком и только после этого повела в ванную комнату, стены которой были выложены итальянским кафелем. Он продавался у нас в одном сельскохозяйственном кооперативе.

— Ну, показывайте вашу рухлядь! — заговорил я бодро и весело, стараясь заглушить в себе тот страх, который чувствовал.

Тут я вдруг полностью осознал, что если я не исправлю стиральную машину, то не только не сдам экзамен по старославянскому языку, но более того, доцент вполне определенно обломает о мою голову свою палку для бейсбола.

Пашд показала на белый куб, стоящий у стенки, как провинившийся проказник.

— Ну, что же… посмотрим… Отвертка и клещи у вас найдутся?

— Конечно, — ответила пани и послала мужа за инструментами.

— Что еще? — любезно спросила она, когда ее муж протянул мне то, что я просил.

— Не помешала бы чашечка кофе!..

— Конечно! — воскликнула она радостно и побежала, должно быть, на кухню.

Доцент стоял все время в открытых дверях. Меня это немного нервировало.

— Разрешите?! — отстранил я его деликатно и всунул ключ с другой стороны двери.

— Не люблю, когда кто-нибудь мешает мне во время работы Особенно когда это любитель, — сказал я и запер дверь. Первое, что я сделал, провел экспертизу стиральной машины. Она была той же марки, что и та, которая стояла у нас дома. Еще тогда, в кабинете доцента, я вспомнил, что однажды она у нас тоже перестала работать — не было оттока воды. Тогда отец отвернул боковую стенку, выпустил оставшуюся воду и в резиновой трубке обнаружил пуговицу от пижамы. Удалив ее, он смонтировал все так, как было прежде. Во-да уходила. Стиральная машина работала.

У меня было такое чувство, что ничего другого здесь быть не может, и я принялся за работу.

Опустившись на плитки, я отвернул боковую стенку и клещам отсоединил резиновую трубку, потряс ее, подставил руку, и вместе с водой на мою ладонь упала монета в пятьдесят геллеров. Я положил ее в карман на память. Затем смонтировал все как было, вытер тряпкой сырой пол, нажал на кнопку и через стекло увидел, как заработал барабан. Вода вытекала как положено.

Значит, все получилось!

Но дверь я пока не открывал. Сел на ванну и закурил сигарету. Согласитесь, что после такой работы у меня было на это право.

Только минут через десять я повернул ключ. Супруги незамедлительно вошли в ванную комнату и с восхищением уставились на таумяшую машину.

Пани взволнованно всплеснула руками.

— Чудо! Вы волшебник!

— Нет… нет… Всего лишь пустяк, — защищался я.

Еще с минуту она любовалась этим чудом техники, потом слегка дотронулась до моего локтя и повела в комнату, где меня ждал кофе. Мы сели в удобные кресла друг против друга я начали болтать. Доцент стоял у стены около картины, изображающей то ли осаду Праги шведами в период Тридцатилетней войны, то ли натюрморт с черникой, и упорно молчал.

Во время кофепития мы с пани курили дорогие сигареты.

— Так сколько мы вам должны? — спросила она, когда я дал понять, что не собираюсь больше задерживаться в их уютном гнездышке.

— Ничего! — развел я добродушно рука-ми. — Ведь мы с товарищем доцентом знакомые.

— Хорошо. Но вам все же надо…

— Не стоит об этом говорить. Я рад, что мог познакомиться с вами. До свидания.

Ее дальнейшие уговоры приводили меня в смущение. Случайно, сделав какой-то предусмотрительный жест, я ударил рукой по карману и почувствовал в нем твердые корочки студенческой зачетной книжки.

— Единственно вот… — отважился я высказать свое желание, — если бы товарищ доцент любезно записал в зачетке, как он мною доволен. Понимаете… сейчас это желательно, потому что всюду такие бюро-краты… — извиняющимся тоном говорил я прекрасной даме.

Она обратилась к мужу тоном приказа:

— Богуш! Напиши, пожалуйста, как мы довольны работой мастера!

Я подсунул доценту свою зачетную книжку, открытую на тон странице, где было место для оценки по старославянскому языку. Он все понял и зарычал, как рассвирепевший бульдог:

— Но ведь это…

— Что это? — перебила его жена. — Напиши, как мы были на редкость довольны его работой.

Оценка "на редкость" меня не устраивала. Система оценок в высших учебных заведениях не помнит такой формулировки. Поэтому я скромно предложил:

— Напишите лучше — хорошо…

— Как хорошо? — воскликнула довольная хозяйка в кофточке, которая вблизи нравилась мне все больше.

— Отлично! Богуш, напиши: от-лич-но!

Супруг неохотно достал ручку и под пристальным взглядом жены это слово в моей зачетной книжке.

— Еще дату, — обратил его внимание.

Он приписал несколько цифр и брезгливо отбросил зачетку на столик, где стояли чашечки с остатками черного кофе. Потом поспешно ушел в соседнюю комнату где, по-видимому, был его кабинет.

Пани в джинсах проводила меня за калитку, снова подала мне ручку и долго, сердечно прощалась со мной.

Когда она исчезла за калиткой, я отважился взглянуть на окна. Одна занавеска слегка колыхнулась, слегка колыхнулась, и за стеклом я на мгновение увидел лицо доцента. Он смотрел на меня с ненавистью. Я же помахал ему. В этот момент он отступил от окна. Вероятно, пошел взглянуть в словарь, как будет по-старославянски термостат.

А я шел домой и думал, что в истории нашего факультета я первый, кто получил пятерку по старославянскому языку. Ведь у ненормального студента Мульды была всего лишь четверка.

11 августа 2002

История про православный календарь

Я как-то купил православный календарь. Нормальный такой календарь, отрывной. Но оказалось, что выкидывать оторванные страницы нельзя. Их нужно было хранить. По крайней мере, на втором или третьем внесчётном листке так было написано.

Не выкидывайте всё оторванное в бытовой мусор. Пожалуйста.

А беззащитные просьбы всегда самые действенные.

Мне объяснили, что можно эти листочки жечь. И вот уже полгода я похож на Штирлица, что жжёт свои карикатуры на руководство рейха в пепельнице.

Сегодняшний день начался с листочка, на котором напечатано анонимное эссе о Пушкине. Начинается оно так:

"А. С. Пушкин по существу был глубоко нравственным человеком".

11 августа 2002

История про памятник Жукову

Встретил Виктора Петровича. Он, от чего-то топая ногами и веселясь, вспомнил мою идею о памятнике Жукову — в окопе на Красной площади, так, чтобы высовывалась голова в фуражке, чтоб торчала из этого окопа стереотруба. Правда, в этот окоп тут же накидали бы пустых пивных банок и окурков.

13 августа 2002

История про стихи

Стихи из воспоминаний моего деда:

13 августа 2002

История об одной жене

"По лицу её было видно, как она время от времени мысленно переносилась на вчерашнюю вечеринку, а возвращалась она оттуда со взглядом пустым, как у кошки, потом в её глазах появлялось удовлетворение, удовлетворение пробегало по её тонким губам и исчезало".

13 августа 2002

История о польских журналах и "Солидарности"

Ещё из кучи я вытащил огромную стопку польских журналов "Perspektywy". Это, надо сказать, был такой польский аналог "Огонька". Но, известное дело, в Польше жизнь была иная, журналы эти, вышедшие в конце семидесятых, в Москве смотрелись как пришельцы, высадившиеся с летающей тарелки.

Причём, с одной стороны было понятно, что Польша была страной социалистической, членом Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи. Тем более, что вслед одному кинематографическому генералу, удивлявшегося сходству русского и польского языков, я читал в этом журнале статью о Советской Армии, называвшуюся "Od taczanki do rakiety". Но с другой стороны, где, в каком сне я мог увидеть в социалистическом журнале голых сисястых тёток? Ни в каком.

Итак, всё там начиналось с политических новостей, Герек жал руку Брежневу и сидел рядом с Индирой Ганди, советские космонавты расписывались на своей закопчёной капсуле, лежащей в казахской степи, "Апполон-Союз", раскоряка солнечных батарей Скайлэба; вьетнамский военный врач, бинтующий ногу кампучийцу, война в Ливане; захват самолёта и лица террористов — мордатые, с архаичными бачками; авианосец "Киев", проходящий через Босфор; митинги в Тегеране; Артур Рубинштейн с сигарой, Кароль Свечевский на старых фотографиях, семья Бокассы; Шаттл верхом на семьсот сорок седьмом "Боинге"; гданьские верфи — на полном ходу, безо всяких забастовок; Агнесса с Бьёрном держат на руках новорождённого; Иди Амин в одних плавках; ещё живёт Каудильо — вот он, восьмидесяти двух лет, с красной лентой через френч, старик, высохший, как трава; на обороте — отрывок из "Малой земли", партизанские снимки, жолнеры Армии Людовой с автоматами Судаева наперевес.

От политического раздела, я пробирался через непонятные мне статьи, карикатуры, что я перерисовывал, рецензии, театральные новости, расписание фильмов, невиданную вещь — рекламу, в которой польки тянули ноги в знаменитых колготках; к тем самым голым тёткам — печальным или весёлым; приютившимся на предпоследней странице, в уголке. Повидло каждого номера, изюминка семь на двенадцать — подсмотренная жизнь, округлости социалистических грудей — вот, что отличало тогда Польшу от СССР.

14 августа 2002

История про Луну

Из той же кучи вытащил несколько журналов Aviation Week & Space Technology. Там, между полуподпольными съёмками "Харриера" и вкладышами, на которых впечатано на машинке по-русски: "1. Новый график разработки бомбардировщика Норт Америкен В-1… 4. Планы ВВС США по созданию спутниковой навигационной системы 621В", помещены слепые снимки с Луны, сделанные экипажем Апполо-14. Отчего-то они были нежелательными в нашей печати, впрочем, отчего — понятно.

Есть на них и знаменитые крестики, есть и прочая историческая байда. На этом я, пожалуй, закончу раскопки на сегодня.

15 августа 2002

История про "А" и "Б"

Ну вот что я нашёл в этой куче, так это обрывки дневников Лидии Гинзбруг. Они прелестны. Кажется, эти дневники двадцатых-тридцатых годов месяца четыре назад изданы в Петербурге. Самой книги я не видел, но всё равно хочется что-нибудь процитировать, хотя бы и из-за магии инициалов: "Володя Б. рассказывал об ужасе, который он испытал, когда к нему на улице подошла женщина и вежливо спросила: "Скажите, пожалуйста, где здесь останавливается букашка?". (Он не знал, что в Москве называют "букашкой" трамвай под литерой "Б")".

Что интересно, трамвай под литерой "А" в каком-то виде сохранился, а "Б" унаследована троллейбусом. Я его ещё называл "букашкой", когда сам жил на Садовом кольце. Сохранилось ли это сейчас — не знаю.

17 августа 2002

История про осень и тридцать пятый элемент

Пригласили меня в одно место, и я, памятуя заветы старших товарищей, прихватил коньяка, собрался и поехал. Но оказалось, что человек, который меня туда пригасил — за рулём, другой — остаётся работать всю ночь… И вот, перелил я свои двести грамм в белую кружку, притворился, что пью кофе, и принялся за ночные беседы.

А потом поехал по ночной Москве, где уже холодно и бездомные собаки попрятались в сочленениях теплотрасс. Бездомные люди попрятались по подъездам, и лишь бездомные гаишники вышли на охоту.

Встаёт заря во мгле холодной, на нивах шум работ умолк, с своей волчихою голодной — пришла осень. Вот что — пришла осень, и ничего уже с этим не поделаешь.

Поэтому, перемещаясь по улицам, я, чтобы отвлечься, стал думать об одной рекламе. Это реклама пива "Пит-крепкое". В ней по экрану бегают рисованные профессора и даже сам Дмитрий Иванович Менделеев. Дмитрий Иванович, наклюкавшись пива, радостно рисует значок "Пит" в своей периодической таблице. Так вот, что интересно, сначала он рисует его под Fe, но до криптона. Потом, в следующем кадре, слева от "Пит"'а оказался селен. Это меня несказанно развеселило. Значит в "Пит" переименовали бром. Ну, это, в общем, симптоматично.

Нет, спать, спать. Не могу я сегодня слушать быстрый говор Жида Васьки, рассуждения Хомяка о проституции, и бессмысленных французов, которых за каким-то хером…

19 августа 2002

История про Бриков и Шкловского

В той же груде листов, что содержали записные книжки Лидии Гинзбург, есть записи о Шкловском: "Говорим со Шкловским о "Zoo", Вспоминаю его фразу о человеке, которого обидела женщина, который вкладывает обиду в книгу. И книга мстит.

Шкловский: А как это тяжело, когда женщина обижает.

Я: Всё равно каждого человека кто-нибудь обижает. Одних обидела женщина. Других Бог обидел. К сожалению, последние тоже вкладывают обиду в книги". И тут же: "Я сказала Брику:

— В.Б. <Шкловский> говорит точно так же, как и пишет.

— Да, совершенно так же. Но разница огромная. Он говорит всерьёз, а пишет в шутку. Когда Витя говорит: "Я страдаю", то это значит — человек страдает. А пишет он я стррррадаюю (Брик произнёс это с интонацией, которую я воспроизвела графически".

При этом, в той же куче сора обнаружился листочек, на котором было аккуратно перепечатанное на машинке стихотворение Ярослава Смелякова:

Орфография и пунктуация машинописи сохранены, но год на листке не указан, что в данном случае принципиально. Забавно, что, комментируя это стихотворение в духе И. Смирнова, можно написать три авторских листа и хватит ещё на пару дипломных работ для студентов.

21 августа 2002

История про образование

Там же, у Гинзбург: "В разговоре с Чуковским для меня, кажется, впервые вполне уяснилось, что между самой верхней и самой нижней культурой установилось правильное обратно-пропорциональное отношение.

В 1921 году кто-то из профессоров сказал публично: у нас происходит ликвидация грамотности. Это справедливо в той же мере, в какой и несправедливо. На самом деле у нас относительно уменьшилось число людей безграмотных в прямом смысла и увеличилось число людей безграмотных — в переносном. Чем выше учебное заведение, чем ближе к Высшему учебному заведению — тем оно хуже (то есть я имею в виду заведения гуманитарные или в их гуманитарной части). Всевозможные школы первоначального обучения в общем, вероятно, удовлетворительны; трудовая школа — явление спорное, университет (опять в гуманитарной его сфере), бесспорно, не удовлетворяет. Нельзя было бесследным для культуры образом подвергнуть первоначальной культурной обработке всю эту массу новых людей. Культура ослабела наверху, потому что массы оттянули к себе её соки. Я вовсе не думаю, что нужно и социально полезно упрощаться; я думаю, что снижение культурного качества — не вина правительства и не ошибка интеллигенции, что снижение качества на данное отрезке времени — закономерность.

В данный момент я и люди, которых я обучаю на рабфаке, любопытным образом уравновешены. То, что они учатся и вообще чувствуют себя полноценными людьми, соотнесено с тем, что у меня отнята какая-то часть моей жизненной применимости, то, что они читают "Обломова" (почему именно "Обломова"?), соотнесено с тем, что я не могу напечатать статью о Прусте.

Никаких чувств, кроме самых добрых, я к ним не испытываю. Во-первых, потому, что у нас у всех неистребимое народничество в крови; во-вторых, потому, что мы жадны на современное; в-третьих, потому, что профессиональная совесть и профессиональная гордость ученого и педагога не терпит нереализоваштх знаний; в-четвертых, потому, что если пропадать, то лучше пропадать не зря.

Как ни далека я от добродушия и от того, чтобы радостно выполнять свой долг в качестве скромного работника на ниве народного просвещения, но и в себе я ощущаю невытравленный след интеллигентской самоотречённости (оценивая её критически). Социальное самоотречение — это раскаяние в своих преимуществах. Кающееся дворянство заглаживало первородный грех власти; кающаяся интеллигенция — первородный грех образования. Никакие бедствия, никакой опыт, никакой душевный холод не могут снять до конца этот след".

21 августа 2002

История про иностранный текст

Не знает ли кто, что это означает:

Сум-сум-сум-сум-сум-сум-сУм

Табулейра масаУм!

Заранее спасибо.

21 августа 2002

У zurfreude беда. поможем другу

У незнакомого мне, но по слухам очень хорошего человека zurfreude, неприятность.

Поэтому, дорогие все москвичи и гости столицы!

Пожалуйста, по дороге с работы — на работу и просто гуляя, обращайте внимание на темно-синие BMW с очень светлым салоном и номером с594ув99!

Вдруг попадется, чем черт не шутит.

И кому не в тягость, продублируйте в своих дневниках, пожалуйста.

Спасибо.

23 августа 2002

История про странное письмо

Получил тут странное письмо. Письмо такое: "Добрый вечер! У меня к вам просьба. Дело в том, что я уже давно очень хочу завести дневник на livejournal.com, но знакомых у меня там пока что нет, а заплатить я бы и рада, но российские кредитки они не принимают:(Не могли бы вы сказать мне account creation code?

Пожалуйста!:)

Заранее благодарю, ***"

Странного в нём то, что загляни ко мне в инфо (там, где адрес) и поймёшь, что я бесштанный бесплатный человек, хрен без палочки. Откуда у меня код? И почему я? И кто это? Нет, я, конечно, рад девушке услужить, да нечем. Так что я остался в недоумении — а вдруг это шалость существа, избалованного всеобщим вниманием? (с) как бы Хармс… Если кому такое письмо пришло — так дайте девушке код. Я, собственно не прошу ни для кого. Так, расписываюсь в никчемности.

Поэтому, если к кому

25 августа 2002

История про ваххабитов

Ваххабиты, однако, не носят нижнего белья. Говорят, это правило. Впрочем, те два, что я видел ничего мне сказать не могли.

26 августа 2002

История про не уходящие праздники

Как-то, давным-давно, когда вода была мокрее и сахар — слаще, случилась у меня череда праздников. Модно было тогда пить спирт "Рояль". Эстеты пили американский "Рояль" в прозрачных пластиковых бутылках, люди попроще — бельгийский в бутылках стеклянных. Вместо закуски резалась немецкая дарёная тушёнка из запасов на случай третьей мировой войны. Приходили ко мне разные люди. Приходил одноклассник-предприниматель, приходила одноклассница со своим мужем — криминальным политиком большого полёта, приходила упитанная девушка с красивым голосом, приходили, наконец, литераторы.

Литераторы сидели на старом телевизоре, стоявшем на полу. Мужья бывшие и нынешние сидели рядом.

Через некоторое время я подумал, что часть гостей решила остаться у меня жить. Но нет, они всего лишь решили остаться ночевать. Тогда я чем-то сам напоминаю себе героев фильма "Мимино", просыпающихся в кабине грузовика где-то на Ленинских горах.

— Спи спокойно, — успокаивает своего товарища один из них. — В этой гостинице я хозяин.

Один из моих приятелей, став учителем, по привычке вставал рано, мы брились по очереди и продолжали выпивать, уже в пиджаках и галстуках. Однажды нас увидел один лохматый и босой литератор, вползший в кухню в поисках водопровода.

Звали литератора — Сивов. Он вспомнил вчерашний спирт, и что-то подкатило к его горлу. Литератор Сивов скрылся в глубине квартиры, топоча босыми пятками. Жалко мне было его в тот момент, но жалко не очень. Потому как, появляясь в моём доме, Сивов воевал с моей санитарной и бытовой техникой, выходя при этом победителем. В последний раз он победил приёмник, а как-то — унитаз. Впрочем, было бы довольно страшно, если бы унитаз победил Сивова.

Появился у меня и другой литератор. Был он странен, звонил много раз, предлагая вложить полтора миллиарда в "Парк Духа", потом читал что-то из моих рукописей на коммерческих радиостанциях. Говорили, что он связался с сатанистами. И, правда, один его глаз смотрел вверх, а другой в сторону. Любил этот литератор задумчиво, по слогам, произнести слово "трансцендентально". К нему хорошо подходила фраза Миллера о том, что есть люди, которых, как Пеперкорна в "Волшебной горе, приводит в экстаз само слово "экзотический".

Но более всего меня поразило, как он ухаживает за женщинами.

Сидя на моей кухне, он подсаживался к незнакомкам и, ласково гладя локоть очередной гостьи, бормотал:

— Ты такая классная, знаешь, ты такая классная… Ромбический додекаэдр переходит в ортогональную проекцию, а Юпитер уже в семи восьмых. Как меняется картина осени. Я много сказал о лунном свете, не просите меня о большем, только слушайте голоса сосен и кедров, когда их колышет ветер, и вот ты такая классная…

Глаз его вращался и горел негасимым трансцендентальным огнём. Как-то я заснул, привалившись к стене, и вдруг обнаружил, что девушка под его ладонью сменилась, а речь осталась прежней. Фамилия этого литератора была такой же вкрадчивой, как и его разговор: Ильющенко.

Это были не уходящие праздники, не переходящие праздники.

И это всё о них.

27 августа 2002

История о хронологии

Франсуа Рабле родился не то в 1483, не то в 1494 году, а с 1532 по 1564 годы были изданы пять книг его романа "Гаргантюа и Пантагрюэль", из которых пятая, по слухам, принадлежит не ему.

Его современниками были Леонардо да Винчи, Эразм Роттердамский, Альбрехт Дюрер, Томас Мор, Мигель Сервет и Микеланджело Буонарроти, точные даты рождения и смерти которых всякий любопытствующий может посмотреть в энциклопедии, а на худой конец, просто спросить у кого-нибудь.

Умер Рабле в 1553 году. Немного погодя, в 1844-м, родился Жак Анатоль Тибо, более известный как писатель Анатоль Франс. В 1909 году он посетил Буэнос-Айрес и прочитал там несколько лекций о Рабле. Франс читал лекции в католической стране, и оттого — не вполне успешно. Потом он умер, в 1924-ом.

Однако в это время уже жил Михаил Михайлович Бахтин, родившийся в 1895 году. Михаил Михайлович был человеком нелегкой судьбы, а в 1940 написал книгу о Рабле и раннем Возрождении, которая была издана в 1965. Умер Михаил Михайлович в 1975 году, когда уже никто и не верил, что он ещё жив. Писатель Тынянов умер много раньше, в 1943 году, "своей смертью" — если смерть бывает чьей-то собственностью. Он умер от тяжелой и продолжительной болезни, успев, правда, написать много хороших книг и взяв эпиграфом к своему роману "Смерть Вазир-Мухтара" строку из арабского поэта иль-Мутанаббия (915–965) — "Шаруль бело из кана ла садык", что в переводе означает: "Великое несчастье, когда нет истинного друга". Впрочем, эту фразу задолго до Тынянова повторил Грибоедов в частном письме к Булгарину.

Хотя это к делу не относится. Я родился… Но, впрочем, не важно, когда я родился.

Важен лишь случившийся факт. Итак, после них всех родился я.

Рабле на портрете неизвестного гравёра выглядывает из сортирного сиденья, поставленного вертикально и увенчанного, правда, лавровым бантиком. На голове великого гуманиста бесформенная нахлобучка, а более бросается в глаза уставной подворотничок. Общий же вид ученого и писателя совершенно невзрачен — это медонский священник с наморщенным лбом, а не пантагюэлист. В Большой Советской Энциклопедии он погружён между Рабоче-Крестьянской Инспекцией (Рабкрин) и Карлом Раблем, австрийским эмбриологом. Про то, что он основал великое учение пантагрюэлизма, там ничего не написано.

27 августа 2002

История об утилитарности занятий литературой и о том, что не всегда хорошо долго идти по выбранному пути

Над маленьким городом висят однообразные тучи. Вода поливает венгерские и чешские могилы на кладбище, зелёный танк у входа и бесконечные черепичные крыши. На кладбище, под огромной плитой, с бетонной плакальщицей в головах, лежит мой дед. Его лицо на жёлтом эмалевом овале втиснуто под серую цементную руку. В больнице для престарелых на другом краю города, за рекой, умирает его жена.

Напротив меня, под рваным гостиничным одеялом лежит пятидесятилетний больной человек. Это мой отец.

Он всхрапывает во сне, перекладывает по подушке голову. Дождь не прекращается, новые облака набираются силой и сползают по склонам в долину, чтобы снова намочить брусчатку узких улиц и жёлто-сине-серебряные самостийные флаги. Люди прячутся от дождя по домам. Они спят и стонут во сне, мешая мне думать. Кто они? Вот мой отец. Я продолжу жизнь под его именем. Кто он?

Отец мой любил Рабле, и сразу хотелось что-нибудь изучить не хуже любого специалиста, чтобы вбежать в этот гостиничный номер и с порога брякнуть. Нет, небрежно бросить в разговоре:

— Ты зря пренебрегаешь мыслью Бахтина о снижении, не отмечаешь перехода от головных уборов к травам и овощам, к гусёнку, доводящему героя до блаженства.

— Блаженство это, — продолжал бы я, — батя, есть не что иное, как пародийный образ вечного загробного блаженства, однако поднимающегося снизу вверх.

Но, может быть, это не убедило бы отца в моей правоте, а главное, в моём уме. Вывод Бахтина показался бы ему натянутым. Тогда я, прихлебывая коньяк, оставшийся на столе в нашем номере, спросил бы его:

— А знаешь ли ты, чьи черты имеет Пикрохол? А-аа, не знаешь!.. Это же Карл V!.. Оттого я гораздо, гораздо умнее тебя!

Теперь я думаю, что это мне вряд ли помогло, ибо уже тогда мой батюшка редко вслушивался в слова своих оппонентов, и, тем самым, изобрёл оригинальный метод достижения победы в спорах.

Вдруг я понял, что все мои рассуждения о литературе носили исключительно утилитарный характер, и я излагал свои взгляды на мировую литературу под маркой школьных сочинений, написанных на заказ, частных писем знакомым девушкам, которым таким способом старался понравиться, а также рефератов по научному атеизму, придуманных для получения зачета. Я был воспитан в духе советского коллективизма и, оттого, был убеждён в том, что честь надо если не беречь смолоду, то поддерживать её в каком-то приличном ей состоянии с детства. Это означало, что путь выбирается навсегда, и пройти надо по нему надо так, чтобы…

Я не был приучен сворачивать, и всю жизнь совершенствовался в своей специальности, к которой относился философски, как к следствию божественного промысла.

Я — старший лесопильщик. Двое вольнонаемных граждан помогают мне ремонтировать лесопильную машину, а многочисленные граждане осужденные засовывают в неё бревна и куда-то уносят получившиеся доски. Жизнь моя, таким образом, протекает неплохо, но однажды мне стало мучительно больно, потому что я познакомился с одним человеком, которого друзья звали просто Марик.

28 августа 2002

История Марика

Этот Марик окончил некий радиотехнический институт и начал работать в другом радиотехническом институте, покончить с которым у него никак не выходило. Вставал он рано утром, в шесть часов, и два часа ехал за город на работу.

У Марика была уже семья, когда он вспомнил, что студентом он неплохо фотографировал. Запершись в ванной, между сохнущих пелёнок, Марик стал печатать по ночам сделанные в отпусках фотографии.

Ночи он посвящал этому занятию, а утром садился в автобус и ехал крепить могущество и обороноспособность нашей Родины. Так продолжалось некоторое время, и вот он внезапно получил вторую премию на каком-то фотографическом конкурсе. Прошло два или три года, и его зачислили внештатным сотрудником в малоизвестный журнал. А ещё спустя года два он стал фотокорреспондентом известнейшего еженедельника страны. Понемногу Марик стал сочинять и подписи к своим фотографиям. Те, кто рассказывал мне о нём, уверены, что Марик далеко пойдёт. Я тоже так думаю.

Но услышав эту историю, я подумал: "А я-то, что же я! Я тоже хочу!" И с тех пор захотел стать автором. Я, в дальнейшем именуемый "автор" — надо сказать, автору (то есть мне) очень понравилось выражение "в дальнейшем именуемый", потому что он неоднократно, во время своей работы на различных стройках народного хозяйства, встречал эту фразу в деловых бумагах. Как правило, в них он сам именовался "исполнитель", а разные другие, малоприятные автору люди, назывались "заказчики".

И это значительное преобразование, как ни странно, было следствием размышлений в некоем маленьком городке, где дождь равномерно поливает чешские, венгерские и русские — солдатские могилы.

Итак, старший лесопильщик превратился в автора.

29 августа 2002

История о причинности

Итак, продолжая хронологическое описание, отметим, что отец великого пантагрюэлиста имел поместье, замок, титул де Шавиньи, и был, таким образом, человеком небедным. Сам же пантагрюэлист был рождён последним в семье и десяти лет уже покинул её, отправившись (или будучи отправлен, что вернее) в аббатство. Через пятнадцать лет его послушание приняло совсем другую форму, а в то время молодой Рабле кормился у францисканцев, исполнявших, по словам Анатоля Франса обет невежества старательнее, чем другие обеты, и, может, действительно считавших, что от излишнего учения бывает заушница.

В результате внепланового шмона в келье будущего мыслителя были обнаружены недопустимые к хранению книги, а сам он препровождён со своими конфидентами в кутузку. Из неё, недолго думая, Рабле бежал. Он пробирался по монастырскому двору, чутко вслушиваясь в ночную тишину, и с тех пор затаив ненависть к предательскому монастырскому колоколу.

С помощью влиятельных друзей Франсуа перешёл в орден бенедиктинцев, и некий прелат, посвящённый в епископы не достигнув двадцати пяти лет, дарил тогда его учеными беседами. Сады и беседы… Рабле наслаждался атмосферой запретной эллинистики, работал всё больше и больше, иногда — в постели, потому что комната не отапливалась. Он учился медицине в Монпелье, попутно занимаясь философией — на дворе стояла эра энциклопедистов, и жил ещё в Женеве старик, отнявший безмятежность у нескольких (пока нескольких) монахов, тративших своё ночное время на чтение его трудов, тот самый хилый и больной старик, чьи сочинения были отняты у Рабле францисканцами. А теперь, молодой бенедиктинец, усердно штудируя Галена, ещё не представляет себе своего будущего. Его мысли больше занимает колокольный перезвон, мешающий работать.

Монах и врач (литература идёт рука об руку с врачеванием, так как оба эти занятия профессионально встречаются с вечностью) начал писать. За благопристойным ликом лекаря скрывается усмешка гуляки и дебошира. Однако дебоширство Рабле (если оно не сочинено легендой), это веселье ученого, а не подмастерья. Рабле не Тиль — он всегда готов спрятаться в свою норку. Чревоугодие его во многом показное, а в проекте Телемской обители он даже забыл о кухнях. Книги Рабле, тем не менее, запрещались одна за другой. Жестокое время стучится в окошко его комнаты, и под тревожный колокол он уезжает лекарем в Италию. Через четыре года он вернется в Лион, где в блуде (эпитет, за которым стоит проза отношений того времени) даст жизнь сыну. Об этом известно лишь из эпитафий на смерть мальчика. Род Рабле не будет продолжен, а он работает, хотя в окно перестали стучать — с площади просто несёт горелым мясом. Его читали из под полы и жгли открыто на площадях, а он писал, перевязывал, зашивал — это больница в Меце. Умирает государь, и перемены не сулят ничего доброго. Первый пантагрюэлист перебирается в Медону, где превращается в обычного приходского священника.

Жизнь Рабле наполнена свободой и принуждением. Это непростое сочетание. В эту жизнь вмещаются радость и страх, предательство друзей и собственное предательство, прелюбодеяние — Рабле миновал только грех убийства — хотя в применении к врачу он, этот грех, двусмысленен. Однако его судьба и слава гуманиста, светоча Возрождения, была предопределена в тот момент, когда неизвестный никому рабочий ударил кайлом в римскую землю неподалеку от Аппиевой дороги, и вместо сухого шороха земли…

29 августа 2002

История о продолжении причинности

… В один из осенних дней 1485 года от Рождества Христова бригада рабочих в полном составе (включая бригадира, писавшего в то утро стихи на заныканном от технической документации листке) не вышла на работу по прокладке кабеля. Однако, один из кабельщиков, назовём его, скажем, Фома (мы имеем на то полное право, так как истинное его имя история не сохранила), итак, Фома, напившись вчера молодого вина, как и его коллеги, довел себя до того состояния, которое в народе называется "окосением", и притащился на работу из последних сил.

И не то что бы ему хотелось отметить ударным трудом погожий осенний денек, совсем нет. Его товарищи, выглядевшие не лучше, валялись в бытовке, и ни о каком закрытии нарядов, процентовках и прочем в отсутствии бригадира речи быть не могло, а уж о самой работе — и подавно.

Фома вышел на работу, так сказать, из чувства протеста. Он сильно рассчитывал на своих коллег в смысле лечения охватившей его болезни, однако друзья оказались не из тех, на кого можно положиться, и не дали Фоме ничего: ни глотка, ни даже трёшника на опохмеление. С обиды Фома положил кайло на плечо и отправился на трудовой фронт. Дойдя до семейства топографических колышков, он справил малую нужду и в сердцах вонзил кайло в грунт.

Однако вместо знакомого земляного звука раздался звук особенный, гулкий, подобный такому, который издаёт перевёрнутое ведро, если по нему ударить чем-нибудь тяжёлым. Сначала Фома испугался, что мог своим резким движением сломать что-то важное для страны, но, подумав, решил, что поскольку кабельные работы только начались, то единственное, что в этих местах может находиться, так это — клад.

Он не поленился сбегать к бытовке за лопатой и занялся непривычным физическим трудом. Через полчаса Фома распрямился над неглубокой вмятиной и дёрнул себя за ухо, чтобы убедиться в своей вменяемости. Вменяемость была налицо, а перед ним находился белый мраморный предмет, который его бригадир назвал бы параллелепипедом. Если бы Фома прилежнее посещал школу и вообще занимался бы самоусовершенствованием, то сумел бы прочитать по латыни на его крышке: "Юлия, дочь Клавдия". Но Фома всё ещё ожидал чуда, а именно — нахождения в мраморном сундуке лекарства от головной боли, и, поднатужась, сдвинул крышку.

То, что он увидел внутри, потрясло его больше, чем наличие фляги с драгоценным вином. В каменном саркофаге лежала девушка, на вид только что достигшая половой зрелости, с лицом несколько стервозным, но, однако, и не лишённым приятности.

Девица, судя по всему, была неживой, хотя хорошо сохранившейся. Фома бросил лопату и закурил. Определённо, в этот день у него всё не заладилось с самого начала.

К вечеру приехал следователь, и Фому вместе с мёртвой девицей увезли в город, где саркофаг выставили для опознания, а Фому на всякий случай посадили под арест.

Люди потянулись вереницами к древнему гробу, произошло даже некоторое смущение в умах, и, наконец, чтобы римский народ не заподозрили в некрофилии, мудрый папа Иннокентий приказал закопать находку в каком-нибудь дальнем месте, а, подальше от греха — тайным образом.

А Фому стали таскать по судам, клея ему статью о возмущении спокойствия в городе. Отсидки он избежал лишь благодаря своим товарищам по кабельным работам, которые насовали кому надо своих кровно заработанных денег, так что оказались в общем-то людьми добройдуши. Фома всю оставшуюся ему жизнь пил умеренно, справедливо считая источником своих неприятностей тогдашнее похмельное состояние. Означенное же событие многократно использовалось в мировой литературе, и некоторые из авторов толковали его как официальное начало эпохи Возрождения, с него, дескать, всё и пошло. Вот и задаётся вопрос: была ли предопределена судьба Фомы в тот день, когда он, мучаясь головной болью, явился на рабочее место, или же она нацелилась на него уже тогда, когда он манкировал изучением латинского языка, который позволил бы ему, может быть, понять, что искать чего-нибудь полезного в мраморном саркофаге не стоит?

Опять же: была ли предопределена роль Франсуа Рабле в мировой литературе как Великого просветителя в момент издания его первой книги? Или же это зависело от его юношеских штудий и хранения греческой классики под подушкой?

Может, судьба Рабле была определена тем, что как раз к моменту рождения Франсуа в стране сложился собственно французский язык, и кому же как не ему было написать на нём первую белле-тристическую книгу? Но как из мальчика-монаха получился великий писатель? Как он получился из лекаря и настоятеля? Нет, определённо, побудительный толчок всё-таки был, что-то заставило основателя пантагрюэлизма сменить скальпель на перо, а вернее, держа уже перо в руке, вместо медицинской квинтэссенции начать записывать свои литературные опыты.

Но что это было, вправду ли — смятение в римских умах, произошедшее незадолго до его рождения, или какая иная причина, неизвестно. И кто может в человеке вызвать интерес к письму вообще, кто переделывает мирного хозяина лесопилки в нервного одинокого графомана — тут мы и сами теряемся в догадках.

30 августа 2002

История про мальчика

Мальчику было трудно просыпаться по утрам зимой. Родители же мальчика всегда вставали очень рано, и, так как спали они все в одной комнате, он просыпался и больше не мог уснуть. Надо было идти в школу, а в школу ходить мальчику было тоже очень плохо. Плохо было ему сидеть за зелёной крашеной партой с откидной крышкой и ковырять пальцем в дырке для чернильницы. Плохо было ему и слушать учительницу, поэтому мальчик смотрел на своё отражение в черном окне, а учительница, которую звали Вера Николаевна Левина, говорила следующее:

— Онегин едет по России, а кругом расстилаются колхозные поля…

И ещё она говорила:

— В черепной коробке Татьяны зашевелились мысли…

Вера Николаевна Левина работала в школе давно и работу свою любила, хотя муж её, работавший в организации, которую для краткости называли просто "органы", уговаривал её отказаться нести разумное, доброе и вечное.

— Зачем тебе это, — спрашивал он, вернувшись со службы.

Но Вера Николаевна любила свою литературу, кроме, разумеется, всяких там Сашей Чёрных и Андреев Белых, и вообще русского декаданса.

Поэтому сейчас она стояла посреди классной комнаты и несла разумное, доброе и вечное, хотя её посев не всегда произрастал должным образом. Часть её учеников спала, часть смотрела в окно, а Миша Рябчиков рисовал её в голом виде на последней странице тетради. (Тут мы сами задумались: "а был ли мальчик?". Миша Рябчиков со своей ранней сексуальностью определённо был, а вот мальчик…) Итак, Вера Николаевна Левина несла доброе и вечное, чтобы её ученикам было гораздо лучше жить.

Она говорила:

— Закономерен вопрос: где были бы сейчас все эти Раскольниковы и Каратаевы? Нет, не в рядах сторонников мира, наоборот, в стане империализма и реакции, там, в качестве руководителей крестового похода против разоружения и демократии делали бы они своё чёрное дело…

Мальчик же начал аккуратно записывать в тетрадку слова учительницы, потому что за окнами, а значит и в его душе начало светлеть. К тому же он очень любил литературу (почти так же, как и его учительница). Он даже решил стать писателем.

Писателем он, правда, не стал, но зато значительно прирастил богатство России Сибирью, а Вера Николаевна, по слухам, уехала на Кубу со своим мужем, чтобы преподавать там в русской школе при посольстве. Дальнейшая судьба её неизвестна.

31 августа 2002

История об убогости

На знамени Гаргантюа (если таковое у него было) была изображена еда и выпивка. Жизнь для героев Рабле сводилась к трем нехитрым физиологическим актам — рождению, зачатию и смерти. Однако идею зачатия медонский священник употребляет до удивления редко. Из его героев один Панург по настоящему озабочен этим. В каком-то смысле роман Рабле асексуален.

Зачатие можно смело заменить едой. Принятие пищи заменяет Рабле зачатие, хотя Панург и решает раздумчиво — жениться ему или нет, а Гаргантюа изображает со своей женой животное о двух спинах. Поэтому рождение можно понимать не в физиологическом, а в философском смысле. Рождение — еда — смерть.

Через четыреста лет после Рабле ситуация изменилась. Материальный аскетизм снова оказался в оппозиции к сытости и изобилию (иногда сравнительному). Однако противоборствующие стороны поменялись местами. Идеологизированность общества привела к тому, что духовная оппозиция окопалась в дворницких и котельных. Истопник стал держателем интеллектуальных акций. Изобилие пищи превратилось в закуску, а тонкие вина Гаргантюа в дешёвый портвейн. Застольные же речи, в противоположность хмельным беседам у Рабле, были насыщены цитатами из классики, иногда — тонким юмором и стихами, более экстравагантными, чем пьяная болтовня.

Роскошь и довольство пантагюэлистов сменилось бедностью, грязными ватниками с мерзко-резким нищенским запахом, скептицизмом. Но здесь есть существенное различие — быть грязным значительно проще, чем быть чистым. Противоречие между сознанием человека и его modus vivendi можно обратить на пользу, если внешние проявления сознания будут соответствовать более высокому уровню оного модуса.

В условиях стабильного общества повышение уровня собственного сознания требует значительных усилий. Государство надёжно предохраняет граждан от получения лишних знаний — их дороговизной. В обществе нестабильном, тоталитарном, рост сознания и одновременный рост уровня modus vivendi может привести и к гибели случайно высунувшегося индивидуума. Тогда мимикрия приобретает особые формы. Например, смена уровня "игрой на понижение", когда прежний уровень сознания при пониженном уровне modus vivendi автоматически даёт повод для самоудовлетворения.

Примером такой инверсии может быть диссидентская литература, которая, в подавляющем большинстве, была литературой не-художественной…

А ещё есть и другое красивое иностранное слово — …

Тут автор опомнился и подивился написанному. Мысль о том, что человек может опуститься из идеологических соображений, запечатлённая на бумаге ученым слогом, ужаснула его.

"Ну и чушь я нагородил!" — даже с некоторой радостью подумал он. Всё же он отхлебнул чаю и, наконец, перестал философствовать.

Ему стало довольно-таки неловко. Хотя, с другой стороны, каких ещё рассуждений можно ожидать от старшего лесопильщика, желающего, между прочим, и свою образованность показать.

Скажи, читатель, а?! Гипотетический читатель согласен, тем он и удобен. Автор воздаёт ему (а заодно и себе — ведь это он придумал такого читателя) хвалу, и начинает совершенно другую историю.

01 сентября 2002

История про пончики

Тут автор должен сознаться, что давно уже сидит в своей гадкой кухне и смотрит в окно.

В окне автор видит всяческий хороший день, но на душе автора погано, потому что думает он о своих вчерашних приключениях.

Надо сказать, что накануне автор был приглашен в гости. Приглашён он был, в общем-то случайно, поскольку это было пятидесятилетие матери одной нравившейся ему девушки. В квартире, куда он попал, сидели весьма интеллигентные люди, говорившие о цене своих высокохудожественных живописных полотен в иностранных деньгах. Неизвестно с чего, но автор обиделся на жизнь и принялся рассказывать какой-то утончённой даме, как он служит начальником лесопилки в далёком поселке Усть-Щугор. Но, когда уже поведал о том, как в его руках расклеились на две половинки пять рублей, вырученные у граждан осужденных за грузинский чай, гости решили расходиться. Утончённая дама, испугавшись, убежала по лестнице впереди всех, стуча каблуками.

У автора создалось впечатление, что больше его в этот дом приглашать не будут.

Он вспомнил родной завод, на котором он трудился два года, до того, как уехать за туманом и длинным рублем на Север, и ему стало совсем грустно. Он вспомнил постоянное состояние лёгкого подпития, в котором он, автор, сидел и ел пончики вместе со своим мастером по фамилии Косарев. Мастер по фамилии Косарев всегда ел пончики через час после обеда в своём закутке под плакатами по технике безопасности. На этих плакатах был изображён веселый человечек, постоянно попадающий в станок. Или же элементы конструкции станка, резцы и детали ударяли в улыбающуюся физиономию человечка.

Кроме улыбающегося лица этого ударника производства над головой мастера Косарева висел самодельный плакатик: "Чтобы стружка глаз не била, надевай очки, товарищ!".

Автор, хоть ты тресни, не знает, при чём тут раблезианство. Он лишь плачет, как Панург, завывая об оставленном береге его юности, где кормили пончиками по 84 копейки за дюжину.

В голове его бродит следующая философская мысль: "Почему это мои замечательные качества не оценены всем миром? Нет, положительно непонятно. Хоть я и имею отдельные недостатки — да кто ж их не имеет? Несправедливо обошлась со мной судьба, несправедливо… А я ведь так умён и образован, ведь я учился в лесотехническом техникуме и даже работал некоторое время вдали от родного дома, приращивая Сибирью богатство своей Родины. А ведь после этого я даже закончил политехнический институт в городе Ухте и купил за 50 рублей мерлушковый полушубок у изобретателя ракетного комплекса Смолянинова…".

02 сентября 2002

История про корабли

Но в этот полуденный час в дверь его постучали (как у всякого человека, предпочитающего теперь умственный труд физическому, дверной звонок у автора не работал). На пороге его скромного жилища появились двое.

Один из прибывших навестить автора в его печальном уединении был его сосед, бывший зек, ныне проводящий своё время в очередях за различными горячительными напитками и за умеренную плату удовлетворяющий потребность общественности в этих напитках.

Вторым нежданным гостем оказался О.Рудаков, моряк, или, вернее — матрос. С О.Рудаковым автора связывали тесные отношения, выражающиеся в совместном распитии указанных напитков при посещении Калитниковских бань.

— Деньги есть? — спросил он. — Вино привезли.

— Сегодня какое? — приготовился автор. — Третье? А у меня зарплата пятого…

— У профессора, спроси…

— Ну, — начал врать автор, поскольку тратиться в этот день ему не хотелось. — Я его лифтом прищемил…

О.Рудаков строго оглядел квартиру и сказал матерное слово. Сосед же, назовём его для простоты Епельдифором Сергеевичем, достал из авоськи две бутылки — одну с подсолнечным маслом, а другую с водкой.

После этого О.Рудаков по-хозяйски сел за стол и начал рассказывать о своих новых путешествиях. Рассказывал он следующее:

— Придя на могучих кораблях, окрашенных серой краской, цвет которой иначе называется шаровым, в город Санта-Крус, находящийся на Канарских островах, мы сошли на берег. Валюты нам было выдано ровно столько, что хватало на пачку сигарет или билет в кино. Руководящий культурным отдыхом замполит увел нас за руку от голой женщины с пистолетом, лежавшей в объятиях нашего вероятного противника на одной афише, ужаснулся такой же картине на второй (к экономной одежде героини прибавилась будёновка), побежал к третьей…

Наконец, наш славный кавторанг остановил свой выбор на четвёртом фильме (Рыцарь с копьём и подвесной мост). Это оказалась экранизация Декамерона. После такой порнухи мы, естественно, решили облегчить…

— О, здравствуй, дерево!.. — сказал в этот момент сосед автора по этажу.

— И нашли соответствующее заведение, — продолжал О.Рудаков. — На заведении было написано: "Сеньоры" и "Сеньориты". И вот мы двинулись туда (в "сеньоры"), не зная, что для таких козлов как мы, существует специальная вывеска "Кабальеро". "Сеньорами" же местные буржуины, ошалевшие от парной воды и жаркого солнца, называют женщин старше сорока…

02 сентября 2002

История про баню и школьный самолёт

— ЕТМ, — сказал на это Епельдифор Сергеевич, так как в этот момент пришла его супруга и сообщила, что если её муж, которого она любовно называла "пьяная рожа", не внесёт в дом обещанное подсолнечное масло, то питаться в дальнейшем будет с помощью общепита.

Хозяин застолья вывел гостя к жене и, поклонившись им в пояс, попрощался.

— Ах, — произнёс О.Рудаков, — так уходят люди. И снова сказал матерное слово.

— Не огорчайтесь, друг мой, — отвечал ему автор, — то ли ещё бывает, например, в похожей ситуации весной восемьдесят восьмого года моего собеседника ударили по лицу. Мир жесток, и ничего нельзя поделать с этой простой истиной. И… Вот послушай (И автор рассказал О.Рудакову свои вчерашние приключения).

— А не сходить ли нам в баню? — неожиданно предложил О.Рудаков. Поискав в шкафу, они разжились полотенцем и, долго не раздумывая, выкатились из дома. Подъехав к самым Калитниковским баням, они увидели своего приятеля Синдерюшкина, что призывно махал пивной бутылкой из стеклянного кафе. В стекляшке друзья основательно подготовились к банной процедуре и, прихватив с собой ещё с десяток бутылок, вступили в подъезд, откуда пахло тухлым бельём и прелыми вениками.

Ах, как прекрасна русская баня в тяжкие дни неудач и мучительных раздумий!

И кто этого не знает, пусть проверит немедленно. В бане они обнаружили, что: во-первых, в сумке у О.Рудакова находится бутылка перцовой настойки, и, во-вторых, их знакомый утерян по дороге. Тогда у автора и О.Рудакова родилась идея поехать в гости к совершенно другому молодому человеку, живущему где-то далеко-далеко, на окраине.

— Негоже объедать нашего друга, тем более негоже это делать в тот момент, когда он переживает за свою жену, томящуюся в роддоме, — произнёс автор, и я очень рад, что это произнёс именно он.

— Скушаем пельмешков, — рассудил О.Рудаков.

И они отправились на поиски пельмешков. Пересчитав свою наличность, герои (эх, вот они уже и стали героями!), герои отказались от посещения ресторана "Закарпатские узоры", ибо наличности набралось на три рубля с мелочью. Однако, так как на мякине, или чем-нибудь другом провести героев было невозможно, они нашли вблизи Таганской площади пельменную.

Автор грозно дёрнул запертую дверь, а О.Рудаков, насупившись, посмотрел на часы. Совокупная внушительность этих двух действий заставила старуху в пятнистом халате открыть маленькое окошечко и примирительно произнести:

— Ну ладно, один кто-нибудь заходи.

— Нас — двое, — разъяснил О.Рудаков.

— А мне-то всё равно. У нас всего одна порция осталась, — ответили ему. Всё же, через несколько минут они обнаружили другое заведение, представлявшее собой гофрированный навесик над шестью столиками. Называлось оно: "Русские колбаски".

— Хотел бы я посмотреть на того ирода-басурмана, который считает, что русский человек должен есть такие колбаски, да ещё отдавая за них столько своих небогатых денег, — говорил автор, вгрызаясь в вышепоименованную колбаску. Работали в "колбасках", и правда, люди всё больше странной какой-то, неясной восточной национальности.

Однако в этот момент к друзьям обратился сосед по столику, как впоследствии выяснилось, мирной чечен тридцати четырёх лет от роду, и предложил, показывая белое горлышко, отметить получение им, чеченом, высшего образования на факультете виноделия Пищевого института.

"А что бы, собственно говоря, не отметить", подумали друзья и отметили. Откуда-то появился ещё один выпускник винодельческого факультета, на этот раз киргиз. Началось братание. Деньги не были пущены на ветер. Компания мешала напитки, и вскоре автор начал рассказывать чечену о сути подмены истинных ценностей жизни травестируемыми, уходом от реальности, из князи в грязь, и так этим увлёкся, что вдруг понял, что объясняет всё это О.Рудакову, едущему с ним в метро, и никаких чеченов — ни замирённых, не злых и выползших на берег, вокруг них уже нет. Но это не создало никакой неловкости, а даже скоротало время долгой дороги на ту самую окраину, где жил молодой человек, которого они так не хотели объедать.

Их путь лежал мимо школы, вглубь квартала.

— Смотри-смотри! — воскликнул автор, указывая на серебристый силуэт самолёта, стоявшего у тропинки. Судьба этого самолёта, надо сказать, была весьма показательна. Списанный военным ведомством, он был подарен школьникам, чтобы они, утром отправляясь на занятия, прониклись мыслью о нерушимости воздушных границ, мощи Советской Армии, и, может быть, стали бы от этого лучше овладевать знаниями в родной школе. Но уже в первые часы своего пребывания на новом месте самолёт больше всего походил на дохлую гусеницу, попавшую в муравейник и дёргающуюся под наскоками его обитателей. Детишки раскачивали его, дёргали за элероны, рвали дюраль, хвостовое оперение трещало, а остекление кабины осыпалось под ударами более сильных старшеклассников. Каждый тащил домой какую-нибудь часть боевой машины, и скоро серебристой птице оборвали оба крыла, а в фюзеляже наделали столько дыр, сколько ни один истребитель не получит в результате воздушного боя.

Одновременно у наших героев возникло желание полетать, и они, оскальзываясь на аэродинамических зализах, полезли в кабину. Самолёт оказался спаркой, и О.Рудаков устроился на месте инструктора, а автор стал шуровать ручкой сидя на переднем кресле. Взлетать самолёт не хотел, и пришлось громко гудеть, чтобы хоть как-то имитировать этот процесс.

Всласть навзлетавшись, они вбежали в подъезд, а затем и в лифт, вслед за какими-то женщинами, пытавшимися улизнуть. Наконец, цель была достигнута, а их друг, отворивший дверь, отметил, что появление двух путешественников он почувствовал ещё в прихожей. И они приступили к тому занятию, которое казалось всем главным в тот прохладный вечер.

02 сентября 2002

История про невыносимую геморроидальность бытия

Хозяину понравилась беседа, и он достал из-за батареи портвейн.

— Хорошо, что вы приехали, — говорил он. — А то сижу я тут один и ощущаю всем естеством невыносимую геморроидальность бытия, а попросту гимор… Состояние это связано с необходимостью перемен и одновременно с их нежеланием, тоской по какой-нибудь гуманной профессии, чем-то ещё…

Будь я врачом, я смог бы презрительно сказать любому недоброжелателю: "Я несу здоровье людям или, по крайней мере, не делаю им очень больно. Вот, дескать, моя правда".

А я? Изъясняясь опять же медицинскими терминами, я болен геморроем души, а попросту гимором… Вот что это означает.

Но скорбная философская нота, прозвенев оборванной струной в воздухе вдруг пропала. Оказалось, что всем собеседникам необходимо навестить кого-то в этот поздний час. Совершились телефонные звонки из той породы, когда тот, кому звонят, не может понять, кто с ним говорит, а тот, кто позвонил, не знает, зачем он это сделал. Автор деятельно участвовал во всех разговорах увеличивающейся компании, одним он говорил о литературе раннего Возрождения, другим объяснял, что слова гротеск и грот по сути являются однокоренными, третьим вещал о крушении нравственной харизмы диссидентства…

Он очнулся на своей кухне, обнаружив себя смотрящим в то же окно, в какое он глядел накануне.

— Правильно ли я жил? — спросил тогда он себя, — не было ли моё существование лишь травестией жизни настоящей, заполненной событиями и впечатлениями? Не станет ли мне от чего-нибудь мучительно больно?

Вопрос был риторическим, потому что автор и сам знал ответ на него. И тогда он зычно крикнул в пустоту:

— Гимор! Гимор! Гимор!

03 сентября 2002

История неглавного героя

Мы смотрим на жизнь глазами писателей. Это особенность России. Писатель в России пророк, и если не настоящий пророк, то, по крайней мере, пророк в свободное от служебных обязанностей время. Лет двести назад печатное слово на Руси воспринималось как санкционированная истина, а роман — сущей правдой жизни.

Поэтому большая часть героев русской литературы положительна. Впрочем, речь не об этом. Положительный герой, отрицательный герой… Эта тема губительна для разума.

Гораздо интереснее проблема неглавного героя, а ещё интереснее герой эпизодический. Герой, мелькнувший на одной странице и исчезнувший на следующей. Это не Акакий Акакиевич, сходящий с ума в тоске по новой шинели. Это, наоборот, будочник, ограбленный прохожий или квартальный. Это история его семьи, недолгого звёздного часа, ибо даже у эпизодического героя, что вскрикивает предсмертно: "Кушать подано" и пропадает между строк, есть свой звёздный час. В каждом из этих квартальных убит если не Моцарт, то главный герой. А если приглядеться, то, может, и не убит.

Из героев Рабле мы помним Гаргантюа и Пантагрюэля. Знаем о существовании Панурга. Внимательный читатель, пожалуй, укажет Жана-зубодробителя.

Маленький герой незаметен. Но это не маленький человек, кутающийся в плодоносную гоголевскую шинель. Хотя он и обезличен, как тысячи истреблённых в библейских преданиях.

Неглавный герой — это тонкая структура повествования.

03 сентября 2002

История про реконструкцию героя

Когда кончается сентябрь, и приходят сухие осенние вечера, когда в Пуату, цветущем Лимузене, прекрасной Оверни, Гаскони, Бургундии и на солнечных нивах Лангедока сжаты и обмолочены зерновые, и подводы со сверхплановым зерном движутся в Амбуаз, Вандом и Анжер, когда в Турени, славной Турени, молодое вино ударяет в голову парубкам, тогда мальчишки в Лерне любят слушать рассказы старого ветерана.

Вот он выходит из избы и садится у завалинки. Мальцы обступают его и каждый норовит потрогать Почётное оружие с Гербом, будто невзначай снятое стариком со стены.

— Скажи-ка деда, ведь недаром ты ходил со славным Пикрохолом в бой за нашу светлую жизнь…

Но старик не торопится, медленно набивает он трубочку, погружая узловатые пальцы в потёртый кисет. И вот, наконец, начинает свой рассказ. Говорит он, будто песню поёт:

— Собралися над страною злые вороны врага! Города громить спешили… Села жгли бандиты. Кликнул войско Пикрохол, поднял на защиту.

Славно мы рубились, не знали горя, не знали и поражений.

Но коварный Пантагрюэль с сынком своим подослали к нам шпионку… Притворялась баба, что сына родного ищет, а сама вызнала всё — где посты наши стоят, где ратники, а где и верховые, просторы где без войск, а где запасы огневые. А на рассвете…

Голос старика дрожит. Его слова становятся скупы и бесхитростны.

— А на рассвете враги часовых поубивали, да напали на нас сонных. Лютовали изверги.

— Ребята! — сказал обращаясь к отряду Пикрохол. И мы поняли всё. Армия наша пробилась. Остались мы втроем — я, наш Пикрохол, да слуга его набольший. Подошли к реке Пор-Юо, да и сели у самой воды отдышаться. Но уж видим, как наймиты Гаргантюа скачут по дороге… Отослал меня батюшка Пикрохол в секрет, чтобы, значит, задержать погоню, а сам уж еле языком шевелит… Ослаб. Зарядил я пищали — свою, да слуги Пикрохолова, да стал в псов-захватчиков постреливать… Ой, да много народу у них полегло.

А Пикрохола взвалил его слуга на плечи, да в Пор-Юо прыгнул. На себе переправил государя нашего на тот берег, выходил там его. Выжил Пикрохол, да только прозвище сменил, чтоб не спрашивали ни о чём. Теперь где-нибудь ещё государем. Справедлив он и мудр, наш Пикрохол.

А меня, поранятого, в беспамятстве, в плен угнали. Да… Глаза старика снова горят молодым огнём, снова голос его поёт:

— Эту песню вам не зря, спел я, сидя с вами. Знайте, хлопцы, отчего — я покрыт рубцами!

Золотое солнце освещает лицо старого воина. Много дней прошло с тех времён, лихой рубака поседел, но готов хоть сейчас в атаку.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2002

История про одного доцента

В то время, когда автор ездил по Москве в поисках призрачного общения с различными людьми, его сосед, доцент кафедры французской литературы, сидел у себя в спальной комнате, служившей ему одновременно кабинетом, и печатал двумя пальцами на машинке статью.

Доцент кафедры французской литературы (назовём его для удобства Страженко. Страженко, Алексей Константинович) писал статью в праздничную газету, где поздравлял своих коллег с юбилеем кафедры. Ядовитые миазмы Садового кольца мешали Алексею Константиновичу работать, и иногда он отрывался от пишущей машинки и, страдальчески заламывая руки, вскрикивал:

— Ке фер, Фер-то ке?! — что в переводе с французского означало: "Что же делать, делать-то что, ах ты Господи Боже мой!?". Дело в том, что Алексей Константинович ненавидел своих сослуживцев, и помимо его желания ненависть сквозила в каждом слове этих поздравлений.

Наконец, он послал их в область материально-телесного низа и, надев пальто, пошёл в магазин за тем, чтобы купить бутылку вина.

По дороге в магазин Алексей Константинович утешал себя тем, что после развода живёт он один в двухкомнатной квартире и, чтобы разнообразить свою холостую жизнь, сам грешит литературой. Для полного успокоения он стал сочинять в уме рассказ. "Вот, напишу про Клюева" думал он. "Хорошее начало: Отца своего Клюев не помнил… Нет, не так".

Алексей Константинович встал в очередь, где, к слову, уже стоял известный читателю Епельдифор Сергеевич. Очередь двигалась медленно, и, казалось, люди собрались здесь из чисто академического интереса — узнать, хватит им всем дешёвого портвейна, или нет.

Алексей Константинович запомнил стоящих вокруг него людей и снова погрузился в размышления.

"Да, я графоман, как не прискорбно в этом признаться. Но что же делать, много лет общаясь с литературой, я привык ставить себя на место автора. Может, я даже стану плагиатором. Вот, например, кто-то закончил свой роман словами: "а через несколько лет он умер", и теперь мне удивительно обидно, что такая концовка уже занята. Клюев… Прочь Клюева! Этот злой деревенский гений приходит ко мне, образованному человеку, заставляя меня бросить изысканный стиль, на который только-то и осталась у меня надежда.

А может, нет у меня никакого стиля… Клюев, которого я даже не могу умертвить без помощи других писателей. Клюев, рождённый мной Клюев… Впрочем, почему же только мной".

Алексей Константинович очнулся и оглядел очередь. Всё было по-прежнему, и он снова стал думать о Клюеве.

04 сентября 2002

История про северную речку Щугор

Отец подарил Клюеву жизнь и… Нет, снова не так. Клюев-старший зачал Клюева-младшего перед уходом в армию. Там Клюев-старший остался, по меткому выражению служивого народа «давить сверчка», то есть — на сверхсрочную. Грянула война, и следы Клюева-старшего потерялись.

В девятнадцать лет младшего Клюева посадили на телегу и отвезли в районный военкомат. Так Клюев стал солдатом очень важных войск. Служил Клюев не очень прилежно, но службу знал, с начальством ладил, и ему даже вышел отпуск после двух лет службы. Проехав полстраны, он посетил свою деревню, в первый же день насовал кому-то в пьяном виде по морде, помог матери с починкой крыши и снова пересёк половину огромной территории СССР.

Окончив муторное плавание по северной реке, Клюев сошёл с парохода и стал ждать лодки. После отпуска он подобрел и угостил махоркой прижившегося на причале немца Фрица.

Немец Фриц на самом деле был Отто фон Гааль, бывший гауптшарфюрер СС. Жил он вместе с поселенцем Сулеймановым — человеком неизвестной нации.

Его, Сулейманова, Клюев знал давно, и даже пользовался его расположением как военнослужащий, не имеющий никакого отношения к охране лагерей.

— Ну, что там, а? — закричал Сулейманов, выйдя из своего домика. — Война там будет?

— Не-а, не будет, — солидно ответил Клюев. — А будет, раздавим реваншистов к чертовой матери! Сулейманова, однако, очень беспокоило международное положение. Читать он не умел, да и ни газет, ни радио он не видел, не слышал — так что с любопытством расспрашивал всех, кого было можно, о большом мире.

— А на куя мы им Поркалу отдали, на куя? Тита приехал — нам эта нада? — от волнения Сулейманов плохо говорил по-русски. Немец Фриц же ничего не говорил.

Внезапно по реке снизу раздалось тарахтение мотора, и через некоторое время к берегу причалила лодка с двумя солдатами и сержантом. Сержант, опершись на автомат, вылез на доски и подошёл к ним.

— Документы. — потребовал он у Клюева. Документы были в порядке, и сержант обратился к Сулейманову.

— Ну что, сука, не было тут кого?

Сулейманов быстро-быстро замотал головой. Клюеву было понятно, что кого-то ищут.

— Ясно. — сказал сержант и снова посмотрел на Клюева.

— У нас особ-положение, знаешь, я тебя мобилизую. Пойдём сейчас вверх, далеко он не ушёл, а ты будешь на усилении. По пути, — добавил он значительно.

Таких прав, мобилизовать его, старшой не имел, но отчего же было не поплыть вместе. И Клюев решил поплыть. Он для виду потоптался, почесал за ухом и, наконец, согласился.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2002

История про двух Клюевых

Пройдя километров семь по реке в перегруженной лодке, они увидели метнувшуюся по берегу тень. Двое солдат — маленьких среднеазиатских человечков — сразу спрыгнули в воду, неожиданно уйдя с головой у самого берега. Старшой завертелся и сразу же упал, с первого шага поскользнувшись на мокрой гальке. Он встал и снова упал. Оказалось, что сержант подвернул ногу.

— Уйдёт, уйдёт, с меня ж голову снимут, — чуть не плача он смотрел на подошедшего Клюева.

Клюев молча взял автомат, и держа его рукой за изгиб приклада, ходко пошёл по отмели. Сзади, под мат старшого, ковыляли мокрые узбеки. Скоро Клюев оторвался от них и, войдя во влажную осиновую рощу, прислушался. Что-то хрустнуло. Клюев, ломая ветки, выбежал на опушку, в этот момент он вспомнил охоту с дядькой, и почувствовал, как вернулся к нему азарт погони.

Невдалеке, метрах в пятидесяти, полянку пересекал человек в ватнике.

Клюев встал, отставив ногу, расстегнул пуговицы на воротничке гимнастёрки, и аккуратно перевёл автомат на одиночный огонь, потом поднял его, держа его за диск, и стал прицеливаться. Наконец, он подвёл мушку к середине плеч бегущего и плавно, как учили, нажал на спуск.

Человек в сером ватнике дёрнулся и упал. Тогда Клюев опустил автомат. Сверкающая гильза, дымясь, звякнула в камнях.

Смотреть Клюев не пошёл. Через пять минут подоспели поимщики. Старшой, хромая, подошёл к Клюеву, и, хлопнув его по плечу, сказал:

— Знаешь, кореш, такое дело, кореш… Давай спишем это на нас… Тебе за это ничего не светит, да из моего-то ствола ты его и жахнул, замнем, а?

Они с чувством перекурили и пошли с хромым обратно к лодке, а узбеки остались караулить мёртвого человека в ватнике.

На воде мотор тут же заглох и их снова отнесло на пристань к Сулейманову. Сержант забрал у Сулейманова казённые весла и, высадив Клюева, ушёл вниз по реке к своим. В лагерь.

Стало смеркаться. Клюев угостил и Сулейманова деревенским самосадом, а тот, проведя в свою хибару, налил Клюеву полную кружку пахнущего жестью брусничного отвара. Втроем с немцем они съели буханку, оставленную хромым сержантом Клюеву.

— Поймали, да? — спросил Сулейманов.

— Убили, — просто ответил Клюев. Если бы Сулейманов спросил кто, он ответил бы правду, но Сулейманов не спросил, а стал устраивать Клюеву ночлег в углу.

— Я тебе дам ватник, ты не такая сука, как они, — говорил Сулейманов.

Так Клюев и заснул в тот вечер, под белесым выцветшим ватником в жилище двух спецпоселенцев. Он спал, а по крыше стучал летний дождь, наводя ужас на бывшего гауптшарфюрера, уже не вспоминавшего свою родину. Отто фон Гааль начисто забыл о ней, а в городе Мюнхене его сочли убитым.

В управлении лагерей бумаги его потерялись, и все забыли о нём.

Сулейманов, слушая дождь, наоборот, вспоминал детство, то как мать держала его под дождём на вытянутых руках.

Он вспоминал родной Кавказ и улыбался. Дождь шёл по всей земле, поливая без разбору страны народной демократии, военные заводы во Франции и авианосец у берегов Филиппин.

В далёкой России дождь шёл, поливая отца Клюева, потому что отец Клюева не был убит в бою, а умер от голода в лесу под Новгородом, перед смертью найдя в болоте бугорок и забравшись на него. Скорчившись на бугорке, Клюев-старший подтянул к себе ноги и заснул.

Двенадцатый год поливала спящего Клюева дождевая вода, и каждую весну, когда сходил снег, его белый череп возникал на бугорке. Винтовки у него не было, не было и ремня, потому что старший Клюев с другими красноармейцами задолго до смерти сварил и съел свой ремень, так что через несколько лет, когда сгнила его шинель и кости ушли в воду, один череп лежал на болотной кочке всматриваясь, не мигая, в лесную чащу.

И о нём так же забыли все.

Вот и вся история про Клюева, маленького человека, которую сочинил Алексей Константинович Страженко, стоя в очереди за портвейном.

04 сентября 2002

История про роман с путешествиями

Гаргантюа, а за ним и Пантагрюэль, их растрепанная и пьяная дворня шествуют по дороге, падая и заплетаясь, бренча ворованными колокольчиками и бутылками, с оттягом заезжая в морду случайным обидчикам. Всё это длится, длится, путешествие бессмысленно, итог его известен заранее, но это хороший повод выпить и закусить, и снова дать в зубы, и снова выпить…

Путешествие строго, как праздничная демонстрация, и серьёзно, как карнавальное шествие. Шествие в пути, путешествие. Оно бесконечно, на северо-запад, в страну пресвитера Иоанна, а, может быть, и в ад. Дорогой Святого Бредана, обратно в Средиземное море, мимо китов и прокуроров.

Под парусом и пешком. Шагом, шагом, шагом, и снова на катере к такой-то и туда-то. Ах, господибожемой, путешествие.

Путешествие Одиссея, толстого хоббита, из Дианы в Пуатье, из Петербурга в Москву, вокруг света в восемьдесят дней без паспорта и визы, но с розою в руке…

Уж полночь близится, и ныне, в малороссийския пустыне умолкло всё, Татьяна спит… Ямщик сидит на облучке, шалун уж заморозил пальчик, а рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся и стыки рельс отсчитывают путь, а с насыпи нам машут пацаны.

Литература навеки завязала роман с путешествием. Моряк из Йорка, отсидев себе всё за 28 лет на тринидадских островах, кинулся в дорогу, как в петлю, и потерялся где-то на бескрайних просторах Сибири. Путь далёк до Типперери.

Молодой человек перемещается по родному Дублину. Чичиков едет по России, а вокруг… Онегин едет. Едут герои того времени, и какое дело им, путешествующим с подорожной, по разным надобностям, до меня. Их путь вечен, как труд Сизифа.

05 сентября 2002

История про путешествия

Не был я за границей. Не был. За границу нужно было ездить раньше. Тогда это было уделом избранных, уделом, освящённым таинственными печатями загранпаспорта. Сейчас это просто дорого. Упустил я своё время.

Нынче же все едут. Самолёты Пан-Америкэн и Эр-Франс несут моих друзей туда, где никакой Макар не стал бы гонять своих телят. Кто летит, а кто и плывет, то есть, вернее, идёт.

Таинственный батискаф, в котором сидит О.Рудаков, отплывает из Владивостока и движется на юг, проходя Японское море. О.Рудаков рассматривает иностранный город Нагату на одном его берегу и такой же не русский город Пусан на другом. Ещё он рассматривает через специальный глазок всякую морскую нечисть, которая резвится вокруг него. Брезгливо щурится О.Рудаков на мелкое Восточно-Китайское море. Около острова Тайвань, иначе называемого Формозой, он разворачивается налево и выходит в Великий океан. Батискаф, в котором плывет О.Рудаков, проходит мимо бывшего архипелага Бисмарка, скрежещет днищем о кораллы, ещё никем не украденные. В проливе Торреса О.Рудаков ещё ищет взглядом маленькие кульки с марганцевыми конкрециями, притаившиеся на шельфе и похожие на красных черепашек, но у острова Тимор он отворачивается от иллюминатора и открывает заначенные полбанки. Достигнув Мальдивских островов, он, попросту говоря принимает на грудь. Он пьёт и вспоминает меня — да, да, я знаю. Наконец, он входит в Красное море.

Пройдя Суэцкий канал, О.Рудаков засыпает. Умная машина крутит моторчик, из клистирных трубочек поднимаются пузырьки воздуха и прилипают к балластным цистернам плывущей выше советской подводной лодки, тайком загрязняющей окружающую среду радиацией по причине технической неисправности.

Непростой батискаф проносит его мимо острова Крит. Перед ним — Ионическое море, а над ним — бутылка, брошенная американским туристом с борта собственной яхты, болтающейся в Мессенском заливе. Батискаф идёт мимо древней земли Эллады.

Редкие белые облака плывут по небу, которого не видит О. Рудаков, он спит, измочив слюнями рукав тельняшки, и не слышит, как в виду острова Пакос чей-то жалобный голос просит его повернуть к Палодам, чтобы сообщить тяжкую весть о кончине Пана. Время тому ещё не пришло, и просьба растворяется в шуме волн, которого мой путешественник тоже не слышит.

Он путешествует, а я сижу дома. Мой сосед Епельдифор Сергеевич снова перемещается в очереди за водкой и уже миновал кассу. Я рассматриваю каких-то паучков на окне, а доцент Страженко едет в воющем троллейбусе в ОВИР, чтобы получить долгожданную визу. Он увидит собор Святого Петра, а, может быть и Гефсиманский сад. Но я! Я не вижу ничего даже в своём окне, потому что там началась последняя весенняя метель.

Может, женщина, в которую я влюблён, раскатывает по Европе туда и сюда, не вылезает из Брюсселя, где прилюдно мочится Маникен-пис. Она обоняет парижские духи и восхищает своим французским женевских лавочников.

Как, подумайте, я могу спокойно говорить об этом? То-то. Никогда не увидеть мне могилы основателя Пантагюэлизма, никогда не ужаснуться суровому лику Жофруа д'Люзиньяка, по прозвищу Большой Зуб, чья каменная голова хранится в городе Надоме в память его самого и Великого Просветителя. А она проходит по улице Флерюс, не заходя в славное кафе на площади Сент-Мишель, где толпятся любознательные туристы. Она проходит мимо него, мимо бульвара Сен-Жермен, идёт по площади Пантеона, покрытой утренними бумажками. Она идёт по нечетной стороне улицы Нотр-Дам-де-Шан, потому что визг располагающейся внизу лесопилки напоминает ей обо мне.

Никогда не вцепиться мне в свои длинные патлы под сенью Готтингенских парков и не услышать чеканной речи Канта и Гегеля.

А она путешествует по Германии, едет по Тюрингии дубовой, по Саксонии сосновой она едет… Красный "Мерседес" везёт её через поросший лесом Гарц, а в хмельной Баварии ей подают в высоких кружках славное пиво. Она восхищает толстых немцев своим немецким, толстые немцы мочат в пиве свои длинные усы, а она лишь смеётся невзначай.

По венскому Пратеру стучат её каблуки, когда я, ох! — в последний раз вдыхаю запах пиленого дерева дожидаясь навигации, того как гражданин осужденный отпихнет нашу дюралевую лодку от берега, и я, тарахтя моторчиком, дойду по большой реке до города и увижу в северной гавани свои корабли.

05 сентября 2002

История о движении

Вернулся.

11 сентября 2002

История о календаре

Ольшанский, который знал три магических слова, уже научил им всех. Я же, на обороте православного календаря, о котором рассказывал раньше, нашёл другое слово. Но, не менее прекрасное.

Итак, там было написана цитата из Феофана Затворника: "Не пецытеся", — говорит Христос. Как же жить? Надо ведь есть, пить, одеваться! Но Спаситель не говорит: ничего не делайте, а "не пецытеся".

Для тех, кто сразу не догадался, подсказка — "Не пецытеся". Мф. 6,31.

11 сентября 2002

История про календарь. Ещё одна

В том же календаре, сообщение с названием "Читатель, верь или не верь, но этот случай не выдумка!"

Эти слова принадлежат известному русскому историку Н.М.Карамзину, описавшему один из замечательных случаев из своей жизни.

Будучи 10-летним мальчиком, он в летний день в лесу под сенью старого дуба и читал книгу. Вдруг нашла туча, блеснула молния и старый дядька позвал мальчика домой. Стоило только ему пройти несколько шагов, как из лес-ной чащи выбежал медведь и бросился на него. Еще минута и он был бы растерзан диким зверем. Но в это самое время грянул гром, такой страшный, какого Николай никогда не слыхал. Упав на колени он только и успел сказать: "Гос-поди!.." Молния вдруг ударила в медведя и по-разила его. Долго мальчик стоял на коленях, наконец, устремил взгляд в небо и, несмотря на чёрные тучи, остро почувствовал присутствие там Бога. Горячие слёзы благодарности за спасение полились из очей мальчика рекой.

12 сентября 2002

История про буржуя

Посмотрел я фильм, который назывался "День рождения буржуя". Вернее, последний фильм второй части этого сериала. Мне так и говорят: иди, Вова, смотреть, потом людям будешь рассказывать. Я и рассказываю.

Мне, как человеку неискушённому, особенно запомнилось следующее.

Во-первых, ни один банковский перевод в этих фильмах пройти не может. Финансовой деятельности всегда что-то мешает — то кривые руки партёров, то хитроумные программисты. Невероятно, но факт — никакого движения по кассе там быть не может. И именно невозможность работы с деньгами всё время спасет положительных героев от полного краха. Непонятно только, как Буржуй составил своё состояние.

Второе, что там интересно, так это то, что герои очень любят ходит на кладбища. Они там пьют, плачут, едят, выясняют отношения, делают признания… Играют с детьми, наконец.

Та серия, что я видел, кончилась тем, что одни герои радостно сообщают другим о результатах УЗИ — на фоне мраморных плит, разумеется.

В-третьих, яобнаружил, что финал этой серии — натуральная пародия на битву Добра и Зла на фоне Рейхенбахского водопада. Главный негодяй — чисто Мориарти, чего дерутся — неясно, причём негодяй в итоге падает из подвала промышленного здания в какую-то бездну. Видимо, выплывет в следующий заход.

Чё за здание с такой дырой — неясно. Поди, подвал буржуйского банка, надстроенный над закромами Родины.

Ещё там замечательный программист. Потому как это настоящий программист — ходит в свитере с открытым горлом, волосы его всклокочены, питается он кофе и сигаретами. Ему скажут: а можешь чего-нибудь в мировом масштабе? Он кофе нальётся, закурит и уставится в экран со зверским выражением. И программа готова. Правда, ему с девушками не везёт. А чего обижаться? Девушки справедливо считают, что он выродился в периферийную часть компьютера.

Что хорошо в этом фильме, так это понятно кто деньги платил. Заплатят винные люди — ну в экран грузинским вином тыкать. Зрителю на зависть, а бомбардировщикам для целеуказания. Заплатят кошачьи кормильца — пробегут по экрану коты во множестве в поисках сухого подножного корма. Или вот платили кофейные люди, но последнюю порцию зажали (с денежными переводами у них всегда не клеилось), и побил тогда колдун все красные несскофейные чашки в кадре и сказал, что это всем им, значит, на счастье будет. Да кто бы сомневался.

14 сентября 2002

История про знаменитостей

Бродский как-то сказал, что свобода — это когда забываешь отчество тирана.

Я бы перефразировал эту фразу так: свобода — это когда не знаешь подробностей личной жизни актёров и певиц. Когда не знаешь имён их жён и мужей. Отчего-то я обнаружил, что тяжело мне слышать семейные новости знаменитостей, узнавать, есть ли у них собака, что они посадили рядом с загородным домом и сколько в нём комнат. Мне это как-то даже оскорбительно. Не хочу я этого знать.

Вот моя одноклассница вышла замуж за небедного человека. Живёт в иностранном городе Л. в собственном доме с садом. Интересно, как она там живёт. В саду у них есть лиса. Ночью лиса подходит к самому дому и смотрит сквозь ночь жёлтыми немигающими глазами. Поэтому, мне важно знать, если у моей одноклассницы собака.

А чужого мне не нужно.

14 сентября 2002

История про людоедов

Я буду рассказывать о людоедах.

Потому как сейчас людоедов начали резво издавать. Вышла книга "За стеклом"; как вечную пару Пакина и Ракукина, напечатали книги Сакина и Любименко. Это совершенно нормальная стадия коммерческого проекта, когда он, состоявшись, распространяется на спичечные этикетки, пакеты с соком, книжки, наконец.

Но суть в том, что проекты эти людоедские. В них, на пути к морковке, персонажи постоянно кого-то едят. Причём этот кто-то — их товарищ. Вот они, персонажи шоу, собрались в круг под софиты, выбежала перед ними тётенька с металлическим стервозным голосом — и ну они друг друга жрать. С той же невозмутимостью, что и пара зеков, прихвативших в побег жуёт по частям молодого недоумка, который так и зовётся по фене — "корова". И под разными софитами, за стеклом и в тех местах, где стёкол вовсе нет, участники едет друг друга. И это не радостное соревнование, а волчий лагерный закон — "умри ты сегодня, а я завтра".

Неважно, что болтается перед участниками — миллион, ключи от квартиры, выгодный контракт — они добровольно жрут друг друга. И никому из этих людей внутренний голос не нашёптывает: "Не советую, молодой человек, съедят". Потому что игроки отвечают на подобный совет: "меня — завтра, зато сегодня — я".

В книгах всё это видно гораздо более хорошо, книги — как отчёт путешественника. В них путешественники, а они путешественники, даже если сидят в гостинице, оправдываются.

С экрана это всё полезло в книжную индустрию, и я решил, что не буду всё это безобразие читать. Не надо обработанных редактурой воспоминаний стеклянных людей … Не надо чудовищно косноязычной, похожей на графоманскую фантастику советских времён, книжку Сакина, где все герои живут под номерами ("На носу их лодки сидела его 2-ф. Она поднялась, поддерживаемая дружелюбно улыбающимся 11-и, и прыгнула в протянутые руки 1-с")

Мне будут говорить, что людоедство — непреложное свойство популярности. На это я отвечу, что очень популярный, отнюдь не элитный писатель однажды написал книгу о людях, что живут на свежем воздухе и неравнодушны к богатству.

Как-то они переправляются по горной реке, обливаясь потом от страха, а потом переправляют своего случайного знакомого. Дальше происходит вот что: "Брэк сделал попытку вручить Киту пятьдесят долларов и, потерпев неудачу, предложил эти деньги Малышу.

— Чудак человек! — ответил Малыш. Я приехал в эти места, чтобы выколачивать деньгу из земли, а не из своих же товарищей".

15 сентября 2002

История про военкомат. Неприличная

Один человек говорил мне:

— Помнишь свое допризывное время, я в военкомате, на комиссии медицинской, у хирургши, миленькой такой барышни, перевозбудился, а она трусы говорит до колена сними, снимаю ессно, а там этот боец во всей красе, смутился дурак чего-то, покраснел, в смысле я на лицо. Дамочка к умывальнику отправляет, смочи мол, головку сорванец… Я подошел к умывальнику, и окунул под струю холодную голову, в смысле ту в которой мозги предполагаются…

На что я отвечал, что мне всё время рассказывали мифическую историю про стакан с водой, который там на столе должен был стоять. Для успокоения должен был стоять этот стакан, вот что.

И вот, я, как пришёл, сразу увидел стакан перед военкомом. Ну, думаю, не дотянуться, если что. А военком подвинул к себе стакан и глотнёт! Хрюкнул, ухнул и утёрся.

Ну, думаю, извращенец.

Причём мне один одноклассник потом про этот стакан сказал с недоумением: "А если не влезет?".

Беда, в общем.

15 сентября 2002

История про книги

По книге сразу можно определить — дают бабы писателю или нет.

16 сентября 2002

Временная история. Потом сотру

Вот, бля, никому про страдания моей бессмертой души не интересно, а вот про хуй в военкомате, что в гранёный стакан засовывают, всем отчего-то интересно. Так, да?! А про писателей-сублиматоров, значит, — интересно?! Пошёл спать.

16 сентября 2002

История про Энтузиастов

Меня третий раз за последние десять дней пригласили в телевизор. Чё там было, я потом расскажу, Расскажу про Певицу без Лифчика, репперов и то как я сидел там, будто старичок в женской бане.

Но больше всего мне понравилось метро "Шоссе Энтузиастов". Оно меня сразу встретило панно на стене.

Там изображена помещичья усадьба, объятая пламенем, и вилы с рогатинами, тянущиеся к ней через огонь. Энтузиасты, блин.

17 сентября 2002

История про общнось

Все пишут про голых в бане. Я не с кем не сговаривался.

17 сентября 2002

История про одну фотосессию

Был я как-то на одном шумном мероприятии. Понемногу его участники переползали в находящийся этажом ниже ресторан. Там, в полутёмном зале сидел замечательный бандит, настоящий и правильный. Рядом с ним сидела его подруга, очень красивая, хотя и очень стервозная одновременно. Видимо, у неё с бандитом были в этот момент расхождения. Расхождения были, кажется, на уровне позиций — она хотела так, а он хотел иначе, но из-за этих расхождений вид эта женщина имела гордый и абсолютно независимый.

— Ты в армии служил? А в дисбате? А…

В этот момент за стол плюхнулся фотограф Митрич, и, заметив подходящую натуру, прицелился объективом в бандитскую подругу.

Бандит сделал такое движение рукой, будто ловил муху. Но на Митрича это не произвело впечатления. Движение было слишком быстрым и Митрич его не заметил.

— Вы будете мне позировать? — спросил Митрич молодую бандитку.

— Чё? — ответил-спросил овальный бандит за неё.

— Вы — подождите, — сурово ответил Митрич и снова уставился в таинственный чёрный мир своей камеры через маленький глазок.

Тогда бандит начал отжматься от стола, и, собирая остатки миролюбия, сказал:

— Знаешь, уходи отсюда.

— Ладно, уйду, — сказал Митрич, и, обернувшись ко мне, вставая, возгласил:

— Как я его сделал, а?

18 сентября 2002

История про клубную жизнь

Есть в Северной столице такой человек Серж. Как-то фотограф Митрич собрался сходить в клуб "Манхэттен". Серж сразу стал его отговаривать, да так, что всем сразу стало интересно, чем это там таким намазано.

Оказалось, что друг самого Сержа как-то говорит:

— Во все клубы ходи, только не надо ходить в клуб "Манхэттен", там охранники очень плохие. И вообще всё плохо. Нет, просто очень плохо, — говорит Сержу этот друг. — Мой приятель защищал диссертацию о Набокове, и потом отмечал там защиту. Мы, говорит он, говорили о Набокове, потом к нам подошли охранники, им Набоков не понравился, и они нас побили.

Через некоторое время ему какой-то другой его знакомый говорит:

— Поехали в клуб "Манхэттен".

— В клуб Манхэттен мы не поедем. Наученный опытом прочих рассказов, Серж с чужих слов рассказывает, что там всё плохо, охранники не любят, дурно относятся к литературе, и проч.

— Нет, нет, — говорят ему, — мы не скажем ни слова о литературе, о Набокове даже и думать не будем, всё будет очень хорошо.

Они заходят в этот клуб, его друг, не отклоняясь от прямой линии, тут же выходит на середину и громко говорит:

— А у вас музыка — говно. У меня есть с собой компакт-диск, поставьте его.

Охранники, как автоматы, берут его за шкирку, а он, вырываясь, удивлённо кричит:

— Ну ни хуя ж себе?! Вам наша музыка не нравится?!..

Они, натурально дерутся. Вышел, как всегда конфуз. Всё плохо, очень неловко.

Но проходит лечащее все раны время. В какой-то момент сам Серж знакомится с девушкой по имени Жанна. Жанна, не стюардесса, кстати, но девушка весьма привлекательная. Перемещаясь с ней по городу Серж начинает размышлять о культурном досуге, таком досуге, что возвысил бы его в глазах барышни.

И они случайно, совершенно случайно, попадают в клуб "Манхэттен". И вот они сидят, уже достаточно поздно, вернее, поздно по меркам Северной столицы. К ним подходит охранник и говорит:

— Мы очень извиняемся, но очень поздно, поздно по меркам нашего славного города на Неве…

— О, да… — отвечает наша пара. — Да, мы скоро уходим.

Но через полчаса охранник появляется снова и начинает канючить голосом нищего из электрички:

— Такая неловкая ситуация у нас возникла, метро у нас до двенадцати работает, а девушкам надо возвращаться… Не могли бы вы покинуть нас…

— Хоро-о-ошо… Вы, конечно, нас тоже простите, что мы вам доставили такое неудобство, мы сейчас вызовем такси и тоже обязательно покинем вас… — отвечают Серж с подругой.

Они вызывают такси, а пока продолжают сидеть за столиком.

Через какое-то время охранник подходит снова и произносит:

— Мы ещё раз очень извиняемся, но очень поздно, поздно по меркам нашего славного города-героя…

— Да, — отвечают те, — мы уже вызвали такси, и вот-вот оно подъедет.

— Но, — продолжают охранники, — действительно очень поздно, и нам так неловко…

— И нам ужасно неловко, — говорит Серж, — но такси скоро подъедет, и мы…

Проходит ещё полчаса.

Охранник подходит к столику снова.

— Я вам, наверное, надоел, — говорит он, — я очень извиняюсь, но уже чрезвычайно поздно по меркам нашего города, а вы хотели уехать… Нам нужно закрыть наше заведение, а девушкам, что у нас работают, чрезвычайно далеко ехать, они молодые и им страшно.

— Хорошо-о-о, — произносит Серж. — Но поймите и нас, такси ещё не приехало, на улице холодно, моя спутница может замёрзнуть. Давайте мы перейдём в холл.

— Спасибо-спасибо, — рассыпается в благодарностях охранник.

Серж выбегает на улицу и видит, что такси нет. Но Жанна уже естилась в пространство перед гардеробом и стоит там — бессмысленно и никчемно.

Рядом с ними возникает всё тот же охранник.

— Извините, — начинает он всё ту же песню. — Извините, ради Бога, но дело в том, что наша гардеробщица — тоже молодая девушка и ей тоже очень далеко ехать, а сейчас уже поздно, очень-очень поздно… Вы, конечно, меня простите…

— Нет, это вы меня простите, — отвечает Серж, — мне ужасно неловко, и я вам уже надоел, но на улице холодно, а такси всё нет… Можно мы постоим здесь.

Они стоят одетые ещё полчаса, и, наконец, перед ними снова вырастает тот же охранник.

Он, еле сдерживаясь, начинает:

— Извините, пожалуйста…

Но для третьего слова его хладнокровия не хватает и он с чувством говорит:

— Слышь, ты, хуйло, а ну, уёбывай отсюда!..

— Ага! — радостно кричит Серж, и коротким ударом бьёт охранника в лоб.

Но охранник большой, а Серж — человек маленький. Его как-то обхватывают и выносят на улицу. Тогда Серж подбегает к звонку и начинает яростно звонить.

Готовый к отпору охранник открывает дверь, но Серж уже наготове, от рвёт дверь на себя, и тут же толкает обратно. Охранник с грохотом рушится в вестибюль. Тогда торжествующий Серж с тревогой оборачивается к своей спутнице:

— Жа-а-анна! Вам эти люди ничего не сделали?

Выясняется, что Жанны рядом нет. Тогда Серж поворачивается к двери, которую служащие клуба уже успели захлопнуть, и снова начинает давить на кнопку звонка.

Минут десять за дверью нет никакой жизни. Но потом дверь медленно открывается, и Серж повторяет ту же процедуру. Кто-то с глухим звуком падает на пол.

Заглянув в вестибюль, он видит, что там лежит молодая девушка из обслуживающего персонала.

Тем временем Серж пробегает по залам, протяжно и страстно крича "Жанна! Жанна! Жанна!". Добежав до кухни, он спрашивает каких-то людей, не видели ли они девушку по имени Жанна.

Те говорят, что да, видели. И прибавляют, что за ней гонялся охранник, и она спряталась от него в ларь с бельём. Открывают ларь — там никакой Жанны нету.

— Ну у вас и охранник, — замечает Серж.

— Да, у нас безумный охранник! — не перечат ему непонятные люди.

Но Жанны всё равно нигде нету, и Серж через чёрный ход выбегает на улицу и грустный и потерянный, идёт по двору. И вдруг видит Жанну.

— Жанна! Жанна! — кричит он. — Как я рад вас видеть! Всё ли у вас хорошо?

— Да, — отвечает Жанна. — Да, у меня всё хорошо. Но, Серж! Кажется у меня небольшая проблема… Кажется, я в этом клубе забыла свою сумочку.

Они возвращаются ко входу и принимаются снова звонить в дверь. Снова никто не открывает. Серж приезжает туда на следующий день и видит, что клуб закрыт.

18 сентября 2002

История про телевизор

Я начал было рассказывать о всяких ток-шоу. Так вот, самое весёлое в них, что никакого особенного "тока" в них нет. Всё это общественное безумие и суетливое токовище.

Потому как десятки людей там занимаются психотерапевтическим выговариванием и устраивают угрюмую битву малышей в песочнице за микрофон.

Зато сейчас можно сформулировать то, что я придумал сидя на этих разных мероприятиях, но на неизменно неудобных стульях.

Во-первых, постоянно происходит битва не мнений, а определений. Потому как, что такое "массовая культура" (а там разговоры шли сплошь о масскульте) никто не из присутствующих доподлинно не знает. И чем эта культура отличается от "поп-культуры" — тоже никто не может объяснить. И что такое, скажем, коммерческая литература — опять загадка.

Этих определений десятки, но сидящие должны знать, что неверное среди определений только одно — "масскульт" это плохо, элитарная культура — это хорошо.

Вопрос только в качестве. И лучше всех на него ответил тот детективный герой, что собирался жить со скрипачом-любителем в одной квартире.

19 сентября 2002

История про перетекание

Есть и другое обстоятельство — массовая культура постоянно перетекает в элитарную и наоборот. Например, одна и та же бетховенская мелодия в консерватории выполняет одну функцию, а в мобильном телефоне другую. (А скоро мобильные телефоны будут исполнять музыку на уровне хороших аудиоцентров). Джаз сначала был массовой культурой, а сейчас хрен вам, не будет его слушать современная негритянская и прочая беднота. Это уже музыка

элиты.

19 сентября 2002

История про Мирзоева, рассказанная Сержом

Жил-был певец. Он взял у бандитов десять тысяч иностранных денег, потратил их на что-то бессмысленное — на что и сам не помнил. Помнил только, что сшил себе голубой пиджак с люрексом.

Но время длилось, и он, наконец, понял, что отдать долги не в силах. Тогда певец решил переметнуться к знаменитому человеку Мирзоеву, назовём его так. Потому как имена, фамилии, а так же структура акцента в этой истории совершенно неважны.

К певцу пришли за деньгами, и он ответил, что все вопросы переведены на Мирзоева. Что ж, бывало и такое. Тогда кредиторы пришли к Мирзоеву. Они немного трусили, но дело их было правое.

— Сколько он вам должен? — первым делом спросил Мирзоев, да так, будто не знал этого раньше.

Те ответили, что десять тысяч.

— Шамиль, мальчик мой, — сказал Мирзоев, — открой сейф.

Здоровенный громила открыл сейф и всем стало видно, что он до отказа забит зелёными американскими деньгами. Люди, пришедшие за деньгами невольно привстали со стульев и протянули свои ручонки к своему и чужому богатству.

— Слушай, подожди, да? — остановил их Мирзоев.

Кредиторы замерли. Их руки зависли бессмысленно, как гипсовые конечности садово-парковых пионеров.

Обращаясь к старшему из гостей, Мирзоев произнёс:

— Подожди, я сейчас тебе один история расскажу. Вот у тебя, скажем, был женщина. Ты его в ресторан водил, торт покупал, мороженное ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-л… Вы год жили счастливо, потом он от тебя ушёл. Ушёл к уважаемый человек. Может такое быть, да?

Кредиторы с глухим стуком закивали головами, роняя их на грудь.

— Так вот. Женщина ушёл к уважаемый человек. И ты приходишь к нему и говоришь: "Я с этой женщиной год жил, мороженное ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-ал, вот тебе, уважаемый человек, чек из магазина раз, чек из магазина два, вот тебе ещё чек. Заплати мне? Да? Ты, конечно, прав будешь… Но ведь уважаемый человек потом об этом людям расскажет.

Мирзоев откинулся в кресле, и, помолчав, продолжил:

— Я, конечно, могу отдать тебе эти деньги. Я пилевал на эти деньги. Но меня могут спросить, зачем вы ко мне приходили. А я ведь уважаемый человек потому что я не вру. Я скажу, зачем вы приходили и скажу, что дал вам денег.

А вы знаете, кто такой артист. Ведь артист — он кто? Он как женщина, да. Купил себе платье — и пляшет, радуется. Артист купил себе пиджак — и тоже пляшет, радуется. Он чисто женщина, понимаешь?

Гости уже и не рады, что пришли, они сидели на чёрной коже стульев как на сковородках. Они обливались потом и порывались покинуть Мирзоева, но тот остановил их жестом.

— Ты конечно, можешь, взять эти деньги, да… Только вот представь, сидишь ты в кабаке, с друзьями, сидишь и видишь этот артист в телевизор. И ты друзьям говоришь: "Видишь этот голубой пиджак? Это я ему купил"! И гордишься — потому что ты уважаемый человек. А вы, конечно, правы… Конечно, правы, когда хотите денег.

А они, эти деньги уже выложены на стол и лежат грудой резаной бумаги. Хозяин делает над ними несколько широких пассов, будто фокусник на манеже. И зелёная бумага пугает гостей не хуже, чем огненные кольца — тигров.

— Да, вы правы, вы правы. Эти деньги — ваши. Но подумайте сначала…

Кредиторам не надо было думать, они уронив пару стульев, оттянув толстыми пальцами цепочки на отсутствующих шеях, покинули кабинет.

После того, как эта история была рассказана, к нам подошёл музыкант Балабанов и сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, что это враньё?

— Ну да, — отвечали мы ему.

— Враньё, враньё, — продолжил серьёзный человек Балабанов. — Пиджак был совсем не голубой…

20 сентября 2002

История о самоидентификации

Вопросы о том, кто я такой, меня постоянно ставят в тупик. Я ощущаю себя маленьким мальчиком из анекдота, начало которого я забыл. Помню только, что мальчик испуганно бормотал маньяку, что уносил его со стройки: "Не знаю я ничего, дяденька, я ведь не настоящий сварщик".

Так вот, мне как-то ввечеру позвонил один известный человек, что составляет какую-то безумную энциклопедию. Я слушал его вопросы, плотно прижав трубку к уху, а в трубке, кроме вопросов, было ещё слышно, как хрустит клавиатура. Этот человек сразу вколачивал цифры и буквы моей жизни в какую-то форму.

— Так, а потом вы где работали? А потом? А ещё где учились? Вот как? А это где?

И снова слышалась тараканья поступь клавиш.

— Ну, — наконец, сказал он. — Про этот ваш текст мы знаем, а вот роман "Сперма на стволе" вы когда написали?

— Извините, дяденька, — отвечал я. — Не писал такого.

— Хм… А у меня здесь записано… А "Кровь на ноже"? Нет? А "Расчленёнка на Хорошёвском шоссе"?

Я уныло отвечал, что я не настоящий, забрёл сюда случайно. Что я не писатель, а на стройку только пописать вышел.

И человек исправлял что-то в своей форме, а потом снова исчез в проводах телефонной сели.

Только в этот момент я сообразил, что существует на свете мой полный тёзка, что пишет правильные и хорошо продающиеся книги.

И вот я, дурак, стёр его из истории литературы. Чужими руками.

А он ведь старался, какие-то электронные формы заполнял… Я написал извинительное электрическое письмо и забыл об этой истории.

Но вчера мне снова позвонили.

— Здравствуйте, — говорят и жарко дышат в трубку. Слышно при этом, как запевает свою бодрящую песню Win Microsoft. — Мы составляем словарь. Собственно, мы всё про вас знаем, только давайте уточним, когда вышла ваша книга "Убить Брата своего"?

22 сентября 2002

История про однофамильцев

Но это ещё не всё. Пришёл я как-то наниматься на одну работу. Только резюме у мня не было, поэтому я и говорю:

— Знаете, давайте я сейчас в Сеть зайду, там всё есть.

Адреса я, конечно, не помню, да это и не важно. Набираю себя в поисковой машине, и что видят мои немецкоговорящие наниматели?

Ну они видят, конечно, вот что: "Владимира Березина пихали в обезьянник".

Я немного смущаюсь, извините, говорю.

Тут же на экран вылезает: "У Владимира Березина появилась надежда. Бабкина". Не, говорю, нет, нет, щас будет.

Конечно будет — вылезает следующей строкой: "Менты били Березина дубинками, но не до смерти".

— Давайте, — жалобно говорю я, — давайте я расскажу, как учился в иностранном городе К., и случайно получил две учёные степени? А давайте расскажу про математическое моделирование геофизических процессов, а? А, может, я расскажу, как Чудаков валил меня на экзамене, да не завалил и четвёрку поставил? А, хотите, я узбекского плову вам сделаю? Ну, может, тогда таджикского?..

Но было поздно.

22 сентября 2002

История про Платонова

У Платонова в "Епифанских шлюзах" есть чрезвычайно трагичная фраза — "Передай мою любовь и тоску невесте моей Анне, а через малую длительность я вернусь. Скажи ей, что я уже питаюсь только кровоточием своего сердца по ней, и пускай она дождётся меня".

25 сентября 2002

История про твёрдое "Г"

В ресторане украинская женщина-консультант, которой я рассказал историю про сирого пидструковатого ослика Иа-Иа, который стоял сам саменьки, яки палец, в отместку поведала мне о том, что по новой украинской грамматике в язык давно вернулось твёрдое "г", уничтоженное было москалями.

Теперь Украйна живёт с твёрдым "г".

25 сентября 2002

История о долженствованиях

У каждого человека в душе должен быть свой комиссар, как сказал Борис Полевой. А ещё в каждом самолете есть свой Рабинович…

25 сентября 2002

История про Шпенглера

Закат Европы — это Шпенглер.

Почему-то на закаты очень приятно смотреть. Гораздо приятнее, чем на восходы.

Вставать, наверное, надо рано.

В библиотеке.

25 сентября 2002

История про переход

Поперёк улицы стоит строй автомашин, а улица широка, и переходить её — страшно.

Одна из машин газует, рычит, пугает прохожих.

Что-то скрежещет в ней.

Так вот и дал бы в глаз, шарахнул бы в рыло, чтобы не пугала, дала дойти.

Переходя улицу.

25 сентября 2002

История про Вечный огонь

Вспомнил сейчас почему-то поездку на картошку осенью ****-го года, то, как в середине срока уехал в Москву, а на обратной дороге гулял по Можайску.

Вспомнил также, что окна местной тюрьмы выходили на местный же Вечный огонь, и если досужий прохожий задирал голову, то замечал над глухим задником колючую проволоку.

Ночью, в постели.

25 сентября 2002

История про полнолуние

Не спится, полнолуние.

Интересно, почему противоположная фаза называется "новолуние", почему не просто "без-луние".

Из суеверного страха, что ли?

Ночью, в постели.

25 сентября 2002

* * *

Лежа на спине, припоминаю своих знакомых.

И, надо сказать, с трудом вспоминаю их фамилии. В… Ве… Что-то вертится на языке, что-то вспоминается… Однако… Нет, ничего не помню, надо вставать и идти за записной книжкой.

Этого делать не хочется.

Ночью, в постели.

25 сентября 2002

История про предыдущее

Ну, не похож я разве на Розанова?!

25 сентября 2002

История про голод

Давным-давно Вересаев написал о своих студенческих временах так: "Страшный был физиологический голод по женщине. Я не знал ещё ни одной. Жутко вспоминать то время. Как будто всё тело кишело злыми, сладострастными чертиками, некуда от них было деваться.

Каждая молодая женщина привлекала к себе жадное внимание.

Выпуклость груди, округлость плеч, шорох юбок, вызывали волнение. При чтении книг внимание блудливо зацеплялось и останавливалось на описаниях сцен, которые оканчивались многоточиями.

Врачи утверждают, что половое воздержание само по себе нисколько не вредно. Но суть в том, что при отсутствии удовлетворения полового голода всё внимание, все помыслы направлены на одну точку. В воображении постоянно живёт женщина, всё время целуешь её мысленно, раздеваешь, ласкаешь. Состояние, которое должны испытывать монахи-аскеты, борясь с ересью. Ни у кого так не развратно воображение, как у аскетов и девственников, конечно, если они нормальные люди, со здоровыми человеческими стремлениями. У Герцена есть чудесное выражение: "монашески-развратное воображение".

Вот эта-то постоянная развратность воображения мучила столько же, сколько и постоянная неудовлетворённость тела, этот, так сказать, психологический онанизм, державший душу в непрерывном сладострастном возбуждении."

26 сентября 2002

История про Живой Журнал #1

В последнее время начали происходить закономерные для Живого Журнала вещи. Так, поселенцы, обосновавшись на новом месте и переведя дух, начинают обустраиваться. Они возводят церковь, придумывают Погребальные ритуалы, выбирают Повелителя мух, выдавливают из своей среды несколько мучеников.

Один уважаемый человек строго попенял публике за несобранность мыслей, неровно размазанные слюни и тоскливые жалобы. Это понятное желание, ввести правила письма в том месте, где собирается большое количество буковок. Загнать пишущих в литературный монастырь.

Другой, не менее уважаемый человек, придумал внутренний Живой Журнал. Внутренний журнал должен был состоять из коротких очерков, которые были бы организованы по литературному принципу.

Это всё правильно. И симптоматично.

Некоторое большое сообщество всегда живёт по термодинамическим законам. Приходит, согласно этим законам, время структурирования. Вокруг идей, как возе ядер конденсации начинается незаметное глазу движение.

Однотонная масса распадается на фракции.

Вот про это я и расскажу.

27 сентября 2002

История про Живой Журнал #2

Нужно объяснить, конечно, как я дошёл до жизни такой.

Началось всё, конечно с чатов.

Собственно, началось всё гораздо раньше. Топоры уже застучали по виноградникам, но государство от Бреста до Владивостока, а, что важнее, от Вильнюса до Душанбе, было ещё неколебимо. Тогда американцы спорили с советскими учёными о том, можно ли по сейсмическим колебаниям оценить мощность ядерного взрыва. Раздосадованные затяжным спором, они вдруг подарили Академии наук два десятка персональных компьютеров. Нормальные люди отказывались на них работать, а мне как молодому специалисту, выбирать не приходилось. Хоть я застал ещё радостный стрёкот перфораторов на улице Вавилова, и таскал под мышкой толстую коричневую колоду. Так вот тогда я и познакомился с Сетью.

То есть это была не Сеть, резво бьющая копытами, а что-то вроде предшественика эогиппуса. Это были бестолковые низкорослые зверьки, хипповствующая сеть ФИДО. Другое время и другие деньги.

Поэтому началось всё с чатов. Одна моя знакомая говорила, манерно выпуская сигаретный дым в бра:

— Первый чат, как первая любовь…

Она была права — цвет подложки врезался в память навсегда, никнеймы жили вечно. Эти чаты уже умерли. Остальные напоминали берлинский зоопарк. Надо тебе сказать, лучший в мире городской зоопарк — берлинский. Я туда очень любил ходить по утрам, вспоминая Шкловского и исчезнувших русских чиновников.

Так вот, там был такой закуток, по форме напоминающий наш общественный туалет — узкая лесенка, спуск между кафельных стен — и вот они — ночные зверки. Живут за тонированными стёклами. Суетятся. Эти ночные зверьки очень меня впечатляли. Причём среди них были какие-то мелкие мыши — они одновременно ели, трахались, гадили, бегали взад-вперёд и ещё рыли себе норки. Всё происходило в полумраке, ведь это были ночные зверьки.

Эта картина была очень похожа на классический чат "Кроватка".

27 сентября 2002

История промежуточная, про ранжир смерти

У нас всё было кодифицировано — кто и как может умереть. При каких обстоятельствах и от чего.

Был общий стиль во всём, даже в смерти. Незнание этого стиля делало человека убогим, эта ущербность была сразу видна — вроде неумения настоящим гражданином различать звёзды на погонах.

28 сентября 2002

История о резиновых мужиках

Меня спросили, отчего не продают резиновых мужиков. Отчего, например, резиновые тётьки есть, а вот мужиков нету. И некоторым тётькам это было непонятно.

Я задумался над этим вопросом. Провёл опрос знакомых, почитал соответствующую литера-туру.

Оказывается, мало кому нужен резиновый мужик целиком. Поэтому его и продают по частям. Эти части разного вида и цвета можно легко обнаружить в магазинах.

Мне, как мужчине, немного это обидно, но, видимо, такова логика развития цивилизации.

28 сентября 2002

История про Живой Журнал #3

…Но я отвлёкся — за чатами пришла пора переписки и форумов — один из них я до сих пор люблю, несмотря на напряжённость патриотической речи, на ортодоксальный гонор, это было место встречи профессионалов.

Встреча — вот было ключевой слово.

И теперь я скажу, почему Живой Журнал (а правильнее было бы его называть Живые Журналы) похож на кафе. Он живёт по законам кафе, он собирает людей по этим же принципам, и по ним же он умрёт когда-нибудь. Для многих моих сверстников привычка встречаться в кафе — поздняя любовь, будто страсть стареющего ловеласа к барышне. Нет, и раньше я помнил пивные вокруг моего дома наперечёт — всем было известно, кого можно увидеть в "Яме", а кого — в "Гульбарии". Уважающий себя человек доподлинно занал чем отличается пиво в заведении "Что делать" на улице Чернышевского от пива в "Тайване", что у высокой стены китайского посольства.

Это пиво, впрочем, я ненавидел, вместе с его двадцатью серебренниками одной монетой. Я готов был верить, что на четверть оно состоит из стирального порошка "Лотос" — вкуса это бы не ухудшило. Но дорог было всего две — на кухню или в пивняк.

Но зазвенел тонко горбачёвский указ, времена и привычки ухнули вниз оборвавшимся лифтом.

Появились настоящие кафе — не профессиональные и студенческие буфеты, а вполне ничего себе заведения, с правильными запахами, правильной мебелью и правильными посетителями. В них можно было, как в вечных западных романах о вечном празднике, корябать что-то в блокноте, сидя за столиком.

Приятель подсаживался к тебе, потом исчезал. От него оставалась чашка и подружка — обе немытые. Поздняя любовь всегда самая сильная — и я полюбил это сидение — не дома и не в гостях, работа в промежутке, жизнь, будто чтение книг в электричке. Ни там, ни сям.

Но был разговор, чужие и свои мысли, а так же использованные — по делу и бестолку — блокноты.

Сообщество Живых Журналов очень похоже на кафе. И даже ссоры в нём происходят так же.

Но про то, как я себе это представляю, я расскажу потом.

29 сентября 2002

История про Живой Журнал #4

Жизнь эта давно и хорошо описана людьми, не знавшими слова "Интернет". Они понимали толк, в том, как повесить на крюк мокрый дождевик, и, ожидая кофе с молоком, писать о том, как холодно и ветрено было в Мичигане. Потом впустить в рассказ девушку напротив, заметить её исчезновение, а потом понадеяться, что она ушла с хорошим человеком.

Мраморные столики, запах раннего утра, и вот появляется некто, кто сразу раздражает тебя. Раздражает просто так, одним своим существованием.

и ты кричишь ему: "Убирайся!", но он резонно отвечает:

— Это кафе. И у меня такое же право сидеть здесь, как и у тебя.

Но, как рассказали нам уже классики, можно отступить. Можно найти новое местечко — но это обжито и привычно. И хочется сопротивляться. Тяжело сознавать, что придётся видеть голову этого упыря за соседним столиком. Так начинается свара. В ней хорошо только то, что среди хозяев Живых Журналов я не видел честных людей, сошедшихся в кулачном поединке.

Этика кафе подразумевает всё это — перекинуться парой слов с одним, помахать рукой другому, скорчить рожу третьему.

Бессмысленно требовать от посетителей литературной формы — если это только не идиотские афоризмы на стенах ресторана ЦДЛ. Но это позорище, слава Богу, уже смыло время.

Впрочем, давно уже пора прекратить дозволенные речи, продолжим в следующий раз.

Крибле, крабле, всё …, спать пора.

29 сентября 2002

История про экспертизу

Мне прислали текст первой экспертизы, где написано, что у Сорокина нет порнографии.

Впечатляющее чтение.

Пойду-ка я водки выпью.

"В рассказе "Свободный урок" где завуч демонстрирует гениталии школьнику, эта сцена призвана пародийно подчеркнуть неисчерпаемость природы, невозможность ограничить процесс её познания какими-то рамками, в том числе и школьными".

Б.В. Соколов, доктор филологических наук.

30 сентября 2002

История про всякие драки

Сегодня, то есть вчера уже, я пошёл на одно мероприятие. Всё там было странно и загадочно, откуда ни возьмись, лезли хамоватые ангелы с картонными крыльями, с визгом пробегали ряженые красноармейцы и всякие знаменитости говорили о высоком.

Потом подошёл ко мне знатный писатель Валерий Попов и взял меня за руку. Посмотрел на мою ладонь внимательно. Я сначала подумал, что он проверяет — мыл ли я руки перед фуршетом.

Потом Попов сказал:

— А вы можете, Володя, вот этой рукой убить человека?

— Могу, — злобно сказал я.

— Конечно! — ответил знатный писатель. — Очень хорошо! Это правильно!

Я несколько напрягся, но знатный писатель не сделал мне никаких конкретных предложений. Впрочем, все в этот вечер говорили исключительно о драках. В родном городе писателя Попова кто-то кого-то побил, причём узнать правду уже было решительно невозможно. И в другом городе-герое кто-то кого-то побил. И опять всё было как в известной исторической правде — то ли у него шубу украли, то ли он сам её спёр.

Я вот что скажу. Совершенно ошибочно мнение, что можно драться в пьяном виде. Надо драться на трезвую голову. На пьяную-то всякий горазд.

Впрочем, все свои мысли по этому поводу уже выражены в теоретической работе "В бубен!", которая опубликована в моём Живом Журнале не помню когда.

01 октября 2002

История давно минувших дней

Старший Сердобольский был прав, когда, увидев, что я брею голову, сказал, что это идеально для знакомства с женщинами.

— Почему? — не понял я.

— Женщину главное — поразить. И потом — дело в шляпе.

Он оказался прав.

Женщину я тут же поразил.

Пришлось жениться.

02 октября 2002

История про Хэмингуэя

Хемингуэй — очень сложный писатель, а ведь часто он кажется простым. Он такой же загадочный, как фраза из Библии "время жить и время умирать". В этом Хемингуэй, а вовсе не в цитате из "Фиесты", которую никто не помнит, но она постоянно приходит в убогие мозги разных людей: "Пиво оказалось плохим, и я запил его коньяком, который был ещё хуже".

Был я Хемингуэю благодарен, потому что провёл с ним несколько вечеров — таких, когда перебираешь записную книжку в поисках тех, кто не спит. Время шло, и количество тех, кто не спит, сокращалось — одни уехали, а другие вышли замуж.

И в эти ночи читать Хемингуэя было интересно, так же, как глядеть на стариков.

Я люблю глядеть на стариков, с их сухими костистыми телами. Именно сухими и костистыми, потому что худые старики живут дольше.

Худые становятся старше.

Они красивы.

А у Хемингуэя в романе "Иметь и не иметь" есть место, когда жена главного героя — не очень молодого человека без руки, занимается с ним ночью любовью. Потом он засыпает, потому что он контрабандист и на следующий день ему нужно делать своё опасное дело. На следующий день его убьют, но об этом не знает никто. А пока жена говорит ему, спящему, о своей любви. Хемингуэй написал это так, что читатель хорошо представляет себе эту женщину, то, какая она.

А потом другой персонаж, писатель, сочиняет сценарий, сидя у окна. Он видит на улице безобразно толстую, расплывшуюся женщину. Писатель воображает, что это женщина из его будущего сценария.

"Вот она, похожая на броненосец", думает писатель, "а вот он, её муж, который ненавидит свою безобразную жену и засматривается на еврейку-социалистку, выступающую на митингах".

Дальше Хемингуэй пишет просто: "Женщина, на которую смотрел писатель, была Мария, жена контрабандиста Гарри Моргана".

Так пишет Хемингуэй.

02 октября 2002

История про солнечный день

Был я на похоронах.

Дело это грустное. Один мой знакомец выпал из окна. По глупой случайности.

Видел я молодую вдову, что пробыла женой две недели.

Знакомец мой был разным. Лучше всех про него сказал мой друг — был он лысый и смешной человек.

За таких выходят по любви — видно потому, что он был толстый, весёлый и пузырчатый человек. Не самый богатый.

Лучше всех про него сказал мой друг — он был, сказал этот друг, смешной и лысый.

Видел я там его сослуживцев из прежней жизни. Офицеров в штатском — эту породу я узнаю сразу — по тайным масонским знакам этого общества. Они, угрюмо обнимаясь, гулко били друг друга по кожаным спинам.

Гроб был странный, казалось, глазурованный, пальцы мои скользили по гладкой поверхности. Но то, что было внутри не имело к пузырчатому человеку отношения.

Стоял у нас славный солнечный денёк. Дождя не было, но когда я зашёл в ванную, то увидел, что с потолка капает вода. У соседей сверху прорвало стиральную машину. Природа плакала о нём смешным и нелепым образом.

Я не был его близким человеком, но мир без него неполон.

05 октября 2002

История про воровство

Будущие писатели спёрли у меня мой любимый красный шарфик.

Тва-а-ари.

08 октября 2002

История про Александра Грина № 1

Принялся читать Александра Грина. С самого начала, с эсэровских рассказов. Среди прочих, есть у него и рассказ о слепом свидании. Он сидит в тюрьме, она передаёт тайком записку и вот они ждут встречи.

Она некрасива, косолапит, он тоже не похож на революционного героя.

И оба разочарованы.

Но постепенно, от текста к тексту из рассказов вымываются Степановы и Петровы, давая место Риолям и Терреям.

Про Грина, кстати, ходил слух, что он спиздил у какого-то английского капитана сундук с рукописями, и год за годом печатал их, выдавая за свои.

10 октября 2002

Печальная история

Мне выразили одобрение, а я забыл свой код. И всё остальное.

11 октября 2002

История про курение

Очень хочется на чужую осеннюю дачу. Это должна быть настоящая академическая дача — не садовый курятник и не глупый краснокирпичный коттедж.

Настоящая академическая дача деревянна и скрипуча и стоит посреди сосен на большом участке. Из её окон не видно заборов, а только кусочек крыши такой же соседней постройки.

Эту дачу академик получил за то, что придумал какой-нибудь особый стабилизатор к атомной бомбе. Но академика давно уже нет на свете, а его внучка позвала нас всех в гости — пить, петь и греться у камина.

Эта экспозиция тривиальна, поэтому я расскажу сразу о мечте.

На этой даче, рано утром нужно проснуться и выйти на крыльцо. Все твои спутники ещё спят, напившись и налюбившись за ночь. Всё ещё тихо в послерассветный час, и вот ты садишься на деревянное и скрипучее, как сама дача, крыльцо и смотришь на гниющие листья и чёрную землю между сосен. Ты вдыхаешь сырость и табачный дым, понимая — жизнь удалась.

Но внучки академиков уже давно сменяли свои дачи на студио в Сан-Франциско, эти дачи поделены между родственниками и проданы на сторону, вместо резных скрипучих дворцов тампоставленные бетонные надолбы и ДОТы.

Курить мне негде.

14 октября 2002

История про биографические слоовари

Любой биографический словарь напоминает список Шиндлера. Не в смысле национальности. Просто потому, что только классифицированные, сведённые под переплёт люди. Остаются в истории, остаются вообще.

17 октября 2002

История про просьбы трудящихся

По просьбе трудящихся женщин публикуется полный текст моего самого любимого в детстве стихотворения.

18 октября 2002

История про знакомство с девушками

Писатель Андрей Колос был очень интересным человеком. Мне он, надо сказать, очень нравился. При этом он был писатель знатный и признанный. Девушки, опять же, его очень интересовали.

На одном мероприятии он ткнул пальцем в пространство и говорит мне:

— Видишь, Володя, видишь там… Какая интересная девушка! Вот что, давай сделаем так: ты сейчас к ней подойдёшь и скажешь — "Вы знаете, девушка, с вами хочет познакомиться лауреат Государственной премии".

Я отвечал ему скорбно:

— Знаешь, что… Тут неподалёку, на углу Качалова и Садовой, есть дом, в котором жил автор похожей идеи. Житель углового дома знакомился так. Его шофёр останавливал машину, оттуда выходил бравый полковник и говорил выбранной прохожей женщине:

— С вами хочет познакомиться один интересный человек…

Колос даже несколько обиделся. А девушка в итоге оказалась подругой какого-то самого главного спонсора.

И это нас немного насторожило.

18 октября 2002

История про Грина (Продолжение)

В связи с первыми рассказами Грина я принялся перечитывать "Виктора Вавича".

Я оставляю в стороне блестящий слог романа Житкова, где городовой, усаживая пьяного на извозчика, бьёт его как подушку, уминая в сиденье. Где письмо несут в руке, как пойманную бабочку….

Это блестящий роман о русской революции, где все герои проживают чужие жизни — короткие и спутанные. Но я задумался над другим — откуда весь этот стиль бомбизма. Почему надо было кидать какие-то бомбы. Не проще было бы в 1905 году использовать снайпера? Потому как тогдашние винтовки уже это позволяли. Да и продавались свободно, что позволяло даже студентам лепить свинцовые бельма белкам.

Я как-то обсуждал эту тему в другом месте, но аргументы дешевизны меня не убедили.

Всё-таки дело, кажется в PR взрыва.

Взрыв чиновника более громкое, во-всех смыслах, событие.

19 октября 2002

История сегодняшнего дня

Есть такая забавная, вошедшая в историю фраза.

Произнёс её. если не ошибаюсь Жоффр. Этого французского маршала перед битвой на Марне заменили на посту главнокомандующего французской армии маршалом Фошем. Оттого историки много спорили. кого же считать автором победы.

сам Жоффр отвечал на этот вопрос так:

— Я не знаю, кто выиграл сражение на Марне, но знаю одно, если бы мы потерпели поражение, то виноват в нём был бы я.

20 октября 2002

История про тройку

Вот я еду в электрическом поезде.

За окошком — лес, упомянутая уже осень.

Два средства передвижения существуют в русской литературе.

Это тройка и паровоз. Паровоз регламентирован рельсами. Несмотря на отсутствие свободы, он победил удалую тройку.

Я еду в электричке. Я размышляю о том и о сём. Всякая вещь имеет своё название. Иногда даже несколько.

Во время работы в Лос-Аламосе один из физиков имел две фамилии — в зависимости от того, куда он двигался — на запад или на восток.

А суть зависит от названия. Если что-то назвать иначе, оно, это что-то, изменится. Такие дела.

Со мной случилось однажды такое — я придумывал названия людям. Названия приживались. Даже приклеивались.

22 октября 2002

История про перемену имени, которую я обещал разным людям

История эта заключается в том, что многие известные клепальщики американской Бомбы в силу конспирации жили под чужими именами и фамилиями. Бор превратился в Бейкера, Ферми — в Фармера, Вигнер — в Вагнера. У Комптона было два псевдонима — Комсток и Комас — в зависимости от перемещений по стране. Если он ехал на запад Америки его звали Комсток, а если на восток Комас.

Однажды дрыхнущего в самолёте Комптона разбудила стюардесса и спросила, как его зовут.

На что Комптон резонно ответил вопросом на вопрос:

— А куда мы летим?

Не помню точного авторства, но факт, что я прочитал это задолго до Университета — кажется в одной из старых подшивок журнала "Техника — молодёжи".

23 октября 2002

История про снег

Так. Пока я ехал на велосипедике, на меня выпал снег. Потом на меня выпал лёд. И стало мне дурно.

К тому же я не ощутил на себе любви начальства — как не смотрел. И сейчас буду спать.

Так что, если я кому чего обещал рассказать — так это откладывается на потом.

23 октября 2002

История про времена

Бывают времена, когда лучше молчать, а не говорить.

Кто-то из русских религиозных философов сказал ещё более страшно — бывают времена, когда лучше не молиться.

01 ноября 2002

История про олигарха

Я разглядывал Ходорковского и думал, что вот непонятно, просто неисчислимо, сколько стоит минута этого человека, а вот он приехал. Он приехал, чтобы передо мной и другими, сидящими в этой комнате, рассказывать, как он дошёл до жизни олигарха и что думает об этой жизни.

Я думал, что вот встанет вдруг писатель Поповбелобров и внезапно прочтёт мой любимый мой рассказ "Уловка водорастов", и повиснет навечно напряжённая тишина.

Или же вякнет что-то из заднего ряда питерский человек Голынко-Вольфсон, у которого что ни слово — то когнитивный диссонанс, что не фраза, то эпистемологическая неуверенность. И схватится за пистолет при этих словах лысый охранник.

А, может, встрепенётся Митя Кузьмин и завернёт что-то поэтическое.

И тут уже я, стуча зубами, как знаменитый поросёнок Хрюн, заору:

— Это ты мощщна вставил, Митя! Мощщщна!

Но как-то всё обошлось.

Даже я спросил что-то сдержанно-нейтральное — типа того, кому деньги давать будем на следующих выборах. И мне ответили.

01 ноября 2002

История про православный календарь. Ещё одна

В целях душевного успокоения я начал перебирать листки православного календаря, о котором уже рассказывал раньше. Сразу наткнулся на подготовление к исповеди, в котором второй пункт тут же вопросил: "Любишь ли свой народ, своё Отечество?", потом прочитал страшное в своём бессилии Утешение родителям, лишившихся детей-младенцев, а затем прочитал неавторизованный текст "Сквернословие — порок русского народа":

"есть порок, и весьма распространённый в русском народе, глубоко оскорбительный для всякого православного — это сквернословие, матерное или, по апостолу, гнилое слово. Как гнилой предмет издаёт смрад, зловоние, заражает ядом своего тления окружающие предметы, так и слово скверное, оскверняя уста, заражает зловонием разврата внимающих ему. Оно топчет, грязнит, оскорбляет священное для всякого слово — мать. А так как наша первая, лучшая мать есть Царица Небесная, Св. Дева ария, которой мы усыновлены Самим Спасителем, то, следовательно, всякий сквернослов своей смрадной бранью прежде всего оскорбляет и хулит Матерь Божию. Ангел-хранитель удаляется от сквернослова, и Пречистая Матерь Божия отнимает милость и помощь от своих оскорбителей. Сам господь правосудный посылает сквернословам бедствия, несчастия. И в слове Божием говорится, что за срамные дела нечестивцев, развращённых людей терпят бедствие целые города".

Так-то вот.

01 ноября 2002

История про одну коллекцию

Знавал я одну барышню, что, занимаясь наукой, часто путешествовала с одной конференции на другую, с семинара на семинар. У неё был особого вида спорт — на конференциях она заводила стремительные романы и у всех мужчин, с которыми переспала, забирала беджики.

Попав к ней в дом. я поразился разнообразности её коллекции.

Создавалось впечатление, что с некоторыми докладчиками она спала исключительно ради пополнения собрания. Мужские достоинства пасовали перед бликами пластика, логотипами и разнообразием шрифтов.

Очень странное впечатление производила эта стена между двумя шкафами. Как бабочки, приколотые и распятые, жили там разноцветные прямоугольники — символы мужского достоинства и успеха.

Очень странное впечатление, да.

03 ноября 2002

История про Грина ещё одна

Итак, ранний Грин очень похож на Куприна. Тем более именно Куприн привёл его к литераторам. Именно Куприн был чрезвычайно успешен в бытовом рассказе — и у него бегали по страницам озверевшие от крови солдаты, выясняли отношение жеманные пары и колыхало сюжет блестящее слово "револьвер".

Фронтальное чтение Грина наводит на мысль о его неистребимой зависти, зависти ко всем. полдюжины его героев объединяет злоба, сквозной мотив — засветить кирпичом в барское окно, изломать малинник, воткнуть нож в счастливую женщину…

Но его побеждает другой мотив, мотив бегства. Это естественное для ницшеанца в России состояние.

Набоковский Пильграм из рассказа тридцатого года, что велел ящиков с алжирскими бабочками не трогать, а ящериц — кормить, чем-то похож на гриновского Шильдерова. Этот человек всё-таки превратился из Петра в Диаса, слишком долго разглядывая картинку под названием "горные пастухи в Андах".

Пыжиковы и глазуновы начинают замещаться на блемеров и тартов.

Все они бойцы из отряда лейтенанта Глана.

03 ноября 2002

История про Липкина

Мне показали Липкина. Поэт Липкин был стар, он был ужасающе стар. Он шёл к своему столу стуча палкой, что была с него самого размером.

Я плохо знал стихи Липкина, что, разумеется, не делает мне чести. Поэтому уважение к поэзии замещалось, увы, уважением к старости. Это было очень печально, и Липкин был в том совсем не виноват.

Он начал читать свою речь неуверенно-громким голосом.

В середине этой речи он перешёл к истории русской поэзии и громко сказал: "И вот, в далёкой северной деревне родился Михаил Васильевич… Лермонтов".

Повисла напряжённая пауза. Наконец, что-то соскочило и он продолжил. Было понятно, что старик существует в каком-то своём пространстве.

Его жена переводила вопросы, шепча Липкину в ухо их краткое содержание — и было странно слышать, во что превращаются твои собственные слова.

Ицкович заметил, что мы видели живого Липкина, а сам Липкин видел в одесской синагоге живого Бялика, и вот мы как бы видели живого Бялика, по Ицковичу мы видели Бялика и Липкина, и теперь стало совершенно не понятно, кто жив.

04 ноября 2002

История про то, как я участвовал в Лотмановских чтениях вместе с Романом Лейбовым

Надо сказать, что обсуждатели высоких смыслов на этом литературном семинаре так потрясли меня, что той же ночью, после осмотра поэта Липкина, мне приснился литературоведческий сон.

Приснилось мне, что меня по ошибке пригласили сделать доклад на лотмановских чтениях. И вот я сижу в переполненной маленькой аудитории, готовлюсь выйти. Рассказывать я собрался собственную работу пятилетней давности, о мифологии любовного этикета.

Слева от меня сидит рыжий мордатый мужик, мало того, что рыжий, так ещё очень кучерявый. Довольно-таки мордатый, огромного роста и крепкого телосложения. Откуда-то я знаю, что это — Роман Лейбов. Он сурово смотрит на меня и вдруг рассказывает, что в этом году особый регламент — у каждого докладчика всего одна минута.

То есть надо успеть выкрикнуть, что-то связное и тут же заткнуться.

Тут же, в этом сне, я понимаю, что ситуация напоминает анекдот про то, как судят слесаря. Суд, удалившись на совешание, возвращается и объявляет:

— Слесаря Петрова за кражу водопроводного крана стоимостью двадцать два рубля тридцать копеек приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу. Подсудимый, ваше последнее слово?

— Ну… Ну… Ну, ни хуя ж себе!

Так и я, выхожу к кафедре, учёный секретарь щёлкает секундомером, я злобно смотрю на рыжего, и, набрав воздуху в грудь, начинаю:

— Ну…

04 ноября 2002

История про Грина. Продолжение

А представить себе, что умение летать оказалось единственным умением героя "Блистающего мира". В остальном он бы был человеком скучным и желчным. Так оно, кстати, и оказалось.

И отчего погиб этот Ариэль, невнятный и добропорядочный Супермен?

Совершенно непонятно. Потому как его преследователи отчаялись и развели руками, потому как жизнь его удалась и наступило счастье. И вот он дохлый валяется на мостовой.

Отчего, а?

05 ноября 2002

История про покупки

Выпал сегодня первый настоящий снег. То есть настоящий горизонтальный снег.

По этому снегу я отправился в лабаз. Купил себе пену для бритья "Норд-Ост". Купил, честно говоря, из-за названия. на картинке-то там шмат старой карты, парусник и какие-то неразличимые письмена. Парусник подруливает к западной части несуществующего ещё Панамского канала. Потому тюбик, скорее, нужно было бы назвать "зюйд-ост-ост".

Всё-таки. я решил его взять, переложив киндзмараули и сыром. Жизнь продолжается, и, пожалуй, я скоро расскажу историю, про сон с элементами модерна.

05 ноября 2002

История про Грина. Очередная

Создаётся впечатление, что Грин страстно ненавидел лётчиков — со всей страстностью человека, который видит, как его чудо лапают чужие руки. Современники рассказывают, что он провёл чрезвычайно много времени на петербургской авиационной неделе, и каждый день возвращался оттуда подавленным. Поэтому он несколько раз шмякает в своих рассказах аэропланами о землю.

Но есть ещё одно обстоятельство — чудо по Грину однократно, и оно обеспечивает героя своим действием на всю жизнь. Герои Грина точь-в-точь как гимназист Корейко — мечтают найти кожаный кошелёк под водостоком на углу улицы Полтавской Победы. Они найдут его и дальше всё будет хорошо.

Этот мотив есть и у Куприна, и у Андреева, и у Леонова и у Теффи.

Беспризорное богатство, клад, который не ты положил, но ты владеешь — идея чрезвычайно притягательная.

Причём имеются в виду именно кладоискатели. Показателен герой "Золотой цепи" — найдя пиратскую якорную цепь, сделанную из золота, он сразу же передаёт её в руки ростовщика — "Я поручил верному человеку распоряжаться моими деньгами, чтобы самому быть свободным. Через год он телеграфировал мне, что что оно возросло до пятнадцати миллионов. Я путешествовал в то время. Путешествуя в течении трёх лет, я получил несколько таких извещений. Этот человек пас моё стадо и умножал его с такой удачей, что перевалило за пятьдесят. Он вывалил моё золото, где хотел — в нефти, каменном угле, биржевом поту, судостроении и… я уже забыл, где. Я только получал телеграммы. Как это вам нравится?".

При этом Гануверу, который кажется пресыщенным стариком, говоря всё это, исполнилось всего двадцать восемь лет, на что Грин специально указывает.

В "Золотой цепи", если уж говорить о технике, впервые для меня появляются встроенные в стены шкафы-элеваторы, по которым из кухни поступает еда. Вещь совершенно архетипическая, странствующая по всем фантастическим романам — от "Незнайки в Солнечном городе" Носова до "Возвращения" Стругацких.

Ну а сама цепь появляется у Грина несколько раз — и в первый раз это настоящие кандалы, лежащие на дне озера. И каторжник принимает их за сокровища. Кошелька всё нет, и чудо не происходит.

Грин очень хотел, чтобы человек летал просто так, чтобы это чудо обнаружилось как две тысячи пятьсот рублей в найденном кошельке. Случилось противно законам мироздания, так, в силу большого желания.

07 ноября 2002

История про проверку документов

Juan, who did not understand a word of English, save their sibboleth "god damn"!..

За последние несколько дней я прочитал несколько историй про то, как в Москве, милиционеры, проверяя документы, спрашивая документы, присовокупляли к этому требованию какой-нибудь дурацкий вопрос. Вопрос типа "А где в Москве находится зоопарк?" или "Как решить квадратное уравнение?".

Я никоим образом не подвергаю сомнению подлинность этих историй — это не моё дело.

Понятно, что для меня, как и для многих других людей, архетип таких диалогов восходит к довлатовскому милиционеру, что спрашивает богемных тунеядцев, в каком году изданы "Чётки" Ахматовой.

Хотя, конечно, тут есть и два иных образа. Это, разумеется Сфинкс со своими загадками, предтечей фрейдовщины. Ну, и шибболет народный. Радостная резня на фоне колосса.

Про этот шибболет я и расскажу — у моего друга, писателя Колоса, есть чудесный рассказ про город Душанбе. Это рассказ про москвича, что приезжает в Душанбе и понимает, что это тот город, в котором он должен жить. Москвич бросает квартиру и работу (это правильный иерархический порядок), переселяется, начинает работать в какой-то пирожковой, женится, но город не признаёт его своим.

Он дружит с множеством людей, блестяще знает язык, но всё равно, он — чужой. И вот, когда начинаются беспорядки, его ночью (действие рассказа происходит на протяжении одного дня, то и дело проваливаясь в прошлое), так вот, его ночью останавливают какие-то люди и говорят:

— Скажи "Овечка, овечка…" — а это такая песенка, аналогичная русской песенке про ёлочку и зайку серенького.

И по странному наитию, этот бывший москвич произносит "овэчка, овэчка, гдэ твоя уздэчка…" точно таким же образом, каким его жена, бывшая родом с окраины, пела над колыбельной сына.

— Ага, — говорят вопрошающие, — так ты — кулябец!

И режут его. И вот, бывший москвич, с ножом в печени, вытягиваясь перед смертью, понимает, что его признали за своего. Он заплатил свою цену, и вот — он свой.

Оттого, истории про милиционеров, что интересуются школьными начатками математики, меня не радуют. Меня они пугают.

08 ноября 2002

История про сон с элементами модерна

…А приснился мне сон в декорациях модерна, но сначала жизнь в нём шла среди каких-то многочисленных городских развалин. Это не то Питер, не то Москва — не то и вовсе среднеевропейский город. Ведь только в больших городах есть дома, похожие на настояще трущобы. Потому что настоящее трущобное здание может получиться только из приличного дома. И вот я попадаю в один из них, кажется, на какой-то семейный праздник — система коридорная, я перепутал этаж, а там какой-то восточный безголосый мальчик мнёт тряпочку в пустом пространстве, на кухне булькает эмалированное ведро и хрюкает общественный канализационный прибор в отгородке. Ба, да это не сон, это просто отчёт о событиях одного дождливого дня, но вот я уже живу в таком доме, стропила его непрямы, а крыша съезжает во двор. Ширина его фасада — ровно одно окно, он убог, как убог во рту сгнивший зуб.

Жизнь в нём тосклива, как русская эстрада. Капают дождевые и талые воды в тазы и вот я ухожу гулять с приятелем, и среди улиц он приводит меня в дом, облитый стеклом, будто оранжерея. Окна вставлены в изящные рамы, обливные побеги модерна струятся по ним, здание вычурно, будто взята столетняя сахарница, стекло в серебре, и, увеличенная, поставлена среди печального промышленного бетона. Мы заходим в помещение, освещённое газовыми рожками и видим, что оно полно мужчин и женщин. Сюртуки и долгие платья в пол, шляпки, атмосфера курзала, лёгкий шёпот, бормотание… Приятель мой исчезает, и тут я догадываюсь, что это здание — сумасшедший дом особой конструкции. Мышеловка захлопнулась, снег выпал, с ним была плутовка такова. Я понимаю, что что-то чёрное накрыло мою жизнь плащём и вот сейчас, вот-вот, посадят на цепь дурака, и сквозь решётку как зверька кормить меня придут.

Но, пробираясь по внутренностям этого Стеклянного Дворца, протискиваясь между платьев с запахом похоронного бюро, я вдруг вижу Маленькую Железную Дверцу в Стене, кто-то машет из неё призывно, шелестит тихо, но настойчиво — братан, давай сюда, сюда, братан… Я вылезаю на пустырь из стеклянной смирительной колбы, но, путешествуя по выстуженным улицам, на которые только что действительно выпал первый настоящий снег, первый горизонтальный снег этого года, я продолжаю думать о загадке этого здания. На следующий вечер я снова пробираюсь туда, но не успеваю сделать и двух шагов по зале, как меня хватают несколько человек и заламывают руки. Кто-то начальствующий вырастает передо мной, и рядом со мной стоит мой приятель.

— Мы давно тебя выслеживали, — говорят они. И знали, что ты вернёшься. Этого нам и было нужно — потому как, человек, которого привели сюда обманом или силой, может выбраться из нашего сумасшедшего дома,

08 ноября 2002

История про Центральную Америку

Приснилось мне, что я приехал в Никарагуа. Судя по всему тому, что творится во сне, я живу в Манагуа. Разбитые колониальные дома тонут в зелени, лианы лезут из щелей комнаты, на шкафу — игуана, за стойкой внизу сидит попугай размером с бармена…

При том я уже сомневаюсь, не был ли я здесь раньше. И женщина, которая живёт со мной, говорит, что да, конечно, ты помнишь, ты же ездил сюда на экономический форум по развитию, ещё при прошлом Президенте, а её платье примято и ползёт вверх, жара и сквозняки, какая-то зелёная мохнатая ветка треплется у окна, и не поймёшь — всунулась она с улицы или проросла из кровати. В городе был какой-то заброшенный стадион, вдоль мраморной стены которого я бегал по утрам. Оборванные дети коричневого цвета тупо глазели на это времяпровождение. А, покинув улицы, я вёл какие-то загадочные полудипломатические переговоры.

Увидел я в своей гостинице и старого приятеля Балдина, и очень удивился — ему-то какое дело до территориальной линии в заливе Фонсека или о принадлежности архепилага Сан-Андрес и Провиденсия.

Увидел и ещё нескольких людей из прошлого и настоящего.

Так или иначе — все эти люди толклись на окраине моего сна, среди кривой действительности центральноамериканской страны, её экзотики и бессмысленности. И скоро я поверил, что действительно был там не раз — ещё при прошлом Президенте. И дважды в этом году — уже при нынешнем.

08 ноября 2002

Ещё одна история про Грина

Такое впечатление, что мистические выдумки Грина вычёрпывали из его книг любители и последователи как вычёрпывают маслины из банки. На дне остаётся чёрная вода романтики. Даже сказку о сумасшедшем автомобиле использовали потом.

Вторая мысль о парности женщин вокруг героев — их всегда две: одна красива и умна, но неподходяща, другая простовата, но именно с ней и надлежит остаться.

Такая же парность была у Майн-Рида. Блондинки у него шли парно с брюнетками.

09 ноября 2002

История про рекет

О! Мне тоже пришло рекетирское письмо с адреса putin@pravitelstvo.ru. Пятьдесят рублей хотят — это вам не несчастная девушка Маша.

При этом хотят денег официально — на счёт ООО "Алкор-М" ИНН 7708139856 Р/сч 40702810700010007510

В Филиале ЗАО "КБ "ГУТА-БАНК" "ГУТА-МГТС" корр. сч. 301018102000000000153, БИК 044583153

О как!

Обдумываю ответ.

09 ноября 2002

История про хождение по водам

Есть история, которую с различной степенью достоверности, рассказывают различные люди. Мне рассказывали её про Олешу, который поучал Катаева, как нужно писать прозу — мне, разумеется, нужно это проверить это по воспоминаниям Катаева. Итак Олеша якобы говорил: "Понимешь, можно написать любой по глупости текст, но закончи его метафорой типа: "Он шёл, а в спину ему смотрели синие глаза огородов" и текст заиграет. Получится настоящая литература".

У Грина получается то же самое — только метафоры живут в конце каждого абзаца. Их много, чрезвычайно много, от них ломятся страницы, как лотки на восточном базаре. Или. вернее, как витрины модного магазина.

Вот Томас Гарвей из "Бегущей по волнам" говорит полицейскому чиновнику в комнате убитого капитана: "Кажется, он не был ограблен". Дальше Грин пишет: "Комиссар посмотрел на меня, как в окно". Наваждеие там бросает на людей терпкую тень, старички стоят, погруженные в воспоминания, как в древний мох,

Кстати, в "Бегущей по волнам" даже невнимательный читатель, занимающийся фронтальным чтением романов Грина увидит тот же мотив, что и в его сказаниях о летающих людях. Фрэзи Грант бежит по волнам без усилия, волей желания.

"Я уже дала себе слово быть там, и я сдержу его или умру". "Прощайте! Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу". "Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай, и ты, милый отец! Прощай, моя родина!".

Хождение по воде — занятие известное.

Интересно то, что у Грина оно непринуждённо, дар случаен и не заслужен страданием.

А я продолжаю жить в мире, где всё ещё живёт один бородатый мужик, открыл другому, тоже бородатому, секрет лёгкой поступи по волнам. Видишь, братан, начал он рассказывать этот рецепт, крест на горе…

10 ноября 2002

История про парность

Как я уже говорил, Грин всегда окружает своих героев парными женщинами-героинями. Героини симметричны друг другу, симметричны относительно мужчины. Биче Сениэль в "Бегущей по волнам" есть инвариант Руны Бергуэм из "Блистающего мира", а Дэзи, конечно — Тави. причём герои Грина всегда выбирают синиц — точно так же, как герой Майн-Рида выбирает квартеронку, а не её белую госпожу.

Кстати, лебединые героини одинаково говорят с чиновниками и простонародьем:

"— Пропустите меня.

Этот тон, выработанный столетиями, действовал всегда одинаково. Часть людей отскочила, а часть, изогнувшись, вытолкнута была раздавшейся массой. и девушка вошла в круг". Биче при этом девятнадцать лет — все герои Грина многозначительная молодёжь, говорящая внушительно, так как говорят только старики.

Маленький канцелярский мир Гарвея это какое-то выиграное в суде дело, принёсшее несколько тысяч, каменный дом с садом и земельным участком… Безделье, наконец.

А путь к этому достатку долог — "Подумав, я согласился принять заведование иностранной корреспонденцией в чайной фирме Альберта Витмер и повёл странную двойную жизнь, одна часть от которой представляла деловой день, другая — отдельный от всего вечер, где сталкивались и развивались воспоминания".

10 ноября 2002

Очередная история про Грина

У Грина, в "Сером автомобиле", есть такой пассаж: "Она не любила растений, птиц и животных, и даже её любимым чтением были романы Гюйсмагнса, злоупотребляющие предметами, и романы детективные, где по самому ходу действия оно неизбежно останавливается на предметах неодушевлённых".

12 ноября 2002

Опять о том же

У Грина есть очень интересное условие для осуществления чуда. Бам-Гран говорит герою: хочешь чуда, кинь все свои деньги, что при тебе, под ноги. Интересно задуматься, кто из нас и когда, не готовясь специально, может выполнить условие.

Ну, а потом ждать чуда.

12 ноября 2002

История про сроки чтения

Надо сказать, что я начал читать Александра Грина ощущая старый совет, выказанный Милорадом Павичем в "Пейзаже, нарисованном чаем". Там говорилось так:

"— Добавим же немного дня в ночь, — повернул отец Лука разговор на шутку и долил воды в вино, однако свой стакан оставил пустым. — Всем, конечно, дозволено угощаться сколько желаете, — продолжил он словно бы в своё оправдание, — но мы здесь — наверное, вы обратили внимание — накладываем еду дважды и доливаем вино дважды. Никогда один раз и никогда — трижды. И книгу, если от неё ждешь чуда, следует читать дважды. Один раз следует прочитать в молодости, пока вы моложавее героев, второй раз — когда вошли в возраст и герои книги стали моложе вас".

Итак, первый раз я шелестел этими страницами в школе. детство было плавным и спокойным — ничего не могло произойти — никакой Бам-Гран не бежал по московским улицам. Второй раз — сейчас, когда мои знакомцы накупили красных капроновых парусов к своим яхтам, а потом легли, прошитые пулями на порогах своих дворцов с золотыми цепями по охраняемому периметру.

13 ноября 2002

История про Грина и Стругацких

— А вы о ч е н ь хотели? — спрашивают Давенанта, и он признаётся, что да. И всё дело в этом хотении, что заставляет его, почти не бравшего в руки ружья, класть все пули в цель.

Кстати, есть забавная параллель между Грином и Стругацкими — рассказы под одинаковыми названиями "Шесть спичек", хозяин гостиницы, и несколько других сюжетов.

13 ноября 2002

История о Джессике и Моргиане

"Джесси и Моргиана" очень странный роман Грина — в нём говорящие имена, а часть интонации почти газдановская, какие-то неясные превращения эмигрантской прозы, а так же такая вот история: "Джесси обошла все нижние комнаты; зашла даже в кабинет Тренгана, стоявший после его смерти нетронутым, и обратила внимание на картину "Леди Годива". По безлюдной улице ехала на коне, шагом, измученная, нагая женщина, — прекрасная, со слезами в глазах, стараясь скрыть наготу плащом длинных волос. Слуга, который вел ее коня за узду, шел, опустив голову. Хотя наглухо были закрыты ставни окон, существовал один человек, видевший леди Годиву, — сам зритель картины; и это показалось Джесси обманом. "Как же так, — сказала она, — из сострадания и деликатности жители того города заперли ставни и не выходили на улицу, пока несчастная наказанная леди мучилась от холода и стыда; и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч, — а сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне?! И я в том числе. О, те жители были деликатнее нас! Если уж изображать случай с Годивой, то надо быть верным его духу: нарисуй внутренность дома с закрытыми ставнями, где в трепете и негодовании — потому что слышат медленный стук копыт — столпились жильцы; они молчат, насупясь; один из них говорит рукой: "Ни слова об этом. Тс-с!" Но в щель ставни проник бледный луч света. Это и есть Годива".

При этом "Джесси и Моргиана" практически и есть Газданов — с его выздоровлениями после смертельных болезней — в болезни должен быть обязательный кризис, когда все комкают платочки, затем платочки распрямляются, кризис проходит. А недуги, кстати, включая смертельные, лечатся стаканом водки.

Негодяи и негодяйки вырезаются смертью из повествования как глазки из картошки, а любовь под абажуром пожирает всё.

14 ноября 2002

История про Лодочника

Лодочник жил во Вьетнаме. Жизнь там была странная, и он говорил, что у советского человека там было три стадии опьянения — та, когда он забывал вьетнамский язык, та, когда он забывал язык русский, и, наконец, крайняя — когда он уже не мог водить машину.

Но, так или иначе, он жил там достаточно долго — и вдруг заболел.

В первый день у него поднялась температура до 37 градусов, во второй — до 37,5, в третий — до 38.

Его положили в госпиталь, а на четвёртый день температура поднялась до 38,5.

Так, планомерно, она поднялась до 40,5, и в этом состоянии он провёл несколько дней разглядывая белый вьетнамский потолок.

А потом так же снизилась. Хотя завхоз посольства, лежавший в соседней палате с похожими симптомами всё-таки помер.

Когда он спросил, что это было, ему ответили — вирус.

— А какой? — задумчиво спросил он.

— Да кто ж его знает, — ответил вьетнамский врач по-русски, — в нашей стране столько неизученных вирусов…

И это его несколько насторожило.

18 ноября 2002

Истории про сны

Спит однажды Герцен, и снится ему сон, про то, как…

Доброхотова-Пятницкий.

Перевернулся он на другой бок, подложил газету, чтобы не мочить слюнями подушку и снова заснул…

Д.Хармс.

Приснился раз, Бог весть с какой причины, советнику Попову странный сон…

А. Толстой.

18 ноября 2002

История про сны Березина № 1

Березин заснул, и приснился ему очень странный сон. А сон был в особом, разговорном стиле — будто есть у Березина в приятелях некий милицейский майор. Трофимов его фамилия. И расследует этот Трофимов серию загадочных убийств. Убийства происходят в Киеве, в Москве… Столица наполнена слухами. Генерала МВД в отставке зарезали, уголовник П. как бы случайно из окна выпал, но обнаруживается между этими убийствами какая-то связь. И майор Трофимов вычисляет убийцу. (Это всё он Березину рассказывает во сне). А убийцей оказывается серенький мышонок, железнодорожник в красной фуражке. Работает в депо.

Там, среди шума и медленно перемещающихся электровозов, Трофимов беседует с железнодорожником с глазу на глаз.

— Какие такие убийства? — удивляется старичок железнодорожник. — У нас, кажется, вообще преступность снижается. Да и кто же это такое удумает, кто это убил?

— Вы. Вы и убили-с. — Так Майор Трофимов ему и отвечает. Ломается старичок, а потом и говорит:

— Ну, ладно, скажу, не мучайтесь. Я…

А потом и объясняет, что к чему.

— Уговорил меня этот чекист в лагерь. Друг мой старый — с одного завода, и не меня одного, многих. А на этапе вышел у нас с бытовичками спор. Десять буханок, а нас шестьдесят человек. Пошёл дружок мой, бывший бухгалтер играть на хлеб.

Он староста был. Ставка — пайка наша. И проиграл. Я его шарф потом видел. Потом тасовать нас стали по командировкам… Железку вдоль океана строить. Атомную руду грести. Туда 45 человек нужно было. А нас уж 55 и осталось. Знали, что никто не вернется — жребий тянули. Я один из всех и выжил. Ладно, думаю. Я сам чекист. Рабочая справедливость у меня в печенках сидит. Надо карать, я решил. Никто их без меня не покарает. А я сумею, думаю. Вора законного вы проморгали. Я его чисто убрал, никто и не подумал чего. Хотя у меня там и отпечаточки оставались. И сейчас уйду. Жалко, вот сына потерял в этой катавасии. Пробовал искать, да нельзя мне этого. Знаю, всё знаю, как кто работает. Сам я чекист бывший, сам боец карающих органов…

Так-то Трофимов, чистый я. Ни одной улики не осталось у вас!

— Ну, а как насчёт совести-то? Преступление, как-никак!

— Преступление? Какое преступление?.. Не думаю я о нём. Может, мне за такое сорок смертных грехов простится должно… Иди-ка ты, майор, с Богом. Я в него там уверовал и тебе советую…

Приходит майор на следующий день в депо, а старичок уволился. Уехал куда-то в Сибирь. Тогда стал майор Трофимов искать и самого старичка, и его сына. Тогда же всё Березину и рассказал. Уехали они вдвоём в поисках старичка почему-то в Ленинград. И вот входят, наконец, в коммуналку на 7-ой линии. Дверь им открыла какая-то высохшая женщина.

Спрашивают Березин с Трофимовым:

— Абросов здесь проживает?

А она рукой махнула и ушла куда-то.

Прошли они туда — и правда, там старичок. Совсем неживой, лежит на кровати, лицо востренькое… Соседка медсестра рядом на стуле сидит и рассказывает:

— Я ведь специально лифт вызывала, когда он ко мне спускался на два этажа… Совсем воздушный был, того и гляди, ветром снесёт… Мухи не обидит. Я ведь специально лифт вызывала…

И тут со стуком открывается дверь, на пороге появляется высокий хорошо одетый мужчина. Да как закричит:

— Папа!..

18 ноября 2002

История про сны Березина № 2

Однако здесь Березин проснулся и стал разглядывать свою комнату. Разглядывал, разглядывал, а потом решил, что такие сны ему смотреть неприлично. Такие сны надобно было видеть раньше, а сейчас — раскрой газету: там и не такого понапишут. А ещё кто скажет, что Березин сны в общем русле смотрит, пошлые, ординарные сны, к тому же корявые и стилистически не выдержанные.

Но тут же снова заснул, и снова приснился ему сон. На этот раз разговорный стиль был почти утрачен. И в этом сне Березин увидел себя на какой-то выставке. Странной, надо сказать, выставке. Вроде бы выставке абстракционистов. Или выставке эротического искусства.

Бродит Березин по залам, толкается, думает: "Если говорят, что эротика отличается от порнографии только тем, что не возбуждает, то это подлинное эротическое искусство. Пойду-ка я читать книгу отзывов. Там всегда самое интересное. Сумасшедшие полковники что-то пишут, кто-то в остроумии упражняется…".

Находит Березин книгу отзывов (а около неё уже очередь), и начинает, заглядывая через плечо, читать. И тут видит знакомый почерк. То есть, даже не почерк, а особые печатные буквы. Архитектурный шрифт.

И вот Березин вспоминает и человека, сделавшего запись, и несколько лет своего знакомства с ним, и конкурсные проекты, и диплом в МАРХИ, и работу в каких-то конторах. Вспоминает Березин длинную фигуру своего учителя, международный конкурс в Штутгарте, письмо в партком и нескольких провожающих в Шереметьево.

Тогда Березин просыпается и видит под своим окном пустынную широкую улицу, по которой ветер гоняет бумажки.

Раннее утро. Хмурое утро. Можно ещё поспать, и Березин снова ложится в постель.

19 ноября 2002

История про сны Березина № 3

На этот раз Березину приснился чужой сон, более похожий на анекдот. Много лет назад он, этот сон, приснился его однокласснице, и вот теперь, по неведомой причине снова пришёл, но уже к самому Березину. Прежде чем окончательно погрузиться в пучину сна, Березин размышляет, что число снов в мире, видимо, постоянно, и они никуда не исчезают, а лишь переходят от человека к человеку. Березин видит проводы, и, более того, сам в них участвует. Его провожают в армию. Место сбора находится за городом, в каком-то лесу.

Березин вдвоём с той самой одноклассницей достигает лесной поляны, на которой уже толпится народ. Там они встречают своих друзей. Некоторых из них призывают даже по второму разу. Березин ловит за рукав одного такого приятеля по фамилии Бессонов и пытается получить объяснения. Ничего вразумительного Бессонов ответить не может, а лишь говорит: "Так надо… Так уж вышло…".

Наконец приезжают офицеры. Про высокого красавца в морской форме всем известно, что он командир атомной подводной лодки, и поэтому присутствующие начинают прятаться от него за кустиками и ёлочками, чтобы не попасть на эту страшную лодку. И вот этот-то офицер выбирает-таки Березина, и когда всех нормальных призывников сажают в автобусы и везут по местам назначения, Березина и его товарищей, отобранных на ПЛАРБ, засовывают в стоящую в подлеске крылатую ракету, завинчивают люк, и она стартует.

19 ноября 2002

История про сны Березина № 4

…В этот момент судьба сжалилась над Березиным, и он мгновенно перемещается в другой сон, действие которого происходит в маленькой республике, наделённой архитектурными чертами дореволюционной Новослободской улицы и современного Цветного бульвара. Устраивается просмотр фильма, который не показывали публике лет двадцать. Всё это задумано в качестве демократического жеста нового правителя. (Действие разворачивается в середине восьмидесятых годов прошлого века)

Всё происходит по плану, но оказывается, что все билеты заранее распределены между работниками супермаркетов, хозяевами торговых центров и владельцами сельскохозяйственных предприятий. Разгорается скандал.

Березин идёт с некоей очаровательной спутницей по улице, возвращаясь из театра. Люба (так, кажется, зовут его даму) видит толпу у маленького, но фешенебельного концертного зала. На нём вывеска "Торговый Центр", но все знают, что она вывешена только на этот вечер — специально для торговцев.

Несколько (человек двадцать — двадцать пять) стоят перед входом и слушают объяснения трёх очаровательных девушек — то ли пришли слишком рано, и их развлекают, то ли ещё что-то незначительное происходит в этом зале.

Березин с приятельницей стоят в заднем ряду, а разговор между тем заходит об ответственности и карательных мерах, собравшиеся вспоминают о расстрелянном за злоупотребления директоре крупнейшего магазина. Тут спутница Березина (что-то на неё находит) говорит примерно следующее:

— А вот здесь, видите у двери, стоит Аня Парамонова, я её случайно знаю… Она жила с ним в одном подъезде. Правда ли, что ему продукты втюрьму носят до сих пор?..

Аня, она из тех очаровательных девушек, что стояли у входа, по глупости смущается и говорит:

— Правда…

Общее оживление.

Моментально из толпы вырывается мужчина лет тридцати пяти, в кожаном пальто с меховой оторочкой, перетянутом поясом, и кепке. Он хватает березинскую даму за руку и тащит из толпы, спрашивая: "А как ваша фамилия?", и тому подобное… Люба, растерянно разводит и становится совсем безвольной, даже, кажется, глаза закрывает.

Она, наконец, осознает, что такое нельзя было спрашивать… И там, где она работает, никогда такого не простят. Это катастрофа.

И тут к ним кидается, даже не кидается, протискивается человечек в капроновой куртке с продранной подмышкой.

— Спросите у него удостоверение, — шепчет он Березину, и, между тем, суёт что-то в ладонь. Березин, следуя странному совету, влезает между кожанкой и Любой и задаёт наглый вопрос.

— Смотрите, — говорит мужчина в кожанке, рука его ныряет в карман, однако быстро барское выражение лица сменяется недоумением, а затем испугом. Пользуясь замешательством, Березин с дамой быстро-быстро пробираются к выходу. Вот они уже в трамвае, вот трамвай, дёрнувшись, пополз с горки…

Наконец, Березин сидит дома со своей приятельницей. Он достает из кармана загадочный предмет. Это знаменитый Повсеместный Специальный и Чрезвычайный пропуск.

Пластиковая пленка прикрывающая фотографию, гербы, номера, золотая пластмассовая окантовка… Будто выполняя магический обряд, Березин с подругой жгут пропуск в пепельнице.

Он горит плохо, неохотно, оставляя жирную жёлтую копоть.

Квартира сумрачна, горит свеча… Ужас и многозначительность наполняют этот сон…

21 ноября 2002

История про сны Березина № 5

— Ну и плюшки! — произносит про себя Березин. То есть, он во сне это думает, потому что сон странным образом переменился. На этот раз Березин едет в машине по Армении.

Никаких указаний, что это Армения нет, но он это знает наверное. Машина, которая ревёт по горной дороге, спускаясь в долину — огромный грузовик, в пустом кузове которого лежит такой же огромный, как и грузовик, заколотый кабан. Рядом, на деревянных скамейках, сидят люди. Собственно, никакого Березина там нет — ни в кузове, ни на скамейках, ни в кабине. Он наблюдает за всем со стороны, видя одновременно серое утреннее небо, аккуратное кладбище у поворота, связанные ноги и перерезанное горло кабана. Видит он лица людей, молчащих на скамейках.

Это загорелый крепыш в брезентовой штормовке, местный житель с маленьким хитроватым лицом и женщина в спортивном костюме, равнодушно глядящая на горы. Рядом с ней двое других мужчин, хмуро озирающихся вокруг. Все они вместе жили в пансионате неподалёку и перед отъездом решили провести вечер у костра, ночевать в палатке, жарить шашлыки и пить молодое вино.

Тот из мужчин, что помоложе, взял с собой эту женщину в спортивном костюме, а она прихватила подругу для того, что постарше. Но когда все они устроились в палатке, произошёл обмен, и подруга досталась молодому. Женщина в спортивном костюме просидела ночь у костра и не могла без злобы смотреть, как молодой усаживал подругу в кабину подвернувшегося грузовика. Тогда они ещё не знали, что лежит в кузове.

Вот так они едут и едут, спускаясь к санаторному поселку.

21 ноября 2002

История про сны Березина № 5

Разбудил Березина какой-то металлический шум во дворе.

Стук-стук. Потом звон. Снова стук-стук. Будто мальчишки расплющивают консервную банку. Он встал и плюнул в окно.

Слюна перевернулась в воздухе, и, уйдя вниз, исчезла.

Березин тут же заснул и снова попал в чужой сон, на этот раз снящийся его другу в далёком поселке под Москвой.

Он вторгся в этот сон не сразу, без сомнения, там была какая-то предистория. Но вдруг Березин увидел себя в комнате, где с потолка свисают на длинных нитках сотни гладких и блестящих пасхальных яиц. Друг Березина, работник народных промыслов, пыхтя украшает очередное яйцо картинкой, взятой с пачки сигарет "Сувенирные".

Вдруг настежь открывается дверь, и в комнату, где сидят Березин со своим другом, вваливается толпа общих знакомых. Толпу возглавляет их одноклассник, прозываемый за своё семейное положение Пикич, под руку с другой их одноклассницей, совсем чужой женой, и, между прочим, преподавательницей Истории КПСС.

— Ха, бля! Мы к вам — повеселиться! — орет Пикич, и со своими конфидентами начинает сметать со столов уже готовые крашеные яйца, уставливая их, эти столы, бутылками, стаканами и закуской. В комнату вваливаются всё новые и новые люди, которых уже никто не знает, поднимается гомон, крик, кто-то начинает сбивать табуреткой сохнущие яйца — плод многодневных усилий — с потолка, крушить пульверизаторы для краски…

23 ноября 2002

История про сны Березина № 7

Внезапно, посреди ночи, зазвонил телефон. Березин подтянулся к аппарату и снял трубку. Там помолчали и спросили Ахмакову, Анну Андреевну.

— Э… К сожалению…, - пробормотал Березин и заснул снова. Тогда пришёл к Березину другой сон, в котором он действовал под фамилией своего друга Раевского. Сон был похож на сказку.

В этой сказке Раевский беседует с одной девушкой, невесть откуда взявшейся.

Из не совсем доходчивого рассказа девушки Раевский понял следующее. История эта началась ровно сто лет назад, когда в английском владении Сянган, а проще говоря, Гонконг, жил старый капитан со своей приёмной внучкой. Хотя были они не так уж бедны, старик и девочка делили дом с каким-то китайским монахом. Однажды этот монах явился к капитану необычайно встревоженный.

Оказывается к нему пришёл некто и попросил-потребовал отковать (монах был ещё ко всему прочему алхимиком на восточный манер) некую пилюлю. Это было очень непонятно, и Раевский переспросил, однако девушка утверждала, что именно пилюлю, которая являлась прямо-таки сосредоточием мирового зла. Пилюля была выкована, но тут-то монах понял, что отдавать её заказчику ни в коем случае нельзя, ибо, получив её в руки, таинственный некто натворит таких дел, что ему самому станет тошно.

О чем этот монах раньше думал, Раевскому было совершенно непонятно. Но в назначенный день за пилюлей явился странный человечек — тут девушка подняла руки к голове и сделала странное движение, растопырив пальцы, — в шляпе с острым конусом посередине и полями, похожими на перепонки летучей мыши.

— Я и сейчас вижу, как они шли втроём — этот страшный человек, китаец и дедушка.

Тут у Раевского зашевелились волосы на голове.

А девушка между тем говорила:

— Человек в перепончатой шляпе заночевал у нас, и они всю ночь о чём-то говорили, а наутро он исчез, хотя я не видела, чтобы кто-нибудь выходил из дома. Потом я узнала, что дедушка придумал, как обмануть его, и страшный человек унёс вместо настоящей пилюли поддельную, которую китаец с дедушкой сделали в предыдущую ночь. Сначала пославший человечка не заметил подделки, но на третий день человечек явился снова.

Я играла во дворе и видела только, как дедушка отворил дверь и сразу осел, и, схватившись за грудь, упал.

Тогда человек в шляпе с острой тульей вошел в дом, и через некоторое время дом загорелся, но оттуда вышел только этот человек, а наш китаец так и остался в своей мастерской.

Наверное, этот человек убил и его.

Но, несмотря ни на что, он не нашёл своей пилюли, потому что дедушка и китаец спрятали пилюлю так, что никто до сих пор не может её найти.

Тот человек, который приходил за пилюлей, очень странно посмотрел на меня тогда, и с тех пор я всё время его встречаю, кажется, он и теперь рядом…

Раевский боязливо оглянулся (в своём сне).

Девушка продолжала рассказывать, и Раевский узнал, что вследствие взгляда незнакомца его собеседница ослепла, то есть не совсем даже ослепла, а стала видеть не как все, особым зрением. Но это ещё не всё. С того момента она почти перестала расти и стареть, так и оставшись такой, какой была в тот день. Раевский невольно ещё раз оглядел девушку. На вид ей было лет семнадцать.

Однако, пока он её разглядывал, рассказ продолжался, и он упустил что-то важное. Девушка каким-то образом уже попала в Америку. Прошло сто лет с начала этой истории, и там, в Америке, некая богатая и чрезвычайно красивая женщина хотела её удочерить.

Сразу было понятно, что с этой женщиной не всё чисто, но дело шло к её выгоде, и чуть было она не увезла володину знакомую, как вдруг появился старый доктор. Этот старичок был добрым гением этой девушки все прошедшие сто лет, и тоже появлялся, как и страшный человек, в самых неожиданных местах.

В огромной приёмной зале, когда девушку подвёл и к будущей приёмной матери, он положил руку ей на плечо и сказал:

— Посмотри внимательно, что ты видишь?

— Я вижу большую комнату, — сказала девочка. — В ней много людей, и все они добрые, но я их плохо вижу.

— А кого ты ещё видишь? — снова спросил он.

— Ещё я вижу перед собой старую, очень старую женщину с лицом похожим на смерть.

Тогда девушка услышала крик десятков людей, которые, бросив взгляд на хозяйку, увидели, как она сморщилась, как опало её платье, а прекрасные глаза превратились в чёрные ямы.

Оканчивается этот сон так:

И Раевский положил цилиндр в самую середину костра.

Внезапно рядом с ним, в огне, появилась жёлтая кошка.

Она тянулась лапами к цилиндру, но не могла его достать, и вдруг она вспыхнула, и вмиг от неё остались только кости.

Рассеянный свет упал на поляну, осветив угли, и Раевский (он же Березин) увидел, что это не кости, а просто маленькие чёрные головешки.

Смысл этого сна совершенно непонятен, и с отчаяния приснилось Березину ещё несколько снов, о которых он рассказал сам

23 ноября 2002

История про взятки

Я всегда завидовал людям, что умели брать взятки. Нет, разумеется, я завидовал не вымогателям, не упырям, что сосут последнюю ржавую от испуга кровь обывателя. Я завидовал людям, что умеют поставить свою жизнь так, что на них сыплются земные и прочие блага за проделанную работу. И сам я делал подарки своему хирургу, собравшему меня по частям, благодаря которому я сохранил количество ног, обычное для человеческих особей.

Несколько раз я ожидал материальной благодарности такого рода, но оказывался в странном положении, о котором я сейчас расскажу.

Однажды, когда был ещё жив литературовед Лебедев, я слышал, как он спросил студентов, откуда взята приведённая им цитата. Студенты были образованные, и сразу закричали слова "коляска" и "Гоголь".

Я тщетно пытался научить себя брать взятки — всё было криво, гадко, причём в несостоявшемся меня подозревали с гораздо большим усердием, чем в настоящих грехах.

Однако случилось странное — мне внезапно, наверное, по ошибке, пообещали как-то каких-то денег. Я отработал их и стал ждать немедленного и безусловного обогащения. Но дата выплаты отдалялась, срока отсрачивались, встречи откладывались — но вот, наконец, я увидел своего заказчика. Мы мило поговорили, обменялись новостями и анекдотами, и вот он начал грузится в машину. Я остался на тротуаре, и, спустя десять лет, ко мне вернулась забытая было цитата.

Вот она: "Чертокуцкий очень помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в положении человека, у которого в кармане нет носового платка".

24 ноября 2002

История про сны Березина № 8

Надо сказать, что к своим снам я всегда относился серьёзно. Нет, не с той, правда, степенью серьёзности, с какой нынче вслушивается телезритель в астрологический прогноз (прогнозы эти следуют сразу за прогнозами погоды).

Это, скорее, радость по поводу показа бесплатного кино.

В двух своих замечательных книгах — "Возвращённая молодость" и, особенно — "Перед восходом солнца" Зощенко вспоминает свои сновидения.

Он подробно описывает, как лечил себя от нервной болезни. Зощенко с достоинством перечисляет недомогания и прочие события своей жизни. Сны — в особенности.

В одну неделю мне приснились три странных сна. Вот они в хронологическом порядке:

… и начал мне снится странный сон: я знал, что в странном сне у меня странная роль. Кажется, я долго жил за границей и был потом вызван на родину.

Когда я пытаюсь всмотреться в своё сонное прошлое, то ничего не различаю. Сплошной туман… Кажется, в этом прошлом была служба в разведке… Или специальное поручение, смысл которого я не могу разгадать.

Итак, я приезжаю в Россию и обнаруживаю себя на широких ступенях какой-то усадьбы. Это большой помещичий дом, пришедший в запустение, дом с облупленными колоннами, дом в запущенном саду.

На ступенях усадьбы стоят и сидят такие же как я люди, также приехавшие из-за границы.

Все мы чего-то ждём. Видимо — решения собственной участи. Скоро нас вызовут — по очереди.

И нас вызывают.

И это означает — опалу. Тяжесть отлучения, лагерь.

Литературным прообразом может служить судьба Сергея Эфрона, а усадьба напоминает полуразрушенные помещичьи дома на Остоженке, куда я лазил в середине восьмидесятых.

Следующий раз я осознаю себя в огромной комнате, которая, в отличие от обыкновенно представляемой камеры, заставлена старой мебелью — панцирными сетками на кроватных рамах, старинными стульями на гнутых ножках. Что-то ещё лежит в углах, покрытое холстиной.

В этой комнате лежат унылые мужчины и женщины, кто-то из них подстелил под себя полосатый пыльный матрас, кто-то печально привалился к стене. Кто-то вполголоса говорит с новыми знакомыми.

Нет, это не лагерь, это тюрьма. Тюрьма странная, находящаяся за городом, наподобие знаменитой Сухановки, но не кошмарная Сухановка, а вполне демократическая тюрьма, какой я когда-то представлял места интернирования мятежных лидеров польской "Солидарности".

Что-то в ней всё-таки надо делать — клеить какие-то коробки, навинчивать куда-то гаечки. Работа, достойная шизофреников.

Кинематографическим прообразом может быть фильм Шахназарова "Цареубийца" с сумасшедшим домом, вмещенным в монастырь, с бесконечными рядами умалишенных, копошащихся над непонятными машинками.

В толпе моих товарищей по несчастью я вижу ослепительно красивую девушку. Она красива той особенной красотой, которая бросается в глаза, когда её хозяйка в беде.

(Тут я не очень хорошо помню… Разговор в общей столовой нашего места заключения, под грохот алюминиевых мисок, переглядывание…).

Я постоянно делаю зарядку. Отжимаюсь от пола, наношу удары в пространство, ставлю блоки. Видимо так я стараюсь противостоять моим тюремщикам. Кажется, такое я видел в каком-то фильме. Время от времени я задумываюсь о бегстве.

Бегство… Зачем это мне? Что я буду делать в этой стране, один, преследуемый законом?

Но вот меня куда-то везут. Везут вместе с моими немногочисленными товарищами, однако передо мной не настоящий вагон-зак, а обыкновенный современный купейный вагон.

Я чувствую, что меня привязывают к той самой девушке толстой верёвкой, тросиком. Связывают спина к спине — странным образом — наверное, чтобы уменьшить вероятность побега.

Кинематографический прообраз этого и последующих эпизодов по ощущениям напоминает фильм "Полуночный экспресс" — фильма об американце, заключённом в турецкую тюрьму.

Почему-то вместе с девушкой я оказываюсь в тамбуре. Окно в его двери забрано решёткой, через которую бьёт ослепительное солнце.

Внезапно я выгибаю прутья, они лопаются, выскакивают из гнезд. Через образовавшееся отверстие мы — непонятно как — вылезаем и прыгаем. В момент прыжка путы падают с нас, но полёт продолжается так же — вместе, будто огромная рука переносит две фигуры из одной клетки шахматной доски на другую.

На удивление, мы без всяких повреждений приземляемся на асфальтированное пространство между путями.

Это залитая солнцем пустая станция, на которой мы стоим, между семафоров и переходов, стоим, вслушиваясь в звуки перемещающихся маневровых электровозов и вдыхая густой железнодорожный запах.

Мы свободны.

24 ноября 2002

История про сны Березина № 9

А вот следующий сон, чем-то похожий на предыдущий:

…Я лечу на патрульном вертолёте. Внешне он напоминает французский "Алуэтт" с открытыми бортами, с полозьями вместо шасси. Мои спутники не то милиционеры, не то егеря. Их двое, и вот я лечу с ними третьим — подобно кровожадному репортеру Невзорову. Помнит кто ещё о нём?

Внизу местность, чем-то напоминающая Крым, трассу на Ялту. Трасса видна как струя огней в наваливающейся темноте. Видимо, это район Чатыр-дага. Вокруг горы, поднимается ветер. Этот ветер прижимает машину к скалам. В ущелье идёт восходящий (или нисходящий? — это нужно уточнить) поток воздуха, и, чтобы не разбиться, приходится идти на вынужденную посадку.

Мы сажаем вертолёт на маленькой полянке, в распадке. Это седловина, перевал в длинной цепочке гор, заросший травой, кустами, переходящий по краю в плотный буковый лес с одной стороны и обрывающийся в долину с другой.

Толстый высокий пилот ругается, склонившийся над неработающей рацией.

Мы решаем разжечь костёр, чтобы скоротать ночь, но только мы отходим от машины, как слышим окрик.

— Стой, лечь, руки за голову!

Это кричат люди в полушубках, наставив на нас кинематографические автоматы Шпагина, а проще — ППШ.

Эти люди связывают нам руки сзади и ведут куда-то.

Толстый пилот бросается в сторону, звучит автоматная очередь, и он падает в кусты. Слышится треск.

Тут надо сделать необходимое пояснение. В этом месте моё сознание раздваивается. Одного меня ведут по обрыву, другой же наблюдает всё это с высоты трёх-четырёх метров. Этот возвышенный я знает уже удивительную вещь.

Суть её заключается в следующем: существует несколько миров, а вернее — существует пространство, аппендикс которого, связан с нашим миром несколькими квадратными метрами своей горловины.

Эти несколько метров приходятся на этот участок горного перевала. И вот, потусторонние часовые пересекли незримую границу ничего не зная о ней, так и не заметив её.

И так же, не заметив, уводят нас обратно к себе.

Теперь вернёмся ко второй моей половине, которую толкают стволом ППШ в спину. Часовые или, вернее, дозорные одеты в справные белые полушубки, перетянутые ремнями.

На ремнях — бляхи со звёздами. Звёзды и на шапках.

Шапки тоже справные — аккуратные ушанки.

Я-спящий успеваю удивиться этим полушубкам, слишком тёплым для крымской зимы, но вот уже исчезаю в люке. Это не люк, а дверь бункера с прикреплёнными к ней маскировочными камнями. За ней ещё одна — огромная, зелёная, с визгом раскрывающаяся навстречу.

Гора оказывается населена жителями, как муравейник — муравьями. Внутри работают подземные заводы, производится синтетическая пища.

Это понимаю я — тот, отстранённый и бесконвойный.

Там же, внутри, царит социализм, но социализм странный, выморочный, похожий на государство Ким Ир Сена.

Пойманных вводят в кабинет, похожий на кабинет Сталина, такой сталинский кабинет, каким его показывают в фильмах.

На столе там стоит персональный компьютер, обшитый морёным дубом, телефонная трубка лежит на рогах старинного аппарата.

Смесь стилей и времён — вот что поражает меня.

Сверху, над человеком во френче, зеркальной поверхностью стола и дубовой обшивкой стен, висит портрет усатого Генералиссимуса в строгой раме.

То, что происходит дальше, я помню отрывочно.

Кажется, к каждому из нас приставляют идеологического поводыря. В моём случае это девица с лицом напоминающим корейские календари — не антропологически, а некоей полиграфической кукольностью. Сон совершенно асексуален, и я вспоминаю лишь ощущение отчётливого идиотизма в здравицах, которыми она оканчивает каждую фразу.

Не очень понятно так же, чего от нас хотят… Повторяю, что происходит — я помню неотчётливо. Машины… Нет, не помню.

В сновидение вливается, наконец, литературная струя.

Согласно законам развития сказки, я-отстранённый понимаю, что в моём мире, откуда вылетел вертолёт, время идёт иначе, чем здесь.

Тут можно рассмотреть два варианта. Классический вариант сказки: герой попадает к подземным жителям, проводит у них день, приходит домой. Его дом заброшен. Родные умерли.

За этот день на его родине прошло пятьдесят лет. Может быть, сто.

Другой вариант — человек живёт у горных духов. Он живёт у них годами. Например, ваяет каменный графин. Когда он возвращается к старательскому костру, откуда отлучился на минуту, его товарищи отшатываются. Человек зарос до колен серебряной бородой, но его похлебка осталась теплой.

Эта схема реализована в притче о падающем кувшине Магомета.

Итак, проходит время. Всё-таки это долгий срок — наверное, около года. Может, двух.

Происходит, наконец, какое-то мероприятие на свежем воздухе, причём мероприятие абсурдное, как и весь этот утопический коммунизм в одной отдельно взятой горе.

Например — прополка склона. Вечерняя коммунистическая молитва. Парад.

Стелется туман, сползает в долину. Фигуры в тех же полушубках в горном тумане.

Здесь тоже литературная реминисценция — Жилин да Костылин. Кавказский пленник.

Я во сне осознаю себя в двух лицах — заключённого строителя пещерного общества, несвободного и зависимого, и я-отстранённого, созерцающего сон со стороны, будто в шапке-невидимке.

Опять литературный отсыл: весь сон непрочен, как падающая колода карт.

Тот, второй мой спутник, товарищ по несчастью ещё боится автоматов, часовых, всех атрибутов этого фантасмагорического царства.

Все же мы делаем несколько шагов в сторону, ещё несколько. Если повезёт, то мы выйдем из заколдованного мира. Люди на склоне, поросшем травой, не замечают наших движений. Они заняты своим, кимирсеновским делом.

Шаг, ещё шаг… Товарищ мой хрипло дышит мне в спину.

Внезапно мы, раздвинув кусты, видим истлевшее тело пилота. Это прах, сквозь него уже прошли ветки маленьких кустиков, поднялась трава.

Видны лежащие в траве потускневшие застежки комбинезона.

Через несколько минут мы обнаруживаем вертолёт. Кабину снаружи и внутри покрывает какая-то мочала. Ёжик пролезает между полозьев и скрывается в траве. Видимо, это горный ёжик.

Я сижу за рычагами. Ключ зажигания медленно проворачивается в гнезде, перекидываются тумблера, вспыхивает неожиданно приборная доска и расцвечивается огоньками.

Я нажимаю клавишу "+", за тем "IRJ", "ILS"… Внезапно с чиханием начинает работать мотор, и над нами раскручивается диск лопастей. Машина отрывается от земли и начинает движение по седловине, в сторону группы людей в полушубках и ушанках.

Я знаю, что для того, чтобы взлететь, нужно, набирая скорость, пролететь через распадок и, разогнавшись, уйти вниз, мимо скальника.

Иначе набрать высоту не удастся — мы разобьёмся о верхушки буковых деревьев.

Вертолёт движется в высокой траве, которая шуршит о его днище.

Он по сантиметру набирает высоту, но люди на приближающемся конце седловины начинают стрелять.

Вспыхивают и пропадают огоньки, и я физически ощущаю, как пули пробивают тонкую обшивку, я чувствую именно это — удар, ответный звон дюраля, движение куска свинца, путешествующего во внутренностях машины.

Характерных трещин на ветровом стекле почему-то нет, машина разгоняется, и я в холодном отчаянии направляю её прямо на стрелков.

Вот до них несколько метров, вот они разбегаются!

Шум мотора становится выше, вертолёт проскакивает бегущих и падающих дозорных и, удаляясь от края обрыва уходит.

Там, в этом сне, я понимаю, что, наконец, свободен.

25 ноября 2002

История про сны Березина № 9a

Третий сон очень странен.

Я пью в компании моих друзей, причём состав компании постоянно меняется. Был у нас в своё время такой соревновательный обычай — перепить друг друга.

В какой-то момент я обнаруживаю себя в старой московской квартире, сидящим в эркере. Я даже могу определить, что этот дом стоит — в переулке наискосок от знаменитого плакатного здания "Нигде кроме, как в Моссельпроме", известного так же тем, что в нём творил очень русский художник Глазунов.

Такого здания там нет, но всё же я сижу в нём за столом, и лысый человек напротив наливает мне вино.

Я охотно делюсь с ним эпизодами боевой молодости.

— И тут на нас пошли бронемашины!.. Я был оставлен со своими солдатами на пересечении дорог — сторожить тропу — и увидел их первым… — стучу я кулаком по столу.

— А ты знаешь N? — перебивает меня собеседник, по всему — хозяин.

Я отпускаю какую-то шуточку по адресу этого, незнакомого мне N, которую я запомнил с чужих слов. Шутка обидна и пошла, но помимо воли срывается у меня с губ.

— Так вот это — я, — говорит лысый. — Но ты не пугайся, я тебя люблю, потому что ты бывалый человек, и мы с тобой так хорошо пьём. Проси у меня что хочешь!

Я мнусь, и тогда собутыльник сообщает, что его мать большой человек в мире кино, и если я соглашусь, то в мгновенье ока буду студентом ВГИКа. Однако я знаю, что уже имеющееся у меня высшее образование может помешать моему поступлению. Несмотря на это, очень хочется печатать умные статьи в толстом журнале "Искусство кино", который я регулярно получаю до востребования в почтовом отделении на Арбате.

Между тем, комната заполняется людьми. Они довольно хорошо одеты, и мы с лысым пьяницей кажемся белыми воронами.

Откуда-то выходит мать лысого человека, сексапильная женщина лет сорока. Она уже знает обо мне и протягивает какие-то бумаги.

Я внимательно разглядываю их и вижу, что это бланки-заявления о приёме во ВГИК.

— Сдадите экзамены и вперёд! — произносит дама.

И вдруг я обижаюсь. Ну и сон!

При этой его сказочности и свободе я ещё должен экзамены сдавать!

Я заметил, что во всех этих снах чрезвычайно много милитаризма.

Однако, несмотря на вышесказанный милитаризм, я записал эти сновидения. Основная их ценность — в подлинности. Увидев первое, я в ужасе проснулся, сделал запись в тетрадь, но увидев второе — забегал, смятенный, по комнате.

Сны были весомы, грубы и зримы.

27 ноября 2002

История про сны Березина № 10

А другие два сновидения приснились Березину на следующую ночь:

"Первый сон, приснившийся мне в ту ночь, начинался на небольшом винзаводе. По замыслу сноустроителя я работал на этом заводе и бегал по коридорам в своей рубашке с коротким рукавом, сверкая белым галстуком.

Внезапно выяснилось, что на заводе сварили опытную партию какой-то бражки. Что-то в этой браге было феноменальное, но что — это мне понять не дано. Может это была коньячная основа, может нечто другое — мне не известно…

Работники, естественно, решили испробовать неземного напитка, и, дождавшись ночи, проникли в огромный представительский кабинет. Оказалось, что таких любителей винца набралось человек сорок.

Все мы сидим в полутёмном кабинете, освещаемом луной и ищем бражку.

Бражки нет.

Есть длинный стол, хрустальные фужеры, бокалы всех сортов, пивные кружки, чашечки для глинтвейна…

Мы открываем шкафы, в которых покоятся длинногорлые винные бутылки, пихаются боками пузатые коньячные, серебрятся фольгой шампанские.

Бражки нет. Тогда начинается боязнь поимки.

Вроде охрана заметила свет в окнах кабинета, или всё же сработала сигнализация, хитроумно обойдённая любителями тонкого наслаждения. Опасность близко.

Все присутствующие моментально разбегаются по углам, прячутся под стол, за груды упаковочной бумаги, ящики с коллекционными бутылками. Я забиваюсь в угол, — и о чудо! — между бетонными стенами комнаты обнаруживается щель.

Я протискиваюсь в неё, пихаюсь ногами, кряхчу, и наконец оказываюсь в проходной своего завода. (Откуда-то я знаю, что это проходная). Проходная богато убрана, стены покрыты коричневым кафелем благородных тонов, над очередью из трёх-четырёх человек в разных костюмах простирают свои лапы ухоженные фикусы.

Очередь эта, надо сказать, странна. Несмотря на поздний час, эти люди стоят в отдел пропусков, каждый держа в поднятой правой руке красное министерское удостоверение.

Я знаю, что эти люди в одинаковых строгих костюмах не имеют никакого отношения к моим поимщикам, и пристраиваюсь (чтобы скрыться) к ним в очередь.

В этот момент стеклянная дверь распахивается, и изнутри здания вываливается толпа народа, в которой я узнаю моих товарищей по неудавшемуся распитию спиртных напитков.

Конечно, они задержаны. От этой группы отделяются мужчина и женщина, подходят ко мне и произносят:

— Березин Владимир Александрович? Вы арестованы!

Я мекаю, жду, когда на мне защёлкнут наручники, хочу расписаться на каком-нибудь бланке. Мне отвечают, что всего этого не нужно, не положен мне и ордер на арест, и просто сажают в рейсовый автобус.

Пока я сижу на нарах, на работе (уже утром) появляется директор.

— Ах, — кричит он. — Какой ужас! Сорок человек арестовано! Да у меня на предприятии всего сто работников! Как я буду давать план! А вы знаете, что сегодня я должен угощать нашим вином всю Московскую Коллегию Авокадо! Знаете ли вы, что завтра я по поручению компетентных во всём органов обязан нажрать как свинью посла Нижней Замбезии и обольстить этого гомосексуального типа! Как, скажите, как я сделаю это без моих сотрудников!

Все это он кричит не просто так, а в телефонную трубку, звоня прокурору. В тюрьме, между тем, происходит следующее.

Сначала все задержанные опасаются, как бы на них не списали всю недостачу жидкости и стекла в представительском кабинете, но потом страх проходит. На допросах народ наглеет, все (видимо с подачи приходящего к нам на свидания директора) утверждают, что пролезли в представительский кабинет не для того, чтобы пить драгоценную бражку, а просто раздавить по бутылке портвейна "Алабашлы". Место же было выбрано из эстетических соображений и по причине имеющейся в представительском кабинете посуды.

Я так вообще утверждаю, что арестован неправильно, так как при задержании у меня перепутали отчество. Поэтому, говорю я, меня нужно немедленно отпустить.

Следователи устраивают очную ставку, для которой нас приводят в огромный актовый зал. Следователи сидят на сцене в президиуме и пытаются утихомирить страсти в партере. Раздаются крики: "Козёл"! — "Сам козёл"! — "А за козла ответишь"!..

Смекнув, что дело провалилось, нас выпускают.

На этом данный сон кончается, и начинается следующий.

Извините, если кого обидел.

28 ноября 2002

История про сны Березина № 11

…Второй сон, начавшись сразу вслед за первым, носил также юридический оттенок. В нём я уже сам стал следователем и занимаюсь расследованием загадочного убийства. Личность жертвы непонятна, да и она меня мало занимает. По этому делу даже арестован некий Самангалиев (между прочим, как и другой, реально существующий человек с похожей фамилией — людоед). Дело это тёмное, неясное, и сердце моё чувствует, что признавшийся во всём людоед себя оговаривает.

На протяжении всего сна я нахожусь в квартире на улице Горького (ныне Тверской), в которой я провёл своё золотое детство. В ней так же живёт моя матушка, какие-то родственницы-старухи, захаживает на огонёк старший брат или родственник, чей — непонятно. Таким образом, народу там более чем много — против обыкновенного.

Загадочное уголовное дело не даёт мне покоя, я раскладываю на столе пасьянс из фотографий с места происшествия. Устав, выхожу в коридор, и обнаруживаю там свою матушку с мужскими штанами в руках. Она шьёт.

Я не особо удивившись (поскольку думаю, что эти штаны принадлежат моему отчиму), рассказываю ей о своих затруднениях.

— А ты спроси Владимира Ильича, — говорит она. — Я ему как раз сейчас штаны зашиваю.

— Какого Владимира Ильича? — недоумеваю я.

— Да Ленина, он сейчас в маленькой комнате сидит. Я заглядываю в меньшую комнату нашей квартиры, и вижу, что там действительно сидит Владимир Ильич Ленин, и, положив в рот мизинец (в знаменитой позе, отображенной скульптором Андреевым), что-то пишет.

Я жалуюсь Ленину на свои неприятности, он меня сочувственно слушает, а потом разводит руками: дескать, не знаю, браток, выкручивайся сам, я-то такой забитый и обтёрханный, не могу ничего тебе посоветовать, ты уж не обессудь.

Странное у меня осталось впечатление от этого Ленина. Выйдя и снова вернувшись в комнату, я его уже не нахожу и отправляюсь гулять по коридору. Внезапно я замечаю, что в нашей квартире в одночасье начался капитальный ремонт, и все стены покрыты большими и маленькими дырками, разломами, из которых торчат провода, трубы, и пробивается свет с других этажей.

И это кажется мне предвестником беды, я чувствую, что кто-то за мной следит, невидимые охотники обкладывают меня, а обратясь к своему пасьянсу из криминальных фотографий, я обнаруживаю, что в некто в нём рылся.

В довершение всего, пресловутый старший брат, вместе с другими мужиками уходит ночевать в другое место.

Да, эта ночь будет решающей, думаю я и жду в напряжении.

Открывается дверь, и в комнату входит загадочный старший брат в кожаном пальто. Голова моя мгновенно проясняется, и я понимаю, что это он — зачинщик убийства, которое я расследую. Понимаю я также, что и моя догадка не секрет для него.

Пришёл конец моей жизни — такая мелькает у меня мысль.

Действительно, в комнату входят подручные старшего брата, и не смотря на то, что я пытаюсь отмазаться, говоря:

— Да вы что, братки, сказали бы раньше, я бы никакого дела не заводил, свои ведь люди, договоримся…

Но смерть моя, понятное дело, неизбежна. Появляется среди моих палачей и почему-то совершенно голый мой одноклассник Саша Козлов, так же замешанный в этой неприглядной истории. Голый Саша удивительно похож на пластмассового пупса, и, кажется, именно он был исполнителем убийства.

— Ах, вы меня хотите убить! — кричу я. Преступная банда согласно кивает головами.

— Так знайте же, у меня тут в столе лежит конфискованная у школьника Сидорова граната! Сейчас я взорву всех вас!

— Ха-ха! — только-то и отвечают мои мучители.

Я выхватываю из ящика стола гранату — лимонку Ф-1, почему-то никелированную, так что её смертоносная рубашка серебрится и бросает зайчики. В этот момент я соображаю, что вместе с преступниками может погибнуть и моя библиотека. Как же так, успеваю я подумать, но тут долг берёт своё.

Я срываю чеку, но за ней из лимонки тянется длинный и тонкий бикфордовый шнур. После долгих усилий он загорается и лимонка летит в толпу врагов. Один из них вяло пинает её ногой. Взорвётся или не взорвётся? Напряжённое ожидание с моей стороны и полное безразличие моих мучителей.

Бах! Я спасен!

29 ноября 2002

История про сны Березина № 12

Однако счастье оказалось недолгим.

Начали мне сниться сны об отце с непонятно-меркантильными разговорами, с выяснением внутри этих снов каких-то вопросов долженствования, оттого просыпался я в печали, и, глядя в серый потолок, думал, что даже во снах не могу простить своего родителя.

Впрочем, явился однажды в моём забытьи какой-то налоговый инспектор, миловидная женщина, пытавшаяся получить с меня смехотворные уже триста рублей.

Но сон сменился, и она исчезла.

Мне приснился новый сон, быть может уже виденный мною.

Это последнее обстоятельство прибавляло ему ужаса.

Начинался сон с того, что меня приглашают в гости.

Во сне, по-видимому, участвуют две девушки — хозяйка и её подруга. Обе милы и привлекательны. Действие происходит в некоем доме с почти дворцовым убранством. Белые с золотом стены и ампирная мебель окружают нас. Присутствует некоторое количество гостей.

Появляется отец хозяйки, стройный элегантный человек без возраста. В пересказе сна его можно декорировать фраком.

Под конец вечера он (кажется, он врач) хочет сделать всем гостям какую-то прививку. Странное чувство неприятия шевелится во мне, нет, я не хочу этого благодеяния. Более того, я знаю, что нечто нехорошее, ужасное, есть в затее хозяина.

Гости же, не внимая моим уговорам, закатывают рукава.

Роль моих знакомых дам во сне неясна…

Я пытаюсь спастись бегством.

Плыву по залам, отчего-то уже покрытым водой. Я плыву в надувной лодочке, маленькой и ненадёжной. Кроме меня, в ней находится — мистическим символом — пылесос.

Я перемещаюсь между дверями, как корабль в шлюзах.

Вода прибывает.

Внезапно я вижу хозяина, со злобным видом шагающего по глади вод. Он догоняет меня-плывущего и останавливается рядом.

— Не выйдет, — только лишь бросает он.

Лодка тут же начинает сдуваться, и я погружаюсь…

Но нет, на этом сон не кончается.

Я понимаю вдруг, что этот хозяин более, чем просто злоумышленник и мой суровый оппонент. Мне становится известно, что он попросту Враг рода человеческого.

И я поневоле (не обнаруживая при этом никакой гордости, вступаю с ним в борьбу. Здесь сон расплывается, и я ничего не могу вспомнить о моих союзниках (а таковые, безусловно были), лишь странная история с какой-то Весьма Важной Формулой (кажется, касающейся Единой Теории Поля) ещё присутствует в моей памяти.

Звёзды, ночь, западный, может американский город…

Этот сон страшен.

29 ноября 2002

История про сны Березина № 13

А вот и пришёл следующий сон.

Это история средних лет человека, военного атташе, который работает в маленькой латиноамериканской (Может быть, стране карибского бассейна? Или, наоборот, стране африканской?) стране, где готовится если не военный переворот, то смещение одного правительства другим.

Долгие переговоры под офисными вентиляторами и кондиционерами, встречи с важными персонами, их плутовато бегающие глазки — вот что составляет жизнь человека средних лет.

Он общается и с заповедной старухой — русской, которая неизвестным путем оказалась в столице маленького государства. Старуха умна, остроумна, хотя родилась ещё в прошлом веке. Чем-то она напоминает известную актрису Гоголеву.

Дипломат сообщает обо всём происходящем в Москву, и внезапно дело на контроль берут самые высокие инстанции. Прилетает, почти сорвав операцию по нейтрализации повстанцев, глубокий старик, один из серых кардиналов Советского государства.

Он встречается со старухой, и оказывается, что она была его учительницей — в пансионе, а может быть, домашней учительницей — понять невозможно. Это первая любовь старика, хотя тогда, ещё до революции, ей было лет двадцать, а ему — четырнадцать

В этом сне зрителю показывают их глаза — глаза мальчика и девушки, случайные касания рук, лепнину и позолоту дома (отец мальчика был чрезвычайно богат, но отпрыск ушёл в революцию, отказавшись от семьи).

Между тем президента маленькой страны убивают, зритель сна видит это отчётливо — как чужой белый спецназ стреляет по охране президента в арках дворца, пули скалывают кремовую штукатурку.

Старик, один из тех самых знаменитых геронтократов, вывозит свою любовь на родину. Время стёрло возрастную разницу между ними, у обоих не осталось ни родных, ни родственников, ни друзей — всех прибрало время и войны.

Во всех этих приключениях военный атташе следует за влюблённой парой. Самым трогательным для него является то, что и старик и старуха прожили целую жизнь в разлуке, но неосознанно продолжали любить друг друга. Мир несколько раз висел на краю, распадались империи, но эти двое несли в себе это чувство. Сторонний наблюдатель видит, как оно выходит наружу — сначала медленно и неуверенно, а потом растерянно и доверчиво.

Старуха очень образована, относится ко всему с мягкой иронией, весело путается в мужьях. Старик очень умен, сумел уцелеть при всех режимах, лицом и разговором напоминает академика. Внезапно и он становится похож на ребёнка.

Это люди, у которых нет никого, однако военный атташе появляется единственным гостем на их венчании, а, потом на свадьбе. Помещение так же роскошно как и место встречи влюблённых, но украшено уже фальшивой позолотой. Работники учреждения с удивлением смотрят на странную пару, на стариков, которым уже за девяносто, но работники обо всем предупреждены, и обряд проходит тихо и скромно. Правда, путь бывшему, теперь уже бывшему атташе преграждает другая, шумная церемония, и что-то его тревожит. Он выскакивает на тёмную петербургскую улицу. Дверь, крашенная белой краской, серая стена, дождь.

"Они отпустили машину и решили пройтись", — объясняет швейцар.

Внезапно он видит перед собой маленькое тельце, лежащее на тротуаре.

Это она.

Старуха произносит лишь: "Помогите, он умирает!". Дело в том, что она, видя, что её любимому плохо, что он пошатнулся и схватился за водопроводную трубу, старуха бросилась бежать обратно, но упала и не смогла встать.

На углу бывший военный атташе находит прислонившегося к стене старика — он уже мёртв.

Вернувшись, он понимает, что новобрачная уже не дышит.

Конец.

Пробуждение.

30 ноября 2002

История про сны Березина № 14

Последовал и другой сон.

Начался он с неясных отношений с неким эсэсовским офицером — на поверку он оказывается советским разведчиком, вместе с которым Березин спасает от смерти юную девушку, очень красивую. Она ходит по березинской комнате, совершенно раздетая, и делает вид, что живёт с Березиным.

В целях спасения, конечно.

Во сне всё меняется, и Березин внезапно осознает себя лежащим на постели, а над ним склоняется его одноклассница ****, которая сидит на нём верхом и гладит его плечи.

— Как давно мы не были с тобой, — говорит она, и Березин прижимает её к себе. Впрочем, одумавшись, он вспоминает о её сожителе, ******, и вспоминает о нём вслух.

— А он здесь, — отвечает одноклассница, и из-за кровати показывается голова сожителя.

Женщина продолжает извиваться на Березине, но этот процесс его уже не радует, и он выскальзывает из-под неё, хотя она продолжает кончать, рассказывая при этом всем присутствующим про культуру вакханалий, перенесённую в средние века.

Сцена снова внезапно меняется.

Березин оказывается в совершенно ином мире, где царят арочные конструкции, подобные римским акведукам, поставленные одна на другую, и будто существующие на экране компьютера — рисованные красным посинему фону. На уступах и переходах сидят такие же рисованные человечки, прижав к губам длинные красные каменные трубы. Они не то дудят в них, не то пьют тёмную жидкость из бассейнов, находящихся внизу, используя трубы на манер соломинок. В этих бассейнах перемещаются обнажённые мужчины и женщины, такие же обнажённые люди толпятся на лестницах, в зале, но среди них уже попадаются одетые во фраки. Одного из фрачников подзывают к группе мужчин в плащах. На головах у них эсэсовские, но не чёрные, а серые фуражки, а под плащами советская военная форма, видная в разрезах плащей.

Человек во фраке приветствует вновь прибывших, отлучается на секунду, помахивая огромным пропуском с ясно видимой голограммой, и возвращается со стопкой документов и длинноствольным пистолетом, отчего-то запаянным в целлофан.

На этом сон кончается.

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2002

История про сны Березина № 15

Затем Березин увидел сон, состоящий из нескольких частей. В этом сне ему позвонила какая-то девушка и, немного стыдясь, сообщила, что собирается зайти к нему в десятом часу вечера.

Он прекрасно понимает, что это означает, и начинает готовиться.

Выйдя в комнату из коридора, он внезапно видит там полузнакомых людей — по виду бизнесменов, одновременно говорящих по сотовым телефонам.

Березин начинает злиться, так как их в его квартире быть не должно, но бизнесмены, в свою очередь, угрожают ему чем-то…

Далее сюжет теряется и возникает в следующий раз уже с появлением литератора Л.

От литератора Л. не съезжают квартиросъёмщики (или съёмщик). Березин встречает последнего на улице, и, взяв за лацканы, встряхивает:

— Падла, — говорит Березин — Гнить будешь, а вспомнишь наш разговор. Чтоб, сука, всё было нормально, а не то будешь за проезд в троллейбусе платить — и то оглядываться станешь — не стоит ли кто рядом. Всего бояться будешь.

Потом сон сменяется, и Березин оказывается внутри какого-то помпезного здания, где в большом зале показывают фильм о метрополитене.

Выясняется, что на просмотр пускают не всех. И тут, откуда ни возьмись, появляется преподаватель Литературного института господин Дмитренко и начинает долго водить Березина по разным коридорам и лестницам, обходя пропускные посты.

Видимо он думает, что Березин пришёл в этот дом неслучайно, и очень тому рад. В итоге он усаживает Березина в четвёртый ряд и испаряется. У Березина создаётся впечатление, что ему хочется поскорее отправиться по своим делам.

Фильм оказывается совсем иного содержания, чем ждал Березин — о производстве шоколада.

Начинается новая стадия сна: Березин идёт по улице, знакомой и вместе с тем напоминающей ему фильм Вендерса "Небо над Берлином". Он изысканно одет — пиджак, галстук, в руке кейс, где лишь визитные карточки и свежая газета.

Внезапно Березина кто-то окликает. На углу стоит женщина, и, судя по закону сна, его одноклассница. Однако лица одноклассницы он не может разглядеть, хотя они уже ведут разговор.

Березин знает, что она одинока, и даже, кажется, не вполне счастлива.

Видимо они оба обременены делами, потому что начинают бесцельную прогулку по улицам, заходят наконец в кафе — называется оно "Динозавр". Спутница Березина спрашивает: "Это не слишком для нас дорого?". Из этого Березин заключает, что она небогата.

Это чистое, хотя и действительно не из самых дешёвых, кафе.

Внезапно Березин видит пару других одноклассников — Козлова и Цораева — одетых в дорогие костюмы, при бабочках.

Знает Березин при этом, что это действительно очень состоятельные люди, а даже, вероятнее всего, мафиози.

Они подсаживаются к Березину и его спутнице, и после недолгих разговоров за кофе, они отправляются на презентацию французских художников в какую-то частную галерею.

Они едут туда в мафиозной машине, но одноклассница Березина мнётся, и говорит ему на ухо, что уйдёт неслышно, но позвонит ему вечером.

Так или иначе, Березину не удаётся заметить момент её исчезновения.

Он уже поднимается по крутой лестнице Арт-галереи, причём Козлов с Цораевым идут вперёд, выкрикивая при этом фразы, взятые напрокат из историй о двенадцати стульях и золотом тельце. Березин пытается изъясняться на французском языке с очень красивой женщиной, затянутой в чёрное платье — брюнетка, каре, немного еврейское лицо…

Она оказывается русской, а не иностранкой, берёт Березина под руку, и они теряются в толпе, уже больше не встречая двух мафиози. Множество последующих событий Березин не в силах припомнить, но вот он осознает себя идущим пешком домой, поздним вечером, и понимает, что где-то оставил свой портфель. Березину не жалко его, потому что, как было сказано выше, ничего ценного в нём не было.

Придя домой, Березин заваривает чай.

Внезапно раздаётся звонок. Он думает, что это его одноклассница звонит ему в ночи. Отчего-то он знает, что эта одноклассница была бы не прочь связать несколько месяцев своей жизни с ним, не прочь, видимо, и встретится утром.

Березин берёт трубку. Нет, он ошибся, это звонит его знакомая с французской выставки. Она нашла его кейс, а в нём — визитные карточки с номером телефона.

Но начинается следующая стадия сна.

Березин слушает радио в своей комнате, и внезапно узнаёт голос литератора Лося. Литератор Лось говорит о литературе, и, по мнению сновидца, несёт полную чушь. Березин выходит на улицу и внезапно встречает самого Л. Из уличных динамиков несутся Л-е рассуждения, и под этот аккомпанемент сам Л. говорит о своём первом годе в творческом вузе, жалуясь на окружение.

— Наш друг Сивов, — говорит Л. - вот он сразу обрадовался, стал веселиться когда нам зачитывали списки литературы для чтения, сострил, что лучшей книгой считает "Трое идиотов — третий лишний" (?!). Но никто, знаешь никто, Березин, не оценил этой шутки…

Березин идёт с литератором Л. через какой-то палисадник, и видит через ограду идущих впереди них дам из Литературного института. Эти дамы в былое время прилюдно выражали ненависть к литератору Л.

В голове Березина копошится мысль о том, что теперь и вовсе его (Березина) заклюют — за дружбу с Л.

Но девушки приветливо машут руками.

Одна из них, отделившись от остальных, подходит к Березину, и он понимает, что давно знает и любит её.

Все вокруг уже давно изменилось, литераторы исчезли, и они стоят на углу Брестской и Васильевской улиц, а давняя любовь Березина плачет, закрывая лицо и говорит:

— Моя соседка сломала ногу, и теперь она в реанимации…

Она всхлипывает и убегает.

В этот момент Березин просыпается и видит, что он заснул под палящими лучами горного солнца, и ремешок каски пережал ему горло.

02 декабря 2002

История про сны Березина № 16

Потом Березин начал рассуждать о своих снах: "Видел во сне Грозный. Какой-то партком. Лаковые столы, снятые портреты, которые подразумеваются, и на месте которых цветные мусульманские картинки.

Пулемёт Калашникова ложится на лаковый стол — расставленными сошками. Всё было не так. Почему мне это снится? Ничего этого не было, дунь-плюнь, обман зрения".

02 декабря 2002

История про сны Березина № 17

Но Березин продолжает видеть сны и продолжает о них рассказывать:

"А ещё посетили меня… Посещение страшных снов — каких не помню. Кажется, сексуальных.

Снились почему-то карлики, ростом не более двух вершков. Один из них превращался в привидение, привидение было очень маленькое — ведь всё-таки карлик. Отчего-то просил карлик себя застрелить из его же крохотного пиратского пистолета с расширяющимся дулом. Я повертел пистолет в пальцах, выстрелил. Над стволом поднялось облачко белого дыма, и в дырке пиратского кафтана тоже появилось облачко дыма, больше, правда, похожее на облачко пыли. Штаны и кафтан упали, а карлик исчез. Проснувшись, я включил иностранный телевизор и увидел то, как идёт поезд. Была такая немецкая программа, которая по ночам часами показывала какой-то замороженный сюжет. И вот, долго, как в унылом фильме Сокурова, набегала на экран дорога. Действия не было — только стук колёс да звонки шлагбаумов. Время шло.

И понимал я, слоняясь, как зверь в клетке, что явись ко мне старец с мешком желаний, попросил бы я у него шнурки на свои ботинки. И ничего более.

А на экране, в железнодорожном окне, у дома германского станционного смотрителя на Рейне билась стая бакенов, качаемая волной, будто красные кегли. Видел я баржу, обгоняемая поездом, и в тот же день поехал на юг, в точности повторяя виденное в телевизоре — видя и слыша точно то же.

02 декабря 2002

История про письма

Начал я писать письмо в далёкую страну.

"Здравствуй, Брат!" — написал я. А потом продолжил: — "Знаешь, Миша, писать очень трудно".

И остановился. Надолго.

03 декабря 2002

История про сны Березина № 18

"В одном сне был офицером на фантастической подводной лодке, и, на полном ходу её в надводном положении, занимался любовью с какой-то туземной женщиной, при чём при этом плыл, держась за стабилизаторы лодки. Потом приехало начальство — общее построение в подземном ангаре, в большом зале, команда — в ботфортах, мундирах с необычно огромными пуговицами и в треуголках.

Следующий сон — война на даче. Полевые действия, партизанские экзерсисы в манихинском лесу.

И ещё — N., которая, стоя под аркой бывшего магазина "Пионер", наклоняет ко мне голову и медленно произносит: "Поздравляю с помолвкой!" Какая, блин, помолвка, я уже давно был женат.

А её лицо закутано в платок и видны только полоска лба, нос и губы. В другом сне она является ко мне снова, мы ведём с ней разговор в странном одноэтажном доме с выбитыми окнами. Она лежит на диване, а я стою. Я смотрю на неё, и вижу, что она безобразно потолстела, раздулась, но всё равно влечёт меня".

03 декабря 2002

История про сны Березина № 19

"А в другом сне двое — молодой человек и бывший офицер-пограничник, правда, уже уволенный, нанимаются на непонятную работу в русскую коммерческую фирму. Им предлагают за большие деньги перевести неизвестного человека через границу России в одно из южных воюющих государств. Они отправляются в путь, и после многих приключений понимают, что всё это предприятие — провокация. Им предстоит быть пешками в чужой игре. Тогда они возвращаются обратно и ищут следы людей, пославших их в это путешествие"…

03 декабря 2002

История про сны Березина № 19

"Снился мне отец — мы с ним менялись квартирами. Зачем и почему — непонятно. Он привел меня в свою, узкую и длинную однокомнатную квартиру, вернее в узкую комнату, кривую, сужающуюся и изгибающуюся по дуге к балкону.

Я не могу меняться с ним квартирами, это бессмысленный разговор и пустая трата времени. Какие-то есть важные и неодолимые причины тому… Но нет сил сказать об этом. Потом в этот сон вошли Саня Козлов и Аврутов — мы, кажется, собираемся выпить. Они бегут за троллейбусом, где еду я, бегут целую остановку, и, наконец, Аврутов впрыгивает внутрь".

Ещё сон: "Война, партизанская война, железнодорожное полотно на высокой насыпи между одним леском и другим… Больше я ничего не помню".

05 декабря 2002

История про сны Березина № 20

"Снился Авцин — будто иду я по ночной улице в Киеве, а навстречу Авцин:

— Привет, — говорит.

Выясняется, что там же, куда я иду, у тех же людей — его родственников живёт и сам Авцин. Там в обширной квартире, на кровати стоит плитка — что-то жарится. Авцин один, без жены".

05 декабря 2002

История про сны Березина № 21

"Приснился огромный автомобиль, похожий на ЗИМ, большой, чёрный, но явно очень старый. Сбоку кузова, чуть наискось, на нём была надпись: Дмитрий Кедрин. Совершенно дурацкая надпись, в стиле прямого шрифта двадцатых годов. И на нём едет мать Г-ой, помешенная на охране водоемов и насекомых. Меня подвозят, но по дороге вдруг останавливаются и начинают ловить какую-то личинку.

Парк, как на взморье.

Внезапно появляются Захаров и Миша Бидниченко. Мы ходим по иностранному городу, кафе, где мы были.

Встречается нам по дороге девушка-почтальон. Я привязываюсь к ней, вместо письма из сумки вынимаю старую тысячерублёвую купюру — она и есть письмо. На ней даже неразборчивый адрес. Заходим в переулок по этому адресу.

Там обшарпанный дом, а внутри только что отделанная серым и белым мрамором зала. Девушка чего-то боится. Дальше проход в сад, а там старики за ужином. Один из них рад нам — ему было скучно.

Приходит в сад француз.

Мне говорят, что раньше я с ним говорил о налогах. Его фамилия Буало.

Похож он на моего коллегу, иностранного экономического консультанта Грёгора.

Я подавился личинками.

— Поспи, — говорят мне.

Начинает чесаться нос.

Через несколько дней — вижу зелёных опарышей из носа.

Понимаю, что подставили.

Ищу, того, что кормил. Выбегаю из парка на шоссе, торможу цистерну. Шофёр оказывается подосланным — я угрожаю пистолетом — езжай.

Он говорит:

— Разобьёмся.

Я стреляю, но понимаю, что не могу его убить. Он усыпляет меня каким-то шприцем — злобно и одновременно ласково смотря мне в глаза.

Меня везут на ферму. Оказывается, меня использовали как питательную среду для разведения специальной личинки, что даёт химическое вещество от всех болезней.

Но я снова убежал. Вижусь в Париже со своим родственником Б. и его дочерью. Он меня сдаёт поимщикам. Сдаёт известным способом — говорит телефон, по которому надо позвонить. Сдаёт меня Б. А я, предполагая это, прошу позвонить негритянку из телефона-автомата. Её хватают прямо в будке.

Я еду к приятелям в парижский институт Пастера.

Мне чистят нос".

05 декабря 2002

История про сны Березина № 22

"Приснился мне странный сон, странный и страшный — попал я и в иную компанию — писателей-старичков, матёрых литераторов, среди которых лежал на каком-то диванчике покойный Юрий Коваль. Разговор касался разных тем. Вдруг, дойдя до президентских выборов, Коваль сказал:

— Ты выйди, пока, Володя, нам тут поговорить надо…

Но я знал, что разговор — о тогдашнем кандидате Брынцалове".

05 декабря 2002

История про сны Березина № 23

"Я прихожу в странный дом, в комнату цвета рождественских праздников — жёлтый свет и фиолетовый сумрак. Это добрый, правильный дом. Там по стенам резьба по дереву — человечки, домики… Дерево тёмное, и, чувствуется, старое.

Мастер рассматривает мои, сделанные ещё в пионерском лагере деревянные рожи.

Бросив всё, я ухожу к нему в учение. Магия окружает этот процесс учения.

Постепенно я чувствую свою власть над деревом.

Мой приятель по бизнесу приходит меня увещевать, а я на его глазах вырезаю из чурбачка шиковскую бритву. Я показываю бритву приятелю и на его глазах ею бреюсь. Потом начинается история про вырезанную зачем-то из дерева статую — Родину-мать в Волгограде…

Очень хороший сон. Ощущение счастья утром".

06 декабря 2002

История про сны Березина № 25

"Очень старый Штирлиц знакомится со своей немолодой соседкой Татьяной Крестовой. Она встречается с ним в кафе. Пьют капуччино из маленьких чашечек. "Может быть, это моё счастье" — думает он. Между тем международные банкиры пытаются его убить, разочаровавшись в идее нанять его на шпионскую банковскую работу. Штирлиц сначала заигрывает с ними, потом убегает.

Везде снуют шпионы. Дело в том, что истребитель МиГ-34ПГ со специальной ракетой падает на территории Афганистана. В разбившейся капсуле талибы находят секрет ракеты для уничтожения Италии. (Это как-то связано со Штирлицем)".

06 декабря 2002

История про сны Березина № 26

"В этом сне участвуют Миша Бидниченко, Широкова, Аврутов. Я встречаюсь в музейных залах с какой-то женщиной. Но в гардеробе сталкиваюсь с совершенно другой. Происходит путаница с двумя номерками — один в гардероб, другой в камеру хранения. Поэтому мы встречаемся снова — её лицо трансформируется в лицо А.М. Надрывные разговоры с ней на фоне лепнины и золота".

06 декабря 2002

История про сны Березина № 27

"Мы с Сивовым идём мимо Дома на Набережной. Появляется сивовский отец, сидящий в чёрном правительственном ЗИЛе, в погонах генерал-майора. Мы с ним говорим, но я осознаю себя почему-то в мундире таможенника, с погонами, соответствующими рангу майора.

Затем мы сидим в некоей комнате и говорим об экзаменах, которые нам предстоит сдавать. Что за экзамены — нам неизвестно, но уж не в Литературном институте — это точно. Обсуждаем вопросы к экзаменам — которые то ли есть, то ли нет".

07 декабря 2002

История про сны Березина № 28

"Я выгуливаю кота Аллы Пугачёвой. Это синекура. Кот нетребователен, денег много, и они берутся на этой службе будто в старом анекдоте — из тумбочки.

Алла Пугачева живёт почему-то в доме, старом и обшарпанном, что находится во дворах за улицей Горького — ныне там, где кусок этой бывшей улицы называется Тверская-Ямская за номером один… В одном крыле дома живёт Алла Пугачёва, в другом — разруха и запустение. Кто-то пытается его перестроить, этот неизвестный реконструктор напоминает о себе заблудившимися рабочими, бочкой с цементом у двери и невнятными стуками в перекрытиях. Впрочем, мои хозяева весьма озабочены этим. Меня посылают узнать, хороши ли там квартиры, и есть ли на продажу.

Лестница обледенела, подъезд плохо освещён. Пахнет кошками. Я поднимаюсь — и не нахожу никого.

Впрочем, и работодатели мои уже потеряли к этому интерес. Алла Пугачёва уезжает заграницу — очень надолго. Меня рассчитывают. Я остаюсь один в пустой квартире — забытый молодым никчемным Фирсом.

Внезапно я выясняю, что дружу с Василием Сталиным. Мы с ним в открытой машине едем по Москве — по циклопическим мостам, мимо каких-то гигантских сооружений, похожих на образцы шпееровского плана реконструкции Берлина.

Я еду будто мимо архитектурных макетов, странных декораций к древнему пропагандистскому фильму. Потом машина меняется на вагон метро. Я еду в метро, медленно и беззвучно, вагон выскакивает из тоннеля и я вижу мост около Краснопресненской набережной. Это лишний мост, которого нет и не может быть, ноя как-то выбравшись с линии, оказываюсь во дворе, среди опять же сталинско-шпееровских домов.

В крохотном скверике передо мной обнаруживается маленький памятник бомбардировщику ТБ-3 на цементном постаменте.

Он маленький, размах его крыльев не больше размаха рук.

И всё так же окрашено в странный свет тридцатых годов, цвет утопии и диктатуры".

07 декабря 2002

История про сны Березина № 29

"В новом сне я работаю дежурным в подъезде, причём служба моя происходит на краю сороковых годов. И вот, приходят ко мне, сидящему за столом на первом этаже помпезного дома, незнакомые люди и говорят, что генерал (действительно проживающий в подъезде) разрешил им попраздновать неизвестное мне событие в его квартире.

Но я, как настоящий подъездный дежурный, оказался хитрее. Спросил генерала — позвонил ему куда-то. Генерал ничего не знает.

На самом деле дом захватывают бандиты. Это бандиты вполне в стиле этого времени. Я звоню в милицию, но телефонную линию в этот момент отключают. Дом большой, сталинский, стоит на проспекте, но кажется отъединённым от мира. Захватчиков человек пятьдесят. Они уже разбрелись по квартирам, грабя и убивая.

Начинаю сражаться. Я бегаю — то от них, то за ними. В одной квартире я ворую пистолет ТТ.

Вваливаюсь в другую квартиру — там девушка то ли домработница, то ли генеральская дочь. Мне-то всё едино.

Я в присутствии девушки отстреливаюсь через дверь. Кажется, кончается сон романтической историей".

09 декабря 2002

История про сны Березина № 30

"Я еду в троллейбусе, а напротив меня сидит молодая женщина, похожая на госпожу С. Мы смотрим друг на друга. Она говорит, что на самом деле — ведущая программы "Сладкая жизнь" Светлана Конненген, только красивая".

Потом… <Мы гуляем?>.

Я бреду домой и решаю сократить себе дорогу. На пути у меня находится двухэтажный старый завод, построенный, наверное, ещё в прошлом веке. Я вхожу в большую арку его стены и решётчатые металлические конструкции раскрываются передо мой. Затем, через пролёт, так же открываются другие, я устремляюсь вперёд, но первые двери начинают закрываться. Я бросаюсь назад. Тут меня ловит охранник.

— Что вы здесь делаете?

— Иду домой.

Он звонит в потайную дверку в стене, а я в этот момент подпрыгиваю и подтягиваюсь на балке, что в арке вверху и оказываюсь вне поля его зрения. Дверка открывается и двое охранников, высунувшийся и поймавший меня остаются в недоумении. Когда дверка закрывается я бесшумно опускаюсь вниз. Изумлённый охранник снова звонит в дверь, я снова исчезаю. Старший охранник уже начинает поносить младшего. И тут приходит ко мне Света и плачет. Я…

Пропасть между богатством — заработанным её и моим не-полученным".

09 декабря 2002

История про сны Березина № 31

"В этом сне я узнаю что-то лишнее — предназначенное для кого-то другого. На моих глазах водитель троллейбуса наводит револьвер прямо через стекло передней двери на женщину и убивает её. Ночь. Я убегаю от преследователей. Всё это происходит в Варшаве. Придуманной мной Варшаве. Памятники качаются на площадях.

Выясняется, что всё это — только сценарий, который я написал.

Поэтому я прихожу к человеку, который сидит в ларьке и продаёт горячительные напитки. Он должен помочь мне пристроить сценарий. Этот человек приводит меня к другому. Тот похож на Армена Джигарханяна. В действительности этот человек — мафиозный Дон. Мы сидим за накрытыми столами прямо на улице.

Вечер. Белые скатерти беззвучно приподнимаются и опускаются в такт порывам ветра. Мы ведем неторопливую беседу. Я уже нравлюсь Крёстному отцу. Кажется, будет сделано дело. Вечерний блёкнущий свет лежит на наших лицах. Мы разговариваем".

10 декабря 2002

История про сны Березина № 32

"Учитель и Ученик поднимаются в горы. Ученик, в конце концов понимает, что Учитель не Бог, а очень старый человек. Очень старый и больной человек, который ничего уже больше не может".

10 декабря 2002

История про сны Березина № 33

"Мы встречаемся с Костей Винниченко на углу Знаменки… Я жду его, слушая, как троллейбус…

Мы встречаемся и идём по перпендикулярной улице, останавливаемся около окна, на котором внутри стоит коробка с тринитроном — вернее, только колба, а в ней, вместо электронной начинки находится маленький самоварчик. Вокруг него, как в кукольном театре марионетки, поднимая и опуская руки, приплясывая, поднося ко рту крохотные чашечки с чаем. За этим театриком в окне показывается голова старого еврея. Он приглашает нас зайти и попить чаю. Мы заходим и видим двух стариков — совершенно одинаковых старика и старушку.

Старички говорят нам, сидящим за столом, около настоящего самовара, что вернулись в Россию, которую очень любят и очень рады, что можно вот так поить чаем случайных прохожих, и слушать понятную речь. Мой одноклассник-антисемит наклоняет стол, и, кажется, собирается сделать какую-то гадость. вот сейчас посыпятся на пол чашки и блюдца, рухнет самовар.

Тогда я крепко берусь за свой край стола и говорю:

— Тебе пора, сейчас ты уже опаздываешь.

Назревает драка, но он уходит — молча.

Вдруг я вижу себя идущим по улице, вместе с теми самыми стариком и старушкой. Мне щемит сердце от того, что они так беспомощны. Хочется им помочь, но не знаю как.

Мы оказываемся в странной комнате, где происходи собрание, но не еврейское, а литературное, вроде салона.

Девушка, затянутая в узкое платье, танцует, идя кругом по комнате, а ещё несколько человек смотрят на неё.

На специальном столике в углу стоит объёмный герб Советского Союза. Он движется. Колосья на нём шелестят, а земной шар крутится. Рядом с ним живут рычащие английские львы, каркает двухголовый орёл".

11 декабря 2002

История про сны Березина № 34

"…Приснился мне какой-то странный символический сон, где были помещенные в квартирное пространство движущиеся скульптурные ансамбли, больше похожие на большие буфеты. Части их отъезжали, перемещались, двигались, указывали гипсовыми руками — на что — неизвестно, на что они указывали, но всё это было причудливо, осмысленно и символично. Приходилось несколько раз просыпаться, пытаясь запомнить, что к чему.

Сновидение постигла, конечно, судьба "Кубла-хана" Кольриджа, а я начал новый денёк".

11 декабря 2002

История про сны Березина № 36

"Приснился мне давным-давно страшный сон. Сон этот начинался с того, что нужно было собирать косточки какого-то давно умершего и не погребённого мальчика. Собираю я эти косточки почему-то в невод и волочу этот невод по просёлочной дороге.

Встречаю между тем свою умершую бабушку. А знаю при этом, что если умерший родственник поманит тебя — жди беды. Но бабушка оказалась на высоте — не звала с собой, а только печалилась, что я не собрал ещё всех костей.

Проснулся и услышал голоса. Ну, думаю, сестрица, у нас радость — доктор тронулся.

Оказывается, у меня на лестнице стоят мужики и бухают.

Не нашёл я ничего лучшего, чем одеть голубую офицерскую шинель и сапоги, да и выйти на площадку.

— Значит так, мужики, — говорю. — Чтобы через три минуты вас здесь не было!

Однако, снимая шинель, понял, что мой демарш возымел прямо противоположное действие. Из-за двери слышу, как они говорят:

"Ты видел?" — "Чё?" — "Ничо! У меня с бодуна вчера такое было…".

В общем, приняли меня алкаши за видение, но вскоре утомились и пошли спать.

Пошёл спать и я.

А проснувшись, вышел в кухню и увидел там две рюмки с водкой.

— По какому случаю, — спрашиваю своего деда.

— А сегодня, — говорит, — день смерти бывшей хозяйки этой квартиры.

А в её-то спальне я и спал…

Вот так".

11 декабря 2002

История про сны Березина № 38

"Я оказываюсь в сконструированном городе Иерусалиме, зелёном и тенистом, и при этом бесспорно лишённым еврейской культуры. Это Иерусалим, но изменённый и передвинутый, например, на Балканы.

Мы — я и несколько моих товарищей — собираемся посетить оперу, но отчего-то у нас нет билетов. Человек из "Онэксимбанка" Дима Алексеев одет в роскошный костюм и идёт впереди, вполне успешно проходит через билетёров. Однако вместо оперы мы попадаем в друзскую лавку. Там висят по стенам разноцветные ткани и колышутся на сквозняке бусы. Из лавки мы попадаем в дом какого-то друза, больше похожий на дом румынского банкира. Фальшивое золото и лепнина окружают меня — а я уже один, и отчего-то знаю, что мне нужно забрать в этом доме статуэтку с каминной полки.

В спальне, где находится статуэтка, на огромной кровати, завернувшись в простыню, лежит друз, но отчего-то с обритыми усами, и спит. Друз просыпается, но я успокаиваю его. Он засыпает снова.

Я забираю статуэтку, но в целях безопасности приходится вылезти через окно. По крышам я пробираюсь подальше от загадочного дома. Всё же за мной организована погоня, и я бегу по улицам, освещённым южным рассветом.

Всё это время я просыпался несчётное число раз, и за время сна прожив вечность, поглядев на часы понимал, что прошло только пять или десять минут".

12 декабря 2002

История про сны Березина № 39

"Кинематографический сон. Я наблюдаю за собой-героем со стороны, как в ролевой компьютерной игре. Герой — американский морской пехотинец, несущий охрану встречи в верхах. Он опаздывает из увольнения, но в толпе пропевает какую-то немецкую фразу в ответ на вопрос случайного прохожего. Это — пароль.

Террористы приняли его за своего. Между тем, караульных продаёт американский дипломат.

Всех товарищей морского пехотинца убивают. Жестоко убивают, режут. Даже женщин-военнослужащих".

Сон обрывается.

12 декабря 2002

история про сны Березина № 42

"Я-телохранитель. Всё беспорядочно, террористы стреляют изо всех углов, из-за портьер, высовываются из-под половиков, но постоянно промахиваются. Мы вместе с охраняемой барышней садимся в вертолёт, но, поднявшись, с размаха налетаем на какое-то препятствие.

Все погибают — кроме меня.

Оказывается, вертолёт столкнулся с моей дачной берёзой и догорает внизу, а я сижу на берёзе, обхватив ствол руками.

Надо слезать".

13 декабря 2002

История про сны Березина № 42

"Видел себя во сне командиром эскадрильи пикирующих бомбардировщиков в Отечественную войну. К нам приезжает американец, узнав, что мы сбили и захватили в плен немецкого асса. Причём именно мы, летавшие на бомбардировщиках.

Американцу нужно выкупить из плена сына, тоже лётчика. Для этого нужен немец. Бизнесмен предлагает нам кучу денег. Доллары как червяки копошатся в его пальцах.

Мы сидим все вместе, настроение гнустное. Наконец, кто-то произносит: "Мы пленных офицеров на доллары не меняем.

Всё это происходит на пустыре, на задворках странно застроенной Тверской улицы".

14 декабря 2002

История про сны Березина № 43

"Действие этого сна происходит на Севере, причём зимой жизнь в этой местности замирает. Люди буквально впадают в спячку, лежат по своим норам-домам, засыпанным выше крыши снегом.

Я тоже сплю, устраиваюсь среди снега. Однако известно, что в этих краях прячется от правосудия Лаврентий Берия. Я узнаю его в местном баре, похожем на салуны из рассказов Джека Лондона. Берия не похож на того, настоящего Берию, а, скорее напоминает кавказца из послевоенных фильмов. Он одет в зелёную гимнастёрку и перепоясан тонким кожаным ремнём. Довольно высокий".

15 декабря 2002

История про сны Березина № 44

"А вот ещё сон — я приезжаю в город Самару, приезжаю туда по оставшимся за рамками повествования казённым делам. Там я хочу исполнить другое дело, личное — разыскать девушку, в которую влюблён.

Я знаю, что она случайно оказалась в этом городе.

Я хожу по залитым утренним солнцем улицам Самары. Город непривычно для русских городов чист — подметён и ухожен. Я, никогда не бывший в Самаре, отчётливо вижу узкие улицы, бегущие по холмам, тесно стоящие старые, но заботливо выкрашенные дома, вплотную вставшие с церквями.

Хочется выйти на берег Волги, я знаю, что он находится за рядом домов на противоположной стороне улицы. Однако, перейдя её, я обнаруживаю лишь подтопленный лужок с ярко-зелёной травой — между храмом и особняком за высоким забором.

Набережной нет, а есть только вода в траве.

Немного погодя я захожу в старый доходный дом начала века, где мне положен обед. Положен потому, что я прибыл в Самару по казённой, а не частной надобности. Однако я знаю, что в этом доме можно найти девушку, которая, собственно, и есть цель моего приезда.

Вот я поднимаюсь по посыпанной песком гранитной лестнице в полутёмном подъезде. Скрипит песок под ногами на лестничной площадке, открывается дверь, из-за неё всё громче раздаётся стук пишущей машинки…".

15 декабря 2002

История про сны Березина № 45

"А лежал я однажды в больнице, надетый на металлическую проволоку. Я лежал долго, и, в начале второго месяца приснилось мне два сна в одну ночь. Это были сны ужасов, и первый начинался с того, что я, выиграв долгий и тяжёлый бракоразводный процесс, получил, наконец, вольную.

Но в тот же день мне предстояло жениться снова. На ненужной, нелюбимой девушке, лица которой я не видел. И вот в день расторжения брака и, одновременно, свадьбы я хожу мимо фуршетных столов, что накрыты в странном доме, напоминающем строения, изображённые на русских иконах.

Это кривое маленькое здание на крутых круглых холмах. Я двигаюсь мимо гостей один, и не могу загасить тоску от того, что снова кабала, нелюбовь, снова отчаяние связанной жизни.

От этого я проснулся в липком медицинском поту и тут же заснул снова.

На это раз я увидел иной кошмар — в нём мою кредитную карточку прокатали несколько раз в каком-то бейрутском ресторанчике и overdraft составил такую сумму, что мне в этом сне и не снилась.

Но я лежу и не могу сдвинуться с больничной койки, сумма долга растёт. Сделать ничего нельзя.

Стоит ли говорить, что паника, вызванная этими двумя снами была примерно одинаковой".

16 декабря 2002

История про сны Березина № 46

"Я живу в Америке. Учусь в колледже или на младших курсах университета. Внезапно всю американскую нацию поражает мор. Начинается что-то вроде эпидемии. Умирает вдали от меня моя мать, овдовевшая давным-давно. Это происходит в маленьком загородном доме. Я остался совсем один — свободен и нет никаких обязательств. На континенте уже началась паника.

Между тем, мне открываются некие негуманоидные существа. Это две расы — шарики и пружинки, шарики угнетены, а пружинки — их угнетатели. При этом они существуют вместе, как единый организм. Шарики суть мозговое вещество, а пружинки тело, но ментально они разделены. Но, несмотря на антагонизм, живут они в странном симбиозе, и селятся в людей. Они живут в районе шейных позвонков. Если убить человека раньше, чем пришельцы, то они погибнут оба. Если нет — они убивают человека.

До смерти человек контролируется пришельцами.

Откуда ни возьмись, возникает моя родственница, тётка, о существовании которой я и не подозревал. Она ведёт себя странно, будто готовя меня к гибели.

Шарики открывают мне тайну — планета зачищается от людей. В последний момент, спасаясь от погони, мне удаётся с помощью шарика и обеспеченной им левитации выпрыгнуть в окно.

Шарикам нужна поддержка и они учат меня, как распознавать заражённых людей и как извлекать из них пружинки. Это действительно маленькие чёрные спирали, похожие на пружинки от шариковой ручки. Я становлюсь чем-то вроде предводителя санитаров, зачищающих поверхность планеты.

Но жизнь в стране и мире разрушена — уцелевшие люди живут общинами, возделывают землю. Появляются новые вожди, затмевающие меня, пользующиеся большим авторитетом.

Я общаюсь с шариками как философ"…

16 декабря 2002

История про сны Березина № 47

"Приснился мне сон, будто я попал в гости к молодым людям, изготавливающим самопальные порнографические компакт-диски.

— Откуда фотографии, — спрашиваю.

— Из журнальчика, — отвечают.

Я раскрываю журнальчик, и вижу, что этот журнал напечатал мой рассказ. Думаю, попросить денег или судиться — во сне у меня настроение воинственное".

17 декабря 2002

Важная история про сны Березина № 48

"Я попадаю в воюющую среднеазиатскую республику. И там я — одиночный боец, путешественник с автоматом Калашникова.

Меня подбрасывают на военном "КамАЗе". Воет мотор машины, и я еду в неизвестность.

Так случается, что я начинаю не то чтобы сотрудничать, а скорее помогать правительственным войскам. Впрочем, правительства нет, то есть, нет единой власти, есть лишь желания одних людей, вступающие в противоречия с желаниями других. Это вполне бергсоновское пространство, вновь вернувшееся в средневековую простоту желаний. У меня появляется напарник — молодой парень-таджик. У него есть забавная привычка — он, сложив особым образом пальцы и поднеся их ко рту, умеет даже не свистеть, а курлыкать. Он удивляется всему, что я рассказываю о Большом мире, удивляется моим светящимся командирским часам, удивляется людям, которых мы встречаем на дорогах. За чем, во исполнение какого задания послали нас в путешествие, я не знаю.

Вдвоём мы идём по горной дороге, как новые Сухов и Саид, возвращённые в жизнь из кинематографа. Даже имена в этом сне начинаются на одну букву. И вот мы попадаем в дом, где живут три сестры. Это не собственно аллюзия на чеховских персонажей, а история трёх женщин, что создали странный оазис среди войны. Одна сестра — совсем старуха, прожившая жизнь, Помнящая разные власти и разные уклады жизни. Она мудра особой, скорбной женской мудростью, скорбной и одинокой. Младшая сестра — совсем девочка, выходящая в степь собирать буйно цветущие алые маки. Средней мы пытаемся понравиться вместе с таджиком. Однако, эти ухаживания вполне платонические, это, скорее, игра, в которую включены все пятеро.

Странные звуки, которые таджик извлекает из комбинации пальцев очень нравятся всем трём женщинам, они сочетаются со звуками ветра, моющейся посуды и криком осла на улице.

Сёстры, кажется, хранительницы музея, забытого всеми и заброшенного. В пыльных и пустых комнатах сложены портреты передовиков и картины в рамах. Стоит в углу невесть откуда взявшийся бюст туркмен-баши Сапармурада Ниязова. Кипит в углу в углу вечный электрический чайник — тогда, когда в этом мире есть электричество. В этом доме хранится давний уклад, и мы с молодым таджиком пьём чай не из пиал, а из стаканов, живущих в металлических подстаканниках. Два наших абсолютно одинаковых автомата спят стоя, как лошади, в соседней комнате — дожидаясь своего часа.

Наши хозяйки — русские, но в пространстве сна национальность имеет лишь назывное значение. Однако, их нужно спасти, и, может, именно в этом цель нашего путешествия.

В поселение приходит оппозиция, но, как уже было сказано, оппозиция и правительство мешаются, как картошка и лавровый лист в супе. С шелестом опадает стекло в музее, оконное мешается с битым стеклом картин. Таджик стреляет через пустой проём окна. Я отстреливаюсь через проём двери. Пули, пролетая через комнату, пластами осыпают штукатурку стен. Обоев нет, и комната наполняется сырой пылью. Нападающие не видны, их нет, есть лишь опасность. Бой кончается ничем. Понятно лишь, что три сестры — это высшая ценность, значение которой ясно и мне и молодому таджику. Мы обязаны спасти их — надо уходить, и мы снова идём по горной дороге — три женщины, впереди молодой таджик, а позади — я. На привалах таджик курлыкает, сложив пальцы, и младшая девочка пытается вторить ему. На пустынной железнодорожной станции мы сажаем сестёр в случайный, будто заблудившийся поезд. Сёстры машут нам, младшая плачет, но вот поезд исчезает, будто бы его и не было.

Надо прощаться, наша миссия выполнена. Я снимаю с руки свои командирские часы и кладу их в протянутую ладонь своего спутника. Он делает шаг ко мне и вдруг складывает мои пальцы необычным образом. Таджик говорит: "Смотри, делай так. Делай так и вот так". Он учит меня курлыкать. Не свист, не стон, разносится над пустынной местностью. Протяжное и грустное курлыканье слышим мы оба — со второй попытки у меня получилось.

Звук несётся над горами и степью, и счастье не покидает меня вплоть до пробуждения.

18 декабря 2002

История про сны Березина № 50

"Я сижу в ресторане, на приёме или юбилее. Может это юбилей какой-то фирмы может знакомых, может просто вечер встреч. Однако на этом вечере каждый платит за себя — почему-то расценки заведения указываются во французских франках. Всё кончается, я уже переговорил с теми людьми, с которыми должен был переговорить, и теперь сижу один за столиком. Эстетическая интонация этих минут хорошо описывается фразой "Мы, пастор, одинокие стареющие мужчины, нам терять нечего", глухая тоска разлита во мне… Вечер неофициален, и я позволил себе снять пиджак и остаться в жилете. Палка моя стоит, прислонённая к столу. Но вот, ко мне за столик подсаживаются два официанта. Вместо того, чтобы подать счёт, они наклоняются ко мне с двух сторон.

— А вы знаете, насколько вкусно и полезно вино, — начинает один. — В Италии во второй половине XV века…

Я понимаю, что он уговаривает меня заказать ещё, принимая меня за уже подвыпившего посетителя. Это impossible, противоречит репутации заведения, но, тем не менее, происходит. Официанты, молодые ребята, в точно таких же жилетах, что и у меня, снова наклоняются ко мне и продолжают расхваливать дорогое коллекционное вино. У одного из них чёлка, падающая на лоб, затылки коротко пострижены, и у второго виден вулканический прыщ на шее.

— Вот что, молодые люди, принесите, пожалуйста, счёт, — перебиваю я.

Официанты раздражены, один из них делает неверное движение вставая, и хватает меня за рукав.

Я перехватываю его за плечо, и развернув лицом, произношу с оттенком сдерживаемой ярости:

— Будьте добры счёт, и если в нём окажется любая иная цифра, нежели чем 370 франков, вас не уволят только потому, что по нашему законодательству уволить человека, находящегося на лечении, нельзя, — глазами я показываю на свою палку".

18 декабря 2002

История про сны Березина № 51

"Приснились мне настоящие монстры, то есть известно про них было, что они настоящие. Монстры бродили по огромному дому. Такому огромному, что вместо гаража, на том месте, в котором обычно в домах бывает гараж, там был расположен крытый эллинг, внутри которого стояла яхта. Спасаясь от монстров, то есть, скорее зомби, я плавал в чёрной воде вокруг этой яхты, постоянно натыкаясь на трос, ведущий вниз. Привязанный к кораблю, с грузом на ногах, болтался там труп лысого мужчины с курчавой бородой. Мужчины и женщины, похожие на вампиров, то есть зомби — во сне они странно сочетали все эти качества, ходили наверху.

Потом я выбрался-таки из дома Неэшеров, и, стукнув ногой какую-то вампирскую женщину-охранницу, побрёл по асфальтированному шоссе. Пришлось угнать полицейскую машину, белую и красивую, похожую обводами на кусок мыла. Полицейского, впрочем, я тоже прихватил с собой — он, правда, оказался укушенным и я выбросил его на дорогу. В машине обнаружилась корзина с деньгами. Это была именно корзина, большая и плетёная, с которой раньше ходили на рынки, корзина, заваленная пачками банкнот. Видимо, я доехал куда-то, потому что очутился в городской квартире,залитой особым полусумеречным светом. Сок его был — напряжённая желтизна.

Был жёлтый угрюмый вечер, когда вся местность окрасилась этим напряжённым пыльно-жёлтым цветом, и что-то в природе напряглось, будто предчувствуя беду. Ветер гнал пыль одновременно вдоль и поперёк улиц.

Самым страшным в этом сне было особое обстоятельство, совсем не монстры, не клацающий отрастающими зубами полицейский, не скользкий как рыба труп в холодной воде, а мои собственные часы. У меня часы со светящимися в ночи точками вместо цифр и медленно путешествующими зелёными стрелками. И вот я подносил их к лицу и вдруг видел, что ни стрелок, ни меток на циферблате нет. Пусто на нём. Очень это было странно и тревожно".

18 декабря 2002

История про сны Березина № 52

"Я попадаю в страну другого мира, именно другого мира, а не другого времени или другой планеты. Люди там могут менять рост и могут летать.

Я спрашиваю своего невидимого собеседника, что, дескать, у них отрастают крылья? Он отвечает, что могут отрастать, но если есть разрешённая способность летать, то можно пользоваться накладными крыльями. Накладные крылья у этих людей были большими, плоскими, с перьями на концах. А надевались они с помощью кожаных ремешков — точь-в-точь таких, которые были на моих детских лыжах.

Потом я попадаю на большую улицу, вдоль которой стоит длинный стол во всю её ширину. С обеих сторон за ним сидят люди и что-то делают: работают, едят, беседуют, а по столу в это время ходят между предметов производства, чашек и тарелок, люди с уменьшившимся ростом. Они идут по почтовым делам, потому что по законам этого мира в наказание человеку насильно уменьшают рост, и он после этого должен стать почтальоном и носить только национальную одежду с широкими наплечниками.

И вот они носят послания, в одной руке у них жезл, в другой свиток, а на голове странная круглая шапочка с плоским верхом, расширяющаяся кверху. Шапочка эта называется "саба". Дело в том, что местное тотемное животное зовётся "сабра". Оно похоже на чрезвычайно маленького и худого белого медведя — величиной с собаку. Ходит этот собачий медведь на задних лапах

Попадаю я в этот мир вместе с двумя персонажами — наёмным убийцей и сотрудником каких-то неясных спецслужб. Все мы люди тоже неясного гражданства и целей, договариваемся действовать сообща, хотя киллер и успел сломать шпиону руку.

Почему-то мы действуем против местного правительства. Высокопоставленный чиновник этого правительства, с которым я веду многоходовую дипломатическую игру, говорит мне:

— Мы могли бы летать все, но это, к сожалению, зависит от бюджета органов охраны государства. Представьте себе, если все получат возможность летать? Сколько трагедий может последовать за этим! Психология людей может нарушиться. Нарушится и привычный порядок вещей. Не говоря о недостойных наших подданных, которые могут воспользоваться этим умением для преступных целей…

Мне приходится с этим согласиться.

Фуникулёр, у которого снайпер отстреливает трос… Местная красавица-диссидентка в чёрном деловом костюме, которую мы защищаем… Дальше всё мешается"…

19 декабря 2002

История про сны Березина № 53

"Я солдат второй мировой войны. Отступление, я бреду в одиночестве к своим по пустынной серой дороге. На мне пыльная гимнастёрка без знаков различия. После этого я попадаю в фильтрационный лагерь, где живут и мужчины, и женщины.

Лагерь этот без всяких следов власти, управления и охраны — по крайней мере, они не видны. Переполненный барак, где нары в три яруса. Внезапно я понимаю, что занимаюсь любовью втроём на пространстве между нарами. При этом барак уже забылся беспокойным сном, и если кто и видит это дело, то внимания не обращает.

Меня выпускают из лагеря и увольняют из армии. У меня железяка в ноге, и я хожу с палкой. Но в моей ноге не осколок. Известно, что мне имплантирована соединяющая пластина, однако эта технология будет известна только полвека спустя, и поэтому я боюсь разоблачения.

Отчего-то я становлюсь немым. То есть, я притворяюсь немым. Хожу, помалкиваю.

Снова встречаю женщину, что была в бараке. Она коротко стрижена, белые прямые волосы. Мы уходим из этого города и начинаем жить вместе".

20 декабря 2002

История про сны Березина # 55

"Я сижу в какой-то большой комнате, рядом с огромным камином, в нём пылает огонь, но не очень жарко в этой комнате. Судя по всему, это ресторан. Сидят какие-то люди за столиками в этой комнате, я их всех знаю. А перед камином — маленький мексиканский ансамбль. Почему-то я отбираю гитару у одного из мексиканцев и начинаю наигрывать боса-нову. Очень я люблю боса-нову, но на этот раз она выходит какой-то мистической, будто ритм заклинает духов. Что за духи — мне не ясно. Будут ли они лучше заклятыми — неизвестно тоже. Я и сейчас помню этот мотив".

20 декабря 2002

История про сны Березина № 56

"Мне звонят в дверь, я открываю. А на пороге — мой отец. Надо сказать, что мой батюшка очень рано умер. Но тут вот стоит, причём с двумя друзьями, которых я не знаю. Мужики какие-то по виду.

Я знаю, что если покойники во сне тебя позвали — то, значит, дело труба.

А тут они говорят — шли мимо, решили зайти.

Но я их не пускаю".

21 декабря 2002

История про сны Березина № 55

"Я сижу в комнате своей старой квартиры, где не живу уже много лет. Там собралось некоторое количество гостей, и вот, среди них заходит разговор о Второй мировой войне и хорошей организации войск у немцев. Один присутствующий историк говорит, что в германской армии существовал приказ, по которому группа солдат больше определённого их количества должна была сопровождаться расчётом с крупнокалиберным пулемётом.

И вдруг сидящий на диванчике поэт Роберт Рождественский говорит:

— Ну да, 43 мм.

Тут я начинаю с ним спорить, и объясняю на пальцах, (ввинчивая их в воздух и загибая), что крупный калибр у пулемётов — это 12,4 мм. Спорю довольно долго, а сам думаю — что я, зачем, что мне, жалко, что ли — пусть будет 43.

И, отчего-то, проснувшись, бормочу про себя эти цифры".

21 декабря 2002

История про сны Березина № 56

"Я попадаю на странное кладбище. Оно находится в огромном подвале, таком огромном, что кажется, что кладбище это под открытым небом. Я сижу за столом, что стоит прямо на кладбищенской дорожке.

Компания за столом меняется, многочисленные собеседники уходят куда-то, и остаётся за этим столом всего три человека, не считая меня. Женщина-хранитель и молодая пара, чьи лица стёрты. Внезапно у стола появляется П.Л., он придвигает стул и садится так, чтобы я его видел. Он улыбается, и я чувствую какое-то подобострастие в его улыбке и избегаю его взгляда, чуть поворачиваюсь и продолжаю вести беседу. Л. переставляет стул, и всё повторяется.

Вдруг я оказываюсь на улице, прямо перед чередой тёмных домов. Не горит ни одно окно, улица пуста, но я знаю, что мои знакомые неподалёку.

В доме, что передо мной всего одна дверь, она старая, обшарпанная, вся в лохмотьях краски. Я знаю, что за дверью с одной стороны лестница, тёмная и грязная, а с другой стороны вход в подвал, где, собственно и находится это кладбище, где я только что был. Я открываю эту дверь и спускаюсь.

Снова тоже кладбище, но в другом ракурсе — до самой дальней стены, теряющейся из виду идут могилы, обелиски и оградки. Прямо передо мной мемориал Андрея Платонова, я знаю, что это памятник именно ему, он огромный, и по форме напоминает памятник Чайковскому перед консерваторией — мрамор и бронза, полированные гранитные пандусы раскидываются полукругом. Моя давешняя собеседница оказывается хранительницей именно этого мемориала, причём ещё и родственницей самого Платонова.

Я знаю, что ей завидуют, потому что мемориал — личная собственность, что-то вроде гаража в центре города, что передаётся по наследству. Завистники говорят, что из склепа есть ещё более подземный ход в городской коллектор сточных вод — и это тоже предмет их зависти, будто хороший подвал на даче.

Но я не завидую всему этому успеху, а только удивляюсь огромности подвального некрополя"…

22 декабря 2002

История про сны Березина № 59

"В очередном сне я обнаружил журнал, напоминающий "Малый моделяж", журнал моего детства. В нём поляки предлагали из картонного содержимого склеить то польский бомбардировщик "Лось", то советский истребитель. На этих страницах теснились бумажные танки и торпедные катера…

Но в журнале, что издавался во сне, предлагалось склеить из бумаги стреляющий пистолет. Что я и сделал — сон был приключенческим, и вот я бегал внутри это сна, стреляя вполне настоящими патронами из картонного пистолета…

Кстати, хорошее название для хорошего боевика — "Картонный пистолет". Успешный лейбл "Глиняный пулемёт" тихо отдыхает".

22 декабря 2002

История про сны Березина № 59

"В очередном сне я был обременён женой и жил с ней — не то что душа в душу, но и без особых проблем. Внезапно в нашем доме появился старик-нищий. Он был наделён тайной силой повелевать людьми. Нищий этот был сварлив, но меня раздражало прежде всего то что он приказывал мне, что делать. То указывал, что ему нужно налить чаю, то — что надо пойти в магазин, а моя жена воспринимала всё это как должное.

Я даже начал подозревать, что, быть может, это её настоящий отец или, наоборот, гуру, вступающий с ней в моё отсутствие в омерзительную связь.

Между тем, шло время, и моя жена всё чаще делала мне замечания за недостаточное почтение к старику.

Тогда я решился и пошёл к знахарке. Эта молодая женщина была чем-то мне обязана, но вдруг начала гнуться и ломаться как пряник, отказываться, и говорить, что она, дескать, не может избавить меня от старика. Вдруг она замолчала и заявила после паузы, что все гадания и заговоры — глупости, и она занимается всем этим только из корысти, обманывая людей. Однако ж я припёр её к стенке, и вот знахарка вручила мне два больших флакона, чем-то похожие на демонстрационные флаконы духов. Причём один был светло-жёлтого цвета, а другой — бледно-зелёного. К флаконам прилагалась книга, похожая на тонкий журнал, где на одной странице поверх строк были впечатаны несколько десятков слов, которые нужно было читать, разбрызгивая по дому жидкости — сначала из зелёного флакона, а потом из жёлтого.

Так я и сделал, но внезапно в квартиру вошла моя жена со своей подругой.

Они сразу поняли, что произошло и заметались по квартире, а потом накинулись на меня. Впрочем, до упрёков они даже не опустились, а лишь трагически спросили:

— Сколько было в жёлтом?

— Триста миллилитров, — как школьник ответил я

— Ну, тогда — всё, — говорят они убито.

И я понимаю, что этой тайны не узнаю никогда"…

22 декабря 2002

История про сны Березина № 60

<….>

23 декабря 2002

История про сны Березина № 61

"В этом сне я разыскиваю своих бывших однокурсников Зверева и Нефёдова, открывших туристическую фирму. Я разыскиваю их в странном здании, отчего-то зная, что это здание снаружи похоже на Театр Советской Армии в Москве и построено в лучших традициях сталинской архитектуры. Но это, безусловно, не Театр Советской Армии.

Я нахожусь в проходе с широкой винтовой лестницей, между двумя стенами без окон, крашенными жёлтой масляной краской. Нахожу, наконец, туристическую фирму — правда, не ту, что подвластна Звереву с Нефёдовым, а другую, и беседую с немолодыми женщинами, что дают мне телефон моих однокурсников. Я судорожно звоню им по мобильному телефону, зажав в другой руке большой серебристый пистолет"…

23 декабря 2002

История про сны Березина № 63

"А вот ещё один сон про пистолет: Приснилось, будто поздней осенью я сижу один на даче и очищаю от листвы огромный пластмассовый катер — похожий на детскую игрушку, только сильно увеличенную. Катер этот надо чистить от толстого слоя опавшей листвы, уже чёрной и мокрой.

Всё это меня очень удивляет, потому что реки рядом с моей дачей никакой нет, а катер этот просто лежит в лесу рядом с забором.

Внезапно к калитке подходят трое молодых людей — чуть младше тридцати на вид — и пытаются зайти. Я чувствую в них какую-то враждебность, и спрашиваю, что им нужно.

В ответ они несут какую-то околесицу, а потом сразу начинают угрожать. И тут сон оказывается управляемым. Я думаю об оружии — и вдруг у меня в руках оказывается пистолет. Правда, пневматический, зато с глушителем, что комично. Но только что не было и такого.

Я пуляю в лоб одного из молодых людей, что бросился на меня. Но соображаю, что убивать их — жестоко, а отпускать страшно, потому как через несколько дней они могут вернуться и спалить мой пустой дом.

В этот момент сон становится ещё более управляемым — я решаю, что быть колдуном гораздо круче, чем бегать туда-сюда с пистолетом.

И вот, насупившись, я говорю незваным гостям:

— Ну ладно. Уйдёте отсюда живыми. Да вот в наказание будете месяц без х… ходить.

И действительно, вся троица понимает, что вместо х… у них женские гениталии.

Ломая ветки, они бегут по лесу прочь, а я кричу им вслед:

— Да помните, ссать — сидя!..".

23 декабря 2002

История про сны Березина № 63'

"Я, проучившись несколько лет, заканчиваю Институт Иностранных языков имени Мориса Тореза. Идут выпускные экзамены. Я, конечно, ничего не знаю, а в качестве экзаменов нужно сдавать латынь, французский язык и — почему-то химию. А мои однокурсницы, среди которых Л.В., говорят мне, что, по сути, нужно сдать всего один экзамен, всего на одну оценку. Они имеют в виду, что сдать надо французский на "четыре", потому что на "три" его все знают, а все остальные экзамены сдать — плёвое дело".

23 декабря 2002

История про сны Березина № 64

"Очень мне нравится те открытия, что я делаю во сне. В одном из снов я сделал боевой лазер, похожий на велосипедный насос. Во сне я знал, что это — лазер с газодинамической накачкой. Из лазера при накачке вырывалось облачко какого-то металла, что использовался для охлаждения рабочего тела".

24 декабря 2002

История про сны Березина № 65

"Во сне был в музее. Музей был вроде иностранный. Там мне показывали какую-то стелу. Эта стела типа римская, с какой-то резьбой, с какими-то рожами. Волки, львы, орлы, куропатки… Впрочем, это не совсем стела, а скорее обломок основания полукруглой формы. Мне говорят, что это Циркулия из Вазилиума.

И тут я понимаю, что зверские рожи на ней точь-в-точь владимиро-суздальские. "Вот открытие" — думаю я. Но просыпаюсь.

24 декабря 2002

История про сны Березина № 66

"Всем снятся нормальные сны. А мне то министр трудовых налогов и сборов труда Починок приснится, да ещё со своим давно протухшим компроматом, то ещё какая-то жуть.

К примеру, ходил с бабушкой в какой-то монастырь. Не с чужой бабушкой, а со своей. А, между прочим, моя бабушка померла лет пять назад.

Много раз мне говорили, и я сам много повторял, что если покойники поманят тебя во сне, то жди беды. Однако бабушка никуда меня не манила, а только объясняла, что в этом монастыре жил Лермонтов. Тут определённая связь Лермонова с его, лермонтовской бабушкой. Ну и с Мцыри, разумеется. Причём выяснилось, что в этом же монастыре, превратившимся в замок, была резиденция Гиммлера".

25 декабря 2002

История про сны Березина № 67

Почти во сне поздравляю своих друзей — Ксению К., Жида Ваську, Машу Варденгу, Т, N., N.N., и отца Стефана с Рождеством. Дай Бог им здоровья и благополучия.

25 декабря 2002

История про сны Березина № 68

"Снился мне сон, будто живу я в Вене, и хожу незаметным ходатаем по чужим делам. Двигаюсь по присутственным местам странной фигурой в потертом пиджаке. Говорю с женщиной лет тридцати — тридцати пяти, сексуально привлекательной, но чем-то мне неприятной. Она говорит, что привыкла играть в теннис, но не знает где это делать здесь, в Вене.

Причем ссылается на то, что привыкла играть с арт-критиком Малининым, хотя нет, Малинин все-таки архитектурный критик. Я как бы между делом устраиваю её в элитный теннисный клуб. Все дело в том, что, несмотря на мою неказистость, я довольно могущественная фигура и то и дело дергаю за тайные рычаги власти. Типичный фрейдистский сон нереализованных желаний. Его и анализировать не надо".

25 декабря 2002

История про сны Березина № 69

"А вот сон, который я смотрел как Beobachter. Я вижу в этом сне трёх молодых людей, которые приезжают в некий город и являются составом судебного заседания. Что, собственно, подлежит этому суду, или, скорее, арбитражу, непонятно.

В пространстве сна появляется довольно красивая девушка, завлекает в постель одного из молодых людей и потом пытается всех их шантажировать этим обстоятельством.

Но молодой человек вежливо объясняет ей, что требуемое ей невозможно, что девушка сама представит себя в ужасном свете. Потому как имеются множественные доказательства, говорящие о том, что эта самая девушка стремится воспрепятствовать беспристрастному разбору дела. И вот я, наблюдатель, восхищаюсь вежливостью и тактом этого человека, но сон, как матрёшка, раскрывается: недомолвки, или, наоборот, случайно брошенные фразы персонажей сна рисуют совершенно иную картину — оказывается, троица молодых людей — нечто вроде работников специальной службы, которые несколько лет назад проводили операцию по давлению на какую-то другую девушку. Её надо было психологически сломать, и троица инсценировала побоище с фальшивыми трупами (в качестве себя). Девушка, видевшая это всё, сошла с ума. А вторая девушка, что оказывается сестрой первой, пытается мстить. Самое главное в этом сне — разгадать мотивы и историю поступков действующих лиц. И мне это вполне удаётся — опять я проснулся чуть не в восторге от этих догадок".

25 декабря 2002

История про сны Березина № 70

"Потом явилась во сне старуха-террористка, захватившая заложников в автобусе и угрожающая их взорвать. С белыми проволочными волосами, маленькая. Я в числе заложников, однако старуху тут же убивают, и вот она лежит — как полено. Но всё это неправда, спектакль. И вот за мной, случайно узнавшим тайну, устраивается охота. Я завожу роман с одной из заложниц, потому что мы понравились друг другу ещё в автобусе. Впрочем, оказывается, что и наши отношения развиваются по чужому, кем-то заранее расчисленному сценарию.

Я без предупреждения прокрадываюсь к её дому, когда за мной уже началась облава. Там я вижу двух охранников у дверей. Моя пассия в этот момент занимается любовью со своим другом и зовёт одного из охранников присоединиться. Я это всё слышу, потому что как раз в этот момент придушил охранника.

Дальше я, уже окончательно встав на тропу партизанской войны, начинаю убивать своих преследователей пачками. Кто бы сомневался".

25 декабря 2002

История про сны Березина № 71

"Приснился мне сон, в котором я участвовал в странной игре. То есть, это было нечто странно-среднее между компьютерной игрой и спектаклем.

В этой игре пять уровней, по числу этажей моего старого школьного здания. Почему тут возникло школьное здание? А вот почему. Пространство этой игры напоминает диораму — вблизи живые люди и настоящие предметы, а чуть подальше какие-то барельефы, а дальше уж совсем нарисованные, несуществующие предметы.

Вот есть какое-то место, очень похожее на Северо-американские Соединённые Штаты середины прошлого века, с колёсными пароходами, с негритянками в чепцах и прочими радостями. А вот какое-то космическое и жутко урбанистическое место. Причём, мне в этом сне можно перемещаться между этими странными мирами. Но, как в компьютерной игре — то краник какой-то надо повернуть, то вернуться и забрать засохший пирожок со столика в ресторане.

И вот я общаюсь с обитателями этих игровых пространств, причём так и не понимаю, что мне в этой игре делать нужно. Зачем это я хожу по как бы этажам этого здания, попадая то к кельтам, то к ацтекам. Они при этом, включая тёток в кринолинах взятых из прошлого века, прилагают все усилия, чтобы я не мог отличить реальности от нарисованного задника".

25 декабря 2002

История про сны Березина № 72

"Сон про то, как я был Карлсоном без мотора. Сначала я встретил Хомяка и Лодочника — они собирались провести несколько дней в Германии и звали меня с собой. Я согласился, но знал уже, что я — Карлсон. Причём мои друзья собирались ехать туда каким-то особым путем, я же заранее подозревал, что начнутся трудности с визами.

При этом, у меня, как у необычного человека, был в кармане не только российский, но и американский паспорт — синего цвета и довольно странный. Нашу компанию поляки ссаживают с поезда, и мы стоим, препираясь в каком-то помещении. Я предъявляю свой американский паспорт и начинаю качать права, ссылаясь на трехзначные статьи польского законодательства. Внезапно начинается драка между моими спутниками и случайно оказавшимися на вокзале поляками. Полицейские запирают моих товарищей в кутузку, а я встречаюсь с моим давним врагом — поручиком Томашем. Он тоже летает, но не с помощью пропеллера, а с помощью крыльев, похожих на стрекозиные. На боку у него сабля, и сам он похож на персонажа сказки Чуковского "Муха-Цекотуха".

Мы начинаем охотится друг за другом…

…Однако, попав в Германию, мои друзья не успокаиваются, они…

…Внезапно я оказываюсь в Израиле. В связи со смертью Хафеза Асада начался конфликт с Сирией, и вот я вдруг оказываюсь в синагоге, которая не похожа на настоящую синагогу, а скорее, на концертный зал низким потолком, но зато — с красным плюшем, кремовыми стенами и золотыми звездами с длинными лучами над президиумом.

Я беседую с несколькими сионистами, и они сообщают мне, что на Голанских высотах уже действует два русских отряда. Тогда я, как Карлсон"…

25 декабря 2002

История про сны Березина № 74

В этом сне, оснащённом тысячами подробностей и деталей, я попадаю в маленькую страну третьего мира, в странное здание на окраине большого мусульманского города. Это, однако, не Магриб, а тропики, и климат в этом месте чрезвычайно неустойчивый.

Итак, на отшибе большого приморского города стоит современное здание, Это что-то вроде центра по изучению религии вместе с общежитием. В этом здании живут не только сами монахи и учёные, но и их семьи — семьи тех, кому брак не запрещён уставом.

Среди прочих моё внимание привлекает старик поляк, лицо которого я так и не увижу — оно прячется то под капюшоном, то под полями огромной шляпы.

Мы ведём с ним беседы о жизни, и я размышляю: "В этом человеке есть какая-то неукротимая энергия, которая поддерживает его тщедушное тело, когда он занимается своими странными исследованиями. Сегодня — философскими обоснованиями религий, а завтра — историей с метанием ножей и последующим судебным разбирательством, что случилось лет сто назад в том самом воеводстве, откуда оба мы были родом".

Да, в ходе дела оказывается, что я — тоже поляк, как и мой собеседник.

Однажды нас всех, жителей этого дома выгоняют наверх, на плоскую, с каменными странными сооружениями крышу здания. Начинается какой-то особый тропический ливень, и почему-то в этот момент нельзя находится в наших комнатах. Мы стоим на крыше, укрывшись под какой-то бессмысленной гранитной аркой, причудой архитектора-модерниста, и смотрим на город, заливаемый водой.

— Самое главное, говорит нам кто-то, стоящий рядом — вернувшись домой проверьте стены. На них могут сидеть ядовитые насекомые, которые движутся внутри зданий во время такого дождя — наверх, из залитых водой подвалов.

Через несколько дней мы со стариком беседуем в уединённом закутке нашего острова цивилизации, рядом с исламской молельней, так же расположенной в нём. Слушая его, я вдруг понимаю, что призрак смерти летает над его головой. Что это будет за смерть — мне неизвестно, я понимаю лишь, что она предназначена, и не может быть следствием простой причины.

Вдруг пространство за углом заполняется мусульманами, пришедшими совершить свой очередной намаз. Задним числом я понимаю, что весь этот центр по изучению религии — место довольно экуменическое.

Старик, между тем, рассказывает, что знает около десяти языков. Больше всего меня поражает в его рассказах одно рассуждение: "Мы обнаружили футляр, в который могла поместиться книга. Сразу стало очевидно поэтому, что ничего кроме книги там и не могло быть".

Но приближаются какие-то страшные события, которые во сне я могу только предчувствовать.

26 декабря 2002

Грустная история про сны Березина № 75

"Приснился мне дедушка. Был он одет в пальто с каракулевым воротником и в руке держал маленькую сумочку для провизии. Дедушка был уставшим, но, видимо, там, куда он попал, жизнь требовала не безмятежности, а какой-то пенсионной деятельности.

Видимо, ему досталось в ином мире продолжение того, чем он занимался в мире людей.

Мне было очень грустно, что дедушка озабочен какими-то бытовыми проблемами. Однако он говорил, что у него всё нормально, и живёт он очень даже неплохо.

Тут я начал предлагать ему помощь, и спрашивал — нельзя ли передать ему посылочку, собрать каких-нибудь продуктов. Он отвечал, что нет, нельзя, да я и сам понимал неуместность и глупость своего предложения.

Но от встречи с дедом, помимо грустного, у меня осталось особое впечатление — я понял, что его не изменила даже смерть, и в загробном мире он живёт теми же привычными и поддерживающими жизнь заботами, что и раньше.

Перед этим, кстати, у меня на несколько дней исчез мой чёрный кот. К тому же бутылка водки (которую очень любил мой дедушка) в морозильной камере моего холодильника оказалась практически пустой, хотя никто из неё не пил.

И у меня сложилось впечатление, что это кот уходил куда-то, отнёс туда водки и привёл оттуда деда встретиться.

А потом мы с дедом разошлись по своим домам, и жизнь потекла обычным чередом".

26 декабря 2002

История про сны Березина № 76

…Видел я во сне человека, похожего на олигарха N. Собственно, в рамках сна это и был N.

Здесь он был отнюдь не олигархом, а просто главой крупной компании. Он знакомится с интересной женщиной. Кажется, она занимается PR. Эта женщина даёт N. несколько дельных советов — почему-то сначала по переустройству холла на первом этаже его небоскрёба. Идёт время, женщина становится чем-то вроде члена совета директоров в этой компании. И вот квази-N. уже в неё влюбляется. Подруливает к ней с нескромным предложением. Она же ему отвечает:

— Я, вы знаете, могла бы с вами переспать, я время от времени это делаю с разными людьми — и у меня неплохо получается. Только вот с вами я спать не буду. Дело в том, что у меня была другая цель — вам отомстить. Десять лет назад вы разорили одного человека, который с тех пор уже больше не поднялся. А я до сих пор люблю его.

И вот вам, типа, моя месть.

Оказывается, эта женщина уже оформила все бумаги и уходит из компании. Причём, дальше оказывается, что этот разорившийся человек, собственно и есть я. Ушёл из бизнеса и сижу лесником на дальнем кордоне.

Я, впрочем, остаюсь за рамками повествования. Более того, героиня сновидения, совершив месть, меня разыскивать не собирается. Все сами по себе. Но уязвлённый олигарх вдруг понимает, что дела у него идут наперекосяк. Бизнес, благодаря женским советам, завёрнут не совсем туда, куда хотелось. И отношения с партнёрами не совсем те, — то есть не всё так плохо, как могло бы быть, но квази-N. действует как бы в состоянии цугцванга — делая не те поступки, которые хотел бы, а те, на которые вынуждают его обстоятельства.

На этом сон обрывается.

26 декабря 2002

Печальная история про сны Березина № 77

Приснился мне странный сон, в котором я попадаю в Тибет. На склоне горы там стоял маленький поселок. В поселке жили уйгуры, которые в этом сне прочно перемешаны с тибетцами.

А я в этом мире только наблюдатель, гость, который приехал в горную местность по чьему-то приглашению. По всей видимости, я гражданин благополучной буржуазной страны, не то ученый, не то исследователь, занимающийся малыми нациями. Причем китайцы готовят силовую акцию против этого народа, и вот уже мне очевидно, что на рассвете солдаты НОАК будут уничтожать моих хозяев.

Уже зная все это, я сижу в своей комнате за столом, на котором лежат старые карты, тускло поблёскивающая медью подзорная труба и несколько больших круглых монет, на которых нет ни одной цифры, а только сложный геометрический рисунок. Еще на этом столе находятся два свитка, очень похожие на скалки из кухни моего детства — они вытянуты, с длинными ручками с обоих сторон. Что намотано на этих свитках, я не знаю. Очень красивая женщина, в которую я влюблён, оставляет мне тетрадь — это словарь местного языка, потому что этот язык запрещен, и вот этот словарь, может быть, единственное, что останется от этого народа к вечеру.

Эта женщина связана с местным отрядом самообороны, и вот она исчезает, а я вижу, как в густом утреннем тумане по крутому склону горы ползут десятки китайцев в зелёных ватниках. Издалека эти солдаты похожи на маленьких насекомых, то только с одинаковыми винтовками, на конце каждой — примкнутый штык.

Я скрываюсь вблизи посёлка, а потом выхожу к людям, неся для конспирации, как Паганель, на плече огромный сачок для бабочек. Меня обыскивают, но я выдаю словарь странного языка за свою телефонную книжку, потому что сменил в ней первую страницу, а остальное написано крайне непонятным почерком.

На маленьком ослике по горной тропе я увожу с собой эти записи. В перёметной суме лежит коробка с сушеными бабочками, которых я не собирал, засунут за какой-то ремень сачок.

Я знаю, что ни одного человека, говорившего на этом языке, в живых больше не осталось.

27 декабря 2002

История про сны Березина № 78

Очень странный сон — будто я стащил из какого-то школьного музея противотанковое ружьё конструкции Дегтярёва. Ржавое донельзя. И вот лежу, готовлюсь стрелять по какому-то джипу, едущему по дороге. Это юг, всё залито солнцем. А канал ствола ржавый и патрон у меня ржавый…

27 декабря 2002

История про сны Березина № 1

Но, наконец, приснился Березину совсем страшный сон.

Ему снится, будто он стал клерком и прожил уже целую жизнь, состарившись и погрузнев в очередях и переполненных автобусах. В этом сне он ест бутерброд с маргарином по утрам и торопится на работу.

Там он спит, и в этом вложенном сне им уныло и тягуче недовольно начальство, которое, впрочем, делает это наяву. (Или во сне?). Но больше всего в пространстве этого Сна Березин ругает жизнь — за упущенные возможности.

Березин в ужасе мечется в пределах этого сна, как Вера Павловна в предчувствии гражданской войны, и, так же как она, не в силах проснуться.

28 декабря 2002

История про Стамбул № 1

Вместо того, чтобы рассказывать о Стамбуле в интонации путеводителя, как меня попросили, я напишу об этом здесь. Дело в том, что меня попросила рассказать о нём одна красивая барышня, но, поскольку она уже снабжена всем необходимым в жизни, заигрывать с ней бессмысленно. Поэтому, я, вот лучше другое расскажу — совсем не о квартале Эминёню, в котором ей жить.

Я расскажу как долго бродил по этому городу однотипных кошек. У меня, правда, были совсем другие дела. Говорить про этот город трудно, речь неизбежно сбивается на банальности. Читая одновременно несколько путевых очерков и два-три путеводителя, замечаешь, что авторы беззастенчиво тырят друг у друга наблюдения. Что сравнения запятнаны, метафоры легкодоступны как испитые женщины на ночном вокзале. Один мой знакомец украл название своего стамбульского очерка у Томаса Венцлова, сравнение гарема с картиной Энгра у Петра Вайля, а последний абзац — у Орхана Памука. Впрочем, стиль он тоже украл — у Бродского. Бродский, кстати, незримо присутствовал в этом пейзаже, пока я ездил по той стране и менял гостиницы в этом городе. Поэтому появились в тексте моего знакомца какие-то мифические "фрегаты крестоносцев" и прочая историософская глупость. В остальном — его метафоры были хороши, однако их красота настораживала, как навязчивость стамбульского зазывалы. Так, попал я по его совету в цистерну шестого века, в подземный город Йребатан-сарай, действительно, как он и говорил, похожий на залитую водой станцию московского метро — не знаю уж, у кого было украдено именно это. В чёрной воде под настилом жили какие-то жутковатые рыбы и, беззвучно шевеля плавниками, проплывали по своим делам. Немногочисленные посетители шлёпали по этому мокрому настилу — мимо висящих тут и там психоделических трупаков, мечты некрореализма, подсвеченной жутковатым светом. В подземелье шла выставка каких-то модных художников, и страшноватая электронная музыка подчёркивала нереальность места — отъединённость от зноя наверху, от истории по сторонам. Была лишь причастность к жутковатым мультфильмам-хинтаи, герои которых двигались по стенам да по воде.

Капала с потолка вода — прямо в эти картины техно, что проецировали в пол хитроумные аппараты под потолком, висящие в вышине.

28 декабря 2002

История про Стамбул № 2

Итак, всё вторично и сравнение минаретов с ракетами превращается в подобие рифмы "кровь" — "любовь". Так же традиционна речь о былом православном могуществе, помноженная на оплывший торт Айя-Софии. Всего того, что могло принадлежать России. Речь о времени упущенных возможностей и утраченные возможности былого времени. Мне, слава Богу, выпало другое время — время детектива. Ушедший век, век героев Агаты Кристи, едущих на вокзал Sirkeci. Век Джеймса Бонда, что вернулся with love не from Russia, а именно из Стамбула. Бонд выходил на встречу с агентом именно в Айя-Софии, уже проветрившей магометанский воздух и ставшей музеем.

Я оглядывал царство мужской цивилизации, где в цене анатомическая девственность женщины, а так же футбол и белые носки под хорошо отглаженными брючинами. Вайль по этому поводу рассказывал про свидание на площади Галатасарай, в центре Перы: "К молодому человеку подходит девушка в традиционной одежде — платок до бровей, балахон до пят. Он левой рукой показывает ей с возмущением часы, а правой коротко бьет в челюсть. Зубы лязгают, время сдвигается, пара под руку отправляется по проспекту Истиклаль. Мужчина по-турецки — бай, женщина — баян. Понятно, что бай играет на баяне, а не наоборот".

Всё это подтверждало мою давнюю мысль, что мужчины должны быть обласканы. Неприласканный мужчина нехорош на вкус.

В этом мужском мире, если ни с кем не спать, не тесать хрена о простыни, приходится читать какую-нибудь книгу. Купил я Орхана Памука. Купил задорого, потому как настоящая книга должна быть найдена с трудом и куплена за деньги.

Будучи рождён в Третьем Риме, я понимал, что никакой другой отсчёт этой нумерации, кроме прямого и обратного, в моей жизни состояться не может. Собственно, вариантов немного, и этот — проделали миллионы наших соотечественников в поисках кожевенных изделий — ремней и ботинок, а так же всей этой комиссарско-бандитской униформы, что всё ещё отличает провинциала, затесавшегося в толпу Рима #3.

Комиссары, собственно…

Но я, впрочем, заболтался.

29 декабря 2002

История про Стамбул № 3

Кстати, о стамбульских книжных — в одном из них, на галатском холме я обнаружил турецкий перевод известной книги Горького. Ана — мать на обложке книги была похожа на свободу на баррикадах. Кажется, даже грудь, округлая у основания и заострённая в центре высовывалась из-под одежд — на фоне битвы, пламени и дыма. Чёрно-белое знамя билось над анушкой. А Памук оказался Павичем, только вместо хазар у него суфии, вместо словаря — тайна и магия букв, а так — это перенос сербского постмодернизма в воду Проливов. А так, всё узнаваемо — запах пыли и старых тканей, Востока и Юга, сырой рыбы и жареного мяса.

Орхан Памук и Муроками — всё суть варианты Павича. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить, и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна — туристический флёр описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования.

29 декабря 2002

История про Стамбул № 3

Вспомнив о гаремах я прикроюсь чужим наблюдением: "Даже сейчас, когда тут заведомо музей, ажиотаж: умозрительная реализация мужских желаний, генная мечта европейца о единовластном владении гибридом бани и бардака. Леди Монтегю, автор "Константинопольских писем", поминаемая Байроном в "Дон Жуане", описала турецкие бани так, что вдохновила Энгра на его знойную эротическую картину, а завистливая фантазия превратила процесс помывки в любовные услады. В Топкапы у гаремных ворот — очереди и толпы. Выделяется слаженными абордажными приемами экипаж эсминца "Гетьман Сагайдачнiй", пришедшего сюда из украинского Черного моря"…

Любое путешествие суть путешествие к самому себе. И никаких новостей, кроме чего-то нового о самом себе в результате этого перемещения мы не получаем. В этом смысле кёнигсбергский философ был прав, не казавши носа из своего парадоксального-математического города.

29 декабря 2002

История про Стамбул № 4

Так вот, я был отчасти испорчен Бродским. Его снобизмом и ортогональностью к советской реальности. В каком-то смысле это путешествие было сведением счётов с Бродским — недаром Вайль соединил в Стамбуле Бродского и Байрона. Байрона, испортившего множество поэтов девятнадцатого века и Бродского, перепортившего множество поэтов нынешних. Восторги по поводу модных пиджаков ничем не отличаются от восторженного поклонения отверженности и ущербности скитальца. Персонажи мешаются. Крик души превращается в крик торговца. В своё время именно в Стамбуле будил меня панический крик разносчика бубликов. Панический и отрывистый — глас вопиющего в утренней, залитой босфорским солнцем пустыне. Крик абсолютно безуспешный.

Подражание Бродскому сродни изживанию комплекса самим великим петербуржцем, подражания его снобизму и кажущейся учёности — тут уместно процитировать другого петербуржца с весёлой фамилией Усыскин: "Замечательный поэт Иосиф Бродский окончил семь классов средней школы (это в Америке его держали за профессора) и после этого нигде никогда систематически не обучался. В принципе не так уж и сложно нащупать ту грань, за которую этому одарённейшему и много работавшему над собой человеку не давало продвинуться именно отсутствие правильного образования. Если не в стихах, где лишь вызывает подозрения некоторое злоупотребление терминологией из школьного курса геометрии и естественно-научных дисциплин (своего рода гиперкомпенсация, что ли?), то в эссеистике уж во всяком случае. Это не только историософские банальности "Путешествия в Стамбул", которые бы никогда не позволил себе дипломированный гуманитарий, но в первую очередь рассыпанные, как изюм в сдобном тесте, типовые псевдологические конструкции, всякий раз законы логики нарушающие, т. е. ничего не доказывающие. Самое печальное, что Бродский даже не подозревает, что здесь может быть проблема, и прямо-таки упивается мощью своего логического мышления. Собственно, один из основных навыков, вырабатываемых академической системой, и состоит в умении оценить границы возможностей собственных интеллектуальных бицепсов… Моя любимая, варварская, по сути, цитата из эссе "Поэт и проза": "…поэзия стоит выше прозы… не только потому, что поэзия фактически старше прозы, сколько потому, что стесненный в средствах поэт может сесть и сочинить статью; в то время как прозаик в той же ситуации едва ли помыслит о стихотворении". Поэзия, может, конечно, и выше прозы (хотя и неясно, что значит выше), но не по этой причине. Бродский думает, что он убедителен, а он лишь обаятелен".

30 декабря 2002

История про Новый год и засыпание

Кому праздник, кому пост, кому ожидание чуда, кому вершки, а кому корешки, кому таторы, а кому — ляторы, кому в чужом пиру похмелье, а кому война мать родна.

Всё едино — пусть никто не заснёт сегодня со слезами на глазах.

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2002

История про новый год и Сеть

Да, в этом сочетании есть определённый цимес.

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2002

2003

История про Сеть и Новый год

Да, да, определённо.

01 января 2003

История про сетевой новый год

Отсутствие выделенной линии приводит к боязни — вдруг кто позвонит, решит поздравить человеческим голосом — а у меня короткие гудки. А?

01 января 2003

История про хлопушки

Выйдя на улицу, обнаружил там огромное количество своих сограждан. Несмотря на мороз, который щиплет коленки, они сновали взад и вперёд с китайскими фаустпатронами наперевес. Грохотали взрывы, шипело и ухало, на М-ской площади вопил в мегафон массовик-затейник, шла загадочная морозная жизнь… О как.

01 января 2003

История про дворника и скамеечку

Я расскажу историю про дворника и скамеечку.

Это трагическая история, между прочим.

Иногда я чувствую себя дворником, у которого есть любимая скамеечка. У него во дворе стоит скамеечка родом из прошлого. Дворнику она очень нравится, хотя не он её ставил.

Он гордится этой скамеечкой, а домуправы и прочие начальникиему говорят:

— Да зачем тебе эта скамеечка, на хрен она тебе сдалась, брось! Скульптор Марители обещал нам поставить на это место гипсового клоуна! Хули ты носишься с этим старьём?!

Дворник, прижав метлу к сердцу, доказывает начальникам, что это очень даже хорошая скамеечка, что на ней, приехавший в Москву Александр Блок любил жену Пушкина. Дворник рассказывает про скамеечку всякие разности, но призраки скульпторов и скульптур не оставляют его.

С другой стороны, жильцы дома кочевряжатся при виде скамеечки, они отворачиваются и морщат носы. Они говорят, что скамеечка в их дворе покорёжена, старенькая и облупленная. Дворник бежит в лабаз за краской, красит скамеечку, завинчивает что-то и подвинчивает, но жильцы всё одно недовольны.

Они тычут пальцами в скамеечку и говорят, что теперь она отдаёт желтизной.

И вот дворник начинает думать, что чужой он на этом празднике жизни, он нервно теребит свой веник, ломает прутья и пальцы, и вот надо бежать, или же, наоборот, закрыться в дворницкой на зиму и не казать носа, даже если будут стучаться начальники и околоточный.

01 января 2003

История про Стамбул № 5

В музее султанского дворца я разглядывал два слепка ноги Пророка, его волосы и письмо к руководителю какой-то коптской общины. В письме говорилось что-то вроде того, что, дескать, не примете ислам — всем вам кранты. Доходчиво это было написано и понятно. Кранты, значит.

Моя любовь к Востоку была осторожна, не оттого, что я был либералом. Я не был даже западником.

Эстетика сералей и турецких халатов была мной осмотрена давно — у неё, собственно, была давняя традиция — в Европе ещё при Готье была мода на всё турецкое.

А я знал, например, что со времени Мехмеда II претендентов на престол убирали неукоснительно. Так же неукоснительно, будто мусор, убирали из гарема проигравших в любовной междуусобице.

Был какой-то султан, что подбивал сапоги серебряными гвоздями. И придворные, слыша цоканье сапог о камень, разбегались по коридорам и прятались по нишам. А некоторые девушки за всю свою жизнь так и не видели султана.

Роксолана была хитрой и жестокой. Будучи женой Сулеймана I, она добилась того, что сына султана Мустафу задушили шёлковым шнурком прямо на глазах отца, а сын Роксоланы наследовал трон. Стал он известен позднее как Селим Пьяница.

Теперь в гареме сидели какие-то чучела. Чучела не турков, а негритянских евнухов.

В каменных мешках стояло эхо от писка раций современных хранителей в форме. Евнухами они, по крайней мере, не выглядели.

Извините, если кого обидел.

01 января 2003

История про Стамбул № 7

Писатель или поэт похож на священную корову, зажатую между двух огней — академическим знанием и честной журналистикой путеводителя. Обывателю не хочется знать правду. Ему должно быть интересно.

Шкловский говорил об энергии заблуждения, двигавшей творчество, но вряд ли он мог представить ту жуткую коллекцию заблуждений, что составляют сегодня массовое востребованное творчество, успешное, видное всем творчество.

Так думал я, без опаски, в странном пренебрежении к своей участи, пересекая ночной базар. Вокруг была пустота улиц, затянутых в гофрированные шторы. И в каждой гостинице, каждом постоялом дворе в окрестностях этого места-миста было написано: «Запрещается использовать номера в качестве склада товара».

03 января 2003

История про Стамбул № 7

За завтраком я смотрел на оплывший торт мечети Сулеймание, в которой я был давно поражён размером с добровольно-принудительных пожертвований.

А потом мерил километры мягких ковров в Голубой мечети, которая облита изразцами как водой. Мечети вообще место встреч настоящего шпиона.

Наконец, я позвонил Семёнову. Точно следуя ироническому ритуалу, мы договорились встретиться в мечети. Правда мечеть с тридцать пятого года стала музеем, а любой православный не простил бы нам этого названия. Выбор был продиктован известным кинофильмом, только каждый надеялся, что ни его, ни его знакомого не найдут дохлым за колонной.

Холодным утром я разглядывал Святую Софию в чудовищном термитнике лесов, а потом пошёл по кругу — мимо дырки от руки Богородицы, мимо жёлтых блинов с непонятной мне вязью на стенах, мимо древнего места коронации, что было размечено мрамором, как танковые пути на Красной площади.

04 января 2003

История про Стамбул № 8

Мы встретились у колонны точно Джеймс Бонд и его связник, а, может, как два шпиона по окончании войны. Эти два шпиона при этом понимали, что неизвестно кто выиграл эту войну.

Над нами хмурился и плакал Спаситель. Так отражали свет закреплённые под разными углами смальта и камешки.

Семёнов сдал, я понял, что он совсем старик, и трость в руке уже не казалась придумкой стареющего денди. Хотя чему удивляться? Ведь он был почти ровесник моему деду — с поправкой на отсутствие голода, эвакуаций и выматывающего труда.

Мы пошли вдоль стены, мимо строительных лесов, казавшихся частью декорации.

Два стареющих мальчика, два бессмысленных эстета.

— Вы знаете историю о пропавших священниках? — спросил Семёнов.

Я знал историю о пропавших священниках. И даже рассказывал её студентам. Мне очень нравилось рассказывать о том, как во время штурма священники не прерывали службу. И вот, когда, маша своими кривыми саблями, оскальзываясь на кровяных лужах, чужие воины приблизились к алтарю, святые отцы неспешно, один за другим, вошли в стену.

Я представлял, как они, держа в руках священные чаши, исчезают в сером камне. И вот, много лет они ждут, когда мечеть станет церковью. А пока они хмуро пьют там за стеной, стуча чашами. Пьют из них горькую…

Последнее, впрочем, было не для лекций.

04 января 2003

История про Стамбул № 9

— Да, во многое трудно поверить. Вся история не приспособлена к пониманию, — сказал Семёнов и тут же процитировал: «Не свемы, на небе ли есь мы были, или на земли; несть бо на земли такого вида, ни красоты такоя»… Мне всегда больше нравились легенды — и эта ещё больше подтверждает святость места. И подтверждала бы ещё больше, если бы Святая София не сохранилась бы вовсе. Но мудрое сферическое зданье народы и века переживет, как и сто семь зелёных мраморных колонн послужив всем верам, кроме, кажется иудейской, после ислама стали служить самой могущественной секте — секте туристов.

При этом я уже не могу вам спокойно рассказывать, что я видел, как Мандельштам читает в Петрограде эти стихи, а так же мне неловко вспоминать, что я помню Софию ещё действующей мечетью в двадцать первом году…

Поверить в это было можно, потому что он потратил на произнесение этих слов минут пятнадцать.

Мы заговорили о предательстве генуэзцев.

— Знаете, — сказал я, — что укрепляет меня в предопределённости этой истории с падением города? Так это то, что говорят о пушке Урбана. Ведь азиатские пушки не стреляют. И пушка Урбана, предок Царь-пушки, цареградской пушки, тоже сначала взорвалась.

04 января 2003

История про Стамбул № 10

…Мы вышли за ворота и вошли в сквер. На углу стояли два сотых Доджа. Эти машины преследовали меня в этом городе. Эти антикварные Доджи-пикапы D100, или «Свептайны» выныривали из-за поворотов, и я бегал от них будто герой Грина от серого автомобиля. Доджи эти были родом из пятидесятых, необычность их форм, несвойственность современной европейской улице усиливала впечатление. Мы шли мимо змеиной колонны из Дельф, той самой, на которой стоял треножник. По всему было видно, что треножник окончательно заколебался.

Было понятно, что искать Византию тяжело — вроде как бродить по Руси в поисках следов общинного земледелия. Разговор уклонился в сторону, прыгнул вперёд на четыре века и привёл к октябрю 1945 года, когда предатель Волков вошёл в здание Британского консульства в Стамбуле, и, вследствие этого история кембриджской пятёрки пошла совсем иначе, и сама пятёрка стала не пятёркой, а тройкой, и всё стало по-другому.

Семёнов был одним из тех, кто говорил с Волковым. Сказать «допрашивал» было неловко. Оттенки речи теснились, наползали друг на друга, поэтому переспрашивать не хотелось — меня интересовало совсем иное место и другой год. Но старик упорно возвращался к теме перебежчиков. Видимо предательство императора генуэзскими отрядами задело что-то в голове старика, и он не мог остановиться.

Я понял, что разговор о главном нужно отложить на завтра. Впрочем, и я не удержался в рамках двадцатого века и рассказал о древнерусском боевике.

Прежде чем он сел в свою машину, где давно кусал ус турок-шофёр, мы успели поговорить об Агате Кристи. И, в частности, о выставке, посвящённой Восточному экспрессу.

Каждый из нас видел эту выставку — он не знаю где, а в Вене. Восточный экспресс стучал магнитофонными шумами, показывал нутро чемоданов писательницы, шелестел занавесками.

04 января 2003

История про Стамбул № 11

И нам принесли рыбку султанку-барабульку, что здесь была barabunya. Рыбка оправдала своё царское название и верхнюю (по стоимости) строчку в меню. Между проносящимися мимо автомобилями можно было видеть медленно ползущие по Босфору танкеры.

При этом мне было ясно, что время упущено, и теперь уже невозможно, вослед Бродскому, «заказать чай, и вдыхая запах гниющих водорослей, наблюдать, не меняя выражения лица, как авианосцы Третьего Рима, медленно плывут через ворота Второго, направляясь в Первый».

Хотя потом, мне говорили, в проливах заблудился какой то- бывший советский авианосец и бился о берега как пойманная рыба. Но это будет потом, несколько лет спустя, а тогда перед нами появилась новая съедобная рыбина — с непереводимым названием. Её сначала предъявляли. Рыбу показывали в начале — как толпе показывают приговорённого к казни короля. Повар принёс её и держал в руке как член. Поводил, встряхивал. Рыба открывала рот. Ей было дурно.

Семёнов говорил о еде с интонациями философа и диетолога одновременно:

— Не только у вас были карточки на продовольствие. У нас они были тоже — во время и после войны…

«У нас» означало — в Англии.

Я думал, что настоящим гурманом может стать только человек время от времени переживавший голодные времена. И ещё — человек немолодой, у которого любовь к пище уже слабо связана с потребностями организма.

04 января 2003

История про Стамбул № 12

Когда я проводил взглядом его уехавшую машину и тронулся дальше. Меня тут же остановил нищий и, будто настоящий Паниковский, яростно попросил миллион. И правда, на миллион — рублей восемнадцать, кажется, здесь мерилось всё. Даже жареная макрель в булке шла за миллион. Поездка в Азию и обратно на катере к такой-то матери — тоже самое. А так же странствие на городском трамвае с возвращением домой. И фунтик жареных каштанов стоил столько же.

Порванный Ататюрк, живший между страниц моего паспорта был заклеен поверх глаза скотчем. Оттого он приобрёл какой-то залихватский вид.

Меня забавляло ощущение миллионов в кармане. Битва нулей. Будто возвращение на десять лет в прошлое.

Я пошёл бродить по городу, время от времени останавливаясь для того, чтобы посидеть в кофейнях.

Моей подруге был неприятен сам процесс торговли, при котором всякая вещь, будучи изначально дорогой, стремительно теряет свою цену.

Поэтому я сорил одноглазыми Ататюрками и Ататюрками с хорошим зрением на базарах сам — одиноко и самостоятельно.

А делать это нужно было просто, весело, без надежды на прагматизм и успех — потому как вокруг толпилось огромное количество реинкарнаций Чарноты, как и он торгующими «резиновыми чертями, тёщиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе». Среди этого и сейчас современного товара меня более всего раздражал извивающийся, как змея пятнистый солдат с автоматом. Солдат полз куда-то, оставаясь на одном месте, время от времени замирая. На конце его оружия загорался огонёк, и тут же это существо начинало стрекотать как саранча.

Эти солдаты завоевали, кажется, весь мир — я видел их во множестве стран.

И здесь их беглый огонь по невидимому противнику был особенно страшен в сгущающихся сумерках. Ночь валилась на землю. Я вернулся в гостиницу, где тонко пела в потолке климатическая система.

Моя подруга спала наискосок квадратной кровати, и рельеф серой поверхности простыни был странен, будто горная граница Европы и Азии.

Этот горный мир был лишён скидок. Где нет денег, там нет и скидок, и сбивания цены.

04 января 2003

История про Стамбул № 13

Я пошёл курить в кресла в холле. Там можно было медленно пускать кольца дыма, пыхтеть трубкой. В углу, напротив моего кресла стояла молитвенная раковина — мраморная и печальная, будто отпиленная от уличного фонтана для омовения.

А через балкон второго этажа доносилась шаркающая поступь отдыхающих от смены «наташек» — вечер у лестницы, у двери на лестницу во двор, откуда через проём, его стальную раму доносился звук тарелок, что мыли в преддверии утра, крики обслуживающих турок, где мигали несколько необязательных ламп, и торчала пара освещённых минаретов.

04 января 2003

История про Стамбул № 14

Настало хмурое утро — будто память о Гражданской войне и осевших здесь белых офицерах.

Я знал подробности Севрского договора двадцатого года о потери Восточной Фракии, Измира и Эдирнны.

Турция испытала не просто поражение, но и унижение, всё стояло на краю. Но в апреле Мустафа Кемаль был назначен главой страны, навешал пиздюлей грекам и по лозаннскому договору 1923 года вернул всё утерянное.

Кемаль стал не Сталиным для Турции (о чём говорят многие путешественники вспоминая его портреты за ветровыми стёклами автомобилей и на видных местах в кофейнях). Кемаль стал тем, чем стал для России Пётр I. В октябре двадцать третьего он основал Турецкую республику (султанат пал за год до этого), в 1925 он победил на выборах и перенёс столицы в Анкару. В ноябре 1928 он насадил как картошку новый латинский алфавит.

Всё это было чрезвычайно симптоматично — кризис империи, военные поражения, что сменялись победами, перенос столицы, секуляризация, и, наконец, гражданский шрифт.

Даже череда военных переворотов, что случилась после его смерти повторяла (с известной натяжкой) наш восемнадцатый век.

С этой интонацией я шёл в Пера-Палас, по дороге вспомнив, что забыл позвонить Семёнову. И правда, всё в гостинице являло собой оплаченную историческую роскошь. Лифт в Pera Palacе с открытой коробкой и шлейфом проводов, оттого похожей на головку матричного принтера, ползущую по направляющим на привязи.

Вместо того, чтобы ломиться к неизвестным мне гостиничным людям я сделал иной остроумный ход — сходить в музей-квартиру Ататюрка. Служитель с почтением посмотрел на блокнот в моих руках и вдруг вышел, оставив меня одного. Мемориальная кровать Ататюрка и телефон с двумя полушариями звонков. Мемориальный же туалет с биде, пришедшийся весьма кстати.

Несколько пыльные диваны и стопка альбомов со старыми фотографиями.

Рядом в Лондре дух был несколько иной, хотя, впрочем, достаточно пафосный.

Бармен стал давать пощёчины музыкальному автомату, хлёстко бить по его металлической морде. Музыкальный автомат, чудовищно замедляя, крутил пластинки. Глухо и утробно звучала музыка Сальваторе Адамо. «A votre bon coeur» лилась с вязкостью хорошего кофе.

Два гигантских попугая вываливали бусины глаз — один вдруг свалился со своей жёрдочки и воткнулся головой в пол гигантской клетки.

Подруга моя запаздывала. В большом зеркале показывался то чужой женский локоть, то манящее, но всё же чужое бедро какой-то американки.

Наконец мы встретились и, взявшись за руки, пошли вдоль линии игрушечного трамвайчика. Перед нами шла пара, и мужчина доходчиво объяснял своей спутнице перипетии городской истории. Говорил он при этом по-русски:

— А потом пришли христиане-крестоносцы и отпиздили византийских христиан…

Всё это происходило на фоне башни Галаты.

04 января 2003

История про Стамбул № 15

Делать было нечего — я пошёл в хамам. Выбран был один из самых старых хамамов, которому было несколько столетий и мимо которого я два раза в день ездил на городском трамвае-электричке.

Он был настоящей, правильной конструкции — с дырками в крыше, отчего внутри стояли световые столбы, упирающиеся в пол и купол. Гулко падали даже мелкие одиночные капли, раздавались слабые водяные голоса в хамаме, сливающиеся в один странный гул, когда лежишь на разогретом круге, будто рыба на чуть тёплой сковородке. Именно в хамаме была мыльная — как пузырь — мистика и притягательность чужой культуры, которую невозможно освоить. Все мы были жертвы географии — и я, и Семёнов, и, может быть, жители этого города. Именно не история, а география гонялась за нами по улицам чужих городов как разноцветные американские пикапы.

Рядом стоял мавзолей того самого Мехмеда II, что взял Константинополь. Мавзолей стоял и рядом с чайным домиком и кладбищем, буйно поросшим каменной травой надгробий, будто старое еврейское кладбище в Праге.

Зачем-то я вернулся к теме сладостей — тем более, что рядом обнаружилась чудесная кофейня, где длился унылый звук зурны и гулко били в барабан с выбитым дном.

Ел я и настоящие турецкие сласти — что-то круглое, похожее на женскую грудь с тёмным шишаком-соском, что-то слоистое фисташковое и настоящая пахлава.

В этих сластях было странное ощущение «всего много» характерное для восточной цивилизации — a lot of… Будто ешь жареный сахар, варёный и тушёный сахар, сахар подмоченный и сахар хрустящий. А запиваешь это всё крепким сладким чаем.

05 января 2003

История про Стамбул № 16

Странные люди понесли мимо ковры — головы их были покрыты кипами ковров. Эти люди были похожи на мохнатые и пёстрые существа.

06 января 2003

История про Стамбул № 17

А вот фиг — вот вам какая история будет:

«Первый блин в Сочельник — овцам. От мора».

Вот.

07 января 2003

История про сны № 88

В ночь на Рождество всем приснились страшные правдоподобные сны.

07 января 2003

История про чудесную цитату

«С рёвом и грохотом гигантское яйцо запрыгало по кактусовому полю»…

08 января 2003

История про Стамбул № 18

Я познакомился с Семёновым за два года до путешествия в Стамбул — в иностранном городе К., где от безделья пришёл на party эмигрантов неявного происхождения.

А ещё за несколько лет до этого мне в руки попали две книги с этой фамилией на обложке. Одну из них я получил от странного юркого человека, что пристраивал её на рецензию. Книга была издана на отвратительной бумаге, хмурой и рыхлой. Но это не говорило ничего — сотни таких книг издавались в начале девяностых — за свой и прочий счёт, в целях денежного мытья и просто для удовлетворения родственников. Мне, собственно, было всё равно. К тому же, перефразируя остроту комедийного героя, иметь в России фамилию Семёнов — всё равно, что не иметь никакой. Даже Сидоров или Иванов — фамилии куда более приметные в нашем Отечестве.

С этими мыслями я принялся читать, тут же уронив два десятка страниц на пол — книга распадалась на глазах. Исчезала, истончалась — точь-в-точь как миф о возвращённой литературе.

Тем более, что книжка была политической, а, косвенно рассказанная судьба автора — настолько же традиционна, насколько обыкновенна его фамилия: университет, кафедра, война, эмиграция (правда, не Париж, а Лондон). Сборник назывался «Разделение Европы», а его заглавная статья сборника, воспринималась не без шпенглеровских ассоциаций. Семёнов задолго до фултоновской речи делил Европу (а с ней и мир) на две части — по линии Керзона. Мысль эта не нова, да ново то, как и когда это сказано.

Семёнов ещё в 1920 году отвергал возможность реставрации в России, и говорил об отдельном «плавании русского корабля»: «И пригонит ли его в европейскую гавань — Бог весть. Если и пригонит, то уж нескоро, и в ином обличье — сначала, может, пугалом, а затем — побирушкой»…

Кривой подзаборной полиграфией множились статьи разных времён и из разных изданий, включая даже выступления по лондонскому радио — автор говорил о Европе, разделённой новой этикой. Говорил, в частности, что «Европа ранее плавно переходила в Азию, а в результате последней войны эта граница стала резкой и прочной». Это была печаль историка-очевидца.

В одной из статей сборника — «Новая религиозность в России» — Семёнов пишет следующее: «Не надо твердить об атеизме в России. Если это и верно, то верно не вполне. Идеальный образ человека, по мнению советских правителей — это образ монаха. Монаха поклоняющегося особому божеству, сродни языческому — станку, заводу, трактору. Человек формально лишённый собственности, даже собственности на убогое жильё, живущий по строгому уставу рабочего общежития приобретает поистине монашеские черты.

Поклонение такого рода становится абсолютным в России.

Самым страшным святотатством (не считая покушения на жизнь вождя), и это видно по новой советской литературе, является вредительство. В каждой второй пьесе появляется „человек из Парижа“, единственное желание которого — подсыпать песку или кинуть болт в какой-нибудь важный механизм».

Далее Семёнов цитировал знаменитые слова Сталина об «ордене меченосцев» говоря о том, что «воляпюк СССР прямо взят из дурного рыцарского романа, лишь Гроб Господень в нём заменен на ленинскую усыпальницу». А как бы предугадывая будущее, он замечает: «Без сомнения, на смену этой форме религиозности придёт некая иная — станут поклоняться отвергнутой было русской идее, душить инородцев с не меньшим усердием, чем Пуришкевич».

Чувствуется, что с русской философией начала XX века Семёнов находился в сложных, довольно противоречивых отношениях — «наши философы традиционно более литературны, большинство из них предпочитает мысли — слово, и слово туманное. Чем более оно религиозно, тем более туманно».

Дальше шло что-то о евразийцах, потом о Карсавине, затем о Трубецком, потом возник откуда-то воспоминания об Александре Мейере, причём из неё страница была утеряна ещё до того, когда книга попала мне в руки.

В предисловии, впрочем, говорится не только об историке, литераторе и публицисте, но и о поэте. О.Лобанов пишет о «поэтической стороне таланта», о «поэтической истории».

Что ж, хотя ничего особенного в этом нет. Стихи писать было принято.

Шесть стихотворений, опубликованных в приложении, однако, озадачивают.

09 января 2003

История про Стамбул № 19

…итак, читая книжку Семёнова я пришёл к тому, что шесть стихотворений, опубликованных в приложении, однако, озадачили…

Это может быть шуткой историка, написанной на салфетке, но дальше:

Человек большой личной храбрости, о чём свидетельствует рассказанный ниже случай, мог, конечно, написать такое.

Известно, что в 1919 году поезд, на котором пробиралась семья Семёновых на Юг России, был окружён неясной принадлежности войсками — скорее всего просто бандитами.

Артиллерийский офицер был убит, но в этот момент, Семёнов, по собственному признанию вспомнив Клаузевица и римских военных историков, и, накинув на себя форменную шинель, стал отдавать распоряжения.

Трёхдюймовки выкатили с платформ на холмы и отогнали бандитское войско.

Однако стихи… Стихи, более похожие на стихотворения молодого прапорщика, начитавшегося Гумилева, удивляют. Человек из предисловия, именующийся О.Лобанов признаётся, что позаимствовал шесть стихотворений из вышедшего недавнего репринтного сборника. Тонкая брошюра действительно несёт фамилию автора — «Иван Семёнов». Но какой странный контраст с выверенной профессорской речью!.. И всё же разгадка проста.

Одна из хороших детских книг построена на том, что два героя отправляются в путешествие во времени — один разыскивать математика, другой искать поэта. Выясняется, впрочем, что ищут они одно и то же лицо — Омара Хайама.

Здесь случай обратный. Один и тот же литератор оказывается двумя разными людьми. Хотя я и оговорился — нет, разными не вполне.

Это отец и сын — Семёнов Иван Владимирович и Семёнов Иван Иванович.

Судьба младшего гораздо более богата событиями, и два изданных (кажется, за свой счёт) поэтических сборника в ней лишь малый эпизод.

Младший стал сперва поэтом, а затем журналистом.

Позднее извилистая дорожка эмигранта привела его к иной профессии — профессии разведчика (хотя противник всегда зовет этих профессионалов шпионами). Однако в его стихах сохранено чувство начитанного мальчика, гимназиста, студента, того, о чём говорят — сын приличных родителей.

Спутать немудрено — почти по Брехту — что тот Иван, что этот.

09 января 2003

История про технические неполадки

Я вот что скажу — я вот не словом не упрекну тех людей, что поддерживают Живой журнал технически. Потому как нет у меня морального права гнуть пальцы и надувать щёки. Потому как я пользователь, а не хозяин, потому как я человек бесплатный, дармовой.

Я скажу спасибо за то, что есть.

10 января 2003

История про лычки

Нету больше.

13 января 2003

История про дождливые песни

Я сегодня расскажу историю про песни дождливого рода.

Дело в том, что мне рассказали, что Киркоров выбил Шевчуку зуб. Сейчас все много говорят о выбитых зубах и всяко разных певческих людях. Это даже не люди, а символы — потому как я не знаю, существуют ли они на самом деле. Вот Шевчук — кто его знает — человек он или пароход. Мои знакомые из города Санкт-Петербурга, впрочем, уверяют, что он жив. Однако, я знаю человек двадцать, что живут с ним на одной лестничной площадке — там же проживают Гребенщиков и Шнуров, все повязаны этой сумасшедшей пёстрой лентой. Так что я уверен, что это не люди, а символы. Так бывает в этом городе, откуда, кстати, и моя семья.

При этом мои симпатии в битве символов на стороне символа Шевчука. Потому как символ Шевчука — водочный, он худ и костист, а символ Киркорова имеет тело рыхлое, рассыпчатое. У символа Шевчука — очки, которые для полноты картины должны быть перевязаны верёвочкой, а символ Киркорова пучеглаз как сумасшедший поросёнок. Ну что тут ещё сказать? Разве что рассказать историю, которая приключилась со мной давным давно.

Итак, давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар слаще, я был молод и глуп, то часто глумился над согражданами, что выпив, упирают скулы в кулаки, а кулаки в скулы и вслушиваются в магнитофонное пение. Раньше они слушали трагическую дождливую песню «Осень», что исполнял символический человек Юрий Шевчук, теперь слушают тягучую историю, развёрнутый тост под музыку за десант и спецназ. И потом, наслушавшись, они угрюмо говорят друг другу:

— Да, жизненная песня….

Время длилось, жизнь была сумбурна, и вот, в какой-то момент я вернулся в наше Отечество как школяр из Сорбонны. Оказалось, что аленький цветочек вручать некому, купеческое дело продано на сторону, а доход ещё предстоит поискать.

Мой старый приятель предложил мне сторожить миллионеров. Эта идея мне понравилась, но я с некоторой опаской спросил его, что мне делать, если какого-нибудь миллионера всё-таки украдут. Ведь (я тут же подсчитал на листочке бумажки) мне придётся выплачивать за него четыреста тысяч лет.

— Не беспокойся, — отвечал приятель. — Тогда тебя просто прикопают в лесополосе.

Успокоенный, я решил скрепить сделку и понял, что пришло время могарыча.

— Сходи за алжирским вином в ларёк. Это здесь, за углом. А вино замечательное.

— Чем, — спросил я.

— Ценой, — и он назвал сумму с каким-то странным количеством нулей, от которых я отвык в Северной Европе, и которые так характерны для Европы Южной.

Потом я ещё раз сходил за этим вином, потом снова — мы вели неспешные разговоры на крыльце миллионерского дома, и вдруг я обнаружил, что в руках у меня мобильный телефон моего приятеля. Это был такой характерный телефон, что назывался тогда «лопата» — раскладной телефон с выдвигающейся антенной.

Этими телефонами дрались в барах как булавами держа их именно за тонкий антенный хвостик.

И вот, я обнаружил, что держу его в руках и жму на огромные светящиеся кнопки.

Я звонил девушке, которую любил в прежней жизни. Кажется, я договорился о встрече — прямо здесь и теперь, но всё же надо было дойти до соседней станции метро, дойти по слякоти и грязи начинающейся осени, через уныние переулка с пустыми домами, фантома картинной галереи и мрачные здания каких-то атомных институтов.

Потом я ощутил себя бредущим по этому маршруту, товарищ мой куда-то потерялся, и я начал с ужасом понимать, что договорился о встрече в час ночи. Постепенно трезвея на ветру, я понимал, что меня влечёт по улицам алкогольный бред и отчаяние, ratio покинуло меня навсегда, но бессмысленное путешествие должно быть завершено.

И вот я вышел к метро, и отдуваясь, как жаба, остановился:

Ко мне приближалась галлюцинация.

Девушка вышла откуда-то из темноты и остановилась передо мной. Я не верил своим глазам — было холодно и сыро, ночь упала на Москву плащом прокуратора, жизнь её вполне удалась — а о моей не стоило и рассказывать.

— Ты знаешь, — сказала она. — Ко мне сейчас не очень удобно заходить…

— Ещё бы, — подумал я про себя — ещё бы. Жизнь её вполне удалась, и — не только профессиональная.

— Тут у нас, правда, есть одно заведение… — продолжила моя любовь. — Но оно не самое дешёвое…

Эта фраза, кстати, всегда действует на встречах старых возлюбленных как катализатор. Я замотал головой вверх-вниз и вправо-влево одновременно. А потом прошёл за ней через череду грязных дворов, и, наконец, начал спускаться по лестнице в углу одного из них. Лестница была мокра и заплёвана.

Но вот с визгом отворилась стальная дверь, и перед нами открылась картина, напоминающая фильмы о Джеймсе Бонде. Там был свет в конце тоннеля, высокие технологии, полированная сталь, антикварная мебель и иная жизнь. Ещё там было несколько биллиардных столов. Вокруг них плавали странные существа, похожие на персонажей звёздных войн. Один был с голым пятнистым черепом, другой с фиолетовым ирокезом, третий — злобный с виду карла.

Клянусь, там даже была официантка с тремя грудями! Хотя это, кажется, из другого фильма.

Мы прошли мимо этого зверинца в соседнее помещение и уселись за дерявянными столами точь-в-точь, как в немецкой бир-штубе.

Разговор не клеился. Сбылись все мои мечты — видение из прошлого сидело рядом со мной, а я не в силах был вести себя весело и непринуждённо.

И тут мерзавец бармен прошёл через всё пространство комнаты с кассетой в руках. Он сунул её в щёлкнувшую пасть музыкального центра — компакты были тогда не в чести.

Раздались знакомые звуки. На кассете подряд были записаны Yesterday, а затем — «Осень» Шевчука. И тут я поплыл, мышцы моего лица искривились, и оно рухнуло на подставленный кулак…

Так что — братков не трогать! Это — святое. Жизненная песня.

17 января 2003

История про жизнь и смерть всяких начинаний

http://exlibris.ng.ru/internet/2003-01-16/5_terms.html

ЖИЗНЬ.COM — СМЕРТЬ.COM

Настали Святки, наступило время предсказаний и страшных пророчеств, и путь наш к весне прям и стремителен. Поэтому сейчас я буду булькать из-под воды, буду, как карла Альберих, предрекать окончание отмеренных характеристических времен. Я буду предрекать всем мор и глад, скорые падения вершин и потопы. Однажды редкая в нашей компании своей прагматичностью барышня говорила о своей будущей жизни. Разговор ветвился. Вокруг шумело застолье.

— Ты напишешь о войне, а потом?.. — спросила она.

— Вот ты напишешь об играх и о еде, а потом?..

— А потом, когда ты все напишешь?

— Потом я умру, — ответил я просто.

Но умирают не только люди. Падеж происходит и среди мелких сайтов, и среди крупных сетевых проектов. Но всего интереснее — жизнь и смерть огромных сетевых объединений, которые, как и всякие человеческие объединения, имеют свои характеристические времена (термин из физики). Можно говорить о прикладной термодинамике человеческих сообществ. Но все равно все они исчезнут, как кубик Рубика, что был идеальным примером приватной комбинаторики.

Все канет в полуподвальное полуподполье, как канули бесчисленные чаты, чтобы дать место другим, таким же бесчисленным. Как скончались десятки гостевых книг на литературных сайтах. Причины бывают разные — смена образа жизни, как распад любой компании, женился-развелся, поделили друзей, сменили работу, место жительства. Причин множество, как количество квантованных состояний, — есть компьютер на работе, есть дома, нету и там и там, не стало времени на работе, перевелось оно и дома, кончились-завелись деньги, дети и любовницы-любовники. Но на деле причина одна: мир текуч и непостоянен.

«Живой журнал» (ЖЖ), как лучший пример многотысячного сообщества, тоже умрет.

Иногда такие компании пытаются удерживать. Представим себе, что бесплатный «Живой журнал» (а довольно большая часть его участников ведут свои дневники без оплаты хостинга своих микросайтов) отменили. Страшно? Да, и мне тоже — я ведь бесплатный человек во всяких смыслах этой фразы.

Ну и контингент «Живого журнала» сразу разительно изменится. Некоторые компании из него вывалятся. Исчезнут бесплатные люди, их цементирующие. И дело не в деньгах, хотя действительно не всем возможно заплатить 25 долл. или сколько там будет.

Чем-то эта ситуация похожа на встречи однокурсников. Одни опустились, и денег нет вовсе, другие поднялись и парят высоко. Горные орлы с перьями, что вымазаны в нефти и алюминии, согласны заплатить за всех. Но встречи однокурсников лет через десять-двадцать после окончания школ и вузов изменяются. Эй, старички, заметили? Не к первокурсницам же я обращаюсь. Хотя флирт с барышнями меня интересует гораздо больше, чем разговоры о характеристической функции со старичками — разговоры о том, какой статистике подчиняются жители ЖЖ — Ферми-Дирака или Бозе-Эйнштейна.

«Живой журнал» — уникальный сетевой ресурс. Потому как он одновременно — способ общения на манер банных компаний, информационно-справочная система, масонское общество, полигон для обкатки бета-версий текстов, клуб знакомств и еще бог знает что. Его делают люди, а люди там пока интересные — сливки сетевого общества, которые потихоньку разбавляются неофитами. Потеря интереса к проекту у интересных людей — вот что его похоронит.

ЖЖ оброс системой внутренних рейтингов, многие его участники меряются количеством регистрированных читателей, количеством комментариев в записях.

Публичные и камерные приседания, а равно комплименты — очень интересная вещь. Стрелочки, которыми отмечали чужие журналы, внося их в список для чтения, были прообразом лыжных крашей (анонимными признаниями-записочками).

Было несколько стратегий общения с друзьями — отметить всех, как при обмене военнопленными. Отмечать, будто награждать за заслуги, втайне надеясь на взаимный политес. Ну и сформировать свой список, исходя просто из удобства чтения. Это все банальности, но тем не менее это модель любых человеческих отношений.

Мне будут говорить, что я слишком серьезен и угрюм. Но таким и должен быть настоящий карла, которому ясно, что за стрелки что-то вроде школьных оценок, которые приятны, но душу продавать за них не стоит. Продавать душу за почетные грамоты, оценки и звания «лучший менеджер недели» не стоит. И за внутренние рейтинги — тоже. Продавать душу не надо никогда. И набор этих банальных истин очевиден.

А что будет потом? Потом мы все умрем. Даже те, кого заморозят в надежде, любви и дорогих криокамерах родственники. Перед этим, правда, будут выпиты моря вина, родятся дети, будут съедены пуды соли и преломлены тысячи хлебов. Люди поменяют привычки, сойдутся и разойдутся снова. Это модель того, что с нами будет, что вообще бывает с разными начинаниями. Распадется это банное-кофейное-сетевое сообщество, но народ не перестанет мыться.

Хотя это все совершенно не важно. Потому как придет весна — отворяй ворота. И будет нам всем счастье.

17 января 2003

История про критерий

Настоящий мужчина должен иметь дома ящик водки, вот что я вам скажу.

17 января 2003

История про то, как я давным-давно хотел написать порнографический роман, и что из этого вышло

Вышло следующее:

Председатель профкома мягко подталкивал комсомолку к трибуне. Его потные ладони беспокойно шарили по мятому костюму, а взгляд помутнел. От него пахло вожделением…

22 января 2003

История про записки молодого специалиста

Вот я отработал уже полгода. А кажется, что совсем недавно это было… Заявился сюда — молодой, глупый, полный надежд… И вот уже полгода прошло.

Сзади сидит Геворг Погосович Казанджан, собирает свои бумажки. Увольняется Геворг Погосович, увольняется… Снял сливки и бежит. Как крыса с тонущего корабля. Впрочем, он на крысу мало похож… Да…

Вот подошёл Голубов и говорит:

— Что, мемуары пишешь?

— Пишу, — говорю, — пишу. А что ещё делать?

Что, скажите, ещё делать, когда старое сменяется ещё худшим? Когда на смену упорядоченной эпохе приходит разгон и развал? Так говорю я, молодой учёный, стучащий на пишущей машинке в опустевшем здании Гнивца. Уволился тот, уволился этот. Женя, однокурсник мой Женя Смирнов может быть исчез из жизни нашей навсегда, и никогда не увижу я его. Увольняется Елена Васильевна Сасорова… По коридору бегает кэфэмене Толик Фрадков и подписывает заявление. Ашавского и след простыл…

Один Захаров не уволился, да и то потому, что его на работе нету.

Э-эхх!

В общем, разгоняют нас. Да мы и сами развалимся.

А в час перед концом, что делать?

Да, да, тысячу раз вы правы: одарённый человек пишет мемуары, записки какие-нибудь, в конце концов… Я — бред пишу. Потому что скромен. Куда мне.

Я вот недавно хотел проводить домой знакомую даму, а она забоялась чего-то.

— Ну, — это я говорю. — Неужели я похож на насильника?

А она поглядела так оценивающе, осмотрела с головы до ног, и говорит:

— Нет, не похож.

Зараза!

Ну что ещё сказать? Про себя? А мне всё равно — я как старый ЗК — мне хужее не будет. Да…

Уйду из Гнивца, да не в вонючий ядерный институт, куда предлагает мне Каракин, а в Пушкино-Ашукино, на звероферму, к Диминым песцам под лапу. Буду жить-поживать и строить себе дом-пятистенку. А в среду женюсь, и будут у меня дети.

Старший — мальчик. Приведу его в зоопарк и покажу издали здание Института Физики Земли.

— Смотри, — скажу я ему. — Я не стал там ничем, а на нашем скотном дворе стал всем.

И он мне ответит:

— Я пойду твоей дорогой, папа.

22 января 2003

История про дневник молодого специалиста — ещё одна

Февраль. В городе неспокойно. В среду я приехал из Ленинграда, и все начали меня пугать. Одноклассница моя, дочь полковника государственной безопасности, рассказала, что её отцу в понедельник выдали пистолет и патрон.

— Один? — спросил я.

Бестактный я. Может, выдают по количеству членов семьи.

В министерствах было организовано дежурство. Печальным дежурным было наказано ни во что не вмешиваться и сидеть тихо, даже если будут бить министерские стекла. Москвичи запасались хлебом и придвигали платяные шкафы к окнам.

Но я-то, я! Я ничего этого не знал! Я был полон ленинградских мыслей и забот, а самым большим моим впечатлением было то, что жители города на Неве так обрадовались моему отъезду, что отменили талоны на сахар и чай. Но время шло. Приближалось Прощеное Воскресенье.

Отшумел День Советской Армии, но измученных рядовых и похмельных офицеров никуда не отпустили. Город был полон войсками всех разновидностей.

Итак, наступило воскресенье. Переулки за моим домом были набиты внутренними войсками. Милиционеры выглядывали из-за прозрачных щитов. Пожарные махались брандспойтами. Все ждали чего-то. Для того, чтобы проходить через оцепление я купил батон за 25 копеек. Помахивая им, я, провожаемый голодными взглядами солдат, прогуливался по улице.

Уличные сборища оказались вполне демократическими, и обошлось без драки. Скоро заморосил дождик, и стало вовсе противно. Люди, привыкшие, что в нашем богоспасаемом отечестве все катаклизмы происходят исключительно при дурной погоде, насторожились, но русского бунта, бессмысленного и беспощадного как-то не получилось, и все разошлись.

Голова моя побаливала, во-первых потому, что пришлось прослушать весь митинг, сидя у себя на кухне. Митинг, бывший у меня под окнами, на Зубовской площади, озвучивали огромными динамиками, укреплёнными на автомобильных кранах. Речи Гдляна, Афанасьева, а равно и других народных депутатов рикошетировали от стен близстоящих зданий. Пришлось запить Гдляна крепким кофе и перекурить.

Во-вторых, голова болела от перемены погоды. Наконец, мне всё надоело, и я пошёл в церковь Николы Обыденного. Так и прошёл день Несостоявшегося Государственного Переворота.

23 января 2003

Снова история про молодого специалиста

Прошло ровно два года.

Захаров уволился и теперь движет науку в стенах нашей Альма Матер, разве что сменив факультет на геологический. Он тамсидит, и я ничего не знаю о нём. Дима купил себе машину и сейчас движется в ней по направлению к городу Пушкино по гадкому и дымному Ярославскому шоссе, покрытому грязным снегом. Серёжа же движется в автобусе домой из американского посольства, где только что получил въездную визу. Все в движении.

Но я — постоянен, как скорость света или что-нибудь еще, если депутат Денисов всё же опроверг Эйнштейна. Я сижу в Говнивце в компании вечно лечащегося Наиля и загадочной Светы Левитан, которую наш Каракин называл Левинсон, памятуя прочитанный в школе роман — классику социалистического реализма вот и прекрасно начался бред, а когда меня хоть я сам этого не ожидаю ещёпустятзакомпьютерегооккупироваласветакоторойплатяттакуюзарплатузавнешнийвидкакаямнеисниласьправдаяникогдабынесогласилсябытьдевушкойстакимлицом. Хватит.

А на улицах уже начали продавать каспийскую акацию, по-прежнему называя её мимозой, но всё же продавать по новой цене и рядом с ней — веление времени — независимая газета «Коммерсантъ». Вот ведь дела, что будет завтра, спрашивают нашего корреспондента жители Южной Осетии, я бы тоже спросил, да вот не спрошу, не уговаривайте, нет у меня сейчас никаких желаний, нет предчувствия любви, да и чувства голода тоже нет, есть лишь тягостная боль, которая угнездилась в низу живота — предчувствие ночной работы, когда уйдут эти двое, как гадко мне будет под утро с болью в спине и этой хронической желудочной недостаточностью — вот уже и ошибки стал делать, ошибки, опечатки, очепятки, а ведь специально готовился к ночному сидению, даже прихватил с собой приёмничек, чтобы ловить всю ночь легкую музыку, так восхитительно-расслабляюще действующую на серое вещество, а может — впиться в антигосударственный шум на волне 49 метров, где бывшие советские граждане улюлюкают поверх барьеров, суля мне кошмарную жизнь при новой диктатуре, приёмник этот не включён, и сейчас меня одолевает мысль — а не вернуться ли домой, где сидит тихо ненавидящий меня мой батюшка, или того пуще, поехать к бабушке, где ждут меня пельмени, повешенные за окно, и оттого, быть может, уже превратившиеся в гадкую кашу.

24 января 2003

История про разные фразы

— Понимал бы чё, — говорила Юля Шварцер, шевеля толстым мясистым носом.

— Да, Вовка, «Беломор» — папиросы не для пиздежу, не для пиздежу, — говорил, выкидывая окурок в ведро, пьяный лысый Аврутов.

— Быстренько, скоренько, десять копеечек… — говорил второгодник Стрекопытов, протянув руку.

— С Вас штрафной, уважаемый! — говорил, отвешивая щелбан, учитель труда Борис Иванович.

— Волк меня ешь! — говорила, завернувшись в шаль, изящная Аня Широкова.

— Знаешь, Боба… — говорил Иванов и замолкал надолго…

— Ля-ля-ля! — говорила, когда была чем-то недовольна, девушка, которую мне пора бы забыть.

— Однако вас с Захаровым нужно слушать вместе, потому что ты Володя, говоришь красиво, а Захаров — правду, — говорил, в свою очередь, Олежек Лобанов, протирая пилоткой очки.

— Погубит вас любовь к дефинициям, милейший, — говорил, сидя на картофельном поле Игорек Хатунцев, по прозвищу «Слон».

Так они говорили, говорили и говорили, а между тем мне тогда исполнилось 23 года.

24 января 2003

Несколько историй про Раевского, записанные много лет назад

ПРО РАЕВСКОГО

Под вечер Раевский занемог. Он попытался заснуть, задрыгал ногами, вздохнул и всё-таки встал. Попробовал почитать, выпил чаю и умучил нескольких тараканов.

На следующую ночь он позвонил начальнику домой. Всё равно не спалось.

Так прошло несколько дней.

В пятницу он почувствовал облегчение. Из него вылезло длинное нескладное существо и, пройдясь по квартире, исчезло.

И тут Раевский понял, что любовь оставила его навсегда.

РАЕВСКИЙ В ГОСТЯХ

Раевский пришёл в гости. За столом сидели Каракин и Лопатников.

— А у нас марьяж, марьяжик, Андрей Владимирович, — сказал между тем Лопатников ехидно.

— Сука ты, — ответил Каракин просто. Затем он обернулся к Раевскому и спросил: Чего тебе?

— Я вам масло принёс, — неловко улыбаясь, сказал Раевский. — Соевое.

— Положи на стол в кухне и иди. — ответили ему.

Но в кухне Раевский увидел такое, что долго-долго бежал без оглядки по пустым улицам.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РАЕВСКОГО С ДЕВУШКАМИ

Раевский был знаком с красивой девушкой, сколь глупой, столь и фригидной. Встречаясь с ней, он изображал трагедию неразделённой любви, а девушка — кокетливо делала намеки. Раевский пугал её интеллектом. Так у них ничего и не вышло.

С тех пор остаётся непонятным — кто же кого надул?

ВАРИАНТ: ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РАЕВСКОГО С БАБАМИ

Раевский был знаком с одной замечательной бабой, глупой и холодной. Всеми силами Раевский показывал, как он тащится на неё, а эта чувиха всеми силами показывала, что ему не даст, но беспрестанно звонила. Так они и не трахнулись.

С тех пор остаётся непонятным, кто же кого надул?

26 января 2003

История про синтез биографических обстоятельств

Родился я между моментом вступления советских танков в Будапешт и их маршем по Праге. Во время моего длительного рождения отношения с одними странами налаживались, с другими же, напротив, становились всё хуже и хуже. Иначе говоря, я родился в год.

Половина моей родни была, разумеется, из дворян, окончивших Смольный институт и прочие Университеты, а потом окончившая дни в каторгах и ссылках. Другая же половина происходила из крестьян, выбравшихся в люди на стремительной волне коллективизации. Такое быстрое возвышение кончалось всё тем же, а именно — ссылками.

Вот чего стоит только история про моего родного деда Ивана Акимовича. Иван Акимович был шестым сыном деревенского сапожника в городе Гори, но своим талантом окончил Академию художеств (ныне — Днепропетровский горный институт) и, поскольку началась империалистическая война, в погонах прапорщика попал на фронт. Воевал Иван Акимович неплохо и скоро стал подпоручиком, а затем и поручиком.

Но в этот момент народ взбунтовался, всех офицеров перебили, а случайно уцелевшего деда выбрали командиром полка. Иван Акимович прокомандовал полком ровно месяц, а когда от него (полка) осталось три человека, погрузил винтовки на телегу и отправился к себе домой.

Но как только он приблизился к суровому Заполярью и уже увидел родной город Гори на горизонте, из лесу вышли суровые сибирские мужики и приготовились его кончать. Однако, что-то у них не вышло, и Ивана Акимовича отпустили, отобрав, правда, винтовки, телегу и офицерский наган.

Дед мой, вернувшись домой, начал тачать сапоги вместе со своим отцом, как вдруг новая беда погнала его в дорогу.

Красные объявили мобилизацию, а семья, верно рассудив, решила уберечь мужчин от этой напасти. Долго ли, коротко ли, но он очутился в Батуме, где некоторое время таскал мешки в порту. Но красные и тут не давали ему покоя: наступая, они оторвали моего деда от честного грузчицкого труда и заставили перебраться в Турцию.

Работа в турецких шахтах была тяжела, но мой дед сумел пробиться в маркшейдеры, а потом и в управляющие. Однако желание полнее проявить свои возможности снова сорвало его с места. На грязном пароходе он уехал во Францию. Достигнув Парижа, Иван Акимович поступил в Сорбонну, и, чтобы зарабатывать на учение и пропитание, стал петь в русских кабаках народные песни, печаля почём зря сентиментальных белогвардейцев. Было голодно, а Советская Республика позвала его обратно. Эти два обстоятельства решили судьбу моего деда.

Он вернулся.

И был Иван Акимович механиком на мельнице в знаменитом Краснодоне до самой войны, и никто его не тронул. Но вот пришла война, Краснодон начал переходить из рук в руки.

Дед мой в совершенстве владел языками и не то что бы ладил с немецко-фашистскими оккупантами, но говорил с ними на их же немецко-фашистском языке. Так или иначе, дом его остался неразграбленным. Наконец, пошли слухи, что вслед за наступающими частями Красной Армии идут какие-то кавказцы, основной задачей которых будет карать пособников врага.

Смекнув, что он-то и есть пособник, Иван Акимович за ночь расстарался грузовой машиной и поехал сдаваться. Его родственники ехать отказались и действительно месяц мерзли в сарае — пока грузинское подразделение войск НКВД хозяйничало в доме.

Ивану Акимовичу дали восемь лет. Отбыв их, он встретился со своей первой женой, которая ждала его с четырнадцатого года. Они уехали в Торжок, и мой дед зарекся отныне путешествовать.

Вот каким опасностям подвергались предки автора.

Но, тем не менее, я родился. Как всякий нормальный мальчик своего времени, я сначала стал октябренком, затем пионером, ну а потом уж и комсомольцем. Пел я и в хоре, от которого осталась неистребимая ненависть к детским песням, занимался архитектурой, с прилежанием высунув язык, и даже умудрился отхватить первую и вторую премии на детском конкурсе в Штутгарте. Диплом мне переслали по почте, а 600 немецких премиальных марок пошли в фонд строительства БАМа.

Наконец, наступила пора астрономии. Астрономией я занимался долго, но… Немаловажная деталь — до сих пор узнаю лишь пять созвездий на небе. Дело в том, что Астрономия была Особенной и Специальной.

О, как любят эти слова у нас! Наш учитель, бородатый толстяк, принимал…

Ну, тут я немного подзабыл, что, собственно, делал наш бородатый учитель. Кажется, он просто не делал ничего. Мы беспорядочно путешествовали по стране, в багровых отблесках костра рассуждая о Сахарове и Бродском. Слух окрестных зверей терзала шиховская гитара стоимостью девять рублей, насилуемая групповым способом.

Однако, Родина не дремала и вскоре призвала меня под знамя одной из своих войсковых частей.

Служить я попал в гвардейский Идрицкий танковый полк, охраняющий финскую границу. Полк базировался в Азербайджане, и, после сержантской учебки в Тбилиси я стал заместителем командира взвода управления огнём в военном поселке, состоящем из четырёх домов. Нашей задачей было в течение восьми минут обороняться от наиболее вероятного противника, и с этой задачей мы справлялись всегда.

Единственная гадость заключалась в наличии на финской границе Корпуса Стражей Исламской Революции (КСИР), которые, разъезжая по горам на своих джипах, целились в нас, а в этот момент другая их часть пуляла из своих заграничных винтовок в землю. Это неприятное обстоятельство подвигло моего командира капитана Стрельникова на создание примитивной модели рыночной экономики в рамках поселка. Обнаружив, что коровы местных жителей беспрепятственно заходят на территорию воинской части и даже с…ут на плацу, он поставил около дыры в заборе часового автоматом и приказом: всех впускать и никого не выпускать.

Через два часа капитан начал продавать коров их владельцам обратно — по три рубля. Став впоследствии боевым офицером, я всегда помнил заветы моего капитана, и командуя взводом, а затем, в течение недолгого времени — ротой, следовал главному правилу — плац всегда должен оставаться чистым.

Однако если бы я задумался над коммерческой стороной вопроса, то может быть, моя жизнь пошла бы по-другому. Но, с приключениями оставив службу, я решил продолжить своё образование. Хрупкость гуманитарных наук пугала меня, и я решил заняться науками точными и более или менее чистыми.

При получении мной высокого образования в мире опять начала твориться всякая дрянь. В первый же день первого учебного года две с половиной сотни пассажиров корейского Боинга лишились жизни, и тут есть какая-то непонятная связь.

Тем не менее, два президента — американский и советский, встретившись в Женеве и не договорившись ни о чём, решили, чтобы окончательно не поссориться, поменяться студентами.

Американский студент решил не ехать, потому что только что женился, а я решился и через некоторое время оказался в университете штата Мериленд. Платили американцы мало, и вся валюта у меня уходила на еду. Еда в Америке была разнообразна и очень дорога.

В США я познакомился с дочерью английского миллионера.

Её звали Речел. Мы любили друг друга, и она заразила меня своим оптимизмом. Мучаясь от чужеродной заразы, я всё же полюбил жизнь окончательно и бесповоротно.

Мы жили в её французском доме.

Альпы, простиравшиеся вокруг, освещались розовым солнцем, и наша совместная жизнь казалась бесконечной. Там я полюбил катание на горных лыжах.

Однако, пришла пора уезжать, и я вернулся в Россию, где разгулялась демократия, и начались трудности с выпивкой.

Чтобы опомниться от политических катаклизмов, я уехал в Туву.

В Туве, с помощью местных жителей, я обнаружил, что политические проблемы можно решить простым битьём по морде, а техник Федорчук, очистив полтора килограмма карамели от оберток и заложив их во флягу для получения браги, успокоил мою алкогольную тревогу.

Внезапно я сообразил, что чистая наука не может меня прокормить. Передо мной встала альтернатива — жениться на валютной переводчице или заняться коммерцией. Первое не вышло, и я посвятил себя выращиванию тюльпанов.

От тюльпанов я перешел к аквариумным рыбкам, но из-за повышенной влажности у меня начали отклеиваться обои.

Рыбки дохли, как кролики, объевшиеся капустой, и я, вспомнив об известном литературном персонаже, оставил это поприще. Пришлось вернуться в чистую науку, купить машину. Название я запамятовал, но, кажется, это был «Запорожец».

Нет-нет, всё же это была первая модель Жигулей, изрядно потрёпанная и проржавевшая в результате моих постоянных разъездов по Москве с соавтором математических статей — сантехническим рабочим, по совместительству руководящим моими научными изысканиями.

Теперь я пью чай. Его запас в ящике над комодом — немногим больше двадцати килограммов, но я думаю, что его мне хватит надолго. Когда он кончится, нужно будет подумать о женитьбе.

<1991>

27 января 2003

История про письмо

Березин как-то влюбился и написал этой девушке письмо. (Это у него манера такая была — чуть что — сразу письмо пишет). Сидит дома и ждет, когда она прочувствует.

Наконец, звонит.

— Спасибо, — говорит. — Вова. Вот когда мой будущий муж будет меня ругать, я буду сидеть в ванной и читать там твои письма.

— Тьфу, — думает Березин. — Ну и дура. Мне такую и даром не надо.

И больше не хотел увезти её в Ленинград.

А письмо он в роман вставил.

Чтобы не пропало.

27 января 2003

История про одну немолодую женщину и её мужа

История про одну немолодую женщину и её мужа, про то, как они живут вместе с его матерью, но вдруг свекровь умирает, и…

Урну с прахом отдали «на руки для захоронения». Рано утром Лидия Ивановна внезапно проснулась и увидела мужа, стоящего у шкафа. Засунув руку за стекло, он сосредоточенно гладил белый фарфор урны. На лице мужа застыло удивлённое и одновременно обиженное выражение.

Это довольно печальная история, и в ней нет ничего смешного. Эти люди живут вместе, старятся. Женщина устраивается в квартире, меняет мебель, обои, она ворочается в этой квартире, будто в неудобной постели, укладывается…

28 января 2003

История про сны Березина № 92

Это давний сон, вернее, это почти уже исторический сон. Одним словом — история. История про Сидорова, попавшего в облаву.

Сидоров становится заложником, и утром его выводят из подвала вместе с такими же, как он, перепуганными людьми. Он видит каких-то иностранцев, замечает между ними Фрадкова и переводчицу Весину. Иностранцы смотрят на русскую экзотику, а Сидоров забирается в кузов грузовика…

Руки всем связали колючей проволокой, однако на всех её не хватило, и последним локти и запястья скрутили обрезками телефонного кабеля, тонкого и пружинящего. Ехать было недалеко, но КАМАЗ с заложниками погнали по средней полосе кружным путем. Над машиной полоскалась половина простыни с кривыми буквами «Кровь за кровь, смерть за смерть». Трое конвойных-расстрельщиков, спокойно положив автоматы на колени, перекуривали. Полтора десятка человек, развёрнутых лицами к опущенным бортам, уже потеряли свой облик.

Одного из заложников рвало, и он, залитый вонючей рвотной массой, кланялся, не в силах упасть, сдерживаемый общей верёвкой. Каждый раз, когда он наваливался на неё, верёвка врезалась в сидящих на коленях с другого края.

Вдруг верёвка лопнула, и заблёванный мужчина выпал на полном ходу.

— Стой! Стой, сука! — забил кулаком по кабине конвоир.

— А, твою…, - выплюнув окурок, второй, поскользнувшись, вскочил на ноги, и, вскинув автомат, уже не дожидаясь, пока машина остановится, дал пристрелочную очередь.

Человек со связанными руками барахтался на мостовой, пытаясь встать, и, наконец, когда ему удалось подняться на колени, вторая очередь ударила ему в грудь, выдирая клочья рубашки, и свалила обратно на асфальт.

Заложник повалился на спину, так и не разогнув ноги, запрокинув голову, будто вставая. Кровь хлынула изо рта.

Сидоров сидел в центре толпы с тягостным чувством непоправимости происходящего. «Сон какой-то… А ведь убьют… Этот, в веснушках. Ему что… Ах, Боже мой, Боже мой…».

Чем кончается этот сон, я не помню.

28 января 2003

История из кладбица сюжетов № 12

Один художник придумывает сюжет для своей новой картины. Идеи беспокойно роятся в его голове и среди них следующие: «Лаврентий Павлович Берия убивает своего сына»; «Никита Сергеевич Хрущёв танцует буги-вуги в присутствии Генералиссимуса Сталина, маршала Тито и военнообязанного Михаила Сергеевича Горбачева, получившего в Кремле свой первый орден»…

— Нет, нет, — решил художник, — это изрядно попахивает соцартом, и, к тому же, нечто подобное уже было описано в книге Юза Алешковского «Кенгуру».

Он вытащил из кармана бычок и закурил.

— Мы, художники, особенный народ, — продолжал он размышлять. — Вот нарисует кто-то хуй на заборе, и это уже — граффити, авангардист, значит. Повесил пиджак на спинку стула — предметник, а повесил криво — концептуалист…

— Как жить и как писать тогда! — воскликнул он патетически. — Вот хорошо моему другу Березину, который получает большие, по моим представлениям деньги в какой-то конторе, а туда не ходит, сидит дома и работает над своими бессмертными произведениями. Жаль только, что в последнее время у него испортился характер, и в силу своего образования он начал делать открытия. Последним его открытием было следующее — если рано утром выпить ровно стакан водки, то жизнь и этот самый день приобретает отчётливый смысл, есть смысл и в том, чтобы его, собственно, прожить.

29 января 2003

Кладбище сюжетов. Сюжет седьмой: «Салон Анны Павловны Шерер»

Березин сидит дома и читает роман «Война и мир», сочинение графа Льва Николаевича Толстого. Внезапно звонит телефон, и через пятнадцать минут к нему в гости заходит его приятель О.Рудаков с какими-то полупьяными бабами. Натурально, начинается дебош.

— Нет, князь, Генуя и Лукка — не наши владения, — говорит одна из дам, склонив голову на плечо хозяина.

— Лучше два раза получить, чем один — не попробовать, — резонно возражает ей О.Рудаков.

В этот вечер Березин засыпает поздно и поутру, когда солнце золотит стоящий напротив дом, выползает в утреннюю кухню. Он ставит вариться кофе и достает дневник.

В то утро особенное чувство сходит на него, это было чувство духовного очищения. Он убирает объедки со стола и начинает записывать: «А всё-таки, Наташа Ростова, с которой я был знаком три года назад, была лучшей женщиной, которую я знал. Но, всё же она была сука, и я правильно сделал, что её бросил. Мы были бы несчастливы, я знаю. Итак, все мы являемся суперпозицией поступков других людей, и та, незнакомая мне, наверное, пополневшая Наташа, продолжает влиять на мою жизнь своим кофе по утрам».

В коридоре появляется одна из вчерашних дам.

Она скрывается в сортире, откуда вскоре раздаются рыдающие звуки. Березин захлопывает дневник и поспешает на помощь.

Все закончено. Он вытирает своей гостье лицо и сочувственно произносит, с печалью понимая, что имя дамы ему неведомо:

— А кофейку, графинюшка, не пожелаете?

Почтительностью своего тона Березин как будто показывает, что, несмотря на то, что за счастье счёл бы дальнейшее знакомство с нею, он не хотел бы пользоваться случаем её несчастья для сближения.

Похмельная баба поняла всё и оценила этот тон.

— Нет-с, милостивый государь, — отвечает она, потупив взор.

сентябрь 1991

29 января 2003

История про друзей

Захаров в молодости был очень красив, одевался тщательно и носил длинный чёрный шарф. Однажды Березин и Миша Бидниченко схватили концы этого шарфа, и ну Захарова душить! Тот орёт, отбивается.

— За что вы меня душите! — кричит.

— За шарф, — те ему отвечают.

Но Березин с Мишей Бидниченко всё же не изверги были — послушали они, как Захаров хрипит, да и отпустили.

29 января 2003

История про план встречи

ВЕДУЩАЯ. Паганини! Каприс-фантазия! Опус27! Исполняет Игнат Закорюкин! (Пауза) Закорюки-ин! Закорюки-ин! (Пауза). Опять напился, подлец. Акробатический этюд! Исполняют — Ульяна и Олег Сивцевы! (Пауза). Сивцевы-ы-ы! (Заглядывает в кулису и отшатывается. Улыбается). Молодожёны, блин. Ну и чёрт с ними. Танец с саблями! Палехские подпевки! …из оперы «Щелкунчик»! (Пауза). Дрессированные собаки! (Пауза). Есть кто живой?.. Концерт окончен! (Уходит).

Занавес

Виктор Шендерович

СЦЕНАРИЙ ПРОВЕДЕНИЯ БАЛА ВЫПУСКНИКОВ

Часть первая. Веселье в фойе.

Сбор гостей. Веселье в фойе вокруг стендов. Если фойе отсутствует, центр действия смещён к одной из стен.

Разглядывание бессмысленных старых фотографий. Попытки опознать знакомых, отдельная премия выпускникам, которые по цвету обоев узнают номера комнат общежития. Тридцать фотографий с развёрнутыми подписями, подобранными по месяцам рождений, с колонтитулом — кто родился в январе, феврале, в декабре, блин. Ведущий сбивчиво бормочет, глотая слова рассказывает о том, что, собственно, это за люди. Устранение случайных посетителей.

Ожидание запоздавших.

Часть вторая. Официальная.

Центр действия — на сцене в углу зала. Напутственное слово администрации. Пронос плаката: «Скатертью дорога!». Проход бывшего студента Лесотехнической академии Шамиля Басаева в пятнистом комбинезоне через зал. Речи администрации: «Мы тут вас всех… А вы теперь… А мы… А вы… Альма… Аль… Мать…». Ответные речи выпускников: «Вы тут нас… А мы вас… Ну, мы вас и… Гу… Гума… Гудаму… Гумус…».

Хлопание ректора по плечу за умеренную плату.

Конкурс пионерских хоров. Речёвки и кричалки.

Часть третья. Танцы.

Танцы происходят на свободной площади в центре зала. Действие перемещается именно в центр. Парные танцы под названием «Моя любовь на третьем курсе». Парад уёбищ. Джигитовка. Битва умов.

Исполнение Пусиком песни про зайцев.

Споры об искусстве и история прозвищ.

Встреча с Владимиром Вольфовичем Жириновским. Метание стаканов и чашек.

Если участники перепьются или грянет очередной финансовый кризис — то действие происходит в день Ивана Купалы, сопровождаясь прыжками голой жопой в костёр.

Часть четвёртая. Эпилог или Послевкусие.

Придание подвижности. Выход за пределы зала или клуба. Путешествие по ночной Москве. Возложение стаканов к памятнику Огарёву и Герцену. Пение колыбельных на Ленинских (Воробьёвых) горах. Разжигание костров из академических вкладышей в дипломы. Прыжки через костры и имитирование праздника Ивана Купалы.

Поиски пива.

— занавес -

Извините, если кого обидел.

31 января 2003

История про левую литературу

Время сейчас такое: понятия мешаются и путаются. Термин «левый» сливается с термином «авангардный», «экстремальный» с «экспериментальный». Но речь пойдёт о той части массовой культуры, которая необязательно экспериментальна по форме. Слишком многое было уже придумано раньше — дадаистами и некрореалистами, ЛЕФом и сюрреалистами, постмодернистами, да, в общем, кем угодно.

Но интерес обывателя к экстремальным течениям не угасает, в том числе и к литературным течениям политического толка. Этот спрос вечен, как спрос на фильмы ужасов.

Между тем, нет сейчас левой литературы. Её нет в том смысле, который применялся к ней ещё двадцать-тридцать лет назад. Есть литература левацкая. В этом слове нет ничего уничижительного. Просто писателей-коммунистов видно мало, а писатели-экстремисты видны гораздо лучше. Неважно, какой революции они солдаты — политической или сексуальной.

Сначала левая литература была повязана с МОПРом, сжатым у виска кулаком «рот-фронта», войной в Испании и трагическим выбором европейского интеллигента — драться с Гитлером вместе со Сталиным или так, самим по себе. Потом левая литература ассоциировалась с антивоенным движением, с противостоянием двух систем, с борьбой против расовой дискриминации.

Сейчас эти движения души стали вполне буржуазными понятиями, а романтический флёр терроризма — частью масскульта.

04 февраля 2003

История про то же самое

У нас страшная прививка от революционного романтизма — и это не гражданская война, не красный террор восьмидесятилетней давности. Эта прививка — окружающая действительность.

Романтики попробовали себя в локальных войнах, и оказалось, что война довольно угрюмое и грязное — в прямом смысле этого слова дело. Нет того, о чём писал Лимонов в «Дневнике неудачника»: «…И вдруг очнешься на своей-чужой улице в костюме от Пьера Кардена, с автоматом в правой руке, с мальчиком-другом тринадцати лет — слева, сжимаешь его за шею, полуопираясь на него — идёте в укрытие, и это или Бейрут или Гонконг, и у тебя прострелено левое плечо, но кость не задета.

Изучаемый новый чужой язык, стрельба по движущимся мишеням, бомбежка. Надо быть храбрым, этого от нас хочет история, хочет несчастный кровожадный всегда народ, надо быть храбрым и отчаянным — Эдичка Лимонов, надо, брат, надо!».

Оказалось, что бронетехнику надо уметь водить, ящик рации чрезвычайно тяжёл в горах, а разряженный горный воздух не насыщает лёгкие.

04 февраля 2003

История про то же

После первой гражданской, то есть после той гражданской войны, которая долго была единственной, Виктор Шкловский сказал фразу, которую я повторяю многократно: «Много я чего видел, а впечатление такое, что был в дырке от бублика. А война состоит из большого взаимного неумения».

Итак, романтиков повыбили быстро — их знания ограничивались школьной сборкой-разборкой автомата Калашникова. Им на смену пришли местные жители, и профессионалы — лётчики и танкисты

В городе происходит другое. В городе происходит перемещение экстремизма в эстетическую жизнь, потому что даже политика — это шоу.

Придумать сейчас что-то новое в искусстве очень сложно. Даже, кажется, что всё уже придумано — об этом уже сказано. Поэтому людей, делающих в нём карьеру часто посещает мысль, что можно что-то разломать. Заменить слова действием или информационным поводом. Это очень помогает нравиться — толпе, товарищам, девочкам. А девочкам это помогает встать в один ряд с мальчиками. Чем обречённее дело — тем лучше, хотя потом наступает всё тоже — взаимное неумение и продажа. Причём, каждый раз революция называется последней и заключительной.

05 февраля 2003

Опять история про то же самое

Убивать и мучить людей из соображений политических или эгоистических, в деревне или в городе, ничем не лучше, чем убивать их на войне.

Романтики в экстремизме нет — это коммерческое предприятие. И современная революция — коммерческое предприятие. марксовы законы неколебимы в этой лакуне, где гексоген стоит дешевле героина. Правда, подсесть на него сложнее. Но, зато, и соскочить с этой иглы тоже невозможно.

Одноразовые мальчики, участвующие в современной революции — это политический капитал, тот, что по сути является экономическим. Он приносит прибыль.

Западное общество давно научилось превращать терроризм в изящное зрелище — это прибыль на романтизме. Левацкая книга может очень хорошо продаваться, она безопасна, как вирус гриппа для уже переболевшего человека. В конце шестидесятых, в семидесятых годах она еще давала обострение, впрочем, несмертельное.

В России ситуация иная — прививки от левацкого экстремизма она не получила. Он еще вполне романтичен, его эстетика, слава Богу, давно проверялась кровью по-настоящему.

05 февраля 2003

История про Мерля и Цветкова

…А я помню младшего Алексея Цветкова, о котором идёт речь, лет пять назад. У него было столько волос, что иногда он делал из них на столе подушечку и спал, положив на неё голову. Был он малого роста. За ним волочилось придуманное наречие «контркультурно» — замена слову «клёво», знак наивысшего одобрения. Подмышкой был зажат Маркузе. Говорить с ним было интересно.

Много лет назад мы с университетским приятелем читали роман Мерля «За стеклом» — единственное произведение, которое можно было прочитать о 68-годе, о гошистском мордобое и западных леваках. Тиража этой книги, будто в пособии для служебного пользования, указано не было. Это было странное чтение. Чужая жизнь, полная политических событий, казалась сказкой в нашем безвременье. Я вспоминаю об этом потому, что до сих пор о западных левых у нас весьма смутное представление — несмотря на то, что переведены уже десятки книг о них, книг художественных и научных.

05 февраля 2003

История про выбор

Тогда, двадцать-тридцать лет назад люди взрослые на контркультуру смотрели с недоумением. Де Голль говорил про гошистов: «это мальчики, которые не хотят учить уроки». Де Голлю потом пришлось уйти в отставку, а общество переварило левые идеологии.

Русский бунт переварить невозможно.

Сначала молодые люди делают революцию, предварительно романтизировав этот процесс. Мы теперь знаем, что она делает с ними. Сначала их кончают в оврагах, яростных и непохожих — их убивает тот революционный народ, во имя которого они сами убивали сатрапов. Если они выживают, то их убивают потом — гиблой работой на лесоповале или пулей, если они слишком информированы.

Размышления о революционной целесообразности унылы и скучны, если происходят в бараке. Там уже никто не восхитится давней фразой поэтессы Витухновской: «Незачем знать врага в лицо, когда ему можно стрелять в спину». Там не до эстетики.

Русская литература как бы поставлена перед вызовом. Капитализм нехорош, система политической и персональной корректности внушает опасения, и, вместе с тем радоваться насилию нечего.

05 февраля 2003

История про Витухновскую. Первая

В пору моего знакомства с ней, Витухновская неясным образом была связана с национал-большевистской партией. Не то дружила, не то враждовала с ней. Не то просто принимала чьи-то ухаживания. Понять это было невозможно.

Важнее была другая мысль — мысль о норме. Не о той, о которой часто говорили тогда, не о романе, где норма в кавычках. Одна женщина, сказала мне как-то: «Я не настоящий писатель — уж больно я нормальная». Она оказалась права. Мне нравилась мысль о норме, о нормальной жизни — в противовес хеппенингу. Собственно мысли — в противовес акции. Жизни в противовес смерти.

Я видел Алину Витухновскую у себя дома — не одну, а с какой-то свитой. Вся в чёрном, со странным цветом лица, она говорила о смерти. Она говорила о ней странно и слишком много. Витухновская тогда уже превратилась из литературной фигуры в общественную. Волею судьбы я приложил что-то к её освобождению из следственного изолятора…

05 февраля 2003

История про Витухновскую. Вторая

На одном писательском мероприятии на сцену вышел литературный человек и зачитал требование её освободить. Потом, не поднимая головы, произнёс: «Кто за?» И, так же, не поднимая головы, заключил: «Единогласно».

Я там был, и помнил, что такие вещи я видел много лет назад. Тогда я освобождал из империалистических застенков курчавую американку Анжелу Девис. Мне такая преемственность не понравилась. Но закон есть закон, и если всё-таки выпустили, значит выпустили.

И вот теперь она говорила о смерти.

Это довольно тяжело — слушать, как говорит о смерти некрасивая девушка неуверенных форм, с серой кожей человека, живущего в подземелье. Воспевать смерть хорошо красивым пассионарным женщинам, им хорошо кричать «Патриа о муэрте!» с трибун — если они, конечно, знают иностранные языки.

Проповедь не произвела меня никакого впечатления, потому что я в этот момент вспоминал роман, где Хемингуэй тоже вглядывался в лицо собеседника и про себя бормотал о человеке, отмеченном печатью смерти: «Хочешь одурачить меня своей чахоткой, шулер. Я видел батальон на пыльной дороге, и каждый третий был обречён на смерть или на то, что хуже смерти, и не было на их лицах никаких печатей, а только пыль. Слышишь, ты, со своей печатью, ты, шулер, наживающийся на своей смерти. А сейчас ты хочешь меня одурачить. Не одурачивай, да не одурачен будешь».

Это одурачивание происходит быстро, не без помощи друзей и не без помощи инертного общественного мнения.

Люди играют в политику по принципу «Кто не против нас, тот с нами». Тогда имена скакали из «Лимонки» в «Завтра», от эстетских глянцевых журналов к дурно напечатанным на гектографе и криво сшитым изданиям.

06 февраля 2003

История опять про это

Я всё это говорил к тому, что поэт подменяется некоей социальной функцией. Он превращается в банку с консервами на нью-йоркской выставке, в дюшановский унитаз. Его слова уже не видно. Он растворен в хеппиненге, законы построения которого не отличаются от любой другой рекламной акции.

Между тем именно о стихах надо говорить, если человек называет себя поэтом. Мнения всегда субъективны. Как говорил один хороший поэт: нельзя всё рифмовать со всем. Он говорил так именно потому, что если всякий образ, валяющийся на дороге, сопоставлять с любым другим, увиденным рядом — смысл поэзии теряется.

Но для хепеннинга это неважно. Важен лишь ряд скандализированных образов. Спорить о стихах становится бессмысленно.

А потом пришло время иных войн. И иных взрывов, которые уже не звучали как хлопушки на празднике. Взрывов, которые убивали людей десятками и сотнями — и отнюдь не гигиенически. Когда раздался первый из них, ещё можно было пошутить, раскидать листовки от имени «Союза революционных писателей». Потом шутить стало уже невозможно, и главный революционный писатель сбежал в Чехию. Страшная действительность победила эстетическую составляющую экстремальной литературы.

К чему мы приходим в итоге? К нескольким интересным выводам — в отсутствие настоящей левой литературы приходит литература левацкая, экстремистская. Эта литература рождена массовой коммерческой культурой, маргинальной жизнью больших городов. И, по сути, это не литература. Это более или менее успешные PR-акции, не связанные с текстами, быстрое тасование информационных поводов, предназначенных для того, чтобы заинтересовать обывателя. Привлечь его, как привлекают фильмы ужасов по телевизору. Вкусный ужин, жена под боком, кровавое месиво на экране.

А выход в личной ответственности, по крайней мере, в понимании своего предназначения. В рациональном понимании экстремистской эстетики. В её анализе.

06 февраля 2003

История про экстремизм — крайняя на сей день

http://exlibris.ng.ru/subject/2003-02-06/1_guards.html

ПРАВО НА СМЕРТЬ

Шестьдесят лет назад погибла «Молодая гвардия»

Шестьдесят лет назад закончилась земная история «Молодой гвардии». Она закончилась страшно — потому как одних побросали в шахту, а других чуть позднее расстреляли в другом месте. Организация в сто человек в шахтерском городе, где населения-то было тысяч двадцать, была делом необычным даже по меркам Отечественной войны. И это была организация, возникшая, что называется, по инициативе снизу.

В Краснодон приехал Александр Фадеев, один из главных советских писателей, и, разговаривая с очевидцами, начал писать свой знаменитый роман. Роман этот — небывалое дело — почти год печатался в «Комсомольской правде». А потом, говорят, роман вызвал неудовольствие Сталина — потому что там была рассказана история обреченной на смерть организации, возникшей по инициативе снизу. Готовый роман был переписан, что дало повод Варламу Шаламову сказать, что Фадеев не настоящий писатель.

Спустя десять лет Фадеев, думая что у него есть право на смерть (это не редкость в век атеизма), застрелился — то ли замаливая грехи тех времен, когда он был Командиром советских писателей, то ли добавляя к ним новый грех.

Это все иные детали другой истории «Молодой гвардии» — истории мифологической.

Толстая книга, написанная советским классиком, стала священным писанием советской молодежной пропаганды.

В этом-то и дело — несколько поколений советских людей учили тому, как надо умирать за Отечество. И миллионам людей тыкали в лицо страшными и горькими историями Олега Кошевого и Ульяны Громовой, Зои Космодемьянской и Александра Матросова. Их спрашивали: «Готов ли ты умереть за Родину? Можешь ли ты умереть за Родину?» И надо было отвечать, будто мальчик в красном галстуке, — готов, всегда готов, могу умереть за Родину, хочу умереть за нее…

Это было так же естественно, как собрать полный школьный двор макулатуры и перевести старушку через дорогу.

Право на смерть превратилось в священный долг и почетную обязанность — что подтвердили все последующие войны.

И никто не задумывался, что за Родину нужно не умирать, а жить. Жить для Родины гораздо труднее. И культ самурайской смерти ценится только в книгах. Смерть — дело вынужденное, не радостное.

То, что было священной жертвой со времен Бориса и Глеба, стало страшным правилом воспитания.

И те мальчики и девочки не виноваты в том культе групповой гибели, что возник после войны. Как говорили издревле, мертвые сраму не имут.

Трагична наша история, и еще трагичнее наша мифология, скорбны наши коммунистические сказки. Разные люди рассказывали легенду про мать Зои Космодемьянской. Она была членом какой-то комиссии по восстановлению разрушенного войной. Кажется, в Сталинграде. Давала градостроительные советы. Ей возразили. Тогда она возмущенно и гордо сказала:

— Кто из нас мать Зои Космодемьянской?! Вы или я?!

Строить и жить тяжело. Но говорить о павших уничижительно — скотство. Государство часто оказывается недостойно погибших за него.

А ведь девочку убили, убили за то, что она подожгла стратегический объект — конюшню, как нам это рассказывали в школе. Потом, впрочем, говорили, что это была не конюшня, а крестьянская изба, но все равно — девочку убили, а потом закопали в мерзлую землю с веревкой на шее, а потом откопали, и вот уже весь мир глазел на опавшую грудь в снегу и эту самую веревку на шее. И брата этой девочки убили. И молодогвардейцы навалились на какого-то мужика и убили его, будто безумные достоевские герои, сожгли биржу труда, а потом убили и их, и некоторые мальчики и девочки еще долго умирали в шахте, и трудно понять, что произошло на самом деле, но ничего в этих страшных сказках не исправить — потому что они, эти сказки, не плохие и не хорошие, они трагичные и горькие — со слезами на глазах. Без праздников. Жестокие.

Когда сейчас начинают бить в бубен, легко бросаться словами о войнах, о необходимости жертв и кровавых драк — действительных и мнимых, — в этом отзвук того самого культа смерти. А придумали этот культ люди, которым умирать не надо.

Про то, как они зовут Русь к топору, очень хорошо написал еще Достоевский. И он же хорошо написал, что из этого выходит.

И жить нужно дальше. Жить и строить, прощаясь со своей жизнью, только когда это Богу угодно, не делая культа ни из служения государству, ни из упрямого противостояния ему.

И нечего глумиться над убитыми — мертвые сраму не имут.

07 февраля 2003

История про недоумение

Нет, я решительно не понимаю, что делают все эти люди в Сети в ночь с субботы на воскресенье.

09 февраля 2003

История про утопию: вместо эпиграфа

— Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?

Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, меч-тал об освобождении человечества от за-бот о куске хлеба, о предоставлении всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он может еще мечтать?

А. и Б. Стругацкие. Полдень, XXII век.

11 февраля 2003

История про утопию. Первая

Во множестве классификаций фантастической литературы, родившихся внутри круга писателей и критиков этой самой литературы, есть одно общее. Это размытость границ жанра. Когда фантастика — наше все, то все — фантастика. Гоголь, разумеется, фантастический писатель, а уж Гофман — наверняка. Фантастикой становится Одоевский и Достоевский, а так же Милорад Павич. В одном из биографических справочников в числе критиков фантастики значится Михаил Михайлович Бахтин — поскольку книга Франсуа Рабле явно не реалистична. Границы жанра на-поминают границы масляного пятна, расползающиеся по скатерти.

Широка фантастика, и оттого хочется сузить ее классификацию. Расширение круга писателей и сопутствующей им инфраструктуры было связано вот с чем: Гоголя и Рабле брали в союзники, чтобы сказать академическому литературоведению и советской идеологическойлитерату-ре: «Мы — тоже литература». Теперь — другое время. Доказывать ничего не надо, фантастика вполне жизнеспособный организм, очень корпоративный, со своими премиями и рейтингами. С тиражами, превосходящими многие другие популярные жанры. С текстами, действительно в традиции Гоголя, и текстами действительно в традиции Рабле. Или, скажем, Замятина. Но текстами совершенно самостоятельными.

Среди многих произведений, которые попадают в фантастический жанр по праву входят несуществующие социальные конструкции. Короче говоря, утопии. Утопия есть искусственное слово, придуманное Томасом Мором для того, чтобы назвать так несуществующий остров — место, вернее не-место, где царил придуманный им социалистический строй. Имя этой стране дано неким Утопом, что для русского уха имеет особое звучание.

11 февраля 2003

История про утопию. Вторая

Полное название книги Мора, написанной, кстати, за полвека до знаменитой книги Рабле — в 1516 году было «Золотая книга, столь же и полезная, сколь и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии».

С тех пор утопии пошли гулять по литературе — от «Города солнца» Томазо Кампанеллы до утопий (и антиутопий) XX века. Деление социальных конструкций, кстати, очень забавно — потому что большинство утопий изображают столь кошмарные миры, что от приставки «анти» можно смело отказаться.

Действительно, самые радостные для современника миры — от придуманного Ефремовым в «Туманности Андромеды» до коммунистических образов Стругацких оказываются неуютными для читателей-потомков.

Классическая утопия обычно располагается на острове. Видимо, морская граница подчеркивает её отъединённость от реального пространства. Знаменитый Город Солнца находится посередине огромного холма на острове Цейлон, который перемещён на экватор. А в Новую Атлантиду герои попадают, отправившись в из Перу в Южные моря, заблудившись после шторма. В страну северамбов путь лежит через острова Зелёного мыса, потом надо достичь трёх градусов южной широты, и ждать наступления бури. Буря, значит, принесёт туда, куда нужно.

13 февраля 2003

История про утопию. Вторая

Утопия суть антихристианская идея, как, впрочем, и большинство утопий претворявшихся в жизнь. В Утопии Мора христианства не знают. В Городе Солнца вместо религии царит астрологическая взвесь, в Новой Атлантиде, впрочем, героев, чтобы те имели возможность сойти на берег, заставляют поклясться муками Спасителя, что сами герои — не пираты, а так же что они не проливали крови сорок дней. Но это не христианство в обычном понимании.

Храм в Солнечном городе странно похож на Храмы в компьютерных играх-квестах — «На алтаре виден только один большой глобус с изображением всего неба и другой — с изображением Земли. Затем на своде главного купола нанесены все звёзды неба от первой до шестой величины, и под каждой из них указаны в трёх стихах её название и силы, которыми влияет она на земные явления. Имеются там и полюсы, и большие и малые круги, нанесённые в храме перпендикулярно горизонту, однако не полностью, так как внизу нет стены; но их можно дополнить по тем кругам, которые нанесены на глобусах алтаря. Пол храма блистает ценными камнями. Семь золотых лампад, именующихся по семи планетам, висят, горя неугасимым огнём».

Эта компьютерно-языческая эстетика свойственна и современным утопиям, в основе которых лежит переопределение религии. Без религии Утопии невозможны, но на основе существующих религий они невозможны безусловно.

Рабле, чьи книги имеют столь же длинные названия, как и творение Мора, придумал монастырь, Телемскую обитель. Телема, желание — греческое слово, уже не сконструированное, как утопия. Желание безгранично. Безволие и абсолютность желания безвременны.

20 февраля 2003

История про утопию у Рабле

История утопии у Рабле, как всегда, начинается с учреждения монастыря. С чего-то, похоже-го на монастырь, зарождались все социальные эксперименты. «И так как в монастырях всё бывает размеренно, рассчитано и распределено по часам, у нас особым указом будут запрещены все часы и циферблаты, и все дела будут отправляться согласно удобству и надобности, потому что самая великая потеря времени, которую я знаю, — говорил Гаргантюа, — это отсчитывание часов».

Впрочем, не только этим отличается Телемская обитель от монастыря. Она отличается от него всем. Её устав — типовой монастырский устав, переписанный с приставкой «не». Или же приставкой «анти», о которую всё время будет спотыкаться наше повествование. Итак, в регламенте утопии по Рабле значилась только одна статья «Делай, что хочешь». Однако беда всякой уто-пии в том, что она проговаривается: «Благодаря этой свободе установилось похвальное стремление делать всем сразу то, чего хотелось кому-нибудь одному». Или: «В первое время после основания монастыря дамы одевались по личному своему вкусу и желанию. Впоследствии они по собственному почину ввели следующую реформу: они носили алые или красные чулки…». Далее Рабле занудно перечисляет все детали одежды, плащи, камзолы, описывает специальных людей, которые следят, кто и как будет одет — даже нарушение формы (или бесформия, бесформности) прилежно счисляется.

Это путь к униформе

20 февраля 2003

История про Телемскую обитель

Житель Телемской обители не выбирает сам своего одеяния, а слушается приказа. И Старший Брат ласково шепчет ему что-то на ухо.

Но изобилие (ведь монахи пребывают в праздности) должно кем-то поддерживаться. И действительно: «Для того чтобы все эти наряды изготовлялись для них своевременно, около Телемского леса тянулось на добрую полумилю чистое и светлое здание, где проживали все ювелиры, гранильщики, швецы, золотошвеи, портные, ткачи обоев и ковров, бархатники. Каждый занимался своим делом и все работали на монахов и монахинь».

Нет, никто из конструкторов утопий не избавился от рабов — начиная с Платона, утопическое, или, если угодно, идеальное государство поддерживалось рабским или (позднее) наёмным трудом. Утопическое государство не может себя обеспечить. Горька судьба общества, претворяющего утопию в жизнь. Как и любое централизованное (а утопия всегда централизованна и недемократична) государство, утопия нежизнеспособна. Только современные фантасты, населив молочные берега кисельных рек киборгами, как-то управились с этой задачей.

А сейчас мы уже давно забыли вкус настоящей утопии. Потому что утопия в фантастике — это развёрнутая картина несуществующего мира, его дотошное социально-бытовое описание, а не рассказ, построенный на одном фантастическом допущении. Последние русские утопии — это Ефремов с «Туманностью Андромеды» и братья Стругацкие с «Полдень. XXII век». Их читать грустно. Общество там нарисовано невесёлое, и радостные маски надеты на людей как фуражки. При этом им вторят братья по тогдашнему социалистическому лагерю — кастрированная стерильная жизнь человечества, нарисованная Станиславом Лемом в его «Возвращении со звёзд» ничего, кроме ужаса не вызывает. Можно поверить, что такое будущее действительно разовьётся из того, что видели писатели за окном.

21 февраля 2003

История про утопию Жириновского

Между тем, современная утопия существует в трёх жанрах — политической программы, публицистического триллера и романа-боевика. И, главное, в современной утопии половой вопрос едва ли не главнее социальных преобразований.

Не так давно Владимир Жириновский со своим соавтором Владимиром Юровицким выпустили книжку, которая называется «Азбука секса». Внимательное чтение этой книги приводит к открытию, что это, по сути — не развёрнутый анекдот-высказывание, типичное для Жириновско-го, а настоящая социальная утопия. Идея заключается в следующем — предлагается ввести тра-дицию серебряных колечек. Эти колечки девушкам будут дарить юноши при лишении их (девушек) девственности. А ежели, говорит Владимир Вольфович в этой книжке, девушку снасильничали, то серебряное колечко ей дарит сам Вольфович. И становится, тем самым, её секс-рыцарем.

В этой книжке вообще много всего интересного. К сожалению, Владимир Вольфович, кажется, экономил на вычитке, и поэтому в его книге проскакивают фразы «В молодости особо сильные ласки могут вызвать преждевременную эрекцию у юноши или молодого человека, что может быть неприятно ему, а чаще женщине, так как её подготовленное к половому акту естество не может получить необходимую разрядку через половой акт». Тут авторы путают эрекцию с эякуляцией. В эрекции-то ничего страшного для дела нет. Даже наоборот.

21 февраля 2003

История про серебряные серьги

Но книга эта забавная и стимулирует рассуждения не только о public relations Либерально-демократической партии. Потому что это, повторяюсь, социальная утопия. А все утописты чрезвычайно много места уделяли сексу или азбуке. Но сексу, разумеется, больше.

У Кампанеллы разрешение на зачатие исходит от главного начальника деторождения — опытного врача, подчинённого правителю Любви. Практическая евгеника заключается в том, что «Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же — с худыми, а худые — с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга. Вечером приходят мальчики и стелют им ложа, а затем их ведут спать согласно приказанию начальника и начальницы. К совокуплению приступают, только переварив пищу и помолившись богу небесному. В спальнях стоят прекрасные статуи знаменитых мужей, которые женщины созерцают, и потом, глядя в окна на небо, молят бога о даровании им достойного потомства. Они спят в отдельных комнатах до самого часа совокупления. Тогда встаёт начальница и отворяет снаружи обе двери»…

Есть общее свойство этих утопиестроителей — тяга к описи. Бюрократический восторг, от кадастрового числа: «Для России нормальный годовой спермовыброс должен составлять примерно 40 тысяч тонн. В связи с тяжёлым положением больших масс населения реальный спермовыброс вряд ли превышает 1–2 тысячи тонн», пишут в своей действительно утопической книге Жириновский и Юровицкий.

Про Серебряные колечки мы уже говорили, но Жириновский с Юровицким добавляют к ним ещё и серьги:

«Проколотое левое ухо говорит, что молодой человек принадлежит к меньшинству, к сексуальным левшам, т. е. к гомосексуалам. А если молодой человек склонен к бисексуализму, то почему бы не повесить ему две серёжки на оба уха»… «В условиях, когда интимная метка — разрыв девственной плевы — приобретает публичный характер, сам процесс лишения девственности становится также в некотором смысле публичным актом».

21 февраля 2003

История про детей

Кампанелла действительно создал самую знаменитую, по крайней мере, в нашем Отечестве утопию с привкусом точной науки. Кстати, в Городе Солнца есть своя Азбука секса. Азбука секса по Кампанелле — азбука астрологическая, напоминающая чем-то учебник по коневодству — как и все пособия по практической евгенике. Поэтому содомия там наказуема — за неё «делают выговор и заставляют в виде наказания два дня носить привешенные на шею башмаки в знак того, что они извратили естественный порядок, перевернув его вверх ногами. При повторном преступлении наказание увеличивается вплоть до смертной казни».

Рассуждение Кампанеллы «О деторождении и воспитании родителей» чрезвычайно напоминает учебник по астрологии — то хороший аспект Юпитера, то благоприятный Дом, то генитура, то аферты, твёрдые знаки в Зодиаке, эксцентрики, эпициклы и многое другое. Причём это именно воспитание родителей — не детское воспитание.

21 февраля 2003

История про у-хронии

Главная черта современных утопий в том, что они решительно покинули свои острова и начали марш на земли с чётко определёнными географическими названиями.

То есть игра происходит или в виде игры с географией — Крым оказался островом, Аляска не отдана, Австралия отсутствует на Земном шаре, то есть происходит то, что составляет суть альтернативной географией. Или СССР помирился с Гитлером, союзники обрушили атомные бомбы на советские города в 1947 году, Карибский кризис не был предотвращён — это называется альтернативной историей. Существует ещё понятие «криптоистория» — то есть история в этих книгах течёт внешне привычным образом, но только шестерёнки, обеспечивающие это движение иные, тайные — Распутин убит тайной ламаистской группой, предотвращающей мир с кайзеровской Германией, а Отечественная война выиграна благодаря вмешательству героев русских сказок.

Современная утопия скорее не утопия, а у-хрония.

Пример чистого политического памфлета уже приведён, и, бренча серебряными кольцами, покидает наше повествование.

22 февраля 2003

История про хвосты

Дело происходило на одном странном мероприятии, вернее в кафе рядом с выставочным залом. В кафе сидел мелкий фигурой, но знаменитый поэт Рубинштейн, какие-то его подельники, подчинённая поэта Рубинштейна, возвышенная девушка и дочь крупного (и знаменитого) писателя Ю.

Затем в этом тесном мире появилась известная пара — комичная, как Пат и Паташон. Это были крупный писатель Березин и мелкий (но, опять же, знаменитый) редактор газеты Г.

Слово за слово, разговор зашёл о пенисах.

— А правда ведь. — философски заметил мелкий, но знаменитый поэт Рубинштейн, что «пенис» на латыни означает «хвост»? Вот вы, Галя, вы ведь античница, скажите!..

Очаровательная дочь писателя Ю. тут же преобразилась, и начала излагать академическую сущность вопроса.

— Да, да, и вот во многих европейских языках так же…

— И ведь в немецком schwanz — это ведь тоже хуй?! — сбился мелкий, но заслуженно знаменитый поэт Рубинштейн, и уж больше не швырялся всякими латинскими пенисами, а так и говорил просто — хуй да хуй.

— И во французском ведь тоже, — не унимался мелкий, но заслуженно знаменитый поэт.

— И отчего же в русском опять всё не так!? Почему мы не пользуемся этим передовым опытом человечества?!

— Ну, — решил вступиться крупный писатель Березин, — почему же не пользуемся? Я вот очень даже пользуюсь.

— Да?! — завопил крупный поэт Рубинштейн. — Пользуетесь!? Это как!? «Он вошёл в комнату, дружелюбно помахивая хвостом»? Так, да?! Отвечайте!..

И затопал ногами.

24 февраля 2003

История про физиков

Сходил вчера в Художественный театр смотреть «Физиков».

Матушка моя, наклонившись к моему уху, тихо сказала: «Если бы нам так скучно читали лекции, то…». Он, как, впрочем, и мой отчим, закончила физтех.

Я в этот момент тоже отвлёкся от действия и пытался вспомнить, кто мне читал кванты.

Так и не вспомнил. И продолжал слушать мимолётные упоминания о кошке Шрёдингера, нацизме, бомбе, и проч.

После этого я решил, что нужно рассказать поучительную историю о Хомяке, Дерипаске и изучении физики.

25 февраля 2003

История про Хомяка и алюминий

Есть у меня приятель с громким именем Хомяк. И вдруг он оказался однокурсником алюминиевого короля Дерипаски. Стоит ли говорить о том, как это меня сразу насторожило? Тем более, знающие люди, много понимающие в жизни и её мистических свойствах, сразу мне сообщили, что Дерипаска — внук Кащея Бессмертного и давно утратил все человеческие связи вроде «однокурсник».

Я слабо отбивался и говорил, что Хомяк посетил встречу однокурсников, которую оплатил Дерипаска. И даже оплатил прилёт с других континентов прочих однокурсников. И ещё что-то оплатил — неясное и мифическое, вроде жаренных селезней на столах и иголок в их яйцах. Поэтому Хомяк оказался совершенно ушибленным этим мероприятием в концертном зале «Россия», он впервые видел каскадные вазы с ананасами и стада жареных поросят.

А уж существование Хомяка у меня сомнения не вызывает.

Но мои оппоненты замечали, что оттого Хомяк был ушиблен, что Дерипаска из всей этой толпы в концертном зале «Россия» всех крови насосался, бесконтактным способом.

Я, опять же, долдонил, что Хомяк был ушиблен не дерипаскою, а роскошью. Особенно Хомяка потрясли именно вазы с фруктами, на которых были ещё укреплены всякие тарелки с другими фруктами, а потом были укреплены ананасы, потом крепило черносливом, потом было шампанское, вазы эти двоились и троились у него в глазах, эстрадные дивы смущали его песнями, груди их колыхались как те же фрукты, а глаза их были как маслины, а груди — как дыни, а что-то было навроде устриц, что-то отдавало маракуей, что до микрофонов в их руках — то они были будто столбы ханаанские. И всё это его, Хомяка, ужасно смущало. А меня бы не смутило, но меня там не было. И не из боязни алюминиевого Кощея — поступи я на три года позже на физический факультет МГУ, так и я бы сидел за тем же столом.

26 февраля 2003

История про фальшивого Хоботова

Я задался в ночи вопросом — откуда взялся страстный монолог, который произносит герой Броневого в фильме «Покровские ворота», когда мечется среди больных, притворяясь Хоботовым.

Ну, понятно, что:

Тот караулит, этот спит — это уже Лозинский, но дальше:

И так вся жизнь крутится.

Итак кто написал диалог — сценаристы? Позвали кого? Непонятно.

27 февраля 2003

История про фотографии в бумажнике

Есть у Константина Симонова одно стихотворение о фотографиях — о том, как он приходит в штабную палатку, а там разбирают японскую почту. Большая война ещё не начата, а малая только что выиграна. И вот под ногами в несколько слоёв лежат фотографии раскосых девушек. Поэтому я никогда ничьих фотографий в бумажнике не ношу. Да и бумажника стараюсь не иметь.

27 февраля 2003

История про одного эмигранта

С недавних пор меня чрезвычайно интересует логика жизни одного персонажа — среди нескольких десятков высланных Советской властью философов был один — не собственно философ. О нём и идёт речь.

Михаил Андреевич Осоргин родился в Перми, осенью 1878 года. Собственно, тут и начинается путаница между человеком и псевдонимом. Отца, кстати, звали Ильин — фамилия простая, как бы прячущаяся среди многих таких русских фамилий.

Юридический факультет Московского университета, адвокатская практика, партийные рефераты. Это как бы зеркало Клима Самгина, не герой романа, а их писатель.

А в России всякая биография, записанная на бумаге, превращается в литературу.

Тюрьма, вынужденная эмиграция — путешествие на запад вместо путешествия на Восток — тема его записок в его, быть может, лучшей книге «Времена».

27 февраля 2003

Вторая история про Осоргина

В 1916 году он возвращается в Россию — уже иную, совсем не похожую на Россию десятилетней давности. Тот же путь — через Финляндию проделают и иные, вернувшиеся из долгой отлучки люди. Произойдёт то, что впоследствии снова поршнем выдавит Осоргина (он уже пользуется псевдонимом с 1907 года) заграницу. Перед этим ссылки, преследования, гораздо более успешные, чем жандармские погонялки образца шестого года. Казань. Случайная работа. Весной 1922 г. Осоргину было разрешено вернуться в Москву. Увидев однажды возле своего дома машину с чекистами, скрылся, несколько дней провел в больнице, но, не видя выхода, сам отправился на Лубянку. Там ему был объявлен приговор: высылка с обязательством покинуть пределы РСФСР в течение недели, а в случае невыполнения — высшая мера наказания. Высылали на три года, на больший срок не полагалось, но с устным разъяснением: «То есть навсегда». На прощанье следователь предложил в очередной раз заполнить очередную анкету. На первый ее вопрос: «Как вы относитесь к Советской власти?» — Осоргин ответил: «С удивлением» — писал он во «Временах» — главной автобиографической вещи. Там же Осоргин писал: «Следователя, которому было поручено дело о высылке представителей интеллигенции, который всех нас допрашивал о всяком вздоре, кто-то спросил: „Каковы мотивы вашей высылки?“ Он откровенно и мило ответил: „А чёрт их знает…“»…

Благодаря бюрократической ошибке он спасся от смерти пятнадцать лет спустя.

Итак — опорные точки. Два отъезда, две войны, жизнь, зажатая между 1878 годом и годом 1942, когда он ляжет во французскую землю.

28 февраля 2003

История про Гатчину

Я живу в Гатчине. Собственно, я и раньше жил в Гатчине — но вдруг с неба свалился американский космический корабль. До земли мало чего долетело, но это был знак свыше. Я я больше не жил в Гатчине. Но потом всё опять вернулось. Опять ёбнулся американский космический корабль, и я приехал в Гатчину.

Стал ходить по тем же дорожкам, ездить в Город со станции Татьянино. Делать какие-то бессмысленные дела.

А чего ещё надо? Видел вот Знаменитого Актёра Жжёнова.

И ещё каких-то знаменитых людей. Например, подружился с дочерью писателя Ильфопетрова.

Но, главное, я ходил по улице Володарского и плакал. Потому что там в ледовом накате тротуаров, в жухлых снежных куч закопано моё Прошлое.

И, наверное, я в Гатчине в последний раз — потому как не ждать же, пока ёбнется очередной космический корабль. Там ведь люди сидят, а не космические уроды. Я лучше в других городах поживу, а они пускай летают. На здоровье.

Ну и ладно.

А завтра я собираюсь в Город — так что если я кому нужен — ищите меня там.

04 марта 2003

История про разное Знание

Есть такая история. Один мой одноклассник заявился к другому. Тот собирался было в магазин, но гость, перехватив инициативу, сказал:

— Костян, ты меня обещал на гитаре научить играть на гитаре.

Это была правда — действительно обещал. Но здравомыслящий одноклассник пытался опираться на то, что, дескать не время, сметана — сыр — хлеб, да бабушка яиц просила купить. Гость заметил — сейчас обеденный перерыв, есть ещё полчаса.

Он был настойчив, и тогда один одноклассник сказал другому, сняв гитару со шкафа:

— Смотри: вот «звёздочка», вот «баре», вот «треугольничек»… Видел? Ну, всё, пошли!..

Это очень правильная история. Потому что в ней правы все. Прав человек, защищающийся от лупоглазого профана, обуреваемого жаждой знаний. Прав человек, тянущийся к струнам, потому что человек создан для того, чтобы затыкать всякую бочку и долетать до самого Солнца, чтобы никогда не вернуться домой. Все правы. Все виноваты. И виноватых нет.

Я буду рассказывать о спекулятивном знании.

Спекулятивное знание не хуже любого другого. Просто к нему есть повышенный интерес у общества. И ещё — этот интерес можно удовлетворить простым объяснением.

Сейчас время демократии, а демократия — это именно простые объяснения. Потому что демократические объяснения должны быть понятны Бивису и Батхеду. Бивис и Батхед жуют и приговаривают «клёво» и «круто». Строятся пирамиды золотого сечения и святится, будто в храмах, в этих пирамидах вода.

Я говорю об этом угрюмо, потому что говорю об этом для себя. Никто не обязан меня слушать, я не вкрадчивый телефонный голос Ильющенко. В этом вся разница — я как одинокий монах-пустынник. Моё отношение с миром не несёт прозелетической функции.

Идеалы Просвещения для меня сомнительны. Я не стал бы отстреливать энциклопедистов и народников, но раздача адаптированного Толстого Бивисам и Батхедам — не моя задача.

Не надо меня за это ругать.

07 марта 2003

История про праздник

В общем, конечно, это день мужского налогообложения. Точно так же, как 23.02 — день женского налогообложения. А 14.02 — это день особого налогообложения. Референт наша вышла замуж в день Св. Валентина. Отметила, так сказать годовщину казни. Бодрит.

Бодрит, точно так же, как и все праздники.

07 марта 2003

История про визиты в Ленинград

У Вениамина Каверина есть такой роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Это один из множества романов двадцатых годов, где фамилии героев не скрывают фамилий их прототипов. Но я люблю его не за это — в этом романе есть чёткость метафор, неожиданные повороты стиля, всё то, что постепенно забывали Серапионовы братья.

«Он вернулся домой мокрый и с таким лицом, что старуха, которая отворила ему дверь, растерявшись, заговорила с ним по-татарски»

— вот как пишет в этом романе Каверин.

Так вот, в этом романе есть московский писатель, что едет в Ленинград устраивать скандал. Он так и думает, что не наскандалив, нельзя уехать обратно. Про него говорится так: «Покамест ему удавалось легко жить. Он жил бы ещё легче, если бы не возился так много с сознанием своей исторической роли. У него была историческая роль, но он слишком долго таскал её с собой, в статьях, фельетонах и письмах: роль истаскалась; начинало казаться, что её у него нет. Тем не менее он всегда был готов войти в историю, не обращая ни малейшего внимания, просят его об этом или нет». «Время шло у него на поводу, биография выходила лучше, чем литература… Женщины сплошной тучей залегли вокруг него, по временам из-за юбок он не видел ни жены, ни солнца. Но его литература уже приходила к концу. В сущности, он писал только о себе самом, и биографии уже не хватало».

Он призывает писателей скандалить, он сам устраивает скандал, но всё идёт как-то криво. Внезапно московский писатель обнаруживает, что трахнул жену своего друга. В измятом платье, с дурацкой улыбкой, лежит перед ним жена его друга, и он с отчаянием понимает, что совершенно невозможно понять, зачем он это сделал. Наконец, на каком-то собрании он начинает организовывать скандалистов. Он говорит, что в Москве есть правильный журнал, что называется «Левый фланг». И в нём-то и можно скандалить.

Аспирантка с мужскими чертами сразу же говорит ему, что её статьи этот журнал не напечатает. «Это была обида. Ленинградцы не принимали журнала, который он почти редактировал. Они объявляли журнал сомнительным, они шутили над ним. Дальше начинается буйство, тяжёлое буйство человека, что отстаивает право на дебош.

У Каверина были свои счёты с этим писателем — юношеский кумир, когда в нём разочаровываются, распадается на отравленные осколки. Осколки отравляют восприятие. К тому же именно из-за этого писателя, убежавшего из РСФСР по тонкому льду Финского залива Каверина и всю его семью будили ночью чекисты, приходившие с обысками. Но история повторяется многократно, мельчая исполнителями, фарс вовсе не смешон, и то, что ты зритель этих повторений уже не радует.

08 марта 2003

Истоия про день рождения

А я вот однажды на день рождения сходил. Очень интересно. Кровать ломилась от еды.

08 марта 2003

История про Ясенево. (Старая)

Мой друг Жид Васька позвал меня в гости в своё Ясенево. В ответ я срифмовал, и Васька отстал от меня.

Но от судьбы не уйдёшь. Пришлось-таки ехать, правда, к совсем другим людям. Вечером я поехал на велосипедике в гости и двадцать пять километров пробирался на Ясеневские холмы, и столько же спускался обратно — правда, несколько быстрее. Поехал я непонятно зачем — польстился на беззащитные домашние пироги. Приезжаю — вижу, к сожалению, кроме пирогов странную компанию — бывшего азербайджанского милиционера, его жену, ещё одну пару и горячительные напитки в стекле. Так меня тяжёлый день, да долгий путь сморили, что ближе к полуночи я задремал. Просыпаюсь — а в доме никого. Мягкий приглушённый свет в комнатах, а ни гостей, ни хозяев — никого нет. Проверил в ванной — тишь, гладь, да размокшее мыло на бортике.

Очень удивился. Дай, думаю, позвоню этим персонажам — принялся звонить — из разных углов квартиры отзываются их мобильники. А время-то идёт. Съел ещё пирога да уснул снова.

Оказалось, что эти идиоты, пошли ночью за водкой и их крепко побили. За дело побили, однако. Потом они выясняли отношения с милицией, потом с вызванной скорой помощью, потом искали своего конфидента, убежавшего с испуга в кусты…

Я в это время спал, а потом пришлось их перевязывать, пока их жёны и подруги в ступоре пили водку как губки.

Я снова сел на велосипед и как русский экриван Набоков поехал через весь город и только на Загородном шоссе вспомнил, что не стащил со стола пирогов в дорогу. И тогда я громко, на всю рассветную Москву закричал:

— Ясенево — не хуя себе!!..

09 марта 2003

История про двух президентов (1)

ДВА ПРЕЗИДЕНТА

— Чернышёва, к доске, № 249 б). Захар, кончай болтать.

— Пишу я, Лариса Георгиевна, пишу…

Но Захар Романов в этот момент даже и не делал вид, что пишет. Думал он только об Ольге Чернышёвой, которая стояла от доски.

— Заха-ар, — прервал его мечтания голос учительницы, — по-моему нужно вызывать твоих родителей в школу.

— Да ладно, Лариса Васильевна, до конца урока минута осталась.

— Этого времени мне как раз хватит, чтобы написать замечание. Давай дневник… А ты, Чернышёва, решай, решай…

Наконец-то спасительный звонок… А на следующем уроке можно было и отдохнуть — география. Дело в том, что Захар был любимчиком у Анны Викторовны, которая вела этот предмет. Из-за этого он часто конфликтовал со Славой Валерьяновым, который знал географию гораздо лучше Захара. Этот день опять закончился дракой между ними, поскольку за контрольную Захар, который списал с учебника, получил «5», а Слава получил «4». Захар опять ушёл домой побитым, но на следующий день его друзья-старшеклассники избили Славу. Он поклялся отомстить. С тех пор отношения между одноклассниками окончательно испортились…

Тем не менее им пришлось пришлось поселиться в одном номере в гостинице, когда они ездили в Санкт-Петербург в следующем году. Здесь они устроили небольшой праздник и весь вечер рассказывали друг другу разные истории из своей жизни (рассказывал в основном Захар), хотя каждый считал другого ниже своего достоинства. Здесь Слава узнал, что Захар без ума от Оли Чернышёвой…

По окончании школы их пути разошлись: оба поступили в престижные университеты — Слава в МГУ, а Захар (его родители были богаты) — в Оксфорд.

to be co.

Комментарий: ******* **** ******, р.1986 г. Особенностью этого текста, присланного на конкурс «Дебют» является и то, что одно из стихотворений, вложенных в конверт вместе с ним, отпечатано на обороте служебного документа налоговой службы, что придаёт его чтению ридерами особую нервозность. Синтаксис и пунктуация оригинала сохранены, исправлены лишь очевидные опечатки. Обращает на себя внимание, что большинство предложений кончается многоточиями.

09 марта 2003

История про двух президентов (2)

***

— И кто же сегодня на первом месте? Уже шестую неделю подряд его занимает Вячеслав Валерьянов с песенкой «Золотой мираж». Надо же, всего лишь месяц его никто не знал, а сейчас этот 27-летний певец творит чудеса… Ладно, с вами была Татьяна Костина и хит-парад «20 песен недели». Смотрите нас через неделю. А сейчас «Золотой мираж» в исполнении Валерьянова. Слушаем….

Эта песня уже известного нам Вячеслава Валерьянова стала хитом во всём мире, его стали приглашать на все фестивали и праздники. Он стал президентом многих финансовых компаний, владел 2 журналами, руководил одним из российских дециметровых каналов, играл большую роль во всём мире. У него был один из самых больших автомобилей в мире, дома в Испании, Франции, Португалии, Греции, США, свыше 70 телохранителей.

Захар Романов, живший в Англии, знал об успехах своего «школьного друга» и ненавидел его всё сильнее.

Комментарий:

* Название песни «Золотой мираж» явно в массовом сознании перекликается с чрезвычайно успешными проектами восьмидесятых годов по клонированию группы «Мираж».

* Очень показателен приоритетный список, символизирующий успех. Причём телевизионный канал, которым владеет герой именно дециметровый, какими были «Муз-ТВ» и «MTv».

* В тексте большинство числительных написано цифрами.

* А вот это совершенно чудесная идея — папа-президент, а сын его — премьер-министр. Видимо, это соответствует образу «Семьи» Ельцина. Кстати, существовала не только связка дочь Татьяна Дьяченко, сотрудник администрации Президента — отец Борис Ельцин, Президент РФ, но и будущий Президент РФ Владимир Путин несколько месяцев воспринимался в образе «сына» Ельцина, недаром по отношению к Путину тогда применялось слово «наследник».

09 марта 2003

История про двух президентов (3)

***

Тем временем Захар Романов вернулся в Россию, вступил в партию Сергея Разумного, стал вице-спикером Госдумы. Захар, как и Разумный, тоже нравился многим людям, он был моложе и красивее своего шефа. За четыре месяца до выборов список людей, которых россияне хотели бы видеть в качестве президента выглядел так:

Сергей Разумный……41%

Степан Никаноров…..11%

Павел Лошаков………6%

Захар Романов……….3%

Вячеслав Валерьянов..2%

Другие кандидаты……1%

К тому времени о своём намерении баллотироваться в президенты заявили только С.Разумный и П.Лошаков. Нынешний президент страны С.Никаноров раздумывал, З.Романов хотел иметь только большее могущество, чем В.Валерьянов, который вовсе не хотел быть президентом, он говорил, что ему «так всего хватает».

Теперь подробнее о кандидатах: С.Разумного вы уже знаете, а П.Лошаков был лидером одной из партий, он завоевал свою популярность в народе благодаря экстравагантным костюмам и громким высказываниям.

Захар Романов……….42%

Сергей Разумный……38%

Степан Никаноров…..4%

Павел Лошаков………2%

Остальные кандидаты не набрали и процента.

Комментарий:

*Это наименее интересный фрагмент, явно написанный по следам выборов Президента, на которых победил Владимир Путин. Хотя после недавней заминки в ходе выборов президента США он пре-обретает ещё большую актуальность.

Это не совсем председатель ЛДПР Владимир Жириновский, но и лидер НБП Эдуард Лимонов. Впрочем, «громкое высказывание» может восприниматься в буквальном смысле — тогда этот политический деятель становится чем-то похож на красноярского губернатора Александра Лебедя.

09 марта 2003

История про двух президентов (4)

* * *

— Добрый вечер, уважаемые телезрители. В эти секунды завершились выборы Президента Российской Федерации. Борьба кандидатов за заветное кресло была очень сложной и сейчас мы узнаем предварительные итоги выборов… У нас на связи корреспондент из информационного центра «Выборы»… Андрей, вы меня слышите?

— Да, Евгений, прекрасно слышу.

— Не могли бы вы назвать предварительные итоги выборов…

— Конечно… Итак обработано всего лишь 3 % избирательных бюллетеней, и тем не менее… Лидирует Сергей Разумный, у него 35,37 % голосов, далее идёт Захар Романов — 29, 68 % и далее неожиданость: на третьем месте с 6,87 % — Павел Лошаков, у нынешнего Президента России Степана Никанорова всего лишь 2,12 %…

Это был небольшой отрывок телевизионной программы, вышедшей сразу после окончания выборов. Далее в течение ночи эти данные почти не менялись или менялись очень слабо. В 6 часов следующего дня произошёл резкий скачок:

Захар Романов……….37,14%

Сергей Разумный……36,92%

Степан Никаноров…..4,02%

Павел Лошаков………3,06%

Первая и вторая двойки находились слишком близко. В это время шла информация из штабов кандидатов. Репортёрам удалось найти радостного Захара Романова, говорившего, что победа у него уже в кармане… И действительно, через два часа он лидировал: у него было 38,02 %, а у Сергея Разумного 37,93 %… Около 18 часов того же дня появились свежие данные: в выборах приняло участие 67 % россиян, проверено 98,5 % бюллетеней. Предварительные итоги:

Захар Романов……….42,11%

Сергей Разумный……40,34%

Степан Никаноров…..3,65%

Павел Лошаков………3,58%

Захар Романов и Сергей Разумный вышли во 2-ой тур.

У 54-летнего Разумного случился инфаркт… По стране ездить он уже не мог. Захар Романов торжествовал: и не зря: он победил во 2-ом туре:

Захар Романов……….54,21%

Сергей Разумный……42,03%

Комментарий: Тут было бы интересно сличить эти цифры с реальными данными выборов, но у меня, к сожалению, их нет под рукой.

09 марта 2003

История про двух президентов (5)

Тем временем Москва готовилась к проведению Евровидения. Новый Президент России провёл встречу с деятелями искусств в Кремле. Тут произошла встреча двух непримиримых врагов — Президента РФ Захара Романова и президента нескольких компаний и медиа-структур Вячеслава Валерьянова.

Не позвать Валерьянова Президент не мог: Валерьянов мог сорвать проведение конкурса исполнителей песен…^[1]

После этой встречи Захар подошел к Вячеславу:

— Мне надо поговорить с тобой.

— О чем?

— Помнишь Ольгу Чернышёву?

— Ну, помню, — усмехнулся Слава. — Ты до сих пор её любишь?

— Да. Ты знаешь о ней что-нибудь?

— Знаю… Так… Чернышёва Ольга Васильевна, 1984 года рождения, проживает в Москве, в микрорайоне Жулебино, не замужем…^[2]

— Есть. Если найдешь её, я… Что угодно сделаю… Пожалуйста, найди её, постарайся…

— Завтра я позвоню… Мне надо идти.

— Я жду.

09 марта 2003

История про двух президентов (6)

***

— Паша, останови машину.

— Но…

— Я сказал, стой.

— Ладно, если что случится, виноват будешь ты.

— Все нормально.

Вячеслав Валерьянов возвращался домой, но заметил девушку (изрядно выпившую), которая пыталась остановить машину.

— Слава? Вот так номер… Отвези меня домой…

— Ладно, поехали…

— Спасибо, я всегда думала, что ты хороший парень…

Эту девушку звали Ольга Чернышева, именно о ней Захар со Славой говорили двадцать минут назад.^[3] Теперь Слава торжествовал: судьба Президента России в его руках.

***

— Не думала, что сразу двое великих людей со мной в классе учились… И влюбилась в обоих… Чёрт…

— Оля, заночуешь сегодня у меня, а завтра мы с тобой кое-куда поедем.

— Куда?..

— Завтра утром скажу. Ложись спать.

— Ладно, Слав. А..?

— Я буду в соседней комнате. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

***

— Где я? Слава… Нет… Этого не может быть, — подумала Оля.

Было уже утро и она вышла из комнаты.

— Доброе утро, Оля, — Слава сидел на кухне и ел яичницу.^[4]

— Доброе утро…

— Сядь, поешь чего-нибудь.

— Нет, я лучше пойду домой.

— Оль, погоди. Нам нужно будет съездить к Президенту…

— Захару…

— Да, всего на пару минут. Дело в том, что он будет с женой, и просил меня придти со своей девушкой, она очень хочет познакомиться…

— Разве Захар женат…

— Да, зато я холостяк на все 100 %… Ну что, сыграешь роль…

— Ладно…

— Хорошо, сейчас позавтракаем и поедем…

09 марта 2003

История про двух президентов (7)

— Оля? Привет, как дела — Захар просто сиял.

— Нормально, а у тебя?

— Как видишь, всё отлично…, — произнес Президент России и подошел к Славе.

— Слав, спасибо… Можешь оставить нас с Олей вдвоем?..

— Могу… Оля, нам пора, — Слава взял её за руку и поцеловал.

— Но….

— Оля, пойдем… Прощай, Захар.

— Пока…

Ваза стоимостью 30.000 долларов полетела в дверь…

— Сволочь… Всё, ему не жить…

***

— Слава, а почему…

— Оль, так надо…, — Слава стал придумывать историю о ревнивой жене Захара.

— Останови машину… Знать тебя больше не желаю, я всё поняла… Остановись, я сказала…

— Но я хотел…

— Прощай, больше меня ты не увидишь…

***

На следующий день было открыто уголовное дело на владельца телеканала В. Валерьянова, заморожены его счета во многих банках, а его самого взяли под стражу. Через два дня он был убит…^[5]

***

— Да прекратите Вы ходить по вагону…

Этот семидесятилетний старик садился, но тут же вставал… Дело происходило в поезде Ир-кутск-Москва, а этого человека звали Сергей Романов.

— Сядьте же Вы. Что с Вами случилось?

— Не со мной, а с моим сыном…^[6]

***

— Наконец-то он мёртв, — злорадствовал Захар.

— Извините, но какой-то старик желает Вас видеть…

— Какой ещё старик?

— Стоит возле ворот… Не хочет уходить… Говорит, что он Ваш отец…

— Сергей Евгеньевич Романов?

— Да…

— Приведите его ко мне… Приехал отец… Двенадцать лет его не видел, с тех пор, как уехал в свой Иркутск…

— Захар…

— Не подходи ко мне… Зачем приехал?

— Я почти год копил деньги на билет, хотел вас видеть…

— Кого это — нас?

— Тебя и брата твоего…

— Какого брата?..

— Он старше тебя на год, ты его знаешь, Это Слава Валерьянов, он взял фамилию моей первой жены… Захар, что с тобой?

— Всё… нормально. Мне нужно выйти в другую комнату…

Захар Романов взял револьвер и выстрелил себе в висок.^[7]

09 марта 2003

Истороия про итальянскую топонимику

Жид Васька как-то написал мне письмо из Рима:

«Я стал путать адреса. Пора домой. Маше я отправил письмо про интерферометры, но это ладно. А вот моему шефу в Москве достались куплеты про Пусика, предназначавшиеся Роману. Довольно неудобно получилось, там такой жизнерадостный матерок, на римскую тему.

Например:

Ну, это еще ничего, прилично. А была там и такая:

И еще продолжение, крайне скабрезное. Итальянскиеназвания специально созданы, чтобы рифмовать их со всякими непристойностями. Очень смешно получается, а может быть, я просто утратил чувство юмора. Чуть скажешь „жопа“ — я под стол падаю. Ужасно приятно в чужой стране услышать родное слово».

09 марта 2003

История про посты

Баста, карапузики. Вот вам и весна. Сразу понятно, что начался Великий Пост.

10 марта 2003

История про путеводитель

Читаю между тем один путеводитель по стране, в которой был когда-то.

Вот цитата из этого путеводителя:

«ЭЛЕКТРИЧЕСТВО. Почти во всей стране напряжение в сети 220v, но в некоторых городах юга и в небольших отелях 110v. Розетки европейские. Возьмите с собой коробку ручек для подарков детям».

Вот теперь размышляю как эти ручки — в розетку, что ли суют? И как это связано?

Или вот ещё: «Здесь осёл — всё равно, что свинья для Корсики». Метафорично, чёрт побери. Но что это означает? И что там со свиньями особенного случилось на Корсике?

11 марта 2003

Ещё одна история про «Скандалиста»

В конце концов Драгоманов там опаздывает на доклад, потом оказывается, что он и вовсе не придёт. Приходит вместо него сумасшедший студент Леман. Лингвистический доклад читается унылым монотонным голосом и не сразу все присутствующие понимают, что он оказывается форменным издевательством.

Оканчивается он так: «В заключение — покорнейшая просьба ко всем присутствующим здесь действительным членам, научным сотрудникам и аспирантам. В 1917 году у меня… (Стало быть, у профессора Драгоманова, — добавил в скобках Леман.) — пропала рукопись под названием „О психофизических особенностях говора профессоров и преподавателей петербургского, Петроградского и впоследствии Ленинградского университета“ размером в восемь печатных листов, напечатанная на печатной машинке „Адлер“. А так же пропала и сама печатная машинка „Адлер“. Нашедших или знающих что-либо о местопребывании машинки просят доставить о ней сведения за приличное вознаграждение».

Чем-то эта картина — монотонное чтение, при нарастающем возмущении зала — запала в душу с момента первого чтения каверинского текста.

11 марта 2003

Получил тут такое вот письмо:

«…А я написал программу, которая позволяет читать и, что важно, писать по-русски из нерусифицированного UNIX'а. И из Windows'а тоже, но это не так важно, поскольку русификация Windows — дело простое.

Главное здесь то, что не надо надписывать на клавиатуре русские буквы, это не всегда удобно (у меня, например, клавиатура черная, хуй надпишешь). Нажимаешь правый Shift, и вместо английских букв ползут русские. Вместо Z получается З, вместо J — Й и так далее. А всякие хитрожопые буквы типа Ш или Ч нажимаются в два приема: сперва нажимаешь S, потом сразу h, и на экране С заменяется на Ш. По-моему, должно быть удобно. Вот, проверяю драйвер на тебе.

Скажем, Хомяк сразу бы продал такую программу за 10000 баксов. Я не знаю, как это делается, поэтому продавать не буду. Положу на сайт, берите, кто хочет».

11 марта 2003

История о бренности сущего

Я же, как Хемуль, предаюсь мыслям о бренности сущего.

Вспомнил, как давным-давно приходили ко мне два человека — сначала один, по фамилии Шишкин, за ним другой — по фамилии Репин. По-моему, это символично. Шишкин был изобретатель теории о том, что живописец Рерих (опять сплошные живописцы) был агентом ГПУ на Тибете. Он написал об этом серию статей, и даже был привлечён к суду. Рериховские общества отсудили у него две сотни старых жухлых рублей, а из статей вышла книга. Шишкин, прогуливаясь по моей квартире, сообщил, что она чрезвычайно подходит для создания тайных обществ и придумывания заговоров. И без него догадываясь об этом, я ждал появления второго гостя.

Тот пришёл на следующий день, сменив разочарованного издателя журнала «Компьютерный жук», разоблачителя Рериха etc.

Гость оказался высоким, в противоположность жене-француженке. Репин был русский писатель, живущий в Париже. В нём была странная особенность, свойство литераторов, законсервированных эммиграцией. Он, был, что называется inexorable — особенно, когда говорил о рабстве и свободе. Речь наша билась под потолком, вилась льязонами и падала дымными кольцами из моей трубки. Заговоры были налицо.

Меж тем я думал, что вот вызывают во мне жгучую неприязнь люди, что сладостно произносят: «Жизнь в этой стране — говно». И не в том суть, что я мало ненавижу дрянь, что творится вокруг — я ненавижу её не меньше. Суть в том, что меня раздражает то, что это подаётся как главная истина.

Суть в том, что начинают придумывать себе заграницу как некое мифическое Беловодье. И суть этого раздражения во вторичности основной мысли, в её избитости, неполноте. И, кажется, что эти люди занимаются просто терапией, выговариванием, пытаются найти союзника. Gleich sucht sich, gleich findet sich. И вот они хотят, чтобы я согласился и поддакивал, китайским болваном мотал головой — да, дескать, да, в говне, и я в говне, и вы, и всё в говне, и ничего уж тут (здесь, значит) не поделаешь. Ух.

И шелестел на столе роман французско-русского писателя, а я вспоминал замечательную историю одного знаменитого сказочного персонажа, что «любил думать, что был в очень большой опасности во время этого ужасного потопа, но единственная опасность угрожала ему только в последние полчаса его заключения, когда Сова уселась на ветку и, чтобы его морально поддержать, стала рассказывать ему длиннейшую историю про свою Тётку, которая однажды по ошибке снесла гусиное яйцо, и история эта тянулась и тянулась (совсем как эта фраза), пока Пятачок, который слушал Сову, высунувшись в окно, потеряв надежду на спасение, начал засыпать и, естественно, стал помаленьку вываливаться из окна; но, по счастью, в тот момент, когда он держался только одними копытцами задних ног, Сова громко вскрикнула, изображая ужас своей Тётки и её голос, когда она (Тётка) обнаружила, что яйцо было действительно гусиное, и Пятачок проснулся — и как раз успел юркнуть обратно в окно и сказать: „Ах как интересно! Да что вы говорите!“ — словом, вы можете представить себе его радость, когда он увидел славный Корабль „Мудрость Пуха“ (Капитан — К. Робин, 1-й помощник — В. Пух), который плыл ему на выручку, а К. Робин и В, Пух, в свою оче…

Ну, эта история здесь, по сути дела, кончается, а я так устал от этой последней фразы, что тоже не прочь бы кончить, но никак нельзя не рассказать о том, что было позже».

Меж тем, герой репинского романа был адвокат, и призрак юриспруденции витал над столом вместе с табачным дымом, потому что я отчасти был юристом, и как Джекил с Хайдом занимался по утрам одним, днём другим, а вечером беседовал с этими никчемными и бессмысленными заговорщиками.

Поэтому, хрен вам заговоров, думал я фразой из старого анекдота, хрен вам стульчиков для собрания и хрен вам пионеров для хора. Не будет вам ничего, а наябедничаю на вас на всех международному читателю, и будет вам стыдно.

Снова ух.

11 марта 2003

История про наше прошлое

Дорогая редакция!

Зная о вашей замечательной деятельности, посвящённой заполнению белых пятен истории бригады Кульгутина (по другим источникам — бригады им. Кульгутина), не мог не написать вам.

Сосед мой, любезный моему сердцу человек, назовём его для простоты Епельдифор Сергеевич, много повидал в жизни. Зайдя ко мне по нетрезвому делу вместе с моим другом О!Рудаковым, услышал он твою (вот я и перешел на непростительное «ты», вот досадное амикошонство!) передачу.

— Ох! — закричал Епельдифор Сергеевич.

— Ах! — закричал он, разрывая на груди рубаху.

— Знаешь ли ты, — закричал он мне. — Что я, являясь внутри себя по содержанию воином-интернационалистом, имел отношение к бригаде подрывников имени Кульгутина!? Ах!..

И он рассказал мне следующую историю. Проходя службу в Вооружённых Силах СССР, Епельдифор Сергеевич обучался подрывному делу в особом подразделении сапёрных войск. Летом 1962 года оно было переброшено на Кубу. В связи с обострением международной напряжённости перед группой было поставлено задание: в случае начала военного конфликта взорвать американскую военную базу в Гуантанамо.

После месяца специальной подготовки в провинции Камагуэй особое подразделение слилось с прибывшей на Кубу бригадой им. Кульгутина. К октябрю месяцу 1962 года положение стало критическим.

Несмотря на успокаивающие письма Н. С. Хрущёва, на месте было принято решение о взрыве базы Гуантанамо.

Руководитель группы, бригадир бригады им. Кульгутина Сафронов принял решение о закидании бухты Гуантанамо шапками, оснащёнными термодинамическими взрывателями. Расчёт был на то, что в отличие от местных жителей, американцы, падкие на сувениры, наденут наши шапки на головы и, в результате действия термодинамических взрывателей будут уничтожены.

План был разработан блестяще, и, помимо основной своей задачи обеспечивал безопасность более чем 50.000 жителей Гуантанамо. 27 октября группа приступила к его выполнению.

По халатности прапорщика Дружевского, часть шапок была перегрета на солнце и взорвалась. Несмотря на это, бригада подрывников привела в боевое положение остальные шапки и заняла места в метательной цепи.

К сожалению, ожидая команды на метание, один из членов бригады им. Кульгутина, Виталий Неделько задумался и, находясь в задумчивости, надел на себя шапку, приготовленную для метания. Разумеется, Виталий Неделько тут же взорвался.

Взрыв был принят за сигнал, и метание началось. Из-за сбивчивых приказов — то прекратить метание, то продолжать его, часть шапок была кинута в противоположную сторону.

Епельдифор же Сергеевич, мой любезный сосед внезапно увидел неподалёку свою знакомую, кубинскую девушку Марию Альягос, с которой познакомился накануне в г. Гуантанамо. Девушка из Гуантанамо (говоря проще — гуантанамера) зазывно улыбалась тогда совсем ещё юному Епельдифору Сергеевичу из кустов, в которых находилась. Епельдифор Сергеевич от радости подкинул шапку, находившуюся у него в руках, высоко в воздух.

В этот момент над островом Свободы пролетал американский самолёт-шпион. Шапка попала прямо в сопло двигателя, термодинамический взрыватель сработал, и через несколько секунд обломки самолёта упали на землю.

Напуганные гибелью летчика и самолёта, американцы согласились решить проблему советских ракет на Кубе дипломатическим путем. Согласно личному указанию Н.С.Хрущёва Епельдифор Сергеевич был представлен к ордену Боевого Красного Знамени, но по досадной ошибке был награжден лишь Переходящим Красным Знаменем.

Прапорщик Дружевский переведён в войска ПВО, где служит и поныне.

Н.С.Хрущёв скончался и похоронен на Новодевичьем кладбище. Фидель Кастро жив и, вероятно, может подтвердить рассказ Епельдифора Сергеевича. Что произошло с кубинской девушкой Марией Альягос, проживавшей в г. Гуантанамо, мне неизвестно (в этой части своего рассказа Епельдифор Сергеевич был особенно невнятен).

В заключение я хотел бы сказать, что готов предоставить интересующимся документы, тексты писем Н.С.Хрущёва и Ф.Кастро и снимок судна «Волголес» с ракетой на борту, покидающего Кубу. Если вглядеться — рядом с ракетой можно различить улыбающегося Епельдифора Сергеевича.

Готов так же предоставить уважаемой редакции гудок этого корабля.

11 марта 2003

История про чудесный стишок

11 марта 2003

Ещё одна история про Осоргина

Задолго до фултоновской речи Черчилля, Осоргин говорит: «Здесь я опускаю железный занавес».

Книга прерывается моментом отъезда, расставанием, прощанием с той жизнью, в которую уехавшие никогда не вернутся.

Однако есть и иная, тайная жизнь, не рассказанная в книге. Осоргин был из виднейших масонов. Привлёк, кстати, в ложу Гайто Газданова, одну из самых непростых фигур в русской эмиграции, стоящую особняком. Писатель Газданов и писатель Осоргин, уже действительно превратившийся в философа обменивались масонскими записками. «Брат Газданов» — так и писалось в них.

Это особый мир левобережного Парижа, ставший несколько десятилетий спустя колыбелью гошистской революции 1968 года. По личным впечатлениям я помню, насколько призрачен мир этой части города — старое и новое мешаются, масон идёт рука об руку с философом, хасид соседствует с правоверным католиком. Впрочем, масонство — тема особая.

Архаическое отношение к смерти в романах Газданова — таких как «Призрак Александра Вольфа», быть может, имеет корни именно в этом знакомстве. Влияние, которое оказал Осоргин на свой круг русского Парижа огромно. Оно так же загадочно как тайные доктрины.

Он возделывал свой сад — в переносном и прямом смыслах. Растил сад на парижском пустыре.

13 марта 2003

История про китайское гадание

Это странная история про странные предзнаменования. Попал я в одно странное место. Подвал, куда мне нужно было пойти, находился в огромном доме постройки сороковых годов. Когда я брёл вокруг него в поисках нужной двери, к подъезду причалил «Мерседес» и два кожаных человека вывели из него третьего, тоже кожаного, и, деловито пристегнув к себе наручниками, увели в нутро подъезда. Но дело не в этом эпизоде. В искомом странном подвале посетители играли в не менее странную игру. В результате этой непонятной джуманджи мне выпало, как в китайском печенье с записками, нести домой лист бумаги с красным рисунком и текстом, озаглавленным: «Красная стена. Часть двенадцатая».

Итак: «Один китайский студент в детстве играет в игру под названием „Критика Линь Бяо и Конфуция“. Когда он учится в Пекинском педагогическом университете, профессор Чжоу Гучэн предостерегает его от чрезмерного увлечения Западом. Студент пишет большое дацзыбао и вывешивает его на университетской стене.

Молодой китайский революционер Цзи Чжи презжает в Страну Советов учиться. Он влюбляется в свою первую учительницу русского языка. Их сына зовут Леонард Сергеевич Переломов. Он пишет книгу „Конфуций: учение, жизнь, судьба“. Леонард Сергеевич стоит перед стеной Пекинского педагогического университета и читает дацзыбао. Там написано: почётному советнику Фонда Конфуция профессора Чжоу Гучэну нужно сделать кэн. Кэн по-китайски означает, конечно, „погребение заживо“.

Леонард Сергеевич Переломов стоит перед стеной Пекинского педагогического университета в дни Больших снегов года Красного тигра».

Ночью мне приснился красный рисунок, на котором ветер шевелил кривые деревья, а с горы, осыпая лужайку брызгами лился маленький водопад.

Двенадцатая часть символизировала, несомненно, двенадцатый год лунного календаря. Но при чём тут были эти современные китайцы, какое отношение они имели ко мне?

И, озадаченный, пошёл я по жизни.

13 марта 2003

История про планы

Сидел я, сидел, и вдруг подумал — напишу-ка я про паутину. В смысле «Паутину», которую издала «Амфора». Вот.

14 марта 2003

История про «Паутину» № 1

…Так, надо сказать, что автора «Паутины» я никогда в жизни не видел, а к людям, с которыми не встречался, я почему-то испытываю исключительно добрые чувства. При этом вся эта невнятная история с ленинградским мордобоем, который то ли был, то ли его не было, то ли он шубу украл, то ли у него украли, была мне не очень интересна. Жизненный опыт мне, правда, подсказывает, что если есть какие-то клановые разборки, надо стоять на чьей-то стороне, потому как если не стоишь на чьей-нибудь стороне, то наваляют тебе пиздюлей по самое не балуйся.

Неприсоеденившихся пиздят всегда весело и отчаянно, этот процесс примиряет непримиримых. Но это я к слову.

Я читал «Паутину» давно, в странное время-до-кризиса, когда вся страна веселилась как перед пьяной дракой. Я читал её с экрана, а я могу спокойно читать тексты, даже большие, с экрана. Но разные дела смыли впечатление от этого текста.

При этом, из каких-то других текстов я помнил, что автор «Паутины» утверждает вполне здравую мысль о кризисе советской-российской научной фантастики. Может, писал-то он и о другом, а это я его так понял.

Действительно, в России есть какие-никакие авторы фэнтези, есть крепкие романы в стиле альтернативной истории, есть, наконец, юмористическая фантастика.

Но с SF, действительно, у нас существует проблема.

Надо оговориться. что под научной фантастикой я понимаю как раз тот текст, что вносит в мир научный кунштюк, а потом — погнали наши городских, посмотрим, что и как выйдет — всё зависит уже от таланта автора.

Для меня поэтому образец научной, или научно-философской фантастики — работы Лема.

Или, скажем, хороший роман Стругацких, где против учёных воюет Второе начало термодинамики — он был читан мней ещё в журнале «Знание-сила», на его страницах размером с простыню.

Поэтому, я стал перечитывать «Паутину» с чувством того зрителя боксёрского матча, который наблюдает странного человека рядом с рингом. Человек уже в боксёрских трусах, в перчатках и ехидно комментирует тех, кто мутузит друг друга на ринге. Сейчас, думает зритель, сейчас этот чувак полезет через канаты и всех положит.

Так я начал читать «Паутину».

14 марта 2003

История про «Паутину» № 2

В интересном, но начавшем забываться романе Вадима Кожевникова есть такой эпизод: советского разведчика, который давно приотворяется агентом Абвера, сбрасывают с парашютом якобы на территорию, занятую Красной Армией. Там героя допрашивает эсэсовец, переодетый батальонным комиссаром — почему-то в лайковых перчатках. «Один из этих людей беспрестанно, как заведенный, тщательно ругался матом. Другие обменивались негромкими и короткими фразами, подкрепляя их указующими жестами, словно не были уверены что их слова можно понять» — так описывает их Кожевников, показывая «типичного особиста с подручными». Люди Сети в «Паутине» беспрестанно, как заведённые, говорят так: «Я-то имел в виду секретную варежку, с которой шишки из MS колдуют. Она тоже называется пауа… Короче, духогонка по-нашему. На пиджаковском языке — бизнес-оганайзер для внутреннего пользования. Очень толковая штука. Сама строит оптимальную визуализацию задачи на основе ваших данных и собственных изысканий по Сетке», «Если машина может за нас бодать какие-то таски, значит, мы можем что-то другое бодать на освободившихся ресурсах»… И лучше б они не шутили так, как шутят: «Когда я заказал бармену эту смесь, он уставился на меня, как баран на нового Гейтса».

Герои унылой чередой резонёров рассказывают какие-то новости, а мне хочется понять — зачем они так. Потому как, если вытащить на свет Божий письмо какого-то программиста, то можно найти в нём и более причудливый сленг, на котором и я сам могу говорить. Но подлинность бывает разная.

Поэтому я расскажу историю про себя самого. Мой преподаватель по очередному образованию, Александр Евсеевич Рекемчук был очень интересный человек. Из пяти лет общения с ним в рамках учебного плана я вынес три фразы. Три фразы за пять лет — это очень много. Это безумно много. Это очень хорошо.

История одной из этих фраз следующая. Одну барышню упрекали за неестественность диалога, и придуманные обстоятельства какого-то её рассказа. Она начала оправдываться, говоря при этом, что именно так было в жизни, так было на самом деле.

— Совершенно неважно, — прервал её Рекемчук, — как было на самом деле.

И в этом неоднозначном утверждении была великая правда литературы, отличающая её от журналистики.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 3

…Надо сказать, что я очень дружелюбный критик романа «Паутина» — готовый идти на диалог, не ангажированный ни корпоративными правилами, ни деньгами, ни собственным снобизмом, ни желанием учительствования. Всё это получается у меня криво и неправильно, корпорации отвергают меня как донорская жопа — чукчу, деньги растворяются в воздухе (об этом я уже писал), а для снобизма нужно научиться носить галстук.

При этом я впервые сел за клавиатуру в 1983-ем, локальную сеть увидел в 1986-ом, а глобальную в 1989.

Был бы роман говно без палки, я бы не тратил на него моё угрюмое ночное время. Смотрел бы себе и смотрел сейчас французский порнографический канал XXL и горя себе не знал.

И вот, ставя себя на место автора, я думаю — написал бы я, писатель Битов, первый в России роман, построенный на сетевой теме, обосновал бы свои взгляды на проблему — и тут, откуда ни возьмись, приходит упитанный коммерческий упырь Вознесенский и ну печь, быстро как блины романы про то же самое.

И на вопрос «кто у нас тут главный по киберпанку?» орава народу отвечает хором: «Главный по киберпанку у нас коммерческий писатель такой-то».

Тьфу, не то что будь я Битовым, а самим собой, не то что педофилом обозвал бы этого Вознесенского — так просто навешал бы ему люлей по самое не балуйся. Потому что общественное мнение — глупая скотина, что-то вроде пьяного из анекдота:

Пьяный приходит в аптеку и начинает требовать портвейн. Из окошечка отвечают, что это — аптека и портвейном они не занимаются. Пьяный отвечает, что всё понимает, знает, что не задаром, и что вот они, деньги.

Из окошечка возмущенно требуют прекратить.

Пьяный, покопавшись в карманах, добавляет мятый рубль (анекдот старый).

— Побойтесь Бога, — произносит он, получив ещё раз отказ, — это всё, что есть.

— Нет портвейна, нет! — кричит ошалевшая женщина в окошечке.

Наконец, пьяный уходит.

Он возвращается через два часа и видит за стеклом объявление, написанной дрожащей рукой: «Портвейна нет».

— Значит, всё-таки был, — говорит он и вздыхает.

Вот образец той психологии, о которой я говорю. Вот образец рождения мифа, и главное в нём общественная жажда, которая — всё, а общественный имидж — ничто. И даже общественная жажда — которая наше всё.

Но это ещё не всё — между романами условного Битова и условного Вознесенского есть ещё и другая связь.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 4

Есть несколько формальных признаков нашей современной фантастики — во-первых, это введение в текст персонажей из окружения писателя. Среда фантастики корпоративна, все на виду, и вот, с чуть изменёнными именами, люди из тусовки шастают по страницам. Этим грешат все, это стилевой признак.

Не говоря уж о ритуальных убийствах Семецкого, с которым я делил овсяную кашу. За Семецкого мне лично особенно страшно, но я надеюсь, что от этих бесчисленных его смертей в чужих книгах он будет жить долго.

Так вот, «Паутина» наполнена тем же цитированием чужих судеб — такими же персонажами, только из другой тусовки. Выбегалло там и пробегалло все значимые персонажи русской Сети, да и сам Алексей Андреев, выскочив из романа, как чёртик из табакерки, что-то говорит про нелюбимого успешного писателя. Так же говорит, будто Катон про Карфаген.

Между тем, упоминание узко известных персонажей превращает литературу в капустник, что-то вроде ребуса. Ребус есть, есть игра в угадайку, а литература призрачна. Вот она отворяет дверь, вот нога ступает за порог… Вот дверь захлопнулась.

Второе обстоятельство успешной российской фантастики — это расслабленный герой-мужчина, с которым хорошо себя индетифицировать читателю. Этот герой не очень успешлив сначала.

Собствено, и в мировом кинематографе спаситель человечества должен проснуться с похмелья, небритым и унылым. Жена ушла, машину спиздили, голова болит — но чу, телефонный звонок. Чу, загремели раскаты дальних разрывов глухих, там, среди Жёлтого моря, вьётся Андреевский стяг, бьётся с неравную силой гордый красавец Варяг. Причём в качестве бонуса к выполненной задаче мирового спасения на героя сваливается ещё и сексуальное удвлетворение.

Это канва большей части боевиков мирового класса — а точно чувствующий стиль времени Сергей Лукьяненко каждый раз точно попадает в цель, производя этих персонажей.

Но среди так называемой «элитарной литературы» есть ещё более интересный пример.

Сейчас схожу на кухню за жидкостью, и расскажу.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 5 (А, вообще-то, про Мураками)

Так вот, настоящего современного героя, с характерной расслабленностью на русский коммерческий рынок поставил Мураками. Хотя я об этом уже говорил, придётся повториться. Памук и Мураками — всё суть варианты Павича. Есть такой типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить, и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна — туристический флёр описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему — их жизнь на стыке. Памук — жонглирует западными кинофильмами, у Мураками — плещется в наушниках западная музыка. И не важно, что для некоторых Запад — это, скорее, Восток.

Всюду острый, напряжённый сюжет, (западного), щепотка национального колорита (вернее, полведра), стакан сложносочинённых метафор, а перед подачей на стол — посыпать точной географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.

Кстати, о Мураками, коль уж зашла о нём речь. Одному моему другу очень нравился Мураками оттого, что герои этого японца были расслабленными людьми средних лет. Оттого, что в этих текстах было много музыкальных названий, и оттого, что на них лежал отсвет узкокорпоративной славы. Но это была и интернациональная слава.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 6 (А, на самом деле, чёрт знает про что)

Я продолжаю переписывать сам себя, говоря о сентиментальном герое. Когда ты читаешь книгу, в которой чередуются названия чужих песен, песен, которые ты никогда не слышал и вряд ли когда-нибудь услышишь, ты испытываешь при этом очень странное ощущение.

Был такой роман Джона Брэйна «Путь наверх», где героя охватывала тоска по тем дням, «когда я мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и дармовую выпивку и женщин из общества. …Мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведёт во весь голос „На манёврах“, или „Коты на крыше“ или „Три почтенные старушки“».

Какие коты, какие старушки… Какие хиты семидесятых?.. Конечно, многие музыкальные имена, которые перебирал Мураками, знал и я, но все они старились стремительно — будто цены в фунтах, шиллингах и рублях, что жили в разных книгах.

Мураками был расслабленным стильным человеком. Одиночество, рок-н-ролл, секс. Только наркотиков в этом списке не хватало — они были, слава Богу, исключены. Впрочем, сам Мураками баловался травкой.

Я был ровесником его героев. Всё дело в том, что это были истории о неудачниках средних лет. Мураками даже кокетничал своим одиночеством и расслабленностью. И русский читатель соотносил себя с расслабленным японцем, отождествлял себя с этой постиндустриальной расслабленностью, передавал книжку другому такому же расслабленному — жена-ушла-с-работой-проблемы-машину-спиздили.

И мода на Мураками ширилась — безотносительно высокого качества его текстов. Потому как он реализовывал японский вариант сюжета про Ивана-дурака, спящего за печкой, но которому, наконец, подвалило, повело по жизни, которым заинтересовалось мироздание.

Отношения у героев Мураками были свободные — «Настолько свободные, ни к чем у не обязывающие отношения у меня за всю жизнь складывались лишь с нею одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведёт. Но смаковали оставшееся нам время жизни вдвоём, точно смертники — отсрочку исполнения приговора… Но даже не это было главным в моей пустоте. Главной причиной моей пустоты было то, что эта женщина была мне не нужна. Она мне нравилась. Мне было хорошо с ней рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы были вместе. Я даже вспомнил, что значит быть нежным… Но по большему счёту — потребности в этой женщине я не испытывал.

Уже на третьи сутки после её ухода я отчётливо это понял. Она права: даже с нею в постели я оставался на своей Луне». Эти мысли так же распространены в мужских постиндустриальных головах, как Макдональдсы в мировых столицах. Так же как мечта запечного Ивана о череде царевен. В России Мураками стал особенно популярен потому ещё, что понятия сентиментального стиля у нас не было с тех пор как ушла мода на Ремарка и Хэмингуэя. Герои Мураками — это явная неспешность и ничего не делание — наследство Ремарка.

И тут выходит самое странное этот расслабленный герой одинаков здесь и там, что в мировых бестселлерах, что у Лукьяненко, что в романе «Паутина». И автор «Паутины» напрасно ругает Лукьяненко — их тексты эти вполне комплиментарны.

В унынии от таких рассуждений предался я медитации

Разглядывал я себя издали — всё своё тело со стороны подушки. Два горных пика, острых и симметричных — от ступней. Маленький холмик от хуя, возвышенность живота. Тонкая простыня придавала всей этой картине вид горной страны. Какие-нибудь Гималаи. Голубая пустая стена, холод, вытекавший из кондиционера и мертвенный свет суперсовременного освещения только усугубляли впечатление. Горы, точно горы. И геологическое движение. Тьфу. Никакой расслабленности не получилось, а уж сентиментального героя и подавно. Спать.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 7

Однажды я попал на какую-то Православную конференцию по Интернету. Собственно, пошёл я не слушать, а смотреть на помещение. Увидел белые мраморные стены, покрытые сетью маленьких трещин. Была, впрочем, и трещина покрупнее. Были лестницы со скрипящими ступеньками и дрожащими балясинами тёмно-жёлтого дерева. И того же цвета деревянные решётки, прикрывающие батареи парового отопления. Всё это были остатки былого сталинского величия.

Но внезапно я понял, что был в этом месте много лет назад. Тогда я пришёл на заседание Астрономо-Геодезического общества, членом которого был тогда по ошибке. Тогда я попал на какой-то доклад, опоздал, и первое что услышал было:

— И вот мы приехали на Куликово поле, обнаружили эту каменную скифскую бабу. Оказалось, что у неё изо рта выходит нулевой меридиан…

И вот, спустя много лет, я попал на продолжение этого доклада. Кажется, он назывался «Православие и Интернет». Какая-то тётенька с жаром говорила об ужасных идеях исповеди в Сети. Потом вышел на трибуну какой-то толстяк и сказал, что, дескать, недаром Интернет называется паутиной. «И нам, православным, нужно искать то место, где сидит паук» — завершил он свою мысль.

Эту историю надо было бы вынести в эпиграф. Дело в том, что Сеть уравнивает всех — в том числе и литературу. Споры об отцах-основателях, о приоритете бессмысленны, точно так же как поиски паука.

Время от времени в моё рассуждение пролезают спортивные примеры (у Андреева, кстати, есть интересная статья о футурологии спорта). Так вот, после череды олимпийских скандалов кто-то из официальных лиц сказал, что России надо выигрывать не доли секунд и сантиметры, а идти на голову вперёд, чтобы наши победы стали бесспорны.

Тут сказалось непонимание современного состояния спорта — ресурсы человеческого тела исчерпаны, сформировался многомиллиардный рынок, животная масса зрителей и потребителей.

Вырваться на полкорпуса вперёд нельзя, а игры превратились в битву анализов и схватку фармакологов.

Состояние с сравнением литературных произведений в популярных жанрах, или, точнее, среди текстов, претендующих на популярность такое же. Их обводы похожи, как силуэты истребителей разных стран. Тексты получают олимпийские титулы за счёт пиарщиков-аптекарей и правильно ориентированных судей сотен конкурсов.

16 марта 2003

История про «Паутину» № 8

Собственно история главного героя «Паутины» повторяет историю давней повести Александра Кабакова «Невозвращенец» — тоже человек в годах, та же невнятная личная жизнь, гуманитарное прошлое. Да и все реалии будущей жизни оттуда — весь этот «святназ», что ходит по электричкам с автоматами в форме креста. Механизм этого оксюморона был отточен ещё в конце восьмидесятых — «Где-то в стороне Масловки стучали очереди — похоже, что бил крупнокалиберный с бэтээра. Я вытащил из-под куртки транзистор и ненадолго — батарейки и так катастрофически сели — включил его. „Вчера в Кремле, — сказал диктор, — начал работу Первый Чрезвычайный Учредительный Съезд Российского Союза Демократических Партий. В работу съезда принимают участие делегаты от всех политических партий России. В качестве гостей на съезд прибыли зарубежные делегации — Христианско-Демократической Партии Закавказья, Социал-Фундаменталистов Туркестана, Конституционной Партии Объединенных Бухарских и Самаркандских Эмиратов, католических радикалов Прибалтийской Федерации, а также Левых коммунистов Сибири (Иркутск). В первый день работы съезда с докладом выступил секретарь-президент Подготовительного Комитета генерал Виктор Андреевич Панаев. Московское время — ноль часов три минуты. Продолжаем передачу новостей. Вчера в Персидском заливе неопознанные самолеты подвергли очередной ядерной бомбардировке караван мирных судов, принадлежащих Соединенным Штатам. Корабли шли под нейтральным польским флагом, но это не остановило клерикал-фашистов. Мировая общественность горячо поддерживает миролюбивые усилия“… Эта игра с близким будущим довольно проста, до обидного незатейлива, но действует безотказно.

Тут же — парад цитат. Один из центральных взята у Грэма Грина — распитие сувенирных бутылочек с водками и виски на шахматной доске.

А вот, собственно, Сети в романе нет. При всём частом её упоминании — ну, есть голографическая мебель, есть щуп, который входит в Интернет даже по водопроводной трубе — но всё это вроде задника, фона повествования.

Так, герои современного боевика постоянно ездят на автомашинах, но не автомобиль главный герой фильма. Был, правда, давний сериал, в котором чёрный лаковый автомобиль, наделённый интеллектом, стал одним из героев. Но это случилось единожды, четверть века назад…

17 марта 2003

История про «Паутину» № 9

Понятно, что «Паутина» написана ещё тогда, когда станция «Мир» только скорбно зависла на орбите, ещё только готовясь к водным процедурам. «Паутина» написана тогда, когда 9.11 было бессмысленным сочетанием. И, если я не ошибаюсь, тогда, когда слово «дефолт» было известно только экономистам.

На том историческом фоне отставной профессор литературы, что мечется между хакерами и спецслужбами, путешествует по расширенной реальности был зеркальным отражением героя «Невозвращенца»

Но изменение скорости и запаха времени не объясняет литературных проблем. Не объясняет повалившийся в ничто финал «Паутины» — когда вдруг всё происходившее оказалось не то сном, не то видением. А куда делся весь спиритуоз — неизвестно ни мне, ни прочему читателю. Потеря темпа повествования неясность и скомканность — всё это можно объяснить творческим замыслом. Не объясняет проблем с языком.

Да вот беда… (и тут я, наконец, расскажу про третью фразу Александра Рекемчука.)

Рекемчук говорил, что писатель не имеет права ничего объяснять после того, как он бросил текст в общество.

То есть, автор кончил писать, текст его выстраданной книги уже рвут на части тупые волки-критики и уроды-читатели, его хают завистники, а объяснять нельзя.

Текст самодостаточен.

Публичные объяснения никого не убедят, всё выйдет только хуже. Разве друзьям — под крепкие напитки.

А ругань — дело хорошее. Создаётся иногда впечатление, что Андреев — единственная оппозиция монопольному сообществу фантастов. А оппозиция — дело хорошее, необходимое любому правительству, даже монопольному.

17 марта 2003

История про хлопобудов и будохлопов

Я её, собственно, хотел сейчас написать, но не напишу. Потому что думал, что с утра выздоровею… выздоровлю? (недаром в русском языке это кривое слово — из-за исконного и домотканного русского суеверия).

То есть, я хотел рассказать о том, как я участвовал в собрании антиглобалистов. Но засопливел, мне дурно, поэтому я потом про это расскажу.

Мёду мне, мёду.

19 марта 2003

История про тест

Я нахожусь в некотором недоумении. Потому как не могу написать запись нормального (чуть большего, чем этот) размера — меня отторгает сервер. Как донорская ж. — чукчу. Видимо, введено неизвестное мне ограничение. Так же я не могу понять, почему в info у меня продолжают выкидывать чуть ли не полторы сотни друзей. Говорилось, что это сиюминутный баг. Просьба отрезанных не обижаться — я не виноват.

21 марта 2003

История по заказу (1)

Я начал выздоравливать, поэтому из суеверных соображениях ничего не буду писать про окопы антиглобалистов. тем более, что сегодня все об этом пишут. Меня попросили написать про тётенек — так вот вам. Про тётенек лучше рассказывать прикрываясь историями полузабытых или вовсе забытых писателей третьего или четвёртого ряда. Я вот вспоминал эти истории, потому что однажды читал полузабытого писателя в поезде, а кругом были зимние леса.

21 марта 2003

История по заказу (2)

…Пахло железной дорогой — углём и снегом, шпалами и сыростью. На полу купе происходила битва ботинок, что принадлежали моим попутчикам. Битва происходила среди пересечённой местности скомканного половика, а я шелестел страницами при слабом потаённом свете… У Газданова в романе об Эвелине было написано: «Она пила только крепкие напитки, у неё была необыкновенная сопротивляемость опьянению, объясняющаяся, я думаю, долгой тренировкой и пребыванием в англосаксонских странах».

21 марта 2003

История по заказу (3)

Герой, сидя в медитативной пустоте своей парижской квартиры рассуждал: «Я думал о неудобствах, вызываемых присутствием Эвелины. Все оказывались пострадавшими в той или иной степени — все, кроме Эвелины, никто из нас не мог ей сопротивляться и никто не думал этого делать. Она могла быть утомительна и несносна, но никто из нас никогда не сказал ей ни одного резкого слова и не отказал ей ни в одном требовании…»

21 марта 2003

История по заказу (4)

«…Никто из нас не понимал, почему мы это делали. По отношению к ней мы вели себя так, будто имели дело с каким-то отрицательным божеством, которое не следует раздражать ни в коем случае — и тогда, может быть, оно растворится и исчезнет». Это было похоже на девушку, которую я знал, казалось, давным-давно.

21 марта 2003

История про Баха

Ну и, надо сказать, с днём рождения композитора Баха поздравляю всех тех, кому это в радость.

21 марта 2003

* * *

ничего не понимаю

22 марта 2003

История без повода

Я против злорадства.

23 марта 2003

История про спрос на девочек

Я читал Брасм.

Такое впечатление, что проза Брасм написана по учебнику психиатрии — жизнь девочки в окружении не очень вникающих вникающих во внутренний мир девочки домашних. Затем отторжение в школе — жизнь отверженной, всматривание в своё тело — некрасивое и угловатое, новенькая в классе, полулюбовь-полуненависть, рабство у своей подруги, первый сексуальный опыт с мальчиком, усиление ненависти. Итог — подушка на лице у одноклассницы, тюремный срок, пустота.

Интересно другое — суховатое изложение Брасм занимает ту же коммерческую позицию, что и расхристанная проза Денежкиной. Это явление спроса на девочек.

Спрос на девочек — это специфика современности, и её начали не «Тату».

Кстати, то, что говорит в своей идиотической простоте Денежкина слово в слово повторяет рассказы Витухновской — я и мои паладины, вот они валяются передо мной, вот мы бьём стёкла в машинах на улице… Где теперь Витухновская — непонятно, вернее, понятно всем.

25 марта 2003

История про тараканов (1)

Идеальный враг

25 марта 2003

История про Поплавского

Среди непонятным образом переизданных в России на волне общего интереса к русской эмиграции воспоминаний есть книга Василия Яновского «Поля Елисейские». Книга эта неровна, язык запинается, изложение страдает повторами и банальностями, но она много лучше ой прозы, которую писал Яновский. Книга была издана Пушкинским фондом в 1993-ем, примечательна отвратительной полиграфией, но снабжена зато интересным предисловием Сергея Довлатова. Яновский пишет, между прочим: «Поплавского вообще привлекало зло своей эстетической прелестью. В этом смысле он был демоничен. И участвуя в чёрной мессе ил только являясь непосредственым свидетелем её, он улыбался гордой, нежной, страдальческой улыбкою, будто зная что-то особенное, покрывающее всё.

Наружность Бориса была бы совершенно ординарной, если бы неглаза… Его взгляд чем-то напоминал слепого от рождения: есть такие гусляры. Кстати, он жаловался на боль в глазах: «точно попал песок…» Но песок этот был не простой, потому что вымыть его не удавалось. И он носил тёмные очки, придававшие ему вид мистического заговорщика.

Говорят, в детстве он был хилым мальчуганом и плаксою; но истерическим упорством, работая на разных гимнастических аппаратах, Поплавский развил себе тяжёлые бицепсы и плечевые мускулы, что при впалой груди придавало ему несколько громоздкий вид.

В гневе он ругался, как ломовой извозчик, возмущённо и как-то неубедительно. Подчас грубый, он сам был точно без кожи и от иного прикосновения вскрикивал.

Влияние Поплавского в конце двадцатых и в начале тридцатых годов на русском Монпарнасе было огромно. Какую бы ересь он не высказывал порою, в ней всегда просвечивала «творческая» ткань; послушав его, другие тоже начинали на время оригинально мыслить, даже спорили с ним. Это в первую очередь относится к разговорам Бориса. Когда-нибудь исследователь определит, до чего творчество наших критиков и философов после смерти Поплавского потускнело.

Его многие не любили при жизни, или так казалось. Постоянно спорили, клевали, наваливаясь скопом, завистливо придираясь, как полагается на Руси. А он, точно сильная ломовая лошадь, которую запрягли в лёгкий шарабан, налегал могучим плечом и вывозил нас из трясины неудачного собрания, доклада, даже нищей вечеринки…

В те времена «Чёрную Мадонну» или «Мечтали флаги»… повторяли на все лады не только в Париже, но и на «монпарнасах» Праги, Варшавы и Риги.

с.14-15

26 марта 2003

История про Поплавского — ещё одна

Поплавский вдруг увлёкся православною службою. Он не следовал за модою, а сам её устанавливал. Постился, молился, плавал и поднимал тяжести до изнеможения, хлопотал над гимнастическими аппаратами, убивавшими плоть, но, о чудо, развивавшими мышцы. Он сочинял для себя нечто, похожее на вериги, а пока приходил на Монпарнас, щёлкая трудной машинкой для ручных упражнений проговел всерьёз весь Великий Пост, так что его в кафе почти не видели.

— Фу ты дьявол, — отдувался он удовлетворённо. — Это тебе не латинские книксены — отстоять русскую службу.

Тогда все увлекались парижской школой православия, как несколько позднее кинулись в масонство…

Поплавского масонство всегда волновало и притягивало; он проповедовал, что мы живём в эпоху тайных союзов и надо объединяться, пока не наступила кромешная тьма. Но «генералы» ему не верили — характер неподходящий! Во всяком случае, несмотря на все хлопоты и истерики, в масоны его не пропустили. Пусю (Борис Закович — В.Б.) приняли вместе с десятком других энтузиастов.

«Софиев и Терапиано ещё до того числились вольными каменщиками разных толков. Осоргин собрал ложу, кажется, Северных братьев. Теософы, антропософы имели свои ячейки. Понемногу все объединились: архиправые кинулись в ложи, надеясь изнутри овладеть Троей. (Во Франции, разумеется, масонство вполне легальная организация)». с. 25–26

Кстати, именно в этот момент Поплавский начал «принюхиваться».

26 марта 2003

История про Поплавского. Третья

Создаётся впечатление, что все уважающие себя эмигранты были масонами. Особенно люди молодые и среднего возраста — Газданов, Осоргин, молодой Терапиано и проч. и проч.

Понятно, что масонство тогда имело особый привкус, очищенный в общем сознании от приставки "жидо-".

У нас ведь сейчас кому скажешь ро масонов — хитро улыбнётся русский человек, прищурится и подмигнёт:

— Жидо? Жидо, да?

Так вот, есть несколько конспирологических мотиваций — первая, наиболее, общая, это "Казус Моцарта". В эмиграции уныло, горек её хлеб, и, главное, его мало.

Вторая мотивация куда интереснее — если в начале двадцатых можно было мечтать о скором падении большевиков, то после нужно было либо вернуться — "я не таракан, в кухонном ведре плавать не буду", либо выращивать смысл на чужой земле.

Тогда ещё была проблема "ассимилироваться-не ассимилироваться".

И стержень, смысл проявлялся в масонских собраниях.

Это переплавленная традиция учительства русской литературы.

27 марта 2003

История про ёлку

Безобразие. Воспользовавшись моей болезнью и беспомощным состоянием, мои домашние выкинули ёлку.

29 марта 2003

История про Калининград

Дорогие друзья, проживающие в славном городе Кенигсберге/Калининграде, не расскажите ли вы на какую погоду можно рассчитывать в ваших краях, если я приеду туда в четверг на этой неделе.

Вопрос одежды, так сказать. Может, у вас нужен зонтик или что ещё?

31 марта 2003

История про завтрашний день

Всё как-то напряглось в ожидании завтрашнего дня. Все задумались об остроумии и юморе.

Больше всего люди стараются не надуть кого-нибудь, а не опростоволосится самим. Поэтому надвигается день переспрашиваний и уточнений.

Двинутся по улицам тысячи граждан с обсыпанными мелом спинами, тысячи кнопок лягут на конторские и школьные стулья, мы узнаем о том, что Главный Бородатый Злодей живёт в Малаховке и женщина, которая чистила говорящую рыбу родила негра с двумя головами.

И всё же, лучшие шутники были люди серьезные, давно описанные в литературе. Они "шутили только раз в году — первого апреля. Да и в этот день веселых забав и радостных мистификаций они оперировали только одной печальной шуткой: фабриковали на машинке фальшивый приказ об увольнении Кукушкинда и клали ему на стол. И каждый раз в течение семи лет старик хватался за сердце, что очень всех потешало".

31 марта 2003

История про стихи, которые я видел сегодня в метро

Последнее — чистый дзен. Да-да-да.

01 апреля 2003

История про носопрыга

Гордон показывает носопрыга. Носопрыг похож на перевёрнутого зайца.

Но, что самое удивительное, я этого носопрыга видел — в старых номерах "Науки и Жизни".. А, может, в "Знание — сила" — был там чудесный раздел "Академия Весёлых Наук".

Если кто помнит этого носопрыга, раскажите мне. Пожалуйста.

01 апреля 2003

История о призраках

Я вернулся в Москву несколько потрёпанный, но про своё странствие я расскажу потом. А сначала речь пойдёт о призраках.

Несколько лет назад я застрял на далёком аэродроме и ждал того, как уйдёт туман. Аэродром был горный, с короткой ВПП, обрывавшейся в ущелье. Самолёты там взлетали и садились рискованно, будто на авианосец. Какие-то местные люди говорили при этом:

— Ничего, не бойтесь, дескать, вон там, внизу, всего один лежит…

Действительно в глубине ущелья валялись не обломки, а не имеющие отношения к какой-либо форме обрывки самолёта. Ещё один, двухмоторный мул лежал на брюхе с гнутыми винтами рядом с полосой. Название авиакомпании на его фюзеляже было замазано белой краской. Но делать было нечего — надо лететь.

А пока я сидел в едальне за столом, сидел в обнимку с тонгом — так звалась хмельная брага с соломиной, тонущей одним концом в огромной чаше. Делался тонг из terminated milled (цитата из меню), заливался кипятком и настаивался несколько минут.

Пока, в ожидании жужжания в небе, я проводил время за чтением Книги. Эта Книга, видать, была оставлена или забыта кем-то из лётчиков — страницы Книги были полы аэрофотосъёмкой. Название зыбко хранится в моей памяти — что-то вроде "Англия с высоты птичьего полёта".

Главное в другом — на фотографиях в разворот страницы среди холмов и полей современной Англии проступали следы древней жизни. Посреди ровного пространства виднелись квадраты и прямоугольники. Это были тени домов тысячелетней давности. Иначе в местах исчезнувших поселений росла трава, иначе проседала земля, по-другому таял снег и высыхала земля.

И только с птичьего полёта можно было увидеть эти картины. Только поднявшись, отстранившись и отстранишись, человек, забредший в английские луга не ощущал разницы, он был бесчувственен, будто обыватель, что не слышал никогда в спину: "Шаг вправо, шаг влево…"

Он делал шаг вправо и делал — влево, но как геометрический плоскатик, оставался в своём времени.

Он не знал того, что на восходе и на закате несуществующие здания отбрасывали свои тени — из этих теней складывались города и деревни. Было это наглядной иллюстрацией к метафоре Павича, который писал о том, что ещё несколько дней после пожара дома сожжённой хазарской столицы отбрасывали тень.

Итак, римские дороги неожиданно обнаруживались среди овса. Следы замков и мостов возникали около рек. Стоит ли говорить, что я так и не нашёл следов этой книги в следующей за отлётом жизни.

Как-то странно трансформировала меня эти картины. Будто подняли меня над землёй, а потом снова опустили пониже, между сельсоветом и будкой сортира. Но ничего в мире не пропадает, ничто не растворяется в земле, и от всего есть свои следы.

И вот, то место, откуда я вернулся сейчас, было таким же — со следами бывшей цивилизации, чего-то зыбкого чужого, доставшегося странно, будто нежданное чужое наследство.

И обсаженные деревьями узкие дороги там вели к несуществующим фольваркам, так же, как видимые только с воздуха ригоры и финесы.

09 апреля 2003

История про ресторан на берегу

Было ветрено и волны с перехлёстом. В придуманной стране настала непогода. Преодолевая сопротивление ветра, мы вышли на набережную — там грохотало море, был шторм. Летела с неба смесь воды и снега, а в ресторане на набережной пылал камин, говорили тихо и барашки на море существовали только в десятке картин.

Там странным образом играла музыка — аранжированная мелодия "Тёмной ночи" сменялась такой же приглушённой и изменённой ламбадой — обе они были превращены в нечто довоенное, привязанное к местности.

Я думал, что вот сейчас отворится дверь, и чуть поскрипывая хромовыми сапогами, войдёт в зал молодой офицер Люфтваффе со стеком в руке.

Поэтому, вернувшись домой, я отменил классическое литературоведение.

Извините, если кого обидел.

10 апреля 2003

История про математику

Но тогда, под шум шторма, разговор шёл про математику. Трое из присутствующих за столом понимали в ней толк, а я помнил её вкус. Итак, мне рассказали, как написалась статья для одного журнала о математическом конгрессе в Пекине и присуждении премии Филдса. Популярная статья была написана, но редактор остался недоволен текстом — он предложил его дополнить. Нужно было пересказать вкратце идеи лауреатов. И оказалось, что их совершенно невозможно пересказать.

Невозможно было объяснить то, за что были присуждены высшие математические награды — и не тупому человеку, а человеку вполне образованному — то есть, потенциальному читателю.

И я хоть и был испорчен математикой, тоже не подлежал инициализации. Потому как надо было быть специалистом — причём довольно узким, в рамках какой-нибудь алгебраической геометрии. Была пройдена какая-то грань и знание стало недостижимым. Поэтому я поверил на слово, поскольку ещё в давние времена читал знаменитую фразу о том, что математика в своей основе есть только цепочка тавтологий. то есть о том, что "математическое доказательство есть тавтологическое преобразование определений и других лингвистических правил. То есть, процесс математического доказательства не должен привносить ничего такого, что не содержалось бы в посылках".

Это погружение в дискуссию почти столетней давности мы тоже обсуждали за грогом и водкой, но я уже думал о другом.

Собственно, о кризисе литературоведения — не о том большом кризисе, что тоже обсуждался рьяно, а о том, что я наблюдал, посещая разнообразные конференции.

Я думал, что вот произойдёт, если обнаружится новый автограф Пушкина, какая-нибудь долговая расписка купцу Синдерюшкину за три аршина аглицкого сукна — долг, разумеется, невозвращён. Оттого она и обнаружена только сейчас в случайных бумагах на случайном чердаке дома по Нижней Синдерюшкинской, которой только что возвращено историческое название.

И вот, этот автограф выводил на широкую дорогу дюжину академических попрошаек. При этом, п…

12 апреля 2003

История про литературоведение

…При этом, понятно, что собственно к Пушкину в массовом сознании вся эта информация мало что прибавляет — и к образу Пушкина, и к его текстам ничего не прибавляет тоже.

Но это быза для трёх грантов, полутора диссертаций и десятка статей об имущественном положении поэта, степени влияния достатка на творчество, etc.

Но Пушкина на всех не хватает, в оборот уже идут не только писатели второго и третьего ряда, но и загадочная литературная шваль, плодовитая, многочисленная, та, о которой Ильф замечал, что она пишет одним почерком.

Общество загадочным способом оплачивает эти экзерсисы, но, понятно, что это просто способ утилизации денег. Однако, этот способ потратить деньги куда лучше колониальных войн — что и говорить.

Поэтому из литературоведения выветрился дух весёлой науки. И тут два пути — анализ современных писателей, используя академический инструментарий, анализирование Пелевина с помощью той техники, что использовалась для описания Тургенева и Толстого, или путь саморефлексии — человек, отчитавший достаточно большой корпус текстов, может назначить себя легитимным проповедником и говорить о собственных впечатленииях от прочтения классики и современности.

Можно выдать это прочтение за модальную истину (чаще всего это так и бывает), а можно произвести небольшую революцию, заявив о тождественности нового литературоведения и саморефлексии.

Я посетил достаточное количество литературных конференций, и лет мне не так уж мало, но ничего кроме этих двух путей я не увидел. знание моё профанично, голос мой не громок, но я откровенен.

После этих высокопарных размышлений я, впрочем, устал и пошёл смотреть на красивую женщину-докладчицу — на то, как она поправляет причёску и улыбается в зал.

13 апреля 2003

История про масона

Восточная Пруссия есть место странное, поделённое, потому что границы менялись там часто. Часть её стала Польшей (это русское сознание часто упускает), часть Россией — как странное напоминание о нескольких годах русской власти, когда даже Кант, кажется, присягнул российской короне. В общем, это место Коперника, Канта, Эрнст Гофмана. Для одних — сон о потерянной Родине, для поляков, литовцев и русских — недавнее приобретение.

Конечно, в Восточной Пруссии немало городов, но, рикошетируя от границ, повествование всё время возвращается к Кёнигсбергу. Город Канта и топологической загадки Бесселя: "Можно ли пройти по семи мостам через Прегель, не проходя ни по одному из них дважды?".

Город, про который один Герой Советского Союза, лётчик говорил: "Если задумал уезжать, то куда угодно, только не в Калининград! Понимаешь, я в гостинице "Москва" спать не мог — голоса! Понимаешь: в номере, где я совсем один! Немецкие голоса! И ещё это город, где люди на улице всё время оглядываются… Откуда я знаю, почему? Идёт, и оглянется; идёт и оглянется!..".

А я жил в этой гостинице с длинными коридорами и сотнями номеров. Голосов не слышал, но удивлялся гостинице как сказочному месту — с длинными разноуровневыми коридорами и запутанными переходами. Один мой спутник был похож на большого неухоженного гнома-переростка. Другой был патологическим антикоммунистом, настоящим жидомасоном (понятие это здесь было безоценочным, потому что он оказался настоящим членом какой-то немецкой масонской ложи). Начинаешь от такого общения проникаться пониманием к воззрениям моего русофила-одноклассника. Этот мой спутник, (не одноклассник) железнодорожного белья он не брал из экономии, а в одиночестве жевал свой бутербродик. "Может надо было ему начать половую жизнь?" — бормотал я про себя. — "Может, это всё поправило бы?". Я ехал с ними в поезде и вспоминал другую историю. Раньше почти на каждой железнодорожной станции у поездов дальнего следования встречался такой дед, который якобы просто прогуливался в числе прочих пассажиров, но приблизившись вплотную вдруг быстро выдыхал в лицо вместе с запахом перегара: "Парень, купи, а?! Три штуки — за рубль (вытаскивал из-за пазухи три солёных огурца в дырявом замызганном пакете). У бабки украл. Бери скорей — сейчас ведь бабка хватится и сюда прибежит"…

Куда он теперь подевался, а?

13 апреля 2003

История про концерт

В один из приездов в Кёнигсберг пришли мы на бывшую виллу Коха. В ней теперь была музыкальная школа с невнятным музеем Глиера. Напротив была городская дача для высшего морского командования. Начальница показывала нам эту дачу из окна и говорила:

— Хо-хо! Я знакома с комендантом этого дома…

При этом лицо её принимало какое-то задорное выражение.

Так, пришли мы на концерт. Пришли ещё какие-то мордатые дети-бандиты. Пыхтя, забились они на свободные места. И для них и для нас сыграли "Два гренадёра". Шаляпина не нашлось, и вот Шаляпина заменили виолончелью. Вышла настоящая преподавательница — сушёная, с лошадиным лицом, в больших круглых очках, вышла и вторая — симпатичная, похожая на вечную ученицу. Она-то, собственно, своей виолончелью и заменяла шаляпинский голос. Зачем я всё это запоминал — непонятно. Видать, мне это важно было. А тогда мне — что опус № 3, что опус № 4 — всё едино. Что хочешь скажи, я на всё согласный. Покладистый потому что. Какая-то странная фраза крутилась у меня в голове — "Нотной грамоты знал хорошо" — как будто из воинской аттестации.

На каждом концерте, кстати, должен присутствовать человек, который отчётливо чихает и кашляет. В тот раз это был я. Но дела были сделаны, и я снова наблюдал дорогу.

13 апреля 2003

История про Газданова

…И вот, смотрел я на то, как в Вильнюсе международный путь отгорожен сеточкой-рабицей в стальных рамках, напоминающей забор на дачных участках. Считал столбы и шпалы, между делом думал про Александра Невского. Нет, вернее, про зарубежного писателя Газданова и историю вообще. Один из героев Газданова, кажется в "Возвращении Будды", рассказывал, что писал статью на заказ. Он писал её даже не для журналиста, сосватавшего ему эту работу, а для какого-то не очень образованного французского депутата — "До заключительных страниц мне ещё было далеко, и я думал о Вестфальском мире с неменьшим нетерпением, чем Ришелье, но с той разницей, что мне были известны его последствия, которых французский кардинал, как впрочем, любой его современник, предвидеть не мог, и в свете которых вся политика Франции начала семнадцатого столетия приобретала совершенно иное значение, чем то, которое предавал ей сам кардинал, и Père Joseph, страшный своим личным бескорыстием, по крайней мере внешним. Но чем больше я думал об этом старике, босом капуцине, тем больше мне казалось несомненным утверждение одного из историков этого периода, который писал, что самые опасные люди в политике — это те, кто презирает непосредственные выгоды своего положения, кто не стремится ни к личному обогащению, ни к удовлетворению классических страстей и чья индивидуальность находит своё выражение в защите ой или иной идеи, той или иной исторической концепции". Потом к герою приходила женщина, знакомство с которой двух персонаже приводило к смерти, а самого героя к недолгому тюремному заключению, повествование уводило свой фокус в сторону от исторических штудий, но, тем не менее, у меня в памяти эта газдановская история навязчиво ассоциировалась с моим всматриванием в новгородского выбранного князя. Я не сильно любил Газданова, его долгие периоды казались мне мужским воплощением Франсуазы Саган. Газданов с его плавным течением речи, почти бюрократическими периодами, казался мне идеальным чтением на ночь. Гостиница или международный вагон, мы миновали три границы, таможенники ушли, чай выпит, только тонко звенит пресловутая ложечка в тонком пустом стакане. Время хорошей беллетристики.

13 апреля 2003

Старая история про Газданова

Однако, давным уже кажется давно, нужно мне было изложить на бумаге какие-то соображения о русской истории того времени, когда собирались на ледяных полях толпы людей по несколько сот человек и принимались тыкать друг друга плохо заточенным железом. Впрочем, чаще они просто колошматили таких же людей, своих недругов, обычными дубинами.

Я сидел дома, и друзья бренчали пивным стеклом в моей прихожей по вечерам. Но утром я опять возвращался к Александру Невскому, и мне казалось что вглядывание в его фигуру, которая была вовсе не его фигурой, а одной из многих в кровавой мешанине картинке, сопутствовавшей Лавретьевской летописи, мне казалось, что это был на самом деле мелкий и хитрый князёк, жестокий и коварный. Слова "на самом деле" из неоправданных и рисковых уже казались мне справедливыми.

Я придумал уже название "Орден Александра Невского", в этом названии бился отзвук Тевтонского ордена и боевой советской награды, которую давали за маленькое успешное сражение.

И я вспоминал эти истории, потому что действительно читал Газданова в поезде, кругом были зимние леса. Пахло железной дорогой — углём и снегом, шпалами и сыростью. На полу купе происходила битва ботинок, что принадлежали моим попутчикам. Битва происходила среди пересечённой местности скомканного половика, а я шелестел страницами при слабом потаённом свете…

У Газданова в романе об Эвелине было написано: "Она пила только крепкие напитки, у неё была необыкновенная сопротивляемость опьянению, объясняющаяся, я думаю, долгой тренировкой и пребыванием в англосаксонских странах".

Герой, сидя в медитативной пустоте своей парижской квартиры рассуждал:

"Я думал о неудобствах, вызываемых присутствием Эвелины. Все оказывались пострадавшими в той или иной степени — все, кроме Эвелины, никто из нас не мог ей сопротивляться и никто не думал этого делать. Она могла быть утомительна и несносна, но никто из нас никогда не сказал ей ни одного резкого слова и не отказал ей ни в одном требовании. Никто из нас не понимал, почему мы это делали. По отношению к ней мы вели себя так, будто имели дело с каким-то отрицательным божеством, которое не следует раздражать ни в коем случае — и тогда, может быть, оно растворится и исчезнет".

Это было похоже на девушку, которую я знал, казалось, давным-давно.

13 апреля 2003

История снова про математику

И я, как в замкнутом кругу крутился в сплетении несуществующих мостов — Kramer-Brucke лавочного, зелёного Grune Brucke, потрошкового Kottel-Brucke, Schmiede-Brucke кузнечного, деревянного Holz-Brucke, высокого Hohe-Brucke и Honig-Brucke медового.

И даже восьмой, искусственно построенный Kaiser-Brucke не помогал делу… А ведь загадка давно решена, посрамив топологию — мосты сожжены, а через Прегель, транссексуализировавшийся в Преголю, перекинута бетонная эстакада.

13 апреля 2003

История про музей сексуальных культур

Не помню, рассказывал ли я эту историю. Но, на всякий случай расскажу ещё раз. В одном губернском городе сопредельной страны музей сексуальных культур. Шёл себе по улице — смотрю: вывеска. Музей, типа. Культур-мультур.

Очень хорошо — я прошёл во двор, пробрался между гаражами, обогнул лужу. Поднялся на крыльцо, подёргал ручку. Заперто. Потом, разговаривая с местными жителями, вспомнил об этом музее.

— Сходи, — говорят, всё равно сходи. Интересно там. Мы тоже несколько раз ходили — повезло с третьего. Там с расписанием сложнее, чем с менструальным циклом.

Ну и пошёл. Взял, правда, с собой одного своего коллегу с его походно-полевой женой. Принялись мы смотреть на фотографии трахающихся лис, которые были сцеплены как тяни-толкай и затравленно смотрели в объектив. Черепах на этих фотографиях вытягивал голову и кусал свою товарку за вываленную бессильно шею. Пингвины были как всегда комичны, змеи сворачивались в абстрактный клубок проволоки. Неизвестно кто, розовый и пупырчатый, жил под водой и, видать, тоже спаривался.

Впрочем, возможно, он просто занимался онанизмом.

Рядом стояла скульптура ракетчицы — девушка обнимала аэродинамический предмет с неё ростом, к которому больше подходило название "девичья мечта".

Японцы выдрючивались, китайцы выкобенивались, Запад выделывался. Славяне до поры хранили гордое молчание, но потом я обнаружил в отдельном зале незалежный магический амулет — настоящий украинский трёхчлен. Был он не очень велик, но зато внушителен — настоящий трёхглавый хрен, найденный на раскопках где-то под Днепропетровском. Я сравнил его с государственным гербом на гривне и побрёл дальше — мимо техногенных существ Хаджиме Сароямы и плейбойских чулок Оливии де Бернардье. Чё я там не видел — как украинский волк парит бабушку? Как внучка спрашивает старуху: "От чего у тебя бабушка, такие большие глаза"? Чё, не видел я акварельной порнографии девятнадцатого века — в кружевах и комканных нижних юбках?

Тем более, румяный молодой человек, ухватив свою барышню за руку, растворился в темноте. Он нашёл правильное решение, а мне грозила судьба подводного жителя.

Нечего мне было там делать, тем более пугала меня висевшая надо всеми этими экспонатами надувная резиновая баба — с раскрытым от ужаса ртом.

15 апреля 2003

История про ромашки (начало издалека, по просьбе товарищей)

…Ручьи текли под каменными осыпями, отзываясь прозрачным шелестом на наше тяжелое дыхание.

Я раздвигал руками упругий стланик, отворачивал лицо от его ударов, снова убирал с пути ветки, нащупывая место для постановки ноги, чудом сохранял равновесие в объятиях этих странных деревьев-кустов и всё же шагал вперёд.

Наконец, мы выбирались на старые гари, где росла сорная берёза, дерево пепелищ.

Через неделю мы вышли на плато, с четырёх сторон окружённое гребнями скал. Воздух был сер, были серы дальние и ближние горы, была серой, но чистой и ледяной, вода в озере. Цвет этого мира был — серый. В таких местах буддийские монахи ставили монастыри. Наше дыхание прерывалось от усталости и приобщённости к этой серой тайне, нет, не от знания, а от присутствия у Озера.

Однажды мы заснули под шум моросящего дождя, а, проснувшись в сереющем рассвете, увидели, что палатка стоит среди потоков воды. Спешно собравшись, по пояс в реке, которая уже начинала глухо ворочать камни, нужно было перебраться на другой берег. Дождь всё лил, и то, что казалось вечно сухим и прочным, было размыто, затоплено мутной водой.

Земля под ногами, небо и тайга менялись каждый день.

На берегу пресного моря мы нашли серный источник и лежали в нём под светом полной луны. Температура в озерке, расположившемся прямо в гальке прибоя зависела от прилива.

Кусты вокруг были повязаны разноцветными ленточками, следами бурятской веры.

Грея кости, старшее поколение обсуждало прокладку Северо-Муйского тоннеля, а младшее внимательно слушало.

Нас учили, и это было — хорошо.

По дороге домой мы искали печатного слова. Дорога была — пять дней, а когда ещё мы ехали на восток, было прочитано всё имевшееся в запасе.

15 апреля 2003

История про ромашки (2) — по просьбе товарищей

Скоро мы в третий раз жадно перечитывали газету "Забайкальский Комсомолец".

И вот, о радость, кто-то из нас стащил из соседнего купе журнал "Здоровье". Целый день мы читали этот журнал, зная наверняка, что в его середине обязательно существовала статья о морали и нравственности. Иначе говоря, о половом воспитании. Известно так же, что такие статьи сопровождались нравственным снимком: полутёмная комната, где лежит, отвернувшись к стене очаровательная (это видно по ногам) девушка, а рядом её с ней, комкая в руке платочек, пригорюнилась её мать.

Добросовестно прочитав статьи о геморрое и плоскостопии, будто объедая края булочки с повидлом, мы приступили к главному.

Свершилось: мы обнаружили следующий сюжет. Девочка обратилась к гинекологу за направлением на аборт. Когда же врач спросила её об отце, она, улыбнувшись, сказала: "Не знаю, мы играли в "ромашку"".

Дальше говорилось о том, что если заниматься спортом и активной комсомольской работой, то подобного конфуза никогда не выйдет.

Мои спутники подняли головы и переглянулись, а я увидел, что мой друг предусмотрительно сбежал в туалет.

Учёные мужи как-то странно натопорщились на меня и произнесли замогильно:

— Ну-у-у, рассказывай…

15 апреля 2003

История, рассказанная по просьбам товарищей (3)

…Тщетно я пытался убедить их в своей неинформированности.

Оправдания лишь усугубляли моё положение. Мы всю оставшуюся дорогу гадали о сути этой фантастической игры.

Отправными пунктами были наличие процесса, внешний вид цветка ромашки и мысль о том, что девочка проиграла.

То, что выдали на гора технократические мозги, я не рисковал поведать даже в мужским компаниям.

Но как-то навстречу из троллейбуса вывалилась толпа моих приятелей. Вместе с ними я отправился есть пончики. Стоя в очереди с известным знатоком вопроса, я, как бы невзначай толкнув его локтем, спросил:

— Женя, а не знаешь ли ты, что такое "игра в ромашку"?

Женя произнёс, вытягивая слова как макароны из тарелки:

— Ну-у, не знаю, это, кажется, когда все собираются и пробуют, у кого лучше получится… Ну, кто кричит громче, что ли…

Я понял, что мой собеседник некомпетентен. Впрочем, и другие мои знакомые ничего не могли сказать по этому поводу. Делились они на три категории: недоумённо вопрошающих, а что, дескать, это не тогда, когда отрывают лепесточки, любит не любит, и всё такое прочее? — с ними я просто не разговаривал, людей, не имеющих чёткого представления об этом важном вопросе, таких же, как мой пончиковый знакомец, и третьих…

Третьи были хуже всех, в ответ они наклоняли голову, снизу заглядывали в глаза, и, произнеся в ответ долгое "аа-а-ааа", уходили.

Но…

16 апреля 2003

История. рассказанная по просьбе товарищей (4)

…Надо было искать игрока. Но игрока не было. Перед самым отъездом на картофельные работы я случайно зашел в гости к моей однокласснице. Эта внушительная дама, разливая чай, на мой осторожный и вкрадчивый вопрос искренне удивилась:

— Ка-ак, ты не знаешь?!! Помнишь Ирочку, так она же у нас из восьмого вылетела из-за "ромашки"!

И моя одноклассница, будучи дипломницей строительного института, разъяснила мне суть дела, употребив всею прелесть производственного жаргона.

— Представь себе, — сказала она, — Ромашка состоит из двух частей. Это статор, часть неподвижная, и ротор, движущаяся часть. И…

17 апреля 2003

История про чужую историю

Среди историй, сопровождающих меня по жизни, есть следующая: "Если говорить о днях за днями и представить себе, кто же они такие и как они выглядят — любящие нас, то каждый может нарисовать себе картинку с сюжетом. Картинка совсем несложная. Нужно только на время уподобиться, например, жар-птице: не сказочной, конечно, жар-птице, а обычной и простенькой жар-птичке из покупных, у которой родичи и любящие нас люди выдёргивают яркие перья. ни стоят вокруг тебя и выдёргивают. Ты топчешься на асфальте, на серой ровной площадке. а они топчутся тоже и проделывают своё не спеша, — они дёргают с некоторым перерывом во времени, как и положено, впрочем, дёргать.

По ощущению это напоминает укол, — но не острый, не сильный, потому что кожа не протыкается и болевое ощущение возникает вроде бы вовне. Однако, прежде чем выдернуть перо, они тянут его, и это больно, и ты весь напрягаешься и даже делаешь уступчивые шаг-два в их сторону, и перо удерживается на миг, но они тянут и тянут, — и вот пера нет. Они его как-то очень ловко выдёргивают. ты важно поворачиваешь жар-птичью голову, попросту говоря, маленькую птичью, куриную свою головку чтобы осердиться, а в эту минуту сзади вновь болевой укол и вновь нет пера, — и теперь ты вроде как топчешься в серединке, а вот они тебя ощипывают.

— Вы спятили, что ли! — сердито говоришь ты и хочешь возмутиться, как же так — вот, мол, перья были; живые, мол, перья, немного даже красивые, — но штука в том, что к тому времени, когда ты надумал возмущаться, перьев уже маловато, сквозь редкое оперенье дует и чувствуется ветерок, холодит кожу, и оставшиеся перья колышутся на тебе уже как случайные. "Да что же делаете?" — озлённо выкрикиваешь ты, потому что сзади вновь кто-то выдернул пёрышки, сестра или мать. Они не молчат. Они тебе говорят, они объясняют: перо тебе мешало, пойми, родной, и поверь — оно тебе здорово мешало. А сзади теперь подбираются к твоему хвосту товарищи по работе и верные друзья. Они пристраиваются, прицеливаются, и каждый из них выжидает свою минуту… Тебе вдруг становится холодно. Достаточно холодно, чтобы оглянуться на этот раз повнимательнее, но когда ты поворачиваешь птичью свою головку, ты видищь свою спину и видишь, что на этот раз ты мог бы уже и не оглядываться: ты гол. Ты стоишь, посиневшая птица в пупырышках, жалкая и нагая, как сама нагота, а они топчутся вокруг и недоумённо пееглядываются: экий он голый и как же, мол, это у него в жизни так вышло.

Впрочем, они начинают сочувствовать и даже соревнуются в сочувствии — кто получше, а кто поплоше, они уже вроде как выдёргивают собственные перья — по одному, по два и бросают на тебя, как бросают на бедность. Некоторые даже пытаются в азарте воткнуть тебе их в кожу, врастить, но дарованное перо повисает боком, криво, оно кренится, оно топорщится, и в итоге не торчит, а как-то лежит на тебе… Они набрасывают на тебя перья, как набрасывают от щедрот, и тебе вроде бы не голо вроде бы удобно и тепло — всё же это лучше, чем ничего всё же сегодня ветрено, а завтра дождь; так и живёшь, так и идёт время.

Но вот некая глупость ударяет тебя в голову, и ты, издав птичий крик, начинаешь судорожно выбираться из-под этой горы перьев, как выбираются из-под соломы. Ты не хочешь быть, как есть, и не понимаешь, почему бы тебе не быть голым, если ты гол. Ты отбегаешь чуть в сторону и, голый, в пупырях, поёживаясь, топчешься. дрожа лапками, — а гора перьев, играющая красками и огнями, лежит сама по себе, — ты суетишься поодаль, и вот они бросаются на тебя и душат. как душат птицу в пупырях, голую и посиневшую, душат своими руками, не передоверяя этот труд никому; руки их любящие и тёплые; ты чувствуешь тепло птичьей своей шеей, и поэтому у тебя возникает надежда, что душат не всерьёз, — можно и потерпеть. Конечно, дышать трудно. Конечно, воздуха не хватает. Тебе непременно необходимо вздохнуть. Твоя куриная башка дёргается, глаза таращатся, ты делаешь натужное усилие, — и вот наконец, воздух всё же попадает в глотку. Но, увы, с другой стороны горла: они, оказывается, оторвали тебе голову".

30 апреля 2003

История про сны Березина № 86

"Сон про то, что я хочу понравиться каким-то почвенным писателям — и пишу научную работу о Льве Толстом и сверчках. Откуда-то известно, что Толстой очень любил сверчков. Поймает какого сверчка за свечкой — поднесёт к уху в кулаке — и слушает, слушает…. Щурится хитро, борода его ходит взад-вперёд.

Так вот, я пишу Толстом, хожу по библиотекам, разглядываю старинные фолианты о сверчках, где гравюры переложены пергаментной бумагой. И вот, надо встретиться с писателями-почвенниками, эти писатели мне по дружбе советуют встретиться с выжившим из ума старичком, что является специалистом по теме. То есть, он когда-то написал работу "Толстой и сверчки", а так же у него имеется несколько записей трелей сверчков, записанных на фонографе самим Толстым.

Я еду далеко загород. Там в высоком деревянном доме живёт старичок. Я уже проклинаю себя за выбор темы, но, всё же, вздохнув, стучу ему дверь. Старичок не пускает меня на порог, и говорит со мной стоя сверху — на последней ступеньке крыльца. Он сразу начинает смеяться надо мной, кривляться в манере деревенского дурки, такого, каким притворялся Клюев.

Но шутит он зло, я со второй фразы я чувствую желание повернуться и уйти — но несколько раз ещё пропускаю мимо ушей его злобные и хамские слова.

— Понял вас, — говорю я, наконец, — понял. Спасибо, что помогли, разворачиваюсь и слышу в спину:

— Поезжай на автобусе в Миусово, но сойди в Девулино. И там иди к оврагу…

Я понимаю, что этим самым своим возмущением я прошёл испытание старичка. И он, сделав выбор в пользу моего возмущения, решился и рассказал мне главную тайну — то место, где живёт Особенный Сверчок.

Этот Сверчок знал ещё графа Толстого, и Толстой передал ему Сакральное знание.

Я шагаю по дороге к станции, понимая, что сейчас надо ехать на поезде, а потом искать автобус на Миусово… И будет мне счастье".

05 мая 2003

История про сны Березина № 87

"Приснился сон про огромную квартиру, в которой время в каждой комнате идёт по-своему.

Я живу в этой квартире вместе со своей матушкой. Комнат там не так много — четыре и большой длинный коридор. Стилистически понятно, что действие происходит в Ленинграде.

Я вместе с матушкой занимаюсь приборкой — и вот, в одной из комнат обнаруживается высокая, под потолок поленница. Дрова, понятное дело, остались ещё с блокады.

В другой комнате, точно такой же стеной лежат книги. Внезапно на кухне начинает говорить радио — передаёт марши, те самые марши, что "молодость нашей страны".

Но так же внезапно марши прерываются, и радио вступает со мной в диалог.

— Какой же сейчас год? — спрашиваю я радио.

— Ну, мальчик, догадайся сам, — отвечает радио строгим женским голосом. — Вот, например, Днепрогэс заработал.

Я понимаю, что на мне высокие чулки и штаны на лямках. И идут не тридцатые, а в каком году восстановили Днепрогэс, я не знаю.

— Сорок пятый? Сорок шестой? — гадаю я.

Внезапно отовсюду начинает лить вода — и тут же в квартиру стучит сантехник.

Всё это совершенно непонятно — наверху у соседей жизнь течёт обычным чередом. Вода течёт из середины пятидесятых — это вода будущего потопа".

05 мая 2003

История про котов № 1

Несколько лет назад я довольно долго был в печали, потому что от меня ушёл кот. И вряд ли, думал я, он вернётся.

Кот этот был странный, большой и абсолютно чёрный. Тут надо сказать, что я не знаю, люблю ли кошек. Ничего не знаю я насчёт кошек. Потому как всегда имел дело только с котами.

И, казалось мне всегда, что домашние звери должны приходить в жизнь случайно, как люди. Поэтому и коты у меня появлялись случайно.

Одного, старого, я получил в наследство, будто сын мельника. Сапог у этого кота, правда, не было. Зато уже был замок — огромная квартира, временно, но безраздельно принадлежавшая попавшему в наследство коту. И теперь ещё я живу в этом замке с кривыми стенами и скрипучими полами. Но наследный кот давно умер и похоронен у лесного пруда.

А второй, тот, что жил со мной потом, сам вышел из того самого леса и сказал:

— Буду у вас жить.

В моём доме, кроме постоянно живущих котов, были непостоянно жившие мыши. Потом мыши ушли. Видимо, им не понравилась водолазная участь их сестёр и братьев, пустившихся в изучение мирового океана прямиком через унитаз. Прежний мой старый кот боялся мышей. Как-то я принёс ему мышь, попавшуюся в мышеловку. Он недоверчиво посмотрел на неё, склонив голову. В этот момент мышь взмахнула хвостом и хлопнула мышеловкой об пол. Кот прыгнул на шкаф и больше в тот день не показывался.

Эта история не только история про кота. Это история мужественной мыши, заслужившей свободу. Но на самом деле это куда более важная история, чем может показаться. Это история по то, как мышь ловит кота.

Дело в том, что суть погони в постоянной перемене мест. В том, что беглец и ловец постоянно меняются местами.

06 мая 2003

История про котов № 2

Итак, новый кот вышел он из леса и сказал: "Буду у вас жить". Не в вопросительном, а оповещающем смысле. Это был лесной кот. И, что немаловажно, не кастрированный. Получил кот имя Василий II Тёмный. Вскоре, впрочем, переименован он был в Василия II Пыльного. Не мог Василий Второй оставить своих лесных привычек — валялся по пыльному полу будто по экологически чистой траве, собирая при этом на себя всякую грязь. Особой любовью пользовался Василий Второй у женщин — они хватали его и тут же начинали жмакать и пуськать.

Однажды он оцарапал руку девушке, которая жмакала его особенно неутомимо. За этой девушкой я долго и безрезультатно ухаживал, и, когда она после этого случая перестала заходить, пришлось мне напиться. В результате мы с Василием устроили даже пьяный дебош. Налил я ему валерьянки в пробочку, а себе — коньяку. Василий оказался буйным во хмелю, начал драться. Я провёл приём "бросок через бедро", и кот улетел в коридор. Меня на следующий день спросили друзья:

— Чё это ты в крови?

— Да вот, — отвечал я. — Устроил пьяный дебош с котом.

— Из-за чего? — спрашивали они не отставая.

— Из-за женщины.

Несмотря на это у нас с котом установилась некая связь.

И вот этот толстый и домашний кот вышел вместе со мной из дома, а, выйдя из дома, увидел кошку и погнал за ней. Вылез из шлейки пошёл знакомится. Давно с кошками, значит, не общался. Судьба позвала его вперёд.

Сначала-то, правда, за день до этого, ко мне влетел мокрый голубь. Впрочем, не влетел, а впал как-то во время дождя, что стоял стеной за окном. Впал голубь и сел на руку.

Я давно знал, что есть такая примета — влетит птица, значит, к смерти. Здесь я продолжаю тему охоты, то есть жизни и смерти, движения кзападне, птички к клетке. Жизнь-смерть, любовь-морковь, голуби — птицы мира.

Сначала я по поводу неожиданного визита голубя несколько расстроился, однако потом мне сказали, что если птица начинает о стены биться, то это плохо. А вот если о стены не бьётся, то ничего, все будут живы.

Так этот голубь не то, что не рвался никуда, больше того — этого голубя я два часа выгнать не мог. Он залез под стул и выглядывал оттуда. Всё глазом косил. Даже кота моего этот мокрый голубь не боялся.

Кот смотрел на голубя задумчиво, всё размышлял, что ему, коту, нужно теперь сделать.

И вот голубь высох и прыгнул с карниза, на который в конце концов залез.

Меня потом спросили, не нагадил ли мне голубь на руку. Потому как, говорят, это к деньгам.

Я отвечал, что вроде — нет. Но тут не поймёшь. Он был таким мокрым, что вообще ничего понять было невозможно. Впрочем, рукав он мне всё же намочил — значит, всё же к деньгам, но — небольшим.

06 мая 2003

История про котов № 3

В результате на следующий день я лишился кота. При этом мой кот не умел нажимать кнопки на домофоне, что на двери в подъезде — обратно сам не явится. Можно сказать, что он был красив, только к жизни не очень приспособлен.

Мои чувства напоминали старый анекдот про встречу военных разведчиков — один из них рассказывает, что вот стал резидентом в Америке, работал в ООН, детей вот поднял, в органы устроил. Потом спрашивает другого:

— А ты как?

Тот отвечает:

— Вот работал в Африке пятнадцать лет… Только вот, случилась одна история… Выехал я на спецоперацию в джунгли, и там на меня напал огромный павиан. И сразу изнасиловал.

— Ну ничего, — успокаивает его приятель, — мы никому ничего не расскажем, а павиан — су-щество бессловесное. Небось, не напишет никуда.

Второй отвечает, роняя слёзы:

— Вот и я думаю — не напишет… И не позвонит…

Так и мой кот. Теперь оставалось на манер директора зоопарка, что я видел в давнем мультфильме про Братьев Колобков, приговаривать:

— Какой был кот, какой был кот!..

И тогда я даже напился и на потеху добропорядочным бюргерам горланил из окна:

— А не спеши кота хоронить, это никогда не поздно успеть… И не спеши закрыть ему глаза, он и так любил темноту…

Но, прошло несколько дней, и я поймал своего кота. Вышел из дома с твёрдой решимостью ловить котов и поймал.

Я сделал это с угрюмой сосредоточенностью, подобный персонажам классика:

Петров: Эй, Комаров! Давай ловить комаров!

Комаров: Нет, я к этому ещё не готов; Давай лучше ловить котов!

Итак, кот был пойман. Теперь, притихший, он сидел дома.

В ту же ночь приснился мне умерший дедушка. Был он одет в пальто с каракулевым воротником и в руке держал маленькую сумочку для провизии. Дед был уставшим, но, видимо, там, куда он попал, жизнь требовала не безмятежности, а какой-то хлопотливой пенсионной деятельности.

Видимо, ему досталось в ином мире продолжение того, чем он занимался в мире людей.

Мне было очень грустно, что дед мой озабочен какими-то бытовыми проблемами. Однако он говорил, что у него всё нормально, и живёт он очень даже неплохо.

Тут я начал предлагать ему помощь, и спрашивал — нельзя ли передать ему посылочку, собрать каких-нибудь продуктов. Дед отвечал, что нет, нельзя, да я и сам понимал неуместность и глупость своего предложения.

Но от встречи с ним, помимо грустного, у меня осталось особое впечатление — я понял, что деда не изменила даже смерть, и в загробном мире он живёт теми же привычными и поддерживающими жизнь заботами, что и раньше.

Перед этим, кстати, и исчез мой чёрный кот, а бутылка водки (которую очень любил дед) в морозильной камере моего холодильника оказалась практически пустой, хотя никто из неё не пил.

И у меня сложилось впечатление, что это кот уходил куда-то, отнёс туда водки и привёл от-туда деда встретиться.

А потом мы с дедом разошлись по своим домам, и жизнь потекла обычным чередом.

Только кот вскоре исчез — окончательно и бесповоротно, будто крылатые пограничники наглухо закрыли границу между тем миром и этим.

06 мая 2003

История про Буратино

"Однажды Пиноккио купил карту звёздного неба южного полушария и пошёл по этой карте в какое-то место. Вернулся он через два года седенький, с отломанным носом.

Тогда Буратино взял ту самую карту, пошёл по ней в то же самое место и вернулся через пятнадцать минут со словом Жопа, нацарапанным гвоздём на спине, и со связкой бубликов на шее.

Дмитрий Горчев

— Штихели бывают разные, — бормотал нетрезвый герой известного фильма "Покровские ворота" — для тонких работ употребляется спецштихель, а…

Впрочем, этот персонаж имел дело больше с металлом, а, вернее, был универсальным специалистом. Штихель же, инструмент для гравирования, тонкий стальной стержень, срезанный под углом и заточенный, употребляется и для обработки дерева. Но разговор не только о нём. Разговор про дерево, что перестало расти, разговор, про царство спиленной охристой сосны и светлой ели, про красно-вишнёвую тяжёлую лиственницу, лёгкую пихту, что не имеет запаха, и про кедр, чья жёлто-розовая мякоть имеет запах ореха. Это белая мякоть берёзы. Это светло-бурая в ядре древесина ясеня. Это просто дерево, то, что перестало расти. Мы поселились в наших норах в окружении мёртвых деревьев.

Давно мы привыкли к кладбищам на площадях и в храмах, мы несём мёртвым Яйцо и Водку, наши пороки давно стали пороками деревянных человечков.

Поэтому в незапамятные времена мы придумали науку дереводелания — это опись дерева и опись орудий, включающая в себя пресловутые штихели. Многих отучили от этой науки, заставив выпиливать лобзиком профиль Пушкина из гнилой фанеры. Пионерский галстук был засыпан опилками, тонкая струна — натянута и раскалена и жгла пальцы до волдырей.

Деревянный Пушкин не ожил. Производство антропоморфных дендромутантов — сложная штука. История Буратино, соснового, pinna-ового человечка, это подтверждает.

В одной из книг по деревянным наукам есть там совет для коллеги с итальянским именем Карло: "Резчик совершит ошибку, когда, подогреваемый творческим желанием, тотчас возьмётся за дерево с намерением сделать портрет… Это почти всегда приводит к печальным результатам — разочарованию. Опытный скульптор не станет сразу вырезать в дереве портрет, хотя бы потому, что никакой портрет нельзя выполнить без постоянных поисков, коррекций и исправлений, а в дереве это сделать невозможно".

Но помимо деревянных людей в этой науке есть разделы крылечек и диссертации по балконам, институты русских изб и факультеты веранд, есть мистически звучащие причелины и подзоры. Причелина, кстати, есть доска, обычно резная, защищающая от влаги торцы подкровельных слег, а подзор — нижняя, самая маленькая часть оконного переплёта в избах. Есть инкрустация и маркетри, что не одно и то же. Фактически, эта книга есть опись работ по дереву, исключающая только строительство опалубки для бетонных фундаментов.

Дело в том, что на изломе тысячелетия специальные навыки превратились в тайные обряды, справочники и учебники по бортничеству и парусному делу стали напоминать художественную прозу. Словари с перечислением терминов похожи на сборники магических заклинаний. Кастанеда отдыхает на профессиональных методах обращения с деревом. Куда пейоту до квебрахо — тяжёлой и твёрдой древесины из Южной Америки, которая тонет в воде. И которую не жрут жучки и прочая членистоногая нечисть. Именно её использовал загадочный и странный скульптор Эрзя.

Способы зажима склеенного кольца при изготовлении деревянной цепочки захватывают более, чем тексты унылых заклинаний, пришедших из фэнтези вторичного разлива. А построение вершин звёздчатого кристалла на поверхности шара (рисунок прилагается) не менее занимательно, чем построения космогонии.

Это происходит потому, что честное ремесло, смешиваясь с запахом стружки и лака, создаёт таинственную смесь. Назидание мастера похоже на как роман. Честный словарь превращается в художественное произведение. Честное руководство ни во что не превращается — оно самоценно. А слово краснодеревщик революционно вслед древесине. Во Франции, впрочем, краснодеревщик звался ebeniste — что вполне созвучно нашему уху. Говорят так же, что он не человек, что пилил и скоблил красное дерево, а тот, кто работал "по-красному", по-красивому, в последней стадии шлифования буратинных носов и ладошек.

Художественная литература и справочник перетекают друг в друга, и вскоре они составят одно целое. Теперь я говорю, понятное дело, не только об описи превращений дерева. Шкуру скатов использовали как наждак, правда некоторые самарские мастера довольствовались дешевой стерлядкой..

Как иллюстрации в абсолютно серьёзной книге, появляются абсолютно серьёзные орнаменты с символикой заклинания пространства на четыре стороны. С отражением, кстати, стадий роста растений.

Куда там друидам.

У нас — своё.

Даже наш Буратино имеет свой особый характер — деревянный. Он не хочет превратиться в маленького живого человечка, ему хорошо и так.

Иногда Россию ошибочно считают страной нефти и газа. Иногда ей присваивали имя страны победившего социализма. Кого победил социализм, неизвестно, зато известно, что в моде у нас серый цвет — цвет времени и брёвен.

Даже рубль у нас называют "деревянным".

Наша страна — страна дерева. Именно дерево есть главная материя России, её составляющая, праматерия.

Мы питались берёзовой кашей и кашей из топора. Видимо, в последнем случае каша варилась не из зазубренной стали, а из тёплого топорища.

Мы повязаны с деревом, обручены с ним. Северные церкви, в отличие от южных, церквей Киевской Руси, похожи на ёлки и неразрывно связаны с пейзажем. Даже псковские каменные храмы напоминают белые грибы, выросшие в особом лесу.

Мы сами живём в этом причудливом лесу — совокупности разумных растений, что по недоразумению снабжены человеческими именами. Они шелестят там, в вышине, своими щупальцами-ветками. Иногда нам дают убить нескольких из них, но в итоге дерево всё равно обнимает человека, когда он перестаёт дышать, и отправляется вместе с ним туда, вглубь — к корням сказочного леса.

07 мая 2003

История про стихи № 1

Мне рассказывали про крымского человека по фамилии Ложко. Рассказывали про него, что он был каким-то бандитом — но подробности этого промысла мне не известны, так это или не так, я не берусь судить. Говорили так же, что он откупил коктебельскую набережную перед столовой Дома творчества, разграфил её на квадратные метры и начал сдавать её по метрам же музыкантам и продавцам куриных божков.

На окраине Коктебеля стоит щит с перечислением всех писателей, что ступили на киммерийскую землю, и после Волошина, Ахматовой, Мандельшатма и Грина есть абзац про писателей новой формации — Ахмадулину, Вознесенского, Евтушенко и десятка других. В середине значится поэтический человек Ложко. Фамилии Битова и Ткаченко кем-то замазаны — довольно халтурно, впрочем. наверное, они не приняли Ложко в Пен-центр.

Несколько рестов на набережной расписаны стихами. Там есть и стихотворение Ложко, с запятыми и точками. что расставлены чрезвычайно причудливо.

Да, именно так. Со сдержанным стоном я размышляю о происходящем вокруг. И

летопись будничных злодеяний теснит меня неумолимо.

08 мая 2003

История про меркантильность

Прочитал у Горчева историю про жадность и мелочность (это на самом деле реклама одного человека, что напоил Горчева пивом на сто рублей, и теперь все рассуждают там о пиве, ста рублях, ста друзьях, и, конечно об авторе идеи — не будем говорить кто это, хотя это был слонёнок), и вспомнил, что одна барышня назвала меня недавно жадным и мелочным, оттого что я её домой на троллейбусе отвёз. Барышня выходила замуж и подводила итоги прошлой жизни. Обяснила, в частности, почему не за меня замуж выходит.

Жадный, говорит, ты, Березин. Ну там много, конечно, и другого было — нау там толстый, угрюмый, ленивый, не могу жизнь поставить на широкую ногу… Но это всё фигня — ключ в мелочности и меркантилизме.

Я потом заплакал, разумеется, напился. Рассказал эту историю своему другу фотографу Митричу. Тогда фотограф Митрич обещал мне подарить компрометирующую фотографию. Он компрометирует одновременно и меня, и невесту. Я, думаю, что надо пойти по миру с этим фото по миру. Если я не получу денег с невесты перед свадьбой, как это описано у писателя Конан Дойла, то получу что-то с пассажиров метрополитена. (Повешу фото на шею и ломанусь по вагонам).

Надо опросить друзей и знакомых, может я наберу некоторое количество заработка и стану популярным среди барышень.

В любом случае будет мне счастье. Маленькое. Меркантильное.

08 мая 2003

История про праздник

Ну, вот и навалился этот общий праздник — один из двух, что бывают в году. Это мой праздник. Потому, конечно, что Великая Отечественная война на самом деле Великая Отечественная беда, и ничего тут не поделаешь. Потому как мир стоял на краю, а мы навалились на это дело, и в крови, соплях и прочем ужасе задавили своими телами это безобразие. Потому как хоть куда-то подевалась страна на четыре буквы, и могилы разбросаны по разным странам, и не все мои мёртвые ещё похоронены, они лежат под Новгородом и Вязьмой, потому что все те, кто лежат там — мои мёртвые, и те кто сгинул в днепровской воде и те, кто исчез прозрачным паром в трубу, кто орал в голос, сгорая в истребителе, и кто умер молча, потому что, когда он отшлюзовал последнего товарища через торпедный аппарат, его рот наполнялся водой — всё равно они — мои мёртвые. Потому как ордена лежат передо мной — тех и этих, отличимые только номерами, оттого что перестали их давать только десять лет назад, и потому, что этот час — водки, а не шампанского. Потому как я знаю много о движении армий и о сгнивших портянках, о высохших мумиях Ленинграда и о эвакуированных заводах Куйбышева. И это тоже моя отечественная беда, которую не зальёшь прозрачным полночным питьём.

Но этот год особый, потому как некого мне поздравлять — все ушли, канули, закрыли за собой дверь. И нет никого вокруг.

09 мая 2003

Ещё одна история про праздник

Я отчего-то решил записать тут цитату из себя, отчего-то она пришлась мне сегодня ко двору. Читать это

Соблюдая сиесту, я разглядывал мир в щёлочку между косяком и длинной, колышущейся на ветру занавеской.

Проходил мимо моей двери немолодой сосед-украинец вместе с женщиной, и я всё не мог понять — кто она ему: жена, любовница или дочь. Было интересно про себя решать этот вопрос, вслушиваясь в их фразы, которые иногда доносились до меня — и каждый раз давать на него новый ответ.

Проходил другой украинец, старик, с виду похожий на отставного офицера, а жена шла за ним будто в строю.

Проходили навстречу в туалет стройные распутные харьковчанки.

В туалете этом, в совершенно конан-дойлевской традиции, лежал справочник по пчеловодству.

Туда и сюда бегали московские студенты — иногда я заходил к ним на огонёк. Ребята ловили мидий. Нужно было встать рано, чтобы опередить конкурентов, и моей обязанностью было разбудить соседей.

Чем глубже, тем мидии были крупнее, и можно было быстро набрать ведро.

Мы варили их в огромной сковородке и разговаривали, сидя в тени навеса.

Макая нежное мясо в горчицу, я говорил ребятам, что, дескать, наша разница в возрасте не так велика, чтобы нас не считать за одно поколение.

Я кривил душой, так как это было действительно другое поколение. И уже не первый год в своих странствиях я произносил эту фразу, адресуя её моим случайным попутчикам одного и того же студенческого возраста.

Но сам я становился всё старше и старше.

Тем же вечером ко мне пришёл старик-сосед, и я не сразу узнал его.

Лицо украинца было землисто-серым, а в руке он держал бутылку водки.

Я поднялся и пошёл к нему. Испуганная жена жалась к стенке, а украинец плакал. Он плакал, размазывая слёзы по лицу, вмиг согнувшись. И я увидел, как он стар на самом деле. Оказалось, он воевал. Протащил на себе ствол миномёта сначала от Минска до Варшавы, а потом от Варшавы до Берлина. Он приписал себе год, уходя на войну, а теперь, в день взятия города Харькова, ему крикнули, что он сделал это зря.

Украинские пьяные мальчики кричали ему, захмелевшему, что если б он не совался, куда не надо, они бы пили баварское, а не жигулевское пиво, а москали бы убрались с этой земли.

Раньше ему было чем жить, и вот душной южной ночью этот смысл отняли.

Мы с соседом хлестали водку и плакали, все — я, старик и его жена.

Я обнимал украинца и бессвязно бормотал:

— Суки, суки… Мы им всем ещё покажем…

Я утешал старика и, забыв про разницу в возрасте, говорил ему:

— Прости, друг, прости… Не в этом дело, прости и не думай…

Они уехали на следующее утро, забыв на верёвке своё полотенце, и, когда я выносил мусор, розовый утёнок печально подмигивал мне с него: "Так-то вот, брат, и так бывает".

Я не жалел, что мои соседи уехали, потому что мне было бы тяжело теперь встречаться с ними.

09 мая 2003

Последняя история о празднике

И ещё раз цитата из самого себя — последняя на сегодня:

Наступила праздничная неделя.

На девятое мая пришёл к моему хозяину боевой товарищ — в нелепом зелёном мундире без погон, но с воротничком-стоечкой, откуда торчала стариковская морщинистая шея, пришёл, брякая медалями.

Старики позвали меня к себе.

Мой старик не надел орденов, а положил их перед собой на стол. Орденов было мало, всего два, но эти два — "Слава" третьей степени и "Красная Звезда" — были честными солдатскими орденами, и ими действительно можно было гордиться. Колодка ордена Славы была замусолена, явно его владелец таскал его долго, может, с самого сорок третьего, когда их, эти ордена, начали давать. А теперь серебряная звезда лежала вместе с другим орденом и медалями где-то в шкафу целый год, дожидаясь своего часа. Что толку их надевать, когда мой старик почти не выходил из дома.

В наших праздничных посиделках была особая акустическая примета. Гость, наклоняясь к столу, звенел. Тонкий звук соприкасающегося металла стоял в воздухе.

Хозяин перебирал скрюченными пальцами фотографии, где ребятишки в форме были сосредоточены и горды, как школьники перед выпускным вечером. Что-то было, впрочем, особенное в этой гордости.

Я переворачивал ломкие фотографии и читал полустёртые фамилии.

Итак, что-то было особенное, и тут я понял — что.

Я тупо смотрел на подпись.

"Заградотряд — Юго-Зап. фронт. 42 г."

Вот в чём было дело.

А старики говорили о чём-то на своём птичьем языке, вспоминали убитых. Были у них, оказывается, свои убитые. Говорили старики о том, что через год будет очередной юбилей, и дадут им новые медали, а может, прибавят к пенсии.

"Заградотряд", вот оно что, "приказ двести — расстрел на месте", вторая цепь в лесочке с пулемётами, а к пенсии им действительно прибавят, теперь все равны, и убитые есть и у них, на выцветшем мундире две ленточки за ранения — золотая и красная, значит, два ранения, и одно — тяжёлое", — думал я, продолжая перебирать фотокарточки.

Старики были неузнаваемы, их лица стали другими, лица мальчишек остались только на бумаге в виде брома и серебра, хотя на бумаге был только след, а те мальчишки остались на войне, с войны пришли совсем другие люди. Им сказали залечь второй цепью в лесочке, они и залегли, а потом стреляли в кого-нибудь, ведь на войне всегда найдется в кого пострелять.

Катился под веселье телевизора праздник, чокался я со стариками, и, когда они наклонялись уцепить немудреную закуску, звенели их стариковские медали. Не знал я — судить ли их, потому что не знал ничего об их военной судьбе, а расспрашивать было бессмысленно, ибо один старик не слушал другого, оба они были дряхлыми, погружёнными в иные, чужие заботы о будущей медали, до которой надо дожить, о пенсии, которая не покрывает расходы. Про убитых они перестали говорить, говорить про убитых — значит говорить о недалёком своём уходе, о скорой встрече со своими вечно молодыми товарищами.

Вот о медалях — другое дело.

И о дачном участке можно, и о голубях, что хозяин мой кормил поутру, и о соседском коте, что живёт этажом ниже и пугает голубей.

Это — хороший разговор.

09 мая 2003

История про дружбу

Дорогие друзья! Я обнаружил, что моя лента составляет 750 человек. К сожалению, её больше нельзя увеличивать — поэтому я приступлю к сокращению штатов. Это просто повод — ведь я не выключал из ленты пока никогда и никого. Для тех из вас, кто не попадёт в ленту, ровным образом ничего не изменится — я принципиально не публикую закрытых записей и стараюсь прилежно отвечать на комментарии.

15 мая 2003

История про частное письмо № 1

Однажды, мнгого лет назад, я получил письмо. Автор его давно умер от атипичной пневмонии где-то в Иране, оттого я могу напечатать здесь его часть. Да.

"Погода пасмурная, пью пиво, познакомился с девушкой по имени Оля, а до этого — с девушкой по имени Олеся. Они обе продавщицы мороженного, работают по очереди в одной палатке. Так вот, у Олеси внешность вполне заурядная, а вот у Оли — нет. То, что нравилось мне в недалёком прошлом — шведский тип, блондинка с голубыми глазами и кожей, загоревшей до того соблазнительного рекламного оттенка, какой встречается в дорогих журналах для мужчин. Вообще, она сразу похожа и на Клаудиа Шифер и на Мишель Пфайфер. Но главным её достоинством, конечно, являются груди — такие огромные, каких читатель верно никогда и не видывал.

Третья девушка — хозяйка палатки. Зовут — Юля. Очень изящная девочка. Мне всегда нравился такой коктейль из стильной европейской внешности и местечково-хамских манер. Если бы вы видели Юлю, когда она сидела в ресторане в роскошном бархатном пиджаке и чуть прижмуриваясь курила, выпуская дым с изяществом великой Мерилин, когда её миниатюрная, совершенной формы рука позвякивала о бокал ноготками, созданными для раздирания мужских спин, — о, вы бы влюбились в эту девушку до беспамятства. Особенно подкупала её сочная, звучная на весь зал, с легким местечковым акцентом матершина, которой она разражалась в случае, если официантка забывала, например, подать пепельницу. Вчера ночью я кутил с ними в Ялте.

16 мая 2003

История про частное письмо № 2

Далее следует единственная дата в этих письмах:

"12 сентября

До сих пор пытаюсь восстановить картину нашего похода по Ялте. Ничего не помню в целостности. Единственный трезвый человек была Юлина сестра — тинейджер. Она все пыталась нас образумить и в какой-то момент я поднял её, как Буратино, перевернул и начал трясти.

— Представляешь, — говорит, — перевернул меня и трусит, трусит!

Еще её до глубины души поразило, что я назвал официанта гарсоном. До этого она слышала это слово только один раз в песне "Маэстро, я прошу гарсона…"

Надо будет купить ей чупа-чупс.

Да, она говорит, что я делал Юле предложение стать моей третьей женой. Вау, вот уж чего не помню, впрочем — вполне вероятно.

Я помню, что под утро Юле надо было попасть домой, так как с утра небходимо было закупать товар для палатки. Как она говорила: "Мне надо скупляться". Я, естественно, утверждал, что скупляться можно прямо сейчас, только отойти куда-нибудь на травку. Возник долгий этимологический спор, в котором я доказал, что "скупляться" — есть не что иное, как известный глагол, принявший такую форму в силу фонетической подвижности русского языка, а так же вследствие характерных для Крыма эллизии и зияния".

16 мая 2003

История про частное письмо № 4

(Далее письмо обрывается, и вновь начинается уже совсем иным шрифтом — лакуна третьего письма объясняется обсуждением общих знакомых — это, как и большинство обращений ко мне я, естественно, опускаю)

…"Партенит — прескверный городишко, здесь я был сегодня по-булгаковски "разоблачён", вдобавок меня едва не утопили.

Познакомился с какими-то местными типами. На вид — очень дружелюбными, по-южному гостеприимными. Единственное, что настораживало — желание выпить на халяву. "Капуста, говорит кончилась". Мы уже договорились ехать на ночной лов мидий куда-то за Аю-Даг. Все чики-пики, гитару возьмем.

Совершенно случайно прошел с моим новым приятелем возле палатки.

Оля аж содрогнулась. Ты что, с Чибой познакомился?! Как, я понял, кликухой его наградили отнюдь не за пристрастие к хорошему сорту кофе.

Так вот, Чиба — бывший местный авторитет, держал весь поселок, но после последней отсидки влияние потерял.

Юля выразилась в том смысле, что не я в ту ночь буду есть мидии, а мидии меня. И привела факты, сколько людей "случайно" падают каждый год с Аю-Дага. В общем, постепенно узнаю о другой стороне курортной жизни.

Да, теперь о разоблачении, видишь ли Владимир Сергеевич, вступить в связь с местной девушкой несравненно труднее, чем с любой отдыхающей. Но это, конечно, слишком легкая победа, то что в спорте называется "потеря темпа".

Собственно, отдыхающие для этого сюда и приезжают — оторваться и разъехаться навсегда. А местным — здесь жить. Поселок — не город, все все-равно узнают и будут потом весь год судачить. Вдобавок местные дивы — все невероятно целомудренны; при слове "куннилингус" их глаза, цвета безоблачного Крымского неба, распахиваются так широко, а длиннющие ресницы, цвета безлунной Крымской ночи, хлопают так изумлённо, что я каждый раз не выдерживаю и разражаюсь безумным хохотом, чем порчу всё впечатление. Ну не от куннилингуса, конечно. Тьфу, совсем заврался. Ну не то что бы они девственницы, но они серьезно относятся к сердечным отношениям. У всех симпатичных девушек есть свои постоянные кавалеры, причем, обычно, тоже местные. У Оли например парень временно в Симферополе, а за ней надзирает его дедушка. Юля в начале лета рассталась со своим "бывшим мужчиной", но путь к её сердцу закрыт на крепкий замочек. Вдобавок, по чьей-то извращенной административной фантазии, все номера как минимум двухместные и заселяются людьми одного пола. Меня наконец поселили в двухместный номер с удобствами и соседом — военным. Ведь это вообще-то военный санаторий.

Если я приведу девушку, то наверняка услышу что-нибудь типа: "Пять минут — разобраться, чья жопа, и спать!".

Так вот, в определенном смысле это был подарок судьбы, сосед два дня не ночует в номере. И вот разработал тщательный план на основе знания женской психологии…"

16 мая 2003

История про частное письмо № 5

Надобно заметить, что знакомец мой всё больше веселился, делал смешные описки, и видно, что его разбирал хохот.

"…Я встретил девушек в 24.00, когда они занавешивали палатку. Ни в коем случае нельзя было сразу упоминать о пустующем номере, это надо было невзначай ввернуть в самый последний момент: "А-а-а! Кажется у меня дома есть Маккона!".

Но сперва — в бар "Эллада" — он сделан по типу "Арго" — огромная, выдающаяся в море ладья. Дальше — прямо по классику. М. Гамулин, полн. собр. соч., том II, переизданный, глава XXI — "Особенности опаивания девушек в курортных городах с учетом местной специфики продукта". Я заказал графинчик водки, потом еще пару. Не пугайтесь, графинчики маленькие — 200 г. Приятный разговор, музыка, танцы, тосты — запсютздесьдам — всё как обычно. В который раз я мысленно благодарил профессора, за годы тренировок, лучшие годы, которые он нам отдал. Глядя, как мои девицы постепенно становятся никакие, совершая ошибки — наивные ошибки, вроде того, чтобы запивать водку пепси-колой, или вообще не закусывать, ошибки, за которые профессор выгонял даже из юниорской сборной, — я чувствовал, что чего-то в жизни достиг.

Однако, если Оля с течением времени, все более добрела и веселела, то Юля — наоборот, становилась всё более агрессивной и сумасбродной. В какой-то момент их сорвало и понесло на молодежную дискотеку. Ну, меня, естественно тоже. Время шло, а подходящий момент всё не наступал, вдобавок я не мог разделить Юлю и Олю, но то, что является препятствием — всегда можно оборотить в свою пользу. Если девушки не рискуют ночевать с неблизким мужчиной поодиночке, они легко согласятся сделать это совместно, так как в этом случае хорастмент им не грозит. Как им кажется.

И вот, в какой-то правильный момент, когда уже надо было собираться домой, я обратился к моим пассиям с длинной речью, смысл которой заключался в том что, по всем причинам, в частности потому что Олечке завтра к девяти на работу, а от моего номера до палатки две минуты, в то время как до дома ей час и завтра час, по всем причинам надо оставаться у меня. Далее я расписал удобства номера-полулюкса, комфорт, наличие двух кроватей, и, наконец, представил себя, как рыцаря-мужчину, который готов будет удовольствоваться скромным половым ковриком, проведя ночь у ног прекрасных дам, оберегая их сон, не смея даже в мыслях посягнуть на столь совершенные создания, а в доказательство я положу меч между собой и ими…

Олечка слушала меня очень благосклонно, а Юлька пыталась сфокусироваться раскуривая сигарету и при этом постоянно промахиваясь мимо неё пламенем. В этот момент по всем милым манерам она ужасно напоминала Лелика времен начала упадка.

— Что он говорит? — обратилась она к Оле.

— Э, звезда, да ты чего? Он предлагает к нему пойти, в номер.

— Ага! — заорала Юлька мне в лицо так, что было слышно во всем поселке городского типа, — чтобы ты нас там вы…?!!!

Вот так я был разоблачен.

Кстати, я так и не разобрался, что значит обращение "звезда", то ли это красивый местный фольклор, то ли эвфемизм известного матерного словца.

А на следующий"….

Но дальше это письмо поела какая-то электронная парша, поэтому вместо букв там одинаковые квадратики. Приятеля моего давно уже нет, и некого спросить, чем кончилась эта история.

16 мая 2003

История про чужие письма № 5

Впрочем, история о чужом отдыхе меня заинтересовала — тем более что, я дочитал "Лансароте" Уэльбека, который по недоразумению называется романом. По сути, это большой рассказ, или отсутствующая по слухам в западном обиходе повесть.

Поэтому я позвонил по давнему телефону своего знакомца, но обнаружил, что в той квартире давно живут чужие люди. При этом было неясно, хозяева ли это той самой квартиры, снова вернувшиеся к родням пенатам, или новые арендаторы.

Я говорил с ними долго, расспрашивая, не остались от покойного какие бумаги.

Немолодая (судя по голосу) женщина, соглашалась, что что-то вроде осталось, но как-то колебалась — доверять мне или нет. Разговор то разгорался, то затухал, и что бы он не погас окончательно я поехал в бывшую квартиру моего приятеля сам.

Предусмотрительно я купил несколько жёхлый букет фаллических тюльпанов и всучил их предположительной хозяйке. Женщина со слезами мигрени на лице отдала мне взамен картонную коробку с бумагами.

Прямо в машине я засунул в эту шкатулку нового вида, с отметиной компьютерной компьютерной фирмы свой нос.

Разочарование моё было невелико — да я и не на многое надеялся.

Несколько телефонных счетов — однако, оплаченных, какие-то утомительные рекламные брошюры, буклет садомазохистского клуба, ворох чеков от кредитной карты — я уже думал, что в архивах прошлого исследователи, идя по следу натыкались в основном на неоплаченные счета. Наш век иной.

И уже дома я обнаружил распечатанное письмо — с удивлением, я обнаружил, что письмо полностью, вплоть до деталей повторяло хранившееся у меня. Только обращение было другим. Покойный писал неизвестному мне Дмитрию Евгениевичу, причём эти имя и отчество появлялись в тексте в тех же точно местах, что и мои.

Я ещё раз восхитился функции автозамены в текстовых редакторах, но вдруг обнаружил несколько незнакомых абзацев, последний кончался словами: "Сегодня отодрал одну из них. Кого? Дмитрий Евгеньевич, делайте ставки".

Впрочем, дальше следовал, как ни странно, чей-то ответ — распечатанный из электронной почты: "Что касается отношений путешественника с туземцами, то, скажу тебе, ты придерживаешься в корне неправильной линии. На чужбине драть туземку — давно уже не стильное занятие. Я не говорю, конечно, о том, что нужно срочно завалить на казённые простыни соотечественницу. Дело в том, что гораздо утончённее в Германии спать с иранской женщиной, в Швейцарии — с полькой, а во Вьетнаме прижать своим телом к нагретым доскам пристани француженку.

Я вот почти написал рассказ о том, как наш общий друг сделал во время своей жизни в Индокитае Катрин Денёв, снимаясь вместе с ней в известном фильме".

И я снова принялся шелестеть чужими открытками и мёртвыми счетами в поисках продолжения.

17 мая 2003

История о Дне хиппи

Я собрался на праздник в Царицыно. Но дело в том, что для моего приятеля Каганова праздник начался ещё раньше. Телевизионщики приняли его за хиппи, и, придя к нему в дом. Сначала, правда, они позвонили каким-то начальственным людям и спросили их, как те относятся к тому, что в парке под сосной собираются хиппи.

— Где собираются? — не поняли начальственные люди.

— Ну под сосной, в парке… У дворца… — отвечают им телевизионные люди.

— Эге! — говорят начальственные куда более заинтересованно. — А когда?

Так или иначе, телевизионщики добрались до жилья моего приятеля и начали целить повсюду телекамерами. Увидят, что Каганов мате в калебасе своей заваривает — тычут объективом в калебасу:

— А что, все хиппи такую штуку держат?

Увидят, опять же, гамак в комнате, сразу к нему:

— А что все хиппи в гамаке спят?

Наконец, уставились в мотороллер, снимают. Потом оборачиваются:

— А что, все хиппи…

Тогда Каганов решил телевизорных людей на меня натравить.

Я всё думал, что этого не случится — разверзлись хляби небесные, затрещали рваные тряпки в небе, и полилась повсюду серая вода — так что я купил себе зонтик у подземного перехода — чтобы только из него, из перехода, выйти.

На этом мероприятии ведь что интересно?

Вот, сходил на День хиппи в Царицыно. Идёшь, будто таишься, а пришёл на тайную масонскую сходку, отворил потихоньку дверь — а там за столом сидят все члены семьи, начальник, секретарша и уборщица из подъезда.

И тут вижу — бегут с телекамерой, как волка травят. За руки держат, микрофон суют. А Каганов стоит в отдалении и подпрыгивает, радостно зонтиком машет — оказалось, он уже договорился, что я буду рассказывать о хиппи с точки зрения Православия. Не отвертеться.

— Всё произошло довольно давно, — начал я, спрятав стакан за спину. — Наверное и вам знакомо имя старца Фёдора Кузьмича? Так вот…

02 июня 2003

История про встречу одноклассников

Я пошёл на встречу одноклассников. Встреча была — мама не горюй. Топография тел наших тел была странна. Толстые стали худыми, а худые — толстыми. Мы помнили "АББУ" и ещё не забыли Софию Ротару. Мы пили под отечественное и плясали под французское. Особенно было интересно, как пляшут бандит с прокурором.

Одноклассницы мои, как и я, происходили из страны на четыре буквы, где секса, как известно, не было. Теперь все добрали своё по-разному.

Надо сказать, что я часто ходил на встречи однокурсников, благо выпусков было много — и в нескольких учебных заведениях. Здесь всё было другое — на удивление, почти никто не менялся визитными карточками, да и род занятий многих остался неизвестным.

Приятель мой Пусик хватал всех женщин за жопы. Я спорил и много выиграл в спорах, предсказывая его поведение и то, когда и что он произнесёт. Я-то знал, что в середине вечера он начинает называть всех женщин "пьяное животное", а всех мужчин поголовно — "зайцами". Бандиты, правда, несколько напряглись — они не знали — не очень ли это позорно, когда тебя называют зайцем.

У талмудических евреев, впрочем, имелось по поводу зайцев своё мнение, но они его вслух не высказывали.

На удивление структура людских сообществ повторялась. Потому как во всякой компании есть синий чулок, есть пьяница, соня из чайника, свой заяц, герцогиня и шляпники.

Видел там почти точную копию гибкой и тонкой женщины из другого мира — причём моя одноклассница была похожа на неё не только телом, повадками, но и даже запахом. Впрочем, это был не парфюм, а какие-то феромоны.

Когда я рассказал это некоей светской девушке, та ужаснулась:

— Боже мой, неужели ты её нюхал?!

Я отвечал с некоторой долей задорности:

— А что ж мне её не понюхать? Мы всё же плясали, знаешь. Вот Пусик вообще всех одноклассниц переплясал — а нетрезвых и по два раза. И уронил всего двух.

04 июня 2003

История про карпов

А мне вот карпов жалко. Какого хрена их душить? Пусть живут.

04 июня 2003

История про зоолетие

Надо признаться, что я один из тех, кто посетил город Санкт-Петербург и увидел праздник зоолетия и Белую ночь-light. И это правильно, что бы мне не говорили. Как бы меня не чморили и мумукали. Я ведь до следующего зоолетия не доживу.

А так я слышал много разного, да и видел немало. Вот, например, несколько человек очень серьёзно говорили мне, говорили, заглядывая мне в глаза, говорили мне с придыханием:

— А ты знаешь, до чего дошёл наш губернатор Яковлев? Он нанял две эскадрильи истребителей для разгона облаков. У Лужкова нанял, разумеется.

Я злобно молчал — погода портилась. Видимо тучи победили в воздушном бою. А так хорошо было в начале, наверное — истребители, закладывающие виражи над городом, улепётывающие тучки…

Зато ещё я увидел на Московском проспекте несколько тысяч милицейских задниц — ехал мимо них пять минут, десять — и всё передо мной милиционеры стеной и спиной стояли. А на заднице у них топырились серые плащ-палатки, свёрнутые в фаллические символы.

Потом я ходил на Неву смотреть — а там воды не видно, потому что повсюду стояли корабли с иностранными делегациями. Корабли эти выше Ростральных колонн, выше Александрийского столпа — медленно колыхались как плавучие памятники. На верхушках мачт в них сидели снайперы и вяло кричали птичьими голосами — земля, дескать, земля.

Затем я пошёл в отель "Европа" и начал наблюдать премию "Национальный бестселлер". Смотрел там, как братается писатель Рыбаков с писателем Быковым.

У меня даже возникла мысль о шоу — вывести всех писателей Быковых и Рыбаковых на сцену и заставить брататься, но я вспомнил, что кто-то из них умер. Кто-то из Быковых… Нет, кажется, из Рыбаковых. В первый раз я за шесть лет ошибся — думал премию дадут Быкову, а дали её какой-то мне неизвестной паре из Риги. Впрочем, знатному критику Басинскому не нравился вообще никто — про всех он говорил, что пишут без божества, без вдохновенья, а нужно, чтобы были и жизнь, и слёзы, и любовь.

Знатный критик Павел Басинский от огорчения сразу выпил водки и сел в фойе. Он сидел там как демон Максвелла. То разрешал выход, то нет. И каждому выходящему он подсовывал победившую книжку и велел прочитать третий абзац.

Кто бы не читал — всё критику Басинскому не навилось.

Одному человеку он сказал, что тот читает слишком тихо, другому, что слишком краснеет. Мне сказал, что я для такого чтения ещё не изжил остатки культуры, а каком-то толстяку — то слишком пугается ненормативной лексики.

Наконец, вышел из зала молодой человек, взял в руки книжку и прочёл смачно и чётко — со всякими блядь да ёб твою мать. Прочёл молодой человек четвёртый абзац, губы утёр, крякнул, да и отправился себе восвояси.

Критик Павел Басинский сразу же ко мне наклонился, да и говорит:

— Кто это? Вон-вон, кто!?

— Это, — отвечаю я ему, — Шнуров. Да забудь ты, об этом Паша, пойдём лучше "Несмертельного Голована" хором на два голоса читать и про всяческую "Орфографию" забудем напрочь.

Увидел я а Северной столице и настоящую девушку-вампира, и, как полагается, не пустили меня через мост лейтенанта Шмидта, и во двор на Красной, меня не пустили, в тот двор, где мой горячо любимый дедушка провёл несколько лет своего детства, пережидая блокаду Юденича.

А ещё увидел сумасшедших эрмитажных старушек, что не перенесли ночного разорения присутственного места, толпы бесплатных посетителей, тех посетителей, что придя в темноте в Зимний дворец, наплевали в зеркала, стащили несколько картин и по ошибки ощипали часы "Павлин".

Теперь старушки бродят там на манер Акакия Акакиевича, и, притворившись цыганками выглядывают на прохожих всякий антиквариат.

И в глаз мне посветили лазером с Заячьего острова- так что и сам я стал головой подёргивать и ногу приволакивать.

Поэтому покинул я город Санкт-Петербург и поехал между хмурой землёй и серым небом — наблюдать из бессонного окна солнечное затмение.

06 июня 2003

История о Главном Позоре

Главный позор — это совсем не то, когда ты обкакался прилюдно или заснул в ожидании барышни. Это не тот случай, когда тебя застали читающим чужой дневник или ковыряющимся в письменном столе начальника. И когда сокамерники отходят от тебя, застёгивая брюки — вовсе не случай главного позора.

Это всё неприятно, конечно, но некоторый стиль в этом есть.

Особенный позор — это сходить на концерт "Аншлага" или какого-нибудь Петросяна. Говорят, что там сидят реальные люди и комик Петросян на самом деле существует, а не компьютерный персонаж наподобие какого-нибудь Хрюна Моржова. Не важно, что привело тебя туда — ну, может, девушка позвала. И вот похотливое чувство с надеждой на провожание и продолжение приклеит тебя к креслу. И вот будешь ты сидеть в концертном зале как в очереди к зубному. Но это ещё не главный позор.

Главный позор начнётся тогда, когда подсматривающая телекамера выхватит твоё идиотическое лицо ипокажет на всю страну.

И, только представив это, я хватаюсь за сердце.

06 июня 2003

История про поезда

Хорошо ехать по Европе в поезде — разные виды из окна, на частых восточноевропейских границах входят-выходят пограничники, клацают своими печатями и компостерами. Что-то мало стало нынче вагонов для курящих — а то ведь как хорошо — представляется мне при этом следующая картина — сидят в одном купе джентельмены, закинув ногу за ногу, курят. Купе должно быть большое, чтобы по центру располагался круглый стол полированного дерева. Кругом стойкий запах сигар и трубочного табаку Коньяк плещется в бокалах.

Время от времени в купе, со скрежетом раздвигая двери, входят люди в форме. Они заламывают одному из джентельменов руки за спину и утаскивают в никуда. Потом чинные посиделки продолжаются.

09 июня 2003

История с географией

Давным-давно, один молодой офицер полетел в командировку на Дальний Восток. На одном из Курильских островов он задержался надолго — непогода не позволяла лететь обратно и он, со своими новоприобретёнными товарищами занимался обычным военным занятием. То есть, таким занятием, которым занимается всякий офицер при плохой погоде — то есть, пьянством. Пили в ту пору спирто-водяную смесь, в просторечии называвшуюся "Массандра". Один учебно-боевой вылет самолёта МиГ-25 давал чуть ли не ведро, а то и два этой смеси, где в пропорции три к семи плескались вода и спирт. Говорили, правда, что в радаре она течёт через какие-то медные проволочки и пить её не стоит, но это к рассказываемой истории отношения не имеет.

На третий день фронтального пьянства товарищи заметили, что есть им совершенно нечего. Один из них исчез и появился вновь с двумя консервными банками — высокими и узкими. Трапеза продолжилась, но на следующий день они задались вопросом — чем же они закусывали. На банках ничего обозначено не было. И память не хранила даже было то мясо или рыба. Они пошли на поиски истины все вместе и, оказалось, что несколько дней назад в каком-то подземном капонире обнаружили японский неприкосновенный запас. Но ни коробки, ни петлички не лычки они не отыскали и с тревогой стали ожидать последствий.

В результате молодой офицер дождался лишь улучшения погоды и улетел в западном направлении, унося внутри себя часть Северных территорий.

Много лет спустя он пришёл в гости к своему другу, человеку добродушному и спокойному. Тот только что женился на японке. Молодая жена сидела во главе стола и очаровательно хлопала глазами. Она действительно была хороша — недаром муж хлопоча по хозяйству, хвастался её достоинствами перед собравшимися.

Японка была диковиной, странным предметом — чем-то вроде хорошего телевизора или вечной электрической бритвы. Но от телевизора она отличалась тем, что хранила молчание.

Наконец, молодой муж, исчерпав описание достоинств, заключил:

— А ещё мы учим русский язык. Мы очень продвинулись, знали бы вы, как мы быстро продвигаемся! Сладкая, скажи что-нибудь ребятам.

Японка захлопала глазами с удвоенной силой, открыла рот, снова закрыла, и выпалил вдруг:

— Верните наши Северные территории!

И правда, внутри нашего героя в тот момент эти территории после многолетней спячки запросились на волю.

Что мне сказать по этому поводу? Что мне вспомнить о географии и политике, Халхин-Голе, рейде через Гоби и Хинган, а так же о ржавых корпусах японских танков, что по сей день ржавеют среди гигантской трав Кунашира?

Вот что я скажу: дед мой любил повторять странную считалочку для запоминания названий японских островов — что-то вроде "Ты моя Хоккайда, я тебя Хонсю. За твою Сикоку я тебя Кюсю". Понятно, что никакого места в этой геополитической арифметике Шикотану и Итурупу нет.

Что и требовалось доказать.

09 июня 2003

История про недоумение

О, бля (извините) меня увольняют за небрежное выполнение служебных обязанностей. А?

09 июня 2003

История про сны Березина № 89

Я гуляю по площади Варшавы и вдруг вижу жонглёра факелами. Рядом его товарка выдувает изо рта сноп огня. Я отвлекаюсь на неё и поэтому не сразу замечаю, что жонглируют здесь горящими книжками.

Среди этих книг я вдруг узнаю одну из своих книг, и в какой-то момент ловлю её, потушив пламя ладонями.

Жонглёр со злобой смотрит на меня — в эту книгу был вложен какой-то секрет — написано что-то или что-то вклеено. И её должен был получить кто-то совсем другой — или она должна была бы просто сгореть.

Но я ничего этого не знаю.

Тем более, мне незачем её просматривать — я ведь помню, что там написано.

Вокруг этой книги начинают происходить приключения — но их смывают другие сны.

11 июня 2003

История про сны Березина № 90

Мне приснился унылый сон, будто живу я с дедом на даче. Дед мой ещё жив, но я-теперешний, постаревший, существую с ним вместе, без бабушки, без прочих родных, будто мы одни на этом свете. Погода пасмурна и сера, я ковыряюсь в малине около сортира и вижу, что на двух длинных шпалах лежит наша запасённая картошка.

Картошки много, несколько вёдер, но подойдя ближе, я вижу, что нет картошки — одна видимость она съедена склизлыми белыми червяками, которые копошатся здесь и там, и только они и сохраняют прежнюю форму кучи.

11 июня 2003

История про сны Березина № 91

А вот пришёл длинный развёрнутый сон — в нём я живу один, лет сорок, типичный лузер, приспособленный к жизни. Полутёмная огромная квартира в центре неизвестного города.

Вдруг ночью ко мне в дверь раздаётся звонок. Я вытаскиваю из-под кровати ружьё и иду открывать.

Это приехал из благополучной Америки муж моей бывшей жены.

Он приехал искать своего пропавшего брата — этот непутёвый брат оказывается другим моим приятелем из прошлого — Димой С.

По ходу сна оказывается, что брат пропал. Причём я сам и сообщаю об этом Лосю. Я знаю, что братья не близки, и мне понятно уныние заграничного гостя — он ехал в разорённую варварскую страну, а действительно, место, в котором я живу серо и скользко, город вечного дождя и какойто особой, вневременной жизни.

Обычно такая жизнь происходит в фильмах и книгах после ядерной войны, но здесь не то. Это скорее объедки пикника, произошедшего на обочине. Но тут нет следов Посещение — всё страшнее и интереснее. Просто людям этого пространства всё окончательно надоело — произошёл кризис экологии, а экологи окончательно скомпрометировали себя. Никто не работает прилежно — потому что развита машинерия.

Неподалёку от моего дома начинается многокилометровое Болото. Это уже прямой мост от Стругацких к "Солярису" Лема.

И всё из-за того, что Болото — симбиоз огромного количества организмов. Бывшая свалка отходов, которая начала жить разумной жизнью. В берегах этого болота живут и люди, бывшие бомжи с гипертрофированным обменом веществ. Болотом можно даже питаться, как всякой органикой — оно отчасти похоже на кисель.

Мы с брезгливым моим знакомцем попадаем на берег Болота, продолжая поиски пропавшего братца.

— Дело не в радиоактивности, — заканчиваю я какой-то наш разговор. — Какая там радиоактивность — сейчас всё фонит. У меня вот дом гранитом облицован, тоже фонит. Всем всё по фигу.

Я высвистываю своего друга Черепана — это генетически изменённый человек, живущий в прибрежных кустах. Черепан похож на кусок ластика, истёртый до овала.

— Да, — говорит он, — кто-то действительно упал в болото, но это не тот, кого вы ищите.

Гость неприятно поражён тем, что я говорю со всеми существами, что встречаются у меня на пути, как с закадычными друзьями.

Ему неприятна сама мысль внутреннего комфорта в таком месте.

"Ты людей позабыл — мы давно так живём" — цитирую я старые слова, когда мы сидим в ночной столовой за клеёнчатым столом.

Заморский пришелец постоянно выясняет, ненавижу ли я его.

И ещё больше раздражён, тем, что во мне нет ненависти.

Приезжает и моя бывшая жена с какой-то подругой. Качается над нами лампа на кухне — в круг света попадают разные лица. Подруга сталкивается со мной в коридорном мраке и вдруг прижимается всем телом. Я слышу чужой чистый запах, чувствую вкус здорового тела. Её зовут Марина, но она не русская, впрочем, в мире всё перемешалось. И всем всё равно — даже национальный вопрос растворился в общем безразличии.

Марина по секрету рассказывает, что цивилизованный мир финансирует уничтожение болота — уже выдвигаются к его краю мелиораторы, ставят по периметру палаточные городки. Гибель болота неотвратима — и непонятно даже — стоит ли предупреждать его обитателей.

Эти дела и обстоятельства выходят на передний край сна.

И только между делом я узнаю, что непутёвый братец погиб сразу — он много дней назад провалился в обыкновенный канализационный люк и сломал шею.

11 июня 2003

История про с. дом

Моя лента начинает напоминать палату сумасшедшего дома. В ней четыре Набокова, пять Хармсов и один Лев Толстой. Все они лопочут что-то и рассказывают о своём успехе в рамках нашей больницы. И все они — безусловно очень хорошие люди. Да.

11 июня 2003

История про неизвестного

Я должен выразить благодарность неизвестному мне человеку. Этот человек заплатил за меня в ЖЖ и превратил в платного пользователя. Для меня загадка, зачем он сделал это. Я не знаю также, чем хорошим я могу отплатить ему. И, наконец, я не знаю, как мне воспользоваться этим даром — потому как единственное преимущество для paid members, которое я знаю, это создавать опросники.

К сожалению, мне не о чем спросить моих уважаемых читателей.

И фотографий своих я не меняю.

В любом случае, я придерживаюсь правила, заключающегося в том, чтобы не писать "под замком", да и все старых правил.

Если кто мне расскажет, как можно распорядится этим неожиданным даром, то я буду признателен этому человеку тоже.

12 июня 2003

История про друзей

Вот стал читать меня dashman. А я почитал его. Хороший, смотрю, человек, и что удивительно — пишет настоящий дневник. Не литературщину какую, не "юбка или брюки", а дневник.

И каждую запись снабжает картиночкой.

Хороший, говорю я, человек.

15 июня 2003

История про числа

Это техническая история. В письмах меня спросили про моё отношение к ленте ЖЖ. И мне приходится повториться — да, я сейчас сокращаю ленту — и тогда, когда она составляла 750 человек, и, отчасти, сейчас — она тяжела для чтения. Те, кто в неё не включён или по каким-то причинам выпал, знают (я об этом давно писал), что они могут всё так же читать ВСЕ записи, никаких помех этому нет. Если они включают меня из неких цифровых соображений, то этого делать не следует. Сейчас, точно так же, как было в конторах советского времени — в период сокращения штатов новые сотрудники не принимаются.

Если хочется что-то спросить — так это тоже не возбраняется. Как правило, я отвечаю на все письма и сообщения, что приходят ко мне. (Я, понятное дело, вообще очень люблю, когда мною интересуются).

Ещё раз прошу прощения у тех, чьи цифровые ожидания я обманул.

15 июня 2003

История про журнал "Барсук"

Мне всегда нравилась идея журнала "Барсук". Но сейчас я не знаю, выходит он или нет. Между тем, у меня в руках текст, написанный мальчиком мальчиком шести с половиной лет от роду, в котором (порукой моё честное слово, не изменено ничего. У него нет даже названия (я не стал дописывать — хотя, про себя, придумал целых три варианта).

К сожалению, я не могу ничем коррумпировать хозяев журнала "Барсук", кроме как плюшками.

Итак:

ГЛАВА I

SOS! услышали по радиостанции 19 марта 1964 года. Подводная лодка типа "Большевик" отправилась 20 марта в поход в Индийский океан. Около острова Мадагаскар была сделана первая остановка. Водолаз Кренделев вышел на дно. Были взяты пробы грунта и обнаружили ход каких-то существ типа "ракет". Было установлено, что подводная гора сползла в воду и на месте её был вход в необычную пещеру.

ГЛАВА II

Дела шли очень беспокойно. Капитан то и дело выпускал батискаф, которым и управлял. Учёный Спиралькин, беспокоясь, проводил через марлю и процеживал грунт, который сам и доставал в море. Грунт оказался, видимо, повреждённым от взрыва. Взрыв повредил теплоход "Арктику", "Иосифа Святого" и повредил лодку капитана дальнего плавания Суслина.

Водолаз Кроватин доложил, что на месте необыкновенной пещеры была найдена торпедная база, от которой всё и произошло.

Лодку Суслина ещё удалось обнаружить в перевёрнутом виде. На второй день профессор Спиралькин выпросился взять пробу железа на всех повреждённых местах лодки Суслина.

Обнаружилось, что железо на лодке повреждено именно какими-то торпедами.

Через ночь, в которую очень ярко светила луна, радист Двойкин брал радиостанцию на Москву. Повар Кошечкин варил мясо, и неожиданно появился айсберг.

Лодка накренилась и пошла в обход. Капитан скомандовал:

— Пост-норд-ост-39!

Лодка замедлила ход и тумбочка в кабине врача пошатнулась. Радист Двойкин вдруг обнаружил, что в приёмник подложена мина. Узнав это, он сказал капитану, что на лодке находится кровавый преступник и что у него находится ящик мин или бомб. Преступник в шляпе, скрывается в лодке под именем Спиралькин. Механик Горелов мирно сидел в своей каюте и читал книжку "Тайна двух океанов", а профессор Спиралькин сидел в своей каюте и читал газету.

Вдруг по левому борту появилось маленькое судёнышко, на носу которого грязью залепленные буквы не были совершенно видны. Китобойное суденышко под номером 3-6-5 везло кита и чуть не тонуло.

Капитан передал чтобы готовили ультразвуковой гарпун, который имелся на лодке.

Механик Жестин нажал кнопку. БАХ! Раздался взрыв!

3-6-5 ушло по направлению к берегу.

"Динь-динь-динь!" — послышалось в каюте капитана.

Капитан ответил сухим голосом:

— Я у телефона.

Телефонный разговор прервал выстрел пистолета, который раздался над бортом лодки.

Глухим тоном ответило железо. Волны бросили настолько лодку, что она доскочила до мыса Горна. На нём она встретила одичавший парусник, на борту которого не было ни одного человека. Водолаз Кроватин доложил, что на корме парусника обнаружили единственного человека, ему было порядка 7 лет.

15 июня 2003

История про перемену мест

Есть такая французская песенка: Жан любит Жаннету, но Жаннета любит Анри, который любит Генриэтту, и.т.п. Я передаю только общий смысл, потому что прочитал про эту песенку в предисловии к роману Кортасара "Модель для сборки". Сам я её не слышал.

Мне нравится способ изложения.

Сюжет, конечно, тоже.

Мой одноклассник женился на женщине моего одноклассника. Впрочем, и сам он в какой-то мере мой одноклассник. Теперь они иногда ходят к друг другу в гости.

Странной чертой этого человека был его антисемитизм, вернее, подвижническое горение моего одноклассника на этой стезе. Жена его рассказывала, что, даже оставшись одна дома, час-то вздрагивала, прочитав еврейскую фамилию в журнале. Оборачивалась — нет ли рядом мужа. Окончив институт, он оказался учителем литературы и холостым человеком.

Кажется, потом он включил негров и китайцев в проскрипционный список — не знаю. Потом закрутились иные времена, и завертелась карусель обмена жён и мужей. И тех и других брали, уводили, увозили…

И вот всё кончилось — перебрали всех.

Не идти же, право слово, по второму кругу?

15 июня 2003

История про две девятки

99 лет назад Блум пустился в странствие — и хоть я и воображал себя Стивеном — всё чаще стал видеть Блума по утрам в зеркале.

16 июня 2003

История про французский фильм

Смотрю сейчас между делом по каналу XXL французский порнографический фильм "Joy à moscou" Там, среди прочих, играет довольно известная барышня Zara Whites

Moscou. Сюжет довольно примечательный — Deux jeunes touristes françaises montent dans un taxi pour visiter la ville. Le chauffeur leur conseille de découvrir de toute urgence les merveilles du musée Raspoutine. Но дело в другом — меня интересовала эстетика — все ездят исключительно на "Волгах" ГАЗ-24, и вполне натурально трахаются в душевых типа пионерского лагеря. (Впрочем, это не совсем порнофильм — есть такая разновидность порно, откуда вырезают влажное и стоящее, хлюпанье и чавканье — что-то вроде порезанных заграничных фильмов в советском прокате). Его, этот фильм спокойно можно показывать после программы "Намедни".

Итак, интереснее всего эстетика — ресторан со стриптизом под цыганские напевы, официантка в кокошнике, элитная квартира со стенами обшитыми залаченной доской-сороковкой. Ну, водку, натурально все хлещут как воду — там, в ресторане очень смешно, как все дамы в вечерних платьях сидят с рюмками. Бутылка "Rasputin" стоит на столе у главного мента — прямо на фоне какого-то гигантского бархатного знамени.

Да, и душ в кадре настоящий — одно колёсико металлическое, другое фарфоровое, ржавая труба…

О! Пока я это писал, какого-то мужика утопили в банном бассейне.

Upd1. Я сделал следующее открытие — эстетически режиссёром этого фильма вполне был Эйрамжан. И вся эстетика этих полуголых баб в будённовках — это то, что мы сами придумали и радостно предложили Западу. Да.

Upd2. Дело близится к развязке. Появился, наконец, театр "Распутин", лысый главный негодяй, и унылая лесбийская любовь под цыганскую скрипку. Отчего-то в западном масскульте русскость проще всего показывать через цыганскость.

Upd3. О! Распутин оказался лысым, как бильярдный шар. Он притворялся куклой в музее восковых фигур. Вот это поворот — впрочем, убивают его с тем же успехом, что и исторического Распутина.

17 июня 2003

История про сетевую литературу

Копаясь в старых файлах, я вдруг нашёл довольно ветхое рассуждение о сетевой литературе, не помню, когда написанное:

Собственно, сетевой литературы не существует. Существуют лишь иные формы чтения. Литература ведь это не способ передачи информации, а буквы, слова, предложения из которых складываются образы. Все эксперименты по созданию текстов, ветвящих сюжет по гиперссылкам, на мой взгляд, остались экспериментами. А было бы интересно посмотреть на текст, с движущимися картинками, подобный картинкам в волшебных книгах Гарри Поттера, но это мало что изменит. Пишущим людям в Сети всё равно приходится играть в слова. В них, словах, и заключена алхимия литературы. А каким способом слова доставлены до потребителя — неважно. И тут есть, по крайней мере, три обстоятельства.

Во-первых, как бы "сетевая литература" это другой способ чтения, как правило, чтение с экрана. Но вот-вот эта проблема уйдёт, и всем станет доступен компьютер размером с книжку, содержащий огромное количество текстов и обладающий качеством изображения лучше полиграфического. Сейчас это просто дорого.

Конечно, есть магия предмета, магия книжки. В электронной книге вы не найдёте засушенный цветок, не засунете её под кровать вместо отломившейся ножки. Из электронной книжки нельзя вырезать страницы и положить в выемку пистолет…

Поэтому останутся раритетные бумажные книги, останутся раритеты типа Брокгауза и Ефрона. Толстый том Кэрролла, который можно забыть на дачной веранде, и ветер будет шелестеть в нём Тенниела. При этом раритетные книги будут представлять из себя и музейные ценности, и вполне функциональные предметы — такие, как ручная мельница для специй, которую прадедушка привёз с турецкой войны, вот она хоть и старинная, но ей можно пользоваться, она все так же мелет перец, и стала каминной безделушкой.

А вот другая справочная литература, лишённая золотого обреза Брокгауза, отомрёт, потому что кнопочные словари, разумеется, удобнее для пользования. Научная литература станет электронной — кстати, художественная литература занимает не самый большой сегмент книгоиздательской деятельности. Но "сетевая литература" и электронная книга понятия из разных сфер. Хотя электронная книга, скорее всего, будет "запитываться" от сети, минуя все эти дискеты и компакт-диски.

Во-вторых, проблемы "сетевой литературы" — это проблемы современной литературы как таковой. Литература — это производство текстов с внимательным отношением к словам и к связям между этими словами. Ведь, если положить в сеть тексты Бунина, то от этого качество текстов его не меняется. В литературе есть только критерий качества, в Сети этот критерий осложнён толпами графоманов. В Сеть легче пробраться, она демократична. В ней есть огромное количество хороших текстов, рядом с ними продуцируется еще большее количество текстов средних, и уже безумное количество текстов графоманских. Последних в Сети бесчисленное множество: масса людей, которые думают, что они умеют писать, нажимая на клавиши компьютера, хочет о себе заявить. Вообще, чтобы на человека — на его текст или на его комментарий к чужому тексту, — обратили внимание, он должен быть интересен сам по себе. Времена подзаборных гениев, неинтересных при жизни никому, но заслуживших посмертную славу, прошли. Но это другая, бесконечная тема. Мы её трогать сейчас не будем.

Суть в том, что при современном росте населения количество существующих книг неосмысленно велико. Сеть интересна нам другим — возможностью компьютерной сортировки текстов, их доступностью и очень быстрым их обсуждением. Читателю всегда хочется высказаться, при этом каждый человек считает себя равновеликим автору. Особенно, если он вступил с ним в диалог. Раньше писатель был небожителем, было большой редкостью и счастьем, если читатель получал ответ от писателя на своё письмо. Сеть же предполагает возможность свободного обсуждения.

Есть и третий аспект сетевой литературной деятельности — журналистика. Интересно, что традиционной русской словесности серийные детективы и любовные романы конкуренции не составляют. Именно журналистика нового образа — "интеллектуальные путеводители", или "интеллектуальная кулинария", короткие эссе размером в экран компьютера побивают позиции литературы XX века гораздо вернее. Лучшие образцы этого жанра делаются своими для своих, интеллектуалами для интеллектуалов. И их авторы внимательно следят за тем самым, о чём я уже говорил — за алхимией соединяющихся слов, за тайным значением буковок

19 июня 2003

История про количество книг

В продолжение предыдущей темы вот что я хотел сказать.

Суть в том, что при современном росте населения количество существующих книг неосмысленно велико. Велико неосмыслимо. А ведь человек античности мог прочитать все книги, которые существовали на свете (если исключить экзотичных китайцев), ну и за исключением долговых расписок соседних полисов. В Средние века существовал универсальный язык и прочие сдерживающие обстоятельства. В эпоху Возрождения фронтальное чтение стало занятием уже почти невозможным.

Собственно, мне кажется, что Рубиконом в этом смысле было именно Возрождение, возникновение множества текстов на национальных языках, и проч., и проч.

Но и тогда теоретически можно было прочитать книги хотя бы по своей специальности.

К концу XX века стало невозможно прочитать всё уже по своей специальности.

Мы читаем только произвольно сделанную выборку.

20 июня 2003

История про чужую весеннюю дачу

Я ехал долго — и всё среди каких-то пыльных полей. Март наваливался на Подмосковье безжалостным солнцем, казалось, на окрестности вылили с неба целый ушат радиации.

Вдоль дороги стояли кирпичные кубические дома в три этажа. Было такое впечатление, что по окрестностям пробежал великан и рассыпал повсюду свои красные кубики.

Если присмотреться, то можно было понять — на какой стадии оборвался жизненный путь хозяина. Этот успел подвести дом под крышу, а этот только вырыл яму, и тут же его взорвали в "Мерседесе". Вот поросший лопухами фундамент застреленного бандита, а вот чёрные провалы вместо окон — хозяин бежал в Гондурас.

Я размышлял о новой формации привидений, — учитывая, сколько тел закатано в бетонные фундаменты этих домов. Тем более, что покупать дом убитого у коллег всегда было плохой приметой.

Но тут я приехал на вполне достроенную дачу моих друзей. Все окрестности были уже уставлены автомобилями, похожими на гигантские обмылки. Мы приехали справлять день рождения Аннушки.

Вовсю трещал огонь в гигантском мангале, протяжно, как раненая птица, пела какая-то французская певица — она жила в маленькой коробочке под приборной доской. Вообще, все машины стояли с открытыми дверцами, так что француженка просто оказалась первой, кого я услышал.

Я поцеловался с именинницей, вручил ей коробку, похожую на торт, обнялся с двумя известными людьми и одним неизвестным и уселся в уголке.

Стол уходил куда-то за горизонт. Я убедился, что и другого конца не видно.

День рождения напоминал Британскую империю — за этим столом никогда не заходило солнце.

Ко мне тут же наклонился неизвестный человек, с которым я обнимался.

— Тебе рабочие не нужны, а? — спросил он сноровисто, и не дожидаясь ответа, забормотал: — Я ведь сразу за ними на рынок подъезжаю и беру пучка два.

"Пучка два", — повторил он несколько раз прислушиваясь к себе и вспоминая. Я легко представил себе, как продавцы увязывают нескольких молдаван и украинцев в пучки и пакуют в "Газель", что трогается вслед за джипом покупателя.

Аннушка ходила где-то далеко, как луна по краю неба.

Она была нашей Лилей Брик, Мэрилин Монро нашего городка. Все мы побывали в ней, вернее, она благосклонно принимала нас в себе, но в каждом случае это был приход в гости, а не обустройство на новом месте жительства.

Каждый помнил её грудь и плечи, запах кожи, капельки пота — но дальше жизнь не продолжалась. Дальше падал нож фотографического резака, что пользовали любители квартирной и проявки и печати в советские времена.

Фотографии, на которых мы сидим за столами, и равноправными участниками которых стали горные пики бутылок и долины салатов — вот что осталось.

Муж-красавец тоже наличествовал — такой муж, который был положен Аннушке. Вот он, проходя мимо, хлопнул меня по плечу. Мы улыбнулись друг другу, вместе с заботой стирая с лица прошлое.

Аннушка сидела в кресле-качалке рядом с крыльцом. Муж подошёл к ней и укрыл её ноги пледом. Солнце приобрело красный вечерний оттенок — и стало слепить мне глаза.

Именинница раскачивалась, глядя на пирующих.

И тут я понял, что все гости были повязаны друг с другом одной леской, неснимаемый остаток этого прошлого повязал всех — и в странных сочетаниях, о которых я даже и не пытался догадываться. Что и моя светская соседка в чёрном платье была в общем кадастре — я не сомневался.

И мигни Аннушка, пошевели пальцем, свистни — стронется весь стол, полетят наземь тарелки, поползёт весь гостевой люд на коленях к её креслу. Поползёт, кланяясь и бормоча, будто сирый и убогий народ, призывающий Государя на царство.

Охнул я и облился водкой.

И, бормоча чуть слышно:

— Два пучка, два пучка… Да, — тут же налил снова.

20 июня 2003

История про деловые письма

О! Мне пришло письмо от мистера Айко из Того. Ну, понятное дело, девять миллионов долларов, стопроцентная гарантия и пожелание хранить всё это в тайне (простите меня, простите). Но больше всего мне понравилось название. Вот какое "I NEED TRUST".

20 июня 2003

История про горькое Горьковское направление русской литературы

Проезжая под стук железнодорожных колёс платформу "Серп и молот", я подумал, что мой друг Профессор Гамулин именно потому съехал с катушек на водочной тематике, потому что дача его находилась по пути следования героя алкогольной поэмы.

Беда ещё в том, что у меня смешанные чувства к этому произведению — точь-в-точь как у того человека, что наблюдал за тем, как его тёща на его автомобиле падает в пропасть.

Венедикт Ерофеев окружён такой толпой прихлебателей и отхлёбывателей, что Киркоров на прогулке кажется неизвестным сотрудником телевидения. Прорваться через эту толпу нет никакой возможности. Эти прихлебатели, будто жуки, копошатся на тексте поэмы, бросаются цитатами, как окурками, так что я принужден отвечать им продолжением этих самых цитат. Жуки-короеды подмигивают мне, булькают горячительными напитками, позванивают стаканчиками, и, в общем, ведут себя гадко. А мне не хочется выдавать трагедию за весёлую норму.

А алкогольное путешествие, или, как говорят, алкогольный трип становится тяжёл и нелеп. Может, оттого, что я люблю выпить, всё меньше и меньше люблю я пьяных. Как-то, много лет назад я принял участие в странном действии. Меня пригласили на открытие памятников ерофеевским героям — человек с чемоданчиком встал на Курском вокзале, а девушка с косой до попы обреталась в Петушках. Потом они, кстати, переместились ближе к моему дому — шпалы и рельсы отвергли героев.

Но тогда для участников торжеств подали особую, литерную электричку.

Она была окружена двумя линиями милицейского оцепления, хотя один дачник с сумкой на колёсиках всё же сумел пролезть к цели, и только в вагоне понял, как он опростоволосился. Дачнику нужно было куда-то в Купавну, а электричка свистела без остановок до самых Петушков. Было понятно, что случайный пассажир доберётся до дому только к вечеру. Но ему налили водки, и дачник понемногу успокоился.

Водку, кстати, носили по вагонам девушки в лихо приталенной железнодорожной форме. За умеренную плату девушки продавали и путевую коробочку. В этой бунюэлевской коробочке лежал кусочек варёной колбасы, варёное же яичко, кусок чёрного хлеба, плавленый сырок "Волна" и настоящий солёный огурец — не пупырчатый крепыш европейского извода, а правильный русский огурец из столовой, клёклый и кислый.

Откуда взялись эти продукты — непонятно. Но, сдаётся, что их привезли на машине времени.

Я захватил из дома гранёный стакан и начал пить со своими приятелями.

Мы вели неспешную беседу, только я время от времени прятал стакан, когда видел милиционеров, проходящих по вагону — мой способ прятать давно уже забыт большей частью человечества, и здесь не место его раскрывать.

Впрочем, милиционерам можно было только сочувствовать — инстинктивно они сжимали пальцы на дубинках, а вот приказа лупить им не было. Вернее, был приказ не лупить.

Перед патрулём была электричка, полная пьяных, но у всех был дипломатический иммунитет. Поэтому люди в погонах шли как коты мимо бесконечных витрин с сыром.

Путешествие длилось, серп и молот братались с карачарово, мы доехали до Петушков и встали на краю огромной лужи. Рядом с лужей происходил митинг жителей Петушков и приехавших из Москвы гостей. Динамик исполнил гимн Петушков, в котором были слова вроде "хотя название нашего города странное, все мы тут очень приличные люди". Исполнялось всё это на мотив "Славное море, священный Байкал".

Мне, ориентируясь на мой внешний вид, несколько раз предлагали выпить перед камерой. Я отгонял это телевизионное недоразумение матом и объяснял, что выпивка — процесс интимный, вроде любви, а в порнографии я не снимаюсь. А потом пошёл обратно в поезд.

Журналисты лежали под лавками, стон нёсся по вагонам. Известный певец тренькал на гитаре. Пронесли мимо звезду коммерческого радио. Увидел я и любовника девушки, за которой я тогда ухаживал. По нему как мухи ползали две малолетние барышни. Человек этот, не узнав, сказал мне в спину:

— А трость у вас специально или так?..

Я медленно повернул голову. Этому я научился у своего спарринг-партнёра, короткошеего восточного человека. Он поворачивал голову мелкими рывками, как варан. Производило это весьма устрашающее впечатление.

Когда источник голоса попал, наконец, в поле моего зрения, я увидел, что лавка пуста. Никого не было.

Я вернулся через три вагона на лавку к старичкам, и сказал значительно:

— Не умеет молодёжь пить, а эти… Эти, может быть, ещё из лучших — но из поколения травы и порошка.

Мы снова достали стаканы, и я продолжил мрачно:

— А ведь, спустя тридцать лет, поедет какой-нибудь поезд в Волоколамск, и будут в нём потасканные люди вспоминать про анашу, будут катать глаза под лоб и спорить о цене корабля, будут бормотать о былом в неведомые телекамеры. Мы, поди, не увидим этого безобразия.

И мои спутники, глотнув и занюхав, радостно закивали головами — да, да, не увидим.

21 июня 2003

История про военную хронику

Я не очень часто смотрю военную хронику — в основном тогда, когда она возникает передо мной на экране телевизора. Собственно, речь идёт о хронике времён второй мировой войны.

Так вот, среди кадров этой хроники есть штурм Берлина, то как в разрыве исчезает свастика на крыше Рейхсканцелярии.

Внизу, в пыли наводят куда-то гаубицы, суетливо бегут солдаты, и непонятно, кто попал в в цель, но летят обломки бетона и крыша остаётся пустой.

И всякий раз, когда я вижу это, я испытываю чувство физиологического удовлетворения. Физиологического. Всякий раз.

22 июня 2003

История о полене

Я жил тогда в древнем городе, на краю одного национального квартала, который обрывался утёсом в другой, где по месяцу шла нескончаемая восточная свадьба.

Приятель мой, что был хозяином дома, отлучался часто и помногу. Оттого я больше видел не его, а красавицу-жену. Она и вправду была хороша, но это только мешало.

Есть старая история про жену Потифара.

Её пересказывал мой друг О.Рудаков примерно таким образом: "И приходит она к Иосифу, и говорит: "Что бы нам немного не поджениться". А он говорит, хрен, говорит, тебе в грызло, глупая женщина — в смысле не хочу — не буду. Ну тут она, натурально, рвёт на себе платье и…". Впрочем, все знают эту историю. Один британский писатель по этому поводу заметил, что для сюжета совершенно не важно, спал Иосиф Прекрасный с женой Потифара или не спал — всё равно исход бы был один. А умный человек не мучается этим выбором — он знает, что единственный выход из этой ситуации — собрать вещи, весом лёгкие, а ценой — дорогие, и бежать прочь из города.

Впрочем, другой, французский писатель сочинил рассказ про полено. Это был рассказ про то, как некий человек сидел перед камином с женой своего друга. И эта женщина сделала ему то предложение, которое обычно делают друг другу мужчины и женщины в рассказах этого французского писателя. Но герой не хотел рушить дружбу, он вовсе был не рад, хотя "Сделаться любовником этой маленькой, испорченной и хитрой распутницы, без сомнения страшно чувственной, которой уже недостаточно мужа? Беспрестанно изменять, всегда обманывать, играть в любовь единственно ради прелести запретного плода, ради бравирования опасностью, ради поругания дружбы! Нет, это мне совершенно не подходило. Но что делать? Уподобиться Иосифу? Глупейшая и вдобавок очень трудная роль, потому что эта женщина обезумела в своём вероломстве, горела отвагой, трепетала от страсти и неистовства. О, пусть тот, кто никогда не чувствовал на своих губах глубокого поцелуя женщины, готовой отдаться, бросит в меня первый камень… Словом, ещё минута… вы понимаете, не так ли… ещё минута, и… я бы… то есть, она бы… виноват, это случилось бы, или, вернее, должно было бы случиться, как вдруг"…

Как вдруг из камина вываливается полено, катится, роняя угли по ковру… Лёгкая паника, пожарные мероприятия, тут и муж отворяет дверь.

При этом, жена моего приятеля была не только красивой, но и умной женщиной, и нравилась мне чрезвычайно.

Итак, однажды мы оказались рядом на огромном диване, похожем на мохнатого ископаемого зверя.

Между кофе и кальяном возникла пауза. Мы были одни, и время в часах застыло, переклинивая шестерёнки и пружины. Этот момент разряжается только одним — либо мужчина кладёт своей умолкнувшей собеседнице руку на колено, либо она клонит свою голову ему на плечо.

Мгновение длилось, и вдруг она разлепила губы, я видел, как легко начинает своё движение воздух, как это дуновение складывается в первые звуки.

— Да, знаете, я всё хотела вас спросить одну вещь…

Трагические последствия того, что произойдёт, мне были очевидны. Я уже прикидывал будущие сны о толстой и тощей домашней живности, о всём том, что приведёт меня к взгляду на мир сквозь унылую сетку-рабицу, и с покорностью примерял на себя перемену участи.

— Так вот… Володя, а вы подпадаете под действие Закона о возвращении?

27 июня 2003

История про испанское покрывало

Уже в коридоре Румата услыхал, как дон Сэра с обидой в голосе провозгласил: "Не вижу, почему бы благородному дону не посмотреть на ируканские ковры…"

А. и Б. Стругацкие

Он позвонил в дверь как раз в тот момент, когда мы кончили завтракать. Я открыл дверь, и прямо с порога, не здороваясь, он, покопавшись в мешке, протянул мне телефонный аппарат.

— Не работает, — просто сказал он.

На случай, у меня в прихожей лежала отвёртка. Ни слова ни говоря я поддел заднюю крышку. Меня долго учили тому, что электричество — это наука о контактах. И учили меня неглупые люди. Я вставил на место отошедший проводок и сказал:

— Работает.

И мы прошли к столу. Кофе ещё раз залил плиту, и моя подруга перестала с опаской смотреть на гостя. И действительно, после этого приветственного ритуала сумасшедших можно было подумать всякое. Гость, кстати, был весьма примечателен. Маленький, с большой головой и харизматически горящими глазами. В мешке его, кроме телефона, жили отдельной жизнью какие-то конспирологические инкунабулы.

Звеня ложечками, мы говорили о мировой истории и тайных её течениях, но подруга моя засобиралась на службу. Выскользнул за ней и гость.

Впрочем, уже через час она позвонила.

— Знаешь, твой знакомый довольно странный молодой человек. Когда я ловила машину, он предложил мне съездить к нему домой и посмотреть испанское покрывало. "Послушайте", — сказала я — "Как вы думаете, какие у меня отношения с хозяином дома, если мы вместе завтракаем в десятом часу утра"? Он отвечал, что это неважно, ибо он — интересный человек, и может мне многое открыть в этой жизни. А покрывало у него дома уникально. Что ты мне посоветуешь?

Я отвечал, что верю в свою подругу, и она отправилась в путешествие.

Но, увы, покрывало оказалось ветхим и дёшевым, а его владелец хотел всё того же, чего обычно хотят владельцы покрывал. Подруга моя отделалась переводом какой-то английской статьи, которую диктовала с листа в прихожей.

Прошло какое-то время, многое переменилось в моей жизни. И вот, другая женщина позвонила мне и с тревогой спросила, знаю ли я N.?

— Да, — отвечал я, — знаю.

— Видишь ли, он очень странно предложил мне придти к нему в гости смотреть испанское покрывало.

Я нервно рассмеялся, и мстительно пересказав прошлое, посоветовал не разочаровываться.

Прошло ещё несколько лет.

Совсем другая женщина вдруг сказала мне:

— Я нахожусь в недоумении… Сегодня один странный человек предложил заглянуть к нему в гости. Он хочет мне показать…

— Покрывало!.. — выдохнул я.

— А?.. А ты откуда знаешь?! Он его только что купил, жутко дорогое, и вот… Почему ты давишься? Тебе нехорошо?

01 июля 2003

История про организацию быта

Сейчас как-то принято считать, что книги ничему не учат. Может, их просто стало много. А вот в моё время говорили иначе, говорили "В книжках дурному не научат, плохого не скажут, гадости не напечатают".

Сейчас-то всякий книжный магазин сейчас — не просто книжный. В одном наливают кофе и пахнет тушёной капустой, в другом шелестят топографическими картами и зеркалят обложки компакт-дисков. В третьем — ноутбуки отвоевали место у обычных книг. На месте книжной страны расположилась канцелярская радость, царство ластиков, герцогство фломастеров и королевство тетрадей с уроками лепки из пластилина и радостным мазюканием гуашью.

Самое страшное происходит тогда, когда в книге рекомендуют написать или нарисовать что-то прямо на страницах. Старый мир треснул вовсе не тогда, когда по московским улицам начали кататься на танках. Всё началось с того, что в книгах разрешили рисовать. И это было покушение на святое — добавить своё к печатной санкционированной истине.

А ведь было святое время, когда книги учили нас жизни.

Была такая книжка, случайным образом попавшая в мою жизнь. Я вынул её из кучи других книг, предназначенных в макулатуру. Эти книги были списаны из университетской библиотеки, и, собственно, она и называлась: "В. Г. Архангельский и В. А. Кондратьев. Студенту об организации труда и быта".

В этой книжке, которая может быть предоставлена любому желающему студенту для сверки своего быта и труда с образцом, было много чего интересного. Был там и фантастический распорядок жизни, и расписанные по таблицам калории, и комната общежития с крахмальной скатертью и ребристым графином.

Там был распорядок угрюмой жизни страны с запоздалым сексуальным развитием. Однако была там, нет, не глава, а абзац, про то, что называется это.

Самое главное, что в этой книге на странице девяносто пятой значилось: "Можно считать, что лучшим периодом для начала половой жизни является время окончания вуза".

А вот не ха-ха-ха, а я так и сделал.

01 июля 2003

История, служащая для зачина повествования, и, отчасти, для поддержания разговоров о патриотизме

"Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет — и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить — и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный".

03 июля 2003

История про Лескова № 1

Лесков неизвестен, неизвестен потому, что общественное мнение живёт ярлыком, или даже просто анекдотом. В одной из экранизаций — нет, не Лескова, а мотива Лескова, следователь, нависая над подозреваемой говорит о замужней женщине, влюбившейся в офицера и бросившейся подэлектричку. Говорит о студенте, убившем старуху, ещё о какой-то смерти. Жаль, не говорит о скромном инженере тульского оборонного завода, переделавшем иностранную куклу. Общество живёт мифом.

Лесков неизвестен. Впрочем, это сильное утверждение. Уроженец села Горохова, что в Орловской губернии, описан хорошо. Он как бы исчислен. Но дело в том, что с одной стороны он почти не прочитан, а с другой — кто не знает Левшу. Само имя тульского (или сестрорецкого) умельца стало нарицательным. Между тем, рассказ этот страшен, он страшен и прост, как многое из того, что писал Лесков. Ещё этот рассказ загадочен, название его менялось. В одном из предисловий Лесков говорит, что записал эту легенду в Сестрорецке от старого оружейника. Иногда в заглавии сообщалось, что левша косой, и это тоже имеет особый смысл.

Впрочем о Левше много писал Панченко.

03 июля 2003

История о Леское № 2

Продолжим.

Лескову всё время приходилось оправдываться.

Видимо, это следствие работы в уголовной палате. Закон имеет особый запах и вкус всегда существующей вины — особенно в России. Оправдываться в России надо часто. Что оправдываться — надо каяться. Каяться за первые романы, за рассказы, за всё. Вокруг покаяния создается особый миф, даже ритуал. Виктор Шкловский писал о том, как отрекается Пётр — ему холодно, и хочется выйти к костру. Но у костра его спросят, кем он приходится распятому. И вот холод толкает его к огню.

А в России, пишет Шкловский, куда холоднее, чем в Святом городе. Оттого так часты в ней отречения и оправдания. За Лескова продолжали каяться и после смерти. Для чего — неизвестно, вряд ли для того, чтобы войти в справочник: "С середины 70-х гг. Лесков отходит от реакционного лагеря и начинает сближаться с умеренно либеральными кругами. К этому времени писатель вступил в пору своей художественной зрелости". А потом снова нужно объясняться. Статья по поводу знаменитого "Левши" так и называется: "О русском левше (Литературное объяснение)".

Язык сказа заставляли "портить и обесцвечивать". Ругали все — с завидной слаженностью. Слева за шовинизм, справа за издевательство над народом. Потом, через много лет, сказ свели к анекдоту, к той поговорке, с которой он начинался — "Англичане из стали блоху сделали, а наши туляки её подковали, и им назад отослали". Примечательно, что при этом блоха разучилась плясать. Анекдота здесь нет, как нет анекдота в "Подпоручике Киже" — прежде всего потому что рядом с бестелесным подпоручиком существовал и умирал реальный Синюхаев, вычеркнутый из списков полка, как из жизни.

03 июля 2003

История о Лескове № 3

"Левша" — это не история о блохе. Это история о жизни и смерти.

В "Очарованном страннике" есть эпизод со священниками. Священники приходят проповедовать, обращать в христианство степных жителей. Это очень похоже на Испытание Вер — приходил жидовин, пришли русские. Только исход иной — Владимир пощадил послов, а бестолковых проповедников — порешили. Бренчат образками степные женщины, как своими привычными украшениями, щурятся с них святые, а Странник хоронит священника, который отказался выкупать его из плена. "Прости", — говорит им Странник, — "Вот как обернулось". Левша же отвечает излупившему, изодравшему его, Левши, волосья Платову:

— Бог простит, — это нам не впервые такой снег на голову.

В "Левше" тоже есть мотив выбора. Внешне — смешного. Англичане спрашивают Левшу о своей стране — понравилось — не понравилось, хочет остаться — не хочет. Англичане упрекают Левшу в незнании арифметики, говорят, дескать, если б вы подумали бы да рассчитали б, то поняли, что нельзя блоху ковать, она танцевать не сможет.

Левша крестится левой рукой и отвечает им сталинской формулой:

— Об этом, — говорит, спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.

Страшны эти слова потому, что в них суть службы в России — в любое время. Приказы исполняются, как известно, беспрекословно, точно и в срок. А структура времени, кстати, у Лескова особая. Человек, принявший рекрутчину, оставивший себе вместо имени право молиться в день своего небесного патрона, молиться ему, а не другому, сообщает, что попал на войну. Походя он сообщает, что провёл там пятнадцать лет. А война в горах страшна и жестока. Жестока она и страшна до сих пор.

03 июля 2003

История о Лескове № 4

В "Левше" время спутано, как мочала. Казачий атаман Платов живёт на три десятка лет дольше, чем отмерила ему реальность.

Герои умирают за идею. Странник Флягин, сидя на дрожащей палубе парохода, рассуждает будто Шпенглер — будет война, по всему видно — будет. А, отвлёкшись, говорит — стало быть, умирать надо. За себя жить поздно. Монашеское надо снять, потому что воевать в нём неудобно, нечего идеей форсить, а умереть — к этому мы приучены, нам не привыкать.

Левша, умирая, хрипит о ружьях, чищеных кирпичом. Не надо, говорит, не портите калибр. Не слышат его, а ведь не о чем больше ему стонать, кроме как о поруганном его механическом деле, о государственном деле. Не о матери, не о невстреченной жене. О ружьях. Храни Бог войны, ведь стрелять не годятся. Мне умирать, а вам жить — с этими расчищенными ружьями. Не слышат.

Лесков рано, может быть раньше других, если не считать Булгарина, понял, что делает с писателем общественное мнение. Он не проговаривается о своём знании, но оно чувствуется. Один из томов лесковского собрания сочинений сожгли по указанию главного управления по делам печати. В царское, старорежимное, оговариваются источники, время. Что в этом, несмотря на изменившуюся обстановку, есть некое почётное обстоятельство.

Все это не анекдот. И история Левши — не анекдот, хотя об этом сняты фильмы и написаны книги. Даже у Замятина есть свой вариант "Блохи", не первая и отнюдь не последняя история об этих насекомых в литературе. Она всего лишь иллюстрация столкновения Запада и Востока, порядка и ужаса, которые на самом деле навсегда перепутаны, как следы блохи на человеческом теле. Блоха — известна, она миф, живущий отдельно от Лескова.

03 июля 2003

Ночная история

Поглядел, что тут было за время моего отсутствия. Ужас и страх, однако. То упыри какие-то кричат, о Церкви и бесовстве и норовят язычников раскассировать, то мусульманским близнецам головы отрезали, то всё дождь обсуждают, которого я в глаза не видел.

А у меня в спину так вступило, что уж и не знаю, дойду ли я сегодня до службы.

Мне прислали три приглашения на одну и ту же пьянку в нечитаемой кодировке. Издеваются.

Я полагаю, что это солнцеворот на всех действует.

Вокруг — банда упырей.

Тьфу, пойду я спать.

09 июля 2003

История про Америку

"Там статуя Свободы, на благо всем страдальцам попала в небо пальцем"

Однажды я получил послание, начинавшееся так: "Нынешние мировые события вновь дали возможность всем желающим развязать в российском обществе антиамериканскую истерику. Ощущая необходимость что-то ей противопоставить, я выступаю инициатором литературной акции "Мы любим Америку" и приглашаю вас принять в ней участие. Наиболее естественной формой такого участия было бы выступление с текстами, как-то связанными с США (будь то эссе, стихи или переводы американской поэзии), однако это условие не кажется мне принципиальным: любое ваше выступление со своими произведениями будет уместно и необходимо в такой рамке".

Я прочитал этот текст и задумался. Теперь, когда эта акция уже отошла в прошлое, можно сказать, что я об этом думаю.

Америку у нас не любят. Её не то, чтобы ненавидят, а именно — не любят, как не любили во времена моего школьного детства сыновей богатых родителей за их сытость и каникулы, проведённые заграницей, за бицепсы, накачанные в спортивной секции, за предопределённое поступление в институт и отцовскую машину.

И, иногда, когда они начинали драться, то понятно, что приёмы тогда ещё не запрещённого и пока вновь не разрешённого каратэ положат их противника в грязь за школой. Но была ещё надежда, что в драке им хоть надорвут по шву школьную форму, испачкают — хоть кровавыми соплями их белые кроссовки.

Сейчас я пытаюсь разобраться в собственных чувствах, и сознательно делаю это тогда, когда поезд ушёл, повод истончился и это — всё более и более моё частное переживание.

Итак, у меня складывается впечатление, что американское государство — огромная бюрократическая машина, угрюмый механизм — мне не всегда понятный. И не надо мне тыкать в нос какие-то аргументы за то, что это государство — исчадие зла, или, наоборот — рай земной. Я этого не знаю. И если начать спорить, то Америка окончательно превратится в сказочного Вольдеморта, которому одни молятся, а другие — ненавидят. Между тем, и те и другие — посторонние, и наполняют этими чувствами только своё внутреннее, отведённое для Америки пространство внутри головы.

А начать это следовало бы с исторической фразы:

— Почему вы пришли на занятие по военной подготовке в штанах наиболее вероятного противника?! — гневно спрашивал нас военрук. И был вовсе не прав — штаны те были сделаны в странах — вероятных союзницах. По крайней мере солдаты этих стран были вооружены не М-16, а АК-47. Противник становился то невероятным, то вновь — вероятным, время шло криво, и моя страна проиграла в холодной войне.

Для меня бессмысленно разделение американского народа и американского государства — потому что я не вполне ясно понимаю, что это такое. Есть такое время, когда лучше честно признаться в своём невежестве — в том, о чём говорят все.

Слово "народ" стёрто, а из параметров государственной машины я лучше всего помню тактико-технические характеристики бомбардировщиков двадцатилетней давности. Нет никакой Америки "вообще", а есть конкретный штурмовик А-10 и танк "Абрамс", предназначенные убивать меня точно так же, как Сухие и МиГи были предназначены убивать кого-то на той стороне. Есть конкретный писатель Рита Райт-Хемингуэй и Марк Твен, и ещё есть всякие грантодатели, что дают за этнографические рассуждения денег. Тут вот ведь какая штука — если попросят тебя сказать о какой стране, сразу шевелится мысль — не позовут ли тебя туда, не посадят ли в виде плюшки-коврижки в самолёт, не повезут ли куда — и это унизительнее, чем писательская делёжка шапок. А ведь я хотел бы увидеть Большой Каньон и проехаться ильфопетровым по плоской равнине или осмотреть нью-йоркскую толчею. Мне интересна эта империя, охватившая весь мир, деньгами которой я расплачиваюсь с водопроводчиком. Её богатство прирастает моими однокурсниками — русские физики пока не до конца взрастили себе смену из китайцев. Но при этом Америка для меня не персонофицирована — несколько моих приятелей, что живут там, не особенно меня любили, а прочие — не знают о моём существовании. А любовь всегда персональна — я люблю город в котором любил сам, и где любили меня, люблю горы, в которых спал, завернувшись в мёртвые листья или жаркую местность, где пустил корни мой друг. И ненависть — тоже конкретна.

А вот нелюбовь — чиста и звонка, как пустое ведро, честна как пустой лист. Как молчание.

Вот поэтому я писал всё это в южном ресторане, где трое ребят играют Shine On You Crazy Diamonds, а "Coca-Cola" окончательно победила "Байкал".

10 июля 2003

История про Краков

10 июля 2003

История про пограничников

Однажды я возвращался в Отечество после долгой отлучки. И в этот момент прикосновения к Родине я осознал подлинное единство России и Белоруссии. Белорусский пограничник начал почему-то, стоя в коридоре, расспрашивать нас, где и как пассажиры работают, и что они делали за границей. И только потом я понял, что пограничник совершенно пьян. Когда он выбрался из вагона и пошел по замысловатой кривой, я спросил проводника, что это, дескать, с ним?

— Так, завтра — день пограничника, отвечал мне проводник, добавляя: — а послезавтра День таможенника.

Но когда поезд наш поехал менять колесные пары, выяснилось, что пограничник потерял чей-то паспорт. И вот он, разыскивая владельца, пытался залезать в уже поднятые краном вагоны, вставая на свой пластмассовый портфель. Однако, всё же рухнул вниз, в мазутную лужу — вместе с портфелем, бумагами и укатившейся колесом в Казань фуражкой. Потом появился и несчастный беспаспортный старичок. Поезд встал на русские колеса, а суета не утихала. Паспорт сгинул, пропали и все действующие лица, включая проводника.

— Эх, — думал я, — это моя Родина. Здравствуй. Я приехал. Я твой навсегда.

12 июля 2003

История про ромашку. Заключительная. По просьбе трудящихся

…Надо было искать игрока. Но игрока не было. Перед самым отъездом на картофельные работы я случайно зашел в гости к моей однокласснице. Эта внушительная дама, разливая чай, на мой осторожный и вкрадчивый вопрос искренне удивилась:

— Ка-ак, ты не знаешь?!! Помнишь Ирочку, так она же у нас из восьмого вылетела из-за "ромашки"!

И моя одноклассница, будучи дипломницей строительного института, разъяснила мне суть дела, употребив всею прелесть производственного жаргона.

— Представь себе, — сказала она, — Ромашка состоит из двух частей. Это статор, часть неподвижная, и ротор, движущаяся часть. На полу, ногами к центру (или же наоборот), располагают круг условно неподвижных девушек, а сверху находится круг, состоящий из молодых людей. Системы соосны, и вот, ротор начинает движение…

Но даже и она не смогла объяснить мне игровой элемент этого занятия. Лишь время спустя, один умудрённый жизнью человек сказал мне:

— Видите ли, когда число дам переваливает за восемь, замкнуть круг представляет известную трудность, а сломавшиеся оплачивают такси…

12 июля 2003

История про московский ураган

В середине лета город Москва обычно ожидает урагана. Люди по городу ходят липкие, дни стоят душные, дожди идут короткие, и постепенно среди тех людей что молили разноплемённых богов зреет мысль, что лучше б это всё кончилось. Любой ценой. Кончилось. Всё.

День московского урагана 1998 был этапным — в этот день гости перестали предупреждать меня о приходе. Что мне толку было тогда в прочих предвестиях — я лежал дома как сыч со сломанным крылом, пойманный юннатами.

Пусик в то лето строил на Ваганьковском кладбище фамильный склеп. Во время урагана он посетил кладбище, чтобы спилить упавшее рядом дерево. Ваганьково напоминало разворошенный улей. Бандиты приехали проверить, целы ли могилы их убитых друзей. Кладбище наполнилось одинаковыми овальными людьми. Впрочем, сторож кладбища уже не боялся ничего — он пережил ночь летающих покойников.

Дело в том, что старое кладбище заросло деревьями, которые с корнем выдернул ураган. Корни оказались длинными, и в воздух поднялись не только комья земли, но и кресты, могильные плиты, а кое-где — постоянные жители кладбища.

Сторож выпил вечером, и выдохнув перегар приоткрыл дверь сторожки. В этот момент он стал похож на Хому Брута — перед ним, вокруг кладбищенской церкви на близких курсах летали гробы. Сторож аккуратно затворил дверь, запер её, и начал пить водку.

Пусик, разговаривая с ним, откатил в сторону пятое круглое стекло, и прервав глупые вопросы, сам забрал пилу из подсобки.

Ураган был предвестником других катаклизмов — социальных. Всё было сочтено могучим ураганом. Но социальные катаклизмы я не заметил вовсе. Медленное движение во времени — вот что беспокоило меня больше, чем очереди у банков.

Но потом всё рассосалось.

Друзья, звеня сумками, продолжали навещать меня. Дело в том, что дом мой стоял на пересечении караванных путей.

Гости мои несли что-то не только мне, но и моему деду. Ему, как тотемному божеству, всегда полагалось что-то с нашего стола — курица или сладкий хлебец. И он, как бог места, принимал эти дары в своей комнате. Или, чаще, как настоящее божество, он забирал их рано утром с кухонного стола, когда его никто не видел.

Потому что никто не видел богов за трапезой.

Я спал, и моё время стояло на месте.

13 июля 2003

История про Крым № 1

Никакого Крыма нет.

Его, собственно, не может быть.

Неизвестно никакого доказательства его существования.

Все имеющиеся косвенны и напоминают известное "корабль, удаляясь, исчезает за линией горизонтом, значит…". Это не значит ничего.

Географические карты доказывают существование сотен городов, и некоторые из них даже с миллионным населением. Где, например, город Свердловск? Между тем, ни на какой карте не найдёшь рая или ада, в существовании которых уверено огромное количество людей.

Итак, Крым существует лишь в воображении.

Его возникновение, всплытие в сознании, всегда связано с переломным моментом.

Недаром, когда готовились репрессии против евреев, встал вопрос о Крыме. В частности, деятелям Еврейского Антифашистского комитета приписывались планы отчленения Крыма от СССР, и, собственно России, в составе которой он находился, и создание на территории полуострова Еврейского государства.

Суть, собственно не в том, что именно думали (и чего не думали) деятели Еврейского антифашистского комитета. Если бы эта идея существовала бы в воспалённом мозгу всего одного офицера МГБ, и случайно обрели мифологическую жизнь — всё равно это случай значимый. Дело заключается в следующем: авторитетная, богоподобная власть решила, что Крым тождественен Земле Обетованной, объектом устремления, замещающим Эрец-Исраэль.

В итоге полилась кровь, и очередная партия людей, разных, впрочем, национальностей, направилась — кто в рай, а кто в восточном направлении, близком административной еврейской автономии в рамках РСФСР.

Созданная в 1932 году на границе с Китаем Еврейская автономная область, между тем, является отображением Крыма с диаметрально противоположными характеристиками.

Один знакомый автору кинематографист на вопрос, почему все съёмки советского кино происходили в Крыму, ответил:

— Очень просто — всё дёшево, и всё есть.

Действительно — всё есть. Практически любой тип природы можно найти в Крыму. И это тоже сближает его с Эдемом, делает раем-заповедником.

Известна история съёмок "Кавказской пленницы", где собственно кавказская природа замещена Новым Светом. Причём кинематограф оказывает странное влияние на саму эту природу. Однажды группа прогуливающихся по Царскому пляжу заглянула в туннель, пробитый в скале для царской дороги.

За пошедший день внутренность туннеля изменилась, на его стене появилась стальная дверь с кнопочным управлением. Люди задумчиво ковыряли кнопки.

Дверь не открывалась.

Впоследствии выяснилось, что это главный атрибут американской военной базы из боевика "Одиночное плавание".

Вторая реальность — кино замещает реальность первую двумя способами. Она изменяет общественное сознание и оставляет след в материальной культуре. Крымская земля (и в буквальном смысле) хранит множество этих следов. Идя по лесу, можно обнаружить истлевшую боевую колесницу останки летающей тарелки.

Что, спрашивается, больше реально — современная военная техника или обнаруженный тобой в пляжном песке шлем римского легионера с мосфильмовским клеймом.

16 июля 2003

История про Крым № 2

Впрочем, вот ещё одна история. Проезжая на троллейбусе мимо села Перевального, точно посередине между Симферополем и Алуштой, я постоянно встречал толпу негров в солдатских шинелях советского образца. Через некоторое время я прочитал в одном иностранном детективе про террориста по имени Сами Хамаад, прошедшего военную подготовку в Sanprobal Military Academy, Crimea. Военная история Крыма удивительна. Даже если делить цифры на коэффициент "двадцать" партизанские действия в крымских горах поражают. Например, горные аэродромы оборонялись от немыслимых полчищ вражеских солдат. При этом Крым — странная земля с налётом ничейности. Выясняется, что город Севастополь забыли кому-то передать, а может и не забыли.

Очередной общественной сенсацией стало то, что после утери СССР (Россией) согласно мирному договору с Турцией именно она, Турция, а не какое другое государство должно владеть Крымом. И опять — не суть важно, что записано в договоре двухвековой давности. Общественный миф, подтверждая то, что идея, овладевшая массами есть материальная сила. А миф косвенно говорит о том, что Крым не принадлежит никому.

Он не может принадлежать даже гипотетическому независимому и обособленному государству. Как не может принадлежать никому Царство Божье. И точно так же, как метафора не может принадлежать никому. Она может лишь иметь исторические корни восприятия.

В начале восьмидесятых по рукам ходила книжка "Осторожно, горы!". Это руководство по технике безопасности было написано не сколько для туристов, сколько для отдыхающих. По сюжету оно больше напоминало известный сюжет: "На охоту поехало шесть человек, а вернулось-то только четыре. Двое-то не вернулись".

Несколько туристов в жаркий летний день замерзли в Большом каньоне. Курортника снимали со скалы при помощи вертолёта. Студент с переломленным позвоночником жил в пещере ещё сутки. Школьники заразились энцефалитом. Море выносило утопленников десятками. Купальщица умерла в мучениях после встречи с медузой.

Рай был опасен. Но у этой опасности смерти есть и естественное продолжение. Продолжение жизни.

16 июля 2003

История про Крым № 3

Много лет назад автор совершал ежегодное ритуальное путешествие.

Он поднимался вверх и опускался вниз вместе со своей будущей бывшей женой. Стоял ноябрь. Моросил дождь, между тем воды в горах было мало. Приходилось черпать её из каменных ванн — настоянную на буковых листьях.

Чёрный этот настой, бесспорно, был галлюциногеном.

На плато Караби мы оставили рюкзаки, чтобы добежать до края — закатное солнце валилось в тучи, кровянило их как вату. Зрелище стоило того — и мы несколько минут зачарованно наблюдали этот катаклизм.

Начался ветер. Снизу, как тесто из квашни вывалился туман и пошёл на нас стеной. Туман опережал нас, хоть мы бежали к нашим припасам. Но рюкзаки, оставленные в двухстах метрах, было невозможно обнаружить.

Начался дождь.

А в полночь повалил снег. Начинался, между тем, отменённый праздник Октябрьской революции. Спасения не было. Я сломал плеер и развёл костёр в карстовой воронке. В трёх шагах от костра было холодно, рядом — жарко, а сверху на нас лила оттаявшая вода с дерева. Мы грели друг друга телами и отчасти грели крохотный костёр из веток этого дерева, покрытых льдом. Наутро мы увидели, что всё запорошило — и на плато молчаливо лежит толстое ватное одеяло, выпавшее из туч.

Потом мы спускались по белому склону гор — и это была Япония. Тёмно-красные ягоды дрожали на чёрных ветках. Мягкий снег уже перестал.

За сутки была прожита судьба. В горах осталось лишь пустое место, где мы любили.

Итак, Крым — это метафора личной жизни. Отпускной роман. Студенческие каникулы. Предел поэзии развитого социализма — путешествие в Ялту на три дня зимой. С расплатой за легкомыслие — потому что ничего незначащего в жизни нет.

Литературоцентрическая цивилизация имела в Крыму множество точек привязки. Чеховская Ялта, Бунин, суетливость и поэтичность гражданской войны, описанная Сельвинским, стихи Мандельштама, Паустовский, и один из самых мифологичных текстов настоящей советской литературы, написанный Аркадием Гайдаром. В этом тексте есть всё — будущее крымских татар, пионеры-герои, барабанщики, спрятанные ружья, смерть, любовь и Военная Тайна, которой никто никогда не узнает.

Впрочем, предвестником беды маячил рядом с Коктебелем мыс, по странному совпадению названный — Лагерный. Однако — совпадений не бывает.

Но главной точкой крымской литературной метафоры был Коктебель. В его исконном названии был оттенок фронды. Коктебель был местом литературным, структурирован, как и вся русская литература XX века. Каждый из ступающих на узкую полоску бухты играл свою ритуальную роль. Все приезжали туда, где, языкат, грозил пожаром Турции закат.

Эпоха кончилась вместе с шорохом камешков под колёсами растаможенных автомобилей. Крым перестал быть дачной столицей русской литературы.

Лишь одиноко торчит над горами какое-то сооружение. Если спросить знающего человека, то он ответит:

— А-аа, это искусственная Луна.

Что это за искусственная Луна, знающий человек, как правило, не знает. Кто-нибудь другой может строить предположения и, в конце концов, догадаться. Автор, знающий правильный ответ, утверждает: не стоит. Это тоже метафора.

По слухам у русской литературы было время солнца и Серебряный век.

Теперь кончилось даже время искусственной Луны.

Знак искусственной Луны занял своё место среди приличествующего ему окружения — среди печатных знаков. Великий символист бормотал в своём великом романе: "Если же вы продолжаете утверждать нелепейшую легенду — существование полуторамиллионного московского населения, — то придётся сознаться, что столицей будет Москва, ибо только в столицах бывает полуторамиллионное население. В городах же губернских никакого полуторамиллионного населения не бывало и не будет. И, согласно нелепейшей легенде, окажется, что столица не Петербург. Если же Петербург не столица, то нет Петербурга. Это только кажется, что он существует".

Символист придумал не описание конкретного места, а описание метафоры.

Я к нему присоединяюсь.

16 июля 2003

История о том, почему нужно спать дома

Как-то меня позвали на вручение Государственной премии. Оттого, что её вручали не одному человеку, а целой Организации, Организация эта сняла ресторан на границе маленького ботанического сада. Нетрезвые гости, зажав в руках стаканы как гранаты, тут же разбрелись, зашуршали по кустам.

Замелькали средь стволов фрачники, зашелестели в сгущающихся сумерках вечерние платья. Тут я и подумал — а что, если кто из этих гостей заснёт, а, очнувшись, увидит над собой листву, звёзды и трава прорастёт ему за лацканы?

Ведь они вышли из дому, ехали по большому городу, вели непринуждённую светскую жизнь и тут…

Неожиданное пробуждение в чужом месте всегда опасно — недаром, оно суть многих анекдотов. Например, того, в котором человек, увидев рядом с собой женщину и всмотревшись в неё, отгрызает себе руку, будто пойманный зверёк. Один мой приятель, проснувшись, вдруг обнаружил над собой, прямо перед лицом, угрюмые гробовые доски. Борясь с наваливающимся ужасом, он поковырялся в них и занозил палец.

Было пусто и тихо, могильная чернота окружала его, крик мятым платком застрял в горле…

Оказалось, что его бесчувственное тело хозяева положили на нижний этаж крохотной детской кровати. Кровать была самодельная, двухъярусная и стояла в маленькой комнате без окон.

Я же расскажу о другом. В шальное время девяностых я часто ходил в гости на автомобильную стоянку рядом с домом.

Посреди Садового кольца, в охранной будке сидели мои приятели и круглосуточно охраняли чужое лакированное железо. Там, под фальшивый кофе и плохой чай велись довольно странные разговоры. Компания множилась, делилась, посылали гонцов за закономерным продолжением. Ночь длилась и была нежна, как настоящая летняя ночь в Москве, когда лучше уж не ложиться и наверняка не стоит спать. А если уж рушиться в кровать, то уж у себя дома — в тот час, когда васистдас уже отворён и клерки давно потянулись на биржу.

Однажды я нарушил это правило и пошёл вслед за своим приятелем — странные квартиры открывали нам свои двери, женщины за чужими столами казались всё прекраснее и прекраснее.

Я проснулся от холода. Было промозгло и сыро, над ухом кричала ворона.

Открыв глаза, я увидел скорбную старуху. Она сурово смотрела на меня с фаянсового овала. Смирнова Елизавета Петровна явно была нерасположена ко мне и, к тому же умерла год назад. Я повернул голову и увидел средних лет майора, так же недавнего покойника. Как меня занесло на кладбище, было совершенно непонятно — я, будто известный французский писатель русского происхождения, ночевал в склепе. Но что-то был не так — обелиски теснились как камни на Пражском еврейском кладбище. Мотая головой и сопя, я полез между ними. И скоро уткнулся лбом в кровать, на которой храпел мой конфидент.

Он, не открывая глаз, сказал:

— А, ну привет, привет. Будешь уходить — не лезь в лифт. Вчера мы с Петровичем в нём застряли.

Петрович был его приятель, гравёр-надомник. Его ещё звали диагностиком за безошибочное определение причин смерти, так как он аккуратно выводил на граните и мраморе "От жены, от тёщи, от любящих детей".

Я полз по огромным комнатам его квартиры ещё полчаса, пока не нашёл дверь на лестницу.

17 июля 2003

История про таинственную незнакомку

Писатель Смуров опять пришёл ко мне, и мы начали вспоминать прошлое. Вспоминали, опять же "Блок-хауз". Это было странное место, выселяемый и так и не выселенный дом с огромным количеством случайных и неслучайных постояльцев. Там можно было встретить очень странных людей.

Например, в седьмом часу утра а на полу в коридоре обнаруживались два капитана, один флотский, другой армейский. Они спали будто в стою, держа в левых руках фуражки — один чёрную, другой зелёную.

Среди загадочной творческой интеллигенции, которая потом понастроила себе домов по Рублёвскому шоссе там жил и экскаваторщик, который ничего не умел в жизни, кроме как работать на экскаваторе и пить портвейн. Когда он зашивался, он по инерции продолжал покупать портвейн, и в продолжение того месяца, пока он не пил, его комната уставлялась бутылками с портвейном. И когда уже не было место, куда его ставить, он начинал ходить по комнатам, говоря:

— Давай, пойдём ко мне, выпьем, а если со мной что-нибудь случится, позвонишь в "Скорую помощь"?

Все, естественно, отказывались, но он находил кого-то, и всё начиналось снова.

Смуров прервал воспоминания о портвейне и начал рассказывать про своего знакомого, что после очередного диспута о Бахтине, отправился восвояси из гостеприимного дома.

Этот молодой человек шёл, загребая ногами, похмельный звон бился у него в голове. Вот он повернул к бульвару. В этот момент он увидел несказанной красоты девушку, что шла мимо него к троллейбусной остановке.

В этот момент он понял, что это девушка его мечты.

В этот момент он понял, что ему необходимо её догнать — как и зачем, он не знал.

Мимо, подъезжая к остановке, прокатила серая туша троллейбуса.

Бессмысленный молодой человек криво побежал вперёд и вбок. Ноги после трёхдневных разговоров о Бахтине не слушались, сердце рвалось наружу, но смуровский приятель не сдавался. Он в последний момент вскочил в троллейбус, и тягучие складчатые двери, закрывшись, вбросили его на заднюю площадку. Прямо перед красавицей.

И тут молодой человек понял, как он отвратителен. Отдуваясь как жаба он стоял перед своей мечтой в мятом костюме. Трёхдневная щетина и перегар дополняли образ обольстителя. Молодой человек понял так же, что он должен подойти к прекрасной незнакомке, и сказать, что любовь наполнила его сердце.

После этого ему хлестнут по небритой морде, но дело будет сделано. Долг перед судьбой будет выполнен, и тогда можно сойти на следующей остановке и побрести арбатскими переулками к обрыдлому жилью.

Он качнулся и ухватился за поручень. Сделал шаг вперёд и открыл рот.

Девушка посмотрела на него ласково и произнесла:

— Вы знаете, вы мне очень понравились. Вы та-а-ак бежали…

В тот день он проехал все мыслимые остановки.

Начался спорый московский роман. Дни шли за днями, встречи были часты и целомудренны. Молодой человек ходил с девушкой своей мечты по московскому асфальту, держа под мышкой томики Мандельштама и Цветаевой. Он тыкал пальцем и произносил приличествующие речи. Часовые любви тогда ещё не проверяли документы на каждом шагу, а просто пялились на эту пару. Девушка действительно была эффектна — хорошо, по тогдашним меркам одетая, она была выше своего спутника на полголовы.

Гуляния их, правда, были странны — она то и дело оставляла героя на лавочке и исчезала на час другой, потом возвращалась, и они шли куда-то снова. Она никогда не давала номер своего телефона и не звала домой. Время от времени она исчезала на неделю, и внезапно появлялась как ночной автомобиль на шоссе.

И вдруг она пропала совсем. Молодой человек ещё некоторое время кружил по Москве наподобие диплодока, голова которого уже откушена, но тело об этом ещё не знает.

Прошло несколько лет. Он остепенился и работал клерком в каком-то офисе. Как-то на корпоративной пьянке, слово за слово, он разговорился с начальником службы безопасности компании, бывшим следователем. Непонятным образом, извилистый разговор привёл их к таинственной незнакомке. Молодой человек не подал виду, что догадался о ком идёт речь. А бывший следователь рассказывал ему о знаменитой проститутке, обслуживавшей какую-то из кавказских мафий.

— Теперь ему стала ясна и скрытность, и странные отлучки, — так, вздохнув, закончил Смуров свой рассказ.

Я понял всё, и, открыв потайной ящик в книжном шкафу, достал для него спрятанную бутылку водки.

17 июля 2003

История про цветение

Вопрос к залу: а кто знает, что может цвести сейчас в Москве? Именно сейчас — в последние два дня.

18 июля 2003

История про три фразы

Отчего-то, в связи с сегодняшними печальными воспоминаниями, я вспомнил заодно, как я учился в Литературном институте. Да. Да. Я действительно там учился и на "отлично" при этом. Снявши голову по волосам не плачут и надо в этом честно признаться.

Обстоятельства моей жизни там странны, но я честно могу сказать, что несколько лет, проведённые там, не прошли даром.

Я вынес из Литературного института три фразы.

Мой преподаватель по загадочному творческому образованию, Александр Евсеевич Рекемчук был очень интересный человек. Мне до сих пор нравится его отчасти забытая вещь "Скудный материк". При этом, это человек, который до сих пор горит харизматическим огнём, литературной битвы. Мне завидно — ведь это в нём горит тот спецшкольник, который так и не попал на войну, а прошёл весь курс подготовки артиллерийского офицера.

Я чёрств и угрюм, но надо написать о его трёх фразах, что я запомнил за пять лет общения. А ведь три фразы за пять лет — это очень много. Это безумно много. И это очень хорошо.

История одной из этих фраз следующая. На семинаре, который представлял собой обсуждение студенческих текстов одну барышню упрекали за неестественность диалога, и придуманные обстоятельства какого-то её рассказа. Она начала оправдываться, говоря при этом, что именно так было в жизни, так было на самом деле.

— Совершенно неважно, — закричал Рекемчук, — как было на самом деле!

И в этом неоднозначном утверждении была великая правда литературы, отличающая её от журналистики.

Другая фраза принадлежала не Рекемчуку, кому-то из, в свою очередь, его учителей и про-изнесена была давным-давно. Это могла быть кочевая фраза, а могла быть фраза с тремя-четырьмя авторами, заявившими свои права.

Этот неизвестный мне человек сказал:

— Вопрос одного персонажа к другому: "У тебя есть спички?" — имеет право на существова-ние только если действие рассказа происходит в пороховом погребе.

И, наконец, я расскажу про третью фразу Александра Евсеевича Рекемчука.

Рекемчук говорил, что писатель не имеет права ничего объяснять после того, как он бросил текст в общество.

То есть, автор кончил писать, текст его выстраданной книги уже рвут на части тупые волки-критики и уроды-читатели, его хают завистники, а объяснять нельзя.

Текст самодостаточен.

Публичные объяснения никого не убедят, всё выйдет только хуже. Разве друзьям — под крепкие напитки.

19 июля 2003

История про хваткость и приспособленность к жизни

Много лет назад я попал в лес вместе с компанией сверстников. Было нас четверо. Знакомцы мои, собравшись на пикник, промокли под дождичком и дрожали, пока я разжигал костёр. Потом я нашёл жестянку, отмыл её, приделал ручки, подвесил над костерком, заварил чаю и с брезгливостью оглядел мокрых спутников.

Примерно такую же ситуацию я представлял себе, читая одну давнюю повесть, в которой главный герой, большой забавник, пришёл со своей девушкой на чей-то день рождения. А там крутилось видео, мальчики-каратисты задирают ноги, а девочки бормочут: "А вот этим летом в Будапеште я…", ну, и тому подобное далее. Главный герой — тот самый простой парень, любитель похохмить, замечает: "А-аа, да я не помню этой песенки — меня тогда не было в Москве". — "А где же ты был?" — "А, — (машет рукой) — я на зоне был. Пять лет оттрубил". И тут сгущается дым таёжных костров над столами, уставленными родительскими напитками. Забыты мальчики-японисты, и дипломатические дочери смотрят во все глаза на него.

Я тоже как-то отправился на день рождения и встретил там одноклассника, которого не видел несколько лет. Одноклассник, похожий на голубя-дутыша, попал в морскую пехоту, сбежал из части за полгода до демобилизации, был во всесоюзном розыске, отбыл в дисциплинарном батальоне срок и, был кооператором и, наконец, стал просто жуликом.

Несколько раз я встречал его следы в том приватном доме, куда попал на именины, следы в виде напитков из "Берёзки" и заляпанных помадой длинных и тонких сигарет "Ротманс". Ну, последнее, разумеется, были следы женщин, но — тоже из "Берёзки". Все эти названия и временный калифат их престижа канули в небытиё, но тогда они были больше, чем вещью. Они были символом.

И вот я увидел его снова за столом, с синтезатором наперевес. Синтезатор был похож на огромную гладильную доску. Голубь бормотал, оправдываясь: "Зачем мне большой — я пользуюсь портативным — вдруг какая-нибудь фраза придёт мне в голову, когда я буду в машине…"

Я очень понравился нашему жулику.

— О-го-го! — заорал он в полночь, — поехали, поехали, каких людей я тебе покажу!

И мы поехали. Одноклассник решил проехаться в метро и занял у меня пятак. Как потом выяснилось, в карманах у него содержались только крупные деньги. Поезд нёс нас под аккомпанемент синтезатора, гулко отдающегося на пустых станциях. Мы мотались по Москве на такси, смотрели какую-то унылую видеопродукцию. Под утро одноклассник упал в какую-то щель чужой квартире и тут же уснул.

Я же, слушая утренний птичий щебет во дворе, понял, что праздник бессмыслицы кончился. Карапузикам шепнули на ухо: "Баста!", и пора по делам. Чтобы не уснуть по дороге, я начал искать еды. На кухне я полюбовался на удивительный натюрморт: бутылка виски, откусанная луковица, "Беломор" по соседству с "Мальборо", половина помидора, хлебные крошки…

Потом разгрёб себе место, сварил кофе, сделал себе нечто среднее между пиццей и яичницей, салатик. Тогда я снова, как в том лесу, почувствовал себя лучшим.

И тут открылась дверь, и на кухне появилась одна из очаровательных хозяек в таком домашнем халатике, что я чуть не откусил кусок вилки. У неё были слишком печальные глаза, чтобы не поделиться… Немного погодя она спросила:

— А ты правда живёшь один?

— Ну да, — с опаской сказал я.

— А ты не станешь возражать, если я буду курить в постели?

Много чего я упустил в жизни, пока не понял, что нужно быть не лучше всех, а надобно быть на своём месте.

21 июля 2003

История про Тенеты

Мне пришло письмо. что мне дали первую премию на Тенетах. Вернее, одну из первых премий. Это событие весьма неожиданное. Тем более, надо поблагодарить тех неизвестных мне людей, которые за меня голосовали. Да.

21 июля 2003

История, имеющая отношение ко всем

Человек, именем Константин — неважно кто, неважно каким образом лежит в московской больнице. У него рак крови и в общем, шансов мало. Мы его не знаем, мы не знаем, что он за человек, любит ли собак, и много ли у него детей, пьёт ли он в обычной жизни чай или кофе, это не важно, это так же не важно как и все медицинские подробности и обстоятельства дела. Не все из нас верят в бога или прочих богов, поэтому я попросил бы тех, кто верит, помолиться, а тех, кто не верит, просто пожелать ему удачи. Пусть эта просьба не моя, но теперь уж как бы моя, потому что подумать о человеке на краю вам ничего не стоит, а мироздание станет лучше. Да.

22 июля 2003

История про правое и левое

Академик Панченко печалился, что настоящий русский герой Левша крестится левой рукой. Это, конечно безобразие.

Правда, есть куда более светский жест, и я сейчас про него расскажу.

Итак, многое объясняется в русской культуре тем, в какой руке русский человек держит рюмку.

В спокойной обстановке русский человек держит рюмку в правой руке, замещая ей нож. В левой руке он держит вилку с наколотым на неё сопливым маслёнком или кусочком солёного огурца. Вот тостующий отговорил своё, будто золотая роща, вот звякнуло стекло о хрусталь — пора пить. Правая рука пошла вперёд, не отставая от неё левая начала замах. Такова сущность Православного каратэ.

Но есть ещё случаи, когда всё происходит иначе.

Отправляясь в долгое путешествие, нужно купить в беспошлинном магазине пластиковую фляжку с виски, и, пройдя необходимые формальности, укорениться в кресле. Раньше, конечно, стюардессы сами несли нам знаменитое авиационное причастие: кровь "Аэрофлота" — стакан минеральной воды, и тело "Аэрофлота" — знаменитые леденцы "Взлётные".

Теперь всё обстоит несколько иначе. Нужно взять у проводниц пластиковый стакан и залить его до половины. И в тот момент, когда взвыли турбины и вышли на режим, когда самолет уже покатился по рулёжной дорожке, но ещё не взлетел, когда всё задрожало вокруг — надо взять стакан в левую руку (это не за столом пьянствовать), а правой размашисто перекреститься и опрокинуть в себя жидкость.

И всё с этого момента пойдёт какнадо.

Это единственный случай, который допускает рюмку в левой руке.

23 июля 2003

История про Маугли

Однажды я видел настоящего Маугли. Правда, это был повзрослевший Маугли, который заблудился в каменных джунглях и никак не может попасть обратно в Лес.

Отчего-то его кличкой было "Черепно-мозговая Травма" Оказалось, что у Маугли есть Лошадь (я её не видел). Черепно-мозговая Травма говорил моему соседу: "Заходите, сейчас у нас будут мои знакомые Верблюды. А если хотите, заходите потом — потом придут Страусы. Они как раз перезимовали".

Он был не человек, а персонаж. Он, персонаж, живёт своей жизнью, которая для наблюдателя скрыта, а её течение превращается в сюжет. Вне сюжета персонаж нереален.

Впрочем, я отвлёкся от Маугли, поскольку стал тогда слушать разговоры Антисемита. Мы ехали в машине, и, проезжая мимо родильного дома им. Крупской, он с гордостью сказал, что родился в нём. Ехавший с нами человек заметил, что он родился в родильном доме имени Грауэрмана.

Антисемит напрягся и произнёс мрачно:

— Да, это — пятно.

24 июля 2003

История про торфяные дымы

Эта история, про которую я, кажется, уже рассказывал, случилась в тот год, когда под Москвой негасимым вечным огнём горел торф. И на следующий день, и через неделю, и через две я просыпался от удушливого дыма горящих лесов и торфяников. Торфяные пожары сменялись обычными — лесными. И если дым торфа был ещё интересен, даже чуть сладок, как дым чуть курящейся трубки, то костровой дым лесного пожара ел глаза, и от него першило в горле. И я вот что скажу — в жизни всё основано на торфяном дыме. Он есть всегда и повсюду. И если кажется, что его нет, так это ошибка. И нам уже давным-давно всё по этому поводу сказала фальшивая жена Степлтона. И ничего с этим не поделаешь.

Это я понял, когда ехал тогда по мосту от гостиницы "Украина" к Красной Пресне. Дым сполз в реку, сравнял берега, и, казалось, что дома проросли травой в неведомом поле. Я вдыхал запах дыма, как запах костра, и он был мне приятен. Дым мне нравился больше, чем город, а город — больше, чем люди в нём. И вот, что я скажу — это всё торфяной дым. Если вам дорога жизнь, держитесь подальше от торфяных болот.

Я говорю это со знанием дела, ибо однажды собирал клюкву на торфяных болотах. Там часто менялась погода — сначала стояли ясные дни, потом парило, а затем начались дожди. Несмотря на ручьи воды, текущие повсюду, торфяники курились тем самым дымом. Внутренний жар существовал под сырой землёй. А в пропитанном водой воздухе стоял не то дым, не то пар. А ещё через пару дней я, возвращаясь домой, увидел, что вода в реках и ручьях п поднялась, и всё набухло ею, изменилась сама топография места. И всё равно, земля по-прежнему дымилась белёсым паром. Вот что такое торфяники. Недаром их звали "адским огнём", от которого, выгорев внутри, земля расступалась, глотая зазевавшегося мужика, лошадь и телегу. Всё тонуло в солнечном дыму, что был дымом отечества.

Поэтому я вспомнил другую историю, что тоже проходила под ощутимый запах торфяных пожаров.

Однажды мне позвонила однокурсница, к которой я был как-то неравнодушен. Мы даже одной дымной летней ночью спали в одной постели — впрочем, совершенно платонически. Мы лежали тогда, не касаясь друг друга, отдёргивая руки и ноги от незримого тристанова лезвия.

И вот она позвонила и с третьей фразы попросила пять тысяч долларов под залог своей квартиры. Она объясняла, что работает в какой-то фирме с человеком, что вот-вот возьмёт её в жёны, и вот-вот он подпишет безумно выгодный контракт, который, по сути, уже подписан, все бумаги готовы, нужно только дать взятку, с губернатором-то улажено, и вот завалят они с суженым красной рыбой всю Московскую область… Я, как мог, объяснил, что слышал это не раз и не три, и что эта речь слишком напоминает тоскливый зачин в электричке, вроде как граждане извините, что мы к вам, и начал я было говорить про ипотечный кредит, его несовершенство и его нескладность, но вдруг осёкся — всё было бессмысленно. Я и сам это понимал, что рационального в этой просьбе нет. Через два дня она, тем не менее, перезвонила и сказала, что теперь нужно всего триста.

Кажется, потом я напился, закусывая твёрдым и жидким дымом, сочившимся из щели под окном и тут же поругался с несколькими людьми, с которыми вовсе не стоило ругаться.

Вот что делают с людьми торфяные дымы.

24 июля 2003

История про кошмарность вязов — новые сведения

Сейчас смотрю в тысячный раз "Семнадцать мгновений весны". И между делом слышу следующий известный зачин, под барабанный бой листают личное дело.

Личное дело Фридриха Крюгера группенфюрера СС… Ну и далее по тексту, характер нордический и проч., и проч….

24 июля 2003

История про иронию

Есть такая старая история — один молодой человек обманул поэта, притворившись не тем, чем он был на самом деле. Молодой человек боготворил этого поэта, и всё же сыграл перед ним роль пресыщенного денди.

Поэт написал статью о новом поколении, а молодой человек до конца жизни — он сгинул в конце тридцатых годов — помнил об этой встрече.

Молодого человека звали Сметанич, он придумал себе новое имя — Стенич. А поэт был — Александр Блок. История эта хорошо известна.

Дело в том, что сначала Стенич принялся читать Блоку свои стихи. "Слов не было, не было и звуков" — вспоминает Блок. Стихи были дурны. Почувствовав, что они не произвели впечатления, Стенич решил именно произвести впечатление. Текст был подменен акцией. Двадцатилетний собеседник Блока превратился в денди. Тогда, кстати, это слово писалось — "дэнди".

Мистификация удалась — Стенич был образованным и умным человеком. Обладая хорошим литературным слухом, он сумел воспроизвести ту унылую ноту, которую тянули русские денди образца 1918 года. Блок поверил, что перед ним — усталое, вымороченное племя. Потерянное поколение петербургской богемы. Для Блока неизвестный поэт был так же удивителен, как для нынешнего писателя-шестидесятника сутолока рейв-пати. Речь идёт о компьютерной литературе, и, разумеется, она выделяется не по способу писания, (мои слова пишутся тоже не стилосом), а по способу мышления. То, что называется постмодернизмом, можно было хотя бы оспорить, хотя бы — прочитать. Но на смену ему приходит нечто иное. Был такой хороший пример — "Птюч", давно куда-то сгинувший. Он обладал всеми признаками нового стиля — и удивительной пустотой, вызывающей даже некоторое недоумение. Оно было сравнимо с пустотой в желудке, которую спустя четверть часа ощущает человек съевший мешок поп-корна. Ничего дурного в поп-корне нет, при сильной моей нелюбви к его запаху, но обидно представлять себе будущее кулинарии, заключённое в поп-корне. Но эта пища всё распространяется, плодится да множится. А хрустальная нота той литературы, что имеет настоящий вкус, уходит туда, где она жила пять-семь веков назад — в монастырь.

Выстуженной зимой 1918 года, идя по петроградской улице, Блок пытался сохранить в себе внутренний порядок и столкнулся с человеком, этот порядок отрицающим — спокойно и безмятежно. На изломе fin de siècle легко впасть в соблазн исторических параллелей. В конце или в начале какого-нибудь века легко говорить о конце или начале чего-нибудь, хотя на деле ничего не кончается: "Мы знаем одно: что порода, идущая на смену другой нова; та, которую она сменяет, стар; мы наблюдаем в мире вечные перемены; мы принимаем участие в сменах пород; участие наше, большей частью бездеятельно; вырождаемся, стареем, умираем; изредка оно деятельно: мы занимаем какое-то место в мировой культуре и сами способствуем образованию новых пород". Это странный, но вечный процесс, хотя литература перестает быть центром общественного притяжения. Она не умирает, нет; но искусство слова перестает быть престижным. Слово замещается представлением, провокацией. Превращённая литература тяготеет к спектаклю.

Мистификаторов довольно много, они уже не притворяются пресыщенными. Пресыщенным быть просто. "Мы все — наркоманы, опиисты; женщины наши — нимфоманки. Нас — меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодёжи…". Блоковская цитата почти не нуждается в комментариях. Сравнения напрашиваются сами собой.

Теперь на смену денди пришла иная мода — виртуальная реальность. Дело умное, требующее хорошей головы и хорошей техники — в прямом значении этого слова. От самой совершенной техники до куда-то канувшей вместе с "Птючом" приставки к телевизору. Пишется — "dandy". Дело ведь хорошее — в меру, как медицинские препараты.

Беда в том, что потребительское светское общество, оставив малопрестижную литературу, сместив фокус общественного интереса к чему-то другому, не оставило своих привычек. Привычки, сохранившись, создали удивительную смесь французского с нижегородским в среде виртуальной реальности. А самыми простыми случаями виртуальной реальности давно стали средства массовой информации и светская жизнь. Впрочем, это одно и то же.

Выросший в безумное десятилетие девяностых на русской почве чудной кактус западной party удивительно напоминал блоковское описание первой революционной зимы с неестественными людьми, с прокуренным клубом, с авторской ремаркой "В "артистической" выстрелов слышно не было". Это был неосмысленный, нетворческий перенос чужой эстетики в пространство неожиданностей, страну невероятного. Получалось неестественно и неуклюже, как в давнем неприличном анекдоте, где донорская задница отторгает пациента. Новый русский (почти метафора) литературный дендизм с джойстиком в руке и CD-ROM вместо зелёной гвоздики в петлице — явление не очень продуктивное. Пока. Потому что питательный бульон уже булькает, совершают в нём броуновское движение какие-то частицы. Однако, и джойстики тоже куда-то подевались.

Время идёт, настораживает лишь одно — отсутствие созидательного действия.

А игра со словом замечательна тем, что имеет правила. Даже если это правила новые, только что выдуманные. Стенич, мистифицируя Блока, играл с понятиями культуры. Он был человек образованный, внимательный к собеседнику — не без жестокости. Он был переводчиком, литературно одарённым человеком, в конце концов, он всё время работал — во всех смыслах этого слова.

Современный же литературный дендизм удивительно собой доволен. Он не утруждает себя интеллектуальной игрой, довольствуясь игрой просто. Блок пишет в "Иронии": "Перед лицом проклятой иронии — все равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба. Все смешано, как в кабаке и мгле". При известной терпимости можно пренебречь имморализмом, однако нельзя пренебрегать отсутствием правила, той логики, требованием которой заботился Михаил Кузмин: "Пусть ваша душа будет цельна и расколота, пусть миропостижение будет мистическим, реалистическим, скептическим, или даже идеалистическим (если вы до того несчастны) пусть приёмы творчества будут импрессионистическими, реалистическими, натуралистическими, содержание — лирическим и фабулистическим, пусть будет настроение, впечатление — что хотите, но, умоляю, будьте логичны да простится мне этот крик сердца! — логичны в замысле, в постройке произведения, в синтаксисе".

Итак, речь идёт именно об отсутствии логики, как сдерживающего хаос начала. Сама же по себе борьба с хаосом, создание упорядоченного объекта и есть творчество. Беда в том, что за этим мало мысли, за этим нет текста, слова. Не видно игры мысли — может, она ловко скрывается, но что-то уж чересчур ловко.

Заканчивались "Русские денди" так: "Это очень тревожно. В этом есть тоже, своего рода, возмездие". Всегда возникает естественный вопрос об уровне культуры, которая идёт на смену. Это вечный вопрос. Можно заметить только одно: Стенич был очень умен. Нынешние мистификаторы ему проигрывают.

26 июля 2003

История про возвращение

Я приехал из странного места — выступал там на конференции. Небольшой такой конференции, мелкопоместной. Был там самым молодым. Я смотрел на кое-кого них и думал — вот живут сами по себе, и не знают, что их время уже кончилось. Ветер с моря дул. Была тропическая влажность, а я знал, что оттого человек переносит жару в пустыне, что вода испаряется с его тела. И оттого страдает в джунглях, что пот стекает с тела, не принося облегчения. Постоянно шли дожди… Нет, не так — постоянно начинала лить вода с неба, но в остальное время была такая влажность, что трусы, вывешенные на окошко, не сохли, а только набирали воду.

У меня был день водяного перемирия с реальностью, тот час, когда можно пропускать воду через пальцы как песок и ни о чём не думать.

Зато я перечитал за эти несколько дней "Капитал", и несколько расстроился.

Да.

06 августа 2003

История про…

Я получил уведомление об антипатии в краше. Надо сказать, что это — первая антипатия, которую я получил (люди ленивы). Важно другое — там было написано: "Хороший дневник, но только очень много мата". Я задумался. Мата действительно много. Увы. Поэтому короткую историю, которую я собираюсь рассказать, я неумело скрою от глаз детей и женщин.

Однажды я служил в газете. Мне позвонили с проходной и попросили выйти к курьеру. Курьер оказался довольно симпатичной девушкой.

Немного стесняясь, она произнесла:

— Вам хуй.

Я немного обиделся, потому как ничего хорошего от жизни не жду, но как-то обидно слышать правду из чужих уст.

— Ладно, — ответил я тем не менее. — Хуй, так хуй.

Но девушка поправились:

— Нет, простите, это не вам хуй, а начальству вашему. Потому что хуй с дарственной надписью. От Плуцера-Сарно.

И вручила мне книжку в пакетике.

И я понёс хуй с дарственной надписью начальству.

06 августа 2003

История-предупреждение

Мне сегодня выразили романтический интерес. Я жутко возбудился и начал бегать по дому, но потом честность победила. Я ведь отчасти честный человек — надо же предупредить людей о худшем.

Вдруг это тонкая барышня, не знающая жизни. Мысль о том, что мне выразил романтический интерес водитель-дальнобойщик, я с негодованием отметаю. Так вот, я понимаю, что это награда не за личные качества, а за тексты. Так вот знайте:

""Надо сказать, что это один из самых неприятных текстов, которые мне доводилось читать за последнее время. Напоминает худшие образцы современной словесности — Макса Фрая или там Владимира Тучкова, только еще хуже. Представляете? Вот и я до того, как Березина прочел, представить не мог, воображения не хватало. А теперь грамотный. В общем, целиком и полностью присоединяюсь к тому члену профжюри, который присудил Березину последнее место. Неприятен у Березина, собственно, не текст как таковой, а сам тип письма и то сознание, которое за ним стоит. Вот характернейший образчик его прозы, называется "История об ошибках в супружестве": "Это сюжет — сидит престарелая супружеская пара за столом, звенят чайные ложечки, передай пожалуйста сахар, дорогой, может еще кусочек пирога… И тут выясняется, что он уже тридцать пять лет принимал ее за ее же собственную сестру. Тут можно много что добавить — из этого получается добротная мелодрама-лавбургер, а можно сделать хороший рассказ. Чем-то будет похож на "Между рейсами" Фицджеральда".Вот ведь какое дело. Если Фицджеральд видел рассказ, то он его писал — и получался гениальный "Между рейсами". А современный писатель сообщает, как он может сочинить нечто подобное. Если сделает в итоге выбор в пользу "хорошего рассказа", а не лавбургера. Этот тип мышления — "Могу написать типа рассказ и будет типа Фитц" — как раз и приводит к тому, что никто ничего подобного написать не может. Результат — полное творческое бессилие и нежная любовь сетевой публики и журнала "Знамя"."

Пойду, оденусь.

Дело сделано.

06 августа 2003

История про очки

Мой приятель Ваня Синдерюшкин долгое время служил в армии. Однажды ему надо было ехать в Москву и представляться новому начальству. Вещи были собраны, предписание выписано, и наутро ему нужно было покинуть свой гарнизон. Но. к несчастью, тем же вечером во вверенном ему подразделении случился небольшой беспорядок, а, вернее, большая драка. Синдерюшкин бросился разнимать подчинённых, как вдруг один из них совершенно нечаянно, со всего размаху двинул его прикладом в переносицу.

Да, такие вещи иногда случались в прошлые времена, справедливо заклеймлённые либеральными публицистами ироническим термином "сухостой".

Итак, Синдерюшкин отправился в путь, но в дороге увидел, что на его лице явственно обозначаются так называемые травматические очки. Симметричные синяки сгустились по обе стороны носа.

Выбирать, правда, не приходилось — за время пути они слегка потускнели, прошла и лёгкая тошнота. В Москве друзья свели его с кинематографической гримёршей, которая игралась в притирания и смазывания. Она штукатурила его лицо как старинную усадьбу-развалину и лакировала — как старинный автомобиль. Гримёрша привела лицо Синдерюшкина в божеский вид, спустив, правда, лоскутами кожу со спины.

Начальство не заметило, или сделало вид, что не заметило некоторых странностей в кожных покровах, и Синдерюшкин, отдуваясь и сопя, пошёл с приятелем справлять новое назначение и звёзды.

Тогда ещё функционировал пивной бар "Жигули" в середине не очень длинного московского проспекта. Друзья заняли столик у окна, и сдвинули толстые ячеистые кружки.

Через полчаса к их столику подошёл странный горский человек. Он шумно втянул в себя воздух и сказал обращаясь к Синдерюшкину:

— Ну, ты сегодня свободен, да?

Синдерюшкин ещё рассматривал ленивым взором розовые шарики удачи, что плавали в воздухе и не понял вопроса.

— Свободен?! — несколько угрожающе повторил сын гор.

— А? — невпопад пробормотал Синдерюшкин.

— Слушай, я же говорил, что с этим не получится, а?! — вдруг крикнул куда-то в густоту зала его собеседник и начал уходить.

Мгновение длилось, нужно было что-то сказать, но слова не приходили на ум. То мгновение, когда можно ещё было что-то исправить истончалалось, сходило на нет, будто как пивной пенный пузырь. Белые лица посетителей смотрели на него внимательно, как на хомяка, сбежавшего из зоопарка.

И Синдерюшкин тоненько заскулил.

07 августа 2003

История про город Е-бург

Однажды, путешествуя в город Свердловск, я вдруг понял, что целые месяцы моей жизни прошли в поездах. И вот, тогда я добавил несколько дополнительных дней к этому сроку, путешествуя в город, который модно теперь называть неприличным именем Е-бург. Перемещаясь по этому городу, я сначала промахнулся мимо того места, где стоял знаменитый Ипатьевский дом. Не нашёл я никакого Ипатьевского дома и начал размышлять о судьбах Империи и о её достопримечательностях. Тем более, перед отъездом всех я спрашивал, что нужно посмотреть в городе Е-бурге, чтобы продолжать числится образованным человеком. Никто ничего не говорил, и я боялся — ведь спросят потом: а ты видел памятник Саше с Уралмаша, или там что ещё, и если ответишь «нет», скажут не великий ты писатель земли русской, а фиг собачачий. Так и остался я в неведении насчёт Е-бурга, уже и устал насчёт этого Е-бурга спрашивать — две дамы даже оскорбились, как, говорят, смеешь ты нас спрашивать этакие гадости, ты бы нас ещё про достопримечательности города Х-вска спросил. Поэтому я понял, что у меня наступило время имперской невезухи.

И от обвинений в невежестве мне не отмазаться.

Но тут я увидел искомое место. Сейчас этот храм уже построен, и говорят о нём много разного. Там, в этом месте, на краю огромного сугроба, стояли два больших креста, часовня, а на земле лежали несколько плит с торжественными надписями. Рядом строили Храм на крови. По случаю субботы через пустую стройку можно было пройти, и я спрямил путь через этот большой сугроб. Ярко светило солнце, текла по улице грязная жижа. Это весна струилась по чёрному льду, а Е-бург казался мне грязным и скучным. Так всегда бывает, когда у тебя промокли ноги, и в чужом городе тебе никто неизвестен.

Оттого пришлось идти в местный зоопарк — традиция, которой я придерживаюсь во всех городах с любыми названия — модными и не модными.

Но об этом зоопарке совсем иная история, которую я расскажу в следующий раз.

08 августа 2003

История про Е-бург (продолжение и окончание)

Итак, пришлось идти в местный зоопарк — традиция, которой я придерживаюсь во всех городах с любыми названиями — модными и не модными.

В этом зоопарке слона не было — слоновник только строился. Все постройки, кстати, были свежие, построенные из ровного кирпича, покрашенного затем красной краской. Так что зоопарк был похож на дачный участок нового русского, уставленный многочисленными постройками. На маленькой памятной доске сообщалось, что всё это сооружено три года назад в честь некруглого городского юбилея. Причём рядом с фамилией архитектора значилась фамилия мэра, которую я забыл. Фамилию архитектора я забыл тоже. А мне-то сначала казалось, что всё это построили братки дорогие, окончательно почувствовавшие себя хозяевами города. И оттого начавшие его благоустраивать, как свой дом. Казалось мне это потому что проходы между клетками были облицованы каким-то полированным мрамором. Впрочем, мрамора на Урале много, и, может, даже кирпич там дороже. Может оттого там столько полированного гранита на Широкореченском кладбище где братва стоит на памятниках во весь рост — в кроссовках и тренировочных штанах, где прилежно выгравирована трёхлучевая звезда «Мерседеса» на автомобильных ключах в руке у покойника…

Было в этом зоопарке одинокое бревно спящего бегемота. Был рычащий лев. Зачем рычал — я не знаю. Видал я там черепах. Каймановые были страшны — мой спутник рассказывал, что они откусят палец не задумываясь. И действительно — свойственно ли черепахам задумываться? Была там ещё какая-то черепаха, что могла выпустить из панцыря длинную телескопическую шею сантиметров пятнадцать. Так, говорил мой собеседник, эта черепаха, лёжа на руках какого-нибудь профана, кусала его за локоть. Видел я и питона, который мог прошибить головой бронированное стекло. А ещё рассказали мне про лори, который сбежал из зоомагазина и был пойман в кастрюле с варёной картошкой. Но это всё были разговоры, а в этом зоопарке жило и то, что свойственно Уралу и Сибири — волки разного размера и лисицы разного цвета. Видел я там белого пушистого зайца, похожего на шар.

Но мы миновали шарового зайца, а я слушал истории про людей, что держали экзотических животных. Это был особый круг — небедных людей и прилично зарабатывающих консультантов. Кто-то, может, их и знает, лучше, чем я, а я вот видел редко. Вот в сонно сопящем бегемоте не было для экзотики, он был понятен мне. И слон был родным — причём индийский роднее африканского. Но слона нигде не было.

А спутник мой рассказывал о мелкой живности и её хозяевах, о земноводных и кусачих гадах. Владельцев крокодилов и ветеринаров, специализирующихся по мадагаскарским тараканам. Мало что я знал об их жизни.

А о жизни города Е-бурга, в итоге узнал ещё меньше.

08 августа 2003

История про Тимирязевских друидов

Как-то, вместе с фотографом Митричем предпринял я велосипедное путешествие — поехал смотреть на парк Петровской академии. Тот самый, памятный всякому русскому человеку по роману Достоевского. Было у меня смутное подозрение, что именно мимо места убийства несчастного Иванова-Шатова, тащился я на лыжах под присмотром учителя физкультуры. Но нет, не там — и то слава Богу. Грот этот, где замочили будущего персонажа, снесли вскоре после убийства, чтобы не осталось и памяти о страшном деле. Но зловещая аура всё равно распространилась по всей местности.

Дубы там нахмурены, сосны истеричны, а смешанная лесная гадость так и норовит схватить веткой штаны или поцарапать руку.

По лесу шныряли полосатые мыши. Другой приятель мой сказал потом, что эти сумасшедшие мыши суетятся и в московском ботаническом саду — и кое-где кажется, что земля шевелится под ногами. Что это находит на московских мышей — непонятно, но ясно, что в этих местах спокойствия не жди.

Но потом я обнаружил куда более тревожные обстоятельства — обнаружил я круглую поляну, на которой как друиды сидели старики и старухи. Добро бы, если они пели что-нибудь под гармошку пронзительными старческими голосами.

Мило, если бы они завертелись в скрипучей пенсионерской кадрили — под хлопанье и уханье товарищей. Нет, эти сидели на своей поляне безмолвно, а недобрый десяток танцевал какой-то шаманический танец в середине. Старики были как на подбор в белых кепках, а старухи — глухих в платках.

Друидское общество лесных стариков и старух совершало свои камлания на полянке идеальной круглой формы, близ ярко-зелёной булькающей речки, в которой воды, кажется, не было вовсе.

Движение мои замедлились, и что-то умное, что я хотел сказать фотографу Митричу, вылетело у меня из головы. Как-то я сгорбился при этом и задышал тяжело и сипло.

Видимо, как персонажи давнего детского блокбастера про украденное время, эти старики и старухи воруют детство и молодость у своих гостей.

— Чур меня, чур, — сплюнул я через плечо и поехал выпить водки на берегу самого большого в Москве садового пруда.

09 августа 2003

История про Мурокамов

Это, отчасти, уже рассказанная история — она всплыла в связи с дисскуссией о популярности.

Так вот популярность Мураками связана с тем, что он поставил на рынок настоящего современного героя, с характерной расслабленностью и на характерный на русский рынок. Есть такой типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить, и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна — туристический флёр описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему — их жизнь на стыке.

Памук — жонглирует западными кинофильмами, у Мураками — плещется в наушниках западная музыка. Когда ты читаешь книгу, в которой чередуются названия чужих песен, песен, которые ты никогда не слышал и вряд ли когда-нибудь услышишь, ты испытываешь при этом очень странное ощущение.

Был такой роман Джона Брэйна «Путь наверх», где героя охватывала тоска по тем дням, «когда я мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и дармовую выпивку и женщин из общества. …Мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведёт во весь голос «На манёврах», или «Коты на крыше» или «Три почтенные старушки»».

Какие коты, какие старушки… Какие хиты семидесятых?.. Конечно, многие музыкальные имена, которые перебирал Мураками, знал и я, но все они старились стремительно — будто цены в фунтах, шиллингах и рублях, что жили в разных книгах.

Мураками был расслабленным стильным человеком. Одиночество, рок-н-ролл, секс. Только наркотиков в этом списке не хватало — они были, слава Богу, исключены. Впрочем, сам Мураками баловался травкой.

И не важно, что для некоторых Запад — это, скорее, Восток. Всюду острый, напряжённый сюжет, (западного), щепотка национального колорита (вернее, полведра), стакан сложносочинённых метафор, а перед подачей на стол — посыпать точной географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.

Мураками очень нравился оттого, что герои этого японца были расслабленными людьми средних лет. Мураками кокетничал своим одиночеством и расслабленностью. И русский читатель соотносил себя с расслабленным японцем, отождествлял себя с этой постиндустриальной расслабленностью, передавал книжку другому такому же расслабленному — жена-ушла-с-работой-проблемы-машину-спёр

ли. Мода на Мураками ширилась — безотносительно высокого качества его текстов. Потому как он реализовывал японский вариант сюжета про Ивана-дурака, спящего за печкой, но которому, наконец, подвалило, повело по жизни, которым заинтересовалось мироздание.

Я был ровесником его героев.

Отношения у героев Мураками были свободные — «Настолько свободные, ни к чем у не обязывающие отношения у меня за всю жизнь складывались лишь с нею одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведёт. Но смаковали оставшееся нам время жизни вдвоём, точно смертники — отсрочку исполнения приговора… Но даже не это было главным в моей пустоте. Главной причиной моей пустоты было то, что эта женщина была мне не нужна. Она мне нравилась. Мне было хорошо с ней рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы были вместе. Я даже вспомнил, что значит быть нежным… Но по большему счёту — потребности в этой женщине я не испытывал. Уже на третьи сутки после её ухода я отчётливо это понял. Она права: даже с нею в постели я оставался на своей Луне».

Эти мысли так же распространены в мужских постиндустриальных головах, как Макдональдсы в мировых столицах. Так же как мечта запечного Ивана о череде царевен. В России Мураками стал особенно популярен потому ещё, что понятия сентиментального стиля у нас не было — с тех пор как ушла мода на Ремарка и Хемингуэя. Герои Мураками — это явная неспешность и ничего не делание — наследство Ремарка.

09 августа 2003

История про дневник одного цензора

Сегодня, с подачи dp прочитал фрагмент дневника цензора Никитенко о Пушкине — и испытал очень странное ощущение. Читая о его, Пушкина последних часах, я, с интересом подумал: умрёт или не умрёт? И с большой заинтересованностью продолжил читать этот абзац. Да.

10 августа 2003

История старая, уже рассказанная, но не потерявшая актуальность

Давным-давно, кажется уже в прошлой жизни, я долго тупо глядел в телевизор. Гостиничный номер был универсален и похож на миллионы гостиничных номеров по всему миру. Переключая каналы, я нашёл, наконец, фильм на понятном мне языке. Если отвлечься от тарабарщины субтитров, что ползла внизу экрана, то можно было вполне спокойно посмотреть фильм «Непристойное предложение». Сюжет этого фильма известен, известна и проблема.

Постановка проблемы в этом фильме мне напомнила известную историю про Льва Толстого. В Ясной поляне к нему пристал некий человек с критикой теории непротивления злу.

Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому с тем, что, вот если на него нападёт тигр, что и в этом случае он будет следовать непротивлением злу насилием?

— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.

— Ну, представьте себе тигра…

— Да откуда же возьмётся в Тульской губернии тигр?…

И так до бесконечности.

Понятное дело, нормальному человеку — такому, как я, и такому как ты, мой читатель изо дня в день нужно решать сотни проблем, которые отфильтрованы, выкусаны, извлечены и вырезаны из жизни кинематографических героев. Понятно, что мы с тобой, дорогой друг, воем на луну и на её отсутствие, считаем деньги и ковыряемся в носу, ненавидя эти простые операции. И уже понятно желание проститься с этим безобразием, и как-нибудь, хоть задёшево, продать душу.

Ну откуда же возьмётся Роберт Рэдфорд с миллионом долларов? Ниоткуда.

Поэтому некоторые моральные выборы совершенно бессмысленны.

13 августа 2003

История про фотографии

Однажды я попал на выставку «Русский Модерн» — давнишнюю, с Врубелем, Бенуа, киотами и резным буфетом. Всё это происходило в зале, похожем на плоскую пачку иностранных сигарет.

По выставке ходили посетители будничного дня — мать с чрезмерно развитым сыном лет восьми (он длинно стрижен и мусолит в руках тетрадку для записей). Ребята в свитерах, полубогемные бабы и архитектурные студенты.

Девушка в пончо, с распущенными волосами и прокуренными пальцами.

Совокупление её со спутником кажется вписанным в расписание занятий.

Перед этим я долго гулял по соседним залам, где висели картины молодых — смесь Босха и соцарта.

Чем-то этим творения напоминали латвийские календари «365 сексуальных поз» — видимо по одной на день, оставляя, однако, покупателя в недоумении — что же делать в високосном году?

Все это была выставка «Религиозное пробуждение», и ходил я по длинной цепочке пустых комнат, увешанных картинами пробудившихся живописцев.

А ходил, между прочим, с одной довольно красивой женщиной.

Говорила она, остановившись перед какой-то акварелью, так:

— А вот формы-то нету! Пятен накидал, а вот формы-то нету! А-аа, ничего, парниша интересный, может научится…

И, уже перебравшись ближе к Серебряному веку, впилась, как вампир, в Сомова.

Нет, не о том я, не о том. Я говорю о фотографиях.

Итак, я, незаметно сделав несколько шагов в сторону, поднялся на балкон и обнаружил там Великого Дмитриева, Нордмана — серые, бежевые пейзажи Волги.

Как это у них получалось, мне было совершенно непонятно. Может дело в нынешнем недовложении йодистого серебра?

Зимний лес на старом снимке, отчётливый до боли в висках, прописанный фотографическим перышком, тонкой кисточкой, как лежавший там же под стеклом портрет Бакста.

Дагерротипы.

Альбомы в плюше, с золотыми замочками. Девушки в блузках, высоких ботинках на шнуровке, со странными прическами и странными шляпками. Кавалеры в мундирах, с ярлычками орденов…

Что-то есть странное в отсутствии ракурса в этих снимках, в вечном фасе серьезных лиц.

Даже собаки сидят офицерами.

А за альбомами — толстый журнал с непонятными подписями, глянцевой обложкой, под которой спрятался Синявский, подпирающий гроб Пастернака, Бродский, зажавший ладонью рот — над мёртвой Ахматовой.

Но душу мою тревожит рассматривание и других, совсем нехудожественных снимков. На крашеных полах стоят женихи с невестами — одни постарше, другие помоложе. Сейчас уже перестали выставлять вперёд руку с часами, сообщая точное время работы фотографа.

Бездомные фотографии, покинутые фотографии.

Деревенские снимки — их я видел в брошенных поселках на Севере. Впрочем, их полно и в Центральной России.

Эти фотографии переворачивает ветер, а лица на них повторяются, повторяются фигуры — в пиджаках, платьях, военной форме, военной форме и снова в пиджаках.

В городах они другие. Дедушки, протянувшие руки к своим внукам, те, застывшие на подворачивающихся ножках, школьные стриженые головки, белая рубашка с тёмной кляксой пионерского галстука, размытые туристические свидетельства с наползающим носом байдарки.

В моём шкафу лежит коробка с сотнями метров ничейных старых плёнок. Но на них — мой отец, мать, я сам. Какие-то дома, стоящие, наверное, и поныне — в разных городах, и уже умершие дома. Выловленные рыбы. Кот, собака — чужая случайная живность. Там сотни лиц, и никто уже не узнает, кто они.

Это любительская история. В ней появился профиль и анфас, но главное там — стол. Люди, вошедшие в неё, эту историю, как правило, сидят за столами. Рюмка в руке, наколот грибок…

Нет, снимались и у случайных подъездов, загсов, институтских дверей. Но за столом — непременно. Частные фотографии — всегда застольные.

Они как бы говорят вечности — да, жили, жевали и пили, возвышенности салатов, пики бутылок и тарелочные равнины удостоверяют это, становятся главным пейзажем.

Серебра, впрочем, нет.

В этой сервировке его не предусмотрено.

14 августа 2003

История про Мураново

Я расскажу, как попал я Мураново. Ехал я туда странно и странно проводил время. Музей был закрыт и сокровища Боратынского и Тютчева оказались мной не исследованы. За забором блеяли крохотные козы, дёргая кургузыми хвостиками. Пруд был воспет Боратынским, но я не помнил этого стихотворения, а грязная гладь отнюдь не манила купаться.

Зато мы нашли Святой источник. Рядом с фонтанирующей трубой стояла купальня — маленький бревенчатый домик, похожий на баню. Странные мои приятели Хомяк, Пусик и я решили смыть грехи, и, накинув на дверь крючок, полезли в воду. Вода была мутно-белой и, казалось, размышляла — сейчас её подёрнуться ледком или же подождать первых заморозков.

За неимением более подходящего места я процитировал свою любимую фразу, что написал, правда по-французски Фёдор Иванович — «…вполне восхищаясь прекрасной мыслью Жуковского, которой где-то сказал: «Есть в жизни много прекрасного, кроме счастия»… При этом это был зачин поздравления дочери с именинами. Хороший, надо сказать, зачин для поздравления.

Но ещё лучше он подходил ко мне — искавшему утешение в путешествиях.

А вокруг росли огромные борщевики, похожие на бамбук — вдвое выше человеческого роста, они подтверждали святость воды. Место было действительно необычное — по дороге то и дело проходили парами карлики, цокая копытами, прошла одинокая лошадь. Лежал скелет автомобиля — сквозь него тоже пророс борщевик.

Ночь упала на русскую землю, и мы принялись прятаться от неё в придорожных ресторанах, где оттягивались после рабочего дня плечевые и дистанционные, где звучала армянская речь и угрюмо гавкали собаки — неестественно разбросав лапы по земле.

Все искали своего счастия, или чего-нибудь прекрасного, кроме него.

Для арьегардного боя с темнотой мы остановились в поле, установили зловещего вида китайскую ракетную установку и открыли огонь салютными шутихами в сторону бензоколонки. Наконец, под смачный звук рвущихся цистерн с бензином, мы поехали дальше.

Борщевики трясли нам вслед своими сложными зонтиками и гудели полыми трубками стеблей.

15 августа 2003

История про сны Березина № 98

Приснился довольно унылый сон. Действие его происходит в Польше — я живу там зимой, в сельской угрюмой местности. Надо сказать, что это происходит в северной, более бедной части страны.

Мы (нас четверо — две женщины, мой знакомец-поляк и я — едем куда-то, в маленький городок, по направлению, кажется, на Познань.

Но посередине пути разочаровываемся — надо возвращаться, а уже темнеет, тосклив и печален мой путь, и боль незакрывшихся ран охватывает меня. Внезапно передо мной оказывается подвесная дорога — что странно, абсолютно горизонтальная, да к тому же с одним тросом. Мы стоим на занесённой снегом площадке и ждём люльки. "Это не на Познань, нет? Нам на Познань не нужно, совсем не нужно, нам в обратную сторону" — неизвестно на каком языке спрашиваю я у паньства, стоящего рядом.

Но вот, свистя и скрежеща, выезжает к нам люлька — краска на ней облуплена, внутри на резиновом ребристом полу лежит снег. И над землёй она весит невысоко — не выше метра.

Поместится в ней может человек десять — как в маршрутном такси.

Мы рассаживаемся и люлька несётся по направлению к нашему дому — среди темнеющих заснеженных полей. Пассажиров обходит кондуктор — замотанная в платок женщина, взятая напрокат из Советской России. Она говорит, что проезд стоит двадцать злотых, но мои товарищи говорят, что я должен заплатить за всех, а дома они мне отдадут деньги. Оказывается, нужно дать тысячу, и у меня возникает устойчивое убеждение, что меня обманывают — причём все. От кондуктора, до моих конфидентов, что наверняка не отдадут мне денег.

15 августа 2003

* * *

Однажды моя знакомая решила издать книгу. Про пауков.

Ну, дело-то житейское, со всяким может случиться. Но она отчего-то предложила вести переговоры мне и по этому поводу зайти в одно подмосковное издательство. (Я честно говоря не читал этой книги, и даже сейчас теряюсь в догадках, были ли там освещены пауки, жужелицы, или прочие сколопендры).

Я договорился о встрече. Приготовил себе на утро белую рубашку, поставил будильник. Но на беду мне тут же перезвонил мой товарищ и предложил поехать банкротить один завод. Собственно, приятелю я нужен был для массовости.

Да и завод был какой-то странный, по производству безалкогольных напитков, где-то между Ленинградом и Москвой. Нынешние его московские хозяева его получили за долги и не знали, что теперь с ним делать.

Я отнекивался и отпирался, но мой товарищ настаивал, говорил, что это-де с утра, много времени не отнимет, а денег принесёт куда больше, чем все издательские хлопоты.

И я согласился.

Мы приехали в офис заводовладельцев, и нас сразу усадили за большой стеклянный стол. На столе лежали криво написанные бессмысленные бумаги и вместо привычного графина стояла бутылка водки «Русский стандарт».

Мы прополоскали горло, и тут к нам вышли два крепких парня с короткой стрижкой. Медленно и неспешно потёк деловой разговор. Слово за слово, жидкость кончилась, и членистоногая секретарша принесла новую. Наши собеседники с удивлением обнаружили, что не нужных рабочих не нужно расстреливать на рабочих местах, а можно им просто дать денег и они покинут эти места сами — радостно и навсегда.

Через три часа, мы, довольные друг другом расстались. Мы давно говорили на одном языке и хорошо понимали трудности друг друга.

Потом товарищ отвёз меня, вполне ещё прямоходящего, в издательство. И снова я сидел за столом, но алкоголические пары уже начали во мне работу.

Сначала мы говорили о жизни, потом о литературе.

Издательские люди говорили:

— Давай Владимир Сергеевич, мы это исследование о пауках издадим.

— Ну, давайте, издательские люди, — отвечал я им с опаской. И очень меня смущало, что уж больно они были покладистые.

— А давайте ещё про сколопендр вставим, — говорил я.

— Давайте, — отвечали они.

— А вот про жужелиц, — спрашивал я.

— Конечно, — сразу соглашались те.

Я придвинул к себе листы договора, и тут стандартный русский напиток снова постучался ко мне в душу. Я отчего-то решил, что происходит продолжение моего утреннего разговора.

— Э, — забормотал я. — Брат, смотри — у тебя в пункте третьем точка один фуфел сплошной. И тут тоже — по закону, блин об авторском праве это не действительно. А, вот, братан, смотри — и тут! Ну чё за ка-азлы это писали, а?! Они,чё, тебя да меня за лоха конкретно держит? Ха, пожизненное авторское право, значит… Смотри, я ж, бля, высокохудожественную литературу про пауков принёс или туфты насыпал? Харуки с Пауками отдыхает тихо, а? Я, гадом буду, степень по экономике надыбал, бля, я ж не фуфло позорное! Вы чё? Вы, в натуре, хотите про пауков продавать на франкфуртской книжной ярмарке или на хер это дело?

Тут один из сотрудников издательства со странной интонацией проговорил:

— Да… Налицо конфликт между трудом и капиталом.

И вышел из комнаты.

Я углубился в чтение и начал дальше комментировать текст, не отрывая глаз от страниц. Внезапно я понял, что говорю в пустоту. И правда, в комнате никого не было.

Я вышел в предбанник к секретарше.

— Где все? — сурово спросил я.

— Вы знаете, — ответила она несколько испугано. — Все уехали. Да. Все-все.

И это меня сразу насторожило.

16 августа 2003

История про памятку

Памятка.

Написать людям про Сообщество. org

Написать людям про толпистов и откуда ноги у этого растут.

Написать людям про Польшу

Написать людям про дневники как таковые.

Написать людям про Живой журнал и от чего он помрёт

16 августа 2003

История про Марфино

Настало воскресенье. Небо посерело, природа заугрюмилась и вообще глядела букой. Самое время направиться в путешествие по паркам и садам.

Надо сказать, что в детстве была у меня любимая книжка чрезвычайно известного писателя, в которой мальчик, рождённый из лунного света со своей подружкой ехал на станцию Катуары. Станции такой не было, между тем, путешествовать с барышнями очень хотелось. И я насильственно сопрягал этот географический пункт с Савёловской дорогой.

Катуаров, кстати, было в России великое множество. Был Катуар Георгий Львович, композитор, тот, что написал ораторию «Русалка».

А ещё в 1895 году действительный член Общества Александр Андреевич Катуар де Бионкур, уезжая из России, пожелал «оставить в Обществе память о деятельности в Обществе покойного отца своего Андрея Ивановича Катуар, для чего обратился в Правление Общества с просьбой принять капитал в 2000 рублей серебром с целью выдачи из процентов с капитала пенсий престарелым служащим Общества: две пенсии имени А.И.Катуар и одну пенсию имени А.А. Катуар де — Бионкур».

Катуаром звали так же мифическую облицовочную плитку, что была пределом советских бытовых мечтаний.

Ещё вблизи Катуара в давние времена бродил какой-то знаменитый маньяк, которым пугали меня в детстве — он не то ел детей, не то прикапывал их в норках про запас. Запасы были разрыты милиционерами, а маньяк выведен в расход.

Ну вот, среди угрюмого дождя туда я и приехал, но, испугавшись детских призраков, продолжил движение к Голицыным, Салтыковым и Паниным. Последние и были хозяевами имения, что засыпал мелкий простатитный дождь на моих глазах. Речка, искусственный остров, красные здания на том берегу — пустынь и бессмысленность, запустение и призраки, коих хочется видеть, а между тем — их нет. Всё текло лениво, как эта фраза. Панины, надо сказать, были людьми приближёнными — один гонялся за Пугачёвым, другой воспитывал Павла I, а его племянник исправно душил продукт воспитания шарфом. Графиня попала даже в какой-то знаменитый советский фильм со стёртым названием — её судили большевики, но рабочие отстояли благотворительницу, и она благополучно свалила к потомкам упомянутых выше французов, что спалили имение во время Барклая, зимы, и совместного торжества русского Бога и дубины народной войны. Стиль «тюдор», странный и незаконный, отсылал к англичанам и гатчинской резиденции удушенного шарфом.

Псевдоготический мост перекрывал речку Учу. По верху моста были проложены инженерно-технические заграждения — тускло блестела под лучами хмурого солнца спираль Бруно, чернела обычная колючая проволока, прятались где-то сигнальные мины. Дело в том, что в старинном замке жили раненные и увечные генералы. Две генеральские жены, балансируя на десятиметровой высоте, умело преодолевали полосу препятствий.

Я со своими спутниками пролез сквозь дыру в заборе. Этих дыр во всех заборах, что встречались на моей жизни всегда было множество.

Нет ни одного забора, в моём Отечестве, к которому была бы приложена нужная дырка.

А местность вокруг была художественно-промысловая — рядом лепили что-то из папье-маше, раскрашивая лаком, чуть подальше — штамповали подносы для развески по стенам. К тому же, водянистые места рыболовы описывали, будто запредельный небесный град: «Здесь водятся: лещ, плотва, язь, густера, красноперка, карась, линь. На расширениях самой реки часто можно застать «бой» жереха, подходит судак, много щуки. Рыбы действительно в изобилии, но она здесь имеет репутацию натуры капризной и непредсказуемой. Та же щука при её приличном количестве не всегда так просто дается в руки спиннингиста. Бытует мнение, что её здесь гораздо удачливее ловить с помощью живца. Но истинные спиннингисты с этим тезисом не соглашаются. Место можно считать почти классическим для ловли щуки и окуня легкой снастью. Кувшинки, тростник, осока и чистики между ними выглядят многообещающе. Всегда видно на утренней или вечерней зорьке, что хищника много и он лихо гоняет мелкую плотву и уклейку».

Один молодой, но неоднократно премированный писатель рассказывал, правда, что был очень впечатлён местной циклопической свалкой автомобильных шин и заброшенной железнодорожной веткой.

Бессмысленность этого путешествия была сродни бессмысленности путешествия литературных героев моей юности сначала в поисках развалин замка Катуара, затем по следу оборотня Верлиоки, и дальше — на край шахматного поля.

18 августа 2003

История про квесты (она же про дохлых рыб и паштеты) — по просьбе трудящихся

Мы собрались за столом как державы-победительницы, как герои анекдотов. Как три товарища и три поросёнка и начали говорить о былом.

Один из нас предпочитал играть в компьютерные игры, что предназначены для ломки клавиатуры, «Doom» пел в его телефоне, а по улицам он двигался как Дюк Ньюкем. Другой предпочитал медленный онанизм стратегических игр, он часами мог смотреть на шкалы в углу экрана и улыбаться своим достижениям — два пункта вверх на зелёной и полная стабильность на красной.

Я же любил ночное очарование квестов, запутанные интерьеры чужих комнат, затхлые лестницы старинных особняков и лесистые местности, обильные магическими предметами. Квесты были играми, что обросли правилами и ритуалами — от медлительного коньяка и шерлокхолмсовского пыхтения трубкой до неписанного этикета.

Например, квестоману было запрещено подглядывать в солюшены. Ему запрещено было шелестеть глянцевыми страницами те журналов, что издаются для игровых наркоманов или смотреть их электронные версии.

Зато он может в любое время дня и ночи совершить звонок другу, спросить его о чём-то, путаясь в междометиях, обрисовать ситуацию, и путаясь в числительных описать свои шаги.

Это нормально. Это правильно. Это суть жизни инвестигатора и квестомана. Я часто рассказывал об этом и ещё полдюжины иных правил игры, но однажды, впрочем, это привело к неожиданным последствиям.

Как-то ночью меня разбудил телефонный звонок — так, кстати, начинаются все мерзкие детективные романы. Кругом струилась слякотная зимняя ночь, снег хлюпал под шинами редких автомобилей, а в трубке раздался печальный голос моего друга:

— Знаешь, ко мне пришла смерть, но я не знаю, что ей предложить.

Я сразу все понял. Я представил, как одеваюсь наспех, и оказываясь в снежной воде останавливаю попутную машину, думая: успеть — не успеть, закрыты ли там окна…

Длились несколько томительных секунд, и голос снова зазвучал в чёрной пластмассе:

— Видишь ли, смерть хочет паштета, а у меня нет ничего, чтобы его приготовить…

Тут я снова понял всё, но — иначе.

Неделей назад я подарил другу игру имени Монти Пайтона, в которой страшная смерть приходила к бестолковым сквайрам и клала их рылами в тарелки. Лососёвый паштет был несвеж, лососёвый паштет протух, и ничего с этим нельзя было поделать. Перед гостями было не удобно, и перед американскими друзьями было не удобно, но конец и в этом ролике, и в этой игре был один — души, отделённые от тел, садились в души автомобилей, отделённые от жестяных коробок и все летели за смертью точь-в-точь как в известном фильме режиссера Бергмана «Седьмая печать».

Однако тухлый паштет не складывался в компьютере моего друга — укроп был забыт на одном уровне, а луковица — на другом. Придя в себя и чувствуя, как втягиваются мурашки обратно в кожу, я начал уныло и монотонно перечислять рецептуру паштета, которую требовали остроумцы, сочинившие игру.

Затем засунул телефон под подушку и поплыл в московской ночи на встречу с голыми тётками в шлемах для регби, протестантами с презервативами и многодетными католиками, а так же целой сварой старых офисных пердунов, вообразивших себя пиратами.

Вот какую историю я рассказал своим подельникам по игровому миру.

18 августа 2003

История об одной девушке

— Я, наверное, сплетница, Вов? — спрашивала она.

«Наоборот», — думал я, — «Чувство приличия удерживает тебя от интересных рассказов».

20 августа 2003

История о бренности рекламы

Нет ничего более странного, чем старая, устаревшая реклама. Ещё при жизни Советской власти, появившаяся в телевизоре, она была робкой и наивной. Даже ролики, импортированные из другого мира были совсем другие. Девяностые только что начались, а семидесятые ещё не казались антикварным прошлым. Причём, то, что рекламировалось тогда, за малым исключением не пропало с рынка ныне.

Вот девушка с волосами мотая своим каре ходит по спортивной раздевалке и открывает шкафчики.

Открывает, перебирает стоящие в них флаконы.

— Шампунь и кондиционер в одном флаконе! Видаль Сасун! Я мою голову и иду!

Девушка встряхивает волосами и исчезает.

Видаль Сасун.

— Видал — сосун? — И, правда, сосун…

Такой сосун. Сидит себе в уголочке и что-то сосёт.

Слово «кондиционер» было крепко привинчено к огромным шкафам на подоконниках. На радиаторах тех из них, что жили на первых этажах всегда радостно выводилось неприличное слово. Какие-то особенные у них были радиаторы, особенно восприимчивые к гвоздям и палкам.

Кстати, даже моя одноклассница, работавшая в салоне мадам Роше мужским мастером, не знала, что такое кондиционер.

Воздух, говорит, охлаждает…

Дура.

А я вот уже тогда знал слово «престидижитатор».

Была и другая реклама. В полутёмной комнате, уставленной компьютерами, факсами и кнопочными телефонами, появлялся молодой бизнесмен.

Ну о-очень такой бизнесмен. Садится за стол, где его уже ждет чашечка кофе (поверх деловых бумаг), и раскрывает газету. Это «Коммерсантъ». Утробный голос за кадром произносит:

— Начните новую неделю со свежего «Коммерсанта»!

Знакомцы мои из финансового института (ныне Финансовой Академии) для своего новогоднего вечера припасли репризу.

За столом, покрытым белой скатертью, сидит элегантный молодой человек во фраке. К нему подходит другой, такой же элегантный, но с полотенцем через руку. Через минуту из-за кулис выносят третьего, разительно похожего на готовящегося к трапезе. Выносят и кладут на стол.

Сидящий поднимает вилку и ножик.

— Начните новую неделю со свежего «Коммерсанта»!

20 августа 2003

История про Вадимиваныча

Давным-давно я познакомился с Вадимивановичем. Я сильно доверял Вадимивановичу, потому как он был совсем немолод (лет ему было около семидесяти) и известен своей прозорливостью. Однажды, встретив меня в булочной, и увидев, что я начал брить голову, Вадимиваныч сказал, что это идеально для знакомства с женщинами.

— Почему? — не понял я.

— Женщину главное — поразить. И потом — дело в шляпе.

Он оказался прав.

Женщину я тут же поразил.

Пришлось жениться.

20 августа 2003

История про совершенно замечательные цитаты

«Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперёд, увлёк за собою солдат и до самого конца прехладнокровно перестреливался с чеченцами.

Родом серб, это было видно по его имени.

Побойся бога! Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин.

Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для непредвиденного случая.

— Конечно, по ихнему, — сказал штабс-капитан, — он был совершенно прав.

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прении.

Но предание, несмотря на надпись, так укрепилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем более, что мы не привыкли верить надписям

Торчали любители видов и наводили телескоп на Эльбрус.

Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы».

21 августа 2003

История Олега Лекманова о его коллегах

На одной из гумилевских конференций академик Александр Панченко делал доклад под названием «Нравственные ориентиры Серебряного века» (или что-то вроде того).

Первые два ряда заполнили интеллигентные старушки, пришедшие посмотреть на знаменитого благодаря TV академика. Остальные 18 рядов были заняты школьниками, которых на конференцию загнали «добровольно-принудительно».

Академик начал свой доклад чрезвычайно эффектной фразой:

— Как известно, Михаил Кузмин был педерастом!

Старушки сделали первую запись в своих блокнотиках. Скучающие лица школьников оживились. По залу прошелестел смешок.

— Молчать!!! Слушать, что вам говорят!!! — весь налившись кровью, прорычал Панченко. — А Гиппиус с Мережковским и Философов вообще такое творили, что и рассказать страшно!!!

Тут школьники в порыве восторга принялись обстреливать академика жёваной бумагой.

— А Сологуб с Чеботаревской?! А Блок, Белый и Менделеева?! — не унимался Панченко. — Молчать!!! А Георгий-то Иванов, сукин сын?!..

Зал ликовал.

21 августа 2003

История про толпистов

На самом деле история про толпистов, которую я расскажу, это пролегомен к совершенно другой истории про сообщество. org.

Про толпистов уже много что наговорили, и канва событий всем понятна — они спрашивают какие-то коврики в магазинах, встречают поезда, толпятся где не попадя.

Я толпистов не очень люблю, потому как ездил в электричках, когда по ним ещё не бродили с истошными криками коробейники, когда в них не то что с мешком перчаток, резинового клея и авторучек — голым-то нельзя было залезть. Я стоял в очередях за едой и выпивкой, я толпился у железнодорожных касс и на демонстрациях.

Я не люблю толпистов, потому как они похожи на леммингов. А как можно любить леммингов я не знаю. Любить можно Родину, жену, детей, у некоторых выходит любить Партию или Дело, Которому Ты Служишь.

Причём все сборища толпистов как-то до чрезвычайности малосозидательны. Было бы кто-то сдал ненужную одежду малоимущим — это дело хорошее, но мне сказали, что они при этом пели песни, а это уж ни в какие ворота не лезет. Есть у меня старый друг по прозвищу Пусик. Мы давно пришли ко мнению, что ад представляется нам в сиде тысяч непрерывно поющих пусиков. Поэтому мы боимся, как бы он не принял участия в подобных акциях.

А я считаю, что все эти мероприятия имеют в своей основе естественное желание объединиться. Детское желание пренадлежать к какой-то организованной структуре, будь то армия, спецслужба или какое-то масонское общество.

Очень хочется ощутить себя частью целого, выполнить свою функцию, сомкнуться в колонны и идти печатая шаг.

Флаг бы в руки этим людям. Кайло и лопату. Но я не призываю к этому. Я вообще стараюсь поменьше призывать к чему бы то ни было.

Но желание объединиться никуда не денется. Оно живёт во всех, даже в таком мизантропичном человеке, как я. Только времени всё меньше, а какие-то лемминги с той стороны реки мне машут мягкими лапками, зовут. Кто-то уже ступил в воду, а они попискивают, слов не слышно.

Письмо вот сегодня прислали. Присоединяйтесь, пишут.

21 августа 2003

История о печальном

Придётся выпить водки. Это неизбежно для человека, что сидит в пятницу вечером один дома.

Надо.

Upd. В очередной раз убедился, что мир несовершенен. Про водку все хотят высказаться, про водку всем интересно. А про страдания моё бессмертной души — никому. Вот в истории про сплетницу нет комментариев. Про Лермонтова мало кому хочется чего сказать. А уж замечательная лекмановская история… Да и что говорить… Да.

22 августа 2003

История про ночь с пятницы на субботу

Нет, что-то особенное есть в сегодняшней ночи, потому что непропорционально много людей сегодня сидят в одиночестве по домам и пьют. Да.

Кстати, я Марс видел.

23 августа 2003

История про доктора

С чего-то я начал пересматривать "Доктора Живаго". Того самого, с пышноусым Омаром Шарифом и скуластой Чаплин. Я смотрел его несколько раз, первый — на какой-то конференции, уже много лет назад. Ощущение ирреальности этого мира я помню — чудесную сцену с балалайкой в конце и иней в юрятинском доме.

Кстати, я долго не верил в этот иней, пока сам не отворил дверь дома и не шагнул в мир стульев. стола и печки, обросших белыми иголками — всё было просто, но не так красиво, как в американском фильме.

Ну, естественно, я попал сразу на сцену ночной демонстрации — отчего это революционеры водят демонстрации по пустым ночным улицам я не спрашиваю. Не надо. Это та загадочная Россия, которую мы потеряли.

29 августа 2003

История про вопросы

Меня тоже, между прочим, можно спрашивать о чём угодно. Но я не затеваю по этому поводу никаких акций. Можно, впрочем, и не спрашивать. Да.

29 августа 2003

История про посты (кажется, уже рассказанная)

Предыстория этого рассуждения следующая. Одна красивая барышня спросила меня про Великий Пост. И я собирался рассказать по поводу общественного безумия, что творится с этим Постом. Например, проезжая на велосипедике по бульварам я видел замечательный транспарант «Поститесь с удовольствием!», соединённый с адресом какого-то ресторана.

В связи с этим я хотел пересказать историю, которую, казалось, я читал у Викентия Вересаева. История следующая: некая баба долго болела и дала зарок поститься год, если выздоровеет.

Обещала, значит, год не есть мяса.

Батюшка, с которым она беседует по этому поводу, спрашивает её вдруг:

— А любишь ли ты, болезная, мясо-то?

Та честно отвечает:

— И-и-ии, батюшка, нет. В рот его не беру…

— А что ж ты любишь?

— Кофей, кофей люблю. Аж мочи нет, как люблю кофий этот.

Тот и наложил епитимью — год кофе не пить.

Так вот, этой истории у Вересаева в «Рассказах о прошлом» нет. И откуда она угнездилась в моей памяти — непонятно.

А вот у лукавого советского писателя Константина Симонова есть пьеса о войне, но что в ней происходит — не суть важно. Важно другое — там некая молодая девушка боится признаться в любви немолодому интеллигенту-полковнику. Много повидавшая врач, майор медицинской службы, наставляя её на путь истинный, рассказывает случай из жизни. Она говорит о том, что взяв какое-то село, они пришли в церковь и попросили разместить раненных. Священник помялся, но согласился — нельзя, сказал он, но я отмолю. Однако при этом попросил, что, если это возможно, чтобы солдаты не заходили в алтарную часть. Майор сказала, что как раз в алтаре, оттого, что он хорошо освящён, они собирались оперировать. Священник помялся, но всё же согласился.

— Нехорошо, — заметил он, — конечно, но я, пожалуй, отмолю. Только вот, просьба — пусть женщины туда не заходят.

— Нет, — сказала майор, — как раз оперировать буду я, а больше некому.

Священник снова вздохнул, и разведя руками, сказал, что отмолит и это. Потому что дело это Божеское, и правда на стороне этого дела.

В этой истории рассказанной ловким советским писателем для меня угрюмая правда Православия.

02 сентября 2003

История о смирении и постах — точно ещё не рассказанная

Что до Льва Толстого, то у него есть известный и очень примечательный рассказ про двух стариков, что отправляются в дальние края. Так он и начинается: «Собрались два старика Богу молиться»… Этот рассказ не рассказ вовсе, а притча, поэтому его можно быстро пересказать. Два старика отправились к Гробу Господню, один из них — человек правильный, а другой праведный, но один не хуже другого. Один зажиточный мужик, другой так себе — середняк.

Этот середняк — лысый пасечник, жизнь его небогата деньгами, как голова волосами. Он бредёт со своим зажиточным другом на юго-запад, и друг морщится оттого что лысый курит. Святости в лысом мало.

Но потом они приходят на Украину, а на этой плодородной земле во все времена бывает голод. Товарищи разминулись, и лысый остался в избе, где дети с круглыми надутыми животами, где пахнет тленом, и жизнь выходит смрадом через щели.

Правильный мужик меряет ногами чужую землю, садится на пароход, а лысый пасечник кормит украинцев. Правильный уж в Иерусалиме, а лысый растратил деньги в чужой хате и вернулся обратно. И вот правильный стоит в храме, и видит, что впереди блестит лысина его спутника.

Каждый, исполнив своё, они стоят потом на пасеке, и зажиточный «понял он, что на миру по смерть велел Бог отбывать каждому свой оброк — любовью и добрыми делами».

Это история полна недосказанностей — лысый не открылся голодным, праведник не открыл лысому, что видел его в Иерусалиме, а односельчане не знают, на что пасечник спустил деньги.

Но дело не в этом — дело в том, что это не сказание о мытаре и фарисее — все молитвы вознесены одинаково, вернее, с одинаковой надеждой.

Все нужны, и никто не лишний — и лысый и бородатый, худой и толстый.

Второе обстоятельство тут в том, что у каждого есть возможность сделать доброе дело — даже не очень далеко отойдя от дома.

02 сентября 2003

История про писателя Павича

Я люблю тексты Павича. Несмотря на то, что мода на него прошла, несмотря, что эти тексты повторяются и приёмы очевидны. Я люблю Павича за его метафоры, за запахи слов, аромат трубочного табака, запах сушёных фруктов, дух молодого вина, крашеных извёсткой стен, что разогреты солнцем, за исчезнувшее слово «Югославия»…

В копирайте одной его книги было записано: Павић. Странная буква, мягкое «ч» превращается в знак.

Человек, долгое время сидевший со мной на одной парте, дубовой парте с видом на университетский шпиль, а потом переместившийся к доске и видящий теперь аудитории в несколько другом ракурсе, рассказал мне, что история про постоянную Планка, которую рассказывают как анекдот — не выдумка.

Анекдот этот вечен, и раз от разу повторяется — и в разных университетах его рассказывают по-разному. Студент, разглядывая написанный на доске значок ћ, отвечает экзаменатору, нависающему над ним как Сфинкс: «Это — постоянная планка». Его спрашивают: «А что это за чёрточка на букве?». Тогда он говорит: «А это высота этой планки».

Мировая константа проверяется обыденным здравым смыслом, а постоянная Планка есть мировая константа, только похожая на мягкое «ч» сербского языка. Эти слова звучат как метафора. На самом деле это множитель, превращающий энергию во время. Он живёт в мире квантовой механики и имеет размерность действия.

У него размерность действия, и это тоже звучит как метафора. А чёрточка означает только то, что для удобства вычислений число поделили на другую мировую константу, удвоенное π.

Результат деления дал новую букву. Среди прочих убеждений человечества есть убеждение о том, что числа и буквы имеют разную правду.

Цифрами постоянно проверяют буквы, будто в цифрах есть квинтэссенция букв, их схема. Цифры складывают их и вычитают, мешают даты и слова. Будто те и другие есть мировые константы.

Оттого сидят в маленьком городе Цфате каббалисты, листая страницы слева направо. И, одновременно в других городах читатели разноцветных журналов, листая страницы справа налево, читают сложенные и помноженные цифры, складывающиеся в предсказания и пророчества. Иногда, на последней странице, завершая предсказания, появляется кроссворд.

А в кроссворде все слова пронумерованы. Существуют пересечения слов, иногда они врастают друг в друга, как деревья в лесу, но главное, что у каждого есть своё число. Они квантованы, и в настоящем кроссворде слова не врастают друг в друга, а только пересекаются.

Первый кроссворд, и в этом странная мистика, появился в последний месяц последнего года Старого времени — 21 декабря 1913 года. Отчасти этот год стал планкой, разделителем двух времён — но про это уже много написано. Спустя четыре десятка лет, в то время когда распределение Гаусса превратилось в нормальное, а французская булка — в городскую, кроссворды остались кроссвордами. Превращение их в крестословицы не состоялось.

Может, потому что второй термин отбрасывал тень, в которой прятался русский беглый писатель. Крестословицей же называют иногда американский скрэббл, кантуется по чужим письменным словам загадочный квадрат «чебурашки». Скверворды и чайнворды, словесные пирамиды, лесенки, алхимические превращения муху в слона и обратно. И возвышается над этой вознёй неприкаянных, случайно перекрещивающихся слов угрюмая балда, а иначе — виселица, со своей планкой, мрачной и постоянной.

Кроссворды есть частный случай загадок, впрочем, нет, наоборот. Сфинксу долгое время хватало одной на всех загадки, а в кроссворде их четыре десятка. Сфинкс спрашивал о существе, определяя его движение квантованным числом ног и временем передвижения.

Кроссвордами нужно переболеть как корью. Я тоже отдал им дань, прежде чем понял, что время сместилось, и за отгаданным, решённым, заполненным кроссвордом в тени стоит текст, иное и причудливое сочетание слов. Что в вагоне, где говорили громко, чтобы перекричать шум движения я выкликал как герольд: «Пятое стоя!» или «Третье лёжа!», будто ставил планки для слов, готовится сюжет, прорастает действие со своей размерностью, части сливаются в целое.

Кроссворды наименее переводимая словесная забава. И метафоры, в отличие от обычных слов, переводятся плохо. Романы Павича только притворяются кроссвордами.

Суть его в метафорах, которыми обрастает обычное предложение. Они похожи на детали кроссворда только тем, что их можно читать порознь.

Метафора, впрочем, непонятное слово. Оно не объясняет неслучайного, некроссводного соединения слов в мире женщин с ленивыми волосами и мужчин, улыбки которых проросли через бороды. Где пахнет терпким и пряным, дорожная пыль похожа на корицу, а страница на старый пыльный ковёр в восточной лавке. В мире, где в шкафу живут курительные трубки из терракоты; трубки, сделанные из красного дерева по руке, того, кто будет их курить; трубки с длинным мундштуком; и те, что можно засунуть в сапог. В мире, где зубы стригут как усы, голоса старятся отдельно от людей, а люди живут чужие дни и пьют время как вино.

Там герой восстанавливает резиденции покойного Тито, будто восстанавливает прежний мир — начиная белыми колонными и кончая шкурой медведя. А его, героя, отец, перед тем, как кануть в безвестность, своим пением гасит свечи в церкви.

Метафоры отдельны. Дискретны. Отъединены.

Всё зависит от ракурса и расстояния — на расстоянии порции сливаются в целое, как кванты энергии сливаются в луч света. Как взмахи лопатой сливаются в единое действие уборки снега.

Про это у Павича есть следующая история. Это рассказ о русском профессоре, к которому приходит человек и говорит, что надо бы вступить в партию. А у меня ещё на памяти то время, когда говорили «партия», и уже было неважно, с большой или с маленькой буквы писалось это слово. К этому слову тогда не нужно было определений и дополнений. Меня воспитало это время, но я рассказываю о нём — для других, рассказываю при помощи чужой истории о профессоре, который посещал партийные собрания, а потом, как настоящий математик, решил выступить. Перед тем, как выступить, он купил два пирожка. Один, впрочем, у него выпросил сторож.

Профессор выступил на собрании, и математика доказала искривление здравого смысла.

Когда это стало ясно присутствующим, то профессор получил из зала записку. Эту записку написал сторож. Нет, я всё путаю, этот сторож сам поманил профессора. Путать тут ничего нельзя — важна размерность действия.

Сторож, а это, видимо, был образованный и мудрый сторож, объяснил ему, что докладчик, проверяющий математикой жизнь, должен, не заходя домой, добраться до вокзала, а потом ехать и ехать, пока не кончаться рельсы. На третий день своего пути, профессор, а это был настоящий профессор, образованный и мудрый, иначе бы он не послушался совета сторожа, очутился в заснеженной местности.

Профессор начал разгребать снег, потому слова «снег» и «Россия» суть синонимы, а пространство в нашей стране только тогда поддаётся счислению, когда расчищено от снега. Нового дворника заметили, он собственно, с этого момента и стал настоящим дворником. Ведь дворники в нашей стране, даже если её придумывают иностранные писатели, всегда идут рука об руку со сторожами, особенно когда делятся водкой и хлебом. Слова «дворник» и «сторож» пересекаются у нас — будто в кроссворде.

Итак, профессор лучше всех убирал снег, и вскоре к нему пришёл человек, неотличимый от первого, с которого я начал свой пересказ. Человек этот предложил профессору вступить в партию.

Но дворник уже приобрёл ту мудрость, которая свойственна этой профессии, и сказал, что он неграмотен. Это не смутило посланца партии, с какой бы буквы она не писалась, и бывшего профессора отправили учиться в жарко натопленную избу, где уже сидели двадцать четыре, или сколько их там сторожа и дворника. Возможно, всё двинулось бы по кругу, как всякий сюжет, который похож на анекдот о студенте, перепутавшем физическую константу со спортивной. Такой сюжет, несмотря на противоречие здравому смыслу, прямиком валится в книгу из жизни. Однако профессор не выдержал, когда ему начали объяснять, как сложить одну единицу с другой, то есть дискретное механически объединить в целое.

Я пересказываю только сюжет — теряя метафоры Павича, будто воду из пригоршни.

Сюжет идёт дальше — профессор, бормоча, что это математика прошлого века, пошёл к доске. Мелок застучал о дерево, но неожиданно получилось, что 1 + 1 равно всё-таки двум. Человека у доски обсыпала белая пыль, похожая на снег, вечного врага дворников. Сумма была прежней, и математика не помогала. В этот момент все две дюжины дворников, кроме учительницы, застывшей как Сфинкс, все двадцать четыре дворника, забыв о сумме своих мокрых валенок в прихожей, начали хором подсказывать бывшему профессору:

— Пропущена постоянная Планка! Пропущена постоянная Планка!..

10 сентября 2003

История про Ясную поляну

Я жил в Ясной поляне. Видел там настоящих писателей.

Писатели были народ суровый, и сурово бичевали пороки общества и недогляд литературы. Из-за двери было слышно: «Он барахтался всю жизнь в своих выделениях, доказывая, что за Тропиком Рака может идти только Тропик Козерога».

Я погулял несколько по окрестностям, и за время моего отсутствия среди писателей возник ливанский профессор. Ливанец был православный (как и, впрочем, многие арабы в Ливане) — это я знал и раньше. Ливанец медленно и внушительно говорил о том, что учит своих студентов отношению к смерти исходя из бессмертного текста «Смерти Ивана Ильича». Закончил он правда тем, что Россия для настоящих Ливанцев есть цитадель Истинной веры, и в этот момент я пожалел, что Екатерина не приняла когда-то ливанцев в подданство.

Но это ещё не все истории про Ясную поляну.

11 сентября 2003

История про опознанные летающие объекты

В песне известного барда кода несколько в другом, но сейчас нам важно то, что традиция самолётной показухи возникла в тот момент, когда первый аэроплан взмахнул крыльями. Или даже раньше — тогда, когда надулись и оторвались от земли воздухоплаватели.

У авиационных смотрин есть две стороны. Первая — беспримесная радость неофита, веселье глаз любителя, отёкшая шея зеваки, которая болит ещё дня два, plane spott'еры подобно террористам фотографируют самолёты, коллекционируют бортовые номера и эмблемы авиакомпаний. Во второй стороне шоу мало, а зато много авиа. Это тяжёлая и нервная работа, что происходит тогда, когда зеваки торчат у полосы и нюхают сгоревший керосин. Другие люди, в этот момент, потея в костюмах, договариваются о встречах. Вот они, сидят в полумраке павильонов, сеют семена контрактов. Или, может быть, готовятся собирать посеянный несколько лет назад урожай.

Пилотаж и рёв истребителей для зевак — ибо какое отношение имеют реактивные истребители к гражданской авиации? Почти никакого. Ну, сбивают иногда.

Дело в печальном символе — призраки истребителя, истребляющих зрителей давно начали гулять по миру. И все устроители начали хором повторять, что летать они будут вдали от зрителей и совершенно безопасно. Авиационные праздники издавна повязаны в массовом сознании со смертью, приходящей с неба. Падают огромные самолёты — такие как гигантский Ту-144, который рухнул при загадочных обстоятельствах много лет назад в Ле-Бурже, до крохотных самолётиков, что с незавидной регулярностью падают на головы американцев 4 июля. И это — чрезвычайно странная особенность парадов вообще. Обыватель с интересом смотрит на то, как над ним летят тонны ревущего металла, предназначенные нести смерть. Ему, в том числе. Вот эта крылатая смерть делает стойку, кувыркается, несётся к земле, снова набирает высоту.

Смотреть на гражданского толстопуза, который разгоняется по полосе сверкая десятками иллюминаторов, обывателю не интересно. Это всё равно как вместо танков на советском военном параде разглядывать оранжевую вереницу уборочных машин со щётками и цистернами. А человека влечёт смерть, влечёт приближение к её механическому воплощению, бронированному насекомому или остроносой хищной птице. Вот он, беззащитный, стоит с кривой шеей, лупоглазит небо в ожидании минус-аиста. Вот что меня удивляет — точно так же, как те зеваки, что прогуливались с детьми по Краснопресненской набережной на фоне горящего Белого дома, ловя пыльными ушами свист боевого железа в воздухе. Как лемминги, они только втягивали головы, когда кого-то выкашивали из их пёстрой толпы.

Откуда эта любовь к смерти — мне непонятно.

Но авиашоу должно продолжаться. Must go on. Слетать, как спеть. Или, как действительно пел упомянутый в самом начале Александр Городницкий:

11 сентября 2003

История про Ясную поляну — ещё одна

Во всяком русском местности есть что-то, куда ходят женихи и невесты после того, как их союз признан Богом или людьми. То они идут к мятущемуся Вечному огню, то ломятся на какую-нибудь смотровую площадку. Тульские жители, свершив обряд брака едут в Ясную поляну. Рядом с музеем-заповедником протекает река Воронка — про неё я ещё расскажу. Так вот, обычно через реку Воронку женихи носили невест. Носили, правда, по мосту. Река символизировала жизнь, понятное дело, жизнь прожить, не через Воронку пронести, но всё же.

При этом женихи были изрядно выпившие.

Невесты, впрочем, тоже. Одна из них тревожилась по понятной причине и громко орала шатающемуся жениху в ухо:

— Ты, бля, смотри, не ёбнись, смотри…

А жених сопел ей в ответ:

— Не боись, сука, не боись. Не ёбнемся…

Это была идеальная пара. Да.

12 сентября 2003

История про книгообмен

В последнее время мир захлестнула волна объединительных движений — то есть, не настоящих, партийных или общественных движений, не просто битьё стёкол и прочие безобразия антиглобалистов или подвиги гринписовцев в промышленном альпинизме, а мгновенно возникающие и мгновенно распадающиеся объединения граждан.

Речь даже не о собаководах или филателистах, а о флэш-мобе, о котором я уже высказался.

Есть, правда, несколько более позитивная разновидность городской игры, в которую вовлечено довольно много людей.

Это Bookcrossing — русский аналог к этому слову довольно сложно подобрать. Пожалуй, лучшее, что можно придумать — «Книгообмен». Впрочем, игроков называют и «книжными освободителями».

Суть игры заключается в том, что люди оставляют свои собственные книги в разных местах — на скамейках в парке, на автобусных остановках, в гостиницах и магазинах.

Есть и сайт Bookcrossing (где участники игры регистрируются, то есть получают BCID (BookCrossing ID number), а потом отслеживают движение томов. Будто орнитологи — кольца, они лепят на книги идентификационные номера, что бы потом отследить цепочку перемещений. Можно написать и краткую рецензию на книгу. Там же, на сайте опубликованы правила, что начинаются очень хорошо — «Прочитайте хорошую книгу…).

На этом сайте, что держит Рон Хорнбакер, зарегистрировано уже почти двести тысяч человек, число их, правда, зыбко — не поймёшь, сколько из них раскидывает книги подобно сеятелем облигаций государственного займа.

И эмблема у сообщества довольно забавная — книжка на ножках. Приделали книжке ноги — куда уж лучше. Сердце радует.

Одно вот только настораживает — не рискнул бы я сыграть в эту игру в городе Грозном. Да и в Белфасте, честно говоря, не рискнул.

Даже если лежит на остановке симпатичный е-book, с торчащими из него проводами — не рискнул бы всё равно.

Ну его, это дело.

12 сентября 2003

История про Татьяну Доронину

В связи с тем, что отовсюду повылезла Татьяна Доронина со своим юбилеем, я вспомнил старую историю, которую, кажется, уже рассказывал.

Собственно, она про Татьяну Доронину и есть.

Однажды заглянул ко мне Хомяк. Чем мне нравится Хомяк, так это тем, что он показывал меня своим женщинам, как носорога в зоопарке. Есть такой сюжет про сторожа в зоопарке, который ночью приводит свою девушку на место службы и показывает ей зверей: смотри, это слон, я его кормлю, а это носорог… И его я кормлю, и вообще, я тут главный.

Так вот, после предыдущей девушки осталась хорошая зажигалка, а после другой — огромный зонт.

Это вам не лиса, которую однажды забыли у меня в доме.

Прошлым летом я утром вышел к дверям и увидел, что рядом с ними лежит лиса и вяло машет хвостом.

Это, впрочем, была дохлая лиса. Шкурная.

Лиса лежала на тумбочке и от сквозняка махала хвостом.

Дело, надо сказать происходило при жаре градусов тридцать, и я почувствовал себя полным идиотом — как мне установить хозяев этой шкурной лисы: звонить друзьям?

Но за один вопрос: «А не вы забыли у меня лису?» непричастный человек меня просто удавил бы.

Один мой знакомый сказал, что мне нужно открыть магазин под вывеской «Мои друзья».

Я отвечал, что все эти незнакомки рано или поздно захотят получить свои вещи назад — так что это будет скорее ломбард.

Хозяйка Лисы была похожа на Татьяну Доронину с её придыханиями. При этом я был влюблён в неё, и мучился от того, что не мог соединить в себе разные чувства.

Я размышлял, почему я не люблю Татьяну Доронину вообще и фильм «104 страницы про любовь» в частности. Тот фильм, где жизнь идёт в стеклянном кафе с танцевальной музыкой, приклеившейся к шестидесятым годам.

— С незнакомыми людьми легко, — говорят в этом фильме упитанной барышне, — с незнакомым человеком можно позволить себе делать вид, что у тебя всё нормально.

На эти слова снимал её научный человек по имени Электрон.

А упитанной девушке хотелось другого, она бормотала:

— Я хочу в зоопарк — там что-то родилось у бегемота.

Фильм успешного драматургического историка был про то, что добро сердца круче добра разума. Смерть победила жизнь неизвестным способом.

И всё это было безвыигрышной кулинарной игрой. Клубника в сметане, Доронина Таня, как будто «Шанели» накапали в щи.

А лиса уныло махала хвостом в московской квартире. У неё уже никто не мог родиться. Её жизнь кончилась.

Никто не мог помочь ни лисе, ни её хозяйке, ни прочим оставленным и покинутым девушкам мира.

13 сентября 2003

История про Калашникова

Разглядываю конструктора Калашникова. Он говорит: Великий Господь сказал: всё сложное — не нужно. Все нужное — просто. Эх, хорошо.

Это как-то хорошо сочетается с литературоведческим разговором, который я только что вёл. Пойду-ка я выну из за шкафа ствол, переберу. Что-то я гордость за Родину почувствовал. Надо только у Лодочника ружейного масла занять.

14 сентября 2003

История про миллион китайцев

Мои приятели Хомяк, Лодочник, Жид Васька и Пусик часто глумились надо мной. Будто не зная. они спрашивали меня:

— А какими тиражами тебя издают? Да? А Маринину?.. Да?

И вот, после книжной выставки я пришёл к ним в гости и шваркнул книжку на стол. Книжка плюхнулась на гладкую поверхность и сбила стакан.

— Ну что, козлы, смотрите, как миллионными тиражами издаваться.

Меня, одним словом, перевели китайцы. Это была замечательная книга — она была однотонна и изотропна по всем направлениям. Довольно увесистая при этом. Текст напоминал литовскую речь.

Мой приятель-литовец говорил так:

— Некрошис-чурлёнис, каунас, радонис пингас

бля,

некрошис чурлёнис…

Русский матболтался маяком-автоответчиком, он как электронная плата в самолёте сообщал наземным эленктронным ушам — "я свой".

И вот, на одной из страний. полной иероглифов, я обнаружил слова "считалово" и "бухалово", снабжённые аккуратными сносками.

И восхитился.

Да.

14 сентября 2003

История про грибы

Я разослал всем обещанные тексты, но понял, что всё-таки не успел вылечиться от гриппа за выходные. Поэтому приношу извинение всем, с кем не увижусь завтра. Да.

То есть, сегодня.

15 сентября 2003

История про пирожки

Один хороший питерский человек мне рассказал, что за шесть рублей доставил удовольствие всей своей замечательной семье: купил дочке пирожок на улице родного города. Попробуй, говорит, не купи. Этот человек, собственно, врач и давно смотрел на эти пирожки с неодобрением, но, скрепя сердце, уступал детям и женщинам.

А тут как-то расслабился, хотя пирожки эти, по его словам, были похожи на красные лапы женщины, которая их продавала. Возможно, рассказывал он, она сбрасывала их, свои лапы, на рептильный манер, чтобы быстренько изрубить в сосиски, тестом укутанные, а после у неё отрастали новые лапы, и оборот её рос вместе с благосостоянием.

Особенно питерский человек напирал на то, что пирожок был с повидлом, так как последнее показалось ему безобидным наполнителем. Повидло не очень было похоже на тёткины пальцы, и рептильных аналогов он не нашел.

Теперь, печально сообщил он, мы пожинаем плоды. Они пожинали плоды весь вечер, всю ночь и всё утро.

Я не стал рассказывать этому хорошему человеку, как и откуда берётся у этой продавщицы повидло. Потому что я не изверг, а естествоиспытатель природы. У нас в Москве воздух такой, что он человека ещё при жизни бальзамирует. А вода из крана такая течёт, что лак с ногтей лучше ацетона смывает. Крови же у москвичей нет вовсе — в их жилах течёт электролит. Некоторые из них даже завещают свои тела на батарейки.

Поэтому если появится у нас продавец пирожков, то его Самый Главный Санитарный Врач сразу сажает в машину и везёт к себе в кабинет. Этот пришлый ещё фанфаронится, думает, что если его в лаковой машине по улицам везут, то всё хорошо. Но потом Самый Главный Санитарный Врач усаживает пришельца за свой стол и вытрясает из его торбы пирожки.

Главный Санитарный Врач ломает один пирожок на две части и предлагает пришельцу выбрать — точь-в-точь как в известном произведении «Этюд в багровых тонах», что написал английский литератор Конан-Дойль.

Гость понимает, что кончилось его земное счастье, заламывает руки, но ему показывают специальную строку в его же собственном железнодорожном билете — дескать, знали, куда ехали, тут вот всё написано. Надо сказать тем, кто не знает, все приехавшие в Москву обязаны носить с собой не только документы, но и железнодорожные билеты — такое у нас правило.

А потом в кабинет входят санитары с большим Чёрным мешком (Они вообще-то должны входить потом, когда всё кончится, но все понимают, что тянуть нечего).

Самый Главный Санитарный Врач (Скажу по секрету, его фамилия Онищенко, и он, естественно, красавец писаный), отставив ножку, жрёт свою половину пирожка, чавкая и роняя крошки на лаковый стол. А потом идёт в туалет на этаже и наливает там два стакана свистящей и пузырчатой водопроводной воды для запивки. Один тут же выпивает сам, а другой ставит рядом с половинкой пирожка.

Делать нечего — и продавец тоже кладёт полпирожка в рот.

Вот как обстоит с этим дело в Москве.

15 сентября 2003

Оммаж

Надо сказать, alex_smirnov вызвал к жизни новый жанр. Жанр он состоит по форме из двух частей — скорбное изложение истории про пир-жж-ок, съеденный дочерью alex_smirnov и истории про всяко разно другие пирожки, чебуреки, чебураки, хоть доги, и прочие загадочные предметы, что люди у нас покупают за деньги на улице.

Некоторые из покупателей едят означенные предметы. Круг текстов ширится. Да.

16 сентября 2003

История про царевну Будур

Как-то в детстве мне попала в руки книга, которая стала любимой, по крайней мере, на год. Причиной было то, что я читал её мало, да помнил долго. Книга приблудилась с полки в каком-то прибалтийском доме — может, на погранзаставе где-то под Вентспилсом.

Собственно, это была абсолютно советская книга, посвящённая фильму «Волшебная лампа Алладина».

Одновременно в ней разворачивался и пересказ сценария, и история съёмок. Так вот, в момент чтения-разглядывания я влюбился в царевну Будур — в ту, вернее, актрису, что её играла. Архетип брюнетки прочно расклинил шарики и ролики в голове.

При этом самого фильма я не видел, да и фотографии в книге не блистали качеством — это был классический пример того, как образ выстраивается из ничего. Ну, а потом ещё несколько лет я, населяя придуманные города и царства самодельными подданными, наделял подругу героя чёрным шлейфом пластилиновых волос.

В этой же книге я впервые прочитал загадочное слово «магрибинец», с которым советский фильм зло пошутил — русское пожелание «пусть идёт на все четыре стороны» было выполнено над ним буквально.

Много я потом в жизни видал магрибинцев, но чувствовал, что только тот — в чёрном плаще и куфье — настоящий.

17 сентября 2003

История про уши и судебные тяжбы

Я начал выздоравливать от своего дурацкого гриппа. И тут обнаружил, что пропустил всё бабье или индианское лето. Пролился дождь и печаль настигла меня. Я вспомнил, что кто-то прислал Вольфгангу Паули работу молодого учёного. Но через несколько дней Паули ответил:

— Эту работу нельзя даже считать неправильной.

Так вот, жизнь мою в середине сентября нельзя даже считать неправильной. Потом я прочитал в Живом Журнале историю про то, как Зенон откусил тирану ухо. Это довольно запутанная история, и я её не буду комментировать.

Лучше расскажу свою — вернее известную историю Протагора. У Протагора был ученик Эватл, который договорился с Протагором так: плату за обучение он отдаст в тот момент, когда только выиграет первый судебный процесс. Да только Эватл избегал судебных слушаний. Протагор разозлился и подал на него в суд жалобу. Собственно, он грозил Эватлу так: "Вот ты выиграешь нашу тяжбу и заплатишь тогда согласно нашей многолетней договорённости, если ты прогадишь тяжбу, то заплатишь по приговору суда". На что Эватл отвечал: "Если я выиграю тяжбу, то не дам тебе ничего с согласия судей, а если проиграю, то хрен тебе согласно нашему договору, но, поскольку третьего не дано, ты крепко влетел. Чем там дело кончилось, мне не известно — надо было бы им схватится в рукопашной, как рекомендовано в моей, теперь уже знаменитой теоретической работе "В бубен!", но так или иначе, выздоравливая, я понял, что радости мне окружающая действительность не несёт. Да.

17 сентября 2003

История про пиво

Впрочем, я знаю и иную историю — Британия издавна славилась хитроумной системой мер и весов, которая и не снилась самому директору пробирной палатки Козьме Пруткову. И вот, во времена усатого и моржеподобного Ллойд-Джорджа королевство хотело перейти на метровую систему мер — что бы её, кстати, не назвать "литровой"?

Так вот, в парламенте, после дискуссии Ллойд-Джорж встал и скалал:

— Это всё, конечно, хорошо, да только можно ли представить себе подданного короны, что пришёл в паб и спросил не пинту, а 0,5682 литра чёрного пива. А?

Все заткнулись, и жизнь потекла по-старому.

17 сентября 2003

История про то, как я смотрел ВВС

"Статуя Зевса, потрясающая своей правдоподобностью"

17 сентября 2003

История про Волочкову

Upd.

Собственно, ничто не предвещало опасности.

Ко мне пришёл Синдерюшкин. Синдерюшкин припёрся ко мне, как в больницу — с мешочком апельсинов. Когда я ему сказал, что я не так уж болен и даже думаю выздороветь, он виновато достал две бутылки коньяка.

Мы говорили, разумеется, о Волочковой. Нет, начали-то с перепелиных яиц, но это не очень интересная история.

Ваня заглянул мне в глаза и сказал требовательно:

— Ты, как человек, знакомый с высшей математикой…

И замолчал надолго. Мы съели по апельсину.

— Так вот, — сказал Ваня, — продолжи ряд: Волочкова, Курникова, Басков…

— Хрен тебе, — сказал я сурово — может, тебе ещё ряд Фурье надо. Или численно продифференцировать дискретно заданную функцию?!..

А потом осторожно сказал:

— Ванесса Мэй.

Мне, правда, не удалось успокоить Синдерюшкина. Как-то это плохо у меня выходило. Тут ведь не угадаешь, что именно ему нужно. Ведь балетоманы народ опасный. Скажешь что не так — настучат батманов в бубен и пойдёшь хорошим танцором по жизни. Я сам в балете мало что понимаю, и поэтому выучил спасительную фразу — нужно развести руками, закатить глаза и произнести:

— Не знаю уж, что сказал бы по этому поводу Цискаридзе…

С одной стороны, всё совершенная правда, и я не то что не знаю, что бы он сказал, да и не уверен даже как правильно писать его фамилию (Но в устной речи всё сгодится). Да и кто знает, есть ли этот Цискаридзе на свете, может это просто добрый дух-защитник?

С другой стороны, как это произнесёшь, так все балетоманы замирают сразу в неудобном положении как Железный Дровосек, глазами делают «луп-луп» и в этот момент от них можно убежать без всякого членовредительства.

Но тут хрен чего вышло. Синдерюшкин начал вопить что-то нечленораздельное, причем всё время сбивался и орал:

— И Гарри Поттеры эти дурацкие повсюду! Летают!.. Гады!..

— Ну, Хрюнчик, — бормотал я, успокойся. — Что за ужасы ты говоришь… Давай я тебе лучше о колумбовом яйце расскажу. Это всем интересно, мне даже девушки из Тольятти пишут, яйцами интересуются…

Потом, правда, выяснилось, что Синдерюшкин считает, что Волочкова — дочь петербургского мэра Собчака. Но поскольку все нынче только и делают, что говорят о Волочковой, ясно, что немудрено свихнуться. Сейчас, думаю, мне Ваня расскажет, что она играла вместе с Сильвией Кристель а «Греческой смоковнице». Да и сюртук у него из Волочковой, поскольку это самая модная материя.

Мы запили апельсины коньяком и я рассказал ему вкратце о тех моих вопросах-ответах, которые выкинули из известного интервью. От этого Синдерюшкин сразу забыл про Волочкову — а ведь полчаса пялился в телевизор и смотрел, как она поводит плечами, взмахивает руками как лебедь и сгибается в хохоте до земли.

Ишь какой.

Мы уже основательно наапельсинились и принялись говорить о вещах низменных — колумбовом яйце и перспективах информационной революции. Я начал рассказывать как читаю книжку по гуманитарной географии, что мне дали на рецензию, но Синдерюшкин вдруг вспомнил о Волочковой.

И замахал у меня пальцем перед носом.

— Авангардисты! Авангардисты! Авангардисты! Педерасты!

— Знаешь, Колумбово яйцо… — пытался я вмешаться, — была такая притча…

— Не выйдет! — сказал он. — Не выйдет! Кончилось это время.

Тогда я сказал сурово:

— Видишь ли, Колумб… Колумб, понимаешь сплавал в свою Америку, а на него начали гнать, что это, дескать плёвое дело было, и нечего тут…

— Волочкова… — снова затянул мой друг Ваня.

Я набычился и сказал твёрже:

— Колумб вернулся в Испанию. Его стали обижать. Слушай. Внимательно слушай. Я тебе рассказываю про яйцо. Колумба.

Ваня открыл рот, но я выразительно посмотрел ему в глаза.

— Молчи, сука. Молчи и слушай. Баба из Тольятти тоже интересовалась. Так вот Колумб поглядел на них, и достал из кармана яйцо…

19 сентября 2003

История про число Авогадро. (Чеши писло)

Вот, читаем: "Статистические законы не применимы к "единичным случаям" и физически точны, когда число событий сопоставимо с числом Авогадро, то есть порядка 10 в 24 степени". Это чё это такое? Это, типа мне хотят сказать, что при числе событий, скажем 20 штук, статзаконы вовсе не работают? И что такое "физическая точность"? То есть, понятно, откуда растёт мысль у этого популяризатора, но по форме ужас какой-то. Причём далее, то есть в следующем предложении, автор говорит: "Экспериментальный материал в области парапсихологии образуют сотни тысяч испытуемых и десятки миллионов опытов (таким образом, грубая оценка "сверху" даёт число измерений порядка 10 в седьмой степени). При такой разреженности "облака событий" степень пригодности статистических законов неочевидна…" Вы согласны с этим рассуждением?

И каким боком к нему число Авогадро? Вы мне расскажите, пожалуйста. Может, я что-то не понимаю.

22 сентября 2003

История про сны Березина № 98

Этот сон начался с того, что я пришёл на день рождения к Роме Воронежскому. Стоит ли говорить, что я не видел его никогда в жизни, и вряд ли ему придёт когда либо в жизни мысль пригласить меня на день рождения. Так вот, я оказываюсь в каком-то бараке, где сидит множество людей, вокруг ходит человек, очень похожий на кудрявого певца, что мне время от времени показывают в телевизоре. Кажется, он поёт в мальчиковой группе с двойным названием. Оказывается, что это Рома Воронежский и есть. В ожидании того, когда нам дадут огурцов с варёной картошкой, мы слоняемся по бараку. На воле идёт дождь, барабанит по крыше, мы греемся у буржуйки. Тут меня начинают выпихивать в середину. Я отнекиваюсь, бормочу: "Да вы чё, мужики", но поздно, ласты склеили.

Я сажусь на табурет, и мне суют в руки баян.

Воронежский становится передо мной. Возникает неловкая пауза, тут Воронежский делает понятное движение рукой, и с места срывается какая-то красивая барышня. Она тут же суёт мне в руку гранёный стакан с мутной водкой. Я давлюсь ей, вытираю слёзы и резко расправляю руки. Баян протяжно вздыхает, и я начинаю петь.

Ну, там подпевать начинают, звенят стаканами. День рождения, одним словом.

25 сентября 2003

История про сны Березина № 99

Я внезапно обнаруживаю, что у меня в квартире есть лишняя комната. Комната эта довольно пыльная — я про себя думаю, что жить там конечно нельзя, но может, можно поставить велосипед? — и вход в эту комнату ведёт из кабинета. Комната эта темна и невзрачна, зато огромна по площади — скорее, это не комната, а технический коридор. Я понимаю, что из него можно попасть в какое-то медицинское учреждение. При этом, кажется, что в странной комнате сохранена казённая стилистика медицинских учреждений двадцатых годов. Ставший чуть желтоватым белый кафель в стык, закрашенные стёкла в двери, ведущей куда-то вглубь. Воровато озираясь, я попадаю в следующий коридор, а оттуда — в большую залу. Там, в центре, стоит странный прибор, похожий на огромный конус — не то сепаратор, не то на медицинский автоклав. Довольно холодно, и вокруг автоклава толкутся люди в длинных вязанных балахонах, бормочут что-то, беседуют — в этот момент мне начинает казаться, что я в сумасшедшем доме.

И действительно, пора сваливать — я пробираюсь мимо этих людей и попадаю через боковую дверь в маленький внутренний дворик.

Это настоящий московский двор, заваленный палой листвой, из под которой торчат гнилые доски, ржавая металлическая конструкция и остатки фонтана. Это двор рядом с моим домом, только я его никогда в жизни не видел. Да.

26 сентября 2003

История про сны Березина № 101

В этом сне я предпринял путешествие в Петербург. И во время этого путешествия город Питер мне бока-то повытер. Причём в городе Петербурге происходят выборы Я оказываюсь в большом ночном клубе, и это довольно большой ночной клуб, помещения в котором идут вокруг танцпола. Я хожу по этой замкнутой анфиладе комнат, сняв ботинки. Отчего-то в банных тапочках. Там я встречаю свою бывшую однокурсницу. Она вполне преуспевает, но сюжет сна толкает на то, чтобы мы, сдерживая рыдая фантазировали на тему — чем могли бы сейчас заниматься наши нерождённые дети. Понятно, что старая любовь не ржавеет.

Там же, немного погодя, я встречаю своего однокурсника Захарова. Он мне рассказывает, что тоже попал в Северную столицу по делу, но будет, не заезжая на вокзал (тут становится ясно, что это заведение находится в пригороде Петербурга), так вот он собирается двигаться на Валдай, где у него запланирован туристический поход. Захаров зашёл в этот клуб случайно, и вот — даже с рюкзаком. Через плечо у него действительно висит рюкзак — легкий, но объёмный.

Чувство зависти переполняет меня — что я тут делаю, выборы какие-то, несбывшиеся мечты и прочее уныние.

Я надеваю ботинки, но вдруг обнаруживаю, что потерял свои банные тапочки — их я прислонил к ножке стола, но стол потерялся и потерялась даже комната, где я это сделал. Тапочек мне жалко — это якорь в море хаоса, и я брожу мимо какой-то странной толпы из расслабленных петербургских молодых людей, президентской охраны и модных журналистах.

Я выхожу из этого странного дома вместе с двумя петербургскими жителями — матерью и сыном-подростком, которые, вцепившись в меня, расспрашивают о культурной жизни юго-восточной столицы. Жизнь крива, не понятно, куда идти в этом чужом пространстве и тянутся в парке передо мной глухие окольные тропы.

26 сентября 2003

История про сны Березина № 102

Начался сон про мою дачу, на которой оказывается неожиданно много гостей. В углу веранды я и приехавший на скутере Каганов играем в найденные на даче шахматы. Причём начинаем играть не партию, а, что само по себе нелепо, играть какую-то шахматную задачу. Очень это странно, тем более, когда мы решаем сыграть настоящую партию, выясняется, что фигур мне не хватило, и Каганов предлагает мне заменить их круглыми печеньями. Я гордо отказываюсь. Чё это то, какого хрена я буду какими-то крекерами ходить.

Потом, откуда ни возьмись, у меня на веранде возникает Дарья Донцова. Мы с ней общаемся запанибрата. Я её, правда, знаю, но в этом сне уж как-то залихватски и разухабисто это у нас выходит. И время от времени у меня возникает неловкость за несколько обшарпанную мебель и не самый представительный вид

26 сентября 2003

История про сны Березина № 104

«Я приезжаю в маленький карпатский городок. Приезжаю, потому что мне позвонил Саша Гаврилов и попросил помочь некоей девушке. Она, оказывается, почти в осаде. Местные жители подозревают её в ведовстве и том, что она превращается в собаку. Непонятно, правда, чем я могу помочь, но так или иначе, я отправляюсь в путь.

Зачем-то я приезжаю с винтовкой. Винтовка у меня хорошая, с приличной оптикой (отчего-то кажется, что я работаю киллером).

И вот, я добираюсь до дома этой женщины. Пространство рядом с её домом даже не огорожено. Видно, что ни одной грядки тут никем не вскопано. Стоят бочки, поросшие мочалой, сам дом побеждён плющом… Женщина встречает меня насторожённо, от любой помощи отказывается. Тем не менее, мы разговорились — женщина объясняет, что занимается художественной фотографией. Это объясняет источник дохода, но не раскрывает тайны. Я слоняюсь по дому, разглядываю работы — по большей части фотографии каких-то зеркал в высокой траве.

Из этих разговоров становится понятно, что нигде, кроме как в этой местности женщина жить не может. И вывести её как Олесю, придуманную Куприным, невозможно. Не сказать, что между нами происходит роман, но что-то между нами определённо происходит. Проходит время, я, кажется, всё же пальнул по соседям пару раз — для острастки. Но всё же надо расставаться.

Потом происходит странное — я уезжаю в город и случайно встречаюсь с другим фотографом. Он, давнишний мой приятель, фотографировавший меня много лет назад для какого-то интервью, показывает мне фотографию пятилетней давности — на ней совершенно безжизненное существо, старуха, готовящаяся к смерти. Оказывается, эта старуха лет пятидесяти, с диагностированным раком, с головой, обросшей пухом вместо волос, и есть та женщина, у которой я жил. Тогда она поехала в горную местность помирать, но какие-то подземные силы перемкнули в её организме контакты, и жизнь продлилась причудливым образом.

Становится понятно, почему она не может никуда уехать, и отчего её так боятся соседи».

27 сентября 2003

История про сны Березина № 105

На этот раз я оказался в одном европейском университете — сдаётся мне, что во французском. Я там работаю чем-то вроде приглашённого профессора на птичьих правах, и, наплевав на всякую персональную корректность, я ухаживаю за одной студенткой. Она, увы, красива, и, увы, ещё более, чем красива — стервозна. И ещё более, увы — не умна.

Это бессмысленное увлечение, но как ни странно, за ней, ухаживает и другой преподаватель по фамилии Димон. Случайно я оказываюсь во внутреннем помещении университета поздно ночью — это огромное пространство со сводчатыми потолками, может быть старинный читальный зал. И вот в нём-то происходит что-то страшное. Я, как новоявленный Шико, а, ещё вероятнее, герой Эко, прячусь за колонной, когда сонм высших преподавателей во главе с Димоном начинают служить Чёрную мессу. Только это, конечно, не Чёрная месса, а какой-то сакральный химический эксперимент. Вокруг столпились студенты в одинаковых чёрных академических плащах, и среди этих зрителей я вижу свою пассию. Перед нами вдруг возникает Фосфорическая женщина из известной пьесы Маяковского и начинает кропить всех эликсиром бессмертия.

Даже мне достаётся несколько капель.

Приглашённые начинают расходиться, но отчего-то мне нужно спуститься как пожарному — по стальному полированному столбу. Это ловушка. Никто кроме меня так и не спускается, а меня вяжут и начинают пиздить. Потом раздевают догола — чтобы унизить и хотят продолжить на университетском футбольном поле. Мне уже терять нечего — я внезапно обнаруживаю под ногами большую берёзовую дубину — привет с Родины, наверное. И тут уж начинаю, как берсеркер отрываться, дубина моя тяжёлая, сырая и толстая ветка, хорошо сидит в руках. Филистимляне валятся от моей дубины во все стороны — только береста шуршит.

На следующий день полицейские находят меня на этом футбольном поле совершенно одного и без сознания. Никаких трупов вокруг меня нет. И благодаря эликсиру бессмертия я не чувствую боли от ушибов, а так — лёгкую усталость.

Создаётся впечатление, что все вступили в заговор молчания — Димон по-прежнему холодно здоровается со мной в коридорах, а студентка даже становится необычно мила, всё норовит встретиться со мной невзначай. И это меня настораживает больше всего.

27 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть первая)

Курский вокзал был полон хмурыми отпускниками. Электричка медленно подошла к перрону — на удивление, она оказалась набитой людьми, и они успели занять в ней все места, столпиться в проходах, уставить багажные полки сумками и корзинами.

Поезд шёл медленно, иногда останавливаясь на полчаса посреди волнующихся на ветру кустов. Наконец, за Ясногорском я увидел причину — на откосе валялись колёсные пары и, отдельно — вагоны. Вагоны были товарные, грязные, с остатками цемента внутри.

Пассажиры сбежались на одну сторону — глядеть на изломанные шпалы и витые рельсы. Сбежались так, что я испугался, как бы электричка не составила компанию товарняку.

Наконец, я приехал в Тулу.

Небо вдруг насупилось, и внезапно пролился такой дождь, что казалось, будто там, наверху, кто-то вышиб донышко огромного ведра.

На секунду я задохнулся — в дожде не было просветов для воздуха. Очень хотелось прямо на глазах у прохожих, несомненно творцов автоматического оружия, стянуть с себя штаны и отжать их как половую тряпку.

Носки, в два фильтра перекачивали воду туда и обратно. Хлюпая обувью, на поверхности которой сразу появились пузыри, я добрался до автостанции.

Дали мне посидеть на переднем сиденье, откуда — по ветровому стеклу — было сразу видно, как прекращается дождь, подсыхают на ветру его капли, и вот он снова начинается.

Я разглядываю дождь и размышляю.

Вот, можно ещё придумать себе спутницу. Пусть это будет небедная интеллигентная женщина. Пускай так же, она довезёт меня до Ясной Поляны на собственной машине. Тут я хотел сказать: «на собственном «Мерседесе», но понял, что это название одиозно.

Итак, машина едет по России, стучат дворники, а мы разговариваем о русской литературе.

— Всё же Толстой был странным писателем, — говорю я, пытаясь стряхнуть пепел с сигареты в узкую щель над стеклом. — Вот Гоголь был правильный русский писатель. Другие писатели как-то неумело симулировали своё сумасшествие. А Гоголь был настоящий. В отличие от эпатажника с девиантным поведением Толстого, Достоевский со своей дурацкой эпилепсией. Гоголь был честным, абсолютно ёбнутым на голову. А Толстой переписывает романы, покрывая листы своим неудобоваримым почерком, затем делает вставки, потом записывает что-то поперёк строчек. Методом последовательных итераций (я говорю это моей спутнице кокетливо, как человек, осенённый естественным образованием), методом последовательных итераций он приходил к тому, что часто отличалось от первоначального замысла. Однажды посчитал, кстати, «Войну и мир» и «Анну Каренину» вещами зряшными, нестоящими.

Дама в этот момент лихо обгоняет чьи-то старенькие «Жигули».

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть вторая)

Тут я задумываюсь. Что, если читатель (или, не дай Бог, моя спутница) решат, что я просто пошляк, который издевается над великим писателем земли русской?!

Мне эта мысль отчего-то неприятна.

Очень хочется убедить читателя в обратном — о моей гипотетической спутнице в этом ключе я боюсь и думать.

Тогда я продолжаю:

— Что я люблю у Толстого, так это несобственную авторскую речь, нет, не ту, которая становится явной, когда собирается в главы, вызывая стон у школьниц, а междометие, комментарий к фразе главного героя. Вот скажем такой пассаж:

«Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ей эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим».

Ну, каково?!..

Однако, когда я спрыгнул на обочину, небо успокоилось, внезапно сдёрнув с себя тучи как купальный халат.

Дорога свалилась с холма и выбежала к гнезду экскурсионных автобусов.

Могила Толстого похожа на компостную кучу. Она находится в глубине леса. Все гуляющие к ней (а к этой могиле не ходят, а именно гуляют), говорят о материальном положении семьи графа. О чём-же ещё им говорить?

Когда я подошёл к могиле, то внезапно оказался в темноте. Это была храмовая темнота.

Вершины деревьев сомкнулись у меня над головой. В храме царили неясные потусторонние звуки. Солнечные лучи играли на листьях, ещё державших на спинах капельки воды. Капли скатывались, падали вниз, в лесу происходило шуршание и шелест.

Лес высыхал.

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть третья)

Пробираясь по тропинке, я думал о том, как мне хорошо и был убеждён, что в этот момент хорошо всем.

В далёкой кавказской деревне, невидимой с яснополянских холмов, в тот час текла река. Текла…

В маленькой горной деревне текла… В маленькой горной деревне была река.

Деревня, собственно, стояла на одном берегу, а на другом, где располагался чудесный луг, каждый день кто-нибудь — приезжие или местные жители — делал шашлык.

Место было довольно живописное, и над лугом постоянно витал запах подрумянившейся баранины. Кости, правда, бросались тут же, и к аппетитному запаху часто примешивался иной, не слишком приятный.

Не знаю, не знаю, причём тут Лев Николаевич Толстой, но мне отчего-то было дорого это воспоминание, и я решил записать его.

Хотя бы сюда.

Нет, всё-таки определённая связь есть.

Например, сейчас я буду есть малину. Для этого я специально прихватил из московского буфета металлическую ложечку, флягу с водой, чтобы эту малину запивать, и, возможно, буду теперь также счастлив, как и мои далёкие друзья на своём Кавказе.

Друзья мои, потомки мирных народов, будут готовить шашлык на горном лугу, покрытом проплешинами от прежних костров.

К ним, наверное, сегодня приехали гости из Москвы, кавказские пленники кавказского радушия, красивые мужчины и женщины. Одна из них, сидя в раскладном полотняном кресле около машины, слушает шум реки. Её тонкие ноздри вздрагивают, когда ветерок доносит до кресла запах свежей крови, жареного мяса и дыма…

Это мирный запах мирного дыма, это запах бараньей крови.

Все хорошо.

Но всё же, я доел малину, медленно доставая её ложечкой из молочного пакета, закопал его и снова двинулся по тропинке. Вот поворот налево, вот — направо, просвет в деревьях…

Неожиданно заблудившись, я иду по полевой дороге.

Вокруг холмы, река вдали. Матерый человечище бегал туда купаться.

Сейчас я представил себе, как из-за пригорка, навстречу мне появляется старичок-лесовичок, ты-кто-дед-Пихто на лошадке, резво поддающей его по тощему задику.

Пригляделся — ба!

Да это ведь Зеркало Русской Революции!

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть четвёртая)

Я, приезжая в Ясную поляну, дружил с одним харизматиком. Харизматиком был писатель-геопоэтик и художник-географик Балдин. Однажды, сидя за дармовым столом, мы уставились в миску, что лежала на столе перед нами. Миска была в форме рыбы. Ближе к хвосту лежало полдюжины маслин.

— Это икра, — угрюмо сказал Балдин.

Он делал открытие за открытием.

Река Воронка была действительно воронкой. Однажды мы с Балдиным отправились гулять. Окрестные пейзаны с дивлением смотрели на странную пару — высокого его и толстого и низенького меня. Балдин был в чёрном, а я — в белом. Перебираясь через ручей, я разулся, и после этого шёл по толстовской земле босиком. Копатели картошки, когда мы проходили мимо них, ломали шапки и говорили?

— Ишь, баре всё из города едут…

Из этой Воронки, по словам Балдина, вдруг начинала сочиться бурая мгла. На конце ночи, в зябкий предрассветный час, она всасывалась обратно и исчезала в районе мостика.

Как-то я рассказал Балдину про известный шар, вписанный в другой шар.

— Причём, по условиям задачи, — сказал я, — диаметр внутреннего шара — больший.

Балдина это не смутило абсолютно.

— Это, — ответил он, — взрыв шара.

Ещё меня чрезвычайно раздражало, что Балдин пользовался успехом у женщин. только я начну распускать хвост и рассказывать всяко разные байки сотрудницам, но как придёт Балдин — все головы повернутся к нему.

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть пятая)

…Я возвращаюсь мыслями к моей гипотетической спутнице. Вот мы идём вместе, вокруг холмы, река вдали. Лев Николаич Толстой, однако, бегал сюда купаться.

Я произношу:

— Один из интереснейших жанров — игра со словом в поддавки.

Известно, что однажды на охоте Толстой забыл оттоптать вокруг себя снег, и медведица, поднятая из берлоги, обхватила промахнувшегося и увязшего в снегу писателя, начав грызть ему лоб. Он не мог молчать и орал, что есть мочи. Толстого спасли, но шрам остался на всю жизнь.

Так вот рассказ: «Однажды Лев Николаевич Толстой (тут можно напомнить про его любовь к детям), отправился на охоту. Внезапно ему в голову пришла мысль о переходе в иудаизм. Забыв очистить себе пространство для свободы маневра, как советовали ему мужики, он не оттоптал снег, а так и стал перед берлогой, размышляя.

Промахнувшись с первого раза по поднятой медведице, Толстой увяз в снегу и попал к ней в лапы. Она обхватила великого писателя земли русской и со злобы начала грызть ему лысый лоб.

Внезапно зверь вгляделся в своего противника внимательнее, и что же он увидел?

Зеркало!

Это и спасло Льва Николаевича.

Медведица, увидев страшную морду, злобный оскал и собственные длинные когти, поспешила убраться восвояси».

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть шестая)

Итак, мы с очаровательной дамой гуляем по полям и, наконец, находим ясную полянку. Трава на ней скошена, но достаточно давно, так что она не колет ноги.

Мы снимаем обувь, я стелю на поляне плед, вынутый из сумки.

В какой-то момент моя спутница кладёт мне ладонь на грудь, расстегнув предварительно рубашку.

Рот её полуоткрыт, и налитые чувственные губы особенно прекрасны в этот момент.

Вскоре мы путаемся в застежках, она, наконец, откидывает голову себе на локоть…

Мы занимаемся любовью прямо под клёкот трактора, вынырнувшего из-за пригорка.

Тракторист приветливо машет нам.

Нет, так не годится…

Куда же идти? Заблудившись, я начал тупо глядеть на солнце.

«Оно сейчас на западе», — размышлял я, «оно на западе, а мне надо… Куда же мне надо? На север? Или…».

Я вслушивался в шумы. Нет, это не шоссе. Кажется, это вертолёт. И вот, махнув рукой, я зашагал куда глаза глядят.

Глядели они туда, куда нужно, и вскоре показались зелёные указатели с загадочной надписью: «к любимой скамейке».

Такие надписи в мемориальных парках всегда приводили меня в трепет.

В Михайловском, например, они сделаны на мраморных кладбищенских плитах, и, прогуливаясь поздним вечером, я часто испуганно вздрагивал: что это там, у развилки?

Ближе становился различим белеющий в темноте квадрат и кляксы стихов на нём.

Несмотря на величие пушкинского слова, хотелось убежать от проклятого места.

29 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть седьмая)

Тут я даже побежал.

Почему-то на бегу я опять вообразил себе несущегося по лесу Льва Николаевича. Нет, лучше Салтыкова-Щедрина, которого мои школьные приятели называли просто — Щедрищин.

Да, воображаю себе, как он, бывший генерал-губернатор, махая лопатистой бородой, кричит:

— Воруют, все воруют! Что же сделали с моей страной?

И поделом. Нефига губернатором служить. Сиди и не высовывайся, а коли капнут на лапу, так молчи. Тогда-то уж чего высовываться!?

В уме я сопоставляю публицистику Толстого и Щедрина и никак не могу понять, что получается в результате.

Щедрин — тут всё понятно, а Толстой…

Я думаю о Толстом — всё же я приехал в Ясную Поляну, а не в какую-то заштатную Карабиху или Спас-Клепики.

Зачем ему все эти утренние забавы помещика? Зачем весь этот босоногий пахотный идиотизм? Зачем неприличное писателю возмущение общественными нравами?

Я, кстати, заметил, что как только писатель начинает кого-нибудь обличать, а, хуже того, изъявляет желание пахать землю или встать к какому-то загадочному станку, его литературный путь заканчивается.

Хотя нет… Тут я в испуге остановился.

А вдруг, этот помещик, юродствующий во Христе, оказался прав? Вдруг?

И, между прочим, я давно замечал за собой желание опроститься, очиститься для лучшей жизни…

Тут выныривает откуда-то из-за куста моя эфемерная знакомая.

Фу, не буду я на неё смотреть, не буду смотреть на её тонкие музыкальные пальцы с аккуратными ногтями, на её французскую кофточку, на стройные лодыжки.

— Хрен тебе! — говорю я ей. — А ты займись мозольным трудом, вложи в руку электродоильник! Что!?

Лик моей спутницы растворяется в заповедной растительности.

30 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть восьмая)

Скоро за деревьями показались белые строения.

Первым делом я обошёл музей.

Было пустынно.

Рядом, отделенное металлической сеткой, стояло освежёванное сухое дерево. В нём неестественным образом торчал Колокол Нищих.

Некогда нищие приходили и брякали в этот колокол.

Из дома появлялся некто и давал нищим нечто.

Или ничего?

Огромная глыбища этого дерева стоит у дома матерого человечища.

Дерево росло и всасывало в себя колокол. Теперь он торчит почти горизонтально.

Ещё у колокола нет языка.

Как нынче ведут себя нищие, мне неизвестно.

По парку ездил на жёлто-синем мотоцикле милиционер и проверял поведение посетителей.

Но посетителей уже не было.

Один я шёл к выходу.

Я сижу на занозистом продуктовом ящике и голосую попутку.

За надорванную пачку сигарет грязный ассенизационный МАЗ вёз меня к тульской окраине. Солнце пробивает кабину, и шофёр, отворачиваясь от него, рассказывал про систему отсоса всякой дряни из частных выгребных ям. После этого он принялся рассказывать мне анекдоты. Помнил он их плохо и часто останавливался на полуслове.

Тогда анекдот сдувался как воздушный шарик.

Впрочем, потом мы заговорили о духоборах. Эти духоборы давным-давно уехали на Кавказ. Там, на границе между Грузией, Арменией и Турцией они и жили целый век — и на всех рынках Тбилиси молочные ряды были духоборские. А потом детей от семи до семнадцати привезли в Ясную поляну. Они многого пугались — в Ясной поляне они впервые увидели, как растут яблоки. Радость этих людей была лишь при виде коней, поскольку заняты мальчики в прежней жизни были только джигитовкой. Из-за инцестов дети были некрасивы.

В Грузии стало жить тяжело, и вот КАМазы заревели по грузинским дорогам, а в домах за Кавказским хребтом остались только старухи — умирать в пустых огромных домах. Умирать рядом с родными могилами — что куда лучше, чем доживать без них.

30 сентября 2003

История пр Ясную Поляну (часть девятая)

В Тульском университете дали подержаться за реликвию, потрогать пальцем подпись Толстого под собственной фотографией. Сделана она тушью, оттого выпукла и светло-коричнева. Видел я там и желтую книгу «Воскресенья», что издана в Нью-Йорке, и деньги от которой перешли к тем самым духоборам.

Несколько лет назад ходил в Туле к церкви. Это был Никола Зелёный, где настоятелем был альпинист, и во время ремонта штурмовал крышу вместе с друзьями. Всё там было из чугуна — полы, престол. Это был чугунный храм — и всё оттого, что Демидовы занимались литейным делом.

Внутри стояли коробки с каким-то оливковым маслом. Кому одно предназначалось, было неясно. Да всё тут было к Богу. Эту церковь ещё пасли, а я застал ещё пустые храмы, белые, высветленные ветром…

Церковная казначейша рассказывала про исцеления. Исцелился даже какой-то психиатр. Казначейша, её звали, кажется, Марина, стояла в притворе и говорила:

— Вот у нас есть такая прихожанка, такая она русская-народная, такая сдобная, что прямо с изюмом.

Развиднелось. Солнце сочилось сквозь высокие окна. Нас пустили молиться и, шагая по холодному и гулкому чугуну, мы приблизились к иконам.

А в этот момент, когда я преклонил колена в этом храме, первый «Боинг» делал вираж в нью-йоркском небе.

Архитектурные стили в Туле передернуты как винтовочный затвор, смещены, смазаны, наконец, как тот же ружейный затвор. Десятью годами раньше открытия Америки появилось огнестрельное оружие на Руси. Непонятно, существование которой из этих реальностей больше занимает умы.

В Туле рядом стоят два музея — музеи огня и металла. Это музеи оружия и самоваров. В них много общего — пространство, ограниченное железом и огонь.

Пулемет «Максим» вообще очень похож на самовар. В обоих кипела вода вокруг нагревательной трубы, и кричал комиссар: «Воду — женщинам и пулеметам».

В оружейном музее под стеклом сувенирный АКС-74У — хромированный, блестящий и будто неживой. Дело в том, что красота оружия должна быть естественна, когда же его украшают — ничего путного не выйдет. Так и лежат как поленья ложа сувенирных ружей, дареных императрицам. Дарёное вернулось назад, так и не сделав ни единого выстрела.

А в тульском музее самоваров, я разглядывал самовары-шары, самовары-банки, самовары-вазы, самовары-рюмки и самовары-яйца. Как часовые стояли сбитеньнники и самовары-кофейники. Все они тоже напоминали диковинное, чудесное русское оружие.

30 сентября 2003

История про Ясную Поляну (часть десятая)

На тульском вокзале я вижу суетящихся людей.

Вот они бегают туда и сюда как броуновские частицы в учебном фильме. Большинству из них отчего-то нужно в Ленинград.

Кто они такие, и почему именно в Ленинград — я понять не в силах.

Ещё я вижу солдата-узбека. Он пьёт омерзительный гранатовый сок, который теперь продают на всех вокзалах страны, а из-под локтя у него торчат коробки с тульскими пряниками.

Мне тоже хочется этих пряников, но взять их негде, и я просто слоняюсь по зданию вокзала. Билетов нет, и ночь безнадёжно наваливается на город.

Я представляю себе вечернее чаепитие.

Передо мной на столе стоит самовар, на блестящих боках которого — гербы и медали. Самовар блестит, и я вижу в нём собственное искажённое лицо, с вытянутым носом, со свернутой на бок бородой. Лицо это кривляется и гримасничает, как и лица других чаепителей — старичка и дамы.

Старичок говорит:

— Если уж живёшь с женщиной, так надобно жить с ней в браке, плодить детей, а иначе не куя с ней связываться…

— Как интересно, — отвечает ему дама и поворачивается ко мне. — А ты что думаешь по этому поводу, дорогой?

Я злобно молчу и, между тем, откусываю от печатного пряника. Мне хочется домой, а когда меня туда повезут — непонятно.

На площади перед вокзалом стоит автобус.

Его водитель обещает за десять рублей довезти до Москвы, если таких желающих наберётся хотя бы двадцать.

Двадцать набирается, и я несусь в тёмном и мрачном автобусе на север. Внутренность автобуса время от времени освещается светом встречных автомобилей, а за окном стоит собачье-волчья пора.

И отчего я слоняюсь по стране — не знаю того я.

Не знаю я, ничего не знаю, не знаю…

Внезапно я вижу сон, который приходил ко мне в детстве.

Я лежу на своей кровати и откуда-то понимаю, что должен быть один в доме.

Однако, поворачиваяголову, вижу в лунном свете бородатого старика, сидящего за столом.

Старик одет в армяк, перепоясанный верёвкой, а на столе лежат кипы бумаг. Он пишет что-то, но внезапно поднимает лицо и строго смотрит прямо мне в глаза. Весь он серебряный, с серебряной бородой и с серебряными морщинами на открытом лбу.

Сейчас, думаю я, он повернется обратно к своим бумагам и напишет там про меня. Он напишет про меня роман, где я, эпизодический герой, буду затоптан лошадьми на Бородинском поле. Этот немедный всадник знает про меня, никчемного беглеца по чужим улицам, всё. Я просыпаюсь.

Возвращение на поверхность реальной жизни происходит на тёмном Варшавском шоссе. Нет, это не мой сон.

Это детский сон женщины, которая теперь подросла, научилась водить машину и едет с кем-то домой на своём «Мерседесе».

Тут я опять вспоминаю, что «Мерседес» название одиозное.

Всё равно, она куда-то едет, и в этот момент обгоняет автобус, выскакивая на встречную полосу. Дальний свет фар на мгновение слепит мне глаза.

30 сентября 2003

История про Ясную Поляну (окончание)

А вот хрен! Не буду я тут окончание печатать. Да.

01 октября 2003

История про ночной спам

Мне пришло письмо. Ну спам, значит. Но я и так-то невесел, выпил водки, устал, любви нет, крысу клонируют, страну продали и денег не отдают, мой двойник Ольшанский Толстого не любит, а тут ещё — работа в Египте. Танцевальные шоу — количество парней — НЕ БОЛЕЕ 1 человека… Певцы, пианисты!.. Приятная внешность, спортивное телосложение… Ломаться в протвинь! Все паспорта работников находятся в отделе кадров отеля до окончания рабочего контракта с отелем. Для получения рабочей визы отель организовывает работнику сдачу крови в медицинских условиях для получения штампа об отсутствии вируса СПИДа! Хер вам в грызло! Размер комиссии агентства 200 ЕВРО! Манду вам под кападастер! Извините, но при написании этого поста не одного матерного слова не было использовано

Блядь!

01 октября 2003

История про Нагибина № 1

Вот, пожалуй я теперь про Нагибина расскажу — а то никто уже и не помнит, кто это такой.

Первым воспоминанием — зимнее чёрное стекло, за которым утро, обремененное уроками, мерное чтение вслух истории о «маленьком человечке в разношенных валенках, чиненой, небогатой одежде, сына погибшего за родину солдата и «душевой» нянечки, чудесном гражданине будущего».

Это странный мир, ушедший безвозвратно вместе со всеми своими атрибутами — тетраэдрами, наполненными бесцветным молоком, лязгом гусениц по кремлевской брусчатке, космосом, поисками дублёнок… В нём серьёзно велись диспуты о любви и дружбе — с непременными цитатами из Толстого.

Толстой как классик вообще часто цитируем: «Посереди поляны в белых сверкающих одеждах огромный и величественный как собор, стоял дуб. Казалось, деревья почтительно расступились, чтобы дать старшему собрату развернуться во всей силе. Его нижние ветви шатром раскинулись над поляной. Снег набился в глубокие морщины коры, и толстый, в три обхвата, ствол казался прошитым серебряными нитями. Листва, усохнув по осени, почти не облетела, дуб до самой вершины был покрыт листьями в снежных чехольчиках». Прямым продолжением: «На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берёз, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой берёзы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными, давно видно, суками и с обломанную корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично-растопыренными, корявыми руками и пальцами…».

Вот связь. Всё одно к одному, вот и лету конец, лист осенний летит как разлуки гонец…

Вот русская классика — ведь тот рассказ 1953 года был напечатан под одной обложкой с Жилиным да Костылиным, с Филлипком, и с корреспондентом деревенского дедушки.

02 октября 2003

История про Нагибина № 2

Потом настала пора разрешённой клубнички — она появилась в первых дорогих магазинах и в разрешённом видео — тогда настала любовь вождей.

…На нагибинских обложках действительно стал улыбался мятый и уже безвольный старик с пятью сердечками на колодке — вместо звёзд. Старик улыбался, будто и вправду о нём. Да нет. Какая там любовь вождей! Зачем это, куда…

Катапультист Гущин, с которым навсегда соединена улыбка, мягкая ирония Баталова. Печальный влюблённый, реинкарнированный в маленького синего лягушонка. Любовь к отцу, дружба, похожая на родственную любовь — вот чем покупал Нагибин интеллигента, стосковавшегося по высокому.

Вожди злобно притаились на его новых страницах. Вот, вот, вот бесполым пупсом — Гитлер, вот, с его, Гитлера, портретом, Сталин-фетишист. Так на рекламном снимке длинноногая красавица облокачивается на ксерокс. В последнем вряд ли кто увидит эротический предмет. Всё это было лишнее. Лосиха, умирающий отец, Кваренги, Соловки, лягушка, любовь вождей — вычеркни лишнее в ряду. Безошибочно. Несмотря на нарисованного купидона.

Нагибин стал первой советской сентиментальной классикой. О чувствах, дотоле рассматривавшихся функционально, сытый писатель написал так, будто они и есть самые главные. Это открытие поразило многих.

Причём открытие было сделано на виду, людям о нём было доложено простым понятным языком. Вот мужчина, вот женщина — они будут любить. Поэтому страдать. Быть духовным лучше, чем богатым. Знать свою историю хорошо, она интересна.

В «Зимнем дубе» молодая учительница просит класс привести примеры имени существительного.

— Кошка, — отвечают ей.

— Правильно, — сказала Анна Васильевна, сразу вспомнив, что в прошлом году первой тоже была «кошка».

Чувство того, что сейчас тебе скажут то, что ты знаешь, отсутствие неожиданного — главный признак настоящей сентиментальной литературы, иногда называемой массовой. А этой литературы в России писали мало. Русский писатель, норовил заделаться то философом, то историком, и обязательно — пророком.

02 октября 2003

История про Нагибина № 3

Итак, всё это есть и у Нагибина, есть в нём неожиданные открытия.

Вот плывут два странных приятеля на Соловецкие острова. Один приспособлен к жизни, другой — раненный на войне, обойдённый семейным счастьем, нахохленной белой вороной редактирует чужие стихи. Вот он путешествует — чуть ли не первый раз в жизни. Глядя на холодную воду Белого моря, он начинает чувствовать родство с митрополитом Филиппом — вполне в духе другой повести — «глядя на реку… можно было подумать, что столетия, отделяющие нас от незабываемого июньского утра 1215 года и мы… в платьях из домотканого сукна… Медленно отплывают тяжелые разукрашенные лодки… Медленно прокладывают они свой путь против течения, с глухим стуком ударяются о берег маленького острова…..Иоанн сходит на берег, мы ждём, затаив дыхание, и вот громкий крик потрясает воздух, и мы знаем что большой камень (тут приходится выдать национальность автора.) английской свободы прочно лёг на своё место». Персонаж, отождествивший себя с современником исторического события тоже путешествовал не один. В лодке с ним были ещё два приятеля и собака.

Но англичанин писал о своей истории, не менее кровавой, чем русская, с лукавой иронией относился к пафосу исторических событий. Дальнейший текст таков: «Я сидел на берегу, вызывая в воображении эти сцены, когда Джордж сказал, что я уже достаточно отдохнул и не откажусь принять участие в мытье посуды».

Нагибин пишет иначе. Он пишет серьёзно. Герой измерен, взвешен, обсчитан и упакован. И оттого внимательным читателем признан очень легким.

Но, откуда ни возьмись, в повествование вламывается сон одного из двоих, засыпание в душном пространстве корабельной каюты?! Вот умащивается герой на узкой койке, закрывает глаза (я вижу это, вижу, как меняется лицо засыпающего человека)… И сразу вспоминается другой, принадлежащий уже не памяти автора, а моей — зек-бесконвойник, засыпавший так же, по старой привычке не веря в спокойный или долгий сон. Откуда ни возьмись, взялись щемящие душу строки об отце, живущем в ссылке, хватающемся за рукав сына, старике, избитом жизнью? А ведь не дай Бог никому видеть, как бьют его отца. Вдвойне не дай Бог переживать снова — над листом бумаги.

У Нагибина есть очень сильное место в автобиографической повести, когда он говорит о пустой, заваленной бездомными документами, документами, потерявшими хозяев, Москве октября — 1941 года. Будто вдруг писатель махнул рукой на благополучие и прежний свой успех, дескать, чёрт с ней, с классикой, живем однова — слушайте, что скажу!

За этой книгой был литературный скандал, какая-то невнятная перепалка, о которой никто не помнит…

Новому русскому классику не до этого — он уже ушёл туда, где на лесной поляне сияет красотой зимний дуб.

Потом, впрочем, напечатали дневник этого удачливого писателя, и в нём-то…

02 октября 2003

История про Нагибина № 4

…Итак, напечатали дневник этого удачливого писателя. Нет, дело тут не в разного рода внутренних трагедиях, которых у каждого человека полно, а у писателя — тем паче. Просто народное сознание предполагает для профессии этого рода многочисленные страдания, может быть колючую проволоку, петлю, смерть под забором. Как сказал старый зек полуобморочному Синявскому — «не тужи, писателю и умирать полезно». Нужды нет, что писателей у нас было (и есть) много, может, больше, чем у иных народов. Один из них, по словам другого, бил жену велосипедным насосом. Это мелкая, но запоминающаяся онтологическая деталь.

Поэтому странным кажется Нагибин, спокойно признающийся в кутеже и в наличии личного шофёра.

Давид Самойлов, в своих воспоминаниях говорил об этом жанре так: «Воспоминания пишут по многим причинам. От одиночества и ощущения гибели, как пишут записку на тонущем корабле и, запечатав её в бутылке, вверяют волнам бурного моря, авось и прибьётся к какому-нибудь берегу последний вопль о кончающейся жизни. Пишут свидетельские показания о событиях, чтобы распутать клубок неправды, а то и ещё больше запутать его. Пишут из любви к повествованию и от скуки. Пишут из тщеславия — объяснительные записки о собственной личности, направленные суду потомков. А на деле получаются саморазоблачения, ибо нет ничего наивнее и откровеннее, чем люди, склонные к самолюбованю».

Из вот появился дневник Нагибина, больше похожий на мемуары, ибо сам автор отредактировал его и готовил к печати.

Получилась книга странная и страшная. В ней писатель проговаривается — и именно это страшно. Там больше всего он пишет о заграничных командировках, выездах-невыездах. «Так всё-таки почему меня хотели лишить Брейгеля и Тинторетто, жирных венских скворцов, горячих колбасок с жёлтой горчицей и общества симпатичных людей?». Этот упрёк обращён не то к чиновникам, не то к мирозданию. Он сам признаётся: «Причина моей нынешней художественной продуктивности во мне самом, а вовсе не в сценарной замороченности, редколлегиях, самотеке, возне с молодыми авторами и назойливости так называемых друзей. Я сам источник суеты, придумываю себе неотложные дела, липовые обязательства, лишь бы не заниматься тем единственным, для чего родился: писать рассказы». Первая цитата короче, но она убийственней. В ней объясняется существование барьера, преодолеть который было невозможно.

02 октября 2003

История про парность задных

Ну, наконец-то. У всех были пары — вот у Лейбова был Ольшанский. И у Ольшанского был Лейбов. И у evva была какая-то пара. Или она пара была. Тьфу, я запутался. У всех всё было, у всякого катода — свой анод. Только у меня не было, хоть я и любил всех. (По логике дела, все могли навалиться на меня гуртом, но никто не решил наваливаться). Ну, а протом нашлась такая девушка из Тольятти под названием ronny_. Правда, пара у меня была несколько недоделанная, надулась, назвала меня мудаком, да и сгинула.

Правда, перед этим она почтила меня персональным письмом, загадочным, как дзен (сегодня всё вокруг напоминает мне дзен, видимо, потому, что я писал про Дэвида Митчелла). Письмо, впрочем, чудесное — "О Великий! Прощайте! Мне бесконечно жаль. Свежесть — она не бывает вторая… Блядь, еще бы чуть о других думал — цены бы тебе с твоими простынями не было." — ну, и тому подобное далее. Я сразу вспомнил, чудесную историю — при Государе императоре Александре III в кабаке напился солдат Орешкин. Ну, натурально, начал буянить, бить посуду и ругаться скверными словами. Ему начали тыкать пальцами в портрет Государя на стене, успокаивать, но Орешкин орал, дескать, плевал я на вашего Государя! Его, естественно, арестовали и, доложив по начальству, завели дело об оскорблении Его императорского величества. Дело было доложено самому Государю, и ознакомившись с ним, тот начертал на титуле: «Дело прекратить, Орешкина освободить, но впредь моих портретов в кабаках не вешать. Передать Орешкину, что я на него тоже плевал».

Upd. Сердце моё разбито, мне открыли глаза — это не моя пара. Оно ещё и не девушка. И пишет о себе так: "Я абсолютно свободно гуляющий кот — смотрю — нравится, включаю и читаю. Разонравилось — вычеркиваю. Вот тока что вежливо попросил Чингизида спрятать его простыни под кат — не спрятал. Больше он не будет иметь счастия быть прочитанным мною".

02 октября 2003

История про Нагибина № 5

…Но дневник — это откровение человека, написавшего за сорок лет до этого вещь с сюрреалистическим названием «Гвардейцы на Днепре». А в дневнике он писал о том, как на броне танка привезли, прикрученные тросом три тела наших танкистов — страшные и обгорелые. А у одного из них торчал и выгоревших штанов завиток кала. И про прочие правдивые подробности написал там Нагибин.

И всё же есть и другая черта во множестве его книг. Эта черта — популярность. Он — писатель популярный, он — автор названия «Срочно требуются седые волосы» — ставшего нарицательным. Фильм, поставленный по этому рассказу, надолго стал советским аналогом «Мужчины и женщины», где в роли ироничного Трентиньяна — интеллигентный Баталов. Нагибин сделал телефильм о Бахе, телефильм, который недолюбливают многие любители великого композитора. Есть и фильм о Чайковском, фильм знаменитый. Ну, а «Председатель» — кино главное, несмотря на то, что у номенклатурного классика есть причастность к Оскару за «Дерсу Узала».

Кстати, удача писателя того времени была в соединении с кинематографом, производством картин. Кино действительно становится важнейшим из искусств, подминая под себя сочетания слов, которые, соединяясь, образуют литературу. Кинематограф был прибыльным и престижным, он нёс известность и поездки. Но, несмотря на это обстоятельство, чтобы получить венских скворцов и общество симпатичных людей, приходилось пить с несимпатичными и писать просительные письма.

03 октября 2003

История про Нагибина № 6

Есть у Нагибина такой рассказ «Недоделанный». Написанный в марте 1991 года, он напечатан в журнале для мужчин (это определение, а не имя) и разделён надвое пятьюдесятью страницами обнаженного женского тела. В этом рассказе есть необходимый для популярных жанров набор предметов и ситуаций — писательский дом, дворовое братство, приятель — разведчик-отставник, герой — тоже разведчик, с перевербовками, возвращением, фильтрационным лагерем, службой истопником, на железной дороге, в детдоме, с приёмными дочерями-лесбиянками (куда же без них) и наконец с финальной тайной — расстрелянном в Крыму отцом, врангелевским офицером. Он хорошо читается, этот рассказ.

А редакция услужливо набирает крупным шрифтом над текстом: «Трудно было поверить, что это изысканное, томное, трепетное существо, рождённое для танго и кофе-гляссе, наша разведчица, к тому же со стажем. Выглядела она лет на восемнадцать…»; «Входная дверь оказалась незапертой. Смущенный этим обстоятельством, Санта-Клаус раскрыл нож с фиксатором и осторожно проник в квартиру. Из комнаты девочек слышались голоса, какая-то возня…»

Цитата-колонтитул. Дескать, вот самое главное.

Но при всей противоречивости этого текста, самое удивительное в нём не сколок литературно-эротических открытий 1991 года, неглавных, в общем, деталей. Удивителен контекст разговора двух стариков: «Помнишь сцену, где рассказчик подглядывает в окна мадмуазель Ванейль»? Далее цитируется абзацем Пруст, потом Некрасов, до этого идёт «Zoo» Шкловского. Это культурный контекст, контекст популярной культуры — хотя это не термин. Интеллектуальный, как реплика о Шагале — за рюмкой коньяка, как латинская цитата.

Популярность — качество не присущее традиционной русской литературе. Что угодно, но не удовольствие читателя. А латынь переводится в сносках, а не в тексте.

03 октября 2003

История про Нагибина № 7

Удача Нагибина в том, что, следуя традиции, он писал о том, что было интересно массе. Когда-то он начал писать о чувствах мелких, казалось бы незначимых, «сантиментах», что родственно слову «сентиментализм». В этом деле он занял своё, особое место. Я застал то, как его ругали — за позднюю прозу, за эротические рассказы, за бесполого Гитлера, за мучительный поиск собственной национальности и откровенный рассказ об очередной тёще. Говорить надо о другом — о той удаче, которая не состоялась. Нет, нет — могло произойти что-то еще, что-то ещё могло быть написано, то, что позволило бы писать хорошо.

Но популярность… В ней была его удача.

Он умер во сне.

03 октября 2003

История про русских мужей (По следам наших выступлений)

Одна дама знойной восточной красоты мне как-то сказала, что русский муж есть часть русской Идеи. Мне даже сказали, что русский муж как русский рубль, или, даже он как Царь-Пушка

На что я отвечал, что не надо глумиться и не надо сравнивать мужа с Царь Пушкой — она не стреляет. Это специфическое качество некоторого русского оружия.

Меня же всё терзали:

— Скажите, — спрашивали меня, — правда ли, что ежели живешь с Русским мужем, то спасение души обеспечено?

И я как человек покладистый и специалист в этом деле, преодолевая робость смущение и переплавляя преклонение в слова, отвечал:

— Это зависит от того, как жить — потому как если живёшь душа в душу, то это одно, а если в бога душу мать — совсем другое. Можно поделиться с мужем душою, а можно и у него всю душу вымотать. Выматывают же души обычно по ниточке — медленно да Верн, некоторые плюют в душу, а некоторые туда лезут сапогами. Некоторые трогают душу, а другие её теребят.

А русская Идея всё равно что русская Икея. И «Евгений Онегин», понятное дело, каталог и энциклопедия всей русской Икеи. Берут Русскую Икею в одном виде, собирают иначе, а потом такое выйдет — что просто тьфу. Подкрутят как следуют, а выйдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз — не арбуз, тыква — не тыква, огурец — не огурец… чорт знает что такое! Если русский муж оказался Иваном, то уж наверняка он — грозный. А если зовут его Карл — то, ясно дело — смелый. А коли он окажется вечным — то не в сказке про него сказать, ни пером описать.

А любая Марья найдёт своего Ивана, потом, как известно, превратится в мать-и-мачеху, а он — в Иван-чай. Как перестоит — то превратится он в разрыв-траву, муссон-траву, и, наконец, пассат-траву, иначе называемая брусникой.

См. также случайный стих из Е.О.:

«Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда».

04 октября 2003

История про списки и ночного человека

Как я всегда говорил, что если кому надо, если для кого это очень нужно — то запросто можно его включить во список моих "друзей". Это ведь для меня хороший мотив — когда человеку очень нужно. Я, правда, не знаю, зачем (у меня нет подзамочных текстов) — но, оказывается, это кому-нибудь нужно из каких-то неизвестных соображений. (Гораздо лучше просто разговаривать или переписываться)… Итак, для этого меня только нужно известить.

Так вот, сегодня ночью мной встречен человек, который сказал, что это ему очень нужно. При этом, он назвал какие-то странные буквы и цифры. Мы договорились, что он даст мне знать — так вот пусть даст знать, поскольку я сразу предупредил его, что я их забуду — эти латинские буковки и циферки.

У нас всё по честному.

Upd. Сделано.

04 октября 2003

История про писателей

Я помню, что эта фраза меня очень впечатлила, когда я проживал в иностранном городе К. Нет, я понимаю, в каком ужасе жил в своё время её автор, но всё же, вё же…

…It was my first inkling that he was a writer. And while I like writers-because if you ask a writer anything you usually get an answer-still it belittled him in my eyes. Writers aren't people exactly. Or, if they're any good, they're a whole lot of people trying so hard to be one person.It's like actors, who try so pathetically not to look in mirrors. Who lean backward trying-only to see their faces in the reflecting chandeliers.

F. Scott Fitzgerald. The Love of the Last Tycoon.

05 октября 2003

История про День Фидошника (Давняя)

Как-то, давным-давно, я пошёл на какой-то день фидошника. Тогда я дружил с несколько стервозной барышней, и, чтобы отвлечься от мыслей о ней, отправился на компьютерную выставку в странной пивной компании. Я брёл по нагретому солнцем бетону и вспоминал, как несколько стервозная барышня сказала, рассматривая себя в зеркале:

— Красивых ног не бывает много, не правда ли?

И вот, я смотрел на всяко разные диковины, а потом забрёл на выставку какой-то бытовой техники. И там, среди интеллектуальных чайников и самонаводящихся бритвенных станков, сидела девушка с длиннющими ногами, которые она ещё и вытянула. Ноги были такие длинные-длинные, длиной в две комнаты. Они были очень красивы, но всё-таки хармсовская длина — это было несколько чересчур. И производила девушка с длиннющими ногами очень странное впечатление — она похожа была на какую-то членистую и суставную машину из «Звёздных войн», малоподвижную, с крохотной головой-башенкой наверху.

Поэтому я очень испугался и случайно упал в стоящее рядом массажное кресло, которое сразу затряслось, задёргалось и начало само меня массировать. Видимо, кресло думало, что я его куплю, и старалось вовсю вилять хвостом, как ничейная собака в приюте.

Внутри кресла, под моей спиной что-то каталось и постукивало меня по хребтине. Это напоминало землетрясение, были утеряно доверие к свойствам поверхности.

А вокруг стоял шум — девушка с длиннющими ногами решила выйти покурить, и её ноги струились по выставочным залам, как два мультипликационных удава.

Я закрыл глаза, хотел было заткнуть уши, но руки оказались прижаты специальными ремнями. Стук-постук, раздавалось снизу, цок-поцок — звучало над ухом, а в голове крутилось: «не бывает много, много не бывает, не правда ли»?

Не правда. Да.

05 октября 2003

История про родственные связи

Я смотрел фильм «Жёлтая подводная лодка» зимней ночью, сразу после новогодних праздников. Рядом с моим домом находился одноимённый клуб, и, когда в середине ночи, фильм кончился от подъезда клуба начал бить какой-то салютный миномёт. Так люди праздновали то, что главного Синего Жадину перевоспитали, и оказалось что его родная сестра — Синяя Птица.

05 октября 2003

История про болезни

Тьфу, опять заболел. Возвратный грипп какой-то.

Да, кстати, грипп происходит от французского gripper — схватывать. Это если кому интересно.

06 октября 2003

История про счастье неудачников

Я знал одного человека — он собирал неудачи. Собственно, он собирал не неудачи, а справки о них. Он собирал отказы. Дело в том, что человеку нужно было уехать, эмигрировать, да не просто так, а в качестве политического беженца. Экономических беженцев было уже пруд пруди, все мы — экономические беженцы, или становимся ими время от времени, когда едем через весь город на нелюбимую работу. Политические беженцы совсем иное дело, их мало. Звание политического — особый товар, это даже капитал.

Экономика, как всегда, причудливо мешается с политикой.

Итак, молодой человек собирал отказы — даже в библиотеке, кажется даже в продаже железнодорожных билетов. Он собрал их достаточно — и уехал.

Где он теперь — я не знаю. Видимо, успешлив в жизни. Срок показаться из-за границы ему не пришёл, это происходит с такими людьми позже, когда им можно привести с собой реальные плоды своей успешливости. Так в родную деревню приезжает свежий горожанин, топает по грязи в штиблетах, называет скотниц кисками.

Почему-то я пишу об этом зло — и сам не знаю от чего. Во мне нет священного огня нетерпимости и патриотизма. Есть лишь печаль.

06 октября 2003

История о любви

Вот читал один детективный роман. Там герои говорят так:

— Хелп ёселф, — усмехается Линда и выходит из комнаты.

Это, собственно, о сексе.

Хорошее ведь фраза — «хелп ёселф». «Хелп ёселф», «хелп ёселф».

Очень хорошая. Да.

06 октября 2003

История про Польшу. Первая

Я жил в Польше. Мне не глянулись польские девушки, оттого что видел я их мало, да и разговоры всё время крутились вокруг исторической вины. И нигде, кроме как в Польше я не видел такого обилия спорщиков и не слышал такого количества этих разговоров.

Историческая вина напоминает мне известный советский анекдот. Это анекдот о телефонном разговоре директора завода и настоятеля храма:

— Дайте, батюшка, — говорит директор, — нам стульчиков для собрания…

— Хрен вам, а не стульчиков для собрания.

— Ах хрен нам стульчиков для собрания, так хрен вам пионеров для хора!

— Ах хрен нам пионеров для хора, так хрен вам монашек в баню!

— Ах хрен нам монашек в баню, так хрен вам комсомольцев на Пасху!

— Ах хрен нам комсомольцев на Пасху, так хрен вам верующих на выборы!

— А вот за это, батюшка, можно и партбилет на стол положить…

Итак, все исторические счёты напоминают мне этот анекдот, за исключением, разумеется, его модальной концовки. Поелику высшего арбитра в этих спорах нет.

И вот тянулось:

— А вы в долгу перед нами за экономическую помощь.

— А вы в неоплатном долгу перед нами за Катынь.

— Ах, мы в неоплатном долгу за Катынь? Так вы в неоплатном долгу за замученных красноармейцев двадцатого года.

— Ах, мы в долгу за красноармейцев, так вы в долгу за гибель Варшавского восстания…

Мой знакомец очень страдал от этого обстоятельства, и я придумал неотразимый аргумент для споров с поляками. Надо считать список белых пятен нашей совместной истории не с 1920 года, а с 1604.

Они, в конце-концов, нашего Сусанина убили. Правда, и он их не пожалел. Но убили.

Сусанина убили.

И ничем этого не оправдать.

07 октября 2003

История про Польшу. Вторая, не очень приличная

Выслушивание всяких скучных речей, официальных и унылых, было для меня необременительно — сказывалась советская школа обязательного посещения лекций. Краем уха я вслушивался в замечательный был динамик, из которого бубнила речь выступающих — но фоном там было совсем иное, какое-то бормотание, кусок радиопередачи, слова «шановное паньство», которые я разобрал с трудом. Видать, перемкнуло какие-то провода и две жизни наложились друг на друга. А вне залы университета с золотым и белым, на улице была хорошая погода, почёсывались четыре атланта при входе, и торчал памятник королю Стефану.

Посидишь на таком мероприятии — будешь рад всякому иному. Например, в одной из аудиторий Варшавского университета я обнаружил след изучателей русского языка — на парте фломастером было написано

Сначала я даже оторопел от от мудрости этой басни и колебался, кому её присвоить — Крылову или Лафонтену.

Поэтому я удрал и военная история сразу обнаружилось той пушкой которой пуляли в наступающего Тухачевского в двадцатом году. Пушка стояла, обратив жерло на восток, а в кустах с видом на обрыв Вислы целовались две девушки.

07 октября 2003

История про Польшу — третья, кинематографическая

Поэтому я пошёл пить кофе. Я пил кофе с имбирём в Старом городе — вот уж где был имбирь, так имбирь. Будто колом стоял имбирь в кофейной чашечке — мало не покажется. Будто всплывёт сейчас из этой чашки имбирная голова и покажет мне все свои сократические бугры.

Принесли этот кофе почему-то без воды, и оттого имбирь шевелился во рту и ковырялся в горле.

Мне повезло — я полюбил Варшаву, которую сначала воспринимал как смесь Вильнюса и Ленинского проспекта.

Страны Европы всегда связаны в размышлениях моего поколения с войной, тем, кто с кем был и где чьи ездили танки. Петь про «Червоные маки у Монте-Кассино», значит не просто исполнять песню. И в этом обручении истории с географией Польша настойчиво звучала тонким неотвязным «з-з-з». Отколовшимся, видимо, от Збигнева Цибульского, что смыкался для меня с фильмом «На последнем дыхании».

И я не хуже многих знал, что в автомате «Стен» магазин вставляется сбоку — слева. И снова пел про мужчин да червоные маки… И уже было непонятно кто — Бельмондо или Мачек — говорил: «Прорваться бы, да при этом чтобы скучно не было».

07 октября 2003

История про тайное зеркало

Многие уже забыли о том, как однажды один человек пошёл гулять с дочерью, а она съела на улице пирожок. Многие забыли об этом, а зря.

Потому что в этой истории, как в капле технического жира, отражается история русских столиц. Сейчас очень много спорят о том, чем отличается Москва от Санкт-Петербурга, северная столица от юго-восточной материально-телесный верх от материально-телесного низа. Поэтому я расскажу тайну. Мало кому известно, что в странной местности Бологое стоит большое зеркало. Собственно, никакого Бологого вовсе нет, а есть это зеркало. В этом зеркале Москва отражается в Питере, а Питер — в Москве. То есть всякий поребрик превращается в бордюр, а всякий батон в булку.

На самом-то деле, этот город один. Но никто об этом не знает, люди начинают спорить, мериться всякими отростками и выступами.

Поэтому появляются повсюду схемы единого московско-петербургского метрополитена. А ведь кто-то ещё, наверное, не знает, что дело вот в чём — в тридцатые годы существовал проект слить Москву и Ленинград в один город — и, соответственно, связать его не только на земле, но и под землёй.

И метро петлёй тянули на северо-запад, черев Вышний Волочок и Бологое, чтобы связать его со станцией «Площадь Восстания» через переход. Но в 1937 году главного инженера проекта расстреляли — и всё закончилось — по «домашней» линии Сталина на ближнюю дачу пустили поезда, а Кольцевая линия осталась искривлённой.

Вот я, например, рассказывал про Самого Главного Санитарного Врача, что живёт в Москве. Так вот, мне уже сообщили про питерского Санитарного врача. Он, как и ожидалось, зеркальное отражение московского. У них Санитарный врач не Самый, конечно главный, но всё же — Главный. Так вот он эти пирожки сам и печет, и продает — только переодетый.

Хороший человек из города Питера сказал, что возле пирожков, о которых была речь в предыдущей истории, раньше часто прохаживалась большая Кукла-Врач, с подвыпившим мужчиной внутри и рекламировала аптеку «Доктор». Ясно было поэтому, что прохаживался, нарядившись в куклу Главный Санитарный Врач.

Меня спросят про Бологое — там-то что?

А в Бологом люди симметричны сами себе и поэтому обращены в геометрические точки — как это происходит, я рассказывать не буду — ведь и так меня упрекают в излишней образованности.

07 октября 2003

История про один тост

Однажды мой приятель Хомяк позвал меня на какие-то посиделки. Правда, посиделки оказались отчасти объедалками и выпивалками.

Происходило это на окраине столицы, там где небо смыкается с землёй, а улицы — с полями.

Разлили по бокалам мускат, почему надо было начинать с муската — неясно, но я тоже приподнял бокал.

Хозяйка приподняла свой, и громко произнесла:

— Пусть плачут те, кому мы не достались. Пусть сдохнут те, кто нами пренебрёг, — произнесла она с очень нехорошей интонацией.

И это меня сразу насторожило.

07 октября 2003

История про кино. (Чудесная, чудесная программа передач.)

Хотел посмотреть, как называется тот фильм, что я смотрел в телевизоре, и поэтому полез внутрь "Яндекса". Обнаружил там странное гибридное сообщение:

"Вторник, 07.10.2003, 00:40–02:50, Оскар. Николас Кейдж и Элизабет Шу в Фильме "Покидая лас-вегас" (США). 1995 г.6 сентября 1976 г. на дальневосточном военном аэродроме "Чугуевка" проходили плановые полеты. Размеренный ритм летнего дня нарушило сообщение о том, что один из перехватчиков Миг-25 не вернулся. Через несколько часов стало известно, что замполит эскадрильи Виктор Беленко приземлился в японском гражданском аэропорту "Хакодате".Советское правительство развернуло невиданную по масштабам операцию по возвращению Беленко. Однако позднее выяснилось, что бывший замполит вовсе не собирался возвращаться на родину. Что заставило Беленко пойти на предательство? Кто он — перебежчик или завербованный агент? Как вернуть самолет, попавший в руки врага? О том, как развивались события в сентябре семьдесят шестого, как американская и израильская разведки охотились за самолетом и что на самом деле заставило старшего лейтенанта пойти на угон, рассказывает этот фильм".

Зашибись! За-ши-бись! Только кого же играет Кейдж?

08 октября 2003

История про Польшу — четвёртая. Криминальная

Отчего-то полицейские в Варшаве носили белые дубинки. Это были именно обычные чёрные дубинки, но крашеные в белый цвет.

Потом оказалось, что это притча во языцех. И когда полиция окружает болельщиков и пытается прогнать их от стадиона, то они сходятся стенка на стенку.

Болельщики заводят друг-друга как в давние исторические времена, когда все армии дразнились перед сечей. Они приплясывают, положив руки на плечи соратников. И вот именно тогда болельщики кричат в лицо полицейским:

— Бялая пала — то знак педало!..

08 октября 2003

История про Польшу. Пятая, путевая

В шкафу посольской квартиры я обнаружил венок, составленный из нескольких пластмассовых цветов — венок вполне погребальный.

Я воспринял это как знак и уехал в Краков.

В поезде рядом со мной ехал пожилой испанский профессор с женой. Мы с профессором тут же выпили его виски. От этого жизнь встряхнулась, как простыня, с которой сбрасывают крошки. Теперь можно было разглядывать Польшу, но она превратилась в зелёные и голубые полосы. Пришлось разглядывать жену профессора.

Жена испанского профессора была неимоверно грудаста — просто неимоверно. И при этом она всё время поправляла свою грудь, уминала её или просто трогала. Не сказать, чтобы это было какое-нибудь силиконовое безобразие, но всё же…

Как-то не по себе делалось от взглядов на эту грудь.

08 октября 2003

История про Воловика

Нашёл у себя в бумагах стихотворение Воловика:

08 октября 2003

История про Воловика (дополнительная)

понеслось…

09 октября 2003

История о Норме. (По следам наших выступлений)

— Разучилась пить молодёжь, — сказал Атос, глядя на него с сожалением, — а ведь этот ещё из лучших.

Александр Дюма

Я как-то затеял спор с одним неглупым человеком. Мы вспомнили ту фразу, что приведена в эпиграфе, и задумались об отметке в 150 бутылок, что была пройдена по словам одного персонажа, когда он вылезал из погреба в неизвестном трактире.

— Интересно, почему Атос не умер от цирроза сразу, как только вылез из того погреба? — спросил меня этот человек.

Но было понятно, что смерть от цирроза не так быстра. Тем более, он, Атос, уверял д'Артаньяна, что выпил 150 бутылок. Учитывая, что это лёгкое вино и бутылки тогда были невелики, а времени в запасе у него было предостаточно. Гораздо хуже, что Атос был настоящим клиническим алкоголиком, и цирроз печени был для него естественен: «Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку, то на стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их»….

Но задача оказалась интереснее — так всегда бывает, когда займёшься одним, а на поверку узнаешь много неожиданно-нового. Начнёшь готовить экспедицию на Луну, а попутно изобретёшь фломастеры и ещё пятнадцать тысяч прочих полезных вещей.

Начнём с того, что очень интересно, сколько занимала в те времена поездка из Парижа в Лондон. Если опустить многочисленные выкладки и цитаты из прошлых путешественников, пыхтение над картой и сверку со страницами Дюма и справочником конезаводчика, то можно обратиться к самому курьеру с подвесками. Он говорит, одному из трактирщиков: «Я был десять или двенадцать дней тому назад». Это время на обратный билет и двое суток для изготовление подвесок.

То есть, для выполнения нормы Атосу нужно было выпивать двенадцать-пятнадцать бутылок в день. Причём он довольно интенсивно закусывал — правда, холодным и жирным.

Потом я пошёл к другому сведущему человеку и обнаружил у него статусную бутылку из-под французского вина. Бутылке, правда от силы было лет тридцать, но она кичилась точным соблюдением формы.

В ней оказалось около полулитра. После вечера и части ночи, проведённой с этим, безусловно достойным человеком, она перешла в мою собственность. Опершись на косяк, хозяин сказал мне в спину, что с одной стороны belle France, была лишена стандарта на бутыли, но очевидно одно — осадок обычно не допивали. Я запомнил и это.

Итак, по пятнадцать бутылок в день (это даже избыточное допущение).

Я брёл домой и разговаривал сам с собой на пустой улице. Ну, литров пять в день. В принципе — можно осилить. К тому же организм уже был под это заточен. Да и я ничем, собственно, не хуже…

И я свернул в ночной магазин.

09 октября 2003

История про французские вина

— Планше, — сказал д'Артаньян, обращаясь к своему слуге, который, приоткрыв дверь, просунул в щель голову, надеясь уловить хоть отрывки разговора, — спуститесь вниз к владельцу этого дома, господину Бонасье, и попросите прислать нам полдюжины бутылок вина Божанси. Я предпочитаю его всем другим.

09 октября 2003

История про Яндекс. Новая

Программа передач на Яндексе продолжает радовать нас новыми чудесными фильмами. Если что, я готов устроиться там в ученики — за харч и ночлег. Потому что так писать я пока не умею.

Итак: "Четверг, 09.10.2003, 01:10–02:55. Принесите мне голову Альфреда Гарсиа. Дочь жестокого мексиканского наркобарона (Фернандес) опозорена. Разъяренный отец назначает награду в миллион долларов тому, кто положит перед ним отрубленную голову мерзавца — бывшего телохранителя девочки Альфредо Гарсиа. Двое ловцов удачи пускаются по следу. За большие деньги они нанимают профессионального охотника за людьми. У этого человека руки по локоть в крови. Но творческая жилка не дает ему опуститься окончательно: поэтому иногда он подрабатывает тапером в местном кабаке".

Это чудесная картина — тапёр с окровавленными руками стучит по клавишам, брызги летят в публику, нервно пульсирует творческая жилка на шее… Страсть!.. От заката до рассвета подмигивает нам отрубленная голова Альфредо Гарсия.

10 октября 2003

История про графоманов (первая)

Ко мне пришли вопросы одного интервью. Это интервью про графоманов. Спрашивают, в частности, как я отношусь к словам Николая Доризо: "Графоман — это гений, лишённый таланта".

Я задумался. Во-первых, это неточная цитата. На самом деле это часть стихотворения Доризо, что звучит так: «Графоман — это труженик, это титан, это гений, лишённый таланта».

Во-вторых, нет общего определения графомана. В последней редакции словаря Даля о нём говорится как о человеке «помешанном на многописании, бездарный писатель, предающийся беспрестанному сочинительству, бумагомарака». Но только всё равно эти определения — частные, и графоман теперь не зависит от признания обществом и от количества написанного: графоман может быть автором одной-двух компактных книг.

Одним словом, графоман для меня писатель, считающий себя достойным прочтения, но не считаемый мной достойным этого прочтения. Итак, это дело личное — или корпоративное: собрались несколько человек за столом и решили считать Синдерюшкина графоманом без кандидатского стажа и учётной карточки. Доризо пытается реабилитировать хтоническое начало, которое заставляло обывателя написать историю себя, семьи, фенологические наблюдения и ленивые мысли после обеда. Но это было давно, в те времена, когда некоторым поэтам приходилось доказывать своё звание в суде. Или оправдывать своё желание создавать текст, потому что в обществе читалось необходимым читать тексты. Теперь всё наоборот, и оправдывать писателя не нужно. Его не нужно и читать при этом.

В-третьих, наконец, слова Доризо, что родом из прошлого суть какая-то абстракция — а с абстракцией спорить или соглашаться бессмысленно. Это как в анекдоте:

— Саша, прибор?!

— 39!

— Что 39!??

— А что — «прибор»?

Так и с понятием «графоман».

10 октября 2003

История про графоманов (вторая)

Потом разговор зашёл о том, сколько графоманов есть на свете, и больше ли графоманов сейчас, нежели в Советское время. Я отвечал, что это никому неизвестно. Потому как с одной стороны, их должно стать больше, потому что людейпросто становится больше. Одновременно, стать графоманом гораздо проще — экономя леса, этим можно заняться в Сети. С другой стороны, часть психической энергии «канализируется», как говорят психиатры другим способом — ну там, политической активностью, люди молодые норовят что-то сплясать или спеть, а некоторые стремятся всё же написать что-то — только для журналов и газет, которых уж точно расплодилось немеряно по сравнению с временами Советской власти.

Можно судить и рядить о том, станет ли графоман известным писателем. Я вот думаю, что разумеется, может, обязательно может. Всенепременно. Потому что в глазах книжной индустрии Маринина является писателем. Это пишется под ней внизу телевизионного экрана, это не вызывает у меня возмущения. Вот Брежнев — не писатель, хоть книги издавал, а Маринина — писатель. Быть по сему. Популярность и коммерческий эффект — явление многофакторное, зависит оно от рекламы, от маркетинговых ходов, от позиционирования писателя на рынке, от его внешних данных и особенностей биографии. А, совсем забыл, — ещё от интересности текста. И что ж, на графомана может возникнуть отчаянный спрос.

Бороться с графоманами всё равно, как с порнографией. Натужно и противно, а главное — бестолку. Нужно лишь отвести резервацию для графоманов. То есть лишить графоманов возможности заставлять насильственно обывателя читать их, графоманов, творения. Ну, и не давать возможности графоманам удовлетворять свои прихоти за счёт тех, кто этого не хочет.

Ну, там отправила жена мужика в город за швейной машиной, а он там все деньги семейные вложил в печать своей стихотворной книжки. Ну, натурально, его скалкой — и поделом. Потому как сэкономь денежку на пиве и печатай что хочешь.

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

10 октября 2003

История про графоманов (третья)

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

Я-то признаться не ригорист и человек корыстный. Поэтому, я готов был бы получать деньги от графоманов. Например, графоман бы звонил мне и говорил:

— Знаешь, Владимир Сергеевич, я написал рассказ — сейчас я его тебе вышлю, а завтра приду в гости.

И вот он приходил бы ко мне, бренча бутылками, с окороком подмышкой. Я бы говорил ему, что думаю, (а сам, на всякий случай, поглаживал бы газовый ключ под столом), мы выпивали бы, а потом я провожал бы его, пригорюнившегося, до дверей.

Но обедаю я с друзьями, к счастью, далёкими от литературы.

10 октября 2003

История про очевидность невероятного (По следам наших выступлений)

Однажды ночью я смотрел телевизор и наблюдал, как с Гордоном и Бестужевым-Ладой беседует Капица. Культуролог Бестужев-Лада половину передачи с надрывом вещал, что он одной ногой уже в могиле, нет места ему под солнцем, вот-вот и умрёт он, вы меня слушаете, я вам говорю, нет мне перспективы в жизни, я уже отжил своё.

Я же думал о другом — самое забавное, что, по сути, Гордон — наследник Капицы. А его передача суть наследованная передача «Очевидное-невероятное». Конечно, у Капицы было много естественно-научного, а у Гордона в ночи сидят и гуманитарные учёные, но всё же у Капицы бывал Тур Хейердалу со своими папирусными лодками, бурчали археологи про всяко-разные древние цивилизации, обсуждалась там загадка «Слова о Полку…». И прочие дела. Понятно, что в «Очевидном-невероятном» моего детства не обсуждали Христа и бестселлеры — так то время было другое. Впрочем, я помню историю, про то, как его за это однажды топором саданули.

Я больше любил Капицу.

Во-первых, это была ностальгия.

Во-вторых, Капица всё же потомственный лектор, прекрасный популяризатор. Он рисовал в прямом эфире правильные графики. Говорил, что по осям, каков масштаб, а графики гостей Гордона часто напоминали кривые кислотно-щёлочного баланса из телевизионной рекламы — сине-красные, со звоном врезающиеся в ослепительный зуб. Было понятно, что Гордон честно отрабатывал название своей передачи — это была передача не про удивление очевидным и поиски невероятного, а передача про Гордона. Про то, как он разговаривает с разными людьми. Через какое-то время новый ведущий пообтесался. Видимо, он проецировал на учёных настоящих и мнимых стиль своей прошлой утренней передачи с его личными идиотами. Та передача была действующей моделью общества за стеклом, и, видимо, именно поэтому Гордон так ненавидел «За стеклом», а «За стеклом» была замечательным началом — на месяц, кажется, опередившим куда более профессионально сделанную передачу «Последний герой» — передачу такую же упырскую. В «За стеклом» была прелесть домашнего порно, за которым не столько порок сладострастия, сколько порок подглядывания.

Гордон, кажется, ненавидел «За стеклом», потому что подглядывание за морскими свинками было конкурентом его стиля телевидения.

В-третьих, Капица был учёным — не такого калибра, как его отец, но это уже не важно. Он получил хорошее образование, поэтому его беседы с другими учеными — это беседы людей, говорящих на одном языке.

Мне говорили, что «беседы» же Гордона с его гостями, да и сам подбор этих гостей (зачастую несущих околонаучную чушь или — вещающих с умным видом на всю страну устаревшие ещё в середине тридцатых взгляды), те вопросы, которые задает Гордон, напоминает беседу китайца с голландцем без переводчика. Гордон не может оценить качество информации, которую ему преподносят. Это «удовлетворение собственного любопытства» — за счет телевидения. Лучше уж никакой информации, чем такая — не сортированная по принципу качества.

На что я отвечал, что Гордон не заменяет Капицу, он именно наследовал Капице. А наследники, всегда проматывают имение своих дядюшек.

Можно привести аналогию с врачами. Итак Капица — это врач-традиционалист, а Гордон — врач модный (хотя, не обязательно представитель знахарской практики).

13 октября 2003

История про невероятность очевидного. (По следам наших выступлений)

В научной традиции есть некая традиция описания — верификация, предварительная апробация и многое другое, что греет мне душу. Эти традиции — тонкая, часто рвущаяся мембрана, но это единственное, что удерживает научное мировоззрение и здравый смыл от спекуляции.

К тому же, если вещь не может быть изложена на понятном языке, то что-то с ней не чисто. Нет, речь идёт не о полной и универсальной доходчивости, а он определённых приближениях. И, если человек говорит с непрофессионалами, и, в обычной речи, скажем, вместо слова «эпизодически» норовит сказать «спорадически», меня это настораживает. Особенно меня веселит в этом смысле птичий язык современного литературоведения и культурологии.

Я видел разных физиков у Гордона, такими же различными были и лирики. Впрочем, больше тех, что косноязычны, да ещё они оказывались летними дураками. Сразу, кстати, видно, когда человек с умным видом несёт чушь. Как писал, кажется, Ильф — все бездарные писатели пишут одинаково. И даже — одним почерком. И ясно, что есть много учёных, которые могут быть лекторами, а есть интересные учёные, которые говорят плохо.

Но сидят перед экранами, скажем, инженеры, программисты, домохозяйки с неоконченным высшим и хронической бессонницей… И глотают — всё подряд. Как сказал другой непредвзятый человек: «Если то, что глотали у Капицы — было качественно приготовленным питательным, но немного пресным бульоном, то блюдо Гордона — это весьма сомнительный крюшон: то рыбная косточка попадется, то свиной хрящик, то — спелая дыня… Невкусно».

Понятно, что в «Очевидном-невероятном» тоже хватало спекулятивных гостей-упырей — то у них тарелки подлые летали, то руины, извините, говорили. Но материалистическая цивилизация не упивалась этим, по крайней мере, на виду.

Просто, топая сапогами, пришла демократия, пришла, рассыпалась клоками, повисла повсюду — и вот, утеряна строгость стиля.

А настоящая строгость стиля, как в настоящем Новом Средневековье только в монастыре. Но нет ничего тоталитарнее и противоположнее телевидению, чем монастырь.

13 октября 2003

История про библиофилов

С собирателями всё, конечно, непросто. Это кто бы сомневался.

Но с коллекционерами книг всё ещё сложнее. Понятно, во-первых, что вложение денег в картины или бронзу куда эффективнее — если рассматривать коллекцию с точки зрения капитала.

Но, это во-вторых, собиратель живописи, даже если и сидит в заточении, но он может видеть картины как говорится, лицом. То есть изображение находится перед его глазами. А собиратель-библиофил наблюдает свою коллекцию в обычном состоянии лишь в качестве корешков. То есть книга утрачивает свою книжную функцию — она превращается в параллепипед, а ровные слои букв могут никогда и не увидеть солнечного света. Я утрирую, конечно.

То есть, коллекционная книга не подразумевает чтения.

Например, прижизненное издание Онегина при известных отличиях в тексте не читается. Коллекционер держит для чтения современный экземпляр.

Наконец, третье обстоятельство — книжные коллекции (например, собрание всего о маршале Мюрате) живут ровно столько, сколько живёт коллекционер. Или до тех пор, пока он не разорится — что, по сути, одно и то же.

15 октября 2003

История про PR-человека Юденич

— Ну, скажи, Савва, скажи, ну тебе-то — зачем это нужно?!!

Леонид Зорин. Покровские ворота.

За сегодняшний день два раза меня спросили о Марине Юденич. Так вот что я отвечу. Юденич для меня вообще загадка.

Во-первых, мне непонятно, зачем она пишет. Не для денег — это очевидно. Это тип светской женщины, что живёт вне слова «заработок». Деньги для неё сгущаются из самого светского общества — посредством загадочного явления, что описывается словом «проекты».

Что означает это слово, мне неизвестно, но знающие люди мне объяснили, что нужно в ответ на вопрос о том, где работаешь, говорить — «есть у меня пара проектов».

Но, что касается женщины Юденич, то она действительно представляет для меня изрядную загадку. Зачем она лезла в телевизор? Зачем она занялась писательством? Зачем она — всё.

Это совершенно непонятная фигура.

Я время от времени встречаю её на развороте глянцевого журнала, в окружении каких-то роскошных интерьеров собственной квартиры, то вижу репортаж с её свадьбы, напечатанный в «Масонском мукомольце», но совершенно непонятно — зачем, зачем…

Фармацевтический Лопахин, нахрапистый Брынцалов мне и то понятнее. Его существование — гимн мимолётному желанию, стук крестьянского топора по стилю и изысканности. А Юденич при этом-таки действительно училась в Сорбонне.

Когда я работал в одном бумажном издании, то сказал, что при мне Юденич не будет упомянута ни словом. Эта установка была выполнена, слово я своё сдержал, но теперь можно дать волю своему недоумению.

Так всегда бывает, когда видишь странный образец социального безумия — человек выстраивает жизнь в воздушном промежутке между двух стульев, выходит, облитый нечистотами и в рубище не оттого, что религиозен и не из корыстных соображений. Обманывает кондуктора: купив билет, отказывается от поездки.

Литературный проект Юденич начался сравнительно недавно — он построен на том, что сюжет её книг забывается моментально, стиль чудовищен — он не системообразующ, как у многих дам, что пишут детективы, и не уникален настолько, чтобы её можно было узнать по десятку страниц. В настоящих массовых жанрах конвейер заставляет считаться с потребителем, в элитарной культуре всю растительность гнёт под себя харизматический ветер. Но тут феномен зависания в воздухе — между двух стульев.

Судя по прессе, Юденич занималась ещё и дизайном и цветоводством (кроме экономики, антропологии, философии, менеджмента и культурологии). Фотографии предъявляли какой-то хитрый дизайн в её доме, саде и огороде. Можно было бы заняться дизайном, шляпными формами, на худой конец, абстрактной живописью — которая априори не верифицируема.

Мне действительно непонятно, почему человек, получивший психологическое образование, так подставляется — окружает себя тепличным раем проплаченных рецензий, не видит (или видит — это ещё непонятнее), что размеры оплаченной теплицы крохотные, мир почитателей виртуален.

При этом я знаю десяток людей, писавших о Юденич за деньги, и ни одного — хвалившего её по велению сердца. Может, это тримальхионов пир новейшего времени, может это просто безумие?..

Я гоню прочь свою ненависть к Юденич, понимаю, что это гадко и богопротивно, но ничего не могу поделать. Я пытаюсь объяснить это чувство унылой фрейдовщиной, вытеснить его положительными эмоциями — но не могу. Я надеялся объяснить то, как у меня сводит скулы при её имени простой завистью. Наконец, я искал спасения в генетической памяти о том, как голодали мои предки в Петрограде во время блокады его войсками Юденича.

Потом мне рассказали, что Юденич тяжело болела, и я пытался тогда воспитать в себе жалость. Но и этого не вышло.

Беда.

P.S. специально для некоторых читателей: мой приятель Хомяк ничего не подозревает о существовании Марины Юденич. Надо будет ему соврать. что она любит развлекаться с хлыстом.

15 октября 2003

История про порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

Понятно, что в пятницу вечером только такое и писать. Ну, так ведь кому-то достаётся в этом раскладе сухая теория.

Однажды ко мне пришли специально обученные люди и наладили связь с Космосом. Правда, когда я сам увидел это, то обнаружил космическую тарелку, что закрывала половину фасада.

— А хера она такая большая?

— Такая осталось, — хмуро ответили специально обученные люди. — Но за те же деньги.

Я недоверчиво хмыкнул, но делать было нечего. Связь с Космосом уже была налажена.

Дни шли за днями, складывались в месяцы и годы. В Космосе всё было запутанно и сложно. Был, например, один космический канал, что рычал на неизвестной мне разновидности арабского языка и показывал чудесной красоты ковёр. Этот ковёр висел в телевизионном экране, чуть дрожа, шевеля своими розовыми и красными волосками — как-то я долго смотрел на него, потом пошёл в души вернулся — ковёр был на месте. Я сварил себе кофе и прочитал почту — ковёр наличествовал. Через час он, правда, сменился на своего собрата голубоватого оттенка.

Потом я набрёл на порнографический фильм — причём это был фильм с чрезвычайно разветвлённым криминальным сюжетом. Удивительно ненатурально дрались в нём мужчины-порноактёры, будто потеряв мужской задор. Берегли, видимо, лица и руки.

Педерасты в фильмах по соседству почему-то совокуплялись исключительно молча, без всяких звуков. Вот тётки-лесбиянки вопили почём зря, не говоря уж о том, когда брали с собой мужиков.

Продравшись через десятки диванных магазинов, сотню говорящих голов, я снова обнаружил совокупительный фильм под названием…

Ладно, в следующий раз.

17 октября 2003

История про другие порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

… Итак, я нашёл совокупительный фильм под названием «Joy à Moscou». В этот момент я понял, что эта продукция вызывает во мне чувства совершенно успокоительные.

Сюжет, впрочем, был довольно примечательный — Deux jeunes touristes françaises montent dans un taxi pour visiter la ville. Le chauffeur leur conseille de découvrir de toute urgence les merveilles du musée Raspoutine. В этой картине было всё, что положено — перемещение по Москве исключительно на «Волгах» ГАЗ-24, ресторан со стриптизом под цыганские напевы, унылая лесбийская любовь под цыганскую же скрипку (В западном масскульте русскость проще всего показывать через цыганскость), официантка в кокошнике, элитная квартира со стенами, обшитыми залаченной доской-сороковкой. Водку, конечно, интернациональный актёрский коллектив хлестал как воду. Дамы в вечерних платьях всегда сидели с рюмками, а бутылка раритетного теперь «Rasputin» стояла на столе у главного мента прямо на фоне какого-то гигантского бархатного знамени.

Герои вполне натурально трахались в душевых, знакомых мне ещё по пионерскому лагерю. Да, да — душ в кадре был советский, настоящий — одно колёсико в нём металлическое, другое фарфоровое, ржавая труба…

Впрочем, пока я это писал, какого-то мужика утопили в банном бассейне. Пока этот человек пускал пузыри, я сделал следующее открытие — эстетически режиссёром этого фильма вполне был Эйрамджан. Эстетика вооружённых полуголых баб в будёновках — это то, что мы сами придумали и радостно предложили Западу.

Дело близилось к развязке. Появился, наконец, театр «Распутин» и главный негодяй

с той же фамилией, что оказался лысым, как бильярдный шар. Он притворялся куклой в музее восковых фигур. Вот это поворот — впрочем, убивают его с тем же успехом, что и исторического Распутина. Он, кривляясь, бежал по коридорам запутанного московского дома Месгрейвов, вздрагивая от выстрелов.

18 октября 2003

История не совсем про порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

А через несколько месяцев я обнаружил себя на том же месте — я сидел и кушал настойку, смотря при этом антиклерикальный порнографический фильм, где чёрт по-разному любил одну тётеньку. К попе у чёрта при этом приклеен длинный жёлтый хвост со стрелочкой на конце. Хвост этот похож на длинную венскую сосиску.

В этот момент мне пришло чудесное письмо, предлагающее полюбоваться на инцест и забавы чуть поблёкших, но вполне готовых к действию матерей. Эти матери, кстати, очень напоминают принцесс на горошинах — у них под матрасом всегда лежит член. Искусственный, правда.

Одна интересная дама рассказывала мне, что в момент душевного неравновесия подписалась на похожую рассылку. К ней приходили рассказы «Негр и белые девочки» — оказалось садо-мазо, или история в восьми частях под заголовком «Школьница». Её, впрочем, дама прочитала принципиально. Каждая серия строилась таким образом: тринадцатилетняя девочка по имени Сюзи последовательно встречалась с тремя мужчинами, и они её, изредка меняясь местами, любили во все обнаруженные отверстия. Число отверстий и число участников всегда совпадало; катарсис не наступал, и даму мучила отчаянная зевота. Но в последней серии автор превзошел самого себя — описывались отношения, одновременные и с точки зрения анатомии немыслимые, с а) женщиной; б)её мужем и в) их собакой. Искупала всё стилистическая жемчужина: «О да, мистер, сделайте это — я так люблю разные штучки, застрявшие у меня в заднице!»

Впрочем, и я встречал эти рассказы. И чудесный язык их переводчиков мне был знаком тоже. «Член мальчика находился в самом святом для любого человека месте». «Он коитировал свою мамочку уже более двух часов». «Мадлен вскрикнула, продолжая смыкать свои ножки». «Она содрогалась в оргазмах».

Мне было не чуждо наслаждение этим языком. Его губы были везде, он обнял её всю, он обнажил перёд её тела и поцеловал в хрупкую ямочку на подзатыльнике. Даже великий и покойный Армалинский рекламировался на порносайтах чудесной цитатой-завлекалочкой с прекрасной опечаткой: «В комнате собралось около полудюжины пар, издавна практиковавших непротивление козлу насилием».

Лингвистически эти находки обусловлены электронным переводом, но есть и другие обстоятельства — в английском варианте эти тексты не менее косноязычны.

Я когда-то много рассуждал об эстетике порнографии, и поточной реализации людских желаний.

Во-первых… Да ну к бую всё это рассуждение.

Надо выпить чёрного пива.

18 октября 2003

История про гробы

Да не забыть, записать своё отношение к книге "Гроб хрустальный" и вообще к этому феномену.

19 октября 2003

История про Поля (По следам наших выступлений)

Есть такое место, куда течёт по трубам всё говно города Москвы. Эти поля находятся на юго-востоке, близ Люблино. Или Марьино. Или всё же Люблино.

Собственно, понятно, почему всё течёт именно туда с 1896 — потому что это самая низкая местность в Москве, Чагинское болото.

Много лет назад мой одноклассник ловил там гуппи, что расплодились на манер мифических крыс в московской канализации. Гуппи там выросли такие живучие, что их продавали в Голландию. Голландские аквариумисты им жутко удивлялись и никак не могли понять, отчего они так живучи. А всё дело было в том, что московские аквариумисты отправляли некондиционнее экземпляры знакомиться с окружающим миром через унитаз.

И вот, на манер дурацкой рыбы, я туда поехал — влекомый безадресной похотливой надеждой.

Стояла унылая пора. Хомяк вёл машину и щебетал с италианской переводчицей, хозяйкой дома, расположенного посреди полей. К ней-то мы и ехали. Переводчица объясняла, что в субботу и воскресенье работники Полей не боятся никаких проверок и открывают какие-то Вентили. Оттого вся местность воняет всем тем, что туда приплыло со всей Москвы. А ещё, говорила она, время от времени по улицам там проходит призрак генерала Дурасова и глубоко вздыхает. Призрак помнит, что он купил чудесный уголок, а вышла из него суетливая дачная местность, а вслед ней уж совсем неприличные поля аэрации. Дурасов очень хотел получить орден Св. Анны, а как получил его, построил себе дом по форме креста святой Анны на берегу Голеди, да и помер потом. Предчувствия его не обманули…

Я посмотрел в глаза хозяйке и потупил взор. Да, одна пятнадцатимиллионная доля этого безобразия — моя. И ничего с этим не поделать. Именно из-за меня и моих предков в подвалах там метан, а пустыри горят не хуже торфяников.

Впрочем, по дороге мы подобрали подругу хозяйки, узбекскую женщину из Бухары. В середине ночи, когда Хомяк рассказал уже всё, что знал о деторождении, узбекская женщина заявила, что если мы выйдем на мороз и ей принесём шоколадку, то нас по очереди поцелуют в засос.

— Не надо, Хомячок, не ходи. Не ходи, хуже будет. Место тут такое, воткнут тебе в зад Аленький цветочек, поплывёшь ты по коллекторам, будто Синбад-мореход, и склюёт тебе яйца птица Рухх. Не ходи… — сказал я.

Но я не то что не уговорил его, но и принужден был составить компанию. Позднее Знающие Люди, постигшие Свет Учёности и Превзошедшие Науки, объяснили мне, что нужно было просто произнести магическое заклинание «джеляп», глядя узбекской женщине в глаза. Но тогда я не знал этого, и вышел в ночь вслед за Хомяком в странную местность, из которой не выехать, коли уж ты туда въехал. Место, где правит Джеляп и Джеляпом же погоняет. Там происходят с нормальными людьми странные вещи, и грозят эти вещи им пальцами, и голова трещит, как от удара тупым предметом трещит тыква — несколько раз, с размаха — джеляп-джеляп-джеляп. Но понимал я это медленно, принюхиваясь постепенно, ужасаясь помаленьку.

Мы перелезли по лесенке через огромную фекальную трубу, и начали месить грязь дорожки. Было темно и скучно. По шаткому сварному мостику мы миновали урчащую канаву и пошли вдоль забора, испачканного загадочными письменами.

Какая-то женщина пробиралась во мгле нам навстречу. Я открыл было рот для вопроса, но женщина, увидев нас, вдруг шагнула в сторону, ступила в лужу по колено и побежала прочь, брызгаясь и высоко задирая ноги. Наконец, Хомяк увидел вдали тусклый свет магазина. Там был карьер каменных пряников, пыльные бока винной тары и шоколад, разумеется.

— Хомячок, — снова запричитал я, — не надо, не бери, толку в этом нет, поедем лучше домой, ну его это дело, ты ведь купишь шоколада с орехами, а тебе скажут, что не купил белого молочного, а купишь белого молочного, скажут, что горького не купил, а купишь горького, скажут, что не купил с орехами, и будет тебе джеляп. Впрочем, я не знал тогда этого слова.

Хомяк тут же купил три разные шоколадки.

Мы вышли из магазина и обнаружили рядом вход в ночной бар.

— Для храбрости, для храбрости, — развеселился Хомяк и, я шагнул за ним в чрево, светившееся зелёным как аквариум.

Дверь за нами гулко захлопнулась и встала намертво. В баре вдруг затихла музыка и дюжина посетителей в гробовой тишине медленно-медленно повернула к нам в головы. Они были похожи на оживших Гуппи-мутантов.

И это меня сразу насторожило.

19 октября 2003

История про Олега Шишкина

Собственно, это история даже не об этом человеке, которого постоянно путают с моим другом Михаилом Шишкиным, а история об одном приёме. Но обо всём по порядку.

В известном фильме «Люди в чёрном» есть хороший эпизод, когда один из персонажей произносит:

— А теперь посмотрим сводки… — и начинает рыться на лотке с бульварной прессой. — Это самые точные сводки, самые точные, да.

Шишкина считали чрезвычайно скандальным автором. И это для меня большая загадка, потому что он использовал по сути один и тот же приём. Он брал известный факт и надувал вокруг него скандальности, сгущал тайну, приплясывал и проборматывал какие-то конспирологические заклинания. Началось всё с того, что он объявил Николая Рериха агентом ОГПУ. Механизм размышлений был очень простой — если экспедиции Рериха в Индию дали разрешение на выезд компетентные органы, если в её составе был чекист, а в конце жизни Рерих написал завещание в пользу Советского правительства, то других доказательств не требуется. Кстати сказать, что в таком случае любой советский гражданин, выезжавший в командировку за рубеж, был агентом КГБ — поскольку он был обязан написать отчёт об этой командировке, который просматривал Первый отдел его организации.

Затем Шишкин написал книгу о Распутине — смысл её был в том, что Распутина-германофила убила английская партия при русском дворе. Количество исторических несообразностей в этой книге было так велико, что говорить о них скучно.

Наконец, вышла книга, обложкой чрезвычайно напоминающая «Господин Гексоген» Проханова — с какими-то облезлыми черепами на обложке. Называется он тревожно — «Красный Франкештейн. Секретные эксперименты Кремля». Сюжетный пунктир этой книги — смерть Ленина — смерть Фрунзе — разработка отравляющих веществ в СССР — опыты Иванова с обезьянами. Это все те темы, что были заявлены крупными буквами в огромном количестве журналов и газет. Всё это можно было найти на каждом углу и на каждом вокзале — без привлечения людей в чёрном.

И что ж? Страшно умирал Ленин. Страшно. И про это уже снят известный фильм довольно занудного кинематографического гения. И Фрунзе, поди, убили. Про это писатель Пильняк даже книжку написал, о чём, может быть, десять раз пожалел. Да и про опыты с собаками есть книжка — о реликтовом профессоре, его ассистенте и собаке с обваренным боком, подобранной в подворотне.

Секретные эксперименты — это только разработка боевых отравляющих веществ, что конечно, ни в какие времена открытой тематикой не было. А вот попытки скрестить человека и обезьяну, да и прочие эпизоды книги если уж были каким секретом, то не Кремля, а секретом Полишинеля. Советская и мировая пресса трубила о них на каждом углу, а в московских пивных пели частушки об омоложении — при этом верили в это примерно так же, как и сейчас. Поэтому не очень понятно, чему удивляется Сталин: в цитате, которую нашёл agavr: «Репрессии разочарованного и подозрительного диктатора не заставили себя долго ждать. Разочарование в медицине было для Иосифа Виссарионовича одним из главных разочарований жизни. Он хотел побыстрее забыть проклятых обезьян и их уже бессмысленные гениталии». И зачем автор завершает книгу словами: «Но если мы когда-нибудь получим документальное подтверждение сенсационному событию, это будет означать только то, что один из самых принципиальных шагов по изменению цивилизации прошёл для нас незамеченным. Он назывался «секретным экспериментом». И абсолютно не важно, стояли ли у дверей той роковой лаборатории наряды НКВД или караулы спецназа — всё это мелочи. Роковой шаг уже будет сделан в прошлом». Ну, «будет — в прошлом» — так это контрамоция в журналистике или публицистике.

Шишкин окончил Щукинское училище и был по образованию — «чтец». С письмом выходило хуже. Мешались какие-то бессмысленные гениталии.

Пафоса тут никакого — тема давно обсосана, куда важнее её этический аспект, который нам знаком ещё по переведённой книге француза Веркора «Люди или животные». Там, собственно, мелодраматический сюжет был закручен вокруг судебного разбирательства — убит ли человеческий дитёныш, рождённый от квази-обезьяны, или убит дитёныш обезьяны. Там гениталии оказались как раз при деле. Тема эта обычна, разжёвана и пережёвана не в газетах, а в романах, как мы видим.

А в книге про несуществующих франкештейнов Олега Шишкина интересно другое — подробный пересказ архивного дела о финансировании закупок обезьян, и работе профессора Иванова по межвидовому скрещиванию (ГАРФ, ф. 3316, оп. 45, д.18), на цитировании которого, собственно и построено полкниги. На этом спасибо. Не каждый попрётся в архив читать первоисточник.

Таким образом, это межвидовое скрещивание — бульварной спекулятивной темы и спокойного изложения с развешенными ссылками. Если бы не доля известного пафоса — совсем было бы хорошо. Если бы рассказать о том, почему межвидовое скрещивание невозможно, рассказать об обречённости социальных утопий, только отразившихся в зеркальце смешной пародии на дарвинизм… Если бы в этой книге ещё рассказать об очень интересном феномене советской евгеники, то есть объяснить читателю, что главная фишка совсем не в секретности этих опытов, а в том, что они были совершенно естественны для двадцатых годов прошлого века, что собачье сердце колотилось не в одной груди, и даже Маяковский молил в своих стихах безвестного химика о бессмертии…

Первым, кстати, об этом феномене первых послереволюционных лет, о мрачном воплощении фёдоровской идеи общего дела, о естественности кладбищ на площадях, воскрешениях и омоложениях, заговорил покойный Карабчиевский в своей блестящей и несправедливой книге о Маяковском.

Это, правда, был пафос особого рода.

Ладно, в следующий раз я пожалуй, расскажу о том как меня самого спрашивали об этих опытах.

21 октября 2003

История про "как" и "зачем"

В связи с той историей про франкештейнов и несчастных обезьян, я вспомнил, как довольно долго поддерживал разговор на всякие учёные темы.

Однажды я пришёл к своему товарищу Ване Синдерюшкину вешать книжные полки. М жужжали и стучали, а потом кряхтели и стонали. Мужской строительный или ремонтный разговор — особое искусство, а говорили, разумеется о репродукции. Ну и, отчего-то, об экспериментах по оплодотворению обезьян людьми.

Синдерюшкин сказал, что с самого утра, как предчувствие этой темы, в его голове крутилась фраза: «Я знаю, что найдётся множество людей, которые сделают это, не моргнув глазом — и за меньшие деньги. Но именно поэтому должен быть человек, который не сделает этого никогда. Ни для рекламы, ни для денег».

Я, держа книжную полку плечом, отвечал, что это чрезвычайно благородно, а фраза сгодится для письма какой-нибудь девушке. А потом рассказал свою историю.

Однажды, довольно давно, я попал в телевизионный ящик. Меня посадили в мягкое кресло и спросили, целя фонарём в глаз, готов ли я поставить на себе эксперименты по скрещению обезьяны с человеком. Меня, впрочем, считали человеком. Мужской особью этого вида.

То есть, передача, куда я попал, была об этих самых экспериментах профессора Иванова, что велись в двадцатые годы. И спрашивали меня, в заключение этого бредового разговора, смог бы я помочь науке. Начал я плести в ответ какую-то чушь, что-то безнадёжно вменяемое — что вот убеждения не позволяют и Богородица не велит. Нужно было бы блеснуть цитатой из тех же двадцатых –

«Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но какого дьявола? — спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может родить его когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого! Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар».

Но цитаты я, разумеется, не помнил.

А, как всегда, лучший ответ я придумал в обшарпанном телевизионном лифте. Это было то, что французы называют l’esprit de l’escalier. Лучший ответ на этот вопрос, вернее, рассуждение было таким. Есть эволюция вопроса, который сначала формулируется «как?», а потом превращается в вопрос «зачем?». Человечество уже столько раз озадачивалось вопросом «как?», решало его, придумывая как, но тут же возникал клубок проблем, упирающийся в одно «зачем?». И «зачем» всегда оставалось без ответа.

В этот момент полка, выворачивая винты рухнула вниз обдав нас запахом гнилой штукатурки и пыли. Мы помолчали, тупа глядя вниз.

И, наконец, я закончил мысль:

— А, может, мне просто нравится традиционный способ размножения. Негибридный.

Я пробовал, да.

21 октября 2003

История про дежурство в газете

Как-то, работая в газете, я пришел на службу в выходной день — дежурить при факсе. Занятие это было довольно унылое. Было пусто, главного редактора на месте, естественно, нет, он отдыхает. Поэтому я принялся читать тексты, оставленные предшественниками. Это особенное, традиционное развлечение дежурных — разглядывание книги событий, составленной их предшественниками.

Каждый из них иронизировал над бессмысленным времяпровождением по-своему. От простой и лаконичной записи «10.00 дежурить начал; 17.00 дежурить закончил, сделанной Сергеем Шаповалом, до 16.40 «Звонила жена. Проведала, как живу. Заботливая!» «Скучно. Читал «НГ» — оказывается, интересная газета. «Звонков не было, а происшествий не заметил» — Титов. Был представлен и философский текст: «Сдвинул кресла, лег и задремал… Часы на стене мерно отстукивают секунды, которые сливаются в минуты и часы, проведённые в бездумном одиночестве Единственное спасение — погрузился в свой внутренний мир, что я и сделал. Далее следовали стихи. «Получил факс от Зюганова… Нет, целых четыре. Основные тезисы: «Русский народ займёт положение достойное великого народа (без запятой) Великий Зюганов займёт безусловно пост великого вождя великого народа. Остальные факсы менее интересны. Про евреев ничего нет. Скучно». Обнаружил и наблюдения Гаврилова. Он писал: «Пришёл поутру печален и смутен. Сломал ручку и тут же измарался. Порвал факсы в клочья, сложил в тазик. Лампа дневного света гудит как бомбардировщик на взлете. Понятное дело, что в нормальные дни веселый гомон редакции заглушает этот надсадный вой — а вот в одиночку-то каково? Удавиться можно. Кошмар! Читал список домашних телефонов. Думал. Никому не позвонил, изнемог в думах. Пришел заведующий отделом экономики — так ему и дверь открывать не станем: будем визжать из клетки: «не пустим, не пустим… Убирайся прочь, палёная кошка, откуда пришел!». Каждое сообщение о факсе Гаврилов заключал словами: «Порвал в клочья, сложил в тазик».

21 октября 2003

История про день Космонавтики

Был такой человек по фамилии Сирано де Бержерак. Говорят, что имя же его было Савиньон. Так вот, на Сирано де Бержерака, на его «Государства Луны», во всякой книге по истории ракетной техники содержится ссылка. Дело в том, что он Сирано де Бержерак отправился на Луну с помощью пороховых ракет, но космическая ракета превратилась межконтинентальную баллистическую. Савиньон попал сначала в Канаду — т. е. в Новую Францию. Он свалился прямо на берег Св. Лаврентия.

Правда, потом Савиньон всё равно улетел за какой-то неясной надобностью на Луну.

Лучше б он этого не делал.

Там не люди, а звери, как по совершенно другому поводу выразилась актриса Елена Соловей в фильме «Раба любви». Он попадает в отвратительные места, будто в кошачий город Лао Ше он попадает, будто шляется с казённой подорожной по Тамани..

Встречи его на Луне странны — старец в пустынной местности вкушает плод, напоминающий винный спирт. Это древо долголетия — древо же познания напротив, плоды его покрыты кожицей, которая погружает в невежество. Адаму натёрли дёсны этой кожицей, и он всё забыл, что знал о рае. Библейские герои, кстати, шастают по Луне, будто античные герои в первом круге дантовского ада. Про этот ад на Луне очень хорошо написал Уэллс, а потом Олеша…

Это всё наглядная иллюстрация того, что в путешествии самое главное не «куда» и «как», а «зачем».

21 октября 2003

История про автобус

…Автобус тогда был символом удаления от центра — выйдешь из подъезда и окунёшься в рокот улицы Горького. Где автобус — нет его. Волочится через улицу Горького трамвай, идёт от Тишинки к Бутырке. Шевелит усами таракан-троллейбус, а фыркающего дизелем автобуса нет. Рядом были даже сонное троллейбусное царство — усатые и рогатые спали вокруг Миусского сквера, в их кузовах шла неясная ночная жизнь, а автобусное царство начиналось только у белорусского вокзала.

И вдоль дач трясся автобус неразличимо-грязного цвета. И по России нужно было проездится в автобусах, потому что по ней ползли как жуки круглые тушки ЛАЗов, и дребезжали божьи коровки ПАЗиков, работяги ЛиАЗы-667 и прочие…

Царство аббревиатур было обширно и незапоминаемо — похожий на диковинный американский schoolbus ЗИС-154 какого-то послевоенного года огромный как железнодорожный вагон, ещё ржавел на моих глазах в нутре одной из московских свалок.

Вне сокращений был венгерский посланец «Икарус» — 180-ый и гармошка скрипучего 280-ого. И это тоже было путешествие на окраину — сорок минут до Солнцево.

Скорая ездила на РАФиках. 977-ые и производные от РАФ-977 были расцвечены милицейскими канареечными и красными пожарными полосами. Впрочем ездил по улицам и ереванский остроносый ЕрАз — тоже медицинский, продуктовый и технический. ЗИЛовский автобус, ЗИЛ-118 существовал только на страницах журнала «Техника- молодёжи» — сборка на заказ, это движок от самосвала, это спецсборка, спецсигнал, это для иностранцев на маршруте Шереметьево — Интурист, это в ЦК. И ЦК вставало в ряд аббревиатур по автобусному праву.

И всё же главные были там, на далекой дороге. Где ехал междугородний львовский, с открытой дверцей в нутро двигателя, и видно было, как стремительно вертится внутри шкив, свистят лопасти вентилятора, Самое важное начиналось тогда, когда странная штанга, будто космическая лапа, открывала перед тобой дверь и нужно было выпрыгнуть на чужую землю. Или, когда крохотный автобус выл на горном серпантине, было непонятно, успеешь ли ты до ночи на следующий или навеки останешься жить у древневавилонского памятника автобусной остановки.

Заблудившийся автобус переставал быть метафорой. Однажды я работал в Костроме, приезжая туда регулярно на неделю-другую. Туда и обратно нас вёз скрипучий «Фердинанд», вслед фильму и орудию названный ГАЗ. Этот автобус, будто Сирин-птица, что имел голову грузовика, а тело автобуса.

Он сломался на Муромской дороге, и два немца, заработавшие, как и я своих денег переглянулись. Ночь спустилась на русскую землю, и они втянули головы в плечи. И, наконец, кто-то протяжно завыл за лесом, что обступил дорогу — завыл протяжно и жалостно.

По моей родине ползли сотни и тысячи аббревиатур — загадочный ЯАЗ с номером из четырёх цифр, и МАЗовские автобусы, ЯрАзы и КАвЗы.

СССР выпустил до своей смерти полтора миллиона лупоглазых и многоокошечных аббревиаций — казалось, что автобусы делают в каждом райцентре. Полз, содержа меня как эмбрион путешественника ЛАЗ-695 с огромной запятой воздухозаборника на крыше и 697-ой, что назывался «Турист» тарахтел зиловским движком и тоже содержал меня. В брюхе его, ещё ближе к земле, тряслась поклажа, но нижнее брюхо было набито бархатистой пылью, и только мешки с сумками время от времени стирали её.

Тогда, в чужом доме, куда добираться на «Икарусе» с пересадкой, кто-то читал над ухом Цветаеву — про автобус. Это было совершенно лишнее.

23 октября 2003

История про алкогольные дуэли (по следам наших выступлений)

Снова заговорили об алкогольных дуэлях. И я вспомнил, как я попал в подвал на Никольской улице и смотрел через длинный стол-колбасу, как пьют Ольшанский и Человек без Имени. Поэтому сейчас я повторю то, что говорил о них раньше. Надо сказать, что я безусловный их сторонник — так как, с одной стороны это безусловный вред здоровью, и таки-дуэль, а с другой стороны, вероятность того, что нового Пушкина понесут с дыркой в животе как-то снижается. Алкогольная смерть не так стремительна.

Тогда, правда, меня мероприятие разочаровало. Вместо поединка Пересвета с Челубеем я увидел тихое и скучное зрелище. Меня утешает в этом событии только то, что первый блин всегда комом.

Во-первых, один из секундантов опоздал на час. Какая, простите, при этом эстетика? Какой дуэльный кодекс?..

Во-вторых, рюмка раз в десять минут — это режим вялой пьянки, шоу из этого не получится, так что мы сразу отсекаем эстетику. Если люди хотят померяться силами без учёта публики — надо пить дома.

В-третьих, секунданты нужны не только для хронометража, но и для организации эвакуации, решения проблем с администрацией, решения о легитимности результата, etc. Тогда Зарецкого явно не хватало — потому что человека разложить можно только в строгих правилах искусства. Правила придумали, кажется, на ходу.

В-четвёртых, непонятен вопрос закуски — но это опять же дело частное.

Мне, впрочем, говорить об этом не стоит. Я не досидел до конца.

И самое главное — мотивация может быть разной.

Например, смыть оскорбление водкой.

Тоженичего.

Или пить смертно из-за женщины — только не в смысле — «на женщину». Хотя она сама может поставить такое условие.

Тогда был загублен такой замечательный повод, как базар о либерально-консервативных ценностях. Что стоило, например, поставить перед дуэлянтами диктофон, завести такой базар, да и пить в означенном режиме. Результаты публикуются.

Причём, Ольшанский был идеальным рупором своей идеи — в жизни спокойный, говорящий нормальным языком человек, олицетворяющий радикальные идеи… При этом оба дуэлянта суть люди с чрезвычайно известными репутациями. А репутация — та ещё херня. Это как талант — зароешь в землю — выпорют.

Но зачем я машу кулаками накануне новой драки — видимо от природной мизантропии.

24 октября 2003

История про снег

Снег выпал. С ним была плутовка такова.

25 октября 2003

История про Лимонова

Тексты Лимонова имеют особое бытование — похожее на воронку. Обыватель скользит по бокам воронки, натыкается на подробности, пропускает название, и неминуемо падает в старый роман «Это я, Эдичка». Но он продолжает падение, и натыкается в итоге на негритянский хуй. Этот хуй — главное, что остаётся у обывателя в голове от Лимонова.

Чтобы отчасти исправить это дело, была придумана Национал-большевистская партия и много всякого иного.

Но что самое странное — Лимонов обращается отнюдь не к революционным массам. Он обращается к обывателю. Это жёсткая связка Лимонов и обыватель. Лимонов производит текст, будоражащий обывателя, и, одновременно, паразитирует на нём, этом малоприятном персонаже. Выросло уже второе поколение, для которого война является обыденностью. Это обывателя хорошо тревожить описаниями военных сцен и орать ему в уши о своих приключениях на чужих войнах. А тем, для кого война привычна, Лимонов странен. Он — военный турист, не забывающий вставить как лыко в строку после упоминания половины географических пунктов и персонажей, даже если речь идёт о Карле XII в Бендерах — «Я побывал в Бендерах на войне, летом 1992 года».

В этом он трогательно-беззащитен, как всякий не служивший по военнообязанности человек, что взялся пропагандировать армию, навыки стрельбы и минирования.

Точно так же обстоит дело и с ворохом профессий, которые он испробовал за много лет. Когда он восхваляет крестьянский труд, или труд рабочего, бормоча — и я, и я — словно лягушка-путешественница, вдумчивому читателю понятно, что это всё — тоже туризм. Вроде кунштюков и путешествий того малоприятного усатого господина из телевизора, что пристаёт к честным гражданам других стран и, отнимая орудия труда, норовит кого-то побрить или поймать крокодила.

Извечный крестьянский труд до самыя смерти, Марковна, до самыя до смерти — совсем иное, нежели неделя на картошке. А так всё правильно, недоверчивым — справка и свидетели, и все кивают зачарованно глазами:

— Всё-то наш писатель знает, всюду-то он побывал.

Обыватель легко переваривает эстетику песни «Батяня-комбат», что так нравится Лимонову и старается забыть животный ужас войны.

27 октября 2003

История про Лимонова (старая)

И всё оттого, что писатель Лимонов не вовремя посмотрел фильм «На последнем дыхании». А эстетика и чувства этого фильма навсегда осталась там — в чёрно-белом пространстве и пространстве техниколора, и чтобы Алжир уже забыт, а во Вьетнаме ещё не кончили.

Так бывает — один молодой человек не ко времени прочитал «Что делать», и вона что из этого получилось.

А посмотри подросток Савенко в нужное время «Андрея Рублёва» или «Зеркало», скажем, то кто знает, как сложилась бы судьба Щаповой де Карли, а так же всей русской литературы.

Да что говорить о других — если бы Антон Макаренко заставил беспризорников собирать не фотоаппараты ФЭД, а, скажем, отбойные молотки, история повернулась бы иначе. Я даже не берусь представить, как повернулась бы история, если маленький Женя Евтушенко на станции Зима познакомился бы со ссыльнопоселенцем дворянского происхождения, который приучил бы его к чтению Гумилёва и заставил бы выучить наизусть пару стихотворений Анненского.

В раннем Лимонове есть что-то от неприкаянности и обид Маяковского. Или от интонации Всеволода Вишневского: «Подойти и сказать: «Отчего такая красивая баба — и не моя»».

Лимонова между тем, раннего Лимонова и его связь с Маяковским хорошо иллюстрирует отрывок из «Дневника неудачника», посвящённый Е.Р.: «Чёрные ткани хорошо впитывают солнце. Хорошо в них преть весной. Когда-то, может быть, у меня было такое пальто. Сейчас я уже не помню. Хорошо скинуть пальто в лужи, перешагнуть, зайти в дверь, она хлопнет за спиной, купить жареного, выпить спиртного, утереться салфеткой, сойти со стула. Сказать ха-ха-ха! Выйти в дверь, завернуть за угол налево, вынуть нож, спрятать его в правый рукав, нырнуть в подъезд вашего дома, — ударить ножом швейцара, прыгнуть в лифт, и очутиться на девятнадцатом этаже. Поцеловать вас в глупые губы, раздеть Вас к чертовой матери, выебать Вас, задыхаясь, в неразработанное детское отверстие, в слабую глупую дырочку. Шатнуться обратно к двери и получить в живот горячий кусок металла. И умирать на паркете. Лишь Вас любил я, пожалуй. Ботинки полицейских чинов в последний раз увидеть».

28 октября 2003

История про Лимонова — последняя на сегодня

Одна раскрепощённая женщина, которую я подсмотрел в Живом Журнале, но, грешным делом забыл записать имя, говорила так: «Я, конечно, не разбираюсь, но, кажется, Лимонов — говно. Должны быть молчаливые, улыбчивые в усы мужики — с богатым опытом всякой стрельбы, который они в эти самые усы мужественно замалчивают. Вот когда он такой, майор в отставке, со всеми «афганами», бля, со всеми черными поясами, варит в кастрюльке борщик или занимается с дочкой математикой, я аж зверею! Хватаю в охапку и, уже без трусов, тяну ебать хоть в кусты. А вот эти, истеричные, идут нахуй. Хотя они практически повсеместно. А те, правильные, варят борщик и занимаются с дочками. Вот блядь… Хотящие нетленные мощи».

Сексуальность плавилась с политикой как в самом примитивном пересказе Фрейда — пошлом, вульгарном, и одно слово — примитивном.

При этом даже в этой теме были чрезвычайные находки. Например, выплыл откуда-то «вопросительный хуй». Это была фраза-метафора. Смысл, кажется, был в том, что будущий писатель Лимонов познакомился в Америке с полицейским, что оказался гомосексуалистом. И, улучив момент, показал будущему писателю Лимонову хуй. Этот хуй был вопросительный. И своим видом показывал-спрашивал: «Что, дескать, делать будем»?

А может, он ещё и кривой был, что подчёркивало его вопросительность.

В общем, эти детали допускали простор для толкований.

«Дневник неудачника», не побоюсь этого слова, лучшая вещь, написанная Лимоновым. Не рыхлые претенциозные романы, не воспоминания, выдаваемые за прозу, а короткие тексты, сплав стихов и знаменитых тургеневских стихотворений известно в чём, байки и побасенки. Тексты коротки, стиль выверен как в анекдоте, и как в анекдоте каждое слово значимо.

И в старых коротких текстах, и в новых есть странная особенность — когда Лимонов начинает говорить о точных материях, о классической истории, экономике, то вдруг начинает нести великолепную безответственную чушь. Мне скажут, что он пишет это в тюрьме, проверить точность ему негде. Но, позвольте — вот цитата из Адама Смита на полстраницы, вот кусок из другого классика.

Беда тут в том, что в высказывании Лимонов безответственен, как Жириновский.

Зато в красоте фразы или рассказки он — играет как бриллиант. Вот он рассказывает историю, про то, как едет в поезде Новосибирск — Барнаул. Он вдруг обнаруживает, что поезд полон узбеков, они прямо в вагонах делают плов, моются, играют карты, и, натурально, грабят друг друга. А Лимонов везёт десять тысяч долларов в наволочке.

Он сидит в купе с бандитами и представляется им провинциальным учителем.

На прощание они его напутствуют: «Смотри, Эдуард, учи хорошо».

А на перроне его ждут два партийных товарища, один из которых (Лимонов этого пока не знает), работает на органы правопорядка.

Это настоящая история, достойная прежнего «Дневника неудачника», роман, спрессованный в пять абзацев, стихотворение в прозе, маленькое чудо.

И вот писатель Лимонов сидел в Лефортово. И подписывает свои бумаги, воззвания, книги и статьи: «Лефортовская крепость. Камера № 24».

Так и хотелось добавить: «Спросить Лимонова».

28 октября 2003

История про дорогие автомобили

Одна моя знакомая скорбно рассказывала о своей печальной любви. Любовь прекратилась, мужчина её мечты снова вернулся в исходное положение мечты, и надежды на возврат не было.

И вот она, из последних сил сдерживая слёзы, говорила:

— Он сейчас едет по улицам в своей очень дорогой, да, очень дорогой машине… А я… Я — здесь и реву. Ну, Господи, за что мне всё это… Я же не влюблялась никогда, мне это не свойственно. А мужик-то дерьмо, и я это понимала, а теперь состояние влюблённости достало меня в самый последний момент, когда надо было праздновать День независимости от мужчин…

И вот теперь он едет в своей машине… Такой дорогой машине, да. Нет, ты не представляешь, какая охуенно дорогая у него машина. Мне от это плакать хочется, точно.

01 ноября 2003

История про классификации

Среди всяко разных классификаций — самая известная классификация принадлежит Борхесу. Та самая — с животными, нарисованными тончайшей кистью, невидимыми для глаза и животными на вазе императора. И ещё чёрт знает, какими прочими зверюшками.

Но классификация эта избита, цитируется на каждом углу, и может служить только основой для пародий.

Когда я сказал это писателю Колосу, то он внимательно посмотрел на меня, видимо взвешивая, достроен я ли лишнего сакрального знания, и рассказал свою историю. История эта была давняя и посвящена она была тому, как писатель Колос стоял, недвижим, полчаса в одном почтовом отделении, что было затеряно в бескрайних просторах страны на четыре буквы.

Там, в этом почтовом отделении, среди прочих надписей, правил и указующих сведений висела жестяная эмалированная табличка, на которой белыми буквами по синей эмали было написано:

«Грузы делятся на:- грузы делимые- грузы неделимые, — и живых пчёл».

Вот это круче, чем вся латиноамериканская мудрость, тропические дожди, перелитые на русскую землю и тропки, расходящиеся среди совхозной пашни. Всё маразм, кроме пчёл.

Кроме пчёл, и, конечно наших неделимых и делимых грузов.

01 ноября 2003

История про Чингиза Айтматова

Я пошёл глядеть на Чингиза Айтматова, заготовив за пазухой вопрос для него.

У меня было странное, смутное отношение к этому человеку, потому что я не мог его для себя назвать писателем. Он для меня был, как писали в энциклопедиях через запятую — «писатель, общественный деятель».

И правда, был он аккуратен, вполне чиновного вида и в кармане его булькал мобильный телефон. Телефон был похож на умирающую рыбу — понятно, что его не отключат, но и говорить по нему никто не собирался.

Айтматов выглядел молодо — оно и было понятно, он много лет уже жил послом в Европе. Что-то впрыскивают небедным европейским жителям, что они вдруг перестают стареть, морщины их разглаживаются, а кожа приобретает неискоренимый оттенок солярного загара, который ни с чем не спутаешь. Может, правда, никакие инъекции уже не нужны, а по дорогам Европы ездят специальные машины-распылители, или, опять же, стоят там специальные излучатели на спутниках.

Но это всё совершенно не важно.

Рядом со мной сидела стройная девочка. Она тоже хотела спросить что-то писателя, привставала, и в этот момент выше спущенных джинсов становились видны стринги — ленточки величиной с ботиночные шнурки, но тут распорядитель мигнул на меня. Я проверил молнию на штанах, расстегнул рубашку, и вынул из за пазухи свой вопрос.

Дело в том, что как только писатель приобрел какую-то известность, общество начинает предлагать ему другую работу — из писателя ему предлагают стать чиновником. И часть гонорара за предыдущие книги выплачивается ему должностями, участием во всяких жюри и комиссиях, разного рода организациях, академиях и фондах. Чем дальше, тем больше. Так всякий состоявшийся писатель конвертирует часть своей писательской «самости» в чиновную деятельность. И вот он уже утонул в бонусном членстве. Однако он продолжает говорить от имени писателей.

Причём бывший писатель не обязательно государственный чиновник, и не обязательно плохой чиновник.

Нет, бывают чиновники, которые становятся писателями. Бывают чиновники, которые являются писателями, оставаясь чиновниками. Один замечательный русский поэт служил цензором. Великий Гёте был министром. Много есть разных примеров.

Но речь идёт об особом типе чиновничества — которое характеризуется словом «общественный деятель». То есть, эти люди не настоящие чиновники по сути, а именно чиновники в Министерстве общественной деятельности. И вот это — гибель, от которой никто не застрахован. А всё от того, что неловко и страшно сказать про себя — «Я бывший писатель».

Неловко.

И не принято так говорить.

Во всех энциклопедических биографиях Айтматова две строки посвящены собственно биографии, абзац — списку произведений и страница — должностям. Народный писатель Киргизской ССР, академик АН Киргизской ССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, трижды — Государственных премий СССР, Государственной премии Киргизской ССР, член Президентского совета, депутат 7-11 созывов. Он был даже депутатом загадочного Жогорку Кенеша — хотя интуитивно понятно, что это такое… Посол России, а потом посол Киргизии четырёх странах одновременно — уже в то время, когда эта страна освоила чередование «и» и «ы» в государственном имени.

Награжден двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Дружбы народов, две медали, Лауреат Ленинской, Государственной премий СССР и Кыргызской Республики, Герой Социалистического Труда ССР, Герой уже Кыргызской Республики, основатель интернационального движения «Иссык-Кульский форум», вице-президент Академии творчества, попечитель фонда "Вечная память солдатам", президент Ассамблеи народов Центральной Азии, академик Академии российской словесности, член Римского клуба, действительный член Европейской академии наук, искусств и литературы, Всемирной академии наук и искусств, академик ещё каких-то академий, советчик каких-то других евразийских советов, есть даже Международная общественная Айтматовская Академия. Он был писателем. Но просто ещё в конце шестидесятых он устроился на другую работу, а своим читателям из скромности не сообщил.

Вот поэтому я решил спросить Айтматова — считает ли он себя писателем или нет. Да и понятно мне было, что он ответит — мне хотелось не послушать, а посмотреть на то, как будет говорить этот человек с давно забытым обликом секретаря обкома.

И он ответил — в точности, как я предполагал. С тем многословием, что следствие единения восточности и дипломатического поприща.

Пока он шевелил губами, я вспоминал историю, рассказанную им самим — про то, как он в четырнадцать лет стал секретарём деревенского совета и, когда вёз на лошади деньги в город встретил дезертира. Он написал про это повесть, а я всё думал — небесталанный ведь был человек.

Но вот Айтматов начал он говорить о Гачеве, об остроумии гачевской философии, и сразу стало ясно, что все они были одной крови — Церетели, Гачев, Айтматов. Призраки этнической литературы прошлого отступили в мрак.

Была понятна Ведь в массовой культуре этническая составляющая современной литературы упрощается: Россия — до фильма "Доктор Живаго" и усов Омара Шарифа, Япония — до блюзов, какими их принимают в среднем возрасте и сытой рефлексии Мураками, Турция — до американской кинематографичности Памука. То есть на рынке культуры давно укоренился вполне советский писатель Айтматов, позиционирующийся на полке как кыргыз, ориентированный на западную музыку. Айтматов экспортировал этничность сначала в Центральную Россию, а потом на Запад. При этом, писал он по большей части на русском языке, и лишь потом его переводили на киргизский. А на Западе он выгодно отличался от голодных и хамоватых просителей грантов — Айтматов-посол, Айтматов-чиновник не побирался

От скуки я начал придумывать сюжет никогда не читанного мной «Тавра Кассандры» — узнают парфян кичливых по их выжженным… Тьфу.

Девочка рядом со мной снова привстала — и я увидел напротив своего носа, то, что иностранные граждане зовут cleavage, и даже более того.

Какое там тавро… Всё было как на ладони.

03 ноября 2003

История про классность

Во всяком деле важна субординация и строгий порядок. Я однажды по ошибке полетел бизнес-классом. Совершенно непонятно, кстати, отчего одни люди летают бизнес-классом, а другие — в бизнес-классе. Но, так или иначе меня сунули за бархатную занавеску. Оказалось, что на этом самолёте летает Президент Северной Осетии. Бизнес-класс в таком самолёте совсем не то, что в обыкновенном. Спать там невозможно, а пить тоже нельзя, потому как только ты цапнешь зубами край воздушно-пластмассового стакана, как стюардессы у тебя его отнимают и доливают в него осетинской водки «Исток». Если ты пил шампанское «Исток», то его выливают, и льют туда вино «Исток», а если ты вино «Исток» пил, то вместо него льют водку «Исток». А уж если там водка была, то плещут туда коньяк «Исток».

Потому как Северная Осетия делает половину российской нормальной водки, и семьдесят процентов всей палёной водки на свете. А насчёт процентов вина и коньяка ничего не скажу — не знаю. К тому же в президентском самолёте лететь ещё вот от чего тяжело — к тебе всё время подбегают стюардессы и тычут тебе в бок шампуры с шашлыком из осетрины.

Поэтому всё как-то непросто в этом бизнес-классе.

Но такие промашки случаются у меня редко. Обычно я к таким местам и вовсе близко не подхожу. Зачем туда соваться? Да и избежать легко — от того места, в котором ты не нужен, исходит особый запах, его очень просто отличить поэтому от места, в которое тебе нужно сунуться. Но, к сожалению, иногда ветер меняется, и этот запах сложно учуять.

Ты думаешь, что идёшь куда, куда пустят, и охрана, видя твой уверенный вид, тоже проникается, и тебя пускает. Охрана ориентируется по запаху, она может учуять от тебя неправильный запах, когда от тебя пахнет, скажем, селёдкой или банными вениками, или свежесмазанными сапогами.

Однако, часто охрана ковыряется антеннами своих раций в носу, и, поковырявшись достаточно долго, теряет обоняние. И всё, ты оказался в том месте, где тебя совершенно не ждали, и куда тебя бы не пустили в нормальном раскладе.

Тут, ясно, нужно быстро напиться. Но это тоже не всегда удаётся.

Поэтому я стараюсь не ходить по улицам, а ездить на велосипедике. Велосипедик охрана сразу хватает за рога и кричит, что, дескать, с велосипедиками нельзя, с велосипедиками отставить. А в самолет с велосипедиком не пускают — так я избегаю ненужных встреч и безобразного тёплого шампанского, которым напиться совершенно невозможно.

Мне рассказывали про человека, который однажды летел (без велосипедика, что характерно) в бизнес-классом, и рядом с ним посадили Демиса Руссоса. Про выпивку в самолёте ещё расскажу, а вот с Демисом Руссосом я бы не полетел. Факт, не полетел бы. Потому как Демисс Руссос не сядет в проходе, а коли не сядет там, на пол, то будет перевешивать справа и ли слева, а значит, самолёт из-за его туши может правым или левым крылом задеть за землю.

Вот что происходит, когда всякие певцы и вообще обеспеченные люди экономят на собственном самолёте и летают общественным транспортом.

Так они порочат имя бизнес-класса, и теперь многие относятся к нему с недоверием. Стройная система разладилась, охрана дезориентирована, запахи перепутались, а я нахожусь в недоумении.

05 ноября 2003

История про квасник

Квасник — хорошее слово — в нём звук прыснувшей пузырчатой пены и звонкость гончарной посуды. Он похож на подбоченившегося человека с круглой головой и дыркой в животе.

Гончар похож на бога, а настоящий бог — на гончара. О живом боге, страшном и недобром писали так: «Он там сидит, изогнутый в дугу, и глину разминает на кругу. И проволочку тянет для основы. Он лепит, обстоятелен и тих, меня, надежды, сверстников моих, Отечество… И мы на все готовы».

Но обжигают горшки не только боги. История глиняного искусства, опись греческих и грузинских кувшинов, справочник форм, это не религиозный словник. Это лишь проповеди о глине и тех предметах, что сделаны из неё. Глина — то вещество, что ассоциируется с прахом, с веществом, из которого сделан человек, и в которое он всегда обращается.

Вся эта посуда, гончарные колокола, изразцы и безделушки из глины суть только модели человека. В них просто забыли вдохнуть душу или решили не тратить лишнее на брак.

Говоря о лагушке — сосуде для дегтя — мы плавно подбираемся к дырке, к цели нашего повествования. А значит к человеку. И говоря о красноглиняных кувшинах «тьмутараканского типа», в которых возили и нефть мы делаем шаг к современному человеку. Тоже — о православных елейниках и кацеях-кадильницах. Потому глиняная посуда — одна из самых гуманистических. Она приближена к человеку, к его телу и душе. В этой посуде холодное — холодно в жару, а горячее — горячо на морозе.

Вот и теснятся на полках горшки-макитры, кухли для кваса, гречишники с носиком для молока, квашни, что также зовутся опарницами, растворницами и розливами, маленькие горшки с высоким горлышком — махотки, большие горшки — братины, самогонные гляки.

Один гончар писал о своей посуде так: «На Руси каждый сосуд «знал свое блюдо», и я не думаю, что это нужно объяснять, пища пропитывала стенки сосуда, отсюда и необычный аромат приготовленных в керамической посуде блюд. Периодически неглазурованную посуду дезинфицировали. Каждая хозяйка несколько раз в году прокаливала горшки в русской печи, поставив их на под вверх дном. А одних горшков в хозяйстве было с десяток. Это и горшок-кашник, и горшок-луковник, и горшок-братина, и горшок для щей».

Но главной сакральной посудой среди них — квасник.

А квасник… Квасник похож на дырку от бублика, и на сам олейниковский бублик, что тянется из одного куска глины. В дырку квасного бублика клали кусок льда, завернутый в ткань.

Лёд истекал, как человеческая жизнь. Квасник — будто клепсидра, мерил жизнь льда и холод кваса.

Сосуд этот остаётся самым сложным для гончара. Но уж коли он вышел боком, подбоченясь, показал миру свой бубли, то внутри его должен плескаться квас, который то же, что и хлеб, только хлеб, разбавленный водой. Квасник и хлеб обручены навеки. Не завидую сумасшедшим, кто будет уверять, что в жару квас для окрошки можно хранить в пластиковых бутылках, что лежат в урчащем нутре холодильника. Так говорят только упыри, что извели чудесные квасники. Упырей нужно приструнить, а потом воздать хвалу гончарному делу.

Итак, квасник — это загадочный и мистический сосуд с дыркой посередине — непостижимый, как тайна русской души.

06 ноября 2003

История про Отчества

…Знаменитейший некогда бомбовоз, господа. Личный Его Императорского Высочества Принца Кирну Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз «Горный Орел»… Солдат, помнится, наизусть заставляли зубрить… Рядовой такой-то! Проименуй личный бомбовоз его императорского высочества! И тот, бывало, именует…

А. и Б. Стругацкие

Мы забыли титулы прошлого. Понятно, что людей, видевших убиенного Государя императора в наличии нет. Но вот титулы недавнего прошлого — куда подевались они?

Немногие нынче могут правильно титуловать Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева. Один норовит что-то выпустить, другой назначит его Председателем Совета министров. Должность, кстати, знавшая множество примечательных имён и отчеств.

Да что там титулы — мы забыли отчества, забыли отчество Виссарионович, и отчество Ильич.

Загадочная станция Ерофей Палыч на Транссибе утеряла биографию своего героя. От жены Аввакума осталось только отчество — Марковна.

Бродский говорил о том, что свобода начинается тогда, когда забываешь отчество тирана. Понятно, что имел в виду Иосиф Александрович, но интуитивно ясно, что в России может быть один Фёдор Михайлович и один Александр Сергеевич. Русская традиция Имён и Отчеств не ограничивалась Брежневым. Писатели были также тиранами высшей категории, их отчества-титулы провалились куда-то вместе с нашим Отечеством на четыре буквы.

Но очень часто человеку хотелось освободиться не только от персонажей современности, но и от необходимости знать и употреблять в разговоре Лаврентия Павловича и Лазаря Моисеевича.

А западному человеку — что Лев Николаевич скажи, что Фёдор Михайлович. Ему что твёрдый шанкр покажи, что мягкий. Он никого по отчеству не угадает. У него свобода в кофейной чашке, у него память коротка, как жизнь пластиковой упаковки, у него отчества нету.

Отечество у них такое.

06 ноября 2003

История про экспатов

Мы пошли в зимний поход с экспатами. Экспаты — это люди странной зарубежной национальности, что не имеют постоянного пристанища и живут в московских офисах.

Однако, в метро я сразу же увидел Жида Ваську с бутылкой водки и Хомяка в белоснежном пушистом ватник. Мы сочли запасы — у меня была большая армейская фляжка, Васька припас бутылку, заткнутую газетой, а Хомяк прикупил изысканную настойку одеколона на фуа-гра в изящном флакончике.

— Зря ты оделся в белое, — сказал я, когда мы сняли пробу.

— Ничего, — ответил Хомяк. — Белый цвет, кстати, известный символ траура.

Он вообще у нас жутко догадливый.

Правда, одна канадская старуха смекнула что к чему, и отказалась идти в лес. Она потопталась у платформы, да и уехала обратно — спаслась.

Вскоре южный кореец, который руководил путешествием, поскользнулся и стукнулся головой о какой-то металлический швеллер, которые у нас обычно торчат на обочинах лесных тропинок. Он залился кровью, и две американки бросились промокать её гигиеническими прокладками. Южного Корейца перевязали и он стал похож на Корейца Северного, пострадавшего в боях на 38-ой параллели.

Интереснее всего, что кореец повредился внутренностью своей головы, и пошёл по лесу зигзагами, постоянно меняя направление. Время от времени он ложился на снег и смотрел в холодное московское небо, а потом опять рыскал по лесу как заяц.

Нам-то было всё равно — мы смотрели на хмурый лес и чёрные ветки кустарника. Экспаты в ярких куртках были похожи на кисть рябины в этой белизне.

Потом сломал ногу наш француз. Он свалился в овраг был похож на карася в сметане, которого один романист сравнил с дохлыми наполеоновскими кирасирами образца 1812 года.

Я философски сказал, что французам редко везло под Москвой. Хомяк и Жид Васька со мной согласились и мы выпили — я из фляжки, Васька из бутылки, а Хомяк из изящного флакончика. Мы решили, что француз замёрзнет достаточно быстро, и мучения его сами собой прекратятся.

Лес был чудесен — снег лежал на еловых лапах, им была укутана каждая веточка, и сама Россия, казалось, проступала в этом зимнем великолепии.

Внезапно мы зашли в болото. В болоте тут же утонул наш австралиец.

Мы начали смотреть, как он пускает пузыри и гонит волну. Австралиец смешно шевелил лапами — как кенгуру. Надо сказать, что он изрядно испортил вид заболоченной поляны — девственно чистый снег обезобразился чёрной полыньёй, и повсюду летели грязные брызги.

Мы отвернулись и выпили — я из своей фляжки, Васька из бутылки, а Хомяк из изящного флакончика.

Южный кореец окончательно куда-то потерялся, и мы побрели по снежной целине в арьергарде поредевшей колонны экспатов.

Перед нами открылся вид на гигантский забор, посредине которого была проделана дырка. Экспаты, будто цепочка муравьёв, втянулись в неё. Тут я увидел что-то знакомое в этом заборе.

— Знаешь, Хомячок, — сказал я. — а ведь это Полк ракетного прикрытия нашей столицы Первой особой армии ПВО страны. Мои спутники понимающе закивали и мы выпили, поменявшись напитками.

Экспаты весело валили по тропинке, щёлкая фотоаппаратами. Прямо перед ними стоял памятник ракете — довольно высокой, стоявшей на стартовом столе, но намертво, чтобы не улетела, приваренной к нему в нескольких мессах.

Внезапно впереди кто-то заголосил и ахнул выстрел.

Мы залегли за похожими на сигарницы, но голубыми и светло-зелёными контейнерами современных ракет. Выстрелы умножились, как и крики.

— Зря это они так. Не нужно было им сюда ходить — сказал Васька доставая из рюкзака мою фляжку. Я вынул из кармана его бутылку и сделал глоток. Хомяк понюхал свой флакончик, но пить не стал.

— Интересно, — сказал я в пространство, — охрана пленных будет брать?

— Да всё равно, часовым едино отпуск дадут, — рассудил Хомяк. — А больше им ничего не надо.

Впереди заработал пулемёт, и пули как горох застучали по нашим контейнерам. Выждав, Васька высунулся и осмотрел поле битвы.

— Жаль, — заметил он — аргентинка мне даже нравилась.

— Подруга у неё поинтереснее будет, — ответил Хомяк.

— Подруги не вижу.

Мы ещё раз обменялись сосудами, и отряхнувшись, пошли дальше. Кровавый след уходил в сторону забора, но никакого движения не наблюдалось. Мы вышли в лес с другой стороны воинской части, аккуратно прикрыв дверцу со звездой.

Темнело. Дорога катилась под уклон, и там, вдали слышался вой и рык вечерней электрички.

Вдруг из кустов на нас выскочил один из наших спутников, большой рыжий немец и кинулся нам в ноги. Мы похлопали его по плечам, подняли и попытались дать водки. Он был совершенно цел, только всё время трясся и дёргал головой. Немец почему-то отказался от водки, и мы потрусили к станции вчетвером.

Платформа была горбата от наледи и слипшегося снега. Мы прыгали по ней как волейболисты. Потом Хомяк лупил себя ладонями по коленкам, я набил трубку, а Васька сразу вытащил из-за пазухи флакончик с настойкой на фуа-гра. Он отхлебнул, и глаза его выпучились, как у варёного рака. Мы оглянулись на немца — ему было всё равно.

— Знаете, немцам под Москвой тоже не везло, — сказал я друзьям, и со мной все согласились. Ведь я слыл знатоком военной истории.

Вымахнул из-за поворота прожектор, засвистели вагоны, скрипнули тормоза.

Мы полезли в тамбур.

Наш немец замешкался, нелепо взмахнул руками, и провалился в щель между вагоном и платформой. Двери сошлись, поезд дёрнулся и стал набирать ход. Внизу что-то чавкнуло, но скоро мир вокруг нас наполнился стуком колёс, теплом электрических печей под сиденьями, и дорожными разговорами.

— А всё-таки подруга этой аргентинки была очень даже ничего, — вздохнул Хомяк.

— То тебя на глистов тянет, то на свинок — не разберёшь, — отвечали мы Хомяку, а потом снова выпили — я остатки настойки, Хомяк — водку из бутылки, а Жид Васька опустошил мою фляжку. Он с недоверием посмотрел в её чёрное нутро долгим обиженным взглядом. Пробочка на цепочке моталась у его щеки.

— Да. — сказал он печально. — Кончилось. Кстати, мой папа зовёт нас в следующее воскресенье в поход на лыжах. Иностранцы какие-то будут. Девушки…

Мы согласились, что надо, конечно, съездить.

Иностранцы очень интересный народ, забавные такие, приятные люди.

Только часто не умеют себя поставить в чужой стране. И прозвище у них какое-то дурацкое — «экспаты».

07 ноября 2003

История про телевизионные сериалы

Я пришёл к Еве Пероновой чинить шланг под мойкой. Я залез под мойку и ворочался там как большой таракан, которых так часто показывают в фильмах ужасов. Я так долго набивал цену завинчиванию гаек, что Ева была вконец деморализована. Но в этот момент она вспомнила, что скоро должен придти её муж, и, не зная, как отблагодарить иначе, пересказала мне сюжет давнего телевизионного сериала. Беда в том, что я постоянно путаю и имя и названье, и тот, кто был Ваня вечно выходит петушком.

В этом сериале главного злодея звали Кудла (Я думаю, в этом случился намёк на «Глокую Куздру»). Вообще-то, он был самым эстетичным персонажем, к тому же повсюду, как неистребимый регенерирующий горец Маклауд, носил с собой меч. И, так же всё время, произносил сентенции в восточном духе. Типа — «Если перед настоящим героем лежат две дороги, то он выбирает путь, что ведёт к смерти». Впрочем, именно этого он не говорил — это лозунг бусидо.

Были в этом фильме в фильме два негодяя — один этот, а другой — переменный, мелкий и не эстетичный. Постоянный — это, собственно, Кудла был очень похож на недоделанного Воланда, и вот-вот должен был произнести: «я часть той силы, которая всё время, вместо того, чтобы, а всёю…» и забормотать прочие философские безобразия.

Он действительно всё время угрожал героям, норовил ножку подставить, но детей не мучил, и в последний момент всё время останавливался.

Тут я вспомнил, как Ваня Синдерюшкин мне рассказывал о положительных и отрицательных героях. Настоящие правильные герои, говорил он, вне зависимости от полярности, должны быть вечными. В серийном искусстве самый жизнеспособный дуэт это Холмс, пьющий кофе с Мориарти по пятницам, в то время как Ватсоны бьют полковников Морранов револьверами по голове. Главный положительный и главный отрицательный герои должны быть равновелики. А вторичными героями и злодеями нужно жертвовать из серии в серию.

Ева согласилась со мной. Вернее, она согласилась с Синдерюшкиным.

В этот момент пришёл муж Евы и посмотрел на нас очень неодобрительно. Это он напрасно сделал. Потому как нет ничего особенного в том, что человек, когда чинит слив в раковине, раздевается. Сам бы отпросился у начальства и пришёл чинить. Ишь! И нечего волком смотреть.

Хотя всё же он меня немного насторожил. Надо было как-то объяснить, что мы не затеяли этот разговор в последнюю минуту. Я ведь и сам смотрел не так давно какой-то сериал. Он был непонятный и психоделический — действие там происходило в непонятной государственности южноамериканской местности.

Печальный голос за кадром сказал вдруг: «И тогда на плантацию Антонио Мадзенго было любо-дорого посмотреть. А теперь всё в запустении… Здесь-то он и умер, отравившись средством от жучка. Он умер, а жучок — остался»…

Я понял, что это экранизация Павло Коэльо.

Но Павло написал какой-то эротический роман, и я не знал, какие ассоциации вызывает он у Евиного мужа.

Поэтому я обратился к прошлому. В прошлом у меня был сериал «Никто кроме тебя». Он появился в телевизионных ящиках уже после «Рабыни Изауры» и «Просто Марии», но до их русских аналогов. Мне нравилось его название — в нём была мужественная красота воздержания и надежды. А одна барышня, работавшая на TV, мне рассказала, что Главная Девушка этого сериала умрёт в последней серии. И финальный кадр будет таким — весна, зелёная трава и надгробный памятник с милым лицом в овале. Надпись по граниту: «Никто кроме тебя».

Я тогда, дурак, обрадовался, и начал смотреть. И в который раз был обманут женщиной — конец этого телевизионного повествования был соплив и жалок, точь-в-точь как мои отношения с телевизионщицей.

Итак, и злодеи, так и герои всех сериалов оказались невмерущи — наподобие украинских чахликов.

Ева пошла провожать меня на лестницу и внимательно всмотрелась в мою переносицу. Так бывает перед тем, как женщины говорят:

— Милый друг, Сашенька — твоя дочь, а вовсе не Феденькина.

Но Ева сказала, что в меня кто-то влюбился, потому что у меня прыщ на носу.

И я пошёл домой, обуреваемый надеждами как гладиатор, сжимая в руке огромный накидной ключ.

09 ноября 2003

История про патроны

Интересно, откуда пошло выражение «А если бы он вёз патроны?», доныне бытующее, но неизвестное молодёжи. Известно, что оно употреблено в фильме «Непридуманная история» 1961 года, что снял известный режиссёр Герасимов по рассказу Зверева «Что человеку надо»?

Вся эта перевозка патронов — довольно устойчивый культурный архетип. Вон Жан Маре во время войны тоже что-то вёз, а поехал на огонь, потому что мёрз и хотел согреться. Начал чинить неисправную машину и угодил под обстрел и принялся есть варенье в кабине. За то, что он следовал приказу не глушить мотор и не бросать технику, ему и дали орден. Много всего случается с военными шофёрами.

Собственно, есть даже песня по этому поводу.

10 ноября 2003

История про Философа Фёдорова

Когда рушится всё, говорил Хайдеггер, наступает великий час философии.

Этот час наступает в России с завидным постоянством.

На изломе веков появляются мудрецы с идеями не просто поражающими, а часто невозможными для осознания. Создаются проекты, почти неосуществимые, а может и действительно неосуществимые, татлинским махолётом сохранённые в музеях.

А потом возникают, почти из небытия, казалось давно забытые имена.

Был такой человек — Николай Фёдорович Фёдоров. Библиотекарь и философ.

Имя его, впрочем, никогда не было в числе полностью забытых, правда, главным поводом для его упоминания был Лев Толстой, его с Фёдоровым переписка. Потом слова «общее дело» превратились из лозунга субботника в колхозе в название книги. Более всего стало известно то место из сочинений Фёдорова, где он говорит о воскрешении мёртвых — технологическим способом, не дожидаясь Второго Пришествия. Идея эта потрясает сознание читателя (который, правда, не задаётся тривиальным вопросом «Зачем?», тем о котором я всё время талдычу) и становится центром мифа о Фёдорове.

Фёдоров относится к той категории непризнанных философов, идеи которых существуют независимо от их концепции. Несмотря на то, что фёдоровские работы были исключены из философского обихода, некоторые его мысли, а вернее сказать, некоторые эстетические приёмы — отношение к смерти, например — распространились повсеместно. В центрах городов, на площадях появились кладбища, а отзвук работ философа присутствует и в известных стихах Маяковского о «мастерской человечьих воскрешений».

Но читать Фёдорова тяжело. Обывателя гораздо больше занимает его аскетизм и целомудрие («отчего бы?» — вот тривиальный ход мысли обывателя), на худой конец интересуются, что делал философ в те несколько лет (1851-54), которые выпали из поля зрения его биографов, чем чтение работ философа. Мой приятель написал как-то громкий роман, где госпожа де Сталь смазывала своим соком всех будущих революционеров. Не избежал участи звена в цепочке инициации и Фёдоров. Через некоторое время он встретился в каком-то присутственном месте с главой общества фёдорознатцев. Это была нестарая ещё женщина, которой рано было думать о собственном воскрешении. Их представили друг другу, и женщина, поджав губы, сказала:

— Хула на святого духа не прощается никому.

И отвернулась.

Итак, вокруг дохлого философа, читать которого сложно, а ещё сложнее изучать, кипят нешуточные страсти.

Однако разговор о нынешнем месте Фёдорова в философии и современной культуре вообще ещё не закончен. Самый главный из открытых вопросов — уже упоминавшийся: «зачем?»

Язвительный Карабчиевский писал по этому поводу: «Ну, восстали мёртвые, расселись в Космосе, как птицы на ветках, и что же теперь им делать? Фёдоров, живой, ненавидящий смерть, решил величайший вопрос бытия не только за живых — он решил и за мёртвых. А ведь он их не спрашивал. А, быть может, для них, мёртвых, воскреснуть, да ещё для такой замечательной жизни, которую он им уготовил, сто раз мучительней и страшней, чем для нас умереть?».

Потом я обнаружил книгу той самой предводительницы Федоровцев, которая рекла о святом духе. Она, с мужеством человека, оказавшегося между двух огней — православного богословия, всегда сурово относившегося к «ереси Фёдорова», и эстетики импортного христианства, построенного по законам маркетинга, проповедовала о «Тайнах Царствия Небесного». Вторая часть в этой давней книге называлась, кстати, «Реальные пути осуществления Царствия Небесного». «Гербалайфу», очень популярному тогда, и не снилась эта модальность.

Там ещё говорилось: «Всеобщее дело воскрешения умерших и преображения мира — единственная религиозная возможность для тех миллионов, которым не дана вера. Участие же верующих в этом Деле, совпадающем с содержанием с христианским обетованием, не только не противоречит воле Бога, но и является её прямым исполнением. И верующие, и неверующие будут делать одно дело, движимые одним чувством, одним желанием, одной целью».

Я читал всё это в унынии, поскольку тогда начал хоронить своих стариков и похороны шли чередой. Я вспоминал, как всё тот же Карабчиевский писал о фёдоровском плане преобразования жизни на Земле, что «как всякий проект общественного спасения он был всё-таки страшен», и соотношение человеческой души, индивидуальности с идеей всеобщего, тотального, если не тоталитарного «делания» — проблема сложнейшая. Ноидея, заключающаяся в том, что, собравшись скопом и навалившись на что-то (или кого-то), люди обретут вечное счастье, неизбывна. Может оттого, что она естественна для человечества. Мысль об этом спасении — вечная мысль, и желание модернизировать прежние пути спасения — тоже вечно.

Круг этот вертится, колесо крутится, и время от времени зажёвывает кого-нибудь из зевак.

Не только благочестивый теолог, но и обычный прихожанин может придти в недоумение, узнав, что «Фёдоров выправляет противоречия внутри христианского идеала, некоторую несведённость его ценностей» и, читая о некоей мысли Фёдорова, которая является основным вкладом в уточнение христианского идеала до действительно высочайшего».

Тогда настало то время, когда стройная логика классической философии стала не в моде. Время, когда чеканные формулировки и ясные суждения заместились тихим бормотанием, загадочным словом «симулякр» и сумраком теологических коридоров. Именно поэтому я обнаруживал в апологии библиотекаря-воскресителя: «Пониманием условности пророчеств, замыслом имманентного воскрешения Фёдоров снимает идею эсхатологического катастрофизма при переходе в абсолютное, благое, божественное бытие, когда конечное разрешение судеб земли отдаётся исключительно высшей трансцидентной силе». Однако интересующегося спасением это вряд ли остановит.

Спасение вещь притягательная.

Вот что я расскажу: среди моих знакомых была одна несколько замороженная девушка, родители которой были крепко воцерковлены. Отец отринул от себя прежнее ремесло буковок и слов, мать простилась с поэзией. Так она стала дочерью дьякона.

Девушка тоже прилежно посещала храм, где слушала проповеди весьма модного батюшки, к тому же — её духовника.

Как-то, прощаясь, её духовник наклонился к ней и произнёс на ушко:

— Все спасутся… Только никому не рассказывай.

11 ноября 2003

История про поцелуи

Сегодня поехал за деньгами.

Сделал два открытия. Первое — очень странное — в каком-то закутке обнаружился парк имени Ф.И.Тютчева. Парк маленький — величиной с песочницу, но очень странный. В нём лежат три камня с полированными латунными табличками. На первой написано "В честь 200-летия поэта…" на втором значится: "Нам не дано предугадать", на третьем — "Умом Россию не понять". В центре садика стоят три трубы, идущие из центра Земли, а на каждой из них сидит по маленькому ангелу. В натуральную величину, разумеется. Один ангел — с лирой. Другие с какой-то хренью. Не то с флейтами, не о с луками. Один из них — как огнегривый лев, другой исполненный ночей, а третий вовсе не разлей.

— Воды, — я сразу захотел. Впрочем, куплен был херес.

За ангелами оказался барельеф с тётьками. Тётек там несколько, и одна из них, как Саломея, держит огромное блюдо с головой в очках. Под головой написано, чтобы не перепутали — Тютчев Ф. И. Я получил денег и решил выпить хересу прямо здесь.

— Холодненького? — заинтересованно спросили ангелы.

— Холодненького — злобно ответил я.

Место было крохотное, и на меня сразу стали смотреть дурно — какие-то люди из почтового отделения. Тогда я полез в метро как крот.

Там я выпил ещё хересу — между станцией "Академическая" и "Ленинский проспект" — и сделал второе открытие.

Оказывается, в метро все стали отчаянно целоваться — как перед Концом Света. Видимо, впрок.

Все вокруг чмокали, стонали, чавкали чужими языками и губами, с шумом втягивали в себя воздух и слюни. Я утешал себя тем, что пить херес уже нельзя, а целоваться — ещё можно, а значит, я иду в авангарде своих сограждан. Пришлось допить херес на перегоне "Ленинский проспект" — "Шаболовская", в поисках сочувствия, благодати и общего аршина. Я понимал, что люди торопятся, но ощущал себя чужим на этом празднике жизни. Наконец, рядом со мной стали зажёвывать девичье ухо. Как-то мне стало неловко — и начинало казаться, что вслед за моим поездом летит маленький ангел с луком.

Но херес у меня кончился, и это меня сразу насторожило.

13 ноября 2003

История о бочке

Стенки и дно образуют кувшин. И только пустота внутри кувшина составляет сущность кувшина.

Лао Дзы

Что-то огромное и серое опрокинулось перед ним. Он открыл глаза и увидел себя сброшенным на чёрное небо. И винная бочка раздавила его.

Каверин. Бочка

Один бондарь сказал как-то, рассказывая о понятиях таинственного ордена бондарей: «…между бочкой и кадушкой в современном обиходе различий не делают. Правда, чаще бочкой называют кадушку, но наоборот. Между тем эти два вида бондарной посуды отличаются друг от друга так же чётко, как ведро от чайника».

Бочка вообще понятие мистическое, это и транспортное средство — от пушкинской до омулёвой, это мифическое жилище философов. Бочка слово многозначное — бочонками в шулерской карточной игре называли срезанные к краям карты, в отличие от прочих, выточенных в середине, бочонки ловко вытаскивали за середину, а остальные за концы. Была, как пишет Даль езда бочкой, зимней запряжкой по узким дорогам. В бочке одна лошадь была в оглоблях, в первом выносе шла пара рядом, да ещё иногда одна во втором выносе, без вершинника». Поэтому бочка не просто сосуд, не только «вязаная обручная деревянная посудина, состоящая из ладов или клёпок, двух дон, врезанных в уторы, и обручей», бочка — не пространство между стенками. Это — феномен культуры.

Вот она, наша Родина — царство обручей и ушек, кадок и бочек, бочек наливных и сухотарных, империя ушатов и бадей, королевство лоханей и жбанов.

Наша история — это история ёмкая и ёмкостная, жизнь страны, полная рассказов о бондарном деле, похвальба губерний породистостью древесины, схемами заготовки клёпок и бондарных скамей. За всем этим едино равно стоит особый философский признак. Что-то есть в бондаре от колдуна или алхимика. Чудо превращения деревянных заготовок в гнутые поверхности сродни чуду ожившего деревянного человечка с длинным носом. «Изогнутая желобчатая клёпка, имеющая формулу четырёхугольника, ограниченного параболическими кривыми, идёт на изготовление бондарной посуд с выпуклыми боками. Считается, что именно выпуклая параболическая форма боковых стенок — боков или бочков — дала название хорошо всем известной бочке».

Вот и нужно знать эти слова. Даже если не пользуешься деревянным чудом в обычной жизни. Знать, потому что эти слова образуют русский язык. Сбитый клёпками флексий, обручами пунктуации — наполни сам, кто чем годен.

Россия суть бочка, с водой и деревом народной середины, железными кольцами обручённая с государством. И всё у нас — суть бочка — подвижная или вросшая в землю, бочка летающая, серебрящаяся истребительными крыльями или поворотом быстрой воды.

Ну а кадки — суть крупная бондарная посуда, цилиндр или усечённый конус — бочка-путешественница, кадка, как мужняя жена сидит за воротами. Ушат отличается, конечно, ушами, то есть выступающими над кругом стенок боковыми клёпками. В дырки этих клёпок можно вставить шест для переноски, а можно использовать для того чтобы припереть крышку.

У бадьи металлические ушки крепятся не к клёпкам, а к обручам. Бадья тяжела и неподъёмна, место её у воды, закованной в сруб. Квашня, вместилище будущего хлеба, с дубовой кожей, она прихлопнута круглым квашенником, а внутри её, в гостях у опары бывают хлебное вёсло — весёлка и мутовка — длинная палка с сучками на конце. Лохани, что были что на Руси по всюду, что берёзы, топтались ножками под низкими бортами… Всего и не перечислишь.

Деревянная посуда не мгновенное туристическое чудесное чудо, не появление бондарного дива из супермаркета. И приобщиться к нему — тайна тайная, изготовление настоящей бочки — не сборка офисного стула по прилагающегося при покупке схемке.

Это салтанова дверь в этот мир.

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2003

История про девушку

Березин разливает кофе в маленькие керамические чашечки и ставит кофейники, покрытые затейливой вязью, на мраморную подставку.

Кофейный воздух плывёт над дольками шоколада, рюмками с коньяком, и поднимается к сухим веткам вербы в кувшине.

Девушка, сидящая напротив Березина, зачарованно смотрит ему в рот.

— Ну, и где ты был? — наконец спрашивает она.

— Э-э-ээ, — отвечает Березин, — для этого рассказа нужно широко размахивать руками и делать страшные глаза…

Он действительно взмахивает руками над столом и засучивает рукава, чтобы были видны его загорелые локти, и чтобы исчезли из поля зрения почерневшие манжеты.

— О! — говорит Березин. — Я плыл на лодке с Псом и Другом. Нет, с Другом и Псом. Да… Это было нечто…

Кофейный воздух шарфом охватывает шею девушки.

— Но я остался жив! — сообщает Березин радостно, — так что моего дивана в наследство ты не получишь. Как, я не рассказывал тебе о диване? Сейчас мы исправим это упущение. Надо сказать, что я очень люблю свой диван. Я люблю даже не лежать на нём, а сидеть. Под рукой телефон, радио, настольная лампа и магнитофон, рядом стол, ноги — вот — на стул закинуты — блаженство! И вот за десять лет пользования мой диван протёрся. Мои друзья — солидные люди — и, вместе со мной, они провертели в диване дырку, а когда я начал её стыдливо прикрывать тряпочкой, так и эта тряпочка… Но мои солидные друзья, со всей тяжестью своих восьмидесяти килограмм садились с размахом на диван, и тряпочка, естественно, слетала, обнажая мерзкое диванное нутро. И вот, наконец, я решил его перетянуть!

— О! — только и говорит девушка.

— Всё это, — продолжает Березин, отхлебывая коньяк, — напоминало программу «Аполлон». Это стало, так сказать, общенародной, национальной программой — вся моя экономика работала на неё, как и у американцев. Я осуществил прорыв в доселе неведомые отрасли человеческих знаний — сравнительные свойства поролонов, мебельных гвоздиков и обивочных скобок. Когда я спрашивал в универмагах югославскую плахту, то молоденькие продавщицы пугались, и лишь матерые старухи, помнившие имперские гарнитуры Третьего Рейха, могли, ностальгически прикрывая глаза, ответить, что поступлений этой ткани не предвидится. И вот свершилось!

Березин размахивает руками, и ветер гасит свечу на столе: — свершилось! — повторяет он. — Диван стоит в соседней комнате.

Девушка уже ничего не может сказать по этому поводу. Она притянула колени к подбородку, и её не слишком уж длинная юбка съехала ещё выше (то есть ниже). Чёрные блеск зарубежной синтетической ткани мешает Березину рассказывать.

— Ну, ладно, — наконец говорит он. — Давай я буду тебя развлекать.

Березин помогает девушке подняться, и за руку отводит её в комнату. Коньяк он тоже не забывает. Они долго сидят на замечательном диване и разглядывают альбом с уродами, изображёнными художником Брейгелем. Сам Березин же сосредоточенно думает: «Интересно, если её сейчас обнять — надаёт ли она мне ещё по морде или уже нет?».

На это девушка жалобно говорит:

— Уже поздно… Мне пора… Я обещала маме быть в одиннадцать…

Березин снова помогает ей встать, задержав руку на талии. Они стукаются лбами в тёмной прихожей.

— А как же насчёт лодки, — прерывает его девушка.

— А! Плыли мы!.. Склон справа — восемь метров, склон слева — пять. Посередине речка. Утонуть тяжело — побиться просто. Перекат на перекате, а поперёк реки навалены огромные стволы, вокруг которых пузырится вода. Нагибаясь к самой лодке, мы пролетаем под бревнами под грохот воды и повизгивание Барбоса. Вдруг — трах! — и у нас обламывается на камнях кильсон, шпангоуты просовываются наружу и стрингера впарываются в днище, протыкая его насквозь!

— Ах! — вскрикивает девушка и плотнее прижимается к Березину.

— Ну, ничего, — успокаивает её Березин. — Я остался жив. Ссадин, правда, много, — он протирает загорелые локти и скромно опускает рукава. Он долго кланяется у чужого подъезда, а изумлённая девушка долго смотрит через стекло. Поднимаясь в лифте, она аккуратно и бережно, чтобы не забыть, вычёркивает Березина из записной книжечки.

Когда Березин входит в свою квартиру, радио играет гимн. Березин брезгливо моет посуду, стараясь не расплескать кофейную гущу по раковине. Гуща плывёт по поверхности воды, как чёрная жижа торфяных болот. Мысли вяло меняются местами в его голове, как волосы водорослей в тихой воде.

Потом, спохватившись, он подходит к дверному косяку и ставит шариковой ручкой в уголке плюсик. Эти заметки, впрочем, похожи на тараканьи следы.

Он сразу засыпает, и ему снятся тихая подмосковная речка, плеск весёл, дачники с удочками и тяжелое дыхание слюнявого Пса за спиной.

15 ноября 2003

История про Оружейную палату

У Березина есть друг. Они так похожи, что Березин иногда с испугом начинает себя ощупывать. За глаза они называют друг друга «моя гомотетия». У друга очень сложные отношения с дамами, и Березин их ехидно называет «межличностными». Поэтому иногда Березин ходит вместе со своим другом вместо них в театр.

Однажды опечаленный друг предложил ему сходить в Оружейную палату. И вот, мрачным московским утром едет Березин по городу в троллейбусе, чтобы встретиться со своим другом в Александровском саду. Вокруг прыгающего по рытвинам троллейбуса мелькают серые столбики милиционеров, женщины с кошёлками, дворцы страшно далёких от народа революционеров, ещё горящие поутру фонари, аптеки и ателье — и над всем этим хмурым великолепием каркают чёрные галки на крестах Зачатьевского монастыря.

Вдруг Березин понимает, что троллейбус увёз его на улицу Герцена, не остановившись у Александровского сада.

— Эге! — говорит себе Березин и бежит к Манежу. Там его встречает вежливая группа милиционеров. Березин бежит к Боровицкой башне — но не тут-то было! — такие же милиционеры, даже, как кажется Березину, с теми же лицами, отсылают его дальше. Ещё дальше, еще, совсем далеко… Так Березин бегает между улицей Горького и Фрунзе (бывшей Знаменкой), пока (ровно посередине), не встречает своего друга. В припадке дружеских чувств они обнимаются, злобно поглядывая на окруживших их стражей порядка. Обнявшись, они проходят через Боровицкую башню, а Березин, обернувшись, выкрикивает испуганному милиционеру на входе:

— То-то! Небось, тоже!

Они попадают в отстойник Оружейной палаты.

Друг предъявляет билеты, а сам Березин справку на реакцию Вассермана. Милиционеры проверяют содержимое карманов и считают березинские зубы. Количество зубов долго не сходится с указанным в справке, и поэтому на подмогу вызывают ещё одного милиционера с большими клещами. Но, наконец, всё сходится, и их пропускают внутрь.

Экскурсовод придирчиво осматривает группу. Это очаровательная женщина лет двадцати девяти. Она останавливает взгляд на Березине:

— Вы непременно что-нибудь у нас украдёте, — говорит она.

Группа улыбается, и каждый норовит хлопнуть побледневшего Березина по плечу.

— Обязательно, обязательно украдёт, — подтверждает его друг, обернувшись к толпе.

Березин долго стоит перед бальным платьем Александры Фёдоровны. «Чик-чирик», — думает он. — «А платье-то осталось». Перед ним лежат русские символы.

— Одним из них, — продолжает говорить экскурсовод, — является так называемая шапка Мономаха — ценнейший памятник истории и материальной культуры периода собирания русских земель в единое государство. Тулья венца представляет собой тончайшее золотое кружево со спиралевидным узором, напаянное на гладкий лист золота…

Березина выпихивают из кучки посетителей, но он успевает с удивлением узнать, что мех на шапке меняется раз в двадцать лет.

Они поднимаются на другой этаж, люди толкают Березина, и он слышит бубнящий голос следующей казённой дамы: «Золоченая курительница, предназначенная для благовонных курений в дворцовых покоях, десять рассольников-вазочек с фигурой Венеры; превосходной работы олень на золоченом основании, кубок в виде дыни, на тарелке, окружённой плодами”…

— Вот серебряная гора гамбургского посольского дара, — говорит экскурсовод, — в прошлом году у нас её уже пытались украсть.

Она выразительно смотрит на Березина.

Когда экскурсанты начинают спускаться, старик, отдыхающий на стуле, хватает Березина за рукав и говорит:

— Гляди, парень, не тронь чужого!

Внезапно к Березину подходит его друг:

— Знаешь, что: я тут схожу, позвоню, а ты веди себя здесь прилично.

И друг исчезает.

Березин оглядывается вокруг. Дремлют кареты, опустив оглобли. На одном из сидений принца гольштинского Фридриха Карла, под живописной резьбой, спит караульная старушка.

Задумчивый милиционер, встав на стул, рисует на пыльном окне неприличное слово.

Березин снова оглядывается и тихо открывает витрину. Он достает шапку Мономаха и, внимательно осмотрев, надевает на голову. Березин спускается по лестнице, распевая в полголоса «Белая армия, чёрный барон…» и «Мчится тройка почтовая».

Проходя через гардероб, он вежливо приподымает шапку, прощаясь с гардеробщицей, и растворяется в начинающемся дождливом дне.

15 ноября 2003

История про американок

У Березина есть ещё один друг. Они вместе учились, потом этот друг был отчислен, работал, служил, а решил круто поменять свою жизнь. Теперь он справедливо решил, что самый интересный предмет для изучения — это человек. В глазах у него появился странный блеск, и с ним тут же познакомились две американки. Насели, так сказать — он и крякнуть не успел, как договорились о встрече. Немного испугавшись, он решил позвать и Березина.

И вот, размахивая руками, они перемещаются по Москве с двумя иностранками — блондинкой и брюнеткой. У одной на груди надпись «Perestroyka», а у другой — герб Советского Союза. Герб странно деформируется на арбузной груди, а вот главное слово дружбы и взаимопонимания читается практически нормально.

Гостьи знакомятся с ненавязчивым русским сервисом, а Березин — с сервисом «Интуриста». Он разглядывает вышибалу в «Национале», предлагающего посадить их за четвертной с носа, пьяных кооперативных подруг и пьяных же негров. Березин ковыряет американо-советское пирожное, а блондинка пытается завязать с ним разговор о русской истории. Брюнетка её поддерживает и хочет узнать, действительно ли Екатерина Великая была задавлена конём в процессе совокупления.

Молодой американец подсаживается к Березину и заводит разговор о мировых катаклизмах. Когда Березин сбегает в туалет, американец переспрашивает у березинского друга фамилию самого Березина и записывает её в книжечку.

Друзья скитаются по домам и скверам, кухням и подъездам. На их пути обнаруживается и швед, что раскладывает на столе пасьянс из пятидесяти фотографий женщин, которые оставили след в его жизни. Девушки уже неясной паспортной принадлежности по очереди выскакивают в коридор к своим сумкам и, погрузив туда голову, чавкают какими-то медикаментами…

Что-то страшное сгущается над Березиным. Иностранцы тянут к нему удлиняющиеся руки, норовят оторвать пуговицы от рубашки. Он понимает, что мир его рушится — нет, всё неподвижно ещё, нерушимы стены Кремля и ярко горят в рассветной тишине рубиновые звёзды. Но что-то стронулось, прошла стоматологическая трещина, и мир его обречён.

Чёткий и строгий мир его жизни обречён, он истоптан девичьими кроссовками, обёрнут невиданными узкими трусами, надет на него вонючий банановый презерватив, и нет уже спасения.

Спать бессмысленно. Поэтому Березин уезжает к себе на дачу — туда, где живёт понятный ему народ — ответственный комсомольский работник, дембель, спортсменка, студентка, тунеядец-музыкант и две набоковские школьницы, круглосуточно играющие в бадминтон с человеком по фамилии Фунтов. Березин иногда приходит к ним на огонёк и сидит, как патриарх, в окружении молодёжи. Со стороны он похож на освободителя Востока Федора Сухова во время посещения гарема.

Что бы там ни было, он любит своих соседей.

Ни один из них не видел живого иностранца.

И вот он едет туда в электричке, бережно прижимая велосипед коленом, чтобы промчаться последним летним ветром от станции к дачам, забывая случайные встречи.

15 ноября 2003

История про человека-извлекателя

Была особая порода людей, так или иначе связанная с Бомбой — лет сорок она жила особой жизнью, вне стиля страны. Вне времени и привычек других людей. Причём, раз окунувшись в эту масонскую причастность, уже невозможно было лишиться благ и льгот — вне зависимости от проступков.

Жил да был на свете Человек-извлекатель. За каким-то хуем (простите, дорогие дамы, но без этого слова никак не обойтись, потому что, понятно, что служить человеком-извлекателем за каким-то хером — невозможно, невозможно им состоять за каким-то хреном, нельзя этого делать за деньги или убеждения. Это можно сделать за каким-то хуем. Вероятно. Впрочем, сейчас станет ясно — почему).

Этот человек-извлекатель, после ядерного взрыва на казахском ядерном полигоне лез в подземную шахту, где это всё произошло и извлекал всякие образцы, может, отвинчивал от важных приборов особые измерительные гайки.

Хоть я тоже отдал дань физике, но эта часть истории приводила меня в нервный трепет.

— Да, — говорил Человек-извлекатель, — ощущение довольно странное. Будто выпил, и плывёшь через пластилиновый воздух. Волосы шевелятся — не на голове, а так — все маленькие волосики на теле.

За каким-то хуем он это делал. Несомненно.

Шли годы — этот человек стал устоем общества в своём знаменитом закрытом городке, где он жил. Теперь он уже реже ездил на полигон, а потом и вовсе всякие ядерные взрывы отменили. Он организовал местную ячейку общества «Память», стал казаком или даже предводителем казаков.

И вот в город привезли обретённые мощи Серафима Саровского, Вдоль дороги стояли, все в чёрном — памятливые казаки под командой бывшего Человека-извлекателя и держали оцепление.

Потом они охраняли храм, где находились мощи. В этот храм внезапно пролезло огромное количество бесноватых. Они лезли в него как в известном произведении Николая Васильевича Гоголя. Казаки в своих чёрных мундирах, взявшись за руки, заняли круговую оборону, и поняли, что вот это и есть край. Бесноватые выли и хрипели. Кто-то лаял. Рты мужчин и женщин сочились дрянью.

Человек-извлекатель вдруг оглох и ощутил вокруг себя густоту мягкого пластилина. Всё было так же, как во время его путешествий в жерло шахты после взрыва. Волосы зашуршали под одеждой.

Казаки не пили в храме, да это и было не нужно. На рассвете бесноватые схлынули, а казаки побрели по домам. У всех дрожали колени, и цвет их лиц был зелен.

Потом я наводил о нём справки, но пластилиновый туман дополз и до меня. Я даже не помню, рассказали ли мне, чем он сейчас занимается. Куда он делся, что делает.

Или это всё лишь приснилось мне?

17 ноября 2003

История про сообщающиеся сосуды

Сочетание «сообщающиеся сосуды» давно стало обиходным, он стёрто. Из него вытравлен смысл сообщения, а остался только призрак непонятного равенства и одинаковости. Между тем, из моего физического детства я вынес давний парадокс. Кажется, этот парадокс дарил читателю журнал «Квант» — впрочем, не помню.

Итак, есть несколько случаев, в которых жидкость в сообщающихся сосудах не находится на одном уровне

Во-первых, когда в одном из сосудов есть явление смачиваемости стенок, а в другом — нет — причём сечения их не велики — вариант — если близки к капиллярным (при различии диаметров капилляров).

Во-вторых, если поставить систему сосудов на центрифугу, причём по-разному установить центры сосудов по отношению к центру.

В-третьих, если в сосудах жидкость различна по составу и не успела перемешаться.

В-четвёртых, если один сосуд греть, а другой — морозить.

И сообщающиеся сосуды остаются тем, чем были не обиходным выражением, а загадочной связкой. В конечном итоге мужчина и женщина время от времени становятся сообщающимися сосудами, и этот момент у них главный. Они выясняют смачиваемость стенок, раскручиваются по отношению к центру масс, их жидкости различны по химическому составу, и они по-разному варьируют разницу температур.

Они экспериментируют постоянно.

19 ноября 2003

История про серп и молот

В серпе и молоте есть что-то улыбающееся, смешливое.

20 ноября 2003

История про серп и молот (по следам наших выступлений)

В серпе и молоте есть что-то улыбающееся, смешливое.

Это странный смайлик, причудливая рожица, на самом деле вторичен — в восемнадцатом, когда придумали нагрудный знак красноармейца, роль серпа исполнял плуг.

Так это и называлось — «марсова звезда с плугом и молотом». Пентаграмма, звезда, звёздочка, впрочем, прикатилась шестерёнкой давным-давно — ещё при Николае она явилась из Франции, прямой контрибуцией наполеоновских войн, ибо так французы отмечали командиров. Марсова звезда укоренилась на обшлагах и околышах округлыми лучами. Она была похожа на красную лилию-мартогон, из которой вылез маленький Марс. Лилия смотрела рогом вниз, точь-в-точь как греческая пентаграмма — поэтому убиваемые видели сверху два рога дьявола — вплоть до ордена "Красного знамени", на котором она семьдесят лет сохраняла это положение.

Но вот серпимолот появился позднее.

Кто придумал его — неизвестно — история хранит нестройный хор придушенных художников, Был ли это мирикуссник Чехонин, Камзолкин, или Пуни — непонятно.

Плуг — орудие земное, растущее из земли, как корешок, исчез через четыре года. Меч из герба, как известно по воспоминаниям Бонч-Бруевича, выкусил Ленин. Трио превратилось в дуэт образца двадцатого года. Но с тех пор серпимолот сохранил единственное число — и пошёл склоняться не как словосочетание, а как сиамская пара близнецов, склеенных посередине. На красное полотнище флага эта пара попала двумя годами раньше, чем на новые кокарды.

Серп, хоть и свистел подальше от земли чем плуг, но остался всё тем же Инь — пассивным и женским, он шмыгнул в руку колхозницы, Янь молота остался фрейдистским хреном в руках рабочего.

Но рабочий и колхозница держат в руках масонскую пару — молоток с мастерком.

Хлопотливые и наивные, ставшие персонажами анекдотов, масоны принесли в геральдику целый ящик инструментов — зубило духовного стремления, угольник точных параметров, лом сокрушающей воли, циркуль разума, мастерскую звезду опыта и знания, черпак братства и ватерпас судейского розлива.

Среди прочего там был молоток закона и структурный мастерок.

Молоток исполнял роль заседателя, стук его был колокольным звоном собрания, мастерок будто Троица, регулировал пространство и общество.

Вдвоём они склеивали всё той же сиамской парой пространство и время.

Вскоре мастерок изогнулся и заострил свой край, янь мёртво встал в пазы иня, и руки рабочего и колхозницы синхронно взлетели вверх.

И пошли писать губернии, префектуры и вилайеты, серпимолот легко рисуемый и трудно смываемый — вот он, гляди, улыбается за углом, на почтовом ящике, на стенке брандмауэра.

Вот он, похожий на удава, тянет нас к себе. И мы, помня об отчаянии и самопожертвовании наших ушастых сородичей, о мужестве их и героизме, о сжатых зубах связиста, через которые идёт сигнал, о муке запертых на стадионах и их раздавленных пальцах, о надежде на справедливость и мечте о большой пайке, молитвах о праведном и неправедном, улыбаемся ему в ответ.

21 ноября 2003

История про бубен и потенциального убийцу — (повтор по пожеланиям трудящихся)

Однажды я пошёл на одно мероприятие — всё там было странно и загадочно, откуда ни возьмись, лезли хамоватые ангелы с картонными крыльями, с визгом пробегали ряженые красноармейцы и всякие знаменитости говорили о высоком.

Потом подошёл ко мне знатный писатель Валерий Попов и взял меня за руку. Посмотрел на мою ладонь внимательно. Я сначала подумал, что он проверяет — мыл ли я руки перед фуршетом.

Потом Попов сказал:

— А вы можете, Володя, вот этой рукой убить человека?

— Могу, — злобно сказал я.

— Конечно! — ответил знатный писатель. — Очень хорошо! Это правильно!

Я несколько напрягся, но знатный писатель не сделал мне никаких конкретных предложений. Впрочем, все в этот вечер говорили исключительно о драках. В родном городе писателя Попова кто-то кого-то побил, причём узнать правду уже было решительно невозможно. И в другом городе-герое кто-то кого-то побил. И опять всё было как в известной исторической правде — то ли у него шубу украли, то ли он сам её спёр.

Я вот что скажу. Совершенно ошибочно мнение, что можно драться в пьяном виде. Надо драться на трезвую голову. На пьяную-то всякий горазд.

Впрочем, все свои мысли по этому поводу уже выражены в моей теоретической работе «В бубен!».

В БУБЕН

Вчера мне рассказали, что какой-то человек дал другому человеку в рыло. Эко невидаль! — подумал я, но мне тут же объяснили, что это произошло по политическим мотивам.

То есть в бубен настучали за либеральные ценности. Я, вообще-то, ни хрена не понимаю, что такое либеральные ценности, но начало мне показалось весьма обнадёживающим. Это здоровое явление — типа в бубен.

Потому как многие люди предпочитают злопыхать, ругаться, плеваться, злобу таить, носить камни в нижнем белье, дуться грызунами и гадить из-под всяких тишков. И общаться через периодическую печать.

Это — гадость и ворованный воздух. Про это уже написал один русский писатель так: «Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей, из-за угла, из темноты. Ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, днём в ресторанах, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам и как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актёры, домовладельцы, кокотки, члены государственного совета, инженеры, врачи и писатели»…

А тут всё правильно. Ну, правда, я по рассказам я сужу об этой истории, понимая, что рассказы и пересказы всё врут.

Я вообще человек буйный, к этому склоняют меня особенности биографии, непрекращающийся ремонт квартиры и то, что у меня кончаются деньги. Итак, если, типа, человек женщину обматерил в публичном месте — в бубен!

Или замахнулся — опять же в бубен!

Причём надо быть готовыми к тому, что и тебе нос расквасят, потечёт юшка. Ясен перец, лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день и проч., и проч.

За всё надо платить.

И всё на равных, как в старое время на мокром кафеле школьного сортира, когда свои и чужие стоят по стенкам. Никто не защищён, нет кольчуги под мундиром, и вы сошлись один на один.

В бубен! В бубен!

Сейчас расскажу мой частный взгляд на эти вещи. Если слово «оскорбить» здесь в кавычках, если буйствует задиристый гормон, то это действительно нехорошо. Гормон надо победить ручным или прочим способом, а неумеренную драчливось водными процедурами. Но если тебя действительно оскорбили, намеренно и гнусно — в бубен!

Если говорится гадость — в бубен!

Если твоей спутнице хамят — в бубен!

Это сдерживающий фактор, пробуждающий ответственность. Потому как в России дуэли запрещены, равно как и огнестрельного оружия у честных граждан мало.

Я расскажу историю из моего любимого писателя Вересаева. Он так пишет о жизни Дерптском, ныне Тартусском университете: «Был у нас студент-медик Юлиус Кан, немецкий еврей. Среднего роста, стройный красавец с огненными глазами, ловкий, как кошка и бешено смелый. Великолепно дрался на шпагах, метко стрелял из пистолета. Не спускал никому ничего и тотчас же вызывал на дуэль. Вскоре за ним утвердилась грозная слава, и корпоранты его начали бояться. По городу про него ходили совершенно легендарные рассказы. Однажды вечером, весною, шёл он с двумя товарищами-евреями мимо корпорантской «кнейпы» (пивной). За столиками сидели корпоранты и пили пиво. Увидели евреев. Один здоровенный фарбентрегер обозвал их жидами. Юлиус Кан бросился в гущу корпорантов и дал обидчику крепкую пощёчину. Студенты узнали его и растерялись Корпорант, получивший пощёчину, выхватил револьвер. Кан кинулся на него и вырвал револьвер, — тот побежал. Кан за ним. Корпорант торопливо стал спрашивать:

— Wie est dein Name?

Это значит, что он вызывает его на дуэль, — и с этого места все враждебные действия должны прекращаться. Кан схватил его за шиворот, стал бить рукояткой револьвера по шее и приговаривал:

— Моё имя — Юлиус Кан! Я живу на Марктштрассе, номер двадцать!.. Моё имя Кан!..».

Наверное, из этой длинной цитаты лучше понятно, что я имею в виду.

Но это моё частное мнение, и, более того, мне далеко до Железного Рыцаря печального образа и я не искореняю зло каждый день.

А так же часто прощаю, чего прощать не следовало бы.

Поэтому я сижу один в пустой квартире и ору, глядя в окно:

— В бубен! В бубен! В бубен!

21 ноября 2003

История про кришнаитов

Васильиваныч как-то пригласил нас на свой доклад в знаменитый академический институт.

Это был жутко знаменитый институт, весь он был увешан мемориальными досками в честь мёртвых диссидентов. Надо сказать, что меня туда ещё не сразу пустили — я мыкался по неправильным подъездам, где у меня норовили спросить документы, пока не попал в подъезд нужный, где вовсе ничего не спрашивали, где можно было бы расхитить всякий секрет, если бы его не расхитили ранее совершенно официально.

Это был настоящий умирающий институт. В конференц-зале перед вымирающими стариками и старухами, стоял унылый проповедник-кришнаит и комментировал не менее унылые рекламные фильмы, изготовленные самими кришнаитами на каком-то подпольном и подвальном оборудовании. Старики сидели и почёсывались, отчаянье и скука сразу охватили и меня. Я подсел к Васильивановичу, Хомяку и Жиду Ваське, что пришли туда заранее. Васильиванович отчего-то был с лыжными палками, Хомяк с монтировкой, а Жид Васька — с бутылкой водки.

Я сразу понял, что семинар обещает быть интересным, хотя старики же частью заснули, а частью уткнулись в свои блокноты с тараканьими следами формул.

На экране плясали всяко разные индусы — с той же эффективностью, с какой СССР пропагандировал свой строй в Африке. Старики, похожие на сухих птиц, время от времени просыпались и что-то спрашивали о Будде. Проповедник соглашался с ними, и голосом нищего из электрички рассказывал, что деление на касты противоречит ведическим принципам.

Повинуясь его знаку, красивая женщина дарила старичков и нас, к ним приравненным, ведической пахлавой.

Внезапно, как чёртик из пробирки, как дьявол из бутылки, выскочил молодой человек и объявил, что проповедника случайно недоповесили на Нюренбергском процессе. Это оказался Аспирант-экзорсист.

Мы переглянулись.

— Напрасно он торопится, — скорбно сказал Васильиваныч, — нечего поперёд батьки-то в пекло…

Хомяк сжал крепче монтировку, а Жид Васька отхлебнул водки.

Я вспомнил, что совершенно случайно захватил с собой накидной ключ — усладу и надежду сантехника. Аспирант-экзорсист продолжал изобличать Проповедника-кришнаита, впав в религиозный экстаз. Проповедник воспользовался этим и подкрался к нему сзади. Быстрым движением он прыгнул ему на плечи и скусил голову.

Тело Экзорсиста сделало ещё несколько пассов руками, обернулось к доске, провело мелом на ней непонятную черту.

— Ну, бля, началось, — выдохнул Хомяк и поднял над головой монтировку. Он был похож на какого-то брутального актёра фильмов Тарантино, и это нас сильно обнадёживало.

Ведическая женщина поползла на четвереньках к старикам из первого ряда. Они повизгивали и проднимали ноги, как делают это в поликлинике сидящие в медицинских очередях, когда рядом появляется уборщица с мокрой шваброй. Старухи в беретках как-то натопорщились и зашипели — стало понятно, что они не на нашей стороне.

Васильиванович, впрочем, оказался проворнее всех — он выцелил среди профессоров и академиков молодого кришнаита и метнул в него лыжную палку. Надетый на палку кришнаит вспыхнул вонючим нефтяным пламенем и пожух, как осенний лист.

— Именем Тейара де Шардена! — и Васильиванович принялся разить палкой подбегавших.

Хомяк лупил им по головам монтировкой, а Жид Васька прыскал им в рыла Святой Русской водкой за Двадцать Рублей.

— Ну что, будем ждать рассвета? — спросил я друзей в минутную паузу.

— Можно и не ждать, — заметил учёный Жид Васька. — Годится любой источник полного спектра.

— Мы не знаем этого — сурово прекратил споры Васильиванович — Это объективная реальность, существующая вне нас, независимо от нас и от наших знаний о ней.

Кадавры снова пошли в бой — среди стариков и старушек оказалось действительно много предварительно укушенных. Я лихо надел на одного портрет физика Вавилова и перекрестил обоих разводным ключом.

Васильиванович лихо работал палками, будто на лыжне, а Жид Васька был похож на гладильщика из китайской прачечной. Я отламывал подлокотники от кресел и вколачивал их в академиков-оборотней.

Каждый брал своим умением.

Дело-то в том, что Васильиванович был убеждённый атеист, Жид Васька, несмотря ни на что, католик, Хомяк — потомок муслимских уйгуров, а я держал Православную оборону.

— Кстати, — сказал Хомяк. — Мне не нравится, что ты называешь меня Хомяком. Наедине это простительно, но при людях не говори так, пожалуйста.

— Без базаров, — согласился я, — превращая в пыль какого-то зазевавшегося доктора.

— И меня не надо называть Жидом, — вмешался Жид Васька, — это мешает мне нравиться девушкам.

В этот момент престарелая девушка в беретике, на которую попала морось Настоящей русской Водки за Двадцать Рублей превратилась в пыль, даже не загоревшись.

Я и тут согласился — чего не сделаешь ради друзей, с которыми сражаешься спина к спине.

— Жалко зимой у нас рассветы поздние — сказал кто-то, тяжело дыша.

Я согласился — какие там источники света широкого спектра — у нас на Руси всё проще — рассвет и никаких гвоздей.

Мы притомились. Со стороны это напоминало уборку картофеля на поле, к чему нам было не привыкать. Но и силы врага иссякли

Только весело хохотал старичок-птица, которого доедал главный кришнаит. Мы насовали кришнаиту по самое не балуйся и оторвали его от старичка.

Старичок уполз на руках за кулису — ног у него, собственно, уже не было.

Хомяк отнял у меня накидной ключ и принялся лупить кришнаита, приговаривая:

— Почему ты не лысый, сука, почему?

Я пытался объяснить, что у кришнаитов это не обязательно, но было поздно. Мы оборвали главному кришнаиту лапки, как жуку и он издох.

Пришла охрана и робко постучала в двери — так мы поняли, что наступил рассвет.

— Нет, — заключил Васильиваныч, — в нашей науке налицо временный кризис. Нет молодой крови в наших академических институтах.

И мы согласившись с ним, поехали по домам.

22 ноября 2003

История про переводы, квартирмейстеров и Михаила Веллера

Благодаря e_dikiy я вспомнил давнюю историю.

Феномен Веллера меня занимал давно. Беда в том, что Веллер кроме того, как завистлив, так ещё и чудовищно необразован. Он всё время поучает и старается поймать коллег по цеху на деталях, а в том же «Ножике Серёжи Довлатова» вдруг пишет: «Хотелось пощелкать пистолетом и пострелять, но я был безоружен и нетрезв, а Кабаков подписывал номер: здесь с легким креном мы подошли к концу забористого бурбона “Катти Сарк”».

«Катти Сарк», бормочут возмущённые знатоки отнюдь не «забористый бурбон», а весьма мягкий скотч.

Но вот я нашёл другой хороший пример.

Сейчас я расскажу о нём подробно, и, по возможности осторожно.

Веллер начал говорить о морских историях, говорить с некоторым апломбом видевшего всё человека и с той интонацией, с которой он учил Довлатова сколько должно быть патронов в рожке автомата. Сам он написал несколько морских историй, и как знаток, учил Чуковского правилам перевода.

Поэтому я сейчас точно процитирую, как говорят юристы «в объёмах, оправданных целью» его историю, что называется «Квартирьер Сильвер».

«Все нормальные люди читали (уже нет?..) в детстве “Остров сокровищ”? Мы его знаем в классическом и отличном переводе Корнея Чуковского. (Знаток английского был известный и Стивенсона любил. (Собственно, после этого можно было бы вообще ничего не говорить — потому что Стивенсона не переводил даже, а неким образом пересказывал Николай Чуковский, сын знаменитого творца «Тараканища», хотя и не без помощи отца — В. Б.).

И вот уже взрослым человеком решил я повторить удовольствие: перечитываю. И в одном месте, по гнусной привычке зануды, задумался…

Одноногий кок Сильвер рассказывает молодым матросам, которых склонил к пиратству, кем он был и чего стоил когда-то… “Вся команда как огня боялась старого Флинта, а сам Флинт боялся одного только меня”. Ничего самохарактеристика.

Кто помнит, как назывался корабль капитана Флинта? “Морж”. А кто помнит, кем был на этом корабле Сильвер — ещё молодой, с двумя ногами? Это вспоминают редко. Ну? — здоровый, сильный, храбрый, жестокий? Нет?

Квартирмейстером он был!

Ребята — с чего бы? Почему самый крутой головорез на пиратском корабле, которого боится сам капитан этого отчаянного сброда, числится по судовой роли квартирмейстером?

И что делает квартирмейстер на пиратском корабле? Квартиры раздаёт? Так каюты только у капитана, штурмана, главного канонира, по закутку у боцмана, плотника и кока — прочая матросня живет в кубрике или двух кубриках, либо же просто подвешивает на ночь парусиновые койки на батарейной палубе, как было заведено в тесноте на военных парусных судах. (Размеры-то были маленькие… А народу требовалась хотя бы уж сотня человек — на паруса всегда плюс на пушки или для абордажа в бою. Нормальная команда такого судна — не менее полутора-двух сотен. Какие каюты!)

Я полез в словарь и удостоверился, что quartiermeister (нем.) ведает распределением военнослужащих по жилым помещениям. Похоже,хитрюга Сильвер сумел выбить себе непыльную должность.

Но. Но. Он был не совсем quartiermeister. В оригинальном тексте он был quartermaster. Ну, потому что по-английски, а не по-немецки. Вот такая незначительная, чисто языковая разница в написании.

Однако. Master по-английски — это начальник, старший, хозяин, командир.

“Мастером” на многих флотах (неофициально — и на российском поныне) называют капитана. А “квартер” — это четверть, четвертак, четвертый.

А “квартердек” — буквально “четвертая палуба” или “четвертьпалуба”.

Своего рода надстройка над верхней батарейной палубой. И помещалась она на юте не всегда. А в XVIII веке поднималась уступом непосредственно позади изогнутого выступа форштевня, за креплением в корпусе бушприта, и занимала значительную часть между фоком и гротом, первой и второй мачтами. И расположена была, таким образом, на уровне скулы и за ней, вдоль носовой выпуклости борта и начала его ровной продольной линии.

Именно этим местом корабль прежде всего касался корпуса противника, сближаясь и сваливаясь с ним в абордаже. Отсюда прежде всего перепрыгивали на вражескую палубу. Здесь собиралась перед сваливанием абордажная команда.

“Квартермастер” Джон Сильвер был командиром квартердека, то есть абордажной команды! На корабле пиратов он командовал отборными головорезами, авангардом, морским десантом, группой захвата!

То есть: по должности он был главный головорез. Вот сам Флинт его и побаивался. И был этот первый боец команды вполне на своём месте. Вот вам и “квартирмейстер”. Нюансы различий немецкого и английского правописания…

В истории художественного перевода много таких смешных блох: поколения читателей как-то свыклись с ними и не замечают. Что вам Чуковский, специалист по истории парусного военного флота, что ли».

Так, отечески похлопав Чуковского по плечу, Веллер делает лингвистическо-литературоведческое открытие и бежит дальше отряхивать пыль с чужих ушей и сбрасывать чужие лавры. Беда в другом — внимательный читатель тоже пользуется словарями.

Оригинал этого текста выглядит так: «Flint was cap'n; I was quartermaster, along of my timber leg. The same broadside I lost my leg, old Pew lost his deadlights».

Чуковский переводит это как «Нет, не я, — сказал Сильвер. — Капитаном был Флинт. А я был квартирмейстером, потому что у меня нога деревянная».

Делая шаг в сторону — мой перевод «Острова сокровищ» принадлежит перу Михаила Зенкевича, который был не хуй собачий, а один из немногих акмеистов. У Зенкевича должность Сильвера именуется «подштурман» — и это отчасти ключ к несложной загадке.

Дело в том, что не надо смотреть ни в какие немецкие словари. Можно посмотреть оригинальные и найти там слово quartermaster — со вменяемым объяснением: «abbr. QM 1. An officer responsible for the food, clothing, and equipment of troops. 2. A petty officer responsible for the steering of a ship. (The American Heritage® Dictionary of the English Language: Fourth Edition. 2000).

В американской литературе так и писали: «Около 12.30 8 марта 1862 года старшина-рулевой (quartermaster) «Конгресса» (Congress) повернулся к одному из офицеров, и…»

Не хочется английских словарей — так ведь тоже самое можно найти в гальперинском БАРСе.

Слов нет, Николай Корнеевич, мог употребить другой термин — по сути ведь, Флинт был заместителем капитана, старшим в команде, он и держал эту команду в кулаке — согласно своей должности. Не поймёшь, правда, какой из одноногого боец в абордажном бою.

Но Веллер, с упорством достойным лучшего применения, шелестит страницами немецкого словаря, делит слова пополам, соединяет их, ставит знак равенства между «четвертью» и «четвёртым» — ему что «четвертая палуба» или «четвертьпалуба», придумывает новую историю парусного флота, придумывает новую этимологию «командира (мастера) четвёртой палубы», назначает одноного Сильвера командиром абордажной команды…

Это феномен особого, упрощённого мировосприятия, очень агрессивного и такого же завистливого. Так рождаются мифы, что порицают историков за переписанные века, американских военных — за то, что держат под песком Невады летающую тарелку со всё ещё живым экипажем, а чекистов — за то, что они убили Есенина.

Только соратники Фоменко упрекали по большей части дохлых историков, тех средневековых переписчиков, что не могли ответить — а тут Веллер, плюнув в Чуковского побежал плеваться во вполне живых персонажей.

Нет, писателю позволено многое — можно смешать века, придумать не новые термины, а новые миры. Но вот хамить не надо.

Это как в случае с нерадивым студентом — либо он знает предмет блестяще и может позволить себе задирать преподавателя, либо он чувствует лакуны в знании — и не хамит.

Лучше, конечно, ни то, ни другое, а спокойный собственный путь — без соревнований с Вандербильдихой.

Но дело ещё в том, что Веллер — это пародия на русского писателя-проповедника, писателя-учителя. Он написал серию текстов, которые отдают не то дианетикой, не то рецептами Дейла Карнеги — как перестать беспокоиться и начать жить.

Лучший способ заработать миллион — это написать книгу о том, как заработать миллион.

Однако, не стоит автору книги «как заработать миллион» начинать думать, что он действительно может заработать миллион следуя написанному.

Один человек рассказывал, что видел Веллера в телевизоре. Веллер стоял на фоне каких-то архитектурных шедевров говорил о том, что Москва была, дескать, театроцентричным городом, а Ленинград — филармоноцентричным. Наблюдатель удивился и даже разволновался, и рассказал о своём впечатлении так:

«Потом последовал бородатый как Фидель Кастро анекдот о посещении Хачатуряном виллы Сальвадора Дали.

Зубр хорошо продаваемой на лотках дешевой беллетристики напомнил мне древнего эпического сказителя. Несчётное число этих сказителей паслось когда-то на том месте, где сейчас Европа. Они ходили с протянутой рукой от одного богатого хозяина к другому, совсем как Веллер, циркулирующий из Бруклина в Питер и обратно. Но это не главное. Важно то, что они всегда рассказывали давно известный всем сюжет. Это у них был такой способ преодоления собственной личности, которая мнилась вместилищем всяких там ненужных страстей. А чего, спрашивается, собрался преодолевать Веллер? Чтобы преодолеть что-то, надо, по меньшей мере, это что-то иметь. Кто-нибудь, кому делать нечего, мог бы заглянуть в альманах “Одиссей” за 1989–1990 гг. Там опубликовали полемику Баткина и Гуревича, развернувшуюся вокруг вопроса “была ли в средневековье индивидуальность?” Я бы их обоих, и Баткина, и Гуревича насильно за телевизор усадил смотреть, как Веллер в передаче “Легенды Невского проспекта” подражает средневековым бардам. Думаю, это зрелище их бы примирило.

Да полноте! Любой средневековый дундук рядом с Веллером смотрелся бы большим оригиналом. В бессмертной поэме Венедикта Ерофеева персонаж Вадим Тихонов, по свидетельству автора, путешествуя по Средней Азии, питался акынами и саксаулом. Акынами и впрямь можно питаться. А вы вот попробуйте, почитайте хотя бы туповато-героического “Роланда”, а потом постарайтесь проглотить эпические фантазии Веллера — и сразу сблюёте.

Веллер несъедобен как молочные сосиски из пищевого картона времен моего детства. До сих пор с содроганием вспоминаю их крахмальный привкус.

Представьте следующую картину.

Стареющий, то ли завмаг, то ли прораб, неприятным голосом озвучивает фельетонный компост, в котором замешаны натужные шутки в духе Регины Дубовицкой и афоризмы тридцатилетней давности. Мало того, он мотает головой как пони, причмокивает глотая слюну, дергается и жестикулирует, выбрасывая руки за пределы кадра, тем самым незаконно трансцендируя эпическое пространство. Как сказал бы бессмертный ослик Иа голосом артиста Гарина: “Зрелище жалкое, душераздирающее”. Юлия Стрижак, редактор программы, могла бы Веллеру осторожно намекнуть: “Сидите, мол, великий классик, аккуратно, не суетитесь…” Питер все-таки, а не Бруклин.

Такие вот у нас передачи. Реклама пива ПИТ несколько разгрузила душу, потому что вспомнилась чужая дурацкая шутка: ‘Пивовар Иван Таранов очень любил пиво ПИТ и жену соседа своего, помещика Козявкина. А когда выпивал пиво ПИТ, то и самого помещика Козявкина’. Потом я переключился на другой питерский канал ТНТ и посмотрел шоу Дмитрия Нагиева “Окна”».

Но у этого человека, живущего в Северной столице, своя оптика. У меня же совершенно чёткие претензии к текстам Веллера — их всего три: некомпетентность, агрессивность и хамоватый стиль. Похожий на ту самую учительскую интонацию карикатурного писателя-проповедника: «Послушайте ребята, что скажет старый дед».

Какое-то удивительное, самозабвенное враньё я то и дело обнаруживаю в текстах Веллера — или его обнаруживают другие люди. Вот о путешествии Алена Бомбара Веллер пишет следующее:

«Ален Бомбар в одиночку, в маленькой лодке, без пищи и пресной воды, пересек Атлантику. Пил морскую воду, ел рыбу. Хотел доказать, что «это возможно, а потерпевших кораблекрушение убивал просто страх.» Бросьте. Моряки всегда знали, что морскую воду пить нельзя. Бомбар угробил себе желудок, кишечник, почки. Все достижения медицины не помогли. Через 3 года он умер развалиной, в мучениях, это не очень известно». При этом любой желающий может узнать, что Ален Бомбар умер в в возрасте 80-ти лет в 2005 году. Удивительное враньё, абсолютно бессмысленное, саморазрушительное — и обречённое.

Будто в час перед концом.

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2003

История про чужие сны

Собственных снов у меня не было, зато одна Интересная Дама рассказала сон, приснившийся ей на днях. Это был сон с моим участием.

В этом сне я жил в огромной квартире вместе с zurfreude.

В этой квартире ещё жила прорва народа. Например, жила там супружеская пара, похожая на образцовых чопорных англичан. Чуть в воздухе пахло скандалом, как они вставали и семенили прочь — в небытиё дальних комнат.

А скандалы в этой квартире были не редкость. Например, появились там и остались жить две барышни из рекрутерского агентства. Они искали человека для выполнения редких трюков (Интересная Дама замялась и пояснила: «Ну, не знаю — шевелить ушами, например»). Я сосватал барышням zurfreude. Они пришли и остались жить в этой квартире.

Одна из них была влюблена в какого-то негодяя, что жил там же, в комнате по соседству — он всячески тиранил её и унижал. Даже выпихнул из этой квартиры-ковчега на лестницу.

Девушка скреблась у двери, и Интересная Дама впустила её. Откуда-то Интересная дама знала, что девушка время от времени спит со мной.

— Зачем же вы это делаете? — поинтересовалась Интересная Дама, отпаивая девушку на кухне чаем.

— Для связей, для близости, ну и для секса… — отвечала та.

Интересная дама поморщилась, пересказывая это, и заметила: «Знаешь, мне в этот момент стало даже несколько обидно за тебя. Ишь, секс у неё на третьем месте».

Однако действие ширилось, всё новые и новые люди вовлекались в него. Например, zurfreude привёл какую-то нимфетку и предался с ней разврату прямо на глазах неудивлённой публики. Малолетняя дева, как креветка, жалко шевелила ногами в белых гольфах.

В этой странной квартире не утихал дебош, плескался фонтаном и полыхал как вечный огонь.

В конце концов, там устроили какой-то праздник.

— И ты, — говорила Интересная дама, — плясал голый на рояле. На белом рояле, принадлежащем zurfreude.

— На рояле? — переспросил я. — Я же тяжёлый.

— Вот именно, — ответила она. — От этой пляски у рояля подломились ножки. Кстати, когда ты плясал, у тебя стоял хуй.

Слышать это от Интересной Дамы, весьма положительной особы и матери семейства, было немного неловко.

— Хуй? — переспросил я.

— Да! Хуй! У тебя стоял хуй! Вот такой! — и она развела ладони сантиметров на тридцать.

Это меня немного обрадовало. Но не совсем.

— И что потом, — спросил я.

— Ты упал с рояля, и, кажется, осознал неправильность своего поведения. Неловко тебе было, и ты, как Мальчиш-Плохиш, которому буржуины не выдали обещанную корзину печенья и бочку варенья, крутил головой. Будто говорил: «Нехорошо получилось. Да и перед ребятами как-то неудобно».

Выслушав эту историю, и долго-долго потом пытаясь заснуть в электрическом поезде, я боялся, не придёт ли этот сон и ко мне.

Но сон не пришёл, и я решил, что, может быть, всё это было на самом деле. Только этого никто не помнит.

Так только, некоторые очевидцы. Но не я.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2003

История про фляги и аргоновую сварку

Хотел ещё раз сказать большое спасибо тем, кто поздравил меня с днём рождения. К сожалению, я сам плохо слежу за днями рождения людей, ведущих Живые Журналы. Это нехорошо, и нужно было бы конечно, находить специальные слова для поздравлений тех, кого я читаю, и тех, кто меня читает. Писать им всем оммажи и проч. и проч.

Я, к сожалению, этого никак не возьму в привычку — в чём и нужно повиниться.

А вот теперь я задам такой вопрос тем, кто меня читает. Ест ли в Москве какие мастерские, работающие с нержавеющей сталью? Тут вот в чём дело — у большей части человечества моя репутация — это репутация сильно пьющего человека. Поэтому мне дарят напитки и ёмкости для их хранения. И вот, сейчас мне подарили большую фляжку из нержавейки. Всё бы хорошо, да только в ней производственный дефект — дырочка в стыке — примерно 0,1 мм. Через неё (эту дырочку, я приобрёл ещё более алкоголическую репутацию — так как пах виски будто матрос.

Обращаться к дарителям я не хочу, чтобы их не расстраивать.

Так вот вопрос: как заварить эту дырочку? Сам я аргоновой сварки дома не держу, и вообще — стоит ли с этим связываться? Потому как внезапно выяснилось, что мой знакомый сварщик стал датишным евреем и покинул пределы Отечества.

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2003

История про возвращённую прозу

Газданов очень интересный писатель.

Как писатель — он сплав традиций классической русской литературы и беллетристики. Он к тому же сплав Запада и Востока — осетин по рождению (по-осетински, впрочем, не говоривший) и имя его пишут по-разному — то Гайто, то Георгий. Он, эмигрировав юношей, вполне состоялся именно на французской земле.

Блестяще владевший французским языком, трудолюбивый, он стал настоящим «русским шофёром» — из тех, что описывает Хемингуэй. Кому что, а ночные дороги парижских шофёров — достойная книга. В литературе Газданов поднял себя сам — не диаспора, не литературный кружок, он сам сделал себя писателем. Девять романов, четыре десятка рассказов — жизнь решена и состоялась.

Пережив войну, он двадцать лет был сотрудником «Радио Свобода», парижским корреспондентом, а затем директором русской службы, чтобы умереть в Мюнхене в 1971 году.

Россия — Константинополь — Париж — Германия — Сен-Женевьев де Буа. Всё как у порядочных людей.

Особенность книг Газданова в том, что по его фамилии проходит особый водораздел — Газданов становится крайним общественно известным писателем. Его ровесник Борис Поплавский — импульсивный и безалаберный поэт и прозаик, умерший, как сказали бы сейчас, от передоза, в 1935-ом, — уже известен только специалистам. Этот в некотором смысле творческий антипод Газданова так же интересен, как и забыт.

Газданов оказался востребован оттого, что помимо литературных, есть и другие компоненты успеха. То самое высокое качество беллетристики, рассудочный и вкусный русский язык, радостный читателю. Экзистенциальность его прозы, что приближает его к Западу, и русская речь — след Востока.

Была и особая специфика судьбы — Газданов оказался своего рода «Белым Гайдаром» (Аркадий Голиков, кстати, младше его всего на полтора месяца). Газданов перед бегством армии в Константинополь успел повоевать с красными. В этой кровавой колбе родилось новое поколение русской литературы.

И ещё одно — этот писатель прожил долгую жизнь, что для писателя важно — эта максима работает и вне России.

Наконец, «паспортная» национальность — в Осетии он считается писателем национальным.

Но повышенный интерес к литературе эмиграции у филологов и литературоведов имеет оборотную сторону.

Это всё напоминало деятельность одной организации, что вывозила евреев из России на их историческую родину. Сначала с трудом вывезли правильных евреев, потом вывезли иных, потом правильные совсем закончились. Но организация уже разветвила руки своих региональных отделений, и ей не очень хотелось сократиться «за выполнением миссии». Поэтому она продолжала поставлять на землю Обетованную уже неправильных евреев, а потом и не евреев. То есть, посмотришь на него — чорт знает, что такое, не гарбуз и не репа. Непонятно что, но везти кого-то надо.

Так и литературоведы воспитанные восьмидесятыми, безумным спросом на возвращённую литературу, продолжали выдавать «на гора» всё новых и новых писателей, что легли в польскую, французскую, китайскую и американскую землю. Они извлекают из архивов рассказы и стихи, главным качеством которых привязка к диаспоре. Эти тексты прочтут только два раза — цитируя на докладе, второй раз, шевеля губами, пробормочет старушка-корректор, когда выйдет академический сборник тиражом в три сотни.

Газданов оказывается как бы на склоне холма, на гребне которого его признанные классики — Бунин да Набоков, а если сделать шаг дальше по склону холма русской эмигрантской литературы — нечитаемое, неразличимое. Не оттого, что уж так плохо писали, но оттого, что не нужно.

Нет загадочного «широкого» читателя у Бунина, что говорить о Терапиано и Фельзене.

Это напоминает ситуацию с проходным экзаменационным баллом в институт. И те, кто недобрал этих баллов, ничуть, может, и не хуже. Может, задатки их круче, чем у тех, кому вручили студенческий билет. Наверняка в каждом из непрошедших — свой огромный мир.

Но приняли не их, а других.

У Газданова этот балл проходной, необходимый для известности, был. Он — на грани, без запаса, но в основном списке.

02 декабря 2003

История про телефон

Должен сказать, что мой телефон съеден.

Поэтому, если вам от меня что-то нужно звоните мне домой или же подождите несколько дней. По той же причине я не знаю части ваших несохранённых телефонов.

Извините, если кого обидел.

04 декабря 2003

История про фантастическое у Газданова

Начать хорошо бы со следующей цитаты:

«Газданов, Гайто — собственно, Георгий Иванович Газданов (1903, Санкт-Петербург — 1971, Париж) — русский писатель-фантаст. Не окончил гимназию. Воевал в гражданскую войну на стороне белых с 1920, эмигрировал в Турцию, потом перебрался во Францию. Работал грузчиком, мойщиком паровозов, рабочим на автомобильном заводе, ночным таксистом. Учился в Сорбоннском ун-те, не закончил.

Начал печататься в 1926.

Газданов, Гайто //Энциклопедия фантастики: Кто есть кто /Под ред. Вл. Гакова. — Минск: ИКО "Галаксиас", 1995. С. 155.».

Собственно, это наглядная иллюстрация того механизма, которым описывается фантастика. Дело в том, что есть некоторый формальный признак, предъявив который как пропуск, можно зачислить Гайто Газданова в писатели-фантасты.

У него есть известный и хорошо описанный мотив двойничества, а так же картины антиутопии некоего Центрального Государства в «Возвращении Будды».

То есть, в текстах Газданова есть элемент фантастического.

В той же мере фантастом можно считать Бориса Поплавского, про которого Газданов говорил: "Он всегда казался иностранцем, куда бы ни попадал. Он всегда был точно возвращающимся из фантастического путешествия, точно входящим в комнату из недописанного романа Эдгара По».

Про двойничество, кстати, написано довольно много:

«Значительное место в творчестве Газданова занимает тема двойничества. Вполне осознанный характер выбора им этой темы показывает его программная статья «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане», в которой писатель, в частности, утверждал, что «фантастическое искусство существует как бы в тени смерти…» и что «почти все герои фантастической литературы и, уж конечно, все её авторы всегда ощущают рядом с собой чье-то другое существование. Даже тогда, когда они пишут не об этом, они не могут забыть о своих двойниках». (С. А. Кибальник. Поэтика потенциальной аллегоричности в «Призраке Александра Вольфа» // Дарьял, № 3, 2003».

Тут есть некая путаница, вызванная смешением фантастики как вида литературного творчества и бытования её творцов и читателей.

Теперь важное замечание — часто в фантасты пытаются записать всех великих писателей, кто употребил что-то мистическое или необычайное в своих текстах. В результате «фантастическое» находится не только у Булгакова, но и Свифта, Гоголя, Пелевина Гомера, Мильтона, и, разумеется, и Паниковского. Не говоря уж о Бабаевском — потому что мир его «Кавалера Золотой Звезды» заведомо фантастичен. Мы приходим к утверждению «литература = фантастика». Это заведомо непродуктивно, но выгода только лишь в том, чтобы встать под сень бюстов великих.

Сразу нужно сказать об определениях. Под фантастикой в данном контексте понимается корпус текстов, сложившийся в XX веке, корпус писателей, идентифицирующих себя с понятием «писатель-фантаст». Фантастика для меня также — пирамидальное сообщество из писателей, издателей, критиков, читателей.

Это, так сказать, базис. А в качестве надстройки — брэнд, то есть традиции, взращенные в послевоенное время. Итак: фантастика для меня совокупность текстов, писателей и сообщества.

В этом-то и парадокс современного (часто маргинального, самодеятельного) литературоведения, записывающего в фантасты Газданова. Логично было бы дополнить этот ряд Брюсовым или утопией Краснова. Роман последнего, кстати, при переиздании назван отчего-то «фэнтези».

Но при этом можно сделать другой, парадоксальный вывод — Газданов действительно фантаст — только на особом поле.

Кирилл Куталов, в частности, замечает:

Именно так — не только субъективная расплывчатость собственных очертаний, но и некоторые явления окружающего мира не позволяют герою увидеть себя как нечто цельное, законченное, хотя бы потенциально законченное, способное завершиться в некотором пределе. Одним из основных размывающих границы факторов в романе является постоянное разрушение такой, казалось бы, привычной оппозиции, как "истина-ложь" и родственной с ней "фантастическое-реальное". Граница между этими полярными понятиями в романе оказывается весьма неустойчивой. Ложь начинается с повседневных и не слишком опасных проявлений, таких как выдуманная профессиональным писателем история "стрелка" и развивается как своего рода автопародия в нерасчлененной речи "бывшего товарища по гимназии", умершего впоследствии от чахотки, в словах которого невозможно не только отделить ложь от правды, но и определить "где кончается его пьянство и где начинается его сумасшествие". Одним из характерных примеров подвижности границы между истинным и ложным является и история Щербакова, вся построенная на несоответствиях, между тем как для Газданова "подлинное" определяется, как правило, возможностью постановки явления в ряд ему тождественных. Щербаков "начинался в области фантазии и переходил в действительность, и в его существовании — для меня — был элемент роскошной абсурдности какого-нибудь персидского сказания". В самом деле — неестественно правильный, абсурдно книжный язык нищего (как русский, так и французский — на таких языках ни руские, ни французы не говорят), его речь "с удивительными интонациями уверенности в себе" вызывают сперва даже некоторое возмущение: "Никакой бродяга или нищий не должен был, не имел ни возможности, ни права говорить таким голосом". Но тем не менее все это происходит в действительности, так что вроде бы не должно вызывать удивления состояние героя — как можно гарантировать сохранность внутренних очертаний в мире, где никакие, даже, казалось бы, самые несомненные внешние границы не определены или постоянно нарушаются? В детективной истории с убийством Щербакова и поисками пропавшей статуэтки присутствует то же самое растворение границ между истиной и ложью — эти понятия лишаются какого бы то ни было онтологического содержания и представляются как зависящие от случайных обстоятельств. Истина — истина о герое, о человеке — не важна. Все, что важно — и герой романа отчетливо это говорит — лишь "слепая и неумолимая механика случая". Еще одно подтверждение расплывчатости окружающего мира, его податливости перед той или иной претендующей на истину интерпретацией выражено в приведенных почти полностью речах прокурора и защитника на суде над Амаром, при том, что сама истина, которую уже почти не пытается ухватить герой, проста, как истина царя Соломона — Амару суждено умереть. Очертания героя, как и очертания истины, размываются не только его внутренним состоянием, но и какой-то всеобщей виртуализацией якобы несомненных и основополагающих понятий».

Есть хороший эпиграф к дешифровке понятия «фантастическое» у Газданова — это цитата из него самого: «Последовательность событий во всякой человеческой жизни чудесна». Но, увы, она использована уже собственно как эпиграф к тексту Игоря Кузнецова «Прохладный снег. О подлинной реальности Мирчи Элиаде и Гайто Газданова».

Чудесное и фантастическое у Газданова — это бытовые чудеса — странные совпадения, превращение из зверя в человека в «Пробуждении», где психиатр говорит: «Для меня чудо, это не то, чего не может быть, а то, чего мы не можем постигнуть, так как не знаем ни его природы, ни тех законов, которые эту природу определяют. Но так или иначе, то, что произошло, это именно чудо, как бы это ни понимать».

05 декабря 2003

История про письмо от барышни

Мне пришло письмо. От барышни.

Письмо было довольно странное, и я сейчас перескажу наш диалог (потом будет понятно — зачем).

Тем более, что ничего интимного в этих письмах нет. Они скорее антиинтимны.

— Привет. Я хочу зарегестрироваться в ЖЖ, но не могу найти человека с кодом:(И вообще, не знаю, как это делается:(Объясните мне. или помогите… Пожааааалуйста. N.

— Скажите, N, кто вы и почему обратились с этим вопросом ко мне?

— Да я не только к вам обратилась… ко многим… у вас мыло было, вот и написала..

— Но это ведь такой интимный вопрос — код Живого Журнала! Это, практически как в масоны вступить. Или целоваться. Нет, это загадка — всё равно ничего не понятно. В мире несколько миллиардов e-mail адресов, не писали же вы по всем из них?

— Окей, поняла… интимный, так интимный… Я просто не знаю, к кому обратиться… А разве так сложно помочь человеку?

— Шутки в сторону. Просто по разным причинам я даю коды Живого Журнала друзьям или людям, которые мне чем-то интересны. Мы с вами обменялись несколькими письмами, и вы, прося об одолжении, начинаете говорить со мной так, будто это моя обязанность. Я думал, что вы там, типа, скажете, что вас интересует то-то, наши с вами интересы схожи, и давайте обсуждать это и это, а чтобы было проще — дайте код. Это я понимаю. А вы как-то странно требовательны. Но я напрасно начал учить вас жить — это совершенно не моё дело. Прошу прощения, кода я вам не дам. Но его получить несложно — можно зайти в комьюнити ру код (кажется), там время от времени валится халява. Это действительно несложно — людей много кроме меня.

Не дам я вам ничего.

Года полтора назад я получил такое же письмо «

Добрый вечер! У меня к вам просьба. Дело в том, что я уже давно очень хочу завести дневник на livejournal.com, но знакомых у меня там пока что нет, а заплатить я бы и рада, но российские кредитки они не принимают:(Не могли бы вы сказать мне account creation code? Пожалуйста!:)Заранее благодарю, ***»

Странного в нём было то, что загляни ко мне в инфо (там, где адрес) и поймёшь, что я бесштанный бесплатный человек, хрен без палочки. Откуда у меня код? И почему я? И кто это? Нет, я, конечно, рад девушке услужить, да нечем. Так что я остался в недоумении — а вдруг это шалость существа, избалованного всеобщим вниманием? (с) как бы Хармс… К тому же я свой код давно уже к тому времени отдал. У меня именно недоумение и возникло — ну, понимаю, с такой просьбой к Лейбову — он за весь Рунет в ответе. А мне отчего? И человек, главное, незнакомый. Я, конечно, отчасти дамский угодник, как и все старички, и написала бы барышня — Вова, я ваша навеки, и хотя вы меня не увидите никогда и не узнаете обо мне ничего в течение всей вашей жизни, но ваш образ… и проч., и проч.

А тут было как-то странно.

Так вот, что я скажу нынче — я ввергнул в хаотическое бытиё Живого Журнала всего нескольких своих друзей. Это люди очень хорошие и я их люблю. Многим их человеческим качествам я завидую. И как-то неловко мне было бы нарушать эту традицию.

Не говоря уж о том, что я считаю главной причиной будущей смерти репутации Живого Журнала его массовость.

Проект начнет пожирать сам себя — примерно через год-два. Живой Журнал развалится как открытое сообщество — примерно так же как это произошло с СССР. Ведь был простой способ уменьшить роль Коммунистической партии Советского Союза практически до нуля. Нужно только принять в ее ряды все население Земли. И тогда она начнет рассыпаться, делиться и множиться. Веник развалится на прутья, и потом они сломаются сами.

Да.

07 декабря 2003

История про выборы

Я бы на месте многих моих знакомых-писателей в Живые Журналы, стёр бы те записи, что они писали в ночь с воскресенья на понедельник.

Я ничего не стираю — наверное, это дисциплинирует.

09 декабря 2003

История про Газданова. Ещё одна

Однажды мне позвонил деятельный человек Нечипуренко. Он заговорщицки прошептал в трубку:

— У меня есть фотография надгробия писателя Газданова. Помести её в своей газете. По-моему, неплохо смотрится.

— Надгробия всегда хорошо смотрятся, — ответил я. — Гораздо лучше людей.

09 декабря 2003

История совсем не про это

Сегодня я, сделав доклад на конференции последним, будто залётчик, побрёл домой. Проходя мимо дома моего друга Жида Васьки, я решил заглянуть на огонёк. Оказалось, что у него уже давно сидят Хомяк и Лодочник. Только я сел за стол, как из тьмы и снега соткала Петя Берлиндт со своей женой. Слово за слово мы выяснили, что все сидящие за столом голосовали на давешних выборах за разные партии.

Только если вы думаете, что я что-то буду про это рассказывать, хрен вам, не дождётесь.

Я буду рассказывать про старика из кувшина.

Писатель Лагин получился путём простого сложения ЛАзарь + ГИНзбург. В этой жизни было много сложений и вычитаний.

Причём, если бы он написал только сценарий к мультипликационному фильму «Шпионские страсти», то его имя уже заслуживало бы упоминания. А ведь какой это был фильм — тонкий и стильный, не очень удобный официальному прокатчику, фильм, который с годами превратился из пародии в обличительный документ. В этом мультфильме взад-вперёд сновали остроносые шпионы на букву «Ш» и советские, на букву «С», контрразведчики с чугунными подбородками.

Домашний немой проектор стрекотал и плевался изображением на морщинистую простыню. Я смотрел этот мультфильм всегда по два раза — один раз обычным способом, а второй — когда отец включал немецкий проектор на обратную перемотку, и шпионы начинали ходить спиной и исправлять свои гадкие дела.

И это было счастье.

Потом металлические подбородки и носатые шпионы переселились с этого кинематографического целлулоида на глянцевые обложки масскульта.

У писателя Лагина была обыкновенная биография в необыкновенное время. Эта биография была вихревой. Эта биография — путь еврейского мальчика, которому шторм революции и Гражданской войны позволил вырваться из беспросветной нищеты, и стать тем, кем он стал — писателем, журналистом, сценаристом. Впрочем, место его рождения нельзя назвать захолустьем — это Витебск, город шагаловских коров, кривых домиков с покосившимися заборами — белорусская Одесса. Ему было за что биться в Гражданскую — сначала он вступил в ВКП(б), а уж потом, именно потом — в комсомол.

Это было поколение, беззаветно преданное революции — до хруста теменной кости, до тачки в колымских рудниках.

В Минске писатель Лагин, который не стал ещё писателем, учился в консерватории, в Москве — в будущем «Плехановском» (тогда это был Институт народного хозяйств имени К. Маркса), а потом в Институте красной профессуры.

Затем Лагин стал заместителем Кольцова в «Крокодиле», был он, между прочим, кандидат экономических наук и настоящий газетчик. То есть не просто администратор, а, на манер Кольцова, пишущий редактор.

В неудобные времена он сбежал от ареста на Север. Ему устроили командировку, и вот он сидел в Заполярье и, в свободное время писал не только о полярниках, но и историю о нескладном седобородом джинне.

Наконец, он дописал сказку о старике из кувшина. Эту история, как заводная игрушка, имела в себе золотой ключик. Всё дело в том, что Буратино у нас несравненно популярнее, чем Пиноккио. Точно так же старик Хоттабыч, окружённый пионерами, давно затмил для советского, а потом и российского читателя, Ф. Энсти — то есть Томаса Энсти Гатри. Этот англичанин давным-давно написал свой «Медный кувшин», со стариком, вылезающим из этого самого кувшина. Задолго до англичанина эту историю рассказали тысячи нищих в пыли восточных базаров и платных рассказчиков в харчевнях. Но англичанин всё-таки рассказал её по своему — в век огня и пара, под треск первых самодвижущихся экипажей. В лагинском же романе бестолковы волшебник попал в мир чудесных вещей, а в мир превращённых людей. И это подкосило волшебника бесповоротно.

Текст романа плавился как пластилин, писатель Лагин дописывал и переписывал его. Удивительно, что никому не пришло собрать все его редакции в одном томе и снабдить культурологическим комментарием. Британские империалисты сменялись американскими, менялась маркировка на плавучей мине, которую Хоттабыч принимал за место заточения своего непутёвого братца Омара, а в варианте 1955 года советский пионер попадал в Индию, и кочуя на слоне, повторял другое, не менее действенное политическое заклинание: «Руси хинди, бхай-бхай».

Некие талмудические евреи расшифровывали историю о старике из кувшина согласно формулам Каббалы и искали в ней следы витебских коров и отпечатки пальцев местного ребе.

Давно уже старик Хоттабыч превратился в бренд — можно надеяться, что от сети магазинов такого же названия что-то перепадает наследникам Лагина. Для нашего повествования важна не коммерческая судьба самого бренда, а то, что из книги и из фильма по сценарию Лагина в нашу речь вошли ключевые слова «трах-тибидох» (лишённые тогда всякого пневматическо-сексуального акцента), волоски из бороды, да и само слово «джинн» стало употребляться куда более по-домашнему.

Тогда, кстати, оно писалось с одной буквой «н» и никому не приходило в голову путать его с напитком.

Сама идеология этой книги связывалась с жизнью планеты причудливо — советский идеолог и ведомый им араб с ворохом возможностей для изменения мира — только вместо белой бороды у реального араба был чёрный нефтяной фонтан.

Потом писатель Лагин умер, написав много разного рода фантастических книг.

Старик Хоттабыч, по слухам, жив и увлекается радио.

О том, что стало с пионерами, я стараюсь не думать.

09 декабря 2003

История про писателя Драгунского

Судьба Виктора Драгунского причудлива — само место его рождения сейчас предмет зависти ныне для многих. Он родился в Нью-Йорке.

В СССР это было, скорее, неудобством.

Всё дело в том, что его семья бежала от погромов в Америку, а вернулась незадолго до войны, той ещё империалистической. Революция, снова война. Отец умер, отчим-комиссар умер от тифа, второй — отчим-актёр убедал куда-то. Нужда да завод. Москва да театр, учёба в мастерской Дикого, Театр Сатиры, концерты и снова война. Ополчение и фронтовые актёрские бригады.

Он был настоящим клоуном — целый год выступал в цирке. Потом Драгунский придумал пародийный театр, что-то вроде профессионального КВН’а. Во время всего этого были написаны фельетоны, сценки, даже несколько песен.

А писать прозу он стал очень поздно — в конце пятидесятых. Говорят, что сидел где-то на холодной даче думал как жить дальше. И начал писать «Денискины рассказы».

И вот, со стороны кажется, что он автор одной очень весёлой книги.

Это так часто кажется о людях разнообразных талантов. Один успех выпячивается, затмевает другие.

Суть в ином — Драгунский очень грустный писатель. Это у него, в цирковой повести «Сегодня и ежедневно» стучит головой о манеж сорвавшаяся гимнастка. Тук. Тук. И этот звук живёт в ушах рыжего клоуна вечно. Тук, тук — колотится мёртвая голова по манежу — и от этого не избавиться. И единственно, за что он держится в жизни, это мальчик у подъезда, что собрался на утренник и спрашивает, будет ли клоун. И клоун бормочет:

«Ах, вот оно что. Вы собрались на утренник, товарищ в кепке с козырьком набок? И вы, конечно, хотите увидеть тигра и Клоуна? Или слона и Клоуна? Или, на худой конец, собачек и Клоуна. Клоуна! Обязательно Клоуна!!! Ну, что ж, раз так, — я приду вовремя. Не беспокойся, не опоздаю. Можешь на меня положиться. Я сказал: — Конечно. Клоун будет. Он сказал: — А вы почему синий? — Чтобы смешней, — сказал я и выпучил глаза. — Я люблю клоунов, — сказал он благосклонно и рассмеялся. Он рассмеялся, мой маленький друг и хозяин, моя цель и оправдание, он рассмеялся, мой ценитель и зритель, и были видны его беззубые десны. Он рассмеялся, и мне стало легче».

Но клоун всё равно уезжает, и уже другим веселить этого — в кепке с козырьком. Это у Драгунского умирает почём зря народ на войне, потому как ополчение и звалось «народным ополчением».

Итак, он написал «Денискины рассказы», что по глупости считают весёлыми. Может быть, весёлыми их сделала советская кинематография, но, скорее всего — невнимательность. «Денискины рассказы» на самом деле даже не грустны, а страшны — во-первых, оттого что из другого века мы знаем, чем кончатся шестидесятые, как проржавеет надежда и вера этих лет, также сломается и исчезнет, как бесконечные социалистические трактора, самосвалы и экскаваторы. Во-вторых, оттого, что это настоящая литература, которая лезет тебе в сердце, копается там, шевелит, спазм перехватывает горло.

Совершенно непонятно, как живёт на свете сын писателя Драгунского, тот самый мальчик, чьим голосом говорил отец, и про которого, катающегося на велосипеде, сам непоименованный писатель в одном из рассказов говорит немного обидно:

А папа сказал:- Сидит довольно обезьяновато…

Ну, это понятно цирковая шутка такая. Обезьяновато, так обезьяновато — в цирке медведи вон на велосипедах ездят. И ничего.

Грустный цирк у него лезет изо всех щелей, цап — и схватит тебя за шкирку, только посыплются из мешков твои апельсины и йогурты.

Реальность пятидесятых-шестидесятых насыщена словами, утратившими своё значение. И это не только партийность времени, куда-то в историю провалились прежние кумиры.

Вот мальчик спел, спел громче всех.

— Слава Козловского, по крайней мере, ему не грозит, — отдуваясь, говорит учитель пения.

Нынешнему мальчику нужно объяснить, что это за слава. Козлов? Каких Козловских? Кто поёт громче меня?

Ботвинья? Да? Какой Ботвинник? Карандаш? А почему с большой буквы? Клоун, говорите?..

Как вода вымывает слабую породу из русла, время вымыло из жизни не только пионеров и пионервожатых, теряются запахи и цвета. Какие там игры в красных и белых? Какие общественные волнения при запуске Германа Титова?

Голодный год становится непонятным сочетанием, и уговоры родителей доесть лапшу, потому что бывало хуже, и нельзя в этом мире привыкать к существованию еды — вот эти уговоры сейчас кажутся пустой нотацией. Современные родители не могут апеллировать к своему голодному детству. Читать Драгунского сейчас — вроде как ходить по дому чудака-коллекционера, у которого на полках консервированный трамвайный звонок, коробки с настоящими цирковыми апельсинами, эталон ворсистой серой школьной формы и банка с арбузным запахом. Детям — любопытно, взрослым — грустно. И всё это написано с очень страшной отцовской любовью — с той беззащитной любовью, когда от ответной любви зависит вся жизнь. Хочется, чтобы сын скакал потому что ты мой папа, и чтобы рядом было легко молчать, и хрен это поймёшь, пока не станешь отцом сам.

Весь этот мир рухнул. Осталось только — «Он живой и светится», холодный свет крохотной жизни на ладони. Это последний рубеж.

Чёрт с ними, социалистическими самосвалами. Светляки куда-то подевались.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2003

История про писателя Гайдара. Первая

Тише, Женя, не надо кричать, тише…

Аркадий Гайдар

Писатель часто становится персонажем. Гайдар, как не крути, гений — оттого, что жизнь его превратилась в сюжет. Это случается с немногими писателями. Итак, он был злобный сумрачный гений.

И самый гениальный рассказ у него про военную тайну, в котором есть всё — войны, крымские татары-убийцы, сказки, правда и кривда, бесполая и бестелесная любовь. В этом, одном из самых известных рассказов Гайдара есть такое место, где «часовые закричали: — Это белые. И тотчас погас костёр, лязгнули расхваченные винтовки, а изменник Каплаухов тайно разорвал партийный билет. — Это беженцы… И тогда всем стало так радостно и смешно, что, наскоро расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай, угощая хлебом беженских мальчишек и девочек, которые смотрели на них огромными доверчивыми глазами».

Я эту историю как-то рассказал при странных обстоятельствах, перед главными чиновниками Северной Осетии, а потом вылез я и рассказал, в частности, историю про Каплаухова. Оказалось, что они спали.

Но лучше я расскажу о другом мероприятии.

Мы с товарищем сидели на каком-то литературном собрании. Это было тягучее, как пастила, длинное мероприятие, удлинял которое линейный перевод и тяжелые умствования. Потом слово дали детективной писательнице, и она,

наклонив луковую свою голову, вдругсказала, что нет у нас чёрного детективного романа, подобного французскому, где герой не знал бы за кого он — за тех или за этих, не знал бы кто он и что от него хотят.

Переглянувшись, мы выдохнули название этого романа.

Он, правда, не роман, а повесть у нас был — странный и страшный как морок, он был у нас. Вот цитата оттуда: «И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать:

Ай-ай! Ти-ше! Слыш-шишь? Ти-ше!»…

И вот ты валишься вместе с героем в тихий омут безумия, потому что понимаешь, что жизнь пошла криво — уносится от тебя небо и воздух, но одновременно смотришь на себя со стороны — как толща воды покрывает твоё маленькое тело… Ты чувствуешь за собой вину, потому что государство устроено так, что ты всегда чувствуешь за собой вину, и, не умерев сразу, ты с каждым днём усугубляешь её. И вот ты, без лести преданный хрипишь о своих знамёнах пробитым горлом.

Герой, конечно, никакой барабанщик. Да и в пионерскую форму его наряжают враги. Его пионерских галстук — так же фальшив, как орден и мопровские значки его фальшивых друзей и родственников. Всё подмена, всё зыбко — куда страшнее, чем в незатейливой истории человека, попавшего в Матрицу. И ты всё время промахиваешься — в выборе друзей и в боязни врагов, те мечешься по дому, по городу, несёт тебя по стране.

Зло заводится в тебе как бы само по себе, шпион появляется в квартире так — от сырости. Будто следуя старинному рецепту, разбросать деньги и открыть дверь. И на третий, третий обязательно день — вот он, шпион, готов. Тут как тут.

Потом мальчик спрашивает человека в военной форме, откуда взялся его загадочный фальшивый дядя — «Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки, сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце». Шпионы всегда приходят со стороны заката, оттуда, из Царства Мёртвых.

Но прежде, разрывая круг отчаяния, мальчик берётся за оружие. Он нарушает тишину, и, выстрелив три раза, наконец, попадает. Настоящий гражданин начинается только в тот момент, когда он убьёт врага.

Сам Гайдар как-то записал в дневнике: «Снились люди, убитые мной в детстве…».

Кстати, герой «Судьбы барабанщика» — человек без возраста. Он взрослый в детском теле. Он не меняется, а только искупает ошибки.

С самой «Судьбой барабанщика» связана особая история — она была написана в 1937 году, или, по крайней мере, не позже начала 1938-го. Её печатали в «Пионерской правде», но вдруг прекратили — и стало понятно, что в ночи подъедет за автором «эмка» и некоторые герои повести сгустятся в парадном. Но несколько разных механизмов работали одновременно, и вместо пули Гайдар получил орден.

Книгу напечатали, и мы узнали её мифологическую суть — такую же, как древние сюжеты. Это легенды не взятых крепостей, стоны детей, что вплетаются в повествование шелестящий шёпот, шипящий строй согласных. Вот он, в эпиграфе.

22 декабря 2003

История про писателя Гайдара. Вторая

Когда говорят об Аркадии Гайдаре, то в разговор, как волосы в суп, лезут его сын и внук, а с ними целый колтун литературных родственных связей — Бажов и Стругацкие. Это всё не нужно, и не имеет отношения к разбитым чашкам довоенной поры.

Другое дело, что жизнь Гайдара стала действительно сюжетом, в котором пресловутое командование полком в восемнадцать лет только эпизод. При этом это был действительно тяжёлый и страшный путь, с потерянной армией и вынужденной литературой.

Он был болен, тяжело болен психически.

Его много, долго и не очень успешно лечили. Горячечный бред дневников потом долго и усердно цитировали, когда пришло время зачистки пьедесталов. Никому из тех кто резво мешал «благодаря» и «вопреки» не приходило в голову, как сочетаются голубые чашки и порубанные хакассы, жизнь совсем хорошая и клаксонный крик чёрных воронов. И что они вообще как-то сочетаются.

22 декабря 2003

История про писателя Гайдара. Третья

Смерть героя всегда имеет каноническое описание — для Гайдара этих описаний нашлось два, не считая каких-то новооткрытых апокрифов. Один — неправдоподобно красив и повествует о какой-то стычке с немцами под Каневом, в которой Гайдар падает, сражённый пулей, успев крикнуть «В атаку!». Вторая версия скромнее — согласно ей писатель остался прикрывать отход товарищей и погиб.

И в эту смерть я верю, мне хочется в неё верить, потому что это настоящая писательская смерть. Не от апоплексического удара за жирным санаторным столом, не от своих же товарищей в застенке. На часах тридцать семь — и это смерть от врага, в тот момент когда мост взорван, ноги перебиты, а товарищи исчезают в лесу.

Чтобы принять такую смерть, надо упереть в склон сошки ручного пулемёта Дегтярёва образца двадцать седьмого года с пиратским раструбом дула и плоским блином магазина поверх ствола. Итак, Robert Jordan lay behind the tree, holding onto himself very carefully and delicately to keep his hands steady. He was waiting until the officer reached the sunlit place were the fist trees of the pine forest joined the green slope of the meadow. Не could feel his heart beating against the pine needle floor of the forest.

22 декабря 2003

История про Аркадия Гайдара. Четвёртая

А суть всех ипостасей писателя как раз в том, что сочетается всё — и сюжет личной жизни, и судьба, и ткань текста.

Труды и дни гайдаровских персонажей — это счастливая жизнь в аду, но это настоящее счастье. Герои его произносят свои речи, будто персонажи античной драмы, простые слова имеют особенный смысл, переворачивая страницы, ты умножаешь эти смыслы, будто движешься вокруг японского сада с камнями. Только камни ожили, вид их страшен, но надо смотреться в них, как в зеркало.

О происхождении его имени, которое принял на себя весь его род есть довольно много гипотез — во-первых, конечно гейдар-гайдар, шагающий впереди. Во-вторых, Голиков Аркадий из Арзамаса (вариант Гориков Аркадий д'Арзамас). В-третьих, украинская фамилия Гайдар, взятая в честь родственников с Украины. В четвёртых — слово «пастух», в-пятых — слово «где». Ряд непродуктивен, а спор бессмысленен. Пусть каждый вчитает нужное.

Если придерживаться классической версии — первой, то она от Хакасии ведёт нас к имени сына. Недаром он стал Тимуром, вслед сыну. Мальчик, что рисовал красные звёзды на заборах, имел сначала кличку Дункан. Но Дункан — имя странное для советского уха, оно отдаёт Жюль-Верном.

Тимур же имя особое, оно наполнено властью Востока, напоминает о жестоком хромом вожде, что правил Самаркандом, жёг Южную Русь, воевал Индию, Персию и Ближний Восток.

Может, и правда, Гайдар интуитивно хотел княжить ветром, подобно Унгерну — но на советский лад. Да, собственно, он и стал Унгерном. Всадником, что скачет впереди. Лишённый армии, он въезжает в город и проходит его насвозь. Отстранённый, отлучённый, разжалованный, беспартийный.

24 декабря 2003

История про пиратские песни

Надо сказать, что все поиски устроены так, что находишь всегда совсем не то, что собирался найти. Поэтому так хорошо отправится куда-нибудь за какой-то дрянью. Потому что есть надежда по дороге что-то полезное.

Есть такой распространённый литературный сюжет: герой отправляется в путешествие, лелея мысль о его побочной выгоде. Отчего-то большинство героев думают в этом случае о еде.

Мегре хочет устриц, звёздные странники мечтают попробовать мифических скруллей. В итоге случается шторм, или тонкая нефтяная плёнка преграждает путь к лакомству. Это вид рондо, возвращение к желанию.

Цели странствия меняются местами. А цель путешествия в литературе чрезвычайно странна.

Путешествующий с подорожной по казённой надобности, постоянно впутывается в побочный, обочинный сюжет. Двигающийся персонаж вступает в особые отношения с пространством, будто проводник, перемещающийся в магнитном поле.

Уже непонятно, где статор, где ротор, кто движется, а кто — нет, кто…

Герой, ухарем-купцом хвастающийся дома сувенирами, обнаруживает, что дорога забрала на память его детей. Коробейник пересматривает своё мировоззрение, огорчается и печально жуёт привезённый арбуз.

В этом, наверное, заключается соотношение способа и цели странствия.

Я всё это рассказываю к том, что рассуждая о Веллере и о странном его желании учить людей жизни, родственном какому-то странному сциентизму, я обнаружил много чего интересного.

Будто отправившись в странствие за одним, я обрёл другое.

Дело в том, что рассуждения о романе «Остров сокровищ», очень странной и страшной книге, которая более учебник протестанской этики чем сто томов партийный книжек Макса Вебера, неумолимо приводят к советскому фильму, что рассказывает нам эту историю словами адаптированного перевода Николая Чуковского. Там поётся знаменитая песня про пятнадцать человек на сундук мертвеца.

Даже при всей советской адаптации этой песни (в переводе она встречается лишь в обрывках), от неё веяло чем-то настоящим, вневременным.

Оказалось, что существует несколько её вариантов — кстати песня хорошо представлена в Сети, даже, кажется, на сайте Ленского пароходства как караоке — видимо, для разучивания и совместного исполнения матросами. Понятно, о какой песне идёт речь — той, что в развалочку начиналась под музыку Николая Богословского, и слова Лебедева-Кумача казались взятыми из фильма о Докторе Айболите

Понятно было, что эти пятнадцать человек на сундук мертвеца кочевали из варианта в вариант и были не просто так упомянуты. Одна из версий рассказывала о пятнадцати пиратах, что собирались поднять бунт на корабле, были повязаны, высажены на необитаемый остров по названию Сундук мертвеца — с ожиданием немедленной поножовщины и людоедства. Однако, через несколько месяцев, на обратном пути, их бывшие подельники увидели пиратов, мирно жующих рачков и мидий.

То есть, они поступили куда моральней, чем участники горячо мной ненавидимой передачи про последнего героя, что исправно жуют друг друга в тени под бананами.

Собственно, есть и иная версия песни, что, собственно, называлась «Страсти по Билли Бонсу». «Ё-хо-хо» — суть не просто зачин, а ритмическое помощь вдоху-выдоху людей, работающих на вёслах.

А следующий за топонимикой Сундук Мертвеца был названием надстройки на кормовой палубе — dead man’s chest.

По этому поводу есть чудесный вариант этой песни, который найден нечаянной радостью и изумлением, вполне доказывая кривой смысл странствия, объясняя все труды и снимая упрёки в том, что я растрачиваю жизнь, стуча ночью по клавишам.

Вот он — итог скучного глупого анализа веллеровского текста, который стоило бы перечитать ещё пару мазохистических раз, чтобы найти эту песню, уткнутся в светящийся квадрат дырки в Сеть и запеть вполголоса:

25 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть первая

Собственно, они имели другие звания — но обо всем по порядку.

Дорога тяжела, а тяжелее — морская дорога. Ещё тяжелее дорога в местах вечной зимы.

Оставим в покое Южный Полюс и обратимся к Северному, тем местам, где название стороны света пишется с большой буквы и превратилось в географическое название.

Итак, мало того, что это движение на Север, но ещё и движение в прошлое.

Много лет подряд молодой капитан был таким же символом, каким сейчас стал молодой удачливый предприниматель. Никто, впрочем, не задаётся целью понять, из каких частей состоит этот символ.

Образ new russian включает в себя малиновый пиджак и телефон сотовой связи. Что же включает в себя образ мифологического капитана? Ботфорты, нет, ботфорты уже исчезли к тому времени в месте с брабантскими кружевами, осталось давно знакомое нам с детства:

«Над шкафом висел поясной портрет моряка с широким лбом, сжатыми челюстями и серыми живыми глазами».

Правильно — роман «Два капитана». Автор — Каверин. Школа. Список для внекласскного чтения.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть вторая

Каверин писал: «Помимо наблюдений, воспоминаний, впечатлений, в мою книгу вошли исторические материалы, которые понадобились для образа капитана Татаринова. Для моего «старшего капитана» я воспользовался историей двух завоевателей Крайнего Севера — Седова и Брусилова. У первого я взял мужественный характер, чистоту мысли, ясность цели. У другого — фактическую историю его путешествия. Дрейф моей «Св. Марии» совершенно точно повторяет дрейф брусиловскрй «Св. Анны».

Итак, появляются два первых героя, но есть ещё и третий.

Три экспедиции отправились в 1912 году на Север, три судна начали своё путешествие — «Св. Анна», «Св. Фока» и «Геркулес». Три имени — Брусилов, Седов и Русанов. Лишь у одного из них — Седова — известна та дата, что пишется на могильном кресте справа от черточки, но и у него нет могилы.

Бог любит троицу, но судьба трех экспедиций была трагичной. Нет, и раньше смерть была членом экипажа судов в северных льдах. Семен Дежнев шёл к Анадырю его собственными словами так:

«А было нас на коче двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами пути не знаем, холодны и голодны, наги и босы…» Один из наших героев — Владимир Русанов видел такую, едва ли не типичную картину: «На большом полуострове, оканчивающемся Чёрным мысом, образующим юго-западный конец Новой Земли, в безымянном, безвестном заливе я был привлечён тремя высокими, тёмными, наклонными столбами: оказалось, это были кресты. Страшные новоземельские бури уже давно сорвали их поперечные брусья, обломали верхушки и, как голодные звери, со всех сторон изгрызли дерево. А жаль — на этом дереве были надписи, вырезанные большими, глубокими славянскими буквами. Но теперь уже не разобрать ни имен, ни чисел, ни лет. Буря и годы навсегда унесли с собой мрачную тайну этих надгробных крестов. Сгнили и развалились избы, в которых жили, мучились и умирали эти безвестные северные герои. Ушел ли отсюда живым хоть один человек? Почему разбросаны черепа? Что это: песцы и медведи разрыли могилы? Или умерли все, а последние трупы так и остались непогребенными? Кто угадает? Старые повалившиеся кресты не хотят раскрыть свою тайну».

В девятнадцатом веке, когда движение к Северу, даже не к земле, а к математической точке стало родом спорта, а то и безумства.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть третья

История освоения Севера напоминает трагический военный навал, когда бойцы лезут на пулемёт, слоями покрывая поле перед врагом. Вторая мировая война доказала действенность этой тактики. Так и капитаны ложась в лёд, растворяясь в белизне поднимали температуру местности на долю градуса.

В 1879 году американский офицер Де Лонг на шхуне «Жанетта» выходит из Берингова пролива, но корабль раздавлен льдами. Американцам удаётся на шлюпках добраться до маерика, но всё же большая часть экспедиции погибает от голода и холода в устье Лены в 1881 году.

1897 год. Швед Соломон Андрэ вместе с двумя товарищами летит к Северному полюсу на воздушном шаре «Орел». «Ничто не сломит наших крыльев», — произносит он перед стартом с Западного Шпицбергена. Почтовые голуби несут сообщения о благополучном полете, но через три дня из-за потери газа воздушный шар садится на лед. Аэронавты пускаются в путь к Земле Франца-Иосифа, но тщетно, они погибают от усталости и голода. Их тела были найдены на одном из островов только в 1930 году.

1909 год. Наконец, Роберт Пири достигает конца земной оси. Но карты Арктики всё равно приблизительны, норов ледяного пространствия не изучен.

Быт морских путешественников описывался так: «Много хороших вечеров провели мы внашем чистеньком ещё в то время салоне, у топившегося камина, за самоваром, за игрой в домино. Керосину тогда ещё было довольно, и наши лампы давали много света».

Во время плаванья Брусилова на судне происходит раскол. Часть экипажа осталась на корабле с Брусиловым, а часть, во главе со штурманом, решает идти пешком на Большую Землю. Сам штурман Альбанов пишет об этом восхитительным слогом с долгими периодами, которые выдают внутреннее напряжение:

«По выздоровлении лейтенанта Брусилова от его очень тяжелой и продолжительной болезни, на судне сложился такой уклад судовой жизни и взаимных отношений всего состава экспедиции, который, по моему мнению, не мог быть ни на одном судне, находящемся в тяжёлом полярном плавании. Так как во взглядах на этот вопрос мы разошлись с начальником экспедиции лейтенантом Брусиловым, то я и просил его освободить меня от исполнения обязанностей штурмана, на что лейтенант Брусилов после некоторого размышления и согласился, за что я ему очень благодарен».

В расставании было мало благости. Это был разрыв, а не прощание.

Если учесть, что Брусилов болел семь месяцев очень тяжело, превратился в скелет, обтянутой кожей, «причём выделялся каждый сустав», начал бояться дневного света, то ничего Гумилевского не было -

— всего этого не случилось.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть четвёртая

Холод — самый основной мотив сотен полярных дневников. Один из прототипов героев Каверина пишет: «Лил проливной дождь и не было от него спасения. Скрыться было некуда. Тщетно мы пытались построить убежище из плавникового леса, который выброшен сюда морем в огромном количестве. Это не защитило нас от потоков воды. На нашу беду и лес настолько отсырел, что не удавалось развести костер. К счастью, у нас оказалась бутылка рома, поливая им колотые бревна, мы сначала заставили раздуться слабый огонь, а затем уже устроили настоящий пожар, нагромоздивши громадные брёвна друг на друга, так что никакой дождь не смог бы его погасить. Тем не менее, высушить платья нам не удалось. Обернувшись лицом к костру, мы предоставляли потокам дождя поливать наши спины».

Впрочем, это не единственный случай использования алкоголя не по назначению — потом, спустя много лет, папанинская четверка перегоняла коньяк в спирт, чтобы консервировать образцы арктической фауны.

Когда у моряков экспедиции Седова кончалось топливо, в топке паровой машины горели туши белых медведей, подстреленных на пути.

Главный закон путешествия был сродни законам физики — всё превратить в тепло. И все подчинено одной цели — дойти и выжить. Или просто выжить.

Каверин, прогуливаясь как-то с Николаем Васильевичем Пинегиным, другом Седова, «одним из тех, кто после гибели начальника привел корабль на Большую Землю», почувствовал, что у него мерзнут руки.

— Засуньте запазуху и приложите к голому телу»…

Это действенный совет — я сам им пользовался неоднократно.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть пятая

Наследием правильных книг из нашего детства становится уважение к перемещению. Это неразлучная пара — перемещение и его описание. В одном из тех романов, где заглавие лучше всего остального, пегий пёс бежит краем моря своей дорогой, не размышляя о её правильности. Он думает о результате, и в отличие от путешественника, не ведёт путевых заметок. Со стороны кажется, что это именно берег Ледовитого океана. Но путешественнику важно не только куда, но и как. Путешественнику важна дорога, её запах и вкус.

Мы движемся, раздвигая воздух и воду, записываем происходящее. Всякий человек — путешественник. Вне зависимости от своего желания он движется, меняя хотя бы одну координату, он движется — вдоль оси времени.

Путешественник, пересекая линии магнитного поля земли, будто генератор — электрический ток, вырабатывает особую энергию странствий, которая сохраняется в путевых записках. Она живёт в них как электричество живёт в электролите аккумуляторов.

Нужно пространство, чтобы душа обрела свободу. Чтобы пёс освободился от своего хозяина, чтобы его бег стал осмысленен.

Целые системы дорожных символов спят, как семена, под слоем вечного снега. Их почти невозможно отыскать логически, это можно сделать только доверяя своему путевому собачьему чутью.

Взять ту же географическую карту. В начале прошлого века она была ещё не так счислена, и отнюдь не была сфотографирована. Именно персонаж Каверина, кстати, занимается среди прочих дел аэрофотосъёмкой, а его жена ищет полезные ископаемые при помощи авиации.

Самомнение путешественника было уязвлено в том момент, когда белое на карте превратилось именно в снег и лёд, неизвестность была исключена, шар был измерен и уплощен, повешен на стенки туристических агентств. Именно тогда родился арифмометр, начался хруст цифр.

Русский Север столетней давности времени — место окончательного уничтожения белых пятен на белом пространстве карты.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть шестая

Итак, среди льда люди кормили пламень. Особый бог жил в машинном отделении.

Ему всё годилось в корм. Переборки судов ломались и шли туда же — в огненное окошечко машины. В конце плавания корабль, лишаясь палубы и надстроек, становился похож на большую лодку, странный ковчег непарных и немытых.

Вещи получали иные предназначения, из людей вытаивал, становился виден, загадочный нравственный стержень. Я представлял себе фигуру полярного капитана изо льда, в глубине которой темнеет этот металлический стержень, прямой и твёрдый как фрейдовский идеал, ничуть не тронутый ржавчиной. Настоящий Инвариант, религиозная сущность.

Теперь только два одиноких героя сидят там с красными чашками Нескафе и за неимением драконовой крови купаются в снегу.

26 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть седьмая

При этом в бескрайних пустынях, на островах и скалистых берегах Русского Севера путешественники встречались будто старые знакомые в московском метро. Нансен вместе со своим спутником — лейтенантом Иогансеном в 1885 году предпринял попытку достичь Северного Полюса на собаках. Они покинули борт дрейфующего во льдах судна «Фрам» и двинулись… «Фрам», кстати и означает «Вперёд» — и двинулись вперёд — на север.

Им пришлось повернуть назад, и когда они, усталые и грязные, брели по берегу пустынной Земли Франца-Иосифа навстречу ним вышел из-за поворота гладко выбритый человек в клетчатом костюме.

— Я англичанин Фредерик Джексон. А вы — не Нансен ли?

Так Нансен попадает домой — сокращая путь во много раз.

Точно так же двое других бредущих к югу людей — штурман Альбанов и матрос Конрад встречают потрепанного «Св. Фоку».

Их было четверо, но ещё двое не выходят к «Св. Фоке», стоящему у ледяного крошева. Двое сгинули в пресловутом белом безмолвии. Что с ними сталось — неизвестно.

А уже пустующий дом того самого Джексона сгорает в топке «Св. Фоки», приближая его к Большой Земле. Так деревянный быт англичанина помогает другим полярникам, на этот раз — русским.

Экспедиция, оставив своего начальника, в вечном северном уединении движется к дому.

По пути выясняется, что встречные рыбацкие шхуны сторонятся разбитого корабля.

Наконец, в разговоре с рыбаками, выясняется причина:

— Что нового?

— Да война.

— Какая ещё война?

— Да со всеми! Англичане воюют, германцы, французы…

— А мы?

— А как же-с, и мы воюем-с. Весь мир воюет.

Собственно, идёт четырнадцатый год.

Задолго до знаменитой папанинской дрейфующей станции капитаны начали пользоваться дрейфом — это делали живые и мёртвые. Летом 1884 года у южных берегов Гренландии были найдены вмерзшие в лед личные вещи с экспедиции Де Лонга. Вместе с льдиной доски, матросские штаны и несколько дневниковых листков совершили путешествие от одного края океана к другому. Явлением дрейфа воспользовался Нансен для своего блестящего путешествия на «Фраме».

И это движение льда — с востока на запад, к Гренландии, рождает одну из самых интересных гипотез о судьбе «Св. Анны». Можно представить себе, как льды выносят дрейфующее судно в Атлантику. А там уже во всю бушует война.

Судно Брусилова идёт под русским флагом, как раз там, где рыскают немецкие подводные лодки. Офицер-подводник ловит в перископ очертания шхуны, флаг, командует ко всплытию… Матросы ловят уже полуразбитый корабль в прицел палубной пушки…

Подводная лодка могла быть потом раздавлена английскими глубинными бомбами, могла дать течь, мало ли что могло случится потом, а последняя запись об экспедиции Брусилова, занесенная в корабельный журнал подлодки по-немецки: «Потоплено неизвестное судно» осталась на дне Атлантики.

Загадки, загадки сопровождают рассказ об этих трех людях. Только обломок дерева, вещь, чехол от ножа.

27 декабря 2003

История про трёх капитанов и путевые термины

Наши путешествия обрастают словами, как днище корабля обрастает ракушками. Время счищает их, как рабочие в доках. Однако ничто не исчезает бесследно. Путевые термины приклеиваются к нашей речи.

Они — будто случайная картина в вагонном окне — переезд, собака под дождём, женщина в оранжевой куртке, паровоз на запасном пути…

Мы проезжаем мимо путевого термина не задумываясь о его прошлом значении. Как не задумываемся о прежних маршрутах паровоза или не заметив заброшенной железнодорожной ветки. Бурьян, трухлявые шпалы, дорога в никуда.

Путевые термины бывают заброшенными как железнодорожные пути, они бывают высохшими и звонкими, как перевёрнутые старые лодки на берегу.

Иногда путевой термин остаётся на обочине, а иногда притворяется новым, будто переименованное судно.

Но стоит лишь поскрести свежую краску, как под ней обнаружатся буквы древнего шрифта, стоит выдвинуть нижний ящик комода, отгрести носки с трусами, как под истлевшими тряпками блеснёт медный бок старинной подзорной трубы.

Вот в знаменитом Civitas Solis, придуманном Кампанеллой, всё напоминает учебник по астрологии — то хороший аспект Юпитера, то благоприятный Дом, то генитура, то афеты, твёрдые знаки в Зодиаке, эксцентрики, эпициклы и многое другое.

Но есть в нём и звучное, похожее на заклинание слово альмукантарарат.

Это круг небесной сферы. Круг, параллельный горизонту. Круг, все точки которого имеют одинаковое зенитное расстояние.

То есть угловое расстояние от небесного солнца до светила. Он дополняет высоту светила до девяноста градусов и считается по дуге большого круга.

А слово «маточка» имеет множество значений — потому что корень его от жизни, её начала и продолжения, а навигация есть управление жизнью. Верные координаты есть спасение этой жизни. И среди прочих значений есть у этого слова и смысл компаса.

Итак, компас. Старинный компас, компас поморский. Коробочка величиной со спичечный коробок, что висела у кормщика на поясе в специальном мешочке. В центре этой деревянной или костяной коробочки болтался картушка с параллельными намагниченными иглами, что крепились внизу. Впрочем была ещё раньше матка-ветромёт — полуметровый диск, по краю которого высились 32 стержня различной высоты по числу румбов. Восемь высоких назывались «ветры», восемь средних — «межники», а шестнадцать остальных были «малыми палками».

Днём, когда поморские лодки качало Белое море, матка-ветромёт превращалась в солнечные часы, ночью поморы ловили в прицел ветромёта Полярную звезду.

Так, матка образца одиннадцатого века была первым пеленгатором.

С её помощью были картирована земля, покрытая холодным морем, справа от которой острова Новой Земли сдавливают пролив Маточкин шар.

И вот катятся загадочными хармсовскими шарами из книги Могил эти термины. Не дай Бог кому попробовать нас их лишить.

Три дня не проживёт.

27 декабря 2003

История про замполита (отвлекаясь от трёх капитанов)

Видел замполита проституток. Это была женщина лет тридцати — тридцати пяти в шубе.

Она заглянула мне в лицо и сказала:

— Хотите девушку? Секса? А меня?..

И я, разлучаясь с ней, удаляясь по улице, как новобранец от матери, так и не мог понять то перечисление — редукция это или усиление?

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2003

История про трёх капитанов. Часть восьмая

Меня спросили, почему маточкин — шар.

Так вот, рассказываю. Шаром поморы называли пролив. причём даже залив, котопрый получается в результате прилива. В случае известного географического названия, впрочем, получается масло масляное, но к этому нам не привыкать.

Я теперь расскажу свою историю.

…У самой воды стоял Морской Волк. Я сразу понял, что это Морской Волк, даже Старый Морской Волк. На голове Старого Морского Волка была фуражка с немыслимой кокардой.

В руке он держал кривую морскую трубку и, время от времени затягиваясь, смотрел в хмурую даль.

— Хочешь стать таким же как я? — спросил меня Старый Морской Волк. — А хочешь выработать настоящую морскую походку?

Он прошёлся передо мной, и тут я заметил что силуэт его фигуры вписывается в квадрат. Морская походка заключалась в том, что Старый Морской Волк припадал сразу на обе ноги, причём припадал куда-то вбок, попеременно направо и налево.

— Конечно, хочу! — закричал я. — А ты научишь меня курить морскую трубку?

— Да. Пойдём со мной.

— А что это за катер? — спросил я его, чтобы поддержать разговор.

— Мудило! — натопорщился на меня Старый Морской Волк и прибавил уже поспокойнее:

— Сам ты… катер. Это малое судно. Мы туда и идём.

— Эй, на судне! — крикнул Старый Морской Волк.

На палубе появился толстый старик в кителе. По рукаву этого кителя, к самой шее старика, подпирая его стариковское горло, поднимался золотой шеврон.

Ясно, это был капитан.

Увидев моего спутника, старик в кителе с неожиданной легкостью соскочил на причал и стал медленно приближаться к нам, расставив руки.

Наконец они схватились, кряхтя, как дзюдоисты.

— Хо-хо! — крикнул мой провожатый.

— Старый хрен! — отвечал ему капитан.

— А это кто?

— Он — специалист, — солидно отрекомендовал меня Старый Морской Волк.

— Ну, тогда он нам рацию починит.

Сердце моё обмерло.

Как жениха к невесте, меня подвели к месторасположению хитрого аппарата. Я выгнал всех из закутка радиста. Радист, кстати, был в запое на берегу. Итак, я выгнал всех из закутка и закрыл дверь. Я всего один раз имел дело с рацией. То была знаменитая «Ангара» — подруга геологов, и использовал я её тогда как неудобную подушку под голову.

И ещё я понял, что сейчас меня будут бить.

Был в моем детстве один такой человек. Он обитал в Смоленском гастрономе около того прилавка, где существовал отдел вин и коньяков.

Человек этот собирал себе компанию, покупал вместе с ней в складчину бутылку и произносил, обтирая грязной ладонью горлышко:

— Позвольте мне как бывшему интеллигентному человеку выпить первым.

Ему позволяли. Тогда он подносил бутылку к губам подобно горнисту и в одно дыхание выпивал её всю. Потом снимал очки, аккуратно складывал их и говорил:

— Бейте!

Но у меня не было даже очков.

Справившись с головокружением, я всё же дунул на отвертку и снял заднюю крышку с надписью «Блок питания».

Первое, что я увидел, был крохотный проводничок, отпаявшийся от клеммы.

Я зачистил его и, вместо того, чтобы припаять просто обмотал вокруг контакта.

Рация захрипела. Я повернул ручку настройки. Тогда рация внятно сказала бесстрастным голосом:

— … и письма ваши получил. Получил. Привет тётке. Повторяю: Привет тётке. Конец.

Всё умолкло.

Я привинтил крышку обратно и закурил. Руки у меня дрожали, а сердце выпрыгивало из груди. Через полчаса я позвал капитана. Он заворожённо вслушивался в музыку сфер, а потом молча пожал мне руку.

Вечером мы снялись с якоря.

Снялись с якоря… Разве так это называется?!

Я ждал, ходил взад и вперёд, но вот наконец задёргала, застучала машина, будто кто-то там, внизу, зашуровал огромной кочергой, в такт этому стуку задрожала палуба, заполоскал на гафеле бывший гордый флаг Российской Федерации, а ныне вылинявший розовый прямоугольник с тёмной полосой по краю…

И я представил себе эту землю и море всё, целиком, с островом Моржовец, с какой-то деревней Нижний Маркомус, со всем пространством от Белого моря до Шпицбергена, от Баренцева моря до моря Лаптевых, с мысом Желания, вылезающим на самую рамку карты, с проливом Карские ворота — по интенсивности движения напоминающим улицу Горького, с полуостровами и островами, городами и железными дорогами, областями, республиками и национальными округами…

Мы снялись с якоря и мимо раздвигающихся берегов пошли в Белое море.

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2003

История про Новый год

А у нас снежок пошёл.

Всех с праздником. И пусть никто не заснёт сегодня со слезами на глазах.

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2003

2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном

Приступая к нему с упованьем…

Льюис Кэролл. Охота на Снарка.

Началась эта история с того, что ко мне пришел старый друг, боцман Наливайко.

Он явился как всегда без предупреждения, сразу наполнив дом запахами настоящего морского волка. Это был крепких дух трубочного табака «Казбек», кубинского рома, водорослей и тины.

Боцман Наливайко бесцеремонно прошёлся по комнатам и сел на мой письменный стол.

— Что это ты читаешь? — спросил он меня.

— Читаю замечательную книгу «Детские губы багрового внука», — отвечал я ему.

— Всё это чепуха. Тебе следует ждать гостей, — назидательно сказал старый боцман.

И правда, в дверь тут же позвонили.

На пороге стоял молодой человек с подозрительной трубой. Кроме трубы, в его руках была огромная шляпа с обвисшими широкими полями.

— Кондратий Рылеев, — представился он. — Однофамилец.

Я понял, что ветер странствий подул в мои паруса. Мальчишеская дружба неразменна, и всё такое. Я понял, что надо искать сокровища и вешать мерзавцев на реях.

— Нет, — заявил боцман Наливайко. — Мы отправимся за Золотым Сруном.

Мы пройдём через моря и океаны и Золотой Срун, что сидит в горах Ставриды исполнит наше желание.

— Я дико извиняюсь, — перебил его Рылеев, — одно?

— Что?

— Одно желание? На всех?

— Нет, каждому.

— Это меняет дело.

Было понятно, что теперь дело за тем, чтобы найти хорошего капитана.

Извините, если кого обидел.

01 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (II)

И мы начали искать капитана.

— Нам нужно искать одноногого капитана, так написано в книге предсказаний.

— А может, нужно искать капитана, которому нужно дать пятнадцать лет? — ехидно спросил боцман Наливайко.

— Нет, — возразил я. — Нужно искать капитана с грантом. Ну, в худшем случае, с детьми.

Мы долго шатались по улицам, согреваясь ямайским ромом в подъездах. Частые стычки с подъездными пиратами вконец утомили будущий экипаж.

Наконец, уже совершенно отчаявшись, мы обнаружили, что пьём кубинский ром (заменивший нам выпитый ямайский) напротив двери, на которой была нарисована лодка под парусом. В лодке была изображена женщина с огромной грудью и русалочьим хвостом.

Аккуратно поставив недопитую бутылку на лестницу, мы позвонили в звонок. Ответа не было. Тогда Наливайко поднял глаза к потолку увидел позеленевший колокол. Мы снова подняли бутылку, и, опорожнив её, кинули в колокол.

Бутылка с дребезгом разбилась.

— Эх, пробили мы склянки, — зачарованно произнёс боцман Наливайко.

Но дверь вдруг отворилась.

На пороге стоял человек, стоявший на одной ноге. Лишь спустя некоторое время мы поняли в чем дело — у человека был всего один шлёпанец.

Его поджатая нога была босая, и человек выразительно шевелил пальцами.

— Давно вы потеряли ваш сандалий? — вежливо осведомился Кондратий Рылеев.

— В юности, — устало ответил человек. — Я ищу его давным-давно и даже стал для этого капитаном дальнего плавания. Я искал свой тапочек на Северном полюсе и на Южном, на Западном и Восточном, в горшках с медом и в бочках из-под солярки, я ремонтировал земную ось, обнаружил смысл жизни, открыл подводные философские камни, но моего тапочка нигде нет.

Пройдёмте! То есть — проходите.

Мы прошли, и с тех пор стали неразлучны.

Извините, если кого обидел.

01 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (III)

Однажды, плавая в бассейне, мы снова вернулись к теме дальних странствий.

— Теперь нам нужен человек, хорошо знающий южные и северные моря, — сказал Боцман Наливайко. — Я, впрочем, хорошо знаю западные, а наш капитан — восточные, но всё равно, без лоцмана нам не обойтись.

— С этим проблем не будет, — заявил Кондратий и исчез.

На следующий день он явился в окружении толпы плохо одетых людей. Все они оказались Лоцманами.

Что бы не обидеть никого, мы выбрали человека с наколотым на лбу якорем.

— Где вы, Кондратий, их всех нашли? — осведомился капитан.

— Не было ничего проще. Я явился в портовый кабачок «Корабль Чудаков» и спросил присутствующих, не побоится ли кто из них отправится на поиски Золотого Сруна.

Потом я осведомился, не знаком ли кто из этих джентельменов с гидрографией южных морей и с орографией северных.

Все как один, оказались знатоками если не одного, так другого. Оставалось лишь привести их к вам.

— Откуда будете, сэр? — вежливо спросил будущего члена команды боцман Наливайко.

— Меня зовут Егоров, — представился тот. — Вообще-то я писатель, но море люблю с детства и поэтому написал несколько книг: «Дети капитана Флинта» и «Жизнь и невероятные приключения Робина с кукурузой, моряка из Лиепаи».

— Вы знаете Робина с Кукурузой? — оживился капитан.

— Как свои пять пальцев.

— Берём вас лоцманом.

— А боцманом нельзя?

— Боцман уже есть, — сказал, помрачнев, боцман Наливайко.

Извините, если когообидел.

01 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (IV)

Сидя на парапете набережной и болтая ногами, мы разглядывали корабли. Выбрав понравившийся, мы решили, что за Золотым Сруном нужно отправится именно на нём.

Он был огромен и похож на тот титановый корабль, который так часто теперь показывают в кинематографической хронике. На нём могло поместиться целых двадцать человек, а двое из них, обнявшись на носу, кажется, тренировались, кто дальше плюнет.

Прежде, чем сообщить о нашем намерении сторожу, мирно спавшему на кнехте рядом со сходнями, мы задумались о том, как назвать корабль. (Пользоваться прежним названием нам не приходило в голову).

Собственно, кофейный клипер, стоявший перед нами, назывался «Победа».

— Назовем наш корабль «Марго», — предложил я.

— Это неудобно, — заявил капитан. — Тогда нас станут называть маргонафтами.

— Если мы назовем наш корабль «Алко», будет ещё неудобнее, — возразил я, и все со мной согласились.

Но, подумав, мы решили, что неудобно делать другие вещи — спать на потолке и совать зонтики куда не попадя. И остановились на гордом имени «Алко».

Тогда мы хором запели отрядную песню:

После этого мы перекрасили часть корабля, а сторож по случайности упал в воду. Мы были душой с ним, но он куда-то подевался.

К сожалению, у нас было недостаточно времени, чтобы выяснить, чей это корабль, и мы просто оставили записку на причале, придавив её пустой бутылкой.

Извините, если кого обидел.

02 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (V)

На следующее утро мы отправились в наше путешествие. Нас провожал весь город. Голосили бабы, мужики сурово пили водку на причале.

Мы погрузили несколько ящиков земфиры, коробку из-под Маточного Молока, что вручил нам Пасечник.

Шли дни и года. Лоцман у нас оказался неважный. Он путался в картах, сдавал не в такт, иногда передёргивал и от обиды лез в гору.

Однажды он запутался в параллелях и пришлось долго его выпутывать.

Зато он знал красивое слово альмукантарант, которое он прочитал в книге итальянского монаха Томаса Компанейского «Profanus in Civitas Solis» — звучное, похожее на заклинание слово альмукантарант.

Альмукантарант злобным гномом, что дополнял высоту градусами. Впрочем, гномы, по слухам любят градусы безо всяких дополнений.

Мы мало что поняли из этих объяснений. Я лично не очень доверял писаниям Компанейского. «Незнайка в Городе Солнца», написанный Кампанейским давным-давно, сначала на итальянском языке, был просто учебником по астрологии. Но когда лоцман Егоров рассказал нам о своих поисках забытых путевых терминов, которые он вёл всю свою жизнь, я проникся смыслом жизни этого человека. Собственно, он объяснил нам, что поиски Золотого Сруна его самого интересуют мало, а вот поискам камбузов и нактоузов он мог отдаться за так. В смысле — за умеренную плату.

Вот что говорил наш лоцман:

— Наши путешествия обрастают словами, будто наши долги процентами — никто не помнит, что было на самом деле и не знает, было ли что-то на самом деле. А опыт путешественника говорит нам, что самые бредовые россказни предваряются словами «на самом деле»…

Все имена перевраны, и неизвестно, как называют селениты море Дождей. Мы не знаем, зачем пустились в путь и даже не уверены в том, как нас зовут. Меня вот зовут…

В этот момент Егоров застеснялся и прекратил дозволенные речи.

Мы даже прослезились от такого поэтичного рассказа и не заметили, как оказались в опасном месте.

Извините, если кого обидел.

03 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VI)

Мы даже прослезились от такого поэтичного рассказа и не заметили, как оказались в опасном месте.

Очнулись от страшного крика носоглоточного:

— Вилы! Вилы! Нам — вилы! — кричал он.

И, правда — перед нами были подводные Вилы.

Жители Вил злобно смотрели на нас из-под воды. Они были увешаны золотыми цепями, снятыми с погибших пиратских кораблей. Эти подводные обитатели, как известно, весьма мобильны и в случае раздражения принимают малиновую окраску. И, действительно, море вокруг нас приняло интенсивный бурый цвет.

Кондратий Рылеев затрясся, лоцман Егоров сжался, капитан — побелел, но держался мужественно.

Один Наливайко не растерялся и сразу предпринял активные действия.

Он вывернул карманы и начал прохаживаться по палубе. Жители Вил высовывались из воды и тщательно рассматривали карманы боцмана. Поняв в чём дело, мы тоже присоединились к боцману и принялись показывать их содержимое. Содержимого, впрочем, не было.

Внезапно море очистилось и снова приняло загадочный цвет морской волны.

Мы поняли, что путь свободен.

Извините, если кого обидел.

03 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VII)

К нам на рею сел Буревестник. Он был длинный и тонкий, похожий на кнут Гамсуна или на критика Баритонского.

— Добра не жди, — сказал Рылеев и, хватив себя за волосы, побелел.

— Никогда не любил эти хламиды-монады, — сказал я.

— Чую, скоро грянет буря, — сказал капитан.

— Я знаю, в чём тут дело, — сказал лоцман Егоров. — Глядите!

Там куда он показывал, в дохлой зыби вод, виднелась маленькая лодочка с каким-то уродом.

— Это — кадавр Клебанов, — пояснил наш лоцман, — одно из самых страшных созданий Просперо Мериме, который заманивает путешественников в свой Замок Нравственных Иллюзий.

Оказалось, неподалёку находится остров, на котором живёт великий волшебник Просперо Мериме, который при помощи волшебных книг населил свой остров диковинными существами, а сам, пользуясь магическими заклинаниями, взял в жёны работницу табачной фабрики.

— И что теперь, — спросили мы хором. — Что мы должны делать?

— Сам не знаю, — отвечал Егоров. — Просперо Мериме любит зазывать на свой остров путешественников и душить их своими трагедиями по углам. Он считает, что его комнаты чрезвычайно оживляют мумии путешественников, красиво расставленные по углам.

— Пожалуй, у нас крупные неприятности, — заметил капитан. — Я вижу только один выход. Нужно отдать ему наш жребий.

— Но у нас нет другого жребия! — возмутилась команда.

— Да и хер с ним! — отвечал капитан. — Я ни разу не кидал жребий, нужно же когда-то попробовать.

На том и порешили. Из каюты капитана с великими предосторожностями вытащили ящик со Жребием. Он мирно покоился внутри ящика, завёрнутый в мягкую фланель.

Мы с трудом перевалили его за борт.

Жребий был брошен и тяжело булькнул, уходя под воду.

И всё изменилось.

В этот же момент подул страшный ветер, природа нахмурилась, набухла, надулась и насуропилась.

С одной стороны «Алко» начал удаляться от острова, с другой стороны, нам не очень нравилось, какой ценой мы этого достигли.

Разразилась страшная буря, спички ломались как мачты и было совершенно невозможно прикурить. Морские гады высовывали свои рыла прямо в кают-компанию, Кондратий опять подрался с Рылеевым.

Один Буревестник, перелетев в лодку и сидя на плече Клебанова, мрачно хохотал в отдалении. Буря ширилась и множилась, и мы были этим несколько озабочены. Так продолжалось лет семь или восемь — не больше.

Извините, если кого обидел.

04 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VIII)

Но после бури, затеянной Просперо Мериме, мы всё же потеряли ориентировку.

— Что мы поставим на карту, — спросил капитан.

Мы заявили, что можем поставить на карту многое. И все зашарили по карманам.

Капитан вынес карту на свежий воздух. В итоге на неё были поставлены две бутылки рома, перочинный нож и пепельница. Для того, чтобы обнаружить ориентировку, нужно было сделать что-то ещё.

Тогда Кондратий Рылеев хватил себя по спине, и от этого сразу вспомнил о коробке из-под Маточного Молока.

Там, вместо молока лежала Матка. Слово это, впрочем, имеет множество значений — потому что корень его от жизни, её начала и продолжения, а навигация есть управление жизнью. Верные координаты есть спасение этой жизни. И среди прочих значений есть у этого слова и смысл компаса.

Кондратий достал из коробки другую, размером поменьше, из неё третью, потом четвёртую…. Наконец, в его руках очутилась коробочка величиной со спичечный коробок, в центре этой деревянной или костяной коробочки болталась что-то, похожее на муху.

Он прицелился, муха шевельнула лапкой, и сразу же нас окутало облако правильной ориентировки.

Мы тут же увидели огромный Шар, высившийся над спокойным морем.

— Что и требовалось доказать, — сказал Кондратий Рылеев. — Матка всегда тяготеет к шару. По крайней мере, мы теперь знаем, где находимся.

Лоцман Егоров, впрочем, не выказал особой радости.

— Это не шар, — с некоторым ужасом выдохнул он. — Это яйцо Алканоста. Именно поэтому и кончилась буря. Да. Примета такая.

Мы согласились с ним, что бывают странные сближения, но, тем не менее, нам чужие яйца ни к чему, сближаться с ними без надобности, а пугаться оттого не стоит.

Извините, если кого обидел.

04 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (IX)

Вскоре мы увидели извилистую линию берега. Пахло пустыней и местными жителями.

Чтобы пополнить запасы Того и Сего, а так же обменять на стеклянные бусы что-нибудь полезное, мы бросили якорь ввиду огромной толпы аборигенов.

Действительно, горланя и распевая похабные песни, на берегу шумели местные жители, тряся чем Бог послал.

Зрелище это мало возбуждало аппетит, поэтому мы отправились на местный блошиный рынок. Впрочем, лоцман отговорил нас от покупки блох. Только люди сложной судьбы употребляют блох, часто они достаются людям в качестве наказания, а не закуски к горячительным напиткам.

Впрочем, лоцман знал одного торговца, что понимал толк в дичи.

Это был Убийца Двух Зайцев. И правда, дичь в его лавке была полная. Упитанная у него была дичь.

Мы спросили бельмесов — с детства каждый из нас был наслышан об их вкусе, но никто из нас не смыслил ничего в их приготовлении. Убийца Двух Зайцев написал нам на обороте кассового аппарата целую инструкцию по их приготовлению.

Но кассовый аппарат остался у него в лавке, хотя капитан запомнил главные слова с которых начинался рецепт: «Хорошенько промыть и откинуть…»

Возвращаться мы не решились, сочтя это плохой приметой, а в это время бывалый Рылеев настоял на покупке двух слоновьих хоботов, солёных и перченых; саго; имбиря и каркаде.

Этим мы и ограничились.

Тем же вечером, мы тщательно промыли бельмесы и несколько раз по очереди откинули их, использовав всё пространство камбуза. Наконец, они были уложены в кастрюлю. Но когда утром кок заглянул в кастрюлю, то увидел, что ни одного бельмеса не осталось.

Да-с. Тут мы сами виноваты, никто не просил нас делать что-то «тщательно», когда, наоборот, нам настоятельно советовали сделать это «хорошенько».

Извините, если кого обидел.

05 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (X)

Путь наш лежал всё южнее и южнее — через Канал, что вёл между двух материков к городу Красноморску.

Вода была мутной и белой. Берега, впрочем, напоминали болото, цвет их был красен, а среди этого киселя торчали редкие деревья. На них угрюмо сидели Синие птицы.

Кондратий Рылеев посмотрел на них и сплюнул за борт. Потом он хватил себя по лбу.

— Ба! Они похожи на куриц, что разводили Подземные жители в имении моего батюшки, — объяснил он причину своего недовольства. Действительно, здесь пахло молоком и навозом.

Носоглоточный тут же закричал:

— Капитан, у нас якорь только что всплыл!

Капитан вышел на палубу. Он оглядел происходящее и, сняв с ноги единственный тапочек, почесал им затылок.

— Херовая примета! — только и сказал он.

Впрочем, значение этой приметы так и осталось нами непознанным. Наоборот, в тот же момент, мы увидели странную фигуру на лошади. Когда она приблизилась, наш предводитель свесился с капитанского мостика и поздоровался.

Оказалось, что это Всадница Без Головы. Она потеряла голову довольно давно и даже отказалась рассказывать эту историю.

Каждый из нас лелеял мысль, что он может явится виновником такой потери, и мы приняли Всадницу Без Головы, оказавшуюся, впрочем, довольно милой дамой, на борт.

Она теряла голову довольно часто, так что мы не промахнулись.

Извините, если кого обидел.

05 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XI)

Двигаясь дальше, мы заметили небольшой остров, в центре которого возвышалось нечто неприличное.

Капитан приказал причалить к мосткам, на которых стоял таз с грязным бельем, и вскоре мы увидели человека с мотыгой на плече.

— Я Робин Рамон Перейра Себастьяно де Меркадер, иначе называемый Робин с Кукурузой, — представился он. — Больше на моём острове ничего не растет, но уж кукуруза вымахала — будь здоров!

Мы выразили своё восхищение знаками, потому что слов у нас не было.

— И всё потому, что у меня такое правило: проснулся — иди, окучивай кукурузу, а не то обрастет она колючими кустами, — открыл хозяин острова нам секрет.

Мы с уважением посмотрели на дело его рук.

Тучи зацеплялись за верхушку растения, а к основанию стебля был прибит портрет лысого человека в украинской рубахе. Видимо, это был родственник Робина или его старый знакомый.

Внезапно Робин увидел нашего лоцмана, последним спустившегося с корабля.

— Братушка! — завопил он, бросившись к Егорову.

Тот попятился, но было поздно. Робин облапил его и начал хлопать по спине так что лоцман Егоров одновременно выкатывал глаза и высовывал язык в такт ударам. Мы поняли, что стали свидетелями нечаянного раскрытия Давней Тайны.

Когда восторги Робина утихли, Егоров подполз к нам на четвереньках.

— Я не Егоров, я Себастьян Перрейра! — прошептал он и заплакал.

Наш капитан занёс руку, чтобы погладить его по голове, но Егоров-Перейра уклонился.

— Да, я сначала выдавал себя за Лоцмана, а потом за Егорова, но на самом деле я обманул вас. Я вовсе не тот и не другой. Я пустился в плаванье, обманув вас, только затем, чтобы увидеть своего однояйцевого брата Кристофера-Робина-с-Кукурузой.

— Хм… А вы Егоро… то есть, тьфу, сэр Перрейра, уверены, что он — однояйцевый? — спросил капитан.

— Ну, мы же не будем настолько невежливы, чтобы просить предъявить нам доказательства, — быстро прекратил я неловкую паузу.

Начался пир, состоявший из варёной кукурузы, кукурузных лепёшек. Пили мы кукурузную водку, закусывая солёными и мочёными кукурузинами.

Робин, узнав о цели нашего путешествия, загорелся мыслью увидеть Золотого Сруна, но вовремя вспомнил о своей Кукурузе.

Он простился с нами, попросив заглянуть на обратном пути и показать Сруна.

— А то я уже двадцать восемь лет как покинул родной промышленный город Лиепаю и редко вижу что-нибудь новое.

Помахав ему на прощание, мы отчалили.

Извините, если кого обидел.

05 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XII)

Через некоторое время мы загрустили — это была настоящая грусть путешественников, которая называлась «тоска по дому».

Боцман Наливайко тут же выпустил джина из бутылки. Джин вылез из бутылки и сразу же привёл его в скотское состояние. Впрочем, и все мы были не лучше — я клевал носом, лоцман Себастьян Перрейра сучил ногами, наш капитан болтал языком. Служба была запущена, повсюду валялись битые склянки, матросы разбрелись кто куда.

Так прошло несколько лет.

Но в один прекрасное ветреное утро, когда солнце приготовилось вылезти из глубин мирового океана, на горизонте появилась странная точка.

Мы, обратив на неё внимание, лениво рассуждали, что это — Боевой Дерижбандель, гражданский Сратостат или свинтопрульный аппарат неясного назначения.

Мер, впрочем, предпринято не было — какие уж там меры, когда тоска по дому укрыла нас по самое горло и ещё подоткнула со всех сторон простыни.

Точка уже превратилась во вполне осмысленную фигуру гигантских размеров, путешествующую по воде яки посуху. Яки, впрочем, были не при чём.

— Может, — сказал нетрезвый Наливайко, — это известный экстремальный странник Маргеллан?

— А может, — отвечал ему совершенно бухой Себастьян Перейра, — это знаменитый глухонемой путешественник, что путешествует в одиночку. Он обогнул и загнул всё, что можно, был везде, но по понятной причине не может ничего об этом рассказать.

— С другой стороны, — произнёс наш капитан, который был до синевы выбрит и слегка пьян, — это мог бы быть Рыцарь пространного образа. Я ни разу не слышал, чтобы он путешествовал морем.

— Позволю не согласиться с вами, капитан, — забормотал носоглоточный (он был слегка выбрит и до синевы пьян) — фигура приближается и мне видно, что в руках у неё не копьё, а фаллический хуй, а на голове она несёт не ведро, как полагается Рыцарю пространного образа, а Пирамидальную нахлобучку.

— Чего зря рассуждать, — подытожил бухой Кондратий и хватил водочного рома, настоянного на бифитерах.

Фигура приблизилась окончательно и бесповоротно. Оказалось, что это странный корабль с гигантской статуей на борту. Вокруг статуи хлопали надутые паруса, а сама она была изрядно обгажена альбатросами.

В ногах у статуи, по всему периметру палубы стояли ульи, курились смирна и ладан, а с курильней в руках бегал наш приятель Пасечник.

— Вот она, весточка с родины, — удовлетворённо крякнул уже окосевший капитан.

И мы окончательно чокнулись.

Пасечник перелез на наш отважный корабль, и пошёл к нам, бережно переступая через судьбы бесчувственных матросов.

Он напоил нас аспириновой водой, дал похрустеть солёными огурчиками, и мочёной капустой и налил нам утреннего пива.

Говорить нам было не о чем.

Похмельные матросы перетаскали в трюм подаренные Пасечником бочки с мёдом.

И он полез обратно к себе — по кантам и вантам.

Вскоре, гигантская фигура, раскачиваясь, исчезла на горизонте.

— Капитан, мутно посмотрел вокруг себя Кондратий Рылеев, — с кем это вы разговаривали?

— Я не разговаривал.

— Это Наливайко говорил, — подал свой слабый голос я.

Но Наливайко давно спал, и обсудить привет с Родины нам не удалось. Только медовые бочки внушали суеверный ужас впечатлительным матросам, пока из их содержимого не получилась вполне сносная медовуха.

Извините, если кого обидел.

06 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIII)

Однако мистическое появление Морской Фигуры взбодрило нас. Служба была снова очищена, встряхнута и поставлена. Матросы забегали, канаты натянулись, форштевень изогнулся, а Наливайко похмелился.

Тем же месяцем извилины нашего пути привели «Алко» к неизвестному острову.

Шлюпка со скрежетом уткнулась в песок, и мы ступили на землю, от твёрдости которой давно отвыкли. На всякий случай набычившись и навострив лыжи, мы двинулись в глубину острова.

Продравшись через мужественные заросли брусники, мы очутились на огромной поляне.

— Ясно, — сказал Наливайко. — Это остров принадлежит Мастеру Золотые Ручки.

Ровно посередине острова высилась статуя Мастера Золотые Ручки. Сначала я принял её за статую Будды, но потом понял, что ошибся. У Мастера была довольно угрюмая рожа, а так же в отличие от цельнозолотых статуй, у истукана были золотыми только руки — и то до предплечий. Впрочем, как и Будда, он порос лианами, похожими на водоросли.

И правда, в отдалении раздавался шум непрекращающейся работы. Стучал кузнечный молоток, повизгивала пила, стояло пыхтение и громко капал пот.

У конца тропинки стояла кузня. Отбычившись и затупив лыжи, мы приблизились к ней.

Из дверей вышел угрюмый народный умелец. От него разило перегаром, а из кузни тянуло кислым и влажным.

Он церемонно пожал нам руки.

Было довольно больно, тяжело было пожатье его золотой десницы, но приходилось терпеть.

Выяснилось, что Мастер Золотые ручки всю жизнь хотел пожать какие-нибудь лавры, но лавры, увы, не росли на его острове. Приходилось искать замены. Многие годы он жал жмыхи и соки. Теперь мы внесли в жизнь Мастера Золотые Ручки разнообразие.

— Какая лёгкая у вас рука, — отдуваясь, заметил наш капитан и спрятал босую ногу за обутую. Из вежливости.

— Двадцать девять килограмм. Да-с. — Мастера это наблюдение капитана несколько раздосадовало. — Хотите ещё?

— Нет-нет, не сейчас.

Чтобы сгладить неловкость, я заявил, что у нас есть лавры.

И точно, у нас был один нетронутый мешок лаврового листа, а если присовокупить к нему тот лавр, что мы с утра положили в суп, то и два мешка могло оказаться к услугам Мастера.

Тот несказанно оживился.

Матросы живо сгоняли на «Алко» за лавром. Мы посадили мешок в ямку и полили его медовухой.

Ожидая результатов, Мастер Золотые ручки провёл для нас экскурсию по острову. Поехали на блохе. Она была огромная, похожая на двуногих роботов из фильмов Лукаса. Подковы её стёрлись, и блоха поминутно старалась свалиться под откос и сбросить седоков.

Остров был непрям, извилист и негромок. Повсюду валялись странные никчемные механизмы, бессмысленные приборы и стояли ненужные сооружения.

Мастер рассказывал нам о гигантском Стреляном Воробье, что повадился склёвывать у него безнадзорные шестерни и болты. Болтаясь на качающейся блохе, мы втягивали головы в плечи, а руки обшлага, не пытаясь даже и представить себе этого монстра.

Совершив круг почёта, мы вернулись к кузне.

Внутри, на верстаках и стапелях, была разложена тонкая работа, сделанная наполовину. Но сделанная без сучка и задоринки. И правда, выглядела она несколько уныло.

Мастер Золотые Ручки начал, чтобы похвастаться перед нами сноровкой, что-то подкручивать и подверчивать, подсасывать и подсюсюкивать. Потом он принялся лить пули.

— Стреляный Воробей, — бормотал Мастер Золотые ручки, — он такой… Его на мякине не проведёшь. Вы проводили кого-нибудь на мякине?

Мы с горечью признались, что не только провожать, но и встретить кого-нибудь на мякине нам никогда не удавалось.

Мастер кончил лить пули и достал из кармана маленькую коробочку. Он потряс её над ухом, улыбнулся чему-то, перекрестился левой рукой и открыл крышечку.

Оттуда вылетел комар.

— Комар, точи нос! — сурово крикнул Мастер.

Комар жужжал недовольно. Видимо, отнекивался. Но деваться ему было некуда. Пришлось точить.

Дело выходило плохо, комар жужжал всё обиженнее и недовольнее.

Наконец, удовлетворённый, Мастер поймал его щепотью и засунул обратно.

— Чудо! Я гений и сукин сын! — объявил он.

Комар опять не подточил нос, а мы готовы встретить Стреляного Воробья во всеоружии.

Мы вышли из кузни и перевели дух. Блоха стояла рядом, почёсывая лапы.

За истёкшее и просочившееся время наш лавр пустил корни и распустил почки и кочки. Теперь он выглядел на все пять или даже восемь.

Никто бы не посмел сказать, что ещё утром он был всего лишь мешком приправы.

Мастер Золотые Ручки обежал вокруг лавра, и вдруг, подпрыгнув, полез по стволу.

— А как же охота на Стреляного Воробья, — жалобно спросил кровожадный Кондратий Рылеев и хватил ладонью по лавру.

Но Мастер был уже вне пределов досягаемости.

— Пошли, — сказал лоцман Себастьян Перрейра. — Нам ничего тут не светит. Я знаю, что сейчас будет.

Из кроны лавра раздавалось кряхтение и причмокивание.

Мы, устав ждать, пошли к шлюпке. Когда мы, снова продравшись через мужественные заросли брусники, в спину нам дарил жуткий храп. С капитана слетел единственный тапочек, с боцмана — фуражка, а с меня показное равнодушие.

— Теперь он будет почивать на лаврах вечно, — предрёк судьбу Мастера Себастьян Перрейра, — А Стреляный Воробей станет полным властителем острова и дум.

Боцман Наливайко высказался в том смысле, что неплохо бы забрать механическую блоху, которая уже вряд ли кому пригодится, но его одёрнули. Ишь какой! Блох на корабле разводить.

Эвона гадость.

Извините, если кого обидел.

06 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIV)

Мы причалили к острову, что на всех картах был обозначен как остров Кристального Ключа.

На острове действительно был Кристальный Ключ — он всё время двигался, и от него приходилось уворачиваться, чуть что он норовил заехать нам по головам. Во все стороны от Ключа летели брызги. Вокруг стекали ручьи, ручейки и реки кристальной воды. Вода сверкала своими кристаллами на солнце. Водопады кристалились повсеместно, а кристальные озера вспыхивали разноцветными огнями.

Всё это была правда чистой воды, что текла мимо глыб фактов. Факты, впрочем, были больше похожи на обычную гальку.

Кондратий Рылеев зачерпнул чистой правды горстью и набрал ей в рот.

Сглотнув, он поднял на нас глаза и с ужасом уставился в наши лица. Волосы его встали дыбом. Он переводил взгляд с одного на другого, пока Всадница без Головы не догадалась подсунуть ему своё зеркальце. Рылеев, увидев своё изображение, затрясся ещё пуще и чуть не хватил зеркальцем о камни.

Зеркальце, впрочем, тут же отобрали, а Кондратий, схватил себя за сердце и опустился на берег ручья.

— Вот оно, суровое действие чистой правды, — произнёс лоцман Себастьян Перрейра.

И мы отправились восвояси, не оставив, впрочем, надежды запастись жидкой правдой. Мимоходом мы заметили, что перед нами журчат ручьи чуть разного цвета — нет, все они были достаточно кристальны, но всё же отличались друг от друга. Оказалось, что в одних ручьях текла народная правда, а в других — общественная истина.

Пробовать их на вкус, чтобы почувствовать разницу, мы не решились.

Однако на берегу мы обнаружили несколько ларьков и лавок. Полдюжины туземцев торговали жидкой правдой, разлитой в колбы разного цвета.

Капитан взял одну — не самую чистую.

— Чистая правда редко используется, — объяснил он. — От неё могут выйти ожоги. Она часто вызывает резь в горле или боль в глазах. Во всём нужно знать меру.

Собственно, если откупорить колбу, правда чистой воды превратится в уже единожды использованную правду чистой воды. А это не совсем одно и то же, и к правде будет примешиваться разные вещи, примеси эти вполне безвредны, а некоторые даже полезны.

Но это уже будет не совсем чистая правда, а то и вовсе грязная правда.

Наливайко согласился, и сообщил, что правда напоминает ему чистый спирт, который, будучи откупорен тут же становится девяностошестиградусным спиртом. Потом загадочно превращается в семидесятиградусный, потом, хорошо, если превратится в водку — а то и, бывало, сразу превращается в неприятный запах изо рта, от которого сразу и не избавишься.

Все мы прикупили немного правды. Один Рылеев купил колбу с истиной, сказав, что не для себя берёт истину, а для общественного и социального блага своих друзей, оставленных на Родине.

И всё же мы чувствовали себя неуютно на этом острове. Брызги правды и истины всё же попадали нам на незащищённые участки кожи, нам приходилось вдыхать этот кристальный воздух приводя к анализу, самокопанию, рефлексии и прочим ненужным размышлениям.

— Да и хрен с ней, капитан, с этой правдой, — выразил общее мнение боцман Наливайко. — Рылеева чуть Кондрат не хватил с этих чистых глаз.

И мы вернулись на корабль.

Извините, если кого обидел.

06 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XV)

Утром праздничного дня мы высадились на неизвестном острове.

Боцман Наливайко сразу же приветственно замахал жителям этого острова, что сидели за столом.

Жители замахали в ответ.

Мы приближались к праздничному столу медленно, с упованием и ящиком рома в подарок.

Хозяева улыбались нам и предлагали присаживаться. За столом оказалось неожиданно много народу — мы выпили по первой и выпили по второй.

Капитан подробно рассказал историю наших странствий, и народ за столом несколько заскучал. Но выпили ещё и понеслось.

Боцман Наливайко всё время совал локтем в бок своему соседу, предлагая ему чокнуться. Сосед не реагировал, и боцман в кровь разбил себе локоть.

— Да что ж это такое? — возмутился он. — Кто ж это?

— Это Каменный гость, — вежливо ответили нам хозяева. — Сел и не уходит.

Только теперь мы заметили, что некоторые гости сидят за столом очень давно, у одного высокого, в шляпе даже было гнездо.

Оказалось, что это настоящий Незваный гость. Впрочем, рядом с ним сидел не менее настоящий татарин и стучал кривой саблей про столу.

Хозяева радушно улыбались им всем, но нам стало как-то не по себе.

Мы заметили, что и мы ведём себя довольно странно — наш Капитан закинул ногу в тапочке на стол, Боцман начал бузить, Кондратий Рылеев рыгать, а юнга — блевать.

Я проповедовал, Всадница без Головы строила из себя что-то и от этого всё время менялась фигурой. Рылеев сколотил из четырёх стульев тайное общество.

Мы вели себя совершенно безобразно Себастьян Перрейра сначала резал испанским ножом скатерть, а потом схватился с лучшим татарином в поножовном поединке.

— Что же мы делаем, — наконец, собрав силы закричал наш Капитан. — Это ужас какой-то. Дорогие Хозяева, не надоели ли мы вам?

— Нет, что вы, — заулыбались хозяева. — Что вы, мы вам так рады, посидите ещё.

— Вы серьёзно? — и мы посидели ещё.

Я, устав проповедовать, плевал под стол. Кондратий решил свергнуть хозяев из-за стола. Всадница без Головы обслюнявила Каменного гостя и немного растопила камень, боцман подрался со Себастьяном Перейрой, а Капитан залез под стол в поисках тапочка.

И вот из-под стола раздался суровый крик Капитана:

— Полундра! Дёру отседова, дёру!

Мы, кланяясь и пятясь, начали слезать со стульев. Хозяева продолжали улыбаться нам и предлагали заходить ещё.

Но мы уже поняли, как насвинячили — главное это было встать, а дальше дело пошло быстрее.

Когда мы подбежали к шлюпкам, волоча за собой Каменного гостя и связанного по рукам и ногам татарина, мы почти полностью восстановили человеческий облик. Татарин, будучи развязан, оказался вполне милым человеком, к тому же профессором математики.

Каменный гость при ближайшем рассмотрении был выполнен из чудесного мрамора, засмущался, и отошёл со Всадницей без Головы пошушукаться в сторонку.

— Да-с, — сказал Капитан. — Мы были типичные Незваные Гости. И этот остров сам показал нам, как это ужасно. Сруна отправились искать, а сами-то? Вам стыдно?

— Стыдно, — сказали мы хором.

— Что делать будем? — спросил Наливайко.

— А тут уж ничего не поделаешь, — ответил с испанской изысканностью Себастьян Перейра. — Насрали людям в душу, так нечего пальцами хрустеть.

Мы уныло погрузились на «Алко» и поплыли в туманную даль, понимая, что стыд наполнил наши паруса и не даст нам вернуться обратно. Никогда.

Извините, если кого обидел.

07 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVI) — Святочная

Мы плыли довольно давно и уже начали сомневаться в правильности генеральной линии нашего плавания. По счастью, рядом с нами обнаружился остров Оракула с Божественной Бутылкой.

К нему мы и решили обратиться за помощью. Один Рылеев был против и настаивал на атеистическом штурманском начале, астролябии и Общественном договоре.

Но его никто не слушал. Всем хотелось абсолюта.

Поэтому мы причалили к острову, где проживала знаменитость.

Причал был вполне на уровне мировых стандартов — они, эти стандарты, были установлены неподалёку и калибровали вертикали, а особенно — горизонтали.

Что при этом было удивительно — так это то, что повсюду валялись бутылки. И все с этикетками какого-то гадкого украинского пива.

Видимо, все они были Божественными.

Как найти Оракула с Божественной Бутылкой сразу стало понятно. Мало того, что вглубь острова указывала специальная стрелка, так ещё там стоял специально обученный человек, неуловимо напоминавший Банщика.

В руках у него был кол, на колу — мочало, а на шее висела чаша для подаяний.

Банщик объяснил нам, что Оракулу нужно поднести подарки.

— Сколько? — с некоторым недоверием спросили мы.

— А с три короба!

Мы собрали три короба подарков, но оказалось, что это ещё не всё. Нужно было сделать пожертвования в счёт бездетности, подоходности и суконной посконности национальных идей.

Себастьян Перрейра крякнул, но согласился.

— Примите за чистую монету, — сказал он за всех, — и бросил в чашу для подаяний несколько мятых ассигнаций.

Тогда Банщик провёл нас к жилищу Оракула с Божественной Бутылкой и даже отворил скрипучую дверь. Не без некоторой робости мы ступили туда. У каждого был свой страх. Что там мы? Я читал про одного министра, который сходил в баню, а за это его выгнали с работы. Правда — я не был никогда министром, но всё равно страшно.

К тому же, считается, что в бане нужно сидеть неодетым. Видимо, и министр так же считал. Но некоторые тётеньки считают, что в бане нужно сидеть в плавках. Или завернувшись в какой-то саван. С другой стороны, мы знали, что у нас нет савана, а Всадница без Головы стеснялась меньше нас всех.

Итак, мы ступили в чёрное и душное банное пространство.

В холодной нетопленной бане сидел Оракул с Божественной Бутылкой.

Он сидел в шайке, в руке, свободной от Бутылки, у него была лейка, а в зубах — берёзовый веник.

Оракул посмотрел на нас как на немытых идиотов.

— Натяните мне нос, — прожевал он через веник.

Мы сделали это.

— Поставьте меня на бобы…

Мы исполнили и эту просьбу Оракула.

— Вотрите мне очки!

Часа полтора мы потратили на то, чтобы найти очки Оракула и хорошенько втереть их.

Наконец, Оракул выронил веник из зубов, поставил на пол лейку, и, взмахнув рукой, окатил нас вонючим пивом.

Мы подступили к нему с упованьем.

Оракул разверз уста и начал подманивать нас пальцами.

— Чучело Пингвина нужно кормить чучелом рыбы, — сказал Оракул мне в нос.

— Не перепились ещё добры молодцы в земле русской! — сказал Оракул, наклонившись к уху боцмана Наливайко.

— В овне ты обретёшь право своё, — сказал Оракул, глядя в глаза Всаднице без Головы.

— Несть того, несть и другого, бойся коль Кварк оказался Уржумом — сказал Оракул образованному Рылееву, и того, что-то сразу же осознавшего, чуть не хватил Кондратий.

— И волки сыты, и овцы целы, и пастуху памятник, — сказал Оракул в макушку Лоцману Себастьяну Перрейре.

— Главное — никогда не спрашивай, по ком звонит колокольчик, — сказал Оракул нашему капитану.

И мы совершенно просветлённые и ёбнутые на голову были выпихнуты из банной избушки.

Извините, если кого обидел.

07 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVII) — Тоже Святочная

Разложив на родной палубе газету, а на газете — варёные яйца, солёные огурцы, мятые помидоры, солонки и мокрых куриц, мы ошарашено посмотрели друг на друга.

— Ну, причём тут… — сказали мы в лад и в тон, невпопад и не в кассу.

Действительно, при чём тут чучело рыбы и пастухи, причём тут овно, скажем, или овин.

— Да и Уржум тут явно ни при чём — продолжил в слух образованный Рылеев.

— А вот это позволю вам не позволить, — сказал Себастьян Перрейра. — Тут, знаете ли, знатно собака порылась. дело в том, что я знаю историю одного мальчика, что жил бы себе в городе Уржуме на реке Уржумке, да и наживал бы в последствии добра. Но подавился он в какой-то момент устричной костричкой, и пошла его жизнь совсем иначе, закрутил его ветер странствий, каркнула ему судьба в затылок и пресеклись его коридорные пути.

— О как! — крякнул Капитан. — И что это, стало быть, значит?

— Да хрен его знает, — отвечал Перрейра, — мне-то откуда это знать? Это ведь для Рылеева пророчество. Мне бы со своим разобраться.

Хотя с моим-то всё как раз понятно. Я не берегу самой жизни, пытаясь способствовать поискам Золотого Сруна, я всего себя отдаю общему делу, а единственно на что рассчитываю, так это на людскую благодарность. Да.

Ещё довольно долго толковали мы пророчества, одна только лишь Всадница без Головы отказалась это делать. Ей очень не понравилось её собственное, хотя её нежные губы ещё долго чуть слышно склоняли странное слово «овне, овну, овном»…

Так ничего не придумав, мы доели яйца, огурцы, помидоры, мокрых куриц, вылизали солонки и, чего скрывать, допили водку-паленку, что притащил откуда-то боцман Наливайко.

Извините, если кого обидел.

07 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVIII)

Временами мы вспоминали о цели нашего путешествия. Немало способствовало этому изображение Золотого Сруна, помещённое на двери нашего гальюна. Изображение было гипотетическим, кривовато скроенным и плохо сшитым.

Мы уже не знали точно, куда надо двигаться, и двигались просто так.

Кондратий постоянно читал путевые записки разных путешественников, и однажды зашёл в уют-компанию с новостью.

Оказалось, что для того, чтобы обнаружить Сруна, нужно испытать восемь пароксизмов.

— Вы испытали восемь пароксизмов? — сурово спросил он нас.

Мы, кто куда, попрятали свои глаза.

Нас всех выручила Всадница без Головы

— Боюсь, я испытала их несколько больше, — смущённо ответила она. — Если поделить на всех, то как раз хватит. И ещё останется.

Мы развеселились и продолжили морской завтрак.

После чего боцман Наливайко увёл Всадницу без Головы за мачту. Вскоре они начали выкидывать оттуда свои шутки, хохотать и чмокать.

Я загрустил — очень мне нравилась Всадница Без Головы. Моё сердце сдавило тяжёлое мужское одиночество, и я пошёл на камбуз искать забвение в еде и просить добавки.

Тогда ко мне подошёл наш мудрый Лоцман.

— Давай, я утешу тебя. Есть такая притча о любви. Вот слушай.

И он рассказал мне такую мудрую и светлую историю:

Жил да был на свете купец Шмунди Тухес.

Он нашёл волшебную лампу Ич-Миадзинна, потёр её и возопил:

— Я хочу быть любимым всеми женщинами мира!

Ничего не ответила лампа, но, как известно, наш мир устроен так, что все желания выполняются.

Шмунди Тухес вышел из дома, и сделал только три шага по улице, как из подвала высунулась костлявая рука древней старухи и схватила его за полу халата.

Старуха утащила Шмунди Тухеса в свой подвал, и там держала его взаперти двадцать лет. Потому что она любила его очень.

Так-то, завершил свой рассказ Лоцман, За любовь может и нужно бороться. Только главное, чтобы она не пала в этой борьбе.

Мы обнялись с Лоцманом, но радости мне это не прибавило.

Извините, если кого обидел.

09 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIX)

Чтобы пополнить запасы пресной воды, коньяка, чулок и презервативов, мы пристали к облезлому и помятому острову Трёх Контрабандистов. Нужно было три раза повернуть налево, пройти прямо, снова повернуть налево и спросить Папасатыроса.

Папасатырос нам не показался, зато, откуда ни возьмись, выскочил его сын Янаки, и схватив нас всех за все наши рукава одновременно, потащил к себе в лавку.

Чего только не было в этой лавке! Собственно, ничего там не было. Ничего там не было хорошего, а только одна дрянь. Стояло на прилавке решето с чудесами — да и чудеса были какие-то мелкие, гадкие, словно сделаны на какой-то кустарной фабрике.

Дрянь, а не чудеса.

— Херня-то какая! — с ужасом озирался боцман Наливайко среди груд барахла.

Всадница без Головы озиралась, впрочем, без ужаса.

Я озирался с недоумением.

Капитан озирался брезгливо.

Рылеев категорически отказался озираться.

Был базарный день, как объяснил нам приказчик по фамилии Ставраки — и сегодня всякая херня стоила пятак. Действительно, и другие покупатели, воровато озираясь, тащили из этой и прочих лавок что ни попадя, а так же что попало. Как раз в этот момент мимо окон, злобно озираясь, какой-то мужик в поддёвке понёс к себе огромную дохлую околесицу. Я и живой околесицы такого размера не видал, не то что дохлой.

Мы не устояли и накупили херни.

Боцман купил крепкой херни.

Всадница без Головы купила продолговатой.

Капитан купил терпкой.

Рылеев купил удушающей.

Себастьян Перейра купил жидкой.

Я купил никчемной.

Носоглоточный купил на грош пятаков.

Отоварившись, дав Ставраки в пятак, и отправив матросов с покупками обратно на корабль, мы принялись исследовать окрестности.

Мимо нас, между тем, прошла строем пограничная стража, прямиком отправившись в только что покинутую нами лавку. Оттуда раздались выстрелы, крики, лай и науськивание.

Всё окончилось так же быстро, как и началось. Пограничники строем вышли из дверей, в которых показались улыбающиеся Янаки и Ставраки, радостно призывающие пограничников заходить чаще.

— Эко у них всё схвачено, — только и покрутил головой Лоцман Себастьян Перейра.

Извините, если кого обидел.

10 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XX)

За базарной площадью, базарными улицами и тремя скромными многоэтажными особняками контрабандистов мы обнаружили странные сооружения, а на этих сооружениях — не менее странных людей.

Будто роща, состоявшая из гигантских букв лежала между нами.

И на них на всех сидели люди.

Сидели они действительно на буквах — довольно больших и похожих на те буквы, которыми в Америке какой-то шутник написал на склоне холма длинное неприличное слово.

Некоторые люди, впрочем, сидели на больших буквах, иначе называемых заглавными, а другие сидели на строчных. На больших буквахсидеть было не в пример удобнее — поверхность у них была плоская, там было удобно пить пиво, лузгать семечки и смотреть на жизнь оптимистическим взглядом.

Букв было достаточно много, люди на них галдели и не обращали на нас никакого внимания. Чуть подальше от кириллицы и латиницы, люди сидели на иероглифах и степенно ели что-то из мисок. Если внимательно присмотреться, то было видно, что вместо палочек для еды они орудуют нашими бесхозными надстрочными знаками.

Ещё дальше, в чрезвычайно неудобных позах примостились люди на арабской вязи.

Но уж кому повезло, так повезло, так это индусам — они сидели на одной большой плоскости с затейливыми подпорками. Места у них было хоть отбавляй — сверху даже бродила корова, которая чуть не обгадила белую фуражку нашего капитана.

Рылеев попытался сострить, да проглотил язык и долго мычал, глаза его разбегались, потом сбегались снова, наконец, вылезли на лоб.

Боцману стало неприятно это зрелище, и он хватил Кондратия по спине. Язык встал на место, да и глаза как-то успокоились.

Тем временем, с большой буквы «Ч» степенно слез хорошо одетый важный человек и направился к нам.

Это был настоящий Человек с Большой буквы.

Он поприветствовал нас лёгким взмахом руки, и предложил присесть нам на маленькие безхозные буквы, стоявшие поодаль.

Извините, если кого обидел.

10 января 2004

История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XXI)

…Сидеть на маленьких буквах было сущее наказание — они были круглы и напоминали маленькие неудобные табуретки.

Даже боцман Наливайко, чтобы не терять авторитет, решил постоять рядом облокотившись на иностранную букву «k».

Человек с Большой буквы «Ч» разливался соловьём, растекался мыслью, блеял козой и ухал филином, предлагая нам остаться и занять несколько ничейных букв.

Если мы будем достаточно усидчивы, объяснил он, то строчные буквы под нами скоро начнут расти, и недалёк тот час, когда они станут буквами большими. Тут уж и желать нечего — лежи на боку поверх буквы, пей пиво и лузгай семечки.

Но нам не очень хотелось провести столько времени на этом острове.

— Да скорей я наймусь водить шаланду к Папасатыросу, — возмущённо крикнул Боцман Наливайко.

— А вот это огромное заблуждение, — осадил его Человек с Большой Буквы «Ч». — Для того, чтобы устроиться к Папасатыросу недостаточно одного желания. Для этого нужно достаточно долго сидеть на букве закона. А вы, как я понимаю, и духа закона не нюхали.

— Зато я нюхал порох, — обиделся Боцман Наливайко.

— Ну, с этим вы у нас карьеры не сделаете. Вы бы лучше нефть нюхали, или каменный уголь. А ещё лучше — кокс.

Мы поняли, что разговор становится нам не интересен, и начали смотреть на часы. Потом мы перевели пару стрелок, и взяли букву «Ч» за рога:

— А где мы можем найти остров Золотого Сруна? — спросил капитан.

Но при этих словах Человек с Большой Буквы скривился, посмотрел на нас сквозь пальцы как на пустое место и молча полез на свою букву обратно.

— Пойдёмте, капитан, — сказал Кондратий Рылеев. — Дурное это место. Смотрите, как они буквы-то загадили, точно галки забор в имении моего батюшки. Вон и небо-то у них какое…

И правда, небо над буквами было порядком закопчённое. Да и рядом с буквами повсюду лежали гигантские дохлые мухи, которые мы вначале приняли за знаки препинания.

— Что ожидать от общества, где буква закона связана с контрабандистами?! — гневно продолжил Рылеев.

Мы все промолчали. Неловко было признаться, что мы не знал, что от него ожидать, точно так же, как от всех обществ, которым мы принадлежали. Вот Всадница без Головы принадлежала к светскому обществу, а я — к охотничьему, и всюду была одна и та же херня. Точь-в-точь такая же, какую мы зачем-то прикупили на этом острове.

И мы отправились восвояси.

Извините, если кого обидел.

10 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXII)

Установилась хорошая погода. Мы разглядывали оборотную сторону ветра Муркорами. Она была покрыта узелками и живыми нитками, но была не хуже лицевой стороны.

Мёртвой ниткой с оборотной стороны было выткано неприличное слово.

Ветер лежал на боку, а, значит, торопиться было некуда.

Мы решили сделать остановку в пути.

Матросы быстро замутили воду и наудили рыбы. Впрочем, задумавшийся Рылеев, что прогуливался по берегу, заслушался матросских песен и тоже попал на их удочку.

Матросы били кайлом миног и ловили их на лету..

Всюду была жизнь, в человека благоволение и благоговение, поэтому мы причалили к ближайшему острову и стали делать шашлык. С корабля мы переправили на остров огромную маринованную свинью, трёх баранов и одну тёлку.

Концепция шашлыка была ещё зыбка и непрочна. Она колыхалась в воздухе, как воздушные замки, построенные из табачного дыма.

На берегу стоял столб, испещрённый пометками. Изучив зарубки, мы насчитали семьдесят лет, а так же прочитали надпись «Остров развивающихся дикарей»

Никаких дикарей не наблюдалось.

Запалив костёр, мы устроились вокруг него и стали разглядывать закат и силуэт нашего корабля. Силуэт был восхитительной красоты, впрочем, и закат не подкачал.

Капитан, однако, погнал меня за дровами.

— Насмотришься ещё, даст Бог. Иди, наломай дров, только возвращайся скорее.

Извините, если кого обидел.

10 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIII)

Удаляясь, я слышал, как мои спутники беседуют о премудростях топонимики и о том, в чём отличие океана от моря.

— Вот, — говорил Лоцман Себастьян Перрейра, — вот стоишь на берегу моря, и понимаешь, что это море.

А вот на берегу океана понимаешь — не море, блин, не море. Это именно океан.

Я шёл в поисках валежника мимо подснежников и промежников, лапсангов и сушонгов, чистоганов, чистотелов, чистогонов и экстрагонов, думая о Всаднице без Головы. Да, стоптанные хрустальные тапочки — это не для неё. Она выше этого, но нет мне места подле, нет его и выше. Но, назвался груздем, то уж ничего не поделаешь, плыви, куда послали. А стал естествоиспытателем природы, так наверняка испытаешь её естество на своей шкуре.

От этих мыслей меня отвлекло присвистывание и пришепётывание.

Оказалось, что я давно окружён дикарями, в руках которых блестели боевые топоры.

Пришлось пригласить их на огонёк.

Непонятно было, правда, о чём с ними говорить. Дикари молча сопровождали меня, пока я ломал дрова и, надрываясь, нёс поленья к костру. Всё это время меня не оставляло ощущение некоторой необычности аборигенов. Головы у них, что ли были странной формы…

— Ну что, — к моему удивлению, капитан встретил дикарей радостно. — Давайте для начала мы почешем языки!

Мы уселись в кружок и принялись чесать языки. Дикари, впрочем, делали это не помыв руки. Сказать проще, многие из них были нечисты на руку. Из заплечных мешков они достали несколько внушительных костей и принялись мыть их в океанско-морской воде.

Извините, если кого обидел.

11 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIV)

…Мы удовольствовались ромом и конкрециями.

Терзаемые сомнением, впоследствии мы подложили им свинью, но дикари знаками показали, что не могут есть её по религиозным соображениям, которые были завещаны их предкам богом масляничных рощ и земляничных полян.

Неспешно текла наша беседа — дикари лопотали что-то своё, а Кондратий Рылеев проповедовал им демократию, либерализм цен, необходимость ношения огнестрельного оружия и контрацепцию.

Аборигены внимали ему как богу кущ и пущ. Их зачарованные рты были открыты, и боевые топоры выпадали из их слабых рук.

Да и то сказать, выглядели они довольно бледно, несмотря на мимикрическую раскраску, обильные татушки — у них не было мобильных телефонов и галстуков. Дикари были нечёсаны, небриты и плохо вымыты.

Впрочем, скоро самые неустойчивые простились с холодным оружием, вполне согласившись с необходимостью оружия тёплого и горячего.

Один из топоров на память тут же подобрал Себастьян Перрейра.

Шли часы и дни. Рылеев не умолкал. Дикари время от времени подливали масла в огонь. Когда кости были обглоданы и иссосаны, развивающиеся дикари загребли жар из огня и натаскали оттуда несколько каштанов.

Постепенно нам прискучила миссионерская деятельность. Хотя в кустах уже зазвучали выстрелы, и было понятно, что дикари, тыкая в нас пальцами, несомненно, определяют рыночную стоимость каждого.

Рылеев всё говорил, а мы по одиночке бежали на корабль.

— Да им хоть кол на голове теши, толку не будет, — перемигнулся со мной боцман Наливайко, и мы, взявшись за руки, вошли в воды лагуны. В этот момент я понял, что напоминает странная форма голов наших аборигенов. Видимо, кто-то до нас побывал на этом берегу с миссией доброй воли.

Но оборачиваться уже не хотелось.

Проснувшись поутру, я увидел, как Кондратий хватил рюмку водки, и, свесившись через поручни начал снова учить дикарей жизни. Они чутко внимали ему сидя в пирогах и сжимая в руках разнокалиберное автоматическое оружие и всё те же боевые топоры.

— Зарубите себе на носу… — начал Кондратий Рылеев.

Дикари подняли свои топоры, а я удалился к себе в каюту, потому что мне надоело видеть этот процесс обучения.

Когда я вышел, «Алко» летел посередине моря-океана, и след дикарей простыл по холодной утренней воде. Только Себастьян Перрейра тренировался в меткости кидания топора на пустой палубе.

Извините, если кого обидел.

11 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXV)

Мы снова двинулись по морю, повторяя путь и след цветка в проруби.

На горизонте перед нами маячило огромное яйцо. Чем-то оно мне не понравилось.

Всем остальным оно тоже не понравилось — но совершенно иным, необычным способом.

— Последнее время меня ужасают яйца, — сказала Всадница без Головы.

Мы помолчали, опасаясь поддерживать такую круглую и скользкую тему.

— Всякие бывают яйца, — нарушил молчание Кондратий Рылеев и открыл огромную книжку. — Давайте я расскажу, что и куда нельзя засовывать…

— Фу! — отворотились мы от него.

— Ничего подобного. Это описание микроволновых печей. Здесь что не строчка, так предупреждение о яйцах. Итак, яйца бывают скорлупные и безскорлупные…

Мы тут же уснули и во сне высадились на берег. Будь мы в умеренно трезвом уме и сколько будь не злой памяти, мы бы этого не сделали.

…резаные, а так же яйца целые, цельнокупные и интактные. — произнёс над нашими ушами Рылеев, захлопывая свой талмуд. — Но что это за яйцо, я совершенно не понимаю.

Мы подняли голову. Яйцо на вершине горы действительно было странным. Для начала, оно было плоским.

Себастьян Перрейра первым опомнился и сплюнул себе под ноги.

— Дурак ты, Кондратий. Это ж не яйцо. Это ж бубен.

— Что? Что?! — заволновались мы.

— А то. — Перрейра мрачно посмотрел на нас. Сейчас нам в бубен и настучат. Место тут такое. Я про него в лоции читал. Да хорошо, если только в бубен. А ведь выведут в чисто поле, поставят лицом к стенке и пустят пулю в лоб. Да.

Извините, если кого обидел.

11 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVI)

…И тут же из-за холма выскочила толпа дюжих молодцов и настучала нам всем в бубен. Когда мы, отряхиваясь, встали с песка, то даже удивились, как ловко это у них вышло.

— Да-с. Странно, — заметил капитан, поправляя кружевной китель. — Могли бы быть повежливее. Всё-таки с нами дама.

Мы оглянулись. Всадницы без Головы с нами не было.

— Положение — хуже губернаторского, — заметил Себастьян Перрейра. — Мало того, что в бубен настучали, так ещё и бабу спёрли.

Делать было нечего. Даму надо было выручать.

Мужское наше начало воспряло, глаза наши вспыхнули, плечи встали к плечу, а спина к спине — и в таком виде мы двинулись за холмы.

Приблизившись к гребню, мы повысовывали головы. Там, за холмами, и без нас кипела потасовка. Добрые молодцы вовсю утюжили кого попало и воротили друг другу нос.

Некоторые уже лежали костьми без задних ног, а кто-то и без передних.

Вокруг ломали копья и калили атмосферу, клали на одну лопатку и клали на обе.

Всадница без Головы с тоской смотрела на всё это, раскачиваясь в кресле-качалке.

— Надо направить кого-то на разведку, — сказал Капитан, засунув голову обратно за гребень холмов. Он вырвал из-за пояса пистолет, так что золото с кружевов разлетелось повсюду, и юнга бросился его собирать.

Я вызвался первым. Но Кондратий Рылеев, к моему удивлению, проскочил вперёд, и вот уже мы видели его, спускающимся по тропинке вниз.

И вот он уже исчез в куче пыльных тел.

Прошло минут пятнадцать.

Извините, если кого обидел.

11 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVII)

Наконец, Наливайко вернулся обратно, потирая разбитые в кровь костяшки домино.

— Набил там цену. Тьфу! Не цена, а зверь, оскал капитализма. Но дело серьёзное — они там гоняют лодыря. И лодырем у них наш Рылеев.

Надо помогать товарищу — он махаться не мастак. Только баклуши и бил, а супротив человека ни разу.

И с гиканьем и свистом, спина к спине, мы повалили вниз.

К этому моменту Кондратий выглядел уже совсем как набитый дурак.

Ражие молодцы, оставив его, обернулись к нам. Силы были неравны, но отступать было некуда.

Мы стояли перед ними робким десятком. Собственно, и десятка никакого не было, но некоторые из нас были в тельняшках, поэтому мы собрали единый кулак.

И капитан шептан нам в ухо ободряющие слова:

— Щас разберёмся. Щас мы им посчитаем! Мало не покажется! Это вам не бокс по переписке! Эй, держите меня семеро!

Но в этот момент бубен над островом издал странный звук.

Кто-то из аборигенов закричал тонким голосом:

— Битый час кончился!..

Молодцы в ту же секунду подобрели, хлопнули нас по спинам и потянулись прочь. Один из них, впрочем, обернулся и крикнул:

— Ну, братва, извините, что без драки. Айда тогда с нами Чушь с Ахинеей пороть!..

Но мы, сделав вид, что его не услышали, взяли на руки Всадницу без Головы и потащили её на корабль.

Однако мы не дождались от неё благодарностей. Всадница без головы сразу проследовала в свою каюту, и перед тем, как закрыть дверь, сказала:

— Ну, до чего ж вы, мужчины, всё грубые.

Тут я даже оскорбился. Я был единственный, кто никому не бил в бубен, а меня смешали с общей массой. Но делать было нечего. Мы плыли. Куда ж нам плыть, знали только лоцман и компас.

Извините, если кого обидел.

12 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVIII)

Много чего мы видели в этом путешествии — видели мы людей с пёсьими головами, видели драконов на керосиновой тяге. Висел над нами полдня летучий остров Лабуда, откуда на нас вылили два ведра помоев и нашвыряли арбузных корок.

Одного мы не видели — Золотого Сруна и не знали дороги к нему.

Тысячи лье оставались за бортом, тонули в пышных бурнусах килечного следа. Вокруг корабля холодало.

Навстречу нам попался странный плот, похожий на домовину. На крышке сидел чопорный англичанин и брился опасной бритвой, похожей на саблю.

— Сруна не видели? — спросили мы его.

— Да их тут сотни, их сотни! — отвечал англичанин, не переставая бриться.

— Мы неверно выразились, — взял дело в свои руки наш Капитан. — Нас интересует только Золотой Срун.

— Ну так возьмите левее, на пятьсот лиг к востоку. Иначе вас занесёт в северо-восточные области Великой Татарии. Если вы будете придерживаться этого направления, то наверняка найдёте какого-нибудь Сруна. Впрочем, если не будете придерживаться, то всё равно найдёте. Главное, сохраняйте невозмутимость.

Потому что, потеряв невозмутимость, вы потеряете всё.

И англичанин невозмутимо проплыл мимо нас на своём плоту.

— Вот ведь протестантист какой, — только покрутил головой Боцман Наливайко.

Извините, если кого обидел.

13 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIX)

Но, тем не менее, вокруг всё холодало и холодало. Уже не помогала двойная доза рома, глинтвейн расходовался вёдрами. К исходу недели нам пришлось даже отказаться от плавок, шорт и гавайских рубашек.

В борта корабля бились клювами льдины. На мачтах, там, где весело резвились огни Святого Эльма, выпал снег. Носоглоточному пришлось выдать караульный полушубок.

Не нравилось это нам всё — как-то не походили эти места не те, где мог бы обитать Золотой Срун.

А обычные нам были без надобности.

Наконец, среди ледяных торосов мы увидели огромный остров, не обозначенный на карте. По периметру остров оказался затянут колючей проволокой, а на караульный вышках стояли странные фигуры, обросшие инеем и сосульками.

За колючей проволокой поднимался дым, иначе называемый пар, и всякая птица, залетая в него… Ну, всем известно, что бывает с такими птицами.

Сначала нам неловко было бросать концы в таком месте. Во-первых, везде было написано, что это зона запрещений, зона строгих запрещений и зона отчаянных запрещений. На одном транспаранте, похожем на приветственный кумачовый лозунг, было написано: «Стойте! Стреляем!» — но транспарант был выцветший и дырявый. Стрелять было некому.

Во-вторых, и концы кидать было некому.

Извините, если кого обидел.

13 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXX)

…Хоть мы и нашли пристань, но она была пуста, а кнехты скрыты под сугробами.

Тут я вспомнил, ту фразу, что говорил нам Оракул, и всмотрелся в часовых на вышках.

Предчувствие меня не обмануло. Когда сошли на берег, обнаружили, что на вышках соли заиндевевшие чучела антарктических птиц.

— Лано-лано, — не перестал опасаться Кондратий Рылеев. — Неизвестно, что там внутри, может, у них там всё заминировано.

Но, преодолев страх с помощью рома, мы приступили внутрь с упованьем. Снега на острове никто не убирал, и мы, проваливаясь по пояс, направились к нескольким домикам. Крыши домиков были уставлены белыми шарами, и оттого напоминали пни, поросшие опятами.

Откопав дверь из-под прошлогоднего снега, мы сняли с неё семь замков (все они оказались не заперты) и проникли внутрь.

В огромной комнате был накрыт огромный стол. За ним было занято всего несколько мест.

Предводитель застолья встал и простёр к нам руки.

— Ну вот хоть кто-то, к нам приехал, к нам приехал… Как вас звать, собственно?

Мы церемонно представились.

Предводитель несколько скривился при фамилии нашего Лоцмана, но ему-то, при его собственной, особо задаваться не приходилось.

Фамилия предводителя была Шарашкин.

Извините, если кого обидел.

14 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXI)

Контора Шарашкина была забыта на Богом забытом острове. Не помогло даже то, что за выдающиеся научные успехи Шарашкину контору наградили непреходящей Филькиной грамотой. Сотрудники разбежались, охрана была демобилизована. Шарашкин нарядил чучела пингвинов в караульные полушубки, расставил по вышкам, а сам сел за стол с оставшимися друзьями.

Собственно, они были перед нами: Казанская Сирота, Гороховый Шут и Сонная Тетеря.

— Похвастаться разнообразием мы не можем, но вот вам тёртый калач.

Хозяева предложили нам и сгущенную кровь с молоком, но, мы вежливо отказались.

Но более о нас неприятно удивил вид стола — весь он был завален объедками и грязной посудой. Огромный, длинный занимающий почти всё помещение, напоминающее ангар или гигантскую лабораторию, стол был завален костями, грязными вилками, надкусанными кусками хлеба, перевёрнутыми стаканами, пустыми бутылками и горами крошек.

Собственно и сесть-то нам было негде.

Когда наши хозяева вернулись на свои места, они потерялись в этом безобразии.

Как бы угадав наши чувства, Гороховый Шут крикнул из своей кучи мусора:

— Да! Да! Да! Хорошо сидим! Давно сидим!

Казанская Сирота пошла дальше — заломив руки, она запричитала:

— Да что вам наш калач? Не к чему вам наш калач, мы вот люди бедный, прозябаем в унынии, на науку денег не дают, вы бы господа хорошие, иностранцы приезжие сами бы что поднесли. Хоть бы Хны нам, хоть бы Хны…

А Глухая Тетеря только зааплодировала — совершенно непонятно чему.

Чтобы сгладить неловкость, Шарашки выкатился из-за стола и забормотал:

— Да и что, собственно. У нас тут неприбрано, грязновато тут у нас. Давайте я покажу вам, что не пропала наша наука, что зарубежные аналоги, а наша конструкторская мысль, что менее затратные и более неприхотливые, что невзирая на недостаточное, и вопреки отключению. А?..

Чтобы не спорить, мы прошли за ним.

— Вот смотрите, бормотал Шарашкин, ведя нас мимо бесконечных стеллажей:

— Вот разводили мы турусы на колёсах Вона, смотрите какие… А!? Не видели!

Признаться, мы действительно ничего не видели — в небольшом картонном ящике действительно что-то лежало. На поверку оказалось, что это несколько шахматных ладей с приделанными внизу колёсиками.

— При хорошем уходе вырастает в дом величиной! Купить не желаете?! — орал Шарашкин нам всем одновременно в разнообразные наши уши.

— Некоторые разводили антимонии, все в сурьме как в опилках, а толку — никакого. Зато…

Он достал откуда-то из темноты бутыль с надписью "Квинтэссенция".

— А!? Видели!? Понюхайте!

Наливайко, как самый отчаянный, понюхал.

— Вроде спиртом пахнет. Или эфиром.

— Ага! Понимаете, да? Квинтэссенция, вот как! Купите, гости дорогие, по дешёвке отдам, самому нужно, а вот для вас ничего не жалко.

Потом он провёл нас в гигантское пустое помещение. В его центре, на бетонном постаменте, лежал большой грязный шар, с одного бока покрытый плесенью. В остальном шар напоминал обгоревшую капсулу космического корабля.

— Ну, и что это? — спросили мы.

— Как что? Это — Боевой Колобок. На страх врагам, на зависть людям. Страшное оружие. И съесть его никто не может. Возьмёте?

Только помните — он один на свете, оружие уникальное. Но только в долларах — у нас, ясное дело, был тут лет десять назад обмен конволют, но закрылся давно. В долларах, а?

Но мы перебили его.

— Это всё чудесно, и мы очень рады за вас, — сказал веско капитан. — Но нет ли у вас Золотого Сруна?

— Коне-е-ечно! У нас есть Срун! У нас множество Срунов! И один из них действительно золотой. Это вам будет стоить всего…

— Но наш Капитан, который умел быть внушительным, снова прервал его:

— Благодарю вас. Но мы сначала осмотрим товар.

Оказалось, что Срун пасётся на воле, среди снегов.

Мы оделись, и, оставив Шарашкина в тепле, вышли. Всего несколько часов понадобилось нам, чтобы достичь противоположной оконечности острова и увидеть, что действительно, среди белизны мелькает что-то жёлтое.

Извините, если кого обидел.

15 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXII)

Мы вздохнули достаточно глубоко, чтобы соответствовать серьёзности момента.

И приступили вперёд с упованьем.

Но что-то внушало нам недоверие в огромной печальной фигуре на прибрежных камнях.

— Нет, не похож он на Сруна, это точно, — Рылеев помотал головой.

Но мы всё-таки подошли поближе. Странный человек сидел на ветру, повесив на ладонь свою голову.

Мы выслали парламентёров. Наливайко дружески попинал его в металлическую ногу, а Себастьян Перрейра, изловчившись, попал снежком в лоб.

— Простите, — сказали парламентёры. — Мы дико извиняемся, но не вы ли знаменитый Золотой Срун?

— Фигура очнулась и воспряла.

— О! Люди?! О как. Интересно. Но я не Срун. И вовсе не золотой. Хотя я имею некоторое содержание драгоценных металлов, но позолочено у меня лишь сердце. А корпус просто покрыт жёлтым титановым напылением.

Вот так.

Оказалось, что это существо сделали в Шарашкиной конторе как человека будущего. Да только, когда он забарахлил, его просто выгнали на мороз. Человек будущего имел почти золотое сердце, электронную голову и ничего не ел, потребляя только солнечную энергию. Очевидно, что он просто не мог быть Сруном.

Наши неметаллические сердца сжались от жалости. Всадница без Головы всплакнула, а боцман Наливайко залез в карман и достал свой ремонтный набор из восьмисот четырнадцати предметов в аккуратной коробочке.

— Всего, конечно, не починим, но порядок наведём.

Я вызвался быть помощником, и вот мы полезли вверх по гигантской титановой ноге.

Извините, если кого обидел.

15 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIII)

Мы ползли довольно долго, пока не достигли дверцы в груди, что с металлическим лязгом хлопала на ветру. Внутри было холодно и пусто. Вдруг раздался дробный грохот, будто бригада плотников начала прибивать разом жестяную крышу. Мы с боцманом втянули головы в плечи, но голос Человека Будущего раздался сверху, упреждая наше волнения:

— Не бойтесь, товарищи! Это мурашки побежали — тут поживёшь без надзора, и не так запаршивеешь.

— Да, — заметил боцман, переводя дух. — Мурашки — это ничего. Мурашки — это пустяк. Вот цыпки пошли — это да… С цыпками нам бы не совладать. И мы полезли по внутренней лесенке ещё выше.

Там, наверху, качался толстый кабель с разъёмами и пульсировало Позолоченное Сердце.

Боцман подёргал кабель и тут же сверху раздалось:

— Душу не скребите, не надо. Саднит душа-то.

— Вот козлы-то, — сказал Наливайко тихо. — На изоляции сэкономили. Ладно — вижу я, в чём дело.

На огромном Позолоченном Сердце лежал огромный камень.

Мы поднатужились и выпихнули его в дверцу. Камень мягко ухнул в снег, и Человек Будущего вздохнул облегчённо.

Боцман ещё долго ковырялся в проводке, пару раз его стукнуло током. Он пыхтел и чертыхался, но дело шло на лад — внутри становилось теплее, суше, и я, чтобы подсобить, согнал с огромной трахеи несколько ледяных жаб, что душили хозяина.

Мы с боцманом присели перекурить:

— А работа-то знатная. Теперь так не делают… — удовлетворённо заметил Наливайко. — На века.

Мы полезли наружу тем же путём.

Человек Будущего смотрел на нас с немым обожанием и видимой благодарностью.

— Не зачахнете? — сочувственно спросил наш Капитан.

— Нет, я вечный. Только скучно тут. Не к эти же упырям возвращаться, — ответил Человек Будущего. — Они вам, кстати, Колобка продать не хотели?

— Хотели, — ответил Себастьян Перрейра. — Только мы не дались.

— Ну и правильно. Колобок у них подгоревший. И пряжён в машинном масле — и не вкусный, и не действует. Оттого его никто и не ест. Это ведь начальники там сидят — и сплошь бестолковые.

— Мы бы тебя взяли с собой, — сказал Боцман. — Но у нас корабь тебя не выдержит.

— Да я и не думал, — отпустил нам грех Человек Будущего. — Мне и тут ничего, только скучновато. У вас, может, почитать чего есть?

Кондратий Рылеев подарил Человеку Будущего книгу своих стихов и мы отправились к кораблю, тщательно обходя корпуса Шарашкиной конторы. Мы всё же боялись, как бы её обитатели не взяли нас на пушку — кто знает, что у них из вооружения осталось.

Извините, если кого обидел.

15 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIV)

Но, вернувшись к кораблю, мы обнаружили, что он крепко вмёрз в гигантскую прибрежную льдину.

Матросы притоптывали на палубе, прихлопывали снежных мух и прикалывали топорами наросшие сосульки. Носоглоточный Храповицкий судорожно глотал остатки горячего чая.

Делать было нечего, дело было к вечеру, и мы укутались в вороха одеял, обнявшись как сорок тысяч братьев. С надеждой на лучшее пробуждение, засопели мы в восемьдесят тысяч дырочек и задали Храповицкого. Он несколько возмутился, но вскоре тоже уснул.

Поутру ситуация не изменилась.

Надо было взять её в свои руки, и для этого мы взяли в руки пилы. Наливайко досталась двуручная пила «Дружба-2», а остальным — ножовки.

Мы обпилили льдину со всех сторон и незамедлительно начали дрейф. Капитан хватал отставших матросов за волосы и так переносил со льда на палубу. Льдина набирала ход, свежий ветер наполнил паруса «Алко», а мы наполнили стаканы. Это ничего, что где-то идёт дождь, зато у нас идёт путешествие.

И мы запели, сжав зубы и прикусив языки:

Извините, если кого обидел.

16 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXV)

Именно в этот момент… Именно в этот… Именно в момент дрейфа во льдах нами была обнаружена нехватка провизии.

Собственно, это обнаруживают все путешественники в тот момент, когда их судно зажимают льды. Таково суровое правило морских путешествий.

— В старые времена путешественники съедали мокасины, а потом — собак. Или сначала — собак, а потом мокасины… — сказал уныло Носоглоточный Храповицкий.

— Магазины? — заинтересованно спросил Себастьян Перрейра.

— Не помню, — отвечал Кондратий Рылеев.

Уже кончились строганина, солонина и табуретовая настойка. Наша чаша терпения опустела. Костлявая рука голода лезла нам за пазуху. Корабельные кошки, вместо того, чтобы ловить мышей, скреблись у нас на душе. С сожалениями, причитаниями и песнопениями мы вспоминали те дни, когда у нас были маслянистые мослы, с которых текло по усам, кому попало в рот, как мы бесились с жиру, шкворчали как бекон, когда чепуха на постном масле обдавала нас картофельным духом, когда ещё не обсохло у нас на губах молоко и мы точили зубы на молочного поросёнка до еды и чистили после, когда мы топили пожар в ложке воды, а если была бутылка — то лезли в неё сами. Всеми печёнками и всеми фибрами наших очерствелых душ мы мечтали о печатном прянике и бланманже с профитролями. Но на камбузе было пусто, поварская печь заросла трын-травой, не годной в пищу, а в рундуках остались только несколько бутылок с хорошо выдержанным характером.

Отхлёбывая из них, мы, отдавшись на волю ветра и отсутствующих волн, продолжали мужественно исполнять наше предназначение.

Мы держали ухо востро, а язык за зубами, ноги в тепле, а голову в холоде, и, вглядываясь в ледяные поля, искали глазами пищи.

Однажды, правда, к нам залетел какой-то дурацкий голубь с бутылкой пальмового масла в клюве. Но голубь был маленький, и тем, кто зазевался, его не хватило.

Извините, если кого обидел.

16 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVI)

На следующий денно перед нами возник гигантский Горизонт. На нём возвышался остров — мы даже не стали проверять, его название по лоции. Лоция врала нещадно, курс искривился, непротёртые оптические оси сместились. Одно слово — земля, и нам было уже неважно какая.

Всадница без Головы даже не стала делать себе укладку и макияж, прежде чем сойти на берег. Но пока никакого берега не было.

Мы искали место, а удобного места не было — хоть дни шли за днями.

Как-то, под вечер, в уют-компанию зашёл Носоглоточный и вразвалочку проследовал к своему месту.

Надо сказать, что он сдал больше прочих — таковы были его профессиональные риски. Ноблесс, так сказать и оближь.

Носоглоточный отодвинул кресло и мимоходом заметил:

— Кстати, там, в пределах прямой видимости — Сфинкс.

— Какой-такой Сфинкс?

— Обыкновенный. Ну, тот, который утром ходит на двух ногах, вечером — на трёх, а ночью на четырёх.

— И чё? — спросили все на перебоё.

— А ничё. Загадки будет загадывать, — ответил за всех начитанный Кондратий Рылеев. — Неправильно ответите, сожрёт, правильно — тоже сожрёт. Но накормит перед смертью.

— Это нам подходит, — ответил за всех капитан. — Помереть, так мы все помрём, рано или поздно. А есть хочется сейчас. Рулите к берегу.

Извините, если кого обидел.

16 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVII)

Сфинкс лежал у костра. У него был перебит нос, да и одет он был довольно странно — на Сфинксе была меховая кацавейка, очень похожая на те, что одевают на своих болонок старушки среднего достатка. Кацавейка была прожжена в нескольких местах и выглядела засаленной и грязной. Вокруг него царило мычание и блеяние — местный Сфинкс был пастухом своих коров. Коровы шмыгали вокруг него как тараканы. Вокруг, впрочем, виднелись райские кущи — и это привлекало нас больше всего.

Перед Сфинксом в котелке булькал рыбный супчик. Пожалуй, это была уха из демьяний — чрезвычайно редкая, эта рыба водилась тут в изобилии.

Мы начали выталкивать вперёд Кондратия Рылеева, который прочитал столько книг, что мог ответить на любой вопрос.

Кондратий, однако, не выталкивался. Очевидно, он не хотел общаться со Сфинксом

— Ну ты же наша ходячая энциклопедия? — попробовал было возмутиться Капитан.

— Так приделаёте ноги к какой-нибудь другой энциклопедии, — бурчал Кондратий и запихивался обратно.

— Ладно, я пойду. — Сказал вдруг Боцман Наливайко, — моритури те салютант и всё такое.

Всадница без Головы посмотрела в удаляющуюся спину с любовью и нежностью. Так женщины всегда смотрят на мужчин, которые не могут больше доставить им никаких забот.

«Ну и ладно», — подумал я. — «Я тоже могу. Как Боцмана съедят, так я пойду».

Извините, если кого обидел.

17 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVIII)

Наливайко сел перед Сфинксом и приготовился отвечать на вопросы.

— Вот слушай, что такое: утром ходит на двух ногах, потом на четырёх, а к вечеру — вовсе не ходит?

— Дурацкий вопрос, братан. Это ж я!

Сфинкс как-то скуксился.

— Ещё три головы не сносил, а всё туда же… Ну, ладно, теперь моя игра. — Наливайко вынул из кармана три алюминиевых кружки. — Вот смотри, братан: вот шальмугровое яблоко, а вот три кружки… Где яблоко? А?

Сфинкс показал и тут же пожалел об этом. Потом Сфинкс пожалел снова и снова. Наконец, Сфинкс сдался и, обиженно рыча, погнал своих коров прочь.

Наливайко встал и пошёл обратно. Всадница без головы смотрела на него взглядом, полным любви.

Боцман махнул рукой, и, приняв это за особый знак, мы разбрелись по райским кущам, срывая разрешённые и запретные плоды.

Вокруг стояли ящики с колбасами, бутыли с вином и корзины с сырами.

Мы набили трофеями карманы, шляпы, подолы и кошельки. Можно было пить и есть, и никто не смел нам задавать дурацких вопросов об этикете и кулинарии.

Внезапно из-за леса и невысоких гор, в окружении своих коров, появился Сфинкс.

— Ну, пожалуйста, — попросил он. — Я знаю ещё хорошие загадки. Про самолёт на транспортёре, например.

Но его никто не слушал — все жевали.

Мы набрали вдоволь еды, а что не смогли съесть или забрать с собой, то пообнюхивали.

На корабле был устроен пир, по случаю праздника откупорили даже сорок бочек арестантов.

Сыр, правда, оказался несвежим, и был выброшен нами за борт.

Извините, если кого обидел.

17 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIX)

Наутро, в состоянии изрядного похмелья, я сидел на палубе, привалившись к мачте. С другой стороны сидел Боцман Наливайко. Я знал старого морского кабана давно, но всё же завидовал его подвигам и успеху в глазах Всадницы без Головы. Не был я готов примириться с завистью. Он всё равно лучший, всё равно…

Боцман первым нарушил молчание.

— А ты знаешь, у меня в Питере любовь была… — Боцман вздохнул. — Там, знаешь, на улице Ракова есть гастроном, который построил зодчий из Кракова… Эх, да что и говорить. Как-то так вышло.

Я, знаешь, всегда хотел быть скрипачом

А вышло иначе, охрип и осип, даже на войне ранили. В живот.

— На какой войне? — не утерпел я.

— Между арабесками и иудами, — ответил Боцман Наливайко.

— Что за война такая? — возмутился я.

— Ты молчи, не перебивай. Я лучше тебя знаю — какая. Ты меня ещё спроси, на чьей стороне мы были.

Я, пользуясь возможностью, спросил, но он не ответил.

— Да. Я вот теперь, среди акул и альбатросов, с трубкой рассекаю, команда собакой называет, гейши валюту требуют. Пью много… А ведь сейчас стоял бы себе во фраке, пиликал бы людям на радость, в Милан позвали бы, в Париж… А тут наелся гнилого сыра и рад.

— Да нет, всё правильно. Так лучше. Скрипачам тоже не сладко… — забормотал я и понял, что чувство зависти к боцману окончательно оставило меня.

Извините, если кого обидел.

17 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XL)

Веселясь и танцуя, порыгивая и попукивая, продолжали мы свой путь. Штиль сменился лёгким ветерком, затем сильным попутным ветром. Он усиливался и, наконец, набился нам в уши и заткнул рты. Подгоняемые этим ветром мы летели наискосок через параллели и меридианы. Какой-то полуостров без материка проскочил слева, а какие-то острова — справа. Когда мы проплывали мимо них, ветер на секунду утих, и чей-то голос над ухом выдохнул:

— Лимбургский сыр умер.

Но что это означало, никто не понял.

Ветер крепчал и вскоре достиг сорока и более градусов. Что было делать? Мы поступили как обычно — с упованием на журнал Mariner’s Magazine из судовой библиотеки и Кондратия Рылеева, который вытащил на палубу целую стопку книг классиков и начал руководить спасением корабля. Повинуясь им всем, мы убавили блинд и приготовились убрать фок-зейль. Но погода становилась хуже; осмотрев, прочно ли привязано наше зенитное орудие, мы убрали бизань. Корабль находился в открытом море, и было решено лучше идти под ветром, чем убрать все паруса и отдаться на волю волн. Мы взяли рифы от фок-зейля и поставили его, затем натянули шкот. Румпель лежал на полном ветре, точно так же как и лежала половина команды. «Алко» стоял пистолетом при полной волне. Мы закрепили спереди нирал, но парус с грохотом лопнул. Тогда мы спустили рею, сняли с неё парус и рассовали по сусекам весь такелаж.

Теперь ветер был ужасен, гадок, отвратителен и противен. Совершенно невозможно было понять даже — куда он дует. Мы натянули тали у ручки румпеля, чтобы облегчить рулевого. Рулевой облегчился, но это делу не помогло. Мы не думали спускать стеньги, но оставили всю оснастку, потому что корабль шел под ветром, а известно, что стеньги помогают управлению кораблем и увеличивают его ход, тем более что перед нами было открытое море. Когда буря стихла, поставили грот фок-зейль и легли в дрейф. Затем мы поставили бизань, большой и малый марсели, а так же страсбург. «Алко» шёл на северо-восток при юго-западном ветре, хотя, может, всё было наоборот. Мы укрепили швартовы к штирборту, ослабили брасы у рей за ветром, сбрасопили под ветер и крепко притянули булиня, закрепив их. Мы маневрировали бизанью, стараясь сохранить ветер и поставить столько парусов, сколько могли выдержать корабельные мачты.

Наконец, мы заебались так, что самим стало тошно.

— А может, на машинном ходу пойдём? — спросил, наконец, Кондратий Рылеев.

— А что, у нас ещё и машина есть? — заинтересовался Капитан.

— Ну, есть или нет — я не знаю, — отвечал расторопный Боцман, — но три механика пайку жрут, нос не воротят. На авральные работы их из машинного отделения не выманишь.

Мы спустились вниз и открыли дверь в машинное отделение. Там аккуратно, рядком, спали три механика — старший, средний и младший.

Мы подняли их, изрядно недовольных, и заставили запустить машину. Заревел огонь, забурлила вода, что-то потекло по медным трубам. Застучало, заскрежетало всё. Воздух наполнился судорогами и смятением.

«Алко» встрепенулся, горделиво повёл корпусом и полетел вперёд, разбрасывая вокруг обрывки волн и мыльные пузыри земли, иначе называемые морской пеной.

Извините, если кого обидел.

17 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLI)

Всех встреченных путешественников мы расспрашивали о Золотом Сруне, но они явно были некомпетентны, а те, кто был компетентен — были неразговорчивы. А те, кто был разговорчив, тот был некомпетентен. В общем, дело было дрянь с нашим информационным обеспечением.

Мы переболели золотой лихорадкой, посетили немало злачных мест и познакомились с огромным количеством золотой молодёжи. Надо было бы остановиться на Золотой Середине, да откуда ж её было взять.

Как-то мы сидели в уют-компании и обсуждали наш маршрут и меню на следующий день.

— А нужен ли вообще нам этот Золотой Срун. — Всадница без Головы поджала губки. — Золото так обманчиво и так ненадёжно. Мне вот как-то обещали Золотой Дождь, я разлеглась, как Даная… А вышла одна срамота…

— Да, тянутся перед нами глухие окольные кильваторные следы, а Сруна как не было, так и нет.

— Давайте, сначала найдём Золотую Середину, — предложил Носоглоточный Храповицкий.

— Да Золотая-то Середина у нас всегда под рукой — вон, миль двадцать к северу остров Золотой Середины.

Мы решили посетить остров Золотой Середины — не так, чтобы для пользы, но хотя бы для отдохновения души. Рылеев вынес в уют-компанию несколько путеводителей, и мы принялись изучать свойство и строение Золотой Середины.

— Там есть пуп земли, — обрадовано воскликнул наш Капитан.

— Нет, там есть шишка на ровном месте! — отвечала Всадница без Головы.

— Кому пуп, а кому шишка, — примирительно заявил Себастьян Перрейра. — Поедемте кататься. Надо же хоть какого-то золота повидать.

Извините, если кого обидел.

19 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLII)

…Остров был гол как сокол. Собственно, да и островом это можно было назвать с большой натяжкой — он едва лишь на палец возвышался над поверхностью океана и был плоским как блин. Сравнение это, однако, хромало. Никакой ноздреватости или сальности, что отличает хороший блин, здесь не наблюдалось.

Была у нас под ногами ровная шероховатость,как на хорошо уложенном асфальте. В бело-серую крапинку. Получался тот цвет, что иногда называют маренго. Впрочем, доподлинно известно, что никто не знает, что за цвет — маренго. Маренго… Тьфу, скажут тоже.

Но это, согласитесь, всё это изрядно настораживает.

Себастьян Перрейра первым спрыгнул со шлюпки на то, что назвать землёй не поворачивался язык. Очень странное это было место, вполне математическое.

— Но где же шишка? Ровное место я вижу, но шишка-то где? — голос Всадницы без Головы задрожал. Она была несколько разочарована.

— Да и пупа я не вижу! — вторил ей Капитан.

Внезапно Носоглоточный Храповицкий замахал руками, подзывая нас.

Мы бросились к нему и увидели крохотный пупырышек на поверхности.

Это был действительно пуп земли.

— А чего это он выпуклый? — спросил пространство Капитан, рассматривая свой собственный пуп. Его пуп был действительно вогнутый, и в него вмещалось десять унций розового масла.

— Может, это не Пуп земли, а просто шишка на ровном месте.

— Нет, это, наверное, пуп земли похожий на шишку. Собственно, даже наверняка это — пуп земли, который является шишкой на ровном месте.

Боцману Наливайко это место не нравилось больше прочих. Он хотел куда-нибудь плюнуть, но чертовски сложно плюнуть, когда непонятно куда это сделать. Здесь не было не только специально отведённых мест для плевания, но и неспециальных мест для этого. А плюнуть на пуп земли Боцману мешало абстрактное уважение.

Извините, если кого обидел.

20 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIII)

…Про окурки никто и не заикался. Никто даже и не попробовал закурить.

— И ведь никаких следов человека… — изумились мы все.

Но Храповицкий, тупо рассматривая поверхность острова, недоумённо сказал:

— Никаких следов, говорите? Да вот же они!..

— Кто они? — также недоумённо сказал Капитан.

— Где? — спросила Всадница без Головы.

— Какие следы? — спросил Себастьян Перрейра.

— Куда ведут следы? — задал я действительно умный вопрос.

— Да вы поглядите под ноги, дураки, — невежливо ответил всем Носоглоточный Храповицкий.

Мы поглядели под ноги, ещё раз поглядели и увидели, что вся поверхность гладкого острова исцарапана. То, что мы принимали за крапинки, было следами острых орудий. Остров был испещрён человеческими письменами. Чего и кого тут не было — здесь были Васи и Джоны, хитрыми математическими путями сочетались Кисы и Оси, а некоторые инструменты этих сочетаний даже были нарисованы.

Извините, если кого обидел.

20 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIV)

..И мы поразились величию человеческого духа, что тащил путешественников практически на реактивной тяге к этому острову и заставлял их, пыхтящих и пукающих, царапать его алмазную поверхность. Я представлял себе целые экспедиции, наподобие экспедиций к Северному полюсу. Было понятно, что никакого Белого безмолния, никакого Северного зияния тут нет — приплыли, увидели шишку на ровном месте, уплыли обратно. Им давно уже надоели все эти идиотские путешествия, и хорошо бы, заработав денег осесть на какой-нибудь подмосковной станции или на берегу Финского залива. Но сколько им нужно ещё проехать, проплыть и пролететь, пока они не заработают достаточно денег, никто из них не знает. И вот они, ломая свои швейцарские ножики, принимаются за свои вычисления. Потом на остров приплывает следующая экспедиция, что встретилась с первой по дороге и заняла у неё чайники, термосы, несколько палаток, фляги с моржовым маслом, солонину, строганину и вяленую оленину. Вторая экспедиция достаёт шанцевые инструменты и начинает процарапывать на твёрдой поверхности весь этот список, помечая, сколько дней чужие вещи в её пользовании. И вот вторая экспедиция писала этот скорбный список, потому что список чужих вещей, которые необходимо потом отдать, всегда скорбен и уныл. Потом начальник экспедиции визировал всё это своим именным кавказским кинжалом, подарком Вождя к благополучному возвращению из прошлого путешествия. А его малолетний сын в углу оставлял памятную характеристику своей мачехи «Марья Ивана — сука», начальник особого отела специальных путешествий тайком рисовал несколько крестиков — по числу уничтоженных шпионов, политический руководитель оставлял ненужный донос «Соколов — предатель», а механик, узнавший о доступности судовой буфетчицы, сообщал мирозданию, что Катя дала старпому, механику и всем-всем-всем. Потом на остров прибывала иностранная экспедиция и ватники с полушубками сменялись хрустящим на морозе капроном. Иностранные путешественники разжигали примусы и разворачивали радиостанцию, рассказывая о своих впечатлениях между делом упоминая грибные бульонные кубики, которые помогли им достигнуть шишки на ровном месте, иначе называемой «пуп земли», специальная машина высекала на алмазной поверхности острова название этих кубиков, но вот уже на берег высаживалась молодежная банда, с цирковыми приспособлениями для рок-концерта. Они писали что-то поверх имени бульона и имени кубиков, и в конце концов большинство букв становились неразличимыми. Рокеры отплывали, отпихиваясь от берега электрогитарами, на их место приходили влюблённые парочки, школьная экскурсия, предсмертный круиз пенсионеров, гуманитарное путешествие слабослышащих, после кораблекрушения на берег выкидывало труппу лилипутов, и история, наконец, возвращалась. Лилипуты жили на острове, ожидая, когда за ними приедут гулливеры. В этом ожидании они писали свои записки на твёрдой поверхности, а гулливеры, достигнув острова, меняли лилипутов на несколько сообщений о собственной жизни.

Поэтому на острове близ шишки на ровном месте, как в машине Лиувилля, были представлены все слова, все фразы и все сочетания — на всех языках мира.

Мы провели несколько часов, разглядывая удивительные переплетения разнообразных буковок. И Носоглоточный Храповицкий ещё раз доказал зоркость своих глаз. Он обнаружил надпись следующего содержания «Слыхали Пустой звук, а потом поедем смотреть Золотого Сруна. Догоняйте, друзья. Дима, Ваня, Алёша. 1881».

Мы восприняли это как руководство к действию. Непонятно только было, где найти пустой звук.

Извините, если кого обидел.

20 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLV)

«Алко» неутомимо пробирался вперёд, карабкался на крутые волны и падал в водяные пропасти.

Да уж, мы сильно изменились во время нашего путешествия — например, боцман Наливайко перестал бриться, а я, наоборот, начал.

Всадница без Головы всё реже теряла голову. Конь её давно не валялся, и на одном из встречных островов был подарен индийскому принцу. Тот долго смотрел дарёному коню в зубы, плевался, лопотал что-то, но подарок принял.

Однажды ночью я вышел на палубу. Надо сказать, что мы все стали очень странно спать — половина команды спала в обнимку, некоторые спали под мышкой, другие насмарку. Я же мучался бессонницей. У нашей зенитной пушки я увидел огонёк сигареты.

Это был Кондратий Рылеев. Мы помолчали дружески часа полтора. Вдруг Рылеев сказал:

— Эге! — и уставился в черноту ночи.

Я уставился туда же.

— Знаешь кто это? — спросил Рылеев совершенно риторически. — Это «Ползучий Нидерландец», корабль, который принадлежал раньше Брэнду Фоккевульфу, что ходил под парусами даже ночью, за тридцать три месяца от Батавии до Амстердама. Потом «Ползучего Голландца» купил путешественник Ван Страатен и с доброй надеждой задул в мыс Горн. Но спонсорами путешественника была сталелитейная компания и они ему склепали паруса из железа. И вот, поскольку их спустить нельзя, они до сих пор плавают по морям и по волнам.

Я вздохнул. Мне было жалко нидерландцев.

Между тем, нидерландец приблизился к нам и пошёл борт в борт. Прямо напротив нас на его палубе, рядом с огромными бочками, сидел маленький человек в комбинезоне. Нос его был красен, а борода — седа.

— Я конопатчик Абрам Клабаутерманн. В бурю сижу на мачте. А сяду на рею — жди беды.

По палубе, впрочем, сновали и другие члены экипажа, но они не обращали на нас никакого внимания.

— Да, есть в этом некоторая неловкость, — согласились мы. Наконец, нам надоело перекрикиваться, и достав бутылку рома, мы полезли в гости. Носоглоточный Храповицкий, что нёс собачью вахту, посмотрел на это неодобрительно, но ничего не сказал.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVI)

Два корабля шли вровень, полная Луна путалась в снастях то одного, то другого. Конопатчик рассказывал нам матросские байки про «Ноев ковчег» и «Титаник». И нам начало отчего-то казаться, что лучи нашей судьбы уже начинают собираться в фокус. Мы с Рылеевым думали, что матросы чужого корабля сделают нам замечание. Но, эти непостижимые люди, погруженные в размышления, смысл которых мы не могли разгадать, проходили мимо. Прятаться от них было в высшей степени бессмысленно, ибо они упорно не желали видеть нас.

Вдруг он шикнул на нас. На палубе появился чужой капитан в широкополой ковбойской шляпе. На нём был широкий рваный цирлих, подпоясанный широким ремнём. На ремне, в жёлтой кобуре, болтался манирлих. Отчего-то стало понятно, что он нам не будет особенно рад.

Так и выходило.

— Вы нашего капитана не трогайте, у него жена утонула, — предупредил Клабаутерманн.

— Надо спрятаться, — согласился Кондратий Рылеев.

Конопатчик с этим согласился и побежал куда-то по своим делам.

— А что ж не спрятаться, давайте спрячемся, — сказал и я. Едва успели мы начать подыскивать себе убежища, как звук шагов рядом заставил нас ими воспользоваться.

— Я, пожалуй, как советуют книги, спрячусь в этой бочке, — решил Рылеев и полез в бочку из-под яблок.

Мне досталась бочка из-под солёных огурцов. Дух в ней стоял тяжёлый и было довольно сыро.

Рылееву повезло больше — бочка у него была уютная, и он тут же забормотал:

— Для того, чтобы услышать что-нибудь интересное, нужно хорошенько спрятаться.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVII)

Я совершенно не понимал, что мы тут можем услышать, и, к тому же, меня тревожило другое обстоятельство. Ну, как сейчас отвернёт Храповицкий с курса, и будем мы с местной нидерландской командой по гроб жизни общаться. Мимо моего укрытия тихой, нетвердой поступью прошел капитан. Лица его я разглядеть не мог, но имел возможность составить себе общее представление об его внешности, которая свидетельствовала о весьма преклонном возрасте и крайней немощи. Колени его сгибались под тяжестью лет, и все его тело дрожало под этим непосильным бременем. Слабым, прерывистым голосом бормоча что-то на неизвестном мне языке, он подошёл к палубному ларю, где были свалены в кучу какие-то диковинные инструменты и полуистлевшие морские карты. Вся его манера являла собою смесь капризной суетливости впавшего в детство старика и величавого достоинства бога.

— Главное, прислушаться. А там наверняка что-нибудь будет. Мы узнаем страшные тайны… Ну, или какие-нибудь не очень страшные тайны. Так в книгах пишут: если залез в бочку на палубе, то это обязательно произойдёт, — говорил образованный Кондратий Рылеев.

— Кондратий, а как вы к нечистой силе относитесь? — спросил я громким шепотом.

— Никак не отношусь. Что я, висельник какой?

— Не в этом дело. Вот на кораблях ведь тоже корабельные привидения есть, делу не полезные, а имуществу и личному составу очень даже вредные.

Вон адмирал Ушаков на всех судах эскадры сам кадилом махал.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVIII)

— Это совершенно не важно, — перебил меня Кондратий Рылеев. — Я слышу Пустой Звук.

Я высунул голову из бочки.

Чужой капитан, одетый в дурацкий затрапезный цирлих, запрокинув голову, тихо выл на луну.

Мы ждали Пустого Звука, и вот он пришёл. Никто из нас не знал, каков он на слух, но тут мы сразу поняли, что это он.

— Вот, блин, — охнул издали Носоглоточный Храповицкий вдали. Видать, он тоже прислушался.

Действительно, Пустой Звук плыл над нами, завораживая, обволакивая и облекая нас. Пустой Звук нёсся над кораблями и летел к Луне. Всё садилось на свои места, направления вставали в пазы, пунктиры превращались в линии, когда мы слышали Пустой Звук капитанского воя.

Нам сразу стало понятно, что теперь «Ползучий Нидерландец» будет следовать за нами, и вместе мы достигнем Золотого Сруна. Объединив усилия, мы достигнем его, да.

И тогда мы тихонько запели нашу песню.

Сначала, невесть откуда узнав слова, её подхватила чужая команда, потом Носоглоточный Храповицкий, а затем и проснувшиеся наши товарищи.

Солнце золотило океан, готовясь вылезти из восточной розовой полосы. И мы полезли по верёвке обратно к себе на палубу.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIX)

По случаю праздника объединения мы решили сделать приборку. С «Ползучего Нидерландца» с восхищением смотрели за нашими подвигами.

За борт был сброшен весь мусор. Впрочем, мусора не хватило, и за борт отправилось так же огромное количество полезных вещей. Были отчищены с палубы макароны по-флотски и выкинуты прочь окурки, забившие шпигаты.

Внезапно наш ударный труд прервал мрачный Капитан. Он навис над нами, как грозовая туча над жнивьём, что так часто изображают пейзажные лирики.

— Кто забыл топор у компаса? — сурово спросил Капитан.

Наступила долгая, как девичьи ноги, пауза. Мы знали, что такой вопрос можно задать только тогда, когда рушится всё и наступает великий час философии.

— Я, — виновато развёл руками Себастьян Перейра.

Мы вспомнили, что именно Себастьян резвился с топором, подобранным на острове Развивающихся Дикарей. Не сказать, что мы сразу ободрили нашего Лоцмана. Только Кондратий дружески хватил его веслом по спине.

Но горевать было как-то бессмысленно. Всё равно непонятно, где мы теперь находимся. А если неясно, куда плыть, то не страшно и находиться неизвестно где.

Мы решили не убирать топор от компаса и продолжить плавание в прежнем направлении.

Через несколько дней мы увидели сильно изрезанный берег.

Мы шли вдоль него галсами. «Ползучий Нидерландец» приближался к нам в тёмное время суток, а днём неразличимой точкой маячил на горизонте.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLX)

Наконец, в самый ответственный момент, когда нервы натянулись как жилы, а неизвестность выпала в осадок, Капитан прошёл в каюту и отворил капитанский шкаф.

В шкафу висела аккуратно отглаженная рубашка — та самая, в которой он родился много лет назад.

Капитан облачился в неё и стал просто рубаха-парень. Затем он достал из ящика стола председательский колокольчик.

Колокольчик дрогнул и зазвенел всеми цветами радуги.

И мы поняли, что лёд тронулся.

Первым признаком потепления появились мухи. Может, конечно, у нас что-то протухло, но хотелось верить в лучшее. Одна из этих мух нас перекусала. Часть экипажа нас заснула, а часть начала веселиться и играть как дети.

Мы витали в облаках и строили там замки. Но радость была не беспочвенна — то был не знак, а знамение.

И действительно вечером того же дня мы достигли искомого берега. Мы достигли того места, где уже были видны берега Ставриды, колосились горы этой невиданной страны, набухали её почки и цвели её озёра и реки. Наш труд пропал не даром.

Там, невидимый ещё глазу, ждал нас Золотой Срун, сам не ведая того.

Берег был всё ближе. Скоро стало видно, что на этом берегу стояла Коломенская Верста, цепляясь за облака. На ней, однако, не было никаких явных цифровых обозначений.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXI)

…Капитан задумался.

— Скажите, Кондратий, — спросил он, окончив задумываться и раздумав, — кто, по вашему мнению, тут живёт?

Рылеев, впрочем, спал. Себастьян Перрейра, решив снова послужить обществу, вынул у него из-за пазухи изящный сафьяновый томик и прочитал вслух:

— Племена, эти многочисленны и загадочны, как население Средиземья. Местность подальше на этнографических картах заляпана зелёным помётом точек, означающим редкое население. Севернее живут нганасаны, южнее на карте красные кружки кетов, тех, что зимой в окна землянок вставляли льдину. А вот эвы, живущие также и в Китае топают оленьими камосами по серому цвету карты.

«Их обеспеченность оленями была невелика» — скорбно вздыхают о них справочники. Ламуты и сами называющие себя «орочель», что значит «оленные», имеют в загашнике, за плечами и в сундуке культ медведя, тайги, огня воды и солнца. Многочисленные долганы, селькупы, ворочаются сейчас ближе к нам. Жёлтый цвет на моей карте присвоен племенам даргинцев и шорцев. Есть тут и каргасы. Языки их всех спутаны и исчезающи — как исчезающи они сами. Сгинувшие от болезней сымско-касские кеты, что осенены крестом, но духи и дух анимизма до сих пор гуляют над их лесами, дымной памятью об исчезнувших. Около большого озера карта окрашивается салатным цветом — цветом ленточек на ветках близ священных мест — родников и камней.

И повсеместно здесь отмечены в проживании люди, называющие себя русскими, народность, куда более загадочная, чем маленькие ежи, притворившиеся северными оленями.

Мы переглянулись с гордостью.

Переглянулся даже Себастьян Перрейра, решив отныне навсегда зваться Егоровым. Или, хотя бы принять двойную фамилию.

Извините, если кого обидел.

21 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXII)

На берегу стоял храм Свечки и Кочерги. Двери его были заперты, настоятель, а равно как и прихожане отсутствовали.

— Экуменисты хреновы, — Наливайко пнул дверь, и мы начали искать местного жителя или, хотя бы, телефонную книгу.

На пустой площадке стояла огромная колода и не менее огромный пень.

— Это метафора бытия, — сразу сказал Кондратий Рылеев.

Но обнаружилось, что мы всё же не одни. Из-под колоды резво выползла подколодная змея. Сразу было видно, что это настоящий Гад Полосатый.

Змея посмотрела на нас и снова спряталась.

— Нет, это больше, чем метафора, — сказал Кондратий Рылеев. — Это Знамение. Я вернусь на корабль.

И сколько мы не упрашивали его, он исполнил своё намерение беспрекословно, точно и в срок.

— Мы вступаем на особое пространство, территорию неожиданностей и случайностей, — сказал Носоглоточный. Он должен был сказать это по долгу службы, и, сказав, счёл свой долг исполненным.

Мы радостно согласились, что только это нам и нужно. Действительно, случайности и неожиданности — о чём ещё только и можно мечтать.

И мы приступили к ним с упованием.

Извините, если кого обидел.

22 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXIII)

Кондратий Рылеев, верный Знакам и Знамениям, больше не хотел сходить с корабля. Мы, правда, поняли, что он просто боится разочароваться. К тому же кому-то надо было остаться за капитана и привести корабли в бухту, поближе к Дарьиной роще.

Они о чём-то посоветовались с нидерландским капитаном и решили не сходить на берег.

Впрочем, поскольку мы собирались забрать с собой Золотого Сруна, Кондратий Рылеев надеялся рассмотреть подробнее и пристальнее нашу добычу позднее.

Мы же решили большую часть пути сделать по суше. И эта суша стоила того.

Перед нами был весь мир. Здесь, на острове, к которому мы плыли столько лет, было всё — и арбузные груди, и мослы с козлами.

Здесь были грецкие орехи и брюссельская капуста, бенгальские огни и краковская колбаса, исландская сеть и чешское пиво, бразильский кофе и шведские спички, французская любовь и русская водка, восточные сладости и западный образ жизни, банановые шкурки и бешеные огурцы.

Чем дальше мы продвигались, тем более пересечённой была местность. Она прямо-таки была иссечена и зачёркнута.

Не задорого мы наняли провожатого и следующим утром отправились в путь. Перед нами лежала скатерная дорога, кюветы были расшиты крестиком, осевая линия — гладью, а кое-где дорога хранила следы от еды.

Извините, если кого обидел.

22 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXIV)

Перед нами простирались предгорья среднего класса. На горизонте сияли восьмитысячники высшего света. Раскинулась перед ними равнина пролетариата.

Были тут и крестьянские низменности и урочища, скальники и обрывы Растиньяков.

А где-то вдали, отражённая лишь на карте, зияла Марианская впадина бомжей.

На плоскогорье мы увидели широкую белую полосу. Она шла по холмам, спускалась вниз, поднималась наверх, и со стороны этой полосы раздавалось громкое чавканье.

— Это что? — спросили мы провожатого.

— О! — отвечал он, и голос его дрожал, — это Широкий читатель.

— Что-то не похож он на читателя, — сказал Боцман Наливайко.

— Это совершенно не важно, на что он похож. Собственно, никто его не видел. Что вы, видели в глаза Широкую Масленицу, что смотрели ей в глаза? А? А видели Длинный Рубль? Но сколько глупостей совершают люди, чтобы подержать Длинный Рубль в руках. Сколько из людей погибло от этого желания. Одним словом, давайте держаться в стороне, иначе мы вдруг станем доступны Широкому Читателю, а ни один человек после этого живым не возвращался.

Путь до Дарьиной Рощи был долог. Тянулись перед нами глухие окольные тропы.

Наконец, мы вступили в горы Ставриды.

Потом мы прошли ещё дальше и увидали Дарьину Рощу.

Она была невелика — всего три сосны. Правда, за этими деревьями совершенно не было видать леса.

В середине этой рощи на дереве что-то виднелось.

Тяжело было так — разом — завершить наше путешествие. Ведь когда цель близка, понимаешь, что путь к ней сам по себе был бессмысленным подарком судьбы. И мы, разбив лагерь на опушке Дарьиной рощи, стояли в нём до лета.

Извините, если кого обидел.

22 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXV)

Когда же подошёл срок, отгрохотали майские грозы, закуксился июньский дождь, мы вспомнили о Золотом Сруне.

— Какой сегодня день? — спросил капитан, отряхая брабантские манжеты своего парадного кителя.

— Четверг, — ответил ему неизвестно кто.

— Отлично! — бодро крикнул Капитан. — Дождь уже кончился. Приступаем!

Поднявшись с ягодиц и колен, как были, мы приступили к нашей цели с упованьем.

Мы запели:

Затрещали под нашими ногами сухие ветки, свистнули раки в проёмах близлежащих гор, и, наконец, мы вышли к огромному дереву.

На дереве действительно сидел Срун. Воняло вокруг гадостно, даже подойти ближе было тяжело.

— Н-да, — сказал Боцман Наливайко.

А Всадница Без Головы воскликнула:

— Но он же не золотой!

Женщины вообще очень часто говорят мужчинам обидные слова.

Срун печально поглядел на нас.

Мы ждали объяснений, нервно притоптывая ногами.

— Сначала я был золотым, и прославился этим. Но потом меня долго и много трогали и хватали, тем самым они стёрли всю мою позолоту. Некоторые норовили вытирать меня полотенцами, носовыми платками и туалетной бумагой — так от этого стало ещё хуже.

Устыжённые, мы пошли к шлюпке.

— Ну вот, что я скажу Кондратию Рылееву, — говорил Боцман Наливайко. — Срун оказался всего лишь позолоченным, да и вдобавок каким-то потертым. Как меня хватит Кондратий, своих не узнаю!

— Пожалуй, возвращаясь домой, мы обогнём остров Робина с Кукурузой, — заявил наш Капитан, — Обогнём по дуге Большого Круга. Неловко как-то, не стоит рассказывать ему о нашем разочаровании.

И мы спустились в бухту, где уже ждали нас наши корабли.

***

Извините, если кого обидел.

22 января 2004

История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXVI)

Окончен скорбный труд. Иль не окончен? Мне должно после долгой речи и погулять и отдохнуть. Впрочем, как нибудь. Миг вожделенный настал, что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, плату приявший свою, чуждый работе другой? Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи, и летопись окончена моя. Исполнен труд, завещанный от Бога мне, грешному. Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил. Пойду нажрусь.

Извините, если кого обидел.

22 января 2004

История про послесловие (I)

Всякой вещи нужно предисловие, послесловие, комментарии, многословие и суесловие. И непонятно, где кончились буквы и началось всё остальное. Поэтому я расскажу про грустного сказочника, у которого учился.

…Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь.

Юрий Коваль

Итак, это грустная история про Путь и Шествие, пергаментное путешествие и сошествие ангелов. В ней слишком много горечи.

Настоящие книги — это истории про путешествия. Путешествия очень любят дети — занятие это интересное и немного страшное, а дети ещё не разучились бояться. Бояться — это ведь тоже наука.

В богатых странах люди начинают путешествовать тогда, когда накоплены деньги, но детство далеко позади, тогда, когда оно мыльным пузырём вылетело из памяти. Все континенты полны стариков и старух, вытягивающих черепашьи шеи. Они разглядывают мир в просветлённую оптику своих видеокамер. Эти странствия почти безопасны. но это чужие непонятные путешествия.

Наша традиция иная. Мы путешествовали в детстве — по джунглям и пустыням. Сорок тысяч непонятных единиц измерения под водой и десятки понятных дней вокруг света и ещё сколько-то по направлению к Луне. По стране таинственных трав, и вместе с Незнайкой — в страну капиталистических коротышек.

Я сам путешествовал на электрическом поезде по книжной странице. Вёз с рынка в мешке поросёнка, который потом окажется псом.

Путешествовать можно было только в книгах, но мы читали верные книги.

Коваль был правильным путешественником.

Извините, если кого обидел.

26 января 2004

История про послесловие (II)

Итак, Коваль написал книгу «Суер-Выер» — про то, как все мы отправились в плавание, в путь в море среди островов, что барахтаются как фрикадельки в супе. Как настоящая книга странствий, она недописана, или кажется недописанной. Как правильная летопись путешествий, пергамент говорит многозначительным языком, в котором есть клетчатые звуки и жаренные запятые, кабанчики вокабул и серпилии пальм. Там есть усечённые звуки, клещи-хваталки, грубоидальный ромбодендрон и равноапостольские братья.

Это не детская книга, эта книга для несостарившегося читателя. И именно потому что это такая книга, она полна непонятных слов и по-разному понимаемых суждений.

У Коваля есть ученики. Сравнивать их с учителем бессмысленно — учеников и учителя не сравнивают. Они разные, другие. Они непохожи на учителя и непохожи друг на друга.

Я тоже числюсь учеником, хотя я был не учеником, а примазавшимся. В первый раз я совершал путешествие к Ковалю так же, как совершал вояж в Берн примазавшийся к разведке профессор Плейшнер. Меня встречали с паролем у высотного здания, потом вели мимо длинных труб с говном — вдоль набережной. Дверь отворялась, и я оказывался на лавке. Нет, не на лавке — в сказке я оказывался, вот в чём дело. Надо мной висел какой-то кабан. Это был страшный оранжевый кабан, что рыл копытом землю.

Там, на лавках, читали сказки и стихи. Я тоже читал, но это неинтересно: сказки мои были кривы и предназначены для внутреннего употребления.

Путешествия Коваля сгущались из воздуха. Однажды в его мастерской ко мне подошла женщина и, посмотрев на мою чадящую трубку, сказала:

— Я работаю в журнале. В редколлегии у нас есть Буратино и Чипполино. У нас есть Дюймовочка. По-моему вы капитан Врунгель.

Дома я проверил паспорт. Я не был уверен в том, что там написано.

В этом была сила Суера и Выера, фрегата «Лавр Георгиевич» и правильных путешествий, про это написана последняя книга Коваля.

Пергамент «Суер-Выера» — это кроки. Кроками называется рисунок, замещающий карту. Карт для путешествия по жизни нет, их нужно рисовать самостоятельно.

Извините, если кого обидел.

26 января 2004

История про послесловие (III)

Я говорю, что это путешествие с привкусом горечи, потому что, остановившись, сразу тянет посмотреть назад. На одном из островов попадают сказочные путешественники к девушке с персиками.

— Да, да, — говорит капитан. — Та самая. С персиками.

И на краю её стола видно прошлое и будущее.

«Мы призадумались, и я внимательно глянул туда, в даль стола. Кажется, там было и прошлое. Поначалу я видел только стены и зеркала, реки и фрегаты, вдруг Лаврушинский переулок, ресторан-поплавок возле кинотеатра «Ударник», трамвай на Малой Пироговке, Хоромный тупик, толпы, толпы, кто-то читает стихи».

И этого времени больше не будет. Впрочем, грустить о прошлом — занятие преступное.

Потом Коваль исчез. Я думаю, что он уплыл на самом лёгком фрегате в мире. Он ушёл на нём по Яузе, никем не замеченный, и отправился в плавание к Островам.

Среди прочих книг остался «Суер-Выер».

Были ещё его дневники, написанные для себя, совсем не предназначенные для детского чтения. Какие к чёрту дети, когда там написано про Ялту: «Прогулка по набережной без всякого сомнения, — всегда любопытна. Вот курортные молодцы шастают взад-вперёд, глазами излавливая девиц. Да немного ныне на свете девиц — так, не поймёшь чего шандалит по набережной — и недоростки, и переростки, и откровенно поблёкшие бляди». Да и ещё рисунок с автографом: «Вот и девки, ждущие женихов». Такие, однако, толстопопые. Какие уж тут, к чёрту рекомендации для детского чтения.

Но, между тем, это детская книга. Не потому что она написана детским писателем, который кисточками и карандашами собирает детскую картину мира, когда всё под рукой — вот бабочка пролетела, вот жучок ползёт, вот дядька в валенках, а вот собака писает, а вот тётка с сапогами через плечо. Сапоги верёвочкой связаны, чёрные. Страшные!

Извините, если кого обидел.

26 января 2004

История про послесловие (IV)

…Впрочем, про сапоги, кажется, это я придумал. Но дело не в них, дело в том, что Коваль глядел в мир не через маленькое отверстьице для крохотных жучков, а так, невооружённым взглядом. Широко распахнутыми глазами. Внимательно.

И литературную жизнь, он, кажется, воспринимал будто мальчик со стороны — глядя по-доброму, не научившись занудной науке литературной злости.

Вот Ковалю очень нравился критик Владимир Лапшин, он к нему относился очень нежно и уважал. И вот однажды он вышел с Бэлой Ахмадуллиной из главного корпуса писательского заказника «Переделкино.

«Вдруг встретился Лакшин. — Добрый вечер, Владимир Яковлевич, — сказал очень дружелюбно. — Здравствуйте, Бэлочка, — ск. Вл. Як. Б.А. повела плечами:- Простите, не будучи представлена… — Да ведь это… — засуетился я, — … — Не знаю, не знаю… — сказала Б.А. — Напрасно вы так, — сказал я попозже. — Он — добрый человек. — Но о нём плохо писал Солженицын, — заметил Андрей Битов, бывший с нами. — Видимо, это я и имела в виду, — ск. Б. А.».

Коваль всё время ошибался в этой игре. Например, он как-то по-детски хотел Государственную премию. Большой печальный Коваль очень хотел Государственную премию, а ему её не дали. На кой хрен она ему была нужна, совершенно непонятно. Но он по-детски очень её хотел.

И вот устроили какое-то собрание по выдвижению, разные люди говорили о нём правильные хорошие слова.

Говорят, потом одна поэтесса, сочинявшая пионерские речёвки, кричалки и вопилки, позвонила какому-то начальству и попросила прекратить это «нескромное мероприятие» Так одним движением пальца в наборном диске, она одним махом разрушила этот карточный домик.

И не дали Ковалю никакой премии. Так и остался он негосударственным. Это очень обидно, потому что государству это стоило мало, а человеку — радость. Немного в общем, человеку нужно.

Извините, если кого обидел.

26 января 2004

История про послесловие (V)

Коваль был особенным человеком, будто выдернутый из не настоящего, а придуманного поэтами Возрождения. Если этого никто не сказал, так я скажу. Суть этой мысли заключается в том, что в нём сочетается живопись, гитарная струна, стихи и проза. Ну ещё охота сочетается… И ещё что-то, а потом ещё что-нибудь можно вспомнить. Он занимался всем. И никакое из этих занятий не было в ущерб другому. Вот в чём дело.

Однажды Коваль, проснувшись ночью, чтобы попить молока, написал стихи:

Однажды я попал в страну, Где Таракан бодал Луну, А Солнце плакало и пело. И долго жил я в той стране, Верхом катался на ЛунеА у неё внутри скрипело. Там королём Сибирский Кот, Он каждый вечер ест компот, Сидит на троне, свесив ножки. И с контрабасами в рукахВокруг сидят на сундукахИ Моцарта играют кошки.

Это, видимо, к нему ночью приходил ангел. Удостоверится в правильности сочетаний.

Извините, если кого обидел.

26 января 2004

История про сны Березина № 110

Я нахожусь в арабском огромном городе, где куда ни шагнёшь всё помойка. И вот бреду по огромному пустырю, где ветер гоняет пластиковые пакеты, какие-то обёртки и прочую дребедень. Из-за чего-то я боюсь опоздать на автобус в другой город.

И в этот момент вижу группу людей в старой советской военной форме — мешковато сидящих солдатских повседневных рубахах. В синих петлицах у них, правда, гнездятся Советские гербы.

Эти люди заговаривают со мной, но я притворяюсь местным жителем.

Меня, однако, отвозят в какое-то здание, и держат в большом зале, похожем на университетскую аудиторию.

Нас всех выпускают, обязав предварительно не разглашать государственную тайну (непонятно, какой страны), я понимаю, что у меня есть время до следующего автобуса. Зачем-то я покупаю билет на экскурсию по городу в маленькой лавке. Можно немного прогуляться, я делаю несколько шагов по бульвару и обнаруживаю стол, за которым сидят местные жители. Они жестами приглашают меня присесть — я сажусь и, будто гномы, они меня вынимают из реального времени на годы.

Извините, если кого обидел.

27 января 2004

История про Ивана Таранова

Я никак не могу быть уверен, что это стихотворение мне приснилось, поэтому оно не попадёт в опись снов. Но что это было некое видение — это точно.

Итак, мне представлялось новогоднее мультипликационное небо, окружающее избушку полярной станции. Рядом, почему-то на цепочке, как караульная собака, стоит самолёт Ан-2, уменьшенный до размера небольшой лошади. В избушке в чёрных семейных трусах сидел пивовар Иван Таранов. Он задумчиво бренчал пустой тарой, а потом выходил на крыльцо. На его плечо падал комок снега.

И тогда раздавалась знакомая песенка с неожиданным финалом:

Извините, если кого обидел.

28 января 2004

История про сны Березина № 110а

Мне нужно жить в некой европейской стране — кажется, стране преимущественного немецкого языка. Несмотря на отсутствие необходимости, у меня объявляется гид — женщина чуть старше средних лет.

Она всё время порывается меня куда-то отвезти, но я занят, дела отвлекают меня от встречи.

Наконец, мы назначаем рандеву в каком-то кафе.

Следует ненужный и раздражающий меня разговор, в ходе которого у неё отказывается мой мобильный телефон, а мне достаётся — её.

Мы несколько раз созваниваемся, нужно всё-таки обменять наши телефоны, но всё больше меня раздражает то, что эта женщина копается в моей телефонной книге и архиве телефонных сообщений.

Да и её телефон какой-то облезлый и дурноработающий.

Кажется, мне так и не удаётся с ним встретиться.

Серая страна, некое уныние наполняет меня, при этом я помню, что нужно найти совершенно другую барышню, а телефон мой в чужих руках — она мне если позвонит, то услышит голос моего злого демона.

К этому сну приверчены странные стихи, что сочинил внутри него не то я, не то кто-то ещё:

Извините, если кого обидел.

28 января 2004

История про сны Березина № 111

В этом сне действие развивается как бы параллельно — я одновременно являюсь героем очень романтического сюжета и вполне исторической, социальной драмы.

Первый сюжет построен на том, что мой alter ego — сын эмигрантов первой волны, живущий во время нацистской оккупации Франции в пригороде Парижа. Это огромный дом, соединяющий в себе и собственно дом, и внутренний сад, окружающие его часть парка, внутренний садик, несколько ресторанчиков, гостиницу и даже публичный дом — одним словом, дом-муравейник.

Молодой человек знаком с командиром из маки, причём этот эмигрант ведёт при этом свою подпольно-террористическую работу, вполне независимую.

Командира преследуют, и он прячется в борделе — это вполне кинематографическая традиция Франции.

Молодой человек при этом, застрелив какого-то немецкого офицера, уезжает в другой городок — за много сотен километров. Что самое забавное — оттуда он звонит консьержу по мобильному телефону, чтобы договорится об алиби. Все переезды осуществляются на роскошном кабриолете, внутри отделанном красным деревом. Внутри машины блестит хромированная отделка, пахнет кожей сидений — впрочем, появляется и обязательная дырка в стекле от пули.

Что интересно, так это то, что у борца за свободу, командира маки — почти такой же автомобиль.

Что-то у молодого русского связано и с публичным домом — для полноты множества в сюжете он должен потерять там невинность или влюбиться в одну из работающих там девушек. Какие-то сексуальные эксперименты на периферии этого сна определённо он совершает, но они явно не главное.

Главное в другом — очень редко во сне ты видишь лицо главного персонажа, то есть — себя. Ты — он, но редко подходишь к зеркалу. А тут всё видно отчётливо, до деталей. Мой alter ego очень молод, лицо юноши, тонкая шея из отложного ворота рубашки, усики в ниточку, совсем не делающие его лицо мужественным, шляпа с мягкими ролями…

Второй сюжет отправляется от того, что в конце Второй мировой войны молодого русского немцы хотят призвать в армию. Однако ясно, что призвать его хотят не в вермахт, а в РОА. Откуда-то известно что всех переселенцев и увезённых на работы тогда ещё не эмигрантов второй волны должны призвать в какие-то вспомогательные части — охранять границу с Норвегией. У Третьего Рейха вроде не должно было бы быть какой-нибудь границы с Норвегией. Но, тем не менее, опасность принудительного путешествия туда существует. Обогащённый моим историческим знанием, персонаж сна понимает, что служить у немцев в Норвегии — последнее дело. Не возьмут в плен советские войска, рвущиеся на Киркинесс, так поймают сами норвежцы и совершенно справедливо отпиздят, не те не поймают, ни другие — так повяжут англичане, выдадут советской оккупационной администрации где-нибудь в Австрии, и придётся сигать головой вниз с моста головой в бетон. Поэтому герой стремится избежать мобилизации, пытается доказать то что он не второй волны, а первой, собирает справки от врачей.

В общем, второй сюжет хлопотлив и совсем не романтичен.

Оба они, правда, стороны одной медали.

Извините, если кого обидел.

29 января 2004

История про сны Березина № 112

Приснилось, что я частный детектив, сухощавый немолодой француз, взятый из какого-то сериала. В этом сне всё напряжено и нервно — около бензоколонки, где я собираюсь заправить машину, маячат странные личности. Не заправившись, я отправляюсь домой, зная, что дома ожидает засада.

Происходит это на Красносельской улице — вверх по ней от метро. Я очень хорошо помню этот поворот — там в восемьдесят девятом году… Нет, об этом не будем. Зато потом я пьянствовал там на углу со Степанцовым, и именно на месте этого заведения и стоит бензоколонка, мимо которой я французским плешивым сыщиком проношусь на фантомасовском «Ситроене».

Извините, если кого обидел.

30 января 2004

История про сны Березина № 113

Меня пригласили на конференцию — собственно, по дороге я пронимаю, что это не конференция, а, скорее, мемориальный вечер. Наконец, я осознаю себя на кладбище — но туда-то мне и надо. Уже поздний вечер. Я пробираюсь между могил, пока неизвестно куда.

Оказывается, что по соседним дорожкам тоже идут люди. Некоторые вполне дети, что меня не очень удивляет.

Оказывается посередине кладбища стоит двухэтажный дом, чем-то напоминающий здание, в котором находится Овальный зал библиотеки Иностранной литературы, но гораздо меньших размеров. Я бы назвал его бывшей часовней, но нет. Не назову, пожалуй.

Людистекаются туда, и вскоре зал забит под завязку. Однако, сначала мне приходится высидеть чрезвычайно интересное профсоюзное собрание кладбищенских работников. Из него я запомнил только, что работников этого кладбища более всего удручают остовы старинных изб, которые с трудом удаляются из земли, а морёные брёвна очень тяжело транспортировать за ограду на кладбищенских тележках.

Некоторые из кладбищенский работников не уходят с окончанием своей части, тем более, видны приготовления к роскошному банкету — несколько женщин в закутке брякают тарелками. Время от времени по проходу проносят огромные горшки, что зазывно пахнут солянкой, тонко звенят подносы с рюмками за занавеской.

Но вот начинается и моя, литературная часть, во время которой культуртрегер Н. с гордостью протягивает мне журнал, в котором напечатан какой-то мой текст.

Журнал этот вполне мелкопоместный, гордится как-то особо нечего, но я, отвлёкшись от скучного доклада, начинаю перелистывать страницы. Там напечатано несколько моих текстов, но я с удивлением вижу, что над последним, моим любимым и написанным кровью сердца вставная строка: «Из работ В.И.Панина. Его музе Коре посвящается. Не будь её, не было бы и этой книги».

— Что за ёб твою мать! — бормочу я. — … Ты что наделал, гад! Падла ушастая! Недопёсок! Какая на хуй Кора? Какой, блядь, Панин?!

Убью!

Он только виновато улыбается, разводит руками и втягивает голову в плечи.

Извините, если кого обидел.

30 января 2004

История про хрустящие купюры

Был я молод и не учён жизнью. Читал я тогда Рабле, читал и Бахтина. Однако (возвращаясь к Рабле), тогда заметил, что некоторые главы Рабле писал конспективно. Например: «Глава II. Здесь приводится стихотворение в 112 строк, заполняющее всю главу, очень сложное по конструкции и тёмное по смыслу». Сначала я думал, что таким нехитрым способом автор издевается над своим анаграммическим Алькофрибасом Назье, однако, уже во второй книге, в главе, повествующей о том, как Панург учил строить стены вокруг Парижа по совершенно новому способу, я обнаружил следующее:

— А вот, кстати, перед ужином я вам расскажу одну историю из книги брата Любинуса «О выпивках среди нищенствующих монахов»…

…Когда вылечившийся лев прогуливался по лесу, он наткнулся на старуху, подбиравшую хворост. Увидев льва, она от страха опрокинулась навзничь, платье и рубашка поднялись у неё до плеч…».

А далее? «Далее следует вольный анекдот про старуху, льва и лисицу». Хруст сделанных кем-то купюр ударил мне в уши.

— Ёб вашу мать! — закричал я тогда. — Кто это взялся решать, что мне нужно читать, а что — нет?! Кто это взялся рядить о моей нравственности?! Кто это? Уж не переводчик ли В.А. Пяст? Или Гослитиздат, собравшийся в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году в любимом мной городе Ленинграде, чтобы помешать мне насладиться шедевром мировой литературы в полном объёме? Чай ведь не «Детская литература» какая, не издательство «Малыш»! И нигде не написали честно, что, дескать, хрен вам на рыло, а не старуха с лисицей. Кто это сделал, сознайтесь, ничего не будет!..

Но мой вопрос остался без ответа.

С тех пор я, признаться, не поумнел. Всё жду, когда мне расскажут всё полностью.

Да.

Извините, если кого обидел.

02 февраля 2004

История про усатых мужиков

Я снова увидел в телевизоре того самого усатого мужика, что ездит по всему миру и всем мешает. Начнут какие-то голые грязные люди крокодила ловить — он тут как тут. Ну крокодила за хвост дёргать, голых людей отпихивать. То, что крокодил уплыл восвояси, обычно не показывают. Или соберётся какой-нибудь вполне одетый индус сделать себе соломенную циновку, как прибежит этот усатый мужик, всю соломку разбросает, что не разбросает, то помнёт, да и убежит восвояси.

Это довольно странный мужик, потому как его живучесть удивительна. Я-то думал, что аборигены какой-нибудь страны давно навалились на него и прекратили это безобразие. Но нет, он ещё жив — только пообтесался немного. Приехал к сирийцам и ну запускать свои волосатые лапы в ресторанный фарш. Потом лапы вымыл, сел за стол. Правда, как он это всё ел, да и ел ли — не ясно. Опять не показали.

Я, впрочем, подозреваю, что он сидит в студии, а к нему время от времени подвозят разных людей из Третьего мира, нанятых за восемь долларов. Их подвозят, они на фоне задника в студии, а мимо на верёвочке протаскиваются два пластмассовых крокодила. Усатый мужик суетится, прыгает, дёргает пластмассовые хвосты, а потом прощается до следующей недели.

С другой стороны, если расскажут, что усатый мужик каждый раз нанимает двойников, я не удивлюсь. То есть, отчаявшихся и разуверившихся в жизни граждан гримируют, наклеивают усы и отправляют к голым людям. Они в течении пятнадцати минут мешают им ловить крокодила, а в начале шестнадцатой минуты их протыкают копьём. Потом гримируют нового и успевают снять ещё четверть часа — пока озверевший индус не затопчет его священной коровой.

Но это не важно — есть ли этот усатый дурак на самом деле, нет ли его — не наше дело.

Интересно другое — раньше, по определению одного кинематографического персонажа, наука была средством удовлетворения своего любопытства за государственный счёт. Теперь же этим средством стала журналистика. Хочешь на крокодила посмотреть — езжай снимать про него репортаж. Понятно, что просто снять тебе его не дадут — нужно прыгать, кривляться, говорить всякие глупости. Если сумеешь увернуться от справедливого гнева — хорошо, нет — уступи место другому.

Потому как если не кривляться, не мешать никому — удовлетворяй своё любопытство за собственный счёт. Или дома сиди — смотри в телевизоре, как индус солому плетёт.

Торопится. Знает, что сейчас усатый мужик прибежит.

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2004

История про Георгия Гачева (I)

— Чёрт, чёрт, чёрт, — кричал Чичиков, бегая по комнате.

Николай Гоголь

Гачев мне внушал какое-то недоверие — всё было вроде нормально, я его даже читал, ещё в то время, когда читать было особенно нечего. Сын болгарских политэмигрантов Георгий Гачев был известен довольно давно и широко, он родился в 1929 году, и, кажется, ещё в пелёнках стал каким-то знахарем и мануальщиком от культурологии.

Давным-давно я думал, что он даже стал персонажем романа Юрия Трифонова. Слух об этом ширился, но сам Трифонов написал в дневнике: «Отчего-то некоторые из жителей «Аэропорта» решили, что Гартвиг — это Георгий Гачев. С глузду съехали что ли? Что за пошлость! Будто я и увидеть и придумать не способен. Только «списывать». Гачев — совсем другой: наивный бессребреник. В нем очень сильна качественная болгарская кровь».

При этом сам Гачев не обиделся, а вполне восторженно говорил с Трифоновым по телефону, судя по тому же дневнику.

Вдова Трифонова писала, что это

«Удивительный разговор двух очень достойных и очень талантливых людей. Юра глубоко почитал Георгия Гачева. Как-то мы обедали вместе в Центральном Доме литераторов и, прощаясь, Гачев даже несколько пылко поблагодарил за интересное общение. Когда мы остались одни, Юра засмеялся и сказал примерно так: «Какой редкостный человек! Ведь он поблагодарил совершенно искренне, хотя по его уровню все это была зауряднейшая болтовня. Он — человек гениальный, но как трогательно, что сам он не сознает этого».

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2004

История про Георгия Гачева (II)

Собственно, в романе Трифонова о Гачеве было написано следующее:

«Я сам не люблю" голубоглазых оптимистов и всегда смотрел и смотрю на мир, на людей критически, но такое отношение к окружающим, как у Гартвига — тайная насмешливость надо всем и вся, — приводит меня в ярость. Я становлюсь бешеным ортодоксом, мне хочется взять большую дубину и лупить по этой даровитой головке. Да, он способный тип, я знаю. Он кандидат наук, занимает хорошую должность в научном институте, что-то пишет, где-то преподает — устроен преотлично. О господи, но отчего же тогда? Ведь столько людей не устроены в этой жизни. Стремятся чего-то достичь, но не могут, не в силах. Вот тут-то и скрыт секрет Гартвига. С легкостью достигает он того, из-за чего другие бьются всю жизнь, и, добившись, может наплевать на своё достижение. Говорят, ему предлагали место заместителя директора в институте, но он отказался. А сколько кругом людей больных, одиноких, несчастных по разным причинам, умирающих в раннем возрасте!

Нет, это здоровяк, каких мало. Ему тридцать семь лет, он смугл, жилист, на лыжах бегает, как эскимос, а на велосипеде гоняет по шоссе — его любимое занятие, — как истинный гонщик.

Своей короткой стрижкой и черной бородкой смахивает на француза. (Говорит, что мать гречанка, а отец из обрусевших немцев.) Одевается как попало. Чаще всего он появлялся в нашем доме в каких-то полутуристских-полуспортивных обносках, в лыжных штанах, вылинявших куртках, кедах. Конечно, когда дело доходило до Глюка, он наряжался — тоже не бог весть во что: дешевенькое, купленное с ходу в универмаге. Эта часть жизни не интересовала его напрочь. Несколько раз он приходил на урок к Кириллу небритый. Однажды явился босой. По словам Ларисы, он был дважды женат на ярких женщинах, на кинозвезде и на цыганке из театра «Ромэн», танцовщице, но разошелся с обеими и сейчас живёт с некоей Эсфирью, врачихой, страшненькой, но очень доброй, она разрешает ему все его чудеса. Мне он сказал: «Красивые женщины меня уж не волнуют. Этот этап я, слава богу, прошёл». Не знаю, что тут было: бравада или неуклюжее заверение в том, чтобы я не беспокоился. Я, разумеется, принял последнее, почувствовал себя задетым и сказал грубо: «Но вы-то красивых женщин когда-нибудь волновали»? — «Мно-гаж-ды»! Вот такой фанфарон.

И при всем фанфаронстве — интеллигентнейший господин.

Знает четыре языка, читает латинских авторов в подлиннике.

Занимается он ранним средневековьем, историей религии. Фома Аквинский, Дунс Скот и так Далее. Рита заинтересовалась — от безделья, голова-то праздная — всей этой муровиной, и иногда за ужином разыгрывались схоластические диспуты. Например, так: что более ценно — воля или разум? Рита стояла на точке зрения Фомы Аквинского — за примат разума. Приводила примеры из собственного житейского опыта. Она, кстати, считает себя в высшей степени homo sapiens. Кирилл был на стороне Дунс Скота: защищал волюнтаризм. Он говорил: «Если б не моя железная воля, разве я поступил бы в институт?»…

Но Гартвиг — то особь статья. О каком же добре речь!

Главное, что сидел в нём, в сердцевине, — взор ледяной, изучающий. Кроме древностей, отцов церкви, интересовался он и современными делами: писал что-то по вопросам социологии.

Связывал как-то старину и современность, не знаю уж как. Он и веру, и древность, красоту, музыку, людей кругом себя трогал с одинаковым ледяным рвением — изучал. Не просто узнавал, а изучал, то есть до последней капли, до дна. И куда другие заглянуть не решатся, он заглянет, не смутится ничем. Это я сразу в нем почувствовал. Истинный ученый, такие только и добиваются и творят. Но — подальше от них. И женщина для него экспонат, и добрые знакомые — объекты для изучения, вроде какого-нибудь мураша или лягушки».

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2004

История про Георгия Гачева (III)

Итак, герой трифоновского романа ненавидит этого квази-гачева. Но и у настоящего, реального Гачева репутация соответствующая — как у городского сумасшедшего. Однако на него были падки зарубежные грантодатели и не очень образованные русские интеллигенты. Жена его, Светлана Семёнова, при этом организатор Фёдоровского общества — общества почти религиозного.

Но главное в том, что где появится призрак Гачева, там добра не жди.

Мне не очень хочется демонизировать Гачева, потому что это определённый род недотыкомки. Тот род нечистой силы, что вместо того, чтобы растлевать души, спорить с ангелами, и быть врагом рода человеческого, говорит заунывные речи с претензией.

И правда, вот залетит подобная нечисть в учёное собрание — заголосят учёные мужи пошлости про национальное сознание и русскую соборность. А потом, идя домой, всё будут прятать глаза от прохожих — что, дескать, за бес попутал.

Зайдёт разговор о религии и духовности, святые отцы появятся и жёны непорочны — и вдруг глянет недотыкомка в дверную щель. И всё приобретёт привычную плоскую форму — ходь под стол для ровности засовывай. И зыркнут собеседники друг на друга с каким-то сумасшедшим отсветом в глазах, увидят, что у жён непорочных трупная зелень на запястьях — заместо наручных часов. Тут и поймут, что это вовсе и не святые и непорочные, а упыри-кровососы.

А поздно.

И вместо благостной беседы, разговор пойдёт криво и сгустится из липкого воздуха тема оживших покойников.

Прилетит философская недотыкомка на кухню — а там и молоко скиснет.

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2004

История про полиглота

Сегодня в телевизоре я увидел старого знакомца. мы познакомились с ним давно. Это было лет десять назад, а то и больше. Этот человек читал стихи на неизвестном мне языке.

Меня такое не удивляло — языки мои давно разбежались, как зверушки из-под шляпы волшебника.

Но потом оказалось, что человек этот познал около сотни языков. Он читал оду Москве, как по его словам, она звучала бы в устах норвежского воина. Было читано множество стихов, на урчащих языках, рычащих языках, языках квакающих и чавкающих. Этот давний мой знакомец сочинял стихи на языках улюлюкающих и языках хрюкающих, языках гундосых и языках вовсе безносых.

Однажды мы сидели с писателем Шишкиным в его квартире и тупо глядели через окно на церковь Рождества в Путинках.

— Как ты думаешь, он всё врёт? — спросил я.

Каждый из нас переживал в то время большие перемены в жизни, и хвастаться нам обоим было нечем. Шишкин сразу понял, о ком я говорю.

— Ты знаешь, я его давно знаю, и несколько раз задавался этим вопросом. Проверить древнеирландский язык я не могу, и старофранцузский не могу. Зачем думать о человеке сразу так плохо?

— Знаешь, — придумал я выход. — Давай будем изначально считать, что он действительно знает все свои сто языков и тогда нам будет счастье. Пионеры нового времени придут к нам расспрашивать. как мы познакомились с гением, а потом мы заработаем мемуарами.

Прошло много лет, я время от времени встречал полиглота. Какой-то человек объяснял мне специфические способности гения тем, что в солдатское время на южной стороне его садануло по голове осколком. Другой человек показывал мне фотографии — полиглот оказался ещё и фотографом.

Но вот я, обсыпанный кирпичной пылью, сидел, отдыхая от ремонта. Разглядывая хитроумную конструкцию книжных полок, я думал — ёбнется ли она сразу, или провисит ещё лет тридцать. Работал телевизор, и я лениво поменял программы.

На первой же, случайной — был он. Полиглот сидел с несколькими другими полиглотами в студии и рассказывал как он дошёл до жизни такой. Я чувствовал, что сейчас произойдёт что-то ужасное, но не мог оторваться.

В телевизионной толпе встали две женщины филолога. Одна из них специализировалась на древних языках, а другая, кажется, на европейских. Полиглотов проверяли.

И все они начали сыпаться. Выяснилось, что они, как птицы курлыкали и урчали, рычали и квакали, но ничего осмысленного сказать не могли. Не могли они и ничего перевести.

Не избежал этой участи и наш полиглот. Все эти старинные языки оказались придуманными, сочинёнными — печальным урчанием и рычанием.

Было понятно, отчего все эти полиглоты козыряли именно забытыми экзотическими языками, а не употребительными европейскими.

Тоска охватила меня, и впору было заколоться отвёрткой. У меня отняли будущие мемуары, будущие пионеры плевали на меня — я был лишён знакомства с гением.

Но сегодня я снова скосил глаз в телевизор. Там представляли поэта, знающего девяносто пять языков. Это был он, наш знакомый полиглот.

На мою улицу пришло счастье. Я догадался, что за прошедший год полиглот потратил на то, чтобы по-настоящему выучить всё хрюкающее и чавкающее, квакающее и улюлюкающее.

Я всегда верил в этого человека.

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2004

История про писателя Богомолова (I)

Всё это написано как бы к сороковому дню.

В новогоднюю ночь писатель Богомолов был в морге. Так, наверное, это было — хотя я не представляю себе, как встречают Новый год в морге.

И вот те, кто любил его пили вместо бестолкового шампанского поминальную водку. И всё потому, что писатель Богомолов умер за день до Нового года. Богомолов был писателем особым — как не пробуй, с какой человечьей стаей его не сравнивай, он был вне всех.

Существует понятие «лейтенантской прозы» — это книги хороших крепких писателей, часто угнездившихся в начале алфавита — Быков, Бакланов, Бондарев. Это не значило, что писатели на другие буквы были хуже, но даже в алфавитном порядке была некоторая общность. Часто это были артиллеристы — может, оттого, что они выживали чуть-чуть чаще, чем пехота. Потом бывшие лейтенанты занялись политикой и общественной деятельностью, становясь понемногу бывшими писателями.

Что до Богомолова, то он приписал себе два года и попал на фронт в сорок первом. Надо понимать, что тогда приписать себе лишние годы было не так сложно. Богомолов родился в подмосковной деревне, а деревенский люд вовсе не имел паспортов. Для него красноармейские книжки стали первым удостоверением личности. Богомолов уходил в противовоздушную оборону, осенью он стал пехотой, а потом — разведкой. Войну он закончил, командуя ротой. Потом была другая война — с Японией, была страшная служба на Чукотке, в предчувствии новой войны с теми, кто за проливом. Он демобилизовался довольно поздно, в 1952-м.

Но, несмотря на общность биографии, Богомолов не вписывается в «лейтенантскую прозу».

Говорят, что Владимир Богомолов как-то выпустил сборник детских стихов. Я с трудом могу представить, что за стихи мог написать будущий автор романа о СМЕРШевцах и повести о чукотской службе. Ссылки на этот сборник есть только в одном библиографическом списке, и ему веры мало. Но так или иначе, большая литература для него началась с повести «Иван». Вообще говоря, собрание сочинений Богомолова помещается в одной книге — («Иван» 1958 года, несколько крохотных рассказов начала шестидесятых, «Зося» 1965, роман «В августе сорок четвёртого», написанный в 1973-м. Не то зачаток романа, не то рассказ «В кригере» напечатан в 1993-м).

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2004

История про писателя Богомолова (II)

…«Иван» сначала казался оборотной историей пасхальной сказки Катаева о Ване Солнцеве. Эти герои парны — как миф и реальность, как мир и война. Их имена одинаковы, а отличаются они как отличается живой человек от своего личное дело с подшитыми туда казёнными характеристиками. Только картонная папка всегда более живуча, чем мягкое и податливое человеческое тело.

Поэтому один мальчик убит немцами, а другого сгустившийся из воздуха Суворов ведёт к государственной службе по мраморной лестнице училища.

Катаев написал своего «Сына полка» в сорок четвёртом, как раз в то время, когда герои богомоловского романа с двумя названиями бегали по огромному белорусскому лесу в поисках немецкой разведгруппы.

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2004

История про писателя Богомолова (III)

«Момент истины» или «В августе сорок четвёртого» стал одной из лучших книг о войне, и уж точно лучшей прозой о советских спецслужбах.

Эта книга похожа на многослойный пирог. В ней есть детектив, есть множество историй, крохотных внутренних романов со своими героями, сотни деталей, пресловутые документы. То есть, те самые шифрограммы и донесения, из-за которых Богомолова по легенде вызывали серьёзные строгие люди в штатском и интересовались, откуда он их взял. И тот, отвечал, что придумал эти справки и приказы от начала до конца.

Знаменитый роман очень интересно написан, он говорит разными голосами, время в нём убыстряется, раскручивается, а под конец летит камнем. Из четырёхсот страниц четверть — рассказ о том, что проходит за полчаса на лесной поляне.

Там есть дух времени, гусеничный лязг его, сладкий трупный смрад и горькая пороховая вонь, движение миллиарда казённых бумаг и миллионов людей — всё, что позволило Константину Симонову сказать, что «В августе сорок четвёртого» — роман не о контрразведке, а советской государственной машине и типичных людях того времени.

Там есть тема внутреннего противостояния этой машины и людей eх machina — с другими людьми, по иному понимающими служение машине. Боевой офицер, который по ранению попал в комендатуру, и которого через час убьют, кричит: «

Я в армии четвертый год и вашей "спецификой", поучениями о бдительности не то что сыт — перекормлен! Однако ни одного шпиона даже во сне не видел!.. Дезертиры, паникеры, изменники встречались — двоих сам расстреливал… Власовцев видел, полицаев, но шпиона — ни одного! А вас, охотничков, — как собак нерезаных!.. НКВД, НКГБ, контрразведка, прокуратура, трибуналы… И ещё милиция»!..

И у него своя правда. Она есть и у десятков тысяч солдат, которых, может, не убьют, если немцы не узнают русской тайны. Или их убьют на неделю или на месяц позже, а может их убьют всё равно, то жаркое имя военной тайны как парапсихологические нимбы на фотографией висит над головами людей. Судьбы слиты, одного нет без другого. Как удивительно хорошо повернулась бы жизнь, если бы можно было бы вывести породу людей, что только грабят и породу тех, что только дарят, тех, что только защищают, и тех, что мучают побеждённых. Не им, так потомкам было бы весело и радостно жить.

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2004

История про писателя Богомолова (IV)

Герои Богомолова таскают в карманах удостоверения военной контрразведки СМЕРШ, просуществовавшей всего три года — с 1943 по 1946. Но имя её до сих пор будоражит умы — даже одним своим шипяще-шелестящим названием. С одной стороны — тысячи реальных немецких шпионов и диверсантов, с другой стороны угрюмая судьба военнопленных и надзор за неблагонадёжностью. Всё сплавлено вместе — вот в чём момент истины.

Ну и, наконец, есть безумно популярный роман "В августе сорок четвёртого…", изданный сто раз и переведённый не то на тридцать, не то на сорок языков. Роман, из которого по уже нашему языку разбрелись и «момент истины», и «качание маятника», и «стрельба по-македонски».

Впрочем, все другие мысли по этому поводу я изложу завтра.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2004

История про писателя Богомолова (V)

Ещё один шаблон, который не походит к Богомолову — это деление на «патриотов» и «западников» в восьмидесятые и девяностые. Сами эти определения за десять лет несколько раз поменяли свою суть. Потому как, скажешь в унынии — «разворовали страну, обобрали народ», так какой бы правдой это не было, загорится у тебя во лбу партийная звезда. А признаешься в жалости к жертвам 9.11, так попадёшь в душители Ирака. То же было и с главной идеологемой полувека — Отечественной войной.

Особенность нашей истории заключатся в том, что тех людей, которые воевали в сороковых, очень долго покупали. Им шептали в ухо, что они лучшие, что они сделали главное дело в мире. По факту того, что им удалось выжить, они стали героями. Всё это было правдой, но правдой неполной. Ветераны заходили в школьные классы, сидели на торжественных мероприятиях — и превращались в глазах государства в священных коров. И в этом была трагедия.

Очень сложно остаться беспристрастным, когда год за годом тебя уговаривают, что ты уже всё сделал, и что ты — лучший. Тогда самый озлобленный человек начинает забывать о бессмысленности войны, об ошибках командования, о страхе и ужасе, о том, как в спину ему пулялся заградительный отряд.

И вот он, нормальный человек, как и все мы, но которому, в отличие от нас, привелось воевать и победить, сам стремится забыть об оборотной стороне войны. А ведь Великая Отечественная война была прежде всего — Большая Общественная беда. То есть сплав общего страдания, мужества и всякой дряни. Это для американцев, может, это была война, а для нас сплошь подвиги и трагедии.

Впрочем, как всегда, потом приходят другие люди и начинают голосить о том, о чём говорить вслух было не принято.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2004

История про писателя Богомолова (VI)

Вообще, эпиграфом к прошлому рассуждению нужно было взять стихи Глазкова:

Но, впрочем, это уже не важно. Я остановился на том, что пришли люди и закричали всё то, о чём раньше говорили тихо и тайком. так вот, Чернышевский писал в своём знаменитом дневнике, с беззащитно-идиотическим названием следующее: «Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине. Но когда палка была долго искривлена на одну сторону, чтобы выпрямить ее, должно много перегнуть ее на другую сторону. Так и теперь: женщины ниже мужчин. Каждый порядочный человек обязан, по моим понятиям, ставить свою жену выше себя — этот временный перевес необходим для будущего равенства». Примерно тоже самое происходило и с русской историей — палка была выгнута в обратную сторону.

Поэтому так важно, что имя Богомолова связано с известной полемикой вокруг романа Владимова «Генерал и его армия». В праздничном, на 9 мая 1995 года номере «Книжного обозрения» были опубликованы размышления Богомолова по поводу владимовского романа. Это называлось фрагментом книги «Срам имут и живые, и мёртвые, и Россия…». Собственно, полемики тогда не получилось. Получилось то, что называлось «флейм», ругань без рождения истины в этом споре. Владимов писал Богомолову примерно так: «Рядовому публицисту с Лубянки я бы не стал отвечать, но приходится делать исключение для автора «Ивана», автора «Зоси»»…

Дело в том, что это был спор двух людей, что стоят по разные стороны от цифры, нарисованной на асфальте — для одного из них это «6», а для другого «9». Что военная история наша трагична, что она лишена изначальной жалости к человеку, стало давно ясно. И роман Владимова, тоже не штатского совсем уж человека, суворовца, роман, говоривший о небрежении солдатской жизнью, этим был и силён. Но палка была перегнута, и, увы, карикатурные сотрудники СМЕРШа, что могли застрелить генерала из пушки, выглядели дурно и не лезли ни в исторические рамки, ни в рамки здравого смысла.

В этом уже забытом сейчас споре двух писателей можно увидеть зародыши многих нынешних суждений, политической газетной ругани, тесты сотен статей о войне и России. Что не абзац, то повод для грызни. Правда, участники этого куда менее авторитетны. Никто не скажет «отвечаю вам как автору «Ивана», и уж подавно — «говорю с вами как с автором «Верного Руслана».

Может быть книга «Срам имут…» и превратилась бы в авторитетный текст, без выгибания пресловутой палки вправо и влево, но верится в это плохо, да теперь об этом судить бессмысленно.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2004

История про писателя Богомолова (VII)

Третья человечья стая, куда не вписывался Богомолов, была писательская. Он был вне этого цеха, вне писательской среды и вне служебной писательской лестницы.

В 2001 году Богомолову присудили премию Андрея Синявского. Ему под конец жизни присуждали разные премии, от которых он неизменно отказывался. Ну, много кто от чего отказывался — бывало, писатели и от Нобелевских премий отказывались.

Тут дело в другом — Богомолов постоянно отстаивал свою непубличность. Публичность в его глазах превращалась в ангажированность. Он написал письмо в «Новую газету, где, в частности, говорил: «…принять эту премию, как, впрочем, и любую другую, я не могу в силу своих убеждений. Я убежден, что литературное произведение после опубликования должно жить самостоятельно, без каких-либо подпорок и поддержек, а автор должен обходиться без каких-либо поощрений, без различных ярлыков и этикеток. Это не сегодняшняя моя позиция — в этом убеждении я пребываю уже несколько десятилетий. В конце 1975 года мне сообщили, что роман выдвигается на Государственную премию и для представления надо оформить какие-то документы. Я поблагодарил за внимание и, естественно, отказался. При повторном звонке меня попросили изложить отказ письменно, причем в два адреса, что я и сделал. В 1984 году в связи с 50-летием Союза писателей, в котором, кстати, я никогда не состоял, меня наградили орденом Трудового Красного Знамени, за что я тоже вежливо поблагодарил, но получать, разумеется, не стал. При последнем звонке из наградного отдела я разъяснил, что орден не может быть принудительным, и меня больше не беспокоили. В последние месяцы в Москве и Екатеринбурге озаботились тем, что я уйду из жизни, не имея никаких поощрений, и еще в сентябре я узнал о присуждении мне двух других премий, в том числе и восстановленной в этом году — имени замечательного разведчика Николая Кузнецова. В обоих случаях я благодарил за внимание, но в силу своих убеждений, разумеется, отказывался. Разъясняю здесь все это, чтобы было ясно, что это моя давняя и твердая позиция в отношении любых премий и поощрений. Я не претендую на непогрешимость и никогда не предлагал другим свой образ жизни и поведения, хотя и не считаю их неверными».

Этот текст есть в Сети, и я привёл его так, на всякий случай.

Извините, если кого обидел.

08 февраля 2004

История про писателя Богомолова (VIII)

У Богомолова есть короткий рассказ, что называется «Второй сорт». Он рассказывает о провинциальном мальчике, студенте, что попал в столичный дом. Там толкутся люди, приехал в гости знаменитый писатель с машиной и личным шофёром. Писатель гладок, вальяжен и дарит хозяевам чашку, из которой пил сам Горький.

А провинциал потом её рассматривает и видит, что на донышке написано «Дулёво, второй сорт 1951 год». И наступает момент истины — понятно, что это враньё, и чашка, и писательское величие — всё дрянь, прах и глупости.

Вот чего бежал Богомолов, вот какой цеховой корпорации. Потому что уж с кем-кем, а с обобщённым дарителем чашек он никогда не объединялся.

И вот Богомолов умер. Он не первый, и, увы, не последний в череде смертей авторитетных людей того времени. Авторитет этот был заработан. Теперь остались, только буквы, из того мира, где мальчики ещё живы, где "Ja cie kocham, a ty spisz!..", где сердца нашего боль и где, наконец, «Ба-бушка!.. Бабулька приехала»!

Извините, если кого обидел.

08 февраля 2004

История про интербригаду

Я прочитал свежего Переса-Реверте. Правда, оказалось, что мои размышления про него слишком длинные, все отних откусывали и отъедали, оттого выложу-ка я эти рассуждения здесь.

Есть такое понятие — narcocorridos. Это что-то вроде песни Владимирском централе, только на мексиканский лад. Говорят, что Перес-Реверте следовал интонации narcocorridos группы Los Tigres del Norte, одна из которых называлась «Romance and Treason». После выхода романа Переса-Реверте, правда, и сами «Тигры» написали балладу «Королева юга». Я пошёл, стати, слушать эти разбойные песни, да только ведь не поймёшь, не зная языка, что тебе поставили. Может это баллада не убитом наркобароне, а о славном Панчо Вилье.

Это, впрочем, к слову. Баллада в прозе, о которой идёт речь, не совсем воровской роман. Это не баллада о жигане и начальнике. Внешне — это описание того, как становится на ноги могучая транспортная и промышленная наркоимперия.

Если на эту тему пишет американец — то получается «Крёстный отец», если русский, то выходит «Бригада», а если испанец — то «Королева юга». В отличие от романа Пьюзо, это не жизнь династии, а баллада об одиночке. Когда сгорит, пробитый пулями в своём самолёте её первый суженый, то инстинкт шепнёт мексиканской девочке «Беги, Тереса, беги». Это инстинкт человека, что живёт в городе, где три четверти торгуют наркотой, а оставшиеся их ловят.

И она побежит, пока не оказывается на африканском побережье — напротив Гибралтара. Там три четверти населения будут возить контрабанду, а ещё четверть — ловить их меж Геркулесовых столпов. Там, на своём чёрном катере, погибнет её вторая и последняя любовь. «Ей слышался рокот двигателя «Сессны» и мотора «Фантома», а ещё голос Луиса Мигеля, поющего из магнитофона на тумбочке: «Если позволят нам, если позволят, будем друг друга любить мы всю жизнь».

Посередине этого же моря убьют отца её ребёнка через десять лет — убьют по её же приказу: «Лучше б он успел надеть ботинки. Не дело мужчине умирать в одних носках. Она услышала приглушённый выстрел в тот момент, когда взялась за перила трапа, чтобы подняться на палубу». Это всё из разряда русского шансона: «Как бы так подгадать, что б не сам, что бы в спину ножом» и «За хлеб и воду, и за свободу спасибо нашему советскому народу, за ночи в тюрьмах, допросы в МУРе — спасибо нашей городской прокуратуре».

Бригада, сколоченная мексиканкой на испанской земле вполне интернациональна. Вся Европа и обе Америки. А один из самых симпатичных её подельников — представитель русской мафии, и верный своей солнцевской корпоративной присяге как настоящий солдат.

Кстати, времена и география странно обручены — советские лётчики и танкисты ехали в воюющую Испанию с мексиканскими паспортами, а уж связь самой Мехсики с мировой революцией общеизвестна. От того самого Панчо Вильи до ледоруба на московской службе. Мексика-Испания-Россия — какой отечественный читатель не отреагирует на эту связку. Но ассоциаций у Реверте куда больше.

Только посередине толстого тома читатель понимает, что его надули. Он понимает, что ему пересказывают историю фальшивого графа с острова Иф. Только вместо аббата Фарио ему рассказывают о весёлой и распутной подруге из тюрьмы, а золото и драгоценности превратились в ничейные полтонны кокаина.

А потом читатель понимает, что его ещё больше надули, потому что романтики, которая так привлекает в интернациональном «украл — выпил — сел». Никакой баллады не выходит, а всё сплошь ужас и дрянь, а самым близким человеком, за неимением лучшего, станет недостреливший тебя киллер.

И придёт край, пора мстить первым врагам и умирать на родине. Успеть завалить гильзами лестницу чужого дома, услышать предсмертный хрип друга-телохранителя, упасть в грязь, боясь одного — как бы не заклинило сдвоенный магазин. Понять, что ты навсегда одинока, выйти на улицу, наконец — под вспышки набежавших репортёров.

А наутро уничтожить политическую карьеру продавшего тебя много лет назад наркобарона.

Роман претворяется документальным повествованием. Рассказчик бредёт по свидетелям и участникам, будто опрашивая барона Данглара, несостоявшуюся мадам Дантес и случайных свидетелей растянутой на десятилетия мести. Время действия — здесь и сейчас, но концы в воде, баки слиты, а вёсла высохли. Героиня растворилась в неласковом мире.

Так что роман на поверку оказался об одиночестве и страшной силе судьбы, что выламывает человечье из груди, оставляя звериное.

Такие вот песни, такая коррида.

Извините, если кого обидел.

09 февраля 2004

История про питание

Спасибо тебе Господи! Спасибо, что я сижу посредине ночи и ем фасоль в томате. С хлебом и маслом. Нет ничего совершеннее тушёной фасоли в железной сверкающей миске. Ты, Господи, даровал мне это счастье потому что я не смотрю футбол и не пью пиво из банок, да. Я знаю Господи. Я ем жирное и горячее. Я жру по ночам и счастлив. Да.

Извините, если кого обидел.

10 февраля 2004

История про запивку

Беда в том, что у нас сформировалось странное понятие запивки. Мы запиваем пельмени пивом, а котлету водкой, вино течёт рекой, и нету в этом спасения. В старой поваренной книге, знаменитой «Книге о вкусной и здоровой пище» было написано, что «сухое вино прекрасно утоляет жажду». Да помилуйте, кто ж тогда пил сухое вино для утоления жажды (кроме, разумеется, его грузинских и молдавских производителей)?

Бухло было квинтэссенцией жизненной правды, предметом счастья, запасом на зиму и жидкой валютой.

Уж тогда оно не было запивкой. Это еда была закуской.

Зато потом пришла пора запивок. Разрешённое повсеместно — хоть со школьного возраста — пиво потекло рекой, смыло из памяти озёра спирта «Рояль» и реки пакетированного вина.

Пива у нас безумно много, и, по большей части дурного, приспособленного только для того, чтобы сжимать его тёплую бутылку на улице, ехать с ним в метро, залить пустые глаза жёлтой жидкостью ценой в батон хлеба. Эта жёлтая жидкость в застолье усредняет под себя любой вкус, превращает еду в жратву.

Потом нам скажут, что еду нужно запивать вином — устрицы обручены с одним, жареное мясо с другим, а фуа-гра с третьим. Точно так же, как рюмка водки соединяется жаркой солянкой, точно так же, как сама солянка соединяется с маслинами и каперсами — одно без другого никуда, не отделить, не отставить друг от друга.

Но только это особая статья, придуманное сочетание, где вино или водка сварены, сжарены, сплавлены в единый ансамбль с блюдом.

Запивка — совершенно другое. И вот мы приходим к новой философии запивки.

Нужно отказаться от бухла. Да и не только от него. Жратву можно запить бухлом, а еду — невозможно. Это всё равно как запивать изысканное блюдо апельсиновым соком.

Апельсиновый сок не виноват, да и пиво, хорошее пиво, в котором бархат и мёд, в котором пшеница или, наоборот ячмень обручены в горе и в радости, до самой смерти — тоже.

Но это не запивка.

Лучшая запивка — обычная вода, не газированная, простая чистая вода в простом стакане. Именно с ней проявится лучше вкус любой пищи. И чем тоньше вкус и аромат, тем громче они зовут стакан с чистой водой.

А всё остальное — отдельно, до того и после того. В рюмках, фужерах и кружках. В мыльнице в подъезде и в хрустале у камина.

Я за отделение овец от козлищ, питья от запивки и еды от бухла.

Извините, если кого обидел.

12 февраля 2004

История про водку

В нашей стране, стране водочно-наливочной, до смешного мало знают о водке. То есть, была одна классическая — текст покойного Вильяма Похлёбкина. Но все любители этого дела знают, что она была написана как оправдательный документ, чтобы отбиваться от поляков, что пытались отспорить право на коммерческое название.

Основополагающей книги нет. Поэтому найдёшь что — всё радость. Я как-то обнаружил путеводитель по водке. Бумага толстая — почти альбом, фотографии соответственные, печать в Словакии. Это скрещение книги и приличного глянцевого журнала. Мужского, разумеется — хотя водка у нас женского рода и потребители её далеко не все носят усы и бороды. Как в гламурном журнале — внушительный рекламный сегмент (Это такое свойство современных книжек об алкогольных напитках, где между страниц вклейки спонсоров — не избежала этого в своё время и вполне приличная книжка об абсенте Беккера, которую выпускало «НЛО»).

С другой стороны, у меня нет никаких претензий к глянцу и модным энциклопедиям.

Со временем вся эта реклама превращается в подобие факта истории — точно так же, как и надписи «Летайте самолётами «Аэрофлота»» и «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Чуть-чуть — лет двадцать — и эта реклама если не субъект искусства, то ностальгическое воспоминание. Ликёро-водочные этикетки и советские плакаты, водитель, не пей за рулём, злодейка с наклейкой, папа, тебя ждут дома.

То, что в рюмке отчего-то известно меньше, чем то, что в бокале. Всё известно мало — история продукта, технология производства, современные производители. Водка употребляется у нас повсеместно, очень мало людей осведомлено не то что об истории (по этому поводу было много публикаций), но о том, что они собственно пьют.

Меж тем, процесс приготовления водки чрезвычайно сложен и сравним с винодельческим — сначала приготовление солода, затем переработка сырья; приготовление солодового молока для крахмалосодержащего сырья; затирание основного затора (то есть процесс превращения крахмала в сахара)…

Потом происходит брожение основного затора (получение бражки, при котором сахар переходит в спирт), её перегонка, очистка спирта и, наконец, бутилирование. Подробности процесса от стадии к стадии всё меньше раскрываются производителями. Чем тоньше вкус, чем специфичнее брэнд, тем глуше говорят о технологиях заводчики.

Ну, что об этом говорить, когда общественность не очень понимает, что, собственно, пьёт. Ну, смесь спирта с водой — это понятно. Численное значение стандарта крепости в сорок оборотов-градусов был не случаен.

Бородатый химик, увидевший во сне загадочную таблицу в 1864 году защитил диссертацию на тему «Рассуждение о соединении спирта с водою». Менделеев описал типы смесей спирта с водой, по трём типам гидратов, иначе по преобладанию определённых «сцепок» молекул. Сцепки разнятся тем, что на одну молекулу спирта могут приходится в первом случае — одна, в о втором — три, в третьем — двенадцать молекул воды. Если смесь крепче 40 градусов — то преобладают сцепки с одной молекулой воды, вязкость повышена, во рту сушит, если меньше, то преобладают сцепки, где на молекулу спирта приходится двенадцать молекул воды. Это наоборот, разочаровывает, кажется, что счастье украдено, а, говоря о химии, скажем — вязкость низка. А посередине, в сорокаградусной смеси — основная часть молекул спирта связана с тремя молекулами воды — мир, радость, и в человецах благоволение.

Собственно, не Менделеев открыл этот стандарт, стандарт экспериментальным путём был выведен и раньше. Менделеев вошёл в историю водки тем, что объяснил его и всемерно насаждал. И, наконец,нужно знать, как должна выглядеть идеальная ёмкость для водки. А выглядеть она должна так — это небольших размеров стопка, без дурацкой ножки, с широким дном, хорошо ложащаяся в пальцы.

Взял, перекрестился, да выпил.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2004

Одна из историй про закуску

Всем чрезвычайно хорошо известна сентенция про закуски, которую изрекает знаменитый профессор. То-есть, очень часто цитируется мысль о превосходстве закусок горячих над закусками холодными. Но мало кто задумывается, какую закуску предпочитал сам профессор:

"— И я того же мнения, — добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло, — …Мм… Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это… Я ваш кровный враг на всю жизнь. "От Севильи до Гренады…".Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа Филипповича засветились. — Это плохо? — Жуя, спрашивал Филипп Филиппович. — Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор. — Это бесподобно, — искренно ответил тяпнутый. — Еще бы… Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок — это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском базаре»".

Как вы думаете, что имелось в виду под чем-то похожим на маленький хлебик?

Свои версии я не буду пока озвучивать.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2004

История про колонны

Итак, меня попросили рассказать дальше. Про колонны.

Но ведь как начнёшь про колонны, как начнёшь строить русского человека, или нашёптывать ему про загадочную пятую колонну, так всё выйдет про водку.

Часто потребитель не знает даже, как изготавливается сам продукт. Многие мои сограждане думают, что на ликёро-водочных заводах стоит по огромному самогонному аппарату, или, по крайней мере, по сотне маленьких.

Однако перегонные кубы, больше похожие на перегонные эллипсоиды, или даже на перегонные луковицы — это удел промышленного виски.

Я и сам как-то приобщился к этому опасному делу. Ещё не отзвенел горбачёвский указ, как я поставил на кухне самогонный аппарат. Гнал я гороховый самогон, но в какой-то момент хитрую конструкцию, висевшую на растяжках повело, лопнули тросики, зазвенело лабораторное стекло. Отскочила и покатилась крышка бачка.

Я уже знал многое про промышленные аварии, но тут испугался не на шутку. Я представил себе как полыхнут мои запасы спирта… Оставляя клочья кожи на металлических деталях, я блокировал процесс. Через неделю, как гигантский самогонный аппарат, рванул четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС.

Настоящая промышленная линия на водочном заводе пользует не самогонные аппараты с весёлыми змеевиками-охладителями, что вымирающие поколения помнят по фильму «Пёс Барбос и необыкновенный кросс», а ректификационные колонны.

Это устройства высотой с пятиэтажную хрущобу, напоминают книжный шкаф — вниз закачивается бражка. Её греют раскалённым паром, отчего спирт поднимается вверх. Если хозяин хочет получить чистый спирт, он снимает книжку с верхней полки. Если хочет оставить в ней вкус исходной браги (гороха в моём случае, вынимает результат с полки пониже.

Чем-то это напоминает крекинг, разделение нефти на фракции. И то верно, пока нефть разделённая и нет, течёт по трубам на запад и восток, пока её набухают артерии моей страны, пока из этой нефти делают хлеб для старух, ракеты для армии и пока ей смазывают лыжи тех, кто катается в австрийском городе, название которого я забыл — пока происходит всё это, разные фракции водочного процесса текут по жилам моих сограждан.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2004

История про сроки хранения

Иногда русский человек, всмотревшись в надписи, буквы и цифры на этикетке (делает он это редко, но всё же иногда делает), начинает хохотать. Он заливается весёлым смехом ребёнка, надувшего лягушку через соломину, неукротимым смехом школьника, только что утопившего брикет карбида в учительском туалете.

Это происходит тогда, когда русский человек обнаруживает, что на водке написан срок её годности.

— Протухнет! — гогочет он, — Перегорит! Испортится!..

Между тем, действительно существует государственный стандарт, согласно которому срок хранения экспортной водки составляет пять лет, особых водок — полгода, а обычных — год.

Происходит это из-за того, что водка начинает взаимодействовать с бутылочным стеклом. Хоть мы пьём не царскую водку, что как известно, растворяет даже нобелевские медали, но и наш национальный напиток весьма химически активен.

А стеклянная обёртка русской книжки далеко не всегда так же крепка, как наша броня.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2004

История про обёртку

Итак, стеклянная обёртка русской книжки далеко не всегда так же крепка, как наша броня.

Броня и знаки различий, впрочем, стоят денег.

И вот мы подходим к концу нашего повествования, тягучего, как очередь в винный отдел образка 1985 года. Что брать — дурацкий стеклянный автомат «Калашникова», похожий на подкованную блоху, разучившуюся танцевать? Сунуть руку в стадо пингвинов Kauffman? Выйти к Киевскому вокзалу, где торгуют водкой с недоливом, дефектными бутылками, украинской палёной водкой за восемнадцать рублей? Бог весть.

, «Человек есть мера всех вещей, существующих, как существующих, и несуществующих, как несуществующих» — если вы попив какого-нибудь «Русского Стандарта» им. Рустама Тарико, закусите основательно и выпьете рюмку вполне вменяемой водки на сто рублей дешевле — ничего с вами не произойдёт. И, наверное, вы и разницы не заметите.

Ну, а если уговорите два-три стакана "паленки" с того самого Киевского вокзала, в которой фурфурола по самый край — то уж нет, ясен перец, добра не жди. Если вы, дорогой товарищ, употребите первую под масляную гренку, вторую — под соляночку, туда же опустите третью… То ей Богу, водки класса "Премиум" не будут отличаться по произведённому эффекту от водок средней цены. Это давно описанная пляска этикеток, битва самолюбий, сражение форм, а не содержаний.

Нет, достойные люди, конечно, будут настаивать, говорить нам в стоптанное ухо, что у вас были дегустаторы, что сначала из этой, потом быстро из этой, а потом рот прополоскать, что вот ихний чемпионат, вот медали — слава Богу. И эту позицию надо уважить. Я отношусь к ней с пониманием.

Только я не дегустатор. Я знаю, что есть общественные вкусовые границы. Зачем мне хитроумный музыкальный ящик с верхним пределом производимых частот в 50.000 Герц? Что я, летучая мышь? Я и стандартных-то 20.000 Гц не услышу.

Прочитав этикетку — налейте в графин, там разберёмся, стоит ли искать особой прелести в винтажных водках. Эй, собутыльник, хочешь ли ты узнать в чаду встречи товарищей по оружию, что Kauffman сорта Spesial настоян на лимоннике? Эй, командир, будем макать твою медаль «За отвагу» в Soft на женьшене, или в Hard на пантокрине? Эй, буржуй, куды котисси, дай налью «Топаза» в кружку, домой не воротисси…

Чем измерить веселие Руси? Тебе решать, дорогой мой товарищ. Тебе мерить вещи рюмками стаканами.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2004

История про фантастов (I)

Я тоже вспомнил кое-что о своих встречах с фантастами. Потому что так положено — увидел фантастов — ну, сразу вспоминать сопутствующие обстоятельства. Я их видел часто и много лет. У меня — стаж. Причём, как увидишь, залезешь в Сеть, так обнаружишь, что все люди, сидевшие вместе, только то и делают, что обсуждают то, как они провели время. И все оттого, что они не помнят, что там натворили, и натворили ли что.

По большей части они ничего не сделали, но идентификация Борна — занятие увлекательное.

Я всем говорил, что будь я на месте издателей, то коршуном бы кружил над нетрезвыми писателями, зажав в клюве кабальные договора. Но от чего-то упыри-издатели не так активно едут на Конвенты, чтобы заставить писателей подписывать любое — в этом их писательском состоянии. Мне, правда, объясняли, что писатели и так поднаписывают всякую лабуду.

Эти умные люди говорили совершенно правильно — так оно и есть. Я сам подписывал.

Итак, я обнаружил, что половина Сети, посвященной и подотчётной фантастам посвящена вопросам «Что это со мной было?» и «Ой, неужели это я». Национальный спорт заключается в том, чтобы угадать, с кем человек пил — особенно хороши для этого нечёткие размытые фотографии, сделанные мыльницей.

Но я даже не об этом. Среди фантастов ко мне подошёл красивый нетрезвый юноша и сказал:

— Ты уже перестал писать всякую хуйню?

Меня этот вопрос напугал. Потому как всякий писатель, если он настоящий писатель, не уверен, не написал ли он в этот раз какую-нибудь хуйню. И не отмутузят ли его за это.

Но оказалось. что молодой человек читает мой Живой Журнал.

Я задумался — сразу дать ему в бубен, или подождать.

— А то пишешь про всяких капитанов, путешествия… Что за хуйня? Читать невозможно. Нехорошо. — сурово сказал молодой человек.

Я задумался опять. с одной стороны — дать в бубен — это дело святое. Но как-то надо объяснить — за что. То есть, можно долго-долго говорить о том, что я за то, что пишу здесь, денег не получаю, а даже отдаю. И что, бля, этот человек мне бабла не насыпал, чтобы что-нибудь указывать. (То есть, если бы он мне денег дал — другое дело. Я, как человек, продающий буковки, это понимаю чрезвычайно хорошо). И что дело это частное, хоть я с благодарностью и думаю о тех. кто всё это комментирует. И очень, конечно, хочется, чтобы за тобой бегали читатели твоего, пусть даже и частного дневника и кричали: "Как хорошо, что ты не хуйню пишешь, да! Вот Синдерюшкин — хуйню. И Ева Перонова! И Нина Анаисова — хуйню! Все — хуйню! А ты — нет". Но это, конечно, бессмысленная мечта. Потому как лучше с такими людьми пить и есть, а не читать все эти гипотетические выкрики.

Вообще-то, я всё это рассказал к тому, что скоро, когда я закончу вспоминать про фантастов, я задумаюсь об играх, в которые играют люди. Так что если кто недоволен — смело голосуйте ногами. Дело житейское, я не в обиде.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2004

История про фантастов (II)

Там же, на том же фантастическом мероприятии приключилась со мной история.

Среди шумного пира случайно, в тревоге мирской суеты, ходил я мимо столиков. Хотел я сесть к давнему своему знакомцу. Но рядом с ним уже сидела голорукая и лебединошеея барышня.

Я клянусь, что татуировка на её предплечье изображала колебательный контур. Мой взгляд тупо скользил по катушке индуктивности и сосредоточенной ёмкости…

Но барышня вдруг прервала понтонный подъём моей еле всплывающей из глубин памяти электротехники.

— Сесть хотите? Да садитесь ко мне на колени!..

— Видите ли, барышня, — отвечал я не без беспокойства. — Я человек упитанный, поди раза в два больше чем вы выжимаю на весах. И больше привык, что сидеть в другой слойности. Да.

Но она посмотрела на меня незамутнённым взглядом:

— Да садитесь! Садитесь же! Я санитаркой в сумасшедшем доме работаю, буйных вяжу. У меня таких как вы, по десять за утро бывает!..

И это меня сразу насторожило.

Извините, если кого обидел.

20 февраля 2004

История про фантастов (III)

Дальше следует даже не история, а скорее, ответы на вопросы, которые мне задавали.

Балеты долго я терпел,

Но и дильдо мне надоел.

Роман Лейбов

На Конвентах широко распространено награждение призами по так называемому "демократическому" принципу — то есть прямым или ступенчатым голосованием участников. Так вот, это голосование себя дискредитировало по крайней мере по нескольким причинам.

Во-первых, в литературе ничего не решается голосованием. Тем более, голосованием, при котором мотивы литературного толка тесно переплетены с личными.

Это не гамбургский счёт. Это базар цирковых уборщиков, нетрезвых зрителей, импрессарио и борцов, что не видели поединка коллег.

Во-вторых, престиж этих премий утерян — они, как я уже писал об этом на бумаге, становятся похожи на медали собачьей выставки. Их много, унизительно много, и они обесценены.

В-третих, будущее, мне кажется, за персональными премиями. То есть премиями, которые присуждаются ограниченным количеством людей, но все они известны, и все отвечают за свой выбор.

Это и формулирует моё отношение к премиям. Лучше меньше, да лучше.

По крайней мере, рассказ "Хомка" мне кажется единственным, чьё присутствие кажется в лауреатской обойме бесспорным. То есть, в нём единство формы и содержания. Есть ещё нескоько текстов, что мне были интересны, но надо понимать, что к книгам я отношусь как паталогоанатом, получаю деньги за их чтение. оттого слово "интересный" довольно высокая похвала в моих устах.

Наконец, несколько замечаний, что не имеют прямого отношения к премиям. Отчего-то на "РОСКОНе-2004" очень много обсуждалась идея профессионального союза писателей-фантастов. Это очень странные, испуганные обсуждения, которые я встречаю часто — и в Сети. Потому как я наблюдаю робкие попытки создания бюрократического писательского профсоюза. Но это движение взволновало огромное количество людей.

Сразу закричали разные люди (В этих криках часто повторялась знаменитая либеральная фраза "Нас опять заставят ходить строем"). Это всё совершенно не интересно. Потому как профсоюз — одно, одинокое писательское творчество — другое, а хождение строем третье.

Нужно отделить мух от котлет, а ром от бабы. А начинания судить по результатам. Впрочем, я об этом давно сказал вот здесь.

В заключение я вот ещё скажу — всем на "РОСКОНе" подарили какую-то космическую ручку. Я вообще-то пишу только гелевыми чёрными ручками за десять рублей, а тут её цапнул радостно. Потому как она красивая, серебристая, а присмотришься — так чистое дильдо.

Надо подарить кому-нибудь.

Со значением.

Ага.

P.S. Израсходовано воды для приготовления зелёного чая — семь литров, вина красного — три литра, вина белого — два литра, табака — полста грамм; выражается благодарность устроителям всей этой вакханалии за то её устроили, и что я только там смог, наконец, выспаться до хруста — впервые за два месяца — в своей комнате, выморозив сам её предварительно открытым окном, создателям фильма "Ночной дозор", рабочий материал которого похож на клип, динамичен и внятен, как рекламный ролик, "Зимовью зверей", что год от года нравятся мне всё больше, Вадиму Нестерову за возможность попариться в дальней бане и беседы про Дальний Восток, Эдуарду Геворкяну — за историю про чёрных собак и Пелевина, Кириллу Бенедиктову за рассказ про адвоката и пидораса, фотографу Митричу за истории про ночные пижамы, Леониду Каганову за совместное стихоплетение, соседям — за сюжет о двух девушках и кузнеце, городу Харькову за то что там живут люди и кони, а загранице — за сладкую конфетную жизнь.

Ага.

Извините, если кого обидел.

21 февраля 2004

История про фантастов (IV)

Чем интересны сходки фантастов, что помимо призов, награждений и голосований там есть ещё и доклады.

Я как-то сидел на одном таком докладе. Делал его городской сумасшедший. Есть такое правило — если человек выглядит как городской сумасшедший, ведёт себя как городской сумасшедший, говорит как городской сумасшедший, то он городской сумасшедший и есть.

Так вышло и здесь.

Я, впрочем, часто манкирую правилом определения городских сумасшедших, за что меня жизнь наказывает. С другой стороны они часто становятся предвозвестниками удивительных и сакральных истин.

Итак, я сидел во втором ряду конференц-зала и слушал доклад про Россию и Европу. За свою жизнь я прослушал не менее сотни докладов на эту тему, оттого я знаю, что вся эта тема сводится к тому, что на слово "Россия" в русском языке нет неприличной рифмы, а на слово "Европа" — есть.

Докладчик тут же сказал, что «Европа на протяжении последнего тысячелетия была централизованным государством». Он продолжал говорить, а я терпел. Докладчик, собственно развивал мысль, что оттого, что Россия и Европа имеют христианские ценности, они (Россия и Европа должны объединиться).

У меня был как-то конфуз с либеральными ценностями — однажды я видел живого министра. Правда министр был бывший, но это дела не меняет. Министр читал лекцию про Вебера и протестантскую этику. Говорил он и про либеральные ценности.

Министр был из той породы людей, что были выпестованы в особое время, людей успешных, но отчего-то с жаром пересказывающих вчерашние новости и вчера прочитанные книги, забывая, что кто-то мог прочитать их в и прошлом году.

Министр блеснул юношеской любовью к Дос Пассосу, но отказался говорить о литературе нынешней.

Такие как он, в шестьдесят прочитали то, что большинство студентов теперь читают на втором курсе, а более продвинутые их шестидесятилетние сверстники прочитали давным-давно, когда выучили иностранные языки.

И вот запоздалое открытие так удивило эту особую породу людей, что все они превратились в старинно-рекламных продавцов колбасных отделов, которые, прежде чем что-то взвесить, долго трут бляху отличника торговли. Но то, что они норовят взвесить, давно описано в истории про коньяк, что выпила преподавательница французского языка, всю жизнь воздерживавшаяся от алкоголя.

Эту историю рассказывает Остап Бендер, кстати.

Я был готов простить правым и, кстати, этому министру, криво воплощённые программы, но вот криво написанные, плохо рассказанные — нет. Дело в том, что идея либерализма в России скомпрометирована. А успех любых радикалов не в их идеологической или эстетической красоте, а в том, что нормальный обыватель разочарован в либералах, которым дали руководить страной десять лет. После нашей встречи я нашёл официальную статью, которая написана примерно таким языком: «Это дополнение выводит нас за пределы смыслового поля идеального типа, но оно существенно для прояснения некоторых особенностей сознания именно российских граждан…». В этой статье был и список либеральных ценностей, что состоял из знаменитой триединой формулы Великой французской революции — только братство заместилось терпимостью, и всё это дополнено частной собственностью и государством…

Но и тогда, и сейчас я не был уверен в этом списке.

Итак, министр говорил сам, говорили и другие люди, причём все говорили об этих виртуальных ценностях, хоть мой приятель и заметил, что у нас часто исторические привычки называются духовными ценностями

Тогда-то я поднял руку и спросил о том, нельзя ли мне узнать список этих либеральных ценностей. Отчего-то министр начал гнуться и ломаться как пряник. Вернее, он начал на меня глядеть как партизан на допросе, но, путая след, говорил и о либеральных ценностях и о ценностях демократических.

— Да я вам вышлю, — сказал он, наконец. — вышлю, не сомневайтесь.

Я, встав, и пройдя сквозь ряды столов положил ему на кафедру свою визитную карточку.

И, ясное дело, хоть прошло немало времени, по-прежнему живу без либеральных ценностей. И без демократических — тоже.

Это горько и обидно, потому как я как раз честно хотел приобщиться к правильному знанию.

Поэтому я решил приобщиться хоть к христианским ценностям — они-то, думал я, прочнее. Они никуда не убегут.

Извините, если кого обидел.

Но…

22 февраля 2004

История про фантастов (VI)

Итак, я сидел на каком-то докладе в секции хлопобудов и будохлопов.

Сидел во втором ряду конференц-зала и слушал доклад про Россию и Европу.

Докладчик тут же сказал, что «Европа на протяжении последнего тысячелетия была централизованным государством». Он продолжал говорить, а я терпел. Докладчик, собственно развивал мысль, что оттого, что Россия и Европа имеют христианские ценности, они (Россия и Европа) должны объединиться.

Наконец, он сказал, что «христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях». Это меня очень взволновало, потому что я как-то уже потерпел поражение с либеральными и демократическими ценностями. Про это я только что рассказал. Теперь — мой час.

Докладчик посмотрел на меня, как на лоха. Он посмотрел на меня, как на последнего Сруна.

— Христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях, — сказал он.

Вот это было круто. Я понял, что для лохов у Моисея было десять заповедей, а ещё две — для правильных пацанов. Вместе с барабаном, да.

Тут я набрался мужества и попросил перечислить.

Докладчик перечислил.

Я понял, что не узнал в этом изложении ни одной. Это всё были другие заповеди.

Они были вообще другие, и я не мог запомнить ни одной. Не про меня была эта честь, я был помечен как шельма.

Оставалось стать в переходе со скрипочкой.

Извините, если кого обидел.

22 февраля 2004

История про Сетевые войны

Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей.

(Пс. 1, 1)

В последний час Прощёного воскресенья, для душевного спокойствия и умиротворёности, я расскажу следующую историю.

На одном и собраний фантастов я посетил доклад «Современные войны в Интернете. Теория и практика».

То и дело в докладе всплывали Виктор Резун, правые и левые.

— Рунет вопрос Резуна уже решил. — Камня на камне не оставили мы от этих концепций…

— Сколько крови мы перепортили эспээсовцам и яблочникам, — продолжал докладчик — неплохой, кстати, человек.

И становилось понятно, что доклад должен был называться «Сетевой флейм как способ времяпровождения. Теория и практика». Забормотали там какие-то люди, застучали подошвами об пол. И нчалась битва пикейных жилетов. Начали говорить о каких-то методиках пропаганды, о том, что работать нужно только с поддающимися, выплали как резаная карта Югославия и Ирак.

Я при этом думал, что есть распространённый вид сетевой паранойи — ругаясь на форуме или в чате, думать, что принимаешь участие в битве добра со злом. Ведь приглядится кто со стороны, так сразу поймёт, что не добра со злом, а бобра с козлом, жизнь победила смерть двумя неизвестными способами, а весь этот стук по клавишам — заурядное психотерапевтическое выговаривание.

Сеть стала чудесным инструментом для психотерапии — бродят по ней миллионы людей, кто расслабленно бормоча «Еh bien, mon prince. Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья de la famille Buonaparte», а кто горячась, как расслабленный увалень в очках. Многие из них и живут, и питаются сетевыми эмоциями.

Что с этим делать? Да ничего. Всё сказано в эпиграфе.

Извините, если кого обидел.

22 февраля 2004

История про фантастов (VII)

Проживая в иностранном городе А. читал невесть откуда взявшийся в моём багаже сборник «Фантастика-2001» Я обнаружил там интервью Мельника с Зоричем, рассказ о еврейском фантасте Амнуэле, что переигрывал еврейскую же историю, вполне вменяемого Володихина и рассказ всё того же Зорича «из заграничной жизни».

Собственно, хорош был рассказ Головачёва — квинтэссенция всех его романов, вместе взятых. Собственно, можно было читать не весь рассказ, а один из первых абзацев в нём: «Мише Потапову исполнилось недавно двадцать девять лет. Работал он в Оперативном управлении антитеррора Федеральной службы безопасности под командованием полковника Щербатова. Служил в армии, в десантных войсках, закончил юрфак МГУ, с малых лет занимался рукопашным боем, много читал, увлёкся эзотерикой и даже женился — в двадцать один год — но прожил с молодо женой всего четыре месяца, после чего она погибла — утонула при невыясненных обстоятельствах в Киргизии, на озере Иссык-Куль, куда поехала отдыхать с подругой».

Вот уж не прибавить, не убавить.

Извините, если кого обидел.

24 февраля 2004

История про казанскую географию (i)

Город Казань — хитрый город. География его непряма, и недаром его прославил знаменитый ректор местного университета. Геометрия города крутила ректора так, что параллельные мысли пересекались. При этом в голове самого ректора никакой битвы параллельных, признаться не наблюдалось.

Существует миф о содержании пятого постулата, от которого отказался Лобачевский миф о его внутреннем содержании, при том, что никто не помнит о первых четырёх. Этот миф так же живуч, как миф о том, что истинный смысл названия знаменитого романа Толстого «Война и мир» был утерян во время реформы орфографии. Скоро эти мифы окончательно укоренятся в общественном сознании, о них скажут тысячу раз, и гробовой крышкой прихлопнут первоначальное знание.

На могиле Лобачевского, похожей на старинный буфет, герб со щитом Давида, похожим на два школьных угольника и жужжащая пчёлка. Герб Толстого не в пример затейливее. Но обо всём по порядку.

Этот город настолько задурил голову студенту Ульянову, что этого студента вышибли из университета через три месяца после поступления. И после этого он уже больше нигде не учился. Даже он оказался слишком нормальным для этого города. Казань перекрутила его, и он пошёл по жизни ушибленным пересекающимися параллельными, исключёнными точками.

Вынула Казань из Володи пятый постулат, вынула как пятый элемент, и настал потом всем квинта и эссенция, а так же полный перпендикуляр.

Извините, если кого обидел.

25 февраля 2004

История про казанскую географию (II)

Именно в этот город, в казанский мир, попадает подростком Толстой. На его пути вырос один из самых странных городов Империи — не холодный чертёж Петербурга, не мягкая, как грудь кормилицы, матерь городов русских, не баранки-кольца и самоварные храмы Москвы.

Именно Казань формировала и формовала Толстого зычными криками Востока.

Казань холмиста, и, более всех других российских городов, зеркальна Москве.

Отражением храма Христа Спасителя возводится там, в казанском Кремле, мечеть Кул-Шариф, есть там свой пешеходный Арбат, строящийся подземный торговый центр и не построенное метро. Это реальное сочетание Руси и Востока — будто зеркало битвы московского мэра и татарского президента.

И дух этого города немногим изменился с тех пор, как Толстые переехали в Казань в ноябре 1841 года. Нужно только принюхаться к городскому воздуху, отделить запах верблюжей шерсти от бензиновой гари, и заводской дым от резкоконтинентальной дорожной пыли.

Толстые ехали через эту пыль, через Владимир и Нижний, через Макарьев и Лысково, Васильсурск и Чебоксары. Они совершали долгий путь для того, чтобы осесть в доме Горталова на Поперечно-Казанской улице. А потом, в августе 1844-го переехать в дом Киселевского на углу Арского поля.

Извините, если кого обидел.

25 февраля 2004

История про казанскую географию (III)

Я видел эти толстовские дома. Один из них находится рядом с тюрьмой — добротной старинной тюрьмой, вполне нормально функционирующей. Развалины толстовского дома были завалены битым кафелем и обычной унылой трухой. Это отражение в кривом зеркале, особое преобразование, при котором русская дворянская роскошь, смешанная с азиатчиной, превращается в азиатскую нищету советского времени.

Университет восточного города был настоящим восточным университетом. Недаром, Лобачевский, ставший попечителем Казанского учебного округа, заведовал огромной территорией. Границы этого округа уходили параболой к Ледовитому океану с одной стороны, и рушились в пустыню с другой. Восточной границы у этой параболической территории не было.

Университет был воротами на юг и восток. Южное и восточное знание выплавлялось на лекциях, где персидские и арабские слова мешались, кривые, как ятаганы арабские буквы бились со встречной строкой латыни.

Младший Толстой сдаёт вступительные экзамены в Казанский университет неважно, потом позднее пересдаёт. Тогда это было неловко, но возможно. Примерно в то же время, когда Толстой пишет прошение о дополнительных экзаменах у гоф-медика Берса рождается дочь. Дочь существует отдельно, время длится, эти двое существуют пока параллельно, геометрия Лобачевского еще не прогнула эти прямые.

С. А. Толстая в «Материалах для биографии Л. Н. Толстого» называет ещё одну статью «О симметрии». Летопись его учебной жизни однообразно симметрична. Учению товарищей соответствует созерцательность. Зубрёжке — некоторая лень, усидчивости — ветренность.

Матрикулы и прочие бумаги состоят из унылого перечисления неявок и неудовлетворительных оценок. «1845 — на полугодичный экзамен по истории общей литературы не явился… Арабский — два… Не допущен к переводу на второй курс восточного разряда философского факультета… Январь 1846 — карцер за прогулы лекций (уже на юридическом факультете)».

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2004

История про казанскую географию (IV)

При этом откуда-то взялось стремление быть Диогеном — Толстой сшил себе длинный парусиновый халат, полы которого пристёгивались пуговицами внутрь. Халат служил так же постелью и одеялом. Время смыло и этот халат и вид его напрочь, унесло куда-то Волгой за границы Казанского ханства.

И, наконец, 12 апреля 1847, было подано прошение об увольнении — «по расстроенному здоровью и семейным обстоятельствам».

Сам Толстой, в своей заметке для Бирюкова, писал, что «Причин для моего выходя из университета было две: брат кончил курс и уезжал, 2) как это ни странно сказать — работа с «Наказом» и «Esprit de lois» Montesquieu (она и теперь есть у меня) открыла область умственного самостоятельного труда, а университет со своими требованиями не только не содействовал такой работе, но и мешал ей».

Совершенно, непонятно, что было бы, если Толстой прогнул себя под криволинейный мир Казанской цивилизации, что было бы, если он с блеском закончил Университет — безусловно, один из лучших в мире.

Он был бы другим, это бесспорно. Может быть, он встретился с Исламом в качестве посланника, а не артиллериста.

Но тогда другие люди собирали разложенную в ряды функцию писателя. По-другому бы легли слова и строчки.

Кстати сказать, в Казани у человека меняется почерк — даже я cfv стал писать какой-то вязью. У букв появились странные хвосты и началия.

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2004

История про казанскую географию (V)

Я жил тогда в странной квартире с кривыми трубами и взрывоопасной газовой колонкой. Давление воды в трубах внезапно падало, и из крана начинал рваться пар — тогда нужно было бежать на кухню, шлёпая голыми пятками и гасить пламя. Из колонки сыпалась сажа и густыми хлопьями покрывала пол.

Стекло на кухне было выбито, но батареи жарили немилосердно. Я обливался потом, просыпаясь под завывание ветра, разглядывая снег, выпавший на карниз.

Внезапно отопление отключали — обычно это бывало под утро — и комнату заносило снежной крупой.

Как-то я пошёл в Казанский музей смотреть местного художника Николая Фешина, что давным-давно уехал в Америку. Я смотрел на Дюрера и Брейгеля, а сам думал о лицах казанских женщин — поражала меня какая-то дуга от глаз к носу, вытянутость этих лиц. Мой приятель говорил, что это свойство макияжа, но, какой макияж, думал я, может изменить форму головы? От вида одной такой женщины у меня мгновенно проступил пот между лопатками — я понял тех русских, что готовы были забыть веру и землю, что дурочкой лезли в сёдла и оставляли свой кров — вслед за этими вытянутыми глазами.

Холмист город Казань, думал я так же, бредя в ночи мимо двухэтажных турецких домов, а потом карабкаясь к своему вымороженному дому на Бойничной, холмист он — а от того мысли мои не прямы.

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2004

История про казанскую географию (VI)

История на берегах Волги гнулась всегда — булгары были данниками хазар, но в 965 году киевский князь Святослав Игоревич отпиздил хазар, которым, впрочем, ещё раньше наваляли печенеги. Каганат пал. А в 1164-ом Андрей Боголюбский отпиздил и булгар. Такое впечатление, что жена-булгарка запиздила и самого Боголюбского. А монголы окончательно отпиздили всех без разбору.

Пространство сжималось, прямые гнулись, а я помнил, что для мусульманина храм может сжаться до размера молитвенного коврика или даже сердца человека. Согласно преданию, ближе к концу времён все храмы стянутся к мечети Аль-Акса, и даже Кааба, как невеста, прибудет туда.

Про судьбы мечетей мне рассказывали местные и пришлые архитекторы, что, как известно, означает «надзирающие за устойчивостью». Потому как в этом городе, в свободное от других дел время, я попал на собрание. Там мне рассказывали и о надписях, оставленных воинами в чужих городах. Мне говорили о военном туризме, о кривых письменах, оставленных английскими полками в Персеполе. А я вспоминал Рейхстаг и Кёнигсберг. И гробницы фараонов, на стенах которых нацарапаны французские имена и имена британских офицеров.

Мы говорили о минаретах, которые только ленивый не сравнивает с ракетами. И я узнал, что у Мухамеда вовсе не было минарета, и он призывал с крыши.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2004

История про казанскую географию (VII)

Возвращение к храму сейчас было возвращением к детству. Дорога к храму была дорогой к родительному падежу — тому, чего нет. Вопрос мог звучать и как «Нет чего?». Надо было склониться перед желанием старух повесить рушники и цветы в храме, цветы и рушники, не предусмотренные никакими канонами.

Один умный человек говорил среди надзирающих над устойчивостью: «Мы знаем крепких хозяйственников и братков в митрах, и знаем пастырей среди воинов и учёных». При этих словах два присутствовавших священника заметно напряглись. И еще сказал он: «Мы — народы Книг, а не архитектуры. Вся архитектура у нас сосредоточилась до письменности. А нынче наша модель мира не здание, а Книга». Поэтому я вспомнил именно о книгах.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2004

История про казанскую географию (VII)

Итак, я вспомнил именно о книгах.

Любители ролевых игр, заполняющие Казань в ноябре, никогда не имевшие храмов, имеют, как бухгалтеры свою главную Книгу — известную до затасканности — того писателя, что переписал «Войну и мир» при наличии буквы «i». Толкиен лишь вручил французским и русским кельтскую внешность, Наполеона и Кутузова сделал магами, а Пьера Безухова отрядил хоббитом в дальние волшебные странствия. Толкиен стал Писанием этого народа, моделью высшего мира — в какие бы игры они не играли, какие бы книги они не использовали.

Кочующие племена ролевиков осаждают Казань каждый год не менее упорно, чем войско Ивана Грозного. Тот, правда, взял Казань второго октября, а эти заполняют север города тем же числом, но месяцем позже. Но, путешествуя по запутанным переходам Дома культуры имени Гайдара и соседнего ДК им. Ленина, я думал, что мечей и кольчуг здесь не меньше, чем четыреста пятьдесят лет назад.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2004

История про казанскую географию (VIII)

Если вдруг сгустится из бумаги с примесью типографской краски Средиземье, то народ, готовый населить его, уже есть — он рассеян по миру. Судя по всему, и аэропорт, годный к приёму драконов, будет называться там JRRT — согласно инициалам основателя Джона Рональда Руэла Толкиена. Среди расписания семинаров толкиенистов я обнаружил следующее — «Вопросы фонетики эльфийских языков и связанные с ними проблемы», а так же доклад на тему «Некоторые замечания об имени Эарендиль».

Но ролевики дополнили Книгу (тут всё, как в фэнтези пишется с большой буквы) — Мечом.

Казань тяготеет к оружию, военная память живёт и в том базаре боевой амуниции, что лежит на столах базара конвента «Зиланткон». Вот груда шлемов, похожих на хромированные ночные горшки, вот те самые сабли и мечи, о которых шла речь, вот покупатель придирчиво выбирает кольчугу. А вот уже гости и хозяева стучат железом о железо с радостным кастрюльным звуком.

Это жизнь и кураж имени Долохова.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2004

История про казанскую географию (IX)

Среди ролевых игр, что ставятся по книгам фэнтези, все — военизированы, нет ни одной, что была бы сосредоточена на строительстве города. Игроки не прозелитичны, замкнутость их очевидна. Общество платит ролевикам издёвкой, но они хранят свою монашескую правду книг. В капроновом рюкзаке они хранят меч.

Эта история рассказана здесь потому, что та Казань, что увидел Толстой — ещё жива, жива смесь времён, пыли и славы. Напоена нефтью татарская земля, булькает человеческое варево — мешающее татар и русских, крещенов и староверов, буддистов и хлыстов, скопцов и харизматиков — всё это сотая часть значков с карты религий Приволжского федерального округа.

Есть история, которая могла случиться только в Казани…

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2004

История про казанскую географию (X)

Итак, есть история, которая могла случиться только в Казани. Профессор Гамулин рассказал про то, как несколько лет назад в Казани и её окрестностях снимали фильм «Время Великих Булгар». Киностудия заказала какому-то казанскому заводу чуть ли не сотню бутафорских мечей. Но завод как-то неверно истолковал этот заказ, или же, наоборот, отнёсся к нему излишне серьёзно. Рабочие изготовили все мечи настоящими — из рессорной стали.

Каскадёры сказали, что даже они не рискнут биться этим оружием. Партия мечей замерла без движения.

Потом явились милицейские люди, осмотрели заводское творчество, и вынесли свой вердикт: «И, правда, оружие». И велели, поэтому, выбить на каждом мече номер, как и положено это делать на всякой боевой стали.

Что и было сделано. После этого к мечам все охладели. Так и лежали они в недрах милицейского склада несколько лет.

Дальнейшая их история мне неизвестна. Может, именно с одним из них, завёрнутым в дерюгу, шагает через трамвайные пути престарелая толкиенистка.

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2004

История про казанскую географию (XI)

Каждый ищет свою зелёную палочку. Каждому — своя вера.

Вылился на татарскую землю жидкий холод, выморозил внутреннее и внешнею Оттого худо было мне, хотелось не выходить из дому вовсе, а спать как сурку и не изучать утренних теней. Тем не менее, я пошёл в университет и стал там говорить с профессором Гамулиным о том, как отец Василия Тёмного, разоривший булгарские города взял себе титул-имя князя Боголюбского.

Когда Гамулин говорил о русском протекторате над Казанью, мне казалось, что он говорит о битвах греков и персов, но для него это было вполне вчерашнее время, примерно так же чеченцы вспоминали свою депортацию, а старики-красноармейцы — время страшных поражений 1941 года.

Мы вышли из тёплого, натопленного и надышанного старого здания и, обогнув новое, пошли к Кремлю.

Заговорили о евроисламе — по ассоциации с евроремонтом — «один еврей, что…». Я про себя думал, что странное обстоятельство определяет жизнь религии — ислам обручён с нефтью и газом. Особая воля Аллаха, помноженная на частную собственность — такого подарка не было ни у кого.

Впрочем, мы перекидывались давно придуманным. Это в давние года, на экзамене по богословию спрашивали — отвечать с рассуждением, или отвечать без рассуждения.

Мы разговаривали без рассуждения, но об извилистом и тайном.

Что объединяло разноверцев, так это хлебное вино, им, как и нефтью, делились разные народы моей страны. Мы купили украинской водки и принялись пить её ввиду памятника русским воинам, кривой кремлёвской башни и странной летающей тарелки, на которую походило здание цирка.

Гамулин посмотрел в замороженную воду и сказал, как заклинание:

— Сююмбека имела мужей следующих — Джан Али, Сафа Гирей и Шах Али — князя в Касимове.

Извините, если кого обидел.

29 февраля 2004

История про казанскую географию (XII)

Как-то вечером в ресторане казанские девушки плясали танец живота. Они плясали его так, будто за окнами был ночной Стамбул. Молоденькие татарки вертели пупками со следами пирсинга, но вот они сорвали платки с лиц и сплясали что-то латиноамериканское, но татарские лица скрыть было совершенно невозможно.

Я снова вернулся к надзирающим за устойчивостью. Там по-прежнему все начинали речи словами «Мне кажется». Эта восточная осторожность, намекающая на видения, мне нравилась.

Я знал, что большая часть всех глупостей, что говорят люди, предваряется словами «На самом деле…».

— На самом деле… — произносит человек и на секунду замирает, потому как не на самом, и дела там никакого, и эта формульная фраза только началие, поднятая рука.

Впрочем, через несколько дней какой-то блюдущий устойчивость Саурон схватился с надзирающим Гэндальфом. я посмотрел на своего друга, сидевшего рядом. Это был примечательный человек.

Кроме былых надзираний за устойчивостью, он писал детские книги и занимался поэтическим измерением земель. Назовём его Балдин.

Пока Гэндальф бился с Сапуроном, я успел понять, что не могу, как жителей зверофермы, отличить их друг от друга. В вытаращенных глазах Балдина сверкнуло безумие. Оно, быстро налилось в белки и выгнуло надбровные дуги.

Балдин не видел толкиенистской поножовщины и вообще был человеком мирным. Видимо, он вспомнил, как несколько столетий назад восточные люди били кривыми саблями по шеям его предков.

Это был настоящий арзамасский ужас, про который он мне сам ирассказывал. Дело в том, что последним днём августа 1869 года Толстой поехал из Ясной Поляны в Пензу. Он хотел купить там Ильмино, имение князя Голицына, и вот, отправился в странствие со слугой Арбузовым.

Через Тулу он приехал в Москву, первого сентября уже отправился в Нижний, приехал туда утром, а к вечеру второго сентября доехал до Арзамаса. Город Арзамас был довольно странен и парен селу, на противоположном берегу. Два белых храма стояли друг напротив друга, улицы были пусты и гулки. Толстого поселили в странной квадратной комнате, а всего квадратного он не любил. И вот в этой квадратной комнате он испытал необъяснимый панический ужас — ужас такой силы, что о его действии он вспоминал потом всю жизнь.

Теперь арзамасский ужас пришёл к нам.

Я пошутил, о чём-то, Балдин разговорился со старыми друзьями, Гендальф победил Саурона (или же наоборот). Всё успокоилось.

Но той же ночью…

Извините, если кого обидел.

29 февраля 2004

История про казанскую географию (XIII)

Итак, покинув танцы и пляски, я поехал домой, но отчего-то слез с трамвая раньше, чем думал. Хмель, что накатывал волнами, выгнал меня на мороз. Чернота обняла меня и заткнула рот мокрым ветром.

Я шёл мимо распаханной местности, местности бесхозной и ничейной, приготовленной на архитектурный убой. Временами я останавливался, чтобы набраться сил, вздыхал, пил зимний туман, и он вытеснял часть хмеля из головы.

Там, рядом с отсутствующими домами остались деревянные лавочники. Старики, выселенные из центра в бетонные муравейники, съезжались к своим исчезнувшим воротам и дверям и усаживались вместе — так, как они делали много лет подряд. Они редко-редко обменивались парой слов, а так — всё больше курили, глядя в пустоту.

Назад они не смотрели, и оттого деревянные дома с причудливой резьбой и скрипучими полами, дома наполненные коврами, жёнами и детьми для них существовали.

Лавочки стояли, а старых улиц уже не было.

Но сейчас не было видно ничего, лавочки были пусты, растворены в сырости и холоде.

Я начал пробираться через проулки, пошёл мимо развалин мастерских и долгого забора, свернул налево, увидев огни.

Тут ко мне подошли трое. Вернее, они как-то возникли рядом.

Он сказали что-то по-татарски. И я понял, что прикатился ко мне мой личный драндулет-шибболет, и сейчас меня будут убивать. Это всегда понятно сразу.

Был я крайним за нефть и за рубль, и за бесноватого царя, которому было всё равно, резать ли новгородцев, татар ли. И за кровномешанного-смешанного Ленина сейчас я отвечу, за и Сибирь и за Кавказ, за Власть Советов и Красное Знамя. И за крест на груди.

Я привалился к забору и ощутил через куртку, как он шершав и стар. Как грязны и пыльны его доски. Драться не имело смысла — не потому, что плохо менять свою жизнь на другие, а оттого, что драться я тогда не мог.

Один из ночных людей всмотрелся мне в лицо. Взгляд его был спокоен и беззлобен — так мясник смотрит на телка, потому что телок уже мёртв, и только кажется что он дышит, что его бока опадают в такт дыханию — ничего этого нет, вот мясник строго и ласково берёт его левой рукой и гладит шею, потому что плохо, когда зверь бьётся и пугается перед смертью. И вот этот человек заглянул мне в глаза и снова повторил свою фразу.

Я замычал как телок. А потом, откусив большой кусок сырого воздуха, разжевав, размешав его во рту, произнёс, так и не поняв вопроса:

— Вождан кушканча. — Как мог, я правильнее произнёс первый слог, где вместо первого "о" пишется подобие фиты, и надо, надо произнести его как можно мягче. И от этой мягкости, мне казалось, всё и зависело.

Это было сложное усилие, и я очень устал, договорив два этих слова.

Сырые ночные люди переглянулись, и старший, засмеявшись, ударил меня по плечу. С трудом я удержался на ногах.

Они заговорили о чём-то своём, отвернулись и скоро растворились в темноте.

А я побрёл к себе — сквозь мрак и туман. Мимо заборов, мимо пустых стариковских скамеек, мимо реки и озёр, новых и старых мечетей, мимо памятников Толстому и Ленину, мимо спящих эльфов и дремлющих хобиттов, мимо того и этого этого — к беспричинному и вечному арзамасскому ужасу продолжающейся жизни.

Извините, если кого обидел.

04 марта 2004

История по порядку ведения

Я простудился. Заранее прошу прощения у людей, с которыми обещал делать какие-то дела, и у тех, с кем никакие дела делать не собирался.

Это всё немного погодя.

Дело погодное, сезонное и скоро пройдёт.

Извините, если кого обидел.

05 марта 2004

История про еврейскую рыбу

Тут некоторые уже празднуют, скачут, аки бесы, с ветки на ветку. Поэтому я расскажу страшную историю про еврейскую рыбу. Я открыл еврейскую книгу, в которой говорится, что евреи делают с едой. Там рассказывают всякие ужасные вещи, но дошла там речь до гефилте фиш. Уже одно настораживает — фраза "Купите в магазине филе лосося — и приготовление этого блюда окажется очень простым". Но нет, мы всё же изучим раздел фаршированной рыбы. Раньше, пишут авторы: "Прежде тушку рыбы разделывали на филе, перемалывали его в мясорубке, а затем рубили в деревянной миске. Теперь процесс изготовления гефилте фиш не столь сложен". Так и что хотят делать эти люди?

Сварите, говорят бульон из рыбных голов. Измельчите, говорят, рыбу, перемешайте с яйцами, сделайте рыбные тефтельки и отварите их в рыбном бульоне.

Тефтельки! В бульоне!

И эти люди запрещают ковыряться нам ковыряться там и сям.

Извините, если кого обидел.

05 марта 2004

История про труд и еду

Школьное детство советского времени включало в себя обязательные уроки труда. Девочкам согласно коричневому цвету их форменных платьев и чёрному (или белому) их фартуков, выпадало, странное слово «домоводство», а мальчикам — куда более понятный «труд». Мистичность этих терминов в их чистом виде очевидна.

Мальчики строгали, пилили да шкурили, девочки варили, жарили и парили.

Хотя и то и другое — домоводство, и уж и подавно — труд.

Сейчас подросшие мальчики кашеварят, а девочки сноровисто чинят собственные автомобили. Они, пыхтя, меняют колёса и лезут внутрь горячего двигателя. Но романтика стали и внутреннего сгорания — дело особенное. Мне больше интересна поэтика еды. Один из персонажей знаменитого романа «В августе сорок четвёртого…» старший лейтенант Таманцев замечал: «Как говорил товарищ Мечников, еда — самое интимное общение человека с окружающей средой. А уж он-то соображал»…

Большая часть застольных суждений испорчена цитированием Михаила Булгакова, чаще всего того знаменитого места, когда профессор-живодёр, врач-вредитель, заложив хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал:- Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе — большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой). И что при этом говорить. Да-с.

Время торгует интимностью — оттого кулинарные книги самые популярные из тех, что имеют отношение к мистике домоводства.

А книги о еде условно делятся на три группы.

Первая — дорогие, похожие на альбомы живописи с глянцевыми репродукциями, кулинарные издания. Последней отечественной книгой в этом ряду, книгой, что была известна всем, этой книгой стала «Книга о вкусной и здоровой пище» — о ней написано много, но интересно и то, что толстый том пестрел огромным количеством иллюстраций во всех оттенках фиолетового и розового техниколора. там были несбыточные, как конструкции Дворца Советов, как Пантеон Героев — пирамиды шпрот и консервированных крабов. Там были немыслимые блюда и частокол бутылок грузинского вина, лишённого имён и снабжённого только номерами. Кника о вкусной и здоровой пище, впрочем, была книгой номенклатурной, чем-то вроде «Краткого курса ВКП(б)».

Чтобы избежать ранений в кухонной битве (мой микояновский шедевр имел круглую отметину от какой-то горячей кухонной утвари), книги прорываются в третье измерение. Некоторые из них снабжены подставкой, листы висят перед человеком вертикально, а сюжет рецепта кончается к обрезу страницы. Переворачивать не нужно — руки можно помыть позже.

Главная проблема книг первой группы это искушение гламурной победой. Это победа формы над содержанием, фотографии борща над его смыслом.

Вторая группа — недорогие издания, но не обязательно изданные на туалетной бумаге. Это рассказка про любимую рисовую котлетку Толстого или наполнившие Россию книги мученика Похлёбкина. В них мало иллюстраций, а уж цветные — и вовсе редкость. Однако именно тут можно найти вменяемый рассказ об истории пожарской котлеты, сведения о том, чем наслаждался Ниро Вульф и что жевали русские купцы.

Рядом с ними, будто свора собак, бегут сборники, незатейливые книжки-подборки домовых рецептов. Главная беда самых дешёвых из них — частое воровство рецептов из Сети и модных журналов.

Третью группу составляют справочники не по приготовлению еды, а по её потреблению. Это ресторанные справочники. Впрочем, даже переплетённые в кожу, упитанные, толщиной в палец меню повара зовут книгами. Справочники потребителя — это каталоги вин и прочих напитков, нормативные правила опрокидывания бокала, руководство по скрещиванию ножа с вилкой и краткий лексикон для разговора с половым.

Впрочем, третьи, безусловно полезные и необходимые — относятся к труду выбора и пережёвывания, обряду очерёдности и тайне чаевых.

Это, разумеется, не домоводство.

Но всё это — труд еды.

Извините, если кого обидел.

06 марта 2004

История про сны Березина № 114

Часто во снах я попадаю в чужие города. Это города синтетические, составленные из черт и примет разных местностей и городов, но иногда кажется, что это именно один чужой город, только с разными районами.

Как-то, путешествуя по нему, я жду на остановке трамвая. Трамвай подходит очень красивый, похожиё на те, в которых ездят по своим городам европейцы — серебристый, с узкими стеклянными дверями и кожаными петлями под потолком, что резко пахнут своим дублением. Людей, впрочем, много.

Я в последний момент вдавливаюсь в вагон. Там люди стоят плотно, вздыхая по команде. Тут я понимаю, что у меня нет денег, а по вагону протискивается женщина-кондуктор с почтальонской сумкой на ремне.

Наконец, она, достигнув меня, протягивает мне несколько белых монеток.

Я приглядываюсь, и понимаю, что это украинские копейки.

На мой немой вопрос кондуктор объясняет мне, что это плата за пересечение украинской границы, которую берёт на себя моё правительство. Но вручить символические деньги пограничникам могу только я сам.

Впрочем, думаю я, зачем мне туда, у меня и документов нет. Не говоря уж о том, что я сел в трамвай, а еду, такое впечатление в Харьков. Зачем мне в Харьков, зачем? Сердце там мучить, женщинам кланятся, на завод имени Малышева в дырку заборную глядеть, слушать как траки о снег шлёпают, как дизель ревёт.

Ничего не понятно.

Извините, если кого обидел.

08 марта 2004

История про сны Березина № 115

Я приезжаю в странный город. Судя по всему, это разросшийся город Саров, бывший Арзамас-16. На огромной площади между циклопическими зданиями мне показывают какие-то вооружения. К трёхколёсному мотороллеру привязана какая-то серебристая конструкция размером с тот же мотороллер. В этом изделии прорезаны большие иллюминаторы, через которые виднеются какие-то свёртки.

— Это, — объясняют мне, — смертоносная начинка.

Впрочем, в этом изделии на колёсиках есть сзади специальная крытая подножка, как на товарных вагонах старого образца. Старичок-разработчик жестом приглашает меня туда, и вот мы едем внутри этой бомбы на колёсиках по заснеженной площади, огромной и пустой.

Потом мне надо уезжать из этого города — оказывается, он стоит на море. Длинная улица, самая длинная ведёт через весь город и называется Красноармейская. Именно по этой улице вошла в город Красная Армия и долго ещё на набережной тыкала пальцами и палила из винтовок в удаляющиеся пароходы белогвардейцев.

И только сейчас город стал кузницей смертоносной начинки и местом производства изделий на колёсиках.

Я помню, как, приехав в этот город летом, ездил по этой улице на велосипеде, выезжал на набережную и, привалив велосипед к кнехтам, сидел и плевал в воду.

В этот раз мне нужно пройти чуть ли не всю эту улицу, чтобы добраться до вокзала. Уехать я должен вместе с Профессором Гамулиным, и вот стою и курю у вагона.

Но Гамулина нет.

Он не просто опаздывает. Выясняется, что Гамулина арестовали, он с женой, и ещё одной супружеской парой, пошёл в ресторан. И там его знакомый, сидевший с ним за столом, скончался от отравления.

— Ну, ладно, — сказал следователь. — Возьмите бумажки, и пусть убийца честно поставит крестик, что бы мы знали.

Чего и как знали — не понятно.

Все сдают следователю чистые бумажки и только Гамулин — бумажку, на которой написано: «Кто отдастся блуду, того положат в воду». Всё от того, что он никакой галочки не ставил, а просто вынул по ошибке другую бумажку из кармана.

Тут-то его и арестовывают.

Оказывается, Гамулин скормил своему сотрапезнику маленький пирожок с ядовитым повидлом, пока дамы ходили в туалетную комнату.

Зачем он это сделал, никому не известно, но все верят — без объяснений.

Извините, если кого обидел.

08 марта 2004

История про сны Березина № 116

Полчища крыс, да. Полчища крыс. Причём эти полчища крыс имеют какой-то счёт ко мне. Они движутся по сельской местности. Дело начинается в непоименованном городке, чем-то похожем на Тарусу. То есть никакая это не Таруса, но аналогичное дачно-культурное место.

Я пытаюсь улететь из этого места на дельтаплане с моторчиком.

Дельтаплан сильно пердит, жужжит и воняет, но выше чем метра на два над поверхностью подняться не может. Под ногами я вижу медленно ползущее полчище крыс.

Так я перелетаю в другой город покрупнее. Там, я отчего-то приземляюсь на узкий балкон огромного правительственного здания. Что за здание — неясно. Размеры у него циклопические, а город — явно не Москва. Мне открывают огромную стеклянную дверь.

За ней двое работников ресторана, которые объясняют, что большую часть персонала эвакуировали в связи с нашествием крыс, а они вот сидят и подъедают остатки.

Я сажусь вместе с ними за столик в пустом зале, и начинаю закусывать. На огромном экране перед нами строит рожи телевизионный ведущий, рассказывая, куда продвинулись крысы. и что ещё интересного происходит в мире.

Надо бы лететь дальше, но куда — совершенно не понятно. К тому же дельтаплан мне ужасно надоел.

— А крыс-то не боитесь? — спрашиваю я официантов.

— Нам эти крысы по херу, — отвечают мне они. — У нас здание герметичное.

Я заглядываю на лестницу, и вижу, что все дверные проёмы наглухо уплотнены какими-то механическими распорками.

— Сиди с нами, товарищ, — говорят мне официанты. — Ты мужик вроде свойский, а у нас тут жратвы навалом. Год просидим, всё не сожрём.

— Нет, — отвечаю. — Не могу.

Внезапно я оказываюсь на плоской крыши этого здания. Кругом вымерший город, который сверху оказывается гораздо больше, чем я думал. Рядом со мной на этой крыше, откуда ни возьмись, оказывается Девушка Несказанной Красоты. Собственно, такие девушки водятся только в американских фильмах, где их поселяют всякие компьютерные художники.

— Знаешь, — сообщает мне она. — Мы тут думали (и сразу становится понятно, что её не официанты подговорили, а она представляет какие-то высшие силы), мы подумали тут, не сдать ли тебя этим крысам. Но решили крысам не сдавать. Потому как крысы нам не понравились. Так что давай съёбывать отсюда вместе.

И я снова завожу свой дельтаплан с моторчиком и подвигаюсь на стульчике, чтобы дать девушке место.

Извините, если кого обидел.

08 марта 2004

История про сны Березина № 117

Приснился очередной апокалиптический сон. Я очутился в Москве, в здании Московского университета на Ленинских горах. Это, правда, особое, другое здание университета, нежели чем то, что всякий может увидеть воочию, или, хотя бы на открытках и живописных полотнах.

Это огромное здание с толпами атлантов, подпирающими какие-то античные портики, с цепочками внутренних двориков, цирками и катерами.

Но, присматриваясь к какой-то колонне, я вижу, что она еле заметно для глаза вздрагивает, крохотные трещины на ней дышат. Всё оттого, что под Москвой ползает Гигантский Земляной Червяк, живущий в метрополитене.

Но это не единственная напасть — повсюду в городе начинают видеть большой гипсовый бюст Сталина, что без рук, без ног, но передвигается по городу. Это облупленный, кое-где в чернильных пятнах, но очень большой бюст, величиной с дом. При своём движении он не щадит ничего — прокладывает среди улиц и кварталов широкую просеку. В этой сне я очень ругаюсь на этот символ — бегая туда и сюда по Москве. Отчего мироздание не могло придумать что-нибудь поостроумнее.

Даже внутри сна я понимаю, что это прозрачный намёк на известную песню Александра Галича, а, может быть, и на какие-нибудь выборы. Всё это кажется мне удивительно неуместным — расскажешь кому, а тебя обвинят в подтасовке снов в угоду какой-нибудь хакамаде. Но потом оказывается, что собственно, Сталин не символ зла (или добра), а это терминатор в исконном значении, черта отделяющая тьму от света. Он размечает город, готовя его к Страшному Катаклизму. Поэтому-то этот усатый бюст сам по себе не добро или зло, а грань, их разделяющая. Эта мысль во сне меня, надо сказать, поражает — только всё равно, совершенно непонятно, куда бежать — по ту сторону от проложенной им просеки, или по эту.

Причём в этом сне у меня довольно большое семейство, и я бегаю от этого сумасшедшего бюста, как старик-еврей от немецкого танка. Бегаю взад-вперёд, сбиваю полоумных старух-родственниц с их тазами, дочерей-идиоток и вопящих детей в стадо, чтобы вместе лезть через обломки куда-то.

Тьфу, пропасть. Нас будет трое, из которых один раненый, и в придачу юноша, почти ребенок, а скажут, что я про выборы.

Извините, если кого обидел.

10 марта 2004

История про сны Березина

Пошёл дальше спать. Не нравится мне окружающий мир.

Тем более, ночью в телевизоре одни поющие упыри. Их только ночью выпускают, как зеков на крышу тюрьмы, как мусорные машины на улицу, как рабочих в метро. Нет, днём они посылают к людям каких-нибудь своих более очеловеченных представителей. У этих делегатов только мелкие недостатки — ну, там туловище черезмерно выросло, кривовато сидит тело, ногу подволакивает, глаза как оловянные пуговицы. Но на человека похож. А ночью — их час, их время. Настоящие упыри, и за человека не примешь: какой-то гладкий мальчик со взрослыми песнями, девки в сетчатых колготках, болеющий чумой юноша, две безгрудые девушки-коктейля с кривыми ртами, прочие неизвестные вурдалаки.

Спать, я говорю. Пусть мне приснится египетская жаба. Или то, как утконос яйца несёт. Хоть что-то человеческое, да.

Извините, если кого обидел.

10 марта 2004

История про игры (I)

Я решил рассказывать про игры — дело это долгое, спорное, и те, кому это скучно, лучше на несколько дней прекратить чтение.

Итак, игра — есть слово без значения, что-то вроде артикля. Оно не живёт без дополнения или определения. Без них оно бессмысленно. Слово это само по сути является дополнением.

Его определения множественны и чем-то напоминают определения понятия “любовь”.

Впрочем, понятию “любовь” ещё повезло — его можно определять как “чувство” или “состояние”. С понятием “игра” это сделать сложнее.

Игра — непродуктивная деятельность, которая осуществляется не ради практических целей, а служит ради развлечения и забавы, доставляя радость сама по себе.

Йохан Хейзинга в своё трактате Homo ludens писал, что

“Всякая Игра есть прежде всего и в первую голову свободная деятельность. Она… “для человека взрослого и дееспособного есть функция, без которой он мог бы обойтись. Игра есть некое излишество. Потребность в ней лишь тогда бывает насущной, когда возникает желание играть. Во всякое время игра может быть отложена или не состояться вообще. Игра не диктуется физической необходимостью, тем более моральной обязанностью. Игра не есть задание. Она протекает “в свободное время”. Поначалу вторичные, по мере того как игра становится функцией культуры, понятия долженствования, задания обязанности привязываются к игре. Таким образом, налицо первый из главных признаков игры: она свободна, она есть свобода. Непосредственно с этим связан второй признак. Игра не есть “обыденная” жизнь и жизнь как таковая. Она скорее выход из рамок этой жизни во временную сферу деятельности, имеющей собственную направленность”.

Извините, если кого обидел.

10 марта 2004

История про игры (II)

Таким образом, налицо первый из главных признаков игры: она свободна, она есть свобода. Непосредственно с этим связан второй признак.

Игра не есть “обыденная” жизнь и жизнь как таковая. Она скорее выход из рамок этой жизни во временную сферу деятельности, имеющей собственную направленность”.

Обычно отмечается незаинтересованный характер игры: “Не будучи “обыденной жизнью, она лежит за рамками процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Она прерывает этот процесс. Она вклинивается в него как временное действие, которое протекает внутри себя самого и совершается ради удовлетворения, приносимого самим совершением действия. Такой, во всяком случае, представляется нам игра сама по себе и в первом приближении: интермеццо повседневной жизни, занятие во время отдыха и ради отдыха. Но уже в этом своем качестве возобновляемого разнообразия она становится сопровождением, приложением, частью жизни вообще. Она украшает жизнь, она дополняет ее и вследствие этого является необходимой. Она необходима индивидууму как биологическая функция, и она необходима обществу в силу заключенного в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности, в силу завязываемых ею духовных и социальных связей — короче, необходима как культурная функция. Игра удовлетворяет идеалы коммуникации (uitdrukking) и общежития. Место ей в сфере более возвышенной, нежели чисто биологический процесс добывания пищи, спаривания и самосохранения.

К. Гросс говорил о том, что игра — непреднамеренное обучение.

Эрик Берн описывал игры с точки зрения психологии. Он вводил термин “Времяпровождение” — “формальные ритуалы во время встреч предшествуют полуритуальным беседам на определённые темы; по отношению к последним мы будем применять термин “времяпровождение”, и говорил о том, что “Последовательности трансакций, основанные в отличие от времяпровождения, не на социальном, а на индивидуальном планировании, мы называем играми”.

“Времяпровождения и игры — это, на наш взгляд, только суррогат истинной близости. В этой связи их можно рассматривать скорее как предварительные соглашения, чем как союзы. Именно поэтому их можно характеризовать как острые формы взаимоотношений. Настоящая близость начинается тогда, когда индивидуальное (обычно инстинктивное) планирование становится интенсивнее, а социальные схемы, скрытые мотивы и ограничения отходят на задний план. Только человеческая близость может полностью удовлетворить сенсорный и структурный голод и потребность в признании. Прототипом такой близости является акт любовных, интимных отношений”.

Но за определением, которого нет, следуют попытки определить суть этого процесса, его цели и правила.

“В теории игр рассматривается количественная мера “выигрыша” в результате принятия правильной стратегии в данных условиях, исследуются модели наиболее выгодного поведения в условиях столкновения различных сторон, имеющих противоположные цели и интересы (модели конфликтов), общие правила установления стратегии… Математическое описание игры сводится к перечислению всех участвующих в ней игроков, указанию для каждого игрока множества всех его стратегий, а так же численного выигрыша, который он получит после того, как все игроки выберут свои стратегии. Согласно принятому в теории игр “принципу минимакса”, рекомендуется выбирать стратегию с учётом того, чтобы даже в случае самой оптимальной стратегии, принятой противником, выбирающий стратегию понёс наименьшие потери.

После этого игра является формальным объектом, который поддаётся математическому анализу. Основная цель этого анализа состоит в разработке критериев целесообразности поведения игроков, доказательстве существования у игроков оптимальных стратегий, установлении важнейших оптимальных стратегий, формул и алгоритмов для их фактического вычисления.

Итак, не поняв, что суть игра мы определили внутренние понятия и уже занялись классификацией. Игры классифицируются по различным признакам. Например их можно делить так:

1) коалиционные и бескоалиционные (каждая сторона состоит из одного игрока;

2) игры нормальной формы (информация получена до начала игры) и динамические игры (информация поступает игрокам постепенно);

3) конечные и бесконечные (в зависимости от числа стратегий).

Встречается и иная классификация игр:

1) антагонистические, в которых сумма выигрышей игроков в каждой ситуации равна нулю;

2) с полной информацией, в которых все участники располагают полной информацией о сложившейся в игре ситуации в каждый момент времени:

3) матричные — такие антагонистические игры, в которых каждый игрок имеет конечное число стратегий;

4) игры с природой, в которых один из противников не имеет определённой стратегии и целей;

5) с неполной информацией о позициях, сложившихся в игре.

Впрочем, все разговоры об игре превращаются в разговоры об игре в частности Что такое “игра вообще” никому не известно”.

Извините, если кого обидел.

10 марта 2004

История про игры (III)

Впрочем, все разговоры об игре превращаются в разговоры об игре в частности. Что такое “игра вообще” никому не известно”.

Большая Советская Энциклопедия в своём 17 томе второго издания говорит:

“ИГРА — 1) Одно из средств умственного, нравственного и физич. воспитания детей (см. Игры детские, Игротека). 2) Состязание со спортивной целью, напр. городки, теннис, футбол, шахматы (см.), или с целью развлечения, напр. домино (см.), карточная игра (см. Карты игральные) и др. 3) Исполнение на сцене или в кинопостановке драматич. произведения (пьесы, сценария) (см. Сценическая игра). 4) В капиталистич. странах — некрые виды спекуляции, напр. биржевая И. (см. Спекуляция биржевая).

Это сообщение зажато между статьёй о некоем селе, центре Игринского района Удмуртской АССР. Расположено это село на реке Лоза, вблизи железнодорожной станции Игра. (Собственно, и село это носит название “Игра”), и статьёй “ИГРА СЛОВ — словосочетание, основанное на частичном или полном звуковом сходстве слов и смысловом их различии”.

Определение, заключённое внутри тёмно-синего тома энциклопедии мне нравится. Это наиболее честное определение — оно необщее.

Извините, если кого обидел.

10 марта 2004

История про игры (IV)

Ясно, что что такое "традиционные игры" тоже не понятно. Что за традиционные, в чём традиция… Вот — широко распространённые шахматы и карты. Всё остальные пока вон — игру на сцене, турниры, прочие соревнования в спорте (хотя принадлежность шахмат к спорту уже никем не оспаривается).

Придя на семинар к ***, вместо того, чтобы заниматься серьёзными вещами, мы углубились в парадоксоговорение. В частности, было заявлено, что частным случаем шахмат положим шашки, частным случаем карт — кости.

Это упрощённое деление основывается на том, например, что вероятностная схема карт при игре в кости усиливается, и с помощью карточной колоды можно придумать аналог игры в кости.

Извините, если кого обидел.

11 марта 2004

История про игры (V)

«Игра очень тесно связана с временем и с будущим», — пишет Михаил Бахтин, — «Недаром основные орудия игры — карты и кости — служат и основными орудиями гадания, то есть узнавания будущего. Нет надобности распространяться о далеких генетических корнях праздничных образов и образов игры: важно ведь не их далекое генетическое родство, важна та смысловая близость этих образов, которая отчетливо ощущалась и осознавалась в эпоху Рабле. Живо осознавался универсализм образов игры, их отношения к времени и будущему, к судьбе, к государственной власти, их миросозерцательный характер. Так понимались шахматные фигуры, фигуры и масти карт, так воспринимались и кости. Короли и королевы праздников часто избирались путем метания костей… бла-бла-бла, (это я вступаю) бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, В образах игры видели как бы сжатую универсалистическую формулу жизни и исторического процесса: счастье-несчастье, возвышение-падение, приобретение-утрата, увенчание-развенчание. В играх как бы разыгрывалась вся жизнь в миниатюре (переведенная на язык условных символов), притом разыгрывалась без рампы. В то же время игра выводила за пределы обычной жизненной колеи, освобождала от законов и правил жизни, на место жизненной условности ставила другую, более сжатую, весёлую и улегчённую условность. Это касается не только карт, костей и шахмат, но и других игр, в том числе спортивных (игра в кегли, игра в мяч) и детских игр. бла-бла-бла, (это снова я) бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, (это я) бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, (это я) бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, (это я) бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла. Да.

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (VI)

Ну, и конечно, Юрий Лотман:: «В функции карточной игры проявляется ее двойная природа. С одной стороны, карточная игра есть игра, то есть представляет собой образ конфликтной ситуации. В рамках карточной игры каждая отдельная карта получает свой смысл по тому месту, которое она занимает в системе карт. Так, например, дама ниже короля и выше валета, валет, в свою очередь, также расположен между дамой и десяткой и так далее. Вне отношения к другим картам отдельная, вырванная из системы карта ценности не имеет, так как не связана ни с каким значением, лежащим вне игры. С другой стороны, карты используются и при гадании».

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (VII)

Эпиграф:

Вглядимся в это непрестанное напоминание, в приверженность игры к традиционным формулам. На самом деле, каждый игрок разыгрывает давнишние сдачи. Его партия — повторение прежних партий, а лучше сказать — повторение давнишних жизней.

Борхес. Труко.

Итак, шахматы. Эрик Берн замечает: «Игры, в которые играют люди, передаются от поколения к поколению. Любимая игра конкретного человека может быть прослежена как в прошлом — у его родителей и у родителей его родителей, так и в будущем — у его детей. В свою очередь его дети, если только не произойдет какое-нибудь вмешательство извне, будут учить этим играм его внуков. Таким образом, анализ игр происходит на обширном историческом фоне. Игра может охватывать около сотни лет в прошлом и может быть надежно прогнозирована по меньшей мере лет на пятьдесят в будущее».

Моделирование боевых действий обычно связывают именно с шахматами.

Особое положение приобретает не игра, а часть игры, задача. В задачах (где требуется дать мат в заданное количество ходов) и особенно в этюды (где требуется выиграть или сделать ничью) эстетический элемент достигает наибольшей степени.

Для сравнения можно представить себе современный футбольный матч, который играется с середины второго тайма и судья предварительно расставляет игроков — одинокого нападающего у чужих ворот, вратаря — на своём месте, а всю защиту выбрасывает на скамейку запасных.

Пример шахмат нам нужен для того, чтобы понять — игра действительно эволюционирует вместе с обществом. Партии в шахматы на протяжении нескольких столетий удлинялись — в целях эстетических, для улучшения game-play. Началась пора блочной игры, когда партии основывались на уже известных и содержащихся в памяти игроков комбинациях.

И, наконец, современные шахматы стали шоу.

В рамках массовой культуры совершенно не важно, каким стилем играл чемпион мира — важно, кто им стал. И не было ли при этом какой конспирологической интриги.

Название шахмат производят от персидского шах — государь и арабского мат — умер), про это занятие ортодоксальные источники постоянно повторяют «игра, богатая элементами спортивной борьбы, научного мышления и художественного творчества».

Появившиеся, по-видимому, в Индии, (поскольку упоминание о них, вернее о чатуранге, забытой игре с четырёхцветным и четырёхчастным войском на одноцветной доске и четырьмя игроками относится к VI веку. В чатурангу играли четыре человека, но в отличие от современных шахмат, задача заключалась не к постановки мата, а к истреблению фигур противников.

Что любопытно, чатуранга была симбиозом костей и шахмат в современном представлении — ходы делались в зависимости от броска костей. Например, если выпадала одна цифра, то ходила соответствующая ей фигура, если выпадала другая — то использовалась следующая.

Игра эта забыта. Колесницы, слоны, конница и пехота — четырёхцветное воинство — распущены. Сначала шахматы были медлительной игрой, фигуры — малоподвижными. По мере продвижения с Востока на Запад шахматы претерпевали изменения. Со временем ферзь и слон приобрели дальнобойность, пешки стали передвигаться (с начального положения) не только на одно, но и на два поля вперёд и была введена рокировка. Кстати, что в глубинных районах Бурят-Монголии местные шахматисты и сейчас не признают современной рокировки.

В Западную Европу игра проникла в VIII–IX веках, после завоевания арабами Пиреней. К этому времени относится, невидимому, начало изучения игры; об этом свидетельствуют рукописи (древнейшая принадлежит Абуль-Аба, IX в.), где приводятся интересные партии и мансубы (задачи). Подлинное изучение шахмат было начато в Европе в эпоху Возрождения, когда шахматы приобрели к концу XVI века современную форму и собственно получили распространение.

В Среднюю Азию они были завезены непосредственно из Индии; русские получили шахматы, вероятно, от иранцев. Первое упоминание о них на Руси относится к XIII веке в «Кормчей книге».

Самое интересное, что игра тут же начинает обрастать игровыми сообществами — в XVIII–XIX веках шахматисты группировались вокруг кофеен. Всемирной известностью пользовалось шахматное кафе de lа Regence в Париже, в которое ходили Вольтер, Руссо, Д'Аламбер, и Дидро. Эпоха шахматных клубов начинается в Германии (1879). Всероссийский шахматный союз был основан в 1914. Через десять лет в Париже возник Международный шахматный союз (ФИДЕ).

Издавна особое положение приобретает не игра, а часть игры, задача. В задачах (где требуется дать мат в заданное количество ходов) и особенно в этюды (где требуется выиграть или сделать ничью) эстетический элемент достигает наибольшей степени.

Но не имеет смысла создавать очерк истории шахмат — просто знаменитая игра суть удобная модель для сравнения. В современных играх, в том числе компьютерных, происходят всякие общие стилевые процессы (Ну, просто в обществе сейчас спрос на времяпровождение), а шахматы — хорошо описаны, существуют записи партий за несколько столетий. При общем сохранении правил менялся регламент шахматной игры — например, в конце XIX века появляются шахматные часы, возникла традиция многодосочных соревнований.

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (VIII)

Самое интересное, что игра тут же начинает обрастать игровыми сообществами — центрами шахматной жизни в городах Европы XVIII в. и отчасти в XIX в. были кофейни. Всемирной известностью пользовалось шахматное кафе Режанс (de lа Regence) с начала XVIII в.) в Париже…

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (IX)

Появляется понятие стиля игры — крупным мастером атаки, конкретного анализа был итальянец Греко; усовершенствовав технику позиционной игры, поднял значение общей оценки Филидор. Появляется термин «комбинационным «зрением», который применялся, в частности к Алёхину.

Особое положение приобретает не игра, а часть игры, задача. В задачах (где требуется дать мат в заданное количество ходов) и особенно в этюды (где требуется выиграть или сделать ничью) эстетический элемент достигает наибольшей степени.

После этого краткого экскурса в историю можно позволить себе сделать несколько замечаний.

Партии в шахматы на протяжении нескольких столетий удлинялись — в целях эстетических, для улучшения game-play.

Всё сильнее проявлялась тенденция блочной игры, когда партии игрались блочно, основываясь на уже известных и содержащихся в памяти игроков комбинациях.

При общем сохранении правил менялся регламент шахматной игры — например, в конце XIX века появляются шахматные часы, традиция многодосочных соревнований.

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (Х)

Про шашки. Бла-бла-бла, бла-бла-бла…Между тем, игра эта сложная и многовариантная именно в смысле правил — существуют шашки русские, английские, немецкие и итальянские (на 64-клеточной доске), польско-французские (на 100-клеточной доске) — именно по ним с 1894 года проводится чемпионат мира, и канадские (на 144-клеточной доске).

Первоначальные сведения о них, как и о шахматах теряются в веках. О них есть свидетельства на архитектуры Древнего Египта и стран Аравии. Кажется, они были известны еще в III веке, и, следовательно древнее шахмат.

Вторым типом игры, с существенно расширенным фактором случайности является игра в карты — по определению — листки картона с цветным изображением фигур и знаков, предназначенные для различных игр. Полный комплект (колода) карт и состоит из 52 листков, в некоторых играх, правда, она включает 53 карты.

Изобретение карт приписывалось разным народам Востока — как всегда, в первую очередь китайцам. Масти их принадлежат к восточной орнаментике. В Византии эти знаки служили для украшения различных тканей.

Распространение карт в Европе относится (приблизительно) к XIV веку.

Существующий в настоящее время тип карт в основном сложился уже в XV веке во Франции и Германии. Первоначально К. и. изготовлялись художниками по заказу дворянской знати и придворных кругов.

После изобретения резьбы по дереву и гравирования на меди печатное производство карт приняло в Западной Европе широкие размеры. В XV веке оно выросло в Германии в целую отрасль промышленности и экспорта. В дальнейшем выпуск карт составлял в большинстве европейских стран государственную монополию.

Игра стала кодифицированной…

Извините, если кого обидел.

12 марта 2004

История про игры (XI)

Только что я узнал, что мои френды умнее меня. Они рассуждают о Римане, Шопенгауэре, многомерных пространствах и влиянии Шуберта на Шостаковича. Вы в этом ничего понять не можете, но в коментах соглашаетесь с ними. Всё это ужасно верно, оттого я расскажу о карточных играх дальше и перескажу

Лотмана. В России самым ранним свидетельством о картах является Уложение 1649, в котором предписывалось беспощадно искоренять карточную игру. В начале XVIII века преследование карточной игры значительно ослабело. Карты стали символом человека, его социального положения в обществе. Екатерина II предприняла клеймение карт, ввела налог на азарт. Надпись на указе гласила: «Себя не жалея питаем птенцов».

С этого времени карточная игра получила в России большое распространение. Появилось множество игорных домов. Возвращаясь к вышеприведённой цитате из Лотмана, нужно её продолжить: «Здесь активизируются другие функции карт: прогнозирующая («что будет, чем сердце успокоится») и программирующая. Одновременно при гадании выступают на первый план значения отдельных карт. Так, когда в «Пиковой даме» в расстроенном воображении Германна карты обретают внеигровую семантику («тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком»), — то это приписывание им значений, которых они в данной системе не имеют (строго говоря, таких значений не имеют и гадальные карты, однако сам принцип приписывания отдельным картам значений взят из гаданий). Когда у Пушкина мы встречаем эпиграф к «Пиковой даме»: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», а затем в тексте произведения пиковая дама выступает как игральная карта — перед нами типичный случай взаимовлияния двух планов. Здесь, в частности, можно усмотреть одну из причин, почему карточная игра заняла в воображении современников совершенно особое место».

Обе приведенные выше цитаты строго отграничивают «солидные» и «нравственные» коммерческие игры от «модных» и опасных — азартных (заметим, что на первом месте среди последних у Страхова стоят банк и штосс — разновидности фараона). Известно, что азартные игры в России конца XVIII — начала XIX века формально подвергались запрещению какбезнравственные, хотя практически процветали.

Извините, если кого обидел.

13 марта 2004

История про игры (XII)

Мы ведь играем не из денег,

А только б вечность проводить!

А.С.Пушкин

Интуитивно понятно, что раз изменилась манера играть, то отпечатком этой манеры будут обладать все новые игры. Технология, идущая в поводу у игры.

Можно сказать, впрочем, что если бы человек реализовывался в своей обыденной жизни, то он не играл бы. Это касается путешествий, охоты на зверя или человека, и прочего.

Всякое домашнее животное есть игра в детей — впрочем, дети и есть домашнее животное. Известен пассаж Платона по этому поводу в «Апологии Сократа» — о замещении детородной функции творчеством.

Итак есть два состояния игры — заполнение вакуума виртуальным приключением и — второй путь — увлечение абстрактной игрой для заполнения времени. Однако, неясно, что жизнеспособнее — абстрактная игра или миметическая.

Извините, если кого обидел.

14 марта 2004

История про игры (XIII)

В игре есть ещё вот какая черта — игрок чувствует себя если не демиургом, то человеком что-то контролирующим. Обывателю нужно простое и понятное объяснение событий — это касается и политики и общественной жизни. Это касается и суждения о том, что американские бомбардировки очередной какой-нибудь страны способом отвлечь внимание общественности от сексуального скандала американского президента.

Это касается и объяснений смерти принцессы Дианы при помощи международного заговора или заговора папарацци.

Часто обывателю непонятнен механизм события — но дело не в этом. Больше чем мирового заговора он страшится мысли о неодушевлённой случайности, которая правит миром.

В игре всё иначе — она культивирует управляемость, даже если это "очко" или "три листика".

Игра — это то, на что ты идёшь сознательно. Жизнь это то, к чему ты вынужден.

Извините, если кого обидел.

14 марта 2004

История про игры (XVI)

Игра есть смена стиля жизни для персонажей известных романов — таких, например, как «Магус» Фаулза. Для более неискушённого потребителя несколько лет назад появился кинематографический аналог — фильм «Игра».

Герои и там, и там проживают дополнительную придуманную жизнь. И это обстоятельство ставит перед нами вопрос — что есть современная игра: последовательность партий или однократная игра.

Тут есть очень интересные примеры — есть разветвлённый сетевой игровой сервер, запрещающий повторное участие в ролевой игре, игроку, виртуально в ней погибшему. То есть, в таком случае, никакого «restart level», никакого нового начала произойти не может. Можно, конечно сменить виртуальное имя и провайдера, но в наших условиях это значит почти тоже, что переродиться.

Классический пример однократной игры это розыгрыш.

Причём выигрыш обеспечивается лишь когда он, розыгрыш, раскрывается — как известными бывают только раскрытые разведчики.

Поэтому идеальный разведчик — разведчик неизвестный.

А вообще не буду я ничего больше сегодня писать — потому как сгоревший манеж воспринимаю как личную обиду. И очень этому расстроился.

Извините, если кого обидел.

15 марта 2004

История про игры (XVII)

Шкловский писал об странной прогностической функции и её связи с воспевшей игру русской литературой так: «Пушкин, Толстой, Достоевский были игроками в том смысле, что ждали своей карты, своего будущего слова, которое разгадывает мир вокруг. Надо бы повторить, что долгие слова и цифры, написанные на зеленом сукне, счищаются потом лакеем, который морщится от надоевшего дыма карточных предзнаменований".

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XVIII)

В примере объединения шахматистов вокруг европейских кофеен хорошо видна модель возникновения игровых клубов. Точно так же возникают замкнутые монашеские ордена толкиенистов и обучающие ордена игроков. Так же (по той же схеме) возникают объединения сочинителей Живых Журналов, группирующиеся в Москве вокруг определенных заведений общественного питания. Хейзинга пишет: «Игровая ассоциация обладает общей склонностью самосохраняться, консервироваться, даже когда игра уж сыграна. Не каждая партия игры в камушки или в бридж ведет к образованию клуба. Но объединяющее партнере по игре чувство, что они пребывают в некоем исключи тельном положении, вместе делают нечто важное, вместе обособляются от прочих, выходят за рамки всеобщи норм жизни, — это чувство сохраняет свою колдовскую силу далеко за пределами игрового времени. Клуб идёт игре, как голове шляпа. Было бы слишком легкомысленно недолго думая наклеить ярлык чисто игрового сообщества на все, что этнология называет фратриями, возрастными классами или мужскими союзами. Однако нам еще не раз предстоит убеждаться, насколько сложными бывают попытки начисто исключить из игровой сфере долговременные общества, группировки, корпорация прежде всего в архаических культурах, с их в высшей степени солидными, торжественными и даже священными играми».

И тогда наступает ответственность игрока перед игрой.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XIX)

При этом классификация игр, живущих в современной культуре, запутана не меньше, чем определение самой игры. Помимо традиционных шахмат или карточной игры появились компьютерные и другие специфически-современные игры, которые меняют представления об игре как занятии.

Итак, появились компьютерные квесты, подобные путешествиям из хроник времён короля Артура. Появились ходилки-стрелялки и пейнтбол, симулирующий войну на воздухе и ворох компьютерных симуляторов, которые превращают игровое пространство во что угодно — от салона автомобиля до кабины космического корабля.

Есть несколько терминов, часто употребляющихся в последнее время применительно к играм. Это «gameplay», играбельность, которая связана и с эстетикой игры, и с решаемостью задачи. При низкой gameplay игрок останется в недоумении — то ли он неумён, то ли задача не имеет решения.

А вот же «replayability», то есть заинтересованность игрока в новой партии. Этот показатель в играх, основанных на отгадывании загадок, в компьютерном варианте — у квестов, самый низкий. Загадки решены, ответ ещё в памяти, новое путешествие за Чашей Святого Грааля скучно.

И вот ещё — чтобы хоть как-то упорядочить терминологию, уговоримся, что «партией» мы называем часть какой-нибудь игры, ведущуюся по её, игры, общим правилам. Что «симулятором» мы называем игру, моделирующую реальность.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XX)

Массовая культура очень интересно расставляет в современной игре участников. Появляется особый род наблюдателей. Тип болельщика, который никогда не бьёт по мячу — один из таких наблюдателей, а болельщиков этого типа — миллионы.

Разница позиции наблюдателя и позиции участника в игре (это звучит почти каламбуром) привела к возникновению особых телевизионных игр — не многочисленных шоу, которых, разумеется, множество, а, таких, например, как «Ключи от форта Байард» — вида ролевой игры (РПГ) или квеста. Наблюдение в ней ведётся сбоку. А давно покойная телевизионная игра «Позвоните Кузе» — типичная компьютерная игра для порчи клавиатуры, переведённая в телевизионный формат. Интерес её в том, что это игра «на миру» — игра общественная, где ходы происходят на глазах множества людей.

Но есть ещё одно обстоятельство — игра прошлого была действие, нацеленное на выигрыш. Игра же современности — это действие, направленное на процесс, на проживание дополнительных приключений. В этом смысле идеальный «Duсk Nuсkem 3D» (ходилка-стрелялка) есть «Duсk Nuсkem» с бесконечным числом уровней. Эти уровни действительно плодятся и множатся как кролики. Создать их может мало-мальски компьютерно-грамотный студент. И желание играть в бесконечно варьируемую игру — ещё одно подтверждение сентенции Ницше о том, что цель ничто, движение всё.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXI)

Существует, правда, и контраргумент о существовании игроков, для которых процесс игры есть всё. Однако массовые игры прошлого можно охарактеризовать как игры абстрактные (шахматы, карты, кости), а современные массовые игры — как симуляторы. «Dukе Nukem» суть симулятор человека. Это действующая модель человека, правда ограниченная размерами экрана и нехитрой деструктивной деятельностью.

Игры при этом всё равно есть повод к общению — особенно квесты, что способствуют ночному телефонному общению, заключающемуся в помощи по отгадыванию загадок.

А свойства квеста, связанные с необходимостью обнаружить и использовать предметы восходят к древним литературным сюжетам.

Пушкинский Германн и гоголевские игроки, кстати, играли именно в штосс — игру абстрактную, несмотря на антропоморфную даму. Слово это часто путают со словом «штос», что на букву короче и означает один из ударов в бильярде. Stoss-ом же зовётся по-немецки сама колода. Успех игры в том, что эта игра чрезвычайно простая. «Игроки и банкомёт имеют одинаковые колоды карт. Игрок выбирает из своей колоды карту и объявляет свою ставку. Банкомет в открытую сдвигает верхнюю карту своей колоды на полкарты вправо так, чтобы все участники игры могли видеть только первую и вторую карты, которые имеют в игре штосс свои названия. Если карта игрока отсутствует в первых двух картах, банкомет сбрасывает две первые карты на стол первую направо, вторую налево и открывает следующую пару карт. Игра продолжается до того момента, когда в колоде банкомета встретится карта, совпадающая по достоинству с картой игрока. Если эта карта выпала налево, выиграл игрок, направо выиграл банкомёт». Лотман замечает: «Азартные игры фараон, банк или штосс — это игры с упрощенными правилами, и они ставят выигрыш полностью в зависимость от случая. Воспринимал ли игрок себя как романтика, вступающего в поединок с Роком, бунтаря, возлагающего надежду на свою волю, или считал, что "судьба человека написана на небесах", как Вулич, в штоссе его противником фактически оказывался не банкомет или понтер, а Судьба, Случай, Рок, таинственная и скрытая от очей Причинность, т. е., как бы ее ни именовать, та же пружина, на которой вертится и весь мир.».

Upd. Спасибо читателям, обнаружившим фрейдистскую опечатку (я правда не сумел прочитать письмо со сбитой кодировкой, но догадался и так). Что интересно — в сети много раз употреблено название с опиской — причём на тех сайтах, на которые я ничего не посылал. С другой стороны обнаружил «Dukе Nukem», «Duke Nuсkem», и даже «Duck Nukem» в невообразимых количествах. Вот что значит, копи-пасте без проверки. Ага.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXIII)

Это, что называется игра «азартная».

И в XIX веке происходило противостояние на зелёном поле «коммерческой» игры и игры «азартной». Противостояние было больше, чем столкновением моды на игры. Именно азартные игры подвергались запрещениям.

Всё дело в том, что в коммерческих играх есть значительная доля расчёта, а игры азартные отдают ход игры на волю случая. Штосс, как мы видим, настоящая азартная игра. Его правила просты, никакой особой стратегии в игре вырабатывать не требуется.

Простой аналог штосса — игра в кости — то есть, классический генератор случайных чисел.

Но все эти карточные игры нацелены на выигрыш, а литература хранит в себе немало игр, рассчитанных на проведение времени. Разговоры смерти и чертей, играющих в аду с ней в карты, (и услышанные там пушкинским Фаустом) прямо указывают на эту оборотную сторону игры — времяпровождение.

Это занятие начинает побеждать игру, рассчитанную на выигрыш.

И вот, кстати, одна из самых важных литературных игр — Petit jeu. То есть, не самая знаменитая, но действительно одна из самых важных. Вот некая бойкая барыня говорит:

«Хорошо в пти-жё какое-нибудь поиграть», и тут же выныривает в известном романе скользкий человек Фердыщенко что знает «новое и великолепнейшее пти-жё», что, дескать «нас однажды компания собралась, ну и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с тем, чтобы искренно, главное, чтоб было искренно, не лгать!».

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXIV)

Пти-жё, собственно, это фанты. Кстати, в академических комментариях к этому месту в «Идиоте» говорится: «Подобный эпизод («самая капитальная сцена») был задуман Достоевским в 1861 году для нового (оставшегося неосуществлённым) варианта» Двойника»:

«Пети-жё у Клары Олсуфьевны. (…) Младший рассказывает про старшего в обществе все те штучки, таинственные и сокровенные, которые есть у каждого и которые каждый прячет, как тайны, от всех), смешные мелочи, которые Голядкин-старший ревниво прятал от младшего и вполне был уверен, что тот не узнает, но тот узнал».

Что происходит после предложения Фердыщенко — всем известно.

Прочная связь «пти-жё» с игрой в нравственное раздевание установилась только сейчас — вот в набоковской «Машеньке» переговариваются соседи:

«Значит, — осталось шесть дней. Я так полагаю, что она в субботу приедет. Вот я вчера письмо от неё получил. Очень смешно она адрес написала. Жаль, что такая темень, а то показал бы. Что вы там щупаете, голубчик? Эти оконца не открываются. — Я не прочь их разбить, — сказал Ганин. — Бросьте, Лев Глебович; не сыграть ли нам лучше в какое-нибудь пти-жо? Я знаю удивительные, сам их сочиняю. Задумайте, например, какое-нибудь двухзначное число. Готово? — Увольте, — сказал Ганин и бухнул раза два кулаком в стенку».

Собственно пти-жё (или «пти-жо») — обобщённая игра. Игра вообще, в частности — игра в фанты. Вроде реальной рекомендации массовика-затейника: «Участники выбирают задания из шапки Скомороха: изобразить закипающий чайник, пропеть петухом, изобразить метлу, изобразить распускающийся цветок, свисток, передразнить слона, осла, тающее мороженое, надувающийся шар, прочитать стихотворение «Наша Таня» с разными эмоциональными оттенками».

По сути своей, «пти-жё» превращается модель литературы.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXV)

Во-первых, «пти-жё» идеально описывает автора на рынке массовой культуры, которая изначально любит короткую острую историю, чаще всего замешанную на пороке.

Причём рассказы наглядно иллюстрируют то, что мораль есть понятие релятивное. Вот, представим себе то, как человек в застолье рассказывает в подробностях, как к нему в подъезд зашла маленькая девочка, в косах и бантиках. А рассказчик убил её и съел.

Далее — эту историю можно модифицировать. К рассказчику в подъезд забрёл пьяный бродяга, нагадил, а рассказчик за это его убил.

Потом можно заменить пьяного бродягу на распоясавшихся хулиганов. Лучше двух, но чужую смерть в финале оставить. Затем хулиганов заменить на киллеров, и оставить их холодеющие трупы на лестничной клетке.

Наконец, вот наш рассказчик, в перерывах между рюмками, говорит: «Вот они подожгли наш бронетранспортёр, я по ним шарахнул из подствольника — двух сразу в куски. Пленных не брали. Потом двинули к своим»…

Понятно, что первый вариант в любом случае вызывает у обывателя отторжение. А вот последний — не только повод для получения государственной награды, но и не самый безнадёжный способ вырасти в глазах застольных собеседниц.

Между тем, жёсткой грани между этими историями нет. Между ними можно поместить бесчисленное множество вполне литературных историй, и в линии, что будет их соединять, математики не найдут никакого экстремума.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXVI)

А во-вторых, такая игра конструирует реальность. Она заставляет принять на веру, или принять во внимание рассказанные истории. Проверить их невозможно. Происходит примерно то же, что происходило с героем фаулзовского романа «Магус», когда невозможно было эмпирически проверить всё то, в чём его убеждали собеседники.

Точно так же застольный рассказчик убийств не предъявляет никаких доказательств своих историй. Руки у него не запачканы по локоть в крови. Он не может предъявить, как Фердыщенко украденную трёхрублёвку (Фердыщенко кстати, тоже её не мог предъявить).

Всё это — предмет веры.

Точно так же, как предметом веры становятся описываемые в масскульте события. Эти события как бы держатся середины между газетной публицистикой и собственно литературой. Первая претендует на объективность, вторая — на художественность.

Точно так же, как предметом веры становятся публичные дневники и Сетевые романы с жаркими признаниями.

Читатель того и другого включается в игру с живучим карточным названием «веришь — не веришь». Игра, кстати, азартная. Коллективная, немыслимая без количества игроков, большего единицы.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXVII)

Эпиграф:

А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём.

От Матфея, 5,28

Как уже говорилось, игры созданные давно и дошедшие до нашего времени суть игры абстрактные — игральная карта есть символ значения, шахматная фигура суть пространственной функции.

Все игры идут от конкретного к абстрактному, а не наоборот. Представим себе шашку, вообразившую себя шахматной фигурой, а затем шахматистом.

Это, конечно, не удастся.

И оставит нас в недоумении — является ли виртуальная реальность абстрактной по отношению к жизни. Вот подкрашивание глаз и губ женщиной — есть так же создание виртуальной женщины. Какова в этом степень абстракции? А движение к абстракции линейно и непрерывно. То есть непонятно, где провести разделяющую их линию.

Однако, моделированный в компьютерной игре вертолёт «Аппачи» и реальный вертолёт — разные вещи. Игрок не поднимет реальный вертолёт и наоборот. Однако, эффект обучения присутствует.

Это похоже на дарвиновское рассуждение об обезьянах, от которых человек не может произойти, и загадочное «промежуточное звено», от которого он произойти может.

Игровые клубы, о которых упоминалось в разговоре о шахматах, получают новую жизнь. Возникают куда более замкнутые, чем шахматные, монашеские ордена толкиенистов и обучающие ордена игроков.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXVIII)

Говорить об этическом императиве в игре довольно тяжело. Всякая продуктивная философия непоследовательна — это напоминает историю с сороконожкой, которая, будучи спрошенной, как она пляшет, задумалась и не смогла продолжить этого занятия.

Есть несколько вопросов — безопасность игрока и безопасность общества. В уже упомянутом фильме «Игра» персонажи говорят:

— Это стекло не бьётся, но навредить может.

В этом метафора постиндустриальной игры — имущественный урон при презумпции ценности жизни. Чем-то все разрешённые миметические игры напоминают забавы мазохистов, в которых крикни заветное слово-пароль, и дунь-плюнь, рассеется весь кожаный мир, и исчезнут плётки с наручниками. Как в существование бога, обыватель верит в возможность выйти из игры, в то, что правила будут соблюдены, а петушиное слово — выкрикнуто.

Тут интересно одно историческое обстоятельство, связанное со священностью карточных долгов. Карточная игра дополнила свои правила общественным регламентом. Особую роль приобретает карточный долг как обстоятельство, подлежащее исключительно сфере чести — то есть общественно, а не законодательно регламентированное. Если раньше Екатерина могла писать генерал-губернатору Измайлову в Москву: «Постарайся переводить в Москве разорительные карточные игры; карточный долг не долг, и таковой долг уничтожать велено», то скоро ситуация изменилась. Г. Ф. Парчевский в своей книге «Карты и картёжники» пишет:

«Когда уже в павловское время московский генерал-губернатор князь Долгоруков объявил через газеты, что не станет платить карточные долги своего беспутного сына, его не только осудил свет, но и одёрнул император. Павел, разумеется, не поощрял азартную игру, но в газетной публикации не без основания усмотрел попытку придать домашнему делу Долгоруковых общественный характер, что показалось явным дворянским своеволием».

Ответственность игрока перед регламентом игры была выше, чем ответственность перед родственниками или полковой казной.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2004

История про игры (XXIX)

Есть несколько вопросов — безопасность игрока и безопасность общества. В уже упомянутом фильме «Игра» персонажи говорят:

— Это стекло не бьётся, но навредить может.

В этом метафора постиндустриальной игры — имущественный урон при презумпции ценности жизни. Чем-то все разрешённые миметические игры напоминают забавы мазохистов, в которых крикни заветное слово-пароль, и дунь-плюнь, рассеется весь кожаный мир, и исчезнут плётки с наручниками. Как в существование бога, обыватель верит в возможность выйти из игры, в то, что правила будут соблюдены, а петушиное слово — выкрикнуто.

Одним из симуляторов жизни, а вернее войны является пейнтбол — симулятор войны. Это особый тип радости для обывателя. Обыватель в разных версиях пейнтбола реализует агрессию практически безнаказанно. Он симулирует убийство. Лучше было бы предложить обывателю скататься кое-куда, на месяц-два, и если он вернётся живым, а не, как говорили раньше «в цинковой парадке», то можно считать игру удачной.

Но безнаказанность куда более ходовой товар в играх, чем полное вживание. Так что в пейнтбол уже разрешено играть с восьми лет.

Извините, если кого обидел.

17 марта 2004

История про игры (XXX)

Есть такое понятие — квест. Название это ненаучное, науки по этому поводу нет. Квестом называют тип компьютерной игры. Впрочем, его ещё называют адвентюрной игрой, игрой-приключением. Эти термины стёрты, их, кстати, слишком много для обозначения явления.

Поэтому в реальности игра в приключение иногда становится самим приключением. Не всегда приятным, и часто развивающимся по независящему от тебя сценарию.

Как говорится «за что мы любим игры, так это за то, что есть иллюзия, что в них можно управлять событиями». Российский массовый игрок раньше познакомился с компьютерными квестами, чем с квестами бумажными. Но в середине девяностых на российский рынок пришла серия бумажных приключений. На некоторых из них даже книгах в качестве девиза написано: «Выбери себе приключение». Этих книг уже достаточно много

Собственно, идея импортная, так же, как в случае с сериями любовных романов, когда за изданиями стоит авторитет Harlequin, в этом случае старший брат серии — издательство Bantam Books. В других странах эти издания были распространены давно, целые поколения детей выросли на книгах с интерактивным сюжетом. Итак, идея экспортная, как и большинство компьютерных игр.

Но в бумажном варианте, предшественнике компьютерного квеста, реализовано это проще. Вместо электронной требухи и программных кодов сюжет движется благодаря указаниям внизу страницы: «открой страницу 23», «открой страницу 11», или «Если ты решаешь остаться, открой страницу 58; Если ты хочешь выбраться отсюда, открой страницу 32». Последнее, то есть возможность выбора, как раз самое интересное.

По науке это называется точкой бифуркации, и вообще, игры, компьютерные и бумажные хорошо описывать в терминах теории катастроф, но эти рассуждения, уже состоявшиеся, выходят за рамки газетной статьи. Вернёмся к сюжету.

Пример такого ветвления сюжета можно увидеть на прилагаемой схеме. Что касается остальных страниц, не связанных с выбором, то они располагаются в произвольном или почти произвольном порядке, просто затрудняя её чтение, давая отсрочку сюжету. Это чем-то напоминает медленное течение сюжета в любовном романе-лавбургере, проволочки и препятствия, стоящие перед влюблёнными. Выбор сделан, сюжет определён, свадьба неизбежна как смерть, но пространство романа не терпит пустоты.

Однако, если выбор героями лавбургера делается лишь один раз, в бумажном квесте таких точек ветвления несколько. Сюжет, выбранный читателем может привести героя не только к печальному финалу, но и к финалу неинтересному. Если в лавбургере критериями поведения героини являются доброта, чистота и физическая верность возлюбленному, то здесь оптимальной линией поведения становится та, что обеспечит максимальное количество приключений. Если, конечно не приведёт к гибели героя — «Тенгу отпускает Наду и взвивается в воздух, неловко хлопая раненным крылом. Ты спешишь на мост, чтобы помочь Наде. Тенгу хохочет. Внезапно пламя охватывает мост, стремительно пожирая его. Вы с Надой падаете в пропасть. КОНЕЦ», «Лёгкий шорох заставляет тебя оглянутся. Ты поворачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть, как труп в ужасной маске демона обрушивает меч на твою шею. КОНЕЦ», «Вождь перебивает тебя, отдавая приказ на родном языке. Вскоре ты догадываешься о смысле его слов. Не выдержав испытания судом божьим, ты по-прежнему пытаешься убедить ирландцев, что невиновен. Двое мужчин хватают тебя и тащат к виселице. КОНЕЦ».

С другой стороны ветвление по принципу наибольшей осторожности и логичности приводит к скучному и логическому финалу. Вот уже сюжет «Великого волшебника» Эдварда Паккарда — герои, ведя себя благоразумно, вываливаются из сюжета, через десяток страниц.

В бумажном квесте есть ещё одно отличие от квеста компьютерного — в нём теоретически необратим ход событий в рамках приключения. То есть, точки ветвления очень сложно, почти невозможно пройти в обратном порядке. Пресловутая надпись «Restart level», здесь не вспыхивает, «перезагружать» приходится всю книгу целиком — если, конечно, в процессе чтения не рисовать её структурную схему.

В проблеме выбора есть и воспитательная функция. Вот фокусник-волшебник ставит героя перед собой и спрашивает, что тот хочет — получить деньги или узнать тайну. Нужно выбрать тайну. Деньги к ней будут прилагаться. Духовное выше материального, приключение важнее спокойствия и благоразумия, но всё в меру.

Вот воспитательный вывод, который оказывается правилами игры, критерием выбора того или иного развития сюжета.

У игр-приключений, или квестов, есть одно уязвимое место. Этот недостаток является прямым продолжением их не то чтобы достоинства, но неотъемлемого свойства. Это их конечность.

Чем-то они напоминают анекдот — он хорош по первому разу, спустя некоторое время его можно услышать во второй, но после его нужно хорошенько забыть, чтобы, услышав в третий не испытать отвращения.

Жесткая заданность сюжета, его формализация приводят к тому, что, совершив приключение дважды, читатель теряет к нему интерес. Но иначе сделать книгу нельзя — разве что оставлять в ней чистые листы для коллективного буриме.

Квест не похож на реальную жизнь тем, что точки выбора в нём сравнительно редки, а сюжет течёт между ними своим чередом, без всякой возможности повлиять на него. Большого количества выборов не выдержит не то что бумага, но и самая совершенная компьютерная техника. Это иллюстрируется давним и хорошо известным суждением о том, что карта Англии масштаба 1:1 должна быть размером с саму Англию. Модель не должна быть равна моделируемому предмету.

Квест есть модель приключения. В идеальном случае приключения однократного, потому что чем более конкретна игра, тем менее интересно играть в неё снова. Частые повторения характерны для игр абстрактных — карт, скажем, и шахмат.

Поэтому, перепробовав пути бумажного квеста, читатель удовлетворяется. Так или иначе, игра сыграна. Нужно играть в новую.

Недаром такие книги выходили серией, с похвальной регулярностью.

Бумажный квест хороший соперник компьютерного. Однако это явление временное. происходят от страшных картинок с неизменной подписью «Найди охотника и его собаку». В предыдущей статье мы писали о сюжетной игре, теперь речь идёт о именно оптической игре, построенной на наблюдательности. Головоломки, заявленные в названии, пусть и не очень сложные тут есть. С ролевыми играми сложнее. В отличие от термина психологии, «ролевые игры» среди геймеров есть вполне определённое понятие, в бумаге не реализуемое.

Текст в одной из них хорошо описывает процесс ветвления. А самое важное в квесте — это процесс ветвления. То есть, то, что учёные люди называют точкой бифуркации, а мы (в данном случае) местом выбора, принятия решения. Перед человеком, который был вооружён копьём, на голову которого был надет островерхий шлем, и под которым пряла ушами лошадь точка бифуркации была материализована в виде камня с известной надписью: «Направо пойдёшь… Налево пойдёшь… А прямо — так вообще…».

С лёгким иностранным акцентом книга представляет точку бифуркации следующим образом: «Анне кажется, что она нашла связь между ожерельем и площадкой. Если ты тоже можешь отыскать эту связь и считаешь, что её стоит исследовать, пройди через крайнюю правую дверь на страницу 22. Если ты считаешь эту связь непродуктивной, ступай через сводчатую дверь на страницу 18».

Надо сказать, что бумажный квест такого рода есть игра, построенная на честности. В компьютерном приключении дальнейшее движение вперёд теоретически блокируется программой, машинными кодами. В бумажном квесте, построенном на сюжете, помешать игроку перевернуть страницу может только внутренняя честность. Нет, я конечно, слышал об американских школьниках, что не списывают и аккуратно выполняют домашние задания.

Но ветвление сюжета без такой мифической честности невозможно. Происходит примитивное линейное чтение (вернее, разглядывание) страниц.

Охотник с собакой, тринадцать пауков, гербы ожерелья, пропавшие картины не сливаются в игру, а превращаются в микроигры (слишком, правда, незамысловатые). Вот если бы снабдить страницы замками… Но этот ряд тут же продолжается — замки, ключи, клавиатура для ввода ключей, экран…

Бумажный квест родился тогда, когда ещё не было понятия «электроника», он будет жить пока возникшая виртуальная реальность не вытеснит придуманную китайцами целлюлозную плоскость — если будут честные игроки.

Временное оно оттого, что ещё не в каждой семье есть бежевый или чёрный короб с монитором. Это первая причина, экономическая. Она связана с общим несовершенством мира.

Есть и вторая причина, связанная с несовершенством компьютера. Он не всегда легко транспортабелен. Тяжело себе приставить человека сидящего в метро с ноутбуком на коленях и сосредоточенно проходящего квест. Однако многие слышали в том же метро противный звук карманного «Тетриса». Быть может, через какое-то время удастся довести портативный игровой компьютер до размера плеера, снабдить его виртуальным шлемом. Тогда наступит иное — но тогда, понятное дело, всё будет другим. Пока же бумажный квест универсальнее в силу своей простоты и дешевизны. Он ещё пользуется успехом — особенно у тех, кто видит живых мышей чаще, чем компьютерных.

Извините, если кого обидел.

17 марта 2004

История про игры (XXXI)

Итак, в предыдущем разделе мы уже говорили, что игра есть одномоментное ощущение смены правил поведения, то есть, переход. Внутри игры это обыкновенная жизнь по уже устоявшимся правилам. Когда уже играешь, то это уже жизнь.

Отношение к убийству в игре — тема знатная и довольно широкая. Эта тема связана с двумя разными типами ответственности — ответственностью перед игрой и ответственностью перед обществом. «Убийство в игре» — само по себе звучит каламбуром.

В ходе игры наступает превращение человека — Михаил Арцыбашев в частном письме пишет:

«Знаете, Вы чуть-чуть не поймали меня на «игре». Действительно, если любить игру в шахматы, в рулетку и т. п., то, как же не любить жизни, с ее такой сложной игрой интересов, самолюбий и проч.! Но Вы ошибаетесь: жизнь не игра или, вернее, — игра не жизнь. Прежде всего, глубочайшая и ничем не соединимая разница в том, что во всякой игре твёрдо и точно определена цель и не менее твердо и точно установлено добро — выигрыш, зло — проигрыш, а, следовательно, и всякий Ваш ход по существу. Жизнь же, если смотреть на неё как на игру, является весьма странной игрой, в которой игрок играет без всякой надежды на выигрыш (если он умён) или совершенно не зная, когда он проигрывает, когда выигрывает (если он глуп). Мало того, игра, настоящая игра, есть деятельность чистой воли, без всякого участия иной страсти, кроме жажды выигрыша. Жизнь же подобна известной игре в «Кукушку», если бы в неё начали играть не пьяные офицера, а люди близкие друг другу и любящие друг друга. Это стрельба в темной комнате по неизвестной мишени, которой может оказаться не противник, а друг, а рикошетом и вы сами. Это игра по собственному страдающему сердцу. Благодарю покорно. Игра не жизнь».

Описывая наши игры, мы описываем наше общество. Но пока в разговоре об играх больше вопросов, чем ответов. Говорить об этическом императиве в игре, то есть об этических правилах в ней, совсем тяжело. Этот разговор напоминает историю с сороконожкой, которая, будучи спрошенной, как она пляшет, задумалась и не смогла продолжить этого занятия. Поэтому всякая продуктивная философия непоследовательна.

Извините, если кого обидел.

17 марта 2004

История про игры (XXXII)

Но эти вопросы встают перед исследователем снова и снова. И никуда от них не деться. Это, в частности вопрос о безопасности игрока и безопасности общества. Повторюсь: ответственность игрока изменяет направление — раньше она налагала на игрока наказание за невыполнение правил, а теперь за их выполнение.

Здесь мы переходим к самому интересному, и давно уже обсуждаемому вопросу.

Вот, представим себе, как приходит к Родиону Романовичу Раскольникову следователь по имени-отчеству Порфирий Петрович. Кстати, это очень интересный персонаж, он лишён фамилии и открывает длинный ряд следователей и просто специальных людей, имеющих только имена и отчества.

И вот приходит к нему Порфирий Петрович и говорит:

— Что, мучаетесь, Родион Романович? Не можете решить — тварь вы дрожащая или человек? Переступить не можете? Вот вам очки да перчатки виртуальной реальности!

Одевает Раскольников перчатки — и ну старух мочить! Первую, вторую, третью… Пятая упала, шестая. А он кошели да заклады подбирает. Причём виртуализация при этом происходит полная — кровь прямо в очки брызжет, старухи жалобно попискивают, топор с глухим стуком в темечко бьёт…

Ну и непонятно после этого — успокоится Раскольников, займётся мирной жизнью, написанием статей о наполеонах, или, привыкнув, выйдет тем же вечером на улицу и усеет её, улицу, телами мирных граждан Санкт-Петербурга? Нет ответа.

И каков будет Раскольников, убивающий виртуальных старух? Что это будет — «память тела десантника», натренированная привычка к поведению в особой ситуации, понижение нравственного порога, или, наоборот, выход агрессивных эмоций без ужасных последствий для общества? Что есть игра — обучающая система или функция компенсации?

Нет рационального ответа и на этот вопрос.

Впрочем, христианство отвечает на него однозначно — это отражено во вчерашнем эпиграфе -

А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём.

От Матфея, 5,28

Извините, если кого обидел.

17 марта 2004

История про игры (XXXIII)

Это убийство в виртуальной реальности не наказывается обществом лишь в случае уверенности в том, что оно совершено в игре. Так же происходит и в жизни — в случае нераскрытого убийства. А ненайденный убийца в глазах общества не является убийцей.

Однако и игра без очков и перчаток, и даже кино, не слишком художественное, приводит к самоидентификации зрителя с персонажем. Вплоть до подмены тактильных ощущений.

Это убийство в виртуальной реальности не наказывается лишь в случае уверенности в том, что оно совершено в игре. Так же происходит и в жизни — в случае нераскрытого убийства. Ненайденный убийца в глазах общества не является убийцей.

Однако игра без очков и перчаток, даже кино, не слишком художественное, приводит к самоидентификации зрителя с персонажем. Подмена тактильных ощущений в игре.

Извините, если кого обидел.

17 марта 2004

История про игры (XXXIV)

Между тем, степень миметичности этой созданной искусственно виртуальности почти неотличима.

В игре может существовать базовое восприятие, которое даёт понять игроку, что пространство игры искусственно, но эта граница легко переходится. Наследуемая реальность в игре. Погрузившись в игру, можешь ли ты вернуться обратно.

Состояние алкогольного и наркотического опьянения является отягчающим обстоятельством, но, между тем, сумасшедший не подлежит наказанию, и, вылечившись через месяц или десять лет, наказанию не подлежит. А, между тем, игра стремительно совершенствуется и становится неотличима от реальности. До сумасшествия включительно.

В игре может существовать базовое восприятие, которое даёт понять игроку, что пространство игры искусственно, но эта граница легко переходится. Наследуемая игроком из бытовой жизни реальность в игре живёт иначе. И уже не всегда понятно, погрузившись в игру, можешь ли ты вернуться обратно.

Получается, что идеальная игра — эта та, в которой переход из реальности в игру неожидан и неразличим.

Извините, если кого обидел.

18 марта 2004

История про игры (XXXV)

Прежде, чем был сделан загадочный внедарвинистский переход, и из аркадных игр родился «Doom». Прежде, чем возник медленный онанизм стратегических игр, и восторжествовало раздолье квестов с Бейкер-стрит, возникли куда поле хитрые игры.

Сейчас они похожи даже не на античные земледельческие орудия, а на мистическую палку-копалку, пугало из школьного учебника.

Был зелёный рот на ножках, что звался диггером, он бежал по чёрному экрану в поисках денег. И мы его не осуждали — время было такое, время варёных джинсов и кооператива «Агар-агар» продававшего под видом тортов мыльную пену. Были дедушки «Тетриса», загадочные пушки, что плевались по гаубичной траектории на соседний склон расщелины, будто с одного зубца кардиограммы на другой.

Но между ними и игровыми автоматами моего детства, где долго и уныло плыла подводная лодка, и три разноцветных истребителя летели прямо в прицел по голубому небу, была ещё одна игра.

По-настоящему всё началось с посадки на Луну.

Всё началось с того, что под Олимпиаду (тогда это слово произносилось без каких либо других уточнений) появился программируемый калькулятор Б3-34. Стоил он 85 рублей — огромные деньги, ровно ящик водки. У него был стек, если кто-то сейчас помнит это слово и не путает с длинным и тонким фаллическим символом британских и германских офицеров. Но главное — в нём можно было программировать циклы.

Потом появился МК 54, были другие батарейки и стоил он уже шестьдесят рублей.

Извините, если кого обидел.

19 марта 2004

История про игры (XXXVI)

Мы сидели на лекциях по математическому анализу, и Игорёк Хатунцев сажал спускаемый аппарат на Луну, а на другом ярусе какая-то девушка из тринадцатой группы сажала спускаемый аппарат на Луну с обратной, невидимой стороны. Впрочем, Миша Бидниченко, честно считал на своём программируемом калькуляторе задачу физического практикума. Наше время длилось, оно тянулось как леденец, в нём были комсомольские собрания и история КПСС, но что-то подтачивало Спасскую башню изнутри, стрелки заедало и куранты били не в такт.

Зелёные и красные циферки вспыхивали и гасли. Аппарат приближался к Луне. Целые стаи космических межпланетных станций приближались к Луне. Калькуляторы исправно сигнализировали о скорости и расстоянии до поверхности, масса легчала пропорционально сожженному топливу, в разных версиях значились разные пороговые значения минимальной скорости касания и лунные станции горели не реже чем советские бипланы под огнём немецких стервятников.

Именно это было первой настоящей компьютерной игрой, именно здесь была настоящая абстракция — потому что за зелёными светодиодами был холод космоса и гордость страны, были бесконечные старты, и реванш за Армстронга, что с Луны советовал своему давнему соседу попробовать-таки сговорится с женой. Мы свято верили в эту легенду, и в прямую и стройную историю нашей страны, и в её незыблемость на карте мира, где на каждой шахматной клетке зенитчики и лётчики жали на такие же скрипучие клавиши. «Посадка на Луну» — вот что было настоящёй игрой моей юности.

Тогда же, кстати, появились загадочные последовательности команд, что сводили машины с ума. Вместо Касперского использовалась клавиша «Выкл/Вкл».

Говорили, что «пятьдесят второй» летал в космос на «Союзах», и космонавты, если задымились бы штатный приборы должны были на нём рассчитывать спуск. Из рук в руки передавалась схема перемычек на блоке памяти, изменив которую, можно было превратить калькулятор в счётчик баллистики. Говорили даже, что это было напечатано в журнале «Наука и жизнь», откуда все брали программы игр — в крестики-нолики машина выигрывала безбожно.

Потом пришли «Агаты» и «Микроши», но мы тогда уже жили в тени стенных шкафов «Эльбрусов». Тогдамы уже начали всматриваться в чёрно-зелёные экраны первых ХТ, проданных нашим начальникам неведомым пока невероятным противником. В этих серых коробах было куда больше «недокументированных возможностей», чем в Бакинских, минских и киевских калькуляторах.

Детский сад исчезал с нашей улицы постепенно, но неотвратимо.

Пришли иные игры.

Извините, если кого обидел.

19 марта 2004

История про игры (XXXVII)

Я, это, собственно, вот к чему — игры движутся от абстракции к конкретности. При этом ответственность игрока возрастает, и, тем не менее, падает. Ответственность перед обществом становится куда более важной, чем ответственность перед партнёрами по игре. Однако эта оппозиция к обществу сплачивает участников, ведёт их к двойному стандарту ответственности. Ростки этого противостояния пока незримы, но они есть.

Извините, если кого обидел.

20 марта 2004

История про Платонова (обрывок)

Язык Платонова — вот что особенно занимает. Научиться этому языку невозможно, но, кажется, можно усвоить ритм платоновской прозы — неспешный даже в описании убийства или неожиданного горя.

Это — советский писатель, такой же национальный для советского — не русского, а именно советского народа, каким был Бабель для еврейского.

Не выразитель национальной идеи, а щёлочка между косяком и дверью, дырочка в стене, потайное отверстие, через которое можно подсматривать за национальной культурой.

Извините, если кого обидел.

22 марта 2004

История про конференцию

Шелестело, шуршало, стучала указка.

— …А низкотитанисты-то — магнетиты, а не базальты!

— Эх, — сказала баба с флюсом.

Потом сказали:

— …Каждое пересечение веществом минеральных фаций будет маркировано…

Тут уж баба с флюсом ничего бы не сказала.

Впрочем, она вышла и произнесла:

— …Тут я показала свою работу Татьяне Яковлевне, которая занимается совсем другими вещами, и она ей очень понравилась… У нас с ней даже получились похожие результаты…А экспедиция, которая искала совсем не то — не то ртуть, не то нефть, нашла совершенно не это, так что нам ещё очень повезло…

Замечательная докладчица.

— Это какой-то астенолит за счёт его утопления…

— с некоторым недоумением уставилась она в свой же график. Это изображение на плакате докладчицы напоминало разбитое стекло автомашины.

— А эти пять килобар, термоупругих, их, что, нужно прибавлять?

— спросили с места. И снова забормотало, зашелестело, упала ручка.

Извините, если кого обидел.

23 марта 2004

История про крокодилов

Я прочитал последний роман Мелихова, и даже написал то, что я о нём думаю. (Это напечатано в газете "Книжное обозрение", но, правда обрезано вдвое, по самые помидоры — оттого я вывешу это здесь)

Лет двадцать назад русские писатели обнаружили, что можно писать о плохой жизни. То есть не о дурноте загнивающего капитализма, не о военном ужасе и отдельных мирных недостатках, а именно о страшном тумане обыденной жизни. Начинание подхватили сотни литераторов и вскоре родилось звериное слово «чернуха» — мохнатое и пугающее. Будто Билл Хейли отпугивает кого-то, не то девку, не то судьбу, а она в окно, только выставь её в дверь — see you later alligator.

Сама по себе «чернуха» не была, конечно, открытием восьмидесятых — пресловутые «свинцовые мерзости жизни» описывались лучшими писателями русской литературы давным-давно. Сейчас уже забыта полная форма этой цитаты из «Детства» Горького:

«Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновлённой уверенностью, отвечаю себе — стоит; ибо это — живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать её из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.

И есть другая, более положительная причина, понуждающая меня рисовать эти мерзости. Хотя они и противны, хотя и давят нас, до смерти расплющивая множество прекрасных душ, — русский человек всё-таки настолько ещё здоров и молод душою, что преодолевает и преодолеет их.

Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растёт доброе — человеческое, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение нашей к жизни светлой, человеческой».

В центре мелиховского романа — маленький человек, норовящий спрятаться в скорлупу, как какой-то садовый червячок. И придумывает он-то он на своей невеликой службе из года в год разные замки и электрозасовы — чтобы отгородиться, спрятаться от мира, защёлкнуть вход.

Чтобы не пролез к нему хищник. А хищник для героя Мелихова — это аллигатор inside, и наружный крокодил судьбы, страшный многозубый зверь, что харчит почём зря травоядных и прочих безобидных зверьков. Такой вот экзистенциализм, намёки на который разбросаны в тексте.

Отсыл к давно вышедшей из моды европейской штучке во многом и объясняет традицию, в которой написан роман. Это — настоящий чернушный роман на очень высоком уровне. Это не пугалка для советского обывателя, не ода подъездам, что залиты мочой и забросаны окурками, не сказание о Макаре Девушкине, умученном бедностью, здесь плохо всё, и, вместе с тем, сначала внешне не плохо ничего.

Но задолго до начала заявленной в названии наркотической чумы, ясно — не жить маленькому человечку-зверьку в его норке. Придёт судьба-крокодил, подденет его когтем — и пиши «пропало». «Чума» — образцовая чернуха, потому что в текст проваливаешься как в омут. Потому что действие романа на читателя почти химическое — потому как наиболее беззащитным становиться маленький человек, если жизнь жрёт его детей. И потому ещё, что всякий отец, что пуськал и мумукал своего сына, примеряет такую судьбу на себя — с разной степенью тревоги и надежды. Сгинь-сгинь, крокодил — с нашим-то не случиться.

Где точка ветвления, до которой всё можно было бы исправить, неизвестно. Выхода нет, кому петля, кому подоконник.

Это, кстати, не про наркотики текст. Это про то, как жизнь жрёт травоядных, чавкает ими, как разбредаются надкушенные. Отчего-то эту книгу сейчас подают как роман об ужасе наркомании.

Наркотики, однако, там появляются если не под конец, то в последней трети повествования.

Сын превращается в животное, нет, если точнее — в крокодила. И челюсти смыкаются на горле.

Извините, если кого обидел.

24 марта 2004

История про будни и праздники

Праздников у нас много. Праздники более заметны, сунь нос в календарь — то праведник, то мученик, а их у нас всегда хватало. Каждый день к чему-то приверчен, с чем-то сплетён.

Круговорот года, который катится как масляный блин — от зимы, через круглое летнее солнце, к круглым налитым бокам яблочной поры и урожайной округлости.

За кругом года следует круг жизни — крик роженицы, детский крик, свадебное причитание, вопли на похоронах.

Третий круг — «Работы и заботы» — это возделывание земного шара, выращивание на нём колосистой еды и прочих луковиц, кормление скота, выуживание большой рыбины из текучих вод, рукоделие и круглое колесо домашнего ткачества. В некоей энциклопедии, что я разглядывал прилежно, одной оглавление чего стоит: раздел «Престольный праздник». Подразделы в нём: «Драка» и «Пляска».

Среди двухсот двадцати постных дней есть простор и для праздников. В описи праздников среди известных и много почитаемых есть странные, упоминаемые мало и причудливые. Вот, например, Касьянов день, Касьян немилостивый, Касьян кривой, да и попросту Касьян-завистник. Этот выскакивающий раз в четыре года, в leap-day, галльский проповедник на Руси был нелюбим В сёлах он часто не считался святым, да и к имени его относились неуважительно. Говорили так же, что ангел Касьян предал Бога и выдал дьяволу план Господа изгнать с небес нечистую силу. В наказание Господь «приставил к нему ангела, который лупил Касьяна по лбу молотом три года подряд, а на четвёртый год давал ему роздых». Говорили разное, но всё — дурное, на что, дескать, не взглянет, всё вянет, всё в тот день криво и некрасиво, роженицы в тот день мрут, дела из рук валятся, и всё, может от того, что Касьяна (другая версия) бесы из дома покрали во младенчестве, а потом в своём доме воспитывали. Учёные люди поясняли, что «Такой отрицательный образ св. Касьяна и дня его памяти сформировался под влиянием дохристианских представлений о «плохом» и «хорошем» времени. «Хорошим» временем считалось такое, когда мир устойчив, упорядочен. «Плохое» — это время перехода от одной реальности к другой (от зимы к лету, от старого года к новому), время деструкции и хаоса (весна и осень, рубеж старого и нового годов). День св. Касьяна приходится на самый страшный с мифологической точки зрения момент времени: последний день зимы и последний день старого года (в древности год начинался 1 марта, на Авдотью Плющиху)». В той самой энциклопедии к этим рассказам присовокуплена репродукция стариной картины — заброшенное кладбище, зимний вечер, из снега торчит пара крестов, всё занесено снегом — и разрушенная ограда, и скелет дерева, и ещё один могильный памятник, где крест вписан в круг, древний и страшный.

Вот такие у нас праздники, праздник — не праздник, а день важный, хоть и самый-самый редкий в календаре.

Но одно, конечно, дело — малоизвестные картины да рисунки, коих история оставила много, а совсем другое — старые фотографии. Крестьяне в старинной живописи, хоть, может быть, и списаны с натуры — всё равно вымышлены. А вот эти, в разных тонах серого, что смотрят в объектив заморского чуда — живые. Их тела уже истлели где-то. Они убиты или умерли, и многие вдали от дома. Они встали по стойке смирно со свадебными пирогами в руках, и рушники треплет на ветру. Всех их уже нет, нет их имён, и нитки их одежды снова стали травой и листьями.

Есть о них только предания, в которых согласья меньше, чем в рассказах о Касьяне Римлянине — предания о том, как жили, что ели, кого любили. Есть только антропологическое: После венчания. 1902, Тульская губ. И ветер на старой фотографии, что шевелит подолами.

Всё это — русский народ. История стучит ему в лоб молотком, не три года подряд, а во все будни и праздники без разбору. А за какие грехи — он и сам не знает.

Извините, если кого обидел.

24 марта 2004

История про ходынских кришнаитов

Мне в телевизоре опять показывают битву бобра с козлом. В смысле кришнаиты отстаивают своё право что-то отстроить, а православные этому противятся. Как-то нехороши оба. В связи с этим я вспомнил свою любимую цитату кое-откуда:

«Если вас интересуют такие вопросы как существование души, существование Бога, смысл жизни, что делать, кто виноват, как уклониться от призыва в армию, как получить непыльную и денежную работу, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной, как отбить подружку у приятеля, как получать долгие и интенсивные оргазмы до восьмидесяти лет, как завоевать мир за восемь часов пятнадцать минут, как покончить с собой, чтобы позавидовали все друзья — приходите завтра вечером на Собрание, где наш гуру подробно осветит всё вышеперечисленное и не только эти проблемы. Будем играть хорошая музыка. Клёвая еда и выпивка — обеспечены. Приходите, не пожалеете».

Извините, если кого обидел.

25 марта 2004

История про путешествующих

За границу нужно ездить зимой — пока на моей Родине морозы, пока летит колкий сухой, или же хлопьями падает мокрый снег, пока дворники ленятся расчищать тротуары. А в Европе (именно её я имею в виду под заграницей) между тем тротуары с подогревом, гудит, шипит ночная жизнь.

За границу нужно ездить зимой.

Летом — и дома хорошо.

Само по себе путешествие для русского человека есть подобие кары или послушничества.

Оттого такой ужас вызывают в русском домоседе люди, что находят в путешествиях почти плотское удовольствие.

Извините, если кого обидел.

26 марта 2004

История про тонкие филологические оттенки

Я как-то пил кофе со своей знакомой. Она была переводчицей с длинным бухгалтерско-сексопатологическим списком языков — этот в активе, этот в пассиве, этот и этот — в активе оба… Она собралась в путешествие на Апеннинский полуостров.

Помешивая ложечкой в чашке, и мечтательно глядя в потолок, она была уже там — среди итальянцев. Мечтательно смотрела в потолок но, вдруг, оторвавшись от размышлений, спросила:

— Интересно, на каком языке там люди говорят?

Я нервно сглотнул.

Но после расспросов выяснилось, что она размышляет, на каком языке общаться с местными жителями. Итальянского-то она не знает.

Он в глубоком пассиве.

Извините, если кого обидел.

27 марта 2004

История про страшную женщину

Когда я проживал в иностранном городе К., то как-то увидел одну интересную женщину. Ходил слух, что в её жизни что-то от Маты Хари, а что-то — от Лили Брик. Московский мой приятель, делая страшные глаза, говорил:

— Она страшная женщина, как только ты с ней знакомишься, так оказываешься вовлечённым в череду заговоров, жарких интриг, шелестящих сплетен и кошмарных слухов.

Познакомился, хотя не был вовлечён, не считать же кошмарной интригой или жутким заговором то, что арабские соседи на следующий день спиздили у меня наградные часы.

Извините, если кого обидел.

27 марта 2004

История про трансформации

Чёрт, не к добру меняется мир. Одни вещи превращаются в другие.

Следует отметить, что гроза может стать первой в череде паводков…

Извините, если кого обидел.

27 марта 2004

История про нелюбовь к переменам

…По пансиону гуляли сквозняки — сортирная дверь гулко хлопала металлическими частями о косяк, да так, что хотелось бежать, стуча в чужие комнаты — дескать, я совсем не этого звука хотел, я не нарочно. Запуганность советского обывателя Европой тем характерна, что он привык путешествовать за границу на танках, смело прицеливаясь в непонятный объект. Но танка нет, прицеливаться нельзя. Что делать — непонятно. Надо определять своё отношение к происходящему, решать за какой ты Интернационал — с Лениным или без Ленина, и что вообще делать. Что покупать и почём.

Всегда русскому наблюдателю интересно, сколько что стоит. Мне не интересно абсолютно. Ни то, сколько мой приятель платит за телефон, ни то, как берут с него налоги. Можно это выяснить один раз — и это будет навсегда. Навсегда — потому что в пределах оптической видимости ничего не меняется.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2004

История про инвестиции

Жил я в иностранном городе Дрездене. Там, по крайней мере, в ту пору находился Опекунский совет по Восточным землям. Общее впечатление от Опекунского ведомства и Общества недвижимого имущества при этом совете было очень странное. Было понятно, что люди с запада мгновенно уничтожили восточные предприятия. Они уничтожали их всеми способами — от обесценивания активов до уничтожения рынков. Довольно быстро восточная зона стала напоминать пруд, куда залили керосин. Брюхо к брюху плавала там дохлая рыба.

Но дело не в этом. Несмотря ни на что, немцы сохранили некоторую незамутнённость в делах.

Как-то мы сидели на заседании Опекунского совета, а мой спутник спрашивал:

— А были ли случаи инвестиций в Восточные земли со стороны русских?

— Да, — отвечал немецкий референт. — Да. Например, в консервную фабрику. Я сам участвовал в оформлении этой сделки.

— Ну и как?

— К сожалению, ничего не получилось, потому что всё руководство русской компании почему-то умерло.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2004

История про Новый справочник Хиркимера

Более всего я люблю справочники и словари. Если они врут, то прямо глядя в глаза, не прячась за эмоциями художественной литературы и лживыми ссылками документальных повествований.

Так же хороши боевые наставления и уставы.

Среди прочих, я прилежно читал чудесную книгу «Памятка лётному экипажу по действиям после вынужденного приземления в безлюдной местности или приводнения».

Её чеканные формулировки и советы, что годятся эпиграфом к любому роману, в моей душе укоренены навечно.

Я не могу не поделиться, хотя бы некоторыми из них с теми, кому не выпало счастье такого чтения.

Итак:

«Оказавшись в безлюдной местности, прежде, чем принять какое-либо решение, сначала успокойтесь, соберитесь с мыслями и оцените создавшееся положение. Вспомните всё, что вы знаете о выживании в подобных условиях. Действуйте в соответствии с конкретной обстановкой, временем года, характером местности, удалением от населённых пунктов, состоянием здоровья членов экипажа. Ваша воля, мужество, активность и находчивость обеспечат успех в самой сложной обстановке автономного существования».

И с тех пор я знал, что буду после приземления на парашюте следовать по курсу самолёта, так как командир покидает борт последним, я клялся себе, что буду высматривать в воде ушастую медузу, как признак близкого берега, на который постараюсь выйти вместе с волной. Я клялся себе, что искусственное дыхание я буду производить до появления самостоятельного дыхания у моего товарища или явных признаков его смерти, коими считаются окоченение и трупные пятна. И поразит меня призрение и гнев членов моего экипажа, если в районе радиоактивного заражения я не стану следует тщательно освежевать пойманных животных, и удалять их внутренности. Если я не буду варить и жарить мясо этого зверья, избегая при этом пользовать в пищу сердце, печень, селезёнку и мясо, прилежащее к костям.

Я верен этой книге, как присяге несуществующему государству, которую никогда не нарушал.

И просыпаясь утром, подняв голову с подушки, у меня перед глазами стоит шестьдесят третья страница Памятки:

«Решение остаться на месте приземления или покинуть его — один из самых ответственных элементов вашего выживания».

Извините, если кого обидел.

29 марта 2004

История про временной лаг

Надо сказать, что истории про войну бывают самые невероятные. Вот, например фантаст Казанцев, известный авантюрист по совместительству, утверждал, что разработал для обороны Ленинграда электротанкетки, что чуть ли не решили исход обороны города. Есть и история про пехотинцев-водолазов, что обучены были бегать по дну Финского залива…

При этом кажется естественным, что разработка электротанкеток, на которую, естественно, шло финансирование и выписывались пайки, велась под теми же грифами и с теми же затратами, что и разработка БМ-13, в просторечии известные как реактивные миномёты «Катюша».

Как потомкам отличить надувательство от открытия? Совершенно не понятно.

Это вроде как нам всматриваться в свару военачальников времён Пунических или всяко других войн. Представьте себе спор наших современников — кто из двух центурионов, что поругались в Колонии по поводу пропажи баллисты, на самом деле прав.

Извините, если кого обидел.

30 марта 2004

История про эльфов и теодолиты

Чем интересна фэнтези, так это тем, что пытается создать связный мир с народами, королевствами, городами, реками и землями.

Клишированный путешествия фэнтези происходят в утопии.

То есть, месте не существующем. А это приводит к особым отношением с топографией.

Интересно, что карты являются непременным атрибутом фэнтези, ещё с тех времён, когда этот термин-жанр ещё не существовал. Они, эти карты в советском детстве, начинались с изображения Большого Зуба Швамбрании. Но в тысячах книг карты оставались прежними — в них отсутствовали изовысотные линии и градусная сетка. В известных изданиях Толкиена существовала привязка к сторонам света, на что указывали компасная стрелка, указывающая на «N». А у некоторых авторов загадочная роза ветров лишилась букв.

Между тем, вопрос о магнитном склонении в утопии остаётся открытым. Изобретение голландца Синеллиуса — триангуляция — здесь нежизнеспособно. Попробуйте представить себе эльфа с теодолитом.

Для картографии можно применить магию, но всё же утопия живёт в доптолемеевых проекциях, склоняясь к Марину Тирскому и Эратосфену. Ей не знакомы прелести Меркатора и Эккерта. Впрочем, говорить о проекции нужно осторожно — картографическая проекция есть изображение на плоскости шара, а кто может поручится в том, что действие фэнтези не происходит на плоской Земле? А может, подобно лунным коротышкам, герои путешествуют по внутренней поверхности шара. Впрочем, внутри поверхность может быть вообще иной — внутри эллипсода — шар, внутри шара — куб. Кстати, космогония коротышек была гораздо сложнее — потому как коротышки жили внутри Луны — на малой Луне неизвестной формы, которая болталась внутри большой, как сухое ядро в скорлупе.

Поэтому коротышки никогда не путешествовали по внутренней поверхности шара (они её пролетали стремительно), а путешествовали по поверхности внутреннего шара. Ага.

Чем-то карты фэнтези напоминают средневековые портоланы, морские навигационные карты — оттого что береговая линия на них часто становится единственной достоверной деталью. На портоланах, кстати, впервые появились рисунки линейных масштабов, но в чём измерять расстояние в у-топии — в милях, днях пути или придуманных единицах?

Зато на книжных картах горбатятся сказочные горы, холмятся волны, торчат стилизованные ёлки и палки, а в середине сказочного материка болота преграждают путь персонажам.

Освоив швамбранскую топографию, мы смело приступили к странствиям в мире фэнтези. Чуть состарившись, мы следили по таким же картам за странствиями хоббита и его приятелей. Интересно, что со временем, в современной фэнтези карты часто оторваны от сюжета. В большинстве романов следить за перемещением персонажей совершенно невозможно. Карта превращается из изображения земной (или неземной) поверхности в атрибут повествования, в символ, в знак, что указывает на существование несуществующего, пытается удостоверить реальность утопии.

Извините, если кого обидел.

31 марта 2004

История про медные кубы

Т. уверяет, что традиция делать перегонные кубы из меди связана с тем, что медь как бы отдаёт себя браге — то есть активно отдаёт свои ионы (при этом толщина стенок уменьшается). Ионы меди связывают серу, которая вызывает различные «неправильные» запахи конечного продукта.

Сдаётся, правда, что дело не в этом. А всё-таки дело в том, что медь имеет высокую ковкость и это традиционный для кубов материал.

Извините, если кого обидел.

01 апреля 2004

История про маргиналии

Эпиграф:

— Голова ты садовая!

— сердится Герасим. -

Пространство есть пространство, как роза есть роза, как говорила Гертруда Стайн.

Е.Попов. «На кол»

Я с некоторым испугом отношось к современной философии. Причин для испуга у меня множество — как у всякого человека, которого жизнь научила вынимать шнурком продавленные пробки из винных бутылок, копать картошку, вертеть козьи ножки и не хвастаться всем эти только перед моими сверстниками.

Я как-то смотрел и даже рецензировал ежегодник Лаборатории постклассических исследований Института философии Российской Академии наук. Он лет десять назад издавался на французские деньги — это было понятно — современная философия, понятиями которой оперируют все — философия французская.

Дело не в том, что имена французких философов звучат как эвфемизмы, а в том, что всё-таки наши суждения о мире могут быть выражены просто. Та книга, о которой я вспоминаю, была полна странными сочетаниями — структуралист соседствовал с деконструктивистом, а Джойс — со Стайн, которая, как вспоминал Хемингуэй, «не желала говорить и о Джойсе. Стоило дважды упомянуть Джойса, и вас уже никогда больше не приглашали в этот дом. Это было так же бестактно, как в разговоре с одним генералом лестно отозваться о другом».

И среди всего этого были ответы на анкету Михаила Ямпольского:

«3.(В какую комьюнити включён?) моё самое непосредственное окружение — 12 сколаров Гетти».

Это был особый, птичьий язык, утрата смысла в котором давно свершилась.

Удивление, испытываемое человеком, впервые соприкоснувшимся с современной философией, сравнимо со сложной реакцией научной общественности на одно открытие, совершённое в 1927 году. Тогда Гейзенберг впервые сформулировал принцип неопределённости, из которого следовало, что чем точнее определена одна из входящих в соотношение координат и импульса величин, тем менее определено значение другой. То есть никакой эксперимент не мог их измерить точнее — неопределённость связана со свойствами мира, а не с качеством измерений. Нечто подобное этой стадии развития теоретической физики пришло и в философию. На пути движения от классической логики она утратила лапидарность и внятность. И (быть может) приобрёла что-то другое, может возвращается XVIII век, когда сочинение од естественно соединялось с работами по дифференциальному счислению. Это была литературная философия — что-то из этих составляющих позволяло писать темно, а что-то — вяло.

Тоска и сейчас льётся в мой стакан — голос мой не громок и место мой невысоко, но я хочу ясности.

Впрочем, тогда, помнится, из книги вывалился листок со списком опечаток — вещь невиданная в современной полиграфии, где «корректор» стало синонимом «симулякра».

Вестник из иного времени, ледериновых переплётов, малиновых томов, полных собраний ответственных издательств: «В случае обнаружения опечаток, брака… указанном томе… будет заменен…1-я Образцовая типография им. Жданова»… Итак, на листке значилось: «… на этой же странице отсутствует последняя строка:

«Деррида актуален для моего доклада. Как оказалось (но»».

Это был практический сюжет — тёмный и страшный сюжет современной философии.

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2004

История про Бердяева

Вместо того, чтобы заниматься всякими глупостями и рассуждать про микроскопических роботов займусь-ка я делом. И расскажу про Бердяева.

Лучше всего про Бердяева написано в Большой Советской энциклопедии:

«Его мистические бредни приняты на вооружение наиболее реакционными философами империализма, врагами науки, прогресса и демократии».

Слово «бред», между прочим, в этой короткой статье Большой советской энциклопедии (можно закрыть пачкой сигарет, а шрифт крупный) встречается через четыре строки — два раза.

В восьмидесятые годы это выглядело как представление к ордену. Один мой коллега, преподаватель философии обзывал Бердяева Бредяевым. Видимо им тоже владело тоже коллективное бессознательное, что и безымянным автором энциклопедической статьи. Бердяев непонятен и до сих пор плохо прочитан. Зачастую опираются на его интонацию, а не на смысл. Черта именно русской философии — апеллировать к эмоции, а не к разуму. Византийская роскошь эпитетов, самоповторы и изобилие прописных букв — среди её отличительных признаков. Впрочем, в оригиналах немецких философов, как известно, все существительные начинаются с прописных букв. Часто русская философия темна и неудобочитаема — особенно тем, кто ждет от неё логической схемы, стройной конструкции. Часто она кажется бредом.

Дело в том, что философия этого типа имеет несколько иную задачу, чем традиционно преподанная советскому-российскому-русскому читателю:

«Главным, решающим у философа было совсем не то, что он для объективного употребления утверждает. Никогда познающий не открывал истины при помощи того логического аппарата, которым он старается убедить других. Философское познание есть познание истины (правды), а не бытия. Познание же истины есть подъём духа к истине, духовное восхождение и вхождение в истину».

Одна преподавательница философии — что-то много преподавателей на один короткий текст — произнесла однажды гениальную фразу:

— Говоря о демократии, — сказала она, — надо всегда указывать: демократия кого над кем?

Бердяев и указывает: «Смешение и отождествление царства Кесаря и царства Божьего постоянно происходило и в практики жизни, и в мысли, и в учении. У людей была непреодолимая склонность к монистическим и тоталитарным системам. Такой системой была прежде всего теократия, и в необычайно крайней форме, теократия византийская. Но также монистична и тоталитарна демократия у Руссо и якобинцев. То же отождествление двух царств и двух порядков мы находим у Гегеля, у Маркса, у О.Конта, у Шпанна, в коммунизме и фашизме. Так называемых либеральных демократий, которые соглашались признать себя нейтральными в отношении царства Духа, больше не существует, они всё больше становятся диктатурами».

Такое впечатление, что в «Зелёной книге» Муамр Каддафи цитирует Бердяева, там содержится похожий пассаж — с несколько другими, правда, выводами. На фоне полковника Каддафи суждение университетской преподавательницы научного коммунизма уже не кажется нелепым.

Между тем Бердяев много пишет о войне. Он пишет о войне довольно важные вещи, о том, что невозможно убивать, когда представляешь противника человеком, субъектом. Убить можно только тогда, когда вместо человека существует объект, мишень, цель. Так ведутся сейчас нескончаемые войны в разных точках мира, бегут по склонам гор одинаково небритые люди в одинаковых пятнистых куртках, с одинаковым оружием в руках. Нет времени на то, чтобы размышлять о внутреннем мире противника, есть время только на то, чтобы прицелится в середину груди живой мишени, и по возможности плавно, если это происходит не на бегу, нажать на спуск. Только потом, подойдя, можно увидеть крестьянские заскорузлые руки своего ровесника и вечный автомат кривым рожком в этих мёртвых руках. «

Миф о красивой, героической войне, о воинствующем эросе, возвышающимся над прозаической и обыденной жизнью, есть проявление человеческого рабства. Этот миф связан с другими мифами — об избранной расе, о величии царства и. т. п. Все эти мифы противоположны истине персонализма, всегда враждебны очеловечиванию жизни, все восстают против духа Евангелия, все узаконяют рабство человека».

Там же Бердяев произносит ключевую фразу:

«Мы присутствуем при переходе к новым военным обществам… Стушёвывается самое различие между состоянием мира и войны. Состояние мира есть тоже состояние войны, и войны ведутся без всякого объявления войны».

Это написано до. До войны, до ядерной войны, которой, несомненно, стала вторая мировая, до Освенцима. Впрочем, нет, именно в 1939 освенцимский лагерь и был создан.

А мы уже не присутствуем при переходе к новым военным обществам. Он, этот переход, свершился.

По сути, Бердяевых много, куда больше даже, чем Пикассо. Ранний, средний… Поздний Бердяев, немало отличающийся от того, которого мы знаем по «Вехам». От энциклопедий в этом тексте никуда не убежать.

Ленин, кстати, назвал «Вехи» энциклопедией. Правда, добавил, что либерального ренегатства.

Итак, это иной Бердяев. Судьба Бердяева как философа показательна — от марксизма к христианству, дальше к экзистенциализму, впрочем, мало похожему на то, что под ним понимает читатель Сартра. Это прежде всего компромисс — Бердяев наиболее светский из всех религиозных мыслителей. «Не бе, дескать, ребята, мы ещё увидим небо в алмазах. А Господь Бог всё-таки не изверг, не может он нас так мучить в геенне огненной. Что-то мы тут недопоняли…» В этом есть нечто непроходимо-русское.

Извините, если кого обидел.

03 апреля 2004

История про колокольный дзэн

Само слово "дзэн" я услышал довольно поздно — в середине восьмидесятых. Тогда уже расплодились книги о том, как слышать хлопок одной ладони и ищут черную кошку в темной комнате.

Эта литература к тому же, появлялась в двойном переводе — сначала с китайского, а потом с английского. Иногда китайская основа отсутствовала, потому что Запад давно создал свою массовую культуру дзэн, основанную на китайских ресторанах быстрой еды и медитации в автомобильной пробке. Ясно, что настоящий мудрец должен жить отшельником, смотреть на луну и медитировать спокойно, не отвлекаясь на телефонный звонок с работы. Но таких людей мало, а спрос на массовый дзэн существует, и это вполне платежеспособный спрос.

В одном из таких руководств было написано:

«Представьте, что вы занимаетесь дзэн и работаете над коаном Хаукина — хлопке одной ладони. Вы можете размышлять над ним или, если вы хорошо владеете медитацией, можете саму задачу отправить в собственное подсознание. После долгих усилий вы отыщете нужный ответ. Вы посоветуетесь с учителем и, проявив знаки уважения к нему, расскажете, что хлопок одной ладони подобен весеннему дуновению, несущему благоухание роз. Если учитель вежлив, как многие современные наставники, он просто улыбнется и попросит повторить попытку. Будь он наставником старой закалки, то может выбросить вас за дверь или из окна. Спустя некоторое время, после дополнительных усилий, вы опять предстанете перед учителем со своим ответом. «Хлопок одной ладони, — уверенно скажете вы, — это звук разбивающихся о преграды волн». И снова он улыбнется вам или же выбросит вас в окно. Вы станете усерднее и будете дольше работать над своим коаном. Вы полны решимости… И вот вы снова встречаетесь с учителем. После соблюдения принятых формальностей вы наконец говорите: «Ты, старый дурак, не можешь даже произвести хлопок двумя ладонями, а еще просишь от меня хлопок одной ладони!» Лицо учителя светится радостью, и он от всего сердца смеётся, подтверждая тем самым ваше сатори».

А другой толкователь долго говорил о технологии решения проблем мироздания, а потом вскользь замечал:

«Даже если вы не смогли овладеть искусством Золотого Колокола или посредством удара вызывать у кого-то пробуждение, сам принцип «Делать, а не просто рассуждать» может оказаться весьма полезным в вашей повседневной жизни. Если вы, к примеру, не удовлетворены работой ваших служащих или подчиненных, вместо бесплодного увещевания или жалоб своему приятелю предпримите простые и действенные шаги к тому, чтобы подчинённые стали работать как следует».

Золотые слова, однако. Какой там колокол, куда, зачем?..

Зато я знал настоящую историю про хлопок одной ладонью. Её описал, кажется, Милован Джилас. После Второй мировой войны в Югославии, как и во многих похожих странах, были часты парады и демонстрации. Праздничные дни были общими, весенние — первого мая, осенние — седьмого ноября. Правда, одна дата была различной — день Освобождения, Независимости или Первого Шага в социализм. И вот в один из таких праздничных дней в Белграде, на военном параде и демонстрации сажали на трибунах инвалидов Народной армии. Их сажали на трибунах рядом — и тогда однорукие аплодировали шествию. Один однорукий хлопал в единственную ладонь другого.

Dот это был настоящий дзен — не требующий перевода.

Извините, если кого обидел.

04 апреля 2004

История про Радзинского

Из-за массолитовского, да.

Обнажение приёма это то, когда читатель ждёт рифмы «розы», а ему говорят: «на вот, возьми её скорей!». Приёмы, которыми пользовался известный драматург и незаслуженно известный историк Эдвард Радзинский известны давно — и с того момента, когда он начал заниматься исторической романистикой, не менялись.

Собственно, это была историческая драматургия, которая использовала коммерческие лейблы — Сталин, Екатерина, Наполеон и Нерон. Составляющих истории по Радзинскому немного — это исторический анекдот, байка возведённая в ранг достоверного свидетельства. Немного секса, но много разговоров о нём. Наконец, перенесённые в другое время современные характеры — намёки на толстые современные политические обстоятельства.

Читатель, а потом и телезритель, получали историю прет-а-порте, доступную и понятную. Всё было понятно — и Древний Рим, и грузинский вождь Рима за третьим номером.

Историки пытались ругаться. Они пытались говорить, схожую с ахматовской аргументацию. Это была давняя история — про то, что если бы Дантес, согласно теории одного пушкиниста, действительно вышел бы на дуэль в кольчуге, то потом жизнь его была бы хуже смерти. Ахматова имела в виду то, что не надо в Дантеса вкладывать мелких мыслей середины двадцатого века. Но потребителю масскульта нужно именно это — внятные ему мелкие мысли. Он хочет, чтобы рифма на слово «морозы» была угадана им правильно.

— Не надо драматизировать, — бормотали историки, — всё было не так. Не так, как вы — иначе.

И кому они пеняли — драматургу!

Одна беда — Радзинский нигде не уведомлял обывателя, что: «все действующие лица вымышлены и совпадения случайны». Они у него вымышлены на какую-то часть, а убойная сила правды, разбавленной вымыслом, всем известна.

Потом Радзинский написал как бы исторический роман «Игры писателей», в котором этот приём обнажён. Удельная доля вымысла выросла многократно. История окончательно прогнулась под драматургию. Потому как во Франции времён Радзинского любимое слово революции «шлёпнуть», а в речи персонажей за отточиями легко узнаётся русский мат. В этой Франции про родню короля говорится просто «Семья» с большой, разумеется, буквы — и потребитель легко понимает намёк. Время, что и говорить, весёлое — когда тысячи Фигаро выводят Альмавив в расход пачками. Думать о бездушных социальных процессах читателю скучно, а анекдот лёгок и совершенен.

Анекдот — это всегда маленькая пьеса. В анекдоте на тему французской революции все революционные безобразия затеял драматург Бомарше, да и маркиз де Сад от него не отставал. Они и прочие литераторы выдумывают драматические ситуации и не менее драматические монологи и тут же их исполняют как актёры. В итоге писатели победили королей, а Радзинский всех этих писателей придумал. Королева этой Франции очень похожа на мадам де Сталь из давнего романа моего товарища Владимира Шарова «До и во время». Именно вожделением к королеве сдвинулась вся история, полетели головы. Да и сама королева оказалась не столь живучей, как придуманная Шаровым де Сталь.

Эта книга новая в своём роде — такое впечатление, что теперь автор то и дело показывает знаки читателю — это не история, а шутка, анекдот.

Тут мне кто-нибудь скажет: «Так ведь народ любит, покупает». А вот на это ответить нечего. И обнажения народ к тому же любит, даже если это обнажения приёмов. Даже когда Радзинский со своим телесериалом окончательно стал похож на толстого квази-натуралиста Любимцева, что путешествует по свету. Радзинский купил себе шляпу и пустился в странствия. Шляпа так себе. Но Коллизей на заднем плане был всегда изысканно хорош.

Куда лучше историй Радзинского.

А в них за словами угадывается интонация телевизионного человека — то возвышающаяся до визга, то исчезающая в театральные паузы. Настоящая интонация актёра. Он наклоняется в зал и говорит:

— Вы ждёте рифмы «розы»? Нате!

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2004

(обратно)

История про Геворкяна

Я про Геворкяна скажу.

Это хвалить человека просто, хвалить человека человека можно быстро и не вникая в подробности.

А вот сказать что-то дурное про человека довольно сложно. Для этого нужно войти во все обстоятельства дела, нужно удостовериться, верно ли ты всё понял, что произошло, убедиться — не оговорили ли кого, нет ли здесь ошибки.

Но множество людей отчего-то думают иначе — увидев копию безграмотного документа, где среди нескольких подписей есть и его подпись, а то и не увидев ничего согналось в кучу стадо. Причём некоторые, вполне, казалось бы вменяемые люди, начинают проповедовать отмщение Геворкяну, призывают идти к нему ругаться и говорят прочие глупости.

И вот стадо пришло к Геворкяну и начало топать ногами в его Живом Журнале, начало плеваться и довольно неостроумно ругаться.

Мне отвратителен любой погром — еврейский, русский, армянский, подставь нужное. Не только потому что я автоматически становлюсь на сторону жертв, вне зависимости от того, правы они или нет. (А я хочу становится на чью-то сторону только тщательно всё обдумав). Но ещё погром страшен оттого что в толпе исчезают лица.

Причём происходит это всё в пятницу на Страстной неделе. (Закидывание кого-нибудь грязью в Страстную пятницу — это сильно). У христиан Пасха в этом году едина, но понятно, что для большинства Пасха — лишний повод выпить.

Всё это ужасно печально.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2004

(обратно)

История, рассказанная по традиции

Сейчас всё смешалось — ирландский католик совсем не то, что бразильский, а американский — не то, что немецкий. Не говоря уже о протестантах. Всё действительно смешалось как гоголь-моголь в доме Облонских.

Между тем, когда неумолимо надвигается Пасха, обнаруживается много загадочного. Или же, год от года, загадки остаются неразрешимыми. Вот, например, история с яйцами. Сколько и где я не жил, но никто мне не сумел объяснить, почему символом Пасхи по всей Европе является заяц с яйцами. То есть не в том дело, что заяц не кастрат, а в том, что он яйца либо несёт в котомке, либо среди них, яиц, этот заяц радостно лапами разводит. А сидят эти уроды по витринам, и яйца лежат у их ног или лап, будто бракованные пушечные ядра.

Сидят эти шоколадные, кремовые, плюшевые и глиняные зайцы с шоколадными, кремовыми, плюшевыми и глиняными расписными яйцами — и никто неможет мне объяснить этого причудливого сочетания.

С другими сакральными символами проще и понятнее. Превращение пальм в вербы (как, кстати, и судьба ёлок) понятно — климат.

А вот яйца с зайцами… Причём они рифмуются только в русском языке.

Плодятся эти зайцы как кролики по весне, недаром они размножались под радостным посвящением Venus. Носятся туда-сюда со своими и чужими яйцами.

Мария Магдалина, что принесла императору Тиберию округлый плод птицеводства, услышала в ответ, что, скорее белое станет красным, чем он поверит в воскрешение из мёртвых. Налилось куриное яйцо кровью, и всё заверте…

Замахали кисточками миллионы лакировщиков действительности, замигали светофорами нерождённые цыплята.

Всё это понятно по отдельности, но сочетание суетливых ушастых грызунов, что катят перед собой эти разноцветные символы, будто жуки-навозники, меня пугает.

Всё-таки, всё это не дураки придумали. Вовсе нет.

Всё это возвестие какого-то неясного мирового заговора, а размер и форма яиц — тайные знаки. А уж если настанет Пасха, на которую на углу Durinerstrasse (в иностранном городе К.) печальный заяц будет сидеть без яиц — нам всем кранты.

И уж тогда — туши свет, сливай воду.

Извините, если кого обидел.

10 апреля 2004

(обратно)

Жираф на шее притащил

1. взять ближайшую книгу

2. открыть на двадцать третьей странице

3. найти пятое предложение

4. поместить его к себе в журнал вместе с этой инструкцией

Опустить креветки на 2 мин. в кипящую подсоленную воду, охладить, очистить и добавить к нарезанному ананасу, полить соком двух лимонов и 50 г. рома.

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2004

(обратно)

История про братьев Стругацких

Тут мне по службе надо было поразмышлять на тему о том, от чего в Сети так часто ругают Стругацких. Причём давно по языкам ходит обидная фраза "Хороший Стругацкий — мёртвый Стругацкий", которая точно расставляет акцент: Аркадий умер, Борис несёт ответственность за увядание.

Это не очень справедливое определение ещё раз говорит о вечном действии русского принципа "Мёртвые сраму не имут" и не менее вечное — "за действия экипажа отвечают оставшиеся в живых по выполнении задания". Но так же точно эта фраза и позиционирует взгляд носителя — прошлое было великим, в настоящем — только тлен и запустение. Авторы начинают отвечать за культурную историю, это немного обидно, но всё же для них почётно.

Причины некоторых типичных претензий к последним текстам Стругацких — общие с причинами недовольства современной фантастикой, и напрямую связаны с тем, что формировало «элитный» статус советской фантастики полвека назад.

Первая группа разочаровавшихся увидела другую фантастическую литературу — мало или вовсе не переводившихся зарубежных фантастов, целые неизвестные течения, такие как фентэзи, киберпанк и steam-панк.

Другая группа перестала искать фронду, да и приобщилась к возвращённой, переводной и современной русской литературе, которая экспериментировала со стилем, говорила о мирах не менее, а часто более парадоксальных, чем самые смелые эксперименты фантастов.

Наконец, третья группа разочаровалась в фантастической корпорации — потому что все человеческие объединения имеют свойства стареть и проходить стадии свойственные людскому возрасту.

А братья Стругацкие были не просто брендом, а символом советской фантастики. Но как всякий бренд, он состоит не только из товара (текстов), но и из инфраструкуры — это ученики, премия, комментаторы. Собственно, эта инфраструктура и существует. Так счёт структуры предъявляется бренду.

А, впрочем, я что-то разболтался в ночи. Только что объяснял в другом месте, что неизвестно, зачем это нужно писать именно здесь.

Извините, если кого обидел.

14 апреля 2004

(обратно)

История про технические ошибки

Я совершил некоторую техническую ошибку — к сожалению я смогу восстановить всё не ранее, чем через несколько дней. Увы, ближайшее время у меня не будет доступа к Сети, а сейчас восстановить настройки у меня не получится.

Тем не менее, поздравляю всех с праздниками.

Извините, если кого обидел.

01 мая 2004

(обратно)

История про великую Отечественную беду

Хотя я написал всё это год назад, но вдруг оказалось, что моё настроение накануне дня Победы ничуть не изменилось. <…>.

И нечего глумиться над убитыми — мертвые сраму не имут.

Извините, если кого обидел.

08 мая 2004

(обратно)

История про экзотические имена

В моём отечестве то и дело возникает странная любовь к экзотическим именам, и вот пишется в метриках что-то вроде Изольды Деревянкиной или Дианы Подмышкиной. Может быть, родители и хотели лучшей доли для своей дочери — может быть. Они хотели ей добра и счастья, думали, что красивому имени будут завидовать девчонки из соседней деревни. Вот писец в сельсовете выводит на красивой бумаге «Антуанетта Сидорова».

И сгущается из тьмы веков помост, суровый мужчина в колпаке и с литературными склонностями, а так же лезвие в деревянной раме. Волнуются, суетятся вокруг Сидоровой какие-то неразличимые пока призраки. Такова магия чужого имени на русской земле.

Я думаю, что писарю нужно просто писать это диковинное имя с одним «т» и всё образуется.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2004

(обратно)

История про журналистскую самоуверенность

Эпиграф:

Вы, Шариков, чепуху говорите, и возмутительней всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно.

Михаил Булгаков

Есть какой-то особый род журналистской самоуверенности. Я до конца не понимаю, в чём он заключается, но результаты его действия постоянно попадаются мне на пути. Недавно я получил гневное письмо — типа, вы плюнули мне в душу, мерзавец и негодяй. Я читал ваши тексты и отчасти верил вам. И вот вы, будучи главным редактором книжного обозрения «Хлибрис», пропустили такое… тут я думал оправдаться, уж год, как меня выгнали из газеты «Хлибрис» за строптивость, но прикусил язык. Всё это было неважно — мой адресант писал о заметке про Аракчеева, что называлась ««Полуподлец, полуневежда» в серии «Жизнь замечательных людей»». Это вообще был тот род текста, что называется гониво, и, видимо, был написан не одним, а целым коллективом безумцев. В тексте были какие-то причитания вроде «Аракчеев умер, но дело его живёт, скоро наши дети оденутся в хаки, скоро, скоро падёт ужас на нашу землю…»

С другой стороны, что я, хочу Воронцова защитить от воровства эпитета, что я. И тут вспомнил другу чудесную историю. Как-то раз я пришёл на службу, уже тогда понимая, что скоро меня поставят перед строем и сдерут с меня сержантские лычки. Мои коллеги писали передовую статью.

— Что празднуем? — спросил я.

— Трёхсотлетие Петербурга. Мы нашли новые данные о его основании, то есть новую датировку.

— Клёво! — изумился я. — И как? Когда, в смысле?

— На две недели раньше. Шестнадцатого мая, — ответили мои новые начальники. — Мы оригинал указа видели.

— Братья, — проникновенно сказал я. — Братья, ведь вы позволите мне так вас называть, ибо я почти приведение, меня почти нет тут, я дух, я ветер. Братья, слышали ли вы что-нибудь о разнице между Юлианским и Григорианским календарями? Вам слова «старый стиль» что-нибудь говорят?

Но братья меня не слушали, у них были твёрдые зарплаты, а меня уже задним числом лишили олигархических денег. Передовая вышла. Без всяких там сомнений — зато с открытием.

Вообще журналистика, особенно столичная — дело большого апломба. Другой мой коллега как-то писал патетический текст о евреях. Евреи, если кто не знает, вообще такая тема, как начнёшь про них что-нибудь говорить, сразу попадёшь в дурацкое положение. Ещё хорошо, если не отпиздят. А ведь отпиздят за милую душу — не те так эти.

Такая это тема, да.

Но один вдумчивый человек обладал к тому же некоторым бесстрашием. Он написал всё же про евреев. И написал он следующее: «Известно, что еврейская государственность теологически связана с иерусалимским храмом. Второй храм воздвиг Ездра, вернувшись из Вавилонского плена. В 70-м году его разрушил Тит Ливий. После неудачной попытки его восстановления при Юлиане Отступнике евреи согласно их традиции принуждены оставаться без храма и без своего государства вплоть до прихода «машиаха», мессии»…

Помню, взяла меня некоторая обида. Потому что Тит Ливий ни в чём дурном не был замечен, потому что у него было алиби — так как время его жизни было ограничено от 59 до н. э. — н. э. Не говоря уж о том, что он был мне люб тем, что написал «Историю города Рима» — 142 книги «От основания города» до 9 года.

Вся журналистика построена на том, что жизнь вынуждает писать ради красного словца, приврать и приукрасить.

Один мой бывший начальник как-то учил меня жизни. Он сидел и говорил:

— Журналистика, это такая вещь, в которой надо делать деньги из того, что обижаешь других людей.

Я к тому времени видел много профессий и вещей, которые иногда состояли в том, что других людей просто убивали. Да и вообще, у меня была своя цена поступкам.

Проверка каждого слова, каждой метафоры — дело для интеллектуального журналиста зряшное — он часто притворяется писателем, смешивает карты, прячется от ответственности. Зато он, безапелляционно и уверенно начинает учить. Нет, конечно, бывают опечатки. «Держали корректуру девять раз, но на титульном листе было напечатано «Британская энциклопедия». Это меня не обижает.

Это пусть обижает того шофёра, про которого сделали огромную статью с гигантским портретом. У шофёра был большой стаж безаварийной работы и статья называлась «Сорок лет не пердел». Так было написано поперёк портрета. Говорят, шофёр оставил город вместе с семьёй.

Меня обижает апломб, сводящий цветущую сложность мира к унылым лозунгам. И мне очень обидно, когда пишущие люди не отвечают за свои слова.

Мне скажут, что всё это банально. Так и что ж. Всё это надо говорить раз за разом, за завтраком, и ещё раз — перед тем, как садишься за клавиатуру. Потому что ты можешь ошибиться сам, даже наверняка ты что-то перепутаешь, но пусть это будет больно. Пусть тебе будет мучительно стыдно за то, что ты написал глупость, соврал красуясь, радостно и по службе. Я, собственно, не о чёрном пиаре, заказных статьях и травле диссидентов в партийной печати. Я о тривиальном невежестве.

Мне скажут — а сам-то? Сам-то ты как? И мне надо признаться, что бессмысленная тяжесть слова и постоянные проверки ужасно тормозят мою буквенную жизнь. Оттого хлеба с маслом в моём доме недостаточно.

Но есть и про меня славная история. Однажды, когда я был похож на бабочку в коллекции, и лежал на больничной койке, привязанный хитроумными верёвочками, пришлось мне писать о детской литературе — написал я о любимом мной писателе Ковале один текст, а о о детской литературе вообще — другой. По существовавшим тогда правилам, один текст должен был быть подписан псевдонимом. Я отослал сослуживцам оба, им самим предоставив решать, что и как называть, и как подписывать картинку. Кто это сделал за меня — я до сих пор не знаю.

Иллюстрацию, впрочем, придумал я — мы кадрировали Сикстинскую мадонну, оставив от неё только двух задумчивых ангелов, смотрящих вверх. А подпись я сочинить забыл, оставив всё на коллег.

Прошло года два. Я пришёл в гости к своим друзьям — высокообразованным искусствоведам. Они были ласковы ко мне, чесали за ухом, наливали и накладывали.

— Знаешь, — сказали они мне. — Мы, кстати, прочитали твою статью о Ковале. Хорошая статья. Но, какие, право, мудозвоны работают у вас в редакции!..

— А что? — с недоумением спросил я.

— Да вот рядом с твоей была там статья о детской литературе… Мудозвон её и писал, да.

— Дурная?

— Да нет, ничего особенного. Но подпись-то, подпись под картинкой… Там, знаешь, два ангела из Сикстинской вырезаны и написано: «Даже ангелы Микеланджело с тоской смотрят на будущее детской литературы».

Я промолчал.

Извините, если кого обидел.

11 мая 2004

(обратно)

История про длинные ноги

Как-то, давным-давно, я пошёл на какой-то день фидошника. Тогда я дружил с несколько суровой барышней, и, чтобы отвлечься от мыслей о ней, отправился на компьютерную выставку в странной компании. Я брёл по нагретому солнцем бетону и вспоминал, как несколько суровая барышня как-то сказала, рассматривая себя в зеркале:

— Красивых ног не бывает много, не правда ли?

И вот, я смотрел на разные диковины, а потом забрёл на выставку разной бытовой техники. И там, среди интеллектуальных чайников и самонаводящихся бритвенных станков, сидела девушка с длиннющими ногами, которые она ещё и вытянула. Ноги были такие длинные-длинные, длиной в две комнаты. Они были очень красивы, но всё-таки хармсовская длинна — это было несколько чересчур. И производила девушка с длиннющими ногами очень странное впечатление — она похожа была на какую-то членистую и суставную машину из «Звёздных войн», малоподвижную, с крохотной головой-башенкой наверху.

Поэтому я очень испугался и случайно упал в стоящее рядом массажное кресло, которое сразу затряслось, задёргалось и начало само меня массировать. Видимо, кресло думало, что я его куплю, и старалось вовсю вилять хвостом, как ничейная собака в приюте.

Внутри кресла, под моей спиной что-то каталось и постукивало меня по хребтине. Это напоминало землетрясение, были утеряно доверие к свойствам поверхности.

А вокруг стоял шум — девушка с длиннющими ногами решила выйти покурить, и её ноги струились по выставочным залам, как два мультипликационных удава.

Я закрыл глаза, хотел было заткнуть уши, но руки оказались прижаты специальными ремнями. Стук-постук, раздавалось снизу, цок-поцок — звучало над ухом, а в голове крутилось: «не бывает много, много не бывает, не правда ли»?

Не правда. Да.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2004

(обратно)

История про Робинзона. Наверное, первая

Одна из самых великих книг в истории человечества была написана в 1719 году и имела довольно длинное название. Впрочем, тогда не стеснялись длинных названий, которые заменяли аннотации. Итак, на титульном листе было написано: «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки, близ устья реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим».

С тех пор тысячи робинзонов заселили неизвестные и известные острова-страницы мировой литературы.

Но Дефо, или де Фо, убрал всех — ни один из эпигонов не сравниться с первоисточником. Потому что в 1719 году написана книга. в которой множество смыслов, философских загадок, она, как Книга Песка, каждый раз кажет разные тексты.

Одно из подражаний было довольно странным — его писал швейцарский пастор. Это был настоящий пастор, что знал своё дело — он рассказывал своим детям нравоучительные истории, а записал их его сын библиотекарь. И было понятно из этого чтения, что есть три воздушных дороги для заброшенного — вера в Бога, надежда на собственные силы и просвящённое знание. На остров у него высаживалась целая семья, и тут же начинала возделывать пашню, ставить загоны для свиней и обустраивать дикую природу. Настоящая протестантская этика дышала в каждом движении этих робинзонов.

Эту довольно скучную книгу-последыш очень любил Жюль Верн, и вот он уже высаживал своих героев на остров, а на соседних островах, как попугаи на жёрдочках, сидели тысячи других героев, угрюмо озираясь в своём заточении.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2004

(обратно)

История про Робинзона. Определённо, вторая

Мирский, кстати, писал: «Точен Дефо всегда; но очень часто эта точность не основана ни на каких сведениях. География Робинзона довольно фантастична. Описание берегов Африки между Марокко и Сенегалом ровно ничему не соответствует. Климат Робинзонова острова, описанный с такой научной точностью, не только не климат острова около устьев Ориноко, но вообще климат, не существующий в природе». Остров Робинзона — настоящая утопия.

В целях изучения совершенно другой утопии, я читал Турнье на пару с Кутзее.

Кутзее написал очень странный роман, короткий как сон, набитый видениями. Робинзон внутри этого сна похож на даосского монаха, что не пользуется ничем из корабельного наследства. Он деревянной лопатой готовит остров к террасному земледелию, которым займутся неизвестные новые обитатели. Пятница его бессловесен, язык его надрезан и болтается во рту никчемным обрубком. Этого Робинзона видит женщина, случайно оказавшаяся на острове, она же видит и де Фо — будто передаёт эстафету от одного к другому, будто мадам де Сталь из нашумевшего в своё время романа Шарова, инициирует их загадочным образом. А чуть скосит читатель глаза — нет ничего, не Пятницы, ни Робинзона, всё это бред сочинителя, тени на воде. Ну так напряжёт зрение — и теней нет, лежат под водой погибшие корабли, рыбы проплывают между матросских рёбер, выплывают из пустых глазниц.

Робинзон Турнье был внешне похож на свой прототип, но видно было, что он склеен из другого текста — остров принимал его в себя, как блудного сына, вернувшегося к родному порогу.

Этот Робинзон переживал все стадии цивилизации, упираясь в new age, менял Пятницу на Четверг.

Пятница, будто развивающие страны в капитализм, стремился в большой мир, а Робинзон оставался на берегу всё такого же чистого, девственного острова с маленьким юнгой-беглецом.

Отчего-то русская литература миновала образ Робинзона — как-то он не вписался в квартиру, где студенты машут топорами, ссорятся на кухне из-за рисовых котлет и старшая сестра влюблена в убийцу ухажёра сестры младшей. Говороили, правда, что всё толстовство из «Робинзона» (Урнов), но нет в этом уверенности.

Это, наверное, что-то означает.

От философской загадки Робинзона остался только вопрос на комсомольских диспутах шестидесятых годов прошлого века — «Какую бы книгу ты взял с собой на необитаемый остров» Тьфу. Известно какую.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2004

(обратно)

История про ИПК

Собственно, это история про конвент "Интерпресскон", поэтому её вряд ли будет интересно читать тем, кому тема фантастических тусовок не очень интересна.

Итак, я съездил на "Интерпресскон" и понял сразу же, сойдя с платформы в Репино, что главное событие происходит не на земле, а в небе — на луну наползала большая тёмная лапа. Начиналось лунное затмение.

Потому же, через некоторое время, лунга превратилась в большоё каменный шар, висевший над Землёй хмуро, как недобрая планета в известном фильме "Пятый элемент".

Сложность "Интерпресскона" двоякая — во-первых, он становится самым дорогим Конвентом на территории бывшего СССР. Стоимость проживания в одноместном не самом дорогом номере доходит до $150, что больше даже, чем на гигантском (и отчасти исполняющем роль главного "Роскона"). Понятно, что это, помноженное на дорогу, прочий транспорт и иные расходы, приводит к оттоку его потенциальных участников.

Второе обстоятельство заключалось в том, что дни работы Конвента приходились на табельно-рабочие дни, и в отсутствии всяких переносов и прочих календарных поблажек помешали приехать другой части его гостей.

У каждого из статусных мероприятий внутри тусовки фантастов есть свои особенности — мастер-классы на "Росконе", сплочённость ролевиков на казанском "Зилантконе", особый статус харьковского "Звёздного моста". На "Интерпрессконе" есть дискуссии — в даном случае, разговор крутился вокруг уже известного скандала с сетевой библиотекой Мошкова, и новообразованными писательскими союзами.

Сам Мошков сидел под какой-то странной табличкой, что-то вроде "Инвалидам и ветеранам без очереди" и говорил о том, что он переводит свою библиотеку на самообслуживание писателями. Пусть сами тексты ставят, сами убирают и вообще сами на себя ругаются — если что.

С другой стороны, все эти дискуссии вещь хорошая, да только больно короткая — час-полтора. Меня, правда, успела поразить одна вещь — я говорю об авторском праве перед аудиторией, которая должна была по моим прикидкам подписать около двухсот авторских договоров с издателями. И меня из зала переспрашивают несколько раз: "Да? Что вы говорите? А сколько у нас срок действия авторского права? Правда?".

Может и правда надо учредить писательский союз с какой-нибудь бесплатной для членов профсоюза юридической консультацией?

Извините, если кого обидел.

13 мая 2004

(обратно)

История про легковые автомобили. Сдаётся мне, что первая

Дело в том, что легковые автомобили нечто интимное, близкое тебе. Это друг или подруга. Нет, можно восхитится силой автокрана, резвостью пожарной машины на аэродроме, оригинальной конструкцией грузовика. Но легковая машина — то, что прирастает к твоей биографии. Мужчины в наш гигиенический век чаще меняют женщин, чем автомобили.

Но приходит и их срок — лаковое крутобокое стадо волокут на убой, плющат его тела на свалках. Редкие уцелевшие чучела автомобилей выкатывают на улицу по праздникам — вот они, будто ожившие птица Дронт и Стеллерова корова. Остаются только они, эти странные металлические призраки и ворох фотографий — ушедшая реальность частной жизни. Виктор Шкловский в своей трагической книге, полной разных смыслов, что называлась «ZOO, или повесть не о любви» писал своей любимой женщине:

«Ты любишь дорогие вещи и найдёшь в магазине самое дорогое, если даже спутать ночью все этикетки цен. «Испано-сюиза»? Плохая машина. Честная, благородная машина с верным ходом, на которой шофёр сидит боком, щеголяя своим бессилием, — это и «мерседес-бенц», «фиат», «делоне-бельвиль», «паккард», «рено», «делаж» и очень дорогой, но серьёзный «роллс-ройс», обладающий необыкновенно гибким ходом. У всех этих машин конструкция корпуса выявляет строение мотора и передачи и, кроме того, рассчитана на наименьшее сопротивление воздуха… длина капота мотора объясняется, конечно, количеством цилиндров двигателя (4, 6, редко — 8, 12) и их диаметром. Публика привыкла к долгоносым машинам. «Испано же сюиза» машина с длинным ходом, то есть у неё большое расстояние между нижней и верхней мёртвой точкой. Это машина высокооборотная, форсированная, так сказать, — нанюхавшаяся кокаина. Её мотор высокий и узкий. Это её частное дело. Но капот машины длинный. Таким образом, «испано-сюиза» маскируется своим капотом, у неё чуть ли не аршин расстояния между радиатором и мотором. Этот аршин лжи, оставленный для снобов, этот аршин нарушения конструкции меня приводит в ярость».

Шкловский писал об автомобилях, как о женщинах — о, отслуживший в автомобильной роте, по слухам забивший через несколько лет сахаром жиклёры гетьманских броневиков, он понимал толк в цилиндрах, рессорах, подшипниках и валах.

Извините, если кого обидел.

14 мая 2004

(обратно)

История про легковые автомобили. Определённо, вторая

России не повезло с легковыми автомобилями. Не сложился роман у русского ездока с родными колёсами.

Как не глянешь внутрь наших автомобилей — всё сыщется что-то иностранное. Вот «Руссо-Балт», что делал модель «CF» швейцарца Жюльен Поттера. «ВАЗ», что начал свою историю в семидесятых как вторую жизнь «Фиата-124», лучшего автомобиля Европы в 1966 году, «ГАЗ», чья «легковая» история началась с «Форда-А», что превратился в «ГАЗ-А», «эмка» была творчески переработанным «Форд-40», знаменитая «Победа» в основе имеет «Опель-капитан», передок от американца «Нэш» образца 1942 года, а приборную доску от «Шевроле». 400/420-ый «Москвич», что суть «Опель Кадет К38», а кузов «горбатого» «Запорожца» разительно напоминает «Фиат-600».

В отечественном автомобилестроении работали замечательные люди — талантливые конструкторы, замечательные инженеры, умелые рабочие. Не надо их винить, по десятку разных причин всё вышло так, как оно вышло. Редкий водитель сравнит советский автомобиль с тонкой изящной женщиной — скорее, это суровая жена со скалкой. Некоторые, впрочем, живут с такими и на сторону не бегают. А так — нет у нас никакого автомобилестроения — может мы как-нибудь потом придумаем водородную чудо-таратайку, или иной чудо-автомобиль, понесётся он вперёд и удивляясь такой диковине, расступятся перед ним страны и народы.

Извините, если кого обидел.

14 мая 2004

(обратно)

История про первого петуха

Меня всегда занимало, почему вся фентэзи чётко ограничена одной, раз и навсегда заданной эстетикой. Это эстетика Тёмных веков, раннего Средневековья. Эстетика волшебников. Мечей, кованных доспехов, пыльных рукописных книг. Кельтских сказаний, если угодно.

Отчего-то такая развитая мифологическая система, как ватага греческих богов, нежизнеспособна в современном мире. Миром фентэзи правят нибелунгоподобные персонажи.

Впрочем, есть теперь и образец русской фэнтэзи — пока единственный достойный образец.

Клюнул нас жареный петух.

Но обо всём по порядку.

Парижский публицист Абрам Терц пишет по этому поводу: «Какой там гусар! — не гусар, а Пушкин взвился пухом вослед за женщинами и удостоился чести первого в русской поэзии авиатора!

Полюбуйтесь:

«Руслан и Людмила», явившись первым ответвлением в эпос эротической лирики Пушкина, вдоль и поперек исписаны фигурами высшего пилотажа. Еле видная поначалу, посланная издали точка-птичка («Там, в облаках перед народом через леса, через моря колдун несёт богатыря»), приблизившись, размахивается каруселями воздушных сообщений. Как надутые шары, валандаются герои в пространстве и укладывают текст в живописные вензеля. В поэме уйма завитушек, занимающих внимание. Но, заметим, вся эта развесистая клюква, — нет! — ёлка, оплетенная золотой дребеденью (её прообраз явлен у лукоморья, в прологе, где изображен, конечно, не дуб, а наша добрая, зимняя ель, украшенная лешими и русалками, унизанная всеми бирюльками мира, и ее-то Пушкин воткнул Русланом на месте былинного дуба, где она и стоит поныне — у колыбели каждого из нас, у лукоморья новой словесности, и, как это правильно и сказочно, что именно Пушкин елку в игрушках нам подарил на Новый год в первом же большом творении), так вот эта елка, эта пальма, это нарочитое дезабилье романтизма, затейливо перепутанное, завинченное штопором, турниры в турнюрах, кокотки в кокошниках, боярышни в сахаре, рыцари на меду, медведи на велосипеде, охотники на привале — имеют один источник страсти, которым схвачена и воздета на воздух, на манер фейерверка, вся эта великолепная, варварская требуха поэмы. Тот источник освистан и высмеян в пересказе Руслановой фабулы, пересаженной временно — в одной из песен — на почву непристойного фарса. В этой вставной новелле-картинке, служащей заодно и пародией, и аннотацией на «Руслана и Людмилу», действие из дворцовых палат вынесено в деревенский курятник. (Должно быть, куры — в курином, придворном, куртуазном и авантюрном значениях слова — отвечали идейным устремлениям автора и стилю, избранному в поэме, — старославянскому рококо). Здесь-то, в радушном и гостеприимном бесстыдстве, берут начало или находят конец экивоки, двойная игра эротических образов Пушкина, уподобившего Людмилу, нежную, надышанную Жуковским Людмилу, пошлой курице, за которой по двору гоняется петух-Руслан, пока появление соперника-коршуна не прерывает эти глупости и в самый интересный момент».

Так, это место в поэме известно:

Извините, если кого обидел.

15 мая 2004

(обратно)

История про первого петуха — ещё одна

Заметим, что

«Прогулки с Пушкиным» писались человеком, в течение нескольких лет обитавшем среди людей, для которых слово «петух» было наполнено особым, известным смыслом. Видимо оттуда, из этой трагической зоны русской словесности прилетели тотемные петухи в «Руслана и Людмилу» и историю о птице с золотым гребешком.

Появились уже и иные толкователи скрытого эротизма в этом сочинении господина Пушкина — на русской почве. Говорится, например, ряд событий брачной ночи. Стыдливость невесты, вдруг гром, появление некого карлы, заросшего длинным волосом, и — полёт в небеса.

Оставим это толкование на совести комментаторов, хотя в свете его роль Руслана как петуха представляется ещё более забавной.

Межу прочим, само толкование этого имени — Руслан — уже обросла легендами. Вполне логично для массовой культуры и массовопопулярной лингвистики его производят от Russ + Land.

Тогда Руслан-петух превращается уже в совершенное безобразие.

Поэтому отвлечёмся от подобных ассоциаций.

Парижский публицист замечает: «Запоминающиеся впечатления детства от пребывания на даче сказались на столь откровенной трактовке отношений между полами. Как мальчишка, Пушкин показывает кукиш своим героям-любовникам. Но каким светлым аккордом, какою пропастью мечтательности разрешается эта сцена, едва событие вместе с соперником переносится в воздух — на ветер сердечной тоски, вдохновения!

Извините, если кого обидел.

15 мая 2004

(обратно)

История про петухов — третья

К последним строчкам — так они чисты и возвышенны — напрашивается ассонанс: «Редеет облаков летучая гряда…» Редеет и стирается грань между эротикой и полетом, облаками и женскими формами, фривольностью и свободой, — настолько то и другое у Пушкина не то чтобы равноценные вещи, но доступные друг другу, сообщающиеся сосуды. Склонный в обществе к недозволенным жестам, он ухитряется сохранять ненаигранное целомудрие в самых рискованных порой эпизодах — не потому, что в эти минуты его что-то сдерживает или смущает; напротив, он не знает запретов и готов ради пикантности покуситься на небеса; но как раз эта готовность непоседливой эротики Пушкина притрагиваться ко всему на свете, когда, застя этот свет, а когда им ответно светлея, лишает ее четких границ и помогает вылиться в мысли, на взгляд, ни с какого бока ей не приставшие, не свойственные — на самом же деле демонстрирующие ее силу и растяжимость.

Как тот басенный петух, что никого не догнал, но согрелся, Пушкин умеет переключать одну энергию на другую, давая выход необузданной чувственности во все сферы жизнедеятельности»…

Для разговора о «Руслане и Людмиле» в ходе беседы о русской fantasy важно уяснить следующее.

Суть заключается в том, что «Руслан и Людмила» не несут на себе печати христианства.

В этом смысле это произведение — классический образец фентэзи. Фентэзи есть мифологическое пространство раннего средневековья, однако, лишённое христианства.

Недаром, романы Льюиса не получили и десятой доли ой популярности что и романы Толкиена.

Пространство средневековья должно быть наполнено языческими героями и отношениями.

И оно действительно населено демонами, существами, что подобно шахматным фигурам, выполняют свои функции. Все персонажи, кстати, парны — старуха-колдунья старику финну, Руслан — Фарлафу, самостоятельно живущая голова — резво летающему карле.

Так, Александр Пушкин написал текст идеально соответствующий этому правилу.

Вот имущественно-сексуальная ценность — невеста, вот женихи. Выбор женихов, то есть выбор из женихов вполне соответствует выбору вер. Хазарский хан, северный воин и все остальные борются за женственную Людмилу — сиречь Русь.

Хотя Людмила — дочь князя Владимира, текст господина Пушкина абсолютно лишён и намёка на принятие судьбоносных решений.

Герой действует не подобно рыцарю, а подобно кнехту, наёмнику. Есть награда — Людмила-Русь, есть враг и есть череда магических предметов, встречающихся на пути. Это открытый найм, а не спасение человечества. Не рыцарский обет, во всяком случае. Герой превращает поиск в путешествие.

Итак, петух сделал своё дело, затем клюнул. С этого резкого движения клюва началась русская фэнтези.

Извините, если кого обидел.

15 мая 2004

(обратно)

История про день физика

Сегодня я ходил глядеть на альма-матерь. Что ни говори, первое образование — как первая любовь оно навсегда. Оно объединяет людей в тихий масонский клан, чо перемигивается на улицах и будто лемминги тянется к ступеням университетов. Теперь я напишу фразу, которую ненавижу (за исключением фамилии). Вот она: Гинзбург зажигал не по-детски. При этом эта фраза идеально подходит к лекции Гинзбурга. И ещё при этом я, зная её содержание (оно не ново настолько, что в ФИАНе написали даже пародию на эти тридцать пунктов), получил искреннее удовольствие от нобелеата. Посидел я и, как обычно, за своими партами — те паровозики и вагончики, что я рисовал когда-то уже многократно укрыты новыми наслоениями. При этом я был ещё вот в чём согласен с Гинзбургом. Тут я начну развивать его в общем, тоже известную мысль. Точка общественного интереса и общественного признания сместилась от физики к другим наукам. То есть, физики нормально ведут свои исследования, получают гранты и премии, но обывателю про частицы уже не интересно. Он уже восхищался физиками, пугался физиков пятьдесят последних лет — после Бомбы. А теперь он пугается и восхищается, скорее биологами и химиками. (Я подчёркиваю, чо речь идёт об обывателе, хорошем честном гражданине, что не отличает протона от кварка). Я сужу это даже по фантастической литературе — мыслящие полимеры, какие-нибудь чудо мембраны в организме, коллоидный раствор-убийца… Впрочем, все убийцы отчасти коллоидные растворы.

На моём факультете, судя по толпе, учились вполне валентные волоокие и фигуристые девки и умные ребята. И от того, что они живут в момент похолодания, в тени общественного ажиотажа, их жизнь и работа не хуже. Но всё же, но всё же… При этом я так был погружён в свои размышления, что когда встретил sanin, то, кажется, не произвёл на него впечатления человека, закончившего факультет напротив. Сдаётся мне, что sanin принял меня за своего собрата-химика.

И я понимаю, что из-за утреннего холода я поступил так же, как Пётр. Ещё не крикнул невидимый петух, не пробили одной часы на башне Главного здания, не качнулся на другой барометр, а я продал за тепло двух истуканов у входа. Я продал Лебедева со Столетовым. И вышел на нагретый асфальт дорожки перед химфаком, направляясь к ждущей меня машине.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2004

(обратно)

История про правильно понятые слова

Ослышки и оговорки — это слова несуразные. Они несуразны потому, что всё самое главное проговаривается и слышится, это не ошибки уха и не паразитное движение языка. Нет оговорок и ослышек.

Это речь сущая.

Кем-то из глубин детства выужено знающими и понимающими толк в жизни людьми страшное ругательство — «как плюшевый». Плюшевый как. Плюшевый пук. Страшное ругательство живёт в памяти наравне с вечным, хоть и забытым вкусом, с диким блюдом советских столовых, что звалось — какаш пареный.

В этом детстве сидел ещё внутри телевизора лысый странник, на папирусном бревне обплававший все моря вместе со своим приятелем, что носил неприличную для русского духа фамилию. Ясно, что я думал, что фамилия лысого ведущего просто — Клубкин. И вот они, на экране — его путешествия, а за ним, следующим по популярности был Парадоксов, что беседовал со своими друзьями. И тогда уже сидел в телевизоре не знаменитый норвежец с хером вместо фамилии, а гений, Парадоксов друг.

В одной из песен Булата Окуджавы есть строчка:

Отчего-то первая строчка превращалась в «И силу Эт-Савинны» — то есть, возникала из стихотворного тумана фея Эт-Савинна, подобная Фата-Моргане. В песнях скрипка-лиса была скрипом колеса, и чудесном трёхпрограммном громкоговорителе жила чудесная песня «Котятки русские больны». А мимо памятника тачанке-растачанке меня везли на юг каждый год.

Всё было правильно — несомненно существование Эт-Савинны и самой большой из тачанок — Растачанки.

Об этом нам рассказали Парадоксов и Клубкин.

Быть по сему.

Всё всем хорошо слышно.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2004

(обратно)

История про зоопарк

Проживая в иностранном городе К., пошёл я как-то в зоопарк. Было в зоопарке хорошо, прохладно и радостно. Я слонялся и разглядывал обезьян, черепах, сов и слонов.

Бегали взад-вперёд павианы — показывали известные места. А рядом спокойно сидели другие, их имя на той земле писалось раздельно — Orang Utan. Один таскал яблоко на нижней губе, другой — лупил собрата, стоял над ним и дёргал лежащего, дёргал за голову — будто двое московских пьяниц копошились передо мной. Проматывалась голова. Не вставал обезьян.

А вот и другой лежал на спине в соломе — ловил губами горлышко пустой пластиковой канистры. Ноги его поджаты — будто нет ног вовсе.

И вспомнил, глядя на него, деревенского пьяницу, безногого инвалида, что лежал вот так же в соломе и пил из канистры пиво. Этот старик пил из канистры пиво и ворочался на зассаной соломе. Ноги он поджал в 1942 году, не доехав до Сталинграда и не побывав ни в одном бою. А сейчас уже есть какое-то общество, и братаются бывшие враги, вспоминая, кто где лежал и в кого целил. Время идёт, и суждения меняются, очевидцы начинают менять суждения и показания. Надо только дождаться, когда самые старые начнут помирать.

Нужно дождаться того, когда болезни заклокочут в их горле, и начнут очевидцы перебирать свою жизнь как ящик с жухлыми фотографиями. И они выдадут все, ставшие ненужными, тайны.

Видел я одного — я снимал у него комнату, а он был с вермахтом в Польше, именно с вермахтом, а не SS, и вспоминал это время как сладкое, главное в своей стариковской жизни. Я его не смущал. А чего я должен был его смущать? На хера? Я для него был старческим видением, мятыми деньгами привеском-приварком к пенсии.

В ту пору военные ассоциации лезли в мою жизнь. Возилась в ту пору у меня на Родине военная машина. В кошмарах я так и представлял её машиной — помесью танка и кофемолки — неповоротливой, урчащей, воняющей соляром, давящей своих и чужих — вечной машиной войны.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2004

(обратно)

История про куклу Барби

Был день рождения моего хорошего друга. День рождения тянулся леденцом, уже уехали правильные семейные люди; молча, как заговорщики, растворились в темноте внезапно образовавшиеся пары.

Длился конец застолья, когда остаются уже только самые близкие друзья. Любые состояния отчего-то интересно наблюдать, когда они истончаются, затухают, растворяются, будто кусок сахара в стакане, будто тухнет фитилёк пустой лампы.

Итак, мы лениво допивали и договаривали.

В этот момент Танюшка сказала:

— А вот анекдот специально для вас, мужчины…

Один человек решил сделать дочке подарок и пошёл ей покупать Барби. Приходит в магазин и тычет пальцем: — Что это у вас? — Барби в саду. — Сколько? — $49.99. Но к ней прилагаются грядка, лейка и тяпка. — А это? — Это Барби на пляже. $59.99. Но к ней прилагаются шезлонг, акваланг и официант с подносом, уставленным кампари. — А это шо такое? — А это разведённая Барби. $299.99. -??? — Зато к ней прилагаются вилла Кена, самолёт Кена и яхта Кена.

И отчего-то этим разговор прекратился окончательно. Потух фитилёк — оттого, что каждый за столом имел этот опыт.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2004

(обратно)

История про коричневую пуговку

На ночь глядя обнаружил, что никто не знает автора песни про коричневую пуговку, патроны для нагана и карту укреплений советской стороны.

Обычно на такие песни целый букет авторов — десятка два. Все они гундят или за них распоряжаются дожившие приятели. А тут — нет. Практически 0 ни одного, за исключением невнятного указания на одного кинематографического режиссёра. Совершенно загадочная история. Сеть полна недоумёнными вопросами, Сеть полна пуговкой в mp3, и текстами этой песни. И есть ещё загадочное сообщение: "Мы, группа "Сансара", больше не будем петь песню про "Коричневую пуговку". Вот сейчас споём — и всё. Только если что-то необычное случится, вот тогда споём. А так — ни-ни".

Кто они, эти люди из группы "Сансара", что у них случилось с пуговкой? Пришёл к ним автор, что ли? Живы ли они? Не произошёл с ними необычный случай?

Ничего не знаю.

Рай агностика.

Извините, если кого обидел.

20 мая 2004

(обратно)

История про столы

Спал я иногда и под столами. Это ничего, что у них четыре ноги, и они мешаются. Хуже спать под столом, если у него всего одна нога и разлапистая.

Извините, если кого обидел.

20 мая 2004

(обратно)

История про пуговицы (I)

Теперь надо рассказать, отчего зашёл разговор о коричневых пуговках. Дело в том, что в вечной грызне иня и яня, изажёвывания парных хвостов нет ничего нового. То китяка поборет слоняку, то китяка, наоборот, одолеет слоняку. То выплывет на поверхность культура-1, то её сменит культура-2.

Сейчас как раз происходит возврат к ценностям структуры, поскольку ценность разнообразия и неупорядоченности несколько обесценилась в общественном сознании. Одним из первых звоночков в этом был известный фильм Дыховичного «Прорва» в 1993-ем. Культура-new начинает эксплуатировать и стиль культуры-old, питаться им и зарабатывать на нём. В фильме Дыховичного, кстати, бело-золотой имперский стиль сороковых годов мешался с серо-зелёным стилем лет Большого Террора. Это очень интересные фазы эстетики — «до войны» и «после войны».

Понятно, что в прошлом веке все эти переходы тщательно фиксировались в литературе. Отсюда и история про коричневую пуговку.

Помимо страшного и гениального рассказа Аркадия Гайдара про девочку Марусю, существовал целый корпус историй о пограничниках. Среди них было довольно известное стихотворение Сергея Михалкова (Я его дам под катом, как и песню про «Коричневую пуговку»). «Коричневая пуговка» — это как раз вариант того, как совмещается Гайдар с его Марусей и Барабанщиком и Михалков с групповым детским героизмом.

Сергей Михалков:

Неизвестный автор:

Извините, если кого обидел.

21 мая 2004

(обратно)

История про пуговицы (II)

Есть настоящий пример того, как совмещалась эстетика "до войны" и "после войны". Это история про майора Пронина.

Первая часть историй про майора Пронина, была написана в 1939–1941 годах в том пространстве, что даже сейчас называется «до войны». Вторая часть, где была «Медная пуговица» (sic!) и «Секретное оружие» — это уже совсем иной мир, мир победившей в самой страшной войне страны, империи, раскинувшейся от горы Брокен до Камчатки, от Северного полюса до Шанхая. При этом это как бы два разных Пронина — до отсидки его автора и после. Эта отсидка с последующей ссылкой совершенно загадочна и невнятна.

Рассказы о ней самого Овалаова только запутывают дело.

А Лев Овалов был настоящим советским писателем. У него была настоящая биография советского писателя — писателя-ударника, рабочего-литкружковца, с правильной карьерой, с успехами, с таинственным лязгом костей в шкафу, с подлинной фамилией Шаповалов и происхождением «из бывших». Овалов совершил над собой обряд превращения в бастарды — он отсёк от своего исконного имени первую часть (Так, кстати, поступали часто — но, в отличие от него, не по собственному желанию — Трубецкой давал жизнь Бецкому). Написано было много, но дело в том, что из всего корпуса правильных, вполне советско-литературных книг он вошёл в историю только своим майором Прониным. Так и писали другие персонажи на окошечках первых отделов:

Первой формы будь достоин. Враг не дремлет.

Майор Пронин

А теперь уже никто не помнит, что такое «первый отдел», что за окошечко там было, и что через него выдавали, что за мистическая «форма», да ещё и «первая» имелась в виду. А вот майор Пронин остался — навечно зачислен в списки части.

Извините, если кого обидел.

21 мая 2004

(обратно)

История про пуговицы (II)

Кстати, оказалось, что что бы не делал Овалов, писал ли о двадцатых годах или о партийных работниках, но читатель, тряся своё сито, обнаруживал на дне лишь чекиста с повадками Ниро Вульфа.

Упоминание Ниро Вульфа не случайно. Часто истории с майором Прониным сравнивают с придуманной Конан-Дойлем парой Шерлок Холмс — доктор Ватсон. У Овалова, кстати, на заднем плане болтается домработница Агаша, никакой функциональной роли не играющая, в отличии от такого системного персонажа, как миссис Хадсон. Но главное разница не в этом — майор Пронин и его воспитанник Железнов суть пара «Ниро Вульф — Арчи Гудвин». Рассказчик выведен Оваловым за границы повествования — он лишь хронограф, слушающий рассказы Железнова и Пронина. При этом характер совместного существования майора и его напарника точно такой же, как у персонажей Стаута.

Структура схожа: вот мозговые центры коллективов — жизнелюб, любитель армянского коньяка майор и гурман Вульф — с одной стороны, вот боевые машины — Гудвин, работающий кулаками особо не раздумывая, и Железновы, что носится по улицам как сумасшедший колобок — с другой.

Тут нет нужды подозревать Овалова в заимствовании — доказательств тому не наблюдается, но, главное — это не интересно. Будем считать, что Овалов и Стаут похожи на Попова и Маркони.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2004

(обратно)

История про пуговицы (III)

Надо сказать, что со званием «майор», что приросло к Ивану Николаевичу Пронину, и даже заменило ему имя и отчество, есть некоторые странные обстоятельства. Пронин — майор государственной безопасности. А ЦИК и СНК СССР от 26.12.1935 были введены специальные звания для Главного управления ГБ НКВД. Согласно им майор госбезопасности соответствовал общевойсковому званию «комбриг», а, скажем, капитан — званию «полковник», и, наоборот, воинскому майору соответствовал всего лишь старший лейтенант государственной безопасности.

Эта система ещё несколько раз корректировалась, но исчезла лишь после войны. Причём система как кислота, растворила не только экзотические звания, но и всех трёх генеральных комиссаров госбезопасности — Ягода, Ежова и Берия. Но это, как говорится, совсем другая история.

Поэтому о воинском звании Пронина надо говорить с некоторой осторожностью. Хотя мы понимаем, что действие в эпопее Овалова неконкретно, оно происходит в особом мире, параллельном не только реальности, но и советской действительности — там, где настоящие мужчины затянуты широкими ремнями, на петлицах кубари, шпалы и ромбы, погоны — только на фотографиях главных мерзавцев, улицы чисты, под Дворец Советов уже выкопали котлован, помыслы чисты, ничего, что немцы в Польше, но страна сильна. Только месяц — и не больше — кончится война.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2004

(обратно)

История про сны Березина № 120

А в этом сне я оказался в Иудео-Христианском храме. Это был храм на Святой земле, но, сдаётся мне, не в Иерусалиме. Это был древний храм построенный давным-давно, а теперь, помимо церковных служб, принимавший экскурсии паломников, да и просто любопытствующих путешественников.

Я стою в туалете, что расположен прямо в стене этого храма. Пахнет сырой извёсткой, пусто. Вдоль и в центре помещения сделаны странные ниши — видимо для испражнений — но так, что люди могут поместиться там, лишь стоя, нос к носу. Я вижу араба в белой чалме — напротив себя. Он говорит что-то, и знаками показывает мне на коробочку, прикреплённую к стене. Там что-то вроде мыльницы, но наполнена она сухой извёсткой или мелом. Я передаю ему щепоть этого белого порошка, и араб начинает чистить им свои зубы.

Но я замечаю, что из этой же коробочки мне на руку переползает короткая тонкая змейка, как я понимаю в этом сне, чрезвычайно ядовитая. Она ползёт по руке, поднимается по шее, и движется по лицу. Я стою, не шелохнувшись, даже когда змейка вползает в мой раскрытый рот, она высовывает маленькую головку с той уже стороны, перебирается дальше и спускается с другой стороны моего тела.

Араб скалит белые начищенные зубы, и я понимаю, что прошёл какое-то важное испытание, и теперь меня ждут непонятные приключения.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2004

(обратно)

История про сны Березина № 121

Приснился сон про контрольную работу. Я сижу в университетской аудитории, за дубовыми окорябанными партами, и толстая немолодая женщина начинает раздавать задания. Она похожа на мою школьную учительницу математики. Женщина движется между рядами, а я при этом думаю, что забыл всё — кроме метода перевала и формулы объёма пирамиды. Но, я ожидаю ещё вопроса, отчего я прогуливал занятия целых пятнадцать лет.

Всё это наводит на меня тоску и уныние. Я чувствую себя неудачником, пропившим и прогулявшим жизнь, которого сейчас призовут к ответу. Поставят перед классом и начнут стыдить.

— Что-то я вас давно не видела, — говорит женщина.

— Жизненные обстоятельства, — отвечаю я.

— Ну, а что такое метод перевала, помните? — говорит она.

— Метод перевала, — бормочу я, — есть метод асимптотического нахождения значения функции, при котором…

Извините, если кого обидел.

24 мая 2004

(обратно)

История, написанная славянской письменностью

Традиционно я поздравляю всех с этим праздником.

Есть у всякого русского и нерусского пишущего хороший праздник — День Славянской письменности.

Точно так же, как многие переводчики имеют повод для профессиональной гульбы и молитвы в День сошествия Святого духа, день Славянской письменности — единственный российский церковно-государственный праздник. Правда, никто не знает, кто такие славяне, но в этот день совершенно загадочный гносеологический вопрос никого не тревожит. Ведь что-что, а славянская письменность определённо есть. А поскольку мы все что-нибудь пишем, хоть счета в банк, хоть романы, то это — наш праздник. Это вообще праздник всех, кто хоть раз что-то писал на русском или украинском, польском или чешском, болгарском или сербском. Это — праздник не политический. Поляки — католики и пишут латиницей. Значит это и праздник латинской славянской письменности. Болгары — православны, удмурты исповедуют неизвестный мне образ истины, но кириллические муравьи бегут между пальцев тех и других. Определённо, это праздник всех желающих его праздновать греков. Это праздник евреев, рассеявшихся из СССР по всему миру. Негров, которых советские инструкторы научили значению подписи под кнопкой — хорошему русскому слову «пуск». Праздник переводчиков с Запада, Севера и Юга. Безусловно, это праздник всех племён живущих в Сибири и на дальнем Востоке. Всех монголов и шууданов, которые ещё не отказались в силу конъюнктурных причин от буковок имени Кирилла. Это правильный праздник — он принимает всех, и никому не должен быть в насилие и обиду.

Не говоря о том, что это мой профессиональный праздник. Если, конечно, славянская письменность может быть профессией.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2004

(обратно)

История про путешествия из Москвы в Петербург

Я собираюсь приехать в Северную столицу вечером 27-го. Если кого это интересует.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2004

(обратно)

История про путешествие в Петербург

Вот и наступило лето. Я вернулся из Северной столицы. Понятно, что наше северное лето — лишь карикатура южных зим, поэтому нет во мне пузырчатой радости. а, наоборот, философская печаль.

Подобно классику — я взял с собой Радищева и читал его в обратном порядке, разглядывая в окно каналы Вышнего Волочка и холмы Валдая. Так я читал текст — от станции до станции, пока не ощутил, что Радищев чрезвычайно напоминает русскую версию маркиза де Сада.

"…И ты, лишен став твоея утехи, употребил насилие. Четыре злодея, исполнители твоея воли, держа руки её и ноги… но сего не окончаем"." Взял с собой обоих своих братьев и, вызвав, невесту чрез постороннего мальчика на двор, потащил ее в клеть, зажав ей рот. Не будучи в силах кричать, она сопротивлялася всеми силами зверскому намерению своего молодого господина. Наконец, превозможенная всеми тремя, принуждена была уступить силе", девки, что стараются возжигать в путешественнике любострастие, так же любострастные монахи и оплошного и отягченного любовными подвигами и прочие любострастные чудовища, что предают путешественника смерти, дабы воспользоваться его имением. — и так двадцать пять раз, граждане судьи.

Извините, если кого обидел.

01 июня 2004

(обратно)

История про путешествие из Москвы в Петербург (II)

«Путешествие из Москвы в Петербург» часто цитируют. Вернее, цитируют цитаты из него — это странный способ ссылок, который пережил советские времена. Раньше, при недоступности источников, часто зарубежных, цитировалась санкционированная цитата из них, напечатанная в санкционированном сборнике. Точно так же, восемь из десяти студентов цитировали учебник, а не источник. Так вот, «он создал первый университет. Он, лучше сказать сам был первым нашим университетом» — сказано Пушкиным именно в «Путешествии…». И исторический анекдот, в котором Ломоносов бросает Шувалову, что его нельзя отставить от Академии, можно, разве что, Академию отставить от него — оттуда же.

Но дело в том, что вслед за фразой об университете Пушкин пишет:

«В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворений, давно забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словестность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым. Ломоносов сам не дорожил своей поэзией и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч».

На самом деле, этот пассаж хорошо известен, но удивительно при этом то, что в общественном сознании устойчив миф о преемственности в русской литературе — от Ломоносова к Пушкину — от Пушкина к Жуковскому — но я уже писал о печальной судьбе Символа Русской Поэзии Напальцевого, Переходящего.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2004

(обратно)

Путешествие из Москвы в Петербург (III)

В Вышнем Волочке, который хорошо бы называть Высшим Волчком, я обнаружил следующее место в соответствующей главке у Радищева:

"— Вообрази себе, — говорил мне некогда мой друг, — что кофе, налитый в твоей чашке, и сахар, распущенный в оном, лишали покоя тебе подобного человека, что они были причиною превосходящих его силы трудов, причиною его слез, стенаний, казни и поругания; дерзай, жестокосердый, усладить гортань твою. — Вид прещения, сопутствовавший сему изречению, поколебнул меня до внутренности. Рука моя задрожала, и кофе пролился".

Две строчки о Вышнем Волчке — одно из немногих мест у Радищева, в котором он хоть как-то привязывает своё повествование к рельефу. Прочие рассказы о городах и весях можно смело тасовать вне зависимости от названий — то что случилось с путешественником в Твери, могло быть разговорами в Торжке и наоборот.

А вот две строчки про каналы, что пересекают дорогу — точная дань географии.

Тут я вспомнил собственное путешествие по древним каналам — правда куда севернее этого места. То, как много лет назад мы с другом, протащив лодку по мокрому деревянному жёлобу, заросшему ивняком, попали в канал Северо-Двинской системы, почему-то иначе называемой Екатерининской. Так мы миновали все шлюзы, но у одного, разговорившись с двумя старухами-хозяйками, которым помогли убрать сено с откоса, шлюзовались персонально. Друг мой опускался в чёрную яму бревенчатого шлюза, табаня веслами. Всё было по-домашнему.

Однажды издалека мы услышали страшный скрежет. Им был полон воздух, но ничто не указывало на источник. Я втягивал голову в плечи, хотя бы для того, чтобы мой друг, сидящий выше, мог разглядеть что-нибудь. Но река всё петляла и петляла, пока, наконец, не открыла нам землечерпалку, похожую на сразу двух чудовищ, схватившихся в смертной схватке. Она что-то перемалывала в своих недрах, скрежетала транспортером, вздрагивала, плевалась грязной водой, и всё же — медленно удалялась за корму. Так и стих её голос.

Мы кружили в узкой протоке канала и внезапно я, сидящий на носу, увидел мальчишек в синих шортах и пилоточках, копошившихся на берегу. Подплыв ближе, мы увидели, что они запасают веники. Решив показать собственную образованность и поговорить о вениках, я вступил в разговор.

— Ребята, вы что, из клуба Юных Моряков?! — крикнул я.

— Не-е-т! — закричали мальчишки. — Мы из Высшего Военного Командно-строительного училища имени генерала армии Комаровского, совершаем здесь курсантский шлюпочный поход из Ленинграда в Архангельск… Мы шли по Свири, а потом пройдём вниз по Сухоне и Северной Двине, чем укрепим наши мышцы и обороноспособность страны.

Я вспомнил об этой давней истории, вспомнил о своей молодости, и фляга задрожала в моей руке и коньяк пролился на брюки.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2004

(обратно)

История про путешествие из Москвы в Петербург (IV)

Итак, Радищев в моём воображении был похож маркиза де Сада. Его современник, в таком же французском платье, он, скользя башмаками по грязи карабкался в возок, и я, уже кажется, видел его чулки, испачканные нечернозёмной русской грязью.

При этом я ощущал, что Радищев для меня олицетворяет худший тип журналистики. Суть этого типа письма — выдавать придуманный ужас за существующий, использовать его как аргумент. Этот тип журналистики превращает персональный сон в общественный миф.

И не то, чтобы ужасов, которые описывал Радищев не существовало. Беда для меня в том, что это были ужасы литературные, отъединённые от общей картины жизни. Ужасы романтические, в которые вечны, да и сейчас живут в мыльных операх. Беда ещё в том, что этот подход обесценивает настоящий липкий ужас человеческого житья, и вот уже кажется, что и в жизни все жертвы забрызганы не кровью, а клюквенным соком. Они пугают, а нам уже не страшно — и в том главная общественная беда журналистики.

Вот Радищев едет мимо крестьян, что продаются с торгов, и мистическим образом знает их истории, то, как насиловали девку, как прожил свою жизнь старик, как родилось дитя, и что дворовый держит нож в рукаве. Нельзя до конца списать это на дух времени, на стиль чулок и французского платья.

Потому что я вижу, что сейчас меня окружает тоже самое — те же путешествия, и тот же просветительский пафос страшных историй.

Извините, если кого обидел.

04 июня 2004

(обратно)

История про путешествие из Москвы в Петербург (V)

На картине художника Гаврилова, что помещена в тридцать пятом томе Большой Советской энциклопедии, Радищев гордо стоит посреди разъезженной дороги. Кажется, он только что вылез из кареты пописать, и вот, сделав это дело, радостно оглядывает унылый пейзаж, кривые избы, крытые соломой и церковь в отдалении. Эти поля только узнали картошку, а о французской революции ещё никому ничего не известно.

Точно так же нынче разбредаются вокруг дороги пописать современные путешественники — избы вокруг получше прежних, да и картошка тоже изрядно модифицирована.

Радищева помнит каждый.

Собственно, Радищев был одним из тех, кого сажали в общественное сознание наподобие картошки. И, в отличие от картофельного крахмала, его начали массово ненавидеть — за тёмный языки и странные восторги.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2004

(обратно)

История про путешествие из Москвы в Петербург (VI)

Надо сказать, что именно у Радищева есть славный зачин повествования. столь любимый мной:

«Вошед в избу, я спрашивал, кто были проезжие незадолго передо мною.

— Последний из проезжающих, — говорил мне почталион, — был человек лет пятидесяти; едет по подорожной в Петербург. Он у нас забыл связку бумаг, которую я теперь за ним вслед посылаю.

Я попросил почталиона, чтобы он дал мне сии бумаги посмотреть, и, развернув их, узнал, что найденная мною к ним же принадлежала. Уговорил я его, чтобы он бумаги сии отдал мне, дав ему за то награждение. Рассматривая их, узнал, что они принадлежали искреннему моему другу, а потому не почел я их приобретение кражею. Он их от меня доселе не требовал, а оставил мне на волю, что я из них сделать захочу».

С тех пор ничейная рукопись, рукопись из гостиничного номера, рукопись в водочной бутылке, рукопись, найденная под кроватью, пустились гулять по русской литературе.

«— Максим Максимыч, — сказал я, подошедши к нему, — а что это за бумаги вам оставил Печорин? — А Бог его знает! какие-то записки… — Что вы из них сделаете? — Что? А велю наделать патронов. — Отдайте их лучше мне. Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко… — Вот они все, — сказал он, — поздравляю вас с находкою… — И я могу делать с ними все, что хочу? — Хоть в газетах печатайте. Какое мне дело?.. Что, я разве друг его какой?.. или родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей… А мало ли с кем я не жил?..Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся……Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог»!

Извините, если кого обидел.

05 июня 2004

(обратно)

История про путешествие из Москвы в Петербург (VII)

Поиски различий между укладом петербургским и московским унылы и утомительны — будто поиски еврейских корней у писателей и правителей. И то москвичи, то петербуржцы время от времени восклицают — Fuit Troja, fumus Trojani — меняясь при этом местами. Что удивительно, так это то, что люди едут, чтобы ещё раз найти двадцать мелких различий — будто в разделе «Уму и Сердцу» безвестного еженедельника. Между «проездным» и «карточкой», между «пончиком» и «пышкой», «батоном» и «булкой».

Пушкин пишет, объясняя многое:

«Упадок Москвы есть неминуемое следствие возвышения Петербурга. Две столицы не могут в равной степени пребывать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют в теле человеческом»

Извините, если кого обидел.

06 июня 2004

(обратно)

История про горло

Сегодня я понял, что простудился, и оттого не пошёл на службу. Вот интересно, как не ходили на службу в николаевской России. Что у них там было? Вот в гоголевской истории с записками сумасшедшего ясно, что никаких больничных у них там не было, чиновникам верили на слово. всякий этот быт — самое интересное, что есть во всех эпохах.

Впрочем, судя по всему, в присутствии вовсе никого не было — видать тоже болеют.

Извините, если кого обидел.

07 июня 2004

(обратно)

История про сны Березина № 118

В этом сне мы со Львом Анненским делаем передачу о Пастернаке.

— Он особый, особый поэт. И особый человек,

— горячится Анненский. -

Вот подумайте, Володя, стал бы Сталин звонить Мандельштаму? Никогда! И Ахматовой тоже не стал бы. А вот Пастернаку позвонил. И всё оттого, что Пастернак был скрытый Тайный Манипулятор и Вершитель Судеб! Всё от этого!

Впрочем, дальше он начинает рассказывать мне подлинную историю Михаила Шолохова — то есть, историю старшего брата-Шолхова, что принял имя младшего, сгинувшего на Гражданской войне. Этот двойной Шолохов был военным советником и личным другом Сталина, что позволило ему удержаться на плаву, а так же использовать свой военный опыт при написании «Тихого Дона».

Под это бубнение я просыпаюсь.

Извините, если кого обидел.

07 июня 2004

(обратно)

История про сны Березина № 127

Приснился длинный разветвлённый сон, в котором я ночевал у академика Гинзбурга в доме. Там было довольно много родственников, странный полумрак, и вот, отвратительно выспавшись, после длинной ночи на каком-то ужасно неудобном диване, я выхожу в гостиную.

По гостиной слоняется сам Гинзбург — мы заговариваем с ним о демографии. И то правильно — не о физике же с ним говорить? Собственно разговор касается глобальной демографии. Я вспоминаю работу Капицы-мл. — о том, что через пятьдесят лет численность населения земного шара перестанет расти с прежней производной.

Гинзбург несколько поджимает губы — чувствуется, что у него то ли некоторые трения с Капицей, то ли у него кардинально другое представление о тенденциях роста.

Приходит мой приятель, что сосватал меня на эту ночёвку и говорит, что нам пора. Нобелевский лауреат порывается ещё что-то сказать, но машет рукой и уходит внутрь квартиры и больше не возвращается.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2004

(обратно)

История про сны Березина № 129

Война, мы с товарищами сидим на заброшенной даче под Москвой. Интуитивно понятно, что мы — часть Красной Армии, посланная с каким-то заданием в недалёкий тыл врага. Вооружены бойцы несколько странно — судаевскими плоскими автоматами и английскими стен-ганами. Надо чего-то ждать, но совсем не ясно, есть ли у нас командование, не проиграна ли война, и куда повернёт мировая история.

Ожидание томительно — в отличие от октября-ноября сорок первого года никакого мороза нет, есть только сырость и слякоть.

Почему-то на даче стоит анахроничный транзисторный приёмник «Спидола», чёрно-жёлтый, овальный, похожий на обсосанную карамельку. Он хрипит и трещит по всем диапазоном — не принимая ни немцев, ни русских. Всё равно, нужно ждать неизвестного сигнала, и никуда отсюда не уходить.

Извините, если кого обидел.

09 июня 2004

(обратно)

История про сны Березина № 130

Я собираюсь купить оружие. Отчего-то за стволом нужно ехать в Тулу, к народным умельцам — серийный ствол меня отчего-то не удовлетворяет. И вот, я встречаюсь с народным умельцем у памятника оружейнику Мосину. Он, неказист, не то, что в жизни, и стоит у большого кирпичного забора. Прямо там народный умелец раскладывает передо мной три пистолета. Один из них крохотный, однозарядный — дуло у него раструбом, точь-в-точь как у детских игрушек, никчемного мальчишеского снаряжения для игры в пиратов. Второй — небольшой револьвер, с коротким, в сантиметр, дулом. Даже с виду он кажется ржавым.

Третьего я вижу. Даже непонятно, купил я что-то. Может, просто развернулся и ушёл.

Но тут же я вижу себя во дворе своего детства, где палю по каким-то людям из Five-Seven — споро и быстро, сериями по три выстрела.

Гильзы летят медленно, как в фильмах.

Откуда взялся у меня бельгийский ствол — совершенно не понятно. Не в Туле же с него реплику делали.

Извините, если кого обидел.

09 июня 2004

(обратно)

История про кофемолку

— Ты чего хочешь, чаю или кофе?

— Давай кофе. Я с похмелья всегда кофе пью, да. Только растворимого не надо.

— Да кто тебя растворимым собирается поить? У нас тут приличный дом. Сейчас только кофемолку принесу…

— О, красивая какая, большая.

— Китайская. У нас теперь всё китайское.

— Кнопочки… А там, сбоку, это индикатор чего? Зачем?

— Не знаю чего, вчера только купили. Веса, наверное. Или помола… Ну, а, может, часы — там вся инструкция иероглифами, что я их, читать буду? Так… Тьфу, не работает. Хм, и так не работает. Не будет нам кофе.

— Надо потрясти.

— Ну, потряс, толку то?

— Давай, я погляжу. Ага. А у тебя отвёртка есть? Нет, не крестовая, а с плоским шлицем. Крестовую всё равно давай. Ага, вон как у неё донце снимается.

— А может, ну её на хрен, купили-то за копейки… Китайская… Китайское ведь не чинится.

— У кого не чинится, а у кого и чинится. Тебе вот протестантская этика, гляжу, чужда. Надо всякую вещь спасать. Так, это мы сейчас вынем — гляди, какой пропеллер смешной! А вообще, знаешь, на что это похоже? Прямо хоть в кино снимай.

— На что?

— На мину… Нет, на атомную бомбу. В кино такую лабуду часто показывают — герой бегает по крышам, стреляет, а потом спасает мир, потому что бомба привязана, например, к Эйфелевой башне. Ну и привязывают что-нибудь — серебристое, с часами. Обыватель ведь тупой — ему палец покажешь — хохочет, кофемолку без корпуса в кадре изобразишь — испугается. А герою надо откусить красный провод. Красный провод — это традиция, у злодеев самый главный провод всегда красный. Если бы они хоть раз взяли бы синий, то весь мир бы провалился в тартарары… Так, тут у нас что? Тут у нас проводочки китайские, отсюда и сюда, а потом вона куда… Электричество, брат, это наука о контактах. Поэтому в девяти случаях из десяти всё лечится протиркой спиртом. Почистишь контакты, и порядок… Только тут, боюсь что-то оторвалось, слышь — болтается? На всякий случай — у тебя паяльник есть?

— А? Паяльник? Нет.

— Ну, блин, ты даёшь! Как ты жив ещё, без паяльника в доме. Ладно, я понимаю, нет у тебя микропаяльника, или там какого хитрого… Но вообще нет, это я не понимаю. Хорошо, неси гвоздь-десятку и плоскогубцы.

— Э-э…Какую десятку?

— Упс. Ладно, просто принеси толстый гвоздь, хорошо? Да, и газ зажги!

— Держи. А, всё-таки, мы зря это затеяли. Попили бы чайку тихо-мирно. У меня чай есть, японский. Очень вкусный. Правда, рыбой пахнет.

— На фиг чай с рыбой. Тут дело принципа… Так, обмотка горелым не пахнет — уже хорошо. Так вот, смотри — видишь: шарик в центре — это как главная часть, сюда ружейный плутоний кладут, шарик такой, как ротор этого движка; тут и тут бериллий; а по бокам, как статор — взрывчатка, она подрывается, еблысь! — рабочая зона сжимается, вероятность захвата усиливается, нейтроны полетели, всё завертелось и понеслось.

— Куда понеслось?

— Ну, цепная реакция. Не важно. Просто удивительно до чего дошёл масскульт — нам в фильмах показывают всякие кофемолки с трансформаторами, и миллион людей народу пугается, вжимается в кресла, герой фанфаронистый туда-сюда бегает… Провода… Впрочем, это я уже говорил. Мы ведь всё время имеем дело не с вещами, а с символами. Зритель всё сам додумает. А, вот и проводок — ясный перец, красный оторвался! Ага! Как раз у тебя разрыв у этого понтового индикатора. Вот, видишь, светодиоды вспыхнули и погасли. В тут-то всё и было, значит. Ты пока суй гвоздь в пламя — пусть накалится. Наши китайские братья, конечно, скопидомы, но припоя тут немного осталось, сейчас мы это дело до ума доведём.

— Слушай, десять раз бы чаю попили, право слово.

— Отвянь. Вот сюда иди, сюда, родной… Оп-паньки. Счастье. Ишь, замигал.

Пластинка индикатора вспыхнула красными цифрами и стала похожа на заграничный ценник. Сумма на ценнике была совсем не запредельная — 99.99. Но и она продержалась недолго — табло стало быстро убавлять значение, и когда кофемолку собрали до конца, распродажа проходила уже на отметке 9.99.

Извините, если кого обидел.

10 июня 2004

(обратно)

История про спам

Мне пришёл чудесный спам:

"Vladimir, love, as the good company, and I dream about romantic appointment at candles with loved. I still believe in love. Attached file tells everything". Грамматика была хороша — at candles, да. Видимо, мне писали какая-то переводчица, которых все нынче обсуждают в Живом Журнале с усилиями, достойными лучшего применения.

Но беда была в том, что все объяснения грохнул Firewall. К письму прилагалась фотография девушки — что самое восхитительное — так это то, что лицо на ней было невозможно описать. И вот же беда, как морочит нечистая сила человека! Я пытался описать это лицо соседним козакам. Лицо славное! И любоваться им было диво; но из рассказа не выходило ничего доброго. Начнёшь как следует, а выйдет из рассказа такое, что и разобрать нельзя: Чиччолина не Чиччолина, Собчак не Собчак, Катя Лель не Катя Лель… Чорт знает что такое!

Извините, если кого обидел.

10 июня 2004

(обратно)

История про колбасу

Никакой истории про колбасу не будет. Потому что сначала у всех были какие-то колбасы и все ими мерялись, а только я отлучился прополоскать горло, все колбасы пропали. В моей стране часто пропадает колбаса, я к этому привык и был готов.

С другой стороны, было интересно, что это за колбаса, для чего и зачем? Был ли прок от этой колбасы, и отчего теперь о ней все молчат, будто набравши колбасы в рот? Я знаю, что некоторым хорошим людям раздали рыбу — не значит ли это, что остальным раздали колбасу? И, значит ли это, что я всё профукал, отправившись полоскать горло.

Итак, меня всё это сразу насторожило.

Извините, если кого обидел.

11 июня 2004

(обратно)

История про анкету

Я пошёл на чужой праздник. Там были всё сплошь светские люди, что вели светскую жизнь. Светская жизнь, для тех, кто не знает, заключается в протискивании своих тел мимо тел других людей со стаканом или бокалом в руках. Главная фишка — не облить никого при этом томатным соком. Это опять же, для тех, кто не понимает фишек светской жизни, и тех, кому про это ещё не рассказала Рената Литвинова.

Итак, меня окружали светские люди, и я, увидев знакомого воротилу шоубизнеса Б., решил спрятаться за его могучим торсом. Он, судя по всему, чувствовал себя как рыба в воде.

А его спутница мне сказала, что то, что вокруг — вовсе не светская жизнь. Светская жизнь начнётся ровно через час (она посмотрела на часы), и я сразу это пойму.

Тогда я начал то и дело смотреть на часы. Другие гости тоже то и дело посматривали на часы, и это несколько нервировало гостей-евреев.

И правда, как только прошёл час, началась светская жизнь. Прямо перед нами встали два человека и один быстро и сурово спросил другого:

— Ну-с, а вы чем знамениты?

Тот замямлил сначала, но всё же отбился.

И сразу же мой сосед справа обратился ко мне по-французски.

Но ведь русского писателя хуй собьёшь с панталыку. Потому что один писатель завсегда помогает другому, даже если и дохлый. Писатели вместе — страшная сила. Оттого я, не слушая вопроса, сразу произнёс с иронией и вальяжностью:

— Eh bien, mon prince. Non, je vous previens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la querre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocites de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) — je ne vous connais plus, vous n'etes plus mon ami…

Некоторые подумают, что дело после этого было в шляпе. А вот и нет. Франкофон сразу стал приставать к очень красивой девушке и показывать ей какие-то ветеранские документы о том, что он герой покалеченный в сражениях. Мне стало сразу безумно завидно. Ну-ка, думаю, сейчас спрошу у него, в каком полку, типа служили, а потом деликатно так — а как, дескать звали зам по вооружениям 366 полка, что в Агдаме стоял. Или, наоборот, что вверну, и станет ясно, что не зря я провёл боевую молодость в кавказских войнах. И понятно, красавица напротив заинтересуется.

Ну, спросил, как дурак. А он начал частить названиями на глобусе, а под конец говорит:

— А вообще надо ещё за войну с Польшей документы получить…

И по всему выходит, что у него комполка был по фамилии Пожарский, а замполитом — Минин К. И.

Нет, думаю, чужой я на этом празднике жизни.

И в этот момент одна интересная дама принесла мне анкету.

Впрочем, воротиле шоу-бизнеса тоже перепал экземпляр.

Оказалось, что это анкета, посвящённая половой жизни.

Первая же строчка выглядела унизительно. Там надо было вписать возраст рост и вес. На всякий случай я убавил всего на десять, но настроение было испорчено.

Для начала меня спросили, сколько у меня было женщин. Я оглянулся воровато — воротила шоубизнеса в этот момент закатил глаза к небу, зашевелил губами, заморгал, и, скривившись, махнул рукой.

Что-то во всех идущих дальше вопросах было психотерапевтическое и напоминало утешение Тютчева собственной дочери: Э-ээ, девушка, видали мы много других вещей получше счастия.

Анкета спрашивала: «Сколько половых партнёров у вас будет завтра? А через два дня? А через месяц? А через год? А через десять? А двадцать? А через пятьдесят лет? А?».

Сначала я с надеждой написал везде единички, потом, правда, оказалось, что это общий зачёт, и всё надо суммировать, я ошибся, потом начал вычитать и дошёл до отрицательных величин. В итоге анкета стала напоминать тетрадь двоечника, где творческая грязь прикрывает несделанное домашнее задание.

Скосив глаза, я посмотрел в анкету воротилы шоубизнеса, и обнаружил, что он в во всех социалистических обязательствах писал трёхзначные цифры.

Наконец, я дошёл до конца.

Там был вопрос: «Считаете ли вы, что женщина после изнасилования выглядит менее привлекательно?»… «А мужчина?»…

Я поднял глаза от листика анкеты и увидел, что все приглашённые светские люди тоже дошли до этого пункта, и напряжённо вглядываются друг в друга.

И это меня сразу насторожило.

Извините, если кого обидел.

13 июня 2004

(обратно)

История про аккаунт

Вот у меня кончился платный аккаунт. Надо сказать, что от этого в моей жизни ничего не изменилось — пригласительные коды отменили, и многие из тех, кто читают эти буковки, не знают, что это такое. Я так и не собрался сделать какой-нибудь опрос. Ну о чём мне спросить людей? Будет ли банковский кризис? Что случится со сливочным маслом и не евреи ли они? Все, в смысле?

Изменений в скорости загрузки я не замечаю и адреса на его сервере я не получил.

Но всё равно, я преисполнен благодарности, к тому человеку, что анонимно оплатил мне истёкший год Живого Журнала. Потому что, в отсутствии рекламы, за него нужно платить. Ну и копейки всяких людей вливаются в общий труд республики. Это всё очень правильно — за всё надо платить.

Только я это написал, как мне продлили платный аккаунт. Я не знаю, зачем мне это сделал неизвестный хороший человек, потому что я врядли буду делать опросы или же заведу себе новый адрес на livejournal.com. Но в любом случае, наличие человека, заплатившего за тебя — обязывает. Да.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2004

(обратно)

История про сны Березина № 131

Сон начинается с того, что на экране телевизора я вижу пустой стол с микрофоном, как это бывает перед началом пресс-конференции. Телевизионный голос мне сообщает: «Сегодня президент Путин не вышел на работы. Причины этого выясняются»… Можно предположить, что вообще неизвестно, где он, наш Президент.

Дальше течение сна пресекается, и я оказываюсь на горной базе перед заброской в неясный тыл врага. При этом оказывается, что я — один из сенсоров. Так зовутся люди, которые могут угадывать некий Тайных Ход Вещей. Понятно мне отчего-то, что на этой базе дело обстоиткриво, и надо ждать большой беды. Вся служба тут носит какой-то партизанский оттенок — а, может, это действительно часть огромного партизанского движения, только непонятно — кто кого оккупировал. Там же находится мой старый знакомый, весельчак и любимец женщин. Он тоже сенсор.

Мы стоим рядом, и он хвалится своими способностями перед начальницей базы — женщиной лет сорока в пуховой куртке:

— Вот смотрите, сейчас вглядимся в пристально… Всё равно в кого, хотя бы и вот в этого… — мимо проходит заправщик.

Лицо моего знакомца мрачнеет.

— У него отвратительная карма на несколько ближайших дней. Давайте под благовидным предлогом положим его в лазарет.

— Но мы уже отправили туда слишком много наших товарищей… — пытается возразить начальница, но видно, что она находится под обаянием этого человека.

Я с тоской понимаю, что дело не в карме отдельных бойцов, а в чём-то общем, страшном надвигающемся на саму базу. Что-то произошло — то ли предательство, то ли, неясная внешняя сила, из-за чего наше дело проиграно до начала — как Варшавское восстание.

Это маленький посёлок в горах, похожий на полярную или метеорологическую станцию. С жилыми домиками и помещением, где находится катапульта. В ней и есть главное предназначение базы — не самолёты или вертолёты поднимаются с неё, а этой специальной катапультой десантников забрасывают с горы вверх, а потом они спускаются в заданное место на парашютах. Я стою перед катапультой, что находится прямо внутри дома, в небольшой дощатой пристройке, почти в сенях. Это недлинные чёрные полозья, даже кажется, кое-где ржавые, метра четыре в длину. (Видимо, катапульта приводится в действие мистической силой). Рядом стоит молодой часовой. Он смотрит на меня с подобострастием, как на большого начальника, переминается, выпячивает грудь, а стоять ему явно неудобно, потому что на животе он двумя руками держит крохотный пистолет-пулемёт «Узи». Надо будет прыгать первым, — такая мысль приходит внезапно, и я, вернувшись к катапульте, я приказываю тайно готовить её к пуску.

Всё происходит мгновенно, и я уже вижу кривой и вогнутый край земли, переворачиваюсь, кручусь в этом околокосмическом пространстве и, наконец, начинаю падать вниз.

Приземлившись, я долго иду по горной дороге, минуя селения, потом, меняя транспорт, попадаю в город. Но решаю воспользоваться не специально разработанной для меня легендой, а своей собственной.

Местный сотрудник госбезопасности внимательно изучает мой узбекский паспорт и удостоверение международной федерации журналистов. Понятно, что человека с моими приметами ищут, но всё у моих преследователей пошло не по плану, теперь всё случится иначе.

Извините, если кого обидел.

16 июня 2004

(обратно)

История про Визбора

Довольно шумно и концертно стали праздновать юбилей Визбора, и ещё скажут много глупостей по его поводу с разных сцен. Оттого я имею право на свою — частную и бесплатную.

Кто в моём поколении лет пятнадцать назад не пел срывающимся голосом о том, что для мужчин — рюкзак и ледоруб, кто не бормотал женщине в ночном кафе «Земную жизнь, блин, пройдя до половины, я заблудился в сумрачном лесу», и не вспоминал при этом песенку о полуночном гитаристе в придорожном ресторане — у того нет сердца.

Кто сохранил придыхание к этому стилю, почитая его единственно верным — у того нет мозгов. Именно так можно переписать известную фразу об отношении к политике, о «правых» и «левых».

Между тем, Визбор остался единственным человеком с гитарой, точно попадающим под определение «авторской песни». Есть такое триединство у этого жанра, которое, подобно драматургическому единству, составляет его классический стиль. Это единство стихов, музыки и исполнения. Мягкий голос Визбора, его доверчивость, даже какая-то беззащитность склеивала даже самые «журналистские», как говорил он сам «песни-репортажи». Это был сентиментальный вальс на танцплощадке, окружённой гипсовыми пионерами и человекообразными ударниками труда на Доске Почёта.

И совершенно уже стало непонятно, кто автор знаменитого «Если я заболею, то к врачам обращаться не стану» — Ярослав Смеляков или Визбор. Отчасти Визбор. Хотя, кажется, это была первая и последняя песня, в которой Визбор придумал музыку на чужие стихи. И Смеляков говорил потом: «И самое большое, товарищи, счастье для поэта, когда его стихи без его ведома становятся народной песней».

«Зато мы делаем ракеты, перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей» — это тоже Визбор. Уже без примесей. И «Милая моя, солнышко лесное» и «Наполним музыкой сердца» и «Слезайте граждане, приехали, конец — Охотный ряд, Охотный ряд» И «То взлёт то посадка, то снег, то дожди» — всё это Визбор в числе пяти сотен песен, сценариев и пьесы Однако, фронтальное чтение всего этого наследия приводит к очень странному результату — кажется, что лучше читать Визбора меньше, фильтровать его стихи, не разочаровываясь в слишком слабых. Потому что сводит сткулы от их неуклюжести восторгов и неловкости их тоскливых страданий.

В прозе Визбора есть такой ход — у героя всегда есть две женщины — одна стерва, другая — ангел. Они перетекают из «Завтрака с видом на Эльбрус» в пьесу. Любовь в этой прозе бездомна и несёт отблеск Хемингуэя и Ремарка. Того русского понимания Хемингуэя и Ремарка, про которое герои старого фильма «Мне двадцать лет» говорят: «Хочешь, я могу примчаться к тебе в тумане на гоночном автомобиле. Это называется Эрих Мария Ремарк». Сентиментальный вальс кончается, и надо жить дальше. Пьеса Визбора, кстати, ставилась несколько раз — но, на мой взгляд, чудовищно плоха. Сентиментальность в ней, как и во большинстве стихов Визбора, победила искусство, а хороший человек убил автора.

Самое интересное для человека моего поколения и моего круга именно в оценке себя с помощью Визбора. Уважения к прошлому от этого не убавится, но нужно понять — где собственно ты, а где ностальгия, где надежда, а где особый род сентиментальности. Если зазвучит за столом или в альплагере гитара, ты всё равно подпоёшь — потому слова эти затвержены тобой с детства.

Извините, если кого обидел.

19 июня 2004

(обратно)

История про майонезик

Акт I

Бальный зал — роскошный и вместе с тем уютный. Гости беседуют, разбившись на группы, в руках у них сковородки и кастрюли. Мачеха Золушки шепчется с своими дочерями Анной и Марианной, склонившись над большой книжкой для записи рецептов, очень похожей на амбарную. Отец Золушки, специалист по лесной дичи, дремлет возле.

Анна. Запиши, мамочка, принц взглянул в мою сторону и сказал слово "майонезик" три раза, слово "утилизовать" один раз, а слово "нажористо" один, итого — пять.

Марианна. А мне король сказал: "бутербродики" — один раз, "сырик" — один раз и "консервированный сок" — один раз. Итого — три раза.

Лесничий. Зачем вам нужны все эти записи?

Мачеха. Ах, муженек дорогой, не мешай нам веселиться!

Анна. Папа всегда ворчит.

Занавес

Извините, если кого обидел.

23 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (I)

Гости, соответственно, съезжались на дачу. Кто-то приехал загодя, а кто-то зацепился в городе и никак не мог доехать. А ведь только на дачу и нужно ездить летом, дальше дачи — никуда.

Это уж ясное дело, что нормальный человек, когда полетит тополиный пух, норовит потеть в чужом неприкаянном месте, где квакает и клацает иностранная речь, где песок желтее, и в море тонуть приятно — оттого, что приобщаешься к интересному заграничному миру и помираешь как настоящий иностранец.

А в отличие от нормального, умный человек сидит летом в городе. Ходит на работу в шлёпанцах, галстуков не носит, а если пойдёт дождь, то умного человека он застигает в гостях у красивой женщины с печальными глазами. Они сидят на широком подоконнике и смотрят, как снаружи коммунальной квартиры дождь моет узкий переулок. Жить им в тот момент хорошо, потому как соседи уехали на дачу, и можно стать печальными несколько раз, пока умному человеку снова придётся надеть шлёпанцы и отправиться домой к своему семейству. Там тепло и влажно после дождя, а из-под раковины пахнет мёртвой крысой.

Летом в городе хорошо.

А путешествовать можно зимой — зимой на путешественника смотрят жалостно, ему открывают дверь и как куль его суют на полати, накормив предварительно мясной похлёбкой. Ишь, думают хозяева, нелёгкая выгнала человека из дома — вона как жизнь его обернулась. И ставят бережно его обледенелые шлёпанцы под лавку.

Летом — шаг вправо, шаг влево — только на дачу.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (II)

Как-то утром я, взяв мешок, пошёл в лабаз за едой.

В небе набухала какая-то неприятность, и всё вокруг напряглось как кот, напрудивший лужу на ковёр — то ли его начнут совать туда носом сразу, то ли лужа успеет высохнуть, и хозяин ничего не заметит.

У лабаза я увидел своего приятеля Леонида Александровича Гольденмауэра, такого же длинного, как и его фамилия. Лёня курил длинную сигару, приобняв мосластую барышню с большим бюстом, плохо умещавшимся в рискованной кофточке.

— Иди сюда, писатель, — сурово сказал он. — Вот, познакомься… А, впрочем, неважно.

— У нас тут возникла мысль поехать к Евсюкову на дачу, — продолжил Лёня. — Что скажешь? Шашлыки там, купание по-взрослому, ночь нежна и прочий скот Фицжеральд.

При словах о купании мосластая сделала движение бюстом.

— А ты договоришься с Рудаковым, — закончил Гольденмауэр.

Я понял, зачем я им был нужен. Рудаков не жаловал Гольденмауэра за вальяжность и эмигрантскую жизнь. А меня, наоборот, жаловал — за вещмешок, тельняшку и ещё за то, что мы пели с ним «Раскинулось море широко» на палубе одного гидрографического судна. Поэтому я долго ковырялся носком ботинка в асфальте, пока Гольденмауэра окончательно не обсыпал меня вонючим сигарным пеплом.

И мы пошли к Рудакову.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (III)

Я-то знал, отчего Гольденмауэр чувствует себя неловко. На дачу Лёне очень хотелось, но Евсюков его недолюбливал, да и с Рудаковым у него были свои счёты. Дело в том, что Лёня был перебежчиком. В те загадочные времена, когда наши вожди участвовали в гонках на лафетах, он поехал вместе с выставкой советского авангарда в Берлин.

Тот Берлин оставался вполне восточным, хоть в нём не было уже Сталин-аллее. Но для молодого Гольденмауэра это путешествие без визы было вполне заграничным. Перед ним лежала страна где делали игрушечные железные дороги PIКO, компьютеры «Роботрон» и фотоплёнку с составным названием «орвохром». Дин Рид ещё плавал туда-сюда по своим озёрам, а Варшавский договор был в состоянии навалять кому угодно — даже своим. Гольденмауэр, вместо того, чтобы искать сервиз «Мадонна» в свободное от музейной работы время, сидел в тёмном музее и пил непривычно хорошее пиво.

Ночью, накануне отъезда он проник в пустой музейный зал, благо это было почти обязанностью. Гольденмауэр прошёл мимо спичечного зиккурата имени Третьего Интернационала, мимо чёрных и красных квадратов, филоновской мясорубки и страшных моноклей Родченко. Он вытащил из подсобного помещения красивую немецкую стремянку и поднялся к потолку. Там, разлапистый, похожий на летучую мышь, висел татлинский махолёт.

Гольденмауэр продел руки в ветхие кожаные петли и отвязался от растяжек. Несколько раз он стукнулся о стены, но скоро дело пошло на лад — он с уханьем пролетел по залу, свалив несколько экспонатов и выпорхнул в окно под крышей.

Стараясь иметь за спиной Солнце, он летел к Стене. Руки с непривычки устали, крылья скрипели, но цель была близка.

Доктор биологии Клопшток поглядел на него в подзорную трубу и аккуратно записал в тетрадке для наблюдений: «Видел большую летучую мышь. Пьяную, или в брачной поре».

После этого Клопшток потерял интерес к феномену — ведь он уже был описан.

Задрав голову, в недоумении, смотрели на татлинский махолёт бойцы Немецкой народной армии в шлемах-казанах, пальцы их замерли на спусковых крючках тоже в недоумении, и Леонид Гольденмауэр благополучно перелетел через серый бетонный занавес.

Солнце обгоняло его, двигаясь, как и он с Востока на Запад, но не успело оно подняться высоко, как Гольденмауэр, отдуваясь как жаба, упал в западноберлинский лес.

Было тихо и пусто, отчётливо стучал дятел. Лёня прислушался к звукам дикой природы — в отместку за предательство ему до обидного мало прокуковали вдалеке.

Он не был никому не нужен — никто не искал его и не спрашивал, зачем он выбрал свободу.

Так началась заграничная жизнь Леонида Гольденмауэра. И вот долгие годы, пока мы боролись против тоталитаризма на своих кухнях, он жировал по иностранным бидонвилям и на каждый ужин имел сочный гамбургер с жареной картошкой.

Оттого и не любил его Рудаков.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (IV)

Наконец, мы свернули в мокрый от водолейных усилий коммунальных служб двор, упали в затхлый подъезд. Главное было пролезть через две детские коляски, скутер и мотоцикл у лифта. Наконец, мы позвонили в заветную дверь.

Рудаков жил на первом этаже запущенного и потёртого дома. Это позволило ему украсить квартиру буровым станком двумя корабельными мачтами, стопкой покрышек и несколькими детьми. Дети были, впрочем, почти не видны.

Не сказать, что нам были рады. Рудаков, в больших семейных трусах сидел перед небольшой дырой в полу — скважина уходила в чёрное никуда, откуда время от времени слышался звук проносящихся поездов метрополитена.

— Знаешь, что — прямо начал я. — У нас тут возникла мысль.

С Рудаковым так и нужно было разговаривать — прямо, без обиняков. Я знал толк в подобных разговорах, и, сказав это, замолчал надолго. Мы наклонились над дыркой одновременно, стукнувшись лбами. Снова сблизили головы, и ещё раз посмотрев в черноту, стали разглядывать друг друга.

— А что там?

— Вода, — отвечал Рудаков. — Там чудесная артезианская вода. По крайней мере, должна быть.

Дырка дышала жаром, и похоже в ней застрял чёрт, объевшийся горохового с потрошками супа.

— Меня обещали повезти на дачу, — не вытерпев, сказала невпопад мосластая.

— Так, — осуждающе сказал Рудаков. — На дачу, значит. Это, значит, вы к Евсюкову собрались? Понимаю.

— А что? — вступился я. Очень мне стало жаль эту девушку, которую мы таскаем по городу безо всяких перспектив для неё, да и в её отношении — для меня. — Посидим в лесу, у костра…

— Что я, волк, в лесу сидеть — задумчиво протянул Рудаков.

— Ну в доме посидишь, водку попьёшь. Поехали.

— А я-то вам зачем?

И тут Гольденмауэр выдохнул нашу главную тайну.

— Ну, ты ведь дорогу знаешь.

— И что? Что с того? Что, я теперь должен… — Рудаков не договорил, потому что Гольденмауэр сделал политическую ошибку и брякнул:

— А какие там девки будут…

Рудаков втянул голову в плечи, будто по комнате, холодя всё живое, пролетело имя злого волшебника. Поникла герань на окошке, пропустили удар часы с кукушкой, а в буровом станке что-то лязгнуло наподобие затвора. Напрасно Гольденмауэр это сказал, совершенно напрасно.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (V)

И вот тогда, именно тогда, бросаясь в атаку как эскадрон улан летучих на тевтонскую броню, именно тогда я забормотал, как сумасшедший нищий на переходе, тогда заглянул Рудакову в глаза, будто просил миллион, тогда замолол языком, забился перед ним, как проповедник общечеловеческих сектантских ценностей, именно тогда стал дёргать за одежду, как уличный продавец пылесосов.

— Постой, друг. Постой. Ты ведь, верно, знаешь, что там будет шашлык. Сладкий и сочный дачный шашлык. Ведь человек в нашем отечестве только то и делает на даче, что шашлык. А какой шашлык, не поверишь ты никогда — потому что каждый раз он выходит другим, и каждый раз — только лучше. Особым образом влияет дачный воздух на шашлык — то он сочный, то сладкий, вот какой на даче шашлык.

И то он тебе прелесть, то радость, то чудо какое на рёбрышках, то мясо богово или просто божественное. А то выйдет курица особого рода, может и не курица то будет, а двуногое существо без перьев, белое, странное, с крыльями — похожее на ангела. А насадишь на шампур какую-нибудь нашинкованную свинью, и откусишь потом — а и вовсе не свинья, а баранина с тонким вкусом выйдет. Вот что делается с шашлыком на даче. А уж что, милейший Рудаков, на даче произойдёт с говяжьим шашлыком, то я тебе и описать не берусь.

А знаешь ли ты, друг Рудаков, что происходит на даче с водкою? Самой, что ни на есть затрапезной дрянной водкою? Так сама собой бутылка из мутного фабричного стекла превращается на дачном воздухе в потный хрустальный графин, а сама та водка, которую ты даже в рот не взял, оказывается нектарином твоего сердца, альдегиды и масла, примеси и замеси растворяются в дачном воздухе, и душа твоя тает, вместе с водкой во рту, еле успевает растаять, когда тебе несут на отлёте шампур с шашлычной монистой?

— Я вспомнил, как ехать, — хмуро сказал Рудаков и скрылся по ту сторону бурового станка выяснять отношения с женой.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2004

(обратно)

История про ночь накануне Ивана Купала (VI)

Жаркий московский день накатывался на нас тележным колесом. Стремительно высыхали ночные лужи, в переходах раскладывали ненужные вещи для их скорой продажи, а дворник, покачиваясь, думал — убрать куда-нибудь дохлого пса, или пусть он лежит в назидание окрестным жителям. Два прораба с русскими фамилиями, обозначенными тут же на плакате, в них плевался, открыв окно, пенсионер неизвестного имени. Молодая мать волокла за шкирку упитанную девочку. У банка столпилась очередь обманутых вкладчиков. Вкладчики обзывали друг друга и толкались портфелями. Рудаков шёл впереди морской походкой, дымя трубкой, как паровоз. Я трусил на месте тендера, а Гольденмауэр со своей спутницей замещали пассажирские вагоны.

— А с чего это нам на метро ехать? — крикнул Гольденмауэр нам в спину. — Пойдёмте через Промзону к станции.

— Зачем нам Промзона? Какая станция? — удивился Рудаков.

Меня тоже это сразу насторожило.

Гольденмауэр, однако, настаивал — к чему нам ехать на Курский вокзал, говорил он, на Курском вокзале много опасностей, с него уезжают в никуда, а если задержишься невзначай, то тебе такой алфавит покажут, что держись. Надо, говорил Лёня, идти через Промзону к станции, а там электричка повезёт нас через весь город, мимо реки и вокзалов — прямо туда, куда надо.

Мы с Рудаковым купили пива. Тут ведь такое дело — сразу надо пива купить, и хоть пить его невозможно, хоть это напиток пивной, облагороженный, бывший Буратино. Но тут ведь дело в том, что бы купить пива — а дальше всё пойдёт само собой, всё покатится, как тот самый день, как камень с горы, как сброшенная статуя вождя.

И мы с Рудаковым согласились идти через Промзону.

Гольденмауэр, однако, настаивал — к чему нам ехать на Курский вокзал, говорил он, на Курском вокзале много опасностей, с него уезжают в никуда, а если задержишься невзначай, то тебе такой алфавит покажут, что держись. Надо, говорил Лёня, идти через промзону к станции, а там электричка повезёт нас через весь город, мимо реки и вокзалов — прямо туда, куда надо.

Мы с Рудаковым купили пива. Тут ведь такое дело — сразу надо пива купить, и хоть пить его невозможно, хоть это напиток пивной, облагороженный, бывший Буратино. Но тут ведь дело в том, что бы купить пива — а дальше всё пойдёт само собой, всё покатится, как тот самый день, как камень с горы, как сброшенная статуя вождя.

И мы с Рудаковым согласились идти через Промзону.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (VIII)

…После этого ужаса мы даже не бежали, а как-то неслись, подпрыгивая, среди высокой травы и помойных куч.

Рудаков вдруг увидел рельсы. Рельсы, справедливо решили мы, это железная дорога, а железная дорога — это станция.

Мы замедлили ход и, неловко ступая, пошли по шпалам. Идти по шпалам, как известно неудобно — да тут ещё солнце начало палить, наше тёплое пиво куда-то пропало, день уже казался неудачным.

— Слышь, писатель, — сказал Рудаков. — А знаешь ли ты что такое Русский Путь?

— Ясен перец, — отвечал я. — Знаю. Русский Путь имеет ширину и длину. Длина его бесконечна, а ширина Русского Пути — одна тысяча пятьсот пятьдесят два миллиметра.

— Правильно, — посмотрел Рудаков на меня с уважением. — А знаешь почему? Так я тебе расскажу, пока мы тут как кролики по шпалам скачем. Вот слушай: подруливают, давным-давно, всякие олигархи к императору Николаю и говорят, давай, значит, железную дорогу проложим, туда-сюда кататься будем. Бумагами шелестят, все такие расфуфыренные, сами про себя уже бабло считают, прикидывают, складывают да вычитают.

Тут император их и спрашивает:

— А какой ширины дорогу делать будем?

Ну, те и хвастаются — побольше, значит, чем у французов-лягушатников да у немцев-колбасников. А про итальянцев-макаронников даже упоминать не приходится. Император и говорит:

— Да на хуй больше!

Так они и сделали.

Впечатлённый этой историей я начал вычитать и складывать. Хуй выходил небольшой, совсем небольшой. И я мучительно соображал, как это император прикладывал свой хуй к чертежам, или доверил на это дело хуй секретаря, или что там ещё у них случилось, Отчего, скажем, они не позвали в компанию фрейлин — тогда пропускная способность железных дорог бы у нас несколько увеличилась.

Но тут вмешался Гольденмауэр, который, как оказалось, всё внимательно слушал. Лёня сразу начал показывать свою образованность и надувать щёки. Дескать, Русский Путь это всего лишь пять футов ровно, и никаких особых и дополнительных хуёв тут не предусмотрено.

— Ишь, га-а-ндон, — прошипел Рудаков еле слышно. И мы пошли дальше в молчании. Из-за поворота действительно показалась станция, обнесённая высоким забором от безбилетных пассажиров. Рудаков тут же нашёл в этом заборе дырку. Мы, тяжело дыша как жабы перед дождём, пролезли сквозь неё на платформу — прямо в трубный глас подходящей электрички.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (IX)

Мы впали в вагон, называемый «моторным» — это вагон, который дрожит дорожной страстью, дребезжит путевым дребезгом. Сядешь в такой вагон — разладишь навеки целлюлит, привалишься щекой к окну — жена дома решит, что попал в драку.

Гольденмауэр что-то тихо говорил своей спутнице, Рудаков спал, а я тупо глядел в окно. Бескрайние дачные просторы раскрывались передо мной. Домики летние и дома зимние, сараи под линиями электропередач, гаражные кучи, садовые свалки — всё это было намешано, сдобрено навозом, мусором, пыльной травой и тепличными помидорами. Всюду за окном нашего зелёного вагона была жизнь — как на картине художника Ярошенко.

Я вспомнил, как ехал так же, как сейчас, тоже ехал на чужой праздник и на чужую дачу, ехал долго — и всё среди каких-то пыльных полей.

Чтобы экономить силы и время, я сошлюсь на то, что, собственно, вспоминал.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (X)

Но чья-то безжалостная рука начала отнимать у меня стакан.

Оказалось, что я давно сплю, а Гольденмауэр трясёт нас с Рудаковым, схватив нас обоих за запястья. Мы вывалились, крутя головами на перрон.

— Чё это? Чё? — непонимающе бормотал Рудаков.

— Приехали, — требовательно сказал Гольденмауэр. — Дорогу показывай.

— Какая дорога? Где? — продолжал Рудаков кобениться. — Может тебе пять футов твои показать?

Потом, правда, огляделся и недоумённо произнёс:

— А где это мы? Ничего не понимаю.

— Приехали куда надо. Это ж Бубенцово.

На здании вокзала действительно было написано «Бубенцово», но ясности это не внесло.

— А зачем нам Бубенцово? — вежливо спросил Рудаков.

— Мы ж на дачу едем.

— Может мы куда-то и едем, да только причём тут это Бубенцово-Зажопино? Позвольте спросить? А? — Рудаков ещё добавил в голос вежливости.

Мы с мосластой развели их и задумались. Никто не помнил, куда нам нужно, и, собственно, даже какая нам нужна железнодорожная ветка. Спроси нас кто про ветку — мы бы не ответили. А сами мы были как железнодорожное дерево, пропитаны зноем, как шпала креозотом, или там бишофитом каким. Отступать, впрочем, не хотелось — куда там отступать.

— А пойдём, пива купим? — вдруг сказала мосластая.

Я её тут же зауважал. Даже не могу сказать, как я её зауважал.

Мы подошли к стеклянному магазину и запустили туда Рудакова с мосластой. Они пробыли внутри полгода и тут же выкатились оттуда с десятью пакетами. В зубах у Рудакова был зажат холодный чебурек.

Надо было глотнуть противного тёплого пива, а потом решительно признаться друг другу в том, что мы не знаем что делать.

Спас всех, как всегда, я. Увидев знакомую фигуру на площади у автобусов, я завопил:

— Ва-аня!

Знакомая фигура согнулась вдвое, и из-за неё выпали удочки.

Рудаков ловко свистнул по-разбойничьи, и из человека выпал и покатился зелёный круглый предмет, похожий на мусорную урну.

Фигура повернулась к нам. Это был Ваня Синдерюшкин собственной персоной.

Извините, если кого обидел.

07 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XI)

— Да, влетели вы, точно. — Синдерюшкин сел на мусорную урну, оказавшуюся рыбохранилищем, а по совместительству — стулом. — Вам возвращаться надо, а завтра поедете. С Курского. Или там с какого надо. тут есть, конечно, окружной путь, но как всякий путь окруженца он представляет собой глухие окольные тропы. Так, впрочем, можно и до Тихого океана дойти.

— Слушай, а поедем с нами? — предложил Гольденмауэр, которому, понятное дело, терять было нечего.

— С ва-ами-ии… — Синдерюшкин задумался, но все поняли, что его рыболовный лёд непрочен и скоро тронется.

— Точно-точно, — вмешался Рудаков. — Шашлыки, водка.

— Ну, водкой меня не купишь — вон у меня целый ящик водки.

Мы с уважением посмотрели на зелёную дюралевую урну, которую он называл ящиком.

— Что-то в этом есть римское и имперское, — заметил образованный Гольденмауэр. — Урна, прах, сыграть в ящик. Водка, как напиток для тризны…

Но его никто не слушал.

— Ладно, — махнул рукой Синдерюшкин. — ничего не надо. Пойдём, тут надо на автобусе проехать, а дальше пойдём пешком через мезонную фабрику.

Извините, если кого обидел.

07 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XII)

Автобус оказался старым пердуном, что чадил чёрным, сверкал в полях жёлтым, а сидеть нужно было на облезлом. Мы сгрудились на задней площадке — звенело пиво, бился о потолок кондуктор предположительно женского полу, орала и дрыгалась как вербный плясун, кошка в клетке. Мы простились — кажется на век — с асфальтом и автобус принялся прыгать, как чёрт. Чёрт, черт, как он прыгал! Мы прыгали в нём как горох в супе, или зёрна в ступе — улюлюкая и клацая зубами. Дачница, стоявшая рядом била стеклярусным ожерельем Рудакова по носу. Кормящая мать, не отнимая младенца от одной груди, другой лупила Гольденмауэра по щекам. Синдерюшкин же уселся на свой ящик-седуху и перестал обращать внимание на окружающих. Только его удочки били нас по лицам, отсчитывая ухабы.

Только два молодых человека, очевидно ботаника, вели между собой неспешный разговор:

— Я наверняка знаю травы, лучше любого быка и коровы, однако ж, я их не ем, — говорил один.

— Но быки и коровы не познали травы так, как познали её мы. — продолжал тему другой.

— Я учил травы по монографии Клопштока, но познал их недостаточно. Всякий знахарь познал траву лучше меня. Но чует ли знахарь траву? — снова вступал первый.

— Что Клопшток? Он не волшебник. Вряд ли Клопшток выйдет в ночь полнолуния за папоротником, нужен ли Клопштоку папоротник?

— Может Клопштоку и не нужен папоротник, но он ему желанен?

— Нет, Клопшток часть той стальной машины, где дышит интеграл, ему невозможно познать папоротник. Но мы превзошли его — благодаря…

Но тут оба спорщика воровато оглянулись и, прекратили разговор.

Тут же их скрыла чья-то парусиновая спина, и больше я их не видел.

Понемногу благостность снизошла на нас — вокруг блистали малахитом и яхонтом поля, кучерявились облака, летел мимо шмель.

Всё было правильно, и дорога сама вела нас к цели.

Однако наш провожатый друг поскучнел. Что-то его насторожило.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XIII)

Итак, оба спорщика воровато оглянулись и, прекратили разговор.

Тут же их скрыла чья-то парусиновая спина, и больше я их не видел.

Понемногу благостность снизошла на нас — вокруг блистали малахитом и яхонтом поля, кучерявились облака, летел мимо шмель.

Всё было правильно, и дорога сама вела нас к цели.

Однако наш провожатый друг поскучнел. Что-то его насторожило.

— А нас там точно ждут? — затревожился Синдерюшкин. — А то, конечно лето сейчас, но ехать на чужие дачи просто так — врагу не пожелаешь.

Рудаков тут же спросил, при чём тут лето.

— Ну летом-то всегда живым уйдёшь, природа примет. А зимой другое дело…

И Синдерюшкин рассказал нам свою историю.

— Пригласили меня на дачу, — набив трубку, начал он. — Айда, говорят, новые мормышки опробуем. Ну, думаю, известное это дело. Мормышки… Они коловорот не тем концом держат. Ясно же — водку пить будем. Собрался всё же, да поехал.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XIV)

— И вот, продолжал Синдерюшкин, — передо мной дачная местность, мясные угли на шампурах, водки выпили, до мормышек, понятно, руки не дошли.

Дача хорошая, богатая и благоустроенная. Дело к ночи, а я, старый да тёртый, рыболовный спальничек с собой прихватил. Собираюсь укладываться на фоне общего пляса и лобзания, но тут ко мне в комнату заходит девушка ростом в сто тридцать пятую статью Уголовного Кодекса и говорит:

— Я, — говорит, — знаю вас давным-давно, вы лучший друг моих родителей, и должна сказать вам следующее: я с детства вас хочу.

Ну, ломаться в протвинь! Мне нужен труп, я выбрал вас — до скорой встречи. Фантомас. Ну, говорю, понятное дело, что здоровье на фронте с афганскими басмачами потерял, обрезан по самые помидоры, и прочие дела. Девочка-то вышла — но вместо неё зашла хозяйка и говорит. Сурово так говорит, напряжённо:

— Ну и свинья же ты, Ваня. Ты зачем на дачу приехал?

Я ушёл в глухую несознанку и говорю:

— Да вот, блин, туда-сюда, мормышки припас…

— Ты мне тут не увиливай. Почему девушку обидел? Видишь все тут по парам.

Нашёлся я, взял эту мужнюю жену за руки и бормочу:

— Ну, ты же умная интересная женщина, зачем мы ведем этот бестолковый разговор.

Тут хозяйка вдруг говорит:

— Ну да, я понимаю, что ты приехал сюда не ради неё, а ради меня… Что тебе малолетки?!

Во, блин, думаю, погнали наши городских. Из огня да в полымя. И начинается вокруг меня такой фильм «Сияние». Кругом снег, мороз, а я как Джек Николсон, сумасшедший писатель со страшной бабой в ванне. Но тут хозяйка, пошла танцевать со своим прямоходящим мужем, да и вывихнула себе колено.

Тут я и разошелся.

— Стоять-бояться! — кричу. — Сосульку хватай, к колену прикладывай! А ты в город готовься ехать за подмогой…

Всех разогнал, всех спас и победил.

Одно плохо — спать всё равно не выходит. Тут девочка-центнер храпит как слон, тут ебутся, извините за это простонародное выражение, и пыхтят в ухо так, будто в сам ты уже в свальном грехе участвуешь. Стоишь на этой ночной стахановской вахте. При всём этом увечная жена не может найти сочувствия со стороны пьяного супруга и бьёт им в стену. Ему-то что, он спать продолжает, а за стенкой-то я лежу.

Плюнул я и пошёл гулять мимо черноты заборов. Снег пушистый, с неба свет струится — хорошо по чужим дачам ездить, да на воле лучше.

Да и подлёдный лов — не дачное дело-то. Не дачное.

Мы недолго сочувствовали нашему товарищу, потому что брякнули стёкла, лязгнуло что-то под рифлёным полом, а сбоку высунись свиные рыла.

— Мезонная фабрика, — сказали рыла. — Кому сходить?

Нам, это нам было сходить.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XV)

Перед нами встал высокий бетонный забор. Сверху на нём была наверчена колючая проволока, вдалеке торчала наблюдательная вышка. На вышке, правда, никого не было — зато на заборе, красивыми буквами под трафарет, было выведено: «Стой, стреляют без предупреждения».

Гольденмауэр побледнел — видимо ему вспомнилось что-то из прошлого. Рудаков почесал затылок, а я просто вздохнул.

— Ничего-ничего, тут всё завсегда понятно, ободрил нас Синдерюшкин и одновременно ещё больше запутал. Он повёл нас мимо стены по тропинке. Через пять минут обнаружилось, что стена обрушена и огромные бетонные плиты лежат плашмя по обе стороны от периметра. Пока никто не стрелял — но тут ведь такое дело — как стрельнут, так поздно, а предупреждать нас не собирались. Дорога вела нас вдоль гигантских ёлок, травы по грудь и грибов, взятых напрокат из сказки одного британского педофила.

Внезапно ёлки расступились, и мы увидели огромный — до горизонта — пруд с чёрной водою.

Синдерюшкин подобрал камешек и кинул им в водную поверхность. Камешек не сделал ни одного блинчика, и, не булькнув, ушёл в глубину. Было такое впечатление, что Синдирюшкин швыряется камнями в магическое чёрное зеркало. Пруд сожрал ещё пару камней, прежде чем Синдерюшкин повернулся к нам и сказал:

— Это физический пруд. Хуй знает, что это такое, но тут така-а-я рыба. Я вам даже отказываюсь говорить, какая тут рыба. Тут удочку кинешь И та-а-акое поймаешь, что держите меня семеро. Правда я кота начал кормить и некоторая неприятность вышла.

— Сдох? — подала голос мосластая, которая до этого долго молчала.

— Почему сдох? Ушёл. Ему неловко стало среди нас — мы не могли разговор поддержать. А тут я бы поселился — кролей, скажем, разводить можно. Интересно, какие тут кроли вырастут…

Было тихо и пустынно, жара не спадала, над прудом дрожало разноцветное марево.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XVI)

Было тихо и пустынно, жара не спадала, над прудом дрожало разноцветное марево.

Вдруг из кустов, мягко шурша шинами о камушки, выехал автомобиль селёдочного цвета. Из него, загребая руками, выпал щуплый человечек в белом костюме. Щуплый стал раздеваться, и скоро подошёл к чёрной воде в одних трусах.

— Эй, — крикнул Рудаков, — Брат!

— А? — человечек был явно недоволен, что его оторвали.

— А я говорю — цепь-то сыми, утонешь ведь, — ещё раз крикнул Рудаков.

Щуплый посмотрел на него недобро и ступил в воду.

— Ну, всё, со знаменитым прудом вы уже познакомились, — оторвал нас от картины купания Синдерюшкин. — Пойдёмте дальше.

И мы пошли — чего, спрашивается, смотреть. Действительно.

— Вона, гляди. — Синдерюшкин показал на длинное здание. — Мезонная фабрика и есть.

Здание было не просто длинным, а неизвестной длины. На обширной, залитой белым бетоном площади перед ним стояла статуя неизвестного человека без головы. Настоящий бюст — успел подумать я. Уцелевшие стёкла сверкали на солнце. А вот в башнях регулирующих устройств все они были выбиты.

Мы пошли вдоль стены, и шли в этом направлении долго, так долго, что оба конца мезонной фабрики потерялись в чаще дальних лесов. Вдруг рядом, из провала в стене, из царства оплавленной и искорёженной арматуры вышли мужик с бабой, взявшись за руки. В свободной руке мужик держал поводок, на котором прыгал гигантский кролик.

Кролик чуть не сбивал мужика с ног, но женщина помогала ему, и вот они прошли мимо нас молча, прошли ни слова не говоря, прошли, будто набравши воды в рот. Даже не поздоровавшись.

Да и мы продолжили свой путь.

— Слушай, а что это в пруду-то было? — спросил я Синдерюшкина как бы между прочим.

Он почесался и сказал: — Наверное, протоматерия. Разное говорят. Но рыба это место любит.

Гольденмауэр опять вмешался: — Точно, протоматерия. Это всё неквантовая протоматерия прёт. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется — во-первых, на частицы и античастицы, во-вторых, на электромагнитные поля. Так вот, та часть протоматерии, которая не успела проквантоваться, может вступать во взаимодействие с ядрами и электронами окружающей среды. Так, возможно, возник этот чёрный пруд, вернее, то, что нам кажется водой в нём. Эта протоматерия должна проникать всюду, для неё нет преград, и она воздействует на всё-всё. Я, наверное, не очень ясно объясняю?

— Да откровенно говоря, ни хера я не понял, — подытожил Рудаков.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XVII)

Наконец показались ворота. Перед ними стоял старый бронетранспортёр, обросший мочалой и торчала покосившаяся будочка охраны.

На потрескавшейся асфальтовой дороге стояли два часовых. Чтобы всех нас приняли за секретных физиков, Гольденмауэр начал громко кричать Рудакову в ухо:

— Знаете, коллега, я всё-таки придерживаюсь кварковой модели адронов! Адронов-кончалонов! Вы согласны!? Да?

Рудаков пучил глаза, а Синдерюшкин отмахивался удочками.

Часовые с ужасом смотрели на нас, а правый мелко-мелко крестился, пока Лёня громко не крикнул на него, что, дескать, руку отрежет за непочтение к материализму.

За воротами снова была ветка железной дороги.

— Вы что не знаете, — сказал Синдерюшкин, — что вокруг нашего города было несколько колец обороны? Для них специальные дороги придуманы — и по сей день в лес куда зайдёшь — там дорога какая есть. Бетонная штуковина с дверью, или, на худой конец — гипсовые пионеры. Вот придумали Первую особую армию ПВО, понаставили ракет по лесам — сотнями, наделали всяко разных электронных ушей, причём ещё при Усатом, и как-то всё это в природе осталось — под кустами и деревьями. Только всё мочалой, конечно, обросло. Без мочалы-то никуда.

Тут одна из дорог-то и есть — мы прямо к Евсюкову по ней доедем. Прямо отсюда. Только поезда подождать надо.

Прямо отсюда. Только поезда подождать надо.

— А станция-то где, спросил недоверчивый Гольденмауэр.

— А зачем тебе станция? Билеты брать? — резонно спросил Рудаков и лёг под кустом, раскинув руки.

Синдерюшкин свернул козью ножку, больше похожую на фунтик с семечками, и улыбнулся.

— Хорошие тут места. Я бы поселился тут — кролей бы разводил. Впрочем, кроли-то гордые животные. Я вот жил в Литве, кролей разводил. Там, знаете, настоящие кролики-националисты были, лесные братья.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XVII)

Синдерюшкин замолчал и затянулся козьей ножкой, и мы поняли, что настал час поучительной истории.

И он рассказал нам историю про литовского кролика.

Итак, жил на свете один кролик. Это был толстый упитанный Кролик. Кролик был по национальности литовцем. Так, по рождению, а не потому, что его предки жили там до 1939 года. Весил литовский кролик полцентнера. За день этот Кролик съедал мешок травы.

Но пришла пора, одинаково печальная для всех пушных и непушных зверей. Пришла пора его самого съесть. Надо сказать, что Кролик — не кабан, его не режут, а бьют по носу. Сильно бьют кроликов по носу, и оттого жизнь их истончается.

Это очень неприятное обстоятельство в их жизни, как ни печально мне это грустно рассказывать. И тогда мне было тоже очень грустно, переживал я, хотя был уже не совсем мальчик.

В ночь перед казнью проделал дырку в загоне и бежал. Его пытались остановить, но он бросился на хозяина, белорусского человека, оккупанта, последовательно проводившего геноцид литовских кроликов. Он бросился на него и стукнул врага головой в нос. Потом он полз как солдат-пластун, он прижимал уши и поводил носом как сапёр, потом он бежал, подкидывая задик как трофейщик, и, наконец, нёсся, как иные, кавалерийские скаковые кролики.

Никто его с тех пор не видел.

И с тех пор по городам и весям ходит беглый Кролик. Он проходит, невидимый, через границы, он говорит со своими братьями, и другие кролики присылают ему ходоков. Такие дела.

Тут странной притче Синдерюшкина пришёл конец, но одновременно за кустами завыло и заскрежетало. Приближалось что-то огромное и страшное — но когда оно вынырнуло на поляну, оказалось, что это поезд из двух вагонов.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XVIII)

Вагоны были совершенно обычные, но только очень старые и скрипучие. Я представил себе мир особых существ, существ вагонных, похожий на мир домовых. Мне от этого стало дурно, но рассказывать я ничего никому не стал — тем более Гольденмауэр сам начал говорить.

— Всё-таки, Ваня, — сказал он, обращаясь к Синдерюшкину — всё-таки не понимаю я твоего чувства к кроликам. Я кроликов боюсь. Они загадочные и непонятные. Вот гляди — сейчас всё смешалось — ирландский католик совсем не то, чтобразильский, а американский — не то, что немецкий. Не говоря уже о протестантах. Всё действительно смешалось как гоголь-моголь в доме Облонских. И повсюду эти кролики — вот жил я как-то в иностранном городе К., и там под Пасху, всегда обнаруживалось много чего загадочного. Вот, например, история с кроличьими яйцами. Сколько и где я не жил, но никто мне не сумел объяснить, почему символом Пасхи во всей Европе является заяц с яйцами. То есть не в том дело, что заяц не кастрат, а в том, что он яйца либо несёт в котомке, либо среди них, яиц, этот заяц радостно лапами разводит. А сидят эти уроды по витринам, и яйца лежат у их ног или лап, будто бракованные пушечные ядра…

Сидят эти шоколадные, кремовые, плюшевые и глиняные зайцы с шоколадными, кремовыми, плюшевыми и глиняными расписными яйцами — и никто не может мне объяснить этого причудливого сочетания.

— Зайцы рифмуются с яйцами — жалобно сказал я.

— Только в русском языке, — мгновенно отреагировал Гольденмауэр. — А с другими символами как-то проще. С вербами (как, кстати, и с ёлками) понятно — климат.

А вот яйца с зайцами… Плодятся эти зайцы как кролики по весне, недаром они размножались под радостным посвящением Venus. Все кролики носятся туда-сюда со своими и чужими яйцами.

Мария Магдалина, что принесла императору Тиберию округлый плод птицеводства, услышала в ответ, что, скорее белое станет красным, чем он поверит в воскрешение из мёртвых. Налилось куриное яйцо кровью, и всё заверте…

Извините, если кого обидел.

10 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XIX)

Гольденмауэр нас изрядно напугал. Мы не обратили внимания на кондуктора, даже если это и был кондуктор. Мы не испугались человека, что вёз, прижимая к груди огромный могильный крест. Крест был сварной, из стального уголка, крашеный противной серебряной краской — но что нам было до него, когда придут кроли-кастраты, и всем трындец. Мы не обратили даже внимание на двух дачников, на головах у которых были пасечные шляпы с опущенными пчелиными сетками.

— Да уж завсегда кровью-то нальётся, — сказал бывалый Рудаков.

— Не перебивай, — шикнул на него Синдерюшкин.

— Итак, — продолжал Гольденмауэр свою пафосную речь, сам не заметив, как встал и вышел в проход между сиденьями. Замахали кисточками миллионы лакировщиков действительности, замигали светофорами нерождённые цыплята. Всё это понятно по отдельности, но сочетание суетливых ушастых грызунов, что катят перед собой эти разноцветные символы, будто жуки-навозники, меня пугает.

Всё-таки, всё это не дураки придумали. Вовсе нет.

Всё это возвестие какого-то масонского заговора, а размер и форма яиц — тайные знаки. А уж когда настанет Пасха, в которую на углу Durinerstrasse заяц будет сидеть без яиц — нам всем кранты. Это говорю вам я — в вечер накануне Ивана Купалы, в особое время года.

И уж тогда — туши свет, сливай воду.

И с радостью мы поспешили к выходу, лишь только Синдерюшкин махнул нам рукой. Только пассажир, спавший в обнимку с могильным крестом, поднял голову и подмигнул нам.

Когда мы спрыгнули с подножки, закат уже был окрашен — так, будто в облаках невидимые повара мешали кетчуп с майонезом.

Утих дальний звук поезда. Чувствовалось, что по этой заброшенной ветке поезда ходили редко. Рельсы лежали ржавые, и сквозь них проросла густая мёртвая трава. Побрели мы дальше.

— Что я, волк, что ли — сказал Рудаков, вспомнив наши утренние разговоры.

И тут же кто-то завыл за лесом.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XX)

— Да уж, — ты не волк, пожалуй, — успокоил его Синдерюшкин. — По крайней мере, пока.

Пришлось снова идти по шпалам.

— Ну, ты, профессор, — сказал мстительный Рудаков, — а вот скажи, отчего такое расстояние между шпалами?

Мы-то конечно, знали, что это расстояние выбрано специально, чтобы такие лоботрясы как мы, не ходили по шпалам, и не подвергали свою жизнь опасности, а тащились вдали от поездов — в глухой траве под откосом.

— А по двести шпал на километр — вот и вся формула, — ответил Гольденмауэр хмуро.

— Тьфу, — плюнул Рудаков точно в рельсу. — Никакого понимания в человеке нету. Чистый немец.

Вдруг все остановились. Рудаков ткнулся в спину Синдерюшкина, я — в спину Рудакова, а Гольденмауэр со своей спутницей вовсе сбили нас с ног.

— Ну, дальше я не знаю. — Синдерюшкин снова уселся на свою рыболовную урну и закурил. — Теперь ваше слово, товарищ Маузер. То есть, Рудаков. Ты, друг, кстати, помнишь, как идти?

— Чего ж не помнить, — ответил Рудаков, но как-то без желаемой нами твёрдости в голосе. — Сначала до соснового леса, потом мимо кладбища — к развилке. А там близко. Там, на повороте стоит колёсный трактор. Налево повернём по дороге — там и будет Заманихино.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXI)

Мы спустились с насыпи и двинулись среди высокой травы по низине. С откоса на нас лился туман — там за день, видно, была наварена целая кастрюля этого тумана.

Шуршали хвощи, какие-то зонтичные и трубчатые окружали нас.

— Самое время сбора трав, — сказал мне в спину Гольденмауэр, собственно, ни к кому не обращаясь. — Самое время папорть искать. Ибо сказано: «Есть трава чёрная папорть; растёт в лесах около болот, в мокрых мессах, в лугах, ростом в аршин и выше стебель, а на стебле маленькие листочки, и с испода большие листы. А цветёт она накануне Иванова дня в полночь. Тот цвет, очень надобен, если кто хочет богатым и мудрым быть. А брать тот цвет не просто — с надобностями, и, очертясь кругом говорить: «Талан Божий, сё суд твой, да воскреснет Бог!».

Нехорошо он это сказал, как зомби, прямо какой. Так в иностранных фильмах говорят чревовещатели.

Я был благодарен мосластой, которая, видимо ткнула Лёню кулаком в бок, и он заткнулся.

Извините, если кого обидел.

12 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXII)

Травы вокруг было много, трава окружала нас, и я сам с ужасом понял, что неведомы йголос нашёптывает мне — бери траву золотуху, бери. ой, ростёт золотуха на борах да на Раменских местах, листиками в пядь, не дать, ни взять, а суровца не бери, не бери, не ищи его при водах, береги природу, а возьми-ка шам, что листочки язычком, как в капусте с чесноком. Ой да плакун-трава ворожейная, а вот адамова голова, что власти полова, а вот тебе девясил, что на любовь пригласил. Эй, позырь — разрыв-трава, что замкам потрава, воровская слава. Или тут, за бугорком — ревака, что спасёт в море во всяком. Земля мати, шептали голоса, благослови мя травы братии, и трава мне мати!

— Но, — и тут в ухо мне, никчемному человеку, старшему лесопильщику, да ещё и бывшему, кто-то забормотал: — тебе-то другое, не коланхоэ, не карлик-мандрагора, найдёшь ты споро, свой клад и будешь радд — коли отличишь вещее слово, выйдя как работник на субботник — папортник или папоротник?

— Тут мои спутники начали ругаться, и наваждение рассеялось. Мы долго шли в этом травном лесу, среди тумана, мы не заметили, как снова упёрлись в насыпь. Тут и сам Рудаков удивился.

Извините, если кого обидел.

12 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXIII)

— Что за чертовщина, я помню, тут проход должен быть.

Проход нашёлся. Чёрный провал, видный только вблизи вёл как раз под насыпь.

— Да, труба, — веско высказался Синдерюшкин. В любом из смыслов он был прав. Правильно, значит, по-рабочему, осветил положение.

Но делать было нечего, и мы, вслед за Рудаковым ступили в черноту.

С бетонного потолка рушились вниз огромные капли. Шаги отдавались гулко, было темно и неприятно, и вообще место напоминало унылый подземный переход на окраине, где сейчас вот выйдут из-за угла и безнадёжно спросят спички или зажигалку.

Мы шли молча, перестав обходить лужи на полу. В углах подозрительно чавкало. Мы пыхтели, и пыхтение множилось, отражаясь от стен. Пыхтение наше усиливалось в трубе и казалось, что нас уже в два раза больше.

Мы лезли по этой трубе, стукаясь макушками и плечами, и я всерьёз начал бояться, что сейчас под ногами обнаружатся незамеченные рельсы секретного метро, загугукает что-то, заревёт, ударит светом и навстречу нам явится поезд какого-нибудь секретного метро, приписанного к обороне столицы.

Скоро нам стало казаться, что труба давно изогнулась и ведёт вдоль железной дороги, а не поперёк.

Но внезапно стены расступились, и Рудаков, а вслед за ним, и остальные оказались в сумеречном лесу.

Мы оглянулись на железнодорожную насыпь. Огромной горой она возвышалась над нами, закрывая небо. Звёзд уже было видно.

Дорога поднималась выше, круто забирая в сторону. Я предложил отдохнуть, но Рудаков как-то странно посмотрел на меня.

— Давайте пойдём лучше. Тут странное место — тут дождь никогда не идёт.

— То есть как? — Гольденмауэр не поверил.

— А вот так. Не идёт, и всё. Везде дождь, а тут — нету. Да и вообще неласковое место, кладбище к тому же.

Дорога начала спускаться вниз — к речке. У речки вспыхивали огоньки папирос — я понял, что если нас не спросят прикурить, то явно потребуют десять копеек.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXIV)

…Речка приблизилась, и мы поняли, что не сигареты мы видели издалека. Это по речке плыли венки со свечками. Их было немного — четыре или пять, но каждый венок плыл по-своему, один кружился, другой шёл галсами, третий выполнял поворот «все вдруг».

— Ну и дела, — сказал Синдерюшкин. — Не стал бы я в такой речке рыбу ловить.

Это, ясное дело, была для него крайняя оценка водоёма.

Порядком умывшись росой, мы двинулись вдоль речки — венки куда-то подевались, да и честно говоря, не красили они здешних мест.

Снова кто-то натянул на тропу туманное одеяло. Мы вступили в него решительно и самоотверженно, как в партию. Вдруг кто-то дунул нам в затылок — обернулись — никого. Только ухнуло, пробежалось рядом, протопало невидимыми ножками. Задышало да и сгинуло.

— Ты хто?.. — спросили мы нетвёрдым голосом. Все спросили, хором — кроме Синдерюшкина.

— Это Лесной Косолапый Кот, — серьёзно сказал Синдерюшкин.

Тогда Рудаков вытащил невесть откуда взявшуюся куриную ногу и швырнул в пространство. Нога исчезла, но и в затылок нам больше никто не дул. Только вывалился из-за леса огромный самолёт и прошёл над нами, задевая брюхом верхушки деревьев.

Там, где посуше, в подлеске росло множество ягод — огромные земляничины катились в стороны. Штанины от них обагрились — есть земляничины было страшно, да никому и не пришло это в голову. Трава светилась под ногами от светляков. Но и светляки казались нам какими-то монстрами.

Туман стянуло с дороги, и мы вышли к мостику.

У мостика сидела девушка.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXV)

….Итак, у мостика сидела девушка.

Сначала мы решили, что она голая — ан нет, было на ней какое-то платье — из тех что светятся фиолетовым светом в разных ночных клубах. Рядом сидели два человека в шляпах с пчелиными сетками. Где-то я их видел, но не помнил, где.

Да и это стало неважно, потому что девушка запела:

Мы прибавили шагу, чтобы пройти странной троицы как можно быстрее. Понятно, что именно они и пускали по реке водоплавающие свечи. Но только мы поравнялись с этими ночными людьми, как они запели все вместе — тихо, но как-то довольно злобно:

Ещё что кому до нас, Когда праздничек у нас! Завтра праздничек у нас — Иванов день! Уж как все люди капустку Заламывали, Уж как я ли молода, В огороде была. Уж как я за кочан, а кочан закричал, Уж как я кочан ломить, А кочан в борозду валить: «Хоть бороздушка узенька — Уляжемся! Хоть и ночушка маленька — Понаебаемся!».

Последние стихи они подхватили задорно, и под конец все трое неприлично хрюкнули. Я, проходя мимо, заглянул в лицо девушке и отшатнулся. Лет ей было, наверное, девяносто — морщины покрывали щёки, на лбу была бородавка, нос торчал крючком — но что всего удивительнее, весь он, от одной ноздри до другой, был покрыт многочисленными кольцами пирсинга.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXVI)

— А красивая баба, да? — сказал мне шёпотом Рудаков, когда мы отошли подальше. Я выпучил глаза и посмотрел на него с ужасом.

— Только странно, что они без костра сидят, — гнул своё Синдерюшкин. — Сварили б чего, пожарили — а то сели три мужика у речки, без баб… Поди, без закуски глушат.

Я глянул в сторону Гольдемауэра, но тот ничего не говорил, а смотрел в сторону кладбища.

Кладбище расположилось на холме — оттого казалось, что могилы сыплются вниз по склону. Действительно, недоброе это было место. Дверцы в оградках поскрипывали — открывались и закрывались сами. Окрест разносились крики птиц — скорбные и протяжные.

— Улю! Улю! — кричала неизвестная птица.

— Лю-лю! — отвечала ей другая.

Но что всего неприятнее, в сгущающихся сумерках это место казалось освещённым, будто на крестах кто-то приделал фонари.

— Ничего страшного, — попытался успокоить нас Гольденмауэр. — Это фосфор.

— К-к-акой фосфор? — переспросил Синдерюшкин. — Из рыбы?

— Ну и из рыбы тоже… Тут почва сухая, перед грозой фосфор светится. — Гольденмауэру было явно не по себе, но он был стойким бойцом на фронте борьбы с мистикой. Отого он делал вид, что его не пугает этот странный утренний свет без теней.

— В людях есть фосфор, а теперь он в землю перешёл, вот она и светится.

— Тьфу, пропасть! Естествоиспытатели природы, блин! — Рудакова этот разговор разозлил. — Мы опыты химические будем проводить, или что? Пошли!

Тропинка повела нас через космическую помойку, на которой, кроме нескольких ржавых автомобилей лежали странные предметы, судя по всему — негодные баллистические ракеты. Какими милыми показались нам обёртки от конфет, полиэтиленовые пакеты и ржавое железо — такого словами передать невозможно. А уж человечий запах, хоть и расставшийся с телом — что может быть роднее русскому человеку. Да, мы знаем преимущества жареного говна над пареным, мы знаем терпкий вкус южного говна и хрустящий лёд северного. Мы понимаем толк в пряных запахах осеннего и буйство молодого весеннего говна, мы разбираемся в зное летнего говна и в стылом зимнем. Мы знаем коричное и перичное еврейское говно, русскую смесь с опилками, фальшивый пластик китайского говна, радостную уверенность в себе американского, искромётную сущность французского, колбасную суть говна германского. Именно поэтому мы и понимаем друг друга. Нам присущ вкус к жизни. Да.

От этой мысли я даже прослезился, и на всякий случай обнял Рудакова. Чтобы не потеряться.

Жизнь теперь казалась прекрасной и удивительной, небо над нами оказалось снова набито звёздами, а ночь была нежна, и образованный Гольденмауэр раз пять сослался на Френсиса Скотта Фицджеральда.

Извините, если кого обидел.

14 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXVII)

— Да, дела… — сказал Синдерюшкин, ощупывая то, что осталось от удочек. — Странные тут места, без поклёвки. Хотя я другие видел, так там вообще…

Вот, например, есть у меня дружок, специалист по донкам — он как-то поехал на озёра, заплутал и уже в темноте у какого-то мостика остановился. Смотрит, а там кролик сидит — огромный, жирный. Ну, думает, привезу жене кроля вместо рыбы — тоже хорошо.

Кроль с места и не сходит, дружок мой быстро его поймал — как барана. Посадил на сиденье с собой рядом, только тронулся, а кролик рот раскрыл и блеять начал: «Бя-я-яша, бя-я-яша», говорит. Тьфу!

— И что,

— с интересом спросил я.

— Дрянь кролик, жёсткий. Видно какой-то химией питался. Никому не понравилось.

— Да ладно с ними, с кроликами! Пока не дошли до места, нечего о еде говорить

. — Рудаков был недоволен. –

С другой стороны, наверное, надо искупаться. В Ивана Купалу надо купаться, а то — что ж? Почему не купаться, а? Говорят вода особая этой ночью.

— А я всё-таки не верю в чудеса.

— Гольденмауэр не мог не показать своей непреклонности.

Извините, если кого обидел.

15 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXVIII)

Итак, Гольденмауэр не мог не показать своей непреклонности. — Ничего особенного не происходит, а все как-то приуныли.

Вода… Чудеса… Не верю — вот и всё.

— А кто верит? Это ж не чудеса, а срам один! — Синдерюшкин встал, будто старец-пророк, и стукнул в землю удилищем. — Срам! А как заповедовал нам игумен Памфил, «Егда бо придет самый праздник Рождество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в седах возбесятца в бубны и сопели и гудением струнным, и всякими неподобными мгранми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устнами их неприязен клич, все скверные бесовские песни, и хрептом их вихляния, и ногам их скакания и топтаниа, ту есть мужем и отрокам великое падение, ту есть на женско и девичье шептание блудное им воззрение, тако есть и женам мужатым осквернение и девам растлениа».

Мы с Рудаковым хором сказали: «Аминь!».

Мы сказали это не сговариваясь, просто это как-то так получилось — совершенно непонятно от чего. И непонятно было, откуда у Синдерюшкина взялся этот пафос. Откуда взялась эта речь, напоминавшая больше не обличение, а тост и программу действий. И отчего, наконец, он ничего не сказал про рыб?

Извините, если кого обидел.

15 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXIX)

— Слушай, — пихнули мы в бок Гольденмауэра, забыв прежнее наше к нему недоверие. — Слушай, а всё-таки, когда эти страсти-мордасти творятся? Ведь календарь перенесли, большевики у господа две недели украли и всё такое. Но ведь природу календарём не обманешь — барин выйдет в лес — лешие схарчат, парубок за счастьем полезет — погибель, так и, страшно сказать, комиссар в кожаной тужурке не убережётся. Надо ж знать, корень родной земли. А?

Рассудительный Гольденмауэр объяснил дело так:

— Вот глядите: летнее солнцестояние всё едино — в чёрный день двадцать второго июня.

— А правда, что Бонапарт-антихрист к нам тоже двадцать второго ломанулся? — тут же влез Рудаков.

— Нет, неправда. Двенадцатого или двадцать четвёртого — в зависимости от стиля.

— Так вот, одно дело — летнее солнцестояние (которое тоже не совсем в полночь или полдень) бывает, другое — Иванов день, что после Аграфены (На Аграфену, как говорили — коли гречиха мала, овсу порост) идёт — он по новому стилю седьмого числа. Теперь смотрите, есть ещё языческий праздник — если полнолуние далеко от солнцестояния — то справляется Купала в солнцестояние, а если расходится на неделю примерно — то делается между ними соответствие. Так что Купала у язычников безкнижных был праздником переходящим.

Он посмотрел на Рудакова и зачем-то добавил:

— Как день геолога.

Синдерюшкин внимательно посмотрел на Лёню и требовательно сказал:

— Так настоящая Купала-то когда?

— Нет, ты не понял, на этот счёт существуют два мнения, а, вернее, три. Смотря что понимать под Купалой. Знаешь, кстати, что «Купала» от слова «кипеть»?

— Ты докурил? — хмуро спросил Рудаков Синдерюшкина.

— Да. А ты?

— Ну. — Рудаков загасил бычок, огляделся и решил не сорить. Ну его, к лешему. Неизвестно, с лешим там что. С таким немцем, как Гольденмауэр, никакой леший не нужен. Ишь, коли гречиха мала, овсу порост.

Извините, если кого обидел.

15 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXX)

— Ну. — Рудаков загасил бычок, огляделся и решил не сорить. Ну его, к лешему. Неизвестно, с лешим там что. С таким немцем, как Гольденмауэр, никакой леший не нужен. Ишь, коли гречиха мала, овсу порост.

Мы пошли по расширившейся дороге. Под ногами были твёрдые накатанные колеи, ногам было просторно, а душе тесно — так можно было бы идти вечно, или, иначе сказать — до самой пенсии.

Однако для порядку мы спрашивали нашего поводыря:

— Эй, Сусанин, далеко ли до Евсюкова?

— Да скоро.

Мы верили Рудакову, потому что больше верить было некому.

— Трактор, точно, трактор — к трактору, а дальше — рукой подать.

Наконец, мы остановились на привал и по-доброму обступили Рудакова. Так, правда, обступили, чтобы он не вырвался. Мы спросили Рудакова просто:

— А ты давно у Евсюкова был? Давно трактор-то этот видел?

Он задумался.

— Да лет шесть назад.

— А-аа, — понимающе закивали головами все.

— Тю-ю, — сказал затем Синдерюшкин.

— Ага, — молвил Гольденмауэр.

— О! — только-то и сказал я.

А мосластая ничего не сказала.

Она, вместо того, чтобы выразить своё отношение к этой возмутительной истории, начала показывать нам за спину. Там, у края поляны, на повороте стоял трактор. Он представлял собой довольно жалкое зрелище. Одно колесо у него было снято, стёкла отсутствовали, из мотора торчал скорбный металлический потрох. Да и на трактор был он не очень похож. Тем более, что на единственной дверце было написано совершенно другое обозначение.

Рудаков вырвался из наших рук и потрусил мимо трактора — по дороге сворачивавшей в лес. Мы двинулись за ним, и уже через пять минут упёрлись в глухой забор дачных участков.

Извините, если кого обидел.

16 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXI)

Рудаков прошёл несколько ворот и калиток, и остановился около одной — подергал ручку, поскрёбся, постучал. Всё без толку. Тогда он решился и засунул руку в щель над замком.

Кто-то огромный тут же задышал ему в ладонь, обдал жарким и кислым, запах проник через глухую калитку и распространился в ночном воздухе. Рыкнуло за калиткой, ухнуло, и с лязгом грохнула цепь. Рудаков в ужасе выдернул руку и отбежал на середину дороги.

— Не он! Не он!

— только и пробормотал Рудаков и рухнул нам на руки. Мы поддержали его, и только переждав и успокоившись, подошли к следующей калитке.

Она оказалась незаперта. Мы шагнули в сад, как реку. Вокруг были запахи ночной земли, также пахло свежестью, ночным спором, варениками, селёдкой, дымом и картофельными грядками.

Навстречу нам сразу попался хозяин. Вернее, он стоял на тропинке с огромным ведром в руке. В ведре копошились свежие огурцы.

Извините, если кого обидел.

18 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXII)

Наше появление Евсюкова отчего-то не удивило. Мы и так-то знали, что он — невозмутимый был человек, а теперь это было очевидно как существование тайн и верность народных предсказаний.

— Хорошо, что вы сразу ко мне, а то ведь у соседа моего жуткий волкодав. У него-то вокруг дачи три ряда колючей проволоки, контрольно-следовая полоса и сигнальные системы — и всё оттого, что кроликов держит. За тыщу долларов производителя купил. Если б вы к нему сунулись — точно кранты. Я бы о вас из сводок милиции не узнал.

Мы молчали. Нечего было нам ответить — поскольку многих опасностей избежали мы сегодня, и если к ним задним числом прибавилась ещё одна — не меняло то никакого дела. А хозяин продолжал:

— Вот у меня пёс, так пёс. Главное добрый, а охранять-то мне нечего. Пус, иди сюда!

Из темноты выше лохматый пёс. Судя по мимике, он был полный и окончательный идиот. Улыбка дауна светилась на его морде. Он подошёл к нам и сел криво, подвернув лапы.

Пус вывалил язык и обвёл нас радостным взглядом.

Евсюков шёл по узкой тропинке, и мы шли за ним, раздвигая ветки — будто плыли брассом. Хозяин то и дело останавливался и тыкал во что-то невидимое:

— Вот у меня грядки — загляденье! Засеешь абы как, посадишь на скорую руку, а ведь всегда вырастет что-то интересное, неожиданное: арбуз — не арбуз, тыква — не тыква, огурец — не огурец… Прелесть что за место.

И вот мы выпали из кустов на освещённое пространство перед домом, где у крыльца ревел сталинским паровозом самовар. Самовар был похож на самого Евсюкова — небольшой, но крепкий, заслуженный как прапорщик, вся грудь в медалях, а внутри бьётся негаснущая душа героического человека.

Извините, если кого обидел.

18 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXIII)

На веранде шёл пир, но сам могучий, хоть и небольшой дом Евсюкова стоял во мраке. Лишь по веранде свет растёкся жёлтым куском сливочного масла. Свет переливался через край и стекал на лужайку. Плясали в нём мошки и бабочки, на мгновенье замирая в неподвижности.

Круглые и лохматые затылки склонились над столом. Шёл бой с ковригами и расстегаями. Плыл над головами цыплёнок, и из лесу кукушка рыдала по нему нескончаемую погребальную песню. Вот он, жалкое подобие человека без перьев, сбрасывал с себя капустный саван, помидорные ризы и мародёры откидывали прочь с тельца погребальный крестик сельдерея. Ребристый графин, крепкий ветеран войн и революций, скакал над столом.

Гремели из темноты дома часы, отбивая что-то длинное, но ещё не полуночное.

И на этот пир опаздывали мы, но ещё не опоздали, пока в ночной прохладе плыли к веранде, пока, загребая руками и ногами, приближали к себе кусок пирога и бесстыдное нутро кулебяки.

Раскачивался под потолком прадедовский фонарь, в котором жила вместо масляной электрическая жизнь, и вот мы двигались на этот свет в конце тоннеля пути, падали вверх по ступеням, падали вниз — за стол, обретая в падении стул, стакан и вилку — и то было счастье.

Извините, если кого обидел.

19 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXIV)

Мы уселись вокруг стола. Мошкара вращалась вокруг наших голов как электроны вокруг атомного ядра в научно-популярном фильме.

Всё это настраивало на благостные размышления, ностальгию и неторопливые разговоры за чаем.

Я вспомнил, как жил в детстве на даче, как были у меня давние мальчишеские ухватки и умения — например, был в моём детстве особый шик — не слезая с велосипеда, так пнуть передним колесом калитку, чтобы она отворилась, и проехать внутрь.

А теперь-то всё не то, забыты фамилии дачных соседей, их дети, и дети детей подросли, сносились как костюмы купленные в том далёком моём детстве автомобили, подружки, превратившиеся в бабушек, что вышли на дорогу в старомодных серых шушунах. Забыто всё — и поездки в станционный ларёк, и первая в жизни бутылка «Жигулёвского», купленная там за 54 копейки. Всё прошло — пруд засыпан, роща вырублена, а Лопахин застроил местность новыми кирпичными дачами.

Скитаться мне теперь, как полоумному приват-доценту с нансеновским паспортом по чужим дачам.

Однажды и давным-давно — эти два выражения хорошо сочетаются, я сидел на чужой даче летом.

Немного заполночь пришёл на огонёк культурный специалист-универсал, что жил по соседству. Был он похож на старичка-лесовичка с серебряной бородой, прямо из которой торчали два глаза. Речь универсала была странна — он смотрел в угол и произносил сентенции. Сентенции, жужжа, разлетались по дачной веранде и падали на стол, обжигаясь о лампу.

Постукивая палкой в пол, универсал предостерегал меня от какой-то пагубы. Мы говорили с ним о Рабле — я быстро, а он ещё быстрее. Напротив нас сидел другой старик, кажется, прадед или прапрадед хозяина дачи, и пил чай — тоже быстро-быстро и время от времени бросал на нас взгляды. Взгляды, в отличие от сентенций были не летучи. Перед хозяином мне было неловко. Он, кажется, так и не понял, откуда взялся этот полуголый и лысый мужик — то есть я.

Бегали ночные еврейские дети с расчёсанными коленками. Пробежав через веранду, они падали в кровати и забывались беспокойными еврейскими снами. От снов пахло синайским песком, сны были хрустящи и хрупки как маца.

Еврейскую малолетнюю кровь пили сумрачные русские комары.

Сентенции, цитаты и комары пели в воздухе, а хозяйка подпихивала мне расписание электричек, больше похожее на шифровку с бесконечными рядами цифр. «Не дождётесь, — думал я, — Не дождётесь. Буду я у вас тут ночевать, и к еврейской крови в брюхе ваших насекомых прибавится моя, православная».

К разговору примешивался запах дерьма — нефигурально. Говоря о высоком, я всё время думал: купил ли это сосед машину говна и разбросал по участку себе и другим на радость, или же неважно работает местный сортир. Потом культурный специалист увёл хозяйку на дачную дорогу для чтения своих стихов, а я от нечего делать стал переписывать железнодорожное расписание. Покончив с этим, я принялся читать воспоминания о каком-то поэте, но быстро запутался в литературных дрязгах и бесчисленных Н.К., Т.К., Н.С. и И.С., которых составитель называл «ангелами-хранителями» этого поэта.

Эти ангелы, в отличие от комаров, были нелетучи. Больше всего мне понравилось, что чья-то жена вспоминала сказанное другой чьей-то женой, но уже бывшей: «Когда он творит — он разговаривает с Богом, а когда не пишет — становится обычным подонком»… Это было моё прикосновение к жизни знаменитых людей. Ведь денщик и адъютант обедают тем же, чем обедает их генерал. Служанка актрисы живёт её жизнью и посвящена в театральные тайны. Поэтому в мемуарах за великими образами хлопотливо семенят тени слуг. Вот она — знаменитость! Настоящие мемуаристы едут с ней в троллейбусе, сторожат её квартиру, подъезжают в её машине. А моё-то спасение в чём, какой маячок покажет мне дорогу между слуг и денщиков?

Эх, думал я, вспоминая, вот хорошо Гольденмауэру — он бы нашёлся, что сказать культурному специалисту. А я — кто я такой?

Бывший руководитель лесопилки с неопределённым будущем и запутанным прошлым?

Тогда стояла жара и где-то рядом горели торфяники. Время неумолимо стремилось к осени. Впрочем, и под Иванов день понимаешь, что время повернуло на зиму, и вот — дни стали короче, и солнцеворот своей свастикой проделал тебе дырку в голове.

Извините, если кого обидел.

19 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXV)

Напротив меня висела огромная картина — от неё пахло морем, солью и лежалыми крабами. На этой картине корабли расправляли паруса и ждали нас. Орали чайки, матросы курили в кулак и ругался боцман.

Это была настоящая морская картина, полная ветра и пустоты. Я долго разглядывал ванты и канаты, но и мне принесли кулебяки. Кулебяка из дальнозоркого превратила меня в близорукого, морская романтика кончилась, и начался метаболизм.

Ели устало, будто выполнив тяжкий труд, мы — от странствий, а основательные люди — от движения челюстей.

Я как-то потерял из виду своих спутников — они растворились среди еды. Сосед мой, человек с мешком пластиковой посуды, что стоял у колена, вводил меня в курс дела:

— Сейчас придёт Тортик. А ещё нам обещали галушки. Ты вот знаешь, что такое галушки?

Я-то знал, что такое галушки.

Я даже знал, что Тортик — это одна барышня, и знал, отчего её так прозвали.

Как-то на моём дне рождения, сидевший за столом ловелас увлёкся сидевшей напротив девушкой. Он, как заботливый воробей норовил подложить ей лучший кусок и вовремя подать салфетку.

Попросит барышня чаю — а он уж наготове:

— Чайник моей любви уже вскипел… — и наливает.

Захочет барышня сладкого, он тут как тут.

Тортик моей любви, дескать, уже нарезан. Потом он проводил её домой, и последнее, что я слышал о них тогда, было приглашение к турникету метрополитена: «жетон моей любви уже опущен».

И вот снова мне покажут барышню-тортик. Ну, и галушки, разумеется.

Извините, если кого обидел.

19 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXVI)

Действительно, прошёл хозяин с огромной бадьёй — но в ней не было ничего. Галушки обещались на завтра.

Тогда, чтобы отвлечь внимание, Кравцов сказал кокетливо:

— Вы ничего не замечаете?

Мы ничего не замечали. Тогда он указал на свежий шрам посреди лба.

— Две недели в бинтах, — сказал он гордо. — Вам какую версию рассказать — официальную или неофициальную?

Мы не знали, какую лучше, и согласились на официальную.

Кравцов разлил вино и сказал печально:

— Я вешал тёще жалюзи. Я боролся с ними, как с иностранным врагом. В тот момент, когда я, было совсем победил их, и ухватил за край, они сорвались со стены и ударили меня в лоб. Я залился кровью, и меня повезли в травмопункт.

— Эка невидаль, — сказал Рудаков. — Я вот тут боролся с буровым станком. Это тебе не станок для бритья.

— Вот придёт Кричалкин с тортиком, он нам и не то расскажет, — сказал своё Синдерюшкин.

И действительно, не прошло и десяти минут, как от станции послышался вой удаляющейся электрички, а вскоре появился и сам Кричалкин. Тортик мотался в его руке, как гиря.

Никакой девушки с ним не было. Торт был неметафоричен, матерьялен и увесист.

Кремовый дворец в картонном поддоне был водружён на стол, а Кричалкин уселся на старый сундук и стал проповедовать.

— Не затупились ли наши лясы? — сказал Кричалкин. — Помните, что, сегодня ночь накануне Ивана Купалы?

— Надо выпускать солнечных кроликов, — заметил я. — Особенно важно это делать в полночь.

— Можно попрыгать с голой жопой через костёр, — Рудаков, вкусив расстегаев, стал брутален. — Вон, кострище ещё на ходу.

Извините, если кого обидел.

20 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXVII)

Мы перевесились через ограждение веранды, и поглядели на кострище. В неверном мерцании догорающего костра там обозначились два чёрных силуэта. Это Гольденмауэр о чём-то тихо разговаривал со своей спутницей.

— Эй, Лёня, айда к нам вино пить! — позвал Рудаков.

Тонким нервным голосом Гольденмауэр отчеканил:

— После того, как вино декупировано, оно должно быть шамбрировано.

Видно было, что он недоволен вмешательством.

— Чё-ё? — напрягся Рудаков.

— Шамбрировано! — сказал Гольденмауэр твёрже.

Рудаков забрался обратно за стол, но было видно, что его проняло. Вот, кремень человек — шамбрировано, и всё тут. Стоит на своём, уважать надо.

— А мы завтра купаться пойдём, — сказал Евсюков, выйдя из кухоньки и сбрасывая с плеч полотенце — как пришедшая на работу одалиска.

Можно и сейчас пойти — в темноте… Только направо не ходите — там я сор всякий кидаю, дрязг и мусор. Просто стыдно сказать, что там лежит, пока я не вывез на помойку.

Извините, если кого обидел.

20 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXVIII)

Костёр умирал, но мы решили всё равно перейти туда. Не хватало лавок, и Кричалкин ушёл и долго его было не видно. Потом послышалось пыхтение.

— Это ещё зачем? — спросил Рудаков, глядя на Кричалкина, что тащил огромное колесо.

— Я знаю, откуда это, — сказал хозяин дачи. — Рядом с нами стоит колёсный трактор. С него всё время что-то снимают. И как это Кричалкин догадался попасть в общую струю?

Я с Рудаковым сели на колесо, Синдерюшкин на свою бадью, а Кричалкина выгнали.

Кричалкин ушёл, и пришёл через двадцать минут с бутылкой водки. Снова ушёл, и вернулся с синяком под глазом. Синяк светился в темноте, и я понял, почему его называют «фонарь».

Кричалкин ушёл опять. Мы устали за этим следить — непростая была жизнь у этого человека.

— Знаешь кого он мне напоминает? — заметил Рудаков. — Был у нас под Калугой, в деревне, такой мужик по кличке Капустный вор. Капусту, значит, воровал. Этот Кричалкин — такой же. Нигде не пропадёт. А ты Кравцов, что скажешь?

Извините, если кого обидел.

20 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XXXIX)

— Я? Я лучше дальше про себя расскажу,

— сказал печально Кравцов. — Я лучше расскажу вам неофициальную версию моей истории. Мы отмечали день рождения на работе. Всё шло как нельзя лучше, и в прекрасном настроении я решил пройтись. Вижу ночной магазин — как тут не зайти. Собираюсь прикупить пивка, и тут вижу машину — не то, что очень помпезную, а так себе, и вот к ней из магазина выходит молодая женщина. Вслед за ней из магазина вываливаются двое пьяных и начинают к ней, то есть к женщине, а не к машине, грязно приставать. Я, натурально, на защиту. Первого положил, а второй сам лёг. Одно слово, не умеет молодёжь пить.

Женщина трясётся и жалобно так спрашивает:

— Вы меня до дома не довезёте?

— Прав нет, — отвечаю.

— Ничего, — говорит. — Здесь два квартала.

Довёз.

— А вы меня не проводите, — говорит она снова, а у самой ключи в руке дрожат. И вот я оказываюсь в её квартире, да мне ещё и коньяка предлагают выпить.

— Я, — говорю, извиняюсь, но мне надо жене позвонить. Звоню, а там вечное «занято». Звоню ещё, да всё без толку. Ну, выпили тогда, потом выпили ещё. Так пол-литра коньяка на двоих и уговорили. И тут я, сидя в мягком кресле, и заснул. Просыпаюсь, а на часах — пять утра. Хозяйка уже мне на кухне кофе делает.

Я собрался, да и полетел домой. Жена встречает, стоит скорбно, с тёмными кругами под глазами. Уже морги обзванивали. Ну, я как на духу и рассказал честно свою историю.

— Ладно, — отвечает моя половина. — Пойдём на кухню, там котлетки ещё с вечера остались. Хоть поешь.

Мы идём на кухню, но не успеваю я войти, как она хватает что-то со стола и бах мне в лоб. А это, между прочим, чугунная мясорубка. Я кровью так и залился. Ну, травмопункт, швы, на работе — официальная версия. Такие вот дела.

Мы промолчали. Прервал молчание Рудаков. Он сказал злобно:

— Да как же ты её не трахнул?! Кто ты после этого?

Оперная девушка Мявочка вдруг затянула длинную и протяжную песню. Песня эта рассказывает слушателю следующее: некий пожилой военнослужащий дореволюционных времён возвращается домой, дембеляя, и встречает на пороге своего дома несказанной красоты девушку.

После недолгого колебания военнослужащий упрекает оную девушку в неверности, справедливо полагая, что красотка могла сохранить свои прелести только в общении с лихими людьми в разгульных пирах.

Было пусто на душе. Говорить не хотелось. Внезапно Кравцов пробормотал:

— А хотите, скажу самую правду? Насчёт этого.

И ткнул себя в лоб с фиолетовой отметиной.

— Я действительно жалюзи вешал. Сорвался и вот…

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XL)

В этот момент, заполнив собой всё пространство, явился пёс Пус.

Он пришёл и сел на первую ступеньку крыльца. Пус был похож на фронтового санинструктора, что тащит на себя раненного с передовой. И всё оттого, что в зубах у него безвольно висел Кролик Производитель. В этом не было сомнения. Мы сразу догадались, что это Кролик Производитель — так огромен он был. Кролик был похож на директора средней руки или лапы, невидимый пиджак и галстук на его шее ощущались, отчётливо. Точно так же было понятно, что он был не просто Производителем, ударником-стахановцем в своём ремесле. На его хмурой дохлой морде была написана самурайская верность хозяину-куркулю и нэпманская брезгливость к нам-недокроликам.

Производитель был не мёртв, он не был убит — он был отвратительно мёртв и кошмарно убит.

Под матерчатым абажуром воцарилась тишина.

Мы поняли, что играем греческую трагедию, перед нами — тело. И скоро, по его следу придёт хозяин убитого. Застучат кастаньетами копыт троянские кони на нашем пороге, будет разорён наш дом и сад, лягут на картофельные гряды растерзанные тела наших женщин, взвизгнут бичи над нашими детьми, уведут в полон наших матерей.

Свершится война, да не из-за толстомясой Елены Зевсовны, а из-за собак и кролей, из-за Воловьих лужков, из-за нормы прибыли и форс-мажорных обстоятельств.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLI)

Первым прервал молчание Рудаков.

Он встал и поднял руку. В этот момент он напоминал политрука с известной фронтовой фотографии.

— Мы — в наших руках, — сказал он сурово. — И наше счастье — в них же.

Всё в мире чуть сместилось под ударом адреналиновой волны, комод подвинулся в сторону, качнулись стулья, звякнули чашки в шкафу.

Даже транзисторный диссидентский приёмник, хрюкнул, разодрал в отчаянии подвига где-то внутри себя тельняшку и сказал пьяным голосом:

— Внучёк, а где ж его надыбать?

Рудаков только зыркнул на радио, и оно умерло окончательно.

Он встал посреди веранды и оказался похож на Василису Прекрасную. Одной рукой махнул Рудаков, и побежала приглашённая для пения оперная девушка Мявочка за своим феном в комнаты. Другой рукой махнул Рудаков, и принесли ему таз с тёплой водой. Цыкнул зубом Рудаков, и десяток рук вцепился в труп кролика и поволок его на стол.

Загремели ножи и вилки, валясь на пол, покатилась миска.

Мы отмыли Производителя от земли и собачьих слюней. Казалось, что мы при этом поём скорбную песню разлук и прощаний. Дудук звучал в воздухе, трепетали его язычки и рушился мир, бушевал потом за стенами нашей веранды. Рвал душу дикарский напев зурны — мы не чистили кролика, а совершали над ним обряд, будто над павшим вражеским воином.

Наши женщины сушили его феном, и слёзы были размазаны по их усталым лицам.

Наконец, Рудаков взмахнул рукой, и Кролика, как Гамлета, вынесли на крыльцо на двух скрещенных садовых лопатах. Сначала мы шли кчужому забору в полный рост, затем пригнувшись, а после — на четвереньках.

Наконец, мы поползли.

В этот момент мы чувствовали себе солдатами, что двадцать второго июня, ровно в четыре часа предотвратят войну, и история пойдёт мирным чередом, минуя множащиеся смерти.

Рудаков и Синдерюшкин подползли к колючей проволоке. Остальные остались на расстоянии крика. Перевернувшись на спину, Рудаков перекусил колючую проволоку маникюрными ножницами Мявочки.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLII)

Наконец, мы поползли.

В этот момент мы чувствовали себе солдатами, что двадцать второго июня, ровно в четыре часа предотвратят войну, и история пойдёт мирным чередом, минуя множащиеся смерти.

Рудаков и Синдерюшкин подползли к колючей проволоке. Остальные остались на расстоянии крика. Перевернувшись на спину, Рудаков перекусил колючую проволоку маникюрными ножницами Мявочки.

Мелькнули в сером рассветном освещении его ноги, и он сполз в дренажную траншею. Следом за ним, исчез Кролик Производитель, который, как погибший герой, путешествовал на плащ-палатке.

Мы тоже перевернулись на спины и уставились в пустое небо отчаяния.

Раздалось пыхтение. Это полз обратно Синдерюшкин.

Он устало выдохнул и встал на четвереньки.

— Всё, прятаться больше не нужно.

И быстро двинулся дробной рысью на четвереньках к дому.

Мы последовали за ним. Замыкал шествие угрюмый Рудаков, вышедший из боя последним.

Грязные, усталые, но довольные и просветлённые, мы уселись за столом. Мы были похожи на всех рыцарей Круглого стола, которые, наравне с Ланцелотом отправились в странствие и добыли каждый по Иисусову копью и тридцать Чаш Святого Грааля впридачу.

Выпила даже Мявочка.

— Да, пооборвались мы, — заметил, оглядывая свои штаны Рудаков.

— Да и по извозились — протянул Синдерюшкин.

— А пойдёмте купаться? — тут речка неподалёку. Я вам про неё говорил,

— Евсюков, как радушный хозяин вывернул перед нами не только свою душу, но и саму дачную природу.

И мы пошли купаться.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLIII)

Перед нами спускались с обрыва Рудаков и Гольденмауэр. Они шли обнявшись, как мистический и несбыточный символ интернационализма. За ними порхала мосластая подруга Лёни. Пыхтел Синдерюшкин, на всякий случай взявший с собой удилище.

Перед тем, как войти в воду, я воткнул трубку в зубы и закурил. Дым стлался над водой, и странный свет бушевал в небесах. Зарницы следовали одна за одной и я понимал, что уж что-что, а это место и время я вряд ли забуду.

Стоя в чёрной недвижной реке по грудь, я прислушивался к уханью и шлепкам.

Где-то в тумане плескались мои конфиденты. Они напоминали детей-детдомовцев, спасшихся от пожара. Постылый дом-тюрьма сгорел, и теперь можно скитаться по свету, веселиться и ночевать в асфальтовых котлах. Молча резал воду сосредоточенный Рудаков, повизгивала Мявочка, хрюкал Кричалкин, гнал волну Гольденмауэр, а Синдерюшкин размахивал удилищем.

Я вылез из воды первый, и натянул штаны на мокрое тело, продолжая чадить трубкой. Рядом со мной остановилась мосластая, и, когда догорел табак, предложила не ждать остальных и идти обратно.

Мы поднимались по тропинке, но вышли отчего-то не к воротам евсюковской дачи, а на странную полянку в лесу. Теперь я понял — мы свернули от реки как раз туда, куда Евсюков не советовал нам ходить — к тому месту, где он кидал сор, дрязг и прочий мусор.

Нехорошо стало у меня на душе. Мокро и грязно стало у меня на душе. Стукнул мне поддых кулак предчувствий и недобрых ощущений.

То ли светлячок, то ли намогильная свечка мерцала в темноте.

Луна куда-то пропала — лишь светлое пятно сияло через лёгкие стремительные тучи.

Тут я сообразил, что мосластая идёт совершенно голая, и одеваться, видимо, не собирается. Да и выглядела она теперь совершенно не мосластой. Как-то она налилась, и выглядела, если не как кустодиевская тётка, так почти что Памела Андерсон.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLIV)

— Что папортн… папоротник искать будем, — натужно улыбаясь, спросил я.

— Конечно! — совсем не натужной, но очень нехорошей улыбкой ответила мне бывшая подруга Лёни Гольденмауэра.

— Но сейчас не полночь? — ещё сопротивлялся я.

— Милый, ты забыл о переводе времени.

Я уже стал милым, а значит, что от неприятностей было не отвертеться.

Достал я снова табак и трубку, табак был хороший, ароматный, но спутница моя вдруг чихнула так сильно, что присела на корточки. Эхо отозвалось будто бы во всём лесу, чихнуло сбоку, сзади, где-то далеко впереди.

Я устыдился, но всё-таки закурил.

И мне показалось, что стою я не в пустынном лесу, пусть даже и с красивой голой бабой рядом, а на людной площади — потому что всё копошится вокруг меня, рассматривает, и понял тогда, как ужасно видать обжиматься и пихаться на Красной площади — действительно замучают советами.

Свет становился ярче, и, наконец, очутились мы на краю поляны. Мы были там не одни — посередине сидели два уже виденных мной ботаника, между ними лежал огромный гроссбух. Один ботаник водил пальцем по строчкам, а другой держал в руках огромный хвощ и искал глазами источник света.

Моя спутница погрозила им пальчиком.

— Люли-люли, на вас нюни, — строго сказала она.

И два ботаника пожухли, трава у них в руках обвисла.

Теперь я понял, что значило на самом деле выражение — «иметь довольно бледный вид». Ботаники его приобрели мгновенно, правда, были этим не очень довольны.

Бывшая мосластая сделала короткое движение, налетел ветер, и обоих ботаников как ветром сдуло, как рукой сняло.

— Бу-бу-бу, — доносилось из-под пня.

— Э-эээ-эээ-э… — блеяло с макушки берёзы.

Высунулись, казалось, какие-то лица и морды из травы, кустов и высокой травы. Да что там лица — хари какие-то просунулись отовсюду — огромные, страшные.

И увидел я впереди свет, и пошёл на него, спотыкаясь и дыша тяжело и хрипло.

Вот вы ведь писатель? А скажите, как правильно говорить папортник или папоротник?

Язык застрял у меня во рту.

— Прп… Парпртк… Парпортнк…

Я ещё что-то добавил, но уже совсем не слышно.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLV)

И тут тонкий луч ударил мне в глаза, кто-то светил в лицо, будто ночная стража. Светляком-мутантом горела в траве яркая звезда. Я протянул руку, дёрнул, за светлячком потянулся стебель… И вот в руке остался у меня мокрый бархатный цветок. Сразу же зашептало, заголосило всё вокруг — точно, точно как на Красной площади в час минувших парадов. Рыкнуло, покатилось по рядам тысяч существ какое-то неприличное слово, забормотало своё трава, вторили ей камни и кусты.

И я познал их языки, но, к несчастью, одновременно я узнал столько всего о своей неустроенной жизни, что впору было попросить осину склонить пониже ветку и выпростать ремень из штанов.

Говор не умолкал, слышны были разговоры и живых и мёртвых, уныло и скучно ругались мертвецы на недавнем кладбище — что лучше: иметь крест в ногах или в изголовье, рассказывала свою историю селёдочная голова, неизвестно на что жаловался бараний шашлык, и мёртвый кролик бормотал что-то — хню-хню, хрр, хню-хню — то ли он вспоминал о поре любви, толи о сочном корме, но в голосе его уже не было смертного ужаса.

Ужас был во мне, он наполнил меня, и приподымал вверх, как воздушный шар.

В этот момент женщина положила руки мне на плечи. Она обняла меня всего, её губы были везде, трогательная ямочка на позатыльнике выжимала у меня слезу, и я с удивлением увидел, что моё естество оказалось напряжено. Она сильно удивилась моей сексуальной силе, даря мне горячие поцелуи в лоб и лицо. Было видно, что она обожала секс, и не ограничивалась никакими рамками, но от её тела пахло чистотой и страстью одновременно. Нежно скрикнув, она стала смыкать свои руки у меня на спине, экстатически повизгивая. Иногда она наклонялась вперёд, потираясь своими упругими арбузными грудьми об мои и обдаривая мои лицо и губы поцелуями благодарности и надежды. По всему было видно, что к ней пришёл прилив страстного желания соития, и что она заметно нервирует от желания. Я был безумно возбуждён от её интимных вздохов наслаждения, как и от приятного ощущения обволакивания мягкими тканями. От всего этого я быстро потерял контроль, что меня насторожило.

— Лолита, Лора, Лорелея, — пронеслось у меня в голове…

Извините, если кого обидел.

22 июля 2004

(обратно)

История про ночь на Ивана Купалу (XLVI)

Как я добрался до дома, я не помнил. Руки мои были пусты, цветок исчез, голова трещала, жизнь была кончена. Судьба вырвала у меня грешный мой язык, и всяк его сущий был выше на полголовы. Я очнулся в углу веранды, когда Рудаков и Синдерюшкин ставили огромную сувенирную бутыль на стол, и она будто качели, закачалась в неспешном ритме. Водка плюхалась в стаканы, но мы не чувствовали опьянения. Успокоение сошло на нас, как знание языков на творцов Септуагинты — мы и вправду знали всё, о чём думает сосед — безо всяких слов. Безо всякого папр… Папртн… В общем, безо всякой мистики.

Увлечённые этим обстоятельством, мы не сразу обратили внимание на Мявочку. А Мявочка ни о чём не думала — она сидела с открытым ртом и смотрела на входную дверь.

В проеме входной двери стоял Кроликовод. Рудаков посмотрел на него, а потом поглядел на нас с выражением капитана, который провёл свой корабль через минный поля и спас его от неприятельских подлодок, а команда по ошибке открыла кингстоны в виду гавани. Гольденмауэр откусил половину сигары и забыл откушенное во рту.

Синдерюшкин неловким движением сломал удочку. Кравцов закатил глаза, а Кричалкин оказался под столом. Тоненько завыл Пус.

Сосед отделился от косяка и сказал сдавленно:

— Водки дайте.

Рудаков крепко ступая вышел из-за стола и щедро налил водки в стакан. Виски тут явно не подходил.

Сосед булькнул и ухнул.

Он одновременно посмотрел нам всем в глаза и начал:

— У меня вчера подох кролик. Это был мой самый любимый кролик. Он умер от усердия — это я виноват в его смерти. Я не щадил его и не считался с его тоской и любовью к единственной любимой Крольчихе. И вот он умер, и вчера я хоронил своего кролика в слезах. Я навсегда в долгу перед ним. Но сейчас я пошёл проведать ушастых, и увидел Его.

Он вернулся снова. Мой Кролик лежит в вольере, нетленный как мёртвый монах. Его лапы сложены на груди. Он пахнет ладаном и духами. Дайте мне ещё водки.

И бутылка качнулась в такт выдоху рыцарей овального стола. Неслись над нами на стене стремительные корабли под морским ветром — судьба связывалась, канаты звенели как гитарные струны, паруса были надуты ветром. Это была картина масла нашей судьбы. Это были корабли нашей жизни.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2004

(обратно)

История к девятому дню

Погиб у меня друг. Стали мы его хоронить, и жизнь моя пошла криво. Оттого, собственно, что друг мой был на самом деле градообразующим предприятием — есть такой термин в экономике. Градообразующие предприятия, например, нельзя закрывать — целый город залихорадит, пойдут по улицам побирушки, завизжат младенцы, лишённые молока. Друг мой был главным узлом в сетке, которая включала в себя какое-то безумное количество людей. Из людей, вспомнивших его можно составить город — наверняка.

Десяток дел начат, и ни одно не закончено. Чем-то это напоминало старый кинофильм, в котором музыкант так же исчезает из жизни — и непонятно: то ли он упустил свою мелодию, то ли на его суетливой беготне держался мир.

Я любил этот фильм, за то что в нём непонятно, что осталось от музыканта — гвоздик, вбитый в мастерской приятеля, чтобы было куда вешать кепку, или вся его жизнь.

На похоронах, где я таскал тяжёлое, бывшие жёны стали на минуту настоящими. Было много других зарёванных женщин, что изображали с моим другом животное с двумя спинами — и этих тоже уравняло что-то чёрное и газовое. Плакал даже мой знакомец — Volksdeutsche, человек всегда сдержанный. Он рыдал — и лицо его было точь-в-точь похоже на греческую маску с дырками для рта и глаз. Я даже удивился, насколько точна эта общеизвестная и повсеместная маска.

А новая жизнь стала похожа на переноску бревна, когда вдруг падает один — на плечи остальных приходится больший вес. После этого, пройдя немного, бревно либо бросают, либо, с некоторой тоской принимают на плечи усилившуюся тяжесть. Что выйдет в этом случае — Бог весть. И всё было непоправимо — теперь в карте моего города большая дырка.

Оттого я много думал о смерти, которая наверняка и есть самое интимное событие жизни.

Извините, если кого обидел.

29 июля 2004

(обратно)

История про потерянные комментарии

Мне начали приходить странные комментарии — читать их было жутковато. Я отвечал на них с запозданием, а приветы из прошлого сыпались весь день — будто открытки от давно и прочно оставшихся в детстве родственников.

Через месяц, а то и два было трудно вспомнить, что это и что за разговор случился тогда. «Неужели это я наговорил» — вот была естественная реакция ко всему этому. Живой Журнал, будто Дед Мороз, порылся внутри огромного мешка, и обнаружил, что среди складок в нём затесалось несколько писем. Без разбора из мешка высыпались обрывки разговоров и безхозные междометия.

Всё это очень напоминало мне следующее место из рассказа одного покойного сказочника: «Машинистка Треста Зеленых Насаждений стояла у окна, и вдруг — дзынь! — золотое колечко разбило стекло и, звеня, покатилось под кровать. Это было колечко, которое она потеряла — или думала, что потеряла, — двадцать лет назад, в день своей свадьбы.

Зубному врачу Кукольного Театра ночью захотелось пить. Он встал и увидел в графине с водой все золотые зубы, когда-либо пропадавшие из его кабинета.

Директор Магазина Купальных Халатов вернулся из отпуска и нашёл на письменном столе золотые очки, которые были украдены у него в те времена, когда он еще не был директором Магазина Купальных Халатов. Они лежали, поблескивая, на прежнем месте — между пепельницей и ножом для бумаги.

В течение добрых двух дней весь город только и говорил об этой загадке. На каждом углу можно было услышать:

— Серебряный подстаканник?..

— Ах, значит, они возвращают не только золотые, но и серебряные вещи?

— Представьте, да! И даже медные, если они были начищены зубным порошком до блеска.

— Поразительно!

— Представьте себе! И в той самой коробочке, из которой она пропала!

— Вздор! Люди не станут добровольно возвращать драгоценные вещи.

— Ну, а кто же тогда?

— Птицы. Профессор Пеночкин утверждает, что это именно птицы, причем не галки, как это доказывает профессор Мамлюгин, а сороки, или так называемые сороки-воровки»…

Извините, если кого обидел.

03 августа 2004

(обратно)

История про сны Березина № 133

В этом сне я преподаю в университете — странной смеси России и Британии. Я знаю, что среди моих коллег есть очень одарённый филолог, что придирчиво работает над переводами — причём его труд упорен, а результат чрезвычайно высокого качества.

Но мы — я, и одновременно ещё несколько преподавателей, находим у него глупую случайную ошибку. В переводе какого-то нового Готорна возникает смешное двузначие — в речи персонажа-проститутки.

Мы решаем разыграть коллегу, и, встретившись за обедом в столовой, начинаем написать письмо от лица придуманной нами жрицы любви. Мы сидим за профессорскими столиками в огромной зале, больше похожей на ангар, и, будто запорожцы, пишем это письмо. Выглядим мы при этом очень солидно — в докторских шапочках, мантиях, но текст выходит очень смешной. (Клянусь, этот кублахан я помнил ещё несколько секунд после пробуждения — он был очень смешной, и написан на грязном английском со смешными ошибками). И вот, я читаю коллегам вслух то, что получилось. Я всё меньше и меньше сдерживаюсь, и вдруг заключительное «fuck» вылетает из меня шампанской пробкой — громко и весело. Именно, как пробка вылетает из меня это слово и ещё несколько раз рикошетирует от стен и высокого потолка.

Я вжимаю голову в плечи — но поздно.

Потому что все — и студенты, и преподаватели начинают оглушительно хохотать.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2004

(обратно)

История про агностицизм (I)

Я задумался о познаваемости мира. Вернее, наоборот, о его непознаваемости. За эту непознаваемость ответственны несколько десятков учений (за базар познания отвечают несколько меньше). Это я знаю точно — из билетов по философии.

Удивительно другое — как человек реагирует на новость. Вон, говорят, где-то в Средней России два бегемота сбежали, воровали улов у рыбаков, разгромили два ларька и отняли у тётки сумочку.

А я — что? Я — верю. Потому как в Средней России тяжело бегемоту жить. В зоопарке — тюрьма зверей, на воле — не кормят.

Потом, правда, сказали, что никаких бегемотов не было. И этому я верю тоже. Какие, помилуйте, у нас бегемоты? Да и бегемотов вовсе нет никаких, а в московском зоопарке бегемота изображают два дворника, говно от слона приносят, морковку с капустой налево пускают.

Я ничему не удивляюсь, как идеальная скорая помощь, которая всё равно на вызов поедет. В эту скорую помощь позвонят — рога, скажут, выросли. И скорая помощь берёт ножовку, садится в свою раздолбанную таратайку и едет, ножовкой размахивая, на вызов. Если есть рога, можно отпилить. Нет рогов — тоже радость, чего ж хорошего — с рогами по городу таскаться. Я так думаю.

Или вот нищие. Я им однозначно верю — что дом сгорел, документы украли, и они на инвалидной коляске, отстреливаясь, прошли афганские горы и чеченские ущелья. Я, правда, им денег не даю.

И всё оттого, что мир непознаваем. Нечего туда соваться — и если расспросишь эту молдавскую беженку с дохлым тельцем на руках, уличишь её в незнании географии, дат и событий, что — радостно будет? Не радостно совсем. Потеряешь веру в людей, начнёшь пить и потеряешь самообладание.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2004

(обратно)

История про агностицизм (продолжение)

Но чаще всего люди сомневаются в исторических вещах — ну, там убили шесть миллионов евреев во время последней большой войны, или меньше. Очень многие люди приходят с радостными лицами и говорят, что меньше. Я им сразу верю — что ж, разве хорошо, когда шесть миллионов-то? Мне оттого что больше — радости никакой нету. Мне было бы очень приятно, если, скажем четыре. Или два. А ещё лучше — совсем никого. Но мир, увы, так устроен, что — совсем никого нельзя.

Потом, правда приходят другие люди, что говорят — определённо шесть, а может и больше. Все они шелестят какими-то бумажками, произносят непонятные цифирьки — и я им всем верю, потому что они все жутко нервные. За ними приходят ещё какие-то люди и начинают хвастаться уже другими своими погибшими, мериться — у кого больше, и если у них, то радоваться.

За ними, топоча ботинками, идут специалисты по торсионным полям. Знаете ли вы, что такое торсионные поля? Не знаете? Никто не знает. Поэтому всё-таки надо вернутся к наукам историческим, которые издевательски зовутся гуманитарными.

Есть довольно небольшое количество тем, по поводу которых у каждого есть своё эмоциональное мнение. Выйдешь в людно место, предположим, и скажешь: «А всё-таки, Ленин болел сифилисом». Или там — «А Маяковского — убили!» — и уже бегут к тебе со всех концов этого людного места — кто согласиться, кто разубедить, а кто просто дать по морде. И каждый норовит мне дать ссылку — гляди, дескать, академик Клопшток сказал. А другой человек кричит, что фуфел этот ваш Клопшток, а вот Гримельсгаузен-то, он всю правду сказал.

Проверить ничего при этом невозможно — как на бракоразводном процессе. То ли он шубу купил, то ли ему шубу купили. Убили Маяковского — однозначно. И Блока убили. Отравили воздухом.

Я верю.

Причём все эти убеждения интересны именно тем, что они непроверяемы. Потому что врачи запуганы, а потом расстреляны. Оттого про ленинский почин с сифилисом нам ничего не известно. Тут кто-то кричит — позвольте! Академик Клопшток глядел ленинский мозги и говорит: сифилис! Однозначно! Но оппоненты не унимаются и говорят, что Клопшток был куплен русофобами… Собственно, он и сам русофоб. Немчура. Упырь. Наиболее дотошные тащат блюдце, устраивают ночное чаепитие в Мытищах со столоверчением, вызывают Ленина.

Ну, вот скажи, дорогой читатель, тебе вот в дверь позвонят среди ночи и спросят, болел ли ты сифилисом — что ты ответишь? То-то же.

Поэтому выходит из этого всего сплошной агностицизм.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2004

(обратно)

История про агностицизм (окончание)

Вот была печальная история — прошло время, и я могу говорить о ней более спокойно. У одного писателя убили сына. Убийц, вроде бы, поймали — и оказалось, что среди них несовершеннолетний.

Как только свершиться какая-нибудь гадость, люди, особенно далёкие от события, начинают кричать «Распни!». Такое впечатление, что стоишь в толпе алёш карамазовых, которые хором бормочут «рас-стре-лять!». Это всё понятное, но несколько пугающее поведение.

Сейчас я отвлекусь от агностицизма и расскажу почему оно меня пугает.

Вовсе не из-за кровожадности.

Возьмём, сов (у меня рядом с дачей обнаружился выводок ушастых сов). Совы очень симпатичные, но при этом известно, что в случае бескормицы они скармливают младших детей — старшим. Это не хорошо и не плохо — у них такая жизнь. А отчим мой ужасно переживал, узнав о такой повадке и говорил, что смотреть на них теперь не может.

С людьми тоже самое. Мне только немного чуждо состояние общества, когда случается какая-нибудь мерзость, и все начинают прыгать у своих компьютеров, крича: "Надо бы расстрелять, мерзавцев, убивших маленького мальчика, я бы убил, я бы своими руками задушила, на порог не пустил бы, манной каши не дала бы".

Сдаётся мне, что тогда надо купить билет в город А., подобрать на пустыре арматурный прут, проломить негодяю голову, а потом либо уйти в бега, либо сдаться правосудию. А длинные гневные призывы к мести мне были неблизки.

Но тут случилась загвоздка — расстрелять надо было, но один из негодяев был несовершеннолетний.

И тут произошёл разговор, что снова нас возвращает к агностицизму. Одна дама сообщила, что расстрелять можно запросто. Дескать, ещё лет семь назад за множественное убийство с особой жестокостью 12-ти летнего засранца все-таки расстреляли.

— В России? Семь лет назад? — начали удивляться собеседники.

— Именно-именно, — говорила дама. — Судили, приговорили и расстреляли. За убийство женщины и маленького ребенка (тетки и ее маленькой дочери) детдомовцем. Достаточно известный случай был, поройтесь в спецархивах.

Во мне начиналось смятение. Потому что — последнее дело, когда закостеневшие мозги щёлкают и органчик в голове скрежещет: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Внутри моей гностической системы можно было придумать объяснение — ну там, что имеется в виду, что его задавили в камере, малолетнего убийцу могли поставить к стенке в подъезде какие-нибудь мстители. Или там — сталинский режим. При сталинском режиме, известное дело, всякое бывало. Но речь шла о 1997 годе, когда уж год как действовал УК РФ, где в статье 59, п. 2 про смертную казнь было всё написано довольно однозначно. Не говоря уж о том, что в любом учебнике написано, что субъектом по 105 статье является лицо с 14 лет. А тут 12 летнего не только осудили, но и привели приговор в исполнение и в 1997 году, когда с сентября предыдущего года уже действовал мораторий на смертную казнь. Этот скучный разговор можно почитать здесь. А можно и не читать.

Всё равно к оставалось некоторое сомнение к факту, который лично известен пока только твоему собеседнику. Знакомые юристы молчали, будто набрав в рот крови несовершеннолетних подонков. Поисковые машины дурили, и более того, непонятно было что за специальные архивы. Видимо, это были Параллельные Архивы Тайных Промыслов.

Впрочем, дама сказала:

— Мне, к счастью, доказывать и самоутверждаться здесь не в чем. Мне факт известен. Вы — можете проверять. Дальнейший спор по поводу "могло-не могло" не имеет смысла.

Оказалось так же, что она училась на юриста.

Поэтому я почувствовал себя полным говном.

И вот почему — спроси себя: видел ты все уголовные дела своего Отечества? И честно отвечаешь себе же: не видел. Спроси себя: а помнишь, про дело Рокотова, Файбишенко и Яковлева? И честно отвечаешь — помню. Правда, дело довольно громкое, и не только суровым приговором, а обратной силой нового закона. И ты начинаешь оправдываться перед этим своим внутренним спорщиком, что раз об этой истории говорили все газеты мира. А что это при первом российском Президенте шлёпнули мальца и правозащитники не свистнули, журналисты в бубен не стукнули?

При этом, конечно, всегда оказывается, что всё правда — но, как в анекдоте про армянское радио: "Правда ли, что Асламазян выиграл автомобиль в лотерею?! — "Правда. Только не Асламазян, а Сандукян. И не в лотерею, а в преферанс. И не автомобиль, а десять рублей. И не выиграл, а проиграл".

То есть, мальчик был, но в последний хрущёвский год, не того возраста, всё не так, etc. Что не отменяет того, что — был.

И ты ещё глубже погрузишься во всё это говно, власть отвратительна, как руки брадобрея, люди режут друг друга, что в интересах истины, что в интересах правды. И ничего точно понять невозможно, хотя свидетельства то и дело набухают на поверхности, словно грибы после дождя.

А ещё мой внутренний голос говорил мне:

— Вспомни, Владимир Сергеевич, теорему Ферма.

А что её вспоминать? Я и не забывал эту историю с теоремой. Дело в том, что когда мне было лет двадцать, я серьёзно считал, что теорема Ферма недоказуема. Это было для меня чем-то вроде вечного двигателя. В Академию Наук приходили одинаковые сумасшедшие — одни с вечными двигателями, а другие — с доказательствами теоремы. И тех и другие отличали прозрачные полиэтиленовые мешочки, в которых они таскали растрёпанные стопки чертежей и выкладок. Я их ненавидел, серьёзно думая, что теорема недоказуема.

После того, как теорему Ферма доказали я осторожно отношусь к собственным убеждениям, и интуции в стиле «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Мне никогда не узнать подлинную судьбу мальчика-убийцы, летающей тарелки, поэта Маяковского и то, был ли у Ленина сифилис.

Надо всё принимать на веру.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2004

(обратно)

История про острова

Сегодня в Живом Журнале только и делали, что обсуждали то, как поп-звёзды говорят по телефону с журналистами. Я читал это всё и много думал — о том, как я матерюсь и неправедно живу. Потом я думать перестал — и сразу же вспомнил, что вся эта история мне напоминает.

А напоминает она мне один из островов, описанных одним моим любимым сказочником: "Необычной какой-то неокеанической красоты, высоты, изящной длины

открылся нам вдруг остров, стоящий посреди океана. Казалось — он вулканического происхождения, потом казалось — нет. И все же что-то вулканическое угадывалось в его мощных очертаниях.

Когда мы подплыли поближе, то с удивлением обнаружили, что весь остров уставлен людьми. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и, казалось, втиснуться между ими не было никакой возможности. Подведя "Лавра" поближе, старпом крикнул в мегафон:

— Кто вы?

Островитяне обрадовались нашему любопытству и дружно прокричали:

— Мы — посланные на…

— Ничего не понимаю, — сказал Суер. — Давайте подойдем к острову с зюйда.

"Лавра" привели к другому берегу, и старпом снова проревел в трубу:

— Кто вы?

— Мы — посланные на… — дружно ответствовали островитяне.

— Приходится констатировать, — пожал плечами Суер, — что это действительно люди, посланные на…

— А за что вас послали? — крикнул старпом.

— А по разным причинам, — дружелюбно поясняли наши островитяне.

— Ну и что вы теперь делаете?

— А ничего особенного. Стоим на этом каменном… посреди океана. Иногда хлебопашествуем. Бортничаем. Выращиваем сахарную свеклу".

Извините, если кого обидел.

12 августа 2004

(обратно)

История про писателя Куваева (Начало)

Сегодня — день рождения писателя Куваева, который давно умер. Умер в другом мире и другой стране — стране на четыре буквы.

В известном романе братьев Стругацких «Возвращение» есть несколько манерная фраза: «А потом взять с полки потрепанную книгу автора, которого давно уже забыли на Планете, и не читать — только вспоминать о далеком прошлом, не то грустя, не то радуясь». Для того, чтобы стать забытым, у писателя Олега Куваева было много шансов. Во-первых, он писал давно — в прошлом мире Советской власти, во-вторых, они писал о реликтовом отношении к работе, и, наконец, слишком сильно известно имя его полного тёзки — изобретателя жидконогой Масяни.

Другое дело, что те, кто ощутил необщую силу его прозы в семидесятые, уже не забудут её никогда.

Эта история начинается под Вяткой в тридцать четвёртом, когда у путевого обходчика (так сообщает большинство справочников) Михаила Куваева родился сын Олег. Это сейчас не очень понятно, что такое путевой обходчик, а в тридцатые и голодное, воющее волком военное время, эта была особая должность. Путевой обходчик был человек государственный, с особой оптикой жизни, незаметный, но важный демон железной дороги. Что-то вроде лесовика. Эту идиллию нарушает то, что до 1937 года старший Куваев был начальником крупной станции, а стал дежурным на мелкой — так проговариваются другие справочники, не объясняя подробностей.

Жена обходчика-дежурного, кстати, ходила под настоящий волчий вой в соседнее село учить детей. Это обыкновенная биография в обыкновенное время, когда мимо громыхали платформы с битой немецкой техникой и внутри горелого танка лежало удивительное — цейссовский бинокль, кинжал и патроны россыпью. Пятидесятые — это был ещё мир высокой ценности слова «инженер» и особой значимости институтского диплома. Куваев закончил факультет геофизики Московского Геолого-разведочного института и «попал на Чукотку, место, о котором даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно». Леса потом менялись на тянь-шаньские предгорья, тундру, обледеневшие берега и прочие незнакомые горы.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2004

(обратно)

История про писателя Куваева (Продолжение)

Продолжения про писателя Куваева сегодня не будет, потому что из Магадана в Болшево, в дом сестры Куваева, приехали люди и привезли "Магаданскую серебряную", "Магаданскую золотую", "Магаданскую морскую" — я клянусь, с морской капустой! и "Магаданскую огненную" — с перцем и чесноком.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2004

(обратно)

История про писателя Куваева (Продолжение)

Куваев написал несколько книг — книги эти были неровные, разные. Некоторые мешали путешествовать — есть легенда о том, что уборщица в гостинице обнаружила в номере Куваева рукопись под названием «Правила бегства». И его тут же сняли с рейса парусника «Крузенштерн», к которому он так долго готовился — кто-то решил, что он готовится убежать заграницу.

Но главное, что все эти книги — записки путешественника по казённой надобности. Это было очень важно, что именно по казённой — потому что Куваев был приверчен, прикреплён к своей геологической профессии основательно и крепко.

Был такой давно забытый теперь спор о том, как нужно жить. И вот старик-казах в куваевском рассказе говорил, что каждый день нужно прожить, будто он последний. А вот Юрий Визбор заочно возражал, что нет, это приводит только к суете, он говорил, что, дескать, жить нужно так, будто тебе отпущены тысячи лет, и только тогда можно сделать что-то прочное. Это был наивный заочный спор, из тех, что были свойственны миру, казавшемуся прочным. Тогда ещё можно было разделить этот мир на мещан, что попрятались в окна отдельных квартир и трудоголиков-романтиков.

Среди прочего, Куваев написал несколько рассказов, что похожи на стихотворения в прозе. В них очень важны детали, хотя лишнее отброшено — точь-в-точь содержимое рюкзака настоящего путешественника. Неважно — приехал ли нескладный учёный в грузинский город, и жизнь его весело покатилась в сторону от пыльных исторических книг — к шуму, звону бутылок, жаре и солнцу. Или стучит лодочный мотор на реке, бьётся ли ветер в маленькое окошко метеостанции.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2004

(обратно)

История про писателя Куваева (Ещё одно продолжение)

В чём-то любовь к Куваеву дань ностальгии по прошлому — у него есть уныло дидактические вещи, с унылым противопоставлением северной романтики городскому стяжательству. Эта любовь к прошлому напоминает восхищение автомобилем "Победа" — что толку, что нынешние автомашины удобнее.

Я поехал на кладбище. У меня на случай таких путешествий была припасена старая куртка с магической тетраграммой на рукаве. Это была замечательная эмблема — квинтэссенция нашей истории. Земля, вместо трёх китов покоилась на перекрещеных инженерных молотках, главная страна на шаре гордо светилась четыремя буквами, а в Северный полюс была воткнута нефтяная вышка. Нефть и руда до сих пор обеспечивали стране жратву и бухло, а значит, труд геологов прошлого был священен.

Могила Куваева отгорожена толстыми железными цепями, крашеными чёрной краской — она крохотна и неразличима среди проросших повсюду обелисков и кустов. Найти её непосвящённому невозможно.

Говорят, что кладбищенские люди специально раскололи большой камень, чтобы вырезать из него массив амазонита — но то мне не ведомо. Жёлтые буквы практически не различаются на серо-голубом фоне — могила кажется крохотной, зато рядом есть пригодная для питья скамейка.

Было пусто и хорошо. Писатель был изрядно забыт, и это шло ему на пользу.

Дело в том, что мёртвых писателей живые писатели давно делили по политической принадлежности. Куваев, по геологической принадлежности, достался почвенникам.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2004

(обратно)

История про писателя Куваева (Ещё одно продолжение)

Главный текст, благодаря которому Куваев стал известен — это роман «Территория». Этот роман получил несколько премий — названия их известны из-за этого романа. За него к Куваеву пришла посмертная слава, газетные статьи и переводы на несколько иностранных языков.

«Территория» — это большая геологическая пайка середины пятидесятых. Это производственный роман, что круче историй об отеле и аэропорте. Это поэма о земле, на которой, как известно, девять месяцев зима, остальное всё — лето. Внутри всякого производства было ядро, внутри которого был важен результат. Самолёт должен был взлететь, а месторождение должно быть найдено, и это слабо зависит от карьерной преданности и идеологической верности. «Территория» — роман о ядре геологии, таком, кое было у неё полвека назад — со смертельным риском и поисковыми партиями, где рабочий без судимости — миф.

Даже житель средней полосы, внимательно читая «Территорию» понимает реальность её мира, то, что называется фактурой — и уж где-где, а между Магаданом и Певеком писателя не спутают с мультипликатором. Куваев писатель территориальный, и территорией этой признанный.

Этот роман часто цитировали, выбирая самое простое — последний абзац: «День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный ветер, читатель? Где были вы, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой»? Но время провернулось, гедонисты победили, и для победителей и побеждённых морозный ветер стал неочевидной ценностью.

Сага о геологии, о тех её временах, когда геолога считают помесью инженера и вьючного животного, вертолёт редкость, и ещё нет спутников, что по-бухгалтерски подсчитывают номера автомобилей и звёздочки на погонах. Впрочем, спутников тогда не было вообще никаких.

«Территория» как разведанная советскими ещё геологами нефть ждёт хозяина — совершенно непонятно, кто придет сосать из-под земли. И вот, читая про далёкое золото, повторяя странное на слух, свистящее слово кассетерит и булькающее — киноварь, ты прикасаешься к иной цивилизации, стране, которой нет.

— Ай, ай — говорит тебе внутренний голос, причитая будто дервиш, — где твои тракторные сани — те или эти, и есть ли им заменитель в твоей жизни? У Куваева нет однозначного ответа — в лучших вещах его есть только вопросы, дорожная пыль, холод необустроеных жилищ и чернота стынущих рек. Картины путешествия.

Из-за него я поступил на отделение геофизики.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2004

(обратно)

Истории про Кролика, рассказанные множеством людей

Один человек написал мне про мой текст о Кролике. Ему не понравилась эта история, потому что он раньше читал что-то о дохлых кроликах, дачных ужасах и побелевших от страха соседях, что обнаружили похороненных кроликов снова в клетках. Он читал что-то написанное лучше и ему стало не смешно, точь-в-точь как не смешно нормальному человеку, что видит как маляр пачкает мадонну Рафаэля. И вот ему было неприятно, что я как фигляр презренный, покрываю бесчестной пародией творенье Алигьери.

Это был правильный человек, в котором горел праведный гнев. Совершенно никакого резону не было рассказывать ему, кто мне рассказал о Кролике первым.

А это, между прочим, был Лёша Цветков в одном московском кафе, которого давно уже нет больше — мы сидели перед стеклянной стеной, и мимо по Большой Бронной струился народ, стекая с Пушкинской площади. Катился под гору 1996 год, и многие были живы.

Тогда я вспомнил «Тысячу и одну ночь», и, среди множества бродячих сюжетов пересказанных теми долгими ночами — историю с мёртвым кади, которого перекидывают от одного дома к другому. Времена изменились и вместо трупа, — сказал я, дачники перекидываются, как теннисным мячом дохлым кроликом-производителем.

И всё же, вспомнив былое, я не поленился заглянуть на сайт Вернера, что по праву давно стал самым представительной библиотекой баек и анекдотов. Это был тот самый сайт, на котором, по словам моего корреспондента, должна была лежать идеальная история про Кролика.

Я устал на тридцатой байке — Кролик был убит в разные времена, многократно и неотвратимо. Его убивали как Гамлета — в сотнях театров мира, осовремененного и архаичного.

Его гибель была неотвратима.

Про Кролика написала даже Дарья Донцова.

О нём рассказывали известные английские художники, подруга, вернувшаяся с дачи, попутчики в муниципальном транспорте, и друзья в подпитии. Истории рассказывали мужчины и женщины, в конце концов, махнув рукой — да со мной, именно со мной, не спорьте, да-да-да, я свидетель! Они извинялись — подозревая, что рассказ повторяется, но остановить себя не могли. Вот часть этих историй.

ИСТОРИИ Остальные: 02-05-26 / N6 (denis) (кролик ~~~~~~~~…)

Эту историю я услышал в гостях у моего знакомого, очень известного английского художника.

Одна немолодая семейная пара решила купить себе дом в очень престижном, так сказать, аристократическом районе Англии. Жили там сплошь менеджеры крупного калибра, всякие политики и аристократы в энном поколении. Глава семьи сколотил свое состояние на торговле чесноком оптом, и никакого отношения к аристократии не имел не в одном из своих поколений, но денег срубил достаточно.

Дом купить к этом районе непросто, но можно, однако стать своим в этом обществе куда сложнее. В течение нескольких месяцев там приглядываются к новичкам, а потом, если они выдержали испытание, принимают их в свою среду. Сколько же пришлось раскланяться, разулыбаться и расшаркаться

нашему торговцу чесноком, чтобы по истечении четырех месяцев быть все же удостоенным чести быть приглашенным на традиционный вечер, который раз в месяц устраивал предводитель данного сообщества и сосед наших героев. Это приглашение в сущности и означало прием в их клуб.

Не то, чтобы наш чесночник любил это общество, и желание быть принятым в аристократическую среду, было скорее той высотой, которую он ставил

перед собой, чтобы ее преодолеть. Он ненавидел этих снобов, их порядки, правила и манеры. Он ненавидел своего соседа — предводителя сообщества, ненавидил даже его кролика, который был объектом невероятной гордости и любви соседа. Это был какой-то уникальный розовый китайский кролик. С ним носились, как с писанной торбой, чесали, расчесывали и опять чесали, повязывали ему голубую ленточку и выпускали пастись на лужайку за домом.

Но вернемся к вечеринке — «прописке». Настал тот день, когда чесночник должен был стать своим среди этой аристократической публики. Смокинг мужу пошит, куплено жене шикарное платье по последней моде, но с сохранением всех необходимых условностей — дорого, но не броско. Как это положено за пару часов до приема они оделись, чтобы привыкнуть к новой одежде, дабы не испытывать неловкости и неудобства во время вечера.

Муж с женой расхаживают по дому и, вероятно, прокручивают в голове содержание светских тем, чтобы неупасть, так сказать, в грязь лицом и быть в теме.

И вдруг… О ужас… Их пес, что бегал по их имению сам по себе, приносит к их ногам… голубую ленточку. Что это за ленточка, было понятно всем. Еще не успел чесночник выйти из шока, как убежавший неизвестно куда пес вернулся и положил к ногам хозяина… Да, именно..

Сильно пожеванного розового кролика соседа.

Будь наши герои аристократического происхождения, муж, вероятно бы, застрелился, а жена остригла волосы и ушла бы в монастырь навеки замаливать несмываемый грех, но он был чесночник, а она жена чесночника.

Они посмотрели в глаза друг друга, и одновременно стали стягивать с себя одежду.

Действовали они молниеносно и слаженно. Муж пошел купать в шампуни трупик кролика, а жена стирать ленточку. Потом сушили кролика феном, расчесывали его жениным гребешком и гладили утюгом ленточку. Все это было проделано очень быстро, потому что они отчетливо понимали, что убить соседского кролика не многим хуже, чем опоздать на званый вечер.

Когда труп приобрел вид вполне приличный для розового китайского кролика, чесночник тренированным движением игрока в регби забросил трупик на лужайку за домом соседа. Типа так и было, а мы здесь ни при чем.

На званый вечер они пришли вовремя при смокинге и в уместном по случаю платье.

Вечер, собранный в честь новых членов клуба открылся стильной речью предводителя, которая сводилась к тому, что, как приятно в нашем лице видеть в вашем лице и т. д…

Пили ликеры, брали по кусочку пирога с клюквой и оленятиной, вечер шел своим чередом, когда в залу вошел лакей и позвал тихо хозяина: «Разрешите Вас отвлечь на минуту, Сэр…». После разговора с лакеем предводитель вернулся заметно бледным, что не делало чести аристократу.

Чесночник догадался о причине бледности хозяина дома, уместно изобразил на своем лице скорбь, но про себя все же отметил, что он скорее рад, чем растроган.

На лице предводителя читалась и тяжесть утраты и некоторое недоумение. Ему хотелось с кем-то скорее поделиться своими терзаниями и он подошел в к своему соседу чесночнику:

— Вы знаете, Сэр, какая невероятная приключилась история? Только что на заднем дворе мой слуга нашел труп моего любимого китайского розового кролика…

— Ах, какое несчастье, — воскликнул чесночник, а его жена даже достала платочек, чтобы промакнуть глаза…

— Да, это горе, но дело в том, что он умер вчера, и я сам сделал ему могилку и похоронил его. И вдруг он очутился на своей лужайке.

Чтобы что-то сказать, чесночник выдохнул:

— Может быть кролик не умер, а у него случился летаргический сон, Вы этого не заметили и похоронили его, а он потом проснулся, сам откопался и дополз до лужайки, где окончательно и умер?

— Да, Сэр, и я думаю так же, — говорит предводитель, — но не могу понять, как он мог сам повязать себе ленточку, если я выбросил ее на помойку…

Извините, если кого обидел.

16 августа 2004

(обратно)

История про писателя Эренбурга (I)

Я задумался о Эренбурге, и задумался ещё и вот почему — в заголовку как-то криво подходит выражение "писатель Эренбург". Нет, Эренбург писал очень интересную прозу — писал много, столько, сколько хватило бы на нескольких его современников с писательскими мандатами. Он писал стихи, и это как-то менее известно. Но и проза издавалась скупо — знаменитый роман "Хулио Хуренито", название которого с некоторым неприличием катается на языке пошлого читателя, изадавался купированным, как собачий хвост.

Да и не издавали его лет тридцать. Что-то и вовсе вышло в существовавшем тогда СССР спустя двадцать лет спустя смерти Эренбурга.

Можно назвать Эренбурга публицистом — это будет правда, потому что миллионы людей таскали его статьи в вещмешках. Но свести то, что делал Эренбург к публицистике немного глупо.

Честнее всего, как ни странно, формулировка советских справочников "видный общественный деятель", как десерт на третье — что не отменяет ни первого, ни второго.

На некотором расстоянии от его смерти, в другом веке и другом мире можно задаться детским вопросом "из чего же, из чего же сделан Эренбург". На этом расстоянии он видится состоящим из романа "Хулио Хуренито", военных статей, и зеркала истории евреев в СССР.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про Эренбурга (II)

Только что вышла книга Сарнова об Эренбурге. Книга эта толстая, пухлая и очень интересная. Называется она "Случай Эренбурга". Только не надо думать, что это книга собственно об Эренбурге. Сарнов честно предупреждает читателя цитатой из Пастернака в эпиграфе: "Я не пишу своей биографии. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая". А небиографическая книга об Эренбурге требует этого обращения постоянно — писатель, публицист и общественный деятель даёт массу поводов для размышлений и воспоминания.

Сарнов пишет о своей институтской компании, от работе в "Литературной газете", о еврейском вопросе, о литературе и личной жизни. Жизни Эренбурга там не так много, всё сконцентрировано на нескольких эпизодах его жизни. Но особый интерес этой книги вовсе не в биографии, а, во-первых, в пристрастности описания.

Сарнов пишет о литературе двадцатого века так, будто ещё существует Министерство литературы. И подковёрная борьба партийных чиновников, компромиссы одних, фронда других и жертвенность третьих представляют самоценный интерес.

У Сарнова есть чрезвычайно интересное рассуждение о том, как он делит писателей-современников на "русских" и "советских". При этом "советский" вроде как выговор, а "русский" похоже на медаль. Никакого национального подхода тут, кстати, нет, а термин "русский" вполне применим и к Платонову, и к Мандельштаму и к Бабелю.

Эренбург значится в Большой советской энциклопедии "русский советский писатель". Ну и публицист, конечно. И общественный деятель.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про Эренбурга (III)

Человек не очень осведомлённый иногда задаётся вопросом — как уцелел Эренбург. Есть исторический анекдот, приписываемый Микояну — тот хотел веруться с соседской дачи на свою, но пошёл дождь. Микояну предложили зонтикю

— Спасибо, — ответил он, — я пойду между струй.

Эренбург уцелел под десятком дождей, у него была масса возможностей не доехать даже до колымских лагерей, и получить пулю в московском подвале. Время не пощадило блестящего Кольцова — а уж он-то,

"писатель, публицист и общественный деятель"

доказывал преданность Партии и Родине под пулями. Он был практическим организатором, комиссаром и командиром одновременно. Но Кольцов не дружил так с Пикассо и французскими левыми, он не был европейцем в полном смысле этого слова. Он не был так повсеместно известен

Эренбург был похож на человека-сэндвич, спереди и сзади на котором висят картонные прямоугольники рекламы.

Реклама была написана на разных языках, и появлялась повсюду, куда только ни прибегал человек-сэндвич.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про Эренбурга (IV)

Иногда кажется, что Сарнов представляет образец публицистики, а не литературоведения. Причём высказывается он по всем разделам истории. У него в книге есть чудесный подстрочный комментарий для потомков из нынешнего времени: В мае 1960 года наши ракеты сбили самолёт-разведчик У-2, пилотируемый американским лётчиком Пауэрсом. Хрущёв раздул этот инцидент до масштабов мирового скандала".

Тут я комментировать ничего не буду — можно позвать любителей.

В книге Сарнова главным становится послевоенный период жизни Эренбурга — битва с космополитами. И, конечно, слух о том, что попишут-то всех евреев, погромят, выволокут из городов и укоренят в сибирских лагерях. Темно происхождение этого слуха — что, как непонятно. Но мудрые народы — что еврейский, что русский, всегда понимают, что кайло в руки власть всегда рада дать, а если даёт в руки пряник — значит, дело нечисто. Много непонятного в этой истории — одни отрицают её начисто, другие уверены в ней стопроцентно. Сарнов придумывает единственный довод, перекрывающий отсутствие документов — он вспоминает предсказание редакционной секретарши — что евреев обязательно вышлют. Спору нет, знаки времени у всех разные, и гипотетический документ не так страшен, как живой человек, что говорит в глаза — да-да, вышлют, ну, ясное дело. Скоро-скоро.

Но Сарнов, говоря о знаменитой тогда истории с душком о раскрытии псевдонимов, антисемитских, в общем-то статьях, так же уверенно бросает "Впрочем, не исключаю, что Шолохов в это время был в Москве и, в отличие от "Тихого Дона", где насчёт его авторства, имеются большие сомнения, это своё произведение сочинил сам. Так же мимоходом, с долей очевидности, он говорит об убийстве Сталиным Кирова. И очень хочется спросить — какие большие сомнения в 2004 году существуют. И точно ли, точно Сталин убил? А не ревнивец Николаев? Точно? Или что-то новое нашлось?

Что не отменяет, разумеется, гадких поступков Шолохова и отвратительности властного брадобрея.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про Эренбурга (V)

Но то, что сделало известным среди всего советского и несоветского народа это две тысячи статей военного времени. Эти статьи только что вышли отдельной книжкой. И раньше они собирались в сборники, удобные для ношения. Сборники так и назывались: "Война".

"Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца. твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого — нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! — это просит старуха-мать. Убей немца! — это молит тебя дитя. Убей немца! — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!".

А вы что хотите, когда это 24 июля 1942 года? Когда эти немцы катаются на калмыцких верблюдах и мир на краю? И полгода как на ул. Ам гроссен Ванзее произнесено слово Endlosung по поводу того самого еврейского вопроса, что составляющая часть всего двадцатого века.

Мир на краю, говорю я. И враг у ворот. За несколько дней до этого призыва, 18 июля 1942 года о том же писал в "Красной Звезде" Симонов, которого Эренбург как бы пересказывает в прозе:

Сейчас читать военные статьи Эренбурга тяжело на трезвую голову. они действуют абсолютно химически, минуя рациональное начало. Когда поросли окопы травой, и позабыто — не забыто, да не время вспоминать, можно увидеть в них механизм пропаганды, натяжки и стыки, додуманное и придуманное. Только это как та дурная водка, напившись которой не дерётся шпана в подворотнях, а лезет солдат по склону — помирать.

Потом Эренбурга одёрнули — причём не за эти строки — тональность не то что к победному, сорок четвёртому, но и к третьему году войны изменилась. Появилась статья Александрова — в газете «Правда» от 14.04.1945. Формально она была привязана к статье Эренбурга "Хватит" и называлась сильно: "Товарищ Эренбург упрощает". Александров писал так: "Тов. Эренбург пишет в своих статьях, что Германии нет, есть лишь "колоссальная шайка". Если признать точку зрения т. Эренбурга правильной, то следует считать, что все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики".

Это было время, когда слова означали больше, чем они означали, а газетные статьи были не набором предложений, а магическими символами-указаниями. Эренбург попал, что называется, под раздачу.

Во-первых, статья Александрова была знаком и противнику и союзникам — там намекалось, но намекалось так, что каждому было понятно, какова позиция Сталина по отношению к тем и другим.

Во-вторых, армия тогда ступила не территорию Германии, и случилось то, о чём так ожесточённо спорят обыватели и историки.

Пойду выпью, и дальше расскажу.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про Эренбурга (VI)

Так вот есть унылая тема, столь же спекулятивная, сколь и непонятная. Это тема того, что Красная Армия войдя в Восточную Пруссию (а она, в силу географических обстоятельств, была самой ближней германской территорией и первой ощутила на себе мощь советской военной машины) была отвратительно жестока с местным населением.

И вот, спустя много лет, люди, иногда ни разу не побывавшие в Калининградской области до визга и хрипоты начинают спорить о поведении красноармейцев на немецкой земле.

Одни говорят о массовых, миллионных изнасилованиях немок и убийствах детей. Эти убитые и изнасилованные множатся, и имя им легион.

С ними спорят другие. И правда, спорить очень хочется — потому что Победа в Отечественной войне одно из немногих бесспорных благодеяний человечеству со стороны нашего Отечества. Раньше к этим благодеяниям причисляли ещё выстрел "Авроры".

Поэтому ревизия списка благодеяний всякого нормального человека тревожит.

Ненормальный встаёт в полный рост и говорит: "Нет, ничего подобного не было, не могло быть. Потому что не могло быть никогда. А солдат Красной Армии был высокоморален и беспорочен, всю войну крепился и кроме целования знамени ничего более сексуального не делал". С этими людьми говорить не стоит, потому что я рассчитываю несколько на другого собеседника.

Мне понятно, при этом, что это позорное обстоятельство, позорное, я настаиваю — не отменяет тех ужасных вещей, что натворила германская сторона.

И все извинительные реверансах об ожесточении, о дубине народной войны, сами виноваты, не надо было какать на могиле Толстого, а ещё вы Смоленских архив вывезли и попиздили Янтарную комнату, мне кажутся неуместными. Скотскими они мне кажутся.

Надо, конечно, на поле боя, сняв со стенки верного винта, смыть этот нацистский позор с лица трудовой земли и республики. А насиловать, конечно, не надо. Выглядит это гадко — даже если изнасилованных сотня, а не миллион. Потому что сытые буржуазные потомки вяжут кровь с еблей, как породистых щенков. Потому что они бормочут при открытии всякой мерзости, утверждая, что лежащие по могилам были так же малы, мерзки как мы, и некому крикнуть:

— Врёте, подлецы, иначе!

Извините, если кого обидел.

17 августа 2004

(обратно)

История про союзы писателей

Тут я вспомнил, что какое-то время назад некоторые мои знакомые бурно обсуждали проблему создания писательских союзов. Одни решительно заседали, другие отвергали саму эту возможность как отвратительную. Помню, я даже какую-то статью написал по этому поводу.

Потом дело заглохло. Куда-то подевались люди с новыми писательскими билетами, а их критики остались, там, где были.

Ничего в этом страшного я, впрочем, не видел и тогда. Дело это весёлое, хорошее — собраться, выпить и закусить. Любой профсоюз хорош, пока членские взносы не очень высоки — а огромное число людей любит канализировать свою энергию через организационную деятельность.

Впрочем, есть чудесная история про писательские союзы — то есть, о том, чем это обычно заканчивается.

«…Было время, — сказал он, шагая с Федором Константиновичем по аллее и машинально следуя ее лукаво ненавязчивому завороту; — было время, когда в правление нашего Союза входили все люди высокопорядочные, вроде Подтягина, Лужина, Зиланова, но одни умерли, другие в Париже. Каким-то образом просочился Гурман, а затем постепенно втащил приятелей. Для этой тройки полная апатия добрейших, — я ничего не говорю — но совершенно инертных Керна и Горяинова (это же две глиняные глыбы!), только прикрытие, блиндаж. А натянутые отношения с Георгием Ивановичем являются залогом и его бездеятельности. Во всем этом виноваты мы, члены Союза. Если бы не наша лень, беспечность, неорганизованность, равнодушное отношение к Союзу, вопиющая неприспособленность к общественной работе, то никогда бы не случилось, что из года в год Гурман со товарищи выбирали себя самих или себе удобных. Пора положить этому конец. На ближайших выборах будет как всегда циркулировать их список… А мы тут пустим наш, стопроцентно-профессиональный: председатель Васильев, товарищ председателя Гец, члены: Лишневский, Шахматов, Владимиров, вы и я, — ну и ревизионную комиссию составим по-новому, тем более что Беленький и Чернышевский из нее выбыли».

«Нет уж, пожалуйста, — сказал Федор Константинович (мельком полюбовавшись ширинским определением смерти), — на меня не рассчитывайте. Ни в какие правления никогда в жизни не войду».

«Перестаньте! — воскликнул Ширин, поморщившись. — Это недобросовестно».

«Напротив, очень добросовестно. И вообще — если я член Союза, то это по рассеянности. Честно говоря, Кончеев прав, что держится от всего этого в стороне».

«Кончеев, — сказал Ширин сердито. — Кончеев — никому ненужный кустарь-одиночка, абсолютно лишенный каких-либо общих интересов. А вы уж потому должны интересоваться судьбой Союза, что, простите за прямоту, берете оттуда деньги».

«Вот именно, вот именно! Сами понимаете, что если войду в правление, то выдавать себе самому будет невозможно».

«Что вы фантазируете? Почему невозможно? Это вполне законная процедура. Будете просто вставать и удаляться в уборную, на минуту превращаясь, так сказать в рядового члена, пока обсуждается коллегами ваше прошение. Всё это пустые отговорки, которые вы сейчас придумали».

«Как ваш новый роман? — спросил Федор Константинович. — Подходит к концу?».

«Дело сейчас не в моем романе. Я вас очень прошу дать свое согласие. Нужны молодые силы. Этот список мы с Лишневским обдумывали без конца».

«Ни за что, — сказал Федор Константинович. — Не хочу валять дурака».

«Ну, если вы называете общественный долг валянием дурака…».

«Если войду в правление, то валять буду непременно, так что отказываюсь как раз из уважения к долгу».

«Очень печально, — сказал Ширин. — Неужели придется вместо вас взять Ростислава Странного?».

«Конечно! Чудно! Обожаю Ростислава».

«Я собственно его отложил для ревизионной комиссии. Есть еще, конечно, Буш… Но вы всё-таки еще подумайте. Дело не пустяковое. Будет настоящее сражение с этими разбойниками. Я такое выступление готовлю, что ой-ё-ёй. Подумайте, подумайте, у вас есть еще целый месяц»….

Когда выбран был и секретарь, профессор Краевич предложил почтить память двух скончавшихся членов Союза вставанием; во время этого пятисекундного оцепенения оглашенный кельнер окидывал глазами столики, забыв, кто ему заказал принесённый им на подносе бутерброд с ветчиной.

Каждый стоял, как мог. Гурман, например, опустив пегую голову, держал руку ладонью вверх на столе, так, словно выплеснул кости и сокрушенно замер над проигрышем.

«Алло! Хир!», — крикнул Шахматов, с трудом дождавшись того мгновения, когда, с грохотом облегчения, жизнь уселась опять, — и тогда кельнер быстро подняв указательный палец (вспомнил), скользнул к нему и со звоном поставил тарелку на поддельный мрамор. Шахматов немедленно стал резать бутерброд, крестообразно держа нож и вилку; на краю тарелки желтая нашлепка горчицы подняла, как это обычно бывает, желтый свой рог. Покладисто-наполеоновское лицо Шахматова, с голубовато-стальной прядью, идущей косо к виску, особенно нравилось Федору Константиновичу в эти его гастрономические минуты. Рядом с ним сидел и пил чай с лимоном, сам очень лимонный, с печально приподнятыми бровями, сатирик из «Газеты», псевдоним которого, Фома Мур, содержал, по собственному его заверению, «целый французский роман, страничку английской литературы и немножко еврейского скептицизма». Ширин чинил карандаш над пепельницей, — весьма обиженный на Федора Константиновича за отказ «фигурировать» в избирательном списке. Из литераторов тут был еще Ростислав Странный, — страшноватый господин, с браслеткой на волосатой кисти, — и пергаментная, с вороными волосами, поэтесса Анна Аптекарь, и театральный критик, — тощий, своеобразно-тихий молодой человек, с каким-то неуловимо дагерротипным оттенком русских сороковых годов во всем облике, — и, конечно, добрейший Буш, отечески поглядывавший на Федора Константиновича, который, в полуха слушая отчет председателя Союза, теперь перешел взглядом от Буша, Лишневского, Ширина и других сочинителей к общей гуще присутствующих, среди которых было несколько журналистов, вроде старичка Ступишина, въедавшегося ложечкой в клин кофейного торта, и много репортеров, и одиноко сидевшая, неизвестно по какому признаку здесь находившаяся Любовь Марковна, в пугливо блестевшем пенснэ, и вообще большое количество тех, которых Ширин пристрастно называл «пришлым элементом»: представительный адвокат Чарский, державший в белой, всегда дрожащей руке четвертую за это время папиросу; какой-то маленький бородатый мытарь, когда-то напечатавший некролог в бундистском журнальчике; нежный, бледный старик, на вкус напоминавший яблочную пастилу, с увлечением отправлявший должность регента церковного хора; громадный, загадочный толстяк, живший отшельником в сосновом лесу под Берлином, чуть ли не в пещере, и там составивший сборник советских анекдотов; отдельная группа скандалистов, самолюбивых неудачников; приятный молодой человек, неизвестного состояния и назначения («чекист», просто и мрачно говорил Ширин); ещё одна дама, — чья-то бывшая секретарша; её муж — брат известного издателя; и все эти люди, начиная от безграмотного оборванца, с тяжелым, пьяным взглядом, пишущего обличительно-мистические стихи, которые ещё ни одна газета не согласилась напечатать, и кончая отвратительно-маленьким, почти портативным присяжным поверенным Пышкиным, который произносил в разговоре с вами: «Я не дымаю» и «Сымасшествие», — словно устраивая своей фамилье некое алиби, — все они, по мнению Ширина, роняли достоинство Союза и подлежали немедленному изгнанию.

«Засим, — сказал Васильев, кончив свой отчет, — довожу до сведения собрания, что слагаю с себя обязанности председателя Союза и баллотироваться в новое правление не буду».

Он сел. Потянуло холодком. Гурман в изнеможении печали смежил тяжелые веки. Электрический поезд проскользил смычком по басистой струне.

«Далее следует… — сказал профессор Краевич, подняв к глазам пенснэ и смотря в повестку, — отчет казначея. Прошу».

Упругий сосед Гурмана, взяв сразу вызывающий тон, сверкая здоровым глазом и мощно кривя набитый драгоценностями рот, стал читать… посыпались, как искры, цифры, запрыгали металлические слова… «вступили в отчётный год»… «заприходовано»… «обревизовано»… — а Ширин, между тем, на

обороте папиросной коробки быстро начал что-то отмечать, подытожил и победоносно переглянулся с Лишневским.

Дочитав, казначей закрыл со щелком рот, а поодаль уже вырос член ревизионной комиссии, грузинский социалист, с выщербленным оспой лицом, с чёрными, как сапожная щетка волосами, и вкратце изложил свои благоприятные впечатления. После этого попросил слова Ширин, и сразу пахнуло чем-то приятным, тревожным и неприличным.

Он сначала придрался к тому, что расход по новогоднему балу непонятно велик; Гурман хотел ответить… председатель, нацелившись карандашем в Ширина, спросил, кончил ли он… «Дайте высказаться, нельзя комкать!» — крикнул Шахматов с места, — и председательский карандаш, трепеща как жало, нацелился в него, снова затем вернувшись к Ширину, который, впрочем, поклонился и сел. Гурман, тяжело встав, презрительно и покорно неся горестное бремя, заговорил… но Ширин вскоре его прервал, и Краевич схватился за колокольчик. Гурман кончил, после чего мгновенно попросил слова казначей, но Ширин уже встал и продолжал: «Объяснение достопочтенного джентльмена с Фридрихштрассе…» — председатель позвонил и просил умерить выражения, пригрозив лишить слова. Ширин опять поклонился и сказал, что у него только один вопрос: в кассе, по словам казначея находится три тысячи семьдесят шесть марок пятнадцать пфенигов, — можно на эти деньги сейчас взглянуть?

«Браво», — крикнул Шахматов, — и наименее привлекательный член Союза, мистический поэт, захохотал, захлопал в ладоши, чуть не упал со стула.

Казначей, побледнев до снегового блеска, стал быстро и дробно говорить…

Пока он говорил прерываемый невозможными восклицаниями с мест, некто Шуф, худой, бритый господин, чем-то похожий на индейца, покинул свой угол, незаметно на резиновых подошвах, подошел к столу правления и вдруг по нему шмякнул красным кулаком, так что даже подскочил звоночек. «Вы лжете!» — заорал он и снова уселся.

Скандал уже выпирал отовсюду, причем к огорчению Ширина обнаружилось, что есть еще одна партия желающих захватить власть, а именно та группа вечно обойдённых, в которую входил и мистик, и господин индейского вида, и маленький бородач и еще несколько худосочных и неуравновешенных господ, из которых один вдруг начал читать по бумажке список лиц — совершенно неприемлемых, — из которых предлагал составить новое правление. Бой принял новый оборот, довольно запутанный, так как было теперь три воюющих стороны.

Летали такие выражения, как «спекулянт», «вы не дуэлеспособны», «вас уже били»… Говорил даже Буш, говорил перекрикивая оскорбительные возгласы, ибо из-за природной темноты его стиля никто не понимал, что он хочет сказать, пока он сам не объяснил, садясь, что всецело присоединяется к мнению предыдущего оратора. Гурман, усмехаясь одними ноздрями, занимался своим мундштуком. Васильев покинул свое место и, сев в угол, делал вид, что читает газету. Лишневский произнес громовую речь, направленную главным образом против члена правления, похожего на мирную жабу, который при этом только разводил руками и обращал беспомощный взгляд к Гурману и к казначею, старавшимся не смотреть на него. Наконец, когда поэт-мистик, шатко встав и качаясь, с многообещающей улыбкой на потном, буром лице, начал говорить стихами, председатель бешено зазвонил и объявил перерыв, после которого долженствовало приступить к выборам. Ширин метнулся к Васильеву и принялся его уговаривать в углу, а Федор Константинович, почувствовав внезапную скуку, нашел свой макинтош и выбрался на улицу».

Извините, если кого обидел.

19 августа 2004

(обратно)

История про Владимира Одоевского

Вот меня что поражает — Владимир Одоевский не был масоном. По крайней мере, в масонском справочнике, самом авторитетном, его нет.

А ведь писал он совершенно масонские тексты.

Это вроде того как прочитать роман про стройку в тайге, гидроцентраль и недостроенную железную дорогу, где плохой второй секретарь райкома и хороший первый, где борьба за качество хорошего с лучшим и комсомольская свадьба в финале — и вдруг выяснить, что писатель не член партии.

Извините, если кого обидел.

20 августа 2004

(обратно)

История про стоматологов

Я вот что скажу — очень страшную рекламу в наши времена показывают в телевизоре. Много там чего страшного — то бабы висят на мачтах и мостах, как новогодние игрушки, в поисках новых ощущений. То старуха с отравленной сметаной подмышкой бежит за родственниками, попиздившими у неё блины. То ревнивая жена, мучаясь сомнениями, обнюхивает вонючие носки и трусы своего супруга.

Но дело не в этом — страшнее прочих стоматологи.

Это к ним волокут нас фальшивые девушки. Это у них на плакатах в наш зуб стучит красная кривая на неведомом графике. Это они проверяют у нас зубы, как цыганские барышники.

И вот, представь, дорогой товарищ, выехал ты на природу — выпить и закусить. Утомлённые твои девки заснули по своим и чужим палаткам. Заснул, напившись, последний комар.

И вдруг щёлкает рубильник. Лесную поляну заливает мертвенный паталогоанатомический свет — маньяк приехал.

Маньяк приехал со своим зубоврачебным креслом, со своими примочками, баночками, щипцами и свёрлами. Выходи строиться, маньяк приехал, старая жизнь кончилась. Плачь о ней.

Какой там сон, что вы бурчите, девки, о прерванном сне — маньяк пришёл. Вот он, в белом халате под деревом, на фоне своего электрического стула и стоматологического газенвагена. Всем кранты, и тем, кто сядет-ляжет в кресло сам — тому скидка будет.

Маньяк трубит по лесу, машет тюбиком какой-то дряни. Что, хотели скрыться от меня в лесу? Телевизора не взяли, на улицах не хотели зубы проверять?

Поздно.

Нету страшнее рекламы, чем стоматологическая, истину говорю я вам.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2004

(обратно)

История про книги

Книга Гиоба — это да, это действительно сильно. Знатная книга.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2004

(обратно)

История про майора Казеева, рассказанная специально для Вити Пенкина

На Москву навалился внезапный снег, стали белыми крыши. На той, что напротив моего окна, видны были снежные вмятины. Они были похожи на след упавшего дворника. Говорят, что снег не падает на сухую землю. Значит, в природе что-то изменилось, сначала октябрь поменялся местами с сентябрем, и вот теперь, нежданным воскресеньем выпал снег.

Зима сразу сменила осень, а осень была долгая-долгая.

Ещё случился у моего кота день рождения. Я купил бутылочку водки и пришёл домой. Мы с дедом нарезали тонкими ломтиками кусочек жёлтого сала и чокнулись. Кот смотрел на нас зелёными немигающими глазами.

В квартире было тепло и пахло — промокшей известкой от потолка, гречневой кашей с кухни, и пылью — от кота.

Тем же вечером мне позвонил давний и старший товарищ, бывший прапорщик Евсюков. Евсюков служил егерем далеко-далеко от Москвы, и вот приехал к нам в гости.

Но был ещё и другой повод для звонка. Надо было помочь Бортстрелку. Впрочем, звали его просто Стрелок. Стрелок получил квартиру, и теперь нужно было перетащить его нехитрый скарб через несколько улиц. Нужно было бережно посадить на этот скарб его жену и ветхую бабушку, и нужно это было сделать в субботу, потому что Стрелок уже договорился о машине.

Я встал и, напившись пустого чая, надел свою старую офицерскую шинель со споротыми погонами.

В этом не было рисовки — на моей китайской куртке сломалась молния, а другой одежды у меня не было. А ещё я надел крепкие яловые сапоги и стал похож на мальчишку-панка, потому что волосы у меня успели отрасти.

Я шёл к метро и поймал себя на том, что невольно твёрдо, плоско подошвой, ставлю ногу.

Это была вечная армейская память о топоте подкованных сапог на плацу, когда моя ладонь дрожала у виска, и мимо плыла трибуна с гербом.

За мной точно так же, как и я, сто двадцать раз в минуту, бил в асфальт коваными сапогами мой взвод.

И вот время строевого шага ушло. Что-то окончательно подгнило в русском государстве, и я видел, как изменились часовые Мавзолея. Они вылезали из-за ёлок, и так же исчезали, сменив церемониальный шаг на быстрый топоток. Через три дня после описываемых событий они пропали совсем. Тогда мне говорили, что я мрачен и похож на танк Т-80, ведущий огонь прямой наводкой по дому парламента.

Об этом мне говорили часто.

Я видел эти танки. Из стволов вылетали снаряды двенадцати с половиной сантиметров в диаметре и разрывались внутри здания. Из окон вылетала белая пыль, и порхали птицами какие-то бумаги. Несколько десятков тысяч зрителей разглядывали это действие, а над головами у них время от времени жужжало шальное железо.

Над всеми, золотые на белом, застыли, показывая три минуты одиннадцатого, равнодушные часы.

А я вовсе не был мрачен, потому что вторым воскресеньем октября который год шуршал листвой у Нового Иерусалима, шёл вместе с женщиной, которую любил, вдоль железной дороги по сухой тропинке.

Мы грели еду в холодной пустой даче, а в это время в Москве ещё стреляли и отстреливались.

Старые дачные часы печатали маятником шаг, и казалось, отбивали комендантский час…

Улицы вокруг были все знакомые — рядом стояли авиационные заводы, МАИ, Ходынка, Центральный аэродром и суровые здания секретных КБ.

Названия вокруг были — Аэропорт, Аэровокзал, даже метро «Сокол» казалось чем-то авиационным.

Из окон старой квартиры нашего приятеля были видны одни предприятия, а из новой — другие, но суть была та же.

У подъезда стояла старая заводская машина, и у её борта переминался бывший прапорщик Евсюков. В комнате, перевязывая последние коробки с немудреным скарбом, суетился Стрелок, а жена его уже ушла на новое место их жизни.

Следующим, кого я увидел, был майор Казеев. Впрочем, он давно не был майором, но звание прикрепилось к его фамилии намертво. И мой рассказ — о нём.

Все молчаливо признали начальство майора и взялись за тяжёлое и лёгкое.

Мы быстро погрузили и разгрузили вещи и быстро подняли их по узкой лестнице на четвёртый этаж.

Маленькая компания таскала вещи споро и ухватисто, перетаскав их множество в прошлой жизни, и скоро закончила работу.

Новая квартира Бортстрелка была вдвое меньше, чем его прежняя комната, и, когда мы наконец уселись вокруг крохотного стола, мне не хватило стула.

Пришлось устроиться на новеньком белом унитазе. Но, опять же, мой рассказ не об этом застолье, а о майоре Казееве.

Майор Казеев в своей прежней жизни служил в войсках постоянной боевой готовности.

И он был готов к своему назначению всегда. Майор Казеев всматривался в жизнь через зелёное окошко радарного индикатора, и жизнь его была крепка. Он даже позволял себе выделяться трезвостью среди других офицеров. Его перевели под Москву, и маячила уже академия, когда его вызвали и предложили командировку. Это была непростая командировка. Нужно было лететь на восток, а потом на юг, надевать чужую форму без знаков различия, а в это время его зенитно-ракетный комплекс плыл по морю в трюме гражданского сухогруза.

Потом майор Казеев внимательно всматривался в знакомые картинки на экране локатора, и пот ручьями стекал на панели аппаратуры.

Чужая земля лежала вокруг майора, чужая трава и деревья окружали его, и лишь координатная сетка перед его глазами была знакомой.

Зелёные пятна на ней перемещались, и теперь майор знал, что за каждой из этих точек — самолёт, в котором сидят такие же как он белокожие люди, и ещё он знал много другого об этих самолётах.

Зенитно-ракетный комплекс вёл огонь, а потом майор со своими товарищами рубили кабели топорами, и мощный тягач перетаскивал комплекс на новое место.

Часто они видели, как на старое ложились ракеты, выпущенные белокожими людьми из своих самолётов.

Однажды при перемене позиции на майора Казеева упал металлический шкаф с аппаратурой.

Майор потерял способность к нормальному передвижению, а на следующий день к нему приехала инспекция.

Инспекция состояла из пяти генералов, каждый из которых гордо нёс на груди по несколько звёзд.

Звёзды были большими, а генералы — маленькими. Они лопотали у майора над ухом, мешая сосредоточиться. Ракета ушла в молоко, а цель была потеряна, потому что бомбардировщик поставил активную помеху. Экран перед майором мельтешил точками и линиями, а цель исчезла. Майор подбирал нужную частоту, генералы говорили о чём-то своём, и вот на экране снова возникла точка отдельно летящего бомбардировщика, по которому он промахнулся. Внезапно точка разделилась на две — одна осталась на прежнем месте, а другая, меньшая, начала путешествие в сторону майора Казеева. Это была самонаводящаяся ракета «Шрайк», охотница за зенитчиками.

А между тем майор увидел, что весь обслуживающий персонал, пятеро генералов и их спутники, покинули его и бросились к вырытому вдалеке окопчику.

Майор не мог двигаться, и надеяться ему было не на что. Он стал сбивать ракету с курса, включая и выключая локатор, уводя своего врага в сторону от направления излучения.

Всё, кроме азартного состязания, перестало существовать. Он обманул ракету, она отвернула от комплекса и попала точно в окоп с маленькими желтолицыми генералами. Когда над окопом взметнулось пламя, он понял, что прежняя его жизнь кончилась.

Его вернули на родину и уволили из армии по здоровью. Новая жизнь началась для майора. Он вернулся в свою квартиру, оказавшуюся вдруг не вне, а внутри Москвы. Майор вставал по привычке рано и начинал блуждание по улицам. Спал он спокойно, и во сне к нему приходили слова из его прошлой жизни. Слово «дивизион» и слово «станция». Слово «боезапас». Эти слова шуршали в его снах, как шуршат газетой тараканы на ночной кухне. Медленно проплывало совсем уже невообразимое «фантастрон на пентагриде». Майор Казеев любил эти сны, потому что пока его измученное лихорадкой тело лежало на влажной простыне, рука нащупывала на невидимой ручке управления кнопку захвата цели.

Кнопка называлась «кнюппель», и это слово тоже приходило к майору Казееву ночью.

Друзья помогли ему устроиться на завод. Завод был режимный, почтовый ящик, и располагался среди десятков таких же заводов и предприятий. И ещё завод был авиационным. Сперва майору Казееву было непривычно создавать то, что он привык уничтожать в воздухе, но выбирать не приходилось.

Впрочем, слово «оборона» было не хуже слова «армия». Он хорошо работал — руками и головой — и притёрся к новой жизни. Но всё же это было что-то не то. Одинокого, его любили посылать в командировки, теперь уже простые, хотя в его паспорте всё время лежала серая бумажка допуска.

Майор любил эти казённые путешествия поездом или военно-транспортным самолётом — обычно на юг, в жару лётно-испытательного полигона.

Однажды майор Казеев познакомился с вдовой погибшего лётчика и просто сказал ей «пойдём». Женщина легко оставила военный городок посреди степи и выжженное солнцем кладбище у лётного поля.

Новые товарищи майора работали хорошо, и многие были влюблены в свои самолёты. Майор был равнодушен к самолётам, но ракет он не любил тоже.

Дело было даже не в том, что, глядя на подвеску самолётов, он примеривал её смертоносный груз на себя или на других зенитчиков.

Просто охотники не влюбляются в патроны. Они любят ружья. А ракетчики не любят ракет. Майор Казеев любил не ракеты, а момент их подлета к цели, когда запущен радиовзрыватель, тот момент, когда через несколько секунд зелёная точка на экране начнёт уменьшать одну из своих координат — высоту.

И теперь он спокойно смотрел на самолёты и на те тонкие длинные тела, которые крепились у них под крыльями.

Его дело было — сбивать самолёты, а не строить.

А ракет он не любил.

Зато он любил работу на стенде, то, когда он спокойно глядел в окошечко шлейфового осциллографа и щёлкал тумблерами.

Надев маску с лупой на глаза, он сидел в канифольном дыму.

Точность вернулась в его руки — вернее, в кончики пальцев. И вернулись некоторые слова — не все. Но вернулся даже странный фантастрон.

Эта точность нашла вдруг странное применение. Друг попросил его сделать колечко, из старого полтинника. Для того, чтобы переплавить монетку и отлить колечко, понадобилось всего полтора часа.

Через месяц, другой приятель принёс серебряный стаканчик. На стаканчике ящерица гналась за паучком. Паучок не мог убежать от ящерицы — лапки его уничтожило время.

Майор Казеев оснастил паучка лапками, и теперь они с ящерицей совершали вечное перемещение по стенкам стаканчика.

Работа с серебром нравилась майору всё больше и больше. Хозяева брошей и колец откупались от него водкой, которую он приносил нам. Майор по-прежнему не пил. Если работы не было, он сидел и рисовал закорючки на листе бумаги. Они соединялись в кольцо или ожерелье, и это соединение должно было быть точным. Тонкие нити серебряной проволоки, как и линии вольт-амперных характеристик, были понятны майору Казееву.

Это был его язык, родной и простой, но не было в его работе опасности. Линии не состязались с майором в уме и проворстве.

Однажды друг привёз к нему женщину в шубе. Женщина положила на стол ожерелье. Экзотический сувенир, память о туристической поездке, серебряное ожерелье было сделано на Востоке. Маленькие Будды были его звеньями, они улыбались маленькими губами и сводили по-разному маленькие тонкие руки.

Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.

Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них, не отрываясь.

Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюпеллем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями, да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.

Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.

Следующим днём было воскресенье. Майора позвали к телефону.

Что-то изменило ему, и он, привыкший всё делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.

Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь. Он ушёл, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку. Тридцать маленьких Будд всё так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO₃. Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло. Голова его заработала ясно и чётко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик. Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.

В понедельник он пошёл на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он, почти не таясь, ободрал серебряные контакты и вернулся домой.

Через неделюприехала заказчица. Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с неё денег. В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашёл нечто важное — уверенность. Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара — уверенность в себе не покинет его никогда.

И вот теперь он сидел за столом вместе с нами. Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дёргать струны, и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.

Устраиваясь поудобнее на своём унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.

В этот момент, думая о Казееве, я понял, что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.

Майор Казеев не умел ничего делать плохо.

Мы оставили государство, набитое танками и ракетами. Это государство, как диплодок с откушенной головой, ещё двигалось по инерции, но уже разваливалось, падало на бок.

Мы оставили рычаги и кнопки смертоносных машин, а за наши места сели халтурщики.

И в жалости по этому поводу не было проку. Нам остался устав, правила поведения, и они не имели отношения к конкретному государству. У каждого из нас была своя история и своё прошлое. Вместе мы образовывали одно целое, и поэтому недовольство не проникало к нашему столу.

А что погон у нас нет, так это ничего.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2004

(обратно)

История про капуцинов

Что это за защитный антитеррористический капюшон для спортсменов? Кто-нибудь знает? Видел?

Извините, если кого обидел.

25 августа 2004

(обратно)

История про Олимпиаду

Анна Каренина смотрит на своего мужа и видит, какие неприятные у него уши. Она видит эти уши, долго смотрит на них, и в этот момент понимает, что разлюбила своего супруга. Так и я, слушая рассказы своих знакомых про греческую Олимпиаду, вдруг понял, что окончательно возненавидел спорт.

Впрочем, я давно возненавидел и Олимпиады — они мне неинтересны как зрелище, они мне неприятны своей скандальностью, каким-то ужасным и бессмысленным соревнованием — какая страна больше притащит на родину круглых свидетельств своей химической евгеники.

Как-то некий чиновник, обиженный недобором медального металла, говорил, что, дескать, мы должны теперь побеждать несомненно — быть на голову выше, на корпус впереди и на мячик дальше. Чиновник не понимал, что Олимпиада давно соревнование не то медиков, не то юристов, счет идёт на миллиметры и сотые доли секунды. С учётом ветра, влажности и высоты над уровнем моря. И начинается битва разрешённых и не разрешённых банок со склянками. Потому что никакой гармонии человека в профессиональном спорте я не вижу. Возможности человека исчерпаны, а рыгающее у телевизоров человечество ещё не нажралось зрелища прыгающих и бегающих.

Теперь я говорю о спорте только как о коммерческо-идеологической структуре — оттого я не люблю его в любых проявлениях. Идёт ли речь об Олимпиаде, что становится разрешённым способом бескровной войны идеологий, медальной пузомеркой и национальной истерией, идёт ли речь о рекламных путешествиях героев, чьи лодки разукрашены рекламой, и подчинены спонсору, идёт ли речь об экстремальном спорте, как оплаченном способе щекотать нервы.

И — идёт ли речь об обывателе в разноцветном шарфе, что крушит головы над ксеноцветными шарфами.

Я люблю физическую культуру, а именно с ней на моей Родине дело обстоит очень печально. Я бы даже сказал так — современная городская цивилизация вообще направлена не на потребление физической культуры, а на потребление спорта.

Оттого слышать я не хочу я унылых криков «Засудили! Нас не любят!». Уёбывайте, ребята, — скажу я вам, — прочь от этой смертной любви. Садитесь на велосипедик, или махайтесь гирями. Прочь, прочь от этих генсековских колец, похожих на вереницу кассовых нулей. Прочь оттудова, из мира этих химических монстров.

Я уже увидел, какие у них уши.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2004

(обратно)

История про вооружённое восстание

Ну, что, никто не знает?

В силу ряда обстоятельств я сегодня вспоминал и никак не мог до конца вспомнить один очень известный текст. Интуитивно он привязан в моём сознании к Хемингуэю, но вот откуда он — я не могу понять. Речь идёт о мимолётном рассказе про человека, что стрелял с чердака, но вот по лестнице уже грохочут сапоги, винтовка выброшена в соседний двор, и стрелок судорожно пытается смыть собственной мочой пятна ружейной смазки и порохового нагара.

Внутри меня эта история хорошо сопрягается с Венским восстанием 1934 года, хеймвером и пальбой на улицах. Но где это место у Хемингуэя — я никак не могу вспомнить. Но это может быть какой-нибудь текст об Испании — с эпизодическим воспоминанием.

Буду благодарен, если кто разрешит это моё недоумённое состояние.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2004

(обратно)

История про вооружённое восстание

Ну, что, никто не знает? Никто, да? А книжки романтические читаете? Про войну? А?

В силу ряда обстоятельств я сегодня вспоминал и никак не мог до конца вспомнить один очень известный текст. Интуитивно он привязан в моём сознании к Хемингуэю, но вот откуда он — я не могу понять. Речь идёт о мимолётном рассказе про человека, что стрелял с чердака, но вот по лестнице уже грохочут сапоги, винтовка выброшена в соседний двор, и стрелок судорожно пытается смыть собственной мочой пятна ружейной смазки и порохового нагара.

Внутри меня эта история хорошо сопрягается с Венским восстанием 1934 года, хеймвером и пальбой на улицах. Но где это место у Хемингуэя — я никак не могу вспомнить. Но это может быть какой-нибудь текст об Испании — с эпизодическим воспоминанием.

Буду благодарен, если кто разрешит это моё недоумённое состояние.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2004

(обратно)

История про текущую музыку

Да, я тоже посетил музыкальный фестиваль.

Привязал свой подмигивающий красным глазом велосипедик в подворотне и пошёл сдаваться. Люди за столиком взяли у меня несколько денег, и занеся это обстоятельство в приходную инкунабулу, тут же унесли её. Они унесли и столик, унесли и стульчики — потому что всё, собственно тут же кончилось. Свистнули флейты, ухнули гитары и брякнули рюмки на столах.

Тут же ко мне подошёл суровый мужчина и сказал, нехорошо смотря в мою майку:

— Почему вы избегаете меня и не здороваетесь?

— Виноват-с, — всхлипнул я как герой Достоевского.

— Нехорошо, дорогой foma, — сказал мне суровый человек, — а я ведь вас так уважал…

Вокруг по инерции танцевали очень красивые девушки. Другие очень красивые девушки звенели винным стеклом в сумраке тентов и беседок. И тут ко мне наклонился какой-то симпатичный человек неизвестного имени. Он помолчал, а потом дохнул на меня, будто готовясь протереть оптическую ось.

— Знаете, — сказал он, — я когда вас читал, то думал, что вы — такой маленький старичок. А теперь вижу — вы вполне брутальный мужчина!

Воодушевлённый, я пошёл на красный огонёк моего двухколёсного друга.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2004

(обратно)

История про жилеты

Сегодня я по служебной обязанности размышлял о Галковском. И тут я понял, что мой двойник, второе я, что был менее циничным, когда работал в газете, как-то сказал, что Галковский — высшая точка развития русского пикейного жилета.

Действительно, в штатном расписании русского общества всегда была должность анфантного и терибльного интеллигента. То-есть такого интеллигента, то громко вопит, если кто пролил соус на скатерть, но рассуждает в том же кругу о разных высоких материях. Но об этом можно поговорить отдельно, а пока надо разобраться с пикейными жилетами.

Так вот: " И только очутившись в толпе почтенных стариков, гомонивших напротив крытой веранды нарпитовской столовой № 68, он опомнился и принялся спокойно взвешивать шансы.

Пока он предавался своим размышлениям, рассеянно прогуливаясь взад и вперед, старики продолжали заниматься ежедневным своим делом.

Это были странные и смешные в наше время люди. Почти все они были в белых пикейных жилетах и в соломенных шляпах канотье. Некоторые носили даже шляпы из потемневшей Панамской соломы. И уже, конечно, все были в пожелтевших крахмальных воротничках, откуда поднимались волосатые куриные шеи. Здесь, у столовой № 68, где раньше помещалось прославленное кафе "Флорида", собирались обломки довоенного коммерческого Черноморска: маклеры, оставшиеся без своих контор, комиссионеры, увядшие по случаю отсутствия комиссий, хлебные агенты, выжившие из ума бухгалтеры и другая шушера.

Когда-то они собирались здесь для совершения сделок. Сейчас же их тянули сюда, на солнечный угол, долголетняя привычка и необходимость почесать старые языки. Они ежедневно прочитывали московскую "Правду", — местную прессу они не уважали, — и все, что бы ни происходило на свете, старики рассматривали как прелюдию к объявлению Черноморска вольным городом. Когда-то, лет сто тому назад, Черноморск был действительно вольным городом, и это было так весело и доходно, что легенда о "порто-франко" до сих пор еще бросала золотой блеск на светлый угол у кафе "Флорида".

— Читали про конференцию по разоружению? — обращался один пикейный жилет к другому пикейному жилету. — Выступление графа Бернсторфа.

— Бернсторф-это голова! — отвечал спрошенный жилет таким тоном, будто убедился в том на основе долголетнего знакомства с графом. — А вы читали, какую речь произнес Сноуден на собрании избирателей в Бирмингаме, этой цитадели консерваторов?

— Ну, о чем говорить… Сноуден-это голОва! Слушайте, Валиадис, — обращался он к третьему старику в панаме. — Что вы скажете насчет Сноудена?

— Я скажу вам откровенно, — отвечала панама, — Сноудену пальца в рот не клади. Я лично свой палец не положил бы.

И, нимало не смущаясь тем, что Сноуден ни за что на свете не позволил бы Валиадису лезть пальцем в свой рот, старик продолжал:

— Но что бы вы ни говорили, я вам скажу откровенно-Чемберлен все-таки тоже голова.

Пикейные жилеты поднимали плечи. Они не отрицали, что Чемберлен тоже голова. Но больше всего утешал их Бриан.

— Бриан! — говорили они с жаром. — Вот это голова! Он со своим проектом пан-Европы…

— Скажу вам откровенно, мосье Фунт, — шептал Валиадис, — все в порядке. Бенеш уже согласился на пан-Европу, но знаете, при каком условии?

Пикейные жилеты собрались поближе и вытянули куриные шеи.

— При условии, что Черноморск будет объявлен вольным городом. Бенеш-это голова. Ведь им же нужно сбывать кому-нибудь свои сельскохозяйственные орудия? Вот мы и будем покупать.

При этом сообщении глаза стариков блеснули. Им уже много лет хотелось покупать и продавать,

— Бриан-это голова! — сказали они вздыхая. — Бенеш — тоже голова.

Когда Остап очнулся от своих дум, он увидел, что его крепко держит за борт пиджака незнакомый старик в раздавленной соломенной шляпе с засаленной черной лентой. Прицепной галстук его съехал в сторону, и прямо на Остапа смотрела медная запонка.

— А я вам говорю, — кричал старик в ухо великому комбинатору, — что Макдональд на эту удочку не пойдет! Он не пойдет на эту удочку! Слышите?

Остап отодвинул рукой раскипятившегося старика и выбрался из толпы.

— Гувер-это голова! — неслось ему вдогонку. — И Гинденбург — это голова.

Мы видим, что пикейные жилеты были, конечно, не совсем чеховскими интеллегентами, но тем не менее, Мы говорим о хитром сплаве "бывших" стариков образца 1930 года и интеллигентов, что к рубежу веков, унылому финдесьекю, тоже стали "бывшими". Фунт, кстати, был один из этих "жилетников"- именно с ним беседует Остап Бендер потом:

— А Бриану? — спросил Остап с улыбкой, вспомнив собрание пикейных жилетов у бывшего кафе "Флорида". — Положил бы Валиадис палец в рот Бриану? Как вы думаете? — Ни за что! — ответил Фунт. — Бриан — это голова. Три минуты он беззвучно двигал губами, а потом добавил: — Гувер-это голова. И Гинденбург-голова. Гувер и Гинденбург — это две головы. Остапом овладел испуг. Старейший из пикейных жилетов погружался в трясину высокой политики. С минуты на минуту он мог заговорить о пакте Келлога или об испанском диктаторе Примо-де-Ривера, и тогда никакие силы не смогли бы отвлечь его от этого почтенного занятия. Уже в глазах его появился идиотический блеск, уже над желтоватым крахмальным воротничком затрясся кадык, предвещая рождение новой фразы, когда Бендер вывинтил электрическую лампочку и бросил ее на пол. Лампочка разбилась с холодным треском винтовочного выстрела. И только это происшествие отвлекло зицпредседателя от международных дел. Остап быстро этим воспользовался.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2004

(обратно)

История про мальчика

Мальчик стоял у окна, рассеянно глядя на дождь.

Дождь наполнял всё пространство двора мелкой холодной пылью, не оставляя ничего — воздуху. Холодный дождь заливал родной двор мальчика и был вечен, как этот двор.

Серые стены, лестница на крышу, высокий брандмауэр, ещё одна крыша, уставленная дымоходами, за ней другая — всё было родное и вечное.

Дворы были свои и дворы страшные. Своих было два — этот и соседний. Страшные окружали двор мальчика, ими был полон город.

Мальчик очень хорошо помнил один из них, на Большой Подъяческой, мимо которого он ходил как-то с бабушкой. Тот двор был особенно страшен и вечен, узкий и длинный, без окон, шириной в три шага, через узкую небесную щель которого на грязный асфальт сейчас, наверное, тоже опускается вода, заливая всё вокруг — мусорные ящики, ржавый автомобиль, комки бумаги… (

Дворы ещё делились на те, в которых что-то растёт, и дворы, в которых не может расти ничего.

Двор мальчика был хорош тем, что в нём росли два дерева. В нём тоже пахло горелым мусором, жареной на подсолнечном масле картошкой, кошками и мочой. Пространство двора было покрыто наледью, и оттого казалось неровным.

Но это был его двор, обжитой и свой.

И он не был страшен.

Мальчик жил с бабушкой. Они понимали друг друга с полуслова, и оттого в школе мальчик прослыл молчуном.

Но бабушка умерла.

Соседняя комната, бабушкина, была уставлена коробками.

Соседка и толстая родственница из Москвы ушли куда-то, и теперь мальчик был один, а между тем, квартира жила своей размеренной жизнью.

— Люся, я случайно взяла две булки. Не нужно ли вам одну? — громко сказала соседка в кухне.

Соседка любила беседовать — о незначащих вещах.

Ещё она любила чужих гостей.

К ней самой никто не приходил, и жила она в совершенно пустой комнате, свободная от воспоминаний. Так мальчик и не узнал, чем она занималась в своей прежней жизни, и отчего всю ночь из под её двери пробивалась узкая полоска света, исчезая лишь наутро.

Лишь однажды, в канун католического Рождества, которое бабушка строго отличала от православного, соседка зашла к ним по какой-то надобности и осталась пить чай.

Мальчик, притаившись в соседней, проходной комнате, слушал их разговор.

— Вот сейчас вспомнила, — сказала вдруг соседка. — Ровно пятьдесят лет. Какая же я старая! — это она произнесла без выражения. — Всё надо записывать…

Соседка говорила ясно и чётко, безжалостно выговаривая слова.

— Мы тогда собрались на его день рождения, и я сидела в углу, разглядывая гостей. Отец, как и все, смеялся, шутил, но внезапно я увидела именинника, стоящего в стороне. Меня тогда поразил его взгляд. Он смотрел на своих товарищей и их жен, как смотрит на свою печь повар, внимательно и цепко, проверяя, не убежало ли молоко, и не пригорела ли каша… Впрочем, вам этого не понять.

Бабушка, молчаливо кивая головой, соглашалась с ней, и мальчик, стоя у своего окна, тоже соглашался: нет, не понять.

В гости к бабушке приходил их родственник в железных очёчках.

Он говорил, сжимая длинными пальцами виски:

— И не поверите ли, всё хочется записать, всё необходимо записывать… Я не писатель, а бытописатель. Быт съедает меня… Я описываю быт — кто захочет это всё читать. Это всё слюняво, пошло, Господи!..

— Ну-ну, — говорила бабушка. — Держите себя в руках, Костя.

Родственников было мало.

Была лишь какая-то загадочная тётя Хина.

Она жила за городом, и телефона у неё не было. Кем приходилась она бабушке и, вообще, была ли ей родственницей — неизвестно. Её имя произносилось как синоним чего-то далекого, а может, и несуществующего.

— Ах, опять мы не поздравили тетю Хину! — иногда огорчалась бабушка. — Надо будет её как-нибудь навестить.

Остальные родственники жили в Москве.

Московских родственников мальчик не любил. Они наезжали летом, в июне. Высокого молодого человека, завитого, как баран, с толстыми ярко-красными губами, мальчик просто ненавидел. Он приезжал каждый раз с новой девушкой, и им стелили на диване, где всегда спал он, мальчик. Тогда мальчику приходилось ночевать в проходной комнате, всю ночь слыша приглушённые вздохи.

Когда они уезжали, бабушка открывала сервант, похожий на огромного медведя, и долго перебирала какие-то бумажки и фотографии. Потом, вздохнув, она отправлялась курить к соседке. Курила бабушка много и только «Беломор». Она вообще не следила за своим здоровьем, но мальчик не помнил, чтобы она болела.

А теперь она умерла.

— Бабушка умерла, и надо было сообщить об этом тёте Хине.

Мальчик нашёл адрес в телефонной книге, где рядом с ним был изображён загадочный рисунок из неровных квадратиков, и стал собираться в дорогу. Он надел валенки, клетчатое пальто и собачью шапку с кожаным верхом.

Мальчик шёл Михайловским садом.

Вокруг него стояли деревья на ледяном стекле. Зима сровняла газоны и дорожки, и стволы отражались в тонком слое воды, покрывшем ледяную корку. Он остановился, чтобы запомнить эту картину, поболтал ногой в валенке, желая исправить складки мокрого носка, и отправился дальше.

Метро поглотило мальчика, и в вагоне он долго стоял, уткнувшись носом в спину девушки с длинными волосами.

Волосы пахли очень приятно, и мальчику даже расхотелось выходить, но было уже пора, и он пересел в автобус. Наконец мальчик добрался до станции. Держась за поручни, он залез на платформу.

«Сейчас приедет поезд и повезёт меня к тёте Хине, — думал он. — Если её нет дома, надо будет оставить ей записку, про то, как мы жили. Бабушка умерла, и тёте Хине нужно знать, как это случилось».

Мальчик ехал в электричке.

Он пытался, на всякий случай сочинить записку, но вместо этого прислушивался к разговорам в вагоне.

Рядом с ним сидел старичок. Старичок говорил:

— Хотя у меня была любовница после смерти жены…

Другой старичок замечал первому:

— А я живу с женой уже пять лет — и ничего!

Мальчик привык к чужим разговорам. Он слушал их много, таких разговоров, когда приходил в Эрмитаж, где работала бабушка. Разговоры были непонятны, и воспринимались им как музыка. Мальчик рассматривал в окно ряд столбиков с цепью и мерцающий в нижнем углу окна шпиль.

Он слушал.

Дородная женщина в расстёгнутых меховых сапогах бросала на ходу: «Нам теперь нужно в темпе…».

Офицер со значком за дальний поход описывал своей даме грязные пятки блудного сына:

— У Рембрандта всё проступает из мрака…

И снова происходила смена зрителей.

Лысый кривошеий старик.

Дама в шапке по глаза.

Таджичка в пёстром халате.

Толстая девушка в очках — состоящая из чёрных колготок и свитера, при появлении которой все отвернулись от Рубенса.

И вот уже совсем другие подошли к Леонардо:

— Ну, тут всё ясно. Зелёный акцент в правом окне.

— Да. — Он дёрнул веком. — Я смотрел библиографию у Шкловского. Зелёный цвет — жизнь Христа. Ну-ну.

— На каком плече — на левом. А они ходят тут и удивляются — откуда мотив коварства. Плащ — пейзаж. В плане — треугольник.

Ушли.

Мальчик любил эти разговоры и сейчас жалел, что не мог вспомнить все непонятные слова, которые слышал. Он, на всякий случай, записал на приготовленной бумажке разговор старичков. Чистого места на листочке уже не осталось, потому что мальчик выдрал его из тетради, и на обороте была решена задача про два поезда. Мальчик представил себе, как они выглядели, эти поезда, и решил, что они были похожи на эту сырую и холодную электричку.

Но в этот момент он приехал. Мальчик, уворачиваясь от бывших спутников, выбрался на платформу. С неё вниз вела облитая льдом лестница, по которой уже кто-то покатился, громко ругаясь. Мальчик прошёл по узкой, мощёной плитами дорожке, мимо пятиэтажных строений. Нужная улица нашлась сразу, но номера домов были едва различимы в темноте. Мальчик нашёл огромную цифру 34, масляной краской изображённую на стене.

Тётя Хина жила где-то рядом, на другой стороне.

Он снова отправился в поиск и через несколько минут обнаружил место, указанное в телефонной книге.

Там, на месте дома тёти Хины, стояла железная коробка продуктового магазина. Мальчик оглянулся на бревенчатые домики вокруг, серые пятиэтажки и подёргал ручку магазинной двери.

Дверь была заперта.

Мальчик дёрнул ещё раз и снова оглянулся.

Тогда он пошёл обратно к станции.

В квартире было тихо.

Соседи опять куда-то делись. Мальчик включил свет.

«Надо это записать», — подумал мальчик и принёс из комнаты, уставленной коробками, свою тетрадку.

«Бабушка умерла», — написал он.

А потом добавил: «И теперь я поеду в Москву».

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2004

(обратно)

История про улицу Марата

По улице Марата, дребезжа, прокатился трамвай, но соседи мои даже не повернулись во сне. Трамвай слышал только я — не спавший и временный в этой квартире человек.

А жил в квартире народ в основном степенный, утром, ещё в темноте, разъезжавшийся по заводам — на Охту, к Обводному, куда-то в Парголово.

Вечером коридор наполнялся топотом, шарканьем и восклицаниями. Хлопала дверь.

Жильцов встречали их жёны с вислыми грудями и животами, а кухня была уже полна паром из кастрюль как плохая баня.

Перед сном жильцы коротко любили своих жён. Тяжёлая кровать застенного соседа, кровать с огромными литыми шишечками, равномерно била в мою стену над моим ухом.

Впрочем, это продолжалось недолго, а одиннадцати наступала тишина.

Тогда я шёл в ванную и зажигал колонку. Вода текла из крана, в окошечке становилось видно, как на газовых трубах вырастало целое поле синих цветов. Колонка работала неровно, пульсировала и шумела в ней вода, с грохотом ударяясь потом в ванну.

Скрючившись, я, погружённый в дымящуюся воду, рассматривал чужое бельё — грязное и стираное, шкафчики, тазы, трещины и пятна на потолке.

Я грелся.

После тщательного вытирания можно было вернуться в комнату. Коридор был тёмен, и пробираться нужно было вытянув руки — одну по стене, другую вперёд — маленькими шажками, осторожно.

Квартира тряслась от проходящих по ночной улице трамваев. Дребезжало мутное зеркало в раме, уходящей к недосягаемому потолку. Подпрыгивала на облезлом столе лампа под зелёным абажуром. Перекатывались отточенные карандаши в стакане.

Даже в ламповом приёмнике, в самой его сердцевине, что-то потрескивало, и мелодия на мгновение пресекалась. Но всё же лампа горела исправно, и исправно бухтел приёмник, огромный, в человеческий рост, с круглыми дутыми ручками, золотыми полосками на полированном деревянном корпусе, заслуженный и надёжный.

Прозрачная осень вползла тогда в город. Сухая осень с ватным туманом по утрам, с сочным голубым небом, с променадами по городским паркам.

Но нерадостной была эта осень, и витало в воздухе предчувствие беды.

Я долго и тяжело болел, жил на прежней своей квартире и разглядывал из постели потолок, выгибался к окну, из-за которого раздавался шум строительной техники — там строили подземный переход через широкую улицу. Надо было что-то делать, менять жизнь, а я не мог пошевельнуть пальцем и проводил дни в бесцельном блуждании по городу со своими знакомыми.

И слонялся я по улицам, не зная, куда приткнуться, заходил в закусочные, где орала музыка, стучали стаканами, ели грязно, чавкая, роняли крошки на брюки.

В пустом фойе кинотеатра, куда я забрёл случайно, дородная певица, вибрируя всем телом, пела Шуберта. Какие-то лица мелькали вокруг меня, хотя никого не было рядом. Кто-то дёргал за рукав, говорил в ухо…

«Ах, как много людей я видел!» — подумалось мне тогда, и в сонной квартире на улице Марата я вернулся к этой мысли.

Знал я, например, одного человека — относился он к жизни, как к обязанности, норовил увильнуть. Увильнул — так и умер, никем не замеченный.

Знал я другого, тоже неприметного, со странной судьбой. Служил он, кажется, бухгалтером в каком-то тресте. Почему-то мне хотелось назвать его счетоводом. Счетоводом-бухгалтером стал этот человек в самом начале его жизни, уже имея двух детей, встретил войну, ушёл, не добровольцем, а так — по мобилизации.

Отмесил, отшагал он всё, что было ему положено, а стрелял редко, потому что пехоте больше приходилось работать сапёрной лопаткой — перекидывать землю туда и обратно.

Был он в плену.

Потом его хотели посадить за что-то, не помню за что. Может быть, за плен, а может быть и нет. Но он вышел из дома и затерялся — невод оказался неподходящим — ячейки были слишком крупны, а человек этот очень маленьким.

Было у него две или три семьи, и ещё дети. Последний раз я видел его в Москве, на скамейке в Калитниковских банях.

У края его лысины шевелился старый шрам, вздрагивал, пульсировала в этом шраме тонкая розовая кожица. Почему так — не знаю.

Истории этих людей были страшны своей простотой, от них пахло дешёвым вином и плохими папиросами, запах их был терпок и горек, как запах железнодорожной травы, эти люди и росли, как трава, и умирали, как трава, — с коротким сожалением, но не более того.

Но это была жизнь — ничем не хуже другой, а моей — в особенности.

А ещё знал я немного о жизни тех, кто спал сейчас вокруг меня, о тихой соседке, запасавшей тушёнку ящиками, вкладывавшую в это всю свою небогатую пенсию, о рабочих пяти заводов, о другой женщине, которая сдавала мне комнату.

У неё, например, давно не заладилась семейная жизнь. Муж как-то раз уехал на рыбалку, да так и не вернулся. На второй день она обнаружила пропажу отцовских никчемных облигаций и двух мельхиоровых ложек.

Через полгода она родила сына. Сын оказался недоумком, часто плакал, пускал слюни.

Некоторое время она ещё надеялась, приглашала к себе мужчин, запирая недоумка во второй комнате, где жил теперь я.

Приглашала, кормила, а потом бессильно плакала в ночной кухне над грязной посудой.

Сначала мне казалось, что она положила глаз и на меня. Но нет, это была просто привычка, так сказать, готовность.

Один раз я случайно видел хозяйку через полуоткрытую дверь, когда она переодевалась. Крепкое, ладное тело тридцатипятилетней женщины, с ещё гладкой, упругой кожей, с красивыми бедрами. Только шея портила всё дело.

Одна моя тогдашняя знакомая, писавшая этюды в Мухинском училище, рассказывала мне о натурщицах, голова которых на двадцать лет старше тела.

Такой была и моя хозяйка.

В ту минуту она подняла голову и встретила мой взгляд спокойно, без раздражения, но и приглашение отсутствовало в её глазах. Как будет, так и будет — казалось, говорили они.

И вот она спала, и её история спала вместе с ней.

Сынок тоже спал, пускал слюни, плакал изредка, но тут же вытягивался трупиком на своей кушеточке. Он был незаметен, часто пугался и мог просидеть весь день в каком-нибудь укромном месте — за занавеской, под кроватью или за шкафом.

Он спал, а никакой истории у него не было.

Между тем История поворачивалась, как поворачивается старая деталь в машине, всё смещалось, скрипело и двигалось в этом безлюдном городе вместе с трамваями.

Трамвай, первый после ночного перерыва трамвай, ехал по улице Марата, но нельзя было понять, 28-й это или 11-й.

Невозможно было определить, куда он едет, может, на остров Декабристов, а может — это 34-й, торопящийся на Промышленную улицу.

В остальном всё было тихо, лишь одинокий Русский Сцевола стоял и махался топором в пустом музейном зале.

Висели на улицах бело-сине-красные флаги и иллюминированные серпы и молоты — потому что других фигур не было, а окончились ноябрьские праздники.

И вдруг я понял, какой огромный кусок жизни мы отмахали, помня округлые синие троллейбусы с трафаретной надписью «обслуживается без кондуктора» у задних дверей, керосиновую лавку с очередью, небожителей-космонавтов, изредка спускавшихся на землю, дешёвую еду в кажущемся изобилии, перманентные торжественные похороны и окончившиеся военные парады…

Кончалась эпоха, я чувствовал это, хотя честь этого открытия принадлежала не мне. Всё это прошло, и пройдут приметы нынешнего времени — созвездие рюмочных, сегодняшний праздник, языческие огни Ростральных колонн, войны на окраинах умирающей империи и сонное дыхание коммунальной квартиры.

Люди, тяжело спящие вокруг меня, люди, которых я знал, и те, которых не узнаю никогда, жили своей, недоступной мне жизнью, уходили куда-то прочь.

Всё проходит, но миг истории ещё длится неизменяемым, зависает в нерешительности, истории спящих ещё не продолжаются — в то время, когда по улице Марата грохочет утренний трамвай.

Извините, если кого обидел.

06 сентября 2004

(обратно)

История про Ясную Поляну

Я уехал пахать в Ясную Поляну. Пахать там выходят к курьерскому — это для заслуженных, к скорым поездам допускают молодых да ранних. Мне обычно выпадают электрички — если что, толстый пьяный мужик на поле слева по ходу — это я. Кличка — Филипок.

Извините, если кого обидел.

07 сентября 2004

(обратно)

История про пахоту и зелень

Занимаясь нормальным писательским делом — пахотой вдоль железнодорожного полотна в Ясной поляне, я не до конца вылечился от своего вялотекущего гриппа. Поэтому решил завтра не выходить из дому.

Жизнь тяжела, нужно много ещё всего перепахать — и тут ты, босиком…

Поэтому я полоскал горло календулой. Я смотрел в телевизор и набирал в рот горячую воду с её, календулы, густым вкусом. Потом слонялся по комнате и, наконец, шёл сплёвывать. Мне сказали в телевизоре, что нет никакого сомнения, что северные корейцы не взрывали ничего ядерного, а взорвали что-то обычное. Правда, может, сами не желая того.

В этот момент я пошёл плеваться полосканием. Вернувшись, я увидел в той же студии гринписовца. Гринпис за нас, понятное дело, а "Гринпису" исполнилось сколько-то там юбилейных лет. Поэтому, набрав в рот календулы, я на секунду встретился глазами с борца за зелень. Надо сказать, что я отчего-то недолюбливаю эту организацию — точь-в-точь как комсомол последних лет Советской власти.

Гринписовец открыл рот и сказал:

— Мы за всё ответе, всем помогаем. А что вы думаете, нас всё касается! Вот, вчера корейцы взорвали атомную бомбу — что вы думаете, улучшит это экологическую обстановку у нас на Дальнем Востоке?

Извините, если кого обидел.

14 сентября 2004

(обратно)

История про школу

Тогда я работал в школе. Работа эта была странной, случайной, не денежной, но оставлявшей много свободного времени.

Пришли холода. Школьники мои стали сонливыми и печальными, да и у меня на душе было, как в пустой комнате, застеленной газетами. В комнате этой, куда я возвращался из школы, уныло светила над пыльной пустотой одинокая сороковаттная лампочка. Как избавления ждал я снега. Он выпал, но вместе с ним пришла и зимняя темнота, когда, выехав из дома рано утром, я возвращался обратно в сумерках.

Итак, приходилось вставать рано, пробираться мимо чёрных домов к метро, делать пересадки, лезть, кряхтя, в автобус. Он приходил несколько раньше, чем нужно, и потом я долго прогуливался в школьном дворике. Небо из чёрного становилось фиолетовым, розовело.

Толпа детей с лыжами и без, переминаясь, тоже ждала человека с ключом. Мимо, по тропинке, покрытой снегом, проходил юноша в очках. Он всегда проходил в это время. Если я опаздывал, то встречал его у самой остановки, если шёл вовремя, то на середине пути. И, видимо, зачем-то он нужен был в этой жизни. Молодой человек был студентом — часто я видел его с чертежами или тетрадью под мышкой.

Учителей в школе было шестьдесят или семьдесят, но я знал в лицо только десять. Среди моих приятелей был один из трёх математиков, высокий и лысый, студент-информатик и литератор в огромных очках. Мы курили в лаборантской, и белый сигаретный дым окутывал поцарапанный корпус компьютера «Электроника».

Преподаватель литературы часто изображал картавость вождя революции. Выходило комично, и многие смеялись. Делал он это часто, оттого «товаищь» и «батенька» бились в ушах, как надоедливые мухи. Приходил и милый мальчик, похожий на Пушкина, но с большими ушами, отчего его внешность так же была комичной. Ушастый мальчик учился в каком-то авиационном институте, а сам учил школьников компьютерной грамотности и премудростям стиля кёкошинкай. Приходил, впрочем, ещё один математик в измазанном мелом пиджаке, весь какой-то помятый и обтёрханный. Этот математик по ночам работал на почте и всегда появлялся с ворованными журналами. Они, эти журналы, всегда были странными, странными были и путаные речи математика. Сколько я не напрягался, всё равно я не мог восстановить в памяти их смысл.

Много позднее, уже к концу года, я увидел других учителей. Перед 8 Марта, странным днём советского календаря, когда даже название месяца пишется почему-то с большой буквы, учителя собрались в кабинете домоводства. На свет явились доселе мной невиданные крохотные старушонки, плоскогрудые преподавательницы младших классов.

Выползли, как кроты из своих нор, два трудовика.

Стукнули гранёные стаканы с водкой, с большим трудом выписанной по этому случаю из соседнего магазина. Остроумцы приступили к тостам. Я тоже сказал какую-то гадость и сел на место, продолжая спрашивать себя: «Зачем я здесь?».

Но шло время, мерно отделяемое звонками в коридоре, и постепенно мире стало светлее. Стаял снег, приехали рабочие с ломами и лопатами — и вот, я обнаружил, что тропинка, по которой я ходил в школу, была вымощена бетонными плитами. Отчего-то это изменение поразило меня.

Я продолжал всё так же ездить в школу, входить в светлеющий утренний класс, но странные внутренние преобразования происходили во мне самом. В какой-то момент я понял, что научился некоторым учительским ухваткам.

Это не было умением, нет. Похоже, это состояние было, скорее, на чувство человека, освоившего правила новой игры.

А в школе происходили перемещения, шла неясная внутренняя жизнь. Она не касалась меня. Однажды я заглянул в учительскую и обнаружил там странное копошение.

Оказалось, что учительницы разыгрывают зимние сапоги. Происходило это зловеще, под напряжённый шепот, и оставляло впечатление какой-то готовящейся гадости.

Одна дама со злопамятной морщиной на лбу тут же, у двери, рассказала мне историю про учительскую распродажу, про то, как сеятельницы разумного, доброго, вечного с визгом драли друг другу волосы и хватали коробки из рук. Рассказчица говорила внятно, чётким ненавидящим голосом. Сапог ей не досталось.

Кстати, после дележа выяснилось, что одну пару сапог украли.

Сидя за партами, мальчики и девочки смотрели на меня, ведая об этой особой жизни, и наверняка знали о ней больше меня. Они смотрели на меня беспощадными глазами учителей, ставящих оценку за поведение. Иногда их глаза теплели, иногда они советовались со мной, как сбежать с уроков. Впрочем, однажды учителя по ошибке выбрали меня председателем стачечного комитета несостоявшейся забастовки.

Однажды я сидел на уроке и отдыхал, заставив учеников переписывать параграф из учебника. Солнце било мне в спину, в классе раздавались смешки и шепот. Почему-то меня охватило чувство тревожного, бессмысленного счастья.

Нищие, надо сказать, наводнили город.

Они наводнили город, как победившая армия, и, как эта армия, расположились во всех удобных местах — разматывая портянки, поправляя бинты и рассматривая раны.

Один из них сидел прямо у моего подъезда и играл на консервной банке с грифом от балалайки. От него пахло селедкой, а звук его странного инструмента перекрывал уличный шум.

Пришёл любимый мой месяц, длящийся с пятнадцатого марта по пятнадцатое апреля. Начало апреля стало моим любимым временем, потому что апрель похож на субботний вечер.

Школьным субботним вечером я думал, что у меня ещё остаётся воскресенье. А после прозрачности апреля приходит теплота мая, лето, праздники и каникулы.

Апрель похож на субботу.

В этом году он был поздним, а оттого — ещё более желанным. На каникулы школьники отправились в Крым, а я с ними. В вагоне переплетались шумы, маразматически-радостным голосом дед говорил внучеку:

— У тебя с Антоном было двадцать яблок, ты дал Антону ещё два…

К проводнику же приходили из соседних вагонов товарищи и однообразно шутили — кричали:

— Ревизия! Безбилетные пассажиры есть?!

Ходили по вагонам фальшивые глухонемые — настоящих глухонемых мало. Фальшивые заходили в вагон и раскидывали по мятым железнодорожным простыням фотографические календарики, сонники и портреты Брюса Ли.

Поезд пробирался сквозь страну, а я думал о том, что вот вернулись старые времена, вломился в мой дом шестнадцатый год, и так же расплодились колдуны и прорицатели, и вот уже стреляют, стреляют, стреляют…

Настал день последнего звонка. Во внутреннем дворике школы собрали несколько классов, вытащили на крыльцо устрашающего вида динамики, а директор спел песню, аккомпанируя себе на гитаре. Вслед за директором к микрофону вышла завуч и заявила, что прошлым вечером у неё «родились некоторые строки».

Я замер, а подъехавшие к задним рядам рокеры засвистели. Завуч, тем не менее, не смутилась и прочитала своё стихотворение до конца. Плавающие рифмы в нём потрясли моё воображение, и некоторое время я принимал его за пародию.

Праздник уложился в полчаса. Побежал по двору резвый детина с маленькой первоклашкой на плечах, подняли свой взор к небесам томные одиннадцатиклассницы, учителей обнесли цветами…

И всё закончилось.

Через несколько дней я встретил завуча в школьном коридоре. Улыбаясь солнечному свету и ей, я остановился.

— Почему вы вчера не вышли на работу? — спросила меня завуч. — Вы ещё не в отпуске и обязаны приходить в школу ровно к девяти часам, а уходя, отмечаться у меня в журнале.

Я поднялся на третий этаж и открыл дверь своим ключом. В пыльном классе было пусто и тихо.

Я посмотрел в окно и увидел, как по длинной дорожке от остановки, по нагретым солнцем бетонным плитам, мимо школы идёт юноша в очках. В одной руке юноша держал тубус с чертежами, а в другой — авоську с хлебом.

Проводив его взглядом до угла, я достал лист бумаги и положил перед собой. Лист был немного помят, но я решил, что и так сойдет. Ещё раз поглядев в окно, я вывел:

Директору школы 1100 г. Москвы Семёнову П. Ю. от Березина В. С.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу уволить меня по собственному желанию.

Затем я поставил дату и расписался.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2004

(обратно)

История про город Х

Я приехал из иностранного города Х.

Если кого это интересует, конечно.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2004

(обратно)

История про школьников

В то давнее время, когда вода была мокрее, сахар слаще, а рубли были большими, я работал в школе. Несмотря на величину рублей, жизнь была негуста. А школа моя была с обратной селекцией.

То есть, как только в других школах по соседству освобождалось место, из моей исчезал мало-мальски смышлёный ученик. Зато у меня в восьмом классе учился Бригадир Плохишей. В ту пору появились, как их называли, "Гайдаровы команды" — школьники, размазывавшие грязь на лобовых стёклах. От них откупались несколькими большими рублями — потому что они могли просто разбить стекло или зеркало. Бригадира отличало то, что он нанял себе охранника — из десятиклассников.

Вот и я учил плохишей странным премудростям этики и психологии семейной жизни. Должен был учить и сборке-разборке автомата, но они знали это без меня. Да и автоматы Калашникова исчезли из школ, а второй мой предмет назывался теперь "Обеспечение безопасности жизнедеятельности". Впрочем, учителей не хватало, и я ещё шелестел географическими картами и крутил на своём столе облупленный глобус.

И вот, угрюмым ранним вечером, когда я проверял тетради, ко мне пришёл Бригадир Плохишей.

— Мне нужно три в четверти, — уверенно сказал он.

— Хорошо, — отвечал я. — Приходи завтра, ответишь.

— Нет, вы не поняли. — уже угрюмо сказал Бригадир Плохишей. — Сколько?

Тут я вспомнил, что один мой бывший родственник писал как-то в такой же школе сочинение про советского Ивана Сусанина. Советский Иван Сусанин завёл в болото немецко-фашистскую гадину, а когда та пыталась выкупить свою гадскую жизнь, отвечал:

— Советские офицеры не продаются за такую маленькую цену.

Однако Бригадир Плохишей не был любителем юмора, а был, наоборот, человеком практическим.

Поэтому тем же вечером меня за школой встретило пятеро его подчинённых. Тут есть известная тонкость воспитательного процесса — я не был настоящим педагогом. Оттого, меня не мучили угрызения совести, когда я разбил нос одному и вмял двух других стеклочистов в ноздреватый чёрный снег городской окраины. И правда, устраиваясь на работу по знакомству я не подписывал никаких обязательств.Никто не довёл до моего сведения, что нельзя драться с учениками.

Отряхнувшись и подняв шапку, я продолжил дорогу домой.

Много лет спустя, я ехал к хорошему человеку в гости. Перепутав автобус, я оказался неподалёку от места своей учительской работы. Чёрная тень овального человека качнулась от остановки. И это меня — правильно, сразу насторожило.

— Владимир Сергеич, вы меня не узнаёте? — спросила тень, и я на всякий случай подмотал авоську с бутылкой на запястье, чтобы разбить бутылку о тёмную голову.

Тень качнулась обратно:

— Ну, Владимир Сергеич, я же вам пиво проспорил, а вы тогда сказали, что только после школы можно. Базаров нету, пиво-то за мной. Заходите…

Но история про спор с пивом — уже совсем другая история.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2004

(обратно)

История про славных барсуков

Я решил прославиться. Поэтому я пролез в журнал "Барсук". На всякий случай, чтобы не нарушать тамошние правила, у меня был припасён роман, который я написал много лет назад. Это очень хороший роман. Быть может, лучший из тех, что мне удалось написать.

По нему сразу видно, что я уже тогда увлекался конспирологией, фантастикой, любил кинематограф и был первоклассным партийным октябрёнком. Не говоря уж о том, что я так же, как и теперь, был склонен к лакировке действительности — по тексту видно, что я округлил себе возраст на год. Время тогда было густым, как вода на глубине, страна крепка как корпус Жёлтой Субмарины, воздух Империи сладок как дизельный выхлоп, а будущее ясно как лоция.

Вот этот роман.

Тайна подлодки "Большевик"^[8]

ГЛАВА I

"SOS!" — услышали по радиостанции 19 марта 1964 года. Подводная лодка типа "Большевик"; отправилась 20 марта в поход в Индийский океан. Около острова Мадагаскар была сделана первая остановка. Водолаз Кренделев вышел на дно. Были взяты пробы грунта и обнаружили ход каких-то существ типа "ракет". Было установлено, что подводная гора сползла в воду и на месте ее был вход в необычную пещеру.

ГЛАВА II

Дела шли очень беспокойно. Капитан то и дело выпускал батискаф, которым и управлял. Ученый Спиралькин, беспокоясь, проводил через марлю и процеживал грунт, который сам и доставал в море. Грунт оказался, видимо, поврежденным от взрыва. Взрыв повредил теплоход "Арктику", "Иосифа Святого" и повредил лодку капитана дальнего плавания Суслина.

Водолаз Кроватин доложил, что на месте необыкновенной пещеры была найдена торпедная база, от которой все и произошло.

Лодку Суслина еще удалось обнаружить в перевернутом виде. На второй день профессор Спиралькин выпросился взять пробу железа на всех поврежденных местах лодки Суслина. Обнаружилось, что железо на лодке повреждено именно какими-то торпедами.

Через ночь, в которую очень ярко светила луна, радист Двойкин брал радиостанцию на Москву. Повар Кошечкин варил мясо, и неожиданно появился айсберг. Лодка накренилась и пошла в обход. Капитан скомандовал:

"Пост-норд-ост-39!"

Лодка замедлила ход и тумбочка в кабине врача пошатнулась. Радист Двойкин вдруг обнаружил, что в приемник подложена мина. Узнав это, он сказал капитану, что на лодке находится кровавый преступник и что у него находится ящик мин или бомб. Преступник в шляпе, скрывается в лодке под именем Спиралькин. Механик Горелов мирно сидел в своей каюте и читал книжку "Тайна двух океанов", а профессор Спиралькин сидел в своей каюте и читал газету.

Вдруг по левому борту появилось маленькое суденышко, на носу которого грязью залепленные буквы не были совершенно видны. Китобойное суденышко под номером 3-6-5 везло кита и чуть не тонуло.

Капитан передал чтобы готовили ультразвуковой гарпун, который имелся на лодке. Механик Жестин нажал кнопку. БАХ! Раздался взрыв! 3-6-5 ушло по направлению к берегу.

"Динь-динь-динь!" — послышалось в каюте капитана. Капитан ответил сухим голосом:

"Я у телефона."

Телефонный разговор прервал выстрел пистолета, который раздался над бортом лодки. Глухим тоном ответило железо. Волны бросили настолько лодку, что она доскочила до мыса Горна. На нем она встретила одичавший парусник, на борту которого не было ни одного человека. Водолаз Кроватин доложил, что на корме парусника обнаружили единственного человека, ему было порядка 7 лет.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2004

(обратно)

История про партизанский фэнфик

Сегодня с утра размышлял о старом романе Брилёвой про Крым. тут вот в чём дело. Слово фэнфик пришло в русский язык сравнительно давно — правда, окончательно фиксировало его появление в «Новом мире» статьи Линор Горалик «Как размножаются Малфои». Эта статья странная — в "новом мире" она смотрится как девушка в латексе среди собрания советских писателей. Там много сексуса, и бегают взад-вперёд гомосексуалисты но важно то, что слово фэнфик и масса других классификационных понятий, чрезвычайно распространённых в Сети (и культурологической науке) стали, наконец, ходовыми среди читателей "Нового мира".

Часто путается понятие «сиквела» и «фэнфика» — здесь есть принципиальная разница. «Золотой телёнок» — сиквел «Двенадцати стульев», но уж никак не фэнфик. То же самое можно сказать и о лавинообразном производстве книг Дюма, эксплуатирующих тему, начатую в «Трёх мушкетёрах», хотя сиквелы — фирменная марка массовой культуры.

Фэнфик есть любительское продолжение известного произведения, дописывание понравившегося сюжета, причём это может быть и собственно продолжение, и предыстория («приквел»), и развитие боковой сюжетной линии.

Фэнфик — это вариация произведения, созданная именно его поклонником, а не автором. Так вот (сейчас пойду на кухню).

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2004

(обратно)

История про дописывание

Фу, мало того, что я кашляю, так ещё от этого кашля потерял голос. Очень изумлённый стоял на кухне. Полоскал горло да потел. Продолжим.

…Тут, собственно, вот ещё в чём дело — фольклорное дописывание детективов не сравнимо с массовым появлением фэнфиков в жанре фантастики — и особенно фэнтези. «Научная» фантастика тоже прошла через это — группа молодых писателей выпустила несколько сборников «Миры братьев Стругацких», где дальнейшее развитие получили сюжеты двух знаменитых соавторов.

Но гораздо чаще переписывали и дописывали фэентези, а в ней, разумеется, Толкиена. Мир его Средиземья подошёл фанфику как перчатка — руке. Толкиен дописывался и варьировался и в России такими известными писателями-фантастами от Перумова до приятеля моего детства Свиридова, но он дописывался и сотнями безвестных любителей-фэнов, что навечно погребены в Сети под своими никнеймами.

Толкиенисты, по сути, огромное общественное движение со всеми социологическими особенностями, присущими, скажем, религиозному сообществу. Только несведущий человек может думать, что ему понятны стиль и идеология толкиенистов. Келейные споры о текстах пророков Профессора, собственные Реформации и контр-Реформации просто не видны со стороны, но от этого не становятся менее горячими.

Я довольно давно обнаружил, что среди любителей фэнтэзи и на Сетевых форумах чрезвычайно известна Ольга Брилёва, писатель и журналист, живущий, кажется, в Днепропетровске.

Поскольку её имя тоже связано с переработкой известных сюжетов фэнтези, она ещё четыре года назад в статье «Сиквел: игра на чужом поле». сформулировала своё кредо фэнфика. для меня оно несколько вторично — что отстаивать право на дописывание. Попробуй, и посмотрим результат.

Фантастика только сейчас перестаёт быть корпоративным явлением, а мир Толкиена, видимо таким и останется. Впрочем, есть уникальный случай для современной русской прозы, фантастический роман, изначально существовавший вне корпорации.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2004

(обратно)

История про Аксёнова с Брилёвой

…Так вот, это аксёновский «Остров Крым». Его главный фантастический элемент — альтернативная история СССР. Тут я скажу для тех, кто этого не знает, что среди литературоведов и критиков, занимающихся фантастической литературой, есть несколько устоявшихся терминов — в частности «альтернативная история» и «криптоистория». В первом случае, в особой точке ветвления история идёт совсем иначе, чем нам известно — преображая современную картину мира. Во втором случае современность стала результатом иных, тайных событий — то есть, обусловлена иными причинами, при знакомых и всем известных следствиях.

Как известно, согласно сюжету Аксёнова, полуостров Крым превращён в остров, а Красная армия не сумела захватить его в 1920 году, и там построено русское эмигрантское государство. Важно, что это государство — образ той самой России «что мы потеряли» — а, вернее, никогда не приобретали: успешная, высокотехнологичная либеральная страна с высоким уровнем жизни.

Крым — удивительно подходящее место для экспериментов с географией и историей. Издавна Крым был традиционным местом отдыха, образом земного рая для советского человека. Отдых был оппозиционен работе, а, следовательно, — обыденной жизни. Отправляясь от мифов отнюдь не только Александр Грин сочинял там свой параллельном мире. И вне пространства Лисса и Зурбагана Крым становился полигоном для причудливых фантастических конструкций. Крым — доступное место, и, одновременно, точка множества исторических событий — от войн и депортаций до пленения президентов и реального эксперимента с географией в случае с насыпной косой близ украинского острова Тузла.

Именно мир Крыма — альтернативного государства, мир островного Крыма используется в книге Ольги Брилёвой «Ваше благородие». Этот роман — продолжение того самого знаменитого аксёновского романа, который кончается вторжением Советской армии в независимый Крым и его аннексией. Это определённо — фэнфик, причём единственный известный нам фэнфик в жанре альтернативной истории. Видно, что мир острова Брилёвой очень нравится. Роман Брилёвой построен на рассказе о партизанской войне в Крыму — войне против советских войск, выплёскивающейся за пределы Крыма, вплоть до боевых столкновений под Одессой и Николаевым. Даже форзац книги украшен стилизацией под штабную карту, испещрённую стрелками и значками фортификационных сооружений и воинских частей. Обилие фактуры, подробное описание боёв, тактико-технические характеристики придуманной и реальной техники, мелкие подробности армейской жизни в книге молодого автора наводит на мысль о его необычной военной эрудиции или же о работе с хорошими консультантами, что также говорит об авторе хорошо.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2004

(обратно)

История опять про то же самое

Ладно, пока я не зашёлся в кашле, и оттого не забыл всё — расскажу, что по Брилёвой, война в Крыму заканчивается, — как и всякая гражданская война, — перерождением противоборствующих сил. Победа СССР, достигнутая большими жертвами, оказывается неполной. Крым утрачивает независимость, однако сохраняет автономию внутри СССР. Судя по тексту и по реальной истории — не надолго, потому что кровавая война на острове происходит накануне распада CCCР. Собственно, в момент распада и особенно после того, как существование множества государств на месте огромной империи стало привычным фактом, альтернативная история острова Крым оказывается особым опытом для читателя, увидевшего роман Аксёнова в восьмидесятые годы прошлого века.

В фэнфике Брилёвой есть три важных составляющих: необходимый для массовой литературы лирический сюжет; политико-экономические построения, порождающие плодотворные споры; и, наконец, описания военных действий — иногда спорные, но также интересные. Альтернативная история тем и замечательна, что вызывает интерес к истории «настоящей», и чем более парадоксальна модель, тем интереснее обсуждение. За исключением военной линии всё это присутствовало и в романе Василия Аксёнова; правда, роль боевых действий там играли подковёрные интриги в ЦК КПСС и КГБ. Брилёва, дополняет почти вегетарианскую развязку Аксёнова настоящей локальной войной.

Самой интересной особенностью романа Брилевой оказывается то, что он ставит современного российского читателя в нетривиальную психологическую ситуацию. Если читатель идентифицирует себя с героями романа (а это — характерная черта массовой культуры), то он должен сопереживать партизанам, которые воюют с советской армией.

Очевидно, что сегодня невозможно представить себе идентификацию массового российского читателя, не являющегося этническим чеченцем, с героем гипотетического романа о чеченцах, воюющих с «русскими». Роман Брилевой, читаемый в ситуации чеченской войны снимает этническую составляющую конфликта и превращает его не в этническое или религиозное столкновение, но в разновидность гражданской войны.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2004

(обратно)

История опять про войну. Фэнфик и Крым

А современная война, как известно со времён знаменитых статей Бодрийара, — давно уже превратилась не только в сражения на поле боя, но еще и в медийное событие, в войну PR. А это тот тип войны, в котором важнее всего, как выглядят стороны в глазах наблюдателей.

Взаимоотношения армии и гражданских лиц, как они выглядят в PR, строятся по абсолютно кинематографическим законам. В этом смысле обыватель — удалённый потребитель войны — становится заложником своих представлений о том, что война идет между армиями, что есть возможность оградить от неё стариков, женщин и детей. В современном мире это — утопия, не говоря уж о том, что сами старики, женщины и дети то и дело, к сожалению, оказываются активной (или потерпевшей) стороной в боевых действиях.

Тут ещё вот в чём дело — мнение о том, как нужно освобождать заложников, сформировано исключительно голливудскими фильмами. Сначала кого-то должны убить, потом герой-одиночка или отчаянные офицеры спецназа по очереди убивают террористов, потом погибает ещё два-три заложника. И вот уже главные герои стоят, обнявшись, среди пожарища — всё кончилось.

Между тем, изначально ясно, что все заложники становятся трупами в момент захвата.

Тот самый миф о поведении армии — очень хитрая конструкция. Он, как анекдот, шлифуется годами. Понятно, что англичане, сознательно выкашивавшие своими бомбардировками жилые кварталы немецких городов, действовали сообразно некоторой логике. Точно так же, Рузвельт, превентивно рассадивший за колючую проволоку этнических японцев, как отправившиеся в дальний путь немцы Поволжья — тоже логичное движение событий.

В этой ситуации чрезвычайно легко только в том случае, когда ты принимаешь чью-то стороны. Тогда событие оценивается через эту призму и свои правы во всём, а неудачник плачет. Это, кстати, очень честная позиция — в случае, если она прямо декларируется… Куда хуже потуги объективности — особенно в кухонных или Сетевых спорах.

Это всё я думал, когда читал у Брилёвой всякие ужасы про советских десантников, что насилуют крымчанок.

А общество, особенно после того, как террор вовлекает в войну всех, всегда начинает делиться на своих и чужих. Возникает принципиально новая этика. У Ольги Брилёвой, живущей на Украине, очень выгодная позиция — она дистанцирована от современных проблем Российской Федерации, а действие в её романе построено на противостоянии несуществующих государств — что Острова Крым, что СССР. Читатель может сопереживать то советскому офицеру, то офицерам армии Крыма на фоне натуралистически описанной жестокости тех и других.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2004

(обратно)

История про баранью кость

Я чрезвычайно люблю русских писателей второго и третьего ряда. Среди тех, что я читал пристально, внимательно, и перечитывал самые непопулярные вещи — Юрий Герман. У него, в частности, есть одно место в воспоминаниях о Мейерхольде. Герман рассказывает, что он не носил галстуков, расхаживал в коричневых сапогах, в галифе, в косоворотке и пиджаке. И вот однажды, его как молодого драматурга Мейерхольды повезли его на прием в турецкое посольство. «И тут случился конфуз: швейцар оттер меня от Зинаиды Николаевны и Мейерхольда, и я оказался в низкой комнате, где шоферы дипломатов, аккредитованных в Москве, играли в домино и пили кофе из маленьких чашек. Было накурено, весело и шумно. Минут через сорок пришел Мейерхольд, жалостно посмотрел на меня и произнес:

— Зинаида Николаевна сказала, что это из-за твоих красных боярских сапог тебя не пустили. Ты не огорчайся только. В следующий раз Зина тебя в нашем театральном гардеробе приоденет, у нее там есть знакомство…

Шоферы дипломатических представительств с грохотом забивали «козла». Какое-то чудище в багровом фраке, в жабо, в аксельбантах жадно глодало в углу баранью кость. Иногда забегали лакеи выпить чашечку кофе. Забежал и мажордом.

— Этого я всегда путаю с одним послом, — сказал Всеволод Эмильевич. — И всегда с ним здороваюсь за руку. Он уже знает и говорит: «Я не он. Он там в баре пьет коньяк».

Мейерхольд подтянул к себе поднос, снял с него чашечку кофе, пригубил и, внимательно оглядевшись, сказал:

— Здесь, знаешь ли, куда занятнее, чем наверху.

В следующий раз надену твои розовые сапоги боярского покроя, и пусть меня наверх не пустят. Кофе такое же, а люди интереснее. Ох, этот народец порассказать может, а?

Долго, жадно вглядывался во все и во всех, словно вбирая и запоминая живописные группы людей, и неожиданно со сладким кряхтением произнес:

— Как интересно! Ах, как интересно! Ай-ай-ай»!

Дело, конечно не в Мейерхольде, собственно. Вот эта фраза про «чудище в багровом фраке, в жабо, в аксельбантах жадно глодало в углу баранью кость» главнее всего остального. Если Герман придумал всё это с начала до конца, то это ещё лучше. Дипломатическое чудище, кость, шофёры.

Даже можно опустить появление знаменитого режиссёра — эта кода излишня. Надо рассказать про баранью кость и просто прибавить: «Это меня сразу насторожило».

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2004

(обратно)

История с вином

В тех же воспоминаниях есть и ещё один эпизод. Герман пишет: «Однажды я достал бутылку дефицитного, как тогда говорилось, мозельвейна.

Мейерхольд, пофыркивая, медведем вылез из ванной комнаты, распаренный сел в кресло, велел мне самому отыскать в горке соответствующие вину фужеры. Открыв бутылку, я «красиво» налил немножко себе, потом ему, потом себе до краев. Мейерхольд, как мне показалось, с восторгом смотрел на мое священнодействие. Погодя, шепотом очень заинтересованно осведомился:

— Кто тебя этому научил?

Официант в «Национале», — с чувством собственного достоинства ответил я. — Там такой есть старичок — Егор Фомич.

— Никогда ничему у официантов не учись, — сказал мне тем же таинственным шепотом Мейерхольд. — Не заметишь, как вдруг лакейству и обучишься. А это не надо. Это никому не надо».

При этом, мало-мальски начитанному человеку, даже незнакомому лично с Егором Фомичом, известно, откуда пошёл этот ритуал. В первый бокал могут попасть вместе с вином, и крошки от пробки. От них-то и избавляют собутыльника, то есть — собеседника.

Так, Мейерхольд (сам известный позёр) совершенно ложно интерпретирует etwas, а потом завершает всё это максимой — совершенно верной.

Это чрезвычайно интересная драматургия. Хотя она немного настораживает.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2004

(обратно)

История про музей Николая Островского

Музей Николая Островского — один из самых странных музеев в Москве. Он причудливо выделен из части знаменитого дома на Тверской за номером четырнадцать, построенного ещё архитектором Казаковым. Там на стене висит электрический счётчик с пояснением над шкалой: «Килоуаттъ часъ». Высокие огромные окна прикрыты занавесками, виден тёмный бумажный блин репродуктора. Чёрная кожа и малиновые петлицы на ненадёванной, кажется, гимнастёрки бригадного комиссара — звание, что получил хозяин незадолго до смерти — цвета вечного тридцать шестого года.

Да только в других залах, в которые превратилось соседское жильё, лежат под стеклом такие вещи, что блёкнут пелевинские фантазии. Шлемофон ослепшего десантника, что до сих пор прыгает с парашютом, лыжа одноногой лыжницы, геологический молоток учёного с парализованной спиной. Ну и, конечно, пистолет Марголина, слепого оружейника, что вносит уже совершенно конан-дойлевскую интонацию в этот литературный музей.

Но самое примечательное в музее писателя, которому 29 сентября исполняется сто лет, вовсе не это. Дело в том, что среди прочих особенностей великого романа «Как закалялась сталь» — культ аскезы. В царстве голода и холода постоянно происходит битва с едой. Самая знаменитая сцена бессмертного произведения (дальше которой многие школьники роман и не читали) это подсыпанная в священное пастырское тесто махорка, гнев священника и, как следствие, конец образования. Итак, вся еда у Островского неживая, эта еда — будто мёртвая вода из русских сказок. Это не еда, а топливо — на дороге к живой воде коммунистического завтра.

С того момента, как махра сыплется в православную кастрюлю, герой существует вне сытости и вне жадности. Едой в поездах заняты одни мешочники, они омерзительны как три толстяка в блокадный год. Кухня — место дезертира. Это ясно Павлу Корчагину — даже разутый и озябший, он боится задержаться на минуту рядом с ней. Ему не до еды: друзья ждут его к обеду — «Но Панкратовы не дождались Корчагина к обеду, не вернулся он и к ночи». Вокруг Корчагина звон времени и вилок, толстяки поднимают голову, уже придумана дешёвая столовая за пятачок, и кто-то весело поёт в клозете. Но у него другая жизнь — «Санитарка принесла ужин. Павел от него отказался… В остальное время мать с трудом отбирала у него наушники, чтобы покормить его».

Герой того времени всё время воюет с едой — будто происходит перманентная экспроприация. Вечно сыпется махра, вечно ищут продукты у трактирщика, вечно грузовик с мешками отъезжает от дома трактирщика. Не для себя, а для кого-то другого.

Так вот, странность этого музея в том, что последняя квартира писателя привела его в дом, что более чем архитектором, более, чем жившей там княгиней Волконской, боле, чем забежавшим Пушкиным, знаменит продовольственным магазином. Николай Островский соседствует с символом победивших трёх толстяков — с царством колбас, трестами форели, картелями копчёной грудинки и кредитными товариществами винных бутылок.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2004

(обратно)

История про мелодии

Обнаружил на БиЛайне мелодии звонков:

Гимн UEFA. (Комп. Л. Бетховен) $0.65 06310301196

КРУГ МИХАИЛ. Кольщик $0.65 06310316998

Наш Зенит. (Комп. Л. Стуликов) $0.65 06310301448

КРУГ МИХАИЛ. Водочку пьем $0.65 06310301529

А что за гимн-то Бетховен написал? Кто знает?

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2004

(обратно)

История про закалку стали

Посвящается старшему мастеру завода "Знамя Труда" труда Косареву, который учил меня за станком песне "Токарь делает детали, может сделать пенис из стали, мама, я токаря люблю", а так же конструкционным и прочим сталям.

«Как закалялась сталь» — не уникальный в русской литературе роман. Таких романов всего два — предтечей Островского было «Житие протопопа Аввакума».

Оба эти текста — написаны по канону жития, оба написаны про себя, своими мыслями и своей историей. Обоим авторам было не чуждо смирение плоти, оба познали физические и душевные муки. Речь, впрочем, идёт не о сравнении — компаративистика уволена за выслугою лет. Это всего лишь подтверждение того, что сухой, похожий на мумию человек, проживший тридцать два года, исполнял функцию религиозного героя, святого, превозмогшего телесные страдания.

Михаил Кольцов назвал его в знаменитом очерке «мумией». На «мумию» Островский обиделся. Собственно, писал Кольцов так: «Николай Островский лежит на спине, плашмя, абсолютно неподвижно. Одеяло обёрнуто кругом длинного, тонкого, прямого столба, его тела, как постоянный неснимаемый футляр. Мумия. Но в мумии что-то живёт. Да. Тонкие кисти рук — только кисти — чуть-чуть шевелятся. Они влажны при пожатии. В одной из них слабо держится лёгкая палочка с тряпкой на конце. Слабым движением пальцы направляют палочку к лицу, тряпка отгоняет мух, дерзко собравшихся на уступах белого лица»…

С этой статьи, напечатанной в «Правде» 17 марта 1935 года, началась официальная слава Николая Островского. Если раньше признание было читательским, то теперь оно стало государственным. Можно было обижаться, но буквы в книге стали неотделимы от горизонтальности автора. Более того, этот странный сплав и превратился в сталь, крепче которой не придумаешь — ту сталь, в которой железо замещено верой, а жизненные обстоятельства — лишь малая примесь углерода.

Закалка, кстати, очень интересный процесс — но объяснение его лежит в области рассказов о фазовых переходах, твёрдом углеродном растворе-аустените гамма-железе. Нужно запомнить только то, что истинной закалкой называется та, при которой среда останется однородной при комнатной температуре. Если же скорость охлаждения недостаточна, то пойдёт обратный процесс превращения. Так, если революционная романтика не сменится хозяйственным прагматизмом, то твёрдость государственного сплава будет недостаточной.

В комнатах, покинутых Островским, кстати, до сих пор стоят страшный чёрные обогреватели, поддерживавшие постоянную температуру будто в мавзолее.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2004

(обратно)

История про Островского — третья

Среди того, что писали о главном романе Островского — много унылых конспирологических размышлений. Для начала любой знаменитый советский роман объявлялся написанным другими людьми. Точно так же, болезнь Островского всё время норовили приписать незалеченному сифилису. Отчего-то этот сифилис, как тайный знак масонского отличия, бродит по биографиям советских символов — от Ленина до Островского. Он бродит, будто призрак коммунизма, и нет от него спасения, как от обывателя, который вечно сводит сложную эстетику к простой, и всё время находит подтверждения его обывательской мысли, что мир так же грешен, как и сам обыватель. И всё же мир немного хуже. Врачи бормочут своё: «В результате осмотра я диагностировал болезнь Штрюмпель-Мари-Бехтерева, т. е. одеревенелость позвоночника, прогрессирующий, обезображивающий суставный ревматизм, слепоту на оба глаза, почечные камни, левосторонний остаточный сухой плеврит с возможностью туберкулёза лёгких. Кроме того, имелась весьма значительная атрофия мышц». Судя по воспоминаниям, болеть он начал ещё подростком. Врачей, конечно, никто не слушает, куда интереснее иные открытия — отец Островского был, например, унтер-офицер с двумя Георгиями за Балканскую войну, семья — отнюдь не бедна; школьный аттестат — полон пятёрок.

Спорить об авторстве скучно, важно одно — «Как закалялась сталь» выдержала множество редактур, как и стилистических, так и тех, что спрямляли повороты сюжета. Кто бы издал роман с комментариями… Никто не издаст.

В одном из этих вариантов Павел Корчагин сначала входит в «рабочую оппозицию», а потом кается в этом. Никаких следов оппозиции в тексте не осталось, да и сама она была тщательно выметена из жизни — всё в направлении севера и востока. От издания к изданию менялась речь героев — она становилась литературнее, и можно только додумывать уникальный комсомольский язык двадцатых годов. Это особый язык советских и партийных работников, пришедших со дна взбаламученной жизни, со своими опознавательными знаками, тайным говором и многоязычным акцентом. Внимательное чтение этого романа позволяет, несмотря на слои редактуры, обнаружить знаки времени, подобно тому, как технолог легко определяет в стали добавки — легирующие присадки. Хром партийных дискуссий, вольфрам и кремний классовой ненависти, кобальт неуверенно-личных отношений.

К тому же рисунок этого сплава похож на рисунки Эшера — герой пишет роман, который называет повестью, и последний абзац, что плавно переходит в выходные данные, как раз о том, что повесть одобрена и идёт в печать. Герой смотрится в зеркало, из зеркала на него глядит сверстник, лабиринт отражений бесконечен, и персонаж с автором превращаются в классическую пару двойников, обиходную игру русской литературы.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2004

(обратно)

История про путь железный, а короче — про мумию и толстяков

Впрочем, к этой книге часто придирались и вне обстоятельств её написания. Неприятную подробность давних времён ещё нужно было разыскать, а текст был всегда под рукой — не просто доступный, но и обязательный к прочтению. Вот знаменитая железная дорога на Боярку, именно там произносит Жухрай слова о закалке стали, которые звучат «Вот где сталь закаляется»…

А теперь сидит современный писатель за столом и, обременённый, как настоящий мачо, жизненным опытом, принимается считать: шесть верст там надо построить, да за три месяца. Три месяца, да четыреста человек на стройке.

Писатель, а это довольно известный писатель, начинает вспоминать свою молодость, ухватистость и сметливость, частит названиями рельс и шпал и, наконец, обещает вдевятером эту дорогу проложить за месяц.

Ну, мы помним, что в этой истории много другого непонятного — кроме простой арифметики. Непонятно, отчего всё же не воспользовались подводами, кто-то выражает сомнение в том, что можно было вырубить в том месте 210 тысяч кубометров дров, говорят, что не придуманная глина там, а песок, странно звучит обязательство комсомольцев дать, наконец, дрова городу Киеву к первому января. Не говоря уж о невнятных показаниях бывших участников строительства, что не сумели найти своей узкоколейки. Всё это не важно, впрочем.

Потому что апломб писателя разбивается о смысл и структуру жития.

Много лет назад другой писатель написал антиклерикальную книгу — и это был очень хороший писатель. Он глумился и хохотал, цитируя всяко разные церковные тексты. Наконец, шёл место из Святого писания и выволок на свет всю его кровожадность. Хороший писатель иллюстрировал эту кровожадность убийством всех «мочащихся к стене»: «Я убежден в этом, потому что такую неприличность Источник хорошего тона никогда никому не спускал. Человек мог мочиться на дерево, он мог мочиться на свою мать, он мог обмочить собственные штаны — и все это сошло бы ему с рук, но мочиться к стене он не смел, это значило бы зайти слишком уж далеко. Откуда возникло божественное предубеждение против столь безобидного поступка, нигде не объясняется. Но во всяком случае мы знаем, что предубеждение это было очень велико — так велико, что Бога могло удовлетворить лишь полное истребление всех, кто обитал в области, где стена была подобным образом осквернена». Хороший писатель Марк Твен, а это именно он написал книгу «Письма с Земли», говорит всё это с пафосом, чуть было не заставляющим нас забыть, что «мочащийся к стене» лишь древний эвфемизм мужчины. Но это был Марк Твен — чего уж говорить о других, влюблённых в себя писателях.

И вот, люди, что ловят Николая Островского на арифметике, попадают в то же положение незадачливого комментатора. Они недоверчиво наклоняют голову и переспрашивают:

— Пятью буханками? Сколько-сколько тысяч? Ну, поделим столбиком… Что получилось? А?

Тьфу на них.

***

История движется, будто поршень. Если победит воля и дух, то возьмёт верх тишина второго этажа дома номер четырнадцать. Если радостно затрещат кассовые аппараты внизу, зашелестит громко фольга и целлофан — значит, победила плоть. То Павел Корчагин пронесётся через нашу жизнь таким, каким он был в начале своего жития — с шашкой, на лихом коне, то проедут в карете Толстяки в компании с дохлой куклой наследника Тутти. Вот она, чёрная немецкая карета — несётся по Тверской, вот мёртвая кукольная рука в рука за стеклом, да угрюмые глаза Толстяков.

Всё дело в генетическом опыте.

Толстяки знают, что мумия всегда возвращается.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2004

(обратно)

История про задумчивость

Я задумался — от чего это: как сядешь один вечером дома, так непременно водки напьёшься?

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2004

(обратно)

История про рыбу

Есть такие моменты человечьей жизни, которые особенно не видны. Вернее, они видны только при тщательном всматривании — но после них всё уже не будет так, как прежде.

Надо сказать. что сегодняшний день я думал посвятить упорному буквенному труду, но днём чуть-чуть отклонился от магазинного курса.

Собственно, я хотел купить табаку — сколь нездорового, столь и невинного.

Но что-то повело меня в сторону и я купил копчёную рыбу. Это определило весь день, день в отсутствии табака и буковок.

На прилавке лежала большая как полено, скумбрия. Скумбрия одуряюще пахла дымом и рыбьим мясом. Я шёл, держа рыбу как нож-наваху. На меня, разумеется, оборачивались бездымные и безрыбные. Покупка рыбы определила дальнейшее — я свернул в сторону от намеченнонго пути и купил картошки и зелени.

И теперь я сижу на месте и день идёт по накату.

Водка вспыхивает гранями в стакане имени Веры Мухиной, роняет крошку Бородинский хлеб — всё катится своим чередом, упорным осенним трудом, трудом болдинского разлива.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2004

(обратно)

История про Галковского

Начал я как-то по служебной обязанности размышлять о Галковском — потому что на службе выдали мне его книгу. Эта книга, имеющая наряду с копирайтом автора копирайт псковской областной типографии, по сути — сборник статей и интервью. Часть из них хорошо известна по «Независимой газете» и «Консерватору» — жаль только не вошло чудесное интервью Галковского газете «Завтра».

Тут я понял, что никакого раздражения у меня сам Галковский не вызывает, наши расхождения с ним суть только эстветические, как говорил Синявский совершенно по другому, правда, поводу.

Название книга получила способом сколь действенным, сколь и не новым — наугад раскрытой страницей орфографического словаря, издана она криво — сэкономили не только на корректоре, но и просто на вычитке, а от сетевых публикаций остались подчёркивания — следы вымороченных гиперссылок.

Интереснее самих текстов и личности автора, впрочем, культурный феномен «галковский». Поскольку в этой книге перепечатано несколько газетных статей, что широко обсуждались год-два назад. Если они напечатаны без изменений, то значит, автор вполне расписывается в верности убеждениям и творческому методу.

В частности там есть статья о Дзержинском, представляющая его ярым ненавистником русских, и как бы польским нелегалом в СССР. Кстати, там весьма оригинально объясняется поражение Красной армии у Варшавы — Галковский намекает, что только диверсия Дзержинского спасла его родную Польшу.

Там же Галковский приводит рассказ о расстреле Дзержинским железнодорожников из некоего источника, оговариваясь, впрочем: «Приведённые воспоминания, конечно, могут быть фантазией. Хотя их автор — поляк (граф Богдан Роникер), что в данном контексте служит дополнительным аргументом в пользу подлинности»

Дотошные люди (это был bbb), впрочем, не жалея своего времени, обнаруживают, что был такой Bohdan Jaxa-Ronikier, что стал ещё до русской революции модным писателем, был осуждён за убийство родственника по корыстным мотивам на одиннадцать лет каторги с последующей ссылкой в Сибирь. Наказания этого он не отбыл — из-за начавшейся мировой войны и последующих катаклизмов. У Роникера действительно была книга "Дзержинский, красный палач, золотое сердце" ("Dzierzynski, czerwony kat, zlote serce"). Она несколько раз публиковалась в Польше и переводилась на иностранные языки — при этом оставаясь тем, чем была — бульварным романом.

Во-первых, это не книга воспоминаний — в неё содержатся сцены разговоров Ленина из Дзержинского достойные именно звания бульварного романа.

Во-вторых, текст Роникера признаётся недостоверным даже Анджеем Айненкелем, автором предисловия к краковскому переизданию 1990 года. Выясняется, что две женщины, которых убил Дзержинский при романтических обстоятельствах, умерли гораздо позже, остальные события не менее фантастичны, а сам эпизод с расстрелом железнодорожников по классовому признаку не мог происходить в сентябре 1918 года в Гомеле, так как Гомель тогда был занят немцами.

В-третьих, мало того, что Галковский использует этот в полном смысле недостоверный источник в качестве доказательства, так ещё и переносит действие в послевоенное время, когда Дзержинский наводил порядок на транспорте. Расстрел железнодорожников по классовому признаку превращается в расстрел по национальному (поляка отпускают), а Дзержинский — в тайного вредителя и, одновременно, благодетеля Польши.

Эта история очень показательна — потому что мы имеем дело с безответственным отношением к слову. Но Галковский не одинок — сейчас вообще настало время неаккуратных мыслителей — Дугин, Переслегин, Фоменко и Носовский, Кара-Мурза, и проч., и проч.

На протяжении многих столетий печатное слово на Руси предполагалось санкционированной истиной. Инерция уважительного отношения к учёному суждению, закреплённому письменно, сохраняется и теперь.

Точно так же, позиционирование персонажа как историка, философа и писателя переносит на него с одной стороны просветительный пафос русской литературы, почти религиозную ценность философии и, наконец, точность учёного (В уже упомянутом интервью газете «Завтра» он замечает: «Формально, с такой биографией, я сейчас должен быть доктором наук и профессором».

Но при внимательном разборе вдруг оказывается, что это позиционирование нечестно — оно напоминает известный анекдот «А когда я попросил показать карты, то они и говорят, что джентльмены верят друг другу на слово. Тут мне, Петька, карта так и попёрла!».

Как только в тексте видят скуку и косноязычие, то оказывается, что мы имеем дело с историком. А как только публицистику, притворившуюся основательной и точной, уличают в шулерском передёргивании, собеседник вдруг оказывается писателем, или, пуще того — философом.

Ничего страшного, впрочем, в этом нет — Галковский является удивительным двойником современного интеллигента, знания которого обширны, но нетвёрды. Он не измучен работой на токарном станке и врачебным делом, что мешало бы ему посвящать дни за днями отвлечённым вопросам политики и истории.

Ибо, известно, что темы национальных побед и поражений, воровство чиновников, евреи собирают множество откликов. И ныне, и присно, и во веки веков.

Одна из таких тем — тема конспирологическая.

Мир нескольких текстов Галковского пересказывается простой формулой «Англичанка гадит» — его конспирологические теории парадоксальны почти фоменковской изящностью, и так же не нуждаются в проверке.

Когда Галковский в интервью и прочих текстах начинает рассказывать о своём одиночестве и трудной судьбе, то на ум сразу приходит известный персонаж Ильфа и Петрова — "я старый, больной, меня девушки не любят" ср. "Родственников у меня нет. Одни умерли, другие отдалились. Есть старенькая мама и сестра. Я их люблю… Можно сказать, что я сирота. О моей жизни (целиком) никто не знает, и о моих планах и фантазиях никто не знает". Жалкие и ничтожные люди окружают его, мир неприятен и бессмысленен, но есть надежда на грядущую востребованность: «Интеллектуал — существо сильное и опасное. Разумное государство должно его подкупать. Подкупать культурно, уважительно, давая некоторый простор для творчества — лакеи из писателей, художников, музыкантов, учёных получаются не ахти какие».

Нет, не "Бобок", не петербургский житель, с кроткой дохлой женой на столе. Но нет, не проповедь в духе "Замечательных чудаков и оригиналов", не какое-нибудь "Без праци не бенди колорацы", Преображенская больница, ворох ожидающих мудрости посетителей…

Нет, это философия родом из города Черноморска.

И вот незримый двойник шепчет тебе в ухо, что Галковский — конечная стадия развития пикейного жилета. Действительно, в штатном расписании русского общества всегда была должность анфантного и терибльного интеллигента. То есть, такого интеллигента, то громко вопит, если кто пролил соус на скатерть, но рассуждает в том же кругу о разных высоких материях.

И вот разговор у нарпитовской столовой № 68 столовой вечен — Ганди поехал в Данди, конференция по разоружению, выступление графа Бернсторфа (Бернсторф — это голова!), впрочем Сноуден — не меньшая голова, речь, что он произнес на собрании избирателей в Бирмингаме, этой цитадели консерваторов? И голова-Бриан со своим проектом пан-Европы…

Мы видим, что пикейные жилеты, бывшие комиссионеры и сумасшедшие бухгалтеры были, конечно, не совсем чеховскими интеллегентами, но, тем не менее, мы говорим о хитром сплаве "бывших" стариков образца 1930 года и интеллигентов, что к рубежу веков, унылому финдесьеклю, тоже стали "бывшими". Зицпредседатель Фунт, кстати, был один из этих "жилетников". Вечен этот текст вечен, как вечен и этот тип размышлений.

Бриан, голова, палец в рот.

Или два пальца туда же.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2004

(обратно)

История про Грина

Я начал перебирать всякие истории про писателей. Про Грина в частности — про другого, настоящего Грина, не Гриневского, а человека по фамилии Green. Грэм Грин чрезвычайно интересная фигура — в слове «фигура», впрочем, нет ничего обидного. Это пример настоящего западного писателя XX века — с извилистой биографией, с непростой личной жизнью, но главное с книгами, которые были переведены на десятки языков мира.

Это такой тип писателя-путешественника, у которого эстетика соединяется с географией.

Грин был известен у нас благодаря нескольким романам, названия которых оторвались от текста и пустились в самостоятельное странствие. «Тихий американец», «Наш человек в Гаване» и «Комедианты» превратились в названия газетных статей — а это было верным свидетельством признания советской пропагандистской машины.

У нас перевдили разные его книги, но по сравнению с этими «Меня создала Англия» «Власть и слава», «Суть дела», или «Ценой потери», какой-нибудь «Ужин с Бомбой» — остались за списком популярного чтения.

Только, конечно, Грин никогда не боролся ни с каким империализмом. Он был довольно эксцентричный человек.

Причём это Грин написал в 1966 году книгу о Фиделе Кастро, где рассказывая о публичных выступлениях бородатого кубинца, замечал: «Фидель марксист, но марксист эмпирический, играющий коммунизм на слух, а не по нотам. Гипотеза для него важнее догмы, оттого его и прозвали еретиком. «Мы не принадлежим к какой-либо секте или масонской ложе, не исповедуем никакой религии. Мы еретики? Ну что ж, еретики так еретики, пускай нас называют еретиками». И еще из той же речи: “Если существует марксистско-ленинская партия, вызубрившая наизусть всю “Диалектику истории” и вообще все написанное Марксом, Энгельсом и Лениным и все равно неспособная хоть что-нибудь сделать, неужели же остальные обязаны ждать и откладывать революцию до лучших времен?” Он видит, как коммунизм повсеместно становится консервативным и бюрократическим, как революция умирает на кабинетных столах, задыхается в тисках государственных границ. (Я пересказал ему известное соображение, что Россия сейчас куда ближе к административно-хозяйственной революции, нежели к коммунистической».

Извините, если кого обидел.

04 октября 2004

(обратно)

История про Грина-2

Добавляло эксцентрики в образ Грина то, что он был принципиальным католиком в Англии, что в общем-то не такая простая жизнь. Как-то потом, много лет спустя Грина позвали на диспут с коммунистами — дело происходило в Италии, где и сейчас, а особенно после Второй мировой войны, коммунисты были очень сильны.

Грин вышел на сцену и сразу же завоевал расположение аудитории, сказав, что между коммунистами и католиками много общего. Когда все успокоились, Грэм Грин продолжил:

— Да, много общего — ведь и у вас, коммунистов, и у нас, католиков, руки по локоть в крови.

При этом, всю жизнь обсуждая богословские вопросы, имея их в качестве фона своей жизни Грин жил так, что и его самого часто называли еретиком. Та история с разводом, вернее, с неудавшимся разводом, что составляет полсюжета в романе «Тихий американец» — суть история автобиографичная.

В середине двадцатых годов он познакомился со своей будущей женой Вивьен — поводом к встрече было именно обсуждение католических терминов. Брак начал агонизирковать уже в момент своего рождения — уже с середины тридцатых Грин жил вне дома, появились постоянные подруги, появилось то, что называется милицейским словом «сожительница».

Это, кстати, очень интересный пример того, что сплетня обязательно становится элементом биографии писателя XX века. Она как бы встроена в тексты писателей, а писатель-семьянин, писатель-однолюб становится сказочным существом и больше похож на единорога. Литературный ценитель превращается в постельничьего со свечкой, отмеряя сюжеты женскими именами.

Дэвид Лодж писал о странной смеси фарса и трагедии в этом браке: «Лишившаяся семейного гнезда Вивьен была вне себя от горя и с той поры занялась коллекционированием старинных кукольных домиков. Их брак все более походил на психологические драмы Стриндберга и Ибсена разом».

Извините, если кого обидел.

05 октября 2004

(обратно)

История про Грина — ещё одна

Собственно, слово «эксцентрик» в технике означает нечто совсем иное, чем в цирке. Эксцентрик — это круглый диск, ось вращения которого не совпадает с его геометрической осью.

Всякий может увидеть несколько эксцентриков, подойдя к паровозу. Там, в масляном и чёрном подбрюшье паровоза находятся кривошипно-шатунные механизмы — поступательное движение шатуна превращается в бег колёс.

Грина много переводили и печатали. Советская власть вполне удовлетворяясь только видимыми движениями эксцентрика. Можно было говорить о том, что писатель склоняется к «социализму», не замечая при этом, что он любит «советское» ещё меньше чем «бюрократическое». Кстати, признание русской интеллигенцией было у Гринов вполне семейным. Сын его Френсис не так давно ещё основал и курировал «Малый Букер» в России.

Колеса крутилось, история двигалась.

Понемногу сам Грэм Грин становится настоящим достоянием истории — как писатель-эксцентрик, как эссеист-путешественник, как немного вышедший из моды, но раритетный паровоз.

Извините, если кого обидел.

05 октября 2004

(обратно)

История про жратву

Нет, всё-таки вдумчивое спокойное приготовление пищи и задумчивое её поглощение вкупе с распитием горячительных напитков изрядно скрашивают разочарование и печаль жизни. Да.

Извините, если кого обидел.

05 октября 2004

(обратно)

История про устриц (I)

Как-то я ввязался в длинный и унылый разговор. Разговор тянулся дешёвым химическим леденцом — страны мешались с континентами, а дохлые правители с живыми. Не было в том разговоре счастья — я щёлкал клювом, как устрица, приговорённая к съедению — раковиной.

Я говорил о том, что мне всё чаще казалось, что международные отношения в прежнем понимании этого слова рухнули ещё в 1999 году, когда над Югославией зависли крылатые птицы, загорелись дома, и рухнули мосты через Дунай. Вместе с понятием международного суверенитета, и всё то, что происходит сейчас — просто оформление этого. А что это может не нравиться — так это дело житейское.

Понимающие толк в жизни, и преуспевшие в жизни люди говорили мне, что суверенитет не показал себя с положительной стороны, и нарушали его все, кому не лень.

И я соглашался с ними.

Многочисленные и мелкие суверенитеты, как суверенитеты устриц тысячу раз нарушали разные едоки. Дело обстояло как с браком и сожительством — грань между ними тонкая, но она есть, она почти не ощущается, но присутствует в мире. И в браке люди могут жить по разному, и, сожительствуя без договоров и бумажек, люди могут прожить такую же судьбу. Но долгое время в сожительстве государств было некоторое табу, а теперь одним, а, по сути, несколькими табу меньше.

Успешливые люди из успешливых стран говорили мне, что если кого-то бьют в подъезде, то у меня должны быть очень веские причины, чтобы не вмешаться. Физическая слабость может быть таковой, а остальное — уже нет. И недовольство тех, кто сам не вмешался, а теперь пытается скрыть свой позор, объясняя, что как раз не вмешаться — было мудро и благородно — тоже не причина, говорили мне успешливые люди. Но я думал о том, как один мальчик ставит синяк под глазом другому, а вмешательство будет означать как минимум перелом хребта виноватому. Тогда, думал я, можно и воздержаться. С другой стороны, в международных отношениях — невинных мальчиков мало.

Успешливые люди объясняли мне, что мир делится на две части — страны демократические, которые не хотят воевать, пока возможно, и диктатуры, которые сдерживает только страх. Но колебания демократов уничтожают страх. Но я отвечал успешливым людям, что в международных отношениях хребты ломают с завидным постоянством — причём как правым, так и виноватым.

А когда в чужом подъезде кого-то бьют, и вы не можете понять, за что, кого и кто — и очень тяжело понять, что дальше произойдёт там, в этой кромешной темноте. Раньше была возможность крикнуть "Я в домике!", которую пользовали мерзкие мальчики и не до конца мерзкие. А теперь известно, что когда во имя исторической целесообразности кого-то будут убивать, то кричать "Я в домике!" перед смертью бессмысленно. Частная собственность — понятие из того же ряда. Понятно, что её то и дело вымогают и воруют — но отмени этот институт — и развалится тот мир, что мы знаем.

Успешливые люди, напротив, настаивали на том, что лишь насильники и убийцы не покрываются демократическим домиком. Раньше мы считали, говорили мне они, что "мой дом — моя крепость" — да, и сейчас считаем, кроме как, если хозяин дома пристрелил жену и пару детей. Мы не говорим — табу отменили. Мы говорим — табу этот случай не покрывает. То же — и с частной собственностью. Я вполне могу отнять чью-то частную собственность, если, скажем, это единственный способ — спасти чью-то жизнь.

Но я не расходился с успешливыми людьми в понятии военной и политической целесообразности — только в довершал их мысль своим наблюдением. Я считал, что стиль нашего времени в том, что оставшаяся сверхдержава может, в силу каким-то образом понимаемой ею целесообразности, навалиться на кого-то и отпиздить его так, что мало не покажется.

И тут на меня снизошло озарение — я-то находился среди устриц, а мои собеседники прогуливались по берегу. У них было право (оттого, что они были гражданами успешливых стран), нормальное право сильного, не сдержанного ничем. Они действительно могли вломиться в дом и пристрелить хозяина, до того, как он пристрелит свою жену и детей. Это вторжение можно мотивировать тем, что они как-то слышали, что у хозяина могло бы быть ружьё, и если оно не найдено, в этом тоже не будет ничего страшного.

Я думал об этом без тени иронии. Как устрица, трезво оценивающая свои аргументы.

Это был даже не разговор Жеглова с Шараповым, столь известный нам, это был разговор устрицы с Плотником. Это был пересказ убеждений, а это ужасно скучно — особенно потому, что я их убеждения уважал, хоть и не разделял.

Успешливые люди стали, правда, горячится и говорить, что химическое оружие рано или поздно найдут, их успешные страны с устрицами не воюют, а наоборот, только ставят на место моржей и Плотников.

Но я, скрепя своей створкой, думал о том, что, кто Плотник, кто морж, а кто устрица им самим, сильным борцом за идеалы устриц и определяется. И, в принципе, дальше можно бороться с многожёнством — за права женщин ковровым бомбометанием.

Пока ещё моржам и Плотникам неловко сказать — мы вас отпиздили за то, что нам не нравится, как вы живёте, как управляется ваше государство, или — как вы распоряжаетесь природными ресурсами, или вот у вас к женщинам относятся не так, как подобает согласно правилам моржей. Или правилам Плотников. Но в скором времени, я думаю, неловкость пройдёт.

Мы, устрицы, хорошо знаем, что нас часто едят из чисто гуманных соображений. Некоторых из нас иногда, правда, выставляют в больших аквариумах. И у всех нас, устриц, теперь есть шанс, что нам постучат в дверь и, войдя, отпиздят профилактически. И нечего прятаться в раковины, ясно, что одно нажатие ножом откроет их створки.

Я не мог спорить с успешными людьми — голос устрицы негромок, она знает — когда отпиздят негодяев, то примутся за них. У устриц может оказаться слишком много бананов (как в том сборнике рассказов, эпиграфом к которому автор взял историю с разговорами на берегу), у них может проходить через дачный участок какой-нибудь канал. Или у них в квартире окажется слишком много медных проводов, и тогда ответственный квартиросъёмщик, неудачно правивший коммунальной квартирой, погибнет при неизвестных обстоятельствах, и квартирных устриц отпиздят оптом и в розницу, или же на участке незадачливых устриц какой-нибудь морж захочет построить аэродром, а это не понравится Плотнику, вполне возможно, что устрицы не к месту начнут производить какие-нибудь лекарства, а, как известно, они могут произвести что-то другое, и тогда их тоже будут пиздить. А иногда у устрицы неправильные картографические очертания или слишком много нефти, тогда рядом с ней тонет лодка Плотника, и Плотник пиздит устрицу за это обстоятельство.

Устрица иногда просто оказывается в не то время не в том месте.

В общем, жизнь устриц такая, что давно их научила, что пиздить будут обязательно. Негромкий голос устрицы особо не слышно. Неизвестно даже, пищит она от радости освобождения или от ужасов оккупации. И вопрос "За что?" задавать бессмысленно.

Настоящая честная устрица, впрочем, не говорит от лица какой-то страны. Потому что она знает, что во всех странах есть свои моржи и плотники, во всех странах живут тысячи разных устриц — у одних прямые носы, у других — кривые. Есть стройные устрицы, а есть толстые. Впрочем, есть устрицы "нулевого" номера. Они все живут по-разному.

Только большинство из устриц знает, что когда в окно их раковины влетает ракета, то она не разбирает, какая именно устрица там жила, и чем виновата. А как мы только что выяснили, устрица часто виновата тем, что живёт рядом с какой-то неправильной, тухлой устрицей. А когда уничтожают тухлую, приходится как в хирургии, вырезать некоторое количество хорошего живого мяса.

Я не говорю от имени страны. Я считаю, что самое трудное говорить сейчас только от своего имени, и если я позволяю себе сказать "мы, устрицы", то это значит, я посоветовался с сидящими неподалёку. В прошлой жизни многие устрицы были людьми, и мы знаем, что если к нашему заборчику подъехал Плотник с шашкой в руке, то нас явно будут пиздить, чтобы он не говорил.

Успешливые люди как-то осеклись и начали говорить со мной иначе. Они сказали, что не имели в виду "право сильного", что речь шла о долге правого. Что пока я не съел какой-нибудь устрицы, то могу спать спокойно. Но тут они ломились в открытую дверь, потому что были похожи на всадника, подъехавшего к моему домику, когда я ещё был не устрицей, а человеком. Я был пузат, у меня были кривой нос и залысины. И вот к моему дому подъезжал всадник в папахе.

И я сразу понимал, что скоро кого-то будут пизить. Я вовсе не был убеждён, что меня будут первого. Мой лапсердак был рван, и если я сослепу не разглядел на красную звезду, может быть, Плотник на коне не вывел бы меня в расход меня за толщину брюха.

Правда, может, он бы держал сторону Петлюры, и тогда, прежде чем меня пиздить, он пошёл бы насиловать дочерей Хаима, который жил слева от меня. Может, он оказался бы офицером, снявший погоны, и тогда он, мой неизвестный собеседник на лошади, побрезговал бы меня убивать. А может, он — махновец, и начал бы меня сначала грабить, и я отдал бы ему всё, и, может, прожил бы ещё ночь.

И нечего было бы мне кричать, что в мой домик нельзя. Я же понимал, что если ко мне подъехал большевик — то у него долг избавить мир от буржуев, если он петлюровец, то нужно отстоять Украину, а если махновец — его священный долг перераспределить мои деньги.

Но я точно знаю, что через некоторое время долг начнёт эволюционировать и бестолку спрашивать, нужно молиться. Всё равно будут пиздить.

Мне оставалось бы сказать:

— Ваша правда, господин-товарищ-барин, я же что? Я всё понимаю. И уж те, кого вы вчера повесили вчера — всенепременно бандиты были, и те, кого завтра запорете — обязательно бандиты будут. Нешто мы не понимаем. И у Хаима дочерей вы славно угомонили. Мы-то люди понятливые, знаем. Как кого угомонили, так значит так надо, и иначе быть не могло. Только уж шашкой не машитесь, будьте добреньки.

Но, говоря это, я уже давно не ощущал себя человеком — я покрывался костяным панцирем, как домиком. Я обрастал твёрдой одеждой устрицы, как гробом обрастает недавний мертвец.

Правильные успешливые люди начали меня упрекать, что так обычно говорят те, кто таят злобу. Но я, суетясь, бормотал, что это никак невозможно. Потому как если таить злобу долго, то лучше просто повесится. Что я просто таю тоску — потому что мир несовершенен. И с эти уж ничего не поделаешь.

Оттого я точно знаю, что если будут наводить порядок, то придёт Плотник и будет пиздить всех. Причём порядка всё равно не будет, чтобы этот многонациональный плотник не говорил.

И прежде, чем окончательно превратиться в устрицу, пока шевелятся губы, не превратившиеся ещё в костяные створки, я шепчу стихи моего любимого поэта, о пулемётчике, который в своём доте тоже был немного похож на устрицу. Этот поэт был по своей натуре и биографии убеждённым коммунистом, и, наверное, никогда в жизни не видел устриц:

Извините, если кого обидел.

06 октября 2004

(обратно)

Исстория про приход из гостей

Вот ведь — вернёшься из гостей, и ну опять жрать. Да.

Извините, если кого обидел.

06 октября 2004

(обратно)

История про демократию

Зачем-то провёл ночь за разговорами о демократии. Да, да, и я тоже бываю без ума — вместо того, чтобы за девками бегать по кровати, или там вином в стакане булькать, иногда я именно так провожу свои ночи.

Так вот, после этих бестолковых разговоров я вспомнил чудесную фразу, что произнесла моя преподавательница но научному коммунизму. Она встала перед аудиторией, и, назидательно подняв палец, сказала:

— Говоря о демократии, мы всегда должны помнить, что это за демократия. Демократия кого над кем.

Извините, если кого обидел.

08 октября 2004

(обратно)

История про бренди

Интуитивно понятно, что такое бренди — brandwijn, жжёное вино то есть, продукт перегонки вина. В России изначально все крепкие напитки старше сорокаградусов называли водками, в отличие от других стран, где водка — только продукт из зерна, свёклы или картофеля. Дело в культурологической разнице, которая проявляется в терминах. Для нормального российского алкоголика коньяк — это крепкий напиток из винограда, для алкоголика просвещённого — коньяк это бренди, произведённый во французской провинции Коньяк, а всё остальное крепкое из винограда — собственно бренди. Однако, в мировой практике бренди называют и сливовицу, текилу, ракию, чачу, граппу и прочее интересное бухло из этого ряда.

Но дело в том, что есть Положение № 1576/89 принятое Советом ЕС 29.05.1989 бренди это «крепкий спиртной напиток, который произведён из винного спирта, купажирован или не купажирован с винным дистиллятом, выгнанным при крепости менее чем в 94,8 градуса, при этом содержание означенного дистиллята не должно превышать 50 % общего объёма итогового продукта; выдержан не менее одного года в дубовых бочках объёмом 1000 литров или не менее полугода в дубовых бочках меньшего объёма; содержит летучих веществ в количестве, равном или превосходящем 125 граммов на гектолитр 100 %-го этилового спирта; получен исключительно методом однократной или двойной дистилляции используемого сырья; содержит метилового спирта не более 200 граммов на гектолитр 100 % этилового спирта». Последнее для панического русского уха, чтящего пьесу Ерофеева и городские легенды слышится просто завораживающе.

Извините, если кого обидел.

11 октября 2004

(обратно)

История про Чили

Я живу в местности, что насыщена захиревшими домами успешливых советских людей. Часть этих людей сгинула в никуда, иные поднялись, и живут теперь под Москвой. Ну а часть вымерла без партийной манны, сыпавшейся когда-то в специально отведённых местах. Хоть народ и недолго водили по пустыне переходного периода, но уж какая там манна…

Эти люди вросли в свои норы, как кроты, и их видят редко.

Как-то я шёл на службу, и вдруг услышал вопрос в спину:

— А пончо-то у вас настоящее?

— Настоящее, — отвечаю. — А что?

И только тогда я повернулся на голос. Сзади стоял аккуратный человек лет семидесяти, очень примерного вида — в старинном гэдээровском плаще, перетянутым плащёвым же ремнём. В шляпе с узкими полями. В чистой рубашке и древнем аккуратном галстуке.

Смотрит на меня этот человек, и, не слыша вопроса, продолжает спрашивать:

— Не из Чили?

— Нет, — ответил я безнадёжно.

— Да… — махнул рукой человек, протянул скорбно: — Да… В Чили-то мы облажа-а-ались…

И ушёл вбок. Так, в двух словах, он рассказал мне всю свою биографию и второй том учебника «История СССР».

Извините, если кого обидел.

18 октября 2004

(обратно)

История про пончо

Как-то я жил далеко от дома в странной местности. Время текло медленно, как сметанная кровь гевеи. Я качался в гамаке, смотрел на океан и курил кривую пахучую сигару. Сигары действительно были изрядно вонючи и чадили, будто пароходы, что пришли за банановым хлебом в этот край. Разглядывал я через створ гамака танцы при свете мигающих ламп. Крутили попами негры и индейцы, а так же всякая разноцветная их смесь, а над ними крутила свой вечный танец москиты.

Иногда ко мне подплывала черепаха и смотрела на меня круглыми добрыми глазами.

А по вечерам ко мне приходил Команданте Рамон де Буэнофуэно Гутьеррес и играл со мной в шахматы. В эндшпиле его жена, Мария-Анна-Солоха Гутьеррес, сверкая мне своими негритянскими глазами, делала мне загадочные знаки под столом. На шее у неё горело монисто из человеческих зубов, оправленных в чистое золото.

По утрам мы с Команданте упражнялись в стрельбе из пистолета. У меня пистолета не завелось, хотя в этих местах они заводятся в кармане быстро — как плесень от тропической сырости. Мы стреляли по бутылкам — я рисовал на них углём физиономии мужей своих бывших жён, а он — лица американских президентов и продажных генералов. Потом, привесив пистолет к поясу, он уезжал проверять нужные революции плантации коки, а я читал его жене Тютчева и Заболоцкого.

И под утро снова ко мне приходила мудрая черепаха, на панцире которой вырезана не то карта древних кладов, не то места захоронения промышленных отходов. Ещё там нацарапано неприличное слово — и я думаю, не мой ли предшественник, купец Артёмий Потрясин, прошедший сельву и мальву, оставил его черепахе на память в некоей четверти одного из прошедших веков.

Наконец, я купил на Центральном рынке нашего городка пончо — в этих краях это почётная и героическая одежда, названная так в честь знаменитого народного героя Пончо Вильи, страстного борца против испанских колонизаторов. Это он поднял инков и Панков, чтобы они умерли стоя, а не жили на коленях.

Закутавшись в него, я сидел сычом на берегу океана и разглядывал вновь появившуюся черепаху.

— Патриа о муэрте, — говорил я черепахе ласково. — Поняла, старая?!

Событий было мало. Впрочем, иногда на лужайку перед домом приходил павлин — биться с туканом. Я всегда был на стороне последнего. Тогда и Солоха Гутьеррес высовывалась из окна, в струях не то муссона не то пассата пело монисто у неё на шее, да клацали человечьи зубы на ветру.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2004

(обратно)

История про ночное поедание свинины

Да, имя мне Тормоз.

Оказалось, что за время моей спячки и затворничества произошла масса культурных событий. Например, Шендерович написал гневный рассказ про Ксению Собчак. Рассказ, собственно, о том, как Ксения Собчак вредит делу демократии хуже, чем два Зюганова вмести взятых. Мне очень понравился этот рассказ, потому что Шендерович так искренне негодует по поводу заморских вилл и краденых у диктатуры демократии бриллиантов, что создаётся впечатление, что последние десять лет он провёл в очередях обманутых вкладчиков. Или у кассового окошка, из которого шахтёрам всё никак не выдадут зарплату.

Ещё немного, и он должен был крикнуть что-то вроде "Банду Ельцина под суд!" или "Экспроприируй экспроприаторов!". Но не крикнул.

Сейчас я пойду и пожарю себе свинью и вернусь…

…так, я сделал это. Кстати, только что я посетил еврейский праздник. Видел там много красивых девушек, но сидел как стекло — для этих девушек я был совершенно прозрачен. Зато жизнь подарила мне чудесный диалог. Принесли отчего-то какую-то китайскую свинину, маринованную в розах и жасмине.

Тотчас забубнил мне в ухо сосед:

— Как еврею есть свинину? Как? Скажи, Вова? Тяжело еврею есть свинину. Но ведь перекрестишься и ешь.

Так вот, потом я узнал, что про одного Живого Журналиста неправильно написал журнал "Афиша" Потом, правда, оказалось, что это журнал "Большой город" неправильно написал про многих Живых Журналистов. А дальше и вовсе оказалось, что всё — правда, и все про всех написали неправильно — в том числе и в самом Живом Журнале.

При этом все принялись обсуждать статью в журнале "Большой город", который я обычно ворую в универсаме "Перекрёсток". Говорят, этот журнал ещё бывает в разных кофейнях, но в кофейни меня не пускают. Так что лучше уж в универсаме, вместе с чем-нибудь съедобным.

Я прочитал эту статью и список Живых пока Журналистов, к ней приложенных. (Оказалось, что одни Живые пока Журналисты страшно недовольны, что попали в этот список, а другие — тем, что в него не попали, Вместо того, чтобы просто тихо поменяться местами, они начали ругаться и плеваться. Ужас прям что такое!).

Сейчас я ещё водки выпью…

…что и сделал с удовольствием. Так вот, мне неловко говорить, но статья эта мне не понравилась. И дело не в ошибках, или там некоторой непонятной небрежности. Мне кажется, её и нельзя было написать хорошо. Она как благодарность Ришелье — для графа де ла Фер её слишком мало, а для Атоса её слишком много. То есть, если написать её действительно для чайников, то она слишком эмоциональна и не-справочна, а если написать для людей, вовлечённых в тему — то все начнут её дёргать, как муравьи гусеницу, найдут ещё больше ошибок, заклеймят в тенденциозности, и — обратно затопают ногами. Куда ни кинь, всюду клин. А всё оттого, что мне завидно, что никто не простит меня написать обо Живом Журнале. А я-то… Я… Мне бы водные лыжи…

Сейчас вернусь…

…вернусь я, как же!

…Нет, всё же вернусь. Так вот, то, что Живой Журнал нужно как-то описать — спору нет. Но совершенно непонятно — как. К тому же в самом Живом Журнале я встретил как-то чудесную мысль — что литература кончилась, как только возникла настоящая филология. Мне эта мысль очень понравилась — почти так же, как рассказ Шендеровича, но с тех пор я не могу её (мысль) найти.

Так вот, сдаётся мне, что сбывается всё то, что я предсказывал — точь-в-точь как уродливый карла Альберих два года назад — русскоязычный Живой Журнал начинает умирать в своём изначальном смысле. Он обрастает историей и необходимостью описания. Он заколосится и покроется плодами, но плюхнувшись из акмэ в стагнацию окончит он свой путь. Итак, он просто перестанет существовать целостно, и окончательно распадётся на всякие мелкие структуры — компании друзей и сообщества.

Upd. А вообще-то. всё это написано только для того, чтобы показать ещё раз wlaer, что какая-нибудь глупость вроде этой соберёт тридцать комментов за час, а его полезное сообщение про музыку так никто и не обсудит. Вот лучше сходите к нему и почитайте. Определённо, да. Я-то всё равно ничего уже не соображаю.

Извините, если кого обидел.

27 октября 2004

(обратно)

История про Брюсова. Первая

Что удивительно, так это то, что в Сети так мало текстов «Огненного Ангела». А в наш век, падкий на популярную эзотерику он должен был бы валяться на десятке серверов. Причём в искусстве этот сюжет был востребован — не говоря уж о том, что Прокофьев сочинил по нему оперу, которую ставят до сих пор.

А вот от самого поэта Брюсова осталось немного — чем-то судьба стихов такого поэта напоминает бильбоке — обывателя предлагают вспомнить что-то, он вынимает стаканчик, делает взмах рукой… Вылетает крохотный шарик, да ещё привязанный верёвочкой. И тут же вновь скрывается в стаканчике.

Таким шариком для Брюсова было однострочное стихотворение, которое ещё и перевирается всеми возможными способами — «О, закрой свои бледные ноги — О, прикрой свои бледные ноги — Закрой свои бледные ноги — О, накрой мои бледные ноги — Спрячь свои бледные ноги — О, укрой свои бледные ноги». Отчасти оно было рекламным ходом символизма, а пророком символизма был сам Брюсов. Что интересно, так это то, чем отличается нынешнее литературное общество от общества столетней давности. Тогда поэты иногда реально платили за художественный эксперимент. Именно поэтому Брюсова перестали печатать.

Но потом были «Ключи тайн», «Сhefs d’oeuvre» и прочее, были слава и поклонение — и потом был написан «Огненный ангел». А совсем в другой жизни Брюсов станет советским работником, сменит десятки постов и комиссий, вступит в Партию за четыре года до смерти — если верить злым языкам, ускоренной любовью к морфию. Он умер вполне успешным, в своей постели — обстоятельство, которым многие в век будут отмечены далеко не все литературные смерти.

Но история была к Брюсову безжалостна, главным революционным поэтом стал совсем другой поэт, тоже, правда, славившийся эпатажем. Если Брюсов пугал публику, говоря «Родину я ненавижу», то идущие вослед уверяли, что любят смотреть, как умирают дети. Эмигрантские воспоминатели будут безжалостны — индульгенции в виде поэзии у Брюсова не было.

Всё дело в том, что Валерий Брюсов был попсой русской литературы. отсюда всё это политическое и эстетическое флюгерование, отсюда эта любовь к должностям и заседаниям — и отсюда эта популярная эзотерика.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2004

(обратно)

История про Брюсова. Вторая

Среди историй Олега Лекманова о его коллегах-литературоведах есть одна, которая мне очень нравится: «На одной из гумилевских конференций академик Александр Панченко делал доклад под названием «Нравственные ориентиры Серебряного века» (или что-то вроде того).

Первые два ряда заполнили интеллигентные старушки, пришедшие посмотреть на знаменитого благодаря TV академика. Остальные 18 рядов были заняты школьниками, которых на конференцию загнали «добровольно-принудительно».

Академик начал свой доклад чрезвычайно эффектной фразой:

— Как известно, Михаил Кузмин был педерастом!

Старушки сделали первую запись в своих блокнотиках. Скучающие лица школьников оживились. По залу прошелестел смешок.

— Молчать!!! Слушать, что вам говорят!!! — весь налившись кровью, прорычал Панченко. — А Гиппиус с Мережковским и Философов вообще такое творили, что и рассказать страшно!!!

Тут школьники в порыве восторга принялись обстреливать академика жёваной бумагой.

— А Сологуб с Чеботаревской?! А Блок, Белый и Менделеева?! — не унимался Панченко. — Молчать!!! А Георгий-то Иванов, сукин сын?!..

Зал ликовал».

Совершенно неважно, как было на самом деле. Но атмосферу Серебряного века Панченко передал верно. Поэты и писатели кинулись в омут сексуальных экспериментов, впрочем, довольно наивных в наши времена распространения гондонов и победившей стаканной идеи Коллонтай.

Но тогда простые действия обставлялись мистикой и эзотерикой. Мимоходное блядство, которое для вежливости называлось всякими философскими словами, казалось наполненным особым и иным смыслом. Над обыденной еблей веял образ Софии Премудрой со свечкой в руках.

Одним из углов в разных многоугольниках был Андрей Белый. Он повсюду наследил, и наследил порядочно, чему способствовало его положение эзотерического пророка. Ему не нужен был, или был невозможен обычный акт санитарно-гигиенического перепихивания. Он, наоборот, вступал повсеместно, и с кем ни попадя в духовную связь, а если что адепты сурово стучались в дверь:

— Как смели вы!.. Наш ангел мог запачкать свои ризы…

Кроме его собственного романа «Петербург» все эти три- и более угольники хорошо иллюстрирует брюсовский «Огненный Ангел».

Собственно, весь его сюжет умещается в названии, стилизованном под старину:

«Огненный ангел, или Правдивая повесть, в которой рассказывается о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки, о богопротивных занятиях магией, астрологией и некромантией, о суде над оной девушкой под председательством его преподобия архиепископа Трирского, а также о встречах и беседах с рыцарем и трижды доктором Агриппою из Неттсгейма и доктором Фаустусом, написанная очевидцем».

Извините, если кого обидел.

28 октября 2004

(обратно)

История про Брюсова. Третья

…По сути, это рассказ бывшего ландскнехта Рупрехта о событиях 1534 года, когда он, возвращаясь в Кёльн, влюбляется в прекрасную даму по имени Рената. Рената ищет своего супруга, графа Генриха фон Оттергейма, который по её словам не просто муж, но и ангел — мнение, достойное многих современных жён.

Рупрехт повинуется Ренате во всём, и, наступив на горло собственной песне, помогает в поисках. Для этого приходится занимаеться оккультными практиками, летать на шабаш, маша ручкой Гёте, отречься от Господа, но понятно, что ничего хорошего из этого не выходит. Генрих исчезает в астрале, Рената спустя некоторое время умирает в темнице в ночь перед казнью — точь-в-точь как Гретхен, а Рупрехт уезжает за море, будто знаменитый хоббит Фродо Баггинс.

Брюсов публиковал роман в журнале «Весы», в предисловии выдав его за рукопись «находящуюся в частных руках» и только что обнаруженную. Некоторые попались на удочку, но в данном случае мистификация лопнула достаточно быстро. Степень маскировки «Огненного ангела» была не большей, чем подлинное время написания саги о Фандорине. Дело было ещё и в том, что все знали, что в романе выведены реальные персонажи светско-литературной жизни. Генрих имел прообразом Андрея Белого, Рупрехт — самого Брюсова, а под Ренатой подразумевалась Нина Петровская. Ходасевич пишет о ней безжалостно: «Писательницей называли ее по этому поводу в газетных заметках. Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству». Беда была ещё в том, что Петровская не обладала жёсткостью и прагматизмом Марии Будберг или Лили Брик.

Но отношения были в ту пору веселы и вычурны. После долгого и утомительного платонического романа Петровская на литературном вечере подошла к Белому, и с обидой уткнула ему ствол в грудь. Случилась осечка, револьвер отняли.

Потом, через восемь лет из этого же револьвера, подаренного Брюсовым, застрелилась поэтесса Надежда Львова, следующая пассия Брюсова. Тут, кстати, некоторая терминологическая невнятица. Ходасевич называет этот ствол «браунингом». Совершено непонятно, что это было на самом деле — само слово браунинг превратилось в европейских странах в синоним автоматического пистолета. Была, кстати, растиражированная модель 1906 года, дамская, в два раза короче двадцатисантиметрового армейского, выпускавшая шестимиллиметровых птичек.

В общем, невнятица — разница револьвера и пистолета в русском языке разительна. Если кто расскажет мне истинную историю этого пистолета, то я буду всемерно признателен.

Неизвестна и судьба самого оружия. Хорошо бы его хранить в Литературном музее и выдавать поэтам под роспись.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2004

(обратно)

История про Брюсова. Четвёртая

Но это я как-то отвлёкся и начал перечислять кровожадное. Самоубийство Львовой произойдёт позднее. Пока Брюсов в «Огненном Ангеле» разделывается с другими персонажами, будто психотерапевтически уничтожает собственную привязанность к Петровской.

Наконец, разрыв состоялся, но Петровская продолжала жизнь с несмываемым клеймом Ренаты. Так и называется поминальный очерк о ней, написанный Ходасевичем. Рената отравилась газом в нищей парижской квартире февральской ночью 1928 года. Брюсов умер в 1924 — за десять лет до Белого.

Это очень грустная история.

Но не самими смертями — к тому времени все привыкли к крови, и поэтами часто мостили овраги. Это история про то, как время смывает позёрство — словно грязной тряпкой протирая стекло. Стекло всё равно в разводах, следы не утеряны — но всё покрывает клеёнчатым саваном безжалостное забвение.

И никакой алхимией не спастись, ничего не сделать. Вот сочинённая полвека спустя профессорская магия "Властелина Колец" оказалась куда прочнее.

Кстати, отдельным изданием «Огненный ангел» вышел отдельным изданием в 1909 году — со средневековыми гравюрами в качестве иллюстраций. Сейчас, кажется, печатают новое издание, что вполне точно передаёт тогдашнюю популярность романа — что-то вроде настоящей тиражной эзотерической книги. Популярная эзотерика в переплёте из чёрного сафьяна и кожи. А замена аутентичных гравюр на новые иллюстрации, похожие на подростковые акварели, передаёт дух поп-эзотерики Брюсова.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2004

(обратно)

История про изменение объёмов

Я думал сегодня вести беззаботную светскую жизнь. Дело в том, что я довольно долго (по моим меркам) писал статью о Валерии Брюсове, «Огненном Ангеле» и прочем безобразии Серебряного века, дописал и решил выйти в люди. Сделал несколько шагов…

Но не тут-то было. Выяснилось вдруг, что у заказчиков статьи о Брюсове изменилась концепция и её объём нужно увеличить втрое. Что я только что с Божьей помощью и сделал. При этом, шарясь в дневниках давно умерших людей я вдруг сформулировал следующее, важное для себя наблюдение.

Вступая в мир литературы, человек будто подписывает невидимый договор с копытным и крылатым чёртом-пегасом.

И по этому договору все события его личной жизни становятся общественным достоянием. Жёны и любовницы — всё подлежит общественному рассмотрению, вполне вменяемые люди разглядывают истлевшие простыни с ультрафиолетовыми фонариками, как те забавные подростки на канале МТv, что выбирают себе партнёра для свидания по внешнему виду его комнаты. И смерть не даёт спасения от этого подглядывания — сюжеты любовных отношений более известны, чем сюжеты произведений. А Блок-то с Менделеевой, а Есенин, а Маяковский втроём, а уж Зиновьеву-то Аннибал, всякий анибал.

И ничего с эти не поделаешь. Видели этот красный флаг над городом? То-то.

Отчего-то личная жизнь учёных-естественников публике практически не интересна. Половая функция академика Павлова стали бы обсуждать только в том случае, если бы он трахал своих несчастных собак.

А писатели — другое дело. Раскрытие их полишинелевских секретов, страусиная прайвиси, похожая на дом без одной стены — всё летит в топку. Назвался груздем — лезь туда же. Нечего бояться, нормально.

Профессия такая.

Извините, если кого обидел.

29 октября 2004

(обратно)

История про специального корреспондента

Многим вот нравится новый акунинский роман. Я вот не отношу себя к их числу — правда, у меня электронная версия, и, может, я не всё ещё прочитал. (А r_l говорит, что в пресс-тираже не единый том, а два). Вообще — это проблема всех современных писателей, кстати. Когда они после большой паузы в работе возвращаются в общество, то новая книга кажется бледным оттиском старых.

То есть каждая следующая книга должна быть на порядок лучше предыдущих.

Понятно, что фандоринско-эрастовский цикл закрыт, и Пелагея растворилась в нетях. Оттого приходится отдуваться баронету. Специальный корреспондент-то — это роман о его потомке, который живёт в современной России. А старый Фандорин появляется там только в эпизоде с саклей, и когда приезжает в Вологду искать пропавшего сына Шамиля.

А современный британский баронет Фандорин как раз абсолютно зауряден. И специальный корреспондент-стрингер просто карикатура.

Это совершенно непонятно — на кавказской тематике можно было закрутить очень жёсткий сюжет, а не эту персональную корректность. Да.

Извините, если кого обидел.

29 октября 2004

(обратно)

История про "C'est alors qu'apparut le renard."

Время от времени, с какого-то бодуна в Живом Журнале начинается ревизия каких-нибудь ценностей. То все начнут обсуждать, что на самом деле имел в виду Джексон, и откуда фраза "Патриотизм — последнее прибежище негодяя", то начнут ещё раз обсуждать, как при реформе орфографии изменилось название романа "Война и мир".

Теперь откуда-то выполз душный слух про то, что Лис в "Маленьком Принце" был женщиной. Откуда? Кто? Кто это придумал? Сознайтесь, ничего не будет. Просто я хочу узнать, кто это сделал?

Извините, если кого обидел.

30 октября 2004

(обратно)

История про личное дело

Обнаружил примечательный документ (орфография оригинала)

Пенсионный отдел

Министерства обороны

начальник полковник Тимашев

тел. К-5-39-07

Ст. офицер пенсионного отдела

К-2-57-41

Дело майора Буханова Владимира Николаевича

1) Не засчитано на льготных условиях июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь 1918 г., и по 22 января 1919 года.

2) Не засчитана на льготных условиях борьба с бандитизмом на Украине в период с 1921 про ма1 1922 г. Борьба с бандами Тютюнника, Гальчевского в районе Подольской и Волынской губерниях.

3) Не засчитана оборона Сталинграда июль, сентябрь, октябрь1942 г.

Председатель комиссии генерал Лабода

полковник Яхно.

Что, спрашивается, за Подольская губерния?

Извините, если кого обидел.

03 ноября 2004

(обратно)

История про даунов

Я дико извиняюсь, я даже не буду спрашивать вас, жив-таки ли Арафат, меня интересует другое: одному ли мне http://lj.crossroads.ru/ говорит, что я — даун. Или так у всех?

Извините, если кого обидел.

05 ноября 2004

(обратно)

История про птицу-карлсона

Поскольку этот мой рассказ всё равно выгнали с одного сетевого конкурса (Я там назвался Астрид Лингам), напечатаю-ка я его здесь, с необходимым предисловием:

Вечная история маленького мальчика, которого все зовут «Малыш» вечна. Она повторяется тысячекратно.

Иногда Малыш вырастает. Пальцы с вросшими ногтями уже не радуют, а на руках высыпает старческая гречка. Мама обманула его — Малышу всучили вдову старшего брата. Впрочем, и вторая жена оказалась не лучше. Третья разорила его и бежала с гастарбайтером в страну с непроизносимым названием.

И вот однажды он подходит к окну и кладёт свой живот на подоконник.

Чу, что-то движется в сером городском воздухе. Да это — Карлсон!

Эх, Карлсон! Птица Карлсон, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты мог только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на севере, до которой ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, это воздухоплавательный снаряд, схвачен железным винтом, приколот на пузе кнопкой. Не в немецких ботфортах, не с бородой и рукавицами, а летит чёрт знает как; зажужжал да затянул песню — волосы вихрем, лопасти в пропеллере смешались в один гладкий круг, только дрогнула воздух, да вскрикнул, задрав голову, остановившийся пешеход — и вон он понесся, понесся, понесся!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, жизнь, что бойкий необгонимый Карлсон несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади.

Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в твоей суете? Эх, дни, дни, что за дни! Карлсон, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Идиотическая улыбка расплывается на его лице, чудным звоном звенит моторчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ему дорогу всякие народы и государства.

Извините, если кого обидел.

05 ноября 2004

(обратно)

История про доктора минералогии

Когда Малыш подрос и окончил университет в Упсале, то стал Доктором минералогии и профессором в Королевской горной коллегии. Он издавал журнал «Daedalus hyperboreus», иначе называемый «Северный Дедал», в котором лучшие умы Швеции писали о чудесах науки.

После печального и размеренного, как триместр, ужина (варёная капуста и стакан кислого вина) он скомкал салфетку и пошёл в кабинет. Воскресный вечер длился как нурландская осень — неотвратимо и скучно. Вернувшись с прогулки, он с удивлением обнаружил перед крыльцом маленького чёрного пуделя.

— А ведь у меня не было даже собаки, — подумал учёный. — Давай, я буду звать тебя Альберг? Или, лучше тебя звать, скажем, Бимбо? Хочешь, Бимбо, тефтелей? Не упирайся, не упирайся.

Пудель зарычал, но Доктор минералогии силой втащил его в дом и провёл в свой кабинет. Пудель вдруг начал расти, стал размером с крупную собаку, и вот он уже похож на небольшого бегемота.

И, наконец, превратился в маленького толстого человечка, что взвился под потолок, стукнулся головой в оконный переплёт, но будто что-то вспомнив, свалился на пол. Человечек снова взлетел, ударился об дверь и уселся у косяка.

— И вовсе нечего так смотреть! — зло поглядел он на учёного. — Никто тебя не просил рисовать эту пентаграмму на дверях. Мы, самые лучше в мире приведения, можем выходить из дома только тем способом, как в него вошли.

Доктор минералогии понял, что его инженерная жизнь окончилась. Стройное здание практических наук рухнуло, роняя кирпичи и хрустя стёклами.

— Судя по всему, — продолжал человечек, — ты совершенно не рад, что вместо какого-то пуделя ты получил в гости самое настоящее привидение с моторчиком?

— Нет, отчего же, — вежливо сказал доктор минералогии. — Меня всегда интересовали моторчики. Я занимался так же молекулярной теорией, основал кристаллографию, придумал прибор для определения географической долготы по звездам, изобрел слуховой аппарат, тележки для перевозки кораблей посуху… А! Я ещё придумал свинтопрульный летательный аппарат! Так что летающие человечки вполне в сфере моих интересов. И если ты — Икар, то я буду Дедалом — так мне привычнее.

— Ну а я Карлов сын, впрочем, можешь меня звать просто Карлсон, — заявил человечек. — Главное, принеси сюда тефтелей, да побольше. Ибо какой швед не любит тефтелей, и какой швед не угостит ими приведение-видение?

Доктор минералогии позвонил в колокольчик, и печальная фрекен Бок явилась с тефтелями.

Карлсон сел на подоконник, скинув оттуда несколько фолиантов, череп древнего героя Богдомира, и шлем конунга Молдинга.

— Давайте, Карлсон, говорить о тайнах природы… — попросил учёный.

— Да зачем тебе тайны природы? Это вроде твоей паровой машины, в которую — видишь, вот, я чрезвычайно метко попал тефтелькой. В конце концов, сегодня я настоящее мистическое видение, дух крыш и чердаков. Что ты хочешь от жизни, кстати?

Доктор минералогии задумался. Жизнь его была спокойна, но скучна, праведна, но печальна. Его не тянуло к деньгам, а шведские лютеранки отбили в нём тягу ко всем остальным женщинам.

— Если сказать тебе честно, Карлсон, то я хочу славы. Многие годы я занимался науками. Но нет славы у меня, никому не интересна модель свинтопрульного летательного аппарата, а проект пулеметательной машины давно лежит под сукном в военном министерстве. Я хочу настоящей прочной славы, чтобы люди смотрели мне в рот, а моя фамилия попала в энциклопедию.

— Только-то и всего? На крайний случай я могу сам смотреть тебе в рот, — сощурился Карлсон.

— Ты не подходишь.

— Ладно-ладно. Не беда. Охота мне была смотреть тебе в рот, ты и зубным порошком, наверное, не пользуешься.

Давай сделаем так: ты получаешь свою славу, а взамен…

— Взамен я тебя отсюда выпущу.

— Ну ты меня удивил, Малыш! Я для кого стараюсь? Я и вовсе могу не уходить. Твоя паровая машина мне нравится, гадить я буду под столом, а если ты будешь меня плохо кормить, то я примусь пукать. Громко и вонюче. По рукам? Пива, и оформим сделку?

Карлсон поднялся в воздух и повисел перед доктором минералогии, показывая ему зад.

— Значит, речь идёт о душе?

— Зачем о душе? Кому нужна душа? Да ещё и твоя?! В обмен на славу, ты, пожалуй, будешь меня всё время кормить тефтелями. Можно было бы для этого жениться на фрекен Бок, но я не создан для утомительной семейной жизни. Итак, тебе — слава, а мне много-много тефтелей. Каждый день. И каждый следующий день ты должен будешь давать мне в два раза больше. Это ведь немного, ты понимаешь?

— Идея хорошая. Но ты уверен, что мы договорились о нужном количестве тефтелей?

— Ах, да! — встрепенулся Карлсон. — Давай начнём счёт с десяти. Сегодня было десять, завтра будет двадцать, и так далее… Так что предупреди фрекен Бок, сколько мяса ей вешать в лавке у весёлого мясника, голландца Перельмана.

Теперь о деле — ты создашь новую Церковь. Это верное дело, я тебе как лучший в мире сочинитель проектов и курощатель публики говорю — у нас никакого волшебства, одна фантастика. Я хоть не умею писать и считать, но понимаю толк в жизни. Ты из дурацкого Дедала с паровой машиной превратишься в мистического Икара. Летать тебе, кстати, не обязательно — ты будешь день за днём сидеть перед окном, глядеть на мрачное стокгольмское небо и записывать свои видения. Такое видение, как я, ты, правда, должен будешь кормить.

Учёный подошёл к грязному окну — на глаз он оценил перспективу.

— Видишь ли, должен тебя предупредить, — голос доктора минералогии был печален. — Фрекен Бок очень любит готовить, и она опечалится, если ты не будешь есть её тефтели. Если ты станешь кидаться ими, если на тарелке будет что-то оставаться, она станет очень печальна, и ни одна новая Церковь не развеселит её, хотя я знаю, что новые Церкви — дело весёлое.

— В этом ты можешь не сомневаться. Я клянусь, что съем всё, даже, пожалуй… Давай начнём счёт с двадцати, ладно?

— Хорошо, хоть это будет и тяжело. Значит, Церковь? А всё будет нормально? — спросил Доктор минералогии Карлсона. — Могу я надеяться?

— Да — если, конечно, ты не встанешь под пропеллер.

Так всё и произошло. Доктор минералогии Сведенборг через три дня опубликовал трактат «Почитание Бога и любовь Бога», через полгода завершил восьмитомный труд «Небесные тайны», а так же несколько поэм из жизни азиатов в полтавских пустынях разными размерами с рифмами.

Но настоящий успех пришёл к нему после выхода в свет книг «О небе, аде и мире духов» и «Объяснение Апокалипсиса». Сведенборг без труда основал церковь Новейшего Иерусалима, и тысячи адептов ловили каждое его слово.

А Карлсона хватило ненадолго, дело не дошло даже до сорока тефтелей. Поэтому он и не успел надоесть Сведенборгу. Ведь Карлсон не знал, что такое острый соус фрекен Бок.

Извините, если кого обидел.

05 ноября 2004

(обратно)

История про тефтели

Молодой Принц не помнил отца — отец был чем-то наподобие летающего духа или эманации разума. Он погиб на войне, и Принцу казалось, что он видит, как входит русский штык в его тело. А потом русский царь, похожий на корабельную мачту, топорщит усы и топчет тело ногой… Но ужасные подробности сразу же исчезали — пяти дукатов никто бы не дал за эту историю, как он — за Норвегию и Польшу, в которой она произошла.

Дядя Юлиус, впрочем, говорил, что его убили норвежцы, но это дело не меняло — норвежцы, русские… Хоть турки.

Молодому Принцу всё же казалось, что это были азиаты, именно азиаты убили его отца где-то посреди ледяной пустыни с неприятным названием, похожим на имя морской рыбы. Это окрашивало свет с востока кровью, а не Вечным Знанием. И теперь никто не звал его детским прозвищем, не просить же об этом дядю Юлиуса. Да и жену было бессмысленно — отношения были натянуты, красавица с берегов Колхиды, она скучала в столице северной страны. Принц бестолку катал на языке её грузинское имя Офелия.

Два лучших друга — Филе и Руле — отправлены с посланием в Англию, и уже три месяца от них нет вестей.

Оставалось бродить по коридорам дворца в поисках приключений, пока жена хихикала в обществе его младшего брата.

Он вышел на подмостки перед башней. Было пронзительно и душераздирающе. Ветер рвал парик и срывал шляпы с охраны. Пришлось отступить на порог башни — прислоняясь к дверному косяку, он слушал шум грохочущего внизу моря.

Вдруг что-то пролетело мимо него, что-то большее, чем птица сделало круг и повисло перед ним.

Призрак, привидение, сотканное из серой пелены, выглядело диковато, но, в общем, симпатично.

Слова призрака были похожи на прибой — они то стихали, то били в уши. Как это отвратительно, жужжал в ухо призрак, как это чудовищно — мгновение, и твой дядюшка уже спит с твоей матерью. Неношеные башмаки под кроватью, а твой отец убит.

Принц шевелил онемевшими губами в ответ. Так принято в их семье, так надо, так должно — младшему сыну достаётся жена старшего, как достаются ему ношеные мантии и заношенная корона их маленького королевства.

Но призрак не унимался, он жужжал и жужжал — нет, это только половина правды.

Отец был убит, и убит братом. Голос призрака грохотал уже, рассыпаясь брызгами в голове Принца. Твой отец не погиб в битве, в него не целились норвежские стрелки с крепостных стен, не заносили над ним турки своих кривых сабель, и русский царь не ставил на его тело чёрный высокий ботфорт. Призрак снова снижал голос до шепота — на самом деле отца убил дядя Юлиус. Он говорил, что отцу, когда тот заснул на привале, его преступный брат влил в рот фляжку русского хлебного вина, и вот отец скончался в страшных мучениях.

С водкой в ухе и жаждой мести в груди он лежал и требовал отмщения Молодого Принца.

Тем же вечером Принц прокрался в покои отчима. Журчала вода, за бархатной занавеской мылся дядя Юлиус. «Так всегда бывает», подумал Принц с размаху втыкая шпагу в занавесь, «Как беззащитен любой голый персонаж с губкой в руке. Отныне и присно…».

Отомстив, он отправился обедать.

За столом царило молчание. Мать думала о том, где найти нового мужа. Жена пыталась достать ногой ногу младшего брата.

Тефтели были неожиданно большими. Первая показалась ему горькой, но и следующая тефтелька не пошла впрок. Он скользнул вилкой по золотому блюду, выронил её — а внутри живота разливалось странное жжение. Огненный шар поднимался к горлу.

Лица двоились и троились. Над ним склонилось ухмыляющееся лицо младшего брата.

— Это ты, Малыш? — выдохнул Принц.

— Да, милый Боссе, это я. Видишь ли, мы с твоей женой так любим друг друга, что не в силах ждать семейных ритуалов.

Принц слышал всё хуже и хуже, жар сменился холодом, что накрывал, как зимняя волна Балтийского моря.

И тогда, собрав последние силы, он коротко ударил брата отравленной вилкой в сердце.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2004

(обратно)

История про маленького петушка

Карлсон долго жил в одиночестве, и не с кем было ему поговорить по душам. И вот, шесть лет тому назад, ему пришлось сделать вынужденную посадку на чьём-то карнизе. Что-то сломалось в его моторе. Не было с ним ни механика, ни пассажиров, никто не сидел у него на загривке, и он решил, что попробует сам всё починить, хоть это и очень трудно. Он должен был исправить мотор или погибнуть — потому что плохо жить на покатом карнизе. Воды у него едва хватило бы на неделю, а еды не было вовсе. Но понемногу он заснул, держась за стену.

Вообразите же его удивление, когда на рассвете Карлсона разбудил чей-то тоненький голосок. Он сказал:

— Пожалуйста… нарисуй мне петушка!

— А?..

— Нарисуй мне петушка…

Карлсон вскочил, точно надо мною грянул гром. Протёр глаза. Стал осматриваться. И увидел за стеклом Малыша, который серьезно его разглядывал. Когда Карлсону было шесть лет, он нарисовал портрет кролика. Но все взрослые, говорили, что видят на портрете только лису. Приходилось им тоскливо объяснять, что кролик в животе у лисы. Тогда взрослые убедили его, что с такими повадками художник из него выйдет. Тогда он нарисовал печального петушка. Взрослые глумились и над этой картиной, изображавшей петушка, печального и унылого петуха после сношения.

Итак, Карлсон во все глаза смотрел на это необычайное явление. Не забудьте, он еле удерживал равновесие на карнизе. А между тем Малыш опять попросил тихо и очень серьезно:

— Пожалуйста… нарисуй петушка…

Все это было так таинственно и непостижимо, что Карлсон не посмел отказаться. Как ни нелепо это было здесь, на карнизе, на волосок от смерти, но он все-таки достал из кармана лист бумаги и вечное перо. Рисунок вышел точь-в-точь таким, как в детстве.

Карлсон прижал своё творение к стеклу.

Обрадованный Малыш распахнул раму.

Но на беду Карлсона, она открывалась наружу и просто смахнула маленького художника с карниза.

Только рисунок влетел в комнату.

— Не такой уж он печальный… — сказал Малыш, наклонив голову и разглядывая рисунок. — Неказистый петушок… Впрочем… Смотри-ка! Он уснул…

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2004

(обратно)

История следующая — "Смок и малыш"

Они понравились друг другу сразу — Кит Карлсон и Малыш Свантесон.

— Добро пожаловать на Аляску, — крикнул Карлсон, и пошёл навстречу будущему напарнику. — Я тебя сразу заприметил. Можешь звать меня Смок, я тут уже изрядно прокоптился.

Они вместе проделали долгий путь до Доусона, основали неподалёку дачный посёлок, повесили несколько индейцев за нарушение правил дорожного движения и вошли в историю Аляски.

После скандала с протухшими яйцами они провели несколько месяцев в обществе друг друга — не было желания общаться с людьми, и главное — денег.

Но вот они накормили собак и двинулись в горы.

Однажды на привале Малыш спросил Карлсона:

— Скажи, Смок, а зачем тебе пропеллер?

Карлсон не знал, как ответить — он и, правда, не знал — зачем. Может быть, пригодится.

На Нежданном озере они сделали сразу несколько заявок. Золота было столько, что они могли бы прожить до весны, каждый вечер играя в «Оленьем Роге» и закатывая обеды у Славовича.

Но золото ещё нужно было доставить в Доусон. На горы пал туман, собаки выбились из сил и умирали по одной. Ещё через несколько дней туман сменился морозом — когда Карлсон вылез из-под одеял, кожа на лице онемела мгновенно.

Малыш вылез вслед за ним и плюнул в воздух. Через секунду раздался звон бьющейся о камни льдинки.

— Сдаюсь, хмыкнул он. — Градусов восемьдесят. Или восемьдесят пять.

— Идти к реке бессмысленно, — хмуро сказал Карлсон. — она встала, и лодка уже вмёрзла в лёд. Но у меня есть план. Собак оставим здесь, всё равно они нам не помощники — пусть позаботятся о себе сами. Скорее всего, они одичают, и у нашего Бимбо отрастут большие белые клыки. А вот ты сядешь мне на спину, снизу мы подвесим золото, и со всей этой дурью я попробую взлететь.

Мы попробуем, только нужно хорошенько наесться тефтелей с беконом.

— Что-что, а это у нас есть — Малыш с тревогой глядел на напарника. — Ещё два фунта бекона и две жестянки бекона.

Они вылетели через час, используя попутный ветер. Карлсон летел над водоразделом Индейской реки и Клондайком. Вокруг вздымались огромные обледенелые громады, лежали снежные равнины, на которых не было следа человека — ни индейца, ни белого.

— Не дави шею, шею не дави, — хрипел Карлсон. Но на четвёртом часу полёта мотор застучал, хрипло чихнул и затих.

— Прости, Малыш, — сурово сказал Карлсон. — Я не снесу двоих. Вас двоих, тебя и наше золото. Ты не представляешь, как мне жаль, чертовски жаль.

И он сбросил руки Малыша с шеи. Щуплое тело перекувырнулось в тумане и беззвучно исчезло среди скал.

Карлсон пролетел ещё несколько метров, и мотор взревел, застучал ровно. Карлсон поправил мешок с золотым песком, и стал набирать высоту.

Карлсон потянулся в кресле. За окнами медленно двигались автомобили — Уолл-стрит заканчивал рабочий день. Рядом стояла секретарша.

— Простите, сэр, — сказала она, заметно волнуясь. — Звонил Свантесон. Он говорит, что вы дружили с его сыном. Может быть, вы не помните, но он продал вам акции Иксигрекзет по девяносто восемь… Если он будет рассчитываться по новой цене, то он пойдёт по миру.

Карлсон задумчиво потрогал кнопку на животе.

— Пусть платит по один восемьдесят пять. Я не снесу двоих.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2004

(обратно)

История про письмо

Малыш, маленький мальчик, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда его семья заснёт, он залез в отцовский кабинет и включил компьютер. Прежде чем первый раз ударить по клавишам, он ещё раз пугливо оглянулся, покосился на портрет Фрейда, висевший на стене и вздохнул. «Милый Карлсон! — писал он. Пушу, вот, тебе письмо. Поздравляю с Рождеством. Самый дорогой ты мне человек. А вчерась мне была выволочка. Отец выволок меня за волосья на двор и отчесал палками от шведской стенки. За то, что я подпирал шведскими же спичками траву на газоне перед домом, но по нечаянности заснул. А на неделе мама велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. А Боссе и Бетан надо мной насмехаются, посылают в на угол за какими-то таблетками и велят красть у родителей водку «Абсолют» из холодильника. Отец бьет меня за это чем попадя. А еды нету никакой, окромя овсянки и консервированных плюшек. А чтоб чаю или щей, то они сами трескают. А спать мне велят в ванной. Милый Карлсон, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда к себе на крышу, нету никакой моей возможности… Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога молить, увези меня отсюда, а то помру…»

Малыш покривил рот, потёр своим чёрным кулаком глаза и всхлипнул. «Я буду тебе весь домик пылесосить, — продолжал он, — Богу молиться, а если что, обвяжи меня кожей, надень наручники и секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради ходячей рекламой попрошусь или в МакДональдсе полы мыть. Стокгольм-то город большой, хоть дома всё господские и лошадей много, и собаки не злые. Карлсон милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было по лестнице на крышу лезть, да чердак заперт.

А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, и похороню в цветочной клумбе».

Малыш судорожно вздохнул и опять уставился на окно.

Он свернул вылезшее на экране окно грамматической проверки, и, подумав немного, он вписал в окошке адрес:

На крышу для Карлсона

Потом почесался, подумал и прибавил: «.se». Довольный тем, что ему не помешали писать, он выключил компьютер и поплёлся к себе в ванную.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2004

(обратно)

История про пса Свантесонов

— Ну и что вы думаете по поводу этого костыля? — спросил Карлсон. — Нет-нет, дело не в глазах на затылке. Я просто разглядываю вас в гинекологическое зеркальце. Поэтому прекрасно видно, что вы размышляете о том, кем мог быть наш забывчивый посетитель.

— Ну… Костыль принадлежит упитанному врачу, старше средних лет и подарен ему благодарными больными при увольнении доктора.

— Браво! Вы превзошли самого себя! Жалко он нас не дождался. Впрочем, вот и он сам — смотрите, кто ломится к нам в дверь с чудовищным волкодавом на ремне. Это он, это он!

Доктор Моргенштерн, и правда, оказался довольно милым человеком, хотя и приверженцем расовой теории. Перед тем, как открыть рот, он измерил череп Карлсона циркулем и сосчитал пропорции на бумажке.

Я же играл с его огромной собакой, которую звали Бимбо. Никогда, никогда, у меня не было собаки — даже когда я служил в армии ветеринаром.

Оказалось, что над родом Свантесонов, одно имя которых лет триста назад заставляло трепетать всю Лапландию, тяготеет проклятие. Один из могущественных магов Свантесонов влюбился в колдунью, стал воином, затем магом, но сердце колдуньи продолжало оставаться ледяным. Наконец, с помощью ворожбы бывший конунг Свантесон растопил лёд, но тут же бежал от безумной косматой старухи. Вслед ему прозвучало проклятие — она предрекла храброму Свантесону и его потомкам служить собачьим кормом.

Так и произошло — маг и волшебник был загрызен собственным псом. За ним отправились его братья, дядья, сыновья и племянники. Так продолжалось без малого триста лет. Когда пса оттащили, семья, ранее многочисленная, изрядно поредела.

— Но сегодня, — заметил доктор Моргенштерн, — паромом из Гельсингфорса пребывает единственный оставшийся в живых потомок древнего рода. Он должен вступить в права наследия после смерти бывшего владельца старинного замка на горе Кнебекайзе. И, сдаётся мне, его жизнь в опасности.

— Ну-с, что вы скажете? — Карлсон набил трубку и пустил струю дыма в потолок. — Впрочем, это неважно. В любом случае вы поедете в Лапландию один. Мне вы будете отправлять подробные отчёты, а я анализировать их у камина.

Так я оказался среди пустынных холмов Норланда, время тянулось медленно, как речь финского наследника. Моргенштерн развивал теорию ледяного неба, мы пили и глядели сквозь бойницы замка на бескрайние пространства поросших мхами болот. Финн пытался рассказывать нам анекдоты, но обычно они заканчивались к утру следующего дня. Поэтому нас будил странный смех наследника, похожий на уханье полярной совы.

Моргенштерн рассказывал о древних капищах, флоре и фауне здешних мест. Он был грустен — трясина засосала его несчастного пёсика. Изредка мы слышали странный плач из башни замка, но не придавали этому значения. Финн говорил, что слышит протяжный собачий вой, но это было так же смешно, как и его рассказ о нашей экономке фрекен Бок. За стаканом абсолютно чистой водки финн утверждал, что она таскается на болота с объедками от ужина. Всё равно — нам было скучно слушать его длинные речи.

Но я исправно описывал всё это в своих отчётах Карлсону.

Такая жизнь в итоге нам опротивела, и, чтобы развлечься, мы решили выйти и прогуляться при луне.

Как только мы приблизились к краю трясины, финн снова попытался что-то рассказать. Тут, не сговариваясь, мы раскачали его за руки и за ноги и кинули в болото.

Он тонул три дня и две ночи, и вконец нам надоел. Когда мы пришли проведать его в последний раз, внезапно ветви вереска раздвинулись, и нашему взору предстал Карлсон с пухлой пачкой моих отчётов в руках. Он поглядел в сторону унылого финна — хотя к тому моменту глядеть было не на что.

— О, пузыри земли, как сказал бы какой-то классик, — Карлсон был весел и остроумен как всегда. — А я ведь знаю всё.

— Откуда? — не смог я сдержать своего волнения.

Тогда Карлсон занял у Моргенштерна две кроны и пять шиллингов на проезд, и, обещая всё объяснить, увёз меня в Стокгольм.

Дома мы сразу же вкололи морфий и я, положив ноги на каминную решётку, смотрел как Карлсон летает по комнате.

— Слушайте, а где же пёс Моргенштерна, милый Бимбо? — спросил он из-под потолка.

— Бимбо больше нет, — печально ответил я. — Я обмазал его фосфором, и бедный Бимбо издох. Не стоило этого делать… Мне пришлось бегать по болотам и выть самому.

Карлсон выпустил клуб дыма и расхохотался.

— Это что! Я две недели притворялся беглым каторжником на этих дурацких болотах. Знаете, всё бы хорошо, но фрекен Бок, принимавшая меня сослепу за своего сына, мазала свои тефтели соусом, похожим на лисий яд. А мне приходилось есть и просить добавки, чтобы она ничего не заподозрила.

— Карлсон, как вы догадались, что мы с Моргенштерном давно хотели убить этого финского недотёпу?

— Это было очень просто: вот смотрите, я беру с полки справочник «Сто самых знамеитых шведских семей»… Так, вот: Свантесон-Моргенштерн, Боссе Иммануил Хосе Кристобаль. Член Королевской медицинской академии, эсквайр, владелец волкодава. Старший брат писателя Свантесона. Это ж ваш брат, элементарно!

А уж о том, что вы сами хотели построить завод по производству собачьего корма, вы твердите второй год. «Всё для собак — Свантесон и Моргенштерн», чем не мотив?

— Как всё просто! — выдохнул я.

— Ну, конечно, если всё объяснить, это кажется простым. Знаете, кстати, что за историю с финном вас могут исключить из клуба детективных писателей? А, может, и похуже, — смеясь, заключил Карлсон. — Но что же я буду делать без своего биографа? Поэтому перевернём этот лист календаря, а если сейчас поторопимся, то услышим Реца в «Гугенотах». Дрянь ужасная, но не сидеть же весь вечер у камина, нарушая канон? А?

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2004

(обратно)

История про то, как это делается в Стокгольме

Тем, у кого в душе ещё не настала осень, и у кого ещё не запотели контактные линзы, я расскажу о городе Стокгольме, который по весне покрывается серым туманом, похожим на исподнее торговки сушёной рыбой, о городе, где островерхие крыши колют низкое небо, и где живёт самый обычный фартовый человек Свантесон.

Однажды Свантесон вынул из почтового ящика письмо, похожее на унылый привет шведского райвоенкомата. «Многоуважаемый господин Свантесон!», писал ему неизвестный человек по фамилии Карлсон. — «Будьте настолько любезны положить под бочку с дождевой водой…». Много чего ещё было написано в этом письме, да только главное было сказано в самом начале.

Похожий на очковую змею Свантесон тут же написал ответ: «Милый Карлсон. Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту. Но я не знаю тебя за такого, и вовсе не уверен что ты существуешь. Ты верно представляешься мальчиком, но мне это надо? Положа руку на сердце, я устал переживать все эти неприятности, отработав всю жизнь как последний стокгольмский биндюжник. И что я имею? Только геморрой, прохудившуюся крышу и какие-то дурацкие письма в почтовом ящике».

На следующий день в дом Свантесона явился сам Карлсон. Это был маленький толстый и самоуверенный человечек, за спиной у которого стоял упитанный громила в котелке. Громилу звали Филле, что для города Стогкольма в общем-то было обычно.

— Где отец, — спросил Карлсон у мальчика, открывшего ему дверь. — В заводе?

— Да, на нашем самом шведском заводе, — испуганно сообщил Малыш, оставшийся один дома.

— Отчего я не нашёл ничего под бочкой с дождевой водой? — спросил Карлсон.

— У нас нет бочки, — угрюмо ответил Малыш.

В этот момент в дверях показался укуренный в дым громила Рулле.

— Прости меня, я опоздал, — закричал он, замахал руками, затопал радостно и пальнул не глядя из шпалера.

Пуля вылетела из ствола как китайская саранча и медленно воткнулась Малышу в живот. Несчастный Малыш умер не сразу, но когда, наконец, из него вытащили двенадцать клистирных трубок и выдернули двенадцать электродов, он превратился в ангела, готового для погребения.

— Господа и дамы! — так начал свою речь Карлсон над могилой Малыша. Эту речь слышали все — и старуха Фрекенбок, и её сестра, хромая Фрида, и дядя Юлик, известный шахермахер.

— Господа и дамы! — сказал Карлсон и подбоченился. — Вы пришли отдать последний долг Малышу, честному и печальному мальчику. Но что видел он в своей унылой жизни, в которой не нашлось места даже собаке? Что светило ему в жизни? Только вдова его старшего брата, похожая на тухлое солнце северных стран. Он ничего не видел. Кроме пары пустяков — никчемный фантазёр, одинокий шалун и печальный врун. За что погиб он? Разумеется, за всех нас. Теперь шведская семья покойного больше не будет наливаться стыдом, как невеста в брачную ночь, в тот печальный момент, когда пожарные с медными головами снимают Малыша с крыши. Теперь старуха Фрекенбок может, наконец, выйти замуж и провести со своим мужем остаток своих небогатых дней, пусть живёт она сто лет — ведь халабуда Малыша освободилась. Папаша Свантесон, я плачу за вашим покойником, как за родным братом, мы могли с ним подружиться, и он так славно бы пролезал в открытые стокгольмские форточки… Но теперь вы получите социальное пособие, и оно зашелестит бумагами и застрекочет радостным стуком кассовой машины… Филле, Рулле, зарывайте!

И земля застучала в холодное дерево как в бубен.

Стоял месяц май, и шведские парни волокли девушек за ограды могил, шлепки и поцелуи раздавались со всех углов кладбища. Некоторым даже доставались две-три девки, а какой-то студентке целых три парня. Но такая уж жизнь в этой Швеции — шумная, словно драка на майдане.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2004

(обратно)

История — ещё одна. "Малыш и Гунилла"

Пир кипит в княжеском замке — выдаёт князь красавицу Гуниллу замуж. Бьют скальды по струнам, терзают уши. Славный конунг по прозвищу Малыш смотрит на Гуниллу, она прячет взор под покрывалом. Не замечает храбрый молодой воин, что смотрят на него с завистью брат Боссе и товарищ по детским играм Кристер.

Нравится им Гунилла, и только хмельной мёд не даёт гостям увидеть взгляды, что бросают мужчины на влюблённую пару.

Но вдруг грохнул гром, сверкнула молния, тьма покрыла любимый Малышом город. Покатились по лестницам ночные горшки и пьяные гости, лопнули бычьи пузыри в окнах.

Миг, и стихло всё. Но нет нигде Гуниллы.

Объявил старый конунг поиски, пообещал нашедшему переиграть свадьбу.

И вот трое выехали из ворот замка — Кристер со своими служанками, Боссе с толпой оруженосцев, и Малыш — один-одинёшенек.

Кристер поехал в одну сторону, Боссе — в другую, а Малыш — никуда не поехал. Малыш сел на камень и задумался.

Он думал долго, и орешник успел прорасти сквозь его пальцы.

За это время Кристер успел вернуться, стащить его меч, и уехать снова. Боссе ограничился тем, что увёл у брата коня.

Очнулся Малыш оттого, что рядом с ним на землю села огромная птица.

— Здравствуй, дикий гусь, — сказал Малыш. — Отнеси меня в Вальгаллу, на небо, где много хлеба, чёрного и белого…

— Я не дикий гусь, я птица Рухх, — отвечала та. — Меня послало сюда провидение, чтобы завязать узлы и сплести нити. Только знай — всё, чего ты хочешь, сбудется, но буквально. Ты найдёшь утерянное, но не будешь рад.

Малыш сел на шею птице, взял в руку, за неимением лучшего, садовые ножницы и полетел вокруг света.

Прошло много дней и ночей, пока Малыш не увидел в воздухе карлика с длинной бородой. Чалма воздушного странника сверкала огнями драгоценных камней. На спине его, словно начищенный щит, сверкал и переливался радужный круг. Малыш понял, что это и есть похититель Гуниллы — великий Карлсон, маг и чародей.

Долго он бился с Карлсоном, пока не обстриг ему всю бороду. А потом спросил его о Гунилле.

— Глупец! — крикнул Карлсон. — Зачем мне, старику, твоя Гунилла. Волею заклинаний я могу всю равнину, что находится под нами, уставит рядами готовых на всё суккубов. А твоя Гунилла никуда не исчезала из замка. До сих пор она моет твоему другу Кристеру ноги, скрываясь среди его служанок. А за то, что ты меня так обкорнал, я предрекаю тебе изгнание.

Но, что сделано, то сделано — стриженого и бритого Карлсона запихнули в котомку, и Малыш повернул домой.

Словно ватное одеяло, наползла на замок тень крыльев птицы Рухх, разбежались придворные и слуги. Дрожа, как два осиновых листа, стояли Боссе и Кристер перед Малышом. За их спинами пряталась полуодетая Гунилла.

— Нужно отрезать Кристеру голову, — сказал славный Боссе. — Надо, впрочем, отрезать её и мне, но я твой брат.

— Мы все будем — братья! — голос Малыша был суров, а рука лежала на рукояти меча. — И он рассказал о проклятии карлика.

Заплакав, все трое поклялись в дружбе страшной клятвой викингов.

— Останешься здесь, брат Боссе? — спросил Малыш.

— Для конунга это слишком мало, а для брата великого Малыша — слишком много, — отвечал тот.

— А ты, брат Кристер?

— Знаешь, брат мой, я давно хотел посвятить себя духовной жизни и нести слово господне в чужих краях.

И братья решили ехать вместе.

И на следующее утро они и Гунилла отправились на поиски новых земель.

Путь их лежал на юг, речная волна билась в щиты, вывешенные за борт.

— Ну, что нам делать с Карлсоном? — спросил угрюмый Боссе.

Кристер заявил:

— Когда мы построим новый город, я посажу его в зверинец. На одной клетке будет написано: «Пардус рычащий», на другой «Вепрь саблезубый», а на третьей — «Карлсон летающий».

— Нет, — возразил Малыш, — у меня другой план. Он наклонился к котомке, вынул оттуда Карлсона и осмотрел. Борода карлика начала отрастать, он злобно хлопал глазами и бормотал древние проклятия.

Малыш затолкал его в бутылку, кинул туда пару тефтелей и опустил горлышко в смолу. Тяжело ухнула стеклянная темница в чёрную воду. На тысячу лет скрылся Карлсон с поверхности земли.

Малыш оглянулся.

Гунилла заплетала косу, Боссе спал, разметавшись на медвежьей шкуре. Кристер жевал кусок солёной оленины, а Малыш сурово глядел на березняк по обоим берегам.

Чужая страна, мягкая и податливая как женщина, лежала перед ними. Надо было готовиться к встрече с ней.

— Знаешь, — наклонился он к Гунилле и заглянул её в глаза. — Давай я буду звать тебя Лыбедь?

Извините, если кого обидел.

08 ноября 2004

(обратно)

История следующая по счёту, которая называется "Зелёные паруса"

В далёком-далёком городе Стокгольме жила себе маленькая девочка, которую звали Сусанна. Наверное, так и прошла бы её жизнь — по-стокгольмски тихо и незаметно. Но однажды, когда она лежала в кроватке и готовилась заснуть, над ней склонились двое.

Она проснулась и заплакала. Тогда неизвестные гости по очереди взяли её на руки и напоили небесным молоком.

Лица их были размыты, слова нечётки но уже тогда она понимала что, происходит нечто важное.

Сусанна почувствовала, как что-то очутилось в её руке. Это был кружок колбасы.

— Плюти-плюти-плют! — сказал один из них. — До свиданья, Гюльфия!

Прошло ещё много лет, пока вдруг, играя во дворе, она не поняла внезапно, кто к ней приходил. Тогда Сусанна покрыла голову чёрным платком и вместе с истинной верой приняла имя Гюльфия.

Сверстники смеялись над ней, но ещё больше они смеялись бы, узнай, что каждое утро она подходит и призывно машет бутербродом с колбасой. Именно там, в небесной синеве скрылись два ангела, что приходили к ней.

Оттуда они и возникнут — на чудесном корабле под зелёными парусами.

Гюльфия знала, что рано или поздно они прилетят, они придут на запах колбасы из заоблачной выси.

Прилетит небесный корабль под зелёными сверкающими парусами и капитан, склонившись через борт, подаст ей руку.

Но однажды она проговорилась об этом подруге, а, как известно, то, что знают двое, знает и нечистое животное свинья. На Гюльфию обрушился новый поток издевательств — её звали не иначе как Ас-хлеб-соль. Но и это прошло.

Прошло много лет. Гюльфия давно работала далеко от дома. Но по прежнему каждое утро она открывала огромное окно на двадцатом этаже, где находился её офис. Она открывала окно, и сев на подоконник призывно махала бутербродом.

И вот в главный день её жизни она услышала жужжание в глубине неба. Там, вдалеке родилась чёрная точка и начала расти. Не один пропеллер, а четыре сверкали в солнечных лучах — как мечи посланцев Всевышнего.

Последнее, что она успела увидеть, улыбаясь и прижав руки к груди, были ласковые глаза маленького человечка. Он протягивал ей руку, приглашая взобраться на борт своей летающей лодки.

08 ноября 2004

(обратно)

История про крышу

«Крыша» — слово в русском языке странное, шелестящее, будто трубочист, скатывающийся по жести к гибельному краю.

В знаменитой истории про профессора, что, приехав в город Берн, не заметил цветок на окне, есть такой эпизод: профессора спрашивают на проваленной явке:

— У вас надёжная крыша?

— А я живу на втором этаже, — ничего не понимая, отвечает тот. И все понимают, что пришёл лох и раскинул уши по ветру. Потому что «крыша» на сленге разведчиков всего мира означает «прикрытие». А теперь это ещё и глухой звук палёных стволов, круглое движение стреляных гильз под ногами и безвозвратные кредиты.

Тот профессор, кстати, выдавал себя за шведа. Беда была в том, что фальшивый швед не умел летать долго. Его единственный полёт был короток — всего несколько этажей. И настала ему крышка.

Зато искусство долгих полётов освоил другой, настоящий швед — в меру упитанный мужчина в полном расцвете жизненных сил. И крыша у настоящего шведа была что надо — прочная, такая, что можно было поставить на ней домик с крылечком и зелёными ставеньками.

Мы были рады Карлсону, между тем это настоящий негодяй, прожорливый врун, вечно лгущий обжора. Персонаж, чья башня сорвана, а крыша давно съехала — типичный трикстер. Часть той силы, что вечно желает зла, но по ошибке делает добро.

Каждый ищет Карлсона по-своему. Один — для того, что бы вместе с ним играть в привидения, сыпать мусор на головы прохожим и дарить ему тефтели. Другой — заготовил кирпич в кармане, чтобы мстить за ворованную пайку, слёзы старух, порезанные простыни и разбитую посуду. Ищет, чтобы истребить хаос. Убить пересмешника.

Вот мы выходим — туда, наверх, двигаемся по гремящим листам жести или по мягкому разогретому битуму. Карлсон там — за трубой или белой стенкой.

Впрочем, Карлсону всё равно, найдут его или нет. Ему прекрасно живется в маленьком домике на крыше, на крыльце которого он курит трубку и смотрит на звёзды.

Как-то раз один трубочист вдруг увидел домик Карлсона. Он очень удивился и сказал самому себе:

— Странно… Домик?.. Не может быть! На крыше стоит маленький домик?.. Как он мог здесь оказаться?

Затем трубочист полез в трубу, забыл про домик и уж никогда больше о нем не вспоминал.

Этому трубочисту повезло больше. Гулко бухая ботинками в жесть, он ушёл от Карлсона живым.

08 ноября 2004

(обратно)

История. Опять про Карлсона. Называется "По грибы"

Рассуждение

Два брата как-то пошли за грибами в Сумрачный лес. Они заблудились и увидели большой камень у тропинки. На камне было написано: «Если перейти реку, то вы увидите медведицу и двух медвежат, нужно поймать медвежат, отвести их в город, за это вам дадут царскую корону, потом её отнимут, потом вы будете странствовать по свету, пахать землю и смирять свою гордыню, и, наконец, умрёте знаменитыми».

Один мальчик, именем Боссе, сказал, что ему не очень хочется умирать, и пошёл искать дорогу из леса. Он шёл долго и пришёл к большой избе. В этой избе сидело много детей, и все они писали и читали что-то. Увидев Боссе, они сразу научили его читать Богородицу, но при этом каждое слово говорить не так. Их начальник, высокий бородатый человек, весь в красном, закрыл за мальчиком дверь в эту избу, и с тех пор его никто мальчика Боссе не видел.

А второй мальчик, которого звали Малыш, пошёл за реку, но никаких медведей там не оказалось.

Он долго ходил по Сумрачному лесу, пока, наконец, не увидел странного человечка, который сидел на огромном червивом грибе и курил глиняную трубку.

Человечек спросил Малыша, куда тот хочет пойти.

Малыш сказал, что хочет прожить интересную жизнь и найти двух медвежат.

— А, — так ты читал надпись на камне? — понял человечек. — Не принимай её всерьёз, там опечатка. Но всё равно из леса выбраться надо. Ты куда хочешь пойти?

— Всёравно, — ответил Малыш, который немного испугался.

— Тогда мы можем двигаться в любую сторону, например за зелёной палочкой. Ведь за зелёной палочкой ходят ровно сорок лет. А потом мы просто уже прогуляемся, — обрадовался человечек и нажал кнопку у себя на животе. Такая кнопка часто бывает на животе, и если на неё достаточно долго жать, то она включает специальную машину, которая вертит винт, что располагается на спине у подобных человечков, если, конечно, они хорошо к этому подготовились.

Винт завертелся, и человечек взлетел в воздух, показывая путь.

И Малыш пошёл за летающим человечком.

Они шли очень долго, но Карлсон всё время висел в воздухе рядом, держа в руке зелёную палочку.

Башмаки мальчика развалились, и он пошёл босой. Прошло много лет, и никто бы не узнал прежнего Малыша — он оброс длинной, уже поседевшей бородой. Когда им переставали подавать, Малыш зарабатывал себе на пропитание нелёгким крестьянским трудом.

— Долго ли ещё нам идти? — спрашивал он Карлсона время от времени.

Эта фраза давно потеряла смысл, потому что Карлсон отвечал:

— До самой смерти, Малыш. До самой смерти.

Внезапно кусты расступились, и Малыш увидел ржавые рельсы. Между шпалами проросла трава, идти по ним было неудобно, но Карлсон всё гнал его вперёд.

Наконец, вдали показалась станция.

— Соберись, — прожужжал Карлсон. — Немного осталось.

08 ноября 2004

(обратно)

История про Астапово

Я приехал, наконец, из Астапово — если кого это интересует. Это было довольно тяжёлое путешествие — собственно, именно сегодня с поправкой на девяносто четыре года, умер Лев Толстой. Поэтому рассказывать об этом я ничего не буду.

Лучше запишу какую-нибудь полезную цитату. Например, из Гоголя, который так настойчиво советовал проездиться по России. Очень мне нравилось это слово "проездиться" хливкие шарьки далёкого века — то есть ездить до полного помутнения, растратить все деньки, ночевать в сене и холодных банях. Проездиться.

Так вот, поскольку моё путешествие заставляло меня думать о больших вопросах. Оттого приходится одёргивать себя Гоголем:

"Все эти славянисты и европисты, или же староверы и нововеры, или же восточники и западники, а что они в самом деле, не умею сказать, потому что покамест они мне кажутся только карикатуры на то, чем хотят быть, — все они говорят о двух разных сторонах одного и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат друг другу. Один подошел слишком близко к строению, так что видит одну часть его; другой отошел от него слишком далеко, так что видит весь фасад, но по частям не видит. Разумеется, правды больше на стороне славянистов и восточников, потому что они все-таки видят весь фасад и, стало быть, все-таки говорят о главном, а не о частях. Но и на стороне европистов и западников тоже есть правда, потому что они говорят довольно подробно и отчетливо о той стене, которая стоит перед их глазами; вина их в том только, что из-за карниза, венчающего эту стену, не видится им верхушка всего строения, то есть главы, купола и все, что ни есть в вышине. Можно бы посоветовать обоим — одному попробовать, хотя на время, подойти ближе, а другому отступиться немного подалее. Но на это они не согласятся, потому что дух гордости обуял обоими. Всякий из них уверен, что он окончательно и положительно прав, и что другой окончательно и положительно лжет. Кичливости больше на стороне славянистов: они хвастуны; из них каждый воображает о себе, что он открыл Америку, и найденное им зернышко раздувает в репу. Разумеется, что таким строптивым хвастовством вооружают они еще более противу себя европистов, которые давно бы готовы были от многого отступиться, потому что и сами начинают слышать многое, прежде не слышанное, но упорствуют, не желая уступить слишком раскозырявшемуся человеку. Все эти споры еще ничего, если бы только они оставались в гостиных да в журналах. Но дурно то, что два противоположные мнения, находясь в таком еще незрелом и неопределенном виде, переходят уже в головы многих должностных людей".

Извините, если кого обидел.

20 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 133

Сон, тягучий и долгий был посвящён моему приятелю Каганову. Лёня зазвал меня в гости, и главным в этом сне была именно череда перемещений из одного дома в другой, из гостей в гости — состояние сколь интересное, сколь мне и чуждое. Вся моя жизнь говорит: пришёл в гости, так сиди, пока не выгнали. Сиди, грей место, нагрел — не вставай — жизнь угрюма, никто не знает, как она повернётся.

Но тут я обнаружил себя сидящим на полу в чужой кухне.

Спиной я упираюсь в кафельную стену, а справа у меня эмалированный бок газовой плиты. Вокруг происходит смешной необязательный разговор — только я ощущаю себя ludicrously overdressed, будто я пришёл на студенческую вечеринку во фраке — мышиным жеребчиком, пузатым и унылым.

Но тут в квартире, где я нахожусь начинают появляться разные люди — например, через проём двери я вижу, как в прихожей одевается моя давнишняя любовь — девушка, что пишет христианские романы для подростков. На ней, поверх пальто, отчего-то одеты два рюкзака — сзади большой, а спереди — поменьше.

За ней тут же закрывается дверь, так что она не успевает меня заметить.

Появляется другой мой знакомый, лица которого я не вижу, потом — ещё один…

Внезапно, все мы едем в Ленинград. Там я обнаруживаю себя в огромном общежитии. Слово «общежитие» здесь цепляется только за то, что я очень боюсь, как бы меня не поймала охрана.

Внутренность этого здания мне напоминает гостиницу «Россия», что собираются снести вслед за прочими московскими гостиницами. Я иду по широкому коридору и чувствую всё возрастающую неловкость. Вот, думаю я угрюмо, через некоторое время я буду очень печален и уподоблюсь животному.

Плохо, плохо мне, думаю я.

Фрак мой заляпан дорожной грязью и рубашка несвежа. Зачем ты, Каганов, зазвал меня сюда, а?

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2004

(обратно)

История про Третьякова. Первая

Я начал по служебной надобности читать книгу Виталия Третьякова.

Книга называется вполне конкретно — "Как стать знаменитым журналистом". Если говорить серьёзно, то название это ключ к самой книге, которая позиционируется как учебник по журналистике — нечто более широкое чем введение в специальность, и несколько более актуальное чем основы специальности.

Третьяков балует читателя диаграммами и картинками похожими на те, что я сам рисовал в школе — пересекающиеся множества А переходит в С, В — не сдобровать…

Но мне было интересно не только это. Например то, как Третьяков рассказывает о том, как сменилась власть в "Независимой газете". А рассказывает он так: "…весной 2000 года на страницах "Независимой" я заявил, что, по моему мнению, все олигополии должны быть разрушены — что олигополия Гусинского, что олигополия Березовского. Это был вызов…

В газете, финансируемой Березовским, я написал, что его медиаимперия, жемчужиной которого было ОРТ, должна быть разрушена. Такое не проходит бесследно, не забывается и не прощается".

"…он предложил мне стать председателем Совета директоров акционерного общества "Редакция "Независимой газеты"" — на срок, который я посчитаю себе возможным. При этом мне полагалось: 300.000 долларов единовременно, ежемесячный оклад в 10.000 долларов, кабинет, секретарь, машина с персональным водителем. Много это или мало, каждый может оценить сам… Я отказался. Главная причина — нежелание участвовать в разрушении своего детища".

Там есть и ещё одна история, которой я сам был свидетелем: "Однажды я снял из книжного приложения к "Независимой газете" статью, которая, на мой взгляд, совершенно откровенно пропагандировала так называемую психоделическую литературу, а проще говоря, литературу, воспевающую потребление наркотиков. Статью за моей спиной пытался поставить в газету один из её сотрудников…

Этот пример прямой редакторской цензуры, кстати, был освещён в некоторых изданиях, "интеллектуально" обслуживающих наркомафию. Я, естественно, был разоблачён в этих изданиях как душитель свободы слова и печати… Скорее всего, как я уже отметил ранее, редактор относился к числу тех, кто "интеллектуально", пусть даже бескорыстно (в смысле отсутствия меркантильного интереса), обслуживает наркобизнес".

Ну, с той, другой стороны, со стороны подчинённых редакторов эта история мне казалась выглядящей иначе.

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2004

(обратно)

История про Третьякова. Вторая

Тут ведь вот в чём дело — фраза "как стать знаменитым журналистом" содержит две ловушки: нужно жестко определять, что такое "знаменитость" и что такое "журналист". Потому что точность тут камень преткновения — все СМИ, что я читал, пишут про одну печальную историю: "Принадлежащий компании DHL Boeing 757 совершал перелет из Бахрейна в Брюссель", а Третьяков, довольно вальяжно рассуждая о точности в передаче информации, замечает: "Вспомним трагедию 2002 года с башкирским самолётом "Ту-154", столкнувшимся с американским военно-транспортным самолётом в небе над Германией по вине швейцарских диспетчеров".

Если кто знает, что это был у DHL военно-транспортный самолёт, скажите мне пожалуйста. И я не буду возводить напраслину на лектора.

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2004

(обратно)

История про велосипед

Нет, не езда началась, а ёрзание. Надо закрывать сезон, да.

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2004

(обратно)

История про Третьякова — третья

Треть книги — собственно статьи Виталия Третьякова, приведённые в качестве иллюстрации того, как надо писать.

В приложении — сборник того, что автор называет максимами. Правда, часть из них кажется благоглупостями. Журналист профессиональный автор фольклора». «Как профессиональный класс журналистика сравнима по влиянию (но иного рода) сравнима с армией, полицией и спецслужбами». «В мире нет ничего идеального, кроме наших собственных идеалов. И свободная журналистика — один из них!».

В одной из своих лекций Третьяков начинает говорить о журналистике как о религии — он подставляет аббревиатуру СМИ в текст энциклопедической статьи «религия» и радуется получившемуся результату. «СМИ конечно же языческая религия, богов здесь множество — целый пантеон» — говорит он. — «Причём это боги четырёх типов.

Во-первых, собственно боги: Иисус, Аллах, Будда Иегова и другие…

Боги второго типа в теократии современных СМИ — это так называемые политические, спортивные звёзды и звёзды массовой культуры…

Третий тип богов — скорее говоря, по греческой иерархии, герои. Это звёзды, но уже самой журналистики, самих СМИ, прежде всего, конечно, телевидения.

Наконец, четвёртый тип — квазигерои. Это созданные медиа, в основном телевидением. Реально не существующие субъекты — герои телесериалов и ток-шоу с подсадными утками или даже живые люди из социальных низов или простых обывателей, избранные телевидением для того, чтобы стать объектами телеэкспериментов типа реальных шоу".

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2004

(обратно)

История про Третьякова. Четвёртая

Но интересно другое — Третьяков совершенно справедлив, когда говорит о масс-медиа как о церковном институте в СССР времён перестройки и России начала девяностых. На памяти было то

обстоятельство, как долго держалась словесная пара «перестройка и гласность». Так вот — именно тогда к журналисту было отношение, как к божеству.

А вот теперь — не то. А Третьяков как-то затормозился в том, прошлом времени.

Но всё сложнее — иногда кажется, что Третьяков остался в восьмидесятых-девяностых, когда начался и по инерции длился праздник непослушания. Будто один из Люмьеров читает лекции в Голливуде, будучи

совершенно уверен в том, что он читает актуальный курс кинопроизводства. Во время этого праздника, как во время большой фронтальной пьянки было не принято считать деньги до прихода официанта и озадачиваться, не будет

ли болеть голова на утро. Но праздник, как и всякий праздник закончился.

Звякнули стёкла, откуда-то высунулись свиные рыла и сказали: «Баста, карапузики, кончилися танцы»! И даже не демоническая фигура в сером вышла и сказала, громко и отчётливо:

— Тень, знай своё место!

Это было бы слишком хорошо — пасть жертвой какой-нибудь демонической силы. Оказалось, что всё давно проедено. Или продано всем этим неприятным людям, которые-то и говорят журналистам, что они — тень…

Скажем в той же «Независимой газете» долго были одни из самых низких журналистских зарплат в Москве. Это происходило несмотря на показательные праздники, не говоря уж о знаменитом устричном бале.

Что-то было развитием самой газетной структуры и часто говорили, что газета ориентирована только на читателей в пределах Садового кольца. Не говоря уж про то, что журналисты, ушедшее из «Независимой» отнюдь не только из-за денег сформировали несколько газет — не самых плохих.

Но дело, конечно, не в самой «Независимой газете».

А в том, что случилось с известными журналистами девяностых. Очень многие из них довольно долго поддерживали своей работой какую-нибудь структуру. Потом с ними повторялась история первых чекистов. Сначала они

красуются в своих кожанках на гребне оврага, делая дырки в белогвардейцах, а спустя некоторое время в квартире появляются люди без лиц. И вот, когда их волокут к чёрной «эмке» у подъезда, они несказанно удивляются такому непорядку. И вот получается, что за интересным разговором о технологии журналистского ремесла, забываем о факторе времени.

То есть мы забываем о том, что праздник журналистики кончился.

Наступило похмельное понимание счёта, который нам приносят с завидной регулярностью.

Вот мы тратим деньги сумасшедшего спонсора, и когда он через год произносит «А теперь давайте выйдем на самоокупаемость» кривим губы и закрываем лавочку. А вот мы работаем на государственную власть — какая бы она не была. А

вот мы делаем доходную газету «Три письки и два кроссворда» и плюём на всё.

Путей много — но всего этого нет у Третьякова. Есть совет не брать интервью у человека, к которому вы не испытываете ровный неэмоциональный интерес.

Извините, если кого обидел.

24 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 134

Я прихожу в неизвестную мне контору, что находится в несколько обветшавшем конструктивистском доме, пробираюсь мимо столов сотрудников. Внезапно меня хватает за руку женщина.

— Вы помните журнал "Завод"? — спрашивает она. Наяву я не знаю никакого журнала "Завод", но там, во сне я имел к нему определённое отношение. Эта женщина уверяет меня, что работала раньше в журнале "Завод" и написала по моей просьбе статью для "Независимой газеты". Тогда такая статья называлась у сотрудников "Кафедра" — и была целой полосой текста.

Видя, что ей не верят, женщина тут же достаёт со стола номер "Независимой газеты" — я разглядываю его и не верю своим глазам. Газета эта старая, ветхая, напечатана тем шрифтом, которым набирали "Известия В.Ц.И.К." в двадцатые годы. Я всматриваюсь в хрупкий и ломкий лист, и соглашаюсь с женщиной.

Она настаивает, что я ей должен теперь заплатить за работу, потому что гонорар выписан на меня.

Тогда я пытаюсь вычислить, сколько мне нужно отдать денег, и долго вожу по столбцам ручкой, высчитывая количество строк. Получается 560 рублей.

— Но надо вычесть ещё подоходный налог, — замечаю я и явно при этом тяну время.

И делаю правильно, понемногу становится ясно, что текст на этой полосе — злобная кришнаитская агитка, почему-то иллюстрированная увеличенным изображением какой-то персидской миниатюры, огромным и невнятным. Это мой тогдашний сослуживец Ваня Куликов зачем-то напечатал всё это.

Женщина чувствует, что у меня наступил момент истины, и начинает быстро-быстро оправдываться. Я пытаюсь оборвать её, но это решительно невозможно, она настаивает, что это нормальный текст, а вовсе не скрытая реклама.

Тут я понимаю, что она боится, что я сам начну требовать с неё денег.

Есть русский Бог, думаю я, потому что эта кришнаитка куда-то сразу исчезла. Таковы сонные денежные дела этой религии, да.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 135

Я — матрос, спасшийся с одного из судов, что шло в караване «PQ-17». При этом я спасся на экспериментальной спасательной торпеде — на самом деле, это не торпеда, а тримаран, на который остальные боялись сесть — все боялись,

что её расстреляют немецкие бомбардировщики. Я всё де рискнул, и понёсся на ней, как на моторной лодке по воде. Отчасти опасение моих товарищей оправдались — я не добрался до берега, а попал в какое-то мультипликационное будущее. Это царство потребления — всё там напоминает Диснейленд, но не для детей, а для вполне половозрелых подростков. Я слоняюсь среди этого малиново-фиолетового роя, как Робинзон Крузо по Острову Дураков.

Понемногу становится очевидно, что на этом Острове, существует ещё опасная и страшная машинная сила, которая заставляет подростков учиться (или делать вид, что они учатся).

В тот момент, когда я разговариваю с двумя голоногими девками в маленьком кафе, все окружающие вдруг начинают озираться, а потом и вовсе разбегаются, опрокинув стулья.

Это по узкой улице едет машина, механическое чудовище, похожее на ломоть слоистого влажного торта — оно проверяет отметки за поведение.

Механические руки ловят зазевавшихся подростков и притискивают к специальной щели в агрегате. Туда нужно сунуть личный жетон, похожий на жетон военнослужащего.

Непонятно, правда, что машина делает с прогульщиками и двоечниками — перетирает в муку для торта или пускает на мыло?

Явно и мне от неё ничего хорошего не светит — у меня по понятным причинам и жетона-то нету. Причём этот ползающий торт — не самый страшный монстр — там, в этом мармеладно-сексуальном Диснейленде есть ещё монстр, похожий на страшный экспериментальный танк «Иосиф Сталин — 7». Чем он занимается, каково его назначение, я и думать не хочу, поэтому просыпаюсь.

25 ноября 2004

(обратно)

История про Гари. (I)

Гари — классический французский писатель, что называется "с биографией". Даже непонятно, как обозначить место его рождения — Российская империя? Польша? Литва?. Превратиться из Романа Касева Роменом Гари, стать военным лётчиком и драться с немцами, быть дипломатом, провести в жизнь одну из самых известных литературных мистификаций и закатать себе пулю в лоб на шестьдесят шестом году жизни. Тут биография является как бы подпоркой к тексту. Впрочем, я довольно спокойно относился к книгам Гари и к текстам Ажара — с уважением, но без экзальтированного восторга.

Сейчас издан первый роман Гари — "Европейское воспитание" — это хороший повод к разговору не только о самом писателе, сколько о феномене этого романа и времени Собственно, «Европейское воспитание» было написано во время войны, когда Гари был тем самым, ещё никому не известным офицером. И потом, в "Vie et mort d'Emil Ajar" он сам так написал об этом: "Теперь надо сделать попытку объясниться всерьез. Мне надоело быть только самим собой. Мне надоел образ Ромена Гари, который мне навязали раз и навсегда тридцать лет назад, когда "Европейское воспитание" принесло неожиданную славу молодому летчику и Сартр написал в "Тан модерн": "Надо подождать несколько лет, прежде чем окончательно признать "Европейское воспитание" лучшим романом о Сопротивлении…" Тридцать лет! Мне сделали лицо". Возможно, я сам бессознательно пошел на это. Так казалось проще: образ был готов, оставалось только в него войти. Это избавляло меня от необходимости раскрываться перед публикой.

Так началась популярность того писателя, которого мы знаем как Гари, Ажара он сделал сам. Слова Сартра о "лучшем романе про Сопротивление" — существенная заявка, потому что других просто не было.

Так вот в "Европейском воспитании" дело происходит в лесах под Вильно, потому что автор оттуда родом, он описывает польских партизан, потому что не очень хорошо знает никаких — не польских, ни французских, ни русских.

Причём это даже не "аковцы" из Армии Крайовой, а абстрактные партизаны, такие, какими они представляются интеллектуалу

Всё в "Европейском воспитании построено на ньюансах — в каждой фразе чувствуется нарождающая экзистенция. То есть это брага, из которой потом будут гнать спирт настоящего сартровского экзистенциализма. Пока партизаны думают о вечном, сочиняют стихи и книги, а так же пытаются осмыслить свою героическую борьбу.

Одного из них в итоге прорывает: «Но, в конечном счёте, это хвалёное европейское воспитание учит нас только тому, как найти в себе мужество и веские, неопровержимые доводы, чтобы убить человека, который ничего тебе не сделал». Но в итоге партизаны возвращаются к сочинению нравоучительных пьес и расходятся по землянкам.

Сейчас я пойду на кухню, чтобы выпить чего-нибудь, а потом вернусь к этому рассказу.

25 ноября 2004

(обратно)

История про Гари. (II)

В «Европейском воспитании» есть ещё один момент — отношение автора к русским. Россия отдельная, мифологизированная сила. Тут есть ещё одна особенность — Ромен Гари мог позволить себе взлетать с английского берега Канала. Никаких биографических препон к этому у него не было. А ведь некоторые лётчики «Нормандии-Неман» такого выбора не имели — они уже дрались со своими бывшими союзниками в 1941 году, когда англичане начали лупить колониальные силы вишистской Франции. Какой уж тут выбор? Тем более, Гари ничуть не врёт в отношении того, что такое было слово «Сталинград» для человека европейского воспитания в 1942 году. Такое впечатление, что каждый делавший выбор тогда приникал ухом к земле — как там, что Саурон с Гендальфом? И из Европы казалось, что эта битва скорее мистическая, чем реальное. Добро со Злом сошлись у реки, которая была символом России, у города с именем, что было символом СССР. Поэтому во всяком уважающем себя французском городе есть rue de Stalingrad.

Отвлекаясь от темы, заметить сказать, что военная история Франции XX века сильно прихотлива. с Первой мировой войны Франция не выиграла сама ни одной войны.

Я как-то ходил по военному музею в Париже, ходил я по наполеоновским залам, мимо орлов и ружей, киверов и шашек, сохранённых в память того, как наши предки исправно мудохали друг друга. Итак, всё время и почти во всех войнах французская армия (не отдельные французы) получали на орехи. И не с 1871, и не с кампании 1812.

При том нация чрезвычайно гордится этой армией. У нас всё по-другому. Как только наступает година народной войны, как нам наваляют, так начинают звать:

— Э-ээ, братья и сёстры, э, сучий потрох, дворянское племя, э-ээ, мужики безлошадные — пора!.. И ложатся тогда скорбно университетские профессора под танковые гусеницы, и травятся вчерашние гимназисты газами, и скидает с телег своё барахло Наташа Ростова. В общем, и мёртвые в крестах и нашивках тоже — потому как беда.

А у французов, которым после поражений помогает всё мировое сообщество — иначе. Бревно каждый раз перетягивают — как на субботнике. И вот, когда бревно перетащено, и все сидят, устало перекуривая, тогда всякий раз участников незаметно становится гораздо больше.

И выступает гордо в итоге Франция всякий раз вместе с равноправным сообществом победителей. Радость и гордость переполняют всех.

А нам гордиться нечем. Скулы от этого сводит.

Создаётся впечатление, что правильная нация распоряжается своими гражданами, как рачительный крестьянин сыновьями — одного на службу герцогу-поработителю, среднего — в борозду, дом держать, а меньшому лук со стрелами — и в лес.

Мне важно не обидеть никого из франкофонов и франкофилов. В наше время нельзя, конечно, говорить о нации вообще. Вообще ничего не бывает. Руин в стране нет, французы резво ловят сбитых английских лётчиков, заводы работают на Германию, де Голля поддерживает только 13 полубригада иностранного легиона, состоящая из 600 испанских добровольцев, а в «моторизованной колонне» Леклерка образца 1941 года только два бронеавтомобиля.

И вдруг — бац! — в Сопротивлении числится 300.000 человек, французы радостно бреют наголо своих соотечественниц, имевших неосторожность переспать с немцами, и водят их по улицам городов. У Франции — оккупационная зона и сектор в Берлине. Она — держава-освободительница.

Да и хер бы с ним, не жалко. Никто не хочет очернить французов, нужно только разобраться с тем обывательским впечатлением, которое иногда оставляет история XX века. И отчасти можно разобраться с этой психологией с помощью романа «Европейское воспитание».

25 ноября 2004

(обратно)

История про Гари. (III)

Так вот, разбираться с этим начал ещё Сартр. И вдруг оказалось, что прелюдией к его известной пьесе про маки служит текст Гари. У Гари поляки-партизаны говорят с богатым поляком. И он объясняет:

«Польский крестьянин не на твоей, а на моей стороне. Что вы для него сделали? Ничего. Ваши геройства стоят ему расстрелов, отобранных урожаев, стёртых с лица земли деревень. И если ему удаётся сохранить немного зерна или картошки, это лишь благодаря мне, а не вам. Потому что я не взрываю мостов: я просто слежу за тем, чтобы мои крестьяне не умерли с голоду. Я встал между ними и немцами, я забочусь о том, чтобы они не голодали и чтобы их не угоняли на запад как паршивый скот. У поляков не будет государства? Ну и что из того! Это всё же лучше, чем государство, заселённое с мертвецами, где любой гражданин кажется долгожителем. Безнадёжная борьба — очень красиво, но задача нации в том, чтобы выжить, а не красиво умереть…»

Дальше начинается сказка про белого бычка:

«Если бы я не продал немцам урожай, они бы его отняли» — «Ты бы мог бы сжечь» — «Тогда крестьян расстреляли бы»…

И никто не выходит победителем — такая вот экзистенция.

Гари поступил очень правильно, подвесив этот вопрос в воздухе — он решён до конца каждым из персонажей, но не решён до конца в книге. Ну, как и в жизни, собственно.

Сейчас я схожу в лабаз и продолжу.

25 ноября 2004

(обратно)

История про Гари и Пастернака (вставная новелла)

В начале 1942 года Борис Пастернак решил написать пьесу про войну. Собственно, 20 февраля он даже заключил договор с театром «Красный факел» в Новосибирске. Здесь и далее, я буду пересказывать незаконченную пьесу «Этот свет» по книге Юрия Щеглова «Еврейский камень или собачья жизнь Эренбурга» — потому что ни в каком другом месте я этого текста не нашёл.

Сюжет в пьесе был такой: поволжская немка Груня Фридрих должна повторить подвиг Зои Космодемьянской. Перед этим, она, правда, спасает мёрзлого немецкого офицера:

«Груня Фридрих. Снег в лесу. Утренний не успел стаять. Я шла лесом, вдруг он поднял руки. Я до смерти перепугалась. Ведь я проспала вашу перестрелку тогда. Это первый, какого я вижу. Он ледал у дороги, встал бросил оружье и поднял руки. Я не виновата. Я пошла в сторону, а он потянулся за мной, как дворняжка. Что с ним делать? ты его отправишь в штаб?».

Это «бросил оружье» совершенно замечательно, как и все реплики персонажей:

«Дудоров. Не мешай. Я думаю.

Груня Фридрих. Ну и что же с ним делать?

Дудоров. Пока только одно хорошее. А если этого не хватит, то тогда высшая сила управится с ним и с нами по-своему. Он останется у нас. На время его надо спрятать».

Дело, конечно, в том что Пастернак всё-иаки был небожителем, что происходит на войне представлял себе плохо, а уж что такое Вторая мировая война и вовсе тогда не представлял. Об этом говорил и финал романа «Доктор Живаго».

Никто из-за этого не будет к нему хуже относится — тем более, что он скоро понял, что материал сопротивляется, никакой пьесы не будет, и забросил это дело.

Но через три года Ромен Гари пишет примерно так же. У него к партизаны тоже сочиняют пьесу «На подступах к Сталинграду», где над рекой Волгой появляются два столетних ворона. Одного зовут Акакий Акакиевич, а другого — Илья Осипович. Они беседуют о Мироздании, разглядывая немецкие трупы, плывущие по великой русской реке. К ним присоединяется и Карл Карлович — только что из Берлина. Все вместе они обращаются к Волге:

— Мать рек русских, не поймала ли ты чего интересненького? — каркают они своими заискивающими голосами. — Я узнала его! — это Мишка Бубён из Казани. Я помню его: он всё время сидел на берегу и плевал в воду… — Мы знаем, мы знаем его! — тут же восклицают вороны. — Он разорял наши гнёзда и воровал наших птенцов… Славный, славный парнишка, симпатяга!.. — Вон отсюда, стервятники! — кричит Волга и покрывается пеной от злости. — Разве вы не видите, что это русский солдат?..Мать рек русских отвечает им на богатом и звучном русском языке таким страшным ругательством, что приятелит в ужасе переглядываются и улетают в лес… — Ничего страшного, — лепечет Илья Осипович, встряхивая взъерошенными перьями, — я и не думал, что матушка Волга умеет так выражаться!..

Ну, как говорил один знаменитый русский писатель, «запел даже какой-то минерал». Не хватает только Торговки Разных Фруктов.

Только глумиться над творением Ромена Гари не надо — потому что писалось всё это совершенно искренне.

25 ноября 2004

(обратно)

История про Гари — не помню какого номера

Литература 1945 года ещё не осознала, в каком мире она теперь существует. Десятки писателей пытались описать произошедшее, используя старые инструменты. Это всё похоже на то, как диплодок с откушенной головой продолжаем двигаться, а его спинной мозг понемногу начинает понимать, что произошло что-то неординарное.

Уже случился Освенцим, но Европа будет несколько лет осознавать это обстоятельство. Это событие как-то плохо умещается в головы и книги.

Литература «после Освенцима» ещё не создана.

«Европейское воспитание», пожалуй, последний роман пытающийся описать произошедшее языком прошлого. Желающий донести до читателя одно, а, вместе с тем, говорящий о многом другом.

Тем и интересен.

25 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 136

Я лечу на охоту — видимо, куда-то в Сибирь.

Причём прямо в салоне самолёта ломаю стволы двустволке, загоняю в них красные пластиковые патроны.

Там меня хотят женить. Невеста похожа на кубышку — плотна и низка ростом, видимо хозяйственна.

Она не рвётся замуж, но, с другой стороны, относится к браку как необременительному хозяйственному действию — чему-то вроде мытья посуды.

Тоскливый липки морок охватывает меня, потому что я сижу в тоскливых и унылых квартирах — пятиэтажка, ковёр и чахлая стенка с дефицитным чешским хрусталём, привет прошлой эпохи. Живут эти люди скудно, и бог весть, зачем я им сдался, городской нахлебник.

Но тут же начинается наводнение. Нужно спасать скотину которой кормятся эти люди, плыть куда-то на широких баржах, похожих на армейские.

Жена моя куда-то подевалась, но это мне уже не важно. Я понимаю, что меня приняли в семью. Мои туповатые но хозяйственные родственники хлопают меня по плечу, мычит спасённая корова.

Мутна вода за гофрированным бортом баржи. «Вот и славно», — думаю я, слушая тарахтение мотора. — «Бросался на меня век-волкодав, но скрылся я от него среди сибирской воды».

25 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 138

А вот сон, приснившийся мне в гибельном для русской литературы месте — в Астапово, на кривом гостиничном тюфяке.

Это сон про чашу Вельзевула. Действие сна происходит во Франции, накануне великой революции. Некто, не француз, а, скорее. Русский, похожий на молодого графа Строганоff случайно покупает в лавке старьёвщика чашу Вельзевула — это прямой антипод чаши Святого Грааля. Внешне эта чаша похожа на ночной горшок с очень толстыми стенками, сделанный из оникса.

Во сне мне очень хорошо известно, что это за камень, но сейчас я начинаю в этом сомневаться.

Вельзевул ищет эту чашу, но её особенность заключается в том, что её нельзя украсть, а можно только купить или подарить. И вот он преследует русского графа, является к нему под разными обличьями.

Гражданин Очер, в которого давно превратился молодой русский граф, всё отказывается передать кому- либо чашу. Тогда Вельзевул предсказывает ему будущее — то есть, посланец инфернума, щёлкнув пальцами вызывает видение этой чаши, в которой на медленном огне варится голова сына Очера-Строганоff’а.

Тот немало поражается страшной картине — но стоит на своём.

Последний раз я вижу молодого французского революционера в странном тёмном помещении, похожем на склеп — там он с оттягу лупит чашей по изразцам на стенах. Важно, что изразцы изображают египетских богов — и вот чаша с размаху бьёт об стену, Гор отваливается и летит вниз, Озирис дробится на части…

Видно, что род на русском графе прервётся, сыну оторвёт голову ядром, и жница роковая, окровавленная, слепая, в огне в дыму — жизнь предрешена, а мне — гулять вокруг Строгановской дачи на высоком берегу Яузы.

Но что будет с чашей — совершенно не ясно.

Вот какие графские дела снятся в городе Лев Толстой, что раньше назывался запросто «станция Астапово Рязанско-Уральской железной дороги».

Извините, если кого обидел.

27 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина (пропущенная, вставлена по просьбам трудящихся)

Я спускаюсь по лестнице собственного дома и обнаруживаю внизу столовую. То есть, на первом этаже у меня расположилась большая советская столовая. С железноногими столиками и огромным окном раздачи.

Рядом толпятся люди, и вдруг бросаются ко мне.

Немолодая интересная женщина обращается ко мне с просьбой принять участи в конкурсе кулинаров.

— Нет, нет, — говорит она. — Вы просто будете у нас независимым судьёй.

Оказывается, там соревнуются в изысках профессии ученики кулинарного техникума.

Кроме меня, ещё два случайных человека садятся за маленький столик и вслед за приборами, нам подают соревновательную еду.

Сначала нам приносят очень странное блюдо — тип фрикаделек — маленькие котлеты, специально обжаренные для подачи вместе с супом.

Потом появляется многослойная лазанья со специальным соусом — в этот момент, приносящие пищу не справляются с подносом и бьют чудесное блюдо — специально придуманное для подачи этой квази-лазании. Всем этого ужасно жалко.

Но с оценками не ладится. Две женщины, такие же как и я случайные судьи, никак не могут сформулировать своё впечатление. Я разграфляю бумагу, мы начинаем ставить в этой таблице какие-то плюсы, минусы и комментарии.

Сперва нам приходится отсеять много действительно дурно приготовленного — но в конце остаются два действительно сильных претендента. Это очень красивая девушка, и туповатый молодой человек.

Девушка не только красива, но и добра (что она приготовила — совершенно непонятно, но это еда домашней радости и человеколюбивого застолья), а вот второй — самый интересный. Этот молодой человек, почти мальчик — какой-то Парфюмер от кулинарии.

Ужасом и безумием веет от его ученической работы, и я судорожно сжимаю вилку…

Непонятно, что там было дальше.

Извините, если кого обидел.

28 ноября 2004

(обратно)

История про сны Березина № 139-140

Я путешествую в странной компании — вместе с моим приятелем Кагановым, архитектором Балдиным, краеведом Рахматуллиным и ещё несколькими людьми по центральной России.

Вот мы достигаем уездного городка со следами былого величия — там мы осматриваем огромный графский дом. В этом доме нас сразу же встречает огромная зала. Величиной с футбольное поле, с сохранившимся или отреставрированным зеркалом жёлтого паркета. Но, пройдя её насквозь, мы лезем на крышу — сначала по мраморным ступеням, потом деревянным лестницам. Потом открывая потайные люки в стенах, наконец по узкому тайному ходу.

На крыше мы зачем-то оставляем наши рюкзаки. Теперь надо осмотреть церковь — и вот мы отправляемся на окраину городка. Там, рядом с бензоколонкой, находится действительно странная церковь — будто одни купола стоят на земле.

Тут Балдин начинает меня спрашивать, вижу ли я в этой церкви бразильский меридиан. Я взрываюсь.

— Какой, бля? Бразильский меридиан! Нирмеер хуев! Чушь это вы всё городите!..

— А ты?! — набычиваются мои спутники.

— А я — как Тынянов, — отвечаю я. — Начинаю там, где кончается документ.

Они, пристыжённые, замолкают.

В этот момент мы обнаруживаем, что автобус ходит из этого городка раз в неделю. Или раз в год. И вот, скоро должен отправится — поэтому мы бежим обратно за вещами. Отчего-то наши пожитки не увязаны, мы пакуем их в суматохе, набиваем рюкзаки, выбегаем из графского дома и останавливаемся напротив — ждать автобус.

Я смотрю на крышу этого дома и вижу, что у нас остался там один баул — значит, надо бежать обратно. Я бегу вместе с Кагановым, который исчезает куда-то по дороге. Но теперь весь огромный зал заполнен людьми — там идёт детский концерт.

Поэтому я начинаю метаться между лестницами.

На одной из них сидит пожилой мужчина в чёрном костюме — это директор музея. Он хватает меня за локоть и спрашивает, как мне реставрация. Я выдерживаю долгий разговор с директором, пританцовывая на месте и, наконец, вырываюсь.

Собираться приходится долго…

В этом месте сон обрывается.

Извините, если кого обидел.

29 ноября 2004

(обратно)

История про Карлсона — московская художественная

КАРЛСОН

Комедия

Малыш. Молодой человек неопределённой наружности.

Гунилла. Подающая надежды девушка.

Дядя Юлиус. Стареющий ловелас, рассказывает сальные анекдоты, и постоянно намекающий на связь с фрекен Бок.

Госпожа Бок, по мужу Свантесон, актриса.

Кристер, повар.

Филе Руллев, вор.

Бентан, его жена.

Боссе, её любовник.

Гостиная в доме Свантесонов. Все сидят вокруг фрекен Бок, дядя Юлиус беседует с Гуниллой.

Юлиус.(громко) А всё-таки Вазистанский сад теперь мой! Хо-хо! Понастрою дач, сдам в аренду.

Боссе. (про себя) Вот ведь выжига, от борта в угол, жёлтого в середину!

Фрекен Бок. Юлиус, а ты не ходил сегодня на плотину смотреть на бутылочное стекло?

Кристер. И верно, Юлиус. вам нужно сходить на плотину. Вы уже три дня не разглядывали бутылочного стекла. Это может сильно повредить вам.

Юлиус. Ах, оставьте. Там давно сидит в засаде ваш Малыш с ружьём. Или вовсе пьёт вино с Карлсоном.

Госпожа Бок. Меня тревожат эти отношения, как измельчал Малыш рядом с этим Карлсоном, как он выдохся и постарел! И вот все здесь, а он сидит там на плотине. Нет, не могу, не могу!

Гунилла. Нам нужно уговориться. У вас — хозяйство, у меня — духовность. И если я говорю что-то насчёт этого духовного… то есть, воздушного хулигана, то я знаю, что говорю… И чтоб завтра же не было здесь этого мерзавца, этого хулигана с моторчиком! Не сметь мне прекословить, не сметь! (стучит ногой). Да! Да! (опомнившись): Право, если мы не договоримся, я сама ему в тефтели крысиного яда подмешаю!

Входит Малыш, таща на плече мёртвого Карлсона, подходит к Гунилле.

Малыш. Кладу у ваших ног.

Кладёт перед ней убитого Карлсона.

Гунилла. Что это значит?

Малыш. Я отдаю вам самое дорогое, что есть у меня.

Гунилла. Это какой-то символ… (Трогает Карлсона ногой).

Нет, не понимаю, я, видимо, слишком проста, чтобы понимать вас.

Малыш. Уедемте в Москву! Там небо в алмазах! Верьте мне, честное слово! Я ведь писателем буду — как барон Брамбеус.

Гунилла. В Москву? В Москву?! (Плачет).

Юлиус. Точно-Точно! Правда-Правда! Лучше остановитесь в «Весёлой девице». И сразу дайте мне знать! Молчановка! Дом Грохольского!

Гунилла. Да и то верно. Поступлю на сцену, начну новую жизнь.

Гунилла и Юлиус уходят вместе. Малыш стоит посреди сцены, качаясь. Потом тоже уходит. Через некоторое время за сценой слышатся несколько отрывистых выстрелов. Вбегает Кристер.

Кристер (взволнованно). Малыш стрелялся!.. Но не попал! Не попал!

Извините, если кого обидел.

30 ноября 2004

(обратно)

История про тесты и сказки — заразил dp

Про мудрость

Прослышал warhamster об уме, хитрости и находчивости berezin, главного советника opossum, и решил проверить, насколько справедлива эта молва. Послал он opossum письмо на пальмовых листьях с такой просьбой:

"В знак своей дружбы пришлите мне кувшинную тыкву, движущуюся траву и глубокий колодец".

opossum показал это послание своему главному советнику berezin и спросил:

— Где нам взять кувшинную тыкву и движущуюся траву? И как послать ему колодец?

— Постараемся выполнить просьбу warhamster, ответил berezin. Он приказал вырастить тыкву в большом кувшине с водой, велел нагрузить повозку землей и засеять эту землю травой, затем написал письмо warhamster:

"Наши колодцы не годятся для вашей страны. Пришлите нам свой колодец, а мы пошлем вам точно такой же!"

Получив кувшин с тыквой и телегу с травой и прочитав письмо berezin, warhamster сказал, восхищенный умом главного советника

opossum:

— Страна, которой управляет столь мудрый berezin, — непобедима.

Извините, если кого обидел.

30 ноября 2004

(обратно)

История про братьев Свантесонов

Тот мой герой, о котором я собираюсь рассказать, был третьим сыном в семьеКарла Ивановича Свантесона — обрусевшего не то шведа, не то датчанина.

Помещиком он был никаким, то есть самым маленьким и ничтожным, нигде не служил, и слыл больше за городского шута, причем шута неразборчивого, отвратительного и не знающего грани, которую в шутках переходить не стоит. Овдовев, он ввёл в доме вывезенные из Швеции привычки и превратил его в вертеп.

Глухонемой сторож Герасим только мычал, когда дом наводняли очередные профурсетки вкупе с монтаньярами. Но именно Герасим во ту пору ходил за детьми Карла Ивановича.

Трое детей, не в пример отцу, хоть и росли без надзора, выросли крепкими, сильными юношами.

Старший, Борис, или как звал его отец — Боссе, был человеком вспыльчивым, учение не шло ему в прок, но в остальном он был то, что мы называем добрый малый. Вспыльчивость, как говорится, не выносилась из избы. В городе, однако, знали, что отец и сын чуть не дерутся из-за мелкой наследной монеты — того приданого покойной супруги, которое растворилось неведомым образом.

Но речь моя шла именно о третьем сыне, которого мы вслед их семейной традиции будем называть Малышом.

Малыш был мальчиком кротким и непрактичным. В детских играх именно ему доставались тумаки и обиды, часто он недосчитывался карманных денег, а то его товарищи рвали портьеры в доме и делали чучела из простыней Карла Ивановича. Поэтому ему приходилось много терпеть — и уже от родного отца.

В бестолковом доме Карла Ивановича был ещё один обитатель — суетливый и быстрый слуга Карлсон. Будто муха летал по дому этот Карлсон, и иногда казалось, что сзади приделан к нему какой-то пропеллер для пущей быстроты. Он чинил отопление, носил с базара картошку и лук и даже кормил волка, зачем-то купленного у директора передвижного зверинца.

Ходила молва, что это вовсе не швед, или там датчанин, а ребёнок, родившийся у городской дурочки Акулины от самого Карла Ивановича. Впрочем, Карл Иванович всё отрицал, но взял в свой дом ребёнка, воспитал и даже, как говорила всё та же молва, придумал ему фамилию Карлсон.

И вот однажды утром Карла Ивановича нашли в доме, с головой, лежащей на книге. Страницы были полны популярных объяснений по поводу пестиков и тычинок, а рядом с телом лежал окровавленный пестик, тычинок поблизости не наблюдалось — разве голова несчастного Карла Ивановича превратилась в огромную тычинку.

Боссе был немедленно взят под стражу — ему припомнили и крики, и ссоры с отцом, и наследство. Да и больно ловко это всё выходило — он и убил-с, как уверял нас присяжный поверенный Владимир Ильич. Только один Малыш был уверен в невиновности своего брата.

Накануне суда, вернее, в ночь перед судом к Малышу явился Карлсон. С заговорщицким видом он долго ходил вокруг и около стола, и, наконец, признался, что ему начали являться видения.

— Что за видения? — горячо интересовался Малыш.

— А вот какие видения-с. Ко мне пришёл этот странный человек, — сбивчиво говорил Карлсон. — Но я расскажу вам-с всё по порядку-с.

И Карлсон начал рассказывать, да столь прихотливо, столь затейливо, что Малыш не разу не прервал его, хотя и засыпал несколько раз.

Легенда о летающем мальчике

— Итак, этот мальчик, нестареющий мальчик начал являться ко мне, но ведь поговорить с умным человеком завсегда приятно-с… Это, конечно, не то сошествие, которого так боится всякий человек, но этот особый летающий мальчик стал являться ко мне как священник перед казнью. Мальчик этот довольно известен, и зовут его Петя. Этот Петя всегда что-то вроде пророка или старца, учит жизни, борется с пороком и заметьте-с, ничуть при этом не стареет.

— Явившийся ко мне летающий маленький Петя, — продолжал свой рассказ Карлсон, — мешал мне, мешал ужасно-с. Приходя снова и снова, этот кровожадный мальчик множился в моих глазах… Сегодня он стал упрекать меня в смерти отца, а я ведь всего лишь отомстил ему за детскую слезинку Боссе, которую пре хорошо запомнил. Он ведь сам мне говорил — про слёзки-с. Но летающий мальчик Петя говорил, что я только разрушил сказку. Я рассмеялся ему в лицо и отвечал, сделал хорошее и доброе дело, а самые лучшие детские сказки лживы. Именно разочарование и боль от этой лжи, (и чем эта ложь сильнее, тем лучше) — помогают подготовиться ко взрослой жизни.

Наконец, я запер его в тайной комнате, наедине с философским камнем, а потом позвал ручного волка. Волк вошёл к Пете, и моё сердце успокоилось.

Малыш не поверил Карлсону. Вернее, он не мог понять, что в рассказе Карлсона правда, а что — нет. На всякий случай он дал Карлсону немного денег, чтобы тот пошёл завтра в суд, взял вину на себя и отправился на каторгу. Малыш знал, что так всегда делают.

Наутро Герасим прибежал с вестью о том, что Карлсон кинулся в реку. Тело искали, но не нашли. Некоторые обыватели, правда, утверждали, что Карлсон, когда бежал к обрыву, был похож на свинью, в которую вошёл бес. Он хрюкал и гоготал, но, упавши вниз, выровнял полёт и у самой воды и полетел прочь. Скоро он скрылся из виду.

Так или иначе, Боссе остался единственным обвиняемым. И как пошёл говорить прокурор — и всё выходило: виновен и виновен. Оттого, дескать, что больше некому. Прокурор в конце стал говорить страшное, что убийцу нужно приговорить к высшей мере по уголовному уложению, то есть сузить.

Публика заахала, но Малыш, который долго слушал эту речь, проникся её пафосом. Немного поколебавшись, он решил, что на самом деле неважно, кто именно убил Карла Ивановича.

Главное, что дело сделано. Хорошее, правильное дело, и теперь он, Малыш, должен быть таким же умненьким, таким же смелым и милым как Карлсон. И вечная память мёртвому мальчику! — с чувством прибавил он вслух.

И все подхватили его восклицание, каждый разумея что-то своё, и думая о разных мальчиках.

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2004

(обратно)

История про любовь Карлсона

Карлсон летел над городом Метрополитенском. Издали он был похож на спутник-шпион — с прижатыми к корпусу руками, лицом, закрытым маской и вспыхивающим изредка в свете фонарей кругом пропеллера. Только одна золочёная буква «К» горела у него на груди, как знаменитая надпись на стене перед пирующими в погребе Ауэрбаха бездельниками.

Однако странное движение привлекло внимание Карлсона — кто-то сидел на шпиле кафедрального собора. Карлсон снизился и увидел, как некто, затянутый в чёрную кожу, с загадочным шариком во рту пилит крест на соборе. Кожаный человек, орудуя пилкой для ногтей, почти достиг желаемого — крест держался на честном слове. В этот момент Карлсон схватил кожаного за руку. Это был его город, его район, это был тот базар, за который отвечал Карлсон перед мирозданием.

Но тут же летающий герой получил удар зонтиком в лицо. Еле увернувшись, он атаковал — завязалась борьба не на жизнь, а за честь. Вдруг Карлсон сорвал с головы кожаного человека его маску. Перед ним была девушка несказанной красоты, очень похожая на совратившую его в детстве няню.

— Как тебя зовут, — хрипло крикнул он, переводя дыхание. — Откуда ты, прелестное дитя?

— Зови меня Мэри.

Они стояли над городом, не размыкая смертельных объятий.

— А зачем тебе крест? — прервал он затянувшееся молчание.

— Люблю всё блестящее… — ответила она и потупилась.

И вот, добравшись до замка Карлсона, они шли по гулкой анфиладе комнат — мимо гобеленов ручной работы и животных, изображённых на китайских вазах кистью неизвестного маляра.

— А кто это стучит? — спросила внезапно Мэри.

Действительно, вдали раздавался стук топора.

— А! — Карлсон рассмеялся — Это мой хороший друг, младший приятель, товарищ Малыш. Он чинит мотоциклы у меня. Если он починит шестьсот шестьдесят шесть мотоциклов, то может отбросить коньки и конечность в придачу.

Над городом шёл вечный дождь, молнии били там и тут, электризуя влажный и душный воздух Метрополитенска.

Но этого не замечали Мэри и Карлсон.

Простыни были смяты и влажны. Штаны Карлсон повесил на люстру, и пропеллер, жужжа и квохча, исполнял роль вентилятора. Вещи Мэри были разбросаны по всей комнате, а зонтик воткнут в цветочный горшок.

Он обнял её всю, и его губы были везде. Карлсон жадно целовал Мэри в трогательную ямочку под подзатыльником, и она скрикивала, смыкая ножки на его спине…

И вот уже, утомлённая голова Мэри лежала на груди Карлсона.

Карлсон погладил её гладкие и блестящие как у куклы волосы, и, глядя в потолок, спросил:

— Это ведь на всю жизнь, правда?

— Конечно на всю жизнь, — согласилась Мэри. — По крайней мере, пока ветер не переменится.

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2004

(обратно)

История про браслет

Карлсон жил на даче. Балтийское море, холодное как сердце ростовщика, било в волнорез. Облака тянулись со стороны Дании, и Карлсон почти перестал летать.

Дни тянулись за днями, он, несмотря на упрёки жены, забросил холст и краски. Вместо того, чтобы закончить картину, заказанную Королевским обществом любителей домашней птицы, он часами играл Бетховена, пил в местной таверне и глядел на бушующее море.

Как-то, вернувшись домой, он обнаружил жену непривычно весёлой.

— Фрида, кто у нас был?

Но жена не отвечала. Она хлопотала на кухне — тянуло пряным и копчёным. За ужином, когда она разливала суп, Карлсон заметил у неё на руке браслет странной формы.

Её нрав переменился, как по волшебству, но Карлсон не был счастлив.

Он понимал, что жену сглазили.

В таверне к нему подсел странный одноногий человек.

Он не кричал и не орал, как многие посетители, но как только он появился, завсегдатаи разом утихли. Одноногий, стуча деревяшкой, сразу направился к столику у окна.

— Я знаю, как помочь твоему горю, сынок, — одноногий пожевал трубку, затянулся. И выпустил изо рта клуб дыма, похожий на трёхмачтовый парусник.

— Всё дело в браслете, чёрт меня забери. Всё дело в браслете, который подарил тебе Малыш Свантесон.

Карлсон знал этого человека хорошо. Телеграфист Свантесон, маленький, тщедушный, казалось, никогда не выходил из крохотной каморки почтовой конторы. Раз в неделю Карлсон забирал у него письма, и с трудом верил, что этот человек разрушил его семейное счастье.

Но теперь всё вставало на свои места — обрывки разговоров, жесты, движения глаз…

— Я вижу, ты задумался сынок, — зашептал одноногий. — Дело табак, браслет заколдован. Ты можешь швырнуть его в печку, и он не сгорит. Только будут светится на нём тайные письмена «Ю.Б.Л.Ю.Л.», что много лет назад, где-то в Средиземноморье, нанесла на проклятый гранатовый браслет рука слепого механика Папасатыроса. А ещё раньше этот браслет нашёл за обедом в брюхе жареной тараньки старый рыбак Филле. Браслет тут же показал свою дьявольскую сущность, Филле подавился, а его брат Рулле даже не прохлопал его по спине. Но слушай, мой мальчик, единственный способ избавиться от браслета — это кинуть его обратно в море. Не гляди за окно — эта лужа солёной воды не поможет. Эту дрянь нужно швырнуть в Мальстрем.

Карлсон обречённо уронил голову на стол.

— Мальстрем, запомни сынок, Мальстрем! — проговорил одноногий, вставая.

Хлопнула дверь, впустив в таверну сырой воздух, и одноногий исчез навсегда.

Ночью, стараясь не разбудить жену, он стащил с её пухлого запястья браслет, и, осторожно ступая, выбрался из дому.

Стоя за каретным сараем, он привёл в порядок своё имущество — несколько банок варенья, ящик печенья и небольшой запас шоколада. Невдалеке треснула ветка, но Карлсон не обратил на это внимания.

Он вышел рано, до звезды. А путь был далёк — до самого берега моря.

Карлсон шёл пешком, и лишь иногда поднимался в воздух, чтобы разведать путь — так он сберегал силы и варенье.

И всё время ему казалось, что кто-то наблюдает за ним. Однажды ему приснился страшный сон — в этом сне он был слоном, и огромный удав, куда больше слоновьих размеров душил его, свернувшись кольцами.

Вдруг он понял, что это не сон. Его, лежащего рядом с потухшим костром, душил полуголый и ободранный Малыш Свантесон.

Свантесон хрипел ему в ухо:

— Зачччем ты взял мою прелесссть…. Зачеееем? Отдай мою прелесссть…

Тонкие ручки телеграфиста налились невиданной силой, но Карлсону удалось перевернуться на живот и из последних сил нажать кнопку на ремне. С мерным свистом заработал мотор, пропеллер рубанул телеграфиста по рукам, и они разжались.

Но и после этого, пролетев по Лапландии значительное расстояние, он видел Малыша. Он видел, как, догоняя его, по мхам и травам тундры, где валуны поднимались как каменные тумбы, бежит на четвереньках телеграфист Свантесон. И вместе с тенью облака, тенью оленя, бегущего по тундре и тенью себя самого, видел сверху Карлсон тень Малыша.

Карлсону уже казалось, что они — разлучённые в детстве братья. Брат Каин и брат Авель.

Иногда Карлсон встречался взглядом с этим существом. Но это лишь казалось — Малыш не смотрел на Карлсона. Глаза маленького уродца были прикованы к его браслету.

И вот Карлсон достиг цели своего путешествия.

Он приземлился на огромном утесе, что поднимался прямым, отвесным глянцево-чёрным обелиском над всем побережьем Норвегии, на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланд, в суровом краю Лофодена. Гора, на которой стоял Карлсон, называлась Унылый Хельсегген. Он видел широкую гладь океана густого черного цвета, со всех сторон тянулись гряды отвесных чудовищно страшных нависших скал, словно заслоны мира. Под ногами у Карлсон яростно клокотали волны, они стремительно бежали по кругу, втягиваясь в жерло гигантской воронки.

Зачарованный, в каком-то упоении, Карлсон долго стоял на краю мрачной бездны.

— Я никогда не смогу больше писать домашнюю птицу, — подумал он вслух. — Если, конечно выберусь отсюда.

Браслет жёг его карман, и Карлсон вдруг засомневался — правильно ли он поступает.

Но тут кто-то схватил его за ногу и повалил. Это телеграфист Свантесон добрался вслед за ним до горы Хельсгген.

Браслет упал между камней и мерцал там гранатовым глазом. Они дрались молча, лишь Малыш свистел и шипел сквозь зубы непонятное шипящее слово.

Наконец, Малыш надавил Карлсону на шею, и тот на секунду потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел как голый телеграфист, не чувствуя холода, любуется браслетом.

Из последних сил Карлсон пихнул Малыша ногой, и услышал всё тот же злобный свист. Телеграфист, потеряв равновесие, шагнул вниз.

Страшная пучина вмиг поглотила его.

Воронка тут же исчезла, море разгладилась, и тонкий солнечный луч, как вестник надежды, ударил Карлсону в глаза.

Извините, если кого обидел.

03 декабря 2004

(обратно)

История про пар

— Что? Не видать? Где ж они — волновался на крыльце барского дома Николай Петрович, хлебосольный и радушный барин. Настоящий незлой русский человек, он ожидал приезда своего сына.

И действительно, на дороге показался тарантас, над ним мелькнул околыш студенческой фуражки.

— Малыш! Малыш! — и вот уже отец обнял сына. Впрочем, тот быстро отстранился:

— Папаша, позволь познакомить тебя с моим добрым приятелем Карлсоном, что любезно согласился погостить у нас.

Карлсон оказался упитанным человеком, который не сразу подал Николаю Павловичу красную руку с толстыми пальцами-сардельками.

Карлсон не прижился в барском доме. Он съехал во флигель, где устроил себе мастерскую — и днём и ночью он что-то резал там, строгал и пилил. Однажды Малыш, зайдя во флигель, увидел как его университетский соученик приделал к себе на спину винт и прыгает со столов и стульев, махая руками.

Малыш тихо притворил дверь и пошёл к лесу, где девушки собирали ягоду. Их звонкое пение раззадорило Малыша, и он несколько дней не возвращался домой.

Надо сказать, что многие птицы любят ягодные места. Хорошо охотится рядом с таким ягодным местом, скажем, на тетеревов. Настреляешь довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно режет плечо — но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, ещё светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинают густеть и разливаться холодные тени…

Но мы отвлеклись — как-то Малыш думал позвать Карлсона к девкам, но тот даже не отворил дверь, а напротив, бросил в окно короткое nihil. Малыш удалился, озадаченный. И правда, Карлсон до того был увлечён своими изысканиями, что даже не съездил проведать свою бабушку, госпожу Бок, вдову военного лекаря.

Малыш недоумевал о таком поведении, но Николай Павлович объяснил ему, что такая чёрствость пошла у нас, разумеется, от немцев.

— Вот, — заметил он, — один немец тоже был недавно в уезде, да на спор начал на масленице есть блины с купцом Черепановым. Объелся блинами, да и умер — ему бы фрикадельками да тефтелями питаться, а он туда же… Блины на спор решил есть…

И Николай Петрович, приняв от Ерошки-лакея раскуренный чубук, прекратил рассказывать.

Через какое-то время, то ли потерпев неудачу в полётах со стульев, то ли, наоборот, преуспев, Карлсон вышел на свет и начал делать упрёки Малышу.

— Ты развалился, спишь всё, — говорил он. — Между тем Россия требует нового человека. А где его взять, если всяк будет лежать в праздности. Вот скажем, паровые машины — определённо, они сумеют изменить весь мир к лучшему.

Через неделю в поместье появился англичанин в гетрах, с бритыми бакенбардами. Вместе с ними прибыл целый воз труб и медных листов. Они заперлись во флигеле, а когда англичанин уехал, выяснилось, что Карлсон всем по кругу должен.

И когда к нему подступились с расспросами, он молча привёл всех во флигель.

— Это моя паровая машина, — с гордостью сказал Карлсон, указывая на сплетенье труб, похожее на голый весенний лес.

Паровая машина грохотала, её металлические части гремели, поршни то поднимались, то опускались снова.

— У меня будет десять тысяч паровых машин, — продолжил Карлсон, но в этом момент флигель огласил свист, он усиливался и горячий пар заполнил помещение. Малыш опрометью бросился вон.

Столб огня и пламени встал на месте несчастной постройки, к которой уже бежали барские мужички, как на одно лицо обтёрханные и помятые. Таких много в нашем небогатом краю, где я так любил охотиться на рябчиков. Птица рябчик — плут, веры ей нет, да и мяса на её костях мало. А бывали случаи, когда я приносил по пятнадцать рябчиков и потом долго у костра смотрел в ночное небо…

Вернёмся к нашему герою.

В одном из отдалённых районов России есть сельское кладбище. Как почти все наши кладбища оно как-то покривилось и покосилось, скот топчет кладбищенскую траву. Туда, на одну из могил ходит сгорбленная старая женщина, печально смотрит она на серый камень с изображением пропеллера, под которым покоится тело её сына. Неужели её молитвы были бесплодны? Но нет, хоть страстное сердце, которое как запущенный не вовремя пламенный мотор, замолкло навсегда, гармония и спокойствие природы говорит старушке о вечном мире и жизни бесконечной…

Извините, если кого обидел.

04 декабря 2004

(обратно)

История про сны Березина № 141

Поскольку некоторых моих читателей замучили истории про Карлсона, но только некоторые из них узнали, как с этим бороться (остальным об этом будет рассказано по первому требованию), я расскажу очередной сон.

Сон, начало которого я не помню. Поздняя осень. Я еду по сельской дороге, будто напарник дальнобойщика. Сижу, разглядываю дорогу из правого окна.

Мы приезжаем по этой, непривычно хорошей асфальтированной дороге к детскому дому. С ним не всё чисто — это частный детский дом, но устроенный не по закону — в заповедной зоне.

Само здание детского дома расположено на берегу пруда. Этот пруд полон водоплавающей птицы — уток, лебедей, пеликанов, все они там кишмя кишат.

Видимо поэтому и организован там заповедник. Чем намазано для птиц в этом пруду — совершенно непонятно. При этом люди, которые работают в детском доме, доверия не внушают. Водитель грузовика с ними беседует, мы остаёмся там на постой.

При этом в воздухе разлита скрытая напряжённость. Вокруг дома ходят воспитанники, и, глядя на них, я начинаю понимать, что это не просто сироты, а умалишённые дети.

Один из них, зайдя в пруд по колено, начинает мучить уток. Он ловит их, одуревших от магии места, и сворачивает им шеи, рвёт на части.

Чувствуется, и нас может постигнуть та же участь, если мы не уберёмся восвояси. Но в этот момент становится понятно, что и водитель грузовика — не тот, за кого себя выдаёт.

Как бы не оказаться разменной монетой в этом деле. Я-то неизвестно за кого.

Я сижу на берегу пруда.

Среди птицы я вдруг замечаю большой тигровый хвост — он торчит из воды, причём волнами показывается из неё несколько раз.

На самом деле я пока не написал очередной текст про Карлсона — вот напишу, тогда и будет.

Извините, если кого обидел.

07 декабря 2004

(обратно)

История про ультиматум

Я уже рассказывал о страшном маньяке-стоматологе, что нам показан рекламой. Но есть не только страшные рекламные сюжеты, но и горькие.

Есть, например, реклама какого-то одеколона «Ультиматум».

В этом рекламном ролике какой-то военнослужащий пользуется этим одеколоном после бриться прямо на аэродроме.

Однако, дорогой товарищ, если ты внимательно всмотришься в этот ролик, тебе станет не по себе. Дело в том, что это история несчастного городского сумасшедшего, быть может, бывшего лётчика. Этот человек приблудился к воинской части, его никто не гонит и даже дают посидеть в вечно стоящем на краю взлётно-посадочной полосы автомобиле. Он приходит рано утром и провожает взглядом ревущие самолёты.

Иногда кто-то из новеньких решает над ним подшутить. Он подбегает к сумасшедшему и рапортует:

— Товарищ командир, срок ультиматума кончается через тридцать секунд!

Тогда сумасшедший мигом забирается в старый автомобиль и тихо шепчет:

— Штурмовики, на взлёт!

Его всё равно никто не слышит за гулом моторов.

Поэтому новичков одёргивают, и иногда даже бьют.

За несколько лет сумасшедший стал символом части, её талисманом. Ему приносят поесть, только он редко берёт чужой паёк.

Да и внешне он ничем не отличается от настоящих лётчиков, которыми, как он думает, он командует без всякой радиосвязи.

Сумасшедший опрятен и подтянут. Бреется три раза в день, кстати.

Извините, если кого обидел.

07 декабря 2004

(обратно)

История про Альма-мачеху

Некие зарубежные люди, прислали мне вопросы, на которые надо ответить. Это были вопросы про Литературный институт. Я скрою всё это внутри, потому что тема эта не слишком интересна для нормальных людей. Да и для большей части ненормальных — тоже. А так, глядишь, кому пригодится.

Если я не ошибаюсь, Вы закончили Литературный институт как второе высшее образование. Почему Вы решили туда поступать?

Важно, что я поступил в Литературный институт в то время, когда Россия была литературоцентричной страной. Социальный статус писателя был высок, и ещё существовали барьеры на пути достижения этого социального статуса. Ещё, скажем, двадцать лет назад диплом Литературного института имел иную общественную ценность, чем сейчас.

Второе обстоятельство заключалось в том, что вокруг Литературного института существовали сообщества разных интересных людей. То есть, я знал, что те, с кем я пью в кафе рядом с институтом, будут работать в тех журналах или газетах, где я буду печататься. Это напоминает то, как родители отправляют своих детей в Итон, зная, что их чадо будет сидеть за одной партой с будущим премьер-министром (Это сравнение криво, но вполне описывает стиль жизни советской литературы). Впрочем, главным мотивом были вовсе не карьерные соображения, а возможность разговора с людьми, составляющими буковки в слова. Тогда они, особенно сертифицированные писатели, которые были родителями многих студентов, казались мне небожителями.

Я быстро вылечился от самоуничижения, но тогда мотив прикосновения к высшей касте литературоцентрической страны был, я думаю, самым главным.

Третья причина была связана с филологическим курсом. Человеку, занимающемуся много лет филологическим самообразованием, необходимо проверить собственные знания. Не говоря уж о том, что изучать старославянский язык без компании мне явно не хватило бы упорства. Литературный институт часто приглашал хороших преподавателей из Московского университета, и только в Литературном институте я смог бы учиться бесплатно в той неразберихе переходного периода.

По Вашему, Вы бы все равно состоялись, как писатель и журналист, если бы там не учились?

Безусловно, если слово «состоялся» понимать в значении «ощущать себя». Другое дело — процедура этого становления не зависит от учёбы. Я пришёл за филологическим образованием, так сказать, филологией-light, и её получил. Мне было совершенно не интересно притворяться писателем-самородком, необразованным, но обладающим тайным знанием (хотя это остроумный писательский ход, сделавший массу писателей успешными на рынке). Я застал одного поэта, который встал посреди аудитории и сказал «Я вашего Пастернака не читал, но как русский поэт должен вам сказать…» — было понятно, что он и не подозревал, что повторяет знаменитую фразу 1957 года. Кстати, невежество многих студентов было поразительным — видимо это тоже было наследием прошлого.

У меня был своего рода спорт — я все экзамены там, за исключением своего диплома, опубликованного в «Новом мире», сдавал на «отлично». При этом я понимал, что образования в Литературном институте мне недостаточно, это только «курс молодого бойца», так называли короткое обучение новобранца в Советской Армии.

Ну, а вольность нравов (я пропустил больше лекций, чем любой студент очного отделения моего курса) позволила мне прожить ещё несколько жизней одновременно с учёбой в альма-мачехе.

Вы бы рекомендовали начинающему писателю поступить туда?

Нет. Мой случай редкий — и при этом прошло полтора десятка лет, и профессия «писателя» изменилась. Это похоже на профессиональный навык ремонтника старых ламповых приёмников, и человека, ремонтирующего радиоаппаратуру на транзисторах. Звук и там и здесь схож, но техника профессии разная.

Тем более понятие «писатель» сейчас имеет много толкований.

Но надо учитывать, что в Литературном институте есть ещё отделение переводчиков. Как мне говорили, его традиции сохранились — а это уникальные традиции. Там преподавали блестящие переводчики, равных которым не было.

Я читала в одной Вашей статье о том, что Иосиф Бродский считал, что литературный институт превращает соловьев в попугаев. Интересно, откуда эта цитата?

В расширенном виде эта цитата выглядит так: «Белла Ахмадулина родилась в 1937 году, мрачнейшем году русской истории… Она быстро созревала и совершенно без вреда для себя прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев».

Это цитата из статьи Бродского «Зачем русские поэты?» («Why Russian Poets?»), в "Vogue", vol. 167, No. 7, July 1977, р. 112. Здесь она использована в переводе Виктора Куллэ.

В других странах, многие вузы предлагают курсы литературного мастерства, но в России Литературный институт — единственный. Это говорит о том, что здесь более скептически относятся к возможности кому-то научить писать? Или о другом?

Смысл этого вопроса мне немного непонятен. Где «здесь относятся»? И кто? И что именно говорит, и о чём?

Поэтому я отвечу, как я это понимаю. Литературный институт единственен, потому что это наследие советской литературы, где советский писатель был чиновником определённого министерства (это не отменяет ума и таланта многих советских писателей). Он единственный, оттого что СССР был единственной страной, в которой литература была государственной службой.

Научить хорошо писать возможно — того, разумеется, кто хочет научиться. Надо сказать, когда я поступил на физический факультет Московского университета, наш ректор вышел перед множественными ярусами Центральной физической аудитории и сказал: Поздравляю вас, с тем что вы поступили вна лучший факультет лучшего высшего учебного заведения мира». И я даже сейчас ничуть не сомневаюсь в его словах.

А потом наш ректор прибавил: «Вас никто не будет учить. Вам попробуют помочь, если вы будете учиться сами». Эту последнюю фразу я бы применил и к идеальному образу Литературного института.

Однако, теперь всё изменилось — в том числе и общественный спрос на писателя.

Но и сейчас я могу представить себе учебное заведение наподобие монастыря — братство литераторов-интеллектуалов. Оно, в моём представлении имеет право на существование, но превратится ли в него когда-нибудь Литературный институт — мне неизвестно.

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2004

(обратно)

История про арменьяк

Освоил тут, в ночи, очень странный напиток. Называется он "Арменьяк"- там, где обычно на армянском коньяке рисуют гору Арарат в кружочке, наличествует она же, только скривившаяся, с восходящим из-за неё солнцем, а под горой, на надписи "Great Аrarat cоmpany" лежит странный печальный зверь. Ниже написано "Армянский коньяк", три звезды, туда-сюда. На второй этикетке пишут "Коньяк изготовлен по классической технологии из отборных сортов винограда, собранного в Араратской долине (Армения), по специально разработанной рецептуре заслуженного винодела Роберта Азаряна. Имеет светло-янтарный цвет и ровный приятный вкус (Орфография оригинала) Средний возраст коньячных спиртов не менее 3 лет".

Полное говно.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2004

(обратно)

История про сны Березина № 142

Приснилось, что я живу на Севере — на первый взгляд, где-то за Каргополем. Я снимаю большую комнату у местного мужика, высокого и тощего, похожего на народного артиста Олялина, вернее на его персонажа, героического артиллериста, освобождающего нашу Родину от немецко-фашистских оккупантов.

Этот мужик лет сорока обычно сидит молчаливо в своём закутке. Кроме него, в избе живёт дочь (вернее её присутствие угадывается), какие-то старухи (числом, кажется, две) и кошка неизвестного имени. Особенность избы в том, что она, прилепившись на крутом холме, с одной стороны двухэтажная, а с другой стороны, одноэтажной, есть выход во двор — к сортиру, каким-то клетям и амбару. Этот выход прямо из моей комнаты, и в полуоткрытую дверь я вижу курицу, засунувшую голову в траву как страус.

Дом огромен, но пустоват. Видно, что большая семья захирела, но благодаря хозяину держится как-то в мире.

Я с ним стою наверху в коротких резиновых сапогах, которые мне велики.

Вдруг снизу нам кричат, что меня кто-то зовёт в город. Надо выйти и обогнуть холм по разъезженной улице.

Тут в сон проникает среднерусская деталь — вершина холма абсолютно плоская и покрыта яблоневым садом. В середине сада, невдалеке от меня, стоит закрытый белокаменный храм, который, я это чувствую, только что чисто побелен. То есть, это какой-то памятник архитектуры, находящийся под присмотром.

В яблочной тени, стоит столик и лавочка. На лавочке сидят два моих московских знакомца — писатель Пронин и издатель Вася-ЭКСМО.

Перед ними на столике стоит бутылка водки «Главспиртпром», и ещё что-то, лежащее на газете. Это что-то нельзя рассмотреть, потому что край газеты ветер, мягкий и тёплый, заворачивает на закуску.

Мы разливаем водку по стеклянным стаканам, тяжёлым и конечно гранёным, и тогда писатель Пронин достаёт из-за пазухи и показывает мне книгу. Это оливковый том собрания сочинений Льва Толстого.

На этом томе почему-то написано просто: «Интеллектуальный роман»

Я задумываюсь о том, название ли это неизвестного романа или подборка очевидных текстов. Это сильно меня озадачивает, но тут писатель Пронин ехидно говорит:

— Вот ты Толстого любишь, а он ведь дохлый был, ходил повсюду с костылём.

— Слыхал, слыхал, — отвечаю я. — А ить ишо часто про него говорили, что как вцеписся в кого, начнёт молотить, только успевай одних поддаскиать, а других оттаскиать. Знамо-то дело — костылём-то…

Вася-ЭКСМО открывает глаза (прежде он сидел, сложив иконописно руки, в том виде, в каком изобразили бы роденовского мыслителя на русской иконе).

— Ну да! Ить ему же кричат, Лев Никалаич, костыль же пожалейте, костыль спортите! Не слышит, родимый, всё молотит, ну прям как мельница паровая!

И тут я понимаю, что мы с Васей-ЭКСМО говорим на каком-то придуманном северорусском языке, напевном, весёлом и никому совершенно не понятном.

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2004

(обратно)

История про сны Березина № 143

Это была конференция, что проходит в непонятной местности под Петербургом. Причём я манкирую докладами и катаюсь по железнодорожной ветке, среди осенних посёлков. Названия станций тут странные, собранные из разных мест, будто церкви в музее деревянного зодчества. Вот платформа «Выра», платформа «Екатерингофка» и платформа «Павловск». Рядом со станции стоят разрушенные дворцы без крыш, обросшие мочалой. Они на удивление чисты и завалены мёртвой листвой.

Видимо, я что-то хочу осмотреть. Но непонятно что — со мной увязывается несколько коллег и мы долго спорим, где нам лучше выйти. Пиная листья, мы путешествуем сквозь сумерки.

Меня очень удивляет то, что в этих краях все постройки как бы меньше — дома крохотны, руины обязательно одноэтажны, и пол единственного этажа зарос травой.

И даже железная дорога одноколейная, с небольшими вагонами. Пропустишь свою станцию — через два часа приедешь на неё с другой стороны.

Тоска.

Извините, если кого обидел.

12 декабря 2004

(обратно)

История про обгаженную могилу

Однажды я беседовал с патриотически настроенными людьми о русской истории. Дело в том, что спокойно говорить о русской истории можно только с непатриотическими людьми — ибо столько в ней страха, ужаса и величия. Зашёл разговор о Московской битве и о Ясной поляне.

Надо сказать, что я часто бываю в Ясной поляне по разным делам, и вновь подивился живучести мифа об осквернении могилы Толстого. Дело в том, что хороший писатель Владимир Богомолов в своей давней, но очень интересной статье «Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…» написал странный пассаж, упоминая материалы Нюрнбергского процесса (документ 51/2): “В течение полутора месяцев немцы оккупировали всемирно известную Ясную Поляну… Этот православный памятник русской культуры нацистские вандалы разгромили, изгадили и, наконец, подожгли. Могила великого писателя была осквернена оккупантами. Неповторимые реликвии, связанные с жизнью и творчеством Льва Толстого, — редчайшие рукописи, книги, картины — были либо разорваны немецкой военщиной, либо выброшены и уничтожены…” И вот Богомолов пишет: «(Под “изгадили” подразумевалось устройство в помещениях музея-усадьбы конюшни для обозных лошадей, а под осквернением могилы Толстого имелось в виду сооружение там нужника солдатами полка “Великая Германия”)». Это очень печальная ошибка — всё дело в том, что в доме немецкие солдаты, конечно, напакостили, кое-где нагадили, кое-что стащили, а вот никакого нужника на могиле не было. Историю про сортир придумали какие-то пропагандистские дураки.

И вот почему — могила находится от усадьбы чуть не в километре и в лютый мороз 1941 года никакой немец не добежал бы туда через лес — примёрз бы по дороге со своим говном. Кроме того, немцы там устроили кладбище своих солдат и офицеров, и мчаться туда за отправлением естественных надобностей, чтобы заодно осквернить могилы своих боевых соратников — и вовсе нелепо.

Более того, сотрудники музея-заповедника говорили, что поверх могилы Толстого был похоронен немецкий офицер. После освобождения могилу вскрыли (в связи с этим осматривали и проверяли и тело самого Толстого), потом всех немцев выковыряли из мёрзлой тульской и выкинули в овраг.

Вот что имелось в виду под осквернением могилы писателя.

Но мои собеседники начали горячиться, и с упорством, достойным лучшего применения кричать: «Нет, насрали! Насрали!».

Это меня раздосадовало. Часто гитлеровцев обвиняют во всех смертных грехах, и это только вредит делу. То есть обстоятельство, присочинённое для красного словца, удивительно некрасиво потом выглядит на фоне реальных обстоятельств. Получается какая-то бесконтрольная случка кроликов.

Гитлеровцев не обелит то, что они не насрали на могилу Толстого, а если мы будем домысливать эту деталь, то это нас запачкает.

Патриотически настроенные собеседники продолжали горячиться, намекали на какие-то немецкие караулы, что стояли в лесу.

Но я знал, что не было там никаких караулов — место неудобное, глухое — именно по этому там Толстой завещал себя хоронить. Я исходил этот лес вдоль и поперёк.

Я не спорил со своими оппонентами — лишь печаль прибоем окатывала меня. И вот почему — мне до слёз было жалко чистоты аргументов, которая была редкостью в истории моей страны.

Лаврентия Берию осудили и застрелили за то, что он английский шпион, а Генриху Ягоде отказали в реабилитации, признав, что он всё ещё остаётся агентом нескольких вражеских разведок. И вот ненависть к гитлеровцам, что действительно нагадили людям в душу на огромном пространстве от Марселя до Яхромы, нужно было отчего-то дополнить зыбким, невероятным обвинением в кучке говна, лежащей на писательской могиле. Будто без неё не заведётся ни одна самоходка, ни один танк не стронется с места, ни один лётчик не сядет в свой деревянный истребитель, чтобы умереть в небе — согласно своим убеждениям.

Точно так же человечество придумывает избыточные объяснения и мотивы к любому движению истории — ненайденное ужасное оружие, уколотые апельсины, русский спецназ на Крещатике, унылый и не мудрый протокол. Чистоты аргументов в этом нет, нигде нет, и никуда не деться от лжи.

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2004

(обратно)

История про сны Березина № 144

Я приехал в Америку. Приехал в гости к однокласснику, который давно перебрался туда из Израиля. Дочери его вышли замуж, жена куда-то уехала по делам.

Он меня спрашивает:

— Ты что бы хотел увидеть?

Я отвечаю, что хотел бы увидеть Нью-Йорк, проехаться по хайвею и посмотреть на колорадский каньон.

— Ну, каньон — это ближе всего, — говорит он. — Тут рукой подать.

Он суёт мне какую-то бумажку. Я разворачиваю её и вижу, что это схема хайвеев. Только почему-то она, как иллюстрация в книжке по теории графов, представляет собой сетку прямых линий, а соединяющиеся ими точки никак не подписаны.

Причём «рукой подать» это для него теперь за тысячу километров.

Я тупо разглядываю эту схему — если что на ней и обозначено, так это государственные границы США. В этом сне я понимаю, что мой друг живёт чуть севернее Бирмингема, а то, куда он мне предлагает двинуться — это и вовсе Айова.

Вот, думаю, четвёртый Рим, всё у них хитро. Я смекаю, что всё же я двинусь к северу, а потом сверну налево, к Колорадо. Хозяин говорит, что надо ехать на Greyhоund — потому, дескать, что если я не поеду вдаль на автобусе, то ничего не пойму в этой жизни. Я соглашаюсь, но думаю, что потом двинусь автостопом.

Вдруг я начинаю наблюдать наш разговор как бы со стороны. Это два старика сидят в кухне с бутылкой виски — один сухой и высокий, а другой толстый и невысокий. Худой хозяин одет хорошо, а я — в камуфлированные армейские штаны и широкие ботинки. Ложиться спать нам смысла никакого нет — автобус проходит через этот городок в четыре часа утра.

И вот я выхожу из дома и понимаю, что что-то забыл — то ли свитер, то ли рубашку. В жизни бы я не вернулся за ними, а во сне возвращаюсь. Теперь, думаю я, автобус уедет без меня, да и ладно — не очень-то и хотелось. Американцы, они такие — время деньги, упыри чисто. Я снова выбегаю из дома и вижу, что белый и прямоугольный (хотя я знаю, как выглядят автобусы гончей линии) автобус стоит, фырчит мотором.

Ждут старика в солдатских ботинках с русским вещмешком.

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2004

(обратно)

История про планы

Хотел я что-нибудь знаковое написать. Про высокое. О политике. Или детектив про Пиджачного Вора, что стащил пиджак, несётся в нём по улице, а в кармане его мобильный телефон звенит. Лучше б он не нажимал кнопок на чужой-то мобиле, лучше б он не отвечал никому… А что дальше — не расскажу. Или вот про то, как Лейбов сокрылся в Троицко-Сергиевой лавре, и все пришли его на царство обратно звать, и я пришёл. Только я-то оказался хитрее всех — напился предварительно и не кричал ничего, не клянчил, а смирно лежал в канаве. Или про то, как я за три дня тут отрепетировал Новый год. (Две недели осталось, если кто не помнит). Или вот можно рассказать про Сынков и Пасынков. Да ну его, не буду. Лучше я про Карлсона ещё напишу.

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2004

(обратно)

История про то, как служили два друга в одном полку

Служили два друга в одном полку — бывалый вояка Карлсон и молодой необстрелянный офицер. Новичка, но человека высокого звания, звали граф Нильс Свантесон.

Характер Карлсона был задирист, он был остроумен и смел — Карлсон пользовался бы большим успехом у женщин, если бы не его уродство. Старый рубака был горбат.

За это его ещё сержантом прозвали «Карл-прямая-спинка», прозвище это сохранилось и тогда, когда Карлсон вышел в приличные чины, но произносившие его вслух, сперва оглядывались. Слишком много весельчаков обнаружили в своём желудке вместо сытного обеда кончик шпаги горбуна.

Что-то свело вместе его и молодого графа — они сошлись. Вода и пламень, стихи и проза не были так различны, как горбун-остроумец и не лишённый приятной наружности, но туповатый Нильс Свантесон.

Однажды Карлсон узнал тайну своего сослуживца. Тотбыл влюблён в красавицу Гуниллу, девушку сколь высоких кровей, столь и высокого благочестия.

Предмет обожания был известен в Стокгольме своей неприступностью. Гунилла Гольдштейн-Готторп еще не одарила никого своей благосклонностью.

Лейтенанту королевской гвардии нечего было и мечтать о Гунилле. Он смиренно вздыхал, и глядел в её высокое окно, стоя на карауле.

Но Карлсон открыл своему приятелю тайну — Гунилла страстно любила розы и переносила на всякого, кто дарил её чудесный цветок часть своей ботанической любви. Можно было вскарабкаться по стене замка и бросить букет в комнату Гуниллы. Но и это было обстоятельством почти неодолимым — Малыш боялся высоты. И тут Карлсон вызвался помочь другу — неизвестным способом он каждое утро доставлял на подоконник Гуниллы охапку алых роз.

В сердце красавицы зародилась любовь к прекрасному лейтенанту, но Карлсон не был счастлив. Поселив любовь в сердце Гуниллы, он поселил её и в своём.

Карлсон с печалью наблюдал встречи двух возлюбленных — у Малыша так и не хватило смелости признаться в помощи друга.

Наконец, Гунилла приняла его в своих покоях. Крадучись Малыш пробрался по пыльным лестницам, и, наконец, проник в альков Гуниллы. Прижав к груди охапку алых роз, она смотрела на своего героя.

Но произошла неожиданность — девушка, протянув руки к Малышу, выпустила розы. И одна из них упала на лапу её левретки. Бедная собачонка взвизгнула, и не нашла ничего лучшего, чем броситься с лаем на ночного гостя.

Тщетно Гунилла кричала «Азор, Азор, перестань! Азор, к ноге!» — но безумный пёсик уже успел укусить незадачливого любовника.

В испуге Малыш вскочил на подоконник, и — Боже! — один только взгляд вниз привёл к страшной развязке. Голова его закружилась, он взмахнул руками, и рухнул в бездну.

Узнав о произошедшем, Карлсон покинул Швецию. Ходили слухи, что он отправился в арабские страны, с целью избавиться от своего уродства, провел три года в Дамаске и Иерусалима, а потом в Египте присоединился к французской армии.

Приняв участие во множестве сражений, он сделал стремительную карьеру, получив маршальский жезл из рук самого Наполеона.

Когда же умер бездетный король Карл XIII, то снова вернулся на родину. Стан его теперь был прям, но печаль не покидала его мудрых глаз. Он был избран королём и правил смиренно и просто, отказавшись оружием вернуть финские земли.

Часто он посещал Гуниллу, ушедшую в монастырь. Она навсегда излечилась от пагубной любви к розам и проводила всё время в приготовлении плюшек и тефтелей, которыми потчевала бедных.

Через тридцать лет он умер, кротко перенеся тяжёлую болезнь.

Однако люди, обмывавшие тело с ужасом обнаружили странное — след от плохо ампутированного пропеллера. Во избежание скандала, было объявлено, что на теле короля была найдена скабрезная татуировка. Другие, впрочем, говорили, что татуировка носила политический характер. Так или иначе, тайну своих отношений с воздушной средой Йохан Карлсон унёс в могилу.

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2004

(обратно)

История про поиски

Вот, ужас… Карлсон потерялся. Где ты, выходи… Ничего не будет… Ути-плюти-плют..

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2004

(обратно)

История про пробуждение Марса

Чёрным непроглядным вечером 192* года по Проспекту Красных Зорь в Петрограде шёл молодой человек, кутаясь в длинную кавалерийскую шинель. Под снегом лежал тонкий лёд бывшей столичной улицы — дворники исчезли, город опустел. Молодой человек оскальзывался, хватался рукой за руст и облупленную штукатурку пустых зданий. Тогда он начинал кашлять — хрипло и надсадно — колкий сырой воздух петроградской зимы рвал лёгкие.

В такт кашлю ветер хлопал и трещал плакатом, протянутым поперёк улицы «Наша власть верная, и никто у нас её не отберёт». Старуха шарахнулась в сторону от молодого человека, перевалилась через сугроб, как курица, шагнула к нему было девка в драной кошачьей шубе, зашептала жарко:

— На часок десять, на ночь — двадцать пять… — но всмотрелось в лицо и, махнув рукой, скрылась в метели. Выступил из мглы патруль, вгляделся в шесть глаз в потёртый мандат парнишки.

— Демобилизованный? С польского? Куда на ночь глядя?

— Иду в общежитие имени Френсиса Бекона. Комиссован вчистую после контузии, — прокашлял бывший кавалерист. — Махры, братишка не найдётся?

Сунули ему щепоть в руку, спасая махорку от ветра, и исчез патруль в метели, будто его и не было. Демобилизованный осмотрелся и увидел прямо под носом, на мёртвом электрическом столбе трепещущую бумажку.

Он уже собрался содрать её на раскурку, но вчитался в кривые буквы: «Инженер В. И. Карлсон приглашает желающих лететь с ним в ночь на новолуние на планету Марс явиться для личных переговоров завтра от 6 до 8 вечера. Ждановская набережная, дом 11, во дворе».

Но уже утром демобилизованный появился на Ждановской. Там в лесах, виднелось гигантское яйцо с большими буквами Р.С.Ф.С.Р. по округлому боку.

— Василий Иванович, к вам! — закричал мастеровой.

Карлсон оказался невысоким толстым человечком, быстро сжавшим болезненную руку молодого человека своей пухлой и тёплой рукой.

— Карлсон. А вы, товарищ, кто будете?

— Зовите Павлом Малышкиным, не ошибётесь. Я, товарищ, прошёл польскую войну, ранен два раза, моя жизнь для революции недорога, на Земле я пенсионная обуза — так что за мировую революцию на Марсе мной запросто можно пожертвовать.

— Ну, может, жертвовать жизнью и не придётся. Но фрикаделек с плюшками я тоже не обещаю. Хотя мускульная сила мне нужна, пока будете вертеть винт, будете получать паёк вареньем.

Они стартовали через три дня. Пороховой заряд подбросил огромное яйцо над Петроградом, земля ушла вниз, а внутри Павел уже бешено крутил ногами передачу винта. Яйцо поднималось всё выше, и Карлсон сменил своего спутника.

— Подожди, Павлуха, экономь силы. Пространство между планетами сильно разряжено, и там мы полетим по баллистической инерции — важно только набрать нужную скорость.

И точно — они стремительно покинули земную атмосферу и вот уже неслись среди чернеющих звёзд. Красная планета приближалась.

Теперь уж хотелось другого — умерить бег и не разбиться о твёрдую поверхность. Но вот яйцо, пропахав борозду, остановилось на высоком берегу марсианского канала.

— Что, Василий Иванович, победа? — спросил Павел, отвинчивая крышку люка и вдыхая свежий воздух.

— Рано ещё, Павлуха. Открою тебе тайну — мы с тобой разведчики, так сказать в мировом масштабе. Марс — это дело тонкое…

Они спустились к воде. Павел хлебнул её, и вдруг понял, что в марсианских каналах течёт вместо воды чистый спирт. Товарищи перешли канал вброд, и Карлсон расстелил на берегу чистую тряпицу. Потом он вывалил на неё чугунок варёной картошки.

— Смотри, Павлуха — вот мы, то есть, Земля. Вот — Луна, вот — Марс. Мировая революция остановилась пока в границах Р.С.Ф.С.Р. — но если Марс будет наш, то дело коммунизма будет непобедимо. Главное — сломить сопротивление мегациклов и монопаузников, а там насадим яблонь… Будут и тут яблони цвести, понимаешь!?

— Как не понять! — с жаром откликнулся Павел, — доброе дело! Мы тут все тропинки истопчем, а уж до коммунизма дойдём, факт. Меня наши комсомольцы Малышком звали — так и говорили, сами до коммунизма, может, не доживём, а вот ты — пожалуй. Правда, у меня со здоровьем неважно. — Что ж! — прервал его Василий Иванович, — давай мы по радио сообщим товарищам что и как. Воздух здесь есть, в воде (он посмотрел в канал) есть рыба. Надо вызывать своих.

Но не тут-то было. Грянули выстрелы — к ним, на воздушных винтовых аппаратах приближались люди с ружьями наперевес. Василий Иванович и Павел одновременно выстрелили и побежали к своему аппарату. Бежать было тяжело — незнакомая слабость тяжелила Павлу ноги.

— Беляки, и тут беляки, — кашляя, кричал Павел. — Не отставайте, Василий Иванович!

Вдруг он увидел, как Карлсон неловко взмахнул рукой и упал в канал. Течение понесло боевого товарища прочь.

Но делать нечего, всё равно надо было предупредить своих. И вот Павел заперся в межпланетном аппарате — он уже ничего не видел и вслепую отправлял радиограммы на Землю.

Прошло несколько дней, пока с неба, прочерчивая его дымными следами, не упали несколько боевых яиц. Красноармейцы, высыпавшие из них, собирали гигантские бронированные треноги, налаживали связь.

Павел общался с боевыми товарищами с помощью записок. Чтобы не оставлять одного, его погрузили на носилках под бронированный колпак одной из треног, и отряд начал действовать.

Перед ним лежала красная марсианская степь, кузнечики пели в высокой траве, но зорко стерегли пространство боевые гиперболоиды на треногах.

Двигаясь вперёд, они уничтожили несколько разъездов марсианских белогвардейцев и помещичий посёлок. Гиперболоиды работали безотказно — их слепящие лучи прокладывали широкий и торный революционный путь.

Поступь треног бросала в дрожь племена мегациклов и монопаузников, как вальпургические шаги командора — испанского повесу.

Но на следующий день, когда мегациклы и монопаузники были готовы сдаться, все красноармейцы вышли из строя. Одинаковые симптомы позволяли предположить отравление.

— Что-то не то с этим спиртом, — бормотали наполовину ослепшие бойцы, — не тот это спирт.

Они умирали прямо в бронированных колпаках своих треног, парализованные и ослеплённые. Те, кто умел писать, сочиняли прощальные записки. Павел надиктовал свою: «Мы пали жертвой в роковой борьбе, нам мучительно больно, но нам ничуть не жаль, потому что жизни наши отданы за самое дорогое — за счастье межпланетного человечества».

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2004

(обратно)

История про малыша Мо

Муж ушёл окончательно и бесповоротно — я поняла это, когда сидела на крыльце нашего дома в Вазистане. Какой-то человек шёл по улице, и я думала — если это не мой муж, то Георг больше не придёт никогда. Дети выросли и разъехались, со мной жил только Малыш, мой Мо.

Я часто вспоминала, как он подошёл ко мне утром, и уткнулся головой в колени — он боялся, что ему достанется жена старшего брата.

— Уж от вдовы старшего брата я постараюсь тебя избавить, — мой голос тогда дрогнул, стал низким и хриплым.

Потом я часто вспоминала этот разговор.

Прошло несколько лет, и Георг заявился к нам в дом. Кажется, он хотел договориться об алиментах, но ему не повезло. Малыш учился водить машину. Тогда он дал задний ход — и я сразу поняла, что случилось.

А Малыш не заметил ничего, увлечённый борьбой с рулём и педалями — я приказала ему отъехать от дома, припарковаться и ждать. Быстро собрав вещи, я заявила, что для нас начались каникулы.

Мы пересекли Балтийское море на пароме, и углубились, (проглотив Данию как одинокую тефтельку), к югу.

На белом польском пляже я наблюдала за Мо — белая майка, белые шорты и полоска коричневого загорелого тела между ними, он играет в волейбол с распущенными девчонками — на сорок килограмм похотливого тела килограмм спирохет. Я уже ненавижу их, лёжа в пляжном кресле.

Но вот, переехав в Венгрию, мы снимаем номер в гостинице. Не подлежащим обжалованию приговором я вижу в комнате единственную огромную кровать.

Мо смотрит на меня и вопросительный знак в его глазах отсутствует.

Я, однако, не стану докучать ученому читателю подробным рассказом о его мальчишеской самонадеянности. Однако ни следа целомудрия не усмотрел непрошеный соглядатай в этом юном неутомимом теле. Ему, конечно, страшно хотелось поразить меня неожиданной опытностью, стокгольмским всеведением сочетаний, сплетением рук и ног на индийский манер, но я показала ему, что он только ещё намочил ноги в этом океане — и до свободного вольного плавания вдали от берегов ещё далеко.

Тогда-то, посредине винной Венгрии, в отсутствии вины, и начались наши долгие странствия по Европе. Мы жили в мотелях, и подозрительная к мужчинам-педофилам, Европа принимала нас, подмигивая мне выгодой феминизма. Мы видели белый серп швейцарских снегов, грязь Парижа и Венецию, где, в райской келье с розовыми шторами, метущими пол, казалось, судя по музыке за стеной, что мы в Пенсильвании.

Там, в Венеции, мы застряли надолго.

И вот тогда он встретил Карлсона — тот влетел в наш дом как шаровая молния, предчувствие беды вжало меня в кресло. Но это явление испугало только меня, Малыш отнёсся к Карлсону радостно. Он часто подходил к Карлсону, сидевшему на пляже с книгой в руках. Они перекидывались мужскими вольностями, и снова Карлсон часами следил за пляжным весельем моего маленького Мо.

Однажды я не дождалась его вечером, он вернулся под утро. Выяснилось (недолгие расспросы, скомканный платок), что Карлсон под предлогом показать ему как работает пропеллер, прибег к фокусу с раздеванием. Несмотря на пылкие обещания, мой Мо исчез на следующий день.

Только через несколько дней я узнала, что, вдосталь насладившись, Карлсон открыл малышу Мо тайну смерти его отца. Тогда я поняла, что это вовсе не мюнхенский немец, как он представлялся, а наш соотечественник, подслушавшее чужую тайну ухо. Сладострастник смотрел на мучения Мо, сам, наверное, не подозревая о губительной силе своей репризы — Мо, выйдя от него, тут же ослепил себя пряжкой от брючного ремня.

Бабочка сама влезла в морилку, сама насаживалась на булавку, а я, представляя это, чернела от горя. Мой сын, мой любовник, мой маленький Мо убит Карлсоном, хотя всё ещё лежит как бабочка на учёной правилке, внутри белого больничного кокона.

И тогда я поняла, что нужно делать.

Когда-то, давным-давно, в порхающей как бабочка Рapilio machaon с его полоской голубизны-надежды в перспективе, в то придуманное время, я подарила Малышу крохотный пистолетик. Он был похож на настоящий, да и, собственно, был настоящим, для лёгкого превращения его в из куколки, кукольности игрушки нужно было добавить всего одну детальку. Карлсон всё время пытался выклянчить у Малыша этот пистолетик, приводил его за руку к водопаду слёз, и мучил упрёками. Чёрная металлическая игрушка перекочевала было в карман Карлсона, но я настояла на её возвращении в дом.

И вот я вынула эту смертельную бабочку из кармана, с тонким странным звуком её тельце дёрнулось. Пуля попала во что-то мягкое, а именно вырвала кусок плюшки из рук удивлённого Карлсона. Моя мишень стремительно выпала из перспективы, белым шариком перекатилась в соседнюю комнату — я следовала за ней, Карлсон бормотал что-то, становясь понемногу неодушевлённым — покамест в моём воображении.

Он попытался взлететь, но только задел и обрушил вниз люстру. Это был бешеный колобок из причудливых русских сказок, что читала мне в детстве бонна — только теперь лиса выигрывала схватку без помощи прочих зверей, достигала, настигала это бессмысленное и круглое существо, пошлее которого был только паровоз Венской делегации, учёные очкарики, что пытались потом объяснить мои чувства к Малышу. Вторая моя пуля угодила Карлсону бок, и он свалился на пол, пропоров пропеллером безобразный след в чёрном зеркале рояля.

Он стал хвататься за грудь, за живот, но ещё катился прочь от меня, мы проследовали в прихожую, где я докончила дело тремя выстрелами.

Он успел ещё пробормотать: «Ах, это очень больно, фру Свантесон, не надо больше… Ах, это просто невыносимо больно, моя дорогая… Прошу вас, воздержитесь. Я уже ухожу, туда, где булочки, где гномы, я вижу, протягивают ко мне руки»…

Я покинула его разрушенный домик на крыше и спустилась лестницу — немые истуканы соседей, отрицательное пространство недоумения окружало меня, и я проколола его одной фразой:

— Господа, я только что убила Карлсона

— И отлично сделали, — проговорила краснощекая фрекен Бок, а дядя Юлиус, обнимая её за плечи, заметил:

— Кто-нибудь давно бы должен был его укокошить, — заметил толстяк. — Что ж, мы все в один прекрасный день должны были собраться и это сделать.

Я возвращалась в гостиницу, думая о том, что мы больше не увидимся с Малышом.

Его глаза незрячи, а я сейчас сделаю то, что логично оборачивает сюжет, подсказывая разгадку энтомологу. Бабочка уничтожает сама себя, лишая пенициарного энтомолога радости пошлого прикосновения.

Я дописываю эту сбивчивую повесть — отсрочки смертной нет, и шаток табурет. А бабочки покрыли капустный лист, но уже скрылся лепидоптерист. Трава ещё звенит, и махаон трепещет, мой мальчик слеп и мёртв его отец, последний съеден огурец, и не увидит из нас никто, как небо на закате украшает чёрный креп. Гостиница уснула, верёвка, знать, крепка и вот — кончается строка.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2004

(обратно)

История следующая, новая — имя ей "Замещение"

Как-то утром, проснувшись после беспокойного юношеского сна, Малыш обнаружил, что за ночь он сильно изменился. Тело его раздулось, пальцы распухли, а лежит он на чём-то ужасно неудобном. Стоило ему просунуть между телом и простынёй ставшую вдруг короткой руку, как он ощутил жёсткие лопасти пропеллера.

«Что случилось?» — подумал он. Комната была всё та же, что и вечером — групповой портрет рок-группы с автографом одного из татуированных кумиров. Носок на стуле, шорты на полу. Изменился только он.

Мать, зашедшая в комнату, дико закричала.

Это было очень неприятно, последний раз она кричала так, когда они прогнали из дома Карлсона. Карлсон, и правда, всем надоел. Он надоел даже ему, Малышу. Карлсон распугивал его подружек, воровал вещи и ломал то, что не мог стащить. Семья Свантесонов собралась, наконец, с духом и заколотила все окна и форточки.

Последнее, что видел Малыш, была круглая ладошка Карлсона, съезжающая по мокрому запотевшему стеклу — и он исчез.

Теперь, проснувшись. Малыш понимал, что произошло что-то странное, и пытался объяснить это матери.

Но она всё кричала и звала отца.

Отец долго смотрел на Малыша, сидящего на кровати, а потом угрюмо сказал, что в школу Малышу сегодня идти не надо. И ещё долго Малыш слышал, как отец шушукается с матерью на кухне.

Малыш долго привыкал к своему новому положению, он скоро научился ходить по-новому, быстро переставляя толстые ножки, а вот летать у него получалось с трудом, он набивал себе шишки и ставил синяки.

Хуже было с внезапно проснувшимся аппетитом — он за утро уничтожил все запасы еды в доме. Брат и сестра с ненавистью смотрели на то, как он, чавкая, ест варенье, пытаясь просунуть голову в банку.

День катился под горку, и он, наконец, заснул. Спать теперь приходилось на животе, и Малыш лежал в одежде, снять которую мешал пропеллер.

На следующее утро он долго не открывал глаза, надеясь, что наваждение сгинет само собой, но всё было так же. Прибавились только пятна грязи на постельном белье от неснятых ботинок.

Малыш встал и, шатнувшись, попробовал взлететь. Получилось лучше — он подлетел к люстре и сделал круг, разглядывая круглые головы лампочек и пыль на рожках.

На завтрак он прибежал первым и съел всё, не оставив семье ни крошки.

Отец швырнул в него блюдом, но Малыш увернулся. Толстый фарфор лежал на ковре крупными кусками, и никто не думал его подбирать. Сестра плакала, а мать вышла из комнаты, хлопнув дверью.

К вечеру она вернулась с целым мешком еды — и Малыш снова, чавкая и пачкаясь, давился всем без разбора.

Так прошло несколько дней. Его комнату начали запирать, чтобы Малыш пакостил только у себя. Действительно, вся его комната была покрыта слоем разломанной мебели, грязью и объедками.

Как-то, когда мать в очередной раз принесла ему еду, он, как обычно бросился мешку, на ходу запуская туда руки. Но случайно он оторвался от содержимого и поднял на мать глаза — и ужаснулся.

Мать смотрела на него с ненавистью. Но её ненависть была совсем другая, непохожая на угрюмую ненависть отца и нетерпеливую ненависть брата и сестры.

В глазах матери Малыш увидел ненависть, смешанную с отчаяньем.

Он с тоской посмотрел ей в лицо, но тут привычка взяла своё, и он, хрюкая, нырнул в мешок со снедью.

Через месяц он подслушал разговор родителей. В доме кончились деньги, а соседи снизу жаловались на шум и грохот от проделок Малыша.

С плюшкой в зубах он выступил из темноты, и разговор прервался.

Они молча смотрели друг на друга, пока отец не взорвался — он кинул единственной уцелевшей тефтелькой в уже уходящего сына. Тефтелька попала в ось моторчика, и при попытке улететь двигатель заело. Спина болела несколько дней, боль не утихала, несмотря на то, что Малыш, изловчившись, выковырял тефтельку и тут же съел.

Но много раз запуская и глуша моторчик, Малыш всё же разработал болезненную втулку. Одно было понятно — жизнь его была под угрозой.

Когда он снова, разбив стекло, проник на кухню, то увидел всю семью в сборе. Они молча смотрели на него так, что он сразу же принял решение.

Малыш помахал им рукой, и занёс ногу над бездной.

Шагая в пропасть с подоконника, он чувствовал, как счастливо улыбается вся семья. Они улыбались, разумеется, беззвучно, но Малыш слышал эти улыбки. Они были похожи на распускающиеся бутоны цветов.

Но Малыш отогнал тоскливые мысли и всё же включил моторчик в нескольких метрах от земли — теперь он летел вниз и в сторону.

Малыш кувыркался в воздухе — лететь было некуда, но время нужно было заморить, как червяка в животе.

Он бездумно глядел на окна, мелькавшие перед ним — но вдруг что-то остановило его внимание. Малыш развернулся и постарался понять, что его заинтересовало.

Да, это был самый верхний этаж старого дома.

Там, за окном стоял заплаканный белобрысый мальчик. Рядом с ним, на подоконнике сидел плюшевый мишка.

Малыш заложил вираж и подлетел к окну.

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2004

(обратно)

История про Карлсона, которая называется "Скважина"

Карлсон был не одарён сентиментальностью: он на гробе своей жены тефтели ел, истомившись отсутствием продуктового снабжения. А снабжали Карлсона хорошо, как иностранная мозговая сила он получал животное масло и муку в двойной норме. Да только теперь некому было сделать хлеб, потому что аппарат жизни Карлсонихи встал, и починить его не было никакой возможности.

Уж на что был учён иностранный специалист, а природа старости ему не покорилась.

Работал Карлсон на строительстве скважины прямо посередине новой России, на Ивановом озере. Стучала, повинуясь ему, паровая машина и грызла русскую землю. Вода Иванова озера задумчиво глядела на труд рабочих.

Некоторые из них раньше крутили гайки в паровозном депо, и хоть привычные были к тонкому искусству техники, удивлялись:

— Как это паровоз снуёт туда-сюда по земной поверхности, а тут он поставлен на торец и делает дыру в земле.

Карлсон демонстрировал свою шведскую науку рабочим:

— Глядите, будет и вам такой пропеллер в спине, если будете по чертежам, а не народным размышлением действовать. Я поэтому и могу направить пар в нужную трубку, и он застучит долотом в землю. Вот у меня в Швеции десять тысяч паровых машин, и все они работают как швейцарские часы, а у вас время исчезает в пустоту разговоров и самодельного спирта.

Про часы слышали многие, но особого доверия к Карлсону не было — по смерти жены он стал неряшлив, питался сухой учёностью, а запасную рубашку сжёг угольным утюгом.

Всю жизнь Карлсон боролся с пустотой, и даже Скважина для него была не просто дырой в земле, а культурным сооружением, в стальных границах которого потечёт нужная прогрессу нефть или горючий газ. Пустоты Карлсон не любил, и часто говорил председателю поссовета, прозванного за кривые ноги и эпилептические пузыри на губах Малышом, о её вредоносности.

Малыш согласно кивал, но его дело было сторона — раз в день он писал отчёты о сохранности общественного имущества и казённой машины. Отчёты он складывал в ржавый почтовый ящик на главной площади.

Ящик висел на двери заколоченного собора и другим безответственным людям был без надобности.

Так прошло много скучного времени, но однажды утром паровая машина вздохнула, ухнула и просела вниз.

Тут же понизился и уровень Ивановского озера, покосились избушки на берегу, а из них четырнадцать и вовсе развалились. Погасла контрреволюционным образом лампочка Ильича в поселковом совете, а движение воды вовсе не окончилось. Она, бросив мирное созерцание, шла внутрь земли.

Наконец, она всхлипнула и вся ушла в дырку под паровой машиной.

Рабочие задумчиво бродили по илистому дну и собирали бесхозных рыб. Карлсон летал над озером, осматривая изменившуюся конфигурацию земли.

К вечеру подпорки машины разогнулись, и вся она провалилась в дыру. Многие заглядывали туда и говорили, что внутри дыры виден свет и чужое небо над противоположными странами.

Убежав от одной бабы и потеряв всякое понятие о жизни, в дырку свалился мясистый частный кролик. Необразованная баба, перекрестясь, прыгнула в эту дыру за своим мещанским кроликом, обняв для храбрости банку с вареньем кулацкого приготовления. Дыра выбросила обратно пустую банку, а вот бабу с тех пор никто больше не видел.

Малыш предлагал использовать дыру на благо трудящихся, а так же для влияния революцией на ту сторону земного шара, но случившееся с бабой пугало рабочих. Исследования дыры прекратись, и лишь самые отчаянные норовили плюнуть с её края.

От избытка непроизводительной силы Карлсон занялся составлением географической карты путём воздушных съемок.

— Дурачок, — сказал Карлсону Малыш, — ты мог выше солнца взлететь, а теперь тебе по шапке дадут. Сюда эшелоны гнали, тобою Советская страна гордилась бы, миллионы человеческого народа. А теперь превратят тебя в биологический матерьял, и если мы сообща будем воскрешать мертвецов, никто о Карлсонихе твоей не позаботится.

Малыш оказался прав в своём революционном чутье.

За Карлсоном приехали из города три человека на автомобиле. Автомобиль не снёс надругательства дорогой и повяз в грязи, не доехав четыре версты до посёлка.

Потеряв один сапог и замазавшись, три военнослужащих человека добрели до рабочего посёлка к утру и постучались в дом Карлсона.

— Шведский подданный Карлсон, объявляем тебе волю всего трудового народа и его особых органов. За превращение в пустоту материального ресурса Советской власти и бездумное парение над землёй, лишаешься ты теперь двойной продуктовой нормы. Так как затруднительно доставить тебя в город для разбирательства, ты подвергаешься высшей мере социальной защиты прямо на месте.

Карлсон представил себе, как его фотографическая карточка будет пылиться на его шведской полке среди запылённых книг. На карточке он был молод, в инженерской форме с погонами королевской горной академии — и от этого рассуждения пустота поднялась снизу и высосала его сердце.

В этот момент три военнослужащих человека в мокрых шинелях прислонили Карлсона к избяной стене и прицелились.

Извините, если кого обидел.

18 декабря 2004

(обратно)

История, имя которой — "Чёрный кот"

По утрам старший оперуполномоченный пел в клозете. Он распевал это своё вечное, неразборчивое тари-тара-тари тари-тари, которое можно было трактовать как «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, и вместо сердца пламенный мотор, малой кровью, могучим ударом» — и всё оттого, что старший оперуполномоченный любил марши — из-за того, что в них проросла молодость нашей страны.

А вот помощник его Володя, год назад пустивший оперуполномоченного к себе на квартиру, жалобно скулил под дверью. Мрачный и серый коридор щетинился соседями, выстроившимися в очередь.

— Глеб Егорыч, люди ждут — пел свою, уже жалобную, песнь помощник Володя. Утренняя Песнь Володи вползала в дверную щель и умирала там под ударами высшего ритма — тари-тари-пам, тари-тари-пам.

Старший оперуполномоченный выходил из ванной уже в сапогах, а на лацкане тускло светилась рубиновая звезда — младшая сестра кремлёвской. Очередь жалась к стене, роняя зубные щётки и полотенца. Соседка Аничка, замирала в восхищённом удивлении. Аничка была вагоновожатой и боялась даже простого постового, не то что старшего оперуполномоченного подотдела очистки города от социально-опасных элементов.

Но старший оперуполномоченный уже надевал длинное кожаное пальто, и Володя подавал ему шляпу с широкими полями. Каждый раз, как шляпа глубоко садилась на голову старшего уполномоченного, Володя поражался тому, как похож Глеб Егорович на их могущественного Министра.

Даже маляры, перевесившись из своей люльки, плющили носы о кухонное окно. Всё подчинялось Глебу Егоровичу.

Иногда старший оперуполномоченный отпускал машину, и тогда они с Володей ехали вместе, качаясь в соседних трамвайных петлях.

— Ну, в нашем деле ты ещё малыш, — говорил старший оперуполномоченный Володе наставительно.

И Володя знал, что действительно — малыш. Вот Глеб Егорович в этом деле съел собаку, да и сам стал похож на служебного пса. Брал след с места, был высок в холке, понимал команды и не чесал блох против шерсти.

Над столом Глеба Егоровича висел портрет Министра — в такой же широкополой шляпе. Не то блеск пенсне из-под её полей, не то блик стекла, что видел Володя со своего места, приводили его в трепет.

Тогда они вели череду странных дел — фокстерьер загрыз до смерти разведённую гражданку, проживавшую в отдельной квартире. Украли шубу у жены шведского дипломата. Замучили, неизвестные гады, слона в зоопарке. И как удушливый газ шёл по голодной, но гордой послевоенной Москве слух о банде, которая после каждого убийства оставляла на месте преступления дохлых чёрных котов.

Глеб Егорович шёл медленно, но верно распутывал этот клубок. Были схвачены карманники Филькин и Рулькин, неизвестный гражданин, превративший вино в воду на Московском ликёро-водочном заводе, и уничтожено множество бесхозных котов и кошек.

Глеб Егорович возвращался домой всё позже и позже.

Как-то он ввалился в комнату и начал засыпать, ещё снимая сапоги. По обыкновению старший оперуполномоченный рассказывал о сегодняшних успехах Володе, которого отпустил со службы раньше.

— Уж мы их душили-душили, уж мы их…

Он кинул снятый сапог в стену, и принялся стягивать другой.

— Уж мы их… — и заснул на тахте, раскинув руки и блестя в темноте хромовым голенищем.

Но и Володя давно спал, так что через час, когда завизжала из-за стены Аничка:

— Кидай же второй, ирод, скотина! Кидай, не томи душу!.. — её никто не услышал.

На следующее утро они поехали на старом милицейском троллейбусе брать банду кошатников. Связанные Филькин и Рулькин тряслись на задней площадке. Троллейбус скрипел и кряхтел, но доехал до Сокольников к началу операции.

Это была не просто операция. Это была гибель булочной — прикрываясь карманниками, старший оперуполномоченный и Володя ворвались в булочную-пекарню, служившую притоном для старух-кошатниц. Враг отступал с боем, и милиционеры двигались сквозь водопад пайкового сахара, вихрь резаных карточек и камнепад серых батонов. Град французских булок, переименованных в городские, и летающие буханки не испугали героев. Кругом, как в кошмарном сне смешались люди и звери. Визжали коты в тайной комнате, нестерпимо пахло кошачьей мочой.

Глеб Егорович вышиб дверь в пекарское отделение. Обсыпанный мукой, он был похож на ворона, притворившегося мельником. Старухи визжали и выпадали из окон. Наконец, милиционеры остановились перед последним препятствием. Володя схватился с огромным чёрным котом, и исчез под его мохнатой тушей. Старший оперуполномоченный несколько раз выстрелил в замок, и скрылся за развороченной дверью.

В глухой темноте потайной комнаты раздался последний выстрел, похожий на рык одичавшего паровоза. Когда Володя, тяжело дыша, ввалился туда, он увидел, как Глеб Егорович, склонившись над чьим-то бездыханным телом, прячет что-то под пальто.

— Вот смотри, Володя, чуть не ушёл! Это профессор Абрикосов, король преступного мира Москвы. Тут, в булочной, одна кастрюля фальшивая — из неё можно проникнуть в подземный ход от Бомбея до Лондона.

Усталые, но довольные ехали они домой. Из вежливости оперативники уступили места в троллейбусе арестованным старухам.

Вечером Володя сварил гороховый суп с потрошками, и на огонёк, смущаясь, заглянула Аничка. Чуть позже вернулся и старший оперуполномоченный, но не успел ещё раздеться, как в дверь постучали.

— Телеграмма, — смекнул Володя, и пошёл открывать.

Но в комнату вместо почтальона вошёл сам Министр.

Глеб Егорович вдруг побелел и резко скинул своё пальто. Под ним оказалась ременная сбруя, опутывавшая всё тело. Сзади у Глеба Егоровича обнаружился гигантский вентилятор, и старший уполномоченный быстрым движением нажал кнопку на животе. Его подбросило вверх, и по воздуху он устремился к окну.

— Стреляй, уйдёт ведь Глеб Егорыч! — крикнул Министр.

Володе стрелять было не из чего. Но в этот момент маляры прыгнули из люльки на подоконник, пальнув для острастки в люстру. Ловким приёмом они поймали старшего оперуполномоченного на лету и заломили ему руки за пропеллер.

— Молодцы, лейтенанты! — и Министр приблизил своё лицо к опрокинутому лицу володиного начальника.

— Кстати, откуда у вас этот шрам на лбу, позвольте спросить? Потрудитесь объяснить этой девушке, — вкрадчиво сказал министр, не глядя ткнув пальцем в Аничку. Старший оперуполномоченный сыграл ва-банк:

— Я на фронте ранен, — пролаял он.

Анечка заплакала и бросилась из комнаты.

— Да что же это такое, Глеб Егорович! — крикнул Володя. Крик забулькал у него в горле и пеной пошёл по губам.

— Ни на каком фронте, он, разумеется, не был. Да и не Глеб Егорович его зовут. Совсем не Глеб Егорович, а господин Карлсон. Вы должны знать, Володя, что господин Карлсон застрелил профессора Абрикосова, чтобы завладеть советским летающим вентилятором, а вся эта кошачья свадьба была затеяна для отвода глаз.

Шрам на лбу бывшего Глеба Егоровича загорелся, засветился в темноте. Свечение стало ярким, и внезапно потухло, будто где-то внутри лопнула спираль.

— Глеб Егорович? Как же так? — Володя не мог придти в себя.

— Вы, Володя, в нашем деле ещё малыш — настоящего Глеба Егоровича Карлсон убил ещё в тридцать восьмом. Две сестрёнки у Глеба Егоровича остались, да…

Лейтенанты-маляры сорвали с Карлсона пропеллер и, взяв за бока, потащили к двери.

— Проглядели вы врага, Володя, — министр положил тяжёлую руку ему на плечо. Пенсне вспыхнуло из-под шляпы. — Но наган бросать не надо, не надо. Жизнь открывается прекрасная, вырвем сорную траву с корнем, насадим прекрасный сад и ещё в этом саду погуляем.

Министр вышел, твёрдо ступая по скрипучему паркету. Рассохшиеся от частого мытья дощечки взлетали в воздух и с сухим стуком падали на место. Края шляпы задевали обе стены узкого коридора, а полы кожаного пальто сшибли несколько велосипедов и детскую ванночку.

Ещё не успел отгреметь в квартире звук этого жестяного бубна, а Володя уже схватился за чёрное пальто самозванца. Он накинул его на плечи и несколько раз прошёлся по комнате.

Потом вздохнул, а вздохнув, взял кастрюлю с гороховым супом, зажал под мышкой початую бутылку красного вина и пошёл по коридору. Под дверью Анички он остановился и поскрёбся тихой мышкой:

— Анечка, Анечка, — ласково пропел он в замочную скважину — теперь моя очередь вас удивить.

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2004

(обратно)

История про программное обеспечение — извинительная

Тут у меня умерла машина. То есть, в ней произошло некоторое несварение, она закатила глаза, и затянула свои окна (с) чёрным крепом. Собственно, именно окна и затянула. Чёрным, да. Правда, сегодня ко мне пришёл святой человек Сухов, и настучал этой машине в бубен и пооткрывал окна. При этом ни он, ни я так и не поняли, что случилось. Поэтому я не сумел ответить споро на какие-то письма, и окончательно запутался со списками людей в лентах.

Это извинительное сообщение — потому что теперь-то я всё напишу и отвечу — на то, конечно, что ещё не протухло. А вот насчёт ленты не обещаю ничего — это загадка какая-то. Во-первых, там много разных людей и стрелочки восьми типов. Во-вторых, эта конструкция живёт сама по себе. Вот я читаю, что я удалил akuaku! Но я не удалял akuaku. На всякий случай я добавил akuaku. Ничего не изменилось, и я добавил akuaku ещё два разу. Поглядев на меня akuaku, было добавивший меня, на всякий случай выкинул меня вон. И правильно — что akuaku с сумасшедшим-то связываться? Зато он прислал мне вьетнамскую картинку про Лодочника, за что я ему безмерно благодарен. Не говоря уж о том, что все установки у меня обнулились, и понятно, что все выкинули всех, а потом, опомнившись, добавили, а потом снова выкинули. Тьфу! Молчите амбарные книги, я вас не писал никогда!

Извините, если кого обидел.

25 декабря 2004

(обратно)

История про критиков для Пронина (остальным читать её будет неинтересно)

Одна моя знакомая, понимающая толк в жизни и культуре, сказала недавно, что определение "литературный критик" становится совершенно неприемлемым для самопрезентации. Сказать о себе "литературный критик" во многих случаях — то же самое, что сказать "я принадлежу богеме" или "я интеллигент". И дело не только в кокетстве, а ещё и в причислении, соотнесении себя с профанированным понятием.

Я не согласился, но не согласился только в малом.

Это малое заключается в том, что в подавляющем большинстве случаев человек, представляясь литературным критиком, говорит неправду.

Он либо рецензент — но это другая профессия. Либо — он литературовед, но и это совершенно иное занятие.

Собственно, литературной критики в её исконном понимании, сейчас нет. Отдельные недобитки-критики попрятались в окна отдельных квартир и литературных журналов, но скоро их повыведут — всех до одного.

Или они вымрут сами.

Причин тут две: во-первых, литературная критика не влияет на "литературный процесс", и, во-вторых, литературная критика не влияет на отношения с издателями и читателями.

Если оперировать абсолютными понятиями, то, конечно, всё влияет на всё — и заметка в глянцевом журнале влияет на судьбу писателя. Но тут-то и рассуждения закончатся. С одной стороны — против того, что всё влияет на всё и капля камень точит — не попрёшь. А с другой стороны, мы, произнося такое, падаем в объятья астрологии.

Как человек, который десять лет пишет рецензии, я скажу, что наличие рецензии где бы то ни было не влияет на процесс продаж и издательский процесс. Я за это время говорил примерно с сотней издателей — и это они мне подтвердили.

Остаётся влияние на самого автора — так на него влияет даже сосед по лестнице. Он тоже может дать критическую оценку, хотя работает на заводе.

С двадцатых годов XIX века до восьмидесятых годов XX века в общественном штатном расписании была позиция "литературный критик". И настоящий критик, критик того времени, существовал не как вертухай на вышке, а как один из зеков — внутри этого "процесса". Сейчас её упразднили, но некоторое количество просроченных или самодельных удостоверений бродит по рукам.

Вот и всё — что касается классического понимания слова «критик».

Неклассических может быть сколько угодно, как университетов в современной Москве. Но мы ведь понимаем, что университет — один. Сейчас есть литературовед, обозреватель, рецензент, журналист, промоутер проекта, простите мой французский.

А критика нет.

Присвоить себе это звание вроде как сп… опять этот французский! — как стащить чужой китель с орденами и бегать в нём по улицам. Этих орденов уже просто невозможно получить, этого звания уже невозможно достичь — достичь нельзя, да. Это как невозможно сейчас стать чемпионом мира по гонкам на драконах. Раньше, говорят, драконы были — а сейчас их не наблюдается.

Есть такая пародия на науку — фантастиковедение. Оттого что есть нормальное литературоведение, к которому создаётся параллельный термин, наподобие бесчисленных современных академий пародирующих одну — Российскую академию наук и бесчисленное множество московских университетов, пародирующих своим новым названием МГУ.

Говоря обо всём этом нужно испытывать известное чувство уважения к людям, которые хотят написать в своём удостоверении то, что они хотят. И они имеют право это написать — потому что удостоверение ничего не стоит.

Но вся эта местечковость в фантастике напоминает сдержанный, но унылый разговор с нетрезвой женщиной, которая капризничает, но всё равно не даст.

Извините, если кого обидел.

25 декабря 2004

(обратно)

История про сетевые конкурсы

Питерский писатель Святослав Логинов как-то написал замечательную пародию на рецензента, тупого и злобного. Этот рецензент занимается тем, что ругает Льва Толстого, напыщенно философию литературы, но его утверждения оказываются глупостями. Персонаж Логинова, забыв о Шекспире, утверждает, что всякий писатель, не писавший для детей, вызывает подозрение, критикует Толстого за косноязычие в таких выражениях, как «…Наташе Ростовой подобные издевательства безразличны, она никогда не была живой, а романтически настроенные читательницы чувствуют себя так, словно это их насилует автор»… В этой пародии высмеивается много разных приёмов, и все это могут увидеть, но я хочу сказать о другом.

Дело в том, что эта конструкция доводов и стиль особенно часто повторяются на сетевых конкурсах рассказов, в ходе которых участники имеют возможность и желание рецензировать друг друга.

Это знаменитая притча Пушкина «Сапожник» образца 1829 года упомянута здесь не просто так.

Существует несколько разных специальностей, которые стоят рядом с литературой. Есть корректор, редактор, критик и рецензент. Всё это разные специальности, хотя в жизни, бывает, их совмещает один человек.

На сетевом конкурсе есть несколько способов высказаться любому желающему.

Во-первых, это корректорская критика. Она очень распространена, потому что на конкурсах с ограниченным временем многие рассказы представлены публике с опечатками, а методика глумления над орфографическими ошибками хорошо отточена на форумах и конференциях.

Во-вторых, это редакторская критика. Она несколько сложнее, но тоже представляет большие возможности для остроумия. Много лет назад, когда в «Новом мире» вышли мои рассказы, одна моя будущая начальница написала на них рецензию. Среди прочих, там был один рассказ про иностранку, что живёт в Москве, занимаясь Мандельштамом и Пастернаком, но герой понимает, что занимается она невнятным экономическим шпионажем. Несмотря на это он влюблён, но поцелуи имеют привкус печали. «Мы бы, конечно, не выхватывали фразы, если бы сам автор не выделял их по-шкловски — фраза, стоящая отдельно, она же голенькая, все видно! О девушке, с которой роману «Губы ее были на службе у правительства», — тут природное хулиганство подвигает нас на уточнение: какие губы имеет в виду автор?»… Эти претензии рецензента находятся уже не на уровне орфографии, то есть — слова, а на уровне фразы.

Опасность для рецензента тут следующая: недостаточное чутьё может поставить его в смешное положение. Вот как замечательно пародирует это Логинов: «Повтор слов. Читателю предоставляется самому посчитать, сколько раз граф употребил на сорока шести строках слово "она" или "была". Отмечу лишь удивительную парность повторов: в конце первого абзаца в одном предложении употреблены слова "голая" и "голыми" (в том же предложении — дважды "она"). В конце третьего абзаца дважды фигурирует слово "лапами". В том же абзаце Мильтон "пустил", потому что черепаха "выпустила", там же два раза подряд слово "опять". Примеров можно накопать ещё, но не будем занудничать. б) Тавтологии. Скрытая тавтология весьма распространённая ошибка неопытных и плохих литераторов."…небольшая черепаха величиною с шапку" — классический пример подобного ляпа. Если указаны размеры (с шапку), то зачем говорить, что они невелики? Или граф хочет сказать, что для болотной черепахи вырасти величиной с шапку, значит быть небольшой? Но это уже откровенное враньё».

Намёки на то, что человек знает, как написать наикраше и наилучше (а этим грешат именно писатели, известные и скрытые) — предвестник гибели. Это страшная беда, когда редактор знает лучше писателя, как надо написать. Он корёжит и гнёт тест — как Великий Инквизитор своего знаменитого подследственного. Из лучших, так сказать побуждений.

Интересно, как выглядит Бабель после такой фронтальной редактуры. Или, «Охота на Снарка» после увязывания сюжетных линий и связывания смыслов.

Наконец, есть третий вид критики. Эти претензии, связанные с тем, что недостаточно хорош сюжет, читать рецензенту было скучно, и вообще он что-то раньше подобное видел. Не говоря уж об отсутствии гуманизма, антисемитизме, антикоммунизме и любой другой идеологии. Праведный гнев логиновского рецензента имеет неподражаемый пафос: «…И когда первые малолетние читатели погибли на рельсах, Лев Толстой не бросился вслед за ними…».

Все эти роли очень характерны — и особенно они интересны, потому что на Сетевых конкурсах людям не платят за рецензии. Там рецензирование — веление сердца. И то, как эти люди выстраивают свои аргументы, есть знаки их характеров, привычек, наконец, жажды коммуникации, — всего того, что не имеет никакого отношения к собственно литературе.

Быть настоящим редактором — высокое искусство, потому что настоящий критик видит скрытый потенциал текста, он может что-то подсказать писателю, объяснить ему, что тот в пылу битвы с клавиатурой, может быть, не заметил. Настоящий редактор сочетает в себе высокую образованность и осторожность сапёра. Очень часто рецензент присваивает себе редакторские функции — но не его дело дописывать текст и принимать решение о будущем автора.

Точно так же, как это не дело корректора, редактора и критика.

Мудрый рецензент понимает, что надо приложить огромное усилие, чтобы обдумать качество и свойства текста, он понимает так же, что его мнение — частно и объективности в литературе всё равно нет. Мы живём не в литературоцентрической стране. В эпоху поголовной грамотности пишут все, а критерий оценки литературного текста утерян — нет единого измерителя.

Есть легенда об Александре Твардовском, бывшем некоторое время главным редактором «Нового мира». Легенда гласит, что на его столе было две папки с присланными рукописями. «Это», — говорил он. «Задеёт. А это — не задеёт».

Вот это был честный подход, который я и предлагаю применять — задевают, затрагивают буковки что-то в душе — или нет.

Перед вами множество рассказов, большинство из которых вам не понравились. Более того, они мало кому понравятся, кроме их авторов. Я предложил бы ограничиться перечислением того что «задеёт», то есть того, что вас задело. Это не означает, что текст хорош, возможно, он написан человеком интересным в совсем другом деле. Может быть, это деталь, или фрагмент повествования. Может быть, это удачная метафора — единственная на весь рассказ.

Этим и отличается рецензент-доброволец.

Он свидетель, который описывает то, что видел, а не прокурор и не судья. И в этом его выгодная и великая позиция.

Вернёмся к началу — есть совершенно разные специальности — критика (их правда вовсе нет, они будто стеллерова корова, и только самозванцы притворяются нынче критиками), есть редактор, дело которого подготовить рукопись к печати, есть рецензент, дело которого объяснить издателю, стоит ли мараться об автора (если рецензент внутренний) и стоит ли покупать книгу (если рецензент внешний).

Сетевые конкурсы вольного безденежного типа (речь идёт не о премии, а о том, что сетевому рецензенту на них не платят за характеристику текста) дают нам уникальную возможность не быть ни тем, ни другим, ни третьим. При этом никто не отнимает права судить обо всём, но я решительно против обязанности прислушиваться. Никто не против возможности редактора написать свой роман, но я решительно против сублимации романа в редакторской правке и технических рецензиях.

Но ещё помните, что обсуждение в Сетевых конкурсах напоминает старый анекдот про каратиста. Тот приехал в деревню, долго кричал «Кто на меня?!», сельчане выпихивают, наконец, какого-то амбала. Амбал бьёт каратиста в бубен, и каратист долго лежит без движения.

— Что, ушёл? — спрашивает он, открыв один глаз.

— Нет, — отвечают ему.

— Ну, уйдёт — всем в глаз дам, — говорит каратист и закрывает глаза.

Не надо хамить своим соседям — хотя графоманы у вас тоже в соседях, само их существование на свете всем нам (то есть, разумеется — всем «не им») неприятно, но хамить всё же не надо. Не нужно с визгом рвать графоманское жалкое тело, мазаться в крови, да ещё и булькать свежей кровью в горле. Меня вообще пугает религиозная неистовость. Я всяких Пассионарий, Долорес, извините за выражение, Ибаррури, побаиваюсь. Оно конечно, лучше стоя, чем на коленях, но как-то хочется, чтобы все занимались этим в любимых позах.

И не надо придумывать хитроумных схем для голосования, придумывать стратегии для выигрыша. Это ведь не редакторский стол, не место рецензента даже — а возможность высказаться в смешной и весёлой игре, где у всех по рожам течёт клюквенный сок.

Извините, если кого обидел.

27 декабря 2004

(обратно)

История про внутреннюю жизнь

Семажик живёт своей внутренней жизнью, определённо. Он сам лучше знает, что делать. Скоро он научится писать за меня сообщения.

Извините, если кого обидел.

27 декабря 2004

(обратно)

История про ностальгию (I)

Ностальгия — тоска не по дому

А тоска по себе самому.

Я, как и многие, прочитал книгу Кузнецова про слона. У неё чудесный рисунок на обложне — кроме отсыла к известеной притче о трёх мудрецах, он почему-то мне напоминает один из мультипликационных фильмов о Бременских музыкантах. В этом фильме сыщик-злодей пел песенку со словами

Мне было совершенно понятно, что петь надо "на жопе у слона". Поэтому курсор, который ощупывал ладошкой слоновий зад пришёлся мне ко двору. Понятно было при этом, что это вовсе не учебник по истории русской Сети, каким он может показаться, и в качестве которого его наверняка будут рекомендовать.

При известной репутации издательства "Новое литературное обозрение" и тематическом списке на обложке, в котором, среди «политологии», «социологии» и «антропологии» — «Ощупывая слона» попадает в выделенную жирным позицию «культурология», это всё-таки сборник давних «журнальных» статей. Сборник, что имеет подзаголовок «Заметки по истории русского Интернета». Статьи написаны несколько лет назад, собраны и снабжены объяснениями.

Теперь я попробую доказать, что эта книга — именно культурологическое явление.

Она имеет, по крайней мере, три смысла.

Первый сосредоточен в дружеской и внутренней исторической ценности — некоторые глянцевые журналы, и сайты для которых писались статьи, составившие книжку, исчезли. И вот из небытия, сгустились события и люди, железо и софт, разговоры и сетевые ресурсы конца девяностых. Публицистическая и прочая статья — всегда модальна, в ней уверенность слепого мудреца, ощупавшего слоновий хвост. Историк, который будет по влажному блеска глянца описывать новейшее время — личность героическая. Если он продолжит интонацию книги, то доложит на семинаре о том, как русский Интернет создали несколько выпускников московских физико-математических школ. Собственно, я так думаю, это и произойдёт.

Да, в общем, я думаю, что так это и происходит…

Второй смысл этой книги — в ностальгии.

Настоящую ностальгию — не по географической точке, а по времени чудесно описал хороший русский писатель Виктор Курочкин. Этот забытый писатель, а хороший писатель всегда должен быть чуть-чуть забыт, объяснял устами одного своего персонажа, почему старики вспоминают войну. На войне они были молоды, делали важное дело, для многих из них это осталось самым главным делом, воспоминания о котором потом только портилось бытовыми заботами.

Теперь же ностальгия помолодела, и нынешним сорокалетним иногда кажется, что главное было тогда — пятнадцать-двадцать лет назад. Как жестяная крыша во время урагана, безжалостно сминалась политическая карта, всё то, что было запрещено, стало вдруг разрешено — и не после затяжного кровопролития, а по мановению машинного бога. Особенность этого поколения в том, что оно не забыло ни вегетарианские запреты, ни мясной вкус неожиданной свободы.

Русский бизнес и войны вокруг него уже стал легендарным, но персонажи этих ново-чикагских войн не всегда интеллектуальны и часто малоприятны. Русский Интернет, или Рунет делался людьми куда более пригодными для создания легендарного мира. О них интересно рассказывать рядовым «пользователям-юзерам».

Поэтому, второй смысл этой книги — воспоминательный. Задорная ругань девяностых, виртуальные и реальные персонажи, которых уже никто и не помнит, но чу! — как же, как же… И что-то шевельнулось в душе, пришло воспоминание — смешное и сладкое. Причём для тех, кому лень листать всю книгу с начала до конца, но хочет найти знакомое имя, а ещё слаще — своё, может обратиться к последней странице, где под видом списка-указателя живёт мемориальный список поколения. (Я сознательно не упоминаю ни одного имени — потому что все эти проскрипционные списки дело странное — одни обижаются на то, что их «засветили», другие — на то, что их не включили).

Речь, конечно, идет не обо всём поколении. Но мало кто в этой возрастной группе, способный говорить, не ступил ногой в паутину.

(Я обнаружил в холодильнике апельсиновый сок и водку — поэтому остаток я напишу через некоторое время).

Извините, если кого обидел.

28 декабря 2004

(обратно)

История про ностальгию (II)

У каждого, кто старше тридцати, есть своя история инициации Сетью. У следующих поколений она стирается — им кажется, что Сеть была всегда, как электричество.

Я впервые сел за персональный компьютер в 1986 (Это была очень странная история — компьютеры были подарены американцами для геофизических проектов. СССР утверждал, что ядерные испытания нужно прекратить, потому как неизвестно что и как взрывают на другой стороне планеты. Американцы же утверждали, что всё посчитать можно и подарили советским учёным партию АТ 286 — несколько из них осело в Институте физики Земли. Через пару лет мне начали рассказывать про Сеть — тогда я воспринимал её исключительно как удобное средство научной коммуникации — возможность передать большой массив экспериментальных данных.

Я занимался тогда землетрясениями — но тема эта, из-за произошедших только что событий, печальна.

Однажды, интересная филологическая барышня спросила меня, возможно ли землетрясение в Москве. Дело в том, что несколькими годами раньше, в 1977 году была известная паника из-за отголосков «трус земли» в Румынии, в горном узле Вранча.

Я утверждал, что это решительно невозможно, бормотал названия платформ и объяснял шкалу бальности, ну и все другие учёные слова, которые полагается говорить филологическим девушкам. Через неделю после этого разговора в Москве снова закачались дома, а у меня треснуло балконное стекло. Дело в том. Новая волна дошла из Вранча до Москвы, разрушив попутно мою репутацию и планы. Вместо сейсмологии я начал писать работу вязким средам в Земле.

В это время мой приятель и однокурсник Антон Гринёв распределился в Курчатовский институт и успел проработать там несколько лет, пока лавина алюминиевый концентрата не вымыла его из прежней специальности.

От него я и узнал о Сети, что вот уже была под рукой — на дворе стоял 1990 год. Я бы сказал, что была вторая половина 1989 — но очевидно, что это меня интересовало мало. Через год-два к научному интересу добавилось только убеждение, что это хороший способ рассылки бесцензурных телеграмм за рубеж.

Но всё это были глупости на фоне радостного открытия мира, освобождения из естественно-научной клетки, любовь-морковь. У меня любовь была — что на этом фоне крушение империй и Протокол TCP/IP.

Этот рассказ — иллюстрация того, что ностальгия правит миром. Ностальгия кривит мысли, и нет лучше средства сбить человека с темы и наполнить его рот неразжёванной кашей эмоций. Именно она сейчас стала самым выгодным товаром, товаром общего пользования, недорогим в производстве и высоко ценящимся.

Возвращаясь к книгам и статьям о Сети, надо сказать, что у них есть и третий смысл этой книги — самый, на мой взгляд, интересный. Потому что это образец того, как создаётся легенда. Вот вовсю гремит золотая лихорадка, но потом Аляска успокаивается — и появляются старожилы, что помнят первый колышек, историю с тухлыми яйцами и то, как Чарли Бешеный сыпал золото в салуне «М&М» прямо под ноги танцующим.

В СССР такой легендой была бы история космонавтики — эта легенда сохранилась бы, если с космонавтикой не случилось то же, что и с самим СССР. Это сейчас никто не помнит третьего и четвёртого космонавта, а тогда все они были «первые». «Ощупывая слона», вообще говоря, хороший материал для будущего мистификатора — с его помощью можно будет встроиться в историю Сети, подобно тем двумстам мемуаристам, что несли одинокое бревно вместе с Лениным. Поэтому, если в тексте и обнаружатся неточности, это не умаляет всех смыслов книги.

В отличие от советской космонавтики, Рунет скорее жив, чем мёртв. И отличается ещё и тем, что укореняли его люди, не чуждые приставления буковок друг к другу, составления из них слов и предложений. Они могли и сами что-то сказать, да что там, говорят — часто перекочевав из монитора в пока более доступный массам телевизор.

Настоящая легенда не должна быть удалена от потребителя. Рунет и его персонажи как раз достаточно приближен к потребителю, чтобы он считал его «своим» — два клика, три пробела. При этом его культурная конструкция достаточно сложна, чтобы никто не мог в ней разбираться досконально.

История — это только то, во что поверили. Следующее поколение будет воспринимать историю Рунета точно так же, как мы считываем историю Великой депрессии по американским фильмам. Никакой другой истории Сети, кроме той, что расскажут назначенные отцами-основателями люди — не будет.

Вот многие уже не верят, что раньше люди часами сидели, глядя в двухцветные мониторы, где по чёрному полю бежали зелёные буквы. А именно эта ночная картина алхимических бдений над клавиатурой — и есть знак ностальгии. Слон не будет ощупан до конца никогда. Ностальгии у сорокалетних выросших мальчиков столько, что её невозможно выпить — будто море Ксанфа. Время великих сетевых открытий окончилось — у этого поколения больше ничего общего не будет.

Извините, если кого обидел.

28 декабря 2004

(обратно)

История про жестокий романс

Разбирая перед Новым годом разные бумаги, обнаружил листок примерно полувековой давности. На нём старательно переписан жестокий романс. И вот, с сохранением орфографии и проч.

Такие дела.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2004

(обратно)

История про Благушу

Вчера я, долго ожидая каких-нибудь внешних обстоятельств, не дождался и поехал по делам на Семёновскую.

Дело в том, что это место очень странное, и если есть гении места, то гением Благуши остаётся Михаил Анчаров. Говорил он о Благуше так: "Знаете ли вы благушинскую ночь? Нет, вы не знаете благушинской ночи. А почему вы ее не знаете? Потому, что от всей огромной Благуши, что простиралась от Семеновской заставы до Окружной дороги и Измайловского зверинца, осталась одна маленькая улочка под названием Благушинская, самая тихая в Москве. Это такая тихая улица, что когда среди бела дня раздается вопль «Машина-а!», то с тротуаров кидаются мамки, няньки, расхватывают детей, играющих на булыжной мостовой, и улица пустеет. Потом медленно тарахтит цистерна «МОЛОКО» — и снова на Благушинской улице «классы», ведерки для песочных пирогов и всякое такое.

Знаете ли вы, какие названия были на Благуше и в окрестностях?

Боже мой, какие были названия! Хапиловка, например. Это такая речка, которая состояла из чистой воды керосина. Или Божениновка. А Благуша? Одни говорят, что это имя основателя района. Помните, у Пугачева был сотрудник по имени Хлопуша? Все наши благушинские считали, что это просто опечатка.

А какие тексты, какие надписи были на Благуше! На Семеновском кладбище был мраморный гроб с кистями, и на нем надпись: «Купец 2-й гильдии Гудалов родился в 1861 году, умер в 1913 году от любящей жены». Умер от любящей жены! Искренне и хорошо. Или афиши… В тридцатом году, когда на Благушу проник джаз, на стене клуба фабрики «Шерсть-Сукно» висело объявление: «Джаз! Танцы! Страстные песни!.. соло на бандаже — Готлиб!» Да, когда-то на Благуше кипели страсти. Да и я сам был не такой. Ого-го — какой я был! Когда мне было десять лет, Зинка из великой семьи Дудаевых сказала, что у меня лошадиные глаза. Это был первый комплимент от женщины, и поэтому он врезался в память навечно. Как там у Диккенса насчет дилижансов: «Ту-ру-ру — звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад»".

Это было написано в повести "теория невероятности" — учебнике романтики образца шестидесятых, я бы сказал библии стареющих романтиков. Текст этот обладал абсолютно химическим свойством — как спедсредство "черёмуха".

На меня он действует сейчас точно так же.

Но вернёмся к Благуше. Это место очень странное.

Оно зажато между харизматическим Измайлово (гостиница, рынок поделок и сувениров, преддверие того места, где в праздник под каждым кустом стол и дом горожанина) и дымной Электрозаводской, трансформаторным и электроламповым раем. Там, кстати, в этом машинном Эдемия названия улиц чудесны — от Девятой роты, до переулка Мажоров, что был назван ппо тамбурмажору Семёновского полка.

Лефортово и Басманные отсечены железной дорогой. Снизу — Соколиная гора, пугало развратника и наркомана. Дальше Сортировочное депо, где каменные рабочие катят сизифово колесо вечного субботника.

А здесь — пограничная зона, вымороченое место. И, конечно, никто не бренчит по благушинскими улицам песочными ведёрками. Сама улица Благуша и вовсе растворилась во дворах, в смешанном лесу нескольких сталинских домов, хрущёвской нечаянной радости и панельных башен.

Никто не подивится мраморному гробу — Семёновское кладбище растворилось в Москве, взболтано и смешано — где могила поэта Полежаева и родителей Меньшикова неизвесто — лишь углы древних камней точат из земли оставшегося сквера. Скрылась память о купце Гудалове навсегда.

Благуша идёт от бывшего райкома до храма Димитрия Салунского (то один то другой конец этой улицы в фаворе). В названиях улиц мешаются топографы и инженеры прошлых лет и мёртвые революционеры.

Здесь края тектонических плит, западный мыс Суматры, неустойчивое равновесие.

Только дельфины спят в чёрной воде на Мироновской улице, продолжая традицию царского зверинца.

Проводником в этой геологически-складчатой местности остаётся фабрика "Шерсть-Сукно", что переименована в ЗАО "Нить Ариадны".

Уже сходил за разными жидкостями, и, время от времени, буду рассказывать дальше.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2004

(обратно)

История про писателя Анчарова

Жидкости струились надлежащим образом, да только все вытекли. Оттого, я решил собрать то, что я говорил об Анчарове. Остальные пусть пишут об итогах года, а я буду писать об итогах романтики.

Только снова придётся выйти в лабаз.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2004

(обратно) (обратно)

2005

История про Новый год

Счастье, счастье, да. Хорошо проснуться, когда за окном пронзительная синева, на душе радость и восхищение миром, выпить шампанского и уже начать соединятся с коньяком — и тут только заметить, что разбил костяшки пальцев на правой руке. И при этом совершенно не помнишь, как это случилось.

Извините, если кого обидел.

01 января 2005

(обратно)

История про абсент

Судя по цвету, абсент — настоящий новогодний напиток, похожий на ёлку. Он зелен и обручён с огнем. Вокруг него хороводом кружится праздничный сахарный ритуал и множество придуманных тайн. Не напиток, а символ, культовое понятие.

Зеленый цвет этой жидкости окрасил половину художественных полотен второй половины позапрошлого и первой половины прошлого веков.

А десять последних лет абсент был для российского человека чем-то загадочным. Французскую полынь-absinthe привозили из Праги, везли с дальних окраин мира — часто под чужими, измененными названиями. За неимением абсентной ложечки и специальной рюмки над граненым стаканом утверждалась алюминиевая ложка с дырками. Плавился, пузырясь, в ней сахар, мастерские дизайнеров и офисы молодых да ранних хозяев жизни наполнялись специфическим запахом. Девушек спаивали именно абсентом: «Разве ж я предложил бы даме водку?! Это чистый спирт!».

Оттого, это история о напитках, чей градус крепче водочного, где на молекулу спирта — молекула воды, что для расслабленного постиндустриального человека почти спирт.

И правда, спирта в абсенте много — семидесятиградусная зелень, напоминающая цвет твердых денег, даже после соединения с огнем он мало теряет в крепости.

С одной стороны, этот напиток покрыт исторической паутиной — как воображаемые памятники Пикассо и Хемингуэю с рюмками в руках. С другой стороны, спорят до хрипоты — считать ли туйон наркотиком или ходят упорные слухи о его галлюциногенных свойствах. Вот одному человеку привиделось после абсента, что вратарь, перемещающийся перед ним на экране телевизора, несет на руках вместо мяча — кошку. Так и после коньяка такое люди видят.

Парацельс и Плиний перетекали в стакане к Алистер Кроули, падала на ненавидимую прокуратором Флит-стрит ночь, Артур Саймонс и Оскар Уайльд, Джекил и Хайд, многоголовый француз Альфред де Мюссе-Бодлер-Верлен-Рембо. Ворох страниц мировой литературы упоминает абсент — от Золя до Хемингуэя. Такой мощной культурной поддержки никогда не будет ни у бразильской кашасы, ни, увы, у чешской бехеровки. Ни, даже страшно сказать, у граппы. Только водка в этом смысле может соперничать с абсентом.

А российский роман с абсентом — как запоздалая любовь, жадная и неуемная, без оглядки на традицию.

Стиляги не сразу догадались, что американские «дринки» совсем не то, что русские стаканы. Точно так же неофиты девяностых не догадывались, что абсент разбавляют почти до винной консистенции. Мы выросли на другой традиции крепких напитков — наши отцы и деды хлебали спирт из кружек, на дне которых лежали боевые ордена, потом мы повторили их движения, и спирт навсегда обжег и высушил наши горла.

Мы ставили бадью с универсальным клеем «БФ» под фрезерный станок, оборона страны вскормила нас СВС — спирто-водяной смесью, в обиходе называемой «Массандра». Она текла внутри истребителей через какие-то медные контакты — так что спорынья тихо отдыхала. Одеколоны не влезали в литературные описания, Слеза комсомолки лилась под пологом «Русского леса». Декадентский «Саша» крутил на этикетке головой нравственно падшего набриолиненного человека, а уж вовсе неприличная «Розовая вода» замыкала ряд.

Традиции абсента мы не знали, хотя русский человек охотно перенимает любую алкоголическую традицию. В иностранном городе Иерушалаиме, была такая традиция утреннего пьянства на базаре. Именно утреннего, в котором выпивка плавно переходила в опохмел. Так вот, крепкие люди пили анисовую водку, а менее крепкие американцы и европейцы пили виски. Не говоря уж о турецком анисовом молоке. Чешский абсент, кстати, меньше пах анисом.

Некоторые утверждали, что связь между абсентом и анисом сложна, или вовсе отсутствует. Поэтому анис становился чем-то вроде теплорода. Или вроде жены. Он — везде. Засунешь руку в карман сюртука — и там анис. Придёшь к портному, а тот и говорит: самая модная ткань тоже анис. Всюду, всюду он…

В общем, в обсуждении качеств абсента дело обстоит как с водкой — все грызутся, с флангов наступает самогон, спереди подпирают настойки, а сзади граппа и чача.

Абсент, впрочем, стал той вещью, про которую все говорят, что она у них самая правильная и настоящая. А вот в соседней-то деревне… Я знавал человека, который выдавал перно за абсент.

Но это всё не так важно. Рецепт прежний — гранёный стакан, поверх него алюминиевая ложка с дырками. В углу офиса штабель тайваньских компьютеров, дверь трещит под ударами — не то нагрянули менты, не то крыша пришла за данью. Результат, впрочем, в обоих случаях был одинаков.

Ну его, не буду. Чур меня, чур — не оттого, что осталась вера в здоровье, а оттого что всё это трогательные открытия девяностых. Пусть консервируется за французским и чешским стеклом. Брысь, зелёный чёрт, ведьмино зелье.

Извините, если кого обидел.

01 января 2005

(обратно)

История про сны Березина № 145

А в этом сне я приехал на конференцию книжников. Именно книжников — не издателей, не писателей, не полиграфистов. А именно книжников. Там я присутствую на несколько птичьих правах — и, проходя регистрацию, всё думаю, как меня поселят. Куда?.. И хорошо ли мне там будет?

Причём огромная непонятная гостиница, где всё это происходит, находится в Москве, на площади Белорусского вокзала. Я очень хорошо его помню это здание — серое, огромное, один из первых сталинских многоэтажных проектов, украшенный мемориальной доской Лебедева-Кумача.

Книжники суетятся, бегают по этажам. Меня определяют в большую комнату, больше похожую на школьный спортзал, только с камином. Посередине неё стоит небольшая китайская ширма, больше мебели в комнате нет.

В ходе беготни по заседаниям я замечаю сексапильную распорядительницу. С одной стороны, она мне нравится, но как-то меня смущает её напор — она всё время ломится мне в номер. Надо, думаю я, закрутить с ней короткий как выстрел роман, но вдруг понимаю, что и она, и я вовлечены в какой-то заговор. И книжники эти не то, чем они кажутся.

И напористая женщина вовсе не питает ко мне никаких чувств — у неё своя роль и задание. Вдобавок у меня обнаруживается какая-то странность с багажом — в нём есть чемодан, полный тыкв.

Извините, если кого обидел.

02 января 2005

(обратно)

История про сны Березина № 146/147

Ранняя весна. Я еду на велосипеде по грязи — отчего-то в деловом костюме. Поэтому-то я проклинаю всё — весну, велосипед, дорогу и грязь, что летит на спину.

Солнце копошится в лужах, в воздухе пахнет ясностью намерений, и собачье говно на газонах ещё не оттаяло.

Я еду по окраине города — неизвестно какого, и необязательно — Москвы. На краю огромного оврага стоят два высоких жилых дома. Они только что построены, из куч рыхлой земли торчат саженцы. Избегая луж. Я поворачиваю по асфальтовой дорожке вокруг дома, где у подъезда стоит знакомый человек в чёрном плаще.

Это Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.

Он, вытянув шею, смотрит на меня и машет рукой. Я спешиваюсь и подхожу к нему, ведя велосипед под узцы — отчего-то по-немецки он спрашивает меня, сложно ли ездить по городу на велосипеде.

Я отвечаю без подобострастия, с достоинством.

Приснился Гаврилов, с которым мы были в как-то иностранной местности. Судя по всему, на каком-то молодёжном фестивале. По широкой улице городка — может польского, может, литовского — бродили топы гранжевого бессмысленного народа. Пересаживались со стульев одного кафе за стулья другого.

Извините, если кого обидел.

03 января 2005

(обратно)

История про сны Березина № 147а

Итак, приснился Гаврилов, с которым мы были в как-то иностранной местности. Судя по всему, на каком-то молодёжном фестивале. По широкой улице городка — может польского, может, литовского бродили топы гранжевого бессмысленного народа. Пересаживались со стульев одного кафе за стулья другого.

Мы с Гавриловым то и дело теряли друг друга из виду, находились — он, кажется, искал свою <нрзб>. Я стою под странными, многоячеистыми колонками, дрожащими и дребезжащими на какой-то дискотеке. Потом выхожу на пустырь — местность, кстати, довольно пустынна и напоминает приморский посёлок, хотя никакого море не видно.

На мне пиджак и рубашка, мокрая от пота. Уже рассвет, прохлада и я не смотря на то, что мне зябко снимаю пиджак и сушусь на ветру.

Внезапно, рядом со мной появляется Гаврилов.

— А что, Владимир Сергеевич, — говорит он. — А не знаешь ли ты, сколько стоит поехать в какой-нибудь дом отдыха на Ладожское озеро?

Мне этот вопрос странен, потому что я думал, что он летит в Гоа.

— Ну, — говорю я, — смотря от уровня комфорта. Если комфорт тебе не важен, то за пятьсот рублей <нрзб> вполне можно снять номер. А вот если важен, то есть тоже варианты…

Гаврилов вдруг говорит:

— А не махнуть ли нам на Ладожское озеро?

И я понимаю, что никуда «махать» не надо — у Гаврилова <нрзб>. <нрзб><нрзб>. Мы стоим на улице неизвестного городка на пустыре, Гаврилов звонит кому-то, а я смотрю в небо. Оба мы похожи на постаревших битников.

Извините, если кого обидел.

03 января 2005

(обратно)

История про Суворова

Принялся читать суворовскую "Науку побеждать". И понял, что вот она — главная книга. Потому что «Наука побеждать» — хорошие слова. И потому что Суворов в нашей военной истории что-то вроде Пушкина. У него правильный мифологический образ — маленький, с седым клоком волос, и всех пошинковал в капусту. И даже французы, те, что в горящей Москве, его с уважением вспоминают.

Кстати, из русских в Швейцарии Суворова больше прочих знают — потому как помнят, как с одной стороны подвалил Суворов, с другой — французы, подрались, а потом всё убрались восвояси. А швейцары в итоги стали сами по себе и ну варить шоколад и крутить отвёртками в часах.

Моя "Наука побеждать" была издана небольшим форматом, будто Устав и Программа КПСС, которые издавались так в моей прошлой жизни. Причём она вышла в серии «Карманный оракул». От чтения обложки остаётся вполне постмодернистское впечатление: ««Карманный оракул». А.В.Суворов. Наука побеждать. Мысли. Афоризмы. Анекдоты». Представьте Суворова, сочиняющего анекдоты. Анекдоты, понятное дело, про него сочиняли другие люди.

Помимо жизнеописания генерал-фельдмаршала и генералиссимуса составленного С.Р.Мировым, «Снегиря» Державина и пыляевского «Дня генералиссимуса Суворова» есть и сам Александр Васильевич письма к дочери и, собственно, «Наука побеждать».

Составитель — это кажется тот самый, к сожалению неизвестный мне С.Р.Миров, что издал своё «Жизнеописание» ровно сто лет назад, (а, может, кто другой, не назвавшийся, потому что из текста это непонятно) пишет о Суворове так: «На взлёте своей карьеры Суворов написал, что происходит из шведского дворянского рода. Почти два столетия люди это повторяли и только недавно выяснилось, что его предки были выходцами из новгородских земель, так что Суворов был настоящий «природный русак».

Россия — родина суворовых.

На афоризм генералиссимуса «Я как раб умираю за Отечество и как космополит — за свет» есть сноска не то современного, не то столетней давности комментатора: «Слово «космополит» в то время употреблялось в ином смысле — «человек высокой гражданственности».

Вообще, есть в лозунгах Суворова что-то напоминающее мантры — наверное, непостижимость. Почему пуля — дура, а штык — молодец? Не дают ответа.

Но я узнал из этой книги ещё одно, интересное обстоятельство — там упоминается «Главное правило Суворова: Торопиться делать добро». Обычно это фразу соединяют с врачом-подвижником Гаазом, человеком несколько противоположной военному искусству профессии. Интересно, где она вообще в такой форме упоминается. Ведь даже генерал Шаманов в одном своём интервью говорил: «торопитесь сеять добро, а то посевная закончится». Но это, правда, он не к Суворову отсылал, а к Некрасову. У Даля эта фраза есть. Впрочем, ещё в Дхаммападде говорится: «Пусть он торопится творить добро; Ибо ум того, кто не спешит делать добро, находит удовольствие в зле».

Итак, про Суворова в предисловии сказано: «Может лучше взять в пример его жизнь, как он сам советовал брать пример с великих мужей древности, и пойти за ним. Любить Бога, а значит, бороться со злом и неправдой, как это делал Суворов. Любить своё Отечество, как любил его Суворов, в любой миг готовый отдать жизнь свою для его блага. Подражать Суворову в любви к людям, его ненависти к войне, его умению воевать, его жажде к деятельности, его тяге к творчеству… Во всём, за что брался Суворов, виден его гений: гениальный полководец, талантливый писатель, блистательный поэт… Личность! Человек! Ангел!".

Читаешь, и сердце начнёт биться в такт с сердцем Героя и ваш взор увидит иные дали, ваши уста начнут как заклинание: «торопитесь делать добро», и тогда о вас скажут то, что сказал Ростопчин Суворову: «Государь произвёл вас в генералиссимусы и изволил сказать: «Это много для другого, а ему мало. Ему быть Ангелом».

Помилуй Бог, лучше не скажешь!

А книга очень правильная, карманная, будто издание военного устава.

Извините, если кого обидел.

04 января 2005

(обратно)

История про Суворова — ещё одна

Внимательно читая вполне агиографическое жизнеописание Суворова постепенно приходишь в изумление — давно привыкнув к образу чудаковатого победителя всех и вся, до конца не понимаешь насколько он чудаковат. Его ранние подъёмы и скромность в еде создают ему репутацию аскета, а не чудака. Не говоря уж о методах лазаретного лечения, которые донельзя просты — "Здоровому — воздух, еда, питьё. Больному ж — воздух, питьё!". Чудаковатый старик склоняется к раненным и больным, бормоча — ничего не ешь, до двенадцати дней в горячке крепись, а пей солдатский квасок. Современного циника так и тянет продолжить эти поучения цитатой: "Были герои, которые стойко перенесли все пять ступеней пыток и добились того, что их отвезли в простых гробах на военное кладбище. Но попадались и малодушные, которые, лишь только дело доходило до клистира, заявляли, что они здоровы и ни о чем другом не мечтают, как с ближайшим маршевым батальоном отправиться в окопы".

Известно, правда, что сам Суворов страдал несварением желудка, много и истово постился.

Несмотря на раннее пробуждение, в обыкновенные дни спал три часа после обеда, любил жидовскую щуку, да, впрочем, и прочую снедь. Любил мазаться помадой и прыскаться духами. Табаку не курил, а нюхал.

Но всё это никак не отнесёшь к особенностям — к особенностям его причисляется другое. Сон его был суетлив и беспокоен — часто спал навзничь и кричал во сне. Чурался часов и чуть что кричал петухом, сам управляя временем. Ненавидел зеркала — в отведённых квартирах их спешно закрывали простынями. "Если же случалось ему увидеть незакрытое зеркало, то тотчас отвернется и во всю прыть поскачет мимо, чтобы не увидеть себя". Удивительно, до какой степени Суворов не любил своих портретов — он кажется дублем из известного романа Стругацких. Курфюрст Саксонский упросил списать с него портрет для Дрезденской галереи: "Он прислал к нему известного живописца Миллера. Суворов очаровал его своими разговорами. "Ваша кисть, — сказал он ему, — изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего. В жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукою ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!". При этих словах он вскочил на стул, спрыгнул со стула и прибавил: "В приливе и отливе счастья, уповая на Бога, бывал я неподвижен так, как теперь". Он сел на стул. "Вдохновитесь гением и начинайте" — сказал он Миллеру".

Не хватало только, чтобы Генералиссимус прогарцевал вокруг живописца на деревянном коне под музыку, что называется "Танец с саблями".

Извините, если кого обидел.

04 января 2005

(обратно)

История про "записки и выписки"

Простудился. В результате медленно читал "Записки и выписки" — обнаружил, во-первых, что они похожи на Живой Журнал, а во-вторых, что мне чрезвычайно не хватает к ним поисковой системы.

Извините, если кого обидел.

05 января 2005

(обратно)

История про Чуковского (I)

В некоторой связи с "Выписками…" я раскрыл Чуковского и принялся читать его дневник. Понятное дело, когда всем и всюду мерещатся Живые Журналы — образцовые, ухудшенные и улучшенные, дневник Чуковского, разумеется подходит под эту категорию.

Например, в своём дневнике за 1968 год, от второго января, Корней Чуковский пишет о Глоцере: «Очень помогает Владимир Осипович, — идеальный секретарь, поразительный человек, всегда служащий чужим интересам и притом вполне бескорыстно. Вообще два самых бескорыстных человека в моём нынешнем быту — Клара и Глоцер. Но Клара немножко себе на уме — в хорошем смысле этого слова — а он бескорыстен самоотверженно и простодушно. И оба они — евреи, т. е. люди наиболее предрасположенные к бескорыстию. (См. у Чехова Соломон в «Степи» <…>». Дело в том, что он везде поспел — фактически он был литературным секретарём у нескольких знаменитостей, проходит он по ведомству педагогике, истории диссидентского движения, обериутов, литературной этике и ещё много чего другого».

Извините, если кого обидел.

05 января 2005

(обратно)

История про Чуковского (II)

Надо сказать, что к Чуковскому я отношусь в общем-то очень хорошо. Возникает, правда, несколько вопросов. Первый из них — как и почему Чуковский стал детским писателем. Да он написал два стихотворения как бы для детей в двадцатые годы, а потом — книгу домашних стихотворений для своей дочери. Это очень печальная история — дочь девочкой умерла, стихи остались, и миллионы детей веселились их перечитывая.

Но это была вполне домашняя книга.

Наконец, он перевёл "Доктора Айболита" — вполне мифологический сюжет Хью Лофтинга. Авторизованные переводы англосаксонской литературы для детей вообще очень интересное явление — Волков с "Волшебником изумрудного города", Заходер со своим прожорливым медведем-поэтом, несколько особняком стоящий Алексей Толстой с человеком-поленом — всё это требует до сих пор хорошей обобщающей работы. Скажем, отчего не переблатыкали Мэри Поппинс, отчего ускользнула от авторизаторов Алиса… Тьфу, Алиса-то как раз не ускользнула.

Но, так или иначе история с превращением Чуковского в человека, отвечающего за детскую литературу мне не ясна.

Суровый Айболит прижёг старые занятия как пузырьки ветряной оспы. Он вылечил общественный образ Чуковского и от Некрасова, и от Уитмена. Мало кто помнит очень интересные критические статьи Чуковского — потому что всё это победили Бибигон, до зубов вооружённый комарик и чудовище с краном вместо носа.

Собственно, второй вопрос — это история с диссидентами, и то, что нынче называется борьбой за свободу слова.

Извините, если кого обидел.

05 января 2005

(обратно)

История про почтовых тараканов и Чуковского

А вот назрел вопрос: у кого-нибудь ещё сообщения о комментах в почту не приходят, или это я один такой несчастливец?

Что бы кто-нибудь не обиделся за отсутствие Чуковского, заявленного в названии, я помещу сюда цитату, полезную любителям фантастики: Корней Чуковский так пишет об одном своём разговоре с Сологубом: «Заговорили о романе Замятина «Мы». «Плохой роман. В таких романах всё должно быть обдумано. А у него: все питаются нефтью. Откуда же они берут нефть? Их называют отдельными буками латинской азбуки плюс цифра. Но сколько букв в латинской азбуке? Двадцать четыре. На каждую букву приходится 10000 человек. Значит, их всего 240000 человек. Куда же девались остальные? Всё это неясно и сбивчиво»».

Извините, если кого обидел.

06 января 2005

(обратно)

История про Чуковского (III)

Итак, второй вопрос — это история с диссидентами, и то, что нынче называется борьбой за свободу слова. за свободу слова.

В своём дневнике за 1967 год, от второго января, Корней Чуковский пишет о том, что Солженицын написал письмо Съезду писателей, с требованиями «полной свободы печати (отмена цензуры)… Письмо написано — с пафосом. Он протестует против того, что до сих пор не вышли отдельным изданием его рассказы, напечатанные в «Новом Мире».

Сейчас этот пассаж вызывает только улыбку.

Понятно, что после множества сделанных биографий и множества созданных кумирен, после времени, когда это было естественно, приходит другое время — время ревизии.

Эта ревизия никогда не проходит безболезненно — многие люди вполне искренне занимаются боксом по переписке. Только в ревизии нет ничего обидного — это просто проверка содержащегося на культурном складе, а ведь очень часто ревизию путают с другими словами — редукцией, например.

Это хорошо описано в известном романе: «Затем в альманахе «Башня» выступил Кончеев. Он начал с того, что привёл картину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить, причем непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. «Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесен в эмиграцию, вместе с другими, более нужными вещами», — и этим Кончеев объяснял stupe'faction, вызванную появлением книги Федора Константиновича («Кто-то вдруг взял и отнял портрет»)». Сейчас таким портретом может быть что угодно — от странного зомби авторской песни до Иосифа Бродского. Кстати, именно о Бродском писали много нелицеприятного — эмигранты, иностранцы и даже сам Чуковский — в своём дневнике за 1966 год, от второго января, Корней Чуковский пишет: Был Иосиф Бродский. Производит впечатление очень самоуверенного и даже самодовольного человека, пишущего сумбурные, но не бездарные стихи. Меня за мои хлопоты о нём он не поблагодарил. Его любовь к английской поэзии напускная, ибо язык он знает еле-еле. Но человек он в общем приятный».

Куда там Саше Соколову, хором обруганному в Живом Журнале. Впрочем, я хочу не принять чью-то сторону, а хочу только понять механизм общественных настроений. Моё дело — метеорология, а не пафос спасателя.

Извините, если кого обидел.

06 января 2005

(обратно)

История про Чуковского (IV)

Надо сказать, что эта семья настоящий отпечаток русской истории. Понятно, что немногие советские литературно-культурные семьи были именно семьями. То есть, разветвлёнными сообществами — среди них я могу назвать только Михалковых, Толстых и Чуковских. Среди Чуковский было всё — и вневременной старец Корней, и вполне советский писатель Николай, и диссидент Лидия — и ещё два десятка интересных людей.

И те вопросы, которые ты задаёшь сам себе, перебирая биографии и тексты, позволяют понять многое — прежде всего в самом себе.

Случай Лидии Корнеевны — это тот случай, когда авторитет отца крепил авторитет дочери — и наоборот. История литературной деятельности Лидии Чуковской чрезвычайно интересна с точки зрения истории русского инакомыслия. А всё то, что называется неловким словом «диссидентство» — на самом деле оказывается чрезвычайно разнородной средой, с обилием фракций и междоусобных войн.

Как мне кажется, очень интересной, но совершенно забытой была история с перепиской Лидии Чуковской и Маргаритой Алигер. Почему она забыта — ясно: страна перестала быть литературоцентричной, в ней появилась публичная светская жизнь, вполне демократичная — то есть соответствующая потребностям демоса-наблюдателя.

Поэтому никто не помнит ни этой истории, ни большей части персонажей, в неё вовлечённых. А тогда для нас русская литература замещала и литературу и философию, а история литературы замещала собственно историю. Так вот Алигер напечатала в «Новом мире» несколько стихотворений, которые Чуковская трактует как призыв скрыть несправедливость и беззаконие сталинизма.

Причём Чуковская, говоря в общем-то правильные вещи о трагедии и сломанных человеческих судьбах вдруг начинает топать ногами, и орать как лейтенант НКВД на подследственного. Вы смеете! Дивясь собственному великодушию и мужеству, Вы от имени своего поколения… Среди процитированных мною строк есть одна, оканчивающаяся сталью. Здесь у Вас эта сталь появилась хоть и подсознательно — а совершенно на месте! Не кроется ли под этими стихами кощунственная попытка убаюкать едва пробудившуюся совесть? И проч., и проч.

Удивлённая Алигер отвечала, что «Ваши упреки и разоблачения не имеют и тени отношения к моему стихотворению. Вы судите его не как стихи с их вечным правом на многозначность и даже зашифрованность, на внутренний смысл и подтекст, а как лобовую и весьма элементарную декларацию совсем другого смысла. Я такой декларации не писала и не смогла бы ее написать. Вы решительно не поняли моего смысла слова «счет», моего смысла строки «оплачен и оплакан». Впрочем, мне бы хотелось удержаться от полемики. Неестественная для частного письма громогласность, неуместное красноречие, прокурорский тон Ваш исключают для меня возможность вступать в обсуждение смысла, сути моего стихотворения… Тон Вашего письма оскорбляет меня, — этого Вы хотели. Но он оскорбляет и самый предмет разговора, существо вопроса».

Письмо к Алигер было, кстати, напечатано на машинке, а потом распространялось — что позволяет самой Алигер закончить свой ответ: «Ответ свой я пошлю по почте и, рискуя показаться старомодной, не стану перепечатывать его на пишущей машинке. Уж лучше перепишу еще раз, как можно разборчивей. Мне кажется, что частные письма следует писать от руки и в одном экземпляре».

После обмена мнениями Алигер, которая тоже была не сонным одуванчиком всё это прекратила: ««Уважаемая Лидия Корнеевна! Я получила Ваше второе письмо. Следовательские изыскания Ваши касательно слова «сталь» и стихотворения «Два старика в Париже» глубоко безнравственны и окончательно убедили меня в том, что Вы по меньшей мере перестали слышать и понимать стихи. Переписку нашу считаю законченной. Не утруждайте себя ответом. Я его читать не стану».

Всё это, к счастью, опубликовано.

Но дело тут не в этом флейме — хотя переписка Чуковской с Алигер стремительна, но построена именно как флейм и всемерно (силами Чуковской) сделана публичной. И судится со стороны она по законам флеймочтения. Дело в том, что будущая диссидентская сторона пользуется здесь абсолютно сталинской риторикой, и показывает вполне сталинскую нетерпимость. И не нужны диссидентам враги, коли у них такие вожди.

Извините, если кого обидел.

06 января 2005

(обратно)

История про Чуковскую (V)

Тут можно привести ещё один пример.

В одном из своих писем 1938 года Лидия Чуковская, пишет своему отцу о злопыхателях Матвея Бронштейна. Матвей Бронштейн был её мужем и к тому моменту уже расстрелян. Лидия Корнеевна пока об этом не знает, и пишет о злопыхателях, написавших обличительную статью про арестованного, так: «С каким наслаждением я дала бы по морде Львову. Экая рептилия. Таких, как он, как Мишкевич, надо уничтожать не глядя, не задумываясь, пачками, но непременно гласно, публично, чтобы у других отбить охоту рептильничать. Неужели НКВД никогда за них не возьмётся? А хорошо бы провести подобную чистку в общегосударственном масштабе». Трудно поверить, но это пишет человек, сам уже некоторое время посидевший в тюрьме, а потом сосланный и потом декларирующий ненависть к авторитаризму.

Есть ещё один пример в том же 1968 году, когда состоялась переписка Чуковской и Алигер, Корней Чуковский записал: «Лида величава и полна боевого задора. Люда Стефанчук сказала за ужином, что один из рассказов Солженицына (которого она обожает) понравился её меньше других. Лида сказала железным голосом:

— Так не говорят о великих писателях.

И выразила столько нетерпимости к отзыву Люды, что та, оставшись наедине с Кларой, заплакала <…>».

Всё это — и то, что было в прошлый раз рассказано, разумеется, не для того, чтобы показать диссидентов и Лидию Чуковскую неумными ригористами и диктаторами, рвущимися к какой-нибудь форме власти. Не говоря уж о том, что власть, руки брадобрея — всё смешалось в странном танце и летит во все концы.

Так вот, наоборот, это очень важный опыт самоопределения, который отталкивает нас от вечной дихотомии персонального выбора. Как только кто-то кричит тебе в лицо, сопит в ухо, стучит тебе по электрическим проводам: «Если ты не с нами, то против нас» — значит, дело нечисто.

Если тебя пинками поднимают с колен, чтобы ты умер стоя, или сбивают с ног, чтобы ты жил — значит всё-таки надо думать самому.

И если уж примкнуть к кому-то, то семь раз отмерив.

Извините, если кого обидел.

06 января 2005

(обратно)

История про панику в Живом Журнале

Паника — дело интересное и весёлое. Она похожа на жаркое дыхание ветрянки в размеренной школьной жизни. Она похожа на корь, которая, нахлынув, утаскивает с собой в океан домашние задания и школьную форму. Уходят мелочные заботы, опасность контрольной работы и необходимость проснуться рано утром в школу. Вот сейчас, к примеру, продадут Живой Журнал.

И тут же заломят цену в $200/год.

Ну, хотя бы — 100.

Обязательно нужно заломить какую-нибудь такую цену, да. Иначе эффекта, о котором я скажу не достичь. Хотя, говорят, его можно достичь и собирая в сто раз меньше. Остановимся на ста американских рублях, потому что это позволяет вспомнить пословицу о рублях и друзьях.

Тогда менеджерская рука напишет на светящемся экране: Манка, факел и Торгсин.

И вот тогда мы выйдем на улицы как зомби и будем бродить с пустыми аддиктивными глазами.

Это будет значить, что в январе месяце две тысячи пятого года перестали существовать люди Живого Журнала с их прыгающей походкой и неловкой посадкой перед монитором. Время вдруг переломится; раздастся хруст разминаемых пальцев, покинувших клавиши; треск стульев, на спинки которых откинутся бывшие юзеры.

Сайты удивительной немоты появятся сразу, тут же, сайты, тянущиеся лосинами консолей, готовые лопнуть от рекламы. Тогда начнут мерить числом и мерой, судить порхающих у монитора аддиктивных; они будут осуждены на казнь за бесславную жизнь. Случайный путешественник из мира бумажной прессы, пораженный устройством этого механизма, напишет об этом: кончилась "империя человеческих каталогов", и добавит, чтобы не быть слишком жестоким: "блестящих".

Замученные Живым Журналом пригнутся, иные зашевелятся, первые станут бояться вторых, уважать их, станут заискивать. У них будут по ночам угрызения, тяжелые всхлипы. Они назовут это "совестью" и "воспоминанием".

B будут пустоты.

За пустотами мало кто разглядит, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких, аддиктивных, что кровь века переместилась. Подует два ветра: на восток и на запад, и оба принесут с собою: соль и смерть аддиктивным и деньги за буквы — иным.

Они будут узнавать друг друга потом в толпе людей без Живого Журнала, у них, людей его имевших будет такой "масонский знак", взгляд такой и в особенности усмешка, которой другие не понимали. Усмешка будет почти детская.

И страшна будет жизнь превращаемых, жизнь тех из аддиктивных, у которых перемещалась кровь!

Они будут чувствовать на себе опыты времени, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут, но не сумеют это сказать об этом ни на каком новом месте.

Извините, если кого обидел.

07 января 2005

(обратно)

История про шарады

В том же самом месте, что и жестокий романс, я обнаружил шарады.

Среди коих мистическая:

И между брёвен! Меня найдёте! Класс! Маленькую Ди повстречал я в зарослях! Ах, видел ли ты девушку, девушку — смуглянку, что куда-то скрылась на закате дня? Между брёвен, да. Сейчас ещё пороюсь.

А вот ещё:

И мех мой в перья превратится! Это ж кайф какой! Надо поймать какого-нибудь автора фэнтези и продать сюжет. «Мех и перья». Зверь пушной. И постигла его участь всех пушных зверей.

О чём поёт ночная птица? В кого сегодня превратиться? Сюжет! Точно сюжет! Где midianin, в Крушавеле Курвуазье лакирует — пусть возмёт.

Покончим с этим разом. И станем водолазом. Убили керогазом. Волчьим глазом.

Извините, если кого обидел.

07 января 2005

(обратно)

История про сны Березина № 149

Основное действие этого сна происходит на Аравийском полуострове, причём события идут в монтаже — как моими глазами, так и со стороны, в сценах, нгде меня вовсе нет. Итак, в одной из стран Аравийского полуострова собираются кого-то убить.

В курительной комнате ресторана (тут отдаёт тридцатыми годами и шпионским романом начала XX века — малиновые занавеси, розовые стены, лестница с круглыми ступенями, как на эстраде, и мимо проходят люди в белых костюмах) я вижу человека, у которого изменился цвет кожи — это верный знак того, что он скоро взорвётся.

Если сделать человеку инъекцию специального вещества — то, взаимодействуя с человеческим организмом, оно через день-два приведет к взрыву.

Но это не жертва покушения — это человек, на котором только попробовали яд-взрывчатку.

Значит, скоро всё произойдёт. Но на периферии сюжета появляются мой помощник и женщина. Причём наше дело заключается вовсе не в том, чтобы предотвратить убийство, а просто понять, что со всем этим делать. Такое впечатление, что это всё большая подстава.

Одновременно с этим, я — как бы мальчик приглашён в здание органов на Лубянке. Это сцена вполне из советских фильмов — когда героя допускали в капище.

Но тут явно приглашают с тем, чтобы сделать предложение, от которого нельзя отказаться — я и вижу, что в том же положении ещё двое подростков. Это девочка лет шестнадцати в красной бандане и мальчик без лица.

Одновременно в большой комнате с буфетом (там же, в здании) молодая девушка, техническая сотрудница, раскладывает по круглому обеденному столу бумаги. Сзади к ней подходит человек в ускользающей от описания одежде (обычно в этом месте пишут «человек в плаще») и коротко бьёт пальцем женщину под сердце. Потом он укладывает мёртвое тело в позе эмбриона между столом и стеной.

В эту-то комнату потом попадают те самые подростки и я, не отличающийся от них в этот момент возрастом. Мы ожидаем, когда с нами побеседуют. Но только я один замечаю туфли, а за тем и тушку несчастной технической служащей. Ничего не говоря своим молодым знакомым, я начинаю искать официальное лицо, чтобы доложить ему о беде и измене.

В этой комнате есть балкончик — на балконе сидит немолодой мужчина в газете, стоит несколько курящих людей. Я замечаю в руках у мужчины удостоверение, покрашенное в три цвета — причём от руки на одной из строчек написано слово «Спектр». Это не красная книжечка, а односторонняя бумажка на коленкоровой подложке.

Я заговариваю с мужчиной, но успеваю понять, что этот человек — тоже гость, а не сотрудник всесильной организации. Он предлагает мне рассказать, что меня беспокоит. Но я ничего не рассказываю — выйдя из комнаты, мы идём бесконечными переходами и лестницами — нет, рассказывать этому человеку ничего нельзя, тем более. Что он настаивает всё сильнее и сильнее.

Очевидно, что две этих сцены связаны друг с другом.

Извините, если кого обидел.

08 января 2005

(обратно)

История про погоду

Я расскажу старую историю — вдруг её кто не слышал.

Дело в том, что в Москве потеплело. Начался ветер, затрепетало басом железо на крышах, пахнуло весенним теплом и искры посыпались с трамвайных проводов. Зверьё Живого Журнала задрожало и заворочалось в норах, выставляя носы и хвосты в форточки.

Как там, в темноте?

Ну-ка сейчас ветер сдует праздничные ёлки с площадей, и они, мерцая электричеством и стуча пластмассовыми шарами, полетят тревожно над городом. Ну ка, забурлит Москва-река, и зальёт неочищенной водой ненавидимый прокурорами город — только кремлёвские звёзды будут моргать как бакены.

Ну-ка, поплывут на талых льдинках печальные служивые с полосатыми палками, и поскачет улицами и площадями медный Юрий Долгорукий, отчаянно матерясь и сшибая с прохожих деньги — на корм для бедных лошадок.

Или, народу на радость, придавит настоящими деревьями десяток "Мерседесов".

Но я-то знаю, кто во всём этом виноват — это ди-джеи музыкальных радиостанций и дикторы дурного телевидения — они то молят снега вместо дождя — пойдёт снег, тут они недовольны, что слякоть под ногами — если зима тёплая, они негодуют, ударит мороз — они снова жуют микрофон и требуют весеннего тепла.

Из-за этих упырей и страдает простой народ.

Москвич ведь человек особенный, он к погоде неравнодушен, это ещё Фазиль Искандер заметил. Только нынешний москвич понимает, что погода просто так не бывает, а всё — знамение.

Например, после урагана обычно рубль падает. То есть сначала повалятся рекламные щиты известных банков, потом пара строительных кранов примет горизонтальное положение.

А потом, вестимо, рубль.

Правда, обычно это бывает в середине лета. Люди тогда по городу ходят липкие, дни стоят душные, дожди идут короткие, и постепенно среди тех людей, что молили разноплемённых богов зреет мысль, что лучше б это всё кончилось. Любой ценой. Кончилось. Всё.

День московского урагана 1998 был этапным — в этот день гости перестали предупреждать меня о приходе. Что мне толку было тогда в прочих предвестиях — я лежал дома как сыч со сломанным крылом, пойманный юннатами.

Пусик в то лето строил на Ваганьковском кладбище фамильный склеп. Во время урагана он посетил кладбище, чтобы спилить упавшее рядом дерево. Ваганьково напоминало разворошенный улей. Бандиты приехали проверить, целы ли могилы их убитых другими друзьями друзей. Кладбище наполнилось одинаковыми овальными людьми. Впрочем, сторож кладбища уже не боялся ничего — он пережил ночь летающих покойников.

Дело в том, что старое кладбище заросло деревьями, которые с корнем выдернул ураган. Корни оказались длинными, и в воздух поднялись не только комья земли, но и кресты, могильные плиты, а кое-где — постоянные жители кладбища.

Сторож выпил вечером, и, выдохнув перегар приоткрыл дверь сторожки. В этот момент он стал похож на Хому Брута — перед ним, вокруг кладбищенской церкви на близких курсах летали гробы. Сторож аккуратно затворил дверь, запер её, и начал пить водку.

Пусик, разговаривая с ним, откатил в сторону пятое круглое стекло, и, прервав глупые вопросы, сам забрал пилу из подсобки.

Ураган был предвестником других катаклизмов — социальных. Всё было сочтено могучим ураганом. Но социальные катаклизмы я не заметил вовсе. Медленное движение во времени — вот что беспокоило меня больше, чем очереди у банков.

Но потом всё рассосалось.

Друзья, звеня сумками, продолжали навещать меня. Дело в том, что дом мой стоял на пересечении караванных путей.

Гости мои несли что-то не только мне, но и моему деду. Ему, как тотемному божеству, всегда полагалось что-то с нашего стола — курица или сладкий хлебец. И он, как бог места, принимал эти дары в своей комнате. Или, чаще, как настоящее божество, он забирал их рано утром с кухонного стола, когда его никто не видел.

Потому что никто не видел богов за трапезой.

Я спал, и моё время стояло на месте.

Извините, если кого обидел.

10 января 2005

(обратно)

История о явлениях и существованиях

Ну что, историки, запомнили? Это и называется — "оттепель"!

Извините, если кого обидел.

10 января 2005

(обратно)

История про сидение у окна

Продолжая заниматься прикладной эсхатологией, я обнаружил, что ураган всё-таки ещё может придти ко мне (как говорят телевизионные люди), что в главной стране мира, к несчастью, что-то всё-таки смыло, и мир наполнен вестниками, как говорил Хармс, но мы не можем отличить их от воды.

А подведение итогов — та самая эскхатология и есть.

Надо сказать, что Живой Журнал подошёлся мне, как рука перчатке, или перчатка — руке. Никогда не мог понять смысл этого выражения оттого, в мире моего детства было мало перчаток, и они все они редко подходили к чему-либо. Ну, так или иначе, он пришёлся.

Я долго не мог сформулировать, отчего это так. Нет, мне очень нравилось оформление Живого Журнала, RSS, иерархия комментов.

И вот, меня как-то позвали на радио, и как всегда в таких случаях, я сам того не думая, сформулировал отношение к этому ресурсу.

Много лет назад, в европейских городах, собственно в мастеровых слободах было принято работать у открытого окна. Чтобы прохожий видел — сидит человек, не бражничает, а молотком стучит. Ботинки делает или там кафтан шьёт.

Так и здесь я сижу у открытого окна, пишу статью что-то, чтобы заработать себе на штаны, делаю заметки.

Через окно видно только подошву — или рукав от кафтана. Иногда, правда, это вполне законченный ботинок — один из пары.

Ну, и мне интересно — заглянул кто-то в окно, начал рожи строить. Или кусок колбасы протянул. Не всё ж в одиночестве молотком стучать и протестантской этике внутри себя радоваться.

Не говоря уж о том, что иногда прохожие с улицы могут закричать:

— Правее бери, дурила! Да и гвоздь смени, этот — кривой!

И то польза. Может, гвоздь я не сменю, но задумаюсь.

Так что дело не сколько в дизайне и движке — сколько в в прохожих. Если, конечно, они не бьют оконные стёкла.

Извините, если кого обидел.

12 января 2005

(обратно)

История про костыли

Про Глоцера в разное время говорили разные люди. Одной из первых историй я числю рассказ Чуковского. Эта рассказ, впрочем, широко известен, потому что дневники Корнея Чуковского давно изданы. Так вот:

В своём дневнике за 1968 год, от второго января, Корней Чуковский пишет о Глоцере: «Очень помогает Владимир Осипович, — идеальный секретарь, поразительный человек, всегда служащий чужим интересам и притом вполне бескорыстно. Вообще два самых бескорыстных человека в моём нынешнем быту — Клара и Глоцер. Но Клара немножко себе на уме — в хорошем смысле этого слова — а он бескорыстен самоотверженно и простодушно. И оба они — евреи, т. е. люди наиболее предрасположенные к бескорыстию. (См. у Чехова Соломон в «Степи» <…>».

Дело в том, что Глоцер везде поспел — фактически он был литературным секретарём у нескольких знаменитостей, проходил он по ведомству педагогики, истории диссидентского движения, ОБЭРИУтов, литературной этике и ещё много чего другого.

Но главное, что он оказался собственником имущественного права на некоторых ОБЭРИУтов — злые языки говорили даже, что на всех. Рассказывали, что для одного судебного заседания он вывел стоимость усреднённой строчки Хармса, и каждый раз рассчитывая свою упущенную выгоду и ущерб уже по науке, вчинял иски.

Так это или нет — мне не известно. Тут ведь дело страшное, языки страшнее пистолета, а человека обидишь — будет стыдно.

Я обижать никого не хочу — мне материального усреднённого проку с этого нет. Но среди прочих слухов был смешной и страшный Слух про То, как Я Избил Глоцера Страшными Костылями, и тут мне самому надо оправдаться..

Дело происходило в Музее Маяковского, где шёл вечер книжного обозрения при «Независимой газете» «Ex libris», где я тогда работал.

В «Ex libris»’е я занимался всем тем, от чего отказывались другие сотрудники — словарями, детективами, фантастикой, разведкой и контрразведкой, военными мемуарами и всем остальным, пока мои подельники рассуждали о Мураками и Пригове, я писал даже о детской литературе.

И вот, пока на вечере в Музее Маяковского лился елей, обо мне никто не вспоминал, но вдруг встал большой, похожий на голубя-дутыша Глоцер. Раскачиваясь на носках он начал громить мой стиль письма. Он кричал: как можно назвать капитана Врунгеля гениальным произведением? А вы не только назвали, но и написали об этом в газете? В газете, да!

И что это у вас за рассказ о маленьком кроте с, как вы говорите, с человеческим, как чешский социализм лицом?! Гадость какая!

Я действительно любил бессмертного Врунгеля и ещё написал эссе про маленького крота из Варшавского договора, которого многие люди возраста, что называется средним, помнили по мультфильмам — и вот теперь слушал Глоцера, раскачиваясь на своих блестящих костылях. Вокруг случилось всеобщее замешательство, а потом пенными шампанскими пузырями вскипело веселье.

После своего демарша Глоцер почему-то убежал в боковую дверцу, куда потом (не зная этого) удалился я. Мне было тяжеловато стоять на сцене — тогда я несколько лет действительно передвигался с помощью костылей.

Никакого Глоцера в этой комнатке уже не было, но костылём я задел какую-то странную сценическую конструкцию. Она с диким грохотом рухнула, и потом ещё долго, с каким-то непристойным уханием и лязгом от неё отрывались надломленные при ударе детали.

Через час, в гардеробе, я услышал:

— Позырь!.. Нет, резко не оборачивайся… Да нет, вот — этот! Он полчаса Глоцера костылями пиздил!..

Извините, если кого обидел.

14 января 2005

(обратно)

История про опыт утраты

Вся эта история с тем, как несколько миллионов человек почувствовали себя обделёнными и осиротевшими, говорит вовсе не о том, что нужно срочно копировать свои Живые Журналы на блестящие тонкие и компактные диски (Это стоит делать просто так, без повода).

Она вовсе не говорит о том, что нужно переписать адреса своих друзей куда-то в укромное место. (Это действие должно стать естественным, как чистка зубов).

Всё это говорит о том, как хрупок мир привычек, и как легко он смывается волной обстоятельств.

Это говорит о том, что нужно жить с ощущением хрупкости и радоваться каждому лишнему нажатию клавиши. Я уже говорил всем, что случится после того, как когда ветер переменится, и говорил я вам так же, какова будет жизнь, когда аддиктивные люди обретут опыт утрат.

И снова скажу: истинно, говорил я всем, что приедет к вам развратная девка с собачкой, и четыре пионера поскачут на деревянных лошадках, а вожатый будет трубить в горн. И это будет правильно, потому что история повторяется из века в век, а выходить из театра нужно как из Аида — не оглядываясь, потому что «когда они обернулись, домов и шуб не оказалось». Всем вам, и мне тоже в мягкой форме напомнили о бренности царств.

Ибо если империя простирается от горы Брокен до островных сопок со ржавыми японскими танками «Хо-го», то дунь-плюнь — и не останется от неё ничего. Только китель в шкафу и жухлые фотокарточки. А последние станут первыми, и рейтинги ваши станут сухим шелестом журнала «Экономическое самообразование за 1974 год, и значки ваши с регалиями будут продавать на лотках скучающим туристам — по десяти штук на грош.

И не найти виноватых, ни склеить ничего. Вечно школьник будет в наказание сорок раз писать на аспидной доске «пеня, тыква, кариес»

Потому что это не электричество, а время — тихой сапой, бесшумной волной в три этажа растворяет все наши слова.

Извините, если кого обидел.

16 января 2005

(обратно)

История про сны Березина № 150

Мне приснился галерист Г.

Мы с Г (с которым я в реальности не знаком) сидим в какой-то квартире, комната в которой очень похожа на школьную столовую — огромные и очень высокие окна, столбы какие-то посреди комнаты, непонятные пространства.

В этом сне я долго вёл с ним разговор о его новой выставке.

— Ну, признайтесь, М., - говорил я — вся эта ваша "Россия-2" полное …! Это ведь будет такая пани Броня в оранжевом шарфике. Пятьдесят этих пани в оранжевых шарфиках.

При этом галерист мне что-то отвечал, и там был какой-то аргумент про Россию, который я не помню.

— Нет, — отвечал я, — мне всё понятно, что есть коммерческая составляющая и проч., и проч. Да и я не знаю, что у вас собственно за проект, и не мне его судить и финансировать. Я выражаю своё смутное недоверие не к экспериментам с голым королём, но против какого-то нетонкого вранья со всем этим русским проектом. Это какое-то прохиндейство с пафосными словами — вроде их профанации. Все понимают, что пафосные слова давно проданы и перепроданы много раз, но вот приходит кто-то, кто говорит «Россию спасут кедры и дачники». (Тут, в этом сне я употреблял это выражение, почерпнутое мной из книжек про лесную волшебницу Анастасию; книжек, которые куда-то подевались, а в своё время были распространены не хуже гербалайфа — но во сне я употребляю это выражение безо всяких объяснений, и оба собеседника знают, откуда оно). И вот лозунг начинает продаваться, вокруг него, как вокруг всякого лозунга начинают выстраиваться доверившиеся и недоверившиеся, а в итоге всё рушится — и ценность пафосных слов становится ещё меньше. Но всё равно эту операцию по отжиму подсолнечного масла можно провернуть ещё раз, и ещё раз. Поэтому мне не нравится вся эта искусственно-политическая технология — при ней разворовываются смыслы слов.

Галерист Г. мялся, и я понимал, что даже без свидетелей сказать ни «да», ни «нет» внутри этого сна ему нельзя, и вообще обсуждать это серьёзно не хочется.

Долго мы говорили, да. И не сказать, что я имел какие-то претензии к собеседнику — всё это была глухая тоска личного мнения, беспросветная и унылая.

Извините, если кого обидел.

16 января 2005

(обратно)

История про одного индейца

Сегодня несколько раз передо мной возникала тема авторских прав. Началось всё с того, что я прочитал сразу две дискуссии об авторских правах на дневники и прочей распорядительной радости.

Процессы формализации всегда очень интересны. Вот, например, авторское право на письма — каково оно. Есть ли различие в правах двух корреспондентов, и проч., и проч.

Так и с дневниками — мои дневники, конечно, частные — но часть из них составляют вполне товарные тексты, за которые я в разное время получал деньги.

При этом я не пишу подзамочных постов, и стараюсь отвечать всем тем людям, которые что-то меня спросили.

Вопросов очень много, да.

Тут меня даже позвали в телевизор — и я долго чесал язык про авторское право. Не обошлось без истории с Геворкяном — и тут как всегда, говоря совсем о другом, я понял, что она мне напоминает.

У хорошего писателя Джека Лондона есть, среди прочих рассказов о Смоке Беллью, есть рассказ "Как вешали Калтуса Джорджа".

Для тех, кто его не помнит, и тех, кому лень залезть в библиотеку Мошкова, я расскажу в чём там дело.

Смок и его друг Малыш натыкаются на индейское племя, замерзающее в горах. Голодные дети жуют ремни, а все собаки уже съедены. Малыш остаётся с индейцами, а Смог несётся в город собирать спасательную экспедицию. Сюжет ещё осложняется тем, что индейцы очень хотят купить еды, но выбиваясь из сил неси на себе красную медь, а вовсе не намытое золото — но это так, для внимательного глаза.

Смок вваливается в салун и дальше начинается то, на чём основывается лучшее в человечестве и американцах в частности: " Сложимся и купим провизию, — сказал игрок в кости.

— Провизию я и сам куплю, — нетерпеливо сказал Смок.

— Нет уж, — прервал игрок в кости, — ты тут не один. Мы все этим займемся. Дайте-ка кто-нибудь таз. Это — минутное дело. Вот для почина.

Он вытащил из кармана тяжелый мешочек с золотом, развязал — и в таз полилась струя крупного золотого песка и самородков. Человек, стоящий рядом, выругался и, схватив игрока за руку, зажал край мешка, чтобы остановить эту струю. В тазу на глаз было уже шесть, а то и восемь унций золота.

— Осади назад! — крикнул сердитый человек. — Не у тебя одного есть золото!

Потом надо выбрать погонщиков, и тут все вспоминают про индейца по имени Калтус Джордж. Про него говорится так: "Это был цивилизованный индеец, если жить так, как живут белые, значит быть цивилизованным, — и он чувствовал себя жестоко оскорбленным, хотя пора бы уже ему свыкнуться со своей судьбой. Многие годы он исполнял работу белого человека бок о бок с белыми людьми и нередко исполнял лучше, чем они. Он носил такие же штаны, шерстяные фуфайки и теплые рубашки. У него были часы не хуже, чем у белых,

и свои короткие волосы он зачесывал на косой пробор. Питался он теми же бобами, беконом, так же пек себе лепешки". И вот этот индеец, когда ему предлагают ехать, говорит только:

— Сколько?

Все смотрят на него с презрением, но Смок говорит, что индеец, наверное, не понял, что никто тут не требует платы и каждый отдает все, что может, только бы те двести индейцев не умерли с голоду.

— Сколько? — повторяет индеец.

— Погодите, — кричит тогда Смок, видя как толпа засучивает рукава. — Слушай, Джордж. Мы хотим, чтобы ты все как следует понял. Эти голодные индейцы — твои сородичи. Другое племя, но тоже индейцы. И ты видишь: белые выкладывают свое золото, дают нарты и собак, каждый так и рвется в погонщики. Только самые лучшие достойны пойти с первыми упряжками. Ты должен гордиться: все считают тебя первоклассным погонщиком.

— Сколько? — повторяет Калтус Джордж.

Индейца собираются вешать. И тут Джек Лондон рассказывает самое главное в этой истории, и что часто ускользает при быстром чтении. Вот что он говорит: "Калтус Джордж пожал плечами, лицо его искривила угрюмая, недоверчивая усмешка. Знает он их, этих белых. Сколько лет он работал вместе с ними, сколько миль отшагал, ел их лепешки, бекон и бобы, — он успел их изучить. Это племя держится своих законов — вот что отлично знал Калтус Джордж. Оно всегда наказывает того, кто нарушает их закон. Но он, Калтус Джордж, не нарушал никаких законов. Он знает законы белых. Он всегда соблюдал их. Он никого не убил, не обокрал, не обманул. Закон белых вовсе не запрещает запросить цену и торговаться. Белые сами запрашивают и торгуются. Вот и он так делает, Они же его и научили. А кроме того, если он недостоин пить вместе с ними, значит, недостоин и заниматься вместе с ними делами милосердия и вообще принимать участие в их нелепых затеях. Ни Смок и никто другой из присутствующих не догадывались о том, что происходит в мозгу Калтуса Джорджа, чем вызвано его странное поведение и что за ним кроется. Сами того не подозревая, они были также сбиты с толку и не способны понять его, как он не мог понять их. В их глазах он был себялюбивая, грубая скотина; в его глазах себялюбивыми скотами они были".

Калтус Джордж ещё несколько раз хрипит из петли своё "Сколько?", пока, наконец, не ломается и в итоге приходит со спасительным грузом первым.

Это очень хороший рассказ — потому что в нём много смыслов. И среди прочих, в нём есть история взаимоотношений общества с авторским правом — только не нужно в него подставлять имён и фамилий — потому что сходство не с персоналиями, а с умонастроениями.

И желание жить по закону ничем не лучше и не хуже желания жить по совести. И безжалостная жизнь по закону ничуть не лучше анархической вольницы, жизнь непроста, а человек есть мера вещей, как сказал Протагор, дистрибьютором кого я продолжаю быть.

Извините, если кого обидел.

18 января 2005

(обратно)

История про права

В связи с предыдущей историей, я вспомнил, как залез однажды в телевизор и меня там спрашивали про авторские права. Компания там подобралась изрядная — Носик, Резни, да директор издательства "Амфора".

Меня там ещё спросили:

— А у вас, Вова, пиздили тексты? Скажите, пиздили?

Тут я понял. что меня позвали, чтобы я подрался в прямом эфире с директором этого издательства. (Директор как-то жутко нервничал, особенно когда я ответил ведущему, моему давнему знакомому: "Пиздили, как же не пиздить!).

Но я не стал показывать мировой общественности как напрыгивает крупный писатель на не менее упитанного издателя. В общем, все миро побеседовали, но неведомым образом от Мошкова перешли к СОРМ, а дальше погнали наши городских.

Впрочем, я успел отрекламировать авторскую политику своего приятеля Каганова. Она довольно грамотно изложена у него на сайте, но смысл там очень простой — спросите у меня разрешения, и дальше публикуйте, если вы делаете некоммерческий проект.

Поэтому я ещё раз сформулировал собственную позицию по этому вопросу. Для меня главными критериями оказались просьба и нажива.

Если хорошие люди делают какой-нибудь самоделкин сборник с продажной ценой 30 рублей — я практически всегда иду навстречу.

А если издают книгу, которую я пожмусь купить друзьям на подарки — это как-то неприятно.

Со спросом всё понятно. Без моего спросу мне не хотелось бы попасть в какой-нибудь сборник "За оранжевую Украину" и "За голубую Украину" — не важно, с каким цветом на обложке. Я разных украинцев люблю, и ещё десять раз подумаю, чтобы им что-нибудь советовать, хотя кости моего деда истлели на кладбище в городе Ужгороде — прямо от входа, справа от танка.

Итак, лучше меня спросить.

А ведь писатель жалкое существо, на самом деле. Он бегает среди людей и норовит им отдаться, поэтому совершенно непонятно, отчего его хотят изнасиловать.

Я, кстати, вспомнил, что про отмену копирайта почему-то выступают, как правило, люди, что занимаются потреблением текстов.

Редко-редко выбежит какой-нибудь производитель и откажется от своих прав — сняв обувь и жуя рисовую котлету как гонимый граф. Да только понятно, что большая часть этих производителей просто получает деньги за другие буковки и в другом месте.

Короче говоря, бояться этих склок совершенно не нужно — скоро изменится структура чтения, и писатели будут сами приплачивать, чтобы их читали.

А пока я пойду на кухню, потому что продолжить рассказ об авторском праве в трезвом состоянии решительно невозможно.

Извините, если кого обидел.

20 января 2005

(обратно)

История про "Криптономикон"

Я думал, что я напишу ещё что-то на волнительную тему авторского права, но потом потерял нужную цитату, выпил коньяку, и забыл, что хотел.

Оттого я начал думать как и на что обменять роман Стивенсона — он дорогой и толстый.

Оранжевый кирпич «Криптономикон»’а был похож на мистическую книгу прошлого под названием «История КПСС». Этот справочник-учебник, наследник «Краткого курса ВКП(б)», был официальной советской Библией, и из него извлекались все оценки времени и истории.

«Криптономикон» содержит большую часть мотивов времени информационных технологий и все оттенки жанра киберпанка. Имя жанра коряво — но, действительно, о романе Стивенсона говорили, как о книге про информацию и её передачу, книгу, что исполняет для сетевых разговоров ту же функцию, что для всякого советского человека исполнял этот учебник по истории партии. Героев больше, чем тараканов на кухне. Стивенсон описывает мимоходом тысячи судеб и событий — человек пробегает через абзац, как через поле. Книга об информации должна быть информативной, точь-в-точь, как экономика советского времени.

Математики мимоходом рисуют на песке формулы и объясняют невидимому читателю логику развития науки, дешифруется радиограмма, бежит морпех, бежит солдат, стреляя на ходу, бегут с ружьями наперевес солдаты Второй мировой, и снова среди букв возникает формула, а за ней — черно-белые схемы японского туннеля, что роют в 1944 году военнопленные, любовь и морковь, гнездо хакеров, секретные агенты, стучащие в твою дверь. Сеть, банковское дело, движение финансовых потоков, и снова грохот Второй мировой — на самом деле этот компот был помещён в современность (Стивенсон писал свой роман с 1997-го по 1999 год) и, в конец последней большой войны. Кажется, что «Криптономикон» объемлет всё и всё объясняет — расшифровывает и дешифрует (что, как понятно, разные вещи).

Я написал по этому поводу вполне радостный текст, и действительно — Стивенсон правильный писатель, через его энциклопедию шифровальной жизни не нужно продираться, как сквозь унылый учебник. Действие шло как в настоящем боевике, претворившемся эпопеей.

Раньше в Сети ходило несколько фрагментов этого романа. Теперь «Криптономикон» часть русского культурного текста. Но обдумывая впечатление, я стал хмурится. Мне стало казаться, что книгу можно сделать короче, хотя это и лишало бы читателя гордости за подвиг долгого чтения.

Лёгкий яд разочарования портил радость — да, оранжевый кирпич был дочитан, но техническая часть не впечатлила, а популяризаторство показалось не достаточно занимательным. Я понимал, что моё мнение субъективно, и более того, стал напрасно грешить на перевод. Но, обратившись к оригиналу, я понял, что переведено всё точно.

(Я, правда, не большой любитель слова «бля» в русском переводе и прочего мата, и фраза "рудиментарного вида ружья с торчащим вбок магазином, как у АК-47". Куда "вбок", думал я с тоской — неужто это придумала Доброхотова-Майкова, которой я был благодарен за всё былое?).

Но дело не в этом — я не смог решить, нравится ли мне авторские обороты типа "The laminar wind is gliding over the highway like a crisp sheet being stripped from a bed…". Потом я дошёл до чудесного: "Она изворачивается к нему лицом, её тазовый центр тяжести безжалостно трется о ту область между пупком и ляжками, которая за последние месяцы превратилась для Рэнди в один огромный половой орган". (Then she squirms around until she’s face to face with him, her pel-vic center of gravity grinding mercilessly against the huge generalized region between navel and thigh that has, in recent months, become one big sex organ for him)

Смысл этих литературных приёмов прошёл мимо меня — но книга действительно была знаменитая, часто цитируемая, и прочитать её стоило. Но отчего мне она стала знаменита именно как киберпанк, как книга о Сети — мне было не ясно. Место главного романа о Сети оставалось в моей голове вакантным.

Но краткий курс присутствовал — краткостью почти в тысячу страниц.

Куда девать-то?

Извините, если кого обидел.

22 января 2005

(обратно)

История про лучшую переводную книгу прошлого года в моей версии

Поскольку я всё равно не сплю и основательно подкрепился, я расскажу о книге, которая произвела на меня изрядное впечатление в прошлом году. Это австралийская Книга Рыб.

Европейский обыватель меряет историю колонизации Австралии по не слишком древнему анекдоту: в австралийском аэропорту офицер иммиграционной службы спрашивает только что прилетевшего переселенца, есть ли у него судимость.

— А что, до сих пор требуется? — спрашивает тот в ответ.

Автор книги, о которой речь — Ричард Фланаган сам потомок каторжника-ирландца, сосланного не то что в Австралию, а на Землю Ван-Димена, иначе говоря, в Тасманию. «Книга рыб Гоулда» — это мистическая книга о каторжном мире людей на острове, где не просто ссылка, а настоящая каторга — отверженные из отверженных, крытка в зоне, карцер в лагере.

Прошло сто пятьдесят лет и молодой персонаж-разгильдяй, подрабатывающий продажей фальшивого антиквариата туристам, находит в ничейном шкафу рукописную книгу. Книга как кошка — сама приласкалась к его ногам, сама потом уйдёт, поминай как звали, в руках не удержать, можно только пересказать кривые строчки, написанные то чернилами, то карандашом, то акварельной краской, а за неимением прочего — кровью.

Вильям Бьюлоу Гоулд, вор и художник, семь лет за воровство и четырнадцать за неуважение к власти, и ещё двадцать восемь за оскорбление Его Величества. Вот поначалу всё развивается очень забавно, как в детской приключенческой книжке. Их много, этих сюжетов, знакомых нам со времён детского чтения «Одиссеи капитана Блада». Герой всегда чист, и с достоинством переносит несправедливость наказания, и недостойное окружение. Это счастливое детское плавание — ура! Ура! Мы путешествуем в чужих краях! Определимся при помощи астрономии! И я при помощи гастрономии, по Рыбам! Вчера у меня три рыбы было, а сегодня одна рыбина и хвост… А у меня паёк точный: полторы рыбы в день!

И читатель сначала веселится пайковой ёмкости глав Фланагана, переходя от толстобрюхого морского конька к келпи и рыбе-дикобразу. Все мы, правда, совсем недолго, были рыбами в тёплом ювенильном море, в мягком материнском животе, и андрейплатоновскими тенями мелькали перед нами наши будущие судьбы на стене нашего убежища…

Только беглый каторжник Гоулд не капитан Блад, он жалок и слаб духом, напорист и лжив — так же, как мы, не иначе.

Понемногу совершается превращение — мир ужасен, и прост в своём ужасе. От этой простоты волосы поднимают кепки и шляпы, это не вежливое сострадание школьного урока, а удар в горло — вот колонисты устраивают налёт на чернокожих и ловят мальчика. Мать его «подошла к баркасу, и предложила себя в обмен на мальчика, чтобы тот мог вернуться в своё племя. Охотники схватили её, а Клукас, взяв мальчика за ноги, размахнулся и ударом о камень вышиб тому мозги. Потом охотники навалились на вёсла и уплыли, прихватив Салли Дешёвку. Один туземец поплыл за баркасом, ему даже удалось схватиться за корму. Но Клукас обрубил ему руки топором. На острове у Клукаса, где ей пришлось быть рабыней, Салли Дешёвка, говорят, дважды родила от него, но задушила обоих младенцев, набив им рты до отказа травой» . Эта простота, что хуже весёлого воровства — и если туземцы вовсе не люди, то каторжники люди в очень малой степени.

Жестокий мир людей-зверей наполнен яростью и мукой, рыбы молча глядят на него из-под воды.

Каторжник Гоулд, пойманный беглец, снова бежавший и снова пойманный, рисует рыб по заказу начальства. Начальство давно сошло с ума, проекты его величественны и безумны, как Вавилонская башня и советские каналы в пустыне: вот Дворец Маджонга — величественный и прекрасный, где ветер колышет японские шелка, а анфилады комнат украшены фресками. Только никто не едет играть в маджонг, и дворец понемногу заполняется помётом волнистых попугайчиков. Он становится сосудом для этого помёта, ночной-дневной, демисезонной вазой… А вот рыбы, которых велено рисовать заключенному — и потом альбом акварелей пошлют возлюбленной сумасшедшего Коменданта.

От рыбы к рыбе, проходит путь главный герой, чтобы потом, прямо с виселицы прыгнуть в воду и почувствовать, как его тело обрастает чешуёй. Рисовальщик разрывает контракт с человечеством и превращается в рыбу. Он превращает спираль эволюции в кольцо — снова становясь тем, чем побывал в материнской утробе.

И герой оказывается собранный из десяти жизней, разделённый на них, собранный вместе, плюнувший в десяток классических сюжетов, на которые намекнул — ещё столетие он будет плыть в пустоте океана, долгие годы будет смотреть на горбатых аквалангистов, а потом сидеть в тюрьме аквариума. Он будет плыть в пяти стеклянных стенах и глядеть через мутное стекло в глаза молодого разгильдяя, который ищет утерянную книгу.

Всю жизнь, как пропавшую хлебную пайку, будет разгильдяй искать свою книгу. А жизнь — что? У нас счёт верный — двенадцать рыб, и не хвоста больше.

Извините, если кого обидел.

22 января 2005

(обратно)

История про словари

Слов модных полный лексикон.

А.С.Пушкин

Тут я понял, что давно получаю от чтения справочников больше удовольствия, чем от чтения прочей литературы. Причём, именно от чтения, а не от быстрого получения справки. Лексикон, словарь — вот то, что объединяет людей и мнения. Более того, именно лексикон определяет стремительную суть высказывания. Ты не поспеваешь за ней, и только выучишь, как правильно ставить ударение в слове дискурс, так она выйдет из моды. И ты начнёшь пользовать его как синоним «словарю».

Сейчас как-то потускнела слава одного из самый успешных романов последнего времени — «Хазарского словаря». Он был успешен не только потому, что Павич предложил новый метод чтения, не только потому, что роман набит под завязку метафорами, детективом и мистикой.

Тогда, в конце прошлого века он стал популярен ещё и потому, что автор угадал тягу читателя к словарю. Словарь суть пересказ окружающего мира, сведение беспорядка и разнообразия к алфавитному порядку. Это дайджест мира, выжимка, карта культуры. И спрос существует именно на карту, а не на территории или оригинальные творения. Точек на этой карте слишком много для того, чтобы посетить их самостоятельно — и вот читатель пользуется пересказом.

Словарь перерабатывает современную и прошлую культуру, потому что невозможна карта культуры в масштабе один к одному. Словарь на утро нового мира становится похож на персонажа «Зверофермы» после долгой пьянки и якшания свиней и фермеров, справочного стиля и прозы становится невозможно отличить одно от другого.

Справочник превращается в книгу для чтения. Термин придуман давно, но сейчас он наполнился новым содержанием — поглощение справок становится более увлекательным делом, чем разглядывание придуманных миров. Для тех, конечно, кому ещё нужны справки.

Есть и другое обстоятельство, которое делает словарь особой книгой — он структурирован, точно так же как программа новостей — сначала политика, затем экономика, затем fan news, затем спорт и, наконец, разворачивается мультипликационная карта погоды — словарные новости о жизни отличаются только тем, что структурированы по алфавиту или хронологии. Искусство стремится вослед словарю — произведения строятся в видном порядке, утопленники — по номерам, убийства по алфавиту, кара — по списку семи смертных грехов.

Словарь есть разметка мира, формализация восприятия, а именно напряжённая массовая, а не расслабленная элитарная культура жаждет формализации отражаемого, упрощению технологии высказывания.

Словарь, устаревшее название которого — лексикон, создаёт идеальный способ чтения — постоянное и бесконечное перечитывание. Баланс между expected и innovated, который приносит успех произведениям массовой культуры, в словаре присутствует по определению — на каждой странице новое, и в ожидаемой форме. Актуальная культура создаёт собственный лексикон. Бывшие слова становятся понятиями. Шпион совсем не то, что разведчик, америкос — не то, что американец. Магическое сочетание «виртуальная реальность» объясняет всё, и в то же время — ничего

Деньги в массовой культуре значат совсем не то, что в обыденной жизни. Они символ, двигатель сюжета, и одновременно абсолютно абстрактны.

Куда ни засунешь нос — всюду битва понятий. Надо смотреть в словарь, да.

24 января 2005

(обратно)

История про Татьянин день

С праздником, да-да, с праздником.

После Нового Года, это был один из самых неформальных праздников, не казённый юбилей, не обременительный обет дня рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта. Это праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — смерти ни одной. И вот ты как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно кто, на манер светлейшего князя, останется последним лицеистом, мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов. Миша, Володя, Серёжа, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты не водкой, мы как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после. Голос классика шепчет, что в Москве один Университет, и мы готовы согласится с неприятным персонажем — один ведь, один, другому не быть, всё самое главное записано в огромной книге каменной девушки у входа, что страдала дальнозоркостью, но быть или не быть — решает не она, и Чётвёртый Рим уже пожрал чуть не весь выпуск. Век железный вколотил сваи в нашу жизнь, мы пытаемся нарастить на них мясо, а они лишь ржавеют. Только навсегда гудит на ветру звезда Ленинских гор, спрятана она в лавровых кустах, так что ни сорвать, ни забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей и в прошлое не вернуться. С праздником.

Извините, если кого обидел.

25 января 2005

(обратно)

История про февраль

Борис Пастернак родился в январе. Это потом январь стал февралём, сместилась земная ось, началось на дворе новое тысячелетие и такое количество родственников, знакомых и просто сверстников пастернака улетело вверх тормашками поверх барьеров, такие воздушные пути начались, что просто святых выноси.

Так вот, день рождения перелез из одного месяца в другой, а на первой странице всякого пастернаковского сборника помещается стихотворение про февраль, и что — достать чернил и плакать.

Эта фраза удивительно подходит ко всем публичным дневникам — и спорим, что когда сдохнет январь, Живой Журнал наполнится постами "Достать… А вот и февраль! Чернил! Чернил, я плачу". В общем, хор мальчиков и бунчиков исполнит это много раз, и совершенно справедливо.

Но я всё не об этом. Пастернак довольно часто возвращался к этим местам. Сарнов, например, упоминает в «Случае Мандельштама» такую историю: «Как-то, гуляя по улицам, забрели они на какую-то безлюдную окраину города в районе Тверских-Ямских, звуковым фоном запомнился Пастернаку скрип ломовых извозчичьих телег. Здесь Мандельштам прочёл ему про кремлёвского горца. Выслушав, Пастернак сказал: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу Вас не читать их никому другому». Далее следует сноска: «Заметки о пересечении биографий Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака. Память. Исторический сборник. Париж, 1981. С. 316». В этой цитате, однако, непонятно, откуда её взял Бенедикт Сарнов, и кто автор — Сарнов ли. В любом случае — тут натяжка. Пространство между нынешней площадью Маяковского и Белорусским (ранее — Брестским) вокзалом во времена сталинских строек уже не воспринималось окраиной. Да и для Пастернака она была родной. Сюда он поселил своих героев: «Мадам Гишар сделала это по совету адвоката Комаровского, друга своего мужа и своей собственной опоры, хладнокровного дельца, знавшего деловую жизнь в России как свои пять пальцев. С ним она списалась насчет переезда, он встречал их на вокзале, он повез через всю Москву в меблированные комнаты "Черногория" в Оружейном переулке…Перед тем как переселиться в небольшую квартиру в три комнаты, находившуюся при мастерской, они около месяца прожили в "Черногории". Это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы "погибших созданий". Детей не удивляла грязь в номерах, клопы, убожество меблировки. После смерти отца мать жила в вечном страхе обнищания. Родя и Лара привыкли слышать, что они на краю гибели. Они понимали, что они не дети улицы, но в них глубоко сидела робость перед богатыми, как у питомцев сиротских домов». Потом они живут неподалёку — «Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской. Чувствовалась близость Брестской железной дороги. Рядом начинались ее владения, казенные квартиры служащих, паровозные депо и склады». Вот что это за место.

Тогда, накануне рождения поэта, родители приехали в Москву из Одессы, квартира снята за пол-катеринки, пятьдесят рублей в месяц — это, в общем, было дёшево. Номер квартиры — три, комнат было шесть, но на рисунках старшего Пастернака ощущение тесноты, стулья штурмуют комоды и столы, стены норовят приблизится к зрителю. Сам дом прост, как большая часть послепожарной поросли, но именно про него в описи за 1890 год: «У действительного студента Леонида Осиповича Пастернака и его жены Розы Исидоровны Кауфман, января 30–го в 12 часов ночи родился здесь, по Оружейному переулку, дом Веденеева, сын, которому дали имя Борис». Сейчас дом Веденеева выглядит полуразрушенным — вывески эволюционируют от притона одноруких бандитов, через грузинский ресторан к парижскому кафе. Вообще-то его нужно, конечно, снести — это будет вполне по-московски.

Поскольку дом, где жила Парнок и что-то там делала с Цветаевой в перерывах между стихами, определённо снесут. Надо как-нибудь вывесить его фотографию, потому что он красив, да и в кадр всё время попадает мой, соседний. У нас дома маленькие, стоят стена к стене. Известно, что дом, где жила Парнок строил знаменитый архитектор Нирензее. В Москве что-то лихо снесли за последнее время много его домов, и поэтому проектировщикам велели, когда они это снесут, сохранить в новом здании форму старого фасада.

Кстати, отчего это творческие личности жили в квартирах за номером три — непонятно. Парнок тоже жила в третьей квартире — но не на 2-ой Тверской Ямской, а на 4-ой.

Я больше всего удивился именно этому открытию, ведь — каково? В трёх метрах, значит, от меня — за стенкой… Цветаева… И Парнок… А потом — те… И эти… И те тоже… А я-то, прочитавший Бог знает сколько текстов, про всех этих людей — ничего не знаю. Хотя, конечно, это всё надо проверить — может Парнок там делала совсем другое и с другими — она была известной ветреницей. Дома тут полны легенд — мне долго и серьёзно рассказывали про квартиру, что подо мной — о том, как маршал Тухачевский пришёл туда на блядки, а его повязали по утру, и ещё со следами довольства на лице, и упаковали в чёрный автомобиль. И нужды нет, что его арестовали в городе Куйбышеве. Где город такой? Глянь вон всяк желающий прямо сейчас на карту — нет там никакого Куйбышева. А несколько лет подряд я слушал из стены музыку. Нужно было привалиться стоптанным ухом в определенном месте — и было слышно тихое урчание электрогитары. Наверное, в подвале сидел какой-то человек, для которого наступил вечный день Сурка — он играл всё лучше и лучше, и вдруг исчез. Может быть, я опознаю его на слух в каком-нибудь радио. Или вот во дворе нашего дома поставили какой-то бетонный куб, перевязанный арматурой. На нём написано: "Памятник потребителю". И точно, вместо части двора и скверика нам поставили богатый потребительский дом с пента- и отктахаузами. Или вот шагнёшь в сторону — там рядом находится "Музей русской гармоники".

Русской Гармоники! Я бы поставил перед ним статую старика Флягина, очарованного лесковского странника, что просил в награду за подвиг гармонию-гармонику. Но потребители, конечно, геометрически и скульптурно более совершенны чем он.

Про то, что твориться за площадью я и говорить не буду — буйство булгаковских упырей, литература, бьющая через край, Фадеев с дыркой в голове, зоолог Иван Крылов в окружении детворы.

Чур меня, чур — всё заносит февральская метель. Лишь чернильной кляксой надо всем — бетонный куб в человеческий рост, перевязанный гнутой арматурой.

Памятник потребителю.

А вот, кстати, и Нирензее:

Извините, если кого обидел.

27 января 2005

(обратно)

История про Автора

С ночи, напившись Абсенту, размышлял о роли Автора. Собственно «Автор» — одно из ключевых понятий в культуре. И автор совсем не то что «писатель» в традиционном понимании. Причём судьба Драматурга очень интересна, если по его пьесе ставится фильм, часто роль Автора от драматурга, превратившегося в сценариста, переходит к режиссёру. Мало кто знает сценаристов знаменитых фильмов. Зритель массового или ещё интереснее — массово-культового фильма запоминает актёров и режиссёров. Сценарист буквально остаётся за кадром.

В литературе автор книги существует только в обобщённом виде. А уж Автор массовой книги — это тот, кем эта книга подписана, а вовсе не тот, кем эта книга написана — задолго до Дюма существовал институт литературных негров. Имена их безвестны — за редкими исключениями. Имена их нанимателей сохранила история литературы.

Автор в массовой литературе — прежде всего торговая марка. Это и коллективный псевдоним, что живёт сплошь и рядом, и иногда — имя организатора производства валовой печатной продукции. Например, количество названий книг, выпущенных Барбарой Картленд — несколько сот, почти тысяча. (Я читал штук двадцать — "в розоватых брабантских манжетах, не отстёгивая сабли, она достала таинственное письмо из лифа"). Это почти тысяча именно названий, то есть это разные книги. Другое дело, что это типовые, как панельное домостроение любовные романы, часто с уклоном в историю, однотипные, простые, дающие читателю вполне предсказуемые ощущения. Но этот коммерческий процесс не может обслуживаться одним человеком — требуется аппарат, то есть группа продвижения литературного товара на рынок, то есть система литературных агентов, юристов…

Начинает функционировать группа помощников — секретарей, внутренних редакторов, переписчиков, людей, собирающих информацию в библиотеках и поставляющих тот самый исторический колорит, который в любовных романах выглядит как пакетик специй, вложенный в однотипные упаковки китайской вермишели. Именно этот пакетик и создаёт покупательский интерес, отличающий «вермишель с грибами» от «вермишели с курицей». Я очень люблю это сравнение — мне кажется, что оно описывает идеальную конструкцию масскульта — стандартная лапша, и пакетик колорита.

Итак, Автор превращается в торговую марку — на рынок выходит не книга, содержащая на последней странице длинный список производителей, похожий на медленно плывущие титры в конце фильма, а книга, имеющая на обложке одно имя. В этом смысле «Братья Стругацкие» не два писателя, а один.

Сотрудники Автора могут не только собирать материалы, вычитывать текст и расшифровывать надиктованные Автором магнитофонные кассеты, но и сами писать фрагменты текста, а то и всю книгу. Этика коммерческих отношений уже снимает плёнку унижения с понятия «литературный негр», это становится работой. Понятно, что марки бывают разные — иногда Автор отвечает за конечный результат — текст, если он относится к нему придирчиво, как «МакДональдс», к своей майонезной и булочной продукции — это одно. Если фабрика поставляет продукт некачественный, если её руководителя не смущает, что к стандартизированному мясу добавилась кошка, свалившаяся в мясорубку — тут дело другое. То есть, на рынке присутствуют как «Запорожцы», так и «Мерседесы».

Но в жизни Автора есть и иное обстоятельство — в масскульте происходит настоящая гибель автора. Это именно «гибель автора», а не «смерть автора», чтобы не путать с известной статьёй Барта шестьдесят восьмого. По Барту, смерть автора заключается в том, что текст не имеет единственного автора, состоит из ссылок, а авторство коллективно. Действительно, настоящий Автор появился в литературе только в Новое время (в Средневековой литературе главным автором был Господь Бог), но теперь Автора действительно убивают — убивает его в основном технология.

Смерть происходит в тот момент, когда эстетика серии начинает довлеть над коммерческой маркой Автора. В тот момент, когда покупатель, потребитель массовой литературы, делает свой выбор, основываясь на марке серии (издательства), а не Автора.

В издательстве «Радуга», уже много лет издаётся так называемая «белая» (по цвету обложки) серия любовных романов. Это классический проект издательства «Арлекин», известнейшего мировых издательств, и представляет собой стилистически выдержанную, лишённую брутальности серию, основанную на историях любовных отношений героинь англо-саксонского типа. Так вот, в этой серии для читателя абсолютно не важна фамилия Автора, проставленная на книжке, а важен логотип издательства и легко узнаваемый стандартный переплёт. К тому же, каждая книжка серии снабжена номером, и диалог у книжного развала происходит почти как в известном анекдоте об историях по номерам:

— Вам какой номер? 130?

— Нет, 130 у меня уже есть… И 131. 132, пожалуйста.

Это и есть нефилософское, а вполне реальное исчезновение автора, поскольку имена авторов этой серии можно вполне поменять местами. Автором становится издательство. В массовой культуре псевдоним, как нигде заменяет реальное имя Автора.

Поэтому Мерлин Монро — навеки Мерлин Монро, а не Норма Джин Бейкер Мортенсон, Мадонна так и остаётся для потребителя Мадонной, хотя бы и он знал, что её зовут Мадонна Луиза Вероника Чиччоне.

Извините, если кого обидел.

28 января 2005

(обратно)

История про Автора — ещё одна

В ранней российской массовой литературе псевдоним часто брался Автором из-за того, что сам Автор и его круг воспринимали коммерческий заказ как нечто-то недостойное и дистанцировались от своего текста придуманным именем. Смыл дистанции был не только во вторичном имени, но и во вторичном тексте, за который автор не намеревался отвечать не перед потомками, не перед современниками.

Кстати самый известные псевдонимы, выбирались по причинам профессиональной корректности и корпоративной этики — Александра Маринина (Алексеева) и Кир Булычёв, а так же Всеволодов (Можейко) — вот примеры псевдонимов, превратившихся в нормальные торговые марки. Но есть ещё и пушечное мясо массовой литературы, превратившееся в однородную массу. Интересно, что это не ставит крест на качестве текста в целом. Нам не обязательно, чтобы на одноразовой зажигалке стояло клеймо «Картье», в девяноста девяти случаях из ста важно только то, чтобы она без осечки произвела на свет огонёк. Функция валовой, серийной литературы иная, нежели чем функция Авторских марок.

После этого разговор об авторстве в кинематографе снимается сам собой — создание фильма и продвижение его на рынок невозможно усилиями одного или нескольких человек. То же и с работой на сцене. Шоу — бизнес как раз самая описанная, освящённая прессой и индустриализованная отрасль массовой культуры — даже более, индустриализованная, чем кино. Есть очень интересное обстоятельство с такой позицией, как Автор-журналист, из-за особой роли журналистики, вытесняющей литературу.

Раньше бытовала фраза «каждый журналист мечтает быть писателем», или «журналист — несостоявшийся писатель». Сейчас происходит обратный процесс — журналист становится демиургом, видоизменяющим события. Он, естественно, главнее писателя. А лучше всего на рынке себя чувствует гибридный вариант.

Журналистика по сути есть имитация компетенции. Дело в том, что журналист, что пишет большую статью о коньяке (например) становится некоторым, пусть поверхностным специалистом в производстве и марках коньяка. Потом он делает сюжет об электрочайниках. Затем — в автомобилях. В этом отличие компетенции журналиста от собственно специалиста, который занимается всю жизнь одним и тем же делом. Иногда кажется, что человек-транслятор и есть специалист — только это не так. Писатель, а у нас «писатель должен жить долго» — потому что он может, прожив долго, написать мемуары. То есть стать интересным не за счёт своего творчества, а за счёт рассказа о заведомо интересных людях. Вот та стратегия, которую осуществляет журналист не в старости, не в отдалённом времени, а здесь и сейчас.

Корреспондент становится важнее участника событий. Оператор со своей камерой важнее корреспондента. Потому что, если он не осуществит съёмку, настоящей новости как бы и не было вовсе. Эта мысль растёт из известной статьи про отсутствующую в Заливе войну. Но это другая мысль, конечно — она о том, что если технический ресурс цивилизации не донёс событие для потребителя, то его нет. То есть, если съёмочная группа размагнитила кассету, то никакой пафос тележурналиста не поможет.

А торговая марка новостей тут не при чём — вся эта история с тутси и бхутти об этом говорит: не сработал весь канал поставки сообщений — горы трупов, а белый миллиард до сих пор не знает, кто и кого перерезал. Да и как их писать правильно — никто не знает.

Журналист становится главнее предмета, о котором пишет, ведущий — значимее гостей, пришедших в студию, а мнение книжного рецензента важнее мнения Автора книги. Канувший куда-то в нетях журналист Киселёв был одним из самых известных факторов политики. Причём он обладает так же почти дипломатической неприкосновенностью. Он существует как священная корова общества потребления. Но это большая тема — здесь важно другое: журналист-транслятор часто превращается не в писателя, а в Автора книги. Эта книга компилирует результат его журналистской деятельности — сведённые вместе интервью или распечатанный закадровый текст. Кажется, Достоевский в «Дневнике Писателя» осуществлял, журналистскую функцию, потому что социализации как писателя ему было мало. Но вот современный журналист движется именно от периодики к Авторству.

Эти два разнонаправленных потока — как два символа времени.

Извините, если кого обидел.

28 января 2005

(обратно)

История про писателя Пронина

Надо сказать, что последние несколько дней я провёл в некотором дурмане. И всё оттого, что поехал на сходку писателей в Надмосковье. Увиденное там произвело на меня довольно сильное впечатление, и лучше я буду рассказывать об этом постепенно.

Сначала я расскажу о писателе Пронине. Я сидел в своей чистенькой маленькой комнатке, и вдруг ко мне вошли опоздавшие к лету писатели-фантасты. Главным у них был писатель Пронин. Я, правда, не читал книг писателя Пронина, но всегда ценил его за чуткую душу, зоркость глаза и то, что он не спит по ночам и комментирует разные разности в Живом Журнале. А уж когда я его видел воочию, ему всё время давали пухлые конверты с деньгами — это ещё больше внушало уважение.

И вот писатель Пронин ввалился ко мне в комнатку и сноровисто разбил тарелку. Потом он оглянулся на меня, и закурил вонючие писательские папиросы. Такие папиросы специально выдают писателям, чтобы всем остальным жизнь не казалась мёдом, и было ясно, что писатель рискует жизнью на благо человечества. Писатель Пронин выдохнул чёрный дым и хитро посмотрел мне в глаза: что, забыл, дескать, меня? Я действительно забыл.

Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала пизды каким-то негодяям и осовобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.

Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывают выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинают ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала нервно курит на караульных постах, а потом убирается восвояси. Сопредельные народы собирают окурки и посыпают ими могилы павших оккупантов. Конечно, этого было можно избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать специальную бумажку, в которой написано, что ему можно быстро отпиздить негодяев, выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же съебаться восвояси. Но об этом всё время забывают и гости и хозяева. И из всего этого выходит какая-то хуйня, кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителем-оккупантам, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.

Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку и пошёл смотреть на других людей. Хотя и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой.

Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос — гранатами. Пахло от него кислым, как из жбана с суслом.

Я не пустил его к себе, но выйдя вон через две минуты увидел, как писатель Пронин сидит в другой комнате. Он сидел будто Рембрант — с прекрасной феминой на коленях, и читал трезвым хорошо поставленным голосом возвышенные стихи. Пахло от него при этом розовыми лепестками, корицей и кардамоном.

Стало понятно, что на стороне писателя Пронина пустила корни и жарко дышит Великая Правда Жизни. Поэтому я вздохнул и полез в ночную столовую, чтобы спиздить оттуда недостающую посуду.

Извините, если кого обидел.

30 января 2005

(обратно)

История про писателя Мидянина

…Но это ещё ладно — я видел писателя Мидянина. Писатель Мидянин был строен, но плотен, спортивен, но изящен. Ходил он весь в чёрном, всё на нём было чёрное — и штаны писателя Мидянина, и сюртук писателя Мидянина, и плащ писателя Мидянина, и перчатки, и даже ремешок от часов. Меня даже заинтересовало — действительно ли всё у него чёрное, и поэтому я зазвал писателя Мидянина в баню.

А баня — это ведь такое место, где всё открывается. Зазовёшь в баню какого-нибудь Русского Фашиста — он, конечно, отнекивается, увиливает под разными предлогами. Говорит, что уже выпил водки, оттого в бане ему делать нечего, или там нездоров, но его можно разными способами довести до бессознательного состояния, придти с ним в баню — а там-то всё и откроется.

Снимет Русский Фашист малахай, валенки, косоворотку, пудовый нательный крест, наконец, порты сымет — и увидите вы шовчик, которой только в Бердичеве делают, потому что у рабби Гольдмана руки дрожат. Это всякий знает.

Или, скажем, вломишься в баню, где какой-нибудь вор в законе сидит, и опять сделаешь открытие. Окажется, что на крючке в раздевалке висят колготки с лайкрой, а на самом авторитете вовсе нет наколок с соборами и церквями. Наоборот, на левой груди, где должен быть профиль Сталина, только Мариинский театр в анфас, ложи блещут, и четыре пидораса пляшут танец маленьких лебедей.

Поэтому я привёл писателя Мидянина в баню. Оказалось что и трусы у него тоже чёрные, семейные, но хорошо приталенные — ничего неожиданного, зря я только деньги потратил.

Писатель Мидянин после бани снова надел всё чёрное, завернулся в свой чёрный плащ и усвистел по неотложным делам.

Надо сказать, что многие считают писателя Мидянина вампиром. Это неверно — во-первых, если он и пьёт кровь, то это ещё ничего не значит. Во-вторых, если человек всегда выглядит бодрым и свежим, может, он просто утром отжимается от пола, подтягивается на турнике и правильно питается.

Меня удивляло другое: писатель Мидянин не пил православной водки, не пил протестантского пива, и католического вина он не пил

Экуменический виски был ему чужд. Пил он только мескаль.

Я понял, что ключ к его тайне нужно искать с помощью этого напитка, потому что читать его романы у меня не было никаких сил. Мы зашли в уютный уголок под лестницей, уселись друг напротив друга и жидкая агава упала к нам внутрь. Потом она снова упала, зашевелились белые червяки, подняли свои головы в бутылках, вокруг встало облако красного перца. Наконец, эти червяки-гузано поползли по стеклу к выходу, прямиком к нам в рты. Местность озарилась неверным светом, как от плохо работающей аквариумной лампы.

Тогда писатель Мидянин сурово посмотрел мне в глаза и произнёс:

— Видишь ли, всё происходит оттого, что люди похожи на светящиеся коконы…

01 февраля 2005

(обратно)

История про переводчика Харписова

…Но это ещё ладно — я видел переводчика Харписова с его женой. Они приехали на сходку писателей из города Ленинграда, города, меняющего названия как перчатки.

Сам переводчик Харписов был мужчина видный, крупный и развитой, а на груди у него горела медаль за взятие острова Даманского — небольшая, но из чистого золота. На этой медали щерился Мао Цзедун, и все знали — чуть что, Харписов станет переводчиком оккупационных войск на Севере России. Всё дело в том, что переводчик Харписов был чистый китаец, хоть и жил в Петропавловской крепости, слева от входа, рядом с рестораном.

Жена переводчика Харписова делала писателям Доклад и Наставление. Даже я пришёл слушать Доклад и Наставление — хотя побаивался жены переводчика. Однажды она сделала мне такой типель-тапель, что карьера моя рухнула, финансовое благополучие закончилось, дети мои просили милостыню рядом с Павелецким вокзалом, а издатели при одном упоминании моего имени сразу начинали корчить рожи и утробно хохотать.

Да и в этот раз, увидев меня издали, она сказала мужу:

— Харписов, ударь, пожалуйста, писателя Березина в живот!

Но я обладал острым слухом и, вовремя притворившись гостиничным служащим, бодро подхватил чей-то чемодан, да и понёс его к выходу.

Фотограф Митрич специально попросил меня показать ему этих людей, потому что его предупредили, что если он их сфотографирует, то будет ему плохо. Его выведут в снег и расстреляют, не дав даже надеть ботинки. А мужчине без ботинок помирать, как без предсмертного слова.

Потом я решил, что терять мне нечего, и всё-таки пошёл слушать Доклад и Наставление.

Жена переводчика Харписова вышла на трибуну, а на трибуне, надо сказать, расправил крылья мохнатый коронованный орёл, и всё прочее было очень тревожно и государственно. Итак, она вышла на трибуну, упёрлась локтем, положила щёку на ладонь и посмотрела в потолок.

Зал затрепетал.

Жена переводчика Харписова посмотрела в зал и сказала:

— Все вы пидорасы.

В зале началось шевеление.

— И то, что вы пишете — срань господня! Да и вся современная литература…

В зале начался ропот и брожение.

— А уж про советскую литературу и говорить нечего! Да! Вы, упыри, попробуйте отличить Трифонова от Бондарева? А?

(она начала горячиться)

А Бондарева от Трифонова? Вам покажи твёрдый шанкр, вы его от мягкого отличите? Нет, скажите? Мудло! Писали б лучше!

Брожение в зале усилилось, там проверяли сказанное и возмущались. Фотограф Митрич бегал между рядами, сильно возбуждённый и щёлкал ценным фотографическим аппаратом.

Начали задавать вопросы. Первым встал такой невзрачный человек, который ездит на все конференции

Он посещает симпозиумы по биологии, съезды стоматологов, конгрессы историков и сходки писателей. И понятно, что его везде пиздят — неясно, откуда он приехал на этот раз, но голова у него была покрыта пластырем, а челюсть прилеплена скотчем. Сам он делал доклад под названием «Трансцидентное и трансцидентальное». Этот человек задал вопрос и говорил так долго, так, что фотограф Митрич успел пробежать мимо меня три раза. Наконец, отпизженный прервался, и тогда жена переводчика Харписова посмотрела на него ласково и сделала неуловимое движение. Когда мы посмотрели туда, где был человек с пластырем, всех стало тошнить, а уборщица этого пансионата уволилась. Причём даже не сдала казённые халат и швабру, а посмотрела на это место, развернулась и ушла куда-то по тропинке среди сугробов.

Потом выступило несколько оппонентов — но их и вовсе было не жалко. Во-первых, некоторые были из других городов, а другие и вовсе зажились. Кстати, назывался Доклад и Наставление совсем не так, как вы подумали, а «Эстетические ориентиры и Новая творческая нравственность».

Вечером устроили бал. Все подходили к жене переводчика Харписова и целовали ей бледное колено. Оно распухло, кожа на нем посинела, несмотря на то, что несколько раз переводчик Харписов появлялась возле этого колена с губкой или гигиенической салфеткой и чем-то душистым обтирал сакральный символ. Надо сказать, что некоторые сначала не хотели целовать — оправдывались разногласиями, ломались и гнулись. Но им быстро объяснили что к чему.

В общем, мы отделались малой кровью. Только ночью переводчик Харписов с женой зашли в номер к фотографу Митричу, перевернули там всё вверх дном и спиздили ценный фотографический аппарат, что бы никаких снимков точно уж не осталось. Но я считаю, что Митричу ещё повезло — куда хуже стоять без ботинок в снегу и выкрикивать дурацкие лозунги перед смертью.

01 февраля 2005

(обратно)

История про писателя Харитонова

…Но это ещё ладно — я видел писателя Харитонова.

И вот как это произошло. О Харитонове ходили разные слухи — говорили, что он тренирует спецназ, который по ночам убивает таджиков в подворотнях, но это конечно, враньё. А говорили ещё что он, переодетый, ходит по городу и Русских Людей защищает. И ещё… Да нет, про это тоже всё врали.

Не верю я этому, а верю скульптору Клыкову, который всем объяснил о оборотнях-перевёртышах.

И вот я как-то утром побрился, выпил кофе, ипошёл посмотреть, как люди живут. Зашёл в одну комнатку и смотрю — сидят знакомые писатели. Вот, вижу, сидит писатель Пронин — ровно в той позе, в какой сидят кинематографические злодеи, на которых вылилась тонна жидкого азота. Руки его выпрямлены, глаза остекленели, а тело покрыто инеем. И, судя по всему, он размышляет — выпить ли сейчас вчерашний томатный сок, в который гасили окурки, или оттянуть удовольствие.

Напротив возлежит хозяйка, и как всякая хозяйка думает — выгнать ли мерзавцев вон прямо сейчас, или заставить прибрать весь тот срач, который они наплодили.

Сидит также за столом Генеральный секретарь союза писателей Пищенко, и, как Сова — Пятачку, рассказывает душераздирающую историю. Это была история, про то, как при Советской власти будущий Генеральный секретарь союза писателей Пищенко организовывал всякие писательские сходки, и вот на одной из них, в городе Тирасполе, один советский писатель провалился одной ногой в лиман, потом положил ботинок на батарею, но утром обнаружил, что поставил сушиться другой ботинок… И печаль наша длилась долго-долго, точь-в-точь, как эта фраза, но в этот момент Генеральный секретарь союза писателей Пищенко вскрикнул, изображая ужас и удивление своего приятеля, и все обратили внимание на писателя Харитонова.

А писатель Харитонов сидел за столом, чистенький и розовенький, и, отставив пальчик, пил ледяное иностранное пиво. Все были в липкой луже похмелья, и даже я, как ни хорохорился. Один Харитонов был весел, как чёрт, обыгравший русского человека в «три листика».

Он посмотрел на всех собравшихся, и сказал:

— Человек произошел из червя, червь же — это простая страшная трубка, у которой внутри ничего нет — одна пустая вонючая тьма… И все поняли, что никакой это не Харитонов, а просто сплошной Моргенштерн.

02 февраля 2005

(обратно)

История про писателя Геворкяна

…Но это ещё ладно — я видел писателя Геворкяна. Про него часто говорили, да только никто его не видел. Вот никто уже не помнит, но писатель Геворкян судился с библиотекарем Мошковым. Причём и у того и у другого были защитники, и послушаешь защитников одного — выходит прав этот, а других защитников послушаешь — тот прав. Но, поскольку у Мошкова защитников было больше, они стали учить Геворкяна уму-разуму, срать у него на лестнице, писать короткое русское слово на капоте автомобиля и злобно дышали в телефонную трубку. Но это был не мой метод. Я вообще не понимал, что к чему, и на вопрос: "С кем вы мастера культуры?" — только мычал зажав пупырчатый огурец в зубах.

Меня всё-таки мучило любопытство, и я решил спросить писателя Геворкяна, зачем ему это всё нужно. Мне, правда, было неловко, оттого, что никаких его книг не читал, а действовал так, из личного интереса.

Писатель Геворкян посмотрел на меня печально и сказал:

— Ты действительно хочешь знать эту Страшную Тайну? Потому ведь, когда ты её узнаешь, то жизнь твоя повернётся криво, отвернуться от тебя друзья и дворники будут плевать тебе в спину.

Но я храбрился и подзуживал. Я хотел Страшной Тайны, которая объясняет всё, а плевков в спину я не боялся, потому как дворника в последний раз видел в детстве — да и то, когда зафигачил скалкой в соседское окно.

Тогда писатель Геворкян взял меня под руку и стал прогуливаться по коридору. Он шептал в ухо объясняющие слова, и от них меня охватывал ужас. Там где мы проходили, иней выступал на стенах, жухли и облетали пластмассовые фикусы в холлах, и с глухим яблочным стуком падали лифты в своих шахтах.

Потом писатель Геворкян исчез, а я остался стоять в темноте. Внезапно из темноты высунулась рука и схватила меня за рукав, это был переводчик Баканов, что живёт на соседней со мной улице. Я-то сначала не обратил внимания на его глаза, всё-таки сосед, давно знакомы — а стоило бы. Потому что глаза у переводчика Баканова были пустые-пустые, а рука цепкая-цепкая.

— Сейчас я тебя с замечательным человеком познакомлю, — бормотал он, глядя в сторону.

И, наконец, втолкнул меня в странное зарешёченное помещение, где сидели другие переводчики. Там их было много, этих переводчиков — разве только переводчика Харписова с женой не было. Но только потому, что они в этот момент реквизировали ценный фотографический аппарат. Кстати, переводчики приезжали на эту сходку особенные. Впрочем, нет — переводчики меня интересовали мало, но вот переводчицы… Их было много, и они совсем не напоминали сизых упырей-писателей. Улыбка молодости играла на их лицах, груди их были остры и высоки, фигуры стройны, пахло от них туманами, но не теми туманами, что вы можете нюхать чуть восточнее Капотни, а альпийской свежестью, которую так неумело подделывают в стиральных порошках.

Смотрели переводчицы как-бы сквозь тебя — потому что ты для них был химерой и чёрт знает чем, и подует ветер чуть сильнее, полетишь ты кверх тормашками с британцами и гамадрилами, а на месте останется вся привычная переводчицам жизнь — квартира на Тверской, чёрная машина, похожая на мобильный телефон, то есть, плоская до омерзения, камин вместе с дачей и сто человек охраны, которых нанял поклонник переводчицы. Но про него я рассказывать не буду, чтобы не стало совсем уж обидно.

Итак, переводчик Баканов втолкнул меня в странное пространство и поставил, как куст перед травой.

— Здравствуй, — сказал он кому-то

— Здравствуй, великая переводчица Доброхотова-Майкова, смотри кого я тебе принёс. Это тот самый, что неодобрительно отозвался о твоём «Криптономиконе». Что с ним сделаем?

Тут я боковым зрением увидел, как прекрасные переводчицы медленно сжимают кольцо. Понял я, что пало на меня проклятие писателя Геворкяна, но поздно было. Хотел я притвориться, что никакой Страшной Тайны уже не помню, Геворкяна не знаю, а в библиотеке последний раз читал только Буратино — да всё без толку.

03 февраля 2005

(обратно)

История про складной телефон

Я уже рассказывал про рекламу стоматологов, рассказывал и о рекламе одеколона "Ультиматум". Теперь я расскажу о складном телефоне.

Это страшная реклама — и уже несколько человек заметили её эсхатологический ужас. Но теперь, когда помер lj.crossroads очень сложно стало найти единомышленников, и вообще всех тех, что всё успел сделать раньше тебя.

Поэтому я заранее прошу у всех уже ужаснувшихся здравомыслящих людей прощения. Но человечество всё равно предупредить надо.

Итак, в моём телевизоре есть одна реклама, так уж просто святых выноси. Один чародей-волшебник пригласил к себе — нет, не ученика… а красивую девушку. Да, были времена, когда чародеи-волшебники делали это со своими учениками, но этот оказался не из таковских.

Все истории про чародеев и учеников построены на пропаганде техники безопасности — что не надо без нужды ничего трогать. Но девушек приглашают домой как раз для другого — чтобы они трогали. И даже советуют им, как это лучше делать: сопят и выкрикивают — выше там или ниже.

Но этот чародей-волшебник куда-то отлучился и девушка тут же начала всё трогать, и нажала-таки такую специальную кнопку. Лучше бы она этого не делала, потому что всё вокруг неё вдруг начало складываться и исчезать — телевизор пополам сложился, какие-то предметы на столе, сам стол исчез, занавески скрутились, раздельный санузел снова превратился в совмещённый, а потом и вовсе пропал.

Изрядно охуевшая девушка высунула голову в коридор — а там та же история. Половик сам собой складывается, двери вычитаются из пространства — и вот она уже стоит одна, среди пустого белого тумана, а в руках у неё складной телефон. Потому что, какой дурак ни нажал специальную кнопку, и какая бы дура до неё ни дотронулась, у них у всех, как и у нас с вами, есть право на последний звонок.

— Ну, привет, — сказало девушке Верховное существо, и девушка на всякий случай улыбнулась.

Хочется только надеяться, что этот Пиздец был персональным, и кроме девушки никто к Верховному существу не отправился. Ну, разве что чародей-волшебник, если его расплющило складными стенами в туалете. Но он, в конце концов, сам виноват.

Мог бы и с умной познакомиться.

03 февраля 2005

(обратно)

История о штуке

Пришёл домой и обнаружил тысячного френда bilet_v_zirk. Сейчас буду его читать. Это искупление за то, что, видимо, забыл у Каганова свои тапочки.

05 февраля 2005

(обратно)

История про кровь

Дорогие друзья! Меня читает довольно много людей, и совершенно разных специальностей. Известно, что я редко задаю вопросы в Живом Журнале, но сейчас хотел бы задать очень странный вопрос, который давно меня тревожит.

Время от времени, я встречаю в разных местах призывы сдать кровь для маленького мальчика или маленькой девочки, или вообще для какого-то попавшего в беду человека. Эти просьбы вызывают во мне недоумение — некоторых людей они могут даже отпугивать, как спам.

С одной стороны, я считаю, что сдавать кровь — дело очень хорошее, и счастье (мне кажется) когда ты понимаешь, что всякие твои тельца живут в других людях, и у тебя есть братья и сёстры про крови, хотя ты о них и не знаешь. Это хорошая такая мистика взаимопомощи.

Но с другой стороны, хочется спросить кого-нибудь, неужто всё так хуево с медициной в крупных городах России? Думаете, я не спрашивал? Спрашивал — говорят, что хуёво, но не так. То есть запас крови есть. То же самое говорят и медицинские работники, которые сидят в телевизоре — говорят, что даже для случая средних размеров теракта всё наготове. А уж для плановых операций — тем более.

Нет, я понимаю, застава в горах, таёжный посёлок — эти рассказы я читал в детстве в журнале «Юность», и думаю, что и сейчас там — настолько.

В чём секрет — не понимаю, но довольно часто встречаю эти объявления. Их ещё тиражируют — и оттого мне проблема кажется очень важной. Если кто мне объяснит, что к чему, тот сильно поможет мне в деле понимания мира. А, согласитесь, помощь всяким другим людям — важная его составляющая.

Только давайте договоримся — писать о мерзких происках власти, заговоре врачей продающих кровь на фабрику гематогена — не надо. И ёрничать — тоже. И строить предположения, если не знаете — тоже не надо. Дело-то серьёзное, в нём хочется разобраться, хотя это моё личное недоумение, частное

Upd1. Как я и говорил, своё мнение имеет по этой проблеме каждый, но мне очень бы не хотелось коллекционировать здесь истории, которые случились с моими друзьями и знакомыми друзей. Они достойны рассказа, конечно, но тут важны какие-то правила и цифры. И, повторяю, это не место диспута о власти, упырях-медиках, etc. Я хочу понять вполне циничную картину происходящего.

Upd2. Эти вопросы — не предмет моей профессиональной или общественной деятельности. Я не собираю материалы для статьи и не веду журналисткое расследование. Если кто-то даст мне доступную ссылку на общеобразовательный ресурс, посвящённый тому, как обрабатывают и хранят кровь, и что с ней делают — я тоже буду очень признателен, так как ресурсов нашёл много, но невнятных.

06 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 679-бис

Снился давеча мне занимательный сон.

Будто стоим мы с лжеюзером [Bad Username Tag] (в реальности я с ним не знаком, но это ничего не меняет) на берегу широкой реки. Уже рассвет, прохлада, нам зябко, но мы стоим, как будто бы чего-то ожидая. Над рекой медленно текут клочья тумана, это очень красиво.

Мы смотрим на воду у берега, она журчит по мелководью и вблизи очень прозрачна. На дне виден всякий мусор — старые фотографии, письма, визитные карточки. Напоминает кадры Тарковского.

— А что, Владимир Сергеевич, — говорит мне мой спутник. — Далеко ли отсюда до Таллинна?

Я отвечаю, что суток трое примерно буераками, хотя откуда я это знаю, мне неизвестно. Умиротворённые, мы замолкаем.

Мимо нас проплывают, крутясь, бумажные кораблики, чьи-то шляпы, раскрытые зонтики — все они медленно оседают на дно, к остальным предметам. Очевидно, что творчество Тарковского для меня имеет значение.

Наконец, мы видим то, что столь долго ожидали — к нам подплывает детский мячик и плавно опускается на дно. [Bad Username Tag] оживляется, собирается его доставать, но я откуда-то знаю, что этого не стоит делать. Высоко над головой слышен слабый рокот пропеллера…

Я бы писал и дальше, но у меня на кухне стынет коньяк. Отвлекусь, а потом продолжу, да.

07 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 152

Новый год, надо провести Новый год правильно — вот что я постоянно думаю в этом сне. Высокая ответственность перед праздником — вот что меня заботит.

В последний день старого года я прихожу в дом своего детства. Это дом, в котором я часто бывал — там жил мой одноклассник. Его стиль — модерн, окно причудливо и огромно, на стенах сохранились прямые и изогнутые линии лепнины. В ванной — след мраморной плитки, а двери между комнатами ещё наполнены витражами.

Я гляжу в большое окно — раньше я видел этот чужой дом из уже своего окна — и вот я внутри этой комнаты. Она изменилась, расширилась, сам дом перестроился, стал учреждением, в котором я ищу своих друзей.

Накануне праздника нужно сделать много дел, всех навестить и повидать — поэтому я и хожу по лестницам и коридорам. Там я вижу проложенные по всему дому странные желоба — и я знаю, что хотя там есть пневматическая почта, но параллельно пневматике по всем этажам проложены особые каналы связи — сверху по жёлобу буквально спускался свиток с указаниями — это действительно была не пневматическая почта, а так сказать, гравитационная. И вот свиток летел по жёлобу, а движение его как стрелками, переключалось затворами.

Я задумываюсь над тем, что эта система абсолютно иерархична — никакое сообщение снизу на верх в ней невозможно.

Внутри этого странного учреждения я встречаю женщину, что мне нравится. Мы ходим по пустеющему дому-конторе вместе, и вдруг мы вдвоём оказываемся на горном склоне. Несмотря на то, что это Новый год, земля хоть и холодна, но суха — как в Крыму в апреле

Мы ложимся на одеяла — эти именно одеяла, а не спальник. Это мне напоминает то, как в приключенческих романах моего детства брали с собой в лес одеяла.

И вот мы молча смотрим в новогоднее небо — холодное и тёплое одновременно.

07 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 151

В этом сне оказывается, что мне остались ключи от вымороченой квартиры на первом этаже моего дома. Раньше там жила какая-то неопрятная разношёрстная семья, и вот она съехала, съехали их соседи, только в дальней комнате, может быть, забыли какого-нибудь старичка-фирса.

Я прихожу в пустую комнату и укладываюсь спать на унылом забытом диване.

Зачем мне это надо — непонятно, но мне нужно быть именно здесь, а не у себя. Я засыпаю смутным тревожным сном, ворочаюсь, и тут мне на лицо падает капля. Я понимаю, что квартиру начинает заливать, и думаю — не я ли забыл закрыть кран. Капля за каплей стекают по стене мимо моего носа, я, не в силах уже лежать, встаю и поднимаюсь наверх

— Это лопнула заглушка, — говорят мне, и говорят при этом радостно, это значит, что не я виноват, а слепая стихия. Заглушка, понимаю я, какая-то заглушка. Заглушка, да. Заглушка на крыше.

Я снова нахожусь в зеленом пространстве подъезда, на первом этаже — там всё действительно зелёное и серое. Пространство огромно, но обшарпанно — и напоминает станцию метрополитена, как если бы она была затемнена и покрашена масляной краской. Это двор, а не подъезд — по крайней мере, по размерам.

09 февраля 2005

(обратно)

История про проводников и импрессионистов

Я хочу сказать спасибо тем людям, что отвлеклись от дел и рассказали мне нечто о переливании крови. Теперь я могу что-нибудь почитать по этому поводу, а потом, пожалуй выложу некоторую выжимку. Я надеюсь, что она несколько прояснит дело со всякой недостачей. То есть я изложу то, как я это понял, а меня поправят ещё. Ещё раз спасибо.

Пока это всё происходило со мной приключился разговор про современную журналистику (по крайней мере, я его так понял. Этот разговор довольно зануден, и оттого я помещу его в приложении — и вот в чём дело — пока все обсуждали Панюшкина, я прочитал чудесные рассуждения о репортаже и журфаке у 3°6yx, в одном месте прочитал историю про то, как директор украинского 5 канала сказал: "мой канал не объективен, но своей другой точкой зрения, он пытается восстановить объективность всего медиа-пространства". Я не знаю так это или нет, но я сразу вспомнил про Чернышевского с его женским вопросом и перегибанием палок. Да и вообще задумался о журналистике.

И надо сказать, пришёл в ещё более изумлённое состояние, чем от медицинского вопроса. Если кто мне захочет объяснить что-нибудь про проводников и импрессионистов, то я буду только благодарен. Но я понимаю, что это дело не такое благородное — да и читать тяжело.

Андреев — Березину

О нет… Березин, я люблю вас читать, но тут вы лажанули.

Зачем так долго рассказывать основы пост-модернизма, если на дворе уже XXX-знает какой век и этот самый ПМ уже активно отбрасывает коньки? Я думал, вы со своей башни пнете эту тварь, а вы…

Ну хотя бы вот так можно было бы: http://www.ng.ru/internet/2005-01-21/9_information.html

Тут не все сказано, но уже в нужную сторону

Березин — Андрееву

Да бросьте вы, какой тут постмодернизм? Я вообще не очень люблю это слово, потому что его, пока оно вышло из моды употребляли часто, и практически всегда не понимая, что хотят им обозначить. Например, Гаспаров усматривал постмодернизм ещё в античности, etc. А статья в "Независимой газете", увы, довольно мутная. Если в ней нет сакрального смысла, её можно сократить вчетверо, а если есть — то лучше предъявить публике. Не знаю, что за нужная сторона.

4 февраля 2005

Андреев — Березину

Постмодернизм в том, что вы не сказали ничего, кроме "the media is the message":

«Журналист становится главнее предмета, о котором пишет, ведущий — значимее гостей…». Это и есть в чисмтом виде долбаный ПМ в применении к СМИ. А ссылку на НГ я дал в связи со средующим странным заявлением: «современный журналист движется именно от периодики к Авторству…»

Какой еще современный? Это Хэммет, репортер-потом-детективщик, современный? Да они все этим занимались с позапрошлого века, журналисты эти ваши.

А про современных как раз в статье НГ написано. Они движутся в другую сторону. Вместо того, чтобы лелеять свою псевдо-компетентность и возводить ее в культ (компиляция в книжку), они просто становятся "проводниками" между профессиональными сообществами.

Ну да, я помню, я еще застал журналистов типа Парфена-Киселя, которые находили интересный материал в какой-то области, "переваривали" его в меру своего ума и требований заказчика, а потом продавали эти суррогаты под своим лицом и подписью. Но разве они все не умерли уже, нет? Мне казалось, я видел траурные веночки. По крайней мере, среди моих знакомых нет людей, которые бегают смотреть-читать Парфена. Зато очень много знакомых, которые активно пользуются услугами журналистов-"проводников". Тех, кто просто ставит ссылку в своем блоге. Проводник не претендует на сокровище, он лишь показывает дорогу к нему.

Че тут мутного-то? Сами в ЖЖ сидите, а делаете вид, будто только что с Останкинской башни спустились.

4 февраля 2005

Березин — Андрееву

Э-ээ, нет. Давайте отделять мухи от котлет.

Во-первых, из фразы «Журналист становится главнее предмета, о котором пишет, ведущий — значимее гостей…» совершенно никакого постмодернизма не следует. Тут следует договориться, наконец, что вы под ним понимаете — тут вы можете спросить у А., сколько я двоек поставил за нечёткие определения. А как раз современные как бы журналисты постоянно оперируют неконвенциональными понятиями.

Что такое постмодернизм в вашем понимании? Что? Какое-то странное слово, похожее на пустое ведро.

Теперь я пойду далее по списку — про современного журналиста. Я написал этот текст для журнала "Октябрь" в 2000 году, когда делал там Энциклопедию массовой культуры. И вот, через пять лет, среди наших общих знакомых появился хороший пример — Серёжа Кузнецов. Это очень хороший пример, потому что человек на всех перекрёстках прокламирует то, что он теперь не журналист, а писатель. То есть, это не исключает особого типа финансовых потоков, конечно. Но это формализация большого количества статей статусом Автора-писателя — он переплавляет свой прежний статус, и, в общем, вполне успешно.

А в XIX веке, в его середине — человек, как раз начиная. Как писатель тратил время, чтобы позиционировать себя как властитель дум, писал несколько романов, а потом уже начинал проповедовать в жанре non-fiction — как Достоевский в "Дневнике писателя", который, по сути, был развёрнутой колонкой.

Насчёт «проводников» всё совершенно неочевидно, и как я уже сказал, в этой статье сказано невнятно. И вы тоже мне этого понятия не объяснили. В чём функция проводника? Между чем и чем? Пример в студию! И проч, и проч. В том-то всё и дело — это статья грешит неясным наукообразием, "умными" терминами, что сразу вызывает недоверие к декларации. Мне лично не нужен стиль запудривания мозгов и красивых «умных» фраз — я не спонсор, не инвестор, и не бизнес-план ваш читаю. Со мной можно по-гамбургски.

Что до Киселёва-Парфёнова соглашусь только то, что да, это профессиональные трупы (может быть) но дело их живёт. Впрочем, я и Мостовщикова считал трупом — а он, с помощью "Нового очевидца", говорят, освоил $2,5 лимона.

А в Живом Журнале я сижу по довольно сложным причинам — не журналистским, по крайней мере. Ага.

4 февраля 2005

Андреев — Березину

ОК. Только я не буду пользоваться терминами самих пост-модернистов (типа "дискурсов" там), поскольку они сами нагородили мух больше, чем котлет. Скажу проще, по-деревенски так.

Есть объективная реальность, данная нам в ощущениях и т. д. И есть разнообразные отображения этой реальности в информационное поле (образы, смыслы, концепции, модели, даже мемы — названий много, хрен один). С некоторого момента эти отображения начинают жить собственной жизнью, плодиться уже без оглядки на реальность, благо океан информации и без того горяч. Вавилонская башня, состоящая из этих инфо-монстров, пухнет, пухнет — и в конце концов начинает трескаться и накрениваться. Это и есть ситуация пост-модернизма. Нет, не падение башни — но осознание того, насколько она фальшива. Разные люди играли с этим осознанием в разные игры: кто-то с упоением накручивал абсурдные коллажи еще дальше, а кто-то наоборот, демонстрировал, что можно пальцем тыкнуть — и посыпется.

Но тут частностные игры не важны, ибо все это одна история про осознание фальшивой башенки. В применении к СМИ это и есть принцип Маклюэна "the media is the message" — когда смыслы определяет не событие, а его подача. Потому что уже в самом этом слогане заложена и фальшивость, алгоритм ее взлома (а это как раз одна из любимых игр пост-модернистов).

В чём функция проводника? Пожалуйста. Напомню только, что я сказал про статью в НГ — в ней не до конца картинка нарисована.

Начну, как водится, с грубой аналогии: распространение фотоаппаратов убило портретную живопись. Однако живопись сама по себе не исчезла. Более того, человек по-прежнему "остался в центре": появился, скажем, импрессионизм. А что произошло, так это раскол в стане художников на новые специализации. Одни стали заниматься фотоаппаратами, другие — импрессионизмом и прочими штуками, которые фотоаппарат НЕ УМЕЕТ.

Та же история — с журналистикой в эпоху расцвета информационных технологий (записи, хранения и передачи). Теперь любой может быть журналистом — участвовать в событии, затем описывать его в ЖЖ, передавать другим с помощью ссылок. Более того, с помощью искалки или своих net-buddies любой может собирать разные версии, предыстории события и т. п. — то есть быть уже не только репортером, но и аналитиком.

В блогах новости появляются раньше, чем на ТВ — это уже факт.

В этих условиях "настоящие журналисты" начинают смещаться в те области, где хайтек еще не отобрал у них возможность быть круче других. Происходит тот же раскол, как у художников. Одни журналисты уходят в более тонкую коммуникацию. Да, работать "тупыми гонцами" теперь могут все — скажем, скомпилировать статью на медицинскую тему или просто перетащить ее с сайта на сайт. Но вот обеспечить ПРЯМУЮ связь между группой больных и врачом через онлайн-консультацию — это уж сложнее. О таких примерно "проводниках" и написано в НГ.

А о чем там не написано, так это о второй группе будущих журналистов. Об "импрессионистах" то есть. Например, о неком Березине, который съездил на Басткон и написал улетный репортаж. И это уже не тот случай, когда журналист главнее предмета — потому что надо было активно участвовать, чтобы так написать. Убить на предмет не меньше времени, чем на рассказ.

Но опять-таки, я мог бы не увидеть этой истории — я же не психопат, чтобы ежедневно читать Березина, да? Так что тут опять сработал определенный "проводник", который ничего не пересказывал, не изображал компетентность — а просто дал ссылку в определенном сообществе интересующихся.

А в Живом Журнале я сижу по довольно сложным причинам — не журналистским.

Гомер тоже не думал, что по его байкам будут изучать историю Древней Греции. Мы все много чего не знаем о себе. Сегодня он — предатель родины, а завтра — отец джаза.

L e x a

fuga.ru

PS. Со мной можно по-гамбургски. Эээ… Профессор… Я думал, вы в курсе, что "гамбургский счет" придумал один советский литератор, как раз для оправдания своего бизнес-плана.

L e x a

PPS. Не хотел отвечать про Сережу Кузнецова, но раз уж заговорили о счете… Так вот, по Гаммельнскому счету Сережа — это скорее контр-пример. Мы его все конечно любим, и кроме того, сами не упускаем случая продать свои статьи по второму разу. Но согласитесь — все-таки у него пока ни одной "книги, о которой говорят". Даже жалко его. Он ведь уже чуть ли не третью книгу про Интернет выпустил. А все без толку. Слона не ощупаешь, особенно с такой скоростью.

Так что тут примером скорее будет Грэм Грин. Фигачил-фигачил донесения в британскую разведку, а потом собрал все в кучу — опа, можно и роман замутить… Но пример этот хороший — из прошлого опять же.

А из современности я бы как пример скорее привел Диму Горчева. Вот настоящий журналист-"импрессионист". Ну а Носик — это теперь типичный "проводник". Два мира, два Шапиро.

L e x a

4 февраля 2005

Березин — Андрееву

Знаете, у нас бы мог получиться достаточно интересный разговор, если бы не языки, на которых мы говорим. Потому что мы можем поддерживать лёгкую пикировку, говоря о журналистике, но понимаем под ней немного разные вещи. А разговор о «сути» не получается. Вот глядите, вы и постмодернизм определяете точь-в-точь как в школьном анекдоте:

Учитель: Гоги, что такое химия?

Мальчик: Химия, господин учитель, это когда вы спичку зажигаете…

Это неверно. Химия — это наука, которая отличается от других… Или химия — это школьный предмет, который… Или отрасль, кото… Потом к этому можно привесить на крючках двенадцать примеров и 256 кирпичей Вавилонской башни.

Если бы вы начали именно с такого оборота, то я бы обрадовался — то есть, конечно, повыёбывался немного, привёл примеры того, что постмодернизм совсем не это, опять же Гаспаров… Но я вам, кажется, уже про Гаспарова писал. Я попенял бы тогда вам за «Распространение фотоаппаратов убило портретную живопись. Однако живопись сама по себе не исчезла» — потому вы без меня знаете, что портретная живопись цветёт и размножается — от уличных арбатских зарисовок до шиловского масла за сотни тысяч американских долларов — но это к слову.

А так у нас начинается битва пустых слов. Дело в том, что вы, и круг ваших читателей и почитателей — то есть, круг вашего общения, используете эти слова одним образом, а я — другим, по старинке, из словарей. Это касается и гамбургского счёта — если бы современные бизнес-планы писались бы так же, как этот короткий текст Шкловского, то я бы остался работать бизнес-консультантом. Шкловский написал 15 (пятнадцать) строчек, и это чуть ли не самый цитируемая метафора в литературоведении.

Я писал бизнес-планы, правда, это происходило в докризисную эпоху — и главной их задачей было развести лохов на деньги. Сейчас тоже самое делается чуть более корректно, изменились словесные ряды, как филологи называют стиль — но мы-то ведь никого не разводим на деньги, и не пытаемся доказать друг другу, кто более активный самец? Нам-то зачем напористо произносить слова с мутировавшим смыслом?

А тут, глядите — мы с вами уже написали несколько писем друг к другу, обсуждаем невнятную газетную статью — а мысль крутится вокруг одного: журналистика изменилась с приходом волонтёров.

Это очень не хитрая мысль, высказывавшаяся в Америке ещё в семидесятые — и сейчас вокруг неё устроили ритуальные пляски и манифестации. Да, блоггеры оперативно сообщают информацию будто «обеспокоенные граждане» — помните такой юридический термин? Но у них, как у всяких волонтёров, есть существенная проблема — они создают белый шум, из которого можно выделить любые гармоники, если быть бесчестным составителем бизнес-планов и вруном-аналитиком. И это только одна, всего одна проблема общества с победившими волонтёрами. А их — больше.

Теперь о «современных журналистах» — все эти «проводники», «медиаторы» и «импрессионисты» — вроде как школы-лицеи, техникумы-колледжи и институты-университеты. А сути, мне кажется, ничего не изменилось. Ваш пример с больными и их консультаций особо ничего не вносит нового — я не вижу в нём ни триумфа журналистики, ни появления новой специализации. Пример со мной — ещё более старый. Вот был такой очень интересный поэт Симонов — его посылали куда-то с журналистским удостоверением, и он писал очерк. Поскольку он был очень талантливый человек, очерки в стихах и очерки в прозе выходили ничего себе.

Вернувшись с «Басткона» я решил написать несколько маленьких рассказов о писателях-фантастах, потому что меня интересуют типажи и корпорация. И написал про них — от Пронина и Мельника, до Крылова и Геворкяна. Может, на «Роскон» съезжу и про остальных напишу. Всё равно, это не явление журналистики, нет. И это Hineninterpretierung, насильственное вчитывание — называть его репортажем.

Теперь, давайте поговорим о Кузнецове. Вы всё время хотите свернуть разговор на книгу со слоновьей задницей на обложке. Будто который раз не слышите, что я говорю не о выпуске журналистом своих статей под твёрдой обложкой, а о том, что Кузнецов везде говорит о том, что забудьте меня-журналиста — теперь я писатель.

Я читал не все его книги, и у меня есть очень много внутрипрофессиональных претензий к его прозе, но всё же эти книги проходят по ведомству литературы. Другое дело, всё это кафкианское превращение — отдельная тема. Горчев же мне и вовсе не кажется журналистом — я очень люблю его тексты, но лишних званий присваивать ему не надо.

Горчев ведь — это абсолютный Жванецкий: я как-то думал написать о нём статью и с линеечкой ползал по строкам. Вся ритмика его фразы, её рисунок растёт из традиции Жванецкого. Неужто и Жванецкий для вас журналист-импрессионист? А вот с Носиком для меня некоторая загадка — что за проводник? Я встречал разные мнения о Носике — и от тех израильских и русских людей, которые обвиняли его во всех смертных грехах от непрофессионализма, вранья до воровства, и от тех людей, что объявляли его отцом русской Сети, моральным образцом и защитником демократии. Я не могу судить об этом — я только читаю в Живом Журнале и время от времени вижу в телевизоре. Многие утверждения его мне кажутся неверными — но тут он в своём праве. Он мне интересен.

Но чего он проводник? Куда? Мне непонятно. Из вашего письма ясно только, что проводник — это тот, кто устроил он-лайновую консультацию врачей с больными.

Итак, видите, сколько интересных тем — но начинать всё равно надо с определений и сужения темы. Давайте оставим мутные формулировки спекулянтам и искусствоведам. Парадигма истории, квазидетерминиский подход, Россию спасут кедры и дачники, Россия за номером два, новый аналитический взгляд — на хуй, на хуй.

4 февраля 2005

Андреев — Березину

Если без мутных формулировок, я сказал лишь, что ваш пост простроен на тезисе Маклюэна, которому сто лет в обед. Ну, не 100, а 40. Но в любом случае, это песня о старых "медиа". Да, они существуют и сейчас. А где-то и плугом пашут до сих пор, ну и что? В чем же смысл этого повтора и нежелания видеть ДРУГИЕ процессы?

Вы всё время хотите свернуть разговор на книгу со слоновьей задницей…

А вы зато хотите настаиваете на прошловековом словечке "позиционирует". Ну и кто после этого сворачивает разговор на терминологию говорящих памятников? Обсуждать книгу и ее ээфект — нет-нет, ни за что! Зато "он позиционирует себя как писатель".

Но уходит, уходит уже эта липа и липовый язык вместе с ней, вот я о чем говорю! Семь лет назад я мог позиционировать себя как "знатока поэзии хайку", на очень неплохом уровне (с послами выпивал, книжки в Америке-Японии издавал…). Но это основывалось лишь на недостатке информационных технологий. Куча востоковедов, но страшно далеки они от народа.

А вот сейчас, ежели я вылезу в Интернет как "японовед", меня любой Митя Коваленин на место поставит одним маэ-гири в пах.

Та же хрень с Сережей. Его "позиционирование" просто скучно обсуждать в эпоху Масянь и других, реально популярных инфо-созданий. Вот создаст Сережа новую Масяню, разлетится она по Сети аки манка небесная — тогда будет он писатель, Автор и все такое. А то, что он где-то в тусовке о себе сказал — это уже неинтересно никому. Интернет не наебешь. Давай Масяню или умри. Гаммельнский счет вместо гамбургского.

Потому я и привел в пример Горчева — у него этот механизм работает. Хотя он и не журналист в современном смысле слова, да и не писатель. Но это и есть лучшее свойство его "импрессионизма": он ничего не "позиционирует" отдельно от своих впечатлений. Сидит эдаким полуанонимным юзером, а его Масяни между тем разлетаются изо всех сил.

И не Жванецкий он совсем. Потому что Жванецкий — это только со сцены работает, да по центральному каналу. Это, если угодно, специальное "позиционирование текста". Отдельно тексты Жванецкого читать неинтересно.

А насчет Носика как "проводника"… ну, это надо видеть. Он регулярно конструирует новые информационные отношения. Это может быть просто чей-то телефон, данный кому-то другому. А может быть целый проект типа Газеты/Ленты. Даже если речь идет об "освоении бюджетов", это все равно уже не тот метод, что у Парфена-Киселя.

4 февраля 2005

Березин — Андрееву

Так. Подождите. Вы начали передёргивать, а это некрасиво. Это некрасиво, потому что это заведомо унижает вас в глазах собеседника, а это обидно ему и вам. Ну вот когда я сказал: «Обсуждать книгу и ее эффект — нет-нет, ни за что! Зато "он позиционирует себя как писатель"»? Я этого не говорил — это у вас то самое Hineninterpretierung, насильственное вчитывание.

Давайте я пока пойду схожу за водкой, выпью её и съем борща. А потом напишу и про Горчева, и про Носика. А вы перечитаете мой текст, обе его части, но не будете ничего додумывать.

Да, всё случилось. Водка освоена, борщ съеден, давайте вернёмся к нашим мутонам.

Я не знаю, чем вас так раздражает слово «позиционирует», но готов заменить его на всякие «представляется» и «ставит себя» и прочее. Про говорящие памятники — я не очень понял, да и про липовый язык, да. Я вообще нахожусь в положении старушки, что вышла погулять с собачкой, а её останавливает прохожий и говорит:

— Какой у вас чудесный ризеншнауцер! И начинает нахваливать — собаку, породу и эволюцию.

Но старушка-то знает, что владеет таксой. Очень приятно, что вам понравились какие-то мои тексты. Но это такса. Такса, такса.

И о других процессах — опять же о них услышал я мало. Всё на уровне: «Это когда вы, господин учитель, спичку зажигаете».

С одним не соглашусь наверняка — это с пассажем про «Масяню». Мало того, что и так «Масяню» не люблю, так вы мне такой замечательный аргумент дарите. Вы серьёзно думаете, что Интернет не наебёшь? Эту офисную плесень не наебёшь? Мальчиков-бездельников у мониторов, сублимирующих девочек не наебёшь? Это как раз самая подверженная манипуляции масса. И живёт она по тем же законам жидкого студня, что и сто лет назад. Кача — "Живет с сестрой" — ются — "Убил отца!" — Качаются — тщетой накачиваются. Что для таких господ закат или рассвет? Глотатели пустот, читатели газет. Вы мне ещё Шаповалова с его проектами в пример поставьте. «Масяня»!.. Если бы Кузнецов написал туповатый порнографический роман с реальными картинками и интерактивным порно в консоли — он стал бы Автором, писателем, и всё такое? Не хотите же вы сказать, что дудеть в гаммельнскую дуду — высокое счастье?

Это всё глупости, и говорите вы их в квази-пророческой запальчивости.

А вот теперь давайте поговорим о Горчеве — это вполне классический писатель старого образца. И внешняя эстетика его была обкатана ещё Митьками. Вечно нетрезвый затворник, матершинник, и вместе с тем страдающая и чуткая душа. Это очень правильная позиция (Неважно, что на самом деле — Клюев ходил в смазанных сапогах и поддёвке, а, будучи обнаружен с немецкой книжкой, оправдывался: «Маракуем помаленьку») — во-первых, она не противна душе, а во-вторых, сентиментальность всегда хорошо продаётся. Народ любит сентиментальность и речевой ряд байки, хрустящую интонацию рассказчика. Традиция эта в XX веке шла от Зощенко — положите перед собой его текст, текст Жванецкого и текст Горчева — и увидите много общего. Жванецкий, кстати, вполне был читаем на бумаге — миллионные тиражи, то да сё, другое дело, что Жванецкий потускнел, его интонация специальна и привязана ко времени. Но мы говорим о приёме. Я люблю Горчева — и мне совершенно не мешает, что я его анализирую.

А насчет Носика как "проводника"… ну, это надо видеть. Я видел Носика. А у вас всё опять химия, учитель и спички. Человек дал кому-то телефон, и оттого он стал Перводвигателем общества. Всё это совершенно не убедительно.

Повторяю: мысль о журналистике очень проста: в неё пришли миллионы добровольцев. Это хтоническая липкая масса — из неё можно слепить что угодно, её можно организовывать и возглавлять — до известной степени. Можно использовать энергию этих волонтёров как бесплатную рабочую силу, заставлять их бесплатно рассказывать истории, быть бесплатными корреспондентами на новостных сайтах — будто живые батарейки «Матрицы». Её стало больше, да.

Но ничего принципиально нового нет — это всё те же процессы, что шли и раньше. А все эти проводники и импрессионисты — не очень остроумное название прежде существовавшего.

Нет, если мы с вами сошлись в кабаке и решили развести инвестора на деньги, — понимаю, я сам напишу что-нибудь типа «группа журналистов-проводников в рамках проекта осуществляет функции медиаторов». Да когда мы одни друг на против друга — что дудеть в эту фальшивую гаммельнскую трубу?

6 февраля 2005

Андреев — Березину

Да когда мы одни друг на против друга — что дудеть в эту фальшивую гаммельнскую трубу? Ладно, я вроде все у вас понял, кроме этого аргумента. Про то, что мы одни друг напротив друга. Как-то сомнительно это звучит в столь публичном месте, как ЖЖ. Да и ваш изначальный текст, кстати, именно тем мне не понравился, что в нем слишком много обобщений. Какой-то абстрактный "журналист", превращающийся в совсем уж заоблачного "Автора" с Большой Буквы.

Разве ж люди так говорят, когда остаются одни? Не, это не самцы, доказывающие друг другу активность. Это скорее уж мокрецы, соревнующиеся в искусстве обобщений. Может, гаммельнская труба и фальшивая, но мы ей пользуемся. Так зачем делать вид, что мы просто сидим на кухне и обсуждаем декольте дикторши из телевизора?

L e x a

fuga.ru

6 февраля 2005

Березин — Андрееву

Живой Журнал вообще напоминает кафе. Мы с вами говорим без оглядки на соседние столики, не принижая голоса. С другой стороны, нас может никто и не слышать — на хрен кому наше занудство?

Слушайте, у меня кстати, к вам предложение. Давайте вытащим это обсуждение на свет Божий? Оно ведь уже публично, а так нам кто-нибудь ещё скажет интересные слова. Понятно, что некоторое количество людей назовут меня мудаком, а некоторое количество — вас, но в итоге может оказаться человек со свежим взглядом, а то и не один, что скажет нам что-то интересное?

И про трубу, и про декольте и про журналистику.

7 февраля 2005

Андреев — Березину

А что значит вытащить на свет божий? Развесить 100.000 баннеров "Березин и Андреев отравили Киркорова салом"? Или просто повторить ссылку в ленте? Ну, я не против ни того, ни другого.

L e x a

fuga.ru

7 февраля 2005

Березин — Андрееву

Нет, я сведу это в отдельный htm. - не меняя, разумеется, текста.

7 февраля 2005

Андреев — Березину

А, ну можно и так. Только обязательно добавьте в конце, что пока вы пили водку и ели борщ, я бросил курить. А то вот я сейчас перечитал наш диалог — там практически нет никаких имиджевых вещей про меня. Непорядок какой-то. Так что пусть будет, что я бросил курить, да. Во время разговора с Березиным. Это будет в самый раз.

L e x a

fuga.ru

7 февраля 2005

Березин — Андрееву

Без базара. Только я бы предпочёл не один комментировать, что скажут нам в ответ.

7 февраля 2005

Андреев — Березину

Само собой, я тоже готов всем сестрам по яйцам предложить. Особенно тем, кто не любит Масяню Нашу Спасительницу, а любит вместо нее порнографа Кузнецова, пропагандирующего наркоманию и заказные убийства ради литературной наживы.

L e x a

fuga.ru

Да, наверное он бросил курить, да

09 февраля 2005

(обратно)

История про историю про noopener noreferrer">кровь

Мне, наконец, нужно рассказать моим друзьям про то, что я понял о ситуации со сдачей крови. Я бы только попросил бы не строить новые предположения в комментариях, потому что я как раз хочу устранить предположения.

Первое: дефицита с донорской кровью нет.

Второе: но этого дефицита нет по нескольким нерадостным причинам: одна заключается в инициативе снизу — то есть в том, что врачи объясняют родственникам пациента, что неплохо бы всё-таки сдать. Это происходит не со всеми (я перенёс последовательно три тяжёлые операции, и никто моих друзей и родственников о добровольно принудительном донорстве не попросил), но эта низовая инициатива безусловно присутствует. Признаться в её существовании государству очень неприятно, а родственникам пойти на принцип страшновато — может они, родственники, и затюкают конкретного врача — а ну-ка он устроит их больному "жизнь по уставу".

Вторая причина — в социальной мистике подвижников. То есть, людей, которые сдают кровь по убеждению, хотя бы и они и не брезговали деньгами. Сдать кровь в моей системе координат безусловно куда лучше, чем дать денег нищему. И оттого всем донорам моя большая неперсональная благодарность.

Третья причина — в тех людях, для которых даже эти небольшие деньги — подспорье.

Равновесие это хрупко — поэтому в случае народной беды требуются многочисленные доноры — и это неизбежно. Оказывается, это неизбежно даже в богатых странах.

Но хрупкость этого состояния для России в том, что всего очень мало — и денег, которые платят за кровь, и удобства для тех кто решил закатать рукав, и самих убеждённых доноров.

Однако у меня создалось впечатление, что оборот крови внутри медицинских учреждений очень таинственен. То есть, одни люди говорят: внутри медучреждений никакого хозрасчёта на крови нет. С другой стороны, совершенно непонятно, как и чем регулируются потоки кровоконсервов внутри регионов и между ними. Истории эти мрачнее тайн Мадридского двора — о чём-то я, впрочем, догадываюсь. Но эта инициатива снизу тоже загадочна — врачи доят пациентов исключительно для укрепления здравоохранения. Будь я привержен конспирологии, то написал бы роман про Секретные Протоколы Медицинских Мудрецов и Теневые Финансовые расплаты. Но я не конспиролог, увы.

После разговоров в своём публичном дневнике я уяснил для себя некоторые вопросы, касающиеся прямого переливания крови, хранения крови по фракциям, срока хранения крови (он у каждых фракций разный) и многое другое — но эта тема для меня не закрыта. Но, главное, я хотел подойти к этому делу осмысленно. Не моя задача — писать обличительную статью "Налог на кровь" или придумывать то, как обустроить донорскую систему в России. Это дело журналистов или пикейных жилетов. Моя задача понять, идти или нет на пункт сдачи крови и если идти — как сделать это максимально осознанно. Правительство — далеко, рядом только твоя вена и неласковые врачи. Вот, например, в Сети есть и внятная таблица, посвящённая противопоказаниям по сдачи крови, например, такая, но её варианты легко найти любой поисковой машиной. Мне было бы приятно, если бы любой человек, рассуждающий о сдаче крови, её прочитал.

Ну, а в Живом Журнале есть по крайней мере два сообщества, посвящённые этому важному делу: donors — Безвозмездные доноры с 36 читателями и ru_donor — Есть кровь / Нужна кровь, состоящее из трёх постов одного человека myjj; и общее коммьюнити miloserdie_ru — Милосердие. ru

Интересы «Сдача крови» есть только у одного человека у anna_egorova, живущей в Калифорнии, интерес «донор» у неё же и у domatreev, kanasana, stavrogg, tacet1, valeria_suicide. Интерес «донор» у anna_egorova и chistyakova, а "донорство» у: altaviel, anna_egorova, chistyakova, donor_darom, h_nya, mihalovna, raidy. Весь этот список людей может быть по их желанию убран — я поместил его сюда для того, чтобы показать насколько мало эта тема прописана в «интересах», ну и для того, чтобы, может быть, те, кто ищет могли найти друг друга. Если я что-то перепутал, то исправлю по совету читателей. Только всё же надо помнить, что моё мнение частное и я не являюсь газетой или фабрикой прокламаций.

Наконец, я выражаю огромную благодарность (именно потому что я не организация, я способен только на личную благодарность) тем людям, которые озадачились этим вопросом, а среди них — особую karantin и yooo. Мне кажется, что они оставили в качестве комментариев к моему вопросу очень познавательные сообщения, полезные не только мне, но и стороннему читателю

16 февраля 2005

(обратно)

История про писателя Гаршина

Писатель Гаршин родился в Приятной Долине в день Святого Валентина (о котором православные тогда имели мало понятия). Дальше приятное закончилось — это место под Екатеринославом переменяется на постоянную чехарду городов. В подарок любителям венской делегации биография содержит семейную драму — мать бежала из дому к учителю старших детей. Отец, офицер-кирасир, донёс об участии учителя в тайном обществе — того выслали в Олонец, а Гаршин наблюдал всё это глазами пятилетнего мальчика. До кучи — фиксированный диагноз писателя похож на приговор: родовой маниакально-депрессивный психоз, причём два его старших брата кончили жизнь самоубийством, правда, уже после того, как Гаршин кинется в пролёт лестницы.

Самое интересное, это понять, какой механизм при этом угрюмом раскладе жизненных обстоятельств делает Гаршина одним из самых популярных писателей России. А пока — биография: реальное училище, затем Горный институт, откуда вольноопределяющимся он уходит на войну с турками, в 1877 в Болгарии получает крест и пулю в ногу, через год следует производство в офицеры. Снова в его жизни появляется «вольно» — он становится вольнослушателем Петербургского университета.

Болезнь Гаршина обостряется после неудачных хлопот об одном народнике — того повесили, Гаршин лечится в заведениях для душевнобольных в Орле, Харькове и Петербурге. Затем он живёт в Спасском-Лутовинове — в отсутствии Тургенева — это уже напоминает анекдот: Тургенев в письмах высоко ценит Гаршина, но лично с ним так и не познакомится, и Гаршин смотрит на Бежин луг только в то время, пока Тургенев в отъезде. Зато именно с Гаршина пишет Репин этюд для головы окровавленного царевича Ивана. Это Гаршин лежит в объятьях грозного царя на знаменитой картине.

Итак, Гаршин был чрезвычайно популярен — общественный спрос на общественное страдание, безумное и беспощадное, как русский бунт, нашло свой символ.

Даже Чехов, который счислил свою жизнь, который готовился к смерти, и оглядывался на чужие смерти, понимал, что судьба Гаршина — вариант его судьбы. Он и сам говорил об этом поколении: «Из всей молодёжи, начавший писать на моих глазах, только и можно отметить трёх: Гаршина, Короленко и Надсона» . Об этом чуть изменённом пасьянсе держателей умов точно писал в своих воспоминаниях Викентий Вересаев: «Из старших писателей-художников самым большим влиянием пользовался Глеб Успенский. Его страдальческое лицо с застывшим ужасом в широко раскрытых глазах отображает всю его писательскую деятельность. Сознание глубокой вины перед народом, сплошная, непрерывно кровоточащая рана совести, ужасы неисчерпаемого народного горя, обступающие душу бредовыми привидениями, полная безвыходность, безнадежное отсутствие путей. Из более молодых большою популярностью пользовались Гаршин и Минский, позднее — Надсон. Общее у них у всех — и общее со всеми нами — было: властная требовательность совести, полное отсутствие сколько-нибудь осознанных путей — и глубочайшее отчаяние.

Да, жизнь была страшна, грозна, она надвигалась, как непобедимое чудовище, заражая смертельным дыханием все вокруг. И какие тут могли помочь «малые дела», какое «непротивление»? Нужен был великий подвиг, полное самопожертвование — и притом самопожертвование без малейшей надежды на успех». Если задуматься, главным текстом Гаршина остался «Красный цветок», который пророс во всех хрестоматиях. Для тех, кто его не читал, и читать не соберётся, нужно пересказать его содержание. Это рассказ о сумасшедшем, который решил уничтожить красный цветок, растущий в больничном саду — потому что в нём сосредоточено мировое зло. Ночью он уничтожает три маковых (кому хочется — тому sic!) цветка, а наутро он уже совсем неживой: «Рука закоченела, и он унес свой трофей в могилу».

Вересаев точно описывал впечатление, которое вызывал этот рассказ у читательской паствы: «Какое величие и какая красота в этом подвиге! И какое притом — счастье! Да, правда: в результате подвига, в результате смертного напряжения сил — всего только сорванный невинный цветок, никому не приносящий вреда, — но так ли, в конце концов, это важно?..

Странным сейчас кажется и невероятным, как могла действовать на душу эта чудовищная мораль: не раздумывай над тем, нужна ли твоя жертва, есть ли в ней какой смысл, жертва сама по себе несет чело высочайшее, ни с чем не сравнимое счастье. А в таком случае — такая ли уж большая разница между подвигом Желябова и подвигом гаршинского безумца? Что отрицать? Гаршинский безумец — это было народовольчество, всю свою душу положившее на дело, столь же бесплодное, как борьба с красным цветком мака. Но что до того? В дело нет больше веры? Это не важно. Не тревожь себя раздумьем, иди слепо туда, куда зовет голос сокровенный. Иди на жертву и без веры продолжай то дело, которое предшественники твои делали с бодрою верою Желябовых и… гаршинских безумцев. Великое требовалось разуверение и отчаяние, чтобы прийти к культу такой жертвы».

Культ жертвы свидетельствовал о том, что в королевстве тянет гнилью.

Гаршин — один из настоящих забытых писателей, потом что писателя, что бы забыть, должен кто-то сначала помнить. Вот Гаршин как раз такой писатель, что живёт внутри филологического курса, и извлекается с полки в день юбилея. Это романтика жертвенности, будто безумный клоун, подмигивает нам из прошлого — смотри, читатель, как это начинается, гляди, не проворонь… Тебе решать, где красный цветок, и что это тебе пригрезилось. Да только никакой романтики в безумии и смерти нет — как и в русском бунте. Она, как сказали бы образованные люди того времени, Hineninterpretierung — насильственное вчитывание в текст и в историю.

А Чехов напишет: «Интересно, что за неделю он знал, что бросится в пролёт лестницы, и готовился к этому концу. Невыносимая жизнь! А лестница ужасная. Я её видел: тёмная, грязная…»

18 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 153

В этом сне я призван на военные сборы и провожу время в бараке. Это барак старшего офицерского состава — даже майоров мало, подполковники и полковники, нестарые ещё мужики, сидят и лежат на нарах, плюют в потолок и травят байки. Что интересно, так это то, что в казарме чисто, тепло и уютно, и все мы с радостью пользуемся передышкой в скучной и рутинной жизни.

Потом оказывается, что казарма совмещена со странным заведением — не то с пионерским лагерем, не то с буддийским монастырём. Бегают взад-вперёд по двору какие-то бритые дети, судя по виду — иностранные. Их развлекают, учат, раздаётся хоровое повторение непонятных глаголов.

Наконец, приходит начальство и велит строиться.

Мы строимся прямо в казарме, командуют «налево, шагом марш», но мягко и нетребовательно, личный состав идёт вразвалочку, и тут я вспоминаю, что в соседней секции я забыл бушлат.

Построение происходило не по форме, оттого на мне надеты только тельняшка и штаны, да и мои товарищи одеты тоже не по уставу.

В общей сумятице я покидаю строй и, схватив бушлат, снова выбегаю наружу.

Но колонны уже нет, я отбился, пропал. В тоске я хожу среди бормочущих что-то своё детей, ищу хоть кого-то знакомого — но никого нет.

И смутное предчувствие появляется у меня — всё это не к добру, никого из этих людей, с кем успел сдружиться, я уже не увижу. Я спасся, но теперь жить мне с вечной тоской в груди.

19 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 154

А в этом сне всё началось с давней истории, что произошла где-то на сибирской заимке. Молодой солдат красного партизанского отряда, скрывался на ней, отстав от своих. На этой заимке жила девушка, которая его полюбила. Она ведунья-вещунья и делает из соломы две фигурки, символизирующие влюблённых — у одной на лбу крестик, у другой — звезда. (Интуитивно понятно, что она — с крестиком, несмотря на ведовство, а красный боец со звездой).

Но молодого человека находят другие, белые партизаны — и уж неизвестно там, что они с ним делают, но судьба его обрывается. Они как бы меняются мистическими знаками, потому что белые девушке вырезали на лбу звезду, после чего она стала знаменитой среди всех красных партизан и героических красноармейцев. И вот с неё-то начинается династия партийно-литературных знаменитостей.

При этом солома как-то деревенеет, и весь сюжет теперь крутится вокруг деревянной кружки, служащей оберегом.

Причём пить из неё не обязательно — перед принятием какого-нибудь решения нужно стукнуть в дно и руководствоваться звуком. Эта кружка сильно помогла сыну героической девушки на советско-германском фронте, а потом помогла не раз и всем другим её родственникам.

Я попадаю на дачу к потомкам этих людей — эта дача стоит на холме посреди сибирской тайги и окружена высоким частоколом из заострённых брёвен. Дом большой и очень богатый — причём эта как бы объединённая семья Михалковых-Евтушенко (В ней есть поэт былого, очень похожий на Евтушенко, и несколько братьев — трое или четверо, которые снимают кинематографические фильмы). Старик-поэт тычет пальцем в сопки, поросшие ёжиком тайги, и рассказывает о тайной сибирской магии, что помогла этой семье надурить все российские власти.

Но вдруг выясняется, что в лесу заблудился мальчик-правнук. Он приехал в Сибирь из Америки, пошёл гулять, будто вокруг Макдоналдса, ничего в тайге не понимая, и вот сгинул буквально в двух шагах от дома. Все начинают его искать. Найти, разумеется, не могут и прибегают к помощи магической кружки.

Один из родственников призывает к осторожности — вот, говорит он, ещё в шестидесятые годы её использовали для поисков пастушка в тайге. И что же? Пастушка нашли уже мёртвым, но и поисковая партия заразилась страшным вирусом от мёртвого оленя. Кружка предупреждала, что искать ничего не надо, и добра не жди — но никто не послушался. Тем не менее, мальчика ищут и я, треща сухими сучьями во мху, тоже лезу между сосен.

Маленького американца находят, но, отгрузив его домой, мы оказываемся в удивительном месте — посреди поляны стоит большое дерево, у подножия которого находится геометрически правильная дырка, в которой бушует ветер, крутятся листья, среди пыли появляется на мгновение оленья голова, заячьи уши и лица дохлых людей. Деревянная кружка гудит как бубен, но что делать — совершенно не понятно.

Тут картина сна меняется — и я уже плыву на деревянном плоте из Сибири в Таиланд. Какие-то китайские фанзы, катера, идущие по мутной воде… Постой, постой! — кричу я, но что было дальше уже совершенно непонятно

19 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 155

Приснилась загадочная лаборатория где работают непонятные учёные, в том числе и я. В этой лаборатории происходит убийство, а, может быть, и два. Оказывается. Что один из сотрудников написал роман, где все эти события угадывается. Я хожу по помещениям мимо пробирок и томографов в вязаном шерстяном рубище с дыркой на животе, чрез которую фотографирую висящим на брюхе телефоном.

Там же работает женщина, которая знает Главную Тайну. Понемногу мне начинает казаться, что именно я автор этого романа, и собственно убийца.

Однако моё предназначение ещё и в том, что бы узнать тайну лаборатории.

И вот я уже путешествую — вместе с этой женщиной. Она средних лет, с неясным прошлым и загадочным настоящим. Мы приезжаем в Стамбул, ночуем в какой-то зале. Потолок высок, стрельчатые окна, и нет одной стены. В этой зале абсолютно темно и тепло, пахнет жасмином и влажным ветром с Босфора — и тут же оказывается, что я пишу об этом повесть. Вот перед глазами страница, со стихом, записанным в строчку наподобие набоковского «Дара». Сначала это медленный и плавный ритм и смысл этих строчек тоже завершён и спокоен, но ещё через несколько строк всё убыстряется, строки становятся короче, но всё равно, каждая из них — предложение, осмысленное и законченное. Кажется, в этом сне я несколько секунд помнил слова на той странице перед глазами, но потом всё пропадает.

Вот мы уже летим на старом двухмоторном самолёте. Естественно, ожидаемой парой к воздушному перелёту, из зоны бокового зрения выплывают какие-то террористы, прямо в воздухе самолёты глушат мотор, но террористы — несколько потных и толстых крестьян заставляют пассажиров дергать ручку. Оказывается, периодично, одна через несколько кресел, будто аварийные выходы, из пола торчат заводные ручки, и вот я дёргаю её, дергаю, и самолёт по этому только и продолжает лететь.

Вот я уже один — где-то в Юго-Восточной Азии. Конуса шляп плывут по улице, как в листопад жухлые листья плывут по реке. Оказывается, я прилетел к турку, родному брату моего стамбульского хозяина. Этого человека судьба забросила в другой мир, и вот среди суеты тайской жизни, он держит не то турецкий ресторанчик для туристов, не то бюро путешествий. Ходит в феске, лицо его скрыто, но он радуется, когда я привожу ему гостинцы от брата — огромную коробку величиной с холодильник.

20 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 156

Мне нужно по каким-то делам сгонять в офис к друзьям — куда-то на Юго-запад Москвы. Я едё туда не велосипеде, приковываю его ограде парковки и захожу внутрь. Офисное здание огромное, и организаций там тьма, приходится долго идти по коридорам с провожатым.

Приятель мой, коротко стриженый машинкой, с равномерной щетиной по всей яйцеобразной голове. Это высокий парень, худой, но жилистый — типаж, которого отчего-то в своей жизни я видел много. Он перебрасывается со мной несколькими необязательными фразами, извиняется и уходит по делам.

Я поэтому хожу с другим моим знакомым по зданию. Этот, наоборот упитан, если не толст — лицо его смазано. Он ходит и предлагает своим соседям-клеркам свой офис, потому что мои приятели переезжают в Хрустальный дом. Что такое «Хрустальный дом» — непонятно, но ясно, что очень престижно иметь там помещение. Разговор вертится вокруг того, хорошо ли иметь офис в центре или лучше на окраине.

Я долго жду своего товарища, и вот он выныривает из-за какой-то двери. Мы выходим на балкон покурить — ведь курить в современных офисах нельзя. Обнаруживается, что это не балкон, а скорее углубление между стеной и поднимающимся вверх склоном. На вершине холма стоит ацтекская пирамида — чуть подальше другая. Дует сильный ветер, бегут облака другого континента. «Далеко же я заехал», думаю я.

— И правда, далеко тут от Центра, — угадывает мои мысли приятель. И я, как Штирлиц, понимаю, что Родина очень далека.

21 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 157

Я нахожусь на Первой мировой войне, но не на реальной, а кинематографической. Я ощущаю, что всё происходящее — только пародия на жизнь, будто антивоенная комедия. Яркое голубое небо где-то в горах, огромная скала, которая возвышается над всей местностью. Там уже несколько лет идёт позиционное противостояние, и я стою на стороне англичан, рядом с пулемётом «Максим» (никакого Гочкиса) Каждый сантиметр местности пристрелян.

Но тут я вижу, что на скалу, поросшую редким лесом, лезет индус в чалме и красном кафтане — это такой спорт позиционной войны. Индус долезает до самого верха, в него стреляют, и он, как резиновый мячик, отскакивая от веток, валится вниз. Потом отряхивается и уходит.

На смену ему лезет второй индус.

Но я уже переместился в Россию и стою в огромном кабаке со сводчатыми стенами.

Передо мной главный герой моего сна в картузе, поддёвке и смазанных сапогах.

— Здравствуй, передовой рабочий Никита Иванов, — говорю ему я. — Давай поговорим о судьбах социал-демократии.

В этот момент мне ясно, что надо говорить на таком вычурном языке американских исторических фильмов, чтобы не отличаться от этого дурацкого мира начала XX века.

Но всё куда-то проваливается, события мешаются как карты фокусника.

21 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 158

Приснились похороны критика.

Приснились, что важно, в момент других литературных похорон и при безусловной моей уверенности, что этот критик ещё жив.

И вот я пришёл в морг при больнице — я очень хорошо его знаю, и часто там бывал — морг в белом фальшивом мраморе.

Мы, кашляя, двигаемся в очереди к гробу, к которому уже наклоняется какая-то ученица — женщина на грани нервного срыва. Что-то там она нечаянно сдвигает — и я не только понимаю, но и вижу удивительное. В гробу одни тряпки, ворох тряпок — старых и рваных. Никакого покойника там нет.

Но прощание идёт своим чередом, потому что так надо.

22 февраля 2005

(обратно)

История про шарфик

В редакции газеты "Книжное обозрение" у меня спиздили шарфик. Надо сказать, что общественность уже об этом предупреждали, но что бы так…

Неприятные там люди — правду говорят.

Предыдущий шарфик у меня спиздили четыре года назад в похожем заведении, куда я пришёл студентам читать лекцию. Мир полон негодяев.

22 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 159

Показали сон про убийцу художников. Сначала мне со стороны показали галериста, что ведёт переговоры с каким-то негром, подписывает контракт с ним исчезающей ручкой. Я очень хорошо вижу эту ручку — тонкую, синюю.

Негра, который на самом деле является восходящей звездой этнической живописи, убивают вместе с женой. Жена что-то заподозрила, и вот с ними происходит катастрофа на хайвэе. Но это — последняя смерть, кольцо вокруг убийцы сжимается.

Оказывается, что галерист торговал национальной живописью, взвинчивал цену и убивал автора.

Какого хуя — непонятно. Наверное, чтобы украсть работы и подделать завещание.

Полицейские находят чёрные резиновые половики в его доме, и догадываются обо всём. Что остальные художники нашли мученическую смерть в подвале.

И вот галерист стоит в свете полицейских фонарей на ступенях лестницы в подвал. Он заспанный, в широких трусах — толстый и бородатый.

24 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 160

Я хочу купить что-то в универмаге «Перекрёсток». Я смотрю в Сети список продающихся товаров, но оказывается, что единственное место, где это можно купить — в каком-то подмосковном городе. Там тоже есть магазин «Перекрёсток», и я отправляюсь туда. Приходится ехать на электричке несколько часов, что удивительно долго, но во сне я не в силах бороться с этой географией.

Я никак не могу понять, скоро ли выходить — потому что окончательно запутался в остановках.

По трансляции их объявляет на ломаном русском языке итальянец-машинист. Иногда он переходит и вовсе на родной язык, что усиливает неразбериху.

Наконец, я наугад выскакиваю из поезда. Передо мной станция со странным названием «Второе дыхание». Медленно поднимаясь от платформы в город по высокому пригорку, я, удивлённый, останавливаюсь. Между кирпичными многоэтажками чётко видна вывеска нужного мне магазина.

24 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 161

А вот короткий и стремительный сон, быстрый как порыв ветра — несмотря на его детективный сюжет. В этом сне главным злодеем был человек, который много лет совершал изощрённые убийства.

Но он был разоблачён маленьким мальчиком. Мальчик угадал в нём странную фобию — убийца не мог находиться в комнате с плюшевыми игрушками.

Она-то и навела сыщиков на убийцу.

24 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 162

Приснились загадочные оружейники. Они сидели на кухне, превращённой в мастерскую. По крайней мере, на бежевой стене там висело деревянное ложе от снайперской винтовки — длинное, с овальной дыркой посередине.

Оружейники были без лиц и спорили о прогрессе стрелкового оружия.

Магическим вольдемортовским именем у них в устах было имя конструктора Калашникова.

— Он нанёс стране чудовищный вред. Его авторитет используют как окончательный аргумент в своих спорах работники ВПК, — говорит один, сидящий у окна.

— Калашников сконцентрировал в своих руках очень большую власть, но мы не уверены, что он может ей распорядится. Он человек необразованный, хоть и талантливый — возможно он уже загубил прогресс русского стрелкового оружия, — отзывается другой.

Они похожи на каких-то древних магов, которые бессильны перед новым Сауроном, и только пытаются понять, можно ли ещё спасти что-нибудь.

Фу, надоело. Пошёл спать.

24 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 163

Это очень тяжёлый сон, полный натурализма и подробностей. Каждая из них не страшна, но все они вместе образуют мрачную трясину.

Я живу на даче у приятелей — дача эта состоит как бы из двух частей — небольшой, пригодной для жилья, и огромного дома, который построен метрах в ста от неё через поле. В этом доме незавершён ремонт, но мои приятели люди богатые и могут позволить себе не въезжать туда. Я поутру отправляюсь смотреть новый дом, хотя он не нов, а некоторым образом перестроен.

Там повсюду лежат стружки, комнаты пусты и огромны. Вдруг я понимаю, что дом продали потому, что в нём произошла смерть Аллы Пугачёвой. Причём Алла Пугачёва умерла там при очень странных обстоятельствах — но, чтобы не будоражить общественное мнение, расследованием вовсе не занимались.

Я хожу по комнатам, и внезапно меня хватает за руку человек, повадками напоминающий королевского шута. На самом деле он — могущественный колдун. Колдун заводит меня в другое крыло дома, и оказывается. Что современный коттедж пристроен к дряхлой дворянской усадьбе. Стены в этой комнате затянуты грязным тёмно-зелёным штофом, лепнина кое-где отбита, паркетный пол местами выломан. Колдуну нужен человек, который нажмёт какой-то завиток на этой лепнине. (Тут налицо что-то вроде зачина к сказке «Огниво»). Я нажимаю на завиток, и кусок стены переезжает через всю комнату к противоположному краю — колдун сразу же забирается в пыльную нишу и хватает записную книжку — небольшую, но пухлую.

Тут же он опрометью выбегает из комнаты и скрывается из моего сна навсегда.

Я от нечего делать, начинаю осматриваться, и на одном из шкафов вижу спортивную сумку — от чего-то я знаю, что там вещи покойной Аллы Пугачёвой. Сумка набита очень странными вещами — там вперемешку лежат пожелтевшие бумаги, драгоценности и деньги. Деньги очень странные — розово-красная пачка неизвестных купюр большого формата, драгоценностей очень мало — я пытаюсь сейчас вспомнить, было ли там какое-нибудь ожерелье, но не помню. Так или иначе, все драгоценности мужские — несколько табакерок и довольно много старинных орденов — св. Духа, крест Андрея Первозванного, что-то ещё, и ещё одна круглая звезда величиной с блюдце.

Из бумаг я узнаю, что никакой Аллы Пугачёвой на самом деле не было, это загадочный дух неудачно переменил оболочку. Это был мужской дух, вернее человек, который наелся какого-то макрополуса, жил долго, но последние полвека в теле Пугачёвой — но колдуны и маги обложили его, и вытрясли вон.

Я забираю сумку и выхожу.

Я снова в новом доме, и откуда-то отчётливо знаю, что нахожусь теперь в Краснодарском крае. Мне предстоит прожить несколько дней в этой комнате, по-прежнему засыпанной стружкой, но теперь уставленной кроватями с панцирными сетками. Ещё в комнате живут невнятный мужчина и девушка.

Остальные кровати свободны, но они почему-то подводят меня к одной, и тычут пальцами. По их словам, именно здесь умерла Алла Пугачёва. На сетке лежит старый матрас в подозрительных пятнах. Он с классическими синими и красными полосами, с фестончиками — в общем, всё как в советской гостинице или пионерском лагере моего детства.

Мои соседи подозрительно смотрят на меня. Им, очевидно, известно, что я знаю больше, чем говорю — но пока ни он, ни она, ни о чём не догадались.

Я решаю валить в Москву, путая следы — сажусь на поезд, еду долго, но соскакиваю в Царицыно, падая прямо на палатки радиорынка. Сумка в моих руках странным образом увеличилась вдвое.

И тут я просыпаюсь.

24 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 164

…Оказался в каком-то странном заграничном путешествии — две пары поехали в южную страну, где влажно и душно.

Это радость для русского человека — покрываться липким потом не на стройке, а в безделье и кормить не комаров, а москитов. Путешествие окончилось. И вот мы вчетвером перед возвращением сидим в ресторане отеля и думаем заказать что-то достойное и символизирующее наше путешествие.

К нам колобком катится распорядитель и говорит, что поистине королевским блюдом в этих краях считается Сердце Памбы.

Делать нечего, надо заказывать — и начинается длинный ужин, с многочисленными переменами неизвестных блюд, в середине которого в зал вводят странное существо — нечто среднее между косолапой собакой и муравьедом.

Он обходит всех присутствующих и мокрым языком облизывает наши лица.

Мы догадываемся, что всем нам предъявили сейчас того самого Памбу — ещё живого. Это несколько печалит чревоугодников, но они циничны, да и дело сделано — и вот, наконец, перед нами появляются два карлика с мечами и выкатывают большой ящик. Они распахивают дверцу, и я вижу внутри китайскую головоломку — костяной куб прорезан желобами, в которых лежат кубики величиной со спичечный коробок. Я съедаю кубик, другой берёт мой приятель, съедают по кубику и наши спутницы.

Сердце Памбы оказывается сладким, как леденец.

Мы встаём и отправляемся к выходу. Почему-то нам не приносят счёт — приятель мой машет рукой, стараясь сказать этим, что пора уёбывать, коли такой подарок судьбы.

Я бреду по улице, и вдруг понимаю, что наши дамы, задававшие вопросы колобку-чичероне, всё перепутали. И на ломаном русском языке секс с Памбой (или-что-то-там-ещё-с-Памбой) превратился в Сердце Памбы.

То есть ритуал облизывания и был главной достопримечательностью. Муравьед-мутант жив, а те сладкие кубики в ящике просто тривиальный леденец на дорогу, подарок от шефа.

25 февраля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 165

…приснился плен. Я знаю, что я в плену в Чечне, хотя вокруг обычный среднерусский смешанный лес. Вокруг меня вполне крестьянского вида люди — никаких арабов нет, да и особого богатства — тоже. Живут в развалинах санатория, стоящего посреди леса. Меня заставляют таскать какую-то дрянь, перекладывать зачем-то говно из одной ямы в другую.

При этом никаких либеральных ощущений я не испытываю — вокруг меня враги, и я, не моргнув глазом, готов убить любого, чтобы уйти. Помереть мне не очень страшно, но не хочется, чтобы резали горло, наступив сапогом на голову. В этом ощущении никакого пафоса и политики, мы существуем там как звери. И мистика наша зверина, ничего от поэта и гражданина — нас режут, и я коплю ненависть.

Понимая, что пока бежать невозможно, и будто Костылин, вожу своё говно.

Этот отряд сбивает русский самолёт, лётчик катапультируется, но отчего-то не может отсоединиться от своего кресла. Так с ним он и падает на поляну, переломав себе все конечности. Но когда его окружают чеченцы, он нажимает особую кнопку и взрывает всех вместе с собой. Я немного завидую лётчику — было, значит, у него какое-то устройство в катапульте, с ним предусмотрели, а со мной вот — нет. Не позаботились.

Воспользоваться замешательством у меня не получается — а моё положение ухудшается, и теперь я сплю в большой земляной яме.

Я сильно пооборвался — а был одет почему-то в старую куртку-афганку, приехавшую прямиком из моих восьмидесятых.

Тут к моим хозяевам приезжают какие-то заграничные инспектора, люди чисто одетые и куда менее вонючие, чем я и они. (В смысле запахов мы не очень отличаемся).

Меня, чтобы не отсвечивал, посылают по дороге в какой-то далёкий схрон, кажется, набрать дров и подготовить его для жилья. И вот на этой дороге, чуть отстав от провожатого, который думает о чем-то своём, я вижу сгоревший танк без башни. Забравшись за него, я обнаруживаю давно истлевшего мертвеца — он лежит, навалившись грудью на «Калашников». Оружие довольно странное — на коробке вовсе нет никаких вырезов, и ствол с простым срезом. Но внутри сна это уже не важно, мне дан Знак, и в нём счастье.

Тут я понимаю, что всё только начинается.

25 февраля 2005

(обратно)

История про гендер (I)

Учёное слово гендер многозначно, оно загадочно как Инь и Янь, грызущие друг другу хвосты. Оно похоже на интеллектуальное заклинание так же как слово «фаллос». В «Записях и выписках» Гаспаров, кстати, писал о каком-то опросе про семью и брак (несомненно этот опрос был гендерным исследованием). В этом опросе оказывалось, что студентки

«в муже ценят, во-первых, способность к заработку, во-вторых, взаимопонимание, в третьих, сексуальную гармонию. Однако на вопрос, что такое фаллос, 57 % ответили — крымская резиденция Горбачёва, 18 % — спутник Марса, 13 % — греческий народный танец, 9 % бурые водоросли, из которых добывается йод, 3 % ответили правильно».

С социальным полом происходит примерно тоже — понятие гендера широко, а попыток его сузить мало. Даже разговоры о границе гендерных проблем идеально предваряются фразой «Интуитивно понятно, что…».

Кстати, Инь и Янь очень похожи на цифры шесть и девять, цифры с лёгким налётом сексуальности. Споры вокруг иня и яня без чётких определений так же бессмысленны, как уличная драка. Всё равно люди, стоя по разные стороны от цифры, нарисованной на асфальте, будут кричать — один:

— Шесть!

А другой:

— Девять!

Хорошо хоть, если не подерутся.

Слову «гендер» очень повезло. Потому что это слово в меру звучное, не длинное, удобное в произношении и лишено видимых вариантов в ударении. Это слово секс какое-то гадкое, одни говорят сэкс, другие секс, некоторые говорят, что его не было в СССР, другие ругаются и говорят, что был.

А вот гендеру повезло — в том, что его не было в СССР, большинство как-то соглашается. Потому что, как объяснил нам Игорь Кон, гендер — это «социальный пол, социально детерминированные роли, идентичности и сферы деятельности мужчин и женщин, зависящие не от биологических половых различий, а от социальной организации общества».

Но тут начинается самое интересное — потому что в общественном сознании все слова перепутаны, схватились в вечной схватке, как «6» и «9», и как скажешь гендерное — так, откуда ни возьмись — феминистки.

27 февраля 2005

(обратно)

История про гендер (II)

Ну, да феминистки. Феминистки — ещё более непонятное определение (недаром огромное количество спорщиков легко путает их с лесбиянками). Ещё обыватель в разговоре радостно выпаливает: «Наши феминистки требуют для себя права не работать на мужских должностях, а западные — именно, что работать на них». Обычно этим и заканчиваются знания обывателя о феминистках. Дальше — чу! На зов магического слова «гендер» прибегают спорщики о брачных узах для гомосексуалистов. Там вообще чёрт ногу сломит — с гомосексуалистами непонятно даже как их лучше называть, даже среди них брожение: одним нравится цветовая гамма, другим — непонятное слово «гей», третьи согласны на весёлых «пидорасов».

А ведь ошибёшься с этой филологической проблемой — костей не соберёшь. Потому что эта проблема самая что ни на есть гендерная — про идентичности и социальные практики.

Самым безобидным оказывается спорщица средних лет, что говорит: «Не те нынче мужики пошли, не те…».

Тут Инь с Янем окончательно запутываются в голове обывателя и сливаются в один белый круг.

Прямо сказать «Мы говорили о женщинах-водителях» неловко. Все знают, что это нескончаемый разговор о блондинках за рулём, в котором смешались люди и кони, и нет правых и нет виноватых — разговор бессмысленный, оттого что он — флейм. А вот сказать, что мы, дескать, с коллегами проели семинар по гендерным проблемам управления потоками — невпример лучше. Но из бытового желания собственной значимости вырастает целый птичий язык. Красивое слово помогает выбивать финансирование у государства, выгоднее смотрится в заявках на гранты.

Это слово широко — и кажется уже, что словосочетание «гендерные исследования» охватывает всё — включая необъятное. Обычно спорщики оперируют гениальной находкой — один из них в момент паузы произносит:

«Американцы подсчитали…». Известно, что американцы подсчитали всё. Это удивительный научный источник — американцы. Можно просто сказать: «Известно, что 45 % женщин…».

И собеседник понимает свою ущербность — ему-то неизвестно. Но лучше всё-таки сослаться на американцев. Гендерные дела тут особо показательны — ссылаться на мнение американцев в области Второй мировой войны невозможно, никто и слушать не станет. С национальными отношениями мнение американцев и подавно никто не спрашивает, а вот в социологических делах наперёд известно, что всё давно подсчитано неизвестными американцами.

Конечно слово «гендер» мало чем виновато. И ничем не виноваты честные учёные, которые как кроты, ковыряются в своих темах. Но какая-то мутная социологическая волна, ссылки на неизвестно кем рассчитанные тенденции, дохлые французские философы, воскресающие в ссылках — всё это вызывает во мне тихую тоску. Скажут над ухом слово «гендер», произнесут его как мистическое заклинание — и откроется шлюз мутной публицистической воды. А как задашь колму вопрос, что за гендер такой имеется в виду, так ответят мне брезгливо: «Гендер — это когда Инь и Янь. Это когда социографическая фиксация аспектов, когда нацеленность на оптимистическую перспективу и преодоление практик виктимизации».

27 февраля 2005

(обратно)

История про гендер (III)

Специально для kirill я ещё раз перескажу историю, которую рассказывал уже много раз. Кажется, это лучшая история про гендер.

Давным-давно, в Литературном институте, да и не только там, существовала категория людей, имевших статус «национальных кадров». Это были люди, приехавшие с какими-то загадочными текстами в качестве конкурсных-вступительных, с ними потом и получившие диплом. Потом они уезжали заведовать культурой каких-нибудь гордых горных республик и автономных областей. В пятилетнем промежутке они сидели на подоконнике в коридоре общежития. Там они пребывали, сводя социальные отношения к вопросу проходящим барышням, особенно блондинкам:

— Слушай, пойдём ко мне, да? Ну не хочешь, я пока здесь посижу…

Нет, наверняка, среди национальных кадров были гении и столпы мудрости — но мне достались не они, а эти. Один такой персонаж попал на экзамен по истории западноевропейской литературы к одной знаменитой старухе. (Тут начинается легенда, а в легенде не важна точность, не лишняя шелуха имён и дат, и каждый рассказывает легенду по-разному, а я расскажу её, чтобы подвести к красоте короткого иностранного слова). Эта женщина, что написала свою первую научную работу по французской прозе году во времена ОПОЯЗа. Именно на экзамене, что она принимала, Человеку, слезшему с Подоконника, выпал билет, где первый вопрос был записан как одно короткое слово — «фаблио». Если бы там было написано «Фаблио как жанр», это ещё куда ни шло, Человек с Подоконника, может быть, и сориентировался бы. (Если кто не знает, фаблио относится к рассказу типа как эогиппус к лошади).

Но всего этого, конечно, Человек, Сидевший на Подоконнике не знал, и начал свой рассказ гениально и просто:

— Фаблио родился в семье бедного сапожника…

Это модель жизни термина — в конце концов он не означает ничего. Нужно цепляться за договорные значения слов, за договорённости с собеседником.

Однажды я придумал простой вопрос о гендере в экзаменационных билетах. У меня не хватало вопроса и я написал там просто «гендер». Наконец, этот вопрос вытянул один неплохой молодой человек.

Он прочитал вслух в меру короткое слово, набрал воздуху в лёгкие, и начал:

— Гендер был видным немецким учёным восемнадцатого века, занимавшимся связью между природой и культурным развитием рода человеческого…

— Ну, — ответил я, — Мир вечен, этим и прекрасен.

И рассказал присутствовавшим историю про фаблио.

28 февраля 2005

(обратно)

История про зубы дарёных коней

Это довольно скучная история и интересна она может быть, только людям, близким к фэндому и писателям-фантастам. Остальным это вовсе ни к чему. Потому что это история про призы и премии — а это очень внутреннее дело.

Перед тем, как начать брюзжать, хорошо бы вспомнить, как беззвучно скачут по столу президиума кони-призы и машут на них разноцветные Егории победоносными копьями. Скоро они пойдут по рукам.

Говорят, только одно питерское издательство внимательно относятся к своим авторам и их лауреатству — пишет на обложках такой-то номинировался на РОСКОН, да и на премию «Грелка» номинировался. Надо пояснить, что список голосования на РОСКОНе — библиография всей фантастической литературы вышедшей за год: одних романов штук пятьсот. Поэтому я расскажу, как происходит «народное» голосование: участник Конвента получает в комплекте с авторучкой, бэджем со своей фамилией (Кто украл мой, отдайте, пожалуйста, я их собираю!) толстую книжку сописью романов, рассказов и критических выступлений в книгах и журналах. Последнюю страницу нужно вырвать и проставить в специальных квадратиках баллы от одного до десяти по десяти же выбранным произведениям.

Вот как комментирует это один из организаторов: «Количество публикаций рассказов и повестей стало таким, что большинство голосовавших истратили свои 10 голосов, дойдя лишь до литеры "Л"». Итак, сидит избиратель, листает библиографическую книжку и лепит свои оценки практически по алфавиту. У него и голова уже болит, и текстов он всех не читал, и вот поэтому получается то, о чём организатор говорит: «Разрыв между "известными" авторами и всеми "прочими" стремительно растёт. Читатель полностью потерял ориентацию в литературе и способен осуществить выбор только в пользу знакомых торговых марок». А вот это-то есть самое главное утверждение — голосование происходит не за тексты, а за личности. Вернее, за бренды.

То есть, бюллетень голосования — это на самом деле социологический опрос на тему: «Какой бренд любим в корпоративной среде фантастического сообщества». Именно поэтому Пелевин болтается на седьмом месте, а его опережает роман Генри Лайона Олди «Шмагия».

Важно, что фантастические призы безденежны. Из дорогих призов я видел только премиальные настольные памятники конвента «Аэлита» — полжизни можно прожить на выковырянные из них красоты уральской земли. Ну, и харьковчане, с их настоящим золотом. Попытки давать писателям деньги, сколько я знаю, не прижились. Итак, только слава, только знак гамбургского признания?

Беда в том, что мало кто, даже из завсегдатаев конвентов, помнит, кто получил серебро в 2002, бронзу в 2004, и золотую лошадку в 2000 — хотя имена выходящих на сцену у всех на слуху — Лукьяненко-Васильев-Громов-Лукин за романы, Дивов-Каганов за рассказы, Байкалов-Синицын за критику. Иногда «рассказчики» кочуют в «романисты» но дела это не меняет. Всё это напоминает Политбюро времён развитого социализма — сколько у кого коней… тьфу, то есть — звёзд, уже никто не помнит. Чем больше навесного железа, тем быстрее оно девальвируется. Кроме РОСКОНа есть, как минимум, пять конвентов с ворохом номинаций и в каждой всё то же — от золота к бронзе, плюс главный приз, плюс за выслугу, плюс дипломы… Оттого интриги и попытки согласованного голосования мне не сколько неприятны, сколько забавны — это что-то вроде драки за почётную грамоту на собрании жильцов второго подъезда.

Гамбургского счёта нет. Есть номенклатура хороших людей (запомни, читатель — на сцену выходят действительно лучшие, но с титулами, придуманные Евгением Шварцем — почётные папы римские нашего королевства), выбыть из которой непросто — будто из Политбюро. Дело ещё и в том, что фэндом самофокусируется, в нём происходит отражение от невидимых стенок, отделяющих его от остальной литературы — и попасть в тройку призёров «чужому» тексту практически невозможно.

Что же с этим делать? Неизвестно. Может, исключить серебро и бронзу? Может, изменить структуру голосования? Молчит фэндом, не даёт ответа. По мне так, ситуация неразрешима — каждый конвент будет раскручивать печатный станок лауреатства; фэндом — голосовать за родные имена, а номенклатура — консервироваться, а призовые места — обесцениваться

01 марта 2005

(обратно)

История про зенитки

Существует расхожий афоризм "Их зверские зенитки подло сбивают наши доблестные самолеты, мирно бомбящие их поганые города" — кажется, это сказано Карелом Чапеком.

Никто не знает, как этот афоризм звучит точно?

И нет ли у кого ссылки на него в каком-нибудь официальном виде?

02 марта 2005

(обратно)

История про стихосложение (I)

Один из самых известных споров архаистов и новаторов описан в четвёртой главе замечательной книги о Цветочном городе. Царстве крестьянской общины, первобытном совхозе коротышек. Это потом герои доберутся до города Солнечного, где почуют вкус хрущёвского коммунизма, переместятся в параллельный СССР 1980 года. Это будет наш город, в котором европейская утопия из прекрасного далека переместилась к нам под ноги, а граждане укорочены под размер сыроежки.

А пока коротышки шастают между стеблей, как Микоян сквозь струй.

Так вот, многие помнят, как Незнайка, разочаровавшись в живописи, решил стать поэтом. Он пошёл к своему приятелю, жившему на улице Одуванчиков. Оказывается, кстати, что поэта звали Пудик, но в эстетических целях он взял псевдоним Цветик.

Цветик-Пудик решает проверить способности незнайки, но на самом деле проверяет его знания, спрашивая о том, что такое рифма. И тут же объясняет, что «рифма — это когда два слова оканчиваются одинаково. Например: утка — шутка, коржик — моржик».

Дальше происходит знаменитый диалог, Тредиаковский и Ломаносов, архаисты с новаторами, ОПОЯЗ! ОПОЯЗ! и прочие дела:

— Понял?

— Понял.

— Ну, скажи рифму на слово "палка".

— Селедка, — ответил Незнайка.

— Какая же это рифма: палка — селедка? Никакой рифмы нет в этих словах.

— Почему нет? Они ведь оканчиваются одинаково.

— Этого мало, — сказал Цветик. — Надо, чтобы слова были похожи, так чтобы получалось складно. Вот послушай: палка — галка, печка — свечка, книжка — шишка.

— Понял, понял! — закричал Незнайка. — Палка — галка, печка — свечка, книжка — шишка! Вот здорово! Ха-ха-ха!

— Ну, придумай рифму на слово "пакля", — сказал Цветик.

— Шмакля, — ответил Незнайка.

— Какая шмакля? — удивился Цветик. — Разве есть такое слово?

— А разве нету?

— Конечно, нет.

— Ну, тогда рвакля.

— Что это за рвакля такая? — снова удивился Цветик.

— Ну, это когда рвут что-нибудь, вот и получается рвакля, — объяснил Незнайка.

— Врешь ты все, — сказал Цветик, — такого слова не бывает. Надо подбирать такие слова, которые бывают, а не выдумывать.

— А если я не могу подобрать другого слова?

— Значит, у тебя нет способностей к поэзии.

— Ну, тогда придумай сам, какая тут рифма, — ответил Незнайка.

Тут с Цветиком происходит конфуз — он ходит по комнате, бормочет «пакля, бакля, вакля, гакля, дакля, макля», потом сдаётся и кричит: «Тьфу! Что это за слово? Это какое-то слово, на которое нет рифмы». Наконец, Сочиняй так, чтобы был смысл и рифма, вот тебе и стихи.

Незнайка становится на торную поэтическую дорогу, и начинает складывать. Сначала он пишет, разумеется про пахана:

— Что? — закричал Знайка. — Когда это я прыгал через овечку?

— Ну, это только в стихах так говорится, для рифмы, — объяснил Незнайка.

— Так ты из-за рифмы будешь на меня всякую неправду сочинять? — вскипел Знайка.

— Конечно, — ответил Незнайка. — Зачем же мне сочинять правду? Правду и сочинять нечего, она и так есть.

— Вот попробуй еще, так узнаешь! — пригрозил Знайка. — Ну-ка, читай, что ты там про других сочинил?

— Вот послушайте про Торопыжку, — сказал Незнайка.

— Братцы! — закричал Торопыжка. — Что он про меня сочиняет? Никакого холодного утюга я не глотал.

— Да ты не кричи, — ответил Незнайка. — Это я просто для рифмы сказал, что утюг был холодный.

— Так я же ведь никакого утюга не глотал, ни холодного, ни горячего! — кричал Торопыжка.

— А я и не говорю, что ты проглотил горячий, так что можешь успокоиться, — ответил Незнайка. — Вот послушай стихи про Авоську:

Авоська подошел к своей кровати, заглянул под подушку и сказал:

— Враки! Никакой ватрушки тут не лежит.

— Ты ничего не понимаешь в поэзии, — ответил Незнайка. — Это только для рифмы так говорится, что лежит, а на самом деле не лежит. Вот я еще про Пилюлькина сочинил.

— Братцы! — закричал доктор Пилюлькин. — Надо прекратить это издевательство! Неужели мы будем спокойно слушать, что Незнайка тут врет про всех?

— Довольно! — закричали все. — Мы не хотим больше слушать! Это не стихи, а какие-то дразнилки.

Только Знайка, Торопыжка и Авоська кричали:

— Пусть читает! Раз он про нас прочитал, так и про других пусть читает.

— Не надо! Мы не хотим! — кричали остальные.

— Ну, раз вы не хотите, то я пойду почитаю соседям, — сказал Незнайка.

— Что? — закричали тут все. — Ты еще пойдешь перед соседями нас срамить? Попробуй только! Можешь тогда и домой не возвращаться.

— Ну ладно, братцы, не буду, — согласился Незнайка. — Только вы уж не сердитесь на меня.

С тех пор Незнайка решил больше не сочинять стихов.

Надо сказать, что я сразу же открыл Словарь рифм на слове «пакля» Словарь рифм предложил следующий ряд: сакля, иссякла, обмякла, ракля, от спектакля.

К «палке» соответственно — нахалка, профессионалка. Либералка. Мигалка. Моталка. Чесалка. Хабалка. Черпалка. Шпаргалка.

Селёдки кончились.

Итак, подумай о ракле, мой мальчик. Не отморозь-ка пальчик.

03 марта 2005

(обратно)

История про стихосложение (II) или задумайся о ракле

Итак, задумайся о ракле, мой мальчик. И поэтому я задумался. Всем известно, как я люблю иностранные слова, и поэтому стал искать значение этого, короткого и звучного слова. е говоря о том, что именно оно является рифмой к слову "пакля", той самой рифмой, что озадачила поэта Цветика.

Сразу же я нашёл документ " Установка ракли". Это был чудесный текст, и я должен поделится с читателем его частью — сделав, впрочем, некоторые сокращения. Неизвестный мне писатель говорил о ракле так:

"В отличие от подающего бруска ракля была более тщательно исследована, рассмотрена и обсуждена в течение многих лет. Угол ракли, ее скорость, расстояние неконтакта и профиль края — вот все вариации, которые понимает большинство производителей и к которым они обращаются начиная работать. Но как насчет того, когда работа срывается? Без правильной установки ракли, контроля других вариаций ракли все ваши усилия будут пустой тратой времени. Следуя простым основным процедурам вы продлите срок службы ракли, снизите затрачиваемое время и повысите качество.

1. Физическая забота. Правильный уход за раклей начинается со дня отгрузки вам раклей. Единственный способ транспортировки длинных и гнущихся раклей — это свернуть их в рулоны. Однако, если ваша мастерская хранит их в свернутом виде, материал из эластичного полиуретана начинает "запоминать" эту свернутую форму. Очевидно, что равномерное распределение невозможно при помощи искривленной раклевого лезвия, поэтому мы настоятельно вам советуем распаковать раклевый материал и положить его на ровную поверхность или прямо подвесить, подальше от избыточного тепла или холода. Смонтированные ракли, если они хранятся в вертикальном положении, искривятся, выдерживая вес ракледержателя.

2. Химическое злоупотребление. В основном это возникает во время печати, т. к. лезвия "купаются" в краске и скользят поперек сетки. Многие краски, особенно ультрафиолетовые образования, содержат химикаты, которые впитываются в полиуретан, вызывая его размягчение и разбухание. Эти эффекты могут создать проблемы поставщикам раклевой продукции. "Если вы выполняете длительную работу, требующую одинаковой жесткости ракли, и работаете до тех пор, пока не заметите первой трещинки, то вы можете получить 500 таких проколов и затем 1500 их в следующий раз при выполнении другой работы. Все зависит от растворителей, и сочетаемости с сеткой," — говорит директор по операциям Луи Вазку.

Вам также следует знать, что твердость ракли меняется в зависимости от времени и использования. В конце восьмого часа работы ракля, замеренная в 70 в начале может измениться до 65. Решение, предложенное Доном Пирсом из компании "Плейджер Пластикс", — это разработка программы вращения с как минимум тремя раклями на станцию. Такое подключение обеспечит одну раклю для работы, другую для перепокрывания и третью, которая готова к прохождению. Однако, при более длительных периодах постоянное впитывание и отпускание красочных химикатов будет служить помехой для эластичности ракли и вызывает ее отвердевание.

Изнашивание является меньшей проблемой у раклей, которые поддерживаются усиленным слоем из стекловолокна.

Однако, Крис Уокер напоминает производителям о том, что "по правилам общепризнанного мнения следует, что касаясь всех раклей также коснитесь и ракли со стекловолокном." Протирайте ракли мягкой тряпочкой после ее использования (даже во время перерыва на обед) и не отмачивайте их в растворителе".

P.S. Я вообще-то знаю, что такое ракля.

03 марта 2005

(обратно)

История про время Незнайки

Вместо истории про стихосложение, я отвлекусь и расскажу историю про время. Незнайка был всегда. Он был давно и извечен. Он был, когда меня ещё не было. Я вырос, а он остался неизменен.

Сначала писатель Носов написал книгу со знаменитым названием и сюжетом, которого мало кто из нынешних детей знает — "Витя Малеев в школе и дома" — это было в 1951, а через год Витя получил Сталинскую премию. Нет, от что-то писал и до войны, но уж с известностью Виктора Малеева это не сравнить. Затем, в 1957 он написал цикл рассказов "Фантазёры". А вот трилогия, которая называется "Приключения Незнайки и его друзей" писалась так — собственно «Приключения Незнайки» окончена в 1954, "Незнайка в Солнечном городе" — 1958 а "Незнайка на Луне" в 1964-65.

Надо вставить неколько слов о причине утопизма в Солнечном городе. Дело в том, что путешествие Незнайки происходило во вполне определённое время. Недаром Незнайка и его товарищи долго беседуют с архитектором Кубиком, показывающим заповедник больного архитектурного искусства: "Когда-то у нас была мода увлекаться строительством домов, которые ни на что не похожи. Вот и наделали такого безобразия, что теперь даже смотреть совестно! Вот, например, дом, который словно какая-то неземная сила приплюснула и перекосила на сторону. В нем все скособочено: и окна, и двери, и стены, и потолки. Попробуйте поживите с недельку в таком помещении, и вы увидите, как быстро переменится ваш характер. Вы станете злым, мрачным и раздражительным. Вам все время будет казаться, будто должно случиться что-то скверное, нехорошее". То, что показывает Кубик путешественникам, читалось совершенно иначе, чем сейчас — ведь тогда только что хлопнуло в лоб архитекторам постановление 1955 года "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве". Поэтому-то Кубик и тычет в кривые и гнутые колонны, в архитектурном заповеднике точь-в-точь как на выставке "Дегенеративное искусство".

Но главное в том, что Солнечный город возник на бумаге на фоне дискуссий о коммунизме. Например, была издана такая книга «Про жизнь совсем хорошую», которая вышла в 1959 году. Это ответы Льва Кассиля на письма школьников в "Пионерскую правду», по большей части о коммунизме. Школьники начали писать письма давно, а тут подоспел январский 1959 года, XXI Съезд КПСС, где был официально сделан вывод о том, что «социализм в СССР одержал полную и окончательную победу, что советская страна вступает в период развёрнутого строительства коммунистического общества». К тому же Никита Хрущёв поехал в Америку и наговорил о приближающемся коммунизме довольно много.

Так вот, книга Кассиля, да и ещё несколько детских книг перекликаются теми самыми общими местами — лифтами с едой, поднимающимися из столовых в квартиры (идея конструктивистов, взятая ещё из двадцатых годов), вращающиеся дома, и проч., и проч. То есть дискуссии о коммунизме шли примерно года с 1957, и лозунги Хрущёва были не вполне волюнтаристскими — в том смысле, что они возникли не на пустом месте.

Припечатал это 1961 год — потому что на XXII съезде КПСС была принята новая Программа партии, а Никита Хрущев поставил задачу построить коммунистическое общество к 1980 году. "Наши цели ясны, задачи определены, — говорит в заключение Никита Сергеевич. — За работу, товарищи! За новые победы коммунизма!" (Это газета "Правда" от 1 ноября 1961 года)

И вот коротышки из разных социальных формаций вступают в диалог:

"— Куда там! — махнул Незнайка рукой. — У нас если захочешь яблочка, так надо сначала на дерево залезть; захочешь клубнички, так ее сперва надо вырастить; орешка захочешь — в лес надо идти. У вас просто: иди в столовую и ешь, чего душа пожелает, а у нас поработай сначала, а потом уж ешь.

— Но и мы ведь работаем, — возразила Ниточка. — Одни работают на полях, огородах, другие делают разные вещи на фабриках, а потом каждый берет в магазине, что ему надо.

— Так ведь вам помогают машины работать, — ответил Незнайка, — а у нас машин нет. И магазинов у нас нет. Вы живете все сообща, а у нас каждый домишко — сам по себе. Из-за этого получается большая путаница. В нашем доме, например, есть два механика, но ни одного портного. В другом каком-нибудь доме живут только портные, и ни одного механика. Если вам нужны, к примеру сказать, брюки, вы идете к портному, но портной не даст вам брюк даром, так как если начнет давать всем брюки даром…

— То сам скоро без брюк останется! — засмеялась Ниточка. — Хуже! — махнул рукой Незнайка. — Он останется не только без брюк, но и без еды, потому что не может же он шить одежду и добывать еду в одно и то же время!"

Дальше происходит появление Пончика: "Беда в том, что на этой почве у некоторых коротышек развивается страшная болезнь — жадность или скопидомство.

Такой скопидом-коротышка тащит к себе домой все, что под руку попадется: что нужно и даже то, что не нужно. У нас есть один такой малыш — Пончик. У него вся комната завалена всевозможной рухлядью. Он воображает, что все это может понадобиться ему для обмена на нужные вещи. Кроме того, у него есть масса ценных вещей, которые могли бы кому-нибудь пригодиться, а у него они только пылятся и портятся. Разных курточек, пиджаков — видимо-невидимо! Одних костюмов штук двадцать, а штанов,

наверно, пар пятьдесят. Все это у него свалено на полу в кучу, и он уже даже сам не помнит, что у него там есть и чего нет.

Некоторые коротышки пользуются этим. Если кому-нибудь понадобятся спешно брюки или пиджак, то каждый может подойти к этой куче и выбрать, что ему нравится, а Пончик даже не заметит, что вещь пропала. Но если заметит, то тут уж берегись- поднимет такой крик, что хоть из дому беги"! Вот, к примеру, фрагмент из упомянутой книги Кассиля: "Сластены, возможно, будут встречаться и при коммунизме. Я так думаю. Но если они будут есть по килограмму конфет за один присест, то у них, несомненно, через день-другой отчаянно разболится живот. Конечно, люди при коммунизме будут здоровее, чем сегодня, потому что жизнь их будет более легкая, более удобная. Да и наука сумеет лечить людей лучше. Но я боюсь, что у тех, кто будет объедаться, животы могут заболеть и при коммунизме…

И вообще, ведь когда мы говорим, что при коммунизме каждый будет получать по своим потребностям, то речь идет о естественных, нормальных, здоровых желаниях человека, а не о сумасбродных прихотях. А то еще какой-нибудь полоумный потребует, чтобы его имя написали крупными буквами во всю Луну, чтобы все с нашей Земли читали… Впрочем, я убежден, что таких нескромных людей при коммунизме почти не будет. А вот всяких продуктов, в том числе и конфет, будет" так много, что каждый сможет получить их бесплатно столько, сколько ему захочется, — ешь на здоровье! Однако, повторяю, кому же вздумается есть сладкое не на здоровье, а на муки… Да и касторку-то наука пока еще как будто не обещает отменить в скором будущем. А уж известно, что это за радость…

Нет, трудно представить себе, чтобы при коммунизме оставались подобные обжоры. Ведь на второй день такому уж и смотреть на конфеты будет тошно. Так что конфет каждый сможет брать сколько хочет, но есть их станет с умом, как посоветуют толковые друзья, родители, воспитатели. Надо во всем меру знать. Жадничать или наедаться впрок на неделю вперед будет совершенно незачем. Всего хватит всем — и конфет тоже".

Вернёмся к хронологии — итак, "Незнайка на Луне" появился в 1964-65.

С Луной, кстати, особая история — после полёта Гагарина всему человечеству, которое о нём слышало, было понятно, что следующая цель космической гонки — Луна. Поэтому история с коротышками и их несколькими ракетами разворачивалась на фоне следующих событий:

25 мая 1961 года, президент Кеннеди обратился к Конгрессу с посланием "О неотложных национальных потребностях".

20 июля 1969 года спускаемый модуль "Аполло-11" сел на Луну. (Чуть было не сделали в 1965, но сначала задержались с носителем, а а потом перестраховались).

3 августа 1964 — принято Постановление в ЦК КПСС и Совете Министров № 655–268 "О работах по исследованию Луны и космического пространства" с идеей о высадке советских космонавтов на Луне в 1967–1968 годах, к 50-летию Октября.

15 декабря 1965 года она была утверждена и стала основной лунной облетной программой СССР.

Май 1974 года — прекращение работ над лунным носителем и окончание советской лунная программы.

Самое удивительное, что Носов как бы заранее сдаёт Луну капитализму, и советским космонавтам приходится её заново колонизировать

03 марта 2005

(обратно)

История по ходу

Знаете, по-моему режиссёр Житинкин — мудак.

03 марта 2005

(обратно)

История про фанфики Незнайки

Итак, Незнайка был всегда. Он был давно и извечен. Он был, когда меня ещё не было. Я вырос, а он остался неизменен.

В одном из фанфиков на тему Незнайки, с которыми ещё предстоит разобраться — откуда они выросли, есть сюжет про Пончика. Он стал знаменит после всяких приключений, в которых больше мешал, чем помогал другим коротышкам, но слава коснулась и его. Начали писать барышни Там была ещё предыстория: «Все письма. приходившие Пончику, были в кокетливых изящных конвертах, отчаяно пахли духами, и почти все начинались словами: «Здравствуйте, господин Пончик! Вы меня не знаете, но я всё равно решила написать вам это письмо». Даже почерки (довольно аккуратные, надо признать) и грамматические ошибки в них были одинаковые. При помощи цветных карандашей они обводились красивыми рамками, а заканчивались игривой фразой: «Жду ответа, как соловей лета!».

Так что все хороши, надо сказать.

Так вот, Пончик попросил Цветика сочинить ему шаблон ответного письма. Пончик его уменьшил несколько раз и «После долгих препирательств письмо было сведено к нескольким абзацам, красивым и предельно лаконичным (в смысле поэтическом, конечно). Оно начиналось словами «О прекрасная невидимая Собеседница! — а заканчивалось надрывным воплем: «Вы вселили в меня надежду и заставили биться сердце, очерствевшее в жестоких испытаниях! Благодарю Вас, о, благодарю….».

Надо бы взять на вооружение.

Причём Цветик попросил его в качестве услуги в каждый конверт вкладывать листок со стихами самого Цветика.

04 марта 2005

(обратно)

История про цитаты

Пока все нормальные люди пьют по кабакам и пляшут голые на столах, я продолжу рассказывать про Незнайку.

Незнайка написан так что все фразы из него вошли в поговорки, а те, что не вошли, вошли в пословицы.

Вот чудесная картина жизни в Зелёном городе, рассказывающая о психологии МЧС:

"— Да, в нашем городе остались только малышки, потому что все малыши поселились на пляже. Там у них свой город, называется Змеевка.

— Почему же они поселились на пляже? — спросил Незнайка.

— Потому что им там удобнее. Они любят по целым дням загорать и купаться, а зимой, когда река покрывается льдом, они катаются на коньках. Кроме того, им нравится жить на пляже, потому что весной река разливается и затопляет весь город.

— Что ж тут хорошего, если вода затопляет город? — удивился Незнайка.

— По-моему, тоже ничего хорошего нет, — сказала Снежинка, — а вот нашим малышам нравится. Они ездят в половодье на лодках и спасают друг друга от наводнения. Они очень любят разные приключения."

05 марта 2005

(обратно)

История про творчество в Зелёном городе

Но дело, конечно, не в этом. Первая книга приключений Незнайки — это книга о творчестве. Незнайка сначала хочет стать художником, его портреты узнаваемы, но его одёргивают точь-в-точь как Хрущёв в Манеже: "Самым последним проснулся Тюбик, который, по обыкновению, спал дольше всех. Когда он увидел на стене свой портрет, то страшно рассердился и сказал, что это не портрет, а бездарная, антихудожественная мазня. Потом он сорвал со стены портрет и отнял у Незнайки краски и кисточку".

Он пытается быть музыкантом, но ему остаётся только бессмертная фраза, кочующая из века в век: "Моей музыки не понимают, — говорил он. — Еще не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут — сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть".

Наконец, в романе появляется писатель Смекайло, уповающий на изобретённый коротышками бормотограф, оставляет его в гостях и пытается подслушать живую речь — но коротышки только ржут и кукарекают, зная, что бормотограф спрятан под столом.

Пришельцы из Цветочного города спрашивают его:

— Скажите, пожалуйста, а какую книгу вы написали?

— Я не написал еще ни одной книги, — признался Смекайло. — Писателем быть очень трудно. Прежде чем стать писателем, мне, как видите, пришлось кое-чем обзавестись, а это не так просто. Сначала мне пришлось ждать, когда будет готов портативный стол. Это растянулось на долгие годы. Потом я ждал, когда сделают бормотограф. Вы знаете, как мастера любят тянуть и задерживать. В особенности этим отличается Шурупчик. Представьте себе, он два с половиной года только обдумывал, как сделать этот прибор. Ему-то ведь все равно, могу я ждать или не могу. Он не понимает, что у меня творческая работа! Конечно, бормотограф — сложный прибор, но зачем усложнять и без того сложную вещь?"

После того, как коротышки из Цветочного города делают вынужденную посадку неподалёку от Зелёного города, художник Тюбик начинает рисовать местных малышек.

Один из первых же портретов он делает льстивым: "Все говорили, что ее портрет по красоте гораздо лучше портретов Снежинки и Синеглазки, но по сходству он значительно хуже их.

— Глупенькие, — сказала им Самоцветик. — Для вас что важнее — красота или сходство?

— Конечно, красота! — ответили все".

И вот Тюбик делает то, что автор называет "рационализацией" — "Поскольку всем требовалось одно и то же, Тюбик решил сделать так называемый трафарет. Взяв кусок плотной бумаги, он прорезал в ней пару больших глаз, длинные, изогнутые дугой брови, прямой, очень изящный носик, маленькие губки, подбородочек с ямочкой, по бокам парочку небольших, аккуратных ушей. Сверху вырезал пышную прическу, снизу — тонкую шейку и две ручки с длинными пальчиками. Изготовив такой трафарет, он приступил к заготовке шаблонов.

Что такое шаблон, сейчас каждому станет ясно. Приложив трафарет к куску бумаги, Тюбик мазал красной краской то место, где в трафарете были прорезаны губы. На бумаге сразу получался рисунок губ. После этого он прокрашивал телесной краской нос, уши, руки, потом темные или светлые волосы, карие или голубые глаза. Таким образом получались шаблоны.

Этих шаблонов Тюбик наделал несколько штук. Если у малышки были голубые глаза и светлые волосы, он брал шаблон с голубыми глазами и светлыми волосами, добавлял немножечко сходства, и портрет был готов. Если же у малышки были волосы и глаза темные, то у Тюбика и на этот случай имелся шаблон.

Таких шаблонных портретов Тюбик нарисовал множество. Это усовершенствование очень ускоряло работу. К тому же Тюбик сообразил, что по трафарету, изготовленному рукой опытного мастера, каждый коротышка может заготовлять шаблоны, и привлек к этому делу Авоську. Авоська с успехом закрашивал по трафарету шаблоны нужными красками, и шаблоны получались ничем не хуже тех, которые были изготовлены рукой самого Тюбика. Такое разделение труда между Тюбиком и Авоськой еще больше ускоряло работу, что имело огромный смысл, так как количество желающих заказать портрет не уменьшалось, а с каждым днем увеличивалось.

Авоська очень гордился своей новой должностью. Про Тюбика и про себя он говорил с гордостью: "Мы — художники". Но сам Тюбик не был доволен своей работой и называл ее почему-то халтурой. Он говорил, что из всех портретов, которые он нарисовал в Зеленом городе, настоящими произведениями искусства могут считаться только портреты Снежинки и Синеглазки, остальные годятся лишь на то, чтобы покрывать ими горшки и кастрюли".

05 марта 2005

(обратно)

История про малышей и малышек

Все, наверное, помнят, что сначала Незнайка живёт в Цветочном городе, потом он с другими коротышками под руководством Знайки отправляется в путешествие на воздушном шаре. После падения воздушного шара он оказывается в Городе Женщин, что называется, собственно, Зелёный город. Коротышки мужского пола живут в другом месте — у воды и их поселение называется Змеёвка.

Они долго враждуют, но под конец сливаются в праздничном веселье.

Тут дело вот в чём: почти десять лет в СССР — с 1943 по 1954 существовало раздельное обучение мальчиков и девочек, что было введено в городских семилетках. Понятно, что на селе раздельное обучение сделать было невозможно. Как раз в год выхода "Приключений Незнайки" специальное постановление Совета Министров СССР отменило раздельное обучение.

05 марта 2005

(обратно)

История про Знайку

Нормальный читатель проникается ненавистью к Знайке. И правда, он первый прыгает из корзины воздушного шара. А я, тёртый калач, учил наизусть «Памятку лётному экипажу по действиям после вынужденного приземления в безлюдной местности или приводнения».

И я-то помнил, что «Так как командир обычно покидает самолёт последним, то остальные члены экипажа после приземления должны следовать по курсу самолёта». Командир и капитан должны покидать борт терпящего бедствия корабля последними, и этот закон я знал не из памятки, а с детства. Я с детства знал это правило, которое выполняли даже неудачники и мерзавцы, а вот Знайка был не таков.

Знайка прыгнул первым.

Сука.

05 марта 2005

(обратно)

История про цитатное мародёрство

Истории про Незнайку устроены так, что их чрезвычайно легко растаскивать на цитаты и на эпиграфы. В этом мародёрстве нет никакой трудности.

Вот малый набор для желающих:

Эпиграф для статьи о Ходорковском: "Незнайка с испугом отскочил в сторону, выхватил поскорей палочку, замахал ею и закричал:- Хочу, чтоб стены милиции рухнули и я невредимый выбрался на свободу"!

Эпиграф для статьи о молодёжной культуре: "Потом опять начались заросли мака. — Здесь, наверно, какие-нибудь макоеды живут, — сказал Пестренький. — Это какие еще макоеды? — спросил Незнайка. — Ну, которые любят мак".

Эпиграф для статьи по национальному вопросу (любой политической ориентации): "Этот Пачкуля Пестренький ходил обычно в серых штанах и такой же серенькой курточке, а на голове у него была серая тюбетейка с узорами, которую он называл ермолкой. Необходимо упомянуть, что Пачкуля был довольно смешной коротышка. У него были два правила: никогда не умываться и ничему не удивляться. Соблюдать первое правило ему было гораздо трудней, чем второе, потому что коротышки, с которыми он жил в одном доме, всегда заставляли его умываться перед обедом. Если же он заявлял протест, то его просто не пускали за стол".

Эпиграф для статьи о мобильных телефонах: " Конечно. В новейших современных машинах вместо троса употребляется радиомагнитная связь".

Эпиграф для статьи о бюджете для Чубайса: "- А на чем эти комбайны работают — на спирте или, может быть, на атомной энергии? — спросил Незнайка. — Не на спирте и не на атомной энергии, а на радиомагнитной энергии, — ответил Калачик. — Это что за энергия такая? — Это вроде электрической энергии, только электричество передается по проводам, а радиомагнитная энергия — прямо по воздуху".

Статья про социальные реформы: "- Парашюты у нас нигде не хранятся, потому что никаких парашютов не нужно. — Это почему же? — озабоченно спросил Пестренький. — Потому что, если вы прыгнете с парашютом, он сейчас же запутается в лопастях пропеллера, и вас изрубит вместе с парашютом в куски. В случае аварии лучше прыгать вовсе без парашюта".

Эпиграф к рекламной статье о ксероксах: "Стоило сунуть в отверстие такой машины принесенную писателем рукопись и сделанные художником рисунки, как сейчас же из другого отверстия начинали сыпаться готовые книжки с картинками. В этих машинах печатание производилось электрическим способом, который заключался в том, что типографская краска распиливалась внутри машины специальным пульверизатором и прилипала к наэлектризованной бумаге в тех местах, где должны были находиться буквы и картинки. Этим и объяснялась быстрота изготовления книг."

Эпиграф к гламурной статье: "Помните, как Иголочка сказала Клепке: "Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Хрюкать будете дома". Ха-ха-ха! Теперь, как только кто-нибудь из нас засмеется, мы говорим: "Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Пойдите домой, похрюкайте, а потом приходите снова".

Итак трудности нет — но мародёр просто попеременно оказывается в роли одного из мудрецов, ощупывающих слона. Что-то главное ускользает, чуда нет — только чёрный угольный порошок высыпается из телефонной трубки, лежит на столе кучкой как мёртвое тело, а душа человеческого голоса уже упорхнула.

05 марта 2005

(обратно)

История про Свистулькина

История про то, как Незнайка совершил теракт в отделении милиции хорошо известна. Но куда менее известно, какой сюжет из этого растёт дальше.

Контуженный кирпичом милиционер Свистулькин живёт в одном из вращающихся домов, построенных архитектором Вертибутылкиным. Свистулькин приходит со службы на час раньше и попадает в другой подъезд — дом не успел повернутся новым подъездом к Макаронной улице. "Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Свистулькин вошел в чужой подъезд, поднялся, как обычно, на лифте на четвертый этаж и вошел в чужую квартиру. В квартире хозяев не оказалось, поэтому никто не указал Свистулькину на его ошибку…". Ну и далее в том же духе: " Отправившись на кухню, которая имела точно такое же устройство, как и в его квартире, милиционер Свистулькин"…

"Наконец Свистулькин проснулся.

— Как вы сюда попали? — спросил он, с недоумением глядя на Шутилу и Коржика, которые стояли перед ним в одном нижнем белье.

— Мы? — растерялся Шутило. — Слышишь, Коржик, это как это… то есть так, не будь я Шутило. Он спрашивает, как мы сюда попали! Нет, это мы вас хотели спросить, как вы сюда попали?

— Я? Как всегда, — пожал плечами Свистулькин.

— "Как всегда"! — воскликнул Шутило. — По-вашему, вы где находитесь?

— У себя дома. Где же еще?

— Вот так номер, не будь я Шутило! Слушай, Коржик, он говорит, что он у себя дома. А мы с тобой где?

— Да, правда, — вмешался в разговор Коржик. — А вот мы с ним тогда, по-вашему, где?

— Ну, и вы у меня дома. — Ишь ты! А вы в этом уверены?

Свистулькин огляделся по сторонам и от изумления даже привстал на постели.

— Слушайте, — сказал наконец он, — как я сюда попал?

— Ах, чтоб тебя, не будь я Шутило, честное слово! Да ведь мы сами уже полчаса добиваемся от вас, как вы попали сюда, — сказал Шутило".

Вот какая история (вызвавшая переполох в Солнечном городе) легла в основу знаменитого новогоднего фильма.

Милиционер Свистулькин потом попадает в новую передрягу — он случайно надевает куртку Коржика, в кармане которой лежат документы, спотыкается о протянутую ослами-хулиганами верёвку, и попадает в больницу под именем Коржика с окончательно затуманенным сознанием. И там уж начинается такая идентификация Борна, что прямо святых выноси.

05 марта 2005

(обратно)

История про рай

Коммунистический рай Солнечного города был непрочен. Если для прежнего рая хватило одного яблока, то тут понадобились три осла.

"Нужно сказать, что подражание трем бывшим ослам не ограничивалось одной одеждой. Некоторые коротышки так усердствовали в соблюдении моды, что хотели во всем быть похожими на Калигулу, Брыкуна и Пегасика. Часто можно было видеть какого-нибудь коротышку, который часами торчал перед зеркалом и одной рукой нажимал на свой собственный нос, а другой оттягивал книзу верхнюю губу, добиваясь, чтобы нос стал как можно короче, а губа как можно длиннее. Были среди них и такие, которые, арядившись в модные пиджаки и брюки, бесцельно шатались по улицам, никому не уступали дороги и поминутно плевались по сторонам.

В газетах между тем иногда стали появляться сообщения о том, что где-нибудь кого-нибудь облили водой из шланга, где-нибудь кто-нибудь споткнулся о веревку и разбил себе лоб, где-нибудь в кого-нибудь бросили из окна каким-нибудь твердым предметом, и тому подобное".

Натурально, началась компания в прессе — и, как всегда, с писем читателей и требований общественности: "Для того чтобы бороться с ветрогонами, Букашкин предлагал организовать общество наблюдения за порядком. Члены этого общества должны были ходить по улицам, задерживать провинившихся ветрогонов и подвергать их аресту: кого на сутки, кого на двое суток, а кого и больше, в зависимости от размера вины"…" Со статьями по этому вопросу выступили такие коротышки, как Гулькин, Мулькин, Промокашкин, Черепушкин, Кондрашкин, Чушкин, Тютелькин, Мурашкин, а также профессорша Мордочкина".

"Теперь уже редко можно было увидеть веселые, радостные лица. Все чувствовали себя как бы не в своей тарелке, ходили словно пришибленные и пугливо оглядывались по сторонам. Да и было чего пугаться, так как в любое время из-за угла мог выскочить какой-нибудь ветрогон и сбить пешехода с ног, выплеснуть ему кружку воды в лицо, или, осторожно подкравшись сзади, неожиданно крикнуть над ухом, или еще хуже, дать пинка или подзатыльника. Теперь уже в городе не было того веселого оживления, которое наблюдалось раньше. Пешеходов стало значительно меньше. Никто не останавливался, чтобы подышать свежим воздухом или поговорить с приятелем. Каждый старался проскочить незаметно по улице и поскорее шмыгнуть к себе домой. Многие перестали обедать в столовых, где их мог оскорбить любой затесавшийся туда ветрогон". Солнечный город наволднён средствами безопасности, придумываются радары для одинких прохожих и ударозащитные пальто.

Только чудо может спасти рай — и вот оно, волшебник трясёт седой бородой, деус-махина пришёл, дура-лекс, крекс-пекс-фекс, эне бене раба, квинтер-минтер жаба. Баста, коротышки, кончилися танцы. Все на исходные, дым в трубу, огонь в поленья.

Вот что приключилось, дорогие товарищи, пока вы пылали похотью, отмечая ваш дурацкий день половой дифференциации и думали — кто кого пойдёт провожать до семейных запретных дверей.

05 марта 2005

(обратно)

История про боковые ходы

Что самое интересное в эпических произведениях — а "Приключения Незнайки", несомненно — эпос, так это ответвления сюжета, боковые ходы. мимо которых невнимательный читатель проскакивает, как бешеный автомобилист мимо придорожной диковины.

Например, Незнайка попадает в Солнечный город случайно. Он со своими товарищами останавливается на вполне былинной развилке: "У перекрестка стоял столб, а на нём были три стрелки с надписями. На стрелке, которая показывала прямо, было написано: "Каменный город". На стрелке, которая показывала налево, было написано: "Земляной город". И, наконец, на стрелке, которая показывала направо, — "Солнечный город".

— Дело ясное, — сказал Незнайка. — Каменный город — это город, сделанный из камня. Земляной город — это город из земли, там все дома земляные.

— А Солнечный город, значит, по-твоему, сделан из солнца — так, что ли? — с насмешкой спросил Незнайку Пестренький.

— Может быть, — ответил Незнайка.

— Этого не может быть, потому что солнце очень горячее и из него нельзя строить дома, — сказала рассудительно Кнопочка.

— А вот мы поедем туда и тогда увидим, — сказал Незнайка. — Лучше поедем сначала в Каменный город, — предложила Кнопочка. — Очень интересно посмотреть на каменные дома.

— А мне вот хочется посмотреть на земляные дома. Интересно, как в них коротышки живут, — сказал Пестренький.

— Ничего интересного нет. Поедем в Солнечный город — и всё, — отрезал Незнайка. — Как — всё? Ты чего тут распоряжаешься? — возмутился Пестренький. — Вместе поехали, значит, вместе и решать должны.

Они стали решать вместе, но все равно не могли ни до чего договориться.

— Лучше не будем спорить, а подождем. Пусть какой-нибудь случай укажет нам, в какую сторону ехать, — предложила Кнопочка.

Незнайка и Пестренький перестали спорить. В это время слева на дороге показался автомобиль. Он промелькнул перед глазами путешественников и исчез в том направлении, которое указывала стрелка с надписью "Солнечный город".

— Вот видите, — сказал Незнайка. — Этот случай показывает, что нам тоже надо ехать в Солнечный город. Но вы не горюйте. Сначала мы побываем в Солнечном городе, а потом можем завернуть и в Каменный и в Земляной".

Просвящённому читателю в этот момент совершенно ясно, что путешественники никогда не побывают ни в Земляном городе, ни в Каменном. Выбор сделан, Рубикон перейдён, а масло уже разлито на трамвайных путях. Потом, правда, появился фанфик про Каменный город — но я не знаю, хорош ли он. Фанфики вообще дело опасное.

Кстати, аналогичная история есть и в третей части повествования о Незнайке. Знайка там на время переезжает в Солнечный город, где "он познакомился с ученымималышками Фуксией и Селедочкой, которые в то время готовили свой второй полет на Луну". Что там и как случилось в первом полёте — неизвестно

07 марта 2005

(обратно)

История про PP

Носов похож на Бэкона. Он нарисовал чертежи таинственные машины, что звались Циркулина и Планетарка, это у него умный самоходный пылесос назывался «Кибернетика». Он поведал нам о кратерах Луны, первой космической скорости, законе сохранения импульса и прочих вещах. Но ещё он рассказал обо всём, что будет в нашей жизни. Он рассказал нам, как мы будем жить, когда попадём на Луну. В подробностях, иногда мрачных, а иногда весёлых. Вот например, история про одну газету: «Нужно, однако, сказать, что доход этот был не так уж велик и частенько не превышал расходов. Но господин Спрутс и не гнался здесь за большими барышами. Газета нужна была ему не для прибыли, а для того, чтобы беспрепятственно рекламировать свои товары. Осуществлялась эта реклама с большой хитростью. А именно: в газете часто печатались так называемые художественные рассказы, причем если герои рассказа садились пить чай, то автор обязательно упоминал, что чай пили с сахаром, который производился на спрутсовских сахарных заводах. Хозяйка, разливая чай, обязательно говорила, что сахар она всегда покупает спрутсовский, потому что он очень сладкий и очень питательный. Если автор рассказа описывал внешность героя, то всегда, как бы невзначай, упоминал, что пиджак его был куплен лет десять — пятнадцать назад, но выглядел как новенький, потому что был сшит из ткани, выпущенной Спрутсовской мануфактурой. Все положительные герои, то есть все хорошие, богатые, состоятельные или так называемые респектабельные коротышки, в этих рассказах обязательно покупали ткани, выпущенные Спрутсовской фабрикой, и пили чай со спрутсовским сахаром. В этом и заключался секрет их преуспевания.

Ткани носились долго, а сахару, ввиду будто бы его необычайной сладости, требовалось немного, что способствовало сбережению денег и накоплению богатств. А все скверные коротышки в этих рассказах покупали ткани каких-нибудь других фабрик и пили чай с другим сахаром, отчего их преследовали неудачи, они постоянно болели и никак не могли выбиться из нищеты».

07 марта 2005

(обратно)

История к Женскому дню

— Ну… — замялся Незнайка. — Просто ты, наверно, влюбилась в меня — вот и все.

— Что? Я? Влюбилась?! — вспыхнула Кнопочка.

— Ну да, а что тут такого? — развел Незнайка руками.

— Как — что такого? Ах, ты… Ах, ты… — От негодования Кнопочка не могла продолжать и молча затрясла у Незнайки перед носом крепко сжатыми кулачками. — Между нами все теперь кончено! Всё-всё! Так и знай!

Она повернулась и пошла прочь. Потом остановилась и, гордо взглянув на Незнайку, сказала:

— Видеть не могу твою глупую, ухмыляющуюся физиономию, вот!

После этого она окончательно удалилась. Незнайка пожал плечами.

— Ишь ты, какая штука вышла! А что я сказал такого? — смущённо пробормотал он и тоже пошёл домой

Без комментариев.

08 марта 2005

(обратно)

История про путешествие лилипута

Незнайка — это советский Гулливер ростом не выше травы, тише воды в огуречной реке. Три раза он пускается в странствие и видит разные страны. Он летит в плетёной корзине, бьётся горохом о стенки внутри космического корабля, пылит по дороге между экономическими формациями — куда бы он ни попал, ничто не будет огромнее его прежнего мира. Это лилипут, пустившийся в странствие не ради выгоды, а ради любопытства.

Но главное, что живёт внутри гулливера-коротышки, это любовь к Родине. Всякий коротышка любит свою Родину, какой бы касторки не прописывали бы её доктора, и как бы не кормили мороженым в чужих городах. Он возвращается всегда, даже если его заставят вечно пилить подосиновики двуручной пилой. Даже бессмысленный обжора Пончик, успешный Санчо-Панса лунного путешествия, чувствует как при отъезде деревенеет язык, а голова становится похожа на пустое ведро. Пончик вспоминает слова песни, что слышал когда-то: "Прощай, любимая береза! Прощай, дорогая сосна!" и от этих слов ему становится как-то обидно и грустно до слез.

— Прощай, любимая береза! Вот тебе и весь сказ! — вот что бормочет Пончик, улетая на Луну.

Что уж говорить о Незнайке, который готовится умереть без берёз ростом с гору и сосен, теряющихся в небесах. Настоящие истории всегда развиваются таким образом — сначала они забавны, как пускающие пузыри младенцы, а потом приходит время умирать. Вот Незнайку вносят по трапу космической ракеты, на античную сцену, и его дыхание перехватывает, когда он видит небо с белыми облаками и солнце в вышине. «Свежий воздух опьянил его. Все поплыло у него перед глазами: и зеленый луг с пестревшими среди изумрудной травы желтенькими одуванчиками, беленькими ромашками и синими колокольчиками, и деревья с трепещущими на ветру листочками, и синевшая вдали серебристая гладь реки. Увидев, что Винтик и Шпунтик уже ступили на землю. Незнайка страшно заволновался.

— И меня поставьте! — закричал он. — Поставьте меня на землю!

Винтик и Шпунтик осторожно опустили Незнайку ногами на землю.

— А теперь ведите меня! Ведите! — кричал Незнайка.

Винтик и Шпунтик потихоньку повели его, бережно поддерживая под руки.

— А теперь пустите меня! Пустите! Я сам!

Видя, что Винтик и Шпунтик боятся отпустить его. Незнайка принялся вырываться из рук и даже пытался ударить Шпунтика. Винтик и Шпунтик отпустили его. Незнайка сделал несколько неуверенных шагов, но тут же рухнул на колени и, упав лицом вниз, принялся целовать землю. Шляпа слетела с его головы. Из глаз покатились слезы. И он прошептал:

— Земля моя, матушка! Никогда не забуду тебя!

Красное солнышко ласково пригревало его своими лучами, свежий ветерок шевелил его волосы, словно гладил его по головке. И Незнайке казалось, будто какое-то огромное-преогромное чувство переполняет его грудь. Он не знал, как называется это чувство, но знал, что оно хорошее и что лучше его на свете нет. Он прижимался грудью к земле, словно к родному, близкому существу, и чувствовал, как силы снова возвращаются к нему и болезнь его пропадает сама собой.

Наконец он выплакал все слезы, которые у него были, и встал с земли. И весело засмеялся, увидев друзей-коротышек, которые радостно приветствовали родную Землю".

Героя хорошо покинуть в тот момент, когда он стоит, будто поражённый громом, погружённый сердцем в бурю ощущений, то есть — в какую-нибудь важную для него минуту. Поскольку мы долго бродили вместе с Незнайкой по разными мирам, время поздравить друг-друга с берегом — тем, на который сходит бледный от качки хоббит, спрыгивает угрюмый Гулливер, разочаровавшийся в йеху, выводит за руку своего календарного друга Робинзон Крузо. Там светятся через лужайку два окна, кто-то расчёсывает волосы, движутся тени одуванчиков над домом, лужа продолговата и позволяет коротышке неделю вспоминать о летнем дожде, ночь после странствия предназначена для того, чтобы бражничать.

08 марта 2005

(обратно)

История про запоздалый эпиграф

«Самая крутая речка ближнего Подмосковья — это, вероятно, Незнайка, левый приток Десны. Слово «крутая» употреблено здесь в самом прямом смысле: ее средний уклон составляет 1,5 м/км, что очень много для этого района. Речка эта небольшая, проходится только в пик половодья. Начинать сплав можно от моста Киевского шоссе, а при очень высокой воде — даже от Киевской ж.д. Но начальный участок представляет собой, по существу, один непрерывный завал; часто речка течет напрямую через лес. Разумнее начинать сплав от д/о «Зорька» в нескольких километрах ниже Киевского шоссе. Здесь есть пруд и проходимая плотина. Заканчивается маршрут в с. Марьино, где есть сложная плотина, или в пос. Десна.

Следующая за ней — Моча».

Описание, сделанное неизвестным мне байдарочником.

09 марта 2005

(обратно)

История про рифмы

Надо рассказать, наконец, где я искал рифму к слову "пакля". Это уже не история про Незнайку, это история про стихосложение. Так вот, это замечательная книга, и неудивительно, что ни одна часть её, «включая название и художественное оформление, не может перерабатываться, ксерокопироваться репродуцироваться или множиться каким-либо способом».

Но мы всё-таки пустимся в рассуждение, используя оговорённую законом возможность цитирования. Дело в том, что в словарях рифм, помимо филологической выгоды есть особое, почти мистическое свойство.

О поэзии стали рассуждать меньше, и разговоры Мандельштама о гимназических уроках стихосложения кажутся происходящими из потустороннего мира. Но спрос на стишок велик — и не только под дачным абажуром, после чая и перед лото. Как писал Радищев «Слышав долгое время единогласное в стихах окончание, безрифмие покажется грубо, негладко и нестройно».

Индустрия рекламы пожирает несметное количество рифмованных слов — другое дело, сколько из этих сочинителей обращаются к словарям рифм.

Жалко, что авторы и издатели не рассказали, как составлялся их словарь — потому что имен-но словарь рифм есть индикатор народной речи, шуток прибауток и побасенок. Кажется, что половина рифм в моей книжке взята при этом из шлягеров, но это-то и чудесно.

Пушкин, в отместку к Радищевским перемещениям между столицами, поехал в обратную сторону, хорошенько отбранил предшественника, а потом написал: «Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собой камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч». Действительно и здесь на «чувственная» предложены «искусственная» и «сочувственная» (Только не надо мне говорить что это вроде пары ботинки — полуботинки. Там есть ещё «чувственность» с той же парой; «искусственность» и «сочувственность», «чувственные» и «чувственный» — с одними и теми же родственниками. На пароль «пламенный» сохранился отзыв «каменный».

Ну а «Камень», в этом так же обручён с «пламенем», как и двести лет назад. Ну, есть и здесь на «Мороз» рифма «из роз», на «любовь» — «кровь» (впрочем уже с трагическими «свекровь» и безысходным «морковь»).

Рифм мало, Пушкин прав, а словарь рифм подтверждает неприхотливость домашней поэзии (в аннотации сказано, что «книга… окажет неоценимую помощь при сочинении лирических стихотворений… и т. д.». Со стороны можно подумать, что я собрался глумиться над этим пухлым томом, что я чем-то недоволен. Это не так. Потому что словари такого типа — действительно индикатор. Хотите народное представление о поэзии — вот оно. Хотите радость от глагольных рифм — получите. Читатель ждёт пародии на возвышенное — на, вот, возьми её скорей! Причём, если хотите, эту книгу можно использовать для сочинения не стихов, а сюжетов. Вот вам для примера западный набор: «Автомагистраль — порывистый мистраль; кованая сталь; верная мораль, нас уносит в даль; мне, конечно, жаль; главная деталь, глубокая печаль». Если это не Эрих Мария Ремарк, то я уж не знаю, что такое. А вот эротический роман «Грех — орех, смех, без помех, для утех». Или «(в) Палатке — на мулатке, акробатке…» — в общем, где надо — гладко, где надо шерсть. Но вот роман приключенческий: «Пистолет — пируэт, амулет, буклет, дублет, дуплет, куплет, скелет, туалет, эполет, арбалет, флажолет, авиабилет, бересклет, драндулет, шпингалет».

Этот же текст можно использовать для гаданий, в качестве более внятного чем И Цзин оракула. Для одного бы я оберёгся пользовать словарь — для сочинения лирических стихотворений

09 марта 2005

(обратно)

История про гламур (I)

Да, я тоже хочу про гламур. Что я, рыжий что ли? И я хочу красивых живчиков на красивых ландшафтах и вообще, буржуазное разложение. Даже, если это нужно для агитации, то и танец живота. Поэтому первая история про гламур на самом деле это история с географией.

Раньше география была другой, и не только потому, что одна шестая часть суши была закрашена на картах розовым. Тогда ещё страна была монолитом — кроме, разумеется, столицы. Там жили с матерью два брата, «жили в далеком огромном городе, лучше которого и нет на свете. Днем и ночью сверкали над башнями этого города красные звезды. И, конечно, этот город назывался Москва».

Потом Чук и Гек съели всю колбасу в СССР и их за это порядком отпиздили в сортирах и гальюнах Советской Армии и Военно-Морского Флота, а затем, через много лет, эти братья-москвичи украли у народа все деньги.

Тогда страна перестала быть одной шестой, доли рассыпались, нерушимым остался только берег Северного Ледовитого океана.

И, наконец, настало время разрушения последнего географического монолита — самой столицы.

Если раньше можно было услышать просто: «Я живу в Центре», с лёгким нажимом на заглавную и этого хватало. Теперь всё разделилось. Окраины разделились на обычные и страшные. Есть те, про которые нужно говорить твёрдо и чётко, глядя в глаза собеседника, как коммунист на допросе:

— Я живу на Люблинских фильтрационных полях…

Или вот хороша Капотня. «К нам ночью менты даже на машине боятся заезжать», — говорил один тамошний житель, выпучив глаза. Но эти районы не попали в литературу, кроме, может быть, размытой в пространстве Лианозовской школы.

А престижное районирование первым воспел Булат Окуджава — и тут же Арбат оказался утыкан престижными тогда «цековскими» многоэтажками — высокими домами из жёлтого кирпича — улучшенная планировка, и космическая невидаль — консьержка в подъезде. Сейчас эти дома может считать целью в жизни только скромный работник нефтяной отрасли, приехавший с Севера.

Кутузовский проспект был, безусловно, престижен — правда, гением места там сразу стал глава Центрального Комитета — недаром, что получил сразу ворох литературных премий.

Другим географическим символом успеха стало начало Тверской — залитое бензиновой гарью, с герметически, будто отсеки на подводной лодке, закупоренными квартирами.

Ничего добротнее и удобнее, чем дома сталинского ампира при Советской власти так и не было придумано — и это подтверждала «Московская сага» Аксёнова.

Но всё таки в сочетании «Она с Тверской» было что-то скользкое, неприятное — как в коротких юбках из кожзама.

Наконец возникла новая крайняя точка пространства — совсем не Центр, с какой буквы его не пиши. Теперь крайняя точка в Москве — это Рублёвское шоссе, хоть это место формально и не Москва вовсе

10 марта 2005

(обратно)

История про гламур (II)

Вообще-то это история про светлый шоссейный путь, на котором должна стоять героиня, или же рассказывать о нём с трибуны съезда.

Был такой давний путь русской девушки-мышки с острыми зубками, что пыталась прогрызть себе путь в лучшую жизнь. Она рождалась в каком-то промышленном захолустье, потом перемещалась в областной центр. Второй марш-бросок совершался в Москву. И следующий — в Париж или Лос-Анджелес (тут престиж географии нечёток и крайняя точка не определена).

Иногда на этом пути девушка попадала в мышеловки разного типа. Теряла товарный вид, уставала от жизни или случалось что похуже. Иногда она оказывалась в неправильное время в неправильном месте.

Тогда у новых Золушек появлялись лишние, совершенно не эротические, дырки в теле или они отжимались на горящих сухожилиях во взорванных «Мерседесах».

Это были неизбежные издержки пути. Кстати, давно описанные — в том числе талантливым человеком Наталией Медведевой.

Долетевшие до цели бомбардировщики садились на извилистое Рублёвское шоссе девяностых. Это не отменяло синего брачного свидетельства — американского паспорта, Лос-Анджелеса и прочего. Литературное районирование престижной Москвы кончается Рублёвским шоссе.

Это конец московского пути для Золушки нового времени. Там уже живёт не одна известная писательница, и культурный бомонд прошлого, мемуаристику кремлёвских жён перекрывает другая культура. Это гламурная культура нового времени.

Что такое «гламур» подлинно никому не известно. Понятно, что последние месяцы антонимом к слову «гламурно» употребляется слово «готично». А это только показывает, какая восхитительная разруха у людей в головах. Мне вот кажется, что «гламур» — просто оптически привлекательная часть высшего света, со всем прилежащим — тряпками, машинами и яхтами. Потому что есть всякие гобсеки, они светские — но не гламурные. Но на досуге я обязуюсь придумать более формальное определение.

Неизвестно что точно написано на знамёнах, но война за гламур идёт. Сейчас стали говорить о книге «Casual» Оксаны Робски — где сюжет прост и уныл, муж-жертва-разборки, собственное дело — кривое и недоделанное, перечисление подруг и домработниц, и только несколько последних страниц, как симулированный оргазм, героиня подарит новому прекрасному принцу.

Это прелесть коротких предложений и эстетика разговорника — она сказала, я пойду, мы поедем, дайте вон ту белую (синюю, красную) блузку (рубашку, сарафан), у меня очень болит голова (нога, душа). И, если на обложке написано что-то про «коктейль из тонкой женской иронии и скромного обаяния российской буржуазии» — то не верьте глазам своим. Я читал, за базар отвечаю. Проблема там с толщиной иронии, а российская буржуазия не скромна, и очень не обаятельна. Боюсь даже, что прослойку нуворишей с трудом можно назвать буржуазией в европейском смысле этого слова.

Но это очень хороший повод к разговору о гламуре вообще.

10 марта 2005

(обратно)

История про гламур (III)

На самом деле, конечно, это история про простых девушек с Рублёво-Успенского шоссе.

Тут дело в том, что сasual — кроме прочих других переводов, имеет и значение «разовое выступление». Это термин шоу-бизнеса или кинематографа. Это вполне описывает феномен единичной книги, разовой акции. Тут ещё история как с Денежкиной — испытание проекта второй книгой, но про это я расскажу только если спросят.

Когда вышла книга, многие люди начали с усердием, достойным лучшего применения, говорить, что у этого текста-де был плохой литобработчик, что не автор писал эту книгу, а нанятые литературные негры.

Разговоры эти зряшные и совершенно не интересные. И не потому, что есть какая-нибудь уверенность в этом или в противоположном. А потому, что это совершенно не важно. Будь госпожа Робски прирождённым стилистом, имитирующим туповатый и скучный стиль — и тогда она навек останется автором скучной книги. Будь книга плодом остроумного заговора неизвестных стилизаторов — произойдёт ровным образом то же самое.

Потому что это не предмет литературы. Это составная часть проекта, в котором присутствуют перспектива экранизации, женщина с хорошей фигурой на фотографиях и часть дорожной карты. Если, конечно на этой карте есть трасса А-105. Рублёво-Успенская взлётно-посадочная полоса.

Как фьючерсная пшеница, эта книга закуплена под сериал, тридцать тысяч стартового тиража, реклама в метро — для тех, кому самим не ездить до Николиной горы в чёрном и лаковом. При этом совершенно не важно, как это всё написано, Casual не настоящий гламурный роман, а И. О. — исполняющий его обязанности. В качестве составной части проекта может работать и книга с пустыми листами — как убедительно доказал нам Юрий Поляков в известном романе «Козлёнок в молоке». Проект этот будет вполне успешен, и сериал не хуже прочих, а литература просто имеет другую природу.

А предметом литературы о безумии девяностых остаются роман Сорокина и фильм Зельдовича. Нет, потом будут написаны сотни книг, но это время не устоялось, взгляд через него мутен, и общество кормится свидетельскими протоколами.

Бедой читателя, общающегося с книгой «Casual», становится не её бульварная интонация, (которой в этой книге нет), не перебирание чужих бриллиантов (в этой книге мало подробностей), а её безмерная скучность.

В этом признаётся и сама героиня: «Я подумала, что с актрисами и прочими звёздами олигархам действительно интересней, потому что у них такая же завышенная самооценка, как и у них самих, и чтобы произвести на них впечатление, олигархам приходится постараться немного больше, чем с нами, простыми девушками с Рублёво-Успенского шоссе».

Это будто жена нувориша встаёт перед собранием жильцов хрущёбы и говорит:

— Вот стою я перед вами, простая русская баба.

10 марта 2005

(обратно)

История про гламур (IV)

На самом деле, это история про свободу от лишних имён и названий. И, кажется, я её рассказывал год назад.

Но делать нечего, коли уж к слову пришлось.

Тем более отчасти это история о том как интересно любить своё и неинтересно заглядывать в чужое.

«Casual» очень правильным образом живёт в мире латиницы. Дело в том, что настоящий гламурный роман — это глянцевый журнал в твёрдой обложке. Названия фирм и торговые марки в таком романе не переводятся и не транскрибируются — resort hotel, так resort hotel, что уж говорить о нескончаемой череде Armani, Bluemarinе, Dolce Gabbana…

Это длинный набор названий, который новобранец гламурного фронта учит как боевой устав — не названия, а понятия, не слова, а заклинания.

Бродский говорил о том, что свобода начинается тогда, когда забываешь отчество тирана. Понятно, что имел в виду Иосиф Александрович, но интуитивно ясно, что в России может быть один Фёдор Михайлович и один Лев Николаевич. Русская традиция Имён и Отчеств не ограничивалась Брежневым. Писатели были также тиранами высшей категории, их отчества-титулы провалились куда-то вместе с нашим Отечеством на четыре буквы. Знаменитую фразу о свободе и отчестве тирана я бы перефразировал так: свобода — это когда не знаешь подробностей личной жизни актёров и актрис. Когда не знаешь имён их жён и мужей. Не знаешь ничего о том, настоящая ли грудь у молодой певицы, где любит бывать скандально известная балерина или какова личная жизнь дочери покойного демократа.

Брысь, брысь! Чур меня, чур! Изыди!

Ведь утомительно тяжело слышать семейные новости знаменитостей, узнавать, есть ли у них собака, что они посадили рядом с загородным домом и сколько в нём комнат. Это как-то даже оскорбительно.

Такое нужно знать, только если ты собираешься жениться на Ксении Собчак. (Я бы на месте руководства КПРФ, в случае упаси Бог разорения, ссужал бы её деньгами для поддержания прежнего образа жизни — оттого что лучшего образного результата либеральных реформ девяностых не найти). Но ты, дорогой читатель, ведь правда — разглядываешь эту жизнь только на экране. Зачем тебе-то это знание?

Вот моя одноклассница вышла замуж за небедного человека. Живёт в иностранном городе, где у неё дом с садом. В саду у них есть лиса. Ночью лиса подходит к самому дому и смотрит сквозь ночь жёлтыми немигающими глазами. Поэтому мне важно знать, есть ли у моей одноклассницы собака. И ладит ли она с лисой.

Я чувствую эту историю своей.

А чужого мне не нужно.

11 марта 2005

(обратно)

История про гламур (V)

На самом деле это история про смех в чужой комнате

Неизвестному мне гению принадлежит фраза «Смех в чужой комнате всегда громче». Гламурная культура, рассчитанная на миллионы подражательниц и подражателей, что отслеживают каждый вздох вандербильдих, на самом деле очень полезная культура. Совсем не сталкиваться с ней невозможно — спасение только в монастырских практиках и отшельничестве. Но при правильном использовании она отучает от зависти.

К гламурной культуре разные поколения относятся по-разному — родившиеся без СССР, родившиеся в СССР, рефлектирующие сорокалетние — это всё разные ощущения и разные реакции. Девушки, что замужем за Рублёво-Успенским шоссе, просто пошли кучно в девяностые. Они оттого заметны, что высший свет в Европе формировался медленно, а у нас то, что его заменяет — гламурная тусовка — сформировалась быстро, как первый блин на Масленицу. Есть ещё люди средних лет, что помнят Советскую власть, пионерские дружины и комсомольские собрания. Но это было не так важно — они помнили джинсы "Верея" (Мой покойный друг даже написал про них песню), у них на губах не обсох молочный коктейль за десять копеек. Вот для этих людей гламур стал особой темой.

Они относились к нему с иронией, потому что видели пыль, поднятую простыми девушками, но именно для этих вполне разумных людей гламур стал не только удобством.

Он стал индикатором правильности выбора. Эти люди средних лет до сих пор не уверены, правильно ли они поступили. Демонстрация предмета — стоящего на колёсах или одетого на тело, крепит дух. Экзотическая пальма, след у альпийского фуникулёра свидетельствует о том, что человек ещё жив, успешен и не надо ругаться заграничным словом "лузер". Ирония в этих людях сочеталась с завороженностью. Впрочем, гламур бывших младших научных сотрудников — особая тема. Прочь её — слишком обширна.

Из разглядывания гламура возникает у обыденного (казуального, да?) человека естественный вопрос.

Что делать?

Своё дело.

Делай, что должен, будь что будет. Не твоё дело, дорогой товарищ читатель, тот читатель, которого я себе представляю, эта ярмарка тщеславия.

Твоё дело — осмысленная жизнь. Вари сталь, пеки хлеб, жарь шашлык, начни поутру отжиматься от пола.

Смех громче в твоей собственной комнате.

11 марта 2005

(обратно)

История про АКМ

Что, это АКМ? Может, я с ума сошёл?

Ну ладно, когда разобрались, что это венгры, можно продолжить ругаться дальше. Очень радостно, что в этой книге есть аргентинские пистолеты, русские артиллерийские орудия средних веков, есть словарная статья «Земля-земля — реактивная ракета, предназначенная для поражения наземных целей, запускаемая с земли», чудесно, что мы наблюдаем статью «Пистолет-пулемёт Безручко-Высоцкого, опытный образец 1942 г.". (правда о нём сказано только что он 7,62 мм — и всё).

Чудесна статья о ТТ: «советский автоматический пистолет армейского образца системы Токарева калибра 7,62. Имеет магазин на восемь патронов и один патрон в стволе».

Есть ещё «Оружие гражданских чинов — огнестрельное оружие, введенное как обязательное для гражданских чинов». Это каких-каких чинов? Может, это гражданское оружие так мутировало? Молчат составители, не дают ответа.

Всё равно только не надо выдавать за «АКМ — советский тридцатизарядный автомат калибра 7,62 мм. Длина 876 мм. Вес 3150 (Эй, составитель Трубников! Это с магазином или без, а? И с каким прикладом — складным или деревянным? Я-то знаю, читателей пожалей)» изображённый рядом на рисунке венгерский автомат АМД-65. Впору писать под иллюстрацией на манер знаменитого «Это не трубка» — «Это не АКМ».

14 марта 2005

(обратно)

История про калибр

Впрочем, я расскажу ещё про одну статью из упомянутого ниже справочника: «Калибр — диаметр ствола огнестрельного оружия. Измеряется в линиях, дюймах, миллиметрах, сотых миллиметра, тысячных миллиметра. В охотничьих дробовых ружьях калибр обозначается условными цифрами, тождественными диаметру канала». «Канал — внутренняя полость ствола».

Все эти «цифры тождественные диаметру» ни что другое, как общественное безумие.

Впрочем, «Калибр — диаметр ствола огнестрельного оружия. Измеряется в линиях, дюймах, миллиметрах, сотых миллиметра, тысячных миллиметра. В охотничьих дробовых ружьях калибр обозначается условными цифрами, тождественными диаметру канала». «Канал — внутренняя полость ствола».

Разберёмся по порядку, потому что понятие «калибр» для огнестрельного оружия основополагающее. И появилось ещё тогда, когда оружие было не нарезным, гладкоствольным, как упомянутые охотничьи ружья. Это и диаметр канала ствола, и диаметр пули. Значение калибра определялось из количества круглых пуль, которые можно было наделать для данного ствола из одного фунта свинца (Это примерно 454 г.) Если попросту, то больше число — тоньше ствол, и наоборот. Калибр известной всем ракетницы на самом деле 4-ый, причём, как меня же поправили, 4-ый калибр вовсе не вышел из употребления, а британская фирма Eley-Kynoch вполне производит патроны под него. Параметры у них следующие: диаметр 26,7 мм; масса пули 120 г.; начальная скорость пули: 390 м/с; энергия на выходе из ствола 9126 Дж.

Вот нехитрая опись ходовых калибров охотничьих ружей:

28-ой — 14 мм

24-ый — 14,7 мм

20-ый — 15,6 мм

16-ый — 16,8 мм

12-ый — 18,5 мм

10-ый — 19,7 мм

4-ый — 26,5 мм

Но это ещё не всё — как только появились нарезные ружья, то калибр стали мерить по разному — американцы измеряют его как расстояние между нарезами, а мы — между полями. (Что такое нарез — понятно, а поля — пространство между нарезами).

Теперь, что такое пресловутые «линии» — это доли дюйма (1 дюйм = 25,4 мм = 10 линиям = 100 точкам). Трёхлинейка по этому имеет калибр 7,62 мм. Теперь загадочные тысячные дюйма (а не милимметра!) — тут по-разному пишут британцы и американцы. Возьмём те же 7,62 мм — англичане пишут его как «.300», американцы «.30» — первый ноль опускается. Но и это не всё есть индивидуальное обозначения калибра. Вот что пишут нам в справочнике Жука: «В отдельных случаях обозначения калибра, кроме определения диаметра пули (или ствола), могут сообщать сведения о длине патрона и его мощности. Так, среди обозначений 9-мм патронов есть и такое, как.357. Это число в переводе соответствует 9 мм, и как индивидуальное обозначение оно введено только для особо мощного патрона, чтобы отличить его от других патронов. Обозначения.38 и.380 обозначают тоже 9-мм патроны, но разной длины».

15 марта 2005

(обратно)

История про Литыбр (так красивше выглядит)

Все про это пишут, и я напишу. Потому что сегодня у меня был день приходов.

Сначала ко мне пришёл писатель Смуров. Выяснилось, что всю ночь он ходил по Москве с литровой бутылкой виски, которую ему подарил поэт Санчук. Поэт же Гандлевский не пил, и Смуров добрёл до меня к десяти часам утра с сохранившимися шестьюстами граммами янтаря.

В середине нашего разговора ко мне пришла моя матушка. Наконец, писатель Смуров отнял бутылку, оставив на дне пятьдесят грамм, и засунув её в сумку, ушёл в сторону метро Белорусская. Я же пришёл в Присутствие. Там напиток поэта Санчука как-то странно на мне сказался, и я отчего-то пообещал разным людям написать огромное количество статей, рецензий, эссе и прозы — и всё к концу недели. Правда, потом быстро пришёл и ушёл домой. Пришёл домой, и сразу же ко мне пришла Таджикская Девочка за горячей водой, потому что она мыла подъезд. Таджикская девочка ушла, но в этот же момент пришла Торт, которая рядом платила за какие-то телефонные услуги. Торт выпила другого виски (которого писатель Смуров не заметил) и рассказала трагическую историю про какого-то бессмысленного молодого человека, что сдал квартиру своей знакомой, пока она была в отъезде. Молодого человека нашли с помощью Живого Журнала и отпиздили. В этот момент (Торт очень художественно рассказывала, как пиздили молодого человека, оказавшегося серийным сдавальщиком чужих квартир), пришёл Святой Человек Сухов и начал глядеть внутрь моего сломанного DVD-привод. Очень он дивился тамошним внутренностям.

Пока я сготовил ужин, выяснилось, что Святой Человек Сухов отчаялся работать отвёрткой и починил привод с помощью дёрганья пальцами и ударов об стол. Торт очень удивилась этому и ушла. Потом ушёл Святой Человек Сухов, которому я всучил в подарок книгу по вооружениям (не ту, что я поносил давеча).

Потом я пошёл спать.

16 марта 2005

(обратно)

История про литыбр (два)

Был славный день. Сначала выяснил, что уборщица тётенька повредила телефонный провод, и я понял, почему мне никто не звонит. Починил провод, пошёл мыть посуду. Убедился, что вода не сливается. Разобрал трубу, вытер лужу и вынул из трубы говно. Вынул всё из говна. Убедился, что вода всё равно вода не сливается. Позвонил матушке и узнал, что отчим получил осложнение от гриппа, и, видимо, у него воспаление седалищного нерва. Вынул всё из лужи, отвинтил другой сегмент трубы, проебал болтик от хомутика. Нашёл новый болтик в запасах, попробовал и убедился, что вода всё равно не выходит. Убедился и в том, что матушка купила не Ядовитого Крота, а ароматизатор, непригодный для чистки засоров. Нашёл в шкафу за унитазом труп прежнего Ядовитого Крота. Отрезал ему намертво заклиненное горлышко и залил Ядовитого Крота в трубу, подождал, и убедился, что ничего не произошло. Начал работать сантехническим проволочным ершом. Вымыл говно налипшее на ёрш, отмыл всё.

Подождал, собрал трубы, убедился, что вода сливается. Вытер лужи. Обнаружил, что сорвало прокладку в другом месте, и вода льётся под раковину. Новой прокладки не, вырезал прокладку из какой-то резинки, поставил новую прокладку, вытер лужу и привернул уголок, который держал подставку для мясорубки и сломался полгода назад. Заменив уголок. Вынул котлету из-за батареи. Придвинул обратно холодильник и вынул сгнивший картонный ящик. Вытер лужу под холодильником, подобрал запчасти. Проверил и выяснил, что труба подтекает в третьем месте. Написал эссе о Достоевском. Услышал странный звук и понял, что вода подтекает в третьем месте, но рассмотрев третье место детально понял, что она подтекает только в момент резкого слива. Обнаружил, что в доме нет герметика. Снова всё вытер, отжал тряпки, сел за стол и съел пельменей.

А всё это время Чубайс лежал в снегу, как майор Вихрь, отстреливаясь от наёмных убийц

18 марта 2005

(обратно)

История про путешествие (I)

Это, в каком-то смысле литыбр. Но это литыбр прошлого. Я буду писать его несколько дней, поэтому недовольные могут смело гнать меня из ленты. Это история сугубо специфичная, и, я думаю, расцвеченная всякими фотографиями.

На самом деле, это история про Путь и Шествие — это название я украл у собственной, уже написанной книги, с совершенно другим сюжетом.

И теперь надо заставить себя написать историю пути Толстого из Ясной Поляны и шествия моих друзей по этому остывшему следу в промозглом ноябре.

Дорога была пасмурной и бессонной. Я думал о соотнесении себя с Толстым, подобно тому как Штирлиц становится немцем, всякий идущий этим следом превращается в Маковицкого.

Толстой бежал из Ясной Поляны странным образом — он слонялся по дому, кашлял и скрипел половицами, будто ожидал, что его остановят. Потом с дороги, кстати, он слал домой телеграммы под прозрачными псевдонимами. Он ждал знамений, но знамений не последовало. Всё было ужасно театрально, если забыть о том, что клюквенный сок обернулся кровью, и путь увёл его куда дальше Астапово.

Итак 9 ноября (27 октября старого стиля) в три часа ночи Толстой просыпается, в начале шестого ему закладывают лошадей. Он бежал рано утром — в темноте, прячась у каретного сарая, чтобы затем в рассветных сумерках бросится к станции, да не к ближней Козловой Засеке, а к дальнему Щёкино. Вот он бежит через сад — и теряет шапку, ему дают другую, потом как-то оказывается у него две шапки, как в известном анекдоте про памятник Ленина, который держит одну кепку в руке, а вторая красуется у него на голове.

Тут происходит самое интересное. Это был холодный ноябрь в предчувствии снега. Воспоминатели пишут, что было сыро и грязно. И на фотографиях похорон, уже после этой драмы отстроченной смерти, видны пятна снега, а не сплошной покров.

Бегство по снегу — зряшное дело, и это описал нам совершенно другой писатель. Его герои бормочут о снеге, и их не радует красота падающих в испанских горах хлопьев. В этом романе застрелившегося американского писателя всё живёт в ожидании снега. Все герои стоят там, задрав головы и ждут испанский снег в конце потому что они знают, что на свежем снегу хорошо видны следы, и не уйти от погони. И всё потому, что следы партизан хорошо видны на белом — и оборачивается всё чёрным.

Однако, прочь метафоры. Продравшись через сад Толстой оказывается в пространстве внешней свободы — но ведёт себя как зверь, подыскивая себе место для смерти. Будто партизан, он чувствует, что сзади дементоры с ружьями.

Толстой уезжает из Щёкино поездом в 7.55 — на грани рассвета, с учётом нашей часовой декретной разницы.

А вот что пишет Виктор Шкловский: «Владимир Короленко говорил, что Лев Николаевич вышел в мир с детской доверчивостью. Ни он, ни Душан Маковицкий не считали возможным солгать, например, они могли взять билет дальше той станции, до которой собирались ехать. Поэтому они оставляли после себя очень ясный след для погони».

Причём сам Маковицкий не знает, куда они едут и не спрашивает сам. Они сидят в купе посередине вагона второго класса и варят кофе на спиртовке. На станции Горбачёво они пересаживаются на поезд Сухиничи-Козельск, где, как оказалось, всего один пассажирский вагон. Там накурено, угрюмо, пахнет тем простым народом-богоносцем, который хорошо любить издали.

Толстой кутается, раскладывает свою знаменитую трость-стул, пристраивается на площадке, но потом возвращается в вагон. Там баба с детьми, надо уступить место. И он чуть полежав на лавке, дальше сидел в уголке.

Первый раз Толстой выходил и пил чай на станции Белёво. Поезда двигались, несмотря на прогресс, медленно и можно было выбегать в буфет даже не на главных остановках.

А вот про Белёво я расскажу в следующий раз.

20 марта 2005

(обратно)

История про Путь и Шествие (II)

Было удивительно холодно. Утренним нехорошим холодом, осенним и сырым, холодом после бессонной ночи. Мы подпрыгивали в машине — Водитель, Архитектор, Краевед, Музейщик и я.

Щёкинский вокзал был пуст. Толстой, похожий на Ленина сидел на лавке и ждал поезда. Блики семафорной сигнализации плясали на его гипсовом лбу.

Вокруг было мертво и пустынно. Дорога начиналась, но ехать было нужно вдоль железнодорожной лестницы. Сменились названия станции и исчезли прежние железные дороги — ехать так, как ехал Толстой, было невозможно. Я сидел сзади и думал о частной жизни Толстого, потому что все частные жизни похожи одна на другую, и люди, в общем-то, не очень отличаются.

Дочь Толстого Сухотина-Толстая написала об этой жизни так: «Мать просила мужа вернуться к сорок восьмой годовщине их свадьбы. Он согласился и вернулся в Ясную 22 сентября ночью. Последняя запись в его дневнике сделана накануне: «Еду в Ясную, и ужас берет при мысли о том, что меня ожидает… А главное, молчать и помнить, что в ней душа — Бог».

Этими словами заканчивается первая тетрадь дневника «Для одного себя» Льва Толстого.

Увы, в Ясной Поляне отца ожидали всё те же тревоги, что и в предыдущие месяцы. Мать, продолжая поиски, наткнулась на маленькую книжку: это был секретный дневник. Она схватила и спрятала его. Отец подумал, что он его потерял, и начал другую книжку. На ней поставлена дата 24 сентября. «За завтраком начал разговор о Д. М. (то есть о статье «Детская мудрость», которую писал отец), что Чертков — коллекционер, собрал. Куда он денет рукописи после моей смерти? Я немного горячо попросил оставить меня в покое. Казалось — ничего. Но после обеда начались упреки, что я кричал на неё, что мне бы надо пожалеть её. Я молчал. Она ушла к себе, и теперь 11-й час, она не выходит, и мне тяжело.

…Иногда думается: уйти ото всех».

Я вернулась в Ясную в октябре. Там творилось нечто ужасное! Сестра Александра после ссоры с матерью, переехала в свое маленькое имение по соседству с Ясной Чертков больше не показывался. Мать не переставая жаловалась на всех и на вся. Она говорила, что переутомилась, работая над новым изданием сочинений отца, которое она готовит, измучена постоянными намеками на уход, которым отец ей грозит. Она добавляла, что не знает, как держать себя по отношению к Черткову. Не принимать его больше? Муж будет скучать в его отсутствие и упрекать её за это. Принимать его? Это было выше её сил. Один взгляд на его портрет уже вызывал у неё нервный припадок. Именно тогда она и потребовала от отца, чтобы все дневники были изъяты от Черткова. Отец и на этот раз уступил. Но эта непрерывная борьба довела его до последней степени истощения.

3 октября у него сделался сердечный припадок, сопровождавшийся судорогами. Мать думала, что наступил конец. Она была уничтожена. У нее вдруг открылись глаза на происходившее. Она признала себя виновной, поняла, какая доля ответственности за болезнь мужа лежит на ней. Она то падала на колени в изножье его кровати и обнимала его ноги, которые сводили конвульсии, то убегала в соседнюю комнату, бросалась на пол, в страхе молилась, лихорадочно крестясь и шепча: «Господи, господи, прости меня! Да, это я виновата! Господи! Только не теперь еще, только не теперь!»

Отец выдержал припадок. Но только еще больше сгорбился, а в его светлых глазах появилось еще больше грусти.

Во время этой болезни сестра Александра вернулась домой и помирилась с матерью, а мать, призвав на помощь все свое мужество, попросила Черткова возобновить посещения Ясной Поляны. На нее было жалко смотреть в тот вечер, когда после своего приглашения она ждала его первого визита. Она волновалась, было видно, что она страдает. Возбужденная, с пылающими щеками, она наполняла дом суетой. Она поминутно смотрела на часы, подбегала к окну, затем бежала к отцу, который находился в своем кабинете. Когда Чертков приехал, она не знала, что ей делать, не находила себе места, металась от одной двери к другой, ведущей в кабинет мужа. Под конец она бросилась ко мне на шею и разразилась горькими рыданиями. Я старалась ее успокоить и утешить. Но ее больное сердце не могло уже найти покоя.

Дальше все шло хуже и хуже. 25 октября, за три дня до своего ухода, отец пишет: «Все то же тяжелое чувство. Подозрения, подсматривание и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать об ее положении, и жаль, и тоже не могу…» В тот же день он пишет: «Всю ночь видел мою тяжелую борьбу с ней. Проснусь, засну и опять то же».

Ещедва дня, и вот в ночь с 27 на 28 октября ему был нанесён удар, которого он ждал, и он покинул навсегда Ясную Поляну».

21 марта 2005

(обратно)

История про чудовищ

У Азиза Несина, хорошего турецкого писателя, есть рассказ «Мы, люди». Этот рассказ мне очень нравится, и он важен для моих историй о Толстом. Чтобы не нарушать Закон об авторском праве, я, поработаю Мошковым боязливо и аккуратно. Руководствуясь ст. 19 ЗоАиСП, я выложу фрагмент этого рассказа, «в объеме, оправданном целью цитирования».

Так вот, «…В городе был дом, а в доме жил Человек. Проснулся он как-то раз в своей постели, сладко зевнул — и вдруг видит: рядом с ним, на подушке, покоится голова неведомого чудовища. Глаза буйволиные, уши ослиные, нос — как пятачок у свиньи. А из-под одеяла торчат огромные — во сто раз больше, чем орлиные, когти, да хвост наподобие собачьего. А ведь помнил Человек: накануне он лег со своею женой. Да не только накануне: тридцать лет они делят ложе.

Только увидел он чудовище в своих объятиях, сразу убрал руки, притиснулся к стене и заорал во весь голос. Чудовище сразу проснулось и спрашивает:

— Что с тобой, муженек?

Голос у чудовища человечий. Точь-в-точь как у жены. Разве немного помягче да поприятнее, чем обычно.

Как был, в одном исподнем, соскочил Человек с кровати и забился в угол. И чудовище в розовой комбинации поднялось. Господи, до чего же оно было страшно! Груди отвислые — словно два пустых мешка. Волосы длинные, как у ведьмы, и грубые, как щетина. Шагнуло вперед чудовище и спрашивает:

— Что с тобой случилось, муженек? Что случилось?

До чего же у него милый, добрый голос, у этого страшилища!

Закрыл Человек лицо руками, чтобы не видеть чудовище и опять заорал благим матом.

Тут дверь отворилась, и в комнату вошли три страшных существа. Ноги у них были человеческие, а туловища змеиные, с блестящею чешуёю. Уши острые. Волосы походили на паклю, и у одного были такие длинные, что спадали на плечи.

Глаза у Человека полезли па лоб, и он заорал:

— Пошли прочь!

К нему подбежал длинноволосый:

— Папа! Папочка!

II тут они все трое закричали:

— Папочка! Что с тобой?

Человек остолбенел. Странные существа — помесь человека, змеи и мула — говорили голосами его детей.

Человек кинулся к дверям:

— Ма-ама!

Была у него мать, — старушка лет восьмидесяти.

— Что случилось, сыпок? — донесся ее голос из соседней комнаты.

Отворил Человек дверь — и чуть не упал в беспамятстве. Перед ним стояла шелудивая корова с человеческим лицом. Разинув пасть, она спросила — а голос у нее был точь-в-точь как у матери:

— Что с тобой случилось, сынок?

Человек стал торопливо натягивать на себя одежду. А все пять чудовищ стояли вокруг него и наперебой повторяли:

— Что с тобой, дорогой? Ты почему смотришь на пас так испуганно? — спросило чудовище с буйволиными глазами и ослиными ушами.

— Ты почему дрожишь? — спросило одно из страшных существ с похожими на паклю волосами.

— Убирайтесь, все убирайтесь! — закричал Человек и выскочил на улицу.

Но что это? Улица заполнена странными невиданными тварями. Это и не люди и не звери. Слон с головой носорога. Буйволы с мордами гиен и змеиными хвостами. Верблюды с мордами орангутангов. Лягушки величиной с корову — и головы у них человечьи. Если бы выпустить всех зверей из зоологических садов, и то бы зрелище было не такое страшное. Но ведь это были не звери.

Схватившись за голову, Человек побежал. Но кругом были все те же безобразные твари. Он мчался не переводя дыхания, пока не оказался у дверей учреждения, где работал. Взбежав по лестнице, он убедился, что и тут полным-полно этих мерзких тварей. Человек вбежал в свой кабинет и уселся за стол. Нажав кнопку звонка, он вызвал посыльного. Появился индюк на человеческих ногах и с собачьей головой.

— Слушаю вас, эфенди.

— Я схожу с ума… схожу с ума!.. — закричал Человек.

— Почему? Вы сильно расстроены? — спросил индюк хорошо знакомым голосом посыльного.

Человек закрыл глаза и велел:

— Позовите мне госпожу Ф.

— Слушаюсь.

Госпожа Ф. служила в конторе машинисткой. Девушка она была очень красивая, и Человек любил её до безумия. Немного погодя дверь отворилась, и, поблескивая мокрым туловищем, в комнату ввалился тюлень на четырех собачьих лапах.

— Ты кто такой? — вскричал Человек.

— Вы меня вызывали, — ответил тюлень.

Чувствуя, что вот-вот потеряет рассудок, Человек бросился в кабинет генерального директора. За столом восседало отвратительное чудовище.

— Должно быть, я сплю. Сплю. Вижу сон, — пробормотал Человек и выбежал на улицу.

И снова он оказался среди невиданных тварей: исполинских пауков, сколопендр размером со слона, скорпионов с человечьими головами, крокодилов на гусиных лапах.

— Спасите! Спасите! — крикнул Человек и заметался по городу.

На его крик со всех сторон сбегались чудовища. Они пытались его догнать, но им это никак не удавалось. С трудом он увернулся от гиены. Кабан подставил ему полису, он упал, но тут же вскочил и снова побежал, не переставая громко кричать:

— Спасите! Помогите!

Погоня продолжалась несколько часов. Наконец усталого, обессилевшего Человека загнали в какой-то тупик.

— Вах, вах, — причитали чудовища, окружив его со всех сторон. — Бедняга совсем рехнулся.

Человеку крепко связали руки и ноги. Но этого показалось мало. Ему надели наручники, заковали ноги цепью, потом его уложили в повозку и отвезли к зданию с табличкой «Психиатрическая лечебница». Его внесли в кабинет с надписью «Главный врач».

— Спасите! — взывал Человек. Неужели тут нет ни одного человека? Спасите!

В комнату вошел странный краб с ногами верблюда и в белом халате.

— Развяжите! — велел краб.

Человека освободили от веревок и цепей. Он тотчас же повернулся спиной к чудовищам, собравшимся в кабинете, и сел, уткнувшись головой в колени.

Краб в белом халате ласково спросил:

— Что с вами?

Не поднимая головы, Человек ответил:

— Ничего.

— Почему же вы отвернулись?

Человек рассказал обо всем, что произошло с ним в тот день, и снова простонал:

— Где же люди? Куда они подевались?

В ответ послышался сдавленный смешок.

— Всё ясно. Я вас быстро вылечу.

Краб повернулся к огромной черепахе:

— Принесите-ка, дорогая, ему зеркало. Пусть посмотрит па себя.

Два чудища — помесь свиньи и гиены — принесли большое зеркало.

Человек увидел в зеркале еще более страшное, отвратительное существо, чем все, которые он, видел с самого утра. Лицо человеческое, все в крови и гное. Изо рта торчат дна огромных клыка. Уши ослиные, глаза — выпученные, большие, как блюдца. На макушке — ветвистые рога. А туловище как у ящерицы: чешуйчатое, ядовито-зеленого цвета.

Человек вскрикнул от ужаса и упал без чувств. Через некоторое время он очнулся и усталым голосом спросил:

— Где я?..

Доктор в белом халате ответил:

— Вы в больнице. Как себя чувствуете, вам лучше?

Человек улыбнулся:

— Благодарю вас, господин доктор, я чувствую себя превосходно.

Доктор сказал:

— Если и в следующий раз с вами случится что-нибудь подобное, взгляните на себя!..

Рядом с доктором стояли две красивые молодые девушки-ассистентки. Поблагодарив их всех, Человек вышел из лечебницы. По улицам, как и всегда, шли самые обыкновенные люди. До вечера он работал в своем учреждении. Потом пошел домой.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?.. — спросил он жену.

— Доброе утро, — ответила жена. — Ты что-то сегодня заспался… Кофе готов, мы ждем тебя.

Человек встал с постели, умылся, поцеловал детей. Из соседней комнаты послышался голос:

— Как себя чувствуешь, сынок?

Человек ответил:

— Прекрасно, мамочка. А как ты? Хорошо?

Из книги «В одной стране Хонтиринам, 1966. Перевод В. Кузнецова.

21 марта 2005

(обратно)

История про Белёв (I)

…Но толку-то — мы давно были в дороге. Махала нам вслед с золотого поля звезда из шесть крапивных ветвей — «по имени сего города». А встречал путешественников из Крапивны горящий гербовой сноп колосьев, ибо городской герб Белёва был создан Франциском Санти в начале XVIII века. В бумагах ему присланных, единственно, что интересного говорилось об этом городе, так это о страшном большом пожаре. Этот пожар истребил "посацких людей многие дворы", да и "замок рубленый весь сгорел".

На самом деле Белёв был знатным городом. Он — ровестник Москвы, так как упоминается в летописях с 1147. Сначала Белёв был под Литвой, а в 1494 присоединён к Москве и входил в засечную полосу. После долгих блужданий между скользкими боками губерний он оказался уездным в тульской — причём вторым в губернии после самой Тулы. Столица яблочной пастилы — такие сведения почему-то особенно поражают. Или то, что здесь "развито плетение кружев на коклюшках".

Но первой строкой в списке нужных человечеству вещей, что производятся в Белёве, значатся огнетушители порошковые. Это волшебное предвидение Санти, сила герба. Уж потом за огнетушителями идут цилиндры тормозные, что плодоовощные консервы, да соки того же извода, и вслед — коклюшки, с пастилой. И плывёт кораблём поблизости мужской монастырь Св. Макария Жабынского — белёвского чудотворца.

Город назван по реке Белёве, что впадает в Оку — и говорили, что это от мутного течения белей — воды и светло-серых супесей с подзолистыми почвами. Красный кирпич монастырей, изъеденных временем, с выкусанным и утерянным мясом стен плыл над этой мутной водой. Внутри монастыри были наполнены человечьим жильём, да грядками. Курились трубы, спали блохастые собаки — но люди ушли производить порошковые огнетушители, плодоовощные соки и отправились вязать на коклюшках.

Сквозь скелеты куполов плыли белёсые облака.

В Белёве мы пошли в столовую на рыночной площади. Настоящий путешественник сливается с дорогой медленно — он прикасается к ней через тысячу мелочей и важных событий — но главное…

21 марта 2005

(обратно)

История про Белёв (II)

но часто упускают главное. Главное — это дорожный корм… Путевая еда превращает путешественника, она замещает в нём домашнюю плоть. И чем дальше ты удаляешься от дома, тем больше это превращение. Вот ты уже научился резать барана, а вот ты хлебаешь ложкой из оловянной миски, и гортанно кричат твои попутчики, спорят о чём-то. Ты делаешь ещё несколько глотков и вытираешь руки о халат. Да, вот ты уже и в халате, и в этот момент чужая речь становится для тебя родной.

Вот что такое дорожная еда — каменеющий хлеб и банка тушёнки-американки в вещмешке, мытый пластиковый стаканчик и неизвестное существо, погибшее смертью Жанны д’Арк — всё превращает тебя, из сидельца в человек дороги — если не сгинешь от несварения желудка.

И мы притормозили у белёной белёвской белой известковой стены и шагнули внутрь.

В этот момент странные вещи начали твориться со временем. В дороге время течёт особенно, оно прыгает и скачет, его взбалтывает на ухабах. Никто не знает, что случится с близнецами — и никакая относительность ничего не объяснит.

Толстой, как пишет про это Шкловский, вспоминал, что встречался с Герценом каждый день полтора целых месяца каждый день. Но Толстой был в Лондоне шестнадцать дней, и через полвека воспоминания утроились — время путешествия растянулось.

Дорога произвольно меняет все четыре вектора координат, и время — в первую голову.

Итак, мы ступили в сырой мир столовой. Там, на иконном месте висел плакат:

Архитектор уткнулся безумными глазами в стойку — и было чему удивляться. Там, на тарелочке лежала живая еда мёртвой Советской власти. Там стояли совнархозовские весы с тонкой талией, там пахло прелым и скучала старуха в белом.

Мы взяли крохотные чеки, похожие на троллейбусные билеты нашего детства, и пошли к раздаточному окошку.

Тарелки с битым краем и реликтовой надписью «общепит» содержали капустный суп. Погибшая армия серых макарон лежала в соусной жиже. Водку нам продали, посмотрев на часы — мы проследили взгляд кассирши, и всё стало ясно.

Внутри столовой стоял вечный ноябрь восемьдесят второго, Ленин на металлическом рубле давал отмашку на одиннадцать часов — время прыгнуло и остановилось.

Наш «Фольксваген» превратился в зелёную буханку «УАЗа» (Водитель побледнел). Жидкое время лилось в стеклянные мухинские многогранники. Водка звалась «Гаубица» — от неё у Архитектора тут же выскочили глазные яблоки — точь-в-точь, как у диснеевского персонажа. Впрочем, какие диснеевские персонажи в восемьдесят втором году. В одной повести у Виктора Некрасова есть эпизод, когда, он, уже старый и заслуженный писатель, приплыв на теплоходе в Волгоград, идёт в лёгком подпитии по улице. Видит сдвинутую крышку люка и через эту дыру зачем-то спускается в какой-то канализационный люк и проходит по коридору. И внезапно попадает в сорок второй год, в разбитый подвал.

— Ну что, капитан, мины-то поставил? — спрашивают его.

Там сидят его друзья — некоторые уже убитые, те, кто выживут, и те, кого убьют после. Они наливают трофейного, сажают за стол. И у него начинается жизнь наново, жизнь, из которой не вылезти обратно в люк, а надо лезть наверх и проверять боевое охранение.

Но нам судьба надавала плюх, встряхнула за шиворот и выпихнула вон.

Мы упали в немецкую железку, будто в утлый чёлн. Мотор фыркнул и русская дорога начала бить нас по жопам

21 марта 2005

(обратно)

История про Калугу и Циолковского. (I)

…В городе Калуге есть местный святой — это блаженный Лаврентий, что вёл в общем-то спокойную жизнь.

Однако, мне рассказывали, что на некоторых иконах его изображают с топором. Действительно во время одной из битв с басурманами, он спас положение в битве на кораблях. Лаврений, вроде бы сидевший в своей норе, вдруг появился подле князя и покрошил всех врагов в капусту, а потом снова вернулся к своим блаженным занятиям.

Я представлял себе этого святого похожего на Герасима, лишённого собаки. С нечленораздельной речью и острым топором. Скрытая сила, и недоступное обывателю служение.

Вечная готовность благостного человека кого-то отпиздить и вернуться домой как ни в чём не бывало. Но гениями места в Калуге стали совершенно другие люди. Калуга была городом самозванцев — тропинку начал торить известный, хотя и второсортный персонаж. Здесь жил и пользовался почётом Лжедмитрий II, пока его не зарубил на охоте обиженный сподвижник Урусов. Могила его с почитанием содержалась в одном из соборов — дальнейшая судьба её неизвестна, а собор был, вестимо, разрушен.

Лжедмитрия убили в лесу через реку от музея космонавтики.

И это ключ к Калуге — не заточник Шамиль, не спички тут самостоятельного значения не имеют.

Мистика царит в этом городе, как не отмахивайся от неё топором Лаврентий. Мы въезжали в Калугу вечером и в дороге говорили о глобусах. Глобусы, известное дело, бывают разные. Раньше, при Советской власти, на спичках, что стоили тогда ровно одну копейку, изображали дом-музей Циолковского — с каким-то встроенным толстым тупым пенисом. Другой пенис поострее стоял рядом — на горе, рядом с огромным шаром, что символизировал Землю — или спускаемый космический аппарат.

Шар был похож на глобус, точно так же, как были похожи на глобусы десятки спускаемых космических капсул советского производства. Они были похожи на уменьшенные модели земного шара, что сыпались с небес, вместо Арарата выбирая Джезказган.

Мои знакомцы-лесопильщики как-то приехали в Калугу в грозовую ночь — правда совсем не затем, чтобы сличить художественный шедевр по цене 1 коп. с настоящим видом. В эту грозовую ночь, поднялся страшный ветер.

Оказалось, что гигантский шар на горе, сделанный из листового алюминия — внутри полый. Он крепился к постаменту тремя болтами. От порыва сильного ветра болты, наконец, лопнули, и шар покатился по безлюдной вечерней улице. В небе бушевали сполохи, страшный шар катится под уклон. Блики сверкали на его поверхности. Нетрезвые обыватели застыли у окон со стаканами в руках и стеблями зелёного лука во рту. Земля стронулась с места, и не найдя точки опоры пошла в разнос.

Лаврентий спал, и наточенный топор отделял его от мира, как меч от Изольды.

Ну, а другие путешественники рассказывают эту историю по-своему.

22 марта 2005

(обратно)

История про Козельск, Оптину Пустынь и Шамордино

Архитектор мне сказал:

— Не надо, не пиши про Оптину, не надо. Тема известно какая, Краеведу может быть неприятно, ты человек буйный… Не надо.

Я согласился, потому что подвержен лени с одной стороны, а с другой стороны, напишу здесь потом, когда лента ускачет вперёд и только сумасшедшие будут производить геологические изыскания в древних пластах.

Upd. Я вставил в старый пост про Белёв несколько фотографий — начиная с той, на которой есть Белёва и те самые остовы куполов. Они большие и заинтересуют только того, кого надо — так что никому и не помешает.^[9]

22 марта 2005

(обратно)

История про Калугу и Циолковского. (II)

И вот, наконец, явился Циолковский. Он похож на гения места Калуги, и одновременно, на икону советской космонавтики. Судьба икон часто незавидна, а посмертная судьба Циолковского чем-то напоминает судьбу Чернышевского — да не того, что мы знали со школы, а того, что был описан Набоковым. Набоковский герой получает в качестве рецензий на свою книгу о критике-демократе целый ворох бессмысленных статей, и, среди прочих, отзыв Кончеева — читай — Ходасевича: «Он начал с того, что привёл картину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить, причем непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. «Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесен в эмиграцию, вместе с другими, более нужными вещами", — и этим Кончеев объяснял stupéfaction, вызванную появлением книги Федора Константиновича ("кто-то вдруг взял и отнял портрет")».

Вот так и скажешь о Циолковском, что он — мистик и фёдоровец, откуда ни возьмись появится обиженный. Скажешь, что Циолковского нельзя считать автором формулы реактивного движения — и вовсе.

Он похож на крошку Цахеса — сам не будучи самозванцем, он повернул дело так, что за него всё сказали другие. Ему, как промышленные области национальным республикам передали уравнение Мещерского v=u*ln(m2/m1), закрыли глаза на все кампанелловские безумства. Это был мистик, которого материалистическое государство извлекает из небытия и ставит на пьедестал.

Это был почти Лысенко — в конце тридцатых, когда выкосили всех материалистов-практиков, звезда Циолковского сияла по-прежнему. Но от упыря-Лысенко его отличала жизнь бессребреника и монаха. Циолковский был настоящим наследником Фёдорова — и в том, что его похоронили среди живых, на большой городской площади.

Однажды, находясь в одном странном уединённом месте, я пересказывал собеседнику теорию мыслящих атомов Циолковского.

Собеседник вежливо выслушал меня, а потом зыркнул глазами и сказал:

— Дело-то не в этом, не в этом дело. Циолковский был учителем в Боровске. В Бо-оров-ске! Ну, какие ещё могут быть вопросы? Вот ты был в Боровске?

Я был в Боровске очень давно — года тогда начинались на семьдесят… Тогда я ползал по монастырю пауком — стены монастыря были разбиты и выдавали грамотную работу гаубичной артиллерии.

Я смутился — поездка тогда обернулась для меня личными неприятностями, но я не знал, что так всё связано.

— В Боровске! В Боровске! — назидательно закончил мой собеседник.

Он оставил след в Боровске, хотя родился под Рязанью, а жил в Вятке и Москве. В то время, Циолковский думает вылезти на свет, на расстоянии двухсот вёрст от женщины на сносях русский писатель двадцати девяти лет от роду пишет: «Денег нет. Прошла молодость!». Севастополь срыт, у России нет флота, в воздухе пахнет реформами и невнятицей. Но, всё равно, Циолковский стал гением места только в Калуге.

22 марта 2005

(обратно)

История про люстру Чижевского

А вот, кстати. Я думаю, что меня читает большое количество вменяемых людей, не говоря уж о моих сотоварищах по физическому факультету.

Я бы хотел задать вот какой вопрос: что вы думаете о люстре Чижевского? За неимением ответа на этот вопроса, я готов с интересом выслушать любое рассуждение собственно о Чижевском.

Принципиальная для меня ремарка: это не является сбором материала для какой-либо журналистской статьи, но, может. я напишу какую-нибудь книгу о Циолковском — хотя это предмет безумный, да.

23 марта 2005

(обратно)

История про Калужского мечтателя

Интересно, что происходит с адептами Циолковского нынче.

На самом деле у Циолковского было четыре агрегатных состояния. Одно состоялось и длилось при царизме — время асктичных занятий науками и философствований в духе Бёме, когда оторвав глаза от верстака, он видел в небе знамения. Второе — в первые послереволюционные годы — когда Земля соскочила со своей оси и от Солнца оторвался кусок. Всё стало можно, и "не может быть" сбывалось на каждом шагу. В своё третье состояние Циолковский пришёл после смерти — когда страна искала исторической основы космическим полётам. Циолковский, и так-то удивительно хорошо вписывавшийся в советскую науку, тут отказался как нельзя кстати.

И, наконец, четвёртое состояние Циолковского явилось миру когда советский космический челнок погиб под стенами и потолком своего ангара — точь-в-точь, как корабль аргонавтов. В этот момент вспомнили о Циолковском как о мистике. Потому что когда разрушена иерархическая система знания, наступает великий час мистиков. Кто написал уравнение Мещерский или Циолковски — никому не интересно. Теософия и спиритизм будто радостная весёлая пена сопровождают подлинную демократию.

А вот:

"Понятно, что Циолковский не мог пройти мимо проблемы одновременности и трактовал он ее весьма оригинально: «Особому рассмотрению должно быть подвергнуто представление о "мгновенности" времени… Что такое мгновенность? Мгновенная передача импульсов от одного конца стержня к другому. Говорят, что такой мгновенный процесс совершается вне времени, но только в пространстве. Но опять-таки это неверно, ибо мгновенность может быть одной тысячной, одной миллионной или одной миллиардной и так далее секунды. Значит, никакой мгновенности не существует, и физики не должны пользоваться этим ложным термином. Мгновенность, как и одновременность, в покоящихся и движущихся системах суть проявление нашей крайнего невежества! Серьезно говорить о мгновенности просто нельзя, ибо она только удобная форма, принятая для "объяснений" событий.

Особенно странной мне кажется "мгновенность", которой оперирует Эйнштейн в своей теории относительности. Конечно, никакой мгновенности в природе не существует то, что он относит за счет понятия "вне времени", происходит в ничтожные доли секунды, как искусственной единицы, и за счет пространства, как он справедливо полагает. Если время как явление природы существует, то ничто может быть вне времени, ибо это — бессмыслица. Если времени не существует, тогда из него нельзя создавать обязательный фактор движения системы и украшать земными часами все космические стержни, а Минковскому из абстрактного понятия времени делать четвертую координату, которую приставляют к трехмерному пространству. Надо согласиться, что это удобная конструкция, особенно для электродинамики, но насколько она реальна — это ещё никем не доказано!».

В современной научной литературе широко распространена точка зрения, согласно которой понятие мгновенности не имеет физического смысла, поскольку оно будто бы является следствием преодоленного наукой представления о дальнодействии и бесконечных скоростях. Однако подобный подход вытекает из глубоко укоренившегося мнения об отсутствии скоростей, превышающих скорость света. Мифический закон «предельности скорости света», являющий собой типичную абсолютизацию и фетишизацию конкретного математического соотношения, не выдерживает никакой критики. Вывод о существовании якобы непреодолимого «светового барьера» зиждется на сугубо формальных основаниях — абсолютизированном истолковании релятивистского коэффициента, подкоренное значение при определенных условиях обращается в нуль.

Но одно дело объективные физические закономерности, и совсем другое — их математическое описание. Все эффекты, вытекающие из преобразований Лоренца, касаются в первую очередь численных значений, возникающих из соотношения между механическим перемещением инерциальной системы отсчета и процессом распространения света. Данное объективное отношение, будучи выражено в математической форме, может принимать любые численные значения, включая нулевые и бесконечные. Но это вовсе не налагает непременного запрета на движение в зависимости от того, что получается в результате конкретных математических преобразований или расчетов — нуль или бесконечность. Если вместо скорости света подставить в релятивистские формулы скорость звука (что вполне допустимо, и такие подстановки, отображающие реальные физические ситуации, делались), то получится аналогичный результат: подкоренное выражение релятивистского коэффициента способно обратиться в нуль. Но никому же не приходит в голову утверждать на этом основании, будто бы в природе недопустима скорость, превышающая скорость звука. Чем же, в таком случае, оправдать абсолютизацию математического отношения, из которого якобы вытекает «предельность скорости света»? Какую же, в таком случае, реальность описывают знаменитые релятивистские формулы, вы текающие из преобразований Лоренца? Только ту, которая зафиксирована в самих формулах, — и никакую другую причем не в космических масштабах, а в строго определенных границах, очерченных самими же формулами: есть две системы отсчета — условно неподвижная и условно перемещающаяся (в любое время их можно поменять местами) а параллельно равномерному и прямолинейному перемещению движется луч света (что-то вроде следующего: лодка (в темноте) отплывает от берега, а в корму ей светят фонариком). Релятивисты же обыкновенные изменения в числовом соотношении временных отрезков и пространственных длин пытаются экстраполировать на все время и пространство, абсолютизируя тем самым математические формулы, имеющие ограниченную сферу приложения.

Что касается реальных сверхсветовых скоростей, то они давно уже получены в опытах, которые ставились Н. А. Козыревым, А. И. Вейником, В.П.Селезневым, А.Е.Акимовым и другими отечественными учеными. Обнаружены и внегалактические объекты, обладающие собственной сверхсветовой скоростью. И российские, и американские физики получили сходные результаты в активных средах. Однако абсолютизировано понятый релятивизм заставляет догматически мыслящих теоретиков настаивать на своих абсурдных интерпретациях, а заодно приструнивать экспериментаторов, открывающих факты, в корне противоречащие всяким теоретическим домыслам.

Цит по: Дёмин Валерий. Циолковский. — М.: Молодая гвардия, 2005. С.196.

23 марта 2005

(обратно)

Калужский мечтатель ещё раз

Среди изобретений Циолковского было замечательное: "Нельзя ли применить центробежную силу к поднятию за атмосферу, в небесные пространства? Я придумал такую машину. Она состояла из закрытой камеры или ящика, в котором вибрировали кверху ногами два твёрдых эластичных маятника, с шарами в верхних вибрирующих концах. Они описывали дуги, и центробежная сила шаров должна была поднимать кабину и нести её в небесное пространство". С. 36.

Впрочем, в цитируемой книге я нашёл следующий крик души, принадлежащий биографу: «А какие документы нужны для подтверждения факта гениальности? Справку из милиции? домоуправления? лечебного учреждения? Академии наук? Циолковского ведь при жизни даже за ученого не считали. Скрепя сердце говорили об изобретателе-самоучке и неисправимом чудаке — не более. Это о нем-то, которого уже спустя четверть века мировое научное сообщество признало ученым равным Ньютону или Ломоносову! Сказанное вполне относится и к Чижевскому.

С теми же, кто воспринимает реальную действительность лишь в виде мозаики эмпирических фактов, говорить на тему творческой гениальности, её природы и ноосферных каналов связи с Космосом — вообще бесполезно. Да и нужно ли? Их еле слышимое шелестение быстро утихнет и ещё быстрей забудется, а шелуху псевдоаргументов сдует очистительный ветер времени. Гении же и титаны как стояли гранитными глыбами, так и останутся стоять, превратившись вечные обелиски человеческой славы. Тем же, кто продолжает требовать каких-то документальных подтверждений и тщится бросить тень на гениев (и хотя бы так обозначиться в немеркнущем сиянии их славы), могу сказать: «Не сомневайтесь в гениальности великих — в их мир вам все равно не дано проникнуть и вам не понять его, как не понять сокровенных тайн Вселенной и закономерностей единения макрокосма и микрокосма. Не лейте грязь на гениев — к ним она не пристанет, а рикошетом вернется к вам. Не плюйте в святыню — попадете в самого себя. Шельмование гения не принесет ничего, кроме собственного бесчестия и презрения в глазах потомков». Сказанное относится к более-менее порядочным представителям ученого сословия, которым по своим объективным и субъективным задаткам не дано проникнуть в сферы высшего знания.

Но есть еще более подлый тип пакостников и охальников в науке (и не только в ней). Так и хочется назвать их отбросами рода человеческого. Их внимания, естественно, не смог избежать и Циолковский. Им явно не дают покоя лавры Герострата: ниспровергая великих предшественников, они тем самым пытаются хоть как-то утвердить в глазах окружающих собственный авторитет (точнее — абсолютное отсутствие такового). В действительности все оказывается гораздо проще, и мы имеем дело с обыкновенным клиническим случаем: страдая комплексом неполноценности и осознавая собственную бездарность, таким интеллектуальным Геростратам не остается ничего другого, как только заниматься очернительством великих сынов человечества. Впрочем, о подобных интеллектуальных уродах, паразитирующих на теле научного сообщества, вообще не хочется говорить…». С. 109–110.

Каков стиль, а! Умри, Денис, умри, сука!

Но в конце-то всё разъяснится — потому на сладкое в этой книге рассказывается о нескольких ступенях космистского видения. Первая — народный космизм: фольклор, былины и сказания. Вторая — литературно-художественный космизм (Данте), Байрон (с мистерией "Каин"), Избяной космос Николая Клюева и Сергея Есенина и гуманизированный Иван Ефремов.

Третья ступень — философский космизм. Это И цзин, Анаксемандр, Эмпедокл, Анаксагор, Платон, ля-ля-ля… Кант, Гегель, Шеллинг, Бердяев, Флоренский.

Четвёртая ступень — научный космизм. Бекетов, Н. А. Морозов (тот самый, да!) Н. А. Козырев, Гумилёв, Лосев, Вернадский, Чижевский и хирург Пирогов.

А вот пятая ступень "В своё время Н. Ф. Фёдоров (сам из рода князей Гагариных)… Бля! Бля! вдохновил пылкого юношу Циолковского на космический подвиг, тот передал эстафету космического дерзания С.П.Королёву. с. 281.

Всё, крибле, крабле, спать пора, бля. Напиться бы, коли я достиг такого градуса посвящения в космизм — да кроме спирта ничего нет. Пожалел бы меня кто.

23 марта 2005

(обратно)

История про телевизор

Нет, всё-таки Радзинский — это безумный актёр-одиночка, дорвавшийся до сцены.

Напрасно я это написал — все сразу стали острить и обижать трагика. А я сейчас нарезал языка, добавил хрена, выпил можжевеловой водки и подобрел. А про Радзинского я двано написал здесь.

25 марта 2005

(обратно)

История про Козельск

От нечего делать я всё-таки отвлекусь от жульверновского Циолковского и напишу про Козельск — чтобы не нарушать временного запрета писать про Оптину Пустынь.

Так вот — хорошая цитата про Козельск следующая:

"Эй! — сказал он, обращаясь к царедворцам, — здесь ли тот разбойничий воевода, как бишь его? Микита Серебряный?

Говор пробежал по толпе, и в рядах сделалось движение, но никто не отвечал.

— Слышите? — повторил Иоанн, возвышая голос, — я спрашиваю, тут ли тот Микита, что отпросился к Жиздре с ворами служить?

На вторичный вопрос царя выступил из рядов один старый боярин, бывший когда-то воеводою в Калуге.

— Государь, — сказал он с низким поклоном, — того, о ком ты спрашиваешь, здесь нет. Он тот самый год, как пришел на Жиздру, тому будет семнадцать лет, убит татарами, и вся его дружина вместе с ним полегла.

— Право? — сказал Иоанн, — а я и не знал!..".

25 марта 2005

(обратно)

История про то как Константин Эдуардович поссорился с Николаем Егоровичем

Меня попросили рассказать, как Циолковский ругался с Жуковским. Это, вообще-то, круче, чем «Девушка и Смерть». Поэтому я процитирую уже известную и цитировавшуюся мной книгу — что называтся в оговорённых 19 статьей ЗоАиСП объёмах. Так вот про двух отцов — космонавтики и русской авиации там существует вполне анекдотическая история. В ходе неё Жуковский именуется отцом русской авиации исключительно в кавычках. Рассказ такой:

«В начале 90-х годов XIX века, Жуковский содействовал публикации статьи Циолковского «Давление жидкости на равномерно движущуюся поверхность», написанную еще в Боровске и являющуюся 1-й частью более обширной работы «К вопросу о летании посредством крыльев».

По просьбе профессора Столетова Жуковский дал на нее краткое письменное (положительное) заключение. Эта рецензия на небольшом листе некоторое время хранилась у Циолковского и даже была опубликована в одной из его брошюр. В частности, «отец русской авиации» писал: «Сочинение г. Циолковского производит приятное впечатление, так как автор, пользуясь малыми средствами анализа и дешевыми экспериментами, пришел по большей части к верным результатам. Оригинальная метода исследования, рассуждения и остроумные опыты автора не лишены интереса и, во всяком случае, характеризуют его как талантливого исследователя. <…> Рассуждения автора применительно к летанию птиц и насекомых верны и вполне совпадают с современными воззрениями на этот предмет».

Однако вскоре, когда настроение Жуковского переменилось, он решил во что бы то ни стало заполучить собственный автограф назад и неоднократно обращался к его хранителю через третьих лиц, предлагая даже денежное вознаграждение в размере 25 рублей, но неизменно получал вежливый отказ. Тогда был предпринят другой шаг. Однажды (дело было перед Первой мировой войной) к Циолковскому, как он сам рассказывал, явился незнакомый молодой человек, заявивший, что хочет написать статью о дирижабле его конструкции. Особенно просил показать ему подлинник отзыва Жуковского, дабы снять копию. Снять-то он ее снял, но вот после ухода юноши вместе с ним исчез и подлинник рецензии, который перед тем Жуковский безуспешно пытался аннулировать иными средствами.

Позже Циолковский уже не питал никаких иллюзий относительно личностных качеств «отца русской авиации»; по поводу одного из самых неприятных фактов своей творческой биографии он говорил буквально следующее: «Больно и печально вспоминать отношение ко мне профессора Николая Егоровича Жуковского. Я долгие годы не мог даже допустить мысли о том, что такой знаменитый ученый, ученый с европейским именем, может завидовать бедному школьному учителю, перебивающемуся с хлеба на воду и не имеющему за душой ни одного гроша про черный день! Какое скверное слово, какое скверное понятие… Да, я не допускал этого даже тогда, когда по воле Жуковского исчезли все экземпляры моей рукописи, его отзыв, его первоначальные признания за моей работой некоторой ценности. Чего же боялся знаменитый ученый? Я не мог быть ему конкурентом — ни в чем. Полуглухой, я не мог рассчитывать на занятие высокой должности, да я и не подходил к ней по своим внутренним качествам. У меня не было ни малейшего желания занимать высокую должность, я не имел диплома, да я и не справился бы никогда с высоким постом, с титанической работой. Я ничего не хотел от жизни, кроме возможности проводить мои работы и опубликовывать их результаты. Но и это мне не всегда удавалось, это стоило очень дорого, и даже помощь друзей не спасала положения, так как мои друзья были тружениками и не имели лишних денег. Следовательно, я не искал ничего такого, что могло бы хотя стороной задеть или умалить высокий авторитет профессора Жуковского, но отказаться от работы и признать себя неспособным к ней я не мог и не хотел. Наши пути в науке не перекрещивались и даже не соприкасались. У него была кафедра, огромное дело, сотни учеников, я же имел стол, стул и кусок черного хлеба. Больше ничего. Но я позволил себе организовать опыты с воздуходувкой и мастерить модели цельнометаллических дирижаблей. Некоторые идеи приходили мне в голову раньше, чем в ученую голову Жуковского, — вот и все. Это "раньше" и было моим смертным грехом! Как же я смел это делать! А! Как я смел! Моя воздуходувка и все опыты, которые я производил с ней, опередили на ряд лет аэродинамическую трубу Н. Е. Жуковского и Д. П. Рябушинского, а выводы из их опытов совпали с результатами моих. Это уже было, оказывается, недопусти мо. Теперь, по прошествии тридцати лет с лишком, все это кажется мелочью, но тогда это в глазах Николая Егоровича было тяжким преступлением с моей стороны, и я должен был уйти с дороги великого ученого…»

В другой раз Циолковский высказался еще резче:

«Если бы вы спросили меня о том, сколько он мне портил, то я, не задумываясь, мог бы вам ответить: всю жизнь, начиная с конца прошлого века, профессор Жуковский был наиболее сильный и умный мой соперник — он портил мне жизнь незаметно для меня и ничем не выдавая себя. Профессор Жуковский был не только крупнейшим специалистом в области воздухоплавания, но и крупнейшим врагом Циолковского. Этим он тоже будет знаменит. Он хорошо обосновал не только теорию гидравлического удара, но и практику удара по личности Циолковского».

Наконец, обобщая весь горестный опыт своей научной жизни, Циолковский заключал:

«Всю жизнь я был под яростным обстрелом академических кругов. При всяком удобном случае они стреляли в мою сторону разрывными пулями, наносили мне тяжелые физические ранения и душевные увечья, мешали работать и создавали условия, тяжелые для жизни. Спрашивается, чем я был не угоден этим ученым?..»

Вопрос, поставленный Циолковским, далеко не праздный. Он сам и его друг Чижевский неоднократно пытались найти на него ответ? Факты завистничества, неприязни к конкурентам, скрытой и открытой травли существовали в науке, как, впрочем, и в других сферах человеческой деятельности, всегда. Коренятся они в самой природе человека, которую не в силах изменить никакая социальная среда. Мало помогает здесь и воспитание. Во все времена, во всякой формации, среди любых групп и сословий были праведники и негодяи. Нельзя сказать, что последние доминировали, но они, отличаясь повышенной активностью, бесцеремонностью и наглостью, умело мобилизуют для своих черных дел внутренние потенции и демагогически апеллируют к объективным условиям, законам и традициям, якобы оправдывающим любой их подлый шаг. Опубликованные записи Чижевского донесли до нас и мысли самого Циолковского на сей счет:

«Слишком много развелось ученых. Посмотрите хорошенько на эту несметную толпу. Всмотритесь пристальнее… Так, так… Что вы видите? А? Во-первых, ваш пристальный взор видит, что из этой несметной толпы только несколько человек занимаются наукой, а остальные присосались к ней, как спруты: они заняты тем, что обкрадывают этих нескольких ученых и спекулируют друг перед другом уворованным кусочком. Вы ясно видите самые изощренные, самые бесстыдные типы и формы спекуляции, которые называются "наукой" сегодня, а завтра о них стыдно будет говорить. Тысячи, сотни тысяч таких "ученых" вымирают, как динозавры и мастодонты, массами, без следа в науке, а при жизни они мутили воду и разыгрывали роль рассеянных, поглощенных мыслью, актерствовали… и назывались учеными! И так всюду, не только в России, но почти везде в мире. В науку теперь идет масса человеческой бездари, имеющей нога, чтобы околачивать пороги, и руки, чтобы выуживать деньги и получать жалованье. Головы может и не быть. Избыток таких ученых-уродов грозит разорением той стране, где не различают ловкого пройдоху в науке от настоящего ученого… Эти пройдохи, занимаясь всю жизнь втиранием очков, приобретая монументальные формы, величественные жесты и оперируя цитатами, воздействуют одним только своим внешним видом на прочую человеческую массу, которая подобострастно внимает этим пифиям. Но в конце концов поганка лопается, и в мире от нее ничего не остается, кроме смрада. Плачут денежки народные…

Но еще большее зло, — продолжал он, — состоит в другом: научное открытие остается непонятым, а бездарь подминает под себя настоящих ученых, как медведь овцу. Подняв указательный палец, такая фигура провозглашает: "Не бывать Менделееву академиком! Не бывать Мечникову академиком! Не бывать Циолковскому академиком! Не бывать! Академиком буду я, я — великий Пустозвон". И он становится академиком, ибо по фигуре он подходит: не маленький, а крупного масштаба, не щуплый, а упитанный, с гривой волос, он импозантен и самоуверен. Говорит, как режет… Его багаж — десять статей в газетах и пять статей в популярных журналах на различные темы, и он становится авторитетом в области некой науки… наиболее модной…

Подминание бездарью под себя настоящих ученых есть явление общераспространенное и всемирно известное. Оно таккрепко вошло в плоть и кровь человечества, что считался явлением обычным и как бы даже необходимым, а потому с ним не ведется никакой борьбы, решительно никакой борьбы, кроме некоторых корреспонденции в газетах…».

Opt. cit. 86–89.

Извините, если кого обидел.

25 марта 2005

(обратно)

История про обиженных самородков

Всё это конечно, весело — пока в весёлые пляски вокруг науки не вмешивается идеология. То есть, пока одни издеваются над другими, пока одиночек зажимают, и не дают им печататься. Но потом одиночки набирают силу, непризнанная академическая наука становится главной, везде растёт ветвистая пшеница, жизнь самозарождается в пробирках Лепешинской, и начинается то веселье, от которого появляются вакантные ставки и увеличивается количество пилёного леса в стране.

Тут я снова начну цитировать упомянутую книгу — то есть современную биографию Циолковского. Там, в частности, рассказывается: «Почему же металлический дирижабль Циолковского так и не взлетел в небо, а многолетние титанические усилия по реализации этой идеи ограничились испытаниями моделей? Причин здесь несколько. И несовершенство технологий (в частности, невозможность обеспечения высокотемпературной спайки металлических листов) и выдвижение на первый план авиационной (а затем и ракетной) техники, и трудности с эксплуатацией и наземным базированием огромных летательных аппаратов. Нельзя сбрасывать со счетов и козни недоброжелателей, обосновавшихся во всякого рода экспертных советах и профильных министерствах. Не исключено также прямое вредительство — как со стороны внутренних, так и внешних врагов в лице разветвленных западных спецслужб и особенно германской разведки, о чем Чижевскому говорил сам Циолковский».

Собственно, dkuzmin правильно заметил, что обиженные народные поэты действуют по той же психологической схеме. Так посвятим наблюдениям dkuzmin этот пост.

А сейчас я ещё расскажу про чудесный проект Циолковского по поводу посадок и высадок.

А вот вам бонус, рассказ об одном примечательном законопроекте:

«Дабы хоть как-то нейтрализовать неблагоприятное отношение к таким, как он сам, самородкам, не признаваемым официальной наукой, Циолковский даже предложил разработать своеобразный «кодекс чести» взаимоотношений в научной среде. Одним из его краеугольных камней, по мысли ученого, должен был стать Закон об уголовной ответственности при составлении отзывов на научные, технические, литературные и другие труды. Его проект, разработанный вместе с Чижевским, включал следующие положения:

§ 1. Так как рецензия (или отзыв) об изобретении, научном или художественном труде может иметь большое государственное значение, то ответственность за правильную оценку тех или иных трудов представляет собой также работу государственного значения и должна быть соответственно оплачена государством по определенной таблице оплаты.

§ 2. Рецензент (или эксперт), принявший на себя обязанность рецензирования того или иного труда в области изобретательства, науки, техники и искусства, должен соблюдать максимальную объективность и максимальную справедливость при оценке данного труда.

§ 3. Рецензент (или эксперт) должен иметь наиболее полную эрудицию в той области, к которой относится тот или иной труд и всестороннюю отечественную и зарубежную информацию в данной области. В этих целях рецензенту должны быть предоставлены все литературные и прочие источники.

§ 4. Рецензент (или эксперт) после ознакомления с трудом имеет право отказаться от рецензирования или составления отзыва и таким образом избежать какой-либо ответственности за возможную ошибочную оценку труда.

§ 5. Степень ответственности за правильность рецензии или отзыва об изобретениях, научных и литературных трудах должна быть увеличена до возможно высокого уровня, дабы рецензии или отзывы перестали служить для сведения личных счетов, выражения личных симпатий и антипатий и перестали быть предметом купли-продажи или наживы ловких дельцов на способностях или талантах человека.

§ 6. При составлении материала для отзыва рецензент (или эксперт) должен знать о том, что при внедрении в практику научного открытия или изобретения он получает дополнительную оплату по определенной таблице.

§ 7. Рецензент (или эксперт) отвечает за даваемые им рецензии (отзывы) перед законом, который карает лицо, давшее отзыв, не соответствующий содержанию труда, искажающий значение труда или компрометирующий его. (Денежный штраф или тюремное заключение.)

§ 8. Автору труда (изобретения) предоставляется право обжаловать полученный на его труд отзыв в срок до двух месяцев после получения отзыва в Государственную арбитражную комиссию, организованную при соответствующих научных учреждениях.

§ 9. Жалоба автора должна быть подкреплена исчерпывающими доказательствами его точки зрения, ссылками на научную литературу и другими вескими возражениями, которые автор может противопоставить данным рецензии и тем самым изобличить рецензента в заведомо умышленном искажении значения труда.

§ 10. Арбитражная комиссия назначается президиумом Академии наук в составе наиболее видных специалистов по Данному вопросу на время рассмотрения группы дел от трех До четырех раз в году, причем все члены комиссии за месяц ° заседания извещаются об этом и им рассылаются копии груда, отзыва и возражения автора, дабы каждый член комиссии мог прийти на заседание со строго продуманным решением.

§ 11. В том случае, если мнения членов арбитражной комиссии расходятся. Вопрос может быть передан в другую академию или научно-исследовательский институт для дальнейшего его изучения.

§ 12. Автор труда не имеет права выбора первой арбитражной комиссии, но автору предоставляется право до трех раз обжаловать решение первой арбитражной комиссии в другую арбитражную комиссию — второй и третий раз уже по собственному усмотрению.

§ 13. В некоторых случаях, при новизне вопроса и в случаях ему подобных, автору предоставляется право опубликовать краткие выводы из его труда и возражения на заключение рецензентов в специальном органе, издаваемом Академией наук СССР под названием:

«Спорные проблемы науки, техники, изобретательства и искусства».

§ 14. Неверные или ложные решения членов арбитражных комиссий караются тем же законом, что и неверные или ложные отзывы рецензентов (§ 5 и 7).

§ 15. Всякая статья, опубликованная в широкой или специальной прессе и направленная в сторону явной дискредитации той или иной научной, технической и т. д. идеи, высказанной автором или авторами, приравнивается к порочной рецензии, и автор или авторы таковой статьи несут ответственность перед государством за свою статью в соответствии с § 5 и 7.

§ 16. Введение в уголовный кодекс закона о рецензиях (отзывах) даст стране сотни и тысячи новых оригинальных работ во многих областях изобретательства, науки и искусства. Опыт показывает, что сотни и тысячи замечательных работ буквально гниют на корню, будучи оклеветанными ложными рецензиями, составители которых остаются безнаказанными. От автора труда обычно скрывают даже имя рецензента. Это, конечно, следует считать абсолютно недопустимым, влекущим самые отвратительные последствия.

Завершив работу над «кодексом чести», Циолковский сказал: «Если бы наш законопроект был введен в силу, государство приобрело бы сразу же тысячи новых изобретений, научных теорий и замечательных произведений искусства, которым теперь закрыт доступ к жизни из-за чувства зависти, злобы и отсутствия у многих людей элементарной порядочности. На пути моего творчества не стояли бы, как неприступные крепости, имена известных ученых, не разделяющих моих точек зрения. А если бы это было так, то мы давно имели бы реактивный двигатель помощнее, чем двигатель Годдарда. Предлагаемый нами законопроект выведет отечественную науку на широкую дорогу и даст возможность заговорить тысячам голосов, которые молчат до сих пор».

Извините, если кого обидел.

26 марта 2005

(обратно)

История про воровство

Что, спиздили у нас час?! Такая вот Теория Относительности. Прав был Циолковский, да.

Не буду я больше про него писать.

27 марта 2005

(обратно)

История про Андерсена (I)

Очень странная история у меня случилась с Андерсеном. Как-то я работал в большой газете и, несмотря на то, что у газетчиков всегда считалось дурным тоном читать свою газету, как-то прочитал в ней замечательный текст. На последней странице неведомый мне человек — я не помню его имени — разбирал одну из самых страшных сказок мира — «Оле-Лукойе».

Дело это страшное — оттого, что в моём детстве, по славной привычке советской цензуры из этой сказки страшные вещи были вырезаны, как фиолетовые пятна обморожения из советской картошки.

Там не было ни Бога, ни чёрта, но самое главное — не было Смерти.

Хрупкий детский сон бывает страшен — и есть время, когда в человеке возникает страх смерти. Он вернётся только к взрослым — первое прикосновение к смерти слабое и лёгкое, она проводит лапкой перед глазами, в темноте спальни — когда мама выключает торшер. И вовсе не надо выглядывать в окно, чтобы увидеть двух Оле-Лукое, которые как два всадника, два следователя из одной конторы, скачут во тьме.

Для этого зрелища, как известно, «Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:

— Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нём весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!

И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых.

Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала всегда спрашивал:

— Какие у тебя отметки за поведение?

— Хорошие! — отвечали все.

— Покажи-ка! — говорил он.

Приходилось показать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку.

Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.

Но ведь Смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!

— Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!»

Тогда, в мире советских книжек и адаптированных переводов было тепло и хорошо, как в материнской утробе, и всадник в ночи не пугал.

А вот в той газетной статье правильный человек говорил, что невозможно представить себе тот ад, в который превратишь жизнь в погоне за хорошими отметками, что нельзя позволять никому, никому-никому брызгать тебе в глаза сладким молоком. И что очень осторожно нужно относиться к тем взрослым, что подкрадываются к тебе сзади начинают легонько дуть тебе в затылок.

Пойду, освежу себе голову коньяком.

Извините, если кого обидел

30 марта 2005

(обратно)

История про Андерсена (II)

Как у настоящего сказочника, у Андерсена беспорядок начинался с имени. То он был Ганс Христиан, то Ханс Кристиан.

И не поймёшь — Христиан Теодор перед тобой, или Теодор Христиан.

Из историй про детство Андерсена мне понравилась одна — он часами мог сидеть у норки крота, подкарауливая тот момент, когда крот вылезет на поверхность.

Дальше начинается в общем-то известная биография — небогатая, если не сказать бедная семья, остров Фрюн, который он покидает ради Копенгагена в четырнадцать лет непрерывный литературный труд и путешествия, смерть в зените славы. Гроб плывет по запруженным людьми улицам датской столицы.

Массовая культура устроена таким образом, что она напоминает котелок, висящий над огнём — закипит суп, польётся через край и станет тише огонь. Пройдёт время — и это повторится, если содержимого в котелке достаточно много, и если угли общественного интереса ещё не остыли.

Так случалось со многими сказочниками — чем выше их пьедестал, чем чаще они упоминаются — тем чаще массовая культура выворачивает явление наизнанку.

Точно так же, как Кэрролла снисходительно упрекали в педофилии, так и дневники Андерсена цитировали с разными намёками и ухмылками. То ли педофил, то ли гомосексуалист, то ли извращенец, почти наверняка — девственник. (Что по нынешним меркам уж точно извращение).

Перечисляют короткий список его платонических романов, — они известны. И даже давным-давно хороший русский писатель Паустовский окончательно адаптировал Андерсена к стране, где не было секса, посадил в романтическую карету и всунул в руки сусальную розу.

Теперь раскрепощённое общество с удивительным удовольствием выискивает некий изъян в кумире, будто уравновешивая популярность. Единственным типом текстов, избежавшим этого обстоятельства, остаётся, кажется, Святое Писание да фольклор. Впрочем, к Святому Писанию, уже давно подступаются.

А из Андерсена получается сразу два сказочника — добрый Ганс Христиан и строгий Ханс Кристиан, милый Оле-Лукойе и его страшный брат, недотёпа-учёный и его зловещая тень.

Что можно сказать определённо — так это то, что Андерсен был меланхоликом. И уж наверняка не считал себя детским писателем — нет, он не отказывался от сказок, но писал много, упорно. Он считал себя просто писателем — и ограничение читательского возраста было для него обидным. Да только романические (и романтические) опыты просеялись куда-то, а примерно сто семьдесят сказок остались на гвардейской полке мировой литературы.

Извините, если кого обидел.

30 марта 2005

(обратно)

История про Андерсена (III)

Сказки Андерсена, между тем, очень странная вещь — их легко записывают в людоедские, и с тем же успехом — в истинно христианские, советские и интернационально-детские.

Прежде всего, в них практически отсутствует happy-end. Только тут и есть ещё одна обманка — концы этих сказок вполне счастливые. И даже когда собаки, подчиняющиеся огниву, убивают потенциального тестя-короля с его государственным соседом, когда Маленький Клаус топит Большого Клауса когда деты хоронят мёртвые цветы в картонном гробике, когда бедняга Йоханнес идёт по свету с мертвецом, а потом приносит принцессе голову её возлюбленного-тролля, когда тело русалочки превращается в морскую пену, оттого что она не нужна на земле, когда горят в печке оловянный солдатик и танцовщица

— Он ещё попадёт туда! — сказала Смерть — это был крепкий старик с косой в руке и большими чёрными крыльями а спиной. И он уляжется в гроб, но не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время постранствовать по белу свету и искупить свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тоит час, когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в чёрный гроб, поставлю себе на голову и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветёт Райский сад… Лежит в цветочном горшке череп убитого, и все мертвы, как в последней сцене «Гамлета», только эльф розового куста ходит среди трупов, будто Фортинбрас.

Вот палач рубит ноги девочке, что так хотела ходить в красных башмаках — но это мало помогает делу, ноги всё равно пляшут перед её носом, пока сердце её не разорвётся. И принцесса говорит перед свадьбой жениху-тени, что сущее благодеяние избавить его двойника от той частицы жизни, какая ещё есть в нём, и «подумать хорошенько, так по-моему, даже необходимо покончить с ним поскорее и без шума». Замерзает в новогоднюю ночь девочка со спичками, мать заламывает руки и на коленях молит Творца: «Не внемли мне, когда я прошу о чём-либо, несогласном с твоею волей! Не внемли мне! Не внемли мне!». Она поникает головою, и Смерть несёт её ребёнка в неведомую страну.

«Все они пели — и малые, и большие, и доброе, только что умершее дитя, и бедный полевой цветочек, выброшенный на мостовую вместе с сором и хламом». Давайте, я не буду рассказывать, что случилось с девочкой, наступившей на хлеб?

Горе принцессы, наказанной свинопасом, кажется на этом фоне счастливицей. Да, она плачет и поёт:

Но она осталась жива, по крайней мере.

И тут народ начинает натурально воротить нос, и говорить, что так мы не договаривались — что в сказке всё должно быть прекрасненько, и тельце, и душонка и одежонка, а смерти быть не должно.

А на это я отвечаю испуганным людям:

— Помните про Православную Белочку? Помните? А?! Забыли уже про белочку? В глаза смотреть! Забыли?

Подождите ещё обижаться — это не конец пока

30 марта 2005

(обратно)

История про Андерсена (IV)

Поскольку все вспомнили историю про Православную Белочку, я лучше расскажу про пастырей. Л. Ю. Брауде пишет (другого источника у меня под рукой нет): «Архимандрит Сергий Зиккен одобрил книгу, за исключением историй: «Роза прекраснейшая в мире» (1852) и «Есть же разница» (1855), которые «не могут быть одобрены к напечатанию, — первая по неприличному для священных предметов наименованию и по неверности мыслей «о святом древе Крестном», вторая — по неестественности вымышленного рассказа, по неправильности в рассмотрении жизни природы, например, растений, людей и др., а также по недостатку ясности в изложении предмета». В дальнейшем сказки Андерсена, в том числе из сборника «Сказки, рассказанные детям» и особенно «Новый наряд короля», из-за своей социальной остроты неоднократно запрещались царской, а также педагогической цензурой (1893, 1907)… Успех сказок Андерсена вызвал потребность в новых изданиях. «Общество переводчиц» в 1867 г. предприняло повторное и значительно расширенное издание прежнего сборника. Однако цензор Скуратов поместил в журнале Санкт-Петербургского Цензурного комитета свой доклад по поводу нового издания сказок Андерсена, в котором отметил недопустимость напечатания таких произведений, как «Маленький Клаус и Большой Клаус», а также «Райский сад»: «Сказки покупаются обычно для детского чтения, — писал цензор. — С этой точки зрения не все сказки в сей книге могут быть дозволены, например, на стр. 75 и 77 — ловкий плут спекулирует и добывает деньги за счет мертвого тела своей бабушки. Повесть «Райский сад» — есть аллегория, основанная на библейском рассказе об изгнании Адама и Евы из земного рая» 21. После доклада цензора 11 ноября 1867 г. сказки были пересланы в Духовно-цензурный комитет с запросом, нет ли препятствий к напечатанию сказки «Райский сад», так как доводы Скуратова о плутовстве Маленького Клауса, видимо, были признаны несостоятельными. 20 ноября 1867 г. член Духовно-цензурного комитета архимандрит Фотий написал, что сказка «Райский сад» не может быть допущена к печати по следующим причинам: «1. Взгляд автора на произведение и направление ветров в этой сказке противен учению христианскому, взгляд языческий и еретический; 2. Самый рай представлен во многом не согласно с понятиями о нем христианами, — в него внесено много фантастического и отчасти магометанского».

30 марта 2005

(обратно)

История про Андерсена (V)

Итак, когда человек с зонтиком, добрый следователь снов, владелец маленьких смертей, волочёт маленького мальчика внутрь картины, чтобы там увидеть игрушечных принцев и клацанье щелкунчиков, чтобы его старая няня, живущая теперь в Царстве Мёртвых, спела бы ему песенку. А птички подпевали бы ей, и кивали старые ивы — то тогда вспоминаешь куда более весёлую историю англичанина, который изредка тоже писал сказки.

В самой весёлой из них «маленькие охотники на поблекших зеленых гобеленах трубили в свои украшенные кистями рога и махали крошечными ручками, чтоб она вернулась назад. "Вернись, маленькая Вирджиния! — кричали они. — Вернись!».

— Вернись, Яльмар! — шепчешь ты, став взрослым. Но страх и трепет, а так же сплошной кьеркегор-сведенборг андерсеновских сказок давно стали общим местом.

Но Андерсен ни хороший, ни плохой из-за того, что не весел. Он сам по себе — тем и ценен.

Он рассказал, а вы слушайте.

Хотите креститесь, а хотите — нет. Ваш ужас может быть религиозным, просветлённым, сладким, циничным, а может и вовсе отсутствовать. Потому что ничего зазорного в том, что какие-то народности нашей страны хоронили своих мёртвых под порогом своего дома. Мёртвые были под ногами и хранили сон живых.

Много укладов и вер, разными глазами смотрят почти два века на эти сказки.

Только всё равно у нас отношение к этим сказкам особое. Мы много чего видели, много что услышали на ночь. Мало ли что Андерсен увидел в смерти с его талантом визионера. Мало ли, как его герои относятся к Смерти — вот героям, как русскому солдату издавна помирать привычно, как давным-давно объяснил нам писатель Лесков.

Мало ли, что у Андерсена девочка жжёт спички, чтобы согреться. Наша девочка ползёт по снегу, чтобы поджечь конюшню с немецкими лошадьми. Сказки у нас разные, и у наших девочек было мало надежды на вознесение.

Да только вдумаешься в них, всмотришься в иллюстрации, что рисовал Вильхельм Педерсен, и которые так нравились самому Андерсену — и снова станет не по себе, будто в детском забытье. Не поймёшь, что такое: чёрный ли всадник скачет, бегут ли собаки, как вестники того, что звезда Полынь упала на землю, и реки текут кровью — собака с глазами, как чайные чашки, собака с глазами как мельничные колёса и собака с глазами как Круглая башня.

Извините, если кого обидел.

31 марта 2005

(обратно)

История про ожидание

Что, напряглись все? Ждёте, когда Кукушкинду положат на стол фальшивый приказ об увольнении, и он схватится за сердце?

А мне вот всё равно, потому что у меня температура 39, и жизнь плывёт мимо, как рыба в аквариуме. Лет семь не болел с такой температурой. Лучше я другое скажу: очень мне нравится один старик, которого мне время от времени показывают в телевизоре. Он был моряком, но что с ним случилось — мне неизвестно. Его рассказа хватает на сорок секунд — на то, как какой-то немец назвал его русской свиньёй, и он ответил хуком справа. Это очень правильный нестыдный старичок, есть в нём какое-то внутреннее достоинство — не в орденах, которыми он бренчит, а в том, как спустя шестьдесят лет он всё это рассказывает.

Так что вы готовьте пока свои смешные приказы об увольнениях, а я пока буду в потустороннем состоянии телевизор смотреть — вдруг мне ещё какого старичка покажут.

Старички — это очень важно. А то тут разные люди стали уточнять, как я себя чувствую. Это-то как раз не интересно.

31 марта 2005

(обратно)

История про Первое апреля

В качестве первоапрельской шутки Комкор вырубил у меня Сеть, так что никому меня нажухать не удалось.

Я надеюсь, сотрудники моего провайдера не оскорбятся, тем более, что сегодня же у них вступили в силу новые правила, а там в пункте 4.6 сказано, что недопустимо "использование Услуг Сети для распространения информации, носящей оскорбительный характер для участников сетевого сообщества (в том числе и сотрудников КОМКОР-ТВ)". Ведь если что, по п. 4.7 мне ограничат доступ в Сеть.

01 апреля 2005

(обратно)

История про Киргизия-soft

Есть чудесная страна посередине Азии. В ней есть изумительной красоты горы и долины гигантское солёное озеро, и живёт там трудолюбивый народ — потому что все народы трудолюбивы. И очень жаль, что этот народ вспоминают сейчас, и ещё долго будут вспоминать, имея в виду их недавний переворот, который начинался весело и разноцветно — как многие барханные революции. А кончился кровью, грабежами и погромами.

Так ложка дёгтя придаёт существенный вкус целой бочке мёда.

Так вот — только что закончился суд между писателем Геворкяном и компанией «КМ Онлайн» с одной стороны и сетевым библиотекарем Мошковым с другой стороны.

У меня есть некоторые соображения по поводу этого прецедента, но сейчас не время об этом говорить. Я защищал Мошкова публично на людях, в Сети и в людных местах. Причём я считаю правовую основу его библиотеки (по крайней мере тогда) не безупречной, и не безупречной считаю и позицию Геворкяна.

Но то, что я наблюдаю сейчас — меня вернуло в состояние обычной мизантропии. Я думал, всё оттого, что я болею, и от температуры у меня плывёт перед глазами — может, буквы не так читаются мной — нет, оказалось, всё правильно.

Так вот, в тот момент, когда католическая половина планеты в скорби ловила новости из Ватикана, когда на православной её части катился к маю Великий Пост, указывающий на смирение, люди, называющие себя друзьями Мошкова решили устроить флешмоб. Они решили придти в Живой Журнал Геворкяна и ему напакостить.

Сначала это казалось смешным — потому что надо было написать фразу «Поместите, пожалуйста, кусочек текста из Вашей книги, а то я не знаю покупать или не покупать», потом стройность была утеряна — ему начали писать «Чё, бабла захотел, урод», начали писать неумную матерную брань, постить порнографические картинки и прочие неостроумные вещи.

Так проистекает русский флэшмоб — бессмысленный и беспощадный. Так течёт река народной революции — интеллигенты-революционеры, сытые благодушные выходят на улицу и зовут всех с собой. Людей всё больше, некоторые из них уже не знают, зачем собрались. Вскоре звенит стекло витрин — и вот уже кто-то бежит с охапкой штанов под мышкой.

Причём сам Мошков тут же написал:«Господа, кто считается с моим мнением. Пощадите этого человека, не участвуйте в "кусочном" флэшмобе, по здравом размышлении — бессмысленная это затея, и не очень красивая. Не надо». Но кого это интересует — когда такое дело! Когда за так можно где-то нагадить!

В связи с этим я хотел бы сделать несколько замечаний:

Первое: Никакой поддержки lib.ru я в этой акции не вижу. Это что, у Мошкова комментарии? Это его пришли поздравить с тем, что не надо ему миллион нести на почту? Это в сообществе «залибру» комментарии?

Нет, эти люди, превратившись в стадо, пришли срать в гости к Геворкяну, что дискредитирует и реальную проблему Мошкова, и lib.ru и тех вменяемых людей, что по глупости там поучаствовали.

Это всё донельзя печально, потому что если бы Мошкову присудили бы штраф в $100.000, то я не уверен, что с большинства желающих наследить у Геворкяна в журнале (мне почему-то кажется) удалось бы собрать деньги. Толпа не сажает деревья — не умеет. Она умеет кричать "Распни его!" — причём во все века делает это абсолютно искренне. Ещё толпа умеет бить витрины и убивать.

Я как-то видел, как толпа убивает человека. Это было лет пятнадцать назад — убивали по национальному признаку, а потом толпа распадалась на людей. Они расходились по сторонам с мутными и тупыми глазами. Толпа живёт как единый организм и безнаказанна.

Второе: Точно так же, как скорость каравана судов определяется скоростью самого тихоходного судна, так и интеллект толпы определяется самым тупым её участником. Право на высказывание ещё нужно заработать — я несколько раз говорил лично с Мошковым и специально — с Геворкяном, я раздумывал над этим делом, внимательно читая Закон об авторских и смежных правах в старой и новой редакции, я советовался с людьми, мнение которых уважаю не только я. И то, я считал свои мысли недостаточно оформленными.

Вы, кто писал у Геворкяна — сделали это? Все сделали? Нормально? Подписываетесь под всем, что рядом с вами написано?

Так или иначе, все, кто участвовал там, консолидировались с матершиниками и хулиганами. И как бы вы не отмазывались — вы были в одной толпе. И те, кто это затеял — взрослые половозрелые люди. Они несут этическую ответственность за всех уродов в их рядах. Да и рядовые участники — тоже.

В моих глазах всякие революционеры несут ответственность за последствия революции — если уж ты поставил в заслугу себе пьянящую радость свободы, то неси ответственность и за террор и разруху.

Нет, есть, конечно, сетевая протоплазма, ей-то всё равно, по какому поводу и в кого кидаться говном, но среди леммингов и рядом с ними оказались вполне вменяемые люди, которые начали оправдывать это дело.

И это на меня произвело наиболее тяжёлое впечатление — с протоплазмы-то какой спрос.

Третье: Мне рассказали, что в Америке — это обычное дело. И мне сказали, что Геворкян сам виноват, мог бы и не выёбываться. Ещё мне сказали, что это совсем не погром, а мирная демонстрация, и всё это ужасно весело. Мне говорили, что Геворкян может стереть эту запись и поставить фильтры. И что lib.ru — один из столпов Рунета, и кто на него гавкнет, тот костей не соберёт. И ещё мне говорили, что поучаствовать в таком деле — всё равно, что нацепить на себя значок Solidarnosc в то время, когда она была под запретом.

Причём некоторые люди мне с улыбкой говорили, что матершинники и люди, что угрожали Геворкяну расправой — нормальное дело: «Чаушеску, вон, расстреляли бедолагу — увы, добро и справедливость не всегда в белом». Иногда они мне напоминали самых неумных участников дискуссий о изнасилованиях Красной Армией в Восточной Европе. (Эти неумные говорили: "Да они у нас такое сделали, так пусть спасибо скажут, что мы ещё не расстреляли" — то есть, уравнивали себя с гитлеровцами).

Причём всё это были люди, от которых я раньше слышал оды закону и либеральным ценностям. Всё это утверждает меня в мысли, что какой-то жуткий морок сковал головы людей, которые мне казались здравомыслящими.

Четвёртое: Так, не двинув ни одной фигуры на шахматном поле, Геворкян переиграл любителей Мошкова. На его месте, я бы сохранил бы этот файл, а то распечатал, отлакировал и повесил на стенку. Потому что это модель и опись погрома, так сказать, погром-soft.

Дело не в Геворкяне — любить его или нет личное дело каждого. Но эта акция скотинит её участников. Именно их. С нравственного компромисса "если нельзя, но очень хочется", "если он негодяй, давайте мы ему нахамим", "убивать нехорошо, но во имя демократии можно" — с нарушения этики и законов в целях исторической целесообразности начинаются самые большие исторические гнусности.

Первыми эти дела превращают их участников.

И когда пьянящий хмель массовой акции покинет тебя, когда ты очнёшься средь улиц в битом стекле — хорошо, если это окажется Киргизия-soft.

Куда страшнее, когда тебя кто-то хлопнет по плечу и скажет:

— Гляди-ка, mein liber, как весело это всё играет на солнце! Это была просто Хрустальная ночь!

Надо сказать, что многие мои собеседники упирали на то, что Геворкян — мерзок, гадок и ужасен.

Я его видел. Может, он мало похож на Венеру Милосскую, но родственникам, наверное, нравится.

Я во многом с ним не согласен, (я даже не помню, в чём был согласен), но если некому было больше сказать нижеследующее, то это скажу я.

Если — этот флэшмоб — вершина интеллекта сетевой общественности, если это — норма её жизни, то я — за Геворкяна.

Я за него.

И если больше нет волошинской традиции прятать белых от красных, а красных от белых — то надо бы дать ему мой адрес.

С Божьей помощью отобьёмся.

Для тех кто невнимательно читает — FAQ

Ссылки по теме сами найдёте

03 апреля 2005

(обратно)

История про FAQ

Однажды я написал заметку о том, что дурно отношусь к флэшмобу, который затеяли в Живом Журнале Геворкяна. У меня возникла мысль написать некий FAQ к моим рассуждениям о флэшмобе в журнале у Геворкяна. Потому как через сутки туда стало приходить довольно много комментариев, на которые, казалось бы, надо отвечать, но отвечать не хочется.

Во-первых, некоторые выражают со мной солидарность, на это непонятно как отвечать — кроме как клишированным «спасибо». Тем более, весь пафос моих рассуждений в ценности индивидуальности — индивидуальных рассуждений и действий, которые не отменяют таких массовых действий, как посадку деревьев, защиту Отечества и сбор денег на детские дома.

Во-вторых, там есть комментарии, указывающие на невнимательное чтение моего текста и вообще незнакомство с ситуацией. Этого много и в других журналах — типа «И Маринина — туда же, не ожидал, не ожидал…». Ну, разумеется, бокс по переписке: "хотя я ЛИЧНО при встрече рыло б ему не поленился набить, да и не скрываю я этого"… Часто очень часто на эту тему говорят люди невежественные. Они не то, не прочитали Закона об Авторских и Смежных правах, не то что не понимают, что такое права имущественные и собственно авторские и всяких других терминов, но и не удосужились посмотреть решение суда (хотя бы со слов самого Мошкова). Говорить этим людям — посмотрите вот сюда… — бессмысленно, да я и не на окладе.

В-третьих, удивительно повторяющиеся комментарии, кочующие из одного обсуждения в другое, будто написанные одними и теми же людьми. Это такое коллективное бессознательное, которое кочует из комментария в комментарий.

Когда то, что вы читаете, уже день как было доступно, предыдущую запись продолжали комментировать в том духе, что участники коллективной акции не отвечают за тех, кто участвует в ней рядом с ними, а иное — "полностью, абсолютно безосновательное утверждение". Там есть ещё восхитительное "Солидаризироваться с подлецом и сутяжником из-за интеллигентских (sic!) рефлексов — глупо". Ей Богу, человек так и написал.

Гвозди бы делать из этих людей, считающих, что вкусы дёгтя и мёда разделимы.

Оказалось правильным, что я не стал ничего комментировать вовсе.

Я постараюсь ответить сам себе и для себя только на этот третий уровень бродячих мыслей.

Утверждение: Геворкяна никто не бил и не грабил, ничего страшного не случилось. Его просто обосрали.

Ответ: Создаётся впечатление, что кому-то ужасно хочется, что бы кого-нибудь убили. Или, на худой конец, искалечили. Неконтролируемая толпа так иногда делает, и если сейчас у неё не было возможностей, то меня это радует, но не удовлетворяет до конца.

Но эти люди не заметили, что в итоге все измазались в говне. А я-то как раз говорил о том, что меня тревожит не Геворкян, а превращение его хулителей в толпу. Публичный акт дефекации — оскорбителен для всех присутствующих при нём.

(Но исходных текстов никто не читает, я понимаю)

Утверждение: Геворкян сам нарвался, он сам виноват. И получил по заслугам.

Ответ: Если самого последнего чикатиллу будут травить собаками на площади, втыкать в него гвозди и резать по кусочкам — это не говорит о справедливости общества. Это говорит о зверином норове толпы. Чикатиллу нужно судить, и если его признают виновным, вывести в расход. Я лучше пойму мстителя-одиночку, который долго готовился, напал-таки на такого чикатиллу и перерезал ему горло. А потом сдался правосудию или шагнул из окна.

А невежественную толпу я плохо понимаю.

Утверждение: Сетевая библиотека Мошкова — наше всё, это столп Рунета и Сетевой культуры, а так же образец нравственности. Мошков всегда снимал тексты по первому требованию.

Ответ: Этот аргумент единственный, который вызывает у меня раздражение. Представьте себе, что ваш автомобиль взяли без спроса и начали на нём ездить. Через какое-то время вы нашли его на другом конце города. Угонщик отдал вам его по первому требованию.

Я намеренно тут не распространяю эту аналогию. Потому автор не должен искать, где его без спросу напечатали, тем более старички не умеют пользоваться Сетью. Я думаю, что и сейчас некоторое количество текстов в библиотеке там не узаконены, хотя, как я знаю, Мошков над этим работает, и я желаю ему удачи. Дело, не только в отсутствии письменного договора (что является формальным нарушением закона), а в самой ситуации когда симпатичный Робин Гуд делится с жителями деревни, в перспективе получая не возможность легализоваться, а крики «Давай-давай, продолжай в том же духе»!

Больше всего меня удивляли в этих криках люди, которые любят точность, законность, соблюдение законов и исповедуют либеральные и демократические ценности, одной из которых (кажется) является частная собственность. Всё это должно быть темой спокойных и очень доброжелательных разговоров, потому что эта тема — важная.

Утверждение: С тем, что люди там тупо ругаются матом я не согласен. У нас была мирная демонстрация, а это всё провокаторы.

Ответ: Значит эта мирная демонстрация была не подумана и не удалась. Если вы идёте в толпе из ста человек, а десять из них начали бить стёкла — то вы шли по улице в толпе из ста человек, которая била стёкла. Если, конечно, вы не мешали хулиганам делать это.

А если вы попали в ситуацию, когда не могли мешать хулиганам, то неправильно выбрали время и место вашей прогулки.

Утверждение: Этот флэшмоб — акт гражданского мужества. Это вроде как при коммунистах — выйти на площадь и протестовать. Антигеворкянская акция пробудила интерес к проблеме, все зашевелились.

Ответ: Акция Герострата (вполне индивидуальная) тоже пробудила интерес у современников к античной архитектуре. Но мне кажется, что не стоило делать эту акцию ещё и массовой.

Утверждение: Да что, собственно, такого? Почему я должен переживать за Геворкяна больше, чем он переживает за себя?

Ответ: Есть очень известная цитата, которую часто перевирают, оттого я пользуюсь пересказом: «Когда пришли за евреями, я промолчал, когда пришли за коммунистами, я промолчал. Когда пришли за социал-демократами, я промолчал… Когда пришли за мной, говорить было уже некому». Желающие могут найти эту цитату полностью в Сети.

Ещё раз для тех, кто забыл предыдущие пункты (и уж подавно — мой исходник), и не любит читать внимательно: дело не в Геворкяне. Потому что это унылое гудение этого флэшмоба может раздаться у каждого порога.

Утверждение: Так вы за Мошкова или за Геворкяна? С кем вы — с lib.ru или с Кирилломефодием?

Ответ: Я не с Геворкяном и не с Мошковым. Я с пустынником Серапионом(начинает горячится, рвёт бумажки и скачет по комнате).

Утверждение: Всё это гнусно пахнет, полно красивых слов, и напоминает вашу собственную рекламу. Противно вас читать.

Ответ: (успокаивается). О! С пониманием отношусь к этой проблеме. Многие не знают, как улучшить такую, казалось бы, неразрешимую ситуацию, но я вам расскажу. Нужно закрыть окно браузера. Мне, правда, сообщили, что это не всегда помогает. Тогда нужно сделать следующее: залогинится в Живом Журнале.

Тогда у вас слева экрана возникнет такая синяя полоса. Там есть раздел "Ваши настройки".

Вам нужно щёлкнуть мышью на разделе "Ваши друзья". Когда вы туда зайдёте, вам нужно выбрать позицию "редактировать список друзей", найти мой никнейм "berezin" и выбрать "удалить". И эта проблема будет практически устранена. Честно-честно.

Если что-то не получится, то можно снова написать мне.

Список рекомендованной литературы:

1. Закон об авторских и смежных правах.

2. История годичной давности, со ссылками на годичной давности флэшмоб по этому поводу (Для тех, кто хочет удостоверится, что ничего в жизни не меняется), а оттого комментировать ничего я не буду.

05 апреля 2005

(обратно)

История про Черчилля

Вот послушайте, есть очень известная раза, которая выглядит примерно так: "Черчилль называл лучшими орудиями XX века английскую пушку, немецкий самолет «Мессершмит» и русский танк Т-34".

Не мог бы кто-нибудь мне подсказать, когда Черчилль это сказал или написал, где, и как точно выглядит это высказывание?

05 апреля 2005

(обратно)

История про себя. Чудесное

Слушайте, вот меня читает некоторое количество людей, которые знают меня в жизни. Я тут здесь прочитал про себя чудесное:

"Я никогда не видела Березина. Прекрасные подруги, однако, рассказывали мне, как он знакомится с девушками — с ними, то есть.

— Здравствуйте, девушка, — говорит Березин, — я известный писатель, кандидат наук, а еще я веду литературный кружок. Хотите со мной переспать?

После этого в знак своего расположения Березин начинает трогать девушек за разные места. Бывает, что Березина бьют по роже — а бывает, что и не бьют".

Как вы думаете, нужно ли спрашивать у человека, откуда это он взял, не перепутал меня с кем, хорошо ли так писать и проч.? Собственно, я это спрашиваю только у тех, кто меня видел и представляет, как я себя веду в жизни. А?

Upd.1 Там ещё написано другое — что, мой папа написал учебник про метод вторичного квантования. Не надо моего покойного папу заставлять ворочаться в могиле на Введенском кладбище. В любом случае — спасибо всем весёлым людям, с которыми мы полдня острили по этому поводу. Если кто узнает впрочем, что-нибудь про эту девушку, то сообщите мне, пожалуйста. А то нас было четверо, один раненый и впридачу юноша, почти ребёнок, а скажут, что я сам организовал тут флэшмоб — от зависти.

Upd.2. Ура! Всё-таки люди вменяемы и веселы. Потому как моя личная жизнь собрала, наконец, больше комментариев, чем мой же взгляд на эти дурацкие флэшмобы, что не может меня не радовать. За это большое человеческое спасибо автору истории. Пусть всем будет радостно, и никто не уснёт со слезами на глазах.

06 апреля 2005

(обратно)

История про попохватание (итоговая)

Всю ночь я размышлял о попохватании и отношениях с женщинами. Меня, дурака, конечно, предупреждали, что эта история «намеренно-абсурдна», но я, в упоении славы, почувствовал себя калифом. То я — калиф на час, мне унизительно тут же указал labas.

Правда, меня есть смягчающие обстоятельства — довольно много вменяемых людей повелись, и задумались и начали вспоминать, как я себя веду.

Разглядывая все эти истории, я сам не знал, что лучше — примазаться к славе, или просто веселиться. Я даже решил организовать литературный кружок. Единственно — я не могу согласиться с тем, что я «наглый мерзкий говнюк безо всякого права рассуждать о благородных поступках и смирении в пост». Это как в истории про английских студентов, что спросили Зощенко и Ахматову, согласны ли они с Постановлением 1946 года. Ахматова заявила, улыбаясь, что она согласна, а у Зощенко что-то щёлкнуло внутри, и он не сумел сказать, что одобряет доклад Жданова, в котором его назвали «подонком». Ну, я не Зощенко, но иногда я могу поступить схоже.

Печаль в том, что если для битвы за копилефт нужно было придумать эту историю (а ведь, как все могут догадаться, я сделал достаточно настоящих дурных поступков), так вот, если нужно было придумать эту историю — то плохи дела у копилефта с антикопирайтом.

Но я всё не к этому. Это всё преамбула была, а теперь будет амбула — оттого что я утром обнаружил у себя в Журнале другое, уже абсолютно чудесное: "Простите великодушно, но я вдруг подумал — а Вы, случаем, не писатель? А то поместили бы отрывок из своей книги, чтобы мы решили, не стоит ли её купить. Спасибо!"

Это комментарий ктому самому первому посту.

И вот, наконец, главное.

Да, вы правы. Писатель. Но сейчас я не готов поместить отрывок из своей книги, потому что мы, писатели, очень гордые.

Нас надо хорошо попросить, и попросить не один раз. Я вот ничем не хуже писателя Геворкяна (просто обидно сравнивать, честно говоря) — его-то две тыщи раз попросили, а всё мало. Поэтому те, кто ещё не определился с покупками этого сезона…

Ну сами знаете, что нужно делать.

07 апреля 2005

(обратно)

История про цитаты

Нет, что погубит мир, так это неточное цитирование.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2005

(обратно)

История про открытие сезона

Братья! Открыт сезон охоты на Геворкянов.

Если есть какой ещё Геворкян — бойся и таись. Топор-топор, лети как вор. пила-пила, лети как стрела.

Нескладно у геворкянов звёзды встали.

08 апреля 2005

(обратно)

История про писателя Венедиктова

…Но это ещё ладно — я видел писателя Венедиктова. Писатель Венедиктов был тот ещё крот. Всё в нём было основательно и вместе с тем незаметно.

Вот сидит с тобой писатель Венедиктов в баре, выпивает, закусывает, вот встанет, чтобы отойти пописать — ты переведёшь взгляд на телевизор. (Все знают, что в барах под потолком висит телевизор. Причём показывают по нему всегда одно, а музыка играет совсем другая. Например, идут в нём по подиуму манекенщицы, а звук там от состязаний «Формула-1»).

Так вот, посмотришь ты в телевизор, а там писатель Венедиктов стоит и в прямом эфире комментирует — не то Чакскую войну, не то наводнение в Перу. Бегут на заднике люди, что-то взрывается — и ясно тебе, что ждать писателя Венедиктова нечего.

Надо расплатиться за обоих, и валить подобру-поздорову.

Я, к счастью, не читал книг писателя Венедиктова, но мне рассказывали, что там записано всё о его путешествиях в пространстве и времени. Он взбирался на вершины Анд и нашёл там обломки самолёта, катастрофу которого описал ещё Экзюпери в «Ночном полёте». Он в составе комиссии ОБСЕ искал пропавшего близ развалин какого-то замка в Чехии какого-то несчастного геодезиста.

Однажды я отправился в кротовью нору — там творилось тоже самое. К писателю Венедиктову было не подступиться — начнёшь подъезжать с одной стороны, по улице имени Шереметьевской любовницы, промахнёшься, да попадёшь в Останкино — во дворец Шереметьева в Останкино. А уж автоответчик у писателя Венедиктова и вовсе был знатный — приятный женский голос там сообщал, что писатель Венедиктов не доступен, не был никогда доступен и не будет никогда.

А позвонишь ещё раз — девушка голос повысит.

А в третий — и вовсе начнёт ругаться.

Поэтому я очень обрадовался, когда увидел Венедиктова — вот он, живой. Мы обнялись и расцеловались как два брата, как пастор и коллапс.

— У меня хорошая идея, — сказал писатель Венедиктов. — Давай напишем вместе роман. Я придумал замечательный сюжет…

Тут меня кто-то хлопнул по плечу, здороваясь. Я повернулся, но когда снова посмотрел на то место, где только что стоял писатель Венедиктов, то никого там не увидел

11 апреля 2005

(обратно)

История про девушек в поезде

Возвращаясь домой, я ехал в купе с двумя невыносимо интеллектуальными девушками. Одна из них читала "Шутку" Кундеры, а другая — "Фантастику" Акунина. Они всё время стучали ногтями по клавишам мобильных телефонов и пропал ли торт тирамису в каком-то их любимом заведении и действительно ли в "Пропаганде" всё ещё хорош маскарпоне.

Они рассуждали о том, что надо бы поехать на какой-то показ осеннью в Париж, и о том, как чудесно сидеть в студии с камином в каком-то неизвестном мне городе.

Это были две красивые девушки, и, что главное, неглупые — и дело было, разумеется, не в показах и каминах.

Поэтому я сразу решил, что не буду заикаться о своём литературном кружке, и сидел в углу, угрюмый как кабан. Вместо того, чтобы задумать лирическую думу, я начал думать о маршале Маннергейме.

Вот об этом я и расскажу всем на зло.

Извините, если кого обидел.

18 апреля 2005

(обратно)

История про Маннергейма (I)

С Маннергеймом приключилась очень странная история — его имя знаяет всякий советский человек благодаря бетонным колпакам, блиндажам, траншеям и прочим конструкциям, которst никогда так не назывались. Но это ещё не всё — миф о Маннергейме состоит из нескольких событий, как из кубиков.

Отчего-то больше всех русских, Маннергейма больше всего любят питерцы. Этот парадокс один из них объяснял мне так — к нам часто ездят финны, которых мы уважаем, они уважают своего Маннергейма, вот и мы тоже…

Действительно, в двадцатом веке были характерны такие странные истории тиранов, что появлялись в годину государственной беды, железной рукой сохраняли государственность, а, зарытые в землю, становились предметом дрязг и споров. Тут речь не о больших тиранах, так сказать, тиранах первой величины, а о тиранах среднего размера, которые бегали у них под ногами, суетились и норовили сохранить суверенитет, схватив его в охапку.

Количество кубиков, как я сказал, действительно невелико. Первый — служба русскому Государю, свита, войны, что совмещалось с некоторой нелюбовью к титульной нации: "Для русских было характерно высокомерием пренебрегать такими фактами, которые по той или иной причине не входили в их схему". Это он, кстати, одёргивает Деникина.

Второй — гражданская война в Финляндии, с последовавшим белым террором, который ничем не отличался от русского красного. А Маннергейм был символом этой войны.

Третий — их зимняя, а наша незнаменитая война 1939-40 гг.

Я принялся читать сборник писем и документов, разбавленный биографическим повествованием Элеоноры Иоффе и понял, что эта книга — знатное подспорье не только к биографии Маннергейма, но и к анализу эмоции в истории. Хотя «Линии Маннергейма» не являются собственно научной книгой, но претендуют на объективность. Правда, автор часто использует риторику типа «переехала в Германию после оккупации Советами Прибалтики» (то есть нейтральное «СССР» тут замещается на эмоциональное «Советы») и проч. Маннергейм пишет о трусости казаков на русско-японской войне, и автор тут же ему поддакивает с помощью Дюма: «Не один Маннергейм был нелестного мнения о донских казаках. Путешествовавший в 1858 году по России и Кавказу Александр Дюма… писал: «…Никогда не выкупают горца, раненного пикой, to ergo ранен донским казаком. Зачем выкупать его, если он имел глупость получить рану от такого неприятеля?». Я бы заметил, правда, что именно в путешествиях по России Дюма придумал развесистую клюкву, а о разных диковинах вообще писал, путая рыбу «фугу с «баку».

Но об умеренной научности книги Иоффе я уже оговорился — главная её ценность в текстах писем и документов.

Тем более, внимательные читатели помнят, что я вообще-то ехал в поезде с гламурными девушками, и от того не был склонен винить автора в нечёткости.

Между тем, судьба Маннергейма действительно полна приключений — одно тайное путешествие в центр Азии под видом географа чего стоит. Между тем, судьба Маннергейма действительно полна приключений — одно тайное путешествие в центр Азии под видом географа чего стоит.

Но настоящая известность приходит Маннергейму в тот момент, когда под его руководством белые в Финляндии победили красных. Тут хорошо цитировать саму Иоффе: «Судьба побеждённых в этой войне ужасна. Пленным русским никогда и ни при каких условиях не давали пощады. Политические взгляды в принципе не имели значения: под горячую руку зачастую казнили и левых и правых. Очевидец записывал в своём дневнике: …если увидят русского в форме — ему конец, каждого пленного, говорящего по-русски, без колебаний расстреливают. Несколько русских офицеров, руководивших красными, ждала та же участь».

Красных финнов тоже не щадили. Женщин, захваченных с оружием в руках, расстреливали наравне с мужчинами. Более 25.000 красных погибло в период 1918–1919 годов, из них лишь около 6.000 в боях. Остальные были казнены или умерли вот голода и болезней в концлагерях (между прочим — в первых на территории Европы лагерях такого рода). Причём казнили и сгоняли в лагеря и женщин, и детей. Это получило международную огласку и сильно подпортило репутацию Финляндии. Потери белых в войне оказались сравнительно невелики: около 5.000 человек». И хотя для многих это до сих пор трагедия, дальше всё получается, как в известной песенке: "Если вы обидели кого-то зря — календарь закроет этот лист. Ведь без приключения никак нельзя. Эй, прибавь-ка хода, машинист!".

Действительно, белый террор стремительно покидает страницы книги — вот уже новая война на носу, и вот полягут многие тысячи красноармейцев на линии имени Маршала Финляндии. Есть известный миф, говорящий о том, что в войне 1941–1944 годов Финляндия только отвоёвывала отнятое у неё в 1940.

Понятно, что это не так: финская армия вполне успешно воевала в Карелии, захватив Петрозаводск. Причём вполне в согласии с финским вариантом расовой теории не-финны и не-карелы сажались в гетто. Пленных евреев и политработников финны выменивали на своих советских соплеменников, попавших в немецкий плен.

Так что не отшвырни советский солдат немцев от Сталинграда, не удержи голодный питерский рабочий винтовку в руках — далеко расползлась бы кляксой по карте Великая Финляндия.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2005

(обратно)

История про Маннергейма (II)

…Меня как-то смущает, когда говорит о рыцарстве Маннергейма. Нет, дело совсем не в том, что барон не был хорошим семьянином, и его обширный донжуанский список — самое не интересное. Но остаётся впечатление какой-то неумной жестокости и постоянной сдачи союзников. Согласно условиям выхода Финляндии из войны, финны должны были интернировать немецкую армию в Лапландии. «Здесь кроется и личная драма: рыцарственный маршал вынужден был нарушить свой кодекс чести, повернув меч против тех, кого он недавно называл «собратьями по оружию». И ничего, повернул — в этих боях, кстати, погибла 1000 финнов.

В начале первой советско-финской войны, «узнав, что министр Эркко… бросился в первые дни войны в Стокгольм, маршал заметил, что тому следовало бы пойти в лес и застрелиться». Через пять лет, чтобы всё лидеры страны, санкционировавшие войну 1941 года, будут по на-стоянию советско-английской Контрольной комиссии осуждены, то Маннергейм подпишет новый закон о виновниках войны, имеющий обратную силу.

Сам он не будет ни осуждён, ни заключён под стражу. До самоубийства дело тоже не дойдёт.

Тут есть ещё один замечательный биографический приём: Маннергейм был знатным антисемитом (что не помешало ему посетить молитву по павшим финляндским солдатам-евреям в синагоге Хельсинки). Вопрос как об этом рассказать. А рассказывается об этом так: «Маннергейм не был юдофилом. Напротив — когда-то, будучи офицером царской армии, близким к придворным кругам, он разделял предрассудки и предубеждения русского офицерства и аристократии». Это чудесный, просто изящный перевод стрелок.

Между тем, приведённые в книге частные письма показывают, что с начала своей карьеры вплоть до конца жизни этот антисемитизм был постоянным, и то и дело твердит о еврейско-большевистской опасности.

Или вот чудесная методика рассказа, когда Маннергейм пишет о положении советских пленных и о том, что он ввёл для них такие пайки «которыми пользовалась часть нашего гражданского населения, занятая на самых тяжёлых работах», Иоффе его комментирует: «Насчёт максимальных пайков в начале войны маршал, скорее всего несколько преувеличивал» — причём дальше по тексту становится понятно, что пленные просто помирали с голода.

Что из всего этого следует? А вот что — Маннергейм стал символом Финляндии. Эта страна сохранила эту независимость вблизи сурового соседа, а сейчас — и подавно. Часть благородства и дальновидности Маннергейму приписана, а часть — была на на самом деле.

Но следует ещё и то, что через несколько поколений время, зажатое между годами 1941–1945, будет иметь другой вкус и цвет. Я, слава Богу, до этого не доживу.

Но уже сейчас исчезла не только чёрно-белая картина мира, но и сама чёткость изображения. Если раньше врагов рисовали выродками, то теперь линия на их очеловечивание такова, что иногда, вслед Чернышевскому, палку для того, чтобы исправить не оставляют прямой, а выгибают в другую сторону.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2005

(обратно)

История про Маннергейма (III)

…Причём, когда я читал это в книге Элеоноры Иоффе, то во мне росло чувство смутного раздражения, и одновременно, её книга мне нравилась — это было лучшее из того, что я читал о Маршале Финляндии — я имею в виду полные биографии.

Мне нравилось, что там много текстов, введённых впервые в оборот. Но при этом как то ужасно не нравилось общее впечатление от интонации. Самое простое (и самое неинтересное) сказать, что коли человек пишет в списке среди прочих благодарностей "Неоценимой была финансовая поддержка финского фонда Е. и А. Вихури, благодаря которой этот проект смог осуществится"- так, значит, в рамках гранта автор должен был делать определённые реверансы. То есть, не хвалить Маннергейма, конечно, а отнестись с пониманием. И если"Чрезвычайно важным было доверие, оказанное мне Фондом Густава Маннергейма и родственниками маршала, разрешившими использование личных архивов маршала Финляндии", то человек, долго и много занимающийся какой-нибудь исторической персоной, должен ходить между струй.

Не придёшь ведь в какой-нибудь фонд со словами:

— Я хочу написать книгу о вашем основателе, чтобы доказать, что он — полное ничтожество и надутый гондон. И я сдержу своё слово — порукой тому мои предыдущие работы по этому вопросу.

А, может, примеряя историю на себя, биограф понемногу вживается в роль адъютанта при своём персонаже. Издевается над ним, вышучивает — но связан с ним незримой нитью. Эта нить крепнет, и герой становится тебе ближе. Ты перечисляешь его ошибки, но привешиваешь к концу каждой фразы искупительное", но…"В этом смысле мне очень нравится одно место из самого известного романа Юлиана Семёнова: "Нигде в мире, — отметил для себя Штирлиц, — полицейские не любят так командовать и делать руководящие жесты дубинкой, как у нас". Он вдруг поймал себя на том, что подумал о немцах и о Германии как о своей нации и о своей стране. "А иначе мне нельзя. Если бы я отделял себя, то наверняка уже давным-давно провалился. Парадокс, видимо: я люблю этот народ и люблю эту страну". При этом со стороны на человека моего круга вся эта история с Маннергеймом производит странное впечатление — время меняется, и, как только достаточно поколений умрут, всё будет иначе — ненависть к наполеоновским солдатам давно раритетное чувство. Допустим, я писал бы книгу о каком-нибудь олигархе — и вполне показывая красоту административного решения, старался бы сказать — обязательно сказать, но сказать легче — о его цене, людях с дыркой в голове и утёкших за кордон ресурсах. Это повествование было бы отстранённым, но в жизни никакой отстранённости нет — и мы это знаем.

У Фаулза рефлексирующий молодой человек бормочет "Возможно, Лилия де Сейтас предвосхищала законы взаимоотношений полов, какие установятся в двадцать первом веке; но чего-то не хватало, какого-то жизненно важного условия — как знать, не пригодится ли оно в двадцать втором?". Что-то ускользающее, жизненно важное для двадцатого века не впускает меня в общечеловеческий двадцать первый.

При этом это тот грех, который я чувствую остро именно потому что сам к нему привержен — в тот момент, когда говорю о прошлом и людях прошлого.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2005

(обратно)

История про неуверенную жизнь с электронными деньгами

Я вот тоже прочитал "Криптографа" Хилла. Что в этой книге хорошо, так это издательская аннотация:«2020 год. Мир нисколько не поумнел, но тщательно это скрывает. Реальных денег не существует — их заменили электронные: СофтГолд, электронная валюта, которую невозможно взломать, идеальный код. Его создал Джон Лоу, первый квадриллионер на земле, великий Криптограф. Он гениален, с этим никто не спорит. И ему есть что скрывать. Выяснить, почему он лжет, выпадает налоговому инспектору Анне Мур. Эти поиски истины дорого обходятся ей, всему человечеству и самому Джону Лоу. Порой рискованно отвечать на вопрос: "О ком ты думаешь, думая о деньгах?" Завораживающий роман современного британского поэта Тобиаса Хилла о любви, деньгах и криптографии — впервые на русском языке». Это образец хорошей аннотации — остроумной, соответствующей содержанию, и написанной по-русски. Если меня прочитает кто-то из начальников человека, написавшего это — пусть ему дадут три дня к отпуску и каких-нибудь пряников.

Единственно, с чем бы я не согласился в ней, так это со словом «завораживающий». Сдаётся мне, что этот роман просто скучный.

И вот почему: всё именно так, как говорит аннотация — идея прекрасна, не захватана ещё тысячами литераторов, как пресловутый киберпанк или грохот космических войн в пустоте. Книга-притча о деньгах, которые суть только намагниченные кусочки сплавов. Притча о деньгах недалёкого будущего, которые зиждутся только на доверии к ним, а дунь-плюнь Алиса-великан, крикни:

— Да вы всего лишь колода карт! — и развалится весь этот мир, обнулится во всех смыслах этого слова, перезагрузится и изумится. Тогда заплачут вдовы, повыгорят поля, а то и встанет гриб лиловый и кончится Земля, как спел в своё время Городницкий. Или, наоборот, возникнет какое-то новое перемешанное общество.

Но реализовано это всё уныло. Томас Хилл написал такой soft-интеллектуальный женский роман, в котором если есть незамужняя женщина старше тридцати, которую мать упрекает за отсутствие личной жизни, и если есть на пути миллионер, то вся гамма переживаний известна наперёд.

Рецепт soft-интеллектуального романа не очень сложен — несколько цитат из Т. С. Элиота (без них почему-то не обходится), да ещё монополия глаголов настоящего времени — «Она печально глядит из окна на снег. Дома у неё хорошая библиотека, и вот она листает тома с тем же количеством запятых, что и количество слов, которая она употребляет за рулём. Она курит, разглядывая косые кольца и круги, а потом спускается в кофейню с недурным бланманже, и говорит коллеге о перемене веков и путанице времён, и видит, как его взгляд тупо сосредотачивается на ноже или вилке». Это не цитата из романа, если кто не догадался. Движение героев медленно и беззвучно — как траектория рыб в аквариуме, а любовь снула и печальна.

Это мне напоминает бессмертные записные книжки Ильфа, где говориться: «Диалог в советской картине. Самое страшное — это любовь. «Летишь? Лечу. Далеко? Далеко? В Ташкент? В Ташкент». Это значит, что он давно её любит, что и она любит его, что они поженились, а может быть, у них есть даже дети. Сплошное иносказание». Но из того, что книга не понравилась рецензенту, собственно, ничего не следует. Во-первых, он может ошибаться, а, во-вторых, кому-то именно этих свойств текста не хватало. Мы живём в свободной стране, типа того. А теперь можно сказать, что именно можно извлечь из этой книги, даже если она вам не понравилась.

Это признание того, что криптография по инерции воспринимается как элемент шпионского быта, а на самом деле унылый быт современного общества. Каждый день горожанин вводит несколько паролей. Каждый день я стучу по клавишам и кнопкам, вбивая цифры и буквы — в телефоны, компьютеры и банкоматы. Есть люди, у которых количество паролей доходит до сотни.

Раскрой их — и попрыгают люди из окон, зальют ванны кровью.

А довести город до безумия можно даже ничего не расшифровывая — просто отключив канализацию.

Следующее наблюдение, которое можно сделать, это то, что криптография в литературе находится в положении чёрного ящика, колдовства, познать которое невозможно. Если Стивенсон в своём «Криптономиконе» ещё делал какие-то общеобразовательные экзерсисы, то Хилл тут, покривлявшись на первых страницах, завязал с этим делом. Нечего соперничать с поэтикой глаголов третьего лица настоящего времени.

Криптограф как специальность обрастает подразумеваемыми деталями, будто новый русский «Мерседесом», цепью и красным пиджаком.

А вот ещё подождите пару лет — так на поле криптографии придёт топтаться огромное стадо массовой культуры. Приведут и посадят перед дешифратором нового Маевича, что жадным взором посмотрит на Лидию, полная грудь которой будет волноваться, а упругие выпуклые бедра — дразнить своей близостью. И, не помня себя, Маевич остановит пружину, прижмёт Лидию к груди, и все заверте…

Мир не поумнеет никогда.

Это тоже цитата была, если кто не догадался.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 166

Я попал на презентацию нового дома для богатых. Это один из тех домов, что строятся в Москве на плавающих грунтах и заселяются неизвестно кем. … В этот дом пригласили журналистов, чтобы показать им итальянские стоки для говна, потолки, усеянные маленькими лампочками и барные стойки из морёного дуба.

Я затесался среди журналистов — незаконно и незаслуженно. Журналистам показывают обстановку, возят в лаковых и зеркальных лифтах в надежде на рекламные статьи.

Чем-то этот дом похож на высотное жилое здание на площади Восстания и холлы в нём сплошь облицованы тёмно-красным фальшивым мрамором.

Я иду по коридору, отбившись от группы, и вижу небольшую очередь — то ли это новая партия журналистов, то ли это сотрудники строительной компании стоят за премией.

Я на ходу набираю что-то на мобильном телефоне — он не мой, с большой как карманный компьютер — но вдруг из очереди высовывается крепыш, хватает этот телефон и, сосредоточенно пыхтя, начинает выковыривать из него глазок фотокамеры.

Я начинаю с ним бороться, отгибать пальцы крепыша — он оказывается неожиданно сильным.

Про себя я думаю: вот пусти меня в приличное место — то понос, то золотуха. Всё драку устрою.

23 апреля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 167

Мне снится сон про экзамен — но это особый сон про подготовку к этому экзамену. Оказывается, что всем моим однокурсникам (и мне в том числе) нужно сдать экзамен по третьей части курса теоретической механики. Все интенсивно готовятся, хотя многие уже составили себе имя в бизнесе, политике и разведении кроликов.

Один я отношусь к этому наплевательски.

И вот я стою в квартире на Ленинском проспекте в Москве — эта квартира чужая, странная — в ней очень маленькие комнаты со скрипучим нелакированным паркетом, и очень высокие потолки. Комната заставлена казёнными книжными шкафами и похожа на лабиринт.

Девушки, сидящие там, спрашивают, как происходит подготовка к экзамену — я угрюмо отмалчиваюсь. Мне рассказывают, что мой приятель уже практически всё выучил заново, несмотря на то, что руководит крупной фирмой.

— Да ну вас на хрен, — вертится у меня в голове. — Шли бы вы с этим термехом вон, а у меня кролики не кормлены.

23 апреля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 168

Это был тягучий сон о мёртвых, о жизни в царстве мертвый, но именно недавних мёртвых. Это пространство между Этим Светом и Тем — в котором существуют те, кто умер недавно.

Вот я прихожу на дачный участок, вернее даже на печальный садово-огородный участок, где вместо грядок — могилы. За этими могилами-грядками и ухаживают недавние мертвецы.

Там я встречаю Ж-В и Л.

— Постой, — говорю я Л. — Но ты же не умер?

Он усмехается моей неосведомлённости. Я догадываюсь, что он умер только что, погиб в автомобильной аварии. Мёртвых отличает от живых только белый, мучнисто-белый цвет их кожи. А у некоторых цвет кожи светло-серый — и это значит, что они уже готовы к переходу.

В этом промежуточном царстве мёртвые живут некоторое время, а потом, когда приходит срок, окончательно отправляются в загробный мир.

Некоторые из них страдают от того, что их тела в реальном мире разлагаются — будто болеют. Потом я встречаю несчастную девушку. Её всё время трясёт, она не хочет покидать этот промежуточный мир и с ужасом она думает о том, что срок её неумолимо приближается. Я говорю с ней в огромном здании, больше похожем на хайтековский офисный муравейник. Мертвые снуют там туда и сюда, будто в нечитанном кафкианском романе. Такое впечатление, что все они — с белой или серой кожей — приговорены там к странному пред-чистилищу.

И непонятно, каким Орфеем меня туда занесло, но ясно, что я-то как раз жив.

23 апреля 2005

(обратно)

История просны Березина № 169

Чудесная запись о сне в дневнике:

«Сны: про лыжи(?)»

Что приснилось — совершенно непонятно.

24 апреля 2005

(обратно)

История про одежду

Иная одежда сама толкает тебя на путь порока — наденешь, скажем, тельняшку, и понеслось.

Обнаружишь сразу у себя гранёный стакан в руке, а на столе — селёдочный хвост.

А вот оденешься франтом, расчешешь волосы, нацепишь смокинг — и вдруг у тебя невесть как в руке окажется бокал шампанского — тёплого, липкого, без пузырей — зато дармового.

Вот как.

24 апреля 2005

(обратно)

История про Мельтюхова (I)

Начал перечитывать Мельтюхова и убедился, что подтвердилось моё старое наблюдение о полемике по советско-польскому вопросу.

Был такой старый советский анекдот, в котором директор завода звонил священнику, чтобы попросить стульчиков для собрания. Тот отказывался, и тогда директор говорил: «Не будет стульчиков для собрания — не будет пионеров для хора». Батюшка обижался: «Ах нет пионеров для хора — не будет монашек в баню», ему отвечали: «Не будет монашек в баню — так не будет комсомольцев на Пасху». «Ах так!» — горячился батюшка, — «Так не будет верующих на выборы! — А вот за это, батюшка, можно и партбилет на стол положить!».

Так вот, споры польских и русских пикейных жилетов, напоминают такую эскалацию — «Вы не помогли Варшавскому восстанию — Мы были измотаны, а вот вы увели армию Андерса на юг». «Вы убили наших в Катыни — А вы замучили наших пленных красноармейцев в двадцатом году», «А за то вы подавили и это наше восстание — и в 1831, и это — в 1867!» — «А вы с Наполеоном-то, помните? Булгарина себе заберите, уроды!».

Я, правда, придумал, кажется, последний аргумент: нужно тыкать пальцем и кричать:

— А вы Сусанина убили. Вы и убили-с!

На этом уровне противостояния все исторические события заносятся в таблицу «С вас причитается», и советско-польские отношения как раз идеальный пример этого вечного двигателя. До документов если дело и доходит, то те из них, что неприятны, отвергаются с параноидальной уверенностью в подделке.

Извините, если кого обидел.

26 апреля 2005

(обратно)

История про Мельтюхова (II)

Я только что сказал о национальных обвинениях, что превратились в спорт. Это — ситуация, на фоне которой в первый год нового века издали книгу Михаила Мельтюхова издавалась в первый раз — и вызвала резкое неприятие польских историков. Сейчас она стала значительно толще, документов добавилось, но и часть упрёков можно повторить.

В этой книге много нет — разные люди справедливо отмечали, что нет в книге и истории отношения Коминтерна к Польше, нет описания действий советской разведки во Второй Речи Посполитой и польской разведки в СССР, позиции польских коммунистов в 1918–1939 гг..

Она пристрастна и кривовата, эта книга Мельтюхова — единственный общедоступный текст общего плана, что есть у российского читателя сейчас под рукой.

Но даже он позволяет сделать определённые выводы частному лицу и начать формировать своё мнение.

Например, о том, что "советско-польская война" — о слишком общее название: там было несколько войн — например, хаотическая война Польши с Украинской Республикой, что закончилась перемирием 01.09.1919. Или странная история с Галицийской армией, что была, по сути, очень загадочным образованием. Итак, на протяжении нескольких лет шло несколько войн, перетекая друг в друга. Одновременно с Украиной, Польша воевала и с Красной Армией с весны 1919 (вернее, с февраля). Потом произошёл марш на Минск и стабилизация на уровне Полоцк-Проскуров до апреля 1920, поход на Киев 25.04.1920 — с его успешным взятием, потом майское контрнаступление Красной Армии, затем — июльское наступление в Белоруссии, и вот раздаётся знаменитый клич «Даёшь Варшаву!», на который ответили заклинанием «Чудо на Висле», потом контрнаступление поляков на Минск, потом перемирие, и ещё через год — Рижский мирный договор.

Начать формировать личное мнение — в этом ключ. Личное мнение — это самое сложное.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2005

(обратно)

История про Мельтюхова (III)

В связи с годовщиной окончания войны в Европе, всё чаще возникает вопрос о её начале — хронология событий следующая, и это можно извлечь из книги о советско-польских войнах несмотря на всю её пристрастность.

01.09.1939 Германия начала войну с Польшей.

03.09.1939 Согласно своим договорным обязательствам, Франция и Великобритания объявили войну Германии.

17.09.1939 в 03.15 Польскому послу вручили нота Советского правительства: «Польское государство и правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей…» Дело в том, что поскольку польское правительство выехало за пределы страны только к вечеру, а, выехав, так и не подписало акта о государственной и военной капитуляции, то, в соответствии с III Гаагской конвенцией 1907 г. об открытии военных действий, государственный суверенитет продолжал действовать — замечает Мельтюхов.

Посол отказался принять ноту, «из-за её несовместимости с достоинством польского правительства», и её просто послали в посольство с нарочным.

Так или иначе, Красная Армия перешла границы Польши. Собственно СССР был так же верен своим союзническим обязательствам — только перед Германией.

Этот, и ещё множество прямых и косвенных фактов (130 погибших и 1800 раненных с советской стороны), говорят о том, что формально СССР вступил во Вторую мировую войну 17.09.1939 на стороне Германии.

В этот момент появляется неумный ревнитель славного прошлого. Это очень печально и уныло, потому что похоже на человека, которому сообщили, что он простудился, и он обиделся на доктора. Ревнитель славного прошлого воспринимает любую попытку анализа с ненавистью, потому что прошлое для него не цепочка событий, а икона. Очень хочется дать этому человеку воды, помахать над ним веером и, успокаивая, шептать ему в ухо: «Я тоже против Гитлера, я свой, я за наших, мы с тобой одной крови — ты и я».

Но это враньё.

Потому что мы не одной крови, и я не считаю исторические события наследством, которое, будто квартира, осталась от дедушки. Мы не одной крови, потому что неумный патриот любит не Отечество, а своё кажущееся наследство — возможность им распоряжаться и хвалиться. Он любит это до такой степени, что перестаёт крутить гайки, лечить людей и сажать деревья.

А моя задача — составить личное, незаёмное мнение. Это, кстати, удивительно безвыигрышное занятие.

То, что СССР доел Польшу в тридцать девятом, не отменяет того, что 22.06.1941 всё несколько поменялось. Отменяет ли это то, что советские солдаты и польские патриоты насмерть бились с фашизмом? Нет, не отменяет. Потому что слово «зато» не работает в этой системе описаний — в ней работает только союз «и».

Кстати, настоящим союзником Германии считалась тогда Словакия (которая фактически была подчинена немцам). Словакия предоставляла свою территорию для немецких войск и выделила на польский фронт три своих дивизии, которые участвовали в боях за Дукельский перевал.

С другой стороны, конечно, этот вопрос чисто академический — за последние десять лет нерушимость границ и суверенитета вообще перестали существовать.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2005

(обратно)

История про Мельтюхова (IV)

…Во всей этой давней истории есть и другое интересное обстоятельство — Англия и Франция, согласно пресловутым союзническим обязательствам должны были объявить войну не только Германии, но и СССР. Поскольку они были должны защищать не только западные границы Польши, но вообще границы Польши, как мне справедливо напомнили знающие люди. Это, кстати, привело к англо-французским планам бомбить Баку Если бы они были реализованы, был бы сделан шаг к совершенно экзотической альтернативной для нас истории. (Была сделана даже разведывательная аэрофотосъёмка, которую немцы, найдя снимки во французском Генштабе, успешно использовали уже для своих бомбёжек). Но тут французов разгромили, а англичанам стало и вовсе не до этого. Впрочем, вишистские французы вполне исправно дрались против англичан в колониях — положения противников и союзников стремительно менялись не только в 1944–1945.

Но, возвращаясь к советско-польским делам, надо сказать, что из них, полных ужасных и трагических подробностей, героизма граждан обоих стран и замены врагов на союзников можно извлечь важные уроки.

Они полезны не тем самым пикейным жилетам, что иногда прорываются в публицисты и политики, что трактуют любые войны в стиле знаменитой чапековской фразы: «Враг пытался злодейски обстреливать наши самолёты, мирно сбрасывавшие бомбы на его город». Этим пользы от уроков мало, потому что размышления им не нужны, они только мешают камланиям.

Сейчас к нам подкатывает на новодельных полуторках с мягкими сиденьями официальный праздник Победы. Очень важно разобраться с этим праздником внутри, лелеять в себе частную историческую память, а не звук парадных барабанов. И часто единственным долгом по отношению к павшим, который ещё можно исполнить, так это узнать их подлинную историю.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2005

(обратно)

История про Шолохова (I)

…Надо сказать, что про шолоховский "Тихий Дон" иногда думают, что в нём сначала показана привольная и раздольная казацкая жизнь, а потом трагедия её разрушения. Всё это, конечно, не так.

Там с самого начала жизнь похожа на звериную, и роман начинается цепочкой смертей. Бабушку Григория Мелихова кидают под ноги толпе — она турчанка, привезённая с войны, и вот её затаптывают насмерть. Дед бежит по улице и шашкой разделяет надвое зачинщика — и отправляется на двенадцать лет на каторгу.

Аксинью насилует в детстве отец — семья забивает его на смерть. Долго и мучительно убивает себя брошенная Наталья — режет себе горло жалом косы, а потом старается достать сердце. Ещё нет никакой войны, люди не ожесточились до крайнего предела, но вот казаки насилуют горничную-польку в каком-то местечке, куда загнала их военная служба. Насилуют долго, так, что потом выкидывают на снег, а она лежит там и скребётся в безумии, прядёт ногами.

Первая пейзажная сцена кончается тем, что Мелихов косой разрезает подвернувшегося в гнезде утёнка.

Жизнь угрюма и люди ворочаются в своих норах.

Вот там как.

29 апреля 2005

(обратно)

История про спам

Вместо ожидаемого письма пришёл спам. Причём на лайвжурнальский адрес. Тьфу, настроишься сказать о скорбном, и совсем с мысли собьют. Так вот, рекламируют фильм "Клубничка" на CD. "Интересный и красочный фильм, по названию фильма можно сразу понять что Клубника играет в этом фильме важную роль, она везде". В следующей строчке написано многозначительно: "Фильм состоит из частей".

Это — несомненное достоинство. Состоит из частей, да.

29 апреля 2005

(обратно)

История про свечи

Вернулся из церкви Иоанна Богослова. Видел рядом на улице очень странных людей с электрическими свечками.

01 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (II)

Нет, Шолохов определённо гений. Вот после похоронки на Григория, после того как все почитали письмо, Шолохов заканчивает главу так: "Незримый покойник ютился в мелиховском курене, и живые пили его васильковый трупный запах".

Извините, если кого расстроил

04 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (III)

Призраки русской классики маячат за "Тихим Доном". Они стоят за героем, будто семейка вурдалаков из рассказа Толстого, порождая ненужные смыслы.

Понятно, что Аксинья — это донская Настасья Филипповна, а Наталья — род страдающей Аглаи. А уж чередование войны и мира и вовсе очевидно.

"А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные.

Это назвали подвигом"

Кто это писал? Толстой или Шолохов? Написано это, кстати, про казака Крючкова (В "Тихом Доне" придуманные персонажи мешаются со знаменитыми постоянно). История Крючкова, кстати, сама по себе примечательна Кузьма (или Козьма) Фирсович Крючков, был молодой казак-старообрядец. В начале Великой войны он с тремя казаками — Щегольковым, Иванковым и Астаховым (а это как раз фамилия мужа Аксиньи) — зарубил и заколол пикой 11 человек.

Крючков стал первым георгиевским кавалером Первой мировой войны — вообще первым раненным и первым орденоносцам везёт. Они на виду, а потом война смалывает всё в один большой ком. Крючкова рисовал Репин, даже, кажется папиросы имени героя появились.

Крючкова долго использовали, как говорится, для пропаганды, но когда он снова вернулся в войска, воевал, судя по всему, не хуже других. Когда он был ранен, у него украли все кресты и золотую георгиевскую шашку, ну а потом он, натурально, встал на сторону белых и в 1919-ом году умер от многочиленных ранений. Говорили, что он успел зарубить китайцев у пулемёта (это жизнь даёт отсыл к известному рассказу Булгакова "Китаец"). Конечно, народная молва, которая всегда врёт, но всегда врёт красиво — считает, что Крючкова, отказавшегося встать, зарубил пьяный Будённый.

Извините, если кого обидел.

04 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (IV)

Мне в связи с этим и говорят: знаешь, Владимир Сергеевич, что песню «Where Have All the Flowers Gone» написал товарищ Шолохов?

— Да идите вы к бую, — отвечаю я им. — Это старая история.

— Нет, — говорят мне, — мы знаем истинную правду, и её нужно повторять как можно чаще. Нам всё Нестеров из группы «Мегаполис» рассказал. Пит Сигер полвека назад читал Шолохова, а казачий писатель там народную песню процитировал. Ну, Сигеру она понравилась, но что-то не случилось у него вновь текст точно перевести, и он сочинил авторский перевод, пошло-поехало, Марлен Дитрих да Джоан Баэз — песню всяко разные известные люди запели, а потом и сам Нестеров с бывшей лысой певицей Макаровой спели — в русском переводе самого Нестерова.

Я остался в недоумении. Отчего же, думаю, Сигеру было так тяжело снова найти шолоховскую, то есть, народную песню. Ну, роман, понятно, толстый, но не так чтобы уж толстый-толстый-толстый. Да и современную эстраду я склонен подозревать во всех смертных грехах, включая публичное питьё крови христианских младенцев. Не говоря уж о том, что и английский вариант мне тоже нравится.

Открыл я Шолохова — у меня дома отчего-то целых три издания знаменитого романа. Нашёл. Там, между описаниями природы и быта, молитвами «от ружья» и «от сабли» есть отрывок из этой песни. Песня называется «Колода-дуда».

Вот что там написано — в шолоховском романе. Ну уж не мне судить о заимствовании. Чёрт его разберёт, где тутправда.

Есть там и ещё песенка народная. К слову — тем более, я об этом всём писал здесь года два назад, а песня эта жалостная, и её-то точно стоит повторить — авось кто споёт:

04 мая 2005

(обратно)

История в фотографиях

(обратно)

История про Шолохова (V)

Рассказ «Судьба человека» ругали многие — от Солженицына до Рассадина. Шолохову пеняли за неуместный оптимизм и украшательство действительности. Между тем, рассказ этот страшен, да и не рассказ он вовсе, а притча. Земное отражение того загадочного и странного текста, который начинается словами «Был человек в земле Уц…».

Это рассказ не о войне, как иногда думают. А герой его, человек маленький, не герой и даже не вполне солдат.

Важно, что за всю войну Андрей Соколов убивает один раз. Причём убивает без сожаления и колебаний — этот единственный раз приходится на русского человека, причём Соколов убивает его в церкви. Этот человек, попав в плен, хочет выдать взводного командира немцам, и вот Соколов убил его.

В «Судьбе человека» есть всего четыре фамилии: одна — фамилия человека под начальством которого Соколов воевал в гражданскую войну. Красный комдив Киквидзе погиб в девятнадцатом году, его не нужно было расстреливать двадцать лет спустя. Эта фамилия реального человека, воевавшего с Красновым — она привет «Тихому Дону» с другой войны. Другая фамилия — самого Соколова, вроде звенящего канцелярской цепочкой слова «имярек». Потому что иметь фамилию Соколов или Петров — всё равно, что не иметь никакой. Третья фамилия принадлежит немецкому лагерному коменданту — прочь её, вон. И четвёртая фамилия — фамилия задушенного, задавленного в церкви.

10 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (VI)

Ещё есть в тексте Рассказа "Судьба человека" знаменитый город Урюпинск, где работает Андрей Соколов.

Этот город стал символом, частью советского общественного мифа, именно про него рассказывали анекдот. Это старый анекдот, сейчас он имеет только историческую ценность, потому что рассказывает про обязательный социально-политический экзамен. А герой шолоховского рассказа, между прочим, ни разу не говорит о партии и идее как о своём ориентире — «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?!». Вся партийность образца XX съезда вынесена Шолоховым в эпиграф. Но вернёмся к анекдоту. На экзамене по некоей марксистской дисциплине преподаватель спрашивал:

— Перечислите основные работы Маркса и Энгельса?

— А кто это такие?

— Да вы откуда такой (такая) взялись?

— Из Урюпинска!

Преподаватель задумчиво поднимал глаза к потолку и еле слышно произносил себе под нос:

— А, может, бросить всё и махнуть в Урюпинск?..

Но это вполне реальный райцентр Балашёвского района. Вокруг казачьи места, течёт Хопёр — город так же реален, как запчасти к комбайнам, краны и колбасы, которые там делают.

Теперь он уступил место географического анекдота Бобруйску.

10 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (VI)

Андрей Соколов жил в земле Воронеж. Юность его обыкновенна, то есть неправедна: «Парень я был тогда здоровый и сильный, как дьявол, выпить мог много, а до дому всегда добирался на своих ногах. Но случалось иной раз и так, что последний перегон шёл на первой скорости, то есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же ни тебе упрёка, ни крика, ни скандала». Сначала Андрей Соколов работает слесарем — как и мужчины семейства Власовых, в котором мать известна более других родственников. Много говорили, что Горький выстроил «Мать» как Евангелие. Это и была попытка создать Евангелие от революции.

А вот «Судьба человека» святочный рассказ. Он опубликован 31 декабря 1955 и 1 января 1956 года. Время другое, при другой, революционной власти Новый год выполняет Рождества и Крещения зараз. Сравнения Кодекса строителей коммунизма со святыми заповедями давно стало общим местом и мало открывает простора для мысли. Герой шолоховского рассказа — человек нерелигиозный. Вот его взяли в плен, посадили с другими солдатами в пустую церковь. А по церкви ходит человек, просится до ветру. «Не могу, говорит, — осквернять святой храм! Я же верующий, я христианин! Что мне делать братцы?». «А наши, знаешь какой народ? Одни смеются, другие ругаются, третьи всякие шуточные советы ему дают. Развеселил он всех нас, а кончилась эта канитель очень даже плохо: начал он стучать в дверь и просить, чтобы его выпустили. Ну, и допросился: дал фашист очередь через дверь, во всю её ширину, длинную очередь, и богомольца этого убил, и ещё трёх человек, и одного тяжело ранил, и к утру он скончался». Автор, герой и тот рассказчик, что курил с Шолоховым на берегу речки Еланки не то, чтобы осуждают безвестного богомольца, а как-то не одобряют его.

Но «Судьба человека» — рассказ о вер и о соотнесённости человека с миром.

Это рассказ об Иове.

И это очень страшный рассказ, хотя кажется, что он с благополучным концом.

Итак, на человека сыплются несчастья. Он по очереди теряет своих близких. Однако, когда спит, боится умереть — что бы не напугать приёмного сына. Умереть собственно он не боится, умирать он привык. Убитые родные приходят к нему во сне, будто зовут.

Несчастья продолжают сыпаться на него и после войны. Человек обрастает несчастьями, как скарбом. Его странствия подневольны — Андрея Соколова волокут по земле на запад — в плен, везут туда и сюда по Германии, а потом он движется на восток. Бежав из плена, он снова движется на запад — вместе с армией. Он продолжает скитание, утрачивая всё, кроме этого неостановимого движения.

В отличие от Иова он не теряет свой скот, наоборот, чужая корова становится орудием несчастья, несёт герою новую нужду и скитания. Соколов чуть не задавил эту корову, и вот, лишённый своей шофёрской работы, и что страшнее, лишённый шофёрского документа, он отправляется в новое странствие. Соколов изгнан из урюпинской обетованной земли. Он идёт по России, взяв за руку мальчика, будто Моисей, выводящий свой народ из рабства.

Соколов знает, что смерть его ходит рядом, ноша страданий слишком тяжела, а человек истончается под их грузом. Судьба его ещё более страшна, потому что он не может рассчитывать на посмертное воздаяние. Для него загробной жизни нет, а есть лишь остаток этой. Это особый тип праведника, отягощенный тем, что он не божественен. Он не творит чудес и не верит в них. Ему жить не на небе, а только в памяти. Это человек отягощенный несчастьями, но это человек не несчастливый. Он — вне категории счастья. Его жизнь так страшна, что он не думает о выгоде.

Но святочный рассказ не остался просто рассказом, напечатанным в газете, пусть даже и самой главной газете огромной страны. Часто цитируют: «После первой я не закусываю… После второй…», хотя самое главное не в том, что русский в который раз перепил басурмана. Сюжет этот давно затаскан по литературе — ещё Левша угрюмо пьянствует с иностранцем-шкипером. Главное в этом рассказе то, что потом немецкий хлеб режут в бараке суровой ниткой на полсотни равных частей. Я верю в эту историю, даже если она рождена воображением. Она, эта история, необходима, потому что помогает верить в судьбу человечества.

Кстати, пьёт герой с немецким комендантом Мюллером не за что-нибудь, а за свою погибель — это я для тех рассказываю, кто не читает хрестоматийных текстов. Вы удостоверьтесь, уроды, что у вас в руке стакан с последней в жизни водкой, чужой и горькой, а потом цитируйте, примеряёте на себя чужую закуску.

10 мая 2005

(обратно)

История про Шолохова (VII)

Но Иов неистребим. Его дело не умирать, а страдать, он приходит, рассказывает свою историю и уходит куда-то.

Поэтому «Судьба человека» больше, чем просто отпечатанный текст — это притча о счастье.

Россия всегда была империей терпения. Нужно было потерпеть, и потом всё будет хорошо, и в какой-то момент ожидание личного счастья становится категорией веры. Чем-то вроде второго Пришествия — во что веришь, но не ожидаешь в ближайшем будущем.

Старые солдаты говорили: «Никогда ни на что не напрашивайся, никогда ни от чего не отпрашивайся». Их судьба была незавидна — выслужив своё, они возвращались домой — ненужные. Счастливого конца не предполагалось. В успешном романе обязателен счастливый конец, потому что финитность текста есть свойство справедливости. Всем сёстрам роздано по серьгам, антагонист наказан, герой награжден женщиной и достатком. В лавбургере — коротком любовном романе, придуманном для женщин, счастье героини гарантируется. Чем дальше литература стоит от этого стереотипа, тем больше в ней недоверия к этому счастью.

Вот Анна Каренина читает английский роман, сидя в купе: «Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала вместе с ним ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого».

А человечество (и читатели), между тем, делится на две неравные части (среди многих делений человечества на части это — не самое лучшее, но и оно интересно).

Первая часть состоит из людей, верящих в мировую учётно-конторскую справедливость. Они, неплохие люди, действительно не созданы для унижений, очередей, тупой подённой работы и болезней. Однако мир почему-то жесток, и вот они либо умирают вечно злобными коммунальными старухами, либо предъявляют счёт, но не миру, а ближнему.

Другая же часть человечества относится к происходящему иначе, со отчаянным спокойствием игрока, взявшегося играть в неизвестную игру. Правила этой игры постоянно меняются — можно выиграть и, тем не менее, не получить ничего. Однако в любом случае выбор состоит не в том, играть или нет, а скорее в том, как провести партию.

Мир не таит злого умысла, но и не справедлив изначально, он жесток, но простодушен — нечего его винить.

10 мая 2005

(обратно)

История про юбилей

Обнаружил закладкой в книге давний пригласительный билет. Вот он:

Memento

Что нужно непременно знать участнику «Пикника перед Рождеством»

(21 правило поведения на празднике «Независимой газеты»)

1. Вы приглашены на «Пикник перед Рождеством», устроенный «Независимой газетой» по случаю 10-летия со дня выхода её первого номера.

2. Это — праздник. Поэтому не ставьте, пожалуйста, в неудобное положение тех, кто своей соответствующей этому случаю одеждой (смокинг, парадный мундир, национальный костюм — для джентельменов; вечернее платье, национальный костюм — для дам) будет вынужден закрывать ваш рабочий костюм от других гостей и телекамер. Кроме того, дамам на пикнике будет гораздо удобнее в туфлях, нежели в сапогах.

3. Не забудьте купальные костюмы и иные пляжные принадлежности (кроме полотенец и халатов — их Вы найдете в кабинах для переодевания).

4. Билеты, которые Вы получили, предназначены исключительно Вам. Направление вместо себя заместителей, литературных секретарей и даже близких родственников исключено. На входе будет осуществляться физиономический контроль. Все места расписаны по именам и соответствие места конкретному человеку будет проверяться в ходе всего пикника специальными контролерами.

5. Мы тщательным образом подобрали интересных и приятных лично Вам соседей справа, слева, спереди и сзади. Поверьте, это было нелегко, если учесть все политические, интеллектуальные и психологические коллизии последних 10 лет в России. Не обменивайтесь местами: все они почетны, каждое окажется наиболее выгодным в тот или иной момент происходящего. Поменявшись местами, Вы рискуете выиграть в одном соседе, но проиграть во всех остальных. Не экспериментируйте без нужды — мы все продумали за Вас.

6. Специально для охраняемых лиц: на пикник допускается разумное число телохранителей лиц, которые официально охраняются ФСО, согласно их государственному статусу. Не беспокойтесь за свою безопасность — охраной всех гостей праздника, включая Вас, занимается специальная служба телохранителей, использующая не только все необходимые спецсредства, но и соответствующих животных.

Не волнуйтесь за Ваших телохранителей: к их услугам — теплый безалкогольный бар и монитор, на который будет транслироваться весь ход пикника.

7. Нас будет 2000 человек, но лично на Вас придется 10 квадратных метров площади

8. Пикник продлится от 3-х до 4-х часов. Не волнуйтесь, что Вы устанете или проголодаетесь. Вам будет где отдохнуть (в движении, сидя, лежа, можно даже поспать). Кроме того, предусмотрено двухразовое питание.

9. Нет никакой нужды брать с собой деньги, если только Вы кому-то не должны и не опасаетесь встретиться с ним на пикнике.

10. Впрочем, если Вы захватите деньги (большие суммы), они Вам могут пригодиться, если никому не захочется Вам купить из того, что вы увидите. Мы и сами не знаем всего, что Вас ждет.

11. Не опаздывайте — Вы пропустите самое интересное, что случится в начале. Не уходите раньше окончания пикника — Вы не увидите (и не услышите, и не почувствуете) еще более интересное, что произойдет в самом конце.

Не пытайтесь, появившись в начале, улизнуть с середины пикника на работу, дабы вернуться к финалу. Апофеоз предусмотрен как раз в середине праздника

12. Устриц нет и не будет.

13. Если Вы все-таки встретите устрицу, приглядитесь внимательно: она ли это?

14. На время пикника в Гостином дворе ликвидированы свободы проведения шествий, демонстраций, организации пикетов и забастовок, формирования политических партий и предвыборных движений. Категорически запрещены, учитывая состав гостей, лоббистские мероприятия и коррупционная деятельность.

Не допускаются публичные политические дискуссии и выступления, за исключением специально отведенного для этого места, обозначенного маркировкой «Гайд пюк». Там Вас ждут, увы, журналисты других (не «НГ») изданий, готовые выслушать любые Ваши заявления. Свобода слова никем и нигде не ограничивается.

15. Весь ход пикника снимается для трансляции по ОРТ. Помните об этом: Ваши популярность и авторитет не должны пострадать щз-за излишней вольности Вашего поведения.

16. В то же время не ограничивайте себя ни в чем, что пристойно во время пикника: свободные позы, легкий флирт, умеренное опьянение, доступные Вам по возрасту физические упражнения, хоровое и индивидуальное пение, приличные (вниманию Пал Палыча) анекдоты, несложные танцы, полуазартные игры. Совершенно очевидно, что среди 2000 гостей найдется до десятка тех, у кого именно 21 декабря будет День рождения. Зто не только не освобождает именинника от посещения пикника, а как раз предполагает оное. Для сего случая предусмотрен особый уголок для интимного либо публичного (по выбору) празднования Вашего Дня рождения. Здесь же именинникам (по предъявлению свидетельства о рождении) вручат подарки.

17. Этот пункт памятки появился в результате настойчивого желания многих гостей — с учетом повода для встречи записаться в очередь на вручение подарков редакции «НГ» со сцены. Просим нас извинить, но в интересах гостей и телезрителей мы отказались от этой лично нам очень приятной церемонии. Если это не слишком Вас разочарует и Вы все-таки придете с подарком, что вообще-то правильно, то сможете вручить его главному редактору «НГ», который будет встречать гостей.

18. ходя с пикника, не забудьте, что Вы получить при выходе подарок от «Независимой газеты». Более того — требуйте этого подарка, если Вам попытаются его не дать.

19. Мы, безусловно, несколько утомили Вас перечислением всего того, что рекомендуем Вам учесть, готовясь посетить наш (и Ваш) праздник. Поверьте — это не от занудства. Ни одна из рекомендаций не случайна. Вам предстоит чрезвычайно насыщенный вечер: чтобы извлечь из него максимум радости и удовольствия, чего мы желаем, нужно сориентироваться во всех его хитросплетениях заранее, наметить то, что Вы будете делать до, во время и после пикника.

20. Учтите, что мы пока не раскрыли ни одного из секретов и сюрпризов пикника. Все сказанное выше необходимое, но не достаточное условие получения максимального удовольствия. Приготовьтесь к худшему!

21. И, наконец, не забудьте, что это праздник для Вас, но юбилей — у Независимой газеты»!

Р.S. Приносим свои извинения организаторам всех других развлекательных мероприятий городе Москве вечером 21 декабря 2000 года.

Извините, если кого обидел.

11 мая 2005

(обратно)

История про старую записную книжку (I)

Наша сила в Ленинской политике

Я приехал в совхоз "Пролетарий" в тот час. когда передавалась по радио речь Главы Советского Правительства Г. М. Маленкова.

Когда я вошёл в комнату, то мне сказали. что передавали какое-то важное сообщение и все люди в клубе. Пошёл в клуб. Просторный зал, несмотря на позднюю пору был полон. тут были рабочие и совхозники. И первое, что я чувствовал, это проникновенный и уверенный голос Маленкова. Он говорил о задачах нашего хозяйственного строительства, о международном положении Советского Союза.

Когда Маленков сказал, что борьба за мир — это генеральная линия нашей страны во внешней политике, раздались аплодисменты по радио. Аплодисменты раздались и в зале клуба. Заявлению Главы Правительства аплодировали простые труженики совхозных полей. они от всей души одобряли правильную, народную политику Советского Правительства.

Горьковская область, август 1953.

12 мая 2005

(обратно)

История про старую записную книжку (II)

Это было на пристани города Горького. Всё здесь говорит о величии Волги, её красоте неистощимой степенности волгарей. Хотя это народ несколько разболтанный и вульгарный.

И вот в киоске, который как правило в Горьком, открывается в 7 часов утра, собирается толпа желающих опохмелиться. Стоят грузчики, штурманы пароходов, стоят простые степенные люди. Уже вы<нрзб> свою порцию, и, не березгуя л<нрзб>той закуской покрякивает и разбредается в <нрзб>.

Но вот к киоску подходит седоватый старичок с котомкой за плечами. Он заказывает стакан водки, ахает его, ничем не закусывая, и отходит.

Но его останавливает молодой мальчуган, видать, из колхозников, но пустившийся в волгарский быт.

— Дядя, — обращается он к волгарю, — Эй, дядя!

— Что тебе?

— Дядя, где мне п… с кровью найти?

— Дурак! — отвечает волгарь. — Я старый испорченный человек, и то так бы не говорил

Раздаётся страшный хохот. Хохочут все присутствующие у ларька.

Посрамлённый парень отходит и с грустью говорит:

— А так спросить меня дураки научили.

Горьковская область, август 1953.

12 мая 2005

(обратно)

История про сны Березина № 171

Я очутился в своей прежней квартире на Смоленском бульваре. Я стою там посреди комнаты и говорю с Г. Она сидит передо мной с крохотным младенцем на руках — настолько крохотным, что он похож на куклу. Я стою и слушаю горячую сбивчивую речь Г. - она говорит быстро и напряжённо, в чём-то меня упрекая. Видно, что у нас раньше была любовная история — может быть, мы даже жили вместе. Но потом миновало тяжёлое и долгое время, и обоим немного жаль упущенного шанса.

Мы выходим и садимся в крохотные санки — лицом друг к другу. Санки несутся по московским улицам, а мы сидим в них на уровне земли, я — спиной к движению. Оттого я не могу понять — что их движет: лошадь, машина или что другое.

Едем быстро и я понимаю, что Г. продолжает говорить — всё так же обиженно, о том, что я виноват в том, что мы не прожили жизнь вместе. Мимо проносятся машины, и мне страшновато от этой езды. В первую очередь я боюсь, как ни странно, не за себя, а за этого чужого ребёнка — как бы он не выпал от тряски из саней.

Но вот мы подъехали к месту назначения. Там стоит кургузый иностранный автомобиль. Из него вылезает муж Г. — человек крохотного роста, отчего-то совершенно голый. Впрочем, нет — на нём лаковые галоши, которые обычно надевают на кукол. При этом он удивительно похож на человека с рекламы спортивных тренажёров — по всему его телу играют мышцы, и под кожей нет ни грамма жира (так описывают героев в любовных романах). И всё-таки он удивительно маленький — чуть выше пояса обычного человека.

Г. садится в машину, и я смотрю вслед этому уехавшему чёрному джипу.

Извините, если кого обидел.

13 мая 2005

(обратно)

История про сны Березина № 170

Спал в чужом загородном доме, под шум дождя и треск высоковольтной линии, что висела над дачным посёлком.

Приснилось, что поехал в город Минск, где ни разу не был. Там мне предложили участвовать во встрече с читателями. Ещё на встречу поехали писатели-фантасты, а так же их друзья.

Мне ещё нужно добраться до места встречи — и я бреду по главной площади Минска, спускаюсь в какой-то чрезвычайно запутанный подземный переход, потом, следуя лучшим традициям детективов, продираюсь через кухню какого-то ресторана (всё там же под землёй), и, наконец, оказываюсь в конференц-зале.

Там уже сидят фантасты.

Особый ужас во мне вызывает критик Б., что призывает нас «Вставить фитиль оппозиции», но не объяснял — что за оппозиция и что за фитиль. Всё ограничилось тем, что мы, сев в президиуме, стали подчинятся его дирижёрским указаниям и вести себя точь-в-точь как персонажи фильма «Отроки во Вселенной» — то есть кланяться, одновременно прижимать руки к голове и синхронно разводить руками.

Вот, думаю, вляпался.

Извините, если кого обидел.

13 мая 2005

(обратно)

История про сны Березина № 172

Сон, в котором я стал офицером КГБ. Это очевидное нынешнее время, что выглядывай — не выглядывай в форточку, снабжено всеми современными деталями.

Но я — офицер КГБ, а не какого-то другого ведомства. Я веду дело некоего олигарха, но самого олигарха не вижу. Приходится общаться с его женой, что разъезжает в чёрном лаковом «Мерседесе» по всему пространству этого сна. Она сама водит машину — у неё масса проблем с характером и целый выводок поклонников. Один из них как-то связан с цирком.

И вот я, наконец, встречаюсь с женой олигарха (большой двор, чем-то напоминающий двор Дома на Набережной, двор голый и пустой, лаковое чудовище приткнулось в углу).

Я убеждаю жену олигарха, что она попала между двумя жерновами — делами самого олигарха, и какими-то любовниками-либералами, что задумали использовать её для хитрой интриги.

Жучки-микрофоны хрустят под её туфлями, когда она путешествует из ванной в спальню, что то гадкое нависло над ней.

Однако тот момент, когда я говорю с ней о Главной Тайне, жена олигарха в кармане незаметно нажимает на брелок, «Мерседес» начинает вопить и подмигивать своими фарами, а с крыш сыплются акробаты и клоуны.

Это один из поклонников решил защитить жену олигарха и пригнал всю цирковую труппу, которая, жонглируя бейсбольными битами, медленно сжимает вокруг нас кольцо.

Я понимаю, что эту глупую бабу не спасти — она не главный, выживающий герой криминального сюжета, а роль второго плана, обречённая жертва.

Извините, если кого обидел.

13 мая 2005

(обратно)

История про ночь с субботы на воскресенье

Я полагаю, что ночь с субботы на воскресенье удалась, если утром ты выходишь в столовую и видишь там одноклассника, с которым ты проучился десять лет. Вот он лежит и в ужасе смотрит на тебя.

— Откуда ты здесь? — произносите вы хором.

Извините, если кого обидел.

15 мая 2005

(обратно)

История про литературоведение

Вот, как я догадываюсь, меня читает довольно много образованных людей. В том числе, воспринимаемых обществом как литературоведы. Не подскажет ли мне кто:

— Из каких частей состоит литературоведение как наука?

Собственно, когда наступает печаль, во дни мучительных раздумий об определениях, надо обратится к Большой Советской Энциклопедии — её второму изданию. Вот что там пишут: "ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ — наука о художественной литературе. Особенности, присущие литературе как специфич. форме общественного сознания, обусловливают и самостоятельность Л. в ряду других наук. Л. тесно связано с эстетикой, изучающей общие законы развития художественного творчества. В процессе историч. развития выделились постепенно как самостоятельные отрасли Л. - теория литературы, разрабатывающая вопросы художественного метода, стиля, жанра и т. д. история литературы, задача к-рой заключается в раскрытии объективных закономерностей историко-литературного процесса на основе исследования конкретных литературных памятников, как устных, так и письменных, и литературная критика, под к-рой понимают истолкование и оценку современных литературных произведений".

Извините, если кого обидел.

16 мая 2005

(обратно)

История про Шекли

Я вот что про Шекли скажу: Шекли похож на хипаря. Состарившегося такого хипаря, который конечно стал поопрятнее, но сохранил часть привычек. Я его видел.

Врать не буду, Шекли никогда не входил в число моих самых любимых писателей, но он написал во-первых: рассказ "Страж-птица" (а переводила его не хуй собачий, а Нора Галь). "Страж птица" — это очень хороший рассказ, определённо. Он написал "Запах мысли" и "Поднимается ветер". Если бы он вообще ничего не написал, этого было бы достаточно. Собственно, это я рассказываю тем, кто не держал растрёпанного шестнадцатого тома "Библиотеки современной фантастики", красного от стыда, за то что иностранцам не платили гонораров.

Я думаю, что мне надо дать Шекли денег. Для людей, читавших его книги в детстве, это будет символично. Можно дать немного — по цене приличной нынешней книги, скажем. Или, сколько будет возможно. Нам-то ничего, а потом можно врать детям, что на твои деньги за Шекли судно выносили — и это будет не совсем неправда.

А за это можно совершенно бесплатно потырить из сети рассказ про Страж-птицу. Он там висит, я проверял.

Извините, если кого обидел, а я в сберкассу пошёл. Стоп-стоп, уже пришёл, и вот что расскажу — упыри из Сбербанка делают перевод только при наличии счёта (сберкнижки), дерут комиссию 4 % (min 50р). А так это всё довольно быстро. Самое смешное, что до меня уже один человек приходил сегодня. Баканов, наверное, приходил — он на соседней улице живёт.

17 мая 2005

(обратно)

История про писателя Кагановича

Поскольку все рассуждают о том, стоящие ли люди писатели-фантасты, то я скажу, что видел их много — и разных.

…но это ещё что — я видел писателя Кагановича.

Это был знатный писатель. Однажды писатель Каганович решил вырастить у себя говорящий фикус. Я сам видел этот фикус — он рос в огромном аквариуме, оклеенном фольгой.

Писатель Каганович воткнул в говорящий фикус электрический провод и подсоединил его к компьютеру. Поэтому, как только кто-нибудь заходил на личный сайт писателя Кагановича, фикус шибало током, и он вздыхал — крепко, по-мужски, и с особенным значением. А как кто-нибудь покидал сайт писателя Кагановича, то фикус вздыхал облегчённо, по-женски, с пониманием.

Девушки, приходившие к писателю Кагановичу в дом, постоянно лезли в аквариум, норовили почесать фикус в интересных местах. Фикус злобно хлестал их ветками, но девушек это не останавливало.

Вообще говоря, растения подчинялись писателю Кагановичу — вместо мобильного телефона он говорил по телепатическому огурцу Ecballium elaterium — огурец умел играть музыку и показывал с помощью пупырышек по Брайлю сотни ещё не написанных рассказов для конкурса "Рваная Грелка".

Мне рассказывали, что свою репутацию писатель Каганович составил, написав длинный и тягучий роман про Масляного Хомяка — домашнего хомяка, что свалился в бочку с маслом и выжил, сбив его лапками до состояния твёрдого бруска. От этого Масляный хомяк охуел, и начал творить добрые дела по спасению Галактики.

За этот роман на протяжении двенадцати лет ему вручали премии «Бронзовый подгузник», как за лучший дебют в фантастике. К несчастью, я так и не собрался прочитать этот роман — даже когда было время. А тот экземпляр, что подарил мне сам Каганович. Тут же украли волоокие девушки, магическими пассами и дрожанием грудей отведя мне глаза.

Писатель Каганович вообще любил животных — пожалуй, не меньше, чем девушек — он объехал Латинскую Америку верхом на тапире, кормил бегемота кусками своего тела — как Синбад-мореход — птицу Рух, а также произвёл фурор на мебельном салоне в Корее, представив там свой одушевлённый скутер.

Я завидовал писателю Кагановичу — в основном из-за магического действия, что он оказывал на девушек. Девушки вились вокруг него роем, как бабочки вокруг фикуса.

Однажды наши комнаты оказались рядом. Я вытащил стул на балкон, разделённый надвое тонкой перегородкой. Несколько часов я курил, пуская дым в ночное небо и слушая, как хохочут и повизгивают барышни в номере писателя Кагановича.

«Одним жизнь даёт всё, а другим — ничего», — размышлял я философски.

Вдруг дверь хлопнула и за перегородкой запищал, вызывая на связь, телепатический огурец.

— Да, это я, — проник на мою половину голос писателя. — Не тревожься, со мной всё нормально. Да… Знал бы ты, как они все мне надоели. Знаешь что, если тебя кто-нибудь будет обижать, скажи моей сестре — и она всех выгонит. Да… И я тоже…

Он замолчал надолго, чтобы потом сказать:

— А как твоя нижняя веточка? Уже зажила? Да брось ты… Я скоро приеду, полью тебя по-человечески. Жизнь наладится, и всё будет хорошо. Всё равно — ты лучший… Я тебя тоже люблю. Целую в макушку.

И дверь снова хлопнула, оставив меня на балконе одного.

Извините, если кого обидел.

18 мая 2005

(обратно)

История про писателя Собесского

…Но это что, я видел писателя Собесского. Я давно, слушая, как он отвечает на вопросы и изволит шутить, поймал себя на мысли о том, что Собесский — идеальный почётный гость любого мероприятия. Он, как хороший современный шахматист, играл двадцать партий-блиц на двадцати досках. Он рассказывал о прошлом и говорил: «Ничего я тогда не знал о конвенциях. Я-то не знал, что это вроде как шабаш ведьм», а потом рассказывал о нынешнем — то есть о том, что он-то и есть "Чудо на Висле".

Прослушав его три раза за несколько лет, всякий понимал, что он повторяется, но — во-первых, русская речь пана Собесского со смещёнными ударениями в одних словах и другие слова, украденные из татарского, эту речь красили. А, во-вторых, анфанттеррибль — и есть идеальный писатель, чуть пьяный и не злобный. Вот застенчивая читательница спрашивала его:

— А что вы больше любите готовить?

— Всё! Я всё сготовлю. Мне слона подавай, мне мышь подавай — я всё сготовлю, да…

Но однажды писатель Собесский приехал в Россию и нарушил главное правило — не выходить из пансионата. Дело в том, что он, выпив дармовой русской водки, начал изображать дикого кота, щипать девушек за попы и припомнил хозяевам 1613 год. Поэтому за ним совсем перестали следить, и писатель Собсееский покинул безопасную зону и углубился в подмосковный лес. Тут же его поймали окрестные мужики, и прикололи осиновым колом, будто лепидоптерист — бабочку.

Потом его, конечно, почистили, вдохнули новую душу — правда весьма неказистую, взятую от одного фэна. Ну а какие у них души — почитай и вовсе нету, одни цитаты. Так он и ходит теперь — толкается в транспорте, даже в такси сесть не может: осиновый кол сильно мешается.

Мне повезло, я помню его ещё в первой жизни.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2005

(обратно)

История про критиков Журавлёва и Иссыккулева. (начало)

…Но это ещё что, хоть воспоминание о Собесском расстроило многих. Мы уселись в холле у лестницы, пребывая в том перевозбужденном состоянии, которое часто бывает на Конвентах, то есть, когда одним фантастам уже нечего пить, а другие этого уже делать не могут. И вот один человек, о котором мы знали только, что он работает в «Живом Журнале», взял щепотку табаку, набил трубку, и сказал:

— Это что! Самые странные и страшные существа — это фантастические критики.

Начну рассказывать о них прямо с того, что давным-давно я был влюблен в одну прекрасную юзершу. И вот, на крыльях любви я решил покинуть один из Конвентов на день раньше — лишь для встречи с ней. Я поехал домой, от недостатка денег пробираясь автостопом. Вместе со мной поехал и критик Журавлёв, соблазнивший меня ночёвкой у своего брата — тоже критика, но по фамилии Иссыккулев. Мы нашли его родной посёлок в странном состоянии. Дело было в воскресенье — день, когда придорожные жители предаются всяческому веселью, забавляясь пляской, стрельбой из палёных стволов и драками с дальнобойщиками, а сейчас царила тишина.

Мы постучались в дом критика Иссыккулева.

— Входи, — сказал мне Иссыккулев, оглянувшись на брата — входи, москаль, и пусть не пугает тебя наша печаль; прости за стихотворную лучину, ты её поймешь, когда узнаешь её причину.

Он рассказал, что их отец, человек по фамилии Горчев, человек нрава беспокойного и неуступчивого, поднялся как-то с постели, снял со стены длинный турецкий кальян, и, выдыхая горький турецкий дым, и сказал:

— Я хочу поохотиться на поганого пса Алибекова (так звали местного бандита-чеченца). Ждите меня десять дней, а если я вернусь поздней, не впускайте меня в дом.

В день, когда мы приехали, был тот самый, когда кончался срок, назначенный Горчевым, и мне было нетрудно понять волнение его детей.

То была дружная и хорошая семья. Журавлёв, был, человек строгий и решительный. Брат его, Иссыкулев был вспыльчив и резок. Жила с ними так же сестра, фантастическая женщина фантастической красоты. В ней, кроме этой красоты, во всех отношениях бесспорной, поражало отдаленное сходство с моей прекрасной юзерицей. И вот, мы все сидели во дворе за столом, на котором для нас были поставлены пиво и чипсы. Девушка играла в какой-то квест; её невестка готовила ужин для детей, игравших тут же в манеже; Иссыккулев крутил чёрный ус и что-то насвистывал, Журавлёв был озабочен и все время молчал.

Вскоре я позабыл и о моих хозяевах, и о предмете их тревоги. Молчание продолжалось ещё несколько минут.

Но вот часы на бензоколонке медленно пробили восемь. Едва отзвучал первый удар, как мы увидели человеческую фигуру, появившуюся, как герои фантастического романа, прямо из леса. Это был высокий старик с белыми усами, с лицом бледным и строгим; двигался он с трудом, опираясь на палку.

— Что ж это, — крикнул старик, — никто не встречает меня?

Но пастуший пёс, но едва только завидел Горчева, начал выть.

— Что с этим псом? — спросил старик, серчая все более. — За десять дней, что меня не было, неужто я так переменился, что и собственный пес меня не узнал?

Пес, не переставая выл.

— Застрелить его! — крикнул Горчев. — Это я приказываю!

Журавлёв не пошевелился, а Иссыккулев со слезами на глазах взял отцовский автомат и выстрелил в пса.

Тем временем настала ночь, я хотел заснуть, но не мог.

Журавлёв заснул и храпел так, что стены чуть не сотрясались. В эту минуту кашлянул ребенок, и я различил голос старого Горчева, он спрашивал:

— Ты, малый, не спишь?

— Нет, дедушка, — отвечал мальчик, — мне бы с тобой поговорить.

— А, поговорить со мной? А о чем поговорить?

— Ты бы мне рассказал, как ты воевал с чеченцами!

— Я, милый, так и думал и принес тебе маленькую винтовку. Снайперскую!

— Ты, дедушка, лучше дай сейчас — ведь ты не спишь.

Мне словно послышался отрывистый глухой смех старика, а ребенок начал, кажется, вставать.

— Вставайте, вставайте! — закричал я что было мочи. Журавлёв проснулся.

— Скорей беги, — крикнул я ему, — он унес мальчика!

Мы все вышли из дому и немного погодя увидели Журавлёва, который возвращался с сыном на руках. Он нашел его на трассе. Старик же исчез.

Я не мог заснуть, а когда сон начал туманить мне голову, я вдруг словно каким-то чутьем уловил, что старик приближается. Я открыл глаза и увидел его мертвенное лицо, прижавшееся к окну…

Извините, если кого обидел.

19 мая 2005

(обратно)

История про критиков Журавлёва и Иссыккулева. (окончание)

…Я открыл глаза и увидел его мёртвенное лицо, прижавшееся к окну. Теперь я хотел подняться, но это оказалось невозможным. Все мое тело было словно парализовано. Пристально оглядев меня, старик удалился, и я слышал, как он обходил дом и тихо постучал в окно той другой комнаты. Ребенок в постели заворочался и застонал во сне. Несколько минут стояла тишина, потом я снова услышал стук в окно. Ребенок опять застонал и проснулся. Он встал, и было слышно, как открывается окно. Я вскочил с постели и начал стучать в стену — мгновенье спустя вся семья собралась вокруг ребенка, лежавшего без сознания. Наутро он умер.

В ночь на третьи сутки после похорон ребенка Горчев пришёл в дом и сел к столу.

— Отец, — твердым голосом произнес Журавлёв, — мы тебя ждем, чтоб ты прочел молитву!

Старик, нахмурив брови, отвернулся.

— Молитву, и тотчас же! — повторил критик Журавлёв. — Перекрестись — не то…

— Нет, нет, нет! — крикнул старик.

Критик Журавлёв вскочил и побежал в дом. Он сразу же вернулся с осиновым колом наперевес. Журавлёв схватил кол и ринулся на отца. Тот дико завыл и побежал в сторону леса с такой быстротой, которая для его возраста казалась сверхъестественной. Критик Журавлёв гнался за ним по полю, и мы скоро потеряли их из виду.

Уже зашло солнце, когда критик возвратился домой, бледный как смерть и с железной фигуркой Святого Георгия в руках.

Не взошло и солнце, а я уже набросил на плечи рюкзак, сел на попутный грузовик и продолжил путь.

Однако, это ещё не конец этой истории — проезжая по той же дороге через несколько месяцев на киевский Конвент «Портал», я узнал страшное — старик Горчев был похоронен, но успел высосать кровь у сына критика Журавлёва. Дура-мать впустила сына в дом — тут он набросился на неё и высосал всю кровь. Она же, в свою очередь, высосала кровь у меньшого мальчика, потом все вместе — у мужа, а потом у деверя.

Мучимый любопытством, я одолжил у местного продавца чупа-чупсов мотоцикл, и мне потребовалось с полчаса, чтобы доехать до деревни. То ли поддавшись чувствительным воспоминаниям, то ли движимый своей молодой смелостью, но я решил переночевать в доме критиков Журавлёва и Иссыккулева.

И вот, я соскочил с мотоцикла и постучал в знакомые ворота — никто не отзывался. Пришлось просто толкнуть створки и войти во двор. Оставив мотоцикл под навесом, я направился прямо в дом. Но уже войдя, боковым зрением, я увидел на заднем дворе всю компанию — страшного Горчева, который опирался на окровавленный кол, дальше вырисовывалось бескровное лицо критика Журавлёва, за ним был черноусый Иссыккулев. Все они, казалось, следили за каждым моим движением. Они, верно, ждали, что я лягу в проклятом доме спать…

"Пора убираться, — подумал я, — и чем быстрей, тем лучше". Мотоцикл мой ещё не остыл и завёлся мгновенно — однако вампиры не сразу встревожились. Я посмотрел, открыты ли ворота, вскочил в седло и дал газу.

Кажется, мое внезапное бегство сперва обескуражило их, так как некоторое время я не различал в ночи других звуков, кроме мерного рокота мотоцикла. Я уже почти поздравлял себя с удачей, как вдруг услышал позади шум — стал слышен быстрый топот ног, как если бы ко мне приближался бегом отряд десантников из американского фильма.

Вскоре меня коснулось холодное дыхание, и та самая фантастическая женщина прыгнула на седло сзади меня.

— Сердце мое, милый мой! — говорила она. — Вижу одного тебя, одного тебя хочу — прости мне, милый, прости!

Обняв, она пыталась опрокинуть меня назад и укусить за горло. Завязалась страшная и долгая борьба, но мне удалось, схватив одной рукой за пояс, другою — за дреды, бросить её на землю.

Тысячи безумных и ужасных образов, кривляющихся личин преследовали меня. Критики Журавлёв и Иссыккулев неслись по краям дороги и пытались перерезать мне путь. Действуя колом, как пращой, старый Горчев начал кидаться в меня своими внуками и прочим мусором.

Я уклонился от этой дряни, но один гаденыш вцепился — не хуже настоящего бульдога — в глушитель, и я с трудом оторвал его цепкие пальцы от раскалённого металла. Другого ребёнка мне таким же образом кинули вслед, но он упал прямо под колесо и был раздавлен.

Не помню, что произошло ещё, но когда я пришел в себя, было уже вполне светло, я лежал на дороге, а рядом валялся разбитый мотоцикл.

Как бы то ни было, я и сейчас содрогаюсь при мысли, что если бы я продолжал ездить на украинские Конвенты, то верно, в третий раз не миновал бы эту деревню…

Мы выслушали эту историю с трепетом, и окружили рассказчика, медленно сжимая кольцо. Что-то упало и покатилось по коридору, откуда вышли критики Журавлёв и Иссыккулев и встали в наш круг.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2005

(обратно)

История про писателя Коровина

… Но это ещё что — я видел писателя Макса Коровина.

Макс Коровин был предводителем донецких, и приезжал на Конвенты со своей свитой. Это были люди в кожаных пиджаках по особой донецкой моде — рукава у этих пиджаков были специально короткие, и показывали на одном запястье часы «Роллекс» на золотом браслете, а на другом — серебряную пластинку неизвестного предназначения на такой же цепочке.

Давным-давно Макс Коровин вёл бизнес в Германии. Про него рассказывали, что он как-то плясал на дискотеке в чёрной майке, на которой было написано что-то типа: «Kümmeltürken! Sie haben drei problemen. Das wissen alle Frösche im Teich».

К нему, пританцовывая, подошёл турок и спросил, чё это писатель Коровин знает о разных проблемах.

— Это ваша первая проблема, — отвечал Коровин. — Вас вот никто не трогает, а вы начинаете беспокоиться.

Турок начал нервничать, и сказал, что на выходе с ним разберутся.

— Вот это ваша вторая проблема, — невозмутимо сказал Коровин. — Вы, не понимая ваших проблем, норовите с ними разобраться.

Когда он вышел с дискотеки, то увидел трёх турок, которые тут же достали кривые турецкие ятаганы и приблизились к нему.

— А вот это — ваша третья проблема. Вечно вы, турки, приходите на перестрелку с ножами.

Вот какой был человек, этот Макс Коровин.

Наверное, всё это было написано в его книгах, но меня постоянно губила лень и нелюбовь к чтению.

И вот я сидел с ним и его товарищами за одним столом и говорил о Померанцевой революции, девушке с рулём на голове и прочих удивительных событиях. Приглашённые девушки, раскинув ноги по всей комнате, пили кофе из крохотных чашечек, оттопырив мизинцы.

В этот момент в комнату ввалился вдребезги пьяный писатель Пронин и с порога заорал:

— Ну что, пидорасы, зачем собрались?!

И тут же, споткнувшись о ковёр, растянулся на полу.

Крепкие ребята в кожаных пиджаках мгновенно сунули руки внутрь своих пиджаков, девушки, бросив чашки, закрылись крохотными кофейными блюдечками, а я, имея богатый жизненный опыт, просто упал на пол — как жаба.

Писатель Коровин поднял руку, и всё замерло. Даже кофейная куща испуганно висела в воздухе.

— Так вот, — сказал он спокойно. — Что у нас хорошо, так это то, что зелень можно поменять на каждом углу. А тут — нет.

Никакого писателя Пронина на ковре, впрочем, уже не было.

Извините, если кого обидел.

20 мая 2005

(обратно)

История про критика Питерского

…Но это что — я видел критика Василия Питерского. Критик Питерский был очень даже себе критик — потому что он написал предисловия к тысяче книг, и в каждой газете наличествовала его правильная рецензия на какую-нибудь бессмысленную и никчемную книжку.

С зычным криком:

— Я Питерский! — распахивал он ногой двери в редакции разных журналов. Да выглядел он очень импозантно — ходил по улицам в своей полковничьей шинели со споротыми погонами, похожий на вернувшегося на Родину белогвардейца, что вдруг решил основать Дворянское собрание.

Я с ним познакомился давным-давно — в одном губернском городе сопредельной страны, когда пошёл в музей сексуальных культур. В этом городе я как-то шёл спокойно улице, и внезапно увидел вывеску: «Музей Сексуальных Культур». Это меня очень обрадовало, даже возбудило — я пробежал во двор, пробрался между гаражами, обогнул лужу, наконец, поднялся на крыльцо, подёргал ручку.

Было заперто — печально и уныло, как в душе старика на последнем свидании.

Тем же вечером я, разговаривая с местными жителями, вспомнил про этот музее.

— Сходи, — сказали они, — ещё раз сходи. Мы тоже несколько раз ходили — повезло с третьего. Там с расписанием сложнее, чем с менструальным циклом.

На следующий раз я взял с собой критика Питерского с его девушкой — и удача улыбнулась.

Мы принялись смотреть фотографии трахающихся лис, которые были сцеплены как тяни-толкай и затравленно смотрели в объектив. Черепах на этих фотографиях вытягивал голову и кусал свою товарку за вываленную бессильно шею. Пингвины были как всегда комичны, змеи сворачивались в абстрактный клубок проволоки. Неизвестно кто, розовый и пупырчатый, жил под водой и, видать, тоже спаривался.

Возможно, он просто занимался онанизмом.

Рядом стояла скульптура ракетчицы — эта девушка обнимала аэродинамический предмет с неё ростом, к которому больше подходило название «девичья мечта».

Японцы выдрючивались, китайцы выкобенивались, Запад выделывался. Славяне до поры хранили гордое молчание, но потом я обнаружил в отдельном зале незалежный магический амулет — настоящий украинский трёхчлен. Был он не очень велик, но зато внушителен — настоящий трёхглавый хрен, найденный на раскопках где-то на Днепре. Я сравнил его с государственным гербом на гривне и побрёл дальше — мимо техногенных существ Хаджиме Сароямы и плейбойских чулок Оливии де Бернардье. Постепенно грусть овладела мной — что я там не видел — как украинский волк парит бабушку? Как внучка спрашивает старуху: «От чего у тебя бабушка, такие большие глаза»? Что, не видел я акварельной порнографии девятнадцатого века — в кружевах и комканных нижних юбках?

И всё оттого, что румяный критик Василий Питерский, насмотревшись картинок, схватил свою барышню за руку и бежал. Сшибая статуэтки и роняя картины, они вдвоём растворились в темноте. Эта парочка нашла правильное решение, которое звенело обручальными кольцами. В этом решении было братство народов, и межнациональная вражда выкидывала белый флаг, похожий на фату.

А мне грозила судьба подводного жителя.

Нечего мне было делать в этом музее, тем более — больше всего пугала меня висевшая надо всеми этими экспонатами надувная резиновая баба — с раскрытым от ужаса ртом.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2005

(обратно)

История про писателя Точило

…Но это ещё что — я видел писателя Точило.

Впрочем, никакого писателя Точило сначала не было. Был милиционер Точило, что служил в далёком городе Нынесибирске среди сосен и елей приучая бестолковую научную общественность не бросать окурки мимо урны и переходить дорогу согласно правил.

Мирный атом летал над ним, жужжа, а, возвращаясь с дежурства зимой, он часто видел на снегу многоэтажные математические формулы, что писали мочой молодые аспиранты.

Непростой это был город, да.

Однажды Точилу вызвали в атомный институт, куда проник упырь-злоумышленник. Испуганные академики жались к стенам, пока милиционер Точило бегал за упырём по коридорам и лестницам. Наконец упырь вбежал в ядерный реактор и захлопнул за собой дверцу. Тогда милиционер Точило, а это был очень храбрый милиционер, зарядил свой табельный пистолет пулями, специально покрашенными стойкой краской-серебрянкой. Он надел на нос бельевую прищепку, чтобы радиация не проникла в организм, и полез вслед за упырём.

Когда дверца снова распахнулась, академики узнали милиционера Точилу только по прищепке на носу. Лицо храброго милиционера Точилы стало одухотворённым, глаза сияли поэтическим огнём, в левой руке он держал откушенную голову упыря, а из правой капал на казённое обмундирование расплавленный пистолет. С тех пор он заговорил на всех языках мира, включая феню и язык непечатных смайликов.

Однако за утрату табельного оружия храброго милиционера Точилу выгнали из милиции. Долгое время он мыкался без работы — пока им не заинтересовались пираты-кооператоры. Помогла та самая прищепка — бывшего милиционера наняли переводить иностранные фильмы. Постепенно пришла всесоюзная известность, хотя вместе с ней — ненависть толкиенистов. Толкиенисты дали бывшему милиционеру Точиле обидное прозвище, которое, впрочем, я забыл.

Свою милицейскую жизнь, тайны города Нынесибирска и пиратов-кооператоров Точило описал в десятках книжек, что лежат у каждой станции метро, и мне приходится пожалеть, что я не прочитал ни одной. Наверное, в этом случае рассказ мой был бы более связен.

Все эти книги Точило, ставший теперь писателем, самостоятельно перевёл на иностранные языки, и через это заработал кучу денег. Затем он выгодно прикупил маленькую телекомпанию и встречался с другими писателями просто так — из любопытства.

Ведь всем известно. Что писатели встречаются друг с другом исключительно для того, чтобы похвастаться гонорарами и ещё раз проверить — кто кого перепьёт.

Но писателю Точиле всё это было уже не нужно. Не таков теперь был писатель Точило.

Теперь он просто сидел в баре и глядел по сторонам, задумчиво теребя прищепку на носу. Спрашивать его о гонорарах было бессмысленно, состязаться с бывшим милиционером в выпивке — тоже.

И я разглядывал искривившуюся фигуру писателя Точилы сквозь коньячный бокал и думал свою думу. Я думал о том, что не выгони будущего писателя Точилу глупое милицейское начальство со службы, его читатели не узнали бы его книг. Но, с другой стороны, он перевёл бы всех упырей на земле — я уверен. Безо всякого пистолета перевёл бы — так, голыми руками.

Извините, если кого обидел.

28 мая 2005

(обратно)

История про взятие одной рощи

Я как-то рассказывал, что в настоящем путешествии должна быть одна книга. Больше одной книги не помещается внутрь путешествия — вне зависимости от его продолжительности, даже если это путешествие на чужую дачу.

Потому я сначала смотрел в окно, а потом читал прозу поэта Слуцкого. В окне была видна вереница платформ, что стояли на соседних путях. Платформы были рыжи и ржавы, сквозь доски настилов проросла высокая трава и тонкие деревца.

Поэт Слуцкий был похож на эти платформы — в нём была красота отчаяние и вкус беды. Он был резок и прям. Может быть, он был несправедлив в выводах, но он был искренен. Может быть, он был неточен в обобщениях, но он был твёрд в нравственных выводах.

Он был настоящим коммунистом, которых Советская власть перестала производить после 1945 года.

Слуцкий пишет о заграничном походе Красной Армии так же, как Виктор Шкловский писал о Гражданской войне в России.

Он пишет своё сентиментальное путешествие, полное ярости и страсти, хотя не позволяет себе визжать и кусать воздух, как это делают многие спустя шестьдесят лет.

Слуцкий писал о том, как возникает трагедия. Вот приходит человек в парикмахерскую и спрашивает о своей родне, остававшейся в городе. В этот момент мешок с горем появляется на сцене. Человек задаёт вопрос о своей еврейской семье, и случайные свидетели в течении долгой секунды слышат, как развязываются верёвки, как раскрывается горловина мешка с несчастьем.

Потом Слуцкий перечисляет, как убивают пленных немцев — бездумно и равнодушно. Как немцев убивают из любопытства. А потом заканчивает главу такими словами: «Кто из нас, переживших первую военную зиму, забудет синенький умывальник в детском лагере, где на медных крючках немцы оставили аккуратные петельки, — здесь они вешали пионеров, первых учеников подмосковных школ. Нет, наш гнев и наша жестокость не нуждаются в оправдании. Не время говорить о праве и правде. Немцы первые ушли по ту сторону добра и зла. Да воздастся им за это сторицей»!

У Слуцкого есть в военной прозе небольшая история о героизме. Это рассказ о том, как брали рощу «Ягодицы». Я долго колебался, считать ли это название эвфемизмом, а потом понял, что это не важно. Я понял, что это неинтересный вопрос, хотя остальные имена и названия определённо и подлинно существовали.

Так вот эта история: «На Западном фронте была деревня Петушки — 62 двора, одна церковь, два магазина. За эту деревню легло 30 тысяч наших солдат — цифра почти бородинская по своему значению. С юга Петушки прикрывались тремя лесочками: рощей «Круглая», рощей «Плоская» и рощей «Ягодицы». В роще «Ягодицы» и разыгрался главный бой. Однажды утром командарм пятой, отчаянный цыган Федюнинский, прочитал очередную оперсводку, выругался и приказал комдиву: «Через два часа доложить о взятии рощи “Ягодицы”».

Комдив переадресовал приказ в полк. Пока шифровальщик корпел над телеграммой, срок сократился до 60 минут. Командир полка, помедлив чуток, позвонил комбату. Это был унылый и меланхолический человек. Вверенный ему личный состав на протяжении последних двух недель не поднимался выше цифры 70, из коих пятнадцать процентов составляли писаря из строевой части, учитывавшие персональные потери. Роты уже были слиты воедино, и комбат командовал сам-четверт — поваром, ординарцем, и одним из — старшим сержантом.

Все они сидели на опушке рощи «Плоская», терли сухие листья на сигаретки и изредка постреливали в «Ягодицы». Комбат долго муслил карандаш, расписывался в прочтении. Потом проговорил задумчиво: «Через 30 минут доложить о взятии рощи “Ягодицы”». Его войско спало, утомленное неясностью положения. Растревоженные командирским каблуком, солдаты встали, потянулись, почухали тремя пятернями три затылка и приступили к выполнению приказа.

Сначала старший сержант дал артподготовку — пять выстрелов из противотанкового ружья. Вороны с криком сорвались с обкусанных осколками деревьев.

Противник молчал.

Потом, набрав в легкие воздуху, войско одним махом форсировало двести шагов, отделявших «Ягодицы» от «Плоской». На опушке с шумом выпустило воздух и прижалось к траве.

Противник молчал.

Тогда, осмелев, повар вскричал «Ура!» и побежал по роще. Немцев нигде не было. Еще два дня тому назад они ушли в деревню, утащив с собой раненых и убитых. Так была взята роща «Ягодицы».

Всех трех солдат представили к званию Героя Советского Союза».

Но это не конец истории — на той же строчке есть ещё одно предложение, и им Слуцкий будто огромным гвоздём, прибивает этот рассказ к столбу на площади. Чтобы бумага висела как объявление. Вот это короткое предложение: «И не нашлось человека, который бросил бы камень в их окровавленный огород».

Извините, если кого обидел.

30 мая 2005

(обратно)

История про Констанцу

Слуцкий, когда пишет о Красной Армии в Европе, абсолютно безжалостен к советскому плакатному мифу. Он может себе это позволить, у него есть опыт. Он это всё видел — и безостановочную фронтовую мясорубку, и радостное безумие победы, и сумасшедшую перепродажу бесхозных вещей, или вещей со слабыми хозяевами. Он рассказывал про то, как русский солдат насиловал без разбора, а потом кормил детей своих врагов. Он занимался беспощадным анализом мифов — еврей на войне, женщина на войне, что такое Европа для нас, что мы в Европе, и как меняет война человека.

А война безусловно является отрицательным опытом для человека, она скотинит его и развращает.

Слуцкий стоял посреди занятой его армией Европы. Скоро он снимет майорские погоны и на долгих десять лет канет в небытиё. Десять лет никакого поэта Слуцкого не будет, а пока Австрия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия были перед ним, их звуки и запахи он улавливал и описывал.

И всегда возвращался к людям. В честном описании людей у него есть и особая причина, кроме опыта — на нём партийная ответственность образца сорок третьего года. Поэтому я верю коммунисту Слуцкому, когда он пишет о позорных для его и моей Родины делах. А исторического спекулянта я и слушать не буду.

Вот что Слуцкий рассказывает: «В Констанце, в жаркий летний день, когда все население спасается от зноя в приморских трактирах, произошел любопытный случай. Капитан Красной Армии, напив и наев в кабачке на крупную сумму, пошел, не заплатив, к выходу. Трактирщик бросился ему наперерез. Капитан сообщил, что он победитель и платить не будет. Резонер-трактирщик отметил, что он уже выплатил государству свою долю лей как гражданин побежденной страны и вовсе не хочет платить вторично. Внезапно в эти экономические трения, происходившие при гробовом молчании трех сотен цивильных румын, вмешался английский офицер. Он спросил у хозяина, сколько должен господин капитан, — пятнадцать тысяч лей. Деньги были немедленно уплачены, после чего англичанин отправился к своему столику, провожаемый настоящей овацией. Капитан, варёный, пошел к выходу. Вслед ему свистел и улюлюкал весь зал. Этот случай получил широчайшую огласку, стал хрестоматийным анекдотом послевоенной Румынии.

…Все опросы, проводившиеся мною в Румынии, Венгрии, Австрии, обычно давали следующие результаты: двадцать процентов населения предпочитало русскую оккупацию союзнической. Не более того. Самые оптимистические обкомовцы называли двадцать пять процентов. Мародерства понижали эту цифру, а увеличение хлебного пайка повышало её. Характерно, что она почти точно совпадала с количеством голосов, которые местные коммунисты предполагали собрать на выборах».

Надо только обязательно сказать, что это пишется в 1946 году.

Так вот, записки Слуцкого на самом деле оптимистичны. Они учат мужеству признать стыдное, не отменяя героического. А это та трудная совместность, которая сломала многих.

В конечном итоге жизнь начала выкручивать и его.

Он надорвался, пытаясь заставить себя поднять руку, когда поднимать руку не стоило.

Есть невнятная история про одного популярного моложавого литератора, что в людном месте поймал старого Слуцкого, вспомнив о том, что должен ему денег.

— Вот вам ваши тридцать серебреников! — крикнул моложавый и кинул деньги.

Это был намёк на ту самую партийность, дело Пастернака и прочее прошлое. Одновременно это стало доказательством бессилия молодости.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2005

(обратно)

История про Твардовского

У Твардовского как у человека с большим чутьём на несправедливость (правда, не всегда приводяшим к действию) тоже есть глава в дневнике сорок пятого года, просвящённая побеждённым.

"15. III Р.Т. Бишдорф, в день отъезда

Еще одна квартира остается позади. Всего, что успел, написал главку да ответил на письма.

Немки. Что-то тягостное и неприятное в их молчаливой работе, в безнадежности непонимания того, что происходит. Если бы они знали хоть то, что их мужья и родственники вот так же были у нас, в России, так же давали стирать белье нашим женщинам (да не так же, а гораздо грубее, с гораздо большим сознанием права победителей), если бы хоть это они понимали, но, похоже, что они ничего не понимают, кроме того, что они несчастные, согнанные со своих мест бесправные люди, которым мыть полы, стирать и пр. при любой армии, при любых порядках.

Для меня война, как мировое бедствие, страшнее всего, пожалуй, своей этой стороной: личным, внутренним неучастием в ней миллионов людей, подчиняющихся одному богу — машине государственного подчинения. Дрожа перед ней за свою шкуру, за свою маленькую жизнь, маленький человечек (немец ли, не немец — какая разница) идет на призывной пункт, едет на фронт и т. д. И если б хоть легко было сдаться в плен, плюнув на фюрера и прочее…

Можно, конечно, страдать от того, что происходит множество безобразий, ненужной и даже вредной жестокости (теперь только вполне понятно, как вели себя немцы у нас, когда мы видим, как мы себя ведем, хотя мы не немцы). Можно быть справедливо возмущенным тем, например, что на днях здесь отселяли несколько семей от железной дороги, дав им на это три часа сроку и разрешив "завтра" приехать с саночками за вещами, а в течение ночи разграбили, загадили, перевернули вверх дном все, и, когда ревущие немки кое-что уложили на саночки, — у них таскали еще, что понравится, прямо из-под рук. Можно. Даже нельзя не возмущаться и не страдать от того, например, что в 500 метрах отсюда на хуторе лежит брошенный немцами мальчик, раненный, когда проходили бои, в ногу (раздроблена кость), и гниющий без всякой медицинской помощи и присмотра. И тем, что шофер мимоездом говорит тебе: вот здесь я вчера задавил немку. Насмерть? — Насмерть! — говорит он таким тоном, как будто ты хотел его оскорбить, предположив, что не насмерть. И еще многим. Но как нельзя на всякого немца и немку возложить ответственность за то, что делали немцы в Польше, России и т. д., и приходится признать, что все, сопутствующее оккупации, почти неизбежно, так же нельзя наивно думать, что наша оккупация, оправданная к тому же тем, что она потом, после, в отмщение, — что она могла бы проходить иначе.

Ничего умнее и справедливее того, что немцев нужно добить, не считаясь ни с чем, не давая никакого послабления, ужас их положения доводя до самых крайних крайностей, — ничего нет. Это меньшее страдание на земле, чем то, которое было и было бы при наличии неразгромленной Германии, безотносительно к тому — чье страдание, на каком языке выражающее себя в молитвах, проклятиях и т. п.

Особая (послевоенная) тема забытых и отставших солдат. Вот и сейчас еще где-то в Гериттене у Сов[етской] границы сидят сапожники 5-й армии и кормятся чем бог пошлет. Машины за ними не присылают, сами они ничего не знают, но по инстинкту самосохранения на войне не спешат туда, куда не приказано, хотя по смыслу здравому нужно спешить. Сотни и тысячи людей — по одному, по два человека сидят на немецких фермах, охраняют скот, отъедаются на курятине и не знают, что им делать: бросить все и догонять, искать свою часть или, выполняя приказ, оставаться на месте, хотя кажется, что это уже никому не нужно. Вообразить и представить этакого Ваньку, владычествующего над десятком-другим немок и несколькими десятками полураздоенных коров, творящего свой суд и закон".

С Твардовским особая история, которую нужно рассказать чуть позднее.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2005

(обратно)

История про трёх поэтов

…Мои рассуждения последних дней крутились вокруг трёх поэтов. Эти три поэта имеют несколько общих черт. Во-первых, они родились в десятые годы XX века — Твардовский в 1910, Симонов в 1915, а Слуцкий — в 1919.

Все три были коммунистами — кулацкий сын Твардовский с 1940, дворянский отпрыск Симонов — со страшного июля 1942 года, а еврейский человек Слуцкий с 1943. И для каждого из них партийность была особым состоянием жизни, а не бухгалтерским расчётом карьеры. Наконец, Отечественная война для каждого из них стала главным событием жизни, тем событием, что намертво привязано к написанным ими буквам и вщёлкнуто в ассоциации, как затвор в затворную раму. Они встретили её отнюдь не школьниками, путь их не похож на выстрел «лейтенантской прозы». На этом сходство кончается.

Когда Слуцкий ещё учился в Литературном институте, Твардовский уже получил орден Ленина. Симонов на совещаниях с высшим руководством страны решал, кому дать Сталинскую премию, когда Слуцкий лежал на диване, вставая только за тем, чтобы расписаться в получении инвалидной — за фронтовое ранение пенсии.

Они не были близки, и в разное время относились друг к другу по-разному. Симонов писал: «Я не был близок тогда с Твардовским, и думаю даже, что он относился ко мне в то время без особого уважения, доброжелательства уж во всяком случае». А Твардовский замечает жене: «Без затруднений дело проходит лишь у современных Кукольников, у которых все гладко, приятно и даже имеет вид смелости и дерзости. Обратила ль ты внимание на первую авторскую ремарку в пьесе «Русские люди»: «На переднем плане — русская печь, дальше киот с иконами.»». Потом он повторяет что-то о директивном успехе Симонова (что как раз неверно), ещё что-то — и это не мешает им несколько сблизится после войны.

А Слуцкий писал о Твардовском так: «Первое отчетливое о нем воспоминание — лето 1936, наверное, года. Я иду через весь город в библиотеку, чтобы прочитать в свежей «Красной нови» «Страну Муравию». Поэма мне не понравилась. Коллективизацию я видел близко. Ее волны омывали харьковский Конный базар, на котором мы жили. В поэме не было ни голода, ни ярости, ни ожесточенности ни в той степени, как в жизни, ни в той степени, как в поэмах Павла Васильева или у Шухова и Шолохова. Не понравилась мне и технология, фактура, изобразительная сторона. Выученикам футуристов и Сельвинского все это, естественно, казалось чересчур простеньким». Про позднего Твардовского он замечал: «Умел выбирать убедительные и действенные оскорбления и применял их не без удовольствия».

При этом каждый из них написал пару стихотворений, после которых можно было ничего не писать. После них ясно, что перед тобой поэт, и что ты с ним не делай, его безумный корабль всё равно плывёт. Можно попрекать поэта неправильным поведением, можно ругать за неправедную службу, но уже поздно — стихотворение написано. А если их два — человека можно смело называть поэтом.

Симонов написал молитву «Жди меня».

Твардовский написал своё стихотворение сорок третьего года, которое поясняет и комментирует всего «Василия Тёркина»:

Две строчки

Слуцкий написал даже два стихотворения — "Ключ" и "Четвёртый анекдот"

Ключ

Четвертый анекдот

Главным — всё равно была война. Мы понимаем, что как не перечисляй звания и ордена Симонова, как не тасуй звёзды на его погонах и Золотую Звезду героя Социалистического труда — это всё равно не Сурков, и… и… не могу придумать на ходу — кто.

Но тут в мои рассуждения приплыл Симонов, а про него надо написать отдельно.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2005

(обратно)

История про Киплингуэя

У Симонова получилось так, что всю жизнь он бежал от родового прошлого, а родовое прошлое его настигало. Его мать была княгиней, отец — боевым генералом, отчим — полковников, вся юность прошла под разговоры тех, чья профессия состояла в том, чтобы Родину защищать.

Все воспоминатели говорят, что он был очень подтянут, аккуратен, чудовищно работоспособен.

Сейчас, из другого века он кажется таким предвоенным Киплингом. Или поэтическим Хемингуэем. Путешественник по войнам с неизменной трубкой, с особой эстетикой тех незнаменитых войн.

Это эстетика несбывшегося, если завтра война, это широкие кожаные ремни и планшеты, револьверы в кобуре, и сталинские соколы в небе. В поэме «Далеко на востоке» есть «Майор, который командовал танковыми частями в сраженье у плоскогорья Баин-Цаган, сейчас в Москве, на Тверской, с женщиной и друзьями сидит за стеклянным столиком и пьет коньяк и нарзан. А трудно было представить себе это кафе на площади, стеклянный столик, друзей, шипучую воду со льдом, когда за треснувшим триплексом метались баргутские лошади и прямо под танк бросался смертник с бамбуковым шестом». (Это стихотворение легко переводится в прозу, как легко перешёл в прозу Симонов после большой войны). «За столом в кафе сидит человек с пятью орденами: большие монгольские звезды и Золотая Звезда. Люди его провожают внимательными глазами, они его где-то видели, но не помнят, где и когда… Но я бы дорого дал, чтоб они увидали его лицо не сейчас, а когда он вылезал из своей машины, не из этой, которая там, у подъезда, а из той, где нет сантиметра брони без царапин от пуль, без швов от взорвавшейся мины».

В сорок первом он ещё мог писать эту хемингуэевскую лирику, что-то вроде:

Но жизнь переворачивалась, появлялось главное — то, что заставит его детей ехать на поле под Могилёвым, место военного просветления Симонова. Место, где красноармейцы, погибая, всё-таки сожгли тридцать девять немецких танков. И вот, доехав, рассыпать поверх этого давнего пепла, сыпать из погребальной урны пепел этого писателя — под кровавым солнцем в рваных облаках. На этом поле для Симонова кончились Киплинг с Хемингуэем (хотя он сразу этого и не понял), и постепенно кончились стихи.

Симонов очень хорош в своей сложности — именно поэтому я его люблю.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2005

(обратно)

История про Твардовского (I)

Как-то, довольно давно в "Новом мире" мне предложили написать о Твардовском. Катился на календарных колёсах очередной юбилей, и было понятно что значит имя Твардовского для "Нового мира". Но из каких-то соображений, это предложение было сделано мне. Может быть, это был сознательный выбор — пригласить человека стороннего, малоизвестного.

И, в итоге, я стал думать о Твардовском.

Воспоминания Константина Симонова имели название: «Глазами человека моего поколения». Название сильное, и очень сильное.

Я пишу о Твардовском, как человек своего поколения. Того поколения, которое его никогда не видело: и, что ещё важнее: не ощущало его присутствия в литературной жизни, а воспринимало его как сложившегося классика. Дело в том, что противостояние журналов, те произведения и события, которые получили название «оттепель», совершились и завершились до момента взросления нынешних тридцатилетних. Произошедшее тогда в литературе воспринимается с оттенком отдаленности и исторической данности, воспринималось оно также с некоторым максимализмом юности.

Мое первое прикосновение к его стихам было позорным.

На выпускном экзамене по русской литературе мне выпал билет со вторым (первый всегда был о девятнадцатом веке) вопросом по литературе советской — это разделение ещё существовало, и из книжного шкафа в моём классе улыбался мне в спину Генеральный секретарь. Он жил на развороте своей книжки, сверкал там пятью золотыми звёздами. Второй вопрос касался Твардовского, нечитаной мной поэмы «За далью даль», и я ни минуты не колеблясь, сочинил «за Твардовского» два четверостишия. Нас так учили — «нужны, дескать, примеры». Хотя я и не был первым учеником и, к счастью, я этих виршей не помню. Позор не в том, что я пользовался невежеством своих учителей, а в том, что думал, что стихи мои — хорошие, и подобны оригиналу.

Вторым прикосновением к Твардовскому было чтение «Тёркина на том свете» в детской библиотеке, куда я, великовозрастный, был допущен по ошибке. Поэма была не то, что запрещенной — не рекомендованной. Я возвращался домой, брёл по снежной улице тогда называвшейся Кропоткинской, и бормотал: «Там, рядами, по годам, шли в строю едином — Воркута и Магадан, Колыма с Нарымом». Всё это казалось значимым и крамольным, как и чтение «Ивана Денисовича» по затёртому до прозрачности номеру «Роман-газеты». За мастеровитым зеком номер Щ-113 явился и телёнок, тот, что бодался с дубом. И снова речь шла о Твардовском, о «Новом мире».

Потом, купив на Севере, в случайном магазинчике на берегу большой реки сборник Маканина, я читал, сидя в моторной лодке вместе с лагерным прапорщиком, о том, как герой ходит по ночной Москве — мимо редакции знаменитого журнала, видит светящееся окно. Там, думает герой, сидит Твардовский. Чем-то этот образ, правда, похож на негаснущее всю ночь кремлевское окно. Но у Маканина я читал о любви и литературе, о том, что вот написана повесть, а нести её некуда, и Твардовского уже нет в журнале. Я читал, а под днищем лодки журчала вода, и прапорщик заискивал передо мной — он видел, что я записываю что-то в книжечку…

Поколение, опознавшее в Твардовском учителя и опоздавшее в тот «Новый мир» не было моим поколением. Моё — даже и не опоздало.

Возвращаясь к моему школьному вялотекущему времени, в котором поэмы Твардовского, в частности «Василий Тёркин», как и многие другие классические для русской литературы произведения, разошлись и поговорками, по плакатам и литературно-художественным монтажам.

Эти фразы лишались автора. Они воспринимались именно как пословицы, а у пословиц авторов нет. «Смертный бой не ради славы…», «Нет ребята, я не гордый» уже были отделены и отдалены от Твардовского.

Итак, кроме плакатного мифа о Василии Тёркине, о собственно стихах — представления не было.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (II)

Поколения у нас меняются часто. Что ни поколение — другая эпоха. К несчастью, ещё у каждого поколения своя война. Их много, незнаменитых — в Китае, Монголии, Польше, Финляндии, Корее, Вьетнаме, Лаосе, Анголе…

Текст маловат для их перечисления. А с окончания последней мировой прошло полвека — как-то забывается, что окончилась она в сентябре, и сперва у нас было два Дня Победы — 9 мая и 3 сентября. Что уж говорить об иных войнах.

Люди же погибают, и про них забывают, хотя они самоценны. Люди в форме лежат под палящим солнцем или остаются в снегу.

География не имеет значения, не имеют значения форма, вооружение, и конъюнктурные политические мотивы. А слово «незнаменитый» уже стало термином, хоть и взятым из стихов, реальной, настоящей поэзии. Теперь оно употребляется без кавычек, и стало быть, действительно стало термином — точным и печальным:

Стихотворение это 1943 года, а напечатано спустя год после той войны, про которую говорят просто: «война». В карельской же тетради, в дневнике, где и говорится об этой незнаменитой войне, и что так и называется «Карельский дневник», Твардовский писал и о мёртвых: «Сжималось сердце при виде своих убитых. Причём особенно это грустно и больно, когда лежит боец в одиночку под своей шинелькой, лежит под каким-то кустом, на снегу. Далеко уже ушла его часть, а он всё лежит. Есть уже и другие герои, другие погибшие, и они лежат, и он лежит, но о нём уже всё реже вспоминают. Впоследствии я убеждался, что в такой суровой войне необыкновенно легко забывается отдельный человек. Убит, и всё. Нужно ещё удивляться, как удерживается какое-нибудь имя в списках награжденных. Всё, всё подчинено главной задаче — успеху, продвижению вперёд. А если остановиться, вдуматься, ужаснуться, то сил для дальнейшей борьбы не нашлось бы». Финская война — особая.

Давид Самойлов в написал: «Наверное, никто из нас не думал тогда о нравственном значении той малой войны… только подспудным нравственным чувством, неосознанным и свербящим, объясняется нерешительность всех остальных в начале финской». Он писал о том предчувствии ненужности, которое всегда несёт с собой завоевательная война". Он писал: «Войны никогда не окупаются. Репарации никогда не выплачиваются. Территориальные приобретения всегда — бочка пороха в доме».

Под этим впечатлением и состоялось у меня прикосновение к Твардовскому — вернее несколько касаний.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (III)

Общим заблуждением невнимательного читателя моего поколения было убеждение, что «Книга про бойца» написана фронтовым корреспондентом Великой Отечественной войны. Между тем: это верно лишь отчасти, и нет смысла упоминать известную статью Твардовского о том, как был написан «Василий Тёркин». Текст статьи, ответа читателям, известен, он хрестоматиен. Гораздо важнее вернуться к дневнику, который велся на карельском фронте, и о котором речь уже шла выше: «20 апреля 1940…Вчера вечером или сегодня утром герой нашёлся… Вася Тёркин! Он подобен фольклорному образу. Он — дело проверенное. Вася Тёркин из деревни, но уже работал где-то в городе или на новостройке… Тёркин — участник освободительного похода в Западную Белоруссию, про который он к месту вспоминает и хорошо рассказывает».

Вначале Тёркин был похож на Козьму Крючкова, насаживающего на пику немцев, будто предтечей красноармейца на известном плакате насаживающем на штык иностранцев-дипломатов по мере признания ими Советской Республики. Рядом с Васей Тёркиным соседствовал военнослужащий повар (и казак) Иван Гвоздин — «Как обед варить искусно, чтобы вовремя и вкусно».

Это — старый, вечный, сюжет. Бравый воин, специалист по варке каши из топора, живучий плакатный боец. Действительно, на тех плакатах Тёркин доставал из кабины самолёта «кошкой» — то есть крючком на верёвке — «за штанину» летчика-шюцкоровца. Среди прочих стихотворений финской войны, написанных Твардовским для армейских газет, одно — про Героя Советского Союза Пулькина. Фамилия, геройский подвиг, отношение к жизни — всё кажется придуманным. А Пулькин — реальный человек, и рядом со стихотворением в газете был напечатан его портрет. Между описанием этого солдата и будущим Тёркиным Отечественной войны нет общего. Однако он похож именно на агитационный образ зимней незнаменитой кампании.

У каждого писателя или поэта есть свой перелом. Это не обязательно первое соприкосновение со смертью. Толстой попадает в Севастополь после Кавказа. Для Твардовского переломным моментом в восприятии войны был не поход в бывшую Польшу, где, между прочим, шли серьезные бои — польская армия была не худшей в мире. Перелом случился не в 1941 году. Переломным моментом в творчестве человека, уже написавшего «Страну Муравию», была финская война.

О ней Твардовский в дневнике сделал среди прочего замечание, говорящее о многом, настолько сильной, что его нужно цитировать:

«4. IV.40. — Это целая большая зима — от осеннего бездорожья до почти уже бездорожья весеннего. От первого неглубокого снега, на котором раздавленные сапогом краснели, как капли крови, ягоды крупной брусники, до серого, опавшего мартовского снега, из которого стали вытаивать — то чёрная, скрюченная, сморщенная кисть руки, то клочья одежды, то пустая пулемётная лента и т. п. От суровых ночных метелей, от морозных страшно красных закатов на тёмном и белом фоне хвойных лесов, от первых дымков землянок — до свежих, легкоморозных утр, почерневших дорог, чистых, точно умытых, елей и сосен… От первого выстрела в 8 часов 30 ноября 1939 года — до последнего выстрела в 12 часов 13 марта».

Счёт здесь начинается не с инцидента в Майниле, формального повода к войне, и это правильно. Война начинается с наступления советских войск — не слишком грамотного и слишком поспешного. Но через два неполных года всё стало гораздо круче. Потому как можно, напрягшись, постараться забыть тысячи солдат, вмерзших в Карельский перешеек. А вот как начнут вешать на украинских и белорусских площадях евреев и коммунистов, как умрут матери и сыновья несчетно — того уж не забудешь. И как только наступает година народной войны, как нам наваляют, так начинают звать:

— Э-ээ, братья и сестры, э, ведьмин потрох, дворянское племя, э-ээ, мужики безлошадные — пора.

И ложатся тогда скорбно университетские профессора под танковые гусеницы, и травятся вчерашние гимназисты газами, и скидает с телег свое барахло Наташа Ростова.

Эти профессора и академики и сейчас лежат под Вязьмой, где вечными им памятниками — кривые березы и елки. Эти пианисты и историки скорбно легли в землю, и их бытовая история похожа на жертвоприношение.

И именно после этого, в сентябре 1942 года, приходит настоящий Василий Теркин, не с плаката, атак — из жизни. Причем это был настоящий солдат. Солдат же в русской армии был не то что бы унижен, а всегда был чем-то вроде расходного материала.

А через полвека история повторяется, она всегда повторяется, с почти точным соблюдением дат.

Так же гибнут люди, человеческое тело не изменилось, и по-прежнему чернеет от огня — горит ли Т-26 или Т-72.

«…в груде остатков сгоревшего танка мы видели танкиста без ног — один валенок с мясом в нём торчал неподалёку. Лицо танкиста так иссохло, что было маленькое, почти детское. Оно было чёрное, совершенно чёрное. Волосы наполовину обгорели, ото лба, на макушке торчали торчком — от мороза что ли. Рука у него была тоже невероятно маленькая» (из того же фронтового дневника).

Та же зима, и те же периоды войны — самонадеянное начало, обучение в бою ценой человеческих жизней, и, наконец, продвижение вперёд, взятые города и посёлки.

А мёртвые всегда незнамениты. Те вдовы давно состарились или стали чужими женами. Их дети нерождены. Мне близка история советско-финской, или просто «финской» войны, потому что моя родина за последние полвека привыкла вести незнаменитые войны, открещиваясь от своих пленных. Воевать со странными целями, воевать, увязая в чужих снегах и горах, и оставляя везде — убитых.

Мое поколение привыкло к незнаменитости этих войн. Война закончена — забудьте!

Но то, что стало «Книгой про бойца» рождено именно на финской войне. Вторым планом повествования, тем, о чём говорится мало, но что подразумевается, уже в повествовании о Тёркине времени Отечественной войны — память о другой войне — незнаменитой.

Несколько раз цитируемый Твардовским Суворов замечает: «Солдат любит похвастаться не только ратными подвигами, но и перенесенными лишениями». А русскому солдату лишений не занимать. Однако речь идёт не собственно о лишениях, а о самооценке.

Твардовский говорил на Х пленуме Союза Писателей, и это был 1945 год: «Мужичок, который пропер от Волги до Берлина, у него очень повышенная самооценка. Он не то чтобы кичится, но он смотрит на себя очень уважительно». Этих же людей показал Михаил Ромм в знаменитом фильме «Обыкновенный фашизм». Есть там такой кадр: сидят солдаты на берегу Шпрее. Не очень бравые, не такие уж молодые дядьки. Сидят, курят. Голос за кадром сообщает: «Вот они победители, хотя на победителей не очень похожи. Орденов даже не видно, только медали». И видно, что это крестьяне, рабочие, которых хочется назвать мастеровыми. В этом определении нет никакой посконности и домотканности. Это маленькие люди, пришедшие воевать, и довоевавшие. Может быть, несмотря на предстоящую Японию, снова уцелевшие. А уцелеть, понятное дело, тяжело. От пехоты к концу войны осталось немного. Танков стало много, много пушек, самолётов, много боевого железа, а людей — мало, они все там, под Москвой, Сталинградом, на откосах Днепра. В одной Польше — шестьсот тысяч. Особенность войны, её страшная беда в том, что персональная гибель чувствуется менее остро, страдание и сострадание притупляются.

Человеческий организм защищается от горя как может — особенно в момент боевых действий.

Твардовский свидетель происходящего — точный и внимательный. Много лет спустя после войны он писал в частном письме «Сколько я знал людей из нашей литературной или журналистской братии, для которых война была страшна тем, что там можно вдруг быть убитым или тяжело раненным. А потом — как с гуся вода. Для них война прошла тотчас по её окончании. Они её «отражали», когда это требовалось по службе, а потом стали «отражать по уставу мирных лет… это я говорю совершенно искренне, ибо терпеть не могу, когда литераторы и журналисты, прошедшие войну именно в этом качеств, говорят «я воевал» и т. п.».

Твардовский понимает дистанцию — говорит об этом спокойно.

О страшном всегда нужно говорить спокойно.

Весь ряд человеческих лиц — солдаты на берегу Шпрее, хмурое и не слишком хмурое достоинство победителей, лица в бинтах и без, лица живых и пока живых, уважительно перечисленные люди — совмещаются в один персонаж — Тёркина. Работника иной, знаменитой, большой войны.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (IV)

Внимательно вчитываясь в «Книгу про бойца», неожиданно открываешь, что в глазах человека моего поколения она, эта книга существует в контексте множества других произведений. Слово «певец» перекликается с Жуковским и станом русских воинов. Пушкинская цитата в последней главке «Тёркина»: «Светит месяц. Ночь ясна. Чарка выпита до дна» — из «Песен западных славян».

Недаром для читателя моего поколения одна из глав «Книги про бойца» ассоциируется со стихотворением Исаковского, пропетом позже Бернесом — «Враги сожгли родную хату».

Разговор воина со смертью — воспринимается не только сам по себе, но и в связи с тем произведением Горького, что, как известно, круче Фауста. Однако эта ассоциация более далёкая, сюжет этот вечен, как и сюжет поединка зла и добра. Он существует и в приметном рассказе Платонова «Неодушевленный враг», и в одной из глав «Книги про бойца». Солдат Платонова убивает немца, Тёркин ведёт его в плен, но дерутся они очень похоже, и тот и другой — в рукопашную. Недаром старик в другой главке называет немцев немыми — и это отсылает к самостоятельному стихотворению Твардовского, посвящённому именно этому образу.

Чем больше проходит времени, тем больше прочтений, тем больше образов накладываются один на другой. Не только образов современных, связанных с новым знанием о войне — той, далёкой, и войнах нынешних.

Это ещё и связь с предшествующей литературой — например, с лермонтовским служивым человеком, и нужды нет, что вечный герой школьных сочинений, штабс-капитан, фамилии которого никто не помнит, исполняет свою службу в далёких от России Кавказских горах, на вечной войне с немирными горцами, а Тёркин начинает свою военную судьбу войной на других окраинах империи — в бывшей Польше и финском снегу. В чём-то они похожи — отношением к Поручению, которое надо исполнить.

Необходимо сделать одно замечание. Литература всегда фрагментарна, говоря о литературе, используя это слово как термин, человек всегда имеет в виду лишь фрагмент списка.

Я разглядывал русскую литературу сквозь окошко школьного списка. Список литературы для внеклассного чтения, обязательный программный список… Номенклатура его была незатейлива — Пушкин-Гоголь-Лермонтов-Толстой-Достоевский. Между ними скрывались непонятно как выбранные две главы из повествования о семействе Головлёвых, неглавные романы и нечитаный «Что делать?».

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (V)

Есть и никем не описанная черта этой номенклатуры — подборка репродукций в конце учебника. Была там среди прочих знаменитая картина Непринцева — иллюстрацией к «Василию Тёркину». Картина называется «Отдых после боя». Сидят в лесу солдаты, а один, в центре, балагурит. Кисет висит на его пальце. А человек двадцать смеются его байкам.

В лесу танки, на танках шапками снег. Солдаты на привале в сапогах, а в сапогах зимой плохо — пальцы отморожены, и надо наматывать для утепления газеты. Я говорю об этом потому, что при разглядывании этой картины мной применяется подход неискусствоведческий, подход непрофессионала. Собственно, про эту картину написано много: «Непринцев коснулся принципиально важной стороны мировосприятия советских солдат. Он показал в облике разных по характеру и возрасту фронтовиков, что война не ожесточила и не огрубила их души»… Дело в другом — заметны всегда фрагменты, по ним скользит взгляд. Я замечаю снег и сапоги, снарядные ящики и вскрытую банку тушёнки- "американки". Слева от общей кучи-малы сидит пожилой усатый дядька. Держит ложку над котелком, а в нём, видно, какое-то хлёбово. Котелки, кстати сказать, мало изменились с тех пор.

Чем-то этот дядька напоминает солдат из финала известного фильма Ромма. Несмотря на то что картина Непринцева отвратительно-парадна, в ней есть одна важная вещь. Это правильный мужик. Он занят своим делом. Хлебает что-то после боя, в нём есть крестьянские черты.

В уже упоминавшихся воспоминаниях Давида Самойлова есть следующий абзац: «Лучшая литература о войне — литература факта. Исключение — «Тёркин». Начавшись с факта, он перерос в былину. Былина кончается с крестьянством. «Последний поэт деревни» Твардовский написал последнюю былину для последних крестьян о последней Русской Войне, где большинство солдат были крестьяне».

Смоленский, узбекский, киргизский, украинский, армянский — всех их перечислить невозможно — крестьянин выиграл войну. Несмотря на разность национального уклада, это был в массе человек, возделывающий землю, работающий на земле, и поэтому я называю его крестьянином. Он перекопал половину Европы саперной лопаткой, будто возделывая страшную пашню.

Я воспринимаю это через рамку картины в школьном учебнике, через обязательный список. Я не оперирую черновиками, я не занимаюсь анализом вариантов, оставшихся в архиве. Текст содержит в себе всё. Он проговаривается, как подозреваемый на допросах.

Я не говорю от имени поколения; это не моё дело; но я говорю как человек определённого поколения, и это определяет интонацию и предмет повествования.

Но есть ещё связь с иными известными персонажами русской литературы века девятнадцатого. Итак — Пушкин-Гоголь-Лермонтов-Толстой-Достоевский. Маленький человек, война, навеки обрученная с русской литературой. Лермонтов навсегда привязан к Кавказской войне, войне затяжной, а текст вызывает странные ассоциации — «Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперёд, увлёк за собой солдат и до самого конца хладнокровно перестреливался с чеченцами». Война для школьника скрыта за этой фразой. Заключена она в и «Валерике», стихотворении страшном и пронзительном.

От четверти к четверти, от полугодия к полугодию, от класса классу, как по эстафете ученика передают друг другу русские писатели.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (VI)

Одним из немногих неглавных персонажей «Войны и мира» стал на уроках моего детства капитан Тушин. Маленький артиллерист прикрывает со своими пушками отход войск в Австрии. Руку он теряет где-то в Восточной Пруссии. Названия сражений — Шенграбенское, Фридландское говорят школьнику мало — это эпизоды незнаменитой войны на чужой территории. Как всегда, проигранная война стала незнаменитой.

Моя учительница литературы задавала классу вопрос:

— Мог ли капитан Тушин участвовать в Бородинском сражении?

И тут же отвечала сама:

— Нет, не мог — ведь он же потерял руку. Но наверняка он был в ополчении.

Тушин потерял руку на исходе чужой незнаменитой войны. Он показан человеком простым, почти штатским. В бою он работает. С начальством разговаривать не умеет. Не балагур. Он такой же винтик войны, как и русский солдат — с поправкой, конечно, на денщика и дворянство. Тушин некрасив, как некрасива война. Он исполняет свой долг, а война лишь часть его. Но есть и иная, неизвестная школьной программе моего времени литература.

В герое Твардовского есть соотнесенность с двумя героями Лескова. Это Левша и Очарованный странник — простой человек Флягин. Левша же отвечает изодравшему его волосья Платову:

— Бог простит, — это нам не впервые такой снег на голову.

У Твардовского говорится по этому поводу:

Тёркин и Левша — люди, своему отечеству верно преданные. Тёркин не несёт демократии куда-то, не способствует стабилизации, он не миротворец. Левша умирает по-крестьянски, хотя он — мастеровой. Суть эта свойственна русской службе — в любое время.

Я уже как-то рассказывал эту историю, но всё к делу — терпите.

Левша, умирая, хрипит о ружьях, чищеных кирпичом. Не надо, говорит, не портите калибр.

Не слышат его, а ведь не о чем больше ему стонать, кроме как о поруганном его механическом деле, о деле государственном.

Не о матери, не о невстреченной жене. О ружьях. Храни Бог войны, ведь стрелять не годятся. Мне умирать, а вам жить, воевать — с этими расчищенными ружьями. Не слышат.

В старинном уставе говорится: «назначение русского солдата — умирать за Отечество». Поэтому Тёркин, лёжа на снегу в середине России, готовится умирать — будто Левша. Все ассоциации с русской литературой — бесспорно личные, потому что каждое поколение воспринимает литературу иначе, так же как смерть и войну. Разговор о войне — разговор о смерти. Говоря о смерти, легко впадать в крайности — натурализм или язык реляций. Патетика сопутствует военной литературе.

Куда сильнее чувствуются поэтому случайные образы — тоскливая графа в сводке: «безвозвратные потери» или знаменитая фраза Пирогова о том, что «война — это травматическая эпидемия».

Но иногда кажется, будто необходим военный сюжет, хотя Курт Воннегут был против сюжета в произведениях о войне — наличие сюжета в произведениях о войне делает её, войну, значительной и пригодной для продажи.

А смерть проста и некрасива, как вытаявшие из-под снега солдаты, как сгоревшие в танках. Среди танкистов, кстати, вообще бывает мало раненных. Смерть проста, но всё же загадочна.

Что-то, несомненно, остаётся. И это что-то не взятая траншея, не подбитый танк, не выигранная война, а нечто другое.

Тайна потери.

Это говорится потому, что неверно убеждение в том, что Тёркин — только продукт фольклора. Его автор, бывший студентом ИФЛИ, хотя стоявший особняком от ифлийской поэзии, знал не только крестьянскую жизнь, но был и знатоком литературы. Этот очевидный, но как бы уходящий в тень факт ставит Тёркина в ряд именно литературных, а не фольклорных героев.

«…Немалое количество людей, даже и свободных от забот о куске хлеба на завтрашний день, с привычной бездумностью на словах, что, мол, все смертны, все там будем, вообще не впускают в круг своих размышлений полной реальности своего собственного конца или полагают, что если смерть и неизбежна, то к ним она придёт, по крайней мере, в удобное для них время. Не думаю, чтобы эти люди представляли собой социалистический идеал духовного развития. Такая беззаботность в иных случаях, в час испытания реальностью смерти, нередко оборачивается животным трепетом перед ней, готовностью откупиться от неё чем угодно — вплоть до предательства. Я не хочу, конечно, сказать, что люди с обострённым чувством смерти во всех случаях лучше людей лишённых такого чувства. Но ясное и мужественное сознание пределов, которых не миновать, вместе с жизнелюбием и любовью к людям, чувство ответственности перед обществом и судом собственной совести за всё, что делаешь и должен ещё успеть сделать на этом свете, — позиция более достойная, чем самообман и бездумная трата скупо отпущенного на всё про всё времени».

Эта цитата из большой статьи Твардовского о Бунине, написанной в 1965 году и напечатанной, кстати, в «Новом Мире».

Главное в ней — достоинство. Слова о буржуазности и предрассудках в ней кажутся партийными камешками Демосфена, набранными в рот по необходимости.

Это, может быть, не так. Но это убеждения, а убеждения надо уважать.

Возвращаясь к Тёркину, надо сказать, что он остаётся человеком, рабочим войны, не праведником, не грешником, а человеком, которому больно.

Умирать ему не хочется.

Знаменитость его обманчива — он человек маленький. Такой же, как ты.

Поэтому стихотворение сорок третьего года «Две строчки» поясняет и комментирует всего «Василия Тёркина»:

Такой же, как и ты, да.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (VI)

В глазах моего поколения война занимает особое место. Точкой отсчёта является поколение давнее — даже не сидевшее, а лежавшее в окопах. «Книга про бойца» писалась в их время, про них и для них. В стихах того времени, иногда более агитационных, чем собственно поэтических, страшных в своей откровенности — «Если дорог тебе твой дом…» — с обязательным «Убей его!».

В «Василии Тёркине» есть показательная фраза о пухе перин, который вьется по дорогам. Пух перин — не только знак войны, это и знак погрома, того, что описано в воспоминаниях Померанца или в страшном пассаже Синявского-Терца. Впрочем, цитату из Твардовского о немках я приводил.

За этими поколениями пришло поколение детей войны, ориентировавшееся на своих отцов, и у него уже была своя, чуть иная литература.

Наконец, годы шестидесятые — время первых празднований и отмечаний. И за ними следовало моё поколение, для которого время между лязгом немецких танков на Буге, и наших — в Берлине было отдалено дистанцией вполне мемориальной, но событием близким и постоянно упоминаемым, а сначала вполне незнаменитая война в Афганистане стала удивительной.

За моим поколением пришло иное, то, что уже путается в войнах, которые ведёт наше государство. Стрельба и оружие стали привычным. Война превращается в театр — недаром бытовало выражение «театр военных действий». Она рассматривается через окошко телевизора, заедается ужином.

Это не тот бой, что ради жизни на земле, это бой, который становится, благодаря средствам массовой информации чертой жизни на земле.

Итак, действия солдата, описанного Твардовским, неминуемо воспринимаются в этом контексте — сперва обличения Отечественной войны, как вовсе не абстрактно святой, а вполне тяжелой, ведшейся против разного противника от СС до гитлерюгенда и фольксштурма, войны, иногда бессмысленно и бездарно управляемой, потом используемой в другой крайности политической конъюнктуры и в свете дальнейших колебаний. Затем в контексте современных войн, в которых нарабатывается, навоёвывается опыт и сознание поколения.

Твардовский родился 21 июня, и отчего-то это кажется символичным. Какая тут символика, вернее, что с ней делать, мне, правда, непонятно. Ночи с 21 на 22 никогда в России не быть просто ночью летнего солнцестояния. А в «Книге про бойца» начала войны, первых её дней нет. Войны никогда не начинаются внезапно, их начало всегда чувствуется — начинают тревожно врать газеты, в воздухе возникают особые поля, наподобие электрических.

Отношение к четырем военным годам меняется от десятилетия к десятилетию — от газетного оптимизма к обдумыванию — снова к казённым сказкам — к отрицанию. Приходит знание о фильтрационных лагерях, о заградотрядах.

Одно знание не отменяет другого, и опыт продолжается.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про Твардовского (VII)

После войны, видимо впервые показывая нашу любовь к сериальным продолжениям появился, будто многостаночник Гаврила, Тёркин-пожарник, Тёркин-зенитчик, Тёркин-целинник, Тёркин-строитель и Тёркин-милиционер. «Соответственно, — писал Твардовский. — Никакого разрешения у меня спрашивать не нужно: Тёркин давно уже не принадлежит мне».

Появился даже загадочный антисоветский Тёркин Юрасова — в издательстве А.П.Чехова — узнать о существовании которого можно лишь из второго варианта «Ответа читателям «Василия Тёркина». Можно, конечно, глумиться над этими текстами, но не стоит, как не стоит глумиться над стариками, ровесниками Тёркина, которые сопереживают телевизионным латиноамериканцам.

Многочисленные Тёркины — тоже фольклор, хотя образы этого фольклора неточны, а страдания не всегда натуральны. Страдания остаются другие, нетелевизионные воспоминания о войне.

Итак, особенность Тёркина в том, что он, выйдя из сказа, вернулся туда, откуда пришёл. Однако это не просто сказ, а сказ, опирающийся на книжную традицию. Ему не повредила и эта поздняя канонизация и празднично-ритуальное чтение.

Позабыто, не забыто… Не забыто.

А теперь я расскажу, чем эти мои размышления закончилось. Вернее, я уже давно об этом рассказал. Вот здесь.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2005

(обратно)

История про страусов

Прошу помощи. Не даст ли кто ссылки на изображение того чудесного текста отзыва Академии наук на теорию происхождения человека от самки страуса при наличии действующего вулкана?

Извините, если кого оторвал от важных дел

04 июня 2005

(обратно)

История про сны Березина № 173

Приснился железнодорожный сон, действие которого происходило в электричках. Между городом и дачным посёлком, куда я ездил, электрические поезда ходили редко. Ехали они медленно, так что при известной сноровке, можно было перепрыгнуть на встречный — не знаю, зачем уж.

Наверное, в том случае, если пропустить свою станцию.

Потом я оказался каким-то образом связан с деятельностью Дачного Суда. Всё оттого, что в России ввели Дачные Суды — подобие мировых. Они рассматривали мелкие имущественные дела крестьян и дачников — если кто у кого дрова украл, например, или обобрал яблоню.

Председателем дачного суда на этой ветке была мать моей одноклассницы — сноровистая женщина, что разъезжала на электрическом поезде вместе с канцелярским столом и двумя подругами-заседательницами. Они устанавливали свой стол прямо на платформе, покрывали его общественным зелёным сукном и быстро вершили дела — хохоча и всячески веселясь.

Мне нужно их найти, чтобы успеть на слушание. Я прыгаю с поезда на поезд, как-то даже проезжаю мимо заседания — судьи сидят прямо перед остановившимся вагоном, и пассажиры через окна слушают вердикт. Причём судьи времени даром не теряют, между делом подыскивают на станциях садовый инвентарь — я вижу, что за столом лежит свежекупленная тяпка с мотором.

Но всё уносится в сторону, и на суд мне явно не успеть.

Извините, если кого подумал, что всё это про Ходорковского, тот — упырь

05 июня 2005

(обратно)

История про Грибоедова

Прочитал про Грибоедова, вернее, рецензию на биографическую книжку о нём. "Неординарной стала в «ЖЗЛ» биография Грибоедова Екатерины Цымбаевой. Как ни удивительно, до сих пор нет научной биографии автора «Горя от ума». Существуют отдельные исследования о Грибоедове-дипломате, музыканте, о его связях с декабристами, писателями своей эпохи, о его предках, матери, жене… Но все накопленные данные не были сведены воедино. Дамокловым мечом над исследователями биографии Грибоедова висела концепция Тынянова, положенная в основу его романа о последнем годе жизни Грибоедова «Смерть Вазир-Мухтара». Тынянов нарисовал образ человека, пожертвовавшего убеждениями ради карьеры, предавшего единомышленников-декабристов, подавленного угрызениями совести и противного и себе, и автору романа. Знай Тынянов Грибоедова лично, он бы не написал своего романа. Грибоедов был сложной фигурой, сыном своего времени и в своей смерти во многом был виноват сам. Прибыв послом ко двору персидского шаха, он пренебрегал придворным этикетом, в частности отказывался снимать обувь и каждый раз входил к шаху обутым, что, по персидским меркам, было верхом неуважения, а в одной грамоте и вовсе употребил имя шаха без надлежащих титулов. А тут еще входившие в делегацию слуги посольства Рустам-бек и камердинер посла — молочный брат Грибоедова, сын его кормилицы Александр Дмитриев затевали на базарах драки, по ночам приводили к себе девок, а то и порядочных персиянок. Недовольство переполнило край терпения. Впрочем, русские гении в обыденной жизни никогда не являлись образцами для подражания…"

Ба, да это же Щуплов! В общем, много думал. Наверное, Тынянов похож был на вентилятор. Хотя, наверное, Тынянову похую и он сидит в странном месте без пола, Кюхлю уже послали за пивом, а остальные играют в буримэ.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2005

(обратно)

История про сны Березина № 174

Пришёл сон про путешествие.

Начинается он с того, что мои друзья собрались плыть на байдарках. На байдарках мне путешествовать не хочется, оттого я подбиваю их отправиться в путь на катере. Компания дробится, и вот со мной остаются трое не вполне различимых в тумане сна приятеля. Находится и катер — крохотный, с маленькой деревянной рубкой, с кубриком на две койки — одним словом, лодка-плоскодонка с надстройкой.

Катер ещё староват, краска на дереве облупилась, но он мне нравится. Внутри у него всё время, днём и ночью, работает вечный мотор — не понять, бензиновый или дизельный. Что-то скрежещет там, внутри, стучит и дёргается — и катер исправно идёт по большой воде.

Мы собирались пойти по Яузе, точь-в-точь как мальчики из известного советского фильма по сценарию Галича. Но, однако, я смотрю и вижу, что это уже Волга в её среднем течении. Что, конечно, никак не противоречит географии.

Один из нас всё время стоит у штурвала, а двое других лежат в темноте кубрика. Когда приходит моя очередь спать, я слышу, как за тонким бортом переливается речная вода, и дрожит в такт двигателю обшивка. Кажется, слышно, как плывут рыбы.

Это очень странное в своей паломнической неприхотливости путешествие, и странное ещё в том, что я никак не могу понять, кто из моих друзей в него отправился. При попытке всмотреться в их лица, они расплываются, тают в воздухе, нырнув, пропадают из поля зрения.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2005

(обратно)

История про философа Липавского

Никто никогда не жил для себя, ни для других, а все жили для трепета.

Леонид Липавский

Леонид Липавский, человек, близкий многим «неглавным» поэтам и писателям двадцатых и тридцатых годов, философ и поэт (правда, последнее относится только к его юности) всегда остаётся за кадром, когда говорят об обэриутах. Собственно, обэриуты — только самое знаменитое имя. Среди прочих, текучих как вода, меняющихся членами-молекулами, смешивающихся между собой и распадающихся литературных объединений двадцатых годов были ещё «чинари». Яков Друскин вспоминал, что «Липавский был не только поэтом, но и теоретиком группы, руководителем и главой-арбитром их вкуса. С его именем считались также и те, кто встречался с ним позже, когда он в 1923 году перестал писать стихи. У него была редкая способность, привлекавшая к нему многих, — умение слушать. «Уметь слушать» не равносильно умению молчать. «Уметь слушать» — это значит: иметь широкий кругозор, сразу же понимать, что говорит собеседник, причем иногда лучше и глубже, чем он сам. Любил он немногих — и его любили немногие. Мнением его интересовались, с ним считались, но в то же время его боялись. Он сразу находил ошибки и недостатки в том, что ему говорили и что давали читать. Он мог и прямо сказать, что плохое — плохо».

Липавский оказался блестящим и печальным примером человека того поколения, которое перевалив через красный террор, пережило короткую передышку двадцатых, и если уцелело в конце тридцатых, то для того, чтобы погибнуть спустя несколько лет — в дивизиях Народного ополчения, в страшных боях сорок первого года на всех фронтах — оставив после себя тонкий скрипичный звук ненаписанной музыки и шорох ненаписанных книг.

Липавского призвали незадолго до войны на Балтфлот, и он погиб под Петергофом в первом блокадном ноябре. Но холодный ветер времени — не то, что составляет его "ужас". Дело в том, что есть соблазн свести всякий ужас к известному московскому, правда, анекдоту о диалоге прохожих напротив бывшего здания страхового общества "Россия", в котором, как известно, находилось НКВД.

— Это Госстрах? — спрашивает один.

— Нет, это Госужас! — шепотом отвечает второй.

Липавский писал о другом — его ужас шире исторических аллюзий. Впрочем, в книге, кроме текста "Исследование ужаса" есть ещё десяток работ, среди которых трактат о снах, опись и классификация любви и рассуждение о снах. Всё это не наука в полном смысле слова, а философия, идущая рука об руку с цветком литературы двадцатых-тридцатых годов, цветком не успевшим увянуть, просто оттого, что его выкосила безжалостная садовница с косой.

Диалог в «Исследовании ужаса» или в «Трактате о воде», что тоже похож на комментарий к замечательному стихотворению «Время» Заболоцкого — «В ресторане невольно задумываешься о пространстве. Четыре человека сидели за столиком. Дин из них взял яблоко и проткнул его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому, что получилось, — с любопытством и восхищением. Он сказал:

— Вот мир, которому нет названия…

Так началась застольная беседа о высоких вещах». Так вот, у Заболоцкого это выглядит так:

И вот время смыло, растворило самого Липавского — вполне в соответствии с его теорией воды. Он остался в виде памяти и в виде буковок — в этом ужас обыденных превращений и тех вопросов, что раскиданы по его отрывочным и обрывочным записям — вроде: Ход рыбы вверх по реке при нересте и повышение тона гудка паровоза при его приближении — не одна ли тут причина?

Извините, если кого обидел.

07 июня 2005

(обратно)

История про Евтушенко

Принялся читать Евтушенко — последние стихи, собственно. Это скорбное чтение — потому что человек, довольно долго прилюдно повторявший, что поэт в России больше чем поэт, невольно доказывает, как мало остаётся, когда вычесть из этой суммы поэзию.

Стихи января этого года, переволд "Слова о полку Игореве", сделанный поэтом сбобственноручно, парад поэтов какой-то — что-то вроде гламурных портретов звёзд эстрады в царских шелках и екатерининском кружеве:

или угадай, кто:

Это немного тоскливо — оттого, что в последних стихах как раз этот публицистический задор есть, а поэзии меньше. Сравнение с прошлым безжалостно — как с памятником себя-молодого. Версификация, нигде-кроме-как-в-моссельпроме. В итоге получается скорбное чтение, то, что называется Tristia.

Я однажды видел страшную сцену — в популярном тогда заведении "Пироги" нетрезвый человек средних лет пытался понравится девушке. И вот, заплетаясь, он хвастался ей главным событием своей жизни. Этот человек два дня и две ночи стоял в оцеплении Совета Министров РСФСР. Был август девяносто первого, дождь и ворох надежд. Вот про это он рассказывал девушке за столиком, а та, видно ждала кого-то.

Он рассказывал, что ему дали медаль, как защитнику Свободной России, а девушка смотрела на него без видимого раздражения, с удивлением, как на говорящего таракана. Какой Белый дом? Что за медаль… Текло унижение, и не было мочи слушать этого искреннего приставалу. Он был искренен, я полагаю.

Но жизнь его протухла, заездили его как клячу. Надорвался.

Самое главное, я так думаю, понять, как относиться к тому, что считает чужим позором. Глумиться над пожилым человеком — скотство. Хватать за руку человека в кабаке — себе дороже, это развлечение для драчуна. Я не издатель и не прокурор — мне нужно понять эстетический механизм.

В конце концов, сделать личные выводы.

Помереть к сроку, например.

Впрочем, нет — помирать, конечно, не надо. И как-то кажется, что у Евтушенко найдутся свои читатели, давние поклонники, что не изменят своему кумиру шестидесятых годов, автора антологий восьмидесятых — разные люди. Эмигрировавшие и нет. Будут ходить вокруг памятника, бить в барабан.

Извините, если кого обидел.

07 июня 2005

(обратно)

История про "Шерман"

Читал Криса Шанта, и, между делом, обнаружил у него главу, что называется "Танк-победитель".

Начинается она со следующего пассажа: Вне всякого сомнения. средний танк М4 "Шерман" стал победителем во Второй мировой войне. Он применялся на разных театрах военных действий, от африканских пустынь и бездорожья Восточного фронта до жаркого и влажного Тихоокеанского региона. Танк выпускался в многочисленных модификациях и, развеяв миф о превосходстве немецкой бронетанковой техники, стал тем бронированным кулаком. которым войска союзников разгромили Третий рейх".

Эге.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2005

(обратно)

История про зороастрийцев (I)

Эх, хотел написать собственную незаёмную мысль про зороастрийцев, а вдруг напился и пошёл спать.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2005

(обратно)

История про зороастрийцев (II)

В связи с горячими обсуждениями зороастризма я тоже решил внести свою лепту. Дело в том, что в этой истории по крайней мере три интересные для меня темы.

Во-первых, большая часть людей, что разглядывали знаменитые фотографии ритуала, понятия не имели о зороастризме — и я в том числе. В результате я сегодня полдня, вместо того, чтобы заниматься делами, читал разную литературу. Узнал много — оттого это был хороший повод к новому знанию. За что им большое человеческое спасибо. Несмотря на то, что я совершенно не знаю, к кому тяготеют новообращённые или к парсам или изидам, что они думают об Аримане с Ормуздом, как следует обращаться с собакой — и многое другое. А уж не подготовил урока — нечего мне выёживаться.

У меня правила тут простые — если я не удостоверился, что люди собрались убивать и мучить других людей, или младенцев есть на завтрак, то не мне их ругать, хоть вера у меня и иная. А никто мне никаких сведений об умучивании не доложил.

Во-вторых, соглядатаи возмущались тем, что люди консервативные и проповедующие любовь к нации и державе вдруг вместо Православия принимают религию, которую половина сочинителей своих Живых Журналов не может написать без ошибки.

Ничего в этом я смешного не вижу — потому как знаю по крайней мере одного нерелигиозного татарина и одного вполне истового католика, у которых вменяемого патриотизма несколько больше, чем у этнических вербных херувимов. Но патриотизм — тема скользкая — шаг вправо, шаг влево — голову откусят. Все под этим словом понимают своё, а я и подавно особое, внутреннее. Мне вот нравится история со Знаком отличия военного ордена, в просторечии Георгиевским крестом, который специально делали для неправославных — с гербом вместо святого, и некоторые простые мусульмане возмущались — давай с всадником, с птицей не надо. В этом было что-то трогательное — как во всякий момент, когда единение выше розни.

В-третьих, я задумался о разных обрядах. Тут я довольно далеко уже отхожу от повода, то есть, от зороастрийцев. Массовая культура подталкивает нас к тому, чтобы таинство произошло в духе каких-нибудь звёздных войн, что-то засияло, побежали повсюду эльмовы огни, ударили в электрические лампочки, и костыль… то енсть — меч задрожал в его судорожной руке. Само Православие, по слухам, было выбрано из-за красоты обряда. А ведь покажут обыденному человеку стол с какой-нибудь аквоминеральной водой, и его сразу обирает скука. Обыденный человек, если он сам участвует в таком обряде, смотрит на него тревожно-растерянными, близорукими глазами, оглядывается вокруг себя, находит на него сомнение. "Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?". Он гонит от себя сомнение и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления — и действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, сходит на него. На него надевают белый кожаный фартук, дают в руки лопату и три пары перчаток — чтобы лопатой он очищал своё сердце от пороков и снисходительно заглаживал ею сердце ближнего. Про первые перчатки мужские ему ничего не говорят, про другие — что он должен надевать их в собраниях, и наконец про третьи женские перчатки сообщают, что они для достойной каменщицы. А рядом ящик с костями и прочие дела.

Надобно иметь много веры, чтобы миновать ужас обыденного обряда — ада канцелярских столов или казённого поздравления ЗАГСа — и продолжить служить своим богам.

Ну, дай Бог всем здоровья и денег побольше.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2005

(обратно)

История про благотворительность

Что ни говори, летом, особенно, когда спадёт жара и ночь опустится на Москву, этот город превращается в ярмарку тщеславия. Вот едет по улице кабриолет, а в нём безвестная девушка, стоя на заднем сиденье и раскинув руки, демонстрирует миру свою товарную грудь. Вот идут по тротуарам неразобранные её сверстницы, вот филином ухает непонятная музыка из окон чёрных джипов. А вот нетрезвый гражданин, держась за стену, бредёт куда-то, будто последний оставшийся в живых связной партизанского отряда.

И вокруг всех вьётся тополиная метель — плотная и густая.

Как я ни пытался в этот день государственного праздника предаться пьянству и разврату — чтобы поддержать реноме своего литературного кружка — ничего у меня не вышло. Я лишь вымыл кухонную плиту и прогулялся по окрестностям, дымя трубкой как паровоз. Судьба услужливо вернула меня к домашнему графину.

Поэтому я расскажу о Шекли и благотворительности.

Вот за что я не люблю средства общественной транспортировки информации, так за то, что они позволяют рассказать о каком-нибудь событии, только если оно произошло в тот же день утром, а о мёртвых они разрешают говорить лишь, когда произойдёт уже несуществующий день рождения — желательно кратный десяти годам.

Но тут я хозяин, и расскажу о благотворительности.

Дело в том, что я уже писал о Шекли (который, слава Богу, ещё жив), и о том, почему я хотел дать ему немного денег. Сейчас история про американского писателя с трубочкой в носу уже никому не интересна, и именно поэтому я снова вспомнил о ней.

Тема эта гораздо интереснее, чем история одного больничного счёта. Понятно, что несчастья человеческие необоримы, их множество — и всех, как говориться не переброешь, как написал один цирюльник в предсмертной записке. У каждого из нас есть множество мотивов поступить так или иначе — и я заочно уважаю весь список.

Я видел одну благотворительницу, что носилась каждодневно с какими-то подписными листами, собирала деньги на то и на это. Мужа её занесло тополиным пухом, а дома сидело двое не очень чистых детей. Тараканы, задумчиво шевеля усами, смотрели на них с потолка. Мне всё это решительно не нравилось, но не я судья был этой жизни.

Видел я и других людей, что по поводу и без повода объясняли прилюдно, отчего они не дадут своих денег на то и на это. Было мне это скучно, потому что они много цитировали булгаковского профессора, но фразу про детей Германии я слышал часто, и мне не нужно было её повторение. Я давно выучил её наизусть.

Всё это возвращало меня к старому правилу — делай, что должен, и будь что будет.

Правда, я понимал, что может придти край, и будешь валяться в ногах, выпрашивая милостыни — не для себя, а для кого-то дорогого. И тебе будут говорить — спляши! И ты спляшешь. И будут говорить — покривляйся для смеха, и будешь корчить рожи, топя вглубь себя ненависть. Нет общих правил, как нет общей жизни — каждый решает сам, и мне близки скопидомы, равно как сборщики милостыни. Мне важно понять, на кого я уж точно не хочу быть похожим.

Не близка мне только одна порода людей — и вот её пример. Так вот, человек, с которым я беседовал тогда — чмо. Чмо — хорошее слово с десятком толкований, и за него не притянешь в суд — оттого, что мало кто доподлинно не знает, что оно означает. А тот, кто знает, тот произносит его так, будто плюёт под ноги.

Вот поэтому я не люблю только этих приватных рассуждателей о трансфере личных честных денег. Остальное всё можно, и никого нельзя упрекнуть — всё равно всех нас, как пуховым одеялом, накрыл городской бессмысленный пух.

Извините, если кого обидел.

13 июня 2005

(обратно)

История про одного молодого человека

Получил только что письмо: "Молодой человек проведёт ночь с девственницей(для недалёких иногородних — проезд оплачу) — оплата $1000". Это мне, значит, такое уведомительное письмо? Это мне какой-то молодой человек сообщает о своих планах, да? Зачем мне знать о том, как он проведёт эту ночь?

Проведёт ночь! А?! Недалёкие иногородние, а?! Недалёкие, да? Всё — уроды! Ещё и мои родственники увезли на дачу фумитокс, и теперь меня съедят злобные городские комары! Ночь с девственницей?! Гады!

Ушёл спать.

Естественно — извините, если кого обидел

13 июня 2005

(обратно)

История про Вербицкого

Мне рассказали, что Вербицкого выкинули из Живого Журнала. У меня с ним сложные отношения — он зачем-то кидался в меня какашками, что я, конечно, не могу признать правильным. Часто он говорит напыщенные глупости, правда я думаю, что в обыденной жизни он может оказаться очень хорошим человеком.

Но мне кажется, что мир русского Живого Журнала без него не полон, и лучше его бы вернуть.

Я постараюсь разузнать все обстоятельства этого дела (потому что тут путаница с роботами-не-роботами, мотивами и даже одни люди говорят, что писали "уничтожить НАТО", а другие говорят, что постили плакат с призывом "Убей НАТОвца" — плакат, на мой взгляд неостроумный. На него имеет моральное право какой-нибудь серб, весной 1999 года сидевший за рукоятками зенитного пулемёта, но не сытые люди из московских и прочих квартир), и более точно сформулировать своё мнение.

Upd. Так, я произвёл некоторые инвестигации, и мнение моё несколько изменилось. При всей неполноте информации, я вижу, что дело крутится вокруг флешмоба (правда, совершенно непонятно, участвовал ли в нём Вербицкий, или получил "по совокупености заслуг") с развешиванием призыва "Убить натовца". Этого я одобрить не могу. Ну вот проживай я в стране Североатлантического альянса — что ж меня, убивать-то? Да и хорошие люди, сдаётся мне, довольно равномерно распределены по миру, если не считать Антарктиду. Но мне скажут, что это просто провокативная шутка. И вот тут я скажу вещь, которая не очень популярна — я не люблю провокативные шутки. Вернее — люблю, когда они оплачены персональной ответственностью.

То есть, если художник пририсовал рожки иконе, то ему всё-таки надо дать пиздюлей. То есть, со всеми оговорками, с очень придирчивым следованием закону, не больно — но обязательно дать. Потому что заведомо безнаказанная провокация — это что-то мне непонятное. Это вроде как гордость за звание академика академии кулинарии при собрании жильцов второго подъезда.

Вторая сторона моих рассуждений — это собственность. Хотим мы того или не хотим, но у Живого Журнала есть хозяева. И мы — только гости на этом ресурсе. Надо представить себе, будто в гости к вам пришли люди и ну пить с вами. Но в какой-то момент они начинают шутить довольно рискованно, потом начинают обижать вас. И вот вы их выгнали.

Кому можно выгнать гостей? Выгнать гостей может только хозяин, а я как один из гостей, могу только быть свидетелем обвинения или защиты.

Итак, вторая часть рассуждений в том, что как не крути, а собственника надо уважать — хотя мне кажется, что действия его небезупречны, а процедуры непрозрачны. Он не монополист, в конце концов.

Третья часть рассуждений в том, что можно извлечь из этой истории. А извлечь можно всякие личные выводы.

Личные выводы — самое важное. Потому как большая часть держателей Живого Журнала не заглянула в правила предоставления услуг хозяевами. А многие из тех, кто заглянули, мало что поняли — во-первых эти правила на английском языке, а во вторых написаны мутным языком с неконкретными запретительными оборотами this includes, but is not limited to…

Личные выводы — самое важное. Потому что борьба против милиционеров-взяточников одно, а идти по улице и сбивать фуражки с ментов — немного другое. Я вот, кстати обнаружил в Живом Журнале очень правильного милиционера из охраны московского метрополитена.

Личные выводы — это выводы об устройстве мира. Например, о том, что такое донос и чем он отличается от гражданского поступка.

У меня есть выписка из дневника Суворина за 1887 год. Эту историю пересказывают часто, каждый раз немного подрезая её и чуть переделывая — я запишу её сюда, на всякий случай. Вот она: «В день покушения Млодецкого на Лорис-Меликова я сидел у Ф. М. Достоевского.

Он занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком его гостиной набивающим папиросы. Лицо его походило на лицо человека, только что вышедшего из бани, с полка, где он парился. Оно как будто носило на себе печать пота. Я, вероятно, не мог скрыть своего удивления, потому что он, взглянув на меня и поздоровавшись, сказал:

— А у меня только что прошел припадок. Я рад, очень рад.

И он продолжал набивать папиросы.

О покушении ни он, ни я еще не знали. Но разговор скоро перешел на политические преступления вообще и на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.

— Представьте себе, — говорил он, — что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

— Нет, не пошел бы…

— И я бы не пошел. Почему? Ведь это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставили бы меня это сделать, — причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Эти причины — прямо ничтожные. Просто — боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых. Я бы написал об этом. Я бы мог сказать много хорошего и скверного и для общества и для правительства, а это нельзя. У нас о самом важном нельзя говорить…». Понятно, что спектр событий широк — одно дело подслушать о заминированном роддоме, другое — о том, что сосед ругает президента. По краям этого спектра у людей моего круга расхождений нет, а вот в середине — полный разнобой даже у моих знакомых.

Итак, в итоге всё равно будет личное мнение. И это самое важное.

Так или иначе хрупкое природное равновесие состоит из действий, болтовни и копошения разных людей, иногда нам неприятных — но они всё равно должны исполнять свою функцию и поддерживать это равновесие.

Я прекрасно понимаю, что мы все гости Живого Журнала, а не хозяева. Но если кто спросит моего личного мнения, то я за то, чтобы Вербицкого вернуть, но не оправдывать.

Ну, и понятно — извините, если кого обидел

14 июня 2005

(обратно)

История про paslen

Я, как говорят в еврейских анекдотах, дико извиняюсь, но почему paslen заморожен? Велосипедистов-то за что?

Поскольку времена вегетарьянские, как тут не повторить — какую рекламу делают нашим рыжим. Пойду сохранять свой журнал.

С другой стороны — начнёшь ругаться, призывать к чему-то, и окажешься в положении одного несчастного рыцаря: встанешь, гремя латами перед Арбузным Замком в поле Картофельной Ботвы, крикнешь Оскорбительное.

Ничего не ответят обитатели Арбузного Замка.

Снова замашешь землемерной ходулей будто картонным мечом, и ввернёшь про еврейских китайцев — только будут лениво колыхаться флаги на башнях, да албанские детдомовцы зыркать через бойницы.

Бросишь землемерный циркуль оземь, вздохнёшь и сядешь на велосипедик. Делать нечего: попылишь по полю Картофельной Ботвы, потому что, оказывается, землемерами-велосипедистами Арбузный Замок больше не интересуется.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2005

(обратно)

История про "Seven"

Вот у меня такой странный вопрос — в знаменитом фильме "Seven" есть финальный момент — тот самый, когда молодого полицейского же везут в дурку, голова его беременной жены приобщена к делу, а демонический злодей мёртв. так вот тогда мудрый негр произносит некую сентенцию из Хемингуэя — типа, жизнь всё равно стоит того… чего… того-сего…

Так что это за фраза? Откуда? Как она правильно выглядит?

Извините, если кого обидел.

17 июня 2005

(обратно)

История про коллективное творчество

Я задумался о коллективном писательском труде — чаще всего это случается между братьев. Сёстры в соавторстве редки, количество книг, соображённых "на троих" ничтожно. Только раскроешь рот о соавторстве, как под ноги роняют золотого телёнка верхом на стуле.

Но есть ещё несколько примеров забытых романов. В том числе романов двадцатых годов — барабанная пионерская дробь, время летит вперёд, и повсюду бригадный метод.

Был, в частности, такой роман "Большие пожары". Его написали двадцать пять человек, среди которых были Грин, Никулин, Свирский, Буданцев Леонов, Либединский, Никифоров, Лидин, Бабель, Березовуский, А. Зорич(!) Новиков-Прибой, Яковлев, Лавренёв, Федин, Ляшко, Алексей Толстой, Слонимский, Зощенко, Инбер, Огнев, Каверин, Аросев, Зозуля, Кольцов. Так вот, этот роман по частям растащили — обратно — по собраниям сочинений соавторов. Кусочек напечатали в "Науке и жизни" лет сорок назад — в разделе Потом часть текста появилась в "Новой Юности" в прошлом году.

Правда, купюры в тексте странны — вот пересказ содержания в одной из глав: "В городе Златогорске приезжий концессионер-иностранец Струк воздвигает странный огромный особняк. Но городу не до того. В Златогорске — эпидемия пожаров, может быть, поджогов. Делопроизводитель Варвий Мигунов и репортер Берлога отыскивают в архиве губсуда старое дело № 1057 о таких же событиях, происходивших в Златогорске двадцать лет назад. После пожара в здании суда Мигунов, как потерявший рассудок, помещен в психиатрическую больницу. Уголовник Петька-Козырь похищает, по заданию неизвестных лиц, дело № 1057. Берлогу заманивают в психиатрическую больницу, где преступно лишают свободы и переводят на положение душевнобольного. После митинга на заводе комсомолец Ванька Фомичев, старый рабочий Клим и лихой заводский парень Андрей Варнавин решают сообща взяться за поиски поджигателей. Варнавин отправляется к уголовникам и после очередного пожара попадает вместе с Петькой-Козырем в тюрьму по обвинению в поджоге. В город приезжает некто, называющий себя инженером Куковеровым, и останавливается в гостинице "Бельвю”. Далее Куковеров устраивается секретарем мистера Струка. Последний окружен в своем особняке бывшими "сиятельными" людьми царской России. При нем же авантюристка Дина Каменецкая, именующая себя "Элитой Струк”. Начальник милиции Корт производит обыск в квартире некоего учителя Горбачева и арестовывает его. В загородном доме Берлоге удается убить двойника Куковерова и бежать. В своем двойнике, убитом Берлогой, Куковеров узнает швейцара из струковского особняка. Элита Струк арестована. Женщина-химик Озерова при опытах обнаруживает легкую воспламеняемость бабочек-капустниц при известных химических условиях. Во время пожара сумасшедшего дома трагически погибает Ванька Фомичев. На пожарище одного из златогорских домов, среди вытащенных вещей, Берлога находит дело № 1057".

В давней публикации "Науки и Жизни" до того, как кавычки будут закрыты, помещён текст: "К Варавию Мигунову возвращается память. При помощи Мигунова и Берлоги Струк арестован".

Так вот, в этом романе есть несколько фишек…

Извините, если кого обидел.

17 июня 2005

(обратно)

История про двух соавторов

"Большие пожары" появились в 1927 году и печатались в "Огоньке" — недаром его редактор значится среди авторов и итожит последней главой разгон персонажей.

Но двумя годами раньше, быстрыми и короткими выпусками подобно неинкертоновым приключениям, выходил роман "Иприт". "Иприт" написали Виктор Шкловский и Вячеслав Иванов.

Тогда, в двадцать пятом году Иванов уже написал свой "Бронепоезд", а Шкловский вернулся в СССР, будто вышел из окружения.

Без ремня и погон, с поднятыми руками. Он сдавался, и всё равно ожидая сабельного удара, о котором сам много писал, пытался заслужить прощение.

Роман этот перепечатали сейчас — кажется, со всеми грамматическими и смысловыми ошибками.

Сюжет "Иприта" вполне безумен — в СССР отправляется иностранный шпион, целью которого становится химическое производство в городе Ипатьевске. Начинается мировая химическая война — сначала в Индии, а потом её пожар перекидывается на территорию СССР. Капиталисты изобретают бессонный газ, чтобы рабочие производили больше отравляющих веществ. Разрушенная Европа зарастает чертополохом… (привет атаману Краснову) то есть, орешником. Все граждане Советской России ходят лысые, потому что боевые газы накапливаются в волосах.

Герой-попрыгунчик, смесь Бендера и Шельги перемещается по странам и континентам вместе с ручным медведем. Но авторство вдруг лезет в окна и двери — вот герой спит в лондонских апартаментах, закрыв лицо газетой: "Ах, дорогой читатель, и никогда-то мы не познакомимся. Где ты? Кто ты? Что думаешь, когда читаешь, как прожил войну и революцию? Заметил ли ты, как спит солдат на войне? Я тебе скажу как, а ты проверь на знакомых.

Солдат спит, закрыв голову шинелью, и эта привычка остаётся у него на много лет. Солдат может и ноги оставить незакрытыми, а голову покроет непременно.

Почему это — я не знаю. Может быть он привык спасаться от сора казармы и сырости окопа, или ему нужна духота, чтобы легче заснуть… на войне иногда трудно заснуть… не знаю, но я всегда отличу по способу спать окопного солдата.

Словохотов встал, чтобы взять газету и покрыть ею своё лицо". (113) Если кто не угадал, кто из соавторов писал это — тот никогда не читал Шкловского.

При этом, соавторы, работая с колёс не заботились вычиткой — вот на 233 странице шпион Ганс угоняет у советских монахинь велосипед, чтобы скрыться от песледования. а на странице 250 комиссар Лапушкин уже произносит, "указывая на подъезжавших монахинь:

— А по-моему, просто дезертир от них. Однако, как похитившего казённый самолёт? имею право арестовать и доставить по принадлежности". Самолёт, впрочем тоже угнали — другой герой.

Тут налицо явление психотерапевтического выговаривания. Но Иванов сделал ещё интереснее — он засунул внутрь романа убитого персонажа своей знаменитой пьесы.

Но и это ещё полдела.

Извините, если кого обидел.

17 июня 2005

(обратно)

История про человека с ромбами

Среди прочего, в романе "Иприт" есть маленький рассказ об уничтожении Москвы. Мне так нравится, как он сделан, что я приведу его почти целиком.

"Москва. Тьма. Снега. Человек в солдатской шинели с двумя ромбами на рукаве, мёртвый, стоит у памятника Марксу на Театральной площади. Если взять из его заледеневших пальцев обрывок газеты, то мы прочитаем:

«Сегодня утром замечены неприятельские аппараты. Последовало распоряжение ЗДЖ-лучами снизить аппараты. Снижения не произошло. Аппараты парят над Москвой.

Немедленно принять меры противогазовой защиты.

Трудящиеся Москвы. Все на посыпку Москвы, улиц её и крыш хлорной известью.

Круг неприятельских самолетов увеличивается и снижается.

Трудящиеся!!!»

Человек с двумя ромбами, когда он был жив, видел и даже принимал участие, встречая вместе с русскими самолеты европейцев. Самолеты русских с серовато-розовыми крыльями, построенными из целлюлозы Ши, тесным треугольником ударяли в небо.

Внизу белела Москва, вся, как пудрой, покрытая хлорной известью, блестели только золотые купола церквей. Из-за присутствия приборов для взрывания обе стороны не пользовались взрывчатыми веществами.

Турниры средних веков обновились в воздухе. Аппараты сталкивались, бросали друг в друга зажигательные стрелы.

Население, спрятавшееся в подвалы, по треску расшибавшихся самолетов судило о сражении. Да заводские гудки призывали к мужеству аэропланы своих шефов.

Вдруг рёв гудков увеличился неимоверно. Казалось, сами дома разверзли до того скованные пасти и радостно вздохнули в освобожденный мир.

И тотчас же треск автомобилей на улицах возвестил, что самолеты неприятеля ушли и город свободен.

Англичане и французы были отбиты.

Обрадованные толпы народа запрудили улицы. Тогда-то человек с двумя ромбами раскрыл газету с воззванием Моссовета, прислонился к памятнику Маркса и хотел читать.

Над площадью, как вёселым цветным смирнским ковром, покрытой людьми, пронесся цилиндрический грушевидный аппарат, стукнулся в портал Большого театра, свалил будку с афишами и вдруг рассыпался, как спелый упавший плод с дерева.

Сначала из него вывалилась студенистая масса. Она сразу растаяла и потекла жидкими струйками в обезумевшую от ужаса толпу.

Человек с ромбами спокойно проговорил:

— Успею ли я закурить перед смертью?

Какой-то старичок напряженно крикнул ему в лицо:

— Перед смертью! Что значит перед смертью, товарищ?

— Мы имели сведения — англичане изобрели управляемые радиоволнами снаряды. Мы этому не верили. А теперь амба.

— А что значит амба?

— Амба — значит конец.

Но хилому старичку не удалось дослушать конца фразы. Он свернулся у ног человека с ромбами, у ног гранитного Маркса. Кровь неумело окрасила его седенькую бородку.

— Видно, не докурить, — сказал человек с ромбами.

Он выпрямился и умер так же прямо и легко, как гранитный Маркс прямо и легко рассматривал извивающиеся у его ног в смертных судорогах толпы.

Человек с ромбами был товарищ Новосёлов, комендант города Москвы".

Вот она, дорогие товарищи, поэтика революции. И если сейчас по этому поводу можно скалится, то в 1925 году это никакй не "Марс атакует" — это всё было несколько более серьёзно. Это вы вспомните фотографию Булле, гулявшую по Живому Журналу — где до горизонта стоят яйцеголовые в противогазах. Не говоря уже о том, что человек необразованный пропустит два ромба мимо ушей, а человек образованный поверхностно, начнёт пенять Иванову со Шкловским за то, что ромбы с петлиц переместились на рукав. Он, поверхностно образованный человек, решит, что это дефект психотерапевтического выговаривания.

Между тем, это не так. А не верите мне — верьте этому — вот оно.

Итак, комендант был в должности, соответствующей командиру отдельной бригады или начальнику дивизии. Всё довольно правдоподобно.

А если не увидеть в "Москва. Тьма. Снега" сходство с «В жирных тёмных полях сытно шумят гаоляны. Медный китайский дракон жёлтыми звенящими кольцами бьётся в лесу. А в кольцах перекатываются, грохочут квадратные серые коробки. На жёлтой чешуе дракона — дым, пепел, искры…

Сталь по стали звенит, куёт!..

Дым. Искры. Гаолян. Тучные поля.

Может дракон китайский из сопок, может, из леса… Жёлтые листья, жёлтое небо. Гаоляны! Поля!» — это уж я не знаю, кем надо быть. Это для тех, кто в бронепоезде. А вот «смирнские ковры» — это как раз Шкловский.

Да, чего-то не хватает… А вот чего — извините, если кого обидел

17 июня 2005

(обратно)

История про капусту

Нет, положительно невозможно жить. Или отрицательно — опять хотел придаться порокам, пьянству и разврату. Ан нет, сдаётся мне, что придётся смотреть на июньский дождь и тешить мизантропию.

Нет, ну удивительно — то густо, то пусто. Выросла капуста.

Upd. Салат сделал, на винном уксусе.

Upd. Водка перелита в графин.

Наверное, всё из-за того, что — я кого-то обидел

17 июня 2005

(обратно)

История про мёртвых китайцев и вертолёт 1925 года

Так вот, Иванов из своего бронепоезда импортироовал в "Иприт" мёртвого китайца. Там дело было вот в чём — китайца клали на рельсы, чтобы остановить, вернее — приостановить бронепоезд. В роане (не в пьесе) это было так: "Син-Бин-У опять лёг.

И еще потянулась изумрудноглазая кобра — вверх, и ещё несколько сот голов зашевелили кустами и взглянули на него.

Китаец лёг опять.

Корявый палевобородый мужичонка крикнул ему:

— Ковш тот брось суды, манза!.. Да и ливорвер-то бы оставил. Куды тебе ево?.. Ей!.. А мне сгодится!..

Син-Бин-У вынул револьвер, не поднимая головы, махнул рукой, будто желая кинуть в кусты, и вдруг выстрелил себе в затылок.

Тело китайца тесно прижалось к рельсам.

Сосны выкинули бронепоезд. Был он серый, квадратный, и злобно багрово блестели зрачки паровоза. Серой плесенью подернулось небо, как голубое сукно были деревья…

И труп китайца Син-Бин-У, плотно прижавшийся к земле, слушал гулкий перезвон рельс…"

Именно оттуда и приехал Син-Бинь-У, коммунистический китаец, сыщик и парикмахер, что потом окажется женщиной. Поймёт это один из героев, только женившись на ней и увидев, что она не любит ходить в баню. Потом сюжет снова сделает китаец мужчиной, Син-Бинь-У отопрётся от подвигов и заявит, что не ложился под бронепоезд, а всю войну торговал семечками.

Надо сказать, что в конце Шкловский и Иванов вовсе распаляются: главный герой получает по почте пакет, где несколько червонцев, бланк Госиздата и "добрый десяток справок. Сообщалось следующее: "Согласно воле погибших при атаке Москвы писателей Всеволода Иванова и Виктора Шкловского Госиздат РСФСР извещает вас, что вы имеете получить остаток гонорара за роман "Иприт" в сумме двадцать двух червонцев"(383)

В финале романа окажется, что весь сюжет родился на болтливом языке главного героя, его исключат из рядов Доброхима, и погонит его судьба по сельской дороге.

Но тут спустится над ним геликоптер, и люди в странной фиолетовой форме повяжут его вместе с китайцем, сверив личность с фотокарточками.

Выдохнут фиолетовые только одно слово — "Иприт"… И роман оборвётся.

Извините, если кого обидел.

18 июня 2005

(обратно)

История про дихлорэтилсульфид, который горше редьки

Надо, наконец, сказать пару слов об иприте — о том, что это, собственно такое. А это дихлорэтилсульфид, или иначе — S(CH₂CH₂Cl)₂ . Органическое, между прочим соединение, которое было синтезировано в 1886 году Зелинским. Так что в этой области у России очевидный приоритет.

Технический иприт, как пишут в справочниках, маслянистая жидкость тёмного цвета с запахом хрена или редьки. Эта смесь хрена с редькой не годится для описания технического иприта — химически чистый не пахнет вовсе.

С июля семнадцатого топоним заменил химическую скороговорку. Стойкое, кожнонарывное отравляющее — синоним апокалипсиса для двадцатых.

Противоипритные накидки дожили до конца Отечественной войны — из них шили кисеты и сумки.

Извините, если кого обидел.

18 июня 2005

(обратно)

История про соавторство — ещё одна

Начинает казаться, что есть два типа соавторства в литературе — один позволяет сохранить индивидуальность в тексте, другой сливает в единое целое всех приложивших руку. Проводя аналогию с социальной антропологией — салатная миска и плавильный котёл.

Понятно, что "Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок" сплавлены по всем металлургическим законам. Причём обыватель сразу начинает искать главного в паре — всё дело в том, что обыватель читал записные книжки Ильфа, а Петрова не читал.

Но это тема не интересная и про орден покойника я расскажу только желающим. Дело в другом — пары соавторов, не составляют ту проблему соавторства, о которой я размышляю. Это как любители группового секса не считают еблю втроём настоящей групповухой.

Интересно, как устроен текст, написанный тремя и более.

Тут я как раз за салатную миску.

За коллективную книгу, похожую на гроздь винограда — сцепленную веточками и держалками, но представляющую отдельные ягоды. Создать монолит можно, но мне интереснее текст в котором различима капуста одного автора, репа — другого, картопля — третьего. Ну, и крыса, которую принёс Монморанси.

Дальними родственниками такого соавторства являются бесконечные венки пародий — все эти "Веверлеи", "Серенькие козлики" и прочее — с той только разницей, что пародируемые сами пишут свой репрезентативный текст.

Извините, если кого обидел.

20 июня 2005

(обратно)

История про одного из соавторов

В воспоминаниях Даниила Гранина есть глава о Шкловском. Там, в частности, говорится: «Однажды в Риме мы собрались допить контактную водку. Так назывался ящик водки, который взяла с собой наша делегация для приемов, встреч и всяких контактов. Большую часть этой водки мы, делегаты, выпили сами. К возвращению в Рим из Флоренции осталось несколько бутылок. Решено было их допить и покончить с этим прекрасным замыслом.

Собрались в номере у Серёжи Антонова. Посреди пиршества Шкловский заявил, что он упился и уходит к себе в номер. Он действительно стоял на ногах уже не твердо. От провожатых отказался, для устойчивости опустился на четвереньки, заявив, что делает это всегда, ловко засеменил по полу — не то кабан, не то носорог. Вышиб своей бритой наголо яйцевидной головой, крепкой, как булыжник, дверь, пробежал на четвереньках по гостиничному коридору к великому удовольствию встречных постояльцев. Он мчался, словно урожденное четвероногое, довольно урча, не смущаясь, не обращая ни на кого внимания».^[10]

Я люблю Шкловского, да.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2005

(обратно)

История про второго соавтора или Будда и Белый Кит

Он был похож на Будду, и это говорили многие. Братья Серапионы называли его «брат алеут», а потом «сибирский мамонт». А родился он под Семипалатинском, и это теперь — другая держава. Кроме того, слово «Семипалатинск» вызывает теперь совсем иные ассоциации — хотя, кажется все забыли про русские атомные бомбы..

Фамилия этого писателя — Иванов, что требует в России уточнений: обязательного имени или, хотя бы, ударения.

Историк Семёнов говорил, что советские писатели отличаются от всех остальных тем, что если читать их собрания сочинений подряд, создаётся впечатление, что они пишут всё хуже и хуже. Это было сказано в сороковых годах, и именно тогда становится понятно, что имелись в виду те писатели, кто начинал в десятые и двадцатые, и кого власть ломала об колено, меняя, превращая в что-то другое, заставляя переписывать уже написанное и расплачиваясь за это — собраниями сочинений.

В своей статье, посвящённой Иванову, Шкловский половину, если не две трети отводит не ему, а проблемам школы, стиля, работе формалистов, полемике с Троцким, цитированию иных оппонентов. Потом он говорит: вот человек, который знает много языков. Он пишет по-сибирски, ещё он пишет по-киргизски, по-самоедски, по-китайски он пишет.

«Вот они, детали», — говорит Шкловский, и перечисляет эти детали — солдата, сапфирно-золотистые снега, малиновых уток, звериное партизанское житье. Он цитирует «Бронепоезд 14–69» — не пьесу еще, а повесть, где белый бронепоезд китайским драконом идёт через гаолян, и партизаны похожи на тех, от которых удрал пастернаковский доктор. Пьеса мало похожа на повесть, и Шкловский о ней ничего не писал. Она мало похожа на повесть оттого, что в первой «руководящая роль Коммунистической партии была слабо показана писателем. При переделке «Бронепоезда 14–69» для театра этот недостаток значительно выправлен». Так удовлетворённо урчит Большая Советская Энциклопедия — её второе издание. История Серапионов кончилась, вернее, они стали историей. «Уже еле волочат ноги ещё оставшиеся в живых семидесяти- и восьмидесятилетние «Серапионы», уже давным-давно они не братья, а враги или равнодушные знакомцы, а в редакциях и облитах всё ещё притворяются, что нет, и не было никогда ни Лунца, ни идеологически-порочной литературной группы.

Мёртвые и живые, они отреклись от своей молодости, как Всеволод Иванов, который заявил на Первом съезде писателей, что «мы — за большевистскую тенденциозность в литературе» — так потом писал один из уцелевших Серапионов.

Но я буду говорить о другой повести, написанной почти в тоже время. Это «Возвращение Будды».

Иванов писал о том, что в голодном и разобранном на дрова Петрограде наткнулся на неизвестный никому буддийский храм. Три монгола в обмотках и шинелях сидели там перед золоченой статуей Будды. Впрочем, неважно, как это было на самом деле.

Повесть фантастична и поэтому похожа на жизнь.

В ней есть запах времени, старой бумаги, и жар железной печки, в которой жгут книги. Печка называется «буржуйка», и я узнаю её тепло, бьющее через плоскость страницы.

Но есть ещё один роман, который похож на эту повесть. Он называется «Моби Дик», или правильнее «Moby Dick, or the Whale» — «Моби Дик, или Кит». Мне нравится писать последнее слово с большой буквы, перенося английскую орфографию на русскую землю.

Американец Мелвилл написал шестисотстраничное стихотворение в прозе о погоне за Белым Китом, стихотворение, где ритм учащается к последним строкам, где смерть и движение — рядом. Капитан-китобой, похожий на демона осуществляет свою цель — он идёт за Белым Китом — Моби Диком.

Связь между этими двумя произведениями — призрачна и принадлежит только моему сознанию. В «Похищении Будды» герои перемещаются не на китобойной шхуне. Там появилась теплушка, средство транспорта не менее мистическое. Но движение осталось, движение неотвратимое, до последнего вздоха. Русский профессор и его загадочный спутник везут медного Будду в Монголию. Профессор едет навстречу солнцу. Он едет, и движение становится для него важнее жизни. Так движется вверх по реке на нерест лосось, не замечая, что челюсти его уже белы, мертвы. Профессор превращается в ссохшегося старика, больше похожего на состарившегося Будду. Он превращен, и у него есть цель, как у умирающей рыбы. «Мне неизвестно, какие у нас мотивы для движения вперёд, у меня есть они: сердце, — хоть капля его, уцелевшая в цивилизации, мысль вечная и пьяная всегда своей волей…» — говорит он. Но по очереди исчезают спутники, и появляются бандиты. История этого движения по стране очень похожа на историю Серапионов. Вначале исчезают спутники, а потом всегда приходят бандиты. Изувеченного профессора бандиты оставляют умирать в пустыне, притворившейся степью. А в степи умирать хорошо — это заметил ещё Хлебников. Заносит песком умирающего профессора и истерзанного топорами Будду. Золоченые пальцы Будды отрублены и продолжают путешествие в карманах у бандитов.

Будду и профессора заносит песком, и контуры их тел скоро невозможно будет различить. Они зыбки, эти контуры, как фигуры Серапионов. Большинство из них превратили. Мир их кончился, он занесен песком, он похож на древние цивилизации и изучается мародерскими стаями археологов.

Извините, если кого обидел.

22 июня 2005

(обратно)

История про четыре часа утра

Одна из самых для меня интересных на слух и пронзительных по идущим кругами ассоциаций строк в замечательном стихотворении Межирова звучит так:

Там есть ещё другое — но это уже для любителей техникии:

Потому что любитель техники понимает, что если стреляют из пулемёта "Максим" без водяного кожуха, значит пришёл край, патронов мало и плевать на ресурс ствола.

Извините, если кого обидел.

22 июня 2005

(обратно)

История про Каверина и его роман, написанный отчасти про соавторов

У Вениамина Каверина есть такой роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Это один из множества романов двадцатых годов, где фамилии героев не скрывают фамилий их прототипов. Но я люблю его не за это — в этом романе есть чёткость метафор, неожиданные повороты стиля, всё то, что постепенно забывали Серапионовы братья.

А Каверин — был молодым, ранним, но настоящим членом Серапионова братства. Этот псковский человек до тридцатого года носивший фамилию Зильбер, и сменил её по понятным в нашем Отечестве причинам. Но непрост он, потому что стал писателем универсальным.

Во-первых, он был одним из Серапионов. «C кем вы, Серапионовы братья? За революцию, или против?» и Лунц, имя которого известно многим, но которого никто не читал, отвечал: «Мы с пустынником Серапионом». Каверин учился на историко-философском факультете Московского университета и на философском — Петроградского, одновременно сидел на лекциях арабского отделения Института живых восточных языков. Но дело не в формальностях — Тынянов и Шкловский, Тихонов и Федин, Зощенко и Слонимский — вот был круг общения Каверина. Тогда это была не превращённая литература.

И если всмотреться в героев «Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове» или «Художник неизвестен» — то вот они, под другими именами — Шкловский и Поливанов, «Серапионы» и лингвисты, учёные и писатели. И вот он — ворованный у времени и власти воздух настоящей литературы.

Во-вторых, Каверин написал лучший романтический роман советской литературы. Это роман о покорении неба и снега, роман о путешествиях и любви, о дружбе и предательстве. Именно из этого романа всякий школьник выучивал череду глаголов бороться — искать — найти — не сдаваться. Для миллионов это осталось единственной строчкой Теннисона, которую они слышали. Это хорошая и честная книга, которую и сейчас можно читать без скидок на время и идеологию. Каверинский роман внешне прост, но конструкция его жёста, как конструкция настоящего рыцарского романа. Недаром этот роман, положенный на музыку, пелся в тени фанерного бомбардировщика на одной из московских сцен. И известен этот роман больше, чем его же «Открытая книга», где биологи мучают вирусы, а их самих мучают борцы с генетикой.

Есть ещё несколько десятков повестей, рассказы и заметки, великолепные воспоминания. Он помогал восстанавливать справедливость по отношению к Зощенко и Тынянову, бал одним из организаторов альманаха «Литературная Москва». Но есть ещё и в-третьих.

В-третьих, Каверин написал ворох современных сказок, которые стали стилем современной городской сказки. В них он замкнул круг, вернулся к причудливости ранних рассказов, интонации Гофмана. Эти каверинские сказки показали сотням тысяч читателей, что сказки — это не только сюжеты мультфильмов про красную шапочку, трёх медведей и утерянные туфельки.

У Каверина были сложные отношения со Шкловским. Именно Шкловский привёл его к Серапионовым братьям, именно в споре со Шкловским был написан первый его настоящий роман. Вот как это было: «Зимой 1928 года я встретился у Юрия Николаевича Тынянова с одним литератором, живым и остроумным, находившимся в расцвете дарования и глубоко убежденным в том, что ему ведомы все тайны литературного дела. Говорили о жанре романа, и литератор заметил, что этот жанр был не под силу даже Чехову, так что нет ничего удивительного в том, что он не удается современной литературе. У меня нашлись возражения, и он с иронией, которой всегда был необыкновенно силен, выразил сомнение в моих способностях к этому сложному делу. Взбесившись, я сказал, что завтра же засяду за роман, — и это будет книга о нем. Он высмеял меня, но напрасно. На другой же день я принялся писать роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове».

По-видимому, только молодость способна на такие решения, и только в молодости можно с такой откровенностью ходить с записной книжкой по пятам своего будущего персонажа. Он смеялся надо мной, сыпал шутками, блистал остротами, подчас необычайно меткими и запоминавшимися па всю жизнь, — я краснел, но записывал. Вероятно, он был вполне убежден, что из романа ничего не выйдет, иначе, пожалуй, был бы осторожнее в этой необычной дуэли».^[11]

Каверин писал про Московского писателя и журналиста Некрылова. Нет, конечно, про роман писали с тридцатых годов как о памфлете, и что "Литературный противник Каверина, выведенный в романе в образе Некрылова, оказался необыкновенно похожим на своего прототипа",^[12] но всё-таки это не совсем Шкловский. Как и прочие герои «Скандалиста или вечеров на Васильевском острове.

При всех странных мыслях в голове, при всех непонятных мне утверждениях — а через много лет, вспоминая выбор Лунца, его пустынника Серапиона, Каверин замечает: «В наше время это означало бы «мы за демократию». Но в восьмидесятые и девяностые вопрос «вы за демократические реформы?» был почти равен большевистскому требованию сказать «да» или «нет» революции. Но писатель ответствен только перед тем, что он пишет. Избавление от литературного начальства — иллюзия. Есть начальство в виде денег, в виде общественного мнения, собственной лени, наконец.

Там вот в чём ещё дело — Каверин писал (и дописывал) свою книгу мемуаров во время эйфории конца восьмидесятых годов. Поэтому особым образом расставлял акценты.

Но всё же Каверин стоит в стороне от отвратительной возни советских писателей, постоянно деливших шапки из домашних зверей средней пушистости.

Мир не стал чёрно-белым. Например, мне очень нравится фраза Шкловского, что цитировал Каверин: "На вечере в доме литераторов, посвящённом десятилетию со дня смерти Юрия [Тынянова] когда Андронников (испуганный необратимо) стал перечислять тыняновские идеологические ошибки, Шкловский прокричал с бешенством: "Пуд соли надо съесть и этот пуд слезами выплакать — тогда будешь говорить об ошибках учителя! И говорить будет трудно, Ираклий!".^[13]

Я всегда вспоминаю это фразу, когда моя недобрая душа просит кого-то хулить.

Извините, если кого обидел — это экспериментальный пост, он занимает ровно один мой экран

22 июня 2005

(обратно)

История про Некрылова

Ну так вот, «Скандалист или Вечера на Васильевском острове» очень интересный роман, несмотря на то что в него не поверил, и всю жизнь не верил угрюмый Шаламов.

«Он вернулся домой мокрый и с таким лицом, что старуха, которая отворила ему дверь, растерявшись, заговорила с ним по-татарски» — вот как пишет в этом романе Каверин.

Так вот, в этом романе есть московский писатель, что едет в Ленинград устраивать скандал. Он так и думает, что не наскандалив, нельзя уехать обратно. Про него говорится так: «Покамест ему удавалось легко жить. Он жил бы ещё легче, если бы не возился так много с сознанием своей исторической роли. У него была историческая роль, но он слишком долго таскал её с собой, в статьях, фельетонах и письмах: роль истаскалась; начинало казаться, что её у него нет. Тем не менее он всегда был готов войти в историю, не обращая ни малейшего внимания, просят его об этом или нет». «Время шло у него на поводу, биография выходила лучше, чем литература… Он был лыс, несдержан и честолюбив. Женщины сплошной тучей залегли вокруг него, по временам из-за юбок он не видел ни жены, ни солнца. Но его литература уже приходила к концу. В сущности, он писал только о себе самом, и биографии уже не хватало».

Он призывает писателей скандалить, он сам устраивает скандал, но всё идёт как-то криво. Внезапно московский писатель обнаруживает, что переспал с женой своего друга. В измятом платье, с дурацкой улыбкой, лежит перед ним эта женщина, и он с отчаянием понимает, что совершенно невозможно понять, зачем он это сделал.

Наконец, на каком-то собрании он начинает организовывать скандалистов. Он говорит, что в Москве есть правильный журнал, что называется «Левый фланг». И в нём-то и можно скандалить.

Аспирантка с мужскими чертами сразу же говорит ему, что её статьи этот журнал не напечатает. «Это была обида. Ленинградцы не принимали журнала, который он почти редактировал. Они объявляли журнал сомнительным, они шутили над ним. Дальше начинается буйство, тяжёлое буйство человека, что отстаивает право на дебош.

Иногда мне кажется, что Быков подражал не лысому прототипу, а самому Некрылову из романа.

Не оттого, что Быков хочет подражать, а оттого, что это совершенная модель поведения — когда ты в каждой бочке затычка, твоего мнения спрашивают все, и оно обо всём от еврейского вопроса до поэзии, страны мешаются как колода карт, книги разбрасываются как неучтённая сперма, нет охоты понравиться кому-то, и вместе с тем хочется понравится многим.

Извините, если кого обидел.

23 июня 2005

(обратно)

История про печатную машинку "Адлер"

В романе о скандалистах есть замечательная история, которую я, кажется, уже рассказывал. Среди прочих героев там есть переводчик с говорящей фамилией Драгоманов. Он опаздывает на доклад, потом оказывается, что и вовсе туда не придёт. Вместо вместонего приходит сумасшедший студент Леман. Лингвистический доклад читается унылым монотонным голосом, и не сразу присутствующие понимают, что он — форменное издевательство.

Наконец Леман произносит, читая по тексту Драгоманова: «В заключение — покорнейшая просьба ко всем присутствующим здесь действительным членам, научным сотрудникам и аспирантам. В 1917 году у меня… (Стало быть, у профессора Драгоманова, — добавил в скобках Леман.) — пропала рукопись под названием «О психофизических особенностях говора профессоров и преподавателей петербургского, Петроградского и впоследствии Ленинградского университета» размером в восемь печатных листов, напечатанная на печатной машинке «Адлер». А так же пропала и сама печатная машинка «Адлер». Нашедших или знающих что-либо о местопребывании машинки просят доставить о ней сведения за приличное вознаграждение».

Чем-то эта картина — монотонное чтение, при нарастающем возмущении зала запала в душу с момента первого чтения каверинского текста.

Я всё рассказываю про этот роман, и пора рассказать ещё следующее — я нашёл чудесный сайт. Там пересказываются разные произведения для нерадивых студентов. Есть там и пересказ «Скандалиста». Вот он.

Извините, если кого обидел.

23 июня 2005

(обратно)

История про политику

Целых пятнадцать минут хотел написать о политике. Наконец, поборол себя.

Сейчас пойду в лабаз.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2005

(обратно)

История про перемещения по городу

В результате прогулок по вечернему городу купил книгу alik_manov — а, надо сказать, что для меня купить книгу всё равно что для гинеколога из анекдота заплатить три рубля девочке в подъезде. Видел также много людей.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2005

(обратно)

История про ЖЖ

Прочитал в диалоге двух неглупых людей: "Тебя развратил ЖЖ. Здесь даже тёлки по большей части такие, с которыми есть о чём утром поговорить".

Эх, думаю, хорошо у людей жизнь складывается. Правильно.

Извините, если кого обидел.

26 июня 2005

(обратно)

История про журнал "Юность"

Я, когда был маленький, читал журнал "Юность". Там было много чего интересного коммунистический поэт Коротич и коммунистический роман писателя Аксёнова "Коллеги". Там про Бабий Яр писали, и ещё бабушка Луизы Ложкиной давала жизненные советы. Бабушку звали Галя Галкина и известно было, что за неё одно время писал Григорий Горин.

Потом там напечатали повесть "Вам и не снилось", под влиянием которой были вылиты озёра слёз, и, со своими заплаканными глазами все как-то не заметили, что появился роман "Курьер", начали как упавшие монеты, кружится на асфальте брейк-дансеры; вылетел с трассы, ломая своим "Москвичом" кусты Виктор Цой, и пришли перемены, которых все хотели, но которые никому не понравились.

У меня есть приятель, который очень хотел стать советским писателем. А ведь советских писателей не только посылали в дома творчества, они не только жрали вдосталь на встречах с читателями. Они не только многозначительно говорили "Коктебель" и "Переделкино", они ведь ещё со значением произносили совершенно неприличное слово "Дублты".

И все понимали, что это вам не просто инженер, а инженер человеческих душ.

Так вот, мой приятель заранее был готов всё подписать и исключить кого-нибудь из творческого союза впрок или задним числом, чтобы стать советским писателем. Но нельзя войти в одно и то же писательское дважды, и мы просто выпили с ним водки на природе — водка и природа были совершенно капиталистические.

Затем я поехал по делу в журнал "Юность". Какое это было дело, я всё равно не расскажу, но вдруг оказалось, что журнал празднует своё пятидесятилетие. Приехала телевизионная бригада и стучала штативом о стены. Стены в этом обшарпанном помещении были, кстати, примечательные — "Юность" давно покинула своё старое место на площади "Маяковского". Журнал переселился в странный дом на Первой Тверской-Ямской. В этом доме был странный лифт, будто придуманный братьями-фантастами: попробуешь выйти этажом раньше — перед тобой будет кирпичная стена. Сунешься на другой этаж — охранник рвёт кобуру с пояса. А на нужном этаже не так давно был какой-то банк, и лифт вёл прямо в кабинет директора — чтобы бежать от злых гостей, если дело запахнет жареным. Однако банкира застрелили просто так, не мешкая, конторы поменялись местами десять раз, скоро дом стал напоминать одно место из романа, который не печатался в "Юности". В этом романе перед героями стоял ничем не примечательный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый светящимися и несветящимися вывесками. Вывески гласили: "Уроки игры на скрипке!", "Европейская, японская, окинавская и индийская кухня!", "Филателист, стой! Здесь самые редкие марки!", " Секреты вечной молодости!", "Гадаем по руке!", "Бокс, дзю-до, каратэ!", "Сувениры на любой вкус!", "Продажа кактусов, раковин и камней!", "Певчие птицы и меха!", "Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго!", "Подводные зажигалки и инфракрасные очки!". А между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на освещённой витрине этого обычного токийского домика помещалась маленькая, с почтовую открытку, эмалированная табличка: "Консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл".

Итак, журнал всё ещё существовал. Он дожил до своего полувекового юбилея. В лабиринт странных комнат старинного дома пришли несколько печальных человек, имитируя заседание редколлегии. Они сидели перед камерой, переговариваясь тихо, как на похоронах.

— Присоединяйся, — предложил мне мой давний знакомец.

Я сел вместе со всеми за стол, и снова повисла неловкая пауза.

— Ну что же вы, говорите что-нибудь, — сказала телевизионная девушка.

Тогда я вспомнил своего приятеля, желавшего стать советским писателем. Я достал из сумки свой счёт из "Билайна", и, сверившись с вереницами цифр, сурово сказал:

— Да, плохо ещё мы работаем с молодыми авторами…

И время потекло вспять.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2005

(обратно)

История про одного генерал-майора

Несколько лет назад я читал книгу одного англичанина — скандалиста и бывшего сотрудника спецслужб. Это была чудесная книга, с чудесным языком персонажей.

— Несколько лет назад я вдохнул глоток бизнеса, — говорит один из них.

Но дело в том, что книга была про эти спецслужбы, и по каждой странице прыгали шпионы и разведчики. И вот один из них, шведский генерал-майор Бент Вальрут произносит:

— Чисто спонтанно я не верю в то, что такой тип криминальных лиц мог бы дать многое для разведки.

Чисто так, без гнилого базара говорил это шведский генерал майор.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2005

(обратно)

История про Мурзилку

Удивительно, почему Мурзилка не на слуху. Почему он не раскручен, как Чебурашка. Да, я понимаю, что про него снят мультфильма (Впрочем, я не уверен), был известный журнал "Мурзилка". Зато есть роман "Мурзилка против технопупсов", масса АОЗТ, ООО, и АО с такитм названием. и всё-таки мурзилка в загоне.

Мурзилка и Незнайка из одной братвы — из чухонских болот.

Но всё-таки: на голове у него берет — как у спецназовца, а шарф — как у Айседоры Дункан. Он мохнат, как персонажи Гораликокузнецова. Это он, в то время, когда у нас никакого секса не было, сурово спрашивал: что это такое? Туда-сюда обратно, тебе и мне приятно — что, что это? Все про качели подумали, все? В Мурзилке кипит жизнь, он в каждой бочке затычка, у него есть сотоварищи, правда, неразличимые в тени Мурзилки, как спутники Маяковского.

Имя твоё — восемь букв. Имя чудесное — сродни "мурзик", "мурзать" и "мур".

Нет, отчего?

Извините, если кого обидел.

28 июня 2005

(обратно)

История про подписи

Проснувшись рано, вместо того, чтобы прирастить благостостояние Родины какой-нибудь внутренней Сибирью, задумалася об абстрактных материях.

— Вот, — подумал я. — Представим, что приходит ко мне Чёрный Человек и предлагает подписать какую-нибудь бумагу. Перечисляет какие-то непонятные фамилии тех, кто это сделал, придвигает ко мне флакон.

Я сразу начинаю суетиться, спрашивать:

— Это кровь?

— Чернила, — отвечает он.

И, главное, бумага должна быть какая-нибудь дурацкая. Даже не "Волга впадает в Каспийское море", а "Десять часов пятнадцать минут". Или, положим, цифра "восемь" посреди листа.

— Подписывай, — говорит чёрный человек, — смотри, сколько народищу уже подписало.

— Хули? — начинаю напрягаться я. Я ведь и в ведомости за зарплату с некоторым испугом расписываюсь. И понятно, что начинается морок общественного безумия, потому что одним цифра "восемь" кажется светочем правопорядка, а другим — убийцей демократии. Все действия для тех и других наполнены особыми договорными смыслами, цепочками ассоциаций. А меня и те, и другие, и третьи — сразу насторожили.

— Против цифры "восемь"? — угрюмо спрашивает Чёрный Человек. И я понимаю, что не против, она круглая такая, соблазнительная, с двумя кругами — только хуй знает, что это всё значит. А вокруг уже страсти бушуют, все взад-вперёд с плакатами ходят — только одни на плакатах прямо цифру восемь носят, а другие — кверху ногами. И скажешь, что тебе цифра "восемь" нравится, одни руки не подадут, а скажешь, что испытываешь к ней сильное отвращение — душой покривишь, да и, обратно, другие говном закидают.

— Знаете, — говоришь ты Чёрному Человеку, — я вообще-то в коллективных акциях не участвую, разве что при посадке деревьев и в застолье. Да и то, маленькими компаниями. Может, на хуй? На хуй, а?

— Серёжа?! — с возмущением говорит Чёрный Человек. — Серге-е-ей Александрови-и-ич!..

— Какой я тебе Серёжа? — отвечаю я. — Охуел совсем? Я Владимир Сергеевич.

— Так вы не Есенин? — удивляется он. — Фигасе! Столько времени с каким-то мудаком потерял.

И мы расходимся, совершенно удовлетворённые друг другом.

Извините, если кого обидел.

29 июня 2005

(обратно)

История про тигров

Я вспомнил известную историю про Льва Толстого. В Ясной поляне к нему пристал некий человек с критикой теории непротивления злу.

Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому с тем, что, вот если на него нападёт тигр, как в этом случае он будет следовать непротивлением злу насилием?

— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.

— Ну, представьте себе тигра…

— Да откуда же возьмётся в Тульской губернии тигр?…

И так до бесконечности.

Тут то же самое — ясно что вопрос абстрактный. Всё это умствования. Нету никаких тигров и не было. Нигде.

Ага.

Извините, если кого обидел.

30 июня 2005

(обратно)

История про дождь

От ить льёт-то!

01.10 Жизнь тяжела и бесмысслена. Писать совершенно невозможно — пробел залипает.

Upd1. 01.30 Правильным образом протёр залипающий пробел на клавиатуре. Сразу стало лучше, и жизнь обрела хоть какой-то смысл. (Фраза, мучительная для переводчика).

Upd2. 01.55. Зашибись! Протёр правый "Ctrl". Потом подумал, и протёр левый. Жизнь определённо пошла на лад.

Upd3. 02.10. Протёр клавишу табуляции. Чуд-д-десно!

Upd3. 02.15. Между табуляцияей и эскейпом перерывчик небольшой… Я начал примиряться с погодой. определённо.

Upd4. 02.30. Протёр цифр… Цифры. Сильный ход. Цифр оказалось горазздо больше, чем я думал. А дождь — романтич… романтичен…романтичная вещь. Да.

Upd5. 02.40. Оказалось, что там, на клавиатуре, есть ещё циры — там сверху. Там вообще очень много клавиш. Я ими никогда не пользовался, а нате ж, сколько грязи. Замучаешься протирать. Наверное, надо экономить протирочный материал. А дождь льёт, как что угодно.

Upd6. 02.50. Аффигеть! Протёр Print Screen. Боролся с последствиями этого мытья. Когда протирал Home, то он выскочил из рук и упрыгал под стол. Определённо, что-то героическое в этом есть — ночь, дождь. Я на вахте, как Стаханов, протираю кнопку за кнопкой, сто одну тонну кнопок за смену.

Тут букв дофигищи! Просто ужас. Везёт композиторам — им всего семь нот нужно.

Upd7. 03.00. н x л протир ть буквы. Естественно, с буквы " ". Уже скучно. Дождь — мерзость. Голова как-то начала болеть.

Upd8. 03.10. уж нчл н мн б кв. Он x л в дел п тим Ну и лд Д ждт не пркр

Понимаю, что всех обидел, так извините

01 июля 2005

(обратно)

История про телевизор

Мне в телевизоре про Шамбалу начали рассказывать. Гитлер ручонкой замахал (про него тут же сказали, что он входил в мистический транс с помощью тяжёлых наркотиков). Блюмкин запрыгал по тибетским камням, Мулдашев вылез. Олег Шишкин заговорил что-то споро и собранно.

Ну отчего ж Лазарчука с Успенским-то не позвать, а?

Извините, если кого обидел.

01 июля 2005

(обратно)

История про летающие тарелки

А вот у меня возник странный вопрос.

Меня коллеги спросили о саратовских летающих тарелках. По правде, спрашивают, или нет? Типа — может ли это летать?

Я не поленился и нашёл официальный сайт этого дела. Как я понимаю, суть самой разработки в том, что делается самолёт-крыло, то есть крыло с крутизной почти 45 %. У этого крыла заявляется идеальное ламинарное обтекание спереди, а сзади устанавливают специальные сопла, которые будут сдувать вихревые неоднородности.

Поэтому выходит, что на всей поверхности обтекание крыла как бы без отрывное и ламинарное. Сразу возникает вопрос — будет ли оно везде ламинарным? Потому как на нижней поверхности его регулировать нечем, да и сопла сзади, мне кажется, ламинарности не создадут.

Дальше — мне кажется эта схема крайне неустойчивой. Вырубится этот управляющий механизм с соплами — и вся хуйня упадёт как чемодан, поскольку планировать эта штука не умеет (как мне кажется).

Итого — эта штука работет, по моему мнению, в трёх режимах: воздушная подушка (в этом я не вижу ничего необычного — воздушную подушку можно и к "Жигулям" приделать, экранолёт — это уже экзотика, но удивления во мне не вызывает. Вот — два экранолёта чуть не под несколько десантных рот морпехов гниют на Каспии, и никто особо не чешется.

И, наконец, летающая тарелка. Вот и непонятно мне, насколько она летающая. Что это за "из двух и более тяговых высокоэкономичных двухконтурных турбореактивных двигателей двух и более вспомогательных высокоэкономичных двухгенераторных турбовальных двигателей"? Про природный газ я и не говорю.

Кто-нибудь может это мне объяснить более подробно — учитывая, что я хоть и закончил физический факультет, но аэродинамикой никогда не занимался.

А то вдруг я напрасно вижу в этом вечный двигатель. При этом, чем дальше я читаю, тем забавнее мне кажется эта история.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2005

(обратно)

История про Бартини

Про Бартини я много что могу рассказать. Но вот в связи с моим вопросом про "ЭКИП" правильные, специально обученные люди прислали мне ссылку на одну его гениальную работу.

Вот этот пепелац, например,

показывал экранный эффект на высоте десять метров. Летал, межу прочим, над Чёрным морем несколько лет. Вот он с другого ракурса.

Чудны твои дела Господи, вот что я скажу.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2005

(обратно)

История про один мультфильм

Всё-таки, мультфильм "За 80 дней вокруг света" что-то вроде фильма "Чапаев" и пьесы "Горе от ума" одновременно — все слова персонажей стали поговорками. Школьники кричали на переменах "Проделки Фикса! Проделки Фикса", а потом задумчиво спрашивали: "Есть ли у вас план, мистер Фикс?"…

Это был магический фильм, сделанный антиподами.

Но самое интересное там было моралите, которое несколько раз повторялось в каждой серии. Эти стихотворные максимы были — чистый дзен.

Например:

Картонные персонажи шамкали ртами, слон плющил Фикса в стену, визжал идиот Паспарту, прыгала на какой-то метле Блинда Мэйс, но стихи были важнее их всех. Развалятся империи и проржавеют ракеты — а это останется. Одним словом — Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое

Извините, если кого обидел.

05 июля 2005

(обратно)

История про технические прорывы и изобретения

Все эти рассуждения о разного рода пепелацах и прочих изобретениях навели меня на другие мысли. Потому как интереснее всего понять, отчего что-нибудь происходит.

Так вот — цивилизация сейчас такая, что совершено не возможно отделить овец от козлищ, а козлов от бобров. То есть, непонятно — как отличить научного жулика от честного гения. Или честно заблуждающегося сумасшедшего от гения.

Вот тебе говорят в телевизоре о энергетике кармы и детях индиго — и, с Божьей помощью, ты решаешь что-то. А вот когда тебе говорят про лептонные потоки, ты вспоминаешь, что закончил физический факультет, но делаешь вывод уже с большим трудом. А человек, который ничего про лептоны не слышал и вовсе не может никаких выволдов делать. то есть, мы

Ориентируемся на стиль — подбежит потрёпанный тип с криком "Дай миллион, дай миллион!", так это всё равно как косноязычный язык фальшивой науки. Так вот — я о прекрасной ясности — чем понятнее изложена идея, тем больше к ней доверия.

Я как-то написал о профанах. О своём отношении к Просвещению — о том, что знания клановы, и кухарка не должна думать, что кто-то обязан её учить управлению. С другой стороны критерий понятности науки остаётся.

Так вот эти саратовские пепелацы — когда на официальном сайте написано непонятно, когда язык ломается о невнятные определения — это для меня звоночек. Вроде как человек подходит к тебе со словами "Изините, что мы к вам обращаемся. Мы сами не местные…" я знаю, что будет — он забормочет: "Дай миллион, дай миллион!".

Не нужно мне этого, нет у меня миллиона, а есть только агностицизм. То есть, мне нужно в какой-то момент остановиться — сказать, что мои возможности познания кончились.

То есть не познания, а нет у меня права на суждение — сгорел ли дом, живут ли на вокзале, есть шесть измерений, придуманных Бартини и прочая хитроумная хуйня.

Для этого нужно некоторое мужество (кому приятно сознаться в бессилии), но надо ведь что-то делать?

Извините, если кого обидел.

06 июля 2005

(обратно)

История про Олимпиаду в Москве

Знаете, что? Мне рассказали, что все ритуальные пляски по поводу просьбы провести Олимпийские игры в Москве уже обошлись в пять миллионов долларов (ну, у американцев это стоило пятнадцать) — то есть это затраты на согнанных к Кремлю людей, командировки фольклорных ансамблей и Лужкова и английский для нашего Президента.

Это немного, я понимаю.

Но дело не в этом. Я вообще-то не хочу, чтобы в Москве были Олимпийские игры. Я вполне уважаю мнение тех, что этого страстно желают (какие-то москвичи не знаю отчего, а Лысый — понятно зачем), но я — не хочу. Видел одни такие — не понравилось. К тому же мне кажется, что под это дело снесут ещё какой-нибудь хороший дом, украдут много денег, и возникнет много суеты. А я суеты не люблю. Но, главное, что я не люблю спорт и давно об этом говорил.

Беда с физической культурой, а спорт — не моё дело. Ну его.

Upd. "Не нужно опускать руки. Необходимо поставить задачу все-таки добиться, чтобы Олимпиада — неважно, летняя или зимняя — была проведена в одном из российских городов", — сказал Грызлов". Охуеть, да.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2005

(обратно)

История про коды

О! Я, кажется, последний на планете человек, который прочитал "Код да Винчи". Ну, так и надо — нужно быть близким к народу.

Извините, если кого обидел.

07 июля 2005

(обратно)

История про Даниилов

Одной из самых странных книг у меня в библиотеке стала книга "Горло бредит бритвою" с текстами Хармса и предисловием Кобринского.

Странностей было сразу несколько.

Во-первых, это была, наверное, первая книга Хармса, которую я купил — нет, был ещё "Полёт в небеса", были разношёрстные сборники восьмидесятых, инкунабулы ксерокопированной прозы семидесятых и детские стихи в затрёпанных книгах издания шестидестятых. "Бредит горло бритвою" странным и стремительным образом печаталась как раз в то время, когда по улицам Москвы довольно бестолково ездили танки, и стрелялись члены Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению.

Во-вторых, это была не книга. Это был четвёртый номер журнала "Глагол" за 1991 год. Причём, не хуй собачий, а изданный тиражом сто тысяч экземпляров.

В-третьих, на колонтитулах 265 страниц аккуратно значилось "Даниил Хармс", но одной, 77 странице было почему-то набрано "Даниил Гранин". Откуда взялся второй Даниил — совершенно непонятно. Собственно, там удивительным для девяностого первого года образом вереница писательских анекдотов осталась без имени авторов — просто как "анекдоты, приписываемые Хармсу". На эту книгу много топали ногами за иные неточности, но это не отменяет ничего.

Ну, и, наконец, в-четвёртых — название. С лёгкой руки издателей теперь сотни тысяч человек теперь убеждены, что "Горло бредит бритвою" это кусочек стихотворения Хармса.

Скажем — Горло бредит бритвою: это Топорыжкин на охоте — сердце рвётся к выстрелу, закричала дичь в болоте…

Сейчас эту книгу можно купить в Сети за сорок рублей.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2005

(обратно)

История про коктейли

Я не люблю коктейли. Они, надо сказать, плохо прививаются в нашей стране, кроме — тех, что нужно помешивать веточкой повилики. Мы разительно отличаемся от западного мира, который пьёт, смешивая, да не закусывает. Мы закусываем и занюхиваем, не мешая.

Нет, есть множество людей, что давно уверенно держат в руках стаканы, а в зубах — соломинки. Уже есть поколение асов презентаций и боевиков фуршетов. Они давно постигли значение слова шутер (крепкого напитка, состоящего только из алкогольных ингредиентов, подаётся без гарнира при комнатной температуре и выпивается одним глотком) и десятка названий стеклянной тары.

Сейчас есть всякие учебные пособия — я как-то изучал одно из них, и обнаружил существенную ошибку.

Там, в рецепте Б-52, не было сказано, что он должен гореть. А ведь настоящий, правильный Б-52 обязательно горит, хотя не так красиво, как те пятнадцать Б-52, которые сбили над Северным Вьетнамом.

Надо сказать, что на всякий Б-52 находится свой МиГ-29. Тогда, в безумные девяностые я, заинтересовавшись, повёл частное расследование, и неожиданно встретился с трудностями.

Я спрашивал:

— А кто, типа, знает, что за коктейль «МиГ-29»? Никто, говорю, знает? Ну, на худой конец, МиГ-31? И горит ли он?

Не отвечали мне знающие люди ничего. А прочие, незнающие, замечали:

— Я думаю, если очень хочется поджечь коктейль, то почему бы не попробовать? А если в общественном месте, тогда вообще просто — надо спросить у знающего человека, бармена или официанта, горит ли это всё, и все дела.

Но я понимал, что на такой вопрос давно есть ответ. И все знают коктейль, придуманный специально для поджигания в общественных местах. Он называется коктейль Молотова.

Интересно то, что его придумали финны, что успешно жгли им наши танки — сначала в бутылку вставляли фитиль, а потом ампулу с серной кислотой, что воспламеняла смесь при ударе. С этим коктейлем много занятного — и то, что по одной ссылке я обнаружил "A total of 542 194 Molotov Cocktails were produced between December and March, produced by a work force of 87 women and 5 men", а по другой — что всё дело в том, что Молотов, отбрехиваясь от обвинений в бомбёжке мирных финских городов, говорил, что СССР сбрасывает финским рабочим только корзины с продовольствием, и дескать, отсюда и "корзина Молотова" (Molotov Bread-basket), т. е. контейнер с зажигательными бомбами. Правда ни одной достоверной ссылки на такой пассаж в выступлениях Молотова я не обнаружил.

Рецепт этого коктейля я знаю, но не скажу — чтобы не пришли какие-нибудь электронные сторожа и не отвинтили бы мне руки и ноги.

А про МиГ-29 расскажу: МиГ-29 очень похож на Б-52: слоями наливается Самбука тёмная (20 г.), Мисти (20 г.) и Куантро (20 г.). Сверху поджигается. МиГ-29, к сожалению, тоже горит.

Кстати, в одном из многочисленных коктейльных альбомов есть русский след — представленный «Русским фронтом» — лёд, 30 мл. персикового шнапса, 30 мл водки, 30 мл. малинового сиропа и шампанское.

Что б мы так воевали.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2005

(обратно)

История про удивление

Незнакомый человек узнал меня по той картинке, которую вы видите слева от этой записи. Удивлению моему нет предела.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 175

…Приснилось несколько снов, которые я тут же забыл, причём забыл стремительно — они вывалились из моих пальцев, как карты из рук игрока, сражённого апоплексическим ударом.

Но там был сюжет, скажем, про съёмки фильма, где академик Панченко играл эпизодическую роль студента.

Панченко сидел за столом в какой-то забегаловке, молча всплёскивал руками, тряс жидкой бородой. Но при этом, в отличие от настоящего академика, был он строен, даже худ.

Но это точно был Панченко.

Что за фильм было непонятно — но роль была удивительно неподходящей. Это был студент-разночинец, бессмысленный и суетливый.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 176

А потом приснился мне другой сон. Этот был вполне апокалиптический. Только в масштабах одной страны.

Я учился в Университете — но не на том факультете, на котором я действительно учился, а учился вообще — вроде как на курсах повышения квалификации. Что-то у меня не было сдано, какие-то письменные работы не написаны, это тяготило меня скорее не обязанностью, а будущими неловкостями.

Итак, несданное меня несколько тревожит, но я всё равно попадаю на университетский бал — этот бал не студенческий, а вполне преподавательский. Люди там всё взрослые, и напоминает это вечеринку гигантской корпорации с танцами…

Сейчас схожу за деньгами и продолжу. Сходил.

Если написать, сколько они мне дали — все заплачут. А у меня — сны, дело весёлое — всё надо записать точно, без соплей.

Так вот — весь этот бал есть только отвлечение внимания, потому что в городе готовится государственный переворот. Даже нет, это и не бальное мероприятие вовсе, а карнавал, потому что по огромной зале перемещаются массовики-затейники в костюмах плюшевых мишек и почти билайновских пчёл.

Живые куклы заглядывают в глаза, неловко бренчат шампанскими подносами и кидаются конфетти. С серпантинной удавкой на шее я разговариваю с моими старыми знакомыми.

Но посвящённые люди знают, что это что-то типа пира, во время которого гвардия зарежет короля вместе со свитой.

Государство потрескивает, как раскалённый камень в воде — причём функцию государства в этом случае исполняет Университет. Все, кроме глупых жён-плясуний обсуждают это с жаром — свистящим шёпотом.

Я понимаю, что мои проблемы на фоне этих событий сами собой исчезнут, но это меня не радует — непонятно совершенно, кто этот переворот устраивает — шахматисты, сговорившиеся с литературными критиками, физики или унылые люди и университетской службы безопасности.

Причём о вооружённом перевороте уже знают все — при этом все либералы (на этом балу бормотавшие о своём героизме и приверженности Новой Педагогике) с охотой пошли на службу старому ректору, узурпировавшему власть.

Только один мой приятель, молодой доцент, приходит ко мне ночью. Он приходит прощаться.

— Я отправляюсь в Уруслан, там ещё идут бои с путчистами и ничего не решено, — говорит он. Звучит это будто "Еду на Дон, к Каледину".

Меня всё это раздражает и я просто ухожу в леса как новый Алитет. Мне нужно пережить зиму, а над тайгой моросит тонкий дождик осени.

Я отрываю себе нору глубоко в земле — сначала приходится бороться с корнями, потом — с подвижным песком, а затем с грунтовыми водами. Но так или иначе, я поселяюсь в норе, и всё реже вылезаю из тайного лаза на холме чтобы посмотреть вокруг.

Рядом сидят голубые песцы и смотрят на первую звезду, запутавшуюся в сонах — а я, примостившись на пеньке, гляжу на свою прошлую жизнь.

Там, на горизонте горят в закатном солце шпили и башни Университета. Посмотрев на это чужое великолепие, я спускаюсь в лаз.

Пропихиваю перед собой, как шапку в рукав жаркой шубы тайги, мешок с сушёными ягодами.

Жизнь удалась.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2005

(обратно)

История про хугр-мугр

Открыл ссылку и не смог даже сострить. В горле моём раздалось "Хугр", раздалось в нём "мугр" и наступил мне полнейший ужас.

Вот глядите: http://www.urka.ru/print.php?id=332&part=news

Что это, а? Доктор? Меня зовут Маргарита Львовна, то есть Лев Маргаритович… Масса солнца составляет тридцать секстиллионов тон, помошь скорая, скорая помощь… Чёрт, что Это? Зачем оно — и прочему это всё там вместе?

Извините, если кого обидел.

11 июля 2005

(обратно)

История про код (продолженние)

Как я уже говорил, я довольно поздно прочитал книжку; "Код да Винчи".

При этом я обнаружил, что прохлопал несколько важных превращений в массовой культуре. Но обо всём по-порядку.

Итак, оказалось, что книжек про код довольно много — такое впечатление, что в каком-то метафизическом инкубаторе сбежала сумасшедшая курица, программа её сбилась и она нести книжки про тайны знаменитого итальянца ящиками — будто роковые яйца.

Это не говоря уже о Брауне, у которого я прочитал "Ангелов и демонов" — книгу настолько плохую, насколько и смешную. То есть, даже не смешную, а похожую на слова, с которыми к тебе подваливает на улице оборванец — "Дорогой прохожий, извини, что я к тебе обращаюсь…".

И ты уже знаешь о нём всё — что сам он не местный, что дом его сгорел, ты знаешь где он живёт и что с документами. Привет дедушке, как его плоскостопие, кстати?

Модель криптологического романа очень проста — она похожа на рецепт ненавидимых мной коктейлей.

Первый ингредиент — тайна. Но тайна не настоящая, она должна быть похожа на секрет Полишинеля — чтобы обыватель хлопнул себя по лбу: "Ёпта! Как это я?! Все знают, а я прохлопал! Хожу мимо этого дома, сто раз видел эту картину — а вон, в чём дело!"… Что типа истории про памятник Дзержинскому, что Берия заменил другим, отлитым из чистого золота, что взяли в счёт репараций у немцев. Так золотой Дзержинский и стоял посреди площади, и, понятно, подойти к нему никакой возможности не было.

А потом памятник распилили как гири. А кто не верит, тот пусть сходит и посмотрит — есть он там или нет. И не спрашивает ничего потом про приватизацию и Чубайса.

Так подпиздили Золото Партии, да.

Второй ингредиент — это детективный сюжет. Это Вениамину Каверину можно было выёбываться в "Исполнении желаний" о красоте кабинетной работы и архивных открытиях. Ираклий Андронников уже носился по городам и весям. Дело в том, что нормальному читателю нужно красивых живчиков на фоне красивных ландшафтов.

Не Джеймс Бонд, но всё же — как не побегать новым героям-интеллектуалам по улицам от полиции (Положительные герои всегда бегают от полиции), не покататься с визгом тормозов и запахом горелых покрышек, не послушать как поют пули над головой.

Третья составная часть — это любовь-морковь. Дело в том, что если кто помнит, фраза Мезальянсовой насчёт красивых живчиков и ландшафтов заканчивалась словами"… и прочее буржуазное разложение".

Без Лары Крофт, то есть Лары Soft тоже выйдет неважно — оттого в романе всегда появляется физически подготовленная интеллектуалка. Брауну, правда, пришлось в каждом романе вводить новую тётьку, что делает его романы действительно пародией на бондиану. Про интеллектуальных девок я лучше потом расскажу (когда успокоюсь).

Но теперь самое интересное — четвёртая часть, почти лишняя. Все эти романы — суть популярные учебники. Герои то и дело замирают посреди улицы и читают лекции о тайных сообществах, меняя обоймы в перестрелке объясняют принцип действия затвора. Зазвонит в кармане телефон, так не стесняясь банды негодяев вокруг, героиня расскажет своему суженому о том, как устроена литиевая батарейка, сколько у неё циклов заряда, как по соте вычислить местонахождение владельца телефона и проч.

Это, бля, я "Криптономикону" пенял за унылые многостраничные рецепты кукурузных хлопьев и технологию яичницы.

Нет, именно прочитав "Код да Винчи" огромное количество людей узнало, чо кроме "Монны Лизы" да Винчи ещё нарисовал "Тайную Вечерю".

Нет, пойду в лабаз за успокоительным, а потом продолжу.

Извините, если кого обидел.

12 июля 2005

(обратно)

История про карьеру да Винчи

…Меня тут же начали спрашивать — что я знакового нашёл в книге Брауна, которая дрянеь и фуфел.

С этим я не спорю. Но новизна определённая есть.

Во-первых, Леонардо да Винчи наконец-то убрал всех чемпионов таинственности. Он стал популярнее. чем Нострадамус, а уж графа Сен-Жермен и вовсе никто не поминает. Пожалуй, он наконец-то стал популярнее Леонардо ди Каприо и черепашки-ниндзя.

Во-вторых, мы имеем дело с универсальным знанием — построенном по принципу Курса Молодого Бойца: и американский обыватель, и французский и русский теперь знают, всё что нужно:

а) Да Винчи был пидорасом (я употребляю это слово, введённое в искуствоведческий оборот Никитой Сергеевичем Хрущёвым, как говорят "в хорошем смысле"). Именно так его употребляет неполиткорректный обыватель.

б) Да Винчи писал справа налево и при помощи зеркала.

в) Да Винчи всё зашифровывал — хлебом его не корми, дай что-нибудь зашифровать. В каком-то смысле он идеальная конспирологическая фигура, и, наконец, занял подобающее место в пантеоне массовой культуры. Вся его дурацкая живопись провалилась в тартарары, зодчество забыто — зато осталась Страшная Тайна, записанная справа налево при помощи зеркала.

Всё это конечно, не с Брауна началось — это всё было и раньше. Четырнадцать лет назад был снят "Гудзонский ястреб", где Брюс Виллис всех спас при помощи леонардовского махолёта, и зашифрованные послания тоже маячили перед героями норовившими зачем-то превратить свинец в золото (или золото в свинец — я уже не помню).

У нас конспирологическо-обучаемой книгой, а затем и фильмом был "Ларец Марии Медичи" с альбигойщами, нацистами и положительными сотрудниками ведомства Щёлокова.

Я уверен, что половина граждан России, знающих выражение "альбигойская ересь" впервый раз услышали его там.

Ну, а мировой канон окончательно сформировал Эко со своим "Маятником Фуко".

Но после "Кода да Винчи" ловить в этом жанре нечего. Роман Брауна вколотил крепкий гвозь в развитие конспирологического романа. Засрал делянку.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2005

(обратно)

История про переводы кодов

Беда всех этих конспирологических книг ещё и в том, что они очень чувствительны к переводу. Нет, не к собственно его художественной составляющей, а к переводу деталей, шифров и головоломок. Это я уже помещал разным людям в комментраии, но имеет смысл вынести в отдельный пост.

Вот в одном переводе продолжателя дела Брауна Анри Левенбрюка "Завещание веков" я обнаружил такую шуку.

Имени переводчика не скажу, но там специально оговорено, что примечания — его. Они — прелестны: Например, к "У них были цифровой компас, Джи-Пи-Эс, командный интерфейс" — пишут "GPS — система спутниковой связи".

Связи, значит?!

В этот момент я становлюсь похож на профессора Алленова, который преподавал историю искусств. Была у него такая зачётная игра «угадайка».

Показывают студенту какие-нибудь снимки или репродукции, и он обязан отвечать, что это такое.

Сажают за стол монгольского человека и тычут ему под нос Нику Самофракийскую. Он говорит:

— Баба.

Показывают Венеру Милосскую.

Он опять говорит:

— Обратно — баба.

В результате он получает зачёт, и на его место садится следующий.

Так вот, в какой-то момент Алленову сдавала зачёт эстонская студентка. Ей досталась репродукция известной картины Верещагина «Апофеоз войны» — ну там груда черепов в степи, вороньё, краски такие страшные…

Барышня поднимает глаза на Алленова и жалобно произносит:

— «Грачи прилетели»?

Бедного профессора вынесло в коридор, где он ловил ничего не понимающих студентов и тыкал им под нос картинку, крича в лицо:

— «Грачи прилетели»? «Грачи прилетели», да?

Или вот ещё в той же книге беседуют два главных персонажа, мужчина и женщина — примериваясь друг к другу в ситуации отсроченной ебли:

«Лично я нахожу, что американская журналистика, если не считать стиля «гонзо», который меня забавляет…» Так вот на слово «гондзо» существует сноска: ««Gondzo» — название известной японской киностудии, создавшей свой стиль в анимации».

Так, да?!

В анимации? Свой стиль?

Приятель мой Миша Бутов, читая давний, знаменитый «фитовский» перевод «Маятника Фуко» обнаружил там знаменитого астронома Тичо Браше.

А вот сегодня коллега viesel рассказал о переводе самого «Кода да Винчи», где в оригинале двадцатой главы значится:

“Not just you insecure jocks,” Langdon prompted. “All of you. Guys and girls. Try it. Measure the distance from the tip of your head to the floor. Then divide that by the distance from your belly button to the floor. Guess what number you get.”

А переводчик радостно указует: «— Причем так устроены не только вы, вояки, — говорит Лэнгдон. — Все так устроены. И юноши, и девушки. Проверьте сами. Измерьте расстояние от макушки до пола. Затем разделите на свой рост. И увидите, какое получится число».

Хуй вам (простите, bekara, за невольно вырвавшееся), Не увидим. А ведь в головоломках перепутаешь букву или знак — ничего не откроется. И дом Месгрейвов не откроет тайны, сим гадом не откроешь часы.

Мир не спасётся.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2005

(обратно)

История про религиозный код

Надо сказать, что много говорят об оскорблении веры в "Коде да Винчи". Тут, конечно, есть натяжка, оскорбить крепкого в вере человека довольно сложно, а вот расстроить. конечно, можно.

При этом в американском масскульте бесцеремоннее всего обходятся с католиками. Протестанту-то что, а католиков пнуть самое дело — не говоря уж о том, что у католиков есть мировой центр, а у протестантов, кажется, нет. А там где центр, сосредоточие — там тайная история, злодейские дела и прочая поножовщина.

И то к чему Перес-Риверте относится очень аккуратно, американец решает лихо, рубит сплеча, будто будёновский конник в стилистике WASP. Ватикан превращается в место расположения католических спецслужб, а католики бегают со стволами, что твоя солнцевская братва. А что Иисус спал с Марией Магдалиной — так это всем настолько известно со времени известной рок-оперы, что даже скучно говорить.

Это всё ужасно печально.

Русский человек в религиозных делах остального мира особенно не разбирается. Он как-то нетвёрдо помнит, чем именно протестанты отличаются от католиков, баптисты от прочих якобинцев, а знает лишь, что речи Свидетелей Иеговы донельзя унылы, особенно, когда они стучатся к тебе в дверь.

Ну, и, разумеется, русский человек помнит финал романа Достоевского, в котором Рогожин в Сибири, Мышкин в дурке, а Аглая вышла замуж с польского графа и до того он оказался мерзавцем, что не только в дела освобождения Польши Аглаю втянул, но и втащил в католическую исповедальню. А состояние у графа, казавшееся огромным, замечает сурово писатель, оказалось вовсе небывалым.

— А ты за католиков не ходи, не ходи, — бормочет русский человек, и тем заключает своё знание о римской церкви.

Так вот — если на западе привыкли к этим религиозным войнам на поле массовой культуры, то у нас этой практики нет. Советский приключенческий романпопов, конечно, не любил, но не очень прилежно — просто комитет бедноты выводил деревенского попа в расход в конце каждой книги о коллективизации.

Да и хрен бы с этими унылыми романами, которые не назовёшь никогда детективами. Но это всё же лучше ситуации с исламом — там-то с религиозным каноном не поэкспериментируешь. Это уж хуюшки — один вот такой писатель до сих пор бегает по свету — хоть айатолла умер, но дело его живёт.

В этом смысле Браун молодец — и про Христа вякнул что-то невнятное, и понятно, что пиздить не будут. А католическое недовольство, путанные объяснения переплавляются в только дополнительные тиражи.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2005

(обратно) name=t1495>

История про послов

Вот одна биография, а вот другая.

Интересное дело выходит при быстром чтении: мертвец — посол в Австрии.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2005

(обратно)

История про ненужные коды и нужные коды

И всё-таки, обвинять Брауна и похожих на него авторов в неточностях как-то неловко — это вроде истории о том как «т. Индокитайский проиграл в польский банчок 7384 рубля 03 коп. казенных денег. Как Индокитайский ни вертелся, как ни доказывал в соответствующих инстанциях, что 03 коп. он израсходовал на пользу государства и что он может представить на указанную сумму оправдательные документы, ничто ему не помогло».

Это всё явление другой реальности — народная масса хочет яду, так вот вам яд. Глупо думать, что никто его не подаст.

Я при этом расскажу про леонардовский урожай этого года — в нём чуть не дюжина книжек.

Вот есть роман Джузеппе Д'Агата "Загадка да Винчи, или В начале было тело" — так там да Винчи встречается с Франсуа Вийоном. Учитывая годы жизни Леонардо (1452–1519) и Вийона (1431 или 1432 — после 1463) путь каждый сам занимается арифметикой их встречи. Мне лень.

При этом универсальный специалист Да Винчи в итоге препарирует мёртвого Вийона, пытаясь обнаружить специальный орган, отвечающий за поэзию. Находит он только раковую опухоль. Тайны нет, дохлый поэт остаётся в придорожной гостинице, а второй пласт повествования — в настоящем времени (с хирургами-онкологами типа «запел даже какой-то минерал»).

А вот Джек Данн пишет: «Биография Леонардо была неполной, если бы в ней не нашлось места для величайшего приключения — путешествия на Восток, которое переменило его жизнь, но о котором, тем не менее, не упомянуто ни в одной из бесчисленного множества написанных о да Винчи книг». И вот вам — роман с универсальным названием «Тайная история Леонардо да Винчи».

Романов с таким названием — множество «Их сотни, их сотни!» — как кричал один нетрезвый водитель, которому в машину позвонили друзья — сообщить о каком-то идиоте, который в том же районе гонит по встречной.

Что же из этого следует? Да ровным счётом то же самое, что из любого громкого проекта — человечество не умнеет и не глупеет, всё также (просто другими способами) придумывает себе Страшную Тайну. В результате по Лувру слоняются толпы с книжками, а точное знание совершенно не нужно. И побольше узнать совершенно не надо. Поскольку всё работает и так. Трудная истина устраняется общественным безразличием — возвращаясь к тем самым учебникам давнего времени — раньше научное знание было небезопасным, но ценным. Теперь оно не опасно, но не нужно.

Так настоящая демократия всех уравнивает куда круче тирании. Одним словом, популярность «Кода да Винчи» показывает, как демократия победила тоталитаризм.

Извините, если кого обидел.

14 июля 2005

(обратно)

История про 1500 сообщений

Так получилось, что в этом Живом Журнале полторы тысячи записей. Не очень много, но надо учесть, что это — хочу я того, или нет — полторы тысячи рассказов.

Повинуясь магии круглых чисел, я полез смотреть прочие данные, и обнаружил, что написал 28,506 комментариев, а сам получил их 31,338.

Это жутко много — если все слова, что сказаны здесь собрать вместе, то получится две книги по восемнадцать (примерно) листов — я как-то прикинул по текстовой копии папки с письмами. Но это никому не интересно, кроме меня.

Лучше я расскажу про присловье, которое помещаю в конце каждого этого короткого текста.

Надо начать издалека — в годы моего беспутного детства я любил читать журнал "За рубежом". Хороший, кстати, был журнал — состоявший из переводов иностранных текстов. И, чем дальше к концу, тем он становился интереснее — а на последнем развороте и вовсе была подборка капиталистического юмора.

Среди прочих историй, там был рассказ о человеке, который сидит в парижском парке и качает детскую коляску. В коляске визжит и беснуется довольно взрослый ребёнок. Ребёнок требует того, сего, кричит и плюётся.

Папаша невозмутимо качает коляску, и только приговаривает:

— Спокойно, Бернар, спокойно…

Случайный прохожий вмешивается в этот процесс и выражает восхищение отцовским самообладанием.

— А сколько лет вашему Бернару?

— Вы не поняли, — отвечает счастливый отец. — Это меня зовут Бернар.

Так вот, знайте — эту последнюю строчку я для себя пишу. Пишу, сдерживая бешенство, (такое бешенство бывает у вышибал в небогатых кабаках и клубных охранников) будто известный поэт в довлатовской истории — "Пусть Нема извинится. Пусть извинится как следует. А то я знаю Нему. Нема извиняется так: "Ты, конечно, извини. Но все же ты — говно!" — и вы меня извините, конечено, но вы говно, да-да, уроды, вы меня простите… Дайте перевести дух, козлы, сейчас, сейчас, и вот — извините, если кого обидел

14 июля 2005

(обратно)

История про поездки москвичей на дачи

Давайте, я расскажу про поездки москвичей на дачи. У меня есть довольно много хороших друзей, что время от времени зовут меня на дачи.

Для этого надо встать с рассветом, потому что они заезжают за мной ранним утром.

— Пробки, — сам понимаешь, — говорят они, и я понимающе киваю. Я поутру всегда понимающе киваю, потому что спросонья не могу говорить.

Потом мы едем на дачу, и я сплю в машине, потом я сплю в каком-нибудь дальнем уголке, чтобы никому не мешать. Однажды я уснул в маленьком загончике для механических тяпок, рыхлителей и газонокосилок. Я ворочался, нажал куда-то затылком — одна косилка внезапно заработала, вырвалась на волю, и её два часа ловили все соседи.

Обычно я просыпаюсь ночью — вокруг сонное царство. Одни присвистывают, другие причмокивают, третьи всхрапывают. Не в силах найти обувь, я ступаю с крыльца босиком и брожу вокруг потухшего костра. Там я дятлом клюю недоеденный лук от шашлыка и писаю в ночи под соседский забор. Ночью на дачах — особая жизнь. Я слышал как звучит гармошка, которую волочит по тропинке, взяв за один конец, одинокий гармонист.

Мне внятен тонкий посвист ночных птиц и сумрачных лягушек тени. И видел я крота — от кончика носа и до хвоста ему грациозная стройность и нега дана, и бег его — медленный камня полёт, когда в темноте он падает в вырытый ход.

Я слыхал, поют коты, нет не те коты не полевые, а обрезанные и хмельные, о чём поёт ночная птица, повесив стул на спинку пиджака, когда ей не к чему стремиться, и как туман трещит как будто рэп, попав на линии высоковольтной ЛЭП — трещит, будто тонкий звук путеводной ноты.

Но чу! Пьяные дачники угнали КамАз с кипрпичом и перекидывают груз через забор. Наутро их осталось восемь.

Утром меня будят.

— Если ты хочешь ехать с нами, то пора собираться. Сам понимаешь…

Я понимаю и киваю головой. Обычно голова перестаёт качаться, когда я вижу над головой сплетения транспортных развязок кольцевой дороги.

Я люблю ездить на чужие дачи.

К тому же я обнаружил, что меня не забанил mithgol

Я не знаю, кто это и что это означает.

Извините, если кого обидел.

17 июля 2005

(обратно)

История о непротивлении злу насилием

Я как-то рассказывал историю про Льва Николаевича Толстого, тигров и непротивление злу насилием.

Так вот, у Толстого есть дидактическая сказка с длинным названием "Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах".

В этой сказке, в которой всё ясно уже из названия, есть следующий эпизод. Иван-дурак за своё непротивление злу стал царём и в своём царстве установил всё тот же радостный закон непротивления. И вот "Пошёл тараканский царь войною. Собрал войско большое, ружья, пушки наладил, вышел на границу, стая в Иванове царство входить. Пришли к Ивану и говорят:

— На нас тараканский царь войной идёт.

— Ну что ж, — говорит, — пускай идёт. Перешёл тараканский царь с войском границу, послал передовых разыскивать Иванове войско. Искали, искали — нет войска. Ждать-пождать — не окажется ли где? И слуха нет про войско, не с кем воевать. Послал тараканский царь захватить деревни. Пришли солдаты в одну деревню — выскочили дураки, дуры, смотрят на солдат, дивятся. Стали солдаты отбирать у дураков хлеб, скотину; дураки отдают, и никто не обороняется. Пошли солдаты в другую деревню — всё то же. Походили солдаты день, походили другой — везде всё то же; всё отдают — никто не обороняется и зовут к себе жить.

— Коли вам, сердешные, — говорят, — на вашей стороне житье плохое, приходите к нам совсем жить.

Походили, походили солдаты, видят — нет войска; а все народ живет, кормится и людей кормит, и не обороняется, и зовет к себе жить.

Скучно стало солдатам, пришли к своему тараканскому царю.

— Не можем мы, — говорят, — воевать, отведи нас в другое место; добро бы война была, а это что — как кисель резать. Не можем больше тут воевать.

Рассердился тараканский царь, велел солдатам по всему царству пройти, разорить деревни, дома, хлеб сжечь, скотину перебить.

— Не послушаете, — говорит, — моего приказа, всех, — говорит, — вас расказню.

Испугались солдаты, начали по царскому указу делать. Стали дома, хлеб жечь, скотину бить. Все не обороняются дураки, только плачут. Плачут старики, плачут старухи, плачут малые ребята.

— За что, — говорят, — вы нас обижаете? Зачем, — говорят, — вы добро дурно губите? Коли вам нужно, вы лучше себе берите.

Гнусно стало солдатам. Не пошли дальше, и все войско разбежалось".

Всё хорошо в этой истории, кроме её последнего предложения. Что делают солдаты чужих армий в разных странах хорошо показал XX век и не опровергает XXI.

Потом, конечно, Иван-дурак расправляется не только с басурманскими армиями, но и с чёртом и всеми его родственниками.

Это всё мне ужасно печально, потому Толстой это всё писал совершенно серьёзно, с глубокой верой, что так и будет.

Вот в чём дело.

Извините, если кого обидел.

19 июля 2005

(обратно)

История про Четвёртый Рим

Ну, мои вчерашние размышления в ночи о сказке Льва Толстого привели к известному результату: начнёшь рассуждать о непротивлении злу насилием, так через полчаса заметишь, что живо обсуждаешь со сверстниками порядок сборки-разборки автомата Калашникова. Проверено.

Это тем более смешно, что случилось неожиданно — и было сродни удивлению той сотрудницы тульского самоварного завода, что несла со службы детали, пытаясь дома собрать самовар, а получался то автомат, а то — пулемёт.

Итак, всё время выходит автомат непротивления злу Калашникова.

Так с любыми рассуждениями о государственности, начиная с обсуждения монаха Филофее, что написал о том, что Москва — третий Рим. В этом у меня нет сомнений. Но только потом Филофей сказал, что четвёртому не быти, а в этом у меня сомнения.

Этот Рим уже образовался, а я как варвар взираю на него с высоких холмов. Совершенно непонятно, порушат храмы, и придут ли потом сарацины. Одно несомненно — хорошо не будет.

Некоторые утверждают, что и мужчинам и женщинам отрежут задницы и пустят гулять по улице.

Но оптимистичные люди говорят, что это неверно! Женщинам задниц резать не будут

Извините, если кого обидел.

19 июля 2005

(обратно)

История про штаты

Я бы хотел обратиться к "помощи клуба". Дело в том, что я бы хотел процитировать две строчки из стихотворения, что давно гуляет по Сети. Но, куда не кинь, вместо авторства там никнейм, и то хорошо, если он — чаще авторство вовсе не указано.

Вот это стихотворение:

Штаты мечты, мои иллюзорные штаты,

Сверкающий бас, лакированный бок «шевроле».

Проделки ума, мои Штаты остались в двадцатых,

А значит их нету, их нету на этой Земле.

Добрые негры, толстые клоуны джаза,

Души которых из черных и белых октав,

Воздух свободы — брат веселящего газа,

Тело пустыни режет двухмильный состав.

Штаты мои — Нью-Орлеан и Чикаго,

Запретные грелки и «томпсон» в гитарном чехле;

Далекие Штаты, страна без Кремля и Рейхстага,

Вас нет и не будет, не будет на этой Земле.

Если кто мне подскажет, то обрадует меня несказанно, а остальным — извините, если кого обидел

20 июля 2005

(обратно)

История про неотправленный комментарий

Второй раз пытался что-то откомментировать у журнале у corpuscula. И второй раз, написав комментарий, я обнаруживаю, что умная машина щёлкает меня по носу и велит убираться вон со своими рассуждениями. В этом виноват один я — потому что не смог запомнить с первого раза. Но каково раздражение — такое было у меня только в 1986 году, когда я работал на РС АТ без жёсткого диска и убеждался в том, что машина зависла, сохраняя файл на пятидюймовую дискету.

Это при том, что мой комментарий никому в общем-то, кроме меня не нужен.

Но он, этот комментарий, мне напомнил другую историю — потому что написать в чужой журнал я хотел про автора музыки новогодней песенки про ёлочку. В дом его потомков я как раз сейчас собрался по одному печальному поводу.

Не в этом суть. Был в нашей компании один человек, по фамилии Тимошин — это был очень хороший человек, мной до конца не понятый и очень интересный. Однажды к нему обратился другой наш знакомый, которого за глаза и в глаза звали N. Он попросил у Тимошина в долг сто долларов, тот дал, и вот N накупил еды, водки, вина и накрыл стол. Все сидели за столом и кричали ура N. И в воздух рюмочки бросали.

Спустя несколько недель Тимошин спросил о своих деньгах. N с недоумением посмотрел на него и сказал:

— Да ты чё? Ты ж за столом сидел? Какие деньги, о чём ты?

И Тимошин почуствовал себя… Ну вы поняли.

Я часто вспоминаю эту историю при дележах и финансовых расчётах, хотя за этим столом не сидел и знаю подробности от другого человека. Его уже нет, взятки гладки, и сейчас я выйду из дома, пересеку Тверскую и напьюсь под портретом автора самой знаменитой новогодней песни. Срубили ёлочку под самый корешок, и кто-то в лес её быстро уволок, и выше мужичок с ноготок, и к чему это — невдомёк. Сидел я за столом, по усам не текло, побрился и всех делов. Внутрь всё попало, да жизнь моя пропала.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 177

Приснился сон про маньяка. Маньяк этот жил в странном техническом заповеднике — заповедник находился где-то в провинции и состоял из концентрических пространств, отделённых друг от друга полупрозрачными стенками. Фактически, это был лабиринт, заросший травой и плющом. Впрочем, отчасти он был похож на облупленные интерьеры станции "Солярис", которые всякий образованный человек видел в одноимённом фильме покойного режиссёра Тарковского.

Только всюду растительная мочала и зелень, запустение, и бродит маньяк. Маньяк этот был людоедом.

Причём, в пространстве сна я знаю, что маньяк под охраной закона, что твоя панда.

Какой-то редкий, но не исчезающий вид.

И вот я узнаю, что в лабиринт попали какие-то высокие особы (шляпки, зонтики и длинные платья прилагаются). Тут-то, я думаю, их пожрёт маньяк.

И действительно, маньяк кого-то съел, правда, как и полагается в фильмах категории "С", сначала не царствующих особ, а кого-то из периферийных персонажей. Тут я начал личную охоту на этого людоеда — у меня была какая-то корысть в ней, но какая — уже неведомо.

И я понимаю, выведешь в расход людоеда, какой-то сонный Гринпис тебя по судам затаскает, не выведешь — и вовсе окажешься на ужине, да не с вилкой в руке, а в ливере.

— Ну их, — думаю. — Надо людоеда упромыслить, а там я сам попрячусь, и никто меня не найдёт.

С тем и пошёл в заросли мочалы.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2005

(обратно)

История про сны Березина № 178

Долгий и очень тяжёлый сон начался с того, что у меня пропала жена, и надо её выручать. Весь сон я не вижу её, и так и не увижу до конца, не знаю её лица — только знаю что у неё прямые волосы и причёска каре. Итак, она не бежала, а была украдена, не умерла, но находится в некотором подобии ада. Это особая долина смертной тени, полная нежити и нежилого, как брошенное здание.

Надо спуститься за ней в буквальном смысле этого слова — на лифте.

Но для начала я говорю с клерками, что работают в этом месте. Они сидят в помещении, похожем на безликую бюрократическую контору — с белыми офисными стенами и такими же столами.

Прямо в этой комнате, будто в полицейском участке из американских фильмов, сидят на скамейке несколько проституток. Качают ногами, мрачно шутят. Причём если в американских фильмах в полицейском участке всегда суматоха, то тут такое впечатление, что каждый выпил по тазику новокаина.

Лица всех гнусны и мяты — это уже французское кино с его людьми улицы.

Одна из проституток, отводит меня в сторону и говорит, что спускаться вниз мне не стоит. А если уж мне жизнь недорога, то я больше всего должен опасаться детей. Оказывается, что прямо в нужное место мне спуститься нельзя, а нужно выходить на разных этажах — сначала передать какой-то пакет.

Пакет я передаю, но на обратном пути ко мне пристают два неприятных человека, идут со мной до лифта.

Это такие люди дна, которых можно встретить только во французских фильмах, и одеты они именно так, как одеваются там люди дна — в кожаные куртки особого фасона. Кажется, они ещё равномерно небриты по всех поверхности некруглых голов.

Пока я от них не избавлюсь, я не могу продолжить путь. Тогда оказывается, что у меня в руке пистолет, и я, не раздумывая, стреляю ближнему в затылок. Пистолет этот большой, ствол странно ходит внутри, лязгает, и такое впечатление, что я стреляю из небольшой пушки.

Человек падает, сначала ударившись, а потом отскочив от стенки. И я понимаю, что это действительно упырь. Крови из него почти не вытекло, оттого это может быть только нежить.

Его спутник исчезает просто так.

Спустившись на лифте ещё на несколько этажей ниже, я оказываюсь в баре, очень неуютном, ярко освещённом люминесцентными трубками. Пистолета у меня никакого в руке нет, зато через левое плечо перекинут тощий вещмешок — что там, я не знаю. И тут приходят дети.

Это несколько девочек лет двенадцати, с нездоровой кожей и длинными распущенными волосами поверх спортивных пуховых курток.

Они заранее знают, кто я и зачем тут. Поэтому одна из них заговаривает со мной, но о чём, я не могу понять. Что-то сейчас произойдёт неприятное, думаю я. И действительно, одна из девочек тычет пальцем мне в грудь. палец у неё стальной и полый внутри. Она ударяет им в моё тело и достигает сердце. Через этот палец она высасывает моё сердце. Непонятно, как это происходит, но во сне я знаю, что у меня высосали сердце, и ничего уже не поделаешь. Обратного пути нет.

Теперь я могу дальше идти орфеевой дорогой в ад. Теперь я как бы один из подземных жителей, и мне можно ехать на лифте туда, ниже определённой отметки.

Я вывожу из этого смертного места свою жену, но в этот момент понимаю, что всё было напрасно. Я не люблю её, давно люблю другую женщину, но теперь это всё равно — возврата нет. Я обречён жить со спасённой, потому что (говорит мне закадровый голос) — таково условие спасения: если поплёлся в ад за кем-то, то он тебе даруется навечно.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2005

(обратно)

История про шлюпающих

Устрицы на Руси — особая статья. Отношение к ним настороженное. Собакевич давно и навсегда прав тем, что устриц в рот не брал, ибо знал, на что они похожи.

В устричном вагоне возили мёртвого Чехова — потому что других холодильников не придумали. Устрицы щёлкают своими крышками на всех значимых страницах русской литературы. Вот сцена, достойная постмодернистского романа: обжора приходит жрать устриц и беседует с татарином-официантом о каше а ля рюсс, супе с кореньями, да хороши ли устрицы? — спрашивают у татарина.

— Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.

— Да свежи ли?

— Вчера получены-с. — Так что же, не начать ли с устриц? Ну так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка… И вот уже волокут устриц с веном, чтобы сдирать с перламутровой раковины шлюпающее и мокрое. Тьфу, пропасть, думает герой, что мечтает о каше и хлебе.

А ведь кто-то ещё писал об устрицах, кроме очевидных Пушкина и Чехова… Не помню.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2005

(обратно)

История про группы

Тут обнаружил, что меня читает сообщество blyadi_ru. Ну ладно бы я его читал, так они меня. И не ясно, чем я могу им помочь. Много всего загадочного обнаруживаешь — все опять ругаются из-за какой-то статьи про Маркса. Причём часть тех, кто ругается, закрывают свои посты так, что я, находясь у них в друзьях не могу понять о чём речь.

Я так понимаю, что есть допущенные первого уровня и второго уровня.

Не поленился и полез к себе в настройки. Обнаружил, что половина друзей у меня в какой-то группе номер "1", которую я не помню, что бы и создавал.

Тут бы это всё унифицировать, но я помню, чем это кончилось два года назад — я тогда сидел далеко от дома и тоже хотел сделать групповую операцию- в результате всех друзей снёс, долго летел домой, и все успели обидеться. Потом долго перед всеми оправдывался. Так вот — всякие шпионские штуковины позволяли увидеть кто тебя читает, и из какой группы. Я например, у кого-то значился в группе с чудесным названием "Буйные дети". Или как-то ещё — но, по-моему, это очень забавно.

Но, может не всем понравится, как мне, оказаться в группе "фэньство". Мне-то ничего, а кого-то даже единичка пугает.

И я на всякий случай решил унифицировать всё — вдруг кому-то обидно — как-то мне хотелось эту группу закрыть, а всех сделать равноправными.

Поэтому, если сейчас вы исчезнете с экранов локаторов — то это делалось из лучших побуждений.

Извините, если кого обидел.

25 июля 2005

(обратно)

История про дожди

Хорошо сидеть у окна и думать о собственной необразованности. Только что судьба показала мне моё невежество.

С детских времён, со школьных советских времён я помнил истории о первых деньгах-раковинах. И я себе представлял полинезийцев, что трясут раковинами, копьями, рядом булькает котёл, а из котла торчит рука с кружевом розоватых брабантских манжет.

Ан нет, оказалось, что твёрдая и круглая валюта раковин — нормальная составляющая жизни моих предков. Ан нет, на Северо-западе вполне себе ходили раковины каури (cupraea moneta).

Домик брюхоногого моллюска совершает путь из Тихого океана через Киатай и Индию, нет, скорее через Китай — и вот они лежат в отеческих гробах от Урала до финских бурых скал.

Белёсые раковины, будто выточенные из мрамора. Похожие на маленькие зубастые пёзды.

Звались они тогда, кстати, "гажья головка".

Век живи — век учись.

Куда ни кинь — с деньгами мистика. Обряды, что вокруг них складывались, и традиции их изготовления говорят ясно: это предметы культа. Впрочем, б этом говорили все экономисты, включая бородатых основоположников — денежный фетишизм обставляет всех — от любителей женских подвязок до религиозных кликуш.

И я один из них — набивая потайные коробочки разнородными копейками, двугривенным с крестьянином и прочей монетной нежитью. Она похожа на толпу божков оставшихся без паствы, но не утративших до конца силу.

Но среди разного медальерного искусства я больше всего люблю металлический рубль образца 1967 года.

Это знаменитый рубль-часы — он клался на циферблат и медно-никелевый человек показывал на одиннадцать часов.

— Вставай, страна, — звал лысый человек. — Водка ждёт, электричка на Петушки отправляются, кабельные работы подождут. Революции — полтинник, а гражданам — юбилейный рубль.

У меня сохранилась пригоршня — иногда я сверяю по ним время.

Извините, если кого обидел.

26 июля 2005

(обратно)

История про червонцы (продолжение денежной темы)

Собственно про советские червонцы мне начал рассказывать один примечательный человек. Он…

<А, всё равно это никому не интересно>

Потом он исчез. Его не застрелили, как это было в моде, не взорвали — он просто исчез. К нашим общим знакомым приходили скучные люди в галстуках, расспрашивали, да так и недораспросили. Я тогда жил в иностранном городе К. и узнал об этом с запозданием.

Иногда мне кажется, что я знаю, что с ним случилось. Услышав, как недобрые люди ломятся ему в дверь, он сорвал картину со стены своего кабинета будто испуганный Буратино, и вошёл в потайную дверцу. Стена сомкнулась за его круглой спиной. И вот он до сих пор сидит там, как настоятели Софийского храма. Перебирает свои сокровища, с лупой изучает квитанции и боны. И если прижать ухо к стене, то можно услышать, как струятся между пальцами червонцы — шадровский сеятель машет рукой, котомка трясётся. Чадит труба на заднике и разъединённые пролетарии всех стран соединились.

Извините, если кого обидел.

27 июля 2005

(обратно)

История про наследника

У меня была странная история, связанная с одной толстой книгой. Очень давно, в одном хорошем доме я разглядывал её форзац — там было обращение к новой хозяйке и совет не читать во время сессии. Намекали, что чтение будет захватывающим и помешает учебному долгу. Сессий у меня тогда не было, но я всё равно не стал читать это толстое изделие советской полиграфии пятидесятых годов.

Но потом автора показали мне в телевизоре.

Эту книгу, роман «Наследник из Калькутты» написал Роберт Штильмарк. Его жена (мне неизвестно, которая по счёту) работала в музее, кажется, где-то на Севере. Опять же, мне неизвестно — где. Но это неважно.

Внезапно к ней в музей ввалился человек. Немолодой, но бывалый. Человек не лез за словом в карман. Он говорил красиво, и в итоге работница музея потеряла голову и уехала с ним. Я даже не знаю, куда она уехала. Неважно куда — например, в Ленинград.

Бывшая музейная работница прожила со стариком (я сознательно усугубляю его возраст) несколько лет — до его смерти. Она любила его, и спустя несколько лет, улыбаясь чему-то, эта красивая ещё женщина рассказывала о своей жизни.

Эта история была лучше действительности — решил я и забыл её.

Но случайно, и в случайном доме, уже не таком счастливом, как тот, первый, я нашёл ту самую книгу и стал читать под бесконечный весенний дождь. На какой-то остров то и дело высаживаются моряки в ботфортах, пряча и перепрятывая золото и людей, судьба, в свою очередь, снова прячет героев по другим странам и островам, время от времени доставая, отряхивая, а потом отправляя обратно. Всё это напоминало путанный костюмированный сериал, в котором донна Роза д'Альвадорец никак не может вырваться из лап диких обезьян, а все недоумевают, куда она подевалась. Странная скука охватила меня, и я отложил книгу.

Роберт Штильмарк вырос у Покровского бульвара, в Малом Трехсвятительском переулке. Отца, бывшего офицера, а потом преподавателя в Текстильном институте, сжевало в тридцать восьмом — то ли за немецкие корни, то ли за погоны прошлого. Я знал, что Штильмарк окончил что-то литературно-художественное, а потом работал в ВОКСе. Эта контора с самого начала была филиалом ОГПУ. В квази-автобиографическом романе он как-то жутко напыщенно об этом пишет: «есть чиновники ведомства, коим разрешены и рекомендованы все низости, выгодные для власть предержащих», «целая система лжи, подкупа, коварства, лицемерия, запугивания, растления, цинизма, тайны и тьмы», «широчайшая практика доносительства, провокации, клеветы и шантажа, бесправия жертв и абсолютного произвола властителей и начальников, носящих ромбы в петлицах».

Потом Штильмарк работал в газетах и издательствах, ездил за границу, затем успел повоевать — воспоминатели тут немного путаются между разведротой и топографической службой при штабе — но отчего бы это поставить в очередь одно за другим. Другие биографы настаивают на издательстве Генштаба, или его топогафическом управлении и технических курсах для офицеров. Говорят так же, что в апреле 1945 он был преподавателем кафедры оперативного искусства Военного института иностранных языков (Тут тоже некоторый разнобой даже в рассказах его детей). Не трибунал пришёл за Штильмарком, на него наехало ОСО — два руля одно колесо. Прикатилась за ним тачка Особого совещания — и тут мемуаристы тоже начинают путаться — одни рассказывают, что должность Штильмарка хотел освободить под своего человека сам Лаврентий Павлович, другие говорят, что очередная жена, прописавшись, написала донос, третьи и вовсе разводят руками. Это стройный хор безумцев. Так или иначе — в апреле прибрали, а в июле к Штильмарку прикатился червонец по 58–10.

Некоторое время он просидел в Новоиерусалимском монастыре на пересылке — а под теми стенами лет через двадцать прошло моё детство. У меня странная связь с многими биографическими пунктами странствий Штильмарка. Потом он попал на литейный завод в Ховрино, и, наконец, машина выплюнула его в северо-восточном направлении. Штильмарк попал в Игарку завлитом в лагерный театр, и в итоге упал ниже некуда — в колонну на лесоповал. Спасло его от общей участи умение "тискать романы" — лучше прочих, и абсолютно безжалостно описанное Шаламовым.

Но для меня история только начиналась.

Извините, если кого обидел.

29 июля 2005

(обратно)

История про роман о наследнике

Дальше случилась известная история — нашёлся нарядчик Василевский, что предложил Штильмарку написать книгу. Нарядчик, не очень понимал советский литературный расклад. Начало пятидесятых было временем перемен — империя обособлялась, искала свои корни. Как опята на историческом пне росли толстые романы. Читать их сейчас совершенно невозможно — они написаны по аверченковскому принципу «и всё заверте…», только вместо любовного сюжета, там патриотический. Отчасти это было связано с историей Ажаева, написавшего «Далеко от Москвы». Это наблюдение странным образом преломилось в голове нарядчика и он нанял Штильмарка не рассказывать роман в бараке, а писать его на бумаге. Штильмарк сидел на втором этаже местной бани, и освобождённый от работ писал свой нескончаемый текст.

И тут первый момент для обобщений — это метафора сериала, бесконечной «Санта-Барбары» — закончишь сюжет и получишь пилу в руки. Сейчас у тысяч сценаристов мотивация несколько меньше, но стиль тот же — палочка со словами «Жив курилка!» передаётся всё дальше и дальше.

Штильмарк писал роман чуть больше года, и не без оснований задумался об оксюмороне. Можно было предполагать, что для простоты дел литературного негра опустят в вечную мерзлоту. Но заказчик смекнул, что то, что знают двое, знает и свинья, и дело решилось соавторством. Штильмарк работал топографом, а потом вышел на поселение — то самое, про которое солженицынский герой, вспоминает при слове «вечно» — «выслан на спецпоселение навечно, без права возврата к месту прежнего жительства и за самовольный выезд (побег) с места обязательного поселения буду осужден на 20 лет каторжных работ». Какой-то бухалтер переписал «Наследника из Калькутты» каллиграфическим почерком и пухлый том отправили по инстанциям — где он благополучно и осел. Потом, про доверенности Василевского и Штильмарка рукописный том получил сын моего героя в конторе на задах ресторана «Пекин».

Рукопись перепечатали, она пошла по рукам литературных людей, и вот типографская машина в 1958 году начала делать из неё книги — под двумя фамилиями.

Потом, через год состоялся суд. Это был такой очень интересный суд, но без того, чтобы засунуть нос в материалы дела, о нём говорить не стоит. А вкратце дело было в том, считать Василевского соавтором или нет, потому что он был заказчиком. Ну и всякая лирика о том, что он спас Штильмарка от общих работ. Итак, суд Куйбышевского района принял довольно хитрое решение — фамилию Василевского с обложки убрали, но часть гонорара стали выплачивать. Существует невнятная (как и всё здесь) история, что в конце шестидесятых годов Василевский украл вагон кровельного железа и требовал от Штильмарка посылок на зону.

Если всё это так, то налицо остроумный прецедент — договор-заказ на передачу имущественных и вовсе неотчуждаемых авторских прав, выраженный в устной форме и принятие статус-кво нарядчика как предпринимателя. Это второй интересный момент, но будет и третий.

На воле Штильмарк написал книгу об купце Баранникове «Повесть о страннике российском», очерки «Образы России», биографические книги об Островском и Герцене. Все они куда-то подевались. «Очерки России» я читал и пришёл в некоторое уныние. Они были написаны ужасным советским языком — тем языком, которым писали путевой очерк во всякой уважающей очерки газете. Я не вынес пафоса биографической «Горсти света» — что-то не ладилось с текстом, будто человек выиграл жизнь, но с тех пор стал писать так, чем выиграл. Так, как писались настоящие исторические романы пятидесятых — угрюмым языком, и всё заверте… с любовью к Родине.

«Наследника из Калькутты» переиздали ещё пару раз, а потом, поле паузы, он вышел в конце восьмидесятых. Круг замкнулся — по роману сняли сериал, который уже никто не помнит. Была чем-то схожая история с писателем Соловьёвым. Понятно, что "Повесть о ходже Насреддине", написанная Леонидом Соловьёвым, в области литературы даст сто очков форы "Наследнику из Калькутты".

А вот судьба у Соловьёва была соответствующая. Во-первых, он родился в Триполи. Родиться в Ливане, пусть в 1906 году — это уже необычно, но экзотическое место рождения объясняется очень просто — родители Соловьёва работали в Палестинской Православной миссии. Детство он провёл в Коканде и потом много писал про Среднюю Азию. В начале тридцатых у него вышла повесть "Кочевье", ворох автобиографических рассказов, а во время войны он написал патриотическую вещь «Иван Никулин — русский матрос», по которой в сорок третьем сняли знаменитый тогда фильм. "Ходжа Насреддин" аккуратно поделён временем — первая часть вышла в 1940, а вторая в 1954. Сходство судьбы второй части соловьёвского романа, "Очарованного принца", с романом Штильмарка разительное.

Есть такие воспоминания его солагерника Александра Владимировича Усикова, согласно которым Соловьева был в этапе на Колыму, но обещал начальнику лагеря Сергеенко написать книгу, если его оставят в Мордовии. Сергеенко оставил, роман был написан, причём опять была баня, и Соловьёв был ночным банщиком (баня у лагерных романистов вообще какой-то симптом. В отличие от Штильмарка, не на бумаге заказчика, а на своей, да соавторства никто не требовал. Наконец, "Очарованный принц точно так же осел в лагерных архивах.

Последние годы Соловьёв крепко болел, половина его тела была парализована, и, говорят, когда он двигался, то представлял страшноватое зрелище.

Но дело конечно не только в печальной судьбе авторов, в странном переплетении судьбы двух авантюрных романов, которых немного в русской литературе XX века.

Но самое интересное были не книги…

Извините, если кого обидел.

29 июля 2005

(обратно)

История про Штильмарка, последняя среди этих трёх историй

И тут наступает час размышлений, которые возвращают к Штильмарку.

Это и есть третье обстоятельство, годное для обдумывания. Как я уже сказал, мне не нравился «Наследник из Калькутты» — все эти «гримасы ужаса исказила лицо негодяя» я мог читать в виде пародии, но не в тысячестраничной книжке с запутанным сюжетом, где одни герои разбежались как тараканы по кухне, а другие забыты, как крошки.

С другой стороне мне нравился авантюрный сюжет человеческой жизни человека, который от бабушки ушёл, и от дедушки-нарядчика ушёл, воевал, путешествовал, какое-то несчётное количество раз женился и наплодил множество детей.

Это у нормального мужчины должно вызывать зависть. Поэтому книги я бы из этого рассуждения просто исключил — что книги? Вон, Мандельштам — сугубый гений, а жить с ним вместе я никому бы не пожелал, а уж путешествовать — ни в коем разе.

Разные воспоминатели делают Штильмарку медвежью услугу, когда пишут о чистой душе, которую ГПУ склонило к сотрудничеству, и как-то поэтизируя его первую и вторую отсидки. Налицо, конечно, редкий казус, но я застал ещё зеков, что сложно относились к людям, избежавшим общих работ — к этим, иногда очень достойным людям, что стали заведовать крепостными театрами, библиотеками и прочей несмертельной стороной лагерной жизни.

Мне нравится представлять себе бодрого старика, что сидит в бревенчатом доме где-то под Москвой с друзьями, травит байки и пьёт водку. Потом он набивает трубку и крепкий табачный дух плывёт над столом. Мошки и бабочки мрут от него, как солдаты на Ипре. Дети живут в разных странах, на дворе вегетарианское время сменилось временем великих надежд.

Что мне до унылого языка его книг? До сих пор я дружу с кошмарными графоманами.

И поскольку я не могу проверить этого видения, поскольку Штильмарк умер ровно двадцать лет назад, и я не видел его никогда — ничто не мешает стройности.

Напоследок я расскажу историю, которую подслушал в Сети. Именно подслушал — я очень придирчиво отношусь к авторству, но тут с ним загвоздка. Я прочитал её случайно, а потом начал искать по предварительно оставленной ссылке — уже нету. Нашёл в другом месте, опять неизвестно кто сказал.

Так вот, этот ироничный человек написал следующее: «У нас на уроке литературы был один раз очень смешной эпизод. Учительница наша, жена покойного Роберта Штильмарка, нас спрашивает:

— Дети, в чем смысл жизни?

Дети потрясенно молчат.

Она:

— Ну же! Ну?!»

Роберт Александрович Штильмарк (3.4.1909, Москва, — 30.9.1985, там же)

Извините, если кого обидел.

29 июля 2005

(обратно)

История про домер нома

Ну, ладно — пока все отходят от ночных пьянок, пока пытаются сообразить где и с кем проснулись. Пока вспоминают путешествия по городу в кабриолете с голоногими девками — я вопрос задам.

Потому как я ночью только за пивом вышел, скромненько так.

Так вот вопрос такой — какой номер дома у Мавзолея В. И. Ленина?

Это, на самом деле хороший вопрос — потому что попутно можно выяснить много вещей. Вот, например, некоторые люди, снимавшие помещения в Историческом музее, гордо писали на бланках "дом номер один". Это некоторая фанаберия, потому что точный номер Исторического музея 1/2 — и, сдаётся мне, что цифра "один" относится к Никольской улице — что подтверждает и моя настольная карта Москвы (1 см. — 100 м.). Согласно ей, следующим, третьим домом по той же стороне Никольской становится Казанский собор — и далее везде.

Конечно, ничему в мире нельзя верить, так и картам тоже — я верю этой лишь отчасти.

Происки врагов, дрогнувшая мышка дизайнера — что угодно может произойти.

ГУМ имеет номер 3, а собор Василия Блаженного относится к "Площади Васильевский спуск" и из нашего рассмотрения выпадает.

Итак, вернёмся к Мавзолею — есть ли у него номер вообще?

Если считать его памятником, то нет — у памятника Минину и Пожарскому тоже нет номера. Можно считать его могилой — частью кладбища у кремлёвской стены (описать его как кладбищенский участок №…) — это тоже можно.

Но — кто знает правильный ответ, а?

Извините, если кого обидел.

30 июля 2005

(обратно)

История про гиродины

Разглядывая жизнь в телевизор, пришёл в некоторое недоумение. Мне всё время рассказывают, что на Международной космической станции чинят "геродины". Этих "геродинов" с буквой "е" обнаружилось в Сети несметное количество. Понятно, что имеется в виду "гиродин". Но у меня возникла мысль — не гироскоп ли имется ли в виду? Чем устройство "гиродин" отличается от устройства "гироскоп"? Кто знает?

А то ведь журналистов всяк норовит обидеть, а важно понять, что к чему. Может, во всех остальных местах гироскоп гироскопом, а на орбитальном пепелаце — сразу гиродин? Вроде как пара туалет-гальюн. Причём некоторые журналисты приняли соломоново решение: "Экипаж МКС отремонтировал гиродин. Второй в истории МКС одновременный выход в космос всех членов экипажа с целью ремонта американского гироскопа успешно удался со второй попытки."

Ладно, тем, кому неинтересно смотреть внутрь и размышлять о всяких приборах и механизмах, я расскажу результат. Не без помощи p_govorun я постановил, что буду считать определением (и синонимом) слова гиродин — "силовой стабилизационный гироскоп", чтобы отличать его от других гироскопов — измерительных и игрушечных.

Извините, если кого обидел.

01 августа 2005

(обратно)

История про купания

Я, конечно, понимаю, что ломать всякие постройки и бить стёкла нехорошо. Но мне совершенно непонятно, отчего запрещать купаться в фонтанах? Нет, я понимаю, когда личный состав крепко принял и может утонуть. Понимаю, когда кто-то хочет с фонтана гайку скрутить — это я не одобряю.

Но просто купаться в фонтане я бы личному составу разрешил — вчера нельзя, и завтра, а вот сегодня — можно.

Пользуясь случаем, поздравляю Сашу Промыслова, Женю Крашенникова и мехвода К. с праздником.

И ещё М., М., С., снайпера Копеляна иСинельникова.

И, совсем забыл, печального писателя Уткина.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2005

(обратно)

История про другую книгу (I)

Ладно, вместо того, чтобы по жаре выпить водки перед пельменями, я расскажу про другую книгу. Вообще другую.

Так вот, когда я был маленьким мальчиком, я жил в другой стране, я сам был другим и и всё было другое. В эту пору во мне не вызывало даже отвращение стихотворение Вознесенского "Уберите Ленина с денег" и не вызывало смеха готическое стихотворение Евтушенко со словами "И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:

удвоить, утроить у этой плиты караул, чтоб Сталин не встал". Кстати, эти два стихотворения, полные просьб кифаредов к правительству доказывают парность Евтушенко и Вознесенского в нашей литературе. Они как Болик и Лёлик, как Гремилик и Вахмурка… Но стихотворение Евтушенко гораздо интереснее. Там "Безмолвно стоял караул, на ветру бронзовея. А гроб чуть дымился. Дыханье из гроба текло" Потом поэту кажется, что внутри гроба поставлен телефон и Сталин прямо оттуда даёт указания Энверу Ходжа. В общем, готика — будто в рекламном ролике компании "Nestle", где с кастрюльным звуком катятся по полу рыцарские латы и дети бегут по пустому замку в поисках растворимого шоколада.

Я был довольно книжный мальчик, и читал всё подобно младенцу, который всё в рот тянет. Однажды в ту пору наши ленинградские родственники забыли на диване книжку — я схватил её и принялся читать — чтобы успеть, пережде чем они вернулись с того, что нынче называется шоппингом. Это был роман Дьякова "Пережитое", где прогуливались по лесам весёлые зеки и занимались социалистическим соревнованием.

Надо сказать, что я был начитанным мальчиком, и кроме настоящих диссидентских писателей читал "Далеко от Москвы" Ажаева, где был как бы лагерь, но он не назывался лагерем, как бы зека, но называвшиеся строителями-ударниками. Но тут всё было удивительное — среди времени, которое текло, как серые макароны — из кастрюли в друшлаг, зека в литературе были фигурой умолчания. Только пухлые имкапрессовские тома Солженицына ходили по рукам — но тут была абсолютно законная советская книга.

Но что-то в этой книге было не так. Это как в страшном кино, где из-за угла к главному герою выходит старый друг, но как-то странно подёргивается, что-то в нём сбоит, и не фокусируются как надо глаза.

Прошло довольно много времени, и после эпохи великих разоблачений, когда открылись удивительные вещи, все снова утомились и снова успокоились.

Я нашёл Дьякова даже в энциклопедии фантастики bvi, на "Эхо Москвы" говорили о нём так: "А. ЧЕРКИЗОВ: Кстати сказать, можно я скажу буквально несколько фраз, когда я слышу от кого-то, что не сегодня, это последние лет 30, если угодно, что Солженицын открыл глаза советскому обществу "Архипелагом ГУЛАГ", я про себя думаю какое вранье. До него открывал глаза советскому читателю Борис Дьяков, до него открывал глаза советскому читателю Александр Исбах, до него ходили по рукам, а, как помните, печатная машинка "Москва" брала только 10 копий, ходил Варлам Шаламов, до него ходили куски из "Жизни и судьбы" Гроссмана, в 53 году параллельно с книжкой Солженицына, с "Одним днем из жизни Ивана Денисовича" стали печататься еще в "Новом мире" изумительно, по-моему, лучшие в 20 веке, написанные на русском языке мемуары Ильи Григорьевича Эренбурга, т. е., в общем, мы все это знали окромя.

А. ВАКСБЕРГ Давайте тогда уж вспомним Алдана Семенова". (Только не надо мне рассказывать, кто у нас на радио мудозвон, я и без вас знаю).

Его персоналию комментировали вот как: "Комментарий Ю. Беликова 07.09.03: «Дьяков Борис Александрович — старейший советский, ныне покойный писатель-лагерник, наиболее прославившийся во времена "оттепели" "Повестью о пережитом", производившей на многих читавших ее впечатление большее, чем "Один день Ивана Денисовича". В свое время Александр Солженицын, прочитав повесть Дьякова, приветствовал ее появление, однако разница состояла в том, что Дьяков до конца своих дней был и остался коммунистом, гордящимся, что в его рабочем кабинете висит портрет Ленина. В 1987-м году один из выпусков программы "Взгляд" с участием журналиста Владимира Мукусева был посвящен фигуре Бориса Дьякова".

Всё это зачин для совершенно отдельной истории, потому что этот Дьяков время от времени пробегал в моей жизни, будто заблудившийся в театре пожарный — быстро и хлопотливо, топоча по сцене на фоне задника. Но я уже выпил водки и пришёл в благодушное состояние, а эта история благодушия не терпит. Пойду наберусь ещё благодушия и подумаю о жизни.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2005

(обратно)

История про другую книгу (II)

В моей жизни были другие места в Москве — надо сказать, что вся география намертво повязана с любовью. Так и здесь — одна девушка жила на углу Коптельского и Грохольского. Я довозил её на такси за рубль двадцать, а обратно шёл пешком. Идти было недолго, сорок минут, я жил в то время в конце улицы Горького. Много лет спустя я познакомился с другой девушкой — она тоже была старшей из двух сестёр, тоже жила тесной семьёй в тесной двухкомнатной квартире — всё было так же и удивительно похоже. И до этого я жил сам в такой же квартире — одна крохотная комната прямо, вторая побольше — направо. А слева короткий коридор к кухне, мимо ванной и туалета.

Мы жили в типовых квартирах, и вообще в судьбах было многого типового. В этом истоке проспекта Мира — было много странных типовых предметов. Это было именно так — есть улицы, а на них предметы. Тот пир вещей и штуковин, что нынче происходит на улицах, никому бы не приснился — ни в кошмарных, ни в радостных снах. Так вот, в соседним, с отмеченным сердечком доме по Коптельскому, был телефон-автомат. Это была даже не будка, а просто телефон, приверченный к стене. Его уже нет, а провод телефонный всё ещё торчит из земли. Была круглая чугунная тумба, что торчала рядом с обществом Слепых. Там же был единственный в ту пору в стране говорящий светофор — он то и дело свистел, хрипел и улюлюкал.

Теперь-то этот район подорожал, взметнулось элитное жильё. А при старом календаре, напротив, наискосок через перекрёсток, в угловом магазине из окошечка в стене выбрасывали в очередь глазированные сырки. Сырки эти пропали надолго, снова появились, ароматизировались разными добавками, набрались как дети — неприличных слов, разных консервантов. Тут всё путается. Всё сложно — и не поймёшь что додумал, а что было на самом деле. Память вообще очень эффективный генератор исторических событий. А про этот район есть множество историй, что никогда не будут записаны — как история моего деда, что бегал к моей будущей бабушке — она жила вместе с семьёй при институте Склифософского.

Заезжий случайный человек ничего не понимал в тамошних местах. Он, только что шагавший по широкому проспекту, вдруг оказывался в настоящих буераках, среди странных куч и мешанины бетонных блоков. Человек, только что наевшийся скоропостижного хирургического классицизма и призраков сухарных башен, стоял посреди спального района. Будто подкрался кто-то сзади и на глаза легли знакомые ладошки:

— Б-б-бибирево?

И долго ещё пришелец недоумённо крутил головой — спутав Капельский переулок с Коптельским.

Но нечего кривить душевной памятью — знакомство моё с это местностью началось в школе, когда меня в принудительном порядке гоняли окапывать пионы в Ботаническом саду. Гремел трамвай, спускавшийся вниз, к уголку Дурова. Под этими пионами, давно превратившимися в чернозём, закопано счастье моего детства.

Может показаться, что всё это не имеет отношения к другой книге, но это так. Девушка, которую я любил, вернулась из долгого путешествия на пароходе. Отчего-то это тогда было одним из самых дешёвых видов географического времяпровождения. И вот, где-то между столовой и верхней палубой, она познакомилась со старичком писателем, который ей очень понравился. Был он строгим, но бывалым, стареньким, но не дряхлым — и его слова она пересказывала с некоторым восхищением.

Я спросил фамилию (она как-то была похищена при начале её рассказа).

— Дьяков, — отвечала она. казалось, он и ей повествовал о том, как попал в лагеря по злому навету и мучительно служил там библиотекарем. При этом старый Дьяков, оказалось, жил напротив неё — в доме на Астраханском переулке — там, где сейчас живёт шпион Любимов, с которым я сдружился совершенно независимо от этого.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2005

(обратно)

История про другую книгу (III)

…Но потом от Солнца отвался кусок и полетел к нам, произошло много странных событий, география, казавшаяся незыблемой, полетела кувырком и политическая карта мира стала похожа на школьный фильм про деление клеток. Перед этим в народе возникла чудовищная страсть к чтению. Кое-где чтение победило даже еблю, а периодические издания — ликёро-водочные. Советский аналог "Ньюсвика", "Ньюйоркера" и "Плейбоя" под названием "Огонёк" рвали из рук. И вот, в какой-то момент быстрого транспортного чтения я увидел на его странице фамилию Дьякова.

Причём, было такое впечатление, что статью написала группа товарищей из понятной организации — всё той, что называлась Контора. За строчками читалось явное раздражение — братцы, да заебал нас этот Дьяков. Надоел хуже горькой редьки. Издал Дьяков трёхтомное собрание сочинений, но как старуха из сказки с Золотой рыбкой, уж совсем распоясался.

В этой статье заунывно рассказывалось о том, что старичок писатель (он был в ту пору ещё жив и в общем-то даже бодр), начал работать с НКВД ещё с 1936 года, когда жил в Сталинграде. Ну и всё подобное дальше — "Считаю своим долгом сообщить Вам, что я в течение ряда лет являлся секретным сотрудником органов, причем меня никто никогда не принуждал к этой работе, я выполнял ее по своей доброй воле, так как всегда считал и считаю теперь своим долгом постоянно, в любых условиях оказывать помощь органам в разоблачении врагов СССР. Это я делал и делаю. Вот факты…В 1936 г. в “Сталинградской правде” был напечатан мой фельетон, нанесший удар по троцкисту Будняку, директору завода “Баррикады”. В 1937 г. в Сталинградском управлении НКВД мне сообщили, что Будняк расстрелян, а фельетон приобщен к делу как один из уличающих материалов… Я сдал в НКВД материалы: об антисоветской агитации, проводившейся отдельными лицами и группой лиц, работавших в литературе и искусстве, в частности о клеветнических произведениях местных писателей Г. Смольякова, И. Владского и других (осуждены органами); о систематической вражеской агитации, которую вел финский подданный, артист Сталинградского драмтеатра Горелов Г. И., прикрываясь симуляцией помешательства (осужден в 1941 г.); о враждебной дискредитации Терентьевым Ф. И. знаменитого советского писателя А. Н. Толстого на банкете в редакции в 1936 г. Должен сообщить Вам, что мною были доложены также факты антисоветских настроений и поведения артиста Сталинградского драмтеатра Покровского Н. А. В нем глубоко заложено пренебрежение к советской драматургии, издевательское отношение к советской культуре, ко всей нашей действительности, к коммунистам, руководящим искусством. Он особенно изощрялся в распространении анекдотов…"

Ну и когда его самого хлопнула универсальная пятьдесят восьмая статья, он не унимался: "Хотя я сейчас нахожусь в лагере, но меня не покидает беспокойство: в отдельных киноорганизациях находились лица, которые по собственной, а может быть, по чужой воле вредили делу дальнейшего подъема советской кинематографии, стремились выхолащивать идейную направленность наших фильмов… Все это я подробно изложил в заявлении от 29 мая 1950 г. на имя министра Госбезопасности… В октябре 1950 г. в Озерлаге, на лагерном пункте 02 я выдал органам письменное обязательство содействовать им в разоблачении лиц, ведущих антисоветскую агитацию. Это содействие я оказываю искренне, честно и нахожу в этом моральное удовлетворение, осознание, что я здесь, в необычных условиях, приношу известную пользу общему делу борьбы с врагами СССР".

Было такое вечатление (если отрваться от цитат), что он замучал своими инициативами Контору так, что его решили выгнать публично. После этого о нём написали все кому не лень, и жизнь продолжалась. Но история с Дьяковым интереснее — дело не в том, что ведущие "Эха Москвы" путаются в именах и званиях, не в том, что этические установки релятивны, а в том, что эта история модельна.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2005

(обратно)

История про другую книгу (IV)

Теперь я расскажу, почему эта история с несчастным Дьяковым — отправная точка для разных полезных рассуждений.

Во-первых, мало ли что про кого скажут. А ведь если будут сильно пиздить, то подпишешь любую бумагу, и не надо героических фантазий, где была недоработка органов. А в стране, где было специальное слово "приписки", можно ничего и не подписывать. И без тебя обойдутся. Не хуже любой другой знаменитости, даже будучи на воле, одобришь любое безобразие. Напишешь свой "Батум", свою "Там, где Сталин, там свобода" и прочие дела. Даже Юрий Гагарин, наверное, из лучших побуждений что-то такое про абстракционистов завернул.

Во-вторых, вот мы мне поверили. Читали про писателя Дьякова и поверили. А ну как я его оболгал — не то от скуки, не то от того, что он чересчур моей девушке понравился. Вы книгу его читали? Нет, скажите, читали? Вы в дело уголовное смотрели? И не надо мне на журнал "Огонёк" кивать. Я вам ссылку на него дал? Это ведь вы мне поверили без ссылок и оригиналов. Да и в газетах и нынче, и присно и во веки — такое пишут и будут писать, что мама не горюй. Вон в газете "Труд" ещё при Советской власти про летающие тарелки писали и сейчас пишут. Достоевский — жену убил, а самолёт с командой "Пахтакор" советское ПВО сбила. А про меня только один раз написали, что я знатный попохват и бросаюсь на девушек — и что? Знаете, что началось? Как приходится мне теперь и какие толпы народа… Впрочем, хватит.

Так вот я вам вот что скажу, если объявить человека хорошим, то тут можно рискнуть и поверить. А вот когда он выходит форменным мерзавцем, то лучше повременить. Рисковать не надо. Есть один способ, который я никому не рекомендую, но сам его придерживаюсь. Нужно опросить тех, кому доверяешь, а потом, перекрестившись, сделать как сердце прикажет. Один из тех людей, кому я в данном случае доверяю, был Варлам Шаламов. Году в 1964, переписываясь со Солженицыным (который книги Дьякова иначе как записками придурка не называл. "Придурком" был, понятно, не сумасшедший, а человек пристроившийся на непыльную работу в лагере), так вот ему Шаламов написал вот что: "В публику допущены три «бывалых» человека — Алдан-Семенов, Шелест и Дьяков. Сомнительный опыт Галины Серебряковой тут явно не годился. Что касается авторов нескольких сочинений на тему «люди остаются людьми», то знакомиться с этими произведениями не было нужды, поскольку главная мысль выражена в заголовке. В лагерных условиях люди никогда не остаются людьми, лагеря не для этого и созданы. А вот могут ли люди терпеть больше, чем любое животное — главная закономерность тридцать восьмого года — это, по-видимому, авторами не имелось в виду… Когда подлеца сажают ни за что в тюрьму (что нередко случалось в сталинское время, ибо хватали всех, и подлец не всегда успевал увернуться), он думает, что только он один в камере — невинный, а все остальные — враги народа и так далее. Этим подлец отличается от порядочного человека, который рассуждает в тюрьме так: если я невинно мог попасть, то ведь и с моим соседом могло случиться то же самое. Ручьев и Дьяков — представители первой группы, а Горбатов — второй. Как ни наивен генерал, который усматривает причины растления в легкости сопротивления пыткам. Держались бы, дескать, и всех освободили бы.…. Все эти авторы — Дьяков, Шелест и Алдан-Семенов — бездарные люди. Их произведения бездарны, а значит, антихудожественны. И большое горе, нелепость, обида какая-то в том, что Вам и мне приходится читать эти рассказы «по долгу службы» и определять — соответствует ли этот антихудожественный бред фактам или нет? Неужели для массового читателя достаточно простого упоминания о событиях, чтобы сейчас же возвести это произведение в рамки художественной литературы, художественной прозы".

Это всё к тому, что знаменитые пушкинские обвинения в адрес Булгарина не во всём были справедливы, но вот последняя фраза "беда — что скучен твой роман" объясняет многое. Не то, что гений и злодейство — тю-тю, лю-лю, пушкинские слова говорят не о битве людей, а о битве идей. Среди писателей и художников полно мерзавцев и негодяев, но есть, помимо личных качеств, склонности к блуду или пьянству, мизантропии и жадности, особый строй букв, технология мазка. Те детали, что превращают произведение искусства в кадавра, о котором я рассказывал.

Вот стучится в окно вашей избушки горячо любимый дедушка, просит внучка открыть. Похожий на дедушку, но не он. Так и здесь — не надо дедушке открывать, если у вас сердце неспокойно. Не когда вам сказали о нём гадость или когда вы услышали чужое авторитетное или просто корпоративное мнение — а когда вы сами увидели узкие зрачки и клыки.

И вот происходит в-третьих: кто бы вам кого ни ругал, как бы в вас ни проращивали эмоции — в любом случае ответственность несёте именно вы, а не корпоративное мнение.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2005

(обратно)

История про самолёт

Последние часа четыре мне всякие каналы показывали самолёт, горящий рядом с взлётно-посадочной полосой в Торонто. Поймал себя на детской радости: самолёт съехал с полосы, разбился в хлам, горит так, что потушить никак не могут. Ан нет — всех спасли, а там одних пассажиров человек триста. Ну не хорошо ли?

Занимаясь самоанализом, я понял в чём радость — как не случится какая-нибудь гадость, так потом мне услужливо досказывают: погибло три человека, или там тридцать. И сам я знаю — как взяли заложников, так скажи спасибо, что хоть кто живой ушёл. Как составы столкнулись — так если один машинист помер, так радуйтесь. А тут всех вытащили. Нет, есть что-то позитивное в этом, хоть пассажирам и несладко.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2005

(обратно)

История про загадки

Давно добавил я вашего mithgol

Читал много, потом думал. Всё равно ничего не понял. Наверное. самое главное у него под замком. Уснуть спокойно не могу, работа не клеится.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2005

(обратно)

История про собак

Вполне логично, что собаку первыми клонировали именно корейцы, да.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2005

(обратно)

История про пепелацы

Я как-то писал про летающие тарелки. Обнаружилась ещё одна штука. Вот этот и вот ещё про него.

Ключевое слово — "ищем инвестора" в заголовке. Но мне понравилась и победная фраза: "Самолет получился на редкость летучим" в другом материале

Что интересно, сходные разработки были в тридцатые — у Надирадзе и Ефимова. Но, на самом деле, это философский вопрос, из разряда тех — что лучше отдельно КПК и телефон или в одном корпусе. Хорош ли ноутбук со встроенным принтером? И проч., и проч.

Извините, если кого обидел.

04 августа 2005

(обратно)

История про памятник

Собственно, это история про памятник вообще, потому что в Москве давно появился термин "памятникцеретели". msado придумал написать об этом самому Церетели — у него там сочинён хороший текст, который можно подписать и отправить. Я, правда, патологически не люблю коллективные письма и решил сочинить свой личный текст — но это дело моей совести. Может, я как склеротик, сделаю это дважды, неважно.

Разговоры вокруг "скульптурцеретели" всё время вертятся вокруг во-первых их бездарности (но циники отвечают, что и Эйфелеву башню полюбили), что они дорого обходятся (но это в общем, загадочная история) и что "скульптурыцеретели" занимают ту пустоту, которую мог бы заполнить скульптор Синдерюшкин, молодой гений. Но в пустое место вколотили "скульптуруцеретели", а скульптор Синдерюшкин спился.

Недоумевают также, почему, собственно — Бродский. Ну, я вот что бы сказал.

Бродский, конечно, недолюбливал Москву, но памятник можно ставить кому угодно. Хоть литературным героям, хоть трубочистам. И аргументы вроде «Нет ещё памятника Бунину» я отвергаю. Памятник должен быть такой, чтобы под ним хотелось разложить на газете закуску и тайком выпить — вот и всё. Вопрос — где ещё поставить этого Бродского. Повод в случае его найдётся — например посещениям дома на Ордынке, в котором, в свою очередь, время от времени останавливалась Ахматова.

Поэтому я боюсь, Церетели может поставить статую у метро «Третьяковская», и кажется, уже накаркал. Дело в том, что Лысый хочет учредить по поводу Бродского ещё и сквер. Я догадываюсь, что это за место — это сквер вблизи Ордынки, рядом с церковью Всех Скорбящих Радости, ведь он находится между церковью и проходом от Лаврушинского переулка к перекрёстку, неподалёку от той самой "ахматовской" квартиры с мемориальной доской. Этот проход, кажется, даже уличного статуса не имеет (по крайней мере, на моей карте).

Беда, засрут скверик, а у меня с ним много что связано. С другой стороны, я бы простил этот проект Церетели только в одном случае — если бы он доделать к фигуре Бродского парную скульптуру Ахматовой. Ахматова была бы с крыльями, а в руке держала лиру. Она летала бы вокруг Бродского на специальном шарнире. То что, что сквер загадят — неприятно — а вот летающая Ахматова — это весело. Надо только её ещё снабдить динамиками. Тогда она, вращаясь над Бродским, сможет бормотать: "Я там была с моим народом, где мой народ, к несчастью, был".

Извините, если кого обидел.

05 августа 2005

(обратно)

История про моряков

Знаете что? Я вот что думаю — мы провели довольно бестолковый субботний день. Ругались, целовались, жарили шашлыки, бегали по лесам — я вот сидел на берегу Москва-реки в промзоне и философски пил вино без еды. У всех нас было много всяких событий.

В это время семь наших соотечественников лежат в подводной лодке, температура у них там +5, вода за железной стенкой и всякие безобразия вокруг. Я полагаю, что нужно подумать о них, или там помолиться, если кто может или хочет. Или просто подумать — хотя бы пару минут. И, может, страшный август, а август у нас всегда страшный, отпустит их и будет нам всем радость.

Для них большая, для нас — маленькая. Маленькая, да наша.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2005

(обратно)

История про католиков (I)

Я тут вёл очень смешной разговор с одним человеком, что обвинял меня в приверженности католицизму, и отказывал, тем самым, мне в возможности здраво судить о чём-либо. Я не католик.

Но надо рассказать одну историю. Тем более, одного из его участников, настоящего католика, нет в живых, а другие разбрелись по свету. Отсутствие моего друга в этой жизни ничем не поправить — друзей можно терять в девятнадцать лет в бою — тогда их исчезновение чёрствое молодое сердце оправдывает героизмом, но сейчас это становится невыносимым.

Количество друзей не увеличивается, а те, что есть исчезают.

Так вот, я расскажу историю о католиках, вспоминая о моём друге. Некоторые имена я в ней изменил, но (для тех кто понимает) текст написан до конвенции 2004 года.

Это повествование тяжело тем, что дневник начинает отдавать литературой. История с ним похожа на историю с работницей тульского самоварного завода, которую провожают на пенсию. Ей дарят самовар.

— Ох, спасибо, — говорит она со сцены. — А то, грешным делом, вынесу с завода деталей, соберу дома — то автомат получится, то пулемет.

Так и я, задумав письмо или дневник, решив написать любое слово на бумаге, получаю нечто иное.

Сейчас я буду рассказывать об итальянцах. Дело в том, что в Москве есть две крупные общины католиков — итальянцы и поляки. Эти названия условны и указывают на странные сплетения судеб, ворох прочитанных книг, географию поездок и адреса друзей, а не на национальность. Мне логичнее было бы быть знакомым с поляками, но судьба не выбирает. Про других католиков я не слышал — но это не значит, что их нет.

Видел я итальянцев, собственно даже не итальянцев, а католиков, что собрали вокруг себя итальянские миссионеры. Видел я их зимой в пансионатах и летом — в таких же пансионатах. Итальянцев было мало, впрочем были бельгийцы, американцы, перуанка и несколько настоящих африканских негров. А, надо сказать, что настоящих африканцев я люблю. Не тех, что развращены войной, а этих — простых и понятных нам.

И были там итальянские монахи, и бегала взад-вперед визгливая польская женщина. На родине она жила в каком-то маленьком городе на совершенно польской реке Нил. Эта женщина звала всех к себе в гости, но я не знал ни одного человека, который посетил бы берега польского Нила. Как, кстати, не знал ни одного человека, который бы получил от нее обратно данные в долг деньги. Я, кажется, был единственным непострадавшим. Видимо, оттого, что был небогат и денег не давал.

Она подставляла под удар, перепродавала слова и обещания множества людей. Эта стремительная комбинация перепродаж и подставок не нова, о ней не стоило бы говорить. Говорить стоит о другой, действительно уникальной черте этой женщины. Полька говорила со скоростью печатного парадного шага — 120 слов в минуту. Ее речь с интонацией швейной машинки, с плавающими ударениями интернационального происхождения — вот что действительно встретишь редко. Появлялась там и другая, но — итальянская женщина с русским мужем. Человек этот был с легким налетом бандитской уверенности в жизни. Остальные представляли все республики бывшего СССР.

Начальник и основоположник этого дела отец Лука был священником, единственным настоящим священником среди руководителей общины…

Извините, если кого обидел.

10 августа 2005

(обратно)

История про католиков (II)

…Отец Лука в Россию приезжал ещё давным-давно и распространял тогда «Посев» и «Грани». Названия парные, как близнецы-братья, без особого значения для современного уха. Собирал он стихи каких-то католических диссидентов.

Потом к нему на московские собрания начали ходить разные люди. Как мудрый пастырь, Лука собирал вокруг себя людей не фанатично религиозных, а просто интересных. Разница в покупательной стоимости рубля и доллара была тогда разительной. Лука мог кормить своих заблудших и блудящих овец, среди которых оказались даже удивлённые жизнью два сатаниста — покладистые и раскаявшиеся.

Собрания превращались в камлания. В них, как в поданных к столу обычных пельменях, щедро политых уксусом, главной приправой была эссенция популизма. Это вообще было общей чертой всей миссионерской деятельности того времени. И это, надо сказать, приносило успех. Община разрасталась, проповеди удавались, количество новообращенных росло. Внутри общины, и это понятно, рождались дети. Их тоже крестили, и дело шло.

Атеисты и язычники превращались в прозелитов, оставаясь при этом язычниками и атеистами. Чем-то это напоминало поведение иезуитов в знаменитом романе Гюйсманса, что позволяли главному герою «заниматься любимыми предметами и не учить нелюбимые, ибо не желали, подражая мелочности светских учителей, оттолкнуть от себя придирками сильный независимый ум».

Люди, которых я знал, крестились странно. Был, например, один примечательный человек, которого среди друзей звали «Жид Васька». Это было необидно и принято им самим. Раньше он играл в джазе. Теперь, в свободное от математики время, Жид Васька путешествовал по гостям, временами попадая на собрания общины.

Жид Васька принял католичество. Друзья подступили к нему и спросили: «Зачем?» Он ответил вполне логично:

— Мне как-то было все равно, а отцу Луке приятно.

Ещё нетвердо владея русским языком, на каком-то камлании, происходившем на природе, отец Лука громко возгласил: «Все вы тут мои овцы в натуре».

Впрочем, давным-давно в общине появилась некая поверяющая. Потом её снова послали в Россию для укрепления порядка — сменить Луку в руководстве общиной. Что страшнее — кроме руководства ей отдали общинную мошну.

Люди интересные заместились уныло-религиозными. Община начала хиреть. Вскоре руководство опомнилось, и всё вернулось на свои места. Однако рубль на время перестал плясать с долларом вприсядку. Свальная радость религиозных обращений сменилась иными модами. Интересные люди тем и были интересны, что жизнь их была наполнена интересными делами. Они разбрелись, держа в руках фотоаппараты и блокноты, банковские документы и, иногда — оружие. Они вошли в чужие города, пересели с городского транспорта на собственные автомобили. Кормить их уже было не нужно. Они кормили себя и свои семьи сами. Я встречал их в этой иной жизни. Они были разными, но масонская печать католической общины лежала на их лицах.

Среди прочих было нас несколько — Лодочник, Жид Васька, Пусик, Хомяк и я.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2005

(обратно)

История про католиков (III)

…Про эту компанию есть случайная и мешающая сюжету история. Была ещё среди этих людей Девушка Даша.

Она пела с Жидом Васькой в джазе. И это была отчасти восточная женщина с музыкально-филологическим образованием, занятая светской жизнью и зарабатывающая её описанием.

Однажды Девушка Даша попала на вечер к Главному Скульптору Москвы. Девушку Дашу посадили между хозяином и неким человеком, в котором по речениям она опознала знатного Москвоведа и к тому же пресс-секретаря хозяина. Вот Главный Скульптор Москвы поизносит, а Девушка Даша одиноко катает свой бокал по столу, потому что пресс-секретарь налил себе в стакан водки и успокоился.

— Что это ты, Лёва, за девушкой так плохо ухаживаешь, — спрашивает Главный Скульптор Москвы. А Москвовед, дурачок, отвечает:

— А она не в моем вкусе.

— Пачэму?

Грузинский акцент прилагался.

— Я люблю блондинок, и к тому же худеньких — ответил пресс-секретарь.

А Девушка Даша — луноликая женщина в теле, и цвет волос у неё был также вполне грузинский. Но к тому же женщина она своеобразная — можно, конечно, сказать ей слово поперёк. Но есть в этом опасность, что она прокусит тебе горло, и только голова свалится за спину.

— Да и вы не в моем вкусе, — замечает она несчастному Москвоведу.

— Это еще почему? — говорит он заинтересованно.

— Я предпочитаю мужчин.

Несколько лет назад мой друг, человек Лодочник повез Девушку Дашу к себе на дачу. Повёз себе и повёз. К ночи выяснилось, что кровать одна.

— Э-ээ, нет, — говорит Девушка Даша, — тогда я не буду спать всю ночь, а буду сидеть здесь, на веранде.

И вот из запасников извлекли пыльную и скрипучую раскладушку, и наутро Лодочник с каменным лицом отвез Девушку обратно в Москву.

Несколько лет спустя Девушка Даша шла с Васькой и Хомяком из католической миссии, проводя время в богоугодных беседах. Наконец Хомяк произнес:

— Вот ты, Девушка Даша, хорошая баба. А то, знаешь, какие бывают… Вот Лодочник-то, снял одну, повез на дачу. На бензин потратился. Под гитару пел. А она… Одно слово — сука.

Девушка Даша после недолгих раздумий сказала печально:

— Знаешь, это была я.

Последовала тягучая немая сцена.

Но вернемся к Луке.

Теперь у Луки был приход в одном областном центре, была церковь, которую посещало множество негров, что учились в этом городе. Интернациональный это был приход, многоцветный и странный на белом русском снегу.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2005

(обратно)

История про католиков — не помню какая, но следующая по счёту

Итак, у Луки был приход в одном областном центре, в Москве же община собиралась в маленькой однокомнатной квартире, снятой где-то на Бауманской. Там, на белом пространстве стен, висели застеклённые календари — обрезки фресок Джотто. Лампочка без абажура зеркалила в этих стеклах, а где-то под потолком мерно бился, стучал электросчётчик. Или они собирались в другом месте, в большом зале Дворца пионеров. Зал был похож на огромную салатницу — блёкло-зеленым цветом стен и стеклами множества окон, играющих на солнце.

Над этим витал скучноватый призрак коммунизма — вернее, кружка по изучению марксизма-ленинизма. Обсуждалось прохождение через игольные уши, говорили о недостаточности этики в христианстве — и всё по не очень хорошему переводу не очень внятной книги. Сочинитель её родился в год марша Муссолини на Рим. Он родился в Дезио, а потом преподавал в Венечано, но речь идёт не о нём. Речь идёт о песнях, перемещениях и музыке слов. Говорили сидящие за столом: «надо любить Христа», а выходило «надо любить креста». Были в этом странные озвуки и ослышки, но угрюмый и скорбный путь православия жил внутри меня

— Ах, — хотелось сказать, — ах, русская земля, и все это происходит на тебе, всё это ты принимаешь. Не за шеломянем ли ты еси?

Дело было в том, что я любил их всех — басурманов и соотечественников, итальянцев и африканцев. И особенно я понимал это, когда община пела.

Община пела. Пела по-итальянски, весело так пела. Пели в зале санатория. От этих песен пахло морем и беззаботным запахом жареной кукурузы. Песни эти были клятвой на верность. Совместным пением — вот чем я проверял бы лояльность. Пение напоминало настоящую Италию, но не северную, а южную. Не Альпы, не снег в горах, не чёрные на этом снегу силуэты монастырей, не безымянную розу, а именно море и запах подгоревшего при готовке масла. Нетвердая водочная речь итальянцев наслаивалась на гитарный перебор, и песни неслись мимо абстрактной мозаики, над фальшивым мрамором пола.

В них была память о Федоре Полетаеве и Красных бригадах, настоящих Красных бригадах, которые были полны надежды на победу и Сталинград. Как-то давным-давно, на чужой земле, я слушал «Чао, белла, чао», зная, что имеется в виду именно «прощай красотка, а если я паду в бою, возьми мою винтовку»… И была в этой песне наивность веры в настоящий Сталинград и придуманную Красную армию, и в то, что вот еще потерпеть, и будет всем хорошо. Хотя пели все это нестройно люди простые, граждане, наоборот, северной Италии. С католицизмом у них отношения были более сложные, сложнее, чем мои отношения с итальянским языком. Однако мы сходились в методах использования этилового спирта и надеждах на братство и интернационализм. Интернационализм проникал повсюду. Особенно это было заметно в шуршащем и хрипящем эфире, звучание которого я любил с детства. Этот электромагнитный шорох был особенно заметен в чужом, далеком месте.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2005

(обратно)

История про католиков (V)

Поэтому сейчас я расскажу про географию звуков и историю электрических помех.

Я всегда предпочитал приёмник магнитофону. В недавнем, или уже давнем, прошлом телепрограммы оканчивались в половине двенадцатого ночи, а в полночь, вместе с гимном, умирало радио. Тогда я уже жил один, и мне казалось, что в этой ночи я отрезан от мира, содержимое магнитной пленки было предсказуемо, и только радио могло меня спасти.

Я уповал на приемник, который в хрипах и дребезге коротковолнового диапазона рождал голос и музыку. Тогда одиночество исчезало. Тонкая выдвижная антенна связывала меня со всеми живущими.

В приёмнике что-то булькало и улюлюкало, но я знал, что эти звуки будут жить всю ночь, будут продолжаться и продолжаться, и не угадать, что начнется за этим шумом и речью, а что последует дальше. Непредсказуемость и вечность ночного эфира внушала надежду, и приёмник звенел в углу единственным собеседником.

Голос и одиночество несовместимы — вот в чём прелесть этой ситуации.

В чужих европейских городах самое хорошее время — позднее утро. Запах высыхающей на траве росы. Время, когда жители разошлись по делам; поют пернатые, за кустом виднеется что-то хвойное, а там, дальше, в соседнем дворе — облако цветущей вишни. Но время радио — глухая ночь. Именно тогда я сидел и слушал радио — средние волны были оккупированы французами, длинные — немцами, на коротких царило заунывное пение муэдзина. Иные диапазоны мне были недоступны.

Включение и выключение света, работа кипятильника, его включение и выключение — всё отзывалось в моем приемнике, кроме голоса с Родины. Однажды русский голос в приемнике, как бы в наказание за то, что первый раз, прокручивая ручку настройки, я им побрезговал — исчез, пропал, превратился в шорох и шелест. Забормотал какой-то другой радиочеловек, которому, казалось, накинули платок на рот. Забормотал, забился он под своим платком — видно, последние минуты подошли, и надо сказать главное, сокровенное — но ничего непонятно, уже и его миновала полоса настройки, отделяющая большее от меньшего, будущее от прошедшего.

Волна менялась, плыла. Цензурированное уходящей волной сообщение приобретало особый смысл.

И совсем в другое время в той чужой стране, я поймал по какому-то (кажется, именно итальянскому) радио всё туже коммунистическую песню. А песня была не какая-то, какая-то она была лишь в первое мгновение, потому что дальше все было понятно, несмотря на чужой язык. И девушка брала винтовку убитого, Рим был в 11 часов, янки — на Сицилии, а дядюшка Джо ворочался в своей России, давя немцев как клопов — каждым движением. И опять был в этой песне отсвет великой идеи, и всё это мешалось с червонными маками у Монте-Кассино да песнями Варшавского гетто, русской «Катюшей», да медленно разворачивающимся «Эх, дороги, пыль да туман…» — всем тем, с чем люди жили и помирали, когда и где было назначено свыше — просто и с болью.

Не героически, в общем.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про католиков без номера (потому что она вовсе не про них, а про Муссолини)

Надо вспомнить о классиках — это всегда палочка-выручалочка, особенно в тот момент, когда повествование начинает дробиться и сюжет падает, будто монетка в траву. Есть у Хемингуэя такой рассказ, вернее — очерк: едут два приятеля по Италии, останавливаются перекусить в придорожных ресторанах, где к ним подсаживаются немного испуганные проститутки. Испуганы они оттого, что Муссолини борется за нравственность и запретил публичные дома.

Это фашистская Италия, в которой жизнь только начинает меняться — трафаретные портреты дуче сопровождают приятелей по дороге, и с лозунгов «Vivas!» стекает не кровь — масляная краска.

Нам эта страна неизвестна. В записных книжках Ильфа приводится такой диалог:

— Что у нас, товарищи, сегодня в Италии? В Италии у нас фашизм.

— Нет, товарищ лектор, у нас фашизма нет. Фашизм — в Италии!

Ильф иронизирует над казенным языком политпросвета (В оригинале было написано «Германия», но тогда в 1939 на мгновение Германию полюбили). Диалог из записной книжки отдает мистикой. В нем есть много того, что наводит на размышления. История фашизма в стране, которая надсаживаясь, затыкая лучшими своими детьми амбразуры, история фашизма в этой стране неизвестна. Клио вообще редко приглашается к столу.

Мы знаем об Италии того времени по Висконти и Феллини, по смешному топоту фашистов, бегущих по пыльной площади маленького городка. Есть редкие, но известные всему человечеству личности, даты смерти которых человечество помнит лучше, чем даты рождений. Нет, есть некоторое количество последователей, которые помнят, например, что Гитлер родился в 1889-ом, а Муссолини — в 1883-ем. Но человечество помнит год смерти, а год у них один и тот же — сорок пятый. Итальянский фашизм принято считать опереточным. Рассказывают, например, такой анекдот. Незадолго до начала политической деятельности безработному тогда Муссолини, предложили завербоваться на работу в Южную Америку. Он сказал, что посоветуется с Судьбой, и кинул монетку. Результат известен. Гадать о случайности здесь — все равно, что воображать карту Европы в том случае, если бы Гитлера убили во время Пивного путча.

С двадцать второго по сорок третий он был диктатором Италии. Есть такая история: в 1934 году, после убийства Дольфуса и попытки нацистского путча, Италия двинула свои войска к границе, и Гитлер была вынуждена отступить, аншлюс был отложен на четыре года… Оба режима — хуже, но — по-разному.

Итальянец, закоченевший в русском снегу на Северном Дону в последних месяцах 1942 года, вызывал даже некоторое сочувствие. Ты-то куда, брат? Зачем?

Среди писателей, принявших нацизм, несколько напрягая память, называют Готфида Бенна. Впрочем, нацизм Бенна, как и жизнь, скажем, Хайдеггера при Гитлере давно не острый вопрос. Бенн уже в 1935-ом разжаловали из заместителей председателя Союза национальных писателей и он вновь стал врачом. Имён тех, кто жил при итальянском фашизме, гораздо больше — от Маринетти и д'Аннунцио, о котором один из покалеченных героев Хемингуэя говорит: «писатель, поэт, национальный герой, фашистский фразёр и полемист, эгоист и певец смерти, авиатор, полководец, участник первой атаки торпедных катеров, подполковник пехотных войск, толком не умевший командовать ротой и даже взводом, большой, прекрасный писатель, которогомы почитаем, автор «Notturno» и хлюст», итак, от д'Аннунцио до американца Эзры Паунда. За два года до смерти, в 1934 году получил Нобелевскую премию живший в Риме великий сицилиец Пиранделло. Режим был почти вегетарианским — не прожевали среди прочих Чезаре Павезе.

Вернемся к Хемингуэю. Я так часто цитирую его не потому, что из его книг несколько поколений советских людей составили себе представление о том, как происходит жизнь на Западе, хотя и поэтому тоже. Я цитирую его потому, что он тоже любил землю к югу от Альпийских гор.

Вернемся к его рассказу — фашист на велосипеде штрафует путешественников, манипулирует квитанциями, хочет нажиться на своей фашистской должности. Он чем-то более симпатичен, чем пунктуальный немецкий шуцман. Может тем, что он не был охранником в Освенциме.

«Che ti dice la Patria?» — «Что говорит тебе родина?», так называется этот рассказ.

В октябре 1943 она сказала «да» Гарибальдийским бригадам. Она сказала «да» движению Сопротивления, и на вопрос A chi Italia? — Кому принадлежит Италия? — на тот вопрос, на который маленький фашист с плакатов гордо отвечал «Нам!», теперь могли отвечать только победившие.

Диктатура — именно диктатура — Муссолини пала 25 июля 1943 года, и хотя Муссолини ещё был главой государства, главой Итальянской социальной республики, расстреливал партизан и заговорщиков (в том числе собственного зятя) — но это уже была агония.

Наконец, пятьдесят лет назад, 28 апреля он был казнён — единственный казнённый европейский диктатор, за исключением, может быть, Чаушеску.

Он был не первым учеником.

А пока жил во мне рассказ Хемингуэя — два человека путешествовали по Италии, представляются немцами — это почти знамение, но войны ещё нет, Муссолини вытаращенными глазами смотрит со стен домов на двадцать седьмой год двадцатого века.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про католиков (VI)

Много лет спустя, когда век уже готовился ринуться с раската, 19 апреля невнятного года, в годовщину восстания года в Варшавском гетто, я слушал другие песни, которые на идиш пела одна девочка. Она не говорила ни на одном из языков, что были известны мне, а я не говорил на ее наречиях. Вокруг пустой комнаты в пригороде текла интернациональная ночь, простыня мокра и горьки небогатые французские сигареты.

«Не говори, что ты идешь в последний путь» — вот какие были слова в этой песне еврейских партизан, а мелодию для ней стащили у братьев Покрасс. И песни Варшавского гетто текли вместе с ночью, растворяясь в утре. Горели глаза девушки, и песня длилась — общинная, обобщающая чувства.

А проповеднические религиозные песни я не любил. Как-то, также вдалеке от Родины, я нашёл, вращая ручку приемника загадочное «Трансмировое радио». Что в нём было «транс» — оставалось загадкой. Оно, по сути, было вне религии, вне протестантства и католичества. Не знаю, кто его финансировал, но, несмотря на псалмы, жившие во множестве на радиоволне, идея воплотилась в нём вполне атеистическая. Но все эти безнадежно сопливые песенки о Боге тоже находили своего слушателя. Находили своего слушателя и песенки в стилистике вокально-инструментальных ансамблей — было там что-то вроде «Все грехи смывая, обнажая сердца…».

Диктор, перемежая электронно-струнное своей речью, внятно и четко произносил: «И вот ангелы полетели в обратный беспосадочный путь». И на той же волне вдруг, после слов «и вот обеспечил его дочь», заиграла веселая музыка. Нет, даже не музыка, а музычка с похабными словами:

Мне радостно, светло

Все удалилось зло.

Все это потому,

Что я служу Христу.

Всё это пелось на мотив Жанны Бичевской, а потом сменялось таким же песнопением «Тобой спасённый я…».

А вот годы спустя, в этой католической общине, разглядывал я религиозный песенник, где была Alma Redemptoris Mater и «Над Канадой, над Канадой», «Священный Байкал» и «Смуглянка», Michelle и «Ой, полным полна коробушка», Guantanamera и «Он твой добрый Иисус», «По Дону гуляет…» и «Нiч яка мiсячна». Была даже итальянская песня, совершенно нерелигиозная, с первой строкой «Я искал всю ночь ее в барах».

Было в этом сборнике всё — то есть нечистота стиля, а может, его отсутствие.

Я я любил католиков из общины за эту нестрогость и наивность звуков.

Нет, унылыми казёнными проповедниками они не были.

Чем-то песенник напоминал мне старую коллекцию магнитных пленок — шуршащее собрание звуков.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про католиков (VII)

…Итак, песенник напоминал мне старую коллекцию магнитных пленок — шуршащее собрание звуков. Я разбирал эти плёнки перед отъездом на это католическое собрание, успевая в последний раз прослушать.

Сначала была выброшена давно умершая начинка знаменитой «Яузы». Короб, сделанный из фанеры, я оставил — в нём была основательность давно утраченного времени.

Этот покойный магнитофон на прощание подмигивал зелёным лампочным глазом, урчал, орал, но службы не нёс. Постигла его участь всех дохлых пушных зверей.

Комната освещалась уже другим магнитофоном — «Нота-404», купленным мной на первую зарплату токаря на заводе «Знамя труда». Зарплата была 41 рубль 03 копейки — цифры эти утеряли значимость, точь-в-точь как звуки слов «Посев» и «Грани», как расстояние от Земли до Солнца — нулём больше, нулём меньше — какая разница.

Потрескивала красная плёнка, рвалась безжалостно. Были и вовсе технические бобины, что нужно было приворачивать к промышленному магнитофону неизвестной мне конструкции какими-то болтами.

Плывущий звук записей действительно плыл — с неверной скоростью девять сантиметров в секунду, или девятнадцать тех же сантиметров.

Со старых пленок звучала мелодия прогноза погоды. То ли Визбор, то ли Мориа. Неизвестный голос. Чужой вкус, чужая подборка — никогда не узнать, кем сделанная.

Внезапно в песни вмешивался чужой голос, произносящий: «Для политичного життя в Радяьнском Союзе… Инкриминировав… Андрей Амальрик, заговорив»…

Затем шли позывные «Немецкой волны»… Это чередовалось с записями музыки, сделанными с радио, судя по акценту — американского. На умирающей пленке остались всё повороты ручки настройки. Бит. Хит-парад 1961 года. А вот — битлы.

Никто этого больше не услышит, потому что пленка осыпалась, на поверхности магнитофона лежала кучками магнитная труха — всё, что осталось от звуков. Основа была хрупкой — пленка рвалась непрочитанными кусками.

— Раз-раз-раз… — кто-то пробовал микрофон, и это были домашние записи. Может, это был голос моей матери. А, может, отца — потому что различить уже было невозможно, различия уже расплылись-уплыли.

— Гля-ядите-ка, Удильщик… — это говорил КОАПП, записанный с радиоволны, прототип будущих телепередач.

Длилась на плёнке история Комитета охраны авторских прав природы, передача ныне прочно забытая. Бременские музыканты, Высоцкий, непонятные приблатненные одесситы. Фортепианный раскат Шуберта.

И опять — безвестные подражатели битлов. California, что надо писать транскрипцией — [kalifo: ни-иa]… И ничего этого больше не будет.

Это были звуки радио, электромагнитная волна, сохраненная магнитным слоем, что шурша, покидал хрусткую плёнку. Отзвук, звук, треск её, рвущейся и безголовым диплодоком проползающей между валиков и катушек, длился.

Но лейтмотивом моего повествования стала история о католиках, и пение в ней лишь вставной эпизод — в котором движение музыки есть движение человека в пространстве, движение времен мимо окон и дверей.

Голос католических миссионеров возвращал меня к реальности.

— Шестьдесят вторая! — восклицал монах.

Это была страница в песеннике, которую нужно было открыть, чтобы, те, кто не знал текста, могли петь хором.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про католиков (VIII)

— Чтобы хорошо петь, нужно замолчать, — сказал, нечаянно проговорившись, погружённый в свои мысли, мой сосед-богослов.

В этой фразе было нечто от китайской мудрости, вроде рассуждения о хлопке одной ладонью. Европеец бы сказал: «сперва замолчать». Была в моей жизни намертво запомнившаяся история про хлопок одной ладонью. Рассказывал её, кажется, Джилас. После Второй мировой войны в Югославии, как и во многих странах востока Европы, были часты парады.

Даты были общими, весенние — первого мая, осенние — седьмого ноября. Одна дата была различной — день освобождения, независимости или первого шага в социализм. И вот в день парада инвалидов сажали на трибунах рядом, и однорукие аплодировали шествию. Они хлопали своей единственной ладонью о единственную ладонь соседа.

— И хрен вам, вот она, правда, — шептал я в пустое пространство перед собой, — хрен вам, говорил я неизвестно кому, отрицая неизвестно что, и слезы закипали у меня в глазах от таких мыслей.

Но вернемся к итальянцам. Немаловажно, что это была итальянская община, и именно с гитарой. Нравы были вольные. Пили много, но однажды в ночном коридоре один итальянец дал пощечину пьяной русской девчонке. Разозлила его нетвёрдая девичья походка.

— Рuttana! — кричал он вдогон. Выходило, впрочем, Putacca — может, это был диалект — я не знаю.

Возмущен был итальянец, а зря. Нечего было возмущаться. Житейское было дело — прихожане всегда грешны. Сам-то он понимал толк в жизни, несмотря на то, что был монахом и ложился рано — видимо, в соответствии со своим монашеским уставом.

Одна барышня, зашедшая к нам в гости, говорила:

— А-а, это к вам Карина заходила? Интересно, спит ли она сегодня с итальянцем, потому что если нет — это хорошо, а если да — плохо. Дело в том, что итальянец живет точно над вами, и если они вместе, то она лежит рядом и переводит ему все наши разговоры. Слышимость, знаете ли — тонкие перекрытия…

Наша гостья была, надо сказать, девушкой необычной, знавшей латынь и несколько лет учившейся в тех местах, о которых так много писал Карамзин в своих письмах.

Жила она в Москве в какой-то католической церкви и однажды звонила мне оттуда, разглядывая с ложа во время разговора алтарь и скорбно заломленные руки статуй. По католическому телефону слышно было плохо, хотя разговоры были вполне богоугодные.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про католиков (IX)

А после общинного пения я гулял по тропинке вместе с богословом. Я спокойно беседовал с ним, отстраненным и тихим.

— Владимир Александрович, — предлагал я. — А не провести ли нам время в богоугодных беседах?

Мы говорили о Евхаристии, совершаемой инославным священником, и постановлении Синода от 16 декабря 1969 года. Очень странные богословские вопросы обсуждали мы тогда, забираясь в такие дебри, что и не снились Арамису с его толкованием одного места из Блаженного Августина.

Ещё я рассказывал ему про то, как мне недостает чётких формул марксизма, его понятного и вместе с тем мистического его языка.

Думал я при этом о старости, это был образ поэтический, не страшный.

Думал о том, как я все забыл — все языки и названия.

Звуки чужой речи снова превратились в шарады. Французские склонения путались с немецкими. Стучало по ним английское интернациональное слово. Это был невнятный шорох языка, похожий на шорох эфира. Хрип иноземных дикторов, отъединённых от слушателя бесконечными воздушными путями.

А сидя в зимнем пансионате и ожидая возвращения с блядок моих приятелей, я читал Карамзина. Русский путешественник двигался в западном направлении, а я примерял на себя его судьбу. В западном направлении я уже перемещался; раньше, в прежней жизни, двигался на восток; а теперь приглядывался к южной стороне.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про Карамзина и путешествия, а оттого — снова без номера

Лотман писал как-то, что в древности путешествие было или паломничеством, или антипаломничеством. То есть можно было двигаться либо в грешное место, либо в святое, а просто так путешествовать было нельзя. Поедешь в святое место — просветлеешь, спустишься в земную дыру — потеряешь спокойствие душевное.

Святость жила на юге у Афона, рядом с византийскими и палестинскими святынями. Дурное лежало на закате. Двинешься к восходу — приобщишься к добру, отправишься за солнцем — спустишься в Ад.

Пересказ тянулся, длился, как мои бестолковые путешествия. Оставалось непонятным к какому типу земель отнести Север, утыканный вросшими в камни, озера и леса монастырями. Система координат имела плавающий ноль и плавающую запятую.

Путешественник у Карамзина лишен изумления. Он все знает наперёд — из книг, картин и театральных постановок. Была и у меня такая же история — несколько лет я писал роман, в котором были страны, которых я не видел — а как посетил, так не изменил в тексте ни буквы.

Лотман говорил о двух утопиях, что описаны Карамзиным — швейцарской и английской, где первая есть утопия разумно регламентированного общества, а английское общество есть общество сребролюбия.

Карамзин в споре «Россия или Европа» замечал оптимистично: «Россия есть Европа». Время вылилось вон, и теперь непонятно даже — что есть Россия. Границы изменились и изменились правила.

Он писал не реальные путевые заметки, а создавал тот самый идеологический конструкт. В них смещёно время пребывания в Париже и Лондоне, додуманы обстоятельства и персонажи — «Таким образом мыслил я в Виндзорском парке, разбирая свои чувства и угадывая те, которыя со временем будут моими». Так происходила операция обратная той, которой я занимался в Москве, конструируя свою Европу. Можно придумать собственные впечатления, когда вернёшься за письменный стол.

Впечатления замещаются, вскоре подлинных не отличить от мнимых — как перепутанную мебель в мемориальном музее. Так мешаются дорожные звуки в памяти — стук колес, звяканье ложечки в стакане, гудение самолета, расталкивающего воздух.

Причем Карамзин писал, совсем как мой компьютер, который то и дело предлагал мне заменить «верх» на «верьх». Я примерял Карамзина на современность: в 1820 году Карамзин произнес по поводу Испанской революции: «Боюся крови и фраз». И я разделял это суждение. В этом не было особого героизма, так говорят о вреде курения.

Во ученых книгах говорилось, что, вопреки петровско-ломоносовской традиции государственной службы как общественного служения Карамзин вслед за Новиковым опирается на служение частное. Может, в этом корень карамзинской эстетики, того что поэт делает с пейзажем то же, что земледелец с садом.

Говорилось в этих учёных книгах также, что в восемнадцатом веке существовал гибридный тип путешествия, образцом которого являются писания Дюпати, (которые я, конечно, и не думал читать) и собственно стерновские странствия. Я не много понимал в этом. Слова теряли смысл, превращаясь в звук. Я старался не обращать внимания на фразы типа: «запад есть идеологический конструкт», снова возвращаясь к тому, что почувствовал давно.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2005

(обратно)

История про Карамзина и путешествия, а оттого — опять без номера

Термины были для меня лишь звуками, но буквы в книге хранили чужие дорожные впечатления.

Записывал свои впечатления Карамзин так: «Гердер невысокого росту, посредственной толщины и лицом очень не бел». И память услужливо, действительно услужливо подсказывала то место из энциклопедии русской жизни, в котором говорилось об Иоганне Готфриде Гердере. Берлин же, что был тогда городом не значимым, Карамзин нашел до чрезмерности вонючим. Берлин. Видел Карамзин и Гете, видел через окно и нашел, что гётевский профиль похож на греческий. В Страсбурге он обнаружил на колокольне «и следующия русския надписи: мы здесь были и устали до смерти. — Высоко! — Здравствуй, брат, земляк! — Какой же вид!».

Я хорошо понимал механизм их появления. Были в моей жизни люди, которые говорили о путешествии за границу как о некоей гигиенической процедуре. Давно, дескать, не ездили, произносили они с интонацией стоматологического разговора. Надо бы прокатиться за кордон. Пивка попить в Мюнхене. На Кипре погреться, поплавать с аквалангом в Тунисе. После обильного ужина они начинали дружить с русской письменностью — короткими простыми словами.

Видал и я похожие надписи в разных странах. Например, нашел в Иерусалиме знакомое трехбуквенное слово напротив голландского посольства, а в Брюсселе обнаружил его рядом с писающим манекеном. Тем и хорош русский язык, что в нём состояние души можно обозначить долго, а можно и — до чрезвычайности коротко. Об этом много написано, но самодеятельная кириллица в чужих городах меня не радовала. Русский путешественник должен марать бумагу, а не иностранные стены.

Существительные должны быть дополнены глаголами, между ними обязаны рыскать прилагательные, предлоги — стоять на своих постах, а флексии — отражать взаимную связь их всех. И суть не зависит от количества букв в словах. В наших словах — звук и ясность речи, пение гласных и твёрдая опора согласных. В них дорога между смыслами. В них прелесть путешествия и тайна частных записок русского путешественника.

Карамзин писал дальше: «Представляли Драму: «Ненависть к людям или раскаяние», сочинённую Господином Коцебу, Ревельским жителем. Автор осмелился вывести на сцену жену неверную, которая, забыв мужа и детей, ушла с любовником; но она мила, несчастна — и я плакал как ребенок, не думая осуждать сочинителя. Сколько бывает в свете подобных историй!».

Для меня это была история литературной Лилит, предваряющей появление Анны Карениной. Однако меня посещало и иное наблюдение: когда я тыкал карандашом в женские романы, систематизировал и классифицировал, я вдруг замечал, что начинаю любить этот жанр. Так Штирлиц, проведя много лет в Германии, обнаруживает, что начинает думать как немцы и называть их «мы». И вот, читая женские романы, я улавливал сентиментальное движение собственной души, переживание, что иногда заканчивается закипанием в уголках глаз, пристенным слёзным кипением.

Я дочитался Карамзина до того, что иногда писал в дневник его слогом: «В баре спросил я коньяку. Женщина ответствовала, что его мне не даст.

Отчего же? Коньяк фальшив, выпейте лучше водки. Но водки душа моя не желала. Водка была мне чужда. Её я пил достаточно на протяжении нескольких дней.

Однако ж пришлось пить.

Понеслась душа в рай, как говаривал любезный приятель мой, литературный человек Сивов.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2005

(обратно)

История про католиков (XII)

Стояли страшные морозы, потрескивали от них ледяные стекла. Я вспоминал то, как несколько лет назад жил на чужой даче — это было мной многократно пересказано и несколько раз записано. Память превращалась в буквы, и реальность давних событий уменьшалась. Текст замещал эту память, точно так же, как этот текст заместит удаляющийся в даль памяти трескучий мороз. Времена сходились, чувства повторялись. Время текло, и так же одинаково события протекали мимо меня летом и зимой.

Однажды мы взяли с собой на католический семинар некую изящную барышню. Я был влюблен в эту барышню, и оттого воспоминания о ней жестоки и несправедливы.

В дороге она рассказывала нам о светской жизни. Среди событий светской жизни главным было посещёние бани вместе с какой-то рок-группой.

Потом она увидела полуразрушенный пионерский лагерь. С мозаики в холле на неё печально глядела девочка — не то узница чьих-то концлагерей, не то чернобыльская жертва. В руках у девочки был, весь в скрученных листьях, фаллический символ, печальный и увядший.

В комнатах, расписанных по обоям англоязычными надписями со множеством ошибок, стекала по стенам плесень. Кучки комаров замерли выжидательно на потолке. Изящная барышня стала похожа на мозаичную фигуру из холла — она окаменела от ужаса. Жухлый цветок в ее руках, правда, отсутствовал.

Приятель мой Лодочник принес откуда-то второй матрас и спал под ним вместо одеяла. Комары сидели на этом матрасе, терпеливо ожидая, пока Лодочник высунет из-под него ухо или нос.

Впрочем, другой мой приятель несказанно обрадовался. Он радостно подмигнул мне:

— Теперь-то он будет храпеть вволю, зато мы ничего не услышим!

Печальная светская барышня слонялась между общинными людьми, попинывая мебель, а мы рассуждали о том, пропустить ли утреннее камлание или отправиться петь икосы и кондаки.

Приятель мой между тем обхаживал какую-то бабу. Это была именно не девушка, а хорошая русская баба. Лицо её было простым, русским, будто рубленым из дерева. Она умела катать мяч по руке и, кажется, была в прошлом гимнасткой.

Я представлял себе, как, предварительно подпоив её, за беседой о гороскопах, нравственности, прошедших и канувших изменах, он, наконец, дождется её движения к сортиру, плавного перемещёния, в итоге которого он втиснет проспиртованное тело, несчастную большеголовую девочку-гомункулуса в кабинку, прижмёт к фанерной стенке заплетающееся тело и, торопливо двигаясь над техническим фаянсом, будут они решать задачу двух тел.

Потом я представил себе, как без вскрика, без стона, тяжело дыша, они рассоединятся. Наконец, они вернутся, шатаясь, как усталые звери, и будет мной применён к ним вековечный вопрос-рассуждение философов — отчего всякое животное после сношения становится печально?

Ночь кончалась. Искрился в свете фонаря снег, хрупал под ботинками припозднившихся, возвращающихся по номерам людей.

Или, может, это дождь молотил по крышам бывшего пионерского лагеря. Длилось скрученное в мокрый жгут лето. Длилось, будто писк тоскливого комара.

Как-то, на этих камланиях погода менялась каждый день, то подмораживало, то какая-то жижа струилась под ногами. В Москве было полно сугробов, мы ехали в областной центр довольно долго и кривыми путями. Католическая община видоизменилась, появилась провинциальная молодёжь, многочисленная и малоинтересная. Были там какие-то новые лица. Девушка с оскорблённым лицом, вернее с лицом, побледневшим от неведомых оскорблений. Другие девочки с острыми лицами. Была ещё там свора противноголосых мальчиков. Был молодой сумасшедший, похожий на левита.

В воздухе носилось предчувствие беды — и, правда, отца Луку выслали из России. Вернее, не впустили обратно, после побывки в итальянском доме. Поговаривали, что кто-то боялся, что отца Луку назначат епископом огромного территории к северо-востоку от столицы.

Но я думаю, всё было проще. Лука раздавал лекарства для больных гемофилией. Я видел много этих печальных людей и много разговаривал с ними. Отец Лука раздавал лекарства бесплатно — отец его был крупным фармацевтом. Но наверняка было много людей, невпример весёлых, которым бесплатная раздача не нравилась.

Но тогда ещё всё было по-старому.

Правда, молодёжь была интересна Хомяку — он познакомился с какой-то несовершеннолетней барышней, начал её по своему обыкновению поднимать, возиться. Но барышня, однако, оказалась боевой, и в результате возни Хомяка поцарапала и покусала, но сексуального удовлетворения не обеспечила. Так что из всех удовольствий ему досталось только мазохистское.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2005

(обратно)

История про католиков (XIII)

…Однако, спустя некоторое время, когда мы снова попали в ту же местность, оказалось, что какой-то яд попал в кровь каратистки, и она воспылала любовью к Хомяку — со всей силой несовершеннолетних чувств. Она пригласила нас на дачу, и оказалось, что там уже накрыт стол, суетится мама, папа в милицейском кителе вышел знакомиться и радостно сообщил, что в доме — двадцать стволов нарезного оружия.

Сейчас, думал я, сейчас родители выбегут из комнаты и благословят Хомяка с боевитой каратисткой как в чеховском рассказе — портретом писателя Лажечникова. Потом оказалось, что милицейский человек держал в доме дюжину ружей.

Обошлось — ему только подарили козлиную шкуру. Хотя, может, это был намёк.

Моё же дело было писать, но я писал почему-то о прошлом путешествии, долгом и странном — в тысячах километров от заснеженных домиков на окраине областного города. Жена одного из моих конфидентов, увидев, что я что-то пишу, подошла ко мне и жалобно сказала: «Владимир Сергеевич, вы, пожалуйста, если напишете что-то про меня, то измените моё имя… Или не пишите его овсе». И я согласился.

Комната у нас с Лодочником и Хомяком был один на троих — причём у них кровати были сдвоены. Вот был подарок для их родственных душ. Тут я вспомнил, что когда эта пара поехала в Египет, то туристические агенты, бросив на них взгляд, сразу предложили сомкнуть кровати в номере.

Впрочем, мы съездили к одной местной церкви, которую я чрезвычайно любил. Был я там много — страшно подумать сколько — лет назад. Хомяк посадил к себе в машину прихожанку отца Луки — одну негритянку из Анголы и плотоядно смотрел на её всю дорогу. Однако негритянка оказалась многодетной супругой какого-то пуэрориканца. География сошла с ума — африканка жила посредине России, пуэрториканец — в Америке, а я трясся в чужом джипе по заснеженному полю.

Негритянка прыгала на переднем сиденье, взмахивая ворохом тонкоплетёных косичек.

Я же был похож на попа в вертепе. Точнее — на попа в борделе, всклокоченного и хмурого попа. Хомяк купил кассету с духовными песнопениями и гонял её в своём джипе, открутив громкость на полную. Хоровое пение неслось над заснеженной дорогой.

Старушки по пути, увидев в машине негритянку и хмурого длинноволосого мужика с бородой, истово крестились.

Церковь, как и положено, стояла на своём месте и вела к ней узкая расчищенная дорога. Я шёл по этой дороге в прежней жизни, и не поймёшь, как именно я изменился. Изменилось все и всё — тогда, между прочим, я думал, что церковь стоит на острове. Была зима, и я шёл долгой дорогой в снегу. Не изменилась лишь книга по архитектуре этого княжества, что я брал с собой в дорогу тогда и взял с собой теперь.

А сейчас караульная старушка открыла нам храм, где уже десять лет шли нерегулярные службы. Батюшка у них был свой, и жил рядом, кажется, при монастыре. Было снежно и туманно, внутри церкви пар рвался из ртов, сходство с внутренностью морозильника усиливали белые каменные стены, покрытые инеем. Я поставил одну свечку за упокой своего деда, а вторую — за здравие матери. Нужно, наверное, мне было в жизни больше молиться.

Уже попискивала от холода толстая негритянка, и надо было ехать дальше.

Но время снова щёлкнуло, в дверь постучали и меня позвали к соседям в гости, в одну из одинаковых как близнецы, комнат, комнат без истории.

Оказалась рядом со мной черноволосая женщина, поющая джаз. Она была низенькая, быстрая в движениях, со своей историей — филфак, сандинисты, отец искусствовед или архитектор, невнятная работа, лет тридцать, сигарета и коньяк, время проходит, подруги замужем, разговор о знакомых и полузнакомых: я знаю его уже десять лет, и он всё такой же пубертатный мальчик — незатейливый кадрёж и суетливое перепихивание.

А итальянки слушают этого мальчика, и вот оказывается, что они живут рядом. Марсия, привет; Сабрина, чао, и телефоны уже записаны, и забиты стрелки на воскресенье и следующую субботу, пропеты «Катюша» и «Вернись в Сорренто».

Занавес.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2005

(обратно)

История про "Русский крест"

Посмотрел, вернее, досмотрел сегодня ночью фильм "Русский крест". Из-за этого прибывал в совершенно ошеломлённом состоянии.

Я Жжёнова видел всего один раз и говорил с ним минут пять, а дед мой к тому моменту уже умер. Но я видел, как они похожи.

Даже строением лица они были похожи, каким-то исключительно белым цветом волос и движениями губ. Одно поколение, один город, что-то общее в химии жизни.

Но дело, разумеется, не в этом. В фильме есть много сильных мест, но есть два кроме прочих — как Жжёнов приезжает на Колыму и в метели разглядывает трассу. Телевизор пикает неумолкая, но всё и так понятно. Там настоящий такой мат, не придуманный интеллигентский, не неумелый подростковый, не тупой уголовный — а такой настоящий мат русского человека. в котором ужас отчаянья и веселье оттого, что прожил день.

Второе место (там много всего интересного, но) — второе место там, когда Жжёнов приходит в гости к Астафьеву и они сидят за столом, что-то жуют по-стариковски. Режиссёр к ним время от времени пристаёт с вопросами типа: "А правда, что русский народ склонен к тому-то и тому-то?". Режиссёр весь этот фильм пристаёт с этими вопросами и в четырёх случаях из пяти ему говорят, беззлобно и только чуть-чуть раздражённо:

— Да пошёл ты на хуй, режиссёр.

Кстати, режиссёру надо сказать спасибо — потому что он это всё оставил и потому что он придумал сам фильм.

Так вот сидят там Астафьев со Жжёновым — солдат и зека. Типичные представители, так сказать. С матерком переговариваются — просто так, как обычно говорят за стаканом. Я вообще люблю стариков, у них в какой-то момент включается бесстрашие — чего бояться-то? То бесстрашие, которое позволяет не бояться смерти, потери репутации или пайки. В общем, это лучшие образцы.

Я прожил с таким тридцать лет.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2005

(обратно)

История с фотографиями (часть первая)

Пользуясь тем, что все, чавкая, едят этой ночью шашлыки и не ломают глаза о Живой Журнал, вывешу-ка я две фотографии. Вот первая.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2005

(обратно)

История с фотографиями (часть вторая)

А вот и вторая:

Извините, если кого обидел.

14 августа 2005

(обратно)

История о фотографиях (часть третья)

Надо сказать, насмотревшись старика Жжёнова, я задумался о других стариках. Пользуясь воскресным днём, когда все продолжают спать, вдосталь наплясавшиеся голыми при луне, или опять начали жарить шашлыки, я начну рассуждать о третьей фотографии. Те, кто хочет её посмотреть в увеличенном виде, знайте — 140 Kb.

Цвет — светло-коричневый, уходящий по краям в небытиё.

Цвет предвоенный, знаменитого своей статистикой тринадцатого года, ахматовского рубежа веков. Год как бы нулевой, отсчётный. Цвет пыли на немощёной улице.

Это ломкая фотография, с трудом извлечённая из окружения такой же ломкой бумаги в альбоме с золочёными застёжками. Повод для рассуждения, упражнение в криптографии. Разговор о прошлом, отправной точкой которого — старая фотография, полон семиотических находок. Он напоминает бартовское описание негра под французским флагом, долгий и утомительный путь структурализма.

Попытки восстановить что-либо всегда кончаются неудачей. Прошлое додумывается, оно ускользает. Между тем наблюдатель, рассматривающий ветхие дневники и ломкие фотографии, конструирует прошлое по своему вкусу. В нём появляются ценные для наблюдателя факты, всплывает гордость за мифическую конструкцию.

Это мнимая причастность к миру Атлантиды. Мир этот ускользающий, его не понять, а можно только додумать.

В моём, восстановленном с ломкой фотографии, мире — шляпки и высокие ботинки на шнуровке. Копошащаяся собака, не длинные, а долгие пальто, и оконные стёкла, за которыми уже ничего не увидеть. В нём мёртвые души вещей.

В «Других берегах» есть рассуждение о камушках, осколках другой жизни, археологических свидетельствах, что катает прибой в Ментоне. Там, пишет Набоков, «были, похожие на леденцы, зелёные, розовые, синие стёклышки, вылизанные волной, и чёрные камешки с белой перевязью. Не сомневаюсь, что между этими слегка выгнутыми творениями майолики был и такой кусочек, на котором узорный бордюр как раз продолжал, как в вырезной картинке, узор кусочка, который я нашёл в 1903 году на том же берегу, и эти два осколка продолжали узор третьего, который на том же самом ментонском пляже моя мать нашла в 1885-ом году, и четвёртого, найденного её матерью сто лет тому назад, — и так далее, так, что если б можно было собрать всю эту семью глиняных осколков, сложилась бы из них целиком чаша, разбитая итальянским ребёнком Бог весть где и когда, но теперь починенная при помощи этих бронзовых скрепок».

Это великая и оптимистическая иллюзия. Иллюзия, чем-то напоминающая украшенный табличками последний путь Христа, расположенный на несколько геологических метров выше культурного слоя Римской империи.

Даже предметы умирают, перерождаются, и по их изображению не восстановить облика.

В альбомах прошлого и нынешнего всегда много групповых фотографий, где лица повёрнуты в одну сторону. В них много людей, но в них мало быта.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (I)

…Начнём с безголового чудовища. Тип домашнего зверья несомненен, собаку узнаешь, даже когда она похожа на индюка. Мгновение, когда открылась шторка или крышка аппарата, и лучи света попали на йодистое серебро, совпало с движением лапы. Поиски блох превратили собаку в загадочное существо, трехногого уродца. Имя, сохранённое памятью одного из персонажей через восемьдесят лет, выгодно отличает пса от одной из девочек. Марсик, может — Марс. Астрономически удалённый от меня, он остаётся без морды в движении, смазанном временем как колонковой кистью.

Прадед ведёт деда, дед смотрит на собаку, та (тот) выгибается, показывая чудеса эквилибристики.

Все заняты делом, лишь неизвестная девочка смотрит в объектив.

Жёлтый цвет пыли на гатчинской улице, весенние, невызревшие листья, количество пуговиц на пальто (четыре), движение собачьей лапы и высунутый язык — сохранилось всё.

Ничего не пропало.

Очертание тайны в руке прадеда, то, чего не узнать никогда — подарок ли в цветной обёртке, бесполезная ноша, случайный предмет, нечто, прижатое к толстой ткани пальто.

Йодистое серебро образует глаза и волосы. зигзаги на погонах, неясные ордена и знаки. Не врут только придуманные детали, додуманные и досочинённые истории создают единственно верную картину. Они срастаются с нами, сочинённое прошлое становится родным и действительно принадлежащим тебе.

Человек в долгом пальто был химиком.

Пиротехническая артиллерийская школа, полковничьи погоны и отставка — именно предвоенная.

Переезд с Васильевского острова в Гатчину. Исчезновение достатка, не мешавшее одеваться с некоторым шиком. Папиросы домашней аккуратной закатки. Кегли да шахматы, иногда — скачки, брошенное жене перед посещением ипподрома:

— Дай на всякий случай…

Его старшая дочь за год до сцены на гатчинской улице поступила в Смольный институт, который окончила на второй год войны с шифром — высшей наградой в её отделении. Согласно правилам, золотых медалей могло быть несколько, а шифр, золотой вензель, особая брошь, была одна. Спустя много лет она сделала себе из него вставные зубы.

Инициалы члена императорской фамилии исправно пережёвывали гречневую кашу. Награда жила своей новой жизнью, как душа после реинкарнации.

Она виделась с подругами, когда те, проездом в Прагу да Париж, проезжали через Варшаву.

А потом она умерла. Собственно, умирала она долго, являлись за ней с того света какие-то чекисты, возили по ночной Москве. Допрашивали. Ей всё время казалось, что она находится в чужой квартире. Тогда, с настоящими чекистами она убереглась, спаслась мимикрией…

И вот однажды она не вернулась из одного из своих ночных путешествий, попросту не проснулась.

Мы положили маленькое тело, укрытое бязью с крестами, в погребальный автобус и привезли её в Донской монастырь, где по стенам главного зала крематория стоят в витринах урны. На них урнах в качестве должности указано — «стойкий чекист». Для других достало другого жизненного свершения — «член ВКП(б)».

Эти урны тут совершенно ни при чём — тем более, я не знаю, уцелели они или нет. Холодно было в Москве, стояли морозы, и стены внутри крематория заиндевели.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (II)

Что касается другой, реально существующей на фотографии девочки, то она была младшей в семье. Девочка, ставшая балериной, обладала собственной историей, отъединённой от старой фотографии. Она родилась за пять лет до щелчка затвора.

На второй год революции умер человек в долгом пальто, а год спустя её и мальчика, что уже засунул язык на подобающее место, старший брат увёз в Одессу. Девочка занялась балетом. Перед ней лежала череда городов — Хабаровск, Новосибирск, Владивосток… Во Владивостоке она познакомилась с военным моряком, командиром первого корабля Советской России на Тихом океане.

Я помню эту женщину, но воспоминания эти мутны, как взгляд в старое зеркало. Вот её движение в чужой прихожей. Она весело, с каким-то подхихикиванием, щиплет меня за щеку и выбегает на улицу.

Вкус воспоминания был вкусом пирогов, приходивших в бандеролях из Ленинграда. Посылки эти прекратились с окончанием детства. Вкус почтовой памяти истончился и пропал.

Однажды, ленинградским ноябрём, я позвонил ей. Она быстро сообразила, кто я, но встретиться категорически отказалась.

Может быть, она боялась просьбы о ночлеге. Может — просьбы поухаживать за московской сестрой. А может — она находилась уже в том особом потустороннем состоянии, которое отличает пожилых одиноких женщин.

Я не узнал даже отчества её мужа. Она говорила, что ничего не знает, не помнит, рассталась с ним в тридцать пятом году, когда их сыну было четыре года.

— Обратитесь к нему, — бубнила она, и непонятно было — к кому обратиться. Её голос в телефонной трубке звучал незнакомо. Чего она боялась тогда, я не знаю. Внезапно она повесила трубку.

А потом она, наверное, умерла.

Но надо вернуться к мальчику.

Ему всего три года, и мир незыблем.

Несколько его рисунков хранят это детство — аксонометрия мороженого, продававшегося на Васильевском острове, план квартиры, двора, изображение печки-буржуйки. Рисунок мороженого снабжён схемой специальной машинки, покрывающей брикет ледяных сливок двумя вафлями (на вафлях значилось «Валя» или «Маша»). Имена чередовались, а буржуйка была похожа на американский космический аппарат «Аполлон». Ещё среди детства наличествует чёрный бок перевернувшегося корабля «Народоволец».

Первое, что он помнил о своём детстве, был графин с водкой на лимонных корках. Дед быстро исследовал жидкости на столе, когда его отец отлучился из комнаты. «Отец» оказывается старше чем «дед», время рассыпает слова и меняет их смысл. Итак, от гостей осталось недопитое. Маленький дед слил изо всех рюмочек в одну и выпил разом.

К вечеру ему стало дурно, но он не сознался ни в а чём.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (III)

Несколько времени спустя, он лежал в гатчинской больнице. Там пахло. Что за запах, как его описать — он давно распался, превратился в твёрдые материи, траву и кусты — запахи невозможная для описания вещь. Итак, пахло по-больничному. Вот и всё — это больничное воспоминание без структуры и развязки. Затем в калейдоскоп вплеталось новое воспоминание — мальчик с товарищами хоронят умершую птичку. Через несколько дней они вырыли птичку, чтобы посмотреть, что изменилась ли она.

И я сам, спустя семьдесят лет, следуя невнятной традиции, вспомнил, что хоронил неживого кота в обществе одноклассников. Кот был тоже вырыт, осмотрен и с омерзением зарыт обратно.

Покинув бывшую столицу семья жила голодно деньги кончились, а одесский воздух был так же малопитателен, как петербуржский. Мать купила гусей на откорм. Гуси росли худые, и, внезапно, в перелётную пору, услышали в небе курлыканье. Недооткормленное сытое будущее встало на крыло и покинуло двор моих предков. Вскоре мать умерла из-за несовместимости групп крови при переливании. У неё был отрицательный резус — тот же, что у моей матери и у меня.

Мальчик подрос и поехал в Азербайджан вместе с родственниками. Они жили в Баку на Торговой улице и выезжали летом в военные лагеря вместе с воинскими частями — первый год под Гянджу, к Елениендорфа — поселения немецких колонистов, второй год в Аджикент. География путалась. Итак, в этом посёлке немецких колонистов была запруда на горной речке, электростанция и подвалы. В подвалах были огромные влажные от подземного воздуха бочки с вином, которое называлось «Конкордия».

В бакинскую школу мальчик носил табуретку, мест в классе не хватало, и вот он сидел на своём неучтённом сиденье, познавая премудрости тюркского языка. «Балам ляля, шалам ляля…», — часто повторял он потом незнакомые слова.

Плоские крыши старого города поражали моего деда, очень хотелось залезть в полузатопленную подлодку, чёрная рубка которой была видна с Приморского бульвара.

Мальчик смотрел на прибой, играл с товарищами в бабки-альчики, грел руки о купленные каштаны. Комендант города давал мальчику контрамарки в кино, которое представляло из себя загон в парке. Крыши не было, но был сторож-билетёр, который начал ухаживать за упитанным приятелем мальчика. Мальчиком, худым после Петрограда и Одессы, он пренебрёг, и тот ничего не подозревая, смотрел «Тарзана в дебрях Африки», «Дом ненависти» и «Багдадского вора». Звуки этих названий живут как знаки ушедшего мира, будто чужие шалам и балам.

Кинематограф, младший брат фотографии, был переписан наново другим временем, впрочем, сохранив названия.

Балам ляля, шалам ляля, но время прошло, и вот — Москва. Скрипя полозьями, извозчичьи санкиотвезли семейство в Третий Дом Советов, ещё без следа прикладного искусства.

Маленький дед — вот неловкое сочетание — попал сразу в пятый класс. Бульвары, трамвай «Аннушка», деревянный эсминец в парке культуры. На другом трамвае он въехал в новую область памяти — Сокольники…

Я долго искал этот дом. В тот день была слякотная погода — зима отступила, стало сыро, и мокрый снег потёк по грязной мостовой. Переулок оказался странным, перечёркнутый бетонным коробом метро. Может быть, именно он заместил искомый дом. Там, на маленьком диванчике, сделала первые шаги моя мать. На этом диванчике, переместившемся на дачу, я спал сам ещё много лет, когда ночевал на даче, зажатый между стеной и крохотным холодильником, истошно визжащим по ночам.

Переулок внезапно менял чётную и нечётную стороны местами, тасовались как карты в колоде высотные башни, ширился пустырь, виднелся с пригорка другой берег Яузы, магазин «Стройматериалы». И я пошёл в магазин смотреть на раковину из нержавеющей стали за полторы тысячи рублей. Уже нынешняя смена времён лишила это число смысла, и ужаса давнишнего непонимания.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (IV)

Но вернёмся к нашему рассказу. После семи лет обычной учёбы полагалось два года учиться по специальности. Мальчик попал на электротехнические курсы, выпускавшие монтёров. Его уже одолевала тревога — в стране была безработица, но тут началась индустриализация, курсы преобразовались в техникум. Оптимизма прибавилось, на стипендию можно было жить — если ещё чуть подработать. Мальчик-дед работал на испытательной станции трансформаторов — вспоминая, он говорил: «трансарматоры».

Электрозавод стоял на берегу Яузы, которая, разливаясь, затопляла его территорию.

Чередование чужих, неизвестных никому имён и фамилий притягательно. Оно создаёт иллюзию документальности. Вот одна из таких историй — об инженере Семейкине.

В момент наводнения инженер Семейкин — от человека осталась фамилия — пришёл на работу в как всегда отутюженном костюме. Наверное, он собирался в театр (это уже я так себе представляю). Увидев поднимающуюся воду, инженер залез на башенный кран и, ловко управляясь с рычагами, стал переносить технику на высокое место.

Когда всё кончилось, рабочие стали качать Семейкина, обнимать его и жать, оставляя мазутные пятна на его костюме. С тех пор рабочие полюбили отутюженного инженера.

Для начала он был призван в армию на год. Их повезли в Ногинск, куда на военные сборы, по совпадению, попал и я — спустя пятьдесят шесть лет. Один кубик младшего авиатехника, часть, что стояла в ненаселенном районе. Девчата из деревни звали этот набор с невиданным ими средним образованием — волосатиками. Перечисление, будто перелистывание, старых фотографий продолжается: голодные курсанты, приятель из типографии, что сделал всем липовые карточки на «ворошиловский завтрак», полигон для бомбёжки, склады, куда молодой человек в шинели с разговорами и будёновке попадал «курначом» — караульным начальником.

Ничего героического он на этом посту не совершил, кроме анекдотического случая с винтовкой, которую, сменившись, забыл на посту. У каждого в нашей стране есть такая история в запасе.

Слушая деда, я почему-то вспомнил, как стоял у плетня в забытой людьми деревне и слушал старика Олёнушкина — был он в кепке, с сучковатым носом и невысок ростом.

Старик Олёнушкин вместе со своей собакой шёл ловить щуку, но увидел меня, незнакомого ему человека, и, обкурив, рассказал ворох историй о своей жизни.

Однажды он, стоя на посту (говорил он: «стоя на часах»), заснул, а когда проснулся, увидел, что затвор из его карабина исчез. Старика Олёнушкина прошиб холодный пот, но он смекнул, что скитающийся по Северу одинокий бандит взял бы карабин целиком. Поняв, что это кто-то из своих, Старик Олёнушкин, не бывший тогда стариком, побежал в казарму и упросил своего давнего дружка, дежурившего по ружпарку, дать ему, Олёнушкину, затвор от какого-нибудь карабина.

Он вогнал чужой затвор в своё оружие и поспешил на пост.

Через полчаса кто-то, не слушая его окриков, начал приближаться к нему из темноты. Олёнушкин лязгнул карабином, загоняя патрон в ствол, и крикнул:

— Ложи затвор на землю, падла, а то — сначала в тебя, а потом стрельну в воздух…

Ну, в общем, всё кончилось мирно. Рассказ этот попал в моё повествование случайно, но ничего плохого в этом нет. Мало кто напишет о старике Олёнушкине, пускай он остаётся хотя бы здесь. А неизвестный никому Олёнушкин был ровесником мальчика с фотографии — по крайней мере, год рождения был одинаков. И собака его была такой же быстрой, смазанной в суетливом движении, как пёс на старой фотографии.

Что-то было общее в этих людях — том, кого я видел каждый день, и том, кого слушал недолгих полчаса.

Дед вернулся на электрозавод, в цех больших трансформаторов. Трансформаторы испытывали по ночам на максимальное напряжение. Кабель светился в темноте, и в столовой подшучивали над надышавшимися озона испытателями.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (V)

Его долго не отпускали учиться, но он всё же поступил в Академию связи. Там он познакомился со своей будущей женой — сначала увидев её в трамвае, а потом, внезапно — в столовой Академии. Защита дипломов была назначена на осень 1941 года — когда это лист календаря был сорван, он давно строил истребители на Волге.

Ещё утром знаменитого дня 19 октября 1941 года дед вместе с товарищами занимался камуфлированием местности — кидал брёвна в пруд, чтобы уменьшить его отражающую способность, строил какие-то фанерные домики, а потом, увязав вместе с семьёй несколько узлов, отправился к сортировочной станции. Для того чтобы купить хлеба на дорогу, он украл ботинки в пустой квартире Анастаса Микояна.

Метро было закрыто, а на подножках трамваев висели людские гроздья. Улицы, как снегом были покрыты палой листвой выброшенных документов. Товарная станция была похожа на сумасшедший дом, нужных вагонов не было, и паника плескалась в людском море. Наконец, в отчаянии, начальство приказало рабочих построиться в колонны и идти пешком в Горький. Но внезапно эшелон всё-таки появился, и поэтому разобранные тюки пришлось снова увязывать, тащить и грузить в теплушку. Склады были открыты, и каждый брал из них, что хотел.

На улицах стояли разбитые ящики, ковровыми дорожками лежали отрезы сукна. Печально замерло никому не нужное стадо детских велосипедов. Дед оказался мудрее многих — он ограничился войлоком, которым его товарищи обили стены вагона. В этой теплушке было всего десять человек, которые тут же начали осваивать нехитрое жильё — сооружать печурку из железной бочки, делать трубы из консервной жести.

Так, выставив в дверь печную трубу будто кукиш судьбе, они отправились в далёкий путь, часто останавливаясь и набирая на полях картошку. Они жили под сенью колючей проволоки в странной местности, и заключённые, привезённые таким же эшелоном, строили бараки для себя и точно такие же — для приехавших рабочих и инженеров.

Всю жизнь он делал самолёты, возился с проводами в подбрюшье истребителей. За это он получил Сталинскую премию — когда выяснилось, что его самолёты исправно сбивают американские в небе над восточной страной. По его проводам плыли команды и русский мат, а внизу была утренняя свежесть страны, в которой он никогда не был.

Он побывал за границей единственный раз в жизни, и довольно странным образом. В конце сороковых годов в Албании случайно приземлился, перепутав маршрут, американский винтомоторный самолёт. Из Москвы тотчас была вызвана группа техников, в которую вошёл и он — как конструктор авиационного оборудования.

У них отобрали документы, велели очистить карманы, и, специальным рейсом через Львов отправили в Албанию. Они летели над горами, через туман над незнакомой землей, где им предстояло провести неделю. Адриатическое море катало гальку на пустых пляжах, и отары овец надолго забивали узкие горные дороги. Языка он, разумеется, не выучил.

Несделанные фотографии этой поездки заместили несколько албанских открыток. Женщины в причудливых нарядах смотрели в объектив, крепостные стены были в крупном зерне неотёсанных камней. Это был чёрно-белый мир военного противостояния.

Но и это противостояние выцвело, как старые фотографии. Потом, впрочем, противостояние обозначилось снова, наливаясь ракетно-бомбовым соком, будто возникая из фотографического небытия, но это происходило помимо судьбы моего деда.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (VI)

Центры светочувствительности превратились в центры вуалирования. И теперь лишь больные старухи окружали бывшего мальчика со спрятанным за сжатыми зубами языком. Жизнь текла между двумя домами — квартирой жены и квартирой сестры. Квартиры были наполнены старческими запахами, тряпочками и обеденными корочками. Жизнь проживалась с верой — большая, длинная, на её излёте произошла смена исторического задника.

Есть в списке его благодеяний и практические изобретения. Дед хвалился придуманным давно особым способом обращения с сосисками. Для снятия с сосисок целлофановых обёрток он быстро окунал их после варки в холодную воду. Говорил, что увидел потом в какой-то столовой стаканы с водой — для того же. Лейтмотивом прочих историй была любовь к фотографированию и техническим приспособлениям вообще. Мир трещал и рушился — и вот старик шёл по коридору и спрашивал, обернувшись: «Ну ты знаешь, что теперь нужно? Знаешь? Вот раньше я знал, что нужно — скажем, тысячу тракторов, и если производилось 700, то снова было понятно, что нужно. Тогда всё объясняли, всё было где-нибудь написано. А теперь я ничего не понимаю. А ты понимаешь?»… Величие идей превратилось в непонятные звуки чужого языка, в балам ляля, в шалам ляля превратилось оно, и никто не мог пересказать звук, запах и цвет этих идей.

В сорок третьем году у него родился сын. Он вернулся обратно в другой мир десяти дней от роду, и много лет был неизвестен мне. Тогда я узнал, что дед до сих пор носит в бумажнике его свидетельство о смерти. И хотелось заплакать от мысли, что этот старик в другой комнате, с дрожащими руками и изменённым характером, носил в бумажнике казённую бумажку с тонкой нетраурной рамкой о своём невыросшем сыне.

А потом он умер, пережив все мыслимые войны и перемены властей, и стало в мире без него пусто и тоскливо. Он умер у меня на руках, и это не метафора он умер сидя, в обнимку со мной.

И всё было поздно, а в окне висело огромное Полнолуние.

Я был похож на крестьянина, у которого вот было в доме чудо, праведник, и вдруг случилось что-то — вот чуда больше нет, и не будет никогда, чудо-праведника отняли внезапно, не предупредив. Нет, дед не был для меня чем-то тех милых и забавных домашних животных, в которых часто превращаются старики. Он был любимым человеком. — и теперь его нет. Потом, перед рассветом, пришёл молодой милицейский человек в джинсах и кожанке, и когда писал свой протокол, то спросил:

— Отец?

И я понял, что он был почти отец, хотя стал давно прадедом. А когда отец мой умер, я не плакал. А тут, на следующий день после похорон прямо на улице скривился. И потом ещё несколько раз пытался плакать, да всё выходило как-то не так, я только мычал, да корчил рожи мокрым лицом. Ну, а тогда мы повезли его в Митино, сквозь жаркий весенний день. Обратно водитель погнал по какой-то просёлочной дороге в объезд пробок, автобус скакал по рытвинам, и мать моя задумчиво произнесла:

— Ну вот и прокатились на катафалке с ветерком…

Причём над лобовым стеклом у водителя было укреплено латунное распятие, а симметрично по обе стороны от него были привинчены два двуглавых орла. Похоронные орлы щерились, и будто снова Христос был промеж двух разбойников. Мы хоронили его весело, хоть наши лица и были залиты слезами. Будто весёлые заплаканные негры мы дудели в невидимые трубы. Это грустная история, и я пишу её, пользуясь поводом, чтобы выговориться.

Потом я открыл шкаф, где на видном месте висело его пальто. Всё это мне напомнило финал одного из рассказов Бунина. Там женщина возвращается домой после похорон и, прибираясь, видит висящую генеральскую шинель на красной подкладке. «Она сняла её с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дёргаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде». Всё это напоминает ещё и другой рассказ — рассказ О’Генри, в котором редактор, упрекавший писателя за выспренный стиль, тут же в него впадает, узнав, что его бросила жена. Однако есть время, когда другого стиля нет, хоть и хочешь этот другой стиль взять откуда-то.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про предвоенное (VII)

Есть понятие рамки.

Кадр, ограничивающий изображение — это и черный резиновый шнур, прокладка между стеклом и металлом в автобусе, пластиковый корпус, ограничивающий электронно-лучевую трубку телевизора, изображение в кинематографе, что всегда на плёнке ограничено перфорацией. но ограничено примерно так же, как дармовая бумага прошедшего времени ограничивалась перфорацией из, правда, не прямоугольных дырочек, а круглых.

На этой бумаге, траченной вычислительными машинами, запачканной с одной стороны «Фортраном» и «Алголом», написано множество научных статей и, наверное, десятки романов. В старой фотографии использовались стеклянные пластинки, без всякой перфорации. Однако каждый снимок вклеивался в альбом или повисал на стене — в рамочке. В этом — разница.

Про это писал в своих дневниках Олеша. Он писал: «Россия — это была фотографическая группа, которую можно было увидеть в чиновничьем доме. Что может быть отвратительней этой домашней реликвии, заключённой в чёрную уступчатую раму с отбитым в верхнем углу треугольником? Почему даже такая вольная вещь, как фотография, сама сущность которой состоит в мгновенности запечатления живой жизни, приобрела в России тяготение к неподвижности, затхлому канону, где законодателем почитался дурак-фотограф, выкатывавший на продукцию свою медали поставщика двора его величества. Почему стриженный ёжиком молодец полувоенного вида в расчищенных сапогах лихо сидит по-турецки на первом плане всех российских групп? Нигде человек не проявляет так откровенно тайных мнений о себе, как в этих группах, где в ту минуту, когда фотограф сказал: «снимаю», каждый ушёл из сферы внимания соседа и получил возможность на секунду отъединиться и, забыв природную застенчивость, показать воображаемую красоту, только и ждавшую, как бы дорваться до этой секунды. Головы их подпёрты воротниками тужурок. О, я слышу шум ворса, растущего на этих воротниках, сжигающего самые нежные участки кожи под ушами, слышу, как при каждом движении трещит обмарленный картон внутри, там, куда достигают эти воротники, чувствую, как ходит в петле крючок при каждом вздохе. На головах у них стоят фуражки с приподнятыми твёрдыми полями. Здесь всплывают в сознании затхлые слова, которые, как мне ни биться, подступают к моему словарю"…

Я знаю, о чём говорит Олеша, ещё больше — я это чувствую. И я уже сказал об отсутствии бытовых деталей в самом начале этого повествования. Бытовые детали отсутствовали и на семейных снимках, недаром в штативах и ухватах, которыми удерживали головы в фотоателье, было нечто хирургическое. Я видел эти штативы, я застал их ещё — в маленьких городах, железные, похожие на приспособления унылых мазохистов. Я видел великого Дмитриева, Нордмана — серые, бежевые пейзажи Волги. Как это у них получалось, мне было совершенно непонятно. Может, дело в нынешнем недовложении йодистого серебра?

Зимний лес на старом снимке, отчётливый до боли в висках, прописанный фотографическим пёрышком, тонкой кисточкой, как лежавший там же под стеклом портрет Бакста.

Дагерротипы. Альбомы в плюше, с золотыми замочками. Девушки в блузках, высоких ботинках на шнуровке, со странными прическами и странными шляпками. Кавалеры в мундирах, с ярлычками орденов. Что-то есть странное на этих снимках — отсутствие ракурса, вечный фас серьезных лиц. Даже собаки на этих снимках сидят офицерами.

Но душу мою тревожит рассматривание и других, совсем нехудожественных снимков. На крашеных полах стоят женихи с невестами — одни постарше, другие помоложе. Сейчас уже перестали выставлять вперёд руку с часами, сообщая точное время работы фотографа. Бездомные фотографии, покинутые фотографии умирали вдали от людей. Деревенские снимки — их я видел в брошенных поселках на Севере. Впрочем, их полно и в Центральной России.

Эти фотографии переворачивает ветер, а лица на них повторяются, повторяются фигуры — в пиджаках, платьях, давнишней военной форме, военной форме нового образца и снова в пиджаках. В городах они другие. Дедушки, протянувшие руки к своим внукам, те, застывшие на подворачивающихся ножках, школьные стриженые головки, белая рубашка с тёмной кляксой пионерского галстука, размытые туристические свидетельства с наползающим носом байдарки.

В моём шкафу лежит коробка с сотнями метров ничейных старых плёнок. На них — мой отец, мать, я сам. Какие-то дома, стоящие, наверное, и поныне — в разных городах, и уже умершие дома. Выловленные рыбы. Кот, собака — чужая случайная живность. Там сотни лиц, и никто уже не узнает, кто они. Шестидесятые годы, семидесятые — это любительская история. Появился профиль и анфас, но главное тут — стол. Люди, вошедшие в неё, эту историю, как правило, сидят за столами. Рюмка в руке, наколот грибок… Нет, снимались и у случайных подъездов, загсов, институтских дверей. Но за столом — непременно. Фотографии моей юности — застольные.

Все они без рамок, но пока иные, чем гатчинская фотография довоенного времени. На них ещё не лёг налёт воспоминаний, и, к тому же, фотографий стало больше в мире — как людей и денег. Застывшее в результате химической реакции движение на гатчинской улице не ограничено рамкой. Оно даже не ограничено временем. Его время длится — там, в тонком слое древней коллоидной эмульсии, среди кристаллов галогенного серебра, всех этих AgBr и AgCl, среди тех процессов, которые там продолжают длиться, как во всяком коллоиде. Географические координаты этого пространства утеряны, есть только длина, ширина и почти полное отсутствие высоты.

В нём предвоенное — безголовая собака продолжает двигаться, занавеска на окне отгибается ветром, а мальчик в шляпке высовывает язык.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про клюкву

Решил сделать что-нибудь полезное людям, но внезапно обнаружил в шкафу бутылку клюквенной настойки. Как жить? И как писать тогда?

Поглядел в info — я написал 30,103 комментариев. Тридцать тысяч комментариев! А-фи-геть! И ещё несколько тысяч в стёртых журналах! И ещё — удалённых врагами!

Две книжки по двадцать пять листов мог бы написать за это время. Нет, хоть и пойло, это ваша клюковка, а придётся.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2005

(обратно)

История про Украину

Хотел я сейчас записать кое-что про Украину и всякие оранжевые дела, да одумался. Выпил коньяку, да пожалуй, теперь в лабаз за луком пойду.

Извините, если кого обидел.

16 августа 2005

(обратно)

История про Кадырова

Смешно даже спрашивать, кто сделал памятник Кадырову, что 23 августа откроют в Грозном.

В общем, так ему и надо.

Зато мне понравилось, как на открытии школы в Грозном (школа, кстати, № 23) сказал Нефтяной Человек — "Мы прекрасно знаем, что человек с рублём сильнее человека с ружьём". Этим он всё прекрасно объяснил, да.

Извините, если кого обидел.

16 августа 2005

(обратно)

История про комментарии

Я уже рассказывал, что успел тут написать тридцать тысяч комментариев, и получить на две тысячи больше (это, видимо, комментарии внутри моего журнала — тех людей, что беседовали друг с другом).

Я только что жаловался, что этих комментариев хватило бы по объёму на две-три книжки. Но теперь я скажу больше — это несколько тысяч конспектов романов.

Вот глядите:

— Тусовка тоже ничего себе — меня только удивило большое количество неразобранных мужчин. Жалко только, что подарки потерялись. А про остальные наблюденния, и особенно про анкету, я ещё напишу.

— Затаив дыханье читаем…

— Я догадываюсь кто это. Но не буду называть этого имени, да. Ведь она — жена Вольдеморта.

— Хуёво, надо сказать. Опух я..

— Это ещё раз напоминает нам, как разнообразен и широк окружающий нас мир. Он неисчерпаем, как атом. Или даже электрон.

— Я вообще агностик. Это я так предупреждаю, на всякий случай.

— Я ничего не говорил по поводу крысы. Это вы меня с кем-то путаете. Я также против клонирования чёрта. Я настаиваю на подлинности — у меня есть свидетели.

— Еб-ля! Еб-ля! Еб-ля! Е-бля!

— Хорошо. Я подумаю.

— Н-ну, для меня-то это академический интерес… Но ведь бригада Стаханова, напомню, состояла из тридцати человек.

— Ну да. А здесь — всего двенадцать. И все — женщины.

— Нет, это я к тому, что если, что подтаскивать, а уголёк оттаскивать…

— Да ладно. Они ж не уголёк, сами подтащатся. А я, в свою очередь, не Стаханов.

— Да?! А чё за заявки на ударную вахту тогда? Шахтёрская братва волнуется.

— Тогда используй Суворовский Принцип.

— Это какой же?

— Задумайся о жизни!

— Кто же думает первого января? Первого января только вспоминают.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2005

(обратно)

История про созидательный труд

Сегодня собирался сделать что-то полезное людям. И сейчас вот даже хотел — но на пути моём оказались белые грузди.

Выпил водки, сел груздей — и обрушились все планы, будто въездные ворота обломовской усадьбы. Гори оно всё неопалимым огнём.

Наблюдал вместо этого, как коллеги до хрипоты, до драки спорят об альбигойской ереси. Составил себе некоторое мнение о Жанне Немцовой в связи с Куртом Гёделем.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2005

(обратно)

История про вино

Что, все уже в свои офисы пришли, в клетки забились? Кофеварки захрюкали, диспенсеры забулькали, выступил первый пот подмышками.

А я в лабаз сейчас пойду — за хересом.

Надо сказать, что с вином в моей молодости была странная история — существовало три золотоносные провинции — Грузия, Крым и Молдавия.

Когда застучал по головам антиалкогольный указ — будто намёк на будущие ужасы, оказалось так, что грузинское свели под корень, крымское помяли, а молдавское изменилось не сильно. таковы, по крайней мере, были личные впечатления.

Так вот — что было хорошо в Крыму.

Во-первых, в Крыму моего детства был кран в магазине посёлка "Новый свет" и из него за белый кружок советского полтинника наливали гранёный стакан новосветского шампанского.

Во-вторых, что-то было во-вторых, но лучше я напишу в качестве дополнения к этой истории.

История крымского вина на самом деле примечательнее многих. Помимо прочего, в ней есть эпизод с Потёмкиным. Когда возрождалось виноделие в Крыму — под орлом, то виноградники разбили к северу от гор, где они благополучно погибли. Но тут прибежал Пётр Симон Паллас (известный географ, между прочим), и закричал:

— Что же вы, дураки делаете?

И лозу укоренили в окрестностях Судака.

Всё это — символ Потёмкинской деятельности — в неё было много блеска, исторической пользы, но часто результат был непрям и печален. Однако виноград потёк в бочки, и за это спасибо человеку, которого для простоты можно звать Президент Государственной Военной коллегии, генерал-фельдмаршал, Великий Гетман Казацких, Екатеринославских и Черноморских войск; Главнокомандующий Екатеринославской армией, лёгкой конницей регулярную, флотом Черноморским и другими сухопутными и морскими военными силами; Сенатор, Екатеринославский, Таврический и Харьковский генерал-губернатор; Её Императорского Величества войск генерал-инспектор, генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии преображенского полка полковник, корпуса кавалергардов шеф; Орденов Андрея Невского, Святого Георгия, Равноапостольского князя Владимира, Святой Анны, прусского Чёрного орла, датского Слона, шведского Серафима, польского Белого Орла, Святого Станислава кавалер — Святлейший князь Потёмкин-Таврический.

Среди прочих легенд была и история про винный подвал покойного Голицына. Эту историю отчего-то часто рассказывали мне близ грота Шаляпина. (Я с товарищами даже несколько раз ночевал в этом гроте). Так вот, рассказчики говорили об огромном хранилище, тайно устроенном Голицыным и пережившим революцию и войны. И вот, в семидесятые годы произошло землетрясение (в рассказ оно явно было импортировано из 1927 года или просто из романа об упущенных стульях) — каменная стена обломилась, и крымские жители увидели стройные ряды бутылок. Через час у скалы собрался весь южный берег, включая милиционеров на мотоциклах "Урал" с коляской. Рассказчики особенно упирали на этих милиционеров — обязательно на мотоциклах с колясками.

Конечно, скоро прибыли войска и население оттеснили от тайного хранилища. Дальнейшая судьба бутылок никому неизвестна — судя по всему, они были проданы в Букингемский дворец.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2005

(обратно)

История про ответ на частное письмо

…Про эти события я скажу вот что.

Мне везёт на интересных людей. Мне нравится смотреть на людей и их слушать — меня часто ругают за неразборчивость — и действительно, я могу позволить себе слушать разных людей, даже если с ними вовсе не согласен.

Обычно в этом месте нужно упомянуть про мои политические взгляды, но я этого делать не буду. Политические взгляды — моё личное дело, пока не пришла пора доставать ствол из-за шкафа или прятать кого-то в чулане.

Так вот, я очень внимательно читаю споры по поводу происходящего в Израиле. Не менее заинтересованно я гляжу сейчас как разговаривают avva и arbat. Или, скажем, trurle. При этом с взлядами на мир двух последних я вовсе не могу согласиться, но и впредь буду слушать их с вниманием. О взглядах avva мне просто мало известно — хотя у нас оказались общие друзья. Но что мне в этом нравится, так то, что avva, сам не желая того, навёл меня на мысль о праве на высказывание. Беда в том, что случится что — и у обывателя сразу срабатывает какой-то триггер — он, вооружённый клавиатурой сразу несёт в ладошках нечто — показать urbi et orbi. А вот этого — не надо.

Сначала нужно изучить, всмотреться. А не всмотрелся — так нет у тебя права на высказывание (ну, это я про себя говорю).

Второе обстоятельство — мне очень интересно слушать arbat, при том, что мнения его мне не то что не близки, а часто просто чудны. То что в человеке говрит харизматический огонь последовательного проповедника — очень правильно. Не читай я время от времени проповеди либертарианства, жизнь моя была бы не полна. Так же как и с многими людьми, которых я внимательно слушаю.

Ну, ладно я всё не к этому клоню. Я к тому, что происходящее на Ближнем Востоке — это уникальный этический опыт — при всём его трагизме. Понятно, что этот опыт я наблюдаю со стороны, мне как бы показывают — гляди, как бывает. Пока это не с тобой, ты пока думай, изучай и всматривайся.

Судя по ленте, всё-таки каждый норовит высказаться, а я вот пока с собой справляюсь. То есть всегда, чтобы не случилось — застрелили несчастного бразильца, вытолкнули нищенку из вагона метро, пассажирка засунула ножик в водителя — мне всё время хочется высказаться. Без обдумывания — как в чапековом рассказае о профессоре-психиатре, но пока удаётся справится..

А мир действительно заскрипел, тронулся по полю, как турусы на колёсах — мне не хочется кричать сразу. Хочется понять что к чему- сейчас ещё есть время.

Думаю, что я ответил на ваш вопрос.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2005

(обратно)

История про тексты песен

Кто-то мне рассказывал, что был у американских юмористов такой номер — они выходили на сцену в строгом костюме и медленно, с выражением, читали тексты популярных песен. Я ещё тогда подумал, что это приём интернациональный и беспроигрышный. И вот, кстати, сегодня мне Яндекс выкинул ссылку при поисках совершенно других вещей. Вот, пожалуйста.

Извините, если кого обидел.

19 августа 2005

(обратно)

История про мескаль

Ах любезный брат midianin, вот что пишут в той книге про мескаль. "Кстати, существует ещё один напиток, аналогичный текиле — мескаль. Если опустить подробности, то главное его отличие от текилы заключается в том. что для мескаля пинью запекают не в печи, а в яме — и при этом на открытом огне, что придаёт мескалю дымный вкус и аромат. Кроме того, в качестве сырья используются и другие виды агавы — это разрешено мексиканскими законами".

перед этим, надо сказать, описывается производство текила — как срезают листья агавы, как вырубают пинью весом в человека. как томят пинью сутки в печах, как её дробят и прессуют. Как сбраживают её сок, получая пульке и перегоняют два раза.

Правда, ничего не говорят о таких разновидностях мескаля как Natural (без выдержки) и аnejo (с годовой выдержкой в дубовых бочках) — но дело ещё и в ином делении мескаля. Потому как издавна, наряду с мескалём "Рефино" производимым двойной перегонкой, крепостью 55 % об., существовал и просто мескаль, что делался при одной перегонке — но крепостью 25 % об. Неизветсно отчего, но после полёта Гагарина и гибели Чё осталя только один способ — двойной дистилляции.

Причём начало производства мескаля относият к 1521 году, а текила на восемьдесят лет моложе. Что страно, так это то, что мы наблюдаем вокруг себя Monte Alban Mezcal, но решительно не видим Gusano Rojo Mezcal и Miguel de la Mezcal.

Ползи червяк, ползи

По стенке бутылки.

Пролзи до самого горлышка.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2005

(обратно)

История про Эскофье

…Всё-таки Эскофье очень специфичный автор. Обыватель, купивший его книгу, немного похож на дачника, что приобрел самосвал. Дело в том, что в нашей традиции было всего три кулинарные книги — "Поваренная книга Молоховец", "Книга о вкусной и здоровой пище", иначе называемая "микояновской" и несколько невинно убиенного Похлёбкина.

Молоховец писала свой труд в помощь небедным домохозяйкам, из канувшего в нежить мира, о котором (как и о тогдашних домохозяйках) у нас весьма смутное представление. Над Молоховец много издевались (часто несправедливо), но это на самом деле помощь не собственно в кулинарии — это помощь в домоводстве.

"Книга о вкусной и здоровой пище" — вообще книга мистическая. В её рецептах привкус Великой Империи, виноград на иллюстрациях в ней похож на лепнину домов культуры, а размытые фотографии в цвете, на которых накрытые столы под конвоем номерных бутылок. И про неё тоже написал всякий — ибо невозможно спокойно переворачивать её страницы.

Наконец, Похлёбкин. Он был похож на бородатого старца из Ясной Поляны, что бормотал "Не могу молчать!". Он смотрел в глаза советскому интеллигенту — а у интеллигента во рту, как чека от гранаты, была зажата бледно-розовая сосиска в целлофане. Перед интеллигентом была тарелка серой вермишели, где в углу было накакано майонезом.

И вот Похлёбкин хватал его за руку:

— Стой! опомнись! Я обвиняю! — последнее, впрочем, из репертуара французов.

Так вот о французах.

У нас издали Эскофье — уже не в первый раз. Но знаменитого француза рекламируют будто это помесь Похлёбкина с Молоховец. Да, тиражи у него чуть не миллионные, но никакого отношения к домашней кулинарии Эскофье не имеет. домохозяйкам противопоказан, человек, что по-прежнему держит сосиску в зубах, лучше ей не выплёвывать. Пусть дожуёт и проведёт жизнь по-своему. Потому как скажут ему: "Вот гарнир "Регентский" — сделайте двадцать кнелей из фарша мерлана…" — у него сосиска выпадет: "Мер… Чего?".

Продолжат дуть ему в ухо: "Вот вам суп с ньоками. Приготовьте литр с четвертью обычного "Велуте" — "Ньё-ньё-ньё" забулькает во рту у бывшего советского человека… Ну а скажут ему под конец: "Вот суп с гомбос" и снабдят ссылкой — "гомбос — овощ, популярный в Америке и Азии, но незнакомый европейцам".

— Хуясе! — скажет обыватель и пойдёт в лабаз за пельменями.

Фишка ещё в том, что Эскофье издают у нас без комментариев — голой тушкой, хорошо ещё — если с честным предуведомлением предисловия: " "Наше произведение предназначено прежде всего для практикующих кулинаров", "Я надеюсь, что этот труд… окажет большую помощь моим коллегам". Чтобы откомментировать пять тысяч рецептов — это уж ни у кого смелости не хватит — тут даже словарика не приделают. Или, скажем биографии.

Биография у Эскофье, кстати, очень показательная. Итак — в 1846 он родился под Ниццей. В тринадцать лет он впервые на настоящей кухне, в 1864 работает в ресторане "Бельвиль" в Ницце, через год он уже в Париже Petit Moulin Rouge, rue d'Antin, пять месяцев служит в армии — кстати, во время войны 1870 года он стал поваром при штабе Мак-Магона, и благополучно попал в плен (обо всё этом впоследствии написав книгу " Mémoires d'un cuisinier de l'Armée du Rhin "), возвращается в Ниццу, служит в Каннах, и снова в Париже, основывает журнал "l'Art Culinaire". В 1885 публикует " Fleurs en cire", работает во многих городах, в 1903 публикует впервые "Кулинарный путеводитель. В 1919 Пуанкаре вручил ему орден Почётного Легиона, а в 1928 другой президент, Эррио, сделал его офицером ордена. И в феврале 1935 го Эскофье умирает в Монте-Карло.

У нас переводят только "Путеводитель". Но надо понимать, что "Путеводитель" — что-то вроде словаря Даля для французской кухни. Он фиксирует её положение, как главной кухни мира в ресторанном бизнесе, но за сто лет приобретает всё более и более исторический оттенок. С уважением, надо относится к знаменитому французу (впрочем, ко всем нужно относится с уважением). Но понятно, что он не бог и не догматический указатель на все случаи жизни. Но интерес к Эскофье совершенно не обязательно должен быть прагматическим — он, как и всякий великий кодификатор, хорош и для понимания истории кулинарной идеологии.

Ага.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2005

(обратно)

История с гастрокритиком

Читал Брахарца и понял, что весь он — в отрывочных историях, историях коротких и длинных, а часто просто криках души — удивительно похож на Живой Журнал.

Типа: "Про "имам-баялды" в "Леванте", что на Вольцайле: в обморок я не упал, но ведь я и не имам. Однако было вкусно". Тут же услужливая сноска: ""Имам-баялды" — это турецкое название фаршированного баклажана означает "Имам потерял сознание" — предположительно от восторга".

"Видел вчера в трактире мусульманина, выковыривавшего кусочки ветчины из «Кордон Блю». Непонятно, конечно, почему он вообше его заказал, — должно быть, перепутал свинину с телятиной. Но, выковыряв ветчину, прочие компоненты сыра он скушал целиком, хотя они пропитались соками свинины и благоухали ею. Однако это его нисколько не отвратило. Очевидно, его «свинотабу» на загрязненную таким образом пищу не распространялось. А ведь для еврея подобная еда, несомненно, трефная. Какое из двух разновидностей табу логичнее, судить трудно, — главным образом потому, что табу вовсе не лежат в области логики".

Извините, если кого обидел.

22 августа 2005

(обратно)

История про пиво

midianin отрёкся от мескаля и сказал, что пиво лучше. Я было хотел идти в лабаз за пивом, но обнаружил у себя "Алазанскую долину". Ну и ладно — всё равно у меня сегодня снова умер сканер. В прошлый раз я его изучил, как пьяный реаниматор и обнаружил, что у него соскочил с барабана тросик. Тросик я намотал, да видно опять неважно.

Придётся вдуматься в "Алазанскую долину".

22 августа 2005

(обратно)

История ночного времени

А ведь сейчас кто-то ебётся! Как пить дать! Прямо сейчас, когда я это пишу.

"Вдумайся читатель в эту мысль, и тебе станет не по себе".

Ну, народ… Просто ужас, а не жизнь.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2005

(обратно)

История про Ферма

Ух ты! Весь телевизор набит инженером из Омска. Показывают как он приклеил к стене чуть выше фикуса два плаката и теперь рассказывает, как ему удалось доказать теорему Ферма.

Эндрю Уайлс оказался шарлатаном! Гипотеза Таниямы — Шимуры — на мыло! Вот истинная правда — всё возникает в русской глубинке. Теперь стало понятно, что великие тайны прошлого повсюду. Ключ к доказательству оказался скрыт между строк в романе Дэна Брауна "Код да Винчи". Если кому интересно — в сцене на могиле Ньютона.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2005

(обратно)

История про гастрокритика (II)

Я обещал продолжить рассказ про австрийца, что служил гастрокритиком. В прошлый раз я объяснял, что его записки удивительно похожи на Живой Журнал — даже комментарии переводчика довольно разухабисты. Так вот — в одном месте этот австриец рассказывает, как заехал по делам в столицу и как провёл день.

Это монолитный текст, но щадя русского читателя, разобью его на кусочки — всё-таки читать с экрана не очень удобно.

"Приехав ни Западный вокзал, я поразмышлял немного, что делать, потом пошел пешком вниз по Мариахильферштрассе до Ринга, там сел на трамвай и, добравшись до набережной, подумал, что стоило хотя бы раз совершить пешком круг почёта по всему Рингу, но, не смотря на это, все же проехал вдоль набережной по Рингу назад до своей остановки. Уже собравшись выходить, обнаружил среди пассажиров доктора Бурлингера, с которым познакомился во время своего последнего визита и Вену в маленьком кафе. Я его окликнул, он сразу же узнал меня и тут же заявил, что я должен пойти с ним позавтракать и кафе «Ландтманн». Мы доехали до остановки «Доктор Карл Люгер — ринг» и зашли к «Ландтманн», Я взял кофе со взбитыми сливками и рогалик, и мы некоторое время болтали о том о сем. а потом к нам подсела дама, знакомая доктора Бурлингера. Даму звали Митци, что для Вены, пожалуй, даже заурядно (это одно из стандартных австрийских клише, что всех венок зовут Митци), — однако что поделать, если действительность подражает клише. Я взял еще порцию кофе со сбитыми сливками и рогалик. Доктор Бурлингер попрощался, и я взялся проводить фрейлейн Митци — она ехала на «Шведенплац». Там она сказала, что поблизости продают замечательное итальянское мороженое, так что мы вышли, и я взял порцию с дыней, почувствовал себя совсем итальянцем и понял, что наплывающий с утра зной — сущий пустяк. Эта Митци на прощание мокро чмокнула меня в рот, хотя мы были знакомы один час.

Мне захотелось большего. Будучи и таком настроении, у уличной стойки я съел колбаску и запил пивом, а попутно познакомился с неким Шурли, вступившим со мной в процессе сьедения своего кабаньоса в философскую дискуссию. Нам оказалось по дороге, он ехал куда-то в «Прикладную», на подъезде к нужной остановке мы затеяли дискуссию об авангардном искусстве, Шурли ни за что не хотел её прерывать, и потому мы проехали немного дальше, до станции «Шубертринг», и пошли и «Макдоналдс», где я съел «Биг-Мак», «ФишМак» и яблочный пирожок, в то время как мы говорили и Фрэнсисе Бэконе и об устарелости авангарда. Между тем я заметил Карли, с которым должен был встретиться на остановке «19-й округ». Дискуссия закончилась, мы расстались, и я подошел к Карли. Он еще не завтракал, мы проехали по кольцевой до «Ланлтманна», там и заказал себе холодное какао и штрудль со сливками. Карли уплёл свой завтрак в мгновение ока и рассказал мне, что должен торопиться на свидание с американкой. Он с ней познакомился вчера, а сегодня они должны встретиться на углу у «Кайзера Франца Иосифа». Американка невероятно глупая, но фигура у неё — как у Венеры Виллендорфской». Он от таких, дескать, без ума. Я, впрочем, тоже, и мы поехали на трамвае до набережной Франиа Иосифа, однако американку так и не встретили. Карли предложил проехать полный круг по Рингу, — может, к тому времени, пока объедем круг, американка наконец отыщет площадь. Он уверен, она попросту заблудилась. Мы поехали, но прервали путешествие на «Кернтнер ринг» и выпили в кафе у остановки по кружечке пива. Совершенно справедливо говорят про сильную жару — «асфальт плавится».

Мне, собственно говоря, следовало бы ехать в 20-й округ, к доктору Дорферу, но от пива я немного разомлел, несмотря даже на то, что мы выпили кофе по-турецки в маленьком ресторанчике у Оперы. Мы доехали до набережной Франца Иосифа и, вопреки моим ожиданиям, действительно обнаружили там американку, заявившую, что она желает осмотреть венские достопримечательности, расположенные большей частью как раз вдоль Ринга. Так что мы ещё раз поехали по кругу. Чтобы посмотреть Пратер, мы пересели на первую линию. «Комната ужасов» привела её в совершеннейший восторг, а ещё она захотела прокатиться на каждом аттракционе. Я выпил кружку «Будвайзера», съел лангет и два солёных огурца. Пот с меня катился градом. Потом поехали обратно к Рингу.Американке особенно понравился Парламент, потому мы вышли на «Карл-Реннер», однако сперва зашли в «Ландтманн» и выпили по паре кружечек пива — чтобы возместить потерю жидкости от жуткой жары. Потом американке захотелось «Мак-Кита», и потому мы поехали до «Кайзера», зашли в «Макдоналдс», и я съел «Биг-Мак». Подошло время обеда, и мне захотелось съесть что-нибудь посущественнее и понормальнее, Карли рекомендовал ресторан на «Шоттенринг». Мы доехали на трамвае до «Шоттенринг», однако ресторан оказался закрыт на время отпусков, Карли посоветовал съездить на «Шубертринг», и мы отправились туда. Там на ресторане красовалась ободряющая надпись: «Закрыто на капремонт». Жара стала невыносимой. Нам захотелось полежать на лугу, и потому мы сели на первую линию и поехали в Пратер. Карли и его американка разлеглись на траве, я пошел съесть солёный огурец и, поскольку на вкус он был очень хорош, съел ещё и второй. За чем последовали лангет и «Будвайзер». Потом мы поехали назад, на «Шведенплатц», и я съел мороженое с цитроном, малагой и маракуйей. Экзотический вкус.

Я позвонил доктору Дорферу и спросил, не хочет ли он приехать на «Шведенплатц». Он сказал, что сейчас приедет. Я купил в киоске колбаску и выпил пива. Пот с меня катился градом — пень был по-настоящему жаркий. Доктор Дорфер, прибыв, предложил поехать в городской парк, чтобы там поговорить где-нибудь в теньке. С доктором Дорфером, вопреки моим ожиданиям, оказался мальчишки, непременно желавший в Пратер, потому мы сели на первую линию и поехали в Пратер, где я съел ещё один соленый огурец и выпил кружку «Будвайзера». Вместе с мальчишкой мы пошли в пратеровский паноптикум, иначе называемый «секс-музеем», в «сексотеку» поблизости и на секс-шоу. Выпили три «Будвайзера».

Потом мы поехали к «Шведенплатц» и «Францу Иосифу» и дальше, к «Штубенринг», где нас обуяло желание покушать бурских колбасок. Мне стало немного дурно, потому я выпил стопку шнапса — алкоголь помогает усваивать жир. Доктора Дорфера в городском парке вырвало, мальчишка же, к большому нашему удивлению, чувствовал себя прекрасно и захотел мороженого, и потому мы поехали назад на «Шведенплатц», где хорошее итальянское мороженое, и там я взял порцию с киви, фисташками и дыней. Подошло время ужина.

Доктору Дорферу стало лучше, и, поскольку он был заядлым любителем «Макдоналдсов», мы поехали на «Кернтнер» и заказали один детский набор, пару «Хопперов» и яблочный пирожок. Поскольку меня вконец достала американская еда, я поехал на «Доктор Карл Люггер — ринг» в окрестностях которого знал хороший ресторанчик. Там, поедая шницель, я познакомился с прелестной японкой, желавшей осмотреть ночную Вену, потому я поехал с ней в Пратер, где и продемонстрировал, как можно пить «Будвайзер». Потом в пустом вагоне трамвая, в отсутствие контролера, у остановки «Паркринг» она показала мне, что такое японское ниватори, то бишь петуший шаг. Мы успели пошагать по-петушьи дважды, потом явился контролер и потребовал, чтобы мы освободили вагон. Потому мы поехали по первой линии назад в Пратер и там потренировались в петушьем шаге в вагончике «Пещеры ужасов», пока этот вагончик проезжал все четырнадцать обещанных кошмаров. Позднее я показал ей паноптикум, так называемый «секс-музей», и вслед за тем на «Сексораме» мы ещё раз попрактиковались в петушьем шаге. После мы поехали назад, на Ринг, и оттуда на «Кернтнер», где японку должен был встретить муж. Я съел ещё колбаску, она пошла не слишком хорошо, я почувствовал себя плохо и потому выпил сливовицы. На меня накатило сентиментальное настроение, и я решил сделать круг почета по Рингу, начиная от «Франца Иосифа». Трамваи уже почти не ходили, вагон шел в депо, я вышел на «Бургринг» и пошёл оттуда на Вестбанхофф. День показался полной чашей".

Извините, если кого обидел.

24 августа 2005

(обратно)

История про Томск

А вот кто у нас из города Томска? Выходи!

Извините, если кого обидел.

24 августа 2005

(обратно)

История про Гумилёва

Нет, я положительно влюбился в телевизор. Надо его всё-таки смотреть.

Сейчас празднуют юбилей Казани (там его празднуют раз в два года — но мне не жалко, я люблю этот город). В качестве подготовки к празднику там много чего понастроили (я уже где-то писал, что не Петербург, конечно, парен Москве, а Казань. Один кремль — другому, вылитый наново из бетона Храм Христа Спасителя — знаменитой мечети, восстановленной тем же способом, Лужков — Шаймиеву с бешенной строительной деятельностью обоих — и проч., и проч.).

В частности, хотели поставить в Казани бюст Петра Первого, но тут татарские националисты возмутились — и действительно, не пришей кобыле хвост там Пётр Алексеевич.

Вместо него поставили на тот же постамент Льва Николаевича Гумилёва. Выглядит этнофилософ как бюст на родине дважды Героя Социалистического труда — ну, эту традицию уже никто не помнит — и ладно.

Так вот женщина-историк говорит в камеру, и объясняется:

— Ну, а что вы думаете? У нас есть впечатление, что он метис…

На мгновение я замираю, потому что в моей голове скрежещет что-то, как в ржавой коробке автомобиля "Жигули". Потом шестерёнки схватываются, и понимание наступает.

Да-да, бабушка-татарка… Подарила кольцо… Точно-точно…

Я люблю свою Родину.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2005

(обратно)

История про фугу

Прочитав вот это чудесное, обнаружил, что на раскрытой странице бумажного Живого Журнала австрийского гастрокритика значится: "В Японии ежегодно от отравления самостоятельно приготовлен ной рыбой фугу умирает около ста человек. В лицензированных ресторанах смертельные случаи случаются реже. Яд, называемый тетродотоксин, содержится в печени, яичниках (или семенниках) и в икре. При потрошении нужно тщательно удалять эти органы, не допуская малейшего их повреждения. Время действия тетродотоксина — пятнадцать минут, противоядия неизвестны. То есть кушать фугу — это «русская рулетка». Насколько мне известно, в Гамбурге был по крайней мере один ресторан, где подавали фугу. Если верить сериалу «Коломбо», в США угоститься фугу — не проблема. «Вкус этой рыбы едва ли доступен европейцу» — так утверждает Ян Флеминг, но в его компетенции можно усомниться. Его Джеймс Бонд не выглядит гурманом. Меня больше интересует, как вообще можно было выяснить, в какой мере съедобна эта рыба. Ведь чтобы определить, съедобна ли какая-либо отдельная часть, эту часть нужно прежде всего отрезать и попробовать, и умереть, если эта часть ядовита. Концентрация яда колеблется в зависимости от времени года и разновидностей рыбы, но ядовита эта тварь всегда. (Похожая загадка — яркий окрас некоторых видов коралловых змей. Как такой окрас может служить предупреждением, если их укуса никто не пережил?)"…

Тут же подсуетился переводчик-комментатор: ««Русская рулетка», известная в России также как «гусарская», — специфическое развлечение, состоящее в извлечении из револьверного барабана всех патронов, кроме одного, хаотического вращения барабана, приставления к виску и нажатия на курок. Для систем типа «наган» и «кольт» вероятность выживания в одном туре игры составляет 16,67 % — если не принимать во внимание того, что гопавшая е висок пуля убивает не со сто процентной вероятностью».

А вот ещё — «Ян Ланкастер Флеминг (1908–1964) — английский аристократ, журналист, банкир, разведчик, командир элитного отряда коммандос, писатель, отец всемирно знаменитого шпиона и плейбоя Джеймса Бонда — бледной тени автора, его породившего. Ян Флеминг знал толк во всех мужских удовольствиями этой жизни, и то, что его Бонд не кажется гурманом, говорит всего лишь о юн, что породивший его автор не считал гастролюбие мужским качеством, достойным обсуждения в шпионском романе».

Извините, если кого обидел.

24 августа 2005

(обратно)

История про сборник

Однажды ко мне пришёл писатель midianin.

— Ты же знаешь, — сказал он. — Мы с тобой собираемся напечататься в одном сборнике. Это ничего, что твои тексты хуже моих, но отчего-то твою фамилию решили вынести на обложку, а мою нет. Это совершенно несправедливо. Тем более, у тебя всё есть — давно куплено и стоит на нижней полке книжного шкафа.

— И что? — насторожённо спросил я.

— Мне хочется, чтобы там была моя фамилия. Тогда я подарю эту книгу знакомой продавщице мескаля, и она откроет мне кредит. Ещё один экземпляр мне нужен, чтобы подарить начальству, а третий — чтобы пугать им молодых и талантливых авторов, что приходят ко мне в кабинет. Поэтому, для восстановления справедливости жизни, мне ничего не жалко.

Давай я дам тебе сто долларов, и ты продашь свою фамилию…

В этот момент, я как всегда, испытывал финансовые затруднения, но всё же колебался. С другой стороны — Василий Мидянин мог отнять у меня что угодно за так (он давно пытается меня исключить из литературного кружка, который я создал по совету aculeata). Да и что, сто баксов-то — лишние?

— Только фамилию? — спросил я, понимая, что меня всё-таки наёбывают.

— Ну да, — сказал midianin. — Именем своим распоряжайся. Оно мне не нужно. Дрянное имячко-то, Владимир Сергеевич, извини, если обидел. А текст внутри книги останется твоим — с фамилией там, все дела… Не строчки не поменяем. Итак?

И я согласился. Вот как остроумно я распорядился своей фамилией

Книга вышла.

Теперь я сижу дома и жду, когда midianin привезёт денег. Смотрю в окно:

Что там? Не стадо ли овец гонят по пыльной дороге? Не ратники ли скачут? Не Василий Мидянин ли едет ко мне? Где он, где?

Извините, если кого обидел.

26 августа 2005

(обратно)

История про гастрокритика

Австрийский гастрокритик всё время возвращается к Исаву. Все австрийцы носят на себе первородный грех псизоанализа и прочей ажиотажной философии.

Сам он отсылает к Эрнсту Юнгеру: «На борту корабля я снова убедился в справедливости своего наблюдения — изучение пухлого меню, предлагаемого три раза в день, скоро превращается в унылую, тягостную повинность. Самые изысканные блюда скоро становятся почти неотличимыми на вкус. Так. можно погрузиться в совершенное желудочное уныние и от всей души захотеть, как Исав, обыкновенной чечевичной похлебки».

Имеется в виду вот это место: «И сварил Иаков кушанье, а Исав пришел с поля усталый. И сказал Исав Иакову, дай мне поесть красного, красного этого, ибо я устал. От сего дано ему прозвание: Едом. Но Иаков сказал [Исаву]: продай мне теперь же свое первородство. Исав сказал: вот, я умираю, что мне в этом первородстве? Иаков сказал [ему] поклянись мне теперь же. Он поклялся ему, и продал [Исав] первородство свое Иакову. И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы; и он ел и пил, и встал и пошел; и пренебрег Исав первородством».

Гастрокритик считал, вслед Юнгеру, что Исав продаёт первородство не из-за голода и тупости, а из-за пресыщенности, в желании найти простое счастье и отказаться от этой липкой волны пресыщенности. На самом деле, современное общество всё время мечется между полюсами сложности и простоты, изысканность и случайного выбора. Между голодом и жратвой, искусством утоления и удовлетворением биологического котла.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2005

(обратно)

История про дачевладельцев

Приехал с чужой дачи. Надо сказать, что чем больше езжу на чужие дачи, те больше убеждаюсь, что все они не то, что не совпадают с хозяевами, а живут собственной жизнью. Вот разбогатеет человек, купит участок, решит отгрохать дом — и хрясь! — на шести сотках выйдет у него пятиэтажка из силикатного кирпича. Сиди, урод, и не рыпайся. жди, пока четыре верхних этажа обвалятся на твой первый, где "Мерседес" стоит.

А вот другой — хоть и живёт на свою жалкую пенсию завотделом в загадочном институте, всё обретается в куске леса, что огорожен павшим забором, а дом у него тёплый и уютный, хоть и получен за какое-то кровожадное оружие. Или приедешь в дом народного умельца — так тот сам печку сложил, сам такие насосы наделал, что из туч дождик откачивают, сам искусственный интеллект в парник пристроил, да так, что огурцы, шершавые, как грузинский подбородок, сами на стол прыгают.

И никакая власть такого народного умельца не истребит никогда.

Карма она и есть карма. Как ты не выёживайся. по карме у тебя и дача — и если приехали к тебе пятнистые, как щасвирнусы, люди с автоматами и решили твой домик сломать — то уж делать нечего. Соберите доски, восемнадцать гнутых гвоздей (выпрямите потом), два шпингалета — и в путь.

С такими мыслями я вернулся с чужой дачи домой, открыл все окна (а они у меня выходят на обе стороны дома) и стремительно напился грузинским вином "Оджалеши", приготовленным для подманивания женщин.

Тем более, что меня сегодня исключили из литературного кружка, основанного мной же по совету aculeata.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2005

(обратно)

История про непротивление (материалы)

"Между прочим, я рассказал Льву Николаевичу случай с одной моей знакомой девушкой: медленно, верно и бесповоротно она губила себя, сама валила себя в могилу, чтоб удержать от падения в могилу свою подругу, — всё равно обречённую жизнью. Хрупкое свое здоровье, любимое дело, самые дорогие свои привязанности — всё она отдала безоглядно, даже не спрашивая себя, стоит ли дело таких жертв. Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно будет близок душе Толстого: ведь он так настойчиво учит, что истинная любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим телом накормил умирающую от голода тигрицу с детенышами.

И вдруг, — вдруг я увидел: лицо Толстого нетерпеливо и почти страдальчески сморщилось, как будто ему нечем стало дышать. Он повел плечами и тихо воскликнул:

— Бог знает что такое!

Я был в полном недоумении. Но одно мне стало ясно: если бы в жизни Толстой увидел упадочника-индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, — он почувствовал бы в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как в гробу под землёй".

Вересаев. Воспоминания — М.: Правда, 1985, С. 464–5

Очередная версия истории с тигром есть у Бунина — в Бунин И. Освобождение Толстого. СС9 тт., т 9. с. 59

Извините, если кого обидел.

29 августа 2005

(обратно)

История про сыр

Приехал домой в крайне философическом настроении. Пришлось выпить водки под моховики.

Её стилистика вполне вписывается в маркер «Светская жизнь», что на ней стоит. Правда, это скорее не энциклопедия, в которую можно сунуть нос, чтобы навести справки, а кратка инструкция. Что раздают в туристических фирмах перед полётом в арабские страны — короткие юбки не носите, под чадру не заглядывайте, на улице не пейте. Да только плоха та книга, где не написано про лимбургский сыр. Надо сказать, что в начале девяностых, безумное время смешения стилей, когда люди пили абсент из гранёных стаканов, вместо абсентной ложечки используя алюминиевую ложку с дырками, я получил свои первые деньги за буковки. На одну их часть я купил диковинный тогда диктофон, а на другую — лимбургского сыра.

Время действительно было безумное — никто не знал что и по чём. Нувориши навёрстывали упущенное в детстве, малиновые пиджаки реяли по улицам, будто революционные знамёна.

Большая часть народонаселения формировала мечты и желания по прочитанным в детстве книгам. Я был не исключением, ибо помнил наизусть многое, ананас был распробован, а до сыра лимбурского живого очередь не дошла. В семье было много сомнений — есть ли червяков из сыра — потом сомнения разрешились с помощью одной француженки, но это совсем другая история.

Но книга была неважнец — что-то вроде курса молодого бойца сырного фронта. Не говоря уж о том, что вторая половина книги была занята рассказом про шоколад, который роднит с сыром, кажется, только то, что его используют для заедания бухла. Там же всё было гламурненько: "Особого разговора заслуживает употребление конфет. Шоколадная конфета сама по себе всегда скрывает некую тайну, сюрприз, и особое удовольствие состоит в предвкушении наслаждения. Лучше всего взять конфету в руки и долго рассматривать, изображая восхищение её божественной красотой, — таким образом вы непременно произведёте впечатление тонкого ценителя. После этого снимите обёртку и, положив лакомство на блюдечко, аккуратно сложите её. Лишь после всех этих церемоний можно приступать к непосредственному употреблению конфеты".

Употребление конфеты… Он её употребил.

Правда, в книге были полезная цитаты — именно там была ссылка на знаменитую фразу де Голля в речи 1951 года, при уходе в отставку. Генерал сказал: "Объединить французов можно только устрашением. Не может быть спонтанного сплочения в стране, где едят более чем 256 сортов сыра". С датой мне не всё ясно — де Голль был президентом в 1944-46 и 1958-69, с какого поста он ушёл в отставку неясным 1951 годом — я не знаю.

А лимбургского сыра там нет — даже червяков его. Все уползли в мескаль.

Извините, если кого обидел.

29 августа 2005

(обратно)

История про старичка-лётчика

У хорошего русского писателя Вересаева есть целый том миниатюр и зарисовок. Среди прочих там есть «пунктирные портреты». Один из этих портретов такой:

ИВАН ИВАНОВИЧ

«Железнодорожный подрядчик. Ловкий и умный вполне интеллигентный. Хорошо наживался. Заболел прогрессивным параличом, сошел с ума. И тут так из него и поперла дикая, плутовская, мордобойная Русь.

Читают ему газеты. Московский педагогический съезд посетили два английских педагога.

— Погодите, я всё это знаю, сейчас вам расскажу. Как приехали, их первым делом в полицию позвали и выпороли. Чтоб не зазнавались. Потом на съезд привезли. «Садитесь, пожалуйста!» — «Нет, знаете… Мы постоим!» — «Да вы не стесняйтесь!» — «Нам вот к телефончику, — разрешите!» — «Пожалуйста!» — «Дайте генерал-губернатора!» — «Что?! Выпороли?» Сейчас позвонил в участок: «Прибавить от меня еще сорок розог!»

Читал он «Новое время», имена запоминал, а события перерабатывал самым фантастическим образом. В конце девяностых годов Россия заняла китайскую гавань Порт-Артур.

Иван Иванович рассказывал:

— Салисб-Юри того не знал и послал из Англии Камбона, чтобы занял. Приехал. Ему навстречу адмирал Скрыдлов. «Что вам угодно?» — «Видите ли, вот… Порт-Артур… Мы приехали…» — «Ах, вы приехали?..» Тр-рах! «Ой, больно». — «Больно? Затем и бьют, чтоб было больно…» Тр-рах!!. «Ваш — вон он, видите, на той стороне; Вей-хай-вей! А это наше!» — «Тогда извините, пожалуйста, мы не знали. Прощайте!» — «До свидания!». Поплыли. Скрыдлов поглядел. «Ну-ка, малый, заряди-ка пушечку…» Бах!! Корабли кувырк!.. Салисб-Юри в Лондоне ждет, беспокоится. Телеграмму в Порт-Артур: «Приехали? Салисб-Юри». — «Были тут… какие-то! Скрыдлов». — «Где ж они? Салисб-Юри». — «Потопли. Скрыдлов».

И хохочет торжествующе».^[14]

Я всё это вспомнил, оттого что в мире все истории повторяются. например, в Сети то и дело всплывает давнее интервью лётчика Пстыго. Тяжёло впечатление это интервью на меня произвело год назад — дело не в расстрелянном сыне Хрущёва, том, что летают там четыреста самолётов как сорок тысяч курьеров, не в том, что Хартманн сидит два года в плену, не от теорий Чижевского, которые как последний гвоздь в крышку, а от самого выговаривания этого человека.

Одно хорошо — я не настоящий журналист, и у меня не было бы выбора — нести в редакцию такое интервью. Я бы пощадил старика — за то, что он дрался на моей стороне. За то, что он стар — и из каждого (а уж из меня — уж во всяком случае) может полезть это дикое, плутовское неостроумного стариковское выговаривание. Такое, про которое в русских деревнях говорят «заблажил». Мне скажут, что с музыкантами и светскими девками и не такое бывает, и всякий журналист девок с музыкантами норовят подловить. В этом находится даже некоторое геройство — показать, какому упырю поклоняется толпа. И, правда, я и сам бы подтрунивал над персонажами светской хроники. Но за этого старика мне обидно.

Будет у Киркорова полторы сотни боевых вылетов на счету — я и за него заступлюсь.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2005

(обратно)

История про учебник по флэйму

Из второй главы:

… Помните, вы вступили во флэйм с дилетантами.

Именно дилетанты затевают то, что называется флэймом. У специалистов других дел достаточно, и они находят другие места поругаться, кроме общедоступных форумов. Придя на службу, специалисты ругаются на семинарах и конференциях — как правило, очень вежливо внешне и очень жёстко по сути. Если тот бред, что вы несёте, они случайно увидят на своём экране, то в лучшем случае дадут короткую справку или виртуально пожмут плечами.

Так чо вы будете ругаться с дилетантами — на равных. Тут уж, кто быстрее воспользуется поисковой машиной, кто быстрее найдёт ссылку поавторитетнее — зависит от вас.

И, разумеется, это будет спор слова против слова.

Есть темы, в которых каждый считает себя специалистом — еврейский вопрос, военная история и текущая политика. Воспитание детей и правильное питание чуть-чуть увеличивают число потенциальных спорщиков, но ведь и женщины непрочь до хрипоты спорить о национальностях.

А вот тема девонских отложений или теория групп настоящего флэйма не соберёт. Это не значит, что геологи и математики не рады облить друг друга грязью в полемике о том, существовал на самом деле секретный протокол к пакту Молотова-Риббентропа или нет.

Итак, вы спорите с дилетантами. Вы и сами такой — как бы вы не были уверены в абсолютной истинности сказанного вами.

Попробуйте это учесть и отнестись к ситуации весело…

Извините, если кого обидел.

31 августа 2005

(обратно)

История о Мураками

Начал читать мурокамиевский "Послемрак". Обыкновенный Мураками.

Одно мне там не понятно, отчего корректор и редактор считают что иняз (факультет или институт иностранных языков) нужно писать инъяз.

Я вот написал бы без твёрдого знака, но тут

а) может наличествовать концепт иня и яня.

б) может, я пропустил что-то, и так надо — соотношение по Яндексу ненулевое, хотя большинство на "безтвёрдознаковой" стороне.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2005

(обратно)

История про нравственное падение

Боже! Как низко я пал!

Бейлис с водкой.

Upd. Всё допито — если что, всем отвечу завтра.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2005

(обратно)

История про лето

Всё, бля, лето кончилось.

Ну, готовьтесь.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2005

(обратно)

История про девушек посреди воды

Начали говорить про русских студенток в Новом Орлеане. Вполне вменяемые люди стали пенять этим студенткам, что они позвонили к себе в Пермь, оттуда позвонили в Москву — и завертелась операция по спасению. Вполне вменяемые люди (мнение которых я уважаю), начали говорить, что это позор, что в сортирах огромной гостиницы, на крыше которой они сидели можно нацедить воды из бачков, а в номерах найти что пожевать. Что дверь легко высадить плечом, а вот паниковать и вязать континенты телефонными звонками не стоит.

Так-то оно так, и я с этим почти согласен. Но с небольшими уточнениями.

Во-первых, эти девочки могут быть слабосильными (ну и мальчики, там их кажется, двое). Я их не видел, но исхожу из этого. Это такому кабану, как мне можно высадить дверь плечом — прислонюсь и упадёт. Ну, и, ясное дело паника — проплывёт дохлый американец внизу по мостовой — всякому неприятно. Я вот взрослый человек, много чего посмотрел, с как увидел, как при наводнении плывёт мертвец, всё же спирту для спокойствия выпил.

Во-вторых, мужчинам моего поколения хорошо. Их учила советская школа, их била по мозгам Советская Армия, их тренировали в походах и альплагерях, они проглядели экраны в кинотеатрах в ожидании подвига. Они хотели понравиться девушкам, а в нашей неприхотливой безденежной жизни это было не так сложно. Многие из мужчин моего поколения дорого бы дали, чтобы оказаться в мёртвом городе с испуганными девками на крыше.

В-третьих, для того, чтобы выживать в условиях затопленного города нужно иметь некоторое отчаяние — взломаешь чужую дверь, а ну — патруль. Наше кино-то о гражданских войнах обывателю услужливо подсказывает, что мародёра сразу к стенке должны поставить. А тут ещё из гуманности засудят, будешь десять лет номера в штате Миссисипи клепать. Мне-то это, может, развлечение, а вот испуганную девушку такая мысль может ещё больше напугать. Не говоря уж о реальных мародёрах, которых можно встретить.

В четвёртых, я бы тоже позвонил домой. Обязательно. Так и так, сказал бы. Жив, сижу на крыше. Понятно, что родственники могут обезуметь, но звонить-то надо. И мне кажется (я в американских делах ничего не понимаю), что всякий их 911 заклинен намертво. Тут ведь ещё какое дело — неизвестно как у них с языком. Может через пень-колоду — я вот жил долго один и в чужой стране, медленно учил язык. Очень мне было неуютно, а звонить по телефону и вовсе — нож острый..

Ну и, наконец, конечно мне бы хотелось, чтобы эти ребята запаслись надувной лодкой, благословились именем Св. Мазая и отправились по мутной воде спасать народ.

— Зайцы, типа, есть? Полезай!

И всякие орлеанские негры дудели бы в свои трубы с крыш, лупили бы джазовыми тарелками и говорили, тыча пальцами:

— Ишь, русские бабы плывут, всех спасают! Сто зайцев спасли, и всего двух — съели! Зашибись!

И чувство гордости за свою страну переполнило бы меня настолько, что я пошёл бы в лабаз за сухопутным кроликом, а не писал бы этот текст. Но так не случилось, и это не трагедия.

Поэтому надо продолжить жизнь, по возможности не раздражаясь на женщин, а если что случится — осмотреться в поисках надувной лодки.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2005

(обратно)

История про метро и литыбр

Пошёл вчера в баню. Были хорошие люди и голые девки. Девки были чужие, и насмотревшись на них, для того чтобы перебить впечатление, я пошёл смотреть на новый выход из станции метро Маяковского — благо это в двух шагах от моего дома.

Выход этот странный, очень запутанный, и, совершенно непонятно зачем построенный. Такое впечатление, что Лысый мэр обиделся на плывуны, застучал клюкой и погнал свои большие строительные батальоны на убой.

Побродил я в лабиринте нового выхода, поездил на эскалаторах, и вышел на волю.

Надо сказать, что рядом кипела ночная жизнь. Места вокруг моего дома внезапно стали дорогими, и обросли недешёвыми кафе — например, если рядом с одним из них стоит меньше двух кубических геленвагенов и одного кабриолета, я считаю, что там начался какой-то траур. А рядом есть ресторан "Unicum" — он с момента основания глядел на вечную стройку. Дело в том, что этот выход из метро предполагалось встроить сначала в новый театр оперетты, то в офисный дом, то ещё в какую-то дребедень. До сих пор не вышло ничего. Но место было проклято, и видимо, секретарь Фрунзенского райкома КПСС, увидев, как разбирают стоявший на нём лет двадцать стенд с гербом и портретами передовиков, топнул ногой и сказал:

— Быть сему месту пусту.

В результате сумели построить только дырку в метрополитен. Ну и переделать то, что построено под рестораны.

Хозяевам "Unicum" очень мешало, что их окна смотрят на унылый гофрированный забор — ну и что, спрашивается, снимать тут свадебному фотографу? То, как невеста курит у ресторана на фоне ржавых труб и крана?

И они заказал дизайнерам длинный плакат. Дизайнеры заказ исполнили, плакат приклеили, и теперь каждый может посмотреть на картинки из журнала мод гоголевских времён — то с рюшечками, то с оборочками.

Сверху над картинками — длинная надпись. Я ходил мимо неё довольно давно и только теперь догадался переписать: "Красота, может быть и не спасёт мир, но 2-ю Тверскую-Ямскую точно в обиду не даст. В XIX веке здесь можно было встретить нарядных богатых, красивых женщин. Они, как во все времена, мечтали об угощениях и приключениях. И, как во все времена, мужчин, считавших себя почему-то разумнее женщин, и по возможности или из безрассудства, позволявшим им делать это. Потому что жить стоит красиво. Или не стоит".

Я добрался до конца этой фразы, такой же длинной, как рассказ Совы, прилетевшей к окружённому водой новоорлеанскому Пятачку, и понял, что про голых девок уже ничего не помню.

Стало мне хорошо.

Одна печаль — в эти времена кринолинов на Второй Тверской-Ямской улице были сплошь дешёвые кабаки, если и увидишь нарядных женщин, то будь уверен, что это бляди. Жёны в Ямщицкой слободе сидети тихо и не высовывались, а мужья — дальнобойщики прошлого пили крепко, чтобы унять тяжесть дороги и больные спины. Пастернак родившийся здесь прибавлял, что рядом были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы "погибших созданий.

Ну, мужчины, со своим безрассудством были под стать. Я читал судебные отчёты, выискивая Тверские-Ямские, читал про незнаменитого убийцу Балакина, что жил по этой Второй Тверской-Ямской, дом шесть квартира семь и зарезал Шурку в 31 доме по Четвёртой Тверской-Ямской. Недобрые были места, да.

А теперь — другое. Тишь да гладь — разве взорвут какого знаменитого бандита Сильвестра, перепугают взрывом моего покойного кота — да и пойдёт жизнь своим чередом. А гофрированный забор будет вечен — с модными картинками рюшами и кринолинов. И никто уже не расскажет нарисованным барышням, что оборок более не носят, что вместо них давно фестончики, что пелеринка из фестончиков и на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу в метро фестончики, и в кабриолетах всё фестончики. Везде.

Я хотел это написать в письме моему однокласснику Жене, проживающему в иностранном городе Х., да в последний момент поленился.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 180

Приснился очень странный сон. В этом сне стал я отчего-то морским офицером в невеликих чинах. Наверное, капитан-лейтенантом, да и получил назначение на болотный батискаф. место это было странное — не морское, а, скорее, озёрное. Может, Ладога, а может Беломорье.

Подчинённые мои были сплошь распиздяи — двое сбежали на родину, странствовали неделю, а потом вернулись — оборванные и голодные.

Был мичман-пьяница, да и я зашибал вместе с ним.

День за днём там шёл под шум листвы, и жизнь наладилась. Показывая личный пример, я рубил дрова на зиму. Жильё вычистилось и обустроилось, даже инспекция осталась довольна. Сидят моряки вокруг болота, болотный вид имеют — несколько водяной, но исправный. Учат матчасть, медяшку драят.

Читают собрание сочинений Тургенева зимнюю ночью.

И оставили меня без последствий — служить Отечеству дальше.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2005

(обратно)

История про премии

Вдоволь накосившись травы в Ясной поляне, приехал в Москву. Это, если кто не знает, я каждый год, как позволяют силы, приезжаю в Тульскую губернию, живу в Ясной поляне и занимаюсь покосом трав на глазах у пассажиров курьерских поездов. Те писатели, что не вышли чином, выходят косить к электричкам, но я уже выше этого. Это как ёлки у актёров — пропустить невозможно.

Вернувшись, принялся мыть засраную гостями квартиру. Заезжие гости умудрились оставить о себе повсюду добрую память, насорить деньгами по углам и устроить инсталляции им. Уорхолла в каждой комнате

Убираясь, слушал радио.

Сделал несколько открытий. Минут двадцать слушал Сергея Доренко. Доренко — удивительный упырь. Совершенство в своём роде.

Я так его заслушался, что, забыв о посуде, принялся анализировать его речь — от дидактического повторения двух последних слов в фразе, до импорта одной и той же цитаты из Ельцина во все предложения.

Нет, совершенно замечательный упырь.

Правда, на месте лидеров Оранжевой революции, которую он рекламировал — я бы ему, конечно, рот зацементировал. Потому как он её рекламировал, будто до сих пор на окладе у Януковича. Ну, а мне так пойдёт — с открытым ртом.

Я бы дал ему какую-нибудь премию.

В Ясной поляне, кстати, давали премии — большие и поменьше. Большие — по двадцать, а поменьше по десять.

Upd. У еня опять сошл с ума радиоклаиатур Тк чо извините ве остальные, которых сами понимаете

Upd2. Клавиатура сама собой исправилась (я даже ничего не перезагружал, и не переопределял передатчик). Такое впечатление, что у меня завёлся сосед-радиолюбитель.

Извините, если кого обидел.

12 сентября 2005

(обратно)

История про телевидение

…Мы сели с К. под памятником Маяковскому. Надо было ждать одного человека, чтобы передать ему договор. В договоры К. всегда аккуратно вписывал после обязательств издательства выдать ему авторские экземпляры слова "и пакет кедровых орешков".

Договор был измят, человека пока не было и мы выпили химической воды.

Кедровых орешков у нас пока не было.

— А что ты думаешь, — сказал он. — телевизор становится всё менее популярен. И юмор спросом больше не пользуется.

— Что это так? — удивился я. — А всякие упыри, что бегают по каналам туда и сюда?

— Ты спроси Б. - он тебе расскажет. Дело в том, что это всё продукция для тех, кто старше сорока. Для мужа, пришедшего с работы — фильм про конкретных пацанов, для жены — сумасшедшие бабки и эта… Не помню… А те, кто моложе мигрируют в Интернет или занимаются компьютерными играми.

— Ну, за МКАД сети мало…

— За МКАД всего полно. Там драконы живут. Ты вспомни, как люди говорили, что им нужно уйти откуда-нибудь пораньше, чтобы КВН посмотреть. А сейчас на такого человека посмотрят как на идиота. Я честно ответил, что, наверно, посмотрю. Наверное, что-то действительно происходит с телевидением, что-то незаметное, но с большими последствиями. Дело-то не в этом — я согласился с тем, что аргумент "телевидение убивает духовность" глупый. Оно уже в задних рядах — слабосильный старичкок-киллер.

Впрочем, я человек мизантропический, я и КВНа-то не любил.

Извините, если кого обидел.

14 сентября 2005

(обратно)

История про Советскую власть

Давным-давно у меня вышел спор с одним вменяемым человеком. Это был, собственно, sdanilov. То есть не спор, а всё-таки разговор — ибо что с вменяемыми людьми спорить? Тема была специфическая — привнесла ли Советская власть некоторый стиль в кухню? Не русский стиль, а именно советский.

Я говорил, что привнесла, но в какой-то момент понял, что и сам я не уверен в своих словах.

Мой собеседник был прав, а не я.

По крайней мере, ответить на этот вопрос с примером мне сложно — можно, конечно, жонглировать министерским шницелем и салатом "Столичный" — но мы понимаем, как анекдотичны эти попытки оправдаться. Не шпроты же на газете, не бычки в томате.

Я бы не согласился с тем, что в советской кулинарии бил золочёный фонтан Дружбы народов — что Красная Армия принесла к нам на штыках плов и харчо. Понятно, что татарская кухня была укоренена в Москве вместе с тысячами татар и ещё я застал бараний чад, плывущий над Замоскворечьем. Там в двух шагах от Кремля, резали баранов.

Нет, в результате ротации народов мы получили особый фьюжен — вместо плова рисовую кашу с мясом и мясо в уксусе для обугливания — вместо известно чего.

Сдаётся мне, что Советская власть привнесла в жизнь простого человека, вернее — сформировала у простого человека — некоторые обряды и ритуалы.

Сакральный разлив в три стакана, сладкий стук миллионов ножей в Новогодний вечер — кромсающий одни и те же ингредиенты в миллионах кухонь. Ну и поездки природу с правильным слесарем Гошей — в шашлычный дым семейного счастья.

Важна была не еда — а ритуал.

Это потом выкатился колобком гедонист Солоухин, вспомнили о корнях, запели оду русскому огороду. Но блюда, придуманные при Советской власти, мне неизвестны. Кроме святого блокадного пайка, конечно.

У мня опять взбстись кллиа виа, оо изоо да.

Извините, если кого обидел.

16 сентября 2005

(обратно)

История про торнадо

Не знаю как у кого, а у меня задолго до печальных событий в Новом Орлеане вызывала оторопь реклама.

Это реклама каких-то химических плюшек.

Там ребёнок с папой изображают самолёт, жужжат и мнут подушки.

В комнату входит мама, и приторным, и консервированным — точь-в-точь, как эти плюшки, голосом говорит: "Вас ожидает торнадо"!

"Торнадо"! "Торнадо"! "Торнадо"! — кричат, хохоча мальчик с папой. "Торнадо"! "Торнадо"! "Торнадо"! — откликается эхо. И диктор вторит: "Закажи торнадо на дом".

Теперь я всё понял.

На самом деле это, конечно, не реклама. Это страшный фильм об обречённой американской семье. Они побоялись уехать из города — на что жить в чужом месте, за стеной стонет бабушка, обирает лапками простыню. Нет, они выехали даже, но стоя в многочасовой пробке, поняли, что ехать некуда.

Смерч поднимает пыль, вот он взламывает бетонную кладку плотины.

А в маленьком домике царит ожидание.

Воды в бачке унитаза уже нет, липкий, как синтетический торт, подступает страх. Главное, чтобы мальчик не испугался, когда вода хлынет в дом — папа усердно жужжит, мама, пытаясь скрыть волнение, распечатывает последнюю пачку сладенького.

Торнадо уже вызван на дом. Он уже почти здесь. Вот уже дрожит черепица…

Это очень трагический сюжет, да.

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2005

(обратно)

История про игровые автоматы

Ходил вчера в баню — там встретил старого товарища, который переменил множество работ. Сейчас у него контора, связанная с платёжными и игровыми автоматами. Я, развесив уши, слушал рассказы о его жизни, которая устроена и структурирована не хуже жизни любого другого закрытого сообщества.

В частности, он рассказал про честный игровой автомат.

Этот автомат похож на столб, и с четырёх сторон в нём прорези для монет — кидаешь туда пять рублей, и автомат тебе подмигивает лампочками и говорит, что ты проиграл. Честный такой автомат — без лишних понтов, без кривляний, сообщает он тебе правду жизни.

Так вот, в одном месте хозяева установили ещё более честный столб — там вовсе не было начинки. Не было там никакого электричества для подмигивания, а стояло внутри простое цинковое ведро.

За один день хлопотливой московской жизни это ведро набиралось доверху.

Самое интересное, что потом к хозяевам пришли налоговики — вот, говорят, у вас автомат стоит, денежки за него давайте.

— Да какой же это автомат, — говорят им. — Один корпус. В него наша уборщица швабру с ведром прячет.

Чуден мир вокруг меня, вот что я скажу.

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2005

(обратно)

История про Малышева

Как испортится погода, так все становятся злы и недовольны. Вместо того, чтобы сидеть себе дома, бондить Елену, пить шерри-бренди, или, на худой конец, вязать носки — люди ругаются. Поэтому я расскажу. как я делил комнату с одним писателем.

Писатель этот был молод, и сталь известен благодаря тому, что вошёл в короткий список одной премии. Было ему чуть за тридцать, и жил он в Ногинске, варил себе сталь для какого-то реакторных производства, для хитрых ядерных сборок. Занимается, в общем, своим делом. Написал он книгу про сказочный лес.

Теперь я буду рассказывать, почему это хорошая книга. Совсем не потому, что человек неплох. Писатель был полон ненависти к несправедливости, той ненависти, что незамутнена политическим и историческим знанием. Это наивная вера, что полтора века назад вела людей в народовольцы, а сто лет назад заставляла кидаться бомбами. Но тогда мне понравилась его книга. Она, кстати, называлась "Лис".

Это был очень хороший текст — во-первых, он был неизвестен, а во-вторых, к слову там относились бережно.

«Лис» был историей Пана с картины Врубеля — только Пана, но — превратившегося в маленького лесного беса, в сбежавшую откуда-то недотыкомку.

Всё смешалось в нынешнем фольклоре.

Итак, Лис — это было имя беса, но беса лесного, живущего в то время, когда сбрасывают кресты и Бог прячется по углам. Его история языческая, жестокая, как те страшилки где леденеют русские женщины по лесам, Холодарь-воевода бродит ревизией по снегу, где скалит свои зубы барашек в руках псаря и блеет «Бяша, бяша…».

Русский фольклор, рассказанный современным человеком.

Вот что мне нравилось в писателе, так это то, что он был не похож на литературно искушённого Клюева, что вдруг сгибается в поклоне, скрипит смазанными сапогами и выдаёт себя за посконного и домотканого крестьянина. Этот не притворялся — среди прочих легенд у него в повествование попал эпизод, когда идут по лесу коростель размером с телёнка и лис, больше похожий на локи-трикстера. Идут по следам кругами и вдруг замечают, что это ихследы.

— Скажи, брат, а причём тут Винни-Пух? — спросил я писателя-инженера.

Оказалось, он не помнит про Винни-Пуха, и я ему верю. Зато он помнил всяко-разные другие байки, и, пересказывая их, становится чем-то похож на Ремизова.

Вот вам история про девочку, что заплутала в лесу, и показался из-за ёлки Мороз-красный-нос, да встретилась с бесом и пошло всё иначе — испугавшись Лиса, ломится она через весь лес, да прыг на санки к деревенскому дяде Коле. Только с дядей Колей простилась, в избе отдышалась, да обогрелась — как вспомнила, дядя Коля замёрз-то в лесу недели две назад.

Мне нравилось, что это действительно роман, хоть и короткий, а не рассыпанные по снегу ягоды рассказок, легенды связаны друг с другом, всё переплетено, как ветки в чаще — легенда на сказании, байка на заговоре, всюду бормотание смеси русского язычества с деревянной и полотняной верой русских деревень.

Чуть Ремизова, чуть Клюева, но всё равно текст был самостоятельный и свой. Туда можно было всунуть и следы медвежонка на снегу, и скомороха, полюбившего колдунью и попа, что пустился в путь по лесам, оставив за спиной разрушенные церкви.

Ей Богу, многие писатели ложились в гроб и с меньшим наваром.

И я заваривал чай, дивясь наивной и чистой вере этого писателя в социализм. Эк, думал, много наверчено в голове у людей, и у каждого своя правда.

Извините, если кого обидел.

18 сентября 2005

(обратно)

История про Египет

Я начал читать "Египтолога", и, к слову сказать, задумался немного о другом. В детстве меня отчего-то миновала египетская тема — единственно, я видел в Пушкинском музее ложечку для мазей — единственную голую женщину, которая меня интересовала. Египтянка лежала на животе, а мне было интересно — что там обнаружится, если перевернуть.

Но я не об этом — возник особый мир Египта в массовой культуре. Это фильм "Мумия" и "Мумия возвращается", начальный эпизод "Пятого элемента" — и ещё что-то (Сейчас мне на ум не приходит).

Это специфический индианаджонс Египта — револьверы и портупеи, опереточные арабы, тайны гробниц, пара знойных красавиц, аэроплан и открытая машина с пологими обтекаемыми формами. Нужно несколько сцен в пустыне и золото крупным планом.

Старики рассказывали о том буме, который возник вокруг раскопок Говарда Картера и открытие гробницы Тутанхамона — кажется, именно это событие, случившееся в 1922 году и приколотило египетский канон к аэропланам и револьверам. То есть… Тьфу, забыл, что хотел сказать.

Итак, старики рассказывали обо всём этом — и глаза их горели радостным огнём воспоминаний. Они вспоминали комиксы, приключенческие выпуски с красавицами и джентельменами в пробковых шлемах на обложках — им это было радостно, а мне непонятно.

Как-то не захватывала меня эта эстетика — ни у Пелевина, ни у кого другого.

Был второй слой этой эстетики — египетские гробницы оказались чрезвычайно удачной темой для конспирологии.

Извините, если кого обидел.

19 сентября 2005

(обратно)

История про Египет — ещё одна

…Египет — удивительно удачная страна для приключенческих сюжетов. Нет не настоящий Египет, не все эти беженцы с Синая, осевшие на кладбищах, не уклады жизни, не загадки границ и племён, не золотое солнце новой Александрийской библиотеки — а Египет придуманный.

Его, импортированный с Турксиба восточный орнамент описания — урюк, абрек, шайтан-арба Агатакристи-ханум. Осирис тыгдым-тыгдым.

Тут важно два обстоятельства — есть действительные следы великой цивилизации, и есть возможность к ним прикоснуться.

Долина царей тыгдым-тыгдым, сфинкс каркаде-каркаде.

Взгляд из автобуса, овечьи стада туристов — в этом пространстве всё понятно. Зайди в пирамиду, почувствуй на себе проклятье фараонов. Недорого.

Нефертити башкиш-бакшиш. Тоже недорого.

Всякий за умеренную сумму может переместить своё потное тело в песочные холмы и остыть от жары в каменной норе. Наши современники — практические люди. Их вечно уговаривают идти путём Шампольона, а они идут путём Шлимана. Это лучше, чем Древний Египет, это наше представление о нём.

Это Луну надо было долго делать из сыра, ехать в какой-то ганзейский город… А Древний Египет делается очень просто: из "Мифологического словаря" выписываются имена египетских богов (желательно не перепутать их половую принадлежность, впрочем, это не обязательно). Потом выписывается несколько выражений и присваиеватся обыденным занятиям:

"Утром мне позвонила Алина Пшипсуд. Оказалось, Синдерюшин совершает хэбседский бег вокруг квартала каждый день" — больше ничего не надо.

Египет у вас в кармане. Если бы Пелевин не торопился перелистывать страницы словаря было бы вообще чудесно — а то иногда он путается и думает, что тануки — это такой египетский мужик с головой орла.

Кстати, всякий хороший миф должен быть с одной стороны совершенно удивителен, а с другой — доступен. Он должен торчать наружу, как хвост норной собаки.

Идеальное пространство для мифа — московское метро: все были, а гигантских крыс не видели. Народ уныло едет на работу, а вокруг вспыхивают огни подземных городов сбоку от тоннеля, ползут камуфлированные поезда по параллельным веткам… Жуть-красота!

Можно, конечно, про Лувр сочинять — но это не наш метод.

Тайны Египта в массовой культуре — что-то вроде ольхового дыма в кулинарии. Этот жидкий дым в баночках — будто гаммельнская дудочка. Куда хочешь брызни — сюжет сдвинется с мёртвой точки, застучит колёсами — тыгдым-тыгдым.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2005

(обратно)

История про Египет — третья

""Египтолог" Филлипса — настоящий текст-матрёшка. Есть большая скорлупа — история австралийского мальчика, помешанного на Египте, рассказанная старым сыщиком.

Под ней другая — дневник археолога Трилипуша, что будто капитан Ахав за Белым Китом, идет за своим собственным фараоном.

Следующая часть матрёшки — письма британских офицеров времён далёкой войны, которой среди мировых войн была первой.

Наконец, в центре беспокойно ворочается сам фараон со своей трёхтысячелетней давности историей и невесёлой жизнью.

Текст Филлипса долог, может быть чересчур долог — его можно было бы сделать стремительнее — но тут я не судья. Я же любитель прямых движений шатуна и поршня — когда видно белое маслянистое тело и понятен рабочий паровозный ход — то есть чёткий рисунок парадокса. У американца я вижу избыток текста, и эту неочевидность. Если всё сделано ради загадки — то писать столько ни к чему, если загадка не нужна, нужно было сыпать подсказки более щедрой рукой.

Но в нём есть возможность совершать не только движение к центру, раскрывая тайны и разгадывая загадки — будто Шлиман, кромсая пласты древней конструкции.

Египтолог Трилипуш чем-то похож на Армалинского (я не знаю теперь, жив Армалинский или нет, и сведущие товарищи подсказывают, что этого мы теперь вовсе не узнаем — так плотно забальзамирована фигура держащего свечку над поэтом). Египтолог разбрасываете веером, как облигации государственного займа, свои переводы эротических стихов — с пылу, с египетского жара взятых, вытащенных только что из песка. Сам египтолог шаг за шагом спускается в гробницу безумия, как миля за милей приближается Ахав к полярным льдам. Ему уже наплевать на достоверность и то, что и как начнут разглядывать будущие нашедшие археологи. В тех местах и правда, впору тронуться, что я и удостоверяю — хотя и провёл в тех местах три дня, прикармливая потомков асуанских строителей. Но дело не в этом.

Есть такой рассказ у Грина — "Сотворение Аспера". Его герой придумывал несуществующих людей — таинственных красавиц и загадочных поэтов. Поэты, впрочем, выходили правдоподобные. На недоуменный вопрос он отвечал:

— Ну, неужели я не могу сочинять плохие стихи?

Потом этот человек решил сделать идеальное создание — и навёл шороху на толстосумов, инсценировал деятельность нового Робин Гуда, и, наконец, шагнул под пули стражников, предварительно нанеся знаки разбойника-романтика на своё тело.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2005

(обратно)

История про Египет — наверное, последняя

Был второй слой этой эстетики — египетские гробницы оказались чрезвычайно удачной темой для конспирологии.

Например, сразу стали говорить, что никакого Тутанхамона не было — что Говард Картер не зря выкопал ступеньку, потом закопал. Не зря проложил узкоколейку, чтобы вывезти из небольшой сокровищницы все древности — всё не зря. Ну, и недаром, все его подельники полегли сразу же — будто от проклятия фараона. Нет, это сам Картер убирал свидетелей грандиозной мистификации — стоит ли говорить, что хронология подправлена, что писцы… Ну, и далее понятно.

В общем, для масскульта в Египте мёдом намазано.

Сразу задаётся вопрос — отчего в соревновании на сакральность в масскульте проигрывают соревнование индейцы?

Во-первых, дело в доступности — за сто баксов слетать в Египет возможно, а вот очутиться среди Анд затруднительно.

Во-вторых, египетская мистика бренд с репутацией. А золото индейцев подпиздили давно — перуанский аналог Картера неизвестен. Конечно, если бы на вершине инкских пирамид сдохла бы пара британских лордов.

А ведь истории про ацтекских инков из Майя-Пикчу куда экономнее Египта. Не нужно никаких словарей — просто следует истользовать два окончания «-атль» и «-потль»: "Утром мне позвонила Алинатль. Оказалось, Синдерпотль совершает атль-потль каждый день".

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2005

(обратно)

История про тапочки

Вчера пришёл Арбитман. Надел белые тапочки, пошёл по коридору… Я дождался, пока он сядет в кресло, и мимоходом говорю:

— Вот, кстати, это — тапочки Ван Зайчика. Хорошие тапочки, да.

Они, впрочем, уже начали действовать — точь-в-точь, как отравленная гераклова туника. Было поздно — и Арбитман решил умереть красиво и ничего не стал отвечать. Только ужасная гримаса кривила его лицо.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2005

(обратно)

История про спам

Мне пришёл спам. Нет, не такой чудесный, как приходит некоторым. Некоторым приходят контакты фирмы, что занимается фальшивыми воспоминаниями об отпуске. Клиенту обеспечиваются стопкой фотографий и необходимыми фактами для вранья в дружеских компаниях.

По Сеньке и шапка. Мне прислали совершенно другой.

Там сразу же была произведена публичная оферта: «Приди мой, дерзкий, приди мой смелый — приди одежды с меня сорвать». Судя по картинке, я не был бы первым — кто-то успел до меня. Одежда на девушке Лике была изрядно оборвана.

Наверное, это сочиняют студенты Литературного института. Больше некому.

Я всё-таки не верю, что Бальмонт есть в школьном курсе.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2005

(обратно)

История про культурный словарь

Начал рыться на верхних полках в поисках "Славянской энциклопедии" и обрушил на себя книгопад. Среди прочих подобрал на полу одну давнюю странную книгу — переводную энциклопедию мировой культуры. Другой бы, вспомнив он ней начал топать ногами, что дескать, это за новости? Потому как, согласно этой Энциклопедии Культуры оказывается, Мисима написал роман «Храм — золотой павильон», а его соотечественник Мураками — «мечтательный, слегка сюрреалистичный роман «Охота на диких баранов»". Где ты, Коваленин, столь тщательно объяснявший нам семантику, род и число японских овец, ау! Ну баранов, так баранов.

Мы вот плеваться не будем. Это не гигиенично. Будем охотится на дичь.

Не лучше там обстояло дело и с нашими знаменитостями. Евгений Евтушенко (он, ясен перец, достойнейшая величина для представления о русской поэзии), например, написал в восемьдесят втором году роман «Ягоды», а вовсе не известные нам «Ягодные места».

Всё это давно известные явления обратного, а то и многократного перевода — непонятно только: кого переводили, откуда это всё. Переводчики — известны, а источник — нет. Есть, однако, в этом словаре лёгкий намёк на англоцентричность. Статья о Набокове начинается так: «Русско-американский писатель. В 1919 году покинул Россию, в 1940-х начал писать по-английски. Широко известен его роман «Лолита» (1955) о маниакальной привязанности героя…» ну и т. д., и т. п.

А не будем ругаться потому, что из всего можно извлечь пользу. В этом типе справочной литературы (недаром в подзаголовке значится «Популярное издание»), видна вся прелесть нового подхода к искусству, весь релятивизм этого подхода. Для популярной или массовой культуры искусство всё — Моцарт в мобильнике, банки с консервированным супом, Лео, извините, Толстой, мода, Мадонна — не рафаэлевская, скажем, а эта — с микрофоном в руках и острыми штуками на груди (надо посмотреть, как называются), полицейский в детском саду, «мистические, романтические, неистовые стихи, такие, как «Лебединый стан» и Андрей Тарковский.

Ну где ещё найдёшь словарь, где за «Лифарём» следует «Лифчик», а потом «Лицензирование».

Где за «Нижинским» идёт «Нижняя юбка».

Где одновременно есть и информация об автоматизированном аналоговом синтезаторе SYNTHI 100 и список лауреатов «Оскара».

Где есть рекордно короткая, как изречение даоса, статья. Вот она целиком: «МИРОВОЗРЕНИЕ, философия жизни».

Пользоваться этим словарём безусловно можно — для понимания современного восприятия искусства. Это особое занятие — дающее знание не о предмете, а именно его восприятии другой культурой — массовой. Охота за чужой оценкой.

Только нужно быть аккуратным, если захочется показать свою образованность — можно оказаться в неудобном положении, будто один советский пионер, который по наводке старикана с бородой начал рассказывать учительнице про плоскую землю, которая покоится на трёх слонах. Начнёшь, одним словом, в присутствии образованной барышни речь о классной книжке, да и расскажешь, что там идёт охота на диких баранов в золотом павильоне.

Пожалуй я не буду снова ставить эту штуку на верхнюю полку.

Надо подарить кому-нибудь.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2005

(обратно)

История про кусок мануфактуры

Что не говори, а приятно прочитать про себя в газетах. И кто скажет — "нет", тому я не поверю. Даже если это установочная статья (Впрочем, все забыли, что такое настоящая установочная статья) — так вот даже тогда сердце замирает сладко. Попал под лошадь, туда-сюда.

Я вот прочитал про себя следующее: " А в этом сезоне Владимир Березин некоторым отклонением от строгости одежды тоже немножечко скрасил однообразную писательскую среду. Вместо пиджака он отрезал квадрат плотной мануфактуры и окутался в своеобразное манто. Кратенькое выступление Березина тоже было заметным… бла-бла-вла-бе-бе… Вот и всё! Но как важно в наше нелёгкое время выражение искренности и правды!".

Кусок плотной мануфактуры — вот мой удел.

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2005

(обратно)

История про писателя Шишкина (I)

Мы стояли на Тверской, дул пронизывающий ветер. В рюкзаке у Шишкина болтался футляр с антикварным градусником, о котором ещё пойдёт речь.

И тут Шишкин смущённо спросил:

— А ты не знаешь, у вас в банкоматах доллары получить можно?

— Чёрт его знает, — ответил я — у меня такой задачи никогда не было — здесь доллары с карточки получать.

Мы подошли к банкомату, Шишкин ошибся в русском, потыкал в английские надписи, и вот, через минуту к нему на руку, как червячки, вылезли две зелёные бумажки. Он недоумённо посмотрел на меня и произнёс:

— И всё-то у вас теперь хорошо. И чем же вам Глинка мешал?

Как-то он признался, что поделив свою жизнь между Россией и Швейцарией, он вначале слышал упрёки, что, дескать, теперь ты не наш, не суйся, значит с оценками нашего житья здесь. А вот теперь, рассказывал Шишкин, он действительно больше там, и не позволяет себе оценивать эту реальность, хотя он любил Москву по-прежнему, и она для него была с каждым приездом всё краше.

Была у Шишкина пара текстов — роман «Всех ожидает одна ночь» и рассказа «Учитель каллиграфии» появились в начале девяностых, но существовали как-то на шаг сзади от бестселлеров. В серой вагриусовской серии они вышли в обратном порядке — вслед за знаменитым «Взятием Измаила». В этих предыдущих текстах есть всё то, из чего появился «Измаил» — ностальгический девятнадцатый век, русская классика, разобранная и снова собранная по новым технологиям. Записки помещика, написанные никому и в никуда, как записка в бутылке — потому что наследника у дореволюционной России нет. В этих шишкинских вещах есть мистическое предчувствие другой страны: «Куда вы меня зовёте?» — «В здешнюю Швейцарию. Я езжу туда стрелять в овраг. Но одному, знаете, это занятие быстро надоедает». Есть там и точка в финале, приехавшая прямиком из Джойса.

Меня давно занимал феномен Шишкина, особый русско-швейцарский путь его литературы. Дело ещё в том, что он уехал за границу по любви, а не по политическим или материальным соображениям. А о Швейцарии мы всегда знали то, что там жил Ленин, что оттуда он уехал в пломбированном вагоне в революцию. Мы знали, что там выкинулся из окна профессор Плейшнер. И, наконец, мы наверняка знали из бульварных газет, что там, под асфальтом Цюриха, в подземном хранилище лежит настоящее Золото Партии, то золото, в котором наша доля.

Шишкин не был оратором — в русском писателе всё время подозревают публичного человека, что сядет перед залом и изречёт нечто.

Это всё глупости — один изречёт, а другой нет. Третий и вовсе глупость какую-то скажет.

Ничего не надо, кроме ночных разговоров.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про писателя Шишкина (II)

…Но сначала я расскажу о путеводителе по Швейцарии. Шишкин говорил, что путеводитель родился из ощущения пустоты под ногами. Человек, приехавший в чужую страну, не мог существовать без истории страны, в которой ему надо было жить. Он начал искать какие-то книги, но оказалось, что эти книги просто никем не написаны. Не написана и сама история русской Швейцарии

Дело в том, что русский человек, по его словам, приехав куда-то чувствует себя колонизатором в пустыне. Он сразу думает: «А что было здесь до меня?». И летопись великих сражений, череда ржавых римских мечей в музее, картины великих в знаменитых галереях, или в конце концов, национальные легенды его интересуют лишь во вторую очередь. Скажем, жизнь Вильгельма Телля нашего человека интересует меньше, чем жизнь соотечественников на чужбине. Например один хороший писатель, повесть которого "Блюз жестяных крыш" я очень любил — работал в швейцарском музее караульной старушкой, почти экспонатом.

Итак, все приехавшие начинают думать об именно русской истории своего нового места, а она ещё не была написана. И Шишкин ощутил себя в своём роде Карамзиным, своего рода русским путешественником, описывающим Европу. Итак, чтобы не чувствовать себя в некотором вакууме, русский человек должен знать, что в этом городе есть родственники, друзья, знакомые.

Шишкин придумал идею путеводителя, как ни странно, в Париже. Он приехал туда пронзительно холодной зимой, город был холоден и неуютен. Город совершенно не соответствовал представлениям о нём, которые есть у всякого читающего русского — компиляции Хеэмингуэя и прозы русских эмигрантов. И вот современный странник обнаружил этот город почти русской зимой. Всё было выморожено, фонтаны превратились в глыбы льда, в метро стало нельзя войти, потому что туда переместились все клошары с улиц. Клошары принесли туда все свои запахи, а уличные кафе закрылись.

Шишкина водили по этому непонятному городу, и вдруг, указав на заиндевевший неприметный дом сказали:

— А вот здесь Гоголь работал над "Мёртвыми душами".

И тут что-то щёлкнуло, реальность вошла в предназначенные для неё пазы. Мир сдвинулся, этот дом, промёрзлые улицы, и весь Париж стали какими-то другими.

Вот тогда Шишкин решил сделать Швейцарию своей, населить её знакомыми и друзьями. А для русского за границей знакомые и друзья — это русские, побывавшие в этой же стране раньше него. Так родилась «Русская Швейцария», потому что в этой стране транзитом или навсегда действительно побывала вся русская культура. Это императоры и революционеры, писатели и художники.

Потом Шишкин сказал:

— Я понял, что, на самом деле, Бунин и Достоевский и многие другие писатели — мои родственники там, я их нашёл в этих чужих городах. И дома, в которых они жили, сохранились, как сохранились улицы, по которым они ходили. В результате поиска родственников получилась книга, которая, по сути, есть культурно-исторический путеводитель, главы которого посвящены городам.

Много лет назад мы сидели в его квартире, и безумие девяностых плыло под нами. По широкой реке улицы Чехова катились в своих лаковых машинах овальные люди. "Умц-умц-умц" ухало внутри этих машин с будущими покойниками. Накануне Шишкин обнаружил в подъезде труп — правда, совершенно не богатый.

Жизнь плыла, как брошенный плот и вот Шишкин придумал такую метафору писательства как коллекционирование градусников. Коллекционера градусников, говорил он, может понять только такой же коллекционер. Причём именно тот, у кого в коллекции не хватает какого-то экземпляра. Метафора эта росла, ширилась и проза, ставшая известной, его, Шишкина, проза следовала этой метафоре.

Эта проза никому не навязывалась, потому что страсти, бушующие в душе коллекционера, бессмысленно навязывать другому. Говорили о трудности чтения его романов, между тем, для коллекционера строй его письменной речи, сбивчивое многоголосие было завораживающим, будто чужие градусники, искрящиеся стёклами и ртутью в трубочках.

От ночного разговора ты не ждёшь сюжета, в нём не строга драматургия. Это и стало главной ошибкой многих криков — они подошли к ночному разговору с линейками и штангенциркулями, а он распадался и менял цвет под их руками.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про писателя Шишкина (III)

Потом он получил Букеровскую премию и о нём начали писать много глупостей, забывая, что его тексты страстные, но не учительские. Хотя сам Шишкин, как и я, побывал учителем.

Мы снова заговорили о литературе — и непонятно, где это было: на улице Чехова, у меня на площади Маяковского, или на улице Красной Сосны в Цюрихе.

— Ты делаешь то, чего я старательно хочу избежать, — сказал он. — Ты хочешь рассказать время. А я вот не хочу, это что-то другое. Вот было две причины наших литературных трудностей, одна из которых уже отпала — это цензурные соображения. Их нет не потому что я уехал, а потому что они исчезли сами. А вторая причина, которая актуальна всегда — это сам текст. Ты должен придумать какую-то вселенную, и вот вспоминаешь о другой, уже готовой, и помещаешь героев туда. То же самое и я хочу сделать сейчас, но кому-то нужно придумать гипотетическую Россию, чтобы с её помощью лучше посмотреть на Россию сегодняшнюю.

А мне история нужна не для того, чтобы войти в Россию, а для того чтобы избавится от неё. Я хочу написать роман, в котором от начала до конца, от жизни до смерти герои будут переживать человеческие проблемы, а не те, которые ставит перед ними политика.

Вот я написал роман, где герой всю жизнь свою борется с Россией, с теми переплётами, в которые он попадает, потому что живёт здесь. А потом мне захочется написать о людях, которые мучаются по другим причинам, не по тем, что мучают людей сейчас в этой стране. Для этого мне нужно поместить их не в России, но одновременно и в России, ведь герои русские, говорят на русском языке, поэтому я придумываю ту страну, в которой всё, что есть нечеловеческого, исчезло.

— Ага. — сказал я. — А мне как раз интересно время. Мне безумно интересно время. Я как-то даже придумал фантастический рассказ про то, как учёные начали делать жидкое время, только ужасно холодное.

Я бы всю жизнь писал о времени, стоял бы как фотограф, который фотографирует увеличение трещины на стене или распускающийся цветок — или как медленно меняется освещение. Или как растёт температура на градуснике. Сейчас, правда, много кто этим занимается.

Тогда Шишкин прервал меня, и рассказал следующую историю:…

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про писателя Шишкина (IV) — история про чужие романы

И он рассказал эту историю.

— Торопиться не надо, — говорил он, — никто не может меня опередить. Никто не может написать за меня мой роман. Знаешь, у меня есть одна знакомая, которая меня несколько раз сильно выручала. Однажды у нас состоялся следующий диалог: «Миша, вы пишете роман?» — «Пишу» — «А герой там такой-то?» — «Такой-то» — «А действие происходит там-то и там-то?» — «Там-то и там-то» — «И в такое-то время?» — «В такое-то время» — «Так ваш роман уже написан. Смотрите в библиотеке такой-то журнал». Я в испуге прибегаю в библиотеку и лихорадочно читаю этот журнал. На меня накатывает ощущение счастья — потому что это совершенно другой роман, не мой. Смысл заключается именно в том, что никто не может тебя опередить. Вот мы с тобой всё равно не можем написать одного и того же текста.

И действительно, спустя несколько лет, я гулял вместе с Цветковым и питерским человеком с весёлой фамилией Усыскин по Звенигороду.

Были мы там не просто так, а по дело, и приехал к нам говорить о своей непростой жизни Ходорковский — но это уже совсем другая история.

Леша Цветков посмотрел на меня внимательно и спросил:

— А ты ведь пишешь новый роман?

— Ну, да, — ответил я.

— И действие там происходит в безумные девяностые годы?

— Да, — уже с опаской ответил я.

— И всё там построено на еде, её философии, ворохе кулинарных рецептов вплоть до каннибализма? — не унимался Цветков.

— Да.

— Так твой роман давно написан и издан в Питере. Он называется «Член общества или голодное время».

Приехав в Москву я в ужасе побежал в ночную лавку на Дмитровке и купил за восемьдесят пять рублей этот роман, принявшись читать его прямо за липким столом этого заведения, купив от страха вдоволь водки.

И, естественно, за долгие годы не испытал большего счастья, чем это — поняв, что это совсем другой роман, нежели чем мой. Хотя всё то, что мне наговорил Цветков, было правдой.

Всё было правдой, но моя жизнь рассказчика историй, записывающего ингредиенты, способы варки и томления, жарку и фламбирование — продолжалась.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про Шишкина (Вставная глава)

Я ехал в Цюрих на скоростном поезде из иностранного города К. Только я сел в него, как из-за поворота выскочил Бонн — через тринадцать минут. Я ехал и наблюдал разбросанные по полям деревья, будто воткнутые тут и там сумасшедшим дизайнером. Дорога вела меня — и только я глянул в окно, как принялся смотреть на едущий параллельно автобус.

Только потом я понял, в чём дело — у него на борту написано по-русски — «Спутник».

А тогда я жил в окружении странного, проросшего на этой земле третьего мира, возникшего как сорная трава — а кириллицы в нём вовсе не было.

Я ехал вдоль Рейна спиной вперёд — ожидая, как в Базеле поезд сменит свою ориентацию. Шишкин сидел на другом конце рельсов. Он сидел и писал в своём уголку, и слова складывались, и двигалось повествование, полз по коридору сын, жена (была тогда жена) возвращалась из магазина, и снова приходили — новые слова. Внешне этот процесс был лишён событий, но он сам по себе становился событием — потому что это не итог, а действие, совершение литературы, а не литературной новости.

У меня были в Цюрихе странные дела, и вот я, отвлёкшись от них, гонял по накатанных дорогах с местными рокерами. Одна из них была интересной девушкой, и когда я сидел сзади, руки сами с собой поднимались чуть выше, чем нужно. С ней мы пошли на вечерний праздник в Цюрихе. Нью-Орлеанский джаз (тогда в моей голове он был связан только с этой водой — водой текущей из швейцарского неба) — играл на старом мосту. Внезапно одна баба, стоящая рядом со мной, обернулась к другой и произнесла по-русски:

— Ну, всё, бля, пошли. Я же говорила, что нехуя здесь ловить.

Всё это происходило ночью, под плач джаза и мелкий дождь. Другие мои знакомцы приехали на своих мотоциклах с притороченными странными предметами — оказалось, что они едут петь свою песню. Поэтому, к мотоциклам подвязаны не средства устрашения, а национальные инструменты — очень сложный большой ксилофон и длинный рог для дудения в горах. Последний, впрочем, был именно средством устрашения. Хозяйкой ксилофона оказалась девушка с радикально зелёными волосами.

Мы сели слушать всё это под пиво. Дождь барабанил по толстому тенту, и рожок жил своей жизнью — как водяная змея. Рядом сидели амбалы, татуированные, страшные и играли вместе с панками играют в шахматы. Тут я вспомнил рассказ своего приятеля Олега Рудакова, который говорил, что шахматы — страшная игра: «У нас граждане осужденные тоже играли в шахматы — один всю сменку проиграл».

Дорога завела меня в Люцерн, очень похожий на Ялту.

Я сидел в крепостной башне и вспоминаю, как много лет назад сидел в Маринкиной башне, что в городе Коломне. А теперь вот с постной рожей и греховными мыслями сижу в Люцерне. Как раз тогда я придумал название для программной статьи — «Памяти профессора Плейшнера».

В городе Берне нет Цветочной улицы. Вот именно с этого надо начать. Это утверждение — ключевое для нашего повествования. А повествование это скорбное. Это всё-таки реквием. Реквием по маленькому человеку в очках. Или просто по маленькому человеку.

Между тем Плейшнер не просто самый трагический герой известного романа и фильма. Плейшнер — это маленький человек, один из нас. Несмотря на то, что на запрос «Плейшнер + трагедия» Сеть даёт извечный ответ: «Искомая комбинация слов нигде не встречается».

Тогда я поехал в Берн, чтобы найти Цветочную улицу. Я знал, конечно, что знаменитый фильм снимался в Риге, на улице Яуниела, кажется, но всё же поехал. Нужно мне было отчего-то посмотреть — как там? Стала для меня Цветочная улица символом отношений маленького человека и массовой культуры.

Итак, я всё-таки пошёл искать Цветочную улицу.

Цветочной улицы не было.

Был какой-то Цветочный переулок, вполне современной, послевоенной застройки. Я осмотрелся и неподалёку от нужного номера обнаружил кафе. Несколько разноплеменных людей сидели за пластмассовыми столиками. Эта пластмасса и строительные опилки в полиэтиленовых мешках вокруг подчёркивали правильность места — получалось, что Плейшнер должен был погибнуть в реальности точно так же, как герой «Пепла и Алмаза» — среди какого-то мусора и прочих негероических предметов.

Я произнёс перед ними речь о значении Плейшнера, и разноплемённый люд радостно согласился выпить за великого человека. Мы выпили, хотя один из моих новых знакомцев решил, что я — внук Плейшнера. И вот, теперь внук, как наследник жертвы нацизма, приехал проведать памятное и скорбное место.

Меня хлопали по плечам и снова предлагали выпить.

И было за что.

Погиб Плейшнер — маленький человек, жертва массовой литературы.

Дождь не прекращался — какой там мотоцикл — надо было ходить, как гандону, закутанному в пластик, или честно мокнуть под чужой водой. Я выбирал второе.

Поднявшись по дорожке капуцинов, ну не дорожка, через монастырское кладбище, уставленная не часовнями, а столбиками со странными барельефами, я попал в музей льда.

Есть в Швейцарии глетчер, стало быть, должен быть и его музей. Много, что там было интересного — даже альпийская хижина есть в этом музее. В музее «Глетчер» я разглядывал момент битвы у Чёртова моста — в кантоне Schwyz. Макет сделан каким-то полковником, сделан, правда, со множеством неточностей.

Создавалось впечатление, что никто не победил никого. Или никого не победил никто. Под Чёртовым мостом дали пизды французам, но потом французы наваляли русским. После чего русские свалили в дружественную Австрию, а французы спустились в свою равнинную Францию. Ну, а Суворов, как известно, стал швейцарской знаменитостью.

В том же музее «Глетчер» есть вечная выставка кривых зеркал. Кривые зеркала неинтересны, а вот зал множества зеркал, где сбегалось ко мне пятнадцать моих двойников, снова разбегались, а некоторые стояли, повернувшись спиной и не двигались, меня изумил. Это было кролевство некривых зеркал, и было оно удивительнее всякого кривляния поверхностей.

А, вернувшись в отель, я начал смотреть в зеркало, отчего-то висящее у стола — чтобы путнику не так одиноко было пить, наверное. Я глядел туда и сам себе радовался: в этом ракурсе не видно опухшего лица, не видно и того, что пиджак потёрт.

Скромненько я был одет, совсем как сновавшие по коридору полотёры с Цейлона.

С моей подругой мы зашли зачем-то в оружейный магазин. Кажется. Она хотела подарить мне нож. Первое, что я увидел, был родной автомат Калашникова с надписью: Italy Jager. Стоил недорого — 60 °CFR.

Я спросил продавца, откуда это чудо, какой страны. Почесав за ухом, он спросил в недоумении:

— Не знаю, может быть, Германия?

На страну пала седая пелена дождя. В ботинках хлюпало — громко и плотоядно. Вымокший под дождём, я сидел в кафе и смотрел в бурчащий напротив телевизор.

Время текло по водосточным трубам, и я щёлкал пультом. Спрашивать разрешения было не у кого. Все куда-то подевались, а хозяин скрылся в подсобку, оставив у меня на столе гамбургер, в который тут втыкали швейцарский флажок.

Хорошо смотреть в окно, когда тебе тепло, и ты решил не экономить небогатых денег. Я щёлкал, пробираясь от первого канала к сорок шестому и обратно. Везде были коровы — на печенье, шоколаде, молоке — это уж сам бог велел, на реальных холмах и полянах. Правда, на одной рекламе в толпу коров отчего-то затесался слон.

Прилетела надоедливая муха. Значит надо убираться — идти до следующего кафе.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про писателя Шишкина — середина вставной главы

…Вместе с Шишкиным мы пошли к местному электрику. Местный электрик, выглядел на 50 лет, а на самом деле ему было за семьдесят.

— Люди здесь не стареют, — шепнул Шишкин.

Электрик зачем-то учил русский язык. Учил на старости лет. Электрик от нечего делать начал учить русский язык — вот так правильнее.

Делать ему было нечего — в этом случае фраза звучала неосуждающе. Утвердительно она звучала.

Я напился с электриком Kirsch, чуть ли не его собственного изготовления, вкусом напоминающего обычный самогон, и вот электрик читал мне лекцию по страноведению — про то, как молодые швейцары уезжают из страны, чтобы стать хоть как-нибудь, ведь на родине всё места заняты. Впрочем, иностранцев полно, и во ввозе эмигрантов Швейцария специализируется отчего-то на выходцах из Шри Ланка.

Я же рассказывал ему анекдоты про русских электриков.

Третий или четвёртый из них был про то, как двое из них сидят на столбе, и один свесившись, кричит вниз:

— Эй, бабка, возьми провод!

А потом, удовлетворённый, оборачивается к напарнику:

— Видишь — ноль! А ты говоришь — фаза, фаза…

После этого электрик, крякнув полез в подпол за добавкой.

Электрика сменил испанец. Испанец, который просто выкидывал штрафные квитанции, потому что машина у него не была зарегистрирована в Швейцарии. И ещё он ездил раз в неделю в немецкий Базель — покупать еду. Забивал едой багажник, и устраивал пир на некрещёный мир. Разговаривали мы с ним, когда он гнал на разбитом «форде» по автобану, о женщинах. Девушка у него была турчанка и не понимала ни слова в нашем воляпюке. Нравился мне этот интернационал людей не озабоченных жизнью дальше будущего лета.

Шишкин в ту пору работал в странной конторе, что занималась выколачиванием долгов.

Разные конторы давали объявления в европейский бизнес-справочник, но не все из них вспоминали, что нужно в срок перевести деньги.

И вот одна контора наняла людей из разных стран, посадила их на телефоны, и велела трясти должников.

— Ты знаешь, — заметил Шишкин. — Даже если б я знал арабский язык, я всё равно не смог делать того, что делает наш египтянин. Ну, и все остальные.

Сам он прославился тем, что ему поручили вытрясти тысячу долларов из владельца казино Мирзоева. Никто из его предшественников не сумел дозвониться ни до кого из его подчинённых. Шишкин сумел на второй день звонков поговорить с самим Мирзоевым и сказал ему что-то вроде:

— Господин Мирзоев! Вы — уважаемый человек, и я уважаемый человек. Ну подумайте сами — что такое тысяча долларов? Это невозможно даже подумать, что это такое. Надо бросить эти деньги под ноги этим швейцарцам, чтобы они не открывали рта, да. Потому что нельзя открывать рот, когда говорят такие уважаемые люди, как мы с вами.

Перевод пришёл через три дня.

И испанец, ушлый испанец, что вез на сиденье семьдесят килограмм пухлого турецкого мяса — хохочущего и пахнущего сексом, а в багажнике десять килограмм немецкого мяса, унылого и даже мороженного, а охлаждённого, тоже разводил своих соотечественников.

Так длилась жизнь, и дворники, стуча, размазывали её по лобовому стеклу.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2005

(обратно)

История про шишкинский путеводитель

И вот Шишкин написал путеводитель, читающийся как роман. Не учительский, не менторский с известной интонацией: “Посмотрите направо, посмотрите налево”, а книгу про две культуры. Причём — обе были неизвестны русскому путешественику. Одна, швейцарская, неизвестна нам потому, что замещена упомянутыми мифами о Ленине, Штирлице и швейцарских банках. Эта, швейцарская, неизвестна большинству из нас оттого, что ситуация там совсем другая, нежели в Германии. Это связано и с визами, и с эмиграционным режимом. Культура, которую составляли русские в Швейцарии, нам тоже неизвестна. В Швейцарии стране нет русских колоний, которые были в ней в начале века. Есть только унылые новые русские, что проснувшись, высматривают — не остановился ли в изголовье красный зайчик лазерного целеуказателя.

Даже белоэмигрантов в Швейцарии было всего три тысячи — по сравнению с 250 000 в Германии. Это Германия тогда и теперь наводнена русскими писателями. Именно поэтому про Германию мы знаем больше.

Шишкин сказал:

— Ты понимаешь, главное качество, которое отличает швейцарцев — вначале оно во мне вызывало недоумение, а теперь я понял его глубокую мудрость — это некоторое самоуничижение. Как у нас, только по сравнению с нами, это принимает совсем другую форму.

Он увидел, пройдя по Москве, что везде, где были лозунги про коммунизм и КПСС, колыхаются плакаты и транспаранты типа «Москва, ты самый лучший город в мире», и сразу же сравнил: «А там всё не так. Всё это так плавно перешло — одно в другое. Для каждого швейцарца абсолютно естественен такой «комплекс неполноценности», который переходит в признание абсолютно всех достижений соседей. И с каким швейцарцем не поговоришь, то он с пеной у рта начнёт доказывать, что стране всё плохо.

С этим я был готов поспорить, потому что мои ездоки на мотоциклах придерживались друнгого мнения. Эти военнообязанные ребята, отслужив срочную, за одно слово против своей страны перегрызли бы горло. И коджаные куртки с заклёпками только усиливали это ощущение.

— А что касается изоляции, что замечает неискушённый наблюдатель, то здесь имеет место совершенно чёткий водораздел. Только одна часть нации консервативна — крестьяне, жители маленьких городков и деревень, а вот верхние слои общества, банки, люди, работающие в промышленности, интеллектуалы — все они никакой изоляции, конечно, не чувствуют. И их стремление в Европу, формальный приход страны туда — дело поколений. Как только придёт новое поколение, следующее же голосование приведёт к вступлению во все международные организации. Вот до сих пор Швейцария не член ООН, но вроде сейчас собираются вступать.

В этом путеводителе высокий градус эмоциональности, но сами слова в нём просты, оценки сдержаны. Потом мы заговорили о большевиках, и в частности, о Платтен, вождь швейцарских левых, основатель Швейцарской коммунистической партии. Это он сопровождает ленинскую группу в Германию в апреле 1917-го и потом неоднократно приезжает в Россию, причём в январе 1918 года заслоняет собой Ленина от пули, которая пробивает швейцарцу правую руку… В двадцатые годы Платтен создаёт швейцарские коммуны в России и сам переселяется в Москву. Сначала будет арестована его супруга в августе 1937-го, а вскоре он сам. Платтен умрёт в лагере, сгинут где-то в середине России многие коммунисты-швейцарцы. Вырвут из учебников портреты многих революционеров, будто и не было их вовсе. Революция не подавится своими съеденными детьми. Кстати, оказалось, что напоследок швейцарские таможенники отняли у большевиков запасы сахара и шоколада.

В горах Швейцарии, там где перевал Сен-Готард, чьё название украшает каждый русский и советский учебник по военной истории, за деревеньками Хоспенталь и Андерматт, в ущелье Шелленен есть знаменитый Чёртов мост, вернее, сейчас есть его остатки. И тысячи наших соотечественников, безвестных и безымянных, стали единым со швейцарской землёй, их кости вросли в скалы. И это горькое объединение, несладкое русскому уху, потому что история эта писана кровью.

А Суворов, если не считать Набокова, главная русская фамилия, что там на слуху. Но про Суворова я уже написал в Живом Журнале полгода назад.

Мы приходили в маленькую страну попеременно — солдатами и литературой. Карамзин и Набоков, Суворов и Багратион.Швейцарцы дрались на стороне Наполеона и песня о том, как они прикрывали отход поредевшей французской армии на Березине, вошла в швейцарские школьные учебники.

А севернее всех этих по сути горьких для нас мест стоит город со своеобразным для города именем Альтдорф. Альтдорф — главный город кантона Ури, что для нас, пожалуй, самое известное название кантона, отличающееся от его главного города. И не потому, что это земля Вильгельма Телля. И не потому что это, пожалуй, самый центральный кантон. И не оттого, что именно граждане Ури, Швица и Унтервальдена заключили свой союз, что положило начало государству по названию Швейцария.

Мы помним Ури именно потому, что его гербу его — бык с кольцом в носу — присягал (или как-то иначе вступал в гражданство) Николай Ставрогин. Для героя Достоевского Ури был чем-то вроде Москвы в мыслях чеховских сестёр. Обетованного места, в которое вернёшься и жизнь пойдёт иначе, всё встанет на свои места. И для нас кантон Ури иногда становится местом, символом того состояния, когда только писатели, а не солдаты ездят в гости, а градусники за полным здоровьем жителей остаются только в коллекциях.

Мы, подобно героям Достоевского, про которых Иннокентий Анненский заметил, что разве не они все «в том жирно намыленном шнуре, на котором повис гражданин кантона Ури», вытягиваем шею, чтобы разглядеть счастливую землю. А ответ прост, земля у каждого своя, можно только всмотреться в чужую, полюбить её и узнать лучше.

Десятки русских писателей посвящали этим горам и холмам, в траве которых живут потомки непойманных Набоковым бабочек, всем этим прелестям восторженные стихи и возвышенные строки, десятки влюбились в эту природу и этот народ — вслед за будущим императором Павлом I повторяя «Здесь везде счастливый народ, живущий по мудрым законам». Или вслед за Карамзиным: «Ах! Отчего я не живописец!.. Не должно ли мне благодарить судьбу за всё великое и прекрасное, виденное глазами моими в Швейцарии! Я благодарю её — от всего сердца!». Или же, мешая восхищение с иронией, как Салтыков-Щедрин: «Меня словно колдовство пришпилило к этому месту. В красоте природы есть нечто волшебно действующее, проливающее успокоение даже на самые застарелые увечья. Есть очертания, звуки, запахи до того ласкающие, что человек покоряется им совсем машинально, независимо от сознания… Эти тающие при лунном свете очертания горных вершин с бегущими мимо них облаками, этот опьяняющий запах скошенной травы, несущийся с громадного луга перед Hoeheweg, эти звуки йодля, разносимые странствующими музыкантами по отелям, — всё это нежило, сладко волновало и покоряло, и я, как в полусне, бродил под орешниками, предаваясь пёстрым мечтам и не думая об отъезде». Или как Розанов: «И ещё думал, думал… Смотрел и смотрел… Любопытствовал и размышлял.

Пока догадался:

— Боже! Да для чего же им иметь душу, когда природа вокруг них есть сама по себе душа, психея; и человеку остаётся только иметь глаз, всего лучше с очками, а ещё лучше с телескопом, вообще, некоторый стеклянный шарик во лбу, соединённый нервами с мозгом, чтобы глядеть, восхищаться, а к вечеру — засыпать…

Сегодня — восхищение и сон…

Завтра — восхищение и сон…

Послезавтра — восхищение и сон…

Всегда — восхищение и сон…

Вот Швейцария и швейцарец во взаимной связи».

Все вспоминают по-разному, потому что общих мнений всё-таки не бывает. А интернированные советские военнопленные вспоминали, наверное, всё это несколько по-другому.

Шишкин написал путеводитель по стране Ставрогина и Мышкина. Но путеводитель получился не по стране, а по культуре.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2005

(обратно)

История про русскую Швейцарию (ещё одна)

Как-то, прогуляв банковский семинар я пошёл смотреть на мёртвых и меньших. Сначала я двинулся в цюрихский зоопарк — он расположен на горе, так, что с него видно другой край озера, а домов не видно.

Долго я глядел на обезьян. Передо мной сидело семейство орангутангов. Папа целовал пальцы маме — на руках и на ногах. Сынку не целовали, и он всё время лез под пальцы и губы. Смотрю я на них, отчего-то вспоминая Шкловского. Глядел на помятого носорога, на чистеньких пингвинов в одном открытом вольере, где из-под металлической дверцы, видны чьи-то ноги (лапы) это не то ноги слона, не то лапы черепахи с галапагосских островов. Черепах много, много кенгуру. В этом зоопарке была одна действительно хорошая задумка — у клеток в террариуме есть стульчики — если скорпион залез погреться под камушек, то можно посидеть, подождать, пока он выползет.

А потом я отправился на кладбище, что было буквально через забор от пингвинов и слонов.

Хотел я посмотреть на могилу Джойса, да забыл спросить, как её найти. И оттого вспомнил старую историю. Одна советская девушка, комсомолка и отличница, решила посетить могилу Бертольда Брехта в Берлине.

Нормальное желание, я бы сказал. Но в середине своего пути девушка сообразила, что не знает, где она находится, и вот выбрала в трамвае одного пузатого бюргера посолиднее, подсела и завела разговор.

Но только она успела сказать:

— Ich schuldng, bitte… — как поняла, что забыло нужное слово. Собственно, она забыла ключевое слово «fridhof». И как все мы, начала объяснять отсутствующее слово через его определение. В итоге она, чётко выговаривая фразы и глядя бюргеру в глаза, произнесла:

— Ich suche aine platz, wo gesterben schlafen… (немец позеленел). Она продолжила:

— Маine Mutter, die Ihren… (немец задрожал мелкой дрожью и стал рваться к выходу) Und Bertold Brecht…

— Oh! Na ya! — бюргер просиял, нездоровая зелень отлила у него со щёк и он назвал правильный трамвая, на который надо пересесть, название остановки и, — о Боже! — двухзначный номер кладбищенского участка.

Но, говоря в сторону, большая часть москвичей средних лет сумеют объяснить, где в их городе похоронен Высотский, я полагаю.

Так или иначе я повиновался интуиции и ничего не спрашивал. Я ориентировался на то, что Джойс умер в январе 1941, и это должен был быть не самый свежий участок. Впрочем, оказалось, что довольно много людей литературного вида шло с цветами в нужном направлении. Действительно, тут же обнаружился сидящий тонконогий человек в очёчках. Всё в этом бронзовом человечке было неумеренно: палочка — неумеренно суковатая, книжка в руке, правая нога неумеренно высоко закинута на левую.

Однако толпа народу проходила мимо и шла дальше.

Оказалось, что дальше под простым деревянным крестом Элиас Канетти. Из двух нобелевских лауреатов на десять метров кладбищенской грядки граждане выбирали младшего.

Лежат монетки — толстый фунт стерлингов, 100 эре, франки и сантимы, дайм, пара пятицентовых американских «никелей», марки и португальская мелочь, сто лир и корейский металл неизвестной ценности. Честно положил солидный русский полтинник, то есть пятьдесят рублей — вот уж кого-чего, а русских денег тут не было.

Я проснулся утром, и, ощущая терпкий запах чужих волос, понял, что что-то случилось. Какая-то сонная мысль, как сигаретный дым струилась вокруг моей головы. И тут я вспомнил, что меня поразило. В тот день утром я забыл имя и отчество Пушкина.

Это было, видимо, знамение.

Надо было уезжать из Цюриха на север, покидая красные корпуса Rote Fabrik и холмы и горы, другие города этой земли и этот город, где по ночам звенят своими мачтами маленькие яхты, качаясь на волне Цюрихского озера. Звон этот тих и странен, будто звон длинных серёг, струящихся от ушей к ключицам. Звон печален, звон этот — как унылое коровье стадо на склоне. Я ехал мимо призывных пунктов, армейских плакатов, какой-то укрытой военной техники. Может, потому что у нас страна больше, кажется, что техника спрятана, что она находится в отведённых для неё местах. Тут же, в малом пространстве, она то выпирает из-за сарая, то высовывает хобот из-за дома. В отличие от моей страны всё это стреляло редко.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2005

(обратно)

История про Измаил (я всё о Шишкине)

Идут в молчании глубоком

Во мрачной, страшной тишине;

Собой пренебрегают, роком;

Зарница только в вышине.

Державин. На взятие Измаила.

Измаил брали многажды. История битв у стен этой крепости писана кровью. Первый раз, в 1770 его со своим корпусом брал Репнин. В декабре 1790 его брал Суворов. В третий раз Измаил был взят русскими войсками в сентябре 1809 года. В четвёртый раз его штурмовали в 1877. Наконец, его заняла Советская Армия в 1944.

Роман Михаила Шишкина к этим боевым действиям отношения, казалось бы, не имеет. Там есть и балаганный аттракцион с мышами, что бегут по груде сыра наверх, будто штурмуют Измаильскую крепость. Но "Взятие Измаила" — роман о России вообще, включающий в себя сотни историй с бесконечным движением вокруг стен одной и той же крепости.

Роман писался долго — тот самый случай, когда можно сказать «много лет». От первого варианта, что я читал давным-давно, остался, кажется, только возглас «Ликуйте, афиняне!», что роняет время от времени присяжный поверенный, пробегающий по его страницам.

И прислоняется один из героев ухом к двери: «Кто там?».

А из — за двери: «Кто в кожаном пальто! Не знаешь, что ли, что задрожали стерегущие дом, и согнулись мужи силы, и перестали молоть мелющие, потому что их немного осталось, и помрачились смотрящие в окно, и замолкли дщери пения, и зацвел миндаль, и отяжелел кузнечик, и рассыпался каперс. Отворяй! Вот тебе перо, пиши свои показания, все без утайки, про себя и про всех. Нам все важно. А главное, детали, подробности. Здесь такое дело, что важна каждая мелочь. Каждое брошенное на ветер слово. Для нас все, абсолютно все имеет значение. Короче, от того, что ты напишешь, все и будет зависеть».

И человек говорит: «А про это писать?».

А ему: «Писать». «И про родственников писать?» — «А ты как думал?» — «Так они умерли». А в ответ: «Вот чудак попался! Умерший — ни Богу свечка, ни черту кочерга. Дым есть житие сие, пар, персть и пепел. Следствию нужны материалы, понимаешь? От твоих показаний будет зависеть их участь. Вспомни, как ты стоял у забрызганного дождем окна, и церковь Рождества Богородицы в Путинках и угол Пушки оказались перевернутыми в капле, а там еще елозил по стеклу мотылек, и ты сдавил его пальцами, и прыснуло молочко».

Человек возмущается, как солдат после успешного боя. Измаил взят, жизнь прожита, а к нему пришёл особист, позабывший, что победителей не судят. И, ужаснувшись, человек вскрикивает:

— Господи, да какое это имеет значение?

— Тебе не понять. Не задумывайся, просто пиши, что много лет назад ты проснулся и вдруг увидел, что ее рыжие волосы за ночь, во сне, еще больше порыжели. А еще до этого ты зацепил обгрызенным ногтем её чулок, и побежала дорожка. А еще до этого она подержалась в пруду за столб купальни, помахала рукой и поплыла к другому берегу. А потом вышла полуодетая из кустов — мокрые волосы, юбка набок, не застегнутая сзади кофточка — и позвала: «Где ты? Помоги!». А еще до этого вы опаздывали в Харькове на поезд, и каштаньи лопасти просвечивались на солнце. А еще до этого она, лежа, читала и закинула за голову руку, чтобы поправить подушку, книжка на ее груди то поднималась, то опускалась от дыхания, а ты лежал рядом и смотрел в ее глаза, как хрусталики бегают по строчкам, спотыкаются, замирают, скачут дальше вприпрыжку. А еще до этого ее собака линяла, и все в квартире было в клоках собачьей шерсти, и в ванной ты скатывал эту шерсть, приставшую к брюкам, мокрыми руками к коленкам.

— А писать про то снежное поле, по которому собачьи тропки и лыжня, кирпичная от заката? Это было в окне вагона. Мы ездили с ней на студенческие февральские каникулы в Ленинград. Ледяной ветер — невозможно было перейти по мосту Неву. Вечером ходили в театр, и там все чихали и кашляли, и в зале, и на сцене. А в каком — то, не помню, парке сумасшедшие играли на морозе в большие, санаторные шахматы — передвигали фигуры ногами в валенках, кто-то сел на взятую ладью, как на табуретку. В Исаакиевском она сказала про маятник Фуко: «Все это чушь! Земля держится на слонах, китах и черепахе». Потом мы зашли погреться в какой — то магазин, оказалось, писчебумажный. Она взяла резинку и, как в школе, вдруг больно провела мне по волосам.

— Вот — вот, все ты понял, а прикидывался! И еще не забудь про легкое звяканье спиц в тишине, иголки, заколотые в занавесках, зализанную наискосок мельхиоровую чайную ложку, китайку, которую нужно брать прямо за хвостик. Помнишь, когда провожали твоего старшего брата в армию, мама обняла Сашу и все никак не отпускала, а потом на ее щеке отпечаталась пуговица? И как на эскалаторе сквозняк надул мамину юбку парашютом — она мяла юбку рукой, сумочкой, но купол только пружинил. И как потом, когда все случилось с Сашей, она капала, забыв снять с пальца наперсток, на кусок сахара валерьянку. И про отца, как ты догонял его в Ильинском лесу на велосипеде, а мошка тебе ударила с лета не в бровь, а в глаз. И как отец перед смертью упал с кровати и закричал: Зина, включи свет, я ничего не вижу! А Зинаида Васильевна ему: Павлик, да что ты, солнце же! И про Олежку. Помнишь, ты стриг ногти, а сын брал с постеленной на стол газеты обрезки и приставлял их к своим пальчикам? А на даче вы смотрели из открытого окна на веранде, как ливень сек кирпичи, которыми выложена дорожка, и расчесывал, как пальцами, траву на пробор, и у Олежки был приклеен «нос» — из стручка клена. И еще ты с ним в другой, жаркий день, помнишь, валялся на траве, под кустами, в углу участка, у щелястого забора — вы прятались от Светы — и березовый лист, повиснув на паутинке, дрыгал ножкой. Света звала вас, а вы лежали, притаившись, и смотрели, как по веткам смородины проворно сновали муравьи, будто матросы по мачтам, а по заросшему мхом кирпичу ползла улитка, тычась в мир своими икринками. В листе настурции сверкала капля. Олежка осторожно сорвал его, поднес к губам, и капля скатилась в рот, а потом он понюхал лист, сухой и пахучий, сунул тебе под нос, вскочил и заорал: «Мама, мама, мы здесь!». А еще помнишь, вы всегда вместе ходили на колонку за водой — ты несешь большие ведра, а он свои, маленькие — с большими листами лопуха сверху, чтобы не расплескать.

И говорит человек: «Помню. Как же не помнить, куда же все это может пропасть? А еще перегорела лампочка, и Олежка тряс ее над ухом — ему нравилось слушать, как звенит спиралька. И что, про ту спиральку тоже писать?

И судьба ли, люди ли соглашаются: «Разумеется. Может, это и есть самое важное».

Опомнившись, человек спрашивает: «А потом, что будет потом? Меня оправдают?». Но ему говорят:

— Нет. Ни тебя, ни ту, с рыжей косой, ни твоего отца — моряка, ни твою маму-училку, ни твоего сына с пахучим затылком, никого. Да чего спрашивать, будто сам не знаешь. И приговор будет на всех один. Смерти ведь — и дурак знает — нет, но есть разложение тканей.

И кричит человек:

— Что же тогда делать?

А ему объясняют:

— Экий бестолковый попался! Да вот же тебе, говорю, перо! Пиши: так, мол, и так. Пиши так. В судьбе участвуют: ржавчина от скрепки, велосипед, беглый солдат, створоженные облака и шапка — ушанка с чужой вспотевшей головы.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2005

(обратно)

История про шишкинский Измаил

…Мне легко радоваться такому способу изложения, потому что в моём собственном романе к герою приходил убитый друг и тоже бормотал, нашёптывал: «Пиши, про всё пиши, потому что любая деталь важна, потому что, несмотря, на тонны бумаги, что лежат попорчены чернилами, да не прочитаны, кроме тебя — некому».

Реляции важнее самих боевых действий. Победителей — судят, и неважно, что написала императрица на личном деле Суворова.

«Взятие Измаила» — есть опись России, где придуманные документы мешаются с подлинными, судьбы героев наслаиваются друг на друга, сами герои суетятся и сталкиваются, подлинная биография автора наезжает на вымышленную. Где девятнадцатый век мешается с двадцатым.

Суть романа — в многоголосии, сказал бы «в полифонии», если бы не было занято это слово. Миша чрезвычайно хороший стилист, потому что каждый отрывок его текста — не обрывок, а голос, голос со своей громкостью, тембром, интонациями.

Один из сотни персонажей, человек с нерусской фамилией Мотте изучает каких-то самоедов. Будто прошлый век на дворе. Самоеды не просвещены, жизнь скучна как цвет брёвен. Он покидает её, едет на поезде и въезжает в век двадцатый, потому что его бьют какие-то люди в камуфляже, бросают в кутузку. Поезда уже не ходят. «Одни говорили, что где — то под Томском авария, другие шептали, что это бастующие шахтеры перекрыли движение, третьи вздыхали, что немцы разбомбили пути, четвертые уверяли, что какой — то батька Михась грабит эшелоны».

Человек с нерусской фамилией Мотте выходит на площадь перед вокзалом, спрашивает:

— Как пройти к Нилу?

Ему отвечают, не удивляясь, машут рукой куда — то в сторону трамвайных путей. Он идёт по трамвайным путям, а в рельсах бегут ручейки. «С деревьев капало в лужи. В мокром асфальте плыли вверх ногами дома и заборы, валетом отразился безногий. Выглянуло солнце, от машин, с крыш и капотов, валил пар. Потом рельсы, вспыхнув, свернули, и он пошел мимо строительного котлована, наполовину затопленного. В воде, желтой от глины, плавали доски и арбузные корки. Оттуда уже открылся Нил.

Мимо проплыл в папирусной барке Ра, Мотте приветливо помахал ему рукой. Ра кивнул в ответ.

И тогда сказал Господь Мотте:

— Пойди к царю египетскому и предупреди, если не отпустит добром, то воскишит река жабами, и они выйдут, и войдут в дом его, и в спальню его, и в печь его, и в квашню его.

Так Мотте и сделал, но царь египетский даже слушать его не стал, мол, какие еще жабы.

И тогда вышли жабы и покрыли землю египетскую до самого Чемульпо…

И ожесточил царь египетский сердце свое пуще прежнего и стал мучить народ дальше без конца.

И тогда возроптал Мотте на Господа:

— Но как же так?

«И Господь, — допечатывала второпях ремингтонистка, — развёл руками».

Эту историю автор умещает на нескольких страницах — страница из русской классики, кусок гражданской войны, не поймёшь, прошлый или нынешней, и притчу абсурда.

Это опись русской культуры, подчинённая оптике зарубежной подзорной трубы, свёрнутой из швейцарского вида на жительство. Вместо линз в этой трубе капнуты слёзы — с одной стороны от радости, с другой — от горя.

Мы идём в молчании. Будто штурмуем чужую турецкую крепость по пятому или шестому разу.

Кричим внутри. Будто солдаты невидимой войны.

За людей бормочут рукописи.

В конце романа хоронят отца героя. Люди застревают в лифте по пути на поминки, пьют потом водку — весело и страшно. Я знаю об этой истории больше подробностей, чем написано в романе — и не ужасаюсь. Мы тут живём, привыкли. Человек умер. А потом рождается у него, у мёртвого внук — в стерильной заграничной клинике. Где вежливо и чудесно. Здесь — смерть, там жизнь — но одно не отменяет другого.

В каком порядке эти слова не напиши.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2005

(обратно)

История про швейцарский протокол

Самая странная литературная премия страны — «Национальный бестселлер». Странная она потому, что непонятно её название: книги, которые разлетаются как пирожки, обычно никакой премии не заслуживают. А те, что дышат, по выражению Мандельштама, ворованным воздухом литературы, бестселлерами становятся редко.

Между тем «Венерин волос» — совсем не филологический роман для узкого круга, не унылое чтение «высокой литературы», похожей на свернувшееся молоко. Оно могло бы — при всей их несхожести — стать не менее известным, чем книги Павича. Этот текст с большим внутренним напряжением и перепадом темпов начинается с протокола. Допрашивают людей, которые решили остаться в Швейцарии: вопрос-ответ. Зачем приехали? За хлебом. Умереть спокойно. Преследовался властями, КГБ установило слежку. От царя-Ирода бежим. Но вот голос, будто свыше, снова требует: опишите кратко причины, по которым Вы просите о предоставлении убежища. И некто, вместо жалоб и стенаний, бесстрастно отвечает: «Был в Мунтянской православной земле воевода по имени Дракула. Однажды турецкий паша…».

В романе Шишкина рассказаны сотни историй — он похож на нестройное бормотание хора, который вместо единой песни начинает на разные голоса рассказывать о своей жизни. Солист жалуется на родителей, третий в пятом ряду читает стихи.

Все эти истории потом смыкаются и сочетаются, будто дирижер зорко следит за каждым хористом. Монологи русского переводчика, работающего в швейцарской иммиграционной службе, перемежаются вымышленными дневниками реально жившей — и прожившей в буквальном смысле целый век — певицы Изабеллы Юрьевой. Героиня пишет изо дня в день — вот четырнадцатый год, сентябрь, понедельник: «Сегодня мне приснился кошмарный сон! Стыдно писать. Я летала по коридору нашей гимназии — почему-то голая». И сюда же вплетается история про великого персидского царя Кира, рассказанная Ксенофонтом в его "Анабасисе".

А вот русский толмач на чужой земле, женщина-чужестранка, родные и родственники, друзья, сын — все стоят, взявшись за руки, и проговаривают свою жизнь. Толмач бежит по миру, стелется за ним шлейф языков, а встанет он посреди чужого города и видит знакомую травку между камней — папоротник именем "Венерин волос" или адиантум. И снова у него в голове русский строй мысли, которая если только и записывается, то кириллицей. Недаром герой одержим поисками могилы одного из создателей азбуки, именно эта идея и руководит его странствиями.

Говорят, что роман Шишкина — сложное чтение. Дело в другом — это чтение плотное, как городская застройка внутри Садового кольца, плотное, как тропический лес, плотное, как река времени. Роман оброс игрой слов, воспоминаниями, знаками, что понятны одному поколению и недоступны другим, сюжетами мировой литературы, что известны каждому. Он похож на участок джунглей, где проросло всё, что можно — трава забвения, мох воспоминаний и огромные стволы воспоминаний о мировых катаклизмах. Плотность этого леса чрезвычайно высока, в нём одно цепляется за другое, соединяется в единый организм.

Иногда он сбивается на стихотворение в прозе, которое бормочет будто бы одержимый: «Человек есть хамелеон: живущий с мусульманами — мусульманин, с волками — волк. Русские не едят голубей, потому что Дух Святой являлся в виде голубя. Жалоба из Коринфа: взяли на корабль пассажира, а тот оказался пророком, оживил селёдку, ускакавшую по скользкой палубе за борт, и ладно бы одну рыбёшку, а то целую бочку, вследствие чего команда осталась без провианта. Ешьте, не голодайте, живите, не умирайте. Души, учит Гераклит, происходят из влаги, но при этом склонны высыхать. Злым, чужим приходится говорить — да, своим, близким, любимым — нет. И как можно быть в чём-то уверенным, если завтра громовержец встанет не с той ноги и придётся жертвовать отчий дом на трирему, или отправишься в Сиракузы к тётке на блины, а попадёшь к морским разбойникам, или спящего прирежет тебя беглый раб. Путник, куда ты идёшь? Думаешь, в Спарту?»

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2005

(обратно)

История про венерины волосы

Шишкин сделал свой роман очень интересно — текст состоит из протоколов, писем, дневников. Одно перетекает в другое, герои передают друг другу эстафетную палочку повествования, потом вдруг швыряют её под ноги, уходят за кулисы, плача… Они кажутся движущимися хаотично, но неумолимо встречаются — как Смерть с недотёпой-слугой на базаре. Тот выпросил у хозяина коня, чтобы гнать в родную Самарру, а Смерть удивилась, отчего он здесь, а не в той самой Самарре. Так и герои — сопротивляются, но едино — плавятся в одном котле.

Есть ещё одно обстоятельство — способ чтения этого текста.

Шишкина хорошо читать не отрываясь, будто погружаясь в плотную и вязкую реку — сначала ты с трудом разгребаешь руками, но вот уже тебя подхватило течение, дно ушло в никуда, и ты плывёшь в неизвестность.

И снова — всё начинается со стандартных протоколов, с бюрократического пинг-понга в вопросы-ответы: зачем приехали к нам? Чего надо? Что дома не сидится? И беженцы-просители, будто у врат рая униженно бормочут иммиграционному чиновнику, будто Святому Петру:

— Мы хорошие, мы достойные, дайте помереть у вас. Дожить, додышать. Дайте отъесться, подкормиться, забыть про уродов-начальников, взяточников и ксенофобов. Дайте, уроды, что вам, жалко?

И снова плывёшь через разговоры через переводчика с бесстрастным привратником. Только вдруг механические вопросы вдруг превращаются в странные. Начнёт человек о несчастьях и горе своём, а ему голос и говорит: при том, при том. Всё надо, надо про всякую тварь рассказать, про всякое душевное движение.

— Важно, — говорит голос, — каждое слово. Любое, вот история про верблюда тоже важна. И голос вкрадчиво так говорит, помните, дескать, когда в детстве вас везли на поезде, тогда, когда воинский эшелон шёл по жаре, и когда вы увидели первого верблюда, вдруг вспомнили отца. Он у вас был машинистом и рассказывал, как вёл состав через пустыню и увидел на путях верблюдов, они слизывали росу с рельсов. Ваш отец гудит, они врассыпную, а один побежал не в сторону, а по путям, прочь от поезда. Состав уже не мог остановиться, и ваш отец его сбил. Помните?

Тут человек, вызванный на допрос чужестранным механическим голосом, ужасно пугается, кричит — откуда, дескать, это известно?

— Откуда, — отвечают ему, — откуда-откуда — от верблюда. Того самого. Не смог ваш верблюд пролезть в игольное ушко и вот бежал от вашего отца по рельсам.

Ты выслушиваешь историю про верблюда, но автор снова окунает тебя в обочинный сюжет, где по комнате всюду следы: недоеденные блинчики с творогом, которые попробовали убийцы, а значит, оставили слюну, окурки с губной помадой, «в пепельнице сгоревшая спичка с обугленным хвостиком, стаканы с отпечатками пальцев, следы правого ботинка сорок пятого размера, что заставляло думать об одноногости злодеев, но следственная группа не нашла никаких улик и зацепок, и в пресс-бюллетене, зачитанном на брифинге, утверждалось, что убийца — гигантский свирепый орангутанг, который вылез в окно, захлопнувшееся само собой, когда зверь убегал. Опускаю в целях краткости, ведь скоро обед, в животе уже урчит, а мы ещё только в самом начале, потому и описания убийств людей, о которых мы ничего толком не знаем, не вызывает ни особого горя, ни гнева, ни жгучего протеста, все мы, выпучив глазки, ляжем на салазки, опускаю, повторяю, остальные злоключения чемоданчика, зашифрованное письмо, близнецов, похожих, как две капли воды, потайные ходы, разбитое снаружи окно — если осколки внутри, и разбитое изнутри, если осколки снаружи, и, хотя вовремя не залаявший пёс наталкивает на мысль, что убийца ему знаком, перехожу к вашим заключительным показаниям, к финальной погоне, в которой слабовато закрученный сюжет достигает апогея».

Эту историю можно переместить из «Венериного волоса» обратно — во «Взятие Измаила», что говорит о том, что Шишкин на самом деле пишет одну книгу, только печатает из неё куски поочерёдно. Это мне очень нравится, потому что одна красивая девушка-критик писала про меня тоже самое.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2005

(обратно)

История про волос, он же папортник

Так и что? Всё опрокидывает нас обратно, к тому типу письма, что напоминает ночной разговор, когда над городом набухает летний дождь, когда жизнь ещё не совершена и всё пронзительно — мы не придумываем сюжеты ночных разговоров. В них нет мхатовской сверхзадачи, они сами по себе.

И их накал не измеришь никаким градусником, в какой коллекции он не содержался бы.

Нет, конечно, с Павичем я сравнил Шишкина сгоряча — только из-за плотности ассоциаций на сантиметр строки, ну, и потому, что — вложись рекламист в этот роман, станет он популярнее Павича. Да хоть с Прустом его сравнивай — всё криво. Шишкин — свой, свойский, несмотря на расстояние между Москвой и Цюрихом. Он тот тип писателя, который похож на несчастную работницу Тульского самоварного завода, что выносила со службы детали, а дома вместо самовара выходил то автомат, то пулемёт. Так и у Шишкина — начнёт он пересказывать литературные сюжеты, кидаться античными именами и прозвищами — так все о России да о любви получается, как пустит героя по вечному городу Риму, так всё лезет у него, будто трава через мостовую — любовь к отеческим гробам, да Рим за номером третьим. Ты маленький, а жизнь большая, любви не хватает и время вязкой волной смывает тебя.

И вот ты пловцом-песчинкой плывёшь в этом водовороте судеб, движение нескончаемо, слова плотны.

Нет, чтение не сколько сложное, сколько завораживающее.

Газетная страница разевала рот, надо мне было от Шишкина комментарий, и он написал что-то, чтобы заткнуть бумажную пасть: «Роман о самых простых вещах. Без которых жизнь невозможна. Венерин волос — это травка-муравка, папоротник, который в Риме, мимолетном городе, сорняк, а в России — комнатное растение, которое без человеческого тепла не выживет. … Роман — о преодолении смерти, о воскрешении словом и любовью. Я писал его в Швейцарии, во Франции, в Риме. Он очень русский, но одновременно выходит за границы русского мира, не помещается в них. Россия — только малый кусочек большого Божьего мира. Роман о бегстве в Египет. Царь Ирод — это не география, а время».

А еще — это роман о том, что русскому за границей счастливо редко и хреново часто, а как приблизишься к редьке и хрену — станет не сладко, а голодно. Да и не в голоде дело, а в том, что есть люди, у которых сердце разорвётся от приближения к Родине — точь-в-точь, как в той фразе о двух любовниках, что так любили, что не могли жить вместе.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2005

(обратно)

История про Платонова

Надо сказать, что в литературе есть система мест, будто в безумном пятичасовом чаепитии — вот автор детективов, вот исторический романист, вот женская проза, вот поэт, а вот поэтесса.

Есть за этим столом стул для романиста-духовика. Он должен дудеть на своей трубе, а читать его не обязательно.

Некоторая трагедия Шишкина в том, что о нём обязаны писать. Ведь жизнь рецензента печальна и уныла, книг много, всех не переброешь, денег немного, а написать надо занимательно — вот в Шишкина и вчитывают что-то, какие-то унылые собственные мысли. Делают из него тенденцию. Романист-Высокая-Духовность?.. Шишкин! Фрукт — яблоко, птица — курица.

Рецензии — что тосты, встаёшь с рюмкой в руке, отчаянно ненавидя юбиляра, не зная, что сказать, лишь слово «тенденция» маслиной катается во рту… Тьфу, пропасть!

Не надо забывать, что это ночной разговор двух коллекционеров градусников. Вот один, худой, говорит:

— Знаешь, я написал такое эссе «О немцах в русской литературе», то есть не «пришлось», — и я был счастлив совершенно, когда я пару месяцев читал всё, что было у меня на полках, у друзей в домах. Обычно ведь читаешь первый ряд, а тут я прочитал и первый, и второй ряд. Конечно, до третьего дело у меня не дошло, но кое-что, может быть, я прочитал и из третьего ряда. И я понял, что Чернышевского я люблю точно так же, как и Толстого, я их не разделяю. Помню, как в школе я ненавидел все это, а теперь прочитал от начала до конца со слезами умиления. То есть, русскую литературу можно сравнивать с любимой женщиной, в которой «любишь все части тела».

А второй, толстый, ему отвечает:

— Интересно, что никто из нас не упомянул Платонова.

Ему говорят, и нет в этом последней истины, решённой до конца:

— У него нереальный мир, мир, где все герои — поручики Киже. Не один, а все, и к тому же он очень страшный писатель не теми даже, в общем понимании страшными вещами, такими как «Котлован», а простым описанием механических людей, завораживающей красотой их жизни.

Меня он совершено потряс, когда я ещё в школе прочитал «Чевенгур». Он, конечно, абсолютный гений, которые в литературе являются тупиками. Они в своём пути дошли до конца. И нужно только в конце этого пути поставить памятник, а литература должна просто обогнуть это место и двигаться дальше совершенно в другом направлении. Это такие писатели как Платонов, Борхес, ещё кто-нибудь… Эти люди создали свой язык, и никакого диалекта здесь не получится.

— А не слишком ли много тупиков? Можно ли тогда вообще куда-нибудь двигаться? Всё-таки есть движение. Тут ведь, как с крысоловом — если мы скажем крестьянской общине, что истребили всех крыс (пускай не мы), то нас погонят прочь…

— Ну, погонят. Будем с градусниками в мешках странствовать.

— Хорошо, если в мешках, а то лежать с градусником подмышкой…

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2005

(обратно)

История про справедливость

В этот момент что-то грохнуло на улице — то ли (редчайший случай) уронили цюрихский мусорный контейнер чёрные, как крепкий чай, цейлонские рабочие, то ли столкнулись два Мерседеса у театра «Ленком», толи взорвался у меня под окнами авторитетный человек Сильвестр. Оба полезли на подоконник смотреть, и нескоро продолжили.

— …А это — как выйдет. Набоков, например, стоит не в конце, а прямо на дороге. У Набокова ещё можно что-то взять, а у Платонова нельзя взять ничего. У Набокова можно взять то, что ты называешь любовью к детали, спокойно этим пользоваться, чтобы это стало частью тебя.

— Я бы взял у Платонова — странное отношение к комфорту, или, скорее, к дискомфорту. То, про что мы говорили с самого начала — то, когда, страна, окружение, с самого начала бесчеловечны, а люди живут в этих обстоятельствах, не страдая. Вот, например, фраза «и он искоренил потребность жизни в своём теле» — между тем есть песня Галича, где герой болеет чем-то давно искорененным в советской стране. Партия ему говорит: «Вставай, не порти нам статистику!» — и перестает течь жизнь из пальцев, перестает из желез. Метафора продолжается. Знаешь, что ещё? У Платонова есть особое отношение к справедливости. Все события у него несправедливы.

— У Платонова весь стиль выражает радостное ощущение счастья, с которым человек может жить в аду. Ему удалось так составить слова, что из каждой запятой это прёт, и в этом смысле его способ писать — тупик.

Шишкина бессмысленно было сажать перед залом, требовать нравственных максим — дело это дурное. Писатель может перед публикой разве рассказать историю, развеселить кого-то или сказать тост. Сколько я не слушал публичные речи исчезающего племени писателей, всё это было как-то уныло и печально — как вдова на похоронах.

Впрочем, тостов я не любил никогда, и почитал только их почти уваровскую триаду — с Богом! за родителей, и за тех, кого с нами нет. Нет, пусть писатель расскажет анекдот, и бредёт домой к столу. Или лить вино в душной московской ночи, посреди бандитской войны, народного угрюмства и надежды детей, на то, что они вырастут.

Или же рассматривать свою коллекцию градусников — если он одинок.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2005

(обратно)

История про ночные разговоры

Ночь кончалась, как кусок колбасы, и мы доедали обрезки.

Мне надо было встать и тащится во всю длину улицы Чехова или ехать на поезде в иностранный город К. Поглядев на градусник за окном (ночь всегда холодна перед рассветом), я спросил:

— А у тебя не было желания дальше писать прозу на немецком языке? Пусть не роман, а, может быть, рассказ, повесть. Не просто экспериментальный текст, не культурологическое эссе или упражнение — хотя упражнения иногда бывают самоценными — но, вообще обойдясь без переводчиков, писать художественную прозу.

— Я всегда завидовал музыкантам. У них есть язык всеобщего понимания. На Страшном суде никто не будет кричать по-русски, как нас будили в военных лагерях: «Ебаный в рот, подъем!» Или что-то такое по-арабски или по-чеченски. Там всех разбудят трубы. Звуки. И рассказывать о себе придется мыча или насвистывая. Бог ведь не обязан знать швейцарские диалекты или новорусскую феню. Писатель, даже еще ничего не написав, уже, как Лаокоон, скручен змеем языка. А так хочется освободиться!..

— Мы проездились по миру, нарушив завет Гоголя — проездится по России. Ты перестал удивляться? Я вот перестал, кажется, удивляться. Да и ездить стал мало.

— О, а я совершил, наконец, паломничество на Святую землю. Знаешь, что меня поразило? У тебя отнимают что-то очень важное, с чем ты прожил всю жизнь. Вот, например, представляешь себе реку Иордан. И что там когда-то свершилось. И как это изменило мир. История человечества пошла совсем другим путем. И жизнь каждого, и моя жизнь. А тут стоишь на берегу, а это — что-то вроде Клязьмы. И кто-то сидит с удочкой. И стрекозы. А с другой стороны, все это тебе дает еще больше, чем отбирает. Вдруг понимаешь: та, моя, Клязьма — и есть Иордан. Святая земля может оказаться в любом месте. Я когда-то именно там в первый раз почувствовал, что Бог — есть. В такие моменты и оказываешься на Святой земле.

— А ты стал более религиозным? Забегая вперёд, я скажу про себя — со временем я всё больше понимаю разговоры о религии русских писателей, к которым я раньше относился с некоторой долей снисходительности. Вся эта мучительная неуверенность, метания… И тут я понимаю, что всё это для меня тоже свойственно — при всей разнице масштаба Толстого, скажем, и меня, при разнице того жизненного уклада и нынешнего.

— Мы выросли в закупоренном пространстве, и если в такой ситуации и было какое-то преимущество, то вот это: было ясно, что Бог подальше от власти и поближе к церкви. Не было выбора ни власти, ни конфессии. А теперь живу в мире, где все возможные и невозможные религии свободно конкурируют друг с другом, и в конце концов не понимаешь, зачем вообще куда-то идти: в православный или католический храм, в мечеть, в синагогу. Там больше людей, чем Бога. Человек кроит религии под себя, а Богу в них тесно. Есть известный сюжет о том, как царь Давид приказал засыпать пруд, потому что лягушки мешали ему своим кваканьем сочинять псалмы. Но псалмы больше не сочинялись. Тогда он понял, что лягушки делали тоже самое, только по-своему, как могли: пели хвалу Богу за то, что Он создал этот мир. «Так пусть всякая тварь хвалит Создателя, как умеет». Вот я такая Божья тварь, которая не умеет ни петь, ни рисовать, только научили когда-то грамоте, словам. Между мной и Богом нет людей, только слова.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2005

(обратно)

История про премиальный градусник, к облегчению многих — последняя

…И вот утром неизвестного года мы стояли на улице. Лето кончилось, и надо было расставаться.

Поэтому тогда, на промозглой Тверской я вынул из кармана маленький футляр.

Это бы подарок — род литературной премии, превратившейся в масонский знак. Я подарил Шишкину маленький градусник с немецкими надписями на шкале, в чёрном футляре, похожем на скрипичный.

Это был особый градусник, что привезли из Австрии не знающей ещё аншлюса, привезли с горного курорта неподалёку от швейцарской границы. Там в 1936 году умирал один мой родственник, и вот родственника привезли, уже упакованного в погребальный фаянс. Кроме урны, альпийская добыча составляла пару чемоданов и пучок медицинских безделиц — включая этот градусник..

Тайная масонская ртуть литературы жила в нём, и футляр был вроде футляра с мастерком, приготовленным для тайного обряда.

Шишкин попрощался и пошёл, унося подаренный градусник, отдаляясь от меня по улице в западном направлении, а значит — ближе к своему Цюриху. Мы все были немножко герои Достоевского, и не добиваясь гражданства, чувствовали в паспортах незримую печать кантона Ури.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2005

(обратно)

История про Быстернака (I)

Принялся читать книгу Быкова про Пастернака из серии "Жизнь замечательных людей".

Извините, если кого обидел.

01 октября 2005

(обратно)

История про Быстернака (II)

В общем, всякому понятно, что "Пастернак" — программная книга.

Это способ говорить о поэзии, о времени и о себе.

Пастернак, как и все русские поэты XX века никем, от филолога-исследователя до простого читателя не может восприниматься отдельно от времени. Сталин и Хрущев болтаются на ногах у поэзии, как чугунные шары на ноге у каторжника. То есть, "назначения" и "снятия" поэтов, аресты и тюрьмы — всё это как обязательный корпус сносок в академическом издании.

Вот что пишет Быков:

"Каждый биограф Пастернака задается вопросом: почему его все-таки не репрессировали?

На этот вопрос есть множество рациональных ответов и один иррациональный, но, кажется, единственно верный. Рациональные мы уже разбирали, и все они не универсальны: Сталин губил людей куда более популярных и несравненно более лояльных, чем Пастернак. И более смелых. И никак не менее талантливых. Не говоря уж о том, что евреев, выбравших ассимиляцию, «попутчиков», воевавших с РАППом, и литературных знаменитостей, олицетворявших для заграницы советский либерализм и культурный ренессанс, среди арестованных тоже было довольно.

Заболоцкий был похож на провинциального бухгалтера, Мандельштам суетливостью напоминал еврейского портного. Пастернак был похож на поэта — слишком похож, как и Ахматова; этим, и только этим, можно объяснить их неприкосновенность. Обоих травили, у Ахматовой погубили двух мужей и едва не погубили сына; но взять их не смогли — потому что в крови у всех без исключения людей живет первобытный трепет перед жрецом; а у архаичных натур этот рудимент еще сильнее. Через это переступить не мог никто — даже Хрущев, которому вообще-то не было свойственно уважение к печатному слову. Травить — да, но уничтожать — нет. Даже Мандельштама Сталин предполагал вначале «изолировать, но сохранить».

Возможно, Пастернака спасло то, что он сознательно культивировал образпоэта, «бога неприкаянного»; возможно, просто не умел иначе себя вести. Как бы то ни было, он уцелел: Сталин как всякий профессиональный властитель отлично понимал пределы своей власти и не посягал на самые древние запреты".^[15]

Извините, если кого обидел.

02 октября 2005

(обратно)

История про Быстернака (III)

…Мне не то что не хватало подробностей (Ну вот была знаменитая пьеса Пастернака о войне, написанная в военную пору 0- пьеса мертворожденная, что-то вроде гигантских многомоторных самолётов тридцатых годов, что остались в чертежах. Быков говорит о ней скороговоркой, несётся дальше — между тем из неё можно вытащить практически всё представление Пастернака о войне, и понять его место в стиле того времени. Но я это и так знаю — во-первых, написал про эту пьесу во-вторых, а в третьих — упрёки типа: "а вот в книгу не вошло" бессмысленны. Нет такой книги, в которую всё вошло.

Там есть другие обстоятельства. Вот описывается приезд Пастернака на фронт, Друг Слуцкого павел Горелик подходит к нему, стоящему в окружении поэтов и офицеров, и простит надписать книгу, что он давно таскает в полевой сумке. Дальше быков пишет: " Горелик взял с собой на фронт «Второе рождение» и «Поэмы» — увидеть эти книги в руках боевого офицера было истинным праздником, и Пастернак наверняка гордился, что за автографом подошли к нему, а не к Симонову, скажем. Симонов был известнейшим военным поэтом, духоподъемная роль его военной лирики несомненна. Но ощущением чуда жизни его стихи заразить не могли. Он был слишком «отсюда» — Пастернак же весь «оттуда», как свет из комнаты, в которой зажгли елку. Именно это свидетельство его нездешности заставляло мальчиков и девочек — новое поколение читателей — затверживать его стихи на память, пусть не понимая, о чем идет речь. Он был живым свидетельством несбыточного. Вот почему встреча с ним воспринималась как доброе предзнаменование".

Поэтический образ этого события мне интересен, интересна мне мысль — но отчего же "Симонов был известнейшим военным поэтом, духоподъемная роль его военной лирики несомненна. Но ощущением чуда жизни его стихи заразить не могли". Да эти фигуры имели разный вес в русской литературы. Но " ощущением чуда жизни его стихи заразить не могли" — почему? Как это?

И таких мест я вижу много.

Автор придумал хороший образ — но это не поэтизация реальности, а другая страна и реальность.

То есть, дело происходит как в старом анекдоте, в котором профессор предлагает студенту выбор между двумя простыми вопросами и одним сложным. тот выбирает один сложный.

— Хорошо. Где появился первый человек?

— На Арбате.

— Поч-чему?!..

— А это, профессор, уже второй вопроос.

Впрочем, это пока смутная категория ощущений. Менее всего мне интересно ловить Быкова на описках и ошибках — книга толстая, найдётся много всего. Да и он сам действует в "Русском журнале", сочиняя что-то вроде листка с опечатками, что вкладывали в книгу в добрые старые времена: "Пользуясь случаем: то есть каким, собственно, случаем? Просто у меня нет более оперативной возможности покаяться в нескольких ошибках, нежели тут, в квикле. В только что вышедшем "Пастернаке" (ЖЗЛ) я заметил несколько ошибок, которые поздно вносить в список замеченных опечаток. Их не так много, но они обидны. Всем, кто купил книгу на ярмарке или постфактум, большое авторское спасибо — и вот посильные исправления.

На с. 423 упомянут рассказ Леонида Андреева "Тьма", хотя речь, само собой, идет о "Бездне".

На с. 562 сказано: "16 февраля Пастернаку пришлось выступать опять: " — следует читать "16 марта", поскольку речь идет о его втором (разъясняющем) выступлении на московской дискуссии 1936 года о формализме; речь 16 февраля, на Минском пленуме, описана страницей раньше.

На с. 422 в цитате из "Февраля" Багрицкого вместо "не расстегивая гимнастерки" появилось загадочное "не расстегнув". Откуда взялось — не знаю: в рукописи все было как следует.

Есть пара неточностей в цитатах: на с. 329 — "В детстве ряженых я боялась" (из "Поэмы без героя"), хотя следует читать, конечно, "С детства: " — как оно и процитировано на с. 677. На с. 426 процитировано "Но разве я не мерюсь с пятилеткой", хотя предлог "с" тут не нужен, и в аналогичной цитате на с. 478 все правильно.

На с. 638: "три стихотворения Мандельштама — "Опять войны разноголосица: ", "Как тельце маленькое крылышком: " и "А небо будущим беременно: " — следует читать: "Три стихотворения Мандельштама — "Опять войны разноголосица" и "Давайте слушать грома проповедь", впоследствии объединенные в текст "А небо будущим беременно…", и "Как тельце маленькое крылышком". Вина моя — при сокращении смысл потерялся: вышло, что "А небо будущим беременно" и "Опять войны разноголосица" — разные стихи.

Есть несколько корректорских произволов — тут я должен просто обозначить свое особое мнение: в конструкциях типа "так и не оконченная поэма", "так и не переизданная повесть" — "не" с причастиями у меня везде стоит отдельно, а в книжном издании, к сожалению, слитно. Случаи спорные, вариативные, и тем не менее.

Наверняка там есть и еще что-то — и доброжелательные коллеги обязательно мне укажут на эти ляпы. Почему после всех чисток, правок и перепроверок остались эти — догадываюсь: автор не должен утрачивать смирения и помнить о своем несовершенстве, особенно глядя на девятисотстраничный кирпич".

Этот очень правильный ход, я думаю.

Извините, если кого обидел.

03 октября 2005

(обратно)

История про Быстернака и Басипешкова

Случилось так, что одновременно с Быковской биографией Пастернака вышла книга Басинского о Горьком.

Так вот, сколько про это ни говорили, а всё равно удивляешься тому, как разные люди, что кормятся на покойных писателях, становятся похожи на своих кормильцев. Достоевсковеды — сплошь, правда, западники, но, получив обильные гранты, сразу — шмыг в Баден-Баден. Толстознатцы — народ отчего-то сильно пьющий, оттого я часто видел их босыми в Ясной поляне. И пришвиноведов я тоже хорошо представляю — знал двоих. Они умеренно-православны, с расчёсанными бородками и ценят плетение словес.

Шукшинолюбы всё норовят в нетрезвом виде кому-то по репе заехать.

Цветаеведки — пьющие женщины, закусывают рябиной и склонны к лесбиянству. Набоковеды — мерзавцы и негодяи, собственный снобизм считающие своим главным талантом.

Племя стиховедов, как известно, грамотеет.

Из них ближе всего я знал своего преподавателя и, к тому же, заместителя директора Института мировой литературы Лебедева, царство ему Небесное — он занимался Ломоносовым, Тютчевым и ещё парочкой поэтов разных времён. И ещё много чем.

В результате пил много, внешность его раз от раза менялась радикально, что не мешало ему волочиться за бабами. На похоронах у него рыдало множество красивых баб разного возраста.

Тогда видный критик Басинский горько сказал мне:

— Видишь, Володя, нам такое никогда не светит.

И правда, он был известным специалистом по Горькому, автором множества работ. Довольно давно похудел и отпустил чёрные вислые усы. Он был Горький, если не принимать во внимание его рост.

Какие уж тут бабы на кладбище. Разве только парочка — Девушка и Смерть.

В этом смысле, есть хорошая тема для придирок к Быкову — отчего он, написавши толстую книгу, не стал похож на помесь лошади с арабом? Ну, или просто на араба. Или просто на лошадь.

Почему не вытянулось его лицо, не втянулись щёки?

Ответить ему будет нечего.

Если ко хочет — пользуйтесь (у меня в комментариях уже поругались), а мне рот разевать не стоит — я куда толще Быкова, да.

Надо про Ивана Крылова, нашего упитанного дедушку книгу написать — что я дурью маюсь?

Извините, если кого обидел.

03 октября 2005

(обратно)

История про корнеплоды. Вопрос к биологам

А вот не подскажете, слово "вегетация" синоним "вегетативного размножения". Или вегетация это вообще развитие и размножение?

Или ещё — время от полного раскрытия способностей до увядания уже нельзя назвать частью времени вегетации?

Забегая вперёд — я прочитал энциклопедические статьи, меня интересовало, как осознанные люди (то есть небезумные профессионалы) говорят.

Извините, если кого обидел.

03 октября 2005

(обратно)

История про литературные корнеплоды и извлечение пользы

Нет, самое смешное, что я редко сталкиваюсь с таким причудливым термином, который я обсуждаю со вчерашнего дня. Набежала масса специалистов — но фигли! Конец срока вегетации мы пока не определили. Этот чудесный разговор и объясняет, как из всякой хуйни можно извлечь массу поводов к самообразованию.

Поэтому я расскажу из какого сора всё это растёт. Я прочитал рецензию на биографию Пастернака, написанную Быковым.

Там высокооплачиваемый рецензент упирал на ботанические качества Пастернака, так как всякий нормальный человек знает, что пастернак — корнеплод из семейства сельдерейных. Это все знают, хотя потом нам объяснили с высоких трибун, что однажды корнеплод повёл себя нехорошо, и нагадив там, где ест, перешёл из разряда флоры в фауну. Но не в этом дело.

В конце рецензии говорится: "Сталинская критика часто называла Пастернака «литературным сорняком», и сейчас в этом видится больше правды, чем глупости. Корнеплод, как видите, не сгнил в подполе, а продолжает вегетацию, хотя и паразитическую; любопытная жизнь после смерти, подтверждающая быковскую теорию о Пастернаке как о художнике, до сих пор трассирующем воздушные пути современной литературы".

Умри, Денис, сдохни, сука. Ну, как ясно из разговора с чрезвычайно умными и образованными людьми (с), с вегетацией ещё много неясного (там такие безумства начались, мало не покажется), особенно неясно с вегетацией паразитной. А вот про сталинскую критику я скажу — потому что я тут крайний, а биологам нужно чем-то отплатить — даром что ли, они на меня время тратили?

Так вот — «литературным сорняком» назвали Пастернака так: 25 октября 1958 в "Литературной газете" появилась статья "Провокационная вылазка международной реакции", а в "Правде" другая — "Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка".

То есть, Сталин помер пять лет уж тому, и в общем, это, скорее, была проблема «оттепели». Если бы я был этим рецензентом, то оправдывался так: всякий критик, что писал в 1958, был воспитан ещё при Сталине, и поэтому бла-бла-бла… Отмазка неважная, но другой не придумалось..

А «трассирование воздушных путей литературы» — это просто поэзия, да.

Извините, если кого обидел.

04 октября 2005

(обратно)

История про Быстернака (IV)

Меня тут в комментариях спросили — из-за чего сыр-бор, и что так все про Пастернака вспомнили. Чай не Деникин какой, приехавший домой в цинковой парадке.

Действительно, фрагментарная книга Быкова даёт неполное представление о биографии великого поэта.

Не сказано, например, о донских корнях семьи Пастернаков, о его путешествиях, о Гражданской войне.

Вот через три года будет юбилей того, как Пастернак организовал партизанский отряд под Пермью, и сам пошёл туда беспартийным комиссаром. Как он сам вспоминает о том времени — "лютовал он страшно", и только литература сохранила его как человека.

Пастернак действительно отказался от Нобелевской премии в пользу Михаила Шолохова — но при совершенно других обстоятельствах.

Всё произошло из-за его соавтора, молодого человека трагически изломанной судьбы.

Кончилось соавторство неудачей, печальна судьба шведской премии, но гораздо печальнее судьба молодого казака, что Пастернак выписал из своей станицы, для того, чтобы тот написал стихи для получившего премию романа.

Молодой человек, не привыкший к столичной жизни начал пить, ухлёстывать за девушками и непозволительно близко сошёлся с иностранцами.

В итоге он стал утверждать, что роман сочинён вовсе не Пастернаком, а его ровестником Михиалом Шолоховым, рукопись была похищена, и проч., и проч.

Ну, понятно, что молодого человека сослали обратно — в станицу Норенскую, где он жевал сало по углам, да пил горькую.

Я думаю, что это совершенно справедливо — нечего разевать рот на Нобелевскую премию, тем более — чужую.

Извините, если кого обидел.

04 октября 2005

(обратно)

История про Горькасинского

Книга Басинского называется просто «Горький» Действительно, этот человек имел как бы множество имён, существовавших одновременно друг с другом — Алексей Максимович Пешков, Максим Горький, Алексей Максимович Горький.

Знаменитый своей трагической судьбой самолёт назывался «Максим Горький», а пионеры в тоже время писали в письмах «Дорогой Алексей Максимович…»

А когда 12 декабря 1887 года в казанскую земскую больницу притащили девятнадцатилетнего булочника. То он звался только Пешковым.

У булочника Пешкова была дырка в груди, а под кожей лопатки — пуля.

Ещё у булочника была записка, и вот какая:

«В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Прилагаю при сем мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время. Из приложенного документа видно, что я А. Пешков, а из сей записки, надеюсь, ничего не видно. Нахожусь в здравом уме и полной памяти. А. Пешков. За доставленные хлопоты прошу извинить».

Это очень старая история, и довольно известная. Но время бежит вперёд — читателям газетной нечисти больше интересны постельные подробности, да история с мнимым убийством Горького.

Между тем, история его самоубийства (не самая главная, конечно, в книге) очень важная деталь. Миф о Горьком как раз строился на образе человека из народа, чуть ли не пролетария.

Ницшеанство будущего великого пролетарского писателя куда-то выпало по дороге — хотя им сочатся первые строки Горького. Всё непросто, все в действительности не так, как на самом деле. И самоубийство Горького — повод говорить о его вере, и — возможно — определило его жизнь.

По существовавшим тогда правилам, когда неудавшегося самоубийцу вылечили, то его потащили на церковное разбирательство — фактически судили. Самоубийство было и есть дело дерзкое греховное.

Но булочник Пешков дерзил и ругался, обещал если его не оставят в покое, завершить неудавшееся — повеситься прямо на ограде монастыря. От того его отлучили от Церкви на семь лет. Это не было, впрочем, настоящим уголовным наказанием — нельзя было причащаться и венчаться, это да. Но такое впечатление, что именно это противостояние с Духовной консисторией — момент распутья.

Позже, один из эмигрантских писателей придумывает страшноватый образ: к Горькому приходит чёрт и предлагает поклониться.

И Горький поклонился, за то и было ему всё — и слава, и деньги, и «женская лукавая любовь».

Если куда и помещать этот образ, так в холодный декабрь 1887 года.

Басинский заключает: «В 1888 году «человек» Алексей Пешков сделал свой выбор. В пользу одиночества и трагедии. А Русская православная церковь лишилась необыкновенно талантливого молодого собрата, будущего знаменитого писателя, «властителя дум» и строителя новой культуры. И в этом была ее драма тоже. Драма раскола старой Церкви и новой культуры. Церкви и интеллигенции».

Извините, если кого обидел.

05 октября 2005

(обратно)

История про убийство Есенина и последующие события

Всё-таки, об этом лучше всего сказано в моей любимой книге:

" — Так вот, мы забыли, что живем под постоянным магнитным воздействием, под воздействием тонких энергий, которые раньше называли эфирами. Они же влияют не только на человеческую природу, поведение, психику; но и сам человек, напитываясь тонкими энергиями, перерабатывает их в своём внутреннем магнитном поле и выдает материальный продукт в виде сияния или, простите… дерьма. И этот продукт имеет способность накапливаться, как, например, тяжелые металлы в нашем организме. Вы же, наверное, замечали:

если хороший человек жил в доме — всем другим там будет хорошо, а если чёрный — их ждут несчастья, болезни и смерть. Причем энергия сатаны бывает намного сильнее энергии добра и обладает способностью проникающей радиации.

— А энергия добра не обладает?

— Только на иконах. Знаете, есть намоленные иконы. Светлую энергию при жизни её носителя называют АЗ. Если долго молятся перед иконами, эта энергия проникает в красочный слой, дерево и становится энергией ЯЗ. Это как отражение АЗ. И ещё там, где жили поэты. ЯЗ у поэтов очень мощный, так что проникает глубоко в дерево и камень. Слышали, недавно разрушили питерскую гостиницу "Англетер"?

— Разумеется, известный факт…

— И то, что дом Ипатьева снесли в Свердловске? Где царскую династию убивали?

— Слышал, конечно.

— А зачем? Задумывались?

— Ничто не вечно под луной…

— Ошибаетесь, энергия ЯЗ вечна, если она проникла в материю. А здание гостиницы было крепким, простояло бы еще столько, но, как вы знаете, там жил поэт Сергей Есенин, певец русской души. Там же был убит. Его светлая энергия насытила не только стены, но и весь дом. И чтобы не выпустить её на свободу, гостиницу уничтожили. К власти пришли чёрные силы, да те же самые, что убили Пушкина, Лермонтова, Есенина. Они убивают царей и поэтов, разрушают их АЗ, а потом и ЯЗ, который остается после них на земле, в камне, — стирают память".

Извините, если кого обидел.

06 октября 2005

(обратно)

История про грибы

Моховики, моховики — только моховики спасают меня в этот суровый день.

Моховики, и добрая рюмка водки.

Извините, если кого обидел.

07 октября 2005

(обратно)

История про летние дожди

Отчего-то принялся смотреть фильм "Июльский дождь". Очень странно, надо сказать записывать это одновременно с тем, как ты смотришь фильм.

Я впервые смотрел его с девушкой — у неё теперь уже внуки.

Собственно, в "Июльском дожде" живут герои "Заставы Ильича", только постаревшие на десять лет. И всё это довольно печальная история — потому что это сказка о проёбаном, а не спизженном времени.

Особенно странно смотреть этот фильм теперь, когда он прерывается рекламой и зрителя время от времени возвращают в настоящее — где майонез оливковый, чистота — закон гостеприимства, средство для укладки волос… такое, что и мёртвые "О, да! воскликнули бы — если бы воскресли.

Потом я смотрел этот фильм с другими двумя девушками — дома у одной из них. Одна девушка была нимфа (с), а другая духовно богатая девушка (с).

Я повзрослел — и понимал всю комичность этой ситуации.

Как я теперь понимаю — для меня тут был весь набор исторических и эстетических подмигиваний — Визбор с гитарой, отсылающий к единственному непререкаемому авторитету — ордену БКЗ. Посольские машины, круглые, как батоны автобусы, изразцовые печи в комнатах коммунальных квартир, Москва с невыбитыми домами-зубами, официантки с наколками(с наколками, да), причёски и то, что на вопрос "сколько вы платите за съёмную квартиру" отвечают "мы поливаем цветы" — и никого это не удивляет, как и следующая фраза "Хозяйка уехала в Афганистан" — впрочем, сейчас уже, наверное, тоже не удивило бы… Пафос этого фильма печален, как радиола "Ригонда". Всё это энциклопедия быта, которого нет даже в музеях — и вот на него накатывают частушки стирального пирожка, реклама русской косметики "Чёрный жемчуг" и бодрые трансвеститы. Причём, разглядывая этот минувший быт, я знал, что и сам я — оттуда. Я знаю повадки этих людей — и хоронил из них уже многих. И повадки персонажей я угадывал чрезвычайно хорошо, даже слишком хорошо.

Но что ещё отчаяннее — это невозможность объяснить никому. весь этот быт. Ключ без права передачи- дело в том, что этот фильм как музей быта — люди, видя кофейник, абажур и китайское одеяло "Дружба", и вспоминая себя, начинают думать — каждый о своём.

Дело ещё смерти стиля идеалистов. Эти идеалисты были и тогда малочисленны, но вдруг решили что они победили в жизни. Именно для них прогресс был в дружбе, а не в работе.

И вот идеалисты ещё поют под гитару, вспоминают войну и свой страх конца сороковых годов, и не чувствуют, что их мир уже похож на диплодока с откушенной головой. Мир ещё движется, но идти ему уже недолго.

Причём смерть этого мира неизбежна, и происходит не по политическим, а по естественным законам. Мир этот был не хуже и не лучше всяких других миров, но сейчас ты понимаешь, что вдруг собралась странная фигура калейдоскопа, мигнула в окуляре трубки, а потом разом исчезла.

И её не повторить.

Извините, если кого обидел.

08 октября 2005

(обратно)

История про кино

Эк жизнь людьми крутит — я подумал, как себя сейчас может чувствовать сейчас человек, давший по роже Андрею Тарковскому. Нет, я думаю см его характером многие хотели это сделать. Но вообще-то по крайней мере, один раз это сделала Ольга Гобзева — под камеру. Оказалось, что лет пятнадцать она уже живёт в монастыре.

Потом я принялся думать о скоротечности жизни — в том числе и своей собственной.

Вот сценариста Гребнева, что написал сценарий фильма "Июльский дождь", задавило машиной — знавал я этот поворот в Матвеевском — гиблое место. Просто ловушка для кинематографических старичков: они шасть из дома ветеранов — джип фррр! — старичок шмяк!

Очень неприятный поворот, да.

Извините, если кого обидел.

10 октября 2005

(обратно)

История про флэйм — следующая

Тут вышло так, что я принялся читать Бредемайера. Карстен Бреденмайер — довольно активно продвигаемый на наш рынок консультант-психолог. Специфика его в том, что он учился на теолога, писал как журналист, и в итоге стал ведущим немецкоговорящим коуч-консультантом в этой области» — в области «коммуникативных технологий».

У нас вышли по крайней мере его «Искусство словесной атаки» и «Чёрная риторика».

Вообще говоря, это очень показательные книги, и то, как они работают — довольно долго работая немецким консультантом с копытом я как бы знаю эту ситуацию изнутри.

Дело в том, что консультанты по коммуникации — особый род консультантов, которые могут доказать что угодно. Речь их плавна, слова правильны, и вдруг всё оказывается другим, не тем, о чём ты думал.

Совы — не то, чем они кажутся.

Например, в «Чёрной риторике» Бреденмайера есть четвёртый раздел «Магическая сила правильной постановки вопросов» и раздел пятый «Магическая сила призыва». А в его же второй книге есть раздел второй «Магическая сила призыва — новое измерение». Так вот, фокус в том, что половина одной книги повторяет половину другой вплоть до знака — но не включая знак.

То есть — текст тоже, но слово «вопрос» заменено на слово «призыв». Ну и, разумеется, убран вопросительный знак:

Вот тебе, дорогой консультируемый, один текст: «Отрытые призывы.

Позитивные цели открытых призывов заключаются в том, чтобы позволить собеседнику дать более детальный, подробный и основательный ответ, не ограничиваясь лаконичными «да» или «нет». Одновременно открытые призывы стимулируют мотивацию собеседника, его вовлеченность в разговор.

Человек становится более красноречивым.

Часто при этом употребляются вопросительные слова: кто, почему, что, где, когда, благодаря чему, из-за чего, каким образом, куда.

Примеры позитивных отрытых призывов (тут корректоры пропустили «к» — В.Б)

* «Расскажите нам, пожалуйста, почему в вашей компании вы выбрали именно эту стратегию».

* «Расскажите, что послужило поводом вашей заинтересованности новой для вас областью — менеджментом».

* «Опишите ваше видение проблемы».

А вот тебе, дорогой консультируемый, второй текст: «Открытые вопросы.

Позитивное качество открытых вопросов — то, что собеседнику дается возможность более детально, подробно и основательно на них ответить, не ограничиваясь лаконичными «да» или «нет». Одновременно открытые вопросы стимулируют мотивацию собеседника, его включенность в разговор, делают человека более красноречивым.

Часто употребляются такие вопросительные слова: кто — почему — что — где — когда — благодаря чему — куда.

Пример открытых вопросов, преследующих позитивные цели

• «Расскажите нам, почему вы выбрали именно эту стратегию в вашей компании?»

• «Что послужило причиной и «пусковым механизмом» вашего «прорыва» в сферу менеджмента?»

• «Что представляет собой эта проблема с вашей точки зрения?»

Ну, и тому подобное далее. Сейчас я расскажу, что меня в этом задело.

Извините, если кого обидел.

11 октября 2005

(обратно)

История про консультантов

Дело тут вот в чём — много лет я зарабатывал таким же способом — и утверждаю, что 90 % бизнес-консалтинга, особенно в сфере «личностных коммуникаций» — надувательство.

А тогда, ещё десять лет назад, я ездил в Кострому, где теплилась моя человечья жизнь. Вот снова я хожу по музею, где висит автопортрет Татлина двенадцатого года и Айвазовский, где Никола Можайский делает Рот-фронт деревянной резной рукой, где Маковский-Левитан-Коровин-Кустодиев-Рерих-Васнецов-Нестеров-Бенуа-Богаевский, но интереснее всего честные незнаменитые живописцы позапрошлого века с их губастыми да щекастыми дворянами, чьи мордатые дети тут же на стене. Эти художники навсегда спрятались за псевдонимом н/х. Вот они-то мне и были любы. И, пробираясь по улицам, я их вспомню.

За всё платила компания — во всех смыслах этого слова. А компания наша была похожа на туристическую группу из одного известного рассказа. И я был одним из героев, и искал облако, озеро, башню. Только меня ещё не били.

Это был мир корпоративной культуры, которую только воткнули саженцем — и первым делом перед заседанием в стол втыкали флажки и вешали на форточку вымпел со знаком фирмы. Тогда слово «аналитик» стало заклинанием. Модно было называться аналитиком, как в старину модно было писать на визитных карточках «кандидат наук».

Я учил на этих долгих, как леденец, совещаниях и тренингах язык и налоговое право, всяко разные экономические дисциплины — меня хорошо научили как незаметно заниматься производными в мутном течении экономических лекций. Теперь предметы поменялись местами.

В какой-то момент стройное течение моих мыслей прервалось, потому что в обсуждение разваливающегося завода вступил другой немец: «То, что я скажу, будет выглядеть жестоко». Что ты понимаешь в жестокости, дурачок, что ты понимаешь в банкротстве? Мы все так живём.

Это была чудесная берновская игра в доктора, которая не кончалась, пока были чужие деньги. Если кто не помнит, так у Эрика Берна была знаменитая модель игры доктора и пациента. В которой доктор делает вид, что лечит, а пациент делает вид, что лечится. Доктор получает за каждый визит и совсем не хочет, чтобы этот источник иссяк — оттого он, понимая, что вылечить больного нельзя (тот обречён или, наоборот — болезнь его мнимая), всё-таки продолжает встречи. Да и больной не хочет прекратить лечение — это для него самооправдание «и всё-таки я борюсь», индульгенция от придирок домашних — и проч., и проч.

Прекратить это может только внешняя сила — ну, или то, что больной всё-таки сдохнет. Вот — сюжет коммуникативного консультирования.

Однако, пока я так рассуждал, пришёл ещё один немец — как его звали Херши. Теперь эта химическая вода куда-то подевалась с прилавков, а тогда была в фаворе. Он был похож на упитанного варана. Голова у него поросла серым пухом, а на шее обозначилось нечто похожее на зоб. Глазки его были маленькие, прикрытые складками.

И вновь заговорили о настрое на клиента, о том, что консультант является сервисной службой.

В один из приездов мы пошли после занятий в ресторан «Славянский» — там коротко стриженная, почти лысая певица, громкая музыка и было почти пусто.

Плясали в «Славянском» ресторане одинокие женщины — ножки в сапожках, одна из них наиболее страстная, оттягивает толстый воротник вязаного платья, взмахивает руками, бросает их за голову. Она похожа на сумасшедшую девушку, с которой я спал когда-то. Пляски и взгляды этих женщин похожи на песню, при которой плачут все ресторанные русские бабы — «Танцевать не целовать… Пригласите, пригласите даму танцевать…».

Толстый экономический консультант, блестя очками, медленно качался в танце с библиотекаршей.

Это было жутко давно — о времени можно судить и по тому, что в ресторане украинская женщина-консультант, которой я рассказал историю про сирого пидструковатого ослика Иа-Иа, который стоял сам саменьки, яки палец, в отместку поведала мне о том, что по новой украинской грамматике в язык давно вернулось твёрдое «г», уничтоженное было москалями. Давно уже Украйна живёт с твёрдым «г».

Извините, если кого обидел.

11 октября 2005

(обратно)

История про Нобелевскую премию

Много лет назад, когда вода была мокрее, сахар — слаще, а деревья большими, я ухаживал за одной девушкой. Девушка училась в педагогическом институте. Эта девушка посулила мне любовь, а увидев недоверие в моих глазах, пообещала купить мне торт "Прага" за 3 рубля 08 копеек, и сказала:

— Знаешь, нам для экзамена по англо-американской литературе нужно прочитать сорок писателей. Так вот — это ты прочитаешь их, и перескажешь мне своими словами. Звёздочками я отметила, кого нужно читать в оригинале — вообще-то всех, но преподы понимают, что это невозможно.

Пришлось читать — начиная с "Эллегии, написанной на сельском кладбище" — вперёд, через "Кубла хана" и прочую классику — два десятка американцев, два десятка британцев.

Я это сделал за две недели — стоит ли говорить, что торта мне не дали.

Так вот — слышите, уроды — Пинтер уже тогда был в этом списке!

Извините, если кого обидел.

13 октября 2005

(обратно)

История про коучей и консультантов

Продолжал читать пособие по "Чёрной риторике".

В книге Бреденмайера есть раздел «Тренируем находчивость и остроумие…» со списком упражнений. Например, когда вам грубит «подвыпивший мужчина с пышной шевелюрой (у вас лысина): «Волосы вы потеряли тоже в молодом возрасте!» Если заглянуть в ответ, то по Бреденмайру нужно находчиво и остроумно ответить: «Нет, у меня были длинные волосы, я предпочёл побриться наголо»!

Или пример «техники холостого хода с использованием ответного удара-соглашения: «Быть вашей женой, это гиблое дело»! — «Согласен, тогда гражданский брак устроит нас обоих»!

Всё это остроумие не отменяет пользы, которую может извлечь потенциальный читатель из пособия.

Вот у Бреденмайера есть «правило трёх Т» — Toch-Turn-Talk (Касание темы, переведение разговора на какую-нибудь тему, разговор), за которым следует отказ принимать уроки на свой счёт и применение «эмоциональной «жёлтой карточки»» — судя по книге это «наводящий вопрос, за которым следует решительный упрёк. Приводится и пример: «Что это значит? Вам это не нужно. Вы делаете из себя посмешише». Есть и ещё один вид реакции, который Бреденмайер называет своим именем. Ответная реакция по Бредемайеру — это «переход разговора на «контролирующий разговор метауровень. Он представляет собой вышестоящий уровень ведения дискуссии, попадая в которой, вы покидаете предметный и эмоциональный уровни». Вот пример: «К сожалению, мы запутались во взаимных упрёках и обвинениях. Так мы никогда не достигнем цели разговора. Давайте не будем уклоняться от темы».

Кажется, всё предельно понятно.

Когда я издеваюсь над этим, то всё-таки оговариваюсь:

Во-первых, это разница культур. Один и тот же приём в разговоре одна и та же шутка, один и тот же аргумент работают в разных странах совершенно по-разному.

Во-вторых, универсальных методов коммуникации не бывает. И тут никто за потребителя не решит, что и зачем ему нужно. Нужно ли ему играть в «доктора и пациента» или ему нужно разрешить какой-то конфликт, или навыки должны быть более широкими. Методики ведения споров и словесного давления — есть, свидетельством тому милицейские отчеты: «Угрожая словами, он завёл её в кусты». Но потребитель должен понимать, что есть известные приёмы софистики и риторики, а есть деногососная индустрия обучения.

Только я это написал, как мне пришло письмо: "Если Вы хотите быть уверены в человеке и контролировать его поведение, у Вас есть возможность обратиться к тому, кто это сможет сделать в течении нескольких дней. Мы владеем множеством методов воздействия нa человека, основанных нa многовековых знаниях и работаем только с тем, в чем уверены. (НАЖМИТЕ ЗДЕСЬ)"

Хуй вам. Не нажму.

Извините, если кого обидел.

14 октября 2005

(обратно)

История про портвейн

Так вот вопрос: как вы думаете, сколько это стоило при покупке? Вопрос подходящий для пятничного вечера, да.

Извините, если кого обидел.

14 октября 2005

(обратно)

История про отгадку загадки

Итак про портвейн.

Ответ на загадку следующий.

Бутылка, о которой шла речь, была куплена за 38 рублей 00 копеек в прошлую субботу.

Извините, если кого обидел.

15 октября 2005

(обратно)

История про школы

Благодаря поиску в Живом Журнале по учебным заведениям, обнаружил не то восемь, не то десять выпускников своей школы. Чуть не все, правда 1985 года рождения или около.

Ну, да — моя школа в центре, между Маяковской и Белорусской. Но есть и поцентральнее — представляю сколько выпускников 57-ой завели себе журналы!

Там, наверное, даже уборщиц штрафуют, если они меньше часа в день проводят в Сети.

Тут же завёл сообщество ru_128.

Настроение дня сегодня сделал удавленный сын Марины Мнишек. Дело в том, что Богушевская прочитала на ночь историческую книжку (я склонен подозревать, что это либо "Исторические портреты", либо "Путь к трону" Широкорада — судя по пассажем о Ярославском правительстве) и ужаснулась. Все задумались и ну довольно эмоционально рассуждать на темы исторической истории.

Механизм тут очень простой — выйдет человек и скажет "русская история полна ужасов". Тут же ему заметят: "Да всякая история — просто горы трупов! Вона — Варфоломеевская ночь, вон индейцы, а уж про децимации и заикаться не нужно. Руки прочь от русской". С другой стороны, прибегут другие и скажут: "Точно-точно. азиаты-с! И нынче — тож".

Причём я категорически против того, чтобы прицепиться к Богушевской, уточнять и указывать.

Можно во всём найти пищу для полезных размышлений — недаром, тот пост, из-за которого и начался весь сыр-бор, она правильно назвала "О пользе самообразования".

Что до меня, то в несчастном "ворёнке" был сегодня особый смысл. Из-за подробностей казни, упомянутых в неизвестной мне книжке, я задумался о Малом Ледниковом периоде — и думал о нём много.

Моховики с груздями кончились.

Пришлось пить коньяк.

Фуражка тёплая на вате, сижу в халате — и далее по тексту.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2005

(обратно)

История про лазарет

Все заболели чем-то, а я ещё нет.

На пальце у меня, видать, поликратов перстень.

В итоге выпил водки под рыжики и принялся изучать штатное расписание ОРВБА от 1941 г.

Извините, если кого обидел.

17 октября 2005

(обратно)

История про Лейбова (I)

Что-то давно лектор Лейбов свой журнал не удалял.

Извините, если кого обидел.

18 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (I)

…Гениальный человек должен быть толст…

Да, гений девятнадцатого века тучен, его полнота не уступает его величию;

порода тощих литераторов вывелась, стала такой же редкой,

как порода собачек короля Карла…

Теофиль Готье

Каждый век, каждый год имеют свой стиль, свой шум — шум времени и вилок. Литература была всегда главным ресторанным зеркалом этого стиля. Говорить о времени, которое ещё зовется уходящим термином «до войны» (ибо появилось уже и другое «до войны») можно, используя не типические книги, а книги мифологические.

Гастрономию часто называют «французским искусством», а про одного писателя другой писатель, которого звали Юрий Олеша замечал: «Он был похож на любящего поесть француза; даже казалось всегда, что одежда у него в некотором беспорядке, как обычно это бывает у людей, любящих поесть — в самом деле, хорошая и обильная еда, в конце концов, бросает в пот, пуговицы отчасти расстёгиваются! Да, да, именно так: сходство с парижским буржуа, может быть даже с министром. Вокруг него мерещились испачканная скатерть, бутылка, мякиш хлеба, который обмакивали в соус».

А в истории французской литературы есть такой фельетон Теофиля Готье — «О тучности в литературе». Он был напечатан 24 октября 1836 года в «Фигаро»[2]. Сам Готье понемногу превращался из человека худого в толстого, но главное — не автобиографическое потолстение, а смена образа, медленный дрейф от романтической худобы, бледности, ночной бессонницы, разорванных рукописей — непременных атрибутов романтизма к солидности реализма.

Далее Готье перечисляет множество французских литераторов (включая и себя самого) оценивая их с точки зрения тучности: «Впрочем, хотя полнота нынче и в моде, должно признать, что бывают и худощавые гении: г. де Ламартин, г. Альфред де Мюссе, г. Альфред де Виньи и кое-кто еще; заметим однако, что все эти славные мужи, у которых на теле одна кожа да кости, принадлежат к мечтательной школе «Новой Элоизы» или «Юного Вертера», а такая несытная пища мало способствует развитию брюшной области».

А у нас существуют два произведения, написанные в то давнее время, которые так или иначе обросли собственной мифологической историей. Они стали символами, хотя каждое имело своих читателей.

Автор одного из них — Юрий Олеша («Зависть»). Второй текст, знаменитый роман «Как закалялась сталь» написал, или в какой-то мере написал, Николай Островский.

Обе книги стали культовыми (это неловкое слово).

Два героя — изможденный болезнью Павел Корчагин и хозяйственный деятель Андрей Бабичев были, несмотря на верность коммунистической идее, антиподами.

Один — измождён, борется со смертельным недугом, другой толст, жизнерадостен и излучает энергию.

Его кипучая деятельность пульсирует даже в памятных записках, чрезвычайно похожих на записки Ленина, которые оба пишут в день десятками. Таких, например:

«Товарищу Прокудину

Обертки конфет (12 образцов) сделайте соответственно покупателю (шоколад, начинка), но по-новому. Но не «Роза Люксембург» (узнал, что такое имеется, — пастила!!), — лучше всего что-нибудь от науки (поэтическое — география? астрономия?), с названием серьезным и по звуку заманчивым: «Эскимос»? «Телескоп»? Сообщите по телефону завтра, в среду, между часом и двумя, мне в правление. Обязательно».

А теперь очередь иного, почти наугад взятого, примера — письма-записки Ленина Г. М. Кржижановскому, впервые напечатанное в 1924 году, и перепечатывавшееся во всех собраниях сочинений его автора.

«[6 ноября 1920]

Г.М.!

Это очень важная вещь. Комиссия наша (куда ведь Вы выбраны? постановлением предыдущим? состоится завтра (или 8 ноября утром)). Надо внимательно обсудить заранее проэкт (прилагаемый) подкомиссии.

Не вошло вовсе Гоэлро!

По-моему, это неправильно: чего стоят все «планы» (и все «плановые комиссии» и «плановые программы») без плана электрификации? Ничего не стоят Собственно говоря, Гоэлро и должно быть единым плановым органом при С.Н.К., но так прямо и грубо это не пройдёт, да и неверно будет. Надо обдумать (спешно, до завтра) как следует поставить вопрос.

Может быть, 1) в экономический отдел малого Совнаркома ввести с совещательным голосом председателя Гоэлро?

2) Гоэлро сделать постоянной комиссией при С.Н.К., ибо она готовит и проводит, должна проводить электрификацию и для В.С.Н.Х., и для НКЗема, и для Н.К П.С. и.т.д.

3) все плановые комиссии при всех наркоматах связать, соподчинить с Гоэлро. Но как? Создать ещё одну комиссию при Гоэлро из председателей всех отдельных плановых комиссий? или как иначе? Позвоните мне, прочитав сие. А протокол (подкомиссии 5 ноября) верните сегодня не позже 10 час. вечера

Ваш Ленин.

Эта служебные записки — череда сокращений и подчёркиваний, драка курсива и полужирного шрифта, буйство прямых и фигурных скобок — типичны, существовали сотни тысяч подобных записок, их причина в отсутствии налаженной телефонной связи. Но ленинские записки цитировались потом на каждом углу, им придавалась мифологическая значимость. Они становились из текста символом. Символом кипучей работы.

Стиль этих записок един. Олеша чувствовал его присутствие и им, этим стилем, подчеркивал номенклатурность Андрея Бабичева. Подчёркивал и то, что он не вполне даже человек, а скорее символ. Он не только представитель власти, не просто директор треста пищевой промышленности, но и «великий колбасник, кондитер и повар».

Извините, если кого обидел.

18 октября 2005

(обратно)

История про великого писателя

Гениальное: "Даже на воров в законе есть свой как бы Верховный суд — собрание коллег за стенами тюрьмы. В Интернете же невидимые авторы позволяют себе быть принципиально гнусными. Меня, писателя с мировым именем, по оценке многих — лучшего современного писателя, 62-летнегомужика, прошедшего через войны и тюрьму, председателя партии, которую репрессируют, вдруг мелкий гнусняк, клякса какая-то электронная называет "подлецом", подумать только. А я ничего подлого в жизни не совершил, я честный и порядочный человек. За что?"…

Извините, если кого обидел.

18 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (II)

Текст Олеши напоминает литературный эксперимент того времени — компиляцию писем, дневников, принадлежащим различным персонажам. Наоборот, все вставные фрагменты романа Островского написаны одним языком, то есть тем же языком, каким написан и весь роман. Растворение в массе действительно наступило.

— Довольно проституировать! — кричат танцующим фокстрот.^[16]

Эти слова имеют совершенно иной звук, нежели чем сейчас.

Виктор Шкловский писал в «Энергии заблуждения»: «Наша речь и наша литература переполнена умершими символами, и тогда по своей неожиданности они особенно звучат».^[17]

Слово «тогда» здесь мешается. Я его выкину, потому что они звучат особенно всегда.

Один из героев «Зависти» говорит: «Я развлекаюсь наблюдениями. Обращали вы внимание на то, что соль спадает с кончика ножа, не оставляя никаких следов, — нож блещет, как нетронутый; что пенсне переезжает переносицу как велосипед; что человека окружают маленькие надписи, разбредшийся муравейник маленьких надписей: на вилках, ложках, тарелках, оправе пенсне, пуговицах, карандашах? Никто не замечает их. Они ведут борьбу за существование. Переходят из вида в вид, вплоть до громадных вывесочных букв! Они восстают — класс против класса: буквы табличек с названиями улиц воюют с буквами афиш».

Шум времени и вилок наполняет литературу двадцатых и начала тридцатых — потому что её писали люди, познавшие разъедающее внутренности чувство голода.

Итак, в абсолютно различных произведениях мелкая деталь — будто пряность в еде, соотносит повествование со временем. Однако, так же, как и значение пряности во время революции или войны изменяется. Изменяется ценность перца или соли, (баснословная стоимость имбиря или корицы) меняется, как меняется и сущность детали.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2005

(обратно)

История про литературу

Прикупил опят.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (III)

Самое интересное — это имя еды. Олеша, например, очень внимательно относился к фамилиям. В его поздней книге «Ни дня без строчки» есть целое рассуждение о фамилиях в пьесах Островского:

«Вот маленький человек, влюблённый в актрису, похищаемую богатыми. Зовут Мелузов. Тут и мелочь и мелодия. Вот купец — хоть и хам, но обходительный, нравящийся женщинам. Фамилия Великатов. Тут и великан и деликатность. Перед нами соединение непосредственности находки с обработанностью; в этом прелесть этого продукта творчества гениального автора; фамилии эти похожи на цветки…

Вдову из «Последней жертвы» зовут Тугина. Туга — это печаль. Она и печалится, эта вдова

Она могла бы быть Печалиной. Но Тугина лучше. Обольстителя её фамилия Дульчин. Здесь и дуля (он обманщик) и «дульче» — сладкий (он ведь сладкий ей!).^[18]

Поэтому бегут по страницам учитель танцев Раздватрис, оружейник Просперо (кстати, в «Трёх толстяках» существует и иной шекспировский мотив — вливание сонного зелья в ухо наследника Тутти — «Гамлет»), Кавалеров и Бабичев.

У другого Островского фамилии и имена также говорящи. Когда в семью будущей жены Павла Корчагина приезжает её брат Жорж, то «Приезд Жоржа значительно ухудшил внутрисемейные отношения. Жорж, не задумываясь, перешел на сторону отца и вместе с антисоветски настроенной семьей своей жены повел подкопную работу, пытаясь, во что бы то ни стало, выжить Корчагина из дома и оторвать от него Таю».^[19]

Ясно, что хороший человек, настоящий гражданин не может быть Жоржем.

«Разного человека в те годы не было, были братишки». Это уже Алексей Толстой — рассказ «Голубые города». В нём герой носит съедобную фамилию Буженинов. Фамилия лишь подчеркивает «идейность» персонажа. А масса не обладает персональным именем. Это то, что описывается словами «Павел потерял ощущение личности»,

Человек превращается в символ. Точно так же три толстяка не имеют фамилий. Изредка их перечисляют по номерам.

Итак, имя соответствует еде, как блюдо — указанному в меню названию. Название в меню нерасторжимо с блюдом, а если эта связь нарушается, то нарушение придаёт названию мифологический смысл.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых — штрих

Вставная глава

Есть известная проблема вчиток и вписок. Так, я постоянно додумываю какие-то цитаты.

Про это и история.

В русской литературе, рассуждал я, есть две знаменитые сцены с пилкой дров — в романе Солженицына и в рассказе Шаламова.

В одном из колымских рассказов, думал я, есть гениальный диалог, который кончается словами: «Я полагаю, что настоящий интеллигентный человек должен уметь развести пилу».

И я думал, что в солженицынском романе герои, что говорят, будто ряженые бояре на сцене, повторяют эту фразу. И так всё чудно складывалось, так сходилось.

Слава Богу, я никуда не лез с этим наблюдением. Так вот, подлинная диалог у Шаламова звучит так:

— А ты умеешь точить пилу? — это я Орлову.

— Я думаю, каждый человек, имеющий высшее образование, может точить поперечную пилу.

(«Тридцать восьмой»)

А у Солженицына и вовсе: «Каждый из них ощущал своё явное превосходство над другим: Сологдин — потому что знал теоретическую механику, сопромат и много ещё наук, и имел обширный взгляд на общественную жизнь, Спиридон — потому, что все вещи слушались его. Но Сологдин не скрывал своего снисхождения к дворнику, Спиридон же снисхождение к инженеру скрывал.

Даже пройдя середину толстого кряжа, пила нисколько не затиралась, а только шла позвенивая и выфыркивала желтоватые сосновые опилки на комбинезонные брюки тому и другому.

Сологдин рассмеялся:

— Да ты чудесник, Спиридон! Ты обманул меня. Ты пилу вчера наточил и развёл!

Спиридон, довольный, приговорил в такт пиле:

— Жрёт себе, жрёт, мелко жуёт, сама не глотает, другим отдаёт…

И, придавив рукой, отвалил недопиленный чурбак.

— Ничуть я не точил, — повернул он к инженеру пилу брюхом вверх. — Сами зуб смотрите, какой вчера, такой сегодня.

Сологдин наклонился над зубьями и вправду не увидел свежих опилин. Но что-то этот плут с ней сделал».

("В круге первом")

Жизнь — жёстче, да. И скучнее.

Извините, если кого обидел.

20 октября 2005

(обратно)

История про Лейбова (II)

Я всё-таки вот что скажу: что-то давно лектор Лейбов свой журнал не удалял.

Извините, если кого обидел.

20 октября 2005

(обратно)

История про телевизор

Залезли с Кагановым в телевизор и рассуждали об интеллигенции.

Говорить не могу — нужно поспать хоть немножко — потому что. как русский писатель пытался кормить Каганова потом опятами. Особенно был хорош был Отар Кушинишвили, который кричал Каганову:

— Каганов! Каганов! И человек с такой фамилией говорит об интеллигенции! Я люблю его, пустите меня к нему!

Я всех научил разводить двуручную пилу. а Каганов рассказывал про психологию мышей.

Встретил в гримёрной шейха Джемаля — быков плясал вокруг и тыкал в него пальцем и говорил:

— Сё велик человек, обло обзорен и лайяй!

В результате Вероника Долина, впечатлившись, развезла нас с Кагановым по домам.

Простите за неровный почерк.

Извините, если кого обидел.

20 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (IV)

Вообще говоря, связь поведения литературных героев с их внешним видом обсуждается давно. Чаще всего цитируется Кречмер.^[20] Толстый и тонкий (именно «тонкий», а не худой) — стали не просто персонажами, а мифологическими образами.

Однако обратимся к другому, известного всем и можно сказать, одиозному героя — Винни Пуха — он навсегда замаран Рудневым.

«Пух представляет собой выразительный пример циклоида-сангвиника, реалистического синтонного характера, находящегося в гармонии с окружающей действительностью: смеющегося, когда смешно, и грустного, когда грустно. Циклоиду чужды отвлечённые понятия. Он любит жизнь в её простых проявлениях — еду, вино, женщин, веселье, он добродушен, но может быть недалёк. Его телосложение, как правило, пикническое — он приземистый, полный, с толстой шеей.

Все это очень точно соответствует облику Пуха — страсть к еде, добродушие и великодушие, полная гармония с окружающим и даже полноватая комплекция. Интересно, что знаменитые циклоиды — герои мировой литературы в чём-то фундаментально похожи на Пуха: Санчо Панса, Фальстаф, Ламме Гудзак, мистер Пиквик».^[21]

Это и многое другое о толстых и тонких говорится в известной книге о философии обыденного языка.

Соотнеся Андрея Бабичева с Винни Пухом, самое время задуматься, с какими из героев Алана Милна можно соотнести брата Андрея Бабичева Ивана и главного завистника Кавалерова. Основными кандидатами являются, разумеется, Поросёнок, Кролик и ослик Иа-Иа.

Итак, в литературе всегда толщина связывается с характером персонажа. Толстяк всегда здоров и удачлив. Он, однако, не может быть до конца идеальным героем. Внутри у него всегда сомнение, часто рождённое его успехом.

Извините, если кого обидел.

20 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (V)

Толстяки троятся в нашей оптической системе. Тема толстяков — вот особенность двух знаменитых романов худого человека Юрия Олеши. Всё в этих текстах происходит на фоне еды, во время еды, связано с едой. Суок приговаривается к казни съедением — её растерзают звери. Сражение происходит в кондитерской: «рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изюма, черешен; сахарный песок хлестал с полок наподобие водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль».^[22] Занятия учителя танцев с говорящей фамилией Олешей изображены так:

«Пары вертелись. Их было много, и они так потели, что можно было подумать следующее: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп.

То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.

А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый».^[23]

Описание толстяков в их «имённом» романе следующее: «Они ели больше всех. Один даже начал есть салфетку. Он оставил салфетку и тут же принялся жевать ухо третьего толстяка. Между прочим, оно имело вид вареника».

Еда переходит в тело, а тело в еду. Гимнаст Тибул замечает продавца воздушных шаров, вылезающего из подземного хода, и принимает его голову за кочан капусты: «Тибул не верил своим ушам: капустная голова выдавала себя за человеческую!».^[24]

«Три толстяка» кончаются как любовный роман — свадьбой народа, радостным праздником. Вообще говоря, сказка всегда кончается праздником. Что будет потом — никому не известно, а вернее — известно всем. Потом будет ад обыкновенной жизни.

Иная еда в зависти. Оба текста Олеши изобилуют описаниями еды, только в одном случае еда, конструктивистское производство еды как товара, показатель здоровья общества, а в другом («Три толстяка») — социальной болезни. Андрей Бабичев питается много и обильно. Это не просто еда. Это битва человека с едой.

«Глаза его налились кровью, он снимал и надевал пенсне, чавкал, сопел, у него двигались уши. Он обжора. Обедает он вне дома. Вчера вечером вернулся он голодный, решил закусить. Ничего не нашлось в буфете. Он спустился вниз (на углу магазин) и притащил целую кучу: двести пятьдесят граммов ветчины, банку шпрот, скумбрию в консервах, большой батон, голландского сыру доброе полнолуние, четыре яблока, десяток яиц и мармелад «Персидский горошек». Была заказана яичница и чай (кухня в доме общая, обслуживают две кухарки в очередь)».^[25]

Извините, если кого обидел.

21 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (VI)

Совсем иная жизнь в романе «Как закалялась сталь». Еда там неживая, как мёртвая вода из сказок. Всё начинается с того, как махра сыплется в православную кастрюлю — и так продолжается всё время. «Изголодавшись, Павел незаметно для себя опустошил третью тарелку». Всё, конец. Нам неизвестно, что это за тарелка, что в неё было налито или положено.

«Хлеб и дрова решали всё». «…не пришёл из города хлеб — пришла из города машина, гружёная мешками с хлебом».^[26]

Едой в поездах заняты одни мешочники, они должны вызывать естественную ненависть героев (и читателя). Кухня — место дезертира. Это ясно Павлу Корчагину, который, даже обессилев от усталости, боится задержаться на минуту у временной кухни на строительстве железнодорожной ветки.

Он разговаривает его с товарищами по партии и их близкими так:.

«— Не забывайте, что ждём вас к обеду»…^[27] Но «Панкратовы не дождались Корчагина к обеду, не вернулся он и к ночи».^[28]

«Санитарка принесла ужин. Павел от него отказался».^[29] «В остальное время мать с трудом отбирала у него наушники, чтобы покормить его».^[30]

Павел всё время воюет с едой — будто происходит перманентная экспроприация. Будто вечно сыпется махра, вечно ищут продукты у трактирщика-еврея. И вечно грузовик с мешками отъезжает от дома трактирщика.

Но в отличие от Андрея Бабичева Павел Корчагин воюет с едой буквально, а не метафорически. Он отнимает её у кого-то. Еда становится заложником.

Самая знаменитая сцена романа (дальше которой многие школьники его и не читали) — это именно подсыпанная махорка, гнев священника и, как следствие, конец образования.

Павел Корчагин не одинок в этом отрицании еды. У жильцов коммунальной квартиры, описанной Алексеем Толстым в рассказе «Гадюка», создаётся впечатление, что их соседка, прошедшая через гражданскую войну, не может питаться так же, как они.

«Жилец Владимир Львович Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата, уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьёт шестидесятиградусный коньяк».

Отвлекаясь от литературного текста, процитируем Игоря Смирнова, который говорит о живописи: «Если взглянуть на портрет А. Н. Толстого, выполненный Кончаловским (1940-41), то может показаться, что социализму был свойственен культ еды. Дело в том, что окорок, который живописал Кончаловский, невозможно съесть в одиночку. Пищевое изобилие, столь любимое живописью соцреализма — противоположность еды. В «Колхозном празднике» (1937) Пластова она лежит нетронутой (вместо того, чтобы есть, колхозники смотрят на портрет Сталина)».^[31]

Итак, всякая деталь двух наших знаменитых произведений дана через еду, через связанные с едою процессы — добывание, приготовление и поглощение. От кастрюли, через которую совершается бегство до мыши, которая съела за ночь у Тетушки Ганимед фунт мармелада. От фабрики «Четвертак» до неопрятной еды Кавалерова. Созидатель-коммунист Андрей Бабичев представляет собой образ нового Пантагрюэля (или — Гаргантюа). Чем больше он ест, тем больше еды он производит. Еда возникает вокруг Бабичева как бы из его, бабичевского, излучения.

Но образ идейного, несгибаемого, «стального» коммуниста противоположен еде, еде вообще. Это воплощённый дух.

Извините, если кого обидел.

22 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (VII)

Для читателя двадцатых годов тело толстяков прямо связано с плакатным изображением буржуя — обязательно толстого, лопающегося от жира. Они, плакатные толстяки, точь-в-точь похожи на «Толстяков» Олеши.

Тем интереснее всего образ одного из главных героев «Зависти» Андрея Бабичева.

Он вызывает аплодисменты — «Было очень приятно видеть Бабичева по двум причинам: первая — он был толст. Толщина делала знаменитого человека своим. Бабичеву устроили овацию. Половина аплодисментов приветствовала его толщину».

Его брат-антагонист Иван тоже толст, «толстенький круглый котелок, круглая подушка», но всё равно не так, как Андрей Бабичев. Иван, будто упитанный пророк, носится по городу. Жир его тратится на ходу. Подобно известно кому он совершает на свадьбе чудо — только наоборот, Андрей Бабичев превращает вино в воду. И тем уничтожает пищу телесную.

А в уже упомянутом рассказе Алексея Толстого «Гадюка» появляется «Человек в парусиновой толстовке, рослый, и, видимо, начинающий полнеть»…

Героиня узнаёт его — «Она вспомнила: в девятнадцатом году он был в Сибири продовольственным диктатором, снабжал армию, на десятки тысяч верст его имя наводило ужас»… Тогда этот человек питался одним спиртом — то есть, духом.

Это вариант Бабичева.

Итак, образ несгибаемого коммуниста в литературе тех лет, как только чуть отступает от иконографического канона, сразу раздувается. В толщину.

Извините, если кого обидел.

22 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (VIII)

История сурово спрашивает людей двадцатых и читателей следующего века: «Кто ещё хочет попробовать комиссарского тела»?

Очень много о новой функции тела говорится в романе «Как закалялась сталь». В частности, там появляются безногие пулемётчики на тачанках. Жизнь тела, многие его функции сводятся к одной, все движения — к одному действию: стрельбе из пулемёта, установленному на боевой колеснице. Их Корчагин вспоминает в один из кульминационных моментов жизни — как пример для себя.

Про Корчагина известно мало, он тоже почти не описывается в романе. Говорится только, что фигура у него высокая. Одним словом, чудотворец был высокого роста. Вообще, конечно, это образ из «Четьи-Миней». И, как именно коммунистический святой, Корчагин питается одним воздухом, разве только смешанным с табачным дымом. Есть даже чудо в конце, обязательного чуда для агиографического текста, есть. Это публикация рукописи Корчагина, названной в самой книге повестью. Чем не знаменита протопопова книга?

В оппозиции к состоящему исключительно из идеи, а не из плоти Корчагину стоят толстяки. Картина морального разложения Островским описывается так: «В приоткрытую дверь Корчагин увидел на кровати какую-то толстую женщину, вернее, её жирную голую ногу и плечи».^[32]

Это образ Анечки Прокопович из «Зависти», тело которой «можно выдавливать как ливерную колбасу».

Другие герои «Зависти», как бы олицетворяющие будущее страны, Валя и Володя бесплотны, как ангелы, они даже ничего не едят. «И он дорог мне, как воплотившаяся надежда»… «Я тот, что верил в него, а он тот, что оправдал веру» — так говорит о Володе Андрей Бабичев, как бы подчеркивая возвышенность-вознесённость-бесплотность молодого человека.

Об этом же упоминает Чудакова: «Но так же, как Бабичев, — это люди-вещи, в них есть нечто застойное, и чем больше они двигаются, шумят, бьют по мячу, тем очевиднее их внутренняя остановленность».

В рассказе «Гадюка» возникает мотив не просто женской ревности героини, а просто антагонистического неприятия:

«Та же свежая бабёнка вошла с чугуном борща, отворачивая от пахучего пара румяную щёку…». А героиня, ревнуя, ловит крестьянку в сенях:

— Ты что, смерти захотела?

А у самой — «плечи, едва развитые, как у подростка», «Длинный поперечный рубец, на спине, выше лопатки, розово-блестящее углубление — выходной след от пули, на правой руке у плеча — небольшая синеватая татуировка».^[33] Шрамом обладает, кстати, и тело Андрея Бабичева — это следствие побега с каторги.

Сокровенный платоновский человек Пухов зажимает в кулаке четыре выбитых при крушении зуба, потом, подержав их так, кидает в пространство и лезет на чужой паровоз — закрывать пар. Далее говорится следующее: «Зворычный советовал Пухову непременно вставить зубы, только стальные или никелированные — в Воронежских мастерских могут сделать: всю жизнь тогда не изотрешь о самую твёрдую пищу!

— Опять могут! — возразил Пухов.

— А мы тебе их штук сто наделаем, — успокоил Зворычный. — Лишние в кисет в запас положишь.

— Это ты верно говоришь, — согласился Пухов, соображая, что сталь прочней кости и зубов можно наготовить массу на фрезерном станке».^[34]

Время революции и социальных перемен — это времена синекдох. Части тела в это время живут самостоятельно.

Олеша в дневниках пишет: «Знаете ли вы, что такое террор? Это гораздо интереснее, чем украинская ночь! Террор — это огромный нос, который смотрит на вас из-за угла. Потом этот нос висит в воздухе, освящённый прожекторами, а бывает также, что этот нос называется днём поэзии».^[35]

Нос майора превращается в нос генералиссимуса, он растёт в чинах и званиях.

Итак, тело превращается в функцию, обобществляется как средство производства. Как механизм оно всё меньше и меньше питается едой, а всё больше и больше сталью, или другими неживыми материалами, вещами, в больших количествах малосъедобными — спиртом, табаком или идеей.

Извините, если кого обидел.

23 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (IX)

Со временем толстые меняются с тонкими. Происходит смена караула.

Олеше повезло — у него был особый исследователь. Этот исследователь шёл за ним неспешной поступью, похожей на поступь литературного человека без фамилии, которого звали Порфирий Петрович.

Исследователя звали Аркадий Белинков. Он был непрост и был человеком непростой биографии. С такими людьми было тяжело — говорят, и с Белинковым обычному человеку тоже было нелегко. В эпоху косовороток он ходил в костюме, и в эпоху френчей он ходил в костюме. Был, правда, период, когда он ходил в бушлате. Но это была справедливо осуждённая партией и правительством пора, и скоро снова было можно ходить в том, что сам на себя надеваешь.

Он написал книгу о сдаче советского интеллигента. Так учитель отчитывает провинившегося, а на самом деле отчитывает весь класс. Олеша, правда, не был первым учеником.

На самом деле, книга Белинкова о толстых и тонких. Это расширенный рассказ Чехова о встрече на вокзальном перроне. Это история про естественные вещи, про то, как Волга впадает в Балтийское море. Как смешиваются воды. Как худой хочет притвориться толстым.

Между прочим, в дневниках Олеша писал: «Я росту маленького; туловище, впрочем, годилось бы для человека большого, но коротки ноги, — поэтому я нескладен, смешон; у меня широкие плечи, низкая шея, я толст. Никогда не предполагал, что буду толстым, лет с двадцати пяти начал толстеть, и теперь, когда мне тридцать, — я маленький толстячок, набрякший, с ощущением ошейника под затылком и подбородком, с гудением в ушах, с глазами, которые краснеют после сна, и после того, как я нагибаюсь, и от холода…

Раннее вставание, легкая пища…

Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, — а мы пируем. В консервных коробках — коричневые жижи; коричневые жижи на тарелках.

Несут коричневую жижу, делят, клубится пар; вылавливают грибы в коричневых жижах. Как милы все! Как приятны! Как приятно пить, закусывать, общаться…

Я переполнен коричневыми жижами.

На рассвете я возвращаюсь домой, валюсь в одежде на кровать и засыпаю. Спящего мучат меня приступы изжоги, и во сне приступ становится группой гостей, взбегающих ко мне по лестнице, врывающихся в двери с криками и взмахами и внезапно исчезающими…

Пюре. Нужно питаться одним пюре. Если я скажу: я хочу есть пюре — засмеются и скажут: так и ешьте, кто же вам мешает.

И действительно, никто не мешает. Надо купить картошки и попросить соседку сварить мне пюре. Или пойти в вегетарианскую столовую. Да, наконец, и, пируя, можно заказать пюре.

Эксцентрично — но это так: я мечтаю о пюре! Я не хочу коричневых жиж. Но ведь это гнусное барское рассуждение. Ведь есть же множество мечтающих о мясе… Я пресытился. У меня тугой кошелек. Я могу выбирать. Значит, нужно выбросить кошелек, перестать зарабатывать, — может быть, это путь к чистоте, которая в мыслях моих аллегорически существует в виде пюре?

Я пишу стихотворные фельетоны в большой газете, за каждый фельетон платят мне столько, сколько получает путевой сторож в месяц. Иногда требуется два фельетона в день. Заработок мой в газете достигает семисот рублей в месяц. Затем, я работаю как писатель. Я написал роман «Зависть», роман имел успех, и мне открылись двери. Театры заказали мне пьесы, журналы ждут от меня произведений, я получаю авансы.

И вот в каком-то невидимом дневнике я делаю запись: слишком много пиров в моей жизни. Верните мне чистоту, я набряк… я найду чистоту мою, утраченную неизвестно где и когда. жизнь моя безобразна… я стану нищим… Я ухвачу кончик нити и распутаю клубок…».^[36]

Он был беспощаден к себе изначально. Эта беспощадность даже страшнее этических считалок Белинкова, что изложены в книге про Олешу.

Извините, если кого обидел.

23 октября 2005

(обратно)

История про худых и толстых (X)

Книгу Белинкова воровали. Впрочем, воровали даже не книгу, а ксерокопированные инкунабулы под тем же названием.

Белинков изучал судьбу худого интеллигента особым образом. Он писал: «Я глубоко убеждён, что в художественном произведении есть всё для исчерпывающего литературоведческого анализа. Поэтому я утверждаю, что исследователю нужно только хорошее издание произведений писателя. Дополнительный материал чаще всего показывает, что к художественному творчеству писателя он отношения не имеет».^[37] И это оказалось плодотворным. Однако, внимательно читая «Сдачу и гибель советского интеллигента», чувствуешь сдержанную ненависть автора за тонкой плёнкой академичности. Вот сейчас плёнка прорвётся, и хлынет разъедающая всё кислота.

Я же видел одного человека, что заправлял на своём балконе автомобильный аккумулятор. Кислота, которую нужно было лить в аккумулятор, пролилась. Кислота проела чужое балконное барахло на несколько этажей вниз. Это была особенная ползучая кислота. Не знаю уж, как это вышло, но дело это было страшное.

Ненависть Белинкова к царству переродившихся толстяков похожа на эту кислоту. Он строил графики, складывал и вычитал даты и цифровые показатели, таскал по страницам одни и те же сравнения, чтобы только выкрикнуть: «Выясняется, что положительный герой тов. П. Бабичев, политкаторжанин, участник революции и гражданской войны, член правительства, о котором «один нарком в речи отозвался… с высокой похвалой, назвав его одним из замечательных людей государства — Толстяк.

Эта тема начинается на первой странице романа.

«В нём весу шесть пудов» — сказано на первой странице. На третьей странице сказано, что он похож на мальчика-толстяка».

На шестой — «…толстое лицо…».

И дальше — бегом по всему роману:

«узко по его крупному телу».

«…тучный…»

«Толстый! Вот так толстый!»

«…он был толст».

Положительный герой романа о послереволюционном государстве Андрей Петрович Бабичев тоже толстяк, такой же, как его предшественники. Такой же невежественный и тупой, как все Толстяки, которые были до и будут после, которые будут всегда. Андрей Петрович Бабичев — «…правитель, коммунист…» такой же Толстяк, как его дореволюционные некоммунистические предшественники. Ничего не изменилось, начинаем догадываться мы. По-прежнему торжествуют Толстяки и люди, протестующие против них».^[38] «Писатель начинает догадываться, что революция легко уничтожает старых Толстяков, но широко открывает ворота новым».^[39] Белинков пишет о том, что революция оказалась всего лишь рокировкой толстых и тонких.

Белинков называет превращение тонкого в толстого перерождением, термидором. Но отойдя чуть подальше, сам Белинков кажется рыцарем скучного образа, зеркальным отражением некоторых рапповских критиков — только с зеркальной, симметричной стороны.

А для героев действительно пришло неотвратимое — спать с Анечкой.

Точно так же, и в России, где романтический тип революционера, «юноши бледного со взором горящим» заменился раблезианским образом Андрея Бабичева, человека еды. Нужды нет, что «Как закалялась сталь» написана позднее, чем «Зависть».

Именно в тот момент, когда толстяки окончательно заняли место у власти, нашли своих наследников, им срочно понадобился образ худого человека, который делится обедом, отдаёт им — как врагам — свой ужин.

Его удел — жить на иконе. Им — просто жить.

Извините, если кого обидел.

24 октября 2005

(обратно)

История про интеллигентную куздру

Один академик придумал фразу про глокую куздру (с ней, кстати, забавно — у одних её пользователей бокрёнка "куздрячат", у других — "кудрячат", а у третьих — и вовсе "курдячат" — но не в этом дело). Так вот, все разговоры о русской интеллигенции — это разговоры о глокой куздре и бокрах с бокрятами.

Глокая куздра — и есть русская интеллигенция. Никто не знает, что это за куздра, и зачем она кудрячит загадочную славянскую душу, как булданула она правду с истиной.

Продолжая лингвистические аналогии — надо сказать, что притчей во языцех стала история про то, что у северных народов есть сотня слов для обозначения снега. В русском же языке для сотни совершенно различных групп людей одно и то же слово. Интеллигенция — это чеховская бородка, доски сцены, гнутые контуры венских стульев и шелест бутафорских веток над головой. Интеллигенция — это изнасилование гитары в лесу групповым способом — в свободное от формул время, физики выкидывают свои шутки, а лирики в загоне. Интеллигенция — это сельская учительница в исполнении Марецкой, и прости Господи, прослойка.

У Гинзбург, кстати: «Как ни далека я от добродушия и от того, чтобы радостно выполнять свой долг в качестве скромного работника на ниве народного просвещения, но и в себе я ощущаю невытравленный след интеллигентской самоотречённости (оценивая её критически). Социальное самоотречение — это раскаяние в своих преимуществах. Кающееся дворянство заглаживало первородный грех власти; кающаяся интеллигенция — первородный грех образования. Никакие бедствия, никакой опыт, никакой душевный холод не могут снять до конца этот след». А в эпическом романе Варвара в отчаянии кричит Васисуалию Лоханкину, объявившему голодовку, тыча ему в нос бутербродом:

— Ешь, негодяй! Интеллигент!

Там же говорится: "Сд. пр. ком. в. уд. в. н. м. од. ин. ход.", и мигом сообразив, что объявление это означает — "Сдается прекрасная комната со всеми удобствами и видом на море одинокому интеллигентному холостяку", Остап подумал: "Сейчас я, кажется, холост. Еще недавно старгородский загс прислал мне извещение о том, что брак мой с гражданкой Грицацуевой расторгнут по заявлению с ее стороны и что мне присваивается добрачная фамилия О. Бендер. Что ж, придется вести добрачную жизнь. Я холост, одинок и интеллигентен. Комната безусловно остается за мной". Комнату сдаёт интеллигент, выгнанный из пятого класса гимназии, который"…Никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: "Васисуалий Лоханкин и его значение", "Лоханкин и трагедия русского Либерализма", "Лоханки и его роль в русской революции". Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате" фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там дивные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, "Жизнь животных", пудовый том "Мужчина и женщина", а также "Земля и люди" Элизе Реклю.

"Рядом с этой сокровищницей мысли, — неторопливо думал Васисуалий, — делаешься чище, как-то духовно растёшь".

Придя к такому заключению, он радостно вздыхал, вытаскивал из-под шкафа "Родину" за 1899 года переплете цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо-бурской войны, объявление неизвестной дамы, под названием: "Вот как я увеличила свой бюст на шесть дюймов" — и прочие интересные штучки".

Там недаром разговор всё время крутится вокруг правды — сермяжной, просконной, домотканой и кондовой. Берлага, сдав Скумбриевича, говорит:

— Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды.

Ясное дело, всё начинается с Михайловского: "Всякий раз, как мне приходит в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительною внутреннею красотою. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейским языке» — "только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое" Ну, а после Михайловского пришёл Бердяев со своей программной статьёй, которая открывает легендарный сборник 1909 года "Вехи". — "Философская истина и интеллигентская правда" — где «отрыв от действительности (правды-истины) во имя идеала (правды-справедливости) пагубен, без опоры на истину правда-справедливость становится утопичной».

Ну, а потом пришёл бухгалтер Берлага, и в разговоре с Бендером поставил точку.

Поэтому, разговоры о судьбах русской интеллигенции так же осмыслены, как споры о том, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной. А ведь спорили — до хрипоты, до драки.

Кстати, как известно, гаспаровские "Записки и выписки"^[40] чрезвычайно похожи на Живой Журнал, и к ним, точь-в-точь как к Живому Журналу, категорически не хватает вменяемой поисковой системы. Впрочем, я бы и к борхесовской Книге Песка приделал бы оглавление.

В частности, Гаспаров пишет: "Было два определения интеллигенции — европейское на слово intelligentsia, «слой общества, воспитанный в расчете на участие в управлении обществом, но за отсутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел», — и советское, «прослойка общества, обслуживающая господствующий класс». Первое, западное, перекликается как раз с русским ощущением, что интеллигенция прежде всего оппозиционна: когда тебе не дают места, на которое ты рассчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться. Второе, наоборот, перекликается с европейским ощущением, что интеллигенция (интеллектуалы) — это, прежде всего, носительница духовного, и проч. и проч.».

Извините, если кого обидел.

31 октября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 181

Мне приснился двор моего детства — я гляжу на него из окна и слышу клёкот вертолёта.

Действительно, летает вокруг вертолёт, похожий на крокодила — но не он. Странный такой вертолёт.

Судя по всему, он за кем-то охотится. За кем — не ясно, но в какой-то момент от него отделяется ракета, похожая на увеличенный дротик для дартса и начинает движение к соседнему подъезду.

Дом сотрясает взрыв, и откуда-то мы знаем, что это уничтожают квартиру с инсургентами. Я выглядываю на балкон, но тут же с ужасом обнаруживаю, что балкон после взрыва держится на одном металлическом пруте, ходит взад-вперёд, кренится на бок как строительная люлька. Я, не дыша, ползу обратно.

Краем глаза я вижу, что настоящая люлька с малярами отвалилась, и они, как чеснок в деревенском доме, висят гроздью на тросе.

— Чё, худо совсем? — спрашиваю я их.

— Не, — отвечают они, тряся рыжими пластмассовыми касками. — Ничего. Только охуели маленько.

Я забираюсь обратно в комнату и начинаю думать — чинить ли балкон, или хрен с ним — пусть развалится окончательно. Отпилю металлические штыри, торчащие из стены, да и сделаю из этого сталинского балкона французский.

Что в итоге произошло с инсургентами — неизвестно.

Да и хрен бы с ними — потому что сон уже перемещает меня в провинцию — туда, где производят автомобили «Жигули». Но это не то место, где производят настоящие «Жигули», да и не «Жигули» это вовсе, а какая-то машина, внешне очень похожая на красную «восьмёрку» с тонированными стёклами, да такую, что всякий, глянув, говорит что-то вроде:

— Ох! Ну ни хуя ж себе?! Это ж просто ёб твою мать, что такое!

И, произнося такие нехорошие слова, хочет показать тем самым, что таких вещей раньше в жизни не видел, и подозревать об их существовании не мог.

Извините, если кого обидел.

01 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина

Раз спросил Менделееву Белый:

— Отчего вы в любви неумелы?

Но рассерженный Блок

Вырвал Белому клок —

Так его это, видно, задело.

А я тут смотрел сериал, где повсюду бегает Саша Белый и всем героев улыбается, будто подпиздил у них у всех денег.

В самом начале видел такую сцену: подваливает Есенин с бланшем под глазом на Пряжку. Смотрю — знакомая вроде мемориальная квартира, догадываюсь, к кому пришёл, тем более, меня не в капусте нашли, тоже книжки читал.

Тут Саша Белый и говорит сидящему за столом:

— Здравствуйте, мне сказали, что вы — король поэтов…

Ну, думаю, это Блок уехал к Менделеевой, а у него в квартире сидит Северянин.

Да и то, правда, он какой-то малокурчавый.

Ну в этот момент Есенин раздухарился, и ну читать стихи. Оказалось, всё-таки, к Блоку он пришёл. Тут открывается дверь, и в комнату входит Бугаев — точь-в-точь. Я даже поразился, как постановщики соблюли историческую правду. Сразу понятно, что Менделеева никуда не уезжала. И вот Бугаев отряхивается, садится к столу и тоже начинает слушать.

Только его все почему-то Городецким называют.

И Блок, которого уже начинает тошнить от Есенина, говорит:

— Слышь, Городецкий, сведи этого молодца к Клюеву, он этого рязанского сексуального террориста живо жизни обучит, залёт лампадного масла по самую пробку.

Это не только я видел, это и Принц Флоризель видел, да…

Впрочем, вдруг мне почудилось — тем более, пока там Есенин куролесит, два современных персонажа, Михайлов — милиционер и Табаков — чекист (если я не перепутал), сидят на Ваганьковском кладбище у могилы Есенина. Там у них накрыт стол, водочка стоит, шпроты, салатики, икорка в хрустале, прочие закусочки.

Вокруг девки табунами ходят, познакомиться хотят, фотоаппаратами щёлкают, хохочут на всё кладбище. Ваганьково там вроде исследовательско-развлекательного центра.

Вообще, в этом фильме Ваганьковское кладбище — жутко весёлое место.

Я сразу вспомнил, как приятель мой Пусик в ураганное лето 1998 строил на Ваганьковском кладбище фамильный склеп… Тьфу, пропасть — я про это уже много раз рассказывал.

Извините, если кого обидел.

01 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина — ещё одна

…Вот и Троцкий появился.

И Троцкий такой молодой и юный — прям как Октябрь впереди. Есенин ему как на духу и говорит:

— Я Божья дудка!

Троцкий крякнул, репу почесал, полистал нервно протоколы мудрецов, что на столе лежали, да папирос Есенину дал. Пустил по России гоголем проездится — а там, специально к поездам, чтобы пассажиры посмотрели, франкмасоны сгоняют крестьян и расстреливают. Тогда ведь поезда медленно ходили — скукотища.

Блок у них в 1922 году умер.

…О! А вот уже Пастернак пиздит Есенина, Мандельштам (очень похожий на Бродского) помогает. Нобелевские жиды набили-таки в бубен русскому поэту. Примерно 3:1.

Но тут, как справедливо говорят народные массы, множество тем не охвачено. Как-то мимо промелькнул Рерих. Известно, что когда Блюмкин собирался в экспедицию вместе с Рерихом, то они хотели взять с собой Есенина. Ещё в третьем письме Тайных Махатм было сказано, что если в Шамбалу придёт человек с кармошкой, начнёт лузгать семечки и пустится в пляс между двух Зеркал Времени, то зло снова скроется в Упанишадах. Но Блюмкин, конечно, был известный упырь — он не победы добра хотел, а то выпускать Есенина с гармошкой, то прятать в мешок — и просто наживаться на Битве Добра со Злом.

Обо всём этом рассказывала сама Блаватская, но её арестовали в Харбине агенты НКВД. Тогда она записала это всё на обороте туалетной бумаги и выкинула из зарешёченного окна своей теплушки. Путевой обходчик подобрал её послание, долго хранил, и, наконец, переписал в шести экземплярах и отправил своим друзям. Конечно, его тут же вывели в расход, но письмо 2500 раз обошло вокруг Земли, и наконец, попало к одному милицейскому полковнику.

Полковник ужасно возбудился, но по ошибке показал текст своему другу-чекисту — тот ему тут же задурил голову. Поедем в Ленинград, там белые ночи, девки, седина вбороду — суток не прошло, как полковник проснулся с похмелья в "Англетере", а дружбан его верёвку на крюк прилаживает. А лицо у него уже не на кота Матроскина похоже, а на Калигулу-макдауэлла. Такой вот шахназаров-цареубийца, туши свет, сливай воду.

Но лучше всего об этом написал великий писатель Алексеев и я давно принёс эту правду в народные массы.

Извините, если кого обидел.

02 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина — третья

Ваш Безруков нервно курит в коридоре.

Охуеть! Охуеть! http://www.eksi.kz/library/txt/hi_find_happy.rtf

Дорогая редакция, простите за неверный почерк! Можно показать эту сценку в лицах! Звучит песня в исполнении Евгения Мартынова на стихи Есенина "Зеленая прическа" или чтец читает это стихотворение! Перед текстом звучит песня в исполнении Александра Малинина "Ах, Айседора"! Читаем, учимся, играем! Охуеть! Охуеть!

Извините, если кого обидел.

02 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина — разумеется, ещё одна

Многие, конечно, интересуются — за что именно Есенина убили.

Позволю себе процитировать собственную статью в Zeitschrift Psychoanalitik. Так вот: "Одним из наиболее развитых в СССР мифологических культов был образ вождя. Постепенно освобождаясь от человеческих черт, он становился похож на персонажа Comedia del Arte. Внутренняя жизнь заменялась иконографическими качествами. В этом смысле интересна ранняя лениниана, то есть произведения о Ленине двадцатых годов, и в частности то, что писал о Ленине Есенин. Достаточно показательно в этом смысле стихотворение «Ленин» (Отрывок из поэмы «Гуляй-поле»). Приведем следующую цитату:

И не носил он тех волос,

Что льют успех на женщин томных, —

Он с лысиною, как поднос,

Глядел скромней из самых скромных.

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

<1924>

Сфинкс, как это и принято в мифологическом каноне, таит в себе смертельную загадку, он не может быть ни застенчивым, ни простым. ни милым. Сплеча голов он не рубил — несколько преувеличенная строка, скорее рискованная метафора, даже для 1924 года. И наконец, сравнение лысины вождя с подносом — последняя капля. Строй «наивных», или иначе «примитивистских» образов снижают канонизируемый образ. Власть не включает в ряд своих обязательных мифологических образов юмор. Образ вождя странен, Ленин может «заразительно смеяться», но никто не может припомнить его юмора. Смеху всегда сопутствует беспощадность, высмеивание. Обратимся к иному герою Есенина, впрочем также историческому персонажу. Ставший одним из мифов гражданской войны, Нестор Иванович Махно потерял у Есенина не только имя и отчество, довоенный и послевоенный отрезки биографии, но и стал объектом интерпретации. Есенин не только «скрывает» за анаграммой его фамилию, но и придаёт хозяину Гуляй-поля черты благородного разбойника.

Отрывок, как известно, часть поэмы «Гуляй-поле», считавшейся написанной в 1924 году, и насчитывавшей более 1500 строк. Впрочем, прообразом текста была знаменитая «Страна негодяев». Итак, цепочка «Пугачев» — «Страна негодяев» — «Гуляй-поле». Однако, постепенно обнаруживается абсурдное изображение разбоя Номаха.

Красноармеец (вбегая в салон-вагон)

Несчастие! Несчастие!

Все

(вперебой)

Что такое?..

Что случилось,

Что такое?..

Красноармеец

Комендант убит.

Вагон взорван.

Золото ограблено.

Я ранен.

Несчастие! Несчастие!

Понятно, что на этот текст повлияло знакомство Есеннина с Даниилом Хармсом. (Вначале предполагалась совместная работа над поэмой, но этому помешала высылка Троцкого в Алма-Ату. Тем не менее, персонажи «Страны негодяев» ведут себя так, будто эта пьеса вышла из-под пера ОБЭРИУтов. Они вскрикивают, произносят многозначительные реплики, говорят то прозой, то стихами. Повстанцы сидят в «тайном притоне, где паролем служит фраза «Авдотья, подними подол», и тому подобное. Свой вариант после неудавшегося соавторства Даниил Хармс использовал в «Ваньке-встаньке»:

— входит барабанщик небольшого роста —

ах как же это можно?

я знал заранее

— взял две ложки —

— Вы изранены. —

— зановесь —

За это и убили — чтобы не создал эпического полотна, воспевающего восстание против коммунистов, вождя которых он сравнил с подносом.

Извините, если кого обидел.

03 ноября 2005

(обратно)

История про Клима

Был сегодня Самгиным.

Извините, если кого обидел.

04 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 182

Приснился мне тракторный завод. Причём не настоящий, и не такой, каким заводы рисовали на плакатах РОСТа (хотя это точнее). Приснился мне тракторный завод, как чистая эманация.

Совершенно непонятно, к чему он там был, в этом сне — но сон пропал, а завод остался.

Тракторный.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 183

В этом сне я вижу бомбардировщик времён Второй Мировой войны. Он внешне похож на Ил-4, но я знаю, что бомбардировщик — британский.

Этот бомбардировщик с интернациональным экипажем летает по всему миру, и с персонажами, что находятся на борту, приключаются невероятные истории. Причём везде этот бомбардировщик садится не по-людски, а на вынужденную посадку.

Вот он на моих глазах снижается над лесом, вот трещат, ломаясь деревья, и вот самолёт замирает, как бабочка, наколотая сразу на десяток булавок.

Герои спускаются по веткам, делают свои дела — и снова — жив курилка — самолёт летит над пустыней, садится на брюхо, корёжа винты и сдирая обшивку.

Кажется, часть этого сюжет я взял напрокат из «Криптономикона» Стивенсона.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 184

Мне нужно попасть на поезд. Я еду не то в командировку, не то в частное путешествие, не то в экспедицию. Живу я в этот момент где-то в Центральной России, вернее, около Рязани.

Ехать нужно не то в Красноярск, не то в Хабаровск — поэтому я стою на старом вокзале (гигантские лавки из гнутой фанеры, большая чугунная печь в углу, круглая и страшная), и переминаюсь около окошка кассы.

Рядом — огромная карта СССР, и вот глядя то на карту, то в расписание поездов, я думаю, что если взять билет до Казани, то запросто можно соединиться с моими товарищами, что едут туда же, куда и я. Но если я разминусь с ними в Казани, то можно поехать в Пермь, потому что — может быть — они завернут в Пермь.

Денег у меня очень мало (именно поэтому и надо соединиться с коллегами), но надо и выбрать наименее рисковый маршрут.

Это очень сложная задача, потому что расписание поездов меняется постоянно, билеты — то есть, то их нет, и как поедут мои знакомые — никому не ясно.

Так я и стою перед кассой несколько дней.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина — не помню какая по счёту

Нет, тема Есенина — это тема месяца.

— Руку убийц направил товарищ Троцкий?

— Без сомнения! Можно спорить о мотивах, первопричине, но, убежден, инициатива разобраться с "попутчиком" Есениным, который так и не встал в ряды поющих под дудочку большевиков пролеткультовских писателей и перешел в лагерь оппозиции, исходила от пламенного революционера. Троцкий был человеком злопамятным, не мог он простить Сергею Александровичу написанную в 1923 году "Страну негодяев" и комиссара Чекистова, диво как похожего на Льва Давидовича. Поводов для разборок хватало: когда-то Есенин ходил в левых эсерах, читал стихи императрице — уже этого достаточно…

Ходил в левых эсерах… Ну, это верно… Действительно, ходил в сафьяновом цилиндре и эсерах с меховой оторочкой.

Охуеть! Охуеть! (с)

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина — ещё, ещё

Чудесный, чудесный фильм. Там, в качестве периферийного героя бродит лысый упырь-патологоанатом. Это вам не "вы и убилис-с", это чёрный-квадрат-наше-кино.

Патологоанатом как глянул на посмертную фотографию (а милиционер и ждёт — что скажут "так его убили"), и рёк слово вещее. Не обманул лысый:

— Убили, — говорит труповед. — Точно, зарезали — чуть голову не отчекрыжили проволокой, прямо до позвонков. Ну а потом тупым предметом по голове били. А потом повесили. А, впрочем, видишь: вмятина — так это его застрелили. Сначала повесили, а потом застрелили… Ну, или — наоборот.

И чувствуется, добрый паталогоанатом на всё готов, всю правду сейчас выложит. Ну, почти всю. Потому что ясно же — Есенина перед всем этим безобразием сначала утопили. В Фонтанке.

Он ведь с самого начала пирожные есть не хотел.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2005

(обратно)

История про одну смерть

Поскольку сейчас многие вспоминают одного человека, я тоже напишу о нём. Мне не очень хочется толкаться среди людей, имеющих большее право, чем я на эти воспоминания.

Когда умирает великий человек, а человек этот был без сомнения великим, сразу начинается масса воспоминаний, выплывают мистические совпадения. Это происходит оттого, что очень много людей увлечено профессиональным и личным притяжением, множество человечьих путей изменяется в этом поле.

Почему-то мне казалось, что он похож на Святослава Рихтера (Это само по себе уже теперь требует объяснений) — но это естественная аналогия для наблюдателя издали.

Я лучше расскажу о другом — много лет назад, когда я занимался физикой, далёкой от прикладных задач, у меня был знакомый — большой учёный.

Это был человек немолодой, и многих его сверстников я чаще видел не на семинарах, а в виде увеличенной паспортной фотографии в вестибюле института. Однажды, после очередной внезапно-ожидаемой смерти, мы сидели в лаборатории.

И, слушая этого старика, я почувствовал раздражение. Это было раздражение чужоё смертью.

Потом, я видел у хозяйственников старого образца другое раздражение — их возмущали подчинённые, дезертировавшие с трудового фронта в могилу.

Здесь было другое.

Это было раздражение неправильностью мироздания. Старик сидел напротив меня и спокойно пил чай из чёрной внутри чашки — его не пугала смерть оппонента, он не примерял её на себя (он был слишком стар), но и не сокрушался — как сокрушаются близкие люди, знающие оборотную, личную сторону жизни умершего.

На похоронах этот старик стоял в задних рядах, и вот вернулся с холода. Теперь он, как и всегда, пил чай мелкими глотками, но было видно, что эта смерть его ужасно раздражает. Из мира выпала существенная деталь, и ни вернуть, ни заменить её невозможно.

И вот приходит раздражение, которое сильнее пафосных переживаний.

Теперь я понимаю, что он чувствовал.

Извините, если кого обидел.

08 ноября 2005

(обратно)

История… Опять об Есенина!

Началось! Началось! Подполковник милиции валяется на диване, и приходят к нему видения — прямо в комнате у него патологоанатомы кого-то свежуют. Приподнимается на кушетке подполковник смотрит хмуро и рассуждает о поддельных смертях.

А в это время Есенин, блистая безруковской попой, трахает Айседору, а за ними кто-то подглядывает — не то Зинаида Райх, не то Галина Бенеславская, не то приёмная айседорина дочь, а сзади к ней уже подходит некто, и такой там Дюренматт выходит, хоть всех несвятых наблюдающих выноси.

Но — щёлк-щёлк, кадр сменился, и Есенина позвали расстреливать несчастных по темницам… Блюмкин дал ему наган, говорит: стреляй в несчастных! Несчастные крестятся, переживают. А Есенин, хоть и встал в ряд расстрельной команды, как-то замешкался (в этот момент я отпил, и не понял — солгал рязанский поэт в стихах или — нет. Вроде так и не дострелил несчастных, хоть его Блюмкин и уговаривал —)

А вот и… неужто…

Кого ебёт Мариенгоф? Прямо не Мариенгоф, а чужое горе!

А вот Есенин бежит по анфиладе дворцовых зал с изменившимся лицом и одновременно играет на гармони. Следом за ним — несчастная Айседора. Остановился Есенин, начал было произносить Большой Петровский загиб — но видит — баба дура, в русской матершине не разумеет. Плюнул, и принялся слушать граммофон. Послушал Шаляпина в граммофоне и успокоился. Заплакал.

Щёлк-щёлк: чекисты на службу пришли, задумались. Один говорит: "Можно ведь было целое дело по типу гумилёвского провернуть! Контрреволюционная организация поэтов"…

— Хуй, — говорит им начальник. — Завалили работу. Надо по-другому делать. Денег у нас нет, но вы поедете следом за Есениным и Айседорой. "Месс-мэнд" читали?

Щёлк-щёлк, а за кадром и говорят: всё дело в том, что Есенина масоны-ГПУшники хотели по делу русских фашистов привлечь. А он ведь не фашист, а только сочувствующий.

А я ещё хотел про конкурс фантастов "Рваная грелка" написать! Дурачина! Вот где искусство! Вот она, чистая беспримесная радость. Вот где мимесис всех одолел!

Извините, если кого обидел.

08 ноября 2005

(обратно)

История… история… ну, как вы думаете, про что?

Вести с полей: началось! Началось!

Но прежде я скажу другое. Глядя на то, как суетятся герои сериала, я внезапно понял, что фокус этого сериала в том, что время в нём скручено, как мочала — всё началось с чёрных бархатных петлиц с буквами Г.П.У., которые носят все главные негодяи. Нужды нет, что эти петлицы появились на форме политуправления годом позже (понятно, что можно было попросить гримёра написать на лбу у некоторых персонажей "Кровавая Гэбня", но буковок много и лучше всё-таки на петлицах.

Однако потом я понял, что всё дело именно в том, что время там спрессовано и немного помято — потому что некоторые события происходят позже, другие удивительно загодя, то Блок позже помрёт, то Айседора из-за угла выскочит — это напоминает теперь уже не так известный фильм Абуладзе "Покаяние", где всё время выскакивали чекисты в латах.

Причём в есенинском сюжете времена не только мнутся, но и сталкиваются — Бенеславская предъявляет ГПУшникам удостоверение сотрудника ВЧК — это звучит примерно так же, как если бы ФСБшники проверяли документы на улице, а им показали бы удостоверение с надписью "КГБ при СМ СССР".

Да, тут пришёл Троцкий, и прогуливаясь по Кремлю, начал Блюмкину жаловаться — что у Есенина-то родина есть, и она — вся Россия. А у Блюмкина — одна Одесса. А уж у него, у Льва Давыдовича… И тут же главкомвоенмор отломал ветку с дерева, в сердцах хряснул об колено и заплакал. Так что пенсне у него сразу льдом покрылось.

Но и Есенин в Европе не рад — прошла любовь, завяли помидоры. Дункан топится на итальянском взморье, да так, что даже чекисты в чёрных костюмах и котелках из пляжного песка выкопались и — ну глядеть. Потому что — смерть в Венеции, мальчик-пастушок, все дела…

Есенин всех спас, сел в гондолу, взял гармонь да запел про Стеньку Разина. Плывёт гондола, звучит над каналами русская песня, Айседора несётся вслед по мокрым веницианским бордюрам и поребрикам… Хорошо!

Ну ладно — привезли в Америку, там сплошные жиды, на пол жевачкой не плюнешь — потребуют поднять. Перевели монолог Хлопуши на идиш, но душа у Есенина евреев всё равно не принимает. Да они ещё и жену у него выебали. Без спроса.

О! Да тут такое началось!.. Сплошной еврейский заговор. Да и в 1985 году не лучше — подполковника начали пасти. На чудесном антикварном "Москвиче-412".

Извините, если кого обидел.

09 ноября 2005

(обратно)

История… а хрен вам про Безрукова! Его франкмасонские чекисты из программы на неделе исключили

Так вот — про Есенина я всё же скажу.

Мне кажется, что основным мотором его популярности сред блатных является сентиментальность.

Мужчины ужасно любят себя жалеть, а тут им представляется уникальная форма этой жалости.

Напился и пожалел себя — соотнеся со стихами. Стихи хорошие? А? Хорошие, Веничка, очень хорошие стихи — это всякий скажет. И я скажу.

А вот жалеть себя очень хочется, оттого что жизнь жёстче, всех денег не заработаешь, etc.

И вот тебе подносят стакан сентиментальности — не палёный стакан Владимирского централа. не липкое пойло Бальмонта, не Асадова какого в грязной санаторной чашке. Не Шевчука в пластиковом стакане образца ранней перестройки. Тебе Есенина дали — пей, сука. Он ведь как кристалльно чистый самогон, без сивухи и мутности, потому что таланта в нём, как спирта в хорошем самогоне — больше чем человека. Пей, урод.

А вообще-то я хотел рассказать про конкурс фантастического рассказа "Рваная Грелка". Я им ужасно заинтересовался, потому что это — уникальный лабораторный опыт эволюции литературного сообщества (и бесплатный, что важно). При этом мне очень интересно, как это сделано — ср. "Как сделана "Шинель" Гоголя" (с). Не на уровне метафоры (в этом смысле мне было совершенно неинтересно), а в смысле взаимодействия с аудиторией. Это десятый конкурс. и я считаю, что Грелка совершенно чудесно отметила свой юбилей, да.

Извините, если кого обидел.

10 ноября 2005

(обратно)

История про Ройзмана

На самом деле, конечно, это история про Есенина. Это такое прикладное упражнение в источниковедении — потому что в сериале Безруковых многое взято из этих воспоминаний. Их автор Есенина боготворит, и то и дело защищает от нападок (или слишком откровенный воспоминаний) других имажинистов.

Он, правда, тоже не сомневается, в самоубийстве. Вот Ройзман пишет: "Я спросил, чем, собственно, болен Сергей. Доктор объяснил, что профессор Ганнушкин поставил точный, проверенный на больном диагноз: Есенин страдает ярко выраженной меланхолией.

Впоследствии я узнал, что в переводе с греческого это слово значит — «черная желчь», которой древнегреческие врачи объясняли возникновение этой болезни. Меланхолия — психическое расстройство, которому сопутствует постоянное тоскливое настроение. Поэтому любые размышления больного протекают как бы окрашенными в черный цвет. Очень часто появляются бредовые идеи, особенно касающиеся самообвинения в поступках, о которых другой человек и не вспоминает. Но самое опасное это то, что меланхоликов типа Есенина мучает навязчивая мысль о самоубийстве. Естественно, все это усиливается во время одиночества.

Однако я хочу предостеречь читателя от тех мемуаристов, которые пишут, что Есенин неоднократно покушался на самоубийство. Если бы так было, про это, безусловно, знали бы сестры Есенина Катя и Шура, Галя Бениславская, Вася Наседкин. Это стало бы известно мне и другим.

Нет! Покушение на самоубийство в «Англетере», подстегнутое одиночеством, было единственным и трагическим. Предостерегаю читателя и от тех мемуаристов, которые приписывают решение Сергея покончить с собой тому, что он попал в пятый номер «Англетера», где несколько лет назад жил вместе с Дункан. Вот, дескать, пробудившаяся тоска по Изадоре и дала толчок к его погибельному шагу. Но, во-первых, известно, что Дункан и Есенина очень быстро перевели в другой номер, потому что пятый оказался очень холодным.^[41] А, во-вторых, после приезда из-за границы у Есенина от чувства к Изадоре ничего не осталось. Иначе мы прочитали бы о ней в его стихах».^[42]

И вот рассудительный человек начинает думать — вот, если психопатического человека поселить в номер, в котором он уже несколько лет назад жил с женой — что будет? Стимул или не стимул.

И, в общем-то, рассудительный человек должен сказать — что чувство к женщине может оказаться не при чём, хватит одного воспоминания о прошлом счастье. Нужно для этого воспоминания жить в номере долго, или хватит пары дней, а то и одного? И это совершенно непонятно.

Но хитрый спорщик выхватывает из Ройзмана цитату — не из этого места, так из какого другого. Хрясь! — тебе по мордасам. А ещё лучше цитату обобщить — сказать, что Ройзман доказал, что суицидальных мотивов в жизни Есенина не было, и доказал, что Есенин не мог повесится с тоски в Англетере.

Спорщика этого я придумал. Но дальше начинается самое интересное.

Потому что грамотный спорщик в ответ тому, первому — хрясь! — в ответ цитатой в нос. Дескать, братан, да что ты Ройзману веришь, он в этом же тексте вот что пишет: «Но всех разнузданней и подлей по адресу Есенина неслась брань мистика-декадента Д. Мережковского и его жены-ницшеанки 3. Гиппиус: «Альфонс, пьяница, большевик».^[43] Эти супруги, эмигрировавшие в начале революции, питались крохами не только со стола врага Советской власти Бориса Савинкова, но и не брезговали по дачками, получаемыми от главарей фашизма.

Вот что сказал о них И. А. Бунин Константину Симонову: «Они с Мережковским служили немцам, но до этого они оба служили еще итальянцам, успели побывать на содержании у Муссолини, и я это прекрасно знаю».^[44]

Да ты офигел, братан, чё ты мне суёшь — скажет спорщик и будет прав. Дело в том, что информация для честного обывателя-неспециалиста давно избыточна.

А кому верить — всё равно неясно. Ведь обыватель не полезет в архивы, не знаком он с очевидцами. Он имеет дело с тем, что называется открытый публике источник.

Тут до паранойи недалеко — я вот могу поставить эксперимент: мне будут доказывать, что американцы были на луне, а я буду говорить, что — нет. В ход пойдут крестики на фотографиях и пластмассовый флаг. В ход пойдут загадочные смерти (смерть всегда загадочна, нет?) американских астронавтов и инженеров. Всё сгодится.

Но более сгодится тривиальная паранойя.

— А отчего нет ссылки на номер описи и листов в архивном деле? Ах есть? Да вы забыли, что у нас с архивами творилось. Документы? Подделаны! Акты? Фальшивка! Воспоминания? Эге, дорогой товарищ, разве вы не знаете, что все мемуары проходили цензуру, и всё их них вырезалось? А чо не вырезалось, подвергалось самоцензуре. Чёрт с ней, с Луной — воспоминатели о Есенине ли, о ком другом, всегда тянут одеяло на себя, у них особая аберрация зрения, приближающая их к герою. Они оттирают локтями других, додумывают происшедшее, и то и дело кричат «Я здесь! Я здесь!».

От этого у спорщиков идёт голова кругом.

И вот — рассудительный человек, не филолог, не историк, который честно крутит днём гайку на заводе, или весь день честно пьёт кофе в офисе, встаёт перед проблемой — что ему делать? Как сделать вывод?

Извините, если кого обидел.

11 ноября 2005

(обратно)

История про Наседкина

А то ведь начнёшь читать Наседкина — это между прочим, шурин Есенина, поэт и писатель, если кого интересует: (1894–1940).

И вот С. В. Шумитхин в комментриях к сборнику воспоминаний приводит цитату из Наседкина: "Идеальным, законченным типом человека Есенин считал Троцкого" со сноской — Наседкин Василий Федорович. Последний год Есенина. — М.:. «Никитинские субботники», 1927, с.35.

Было переиздание этой книги: Наседкин В.Ф. Последний год Есенина. — Челябинск: Форум-издат, 1992.–38 с.

Есть выложенная здесь публикация, по изданию "Воспоминания о Сергее Есенине" — М.: «Московский рабочий», 1965. и печатаются по тексту, подготовленному для сборника женой Наседкина — Е. А. Есениной.

Но помилуйте, никакого Троцкого в 1965 году нет, да и не может быть (хотя есть, есть место, около гипотетической 35 страницы, где он мог бы упоминаться).

И что делает честный обыватель внутри этого безумия? То есть, когда он понимает, что получает огромное количество утверждений с разных сторон, но и в пределах одной ссылки написано разное?

Хряснут тебя по мордасам ссылкой — а ты им в ответ — той же. Но из другого издания.

Честный обыватель понимает, что мир мудр, хотя и жесток — потому что в нём живут подосиновики. Подосиновик замечательный гриб — при консервировании он будет упругим и плотным. Он будет чуть пружинить на вилке. Это не текучая жидкость маслят, не гномский народец опят. Это здесь вам не тут. Это подосиновик, гриб в оранжевом берете министерства по черезвычйности, родственник вампироборческого дерева. Того великого дерева, чей язык так в чести у переводчиков. Главное только — не переложить уксуса.

Извините, если кого обидел.

12 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 185

Приснилось, что мне подарили климатический аппарат. Это был коричневая усечённая пирамидка (величиной с торт средних размеров), крепившаяся на потолок. Зачем это устройство мне — совершенно было непонятно. Но я всё-таки привинтил его вместо люстры. Через пару дней аппарат начал шалить — то стены инеем покроются, то струи дождя повсюду потекут. Пришли друзья и принесли такую же по форме пирамидку, только крохотную. Приставили к первой. Прилип магнитик, две пирамидки висят на потолке — оказалось, что вторая — что-то вроде радиомодема.

И вся эта совокупная штуковина спрашивает: "Готова закачать обновления из международной сети Интернет и переустановить систему. Только скажите, лицензионная ли у вас версия программы?". Тут мои друзья поскучнели, потому что, по глазам их читалось, что слово "лицензионный" для них нехорошее, ругательное.

— Что делать? — спрашиваю. — Скажем правду — а ну как ебанёт эта штука, костей не соберём.

Те не отвечают, и только на меня смотрят. Видно, что считают при этом меня виноватым — если б я терпел дожди и иней, не выёживался, всё бы хорошо было.

Так и непонятно, что за кнопку я там нажал — но что-то нажал. Определённо нажал.

Извините, если кого обидел.

12 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 186

В наказание за грехи у меня заболело горло. Я засопливел и проч.

Лег вздремнуть, и в наказание за другие грехи мне приснился имажинист Кусиков. Вернее, я ездил по свету, и Кусиков толокся на каждом углу — в какую-то французкую деревушку я заезжал — и там был Кусиков.

При этом настоящий Кусиков (не из сна) действительно жил в St. Etienne de Chigny, где-то на Луаре.

При этом мы приезжаем к нему чуть ли не с Маквеем, про которого (настоящего) я знаю историю, что он всем ещё не умершим имажинистам разослал прельстительные письма. Ройзману он написал — "Я читал ваши воспоминания с большим интересом, и для меня была бы большая честь встретиться с Вами, чтобы поговорить о Вашем знакомстве с великим поэтом…". Ройзман ужасно возгордился, и всем ставил это в пример, да только Маквей это всем написал.

Во сне Маквей то проявляется, то нет, мы все знаем, что случилась одна странная история с письмом Есенина, которое то ли спиздили у Кусикова, то ли — нет. Я-то знаю, потому что накануне читал об этом статью, а вот персонажи сна — оттого, что всё произошло у них на глазах. Но надо ли мне скрывать своё знание?

В результате мне всё это надоело, и я куда-то уехал — на Мальцевский рынок наверное.

Извините, если кого обидел.

12 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 187

Болею. Хотя вот только что ходил на день рождения, где одному хорошему человеку подарили множество всяких штуковин.

Поэтому во сне я оказался на каком-то празднике, что-то вроде моего дня рождения, который, впрочем, отмечался в каком-то офисе. Офис огромный, построенный по американской системе — множество столов в одной огромной зале.

Натурально, пьянка — поздравляют, дарят подарок.

Этот подарок — Карманный Компьютер, удивительно похожий на робота-трансформера. Фотографирует, звонит по телефону, проэцирует кино на стенку, принимает электронную почту, даёт бестолковые советы. Дальше в сне наступает провал — подразумевается, что я поехал домой, но на утро я обнаруживаю, что забыл подарок в этом офисе.

Возвращаюсь обратно, каким-то образом проникаю внутрь. Нахожу место былой пьянки — несколько предметов, составляющих этот безумный аппарат лежат на столе, среди чьих-то деловых бумаг, степплеров и дыроколов. Я ощущаю странное родство этой техники — бюро, всякие бумагогрызы, картоноскрепители, папки-головотяпки, файлы-профайлы. Дырокол похож на компьютер.

Я собираю свой подарок и ищу недостающее. За этим знаятием меня застаёт какая-то женщина — видимо технический сотрудник. Она резонно спрашивает, что я тут делаю — в ответ я начинаю мямлить (Понятно, чо это очень сомнительная позиция — рыться в бумагах на чужом столе. Вместо ответа я нажимаю большую кнопку на непонятном аппарате.

Оказывается, это гигантский пылесос (он не входит в комплект компьютера), зато работает с таким грохотом, что ничего понять невозможно.

Меня принимают за уборщика, грозят пальцем, чтобы не шалил — и я незаметно убираюсь. Одно непонятно — собрал ли я подарок, как пазл — целиком.

Извините, если кого обидел.

13 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 188

Пополоскал горло, завернулся в одеяло и увидел сон.

В этом сне я поехал на банковский семинар в какую-то европейскую страну — в какую, непонятно. Ясно, что весь этот семинар мне не интересен, а просто хочется сидеть за столиком открытого кафе и кормить уток, бросая хлебный мякиш через парапет.

У меня есть несколько новых знакомых в этом сне — Успешная Девушка, что занимается кредитами, Уверенный Менеджер — спортивного вида, и Менее Уверенный Менеджер — пухлый коротышка.

Мы отправляемся гулять по городу вчетвером, начав путешествие именно с ресторана на озере. На афише я вижу, что на одной из площадей заезжий Копперфильд будет производить эксперимент с памятником. Я с трудом разбираю смысл, потому что dreidimensional это ещё и в каком-то смысле стереоскопический — в общем, с размерностью памятника что-то собираются сделать.

Мы сворачиваем с набережной и по тихим улочкам приходим на площадь.

Посередине её действительно стоит памятник Ленину — и тут я понимаю, что это именно Австрия. Во всех других странах, где стояли Советские войска, памятники уже сняли, и только рачительные австрийцы сохранили некоторые из них. [так я рассуждаю во сне].

Действительно, вокруг памятника стоят зеваки — правда, немногочисленные. Ленин, скособочившись, хмуро смотрит на происходящее. Мы с коллегами переговариваемся, и решаем, что Ленин просто исчезнет.

— А ведь это тонна бронзы, замечает Успешный Менеджер, — и в этом-то и заключается весь фокус.

Вдруг на площадь, будто в начале знаменитого романа Грина, выезжает повозка с белым полотняным верхом. Оттуда выбирается человек в одежде и подходит к металлической фигуре.

Я пристально смотрю на Ленина, который действительно начиняет менять цвет [но тут сон прерывается и возобновляется с другого места].

Мы с коллегами сидим в кафе — одна стенка в нём из стекла. Мягкий осенний свет, свет поздней осени ложится на столики. Я думаю о своём, то есть о том, что я уже вовлечён в круговорот тайных дел — и всё из-за этого памятника.

Коллеги мои говорят о чём-то, потом назревает почти есенинский скандал, напившиеся менеджеры пытаются задирать арабов, но выходит это довольно вяло. Я ухожу искать туалет — по длинному коридору, мимо белых дверей. Всё очень чисто, светло, но в крохотном туалете-таки кто-то ебётся.

Я нахожу место для курения и набиваю трубку. Дверь внезапно открывается, и мимо меня проходит тот самый Копперфильд, лихо мне подмигнув.

Когда я, наконец, возвращаюсь, то коллег моих след простыл. В таких случаях мне всегда интересно, что со счётом — но бармен машет рукой — bezahlt, и я выхожу вон.

Там меня поджидает Копперфильд.

Извините, если кого обидел.

13 ноября 2005

(обратно)

История про Есенина на Родине

Тут ведь какое дело — русского писателя легко отличить от нерусского. Надо в руки ему косу дать. Начнёт косить — русский писатель, а уж там с бородой или нет, потом разберём.

А вот посмотрит в недоумении на инструмент — это негритянский какой внук, или вовсе Пастернак-предатель.

Ладно. Можно ещё контрольный вопрос (это если пароль забыл). Только вместо дурацких "имя вашего домашнего животного", есть настоящее: надо на гармони сыграть.

Если русской гармонии не знаешь — пшёл вон.

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2005

(обратно)

История про швейные машинки

Кто о чём, а я — опять о Есенине. Один из самых симпатичных персонажей в этом сериале — швейный фабрикант Зингер. Зря мы у него фабрику в Подольске отобрали. К тому же он, как известно нам из другого фильма, вставил пистон американцам, убил ихнего адмирала и чуть не захватил линкор "Миссури".

Надо сказать, что все персонажи похожи на зингеровские машинки — у них даже похмелья не бывает. Вот, скажем, Есенин, чего только на утро не выделывает.

Извините, если кого обидел.

15 ноября 2005

(обратно)

История про толстые журналы. Ну, и про Есенина, конечно

Ну, началось, началось! Есенин снова с нами, с Троцким встретился.

Я вот только не разглядел, что за знак слева от ордена Боевого Красного Знамени у Троцкого на френче. Если кто видел, расскажите мне пожалуйста. Очень похож на знак "Почётному чекисту", который на Троцком совершенно невозможен.

Кстати, я заметил, что пласт цитирования сменился — тут почти текстуальные совпадения с книгой Станислава и Сергея Куняевых. Жизнь Есенина. Снова выплыли годы из мрака… — М.: Центрполиграф, 2001. - 602 с. А, если кого интересует первоисточник куняевского текста — так это всё те же воспоминания Матвея Ройзмана Op. cit. 427. (В романе Мариенгофа эта, многократно рассказывавшаяся самим Есениным, история тоже присутствует)

Пока я об этом рассуждал, Есенин уже сплясал танго в кабаке и совершенно неприлично ведёт себя в гостях у Бениславской.

Совершенно неприлично.

У девушки переночевал, да пальцем не тронул — он просто садист какой-то.

Она аж полы с утра помыла — в совершенном остервенении.

А потом пошёл на диспут — с Маяковским ругаться. Кто за трибуной, понять не могу. Не Шенгели ли?

Ну, натурально, два поэта стали наперебой читать стихи. Один — про похеренный закон Адама и Евы, другой прости, чтобы под иконами умирать положили. И всё такое прочее.

Но Есенин был хитрый — пока Маяковсий быковал, папиросу смолил и на есенинские стихи обзывался в окружении поклонников, Есенин — цап! — выбрал в толпе тётьку, схватил её в охапку, а та уже и бормочет — не люблю я Маяковского и площадную поэзию, мне больше лирика по душе. Ну это кто бы сомневался. Она его полюбила ещё когда он бригадиром был.

В "Мерседесах" ездил, да братву шампанским поил.

Умеют женщины выбирать всё-таки.

Извините, если кого обидел.

15 ноября 2005

(обратно)

История про дупла

Какой-то московский лесопарковый человек говорит сейчас в телевизоре:

— Дупла сконструированы на основании научных разработок и размеров наших филинов.

Показывают и сами дупла.

Ничего себе.

Дупла.

Для филинов, да.

Извините, если кого обидел.

16 ноября 2005

(обратно)

История про музыку. (Все поют)

А Есенин-то моет полы в кабаке, потому что расплатиться не может. Притащили домой к Бениславской — нет, всё-таки, ненормальная тётка. Сразу видно — нерусь. С пьяным мужиком уже который год, а обращаться с бесчувственным телом не умеет совершенно.

Оп-паньки… А это, меду прочим, белочка к поэту пришла. Чистой воды белочка, а не хрен моржовый в плаще и цилиндре, что у него сейчас перед глазами.

Причём белочка списана прямо будто с конспекта у клиницистов. Третий курс, первая пересдача.

Белочка хрусь-хрусь, как ударник доли отбивает — тут и помолвка с Толстой с шестой цифры. Там известные люди сидят, Толстой с портретов морщится. Правда Пильняк только рот открыл, как его Есенин мигом на место поставил. Потом сел между двух гармонистов, а они ему "Реквием" Моцарта наяривают — с двух-то сторон.

Сами уже взмолились: "Сергей, говорят, Александрович, мы ж весь вечер эту тягомотину ебеним! Побойтесь Бога, у вас же помолвка, а не похороны!"…

А Есенин им говорит: "Нет, жарьте! Страсть как люблю этого сумрачного гения!" — и, весь в слезах, сидит между двумя гармониями, как между двумя динамиками. (Они и вправду похожи, честно говоря).

А в далёком и от этого, и от нашего времени переломном 1985 году следователь между тем начал думать, об убийстве. Не Бенеславская ли Галина сама наняла киллеров — туда-сюда, товарищи по Конторе, что ж не грохнуть по знакомству?

Кстати, и Блюмкин тут сгустился…

Между делом замечу — выходит так, что есть компания актёров, что кочуют из фильма в фильм, как шумная топа цыган — и Куценко на коне с расшитой уздечкой. Точто так же, как я когда-то узнавал такой типаж, как "фильм Эйрамджана" по колоде бессменных актёров.

В 1924 году уже показывают муки творчества — прямо наслаждение для офисных работников. Есенин сидит в костюме, при галстуке, творит. Лицо одухотворённое, сам чистый, выбритый — как вербный херувим. От оно как работать надо! И кофеварки даже рядом не наблюдается, а здоровье — пышет! Лампа светит! Самописка чирик-чирик. Красота!

Написал, пошёл к начальству — сел за стол перед Сергеем Мироновичем Кировым, заглянул ему в глаза, приобнял и говорит: "Шаганэ ты моя Шаганэ". Тот малость, прихуел, да поздно. Тем более, Есенина с другой стороны обнял грузин и запел Сулико ты моё, Сулико".

Все обнимают всех, впору крикнуть, как неудачнику в групповухе — уже два раза дал, а никак не кончу, а со всех сторон шепчут: "Коба за нас, мочи Лейбу, иди к нам Есенин", говорят.

Один печальный Блюмкин плачет в ресторане, рукояткой маузера слёзы вытирает. Плачет он оттого что ускользает Есенин из троцкистских лап. В этом общественном безумии несколько персонажей навязчивым мимоходом рассказали про телеграмму Каменева — не напрасно я раньше ставку сделал, что она будет причиной смерти Есенина.

Умер от телеграммы — да.

Нет, лучше — скончался телеграммой.

Кстати, мне тут подкинули ссылочку. Это всё отрадно, конечно, но я не нашёл ссылки на то, кто этих блох ловил. Меня только немного смущает то, что список ошибок у них как-то не авторизован. Вовсе не от того, что я тоже их выкладывал в режиме реального времени (Конечно же, должна найтись сотня вменяемых людей, что делала тоже самое), но вот как-то авторство некоторых едких комментариев, по-моему принадлежит tarlith, и мне хотелось бы это отметить.

Извините, если кого обидел.

16 ноября 2005

(обратно)

История про яйца. Ну и про Есенина немного

Снова пришёл к нам Есенин. Вернее, приехал — на поезде, причём там зашёл в вагон-ресторан, будучи в сумрачном состоянии (когда хочешь догнаться, всегда находишься в сумеречном состоянии — это и я заметил, и Городецкого спросить можно было) и начал искать везде яйца.

— Нет яиц, везде морды, — бормочет и заглядывает под скатерти.

Нехорошо это кончилось, нехорошо. Да и братва есенинская оказалась мелковата — им бы встать на вокзале, пложили руки одна на другую, как бывало, вынуть стволы… Понимаю.

А эти только кривляются, а шпалера ни у кого нет.

В 1985 году, меж тем, следователь пришёл в церковь, и потомственный батюшка ему говорит, что дед его Есенина отпевал. Знал, значит, Главную Правду. Да и Кот Матроскин в бане сидит, парится — и про Блюмкина с Троцким вещает. Там, в бане, следователь Матроскину лекцию прочитал про русскую литературу, с тоской и болью сказал:

— И не стал бы он, Лёша, врать про "Беломорканал", и про коллективизацию…

И ещё одного рака — цап! — к пиву. А потом закурил — нервно, с надрывом.

А в 1924 году — Лубянка, больше похожая на Британский музей. Вездё золотые обрезы книг, да резное дерево. Дзержинский вышел — похож, правда. не на поляка, а на Тарасу Бульбу. Принимают Есенина отчего-то в пустой зале, без единого предмета мебели. Камины, красное дерево — будто особняк Морозова, а не страховое общество "Россия". А Дзержинский Есенину говорит строго: "Ты, Есенин, заболел, так полечися". Всё это удивительно похоже на встречу с Чёрной Королевой — только Дзержинский даже не обжёгся, когда спичку из пальцев Есенина вынимал. Тут, оказывается, что и Фрунзе в больничке лежит. Не успел Есенин рта открыть, как Фрунзе тут же зарезали.

Тогда Есенин приходит в Госиздат к Анне Абрамовне и, давясь словами, говорит:

— Охуеть! Охуеть! Зарезали!

Но договорить ему не дали, потому что Анна Абрамовна была жутко внезапная, вся такая противоречивая, и тут же набросилась на Есенина и изнасиловала его. Чтобы не нёс политически невыдержанных речей. Кстати, Анна Абрамовна потом стала женой Бруно Ясенского. Когда его вывели в расход, её сразу же подгребли, правда, пожевали, да выплюнули.

Отряхнулся Есенин, пришёл домой, нарисовал на себе усы, да пустился в бурке плясать, кинжалы да кальяны дарить, а ему уж повесточку несут.

Всюду неприятности, белочка уже на плече сидит, скорлупа от орешков за шиворот Есениу сыплется. Что не задумает Есенин — ничего не выходит. Хотел, скажем, детей накормить, привёл на вокзал, к наркоматскому вагону, да по привычке побил там стёкла. Сразу же Кровавые Чекисты беспризорника застрелили… Показали своё лицо — про них-товсе забыли, тут они о себе и напомнили. Есенин принёс беспризорника в больничку, а тот уже неживой, да ещё и чистенький как ангелочек. И больничный сквозняк колышет его красиво постриженные волосы.

Тут пришли с обыском, и тёща сдала Есенина с потрохами — идите, говорит, в Ганнушкина, и володейте этим мерзавцем. А чего им володеть-то — там вокруг Есенина Пушкин бегает, Дзержинский с Троцким, даже Сталин с трубкой прибежал. Одно слово — сумасшедший дом.

Извините, если кого обидел.

17 ноября 2005

(обратно)

История про семью. Ну, и немного про Есенина

Вот и настал последний день.

Сегодня Есенина убьют.

Меня, правда, в связи с этим другое тревожит — как все уже знают, этот сериал — семейный подряд. Все в кадре. И жена, и отец, и прочие родственники. Дружбаны опять же сбежались, подруги по прежним фильмам.

Мне рассказали, что даже имя актёр получил в честь Есенина.

Говорят так же, что там, в семье, целый культ поэта.

Если это так, то я серьёзно боюсь сегодняшней серии. Не имеем ли мы дело с документальным кино, то есть, с настоящим вживанием в образ.

Не обступит ли актёра толпа домочадцев, до времени притворявшаяся съёмочной группой, не ёбнут ли его канделябром в лоб (со слезами на глазах, разумеется, но ведь так надо) — и не потащат к трубе парового отопления.

Напрасно будет кричать актёр про Россию и жидов, напрасно он будет звать на помощь — вольют ему в раскрытый от ужаса рот бутылку водки, и он затихнет.

Дёрнут родственники его за ноги для верности, выйдут на воздух, на Певческий мост и заплачут.

А потом позовут штатного фотографа Ниппель… Наппель… не важно — для съёмок трупа. Кликнут и скульптора с гипсом для снятия маски.

И круг замкнётся.

Вот чего я боюсь.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2005

(обратно)

История про оптимизм

Знаете, что мне внушает оптимизм?

Не знаете? Так это то, что все последние посты про Есенина собрали меньше комментариев, чем короткая история про московских деятелей лесопаркового хозяйства, что сопя, делают дупла для филинов.

Я вообще в такие минуты очень люблю мир. В нашем мире, полном халтуры и мерзости, в мире упырей и политических мерзавцев сидят лесники и мастерят дупла для филинов. Очень были озабочены дуплами, рассказывают об этом хмуро, без веселья.

Потому что непонятно, хорошие ли выйдут дупла, понравятся ли филинам — и заспорили о дуплах люди, а не о том, как именно Есенина убили.

История с дуплами на минуту примирила меня с действительностью.

А ведь история с Есениным очень показательна, и говорит о человечестве не очень хорошо.

Однажды я писал рецензию на огромный справочник по астрономии. В этой книге, в частности говорилось: «Мистическое истолкование природы НЛО тесно смыкается с психологическим. Согласно последнему, «летающие тарелки» — проявление неких свойств массового сознания. Неизвестно, существуют НЛО в реальности или являются галлюцинациями, но большинство людей с интересом и доверием встречают сообщения о пришельцах.

Та готовность, с которой некоторые люди согласны признать «летающую тарелку» даже в обычной Луне, свидетельствует о том, что они подсознательно хотят встречи с НЛО. Доказательств возможности массового гипноза множество: инквизиция, средневековая всенародная охота на «ведьм» тоталитарные режимы XX в. Знаменитый психолог и психиатр Карл Юнг называл «летающие тарелки» «узорами» беспричинного первобытного страха, обитающего в глубинах подсознания и находящего выход в таинственных видениях».

Меня это заинтересовало, и я пришёл к своему другу в ГАИШ. Оказалось, что действительно, полетит вверх очередная жестянка с героями, объявят в газетах — сразу же наступает великий час НЛО. Появится на экране маленький и ушастый, забормочет: "Да пребудет с вами сила!" — и действительно, с новой силой засуетятся наблюдатели. Повиснут на телефонах, глядя в небо.

Но есть и другая теория — о том, что конспирологическое и необычайное плодится в критические моменты истории. Говорят, что дело не в космической гонке, а во войне во Вьетнам, а обилие уфологов в 1989-91 это уж понятно что — конец мечте, страну проебали.

Поэтому я очень тревожился — может, вся эта конспирология знак мне — хватай мешки, вокзал отходит. Приближается мор и глад, грипп летит на птичьих перьях, а так же гражданская война с последующим отделением Татарстана.

Но нет, про филинов людям интереснее.

Это мне очень нравится.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2005

(обратно)

История про конец

Поставил я водки на стол и принялся про Есенина смотреть.

А там коммунисты суетятся, Бениславская вдрызг напилась, Есенин набил морду Кручёных. Собирается в Питер.

Одна Анна Адамовна хранит спокойствие — недаром жена чекиста.

Надо водки выпить.

А тут дела творятся — горше редьки. В "Англетер" пришёл Эрлих и спиздил у Есенина наган. Вот беда-то какая.

А тут и Блюмкин в кожаном пальто, что Штирлиц твой в номер входит.

Есенину делать уже нечего — начал на гармонике играть.

Тут и драка! Есенин, ка настоящий русский человек начал драться гармонью. У всех оружие выбил, чуть не спасся — но тут его канделябром приложили. Слово-то какое — канделябр… Сразу видно — не русское. Ну, и, натурально, хрипы и крики:

— Есенин! А, Есенин? Ты меня слышишь?

Есенин:

— Ох, слышу, да плохо.

Блюмкин:

— Ты, брат, не горюй. Мы сейчас тебя удавим. Постой!.. Вот… Вот… Вот…

Первый чекист:

— Вот сюда, вот еще! Так! Так! Так! Ну-ка еще… Ну, теперь готово!

Блюмкин:

— Теперь готово!

Второй чекист:

— Господи, благослови!

Пиздец! А в 1985 году грохнули милицейского подполковника! Убили полковника, как будто половником, убили и этого, по форме одетого… И архивистка не узнает, и у кино обледенеет, и будет карточка пылиться… Я же говорил "Цареубийца" Шахназрова в полном объёме.

И здесь героя моего, в минуту, злую для него, читатель, мы теперь оставим, надолго… навсегда. За ним довольно мы путем одним бродили по свету. Поздравим друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора!

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2005

(обратно)

История про телеграмму

Я понял в чём дело — чекисты искали Главную Телеграмму.

Ту самую, которую много раз потом приносили разным людям.

Стучали в семь утра в дверь:

— Откройте, телеграмма!

А Есенин до последнего стоял, только через мой труп говорил.

Отняли они телеграмму, и начался Красный Террор.

А не спиздил бы Эрлих есенинский наган — никакого террора бы не было. Вот.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2005

(обратно)

История про Ферма (новая)

Ёпта! Новый доказатель теоремы Ферма явился — белорусский студент Лещинский.

— Отдали в Белорусскую академию наук. Ищут ошибки и не находят — говорит доцент кафедры.

Извините, если кого обидел.

19 ноября 2005

(обратно)

История про высокое призвание литературы и искусства

Я редко озадачиваю читателей просьбами, но вот что хотел попросить.

Нет ли у кого книги

Хрущев Н.С. Высокое призвание литературы и искусства. М.: Правда, 1963. - 248 с.

Можно на время, причём в любом случае я обязуюсь подарить за это каких-нибудь интересных печатных изданий не на время, а навсегда.

Если вы знаете, где в Сети могут быть выложены отдельно фрагменты этой книги (там собраны речи Хрущёва начиная с тридцатых годов — и понятное дело, до 1964), то я тоже буду премного благодарен.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2005

(обратно)

История про Украину. (I)

Я думаю, что сейчас начнут вспоминать Оранжевую революцию.

Это, кстати, какое-то скотское свойство цивилизации — вспоминать о чём-то принято только во время юбилеев. Это мня всегда раздражало, как адепта покойников — ведь не напечатаешь текст об истлевшем хорошем человеке (равно, как и мерзавце) если календарь не показал по этому поводу круглую дату.

Так вот, Оранжевая революция для меня была очень интересным опытом и позволила сформулировать для себя несколько очень важных мыслей, выходящих за рамки конкретного политического события — при том, что я сиде как сыч на своих тверских-ямских.

Тут ключевые слова "для себя" — потому что у меня были свои отношения с городом Киевом. Причём я проживал в матери городов русских, славном Киеве ровно два раза.

Первый и единственный раз до весны этого года был я в Киеве на чернобыльские денёчки — девятнадцать лет назад. Уже дозиметр ДП-5б, наверное, сняли с вооружения, да и что там — если бы я завёл роман тогда, то его ощутимый результат, как говорил один мой друг "вполне е. омым".

Киевляне спросили меня, сильно ли изменился город. Я отвечал, что я не узнаю вообще ничего. Этот город был вообще другим — и только мой небесный патрон всё так же хмуро глядел через реку — на зону отдыха.

В этом апреле город Киев был чист и тёпл.

Он был чист — правда, как мне объяснили, это всё из-за того, что Киев очень холмист, и всякая грязь, недолго думая, стекает в Днепр.

Видел там огромную Родину-Мать с вечносеребряным гербом Советского Союза на щите. Мать стояла на фоне серого неба и белёсого тумана. Рядом была Лавра, и ухал беспокойно колокол. В военном музее поступили остроумно — плата за входной билет была маленькой, а вот за экскурсионное обслуживание — втрое большей. Для того, чтобы граждане жаждали экскурсовода, перед могучей техникой оторвали все таблички со специальных столбиков. Столбики стояли как разжалованные офицеры с сорванными погонами.

Но лил дождь, и не было никого — ни экскурсовода, ни кассира. Один я таращился в диковатые формы советских танков пятидесятых годов.

Таков был Киев.

Пожалуй, я напишу это сегодня.

А впрочем, пойду-ка я посплю, наконец.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2005

(обратно)

История про Украину. (II)

Итак, сухим и чистым апрелем гулял я по Киеву. При этом много думал о жизни и смерти Потом отчего-то начал думать про Украину.

Очень часто москаль начинает издеваться над украинским языком — и если он подтрунивает, то есть шутит с любовью, то шутка выходит. А вот если нет любви к людям, не получается какая-то дрянь — что-то ужасно неэстетичне. Будто тысячу раз рассказанный анекдот о сале.

Отношение многих русских к Украине ревностное, как у родителей — к взрослым детям, что стали жить отдельно. И эти дети уж не спрашивают совета, переменить ли место работы или нет.

Для меня было главным — сосредоточится на личном. Так вышло, что друзья у меня есть только в Симферополе и Харькове. Нет, дед мой лежит в Ужгороде, справа от танка, и давно стал частью территории суверенной Украины. Но в Ужгороде у меня друзей нет.

Поэтому я всегда думаю, отвлекаясь от геополитики — что думают близкие мне люди. Дело мне нет до аналитических статей — главное персональный выбор тех, кому доверяешь.

Поэтому ко всем — и тем, кто был оранжевым, и тем кто был бело-голубым, я отношусь с пониманием.

Поэтому год назад я доверял не сколько авторитетным газетам, сколько людям, что ручались своим словом за рассказ.

Как сказал один человек, понимавший толк в своевременных знаниях: «Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле».

В этом смысле показательна была история про спецназ на Крещатике.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2005

(обратно)

История про Украину. (III)

Надо сказать, что организация Оранжевой революции у меня внушает уважение. Все перевороты и революции, которые я видел, и те, о которых знаю, были отвратительно организованы. Пожалуй, единственный хорошо организованный переворот последнего времени — это смещение Хрущёва, но, по понятной причине, в нём не участвовали народные массы.

Все остальные точно описывались фразой горячо любимого мной Виктора Шкловского: "Много где я был, много что видел. А война состоит из большого взаимного неумения". А Шкловскому можно верить, как одному из организаторов нескольких переворотов, один из которых произошёл как раз в Киеве.

Но как раз хорошая организация, слишком хорошая организация мне немного тревожила. Потому что при ней наблюдатель со стороны не может понять, где кончается энтузиазм народных масс, и где начинается хорошая профессиональная работа организаторов. Всякие скандалы с финансированием извне будут потом и они мне сейчас не интересны. Главное, что цель была достигнута, а политика всегда цинична.

Единственное, что заставило меня крепко задуматься — это история с русским спецназом.

Это если кто не помнит, история про то, что в Киеве приземлились два самолёта с русским спецназом, и вот он как бы уже наступает, и надо успеть, чтобы его опередить. Чуть ли не Тимошенко обнаруживает этот спецназ в резиденции Кучмы, и предупрежает об этом народные массы.

Слава Богу, к этому моменту уже существовал Живой Журнал и я читал сообщения некоей украинской девушки, которая просто захлёбывалась, рассказывая, что вот он, есть. И некоторые другие люди, которых я знаю лично, говорили — да-да, всенепременно есть. Тогда я стал спрашивать разных людей, и в том числе эту девушку. Я спрашивал:

— Вы не могли бы прояснить это дело. Потому что все знают, что кто-то видел русский спецназ, но никто ничего не говорит определённого. Кто видел, где он был точно, и где сейчас, и в каком виде? Это всё совершенно непонятно. "Все знают" — это не очень хороший ответ. Не говоря уж о том, что "все знают" что Есенина убили, американцы никогда не были на Луне, а инопланетяне сидят до сих пор под арестом на базе USAF в Неваде. Это я вам не в обиду говорю, честно-честно. Просто мне хотелось бы персоналий — а безличные и неопределённо личные предложения вносят ужасную сумятицу. Вроде как дневник капитана "Я снялся с якоря, я вошёл в устье реки, мы сели на мель". То есть, если русского спецназа нет, то солгали какие-то безличные "они".

Так кто видел, что видел? Мой вопрос без подвоха. Я действительно интересуюсь.

Девушка отвечала:

— Российский спецназ переодет в нашу форму. Я устала спорить. Закрываем дискуссию. Верьте себе, так удобнее.

А, скажем, другие люди, москвичи, мне говорили:

— Ничего достоверного за то, что эти хмыри из нашего МВД там собираются с кем-то воевать. Думаю, это просто "символическая поддержка", и стрелять они там в последнюю очередь в кого-то собираются, хоть Кучму режь.

Я печально спрашивал этих москвичей:

— Понимаете, вместо того, что бы сказать "никакой достоверной информации о русском спецназе, выполняющей указания Януковича" нет, вы тоже говорите длинную тираду в духе "немножко беременна". Что значит "вроде да"? Это как? Поелику это одна из самых обсуждаемых тем, а сдаётся мне, никто за базар не отвечает.

Если туда действительно отправлен русский спецназ, то это неумное решение, это в конце концов позор Российской Федерации, и мой отчасти — как гражданина Российской Федерации. А если нету там никакого направленного туда спецназа, то кто извинится передо мной, как перед гражданином означенной Российской Федерации?

А то получается как с одной моей бывшей родственницей Мэри Моисеевной, которая дребезжащим старческим голоском мне сказала за ужином:

— Знаете, Владимир Сергеевич, я сегодня иду мимо метро "Новокузнецкая". Смотрю какой-то молодой человек пьяный в луже лежит. Думала — вы, а присмотрелась — не вы…

Ничего мне никто толком не ответил. Лишь под конец мне сказали совсем чудесное — "Сведения подтверждаются более или менее".

Но это, собственно, не имеет никакого отношения к Оранжевой революции. Это просто повод рассказать о том, как эти события позволили сформулировать важную для меня мысль о праве на высказывание. Это мысль о том, что личное, частное слово важнее, чем голос телевизора — ты сам открыл рот, посмотрел в глаза, начал говорить человеку, повторять чьи-то слова… Всё, отсчёт кармы пошёл.

А с телевизора какой спрос?

Никакого. Десять кило пластмассы и проводов. Что с них взять?

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2005

(обратно)

История совсем не про Украину

Вся эта история со спецназом имела в моей голове следующее продолжение. Это история с роликом партии "Родина". Не так давно по Живому Журналу прокатилась серия просьб-сообщений следующего содержания: "пожалуйста, продублируйте это сообщение в своих дневниках.

Вчера в телецентре Останкино ко мне подошла немолодая женщина-грузинка и попросила помощи. Ее сын снялся в ролике, смысл которого ему не раскрыли. Позднее он с ужасом обнаружил себя в роли нелегального мигранта в предвыборном ролике партии "Родина". Эта семья живет в Москве уже второе поколение, они давно стали москвичами. Сегодня он боится выйти на улицу. Его мать не знает, что ей делать. Пожалуйста, примите эту информацию.

С уважением, Андрей Добров. "Главная тема"".

Всё это привело меня в состояние некоторого недоумения. Нет, есть вещи, которые моя голова вмещает без особого труда — например, когда совершенно разномастные люди голосовали за хорватского кота. Я сам за него голосовал — и не только потому, что его маленький хозяин был болен. Это был действительно правильный толстый кот, лучше прочих, да и дело чистое, беспримесное. Рисков я в нём не усматриваю.

Здесь же всё было непонятно. Но для нервных людей нужно сразу сказать, что в данном рассмотрении совершенно неважно, что это за политическая направленность у этого ролика. Вот тебя призывают включиться в какое-то дело, и рисков тут немного больше, чем в голосовании за кота. Я видел это предложение перепечатать в экзотических журналах и сообществах, вот сомнительный источник, вот например ещё — здесь.

Что мы имеем: коллективную ретрансляцию непроверенной информации про человека без фамилии или персонажа "немолодая женщина-грузинка". Кто? Где? Адреса не надо — скажите фамилию! Что за коллективная ответственность, которая предполагает бесконечно пересказывать — "одна", "обнаружил" в "ужасе". Не сказано даже кого из трёх героев он играл. Причём потом я встречаю вариант этого сообщения, только с заменой грузина на армянина (тоже без подписи).

Я видел этот ролик — там очень трудно сняться, ничего не понимая. Отчего "Родина", вылизывавшая этот ролик с юристами, так решила подставиться? Отчего молодой человек не пошёл в суд? Дело теперь верное. Отчего он боится выйти на улицу? Как попала в охраняемый телецентр эта странная грузинская старуха?

У меня вообще впечатление, что не очень умная группа PR вдруг решила, что просьба продублировать "что-то" в журналах может эффективно распространять слухи. За последнюю неделю это второе такое сообщение — и оба с политической окраской. С другой стороны, после проверки ретрансляционных способностей это может оказаться не так глупо.

Но дело не в этом — человек ручается своим именем за ретрансляцию новости. Потом-то говорить — да я не проверил, да мне так показалось — бессмысленно. Потому что это вроде как милицейский человек будет оправдываться — я плохого не хотел, мне прохожие сказали: выстрели вон в того, он плохой. Нет, если ты взрослый, половозрелый, журналистикой занимаешься, то ты отвечаешь и за слово и за резонанс. Иначе получается — "русский спецназ".

Мне, правда, сказали, что распространитель новости — человек весьма достойный. Наверное, это так — как вы догадываетесь, всегда приятнее считать человека хорошим, когда вовсе о нём ничего не знаешь. Что радости в предопределении какого-нибудь упыря?

Но уже на втором шаге случается неразбериха, не говоря уж о том, что близкий автору новости человек знает (допустим), что он уже проверил, откуда взялась женщина, как прошла через пост, он позвонил ей домой и удостоверился, что всё так и есть, что это не подстава. Проверил, кто снимал ролик — сделал все эти необходимые манипуляции, и ещё полдюжины других. Но, это знает человек первого круга, а человек второго — уже нет. Не говоря уж о том, что сообщение передаётся даже не как сифилис — от одного доверившегося к другому, а методом распыления над городом.

В результате слух множится — точь-в-точь как о русском спецназе на Майдане: Calomnez, calomnez, il en restera toujours quelque chose. (Это я ввернул прямо как Максим Соколов).

Оттого я выждал десять дней, увидел, что этот безусловно "жареный" сюжет ни в каких новостях не появился, и спрашиваю — может я пропустил чего?

А то ведь я человеку верить не буду, да и всё это недоверие разойдётся, будто круги по воде, будто грипп-сифилис. Достаточно одному ведь быть безответственным.

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2005

(обратно)

История про Грелку

Это история про уже покойный сетевой конкурс написана для ограниченного круга людей, и вряд ли будет интересна кому-нибудь, кроме участников.

Да и участники как-то разбрелись, да.

Хотел между тем пойти спать, но тут в телевизоре мне начали показывать фильм про Боратынского. Начали мне там стихи за кадром читать… Ба! А это кто? Да это ж Вацуро! В общем, стихи всё искупают — какая там современная литература, право. Какие там конкурсы. Какой там сон…

Поэтому спрячем про Грелку подальше.

Хо

СМЕРТЬ ГРЕЛКИ

АНАМНЕЗ

Окончился один из самых интересных сетевых литературных конкурсов, который официально назывался «48 часов», и который никто так не звал — потому что все использовали неофициальное название «Рваная Грелка» или просто «Грелка».

Окончилась юбилейная, десятая «Грелка», и в тот же день было объявлено, что она стала последней.

«Грелка» при этом была узкокорпоративным конкурсом по написанию фантастических рассказов на заданную тему. Премий не давали — конкурс существовал именно для славы в узком кругу, замещая пресловутое понятие гамбургского счёта внутри корпорации. Два раза в год фантасты-профессионалы и фантасты любители стучали по клавишам, и под псевдонимами отправляли работы на конкурс и начинали читать рассказы конкурентов, выложенные в сети.

Два раза в год — обычно в октябре-ноябре и в марте-апреле сетевой форум «Нуль-Т» наполнялся язвительными комментариями. Дело в том, что обсуждение стало неотъемлемой его частью — своего рода мастер-класс в прямом эфире.

Два раза в год в общий мешок попадали тексты Лукьяненко, Дивова, Каганова, Бурносова и ещё десятка писателей, для которых рассказ — привычное дело. И туда же валились несколько десятков рассказов неофитов. В этом, собственно, и есть гамбургский оттенок мероприятия — в нём неофит ставит оценки анонимному мэтру, и наоборот. Победитель-Порвавший-Грелку — один, но почётными были все шесть первых мест.

История «Грелки» уходит корнями в вечность — это, кстати, первый признак состоявшейся традиции — когда отцы-основатели начинают путаться в деталях. Не то, чтобы это толкотня за славой, а необходимое кольцо табака выпущенное в потолок — знаешь, сынок, когда я в первый раз порвал «Грелку», трещали морозы и поляки осаждали Москву, к нам во двор прибился мальчонка — сын священника, не помню, как звали, простая фамилия — Ромадин, Ромашин…

За пять лет своего существования «Грелка» явилась поводом к написанию множества рассказов, ценимых не только за забором Фантастической Корпорации. Ни вошли в персональные сборники и два тематических — две книги именно из тех текстов, которые играли на «Грелках».

«Грелка» была к тому же объединительным фактором — электроны летали туда-сюда поверх барьеров, и победители жили в разных странах.

Темы конкурса задавал арбитр — причём, среди арбитров были не только авторитеты Корпорации, но и персоны истории литературы — такие как Роберт Шекли и Владислав Крапивин, да продлятся их годы.

Наконец, этот конкурс сделал замечательный ход — он сразу вывесил одну важную фразу, которая будто специальный морской флаг пресекала пафос и излишние претензии.

На сайте «Грелки» было написано: «Конкурс «48 часов» является свободным времяпрепровождением любителей фантастики всех рангов и на большее не претендует». Как-то в Доме литераторов я посетил суд на «Грелку». Никакого суда там не было — лишь один человек был там интересен. Взмахивая руками, он топал ногами, крича:

— Грелка! Что за дурацкое название! Грелка! Тоже мне!

Хорошо ещё, что он не вспомнил про Тузика. Оказалось, этот несчастный человек думал, что в конкурсе звенят какие-то деньги, и всё хотел организовать работу, назначить комиссию и принять на работу редакторов ведающих отбором.

Теперь нужно сделать некоторые пояснения.

Дело в том, что конкурс эволюционировал — как эволюционирует посёлок золотоискателей. Сначала несколько небритых мужиков сидят у речки с лотками, а вот уже палаточный городок превращает просто в городок, кому-то бьют морду в салуне, кто-то открыл прачечную, а вот заработала первая драга. Город обрастает асфальтом и офисами… Пока не кончится золото.

Так и здесь — за несколько лет конкурс уже стал брендом — из-за формата и участвующих знаменитостей, недаром конкурсы схожей схемы так и зовут между собой — скажем, «Эквадорская грелка».

Число участников, никем и ничем не ограниченное росло в геометрической прогрессии — вот уже несколько сотен рассказов валилось в мешок координатора.

Возник специальный сайт, автоматизировалась система отбора, появился логотип — ну, как без него.

Да и сама фантастика (особенно после выхода на экраны фильма «Ночной дозор» приобрела совсем иной вес в культуре — эволюционировала).

Вместе с тем, начали исчезать традиции старые — раньше, например, рассказ-победитель публиковался в фэнзине «Массаракш», и вот уже основной журнал фантастов, что-то вроде «Нового мира» или «Знамени» внутри Корпорации решил печатать победителей — но обязательно первыми. И выбор молодого, да и какого угодно автора был очевиден.

Понемногу размылись и сами «48 часов» — «Грелка» стала начинаться в 15.00 пятницы и заканчиваться в 23.59 понедельника, превратившись в «81 час». Стали, как в любой предвыборной гонке вырабатываться определённые технологии голосования, формально не нарушающие правила, но не имеющие ничего общего с литературной составляющей.

Из-за наплыва участников голосование пришлось проводить в два этапа — в первом отбирая по шесть лучших рассказов из множества групп. Как в переполненной школе (где классы обозначались буквами), перечисление групп дошло до «Л» — всё-таки 545 рассказов (от точно неизвестного количества участников).

Это — путь эволюции, и обижаться на него нечего.

Точно тоже самое стало происходить и с публикой и с борцами на круглом электронном пространстве гамбургского цирка — будто вместо тихого состязания друзей-атлетов туда набежала тысяча физкультурников, дворовые борцы, шпана с финками — и все они, согласно условиям состязания равноправны.

Конечно, набеги графоманов на любые — сетевые и бумажные конкурсы неизбежны — иначе здание цирка нужно закрыть на замок. Но далеко не все участники как мантру повторяли раздельно: «Свободное времяпрепровождение. Любителей фантастики всех рангов. На большее не претендует».

За несколько лет на «Грелке» сложился определённый жаргон — одна часть участников была «профи», другая — «молодая шпана». Термины понятны.

Так вот, на последнем конкурсе произошло, то, что давно было случиться — «старичков-профи» не пустили во второй тур. Не оттого, что их вычислили, и согласованно решили досадить — это было бы неприятно и не интересно.

ДИАГНОЗ

И вот, через несколько дней, после объявления итогов десятой «Грелки», давнишний её координатор Вадим Нестеров, будто глава посёлка «Тру-ля-ля» Смок Беллью, вывесил в Сети объявление, где говорилось, в частности:

«Сразу же — о главном. Десятая «Грелка» была последней.

Дело вовсе не в развернувшихся в последние дни скандалах — решение было принято еще до окончания конкурса…

А вот теперь я попытаюсь обосновать свое решение. На самом деле ничего страшного не случилось, просто всему отпущен свой срок. Проект под названием «Рваная Грелка», на мой взгляд, исчерпал себя, и это было видно ещё весной. Цапанья между «профи» и «выскочками» существовали столько же, сколько существует Грелка. Все творческие люди самолюбивы, и писатели, увы, не исключение. Если вы думаете, что скандалы десятой Грелки представляют собой нечто новое, то вы, наверное, либо не очень давно играете в «Грелку».

Первый же раз, когда «шпана» надрала «профи» — а это произошло на третьей Грелке, начались разговоры про «неправильное голосование» и «опопсение» и про «рыбак рыбака глядит издалека». И что — умерла Грелка? Да Господь с вами, все только начиналось.

И, несмотря на то, что то же самое повторялось каждый раз, как только Грелку рвала шпана. Грелка жила — под дежурные заклинания о «толпах неквалифицированных голосовальщиков» и «слабых рассказах-победителях» — и процветала.

Парадокс — результаты не устраивали, а жила. А почему? А потому, что, по большому счету, результаты здесь не при чём. Я не знаю, действительно ли побеждают «не те» рассказы, да и не собираюсь сейчас рассуждать об этом. Потому что это, по большому счету, не важно. Главным был не результат. Грелка жила и развивалась, потому что подавляющему большинству участников нравился процесс.

Хорошие рассказы, полезная критика и т. п. — это все побочные следствия.

Грелка — это игра. А в игре главное — сам процесс игры. В игру играют не для того, чтобы узнать, кто сильнее. В игру играют для того, чтобы поиграть. Вы в детстве когда-нибудь играли в футбол на время? Да нет — мяч пинался до тех пор, пока силы были, и домой не гнали, а уж кто кому сколько банок набил — это уже шло прицепом, да и в счете периодически сбивались. Не за тем играли.

И исчерпала себя Грелка именно тогда, когда сам процесс игры перестал был главным. Признаки этого были наглядно видны еще на девятой Грелки — гораздо меньше было драйва, глаза уже почти не горели, от восторга народ не захлебывался. В этой — это проявилось в полной мере.

Грелка перестала быть игрой, а стала в первую очередь площадкой для мерянья пиписьками, средством получения комментариев на свое творение, пинком для того, чтобы сесть и что-то написать. На последней Грелке не играли, на ней выясняли отношения.

Скандалы — это не причина угасания Грелки, это следствие ее угасания. Когда Грелка нужна для того, чтобы выяснить, кто круче, она неизбежно закончится грандиозным скандалом. Потому как в качестве инструмента для пузомерянья она не стоит и гроша. С точки зрения литературоведа сильные рассказы прокатывали всегда. Побеждали не самые сильные, а самые востребованные рассказы, почувствуйте разницу.

Почему ушел кайф от игры?

Первая — это банальное время. Пять лет — это очень много. Любая игра надоедает.

Вторая — это несоответствие старых принципов новым изменившимся условиям. Правила, которые хорошо работали при сотне участников, перестали нормально функционировать на полутысяче. Думаю, понятно, к чему я веду. Мне неинтересно проводить конкурс, на котором будут выяснять отношения. А ведь дальше будет только хуже, вы же сами это если и не понимаете, то чувствуете наверняка. Просто все мы, и я в том числе, тоскуем по той атмосфере, которая была на Грелках раньше, вот и приходим раз за разом — за прошлым. Обламываемся и злимся.

Уходить надо вовремя, ребята. Нет ничего постыдней и жальче, чем жить прошлыми заслугами.

Будет ли я новый конкурс — пока неизвестно. Я понимаю — каким он должен быть, но пока не придумал — каким образом этого добиться. Но это в любом случае будет не Грелка. Хотя бы потому, что его принципы будут совершенно другими, и во многом — противоположными тем, что когда-то придумали скучающие на любители фантастики».

Вот диагноз — но его надо откомментировать.

Теперь сработал закон больших чисел. И это тоже — результат эволюции. Всякая вещь имеет свой срок, ветер дует слева направо, справа налево, сверху вниз — и утихает, наконец.

Пришла большая группа людей с других конкурсов — со своими вкусами, иными привычками.

То есть, это не вариант состязания в одном и том же.

Впрочем, кто-то из остроумцев тут же сочинил пародию пресс-релиз (по-моему, очень смешную) типа «Группа «Стрелки» отказалась от участия в конкурсе MTv Awards потому что по их мнению другие участники конкурса, например группы «Виа Гра» и «Фабрика» скатились к потаканию низменным вкусам массового зрителя…»

Это, кстати, отражает и моё отношение к Грелке. Только надо оговориться, что я не читал всех рассказов и допускаю, что старички написали не лучшее, но это и не важно. Наверное, старички не написали второго «Алефа» или «Книги песка», но видим, что текст определённого типа выталкивается синергетикой новой «Грелки» вон.

Нет, не «молодая шпана» победила «старичков-профи».

Это технология игры победила камерное времяпровождение за дачным столом — бридж соседей, игру ради искусства. Есть тип рассказа универсального, а есть тип рассказа конкурсного — эти множества иногда перекрываются, а иногда — нет. И на последних «Грелках» побеждал «конкурсный» тип рассказа.

Эволюция убила динозавров. Понятно, что некоторые движения в плавании и балете похож, но плавание — отдельно, а балет отдельно. Одно не хуже другого, кстати.

Так и здесь — Корпорация стала свидетелем того, как при тех же буквах, и почти незаметно один тип текстов замещает другой.

Победитель последней «Грелки» — сотрудник института Вейцмана в городе Реховот по фамилии Зонис в своей «тронной речи» (тоже, кстати, традиция!) говорит: «При мысли о Грелке мне немедленно приходит в голову фильм «Солдат». Если кто не знает, это про то, как жили-были специально отобранные и сурово воспитанные элитные солдаты. Воевали, побеждали. А потом пришел злой полковник с отрядом еще более навороченных, генетически модифицированных солдат. И эти, генетические, старичков порёхали. Но один старичок таки выжил и в полевых условиях порёшал трансгенов, спас человечество и доказал собственную крутизну.

Так вот, победители нынешней Грелки (и я в их числе) — те самые трансгены. Мы не просто давно участвуем в конкурсах. Мы выросли и сформировались как авторы на них… Да, вообще-то я что-то кропал лет с семи, но серьезно занялся бумагомарательством именно на и для конкурсов. Конкурс — мой дом родной. Я в нем, как стафилококк в язве. Понятно, что при примерно равном уровне литературного дарования у ветеранов Грелки просто нет шансов. Так могут соревноваться в знании языка говорящий на этом языке с рождения и выучивший его в университете. Угадайте, кто выиграет? Даже при том, что способности к языкам у обоих примерно одинаковые».

Так что это не конфликт поколений — о котором век назад столько писали формалисты, всё это наследование в литературе не от отца к сыну, а от дяди к племяннику, «младшей», находящаяся «под паром» культура и «старшая» — здесь об этом говорить не приходится.

Это — конфликт технологий.

И я не лично не испытываю от этого никакого раздражения — мне интересно, каков он? Как голосует масса — каково соотношение пресловутого intention/invention. Каково массовое представление о том, какой «должен быть фантастический рассказ»? Как работает технология. Et tout le reste est litterature.

И я рад, что стал свидетелем и участником этого маленького опыта.

ЭПИКРИЗ

«Грелка» действительно умерла. Она умерла красиво — почти как Мисима, что выходит на балкон и начинает говорить в последний раз.

Возрождать её — по крайней мере, с тем же названием и по тем же правилам не следует. Гордится победами в таком состязании, всё равно, что примазаться к славе прошлого. Вроде того, как прикупить на рынке советскую медаль «За трудовое отличие» и гордо носить её на пиджаке.

Есть много идей, касающихся таких камерных конкурсов — я, например, предложил в обязательном порядке авторам писать рецензии на все рассказы группы (это может отсеять часть безответственных участников). Много что можно придумать. Но в другом месте.

Перед нами уникальный лабораторный опыт эволюции. Как можно возмущаться, когда в огромной бутыли, где пять лет варилась закваска, наконец, пошли пузыри, полезла по стенкам зелёная самостоятельная жизнь — это ведь жутко интересно. И никто меня не убедит в том, что это не интересно — вот она ползёт, происходит процесс деления, и во всём есть своя правда. Хотя бы и пузырчатая.

Правда, никто никого заставляет тянуть результат в рот. Не дети ж малые.

Я считаю, что Грелка совершенно чудесно отметила свой юбилей, да.

Извините, если кого обидел.

24 ноября 2005

(обратно)

История про Украину, а, в общем, совсем не про неё

На моё недавнее рассуждение о годовщине Оранжевой революции мне мне пришёл комментарий: "Может, немного с опозданием, но только сегодня случайно увидела этот пост. Так вот, мой брат, который работает водителем автобуса, привёз милиционеров из Харькова. Эти ребята должны были сидеть недалеко от Киева и просто ждать, когда им скажут что надо делать и куда идти. И там же располагался русский спецназ. Эти ребята тоже сидели и ждали приказа. Так и не дождались Все разъехались. Finita La Comedie".

Я задумался, потому что надо обдумать эту информацию. Если я написал текст, о том, как не сходятся концы и ответственность за высказывание кажется необязательной, о том, как мне хочется этой ответственности. О том, что правильно любить свои страны, но отделять любовь от слепой трансляции слов даже тех человечьих сообществ, которым доверяешь, и проч. и проч.

И вот мне сообщают, что у некоей дамы есть брат, работающий водителем.

Она, разумеется, видела своего брата.

Брат этой дамы видел милиционеров из Харькова.

Эти милиционеры видели русский спецназ.

Всё это напоминает знаменитую цитату из классики: "На наш вопрос, пробовал ли он когда-нибудь стирать в реке фланелевые костюмы, Джордж ответил:

— Нельзя сказать, чтобы я стирал их сам, но я знаю людей, которые стирали. Это не так уже трудно". При этом характерно то, что мне написали анонимный комментарий — хотя вроде бы Оранжевая революция действительно победила, и бояться мести нечего. (Не считать же Finita La Comedie общеизвестным псевдонимом — мне такой неизвестен и я считаю это предложение частью текста).

Я к чему это говорю — если спустя год человек мне это сообщает, значит слово, оброненное в массу, действительно прорастает. И спустя год люди хотят повторить некое суждение, о достоверности ничего неизвестно. Только я заранее оговорюсь — все правительства подвирают всем народам, власть отвратительна как руки брадобрея, хвост вертит собакой — и я никого не считаю идеалом. А то ведь прибежит кто-нибудь и обидится, начнёт говорить — а ваши-то брадобреи ещё хуже, затеет спор о мыльной пене…

Не о том речь.

Речь о том как раз, чтобы отвечать перед своим разумом. В конце концов именно ты сам отвечаешь за строй своих мыслей и изучение мироздания, за свои слова, а мироздание в ответ заглядывает тебе в глаза, как вор из старого анекдота. Анекдот этот следующий: новый русский купил дом на берегу озера, а на другом берегу жил вор в законе. Новый русский пошёл к соседу знакомиться — смотрит, а вор в законе сидит на мостках и удит рыбу. Гость замялся — думает, как начать разговор. Тишина, спокойствие вокруг, птички вдалеке поют.

Наконец, новый русский выдавил из себя:

— Хорошая погода сегодня будет…

Вор в законе медленно повернулся к нему и говорит:

— Ну, смотри, братан, я тебя за язык не тянул.

Извините, если кого обидел.

28 ноября 2005

(обратно)

История про сны Березина № 189

Видимо в наказание за то, что я так глумился над семьёй Безруковых — в устном и печатном виде, мне приснился сон, где я встретил новый сексуальный символ России — артиста Безрукова-младшего.

Причём в этом сне молотой артист был дембелем, и возвращался домой со службы на границы. Я его сразу опознал по зелёным погонам с пластиковыми буквами.

Мы столкнулись в непонятной местности, где земля была крива, как глобус. Мы ждем автобуса — это старый круглый «ПАЗик». В руках у дембеля огромный мешок с чем-то.

«Напиздил что-то в части», думаю я — «А теперь из-за него я в автобус не влезу». Но — влезли. И демобилизованный Безруков отчего-то проникся ко мне — поможешь, говорит, мешок нести? Тут недалеко — а нам хавчика насыпят, да и водка найдётся.

С ужасом я думаю, что мы сойдём с автобуса, заглянем в унылую советскую придорожную корчму.

А там Безруков достанет из мешка хабар, а за хабаром достанет оттуда же гармонь — и начнётся чудовищная пьянка, потечёт зелено вино и кончится известно чем — схватит бывший пограничник со стола нож, крикнет:

— Что, суки, что, волки позорные — ага! Всем стоять, к стене, ноги раздвинуть!.. Не на таковского напали!

А мне таких приключений совсем не хочется — потому что у меня за плечами сидор с мочёными яблоками, а в одном из этих яблок спрятан секретный фантастрон на пентагриде. Рисковать мне никак нельзя.

Так я и еду с демобилизованным Безруковым по холмистой русской земле — насупленный и тревожный.

Извините, если кого обидел.

29 ноября 2005

(обратно)

История про "Москвич"

Ох, ё! А Лысый-то хочет возобновить производство автомобилей на АЗЛК. Мне в телевизоре даже главный конвейр показали. Там с десяток "Святогоров", оказывается, до сих пор висит.

Извините, если кого обидел.

30 ноября 2005

(href=#r>обратно)

История про сезоны

Ну что, как вам зима-то?

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2005

(обратно)

История про зимнее утро

Началась зима. Надо сказать, что первое зимнее утро начисто сделала чудная история про $100, взятые в долг. Боюсь, что эта история просто сделала мой день.

Есть такой старый анекдот про судебное заседание.

Народные заседатели почёсываются на ходу, герб РСФСР в гипсовой розетке. Встать, суд идёт, именем Российской Федерации, мы в составе таком-то, слесарь Сидоров Иван Николаевич, за кражу водопроводного крана, стоимостью тридцать семь рублей пятнадцать копеек приговаривается к исключительной мере наказания — расстрелу. Гражданин осужденный, ваше последнее слово?

Тот поднимается, и, ловя воздух ртом, говорит:

— Ну… Ну… Ну, не хуя ж себе!..

Вот, что я думаю по поводу этой истории про долги.

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 190

Я еду на крохотном иностранном поезде — внутренность вагона игрушечная, и кажется, что едешь будто на трамвае. Кажется, там в ряду только три сиденья — два с одной стороны прохода, и одно — с другой. Но вот игрушечный поезд останавливается на станции, где нет ничего — только настилы между рельсами.

Рядом течёт мутная белая река, да и пространство между путями засыпано белым известняком и белой пылью.

Вместе со мной едет русский генерал, несколько бессмысленных супружеских пар, старухи в круглых шляпках.

Они выгружаются из вагонов, и я понимаю, что это туристический вояж — сейчас нас всех погрузят на баржу и отвезут по реке выше по течению в лагерь.

Так и выходит, да только я обнаруживаю неладное.

Конечно, я понимаю, что дело происходит в другой стране и туристам требуется охрана — но эта охрана больше похожа на конвой.

Потом я замечаю, что все, местные жители, кого я вижу и охрана, и туристические служащие, едят какие-то белые таблетки — крохотные, из крохотных же коробочек. Тогда я и начинаю сплавлять в канализационное плавание почти всю пищу, что мне выдают.

Надо как-то вырваться из этого места, но городок, где мы живём — сплошное Макондо. И долго избегать белых таблеток уже не получится — мне их уже открыто предлагают, как витамины.

Ха! Витамины! Так я и поверил.

Но по реке мне не сбежать. Я решаю пройти через джунгли к железной дороге — да не к игрушечной, а к другой, вполне настоящей. Для этого я посвящаю в свой план генерала — на него белые таблетки не подействовали (видимо генерал был насквозь проспиртован).

Но он отчего-то решил взять с собой какую-то старуху — даму пожилую, но крепкую. Видимо, генерал закрутил с ней роман. Что знают двое, то знает и свинья. Беглецов оказывается довольно много. И вскоре я понимаю, что сейчас нас отловят.

Приходится бежать спешно — впереди целой толпы таблеточных кроликов.

Я бреду через какие-то лопухи. Со мной остаётся только генерал, вооружённый отбитой у охраны американской автоматической винтовкой.

Вот и дорога, по которой (ну, разумеется!) едет товарный поезд.

Тут генерал явно не успевает — я уже на платформе со щебнем, а он ковыляет вдали. Тут я пугаюсь — он, догадавшись, что не успеет, поднимает винтовку. Сейчас, думаю, с криком «Так не доставайся же ты никому»! — пульнёт в меня. Но генерал, подумав, стреляет в воздух, матерится и скрывается в лопухах.

Извините, если кого обидел.

05 декабря 2005

(обратно)

История про перемену

Многие люди стали повторять сегодня слова "ужасный год". Между тем, для нефилологических людей этот год вовсе не ужасен — шаг вправо — шаг влево, никто не знает имён, что повторяют сейчас со скорбью. Это год перемен именно в филологии, а не в литературе.

Мне же всё это напоминает перемену в университете — были у нас дубовые скамьи и аудитории, обшитые морёным дубом. И вот кончалась лекция, одновременно хлопали двери, поспешали по коридорам лекторы в пиджаках, обсыпанных мелом. Лекторы выходят первыми — и вот они ушли, ушли разом, а кто-то вовсе не заметил, оттого что спал на верхнем ярусе, кто-то только привстаёт с сиденья (оно гулко хлопает), кто-то собирает студенческий мусор с парты (карандаш падает вниз, а ластик прыгает по ступеням).

И совершенно непонятно — это перемена, перерыв между парами, или просто кончились занятия. Навсегда.

Извините, если кого обидел.

05 декабря 2005

(обратно)

История про комменты

Эти опоздавшие к зиме комментарии чем-то похожи на бывших зека, что бредут по улицам больших городов. 1954 или 1955 год, по улицам снуют уже приодевшиеся люди, а они в кривых костюмчиках, с фанерными чемоданами.

Ну, что? Не ждали?

Не ждали.

Комната в коммуналке давно занята, пост стёрт, маменьку похоронили.

Девчонки, их подруги, все замужем давно.

От них шарахаются, как от детских страхов, как от одноклассников в старости — неужто и мы тоже? Этих приведений, призраков давних разговоров пугаются, будто звонков социальных чиновников:

— Из собеса… Ольгу Алексеевну позовите…

— Умерла лет десять как…

Или вовсе — появляется на пороге бодрый старичок в похоронном костюме, с парой гвоздик в руках — скорблю вместе с вами. И робкие домочадцы жмутся к стенам — кто умер, когда…

Извините, если кого обидел.

07 декабря 2005

(обратно)

История про тайну сырых помидоров

Меня с детства занимала фраза, которую произносит Великий Комбинатор, прощаясь с Корейко, который увернулся из его цепких рук:

— Фуражечку милицейскую не забудьте, — говорил Александр Иванович. — Она на столе осталась.

— Не ешьте на ночь сырых помидоров, — советовал Остап, — чтоб не причинить вреда желудку.

Я всё думал — что такого губительного в помидорах на ночь, в чём беда?

Сейчас я обнаружил книгу Стивена Ганье, и сразу воспрял духом.

Я находился на пути, что вёл к разгадке тайны сырых помидоров. Дело в том, Ганье оказался гуру энергетики еды (Правда не той энергии, что измеряется в джоулях, а той, что вызывает колебания природных струн, и в компьютерных играх мигает сбоку экрана на полоске-«градуснике». В его книге речь идёт о вдумчивом отношении к тому что лезет в рот. То есть не на уровне примитивном — сахара-масла, белки-углеводы, а на уровне высшей философии.

Это то самое, что в 1932 году заметил Николай Олейников:

Тебе селедку подали. Ты рад.

Но не спеши ее отправить в рот

Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.

В книге «Энергетика еды» о свиньях, например, говорится: «Современные свиньи растеряны, они не понимают, что должны делать, как себя вести. Эта энергетическая характеристика проявляется в людях, когда они чувствуют себя не в своей тарелке или ожидают постоянного одобрения. Не услышав похвалы в свой адрес, человек может вообще отказаться от общения.

Домашняя свинья большую часть времени отдыхает или спит; из-за малоподвижности у нее слабые и больные суставы. Свиньи часто страдают от язвы желудка, а, кроме того, от редкой болезни, которая лишает их мышцы эластичности и силы. Энергетически это может проявиться и в людях, которые употребляют слишком много свинины.

Свиньям, живущим в неволе, также свойственны затяжные депрессивные состояния — они часами могут сидеть на одном месте, повесив голову! Будучи чувствительным и неглупым животным, свинья ненавидит заключение, но не борется за свободу, а с грустью покоряется своей участи. Это проявляется и у любителей свинины».

Надо сказать, что всё это кажется ничуть не более мистическим для обывателя, чем хитроумные пробирки и карты гемокода. Это во многом предмет веры — и история плацебо учит нас, что вера всесильна.

Последователь этих техник очень напоминает людей древности, в частности Мару, жену Флавия, что, по роману Фейхтвангера «сделала все от нее зависящее. Еще во время своей беременности ела она краснорыбицу, чтобы ребенок вышел удачный.

— В сущности, это тоже помогло, — заявила она с кроткой гордостью. — Он очень буйный, бегает по улицам, ругается нехорошими словами, и мне пришлось приехать сюда, в Рим, оттого что в Кесарии я уже не могла с ним справиться. Но он сметливый, и у него ловкие руки, и люди благоволят к нему. Нет, я могу сказать без преувеличения — и мы не обсевок в поле».

Но вернёмся к помидорам.

Так вот, Ганье, будто профессор из Хоггвардса, читающий лекцию о загадочном и необъяснимом, тревожно бормочет: «Вы говорите: «Помидор», а я говорю: «Странное существо»…

Холод пробежал по спине — и не даром: «Особенность роста помидора — склонность к изоляции от своего окружения. Это напоминает мне ненормальное поведение некоторых людей, которым свойственно изолировать себя от общества. В Германии были проведены исследования крови, показавшие, что кровь раковых больных и сок свежего помидора очень похожи по своей структуре».

Я начал испытывать к помидорам некоторую опаску, но всё же продолжил чтение: «Это странное существо, как и его родственники из семейства пасленовых, все же имеет и положительные Качества. Помидор помогает сократить избыточное содержание жира в теле, а также оказывает охлаждающее действие на обмен веществ. Другое ценное качество помидоров: они успокаивают печень и уменьшают жар в ней».

Магическая алхимия помидоров несла меня на крыльях ночи, и вот я узнал, что их семена в скользких оболочках энергетически связаны с меланомой — опасной формой рака кожи.

Я покрылся инеем, меня стал бить озноб — и верно: «В дополнение к тому, что помидоры заставят вас чувствовать холод и сухость, они также способствуют напряжению и плохой гибкости суставов и мышц. Сочная кислая мякоть помидора разжижает кровь, а также делает волосы тонкими и ломкими. Если от частого употребления картофеля кожа становится старой и бледной, то от помидоров она делается темной, несвежей и натянутой».

Вот от чего берёг Бендер заклятого врага, да.

Извините, если кого обидел.

08 декабря 2005

(обратно)

История про бухло № 902

Читая мемуары Александра Зиновьева, я наткнулся на удивительную историю: «От внимания человечества ускользнуло одно из важнейших новаторств хрущевского периода. Это новаторство было очень локальным, не получило широкого распространения и вскоре было задушено консерваторами того периода. Заключалось оно в том, что небольшие порции водки (50 и 100 грамм) стали помещать в закрытые стаканчики, спрессованные из закуски. Это было чрезвычайно удобно для пьяниц. Покупаешь такой «комбайн» (мы их так называли), прокусываешь дырочку, высасываешь водку и стаканчиком закусываешь! Думаю, что, если бы это новаторство вошло в жизнь, оно стало бы одной из самых выдающихся вех в истории коммунизма. Но увы! «Аппарат» оказался сильнее реформатора Хрущева».

Не знает ли кто, что это были за стаканчики, что не размокали от водки, оставаясь съедобными? Нет, я понимаю, что советский критерий съедобности размыт — особенно в отношении закуски.

Но всё же — что это было?

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2005

(обратно)

История про Александра Зиновьева

Читал Зиновьева в некотором недоумении — потому как нет хуже позиции для публичного человека, чем публичные обличения в духе известной пьесы — «Весь мир создан совершенно не на мой вкус. Береза — тупица, дуб — осел. Речка — идиотка. Облака — кретины. Люди — мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать да поспать. Да ну его»!

И вот когда Зиновьев ворчит: «Суть моей «зиновьйоги» замечали лишь в моём непосредственном окружении. То, что я сделал в логике и философии, знали и понимали лишь немногие из моих учеников, Мои социологические идеи вообще не были зафиксированы в виде книг и статей». А «Западные логики поступили в отношении моих логических исследованиях в удивительном согласии с тем, как это требовалось советским властям и их помощникам — моим бывшим коллегам». По страницам рыскают «Бывший друг такой-то» и «Бывший друг такой-то», «бывший друг» становится чем-то вроде звания «заслуженный артист».

И за мной по следу идёт ужасный сумасшедший с бритвой Оккама в руке. Может, Зиновьев просто сварливый человек, мания величия в совокупности с манией преследования? И вот его, как сосредоточенного маньяка, волочёт по жизни внутреннее безумие?

Вроде упомянутой злобы и историй типа "С Ю. Орловым я встретился лишь один раз. Он позвонил мне и предложил сделать какой-нибудь доклад на его научном семинаре у него дома. Я изложил моё доказательство недоказуемости великой теоремы Ферма. Боюсь, что моё доказательство осталось непонятым».

Сейчас я не поленился, и перелистал книгу «Зияющие высоты» — тридцать три листа убористого текста, совершенно, на мой взгляд, чудовищные стихи, всё ужасно.

Я и тогда не усмотрел особой силы в "Зияющих высотах". Несмотря на сладость запретного плода, а она в момент чтения присутствовала, я не числю этот текст по разряду литературы. Собственно, у него нет признаков литературности. Это политический памфлет, довольно неловкий и скучный. В России, с её образцом Салтыкова-Щедрина ужасно нежизнеспособный.

Мне стали говорить, что хорош его однообразный стиль, всегда педалирующий одни и те же интонации, сотня примеров для одной мысли, текст, все время возвращающийся к описанию одного и того же ощущения. Я нашёл пару примеров этого: "В чем основа основ человеческого бытия? Увы, ответ банален. Он был ясен с самого начала и зачем нужно было прожить целую жизнь, чтобы убедиться в этом? Не знаю. Знаю одно: основу подлинно человеческого бытия составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда. Борьба за нее и против нее — самая глубинная и ожесточенная борьба в обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Это самый начальный и примитивный отсчет. Когда люди преодолеют некоторый минимум правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого".

Мне, правда, всегда хочется процитировать в таких случаях другое — речь профессора из известной пьесы: "Хигинс. Пикеринг, да этот парень — прирожденный оратор! Обратите внимание на инстинктивную ритмичность его фразы: "Я готов вам объяснить, пытаюсь вам объяснить, должен вам объяснить". Сентиментальная риторика. Вот что значит примесь уэльской крови. Попрошайничество и жульничество".

Важно понять, где кончается ностальгия, кончается функция времени, и начинается любовь к собственно тексту. Надо спокойно, без снобизма, понять — отчего всё это нравилось и кому-то нравится сейчас? Ведь только заходит разговор на уровне "а что конкретно сделал Зиновьев", то всё ускользает из пальцев. Степень влияния текстов Зиновьева на общество непонятна, а в мемуарах, где, казалось бы, надо развернуться, напомнить о своих заслугах, философские дискуссии совершенно не освещены.

Такое впечатление, что главное достоинство этих философских споров в том, что они были.

Есть проблема одновременного зачёта по разным дисциплинам, как это случалось с авторской песней — "лучший бард среди физиков, лучший физик среди бардов, в итоге — не очень хороший певец, посредственный поэт, проблемный исполнитель… Да и с физикой как-то неважно". Но самопрезентация, стремительные отсылки к разнородным заслугам путают зрителя. И вот Зиновьев, позиционирующий себя как писатель, пишет какие-то ужасные безвкусные вещи. Если он пишет: "То, как в России обошлись со мною, есть характерный пример тому, насколько низко пал мой народ" — то это больше, чем преступление. Это потеря вкуса.

Впрочем, у Зиновьева есть два места, которые примиряют меня с его личностью. Первая из них вот какая: «Дочь родилась больная — с дефектом ноги и позвоночника. На меня обрушилось горе. Болезнь дочери сыграла в моей жизни роль очень значительную. Вылечить её во что бы то ни стало превратилось, наряду с научными интересами на работе, на много лет в одну из главных жизненных целей. Я должен был проводить с дочерью все свободное от работы время, выходные дни, отпуска. Я разработал для нее свою систему лечения. Научил ее плавать, скрыв от тренеров её болезнь. Уже в десять лет она принимала участие в серьезных спортивных соревнованиях и занимала призовые места. Дома я сделал для нее ящик с песком, в котором она «ходила» каждый День по нескольку раз, в общей сложности до часа. Несколько раз ездил с ней дикарем в Крым, где заставлял ее часами плавать и ходить по песчаному берегу моря иногда более десяти километров в день. Регулярно ходил с дочерью в туристические походы по Подмосковью, таская на себе еду на несколько дней и ночуя в палатке. Все это вырывало меня из нормального общения с другими людьми, обрекало на одиночество. Для меня это было мучительно, так как по натуре я всегда был склонен к коллективистской жизни. Я был склонен к разговорам, котором были для меня формой уяснения проблем для самого себя, а тут был обречен на молчание и на диалог с самим собою. Но в этом вынужденном молчании и одиночестве были и свои плюса Я был вынужден вести упорядоченный образ жизни, занимался спортом.

В эти годы я выработал все свои основные идеи, касающиеся понимания общества и принципов жизни.

Дочь выздоровела полностью. В 1964 году медицинская комиссия в Центральном институте ортопедии установила, что она совершенно здорова. По мнению врачей, это был уникальный случай. Он был даже описан в какой-то книге (кажется, в докторской диссертации заведующего отделением). Разумеется, врачи приписали заслугу себе. Но меня это нисколько не обидело».

Вторая история следующая: «Конец 1963 года был для меня особенно тяжёлым в психологическом отношении. Все предпосылки для перелома в моей личной жизни были уже налицо, но сам перелом, как оказалось, тоже требовал времени и был болезненным. В это время я пил водку особенно в больших количествах. В январе я почти полностью перестал есть, выпивая в сутки иногда несколько бутылок водки. Спал раздетым при открытом окне, но мне не было холодно. Потом вдруг наступило протрезвление и абсолютная ясность в мыслях и намерениях. После этого алкоголь даже в ничтожных дозах стал вызывать у меня отвращение. Возможно, специалисты по алкоголизму имеют этому какое-то медицинское объяснение. Я же в объяснении не нуждался. Просто перестал пить, и всё. И странное дело, у всех моих друзей и сослуживцев это вызвало недовольство и даже гнев. Меня стали убеждать в том, что вредно пить много, но немного выпить — это полезно для здоровья и компании. Стали обвинять меня в том, что я, став трезвенником, утратил былую тонкость ума и остроумие… В больнице, в которой пытались лечить людей от алкоголизма, я действительно был и получил от врача упомянутое лекарство. Но это было уже после того, как я перестал пить. И лекарство я просто выбросил. Но врач решил, что я вылечился благодаря его усилиям. Я спорить не стал. Потом подарил ему мои книги. Он в своей книге описал мой случай как пример эффективности его методов лечения. Я у него был единственным пациентом, полностью излечившимся от алкоголизма».

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 191

В этом сне у меня есть подруга-журналистка. Она сидит в какой-то восточно-европейской стране и ждёт переворота. Находится она поэтому в тамошнем Президентском дворце — внутренность его напоминает Елисеевский магазин.

Мы время от времени созваниваемся — на одном конце эфирного провода я в Москве, на другом — она, в огромных пустых залах, окружённая немногочисленными коллегами.

Мне это, наконец, надоедает, и я отправляюсь в неизвестную страну на велосипеде. За полночи вполне можно добраться — так я думаю.

Я долго, с приключениями, еду — иногда забросив велосипед в кузов попутного грузовика.

Всё время идёт ужасный дождь, и я въезжаю в столицу неизвестного государства злой как чёрт, и как чёрт грязный.

— Не хватало ещё, чтобы меня на порог не пустили, — думаю я. — Наверняка охрана нервничает, переворот всё-таки. И тут я — замарашка.

Велосипед я приковываю в каком-то дворике, и как был, в заляпанной майке, иду во дворец.

Там темно все ходят с маленькими галогенными фонариками. На удивление, никто не придирается к внешнему виду, и местные молодые чиновники только цокают языком:

— На велосипеде? Из Москвы!? Гарно!

Мне предлагают помыться — оказывается, что в соседней зале находится бассейн метров на двадцать пять — чистенький, с подсветкой. Там мы уединяемся с подругой.

Ну а иначе зачем я туда ехал-то?

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 192

Отчего-то я решил отправиться в гости на танке. Гости были, впрочем, не международные — а так себе, жили на даче.

Это мои знакомые, но знакомые неблизкие, отличающиеся большим снобизмом и постоянно говорящие об автомобилях. Собственно, автомобилями они и меряют степень значимости человека. Поэтому я отправляюсь к некоему коллекционеру бронетехники (всё уже можно), и выпрашиваю у него танк — тем более, что на него не нужны номера.

Это небольшой танк т-62 с круглой облезлой башней.

Я еду на нём по просёлочной дороге, засыпанной песком, мимо чужих дач — так, когда-то в реальной жизни, ехал под Ленинградом. Машина чуть покачивается, и всё это происходит ужасно долго.

Течение сна начинает сбоить, когда я съезжаю с дороги, и вижу. Что танк не проходит между двумя сосенками. Сосенки жалко. Сон заедает, его дёргает, как застрявшую киноплёнку.

И вдруг, под нужным углом, металлический слон пролезает между деревьев, и я, в дыму и пыли подъезжаю к самому месту пикника.

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 193

В этом странном сне я смотрю на Европу с очень большой высоты, передо мной она, похожая на карту, ночью. Везде горят огоньки, только в Средиземном море почти нет кораблей — сплошная чернота.

Глядя на Испанию, я понимаю, что там случилась особая история с Хемингуэем. Хемингуэй поехал в партизанский отряд, бьющийся с франкистами, закрутил роман с девушкой в этом отряде — на манер Роберта Джордана, и уехав, так и не узнал, что у него родился сын.

Будто невидимый гид мне показывает это место сверху: слева край берега с начинающимися горами, справа — чёрная ночная вода.

Потом я перевожу взгляд на Италию, и вижу то место, куда Хемингуэй поехал через несколько лет — во Вторую мировую войну. Там он попал в партизанский отряд «Красных бригад» и познакомился с девушкой-итальянкой. В результате короткого, но бурного романа у него родился сын…

Но Хемингуэй уже вернулся к тому времени в Америку.

Мне сверху видно ту же картину, что и в Испании: слева полуостров, справа чёрная вода.

Однако земной шар поворачивается, и я вижу чёрный Босфор и край Европы. Неужто Хемингуэй наследил и здесь?

И точно. В конце Первой мировой войны этот шустрый американец приехал наблюдать за боями между греками и турками — понятно, случился роман с прекрасной гречанкой. Плод этой связи… И проч., и проч.

Тут я просыпаюсь.

Извините, если кого обидел.

12 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 194

Проснулся, чтобы в глобальной сети Интернет посмотреть, кто такая Светлана Горячева.

Потому что, понятное дело, мне приснилась Светлана Горячева — в моём сне она жила как Пифия в интерьерах Матрицы. Одета была в джинсы и молодёжные ботинки с круглыми носами.

Светлана Горячева была щуплой некрасивой девушкой лет тридцати. Но персонажи сна, с которыми я бегал туда-сюда, всё время на неё ссылались, как на оракула.

При этом все они говорили о Светлане Горячевой неважно — как о не очень хорошей модели телефона, но по этому телефону передаются указания свыше — и тут уж надо мириться с отстающими контактами и дребезгом мембраны.

— С пониманием, — отвечал я своим товарищам, — с пониманием.

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2005

(обратно)

История про юбилейного карлу

И всё-таки этот ваш композитор-юбиляр прохож на персонажа сказок Гофмана.

Или, на худой конец, карлу Альбериха.

Пробежится, застучит по клавишам, запоёт пронзительно и мерзко…

Тьфу, попасть! Чур меня, чур!

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2005

(обратно)

История про тайские таблетки

О! В телевизионном ящике мне рассказали страшную новость. Оказывается. тайские таблетки для похудания — это синтетические наркотики!

Всех разоблачили, медузообразный певец Шура рассказал правду. А таможенники арестовали партию наркоты и уничтожили её. Двое стали дистрофиками, а одного до сих пор ищут.

Ёпта! Проебал я своё счастье.

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2005

(обратно)

История про следы наших выступлений

Примерно месяц назад я начал вспоминать истории, связанные с Оранжевой революцией, Украиной вообще и призрачным русским спецназом в частности. Причём сами киевляне сочинили по-моему, чудесную историю — я бы её даже украл для рассказа, если они отвернутся.

И вот тогда я вспомнил о другой истории — истории с предвыборным роликом партии «Родина» здесь.

Надо сказать, партия «Родина» у меня большой симпатии не вызывает (как и все остальные политические партии) — как глянешь на этих состязателей — то кажется, что они сплошь упыри. А я человек нервный, на упырей долго смотреть, не ощущая осиновой шершавости в руках, не могу.

Прошло время, прошли выборы, по городу уже побежали стадами Деды-морозы-убийцы, и я хотел бы вернуться к теме — потому что побеседовал с тем человеком, что просил распространить эту историю об обманутых грузинах и подлых политиках из «Родины» в своих дневниках. Он отчего-то стал обижаться, когда я говорил, что это либо нормальная работа в чёрном PR (c пониманием отношусь к такой работе) с возможной подставой, либо какой-то ужасный непрофессионализм. (Этот человек, наверное, во всех остальных делах весьма достойный, работает на телевидении. А это как с водителем: если он безаварийно возит днём своего босса на «BMW», то я склонен предполагать, что он так же аккуратно водит свои «Жигули» в свободное время. То есть, профессионализм — он не с восьми до пяти, да). Я довольно неловко объяснял, что, по-моему, информацию нужно проверять, прежде чем повторять и просить повторить других. Если найдётся кто, кому это интересно, то вот ему весь тред. Только ни с кем там ругаться, разумеется, не надо. Это ужасно непродуктивно.

Тема гораздо интереснее. Это тема Матрицы — и каждый из нас — Нео, каждому предлагается во что-то поверить — а ведь и ложки нет, и тарелки нет, и невозможно понять, ты ли имеешь Матрицу, она тебя, но кто-то нас точно норовит поиметь. И всё время проверяешь — вполне ли ты агностик: так, так и так.

А ведь жутко интересно — вся эта гносеология и онтология. И как придумать стратегию, чтобы минимизировать все те опасности, что пристраиваются к тебе сзади. Нет, конечно, всё равно будет как-то неловко, но в самостоятельном, не стадном исследовании жизни есть своя прелесть.

И, наконец, у меня просьба к журналистам — если всё-таки выплыла где на свет эта грузинская женщина с сыном, если вся история с фальшивыми актёрами подтвердилась в каком-нибудь репортаже, кроме упомянутого в тредах, то сообщите мне. Это хоть и не изменит (а даже укрепит) мою осторожность в суждениях, но будет понятно, что никакого чёрного PR со стороны неизвестных людей в этом случае не было. А когда люди, пусть неизвестные, оказываются лучше, чем мы думали — это ли не прекрасно?

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2005

(обратно)

История про слона

Самая лучшая история сегодняшнего утра — история про слона.

Вернее про то, как в Ленинграде-городе ловили слона.

Ночь там, метель. Сугробы.

Аптека.

Под фонарём спит погонщик слона.

И тянутся в снегу круглые дыры-следы. Хрустя снегом, бежит по снегу слон, трубит, заглушая будильники граждан города Ленинграда.

Итак, по Ленинграду бежит слон. Большой такой слон, а на жопе у него штамп "Транзит — Финляндия".

За слоном бежит русский мужик в треухе, лупит по финскому штемпелю штакетиной. Из окон свесились сонные гроздья граждан, будильники в их руках похожи на дохлых петухов.

Мужик заходит справа, забегает слева, и наконец за хобот — цап!

И вот уже хлопает глазами в своей каморке милицейский дежурный. Дежурный милицейский держит телефонную трубку на отлёте: не каждый день тебе спозаранку звонит русский мужик в треухе и вопит:

— Я слона поймал! Большой сло-о-н! Никому слона не надо?

Ну и слон там трубку вырывает, хоботом тычется.

И вдруг все пропали.

В трубке даже гудков нет.

Фонарь погас, в аптеке под прилавком спит печальный вор-наркоман.

Ночь кругом, ни слона, ни мужика.

Только спит на улице Орбели под фонарём погонщик слона. Спит пьяный финн чмокает губами и тянет во сне свою финскую молитву — писсала-каккалла-пуккала-окколо…

Ничего нет.

Только четыре дырки в крыше и воздушные шарики, будто ёлочные игрушки плывут над городом.

Только расступаются в чёрном небе погонщики оленей, печальные Санта-Клаусы. Эх, слон, русский слон, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты мог только родиться, в той земле, что не любит шутить, в той стране, что ровнем-гладнем разметнулась на севере, до которой ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. Не так ли и ты, жизнь, что бойкий необгонимый слон несёшься? Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в твоей суете? Слон, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ему дорогу всякие народы и государства.

Новый год приближается.

Хорошо.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2005

(обратно)

История про сны Березина № 195

Отвратительная история — приснилось, что ко мне в гости пришёл работодатель, и дальше началась экранизация "Скверного анекдота" Достоевского.

Но дело вне в этих безобразиях. Обиднее всего, что в этом сне высокий гость подарил мне $400 — в длинном узком конверте, чуть просвечивающем. Конверт был дорогой, будто масляной бумаги — да и $400 вовсе неплохи.

Проснулся от жуткой обиды, потому что этот конверт в реальности искать было бесмыссленно.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2005

(обратно)

История про градусы

Включил телевизионный ящик, чтобы из него узнать, хорошо ли мы будем жить, сколько стоят деньги и какая температура воздуха у меня за окном.

А там показывают какой-то сериал. Натурально, сидят милицейские люди в форме, рассказывают какому-то положительному человеку, как они нашли нужное окно по обнаруженному виду на фотоснимке.

Положительный человек засомневался, говорит:

— А какова вероятность ошибки?

— Да никакой, — отвечает милицейский майор. И, чтобы усилить впечатление, говорит:

— У нас всё точно посчитано и плоскостные углы, и объёмные. С точностью до градуса, до радианчика.

И отошёл я от телевизионного ящика обескураженный.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2005

(обратно)

История про Годвина

Обнаружил, что в свете последних событий слово "фашизм" окончательно потеряло смысл. Поскольку все стороны политической борьбы в обеих столицах обзывают друг друга фашистами. Вполне возможно заменить слово "фашисты" на слово "гондоны".

Ну и кричали бы: — Вы гондоны! Нет это вы — гондоны! А мы — антигондоны!

И гондонами и бросались бы. Очень символически бы было — и креативно.

Всё от того, что слова живут своей жизнью. Вот хороший писатель Анчаров придумал как-то своё собственное слово и подарил своему персонажу. ""Фердипюкс" — это слово такое. Им Сапожников предложил заменить слово "творчество". Поскольку слово "творчество" помаленьку начинает терять всякий смысл и ощущается только престижем и похвалой. И сказать про какое-нибудь дело, что оно не творческое, значит оскорбить всех в этом деле участвующих и отвратить к нему стремящихся.

Вот Сапожников и предложил заменить слово "творчество" словом "фердипюкс" ввиду его явной противности. Чтобы тот, кто не умеет или не хочет делать кое-что без предварительного чертежа, не стремился бы к этому занятию только из-за клички "творец". Это же ясно! Одно дело сказать про человека, что он на творческой работе, а другое — объявить во всеуслышание, что он занимается фердипюксом. Кому это приятно? Фролову это было неприятно, и он как-то сразу скис".

Особенно мне удивительно, что множество разных людей как бы приватизирует Великую Отечественную войну, выступая как держатели акций. Будто невозможно бороться с ненавидимым течением от своего имени.

Ведь Гитлер — что-то вроде Сатаны в современной культуре. Ну, а национал-социалисты (будем называть их именно так) что-то вроде воинства Антихриста.

Это особый, приближенный к современному обывателю образ зла. Потому как чертей мало кто видел, а кто видели — им веры нету. Тем более, чёрт не универсальное понятие — другие конфессии могут обидеться, не поверить. В атомный век полно и бытовых атеистов, которых Сатаной не напугаешь, они и души продадут не задумываясь — покупателей только пока нет. Так что Гитлер — универсальный чёрт. И в былом существовании национал-социалистов сомнений мало.

Кстати, когда СССР раздружился с красными кхмерами, мы сразу стали сравнивать Пол Пота именно с Гитлером, а не вспоминать о маоистах или о каких других врагах.

С запозданием узнал про закон Годвина (Про который я раньше не слышал ровно ничего).

Всё это мне кажется удивительно печальным — наверное, оттого, кто у меня нет шезлонга. И, как ни крути, памятник Алиеву да и Кадырову мне в Москве несимпатичен. Памятник Горькому обвязали верёвкой и сдёрнули с прощади Белорусского вокзала, что теперь называется "Тверская застава". Теперь он будет жить под стенами Центрального дома художника. Парк там похож на Сибирь — только для памятников: некоторым пожизненно, а некоторых, может, вернут.

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2005

(обратно)

История про простуду

Двое на автобусной остановке. Он и она — через некоторое время он чихает.

— О, как я простужен!

— О, как я вас понимаю!

— Нет вы меня не понимаете, вы же не простужены!

— Нет, я простужена!

— Ну разве вы простужены?

— Конечно, простужена!

— Нет, это я простужен, а вы не хрена не понимаете!

— Я всё понимаю, я простужена!

— Ни хуя! Это я простужен!

— Нет, я!

— Ну, поговори у меня, сука! Простужена она, как же!

— Нет, я простужена, урод! Простужена! Простужена! Простужена!

— Щас ты, бля, у меня вылечишься!

— Да это я тебя…

Подходит автобус, женщина исчезает. На её место садится молодая девушка и чихает.

— О! Да вы простужены! — говорит мужчина громко.

Извините, если кого обидел.

18 декабря 2005

(обратно)

История про Ремарка

Вчера ходил в телевизор.

На самом деле, это меня подставил lleo, дав кому надо мой номер телефона — и вот, только я собрался заснуть после обеда, как на столе зазвонило. И я, размякнув, всё ещё перемещаясь в пространстве сна, согласился.

Видел много чего забавного — сплошная "культурная революция" и мой старый знакомец Бунимович.

Но самое интересное я увидел потом — была там загадочная девушка стёртого возраста Лена Ленина, которой сейчас явно делают рекламную кампанию.

Это, конечно, нимфа™. Настоящая нимфа™ — к гадалке не ходи. Я нимф™ видел мало, а тут — нате. В пределах дыхания.

Мне она сразу понравилась, хоть единственное, чо я о ней знал, так это то, что арабы сожгли её мерседес-кабриолет в ходе памятных французских беспорядков.

Как может не понравиться человек, который говорит:

— Если бы Пушкин владел арифметикой, то, может быть, он и его семья не влачили бы такое жалкое существование.

Собственно, разговор шёл об образовании.

— Я из необычной семьи, — сказала Лена. — Мои родители были научными сотрудниками. Но в моём доме читать Дюма было не принято, и меня заставляли читать серьёзные книги, которые, наверно, не свойственны для девочки восьми-десяти лет. Так я прочитала Сенеку, Монтеня, Честерфильда…

В этот момент я начал вести себя неприлично, хрюкать, икать и свалился под стол. Дело было не только в каких-то актёрах-идиотах с дурацкими вопросами (они приставали к Бунимовичу, отчего он на старости лет не учится водить машину — и непременно в муках), и не в том, что я стал подозревать девушку стёртого возраста, что она в восемь лет не читала графа Филиппа Дормера Стэнгопа Честерфильда с его придворными правилами. Да и ладно, хоть бы и Честерфильд — если она его не перепутала с Честертоном или сигаретами.

Кстати, потом, (внизу в комментах), меня стали уверять, что чтение Честерфильда — нормальное дело (я помню два издания в "Литпамятниках" в 1971 и 1978 году — чтение, мне кажется, довольно угрюмое для "восьми-десятилетней девочки" — ну да ничего).

Всё равно — это мне напомнило чудесный текст родом из шестидесятых, в котором сказочные и прочие персонажи приходят на встречу с читателями в редакцию журнала "Переводные картинки".

Среди прочих речь держит Волк. Он критикует увлечение некоторых читателей романом Ремарка "Три товарища".

— Герои его мягкотелы, никак не могут сделать свой выбор… — говорит он, — они всё время мечутся. И уж больно они розовые… Да и эти идиотские имена — Ниф-Ниф, Нуф-Нуф, Наф-Наф!

Общее замешательство. Выясняется, что оратор перепутал книгу "Три товарища" с книгой "Три поросёнка".

Извините, если кого обидел.

19 декабря 2005

(обратно)

История про Новосибирск

Я понял, кого нужно спросить про Лену Ленину. Надо про неё спросить bachilo — у них там, в Академонгородке мафия. Они всех своих знают.

Между тем, политическая жизнь столицы дошла до обидного.

У меня в ленте и окрестностях участники "Правого марша" сцепились с участниками "Антифашистского марша" и выясняют, у кого рожи безобразнее.

Причём аргументы сплошь такие: "Мы пришли, и там были хорошие лица — не то, что у этих" — "Да нет, посмотрите на фото — сплошь уроды!" — "Да вы на своих посмотрите — вот где упыри!" — "Да, не-е-ет, вот вам ссылка — сплошь жидовские морды" — "А вы гляньте сюда — вот вам ублюдки-гопники".

Тьфу, чума на оба ваши дома.

Извините, если кого обидел.

19 декабря 2005

(обратно)

История про пьянки

Ну что, смежники, начали уже квасить? А?

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2005

(обратно)

История про косыгинские реформы

Одна из загадочных точек на линии политико-экономической истории СССР — это так называемые «косыгинские реформы».

Про них я много что могу рассказать, у этого движения было минимум четыре стадии, но речь сейчас не об этом.

Не всё так просто было с ними.

Дело в том, что перемены были неровны по отраслям и регионам, малина мешалась со смертью, как немец с русским в известной пословице.

Один не старый пока человек из Костромы, мой тогдашний коллега, ставший экономическим консультантом, рассказывал мне об истории родного края. Во время его детства навалился на Кострому голод. Тогда даже в Горьком стояли очереди за мукой, а на проселочную дорогу в костромской глубинке ложились мужики из окрестных деревень, чтобы остановился фургон с хлебом. Он и останавливался. Крестьяне связывали шофёра и экспедитора, чтобы тех не судили слишком строго и вообще не судили, и разносили хлеб по деревням.

Экономического консультанта, бывшего тогда просто мальчиком бабушка заставляла ловить рыбу. То есть ему ещё было нужно собирать грибы и ягоды, а вот зимой мальчику приходилось добывать из-подо льда рыбу. Рано утром он собирался и шёл к своей лунке во льду. Он шёл туда и вспоминал свой день рождения, когда ему исполнилось пять лет, и он в последний раз наелся.

Рыбную ловлю с тех пор он ненавидел — в любом её виде.

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2005

(обратно)

История про пани

А всё-таки эта ваша Новодворская — чисто пани Броня.

Извините, если кого обидел.

23 декабря 2005

(обратно)

История про совнархозы

Вплоть до начала того, что зовётся «Перестройкой», в московских магазинах покупатель медленно двигался к прилавку, а, вернее, к весам. Весы эти нынче совсем перевелись, пропали как динозавры — весте со своиммассивным постаментом, округлым, высоким телом на нём — а наверху была изогнутая, будто автомобильный спидометр на «Волге» шкала, узкая талия весов, две площадки — одна для гирь, на другой уже лежит рыбья туша на серой бумаге…

Эти весы делают и нынче, и называются они "Тюмень".

А тогда смотрел покупатель на шкалу, где плясала стрелка — и читал загадочную надпись «Средне-Уральский совнархоз» и дальше — бесчисленные цифры ГОСТа.

И если покупатель молод, то отгоняет от себя недоумение — чтобы внимательнее следить за танцем стрелки.

Что за совнархоз, куда? Колхоз? Совхоз? Как это?

Вот — главная история про хрущёвские дела и славное прошлое. Никаких историй про совнархозы больше быть не может.

Сегодня, кстати, впервые за пятнадцать лет написал рекомендацию. Раньше вписал всё в Партию, да в комсомол, а тут — нуте, убирательной тётеньке.

Но вспомнил былое.

Извините, если кого обидел.

23 декабря 2005

(обратно)

История про пробел

Тьфу, пропасть. Теперь на клавиатуре пробел стал срабатывать через раз. Мало мне было того, что в ней западало "т", и вместо "что" получалось залихватское "чо".

Извините, если кого обидел.

24 декабря 2005

(обратно)

История про автомобили

Оп-па! Вести с полей нам доносят, что закрыли производство автомобилей "Ока".

По этому поводу есть интернациональный анекдот: один гражданин жалуется соседу на свою собаку:

— Моя сука гоняется за автомобилями "Ока" как очумелая!

— И что? Моя тоже бегает за машинами.

— Но моя приносит эти микролитражки и закапывает их в огороде.

Извините, если кого обидел.

24 декабря 2005

(обратно)

История про шестерёнки

Достаточно ли хорошо у нас знают писателя Бачилу?

Нет, не достаточно хорошо у нас знают писателя Бачило и его рассказ "Шестерёнка".

Извините, если кого обидел.

26 декабря 2005

(обратно)

История про Еврокоммунизм

Сейчас уже никто не помнит про Еврокоммунизм, даже что такое евроремонт, люди забывают стремительно.

Так вот, я расскажу историю про трудовой энтузиазм и еврокоммунизм для тех, кто лишён корпоративных пьянок и сегодня, а то и завтра, делает что-то полезное для страны.

Один итальянец приехал в Тольятти строить автомобильный завод. Он вышел с первого совещания и сказал своему приятелю:

— Здесь ничего и никогда не изготовят. Никогда.

Декабрь лез итальянцу под пальто и на следующий день он пошёл к русскому начальнику цеха Мамаеву. Итальянец честно сказал, что работа остановится, потому что smejniki не поставили резиновые уплотнители для радиаторных пробок. Это были уплотнители с очень жёстким допуском по всем параметрам, изготовленные из особой резины, выдерживающей высокие температуры. Советский оборонный завод промучился с этими уплотнителями несколько месяцев и так и не выполнил заказа.

Начальник цеха с правильной и подходящей к делу фамилией Мамаев угрюмо посмотрел на итальянца.

— Хуйня, — сказал он хмуро. Переводчица привычно пропустила эти слова мимо ушей.

Тогда Мамаев достал откуда-то огромный нож и резиновый шланг из которого поливают сады (Итальянец был особенно нечёток, объясняя, откуда в руках правильного человека Мамаева взялись эти предметы).

Мамаев нарезал как колбасу этот шланг — и протянул результат на ладони.

— Ставь и не выёбывайся.

Переводчица привычно сэкономила на некоторых словах.

Уплотнители проработали ровно столько, пока не наладились поставки.

— Я понял, что эти люди владеют какой-то высшей истиной, которая мне еще была недоступна, — сказал итальянец.

— Что говорит? — поинтересовался правильный человек Мамаев.

— Говорит, что охуел, — правильно перевела переводчица.

Голова у итальянца начала работать в правильном направлении. Потом он привёз запчасти из Италии в багаже. Запчастей хватало — их набралось на 110 одинаковых чемоданов.

Высшая истина стала итальянцу чуть доступнее, когда он вез всё это обычным рейсом Аэрофлота "Милан-Москва". На таможне, когда у него спросили о багаже, он спокойно показал им на чемоданы, и потом глядел на таможенников правильным взглядом начальника цеха Мамаева. А когда он в Москве перетаскивал чемоданы на другой самолет, чтобы лететь в Куйбышев, то вспомнил много правильных слов. Но итальянец уже нанюхался русского декабря и использовал слова по назначению. У него было двадцать четыре часа, чтобы доставить детали прямо на сборочный конвейер.

Он, как и многие правильные люди, считал, что все-таки хорошо работать только по долгу или только за деньги нельзя. Он понял, что дело в алхимии соединений, которую нельзя хвалить и нельзя порицать.

Как-то итальянец обнаружил, что его цех был завален ящиками с оборудованием, и найти нужное стало невозможно. Со своей переводчицей он пришел к начальнику цеха

— Товарищи, — итальянец уже хорошо выучил это слово, такое же полезное, как и некоторые другие, — товарищи, завтра утром, в субботу, я приду сюда и попробую привести в порядок ваш склад. Дайте только погрузчик.

Субботы ему не хватило, а в воскресенье около часу дня на площадку пришел начальник цеха, и переводчица перевела итальянцу правильные партийные слова. И тогда начальник цеха вынул из кармана два красных красивых яблока. Потому что ни хуя больше у начальника цеха не было, а заговорив про материальное стимулирование и премии, можно было осквернить правильный язык.

Итальянец, впрочем и тогда не понимал всего. Он, вспоминая, говорил: «Я видел, как работали на строительстве завода солдаты, простые парни с чертами лиц явно восточного типа. Что им то, казалось, до нашего завода»? Что делали солдаты на советских стройках, ему никто не объяснил, и я считаю, что правильно сделал. Итальянцу и так было хорошо — он помнил улыбку девушки с соседнего крана, и все это для него объединялось в общее понятие "энтузиазм".

— Не знаю, можно ли такое повторить, — сказал он под конец.

Повторить, понятное дело было нельзя.

Вот и вся история про Еврокоммунизм. Больше про коммунизм мне сказать нечего.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2005

(обратно)

История про святочный рассказ

А выложу-ка я настоящий святочный рассказ. Хоть и не ко времени.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2005

(обратно)

История про Голема

Ну и ладно. Вот вам святочный рассказ.

*

Восстание догорало. Его дым стлался по улицам и стекал к реке, и только шпиль ратуши поднимался над этим жирным облаком. Часы на ратушной башне остановились, и старик с косой печально глядел на город.

Восстание было неудачным, и теперь никто не знал почему. Чёрные танки вошли в город с трёх сторон, и битый кирпич под их гусеницами хрустел как кости.

Капитан Родионов сидел в подвале вторые сутки. Он был десантником, превратившимся в офицера связи.

Родионов мог бы спуститься с остальными в сточный канал, но остальные — это не начальство. Остальные не могли отдать ему приказ, это был чужой народ, лишённый чёткой политической сознательности. Капитан Родионов был офицер Красной Армии, и, кроме того, как воевать, не умел в жизни ничего. Он воевал куда более умело, чем те, что ушли по канализационным коллекторам — и именно поэтому остался. Он ждал голоса из-за реки, где окопалась измотанная в боях армия и глядела в прицелы на горящий город.

Приказа не было три дня, а на четвёртый, когда радист вынес радиостанцию во дворик для нового сеанса связи, дом вздрогнул. Мина попала точно в центр двора. От рации остался чёрный осколок эбонитового наушника, а от радиста — куча кровавого тряпья.

Теперь нужно было решать что-то самому. Самому, одному.

До канала было не добраться, и вот он лез глубже и глубже в старый дом, вворачиваясь в щели как червяк, подёргиваясь и подтягивая ноги.

Грохот наверху утихал.

Сначала перестали прилетать самолёты, потом по городу перестала работать дальнобойная артиллерия — чёрные боялись задеть своих.

Но разрывы приближались — видимо, чтобы экономить силы и не проверять каждую комнату, чёрные взрывали дом за домом.

У Родионова был английский «стен», сработанный в подпольных мастерских из куска водопроводной трубы. Он так и повторял про себя — водопроводная труба, грубый металл, дурацкая машинка — но к «стену» было два магазина, и этого могло хватить на короткий бой. Застрелиться из него, правда, было бы неудобно.

И вот Родионов начал обследовать подвал. На Торговой улице дома были построены десять раз начерно и на каждом фундаменте стоял не дом, а капустный кочан — поверх склада строился магазин, а потом всё это превращалось в жильё. Прошлой ночью он нашёл дыру вниз, откуда слышался звук льющейся воды — но это было без толку — там, среди древних камней, могли течь вода из разбитого бомбами водопровода или тонкий ручеёк древних источников.

Так на его родине вода текла под слоем камней, и её можно было услышать, но нельзя пить.

И теперь воды у него не было. Вода кончилась ещё вчера.

И вот он искал хоть что-то, чтобы не сойти с ума. Родионов начинал воевать у другой реки, и сидя два года назад в таком же разбитом доме, понял, что жажда выгонит его под пули.

Жить хотелось, но воды хотелось больше. Это было то, что называлось жажда жизни, и Родионов, выросший у большой реки посреди Сибири, знал, что без воды ему смерть. Он боялся жажды, как татарина из своего давнего кошмара.

Про татарина ему рассказала старая цыганка, сидевшая на рельсах с мёртвым ребёнком на руках.

— Тебя убьёт татарин, — сказала цыганка Родионову, когда он остановился перед ней на неизвестном полустанке с чайником в руке.

— Тебя убьёт татарин, — сказала цыганка. Один глаз у неё был закрыт бельмом величиной с куриное яйцо, а другой, размером с пуговицу, смотрел в сторону. Она сказала это и плюнула в мёртвый рот младенца. Тогда младенец открыл глаза и улыбнулся.

После этого цыганка потеряла к Родионову интерес.

Эшелон тронулся, и Родионов, слушая, как в ухо стучат колёса, ругался до вечера на глупую старуху. Он видел настоящего татарина только раз — когда в детстве оказался с отцом на Волге.

Детство не кончалось, и мальчику не было дела до службы отца. Отец, когда их пароход, шлёпая колёсами, подвалил к неизвестной пристани, сошёл, чтобы передать кому-то бумагу, важную и денежную.

Мальчик ёжился на весеннем ветру, вода стояла серым весенним зеркалом, и протяжно выл над городом муэдзин.

Едва отец отлучился, как из толпы на дебаркадере выпрыгнул татарчонок, сорвал с Родионова шапку, нахлобучил на него свою тюбетейку и побежал. Кто-то свистнул, захохотал дробно, а сердобольная баба сказала:

— У них праздник. Надо было бы побежать тебе, догнать — это ведь игра, мальчик. А теперь с чужой шапкой, что с чужой судьбой будешь жить.

Но догонять было уже некого и бежать некуда.

Родионов долго вспоминал потом детскую обиду. Помнил он и предсказание цыганки, гнал его от себя — правда, с тех пор не брал татар в свою группу.

Он никому не рассказывал об этой истории, потому что солдаты не должны знать о слабости своего командира, особенно, если это командир Красной Армии. В марте он столкнулся с татарами, что служили в эсэсовском полку. Он дрался с ними в лесах Западной Белоруссии — где мусульманский полк обложил партизан. Группу Родионова выбросили туда с парашютом, и через час она уже вела бой. Пули глухо били в сосны и последний мартовский снег сыпался с ветвей на чёрные шинели. Родионов не спал три дня, и всё время был покрыт смертным потом, противным и липким, несмотря на холод мартовского леса. Когда на третий день пуля вошла к нему в плечо, он решил, что жизнь пресеклась. Смерть его была — татарин в той самой чёрной эсэсовской шинели.

Татарин без лица мерещился ему несколько раз, но всегда превращался в усталую фигуру медсестры или своих бойцов, которые тащили его на себе. Всё это прошло, а теперь жизнь кончалась по-настоящему, хотя ни одного татарина рядом и не было. Нет, он знал, что среди чёрных людей, что медленно сейчас сжимает кольцо наверху, есть и Первый Восточно-мусульманский полк СС, но вероятность встречи с татарином без лица считал ничтожной.

Он полз по соединяющимся подвалам, шепча простые татарские слова, которых в русском языке то ли пять, то ли целая сотня.

Так он попал в соседнее помещение, где нашёл множество истлевшей одежды, горы мышиного помёта и гниль, вывалившаяся из трухлявых сундуков.

Разбитые сосуды были похожи на рассыпанные по полу морские раковины.

Родионов видел старинные книги, слипшиеся в плотные кирпичи. Бесполезная ржавая сабля звякнула у него под ногой. Но он нашёл главное — в опрокинувшемся шкафу Родионов обнаружил бутылку вина. Он тут же вскрыл её медным ключом, найденным на полке. Вино оказалось сладким как варенье и склеило гортань. Родионов забылся и не сразу услышал голос.

Голос был сырым — как старый горшок в подполе.

Голос был глух и пах глиной.

Голос уговаривал не спать, потому что мало осталось времени. Родионов понимал, что это бред, но на всякий случай подтянул к себе ствол, сделанный из водопроводной трубы.

Это был не бред, это был кошмар, в котором над ним снова склонился татарин без лица.

— Кто ты? Кто ты? — выдохнул лежащий на полу.

— Холем… — дохнул сыростью вниз склонившийся над Родионовым. И начал говорить:

— Меня зовут Холем или просто Хольм. Немцы часто экономят гласные, а Иегуди Бен-Равади долго жил среди немцев.

Это был хитрый и умный человек — ходили слухи, что он продал из календаря субботу, потому что она казалась ему ненужным днём. Часто он посылал своего кота воровать еду, и все видели, как чёрный кот Иегуди Бен-Равади бежит по улице с серебряным подносом.

Один глаз Бен-Равади был величиной с куриное яйцо и беспокойно смотрел по сторонам, а другой, размером в пуговицу от рубашки, — повёрнут внутрь. Говорили, что этим вторым глазом Бен-Равади может разглядывать оборотную сторону Луны, а на ночь он кладёт его в стакан с водой.

Именно он слепил моё тело из красной глины и призвал защищать жителей города, потому что во мне нет крови и мяса. Во мне нет жалости и сострадания, я равнодушен, как шторм, и безжалостен, как удар молнии. Но я ничто без пентаграммы, вложенной в мои уста книжником Бен-Равади.

Раз в двадцать лет я обходил дозором город.

Но однажды началось наводнение, и река залила весь нижний город до самой Торговой улицы. Ночные горшки плыли по улицам стаями, как утки, в бродячем цирке утонул слон, и вот тогда вода размочила мои губы. Пентаграмма выпала, и я стал засыпать. Теперь пентаграмма греется в твоей руке, я чувствую её силу, но уже не слышу шагов моего народа. Нет его на земле. Некому помочь мне, я потерял свой народ.

Родионов сжал в руке ключ с пятиугольной пластиной на конце.

— Да, это она, — Холем говорил бесстрастно и тихо — Ключ ко мне есть, но мне некого больше охранять. Жители города превратились в глину и дым, а я не смог их спасти. А теперь скажи: чего ты хочешь? Скажи мне, чего ты хочешь?

Родионов дышал глиняной влагой и думал, что хочет жить. Он хотел пить, но знал, что это не главное. Нет, ещё он, конечно, хотел смерти всем чёрным людям в коротких сапогах, что приближаются сейчас к дому. Он хотел смерти врагу, но больше всего он хотел жить.

Капитан Родионов воевал всю свою осознанную жизнь, и был равнодушен к жизни мирной. Много лет он выжигал из себя человеческие слабости, но до конца их выжечь невозможно. Хирургического напряжения войны хватало на многое, но не на всё. Жить для того, что бы защищать — вот это годилось, это вщёлкивалось в его сознание, как прямой магазин «стен-гана» в его корпус.

Рубиновая звезда легла в глиняную руку, а человеческая рука сжала медную табличку.

Двое обнялись, и Родионов почувствовал, как холодеют его плечи, и как нагревается тело Холема. Тепло плавно текло из одного тела в другое, пока глиняный человек читал заклинания.

И вот они, завершая ритуал, зажали в зубах каждый свой талисман.

Чёрные люди, стуча сапогами по ломаному камню, в это время миновали старое кладбище, где могилы росли, как белая плоская трава. Они обогнули горящую общину могильщиков и вошли во двор последнего уцелевшего дома на Торговой улице.

Последнее, что видел Родионов, застывая, был Холем, идущий по двору навстречу к людям в чёрных мундирах. Когда кончились патроны, Холем отшвырнул ненужный автомат и убил ещё нескольких руками, пока взрыв не разметал его в стороны.

Но Родионов уже не дышал и спал беспокойным глиняным сном.

В этих снах мешались ледоход на огромной реке и маленькая лаборатория, уставленная ретортами. Иегуди Бен-Равади поднимал его за плечи и вынимал из формы, словно песочный детский хлебец. Сон был упруг, как рыба, скользил между пальцев, и вот уже глиняный человек видел, как его создатель пьёт спитой чай вместе со старухой в пёстрой шали. Нищие в этом сне проходят, стуча пустыми кружками, по улице, один конец которой упирается в русскую тайгу, а другой — в Судетские горы. Глиняный человек спит, надёжно укрытый подвальной пылью и гнилым тряпьём, спасённый своим двойником и ставший с ним одним целым. Он спит, окружённый бутылями с селитрой и углём, не ставшими порохом, а вокруг лежат старинные книги, в которых все буквы от безделья перемешались и убежали на другие страницы.

Он проснулся через двадцать лет от смутного беспокойства. Он снова слышал лязг танковых гусениц и крики толпы.

Глиняный человек начал подниматься и упёрся головой в полок. Он увидел, что оконце давно замуровано, но подвал ничуть не изменился. Ему пришлось сломать две стены, чтобы выбраться на свет. Миновав двор со странной скульптурой из шаров и палок, он выбрался на улицу. Глиняный человек не узнавал города, он не узнавал людей, сразу кинувшихся от него врассыпную. Но он узнал их гимнастёрки, погоны и звёзды на пилотках.

Он узнал звёзды на боевых машинах, что разворачивались рядом, и ещё не понимая ничего, протянул к ним руки.

Глиняный человек стоял в пустоте всего минуту, и летний ветер выдувал из него сон. Но в этот момент танк старшего сержанта Нигматуллина ударил его в бок гусеницей. Медный пятиугольный ключ выскочил изо рта, и глиняное время остановилось.

Глиняный человек склонился, медленно превращаясь в прах, осыпаясь сухим дождём на булыжник. Он обмахнул взглядом людей и улицы, успевая понять, что умирает среди своих, свой среди своих, защищая свой город от своих же… Всё спуталось, наконец.

Глину подхватил порыв августовского ветра, поднял в воздух и понёс красной пыльной тучей над крышами.

Туча накрыла город пыльной пеленой, и всё замерло. Только старик на городских часах одобрительно кивал головой. Старик держал в руках косу и очень обижался, когда его, крестьянина, называли Смертью.

Какая тут смерть, думал старик, когда мы просто возвращаемся в глину, соединяясь с другими, меняясь с кем-то судьбами, как шапками на татарском празднике.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2005

(обратно)

История о Булгакове

Понятно, что я, being conspicuous in my absence, не стал ничего говорить о М&М.

Ничего.

Скажу ещё — будто в похмелье о тёплой водке напомню.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2005

(обратно)

История про Илларионова

А что это за упырь такой — Андрей Илларионов?

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2005

(обратно) (обратно)

2006

История про Александра Грина (I)

А расскажу-ка я ещё раз про Александра Грина.

Во-первых, потому, что я про него уже рассказывал, да всё это потерялось в лесу перемагниченных доменов.

Во-вторых, потому что всё меняется, в том числе и буквы сами собой меняют места.

В-третьих, потому что вспоминать дохлых и живых писателей полагается только в день юбилея, а это неверно. Их, как и другие события, нужно вспоминать просто так — без повода.

Александр Грин в русской литературе имеет судьбу, чем-то похожую на судьбу Маяковского. Его тоже насаждали как картошку. Только в случае с Маяковским это было высочайшее волеизъявление, а Грина насаждал вакуум романтики пятидесятых-шестидесятых годов. В каждом приморском городе вне зависимости от расположения был ресторан «Алые паруса» и кафе «Романтики». Сейчас, когда наблюдатель уже был свидетелем эпохи золотых цепей без кавычек, самое время перечитывать. Самые загадочные биографии — это те, о которых, кажется всё известно. Жизнь Грина — из таких. Всё не так, как на самом деле — эта каламбурная сентенция тут вполне применима.

Так вот, перед тем, как начать рассуждать, нужно торжественно произнести следующее: Грин очень хороший писатель.

Надо сказать, что я начал читать Александра Грина ощущая старый совет, выказанный Милорадом Павичем в «Пейзаже, нарисованном чаем». Там говорилось так:

«Добавим же немного дня в ночь, — повернул отец Лука разговор на шутку и долил воды в вино, однако свой стакан оставил пустым. — Всем, конечно, дозволено угощаться сколько желаете, — продолжил он словно бы в своё оправдание, — но мы здесь — наверное, вы обратили внимание — накладываем еду дважды и доливаем вино дважды. Никогда один раз и никогда — трижды. И книгу, если от неё ждешь чуда, следует читать дважды. Один раз следует прочитать в молодости, пока вы моложавее героев, второй раз — когда вошли в возраст и герои книги стали моложе вас».

Итак, первый раз я шелестел этими страницами в школе. Детство было плавным и спокойным — ничего не могло произойти — никакой Бам-Гран не бежал по московским улицам. Второй раз — сейчас, когда мои знакомцы накупили красных капроновых парусов к своим яхтам, а потом легли, прошитые пулями на порогах своих дворцов с золотыми цепями по охраняемому периметру.

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (II)

Грина хорошо перечитывать с самого начала, с эсэровских рассказов.

Среди прочих, есть у него и рассказ о слепом свидании. Он сидит в тюрьме, она передаёт тайком записку, и вот они ждут встречи. Она некрасива, косолапит, он тоже не похож на революционного героя. И оба разочарованы. Это совсем другой стиль, из которого постепенно, от текста к тексту из рассказов вымываются Степановы и Петровы, давая место Риолям и Терреям.

Это превращение было так удивительно, что о Грине, поэтому ходил слух, что он украл у какого-то английского капитана сундук с рукописями, и год за годом печатал их, выдавая за свои. Про Грина так же рассказывали, что юность он провёл отшельником в лесу, охотясь с луком на зверушек.

Есть замечательный роман «о том же» — то есть, о захватывающем времени нечётких правил, о том, как набухают почки революции. Это роман «Виктор Вавич», который написал Борис Житков. Я оставляю в стороне блестящий слог романа Житкова, где городовой, усаживая пьяного на извозчика, бьёт его как подушку, уминая в сиденье. Где письмо несут в руке, как пойманную бабочку… Потому что это блестящий роман о русской революции, где все герои проживают чужие жизни — короткие и спутанные.

В русской революции было много загадок, многие знания о ней утеряны, в том числе знания о её стиле. Стиль русской революции был — стиль бомбы.

В одном английском романе герой говорил мимоходом о чужой смерти: в Италии его застрелили бы, в… — …, (следовало перечисление стран) а в России он погиб бы от бомбы.

(Я грешил на «Дом в Дюнах» Стивенсона, но сейчас проверил — там этого нет).^[45] Если кто мне подскажет точную цитату и источник, я буду премного благодарен.

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

(обратно)

История про шпаги

А вот никто не знает, где в Сети вывешен рассказ Честертона The Five of Swords?

На русском или английском языке — а то с ним подлая загадка.

То он входит в THE MAN WHO KNEW TOO MUCH (1922) — то не входит.

Где взять-то?

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (III)

Интересно и другое — откуда сам стиль бомбизма. Почему надо было кидать какие-то бомбы? Не проще было бы и в 1881, и в 1905 году использовать снайпера? Потому как тогдашние винтовки уже это позволяли, да и продавались свободно, что позволяло даже студентам лепить свинцовые бельма белкам. Для теракта не нужно высотное здание. Зачем?

Хороших мест полно — достаточно посмотреть на фотографии улиц вековой давности — сортир на сортире, забор на заборе — и это в самых приличных местах столиц. Практика и обучение могут быть прекрасными. Почему, если человек на сотне метров валит с ног лося, он не может завалить губернатора?

Контраргументы дешевизны бомб не убедительны. Не говоря уж о том, что «самопальное» производство ручных гранат приводило к тому, что на них больше подорвалось изготовителей. Технологии бомбоделания в провинции были абсолютно недоступны. Это примерно так же утверждать, что если я езжу по Москве на «Тойоте», то мне доступны японские автомобильные технологии. Половина революционных мемуаров посвящена перевозке адских машин, а также приезду «техника» из «Центра». Про пособников (или подрядчиков) есть чудесный рассказ опять же у Житкова — про то, как роют подземный ход для побега из тюрьмы.

Снайпер мог бы вписаться в эстетику романтизма — можно представить себе почти в интонации «позднего» Александра Грина тревожные слухи в обеих столицах — «Чёрный охотник вышел на тропу войны», «Кто он, «Чёрный охотник»?.. Пересуды, ставки на тотализаторе, дамы пишут надушенные послания в никуда, вельможи трепещут… Почти акунинский сюжет.

Но были и почти акунинско-гриновские персонажи, такие, например, как Савинков — человек весьма ангажированный.

Завалить Плеве из винта на крыльце — было бы несказанно проще. Что касается Халтурина, то его история, дворничество, десяток условно невинных солдат, разваленная лестница — и что самое забавное — переноска нескольких десятков килограмм взрывчатки на рабочее место в Зимнем дворец. Всё это свидетельствует не о конспирации, а о потере контроля над ситуацией со стороны Охранного отделения, из ошибок которого Советская власть сделала соответствующие выводы.

Одним словом, взрыв чиновника более громкое, во всех смыслах, событие. У него, как сейчас бы сказали, особый PR. То есть, именно то, что описывает Грин в конце рассказе «Марат», «когда на следующий день вылетели сотни оконных стекол и город зашумел, как пчелиный улей».

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (IV)

Его первые рассказы отдают ницшеанством, в них есть привкус русской прозы того времени — Куприна да странствующего Горького. Потом уже Гофман стучит вместе с Эдгаром По в свой барабан. А потом и вовсе Александр Гриневский становится и вовсе ни на кого не похож.

А ранний Грин действительно очень похож на Куприна. Тем более именно Куприн привёл его к литераторам. Именно Куприн был чрезвычайно успешен в бытовом рассказе — и у него бегали по страницам озверевшие от крови солдаты, выясняли отношения жеманные пары, и колыхало сюжет блестящее слово «револьвер».

Он был писателем, особняком стоявшим среди писателей начала века — и из-за революционного эсеровского прошлого. Есть, кстати, очень показательная романтическая история. Прототип героинь нескольких рассказов Грина Екатерина Бибергаль была настоящей революционеркой из тех, что без колебаний отдавали жизнь за террор. Она-то и стала предметом привязанности Грина. Они то ссорились, то мирились, и в пылу ссоры Грин пальнул в неё из револьвера, пуля пробила левый бок, но девушка осталась жива.

Ценность такого стрелка-безумца для эсеров была сомнительна, а вот девушка ещё успела пережить и поучаствовать во всех революциях — чтобы жизнь пожевала её неизвестным способом, но в известном 1937 году. Но, пожевав — выплюнула в эпоху, что романтично звалась «Реабилитанс».

Что касается самого Грина, то приятель мой Варламов написал об этом периоде жизни писателя так: «Юный Грин не был похож не только на жертвенных террористов Боевой организации, воспетых Савинковым, но даже на самых обычных, рядовых членов партии. Профессиональный революционер из него был такой же никудышный, как прежде реалист, моряк, золотодобытчик, рыбак, солдат… Это потом, в шестидесятые годы, о Грине станут писать всякие глупости, что, мол, куда бы его ни забрасывала судьба, он везде служил революции, а на самом деле «Алексей Долговязый» тратил партийные деньги на кабаки, совершенно не интересовался теорией, допускал чудовищные ляпсусы, сочинял в прокламациях небылицы (однажды присочинил, будто убил погнавшегося за ним полицейского, товарищи обрадовались, но на всякий случай не стали предавать этот факт гласности, решили его перепроверить и оказались правы в своих подозрениях), был болтлив, неосторожен и тем очень сердил своих серьезных товарищей, которые насмешливо звали его «гасконцем». Членам организации тех двадцати-тридцати рублей, которые выдавала партия, хватало на месяц, а долговязый «Алексей» тратил их за два дня, да и вообще был в финансовых делах неразборчив».

Никакой радости, конечно, в том, чтобы Грин оказался вторым Савинковым, для нас нет. Что нам веселья было бы в том, что он не отказался бы от террористического акта, а кого-нибудь героически взорвал? (Добровольцев, кстати, хватало с избытком). Но, так или иначе, после ссылки в Пинегу революция вымывается из жизни Грина вымывается как сахар из взрывателя плавучей мины.

Так мина становится на боевой взвод и исполняет своё единственное предназначение. А Гриневский так становится Грином — писателем, то есть, тем Грином, что мы знаем.

Популярность Грина в шестидесятые-семидесятые годы была чуть не больше, чем у всех писателей двадцатых. Но дело не только в этом — тогда возникает общественных мифов о Грине-романтике. Самые загадочные биографии — это те, о которых, кажется всё известно. Жизнь Грина — из таких. Всё не так, как на самом деле — эта каламбурная сентенция тут вполне применима.

Извините, если кого обидел.

06 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (V)

Фронтальное чтение Грина сначала наводит на мысль о неистребимой зависти в сердце многих персонажей. Полдюжины его героев объединяет злоба, а сквозным мотивом — засветить кирпичом в барское окно, изломать малинник, воткнуть нож в счастливую женщину…

Но этот мотив побеждает другой — мотив бегства. Это естественное для «ницшеанца» в России состояние — уйти, уплыть, улететь. Улевитировать.

Набоковский Пильграм из рассказа уже тридцатого года, что велел ящиков с алжирскими бабочками не трогать, а ящериц — кормить, чем-то похож на Шильдерова из рассказа Александра Грина года тринадцатого. Этот персонаж, мучимый средой («Дети мои, робкие и сварливые существа, жаловались друг на друга так часто, что…») всё-таки превратился из Петра в Диаса, оттого, что слишком долго разглядывал картинку под названием «горные пастухи в Андах».

Если медленно перелистывать страницы собрания сочинений, видно, как меняется толпа персонажей. Понемногу пыжиковы и глазуновы начинают замещаться на блемеров и тартов. Полностью блемеры и тарты побеждают к третьему тому. Вот они — суетятся и хлопочут. И все они — бойцы из отряда лейтенанта Глана.

Но текст всегда сложнее.

И любители и последователи Грина вычёрпывали из его книг мистические выдумки — как вычёрпывают маслины из банки. На дне тогда остаётся чёрная вода романтики.

На дне остаётся нечто серьёзное, совсем не весёлое. Даже сказку о сумасшедшем автомобиле использовали потом как отправную точку для кинематографического ужаса.

Всё не так, как в плоском мифе, готовом к носке — всё страшнее.

К примеру, восторженному поклоннику тяжело представить себе, что умение летать оказалось бы единственным умением героя «Блистающего мира». В остальном он бы был человеком скучным и желчным. Так оно, кстати, может и оказаться.

«Блистающий мир» вообще роман вопросов. Ангельское или демоническое в главном герое? (Замечено, как в романе кто-то начал летать сам собой — жди беды и стука козлиного копыта). Отчего погиб этот Ариэль, невнятный Супермен, если он погиб? Финал романа допускает двоякое толкование — то ли смерть пришла к летуну, то ли героиня в помрачении сгустила чужую смерть и своё избавления из воздуха.

Преследователи отчаялись и развели руками, потому как жизнь его удалась, и наступило счастье. Но мёртвое тело лежит на мостовой, появившись, как рояль из кустов. Или из-за туч.

Извините, если кого обидел.

07 января 2006

(обратно)

История вне списка

Дожили…

Извините, если кого обидел.

07 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (VI)

Друду чужда только государственная власть — некоей другой он не чужд: «Он бродит по мастерским молодых пьяниц, внушая им или обольщая их пейзажами неведомых планет, насвистывает поэтам оратории и симфонии, тогда как жизнь трубит о неудобоваримой простоте; поддакивает изобретателям, тревожит сны и вмешивается в судьбу».

Герой что-то вроде камня, брошенного в пруд. У него и функция камня, сложность камня и стремительность камня. Камень, трикстер, Локи без спичек.

Именно «Блистательным миром», кстати, откликается сюжет «Жука в Муравейнике». Есть и другие параллели между Грином и Стругацкими — рассказы под одинаковыми названиями «Шесть спичек», хозяева гостиниц и несколько других сюжетов.

Вообще же недосказанность «Блистающего мира» почти петрониевская — куда делась другая героиня — Тави, с Друдом она или уже нет, каким образом Друд будоражит мировую общественность — вскользь об этом говорит персонаж, именующийся Руководитель, но ничего не разъяснено до конца.

При этом Грин, как фокусник вынимает откуда-то всё гармонизирующего и успокаивающего мужа Руны, будто ленясь добавить: «человека очень умного, законника, с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова, — человека еще молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви».

Тави — это просто персонаж «по ту сторону Друда», альтернатива Руне. С исчезновением Друда исчезает из книги и она. Тави натура абсолютно неглубокая, детская — это описывается с самого начала. Муж Руны — такая же альтернатива Друду «по ту сторону Руны», о нем сказаны два слова как будто нарочно для того, чтобы подчеркнуть его приземлённость. Грин всегда окружает своих героев парными женщинами-героинями. Героини симметричны друг другу, симметричны относительно мужчины — их всегда две: одна красива и умна, но неподходяща, другая простовата, но именно с ней и надлежит остаться. Такая же парность была у Майн-Рида. Блондинки у него шли парно с брюнетками. А Биче Сениэль в «Бегущей по волнам» есть инвариант Руны Бегуэм из «Блистающего мира», а Дэзи, конечно — Тави.

Причём герои Грина всегда выбирают синиц в руку — точно так же, как герой Майн-Рида выбирает квартеронку, а не её белую госпожу.

Кстати, лебединые героини одинаково говорят с чиновниками и простонародьем:

«Пропустите меня» — «Этот тон, выработанный столетиями, действовал всегда одинаково. Часть людей отскочила, а часть, изогнувшись, вытолкнута была раздавшейся массой, и девушка вошла в круг».

Кто это — Руна ли Бегуэм, Биче ли Сэниэль? Не важно.

Извините, если кого обидел.

07 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (VII)

Любители фантастики с усердием, достойным лучшего применения, пытаются ввести Грина в русло sciense fiction. Сам Грин воспринимал мысль о себе в качестве фантаста, как оскорбление. При этом корпорация фантастики забывает ненависть Грина к науке и беззаветную любовь к чуду. Герои Грина — это ламарковско-лысенковские персонажи, у которых неистовое хотение заменяет эволюцию, а желание — поступок.

— А вы о ч е н ь хотели? — спрашивают Давенанта в «Дороге никуда», и он признаётся, что да. И всё дело в этом хотении, что заставляет его, почти не бравшего в руки ружья, класть все пули в цель.

Один из героев «Золотой цепи» отвечает на вопрос об устройстве робота, недавно купленного им: «Не знаю, мне объясняли, так как я купил и патент, но я мало что понял. Принцип стенографии, радий, логическая система, разработанная с помощью чувствительных цифр, — вот, кажется, всё, что сохранилось в моем уме…».

Создаётся впечатление, что Грин страстно ненавидел лётчиков — со всей страстностью человека, который видит, как его чудо лапают чужие руки. Современники рассказывают, что он провёл чрезвычайно много времени на петербургской авиационной неделе, и каждый день возвращался оттуда подавленным. Поэтому он несколько раз шмякает в своих рассказах аэропланами о землю. Даже в «Джесси и Моргиане» говорится о неразделимости лётчика и машины. Что говорить о «Бегущей по волнам» — даже невнимательный читатель, галопирующий по страницам, увидит тот же мотив, что и в его сказаниях о летающих людях. Фрэзи Грант бежит по волнам без усилия, силой желания.

Но есть ещё одно обстоятельство — чудо по Грину однократно, и оно обеспечивает героя своим действием на всю жизнь. Герои Грина точь-в-точь как гимназист Корейко — мечтают найти кожаный кошелёк под водостоком на углу улицы Полтавской Победы. Они найдут его и дальше всё будет хорошо.

Этот мотив есть и у Куприна, и у Андреева, и у Леонова и у Теффи.

Извините, если кого обидел.

08 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (VIII)

У Грина, помимо прочих текстов, есть два великих рассказа. Это «Крысолов» и «Фанданго».

В них много смыслов, и что самое главное — много поводов к размышлению.

Герой «Крысолова» к тому же, совершенно неожиданно оказывается похожим на Корейко, который захватил большую квартиру и «целую неделю врастал в богатый быт исчезнувшего коммерсанта, пил найденный в буфете мускат, закусывая его пайковой селёдкой, таскал на базар разные безделушки». Персонаж Грина находит в заброшенном банке шкаф, который содержит корзину с сырами, корзину с яйцами, серебряный самовар и наборы посуды. Он «ел самое существенное, то есть сухари, ветчину, яйца и сыр, заедая всё это печеньем и запивая портвейном».

Беспризорное богатство, клад, который не ты положил, но которым ты теперь владеешь — идея чрезвычайно притягательная. Герой «Золотой цепи» — найдя пиратскую якорную цепь, сделанную из золота, он сразу же передаёт её в руки ростовщика — «Я поручил верному человеку распоряжаться моими деньгами, чтобы самому быть свободным. Через год он телеграфировал мне, что оно возросло до пятнадцати миллионов. Я путешествовал в то время. Путешествуя в течение трёх лет, я получил несколько таких извещений. Этот человек пас моё стадо и умножал его с такой удачей, что перевалило за пятьдесят. Он вывалил моё золото, где хотел — в нефти, каменном угле, биржевом поту, судостроении и… я уже забыл, где. Я только получал телеграммы. Как это вам нравится?».

При этом Гануверу, который кажется пресыщенным стариком, говоря всё это, исполнилось всего двадцать восемь лет, на что Грин специально указывает. Биче Сэниэль при этом девятнадцать лет — все герои Грина многозначительная молодёжь, говорящая внушительно, так как говорят только старики.

Сама цепь появляется у Грина несколько раз — и в первый раз это настоящие кандалы, лежащие на дне озера. И каторжник принимает их за сокровища. Кошелька всё нет, и чудо не происходит.

Грин очень хотел, чтобы человек летал просто так, чтобы это чудо обнаружилось как две тысячи пятьсот рублей в найденном кошельке. Случилось противно законам мироздания, так, в силу большого желания — точно так же как прогулки по водной глади.

Хождение по воде — занятие известное.

Интересно то, что у Грина оно непринуждённо, дар случаен и не заслужен страданием.

А мы продолжаем жить в мире, где всё ещё живёт один бородатый мужик, что открыл другому, тоже бородатому, секрет лёгкой поступи по волнам. Видишь, братан, начал он пересказывать этот рецепт, крест на горе…

Кстати, обрабатывая материалы о Грине, я обнаружил один православный источник, из которого было понятно, что: во-первых, Грин был глубоко верующим человеком, во-вторых, посёлок Каперна в «Алых парусах» суть Капернаум, а ловля Летикой рыбы — суть развлечение апостолов (и Летика и апостолы заглядывали рыбам в рот). В-третьих, Ассоль почти Мария Магдалина — ну и прочие глупости.

Извините, если кого обидел.

08 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (IX)

У Грина есть очень интересное условие для осуществления чуда. Бам-Гран говорит герою: хочешь чуда — кинь все свои деньги, что при тебе, под ноги. Интересно задуматься, кто из нас и когда, не готовясь специально, может выполнить условие.

Ну, а потом ждать чуда.

Раздай своё богатство и ступай за Мной следом — или, обращаясь к Луке (5, 27) «он, оставив все, встал и последовал за ним». Интересно задуматься, кто из нас и когда, не готовясь специально, может выполнить это условие? Переломить кредитную карту? Нет, страшнее — именно кинуть её под ноги. И не блокировать потом.

Настоящее русское чудо — Емеля. Потому что есть один путь — заработать приз и сокровище, есть другой — ждать, а есть третий — страдать. Путь «пострадать» у нас чрезвычайно популярен. Это подтверждают и наши военные кампании.

Хотя всё равно —маленький канцелярский мир Гарвея это какое-то выигранное в суде дело, принёсшее несколько тысяч, каменный дом с садом и земельным участком… Безделье, наконец.

Путь к этому достатку долог — «Подумав, я согласился принять заведование иностранной корреспонденцией в чайной фирме Альберта Витмера и повёл странную двойную жизнь, одна часть от которой представляла деловой день, другая — отдельный от всего вечер, где сталкивались и развивались воспоминания».

Во втором рассказе Грина, где участвует Бам-Гран («Фанданго» как раз и есть этот второй рассказ) выведен очень интересный персонаж — статистик Ершов. Бам-Гран это, фактически, чёрт — испанский консультант с копытом — только заявившийся не в отъевшуюся Москву, а в голодный Петроград.

Статистик Ершов не верит всей этой чертовщине, которую Бам-Гран производит, и кричит статистик Ершов о том, что у него дома дети голодные да холодные, мыла нет и помирают все. (Замечу, действие происходит в 1921 году).

Так вот, при современном прочтении, статистик Ершов оказывается далеко не таким простым персонажем.

Потому как акт экспериментирования с бросанием денег под ноги выглядит несколько иначе, если вы вышли в аптеку за лекарством для ребёнка.

В воспоминаниях о Мандельштаме неоднократно описан эпизод с тем, как Мандельштам с известной воронежской знакомой (он в то время в ссылке в Воронеже) идут на рынок, но вместо мяса тратят все деньки на сосательных петушков.

Как всегда, эстетическая ценность поступка борется с ответственностью.

Бедность и рак, цепкими клешнями утащивший Грина в иные долины и на иные берега общеизвестны.

Но есть и оборотная сторона бедности — выколачивание гонораров и авансов. Миф о романтике рушится, когда рассказывают о том, как сотрудники редакций прятались от него — Грин ночевал в редакциях, брал измором (как в те же времена Маяковский изводил бухгалтеров знаменитой угрюмой чечёткой). В той, прошлой его жизни, эсеры попросили Грина написать рассказ об одном из казнённых товарищей. Грин написал, и читатели плакали от проникновенности его слов, но потом Грин поднялся и потребовал гонорара.

Товарищи по партии возмутились, тень казнённой (это была женщина) ещё стояла у всех перед глазами. Грина стали выталкивать из комнаты, а он кричал из дверей:

— Ну дайте хоть пятёрку!

О чём это говорит? Нет, это вовсе не говорит о том, что Грин был отвратительным человеком, или о том, что от этой истории меркнет его талант.

От неё меркнет только миф о романтике, и обижаются на неё только любители простых истин, в тайне надеющиеся, что жизнь — мягче, а не жёстче.

Мы же — исследователи сложности.

Жизнь непроста, да и Александр Грин непрост.

Шутки его были мрачны и страшны. Один из товарищей, (кажется, Слонимский), заночевав у Грина, среди ночи ощутил его пальцы на своём горле. Это нужно было романтику для описания какой-то сцены.

Извините, если кого обидел.

08 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (IX) Вставная глава о театральных администраторах

Есть особый тип персонажа русской литературы двадцатых-тридцатых годов. Это администратор театра, что, в частности, ведает билетами и контрамарками. В «Мастере и Маргарите» (что, начали уже блевать, да?) Варенуха — который «прятался в кабинете у финдиректора от контрамарочников, которые отравляли ему жизнь, в особенности в дни перемены программы».

Один из самых известных персонажей этого рода описан двухголовым писателем Ильфопетровым: «Администратор трудился, как грузчик. Светлый бриллиантовый пот орошал его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и звонил с упорством трамвайного вагона, пробирающегося через Смоленский рынок.

— Да! — кричал он. — Да! Да! В восемь тридцать!

Он с лязгом вешал трубку, чтобы снова ее схватить.

— Да! Театр Колумба! Ах, это вы, Сегидилья Марковна? Есть, есть, конечно, есть. Бенуар!.. А Бука не придет? Почему? Грипп? Что вы говорите? Ну, хорошо!.. Да, да, до свиданья, Сегидилья Марковна…

— Театр Колумба!!! Нет! Сегодня никакие пропуска не действительны! Да, но что я могу сделать? Моссовет запретил!..

— Театр Колумба!!! Ка-ак? Михаил Григорьевич? Скажите Михаилу Григорьевичу, что днем и ночью в театре Колумба его ждет третий ряд, место у прохода»… Далее следует знаменитый диалог:

«— Скорее, — крикнул он Остапу, — вашу бумажку.

— Два места, — сказал Остап очень тихо, — в партере.

— Кому?

— Мне.

— А кто вы такой, чтоб я вам давал места?

— А я все-таки думаю, что вы меня знаете.

— Не узнаю.

Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.

— Ходят всякие, — сказал администратор, пожимая плечами, очередному умслопогасу, — кто их знает, кто они такие… Может быть, он из Наркомпроса?.. Кажется, я его видел в Наркомпросе… Где я его видел?

И, машинально выдавал пропуска счастливым теа и кинокритикам, притихший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза.

Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу».

Но вернёмся к Булгакову. В «Театральном романе» описан С течением времени я начал понимать, чего просили у Филиппа Филипповича. У него просили билетов.

У него просили билетов в самой разнообразной форме. Были такие, которые говорили, что приехали из Иркутска и уезжают ночью и не могут уехать, не повидав "Бесприданницы". Кто-то говорил, что он экскурсовод из Ялты. Представитель какой-то делегации. Кто-то не экскурсовод и не сибиряк и никуда не уезжает, а просто говорил: "Петухов, помните?" Актрисы и актеры говорили: "Филя, а Филя, устрой…" Кто-то говорил: "В любую цену, цена мне безразлична…"

— Зная Ивана Васильевича двадцать восемь лет, — вдруг шамкала какая-то старуха, у которой моль выела на берете дыру, — я уверена, что он не откажет мне…

— Дам постоять, — внезапно вдруг говорил Филипп Филиппович и, не ожидая дальнейших слов ошеломленной старухи, протягивал ей какой-то кусочек бумаги.

— Нас восемь человек, — начинал какой-то крепыш, и опять-таки дальнейшие слова застревали у него в устах, ибо Филя уже говорил:

— На свободные! — и протягивал бумажку».

Так вот, есть воспоминания Шепеленко, о том, как они с Александром Грином посетили спектакль в Художественном театре. Тут и произошла встреча с Филиппом Филипповичем Тулумбасовым. Судя по всему, Грин произвёл неприятное впечатление, но билеты, а вернее, бесплатные контрамарки ему дали.

Тогда Грин, получив своё, громко сказал в окошко:

— В Гражданскую войну вы служили в отряде Дроздовского.

Администратор глядел на него с понятным ужасом. Потом начал отпираться, но не тут-то было.

Грин потом настаивал:

— Это, несомненно, белый офицер: жесты и взгляд выдают его с головой!

Действительно, перед спектаклем, как и предупреждал Грин своего спутника, администратор ждал их за углом. По слова Шепеленко, Грин администратора вполне успокоил.

Но шутка, что называется, удалась.

Извините, если кого обидел.

09 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (X)

Есть история, которую с различной степенью достоверности, рассказывают различные люди. Катаев рассказывал её про Олешу, который учил его, как нужно писать прозу.

Итак, Олеша якобы говорил: «Понимаешь, можно написать любой по глупости текст, но закончи его метафорой типа: «Он шёл, а в спину ему смотрели синие глаза огородов» и текст заиграет. Получится настоящая литература».

У Грина получается то же самое — только метафоры живут в конце каждого абзаца. Их много, чрезвычайно много, от них ломятся страницы, как лотки на восточном базаре. Или, вернее, как витрины модного магазина.

Вот Томас Гарвей из «Бегущей по волнам» говорит полицейскому чиновнику в комнате убитого капитана: «Кажется, он не был ограблен». Дальше Грин пишет: «Комиссар посмотрел на меня, как в окно». Наваждение там бросает на людей терпкую тень, старички стоят, погруженные в воспоминания, как в древний мох. Кстати, в «Бегущей по волнам» говорят так: «Я уже дала себе слово быть там, и я сдержу его или умру». «Прощайте! Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу». «Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай, и ты, милый отец! Прощай, моя родина!».

Но есть и иной тип повествования, гладкий как манишка — взятый из той России, какой она была в двадцатые, не случись революции.

«Джесси и Моргиана» очень странный роман Грина — в нём говорящие имена, и часть интонации почти газдановская, в этом стиле странные сближения, какие-то неясные превращения эмигрантской прозы, а так же такая вот история: «Джесси обошла все нижние комнаты; зашла даже в кабинет Тренгана, стоявший после его смерти нетронутым, и обратила внимание на картину «Леди Годива». По безлюдной улице ехала на коне, шагом, измученная, нагая женщина, — прекрасная, со слезами в глазах, стараясь скрыть наготу плащом длинных волос. Слуга, который вел ее коня за узду, шел, опустив голову. Хотя наглухо были закрыты ставни окон, существовал один человек, видевший леди Годиву, — сам зритель картины; и это показалось Джесси обманом. «Как же так, — сказала она, — из сострадания и деликатности жители того города заперли ставни и не выходили на улицу, пока несчастная наказанная леди мучилась от холода и стыда; и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч, — а, сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне?! И я в том числе. О, те жители были деликатнее нас! Если уж изображать случай с Годивой, то надо быть верным его духу: нарисуй внутренность дома с закрытыми ставнями, где в трепете и негодовании — потому что слышат медленный стук копыт — столпились жильцы; они молчат, насупясь; один из них говорит рукой: «Ни слова об этом. Тс-с!» Но в щель ставни проник бледный луч света. Это и есть Годива».

При этом «Джесси и Моргиана» практически и есть Газданов — с его выздоровлениями после смертельных болезней, добропорядочным доктором с саквояжем, каплями и облатками (облатки! Вот обязательное слово! Облатки!) — в болезни должен быть обязательный кризис, когда все комкают платочки, затем платочки распрямляются, кризис проходит.

А болезни в пути, обморожения, и сумасшествия, впрочем, все недуги включая смертельные, лечатся стаканом водки.

Негодяи и негодяйки вырезаются смертью из повествования как глазки из картошки, а любовь под абажуром пожирает всё.

Пейзаж после битвы, в которой побеждают романтики очень похож на сладкую каторгу, которую заслужили Мастер и Маргарита. Покой и стакан чая в серебряном подстаканнике.

Извините, если кого обидел.

09 января 2006

(обратно)

История про Александра Грина (XI)

Славно гладить трёпаные обложки серого цвета, с бело-красным шрифтом и пересекающимися бело-красными же линиями, символизирующими волны. Видимо художник отдал дань польскому происхождению автора. А всеобъемлющий серый — это свинцовые мерзости жизни, душный воздух сурового времени, цвет времени и брёвен.

Я знаю теперь, что половина эстетики Грина из Бёклина и перевозится она на лодочке с «Острова мёртвых». Я понимаю, что вся эта инаковость растёт из Ницше (точно так же, как весь ранний Горький построен на ницшеанстве, а отнюдь ни на какой народности), но это давно уже не Ницше. Я знаю о взаимоотношениях Грина и Куприна, и, сличая их тексты, вижу как они связаны — но Грин давно вышел из тени Куприна, пробыв в ней недолго. Я уже услышал историю о том, как сидя под зелёной волошинской лампой Кржижановский пересказал Грину сюжет Натаниэля Готорна, не называя автора, и Грин на обратной дороге в Старый Крым сделал сюжет своим. Не моя вина, что всё время подтверждаются слова о том, что нельзя прикасаться к кумирам — следы позолоты остаются на ваших пальцах.

Мне-то плевать — мне вполне комфортно с небритыми и облезлыми. Они сложнее, а оттого — интереснее.

Тут нет противоречия. Разобраться — не значит проститься. Вглядеться — не значит отвергнуть. Из того, что твой старый друг запил, не значит, что ты отверг общее прошлое, а из того, что твоя прежняя любовь умерла в той стране, в которой ты не был, и вряд ли будешь — совершенно не следует отрицание той любви. Все писатели уязвимы. Литература это вообще грандиозная подстава, за которую платишь не только своей жизнью, но и шлейфом безобразных слухов.

И никакой деконструкции тут места нет. Деконструкция вообще глупая придумка французских философов-болтунов, что писали темно и вяло. Есть только внимательное перечитывание и всматривание.

Извините, если кого обидел.

10 января 2006

(обратно)

История про продолжение концерта по заявкам

А вот кому нужен фотоувеличитель, новый, в коробке?

Извините, если кого обидел.

10 января 2006

(обратно)

История про раздачу

Да, кстати. Есть ещё электрощипцы для завивки волос.

Извините, если кого обидел.

11 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 195

Приснился писатель Бенедиктов. Я стоял на улице и обсуждал с ним, где купить хороший самогонный аппарат (эта мысль меня давно мучит).

Через некоторое время я заметил, что писатель Бенедиктов с некоторой опаской глядит на меня. Я слежу за его взглядом и понимаю, что в руках я держу снайперскую винтовку Драгунова.

Я объясняю писателю Бенедиктову, что ничего, это я сейчас разберу СВД, и в разобранном виде её никто не узнает. Действительно я начинаю её разбирать (оставив, впрочем, на стволе неправдоподобный гигантский глушитель, похожий на бигуди) и винтовка превращается в карданный вал.

— Ё-моё! — говорит писатель Бенедиктов и смотрит на меня с уважением. — Да это ж у тебя карданный вал!

И с этой железякой наперевес я отправляюсь в странствие по улицам.

Извините, если кого обидел.

11 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 196

Приснился страшный сон — как я превратился в часть Российского Герба, то есть в часть геральдической птицы.

Я был одной из голов — причём головой, очень похожей на куриную.

Горло моё удлинилось, и тела — птичьего или своего я не вижу — оно скрыто далеко внизу.

Рядом колышутся шеи других голов — голов, кажется, много больше двух.

А шея моя к тому же покрыта, как черепицей, взъерошенными золотыми пластинами. Только радости в том мало — сухой, раздирающий всё кашель рвётся снизу — и я ужасаюсь тому, как он медленно поднимается по бесконечному горлу, царапая стенки.

Извините, если кого обидел.

11 января 2006

(обратно)

История про коллективный разум

Всё-таки, коллективный разум — вещь.

Только что, совокупными усилиями, выяснили, за что Рустеми стрелял в Эстата, и попал ли.

Извините, если кого обидел.

12 января 2006

(обратно)

История про драгоценности

Есть ещё некоторое количество полезных вещей.

Я уже говорил про новый, в заводской упаковке фотоувеличитель "Ленинград — 6У".

К нему есть две доски чудесные — для разных увеличителей, одна даже от "Лейки" — с ездящими туда-сюда линейками, клёвые.

Две штуки. Это вам не гладильные доски — там сантиметры нарисованы.

Фен, кстати советский. На ходу. Немного током бьётся — из шнура.

Утюг.

Утюг…

Надо написать про утюг! Нормальный утюг, родом из социалистического лагеря. Снизу сталь, крутые бока, чёрная ручка сверху. Шнур неродной, но током не бьётся.

А вот для любителей: нагревательный элемент для старого рефлектора — помните, такие круглые, похожие на настольную лампу. Там, как раз, на цоколе от лампы — фарфоровый конус, увитый проволокой накаливания.

Есть два (!) трёхпрограммных(!) громкоговорителя (!) В работающем состоянии. Трёхпрограммный громкоговоритель Маяк-204 к радиоточке — след развитого социализма, пожелтевшая пластмасса, колёсико и три кнопки. Никто уже не помнит про радиоточки — а это ведь по их тонкому кабелю должны были отдаваться сообщения о бомбардировке и эвакуации.

Не говоря уж об этих названиях "вторая кнопка", "первая кнопка"…

Сканер Мустек-12000 в почти исправном состоянии.

Видеомагнитофон "Панасоник" — в нём кассета один раз застряла. Второй раз не пробовал.

Извините, если кого обидел.

12 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 197

Я живу в Германии — причём снимаю не комнату, а угол в помещении, похожем на разгороженный магазин. Причём, он разгорожен на крохотные кельи — и даже разделён на два этажа.

У меня есть несколько соседей, и даже одна довольно красивая девушка, которую я помню по жизни в Москве.

Теперь она живёт здесь и мечтает выгодно выйти замуж.

Пока получается это у ней неважно, и приходится немного подторговывать собой.

Ещё там живёт странный человек, судьбу которого я узнаю позже.

Кой чёрт занёс меня на эту галеру — непонятно. Я всегда предпочитал жить с третьим миром, а не с эмигрантами. А тут, в этой странной коммунальной квартире, живу себе, не жалуюсь — не смотря на сладкие и терпкие запахи, на дух тлена, что царит в этом жилье.

Как-то прогуливаясь по соседним улицам, я замечаю свою знакомую, что вместе с каким-то пожилым физкультурником едет, лёжа животом на скейтборде, и отпихиваясь от асфальта руками и ногами.

Видно, что ей неловко меня видеть, но небедный знакомый, видимо настоял на таких упражнениях.

Однако самый интересный человек в этом доме другой.

Это старик, который раньше в советских фильмах играл Суворова. Причём единственная его роль кроме Суворова была в фильме о декабристах. Там он входил в кабинет, где допрашивали восставших, и бросался к одному из них, видимо родственнику, с фальшивым ужасом:

— Саша? Как же так, Саша!

Потом он продолжал играть всё того же Суворова, и, наконец, уже в старости, покинул страну.

Этот человек обычно лежит в своём закутке под потолком, редко спускаясь со второго яруса. Кажется, он умирает.

И вот, наконец, умер.

Унылые полицейские с удивлением обнаруживают, что это не мужчина, а женщина.

Тайна старика заключается в том, что перед смертью он сменил пол — нетривиальным медицинским, а каким-то другим способом. Кроме этой тайны, была у него какая-то иная, что, собственно, и заставила его сделать этот странный поступок.

Извините, если кого обидел.

13 января 2006

(обратно)

История для участников "Роскона"

Я, если буду жив, буду на этой сходке вести семинар "Введение в рецензирование". Он будет состоять из двух частей — вводной лекции о рецензии как о явлении, о "народной рецензии", о скрытых и открытых задачах её, etc.

Во второй половине этого семинара будет разбор пяти лучших текстов коротких рецензий, которые мне пришлют.

Это будет что-то вроде рецензионной "Грелки", только начнётся она на этих выходных, а будет длиться примерно до марта.

Извините, если кого обидел.

13 января 2006

(обратно)

История про Корнилова

Принялся читать биографию Корнилова.

Есть всё-таки магия в генеральском имени — Юрий Коваль назвал корабль, что вёз его сказочных героев в потрёпанном пергаменте "Суер-Выера" именно фрегат "Лавр Георгиевич". Ничего детского в этой сказке Коваля не было.

У Корнилова два пика исторической известности. Один в 1917, во время несостоявшегося мятежа. Второй — во время Ледяного похода 1918, когда под его началом была фактически создана Белая армия.

У меня же побег генерала из австрийского плена всё время соотносился с другим литературным произведением — с бегством из плена капитана Телегина, которого выдумал Алексей Толстой.

Чем дальше, те больше понятно, что корниловский мятеж — это вымысел. Нет, некоторое душевное движение в тот час произошло, но всюду царит чудовищная неразбериха, страшное недоумение и растерянность. Время было мягко как пластилин, но его никто не мял, не лепил своих фигур. Всё выходило само собой, броуновским перемещением вооружённых людей.

Вот характерная история. Мятеж не мог быть подавлен — он просто не состоялся. Генерал Крымов уже застрелился. В этот момент генерал Алексеев из Витебска связывается с Могилёвым. Он говорит с генералом Лукомским, чтобы спросить о собственном приезде в Ставку. Лукомский, чтобы удостоверится в личности собеседника, спрашивает:

— Какой армией вы командовали на манёврах 1913 года?

Алексеев громко отвечает:

— Я командовал 3-ей австрийской армией, взявшей Пултуск.

Присутствующие заговорщики приходят в панику, подозревая в Алексееве шпиона.

Корнилов кажется больше исполнительным генералом, чем харизматическим воином на манер барона Унгерна. Он дурной оратор, быстро начинает выходить из себя, если ему прекословят.

И всё же Ледяной поход держится на нём, и как только в комнату генерала влетает снаряд, осада добровольцами Екатеринодара прекращается.

Вот после смерти он начинает функционировать иначе — когда его голое тело возят по улицам, рубя шашками, а потом жгут в соломе, вот тогда он становится символом Добровольческой армии.

Извините, если кого обидел.

16 января 2006

(обратно)

История про морозы

Во-первых, то, что год от года случаются Крещенские морозы, не может не сделать человека религиозным. Что, спрашивается, холодает? Почему именно на Крещение? Отчего холодает? Почему?

Во-вторых, всё в этом хорошо, да вот придёшь в этот час домой, ёбнешь со грамм водки под кипящую (Пирогов настаивает на эпитете "огненную" — я иду ему навстречу) солянку — какая уж тут работа?

Никакой работы.

При этом просматривал "Синюю книгу алкоголика", что сделали питерцы. Там в самом начале, вместо предисловия помещена беседа о выпивке — сидят Крусанов, Секацкий и ещё несколько людей в питерской квартире и под диктофон разговаривают о выпивке. Поразительно, как столько неглупых людей могут так скучно говорить об этом замечательном занятии.

Вообще, видно, что существует пьянство московское и питерское. Московское пьянство — это русское, с сопливым грибом, с горячим супом и толстым брюхом. Питерское — это какой-то похмельный Раскольников.

Москва — это Россия, Питер — цивилизация. божий станник Ерофеев был человеком России, как не крути, а вот его успешные сверстники, доехавшие до Капитолия, как не крути, были отравлены питерской культурой.

Видно, что митьки всеми силами хотят приобщится к московской традиции, но с закуской у них неважно.

На самом деле, питерский человек должен пить виски, ходить в клетчатом пиджаке и читать стихи — заунывно, на манер Бродского. Даже когда его какой-нибудь восточный человек пиздит в подворотне — читать заунывно, протяжно. А виски можно заместить мартини и коктейльным следом.

Все беды от того, что люди не выдерживают стиля. Москвичи от любопытства начинают пить текилу, а питерцы варят бестолковые супы и замораживают водку до состояния сметаны.

Извините, если кого обидел.

17 января 2006

(обратно)

История про Крещенские морозы-два

А что, может действительно кто-то знает физическую причину, по которой год от года случаются Крещенские морозы?

Извините, если кого обидел.

17 января 2006

(обратно)

История про Третью Звезду

Пошёл слух о том, что раввину Ицхаку Когану собираются дать звание Героя России. Что ж не дать, спрашивается? По-моему половина семейства Кадыровых — Герои России, и ничего — со стыда никто не сгорел.

Да и то — одними из последних Героев Советского Союза были трое погибших при нападении на БМП в августе 1991.

Но у меня мысль о том, что надо соблюсти религиозную симметрию — если уж евреям и мусульманам, то я бы дал третью Звезду — ламе Итигилову. Это совершенно замечательный лама. Лет восемьдесят назад, он увидел безобразия Советской власти и сказал, что видеть их больше не в состоянии. Братва прикопала его рядом с дацаном и несколько раз выкапывала, глядела — как он там.

В результате всё-таки выкопали совсем.

И теперь лама Итигилов сидит в Иволгинском дацане в специальной нише — глядит внутрь себя. Никого не трогает.

Это настоящий герой России — вот что я вам скажу.

Вреда от него точно никакого нет.

Извините, если кого обидел.

18 января 2006

(обратно)

История про крещенские морозы — 2

Знаете, оказалось, что ни одной теории о том, откуда берутся Крещенские морозы нет. По крайней мере у метеорологов.

Сейчас обратимся к атмосферным физикам — а нет, так придётся обратиться через прессу.

О результатах доложу.

Извините, если кого обидел.

18 января 2006

(обратно)

История про крыс

Знаете, с чего началась свобода печати? Думаете с катынских черепов и Мандельштама? Фигушки.

Свобода началась с того, что в 1986 году начали печатать по-настоящему демократические новости. Мандельштам этот никому никогда не был интересен — просто раньше люди притворялись.

А вот настоящее пришло тогда, двадцать лет назад.

Сначала напечатали историю про крыс в Московском метрополитене, а потом историю про Кольскую сверхглубокую скважину. Это скважину бурили-бурили, (железные трубы у них начали течь под собственным весом и их заменили на титановые), и в какой-то момент из дырки раздался дикий вой грешников, которые жарились в аду и вылетело что-то похожее на птеродактиля.

Но это не такая интересная история — потому что я тогда занимался геофизикой и и так много что знал об этой скважине — гораздо более причудливого..

История про крыс была куда интереснее.

Во-первых, она была первой, а во-вторых, гораздо страшнее.

Смысл был в том, что в московском метрополитене бродят крысы, похожие на небольшого телёнка, только не в пример агрессивнее. Чуть что — вцепятся в горло. Если гражданин, особенно ночью, заглянет с пустой платформы в жерло тоннеля — всё. Поминай как звали.

Сейчас кого этой крысой удивишь? Мы этих крыс каждый день видим.

Под ногами так и порскают.

А тогда мы сидели в Симферополе за столом, и родные нашего друга с тревогой вглядывались в наши лица.

Ещё бы! Мы в московском метро ездили, отчаянные люди.

Вот это был настоящий алармизм и настоящая демократическая пресса.

Это я, собственно, к тому, что принялся читать роман "Метро: 2033".

Извините, если кого обидел.

19 января 2006

(обратно)

История про метро

Ну, понятно, что метро — вещь мистическая.

Причём для мистики нужны два условия — чтобы была тайна, и чтобы эта тайна не лежала слишком далеко. Слишком далеко лежащая тайна не может быть товаром.

А тут — всё в порядке. Черное жерло тоннеля есть, какие-то огоньки за чёрным стеклом проскакивают? Есть, проскакивают. Верите в подземные бункеры? Верим!

Тут, при таком сочетании, и случается культурный успех.

А уж разглядывание фотографических альбомов тоже приводит к мысли о мифологичности московского метрополитена. Ночная съёмка на станциях с большой выдержкой играет странную шутку со зрителем — на фотографиях присутствуют странные прозрачные тени, сквозь которые просвечивает мрамор колонн.

Для наблюдателя остаётся загадкой — кто эти люди, может, именно эти прозрачные существа — души погибших пассажиров.

Символом стало именно транспортное сооружение, станция на пути к светлому будущему. Гильгамеш проходит подземным путем бога Солнца Шамаша, будто соглядатай в туннеле: “Темно-темно… Дыхание ветра коснулось. А там рощу из каменьев увидев: Сердолик плоды приносит, гроздьями увешан. Лазурит растёт листвою, плодоносит даже. На вид забавен.”. Это картина, что последовательно видет пассажир, подъезжая к станции. Первый штрих — это тема зиккурата, ступенчатой башни, что привязана к главному сооружению страны — асимметричному зиккурату-мавзолею. Это высотные здания, которые, как и зиккураты Двуречья, были опорными точками перспективы города. Станции метро — это минус-высотки.

Вторая черта Двуречья — барельефы и узоры станции с древней глиптикой, в частности с “парчовым” узором печатей-валиков. Ленточный барельеф на станции “Новокузнецкая” как будто прокатан гигантским валиком, фигуры на нём повторяются из сюжета в сюжет.

Папирусообразные колонны станции “Кропоткинская” повторяют колонны в Египетском дворике находящегося рядом Музея Изобразительных Искусств. Прямоугольное пространство островных станций первой очереди напоминает внутренность погребальной камеры, правда, к ней приделаны рельсы, и открывается дорога — к светлому будущему в стране мёртвых? Ещё большее сходство с некроархитектурой досужий пассажир может отметить рассматривая огромные двери, отсекающие станцию от наземного мира в случае апокалиптического ядерного нападения. Мало кто видел их закрытыми, но всё равно они оставили неизгладимый след в воображении. Это отделение мира живых от мира мёртвых

В стиле метро есть излом 1943 года, когда сгинул Коминтерн, в армии были введены погоны, Сталин сменил свой защитный френч на белый с золотом китель, став похож на настоящего императора, и вместо того, чтобы сажать за “русский национализм”стали брать за космополитизм.

Исчезло стремление к интернационализму в архитектуре, свершился, так сказать переход со станции “Комсомольская-радиальная” на станцию “Комсомольская-кольцевая”.

Ни одна из построенных в предвоенные годы станций не была национальной по стилю. Вненациональная мифология заменяется на вполне национальную империю. "Комсомольскую-кольцевую" сдали в эксплуатацию 30 января 1952 года.

А через год умер Сталин, и стиль снова поменялся.

Ладно. Сейчас я расскажу про масскульт метро… Про "Обитель зла" и политические сатиры.

Извините, если кого обидел.

20 января 2006

(обратно)

История про ленту

Ничего не понимаю. За три дня отсутствия я, оказывается, удалил несколько друзей, а они, соответственно — меня.

Ничего не понимаю.

Извините, если кого обидел.

22 января 2006

(обратно)

История про метро-топо-литен

Читая книжку про метро, нужно сказать вот что. Тема метро как антиутопии — тема давняя. Началось всё с немного забытого романа Александра Кабакова "Невозвращенец". Дело в том, что метро было символом советской устойчивости. Автобус может опоздать, а метро — нет. Метро не ломается. Метро — вечно.

В романе Кабакова говорилось вот что: "В метро пошли, — сказал я, — А то на улице без оружия долго не проходим…

— А в метро там спокойнее? — спросила она. Видно после всех переживаний она просто не могла замолчать. — Чего тогда с Брестского вокзала не ехал в

метро?

— Ночью там тоже… не рай, — неохотно пояснил я. — Но всё же… хотя бы с оружием не пускают… официально.

Мы уже шли по скользким, сбитым и покорёженным ступеням эскалатора. Когда-то я терпеть не мог идти по эскалатору — когда он двигался сам…

Перрон был почти пуст — только вокруг колонн спали оборванцы, голодающие Ярославль и Владимир давно уже жили в столичном метро. Да несколько человек подростков сидели посреди зала кружком, передавая из рук в руки пузырёк. Сладкий запах бензина поднимался над ними, один вдруг откинулся и, слегка стукнувшись затылком, застыл, уставившись открытыми глазами в грязный, заросший густой паутиной и рыжей копотью свод. Поезда с двух сторон подошли почти одновременно — редкие ночные поезда.

Один из них остановился, двери раскрылись, но никто не вышел — вагоны были пусты. Другой же, как раз тот, что был нам нужен, к Театральной, прошёл станцию, почти не замедляя ход. Впрочем, он и так полз еле-еле — километров семь в час, и поэтому я успел хорошо рассмотреть, в чём дело.

В кабине рядом с машинистом стоял парень в мятой шляпе и круглых непроницаемо-чёрных, как у слепого, очках. С полнейшим безразличием направив очки на проплывающую мимо станцию, сильно уперев, так что натянулась кожа, держал у скулы машиниста пистолет. Длинные косы парня свисали вдоль его щёк мёртвыми серыми змеями.

В первом вагоне танцевали. Музыка была не слышна, и беззвучный танец был так страшен, что Юля взвизгнула, как щенок, и отвернулась, спрятала лицо… Среди танцующих была девица, голая до пояса, но в старой милицейской фуражке на голове. Были два совсем молодых существа, крепко обнявшиеся и целующиеся взасос, у обоих росли редкие усы и бороды. Был парень, у которого гладко выбритая голова, окрашенная красным, поверх краски была оклеена редкими серебряными звёздами. Он танцевал с девушкой, на которой и вовсе ничего не было, даже фуражки. На правой её ягодице был удивительно умело вытатуирован портрет генерала Панаева, на левой — обнажённый мужской торс от груди до бёдер, мужчина был готов к любви… Когда девушка двигалась, генерал Панаев совершал непотребный эротический акт. Заметив, что поезд проезжает освещённую станцию, девушка повернулась так, чтобы вся живая картина была точно против окна, и начала крутить задницей энергичнее… И ещё там, конечно, танцевали люди в цепях, во фраках, в пятнистой боевой форме отвоевавших в Трансильвании десантников, в старых костюмах бюрократов восьмидесятых годов, в балетных пачках, даже в древних джинсах… Посередине танцевал немолодой человек в обычном, довольно модном, но явно фабричного отечественного производства фраке. Выражение лица его было — сами скука и уныние, но нетрудно было догадаться, почему его приняли в эту компанию: именно он и держал на плече какой-то дорогой плейер, беззвучно аккомпанирующий дьявольскому танцу… Поезд сгинул в туннеле. Следующий должен был прийти не раньше чем через полчаса. Ждать не было смысла — он мог быть ещё страшнее, ночь выдалась беспокойная. Но и идти дальше с голыми руками не хотелось.

И тут меня осенило. Ведь оружие всё равно понадобится…

Я растолкал одного из спящих у колонны. Это был тощий, даже более тощий, чем многие его земляки, старик, судя по выговору — из Вологды или откуда-нибудь оттуда, с севера.

— Чего надо-то? — спросил он, подняв голову на минуту и снова кладя её на руки, чтобы не тратить силы. Глаза он так и не раскрыл. Я присел рядом на корточки.

— Отец, — шепнул я, — слышь, отец, "калашникова" нет случайно? Лучше десантного… Может, от сына остался? Я бы пятьдесят талонов отдал сразу…

Старик раскрыл глаза, сел. Беззубый от пелагры рот ощерился.

— Отец, говоришь? От сына? Да я ж сам тебе в сыновья гожусь, дядя!

Я увидел, что он говорит правду, этому человеку было не больше тридцати. Но и голодал он уже не меньше года.

— Калашника нет, — с сожалением сказал он. — Продал уже… А макарку не возьмёшь? Хороший, ещё из старых выпусков, я его по дембелю сам у старшины увёл… Год назад… Под Унгенами стояли, в резерве, тут объявляют — всё ребята, домой, конец. Я его и увёл… Возьми, дядя! За тридцать талей отдам… Четыре дня не ел, веришь…

Он уже рылся в лежащем под головой мешке, тащил оттуда вытертую до блеска кожаную кобуру…".

Извините, если кого обидел.

22 января 2006

(обратно)

История про метро-топо-литен (продолжеие)

Посвящается midianin, исключившему меня из литературного кружка — с любовью, глубочайшим уважением, непреходящим восхищением и совершеннейшей преданностью этой работе.

Метро можно описывать по-разному. Можно сделать нечто изящное — вроде знаменитого рассказа Дейча «Лента Мёбиуса», где в силу топологических свойств линий метрополитена пропадает поезд, а можно наплодить миров наподобие игры «DOOM-2».

Я обещал рассказать про "Метро 2033". Книга Глуховского несколько лет назад уже лежала в Сети, потом дописывалась, и, наконец, приобрела нынешний вид, и соберёт свою кассу и свою аудиторию.

Моё дело разобраться с тем, почему она мне не нравится.

В «Метро 2033» есть как бы три пласта повествования — первый, это описания московской подземной цивилизации спустя тридцать лет после ядерного катаклизма. Каждая станция метрополитена превратилась в государство — они вступают в союзы, ведут войны или объединяются. Вместо денег используются патроны, жизнь угрюма, а из северных тоннелей прёт неведомая живность. Главный герой отправляется в странствие по станциям, что твой Телемак, находит законсервированные ракетные установки и уничтожает с товарищами опасность. Буквально на нескольких последних страницах неведомая живность пытается вступить в ментальный контакт с героем, но поздно — на неё уже свалился боезапас системы залпового огня. (Это такой мотив «Соляриса», живой океан которого, по недомыслию мучили жёстким излучением).

В этом сюжете есть политический гротеск (коммунисты воюют внутри метро с капиталистами, отбиваются фашисты, бродят неоязычники и Свидетели Иеговы — кому хочется послевкусия «Москвы 2042» Войновича — вперёд.

Второй слой — это рассуждения о Сущем в духе Ричарда Баха и Павлухи Паэлья. Встанут герои посреди станции, будто накушавшись пейота, и ну — размышлять об Абстрактном.

Третий слой этой книги лежит вне страниц. Дело в том, что несколько лет назад она выкладывалась в Сети белыми буквами по чёрному фону. Читать это можно было под загружающуюся музыку — подпёртую у Chemical Brothers. Поглавная Сетевая публикация — дело нередкое: это использование явных и неявных «бета-тестировщиков», то есть, добровольных и бесплатных помощников, вылавливающих ошибки, дающих советы и рекомендации.

Беда тут вот в чём — если не ошибок, то условностей тут довольно много. За тридцать лет откуда ни возьмись, наплодились толпы мутантов — на обломках высотных зданий даже сидят настоящие птеродактили. Ну, это понятно — чужие с утра трахнутся, к обеду отложат яйца. А к ужину утроят популяцию. Число людей, живущих в подземке огромно — его не истощают ни войны, ни каждодневные убийства. У них до сих пор работают довоенные батарейки, и запас патронной валюты нескончаем.

Всё это повествование напоминает новеллизацию множества фильмов, где герои бегают по подземным коридорам и Мила Йовович палит с двух рук в бешеных собак. Да что там фильмы! Дюк Ньюкем в «DOOM-2».

Говорят, что теперь будет дописан сиквел — с объяснениями и продолжениями — подобно тому, как добавляют новые, бонусные уровни в игры-стрелялки.

Это нормальная индустрия стрелялок — недаром на обложке спецназ, удивительно похожий на героев одноимённого сериала. Слева, кажется — актёр Алексей Кравченко.

Ну, и крысы внизу.

Вполне себе мутанты — круг замкнулся.

Что до темы метро, так я расскажу историю из знаменитого романа про капитана Врунгеля. Там, в частности, он сбежал от настоящих итальянских фашистов. Спас их Фукс, что прорастил целое поле спагетти, поливая его спиртом, которым обпились итальянцы.

— Ну, — говорил Врунгель, — Фукс, вам бы агрономом быть, а не матросом. Как это вы достигли такого совершенства? Ведь это чудо, чтобы макароны проросли.

— Никакого чуда, Христофор Бонифатьевич, просто ловкость рук, — отвечал Фукс. — У меня горсточка овса осталась в кармане, а с овсом не то что макароны — окурки и те взойдут.

Так вот — тема метро, это овёс, с которым прорастет что угодно. И политическая сатира, и чайка по имени Джонатан Лингвистон, и пародии на «Солярис», и новеллизация страшилок.

Извините, если кого обидел.

23 января 2006

(обратно)

История про писателя Иванова

А я вот не помню — дали ли писателю Иванову, который написал про "Золото бунта" какую-нибудь премию? По-моему, не дали. Его, по-моему, изо всех списков повыкидывали и на дверь указали.

А вот фантасты дали ему поздравительный диплом. Впрочем, поздравительные дипломы дали ещё Егору Холмогорову, дали алюминиевый меч двухголовому, как русский герб, писателю Зоричу, дали ещё что-то загадочному писателю Станковичу, дали и женщине Чудиновой, написавшей что-то богоматерное про Париж (я не читал).

Кипит литературная жизнь — где такое увидишь?

Извините, если кого обидел.

24 января 2006

(обратно)

История про Татьянин день

С праздником, да-да, с праздником.

После Нового Года, это был один из самых неформальных праздников, не казённый юбилей, не обременительный обет пирогов на дне рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта.

Это праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — только некоторые уже не появятся на групповых фотографиях. И вот ты как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно кто, на манер светлейшего князя, останется последним лицеистом, мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов. Миша, Володя, Серёжа, вокруг мороз, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты не водкой, мы как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после. Книга шепчет, что в Москве один Университет, и мы готовы согласится с неприятным персонажем — один ведь, один, другому не бысти, и всё самое главное записано в огромной книге каменной девушки у входа, той каменной девушки, что страдала дальнозоркостью, но быть или не быть — решает не она, и Чётвёртый Рим уже пожрал чуть не весь выпуск. Ты знаешь, что среди альм — матерь одна и, сменив несколько мачех, набрав в коллекцию дипломов синих, красных и настенных, мешающих кириллицу и латиницу, знаешь — всё осталосьтам, меж дубовых панелей и ярусных аудиторий. Век железный вколотил сваи в нашу жизнь, мы пытаемся нарастить на них мясо, а они лишь ржавеют. Только навсегда гудит на ветру звезда Ленинских гор, спрятана она в лавровых кустах, так что ни сорвать, ни забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей, и в прошлое не вернуться.

С праздником.

Извините, если кого обидел.

25 января 2006

(обратно)

История про чайку

http://www.antonchehov.org.ru/lib/sb/book/176/page/30

Но всё-таки в моём личном списке первое место держит история про хугр-мугр, о которой я рассказывал прошлым летом. Тогда я открыл ссылку и не смог даже сострить. В горле моём раздалось "Хугр", раздалось в нём "мугр" и наступил мне полнейший ужас.

Потому что на сайте удмуртской коллегии адвокатов (URKA.ru) было чудесное поздравление с девятым мая. Там был снимок современного часового у Вечного огня у Кремлёвской стены. Потом было написано в качестве заголовка "О. Мандельштам Неизвестный солдат".

А под этим — на меня кидается век-волкодав, но не волк я… И далее по тексту….

Что это, а? Доктор? Меня зовут Маргарита Львовна, то есть Лев Маргаритович… Масса солнца составляет тридцать секстиллионов тонн, помощь скорая, скорая помощь… Чёрт, что Это? Зачем оно — и прочему это всё там вместе?

Извините, если кого обидел.

25 января 2006

(обратно)

История про космооперы

Надо сказать, что мне чрезвычайно не нравится слово "космоопера".

Не говоря уже о том, что мне не нравится понятие за ним стоящее — космооперой называют свои романы, где звезолёты мешаются как "мессера" и "яки" в небе над Кубанью, где оглушительно рвутся в космической пустоте снаряды корабельных пушек, где залитый кровью первый пилот хрипит: "Вова, прибор?", а штурман, лёжа среди обломков, отвечает "Тридцать три!", где всегда что-нибудь "армада": армада кораблей, армада головоногих в аквариумах-скафандрах. На худой конец издательство "Армада".

Но я не про это хотел рассказать — я хотел рассказать про писателя Снегова.

Писатель Снегов был в предыдущей жизни инженером и звали его Штейн, но и это не было его настоящей фамилией — вернее, всё было его настоящими фамилиями, включая фамилию настоящего отца, одесского большевика — Козырюк или Козерюк.

По всей видимости, он был хорошим инженером, не говоря уже о том, что работал на ленинградском заводе "Пирометр". "Пирометр"! Только тот, у кого законопачены кочегарной серой уши не поймёт, как фантастично и поэтично это название — сильнее его только "Пироскаф", но оно уже занято Боратынским. Но вот, инженера заметили и страна пригрела его жаркой шубой сибирских степей — сначала под Воркутой, потом на Соловках (Как он попал туда, по собственным словам Соловки в 1938-39 годах, и как его не "разгрузили" в нетёплое море — мне решительно неясно. Затем он оказался в Норильске — и все эти нужные для страны дела, не исключая ковки ядерного щита, занимали инженера до в 1954 году.

Уж какие оперы (правила русского языка и прочих соударений ломаются на этом слове) — или опера… оперы… в общем, про то нам ничего неведомо.

Довольно поздно, в 1964 году он написал первую фантастическую повесть. Потом превратился из инженера в писателя. А потом он умер.

Не так давно — в 1994 году.

Слово "Космоопера" намертво приклеилось к Снегову. Его считают главным Мичуриным советских космоопер (Если не брать в расчёт Ефремова).

Сейчас этот текст "Люди как боги" переиздали в почти полном собрании сочинений и вот вам — всё как полагается: вот выходит композитор Андре и говорит, что "мы слишком люди, и это плохо. В нашу эпоху, когда открыто множество разнообразных цивилизаций, человеку стыдно выдавать свой жизненный мирок за единственно приемлемый. Его земные обычаи годятся лишь для него, нечего их распространять за пределы Вселенной, разве тысячи нитей не роднят его с диковинными существами иных миров? Это общность деталей и внешности, нет, общность живого разума. Вот об этом, о единстве разумных существ Вселенной, и трактует моя симфония.

О, эти диалоги людей будущего: "Я поинтересовался, что за состояние у Жанны. Она мало изменилась за два года, что мы не виделись. Андре объяснил, что они ждут мальчика".

"Лучше пожертвовать двумя звездолётами, чем успехом кампании! — оборвал я запротестовавшего Осиму.

Все три МУМ подтвердили, что дополнительного вещества хватит на разрыв последнего слоя неевклидовости", "- Любезный Орлан, вы единственный среди нас, знаете стратегическую кухню разрушителей — обратился Ромеро к Орлану. Не смогли бы вы набросать задачи и возможности преследующего нас неприятельского флота".

Что, Головачёва читали? Поняли откуда что? А?

А в этой космоопере Снегова, между прочим, сорок шесть печатных листов.

Это было время, когда толстый том можно было писать медленно — скорости тогда были вообще невелики. Можно было писать если не кровью, то потом. Это сейчас — успешный писатель фантаст пишет два-три романа в год — и то мало. Один мой знакомый (в не очень, правда, трезвом виде) признавался, что разве что не мочится в свои тексты. Сам того не зная, он повторил известную фразу моего любимого автора Виктора Шкловского, который в "Третьей фабрике. Ведь нельзя же так: одни в искусстве проливают кровь и семя. Другие мочатся.

Приёмка по весу". Схожие слова сказал Розанов — да не в том дело.

Нынешнее время — время больших батальонов, мегабайтов, что валятся с сервера на сервер, а потом в верстальную программу. Человеческий же организм слаб — и больше чем пота производит мочи — литра полтора, что ли, в день.

А Снегов писал хоть и много, но долго. С ответственностью, искренне.

Читать это, конечно, сейчас могут только любители. Издавать это даже трёхтысячным тиражом — большой риск. Потому что иногда кажется, что про этот тип романов писали Стругацкие в своём "Понедельнике, начинающемся в субботу": "Играла музыка, произносились речи, тут и там, возвышаясь над толпой, кудрявые румяные юноши, с трудом управляясь с непокорными прядями волос, непрерывно падающими на лоб, проникновенно читали стихи. Стихи были либо знакомые, либо скверные, но из глаз многочисленных слушателей обильно капали скупые мужские, горькие женские и светлые детские слезы. Суровые мужчины крепко обнимали друг друга и, шевеля желваками на скулах, хлопали друг друга по спинам. Поскольку многие были не одеты, хлопание это напоминало аплодисменты. Два подтянутых лейтенанта с усталыми, но добрыми глазами протащили мимо меня лощеного мужчину, завернув ему руки за спину. Мужчина извивался и кричал что-то на ломаном английском.

Кажется, он всех выдавал и рассказывал, как и за чьи деньги подкладывал мину в двигатель звездолета. Несколько мальчишек с томиками Шекспира, воровато озираясь, подкрадывались к дюзам ближайшего астроплана. Толпа их не замечала.

Скоро я понял, что одна половина толпы расставалась с другой половиной. Это было что-то вроде тотальной мобилизации. Из речей и разговоров мне стало ясно, что мужчины отправлялись в космос — кто на Венеру, кто на Марс, а некоторые, с совсем уже отрешенными лицами, собирались к другим звездам и даже в центр Галактики. Женщины оставались их ждать. Многие занимали очередь в огромное уродливое здание, которое одни называли Пантеоном, а другие Рефрижератором. Я подумал, что поспел вовремя. Опоздай я на час, и в городе остались бы только замороженные на тысячи лет женщины. Потом мое внимание привлекла высокая серая стена, отгораживающая площадь с запада. Из-за стены поднимались клубы черного дыма.

С каждой минутой мне становилось все скучнее и скучнее"…

Да ладно, хотите кусок честного и наивного прошлого, скучноватого, обильного, беззащитного — вот вам.

Извините, если кого обидел.

25 января 2006

(обратно)

История про "Анфиладу"

А кто пошёл сегодня в "Анфиладу"?

Извините, если кого обидел.

25 января 2006

(обратно)

История про давность сроков

Что-то давно наш лектор из Тарту журнал не удалял…

Извините, если кого обидел.

26 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 198

Приснилось, что два товарища позвали меня в путешествие. Позвали просто так, для компании — ничего особенно они от меня не хотели. Тем более, путешествие автомобильное — отчего-то на старой раритетной «копейке» ВАЗ-2101, вытаращившей глаза на то буйство, что происходит у нас на дорогах.

Мы едем по местам детства и отрочества моего одноклассника — вот он, сидит справа, от водителя прилип к стеклу.

Причём мы едем по придуманной Западной Украине, я и наяву-то на Западянщине никогда не был (Закарпатье — совсем другая страна), а тут явно какая-то фантазия. Не Польша, не Чехия, а грядка из заколдованного места.

Не пойми что. То Брусчатый город, то Деревянный город, а я как заграничный путешественник Пачкуале Пестрини сижу с записной книжкой.

Только спрашиваю время от времени:

— А пиздюлей нам тут не дадут?

Но мне это и наяву всегда интересно.

В этой записной книжке сплошная правда. Мы крутим петли по городам, вокруг множенственные стройки, повсюду стоят рядком бумажные пакеты со шпаклёвками, между домов — безобразные бетонные развязки.

Спутники мои заруливают на крохотный пустырь, который обычно образуется, когда из улицы выламывают один дом — точь-в-точь как выбивают зуб.

И действительно, мой одноклассник говорит:

— Тут мой дом был.

Мы выходим и удивляемся чистоте этого огороженного прямоугольника — ни бумажки, ни прочего мусора. Ровная поверхность, да редкая щетина зелёной травки.

(Тут у нас начинается разговор о мужской старости, но я не уверен, что он мне именно приснился, а я не додумал его уже наяву).

Извините, если кого обидел.

27 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 199

Сон, сюжет которого я наблюдаю со стороны. Действие происходит в придуманной России, с какой-то чеховской интонацией — первые годы двадцатого века, герой отправляется в Сибирь, служить на железной дороге. Вместе с семьёй он едет в никуда. И вот они сгружаются с поезда в странной лесной местности.

При этом, не вынеся тягот дороги, сразу же прямо в вагоне умирает престарелая бабушка.

Она исчезает из повествования, а герой оглядывается — и видит вокруг лишь стволы деревьев, и листву, покрывающую землю — всё в лёгком сумраке.

— А где же станция? — спрашивает он.

Ему объясняют, что железнодорожное полотно в двенадцати верстах, а вот станция будет именно здесь — на дороге к городу. Тут и будут продавать билеты, получать телеграфные депеши.

Вокруг ничего нет — и семейство героя набивается в крохотный сарайчик с тонкими железными стенками — больше всего он похож на кузов-кунг. К нему, в ожидании холодов пристраивают какой-то деревянный предбанник, и герой вместе с женой и детьми, слышат, как в сибирской ночи на крышу начинает падать снег.

Начинается зима.

Извините, если кого обидел.

27 января 2006

(обратно)

История про сны Березина № 200

В этом сне я нахожусь у себя на крохотном садовом участке, в домике. Приходят неизвестные люди и просят подписать какие-то бумаги. Бумаги важные — три экземпляра какого-то документа, листы эти толстые, почти картонные.

Я усматриваю в этом скрытое недоброжелание — при этом глаз цепляется за странную печать на этих документах, будто сделанную оттиском советского пятака.

Как-то мысли переходят на экслибрис, который мне сделал ленинградский человек soamo — я думаю, что оттиск от него должен быть лучше, а для этого… Для этого… И я не знаю, что нужно сделать для этого.

Там же, в садовом домике, ходит мой давно умерший дед, подтянутый, в белой рубашке — с седыми волосами, приглаженными по поводу прихода гостей с документами.

Извините, если кого обидел.

27 января 2006

(обратно)

История про Марийку и Новый год

Я вот тоже, как и брат Мидянин, иногда читаю тексты максиможулёвых. Впрочем, это было довольно давно, когда я писал диссертацию о мифологии любовного этикета.

«Вечер, небо было густого сапфирного цвета и звезды горящие в высоком небе над разноцветным снегом расцвеченном огнями фонарей плыл в прозрачном воздухе в котором раздавался счастливый смех Марийки. Они шли, обнявшись по снегу разгорячённые шампанским и танцами, а он, высокий и сильный, поддерживал её за талию. Она повернулась к нему зачем-то, наверное, чтобы что-то сказать, и он крепко поцеловал её в губы. Она растерялась и замерла, мороз в воздухе и горячие влажные губы лишили её способности думать она пила поцелуй и яркий коктейль этого зимнего вечера со страстью ребенка, не познавшего настоящую привязанность и любовь. Недалеко под тёплыми лучами фонарей стояла его машина и они, попытавшись открыть дверь ключами, благополучно уронили их в снег. Она предложила ему проводить её в отель, чем закончится эта встреча на дискотеке в ресторане уютного лыжного курорта она даже не представляла. Проводил её до двери, сказав на рецепшене, что он её брат, он ей что-то рассказывал, поглаживая невзначай по руке, что она начала трезветь от его опасной близости, но ещё больше от его неотразимой притягательности. В карих мужественных глазах лежала ночь. Его глаза как будто говорили на незнакомом языке, она отвернулась не в состоянии выдерживать это многозначное молчание и зажгла свет. Он, не спросив у неё разрешения войти, прошел за ней и погасил свет она отошла к окну вглядываясь в свет фонарей и, пытаясь их считать чтобы как то отвлечь себя от мыслей о его присутствии нервно поправила волосы. Это её движение обожгло его тело горячей волной, её светлые как рожь прямые волосы сияли при свете отраженном снегом за окнами. В стеклянном проеме квадратного окна плыла луна, и всё происходящее делала для Марийки нереальным. Он подходил все ближе, и она, почему-то ругая себя внутри на чем свет стоит не понимала почему она не препятствует этому. Его ладони легли на полированный столик рядом с ней он тоже стоял, глядя в окно, но тут его губы скользнули по её обнаженной шее и она, очнувшись проворно отбежала в сторону и схватила стоящую в углу около кровати лыжу, которая зло поблескивала в полутьме огромного гостиничного номера он подошел к ней она попятилась и так он наступал пока он не оказалась прижатой к стене свет от окна теперь загораживал шкаф и она осталась одна и спасения неоткуда было ждать она тряслась от страха, но поняла что больше всего в жизни хочет поцеловать его. несколько мгновений она смотрела в его глаза потом выронила лыжи их рук бросилась в его объятия, она знала, что будет жалеть того что вела себя как ребенок, но какой был смысл мешать произойти собственному счастью они стояли в чуть освещаемой с улицы комнат и были испуганы и ошеломлены происходящим. «…» — шептала она его имя прижимаясь к его груди сквозь счастливые слёзы, и ей было жарко от волнения настолько серьёзно все было для нее все происходящее.

Сквозь полузакрытые глаза она успела заметить, что ее одежда остается на полу и дорожкой ведет к кровати. Он был так близко, прежде такой недоступный он тяжело дышал, Марийка подумала, что, если отступит, то уже не простит себе. Нереальные огни новогоднего праздничного вечера за окном, и сбывающееся мечты смешавшиеся с тонким привкусом поцелуя вовлекали ее в неведанные до этого момента чувства.

И когда его тонкие красивые пальцы коснулись её там, где девушка неизбежно становится женщиной, у нее промелькнула мысль о сопротивлении, но она, переступив предрассудки, ответила на поцелуй и ласки стали все более зажигательными и откровенными, и уже опасными. Он вошел в неё под звук боя старинных часов, и она почти не замечая саднящую боль, отдалась ему со всей страстью на которую способна молодая, столько пережившая во имя своей любви девушка. Марийка не предполагала, что всплеск положительного похожего на взрыв чувства можно пережить, и она, прижимаясь к его плечу, подумала. Что теперь они всегда будут вместе».

Гаврилов по этому поводу сказал: «Он вошел в неё под звук боя старинных часов… Это на Сорокина похоже. Но лучше. Там Марину трахает Советский Союз под звуки своего гимна. А Марийку совершенно очевидно ебёт Новый Год. Может быть, Санта Клаус. Может, Дед Мороз. Но явно из этой шоблы».

Извините, если кого обидел.

28 января 2006

(обратно)

История про медаль

Я сейчас расскажу трагическую историю, хоть и рассказывал её как-то.

Но что делать, и я — невесел, да и жизнь странна. Однажды ко мне в журнал пришёл неизвестный человек и начал заступаться за погибших в августе девяносто первого. Отчего-то ему почудилось, что я что-то имею против них.

Он что-то мне рассказывал — но толку-то: я сам там был и много что видел. Даже потом писал про это разную прозу. Но человек хранил свою правду и свой стиль — выписал мне цитату. Эту цитату «Яндекс» нашёл в книжке «Явлинский: Ум, честь и совесть нашей эпохи». Я соврал, конечно, в названии, но так — вернее.

Так вернее, но не лучше.

Дело в том, что я видел однажды страшную сцену. Это не была сцена смерти, или бабьего воя по покойнику.

Я видел эту сцену — в популярном тогда заведении "Пироги на Дмитровке".

Не знаю уж, что там сейчас, но тогда за час сидения за столиком свитер так пропитывался табачным дымом, что вонял даже стиранный.

Я там как-то сидел — кого ждал, неважно.

А за соседним столиком нетрезвый человек средних лет пытался понравиться девушке. И вот, заплетаясь, он совал ей в нос главное событие своей жизни. Этот человек два дня и две ночи стоял в оцеплении Совета Министров РСФСР. Был август девяносто первого, дождь и ворох надежд. Вот про это он рассказывал девушке за столиком, а та, видно ждала кого-то.

Нос у девушки звенел пирсингом, но мой сверстник не замечал этого.

Будь ему лет на сорок больше, рассказы были бы понятнее. В фильмах Хуциева или в ужасных пьесах Визбора всегда появляется такой ветеран. В ранние шестидесятые это было последнее прибежище хорошего человека.

Он рассказывал, что ему дали медаль, как защитнику Свободной России, а девушка смотрела на него без видимого раздражения, с удивлением, как на говорящего таракана. Какой Белый дом? Что за медаль…

Текло унижение, и не было мочи слушать этого искреннего приставалу. Он был искренен, я полагаю.

Но жизнь его протухла, заездили его как клячу. Надорвался.

Он был такой же, как я.

Свитер, по крайней мере, очень похож.

Извините, если кого обидел.

29 января 2006

(обратно)

История про круг

Посмотрел сериал про первый круг, что удивительно похож на "Московскую сагу".

А потом случайно переключил канал — а там сидит в кресле Арсений Тарковский. Показывают Елисаветград, стихи читают.

И не стал я возвращаться.

Извините, если кого обидел.

30 января 2006

(обратно)

История про круг. Вторая

Что интересно в сериале "В круге первом", так это то, что он — наглядная иллюстрация к двум философским подходам. Варлам Шаламов, что утверждал — любой день в лагере есть опыт отрицательный, каторга скотинит и зверит человека, и ничего в ней хорошего нет. Второй подход — это то, что повторяли актёры в бесконечных рекламных интервью канала "Россия".

Типа, вот мы пришли к Солженицыну, и поняли, что всем лучшим в себе он обязал испытания, выпавшим на его долю… Причём это говорил не один актёр, а как-то все сразу и по очереди.

Я сразу вспомнил то, как в давние времена я сидел на семинаре студентов Литературного института. Одна добрая душой девушка средних лет там всё говорила о том нравственном преображении, что случается с писателем от тюрьмы и сумы.

И всё приводила в пример Солженицына.

Я был хамло, и торопился пить в угловое кафе "Циплёнок". Оттого, для экономии времени, я предложил всех литературных студентов совать на Колыму. Сначала на полгода преддипломной практики на нарах. А кто хочет всё-таки стать настоящим писателем — семь лет строгого режима — и все дела.

И стране польза, и новый Гоголь родился.

Извините, если кого обидел.

01 февраля 2006

(обратно)

История про круг. Третья

Я с некоторым запозданием прочитал дискуссию у Соколова о звонке в американское посольство.

Там вполне себе хорошие демократические люди, говорят о том, что дипломат, сдавший советских разведчиков в Америке спасал цивилизацию. Другие и вовсе. говорят, что Солженицын художественными приёмами оправдывает предательство.

На самом деле, это едва ли не самое интересное место в романе.

Да, все кажется, уже знают, что в нескольких редакциях этот звонок выглядел по-разному. Сначала сдавали шпионов ас атомной бомбой, потом, в надежде на советскую публикацию повод звонка был изменён, и наконец, явилась новая версия с возвращёнными разведчиками (кто хочет, я заменю их шпионами — не жалко, а им всё равно).

Так вот — этот мотив предательства (кто нервничает — можно заменить на мотив раскрытия тайны) просто замена Сартра в нашей глуши.

Например, сгустились из исторического тумана великие немцы — Штауфенберг и Гайзенберг. Мне, к сожалению, неизвестен источник сильной цитаты из Гайзенберга "В тоталитарном государстве долг каждого порядочного человека — совершить государственную измену", на который Соколов делает вполне вменяемый комментарий. Соколов говорит, что это довольно хитрая максима — возможен вариант, когда человек без должных на то оснований объявляет свое государство тоталитарным, чтобы тем самым оправдать совершаемые им, человеком, действия.

Во-первых, что дороже — цивилизация или пара упырей — не два ребёнка, а два взрослых человека, что, допустим, рассядутся на стульях с подлокотниками из эбонита и медными контактами на голове.

Во-вторых, спасётся ли цивилизация. Тут очень интересный мотив.

Лет пятнадцать назад я слышал жаркие споры демократов и патриотов об академике Сахарове.

— Да хули, — кричали патриоты. — Сидел ваш академик на пайках, увешенный звёздами, как новогодняя ёлка. Бомбу Сталину делал! А теперь..

Демократы с достоинством говорили:

— Он не делал ничего дурного. Он создавал Паритет. Чтобы в мире было равновесие, и, паче чаяния, война не началась из-за какой-то обоюдной глупости.

И тут и не поймёшь — предашь свою деспотию — паритет нарушишь, создашь ей Бомбу — соблюдёшь.

При этом, известно, что январю 1949 года был отработан весь комплекс конструкторских вопросов по РДС-1, а 21 августа 1949 года она взорвана на полигоне в Семипалатинске.

Что за секреты-то?

Я, может, что-то перепутал? Бомба всё равно уже есть, взрывается нормально, механизм отработан, индустрия создана — какой разговор о мистическом спасении цивилизации может в рамках этого художественного макета идти? Что пыхтеть в телефонную трубку про секретные чертежи — когда на дворе декабрь 1949 года?

Очень хорошо — простор для экзистенциальных размышлений безбрежен.

В-третьих, можно чуть-чуть сместить модель. Известно, что все знали принципиальную схему Бомбы. Советские физики придумали даже экземпляр наикращий — да только им было велено повторить американский образец.

Да и дело, конечно, не в секретах, не в тайном чертеже (Наш человек в Гаване выдавал за секретные чертежи, как известно, схемы пылесосов). Дело в создании целой индустрии, в обогатительных фабриках, сотнях заводов. Это задача другая — и затормозить её ни у кого не было возможности. Поэтому снова в наше повествование лезет Сартр, а то и сплошной Камю.

Извините, если кого обидел.

01 февраля 2006

(обратно)

История про ужас

Я вам вот что скажу. Я с гневным презрением отношусь к краснодарскому вину. Я думаю, что для него либо нужно мужское несчастье, либо уж совсем раздольная радость — ночные дороги Юга России, степи и начало гор, друзья и жаркая ночь августа.

Но когда я вижу замёршую, умирающую лозу — я испытываю почти физиологическое страдание.

Морозы, значит, пришли.

Извините, если кого обидел.

01 февраля 2006

(обратно)

История об исчезновениях

(заплетающимся языком) А ч-что-то наш лектор давно ж-журнал не уд-далял…

Извините, если кого обидел.

02 февраля 2006

(обратно)

История про круг. Четвёртая

В связи с размышлениями о Солженицыне я принялся думать, о том, что в советское время весь экзистенциализм был сконцентрирован в детективах и приключенческих романах. Ну, давным-давно Достоевские первый начал — ничего удивительного. В знаменитом романе, а потом и фильме, Штирлиц беседует с пастором Шлагом.

Выглядит это так — Штирлиц спрашивает:

— Пастор, кто у вас жил месяц тому назад?

— У меня жил человек.

— Кто он?

— Я не знаю.

— Вы не интересовались, кто он?

— Нет. Он просил убежища, ему было плохо, и я не мог ему отказать.

— Это хорошо, что вы мне так убежденно лжете. Он говорил вам, что он марксист. Вы спорили с ним как с коммунистом. Он не коммунист, пастор. Он им никогда не был. Он мой агент, он провокатор гестапо.

— Ах вот оно что… Я говорил с ним как с человеком. Неважно, кто он — коммунист или ваш агент. Он просил спасения. Я не мог отказать ему.

— Вы не могли ему отказать, — повторил Штирлиц, — и вам неважно, кто он — коммунист или агент гестапо… А если из-за того, что вам важен "просто человек", абстрактный человек, конкретные люди попадут на виселицу

— Это для вас важно?

— Да, это важно для меня…

— А если — еще более конкретно — на виселицу первыми попадут ваша сестра и ее дети — это для вас важно?

— Это же злодейство!

— Говорить, что вам неважно, кто перед вами — коммунист или агент гестапо, — еще большее злодейство, — ответил Штирлиц, садясь. — Причем ваше злодейство догматично, а поэтому особенно страшно… В этот момент и надо сказать — поскольку в СССР было мало Сартра и Камю, этот диалог исполнял роль всех пьес от «Мух» до «Затворников Альтоны». Это такой суррогат экзистенциализма, причём Юлиану Семёнову нужно было в двух диалогах показать, что пастор Шлаг выше провокатора Клауса, а штандартенфюрер Штирлиц выше их обоих. При этом в фильме есть другой пассаж — из другого разговора: «Значит, если к вам придет молодой человек из вашей паствы и скажет:

"Святой отец, я не согласен с режимом и хочу бороться против него…"

— Я не буду ему мешать.

— Он скажет: "Я хочу убить гауляйтера". А у гауляйтера трое детей, девочки: два года, пять лет и девять лет. И жена, у которой парализованы ноги. Как вы поступите в таком случае?

— Я не знаю.

— И если я спрошу вас об этом человеке, вы не скажете мне ничего? Вы не спасете жизнь трех маленьких девочек и больной женщины? Или вы поможете мне?

— Нет, я ничего вам не буду говорить, ибо, спасая жизнь одним, можно неизбежно погубить жизнь других. Когда идет такая бесчеловечная борьба, всякий активный шаг может привести лишь к новой крови. Единственный путь поведения духовного лица в данном случае — устраниться от жестокости, не становиться на сторону палача. К сожалению, это путь пассивный, но всякий активный путь в данном случае ведет к нарастанию крови.

— Я убежден, если мы к вам применим третью степень допроса — это будет мучительно и больно, — вы все-таки нам назовете фамилию того человека.

— Вы хотите сказать, что если вы превратите меня в животное, обезумевшее от боли, я сделаю то, что вам нужно? Возможно, что я это и сделаю. Но это буду уже не я. В таком случае, зачем вам понадобилось вести этот разговор? Применяйте ко мне то, что вам нужно, используйте меня как животное или как машину"…

Итак, в другом разговоре Штирлиц говорит дальше:

— Вам жаль Германию?

— Мне жаль немцев.

— Хорошо. Кажется ли вам, что мир — не медля ни минуты — это выход для немцев?

— Это выход для Германии…

— Софистика, пастор, софистика. Это выход для немцев, для Германии, для человечества.

Чем интересен метод исследования обиходных цитат, так это открытием новых смыслов. Дело в том, что Штирлиц выглядит совсем иначе, чем персонаж анекдота. По сути, это сцена искушения святого Антония.

Как раз Штирлиц — софист, а не пастор Шлаг. Понятно, что страны Коалиции решают в 1945 уже не только военные, но и политические задачи. Спасение жизней уходит на второй план. Сферы влияния, добыча, дальнейшая конструкция мира — вот что сейчас на кону. Поэтому разговор 7 марта 1945 — довольно сложен для трактовки. Но он — хороший повод для размышлений — всем известен, и мало обдуман.

Штирлиц бросает его, когда чувствует, что его позиция небезупречна.

Извините, если кого обидел.

02 февраля 2006

(обратно)

История про экзистенциализм и маленького человека

Разговорившись о пасторе Шлаге, я понял, что самое время припомнить историю гибели одного немецкого учёного. Так и называлась статья, что я напечатал в большой газете: "К пятидесятипятилетию со дня гибели немецкого учёного. Нет, вообще-то она называлась "Памяти Плейшнера".

В городе Берне нет Цветочной улицы. Вот именно с этого надо начать. Это утверждение — ключевое для нашего повествования. А повествование это скорбное. Это всё-таки реквием. Реквием по маленькому человеку в очках. Или просто по маленькому человеку.

Между тем Плейшнер не просто самый трагический герой известного романа и фильма. Плейшнер — это маленький человек, один из нас. Несмотря на то, что на запрос «Плейшнер + трагедия» Сеть шесть лет назад давала весёлый ответ: «Искомая комбинация слов нигде не встречается».

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2006

(обратно)

История про рождения героя (I)

Темно и загадочно происхождение нашего героя. Неизвестно даже когда он родился. Известна лишь дата смерти — 13 марта 1945 года.

Штирлиц имеет дело с младшим братом профессора. Но младший уже лежит в гробу, он покинувшая сцену фигура, фигура, сброшенная с доски — хотя он-то как раз и есть настоящий разведчик, соратник Штирлица.

Старший находится на периферии повествования. Известно, что он был проректором Кильского университета. При гитлеровском режиме он попал в концлагерь Дахау (превентивное заключение — здесь много недоговоренного). Ему было пятьдесят два, когда он вернулся из лагеря. Жена была на десять лет младше Она оставила его, и Плейшнер, не заезжая в Киль, отправился в Берлин. С помощью брата он устраивается в музей «Пергамон».

«Жена ушла от него вскоре после ареста — родственники настояли на этом: младший её брат получил назначение советником по экономическим вопросам в посольство рейха в Испании. Молодого человека считали перспективным, к нему благоволили и в МИДе, и в аппарате НСДАП, поэтому семейный совет поставил перед фрау Плейшнер дилемму: либо отмежеваться от врага государства, её мужа, либо, если ей дороже её эгоистические интересы, она будет подвергнута семейному суду, и все родственники публично, через прессу, объявят о полном с ней разрыве. Фрау Плейшнер была моложе профессора на десять лет — ей было сорок два. Она любила мужа — они вместе путешествовали по Африке и Азии, там профессор занимался раскопками, уезжая на лето в экспедиции с археологами из берлинского музея «Пергамон».

Она поначалу отказалась отмежеваться от мужа, и многие в её семейном клане — это были люди, связанные на протяжении последних ста лет с текстильной торговлей, — потребовали открытого с ней разрыва. Однако Франц фон Энс, младший брат фрау Плейшнер, отговорил родственников от этого публичного скандала. «Все равно, — объяснил он, — этим воспользуются наши враги. Зависть безмерна, и мне ещё этот скандал аукнется. Нет, лучше все сделать тихо и аккуратно». Он привел к фрау Плейшнер своего приятеля из клуба яхтсменов. Тридцатилетнего красавца звали Гетц. Над ним подшучивали: «Гетц не Берлихинген». Он был красив в такой же мере, как и глуп. Франц знал: он живет на содержании у стареющих женщин. Втроём они посидели в маленьком ресторане, и, наблюдая за тем, как вел себя Гетц, Франц фон Энс успокоился. Дурак-то он дурак, но партию свою отрабатывал точно, по установившимся штампам, а коль скоро штампы создались, надо было доводить их до совершенства».

Вот здесь мы прервём длинную цитату. Персонаж десятого плана делает именно то, что делает массовая культура — гонит обывателя в капкан.

Итак, «Гетц был молчалив, хмур и могуч. Раза два он рассказал смешные анекдоты. Потом сдержанно пригласил фрау Плейшнер потанцевать. Наблюдая за ними, Франц презрительно и самодовольно щурился: сестра тихо смеялась, а Гетц, прижимая её к себе все теснее и теснее, что-то шептал ей на ухо.

Через два дня Гетц переехал в квартиру профессора. Он пожил там неделю — до первой полицейской проверки. Фрау Плейшнер пришла к брату со слезами: «Верни мне его, это ужасно, что мы не вместе». Назавтра она подала прошение о разводе с мужем. Это сломило профессора; он полагал, что жена — его первый единомышленник. Мучаясь в лагере, он считал, что спасает этим её честность и её свободу мыслить так, как ей хочется.

Как-то ночью Гетц спросил её: «Тебе было с ним лучше?». Она в ответ тихо засмеялась и, обняв его, сказала: «Что ты, любимый… Он умел только хорошо говорить…»».

После освобождения Плейшнер, не заезжая в Киль, отправился в Берлин.

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2006

(обратно)

История про рождения героя (II)

Брат, связанный со Штирлицем, помог ему устроиться в музей «Пергамон».

Плейшнер сидит в «Пергамоне», знаменитом музее, в отделе Древней Греции. Он разучился спорить, и жизнь его законсервировалась. Штирлиц назначал там встречи своим агентам, а потом вместе с профессором ходит по залам.

Плейшнер уже знает, что будет смотреть Штирлиц — «Мальчика, вынимающего занозу», Цезаря и античные маски. Но не знает он, что Штирлиц, вернувшись домой, в ванной, тренирует гримасы смеха, радости и гнева — подражая этим маскам.

Вот и вся история нашего героя, вплоть до момента, когда к нему придет давний знакомый штандартенфюрер СС Штирлиц.

Это будет грустная история.

Это история маленького человека в большой драке. Когда паны дерутся, у холопов часто не просто трещат чубы. Ими, холопами заваливают поля, и иногда даже не роя для них могилы. Маленький человек иногда хранит иллюзию, что ввязавшись в это броуновское движение движется по своим собственным законам.

Есть редкие случаи, когда маленький человек оказывается хитрым и изворотливым. Он обращает себе на пользу кровавую сутолоку истории. Он превращает силу обстоятельств в свою силу, и когда на улице начинается дождь, он идёт между струй.

Был такой советский политический деятель, которого не расстреляли ни в 1918, ни в 1937, который пережил нескольких вождей.

Но это иная история — история перерождения маленького человека в большого.

С Плейшнером история другая.

Мы воспринимаем маленького немецкого профессора не через книгу, а через фильм. Есть такое неприятное слово — «культовый». Фильм стал называться культовым, а Плейшнер стал героем анекдотов.

Он пример нечаянный, неосознанный. Это маленький испуганный человек, который начал играть в большую Игру.

И лицо Плейшнера становится мучнисто-белым, когда Штирлиц начинает говорить о том, что маньяк сидит в бункере и смотрит кино.

— Как только меня ударят плетью, я скажу всё, — говорит Плейшнер. И добавляет:

— Но вы можете положиться на меня во всём.

Надо сказать, что герои «Семнадцати мгновений весны», образуют замкнутое мифологическое пространство, связное и функциональное. Они похожи на героев Александра Милна, в сказочном лесу которого Винни-Пух, Пятачок, печальный ослик, Сова и Кролик, Тигра и семейство Кенги заполняют, кажется всё мыслимое пространство архетипов.

В «Семнадцати мгновениях», что проросли в народном сознании как самодостаточный миф, все персонажи архетипичны — Шелленберг как версия Мюллера, Мюллер как версия Шелленберга, радистка и Холтофф, чья главная функция — подставить голову, и среди них — Плейшнер как кажущаяся трагическая версия пастора Шлага.

И над всем этим кукловод Штирлиц, будто могущественный Кристофер Робин.

Плейшнер, разумеется, играет роль ослика Иа-Иа, но печального, бессловесного. Его, несущегося по военной реке, никто не спасёт. Все вокруг играют в «пустяки».

Извините, если кого обидел.

03 февраля 2006

(обратно)

История про то, что шпионами не рождаются (I)

Мы все любим слова «специальный» и «особый». Они отличают обыденные вещи и состояния, превращают их в главные, хотя никакого нового свойства в них не добавляют.

В бытовом языке эти слова становятся синонимами слова «хороший» и «отличный». Собственно, в русском языке слово «отличный» и играет эту многозначную и многозначительную роль.

Раньше герои детективов как бы выстраивались в цепочку: на одном её конце «отрицательные» персонажи: вражеские шпионы, предатели Родины; чуть поближе к середине джазисты из известной сентенции, потом уголовники; на другом конце — «положительные»: милиционеры и работники государственной безопасности; около серединной отметки, где жил простой советский человек, tabula rasa, обитали запутавшиеся, но всё же советские граждане — пусть даже и уголовники. Один из героев романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов» говорит, морщась: «… я имею в виду шпионов вообще. Шпионаж в России — явление не новое, но крайне своеобразное. Европейский шпион — это, если хотите, чиновник известного ведомства. Вот и всё. У нас же, кроме шпионов подобного типа (мы ведь тоже Европа, черт подери!), главную массу составляют шпионы по любительству, шпионы — бессребреники, совмещающие основную благородную службу с доносительством и слежкой, готовые лететь с замирающим сердцем на Фонтанку и сладострастно, чтоб не сказать хуже, докладывать самому Дубельту о чьей-то там неблагонамеренности. Шпионство у нас — не служба, а форма существования, внушённая в детстве, и не людьми, а воздухом империи. Конечно, ежели им за это ко всему же дают деньги, они не отказываются, хотя в большинстве своем, закладывая чужие души, делают это безвозмездно, из патриотизма и из патриотизма лезут в чужие дымоходы и висят там вниз головой, угорая, но запоминая каждое слово».

Любой подвиг почётен. Но в массовой культуре, в повествовании, которое связано формульными законами, герои всё же совершают подвиги по ранжиру.

Борьба хорошего под руководством лучшего — против совсем нехорошего и недостаточно качественного.

На приоритетной лестнице массовой культуры сотрудники спецслужб оказываются выше полицейских. И сотрудник госбезопасности всегда немного начальник для милиционера.

Политическое преступление куда страшнее, чем уголовное.

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2006

(обратно)

История про то, что шпионами не рождаются (II)

В некогда популярном романе «Военная тайна» Льва Шейнина всё начинается с того, что обычный советский вор-карманник случайно крадёт в кинотеатре микроплёнку со шпионской информацией. Вор поступает как настоящий гражданин — тащит чертежи к чекистам.

Была в неофициальном городском фольклоре песня с похожим сюжетом. В ней иностранный шпион просил у воров за большие деньги украсть «советского завода секретный план». Но «Советская малина собралась на совет. Советская малина врагу сказала «нет»».

Именно к чекисту, как к высшей силе сходятся все пути чистых и нечистых граждан.

В романе Григория Адамова «Изгнание Владыки», что вышел через год после смерти автора — в 1946, году происходит следующий диалог:

«Молодой комбайнёр с недоумением посмотрел на своего самоуверенного и требовательного гостя. После минутного колебания Комаров сказал:

— Сознаю, мой друг, и очень прошу извинить меня за бесцеремонность. Но этого требуют интересы государственной безопасности.

Комаров отогнул обшлаг. Под ним золотисто сверкнул значок.

В первый момент комбайнёр казался ошеломлённым, затем покраснел от радости: впервые в жизни ему выпала такая редкая удача — принять непосредственное участие в деле государственной важности».

Роман этот отчасти фантастический. Среди многого придуманного в нём — этот золотистый значок. Но сцена эта правильная, с рифмой: «интересы государственной безопасности» — «покраснел от радости».

Это уж не Плейшнер, который становится бел как бумага.

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2006

(обратно)

Шпионский роман как средство познания мира

Шпионские фильмы для советского зрителя издавна были сродни передачам Сенкевича. Они погружали в пространство кинопутешествий. Но невозможно было представить Юрия Сенкевича, ведущего рассказ из кабаре со стриптизом. И тут шпионский фильм, хоть и снятый в Прибалтике, хоть и моральный до невозможности, приходил на помощь. Он создавал виртуальное пространство заграницы с её лаковыми лимузинами, подмигивающими вывесками, чистым асфальтом и понимающими в жизни женщинами.

И едой, между прочим.

Вот Плейшнеру гестаповцы в Берне пересказывают рецепт кофе: «Греки научили меня запивать крепкий кофе водой. Этозанятно: контраст температуры и вкуса создает особое ощущение».

А вот Штирлица послевоенные беглые эсэсовцы кормят в Мадриде тручей — это рыба, если кто не знает. Макс Отто фон Штирлиц вообще похож на гастрономического путешественника по Европе.

Всё на еде, и первое настоящее впечатление от Швейцарии Плейшнер получает в ресторане.

Он смотрит в меню. Он видит там слово «омары» и слово «ветчина». В этот момент профессор похож на советского человека, падающего в обморок при виде тридцати сортов колбасы. Собственно, это так и читалось.

Даже сам Штирлиц попадает впросак с взбитой сметаной, которую заказывает в вокзальном кафе. Простой сметаны нет, а есть с вареньем, сыром и взбитая. И разведчик сидит, ошарашенный, в вокзальном кафе.

Дело ещё и в том, что Юлиан Семёнов был по-настоящему знаменитый писатель, который шёл рядом с Властью. Он шёл с ней рядом и, одновременно, чуть в стороне. Этот писатель досказывал то, что Власть не могла или не хотела сказать.

Но он оказывался ещё и культурным просветителем — в романе «Югославском варианте» пересказываются книги Кречмера. В маленьком рассказе «Нежность» есть даже перебежавший от Шекспира полковник Розенкранц, умерший, правда, от сифилиса.

Штирлиц, который больше всего любит раннюю весну, говорит Плейшнеру: «Скоро литература будет пользоваться понятиями, но отнюдь не словесными длительными периодами. Чем больше информации — с помощью радио и кинематографа — будет поглощаться людьми, а особенно подрастающими поколениями, тем трагичней окажется роль литературы. Если раньше писателю следовало уделить три страницы в романе на описание весенней просыпающейся природы, то теперь кинематографист это делает с помощью полуминутной заставки на экране. Ремесленник показывает лопающиеся почки и ледоход на реках, а мастер — гамму цвета и точно найденные шумы. Но заметьте: они тратят на это минимум времени. Они просто доносят информацию. И скоро литератор сможет написать роман, состоящий всего из трех слов: «Эти мартовские закаты…». Разве вы не увидите за этими тремя словами и капель, и лёгкий заморозок, и сосульки возле водосточных труб, и далёкий гудок паровоза — вдали за лесом, и тихий смех гимназистки, которую юноша провожает домой, сквозь леденящую чистоту вечера?».

Из этого, довольно банального, пассажа можно было в семидесятые развить что угодно — даже культурологическое исследование о виртуальной реальности. За неимением настоящего исследования использовался диалог из романа о разведчиках.

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2006

(обратно)

История про компот масскульта

Эти романы Семёнова, кстати, назывались «Политическая хроника» — под номерами, а не собственно романами.

В предисловии к одному из томов «Альтернативы» Юрий Идашкин цитирует самого Юлиана Семенова о его восприятии культуры: «Главный и первый учитель Пушкин, который есть начало всех начал в русской литературе. Затем — Салтыков-Щедрин и Чехов. Из писателей XX века, пожалуй самым мощным было воздействие слова Маяковского. Поэма «Владимир Ильич Ленин» для меня азбука, букварь, камертон, по которому я настраиваю каждую написанную мной строку. И ещё — «Разгром» Фадеева, «Романтики» Паустовского, «Судьба человека» Шолохова, рассказы Бабеля. Важной профессиональной, да и человеческой школой стали для меня уроки жизни и творчества Хемингуэя».

Это подборка имён — настоящий список для массовой культуры, который включает в себя и культуры элитарную, и прочую — одним словом, всё в себя включает.

Это почти универсальный набор стилей.

И из их смеси, добавив по вкусу совершенно секретного, можно создать целый сказочный лес, по которому бродят сказочные охотники. И где вместо дичи шарахается между деревьев ослик-профессор.

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2006

(обратно)

История про маленьких

Плейшнер идет по улице в Берне. Он, собственно не идет, а танцует по улице. Между окнами торчит большой цветок, и нужно лишь дождаться ответа, который — отзыв: «Странно, я был дома, но, видимо, он перепутал номер».

Один из советских разведчиков рассказывал о некоем немце, подошедшем к Юлиану Семёнову. Немец смотрел «Семнадцать мгновений весны», а во время войны был офицером абвера. Немец говорил: «Извините, господин Семенов, за назойливость, но СС, гестапо, абвер — все это были замкнутые элитные касты, и о том, что происходило внутри каждой из них, толком не знали даже немцы. А вы… за исключением небольших оплошностей… Ну, скажем, у вас в кабинетах руководителей гестапо стоят графины с водой, которых там никогда не было. Мы пользовались исключительно сифонами с газовыми баллончиками. Но это все мелочи… Объясните мне лучше ваш феномен. Как вам удалось передать дух, который действительно господствовал там?

Семенов не заставил долго ждать с ответом.

— Видите ли, когда я пишу, то отталкиваюсь не от графинов, а от собственного опыта. Люди в аналогичных ситуациях ведут себя с небольшой поправкой примерно одинаково. Если вам больно, вы хмуритесь, очень больно — плачете, невыносимо больно — кричите».

В этом ужасный пафос, и насчёт небольших оплошностей, это конечно преувеличение. Мир «Семнадцати мгновений весны» насквозь фантастичен. Но, между тем, как любой прижившийся, пустивший в массовой культуре миф — он больше чем реальность.

Когда в этом фильме крупным планом показывают уличную табличку на Цветочной улице, то все забывают, что швейцарский немецкий отличается тем ещё, что в нём отсутствует «эс-цет», и слово «улица» пишется через честное «ss».

Но в пространстве массовой культуры достоверность далеко не самая необходимая составляющая. Ругать массовую историю за неточности всё равно, что ругать фильм о Джеймсе Бонде за неточности в советской военной форме или криво повешенные звёзды Героев Советского Союза.

Но есть и оборотная сторона — ошибки маленького человека составившего представление о жизни из культурного слоя книг. Плейшнер был, правда, воспитан на классике. Но и он, напуганный, решился вступить в игру. Когда Плейшнер говорит с гестаповцем, выдающим себя за хозяина конспиративной квартиры, тот спрашивает его:

— У вас надёжная крыша?

Тот, не понимая, отвечает, что живёт на втором этаже. Далее в романе сказано: «Гестаповец усмехнулся, выключая кофейную мельницу. Он был прав: к нему пришёл дилетант, добровольный помощник, — «крыша» на сленге разведчиков всего мира означает «прикрытие»».

Теперь каждый маленький человек в нашей стране может ответить на вопрос собеседника о крыше, не задумываясь о его первичном смысле.

А там, в квартире на Цветочной улице, человек, живший историей античности становится игроком на поле масскульта.

Существует иллюзия, что обыватель может стать суперменом, или, на худой конец, участвовать в политике. Но только в фильме Мюллер может, подразумевая везучесть, говорить:

— Настолько всё глупо и непрофессионально… Невозможно понять логику профессионала…

На самом деле дилетантам не везёт. Их выбивают в первом акте — только они начнут петь чужую арию своим дурным голосом.

Повествование держится на маленьких людях, впрочем вся массовая литература и массовое искусство держится на маленьких людях. Поэтому в фильм привели фрау Заурих и Габи с глазами раненой лани, которая не интересует Штирлица как партнёр по шахматам.

Но и они — пушечное мясо, как это ни печально.

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2006

(обратно)

История про смерть героя

И вот Плейшнер покончил с собой. Эта смерть ввела Плейшнера в советскую мифологию и в бесчисленный ряд анекдотов. Анекдот всегда выделяет из архетипа главное, а главным в жизни Плейшнера был и остаётся не университет в Киле, не рукописи, которые он забыл на столе в бернской гостинице, а этот шаг из окна.

В книге, и в фильме он умирает по-разному. В фильме он грызёт яд, а потом вываливается из окна.

В книге он прыгнул ногами вперёд, и сердце его разорвалось в то же мгновение, как только он начал путь к земле.

Штирлиц думает про него, употребляя слово «тщедушный». Когда он последний раз вспоминает о профессоре, закадровый голос Копеляна говорит: «главное он знал, что Плейшнер не предатель».

Он идёт по улице, где находилась явка. В окне — цветок. Комментарии излишни.

«А я считал его трусом», — думает он и представляет, как — маленький, тщедушный и тихий человек выбрасывается из окна. «Он подумал: какой же ужас испытал он в свои последние секунды, если решился покончить с собой здесь, на свободе, вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему самоубийство, поняв, что он будет молчать?»…

Книжный Плейшнер, не заметив сам того, спас Штирлица, потому что если бы он не вошёл, и развернулся в дверях, не услышав нужного пароля, ничем хорошим это не кончилось.

В книге объясняют, что его бы схватили всё равно и, усыпив, вывезли бы в Германию.

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2006

(обратно)

История про то, как Штирлиц превратился в Плейшнера

У Юлиана Семёнова в многотомной саге о Штирлице есть, среди прочих, такой роман-повесть «Отчаяние».

Там Штирлиц схвачен своими же и сидит на Лубянке. Его бывшие коллеги хотят использовать своего заключённого на политических процессах. Он в тюремной камере говорит с Раулем Валленбергом, ведёт с ним теологические споры. В результате Валленберг, доживший до пятьдесят третьего года в лубянской тюрьме, говорит Берии: «И аз воздам».

Берия после этого говорит подчинённому: «Подготовь справку, датированную сорок шестым или сорок седьмым годом: «Валленберг умер от разрыва сердца»».

«Семнадцать мгновений весны» кончаются тем что судьба сына Штирлица провисает, сын-разведчик едет в Прагу, а по следам его уже идёт гестапо. В «Бомбе для председателя» учёный по фамилии Владимиров живёт один, и читателю кажется, что именно в Праге прервалась судьба его сына.

В «Отчаяниии» оказывается, что сына Штирлица, капитана-разведчика, давно сидящего в колымском лагере, то ли притворяющегося сумасшедшим, то ли действительно ставшего им, расстреливают. Расстреливают и жену Штирлица-Исаева, давно ставшую алкоголичкой, живущую с другим мужчиной.

А мягко ходящий по кремлёвскому ковру Сталин говорит про Штирлица:

— Еврей?

Ему отвечают:

— Русский…

— Штирлиц — не русское имя, — замечает Сталин. — Пройдёт на процессе как еврей, вздёрнем на Лобном рядом с изуверами…

В середине пятидесятых Штирлица-Исаева-Владимирова находят во Владимирском политическом изоляторе — полуослепшего, беззубого, с перебитыми ногами.

Штирлиц, ставший вновь Владимировым, получает Золотую Звезду Героя Советского Союза из рук Ворошилова, затем начинает работать в Институте истории по теме: «Национал-социализм, неофашизм; модификации тоталитаризма». Дальше Юлиан Семёнов пишет: «Ознакомившись с текстом диссертации, секретарь ЦК Суслов порекомендовал присвоить товарищу Владимирову звание доктора наук без защиты, а рукопись изъять, передать в спецхран»…

Я не знаю, показывают ли теперь в Старом городе Риги экскурсантам то окно, в котором Плейшнер не заметил цветок. Рига теперь другой город, и, говорят, по его улицам ходят демонстрации ветеранов СС. Впрочем, Штирлиц тоже был ветераном СС.

Здесь Плейшнеру тоже бы не повезло — он стал пешкой, что воевала на стороне «оккупантов». Вместе с полковником Исаевым.

Они становятся неразличимы — как Дон Кихот и Санчо Панса в конце своего путешествия. Ослик печального образа превращается в Кристофера Робина и наоборот.

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2006

(обратно)

История про лампу и мотыльков

Массовая культура — сводня. Она сводит обывателя и спецслужбы. Она ведёт маленького человека на заклание — к капищу реально существующей сверхъестественной силы.

Люди примазываются к спецслужбам всегда. Они делают это, потому что думают, что спецслужбы действительно управляют миром. Спецслужбы никогда не бывают скомпрометированы, несмотря на то, что компрометируют сами себя на каждом шагу. Несмотря ни на что они манят обывателя. Так притягателен любой спецназ, потому что это символ силы — особенной и специальной.

Маленький человек, выросший на массовой культуре, вдруг на мгновение становится большим, вот он идёт между струй, вот он уже контролирует что-то особое и специальное, ведь он так любит эти слова. Вот он выстраивает жизнь этой организации по привычным представлениям. А о ней уже пишут и снимают кино.

В этом смысл массовой культуры — совершенно не важно, что там на самом деле. Её потребитель тянется к идеальному шпиону.

Между тем Штирлиц сеет смерть как больной СПИДом. Его друзей смывает время. Ему, сидящему на Лубянке, пишут из Америки в Москву, на Главпочтамт до востребования так:: «Я пишу это за несколько минут до того, как нажму спусковой крючок пистолета. Я проклинаю вас не как Брунна, а как носителя идеи добра и справедливости!». Про его жену уже сказано, а цепочка других возлюбленных, обречённых на смерть, появляется в тех романах, что вышли много позже «Семнадцати мгновений весны». Аскетизм Штирлица растворяется как сахар в стакане, потому что романы писались по частям, и в то время, как секс в СССР постепенно появлялся.

Но образ Штирлица как идеального шпиона-интеллектуала всё равно притягателен и персонажи тянутся к нему, как мотыльки к магическому свету лампы.

Потому что в человеке есть желание отождествить себя со Штирлицем. И именно это имел в виду саркастический герой Окуджавы, которого я уже цитировал — правда он забывал, что свойство это интернациональное.

Телевизионный человек Парфенов, когда-то снявший фильм к юбилею выхода на экраны «Семнадцати мгновений весны» то и дело появляется в кадре, имитируя сцены из этого фильма — то прогуливается по лесу с фрау Заурих, в которую превращается Татьяна Лиознова, то, размахивая руками, идёт по улице — будто Плейшнер, торопящийся куда-то по весеннему Берну.

Это очень интересный феномен, взятый Парфёновым из собственного сериала «Хроника нашей эры», где в заставках он подавал Хрущёву полотенце и целовался с Мерлин Монро. Именно он, Парфёнов, человек другого мира, а не актёр Вячеслав Тихонов, изображает Штирлица.

Именно так себя ведёт человек масскульта — именно ему подносит огня к сигаре Фидель Кастро, именно он в постели с Мадонной. Мы выше и лучше, потому что нам кажется, что мы знаем или узнаем разгадки. Именно к вере в собственное превращение нас подталкивает массовая культура.

И, закрепляя это убеждение, маленький человек иногда пытается проверить это на практике.

У Плейшнера было одно оправдание — его гнал на этот эксперимент Штирлиц.

Кстати, другому маленькому человеку из романа Юлиана Семёнова, провокатору Клаусу тоже не повезло. Он умер от пули Штирлица, так и не увидев ценники с омарами.

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2006

(обратно)

История про Цветочный переулок

Но надо подготавливать отступление — чтобы героя моего, в минутулую для него, надолго, навсегда…

Но вместо этого я расскажу другое.

Много лет назад я приехал в Берн, чтобы найти Цветочную улицу. Я знал, конечно, что знаменитый фильм снимался в Риге, но всё же поехал. Нужно мне было отчего-то посмотреть — как там? Стала для меня Цветочная улица символом отношений маленького человека и массовой культуры.

Итак, я всё-таки пошёл искать Цветочную улицу.

Цветочной улицы не было.

Был какой-то Цветочный переулок, вполне современной, послевоенной застройки. Я осмотрелся и неподалёку от нужного номера обнаружил кафе. Несколько разноплеменных и разноцветных людей сидели за пластмассовыми столиками. Эта убогая пластмасса и строительные опилки в полиэтиленовых мешках вокруг подчёркивали правильность места. Получалось, что Плейшнер должен был погибнуть в реальности точно так же, как герой «Пепла и Алмаза» — среди какого-то мусора и прочих негероических предметов.

Я произнёс перед ними речь о значении Плейшнера, и разноплемённый люд радостно согласился выпить за великого человека. Мы выпили, хотя один из моих новых знакомцев решил, что я — внук Плейшнера. И вот, теперь внук, как наследник жертвы нацизма, приехал проведать памятное и скорбное место.

Меня хлопали по плечам и снова предлагали выпить.

И было за что.

Погиб Плейшнер — маленький человек, жертва массовой литературы.

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2006

(обратно)

История про рецепт светской жизни

Вообще-то, нужно встать, оглядеть пустеющий зал "Билингвы", и с сожалением произнести:

— Нет, это не моя френдлента…

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2006

(обратно)

История про конкурс

Придумал, наконец, задание на конкурс рецензий.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2006

(обратно)

История про рецензии (0)

Я как-то уже написал, что рецензирование убило литературную критику.

Вообще, надо обобщить все эти рассуждение — дело в том, что под рецензией понимается всё что угодно — любое высказывание по поводу чего бы то ни было.

Есть ещё особый тип рецензента — он читает за других. Книг слишком много, авторы плодятся как кролики, а дел у человечества тоже достаточно.

Так вот, в загадочной и причудливой сказке Каверина "Много хороших людей и один завистник": "В кабинете было много книг: двадцать четыре собрания сочинений самых знаменитых писателей, русских и иностранных. Книги стояли на полках в красивых переплётах, и у них был укоризненный вид — ведь книги сердятся, когда их не читают.

— Ты любишь читать, мой милый?

Конечно, Петька любил читать. И не только читать, но и рассказывать. Старшему Советнику повезло — он давно искал человека, который прочел бы все двадцать четыре собрания сочинений, а потом рассказал ему вкратце их содержание. Он усадил Петьку в удобное кресло и подсунул ему "Три мушкетёра". Петька прочел страницу, другую и забыл обо всем на свете…

А Петька все читал и читал. Когда его окликали, он только спрашивал: "М-м?.." — и снова читал — строку за строкой, страницу за страницей. Одно собрание сочинений он прочёл и принялся за другое. Можно было надеяться, что он расскажет Великому Завистнику хотя бы вкратце, о чём написаны книги, стоявшие в нарядных, разноцветных переплётах на полках. А он не рассказывал. Не потому, что не мог, а просто так, не хотелось.

Он даже попробовал, но Великий Завистник с таким удовольствием потирал свои длинные белые руки, когда кому-нибудь не везло даже в книгах, что Петька перестал рассказывать и теперь только читал".

Вот настоящая история про идеального рецензента.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2006

(обратно)

История про акции

Провёл несколько дней за чтением отчётов о политике АВТОВАЗа.

Очень я этому дивился (Сейчас акции Волжского завода буквально рвут рынок, если кто не знает).

Мне, честно говоря, это всё не очень понятно. То есть, что реально происходит — перегрев? Или это… Нет, про это я даже и говорить не буду. Что?

Я довольно много знаю о заявлениях новой администрации, все эти новые модели автомобилей, которые непонятно откуда… Есть ли у кого вменяемый комментарий к этой ситуации?

Только желающих мне сообщить, что российский автомобиль — это ведро с гайками, просьба не беспокоится. Это для меня не интересная тема.

Извините, если кого обидел.

08 февраля 2006

(обратно)

История про Бендера и Штирлица

И вот что интересно — два литературных героя, практически героя народных сказаний, оказываются ровесниками. Бендер, кажется, родился в 1899 или 1900, и в это же время родился Всеволод Владимиров (Штирлиц). (Ильфопетров, комментированный Щегловым, и отдельно — Одесским/Фельдманом лежит в соседней комнате, но там ужасно холодно).

Так что по памяти — если есть расхождение, то небольшое. Может, погодки.

Вот так.

Извините, если кого обидел.

09 февраля 2006

(обратно)

История про исчезновения и появления

Что-то давно наш Лектор свой журнал не удалял.

Извините, если кого обидел.

10 февраля 2006

(обратно)

История про Борхеса и розы

Борхес много пишет о розах.

А розы, между прочим, очень похожи на растрёпанные книги.

Извините, если кого обидел.

11 февраля 2006

(обратно)

История про покойников

Нехорошо говорить о покойниках плохо, но, бесспорно, нехорошо говорить плохо лишь о недавних покойниках.

Извините, если кого обидел.

12 февраля 2006

(обратно)

История про Пушкина

Меня тут спросили, читал ли я писателя Наседкина. Ну, читал… Ну и что — не в этом моё служение людям.

А в том, что я видел кусочек сериала "Одна любовь души моей"!

Я его видел! Пропушкина! Пропушкина! Охуеть! Охуеть! Щас идёт! Охуеть! По воспоминаниям княгини М.Н. Волконской. Охуеть! Лирический рассказ о тайной любви Александра Пушкина к юной Марии Раевской. Охуеть! В будущей декабристке поэт увидел свой идеал, свою музу. Охуеть! Разделяя судьбу своего мужа, участника восстания на Сенатской площади, Сергея Волконского, Мария Николаевне Волконская, в девичестве Раевская, последовала за супругом в Сибирь. Охуеть! В ролях: Александр Михайлов, Борис Хмельницкий, Игорь Днестрянский, Сергей Безруков, Станислав Любшин, Юра Тарасов. Режиссер: Наталья Бондарчук. Производство: Пушкинский фонд "Истоки", к/ст. им. М. Горького. Россия. 1999.Охуеть!

Извините, если кого обидел.

12 февраля 2006

(обратно)

История про детскую игру

С детства меня волновала присказка из одной детской игры. По-моему, она жутко мистическая — что-то в ней есть от настоящего заклинания, не сказочного, страшного, настоящего:

— Море волнуется — раз, море волнуется — два, море волнуется — три!

Извините, если кого обидел.

13 февраля 2006

(обратно)

История про рецензии (1)

С рецензиями ещё интересно вот что: безотносительно формы (об этом можно поговорить и потом) рецензии делятся по цели.

Внутренние — отвечающие на вопрос, что дальше делать с текстом. Это не обязательно рецензии в издательстве, но и результат работы рецензентов на многочисленных конкурсах.

Рекламные (антирекламные) — отвечающие на вопрос купить-не-купить текст. Хотя весь мой опыт говорит, что газетно-журнальная рецензия вообще никак не влияет на объёмы продаж книг. Говорить про рекламные рецензии не интересно — они похожи на тосты в гостях у тёщи. Они, кажется, написаны одинаково, и даже набраны одним и тем же шрифтом (с).

Литературные рецензии — это эссе, притворившиеся рецензиями. Тут всё дело в том, как её написать — иногда автор начинает вспоминать сладостные мгновения жизни, утрату невинности, или награждение орденом. А иногда он пишет самостоятельный текст, имеющий отправной точкой книгу — то есть, текст оказывается шире, чем объяснение, что это за книга, да иногда и шире самой книги. Некоторые объекты рецензий нам известны только благодаря тому, что про них написал Пушкин. Спустя сто лет Оруэлл пишет чудесные рецензии, вполне самостоятельные эссе — начнёт про то, молоко ли лить в чай, чай ли в молоко — а закончит тем, что придёт тирания и откусит всем головы по самый хвост.

Литературная рецензия хорошо читается после книги — как закуска.

Этих чувств рецензента бояться не надо — хорошо написал, честь ему и хвала, оказались его рефлексии никому не интересными — вон, прочь газету со стола. Всего-то делов.

Есть ещё один тип рецензий. Я только что рассказывал о нём, процитировав даже сказку про Великого Завистника.

Книг стало много, а нашей жизни — обидно мало.

Четверть века назад можно было читать весь толстый журнал, да что там — я знавал людей, что читали все толстые журналы. Что-то, конечно выпадало из полного списка — какая-нибудь "Литературная Грузия" (вполне тогда интересное и фрондёрское в чем-то издание), но — все московские были в обойме чтения. Сейчас никто, даже критик Н., не может себе этого позволить.

И вот рецензент оказывается не только зазывалой, а просто пересказчиком. Нужно ввести в рецензию одну-две метафоры, их будут повторять, а страницы книги никто не раскроет, даже если она всё-таки куплена. Вместо долгих ссылок на французскую философию можно использовать знаменитую фразу Пелевина о банде конокрадов — больше ниченго не нужно.

Понятно, что никаких "объективных" рецензий нет.

Впрочем, есть одна форма — называется "выходные данные". Из них можно узнать ISBN, количество страниц, издателя… Да только всё равно с тиражом все врут — такое время.

Есть ещё одна интересная история — рефлексия второго и третьего порядка. Но это совсем иная история.

Извините, если кого обидел.

13 февраля 2006

(обратно)

История про день

Три года назад

Извините, если кого обидел.

14 февраля 2006

(обратно)

История про сетевые поздравления

Тоже по следам былых выступлений.

(Четыре года назад).

Сетевые поздравления — опасная штука. Тут меня один знакомый спрашивает, вот, дескать, Святой Валентин прётся в дом, стучит в дверь своими костями, как Санта-Клаус посохом.

— Что делать, — спрашивает мой приятель — совсем запарился поздравлять. Нельзя ли автоматизировать процесс поздравлений?

— Да можно, — отвечаю. — Поставь в список рассылки, ну и все дела.

Человек он не очень аккуратный. С e-mail'ом дела, опять же, мало имеет. И вот теперь все его пассии получили каждая по сердечку в формате jpg. Плюс полный список доселе скрываемых конкуренток. С адресами.

Вот.

Извините, если кого обидел.

14 февраля 2006

(обратно)

История про Осоргина

События этого времени описывались по-разному — в мемуарах высылаемых и в протоколах, что вели высылавшие. Мемуары были изданы на другом краю Европы, а потом перепечатаны в конце прошлого века. Протоколы начали появляться позже.

Сопоставление приносит любопытные результаты. Нет, не в том дело, что мемуарист, тем более, часто через много лет, бывает неточен в деталях. Это пример того, как звучит слово русского языка, записывается — и обретает множественные жизни.

Вот, был среди невольных путешественников Михаил Осоргин — довольно больной, угрюмый человек. Когда его, после долгого перерыва, стали у нас издавать, то в предисловии к изданию «Сивцева Вражка» 1990 года последние дни в Москве выглядели так: «На прощанье следователь предложил в очередной раз заполнить очередную анкету. На первый её вопрос: «Как вы относитесь к Советской власти?» — Осоргин ответил: «С удивлением»».

Автор предисловия ссылалась на самого Осоргина. Мне тогда очень понравилась эта фраза. «С удивлением». С удивлением — это хорошо.

Но, когда сунешь нос в давние документы, то понятно, что эти фразы звучали несколько иначе. Есть такой протокол допроса (не ранее 22 августа 1922 г., произведенного в Государственном Политическом Управлении по делу за № [15652], где Осоргин отвечает на вопрос «Скажите Ваши взгляды на структуру Соввласти и на систему пролетарского государства?»: «Вообще, я сторонник федеративной республики; как человек чуждый политике и занимающийся уже более 25 лет исключительно литературой, затрудняюсь детально обсудить такой сложный и большой вопрос как структура власти в пролетарском государстве. Лично был всегда лояльным в отношении власти Советов и считаю ее прочной и укрепившейся».

Вот кто точен в воспоминаниях, так это Трубецкой. В протоколе его допроса значится: «На структуру Советской власти и на созданное ею пролетарское государство я смотрю с большим интересом, как на совершенно новое для мира историческое явление; я никогда себя не считал пророком и поэтому не знаю, что получится из этого развития, но теперешняя давность Соввласти в России привела меня к твердому убеждению, что это, по-видимому, необходимый фазис ее исторического развития.

На указанных Вами двух докладах по вопросу о примате Св[ятого] апостола Петра и о направлениях возможного соединения церквей (православной и католической) я был. Доклады касались лишь чисто церковно-догматических вопросов. Лиц, присутствовавших на докладах, хотя эти собрания я считал и продолжаю считать вполне законными, т. к. они не были политическими, я назвать отказываюсь, т. к. это могло бы повлечь для них некоторые неприятности. Все касающееся меня в отношении этого вопроса я следователю высказал и готов отвечать на все другие вопросы, не касающиеся других лиц».

Вот это место в «Минувшем» Трубецкого: «Попал я к довольно тупому следователю, который не умел толком ставить вопросы и еще хуже понимал ответы. Так, на обычный вопрос: «Как вы относитесь к советской власти?» — я ответил; «С интересом наблюдаю за её развитием». — «Значит, записать, что вы ей сочувствуете?» — с недоумением спросил следователь. — «Нет, я прошу вас точно записать мой ответ; хотите, я вам его продиктую?» — «Что-то непонятное…» — бормотал следователь. Потом он предъявил мне обвинение в том, что я бывал на собраниях у о. Абрикосова. Я не отрицал этого, сказав, что не вижу здесь никакого преступления против советской власти, но отказался назвать других участников собраний».

Отъезд был тяжёлым делом для всех — недаром всё время на язык просится метафора с греческими черепками-остраконами. Вот Сергей Трубецкой в «Минувшем» снова пишет: «Водворилось довольно продолжительное молчание… Вдруг следователь, можно сказать, совсем огорошил меня. «А не желаете ли вы вместо этого уехать за границу?» — спросил он. Надо знать общую обстановку в те времена, чтобы понять всю чудовищную неожиданность такого предложения. Получить разрешение на выезд за границу было почти невозможно даже для самого безобидного советского гражданина; я же был присужден к «строжайшей изоляции», числился заключенным Таганской тюрьмы и, вдобавок, был одним из заложников за «белые убийства»…В-третьих… Не помню, что там в-третьих. Ушёл за водкой.

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2006

(обратно)

История про лысого

Мир полон удивительного. Сейчас позвонил старый товарищ. Оказалось, что ему хотят вручить "Отвагу" — честную солдатскую медаль. При этом он давно уехал в одну иностранную страну, уже там получил гражданство — только сняться с учёта в военкомате забыл.

Сидит без штанов сейчас на койке, нажрался кошерной водкой и ревёт, размазывая сопли по роже.

Мы стали очень старые, да.

Впрочем, когда я его видел в последний раз, он был уже абсолютно лысый и очень толстый.

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2006

(обратно)

История про опрос

Poll #673704

Open to: All, detailed results viewable to: All. Participants: 39

Фигалкин

View Answers

Mean: 1.53 Median: 1 Std. Dev 0.71

1 19(59.4 %) 2 9(28.1 %) 3 4(12.5 %)

Мигалкин

View Answers

Mean: 1.90 Median: 2 Std. Dev 0.86

1 13(41.9 %) 2 8(25.8 %) 3 10(32.3 %)

Борзюк

View Answers

Mean: 5.66 Median: 6 Std. Dev 3.25

1 7(21.9 %) 2 0(0.0 %) 3 3(9.4 %) 4 1(3.1 %) 5 4(12.5 %) 6 3(9.4 %) 7 3(9.4 %) 8 4(12.5 %) 9 0(0.0 %) 10 7(21.9 %)

Ряпушкина

View Answers

Mean: 1.79 Median: 1 Std. Dev 0.89

1 15(51.7 %) 2 5(17.2 %) 3 9(31.0 %)

Будвайзер

View Answers

Mean: 2.13 Median: 2 Std. Dev 0.91

1 11(35.5 %) 2 5(16.1 %) 3 15(48.4 %)

Фраерман

View Answers

Mean: 1.81 Median: 1 Std. Dev 0.90

1 16(51.6 %) 2 5(16.1 %) 3 10(32.3 %)

Ли Сын Ман

View Answers

Mean: 1.83 Median: 2 Std. Dev 0.73

1 11(36.7 %) 2 13(43.3 %) 3 6(20.0 %)

Всех уволить

View Answers

Mean: 2.42 Median: 3 Std. Dev 0.86

1 9(25.0 %) 2 3(8.3 %) 3 24(66.7 %)

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2006

(обратно)

История про Анну Каренину

Вообще, я как всегда всё прохлопал. Пока я читал документы ВЧК-ГПУ двадцатых годов, все оказывается, начали писать пародии на идиотов-литературоведов.

Некоторые хороши, хотя и слишком длинные.

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2006

(обратно)

История про Павлика

"В то же время, говоря о Павлике Морозове, можно вспомнить слова академика Гаспарова: «Не забывайте, что в Древнем Риме ему тоже бы поставили памятник. И что Христос тоже не велел иметь ни матери, ни братьев».

А вот где это Гаспаров такое сказал, а?

Я-то конечно понимаю, что это сказано, в великих "Затесях и Приписках", великой Борхесовой Книге Песков, в которой текст прибавляется и убавляется сам собой (поэтому её невозможно выложить в Сетью, в которой и есть всё — но может, кто помнит страницу… Страницу?

А, вот спасибо — с. 46, в оригинале с продолжением цитаты [Часто вспоминают «не мир, но меч», но редко вспоминают зачем].

В розысках обнаружил (это всегда так бывает, как в ситуации с "Аленьким цветочком"), иное — но очень подходящее к вчерашним разговорам о прекрасной и злой пародии на безумный читательский отклик на "Анну Каренину":

"Подгонка под ответ. Таков механизм функционирования культуры. Нам задано: Шекспир, Рембрандт, Бах — великие художники; и нам предложено: извольте каждый обосновать, почему. Кто выполнит это подробнее и оригинальнее, тот и культурнее. Нужно быть Львом Толстым, чтобы сказать «да может быть, ваш Шекспир — плохой писатель!» (собственно, очень многие думают, что Шекспир — порядочная скука, но стесняются об этом говорить). И нужно быть полу-Толстым, чтобы внушить: «А ведь Вермеер — художник не хуже Рембрандта!» Почему «полу-»? Потому что открытия новых ценностей в прошлом, кажется, происходят чаще, чем закрытия старых. В античности уже не осталось места, свободного от ценностей, и только такой полубог, как Виламовиц, мог мимоходом бросить «эта грамма плоха». — Принятие готовой религии, это ведь тоже всё равно как подгонка своего религиозного чувства под заданный ответ".

Гаспаров М. Записи и выписки. — М.: Новое литературное обозрение, 2001, с. 277–78.

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2006

(обратно)

История про ещё один опрос

Poll #674272 Ещё один опрос

Open to: All, detailed results viewable to: All. Participants: 43

Кто?

View Answers

Фердыщенко 3(7.0 %) Захер 1(2.3 %) Звездецкая 1(2.3 %) Попердяев 3(7.0 %) Лымаренко 0(0.0 %) Бодисатов 3(7.0 %) Котопаксин 1(2.3 %) Рыленко 0(0.0 %) Адаматская 1(2.3 %) Дулина 0(0.0 %) Рахматуллин 2(4.7 %) Зайонц 7(16.3 %) Дивнова 1(2.3 %) Бобер 3(7.0 %) Шереметьев-Волконский 1(2.3 %)

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2006

(обратно)

История про опросец

Poll #674348 Ещё один опрос

Open to: All, detailed results viewable to: All. Participants: 27

Кто же, кто?

View Answers

Хомяков 1(3.7 %) Пуссяр 2(7.4 %) Мизиани 2(7.4 %) Лодочник 6(22.2 %) Окорокова 1(3.7 %) Нужда 0(0.0 %) Танюшкина 2(7.4 %) Тимошенко 1(3.7 %) Сердякина 0(0.0 %) Монидзе 0(0.0 %) Шнель 2(7.4 %) Гусеняткин 2(7.4 %) Дзирай-оглы 3(11.1 %) Ярай-Корыто 3(11.1 %) Допин-Мусин 2(7.4 %)

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2006

(обратно)

История с опросцем

Poll #674470 Упс. Снова опрос.

Open to: All, detailed results viewable to: All. Participants: 18

Кто?

View Answers

Манихин 1(5.6 %) Снегирёв 1(5.6 %) Опалихина 1(5.6 %) Дедов 0(0.0 %) Аникеевская 2(11.1 %) Миитина 3(16.7 %) Истров 0(0.0 %) Троицкая 0(0.0 %) Иерусалимский 3(16.7 %) Нахабина 0(0.0 %) Красногорская 0(0.0 %) Павшина 2(11.1 %) Трикотажин 0(0.0 %) Тушин 3(16.7 %) Балтийцев 1(5.6 %) Лотошин 0(0.0 %) Борщевский 0(0.0 %) Пердонов 1(5.6 %) Стрешнев 0(0.0 %)

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2006

(обратно)

История про Анну Каренину. Зверь из бездны [134/65]

Начало. Главы по списку.

«Когда Анна приходит к Цинциннату, то он понимает, что она-то и есть его казнь".

Враньё Набокова

Анна Каренина — сука.

Даже лежит на рельсах она как-то криво.

Лучше бы я рассказал про моховики и грузди. Я бы рассказал про белые. Но огонь Гражданской войны ещё горит во мне, и я не могу сдержаться. Старый айсор, что вставлял в моей комнате выбитое пулей стекло, рассказывал мне, как гибнут люди под паровозами. Но чаще гибнет скот, говорил он печально. Мир перевернулся, оттого корову, погибшую на рельсах жалко, а человека — нет.

Анна Каренина похожа на корову.

Она толста и глупа.

Она одновременно глупа и ужасно хитра. Она делает только глупости, и одновременно строит хитроумные заговоры. Не спрашивайте меня, как это можно совместить. Я говорил об этом Якобсону — он тоже не знает. Поливанов нашёл ответ в персидском трактате, но в холодную зиму спалил этот трактат в буржуйке. Тканые розы на сафьяновом переплёте ещё долго шевелились в жестяной утробе.

Секрет пропал, но я буду рассказывать дальше.

В старом Гамбурге, где обсыпанные тальком борцы пыхтели в тайных схватках, борцов-убийц звали "Анна Каренина". У них был особы тусклый блеск в глазах.

Есть несколько приёмов, которыми можно сломать позвонки противнику — я не буду о них рассказывать. Это значило бы множить труд Анны, а она — сука, сука. Сука! Впрочем, я сдерживаюсь.

Аля, Аля, помнишь ли ты ещё меня?!

У Анны Карениной тусклые глаза перед еблей. Желающие проверить — могут перечитать текст.

Толстого гонит по рельсам энергия заблуждения. Он доезжает до Астапова, не услышав как хрустят кости под чугунными колёсами. Смерть идёт рядом.

Анна — это смерть.

Если внимательно перечитать черновики Толстого — жаль, что не издали отдельно восьмой вариант рукописи в юбилейном собрании — было бы видно, что Анна всё время в белом. Когда она выходит косить с Левиным на луг, он, глядя на неё против солнца, понимает всё. Коса в её руках — естественна.

С тех пор Левин и прячет от себя верёвку.

Но всё равно Левин думает о варенье и сердится, что в доме варят варенье не по левинскому способу, а по способу семьи Китти. Варенье густое, но нет в нём радости.

А жизнь не густа.

Одна Каренина царит в ней, машет косой, собирает свой страшный урожай. Мало в этой жизни моховиков и груздей.

Ещё ничего не кончилось.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (I)

В связи с предшествующим, я вспомнил, что как-то написал рассказ, что давным-давно был напечатан в хорошем журнале "Новый мир" и даже получил премию. Это был рассказ, что написан в качестве осознанного подражания "Сентиментальному путешествию", и написан был схода, будто репортаж. Шкловский писал так же — по неостывшей колее событий. Рассказ так и назывался — "Читатель Шкловского".

Читаю Шкловского.

Он пишет о своём детстве.

Все воспоминатели начинают с этого.

Шкловский пишет: «фамилии подрядчика не помню, фамилия архитектора, про которого не рассказывали анекдотов — Растрелли».

Это про Смольный.

Теперь анекдот появился. «Архитектор — расстрелян».

Читаю Шкловского и еду в метро, пересаживаюсь и снова еду.

В тупиковом конце станции на скамейке сидят двое — худощавые серьезные ребята лет двадцати. Заполняют какие-то ведомости, бланки, говорят о своём, спокойно и неторопливо.

В руках у одного вдруг мелькает пачка денег. Присмотревшись, вижу, что это аккуратная банковская упаковка сторублёвок.

А сторублёвки…

«Сто штук по сто, — соображаю я, — это десять тысяч рублей».

Сейчас это много.

Я отмечаю это и иду дальше. Всё дело в том, что нет ничего более временного, чем сумма денег. Не деньги вообще (которые вечны), а именно суммы. Три рубля, за которые когда-то можно было купить корову, три-шестьдесят-две — персонаж бесчисленных анекдотов, трёшка до получки. Эти денежные суммы остались в разных текстах как японские персональные печати хэнко.

Деньги счётны и нет больше такойдетали, что так жёстко привязывала бы числа к календарю.

История, которую я рассказываю, происходила во времена, когда деньги, как поезда, стремительно катились куда-то на нулях-колёсах.

Мимо меня, встречным курсом по эскалатору, спускаются иностранцы. Кепки на них русские, майки с изображением Московского университета, но продолговатые лица — загорелые и ухоженные, сразу дают понять — иностранцы.

И эта их речь — невнятно доносящееся голубиное воркование английской речи — орри, хайрри, райрри…

Иностранцы. Я отмечаю их вид и речь, запоминаю слова и оттенки.

Я читаю Шкловского в метро, по дороге на дачу. Надо мне на даче ночевать, а вернувшись в Москву, ещё заехать кое-куда. Я еду в метро, а напротив меня сидят две уверенные в себе женщины. Сидят и о чём-то болтают, помогая себе взмахами рук с длинными пальцами. На пальцах — тоже длинные, хорошо наманикюренные ногти.

Лицо одной из них покрыто бронзой южного загара, который выглядывает так же в зазор между белым носочком и брюками. Одеты женщины дорого — в тонкую чёрную кожу, тонкие свитера, с тонким золотом на пальцах. На ногах — роскошная спортивная обувь. Сейчас спортивная обувь — предмет роскоши. Да и только для меня, она роскошная. Но завистником быть нехорошо — можно только запоминать.

Итак, едут напротив меня две дорогие женщины.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (II)

Я читаю Шкловского, сидя на станции.

На платформе, опустив огромные уши по щекам, стоит собака. Я знаю, что эту собаку зовут бассет-хаунд.

Знаю, хорошая это собака.

Проходит поезд. В специальном окошечке на переднем вагоне написано: «Нахабино». Этот поезд можно пропустить.

Я читаю книжку дальше. Вот подошёл другой состав, где в окошечке написано: «Волоколамск» — это, наоборот, перебор. Но, делать нечего — я вхожу в вагон.

Часто, приехав на дачу, я заставал дверь закрытой — дед с бабушкой спали после обеда. Тогда я уходил на грядки — кормиться.

В конце крохотного участка, около леса, росла малина — похоже, что по ней уже погулял медведь.

Росли бестолковые кусты чёрной смородины.

Я ел и дожидался, когда дверь откроется.

И это было детство.

Во всяком учреждении есть такое место, где люди собираются кучками и курят. Если рядом есть буфет, то они пьют светло-коричневую жидкость. Называется она одинаково везде — кофе. Но можно было бы составить целый каталог алхимических жидкостей, что пили в разных местах под одним и тем же названием.

Одно такое царство гранёных стаканов, запачканных коричневым и бежевым (молоко давало цвет) я помню очень хорошо.

Имя его было — «сачок».

Почему «сачок» — непонятно.

На даче же стояла сторожка — зимний дом с печью.

На ступеньках сторожки, под крышей, мы курили в детстве. «Мы» здесь лишнее — я не курил. Я приходил туда за тем же самым, что ищут люди около баков и вёдер со светло-коричневой жидкостью разных названий.

Сменилось уже несколько поколений, своими джинсами вытирая ступеньки.

Вот я подхожу к нашим наследникам.

— Здравствуй, — говорит мне девица невыразимо сладострастного вида. Лежит на ступеньке. Лежит она, закинув на стену длинные красивые ноги.

Под головой у девицы лежит какой-то мальчик.

— Здравствуй, здравствуй, — говорю я и медленно подхожу ближе.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (III)

Я читаю Шкловского и думаю о любви.

Нет, не о любви я думаю, а о привязанности.

Шкловский пишет о любви — а получается о литературе. Он похож на работницу Тульского самоварного завода, которой дарят при выходе на пенсию самовар. Она рыдает прямо на сцене. «Спасибо», — говорит она, — «Спасибо, милые. А то ведь, грешным делом, унесу деталек с завода, начну собирать дома — выходит то автомат, то пулемёт. А самовара у меня никогда и не выходило».

Письма превращаются в дневники, а дневники превращаются в письма. Женщина, которой писал Шкловский, в его воображении отвечала так: «Любовных писем не пишут для собственного удовольствия…».

К друзьям для собственного удовольствия не пишут тоже.

Зачем я позвонил?

Непонятно.

Позвонил и договорился о встрече.

И не то, чтобы у меня были какие-то надежды, совсем нет. Или, наоборот, я ей нравился…

А вот — начал прибирать квартиру.

Пыхтя, залез с тряпкой под диван.

Выбрался из дома и купил на рынке килограмм помидоров за семь рублей и огромный блин мадаури — грузинского хлеба. Этой цены я не помню, а она бы ещё крепче привязала бы повествование к времени.

Я несколько раз добросовестно выходил встречаться с ней к метро.

Изредка накрапывал дождик — большими и крупными каплями.

Дождь выбрасывал в воздух эти капли и на время успокаивался.

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (IV)

Книга писем Шкловского к одной женщине, любимой им, называется «Zoo».

Zoo — это зверинец, бестиарий, наконец — зоопарк.

Моя одноклассница, ставшая потом преподавателем истории КПСС, называла зоопарк тюрьмой зверей.

Довольно давно, в ином историческом времени, я работал рядом с московским зоопарком. Я работал по ночам, когда подходила моя очередь. В те ночи я выучил мрачное дыхание зоопарка.

Это был запах сена, навоза и звериного нутра.

В темноте пронзительно скрежетали павлины, и тяжело ухал усатый морж.

Однажды, открыв окно, я увидел, как идёт снег.

Было первое апреля, хмурый день. Нахохлившиеся лебеди под казённым окном возмущённо кричали.

Потом улица, разделяющая зоопарк на две части, была раскопана и перегорожена — на много лет. На ней лежали бетонные блоки и трубы. Внешне это было похоже на баррикаду.

Такие баррикады возводились в своё время у Белого Дома. Название, как всегда многозначно.

Случился военный переворот, а во время переворотов полагается возводить баррикады. Вышли они на этот раз хлипкие, слабенькие.

Два моих приятеля спьяну перегородили Садовое кольцо фермой от строительного крана — десятки людей повиновались им, движение встало. А он пошли себе дальше — возвращались, кстати, из бани.

Модно было гулять на баррикадах.

Какая-то девица сидела на танковой пушке, сверкая капроновыми чулками. Другие, в трико и белых свитерах, гуляли с парнями.

У костров грелись лохматые люди в штормовках, а в небе болтался аэростат.

На антенной привязи аэростата висело четыре флага: большой трёхцветный российский, поменьше — жовто-блакитный украинский, за ним — литовский и ещё какой-то, неразличимый в вышине. Потом этот аэростат оторвался и путешествовал по московскому небу самостоятельно. Его принимали за летающую тарелку.

Товарищ мой встал на баррикаду, чтобы осмотреть окрестности. Она зашаталась под ним, как два стула, поставленные один на другой.

Начали записывать в десятки и сотни. Появились командующие люди. Люди благоразумные с ужасом представляли, как в случае поражения их будут хватать по этим спискам.

Шкловский пишет: «Много я ходил по свету и видел разные войны, и всё у меня впечатление, что я был в дырке от бублика.

И страшного никогда ничего не видел.

Жизнь не густа.

А война состоит из большого взаимного неумения».

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (V)

Стоять и дежурить ночью — занятие неприятное. С военной точки зрения это бессмысленно. Холодно, дождь. Стоишь и куришь. Курили много. За ночь выкуривалось три пачки.

Я курил трубку. Курить трубку выгодно — не просят сигарет.

Ночами слушали хрипящее и булькающее радио. Мой коротковолновый приёмник был за большие деньги куплен неделей раньше. Назывался он символически — «Вильнюс». В Вильнюсе уже кого-то подавили танками — бессмысленно. А «Радио Москвы» то появлялось, то пропадало.

Первый страх пришёл, когда начали глушить независимые станции — одно радио «Свобода» пробивалось в эфир.

Лил проливной дождь, и вместо того, чтобы идти посмотреть на события, я прижимался ухом к динамику. Сообщение шло по трассе Москва-Мюнхен-Москва.

Корреспондент закордонной радиостанции сидел на одиннадцатом этаже Белого Дома и рассказывал в прямом эфире, что происходит за углом.

Потом включилось через какой-то резервный передатчик российское радио.

Стоять и дежурить ночью — занятие неприятное. С военной точки зрения это бессмысленно. Холодно, дождь. Стоишь и куришь. Курили много — за ночь некоторыми выкуривалось по три пачки.

Итак, все курят. И всё снова бессмысленно. Однако, кому-то нужно умереть. Тут важен момент физического прекращения чьей-то жизни. Это оселок, на котором проверяется серьёзность происходящего.

Надо, чтобы кто-то умер насильственно.

Теперь несколько слов о танках. Что люди ложатся под их гусеницы, довольно страшно — тем, кто стоит вокруг. Из танка лежащих просто не видно. Так было в Вильнюсе.

Когда человек не успевает увернуться от гусеницы, его просто наматывает на неё. Это происходит быстро, и ничего героического в этом нет. Если несколько десятков танков проезжают по одной задавленной собаке, она раскатывается как блин.

Это я видел.

А безвестный миру младший сержант Акаев заснул на броне во время ночного марша. Он упал под гусеницы, и танковая рота сделала его совершенно плоским, толщиной с фанерку. Младший сержант Акаев занимал несколько квадратных метров.

Я не верю в воодушевление и подъём человеческих чувств от созерцания погибших под танками.

В своём «Сентиментальном путешествии» Шкловский несколько раз вскрикивает: «Мне скажут, что это к делу не относится, а мне-то какое дело. Я-то должен носить всё это в душе?». Он писал как раз о Гражданской войне.

На утро объявилось огромное количество героев. Количество подбитых танков приблизилось к сотне. Снова начались народные гуляния. У Шкловского есть очень правильное место в «Сентиментальном путешествии» — он рассказывает, как после Февральской революции и привозят арестованных офицеров. Через полчаса, пишет Шкловский поручик вышел от военной комиссии при Государственной думе весёлый. Ему поручили организовать автомобильное дело во всём Петербурге: «Этот человек, хитрый и по-своему умный, с аппетитом если не к власти, то к месту, впоследствии ходил в анархистах-коммунистах. Я остановился на нём потому, что он был первым жокеем на скачках за местами, которого я видел. Впоследствии я видал толпы таких людей».

А теперь на следующий день одна радиостанция ругалась с другой.

— А вот и секс опять разрешили… — трепался один из ведущих.

— Позвольте, коллега, — вступал другой, вы неправильно произносите это слово. Говорить нужно не «сэкс», а «секс». Ну да всё равно, поздравляю вас, дорогие слушатели, с окончанием внепланового дня танкиста!

«Разговор настоящий, непридуманный, — писал про это Шкловский. — Память у меня хорошая. Если бы память была хуже, я бы крепко спал ночью». Можно было бы начать говорить о собственном скепсисе, но это неправда. Я просто знал, что за любой пьянкой приходит похмелье.

Кстати, пьяных я тогда не видел — внутри большого белого дома, говорят, пили крепко. Про это мне рассказывали потом люди, сидевшие там. Но им веры не было — врали они много. Так что нет, похмелья пока не было. Шкловский пишет точнее: «В общем преобладало пасхальное настроение, было хорошо, и верилось, что это только начало всего хорошего».

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (VI)

Я читаю Шкловского и думаю о времени.

Есть такая игра — постукалочка.

Не знаю, что это такое.

Постукалочка имеет для меня свой, особенный смысл.

И не надо объяснять ничего, я слушать не буду.

Постукалочка — это звук проходящего времени в стуке ночного сторожа.

Стук-стук.

Время идёт.

Что-то проходит мимо меня.

Раньше — не то. А теперь можно прийти в булочную и не обнаружить там хлеба. Вот что удивляло. Но у меня была большая любовь, и я не заметил падения империй и изменений на карте мира.

Ничего я не заметил, а что заметил — так не почувствовал.

Наконец я ехал обратно.

Платформа пустынна и залита солнцем.

Мимо неё одновременно едут два состава — один порожний, собранный из разноцветных цистерн, обшарпанных вагонов, пустых автомобильных платформ, платформ с огромными пузырями, на которых написано по слогам «по-ли-ме-ры», и платформ просто пустых.

Другой состав, в два раза короче первого, сбит из одинаковых коричневых вагонов, покрашенных свежей краской.

Но вот, вслед за этим вторым, пришла и моя электричка.

Вот я вижу её, приближающуюся, проседающую и клюющую носом при торможении.

Я надеваю майку и выбираю вагон — нужен тот, с рогами.

Отчего-то известно, что он не моторный, а значит, в нём меньше трясёт.

Вот Шкловский, тот любил технику. Он много писал о ней, перечисляя марки автомобилей, звучащие как слова мёртвых языков: «испано-сюиза», «делоне-бельвиль», «паккард», «делаж»…

Он писал о технике, как о женщине.

В тамбуре стоит потный солдат-армянин. Он стоит, прислонившись к стене, и держит обеими руками фуражку.

На дне фуражки написано — «Калинин».

Дача моя, оставленная за спиной, вновь появляется в окне и тут же исчезает.

Я уезжаю.

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2006

(обратно)

История про читателя Шкловского (VII)

Уехал и мой друг в поисках обетованной земли. Он уезжал под адажио Альбинони, в день похорон на Ваганьково. Там хоронили погибших борцов за свободу и везде отчего-то крутили это адажио — оно было современным заместителем «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

А я опять ехал в метро. Рядом едет девушка. Её тонкие ноги захватаны синяками.

Суровая женщина, разведя колени, читает патриотическую газету. Газета называлась «Пульс Тушина» — скоро все забудут её название, а пока вот она — нормальная такая газета, хоть и невеликого формата.

Входят, выходят — девица с зонтиком, повешенным через плечо — как винтовка. Милиционер с оскорблённым лицом.

Парень со сжатыми кулаками. Старуха с котенком в сумке. Человек с автоматическим зонтом. Чешет им за ухом.

Сейчас зонт раскроется, и… Нет, человек уже вышел. Снова старуха, на этот раз в тренировочном костюме. Снова милиционер. Теперь с дубинкой.

Опять девица в мини. Мини-бикини. Сверху на бикини надета майка, на ногах те же синяки, только теперь в шахматном порядке.

Холодно мне что-то. Холодные ночи этим летом. Холодные ночи погубили Петра — он вышел из темноты к костру, чтобы погреться. У костра тепло, но нужно отрекаться.

Холодной ночью всегда тянет выйти к костру.

И об этом писал Шкловский.

Но холодно — мне.

Куда это меня занесло?

Метро «Измайловский парк». Пути в три ряда. Между ними — серебряные фигуры. Одна из них — русский мужик в армяке, с большой дубиной. Очевидно, дубина эта — народной войны. На стенах станции керамические розетки. Сюжеты розеток однообразны — автомат, выглядывающий из кустов, пулемёт, выглядывающий из кустов, неясный фрейдовский предмет, выглядывающий из кустов.

Голос в метро говорит:

— Булыгин, зайдите к дежурному по станции…

Кто этот Булыгин?

Итак, я вчера проводил друга. Он уезжал с Киевского вокзала, стоял в толпе своих горбоносых родственников, доплачивал за багаж. Совал носильщикам сотенные — хорошее денежное число, не из самых маленьких. Носильщику нужно дать сто пятьдесят. И проводнику тоже нужно дать, иначе на таможне багаж перетряхнут до последней нитки, а евреи, уезжающие с Киевского вокзала, везут много.

Друг мой вёз на пальцах чужие кольца, а его беременная жена — две тысячи долларов, приклеенные скотчем к вздутому животу.

И был, надо сказать, довольно весёлый денек, несмотря на то, что в это время на Ваганьковском кладбище хоронили погибших народных героев. Друг мой за большие деньги переоформил билет на неделю раньше, ибо еврею в России нужно поворачиваться. Поезд сверкнул стеклами, ушёл, изогнувшись, на Будапешт, а я остался на Киевском вокзале — без него.

А вот я еду обратно, дело сделано. Вагон пуст. Сидит в нём пьяненький старичок, похожий на Эйнштейна, да две трезвые девушки.

Женщина в спущенных чулках сидит на лавке пустой станции. Оглядываясь, она засовывает руку в сумку, вынимает и слизывает с ладони что-то длинным языком.

Сонная парочка у двери — высокие ребята. Мальчик с девочкой, совсем дети.

Наконец я вышел из метро на пустынную площадь Маяковского. Передо мной был город после большого дождя.

Этот город стоял в одной большой, медленно испаряющейся луже.

И я пошёл домой.

август 1991

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2006

(обратно)

История для тех малочисленных людей, которых это касается

Конкурс рецензий имени меня я буду проводить здесь с 22 по 25 февраля. Выглядеть это будет так: я объявлю тему, те, кто хотят, наприсылают мне текстов на почту, а потом я вывешу все [или почти все] в Живом Журнале для комментирования. Прикрутим жёсткую голосовалку, [хотя я думаю, что волюнтаризм в одной из номинаций будет присутствовать] а на РосКоне обсудим результаты.

Если у кого есть предложения по редакции сроков, то сейчас их ещё можно внести.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2006

(обратно)

История про Колчака

Иногда кажется, что настоящие харизматические фигуры белого движения были в прошлом путешественниками. Корнилов, ряженый в таджикский халат, лазил в Афганистан и в мундире путешествовал по Индии, Маннергейм бродил по Азии разведчиком, Унгерн и вовсе был вечным странником.

У Врангеля географическими открытиями занимались родственники, а вот Колчак ходил по морям много и с пользой — он занимался океанографией и гидрологией. После экспедиции Толля Колчака избрали членом Русского Географического общества, и назвали его именем остров в Карском море. В 1909 году написал монографию "Лёд Карского и Сибирского морей" и хотел исследовать Северный морской путь.

Но дело в том, что Колчак был харизматиком.

Меня всегда занимало — как человек, особенно проживший полжизни под погонами, вдруг начинает действовать как самостоятельно. Что срабатывает у него в голове? Что щёлкает, и вот — захвачены почты и телеграф, вот бегут по улицам вооружённые граждане, начинается смута, или, наоборот, смуту подавляют, жестоко и кроваво.

Колчак в начале той давней смуты был командирован в Америку, затем попал в Японию, и сидел там с октября семнадцатого по январь восемнадцатого года, и было уже вступил в английскую службу — и скоро воевал бы против турков в Месопотамии. Но он задерживается в Японии, затем служит на КВЖД, и вот пересекает границу бывшей Российской империи.

Колчак возник на нешахматной доске Гражданской войны довольно поздно — он приехал в Омск в октябре 1918 года, и только в ноябре, после военного переворота (Виктор Шкловский писал, что он, крепкий человек, много видевший — упал в обморок, узнав об аресте Колчаком Уфимского совещания), он стал Верховным правителем. Кстати, именно тогда Колчак стал полным адмиралом. Арестован он в Иркутске в январе 1920 — так что был он управлял огромным куском земного шара чуть больше года.

На всех фотографиях Колчак похож на midianin.

Но ладно, фишка даже не в этом. Колчак, помимо рабо по гидрографии и военному делу, умудрился даже переводить Сунь-цзы. Правда, кинул это дело на середине.

У одного из биографов Колчака есть такой пассаж: "В старых районах Токио он заходил в антикварные лавки, рассматривал в них образцы холодного оружия. «Перед моими глазами, — писал он, — прошли десятки великолепных старых клинков, и надо было сделать большое усилие, чтобы удержаться от покупки…». И он всякий раз удерживался, потому что хотел только одного — купить клинок, изготовленный оружейниками Миочин. Однажды, где-то в предместье Токио, он зашёл в довольно убогую лавку. Хозяин по его просьбе принёс несколько старинных сабель и кинжалов в великолепных ножнах, покрытых лаком с бронзовыми украшениями. Колчак, однако, знал, что ножны — всегда позднейшего происхождения. Он в очередной раз отверг всё предложенное. Тогда старый японец, вновь сходив в кладовую, показал ещё один клинок — и посетитель сдался.

Нет, это не было произведение династии Миочин. Это был клинок Го-но-Иосихиро, одного из первоклассных мастеров своего времени — первой половины XIV века. Это оружие предназначалось не для торжественных церемоний и не для самоубийств. Это было оружие для боя, и кто знает, сколько войн оно повидало, сколько воинов сжимало его рукоять.

С тех пор Колчак, когда ему становилось особенно трудно, обычно по вечерам, садился к камину, выключал электричество, брал в руки клинок и начинал его рассматривать. При свете пляшущих языков пламени клинок как бы оживал, по его поверхности скользили тени, появлялись и исчезали какие-то едва различимые образы, потом всё тонуло в тумане и вновь всплывало. Словно и впрямь, как гласило японское предание, в оружии оставалась «часть живой души воина». Это успокаивало. Он ведь тоже воин, и, быть может, когда-нибудь и его тень будет скользить по матовой поверхности этого клинка, скрывающего в себе часть его вечно живой души".

Ну, это — всё. Это вам не "Kill Bill" — это куда круче. Умри Тарантино — вот это харизма, вот это эстетика.

В Колчаке пересекаются мир и война, реальность и миф, история и её отражение спустя сто лет.

Удивительно, отчего он не стал настоящим мифом — то есть, персонажем, похожим на Чапаева. Ни один из высших руководителей Белого движения на эту должность не годится. (Унгерна бы я исключил из списка высших руководителей). Колчак — вот символ, что норовит оторваться от реальности — от собственной вспыльчивости, от неудач и непродуманных решений. И этот символ ещё спрятан.

Впрочем, не всякому завидна судьба стать посмертно героем фильма Тарантино.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2006

(обратно)

История про критика Кирпотина

Был такой литературный чиновник Кирпотин. Он было начал писать мемуары, да не успел закончить — оттого, перед изданием, эти мемуары стали разбавлять всякими письмами и документами. В частности, там есть чудесная стенограмма заседания Оргкомитета по подготовке съезда советских писателей из личного архива Кирпотина.

Вот встаёт писатель Никандр Алексеев и говорит:

«АЛЕКСЕЕВ: Была получена информация из Москвы, что Кирпотина нет, что Гронского пока не убирают, но только до съезда. И все это истолковывается так, что сюда приходит РАПП.

Я не могу обойти молчанием и другого… Это по поводу формализма, по поводу Заболоцкого. Я считаю, что «Литературная газета» с Заболоцким была чрезвычайно мягка. Мы получили 2-й и 3-й номера ленинградской «Звезды», где напечатаны «Меркнут знаки зодиака» и поэма о земледелии. Отдельные писатели знают наизусть «Меркнут знаки зодиака». Коммунисты задали себе вопрос: почему появляются такие вещи? Прямо штукарство, прямо открытая контрреволюция. В чем тут дело? И мы про себя отмечали, что, очевидно, мы сейчас настолько сильны, что можем это печатать, чтобы потом разоблачать.

…Но когда я у видел, что эти вещи заучиваются наизусть, я посчитал, что был сделан промах и что «Литературная газета» даст по крайней мере большой выстрел.

«Меркнут знаки зодиака над просторами села»

И кончается это так: «Спит растение — картошка. Засыпай скорей и ты».

Эта вещь чрезвычайно сильно действует. Она активно действует, как контрреволюционная вещь, и по этой вещи «Литературная газета» не сделала выстрела…

…Здесь до сих пор не поднят вопрос материально-бытового порядка…Писатели оказались исключительно на рыночном снабжении, а те, что были прикреплены к распределителю, за шесть месяцев получили всего один килограмм сахару. Писатели пишут, издательства не выплачивают гонорар.

КИРПОТИН: Мы же вам помогли в этом деле.

АЛЕКСЕЕВ: По части квартир и пайков ничего не было сделано».

Упыри, чисто упыри!

Извините, если кого обидел.

20 февраля 2006

(обратно)

История про рецензионный конкурс

Я придумал вот что — я объявлю тему, вслед Великому Нестерову в 15.00 завтра.

Вот что я придумал.

Если у кого какие соображения — высказывайтесь.

Извините, если кого обидел.

21 февраля 2006

(обратно)

История про время

Тему повешу через два часа, сейчас допишу только условия.

Извините, если кого обидел.

22 февраля 2006

(обратно)

История про конкурс рецензий

Конкурс рецензий является свободным времяпрепровождением желающих любого звания и на большее не претендует. Писатели сдохнут первыми, а рецензенты — только после них.

© soamo

Активная фаза 22.02.2006 — 26.02.2006

Рецензирование рецензий 26.02.2006 — 01.03.2006

Счастье — вечно.

Что мы сделаем?: мы возьмём произведение, известное всем. Если я буду жив, то в следующий раз, наверное, придумаю другую книгу — из других соображений.

Участник пишет на него рецензию размером не более (или равным) 3.000 знаков (включая пробелы).

Вы можете потратить часть текста на то, чтобы сказать, что за тип рецензии вы имеете в виду — может, вы пишете о книге, будто она только что вышла, а, может, пишете внутреннюю рецензию или донос, etc. (а можете не тратить отведённый вам лимит на объяснения).

Потом присылает её мне в формате word с секретным указанием как вас зовут — по адресу berezin@livejournal.com — и после 15.00 в воскресенье я анонимно вывешиваю её вместе с остальными в Живом Журнале в качестве комментария под этой записью. Комментировать, разумеется, может кто угодно.

Править и модифицировать ваши тексты я не буду — это тривиальная операция — Ctrl+c/Ctrl+v — как в комментарий встанет, так и будет. Это что касается форматирования.

Зачем мы вывешиваем тексты? Для свободного комментирования — потому что это и есть самое главное, то есть, обсуждение.

Что произойдёт дальше? Тот, кто не прислал текст до 15.00 в воскресенье 26.02.2006, тот опоздал. Тот, кого похвалили, возрадуется. Тот, кто победил — получает на РосКоне ценный приз. Люди, которых я не могу называть, намекали мне, что лучшие тексты могут быть напечатаны, но я бы не назвал это обещание официальным.

Победа будет определяться так: во-первых, волюнтаристски — мной, во-вторых, если нормально сработает голосовалка — отвратительным демократическим методом. Тот, кто победит демократическим методом, приз тоже получит.

Какой из этого толк? Во-первых, радость высказывания. Для чего служит литература, как не для отклика на неё?

Второе обстоятельство следующее — помимо удовольствия сформулировать собственное мнение о книге, хочется обсудить то, какой может быть рецензия на книгу, что и как мы можем сказать о чужом тексте. Какие свойства имеет рецензия, что её отличает от множества других текстов.

Итак, тема:

Алексей Толстой. Аэлита.

Если у вас есть вопросы — пожалуйста. Принципиальные ответы на них я введу в текст объявления, затем зачищу пространство под рецензии.

Извините, если кого обидел.

22 февраля 2006

(обратно)

История про питание писателей-фантастов

Есть давняя история тридцатых годов прошлого века. Во времена пушкинского юбилея 1937 года (не помню точно) некоторые невменяемые люди начали было строить версию о том, что на Дантесе во время дуэли была надета кольчуга. Люди вменяемые и рациональные говорили было, что кольчуги тогда вышли из употребления, что одеть их под мундир было нельзя, что рана от разорванной кольчуги страшнее, чем от пули… Анна Ахматова выразилась по этому поводу довольно презрительно, сказав нечто в том смысле, что новаторы в истории дуэли не понимают что такое дворянская честь. Она говорила, что эти комментаторы не понимают, что жизнь Дантеса была бы хуже смерти, узнай о таком свет — не только в России, но и во Франции.

Ахматовские слова имеет много пересказов, и этот — не лучший.

Рассказываю по памяти.

Так вот, я только что прочитал историю замечательную — про сходки писателей-фантастов, называемые также конвентами. Суть истории была в том, что фантасты второго сорта сидят за одним столом, а фантастам первого сорта накрывают стол особый, где еда получше, да и питьё подороже.

Всё это ужасная глупость, и она не стоила бы пересказа.

Дело не в ней.

Ну, ездил я множество раз на эти конвенты в разных городах, сидел я и за одним столом с писателем Лукьяненко. И что ж? Он тогда должен был на манер Коровьева крикнуть: "Ба!", указав мне за спину. И в тот момент, значит, когда я отвернулся, ему быстро поднесли Специальную Котлету, и он, давясь, её съел.

Но это невозможно — во-первых, я прожорлив и в том, что касается еды, держу ухо востро.

А во-вторых, это история — как та самая кольчуга.

Беда в том, что тут совершено преступление против научного метода, а как я понимаю, рассказчик — научный работник. То есть, если обнаруживается какое-то странное показание прибора, нужно посмотреть — всё ли в порядке с прибором, нет ли наводок, верна ли калибровка, расспросить коллег — числом поболее. А не строить на единственном показании кривую.

Я, как известный мизантроп много могу рассказать хмурых мыслей про Корпорацию "Фантастика". Большинство из фантастов — упыри. Да, по правде сказать, все на свете упыри — кроме меня и, конечно, тебя, дорогой читатель. Но есть истории, что заставляют меня вылезти из своей избушки слоновой кости в обрезанных валенках — с суковатой дубиной в руке.

Поэтому вот что я скажу: этот ваш отдельный стол для писателей первого рода — что кольчуга на Дантесе. Прах и тлен, выдумка.

Извините, если кого обидел.

23 февраля 2006

(обратно)

История про Кончели

Я вот только что стал упрекать одного неизвестного мне человека за ненаучный способ мышления.

Ан, нет. Обнаружилось, что довольно много людей его практикуют (кто бы сомневался, но всё равно со всех разный спрос).

Всё дело в том, что в Москве рухнула очередная крыша и кого-то задавила. В середине девяностых, на моей памяти тоже рушилсь "крыши" — и примерно с тем же количеством жертв. Чуть не еженедельно.

И огромное количество людей стало советовать архитектору Нодару Кончели убить себя об стену или на худой конец, выпить яду.

Мне кажется это неверно.

Я бы приветствовал как раз научный метод исследования.

Во-первых, разузнать подробнее — чо за персонаж этот Кончели. Мы, конечно, не поймём, хороший ли он человек — но можем узнать, что он не совсем архитектор, а, скорее, инженер.

В-вторых, можем ли мы, неспециалисты, сделать какие-то выводы о вине. Интуитивно понятно, что есть проектировщики, исполнители и эксплутационники. Если я в ствол автомата засуну враспор шуруп, и попытаюсь выстрелить, то в произошедшем не совсем виноват конструктор Калашников. И в том, если в Ижевске приделали к оружию ствол с каверной — тоже не он.

Архитектор, если кто не знает — это "надзирающий за устойчивостью". Когда я был маленьким, то хотел стать архитектором — и даже выиграл пару международных конкурсов. Это, конечно, было давно и никому, кроме меня не интересно — но тогда я несколько лет наблюдал как работают настоящие архитекторы. Это была довольно сложная система согласований и распределения ответственности. Представляя тогда, как работает авторский надзор — знаю ли я, как он работает теперь? Нет, не знаю.

Кто виноват — архитектор? Инженер? Или не спиздили ли строители хорошего кирпича, насовав туда соломы? Или, может, хозяева сэкономили на ремонте? Или уборщица заткнула старым ватником слив и говно подтопило фундамент?

Но для этого честному обывателю нужно узнать многое, потратить время на сомнения, посвятить несколько недель на изучение вопросов — а кто ж из обывателей на это пойдёт? И я не пойду, да.

Но дело в другом — у Кончели запоминающаяся фамилия (во-первых), и он — часть столичного строительного бизнеса (во-вторых). А строительный бизнес в Москве — бизнес упырей. Житель города Москвы может предполагать, что нет той жертвы, на которую этот бизнес не пойдёт ради своих прибылей. Нет того здания, что не будет предано огню, нет пейзажей, судеб и жизней, что были бы дороже. Может, Кончели не первый ученик в царстве отката (а, право же мне, обывателю, столичное строительство таким кажется) — но он попал под раздачу. И механизм этого назначения не научный, логический, а просто канализация (этому слову меня научил не инженер-проектировщик, а один психолог) ненависти жителей к упырям.

Больше всего мне жалко, правда, не Нодара Кончели.

И не мой любимый город Москву — потому что ей пришёл пиздец, и ничего не исправить.

И не себя, хотя я боюсь, что меня могут выковырять из моего домика среди переулков как улитку и пустить по ветру пустынных окраин — никто мне тогда не поможет.

Больше всего мне жалко научного метода. Мне жалко гибели логических построений.

Извините, если кого обидел.

23 февраля 2006

(обратно)

История для вас, маленькие знатоки литературы

Сейчас для дела искал одну цитату. Для этого копался в мемуарной книге Каверина "Эпилог", там (с.208) есть рассказ о собрании ЛАПП — Ленинградской ассоциации пролетарских писателей. В конце собрания (а оно происходит, судя по деталям в 1929 году) слово берёт Федин и говорит, в частности, о Замятине.

Дальше Каверин пишет что-то несусветное:

"— Федин против Замятина! — сказал мне после собрания Ю. Рост, корреспондент "Литературной газеты". — В любой стране это было бы сенсацией! На первой полосе, аршинными буквами! А у меня, если я напишу об этом пять строк, их скорее всего, выкинут по каким-нибудь высшим соображениям. У нас нет прессы!".

Как жила "Литературная газета" во времена рапповцев? Нет, она издавалась с апреля того самого года, но вначале была непериодичной, незаметной. Но уж подавно, какой, там Юрий Рост на собрании 1929 года? Что это — преклонные годы Каверина или склейка публикаторов? Или был такой двойник Роста в далёком двадцать девятом, и всё закольцовано в мире?

Но самое интересное в другом — вся эта патетика очень показательна.

Никому в мире не интересно, выступил ли Замятин против Федина или Федин критиковал художественный метод Замятина. И если бы тогда писатель Джордж Смит стал порицать писателя Исайю Джонсона — это не стало бы сенсацией. Это советская фронда некоторое (совсем короткое) время была кому-то интересна. А теперь всё кончилось.

Нет, если писатель Пелевин прокрадётся в дом к писателю-калоеду Сорокину, сожрёт все запасы еды и изнасилует всю сорокинскую семью — понимаю. Повод. Срочно в номер. Сто строк и фотография.

Извините, если кого обидел.

23 февраля 2006

(обратно)

История про сексуальную революцию

Зазвали в телевизор поговорить о сексуальной революции.

Сексуальная революция — довольно странный термин. В нашей стране, с особым революционным прошлым сразу представляются стихи — бежит солдат, бежит матрос — гандон кидает на ходу.

Никто не знает, в чем, собственно эта революция. Если в том, что те, слова, что я читал на заборе, стали писать в газетах — да, это так. Что контрацептивы стали доступнее — это правда. Что теперь не нужно вкладывать фиолетовую двадцатипятирублёвую бумажку в паспорт, чтобы, путешествуя со своей девушкой, снять номер вместе в гостинице.

Так вот — говорили о сексе всегда. Писать, кроме как на заборах, стали недавно.

Я вот помню, как это начиналось — надо тут выложить слово о "Эпохе великих порнографических открытий" (с).

Так вот, что увеличилось количество половых актов в единицу времени — вряд ли.

Я учился в то самое советское время в обычной советской школе. Несмотря на обычность, раз в год полтора десятка старшеклассников ездили в Берлин, разумеется, Берлин был восточный, столица ГДР.

Рассказы вернувшихся напоминали рассказы Морехода Гостиннику — о псоглавцах и утопиях. Среди них была удивительная история, о том, что ГДР была более сексуальной, чем ФРГ.

И всё от того, что там, на Западе, нужно было бороться за выживание, много работать, а развитой социализм как раз провоцировал радостную еблю.

Акутагава в дневнике как-то записал, что для идеальной любви прежде всего нужно время. Вспомните любовников прошлого — Вертера, Ромео, Тристана, — говорил он — все они были люди праздные…

А теперь исчез страх перед парткомом — но появились смертельные болезни и совершенно иной оттенок приобрела нужда.

В фильме «Москва», снятом Зельдовичем по сценарию Сорокина, есть такое место — сороколетние сидят в кафе и, разглядывая молодёжь, вспоминают молодость. «И трахались мы больше, чем они» — заключают сорокалетние длинный ностальгический список.

Кстати, с эти словом связан миф о целомудрии русской литературы — из того, что слову «ебаться» все заменители неловкие, типа пресловутого «трахаться» — выводят целомудрие образ русской литературы. Но в ней полно эротических сцен, да таких, что по художественной силе сильнее любого западного фильма соответствующей категории.

Впрочем, я купил водки и опят и забыл всё это как кошмарный сон.

Извините, если кого обидел.

25 февраля 2006

(обратно)

История про олимпиаду

Кажется, Олимпиада кончилась. Я специально терпел, чтобы не портить никому настроения.

А теперь скажу — ненавижу я этот ваш большой спорт и спорт малый. Ненавижу.

И Олимпийские игры ваши не люблю — что ни игры, то в последний момент в паническом ужасе там доколачивают сваи и доворачивают шурупы. И деньги там всё едино тырят — в какой стране побольше, в какой поменьше. И парад уродов, соревнование фармакологов, бешеный кассовый аппарат рекламы… — прочь от меня, прочь! — кричу я, обирая с себя эти образы, как зелёных чёртиков.

Вот физкультура — это да.

И чтобы мне не говорили про тоталитарный страх от физкультурных парадов, то они мне всё равно милее, чем эти олимпийские дела. Частный, индивидуальный физкультурный опыт мне милее, чем все пять олимпийских колец — оптом и в розницу.

Всё не очень доступно — спортзалы, инструкторы, бассейны. Здоровье не очень популярно — вот что меня печалит.

А Олимпийские ваши игры — провались пропадом.

Понятное дело -

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2006

(обратно)

История про то, как проходит конкурс рецензий

Конкурс рецензий является свободным времяпрепровождением желающих любого звания и на большее не претендует. Писатели сдохнут первыми, а рецензенты — только после них.

© soamo

Активная фаза 22.02.2006 — 26.02.2006

Рецензирование рецензий 26.02.2006 — 01.03.2006

Счастье — вечно.

Что мы сделаем?: мы взяли произведение, известное всем

роман Алексея Толстого. Аэлита.

Если я буду жив, то в следующий раз, наверное, придумаю другую книгу — из других соображений.

Участники написали на него рецензии (Я просил, чтобы они ограничились размером не более (или равным) 3.000 знаков (включая пробелы)).

Теперь я анонимно вывешиваю их вместе с остальными в Живом Журнале в качестве комментария под этой записью. Комментировать, разумеется, может кто угодно.

Править и модифицировать ваши тексты я не буду — это тривиальная операция — Ctrl+c/Ctrl+v — как в комментарий встанет, так и будет. Это что касается форматирования.

Зачем мы вывешиваем тексты? Для свободного комментирования — потому что это и есть самое главное, то есть, обсуждение.

Что произойдёт дальше? Тот, кто не прислал текст до 15.00 в воскресенье 26.02.2006, тот опоздал. Тот, кого похвалили, возрадуется. Тот, кто победил — получает на РосКоне ценный приз. Люди, которых я не могу называть, намекали мне, что лучшие тексты могут быть напечатаны, но я бы не назвал это обещание официальным.

Победа будет определяться так: во-первых, волюнтаристски — мной, во-вторых, если нормально сработает голосовалка — отвратительным демократическим методом. Тот, кто победит демократическим методом, приз тоже получит.

Какой из этого толк? Во-первых, радость высказывания. Для чего служит литература, как не для отклика на неё?

Второе обстоятельство следующее — помимо удовольствия сформулировать собственное мнение о книге, хочется обсудить то, какой может быть рецензия на книгу, что и как мы можем сказать о чужом тексте. Какие свойства имеет рецензия, что её отличает от множества других текстов.

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2006

(обратно)

История с голосованием на конкурсе рецензий

Конкурс рецензий является свободным времяпрепровождением желающих любого звания и на большее не претендует. Писатели сдохнут первыми, а рецензенты — только после них.

© soamo

Активная фаза 22.02.2006 — 26.02.2006

Рецензирование рецензий 26.02.2006 — 01.03.2006

Счастье — вечно.

Победа будет определяться так: во-первых, волюнтаристски — мной, во-вторых, если нормально сработает голосовалка — отвратительным демократическим методом. Тот, кто победит демократическимметодом, приз тоже получит.

Poll #680561 Ну, и кто лучше?

Open to: All, detailed results viewable to: All. Participants: 40

Какой из текстов, что авторы считают рецензиями — лучше?

View Answers

2951 (Без названия) 1(2.5 %) 2513 (Попытка к бегству) 3(7.5 %) 2995 (Без названия) 0(0.0 %) 3181 (Без названия) 3(7.5 %) 2996 (Стеганое яйцо металла «Обин») 3(7.5 %) 2985 (Свет звезды, видимый в последний раз) 4(10.0 %) 2995 (Без названия) 2(5.0 %) 2795 (На Земле нет пощады) 1(2.5 %) 2933 (Горжусь Советской Россией!) 2(5.0 %) 2976 (Красные гоблины в фарфоровой стране) 7(17.5 %) 9998 (Внеконкурсная рецензия № 1) 3(7.5 %) 9999 (Внеконкурсная рецензия № 2) 2(5.0 %) Всех уволить 3(7.5 %) Это вовсе не рецензии 2(5.0 %) Этот опрос — сами знаете что 4(10.0 %)

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2006

(обратно)

История про ностальгию (I)

А на груди его светилась медаль за город Будапешт…

Михаил Исаковский

И всё снились мне венгерки с бородами и ружьём…

Владимир Высоцкий

Я давно дочитал «Прагу» Филипса.

Для начала надо сказать, что никакой Праги в романе Филипса нет. Прага там что-то вроде вопля трёх сестёр «В Москву! В Москву!» — мечта о лучшем, и, одновременно, о несбыточном.

Потому что на дворе начало девяностых и дело происходит в Будапеште. В Праге — наверняка всё лучше, там, говорят, лучше инвестиционный климат.

А тут компания друзей, точь-в-точь хемингуэевские персонажи по Парижу, бродит между Будой и Пештом.

На Хемингуэя здесь не то, что намекают — говорят открытым текстом. Американцы в чужой стране, мы — потерянное поколение, первое потерянное поколение после 1918 года, алкоголь и секс без любви, любовь без секса — всё это прокручивается в диалогах и героев.

Так что «Прага» прямой диалог одновременно с «Фиестой» и «Праздником, который всегда с тобой». Только дело происходит после окончания холодной войны, а не Первой мировой.

Тогда, в начале двадцатых было интересно путешествовать в железнодорожном вагоне. Границы изогнулись, оболочки стран треснули, как картофелины в мундире после долгой варки.

В начале девяностых произошло тоже самое. Холодная война была проиграна Востоком, вернее, русскими. И то, что должно было стать полем боя, старательно открещивалось от прошлого. То есть вина отодвигалась на восток, вместе с границей визового режима.

Вагоны были набиты странными разноцветными людьми.

В дороге пить хорошо — я пил перед каждой границей, чтобы не нервничать — кстати, совершенно не было понятно, где нужны были визы, а где нет.

Пьяный человек часто начинает обнаруживать пронзительно-высокий смысл в совершенно обычных и банальных вещах. Механизм этого открытия чрезвычайно странен.

При этом спустя несколько лет я так же перемещался по восточной Европе — сначала справа налево, а потом сверху вниз, а затем снизу вверх.

Всё было непросто.

Несколько лет спустя я ехал схожим маршрутом. Снизу, если смотреть не из окна, а на карту, набухала война. В газетах началось то, что называется «информационная война». Дикторы начали ругаться, то есть не ругаться, а топорщиться. Напоминало это ситуацию в комнате, где драка еще не началась, но слово «козёл» уже произнесено.

Рядом со мной ехал татуированный украинец — матрос. Оставляя различимый узор папиллярных линий на стекле, он рассуждал о неотличимости венгерского пейзажа от украинского — те же поля — но рассуждал в простых интернациональных выражениях.

Дело было в том, что украинские коммерсанты загнали речные кораблики в Дунай и возили народ по всей реке. Потом, когда на юге рухнут мосты через Дунай, эти кораблики окажутся запертыми внутри речной воды.

Жители берегов серьёзно опасались возникновения плавучего Гуляй-поля, поскольку матросы были вполне революционны, и достаточно оголодали, чтобы с гиканьем и свистом носиться по реке.

По-моему, им потом выдали денег и отправили по домам. Впрочем, эта история слишком поэтична.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2006

(обратно)

История про ностальгию (II)

В «Праге» довольно много, почти избыточно много персонажей. В том-то и дело, что всякий человек средних лет узнаёт в них своих друзей юности. Вини-Пух, Пиглет, Кролик, Крошка Ру, Кенга, Тигра — все они описывают любую компанию.

Роли, разыгранные нашими друзьями повторяются — успешный циник, несчастный возлюбленный, хулиган, изгой, недотрога — такое впечатление, что люди ходят со значками на груди. Экономический консультант, журналист, гомосексуалист, преподаватель, сотрудница посольства (до конца не понятно — работает она на ЦРУ или нет) — как не крути, герои романа — граждане победившей в последней войне Америки.

Там на последних страницах замаячит новая война — уже в Заливе. И теперь, в новом веке надо объяснять, что это была первая война в Заливе.

Они виртуальные солдаты армии победительницы.

Причём, родившись в 1966 или около, они — ровесники тех, кто закончили советские институты в загадочное время, именовавшееся Перестройкой.

Поэтому особая ценность Филлипса в России у поколения тех, кто полностью успел сформировался при Советской власти, а потом увидел иной мир без аннексий и контрибуций. «Потерянность» этого поколения в том, что в предыдущий мир был общим для многих, а теперь распался на множество персональных — это предмет рефлексии и будапештских американцев.

Второе достоинство в том, что Филлипс набил текст множеством историй — из разных времён, и совершенно непонятно, какие из них правдивы, а какие рождены на ходу.

Центральная Европа — одно из самых загадочных мест Старого Света. Недаром массовая культура готова считать, что там живут драконы и люди с пёсьими головами. Не говоря уж о трансильванских кровососах. Для Венгрии дело усугубляется двумя десятками падежей и хитрая жизнь глагольных приставок.

Но венгры у Филлипса рассказывают о своей истории причудливо, будто играют по правилам американцев, придуманными на веранде будапештского кафе. Игра в том, чтобы мешать правду с ложью в рассказах.

Так, все истории венгров, рассказанные американцам — что диалог:

— Морозы…

— Нате вам: розы! Возьмите.

То есть, пространство города и страны есть, но Филлипс всё время намекает, что оно придумано, но отличить выдумку от подлинной истории невозможно.

Поэтому Будапешт оказывается не реальным городом, а чем-то вроде Праги Майринка — пучком мифов в вазочке. Единственное, в чём неправа аннотация, так в утверждении «Книга для «золотой молодёжи», любителей гламурных психотриллеров». Понятно, что жизнь выкручивает руки авторам аннотаций, но всё же главный адресат на самом деле — рефлектирующий интеллигент, которому в момент падения Берлинской стены было чуть за двадцать, а сейчас — ближе к сорока.

Это книга о ностальгии.

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2006

(обратно)

История про зиму

Интересно, сколько раз сегодня в Живом Журнале скажут про последний день зимы? Сколько вздохнут, охнут, пожалуются…

Хуй.

Не интересно.

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2006

(обратно)

История про ностальгию (III)

Ездил вдоль Дуная, как незадолго до этого вдоль Рейна — на трамвае. Трамвайчик HEV катился в полях, засеянных не то пшеницей, не то гладиолусами — торчали повсюду из земли какие-то розовые палки. Эти розовые палки качались на ветру, а рядом с ними грелись на солнце подсолнечники.

Однажды на путях застрял старый «Трабант».

Тогда в Венгрии было обилие «Трабантов» — тех «Трабантов», что были мечтой социалистического немца. Теперь они были брошены при бегстве этих самых немцев через венгерскую границу. В последние месяцы перед падением Стены венгры открыли границу одновременно и Запада и с Севера. И вот эти «Трабанты» и «Вартбурги» остались на венгерской земле как память о дружбе внутри социалистического лагеря.

Я знал в Пеште одного старика. Каждый день он ходил куда-то, пересекая весь город. На ходу он грозил Имре Надю, печально стоящему у бутафорского мостика рядом с парламентом.

В его доме я обнаружил единственную книгу на русском языке — со списком всей умершей терминологии. Дело в том, что во всей Восточной Европе был свой партийный язык — тут например, было название «Поколение ясных ветров», кажется, в Буде была даже такая скульптура.

То есть, это было поколение тех, кому в 1945 году было двадцать лет. Книжка жила на полке между Петефи и инженерном словарём — она была советская, по-настоящему советская, конца восьмидесятых годов, написанная корреспондентами «Правды», с советским несмываемым стилем: «Мы сидим в кабинете председателя Центрального Статистического управления Венгрии Веры Нитраи. Глаза нашей собеседницы смотрят молодо и лукаво»…

Наверное, я был последним человеком, что её читал — сам старик дышал на ладан.

Мои коллеги были вполне сумасшедшие, хоть и в больших чинах.

Был какой-то свихнувшийся человек, оставшийся в наследство от Южной группы войск, человек в очёчках, что всё время рвал в клочья книги. Натурально, он рвал книги и подкидывал их на во временный офис — прямо у двери. Пачками.

Сумасшедшие были везде — однажды я проснулся от криков. Оказалось, что кричал сосед по лестничной клетке, которого повязали во время разгрома собственной квартиры.

Мелькнула рука из задницы санитарной машины, раздался последний вопль — и всё исчезло.

Венгерские сотрудники были не лучше. Одного из них покусала родная венгерская собака, которую он облаивал каждый день по дороге на работу. Секретарша иногда пугала меня внезапным хохотом или такой же внезапной обидой. Это она выдавала мне множество бланков, билетов и удостоверений, закатанных в пластик, удостоверений и бумаг, которые нужно всё время предъявлять.

Один фальшивый аналитик, с которым мы сошлись в нелюбви к «Уникуму» вдруг сказал:

— Ты совершенно не понимаешь этой страны. Ты смотришь на стенки.

Я вопросительно посмотрел на него, разливая дешёвое венгерское вино по стаканам.

— Глиняные стенки и дно образуют кувшин, — назидательно ответил аналитик, и продолжил: — И только пустота внутри кувшина составляет сущность кувшина.

Надо было что то ответить, но я пропустил мяч.

— Лао Дзы, — обиделся он за отсутствие вопроса. В этот момент я представил себе, как он пишет аналитические записки с эпиграфами из «Искусства войны».

И не знал я, что мне со всем этим делать, и продолжал сидеть, смотреть на Будапешт с нашего холма. Тлели в Дунае огоньки корабликов, вокруг реки царство жёлтого и красного на фиолетовой подложке.

За бухлом я ходил в магазин неподалёку — это был магазин с мамонтом на входе. Так он и назывался. И ещё два мамонта сидели внутри в какой-то луже.

Да и сам себе я казался ископаемым, и история Холодной войны давно вмёрзла в учебники, из которых непонятно даже, что случилось 13 февраля сорок пятого — освободили или взяли Будапешт.

Я даже не помнил, что было написано на той медали, что сияла на груди одинокого солдата, про которого написано своё знаменитое стихотворение Исаковский.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2006

(обратно)

История про ностальгию (IV)

Набухло всё и стало влажным. Такое впечатление, что сентябрь в Будапеште не дождил, а парил.

Однажды я пошёл с товарищами снимать девок на концерт. Для этого надо было притворяться немцами.

Немцами получалось притвориться плохо, да и рок-концерт мне был как-то не по годам. Я утешал себя лживой мыслью, что венгерские девушки некрасивы лицами, что они носаты и снабжены большой нижней челюстью. Видимо… Нет, не видимо. Многие из них упитаны, в отчаянии врал себе я.

Можно было бы туда идти, если чалить хромированный мотоцикл у входа и всюду сновать в стальном немецком шлеме — это был бы лучший образец немца и съёмщика.

Но ту всё было не в тон, и не к месту.

И я побрёл прочь. Рок-концерт у Политехнического института затухал — не видный, а слышный. Только несколько фонарей перемигивались там, вдалеке.

Я выбрался из метро, и пошёл домой, мимо дома, в котором когда-то жил Казанова.

Хотелось идти длинной дорогой, вокруг церкви, и я свернул в подъезд-дворик, в котором даже был фонтан, и бесконечно капало и капало по его стволу. Тут же погас свет, потому что во всех подъездах Европы свет горит ровно три минуты. Очень было страшно там, в проходном дворе.

Но я прошёл насквозь и начал подниматься по лесенке.

Из чёрного провала двери навстречу мне вышла девушка — вернее мы столкнулись нос к носу, и она выронила мешок с мусором. Он немедленно прорвался, осыпая нас едкой требухой пылесоса.

Я сразу вспомнил одну мою знакомую, что жила в старом голландском доме и ей нужно было в очередь убирать лестницу в подъезде. Она вымыла всю лестницу, а потом решила вынести золу из своей индивидуальной печки. Все печки в этом доме были индивидуальными угольными печками.

И вот, она начала спускаться вниз по этой вымытой лестнице со своего пятого этажа, зажав в руке пакет с золой. Но пакет был пластиковым, а в золе ещё остались угольки. И лестница вдруг наполнилась пеплом. Солнце из узких окошек делило подъезд на полосы. Лучи упирались в стены. Она зачарованно смотрела на серый воздух подъезда и потом сказала, что более красивого зрелища не видела никогда.

Эта картина повторилась — и в свете фонаря сейчас оседало облако пыли.

Мы ещё не начали разводить руками, извиняться наперебой — но я знал, что произойдёт дальше. Я главное, знал всё о ней. Так бывает, когда десять секунд наблюдаешь на Vaci за кем-то — очень красивая девушка с каштановыми волосами. Ухоженная, улыбающаяся чему-то своему — и вот она вынимает карту города, смотрит в неё, водя по улицам пальцем, и понимаешь, что она — не мадьярка.

Кёльн, философский факультет, приехала на неделю, нет язык не выучить, но родной здесь в ходу, нет, не здесь, тут, ещё немного, ты знаешь, я курю, ну, вы-то все курите, смотри не прожги Kopfkissen, дед был здесь… И что-то щелкает, и ты ясно представляешь, как молодой парень вместе со своим батальоном фридентальцев бежит вверх по дороге к замку, в котором, как горошина в стручке, бьётся в истерике регент. Человек со шрамами, чихая и кашляя, отдает приказания и валятся носом в брусчатку дохлые и живые гвардейцы.

Вот диктатор закатан в ковёр — по старой турецкой традиции, естественной на берегах Дуная (на родственников регента ковров не хватает), и они летят в Берлин.

В это время мой старик только подкатывал к Тисе на своём танке и латунь для его будапештской медли ещё была бесформенным куском. Но это была тема запретная не для разговоров, а даже для мыслей — слишком много русских бродило в девяностые по Европе, тыкая чужим прошлым, прошлым своих стариков, приглашая изумиться аборигена.

И я знал наперёд, чем это кончается — вежливым недоумением у тех, что попроще, раздражением у интеллектуала. Поэтому эти сравнения я вырезал беспощадно — как глазки из картошки.

Так и здесь — я знал всё, что будет наперёд — на полгода вперёд, впрок, как боевое задание, как прогноз погоды, как приговор и прочую данность. Завтраки на балконе, свирепая драка двух сонных тел за одеяло, бессмысленные поездки в Сантандре, и визг качелей среди заброшенного сада. И кто-то окликает меня из-за ограды сербской церкви рядом с сербским культурным центром — это след сербской колонии, поселения сербов, бежавших от турок…

А пока время длилось, пыль висела в воздухе, по улице несло какой-то дрянью — как во всех старых городах Европы с дурно работающей канализацией.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2006

(обратно)

История про ностальгию (V)

Да, чтобы не забыть.

6 рублей 53 копейки — за говно.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2006

(обратно)

История про ностальгию (VI)

Ветер рвал волосы — тогда ещё у меня были волосы. Я задирал голову и смотрел на гигантскую женщину, сушившую на ветру лавровую ветвь. Не так у этой женщины отобрали русского пришлого мужика и сбили с постамента золочёные буквы, образовавшие фамилии советских солдат. И теперь она стояла одинокая, но гордая.

На самом деле скульптура была сочинена в память о погибшем сыне Хорти, который был лётчиком, и должна была держать в руках не ветку, а пропеллер. Ну да Бог с ней, с одиночеством и золотыми буквами, из которых всё равно не сложишь слово «вечность».

У Филлипса в «Праге» довольно много повторов, не нужных и мучительных объяснений. Ностальгия ведь — что супружеская измена. Когда тебя застукали, бессмысленно и унизительно повторять фразы, что затвержены из кинематографа «Это совсем не то, что ты думаешь», «мне так жаль», и прочий словесный мусор.

Говорили, что в какой-то момент Хемингуэю какие-то критики присудили премию за лучшее описание женщины. Это было как раз в том романе, с которым потом сравнивали «Прагу».

Хемингуэй не вёл отсчёт подробностям, он швырнул в лицо читателю метафору — да и дело с концом.

Вот тебе рифма, ты ждал.

Это место в классическом романе я могу обнаружить: «Она стояла у стойки, держа стакан в руке, и я видел, что Роберт Кон смотрит на нее. Так, вероятно, смотрел его соотечественник, когда увидел землю обетованную. Кон, разумеется, был много моложе. Но взгляд его выражал то же нетерпеливое, требовательное ожидание.

Брет — в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная под мальчишку, — была необыкновенно хороша. С этого все и началось. Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба».

Правдивых свидетельств о заочном соревновании писателей я не знаю.

Ностальгия — куда боле жёсткое чувство, чем любовь.

Оно допускает перечисление деталей, но отнимает право на точный пересказ эмоций. Мы знали когда-то разницу между блатными пластмассовыми октябрятскими звёздочками и обычными металлическими. На одних Ленин глядел с чёрно-белой кладбищенской фотографии, а на других — курчавился золочёным металлом. С ними была своя беда — звёздочка эта быстро отрывалась от булавки. Начнёшь драться во дворе, замесишь врагов как квашню, ан — глядь, тебя из октябрят уже кто-то разжаловал в беспартийные школьники.

Говорили, что колючие лучи пластмассовых звёздочек тачают подпольные предприниматели — грузинские цеховики.

Но пересказ того, что возникает в голове при воспоминании об уколе красного пластмассового луча, невозможен.

Читатель или собеседник должен додумать всё сам.

Вечность не складывается из ностальгических букв — за ней, как за дурнем-ямщиков, полночной порой, зимним полем, страшной стаей несутся волки политической конъюнктуры, разницы языков и несовпадения жизненного опыта.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2006

(обратно)

История про ностальгию (VII)

Дело шло к зиме, и мысли мои были невеселы, был я собой недоволен. Иногда такие недовольные мысли порывались наружу и пугали женщин, с которыми я общался.

А сухогрузы по Дунаю не ходили. Мосты в Югославии уткнулись в воду, и не было пути на юг. Говорили, что Украина пеняла Югославии на то, что судоходства по Дунаю нет. Что отвечали югославы — не говорили.

Бумажная машина в нашем офисе затихла, как перед бурей. Коллеги были напуганы неизвестностью. И ещё больше напуганы тем, что что-то засбоило на Родине.

Жухлые мысли были у этих людей. Жухлые, будто листья в ноябре.

Мне теперь нужно было ехать в Прагу.

И вот, покидая этот арифметически сложенный из Буды и Пешта (римляне Обудья не подлежали счёту) город, я вспоминал, как ездил по Европе раньше — и то, как подвижен стал мир за эти несколько лет.

Ностальгия ведь — это желание неподвижности.

А теперь мне сказали, что пора прощаться, и как герой пресловутого Филипса, поехал в Прагу.

Таможенники сменяли пограничников, Вместо сочно-зелёного цвета венгерских рубашек появлялся салатовый словацкий. А погоны у этих новых пограничников были трапециевидные, ярко-малиновые. Мы двигались между ними. Тогда я ехал с востока на запад и с востока на запад. Теперь стала не чужда мне была ось «север-юг». Служивые люди были разные — одни в фуражках, другие — в пилотках, все бренчали компостерами и печатями, махались странными кнопочными аппаратами, похожими на калькуляторы. Постукивало и клацало по моим бумагам всё это оборудование.

И начал я думать о путешествиях, что вот еду и еду куда-то, а в новые места ехать мне уже не хочется и вовсе не хочется никуда, хотя я уже много провёл времени в поездах и успел привыкнуть к разным типам вагонов и разным форменным курткам проводников.

Извините, если кого обидел.

02 марта 2006

(обратно)

История про рецензии — к слову

Обнаружил с помощью знакомых, что один мой текст спиздил израильский "Курсор".

Тут немного обидно то, что текст процитировали — нормальное дело, а что написали, (передрав всё, вплоть до попавшей в него неактивной гипрессылки), просто "По материалам газеты "Книжное обозрение"". Что им жалко, что ли, подпись поставить — в оригинале-то была?

А то ведь я не только про "Специального корреспондента" могу — сочиню ещё как-нибудь мемуарную книгу "Петросян. Е. Переход на сноубордах через Альпы. — М.: Колибри+, 2006. - 306 с.

И что?

Предупреждать что ли, каждый раз?

Извините, если кого обидел.

02 марта 2006

(обратно)

История про праздник

Ну, вы понимаете.

Извините, если кого обидел.

03 марта 2006

(обратно)

История про блины

Странно провёл вчера день — утром ходил за груздями. Было у меня предчувствие, заставившее надеть тельняшку и взять с собой запас табака.

Отправился в присутствие и провёл там пьяный дебош.

День катился, как колесо с горы — ускоряясь и подпрыгивая. Отметил День писателя — спасибо Нестерову.

Натурально, на службе через пятнадцать минут после прихода споил всех испанским вином. Девушки плясали на столах.

Чтобы не пускать дела на самотёк, сразу пошёл в странноприимный дом — там двадцать пять евреев спорили, кто лучше умеет делать блины. Натурально, гвалт, крики — кого-то на кухне тузят. Между квартирами ходит девушка с трагическим выражением лица, заглядывает на чужие кухни: всё ли уже испортили евреи, или спрятался ли от них где-нибудь беззащитным комочком последний русский блин. Что? Где? Отчего шум? То с визгом бегут по коридору дети, волоча за собой порванный русский блин-трофей. Издалека блин был похож на ветхие бабушкины трусы.

Принёс хозяевам водки на крапиве. Что же нет? Случайно там, кстати, оказались два тибетских монаха-путешественнника, урождённые москвичи. Пока все спорили, можно ли им есть блины, я напоил их крапивной водкой.

Монахи начали плясать на столах.

Кажется, это были женщины.

Видел чудесного таксиста — он угощал блинами. Вез он блины стопкой, в ворохе газет — в основном финансовой направленности. Угостил и я его крапивницей — но он уже был кем-то угощён.

Извините, если кого обидел.

04 марта 2006

(обратно)

История про стихи

Ебануться можно! У меня в доме нет Овидия!

Извините, если кого обидел.

05 марта 2006

(обратно)

История про Овидия

Прошу у всех прощения.

Нашёлся Овидий — всё-таки завёл я его себе как-то. Напрасно я на себя грешил. А спрятался Овидий в том шкафу, где я держу бухло. Над коньяком жил — издание неважное карманное, там только "Наука любви", "Лекарство от любви", "Притиранья для лица", "Любовные элегии", и "Наука любить" в переводе Алексеева.

Конечно, это не та книга, что был нужна — но, всё едино, есть у меня в доме Овидий. Как ему не быть?

Мир по-прежнему незыблем.

Солнце встаёт на востоке, Волга впадает в Каспийское море.

Извините, если кого обидел.

05 марта 2006

(обратно)

История про наступающий праздник

Такое впечатление, что полстраны безобразно пьёт в офисах, конторах и специальных заведениях.

Пойду и я.

Только тут вспомнил, что у меня был рассказ, который так и назывался:

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

Город Янев лежал перед ними, занимая всю огромную долину. Стёкла небоскрёбов вспыхивали на солнце, медленно, как жуки ползли крохотные автомобили. Снег исчезал ещё на подступах к зданиям — казалось, это дневной костёр догорает среди белых склонов.

Армия повстанцев затаилась на гребне сопок, тихо урчали моторы снегоходов, всхрапывали тягловые и ездовые коровы, запряжённые в сани.

Мужики перекуривали сладко и бережно, знали, что эта самокрутка для кого-то станет последней.

Издали прошло по рядам волнение, народный вождь Василий Кожин махнул рукой, повторили его командиры, отдали команду, и вот теперь волной, повинуясь ей, взревели моторы, скрипнули по снегу полозья — повстанцы начали спуск.

— Бать, а бать! А, а кто строил город? — спросил Ванятка, мальчик в драном широком армяке поверх куртки.

— Мы и строили, — отвечал его отец Алексей Голиков, кутаясь в старую каторжную шинель с красными отворотами. — Мы, вот этими самыми руками.

— А теперь, Ляксей Иваныч, этими руками и посчитаем. За всё, за всё посчитаем — вмешался в разговоры белорус Шурка, высокий, с больной грудью, парень, сидевший на санях сзади. Прижав к груди автомат «Таймыр», он, не переставая говорить, зорко всматривался в дорогу. — Счастье наше ими украдено, работа непосильная — на кухнях да в клонаторах, сколько выстояно штрафных молитв в храмах Римской Матери? Сколько мы перемыли да надоили, напололи да накашеварили… А сколько шпал уложили — сколько наших братьев в оранжевых жилетах и сейчас спины гнут.

Мимо них, обгоняя, прошла череда снегоходов, облепленных мужиками соседних трудовых зон и рабочих лагерей.

— Видишь, сынок, первый раз ты с нами на настоящее дело идёшь. И день ведь такой примечательный. Помнишь, много лет назад бабы замучили двух товарищей наших, седобородых мудрецов — Кларова и Цеткина. С тех пор всё наше мужское племя чтит их гибель. Бабы, чтобы нас запутать, даже календарь на две недели сдвинули, специальным указом такой-то Римской Матери. Поэтому-то мы сейчас и его празднуем, в марте, а не двадцать третьего февраля.

Ну, да ничего. Будет теперь им, кровососам, женский день заместо нашего, мужского.

Вот ведь, сынок, кабы не закон о клонировании, так был бы тебе братик Петя, да сестричка Серёжа. А так что, смогли мы с Александром только тебя смастерили, да…

Близились пропускные посты женской столицы. Несколько мужиков вырвались вперёд и подорвали себя на блокпосту. Золотыми шарами лопнули они, а звук дошёл до Коленьки только секунду спустя. Потом закутаются в чёрное их невесты, потекут слёзы по их небритым щекам, утрут тайком слезу заскорузлой мужской рукой их матери.

Дело началось.

Пока не опомнились жительницы города, нужно было прорваться к серому куполу Клонария и захватить клонаторы-синтезаторы. Тогда в землянках инёвских лесов, из лесной влаги и опилок, человечьих соплей и чистого воздуха соткутся тысячи новых борцов за мужицкое дело.

С гиканьем и свистом помчались по улицам самые бесстрашные, рубя растерявшихся жительниц женского города, отвлекая удар на себя.

Но женское племя уже опомнилось, заговорили пулемёты, завизжали под пулями ездовые коровы, сбрасывая седоков.

Минуты решали всё — и мужчины, спрыгнув с саней, стали огнём прикрывать тех, кто рвался ко входу в Клонарий.

Вот последний рубеж, вот он вход, вот Женский батальон смерти уж уничтожил первых смельчаков, но на охранниц навалилась вторая волна нападавших, смяла их, завизжали женщины под лыжами снегоходов. Огромные кованые ворота распахнулись, увешанные виноградными гроздьями мужицких тел.

Погнали наши городских.

Побежали по мраморной лестнице, уворачиваясь от бабских пуль, в антиварной пыли от золочёной штукатурки.

Топорами рубили шланги, выдирали с мясом кабели — разберутся потом, наладят в срок, докумекают, приладят.

Время дорого — сейчас каждая секунда на счету.

К Клонарию стягивались регулярные правительственные войска, уже пали выставленные часовые, уже запели в воздухе пули, защёлкали по мраморным лестницами, уже покатились арбузами отбитые головы статуй.

— Ляксей Иваныч, — скорей, — торопил ваниного отца сосед, но вдруг осел, запузырил кровавыми пузырями, затих. Попятнала его грудь смертельная помада.

— Не дрейфь, ребята, — крикнул Алекей Иванович, — о сынке моём позаботьтесь, да о жене кареглазой! А я вас прикрою!

И спрыгнул с саней пулемётом наперевес.

Застучал его пулемёт, повалились снопами чёрные мундиры, смешались девичьи косы правительственной гвардии с талым мартовским снегом и алой кровью.

И гордо звучала песня про голубой платок, что подарила пулемётчику, прощаясь, любимая. Но вдруг раздался взрыв, и затих голос. Повис без сил Ваня на руках старших товарищей, видя из разгоняющихся саней, как удаляется безжизненное тело отца-героя.

Поредевший караван тянулся к Инёвской долине в сгущающихся сумерках.

Подъехал к Ваниным саням сам Василий Кожин, умерил прыть своей коровы, сказал слово:

— А маме твоей, Александру Евгеньевичу, так и скажем, за правое дело муж его погиб, за наше, за мужицкое!

Вечная ему память, а нам — слава. И частичка его крови на нашем знамени. Вынесем под ним всё, проложим широкую и ясную дорогу крепкими мужскими грудями. А бабы-то попомнят этот женский день.

Ванятке хотелось заплакать, уткнуться в колени маме. Там, в этих мускулистых коленях была сила и крепость настоящей мужской семьи. Как встретит мама Шура их из похода? Как заголосит, забьётся в плаче, комкая подол старенькой ситцевой юбки… Или просто осядет молча, зажав свой чёрный ус в зубах, прикусив его в бессильной скорби?

Но плакать он не мог — он же был мужчина. И десять клонаторов-синтезаторов, что продавливали пластиковые днища саней, чьи бока светились в закатных сумерках — это было мужское дело. Ваня, оглядываясь, смотрел на своих товарищей и их добычу.

Для них это были не странные приборы, не бездушный металл.

Это были тысячи и тысячи новых солдат революции.

Извините, если кого обидел.

07 марта 2006

(обратно)

История про налимов и сомов

Теперь, после женских пьяных дней, самое время рассказать про налима. Дело в том, что в 1885 году Антон Павлович чехов приехал в подмосковную усадьбу Бабкино, принадлежавшую Киселёву. Плотники там ставили купальню и ставили её долго, и, между делом, наткнулись на большую рыбину. В результате Чехов написал рассказ «Налим».

История с ловлей рыбы мужиками, история хлопотливого дела, история со взмахами топора повторяется потом в русской литературе. Но если у Чехова она была фарсам, то у Горького она вернётся трагедией «Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на минуту смутило Самгина: а — вдруг?" И так же, как у Чехова, большая рыбина уйдёт восвояси, закричит мужик:

— Не попал, господа! Острамился, простите Христа ради! Ошибся маленько, в головину метил ему, а — мимо! Понимаете вещь? Ах, отцы святые, а?

"У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал:

— Громадный, пуда на четыре с лишком! Бык, а не сом, ей-богу! Усы — вот!

И хромой отмерил руками в воздухе вершков двенадцать.

"Я ошибся, — подумал Клим. — Он видел сома".

— Стоит на дне на самом; вижу — задумался, усищи шевелятся, — горченно и восторженно рассказывал хромой.

— Каков, а? — тоже с восторгом крикнул Лютов.

— Отлично играет, — подтвердил Туробоев, улыбаясь, и вынул маленький умажник желтой кожи. Лютов удержал его руку:

— Извините, эта затея моя!

Лидия смотрела, на мужика, брезгливо сжав губы, хмурясь, Варавка — с любопытством, Алина — растерянно спрашивала всех:

— Но ведь был сом? Был или нет? Клим отошел в сторону, чувствуя себя дважды обманутым…

— Ж-жулик, — кричал Лютов. — Где… где сом?

— И — я его…

— Сома?

— Промахнулся…

— Где сом?

— Он — живет…».

Горький придумал эту сцену, (вертится слово «знаковую» как главную сцену разговора русской интеллигенции с народом. Лучше не придумаешь.

То, что начинается налимом, кончается сомом.

Так вот, налим — рыба особая, единственный родственник трески, что живёт в европейских водоёмах. У налима на подбородке растёт единственный ус — и именно это отличает его от малого сома, с его тремя парами усов.

Налим хорошо идёт на мёртвую рыбку, он любит запах крови, жрёт окружную мелось нещадно, не брезгуя личинками насекомых, раковым семейством и лягушками. Он брезгует спиннингом. Но главное, он любит холодную воду. Это вам не теплолюбивый сом.

Именно поэтому его чуть не поймали жарким летом чеховские герои — налим, как только наступит жара, впадает в спячку, сидит под корягой или среди камней. Оттого и лапает его руками случайный человек. Говорят, что видели огромных тяжёлых налимов, но обычно вес его невелик — и когда Ефим кричит о знатном налиме, что фунтов на десять будет — он лишь немного приукрашивает действительность.

Нерест налима в декабре и длится, бывает, и до марта.

Рыбоведы Колендович и Залевски пишут: «При ловле плотвы попадается и густера. Рыбача на леща, можно поймать и густеру, а иногда и голавля. В месте ловли подуста может появиться и рыбец. Но вот с рыбалки на налима никогда не приносят никакой другой рыбы. Почему? Причина кроется во времени рыбалки — чаще всего это поздний вечер, предрассветная пора, а иногда даже середина ночи»… Поэтому налима не поймать человеку дня — эта рыба особая, ночной гость неудобной промозглой погоды.

Несбыточное счастье русской интеллигенции.

Извините, если кого обидел.

09 марта 2006

(обратно)

История про трансформации и морфирование

Из-за лихой работы текстового процессора easy deposit превращается в easy defrost.

Извините, если кого обидел.

09 марта 2006

(обратно)

История про дно

Был один странный год, который состоял, казалось, из сплошного лета. Тогда ходил я пить пиво к палатке на углу. Там все были знакомы. Было мне с пивунами пива покойно, потому что существовал в наших разговорах жёсткий кодекс поведения.

— Это дно, — говорила моя подруга. — А на дне всегда легко. На дне всегда просто, потому что ниже не опуститься, на то оно и дно.

Извините, если кого обидел.

09 марта 2006

(обратно)

История про дневное пьянство

Лучше всего про это написал Василий Гроссман в своих армянских дневниках: «Так бывает. Иногда выпьешь сто граммов, и мир дивно преображается — мир внутренний и мир вокруг, всё звучит внятно. Тайное становится явным, с лиц спадает паутина, в каждом человеческом слове есть особый смысл и интерес, скучный пресный день наполняется прелестью, она во всём, она волнует и радует. И самого себя чувствуешь, сознаёшь как-то по глубокому, по-странному. Такие счастливые сто граммов случаются обычно утром, до обеда…

А иногда пьёшь, пьёшь, и становишься всё угрюмей, словно наполняешься битым, колючим стеклом, тяжелеешь, какая-то ленивая дурость охватывает мозг и сердце, вяжет руки, ноги. Вот в таких случаях и дерутся ножами шофера и слесаря, охваченные жуткой злобой, ползущей из желудка, из охваченной тошнотой души, из тоскующих рук и ног.

И вот в таких случаях пьёшь много, всё хочешь прорваться в рай, выбраться из лап тоски, из беспричинного отчаяния, из гадливости к себе, из жгучей обиды к самым близким людям, из беспричинной тревоги и страха, из предчувствий беды…

А уж когда понимаешь, что в рай не попасть, снова пьёшь. Теперь уже для того, чтобы одуреть, заснуть, дойти до того состояния, которое дамы определяют словами «нажрался, как свинья»».

Извините, если кого обидел.

10 марта 2006

(обратно)

История про счёт

В армянских записках Гроссмана есть замечательное место, где говорится о том, как в камере ереванской тюрьмы сидят люди. Это конец тридцатых годов, и в камере сидят архитекторы и партийные чиновники, писатели и музыканты. Их очень много и тюремщики постоянно путаются, пересчитывая их каждое утро.

Однажды охранники приходят со старым угрюмым человеком, который осматривает всех и уходит. Так повторяется день за днём.

Выясняется, что это — чабан.

Он привык подсчитывать сотенные стада овец.

Извините, если кого обидел.

11 марта 2006

(обратно)

История из армянских записок Гроссмана — ещё одна

В этих записках много пьянящего воздуха конца пятидесятых годов, который был наполнен запахами весенних перемен, цветущих яблонь и вишен. И вот, бывший, только что вышедший на волю заключённый говорит с Гроссманом — видимо за вином с хлебом. Приезжий отложил свои переводы, бывший зек рассказывает о своей жизни: «Он рассказал, как, приехав из лагеря, некоторое время продавал газированную воду на улице Абовяна и как пришедший из района старик колхозник, попивая шипучую водичку, обстоятельно беседовал с ним. Саркисьян рассказал старику, что участвовал в подпольной работе, потом в 1917 году свергал царя, потом строил Советскую власть, потом сидел в лагере. «А вот теперь я продаю газированную воду». Старик подумал и сказал: «И зачем ты сбрасывал царя, разве он мешал тебе продавать газированную воду?» Конечно, это было смешно, но у Саркисьяна на глазах стояли слёзы, когда он рассказывал мне эту историю».

Извините, если кого обидел.

11 марта 2006

(обратно)

История про президента

Что, уморили ироды президента, да?

Извините, если кого обидел.

11 марта 2006

(обратно)

История про человеческое существо

Вот странно — время идёт, происходит эволюция, а температура человеческого тела не меняется. И что за число такое дурацкое — 36.6 — почему именно такое? Может, оно как-то связано с долямих от кипения воды… Или со свёртыванием белка? Безобразие.

У хорошего польского писателя Станислава Ежи Леца есть такая фраза: «Почему за всё время существования науки невозможно было определить по внешнему виду человека для чего он предназначен?!!».

Извините, если кого обидел.

12 марта 2006

(обратно)

История про Шкловского — ещё одна

Я люблю Шкловского. Вернее, мне повезло — я полюбил Шкловского сразу и за самое лучшее. Первое, что я читал, были ZOO и «Сентиментальное путешествие» с их хрупкими заграничными страницами двадцатых годов. Уже потом я прочёл «Повесть о художнике Федотове» и не прочёл «О мастерах старинных», потому что это читать было невозможно. Повесть о художнике Федотове» тоже невозможно читать — но потому, что в ней демократы находят друг друга на мостовых Петербурга будто рояли в кустах и произносят монологи, обращаясь не друг к другу, а к читателю-зрителю.

Царь — медный лоб стоит неподалёку. Всё напоминает знаменитую гравюру «Парад в Царском Селе». Наличествуют всё, и всё обособленно — как на знаменитом американском сорокаминутном виниле «Что должен знать средний американец о Бетховене».

Между тем Шкловскому многое можно простить за фразу: «В сторону от наводнения, по небу к дуденгофским высотам, как беженцы с пожитками, бежали горбатые облака».

Текст Шкловского вертится вокруг определённых образов. Число этих образов ограничено. Лён на стлище. Самсон. Вертер. Стена, в которую бьётся человек. Льдина, плывущая по океану.

Шкловский — человек, который всегда не на своём месте.

Это про него сказано: «В двадцать лет люди ещё идут гурьбою; ещё неизвестно, кто пойдёт дальше всех, а кто отстанет. Пока всё хорошо, и даже анекдоты, над которыми другие не смеются, смешны до слёз, потому что они услышаны в первый раз».

Человек не на своём месте. Вот Молчалин на своём. Чацкий-мудило — не на своём.

Рикар, иначе называемый Монферран. Мнение Жана Поля «Бедность то же, что операция протыкания ушей у молодых девушек. Больное место заживает, его украшают потом перлами и бриллиантами», которое я знаю только в пересказе Шкловского. Когда будет побольше времени, надо проверить интересную параллель — Исаакиевский собор у Шкловского в ПоХФ и у Тынянова в «Смерти Вазир-Мухтара».

Федотов-Хоггарт.

И совершенно непонятно — что за фраза "Разгоралась, как плохо сложенный костер, лампа, разгоралась, треща и мигая". Украл ли я её у Шкловского, или придумал сам.

Извините, если кого обидел.

12 марта 2006

(обратно)

История про Тольятти

А вот никто не знает: санаторий "Пальмиро Тольятти" в Крыму — это именно тот санаторий в котором он, извините, кони двинул?

Но это я к слову. Тольятти был вообще очень интересный человек.

Он начал ещё при Грамши — и послесорок четвертого, как говорит Википедия "Под управлением Тольятти компартия Италии стала самой крупной партией в Италии и самой большой неправящей компартией в Европе. Хотя и не входившая в правительство, партия имела многие муниципалитеты и обладала большой властью".

Но дело не в этом — многие воспоминатели говорят, что Тольятти был абсолютно преданным Сталину человеком, и при этом совершил "Salerno Turn" и придумал (я думаю, что всё-таки не он придумал) полицентризм компартий.

В его биографии есть всё что нужно — первая мировая, Коминтерн, московское радио во время войны — на римской волне бормочет Паунд, а из Москвы на Италию вещает Пальмиро Тольятти.

В сорок восьмом в него четыре раза пальнули на каком-то митинге. Тольятти, кажется, заслонила жена Леонильде Йотти. Жена была, кстати, удивительный образец политического долголетия.

Первый раз победила на ввыборах в сорок шестом, в девяносто девятом ушла с депутатского поста по болезни.

Когда ей было тридцать, она закрыла собой Тольятти от пули на каком-то митинге. А потом пережила Еврокоммунизм, красные бригады, СССР… И всё такое прочее.

Извините, если кого обидел.

13 марта 2006

(обратно)

История про «Преступление и наказание»

Однажды (но давным-давно) я припёрся в кафе с осколком утраченного собрания сочинений, толстым томом «Преступления и наказания», из которого каждое слово можно брать в цитаты.

В этом кафе чёрный горький кофе был недорог, а чай был ещё более недорог, а если и на него не хватало, то можно было просто подсесть за круглый чёрный столик и точить лясы на сухую, или попросить ещё какой-нибудь дряни.

Впрочем, скоро забеременела одна из барменш и у неё началась боязнь трубочного дыма. К сигаретному не знаю уж как она относилась, но она всякий раз указывала мне, что трубку курить можно только на улице. Так я исчез оттуда года на два — в кафе по соседству, что находилось в Музее Революции. Мои знакомые барышни (итальянские кожаные плащи, казавшиеся шиком в начале девяностых) так и говорили друг дружке:

— Пойдём в революцию?

В революцию — это на запах кофейного автомата и диковинного чуда в стальных чашках под названием «жульен».

Потом пришли нормально-богатые и стали возить ненормально-длинноногих куда-то вдаль. Мне этот адрес до сих пор неизвестен.

Но тогда ещё царило в головах бедное равенство, и можно было долго сидеть за упомянутым томом Достоевского.

Книга эта великая, и тем более великая, что её невозможно испортить в глазах читателя даже долгим обязательным списком школьной программы. Несмотря на выражения «за застойкой», «Бывают иные встречи меж…» и «Он припомнил теперь это, но ведь так и должно быть: разве не должно теперь всё измениться?» на последней странице книги — и уж знаменитый «круглый стол овальный формы», который решительно все идиоты ставили в упрёк Достоевскому

Так вот, я утверждаю, что её можно разобрать по абзацам на эпиграфы.

«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время под вечер один молодой человек вышел из своей каморки, которую он снимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешительности, отправился к К-ну мосту».

«Не то что он был так труслив и забит, совсем даже напротив, но с некоторого времени он был в раздражительном и напряжённом состоянии, похожим на ипохондрию».

Впрочем, всё это было не про меня. Накануне я сделал себе кефирный супчик, и если ничего не случится до вечера, рассчитывал быть весел: несмотря на чтение истории Раскольникова.

Я уже придумал чудесное название поэмы про Раскольникова — «720 шагов».

Но в этот момент поднял глаза от страницы и осознал, что окружающая действительность изменилась. Я пришёл в полупустое кафе, а теперь оно было заполнено скорбными людьми в чёрном и заплаканными женщинами. Они давно сдвинули столы, и теперь я со своей чашечкой кофе сидел в середине длинного поминального стола — пили вразброд и никто мне не удивлялся, благо я был в чёрном.

Извините, если кого обидел.

14 марта 2006

(обратно)

История про рецензии — дополнительная

Конкурс рецензий является свободным времяпрепровождением желающих любого звания и на большее не претендует. Писатели сдохнут первыми, а рецензенты — только после них.

© soamo

А вот кто из тех, кто писал мне тексты про "Аэлиту", поедет на "РосКон"?

Извините, если кого обидел.

14 марта 2006

(обратно)

История про смерть

В детстве меня окружал мир, в котором всё было кодифицировано — например, кто и как может умереть. При каких обстоятельствах и от чего.

Был общий стиль во всём, даже в смерти. Незнание этого стиля делало человека убогим, эта ущербность была сразу видна — вроде неумения настоящим гражданином различать звёзды на погонах.

То, что правители страны не умирали, делали бессмертие реальным.

Смерть удивляла.

Извините, если кого обидел.

15 марта 2006

(обратно)

История про чудесную ошибку

Обнаружил в старом дневнике запись о чудесной ошибке какого-то переводчика: вместо «отвечала ему односложно» — он пишет: «отвечала ему однозначно».

Извините, если кого обидел.

16 марта 2006

(обратно)

История про дни

Пил крепко — и с разными людьми.

Был день красного абсента.

Был день мескаля.

Был день виски — перед мутным зимним рассветов в казённом окне.

Обнаружил, кстати, новые обстоятельства своего возраста — хоть и видел всего мало.

Иностранный напиток, особенно напиток крепкий — что жизнь с иностранкой. Некоторые богатеи покупают её в собственность, некоторые отваживаются на эмиграцию, некоторые — посещают, будто отправляясь в отпуск.

Хорошая русская водка — строгий напиток. Её правильный вкус и обстоятельства редки — как визит в деревню, где талый снег, чёрные избы, весёлый маслёнок на вилке и лица мёртвых героев под божницей. Место, где по весне пахнет упущенным счастьем.

Сеёчас же чаще пьют водку бессмысленную и унылую, как лестница многоквартирного дома рядом с мусоропроводом.

В больших городах иностранный напиток встречается чаще — как французский шарф, как пальто английского клерка, как мёрзлые итальянские штиблеты на московской улице. Инородные, но привычные.

Как-то я разглядывал старые фотографии. На этих застольных снимках (застолье чаще всего кухонное, среди пластика и кафеля, поле битвы три на три метра), что в кадр попадают иностранные пустые бутылки, поставленные на шкафы для красоты. Это была парадная шеренга, зажатая меду шкафом и потолком, пооблипшая кухонным чадом и пылью.

В парадный расчёт брали как в стриптиз — за формы. Мы были взрощены на стандарте, армейской правильности: ноль-пять-водка, ноль-семь-вино, как слышишь меня, приём? — Слышу хорошо, кто это? Свои, Варшавский договор, вино "Рубин", магазин "Балатон", свои, слышишь, свои, приём.

Так вот, на старых снимках видны этикетки — виски, что хранится в музейном строю, есть теперь в каждом ларьке. Джин, (никто ещё не знает, что его надо разбавлять, наутро все просыпаются как Маресьев — без ног и обжевавшись еловой коры).

На смену этим шпионам, сначала сброшенным поодиночке на парашютах, а потом захватившим со своей оккупационной армией прилавки пришла новая экзотика — текила, мескаль и абсент.

В очередной раз мне выпал червяк, если кого это интересует. (Меня спрашивали).

Извините, если кого обидел.

19 марта 2006

(обратно)

История про РосКон (I)

Я нахожусь в странном положении человека, что находясь внутри фантастической Корпорации относится к ней чрезвычайно критически, но слыша нарекания и упрёки к ней извне, стремится её защитить.

Надо сказать, что сходки фантастов суть вакханалии. Настоящие вакханалии — что и говорить.

Это говорю я, проведя там абсентный семинар.

Давно я не люблю пьяных, хоть по-прежнему читаю, что веселие моей страны в питии. Оттого, конечно, пьяных фантастов не привечаю, а занимаюсь этим в укромных местах, как друид с собратьями — в священной роще.

Сдаётся мне, что внешняя проблема Конвентов именно в том, что их ценность именно внутренняя. Люди, пришедшие изнутри, часто описывают всё происходящее в превосходных тонах. Обманутый этим гость вдруг видит вместо праздника пьянку, вместо пиршества духа придурковатую самовлюблённость, а вместо строгих ритуалов научной конференции — разброд и шатание.

Нет ничего беспощаднее, чем разочарование.

Причём я встречал обманувшихся совершенно разного возраста и пола.

Извините, если кого обидел.

21 марта 2006

(обратно)

История про РосКон (II)

Надо сказать, что midianin ушёл живым. Не вышло у нас утопить его — сначала мы пошли в баню, но как-то размякли. Писатель Буркин принялся травить анекдоты, я растил в себе похоть, куратор Нестеров думал думку — каждый был занят своим делом. Так и прохлопали midianin

Но мы не теряли надежду — пошли в баню на следующий день.

Но midianin скупил все сеансы в той бане, где был бассейн. Пришлось идти в иную баню, баню для иных.

Там не то что бассейна, ванны порядочной не было.

Оттого midianin ходил гордый — что, дескать, не вышло? Не вышло, упыри?

И правда, не вышло.

Извините, если кого обидел.

21 марта 2006

(обратно)

История про РосКон (III)

Тут есть ещё одна история — связанная с болезнью роста. Дело вот в чём: сходки фантастов чем-то напоминали многие советские объединения советского времени — Клубы самодеятельной песни и Клубы весёлых и находчивых (названия употребимые сейчас только в качестве аббревиатур). Начинается всё с энтузиазма, потом толпа выпихивает пару организаторов — и всё заверте…

Сначала организатор пускает шапку по кругу и все скидываются. Потом наступает пора сторонних людей и сторонних денег — и вот уже жизнь ласково, как гостевой волк, шепчет над ухом: "Баста, карапузики, кончилися танцы". То есть, сходки стали довольно дороги — за три дня подмосковного житя человек платит от 4.200 (в комнате с соседом) до 6.300 — если хочет жить один. Понятно, что кроме организационного взноса существуют государственные гранты, деньги спонсоров и проч., и проч.

Размеры их мне неизвестны, да и не в том только дело.

Жизнь действительно дорожает, но в какой-то момент посетитель начинает представлять из себя весы — на одной руке традиция, прикосновение к кумиру Корпорации, друзья, ночные разговоры, а на другой — неразбериха, изменение престижа и, конечно, денежные знаки.

То есть, сейчас это равновесие присутствует, но оно чрезвычайно зыбко.

Механизмы, собирающие друзей у костра. начинают сбоить, когда начинается шоу. Впрочем всем спасибо, даже tamargochi, которая мало того что устроила погром, но и нарисовала отвратительную карикатуру на меня во всех дипломах.

Извините, если кого обидел.

21 марта 2006

(обратно)

История про РосКон (IV)

Конкурс рецензий является свободным времяпрепровождением желающих любого звания и на большее не претендует. Писатели сдохнут первыми, а рецензенты — только после них.

© soamo

Теперь я расскажу о конкурсе рецензий.

Всем желающим я давал на "РосКоне" комментарии по их поводу. Желающие могут получить ответы на свои вопросы и далее.

Нужно сказать только об общем итоге.

Победил в конкурсе (в общей голосовалке — я не голосовал — и в моём зачёте) человек, который много и в разных местах о пишущий рецензии, если не сказать — профессионал. Не-скажу-Кто.

Всем спасибо за уже присланные тексты, они были мне очень интересны.

Но по большей части это были либо дневниковые заметки, либо то, что называется "читательский отзыв". Для конкурса это нехорошо (в следующий раз, может, лучше выйдет), но для моего утверждения, что самые прекрасные люди не знают, что такое рецензия — вполне на руку.

Извините, если кого обидел.

22 марта 2006

(обратно)

История про Грузию

Я никогда не был в Грузии.

Извините, если кого обидел.

23 марта 2006

(обратно)

История про стаканы

Пойду спать. Но прежде загадаю ребус жизни. Есть такой водочный человек Кручина, что получил приличное образование (он учился на физтехе). Говоря о гранёном стакане, он обмолвился о другой истории — студенты физико-технического института занимались следующим экспериментом с гранёным стаканом (залив его, к счастью, водой, а не водкой).

И вот, рассказал Кручина, эксперимент "заключался в том, что наполненный доверху стакан "аккуратно" бросали на пол так, чтобы ударился о него сразу всем дном. При удачном бросании наблюдался удивительный кумулятивный эффект: стакан не разбивался, а вставал как вкопанный, и вода из него тонкой струйкой била прямо в потолок".

Задаётся вопрос — отчего так, братья?

Совокупное отражение от стенок?

Кстати, гранёный стакан развитого социализма отличался от гранёного стакана времён культа личности тем, что грани были только снаружи.

Извините, если кого обидел.

23 марта 2006

(обратно)

История про гранёный стакан

Дело в том, что меня издавна бесит вопрос, который задают друг другу в застолье.

Есть такой час в любом питье, особенно у людей не слишком хорошо знакомых друг с другом, когда кто-то, закатив глаза, спрашивает:

— А знаете ли вы, сколько граней у гранёного стакана?

Так вот, надо говорить, что этого не знает никто. Это науке неизвестно — потому что стаканов было множество.

Был, по слухам, стакан Ефима Смолина, который Пётр Алексевич хватил оземь. Был так называемый "мухинский" стакан образца 1943 года — этот год был урожаен на стандарты, например, на патрон 7,62. Стакан, правда, был разработан куда раньше — до войны был проект посудомоечной машины для общепит — там гранёный стакан входил в специальные гнёзда.

Про авторство Мухиной, кстати, никаких документальных свидетельств нет — только стройный хор родственников и коллег. Про авторство инженера Славянова — тоже.

Но дело, кстати, не в гранях, а в варке при температуре 150 °C, двойном общике, и как утверждали — добавках свинца.

Надо сказать, я видел множество гранёных стаканов — малогранные архаичные, следующее поколение — гранёные стаканы с ободком сверху, затем гранёные стаканы с неполным гранением — до середины, со сложно профилированными гранями.

Я вслед за старшими товарищами, считаю стандартом двестиграммовый десятигранник с ободком, хотя, как дотошный грибник, в разных местах обнаруживал россыпи двенадцати-, шестнадцати- и семнадцатигранников.

Но я всё же расскажу, как с помощью стакана Владимир Ильич Ленин объяснял смысл жизни.

Тов. Бухарин говорит о «логических» основаниях. Все его рассуждение показывает, что он — может быть, бессознательно-стоит здесь на точке зрения логики формальной или схоластической, а не логики диалектической или марксистской. Чтобы пояснить эту, начну с простейшего примера, взятого самим тов. Бухариным. На дискуссии 30 декабря он говорил: «Товарищи, может быть, на многих из вас споры, которые здесь происходят, производят впечатление, примерно, такого характера: приходят два человека и спрашивают друг у друга, что такое стакан, который стоит на кафедре. Один говорит: «это стеклянный цилиндр, и да будет предан анафеме всякий, кто говорит, что это не так». Второй говорит: «стакан, это — инструмент для питья, и да будет предан анафеме тот, кто говорит, что это не так».

Этим примером Бухарин хотел, как видит читатель, популярно объяснить мне вред односторонности. Я принимаю это пояснение с благодарностью и, чтобы доказать делом мою благодарность, я отвечаю популярным объяснением того, что такое эклектицизм в отличие от диалектики.

Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствовании» со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное.

Далее. Если мне нужен стакан сейчас, как инструмент для питья, то мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндрическая его форма и действительно ли он сделан из стекла, но зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя было поранить себе губы, употребляя этот стакан, и т. п. Если же мне нужен стакан не для питья, а для такого употребления, для которого годен всякий стеклянный цилиндр, тогда для меня годится и стакан с трещиной в дне или даже вовсе без дна и т. д.

Логика формальная, которой ограничиваются в школах (и должны ограничиваться — с поправками — для низших классов школы), берет формальные определения, руководясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим. Если при этом берутся два или более различных определения и соединяются вместе совершенно случайно (и стеклянный цилиндр и инструмент для питья), то мы получаем эклектическое определение, указывающее на разные стороны предмета и только.

Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорит иногда Гегель), изменении). По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром, В-3-х, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов).

Ленин В. И. Ещё раз о профсоюзах, о текущем моменте и ошибках тов. Троцкого и Бухарина. 25 января 1921. Соб. Соч. 2-е изд. Т. XXVI c. 134–136.

Извините, если кого обидел.

24 марта 2006

(обратно)

История про годовщину

…Это было ровно в эти дни семь лет назад.

Я снова попал в больницу — и вид из окна был все тот же — недостроенное здание, частая поросль разнокалиберной арматуры на нем, знакомые лица пары санитаров. Время длилось, в этот момент началась война, и чужие бомбардировщики, выйдя на рубежи пуска, стреляли по Югославии крылатыми ракетами.

По ночам в больничных палатах мерцали окошки телевизоров, похожих на радарные экраны — мутные и неразборчивые. На них сквозь точки и полосы засветки двигались точки чужих самолетов.

Дела были не сделаны — я попал в больницу неожиданно, хотя ждал этого несколько месяцев. Попал, будто был вызван на допрос и после него был арестован. Мать привезла мне книжек и одеяло, и вот снова полилось неспешным потоком тухлое больничное время.

По ночам я говорил с соседом слева о войне, а днем к нему приходил сослуживец, который несколько лет учил югославов летать на наших истребителях.

И от этих разговоров у меня перехватывало горло, чувство какой-то большой готовящейся несправедливости, гораздо большей, чем та, что происходила вдали.

Я ждал операции, того, как всунут внутрь меня новое железо, взамен старого, пришедшего в негодность.

И давно я понял, странность восприятия многих людей, забывающих о том, что их тела обладают обычными физическими характеристиками настоящих физических тел. Тела обладали упругостью и твердостью, их части, подобно частям механизма, можно было привязать веревочками, стянуть болтами или отпилить. Как-то товарищ мой наступил на растяжку, и я потом складывал найденное тело пополам. Очень странный это был опыт.

А теперь вокруг текла новая весна, и не зеленела разве что коричневая арматура на здании за окном.

Это был второй или третий год лёжки, и в больницу ко мне приходило гораздо меньше народа, потому что часть гостей остепенилась, кто-то женился, а кто-то устроился на редкую после финансовых потрясений высокооплачиваемую работу.

В посетителях моего соседа было то общее, что соединяет людей после шестидесяти в моей стране. Особенно тех, кто делал боевое железо или его применял. Особое незатейливое чувство юмора, рассказки из прошлого, свидетельствующие о том, что они были на "ты" с чем-то важным. И при этом было в них что-то цельное, как в людях уходящей цивилизации.

Каждый вечер, одновременно с вылетом натовских бомбардировщиков, мы собирали военный совет. Сползались, стуча костылями, к телевизору, и поближе к тем из нас, кто вообще не мог двигаться.

Положили к нам и солдата — не настоящего, а милиционера, что упал с полки в бане. Он был совсем мальчишка по виду, хотя, призванный год назад, уже дослужился до старшего сержанта. Вместо того, чтобы стоять в оцеплении вокруг американского посольства, от теперь хлебал манную кашу чужой ложкой, глядя в экран.

Скоро была моя операция, и я думал о ней без страха, но с тоской — потому что от меня уже ничего не зависело. То есть, распорядиться чем-нибудь, чтобы улучшить свое положение, я уже не мог.

Время брало меня за руку и вело от прежней боли, связанной с воспоминаниями, к боли настоящей, непридуманной. Уже можно было представить ту боль, что обрушится на меня потом и вдавит в койку. Этими словами я как бы заклинал эту боль — дескать, не надо, я сделал всё за тебя.

Жизнь ночной больницы была особой. В тот час, когда уходили врачи, она еще не начиналась. И тогда, когда последние посетители торопились взять в гардеробе свои пальто, она только зачиналась. Вот проходили сестры, промахиваясь шприцами мимо тощих и толстых задниц, и это был еще только первый звоночек перед ночными разговорами. Звоночек включал инстинкты, но, не имея реального продолжения инстинкты давали движение ночным разговорам. Жизнь начиналась тогда, когда дежурные сестры и врачи прятались по своим норам. Тогда-то и шли неспешные разговоры, и длилось, длился розлив жидкостей и и медленное потребление.

Одни действительно вели разговор, а другие, со светлыми от боли глазами, старались отдалить момент, когда они по одиночке схватятся с бессонницей.

Извините, если кого обидел.

24 марта 2006

(обратно)

История про упырей

Ходил на упырей.

Залил чужой кафель кровью.

Потом, вернувшись с битвы, долго играл дома в Терминатора — отрезал лишние лохмотья кожи и менял запасные части. Одна беда — никак не могу отстирать тельняшку, подаренную братьями-десантниками.

Жизнь удалась.

Извините, если кого обидел.

25 марта 2006

(обратно)

История про продажи

Я-таки написал про критика Кирпотина. Написал даже не рассуждение, а довольно большое рассуждение. Но только что мне рассказали, что благодаря этой статье издательство распродало весь тираж. Очень это всё странно — и остаётся только предположить, что купили Кирпотина филологи, плотоядно цыкая зубом, понесли в норки — посчитать ему за Платонова и за Пастернака.

Иначе я не могу объяснить этот всплеск продаж.

Извините, если кого обидел.

25 марта 2006

(обратно)

История про часы

Только сейчас вспомнил. что сейчас у меня потырят час.

А я хотел рассказать про Дионисия. Только ничего рассказывать не буду.

Главной историей, связывающей вино и искусство, которую тянет память — всегда была история о нетрезвом человеке, что раскачивался на носках перед «Пьяным Силеном», бормоча:

— Пьяный силё-о-он!..

Иногда Дионисий превращён в Бахуса или Вакха. Кстати, хорошо, что его имя троится — это навевает действительно алкогольные ассоциации. Дионисий рождается два раза — зачатый смертной женщиной и выношенный Зевсом, чтобы на аттической вазе смотреть, как сатир пляшут в чане с виноградом. Другие сатиры столпились вокруг с канфарами и ждут. Хвосты их трепещут, а члены (не будем путать — хуи) напряглись.

У Пуссена Бахус упитан, даже толст — это раздутый мальчик трёх лет лакает спиртное из блюдца. Два неизвестных мальчика схватились на заднем плане — не то в детском поцелуе, не то в смертных объятиях. Картина Пуссена, кстати, называется "Детство Бахуса или маленькая вакханалия".

У Веласкеса Вакх приходит к сельским пьяницам вмести с голым приятелем.

Крестьяне веселы и краснорожи, остаток вина плещется в большой белой чаше — непонятно уже, кто кого угощает. Вакх, глядя в сторону, надевает на голову мужику вино. Никто не пьёт — только седой старик изготовился к тосту, зажав в руке общепитовский стакан с жёлтой жидкостью.

Это что — у Караваджо сосуд (уже в руках Вакха) ещё экзотичнее на современный взгляд — он напоминает блюдце на хитрой высокой ножке. Вакханалия у Тициана наполнена людьми всё с теми же блюдцами — но уже без ножек. Девки спят вповалку и груди их текут как вино по обе стороны тела, все, будто вокруг алтаря, уселись вокруг нот песни "Тот, кто выпив, не пьёт дальше, тот не знает, что такое пить" — неизвестным ветром занесённых на Андрос.

Картины застолий всегда странны — люди на них как бы застигнуты врасплох. Люди меняются будто на старых семейных слайдах (щёлк-щёлк) картины меняются, перемежаясь белым светом проектора. Времяпровождение совершенно забытое.

Вот мистер Олдхем и его гости уже погрузнели на картине Джозефа Хаймора — там, за столом неторопливость старой доброй Англии. Пьющие норвежцы Мунка краснеют неравномерно — от снежной бледности к красному пятну лица — северный народ обходится только жидкостью — еды на белой как Шпицберген скатерти нет. Голландцы на картине Адриана Бауэра совершенно непотребны — один спит на узкой скамье, другой — пляшет, третий двухголов — вторая голова его намертво приклеенный кувшин. Бельгийцы Ромбоутса пьют и играют, не отстегнув шпаг, а швейцарцы Макса Бури спорят о грядущих войнах, придавив стаканами столетней давности газеты.

Пить водку в час ворованного времени мне неохота.

Извините, если кого обидел.

26 марта 2006

(обратно)

История про водочное кольцо

Что мне нравится в истории с водкой, так эта метафора европейского водочного кольца. Арабы в Испании или в Магрибе сидят над своими примитивными перегонными кубами. Потом генуэзцы плывут в Крым, чтобы потом достичь польского короля Владислава II. Они отправляются из Каффы, плывут по Азовскому морю, а потом движутся вдоль воды, через Рязань и Коломну, к Москве.

Итальянцы поднимаются вверх, (против движения Мамая, по его тёплым следам, озирая кости мифической генуэзской пехоты, которой по слухам, вовсе не было на Куликовом поле, в мешках у них бренчат, укутанные бережно и хранимые осторожно, колбы с aqua vitae. Вот они достигают Москвы, головы бояр трещат на утро, они ругают на чём свет стоит бесовское зелье, но итальянцам нет дела до будущего водочного рая — они хотят создать форпост католицизма в Польше и спиритуоз, просочившись через белорусские леса, достигает своей цели на Висле.

Спустя много лет кольцо замыкается — недобитые фабриканты с русскими фамилиями рассеиваются по Европе и укореняются в Бельгии и Германии, приближаются к югу, где началось это движение.

Хотя в этом рассказе слишком много спрямлений.

Похлёбкин, кстати, лупил по польским водочным претензиям тем, что эти технологии западных славян были заимствованы.

Извините, если кого обидел.

27 марта 2006

(обратно)

История про сны Березина № 201

Видел сон, где по изгибающейся дороге в сельской местности, идут пленные горцы. Это именно непонятные горцы, но вполне чеченцы, скажем, а то, что называется в милицейских отчётах «лица кавказкой национальности». Может, это даже не пленные, а отступающая армия. Над ними проносится странный самолёт — похожий на МиГ-21, с острым конусом, торчащим из трубы воздухозаборника, но с двумя фюзеляжами — и огромным кругом от аэросаней сзади. Эта летающая каракатица время от времени с рёвом пролетает над дорогой.

Идущие по ней грозят ему кулаками.

В этом сне я знаю, что уже умер.

Хожу среди живых, и живые воротят от меня нос.

И то верно — кому радостно общаться с покойниками. Однако, когда я захожу внутрь одного из домов, которые стоят рядом с дорогой, и встречаю неизвестную женщину. У неё нет лица, только прямые волосы — не то осветлённые какой-то краской, не то просто седые. Как-то стремительно мы переплетаемся, но в последний момент я пытаюсь быть честным.

— Я должен предупредить вас, что уже умер, — говорю я.

— Это ничего, — отвечает она. — Я ведь слепая. Мне это не страшно — а ко мне и так-то мало заходит. Так что я вам рада. Ничего страшного. Знаете, как скучно тут слепой женщине? Буквально ничего не происходит.

В этот момент я понимаю, что оба наши недостатка уравновешивают друг друга.

Извините, если кого обидел.

27 марта 2006

(обратно)

История про сны Березина № 202

Приснилась предвоенная Москва — но это мне в этом сне объявлено, что это предвоенная и — Москва.

Теперь уже надо объяснять, что предвоенное — это сороковой или сорок первый год прошлого века. Это несколько кварталов между площадью Маяковского и площадью Белорусского вокзала. Дома вокруг стоят двух, а то и одноэтажные.

Людей вокруг нет — это как бы не город, а моё представление о нём.

Я захожу в дом — там, я знаю, в современной мне Москве находится магазин, но здесь магазина нет. Пустое пространство, напоминающее театральные декорации — вернее, пространство за декорациями, их оборотная сторона. Комнаты пусты, их стены равномерно обмазаны белой извёсткой — но в пространстве передо мной, в большой нише без окон, стоят два лежака, лежат в беспорядке вещи, пальто, рюкзак.

Надо всем этим висит на проводе пыльная электрическая лампочка в двадцать ватт, с лёгким жужжанием освещая мир.

Я знаю, что в этой комнате ночуют настоящие шпионы — их двое, схематичных людей в плащах. Оба они одеты в плащи, так что непонятно, чьё пальто лежит в комнате. Два шпиона неслышно скользят вдоль стены, на мгновение попав в круг тусклого жёлтого света, и исчезают.

За этими шпионами, очевидно, немецкими, в круг света вступают два чекиста — на них высокие кавалерийские сапоги, гимнастёрки туго забраны под ремни, на секунду мелькают синие фуражки, пряжка портупеи и кубики в петлицах. Они так же неслышно растворяются в темноте — и я, пятясь, снова выхожу на улицу Горького и иду в сторону Кремля.

Но в том месте, где сейчас построен новый вестибюль станции Маяковского, я вижу строй домов, будто взятый напрокат из какого-то ближневосточного города.

Там, мне известно, есть комната, в которой жил в юности знаменитый театральный режиссёр Л. Он в молодости чуть не нищенствовал, недоедал и женился на дочери Мейерхольда.

Некоторое время он был отлучён от дома, ночевал в комнате, переделанной из проходной арки во двор. Эту комнату я вижу, вижу там непонятную каменную кровать, тоже покрытую побелкой — но в этот момент я слышу за спиной голоса. Это по историческим местам семьи ведут, взяв под руки вдову (!) Мейерхольда.

Вдова — маленькая американская старушка, вся в белом, её придерживают под руки родственники, и говоря на еврейском (именно еврейском, а не иврите и не идише) языке, дают пояснения.

Я снова оказываюсь на улице — там вдоль тротуара располагается горизонтальная стела. Даже вернее — положенная на бок стела, похожая на гигантский трёхгранный штык. На её сером боку из неизвестного камня нанесены загадочные надписи, какие-то крючки, кружки и треугольники. И я понимаю, что на этом странном памятнике нанесены поимённо все погибшие в войне — вернее, имена тех, кто ещё в ней погибнет.

Я оглядываюсь кругом. Вдруг оказывается, что никакой площади Маяковского нет, вернее, есть только моя сторона. Дом, где родился пастернак, бывший ресторан «София», кусок вечной стройки — но прямо передо мной начинается обрыв. Он открывает вид на огромную долину, уходя на десятки метров вниз. Там, вдали, предполагается море. Но моря нет — долина полна цветущих садов, белых домиков. Огней, что подмигивают в темнеющем воздухе.

Это особый город, да.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2006

(обратно)

История про сны Березина № 203

Видел странный сон про трамваи.

Это были трамваи, что ездили по заснеженному городу, заснеженному и тёмному, внешне похожему на Ленинград семидесятых годов.

Всё происходило в выстуженных трамваях — все разговоры и все прочие события этого сна, по пробуждению основательно забытые.

Потом появился беглец, что убегал от милиционеров. Милиционеры бежали за ним в длинных тяжёлых шинелях, медленно и неловко. Время от времени они стреляли из своих крохотных пистолетов и тогда в проезжающих трамваях сыпались мёрзлые стёкла.

Беглец спрыгивал, бежал по брусчатке между рельсами и прятался в католическом соборе.

Он был невиновен — и когда просто сошёл с ума, потому что ему платили две пенсии — как жертве преступников, и как жертве правосудия. Кажется, у него убили дочь.

Но в городе стояла вечная ночь — и это единственное, что я о нём помню.

Кроме трамвайных звонков и колёсного дребезга, разумеется.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2006

(обратно)

История про "Аврору"

Многие уже начали забывать историю со знаменитым рассказом Голявкина.

А когда-то у многих людей стояли дыбом волосы, и мне по секрету, свистящим шепотом, посоветовали побежать в библиотенку и скорее прочитать двенадцатый номер "Авроры" за 1981 год — пока его окончательно не изъяли из свободного доступа.

Дело было вот в чём. Рассказ этот был уже свёрстан, и гордо жил там на семьдесят пятой странице, как вдруг редакции вступило в голову, что скоро произойдёт семидесятипятилетие Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. И вот, на второй странице обложки появился портрет старца (к тому моменту не без помощи добрых людей написавшему книги "Малая Земля", "Целина" и "Возрождение", и кажется, уже закончившего книгу "Воспоминания").

Брежнев был награждён очередной Золотой Звездой и тонул в море поздравлений. По гладким волнам этого моря и совершила боевой разворот ленинградская "Аврора".

А на юбилейной, семьдесят пятой странице жил рассказ "Юбилейная речь" следующего вида:

Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер.

Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот — поистине нечеловек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению. Большинство считает, он давно умер — так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту часть! Вот он сидит передо мной, краснощекий и толстый, и трудно поверить, что он умрет. И он сам, наверное, в это не верит. Но он безусловно умрет, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром — он так любил лошадей. Могилу его обнесут решеткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решетке.

Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.

— Наконец-то, — воскликнул я, — он займет свое место в литературе!

Радость была преждевременна. Но я думаю, долго нам на придется ждать. Он нас из разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас.

(Аплодисменты.)

Так вот, разразился тихий скандал, полетели стулья из под работников журнала… Но дело не в этом — сегодня я читал предисловие к одному сборнику, в котором, в силу ряда обстоятельств, был напечатан и я. Так вот, предисловие это — гениально, и было написано в той же голявкинской манере.

Но про него я расскажу в следующий раз.

Извините, если кого обидел.

29 марта 2006

(обратно)

История про птиц ("Аврора" — II)

Но вот к чему я вспомнил про Голявкина — я начал читать предисловие к сборнику, где был напечатан. Предисловие было такое замечательное, что я стал бояться, как бы авторы, вошедшие в сборник, не навалились бы на автора предисловия в тёмном уголке — так лихо он их похвалил.

Я всегда насторожённо относился к литературным птицам. Например, Сокол и Буревестник меня всегда пугали. Птицу Рухх и вовсе надо было кормить мясом, вырезанном с бедра.

Самой симпатичной птицей был коршун, что летал над изрядно озабоченными Маугли, Багирой и Каа и рассказывал им новости.

Но и он сообщал вещи не слишком радостные — либо, что джунгли пересохли на много миль вокруг, либо, что сейчас придут Жёлтые Собаки, и всем карачун.

Поэтому я начал читать предисловие со смешанными чувствами. С одной стороны, радостно, когда тебя напечатают в сборнике "Лучшее за год в российской фантастике". С другой стороны — птица.

С другой стороны автор предисловия чувствовал себя птицей — так честно и говорил: «Я — Птица. Всего только маленькая птичка, которая никогда не сравнится с ними мощью. Но отсюда, из-под самых облаков, я могу наблюдать за всем, что творится внизу. Я вижу, как, послушные воле Мастеров, возникают чудесные города, каждый из которых сам по себе — целый мир. А иногда эти города образуют целые мегаполисы! Они не одинаковы, как не одинаковы сила и талант различных Мастеров».

Я вас честно скажу, когда человек кричит: «Я — птица!», то у меня сразу срабатывает инстинкт: надо вызвать угрюмых людей из Министерства по чрезвычайным ситуациям вместе с большой лестницей, и осторожно, с уговорами, снимать этого человека с подоконника.

Правда, оказалось, что вещая птица там сразу ставила на место неправильных строителей: «Есть, есть и среди них откровенные неумехи, избравшие путь творения по ошибке. Не так давно попытался закрепиться в наших пределах известный гастролёр из далёких земель, прославившийся своими детективными историями о каком-то Фандорине. Он и опус свой назвал куда как претенциозно — «Фантастика». Но вторжение чужака не затронуло сердец обитателей Страны Фантастики. Так и засосало его город зыбучими песками забвения. Оно и к лучшему: не любят у нас заезжих миссионеров с амбициями. Впрочем, не о них сейчас речь». Зыбучие пески! Зыбучие пески! Прелесть как хорошо!

Мне этот чудный конферанс полёта был мил — «Спят мои Титовы и Гагарины, носики-курносики сопят»! Всюду рояли в кустах — летит птица и всё замечает: «Ещё один признанный Мастер, авторитет которого незыблем уже много лет». «Звёздный союз… Сравнения этой книги с гоголевскими «Вечерами на хуторе близ Диканьки» успели набить оскомину, однако иных параллелей провести невозможно". «Загадочный… также не устоял против обаяния гоголевского наследия. На этот раз для строительства своего города он избрал малозаселённое пограничье рядом с неприветливой Империей Мэйнстрима. Его «Господин Чичиков», римейк «Мёртвых душ», уже успели сравнить и с булгаковским «Мастером и Маргаритой». Впрочем, к чему эти ярлыки?». Кто этот автор? Где новый Гоголь родился — куда бежать полуодетым, чтобы согнать автора пинками с кровати радостным лобызанием?

Нет, это блестящий стиль, чудо! Прелесть! Умри, Денис, сдохни, сука! К чему тебе жить!?

«Филигранный стиль и умело выстроенный сюжет позволяют говорить, что в нашей Стране появился настоящий Мастер». «Воистину высокая литература». «Это во всех отношениях весьма стильный автор». «Леденящая кровь история ужасающих событий, произошедших в детском оздоровительном лагере под Санкт-Петербургом, едва ли оставит равнодушными поклонников хоррора». «Роман «Смерч», относящийся к популярнейшему циклу «Запрещённая реальность», обязательно найдёт своего читателя». «Нельзя не отметить», «Каждый из рассказов, вошедших в книгу — маленький шедевр». «тропинка, ведущая к пристанищу…, не зарастёт никогда», «Остаётся лишь уповать на то, что, будучи завершённым, сей труд не разочарует множество поклонников автора» «самый провокационный и, пожалуй, саамы талантливый из нынешних Мастеров, похоже сделал небольшой перерыв, после оглушительного успеха», «смесь головокружительных приключений, экстремального юмора и глубинного погружения в бездны человеческой души» «И всё же, несмотря на все свершения (! — это я поставил восклицательный знак, да.), продолжает демонстрировать нешуточный творческий рост», «Но подлинной жемчужиной уходящего года, безусловно, стал роман…» Лилось всё это с небес на меня и лилось.

Не спрашивай, о ком поёт ночная птица, она поёт о тебе.

О тебе и обо мне — она и сейчас летит над нами, зовёткого-то, айда, дескать, за нами.

Вот что я скажу — хорошо, что коровы не летают.

Извините, если кого обидел.

30 марта 2006

(обратно)

История про солнечное затмение

Говорил по телефону с человеком, который сейчас работает в Чечне.

Там случилось полное солнечное затмение.

Мой товарищ сказал, как только небо потемнело, все чеченцы достали автоматы и пулемёты и принялись фигачить в Луну. Всяк норовил попасть поточнее.

Луна пять минут подумала, и, струсив, свалила в сторону.

Тоже метод, скажу я.

Извините, если кого обидел.

30 марта 2006

(обратно)

История про сны Березина № 204

В этом сне я приехал на какое-то мероприятие в чужой город.

Это не то фестиваль, не то конференция.

Меня поселили в гостинице — в причудливом номере, какими бывают обычно номера в советских гостиницах, где сделали ремонт с претензией на мировые стандарты.

Обычно, от такого ремонта апартаменты сходят с ума, на потолке появляется безумная пластмассовая лепнина, стены обтянуты пыльным бархатом, а в туалете однокомнатного номера в ряд стоят три биде и к стенке прикручен писсуар.

Вот примерно среди такого великолепия, я и поселился.

Только я начинаю раскладывать по полкам своё немудрёное богатство путешественника, как в номер входят мои коллеги, как мне кажется.

Впрочем, я знаю этих людей плохо, они что-то бубнят и мешают мне чрезвычайно.

Я намекаю, что хотел бы принять душ с дороги.

Один из гостей уходит, но два оставшихся продолжают слоняться по комнате как сомнамбулы. Разглядывают мои чашки, ощупывают свитера и майки. Кто они — совершенно непонятно.

Тогда я снимаю штаны, и иду в ванную.

Эти двое, качая головами, как дауны, заходят вслед за мной.

— Всё, — говорю я. — Идите на хуй. Понятно? На хуй.

Они, стукаясь головами, начинают броуновское движение к выходу. Причём один из них пытается спиздить махровое полотенце, висевшее в ванной на горячей трубе.

Я отбираю полотенце, и тычками выгоняю даунов в коридор.

Извините, если кого обидел.

30 марта 2006

(обратно)

История про ковыль

… Сквозь кровь и пыль… фигак, фигак — летит степная кобылица. И мнет ковыль…

Извините, если кого обидел.

30 марта 2006

(обратно)

История про Фигак

ФИГАК

Пьеса с ремарками и звуками.

Призрак: А он мне в ухо и… Раз!..(фигак)

Полоний: Здесь крысы!.. А! (фигак)

Гамлет: Как ободняет, так и завоняет! (фигак)

Офелия: Здесь рыбы! Мокро!.. О! (фигак)

Гамлет: Бедный Йорик! Как часто в детстве я играл его очаковской медалью! И вот, Горацио… (фигак)

Розенкранц и Гильденстерн: Мы тут ни при чём! (фигак, фигак)

Клавдий: Жена, не пей вина! (фигак)

Гертруда: Вино и пиво — человек на диво! (фигак)

Лаэрт: Охренели все, что ли? Э? (фигак)

Гамлет: Ступай по назначенью!.. (фигак)

Клавдий: Больно ж! Я ранен! (фигак)

Гамлет: Избрание падёт на Умслопогаса — вот он-то не фигак. А я-то — что? (фигак)

Все хором кричат: "фигак". Кланяются.

Извините, если кого обидел.

31 марта 2006

(обратно)

История для субботы

Ну, что — все сфабриковали на машинке фальшивый приказ об увольнении Кукушкинда? Все разослали его по двадцати адресам?

Это обязательно нужно сделать — ведь этот приказ уже 238 раз обошёл вокруг света.

И кто перепишет его двадцать раз — будет тому счастье.

А кто не перепишет его двадцать раз и не разошлёт друзьям — будет тому несчастье.

Маршал Тухачевский не переписал этот приказ двадцать раз, пожалел ленты на пишущей машинке "Ундервуд" — и прямо утром за ним пришли.

А вот маршал Ворошилов не пожалел ни ленты, ни своего времени — и сам пришёл за маршалом Тухачевским. И потом ещё много лет жил счастливо и богато, и даже посетил Индию.

А одна крестьянка перепечатала этот приказ двадцать раз, хотя и была неграмотна — и ей сразу было счастье.

Ей выдали по шесть луковиц на трудодень, и было ей оттого счастье.

А вот хасид Шнеерзон выкинул пришедший ему по почте приказ в корзину, и сразу было ему несчастье. Ему пришлось уехать в Израиль, где ему запретили есть сало и кататься на лифте по субботам.

А космонавт Трофимов получил этот приказ в письме перед стартом и не стал его переписывать.

И было ему несчастье. Его ракета промахнулась и улетела на Марс — и с тех пор космонавт Трофимов ходит по Марсу и питается какими-то червяками. А первым космонавтом вместо него стал Юрий Гагарин, который сами понимаете что сделал.

Торопитесь, ведь переписать и разослать приказ об увольнении Кукушкинда можно только один раз в году, то есть сегодня.

Секретные слова из этого приказа такие — хуггр-муггр, Даниил Андреев, 6814555ух.

Извините, если кого обидел.

01 апреля 2006

(обратно)

История про письма в бутылке

Собственно, письмам в бутылке пятьсот лет. И метафорой бутылочная почта стала сразу же — так сразу к романам начали присоединять предисловие как бы от издателя. Вот, прогуливаясь по берегу Темзы, и проч., и проч.

Другое дело, если это метафора неуверенности в адресате, говоря широко — неуверенности не только в реакции, но и в транспортировке и самом существовании адресата.

Метафора тоже была с самого начала — действенность бутылочной почты ничтожна, удачное соотношение течений — редкость, и это знали настоящие моряки. Раньше это не было метафорой: бутылочной почтой не пользовались, было понятно, что лучше обращаться к Богу напрямую, а излить душу в молитве естественнее, чем заниматься психотерапевтическим выговариванием на бумаге.

Другое дело, что отправка письма в бутылке всегда была сакральным актом. Недаром писали обычно на странице, вырванной из Библии. Это было нечто вроде покупки свечки в церкви.

Поэтому настоящей метафорой это стало только в XX веке — Бог умер, погнали наши городских, и из сферы религиозной мистика перешла в сферу психоанализа.

Парадокс бутылочной почты в том, что иногда она доходит — но дело ещё и в том, что путешественник из Европы, отправившись в Америку, и двигающийся обратно находились в неравном положении: бутылки не плывут против Гольфстрима. Но американские индейцы, увы, не строили кораблей, чтобы достичь Старого Света.

Тут, кстати, ещё одно интересное обстоятельство: бутылочная почта имеет тот же путь развития, что и литература — в Новое время позвать на помощь, заявить об открытии, протоколировать бедствие — то есть, что-то прагматическое. А сейчас — развлечение, необязательный Интернет на удачу. Бутылочный туризм "здесь-был-вася".

Мандельштам в "О собеседнике" пишет, скорее, о Боратынском — "В бросании мореходом бутылки в волны и посылке стихотворения Боротынским есть два отчётливо выраженных момента. Письмо, равно и стихотворение, ни к кому в частности определённо не адресованы. Тем не менее, оба имеют адресата: письмо — того, кто случайно заметил бутылку в песке, — стихотворение — "читателя в потомстве". Тут есть очень интересные мотивы — то, что "в песке", и то, что именно в поэзии географическая удалённость замещается временной. Впрочем, Мандельштам был известный хват, ему ничего не стоило увидеть то, чего нет, и даже крикнуть "Довольно переводов, дайте нам Вульгату"!

Метафорой литературы это стало между пятнадцатым (вряд ли)и шестнадцатым — и уж точно устоялось в Новое время.

Ах, да, кстати — Робинзон Крузо не отправляет письма в бутылках. А отправлял бы, исправно швырял в океан бутылки вместо ведения дневника, надеясь на избавление — книга Дефо была совершенно другая. Без протестантской угрюмой этики, без надежды на самого себя, своего попугая и своего Бога.

Бутылки не были средством спасения (это, скорее морские похоронки) — есть одна, часто пересказываемая история образца 1882 года (я, как всегда пересказываю поучительные статьи из прекрасных журналов моего детства) — на бразильском военном корабле «Фрагиари» матрос выловил из моря бутылку. Там, на листе из Библии (ну, разумеется) значилось: «На борту шхуны «Герой моря» экипаж взбунтовался, капитан убит, первый помощник выброшен за борт, меня и второго помощника, пощадили, чтобы вести корабль. Они заставляют меня идти к устью реки Амазонка. 28 градусов долготы, 22 градуса широты. Иду со скоростью 3 узла. Спешите на помощь». Бразильцы проверили название шхуны по справочнику Ллойда, узнали, что имя капитана — Реджис, тоннаж и число членов экипажа.

И сразу поспешили на помощь — дальше всё произошло, как и должно происходить в конце девятнадцатого века. Предупредительный выстрел, связанные матросы и взломанные двери каюты, откуда вылезли помощник капитана и пара матросов, оставшихся верными:

— Послание? Какое послание? И капитана звали Лонгстаф, а не Реджис.

Оказалось, что спасительная записка — след рекламной акции Джона Парминтона, что написал книгу «Герой моря» за много лет до этих событий. Пять тысяч бутылок отправились рекламировать книгу, пока одна из них не спасла жертв бунта.^[46]

Есть такая давняя история: в 1560 году один английский рыбак выловил бутылку в Канале. В ней он обнаружил не джинна, а бумагу, а так как читать не умел, начал совать её всяким господам — оказалось, что это донесение Елизавете I, в котором говорилось, что голландцы осваивают устье Северной Двины. Время тогда было довольно возбуждённое, голландцы — сильны, все изрядно озадачились, рыбака на всякий случай удавили (хотя это Urban legend, но тогда вешали и за куда более странные дела). Вот в комментариях уточняют, что это было нормальным наказанием за вмешательство в дела бутылочной почты, использовавшейся для донесений.

Важнее другое — тут же был введён пост "откупорщика океанских бутылок", который собирал бутылки, самолично их открывал и докладывал о том при дворе.

В среднем лорд Томас Тонфилд открывал полсотни бутылок в год. То, что остальным это запрещалось под страхом смертной казни — чем не метафора эзотеричности поэзии?

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2006

(обратно)

История про праздник

Не знаю, как кто — а я вот уже давно праздную День Геолога.

Кстати, дело Кинессы, профессора медицины (Польша) живёт: "Бесчисленное множество мужчин, отправляясь в дальние командировки и экспедиции /геологи, ученые/, практически лишенные возможности на протяжении многих месяцев, а иногда и лет иметь сношения с женщиной, берут с собой ласковую американскую куклу Монику. Она невелика, длиной 50 см, но между ног у нее вмонтирован нежный и красивый женский половой орган в натуральную величину. Достаточно мужчине положить палец на "клитор" Моники, как она разводит бедра, ее половой орган становится теплым, смазывается изнутри половой смазкой, а при введении в половую щель Моники мужского члена и нажатия кнопки с надписью "матка" до упора в головку члена опускается "матка". Моника при этом половом акте совершает фрикции не хуже опытной проститутки. Как Вы уже догадались, "клитор" Моники является выключателем. Нагрев искусственного влагалища происходит от батарейки, фрикции с характерным для настоящей женщины ритмическим сокращением стенок и мышц влагалища задаются электронным устройством, смонтированным внутри. Моника — настоящая "женщина", она даже эякулирует /действительно, у нее выталкивается столбик слизи/, причем "оргазм" у Моники всегда происходит одновременно с мужским за счет настройки электронной схемы на триггере.".

Держись, геолог! Не дрейфь, геолог!

Многие, правда, думали, что эта Кинесса не существует — за Кинессу не поручусь, но эта книга "Брак под микроскопом" вполне существует и может служить чудесным материалом к застольному чтению, когда вы с друзьями собрались промозглым вечером у камелька. Она даже есть в Сети — вместе со знаменитым предисловием: "Сборник статей подготовлен врачом-гинекологом КИНЕССА М. З., редактировал кандидат медицинских наук ТАРАСЕВИЧ А. С. Кроме богатого опыта врачей здесь использованы материалы научных наблюдений и исследований сексологов многих стран мира.

В СССР сборник издается впервые и строго лимитированным тиражом 25 экземпляров. Печатается с американского издания.

По словам известного советского сексолога Иванова-Смоленского "данному сборнику нет цены". Итак, вы раскрываете великолепный труд польского ученого и попадаете в интереснейший мир чувств и взаимоотношений. Доброго Вам пути, читатель!".

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2006

(обратно)

История про Плейшнера (дополнительная)

Я склонен считать прототипом известного неумелого лыжника Шлага — пастора Нимёллера, довольно известного в СССР и в мире. Большая часть людей на свете знает Нимёллера по знаменитому афоризму, что повторяется на разные лады — «Когда пришли за коммунистами, я промолчал, ведь я не коммунист. Когда пришли за социалистами, когда пришли за евреями… etc. Когда пришли за мной, то уже некому было протестовать».

Но дело не в этом — пастор Нимёллер был очень интересной фигурой. Во время Первой мировой войны он служил офицером-подводником и чуть не утопил пароход, на котором плыл Альберт Швейцер. Потом Нимёллер написал книжку "От капитана подлодки до пастора" и долго был вполне комплиментарен гитлеровскому режиму — вплоть до знаменитой проповеди 1937 года, но накануне ареста пастор ещё съездил в Америку — и вернулся. После войны он был в Москве — сохранились его восторженные отзывы о Москве 1952 года, а в 1967 получил Ленинскую премию мира. Но даже "Радио Свобода" несколько странно обходится с фразой "В свое время Нимёллер и сам состоял в нацистской партии" — по-моему, Нимёллер был в молодости членом какой-то правой партии, а членом НСДАП был его брат.

Впрочем, не в этом дело — я показываю, как несколько иначе работает цитата, что превратилась в лозунг. Сейчас, правда, пастору припомнили и иную цитату — "Мы видим высокоодаренный народ, вырабатывающий идеи для блага всего мира, но когда все это отравлено ложью, то приносит ему только презрение и ненависть, потому что время от времени мир замечает обман и по-своему мстит за это".

Израильские публицисты упрекали его в антисемитизме, а иные — находили некоторую сервильность в его довоенной и послевоенной деятельности.

Готового и окончательного суждения по этому поводу нет. Речь, конечно, не о том, чтобы развенчать миф, и даже не о том, чтобы понять — миф это или историческая правда. Речь об общественных стереотипах — одна и та же верная фраза воспринимается по-разному в устах бескомпромиссного борца с тоталитаризмом и части этого режима.

Я ничего не хочу сказать плохого о покойном пасторе.

Мы имеем дело с моделью, с отвлечённым суждением, (так что прочь от Нимёллера) — вот в Москве ждут Фестиваль молодёжи. а по переулкам бредёт чудом уцелевший, с выбитыми зубами, Генрих Ягода и бормочет о несправедливостях. Его вытащил из застенков генсек Берия, что начал бороться со сталинским произволом (Теперь об этом можно говорить — знаменитому кавказцу на Новодевичьем давно поставлен двухцветный памятник работы знаменитого скульптора)…

Кстати, в нашей реальности Ягоде отказано в пересмотре дела, хотя родственники регулярно подавали прошения — и он остался троцкистом и сотрудником иностранных разведок.

Да и Берия так и остался английским шпионом.

Английский шпион, да.

Извините, если кого обидел.

06 апреля 2006

(обратно)

История за глаза

Методы математической физики мне читал преподаватель по фамилии Гласко. Глаза у него глядели не только в разные стороны, но ещё при этом один вверх, а другой — вниз.

Списать у него на экзамене было совершенно невозможно.

Списывать у него было страшно.

Глаза профессора Гласко вращались, и своей центробежной силой выпихивали тебя из аудитории.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2006

(обратно)

История про старую запись

— Скажите, дедушка, как тут пройти на небо?

Сторож посмотрел на молодого человека,

прищурил один глаз, потом прищурил другой,

потом почесал себе бородку,

еще раз посмотрел на молодого человека и сказал:

— Ну, нечего тут задерживаться, проходите мимо.

— Извините, — сказал молодой человек, — ведь я по

срочному делу. Там для меня уже и комната приготовлена.

— Ладно, — сказал сторож — покажи билет.

— Билет не у меня; они говорили, что меня и так пропустят, —

сказал молодой человек, заглядывая в лицо сторожу.

— Ишь ты! — сказал сторож.

— Так как же? — спросил молодой человек — Пропустите?

— Ладно, ладно, — сказал сторож, — идите…

Молодой человек улыбнулся, поднял руку в

желтой перчатке, помахал ею над головой и вдруг исчез.

Старик понюхал воздух. В воздухе пахло жжеными перьями.

— Ишь ты! — сказал старик, распахнул куртку,

почесал себе живот, плюнул в то место, где стоял

молодой человек, и медленно пошел в свою сторожку.

Дело было несколько лет назад. Кто-то из знакомых рассказал мне, что в моём районе видели сумасшедшего — нет, не маньяка, а так, обычного честного сумасшедшего.

Я хмыкнул, но на следующий день пошёл выносить мусор — и вижу вдруг рядом человека странного вида. Так в те годы ходили по городу гербалайфщики. Это почтенная, но забытая профессия объединяла продавцов гербов и украшений из старой советской жизни.

И вот я перекладываю пакет с мусором из одной руки в другую, ожидая просьб. Обычно гербалайфщики просили денег на новые гербы или на колосья для имеющихся старых.

Но человек очень вежливо спросил:

— Вы извините, я сам не местный, но вот где тут продажные женщины стоят?

Я и по сей день живу неподалёку от Тверской улицы — но рынок этих услуг давно изменился.

— Ну, — впрочем, ответил я человеку, — там-то и там-то. Только сейчас вы их не увидите, потому как день на дворе.

— Хорошо, — отвечает он, ничуть не удивившись. — А это дорого?

— Э… — произнёс я, метнув свой мусор в контейнер — от $50 до $150.

— Ничего, ничего, — говорит он спокойно. — Я из другого города.

И удалился, оставив меня в недоумении.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2006

(обратно)

История про публичную оферту

А про Gaudeamus было вот что. Я сказал своим студентам-двоечникам, что поставлю им зачёт, если мне споют Gaudeamus. Приз остался невостребован.

Я вообще считаю, что всякий человек должен знать хотя бы одну песню на неизвестном ему языке.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2006

(обратно)

История про mail.ru

Нет, я всё, конечно, понимаю.

Бесплатный сервис, и всё такое прочее. Мне, как и всем, он как-то прислал интересных чужих писем — там были две женщины на отдыхе, фотография пидораса (в хорошем смысле), и какой-то реферат. Мне даже чужой спам прислали!

Но вот теперь пишет мне писатель Шишкин, интересуется — а что это ты мне письма обратно высылаешь с обидными пометками? Ну, понимаю, я — плагиатор, туда-сюда, но ведь ты же говорил, что сам к воровству склонен, и меня поощрял. Что же сейчас писать "ваше письмо отвергнуто"?

Нет, отвечаю — mail.ru так, может, и думает, а для дружбанов в падлу письмами кидаться.

Но тут уже начали жаловаться красивые девушки.

Это форменное безобразие.

— Отчего, — спрашивают меня красивые девушки деликатно, — Отчего, старый козёл, ты включил нас в чёрный список на mail.ru? Честный mail.ru нам так об этом и написал.

— Нет, нет, — отвечаю я, начиная биться в истерике. — Нет у меня чёрного списка. Нету!

Верно вам говорю — форменное безобразие какое-то с этой почтой.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2006

(обратно)

История про меру

У властных мужчин — длинные руки, а у их властительниц — длинные ноги.

Прокруст считал, что и то и другое это поправимо.

Я, впрочем, остаюсь дилером Протагора, заверявшего, что «Человек есть мера всех вещей, существующих, как существующих, и несуществующих, как несуществующих».

Но человека-измерителя, оратора, сообщающего об измеренном теле, часто волнует только эффект. Он может, говорят, прокрасться к береговой линии, и прокричать в ямку, что у царя Мидаса ослиные уши. Это иногда приводит к обескураживающим результатам, но тоже является методом.

Всё дело в том, чего хочет оратор.

Продолжая ряд, я вспоминаю, как посещал места, где воины ислама не брезговали свиной тушёнкой, но бывал и по соседству, где смиренные православные миряне вели своих дочерей гордым воинам ислама — за ту же ложку тушёнки, видал и тех, что склоняются к униатской облатке при остановке шахт, видел я и язычников, которым нечего сорвать с шеи — они ели тушёнку просто так. Тушёнка во всех случаях была сделана из давно мёртвых советских свиней. Цвет макарон, её сопровождавших, был сер, а жизнь непроста.

Человек слаб, и всё дело в том, чтобы понять — пора ли кончить, или всё же нужно продолжать. Тут есть такая зыбкая грань между мудростью стариков и старческим безумием — я иногда завидую лётчикам, которых каждый год ждёт обязательная медкомиссия и что ни день — предполётный осмотр. Непрошедший смотрит на небо с земли. Но моя специальность накладывает дополнительное обязательство — вовремя кончить.

Мне скажут, что это нормальная мужская обязанность, а я отвечу, что нет, особая.

То есть, в жизни говоруна нет медкомиссии, что даст тебе пенделя в сторону неторопливых шахматных боёв на бульваре, но не гарантирует от превращения в маразматического безумца, бегающего между работодателями с дурацкими рукописями. Не дай мне Бог сойти с ума, ведь страшен буду, как чума — да-да. Тотчас меня запрут — да-да. Как зверька — да-да.

Кому ты нужен тогда будешь — со всей поэтикой старого советского животворящего цилиндра, поэтикой еды в консервной банке?

В сущности, это следствие ещё более давнего разговора — не помню с кем. Мне, правда, скажут, что все наши разговоры — продолжение разговора неизвестно с кем. Я соглашусь с этим, зажав жестяную вскрытую банку между ног, держа наготове ложку — но… Тут остро встаёт проблема авторства реплик.

— Кто сказал, что всякое животное после сношения печально? — вопрошал Веничка Ерофеев. — Кто? Аверинцев или Аристотель? Кто это там пел перед полным залом — Миша Шишкин или Изабелла Юрьева?

И мы никогда не узнаем, кто это придумал слова "шехерезадница" и "енот-потаскун".

Говорили мне, что на далёком полуострове Индостан, есть специальное дерево с дуплом, в каковое каждый уважающий себя оратор должен крикнуть "Император ел тушенку словно свинья!". Существует, однако, вероятность того, дерево это спилено, и из него произведён деревянный истукан, которым подменили президента Ельцина, чтобы проще было продать мою Родину. Самого Ельцина ударили чем-то по голове, он потерял память, и теперь дирижирует еврейским оркестром на свадьбах и похоронах. А вот истукан-то и правил столько Россией. Он и придумал серые макароны.

Сила истукана в том, что он обмерен и измерен, у него текел и фарес, и он точно совпадает с прокрустовым ложем ожиданий.

Поэтому Протагор и Прокруст, породнившись детьми, образуют новую семью. Их внук выбирает себе барышень, как говорят в рабочих посёлках — "под рост". Иногда — со смертельным исходом. Чу, кто это там — прячется за гаражами? Вон тот, чёрный, курчавый, кавказец или грек, он уже на мушке…

Откуда нам известны все эти песни? Они сохранились потому что по дороге, нащупывая босыми ногами разбросанные пуговицы, прошёл простой русский пастух Ансальмо Кристобаль Серрадон-и-Гутьерра и срезал дудочку из лопухов. Когда он дунул в эту дудочку, оттуда полились песни Колобка. Песнь Первая, Песнь Вторая, Песнь Третья, Лебединая Песнь и Песнь Песней.

Оттудова нам это и известно.

Этот текст можно продолжать и дальше — до полного удовлетворения. Поскольку журнал Man's Health говорит нам, что, ежели бросить без удовлетворения, то всем кирдык, несчастье и аденома простаты.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про опоздания

Есть такое правило: когда куда-нибудь опаздываешь, то надо перед самой целью остановиться и последние сто метров пройти очень медленно. Мне скажут, что оно трудновыполнимо, как впрочем, любое другое правило.

— Трудно, да. — отвечу я. — Но всё-таки, я пробовал. Чудесное ощущение.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (I)

— А почему ты сам с собой разговариваешь?

— Это я с удаленными комментариями разговариваю.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (II)

— И всё ещё хуже — я и Гоблина недолюбливаю.

— Понимаю, я тоже от него не в восторге..

— Но ведь и по-английски ни хера не понятно.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (III)

— Эко у вас интересно жизнь идёт!

— Она уже практически пришла.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (IV)

— На хорошем топоре и мясо пожарить можно.

— Лучше на плохом… Иначе потом хороший от хорошего не отличишь.

— Да ладно. В прежнее время такие топоры были, что держись. Те топоры можно было в космос

— Вот с тех пор такие кулинары их все и поперекалили! И что мы сейчас видим? Стыд. В космос запустить толком нечего! Эх… Вот так и просрали Россию-то…

— Ну, зачем так-то? Есть есть ещё в отдалённых селеньях…

— Понимаю. Как всегда, спаситель — простой русский мужик! Ну что, зовём Россию к топору? Космическую эру вернуть?

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2006

(обратно)

История про ПВО

Надо сказать, что и у меня есть подарок войскам постоянной боевой готовности, помнящим ещё маршала Колдунова, особо — бойцам Первой особой армии, специалистам ЗРК С-25, офицерам наведения и пуска, всем сдавшим экзамены на классного специалиста, востоковедам, отдельно — Лодочнику, помнящему позывной "Паровозик", и всем другим.

Далее следует большой старый рассказ,

ДЕНЬ ВОЙСК ПВО СТРАНЫ

(собачья кривая)

Профессор быстро шёл по набережной. Встречные уверяли бы, что он шёл медленно, еле волоча ноги, но на самом деле он был необычно взволнован и тороплив.

Он был невысок и бежал по улице стремительно, будто локомотив по рельсам. Прохожие проносились мимо, как верстовые столбы. Дым от профессорской трубки отмечал его путь, цепляясь за фонари и афишные тумбы.

Сходство с паровозом усиливалось тем, что верхняя часть профессорского туловища была неподвижна, и только ноги крутились как колёса.

На несколько минут пришлось остановиться, потому что на набережную поворачивала колонна военных грузовиков. Старик-орудовец махнул необычным жезлом и повернулся к Профессору спиной. Тот, не глядя в сторону орудовца, снова воткнул щепоть табака в трубку и прикурил. Профессор шёл к себе домой, погружённый в себя, не обращая внимания ни на что. Дым от трубки опять стелился за ним, как кильватерный след. Старик с палкой неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Профессор перевалил мост, слоистая мёрзлая Нева мелькнула под мостом и исчезла.

Час назад его вызвали в комнату, пользовавшуюся дурной славой. Два года назад в ней арестовали его товарища, вполне безобидного биолога. А теперь эту дверь открыл он, и, как оказалось, совсем не по страшному поводу.

Несмотря на яркий день, в комнате горела лампа. Два человека с земляными лицами уставились на него. Они как тролли, вылезшие из подземных тоннелей, не выносили естественного света.

Один, тот, что постарше, был одет с некоторым щегольством и похож на европейского денди. На втором, молодом татарине, штатская одежда висела неловко. Галстук он совсем не умеет завязывать — заметил про себя Профессор.

Татарин кашлянул и произнёс:

— Вы знаете, что сейчас происходит на Востоке…

Восток в этой фразе, понятное дело был с большой буквы. На Востоке горел яркий костёр войны.

Профессор всё понял — это было для него ясно, как одна из тех математических формул, которые он писал несколько тысяч раз на доске.

Воздух вокруг стал лёгок, и он подумал, что, даже открывая дверь сюда, в неприятную комнату, он не боялся.

Давным-давно всё происходило с лёгкостью, которой он сам побаивался. Его миновали предвоенные неприятности, кампании и чистки. А жена его умерла до войны. Она была нелюбима, и эта смерть, как цинично Профессор признавался себе, подготовила его к лишениям сороковых. Вместе с ней в доме умерли все цветы, хотя домработница клялась, что поливала их как следует. Старуха пичкала горшки удобрениями, но домашняя трава засохла разом. Цепочка несчастий этим закончилась — Профессор перестал бояться.

Внутри него образовалась пустота — за счёт пропажи страха.

И теперь, глядя в глаза стареющего денди, неуместного в победившей и разорённой войной стране, он не сказал «да».

Он сказал:

— Конечно.

Через десять минут стукнула заслонка казённого окошка, чуть не прищемив Профессору пальцы. Он собрал с лотка часть необходимых бумаг, и шестерёнки кадрового механизма, сцепившись, начали своё движение.

И вот он шёл домой, спокойно и весело обдумывая порядок сборов.

Быстро темнело. Тень от столба, как галстук при сильном ветре, промотнулась через плечо. Открыв дверь, он увидел, как кто-то, стремительный и юркий, перебежал ему дорогу.

— Кошка или крыса, — подумал Профессор. — Скорее, всё-таки крыса. Кошек у нас нет после Блокады.

Он не боялся и в Блокаду. Тогда к нему, и к теплу его печки-буржуйки, переехал единственный друг — востоковед Розенблюм.

Розенблюм принёс с собой рукопись своей книги и кастрюлю со сладкой землей пожарища Бадаевских складов. За ним приплёлся отощавший восточный пёс.

Два Профессора лежали по разные стороны буржуйки. Они не сожгли ни одной книги, но мебель вокруг них уменьшалась в размерах, стулья теряли ножки и спинки, потом тоже исчезали в печном алтаре. Сначала печка чадила, а потом начинала гудеть как аэродинамическая труба.

Профессор, а он был профессор-физик говорил, разглядывая тот дым, в который превращался чиппэндейловский стул:

— Даже если мы уберём трубу, градиент температуры вытянет весь дым.

Он занимался совсем другим — ему подчинялись радиоволны, он учил металлические конструкции слышать движение чужих самолётов и кораблей. Но сейчас было время тепла и Первого закона термодинамики.

Профессор рассказывал своему другу, как реактивный снаряд будет гоняться за немецкими самолётами, каждую секунду сам измеряя расстояние до цели — точь-в-точь, как гончая за зайцем. Профессор чертил в воздухе эту собачью кривую, но понимал при этом, что никаких реактивных гончих нет, а есть ровный гул умирающей мебели в печке.

— Смотрите, как просто… — И копоть на стене покрывалась буквами, толщиной, разумеется, в палец.

Дроби кривились, члены уравнения валились к окну, как дети, что едут с горы на санках.

— Смотрите, — увлекался Профессор, — v — скорость зайца, w — скорость собаки, a вот этот параметр — расстояние от точки касания до начала системы координат. Да?

И профессор-востоковед молча соглашался: ведь у физика была своя тайна природы, а у востоковеда — своя. Внутренняя тайна не имела наследника, у неё не было права передачи… Поэтому профессор Розенблюм съел свою собаку.

Но никакое знание восточной собачьей тайны не сохранило Розенблюма. Он слабел с каждым днём. С потерей пса что-то произошло в нём, что-то стронулось, и он будто потерял своего ангела-хранителя.

Теперь он шептал будто на семинаре — «кэ-га чичжосо, накыл нэдапонда», будто объяснял деепричастие причины и искал рукой мелок.

Он не хотел умирать и завидовал своему другу, для которого смерть стала математической абстракцией.

— Это счастье, но счастье не твоё, оно заёмное. Это счастье того, кто рождён под телегой.

Профессор ничего не понял про заёмное счастье, и уж тем более про телегу. Он хотел было расспросить потом, но тем же вечером Розенблюм умер.

Мёртвая рука профессора держала руку живого Профессора. Они были одинаковой температуры. Теперь собаки не было, и духа собаки не было — осталось только одиночество.

Время он мерил стуком ножниц в магазине. Ножницы, кусая карточки, отделяли прошлое от будущего.

Но судьба была легка, и всё равно выбор делался другими — его вывезли из города той же голодной зимой. Он клепал заумную технику и ковал оружие Победы, хотя не разу не держал в руках заклёпок, и ковка лежала вне его научных интересов. Счастье действительно следовало поэтическому определению — покой и воля. Пустое сердце, открытое логике.

А после войны он снова оказался нужен, на него посыпались звания и чины, утраты которых он тоже не боялся — друзей не было, и даже тратить деньги было не на кого.

Решётки из металла давно научились слышать летающего врага, и вот теперь нужно было испробовать их слух вдали от дома.

Легко и стремительно Профессор собрался и уже через день вылетел на Восток. Он продвигался в этом направлении скачками, мёрз в самолётах, что садились часто — и всё на военных аэродромах.

Наконец, ему в лицо пахнул океан и свежесть неизвестных цветов.

Город, лежавший на полуострове, раньше принадлежал Империи. С севера в него втыкалась железная дорога, с юга его обнимала желтизна моря. Город был свободным портом, на тридцать лет его склады и пристани стали принадлежать родине Профессора,

Но люди в русских погонах наводняли этот чужой город, как и полвека назад.

Они должны были уйти, но разгорелась новая восточная война, и, как туча за горы, армия и флот зацепились за сопки и гаолян.

Несколько дивизий вросли в землю, а Профессор вместе с подчинёнными, временными, и похожими на молчаливых исполнительных псов развешивал по сопкам свои электрические уши.

Он развешивал электронную требуху, точь-в-точь как ёлочную мишуру, укоренял в зелени укрытия как игрушки среди ёлочных ветвей. Профессор время о времени представлял, как в нужный час пробежит ток по скрытым цепям, и каждое звено его гирлянды заработает чётко и слажено.

Дело было сделано, хоть и вчерне.

Но большие начальники не дали Профессору вернуться в прохладную пустоту его одинокой квартиры.

Его, как шахматную фигуру, решили передвинуть на одну клетку восточнее — Профессора начали вызывать в военный штаб и готовить к новой командировке.

Через две недели он совершил путешествие с жёлтой клетки на розовую.

На прощание человек с земляным лицом — такой же, что и те, кого Профессор видел в маленькой комнатке на университетской набережной, повёл его в местный ресторан.

На стене было объявление на русском — со многими, правда, ошибками. Они сели за шаткий стол, и земляной человек, давая последние, избыточные инструкции, вдруг предложил заказать собаку.

— Ну, это же экзотика, профессор, попробуйте собаку.

Профессор вдруг вспомнил умирающего Розенблюма и решительного отказался. Он промотнул головой даже чересчур решительно, и от этого в поле его зрения попал старик в китайском кафтане. Старик смотрел на него внимательно, как гончар смотрит на кусок глины на круге — он уже взят в дело, но неизвестно, выйдет из него кувшин или нет. Старик держал в руках полосатый стек, похожий на палку орудовца.

Когда Профессор посмотрел в ту же сторону снова там никого не было.

Нет, собак есть не надо — подумал он про себя — от смерти это не спасает. Но оказалось. что он подумал это вслух и оттого человек с земляным лицом дёрнулся, моргнул, и сделал вывод о том, что Профессор чего-то боится.

И всё же Профессор приземлился на розовой клетке и начал отзываться на чужое имя.

Теперь, по неясной необходимости, в кармане у него было удостоверение корреспондента главной газеты его страны. Фальшивый корреспондент снова рассаживал свои искусственные уши — точь-в-точь, как цветы.

Как прилежный цветовод, он выбирал своим гигантским металлическим растениям места получше и поудобнее. Сигналы в наушниках таких же безликих, как и прежде военнослужащих — только в чуть другом обмундировании — были похожи на жужжание насекомых над цветочным полем.

И, повинуясь тонкому комариному писку, с аэродромов взлетали десятки тупорылых истребителей с его соотечественниками, у которых и вовсе не было никаких удостоверений.

Война шла успешно, но внезапно Восток перемешался с Западом. Вести были тревожные — фронт был прорван. Армия бежала на Север, и прижималась к границе, как прижимается к стене прохожий, которого теснят хулиганы.

Профессор в этот момент приехал на один из аэродромов и налаживал свою хитрую технику.

Противник окружил их, и аэродром спешно эвакуировали. Маленький самолёт, что вывозил их в безопасное место, через несколько минут полёта был прошит несколькими очередями. Когда они сделали вынужденную посадку, Профессор обнаружил, что он, как всегда, остался цел и невредим, а летчик перевязывает раненую руку, зажав бинт зубами.

Международные военные силы за холмами убивали их товарищей, а они лежали под подбитым танком, ещё с Блокады знакомой практически штатскому Профессору тридцатьчетвёркой, и думали, как быть дальше.

— Глупо получилось, — сказал лётчик — меня три раза сбивали и всё над нашими — два раза на Кубани, и один — в Белоруссии. Нам ведь в плен никак нельзя. В плен я не дамся.

— Интересно, что будет со мной? — задумчиво спросил-сказал Профессор.

— Я вас застрелю, а потом… — лётчик показал гранату.

— Обнадёживающе.

— А, что, не боитесь?

Профессор объяснил, что не боится и начал рассказывать про Блокаду. Оказалось, что лётчик — тоже ленинградец, и тут же, кирпичами собственной памяти, выстроил своё здание существования Профессора.

— Тогда, если что — вы меня, а потом себя. Вам я доверяю — подытожил он.

Ночью они медленно пошли на север.

Они двигались вслед недавнему бою, обнаруживая битую технику и мёртвых, изломанных взрывами людей.

В самых красивых местах смерть оставила свой след. Профессор как-то хотел присесть в сумерках на бревно. Но это было не бревно.

Мертвец лежал на поляне, и трава росла ему в ухо.

Однажды, Профессор, отправившись искать воду, услышал голоса на чужих языках. Он залёг в высокую траву на склоне сопки и пополз верёд.

На краю котловины стояли несколько солдат и офицеров в светлых мешковатых куртках. Один из них держал у глаз кинокамеру и водил ей из стороны в сторону. Под ними, в грязи на коленях стояли несколько человек с раскосыми лицами и жалобно причитали, умоляя их не убивать. Это были соседи-добровольцы, которых Профессор ещё не видел.

Они тянули руки в камеру и ползли на коленях к краю обрыва. Главный из победителей. Офицер на мгновение повернулся к своим подчинённым, чтобы отдать какое-то указание.

Один из добровольцев тут же выдернул из рукава острый тонкий нож и всё с тем же заплаканным лицом, на котором слёзы прочертили борозды в толстом слое грязи, располосовал офицеру горло.

Другие кинулись на оставшихся — слаженно, с протяжными визгами, похожими на мартовский крик котов… Профессора удивило, как это победители умерли абсолютно молча, а бывшие пленные перерезали их как кроликов.

На всякий случай он решил не показываться, а через минуту в котловине уже никого не было, кроме нескольких полураздетых трупов.

Когда Профессор рассказал об этом лётчику, тот сильно огорчился, но, подумав, рассудил, что им вряд ли бы удалось угнаться за этими добровольцами.

— Я видел их в тайге, — сказал он. — У них свои мерки. Я видел, как они бегут с винтовкой по тайге, с запасом патронов и товарищем на плечах. Да так и пробегают километров пятьдесят.

И они продолжали идти по ночам, боясь и своих, и чужих.

Наконец, в очередной ложбине между холмов их остановил человек в кепке со звездой — маленький и толстый.

Сначала, испугавшись окрика, два путешественника спрятались за кустами, но, увидев знакомую форму, вышли на открытое пространство.

— Товарищ, там хва-чжон… То есть, огневая точка. Туда идти не надо, — крикнул ещё раз маленький и толстый, похожий на бульдога человек.

— Это наши! — выдохнул лётчик.

— Какие наши, — про себя подумал Профессор. И действительно, френчи освободительной армии сидели на них, хуже, чем на чучелах. Но было поздно.

— Товарищ, товарищ, — залопотал человек-бульдог.

Вечером они сидели в доме у огня. Человек-бульдог и его помощник сидели у двери. Дом был — одно название. В хижине не хватало стены, но огонь в очаге был настоящий. Трубы не было, но интернациональная термодинамика вытягивала весь дым через узкое отверстие в крыше.

У огня, строго глядя на Профессора, устроился старик всё в той же зелёной форме. Судя по всему он был главный.

— Самое время поговорить, — старик, кряхтя, вытянул ноги.

Профессор оглянулся — лётчик спал, а свита молчаливо сидела поодаль.

— Мы всё время думаем, что, настрадавшись, мы меняем наше страдание на счастье, а это всё не так. Авансов тут не бывает. Со страхом — тоже самое. Нельзя набояться впрок.

Завтра вы познакомитесь с вашим счастьем, потому что настоящее счастье это предназначение.

Профессор не понял о чём речь, но никакого ужаса в этом не было. Граната уютно пригрелась у него в кармане ватника — на всякий случай.

Горячий воздух пел в дырке потолка, а старик говорил дальше:

— Этонеправильная война. Вы воюете на стороне котов, а против вас — собаки. Вам не надо было воевать за собак. Говоря иначе, вы — люди Запада, воюете на стороне Востока. Проку не будет.

Профессор поёжился, а может, это всё-таки враги? Эмигранты. Вероятно, это плен. Или это просто сумасшедший. И неизвестно, что хуже.

Но старик смотрел в сторону. Он поправил палкой полено в очаге:

— Розенблюм вам рассказал о счастье?

Ничуть не удивившись, Профессор помотал головой.

— Нет. Розенблюм мне этого не рассказывал, — произнеся это, Профессор ощутил, что покривил душой, но не мог точно вспомнить, в чём. Что-то ускользало из памяти.

— Знаете, — старик вздохнул. — Есть старинная сказка о том, как человек взял счастье взаймы. На небе ему сказали, что он может занять счастья у человека Чапоги, что он и сделал. А потом он, разбогатев, услышал рядом с домом тонкий и долгий крик. Ему сказали, что это кричит Чапоги — этот человек понял, что пришёл конец его займу и выскочил из дома с мечом, чтобы защитить свою семью и добро… Или умереть в бою.

— Ваше дело — найти своего Чапоги. А то, что вы счастливы чужим счастьем, вы уже давно сами знаете. Тогда вы станете человеком из пустого сосуда человеческого тела. Тогда в вас появится страх и боль и вы много раз проклянёте свой выбор, но именно так и надо сделать.

Если вы сделаете его правильно, я потом расскажу, чем закончилась эта сказка.

Утром Профессор и лётчик проснулись одни. Рядом лежал русский вещмешок с едой.

На недоумённые расспросы летчика Профессор отвечал, что это были партизаны, и им тоже не стоит оставаться здесь долго…

Они шли ещё день, и вот над их головами с рёвом, возвращаясь с юга прошли тупорылые истребители.

— Наши, — летчик, задрав голову вверх, пристально смотрел на удаляющиеся машины. — Это наши, значит, всё правильно.

Они спустились в долину.

— Нужно искать по квадратам, — сказал профессор. Он мысленно расчертил долину на шестьдесят четыре шахматных квадрата, потом выбросил заведомо неподходящие.

И рассказал лётчику, по какой замысловатой кривой они пойдут. Тот не понимал, зачем это нужно, и ему пришлось соврать, что так лучше избежать минированных участков.

Двое спускались и поднимались по склонам, наконец, на b6, они увидели остатки повозки. Мёртвая мать лежала ничком, а в спине её угнездился кусок металла, сделанный не то в Денвере, не то в Харькове. Рядом с телом женщины сидел крохотный мальчик и спокойно смотрел на пришельцев немигающими глазами. Эти глаза, как два горных озера были полны холодного кристаллического ужаса.

Мальчик схватился за колесо и встал на кривых ножках — был он совершенно гол и только что обгадился.

Двое русских забросали женщину землёй, и накормили мальчика.

Надо было идти. Профессору не было жаль маленькое случайное существо, деталь природы, сорное, как трава. Он навидался смерти — и видел детей и взрослых в ужасе и страхе, видел людей в отчаянии, и тех, кто должен умереть вот-вот.

Он просто удивился этому мальчику, как решению долгой и трудной задачи, доведённой до числа, вдруг давшей целый результат с тремя нулями после запятой.

Отчасти это было радостное удивление, но теперь приходилось тащить мальчика на себе. Мальчик сидел на плечах у Профессора, обхватив его голову, как ствол дерева.

— Я усыновлю его, — бормотал сзади лётчик. — Моих убили ещё в июне — в Лиепае. А малец бесхозный. Бесхозных нам нужно защищать — белых, чёрных, и в крапинку.

— Знаете что, — сказал профессор, — он может воспитываться у меня. У меня большая квартира. Отчего бы вам и ему — у меня. И у меня домработница есть. Домработница умерла в Блокаду, и Профессор не понимал, зачем он солгал.

Впрочем, лётчик тоже не поверил в домработницу и строил какие-то свои планы. Раненная рука мешала ему нести мальчика. Его тащил Профессор, время от времени скармливая ему жёванный хлеб с молоком.

Ребёнок оказался хорошим талисманом — через два дня они вышли к своим. Лётчика положили в госпиталь, а мальчик был там же, у местной медсестры.

Его повёз через границу на Север совсем другой офицер. Мальчик был молчалив, и пугался громкого звука, случайного крика, а так же дуновения ветра. Но постепенно это проходило — кристаллический ужас вытаивал из глаз по мере удаления от войны.

Офицер вез его с той же целью — усыновить, поскольку раненный лётчик уже не вспоминал о своём желании. Профессору нравилось думать, что они встретятся через несколько лет, может быть, через двадцать лет, вероятно на экзамене… Ну-с, молодой человек, а изобразите кривую…

Впрочем, в Профессоре возникло необычное беспокойство и тревога. Ему пришлось подробно описать свои приключения, два раза его допрашивали.

Прошло полгода, и Профессор, уже готовясь отбыть на родину, вдруг снова встретился с тем странным стариком, которого он нашёл в безвестной долине. Он приехал на машине на их аэродром, всё так же одетый в зелёный френч.

Накануне Профессор заболел — сначала ему казалось, что это сам организм сопротивляется ласковым беседам-допросам. Пока ещё ласковым. Но он был болен не дипломатической, а самой настоящей болезнью. В горле профессора стоял твёрдый ком, лоб поминутно покрывался испариной. Тело стало профессору чужим.

Профессор был непонятно и смертно болен.

Но увидев старика, он забыл о болезни. Профессор думал, что приехал очередной чекист — свой или местный, но это был именно тот старик из хижины между холмами. Профессор удивлялся, отчего его пропускают повсюду — ведь явно форма была для него чужой. Больше всего он был похож на старого генерала двенадцатого года, с морщинистой черепашьей шеей болтавшейся в вырезе между петлиц.

Старик был взволнован, торопился, и Профессору приказали ехать с ним. Снова неудобство, почти страх коснулось Профессора тонким лезвием.

Они двинулись по пыльной дороге к ближайшей цепочке холмов. Старик начал подниматься по склону самого высокого из них, притворившегося горой.

Профессор, отдуваясь, лез в гору вслед за стариком. Шофёр беззвучно, легкими шагами шёл сзади. Там на вершине, у зелёных кустов, сидели человек-бульдог и его товарищ. Они задумчиво глядели в ровную каменистую поляну перед собой.

— А вы что тут?.. — задыхаясь, спросил профессор.

— Ккочх-и ихиги-рыл кидаримнида, — ответил маленький и толстый.

— Что он говорит?

— Он говорит, что они ждут, когда расцветут цветы.

Профессор вспомнил своего друга Розенблюма и подумал, что никогда уже не узнает восточной тайны. Как можно ждать возникновения того, что не сеял и не растил? Как цветы решают — родится им или умереть?

На плоской полянке рядом чья-то рука провела глубокую борозду, вычертив идеальный (Профессор сразу понял это) круг.

— У нас большие трудности, — грустно сказал старик. — И нам нужна помощь. Я был не прав, я непростительно ошибался. Они всё-таки сделали это. Приказ отдан и всё изменилось. Но сейчас ещё можно что-то исправить — сейчас нужно делать выбор.

Сейчас нужны именно вы — человек с пустой головой, которая поросла формулами.

— Таких, как я — много.

— Нет, совсем нет. Вы дышали без страха, но не оттого, что разучились бояться. Вы не научились этому, и оттого ваша голова сильнее рук. В вас пробуждается чувства, и они убьют силу разума, но сейчас, сейчас всё ещё по-прежнему.

— И что, что?

— Лёгкость вам казалась обманчивой, и это правда. Лёгкость кончилась. Нужно было делать выбор.

— Что за выбор? Зачем?

— Вы сделаете выбор между тем, что умели раньше и тем, что должно принадлежать Чапоги.

Это был странный разговор, потому что каждый знал наперёд реплику собеседника.

Профессор понимал, что сейчас получит в дар чувство страха и неуверенности, но ответ сделает что-то, что лишит ужаса и трепета мальчика, рождённого под телегой.

Тогда, повинуясь руке старика, он сел в круг, и садясь услышал, как успокоено выдохнули двое поодаль.

Старик покосился и сказал:

— Теперь я расскажу вам то, что не успел договорить Розенблюм. Человек из старинной сказки, услышав крик, понял, что пришёл конец его заёмному счастью и выскочил из дома с мечом, чтобы защитить свои деньги и семейство.

И тогда он увидел, что нищенка родила под телегой мальчика, и мальчик лежит там, маленький и жалкий уже имеющий имя Чапоги — потому что Чапоги значит «рождённый под телегой».

А теперь попробуйте поверить, что всё счастье — и ваше, и его — под угрозой, край мира остёр и он встал на ребро. Попробуйте понять это, и круг замкнётся. Надо сосредоточиться и представить себе самое важное…

Профессор представил себе земной шар, и начал оглядывать этот шар, будто огромную лабораторную колбу. Граница его обзора двигалась по поверхности как линия терминатора, отсчитывала сотни километров и тысячи, бежала через меридианы и параллели, не останавливаясь нигде, появилось тоскливое уныние, морок вязкого сна, как вдруг нечто особенное прекратило это движение.

Совсем рядом — несколько градусов по счисленной столетия назад градусной сетке.

Он видел далекий самолёт, что раскручивал винты — четыре радужных круга вспыхивали у крыльев, видение окружала тысяча деталей, он слышал, как скребёт ладонью небритый техник, сматывающий шланг, щелчок тумблера, шорохи и звуки в требухе огромной машины. Одно наслаивалось на другое, и детали мешали друг другу.

Потом он понял, что нужно читать это изображение как длинный ряд, и выделить при этом главный его член, Снова потекли рекой подробности. Работающие моторы, движение топлива по трубкам, движение масла в гидравлике — что-то мешалось, что-то отсутствовало в этом ряду.

Стоп. Он прошёлся снова — длинная сигара самолёта начала разгоняться по бетонной полосе, выгибались крылья, увеличивалась высота. Стоп. В теле самолёта была странная пустота — там была пустота величиной в огромную каплю.

И профессор сразу понял, что это за капля. Он понял, что пустой она кажется оттого, что это не просто бомба, и даже не оттого, что она пахла плутонием.

В бомбе была пустота, похожая на воронку, что втянет в себя весь мир.

Теперь было понятно, что через час эта воронка откроет свою пасть, и на этом месте видение профессора заканчивалось. Дальше просто ничего не было, дальше история обрывалась.

Старик тронул его за плечо.

— Не надо, не рассказывай. Теперь ты понимаешь — всегда можно выделить главное. Всегда можно понять, какая песчинка вызовет обвал, смерть какого воина вызовет поражение армии. Постарайся представить себе самое дорогое, что у тебя есть, и у тебя получится всё исправить.

— Мне ничего не дорого, — ответил он и не покривил душой. В нём не было идеалов, время прошло лёгко, оттого что он потерял всё давным-давно и не привязался ни к чему. Судьбы была — пустой мешок. Но нет, подумал он, подумал он, что-то мешает. Значение не нулевое, нет, что-то есть ещё. И он вспомнил о рождённом под телегой и своём заёмном счастье.

Тогда он снова закрыл глаза.

Там, в белом океане воздуха снова летел бомбардировщик, а справа и слева от него шли истребители охранения.

За много километров от них заходили в вираж русские патрульные истребители.

Профессор представлял себе этот мир как совокупность десятка точек, как крупу, рассыпанную по столу.

Вдруг он понял, что он не может действовать на бомбардировщик, он был слишком велик, и пустота внутри него была слишком бездонна для его мысли.

И вот, по плоскости небесного стола с востока к Профессору двигались две крупинки — одна, окружённая стаей защитников, а другая, всего с двумя помощниками пробивает себе дорогу чуть севернее. И именно эта, остающаяся незамеченной, несёт в себе пустоту разрушения.

Всё новые и новые волны тупорылых истребителей готовились вступить в схватку с воздушной армадой, но пустота, никем не замеченная приближалась совсем с другой стороны.

Мальчик, родившийся под телегой, в этот момент заворочался во сне на окраине сибирского города, застонал, сбивая в ком одеяльце.

Профессор услышал его за многие сотни километров, тут же отогнал этот звук — как не нужный сейчас параметр. Итак, точки двигались перед ним в разных направлениях.

Всё было очень просто — выбрать лучшую точку, или лучше, две и начать сводить их с теми тремя, что двигаются на севере. Это простая собачья кривая, да. Это очень простая математика. Переменные сочетались в его голове, будто цифры, пробегающие в окошечке арифмометра.

И воображаемым пальцем он начал сдвигать крупинки. Тут же он услышал ругань в эфире, пара истребителей нарушила строй, это было необъяснимо для оставшихся, эфир накалялся, но ничто уже не могло помешать движению этих двух точек по незатейливой кривой. Гончая бежала к зайцу.

И русский истребитель вполне подчинялся — он был свой, сочетание родного металла и родного электричества, родного пламени и горючего. И человек, что сидел в нём — был свой, с которым Профессор делил воду и хлеб во время их долго путешествия, свой человек хранил в голове ненужную сейчас память о мосте через Неву и дворцах на её берегу, об умерших и убитых их общего города.

Поэтому связь между ним и Профессором была прочна, как кривая, прочерченная на диссертационном плакате — толстая, жирная, среди шахматных квадратов плоскостных координат.

Самолёты сближались, и вот остроносые истребители открыли огонь, а тупорылые ушли вверх, вот они закружились в карусели, сузили в круг, вот задымил один, и тут же превратился в огненный шар другой, сразу же две точки были исключены из уравнения, но тупорылый всё же дорвался до длинного самолёта и пустота вдруг начала уменьшаться.

Истребитель был обречён. Снаряды рвали его обшивку, пилот был убит, но ручка в кабине шевелилась сама и мёртвая рука жала на гашетку. Будто струя раскалённого воздуха, из самодельной печки, он двигался по заданному направлению, даже будучи лишён трубы и управления. На мгновение перед Профессором мелькнуло залитое кровью лицо его давнего знакомого, с которым он брёл между холмов в поисках Чапоги, но тут же исчезло.

Бомбардировщик, словно человек, подвернувший ногу, вдруг подломил крыло.

И Профессор увидел, как в этот момент капля пустоты снова превращается в электрическую начинку, плутониевые сегменты, взрывчатку — и нормальное, счётное, измеряемое вещество. У бомбардировщика оторвался хвост, и, наконец, море приняло все его части.

Одинокий остроносый истребитель, потеряв цель своего существования, ещё рыскал из стороны в сторону, но он уже был неинтересен профессору.

Он был зёрнышком, бусиной, шариком — только точкой на кривой, что, как известно, включает в себя бесконечное количество точек.

Всё снова стало легко, потому что мир снова был гармоничен.

Профессор выполз из круга на четвереньках — старик и его свита сидели рядом. Посередине поляны, будто зелёная бабочка, шевелил лепестками непонятный росток.

Профессор сел рядом с толстым восточным человеком, поглядеть на обыденное чудо цветка.

И ещё до конца не устроившись на голой земле, он осознал страх и тревогу за своё будущее, череда смятённых мыслей пронеслась в его голове — о неустойчивости его положения, и уязвимости его слабого тела. Снова испарина покрыла его лоб, он ощутил себя пустой скорлупой — орех был выеден, всё совершено, поле перейдено, а век кончен.

Великолепная машинная красота логики покинула его навсегда.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (VI)

— Взглянешь ли на себя высоты птичьего полета? Или прибегнешь к помощи товарища Бодони?

— Ах, товарищ Бодони… О, ностальгия! Я заплакал, да.

— Тоже уважали тетю Тони? Но она была скромна, как и вы, хотя и ограничилась однозначным числом партнеров…

— Я смотрел на неё всю жизнь. Хорошо, что давно не видел — а то, начал бы смотреть — и сердце моё разорвалось бы.

— Милый Пишта, ты не заболел?

— Я заболел, заболел. Сердце моё останавливается, жизнь прожита. Любовь юной секретарши из Будапешта мне не светит, как не светит мне правильная жизнь в Сомбатхее. Я не заболел, нет. Ich sterbe.

— А любовь буфетчицы Мари? Она-то светит вам? И крылья ваши за спиной высохнут и расправятся?

— Хрен. Ничего не будет. Крылья давно высохли — они хрусткие и ломкие. Негодны ни к чему.

— Надо смазать солидолом — а то не получится сыграть окрыленных Молчалина и Софью.

— Да. О двух спинах. До и после — печальных.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (VII)

— Когда Молчалины блаженствуют на свете?

— Молчалины блаженствуют под лестницей. Когда они с Лизой. Но не с "Марьей Алексевной".

— Это только оттого что у Марьи Алексеевны прострел — и она не может пролезть под лестницу.

Впрочем, можно написать для неё пересказ событий.

Всё ли пропили, плотники? Раздвиньте пролеты лестниц! Сотрите печаль с лица Марьи Алексевны! Хорошо ли ловится рыбка Лиза? Или кто задрал стропила Анне Павловне Шерер?

100 сюжетов мировой литературы в одном томе с кратким изложением, вариантами сочинений. На первом форзаце таблица умножения, на втором — Менделеева. Вложен транспортир и калькулятор! А так же набор ручек и одноразовые плащи — всё по ценам ниже рыночных. Да.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (VIII)

— Подождите! Вы проговорились — я только что, как настоящий исследователь доложил urbi et orbi, что ваши друзья так же (если это возможно) умны, как и вы. А вы тут же их сдали — неуверенным тоном и страшными допущениями.

— Да про высокое… А кто на даче о высоком говорил, а?

— Передергиваете: где написано, что говорили о высоком? Написано, только то, что дача идеальная. Говорили о прекрасном, а не о высоком. О сиськах и жопах. Вот так-то!

Вы ведь, Березин, тоже хотите с нами выпить?

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (IX)

— В этой местности знают технологию нерассыпающихся куличиков из песка. Да и разве рабби Лёв делал Голема для себя? Он его для людей делал — защищать евреев. Ну, и иногда советы давать бен Бецалелю — наверное, в области пересыпания песчинок в часах?

— Вот это-то повсеместный и понятный список желаний, что есть у каждого. Дать кому в глаз и смотреть на циферблат песочных часов. Кстати, что дальше с ним было — непонятно. Может Голем просто попал под танк?

— Наверняка, под танк — хотя Жижка и считается изобретателем ""бронетранспортера"", то бишь, укрытия в виде плетеной повозки для таборитов, но Голема прикончил его же создатель, как и положено всем создателям.

— Я думаю, что всё было так. Голем испугался и проглотил табличку. В летаргическом сне он проспал долгое время в подвале и видел только сапоги в окошке — сначала марширующие австрийские, потом разбитые сапоги пленных чехословаков, вернувшихся на родину, потом немецкие хромовые сапоги, потом пробежку власовцев, затем грохот советских кирзовых. Он погружался в забытьё, и вот в подвале прорвало трубу. Голем вылез на августовское солнце, щурясь и почёсываясь. И тут на него наехал танк т-62 гвардии старшего сержанта Нигматулина, и жизнь Голема прекратилась окончательно.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (X)

— Если бы я был настоящим глобалистом, то носил бы в кармане глобус на цепочке. Небольшой, но увесистый. И если бы кто из антиглобалистов только руку занёс, только яйца свои шелудивые откуда-то начал доставать, то того глобусом-кистенём в лоб.

И молодые люди меня бы опасались, и шушукались перед пресс-конференциями: «Вы робя, этого дядьку бойтесь, как шмякнет в лоб, сразу прибегут японские городовые, Киотский протокол составят».

— Эти, которые «анти», они хитрые. Они яйца издалека кидают. А такая длинная цепочка в карман не влезет.

— Да, упадок честных поединков, да.

— Так и до товарища-маузера можно дойти.

— Нет, Маузер — не наш метод. Если достанешь Маузер, то не в глобалисты запишут, а в сионисты… Маузер! Фамилия какая-то не Православная.

— За Маузера ответить придётся. Впрочем, да — Глобус тоже неважное название.

— Брызгалка — тоже чех какой-то. Не говоря о Сметане.

— В общем, есть над чем поработать.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XI)

— Что вы кричите, как Завулон в лифте. Может, с вами всё обойдётся.

— Завулон в лифте еще курил и находился с собакою. Премерзейший пример подрастающему, извините за выражение, поколению.

— Это просто у нас жизнь тяжёлая. Мы не всегда хорошо питаемся и мало спим.

— Я всегда хорошо питаюсь, но сплю да, омерзительно недостаточно.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XII)

— Отчего ж нам не оценить теперь разницы между Gusano Rojo и Miguel de la Mezcal? Поскольку мы с тобой всё время пьём Monte Alban, кажется, что должно быть разнообразие — а глянешь в лабазы, только его и найдёшь. Впрочем, в моём районе лабазы известно какие. Дикий народ.

— Зачем тебе разнообразие? Вот так в вечных поисках лучшего мы теряем хорошее. Монте-Альбан — отличный мескаль, чего же боле?

— Это ведь как с девками — попробовав одну, и уверившись в её совершенной прелести, не оставляет интерес: как там? Что там? И как ещё?

— По секрету скажу тебе как эксперт, там практически все то же самое. Разница в неуловимых тонкостях.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XIII)

— Станиславский пиздобол. Я всегда больше Немировича-Данченко любил.

— Зато у него система была. Не каждый может похвастаться, да.

— Ну и что. Вон у Менделеева тоже была система, несмотря на то, что еврей.

— Ну, Менделеев чемоданы делал — после этого ему всё позволено. Мы ж про нормальных людей говорим.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XIV)

— Ответят ли они все вместе за то, к чему приучили? Или за тех, кого проучили?

— Нет, за то, как научили.

— Это, кажется, очень печальная история.

— Но такие истории не учат ничему хорошему. Они учат только как не надо поступать, и то эффект обычно ненадежный.

— Ну всё равно, они — свет, а всё остальное — тьма. А если век жить, так и учиться не надо. Это такой резкий дальнобойный свет, как у вынырнувшего из-за угла ночного автобуса. От него долго слепит глаза и можно свалиться в кювет. И он мешает видеть другой свет — невечерний и тихий, которого на самом деле вокруг много. Но если достаточно долго просидеть в кювете, то можно увидеть многое. То, как труп водителя несут мимо тебя дорожные полицейские и медики из амбуланс. Как пастух гонит стадо на поле и смотреть, как чередуется рассвет с закатом. В кювете хорошо. Я бы там до пенсии сидел.

— Ну, если Вы один выходите на дорогу, то можно себе это позволить. Потому что одно дело смотреть, как несут на носилках вчерашнее солнце, а другое — видеть, как у живых и близких дымятся раны.

— Мне-то собственно, ничего не нужно. Это проблемы сродни тем, что бывают со здоровьем у человека. Сначала говорят "до свадьбы заживёт", и действительно заживает.

А потом свадьбы давно уже кончились, на руках — старческая гречка, и говорить нечего.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XV)

— Кто убил Лору Палмер?

— Как кто убил? Вы и убили-с…

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XVI)

— Как сами-то? Живы?

— Починил, с Божьей помощью. Оказалось, ещё перегорела лампочка в ванной. Начал менять — вывалился плафон. Привернул плафон, вставил лампочку. Начал в сливе ковыряться — тут и засор с чистящей щёлочью соединился — вода течёт, заглядение. Главное, чтобы щёлочь не проела дырку вниз к соседям. А то, может, вся эта радостная вода к ним с потолка хлещет.

А вы говорите — ветер, ветер!

— Зловеще звучит. Надеюсь у соседей все в порядке. А у меня тут знаете, какая музыка? И ветер, и вода льется на карнизы. А вот сейчас собаки завыли во дворе.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XVII)

— Я ж не спрашиваю, синий ли у неё паспорт. Я так интересовался, фотография говорит, что она несказанно хороша. Но дело ведь не в этом. Есть характеристики, состоящие из двух слов, а о человеке много узнаёшь — например: "Она держит восемнадцать такс" или "Она принялась уже за шестого мужа", и проч, и проч.

— Хм… Она принялась уже за выборы шестого премьер-министра.

— Я в это сразу верю. Одно печально — отчего я не премьер-министр? Непонятно.

— Ай, оно вам надо? Лучше айда в «Гадюшник» гжелку пить..

— Мужчина! Да вы и мёртвого уговорите. В то же, примерно, время?

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XVIII)

— Это неполное описание. Надо было упомянуть — не торчал ли из кармана окровавленный нож, не волочил ли проверяемый шлюху за волосы по асфальту, и не было ли на шее таблички ""Куплю золото, продам фальшивые деньги"". А то всяк норовит, ничего не укравши ещё, да в мошенники. Да.

— Она не шлюха, она вполне приличная девушка, когда трезвая. А нож этот я купил. Это нож филейный. Он для того, чтоб филе с селедки срезать.

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XIX)

— Перестаньте, наконец, продавать фальшивые доллары. Это немодно.

— Я не продавал фальшивые доллары, я покупал, я бык, я играл на повышение. Я за твердый рубль, я патриот.

— Врёте. Если бы вы были патриот, вы бы ратовали за девальвацию рубля. Твёрдый рубль никому не выгоден, твердый рубль — хуже твердого шанкра.

— А я не настоящий патриот. Я квасной.

— Квасной — это хорошо. А рубль не надо крепить, наоборот, лучше уж патриотически налегайте на квас с черносливом.

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XX)

— Вы продолжаете говорить загадками и глумиться надо мной своей учёностью.

— Если бы я говорил загадками, то был бы сфинксом. Будь я сфинксом, у меня был бы отбит нос. Нос на месте (я справился), значит я не говорю загадками.

— Ну… Все эти пункты — дело поправимое.

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXI)

— Знаете ведь — каков у меня приход?..

— А вы разве поп?

— Сам себе поп, сам и приход. У меня самообслуживание. Оттого и селёдки в винном соусе, как оказалось, у меня больше нет.

— Фу, в винном… Надо в горчичном. Берёте столовую ложку горчицы, уксус, сахар, раст. масло и заливаете.

И будете сам себе индульгатор. Или индульгенщик? Или идульгенионист?

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про День космонавтики

Было хотел выложить тут рассказ про День Космонавтики. Но непонятна его судьба, а Кубатиев занят национальным вопросом.

Я люблю День космонавтики — хороший, честный праздник.

Я вот только скажу — снова вылезла тема упыря Циолковского.

Фигура Циолковского мне кажется страшно недоброй — он угрюмый мистик… Э, да что там говорить, по-моему, совершенно ёбнутый на голову — со своими мыслящими атомами, лучами, рисующими на облаках слова-предзнаменования, и планами практической евгеники.

Впрочем, я полгода назад об этом всё написал.

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2006

(обратно)

История про рыб

Прочитал спойлер про кино. Это очень хороший спойлер — потому что весёлый и неглупый. Я, по крайней мере, так думаю.

И пока мой соотечественик может с такими ощущениями смотреть кино, я думаю, что мою Родину не покинуло здравомыслие.

Собственно, этим настроением и искупаются описанные фильмы.

Одно плохо — я развеселился и с трудом удерживаюсь от ненормативной лексики. Хули делать?

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXIII)

— Мне не жалко. Мне вообще жизнь не мила. Сварю борщ напоследок — и в путь.

— Это есть наш последний и решительный борщ. Потом расскажете, как она.

— Так вот, значит? И слезы не пророните. Ладно.

— Роняю! Роняю! Еще две!

— Поздно. Тем более, я тут прокатился по улице, полетел вверх тормашками, а потом ударил в грязь лицом. Решил пока отложить поход за свёклой.

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXIV)

— Во-первых, попросите гуру вынуть всё из чакры. Чакра должна проветриваться правильным образом, в сочетании Четырёх ветров, а посторонние предметы этому мешают. Во-вторых, всмотритесь в коней, а потом всмотритесь в лошадей — почувствуйте, к кому вас влечёт больше. Если первое — в вас говорит императорская царственность, если второе — у вас комплекс наездницы. И прислушайтесь к животу, умоляю вас!

— Следую вашим советам, дорогой доктор Березин! Проветриваю чакры, всматриваюсь в коней. У меня уже прошли: туляремия, профессиональная тугоухость, периартрит плечелопаточный, нанофиетоз, надпочечниковая недостаточность, хордома, и ревматизм. В стадии ремиссии холера, бешенство и амебиаз.

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXIX)

— Нам надо снять кино. Чур, я буду Хемингуэем.

— А-а! Я первый хотел быть Хемингуэем! Я на него такой похожий — и ростом вышел, и плечами, и бородой. То есть, ничего из этого у меня нет, а тут, я так понимаю, оно-то и нужно. В крайнем случае согласен на Гертруду Стайн. Буду бить по морде Ванону Райдер в образе Хемингуэя и приговаривать "Все вы, блин, потерянное поколение!"

— Нетушки. Это я — толстый, всё время думаю о женщинах, практически алкоголик, люблю побряцать боевыми подвигами, которых не совершал. Моего героя должны лупить по морде, и кричать: «Где наше поколение, где?!»… А он — смиренно стоять и бурчать, ковыряясь в полу ботинком: «Проебал-с!».

— Ну ладно. Но я буду ёбнутым Фицжеральдом на автомобиле! Тем более что я водить не умею.

— Хорошо. Только автомобиль должен быть с открытым верхом. А Хемингуэя, чёрт с ним, пускай Брюс Уиллис играет. Он в нужный момент вывернет руль куда надо, и всех нас спасёт.

— Само собой, с открытым. А на капоте будет сидеть Ева Херцигова в главной роли — железной бабы с крыльями.

— Точно. Только её обработают фотошопом и она будет десятисантиметрового роста. Бориса Моисеева на роль Сартра, а под ноги ему накидать девок из «Фабрики» в позах кошек со свернутыми головами. На заднем плане Фил Киркоров в обличьи Джона Уэйна сворачивает голову последней девке, чтобы было ясно, откуда остальные.

— Он ещё должен материться — но мы ему впишем вместо матерной ругани цитаты из "Заводного апельсина". Нам еще не хватает больной СПИДом одноногой лесбиянки и батальных сцен с участием троллей — и Оскар наш.

— Точно. Я так и представляю, как мы выкатимся со всей этой оравой на сцену.

Извините, если кого обидел.

14 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXХ)

— В серпе и молоте есть что-то улыбающееся, смешливое.

— Угу, с одним зубом… как у грудничка.

Извините, если кого обидел.

14 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXI)

— Мне родители очень мало рассказывали про это. Подписку давали, видимо.

— У нас все давали подписку. Я тоже давал подписку. И моя матушка давала подписку. И ёё друзья давали подписку. И мой горячо любимый дедушка, Царство ему небесное, дедушка давал подписку. И батюшка мой давал подписку. И друзья мои давали подписку. Поэтому мы говорили обо всём совершенно свободно. Кроме как о женщинах, разумеется.

— Я не давал подписки, в этом, видимо, проблема. И уже никогда не дам ее, как они ни дерись.

— Нет, дать-то можно. Но непонятно — возьмут ли они.

Извините, если кого обидел.

14 апреля 2006

(обратно)

История про матросиков в Ростове

vad_nes спрашивал про Ростов. У меня есть история про Ростов, правда она будет нужна только Вадиму. Впрочем, я вспомнил, что игра "уплющь матросика" внезапно появилась снова — под иным названием, по-другому исполнена и иначе оформлена.

В неё, по слухам, играли на последнем РосКоне.

Надо ехать в Ростов. Нет, не к его младшему брату на Дон, в пыльный и пропахший семечками, дешёвым куревом и запахами базара город. Надо ехать в тот, что истинно называется Великим. Надо ехать. По крайней мере, там вы не попадёте под машину — ну, по крайней мере, у вас будет чувство, что уж там этого не случится никогда. Не надо бояться тамошнего обилия чёрных котов — коты приносят счастье. Или забвение, что одно и то же.

Ростов, помимо вида Успенского собора, подарил мне игру «уплющь матросика» и знакомство с Сёмой Бухгалтером. Надо оговориться, что эта игра не связана с применением физической силы, а Сёма не имел никакого отношения к делопроизводству. Впрочем, все по порядку.

Мы приехали в Ростов в начале апреля, ориентируясь на жирный дым городской бани. Зачем — я не помню, но, кажется, и тогда этого никто и не знал. Командировочные начислялись исправно, работа заканчивалась до обеда, что позволяло нам блуждать по немногочисленным улицам. Улицы были придавлены соборными куполами. Мы брели по ним и дивились — пока не привыкли — отсутствию мыла и огромным чёрным котам, наглым и толстым.

Вечера же мы посвящали игре. Единственное, что отравляло нам жизнь, — сумасшедшие апрельские комары, напоминавшие медведя-шатуна, худого и хмурого, оголодавшего и оттого готового на всё. Но, по сравнению с той свободой действий, которая была нам предоставлена, согласитесь, это — сущая мелочь. Так ходили мы между Спас-Яковлевским и Авраамиевским монастырями, заключающими город с юга и севера, занятые патетическими разговорами, будто поэты Дельвиг и Баратынский. С тем только отличием, что мы не держали руки в карманах, а несли в них задорное стекло. Коты деловито бежали мимо. Они были выкрашены траурной банной сажей.

Мы трогали пальцем древность и приникали к корням. Мы изучили житие св. Авраамия, встретившего в предместьях города Иоанна Богослова и получившего от него магический жезл. С помощью жезла Авраамий уничтожил языческий идол и основал на освободившемся месте монастырь. Видимо Свято место, действительно, не бывает пустым. Иван Грозный неторопливо (по нынешним меркам) пробираясь к Казани, позаимствовал жезл для восточного похода, и его поклажа увеличилась на эту священную реликвию. Казань покорилась, в Москве построили собор Покрова, более известный как храм Василия Блаженного, а в Авраамиевском монастыре возникла постройка, одноимённая с московской.

Но вот беда! Неизвестна была судьба жезла. Тут-то и начиналась поэма Сёмы Бухгалтера, которую он написал в тоске по любимой жене, оставшейся дома. Пересказывать содержание невозможно по этическим соображениям. Жезл, его нефритовый свет, цари, казанская принцесса — всё пропало, поэма забыта — время утопило сюжет в мутной воде вечной реки.

А пока Сёма Бухгалтер сидел под огромной репродукцией картины «Юдифь с головой Олоферна». Администрация гостиницы видимо хотела показать, к чему может привести появление случайных гостей в номерах. Итак, Сёма Бухгалтер, имевший рост в двести пять сантиметров, сидел на диване, спрятав голову между коленями. Колени уходили к потолку, а сутулая спина, покрытая одеялом, изгибалась как вопросительный знак. Сёма Бухгалтер шмыгал длинным носом и сморкался в огромный носовой платок. Когда он переставал сморкаться, голова его блаженно откидывалась к стене, глаза же закрывались.

Юдифь печально глядела на иудейскую бородку Сёмы, а сам Сёма разглядывал стол с разложенной игрой «уплющь матросика».

Это был квадрат из ста двадцати одной фишки, вокруг которого плавали фишки-корабли. Перемещениями пуговиц-матросиков фишки переворачивались, открывая игрокам дивные дивы, золото, опасности да медные деньги.

Двенадцать флибустьеров четырёх цветов — по три матросика на каждого из нас — бродили по квадрату в поисках сокрытых денег, находили клады, были пожираемы акулами, вновь рождались с помощью русалки, бывали иногда и убиты — своими собратьями, возвращались на корабли, пропускали ход, попав в клешни краба, перетаскивали, наконец, гигантский алтын к себе на корабль… Но не мне описывать эту эпическую игру. Не мне и не здесь. Может, явится когда новый Гоголь и напишет пьесу «Игроки в «уплющь матросика»».

За столом сидел так же болгарин Думитрий, быстро освоившем хитрую науку этой причудливой смеси лото, преферанса и шахмат, неторопливый и расчётливый Остапченко, да и я, собственно. Сёма был умён. Он был велик. Почему его не коснулось облысение, отмечающее всех людей его ранга, мне не ясно. И не было людей, равнодушных к Сёме — к нему под окна даже приходили петь патриотические члены знаменитого тогда общества «Память». Только Сёме позволено было судьбой иметь носки с шестью дырками. Он был великолепен, когда, будто политрук, поднимающий в атаку залёгший взвод, уговаривал нас не есть, а пить. Голос его гремел, и даже трезвенники теряли самообладание.

Это не мешало Сёме снисходить до нас с высоты своего положения. Громкий хруст его кандидатских корочек и карманных денег стоял у нас в ушах, но мы спокойно говорили ему «ты». Да, да, мы говорили ему «ты». Мы были на «ты» с Сёмой Бухгалтером! Я сам, недрогнувшей рукой переставляя своих зелёных матросиков, выиграл у него партию.

Солнце не потухло, и не разверзлась земля, когда Сёма развёл руками над столом. Один из его матросиков был съеден акулой, другой упал в море вдали от корабля, а я перетаскивал монеты на своё судно.

За окном темнело, и мы начинали новую партию. Звучал полуночный гимн, белая коробка радиоточки хрипела и билась на стене, а наши матросики прорывались к кладу и несли его прочь на хрупких плечах. Всё грустное уходило в эти минуты — всё забывались в момент вступления на «поле дельфина», возвращающего матросика с копеечкой на корабль.

Между тем в мире что-то разладилось. Утонула ещё одна подводная лодка, где-то дрались сапёрными лопатками, и горело, горело что-то неясное. А мы, знай себе, плющили матросиков, вымещая в абордажной резне, как я теперь думаю, страх перед будущим.

Сейчас я думаю, что такой наркотический транс был позволителен только Сёме Бухгалтеру. С некоторой натяжкой это можно было позволить Думитрию, жившему последние недели перед отъездом на родину с русским размахом. Ну, наконец, Остапченко! Счастливый отец семейства, посвятивший себя натуральному хозяйству — он бы выжил и в пустыне, мгновенно засадив её вынутой из карманов брюквой. Но я-то, я! Кто я был такой, чтобы не думать ни о чём, перемещая победную копейку по пластиковым фишкам?!

Я был никто. Самой большой моей печалью была отмена автобусов в Борисоглебск, а администратор гостиницы даже не спрашивала у меня карточки гостя — так мало я значил в её глазах. Единственной моей героической деятельностью была охота на жестяное зверьё в местном тире.

— Кто же мешал тебе заниматься самоусовершенствованием, науками и медитацией, вместо того чтобы плющить чужих матросиков и стрелять по зайцам в тире?! — скажут мне люди, обременённые уже жизненным опытом, и будете правы. Мне нечего возразить.

Я проводил драгоценное время в беседах со старушкой, командовавшей пространством для пальбы. Злодейски щурясь, старушка пристреливала духовые ружья и рассказывала про свою службу.

Она родилась в этом доме. Потом здание был последовательно пекарней, загсом, похоронным бюро, мастерской надгробных памятников и теперь вот стал тиром. Бравая заведующая играла какую-то неясную роль во всех этих учреждениях, и долгая жизнь научила её не вздрагивать при звуках выстрелов и снисходительно относиться к людскому раздражению.

Как мне было променять эту могучую старушку на толстые, похожие на амбарные, книги по гидродинамике?

Оттого по вечерам мы плющили матросиков, а новая жизнь втекала в город, по пыльным улицам, по сухим ещё руслам, мир дробился, множился и менялся.

В ресторане мы следили за танцующим повторением Сильвии Кристель и запивали зрелище дешёвым вином. Вечером, однако, мы раскладывали на столе белые квадраты фишек, и героические игрушечные матросики, рванув тельник на груди, бросались с корабля.

Прошло время, но мне и сейчас кажется, что можно будет всё переделать, объяснить и оправдаться. Всё начать сначала.

Нужно только нарезать из линолеума белых квадратов два на два и усадить рядом с собой международного аспиранта Думитрия, вислоусого Остапченко и Великого Сёму.

Но уже который год я хожу по кафелю, мраморной плитке и ламинату. Вот беда-то какая.

Извините, если кого обидел.

14 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXII)

— Славная меннипея. Или мениппея? Всегда их путаю.

— А от этого слова у меня судороги — у меня был такой вопрос в билетах, ещё при слепой Таходище.

— Да, похоже на неприличную болезнь. От которой и слепнут.

— Вообще, Бахтин писал "мениппея", и буржуи вслед за ним "menippaea". Хотя к такому терминулучше подходит Manny Penny. Ага.

— Что, кстати, для меня загадка, так это этимология Manny Penny, говорят, что Manny — это лесбиянка, что всю флеминговскую стройность запутывает.

— Она вообще Miss Moneypenny. А если искать на Manny Pеnny, гуголь выдает занятные результаты.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXIII)

— Я не молчу. У меня аппаратные проблемы в ночи были. А до этого я в гости ходил. Поскольку у меня почта не работает, я тебе здесь скажу. У тебя проблем с временем в этом смысле нет? Потому ведь как это — недоделанная повесть.

— В принципе нет. А долго её еще доделывать? Недели может хватить?

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXIV)

— Вы меня не торопитесь записывать в союзники. Я вообще плохой союзник. Я сам по себе. Именно потому что мне не нужно вспоминать нормы выработки — я их помню.

— В принципе, в союзники я и не набивался. Я позволил себе сказать только о схожести предположений и прогнозов на ближайший исторический период. Я норм выработки не помню — это не заслуга и не вина — это их недоработка и мой возраст. Так что я себе никого не записываю… А ощущение некоего повтора времени — есть. Так уже было.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXV)

— А при чём тут эстетика? Радоваться репрессиям — последнее дело. Вот при мне Масяню начнут пиздить, ножки ей тонкие связывать — мне всё одно будет больно, душа станет неспокойна.

— Вот именно поэтому я и определил их несколько иначе, чем первую категорию.

— А я по этому не понял почему ""не принимают с эстетич. etc"". Тут эстетику, мне кажется, надо исключить. То есть, типа, сожрал младенца на завтрак — пиздить. Не сожрал — не пиздить. Но и то и другое со слезами на глазах.

— Да хер с ними. С кавычками. Да и с остальными тоже.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXVI)

— Ну, всегда непонятно, кто ошибистей — Буджум или Снарк.

— Буджум, адназначна. Да.

— А мне кажется, наоборот. Потому что Снарк однажды обернулся Буджумом. Это описано в литературе, а случаев обратного превращения не зарегистрировано.

— Вот именно поэтому. В этом и заключается ошибка Буджума. Вертеться надо.

— Мы не знаем залога в этом случае. Да-с.

— Значит, истина где-то посередине. Ещё не выпита. Вот.

— Её знают только пьяницы с глазами кроликов. Нам ещё идти и идти по этому пути.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXVII)

— Вы потом не расскажете по секрету, что вам такое ужасное нужно было читать — а то я, кажется. читаю то же самое.

— У меня, как и у Вас, очень тяжелая работа. Расскажу как-нибудь, мы с Вами часто оказываемся за соседними столиками, но нас все никак не могут представить друг другу. Или в одних и тех же гостях, но с разницей в несколько дней. Вот как только совпадем…

— Это у вас. У меня-то, можно сказать, и вовсе работы нет никакой.

— И это в ней самое тяжелое.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXVIII)

— Человек в одном сандалии — это вообще очень давняя история.

— По сюжету, предположил бы отсылку к аргонавтам о Язоне и Пелии, которому предсказали смерть от пришедшего в одной сандалии. Но подозреваю, что может быть и из первых книг братьев Стругацких, про пещеру с отпечатком одной ноги. «Стажеры», думается. Возможно, также аллюзия на бродячий сюжет о скороходе (вариант — одна нога, вторая пристегивается)

— Одноногие путешественники — это особая статья. Или путешественники с деревянной ногой.

— Да, мотив разнообразный. А кого Ясон переносил, когда сандальку упустил — Геру или Афину? Я забыл чего-то.

— Геру. Собственно, Гера ненавидела Пелия — с этого всё и началось. Собственно, есть разные трактовки сапог (сандалий) и увяз в тине (унесло течением)

— Вот чего я в толк не возьму — почему Гера во всех мифах такая злюка? Добрую Геру видел лишь в диснеевском ""Геркулесе"". Но она ж богиня семьи и дома, стало быть куда добрее, кажись… В чем её проблема?

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XXXIX)

— По-моему только Набоков этот приём художественно развил. По сути, авторство не его. Он был только первым учеником.

— Он его возвел в ранг неизбежного для всякой «красивой литературы» оборота. Я читал много псеводнабоковской прозы. Там каждое второе предложение построено по этой конструкции.

— Понятно, что не он придумал. Конструкция-то невинная, если ею не злоупотреблять. Но вот этот бесконечный перевод сравнений в метафоры — его работа.

— Тут (мне, по крайней мере) интересна динамика такого заимствования. То есть, есть определённый эстетический яд, нет — вирус, распространяющийся наподобие эпидемии — точно так же, как в начале девяностых огромное количество молодых и средних лет поэтов начали писать под Бродского. Раньше был сакраментальный Хемингуэй, и проч., и проч. Я вот не могу понять, когда Набоков начал портить писателей. Меня он начал портить в первой половине восьмидесятых, но потом я как-то выработал антитела.

— Мне кажется, где-то в середине-конце восьмидесятых, когда его стали массово издавать. Во всяком случае, именно тогда я читал всякие альманахи молодых поэтов-прозаиков, постоянно натыкаясь на такие конструкции и это отвратительное слово «фасеточный».

— Ну, слово «фасеточный» я знал и раньше, поскольку ухаживал за одной девушкой с биологического факультета. А конец восьмидесятых — это уже совсем массовая порча. Началось это, я думаю, какогда начали ввозить и ксерить. Вон — Битов, поди, тоже им был испорчен.

— Мы же и говорим о массовой порче. А так — ксерокс ""Лолиты"" у меня в доме чуть ли не с начла семидесятых лежал. Как его «Анн-Арбор» издал, так и лежал.

— Да, но тут как раз ситуация вирусная. Я прочитал «Дар» на очень странной копии — маленьком томике, где внутренности толстых сложенных страниц были чистыми — это был каторжный труд народного умельца. Прочитал и сразу принялся заражать этим стилем других — заражённые персонажи распространяют болезнь не очень быстро, а потом, наконец, превышается эпидемический порог. И — как с горы на санках.

Это именно первые открыватели, не современники Набокова, а те кто его открыли его для себя, как остров с папуасами, возникли во время Детанта, я полагаю.

— А! У меня такой Мандельштам был. В общем, видимо, стоит отмерить планку где-то в шестидесятых. Когда самиздат распространился широко и диссидентство окончательно наладилось как стиль.

— Отож.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XL)

— Кстати, известный писатель Бенедиктов расщедрился и дал мне свой номер мобильного телефона. Я сегодня ему позвонил. Угадай, кто там?

— Подожди-ка, дай подумаю… Неужели женщина? (Не спеши отвечать; сам знаю, что так и есть).

— Да, и причём бессменная! Я её который год знаю. Она там всё время говорит:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны связи…

Сладко так, я бы сказал, говорит, даже сладострастно.

Я-твоего в баню хотел позвать.

— Я бы на его месте с тобой в баню-то поостерегся бы пойти. Это мне уже терять нечего, а у него еще вся жизнь впереди.

— Как это тебе — нечего??? А сто долларов вернуть?! Да и какая у Бенедиктова жизнь? Ну, учредит он какую-нибудь партию, выиграет, может быть, выборы… Ну, станет депутатом… Ну, министром… Ну, покатают его потом на подводной лодке… Разве это жизнь?

Срам один.

— Ну, отчего же срам. Интересно таки. Мне вот всю жизнь хотелось поиграть в Civilization II на живом материале.

— Вот видишь. А ведь не все быстро отмучились. А то один по частям помирал. Сначала рука отсохла, потом нога, потом рассудок помутился, потом и вовсе сдох без помощи.

— Знаешь, когда заболел Арафат, мне крайне понравилось, когда в новостях передали, будто в госпиталь его доставили на двух вертолетах.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLI)

— Из литературного кружка меня вычистили. За чавканье.

— А потому что веди себя пристойно на заседаниях кружка. Носу перстом не чисти.

— Между прочим, только руководимый уже тобой Литературный кружок отмазался от обвинений в онанизме, как на оставшихся его членов посыпались обвинения куда более серьёзные.

— Ерунда. Главное, от обвинения в онанизме отбились.

Извините, если кого обидел.

16 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLII)

— Деньги отдай, прохвост.

— Какие еще деньги, ты, лишенец?! Может, тебе еще дать код пластиковой карточки, где деньги лежат? Не ты, кстати, потерял на углу талон на повидло? Беги скорее, наверное, он там всё ещё лежит.

— Нет-нет, не надо мне чужого. Знаю я в вашей конторе повидло — оно вечно тухлое. Оттого все талоны-то и выбрасывают. А денежки-то всё равно отдай, уговор-то дороже. Тебе сто баксов — мусор, а у меня семеро по лавкам, младшенький с утра от голода плакал, лепетал: «Когда же добрый дядя Мидянин отдаст нам наши деньги?». Я ему всё утро отвечал, что дядя Мидянин не просто добрый, а очень добрый, и всё будет скоро-скоро, а пока можно пожевать краешек мочалки.

— Гапон. Истинно Гапон.

— Нет, не Гапон! Нет, не Гапон! Настаиваю я — ты добрый! Добрый дедушко Мидянино, дай денег!

— Я добрый, а ты Гапон. Отойди от меня, сатана; не искушай Господа своего.

— Добрый дедушко! Это ты в зеркало глядишь, я справа стою, тебе говорю: «Добрый дедушко! Я сейчас в Ясную Поляну поеду, накосить жмыхов на зиму, насобирать детушкам брюквы в голодный год, а ты деткам моим дай сто баксов, как и обещал, а они тебя славить будут, молитвы возносить, чтобы тебя за твои непотребства черти не съели». Дай денег, дедушко!

— Дык вам, цыганам, только подай. И не отвертишься уже.

Извините, если кого обидел.

16 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLIII)

— Привет, Березин!

— Привет, Мидянин! Деньги принёс? Или ещё что скажешь?

— Меркантильный нигадяй! Сиди вон и тихонечько радуйса общению с великим! Профаны в каждом жесте гения стремятса увидеть какой-то скрытый смысл; меж тем большой художник способен иногда просто пошалить, сделать что-то просто так… Жызне нет. Пойду-к покурю ароматического бамбуку.

— Умойся только потом.

— Ароматический бамбук не коптит. Ты путаешь его с соломою.

— Не путаю, лишь тихо радуюсь за тебя, но денег хочется не меньше. Знаешь, кстати, радостную весть? У нас оказывается, Государственная премия по литературе стала 5.000.000 рублей. Мы с Бенедиктовым ужасно обрадовались.

— Как делить будете?

— Смешно спрашиваешь. По совести, конечно. Поровну только новички делят.

— Вам, убогим, нужна опора в этом качающемса мире! Отдавайте свою добычу повелителю, и он разделит ее между вами не поровну, но по справедливости!

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLIV)

— Я тебя егнорирую.

— Опомнись, зачем ты это! На нас же люди смотрят! Давай, может, отойдём куда, запрёмся?

— Я егнорирую тебя публично, и мне не стыдно. И вообще: кекс ничуть не должен шокировать широкую публику. Ханжам и старым девам уже давно пора признать, что кекс — это к чаю.

— Хорошо! Я тогда поддамся тебе! Делай это! Делай! Делай пубилично! О-оо! Егнорируй меня! Прямо здесь — пока достанет тебе сил!

— Я публично делаю это уже четырнадцать с половиною минут.

— О-о! Я думал, что это прелюдия… Но ничего, делай это сильнее, да… Делай, наконец — ведь ты можешь!..

— Кто-нибудь, выведите вон пьяного.

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLV)

— Там на меня только благость снизошла, а здесь как раз — люди злы.

— Березин! ты — мой духовный паровоз!

— Подкинь на уголёк-то!

— Ничего не ответила ему на это рыбка.

— Дело. Это сюжет для небольшого рассказа. Про то, какой могучий литератор пропадает в книжном купце сем.

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLVI)

— Березин, здравствуй, батюшко. Плохо мне. Помолись за меня…

— Приходить с лопатой?

— Нет, достаточно просто стряхнуть меня со стула.

— Приклеился?

— Замолчи, о недостойный.

— Помойся, о великий. По дороге туда, может быть, ты будешь комично смотреться в коридоре со стулом, но потом наступит несказанная радость.

— Вы забанены, нигадяй.

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLVII)

— Да нет, всякий знает, откуда ты произошёл. Твой носяра тут не при чём.

— Это я — еврей?!

— Вот оно, значит, как? Пидорасов не любишь?

— А давай ему за это, брат Березин, по морде наваляем. Или выпьем с ним несколько водки.

— Но должны ли мы купить ему эту водку?

— Это уже вопрос экзистенциальный.

— "Белый аист". Я небогат.

— Имеет ли отношение "Белый аист" к "Беовульфу"?

— Ты злой человек, Березин; а то, что ты в четверг опрометью бежал от нас с Джаббою и Бенедиктовым в баню, я тебе вообще никогда не прощу.

— Я злой? Я звал тебя, но предпочёл грязь и немытость. Все вопросы к доктору Лектору!

— Доктору фамилия была Лектер.

— Это у вашего, может, лечащего доктора была такая фамилия. Или, может, его вообще Студебеккер завали. Но зачем вы это нам хотите сообщить?

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLVIII)

— Ещё у Доренко мне очеень онрилас логическа цепочка утержений — он новый Геель с синтезом, но бз анализа

— По-моему, уже дважды сходил на кухню со всеми вытекающими.

— итай лучше пост, олигах — у меня несатье У мммня взбссслст радиокклавитруа.

— Горе, горе персам. Доренко мне напоминает образцового имперского пропагандиста без воззрений, но со стажем в несколько жизней. "Третий был без имени, но со стажем в полторы тыщи лет" — это давнее пророчество.

— Садовый Вар, верни мои легионы!

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (XLIX)

— Жареный зефир — это находка. Струит Гвадалкивир.

— Это, видимо, автор насмотрелся американских фильмов. Я тоже обратил внимание: ихние скауты, попав на природу, непременно жарят над костром зефир. То ли у них зефир не той системы, то ли дети тупые.

— А в кустах, ясное дело, лежит тапир.

— В кустах лежат гризли, оцелот, скунс и хохлатый дятел. Тапир — он таки несколько южнее проживает. Через экватор.

— Нет, ты не соблюдаешь рифмы. Я для тебя специальный стишок написал:

Пионеры пьют кефир

Долго жарится зефир.

Спит в кустах большой тапир

И журчит Гвадалкивир.

Реет облачный вампир

На земле устроя тир.

Кстати, почему снайпер в спецовке сантехника. Это боевой трофей — застрелил скромного труженика коммунального фронта?

— А ты не соблюдаешь фактографического соответствия. Будда тебя накажет за сие.

Извините, если кого обидел.

18 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (L)

— Ты знаешь, все ругают этого молодого человека, который с помощью какого-то робота и нехитрой стратегии надобавлял себе друзей. Я не испытываю никаких отрицательных эмоций — пусть себе. Но тут есть двойственность эстетической оценки. Вроде как человек из экспериментальных соображений украл ложечки из буфета, потом тебе признался — но осадочек…

— По-моему, его несколько раньше заприметили и он не очень ловко отмазывался.

— Это всё неважно. Теперь отмазываться всё время придётся — что за такой-то, это — который… Но всё ещё интереснее, этому молодому человеку нужно сказать спасибо за то, что он ещё раз не доказал (нам с тобой доказывать нечего — мы и так всё это сами знаем), а показал (и это очень полезно остальным), что все эти цифры ничего не стоят, популярности никакой нет, и как идеально ты их не считай — человечество что дышло.

— А что, действительно, доказывать? Вот было Вербное воскресенье — для меня особенный смысл этого праздника в том, что Спасителя, когда он едет с пальмой в руке сначала встречают радостно, а меньше чем через неделю кричат «Распни!». Я бы какой-нибудь из этих дней-между сделал бы Днём Пиарщика. Как переменилось мнение людского стада! Все эти рейтинги, понятно, нужны лишь для одного — чтобы понимать как пластично внимание общества.

— Ну, я бы вообще ратовал за уменьшение количества читателей. Это ведь великое счастье, когда ты интересен лишь немногим. Сколько нам друзей нужно — ну человек двадцать живых, тёплых. Среди них двое пьяниц. Один зануда. Пять девок, из них три — бывших. Один ученик, не всё же в Бендера играть. Это же друзья, а не деньги.

Извините, если кого обидел.

18 апреля 2006

(обратно)

История про Ширяева

Ширяев — хороший. Мне нравится.

Извините, если кого обидел.

18 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LI)

— У меня в глазах долго стоял Сергей Коробов, пишущий симфонию Берлиоза. При огарке свечи…

— Отчего ж при огарке-то… Впрочем, можно и при огарке. Это был сон Коробова — как его волокут на Лысую гору, etc.

— А волочет его Любовь Полищук, значившаяся "в ролях". Очень фантастическое зрелище. Берлиоз был бы доволен.

— Да, прошло время. Раньше бы пригласили Аллу Пугачёву.

— В общем, киятр — сильное искусство. Особенно музыкальный. Я, пожалуй, продолжу его бежать.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LII)

— Иногда происходит странное. Один мой приятель, преуспевающий бизнесмен от полиграфии вдруг занялся вокалом — он пел давно, а тут стал брать уроки у дорогих учителей, потихоньку перевёл дело на компаньона, и в итоге стал петь в одном небольшом музыкальном театре на одной большой театральной площади. Пострижёт с утра купоны, а с вечера попоёт. Впрочем, я мало чему удивляюсь.

— Дивная история. Просится в книжку назидательных рассказов для юношества. Как-нибудь надо написать такую.

— Не то слово. Но одно дело — совладелец конторы по изготовлению визитных карточек, накопивший на джип, а вот другое — если бы Ходорковский запел… Он, наверное, запел бы как Джельсомино, рухнули бы стены темницы, ну и понятное дело, всё пошло бы на лад…

Впрочем, про Джельсомино уже написали.

— Нет, мне все-таки больше нравится изготовитель визиток. В Ходорковском есть что-то парадно-неестественное. А изготовитель визиток прямо просится для морали.

— Надо посмотреть, чем дело кончится. Может, его из хора выгонят — непонятно, какая из этого мораль.

— Ну, книжки для юношества не обязаны следить биографию. Там бинарные оппозиции — "был-стал". Через труд и желание, естественно.

— А вот и нет. Нет более уныло-кодифицированной продукции, чем порнография — в том числе и порнографическая проза. Я довольно долго её читал, и даже писал по её поводу учёнтруд.

— А если её лабает графоман? Причем без единого задатка?

— А всё равно. Это как понятие кулинарии как искусства. Есть графоманы в столовых, циничные драмоделы в Макдональдсе и Мандельштамы шашлыка и Омары Хайямы плова.

Фишка в том, что порно в буковках должно сортироваться — то есть соответствовать выбору потребителя. То есть инцест — инцест, а заявлена группа — так группа, а инцест + групповуха — так уж не обмани.

Во-вторых, порно в буковках часто обслуживает мании — например, желание пережить (или поучаствовать в изнасиловании). Впрочем, надо написать об этом отдельно.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LIII)

— Настоящая интеллигентность — это когда поэт издаёт книгу стихов и там все матерные слова написаны в том виде, в каком произносятся, а вот фамилии действующих российских политиков написаны в сокращении — П-н, Г-ф, Ч-с, К-н, и т. д.

— А зачем в поэтической книжке П-н, Г-ф, Ч-с, К-н? Я бы их просто не совал в рифмы. Разве что И. Т. Д. - но он, скорее, общественный деятель, чем политик.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2006

(обратно)

История про обыденное

Ну, и как всегда об обыденном — давненько Лектор журнал не удалял.

Upd. Поздно. Лето возвратилось.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LV)

— Как вы помните по литературе сто лет назад Европу пугали "жёлтой опасностью" — Азия пробуждается и всё такое. В этой тональности было написано довольно много литературы — часть этих книг выжила, часть обратилась в прах. Блок, которого ни в коем случае нельзя назвать добрым христианином, написал "Скифы" и проч., проч. Китайская угроза рассосалась, вернее трансформировалась. Часть произведений осталась, часть читается как безумный трэш. Мы имеем дело с двумя факторами — социальным моментом и литературным качеством. Пока я не прочитал текста, по косвенным данным, я могу предположить, что книга Чудиновой нелитературна — обсуждать её по этому в рамках литературы нельзя.

Востребована ли она социально? Думаю, что да.

Существует ли религиозно-национальная исламская проблема? Думаю, что да.

И, наконец, имеет ли смысл надеяться, что эта проблема разрешиться сама собой? Думаю, что нет.

И что? Всё нормально — всё подлежит обдумыванию. Вон, "Скифы" тоже не пропитаны любовью к ближнему, а меж тем, имеют право на существование.

— Вы как обычно зрите в корень, сэнсэй: именно с "желтой угрозой" в устах Владимира Соловьева я про себя сравниваю нынешнюю исламофобию, охватившую, увы, столь многих. Характерно все же, что сейчас о "желтой угрозе" вспоминают скорее как об анекдоте — хотя ведь и японцы во времена барона Унгерна буйствовали, и теософы многажды подливали масла в огонь, и мода на Восток была нехилой во всем мире — Британская империя зачитывалась "Светом Азии" сэра Эдвина Арнольда, а это буддизм, опять-таки "желтые наступают". Сколько я могу судить про литературное качество книги — читать ее как литературу маловозможно. Социально "Мечеть", конечно, востребована, но для меня проблематичен подход Чудиновой к проблеме. Каюсь, дочесть я книгу не смог, но вряд ли ошибусь, если скажу, что в ней нет ни одного мусульманина, который похож на нормального человека. Те, о которых успел прочесть я, все как один в моральном плане смахивают на ридлискоттовских Чужих. Это упрек не к книге, это упрек к автору. Социально ведь и книги про иудомасонский заговор востребованы. Если вся литература о проблеме будет как книга Чудиновой, проблема действительно имеет мало шансов разрешиться. Но я не предлагаю устраивать малое книжное аутодафе. Я предлагаю отнестись к этой книге по-христиански — с критическим умом и, главное, добрым сердцем

— Тут есть ещё другая грань проблемы: я склонен рассматривать тень как отсутствие света, и зло как отсутствие добра. Гипотетическая Чудинова в моих глазах есть результат отсутсвия баланса в мире. Вот я приведу такой пример. Как только люди, которых не бьют по щекам, начинают буквально трактовать Писание и распоряжаться чужими щеками — всё это и начинается. Тут ведь как с сербами, имеющими не менее общинных вин, чем иные народы — к ним приезжают новые жители с юга, пренадлежащие к иной культуре, затем возникает конфликт, сербы притесняют незванных гостей, за это их пиздят всем миром — в итоге незванные гости, пользуясь поддержкой всего мира, укореняются на завоёванных землях, и сами пиздят оставшихся сербов. Но мировое сообщество устало, ему надоело заступаться — и своих проблем довольно. В итоге — на юге Европы загадочное государство с размытыми границами, предположительно перевалочных пункт наркотиков и оружия, непредсказуемая точка географии, сербы переживают национальное унижение, не искупаемое кредитами, а третий мир отвоёвывает новые площади. И вот, если вы хотите, чтобы образ мусульманина был приятен — нужно долго словами и делами доказывать, что мусульманин добр, что он от природы человечен и готов вписаться в другую культуру. Кто это сделает? Никто.

— Я не сторонник приятных или неприятных образов, сэнсэй, я сторонник попытки приближения к объективности. Опиши Чудинова заодно с абсолютно реальным мусульманским экстремизмом абсолютно реальное же мирное мусульманство, которое террористов считает террористами, — я был бы утешен. Много проще, конечно, четко поделить мир на своих и чужих по религиозным признакам и сказать, что нужно бороться с ними, пока они не забороли нас. Тот же джихад, только в профиль. Спрашивается, за что боремся?

— Мне не нравится воинствующее упрощение, вот что. По мне, проблему можно решить путем договоренности с исламскими общинами, с теми мусульманами, которые знают, что джихад — не совсем священная война с неверными. Но для этого нужно признать, что мусульмане — разные, а не только такие, каких описала Елена Чудинова.

— Понимаете, коллега, кто спорит, что лучше быть здоровыми и богатыми, чем бедными и больными? Да только сходите к Налымову — он как исламознатец и много вам расскажет про религию — понимаете, это как партизанское движение — как приходит натовский полицейский, или приезжает израильский танк, или входит батальон ООН в деревню, так оказывается, что все разные. А как в момент акции оказывается, что все заединщики, все сидят вместе, неподсудные дети швыряют камни и коктейль Молотова и прочий сплошной Киплинг "и женщины бродят с ножами в руках". То есть, если бы я наблюдал устойчивое движение "других" мусульманских общин по урезониванию собратьев, то я бы согласился. А то как-то странно выходит.

— Я был в у Налымова долгое время, а потом перестал там бывать — показалось мне, что Налымов всё-таки односторонен. Но, сэнсэй, я же не спорю с тем, что нужно пресекать незаконное и выпрямлять кривое. Я спорю с книгой Чудиновой, а не с фактом, что мусульманский экстремизм есть, и что несообразный. Вот именно что Киплинг. Мне импонирует Британская империя: сипайское восстание было подавлено, но и выводы были сделаны, Ост-Индскую компанию устранили от руководства Индией, в большую игру вступили дипломаты и шпионы, с мусульманскими общинами договаривались, и никогда никто не писал книг о том, что мусульмане плохие все поголовно.

— С Британской империей произошёл долгий эволюционный путь: от викторианского величия — к утерянным колониям, и взрывам в метро, что устраивают подданные. Писали книги о том, что договариваться с дикарями нужно, но нельзя считать их равными. Это киплинговская поэтика — вы ведь помните "Бремя белого человека"?

Мусульмане не плохи в рамках этой поэтики. Они просто не равны белому человеку, эти толпы –

Мятущихся дикарей,

Наполовину бесов,

Наполовину людей.

— Проблема как раз в том, что Чудинова, увы, не Киплинг. Опять же — нельзя всех мусульман под одну гребенку. В прозе Киплинг больше чурается обобщений. Но даже его джингоистское цивилизаторство, штука не слишком хорошая, по мне лучше стены неприятия Чудиновой. Не люблю стены в сознании.

— А кто говорит, что под одну гребёнку? Мясоеды — и те отличают свинину от говядины. И не сажают свинью за стол с собой.

Извините, если кого обидел.

19 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LVI)

— Вообще люблю разглядывать. Но и и пальпировать, впрочем, тоже.

Брудершафты разные бывают — бывают креплёные, бывают сухие, бывают крепкие, бывают горькие. Вчера, например, был день Божоле Нуво.

Не надо отказываться ни от чего, иначе мы не сможем обогатить себя всем тем, что уже ранее создано человечеством, как говорил В.И.Ленин.

— Цитата извращена, но Вам, дядя Вова, позволено.

— Видишь ли, каждый кидает камни размера своего греха. Я вон — довольно средние — практически щебёнку, у других — наболело. Что до собутыльников — так если б он пригласил всех, кто здесь пишет, в гости побазарить, так и писали бы по другому. А уж коли люди имеют дело с текстами, денег дали в магазине, то имеют право побухтеть. Не в пределах смертной казни, а в размере купленной щебёнки.

— Ну если в размере щебёнки, то ладно. Жаль только в его отсутствие, нехорошо это, за глаза. Надо бы ему сказать, пусть Живой Журнал заведёт…

Извините, если кого обидел.

20 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LVII)

— Да и Лейбов оказался, хоть и ниже меня по званию, но офицером НАТО. Ну как придёт теперь и начнёт именем Тютчева меня пиздить? Как не быть в негативе? Конечно в негативе. К тому же у меня локоть болит — это какое-то профессиональное заболевание, кажется, от компьютерной мыши. Болит локоть по весне. Нас было четверо, один раненый и один ребёнок, а скажут, что мы занимались онанизмом.

Некстати: я сейчас пришёл с кухоньки, думая водку закусывать ананасом. Закусил. Ананас оказался тухлым. В наказание я заставил себя громко произнести вслух определение метода перевала.

— Ну… Тогда можно во Французский легион — там, говорят, без документов берут.

— Думал. Был такой момент. Испугался, что там тоже думать заставят и не пошел. И потом — был у меня заочно знакомый Рома из Ростова в легионе, я почти уже с ним встретился в Анже, ему два дня оставалось отслужить в легионе, как его на два года отправили на какой-то космодром, черти на какие острова. И он обязан был подчиниться. Все непросто — а ананас… Да хер его знает, под какой звездой этот ананас вырос. Может, он вырос в специальной оранжерее имени Х партсъезда, выращивающей овощи исключительно для членов ЦК.

— А теперь оранжерею купил старый новый русский, и вот его камердинер забрал ящик ананасов для банкета. Но один ананас выскочил из багажника и был подобран уличным торговцем. И вот я его и сожрал.

— А голова камердинера уже заспиртована наверно. Ананас — не русский какой-то он весь из себя, водку надо грибами, морошкой, огурцом… Вы в курсе, как я понимаю. Через декаденство гастрономическое пострадали, значит.

Извините, если кого обидел.

20 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LVIII)

— У меня с давних времён сохранилась печать «Секретно. Опечатано».

— А я умудрился посеять, причём при загадочных обстоятельствах — она висела на большой грозди ключей, от общаги, от лаборатории в институте, от подвала общажного, и снять её оттуда было довольно трудно после очередной пиянки все ключи были на месте, а печать испарилась.

— Да, а у меня сохранилась…

— Березин, верни Жирафу печать.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LIX)

— А я, может, ещё книжку с комментариями издам. Денег на самотерапии и психотерапевтическом выговаривании заработаю. Мне тут сегодня куда страшнее сон приснился — про бюсты Сталина величиной с дом. Галич отдыхает.

— Не туда смотрите. Вы больше денюжек заработаете, выслушивая чужие сны. И каков же размах усов у этих… Бюстов? Как стапеля и бом-брамсели? Проветривать комнату перед сном не пробовали, чтобы сны не застревали в занавесках и в углах пододеяльников катышками?

— Там ужасно страшно было в этом сне — по городу всякие статуи шастали, а бюст Сталина ездил туда-сюда. Причём он был терминатор, собственно — в исконном смысле. Отделял свет от тени. Ему, собственно, никакой власти не нужно было, он просто возвещал, что всем кранты, и быть сему месту пусту.

— Вам надо бы снами махнуться со сталинистами всяким… То-то бы они радовались. А вам они бы в ответ — сны о вручении купцами пасхального яичка губернатору Самары.

— Нет, о покупке пары яиц невинно убиенного императора, сделанной самарским губернатором за счёт областного бюджета. Ага.

— Искренне надеюсь, что имеются в виду яйца фабержейские, а не царские? Тогда ответ: у бюджета самарского кишка тонка, Аяцков не смогет такое. Вот если б «Домик в деревне»…

— С яйцами всегда — тёмное дело. Насчёт молока осведомлён мало, да.

— Ага, как пить самому в детстве из груди — так вперед с песнями, а как для других — так «мало осведомлены». Вот всегда так.

— Про яйца — Аяйцкову виднее — эт'верно. А вы — что? Не из груди?

— Все мы оттуда. Родом из детства. А об аяцковских яйцах я и думать не хочу.

— А если приснится? Детство Аяцкова с рушником и водой, бьющей на свету из кувшина в эмалированный таз? Вам! Вам, снится? Вот вам? То-то.

— Нету у него детства. Не антропоморфствуйте.

— Что воля, что неволя — все одно, все равно… А потому — что сон, что не сон — нет губернаторов. Есть только мэры в мире.

— Это ещё более запутывает.

— Вам хорошо. Только запутывает.

— А меня — так запугивает. Тааакие деньжищи… Можно купить даже шкаф-купе в коридор. С раздвижными зеркальными тихими дверями. И как с ними ходить? Как их делить?

— По секрету вам скажу — и мэров тоже нету.

— Отвечать совершенно замусоленной фразой не хочется. Тогда так: а мир-то есть хоть?

— Пошёл дальше спать. Не нравится мне окружающий мир. Тем более, ночью в телевизоре одни поющие упыри. Их только ночью выпускают, как зеков на крышу тюрьмы, как мусорные машины на улицу, как рабочих в метро. Нет, днём они посылают к людям каких-нибудь своих более очеловеченных представителей. У этих делегатов только мелкие недостатки — ну, там туловище чрезмерно выросло, кривовато сидит тело, ногу подволакивает, глаза как оловянные пуговицы. Но на человека похож. А ночью — их час, их время. Настоящие упыри, и за человека не примешь: какой-то гладкий мальчик со взрослыми песнями, девки в сетчатых колготках, болеющий чумой юноша, две безгрудые девушки-коктейля с кривыми ртами, прочие неизвестные вурдалаки.

Спать, я говорю. Пусть мне приснится египетская жаба. Или то, как утконос яйца несёт. Хоть что-то человеческое, да.

— Утконос несет уток.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LX)

— Думаю выбрать себе новый одеколон.

— Если позволите, я вам дам совет. Лучше выбирать отечественные одеколоны — в них меньше ароматических масел. Пить лучше не залпом (если вы правильно выберете одеколон, его крепость будет около 70 градусов) — у вас может не хватить дыхания. Лучше разделить на два глотка грамм по пятьдесят, но с выдохом между ними.

Говорят, что возобновили выпуск «Тройного» и «Розовой воды», но я их в новом исполнении не видел. Это были самые удобные и приемлемые одеколоны. Да.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXI)

— Оказывается, в Волжске на заводе резиновых изделий, изготавливают (чуть было не написала «шьют») презервативы на заказ. То есть ровно под ваш размер. Всего за 2000 рублей вы получаете партию в 1000 штук…И не говорите потом, что вам слабо их израсходовать.

— А как это — «на размер»? Они мерку снимают? Или надо хрен опустить в чан с кипящим парафином… Или в гипс макнуть до затвердевания? Или, может, меня в ОТК по хуям возьмут?

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXII)

В «Вечере в Византии» есть такой пассаж — девушка говорит старящемуся режиссёру, некогда знаменитому, о каком-то его давнем знакомом:

— А ещё он ненавидит вас за то, что вы увели у него девушку.

— Как? Я? Совершенно не помню, чтобы я когда-нибудь уводил у него девушку…

— Вот это-то и самое обидное.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXIII)

— Текст ужасный, но ведь честный. А всякий суд памяти действительно — к Евтушенко надо отправить. А Исаева — на Братскую ГЭС. Вместо Чубайса. А Чубайса… Ну это сейчас я придумаю.

— В Чубайса надо вставить предварительно лампочку, как в огромного пластмассового деда Мороза, что был у меня в детстве. И, в завершение, я склоняюсь к тому, что принцессы тоже какают — пусть расцветают все цветы. Я вон сколько глупостей нагородил — что ж, теперь за барышнями не волочится?

С другой стороны, я вот сейчас задумался. Может, это и правильно. Хули это всё чистить — вроде как письма к друзьям спустя десять лет редактировать. Пусть остаётся, и строк всяких там не смываю, и в копилку всё сгодится.

— Она, кажется, напечатала это в журнале «Октябрь» (если я не путаю), и я не узнал бы об этом, если бы по недоразумению не вёл бы там рубрику (это я точно не путаю). Но этот журнал такое место, что там и человек средних лет с катушек съезжал, не говоря уж о М. и его покойном редакторе А.

— Да, это было в «Октябре». Но ведь Октябрь уж наступил и прошел, не говоря о покойном А. В сети эта херня лежит до сих пор, репрезентируя.

Вспоминал я сегодня примерно начало 80-х и сборник «…» (кажется, так) и думал, что вот — уже сборник был далеко не лучший, но такого ужаса предвидеть было никак нельзя тогда. То есть, когда я этот сборник читал, если б мне кто-нибудь тогда показал бы такую поэму, я бы его к Егору Исаеву тут же послал и к маме и нейтронной бомбе. При этом, заметим в скобках, М. действительно не держится никакой стаи, а честно недоумевает насчет роли поэта и поэзии.

Чему, чему свидетели мы были?!..

Извините, если кого обидел.

22 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXIV)

— Лекция или семинар?

— Вот знала бы я еще отличия этих значений — единственные ассоциации — и то и другое что-то сонное поучительное.

— Результат лекций — запись в зачётке слева, под заголовком «Теоретический курс», экзамен. Результат семинаров — зачёт, в зачётной книжке справа, под заголовком «Практические занятия».

Извините, если кого обидел.

22 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXV)

— А я вот сегодня вернулся из путешествия по России. Потому как Гоголь советовал: надо проездиться по России. А не проездитесь, козлы, говорил он будете все червяки земляные. Видел очень странный дождь это был совершенно либеральный дождь. Всё лобовое стекло в воде, но на небе нет туч, светит солнце и в окно залетают эскадрильи слепней. При Брежневе за такой дождь из партии погнали бы. Взашей. А радуга наблюдалась ли при удалении от очага слепней?

— Я вот однажды оказался в центре радуги в Карпатах. Но то тоже при Брежневе еще.

— И я тоже. И тоже при Леониде Ильиче. Правда, не в Карпатах. Тогда всё лучше было. И атисемиты были гораздо крупнее, внушительней. А нынешние даже слово «жид» без ошибок писать не умеют.

— Да уж. Очень меня только раздражает, так это то, что все начали без спросу трогать мою любимую букву «Ы». Единственную настоящую двухчастную букву(остальные не настоящие). Я вообще полагаю, что человек, способный после шипящих писать «ы», не будет жить при коммунизме.

Извините, если кого обидел.

22 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXVI)

— Нет, «Тарас с Бульбой», это не козацкая проза. Нет. Это такой гексогеновый роман девятнадцатого века, с избияниями жидов, бессмысленным и беспощадным. То есть, Николай Васильевич тут себя проявил точно так же как Вольдеморт современной российской словесности. Это давно замечено, что самые кровожадные люди, это люди, никогда в армии не служившие, гальюнов не драившие, и, (хоть это слава Богу), никого сами не зарезавшие.

— Мне всё-таки сдаётся, что его вальтерскоттовщина — это аналог бульварной литературы. Фу, корявая фраза вышла, но всё к делу.

— То есть, он руководствовался общественным спросом на героя такого типа, а историческая канва была для него чем-то вроде пакетика с приправкой, которой посыпают макароны быстрого приготовления. То есть, «Тарас Бульба» круче многих книг, потому как тоже не на истории базировался, но на общественном мифе.

Извините, если кого обидел.

22 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXVII)

— Я люблю есть. Очень. Впрочем, пить — тоже. И смерть как люблю, когда меня зовут в какую-нибудь Карабиху на Ясную Полянку о высоком поговорить. А поскольку я всё на чердаке аппроксимирую, меня никто не видит — и, стало быть, не зовут.

— Ну это известная особенность социального существования. Надо тусоваться. Если ты, к примеру, ничего не понимаешь, но тусуешься, то позовут с вероятностью большей, чем если понимаешь, но не тусуешься.

— С другой стороны, нелюбовь к тусовке — тоже пристрастие, требующее жертв. А жизнь идет сама собой, как писал один поэт.

— Да, когда я это открыл — лет десять назад, то очень расстроился. Потому как я тогда занимался задачей оптимизации, и по моим выкладкам выходило, что тусовочный КПД исчезающе мал. И надо, значит, пить напрезентациях за успех заведомо безнадёжного дела.

— Так это какая печень выдержит.

— Тем более, что там надо есть стоя. А это уж совсем отвратительно. Так у меня карьеры и не получилось.

— Я всё-таки использовал один шанс. Дело в том, что я не люблю летать самолётом, а очень люблю ездить на поезде. Поэтому я написал какую-то штуку для очередного платоновского сборника.

— Многостаночников полно. Тут, правда, надо различать многописателльских станочников, и тех, кому я придумал определение «культурный специалист-универсал». Есть такой персонаж — М. Вот это как раз про него.

— Мне ли не знать М., переводчика и средиземноморца. Это все же некоторый извод совписа, впрочем (в отличие от Л., например).

— Но тут всё сложнее. М. (кстати, большой друг Л.) извод совперевода. Это действительно культуролог-универсал. Он умудрился перевести «К тайлеранам» и читать этот стих в тайлеранских церквах по всей Европе. Но у меня-то с ним личное общение было куда забавнее. М. живёт в дачной местности Херасково — рядом с Малахольново. Иностранные студенты, что хотят приобщиться к его мудрости, дёргают на его огороде сорняки и прочую дребедень.

Я пришёл к нему в гости с одной девушкой. М. прочитал нам какое-то длинное немецкое стихотворение, после чего меня вывели из дома, и жена М. предложила мне заняться водопроводными трубами. Там были какие-то унылые ржавые водопроводные трубы, около которых уже копался один несчастный. Но я был куда более уныл, чем эти трубы, и к тому же хотел пива, так что от ремонта водопровода отказался.

И правда, все знают, что на меня где сядешь, там и слезешь. Но в этом огороде на меня посмотрели как на фараона, прервавшего хебседский бег. С удивлением на меня смотрели присутствующие — ещё более поражённые тем, что дачная земля не разверзлась у меня под ногами, и в меня не ударила молния.

Как герой «Метели», никем не задерживаемый, я вышел за калитку и пошёл к станции.

В результате девушка потом мне рассказала, что М. решил, что я — офицер КГБ. (Притвориться офицером КГБ очень просто — нужно только не делать того, что все вокруг делают. Кто видел офицера КГБ, который на даче… Тьфу!). Впрочем, я был крут, потому как М. решил, что я специально посланный офицер, который хочет разнюхать, что у него в огороде происходит.

— Видимо, вы выпить отказались.

— А этом, как раз, меня заподозрить сложно.

Извините, если кого обидел.

22 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXVIII)

<…>

Извините, если кого обидел.

23 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXIX)

— Тургенев не был участником любви. Но скепсис выражал. Впрочем, мы пошли по кругу. Что-то у меня голова третий день проясниться не может…

— Думаете? Впрочем, от Тургенева всего можно ожидать.

— Мне тоже так кажется. Я его люблю очень. Хоть и не всего.

Извините, если кого обидел.

23 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXI)

— Пусть прекрасные девы подносят платки, да.

— Или вам нужна фигурка палеолитической Венеры?

— Венера — в Вене, а не в Праге. Я её там и проглядел. До дыр.

— А кто же тогда в Prahe? Прах Голема, уже затроганный вашими руками до дыр в бледно-желтом и бедном пересыпающемся теле?

В Вене же надо сначала меха совлечь, потом лекцию прочитать, упомянуть нескольких членов "венской делегации", поиграть с зонтиком, причем, не со складным, а длинным, показать даме все ее комплексы… Утомляет, признайтесь?

— В Вене ничего не утомляет. Описанный вами подготовительный цикл я укладывал в четыре минуты.

— Нехорошо так мало времени уделять обзору достижений психоанализа. Он стоит, между прочим, 120 евро за полчаса, в соответствии с данными после просмотра европейских фильмов. Дамы были недовольны, признайтесь? Особенно беременные?

— Да нет, ничего. Правда я им устраивал сеансы бесплатно. Не было повода для споров о цене.

— Про дам — это вы очень великодушно поступали: прямо умиление наступает сразу, как подумаешь о том, какие люди нас окружают.

— Да с этой фрейдовщиной, как с вырыванием зубов — нужно обходится быстро и споро. Иначе свербить будет.

— А что вы предлагаете вместо вырванных комплексов, тьфу, зубов… Тьфу, в общем, понятно, полагаю — а то так и шамкающий пустой рот останется? Только это всё равно не я был.

Извините, если кого обидел.

24 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXII)

«Ишь ты! «Нехорошо»! — передразнил голос. — А то, что ты сделал, хорошо разве? А если бы тебя кто-нибудь превратил в осла?»

«Ничего я не знаю!»

«Знаешь, знаешь! От меня, братец, не скроешь!»

«А кто ты, что от тебя даже ничего не скроешь?» — насторожился Незнайка.

«Кто? — с усмешкой переспросил голос. — Будто не знаешь? Ведь я твоя совесть».

«А! — вскричал Незнайка. — Так это ты? Ну, тогда сиди себе и молчи! Ведь никто ничего не видел и никто ничего мне не скажет».

«А ты боишься, как бы тебя не побранил кто-нибудь за твоё мерзкое поведение? А меня ты совсем не боишься? И напрасно. Я вот начну тебя мучить так, что ты жизни не будешь рад. Ты еще увидишь, что тебе стало бы легче, если бы кто-нибудь узнал о твоем поступке и наказал за него. Вот встань сейчас же и расскажи обо всем Пестренькому!»

Извините, если кого обидел.

24 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXIII)

Один человек сочинил стихотворение:

В Финляндии ежи

Сами приходят в гости.

Лежи, дорогая, лежи,

А мы обглодаем кости.

— Моховики, моховики — только моховики спасают меня в этот суровый день. Моховики, и добрая рюмка водки.

— К чему нам твои извинения? Ты же уже почти всех нас съел… Но ничего, отольются кошке мышкины слезки и когда мы придем к власти, придется тебе отвечать за геноцид.

P.S. Мы еще прорастем на ваших костях, изуверы!

Моховики

— А? Кто здесь?! Что за "наши" кости?! Моховики, моховики, да вы, брат, пьяны!

— А как же нам не быть пьяными, когда вы нас водочкой запиваете?

Моховики

Извините, если кого обидел.

24 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXIV)

— Всё одновременно — известное фольклорное:

Напрасно друзья его ждали в пивной —

Им скажут, они зарыдают.

А синуса график волна за волной

На ось ординат набегает.

Так пелось в разных ВУЗах с разными (им присущими) вариациями. Ага.

— Тьфу, и верно — про синус-то известно, впрочем… Хотя, скорее, на ось абсцисс? Но «тётя» уже не прокатит?

— Зависит от предлога — абсциссы (обычно — х), ордината — у. Если по оси абсцисс — то «по оси абсцисс набегает», а если ординат (у)- «на (!) ось ординат набегает». Я в ниверситете учился, знаю.

— Признаю свою пенку, но у меня рисовалась в воображении картинка прибоя «канака», разбивающегося о берег, на котором лежат беззащитные значения распростертых иксов… Дело в том, что на ось ординат она набегает однажды? А вот на абсцисс — многократно?

— Что? А?

— (Медленно и со вкусом) Пересечение графика с осью OY идет один раз. Пересечение с осью OX идет в зависимости от области определения функции?

— Папа! С кем это ты разговаривал?

— Папа, разве набегать тоже самое, что и пересекать? Папа, папа…

— Набегание предполагает повторяемость действия? Или я ошибаюсь? Татары, которые монголы, они же не один раз набегали…

— Выбегалло. И пробегалло.

— Татарское набегалло раздражалло?

— Нет, обиралло и обдиралло. На ось ординат. Да.

— Вы уклоняетесь в садизмалло. Вот. Кстати, степняки на кол разве сажали? У них другие способы пыток были, кажется… деревьев ведь не было?

— Нет, они разрывали на части степными кобылицами и бросали в ковыль.

— Люблю поэтов. Они всегда так облагораживают страдания мятого ковыля… Ведь, да?

— Да. Во рву некошенном… Поэты эти вообще большие баловники.

— Угу. Шея лебедя, сломанный цветок на асфальте… Умеют, да? "Она лежит, сломав руки, полная теней. Как невод, они опутывают весь перекрёсток. Они качаются на присевших домах, в перекошенных ромбах окон. В пустынных перспективах пригорода они проходят с угрюмой важностью одиноких. они падают на платок, сдвинувшийся при падении с глаз, на закушенные от усилий губы… А она лежит такая, как будто это был полёт, а не падение, и она не разбилась, а умерла от высоты. И кажется, что последний близкий человек только что повернул за угол — и скрылся…

Цвета: светло-зелёный, чёрный, глубокий синий. Кое-где, очевидно с намерением, оставлен грунт. Фигуры выписаны отрывистыми мазками. Картон — что придаёт отпечаток некоторой деревянности в фактуре. масло. 80Х120. Художник неизвестен".

— Больше всего мне понравился последний абзац. Но здорово.

Извините, если кого обидел.

24 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXV)

— Надо сказать, что истории про войну бывают самые невероятные. Вот, например фантаст Казанцев, известный авантюрист по совместительству, утверждал, что разработал для обороны Ленинграда электротанкетки, что чуть ли не решили исход обороны города. Казанцев в своих мемуарах описал этот сумасшедший проект по защите города — ему даже дали её строить.

— Одна электрическая танкетка на весь не успевший скрыться в тылу партактив? По схеме электрического стула? Ужасы-то какие.

— Есть и иная история — история про пехотинцев-водолазов, что обучены были бегать по дну Финского залива…

При этом кажется естественным, что разработка электротанкеток, на которую, естественно, шло финансирование и выписывались пайки, велась под теми же грифами и с теми же затратами, что и разработка БМ-13, в просторечии известные как реактивные миномёты «Катюша». Как современникам отличить надувательство от открытия? Нет ответа.

— Это те танкетки, которые предполагалось десантировать с умереннонизколетящего самолета без парашюта? Так это, вроде, Гроховский был, или как его там. И ничего особо электрического в них, кажется, не было, ну то есть немногим более, чем в любой другой танкетке. Прямо луч смерти инженера Церановича какой-то.

— Нет, это совсем другое и описано в воспоминаниях самого Казанцева, вышедших года два назад. Я печатал рецензию вполне вменяемого и знающего человека Соболева на эту книгу. В рецензии Соболева, увы, пришлось сократит ещё страницу убийственных цитат. А Павел Гроховский светлый был человек.

— Хм, любопытно было бы глянуть, наверно. Я их как-то пропустил.

- http://exlibris.ng.ru/fantasy/2002-01-24/3_mirror.html Жалко только, что газетная полоса не резиновая, потому что рецензия Соболева была очень хорошая.

— Да, забавно. Сразу вспомнился этот уже почти десятилетней давности замечательный прикол Арбитмана про Казанцева-Шапиро.

— Хочу еще компромата на Казанцева!

— А зачем вам компромат? Возьмите его мемуары и увидите, что он сам откровенно об этом пишет.

— А про другие авантюры он тоже пишет?

— Казанцев еще и атомную бомбу изобрел. А мемуары его называются «Фантаст» и продаются в книжных магазинах. Непрост был мужик, понимал, что где лежит. Но критерия для отделения изобретений от козлищ всё равно нет.

— Ну, это вроде как нам всматриваться в свару военачальников времён Пунических или всяко других войн. Представьте себе спор наших современников — кто из двух центурионов, что поругались в Колонии по поводу пропажи баллисты, на самом деле прав?

— Тут даже посложнее все. Речь может идти только о предварительном, только самом грубом отсеивании идей конструкторов, ибо возьмись за дело чуть более жестко и обороноспособности страны будет нанесен большой ущерб. Я не говорю даже про мнение неспециалиста (вот, скажем, насадки на ствол пулемета, позволяющие стрелять под углом 30° — это нужная вещь или нет? А немецкая «сухопутная торпеда» — управляемый по проводам минитанк длиной около метра, который взрывается по команде?). Нет, мы не можем консультироваться даже у специалистов, ибо их теоретические построения с легкостью опровергаются опытом реальных военных действий. Только практика — критерий истины. В тридцатых годах господствовала теория «больших скоростей» — танки и самолеты бронировать считалось ненужным, дескать, в них все равно не попадут. Реальный боевой опыт показал ошибочность этой теории. А если бы конструкторов «судили» военные теоретики? Так что в технической эволюции приходится разрабатывать несколько путей одновременно, заранее смирившись, что часть из них окажутся тупиковыми и деньги будут выброшены на ветер, но зато некоторые пути выведут к настоящим шедеврам…

Извините, если кого обидел.

24 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXVI)

— Это что, точное словоупотребление — тоже страшное оружие. Вот что пишут на одном сетевом литературном конкурсе, который я по долгу службы как-то читал: «На рассвете следующего дня, когда более менее протрезвевший за ночь Мазура, спросонья подошёл к открытому в своей спальне окну, чтобы глотнуть пока ещё прохладного воздуха, раздался чуть слышный хлопок, и он так же тихо, без вскрика, упал, насмерть сражённый разрывной пулей в голову. Его мозги разлетелись в разные стороны, запачкав кровать, на которой он так любил насиловать беззащитных мексиканских девочек, нелегально эмигрировавших в Калифорнию в поисках лучшей жизни».

— А мне нравится. Очень информативно.

Извините, если кого обидел.

25 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXVII)

— Дошло? А то у меня четыре раза выдавало ошибку.

— Дошло-дошло. И не один раз. Спасибо. Только зачем такой большой картинка прислал? Я ж на диалапе. Картиночка-то всё-таки пятнадцать мегабайт…

Извините, если кого обидел.

26 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXVIII)

— Хорошо! Теперь понятно, почему СССР помогал Анголе, Мозамбику, Египту (насеровскому), Конго и т п… Ждал нового Ибрагима? Но вот с Петром накладки..

— Ничего себе леса в Египте…

— Моисей в тростниках вам не нравится? Ну-ну…

— Моисей в корзинке.

— Не надо ля-ля. А корзинка где — в Тюильри?

— В траве. Они на завтрак шли. На траве. В Орсэ.

— Это по другому ведомству. Миндел. А тут — явно по сиротам.

— Миндел. Миндал. Видал Миндал?

— Мандалу-шамбалу!

— Ах, оставьте все эти рерихианские штучки… лучше скажите, как вам Роман Лукич Антропов, писавший под псевдонимом Роман Добрый? Сорок восемь брошюрок про сыщика Путилина — «Квазимодо церкви Спаса на Сенной», «Гроб с двойным дном», «Ритуальное убийство девочки», «Отравление миллионерши-наследницы», «Петербургские вампиры-кровопийцы»…

— Особенно мне нравится уточнение про кровопийц. И все в 1900–1910 годах. А вы мне все суете изыски.

— Отчего же? Я ничего дамам не сую. Никогда. Это не в моих правилах. Обидно-с.

— Вот! Вы, натурально, не понимаете. Значит, я — не дама… Но зато так интереснее? Вы тоже можете начать писать под псевдонимом «княжна Кель-Крыжановская».

— И я! И я не дама! Только я по специальности — теоретик.

— То есть Колобок-Теоретик?.. Заманчиво.

— О да, я готов закатится куда угодно. Мы, теоретики, такие.

— Да, выметай потом из щелей лириков-теоретиков как ртутные шарики пылесосом.

— Нет. Мы сами уходим — когда нас перестают хвалить. И уходим очень быстро.

— Вы, Володя, путаете: колобков — их пекут. А потом едят. И только после этого — хвалят.

— Ну, это как сказать. Сразу видно, что вы живёте в мире чистогана и забыли народные сказки. Едят нас только в самом конце, когда мы изваляны в пыли и зачерствели (Вы ведь верно знаете, что настоящий поэт живёт под забором).

— Не знаю, не знаю. Но подозреваю, что настоящий поэт живет где-нибудь в районе Садового кольца. Или это не настоящий поэт? Эх.

— У Садового кольца? Да это ж просто мой портрет! И вы мне разные версии подсовываете и подбрасываете. Как Михал Сергеич, прости господи.

— Боже! Стесняюсь спросить — что вам подбросил Михаил Сергеевич?

— Не побоюсь сказать — развал СССР. Это, согласитесь, не каждому подсовывают. Даже и антисоветчику.

— Кажется, ко мне применяются некоторые придирки, да.

— Бил себя кулаками в грудь, рвал рубаху — в общем, ушел от ответа.

— Да уж. Меня такие подарки миновали. А вам стоит задуматься.

— Вы еще думаете мне что-то подбросить? Неужто завидуете Горби?

— Он, по крайней мере, сыт. Наелся, поди, пиццы. А настоящий художник голодает.

— Но вы тоже можете рекламировать что-то из еды? Например, Parmalat? Или, если вас пугают скандальчики в Италии, то начните с «Трех корочек». Для видного писателя — какие корочки?! Сразу можете приступать к «Киевским котлетам замороженным» фирмы «Талосто».

— А нет ликакого-нибудь бренда, что занимался бы окороками?

— Окорочка? А разве их американский импорт не прикрыли? Или вы отечественные хотите? Похвально, похвально… Обращайтесь на фабрику птицесовхоза «Нара».

— Нет, зачем мне куриные? Я бы свиные… А птицесовхоза я боюсь. Наша группа его экономически консультировала — с тех пор я туда не ногой.

— И что же вы там понасоветовали? Неужто поить кур зеленым вином? Нет, вы серьезно туда занеслись группой к бедным курам? Групповщина — это уже пахнет нехорошо и срока давности не имеет. Особенно, в свете трудностей населения с добыванием потрошков и гусиной печенки с фисташками в брусничном соусе.

— Придирки, определённо. Кстати, если что, у меня были родственники-крестьяне.

— Хм… «Были»…

— Их кровь течёт в моих жилах!

— А какой Вы религии, не сидели ли в Крестах, умеете ли пользоваться крестовой отверткой, играете ли в крестики-нолики и есть ли у Вас крестники? Тут важен полный комплект.

— О да! Я артист крестовой отвёртки! Я маэстро крестиков и повелитель ноликов! У меня крестников — что тараканов на кухне. Не говоря уж о том, что я был в Крестах и даже несколько раз присел там.

Извините, если кого обидел.

26 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXIX)

— Огурцы кончились. А из дома я сегодня решил не выходить. У нас как-то холодно и ветрено. А уж водки у меня запас. Давно было сказано.

— Ящик трудно выпить за раз. Практически невозможно.

— А зараз и не надо. Ящик нужно ощущать за спиной, как сибирские дивизии в ноябре 1941 года. То есть, относиться, как к боевым товарищам, приближающимся из снежной тьмы.

— Трудно — все-таки, это вызов.

— Всё в нашей жизни есть вызов.

Извините, если кого обидел.

26 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXX)

— Вернулся от шведов. Они спрашивали, кого из представителей современной литературы можно перевести на шведский язык. Я сказал, что конечно, меня. Потом я отравился пироговским супом. Пришлось купить пакет молока и немедленно выпить. Но, боюсь, что местная бурда мне не наделала б вреда. Вот и вся история.

— Что был за суп? И что ж теперь будет со стаей уток? Потянутся к югу?

— Суп был солянкою. Утки отложены и учтены могучим ураганом.

— Стремительным домкратом… Да… солянка, ежели не свежа — вещь посильнее брусничной воды.

— Не то слово. Я решил выпить водки. Ну, а к этому — солянку. Она оказалась а) ледяной: б) в неё влили полстакана уксусу.

— Все ясно. Это вопрос наименования. Просто это была уксусная окрошка, традиционное блюдо стоиков, и если бы Вас предупредили, организм бы подготовился.

— Может. Я думаю, что нужно было взять сначала 200, а потом 100. И в промежутке хлебнуть поднесённый оцет. А я взял всего 100 и пытался мешать с оцетом. Господь этого бы не одобрил.

— Зато теперь оцет смешался с желчью. К третьему дню вы воскреснете по писанию. Ну, то есть возродитесь, я имею в виду.

— Я уже — я ведь не за всё человечество страдал. А так.

— По сокращенному чину, понятно. Так что, шведы будут Вас переводить? не зря хоть Вы муки приняли? Вообще, я поняла — это была пытка соляной кислотой. Да. Ну, в смысле угощения кислой солянкой. Я все не слезу с этой темы, она меня нешуточно взволновала… Но я уже успокоилась, можно сменить тему.

— Ладно-ладно. Поговорим о людоедах?

— О, давайте! Очень волнующая тема.

Извините, если кого обидел.

26 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXI)

— Должна быть ещё книга «Пир Бешеного» и «Сало Бешеного».

— Были, но уж совсем за несусветные деньги. И еще «Сердца Бешеного» были, но я их как раз читал уже в електрическом интернете.

— Я, кажется тоже. Это там, где Бешеный пакует 400 миллионов куриных сердец в два чемодана и хочет вернуть их на Родину? А потом ему чемодана перепутали в аэропорту и всучили чемоданы с долларами? А он их сменял на чемоданы с нормированным говном? А говно куда-то подевалось, и Бешеный приник к родным корням и получил силу? А потом его историю переписали сто раз, и тем кто переписал было счастье? А тем, кто поленился переписывать и понадеялся купить эту книжку и прочитать, было несчастье, да?

— Да, он! И там еще в пятой главе второй части очень интересная игра с местоимениями, о чем немецкий философ Игорь Павлович Смирнов написал коллективную монографию.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXII)

— «Настоящая шведская кровать для настоящей шведской семьи». Кстати, рассказали анекдот про Копылова, клинического идиота, нынешнего мэра Владивостока. Он почтил присутствием заседание Пен-клуба, куда приехал главный по мировому Пену, швед по национальности. Так Копылов ему в частности сказал: «Ну, спасибо вам… за шведский стол, за шведскую семью…». И немного погодя: «А здорово мы вас под Полтавой сделали?!»…

— Кстати сказать, шведы, по крайней мере несколько шведов говорят и пишут, что дорога к шведскому процветанию началась под Полтавой. Так что пассаж про Полтаву может оказаться не таким обидным. Как урок жизни, данный школьным учителем, который сам того не заметил, а ученики поднялись и состоялись в этой жизни.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXIII)

— Ну отчего, от чего, все говорят о коробке из-под ксерокса?! Ведь это, скорее всего была коробка из-под ксероксной бумаги. Ведь каждый сознательный гражданин РФ понимает, что эта весьма небольшая сумма болталась бы по гигантской коробке, как горошина в колокольчике. А?

— Неубедительно. Как любят шутить в фирме Партия "есть хорошие портативные ксероксы марки кэнон" В коробке из под такого нормально размещается 500 000 сотенными бумажками, особенно если их не вакуумизировать.

— Ну вот погляди — кейс это лимон. 400.000, которые там лежали очень аккуратная кучка — полкейса без вакуумизации. Я говорил с журналистами, так они утверждали, что по словам Коржакова это была высокая коробка. Но, понятное дело, журналисты всегда врут (я в это верю, то есть верю в то, что всегда врут) — но вдруг они не солгали. С журналистами никогда нельзя быть в чём-то наверняка уверенным.

— Высокая? может несли вертикально? В этом деле много странного и в тоже время очень комичного. Я, бывало, таскал по служебной необходимости большие суммы наличных, но мне, да и любому здравомыслящему человеку, делавшему это не раз и не два на свой собственный риск, не придет в голову положить деньги в коробку, или в сумку… Суммы до 500,000 распихиваются по поверхности организма, в левую руку берется сумка-пустышка для отвода глаз…

— Эта "коробка из под ксерокса" — очень уж удачный слоган…

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXIV)

— А, прости пожалуйста, на какую эту премию ты хочешь его представить? И ещё тебе вопрос — ты не знаешь, может, это Армалинский жив?

— Я его никуда и никуда, избави Боже. Его N., а она, как известно знатный белоносец, выпила и закусила. Вот он на неё как на высшую инстанцию ссылается.

— Армалинский вечно живой. Он мне тут недавно опять свой журналец присылал. Кстати, о птичках.

— А… Я в этом не разбираюсь, но какая-то… А потом время смыло все следы. Как-то всё странно в этом мире — и столько в нём диковин, людских судеб и проч.

— А что ты про тексты так спрашиваешь? Я ведь то их пристраиваю, то новые пишу. Я вообще похож на такого еврейского дядюшку, что выбился в люди в столице, и которому раз в неделю подкидывают какого-то лоботряса из местечка. Дескать пристрой сына тёти Фимы на непыльное место. И он, проклиная всё — пристраивает.

— О пристрой мне чего-нибудь, а то у нас теперь со страшным шумом все заработало и образовалась недостача. Мне уже плешь прогрызли — где шедевры? Прямо хоть на службу не заходи.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXV)

— Воплотил в жизнь?

— Нет ыщо. Во первых у меня ихний пудинг есть, а он еще почище нашего колобка будет, а во вторых у меня искания — таки дрожжевой он был или нет.

— Настоящий Колобок, сказочно-афанасьевский должен быть без дрожжей. Там про них ничего нет. А ты вот понял, что за "сырое масло" имеется в виду?

— Сливки?

— Как-то странно — в сыром масле пряжён… Или Смирнов ошибается. Впрочем, у него в этом месте с № 36-м Афанасьева есть расхождения.

— Аааа вот как… я думал на сыром масле мешон… а пряжен в сыром масле… хм… холодного жима поди. У Смирнова — в сыром масле пряжен — понятное дело.

— Загадка этот колобок. Кулинарная точно. Если он в масле пряжен, то на кой хер его на окошке студить? Ведь пряженое — вкусно горячим, пока масло не остыло…

Кстати, в некоторых вариантах (кажется в сборнике Милетинского вообще —

Я колобок, колобок,

Печеный бок!

По амбару скребён,

По сусеку метён,

На сметане мешон,

Да в масле прятан,

На окошке стужон.

Я от дедушки ушёл,

Я от бабушки ушёл,

Я от зайца ушёл,

Я от волка ушел, etc.

Собственно, понятно, что Колобок — это — Солнце. Подобно, значит, блину на Масленицу. Такой народный Галелей с Коперником. Правда, кто-то пытался привить русским повадки зороастрийцев, и утверждать, что Колобок — это убывающая Луна, от которой каждый зверь помаленьку откусывает.

— Эх, бля, горе от ума. Ну, как его в масле то спрячешь?

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXVI)

— Слушайте, а можно я вам один вопрос задам? Вот я вас совсем не знаю, и даже не представляю, чем вы занимаетесь. Но, скажите, зачем вы ходите ночью по сети и ругаетесь с какими-то странными людьми. Я говорю это без тени осуждения, но с удивлением. Может, и мне так надо? Может, от меня ускользает Суть?

— Нет, никакая суть от Вас не ускользает. Вы себе плывете за Золотым Сруном, чем нас всех очень даже радуете. Я же про баню или там еще этакоечего-нибудь писать не умею. Ну не дал Бог. Поэтому время от времени я сцепляюсь с какими-нибудь идиотами (или неидиотами). Другое дело, что ругалась я мало раза три-четыре за все время моего здесь пребывания (как правило, по ночам, когда категорически не хочется спать) — а Вы уже заметили. Ну и еще одно. Меня действительно очень бесят некоторые вещи. В этих случаях я теряю остатки ума.

— Вы знаете, я тут советовал одной неглупой женщине. (Я позволил себе ей советовать). Дело в том, что она вела, а может быть, и сейчас ведёт долгую затяжную войну с некими злопыхателями N и NN. Мне эта война не нравится, потому что кажется очень унылой.

И я говорил: «Очень хорошо, вам нужно подъехать к N., облить его квартиру бензином и поджечь, предварительно подперев дверь палкой. Это я понимаю.

А на NN. нужно набросится в парадном и быстрым движением ножа вырезать ему гениталии. Как глазок у картошки. Это бы я тоже понял. Но изо дня в день писать друг другу гадости — вот что мне абсолютно непонятно».

— Видите ли, это явления разного порядка: поджечь квартиру — удовольствие одноразовое. А тут уже Отношения. Как прямо любовь, только наоборот.

Впрочем, я пока этой болезнью не страдаю. Моя периодическая ругань скорее напоминает попытку вырезания гениталий. Но это дурацкое занятие затягивает, поэтому надо бы притормозить.

Извините, если кого обидел.

28 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXVII)

— Финал книги его напоминает панельные многоэтажки в арабских странах. На шести этажах живут люди, а вся крыша щетинится арматурой — если захотят, то этаж достроят. А не захотят — и так хорошо.

Этот финал напоминает еврейский погром, в котором случайно задавили двух буддистов и муллу. Там много недоговорено, и конец похож на «Ночной дозор». Конец романа, я имею в виду. Конец автора, я подозреваю, несколько иной.

— А где ты видел погромы без лишней крови?

— А ты думал, отчего у меня на бороде мыло, и бока расцарапаны? И на спине следы. Да.

— Странно. А меня финал вполне устроил. Всем сестрам по серьгам.

Извините, если кого обидел.

28 апреля 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXVIII)

— Ты неестественно добрый сегодня. Пил?

— Только Пауланер-Дункель. Но сейчас я варю пельмени.

— Уважаю тебя за трудолюбие и удивительную простоту нравов.

— Это как Отечественная война — нужно начать ланч по-немецки, чтобы затем продолжить его с русским размахом. Написал рассказ, кстати.

— Очередной никому не нужный, пустой рассказ? Уважаю. Уважаю.

— Нет, очень хороший, правильный рассказ о смысле жизни, подвигах и славе — понравившийся многим, вызвавший у них слёзы радости и благодарности, потоки похвал и некоторые презенты.

— А что? Ну, я приблизительно так и сказал, только более точно.

— Нет, ты просто более объёмно выказал свою зависть, которая и так известна широким народным массам.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (LXXXIX)

— Надо всё-таки детей водить в бассейн. Кстати, если бы Церетели немного бы подержали под водой в детстве, может, большая часть проблем с его творчеством отпала бы.

— Не могу я их волоком тащить. Кроме того, когда их заставляешь нырять — они начинают истошно вопить: "У меня хронический тонзиллит! Шмелева (это фамилия лора) категорически запрещала нырять!" при том что Шмелева уже два года настоятельно рекомендует бассейн… Или их хлорка пугает… В общем, всё запущено.

— Просто бросьте их на глубокое место.

— Их бросали, даже с трамплина, но со дна откуда ни возьмись, всплывали два грузинских мальчика пловца, которые портили вообще всё — спасали их некстати и уносили на сушу, а там угорело носились. Я бы конечно поставила вопрос ребром, но мальчики были ужасно милые.

— Да, я тоже как-то не решился. Не помню даже — почему.

— Ну потому, что тут необходим монолит и монументальность собственной правоты. Философы это вам не скульпторы.

— У меня монолит в восемь пудов. Этого мне не занимать.

— Ух ты! А моя сестра весила 38 кг, теперь, правда, уже 42. Её все участливо спрашивали "как ваше здоровье". Теперь она в Америке, и её все пытают "откройте тайну вашей диеты", а она щипает себя за всякое там и говорит "вот это всё лишнее!".

— Интересно, за что же щипает? Она за руки хватает? Правой за левую или наоборот? Думает удалить лишние рёбра?

— Это правда нужно показывать, словами не передать, но за руки, честно! Я не писатель, мне позволительны оплошности и огрехи

— Мне тоже. Я постоянно очепятываюсь. И поборол стыд по этому поводу.

— Я заметила.

— Главное, что я этого не замечаю. Оттого жизнь моя приобрела новый смысл и несказанную лёгкость.

— Да я понимаю, понимаю. Есть в этом некоторый шик, так? Плевать на то что ты писатель, так? И не доказывать внутренне самому себе, что не верблюд, так?

— Дело в том, что не так давно я понял, что на самом деле не совсем писатель.

Я, скорее, клоун.

— А фамилию вам Мидянин вернул или деньгами взяли? Вы ему скажите, что клоун без фамилии не енгибаров.

— Нет, пока жду денег — я верю в людей.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХС)

— Да ладно… Чего там… Вот пока мы беседовали, десять негритят померли. От голода, между прочим..

— В Чехова играете?

— Просто если надо, то часть чувств вырезается из сознания. Если надо, то всё делается. Партия сказала — надо, комсомол ответил есть. Оттого-то старые кони борозды не портят. Я-то что, я ел сыр «Альпийская гора» в иностранном городе К.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСI)

— То есть тебе впадлу погулять по городу со мной и с прекрасной юной девушкой, в отношении которой у меня нет никаких совсем планов? Ладно, так и запишем.

— Э… Братан, про девушку ты не чего не сказал сразу. А что за планы у неё?

— Как минимум — погулять. Про максимум ничего не знаю. На меня у неё точно планов нет. А что?

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСII)

— Невинность первокурсниц!? Невинность первокурсниц??!! Был я как-то в этом вашем Харькове, но такого падения не ожидал. Тьфу! Ну и первокурсницы… Не говоря уж о том, что напротив университетских окон сидит в зоопарке несчастный обизьян и дрочит на памятник основателю. Ужас.

— Вы что же, считаете, что невинность и первый курс несовместимы? Какой Вы все-таки распущенный, Владимир! Вот я на первом курсе, если хотите знать, даже не знала… да ничего я, в сущности не знала!

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСIII)

— Я покружил и поехал глядеть спящие вертолёты и жестяной памятник МиГ-21 в недоумении слушая маленькую чёрную коробочку. Она по кругу вещала на двух языках очень странные вещи.

— Да, многое меняется. А скажите, рядом с вертолётами ничего такого заметно не было? Помех кое-каких движению, в виде небольшой стройки? Жестяной МиГ и вовсе уберут. А вокруг камня Чкалова насадили две ужасные квадратные клумбы — очевидно, осваивают бюджет на патриотическое воспитание.

— А рядом с вертолётами действительно лежат собачьи какашки.

— Лежат, куда им деваться. Но я, например, как сознательный собаковладелец, обдумываю конструкцию спецсовка со съемными непрозрачными пакетами.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСIV)

Ему лучше молчать. Есть такие люди, которым нужно публично молчать. Может, когда он в кругу семьи, то не рассказывает жухлых анекдотов и унылых прибауток, а на экране в сочетании с рекламными майонезами — это взрывчатая смесь. Да.

— Осьпади… Он мне сразу не понравился. Попалось мне как-то пара его кулинарных текстов — и я не стал терзать его только из уважения к былым песенным заслугам.

— Почему именно песенным? Они, кажется довольно унылые. Песни-то.

— Песни просто вообще гавно. Если уж так говорить.

— Нет, если уж так говорить — песни просто полный кал.

Я хочу лежать на пляже,

Не прикрыв ничем интим.

Лето красное пропело

и природа опупела

— Бляпиздецвопще, это он?

— Полный кал. Я настаиваю.

— Ну, хорошо, хорошо, не волнуйтесь, прошу Вас. Песни — полный кал.

— Нет, не успокоюсь. Нет не успокоюсь. Кал. Кал.

— Вот. Еще один хороший человек…

— У меня работа вредная. Всюду кал.

— Боже мой, Вы таки возглавили журнал "кал народа"?

— Это давно устаревшая информация. "Кал народа" закрылся ещё в прошлом году. Я сотрудничаю с издательским домом "Облегчись!".

— Вот как. Растут люди. К вам теперь без коробочки с калом в кабинет не входи, вытолкают взашей.

— Нет. Ко мне давно так не ходят. Это при Советской власти, может, так ходили. Для коробочек у меня есть в приёмной золочёный унитаз с подносом. Этим секретарша ведает.

— (завистливо) Визиоооот… Вы крутоооой. А давно ли вы гавном в розницу торговали…

Извините, если кого обидел.

11 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСV)

— Мне пришёл спам. Нет, не такой чудесный, как приходит некоторым. А ведь некоторым приходят контакты фирмы, что занимается фальшивыми воспоминаниями об отпуске. Клиенту обеспечиваются стопкой фотографий и необходимыми фактами для вранья в дружеских компаниях.

— По Сеньке и шапка. Мне прислали совершенно другой. Там сразу же была произведена публичная оферта: «Приди мой, дерзкий, приди мой смелый — приди одежды с меня сорвать». Судя по картинке, я не был бы первым — кто-то успел до меня. Одежда на девушке Лике была изрядно оборвана.

— Жди спама: О, прикрой свои бледные ноги….

Интересно — это спам чего должен быть? Суконно-валяльной фабрики? Мастерской "Свадебный саван"? Движения "Долой античность с подмостков мюзиклов"?

— Спам про слуховые аппараты: Послушай, далеко на озере Чад…

— Спам стоматолога: Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка…

— "Вы больны не мной, а я больна не вами". Но на всякий случай сделайте анализы в нашей клинике.

— Любимая сказала — это мало… Enlarge.

— На пригреве — тепло… АГВ и электрические печи.

— Но Боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь… Реклама дома престарелых.

— Гляжу, поднимается медленно…Компания Пфайзер.

— Я всё-таки вмешаюсь — ничего удивительного — Бальмонт даже в школьном курсе есть. На знакомство с Константином Дмитриевичем отводится аж пол урока, вторая половина урока (вернее первая) — В.Брюсов.

— Ну, я-то вырос во времена, когда Бальмонта не то, что на урок, на школьный двор покурить бы не пустили. Моя учительница говорила: «Ну, а дальше идут всякие Саши Чёрные, Андреи Белые и вообще буржуазный декаданс». И Горький автоматический продолжался Маяковским, а затем Фадеевым — дальше планка падала. Я кстати не верю, что Бальмонт остался в школьном курсе.

— А, может, это сочиняют студенты Литературного института. Больше некому.

— Ну, а мне однажды пришел такой: «Помнишь, ты в новый год просила Николая узнать о курсах английского по ускоренному методу Зилиповича. так вот, я все узнала, звони и записывайся. Не благодари меня!». Прилагался адрес и телефон.

Сначала я пыталась выяснить все про Новый год, поминутно, и поминутно — про Николая и про Зилиповича.

Стала уже бояться за свою память и за объективную реальность тоже стала бояться, но меня успокоили что такое произошло не с одной со мной.

Извините, если кого обидел.

11 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСVI)

— Да, у следователя нет фамилии. Я писал об этом давным-давно.

— Мне всегда казалось странным, почему Достоевский ему не дал фамилию? Забыл? Или подсознательное что? Я думаю, что всё-таки специально. В этом некоторый стиль.

Надо посмотреть протоколы его допросов — может, так же звали его следователя?

— Тут есть другая параллель. Порфирий Петрович снабжён именем и отчеством и лишён фамилии точно так же, как работники КГБ, что бродят по всем диссидентским мемуарам и представляются — "Николай Петрович" и "Сергей Михайлович".

— От Достоевского, значит, пошло?

— Нет, я думаю, что он просто интуитивно почувствовал некое свойство профессии.

Извините, если кого обидел.

11 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСVII)

— У еня опять сошл с ума радиоклаиатур Тк чо извините ве остальные, которых сами понимаете.

— Клоун был пьян, но фокус с клавиатурой удался. С вашей клавиатурой только и писать что предвыборную речь шарикова

— шарикв выборы и так вигрет По определеию. Ему и речей иаих е надо.

Впрочем, клавиатура сама собой исправилась. Начинаю подозревать соседа-коротковолновика. Наверное, есть какой-нибудь сосед-помехопостановщик. Из-за него я и делаю делаю большое количество опечаток в последнее время. Ужаснулся — и смотрю, у меня то буквы пропускаются, то сдваиваются.

А как-то на клавиатуре перестал работать пробел, и всё написанное стало напоминать Великую Древне Русскую Литературу. Пришлось найти в шкафу запасную. А она оказалась такого вида, будто на ней несколько дней печатал узбек, не отрываясь от замечательного узбекского плова.

— Клавиатура не бывает радиоликвидной — это знает каждый ядерный гриб (и физик).

— Поэзией изволите выражаться. Обидно-с.

— Извините если кого обидно-с. И дразните-с. Прямо дзинтар-с.

— Во-первых не дразнюсь, во-вторых от шипраса-с слышу-с. Или от щасвернусь, это уж как сосед рассудит.

— Не, г е чита

— Умеете ответить!

— Это плюс радиоклавиатуры. Никаких претензий к опечаткам к неё владельцу быть просто не может. …Тьфу, пропасть. Теперь на клавиатуре пробел стал срабатывать через раз. Мало мне было того, что в ней западало "т", и вместо "что" получалось залихватское "чо".

Извините, если кого обидел.

12 мая 2006

(обратно)

Историяпро разговоры (ХСVIII)

— Вы верно хотите уйти в запой? Но тогда вы знаете так же, что правильный, полномасштабный запой вполне заменяет полновесный курс психоанализа.

— Именно с этой целью.

— Тогда можно, конечно. Но, учтите: это довольное сложное искусство — как чайная церемония. Надо всё тщательно продумать — что и как вы будете пить, как есть, выделить те фазы, в каких вы будете пить один, а в каких — вести разговоры с собутыльниками.

Одно дело — устраивать запой летом и выходить в домашних тапочках поутру в магазин, другое — устраивать запой на зимней даче.

— Да, я в курсе, спасибо.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСIX)

— Все люди братья.

— Некоторые — наоборот, сестры

— Я тоже так думал, а пригляделся — братья.

— На мой вкус, "Сестра! Дык, елы-палы, здравствуй, сестра!" звучит куда лучше, чем "В чём сила, брат?"

— Сильнее, чем всё это, звучит "Что я — сторож брату моему?".

— Если мне память не изменяет, эта история не слишком хорошо закончилась

— Отчего же? Когда он умер, она завладела всем его имуществом.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСХ)

— Слушай, Березин, вот я тебя совсем не знаю и даже не представляю, чем ты занимаешься. Круглыми сутками вотку пьешь с моховиками. Рази так можно?

— И что? Ты вот круглые сутки пьёшь пиво "Асахи" и читаешь какую-то дрянь. Знаешь, как это удивительно?

— Этим сейчас занимается 90 % населения земного шара. Глобализм-с. А вот твои моховики попахивают интифадою.

— Нет, я русский партизан. Мне чужого не надо. А в моховиках — сила.

Извините, если кого обидел.

13 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСXI)

— А вы знаете, кто такой Михаил Евграфович? Я вот знаю.

— И я, и я! Я ещё годы жизни знаю. Это уж просто равноценно умению держать вилку и ножик.

— Вы пользуетесь тем, что без яндекса никто навскидку ваше знание годов проверить не сможет?

— Нет, я представляю Тайное Братство Честного Знания. Нас немного, но мы есть. Иногда мы раскрываемся — переводим старушек через дорогу, тащим детей из огня, спасаем пионера, упавшего в реку. Но в остальном мы незаметны — только иногда так вот проговариваемся.

Извините, если кого обидел.

13 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСXII)

— Однажды я вожделел Энни Леннокс.

— Вы уж договаривайте, раз начали! Разоблачитесь перед товарищами. Так я всё сказал! Всю правду, как есть. Чего же боле?

— То есть, подробностей публика не дождется? Можно идти в буфет за сардельками?

— Сардельки? Вы эту фрейдистскую подробность могли бы не произносить.

— Да я их ела. И ем! И пельменями закусываю!

— Рассказывайте, тоже.

— Иногда сардельки — это просто сардельки! Что бы Вы об этом не думали, охальник!

— Ну-ну. Вечно в наши разговоры вы сардельки суёте — в народную ниву просвещения, с надеждой на рост, так сказать.

— Уточните, какие сардельки-то. Ваши фрейдистские или мои молочные? (с ужасом прислушиваюсь к звучанию вопроса) Ваши-то, может, и взойдут.

— Правильно ужасаетесь. Ваша вера в восход фрейдизма… Это что-то!

— Должен же человек во что-то верить! Не всем же быть манкуртами, забывшими все родное! Вы бы знали, как я ждала коммунизма к 80-му году, к слову. Эх.

Ну, хоть сардельки взошли где-то в 1994-ом, и то хорошо.

— Вот, значит, на что вы партбилет поменяли…

— Вопрос с партбилетом мы с Вами уже выясняли, не инсинуируйте. Вы свой, насколько я помню, сменяли на импортное лекарство от укуса колорадского жука (позор преклоненцам!) А мой до сих пор хранится в желтом чемоданчике на вершине дуба.

— Как же — как же! Помню! Чемоданчик, в нём фарфоровая утка, а на дне утки — партбилет.

— Ну хоть что-то вы помните. Только не фарфоровая утка, а чугунная утятница.

— Больничная?

— Причем же здесь больница, дитя мое? Утятница — залог согласия в семье и признак хорошего аппетита владельца. " Иль у тебя всегда такие мысли?"

Извините, если кого обидел.

14 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСXIII)

— Мне вот совершенно непонятно, зачем на пивной этикетке написано: "Пиво сварено для вас"? Глупость какая-то!

— А для кого они его варят? Для себя, что ли? Для вас и сварили. Хотя все критяне лжецы, понятное дело.

— Был бы, кстати, гениальный маркетинговый ход: "Это пиво сварено не для вас". Или даже: "Урод, не про тебя это пиво сварено". Продукцию расхватывали бы как горячие пирожки.

— Да, я давно уже с восторгом сладострастья представляю себе сцену в магазине: «Дайте мне эту… "Лореаль"…» — «Подите прочь! Вы этого недостойны!».

Извините, если кого обидел.

14 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (ХСXIV)

— Сейчас я много думаю о деньгах. В странном, экзистенциальном ключе — потому что многое в моей жизни могло бы быть решено деньгами, которых нет. И, которые я мог бы заработать, но упустил момент, в нужное время не оказался в нужном месте, не был знаком с какими-то людьми. С возрастом я начал ощущать эту недостачу острее, чем думал раньше. Раньше думал, что это мысль меня вовсе не будет занимать.

— А, я вас понимаю. Не до конца, наверное, но все же понимаю. Потому что деньги, которые можно был заработать вовремя, сильно помогают, это верно. Это я тоже заметил уже. Это, скорее, даже не деньги, которые надо заработать вовремя, а деньги, которые надо было заработать, чтобы сейчас не зарабатывать.

— Я это и имел в виду под "вовремя". Наверно, не очень внятно выразился. Да нет, это действительно скользкий вопрос — торговля буквами сильно отличается от торговли нефтью. Тут не только аккумуляция доходов (не нефть, точно — года на всю жизнь не хватит), но и то, что если ты определённый период зарабатываешь определённые деньги каким-то определённым способом — возможность этого заработка проецируется в будущее.

— Да, это, кажется, называется "капитализацией имени". Очень мне нравится это выражение. Красиво и на ёб твою мать похоже.

— Это похоже на слово "декапитация".

— Как бы там ни было — жуть.

Извините, если кого обидел.

14 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СV)

— Любопытно посмотреть на кладбище, где лежат Симпсоны.

— В какой-нибудь Хэллоуинской серии вполне могло бы быть.

— Ну, я бы удовлетворился видом памятников. Содержимое мне ни к чему. Интересно, например, откуда приехали их предки.

— Да, с прошлым у них не густо… Покрыто мраком и небылицами деда. Думаю, что это навсегда останется загадкой, чтобы не разрушить образ Симпсонов как среднестатических американцев — так вроде они задумывались.

— Дедушка Эйб Симпсон в возрасте пяти или шести лет эмигрировал со своим отцом из какой-то западноевропейской страны. Были такие кадры в одной из серий. Страна по архитектуре и костюмам скорее всего германской группы.

— Интересно какой это был год? Хотя это по его воспоминаниям, ergo источник весьма недостоверный. Впрочем, очевидно, что они — евреи, к гадалке не ходи.

Извините, если кого обидел.

14 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СVI)

— Я знаю правильный комментарий к этому посту: «Блин!».

— Да. Но его нужно переписать 25 раз и отправить друзьям. Только тогда можно надеятся, что вам завтра утром подадут в постель стопку блинов со щучьей икрой.

— Почему с щучьей?! Это волюнтаризм. Я специально указывала, что с красной. Я же писала во все инстанции, чтобы не ниже кетовой!

— Не брезгуйте щучьей. Вас могут услышать.

— В смысле? Привезут блины с щучьей? Да у меня вообще вся семья куда-то пропала. Я сижу одна, как Золушка — ни блинов, ни икры, ни волшебной щуки.

— А пионэры?

Извините, если кого обидел.

15 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СVII)

— На "Октябрьском поле" появилась кафешка "У трех сестер": надо понимать, что они наконец доехали?! Старые, побитые жизнью, на замужество планов никаких, — и кормят там, наверное, по-чеховски неумело, какими-нибудь вчерашними щами.

— Что же дурнногоооо вввввоо ввввераашнх щах?

— Вот не поверите, так и думала, что именно Вы за них заступитесь! Так и знала, что придет дрожащий с похмелья Березин и плюхнется прямо во щи! А они клопами пахнут.

— Это не похмелье — это моя. ставшая притчей во язытцах, радио клавиатура.

— Хм. Меня учили, что если что-то похоже на утку, крякает, как утка и откладывает яйца, то это утка, а не радиоклавиатура-с.

— Ну, помилуйте, если я сижу в квартире, ноги в тепле, таблетки на блюдечке, волокардин в рюмке — где я найду что-то похожее на утку?

— А Вы не зарекайтесь…

— А что мне зарекаться? У меня утка не крякает. Она смирная. Сидит внутри кораблика. Живёт в шкафу, не вылазиет.

— И четырнадцать мышат?

— До этого я не дошёл.

— Утку Вам могли и подбросить. Таблетки на блюдечке от утки не панацея.

— Таблетки — от другого. Одно слабит, другое — крепит. Водка — крепит.

— Я Вас правильно поняла? Тогда зачем Вам таблетки, если есть прекрасные народные средства — свекла, чернослив? И еще меня волнует вопрос с носками, Вы как-то неумело отмалчиваетесь. А между тем наступают холода.

— Свёкла — слабит. Повторяю: а водка крепит. Я пью водку. Что ж тут непонятного?

А про носки я скажу — вот Господь создал мир за шесть дней — ну, и… Вы понимаете.

Извините, если кого обидел.

15 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СVIII)

— А Вам во всех рекламах ужасы мерещатся, я помню. И про телефон тогда. У Вас трагическое мироощущение, вызванное, вероятно, гм, радиоклавиатурой.

— Какой-такой телефон? Вот про одеколон «Ультиматум» я писал… и про стоматолога…

— Вы писали про девушку, складывавшую весь мир в маленький телефон. Я даже помню, что она ассоциировалась у Вас с "учеником волшебника".

— А, да — писал. Но это не так страшно. Учеников волшебника мне не так жалко.

Извините, если кого обидел.

15 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СIX)

— А какие были прекрасные учителя в деревнях в 50-хх годах! Как это было престижно среди механизаторов — жениться на учительше!

— Да. И тут же всё пойдёт на лад. Тихо и ласково войдёт разводной ключ в пазы, провернётся — раз и другой, лязгнут контр-гайки на конце — зафырчит мотор. И вот уже помощь крестьянской лошадке.

— Порнографы.

— Калоеды!

— Заметьте, не я это сказала!

— Бросьте! Вы столько раз это подумали, что ваши слова материализовались в комбинации электронов.

— У меня таких слов-то и в словаре нет! Это Ваш, писательский, лексикон-с. Вот хотите, сейчас остановим машину, выйдем и спросим первого прохожего — могла я такое подумать или Вы это сами сообразили?

— А я и не говорил, что придумали. Это вы в газете прочитали. Я тоже, как и всё наше поколение, приучен газетам верить. Я как прочитал "квадратно-гнездовой метод", так и запомнил. Или вот "щёкинский метод". Никто уж не знает, что это — а я помню. Так и тут.

— Вы думаете, я читаю газеты? Вот еще, я же иду в ногу со временем. И черпаю информацию из телевизионных шоу. Там таких слов еще не знают. Мне думается, что это из рецензии на Сорокина что-то.

Это у Вас профессиональное, рецензентское.

— Ну уж нет. В телевизоре только и делают, что газеты пересказывают. А в газетах — телевизор.

Это одна шайка.

— А я давно уже не рецензирую. В моём возрасте и с моим здоровьем это неприлично.

— Когда это Вас смущали приличия? Вы на свои руки-то посмотрите!

— И что? Руки у меня рабочие, токарем начинал. В Партию молодым пошёл. Мозоли — трудовые, не от карандаша.

Извините, если кого обидел.

15 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СX)

— Когда я вижу слово "торсионный", то сразу вспоминаю, что польское слово torsje означает "рвота".

— Лингвистическая интуиция вас не обманула. На самом деле есть теория дрожания частиц, из который состоит всё, и скручивания и раскручивания их полей. От этого скручивания-раскручивания может произойти ВСЁ, что угодно. Например, может произойти бесплатное электричество.

Но, может произойти и мировой пиздец.

Вот, в кратце, теория торсионных полей. Et tout le reste est torsje.

— Премного благодарна, дорогой друг.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXI)

— Было дело с одним человеком, что в гроб Ленина молотком кидался. Внизу, кстати, под Мавзолеем есть микромузейчик — там стоит стенд со всякой всячиной, что злонамеренные граждане туда тащили — кидаться. Там этих молотков штуки три. Болты там всякие.

У меня, кстати, когда я туда в первый раз ходил, в кармане ключ большой увидели. Долго в руках вертели — но отдали.

— Надо бы стенд этот на улицу выставить, ко входу. Посещаемость заведения, думаю, резко повысится. Какое-никакое, а дополнительное развлечение.

— А ещё можно аттаракцион организовать по соседству — "Кинь молотком в Ленина". и призы выдавать за меткость. Маленьких плюшевых Лениных.

— Да. И шоколадных.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXII)

— А вот интересно — как трактовать Канетти? Он фикшен или non?

— А почему, собственно, не фикшен?

— Мне кажется, что Канетти — всё-таки пограничное явление. Я довольно много говорил с поклонниками Канетти в тихих европейских странах — сам я к нему очень спокйно отношусь. так вот, оказалось, что их восхищает совсем не Die Blendung, и прочие довоенные дела, а именно "Масса и власть" и "Область человека". Для меня это было примерно так же, как если бы кто-то из соотечествеников сказал: "Да Достоевский написал что-то, помню, да… Но вот "Дневник писателя" — книга на все времена!".

А потом у меня сложилось убеждение, что популярность Канетти действительно основана на эссе, мемуаристике ("Спасённый язык" — действительно мне нравится) и публицистике.

— Хотя да, случай Катаева позволяет нам отнести мемуаристику к фикшен. Да.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXIII)

— Работать вообще со временем становится всё неприятнее и неприятнее.

— Да и жить-то, собственно…

— Особенно — ездить в метро.

— Не… Мне в метро нельзя. Там неудобно — велосипед очень на шпалах прыгает.

— И дорогу, наверное, в темноте очень плохо видно. А ещё, говорят, там гуляют страшные мутантские крысы.

— Нет, крысы — это вчерашний день. Мой приятель Бачило уверяет, что там повсюду ходят бомжи-людоеды. Днём они не высовываются, а ночью воруют с платформ зазевавшихся пассажиров и утаскивают в тоннели.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXIV)

— А, всё-таки, хорошо, что у олигарха Прохорова оказалась такая сестра.

— Вот если бы еще у Дерипаски, Чубайса, Абрамовича были сестры…

— Так, может, есть?.. Ну, хоть двоюродные?

— Но они часто любят танцевальную музыку — вот в чём дело.

Извините, если кого обидел.

17 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXVII)

— Надо сказать, что со званием «майор», что приросло к Ивану Николаевичу Пронину, и даже заменило ему имя и отчество, есть некоторые странные обстоятельства. Пронин — майор государственной безопасности. А ЦИК и СНК СССР от 26.12.1935 были введены специальные звания для Главного управления ГБ НКВД. Согласно им майор госбезопасности соответствовал общевойсковому званию «комбриг», а, скажем, капитан — званию «полковник», и, наоборот, воинскому майору соответствовал всего лишь старший лейтенант государственной безопасности. Эта система ещё несколько раз корректировалась, но исчезла лишь после войны. Причём система как кислота, растворила не только экзотические звания, но и всех трёх генеральных комиссаров госбезопасности — Ягода, Ежова и Берия. Но это, как говорится, совсем другая история.

Поэтому о воинском звании Пронина надо говорить с некоторой осторожностью. Хотя мы понимаем, что действие в эпопее Овалова неконкретно, оно происходит в особом мире, параллельном не только реальности, но и советской действительности — там, где настоящие мужчины затянуты широкими ремнями, на петлицах кубари, шпалы и ромбы, погоны — только на фотографиях главных мерзавцев, улицы чисты, под Дворец Советов уже выкопали котлован, помыслы чисты, ничего, что немцы в Польше, но страна сильна. Только месяц — и не больше — кончится война.

— Так он был майор ГУ ГБ? А я-то был уверен, что он «мент», в смысле, майор ГУ РКМ НКВД. А про спецзвания я слышал. Самое младшее там был сержант, вроде бы (в смысле сержант госбезопасности), и даже такое экзотическое, как «старший майор»…

— Да, «старший майор Госбезопасности» — это песня… А в Рио-Рите принципиальны оригинальные слова: «Через месяц — или больше — кончится война»

— Такая же схема была и со времен Петра: чин в гвардии был на ступень выше чина в армии. Лермонтова, скажем, за свинское поведение на дуэли царь перевел в армию «сущим чином», то есть снял, по-нашему, звездочку. Из чего делаем вывод, каков был для вождей статус ГБ.

— Ну что вы, были в ГБ и рядовые. А вот сержант ГБ — уже армейский лейтенант.

— В ГУ ГБ (не МГБ и не КГБ) не было званий ниже, чем сержант государственной безопасности… а это даже не сержантский, а скорее младший офицерский состав. В тех случаях, когда требовалось привлечение рядового состава, например, для конвоирования, привлекали бойцов ПВО (пограничной и внутренней охраны), т. е. конвойников.

— Ну, как вы видите, тут не в одном звании разница. А сходство с гвардейскими званиями скорее в том, что в полк записывали рядовым, и взрослея, ребёнок становился офицером. А тут сегмента рядового состава вовсе не было. Надо, кстати, посмотреть, как был регламентирован порядок собственно присвоения этих званий. Скажем, в случае перевода из армии.

— Ну что вы, были в ГБ и рядовые. А вот сержант ГБ — уже армейский лейтенант.

— Как я понимаю, рядовой состав ГБ носил зеленую фуражку и дрессировал Мухтара? Впрочем, конвои и вообще лагерная охрана, вероятно, тоже была от ГБ?

— Нет, конвоем ведала вохра. Система НКВД, но не ГБ. Вообще, важно уточнять период — в разное время в ГБ были разные подразделения. Вообще, о ГБ можно говорить, кажется, только с 1948 г. — создания МГБ.

— Тут терминологическое непонимание. Смотря что вы понимаете под ГБ. Так недолго стереть различие между ГУ ГБ НКВД, МГБ и КГБ при СМ СССР — это разные структуры. В ту пору, о которой идёт речь — (до 03.02.1941) всё было так: НКВД СССР = ГУ ГБ + Главного управления рабоче-крестьянской милиции (ГУ РКМ), что тут где-то выше упоминается + ГУ пограничной и внутренней охраны, ГУ пожарной охраны; ГУ исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГ)+ АХО + Секретариат + аппарат Особоуполномоченного + Особое совещание. И мне кажется, что вы понятие «рядовые» распространяете на Центральный аппарат ГУ ГБ НКВД, что неверно.

Извините, если кого обидел.

17 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXVIII)

— Должно быть, я другого Крысолова читала.

— Естественно — при Советской власти другого и не издавали. Но мне как-то прислали настоящего.

— Причем удалась только третья передача. Двое первых гонцов были пойманы на границе и скормлены крысам в передвижных застенках Лубянки.

— У вас неверные сведения. Это тоже не настоящий "Крысолов". Настоящий текст, не подвергнутый цензуре был спрятан в Крыму, меж соседских хижинок татар. Только по возвращении одного из них, вздумавшего перестроить свой дом по-европейски и выкопать из-под порога двенадцать поколений своих предков, была найдена огромная бутылка. Внутри неё был огромный корабль-бригантина "Павел Коган" и ворох рукописей — среди них и оказался подлинный "Крысолов".

— Так-так. А фамилия татарина была не Шлиман?

— Я не могу называть его фамилию, чтобы не навредить ему. Слишком высокий пост он теперь занимает

— Я хотела сказать — не Чубайс?

— При чём тут? Всем известно, что Чубайс коллекционирует рукописи, но занимается он исключительно стихами.

— Чубайс всегда при чем. Вы всего не знаете.

— Скажу вам по секрету — никакого Чубайса вовсе нету.

Извините, если кого обидел.

18 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXIX)

— А в сентябре скончалась питерская Грекова (не псевдоним) с нашей секции, у которой были всякие популярные книжки по истории медицины, типа, в краеведческом аспекте. Например, что-то о Бадмаеве.

— Бадмаев в краеведческом аспекте — это сильно. Московская Грекова, кстати, тоже не так давно скончалась — я некролог писал. Мадам Венцель была, конечно, знатная дама — во-первых, она всё время была вокруг авиации — оттого в её учебнике по терверу во всех задачах были то — стрельба очередью, то — бомбометание серией.

Ну и сам псевдоним, конечно, хорош — Y-ова. Умирала она тяжело — в каком-то безумии. Это знаменитый дом на Ленинградском шоссе — там много интересных людей жило, и некоторые живут и поныне. В частности одна литературная дама, моя искренняя злопыхательница. Но дом был выстроен для авиационных инженеров и лётчиков. Всё в тех краях было связано с авиацией.

— С авиацией — это точно. Отец моей старой знакомой ее хорошо знал именно в этой связи, он был военным авиаинженером и в каком-то соответствующем училище преподавал. Он же, кстати, показывал картинку маслом, которую они, по каким-то околовоенным делам пересекаясь с А. Стругацким во второй половине сороковых, в четыре руки изобразили. Иллюстрация к "Войне миров".

Извините, если кого обидел.

18 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXX)

— Странно провёл вчера день — утром ходил за груздями… Было у меня предчувствие, заставившее надеть тельняшку и взять с собой запас табака. День катился, как колесо с горы — ускоряясь и подпрыгивая. Чтобы не пускать дела на самотёк, сразу пошёл в странноприимный дом — там двадцать пять евреев спорили, кто лучше умеет делать блины. Натурально, гвалт, крики — кого-то на кухне тузят. С визгом бегут по коридору дети, волоча за собой порванный русский блин-трофей. Издалека блин был похож на ветхие бабушкины трусы. Принёс хозяевам водки на крапиве. Что же нет? Случайно там, кстати, оказались два тибетских монаха-путешественника, урождённые москвичи. Пока все спорили, можно ли им есть блины, я напоил их крапивной водкой. Монахи начали плясать на столах. Кажется, это были женщины.

Видел чудесного таксиста — он угощал блинами. Вез он блины стопкой, в ворохе газет — в основном финансовой направленности. Угостил и я его крапивницей — но он уже был кем-то угощён.

— Неправда! Всё было вот так!!!

— Кто вы? Зачем вы тревожите меня?

— Ха-ха-ха.

— Зачем вы тут смеётесь? Тут о серьёзном, между прочим, говорят.

— Всё, ухожу…

— Значит, пришли, надсмеялись и ушли? Хорошо же это!

— Я не надсмеялась, Боже упаси!! Просто пыталась помочь Вам восстановить в памяти вчерашние события…

— Вы меня событиями не пугайте пожалуйста. Пляшущие тибетские монахи, когда я восстановил их в памяти, такого в ней понаделали, что только держись!

— Ну… может монахи и были, но только не в "странноприимном доме", как Вы его недавно окрестили.

— Я вам по секрету скажу — никого в том доме окрестить невозможно. Вот возьмём ту супружескую пару, что приехала на велосипедах… Нет, невозможно!

— Не велосипедах???

— Это вы о ком??

— Ну, мужик такой бородатый. Ещё огурцы малосольные привёз. Зимой-то!

— Мужик?? Бородатый? Не-а, не помню я…

— Как же!? У него ещё жена стриженная под ноль.

— Это когда было???

— Вчера, разумеется.

— А в какое время суток??

— Вечер — это вполне определённое время суток. Разве вы считаете, что в сутках два вечера? Нет, это решительно невозможно! В сутках — два вечера! Невозможно!

— И то правда.

— Вот видите! Всё очень просто. И, если не горячиться, всё можно выяснить — ничего ведь сложного нет. И тогда всё встанет на свои места — я не говорю об этих сумасшедших велосипедистах, дай Бог им здоровья, конечно — эти-то своего не упустят. Я бы лично пожелал всего лучшего стоматологу, что сидел справа от меня. Да.

— Это Вы ему такой диагноз поставили?

— Он сам кому хочешь всё поставит! Да как! Обещал мне пломбы поставить, а в итоге из брючного кармана у меня пропало тридцать пять рублей.

— Это предоплата.

— Да? Странное дело — то-то я смотрю, он там чек оставил. Точно такой же, как в кассовом аппарате, только слова всё неприличные написаны.

— Ха-ха-ха!

— Вы опять смеётесь. А дело-то серьёзное. Думаете, я деньги сам печатаю? Да? Так вот — нет.

— А где берёте?

— Я квартиру сдаю — вот вчера за деньгами и приехал.

— Куда?

— Как куда? К этим упырям, конечно. За деньгами, да. Блинов поел заодно.

— А, ну да! Это же Вы меня консультировали по поводу упырей!

— А после упырей сразу к нам приехали?

— Нет, я только в одни гости вчера ездил.

— В какие?

— Да в эти самые — с блинами… Где старик потом пришёл с костылём.

— А меня там не было?

— В наше время ни в чём нельзя быть уверенным.

— Расплывчатый ответ…

— Совершенно нет!

— Это ведь правда. Вы что хотели? Что бы всё было определённо? А жизнь не такова — вовсе нет. Даже, я бы сказал, совершенно нет. Это ещё Гайзенберг заметил.

— Ну да, ну да…

— Именно. Вы бы ещё вчерашнюю драку вспомнили!

— Не было там никакой драки, о чём Вы??

— Ну, вы суровая какая. Если зубы не выбили, так и не драка.

— А по мне не драка, а какой-то национальный конфликт. А ведь раньше армяне с азербайджанцами были так близки, так близки…

— Армяне?? Там были армяне??

— Как не было? Вы, оказывается, жутко кровожадная. Вам нужно, что бы кровь реками лилась — и тут только вы признаете драку реальностью.

— Кровожадная! Рррррррррр!!

— Во втором армянине, правда, я сомневаюсь — он, может, полукровка.

— Ну может…

— А азербайджанец-то? Как ловко он кидался тарелками, а?

— Тарелками так ладно ещё, но когда ножами стал жонглировать, я под кровать от ужаса забралась…

— Нет, это они не жонглировали. Это Иосиф сказал, что он может попасть в муху, которая сидит на стене. Правда, его бояться не надо. Я его давно знаю — его очень сложно вывести из себя. Вчера он так возбудился только потому, что когда пекли блины и подбрасывали их вверх, один упал ему на голову.

— Может, он подумал, что это полотенце?

— Полотенце? Нет, это вы что-то перепутали. Он совсем не принимал это за полотенце — он ревел как бык и носился по коридору. Люди с полотенцем на голове так не делают.

— Может и перепутала! Там сложно было ничего не перепутать.

— Да нет, перепутать было невозможно. Трезвые сидели, как сычи.

— Все??

— А то! Даже водка оказалась палёная — просто вода. Но это и неудивительно — дом такой.

— Зато грибочки какие были, у-ух!!

— Да. Грибы были знатные. Главного съёмщика только сегодня поймали. На Большой Сухомлиновской — его там на хавчик пробило.

— И вот опять эти ухмылки! А смешного мало — голый человек меняет клавиатуру на еду. Посреди улицы. В мороз. Мало-то смешного.

— Ой, не могу.

— Крепитесь. Что значит не могу? Одна из вчерашних дам обнаружила, что у неё косметичка в сумочке отчего-то в блин завёрнута.

— Всё, ржунимагу

— Прекратите немедленно. Вот из-за таких как вы, дворники утром очень ругаются.

— Дворники? А они здесь причём???

— Как при чём? Во-первых везде блины висят, эти двое, которые из Саратова, спали в сугробе, все бездомные собаки перекормлены и всё пометили. Вы бы обрадовались? Вот вы?

— Представьте себя дворником — выходите во двор с лопатой, снег убирать. А он весь жёлтый, и на ветках — блины висят. Обрадуетесь? Обрадуетесь, да?

— Не буду я себя дворником представлять! С какой стати? Ладно бы там президентом, банкиром или супермоделью какой-нибудь!.. Всё, иду спать, на работу завтра!..

— Завтра не может быть работы. Завтра только дворники работают. Не ходите. Простят — Прощёное Воскресенье же.

— Не простят! Позвонили уже и предупредили! Эти не простят…

— Да ладно… Пошлите им с нарочным два-три блинка.

— Ключи у меня… Всё, спокойной ночи!..

Извините, если кого обидел.

18 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXI)

— Если писать про еду надумаете — смотрите, не помрите там от заворота кишок. Или он расстегайчиком подавиться изволил, баснописец наш…

— Это все мифология-с. От воспаления легких помер. Хотя непонятно еще, от чего лучше…

— У человека, ведущего малоподвижный образ жизни, лёгкие всегда в зоне риска. Это я по себе знаю.

Извините, если кого обидел.

18 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXII)

— Леонардо возвращается.

— Любовницы Леонардо.

— Леонардо никогда не платит.

— Корень Да Винчи.

— Пятый пункт Леонардо.

— Золотое сечение Леонардо.

— Дети Леонардо: золотое сечение.

Извините, если кого обидел.

18 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXIII)

— Что давно наш Лектор журнал не удалял.

— Давно. Но ты другое скажи, а бабы-то за что тебя любят?

— За то, наверно, что перед глазами у них не маячу. К неосязаемым всегда лучше относятся.

— Вова!?

— Вова!

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXVI)

— А был ли он, русский автомобиль? Все, буквально все заводы — иностранные. Все удачные проекты — куплены, малоудачные — составлены из удачных купленных технологий. Ну, «Нива», может, ещё русская.

— Настоящий русский автомобиль делался в Нижнем Тагиле и назывался Т-34.

— Настоящий русский автомобиль не может делаться. Он существует ментально, рождается в платоновской пещере на Новом Афоне.

— Но, к сожалению, он не поступает в продажу.

— Чем же можно расплатиться за покупку Идеального образа Настоящего Русского Автомобиля? Не представляю.

— Может Идеальным Русским Рублем?

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXVII)

— Дурацкий-то вопрос, прости. Всё дело в том, что ты хочешь от разговора. Одного ты хочешь намеренно оскорбить, над другим потешиться, у третьего — узнать в чём дело, у четвёртого спросить совета. А говоришь со всеми по-разному.

— Вот, наконец-то я дождался ответа — не правильного, а объективного. Сразу видно Писателя.

— Тогда сузим и конкретизируем вопрос: речь идёт о дискуссии на отвлечённую тему между малознакомыми или вовсе незнакомыми людьми, а целью её станем полагать — ну, в первом приближении — стремление к Истине.

— У незнакомых людей можно спрашивать только об одной Истине — который час.

— Однако хороши бы мы были, соблюдая это правило, а? Например, хуй бы мы когда с тобой познакомились, дядя Вова. Да и вообще хуй бы тогда кто с кем познакомился и хуй кто б чего узнал. Одни, блядь, сигналы точного времени, — ну и дух над водами, само собой.

— Нет, отчего же! Мы именно так и знакомились — долго, медленно, спокойно. Как вдова на похоронах. Переспрашивая друг друга: «Э-э… Простите… На хуй? Я?!»… Мы-то всё про культурные коды знаем, но никому не расскажем, правда?

— Пока люди так пишут, я ещё верю в человечество.

— Да и я ещё верю, собственно..

— Это точно.

— Но надо оставить в этом вопросе возможность для компромисса. Может, можно стричь?

— Брить!

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXVIII)

— Я только не очень понял, как явить свою пипиську на свет божий.

— А не надо ничего являть, там всё есть. Контора пишет..

— Нашёл пипиську-то?

— Нашёл, но не нашёл, как определись свою позицию в рейтинге — или младше 1000 он не показывает?

— Разумеется, в разделе top1000 видна только первая тысяча, по среднему значению за последние 30 дней. Но индекс каждый день меняется, средний индекс пересчитывается, у нового дня новые герои..

— Там жалко, что нельзя узнать свой номер в тысяче, если ты-таки туда попал — нужно листать все 10 страниц.

— Да, действительно.

— Но вероятно, как-то всё же можно. Надо разобраться..

— B чо?

— Да ничо. Констатирую. Иди, меряйся своей пиписькой.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXIX)

— А я бы ещё в сетевых дневниках добавил опцию — стирать, скажем всё чётные записи. или все нечётные. Или оставлять одни заголовки. Или мешать все слова как в шреддере.

— Или заменять все существительные на "пизда", а все глаголы на "ебать", а все предлоги на "хуй". У тебя бы вышло выше "Хуй пизда хуй хуй пизда". Есть в этом что-то от морзянки.

— Ну и не смешно. А твои тексты вовсе бы не изменились — остались прежними.

— Главное, не бросаться конечным звеном пищевой цепочки друг в друга.

— Надо искать тех, у кого цепочка с этого места начинается.

— В них и швыряца. И всем будет щастье. Когда-нибудь мы построим идеальный мир — на Сириусе, конечно.

— Я же говорю не об этом — всяко бывает. Пусть экспериментируют с дневниками, вдруг мир будет понятнее. И приятнее. И его не придётся уничтожать.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXX)

— Слушай, а почему вы с ним ругаетесь по поводу мультфильма "Мадагаскар". Чё это такое? В чём смысл?

— Это вопрос не по адресу. Это он у нас специалист по мультфильмам, я же в них просто скромно снимаюсь в ролях второго плана.

— Хм… Снимаешься… Позволь тебя спросить… Неловко, право… В порнографических мультфильмах?!

— А как же. Хентай называется, еби его бога душу мать.

— Зато я с с ним поругался раньше тебя — года три назад или два. Причём так же — до хрипоты, до драки. Причём, ты не поверишь, началось всё с разговора об израильской ядерной программе. Я только начал пальцы гнуть, что сейчас правду расскажу, про то, что было Институте проблем Радиационной безопасности, что физик туда-сюда, как мне резво в бубен настучали. Только тогда мультфильм "Мадагаскар" ещё не сняли — я утёрся и пошёл восвояси.

— Да, эта их станция — большая сила. Ганапольская школа…

— Вот ты смеёшься, а я тоже там выступал. За литературу. Рассказы ещё читал.

— Да ладно, с кем не бывает. Я вот тоже… Комсоргом цеха был, кандидатом в члены партии.

— Бывает..

— Ха! А я — членом!!

— Вот оно как.

— А я не успел. Молодой потому что. А так бы оно конешно…

— А меня ноблесс облизывал.

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXI)

— Соль пропала.

— Сахара тоже нету.

— А спички?

— Ни хуя нету. Два дня назад искал — не нашёл.

— Вот блядь. Это лисички раскупили, будут море палить.

— Что пьёшь?

— Подвязал на денек, вот и колбасит.

— Выпей йоду.

— Ксанф ли я?

Извините, если кого обидел.

19 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXII)

— Он был пулемётчиком, отличился во Франции, но положенного ордена не получил. Наградной лист был обнаружен в Омском архиве, подписанный Колчаком с запозданием — зимой 1918/1919 года — да только эта дополнительная награда, к счастью для будущего министра, так и осталась похороненной в архиве. Это мне дочь самого Малиновского рассказала.

— По-моему, кто-то что-то путает. Во-первых, у Малиновского после Первой мировой было два "Георгия" и два французских военных креста, а во-вторых, Колчак ему вряд ли что выписал, потому что как раз с колчаковской армией Малиновский воевал после возвращения из Франции, поступив в Красную армию.

— А чему это противоречит? Ничему. Написали представление — да и тю-тю.

Извините, если кого обидел.

21 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXIII)

— Сдаётся мне, Каблукову дадут.

— Мне сдается то же самое, но интереса и азарта ожидания это как-то не вызывает. Ну дадут, и что?

— Съест суп из бычьих хвостов — мы его с ним только что обсуждали. Вкупе с историей томатного сока.

— Суп с историей томатного сока — да он гурман?

— Да нет. Тут дело не в раздражительности, а в том, что Букер как главная русская литературная премия, потихоньку сходит на "нет". Он уже практически адекватен "Нацбесту" по авторитетности. Дело даже не в ностальгии, а в том, что Букер пережил своё время.

— Да меня что и обозлило — вроде как у них прогресс наметился, последние два года были вполне адекватные лауреаты, спорные, пусть, но по крайней мере не позорные.

А теперь опять за старое. "Нацбест" же — очень странная премия.

— Да нет, дело, конечно, не в "Нацбесте" Вот смотри — из общеизвестных премий у нас есть: Нобелевская; Государственная; Триумф; Букер (роман); Солженицынская; Толстого; Казаков (рассказ); Белкин (повесть). И ещё примерно 600 региональных или журнальных премий — забудем как кошмарный сон. (Всякие премии немцев и проч. я в расчёт не беру, потому обывателю уж совсем непонятен (или понятен) их механизм).

Вот выйдем на волю, на улицу — кто помнит лауреатов этих премий прошлого года?

— Володь, я тут недавно про цирк писал — так довольно долго толкался на форуме, где цирковые живут. Вот один старый жонглер советовал другому — а ты выйди на улицу и спроси у сотни людей про самых именитых циркачей, Запашных там, или Филатовых. Сколько вспомнят? Вот это грустно — служить умирающему искусству.

А премии — они же не для людей вручаются. Не для читателей. Как и все премии и фестивали, это "междусобойчик производителей", к потребителю не имеющий никакого отношения. Цирковые борцы, by the way, результаты "Гамбургского счета" на публике никогда не оглашали. Кстати, вот у кого была правильная система — всех объявляли "чемпионами мира" и все были довольны.

Извините, если кого обидел.

21 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXVI)

— Тут, если помнишь, злоба должна оцениваться по модулю. Это Зощенко сказал, что перепуганный писатель — потеря квалификации. Испуганный — всё равно что злой.

— Последняя фраза просится в афоризм.

— Это, наверное, одно и то же. Злые, потому что испуганные — а вдруг? Ужели Моцарт прав, и я не гений.

— Хуже испуганного писателя только испуганный полковник.

Извините, если кого обидел.

21 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXVII)

— Известно, что когда Блюмкин собирался в экспедицию вместе с Рерихом, то они хотели взять с собой Есенина. Ещё в третьем письме Тайных Махатм было сказано, что если в Шамбалу придёт человек с гармошкой, начнёт лузгать семечки и пустится в пляс между двух Зеркал Времени, то зло снова скроется в Упанишадах. Но Блюмкин, конечно, был известный упырь — он не победы добра хотел, а время от времени выпускать Есенина с гармошкой, а потом прятать в мешок — и наживаться на Битве Добра со Злом.

Обо всём этом рассказывала сама Блаватская, но её арестовали в Харбине агенты НКВД. Тогда она записала это всё на обороте туалетной бумаги и выкинула из зарешёченного окна своей теплушки. Путевой обходчик подобрал её послание, долго хранил, и, наконец, переписав в шести экземплярах, отправил своим друзьям. Конечно, его тут же вывели в расход, но письмо 2500 раз обошло вокруг Земли, и, наконец, попало к одному милицейскому полковнику.

— А почему не сказали, что Есенин — сын Великих Махатм и правнук Атлантов и праправнук Лемурийцев? Скрывают от нас Правду…

— А вы воду не мутите. Конечно, он никакой не сын Махатм. Вот то, что он был братом Маяковского, это — правда. А Махатмы просто пришли к нему в Константиново, когда маленький Есенин родился. Один принёс ему гармонь, другой кудрявый парик, а третий — смазанные сапоги. Этот третий и был самый главный. Потому что он принёс Есенину свои сапоги. Так и ушёл — босой, во френче. Пыхтел трубкой со значением и горький дым "Герцеговины Флор" стелился над Окою.

— Но ведь это — не вся Правда…

— Оно ведь что главное, что тот Махатма, который парик кудрявый принес, улыбался все, по-доброму так, ласково. А потом в Космос улетел, но Бога не видел… Так он сам потом Рериху и рассказал — как на духу

— Это потому что он промахнулся с приземлением и шлёпнулся в Индии. А что возвращаться? Героя ему всё равно дали.

— Не-е-е-ет, батенька. Он в Индию к Рериху на санях с бубенцами ездил. Вместе с дорогим нашим Никитой Сергеевичем — прямо в самую Шамбалу заехали. Но ни Рерих, кстати, ни Никита Сергеевич, Бога ведь тоже не видели. Один только Сергей Александрыч и видел. Ну и Блок ещё. Краем глаза.

— Ну да. На санях с бубенцами. Да только он возвращался на этих санях, а не туда ехал. В дороге они с Хрущёвым начали играть карты, а когда Никите Сергеевичу пришла очередь получить щелбан по лысине, он возмутился. Попутчики разругались — и Хрущёв вернулся в Москву один. И начал в ярости ботинкой по трибуне колошматить… Разрушить, кричал, эту Шабмалу к кузькинойматери… Пусть знает, почем фунт!

— Нет, на Шамбалу Хрущёв обиделся гораздо раньше — когда его укусил храмовый павиан.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXVIII)

— Вот вы и явились. И, как всегда с гадкими издевательствами.

— Где ж Вы тут видите издевательства? Здоровый интерес к кумиру.

— Нет-нет, это — липкая паутина подозрений. Меня разоблачили сегодня, мне теперь всё можно.

— Надеюсь, разоблачение не имело отношения к детям рок-идола?

— Что там дети… <…>

— Это тяжёлый удар. А я-то всё хотел спросить, не при Вас ли русские бились с французами. теперь-то уж не стану. Впрочем, список неполон, что наводит на размышления. например, моя фамилия оканчивается на — лам.

— Это лазейка! Или, может, вы — хакер.

— Хакер-Лазейко. Я, кстати, давно совершил открытие: любая якобы русская фамилия на — ов, может на поверку оказаться еврейской с редуцированным окончанием — овер. Ивановер, Петровер, Сидоровер… Разоблачения не закончены. Я полагаю, что настоящий исследователь должен драться до последней буквы.

— Последняя буква у нас — «я».

— Это намёк? У кого это «у нас»?

— Я бы сказал «у вас», но в свете разоблачения…

— Я-то в списочек не попал. И давно подозревал, что вы — ксенофоб. Но что вы, кроме людей не любите ещё и буквы…

— Неправда, я близко знаком с несколькими очень приличными буквами! А подозревать человека в ксенофобии — это всё равно, что подозревать, что он ест.

— Так вы ещё и едите?! Тьфу, пропасть! Есть ли нам о чём говорить?

— А кто не ест? Нет, я жду! Представьте, каким бы ужасом обернулось для нас совместное пребывание на необитаемом острове! Вас совершенно невозможно пить. Я бы сразу умер, а вы меня съели.

— В чём кошмар?

— Положим, Вы бы умерли не сразу, а эдак через недельку. Успели бы намучиться.

— Ну, это в моих руках. Зачем через неделю. Да и вам больше бы досталось.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXXXIX)

— Есть такой старый анекдот про судебное заседание. Народные заседатели почёсываются на ходу, герб РСФСР в гипсовой розетке. Встать, суд идёт, именем Российской Федерации, мы в составе таком-то, слесарь Сидоров Иван Николаевич, за кражу водопроводного крана, стоимостью тридцать семь рублей пятнадцать копеек приговаривается к исключительной мере наказания — расстрелу. Гражданин осужденный, ваше последнее слово? Тот поднимается, и, ловя воздух ртом, говорит: «Ну… Ну… Ну, не хуя ж себе!..».

— Ох, спасибо! Мы пытались припомнить этот анекдот несколько лет — безуспешно. Ура! наконец-то он нашёлся — недостающий камушек в мозаике нашей жизни! Именем Российской Федерации!

— Значит, к вам пришло счастье.

— Гармония. Исключительно Вашими молитвами.

— Гармония?… Ещё немного, и вы научитесь управляться с косой и станете похожи на Русскую Поэтессу. Впрочем, женщина с косой навевает мысли о Вечном.

— Если я научусь управляться с косой и снискаю себе славу Русской Поэтессы то это будет уже что-то вроде бородатой женщины, а не то, на что Вы намекаете.

— Хм… Ну ладно, можно с бородой. Отчего ж нет?

— И буду я вам не смерть, совсем-таки Лев Николаич Толстой….

— А это карма такая. Лучше, чем отводки и от простуд..

— А в глаза посмотреть?

Извините, если кого обидел.

22 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXL)

— Отож! Этот человек благословил меня — и всё от того, что я переписал своё эссе о нём сорок раз и разослал друзьям. На следующий день меня пригласили на высокооплаченную работу, и несколько девушек решило мне отдаться за скромную цену.

А вот пока я не переписал это эссе сорок раз мне приходилось закусывать водку рыбой, а не икрой, а одно издательство печатало меня без денег.

— И как сорок друзей? Сильно радовались?

— Да. Один сразу стал главным редактором газеты "Алфавит", а его жена сдала мне экзамен на "пять".

— Вы так влиятельны? Профессор! И вы скрывали?!

Извините, если кого обидел.

22 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLI)

— Хороший рисунок. Теперь тебе точно должно понравиться. Ты тут в образе русалки.

— Теперь это намёк на то, что я — женщина. И в жопе у меня — чешуя.

— Не думаю.

— Не думай о чешуе!

— Вот вечно ты так. Как теперь жить? Пойду, стараясь не думать о чешуе, не думать о чешуе, не думать о…

— И на рисунке, по-моему, у меня жопы нет вообще.

— Это ракурс такой. Жопа — что у слона.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLII)

— А вот кому нужен фотоувеличитель, новый, в коробке?

— Огласите весь список, пожалуйста!

— Ещё есть электрощипцы для завивки.

— А что, к щипцам я не опоздала? С зелеными пластмассовыми ручки? Это ведь риск ходить с неаккуратными некалиброванными кудрями?

— С синими ручками, да. Берёте?

— А они точно работают? Беру.

— Я, как вы понимаете, не проверял полностью цикл их работы, но — греются.

— Так проверьте, прежде чем людям подсовывать! Возмутительная недобросовестность!

— Я проверил — греются. Что вы кочевряжитесь?

— Всё, беру. Никто не сможет сказать, что я кочевряжусь. Несите. Я могу и сама заехать, если Вы еще что-нибудь дадите.

— Фотоувеличитель. Утюг электрический — родом из соцлагеря. Фен. Два трёхпрограммника "Маяк-204" в исправном состоянии. Сканер Мустек-12000 в почти исправном состоянии. Видеомагнитофон "Панасоник".

— Какая гадость. Книжки не раздаете?

— Есть немного.

— Мне прямо сейчас некого выслать! Нельзя перенести на ближе к вечеру или тогда уж завтра утром? Вы такой шустрый.

— Давайте к вечеру.

— Угу. Я буду тут, рядом.

— Давайте. Ничто в мире не стоит слезинки ребёнка.

— Прошу прощения, заснула за компьютером и всё проспала. Я вот думаю, куда же мне девочку посылать, если не поздно, за щипцами? Я не будете ли Вы хватать её за попу?

— Высылайте прямо щас. Оформим в лучшем виде.

— Высылаю, но она доедет завтра, т. к. уже выпила. (а что я могу поделать? успела) Спрашивает, куда ей ехать. Говорит, что ей Вас уже показывали. Уверяет, что у Вас голубые глаза.

— Ладно. Пусть заезжает к завтраку.

— И вы её съедите!

— Погода была прекрасная. Принцесса была ужасная.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLIII)

— Давно хочу расспросить про литературный кружок поподробнее. Это тот, который был устроен разврата?

— Устроен для? Удостоен?

— Ну, тот, где Вы не давали девушкам прохода, а сразу кидались. Я же помню, хоть и пятнами, разговоры на эту тему.

— Там не так было. Я должен был подходить к девушкам и говорить: «Я известный писатель, кандидат наук и веду литературный кружок. Давайте я вас…». После этого, насладившись рыданиями, я должен был переходить к следующей. Независимо от этого я, время от времени, должен был хватать девушек за попы. Никакого продолжения это не предполагало. Впрочем, лучше меня про это знает Юля Фридман.

Кстати, а трёхпрограммный громкоговоритель Маяк-204 к радиоточке вам не нужен?

— Нет, голубчик, Вы меня уж совсем за фраера держите. То есть самого кружка могло и не быть. А что значит — продолжения не предполагало? Разве поручик Ржевский не учил нас быть оптимистами?

— Он-то учил. Но ведь глашатаи Правды о Литературном Кружке говорили, то со мной должно быть так, а не иначе. Цап за попу — девушка в слёзы — писатель идёт восвояси и радуется

— Ну, это явная клевета. Я в это никогда не поверю, голубчик. Вы же русский человек, а не маркиз какой.

— А русский — что? Всё то же самое, но — идёт и плачет? Не понимаю. Щипцы берёте?

— Беру! Я же пошлю за ними девочку.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLIV)

— Почему все вокруг рекламируется через секс, а не через ум, честь и совесть, которые куда привлекательнее, не постигаю.

— У пятнадцатилетних денег мало. А то и вовсе нету. Поэтому всё — о сексе, который условно-бесплатный — только на нём и можно денег взять. А ум, честь и совесть — товар иной. Сам партвзносы платил.

— Вы на фото-то взгляните — какие 15-летние? Была я в этом фитнессе! Там одни толстопопые мужчины за 50 и дамы под 40. Для них ум, честь и совесть куда актуальнее. Не дети, чай. Между прочим, мало Вы взносов-то платили. Не хватило. А… А зачем вы туда ходили?

— Что до толстопопых, то зачем им ум? Скотского вопроса про совесть я и вовсе не задаю. А взносов платил достаточно — я ведь ещё оргработу вёл, партбюро — это вам не семечки лузгать.

— Что значит — зачем я туда ходила? Я исследовала. Зачем я сюда хожу, по-вашему? Про партбюро Вы мне не рассказывайте. Я столько снов на них перевидала, на народный съезд хватит.

— Сюда вы известно зачем ходите. За щипцами для плойки.

— Уели. Подкрались и сожрали. Я в процессе. Терпение, терпение!

— Да вы-то ладно. Девочку только жалко. Её-то за что? Впрочем, мир жесток. Пусть её запомнят красивой.

— Она еще жива! Она движется к Вам.

— Помните же классику: Березин-Березин, девочка в белом ищет твою улицу…Березин-Березин, девочка в белом ищет твой дом…". Так что еще сами не рады будете, когда доедет. А чего это — "Вы-то ладно"?! Вам тоже плевать на человека, лишенного сексуальной привлекательности?!

— Это вы-то человек, лишённый? Нечего притворяться! Уж я-то видел! Вы каждую ночь являетесь ко мне во снах — мне ли не знать!

— Вся в белом и с косой? Я слыхала, что писатели — народ изощренный и пресыщенный банальными удовольствиями литкружков, но утверждать, что я не лишена сексуальной привлекательности, это, знаете, слишком даже для писателя. Этого никакой солониной не загладить!

— Да ладно! Я же не рассказал подробностей! А солонина… Что? Между нами замороженная девочка.

За девочку не волнуйтесь, на ней теплые носочки, это раз, а во-2, я с ней созваниваюсь регулярно, мониторю! По дороге яблони обтряхает, печи от пирожков прочищает — сами знаете, скоро такие дела не делаются. Боюсь только, не найдет она дом с тарелкой. Хоть бы номер написали на yahoo.com — а подробности хотелось бы услышать. Заранее розовею.

— А что это у вас за латинские буковки? Подробности… Нет, я не смею. Я старый солдат.

— Это почта, куда порядочный человек давно бы написал номер дома и квартиры, а не морочил пожилой даме голову, которая и без того не в порядке!

— Ахти мне, ахти!

— Ату, ату!

— Ата-та! Я еще не определилась. Девочка уже неделю бродит вокруг Бурденко.

— Сейчас выйду — гляну. Я как раз собрался откушать, надо её за стол сразу… Ну и ноги растереть.

— Грудь — водкой! Всему надо учить. Там домофон небось есть?

— С одной стороны — есть. А с другой и вовсе как нету.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLV)

— Вы неприличными словами не выражайтесь. Вы бы еще "анабазис" сказали.

— Не передергивайте, нет там никакого базиса. Там сис! Дариью кай Парисатидас гигнонтай пайдей дуо. Все в законном браке, заметьте. А не так, как у вас, у писателей, в санаториях случается под солонину-то. Стыдно?

— Гадость вы какую-то сказали, по-моему. А писателя обидеть — что ребёнка ударить.

— Вам везде гадости мерещатся! Что за пакостное воображение! А еще вели литературный кружок! Между тем это просто выписка из записи древнегреческого ЗАГСа, которую я сделала по памяти.

А писателя обидеть куда приятнее, чем ребенка ударить, должны различать, не маленький. Ребенок-то не выбирал, становится ему ребенком или нет, не говоря о том, что это у него пройдет.

Писатели же объели всю землю русскую. И газ воруют, я уверена. Вон как у них натоплено.

— У вас, кстати, не найдётся знакомого печника? (Девочку вашу, отправленную за щипцами будто за спичками, я понимаю так, найдут только когда снег сойдёт).

— Девочка пошла, как письмо дедушке Иван Макарычу! Адреса-то ей никто не давал, — так, в общих чертах я обрисовала — богемного вида представительный мужчина с электрощипцами, водится в районе Тверской. Уехала и пропала. В среду морозы отступят, поеду искать. Ох-хо-хо. Хорошо, я ей чип в шапочку ввязала. Адрес дайте. И рецепт солонины, чтоб два раз не ездить.

— У Ломбарда свернёте, не доходя Бурденко, под огромной тарелкой на стене? Сразу в дверь, дверь слева.

Девочке — венок, моё слово.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLVI)

— Утюг. Утюг… Надо написать про утюг!

— Фен, кстати советский. На ходу. Немного током бьётся — из шнура.

— А про утюг поподробнее?

— Нормальный советский утюг. Снизу сталь, крутые бока, чёрная ручка сверху. Шнур неродной, но током не бьётся.

— Заманчиво…

— Вам — бесплатно.

— Ну что Вы…Это как-то слишком. Могу меняться! Отдам-ка я Вам за утюг старую гладильную доску. Муха почти не сидела!

— У меня есть две. Зато — знаете, что нашёл? Нашёл специально для вас: нагревательный элемент для старого рефлектора — помните, такие круглые, похожие на настольную лампу. Там, как раз, на цоколе от лампы — фарфоровый конус, увитый проволокой накаливания.

— О! Вы — искуситель! Вот! Нашла! Берите устройство для подзарядки щелочного аккумулятора. Большое и гудит. Вещь!

— Я-то за базар отвечаю. Думаете, это всё? Ещё две доски чудесные — для увеличителя как раз — с ездящими туда-сюда линейками, клёвые. Две. Это вам не гладильная доска — там сантиметры нарисованы.

— А я что, не отвечаю? Всё в наличие и готово к отдаче. А за доски отдам старый мужнин шкаф! Весь! Он состоит из двух сервантов без стёкол, поставленных друг на друга. Красоты необычайной.

— Думаете — всё? Нет, не всё. Есть два! трёхпрограммных! громкоговорителя! В работающем состоянии.

— А у меня! А у меня… А у меня для Вас ещё 4 старых клавиатуры есть и гитара! Немного, правда, не строит, зато без колков.

— А у меня — три клавиатуры, внешний запоминатель аж на 2 Гб, и тоже гитара — с карандашом под грифом, разуменется. Карандаш — совершенно бесплатно, разумеется.

— Ой, а нету набора для завивки косичек? Из рук спамщиков я никак не могу принять эту вещь, а вот если бы это был Набор для Завивки Косичек от Березина Извините Если Кого Обидел…

— Накопитель данных рекомендую. В крайнем случае будете использовать как обогреватель.

— То есть клавиатуру на клавиатуру и гитару на гитару? После оптимизации получается одна клавиатура на один карандаш.

— Мои — за две пойдут. Суп ещё сварите. В голодный-то год.

— Я Вам тут пока подыскала прэлестный парик! В кудряшках. Зелёного цвета.

— Утюг можно и сейчас. У вас, стесняюсь спросить, есть морщины? Хотя бы вокруг глаз?

— От морщин им надо бить по голове?

— А я вам — брошку!

— А я Вам….ящик проводов и коробку старого грима!

— Всё вам резкие движения… Не на морозе!

— Морщины. Утюгом. В тепле…

— Два ящика проводов и коробку грима, но ещё и засохший гуталин!

— Прежде, чем продолжать предлагаю обговорить способ, время и место обмена неземными ценностями.

— Кстати могу отдать драный спальник и 2 старых рюкзака!

— То-то же! Сколько верёвочке не виться!

— Что мне морщины? Я — человек большой внутренней красоты!

— Два спальника! Четыре рюкзака! Один — станковый!

— Два встречных грузовика или один по кругу?

— Обувь. Много! Старый принтер-бумагомялка. Несколько флакончиков из-под духов. Некоторые с духами.

— Верю. По электричкам промышляете. Ваш сезон, ваш. Знаю.

— Мужская обувь — много! Женская еще польше! Сканер! Видак!

— Тема реализации обмена не раскрыта!

От видака-то не отказывайтесь, а то останетесь только с TV-безруковым.

Старые журналы! Мама от первого пентюха, 3 мыши, домик керамический с отколотой башенкой, тени с блёстками!

— Фи, Березин! Сколько можно? Я же ни на что тут не намекаю, когда вы девушек ТВЭЛом от обогревателя заманиваете в сети литкружка.

— Сколько можно! Из литкружка меня выгнали! Ицкович всю грудь истоптал! А вы — известное дело. Снежная Королева.

— "Сколько можно" — моя реплика. Вы — писатель! Другую себе придумайте! А электричка ЛЕТОМ была. И не Снежная королева, а Ледяная колдунья. Аслан, блин.

— Салман! Нечего придумывать. Человечество давно знает ПРАВДУ.

— О Вас тоже знает! И не молчит!

— В видаке кассету заедает. Рад, что вы согласились на сканер. Старые газеты! И новые тож. Четыре мыши. Соединительные провода. Лебедь с отломанной шеей.

— В свою очередь, счастлива, что тени, парик, домик керамический и грим нашли нового хозяина.

— То, что на антресолях, не разбирая! Вот она — щедрость!

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLVII)

— На этом мероприятии караульные старушки строго смотрели — не пронёс ли кто водки.

— Эрмитажные старушки круче. Питер Устинов сказал, что если бы они сидели там в Октябре, то революции бы не было. Они просто не пустили бы матросов в Зимний. Хотя, если бы матросы сдали верхнюю одежду в гардероб…

— Они бы их и ленты пулемётные заставили бы сдать. Про маузэры я и не говорю.

— Маузеры бы оставили. Они бы проканали за сумочку.

— Не. Самые правильные бабки в русском музэе. В прошлом году кричали на подругу, пристально изучавшую духовное: "Зачем вы нюхаете! Нельзя нюхать! Не положено!".

Извините, если кого обидел.

23 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLVIII)

— А я купил кронштейнов и саморезов — и никуда не пошёл.

— Умный! А мне теперь тоже впору за саморезами отправляться. Куда всё это впихивать — ума не приложу.

— Господь! Зачем вам саморезы!

— Кронштейны пришурупливать!

— С вашей репутацией?!

— А что с моей репутацией приключилось? И чем это может помешать мне пришурупить кронштейн или вдохновить кого на этот подвиг?

— С опаской теперь я это слышу.

— Объяснитесь же, Березин!

— Это вы объяснитесь!

— Мысль о кронштейне, подсказанная Вами, актуализировалась после посещения книжной выставки и приноса трофеев.

— ckj;yj ghtl;cnfdbnm? xnj,s ds pfybvfkbcm rhjyointqyfbvb — yr nfv rjywtghnjv rfrjuj-yb,elm egshz c ubnfhjq d rjvveyfkmyjq rdfhnbht? ye? dzpfybtv gjgjys lkz gjyb? xnj regbk jlbufh[lkz cdjb[ltntq? ye/ to` rfrbv-yb,elm cnhfyysv vthjghbzbtv — yj gjregrf rhjyintqyf b tuj bcgjkmpjdfybt/// Ytn? z crjht gjdth.? xnj {b[ec htibk pfyzncz ds;bufybtv gj lthtde b e;t cjplfk gfyyyj @Ltnb ghbdtbncnde.n Zdkbycrjuj b,eybvjdbxf yuf Kfpehyjv,thtue@/

— Березин! Не делайте так больше!

— Ладно. Но какой интересный образ сложился у Вас в голове. А Хихусу я обязательно предложу тему. Ему понравится.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СXLIX)

— Да ладно — всем норовишь чёрную метку прислать. того и гляди, Ющенко пришлёшь.

— Ющенко мне еще ответит за приватизированную собственность Москвы в Крыму. Сочтемса.

— Бабло не поделили?

— Клевета. Наглая ложь. Клевещешь, как Носик на лидеров оранжевой революции. Взял-то всего несколько бумажков вечером посидеть с пацанами в ресторанте. Не о чем говорить даже.

— Я знал! Я знал! Но вообще, это стильно — обвинить Антона в попытке оскорбить идеалы Оранжевой революции.

— И заметь, эти люди еще смеют называть оппонентов роботами с промытыми мозгами! Востину, видяй сломицу в оце ближнего, не зрит в своем ниже бруса.

— Да уж вижу… Уже тоже взял, поди.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СL)

— Я что-то ещё хотел припомнить, но у меня «Третий нуль» отчего-то не открывается.

— Преклоняюсь, отче. Научи меня еще эффективно спамить, и я до конца жызне стану прославлять твое имя.

— Ну, тут было сразу несколько соображений.

Во-первых, я всё время путался — у вас там то "У", то "М", и я думал, что всё это один человек. Персонаж довольно странный, мне не во всём понятный.

Во-вторых, я надеюсь, что ты понимаешь в искусстве флэйма. Никого им вразумить нельзя — можно лишь получить экзистенциальный опыт, важный и полезный. Ну и насладиться творчеством.

— Что ж ты мне такой ужасное говоришь? Все же свои. Разминка — да.

— В-третьих, я обнаружил несколько узелков на оборотной стороне твоей вышивки — скажем, простодушному доброму христианину они были бы простительны, но тебе — вряд ли.

Это вроде как несколько лишних движений шпагой без туше.

— Весь внимание. Что конкретно возмутило вас, батюшко?

— Странные диалоги об альбигойцах.

— Сам понимаю, что потратил целый день на вразумление невменяемого дитяти, но ведь вы сами совсем недавно баловались подобным в чужом ЖЖ. Согласитесь ведь, славная разминка для ума.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLI)

— Страшный ты человек, Мидянин. Никто тебе не указ. А эстонского нашего друга не обижай. Он добрый христианин.

— Стану. Оккупанты Эстонии не заслуживают пощады. Наркоза не будет.

— Экой ты невнимательный — я же объявил orbi et urbi: я иду в лабаз.

— Ты по дороге с мобильника, что ли, заходишь в ЖЖ?

— Нет, хожу по дому, деньги ищу. У Яндекса, что ли, спросить?

— Посмотри непременно в тумбочке. Я обычно оттуда деньги беру.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLII)

— Кстати, как поживает лупоглазый "Бьюик" 1959 года в Варадеро?

— Это какой же Бьюик?

— В Варадеро.

— Беда с ним. Ну так оно и есть в общем-то, только вот сейчас мой паспорт застрял на оформлении новой российской мультивизы, так что я временно беспаспортный и никуда улететь не могу. Гражданство-то у меня одно.

— А ты не мог бы тогда не очень широко об этом распространятся? А то я уже рассказал нескольким сотням человек, что есть на свете правильный человек, не во всякие унылые кроватии ездиит, не к индусам запазуху, не в пошлый ебипет, а вот летит он на кубу, и едет по берегу моря на "бьюике", а рядом с ним копошится что-то упругое и сисястое, и жизнь его поэтична и романтична, прям как рыбная ловля одиноким стариком.

— Дык ёпта.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLIII)

— Я тоже думал на эту тему. И постановил — хрен с ним, с Пушкиным. Не указ.

— И Рембо тем более не указ, если вдуматься.

— Да уж Рембо — что. Ему ноги отрезали.

— Разве ему? А я всегда думал, что Мересьеву.

— Всем отрезали. И тем, и этим.

— Безжалостные люди. Садисты, что ли?

— Нет. Советские люди. Комсомольцы и комсомольцы. Это традиция такая. Традиции надо уважать.

— Именно. И чтобы не нарушать, мы придумали клёвый ход — мы отрезаем только кусочек хуя.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLIV)

— Я в иностранном городе К. как-то спал на водяной кровати, и неосморительно упал на неё. Ушибся о протолок.

— Могу предположить, что обладатели водяной кровати в городе К. неправильно эксплуатировали инструмент. возможно, попутали инструкции от маленького садового батута.

— Ваш пример подтверждает мою теорию о непредсказуемых опасностях, которые подстерегают пользователей водяной кровати.

— Список уже велик: электротоки, притолочные травмы, удушающие ямки; колебания, провоцирующие пристопы тошноты. Я еще не упомянула случай, когда обладателя кровати придавило многотоннолитровым матрасом, при попытке сдвинуть его в абстенентном состоянии, и потоки обсценной лексики, излившиеся на меня, как генератора идеи.

— Очевидно водяная кровать является тренажером, скорее всего для космонавтов, который по чистой случайности оказался в пользовании у широких масс, также как ткань гортекс и средство с солитером «похудей навсегда».

— Заговор НАСА? Месть зеленых человечков? Научная секция пилотов? Продолжать не рискую…

— Нет. Это абсолютно естественно возникшее явление — это реакция мироздания на спокойную буржуазную жизнь западного общества. Поэтому это их это будирует, а нас забавляет. Я как-то жил в городе Б. Там в комнате был низкий потолок, а над кроватью зеркало. На потолке. Представляете привычку — проснувшись, посмотреть себе в глаза. Не представляете? И правильно делаете.

— Честно говоря, мне кажется, что факт существования водяной кровати имеет под собой комплексно-экономические основания. Первый аспект: происки гринписа, отстаивающего права птиц, коз, хлопковых коробочек и прочих производителей перин и матрасов. Второй аспект: всё это постмодернисты придумали, типа Михаила Берга, который пиэйчди в Хельсинки кропал на тему того, что успех — вещь относительная. Единственным препятствием на его пути является однозначно-успешная история принцессы на горошине. Чтоб принцессы не плодились, постмодернисты вступили в сговор с гринписом и придумали на капиталистическо-экономической базе производить водяные кровати.

А водяные кровати для меня чудны — как глубоководные рачки.

Мысль здесь такая, что именно по этому поводу мне и сложно представить упомянутую Вами привычку.

— Лучше не представляйте. Тогда у меня был странный период в жизни. Интересный, но не слишком весёлая. Я просыпаюсь, лёжа на спине, поэтому первое движение — это движение век. И сразу же — глаза в глаза — вот он Большой брат. Сын моего отца, но не брат мне. Что я, сторож ему?

— Наверное, неплохо для стимуляции: памяти, мышц рук, самоуважения. Вариант: самоуничижения, но, последнее, вряд ли, Вы же утверждаете, что были лучше. Кажется.

У меня есть зеркало в пол-потолок, я его сдвинула чтобы просыпаясь, не шокировать ни себя ни возможного соседа. Теперь, просыпаясь, вижу компьютер, недопитое вино, макулатуру. И, как варианты, что стимулируют: свалка одежды — глазом левым, кошачьи какашки — правым.

Кошка скончалась. Мех уж не тот на хвосте…

Матрас лопнул.

Каркас развалился.

Шлангом осчастливила дедушкину дачу. (Чудная метафора мужского старения: внучка деду 10 метров резинового шланга).

Извините, если кого обидел.

25 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLIV)

— А про меня ты всё знаешь.

— Знаю-знаю. Ты вообще упырь.

— А вот midianin отрёкся от мескаля и сказал, что пиво лучше. Я было хотел идти в лабаз за пивом, но обнаружил у себя "Алазанскую долину". Ну и ладно — всё равно у меня сегодня снова умер сканер. В прошлый раз я его изучил, как пьяный реаниматор и обнаружил, что у него соскочил с барабана тросик. Тросик я намотал, да всё едино, опять неважно.

Придётся вдуматься в "Алазанскую долину".

— У меня была подобная фигня со сканером. Там пластиковая штучка, которая должна не позволять тросику соскальзывать с барабана, разболталась и не держала как следует. Пришлось из подручных средств изготовить новую держалку. А Вас с Мидяниным я вообще не понимаю. Вроде взрослын люди, а всякую фигню пьёте. Водка, спирт, на худой конец — коньяк. Но уж никак не пиво, мескаль и прочую Алазань… Нет, не понимаю.

— Всяк меряет Вселенную по себе.

— Неправильно это.

— Березин, ты что, с ума сошол?! Где это я отрекся от мескаля и сказал, что пиво лучше?

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLV)

— Я скажу вам правду. Я действую так во всех случаях. Поэтому и не просыхаю.

— Вас — утешать или с шашечками? Тогда и отвечу соответственно.

— Почему утешать? От чего утешать? Это вполне комфортная позиция.

— А чего вы тогда ждете от остальных? Шашечек какого цвета?

Впрочем, могу признаться, что слова утешения нелюбимы ни в приложении ко мне, ни в приложении к другим, а потому вам нечего бояться.

— Да? Значит на пушку брали? Типа оба стаканчика были пустые? Ага!

— Не в ту степь. Вам же утешения не надо? Значит, оба стаканчика полные. Чем вы недовольны?

— Ужасы вы какие-то рассказываете.

— На том стоим. «Грозная, как полки со знаменами».

— И не сомневалась. Но что мешает дальше терять самообладание?

— Скажите, а ваши зубы (немею) похожи на овец?

— Хм, сказать что ли — что черных? Сделаем — зелененькие? В pendant шашечкам. А вам — красные.

— Ну, а завивка-то напоминает коз с Галаада?

— Завивка есть — отрицать не смею. Сказать опять, что ли, что химическая?

Нет уж, давайте я буду с просвечивающим розовым темечком около седенькой шишечки на затылке.

— Пусть вам приснятся половинки гранатового яблока.

— Тогда они точно не мои, поскольку конопатость уже сползла под солнцем, не уместившись на щеках, на плечи и руки. Конопатый же гранат — снижение стиля и фи?

— (В задумчивости) Ааааа, это ваши щеки, да? Красные? Ладно… Оботрите только сотовый мёд, капающий с губ… И это… Двойню серны… Того… Прикройте.

— Как я могу прикрыть ножки, бюсты и талии девушек Москвы при нынешней моде низко спущенных джинсов и юбок и низко вырезанных маек и блузок? Не надо требовать невозможного.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLVI)

— Я даже не знаю, кто такой Малер. Знаю композитора, но нутром чую, что не он.

— Негр. Применяемый, судя по всему, для обработки земли на дачном участке или приусадебном хозяйстве. Я тоже не уверен. Но мир — жесток.

— Вот и этот негр, который Децл-Малер, тоже так подумал про мир. Представил себе, что его сейчас, в декабре, заставят картошку копать, его это, как вы говаривали, "насторожило". Вот и закричал.

— Все понятно теперь. Дороги в моей местности негры. Они у нас больше стриптизёры. Хрен заставишь картошку вскопать.

— Ничего, в Эстонии вон сразу научился по-русски под окном кричать. И зовут его не Малер, а Децл, Децл его зовут, я догадался, я следующую запись читал и еще кое-что.

— А вы тоже "ё" пишете, кстати. Не уверен, что никто не обижается.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLVII)

— А кто-нибудь когда-нибудь еще возьмется отбирать, как думаете? Ведь на самом деле человечеством накоплено много шедевров. Мои опасения ещё в том, что в Интернете столько всего собрано, что это превышает любые возможности осмысления.

— Накоплено, конечно, много. А вот народные фильтры (я, увы, не люблю народа вообще) приводят к печальному результату. Народ вообще что-то вроде донов Тамэо и донов Сэра. Начни такое рассказывать дону Тамэо с доном Сэра — не дослушают: один заснет, а другой, рыгнув, скажет: "Это, — скажет, — очень все бла-ародно, а вот как там насчет баб?.." Эти декамероновские сюжеты включаются, только тогда, когда их фильтрует и объединяет харизматическая личность — что-то вроде Довлатова.

Или их просто переписывает интересный человек — фильтрует, отбирает, думает над этим. Беда в том, что спор ваш с Кашиным идет несколько на разных языках. Судя по тексту статьи, Кашин человек в литературе невнимательный, вернее, не литературный человек — он, собственно, журналист. В журналистике другая ценность слова (не хуже и не лучше, но другая) — именно поэтому у него в голове валятся в одну кучу "Царь-рыба" Астафьева с бесконечными романами о сталеварах.

И получается, что разговор об историях из народа, Донцовой, литературе и всём остальном похож на свару слепцов вокруг слона.

— Так во времена Довлатова интернета не было. Он брал сюжеты из своей среды, из общения, из городского фольклора (в привычном смысле слова "фольклор"). Теперь возьмем нынешнюю ситуацию. Не так давно один интереснейший человек, харизматическая личность (не буду говорить, кто) — далекий от Сети — начал мне искренне, с увлечением рассказывать байку. Отличным языком, но… это ж "классика" сайта, от которой корежит не только меня, но и десятки тысяч людей. А он не знает. Другой поворот — человек прекрасно знаком с интернетом. Будет ли он "связываться" с анекдот. ру? А если будет, с чего начнет? Минуя "народный отбор", "списки лучших" и т. д.? Как он будет действовать? Текстов на одном моем сайте — сотни тысяч, я их десять лет читал по несколько часов в день…

— Понимаете, вы опять делаете шаг в сторону. Если мы говорим о литературе — то к литературе эта опаска отношения не имеет. Литература не определяется исключительно сюжетом, тем более, ещё полвека назад структуралисты количество сюжетов сузили несказанно. Если мы говорим о материале для эстрадного говорения или застольных развлечения — это другое дело. Если мы говорим о своде историй, характеризующих время — так это вовсе разговор в баноховом пространстве, абсолютно отвлечённый.

— На застольные разговоры влияние анекдот. ру негативное — многие признают, что рассказывать анекдоты и байки теперь стало "неприлично". Эстрада — у них свой бизнес.

— Все-таки, я, скорее, о последнем — о том, что сохраняет время. Сохраняет ли его свод историй без осмысления в литературе? Мне кажется, что нет. Впрочем, это, действительно, отвлеченный разговор.

— А в последнем пункте у нас расхождения нет. Ровным счётом никакого.

— И мне именно так и кажется.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLVIII)

— Для того, чтобы познакомиться с девушкой нужно огорошить её неожиданным вопросом. Например, «Как тут найти Милетскую школу».

— Рабочего класса на них не было: «Меле… Мине… Минетская, что ли?»…

— Да уж, Владимсергеич такой рабочий класс — «хучь в раббины отдавай».

— Что делать. «Рабочий класс у нас малокультурен и груб, много нужно сделать для его роста» (с) В. И. Ленин.

— Ну и там философский Минет не чужд людям. Понимаешь, они гуляли на тех же Ленгорах, а там контингент списьфицский…

— Минет по Гегелю. Хм. Я бы, пожалуй, предпочёл по Аристотелю. Хотя, он кажется, был пидор? Тогда лучше по… Чёрт, да ведь все они пидоры!

— Да, это отвратительно. Лучше бы я пива выпил. Но есть только ликёр и водка. А сегодня у меня весь день болела голова — надо было предпринять какие-нибудь усилия.

— Можно ликёр разбавить чем-нить

— Пробовал. Лучше получатся водкой.

— Ликёр — водкой? И как результат?

— Ну, облагораживается. Облагораживается, ликёр-то.

— «Благородная горчинка», или как там?

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLIX)

— Берите эту страшную тайну. А как узнаете ей, крикните мне, проезжая на паровозе, проплывая на пароходе или шагая строем по речному берегу. Я буду ждать.

— Как только дадите ключик от тайны — так сразу прокричу! У вас будет «Огонек» в левой руке и факел в правой? Но если тайна очень страшная, то, может, лучше и не открывать и не кричать? И даже не брать? Пусть у вас полежит?

— Это уж как изволите. А если что у меня будет суковатая палка одесную и курительная трубка ошую.

— Вы будете-таки смеяться, но именно этот образ и сложился сначала, причем с точностью до деталей: посох и трубка. После быстрого раздумья было решено, что это уж чересчур почвеннически, после чего и было решено вам придать горьковско-замоскворецкий вид.

— Горьковско-замоскворецкий вид?! С факелом? С огоньком?! Пусть такой вид будет у врагов мира и социализма на Брайтон-бич. С огоньком. А вот у меня настоящий горьковский вид — я ведь первые четырнадцать лет жизни провёл на улице Горького, у Белорусского вокзала, где стоял памятник Горькому, а потом жил рядом с Парком культуры имени Горького, затем, в Университете, ходил в научную библиотеку имени Горького, а потом закончил Литературный институт имени Горького. И теперь вы спрашиваете, как я выгляжу. Да практически, как Гиляровский.

— "Огонек", прошу прощения, это журнал. Не дневник который, не blog, а который magazine.

А горьковско-замоскворецкая линия чем вам не угодила? Чай, исторически вторая после моей Сокольнической… Насчет Гиляровского — и усы имеются? И на хитровских рынках обретаетесь? И монеты гнете? В городе Горьком были?

— У меня есть китовый ус, что по многим параметрам знатнее. Я гну даже не монеты, а ассигнации, а они куда большего достоинства. Часто бываю на вьетнамских рынках, а они круче хитровского — всё равно что плотник супротив столяра. А города Горького нет вовсе. Нет не было никакого города Горького. Никогда.

— Хм, вы "нАшиваете" корсет с китовым усом? Или щекочете им дам-посетительниц?

— Нет, и ещё раз нет. Кто имеет мускус, не говорит о нём. Запах мускуса говорит сам за себя. Так и китовый ус. Вовсе не обязательно им кого-то щекотать.

— А, кстати, как пахнет мускус?.. То есть, когда он говорит, остальные запахи молчат? Или ругаются в ответ? Или начинают вести светскую беседу? А что же вы делаете с китовым усом? Никому не скажу, честное пионерское! Будет третья, "морская", тайна. И вообще — чего не хватишься, ничего нет… Горького нет, притона нет… И бури не будет даже?

— Бури — тоже.

— Но если ничего не будет — то как жить? В чём правда? В чём смысл? Что искать и где бродить по шляхам, засыпанным теплой мягкой пылью? Или холодным мягким снегом?

— А о чем был разговор — разберется сигуранца.

— Скорее — дефензива.

— Надеетесь на тамошние связи? Не выйдет. У нас длинные руки.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLX)

— Но странным образом — как жизнь и смерть в сундуке. И теперь сам превратился в дракона. Или тыкву.

— "Значит, жызнь победила смерть неизвестным мне способом" (с) Хармсий

— Поздравляю! Не каждый мог бы угадать эту скрытую цитату. А ты смог!

— Я страсть какой смышлёный. Давай сахарок.

— А ты возьмёшь его с ладони мягкими влажными губами?

— Не вгоняй меня в краску, бесстыдник.

— Какую краску? Ты разве не знаешь, что про нас всё объяснили. Известный человек открыл всем, что мы с тобой составляли кружок онанистов.

— Вот горе-то.

— Точно! Как жить, и как писать тогда?

— Писать лучше стоя, если ты мальчик, и сидя, если ты, напротив, девочка.

— Не факт! Разве ты не знаешь, что во всём мире феминистки пиздят мальчиков ногами, если они не садятся на унитазы. Это такая мода и борьба с мужскими шовинистичными свиньями.

— Да. При феминистках мужчинам лучше стоя не писать. Опасно. Однако сидя крайне неудобно, вот ведь в чем беда-то.

— Может, тут ты просто намекаешь, что у тебя хуй слишком большой?

— Я разве намекаю? Вот ведь. А мне казалось, говорю открытым текстом.

— Да, но зачем?! Одни знают это наверняка, ибо имеющий мускус в кармане не говорит о нём — запах мускуса говорит за него. А другие, что не ведают — пусть поживут. День — да их. Беззаботный, без предчувствий.

— "Значит, Березин победил Мидянина неизвестным мне способом" (с) Хармсий

— Никогда! Митьки никого не хотят победить!

— Так то Митьки, а то Володька.

— Володька плохо кончил. Его выпотрошили, набили сеном и теперь людям показывают. Бесплатно, правда — но в очереди стоять надо.

— Сеня, быстренько объясни товарищу, зачем Володька сбрил усы.

— Их объела моль — вот и сбрили. Но накладные — не хуже. Даже лучше вышли.

— Ты бы не играл с огнём! Известно, что потом бывает.

— Потом, как водится, человек утрачивает все свои желания и становится шаром.

— Он глумицца над нами! Повелитель, можно я его пну ногой?

— Пни лучше чем-нибудь другим. Скажем, рукою или головой.

— Думаешь, ногой можно только детей теперь? Я просто голову мыл три дня назад. Это будет оскорбительно, I suppose.

— Петерсен. Ты бы на всякий случай и ноги вымыл бы.

— Макаров. Это неостроумно и грубо.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXI)

— А я слышал, что узнику разрешили выходить из камеры и давится жратвой их собственного холодильника.

— Не верь, батюшко, продажным СМИ; на самом деле его всяк день истязуют плетьми и музыкою Эннио Морриконе, не давая спать до нескольких суток кряду. Так в книгах пишут.

— А мне нравицца. Нет, конечно, все книги говно, но я их всё равно не читаю. А так — хорошо.

— А я всё ждал, когда же придет Березин, закурит душыстую трубку и скажет умное.

— За двойную цену мастер решился усилить рвение и засадил всю ночь работать при свечах портное народонаселение иглами, утюгами и зубами, и фрак на другой день был готов, хотя и немножко поздно.

— Я этого не писал, не надо нам тут, понимаешь, подбрасывать.

— Ты погоди. Если этот олигарх-издатель правильно меня с собой вести будет, то кто-то тут же резво побежит в магазин.

— Бежи, улитка! На вершину Фудзи.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXII)

— Да ладно тебе. А ты только фразы молодых талантливых в свою коллекцию собираешь? То есть, моложе тридцати-трицати-пяти? А то есть один чувак, 43, кажется года, одна ходка. Детективщик. Пишет так: «Мебель, состояла из дивана, круглого стола овальной формы перед диваном»… — цитирую по памяти, правда. Но за базар отвечу.

— Брат Березин, я уже устал тебе объяснять, что МТА — это не возраст, МТА — это состояние души. МТА можно быть до глубокой старости, что нам и демонстрируют некоторые товарищи, в частности, Петухов.

Если трезво поразмыслить…

— Да хватит заливать! Кто это видел меня трезвым?!

— Простите, Учитель.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXIII)

— Знаете, я сейчас окончательно упаду в ваших глазах. Меня несколько передёргивает от Тимура Шаова.Немного, лёгкая рябь… Но всё же.

— Помилуйте, куда уж ниже-то падать, Владимир Сергеевич? Это невозможно-с. Насчёт Шаова Вы не одиноки. Некое амбрэ несомненно присутствует. Но тенденцию он отразил.

— Ну и напрасно вы такие вещи говорите. Это вам за Шаова обидно.

— Всё дело в том, что текст, что я привёл, писала девушка — в этом-то всё дело.

— А-а-а! Что ж Вы сразу не предупредили? Конечно, если девушка, это меняет дело. Шаова более упоминать в Вашем присутствии не буду, для меня это беспринципно. Не тратьте на него цвета своей селезёнки.

— Беспринципно? Ну-ну.

— То есть абсолютно. Беспринципно, непринципиально, какая разница? Вам бы только к моим словам придраться! Лучше бы выпили.

— Мне придираться к словам? Да вы что? Я же не критик-начётчик. Видел я таких. А уж к вашим словам придираться и подавно не буду — вы же среди фантастов один человекообразный. Был ещё брат Мидянин, да он меня из литературного кружка выгнал, да и на поверку оказался покрыт хитином.

— Человекообразный?

— Умеете Вы выдать комплиментарную характеристику.

— Брат Мидянин суров, но справделив.

— Он ещё твёрд и хрустит на зубах.

— Это потому что хитин. Вы ели жареных кузнечиков? Та же фигня.

— В Рязани грибы с глазами. Их ядят — они глядят.

— Тоже не можете обойтись без порнухи?

— Ото ж! Нам погибать не страшно — мы отжили свое, и потом, мы одинокие стареющие мужчины.

— Да, это у Вас получилась почти художественная правда. Я, правда, не одинокий и не стареющий, но Вас понимаю.

— Пришлёте мне венок.

— Пришлю, конечно. Как не прислать родному человечку. Но вообще-то я отказался от "стареющего", потому дальше стареть уже некуда. Но, конечно, Паниковский всех вас переживёт. Продаст и купит, да. Эх, если бы нас ещё девушки любили….

— И от того, и от другого. Сейчас уже всё смешалось в моём доме.

— Блин! И тут плагиат и снижение великого образа. Бачила прав!

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXIV)

— Меня эти удачи, надо сказать, тревожат. Надо подойти к Москва-реке и кинуть туда обручальное кольцо. Или все обручальные кольца.

— Или княжну. Персидскую либо польскую. Впрочем, как показал опыт, это не помогает.

— Ну, Царю и не помогло. Но подтвердило. Тоже, знаете, много.

— Я-то думал о Поликрате! Ювелирный "перстень Поликрата", туристическое бюро "Моисей", экскурсии к Чермному морю…

Вдруг царский повар в исступленье с нежданной вестию бежит…

— Меня удивил "Царь" с большой буквы в применении к античному правителю — подумал, может, какой-нибудь Николай II известен аналогичным поступком?

— Конечно. Дело в том, что Николай, ещё перед вступлением на престол, совершал мировой вояж — и на одной из японских улиц, набросился на него и нанёс двадцать ударов. Однако ничего не сделал, а только сломал меч. Измождённого рубкой японца поймали — но было ясно, что добра этому царю не будет.

— Вишь ты. Я, правда, слышал, что голову всё-таки расколотили. По налипшей тогда крови потом делали генетический анализ, чтобы понять, кого хоронить в Петропавловском соборе. Впрочем, правды мы всё равно не узнаем.

И удача покинет всё равно.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXV)

— А я вот не могу заставить себя эти метки на дневниковых записях делать. Что-то в них бесовское.

— Предрассудки. Было бы очень удобно, если бы не этот непонятный, логикой не объяснимый лимит на выдавание только последних записей.

А у тебя все записи должны иметь одну метку — "истории". Будет совпадать с последними двадцатью.

— Я всё же боюсь. Боюсь я — посчитают. Кстати, уже всем стало понятно, что сказка про посчитанных зверей — это римейк Откровения Иоанна Богослова?

— Ты счастливый. Ты работаешь дома.

Скоро я тоже перейду на домашнее положение и стану зарабатывать пером, как Виктор Гюго, торговец пером. А пока посчитай код этой сказки. Кстати, Чуковский — это тоже «Откровение» — там каляка-маляка очевидный Зверь.

— Потом дело в ином — у меня ведь все посты — это часть текстов-в-формате-ворд. Мне гораздо ценнее комментарии — чужое, заёмное мнение.

— Так там и комментарии сохраняются.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXVI)

— Ну что ещё сказать про «Как закалялась сталь»?

— Все, эта книга должна быть в каждом доме. Не зря на приеме в комсомол, помню, был вопрос, ответ на который надо было знать назубок: «Какая настольная книга каждого комсомольца?» — «Как закалялась сталь». Кто отвечал неправильно — приходил на переэкзаменовку. Не вру ни фига, так и было.

— Хм. А я сказал бы: "Малая земля". И посмотрел бы ещё, как мне будут доказывать, что "Как закалялась сталь" — важнее.

— О-о! это то самое, что я говорила подружке — накануне похода в горком. Но, будучи соглашателем и пособником режима, не рискнула провести эксперимент.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXVII)

— Я тут ехал в электрическом поезде. Пошёл курить в тамбур — там один русский человек хотел пописать между вагонами — я его о вас предупредил. Так и сказал, чо придёте и как Снежная Королева, превратите его хуй в кусок мороженого пломбира. Он сразу описался. На месте.

— А я сплю себе и даже на электрических поездах не езжу. А вы-то зачем в электрический поезд залезли?

— О людях думаю… Православный народ по тамбурам, что волки — никакой лисы не надо. И прорубь для хвоста не нужна — всё Снежная Королева сделает.

— Раньше бывало челоек десять с жизнью прощались. За раз.

— Не кричи "Герда, Герда!"…

— Складывай себе всё что желанно из этих четрёх букв

— "Идут поезда с перестуком и стоном по стали морозной звеня"…

— Кондуктор бежит по морозным вагонам, пипиську от стужи и злобы храня.

— Тьфу! "Чего ты боишься и сам ты откуда, какого ты ждёшь окаянного чуда, куда ты всё рвёшься уйти?"

— Беги, словно белая туча, беги, как поток с горной кручи, спасенья не сыщешь в горсти.

— Охальник! Недаром у Вас кружок отобрали.

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXVIII)

— Березин! Очнись и возьми себя в руки. Тебе гранатово вино, увы, опасно и вреднО. Ты играешь в почтовый ящик.

— Да, да, кому дубовый, кому и попроще, березовый. Ну, я как специалист по Зелёной палочке, тот специалист, что регулярно бродит по лесу, где она закопана, скажу — страшное дело эта Зелёная палочка. Не приведи Господь взять её в руки. Многие печали от неё.

— Ну, и многие радости. Так что тут каждый выбирает — грызть или не грызть

— Нет уж! Люди — не бобры. Есть много других движений, что они могут себе позволить. Прочь, прочь, писательская палочка!

— Человек по натуре бобр. Так что не хочешь в общество зеленой палочки — вычеркиваю.

— Это верно.

— Ты знал! знал!

— Отож.

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXIX)

— У меня не выходит из головы трофейный блин, издалека похожий на старые бабушкины трусы, который тащили дети в твоем тексте.

— Да мне тоже нравится. Правда, потом пришли критиканы. На запах.

Про блины и пироги "дело житейское" не говорят!

— Блин, как известно, сакральный символ Солнца.

— Сакраденое детьми солнце.

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXX)

— Вчера возвращалась поздно в метро в одном вагоне с фашистами. Три станции подряд без перерыва слушала "россия-для-русских-москва-для-москвичей-россия-для-русских-москва-для-москвичей". Когда остальные уставали, один продолжал в том же ритме почти шёпотом, пока снова не подхватывали. Видимо, боялись отвлечься и упустить какую-то важную мысль.

— Ага, фашистское регги. Ее-е, браза! Россия для русских, биг уайт браза! Москва для москвичей, ее-йе, бей черномазых, браза! А во втором вагоне азербайджанцы: балам-ляля, шалам-ляля, пляши русский поросёнок, пока молодой, пляши…

— А через вагон — чеченцы шумною толпой, поют тонко, заунывно: ай-ваииий, вашу маму има-а-ал, вашу папу има-аа-ал, пой русский фашист, пой пока… А в третьем вагоне таджики пляшут. Молча.

— Евреи, евреи что делают? Пляшут, взмахивая пейсами: "7-40, всё для русских, 7-40 — москвичей"?

— Евреи говорят: "Ви как хотите, но я таки на следующей схожу!"

— И только тётенька в оранжевой тужурке помахивает им вослед звёздно-синим флагом. Скорый поезд набирает ход. Крысы — вон из туннеля!

— Позвольте! Да я знаю ваших рэпперов. Раньше они пели на службах в одном подмосковном православном храме, откуда их и сманил идеями и деньгами один писатель. Ведь одновременно с вербовкой в ряды он избавляется от давнего комплекса, этот писатель совершенно не умеет петь. Так, с легкой его руки, появляется новый образ фашиста — высокий, атлетически сложенный певец, умеющий стрелять с двух рук, а также виртуозно играть в преферанс и мастерски материться на испанском. Писателей нельзя выпускать из специально построенных загончиков, в народные массы. Эти начудят.

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXI)

— Ох! Объявился! А то я уж испугался — ты куда-то пропал, с тех пор, как я дал тебе ссылку с голыми тётьками. Думал, не приключилось ли что?

— (с достоинством) Я обедал.

— Гражданин! Вы — кто? Оживший лирический герой?

— Я твой ночной кошмар, девочка!

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXII)

— Это вам ещё хорошо — а мы диссертации ещё визировали на гостайну.

— Типа: "гостайн нет"? Или наоборот: диссертация содержит столько-то гостайн?

— Было даже две стадии — подпись на наличие секретности (или ДСП) для всех. Или изначально ставилось вместо темы "Закрытая тема" — и тогда Спецсовет слушает. То есть, тогда все члены Совета должны иметь допуск (но среди моих знакомых это была игра в поддавки — "понижался" статус работы — с "соискания степени физико-математических" на "технических", вставлялась глава про практическое применение (иногда формальность), и защита проходила в закрытом НИИ. Просто для некоторых моих знакомых это была "стрельба в упор" — так как отсекались некоторые оппоненты. Кстати, не обязательно хорошие учёные, а просто злобные критики из противоположного лагеря.

Но этим грешили радиофизики или аэродинамики, к примеру. Они-то в эти НИИ потом шли — там 160 сразу, а не 125 мнс'ом в Академии. Только надо оговориться — это я не о жёстких правилах говорю, а о частных наблюдениях.

— Солидно у вас было… Эх, жаль, у нас не догадались! Скажем, использованы в работе архивы — сразу "Закрытая тема". А если, к примеру, рукописи Пушкина, то Государственная Тайна Особой Важности. И тоже сразу чтоб 180, а не 125! А за Пушкина — все 200 рублей! Между прочим, в гуманитарных дисциплинах сейчас еще совсем не поздно такое организовать.

— Жизнь, между тем, спешит навстречу моим пожеланиям и надеждам. Приравнивание известного рода литературоведческих занятий к проникновению в Государственные Тайны Особой Важности — дело почитай что решенное. "Режимный объект" — это Пушкинский Дом.

— А, по-моему, нет — пушкинистов много — их надо на 90 рублей сажать. А вот кто занимался Коста Хетагуровым, или литературой Коми — тому 150. Плюс премия.

— Во-первых, я говорил только о материалах, приравненных к секретным. Всем пушкинистам без разбору, конечно, жирновато будет. Во-вторых, вы ошибаетесь насчет процентного соотношения. По статистике, абсолютное большинство советских "литературоведческих" диссертаций защищалось как раз по "литературе народов СССР".

Иногда, конечно, в них присутствовал и Пушкин. Тогда диссертации назывались "Пушкин и Коста Хетагуров" или "Пушкин и становление коми литературы". Чаще, впрочем, роль Пушкина исполняли Лев Толстой и Максим Горький.

— Да, пожалуй, я маху дал. Потому что сейчас подумал — ведь огромное количество учёных советов было ещё в областных городах, и даже в таких райцентрах как Тольятти, например. Везде всё чуть по-другому.

Я иногда думаю, что если бы жил тогда, то выбрал бы себе симпатичного лопаря и подружился бы с ним. Потом написал за него некоторое количество сказок. И дальше всю жизнь изучал бы его, цитируя страницами Проппа и Милетинского.

Отбил бы все атаки молодой шпаны, а сам бы проводил по полгода в тундре и вместе с лопарём курил длинную трубку и смотрел на закат.

— А вы в душе романтик, сударь! А говорили…

Извините, если кого обидел.

28 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXIII)

— Всё-таки в Ленпеде (Про Круппед мне ничего не известно) всё-таки была система распределения, специальность и т. д. А в Литературном институте никакого распределения не было — ещё с советских времён, то есть это чистый случай обучения "просто так". Кстати, я в стенах Литературного института ещё Тахододину застал — слушать её, конечно, было невозможно — но казус такой был.

— Тахоходина — это Тахо-Годи?

— Ну, я бы сказал, с опаской, что это — прозвище.

— Так её прозвище? В пору моей учебы в МГУ, где помянутая мною дама была зав. кафедрой классической филологии, ее так не называли, отсюда и любопытство.

— Так я же её в Литературном институте видел. Там вообще пиетета было мало. Там с одной стороны, появлялись совершенно безумные упыри чуть не РАППовских времён, потихоньку вымирая, а с другой стороны, я клянусь, что при мне один народный поэт произнёс на семинаре:

— Я вашего Пастернака не читал, но как поэт должен сказать, что его стихи… и проч., и проч.

В Литинституте был очень странный компот — какая-то конференция по постмодернизму, казавшаяся безумной фрондой, вполне приличные приглашённые преподаватели — всё очень странно было там, да. Ну и за окном тоже странные дела творились.

— Да и у нас пиетета было мало. И упырей хватало. Только народ был какой-то… на клички неизобретательный. Василий Иванович Кулешов — Васька. Павел Александрович Орлов — Пашка. Только Петру Григорьевичу Пустовойту повезло чуть больше, да и то потому, что какая-то испуганная студентка во время экзаменов на вопрос: "Ну, кто там действует в сказке Салтыкова-Щедрина "Коняга"?" — выпалила: "Коняга и четыре Пустовойта!". Но и щедринская кличка как-то не привилась, что и понятно: Пустовойт — само по себе смешно.

А про постмодернизм, понятно, и слыхом не слыхивали. Давние то времена были, да…

Извините, если кого обидел.

29 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXIV)

— Тут ведь вот в чём дело — я не про МГУ собственно говорил, а про некое общее умонастроение. Возвращаясь у университету: я не знаю, что такое условная (а равно — безусловная) свобода. Я учился в университете вполне в советское время — правда, я был физиком, а там немного другой расклад.

Я вам по секрету скажу одну штуку — не для дискуссии, а в порядке нашего с вами частного разговора. Моя мизантропия — скорее не отсутствие любви, а отсутствие очарованности. Вот я слышу, скажем, где-нибудь пассаж: "Полюбуйтесь, новый начальник говорит советским языком". А в моенй системе координат это ничего не значит — видел я достаточно начальников, что были форменными мерзавцами, а говорили на трёх языках, и ловко пользовались стилем эпохи.

Видал я и крепких хозяйственников (как говорили при Советской власти), что были скучны и туповаты, но дело при них жило, личный состав накормлен и не имел потёртостей на ногах после марш-броска.

Видел я и ортодоксальнымх коммунистов, с которыми мне было проще, чем с демократическими жуликами.

Общего правила нет — у меня вообще иная шкала оценки. А то, что массу народа в стране передёргивает сейчас от слова "либерализм" и "демократия" — для меня некоторая данность. И что ж с того? Я-то и либеральную риторику не люблю, и риторику их оппонентов.

— Да я, в общем, понял, что Вы имеете в виду, говоря "умонастроение". Хотя МГУ в некотором смысле индикатор.

Извините, если кого обидел.

29 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXV)

— Знаем мы, из какого отпуска ты приехал. Сидел, наверняка на Люблинских фильтрационных полях и пил пиво «Францисканер».

— Пиво называлось «Асахи», но в общем ты прав. Сидел в семиста метрах от дома Бачило в своем излюбленном заведении, кое любезно разгромил в «Московских големах», и творил, божественно творил, как Хемингуй в парижском кафе.

Только отнюдь не понимаю, отчего же это нельзя назвать отпуском. Или отпуск — это только когда бездарно жаришса на солнце где-нибудь в Анталии? Нет, нет; мерзость это от Б-га. Мне солнце вообще вредно; всем упырям солнце вредно. Рак кожи.

Знаешь, когда я встречусь с Громовым в Крушавеле, начнётся новая эпоха в российской фантастике. Я буду фотографировать вашу историческую встречу на цифровую мыльницу. А потом мы вместе пойдем в сауну.

Извините, если кого обидел.

29 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXVI)

— Кстати, тут на меня как-то разозлились участники сетевых литературных конкурсов. Как ты думаешь, они могут кислотой в рожу плеснуть?

— Тоже мне, Даная Рембрантовна.

— Я не Даная. Меня штопать и лакировать никто не будет. Зато потом я буду появляться в электронном пространстве как Чёрный Конкурсант. Как Чёрный Конкурсант к кому в группу попадёт — тому пиздец. Из этой группы вообще никто в финал не выйдет. А если Чёрный Конкурсант выйдет в финал — так обратно труба. Те, кто финальные рассказы прочитают, себе места не найдут — будто говна наелись. И, главное, не поймёшь ничего — никто сюжета не помнит. Роботы — не роботы, саблезубые хомяки — не саблезубые хомяки, а кому и вовсе чудится, что нанозвездолёт рассекает просторы Большого театра.

А тех, кто пытался разобраться, находили прямо у экрана монитора — всех покрытых волдырями и коростой. Только мерцает в форуме ник Чёрного Конкурсанта, а ответить на его сообщения — уже некому.

— А ещё на конкурсах бывает Летучий Голландец. Летучий Голландец — это автор, совершенно улетевший после поездки в Голландию. Он пишет на конкурсы такие тексты, что можно читать с любого места в любом направлении, даже справа-налево и с конца в начало, и все равно смысл не изменится.

В остальном же Летучий Голландец — призрак. Отправив текст, он пропадает — никогда никто не слышал от Летучего Голландца ни рецензий, ни оценок, и даже после подведения итогов Летучий Голландец остается анонимным, а его текст — невостребованным.

— Бывает и просто Конкурсный Бомж. Бывает и просто Конкурсный Бомж.

Конкурсный бомж не имеет определенного места жительства, имени и фамилии. Он живет только на сетевых конкурсах.

Это человек, который скитается, перелезает с одного конкурса на другой. Он поистаскался, говорит нечленораздельно, и от него дурно пахнет. Бомж приносит на конкурс пластиковые сумки со своими проблемами — одну или несколько, сколько успеет собрать за отпущенное время. Он садится в углу конкурса, вынимает замусоленную пачку рассказов коллег по группе и, ни на кого не глядя, начинает их шумно мять в руках, бразгая слюной и источая зловоние. Окружающие начинают молча разбегаться, зажимая носы, глаза и уши.

Видя это, бомж встает и начинает обходить всех по очереди, прося литературную милостыню невразумительным бормотанием: «люди добрые, извините, что обращаюсь, помогите братки ради всех святых Аркадия и Бориса, Роберта и Герберта, Урсулы и Джоан, похвалите-поругайте кто чем может рассказ номер мой!»

По окончании конкурса бомж уходит и никто его не видит до следующего конкурса.

— А бывает ещё Странствующий таджик. Начнёшь читать такой рассказ — хрен поймёшь: арабский это язык, или русский. Слева направо написано или справа налево. Странствующий Таджик берёт недорого, не обижается, что его не читает, и только кланяется в конце, цветистыми восточными словами поздравляя тех, кому повезло. Занимает он второе с конца место — даже здесь ему не везёт.

— Бывает ещё Одинокая Испанка. На её счету не меньше жертв, чем в эпидемию 1920 года. Рассказ Одинокой Испанки обычно посвящён любви русалки к гному. Гном выманивает русалку на берег, и там варит из неё уху.

Впрочем, это случается прямо на первой странице — все остальные 48.000 знаков посвящены эху русалочьих стонов, что бередят души эльфов и слышны в тех местах по сию пору. Сначала в форумах она сдерживает эмоции, но найдя, наконец, неосторожное слово, взрывается.

И начинается испанский карнавал с ножами! Блистает электронная сталь, льётся электрическая кров, стучат клавиатурные кастаньеты, плещут юбки.

— Ещё бывает Цыганский Табор. Узнав, что где-то будет конкурс, табор заранее собирается и подтягивается туда в полном составе. На форумах конкурса они мигом ставят свои шатры, развешивают тряпки и начинают шумную перекличку:

— Аза, ты здесь? — раздается в форуме. — До конкурса осталось меньше двух суток!

— Я здесь, Жанночка! А здесь ли Лаура?

— Конечно здесь я! А здесь ли Земфира с Фатимой?

Когда начинается конкурс, табор начинает шуметь в полную силу, обсуждая тексты.

— Ах, какая прелестная красная юбка! — раздается тут и там. — Могу спорить, это юбка Шаниты!

— Да ты что! У Шаниты совсем другие юбки! Разве ты не помнишь, какую она одела юбку в прошлом году под Арзамасом? А это юбка Геды! Приглядитесь, разве вы не видите, что из-под красной торчат ее любимая зеленая и розовая с кружавчиками юбки! Гедочка, какая ты молодец, просто прелесть!

— Ах, Дианочка, как я тебе рада, только что проголосовала за твою юбку и юбку Зарины, а копию отправила емайлом тебе и Шаните! Скорей бы уже объявили результаты!

Когда объявляют результаты, цыгане быстро грузят на повозки свои шатры и занятые места, и отбывают в неизвестном направлении за дальние ЖЖ-горизонты, оставлив после себя в форумах кучу неубранного мусора.

— Но это безумие скрашивает Печальный Якут. Он познал жизнь, язык трав и зверей, соединения судеб — и оттого не торопится. На конкурс он выходит заранее, и тему узнаёт уже в дороге. Но всё равно — суетится он не любит.

Время терпит, и он медленно скользит на лыжах, внимая треску мёрзлых сучьев, свисту ветра в соснах — про это он и слагает свою песню. Проходит год-два, и остальные конкурсанты с удивлением читают текст об безответственных играх маленького охотника Василия с нанороботами.

— Ещё бывает Сетевой Диссидент, обязательный гость на любом конкурсе. Его жизнь посвящена борьбе с тоталитарными режимами массового вкуса и бесправными законами процедуры конкурса.

Быстро написав рассказ в привычном анонимном жанре, зорко пролистав тексты коллег, пытаясь подслушать записанное между строк, он принимается за свое основное дело — пишет петиции о необходимости реформировать правила конкурса и критерии оценивания работ. Он составляет и вывешивает на всеобщее обозрение листовки с указанием, по каким параметрам следует оценивать работы, и бросается в яростные споры с каждым, кто отказывается эти пункты соблюдать.

До объявления итогов Сетевой Диссидент ведет себя как будущий победитель. Увидев итоги — хватается за сердце, делается невменяемым и его увозит скорая помощь в ближайший же ЖЖ-центр карательной психиатрии.

Оттуда он будет писать долгие емайлы о продажности выборов лауреата, о засилии вопиющей бездарности на книжных полках и о трагичной судьбе настоящих сетевых талантов, чьи гениальные шедевры засыхают на авторском сайте народ ру из-за черствости эпохи и узколобости массового читателя.

Но, не найдя получателя, сетевые роботы будут возвращать эти письма ему обратно.

Извините, если кого обидел.

29 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXVII)

— Что-то давно лектор Лейбов свой журнал не удалял.

— Да и Пирогов что-то подозрительно притих.

— А я Пирогова и вовсе два года не видел.

— Нет, отчего же. Пирогов месяц назад где-то удалял.

— Хули спрашивал?

— (заинтересованно) Желал удостовериться.

— Пирогов, если ты заметил, напомнил общественности один примечательный научный факт: у фантастов носки воняют. Я так впечатлился, что хожу теперь без вообще носков. А Пирогов, видимо, тоже так впечатлился и решил отвернуться от мира. Где фантасты, грязь, носки.

— Пирогов заточил себя в башню из моржовой кости. Теперь сидит на балконе, прохожим на головы чешую семечную сплевывает.

Извините, если кого обидел.

30 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXX)

— А норвежцы-то томятся в трюме! Без пива воблу сосут.

— Нет, что ты, что ты! Евроньюс уже передало: они связались по мобильному телефону с руководством и сообщили, что с ними обращаются хорошо, поят воблой с водкой и разрешают спать шесть часов в день. Министр иностранных дел Норвегии выразила удовлетворение в связи с состоянием своих соотечественников.

— Но неизвестно, заставляют ли их драить медяшку?

— Медяшку, да.

— Хорошо ещё его заставить якорь точить напильником, чтобы легче в грунт входил.

— Всё это очень печально, кстати. Потому что я волею случая мой однокурсник в Норвегии обосновался. Развёл ворох детей, рассказывает теперь о жизни. Говорит, что простой народ на севере Норвегии и на Шпицбергене реально озлится. Ну, и аргумент о двойных стандартах опять же включится — в случае с японцами, например. В общем, этот капитан со своими дурацкими криками, что его обстреливают зажигательными бомбами мне очень несимпатичен.

— Ну, типа да. Японцев топить за подобное можно типа, а этого — нет. Хотя там вроде бы другая ситуация, насколько я понимаю. Вроде бы Норвегия установила запрет на рыбную ловлю в одностороннем порядке. Вроде бы им Шпицберген отдали на том условии, что они не будут препятствовать другим странам ловить вокруг него рыбу. А оне теперь препятствуют. Так что не все там просто. Хотя боюсь, что в реальности там такая каша из договоров и соглашений, которая позволяет каждой стороне чувствовать себя офигенно правой, как по косе Тузла.

Извините, если кого обидел.

30 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXVIII)

— Это что, коллега. На примечательной улице Матросская тишина я видел зазывающее объявление: «присадки».

— Что-то для приусадебного участка? Кстати, ты уже вскопал поле им. Льва Толстого? Можно уже поздравить?

— О, да! Старый конь борозды не испортит.

— Ах, маэстро!..

— Именно. А теперь, вдоволь накосившись травы в Ясной поляне, приехал в Москву. Это, если кто не знает, я каждый год, как позволяют силы, приезжаю в Тульскую губернию, живу в Ясной поляне и занимаясь покосом трав на глазах у пассажиров курьерских поездов. Те писатели, что не вышли чином, выходят косить к электричкам, но я уже выше этого. Это как ёлки у актёров — пропустить невозможно.

Вернувшись, принялся мыть засранную гостями квартиру. Заезжие гости умудрились оставить о себе повсюду добрую память, насорить деньгами по углам и устроить инсталляции им. Уорхолла в каждой комнате

Убираясь, слушал радио — сделал несколько открытий. Минут двадцать слушал Сергея Доренко. Доренко — удивительный упырь. Совершенство в своём роде.

Я так заслушался, что, забыв о посуде, принялся анализировать его речь — от дидактического повторения двух последних слов в фразе, до рефренов.

Нет, совершенно замечательный упырь.

Правда, на месте лидеров Оранжевой революции, которую он рекламировал — я бы ему, конечно, рот зацементировал. Ну а мне так пойдёт.

Я бы дал ему какую-нибудь премию.

В Ясной поляне, кстати, давали премии — большие и поменьше. Большие — по двадцать, а поменьше по десять.

— И на что Доренко похож?

— Доренко мне чем-то напоминает того чеовека что был гоый и изобржа собау Ну имодуляции голоса у него соответственные. Но фоус с травой — не в этом адо косить её боым, в посконно домотканой рубахе.

— Нешто уже сходил на кухню и всё принес с собой, батюшко? Опять дикцыя нарушилас.

Извините, если кого обидел.

30 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXIX)

— Ты всё перепутал в своих рассказах обо мне.

— Ничего не путаю. Я же тебя видел после всей этой истории — ты был весь в каких-то потёках.

— Это я всегда такой после очередного просветления. Что за Бабкин, что тебе такое написал?

— Ты перепутал. Бабкин — это известный трансвестит, родом из захудалой казачьей станицы. Он сейчас подвизался на эстраде — исполняет народные песни.

— Так это он тебе подмётные письма пишет?

— Что-то вы, батюшко, сердит нынче. Видно, перетрудилса, пахамши толстовские угодья.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXI)

А вот гениальное: «Даже на воров в законе есть свой как бы Верховный суд — собрание коллег за стенами тюрьмы. В Интернете же невидимые авторы позволяют себе быть принципиально гнусными. Меня, писателя с мировым именем, по оценке многих — лучшего современного писателя, 62-летнего мужика, прошедшего через войны и тюрьму, председателя партии, которую репрессируют, вдруг мелкий гнусняк, клякса какая-то электронная называет «подлецом», подумать только. А я ничего подлого в жизни не совершил, я честный и порядочный человек. За что?»…

— Невольно вспоминается из Пригова:

«…а голубь

Насерил на мое пальто. За что?!»

— Смешной текст. И хороший по интонации. Теперь таких почти не пишут про интернет.

— Мда. Раньше писателю жилось проще. Он в читателя мог говном бросить, а читатель — только умыться. Ответный писк читателя до писателя не долетал. А тут вдруг — опаньки… До сведения писателя довели-таки, что многие читатели тоже считают его говном…

— Да, что-то на днях со многими (по их признанию) это случилось. Вон, Шендерович тоже жаловался.

— Я бы на их месте радовался, что дело происходит не в тридцатые годы. Там вообще было страшно, и писателей доводили до смерти. Об этом свидетельствует Даниил Хармс в тексте «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного» в которой нам рассказывают, как в результате того писатель стоит несколько минут, потрясенный этой новой идеей и падает замертво.

И его выносят.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXII)

— Читал очередной текст и вынес из него концептуальную фразу: «Он оставался счастлив, даже когда наступил в лошадиный навоз». Жаль только, что всё остальное в тексте ниже плинтуса. А то бы можно было размахивать штандартом, крича во всё горло, что новый Гоголь родилса.

— Как навоз — так Гоголь. А если б он на пользованный гандон наступил, то это Уэльбек?

— Однозначно. Или, скажем, Аксёнов.

— Нет, герой Аксёнова должен наступить в надкушенный бутерброд с чёрной икрой, выкинутый с верхнего этажа сталинской высотки.

— И он должен непременно идти в ярко-оранжевом галстуке, купленном в прошлом году на центральной улице Парижа, а рядом должен идти в дугу пьяный американский инженер, который непременно наступит в тот же бутерброд, когда их освистает милиция.

— Название галстука, улицы и фамилия инженера должны быть написаны латиницей.

— А идти они с американцем непременно должны к любовнице главного героя.

— Да. Но она их бросила. Обоих. Сошлась с неприятным поэтом — горбоносый, в свитере. Собирается свалить за границу, а девка думает — оставить ли ребёнка. Догнаться, кстати, не дали — выгнали из подъезда. Поэтому они сидят во дворе на бочкотаре и пьют портвейн «Свобода». Тут и бутербродик пригодился.

— С этим поэтом, кстати, они потом ещё все вместе должны где-нибудь пересечься и нажраться мирно, возможно, предварительно набив друг другу морды. В компании будет присутствовать молодой физик-ядерщик и богемный скульптор. И еще одна, непременно одна (прописью: одна) женщина, возможно, та самая любовница, возможно, любовница всех пятерых. Впрочем, что это за упаднические «возможно»! Непременно так всё и будет. Или мы Аксенова не знаем?

— Ты забыл главное — мордобой случится в Крыму. В Коктебеле, если быть точным. Горбоносый туда приехал из сибирской ссылке (пробыл в ней два месяца, вернулся в ореоле фальшивой славы). Он проходит по набережной, рядом со столовой Дома творчества — и тут наш герой — раз! — и в глаз. Поэт дерётся плохо, но позвал друзей — переводчиков-эстетов.

Потом избитому герою в ночном прибое делают минет, и он всё не может понять — кто?

А вот герой Головачёва должен наступить в космическую заряженную слизь. А герой Пелевина должен наступить, на размокший монгольский папирус, лежащий в московском водостоке. Его потерял гендиректор фирмы «Озирис» Брагинский, когда нюхал кокаин.

— А герой Сорокина должен наступить, извиняюсь, в говно.

— Или в мозг Сталина, растекшийся по мостовой. Тут возможны варианты. В мозг, оказавшийся говном. Сталин выпал из автомобиля по пути на дачу в Кунцево, и его заменили случайным человеком. А герой Сорокина собрал, что увидел, сделал коричневого человечка — и ну… Причём, крича: «Вот она развиртуализация русской метафоры».

— А во что должен наступить герой Мидянина или, скажем, Березина, я даже предполагать боюс.

— Наши герои осмотрительны. Они ни на что не наступают.

— (повеселев) Ин верно!..

— Хули им наступать? Они давно валяются.

— Нет, мой еще целеустремленно ползет.

— А мой приполз уже. Ёжика съел.

— Чижика?

— Нет, это принципиальная разница. Тому, кто чижика съёл — лишение чинов и дворянства, участь всех пушных зверей. А вот кто ёжика съел — станет Героем Советского Союза.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXIII)

— Богородица высоко. Неизвестно, насчет какого народца завтра выскажется. Манси, меж тем рулят: "это вера в существование у человека нескольких душ: пяти — у мужчин, четырех — у женщин. Душа как жизненная субстанция представляется по-разному: как тень, дыхание, призрак-двойник или дух человека. Одна из душ (ис, ис-хор), душа-тень, могильная душа, идет в могилу после смерти человека, но может и покинуть тело умершего, вернуться в дом и увести с собой живую душу. Согласно верованиям, загробный мир находится на севере, вниз по реке. Вторая душа ("уходящая вниз по реке") представляется в виде птицы, комара и будто бы живет в голове людей, покидая во время сна. Если она долго не возвращается, человек теряет сознание, заболевает, а затем умирает. Чтобы удержать душу, больному делают татуировку в виде птицы (трясогузки, синицы, ласточки, сороки, кукушки) на руке или плече. После смерти эта душа называется урт. Третья, "сонная душа" (улэм ис) представляется также в виде птицы (глухарки). В отличие от первых двух, она живет в лесу и лишь на время сна прилетает к человеку. Ее долгое отсутствие приводит к бессоннице. На спинке колыбели ребенка изображали ее вместилище — птицу сна (улем уй), чтобы малыш хорошо спал. Четвертая душа (лили) живет в волосах и, если покидает человека, он становится усталым, бессильным, робким. С этим представлением связан известный по фольклорным источникам обычай скальпирования врагов. Манси верят, что после смерти человека четвертая душа может возродиться в новорожденном. Для нее еще до похорон делают особое вместилище в виде небольшой деревянной или металлической куклы, в прошлом зооморфного (звероподобного) облика, в зависимости от тотемной принадлежности умершего. Такая кукла является как бы заместителем умершего на этом свете".

— А всего манси — восемь тысяч человек.

— Да, это довольно архаическая культура была.

— Я про то ж. Как такого не забояться? Я бы сюжет кому продал — президент России оказывается манси. Он продаёт дьяволу душу — да не одну, а четыре (одну оставил про запас). По улицам летит Ночной Дозор, в глазах его немой укор… Надо Лукьяненко написать письмо.

— Лучше сами давайте напишем, а гонорар пропьем.

— Знаете, ничего не ваходит. Я уже предложил одному руссофашистскому писателелю написать роман. Про Есенина. Думал, что тема его заинтересует. Тем более, в "моём концепте был акцент" на том, что Есенин — Вечный Русский. И его, стало быть, нельзя убить. Я думал, что это должно привлечь всякого русского национального писателя…

Но ничего не вышло — хотя я и сам написал пилотный рассказ про гибель поэта (надо бы выложить в Живом Журнале), дело не сдвинулось. Поэтому вера в коллективные тексты во мне поколеблена.

Напиться — все напьются, а романа не выйдет.

— И то. Хотя, с другой стороны, отчего бы и не напиться так просто?

— А я уже.

— Какая-то луциферова гордыня сквозит в этих двух словах!

— Это потому что я нахожусь восточнее. И от меня уже — свет.

— Одним жизнь — карамелька, а другим (мне) — одни муки, я так скажу. Сижу тут трезв, как лошадь.

Извините, если кого обидел.

31 мая 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXIV)

— Дрянь, ага. Но если б Вы знали, какая дрянь армянский «три звезды» в прозрачной бутылке… А вот местный «Российский» (который «из дагестанских спиртов Уссурийского розлива») — не назову плохим, нет. Коньяк, который ещё можно питпить, да 180 руб. поллитра — он не может быть плохим, нет. Балкон чистил — бутылок шесть выволок на помойку «Российского».. Не считая выпитого в кино и пр.

— «Российский» не пробовала. Мы «Московский» пили. За то, что не подделывают. Но нынче уж не пьём, — лучше бы подделывали.

— Пейте, пейте. Добрее будете, в электричку не сядете.

— Доброта моя и так всем известна. Добрейшей я души человек!

— Погубительница!

— Вам ли, сударь, говорить! Кто мужа моего в зиму без носков оставил?

— Зимы не наблюдаю. Обязательства — блюду. Торопиться — некуда.

— Тут в горах уже снег! Пейте, пейте, да про грех ваш помните.

— Разве ж с Вами забудешь. Вот и остаётся только забыться…

— А у меня и вовсе нет. Зато я сплю много.

— А те, которые вовсе без совести, — они ангелы!

Извините, если кого обидел.

01 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXV)

— А по-моему, эта история с невозвращёнными деньгами — "Дар" Набокова в чистом нетворческом виде.

— То есть вы хотите сказать, что невозвращенные 100 долларов — это, в некотором роде, "дар"?

— Да. Это дар литературной жизни. Потому что речи на премиях — не настоящие, а вот это настоящая литературная жизнь. Причём, уходящая натура — теперь век проще и циничнее. Знание этого эпизода, на самом деле, должно быть включено в программу выпускного экзамена в Литературном институте.

— Ну, не все же заканчивают Литературный институт.

— Имеется в виду идеальный Литературный институт им. Г.Гессе.

— Это в Касталию ехать надо.

— Тоже мне — Касталия! Тот, кто учится на столяра, должен осваивать технологию производства мебели. На самом деле меня гнётет, что этому не только в Литературном институте не учат. Нигде не учат. Вы посмотрите, что о пресловутом Букере пишут в "большой" прессе. О сюжете — хорошо если "крепкий". Какие уж там ретардации!..

Извините, если кого обидел.

01 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXVI)

— Авторизироваться или авторизоваться? Проблема авторства у автора.

— Харизматичные или харизматические? Тут важная тонкость.

— Да похуй народу вся эта тонкость. Так я думаю.

— Так ведь и я о том же. Народ наш сер, но мудр.

— Народ тонкости не видит и напролом предполагает, что члены клуба просто слишком много о себе мнят.

— Кстати, товарищ! Мы в следующий четверг с Джаббою и примкнувшим к ним Бенедиктовым собрались выпить несколько пива Францисканер в баре Пять обормотов. Не изволишь ли примкнуть?

— А сегодня?

— После Мансарды еще и в Обормоты?! Не жырно ли будет? Хотелось бы еще и поработать.

— Зачем — мы отгоним халявщика и поддадим ему по наглой рыжей морде.

— Джабба обидитсо.

— При чём тут Джабба? Я вообще не знал, что ему нужно на поезд. Да и что, перед поездом, не логично разве помыться? А Бенедиктов лучше всех знает, что там есть даже тапочки. Кстати, я и тебя свожу если что.

— Я с тобой в баню опасаюсь. Мало ли какие коллизии.

Извините, если кого обидел.

01 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXVII)

— А что у тебя с сосной?

— Моя история, связанная с сосной, весьма коротка. Как-то там на моего друга натравил на него вооружённых людей. Люди были вооружены телевизионной камерой и фаллическим символом на проводочке. Телевизионщики приняли его хиппи, и вломились к нему в дом. Сначала, правда, они позвонили каким-то начальственным людям и принялись расспрашивать их о Дне Первого Июня. Начальственные люди, заведовавшие Царицынским парком долго ничего не могли понять, но их всё спрашивали и спрашивали — о том, как относятся начальственные люди к тому, что в их парке под сосной собираются хиппи.

— Где собираются? — не понимали начальственные люди.

— Ну под сосной, в парке… У дворца… — отвечали им телевизионные люди.

— Эге! — говорят начальственные куда более заинтересованно. — А когда?

Так или иначе, телевизионщики добрались до жилья моего друга и ну целить повсюду телекамерами. Увидят, что он мате в калебасе своей заваривает — тычут объективом в калебасу:

— А что, все хиппитакую штуку держат?

Увидят, опять же, гамак в комнате, сразу к нему:

— А что все хиппи в гамаке спят?

Наконец, уставились в мотороллер, снимают. Потом оборачиваются:

— А что, все хиппи…

Тогда он решил телевизорных людей на меня натравить. Я всё думал, что до моей погибели дело не дойдёт — поскольку в праздничный день разверзлись хляби небесные, затрещали рваные тряпки в небе, и полилась повсюду серая вода — да так, что я купил себе зонтик у подземного перехода — чтобы только из него, из перехода, выйти. Правда, меня предупредили, чтобы я оставил свою дурацкую привычку пить что-либо из стаканов. Под хипповской сосной из стакана пить, что в валенках придти к государю императору.

— Но ведь на этом мероприятии ведь что интересно? Идёшь, будто таишься, а пришёл на тайную масонскую сходку, отворил потихоньку дверь — а там за столом сидят все члены семьи, начальник, секретарша и уборщица из подъезда. И тут вижу — бегут с телекамерой, как волка травят. За руки держат, микрофон суют. А друзья стоят в отдалении и подпрыгивает, радостно зонтиком машет — оказалось, он уже договорился, что я буду рассказывать о хиппи с точки зрения Православия. Не отвертеться.

— Всё произошло довольно давно, — откашлявшись, начал я, и спрятал стакан за спину. — Наверное, и вам тоже знакомо имя старца Фёдора Кузьмича? Так вот…

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXVIII)

— Ты знаешь, я сейчас смотрел дисскуссию о смертной казни.

— И что? Зачем?

— Принтер сейчас чинил, руки были заняты. Пульт ещё куда-то делся… Потом мне это злобы придавало, а в починке она не лишняя. Полоса какая-то: телефон проебал, принтер с ума сошёл. Но дело не в этом — там выскочил вполне безумный адвокат Макаров и стал ругать Жириновского ровно в той же манере, что и сам Жириновский (только куда худшим артистизмом). Но дело не в этом.

Я обнаружил совершенно особенный род невежества — невежество под телекамерами.

Например, ведущий Максим Шевченко поправляет одного из выступающих, что вспомнил об Алёше Карамазове, который вполне радикально думал поступить с помещиком, затравившем мальчика собаками.

— Не "расстрелять", а "расстрелять его мало", — говорит ведущий Шевченко, и вслед за ним повторяют остальные. То есть, ещё и изменяется модальность фразы, etc.

Между тем, всякий желающий может открыть Достоевского и прочитать: "Расстрелять! — тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой подняв взор на брата". Вот какого хуя показывать эту свою липовую образованность? Да ещё и протоколировать её с помощью электроники.

Помнишь, как я занимался липовыми цитатами "Патриотизм как прибежище", "Красота спасёт мир", и проч, и проч.

— Ты понимаешь, это такое свойство у ведущих — им нужно всё время говорить. А они нормальные люди — у нормального человека запас неидиотских высказываний ограничен. Ну, у них поэтому всё время овердрафт. Вон, Татьяна Толстая на последней передаче "Школа злословия" между делом бросила: "Ну, и как ты знаешь, "Хлеб насущный даждь нам днесь" — это ведь "завтрашний хлеб дай нам сегодня". Причём так, будто это бесспорно и верно, а все дураки этого не знают.

— И что? На этом построен весь "Код да Винчи". Вернее, сто тысяч романов, что написаны по такой схеме. А как ты думаешь, сколько sms хранятся? То есть, недоставленные в телефон? Вот я проебал телефон — могу я время от времени проверять sms, вставляя сим-карту в разные аппараты?

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СLXXXIX)

— Чёрного кобеля не отмоешь до бела.

— Добела не надо. Надо чтобы не воняло. Толку-то. Я сегодня в бане был. Да.

— Помилуйте, как же «толку-то»? И чист, и удовольствие.

— Нет. Удовольствие там у других было.

— Ах да, припоминаю. Примите мои искренние соболезнования. Как говорил Иа-Иа: «Не все же могут. А некоторым и не приходится». Но всё же, Владимир Сергеевич! Хватит уже расстраиваться, ну подумаешь девку видели и «груди как бутылки». Всё бывает — я вам печальную историю могу рассказать — хотите? Вам меня станет жалко, и вы забудете о своих неудачностях.

— Нет. Я знаю, что произойдёт. Я ничего не забуду, только расстроюсь ещё больше. Дело в том, что у меня нет неудачностей — неудачность, это когда банкир недрогнувшей рукой ведёт свой банк к процветанию. А он — хлобысь! — и лопнул. И банкир стоит посреди поля и держит ошмётки банка в руках, крутит он головой, будто печальный Пятачок.

Вот это — неудачность, а у меня — нет.

— Я знаю, Владимир Сергеевич, что всем скучны мои печальные истории, вот и вы, пусть и в огорченном состоянии — вы бдите.

— Ага-ага. Остаётся держаться за чувство собственного достоинства. Но даже это не может нас вышибить из седла! Такая поговорка у майора была. (с)

— Припоминаю, как же. К. Симонов. Все мы вышли из известно чего.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXC)

— Имитаторы не приближаются к образцу — вот что. Сорокин, что Пепперштейн с Ануфриевым лишь пародируют, а не имитируют Платонова, например.

— Но именно это и доказывает вывод (с которым я вполне согласен) — о том, что культура стала классической, но повторить её нельзя. Точно так же, как гипотетический коллекционер-аутентичник может выковать меч точно соответствующий классическому образцу, но это не будет возрождением культуры холодного оружия. То есть, я имею в виду классический (sic!) тезис о том, что культура не наследуется.

— Кстати, есть другой (спорный) тезис о том, что эпигонов эпигонов не бывает.

— Замечательно, что мы приходим к одному и тому же выводу, исходя из противоположных оценок деятельности имитаторов.

— О культуре, которая не наследуется. Да, бесспорно — она в том смысле не наследуется, что, как учит высокая культурологическая схоластика, после смерти культурного организма он становится герметично замкнутым, непознаваемым. Как можно "наследовать" принципиально непознаваемое? Вроде бы никак. С другой стороны, вот если мы возьмем конкретно Пепперштейна и Ануфриева — ведь чертовски хорошо стилизованы первые главы "Любви каст", где вводится Дунаев! Собственно, там уже неясно: а в чем отличия-то от реальных советских текстов 40-х? Ясно, П. и А. не возрождают культуру (это невозможно), но каков мимезис!

— А про эпигонов эпигонов я тезиса не знаю. Что имеется в виду? Что эпигоны никогда не эпигоны или что?

— Язык Платонова — вот что особенно занимает. Научиться этому языку невозможно, но, кажется, можно усвоить ритм платоновской прозы — неспешный даже в описании убийства или неожиданного горя. Это — советский писатель, такой же национальный для советского — не русского, а именно советского народа, каким был Бабель для еврейского. Не выразитель национальной идеи, а щёлочка между косяком и дверью, дырочка в стене, потайное отверстие, через которое можно подсматривать за национальной культурой.

— Ты абсолютно прав — насчет дырочки. Но, мне кажется, хороший имитатор советского языка (скажем, Сорокин или коллективный автор "Мифогенной любви каст") совершенно свободно пишет "как Платонов" или "как Гайдар". Стало быть, если и не "научиться языку", то "приобщиться к языку" — можно.

— А что отсюда следует? Очевидно, то, что советская культура по отношению к нашему времени приобрела все черты "классической" — как, допустим, весь греко-римский массив по отношению к Каролингскому ренессансу. Ей хочется подражать и ей легко подражать — так же, как какому-нибудь Валафриду Страбону (IX век примерно) в охотку писалось под античных Арата и Цельса. Такая вот культурная программа.

— Слова "культурная программа" меня всегда изрядно пугают. За ними видится нечто сельскохозяйственное.

— Культуры бояться — во ржи не блудить.

— Но там же ходят ловцы человеков. И тем, у кого есть хуй дают пизды.

— Не надо уходить так далеко в поля.

— Дело в том, что ловцы человеков как раз ищут неподалёко от жилья.

— Ладно, придётся обойтись без культуры.

— Ещё поглядим. Интуиция на что? Господь нас ведёт. Всё в руце Божьей.

— Ну, значит, с Богом.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCI)

— Когда мы с бабушкой ходили в гости к артистке из театра Немировича, то всегда поднималась история про собаку Геринга — мраморный дог, не понимавший по-русски, бросился на звуки родной речи, когда оная дама обратилась к нему, не евшему, не пившему несколько дней в Москве, по-немецки. Она его взяла, конечно.

И собака бегала по роскошной квартире, в которой в спальне была белая плетеная мебель!.. Собака умерла задолго до моего рождения, а потому — проверить ее на знание "хенде хох" никак не представлялось возможным. Еще было немецкое "Гитлер капут", но даже в семь лет можно было догадаться, что такое Геринг собаке не говорил.

— Точно. Именно так, песни за столом, запретные книги, изданные Academia, и уцелевшие в пожаре войны. рассеянный взгляд из окна — что там валит по улице чёрной мазутной массой? Холодный влажный ветер через форточку. Похороны Сталина.

— Слушайте, а вы эти похороны застали? Мама рассказывала, что ужасно хотела пойти — не по причине скорби, а — "такое творится тут, а я не видела, да и комсорг же я", а бабушка умоляла ее не ходить, и дед запретил окончательно…

— Я застал все похороны, кроме Льва Толстого. А в Мавзолее было очень холодно. Изнутри на брёвнах, из которых он был сложен, всегда был иней.

— Я восхищён вашим детством и знакомством с вами. Да.

— Да вы что? Немецкие слова знали все дети. Еще они знали слово "цурюк". Но никогда ему не следовали, да.

— Они думали, что это слово значит "назад" только для немцев — вот и все.

— Да. Точно.

— И на все похороны ходили? И морозно дышали, и иней серебрился на шарфе, напоминая про бревенчатый Мавзолей? Щусева-то, конечно, никто не вспоминал… Несправедливо, да?

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCII)

— Среди деталей детства мы кое-что забыли. Сбившийся на сторону красный галстук, почти гимназическая коричневая школьная форма…

— Не надо. У вас была серая, мешковатая, с пришиваемым (иногда) белым воротничком форма. Потом пацаны перешли на красивую синюю, у которой очень легко отрывались рукава, а девчонки все еще страдали.

— Именно так, гражданин начальник, не светите в лицо, я и так всех сдам. Мешковатая и серая — и когда кого-то тащили за ноги по школьному коридору, натёртому мастикой, она становилась жёлто-коричневой. — Мастика — точно! Но зачем вы тащили за ноги? За руки удобнее, а ногами ведь могли и лягнуть?

— Нет, это меня тащили. А отчего так — не знаю. Спросить было неудобно.

— Врать нехорошо. Вы бы тогда не увидели на своей спине эту мастику?

— Вы полагаете, что она сразу исчезает? Как звёздная пыль? Только вам, видевшей похороны Сталина, я готов простить столь унизительное для меня подозрение.

— Вы хотите сказать, что, придя домой, аккуратно снимали и вешали куртку на спинку стула, а потом стряхивали с нее пылинки и гадали по пятнам мастики?

— Нет, я часами отчищал всю спину. Да и брюки — тоже. Я, впрочем, чувствую, что ко мне применяются некоторые придирки.

— Ладно, mea culpa. Слушайте, а в школе вам было… не очень? Если так обращались?

— В долгу не оставался.

— И чем вы наводили пятна одноклассникам? Мелом? Чернилами из невыливайки? Перышком разбрызгивали, да?

— Да всеми подручными средствами. Ещё я дрался в сортире — в мокром школьном сортире. Когда враги стоят вдоль стен, а на тебя выпускают злобного толстяка. Да.

— Вот этот опыт… недоступен, честно, то есть, вообразить можно, но не видела никогда. У нас в школе драки были ЧП, фингал — о, дневник на стол, родителей — в школу!

— А что так сурово было? Контингент подобрался? Годы были послевоенные? И почему вы не давали списывать — вас бы не трогали…

— Слушайте, а вы худой были и мелкий, да?

— Ну, ведь было ФЗО, списывать было невозможно — никто не знал ничего. За школой дрались арматурными прутами. Вы понимаете.

— Так вы — фабзаец… А где школа была? Или надо было работать? — Да, понимаю… Сурово было.

— Теперь ясно — ваши три жены вас полюбили за страдания?

— Нет. За состраданье к ним. В смысле — к перенесённым страданиям. Школа находилась в одном из самых глухих уголков Москвы — на улице Грановского. Да и работать приходилось — собирал для нужд Восточного фронта истребители МиГ-15 на заводе "Знамя труда".

— Нелегко приходилось, да.

— Ого! Так вы — "труженик тыла", если уж употреблять это затасканное слово? И сами стояли на ящике? Тогда не вам, а мне нужно гордиться знакомством с вами…

— Ой, теперь надо выращивать в себе эту гордость… Вы скажите — при этом в груди должно теплеть, да? А в ногах покалывать?

— Нет, теплеть должно не в груди, нет. А ноги должны превращаться в студень. Так, по крайней мере, нам пишет Джулия Ричмонд в романе "Возвращённая страсть".

— Неужто вы читали? У меня хватило сил только на Джуд Деверо. Кажется, так?… (Прищелкивая пальцами) Или Розалинда какая-то… Но со страстью вы напутали. Она обычно "бархатная", "под пальмами" или "темная". На худой конец, "роковая". Особенно мне нравится идея возникновения сначала отвращения у дамы, сменяющегося в процессе сопротивления неоднократным взятиям ироем "чувством"…

Слушайте, а вы этот, как его, Перигрин де Монфуа, да?

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCIII)

— А кто такая Юлия Высоцкая? Непонятно.

— Ну вон же ж, рядом с великим режиссёром. Ведёт на НТВ утреннюю воскресную программу «Едим дома». Вызывает смешанное чувство раздражения и влечения.

— Я к Юле прониклась симпатией, когда она готовила необыкновенное домашнее мороженое с домашней же карамелью. Дала подруге попробовать (это она с ней всё время разговаривает), подруга за кадром застонала, а Юля спросила: "Ну что? Есть смысл в этой жизни?!"

— Стоп-стоп. Тут у меня вопрос. А это не жена Кончаловского? Или у него другая жена? Это такая востроносая мосластая тётенька, которая всё что-то бормочет и приговаривает? Не жена? Потому что на сайте там ещё какая-то Наталья? Или нет? Я очень волнуюсь.

— Юлия Высоцкая — жена А. Кончаловского (он считает, что она «большая актриса»). Ну востроносая, конечно, но маслов у ней нет, у ней косточки. Наталией, кажется, звали маму Кончаловского.

— Очень хорошо. Прекрасно.

— Неплохо им, да. Там ещё и недурацкие рецепты (Едим дома), для тех, кому кулинария не мимо.

— А тут не в смысле «за». Тут можно хоть завтра. Просто можно обсудить, какой день лучше — вы же все в светской жизни запакованы. К вас в четверг Ума Турман идёт, а в пятницу Михалковы с Кончаловскими.

— Правда? Пойду готовиться.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCIV)

— Сегодня мой шофёр огорошил меня вопросом:

— Скажите, а как мне сделать погромче внутренний голос?

— То есть как? — заволновалась я.

— Ну, — отвечал он. — У телефона. Я когда разговариваю, мой собеседник внутри трубки говорит слишком тихо…

— Это очень хорошая история. Я сразу представил себе лимузин, едущий через дождь. Шофёр в сером форменном сюртуке и фуражке, прежде чем поднять разделительное стекло, говорит:

— Мой внутренний голос сегодня тих и говорит неразборчиво…

Взмах руки в перчатке, медленный, плавный, но властный:

— Тогда, Серж, сбавьте скорость, и езжайте, пожалуй, кружным путём.

— В моем случае было бы лаконичное: "Тогда домой".

Извините, если кого обидел.

03 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCV)

— Вдруг поняла, что того гляди помру, так и не покатавшись на "Hummer"”е. Спрашивается, зачем я закончила историко-филологический факультет с красным дипломом? В чем смысл этого коловращения знаний в природе?

Разве что однажды управляла картофелекопалкой, но перед этим хлебнула чуть-чуть спирта, чтобы согреться, и мало что помню. Я тогда была относительно молода, носила вычурные очки и не знала значения выражения "белое вино" в устах комбайнеров…

— Не печалуйтесь. Я пробовал. Счастья всё равно нет.

— Но в Вашей жизни была песня безумная роз.

— Нет, это был унылый хрип шансона.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (CXCVI)

— Ну вот, теперь из-за этих карикатур, чуть не сожгли посольство Дании, при этом задавили в толпе и своих. Теперь они кричат, что нарисуют карикатуры на Холокост. Ну, евреи ж всегда при чём! Ну и рисовали бы, так под сурдинку они отказывают западным государствам в контроле за их ядерным оружием!

На одной чашечке карикатуры на пророка, на другой — будущая мировая война. Слишком многого вы хотите, весы ёбнутся. Ждать, когда перевернут весы себе на голову и успокоятся…

— Не переживайте вы так. Думаю, контроль за их ядрёным оружием просто так не отменят. Да вот обещают, что прилетит контролёр, и так проконтролирует, что только держись.

— Но вот что будет дальше? Непонятно. Дальше вообще не понятно. Афганистан? Ирак? Что будет дальше? Пока не придёт какой-нибудь новый пророк, это не расхлебать.

— Повторяю, не беспокойтесь. Всё успокоится. Наверное, забросают они нас с нашей же помощью ядрёной отравой и на этом всё и кончится. Одному Бенедиктову на радость — потому что всё сбудется, и его объявят новым Настрадамом Передсказамусом и будут поклоняться его радиоактивной могиле-воронке тридцать на сорок километров. Я сам буду водить экскурсии.

— Экскурсии… Это ли твой удел? А косить ты где будешь? Ни тебе курьерских, ни поляны. Да и Бенедиктова жаль, это ли его удел? А как же он увидит торжество угнетённых наций?

— Мы все его увидим. С небес.

Извините, если кого обидел.

03 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СXCVII)

— Что вы понимаете под словом «ёрничать»? Нет, скажите, да!

— Уверена, то же, что и Вы.

— Да… кто бы мог подумать…

— Мы, девушки, кучерявее устроены

— Я и сам это недавно открыл. Очень удивился.

— Недавно? Сколько же девушек пострадало на пути к этому открытию?

— Нет. У меня есть тарелка. Даже тарелища. Мне её поставили двое работяг. Выяснилось, что вместо тарелки у них была только тарелища. Страшного размера. Они, правда, упирали на то, что такая большая — и за те же деньги.

За те же деньги, они, впрочем мне всучили и телевизионную пиратскую Карту с Чёрной Меткой. Поэтому я полгода смотрел французский порнографический канал XXL. Там такая культур-мультура была, закачаешься! Французы ведь такие жентельмены, прям святых выноси. Но теперь всё кончилось. Карта протухла, а поиски непротухшей пока ни к чему не привели.

— Эх, какая жалость. Такой просветительский канал — и заглох. Сочувствую. А что французы говорят вместо «Дас ист фантастиш?» «Формидабль, мон ами?» Или что покруче?

— Да нет, всё по-поросячьи, визжат, не стесняясь «и-ии!».

— Ну, так и наши могут. Хотелось бы почерпнуть что-нибудь такое, будуарно-куртуазное… (в духе Будуэна де Куртене… впрочем, он, кажется, как раз брутально обогатил словарь Даля словом «жопа»)…

Извините, если кого обидел.

04 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СIC)

— Тьфу, опять заболел. Возвратный грипп какой-то. Да, кстати, грипп происходит от французского gripper — схватывать. Это если кому интересно.

— Вот выходит, что «грипп» — всего лишь «усекновенная» форма инфинитива gripper. Было бы закономернее «гриппаж», но мне больше нравится «гриппер», что-то такое напоминает, только вот что, вспомнить не могу.

Извините, если кого обидел.

04 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СC)

— Следуя знаменитой бритве, нужно сказать, что Галич не был чрезвычайно аккуратен в метафорах, или просто не был аккуратен. В известной песне «Мы похоронены где-то под Нарвой» он интуитивно использовал устойчивое понятие «кресты», типа «грудь в крестах», etc. Нашивки тоже не суть советское изобретение — жёлтая тесьма за беспорочную службу пользовалась ещё в суворовских походах.

— Это ты про то, что «встали в крестах и нашивках». Там ещё было «Похоронены где-то под Нарвой» и вполне однозначное «В сорок третьем погибла пехота»… Нет, не помню, надо точную цитату.

— И это — да, не очень большая точность метафоры. Дело в том, что бои под Нарвой шли с февраля по июль 1944 года и безвозвратные потери были около ста тысяч человек. Ну, а рифмовать «в сорок четвёртом пехота» — неохота. Ну, что там полгода туда, полгода — сюда… Я бы не вчитывал туда даже смысл «погибшие во всех войнах». Есть цитата из интервью самого Галича: «А.Г.: «В шестьдесят втором году я с группой кинематографистов вылетал на пленум Союза кинематографистов Грузии <<…>> И вот в самолёте, когда мы уже вылетели, я открыл последний номер газеты и прочёл о том, что Никита Сергеевич Хрущёв устроил для своего дорогого гостя, великого революционера, представителя «Острова свободы», Фиделя Кастро… правительственную охоту». Да вот только визит Фиделя Кастро состоялся не в 1962, а в 1964 году. И газета «Правда» писала 13 января 1964 года: «Во время визита в Советский Союз в 1963 г. Первого секретаря Национального руководства Единой партии социалистической революции, Премьер-министра Революционного правительства Республики Куба товарища Фиделя Кастро Рус Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР товарищ Н.С.Хрущёв пригласил товарища Фиделя Кастро вновь посетить Советский Союз в зимнее время для того, чтобы обменяться мнениями по интересующим обе стороны вопросам, а также отдохнуть, познакомиться с зимней природой и поохотиться в покрытых снегом лесах Советского Союза. <<…>> Товарищ Фидель Кастро с удовлетворением принял приглашение товарища Хрущёва и 12 января с.г. вылетел в СССР вместе с товарищем Н.В.Подгорным и членами советской делегации, которая принимала участие в праздновании пятой годовщины кубинской революции».> Поэтому я наблюдаю некоторый ложный пафос в словах Галича о том как «с егерями, с доезжачими, с кабанами, которых загоняли эти егеря, — и они, уже обессиленные, стояли на подгибающихся ногах, а высокое начальство стреляло в них в упор, — с большой водкой, икрой и так далее. Маленькая деталь: охота эта была устроена на месте братских могил под Нарвою, где в тысяча девятьсот сорок третьем году ко дню рождения Гения всех времён и народов товарища Сталина было устроено контрнаступление, кончившееся неудачей, потому что оно подготовлено не было, оно было такое парадное контрнаступление. И вот на этих местах лежали тысячи тысяч наших с вами братьев, наших друзей. И на этих местах, вот там, где они лежали, на месте этих братских могил гуляла правительственная охота.

«А.Г.: Я помню, что, когда я прочёл это сообщение, меня буквально залило жаром, потому что я знал историю этого знаменитого контрнаступления, и вот… эта трагичная, отвратительная история. И тут же в самолёте я начал писать эту песню, и, когда мы приехали в Тбилиси, я не пошёл на какую-то там очередную торжественную встречу, а, запершись у себя в номере гостиницы, написал её целиком. Потом я попросил достать мне гитару и положил её на музыку»».

Я очень странно отношусь к этой песне, в ней есть какая-то ложка пафосного дёгтя, не говоря уж о том, что я не люблю исполнение автора, когда он играет голосом. Но это, в отличие от вышеперечисленного мнение внутреннее и проверке не подлежит.

— Надо сказать, что с пафосом у этого автора все вообще было довольно плохо. В смысле его было излишне много.

— Всё понятно, но как-то меня не очень трогает, пожалуй. Он же не историк. Пушкин тоже, прямо во время написания «Медного всадника» писал в Петербург о покупке вина подешёвке. Да и в «Капитанской дочке» не всё точно. Это из каких-то разных плоскостей — историческая точность восприятия и правда произведения.

— Нет, не историк, но игра нечиста. Дело в том, что здесь Галич становится в позу: вот я узнал, и мой гражданский долг принести правду людям. При этом он ещё усугубляет свою позу в стихах прямым признанием. И, убеждаюсь я — не правда, а обман, и хвост вертит собакой: что бы не сказать, только бы вставить фитиль Советской власти. Галич, по сути, спекулирует на понятном и подспудном недовольстве интеллигента Советской властью, и подбрасывает ему темы, выжимая слезу.

И что? Стихи неважные, вокал — ниже среднего, музыка понятно какая. Был один козырь — доверительность и мужественный голос правдоруба. Где этот козырь?

Тут понимаете, начинается та самая грань личного восприятия, о которой очень сложно говорить. И Пушкин Галичу не заступник. В случае Пушкина мы имеем текст. В случае Галича текст плюс пафос, котлеты из лошади пополам с рябчиком. Действительно поровну: пафосная лошадь и поэтический рябчик — одна штука и одна штука тож.

— Полегла пехота? Полегла. Ну на пол-года позже, но от этого их там не меньше лежит, и не менее нелепо. Охотились на местах боёв и захоронений? Охотились. Так где ж обман и хвост?

А про вокал-музыку-стихи по отдельности, так с того и начинали, что нет их поотдельности, ни у него, ни у Окуджавы, ни у Кима, ни у Высоцкого, ни у Матвеевой.

— Во-первых, некоторые авторы всё-таки — поэты. Мы уже говорили о Матвеевой. Ну да, я крайне низкого мнения всей совокупности триады у Кима, к примеру, но «нет по отдельности» — это неверно.

Теперь о Галиче. Это как раз суть наших давних разногласий — и мы представляем замечательную пару Жеглов-Шарапов. Вы считаете, что можно засунуть этот кошелёк Советской власти в карман, а я считаю, что это убьёт если не закон, то искусство.

Когда власть переменилась, то обнаружилось, что этот приём ничем не отличается от тривиальной советской пропаганды. То есть, как писал Оруэлл — свиньи и люди на звероферме стали неразличимы. Когда власть переменилась, стало так же понятно, что конъюнктурная литература и поэзия — «разрешённый воздух», дрянь и мерзость, а «ворованный воздух» настоящей литературы не есть отличительное свойство диссидентов.

И вы спрашиваете теперь, где обман и хвост? Отвечаем — обман в том, что конъюнктурный автор устраивает «закат солнца вручную», следует не правде души, а спросу. А у вас всё унылое оправдание подкинутого кошелька. Хвост в названии фильма (и известной пословицы) именно в той спайке продажного певца и покупающей публики. То она повертит им, то он — ей. Экая гадость. Ты царь — живи один.

— Я понимаю, что именно Вы говорите, но не понимаю самого состава преступления. Возможно, потому, что даты для меня не очень запоминаемая вещь. Все факты были в наличие. Единственное, чего не было — именно 43-го года. Вместо него точно такой же 44-й. Добро бы он утверждал, что послали на смерть именем Сталина, а на самом деле посылал Александр Первый и не на Нарву, а на Париж. Пол-года не прибавляют пафоса.

— Хорошо, поговорим о преступлении и наказании — и то, что вы не понимаете, это очень показательно. Тут происходит очень показательный случай нравственного примирения с пресловутым кошельком. Был ли Костя Сапрыкин вором? Да, был. Однако, был ли прав Жеглов? Нет, он превратил закон в кистень. Так и здесь: можно многое поставить в строку Советской (как и любой другой) власти, но Галич здесь (как и в других текстах) исполняет роль Жеглова. При этом он вступает в преступный сговор с интеллигентом.

Кто является жертвой этого сговора? Жертвой является не Советская власть, как можно было бы подумать. Жертвой становится поэзия.

Причём, в качестве бонуса я вам расскажу такую историю. Много лет назад, когда я был молод, то знавал людей из общества «Память». Настоящего общества, в первом его изводе. Занимались они охраной памятников, впрочем, совершенно реальных. И вот один из них стал объяснять, что нужно убрать туалеты из Кремля (и от Кремля — потому что там не только действующее кладбище, но и много прицерковных кладбищ). Но, как на грех, в Москве все туалеты стоят в местах, где либо кого-то убили, либо на кладбищах. Дом, в котором я прожил всё детство, стоял не только на улице Горького, но и на части фундамента церкви Василия Неокесарийского — ну и и на прицерковном погосте соответственно. И что ж не охотится русскому (и не русскому) человеку? Ведь вся Россия полита кровью. Но если вышел с ружьём Брежнев — то он упырь, а если кандидат наук — то он правдив, потому что кандидат и любит Окуджаву. Врёте, суки, не поэтому. Всё иначе, как сказал другой поэт.

Таким образом, жизнь мне всё время показывает тождественность пафосных диссидентов и советских идеологических работников, и вообще пропагандистов любого рода — потому что пропаганда лежит в иной плоскости, чем поэзия.

Говорят, что есть. Раньше считалось, что оно, это главное, находится на северо-востоке, но чтобы его обрести, надо вколотить в мёрзлую землю изрядное количество металлоконструкций. Теперь считают, что главное находится на юго-западе, где умеренно-темнокожие женщины разносят между шезлонгов коктейль «пина-колада».

Извините, если кого обидел.

04 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCI)

Святослав Сахарнов

МОРСКОЙ ПЕТУХ — ТРИГЛА

Прошёл по морю слух, что появилась в нём новая рыба.

Собрались морские жители, потолковали и решили послать к ней ласкиря.

Пускай, мол, всё узнает, расскажет. Если рыба стоящая — все пойдём смотреть, а нет — так и времени терять нечего.

Ласкирь на подъём скор. Один плавник здесь, другой — там. Живо к новенькой слетал, вернулся и рассказывает:

— Нашёл. У песчаной косы стоит. Своими глазами видел. Ух и рыба! Спина бурая, брюхо жёлтое. Плавники как крылья, синие с золотом! А глаза… знаете какие?

— Чёрные?

— Ну да! Ни за что не угадаете. Голубые!

Ласкирь от удовольствия на месте крутится. Вот это новость принёс!

— Голубые? Это ты, брат, того!.. — усомнился морской конёк.

— Отсохни у меня хвост, если вру! — клянётся ласкирь. — Стойте здесь — ещё сбегаю.

Убежал… Возвращается, язык на боку.

— Чудеса! — говорит. — Хотите — верьте, хотите — нет. Только я приплыл, опустилась рыба на дно. Выпустила из-под головы шесть кривых шипов, упёрлась ими в дно и пошла как на ходулях. Идёт, шипами песок щупает. Найдёт червя — и в рот…

Рассердились морские жители на ласкиря. Где это видано, чтобы рыба пешком по дну ходила?

— В последний раз, — говорят ему, — посылаем. Беги и всё заново доложи. Чуть соврёшь — пеняй на себя!

Умчался ласкирь.

Ждут его, ждут. Нет вертлявого.

Собрались было сами идти, глядят — плывёт. Растрёпанный, весь в песке! Рот раскрыл — до того ему говорить не терпится.

— Слушайте, слушайте! — кричит.

Отдышался и начал.

— Приплыл я, — рассказывает, — к рыбе. Пошла она по дну — я сзади. Вдруг навстречу сеть. Громадная, как стена. Захватили нас рыбаки сетью и вытащили на берег. Ну, думаю, конец пришёл. А рыбаки на меня и не смотрят. Увидали новую рыбу — и к ней. Только хотели её схватить, а она шаром раздулась, плавники встопорщила да жаберными крышками как заскрипит: "Зз-грры! Зз-грры!" Испугались рыбаки — и бежать. Рыба хвостом стук по песку — и в воду. Я за ней… Вот было так было!

Поразились рыбы.

— А что, — спрашивают, — у неё за хвост?

— Обыкновенный, — отвечает ласкирь, — лопаточкой.

Видит — не убедил.

— Ах, да, — говорит, — чёрное пятнышко посередине!

Ну, раз даже пятнышко заметил, значит, видел!

Отправились все к незнакомой рыбе.

Нашли. Назвалась она морским петухом — триглой.

Смотрят — верно: спина у неё бурая, брюхо жёлтое, плавники синие с золотом, глаза голубые.

Правду говорил ласкирь.

А шипы? Есть шипы. Прошлась тригла на них.

И это правда.

А голос?

И голос есть. Заскрипела, заверещала так, что все отскочили.

И тут ласкирь прав.

Вон и хвост такой, как он говорил, — обыкновенный, лопаточкой… Э-э, а чёрного пятнышка-то нет!

Обрадовались рыбы, крабы. Схватили ласкиря и учинили ему трёпку. Не ври! Не ври!

И зачем он сгоряча это пятнышко выдумал?..

Много ли нужно добавить к правде, чтобы получилась ложь?

Не много — одно пятнышко.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCII)

— Собственно: «А кошка наша — еврей?», как говорил герой Льва Кассиля.

— Помню. Только не совсем так — «А наша кошка — тоже еврей?».

— Наверное. Я-то по памяти. Кстати, надо перечитать. Наверное, обнаружу кучу новых смыслов. При этом-то теперь я знаю, что младшего брата, того самого, вывели в расход в 1937-ом, пока Кассиль славил Отечество и воспитывал пионеров. Книга меж тем всё продолжала выходить (с 1933-го) и продолжала…

— Да, потом это даже в каком-то предисловии было отражено, кажется.

— У меня только советское собрание сочинений — оно молчит «будто набравши крови в рот» (с). Вернее, оно года 1960 и сказано там это глухо. типа «пострадал». Надо сказать. там ещё есть замечательная публицистика — дело в том, что по велению Хрущёва, все кинулись комментировать наступление коммунизма в 1980 году. Кассиль написал специальную книгу о том, как к нему готовиться и что, собственно, будет. Для детей.

Вот её бы откомментировать точно надо. К двадцатипятилетию, скажем.

— «Про жизнь совсем хорошую». Отличное название, да.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCIII)

— У героев Ильфа и Петрова самой большой суммой так и остались 6400 рублей.

— А вот не надо старенького дедушку учить: «Однажды, когда Корейко обычным размеренным шагом двигался на службу, возле самого «Геркулеса» его остановил нахальный нищий с золотым зубом. Наступая на волочащиеся за ним тесемки от кальсон, нищий схватил Александра Ивановича за руку и быстро забормотал:

— Дай миллион, дай миллион, дай миллион!

После этого нищий высунул толстый нечистый язык и понес совершенную уже чепуху. Это был обыкновенный нищий полуидиот, какие часто встречаются в южных городах». Или: «Надо мыслить, — сурово сказал Остап. — Меня, например, кормят идеи. Я не протягиваю лапу за кислым исполкомовским рублем. Моя наметка пошире. Вы, я вижу, бескорыстно любите деньги. Скажите, какая сумма вам нравится?

— Пять тысяч, — быстро ответил Балаганов.

— В месяц?

— В год.

— Тогда мне с вами не по пути. Мне нужно пятьсот тысяч. И по возможности сразу, а не частями.

— Может, все-таки возьмете частями? — спросил мстительный Балаганов.

Остап внимательно посмотрел на собеседника и совершенно серьезно ответил:

— Я бы взял частями. Но мне нужно сразу.

Балаганов хотел было пошутить по поводу и этой фразы, но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точным, словно выбитым на монете, лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий белый шрам. Глаза сверкали грозным весельем».

— Я понимаю, что в теленке вообще много такого, но это не то место. Я — про где-то в конце теленка, они сидят в ресторане. потом Шура получает деньги и зачем-то лезет по мелочи воровать в трамвае (ну то есть понятно зачем — по привычке). Про 6400 поищи!

— Я же говорю, погубят неточные цитаты, лень и неумение пользоваться Яндексом: «Ладно, — сказал Остап, получите пятьдесят тысяч».

— Окей, я признаюсь: цитату помню по фильму а не книге, но помню — на сто процентов. как про сто рублей, так и про шесть тыщ четыреста. А погубить все это мало что способно, так как знания это жизненной пользы не имеют

— Это важно. Поправлять не надо — это именно методология. Я, увы, кроме Яндекса очень люблю словари. Именно из-за путаницы в значениях слов и цитатах, необязательности цитирования и растут падающие домкраты и седло барашка, что подаётся к столу вместе со стременами, и прочая радостная журналистика.

Есть два методологических (методологических, да) подхода: обязательность по отношению к читателю, и необязательность. Вот напишет кто-нибудь про 6400, сославшись на классика, мировая ложь умножится и проч. и проч. А всё оттого, что в кузнице не было гвоздя.

Это такая известная оппозиция — Тынянов vs Радзинский.

Ну, и под конец, цитата. Точная. Ага.

Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля,

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

Пошел, старик.

Ну, и тому подобное далее. Впрочем, персонаж, как ты понимаешь, неоднозначный. Неоднозначный, да.

— А, ты про журналистику! я перестала заниматься журналистикой два года назад, с тех пор не интересуюсь ни Яндексом, ни литературой — и жизнь наладилась. Плюс, журналистика же и не дело — то есть дело, напрямую с деньгами вообще не связанное. Псевдодело. Тут потому всякие методологии, а в бизнесе — технологии. Я как-то все забываю, что бывает еще и журналистика.

— Да, собственно, журналистика это способ трансляции мнения. А вот формирование и формулирование суждения — суть методология. Журналистика — это, знаешь, такой индикатор общества. Типа смотрового стекла в железнодорожном титане. Мне не журналистика не нравится, мне человечество не нравится.

А чем ты сейчас занимаешься, коли не секрет?

— Я попожже конкретнее расскажу как-нибудь.

— Типа, понял.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCIV)

— Я читал о людях, что спят по ночам. Я клянусь, я читал это сам.

— Ну, у нас и соврут — недорого возьмут. Всему написанному верить — сами понимаете. Как же это возможно — ночью спать? А, я понял! Это Вы фантастику читали!..

— Фантасты? Что вы, я эту дрянь на порог не пускаю. Ко мне приходил один фантаст — так блевал, так блевал!..

С тех пор фантастов видеть не могу.

— И это правильно! От этих фантастов одни неприятности. Мне тоже один наблевал, да в таком месте, под кроватью, что никто и не заметил. Кроме жены, которая позже это безобразие обнаружила. О головомойке, которая за этим воспоследовала, я уж и не вспоминаю. Давно это было.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCV)

— Эка невидаль! Ленин он всегда живой!

— А вы, вы вот — Ленина видели? То-то. А я октябрятскую звёздочку носил. И трусы широкие, чёрные, сатиновые — на физкультуре. И так просто. И когда я снимал тренировочные штаны с пузырями на коленях, женщины смотрели на меня точно так же как вы на фотографии.

А вы мне говорите…

Ленина видел. Да.

— Ишь! А что? и видела! мы ж не лыком шиты, не смотрите, что с финских болот и рожа перекошена! Ленин — это такой желтенький, маленький, лежит в шедевре конструктивистского архитектурного тв-ва где то там, в 800 км от нас.

И звездочку носила, что ж мы, хуже других что ли?

Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, носил он тоже валенки — читала наизусть!

И сигарку втихаря курила в красном уголке, как вы на своем юзерпике и галстук красный на груди прикрывал прожжённую дырку на рубашке пионерской.

И мы были счастливы! И Сталин такой молодой! и юный октябрь впереди!

— Нет. Совсем нет. Там никакого Ленина нет. Просто когда немецкие танки, объехав финские болота, проехали ещё 800 километров, то Ленина повезли в эвакуацию, в Тюмень. Но по нерадивости охраны, он выпал из вагона.

Ленин попал в семью старообрядцев, а они и не такого видали. После этого начались странствия его по Руси.

Много чего Ленин повидал, и его много кто видел. И я в том числе.

А в шедевре конструктивистском Сталин лежит. Только усы у него подбриты и брови выщипаны.

— Кстати, совершенно, мне кажется, невозможно понять что я делаю на своём юзерпике.

А вот чего не носила, так это комсомольского значка, но твердо усвоила, что нет ничего страшнее анонимного доноса и исторического подлога. Как же вам не стыдно! Ведь это Вы, в трусах и в майке, под одеялом с головой!!!

И история эта не про Ленина, а про Александра Первого. Оба персонажи почти эпические, но Ленин все же, это совсем другое! Это святое!

Ленин — это сливы, очень любил детей, плюс электрификация всей страны. Но какой исторической справедливости ожидать от человека, который дальше собственного юзерпика не видит, да и на том курительной трубки не замечает?

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCVI)

— Фафаля? Ну и имечко! Если бы меня звали Фафаля я сидел бы и не петюкал.

— А видели бы Вы, Володя, как этот Фафаля выглядит, Вы бы его точно упромыслили.

— Да уж, поглядел. Фафаля оказался изрядный пострел. Шалун, я бы сказал, и баловник. Например, узнал, что «Фафаля, следуя своему внутреннему голосу, оказывается на берегу моря, где ловят рыбу жители трех материков».

— Фафаля и английский язык.

— Фафаля и логопеды.

— Фафаля никогда не платит.

— Фафаля и мертвецы.

— Фафаля и упыри.

— Собственно, и внешний вид Фафали на последнее наталкивает. У него мозги наружу и пальцы поражены лепрой. Его надо не упромысливать. Его надо гнобить.

— Пальцы у него поражены артритом. А сам он поражен раз и навсегда громом и молнией. Видимо, мертвецов притащили сети жителей трех материков.

— Вот он, оказывается, какой — домодедовский упырь…

— Володя, Вы меня просто обескуражили. Собрать кассеты да и сжечь. Купить осиновый кол.

— Но ведь есть еще домовенок Кузя. А также шампунь Дракоша — «ласковый, как сам Дракоша». Тот самый, который «превращает купание в веселое приключение»… Как быть с ними, скажите на милость?!

— Говорят, помогает распятие, установленное на помповом ружье.

— Да-да,и от заката до рассвета, без роздыху.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCVII)

— О, не травите мне душу сказками о потерянном рае!

— Володя, так кто же Вам мешает вернуть рай в отдельно взятой бане?

— Ну, помилуйте, где же я возьму торт, свечки, и, главное, девушек в простынях? В моём возрасте, увидев девушку в простыне, несколько настораживаешься. Особенно, если она несёт что-то сельскохозяйственное.

— Ой, Володя, ну что вы говорите? Какие-то огрехи в дефинициях: что у нас тут сельскохозяйственного — торт или свечи?

…Или вы про косу, которая припрятана в предбаннике? Понимаю.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCVIII)

— А этот гость на урок литературы приходил? Или там на военное дело? Или, что лучше, на правоведение?

— На литературу, ясен перец, он же писатель. Говорю же ничего особенного, шишечка как у всех, не больше не меньше. Ну, он говорит.

— Он бумагу показывал? А то без документов всяк норовит писателем называться. Пущай документ покажет.

— А при нем была секретарь союза журналистов, она за него маляву подала от главного журналиста.

— Так от журнали-и-истов, значи-ит… Поня-я-ятно.

— Это многое объясняет, да?

— Да.

Извините, если кого обидел.

05 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCIX)

— А что это за баня такая, что у всех мёдом намазано, и все туда ходят, а я — нет?

— На Ильинке.

— А то, что долго не кончаешь — так это известный мужский плюс.

— А бызаться не надо, да.

— Дядька. В баню не пошли.

— Я про тебя не забыл. На неделе пойдем. Меня тут попросили удалиться и я воспользуюсь этим советом. Общаться с базарной одесской эмиграцией-выше моих сил. Извини, Володь.

— Да я такой! Базарнее меня вовсе нету! Остальные — подделка!

— Я не о тебе, а о публике в этом журнале. Вов, не зли меня.

— А всё потому что ты в баню не ходишь.

— Я под себя хожу.

— Врёшь.

— И ты меня потравить решил? Слушай, а вот как ты думаешь, ведь может так быть, что он очень умный и печальный человек, всё это специально придумывает, а по ночам тоскует? Ведь так? А?

— Всякое может быть. Я вот тоже по ночам становлюсь печальным и умным и пишу гениальные стихи.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCX)

— А я тебе так и скажу — Пушкин наше всё.

— Ага. И если сегодня вылезет какой Омен, то Пушкин его сборет. Сегодня, кстати, собирался — Омен должен вылезти из кинотеатра "Пушкинский" и подкрасться к Пушкину сзади…

— Ясно, сборет. Да Пушкин и бороться не будет Не повернётся даже. Пушкин только пукнет, так этот Омен улетит в Большеземельскую тундру.

Пушкин ведь бог. Такой местный, с маленькой буквы. Но если что — заступится. Я вот слышал, как старухи частушки поют про Пушкина. Частушки, конечно, дурацкие, чистый трэш — но это показатель того, что Пушкин стал русским богом. У него есть собственное Писание — кстати, до сих пор нормально не опубликованное. При всех безумных затратах на всякие юбилеи, никто не догадался профинансировать полное комментированное издание Пушкина.

— А это, наоборот, хорошо — это простор для апокрифов. Представляешь, пушкинские ереси, раскол пушкинистов, несколько доцентов, взошедших на костёр вслед за своим вождём-академиком. Были предварительно биты плетьми, лишены языков, но продолжали на помосте чревовещать стихами.

— Да, это тогда появилась особая казнь-искупление — рвали грешные языки, а потом сыпали во вспоротые груди угли. Первым Сорокину насыпали.

— Но при этом, Пушкин такой бог, что появляется в жизни. Не где-то там далеко, а рядом. То палкой каких-то голландцев вечером на Тверской отпиздит…

— Приняв их за содомитов…

— Ну да. Или полякам, на Тишинке, в посольстве стёкла перебьёт.

— Девки, опять же, на сносях. Золотой дождь, ничем не брезгует. Родители так и говорят: в бакенбардах был? Как задрал подол, так стихи читал? Ну, коли читал — ничего не поделаешь… И крестятся, а по щекам слёзы счастья текут.

— Должно быть ещё сказание о втором пришествии Пушкина, когда он всех рассудит. А неграмотных — обратно палкой. И верлибристов — тож.

— Только Пушкин должен ещё по Руси верных апостолов рассылать — к грузинам Пущина, к хакасам — Кюхельбекера…

— А у Омена всё едино — никаких шансов.

— Да какие у него шансы против Пушкина? Смешно-с.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXI)

— Как вы славно хихикаете между собой, молодые люди.

— Хихикаем? Опомнитесь! А ещё серьёзный человек, в крупнейшем издательстве работаете. Почти олигарх. Нам хихикать не с руки — когда наш флот в воде по самую антенну.

— Мидянин не просто олигарх, но еще и медиакрат. Но сути дела это не меняет.

— Я бы, (если можно, конечно), уточнил — над поверхностью воды находятся только ограждение рубки и палуба надстройки.

— Насчет рубки — ты имеешь в виду, с точки зрения точности метафоры? Ну да, прав, конечно… Как всегда… Но, может, там из нашей фантастики еще что-то торчит? Ведь торчит? Вот антенна, например?

— Это — антенна???!! Это??? Да вы забавник, доктор! Я бы даже сказал — баловник!

— Ой… не антенна… Не антенна… Как стыдно!!!

— Поздно.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXII)

— Самые хорошие книги — книги о деньгах. Или просто сберкнижки.

— А что нет? У меня сберегательная книжка Stadsparkasse — там страниц сто. Правда оптимистических записей и предложений в ней нет.

— Все лучшие книжки так устроены — в них либо нет двадцать третьей страницы, либо на двадцать третьей странице нет пятой строчки.

— Нет. Это не лучшие книжки так устроены. Так устроены честные и правдивые книжки.

— Простите, опечаталась.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXIV)

— Беда ещё в том, что наши строители должны были научиться делать звуконепроницамые стенки прежде, чем появилась Пугачёва. Конечно, многие из нас в рядах Советской и прочих армий научились убивать, но так сразу убить сорок человек в четырёх смежных квартирах было бы негуманно.

— Не говоря уж о мерзавцах и негодяях, что сулушали у меня Песню Галкина с Пугачёвой под окнами тоже не спросили меня о наличии Кнопки. Да.

— Пить надо больше!

— Я старался. Но я упитан, а денег немного. Это моя давнишняя трагедия.

— Всё равно, должны быть пути самурая.

— Это не так. Многие задумывались над этими строчками много страдавшего поэта. Но не многие (отчего-то) занимались натурными экспериментами. Дело в том, что если стол невысок, кровать не низка, а молодость позволяет хоть немного подумать и скрещивать руки и ноги, я уж не говорю их куда-нибудь закидывать — так вот, это обстоятельства совершенно снимают всякие упрёки в оторванности от жизни. Ложатся тени. Лажаться. Проверено.

Извините, если кого обидел.

06 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXV)

— Пропал Овидий? Неужели старик ушел, не попрощавшись? Странно, для латинянина… но… я не у вас ли его брала энное кол-во лет назад? почему-то уверена, что у вас.

— С ними не поймёшь, с этими латинянами, обнаружишь в подъезде небрежное «Валя»… И всё.

— Да, как стремительно меняется мир… Помнится, раньше в подъездах всё чаще встречались другие небрежности…

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXIX)

— Смертная казнь, причём публичная смертная казнь применялась не только к "сотрудничавшим с оккупантами". К военным преступникам вообще. Более того, в 1943–1945 эти казни были именно публичными.

— Жесть… Что-то об этом слышал, но о публичности — впервые… Однажды правда видел фотку казненных власовцев во главе с ним самим. Похоже, это бы один из последних случаев.

— Только 26 мая 1947 года смертная казнь была отменена, и вновь введена (для изменников Родины) только через три года. А до того Был такой Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г., который говорил "бывшими пособниками оккупантов и членами зондеркоманд — СС, запятнавших себя массовыми расправами над партизанами и населением".

Тут надо оговориться, что по-настоящему публичными казни были до 1945 (в ходе войны и сразу после). По-моему именно в Ленинграде, у кинотеатра "Гигант" повесили последних шесть (или восемь, не помню) человек.

А вот, скажем власовский генералитет вешали в 1947 на Лубянке, уже в закрытом режиме. Ну и Краснова, Шкуро, Панвица — кстати, по-моему, атамана Семёнова, взятого в плен на территории Китая, повесили.

— Да, вот документ 1947 года.

Совершенно секретно.

Экз. № 1.

Министерство государственной безопасности —

Совет Министров СССР,

товарищу СТАЛИНУ И. В.

Прошу разрешить:

1. Судить Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР руководителей созданного немцами главного управления казачьих войск при министерстве восточных областей Германии, немецких агентов — атамана КРАСНОВА П. Н., генерала белой армии ШКУРО А. Г., командира "дикой" дивизии — генерала белой армии СУЛТАН-ГИРЕЯ Клыч, их ближайших сообщников КРАСНОВА С. Н. (племянника атамана КРАСНОВА П. Н.) и ДОМАНОВА Т. И., а также командира "добровольческого" казачьего корпуса германской армии фон-Панвиц Гельмута….

2. Дело КРАСНОВА, ШКУРО, СУЛТАН-ГИРЕЯ и других заслушать в закрытом судебном заседании без участия сторон (прокурора и адвокатов).

3. Всех обвиняемых в соответствии с пунктом 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года осудить к смертной казни через повешение и приговор привести в исполнение в условиях тюрьмы.

4. Ход судебного заседания в печати не освещать, а по окончании процесса опубликовать в газетах сообщение от имени Военной коллегии о состоявшемся процессе, приговоре суда и приведении его в исполнение.

Судебный процесс, по нашему мнению, можно было бы начать 15 января 1947 года.

Прошу Ваших указаний, АБАКУМОВ

Резолюция: "Абакумову. Согласен. (Подпись Сталина)"

Казачьи генералы были повешены в Лефортово 16 января 1947 года. Вместе с ними был казнен и командир 15-го Казачьего конного корпуса генерал-лейтенант Гельмут фон Панвиц, кадровый офицер и участник Первой мировой войны.

— Тот самый Панвиц, да. Кстати, чем кончился весь этот сыр-бор с установкой памятного знака казакам, в том числе и Панвицу, на Соколе?

— Не знаю.

— А кто знает?

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXX)

— Процесс материальной работы мне всегда нравится, особенно технической какой-нибудь. Хлебом не корми — дай чего-нибудь отвёрткой покрутить, на кусочки разобрать, а потом опять собрать и чтоб работало. Но зрелище какого-нибудь пылесоса, пусть даже работающего, пусть даже полчаса назад не работавшего, — не впечатляет. Другое дело тексты, — я их писать не люблю и каждый раз себя заставляю. Зато когда написано — нравится куда больше пылесоса.

— Ну и слава Б-гу. Что об этом говорить. Глаза боятся, а руки делают.

— Поговорить как раз хочется, но не об этом. А о чём — не знаю сам.

— Лучше всё же выпить, чем поговорить..

— Можно и съесть чего-нибудь.

— Масса есть способов — здоровый сон, неспешная беседа…

— Это верно. Я подумаю..

— Единственно, что я не рекомендовал бы — прогулку верхом. В прочие другие времена стоило бы велеть Прошке взнуздать Серого, вскочить в седло и мерить свои поля, пока в голове не появится ясность, а в чреслах желание. Тогда можно развернуть прясла к дому и очистить шкворень.

Но сегодня — не стоит. Слякоть-с.

— О, да.

— К тому же Серый не прошёл техосмотр, у него задние подковы барахлят..

— Ах, перебейте на них номера. И выпорите, наконец, Прохора.

— Перебивать номера — холопская забава. Проще пристрелить.

— Это ещё что — снег до сих пор идёт.

— Всё, уже всё почистили…

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXI)

— Судя по фотографиям, то, что ты получил — рассылка для некрофилов. По крайней мере нижняя — из разряда «Срочно в номер». Расчленёнка на Хорошовском шоссе. Так ей и передай.

— Я, если что, два года на криминальной хронике отработал Так что уже передал, да.

— Понял. Слушай, а может нам просто напиться. Что мы перед публикой задарма кривляемся-то?

— Неееет. Я сейчас стану звонить макснемцову, чтобы он мне про переводчиков рассказывал, да.

— А мы и его возьмём. Или к нему съездим. Мне всё равно к нему надо было ехать.

— А я с ним по телефону. Долго это очень — встречаться-то. Завтра. Завтра нахреначусь. Или не нахреначусь — еще только вот запоя мне и не хватало.

— Возьми меня вышибалой, а?

— Думаешь, стоит попробовать переквалифицироваться?

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXII)

— Даже самый образованный человек, скажем. исторически-начитанный, не может сказать с определённостью, где была Куликовская битва. Он скажет: «С некоторой вероятностью…».

— Я необразованный, поэтому скажу: в шестнадцати километрах от фалломонумента, куда возят туристов, поле как поле, скудная растительность, начало Дона (грязный, мутный ручей) — на этом настаивают все местные жители, среди которых мне довелось прожить небольшую, но яркую часть юности; великие события и обязаны происходить в тоскливом, непритязательном ландшафте, — только тогда вера получает право называться знанием. И вам я верю.

— Дело не в вере — я как-то несколько дней прожил в экспедиции географических людей, что тоже настаивали, что не рядом с монументом из чугуния, а дальше, но не в шестнадцати, а километрах восьми (они рассказывали мне гидрографические истории про русла и отложения). Затем я ездил к фалломонументу на всякие писательские встречи — и там мне говорили Иное. А вот в Туле, куда я ездил каждый год, в прошлом сентябре, в краеведческом музее — мне сказали Третье. Ну, и доехав до Скопина, нашёл людей, что рекли Четвёртое.

Потому — правда, что вы говорите. Если очень верить, то всё правильно. А на этом мутном истоке я пил — не набережная Яузы, конечно, но шло хорошо. Душевно.

— Наверное, вы жили в селе Шаховское? Хотя писатели с краеведами научились врать почище журналистов — в то время как набережная Яузы бездарно простаивает.

— Нет. Всё проще — я каждый год езжу в Ясную поляну. А у музейщиков особое масонское братство — они друг к другу ездят и пьют в музейных экспозициях. Древники — из ржавых кубков, литературоведы — из барского фарфора, а искусствоведы режут огурчики на мемориальных палитрах.

К географам я приблудился специально — я там одиноко путешествовал. Искал шинель Андрея Платонова.

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXIII)

— Вообще птички весьма оказываются распространенными сексуальными символами (про петушков конкретно в русской литературе есть статьи М. Безродного и Е. Погосян, а ну еще смешно у М. Эткинда, где про хлыстов-скопцов, хотя двое вышеупомянутых на такое соседство бы нипочем не согласились, но вообще — это общераспространенная и весьма архаическая коннотация. Забавно, что она сопровождается постоянной парой — птичка-душа.

А еще, пожалуй, я знаю, почему Вас так потянуло на парижские ассоциации в связи с этой темой. Это важнейший мотив именно французского мифа — петух-Шантеклер, галльский петух.

— Что странно, сейчас я хотел сказать что-то умное про французского именно петуха, но пришёл какой-то немецкий Альцгеймер и всё улетучилось как "Кубла-хан". Причём я помню, что был какой-то зрительный парадокс, но куда он делся, совершенно непонятно. Да уже полчаса пытаюсь. Хоть тресни — помню, что я слушал кого-то, а говорили об испанцах, и о том, как называют. Помню, что яйцо это huevo, а потом, мы заговорили о петухах и курицах — где как их называют. И потом, кажется о игрушках, петухов изображающих <нрзб> и тогда я понял, что это очень остроумная мысль о галльском символе.

Наверное, я — Кольридж.

— Хм… И в каком свете предстает этот фривольный французский романист Поль де Кок?

— Я только помню, мы обыгрывали слово "кок", и что-то было именно с испанцами. Причём именно испанцы что-то говорили о петухах. Я очень хорошо помню, где происходил разговор — в маленьком открытом ресторанчике — Каганов ушёл к океану, Ширяев сидел напротив, и мы говорили о том, что куриное мясо тут дороже всякого другого, и вот, сказали мне, кстати, у испаноязычных нрзб и тогда стало совершенно ясно, что образ галльского петуха обретает совершенно новый оттенок.

— А я вот думаю, как забавно, однако, звучит крик петуха по-английски — "Кок-и-дудль-ду!"

Извините, если кого обидел.

07 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXIV)

— Гандикап — это известно что. Это шляпа великого Ганди!

— Как я и думал, эквадорский ягуар оказывает на вас своё действие. Гандикап — не шляпа, а должность. Должность капитана личной охраны Ганди — капитана специальной роты почётных караульных. Первым капитаном (кэпом) был рабби Дранат Тагор. Да. И фильм по этому поводу снят — мне внук всё рассказал.

— А про гандикап, извините, Вам внук рассказал??? Что ж, среди детей распространены подобные заблуждения. Я, например, в детстве думал, что «ленин» и «гитлер» это не имена, а должности. Я совершенно серьёзно рассказывал товарищам по детскому саду, что в Германии было два гитлера, один из которых отравился, а другого застрелили (откуда я это взял — ума не приложу). Та же история вышла, видать, с Вашим гандикапом. Опять же — не припомню что-то наличия почётного караула у Махатмы Ганди (у дочки его — да, был караул; чем это закончилось — хорошо известно).

— Я, извините, не понял Ваших намёков про эквадорского ягуара. И про гандикап я узнал сам, в ходе оказания братскому индийскому народу интернациональной помощи. Когда в 1919 году наша дивизия потеряла своего бессмертного комдива, то мы двинулись на юг по приказу Реввоенсовета, перевалив кряжи, хребты, осыпи и насыпи. Тогда мы пересели на слонов, и английские колонизаторы узнали что такое лихая чапаевская лава. Впрочем, мы порубили и немало британских наймитов — сипаев и семпаев. Но по причине предательства Троцкого паёк был урезан, слонам недодали овса, и наш натиск захлебнулся.

— Эквадорские ушастые ягуары оказывают губительное воздействие на все органы чувств, равно как и память. Исполняя интернациональный долг в молодой Советской Эквадорской республике я имел неосторожность прикрепить чучело ушастого ягуара к бронеавтомобилю. И что же? Я очнулся уже на Испанском фронте — через пятнадцать лет. Да-с.

— Что касается Натана Гора (полн. равви-дра Натан Гор), то этот человек не имел никакого отношения к охране Ганди. Это был его партнёр по шахматам и преферансу, умнейший человек, прекрасный собеседник (кстати, выходец из Алма-Аты). — Упреждая язвительные вопросы талмудистов и гебрологов поясню, что есть «равви-дра». Это опять же разговорное от «равви-мудра»; значение санскритского добавления к еврейскому «равви», я думаю, объяснять нет необходимости.

— Натана Гора я помню лучше вашего. Играл он не в шахматы, а в чатурангу — и действовал на несколько лет раньше. Он выкупил у британских властей право на повальное гигиеническое обрезание индусов и скончался от усталости. Выходцем из Алма-Аты его назвать сложно — вы это делаете только лишь оттого, что он бежал оттуда в составе белоказачьих частей, творивших разбой и беззакония.

— Что-то у Вас какая-то параллельная история получается. И, извините, не поклонник ли Вы академика Фоменко? Это надо же такое придумать: белоказак Натан Гор! Сичевик Рабинович. Сколько Вам было лет в 1919 году? Или Вы кавказский долгожитель по фамилии Березин? В таком случае Ваша фамилия просто фонема (или как это называется?) с индоевропейского berezant, что означает «высокий, возвышенное место». Я прав?

— Что за Фоменко? Академик? Мы по делу Петроградской боевой организации, помнится, вывели в расход какого-то Фоменко.

— Продолжаю. Да, тогда я был довольно молод — теперь не то. А если вы заинтересовались моей фамилией, так могу доложить — мой дед (я потомственный артиллерист) служил взрывником-детонатором на бризантине — специальном военно-морском корабле. Высокая бризантность и дала ему, бывшему крепостному новую фамилию. Фамилия, впрочем, давно обрусела.

— И всё же: Натан — это переделанное «атаман». Странно, что вы этого не понимаете. Очень странно.

— Ну, это больше похоже на правду: Натан Гор Атаман гор. Но тут, скорее, не белоказаки, а «дикая дивизия». То есть он чечен получается?

— Вполне вероятно. Его манера игры на скрипке изобличала в нём скрытого мусульманина.

— Вы хотели сказать «на скг'ыпочке»? Ведь «равви» таки откуда-то взялось? Или таки нет? А ушастый ягуар? Или вы всерьёз считаете, что небезызвестный профессор Баринов практиковал зайчикование в Южной Америке, а не за полярным кругом на территории России?

— Профессор Баринов — жалкое ничтожество! Он вовсе не выходил из своих аэросаней. Результаты сфальсифицированы, а лабораторные зайцы съедены парторгом экспедиции.

— Зайцы съедены, но уши-то торчат! Торчат уши некомпетентности и сознательного введения в заблуждение! Вы с таким же успехом могли привязать к Вашему эквадорскому броневику чучело жирафы или слона, кои в Эквадоре такой же нонсенс, как и ушастый ягуар!

— Сразу видно, что вы никогда не были в Эквадоре! Издревле инки устраивали бои слонов и ягуаров — на манер скорпионьих или петушиных боёв. Жирафа часто рисуют рядом с изображениями Тетцельпохуатля. А Попугладьпекль, как известно, въехал в столицу на белом слоне, сжёг школу шаманов и упразднил науки. Само название столицы Эквадора Кито происходит от древнего Китоврас, что означает — битва кита со слоном. Да.

— Вот я ужо спрошу, спрошу. Насчёт слонов и бегемотов эквадорских. И с каких это пор инкские боги носят ацтекские имена? Путаетесь в показаниях!

— У меня вообще подозрение, что он приехал из Палестины вместе с Блюмкиным — там он выдал англичанам еврейское подполье — втёрся в доверие, изображая одесского эмигранта Сашу Гирцеля. А равви — это был троцкистский псевдоним, для троцкистской же переписки. С Троцким.

— Какая-то демоническая личность у Вас вырисовывается. А Блюмкин Ваш, небось, в опломбированном чемодане его вывозил? Через пять (Индо-Пакистанской тогда ещё не было) границ?

— Ну просто обидно за вас! А ведь, наверное, пионером были, комсомольцем в стройотряд ездили… Откуда ж вы пять границ насчитали? Ну, откуда ж вы пять границ насчитали? Где? Откуда? История с географией! Ужас! Я просто в шоке! И, наверное, получаете ведь огромные деньги, нам, пенсионерам, не чета.

— Палестина, Иордания, Ирак, Иран, Индия. И самая главная — граница между добром и злом! Чемодан… Ведь все знают, что возили не в чемоданах, а на невидимых глазу аэростатах.

— Ещё про летающие тарелочки расскажите. Аэростаты невидимые!.. У Вас и научно-технический прогресс какой-то подозрительно-ненастоящий! Какая там невидимость, когда в те поры даже водорода не научились изготавливать, а аэростаты наполняли дымом от сгорания сырых коровьих шкур!

Доложу вам, что подмандатная Палестина и Трансиордания границ не имели. Но. что уж говорить о них, когда у вас жгут сырые коровьи шкуры! Это ж Боже ж ты мой что такое! Ещё в 1881 году Клопшток наладил производство консервированного паровозного дыма!

— Да фиг с ними, с границами! Ну да, наладил. В Германии, батенька, в Германии! Не стоит об этом забывать. Я, конечно, допускаю, что британские агенты могли добыть и доставить на Остров некоторое количество этих консервов, но этого было явно недостаточно для наполнения аэростата.

— Позвольте, причём тут британцы? Жестянки с паровозным дымом были переданы Блюмкину агентами МОПРа.

— А кто в Палестине хозяйничал? И каким это образом переправили столько жестянок? Разве что пригнали туда айсберг (под видом решения проблемы дефицита пресной воды в регионе) с вмороженными в него банками?

— Повторяю, они были переданы Блюмкину агентами МОПР. Как раз дело было в том, чтобы провернуть всю операцию в тайне от англичан.

— Вот мне и интересно: каким образом?

— Вы опять всё путаете…

— Никогда! Я никогда ничего не путаю, кроме новомодных pin-кодов. (Из-за этого пришлось сделать татуировку).

— Вот с пин-кодами — да, бывает такое дело. А одному моему знакомому (почти начальнику) пришлось сделать себе на лбу зеркальную татуировку с адресом сименсовского сервис-центра…

Извините, если кого обидел.

08 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXV)

— С Ганди-Кеннеди тоже тёмная история вышла. Начнём с того, что без огласовок Ганди пишется как ГНД, что легко переходит в КНД. Чуете? С огласовками получается КеННеДи! Далее: Где жил Ганди? «Как это где — в Индии!» — скажете Вы и будете правы. Но в какой Индии? Каждому школьнику известно, что Вест-Индией называли — что? — правильно, Америку! Таким образом мы получаем Кеннеди, жившего в Америке!

Идём далее.

Загадочная гибель Кеннеди от руки наёмного убийцы и сегодня не даёт покоя некоторым наиболее пытливым умам.

Разгадка же элементарно проста. Кто из клана Ганди-Кеннеди (теперь мы с полным правом можем писать именно так) пал жертвой покушения? Индира Ганди! Женщина-премьер министр была застрелена своим охранником в октябре 1984 года а сын её Раджив Ганди (Роберт Кеннеди!) также пал жертвой покушения. Но кто убийца??? Неужели это несчастный близорукий Ли Харви Освальд? Да и существовал ли он?

Сравните: кЛИнт истВУД и ЛИ харви осВАЛЬД — параллели несомненны! Налицо переход английского wood в немецкий wald (лес!). Таким образом мы узнали, что Кеннеди на самом деле был женщиной, жил в Индии и убит своим охранником Клинтом Иствудом!

— А М-16 откуда там взялась??? Тогда были пистолеты-пулемёты Сетон-Томпсона.

— Да нет — Сетон-Томпсона это мины против боевых слонов. (Он вообще был известный коновал). А про винтовки я прочитал в иностранной прессе — сами попробуйте — наберите в Яндексе Катманду+убийство+м-16.

Будь иные времена, я бы, разумеется, использовал наган. Да.

— Мины, начинённые мышами??? Так вот за что ему закрыли въезд в Европу! До сих пор для меня это было загадкой. Впрочем, оно для него и к лучшему. Где, как не в Америке полностью раскрылся его талант конструктора вооружений и водопроводных систем!

— Вы добрый человек, да. Несмотря на воздействие ушастого ягуара. Я к Сетон-Томпсону отношусь иначе — ведь противослоновые мины (их идея и чертежи), как знаем и вы и я — всего лишь украдены им из труда Юлия Цезаря «Записки Ганибалльской войны». А уж то, что идея замкнутого водопровода украдена им у Леонарда да Винчи — известно всем.

— Дался Вам этот ягуар несчастный! Про мины я, кстати, не знал. Не знаток я истории вооружений.

А Леонардо да Винчи!!! Ах-ах, высокий класс! Этот Полесов эпохи возрождения, слесарь-интеллигент, изобретатель деревянного парашюта! Он хоть что-нибудь довёл до конца? Хоть одни ворота обратно склепал? Если мне определить содержание и койку у окна поставить, так я Вам ещё больше идей сгенерирую! А воплотить, на поток поставить, ввести в обиход — вот где талант, творческая жилка, самоотверженность во имя дела! Сколько людей по всей Америке пьют сегодня воду практически из унитаза, поминая добрым словом Сетон-Томпсона! Вот истинное величие!

— Может быть, может быть. Я в Америке не был, может, там как раз все такие антиподы именно оттого, что инфильтраты и дефебрилляты, что патентовал Томпсон, там стоят в каждом туалетном бачке.

— Ну, Леонардоо

— Вот Вам и «леонардо»!

— Леонардо — что! Всё дело во англичанине Френсисе, изобретателе бекона. Кабы не он — Леонардо был бы только один. Жил бы на Капри, как Горький, и называли его ди Каприо.

— Я не понял. Кто скрасил одиночество Леонардо — Фрэнсис или свинина? В первом случае он получается еврей и гомосексуалист; во втором — обжора и онанист… Нет, эта тема для меня совершенно неподъёмная…

— Вы мне ещё скажите, что русские и украинцы должны носить разные имена! Может, вы ещё и мексиканский националист? Помню, помню я этот народец — ещё по тем временам, когда я сражался плечом к плечу со знаменитым борцом за счастье латиноамериканского народа Пончо Вилья. Он мне и подарил мексиканскую бурку, взамен моей прострелянной. Эти бурки, в честь народного героя так и зовутся «пончами». Впрочем, не буду хвастаться. Но ваши попытки поймать меня на словосочетаниях просто смешны. Да-с.

Насчёт русских и украинцев — тут Вы мне лишнего не пришьёте! Всем известно, что русские и украинцы — потомки донских казахов, а различия в языке вызваны исключительно пищей и природными условиями. Мы, практически, один народ. А к Мексике я не имею никакого отношения (один раз, правда, траванулся купленной в метро бурритой).

— Про Мексику — верю. Но ледоруб спрячьте. Просто так, на всякий случай.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXVI)

— Вот как, значит? Вот как??

— В хорошем смысле! Тов. Кузнецов демонстрировал прямо-таки лысенковский напор, с которым трудно было совладать рафинированному интеллигенту. Вот.

— Не оправдывайтесь. Вы разбили моё сердце. И кто, кто он? Человек, ничего не понимающий в консервировании паровозного дыма!

— Я боялась, что придется извиняться за "рафинированного интеллигента". Ужас, просто ужас! Я начинаю думать, что товарищ Кузнецов был глубоко прав, не давая Вам и рта раскрыть. Да ведь консервирование — устаревший и экологически (идеологически тоже, но не об этом речь) вредный метод! Новейшие технологии позволяют сохранять паровозный дым путем аэродинамического вяления в барокамере. Стыдно не знать таких вещей в эпоху полетов на Марс.

— О! Так вам, значит, мало воткнуть нож в разверстую рану, так надо ещё его там повернуть? Вяленье… Барокамера… Можно подумать, что я не видел, как его вялят в барокамере, можно подумать, что и вы забыли эти вязкие, пачкающиеся брикеты советского времени! И вы глумитесь надо мной, будто думая, что я могу забыть, что паравозный дым уже раритет, им вовсе не наполняют аэростатов, а продают на аукционах, жестянки запакованы в мешочки, покоятся в бархатных углублениях, внутри ящиков полированного дерева… Боже! Вот это называется аберрация памяти. Вы повторяете ровно то, что я и сам, признаться, рассказывал на политинформациях.

Будто вы забыли добротные сталинские жестяные банки, хрущёвские стеклянные — с копошащимся внутри дымом, или эти, пресловутые брежневские брикеты!

Это знаете вы и знаю я! Неужто вам приятно глумиться над ветераном? Скажите, да, скажите!

— А «паравозный» дым — это имитация масковского произношения? Бросьте, галубчик, тут все свои. Что же касается якобы пачкающихся брикетов — так ведь зато они были экологически чистыми! Понюхав их, человек становился морально устойчивым и политически грамотным. А теперь?! Взгляните вокруг, на нашу молодежь! Сутулые, пьющие, развратные задохлики — вот до чего довело нацию столь любимое Вами консервирование!

— Молодёжь у нас действительно неважнец — но я отношу это за счёт отсутствия лекционной работы (меня, как ветерана, отчего-то давно не зовут поделиться этапами боевого пути). Но главное — дело в том, что не стало пара-а-авозов! Па-а-ара-а-а-авозов не стало!

— Мне кажется, у нас серьезные методологические разногласия, и Вы напрасно пытаетесь дискредитировать меня в качестве оппонента, намекая на мой усиливающийся маразм. Вы еще ушастого ягуара мне пришейте! Я твердо убеждена, что одной лекционной работой нашу молодежь не исправишь. Тем более, что Вы всегда берете по завышенной ставке, как Народный, а ведь Вы всего только, признайтесь, Заслуженный!

— Это Вы-то не ездили по повышенной ставке?! Вы не путаете себя с известным бессребреником В. И. Ульяновым (Лениным)? Разве не на оплату Ваших лекций (безусловно, полезных для молодежи — тут я не спорю) ушли все деньги Фонда по спасению колорадского жука от ушастого ягуара? А? И что теперь? Обратите внимание — про колорадского жука уже даже и в газетах не пишут! Вот до чего дошло. А молодежи на все наплевать. Потому что принципы утеряны, и те, кто должен был бы учить их вялению, сам перешел на консервирование. Не могу, слезы душат. Ведь какое было светлое будущее, вы помните?

— Оттого и не пишут, потому что фонд был закрыт, как Коминтерн — в 1943 году. Фонд сделал своё дело и избавил нас от этой напасти. Без ложной скромности скажу, что часть моего труда в этом случае влилась в труд моей республики. Именно мы послали в далёкое Колорадо, откуда нам засылали с помощью американских самолётов личинки колорадского жука — именно мы послали туда посылку с личинками тамбовского волка! И что же? Как вы видите, враждебная деятельность прекратилась.

— Что же это делается-то, а? Ведь вы охранять его должны были, жука-то! Ох-ра-нять! Ведь фонду для этого были выделены и земельные угодья в приокско-террасном заповеднике! А в прошлом году я ездила туда с ревизией — и что оказалось? Вся земля ушла под коттеджи! Остаточный колорадский жук вымер от стресса, лишенный свободного выпаса! А поставки нового жука прекратились благодаря вашим личинкам. (Мы-то в "комиссии по расследованию деятельности фонда" все гадали — чья это работа). И всё ради того, чтобы ещё пара десятков богатеев переехала в трехэтажные хоромы! Видимо, ставки были очень высоки, раз Вы решились в этом участвовать.

— Вам, простите за солдатскую прямоту, втёрли очки! Да, именно! Очки!

Мы выполняли свой долг. Был Карибский кризис, химизация, и ещё этот малолетний стихоплёт в Архангельской области. И никто не посмеет нас осудить, да!

— А вот это, поди ваша бандаельцинаподсуд всё продала под коттеджи. У нас колорадский жук был сохранён, закатан в трёхлитровые банки и положен на хранение в ракетные шахты! При нас порядок был, да! Учёт и контроль! Я за беспорочную службу скопил только шесть килограммов орденов. У меня даже АГВ нет — приходится коротать вечера у камина. Просто обидно вас слушать.

— Не путаете ли Вы консервирование с конверсированием? Действительно, завод по изготовлению ракет средней дальности в 1993 году был конверсирован в частное предприятие по производству стеклянных банок для хранения орденов. Но шахты тут решительно не при чем. В шахтах как выращивали шампиньоны, так и выращивают.

Нет, вы решительно продолжаете разбивать мне сердце! Всё порушено, разрушено и индексировано!

Я-то ничего не путаю, но всё, ради чего я проливал чужую кровь, поругано и, оказывается, поросло Шампольонами.

— Невозмутимо обмахиваясь клавиатурой. А они очень полезные, Шампольоны-то, если настоять хорошенько. Открывают третий глаз и снимают венец безбрачия. Вы попробуйте — еще благодарить будете!

— Вы продолжаете глумиться! Это возмутительно — прямо как девочка. Какой у меня, четырежды вдовца, может быть венец безбрачия!

— Спокойствие, только спокойствие! Может, у Вас и третий глаз открыт?!

— А вы как думали? Он находится на партийном билете. Разве вы не видели, как там Ленин время от времени подмигивает… Постойте! А, может вы — беспартийная?… Или того хуже — сожгли партбилет, сидя в телевизионном ящичке?

— Как Вы можете? Да я лично выписывала почетный билет Фиделю Кастро! Я почетный член Совета дружины школы № 38!

— Ну да. Ну да. Почётный билет в гостевую ложу Большого театра. Это меня сразу насторожило.

— Голубчик, Вы зря пытаетесь меня смутить — я не вижу ничего дурного в том, что люблю оперу. Я вообще люблю звуки! (И не в гостевую, а в бывш. Императорскую. В знак признания моих заслуг перед Отечеством.) И по поводу паровозов, между нами, Вы сильно заблуждаетесь. Я легко назову Вам как минимум два, виденных мною в самое последнее время. Один стоит позади железнодорожного вокзала в Вятке, куда я недавно ездила по партийным делам. Второй я позавчера наблюдала на лавочке у Чистых прудов. Его дым, вывяленный в лучших традициях Учпедгиза, вдыхали двое молодых людей. Я еще подумала: «растет смена-то!» — и смахнула непрошенную слезу калошей. Так-то.

— Да знаю я этот паровоз на Чистых прудах — от него одно расстройство. Вся сила его в свисток ушла, а дыма порядочного он не даёт. Поднимешь разве молодёжь строить узкоколейку Боярка-Чистые пруды? Не поднимешь? Обуешь их в рваные сапоги? Не обуешь! Смена!.. Они-то и рваные джинсы теперь одевать не хотят — не модно.

Что до лекций — так никогда я по повышенной ставке не ездил — разве только друзья-ветераны майскими короткими ночами подносили мне чего покрепче. Всё оттого, что я в боях с мировой буржуазией заслужил себе лучшую жизнь.

— Вот слёзы-то.

— А ушастого ягуара я видал, когда он ещё рядом с Центральным рынком города К. на стенке висел. Если у человека горячее сердце, холодная голова, да ещё он руки помыл — его никаким ушастым чебуаром не проймёшь. Да.

Извините, если кого обидел.

08 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXVII)

— Поведайте мне, пожилому человеку, что такое футболки "легалайз". А то внучка, к примеру, сказала, что предпочитает танго — но оказалось, что сие — вовсе не танец. Я совсем запутался в этой модной одежде.

— Не уверена, что не выдумала данный термин самостоятельно. Имелась в виду распространенная сейчас у молодых людей футболка с рисунком, изображающим листья марихуаны, и призывом легализировать её употребление. Впрочем, я-то помню времена, когда эту траву продавали в аптеках.

— Да уж… В наше-то время никто не гоготал по повуоду совета справочника из известного рассказа О'Генри всюду использовать конопляное семя. Не гоготал, нет. Я как ветеран КПСС храню в сердце постановление ЦК от 7 сентября 1953 года, где нас призывали расширить площади посева конопли, повысить урожайность этой культуры А коноплеуборочная машина ЖК-2,1! Помнится, как росло число заводов конопли, как вручили Звезду Героя Наталье Картошкиной за то, что она получила пятнадцать центнеров с гектара, как мы объявляли войну блохе и кукурузному мотыльку, как пололи повилику — страшного врага конопли. как мы чествовали селекционеров "южной павлоградской" и "южной черкасской"…. А теперь всё опошлено, всё изгажено — теперь и чудесную птичку реполова норовят назвать "коноплянкой". Мир катится в пропасть, да.

А конопляные заводы, где делали канаты? Помните летние вечера у стогов сена, активиста, рассказывающего про вредоносную политику Англии, запах свежескошенной конопли? Теперь все из синтетики. Натуральный продукт уходит в прошлое. Только мы с Вами и помним.

— Надо держаться за жизнь. Как за конопляный канат в шторм. Кто расскажет кроме нас про мирную коноплю, про боль и тоску лагерей, как с любимым активистом в стогу ночевал? Гринпис за нас!

— Нет слов, так всё верно. Ура, товарищ!

Извините, если кого обидел.

09 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXVIIa)

— Ренат Харисов, да…

— Ну, только, по-настоящему — Ренат Харис.

— За всё время — у него одна публикация в "Новом мире", в 1993, кажется, году.

— Всё это пустое:

Тучи хмуро зависли

на откосе крутом.

Но светлы мои мысли,

как вода за бортом.

Всё равно перевод.

— И что мы можем сказать по этому поводу? Ничего — точного.

— Что точно, так это то, что "Большая книга" пожрёт Госпремию.

Извините, если кого обидел.

09 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXVIII)

— Вы и без меня знаете, что ни какого Леннона и Ульянова не было. Это сиамские близнецы по фамилии Бланк, пользовавшиеся туристами для собственных утех, получая при этом деньги. У них за восемнадцать долларов просто купили сценический псевдоним.

— Согласно известной теории уважаемого историка господина Курехина, Ульянов все-таки существовал. да, он был грибом, но тем не менее. Впрочем я подозреваю откуда пошла неразбериха. Всё дело в фамилии бланк, означающей "белый". Ведь по мнению многих поздних исследователей феномена Ульянова, он был именно "белым грибом".

— Да я вам скажу правду — это Курёхина никакого не было. Он и взяться не мог ни откуда. Взяли одного басиста в ленинградском клубе и сказали: «Скажи чё-нить в камеру». А он всё хотел курицы с грибами. Так и пошло дело в городе Ленинграде.

— Это просто смешно. А кто тогда по вашему основал и развалил зе битлз? Может быть этот фигляр Джон Ульянов-Леннон?

— Что до джазового квартета "Катящиеся камни", тои настоящее их название было "Каменная горка" и основаны были русским эмигрантом Михаилом Жабенко по кличке "джага-джага". Ему кстати посвятила свой хит "Мой мармеладный" Катя Лель.

Так вот, на фонографе прослушивать "каменную горку " не было никакой возможности, так как они признавали только живые выступления, а все их "записи" являлись не более чем подделкой их прямых конкурентов — группы "насекомые", организованной русским же разведчиком Павлом Макаревичем.

— Это придумали буржуазные историки-псевдомарксисты. Известно, что их вульгарная политэкономия нанесла много вреда нашему делу. так что, не сомневайтесь, ясность тут есть. Главное удерживать себя от полиических ошибок. Лев Чандр (Бронштейн) показал нам это на своём чёрном примере — одна ошибка повлекла за собой другую — и вот результат. Погиб при восхождении на Эльбрус, напоровшись на ледоруб товарища Крыленко.

— По своей въедливости позволю себе заметить что есть и другая версия истории "Бронштейн и ледоруб". Во-первых, Бронштейн, более известный как Троцкий был на самом деле не кем иным, как Каменевым. (камень — штейн), надевшим бронежилет (отсюда «брон»). Погиб он исключительно из-за своей глупости: попросил своего товарища по альпинистской партии Крыленко (здесь вы безусловно правы) проверить прочность бронежилета, а так как с собой на Эльбрус огнестрельного оружия они не брали, то было принято решение испытывать при помощи ледоруба.

Впрочем, Крыленко все равно промахнулся и вместо защищенного бронежилетом торса попал Бронштейну-Каменеву в голову.

— Да, эта версия освещена у Суворова (Кутузова), её придерживаются некоторые французские исследователи. Но она не выдерживает никакой критики — по мемуарам Крыленко ясно, что он брал с собой на вершину именной маузер — и все члены экспедиции стреляли по бутылочкам.

Непротиворечивая версия заключается в том, что Чандр-Троцкий слушал при помощи портативного поясного фонографа песню английского джазового оркестра "Катящиеся камни" — и, задумавшись, ударился лбом о ледоруб Крыленко. Двигаясь в такт музыке, он повторил это восемь раз и скончался на месте.

— В общем, ваша добавочная версия тоже не выдерживает аргументированной критики, да и Крыленко в своих мемуарах врет. В то время маузеры полагались только членам ЦК ВКПб, командирам дивизий и полков.

— Предвидя вашу фразу о том, что в 1927 году товарищу Крыленко был вручен именной маузер, объясняю, что на самом деле это была модель 2:1 и работала она только в качестве стартового пистолета. Все слухи о том, что Крыленко в 1929 году переделал ее под газово-дробовую пушку лишены оснований.

— Нет, вас ввели в заблуждение — хотя цифра 2:1 верная. Тот маузер был в два раза больше обычного, и по описи горной экспедиции проходил как горно-стрелковое орудие. Павел же Макаревич (Маневич) был расстрелян ещё в 1938 году за шпионаж в пользу дефрензивы, сигураницы и Интеленженс сервис одновременно. Он-то, кстати, и завозил в Тамбовскую область насекомых — колорадских жуков, понятное дело.

Эта история частично описана мной — и давным-давно.

Извините, если кого обидел.

09 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXIX)

— Ничего не знаю, никого не видел, ни с кем не говорил. Никаких доказательств нету. А вот письмецо од добрых людей получил, да. Так и написано — а ваш Мидянин всем рассказывает про то, как Березин абсолютно голый по Москве ездиет и прохожих пугает. И мы все, дескать его видели, пальцем в него тыкали. А он и рад — весь в поту, на жаре — педали крутит.

— Враки! Не было такого. Рассказал буквально одной-двум подвернувшимся под руку девицам, которые как раз в этом момент выходили из здания и, томно глядя сузившимися зрачками в спину голого Березина, уезжающего на велосипеде в ночь, вопросили: "Кто есть сей?" "Это, — гордо отвечал я, — наш прославленный патриот, аксакал литературной критики и художественного слова Владимир Березин! Панки, хой!" Девицы яростно бисировали более получаса.

Затем Березин выехал голым на Шоссе Энтузиастов, и все указывали на него ногтями и говорили: "Вот едет голым крупный российский литератор". И никто его не тронул.

— А вот это уже хамство. Хамство, я считаю. Ведь я только ради того и езжу голым по улицам, чтобы показать девицам, что им есть к кому обратиться за философскими беседами и возвышенными утехами. Да.

Извините, если кого обидел.

10 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXX)

— Какой-то разговор у них получился странный. Я-то думал, что открытия типа того, что под личиной культурного европейца таится зверь, давно уже были сделаны — ещё в 1945 году. А они начали заунывно и долго это открытие обсуждать — так же уныло, как и на протяжении последних десятилетий. То есть всё это печально, но не удивительно — включая этих американцев, что ужасно удивились голым иракским хуям и начали их фотографировать. Всё это уже было — «И он, Сергей, убивает для того, чтобы приблизить день, когда на земле убивать друг друга не будут», как написал Николай Островский в своём романе «Как закалялась сталь».

— Ммм…. тут у Островского все-таки идейности многовато, не находите? Персонаж осознает, что убивает, и ощущает важность и особость сего момента: он убивает заблудших людей. Прямо как великий комиссар у Эренбурга. А мои сверхчеловеки просто клопов давят.

— Я по крайней мере пытался обозначить не то мнение, что слой культуры тонок (это еще после Первой мировой стало очевидно), а что наряду с доктором Джекилом в человеке есть еще мистер Хайд, который имеет сознание совершенно нечеловеческое.

— У кого-то из старых фантастов был рассказ про то, как космонавты в космосе двигались, и им засаживали в подсознание вторую личность, которая была очень стрессоустойчива. И так продолжалось до серьезной катастрофы, в которых выяснялось, что им засадили туда еще и третью аварийную и абсолютно отмороженную личность, которая знала только один раздражитель — боль — и могла себе руку наживую отрезать, если так можно было корабль спасти. Вот мне что-то такое виделось.

— Ну, про Джекина и Хайда открыли ещё в девятнадцатом веке — это, соббственно, главная признаваемая заслуга как раз русской литературы.

Нет, именно Аннинского не читал. А что там?

— Краткое резюме таково: "Как закалялась сталь" — квинтэссенция анабаптизма.

— В смысле? Это довольно неясное для меня утверждение.

— В прямом: он отслеживает параллели между религиозным пафосом Мюнцера и миросозерцанием протагонистов "Стали".

— Ну, я честно говоря, с осторожностью отношусь к таким параллелям. Тем более (я не большой тут специалист), мне казалось, что анабаптисты считали, что в каждом человеке внутри сидит Божественный дух и дурно относились к корпоративным церковным законам. А Корчагин как раз считает, что высшее предназначение — исполнить внешнюю волю, корпоративный закон. Тут, мне кажется, некоторая натяжка. Впрочем, все реформаторские движения чем-то да и схожи — это-то не секрет.

— Я точно не помню… да и про анабаптистов помню только то, что не попало в книгу Ал. Алтаева "Под знаменем башмака" — а именно, как они, захватив Мюнстер, пустили в Рейн 50 000 трупов недостаточно праведных обывателей за несколько недель. Такой холокост XVI века в отдельно взятом городе.

— Да это-то и понятно. Не понятно, что он за анабаптистов взялися. Почему именно за их. Спору нет, можно не только перекрещенцев (их так наши ригористы называли), но и просто баптистов до кучи навалить. Похожесть проста — мучительное ожидание пришествия (близкий коммунизм), страдание (геройские подвиги), и проч., и проч. Но ведь в действительности всё сложнее, да.

— Я его книгу читал едва ли не по выходе, так что, правду сказать, детали уже не помню… Лучше вы её как-нибудь сами прочтите.

Извините, если кого обидел.

10 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXI)

— Да, Штерн, Царство ему небесное, был очень интересный человек. Меня вот, кстати, изрядно занимает вся стилистика фантастов давних времён — не того славного времени расцвета «Химиии и жизни» и «Знания — Силы» (даже я, кстати, печатался в «Знании — силе», и про это расскажу ещё), а шестидесятых, или, что интереснее — пятидесятых. Ускользающий запах этого времени. Я думаю, что Хрущёв не просто так пообещал коммунизм в 1980 году. Дело не в том. что он мог возникнуть, а в том, что было довольно много людей, что могли отнестись к этому без иронии. Я бы сравнил это время с серединой двадцатых «Химик, воскреси!» Маяковского и реинкарнациями Фёдорова.

— А вот занялись бы! Есть там какая-то чертовщина! Про двадцатые годы не знаю, а в начале 60-х я был уверен, что коммунизм вот-вот наступит, и мог часами стоять по колени в назьме, опершись на вилы, мечтая о будущих временах, когда это дерьмо будут убирать проворные киберы. И хорошо бы даже не в фантастике поискать корни, а в тогдашнем соцреализме!

— Просто про двадцатые годы я лучше знаю — дутые фёдоровцы, эксперименты эти с обезьянами дурацкие, Рерих, безумные изобретатели, не менее безумные обвинения безумных изобретателей, безумные государственные образования типа Тувинской республики, святой огонь перманентной революции, что горел в глазах всяких международных красавиц и красавцев… И тогда, (тут я скажу самое главное) народ ещё не был приучен к осторожности — все писали письма, дневники, болтали почём зря, строчили доносы и отчёты. А вот в начале шестидесятых все стали осторожнее. оттого свидетельств меньше. Или отвыкли писать.

— Да, надо бы написать мемуар, как я в 60-е первый раз стал антисоветчиком, будучи убеждённым коммунаром. А книжечки тех лет найти можно. Вот не жили бы Вы так далеко от Абакана, то прямо у меня можно было бы многое найти. Впрочем, при желании и у Вас там, на Белых скалах, это не составит особого труда…

Наконец-то мы выбрали правильную тему — про фантастов (а то от описания чистой водки на душе тяжко, тут же хоть про пьяных, но не так тяжело). Вообще-то я сюда залез, чтобы вспомнить, как на каком-то Интерпрессконе издатели долго не могли отловить Борю Штерна, чтобы он был в состоянии сделать подпись. Боря всё время успевал быстрее, чем издатели. Наконец умудрились поймать его в пять утра, когда он только проснулся. Быстренько подписали договор, после чего Боря сказал: «Это дело надо обмыть». Обмыли.

Когда народ потянулся на завтрак, на всех этажах висели объявления: «Кто найдет издательский договор с Борисом Штерном, срочно передайте в комнату номер такой-то». То есть Боря не только обмыл, но и умудрился куда-то задевать подписанный договор. Хороший был фантаст.

— Я, скорее, о том, что цивилизация наследуется, а культура — любых лет, даже «оттепели» — нет. Мы видим описание жизни древних греков, а заново прочувствовать их эмоции, экспортировать в настоящее не можем. Причём есть ещё масса неизвестных фантастов рубежа 1950/1960. Только у меня все сборники того времени пропали.

— И это тоже. Етоев демонстрировал давеча один выпуск какой-то эмигрантской газеты первой половины 30-х, так там на полномера и на полном серьезе — описание некоего гигантского зиккурата, который содружество наций собирается возводить где-то в сибирской мерзлоте, чтобы запечатать там все достижения цивилизации, каждой крупной державе по этажу, а вокруг — колючая проволока, красноармейцы с пулеметами, автоматические датчики и отравляющий газ. Кто, правда, продал военную тайну белогвардейцам — непонятно.

— Может, у них там свой засланец был на нулевом цикле работ, когда котлован закладывали. Он потом в Харбине скрылся, благо сравнительно недалеко (газета была именно что харбинская). А писатель Платонов об этом роман написал.

— Тунгусский метеорит был чуть позже, когда фантазия кончилась, году к 1945-му. А сначала он хотел весь воздух спалить. Должно быть, со злости, что не удалось продать то, что подглядел, американским спецслужбам, когда ездил корреспондентом на Всемирную торгово-промышленную выставку в Нью-Йорк в 39-м. Или просто тайник в Перисфере не нашел, заблудился.

Извините, если кого обидел.

10 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXII)

— У тебя довольно странная плита. Потому как я видал разные — и те, от которых прикуривали годами, и те, от которых нет. У советских плит «блины» деформируются в любом случае — я видел блины, похожие на советскую жареную колбасу.

— Ну, ладно — что тебе стоит вскипятить на ней кастрюлю с водой (сварить суп), прикурить, и продолжить жизнь. Я вот использовал как-то способ куда экзотичнее — это было в чужом городе. Плита была газовая и не одной спички. Вот у тебя идеи есть в таком случае?

— А газовая плита была с электророзжигом? А если нет, то были ли в доме электроприборы или другие источники искр?

— Правильно. Я телефонным проводом искрил.

— Телефонным проводом — это очень умно, на самом деле. Подозреваю, что я бы пошел по более сложному пути.

— Дело в том, что лучше искрить чем-нибудь слаботочным, (правда в момент звонка по телефонному проводу проходит чуть ли не 220 — я однажды из руки в руку словил, когда провод менял), а с другой стороны электрический провод опаснее, выдирать из стены сложно, а сделать разрядник по науке, чтобы электричество не вырубило — утомительно было.

— Я и говорю, что это было всерьез умно. Потому что я-то не подумал бы о телефоне и его 60 вольтах, а стал бы реализовывать какой-нибудь размыкатель на сетевом проводе через небольшое сопротивление типа лампочки или утюга там. Что было бы непросто, конечно.

— Ты думаешь, что у утюга небольшое сопротивление?

— У двухкиловаттного — Ом 25 примерно. Разве много?

— Точно? Точно-точно? Какая ж там сила тока?

— Ну, если считать утюг полностью активным сопротивлением — то под девять ампер.

— То есть, я сразу переведу вопрос из ёрничания в серьёзную плоскость — сопротивление утюга гораздо больше, поскольку оно f(t) Ты его определяешь-то?

— Это твое утверждение верно для реактивного сопротивления. А активное сопротивление, в общем, не зависит от рода тока, и от частоты переменного — в частности. Сомневаюсь, чтобы у нагревательного элемента утюга были заметные емкостные или индуктивные характеристики.

— Это-то да, но обычно сопротивление утюга принимают гораздо большим — то есть всё равно это до сотни, но нагретым, конечно.

— В импульсе он же разогреться не успевает (это как раз та фишка, от которой лампочки горят — сопротивление нагрева много меньше сопротивления режима), так что получалось бы именно это. Тут другое — на восьми-девяти амперах дуговых эффектов, скорее всего, хватило бы для спайки проводов; долго поискрить не вышло б.

— Ну и? 1400/220=6,(36) Допустимое округление вполне.

— Да нет, я про то что у 2 квт будет.

— Вокруг того же будет. Смешнее то, что автоматы на 6,5 ампер двухкиловаттниками вышибает, но если их придержать и дать утюгу согреться — дальше всё работает на ура.

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXIII)

— А у вас тоже есть фотография этой пряхи? Покажите.

— Не могу. Но я знаю людей, что были там же, её фотографировали, и, может быть, вывешивали в сеть. Я у них спрошу.

— Эта пряха, судя по лицу и одежде, беженка из Тибета. Она сидела сбоку от лестницы, которая вела в монастырь Swayanabath, он же Monkey temple. Вы написали, что несли орехи для обезьян, и, может быть, видели именно ее.

— А вот и нет. Не та ткачиха. Это ведь как с торговлей матрёшками — иностранцу кажется, что бородатый мужик с матрёшками один и тот же, а оказывается их два — и у одного борода как у Толстого, а у другого как у Достоевского.

— Потом беженцы из Тибета специфическое явление — по субботам в базарные дни на севере полно таких беженцев, которые в понедельник возвращаются домой. Это я к тому, что не всякий человек, похожий на тибетца, бежал по горным ущельям от солдат НОАК.

— Не та, так не та. Все равно персонаж колоритный. К тому же это не на севере страны, а в столице и не в субботу, но это неважно. Обычно, они требуют денег с тех, кто их желает сфотографировать. Я помню один такой сидел в сторонке и медитировал, а я решил сфотографировать его метров с пятидесяти, но так, чтобы он не видел. Он все равно заметил и специально отвернулся, едва я вытащил фотоаппарат. Вот ведь какой внимательный, наверное потому что медитирует часто.

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXIV)

— Главное в жизни — не переборщить. Очень интересно о соразмерности говорил мне дважды майор Советского Союза по фамилии Зелёный. Я, будучи от природы любознательным, спросил его, почему в штатном боекомплекте зенитно-ракетного корпуса ЗРК С-25 предусмотрены две ракеты с ядерными боеголовками.

Дважды майор Советского Союза по фамилии Зелёный расправил усы и сказал:

— Видишь ли, когда на нас летит два крыла Б-52, поставивших активные и пассивные помехи, тебе надо хоть как-то очистить экран.

— Дважды майор это как?

— А ему при мне подполковника дали. Вот и вышел дважды майор.

— В капонирах?

— Что? А комплекс в леске стоял, весь из себя зеленый.

— Он в капонирах должен был стоять. «Трёхсотый» в смысле — и время от времени из них выезжать.

— Нет. Возможно… Боюсь категорично выступить. Меня тогда это все не очень интересовало. Но это было абсолютно стационарное сооружение, высотой с пятиэтажку где-то, и так просто оно бы не поехало никуда.

— Ну пять-не пять этажей, но за четыре хрущобных я бы поручился. Воспоминания могут обмануть, 11 лет прошло.

Мы были на территории подмосковского ЗКП ПВО. Там тоже кому-то дали что-то на погоны, и я до сих пор удивляюсь — как можно залезть на выставленный в центре части истребитель с велосипедом, упасть и ничего не повредить. Мы непобедимы.

— А это точно был С-300? Где это вообще было-то?

— Около Рузы. Точно С-300. Это читают однокурсники бывшие там, соврать не дадут.

— Ну, да. Если Руза, то точно С-300. У нас всё-таки одна альма-мама. Но всё-таки комплекс компактен, да.

Так это и есть, поди, Первая особая армия.

Два кольца — 50 км. и 100 км., второе сняли давно, а на ближнем и стоят с-300.

— Там и не то бывало. Есть легенда о том, как приехали студенты на сборы и начали отрабатывать налёт. Засветка на экране — низколетящая цель — скорость малая, маркерный крест на цель — офицер пуска — огонь!

Вообще-то кабель между дивизионом и станцией должен при учебных стрельбах отключаться. А тут он не был отключён — и в качестве низколетящей цели была сбита водокачка в соседнем совхозе.

— Вообще их мало, трехсотых. Кажется, штук 10 у Москвы, по слухам. А тот, который всё может сбить, и который повсюду возят, вообще, рассказывали, один — трудно сделать, не штампуется.

— Наверное, мало. Учитывая, что С-300 довольно старая техника и давно уже сделали новые серии. Впрочем, трёхсотые уже снимают с вооружения — сейчас идут «Триумфы» С-400 и их разновидности. Но денег нет, и может, уже будут и не они, а какие-то более новые модели через несколько лет.

— Это все в Тарту задумали. Идеологический подкоп.

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXV)

— Я вначале думала что-то такое тоже пошутить про ослышки. Чёрт бы побрал Ваш Эквадор, и все такое прочее. Вот, сижу, ною.

— Он и Гондурас побрал. И Колумбию. Чёрт всё побрал, что плохо лежит. Ещё он побрал мой велосипедик. Вы верно же слышали историю про мой велосипедик?

— Я не слышала историю про Ваш велосипедик, диар Володя. Я вообще ничего не слышала и превратилась в соляной столбик. Что с Вашим велосипедиком? Что с Вами?

— Надо сказать, что я несколько дней назад обзывал давно погибшего полярного лётчика Леваневского авантюристом. Но вчера открылось, как он отомстил мне. Вчера открылось, что мои родственники сносили мой велосипедик. Они сносили его как чужие трусы. И вот теперь я не доживу до утра. Я поехал от родственников в ночи, оседлав своё сокровище. Понимаете ли вы, что такое для меня Велосипедик? Нет, вы не понимаете этого. Нет, вы не понимаете что для меня велосипедик. Ведь с марта по ноябрь я двигаюсь по улицам только на велосипедике. Целый гонорар за толстую книжку пошёл на этот велосипедик, не говоря уж о том, что я долго собирал пустые бутылки, а так же заложил семейные драгоценности (я не богат), чтобы прикупить к велосипедику фонарик задний и фонарик передний… И вот, добрался до дому мокрый, будто мёртвый полярный лётчик Леваневский, восставший из пучины. Я повторил его судьбу, оттого что теперь не Велосипедик вёз меня, а. наоборот, я его.

А ведь я спросил родственников — всё ли хорошо с моим велосипедиком, что так дорог мне? Всё ли хорошо с ним, моим велосипедиком, что стоял у вас всю зиму? А родственники говорили — он в полном порядке, мы даже ездили на нём туда и сюда. И даже разогнались на нём до скорости 45 километриков в часочек. И я оттаял и поверил в счастие жизни — потому что в человечке всё должно быть прекрасненько и тельце и душонка и одежёнка, а так же Велосипедик. И я смеялся, и мои родственники весело смеялись. И вот я поехал на нём под дождём, и оттого не слышал, как выходит из моего велосипедика воздух, как сыплются на дорогу шарики из подшипников и как заплетаются его спицы…

Я в горе и печали. Я не доживу до утра. Я добрался до дому мокрый, будто Леваневский, восставший из пучины. И весело смеялись. Я поехал на нём под дождём, и оттого не слышал, как выходит из него воздух, как сыплются на дорогу шарики из подшипников…

Теперь я страдаю. Ужас пришёл ко мне и нет мне счастия. Да.

И вот, я плачу. Я плачу не по бренной железяке, а по мечте и образу жизни. Что мне родственники? Мне подсказывают, что все родственники такие — вандалы и душегубы, у них нет ничего святого. Но и толпа гогочет над моей песней поломанных серебряных спиц. Толпа смеётся над моим несчастьем.

Что ж, устал я греться у чужого огня, о, где же, дверца ля-ля-ля. Пойду, брошусь под мотоцикл.

Всё равно теперь я страдаю несравненно. Ужас пришёл ко мне и нет мне счастия. Да. Не надо мне было пенять Леваневскому — потому что дух Погибшего Лётчика пришёл ко мне посреди ночного ливня и сказал:

— Ты глумился над моим непроверенным самолётом Н-209? Ты смеялся над моим костюмом, в котором я полетел через Полюс в Америку? Так на тебе! Я наказал тебя, и теперь ты обречён ползать по земле. Вот.

— Спасибо, порадовали от души.

— А-аа! Вот оно что?! Вы, значит, веселитесь?! Ужас! Кошмар! Вот значит, как? Значит, толпа гогочет над моей песней поломанных серебряных спиц… Что ж, устал я греться у чужого огня, о где же, ля-ля-ля. Пойду, брошусь под мотоцикл.

— Не ходите, как же мы без вас?

— А я, как же я без велосипедика? Я?! А мою бессмертную душу кто не пустил к огню?

— Да ладно, все там будем…

— Да? Правда, доктор? Думаете, пешком тоже возьмут?

— Да, все равно по воздуху лететь придется

— Очень трогательная история… Мне даже захотелось себе Велосипедик — чтобы расширить пространство духовного опыта… Но удовольствуюсь, наверное, простыми Роликовыми Коньками…

— По мощам и елей. С моими коротенькими ножками — велосипедик. А некоторым, иным, не нам — Роликовые Коньки.

— Кстати, диар Владимир, Роликовые Коньки Вас бы тоже прикололи. Есть в них свое волнительное-пубертатное-кинетическое безумие…

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXVI)

— Новый велосипед, наверное, сейчас стоил бы 3000 руб. без передач, с дамской, правда, рамой, складной вдоль оси, проходящей через ось седла, тормоз с ручной и ножной мускулатурой. Тяжеловат, но алюминиевые все были с передачами в коробочке.

— Да нет, у меня самый дешёвый из приличных.

— Хо-хо… Приличия ваши далеко распростерли руки…

— Ну, я понимаю, что вы на карбоне ездите, не дешевле штуки… Но я — скромный. Как попашешь, так и пожнёшь.

— Какой-такой карбон? Честная сталь! Легированная, с присадками, с цветами побежалости.

— Легированная? Побежалости…. (жалобно) Значит, полторы тысячи?!..

— Родственники заставили велик работать, как мачеха Золушку, и даже потребовали от него познать самое себя? Мы тоже его держим безжалостно за дверью, прикованным к трубе. Ужасно, да?

Я вас понимаю. На нем так хорошо кататься было, да?… Но почему вы не можете его починить? Откупитесь от тени Леваневского стольником и визитом в мастерскую?

— Рублей? Маловато будет. Добавьте еще столько же — получите почти «Школьник»!! Продавец расхваливал как аналог «Салюта», который совершенно не помнится мною.

— Да не верьте этим уродам. «Школьник» — полное фуфло был. Он погиб вместе с «трабантами», Стеной и социализмом.

— «Школьник» — фи? Да? Хм, не надо хаять мой первый велик, на который и села, кстати, уже будучи не в школьном возрасте, а даже уже работая на ящике… Стянула его у младших домашних, чтобы научиться. Ах, душка, до сих пор стоит на даче. Тогда много чего погибло — треугольные молошные пакеты за 16 коп, ватман за 9, 10 и 25 коп (голубоватый), диафильмы за 25 коп и начесы у мам.

— Вы работали на ящике. Вы стояли на деревянном ящике, чтобы доставать до токарного станка?! Вы стояли и работали на ящике, еле доставая рукояти токарного станка, и точили корпуса мин для нужд фронта? Да?

Я горжусь знакомством с вами.

— Да ну вас…

— Вы погодите, погодите-то… А если ящик был на улице перевернутым, фанерным и занозистым? А на нем чистились малолеткой с помощью ваксы, гуталина и фланельки ботинки фланеров? И конкурирующие ассирийцы сердито косились и гортанно вскликали?

— Да, это тоже трогательно. Сотни чужих ботинок, а свои развалены и сношены. Дома — отец, вернувшийся с фронта, смотрит в потолок, беззвучно и чудовищно медленно раздвигая трофейный аккордеон. Мать ещё не вернулась с чулочной фабрики, а сестра — из больницы, где медсестрой. Тонким писком слышится с кухни радио. На крыльце сидит собачка с маленькой бородкой.

— Скорее уж, дед, вернувшийся с фронта. Аккордеон — нет, а вот песни за столом — да. Еще он купил свой младшей дочери пианино, она страдала, а дед играл — он был весьма музыкален. Как Петя, который был музыкален, как и Наташа. Толстой с Достоевским вечно лежали на скатерти стола. Ужасно, да?

— Бедняжка-чистилка грызла козинаки, взвешенные на 6 копеек, и читала "Опасные связи" в кресле. Часто гоняли сдавать бутылки. Крышечки были серебряные, зеленые, малиновые. И синие — у маленькой сметаны. Страдания на этом не кончались. Хлеб, макароны, картошка, морковь, лук… Мясо не доверяли, колбасу, сыр — после 11 лет уже.

Яблочный сок был кислым, мандариновый — ужасно дорогим — 50 коп! томатный — гадостным, апельсиновый был только в импортных банках, виноградный — приторным. Оставалось пить до одури газировку за 4 коп. Потом было тяжело бегать. И чистить ботинки, конечно.

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXVII)

— Пончики! Это моё детство! Может, вам ещё про автомат с пончиками рассказать? На краю скверика…

— А там-то и был автомат, доктор! Там-то и был! Помните доктор, со сверкающей железякой, смазанной маслом, что штамповала пончики, помните, как он ухал и чмокал, и нужно было успеть в начальный момент его цикла, чтобы не ждать, когда его через пятнадцать минут снова запустят. Да, доктор. То, что у меня дрожат руки — это вовсе не дряхлость — это я отсчитываю несуществующие деньги — маленькая жёлтенькая, круглый тяжёлый полтинник, и ещё восемнадцать жёлтых копеек — я буду есть это долго, доктор! Доктор, я буду есть это вечно. Да.

— Это был киоск, а не автомат, и там сидела тётка в белом халате!

— О, да, господин писатель, мне ли не помнить, как тётка сыпала ещё сверху сахарную пудру, а когда не было — просто жёлтый сахар (но это не то же самое), и я просил отца купить не поштучно, а на вес — так больше получалось…

— Ситом, ситом!..

— А липкие пальцы и насквозь пропотевший жиром пакет?

— Ну, пакет надо было засовывать в полиэтиленовый пакетик, коллега! Надо было принести его с собой — и тогда до дома пончики не остывали.

— Да кто ж мог дотерпеть до дома? ел тут же, на ходу, дуя на пальцы…

— Это да. Но ведь кило или два — сразу не съешь.

— А потом их что — мариновать, что ли? сразу не съел — пеняй на себя…

— Нет, вы не понимаете, нужно есть долго, пока сырым тестом не набьётся сначала желудок, потом пищевод, а крайний пончик не застрянет в зубах. Я просто жил рядом — мне по дороге не успеть было всё съесть.

— Я был маленький, сам купить не мог — поэтому до забивания пищевода не доходило, отец контролировал.

— Да, это как с кокаином — важно было, в каком возрасте начать.

— А потом на месте писсуаров построили памятник вознесенско-грузинской дороге дружбы…

— Да и один из авторов поселился неподалёку.

— Про это мне ничего не известно. А вот начал ли он разрушаться, этот памятник? или его снесли уже?

— Там снизу всякие перья с чернильницами пообломали — и прогнули какие-то щиты на входе. А Церетели купил бывшее здание посольства ФРГ.

— Да ну! и что он там делает?

— Гадит!

— Да, разумеется. Что же ещё. А правда, что он итальянец — Дзеретелли?

— Нет, он испанец по отцу — тот был бойцом интербригад и вывозил в СССР испанский золотой запас.

— Ах да, реиммигрант из Аргентины, латифундист и сторонник Перона в будущем…

— И любовник его жены, замечу.

— А то и самого генерала, tradunt.

— Нет, с ним был просто конфуз — об этом писали, кстати, довольно много. Ввиду смерти жены аргентинский кондукатор совсем тронулся и велел устроить оргию с плясками, на которой ему понравилась одна итало-американская певичка Чи. Чи. Чикона, и она, в ответ на его предложение исполнить любую просьбу, попросила «голого Борхеса».

Её не так поняли, и покрыли Перона позором, принеся голову на серебряном блюде. Вот тогда-то наш персонаж валялся в ногах у кондукатора, обещая сделать всё для своего прощения. Вплоть до.

— А! так вот как дело было! А то я всё никак не мог понять, что это борхесов дружок Кортасар во Францию сбежал и о чём же эти самые «Выигрыши». А наш герой у них в компании под именем Мореля проходил?

— У него было много имён. Некоторые звали его Ниманд.

Впрочем, его отпрыск недаром сейчас ставит в Нью-Йорке памятник «плодоносить ещё способно чрево, что…». Ведь с Нью-Йорком у бывшего испанца давняя связь — ещё со времён Бомбы и жены скульптора Конёнкова.

— Ах, да кто же не слышал о подводной шлюпке капитана Ниманда! На Кикладах в одной пещере ему и памятник стоит.

— Ну, и в Рио-д-Жанейро — тоже. Он как бы в ужасе разводит руками, глядя на то место, где, по легенде, его шлюпка «Помпилиус» наскочила на камни.

— Но ведь именно там, по легенде, он надел последнюю пару белых штанов, чтобы завоевать мулаток и породить одного турецкоподданного, старшего брата Дзеретелли.

— Интересно, а вот деньги свои он тоже оттуда увёл?

— Про это «Мир новостей» умалчивает

— И именно по этому наш скульптор изваял его в таком экзистенциальном ужасе. Хотя многие всё ещё поддерживают версию, что Дзеретелли просто подарил бразильцам первоначальный вариант статуи Гагарина — с до конца поднятыми руками.

— Так это чистая правда — дарить пришлось, впрочем, через подставных лиц, был создан специальный фонд, не имеющий целью извлечение прибыли, а прибыль ушла на Азоры и на Нидерландские Антилы. Впрочем, налоговые службы США и Аджарии до сих пор обмениваются информацией по этому делу.

— У вас устаревшие сведения — Аджария уже поплатилась за свою игру против скульптора.

— Ну, наконец-то Вы поняли — а то я намёкиваю-намёкиваю… Поставка бразильского оружия так и не была налажена, в этом-то всё и дело.

— Да, я видел там «таурусы» с силуминовыми частями, определённо.

— Части особого назначения были заменены на вспомогательные части речи.

— С правильным предлогом, разумеется.

— …но с верным ли союзом?

— Союзкой, я бы заметил.

— …и Апполонкой.

— О, да! Филиппикой. Морисонкой.

— А также зубровкой и старкой.

— А также Княжонкой. И Таракановкой.

— С характерным запахом давленых клопов.

— И речной воды, да.

— Болотной гнили. И лунной пыли.

— И жабьей крови. Волос свекрови.

— Голос тёщи. Если мы запишем это в стих, то тут будет: ищи-свищи.

Вариант "На лбу прыщи".

Тоже ничего себе рифма, да.

— Или "хватай-тащи"

Коней ищи.

— Рукой плещи!

В ночной печи есть калачи!

— Об этом помни — и молчи!

— Итак:

Молчи в ночи, молчи в печи,

Молчи когда придут грачи

Клевать одежду из парчи,

Когда рассядутся сычи –

Точь-в-точь вредители-врачи,

Ты словом глупым не журчи,

О лучшей жизни не ворчи —

Гляди, несут уж кирпичи,

Задуют пламя той свечи

И замуруют палачи.

Об этом помни — и молчи.

Да.

— Да-да, молчи, и навсегда,

Пока бегут рекой года,

В огне или под коркой льда –

Молчи, молчи, молчи, да-да!

и т. д.

— А как растает корка льда,

Ты всё равно молчи, да-да,

Молчи, как будто борода

Сковала губы навсегда.

Как будто люди кто куда

Не разбегаются, да-да,

И не пустеют города

И с рельс не сходят поезда.

Как будто скрыты ворота

Через которые, да-да,

Струится мира срамота

Молчи, и горе — не беда!

Молчи, пока идёт руда,

И нефть, и тучные стада,

И океанские суда,

Молчи — и пусть блестит слюда!

Извините, если кого обидел.

11 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXVIII)

— Есть масса вариантов для сумасшедших кулинаров. Унылая жарка, дебильная сушка и имбецильная варка. Олегофреническое томление и параноидальное бланширование.

— Олегофреническое томление — это томление Олега по Френи?

— Не мешайте… Скорбное гратирование, душераздирающее гриллирование, бессмысленное колерование, бесперспективное отваривание…

— Я всё-таки бы продолжил линию психозов — ведь с чем другим так ловко сопрягается кулинария. Шизоидное фламбирование… Маниакальное абилирование, бредовое гарнирование, сумеречное шамбрирование, помрачённое фарширование, бессвязное гренирование, депрессивное глясерование, амнезийное декантирование, галлюционное кандирование, слабоумная серверовка, бессвязное обезжиривание и шизоидное бардирование.

— А так же тревожное ощипывание и пограничное филирование…

Впрочем, мы давно ушли от грибной темы. Впрочем, с другой стороны, если кулинар начинает тревожно ощипывать грибы, то он, видимо, стал настоящим кулинаром. Маниаком.

И будет всё и всех маниакально фраппировать. Не бойтесь. Чего нас бояться.

— Я знаю хозяина этого местечка, он не больно зарежет. Бояться не надо. Вы же знаете, что жертва выделяет особый запах страха и боязни, перед тем как ей прередут яремную жилу? Не нужно это.

Надо спокойно принимать сужденное. Тогда я вам расскажу, как грамотно сливать кровь.

Извините, если кого обидел.

12 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXIX)

— Тут, если помнишь, злоба должна оцениваться по модулю. Это Зощенко сказал, что перепуганный писатель — потеря квалификации. Испуганный — всё равно что злой.

— "Злоба должна оцениваться по модулю". Браво.

— "Браво" — не надо. На самом деле непонятно, как она должна оцениваться — я вот сейчас задумался, знаю ли я какую очень хорошую книгу, да так, чтобы она была нормальным образом ксенофобской или вообще человеконенавистнической.

— Не знаю. Наверное, потому, что ксенофобские сразу отношу к плохим. Это по модулю — понятно, аффекты и искажение восприятия всегда идут по модулю. Эх, когда я доберусь до своего гран-проекта, где будут мормоны, Лев Толстой, Кейнс и Киплинг?

— Я знаю только «Убей немца» Симонова — абсолютно химически действующее стихотворение, гениальное. Потом правда, переделанное в «Убей фашиста», но из стихотворения слова не выкинешь. Не воробей.

Извините, если кого обидел.

12 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXX)

— Брудершафты разные бывают — бывают креплёные, бывают сухие, бывают крепкие, бывают горькие. Вчера, например, был день Божоле Нуво.

Не надо отказываться ни от чего, иначе мы не сможем обогатить себя всем тем, что уже ранее создано человечеством, как говорил В.И.Ленин. Не говоря уж о брудершафте. Он голова был, ему палец в рот не клади. Я бы не положил, точно. Но и на брудершафт бы с ним не пил. Да.

Так вот, вчера я ходил пить это божоле. Моему приятелю Хомяку оно понравилось, а мне — так не очень. Выпил четыре бутылки, давился, чихал, из ушей лилось… В общем, не пошло. Но мне многое моржно простить — я как настоящий русский писатель съездил в Астапово, умер там и мёртвый зачем-то приехал в Москву.

Скорая помощь — она завсегда таким синим фонариком светит с крыши. Поэтому я расскажу странную историю — во время этого московского безумства с Божоле ко мне на улице подошёл незнакомый человек. Пожилой, похожий на доктора наук, в вязаной шапочке с помпоном. Это такой особый тип доктора наук не у дел. И сказал:

— Вот, я вижу вы идёте пить кофе (на самом деле я шёл пить водку).

— Так вот, это не правильно. Вам нужно пить сейчас Божоле. Сегодня обязательно нужно пить Божоле.

Этот человек меня несколько напугал — ну его, думаю, на хуй.

Хотя я ведь ничего против этого вина не имею. Ничего так себе.

А пять минут назад я видел другого человека — в своём доме. Только спросил я его о божоле, чтобы набрать статистики, как он начал биться головой о стену, рвать на себе волосы, в общем ушёл от ответа.

— Чайник-ящик вина выпили, шутка ли? Дюбюфовского, самого что ни на есть лучшего.

— Вот — два мира, два детства. Всё время меня чего-то лишают. Правда, я подарил ему художесвенный календарь с датой своего рождения и портретом в ряду Толстого и Писемского — а даже щепки от ящика не дали.

— Выход есть: я знаю место, где оно продаётся. Могу с доставкой на дом. Хорошая мысль — но мы то понимаем, что в этом конкретном напитке 99 % понты.

— В дюбофовском вкус есть.

— Только что мы говорили о том, что вкус состоит на 99 % из мечты, и на остальное — от рецепторов.

— Мы говорили о 99-процентном растворе понтов в винном уксусе. Понты у божоле нуво только в день arrivee, потом это хорошее (или не очень) молодое вино.

— Кто спорит? Заметьте, чем кончается ваш пост.

— Кончается? Мой пост бесконечен. Мой друг краевед Балдин делал градостроительный перспективный план города Урюпинска.

— Ну должен же хоть Урюпинск жить по град. плану, раз Москва не удосужилась.

— Формально посохинский план никто не отменял.

— Но никто и не следует.

— Никому неизвестно — не снесли ли в Урюпинске старые корпуса завода "Сельхоззапчасть", давно ставшие раритетом архитектуры — в угоду строительству котеджного посёлка Новых Урюпинцев.

— Разрушили мечту уехать в город, у которого хотя бы стратегия есть.

Извините, если кого обидел.

13 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXI)

— В фольклорном варианте песни про Голубой вагон, кстати, снималась двусмысленность "календарь закроет этот лист" — "Если мы обидели кого-то зря, скинув пару лишних мегатонн".

Ядерный фугас летит-качается,

Вот горит теперь и город Бонн…

Ах, как жаль, что весь заряд кончается,

Догорает город Вашингтон…

В Бауманке народ был все же неполикторректный, это шло почти как гимн.

— Тут интересно сравнить версии разных ВУЗов. Разный ВУЗ — разный ВУС. Я думаю, каждый вносил своё, режимное.

— Каждый вливал свое плодововыгодное вино разной степени кислоты в старые мехи? Хм, можно и сравнить, но это пойдет в разряд краткосрочного фольклора, с лагом, примерно, лет на двадцать? В духе уже невнятной нынешним блатной песенки 30-х годов (у Юрия Германа, кажется, была):

Тетя, кинь пижона, выбери меня,

Я не сын, не дочка буду для тебя.

Тетя, я веселый, я хороший буду,

Тетя, никогда я это не забуду…

— Я люблю картишки, татататата, Крымское винишко…

— Нет, причём тут лаг на тридцать? Всё одновременно — известное фольклорное:

Напрасно друзья его ждали в пивной —

Им скажут, они зарыдают.

А синуса график волна за волной

На ось ординат набегает.

— Пелось в разных ВУЗах с разными (им присущими) вариациями. Ага.

— Тьфу, и верно — про синус-то известно, впрочем… Хотя, скорее, на ось абсцисс? Но "тетя" уже не прокатит?

— Зависит от предлога — абсциссы (обычно — х), ордината — у. Если по оси абсцисс — то "по оси абсцисс набегает", а если ординат (у) — "на (!) ось ординат набегает". Я в ниверситете учился, знаю.

— Признаю свою пенку, но у меня рисовалась в воображении картинка прибоя "канака", разбивающегося о берег, на котором лежат беззащитные значения распростертых иксов…

— Дело в том, что на ось ординат она набегает однажды? А вот на абсцисс — многократно?

— Что? А?

— (Медленно и со вкусом) Пересечение графика с осью OY идет один раз. Пересечение с осью OX идет в зависимости от области определения ф-ции? Папа! С кем это ты разговаривал?

— Папа, разве набегать тоже самое, что и пересекать? Папа, папа, deep blue sea, baby, deep blue sea… Deep blue sea, baby, deep blue sea. Deep blue sea, baby, deep blue sea…Hit was Levanevsky, who got drowned in the deep blue sea…

— Самое синее в мире? Ну-ну… Набегание предполагает повторяемость действия? Или я ошибаюсь? Татары, которые монголы, они же не один раз набегали…

— Выбегалло. И пробегалло.

— Папа! С кем это ты разговаривал?

Извините, если кого обидел.

14 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXV)

Deep blue sea, baby, deep blue sea….

Deep blue sea, baby, deep blue sea.

Deep blue sea, baby, deep blue sea…

Hit was Levanevsky, who got drowned in the deep blue sea…

— Вы только этого дядьку бойтесь — он чуть что… сразу костылём по башке трахнет. А угадать, как ему надо — невозможно. Рад бы сам выжить, да не судьба.

— Так он — …Базилио?! Подменяющий Алиску?!

— Он ещё страшнее — у него в руках (по секрету) плётка. Над ним летят Кожедуб с Водопьяновым, в бороде его как мухи запутались Мёртвые Герои, а в ухе заместо серьги — Зоя Космодемьянская. Как наступит он на наш фарфор — голова Мальвины покатится, как спичку зажжёт — Буратино вспыхнет.

— Что-то вы оба подозрительны… У одного плетка, у другого — сачок. Признавайтесь — в кабачке вместе пьете?

— Это не сачок, а садок.

— Садок судей, знаем мы вас… А сажаете туда кого?

— Я там сам сижу. Как налим. Чеховский.

— Я тады буду англичанкой. Пока вы тут саморазоблачаетесь и пьёте с Кожедубом.

— Нет, как можно. С ним Водопьянов. Они меня и напорог не пустют.

— А вы под Леваневского косите. Или под Ляпидевского.

— Нет уж. Я Лучше Ляпидевским буду — он с дедушкой моим дружился. А Леваневский дурно кончил.

— Ух ты… И вы Ляпидевского помните? А что с Леваневским стало?

— Как сказал бы наш Президент: «Он утонул».

— Погиб дурацки или все же…? Мужественно? …Самое смешное, что были мысли о вашей грядущей отсылке к поисковикам. Почему туда не было захода? Поясню: из ваших слов можно было сделать вывод, что герой кончил как-то нехорошо, что вряд ли будет отражено в официальной информации, которая и подвернется, наверняка, в первых ссылках.

Теперь же становится ясно, что он погиб во время перелета. Вы намекаете на то, что летчик себя вел некрасиво в это время? Осмелюсь не согласиться все же.

— Вёл он себя те неважнец — и раньше и во время. Это, впрочем, не намёк. Это из воспоминаний о нём, но к делу отношения не имеет.

— А соглашаться или не соглашаться. Что ж? Тут дело в другом — кончил он плохо. Утонул. И с этим ничего не поделаешь.

— А вот это и неизвестно как раз вашей собеседнице. Яндекс даст эти подробности? Многие испытатели утонули, погибли во время полетов и т. п. Они все плохо кончили?.. Ладно, уговорили. Пойду в Яндекс (в шестнадцатый раз за сегодняшний день…)

— Чёго ж тут хорошего — утонуть. Но поисковые машины много чего рассказывают и о сгинувшем герое — и о его фанаберии, и о многократной покраске самолёта, и о самоуверенности, и об интригах. Но что нам до этих поисковых машин? Что? Что?!

— Гляньте вот на эти две ссылки «Трудно понять, почему сейчас, в наши дни, вдруг на страницы периодики попадает так много плохого о летчике и человеке Сигизмунде Леваневском. Одна из публикаций, сюжет которой не связан напрямую ни с биографией полярного летчика, ни с трансарктическими перелетами, будто нарочно начинается словами «Леваневский — дутая величина». Довольно отрицательное отношение к нелестным высказываниям про летчика? Если вы окажетесь задетыми моим сопротивлением — нет проблем, заткнусь сразу ввиду некомпетентности. Но мнение свое, конечно, уже будет про Леваневского и будет оно в плюсе.

— Да нет, отчего же должен быть задет сопротивлением — ведь это сопротивление называется "собственное мнение". У меня по этому поводу тоже собственное мнение. И у нас некое расхождение между симулякром Леваневский-1 и симулякром Леваневский-2. Уступая вам очерёдность, что меня настораживает в симулякре Леваневский-1 (вашем, белом и пушистом). Вот, например, ваша вторая ссылка — текст там написан совершенным идиотом. Причём это летний дурак — перед тем, как пропеть оду сталинскому пассажу о "винтиках". Автор из Казахстана спорит с возможно таким же автором журнала «Простор». Это, конечно, аргументация на порядок выше, чем разгневанное письмо в редакцию газеты «Оракул» по поводу статьи «В зубах у вампира» — но только на порядок. Кстати, если вы внимательно посмотрите список, который выкидывает Яндекс на первой странице есть и ответ его оппонента — просто битва титанов какая-то.

Ну а мой симулякр обладает польским гонором, у него дурная слава, он неважный организатор, честолюбие его выше осторожности. У него такая репутация у современников — моих родственников. «Кому значит верить коту или маме — маму я давно знаю, а этого кота, извините, в первый раз вижу».

Теперь мой ответ на вопрос «Отчего это всех занимает?» — Дело в том, что история Леваневского жаренная. Это история сродни тем, что Есенина и Маяковского убили, что на секретной базе в США до сих пор внутри летающей тарелки спят инопланетяне. Так, вокруг Леванвского были совершенно замечательные мифы — что его экипаж просто перебежал к американцам. Или что его расстреляли в НКВД, и проч., и проч.

И всё же, помните с чего мы начали? с того, что я сказал, что Леваневский плохо кончил. Неужто булькнуть в арктическую воду — это хорошо кончить? Кем бы ты не был, душой общества или самовлюблённым хвастуном — ну, неужели ж это — хорошо кончить?

— Вы меня ставите в двусмысленное положение — и спорить не о чем, и хочется… Про симулякры — same here полностью. Скажу более того — что ваш симулякр готова принять в качестве своего — на основании некоторого представления о юзере berezin и вследствие всех наших "кьоджинских перепалок". Но представьте себе ситуацию: "У меня есть знакомый, его мама знала Леваневского, он оказался "ня очень" хорошим челом, много честолюбия, и мясо таскал еще из кастрюль". (Должна же я еще от себя что-то приписать для оживляжа картинки?). Как вы думаете, что мне ответят собеседники — и будут совершенно правы ведь?

Про жареность истории — согласна, но мнение хочется составить ведь не приготовленное каким бы то ни было кулинарным тепловым способом, а просто — факты, насколько это возможно.

Теперь уже про "плохо кончил". Вы решили подставиться? Тогда попробую так: Амундсен или Скотт тоже плохо кончили, по вашему мнению? Или все же нет? То есть, сам факт гибели, IMHO, не несет никакой оценивающей составляющей. Если вы покажете, что его гибель была дурацкой, вследствие непродуманности, упёртости, бесшабашности, идиотизма etc — тогда признаю с полпинка. Готова даже буду вынести в запись признание своей неправоты перед вами.

— Я думаю, что и Амундсен предпочёл бы не падать в студёное море, и Скотт всё-таки не хотел бы, что бы топливо вытекло из оловянных канистр.

А если лётчик считает смерть во льдах — "хорошо кончить" — то его нужно гнать из авиации. Спасут тем самым не только его жизнь, но и жизнь борттехников, штурмана и второго пилота.

Я не подставился, отнюдь. Любая гибель — неудача (хотя не всегда — позор). Потому что не надо "сделай или умри", а надо "сделай и не умирай". Но в этом случае разная цель — рекорд или поиски пропавшей экспедиции, что привели к смерти Амундсена.

Большинство источников, даже если не брать в расчёт устные предания, говорят о том, что последний полёт Леваневского был дурно подготовлен. Вот смотрите — это статья Каминского, полярного лётчика и автора книг по освоению Арктики, с предисловием заслуженного штурмана СССР Аккуратова — человека честного и проверенного. Оба они мне не родственники, но люди известные, ни издание — не "Мегаполис-Экспресс".

Вообще, даже если вы откроете именно приведённые вами ссылки, вы обнаружите, что все "знаменитые" полёты Леваневского были аварийными. Ну, челюскинская история, ну, маслоутечка при большом перелёте 1935, ну так и все погибли в конце концов — не многовато ли аварийности? Потому как это как раз те полёты, что тщательно выверяются, это, так сказать, звёздные часы для лётчика. Потому как это риск жизнью экипажа, не герой-одиночка на частном самолёте. Леваневского жаль, но кончил он плохо.

— Прочитано — принято. Тогда все же сделаем вас — лягухом-путешественником?! И обзовем его: Лягар, с намеком на Икара…

Извините, если кого обидел.

14 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXIII)

— Завидую.

— Сейчас уже можно. А вот еще часа три-четыре назад завидовать было совершенно нечему. Опять же, смутные воспоминания терзают…

— Хотя, пожалуй, забавный опыт: не бывала я еще на днях рождения, где гостей человек 70, и среди ночи полиция приезжает.

— О, так вы и ментов пригласили… Широкие люди.

— Ментов соседи пригласили. Кстати, сама я их приезда не видела, поскольку сидела под черешней с малознакомыми молодыми людьми и беседовала о возвышенном (точнее тему нашего разговора определить невозможно).

— О! У вас бытовая связь пространство-время.

— В отсутствие Хозяина (Lord) в доме причинные связи всегда рушатся.

— Угу. Причем, в полном соответствии с правилом Урсулы Буэндиа — если что-то потеряно или по-левому сделано, то значит, был нарушен распорядок.

В отсутствие Lord'а было решено пропылесосить лучше, чем это делается им. (Если ему говорить, что он плохо пылесосит, ведь могут быть нежелательные последствия в виде отказа на будущее? А потому приходится молчать). В результате же толкотни всех на перекрестке коридора, ванной и кухни было опрокинуто ведро воды, которую пришлось потом собирать, отодрана нижняя планка от кухонного стола, которую потом пришлось приделывать, облиты кошка и туфли с тапками, которые потом пришлось сушить, и пришлось еще стирать коврики. Утешал только вид из большого окна ванной. Впрочем, как и всегда.

— И что видно?

— То есть, не только из одного окна, есть и из других окон подобное. Есть и другое окно — там видна вечерами красивая сверкающая змея улицы, заползающая на мост.

И окна старой пятиэтажки напротив — есть, правда, в семье разброс мнений, что именно там интересно: телевизор в углу комнаты, мужик в трусах, долго и задумчиво сидящий вечерами наискось этажом ниже, семейная старенькая пара еще ниже, невидимые люди рядом, сделавшие евроремонт, кошки на карнизах и подоконниках…

Но стеклопакетов сделано много — даже удивляешься, что это — в таком плохоньком доме, в подъезде которого раньше была организация ДОСААФ…

Извините, если кого обидел.

14 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXV)

— Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги своя. А в раскосые глаза летит пыль, гарево и марево. Мой удел вечен — сдавать комнату, и воровать ночью на общей кухне мясо из борща. Это удел философа.

— Раскосые глаза и не то видели. Нечего тут гаревом прикрываться, после запаха крови-то?

— Философу же не должно хотеться мяса. Или вы воруете из борща принципиально?

— Да. Потому что я пасынок русской демократии. И стихи тоже могу. Варвара — ага. Варвара — эге.

— А вы философ настоящий? Или такой… борщёвый только? А то приведу сейчас инженера — он быстро проверит, почему у вас интеграл не дышит! Видали мы таких инженеров. Народ хлипкий. Помирают, так вопят тоненько, по-бабьи.

— А вы переходите при виде смерти уже на анапест? Или все же придерживаетесь излюбленного пятистопного? И, кстати, много у вас накопилось эпитафий на соперников?

— Соперников? У меня не может быть соперников!

— А инженерА? Которые приходят и едят суп с мозговой косточкой и спят с Варварой?

— Это не соперники. Это жалкие, ничтожные люди.

— Которые, однако, вас отгоняют от кастрюли с борщом?

— Не надо. Они спят. Сейчас моё время. Ночной дозор, знаете ли.

— (Выходя на кухню в халате и бигудях) Ааааа! Какой-такой ночной дозор?!! И этому негодяю я отдала лучшие дни своей социалистической молодой жизни!! И даже часть ночей.

— Мадам! Расскажите же скорее, насколько социалистична была ваша молодая жизнь? Каждому ли было в ней по труду? От каждого ли по способностям?

— Вас интересует какой период? До НЭПа, НЭП, после угара, стаканноводный, промпартии, борьбы с троцкистско-бухаринским охвостьем, попутчицкий, парусиновых туфель и креп-жоржета… Там много всяких тонкостей было при взятии и отдавании. По, конечно.

— Да нет, начинайте сначала — с теряющейся среди страниц паспорта юности. От Фурье и Оуэна.

— Нет уж, с французскими социалистами и английскими экономистами всегда был напряг. Придут: "На, Марфушка, шинель…". И что-то там про курьеров и какого-то сквозного… Тугановского.

Я начну лучше с немцев? Если бы память была хорошая — да я бы! Да завсегда! Врала бы по-черному и по-белому, по-шахматному и по-узору "гленчек".

А кому легко? Кому?

— Не надо тут. Есть такие люди. И вы их знаете.

— Не знаю я никого. Где, люди, где?

— А которые едут и смеются? И жуют пряники в йогурте и заедают "Сникерсами"? И трясут роскошными власами и телами, радуясь невыносимой легкости бытия с "Клинским" и "Очаковским"?

Про немцев неинтересно — они малоизобретательны — сплошное "дасистфантастишь" и "нохайнмальбитте".

— Сумрачный германский вам не катит? Но неужели вы не учили "драй цукарватте, битте?", когда ездили в ГДР? Давайте все же патриотично выберите из русско-советского периода.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXVI)

— Рецепт? Вы не знаете этого удивительного рецепта?! Но это же очень важно! Записывайте!

— В моём секретном дневнике? Но к лучшему? К лучшему? К лучшему, да?

— Так всё ж к лучшему, вы что? Где угодно — хоть кровью (из носа) на стенах. Это же человеческий документ эпохи.

— Свиной, свиной кровью. Чтоб нечеловеческие человека не отыскали.

— Во-первых, народная молва всегда права. Но мы любим его не только за это. (с) Армянское радио. Во-вторых: пусть расцветают все цветы визиги (с) Мао Цзедун. Во-вторых: Страдание очищает. (с) неизвестно кто.

— Все зависит от того, какая часть народа молвит в данный исторический момент. «Визига» мне неизвестна. Это любимый фрукт Мао? Кисло-сладкий, как блюда китайской кухни? И надо ли так понимать, что особо очищенная водка подвергается особо сильным страданиям?

— А я тоже хочу остроумных высказываний по национальному вопросу! Да! Задние тоже хочут!

— Какой же Вы задний, Владимир Сергеевич, право. Вы — самый что ни на есть передний. Визига кисла и сладка только в пору молочно-восковой спелости. Китайцы солят её в бочках из-под квашеной капусты и делают из визиги соевый соус.

— Не верю. Откуда у китайцев бочки из-под квашеной капусты? Кимчи есть только у корейцев, и они её держат в калебасах, намотав на себя разноцветные саронги. Вот.

— Не надо тут нам вбивать клин между народами-соседями. Бочки покупают у наших — в Хабаровске и Владивостоке.

— Ааааа… А они нам потом снова дают этот соевый соус? И лапшу. И царевичей с царицами — для забивания в бочки по нашим морям. Тогда непонятно, что сначала-то идет — чистота или страдание?

— Всё-то у вас, издательских магнатов, ужасы какие-то на уме. Как человек во фраке да малиновом пиджаке ходит — ему чудится, что он в нижнем белье. А нам всё чудится, что мы во фраке.

— А вот:

«Приснился раз, Бог весть с какой причины,

Советнику Попову странный сон —

Поздравить он министра в именины

В приёмный зал вошёл без панталон».

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXVII)

— Клубок она свяжет! Поглядите на неё! Она клубки вяжет!!

— Вам не нравится их вяжущий вкус? Зря. (Характеристики чакры (сексуальной): звук — РЕ, цвет оранжевый, запах — ромашка, вкус — вяжущий).

— Как у вас всё запущено! Ну да ничего, это известный диагноз. Вкус вяжущий, отхаркивание…

— Не смею отрицать — чакры не продуты. Ваши чакры, конечно.

— Да, я властелин чужих чакр. Что да — то да.

— Ну, слава Богу. Это братская могила продувщиков — ничего страшного.

— В могиле главное что? Чтобы писатели не рассказывали одни и те же истории по кругу… А если учесть, что у вас одномогильницы-дамы, то получаем чистый декамерон!

— Ну, декамерон, конечно чума та ещё, но я как-нибудь поберегусь пока. Ну их.

— Наивный… Не хотите с дамами — по воле критиков будете лежать с мужчинами.

— Я уж как-нибудь в одиночестве…

— Но критики об этом вашем предсмертном желании знают?

— Понимают, что я в случае чего к ним приду. С червяками вместе.

— Ну, так они тоже водой запасутся. Или святой, или огненной.

— Толку-то. Нас, братьев-соседей много будет.

— Бесплотными тушками задавите критиков?

— Защекочем.

— У вас пальцев нет, все на перьях прощелкали. Неужто не знаете: на том свете пишущие в прошлом привиды лишаются пальцев — дабы отдохнули и постенали просто так. А мы чем иным, не к ночи будь упомянуто.

— Этого и подавно не будет. Натешились уже при жисти, нагулялись, налюбились — теперь только стенать и цепями бренчать… Можно еще носить мантии

— Нет уж. Мантии мешаются.

— А вы их откидывайте небрежно так пажам сзади. Пусть носят.

— Тьфу. По-моему, вы какую-то фривольность сказали. Или намёк какой-то произнесли. Откидывайте мантии! Пажам!! Сзади!!!

— (Хладнокровея) Вы о чем? Они несут вашу мантию. Сзади. Или вы хотите, чтобы вперед заносили — тогда вам неудобно будет ухать и пугать, эффект неожиданности пропадет. Впереди пажи, потом мантия, потом уже вы, как жук на веревочке. Несолидно?

— Перестаньте! Тут дети! Ну, по крайней мере, могут быть! Ужас! Жук на верёвочке! Может вы ещё и губы красите!??

— Когда буду привидом — придется, наверное. При жизни ведь гигиеническая помада…

— Привид? А сейчас вы кто??? Какой вы вид??? А! Я думал вы — хрупкая утончённая девушка!

— Сейчас — подвид. Какой — надо уточнять в антропологии. Или все же в зоологии? Надо думать. Хрупкая утончённая девушка… Зачем сразу так оскорблять? Думаете, вам гарантировано загробие — так можно и наезжать? Может, я парень, среднего роста роста, плечистый и крепкий? И знак ГТО на груди?

— Нет, тот парень был в кепке. Я точно знаю — и он уже примелькался.

— Значит, я — не он? Досадно.

— Но хрупкость-то зачем? Еще рюмку нарисуйте и припишите "Не кантовать".

— Ну, знаете! Это уже лишнее! Я — что б кантовал!?? Я вообще человек пожилой, обидно даже! Вот квантовать — было дело, грешен. А в остальном ваши подозрения просто смешны.

— Тогда зачем эти скифские намеки? Мол, хрустнешь в тяжелых нежных наших лапах?

— Нет, мои машины поломаны, интеграл не дышит. Орда разбрелась и пьянствует. Всё не по адресу.

— Но вас ведь по-прежнему тьмы? И вы по-прежнему лироварварски сзываете на пир?

— Нет, мы лежим бухие, рождённые в года глухие. А вот кобылица — да. Летит. И мнёт.

— Фи. Пора бы уже проснуться и протрезвиться, уже революция прошла, коллективизация, война, оттепель, застой, перестройка… А вы все таращите глаза раскосые.

— Ага, и мне идти опять, хрупкой и интеллигентной, и доить эту самую кобылицу? Вот так вот всегда.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXVIII)

— Тревожьтесь, коллега. Пропал Мидянин. Молитесь за брата нашего Мидянина. А были ведь его двойники — это ведь первый шаг к шизофрении.

— Что — первый шаг к шызофрении? Появление жж-ных двойников?

— Ага!

— Нужно немедленно открыть журнал beresin.

— "Боксеров поприветствует папа Иоанн Павел Второй! Не первый! Второй! Не первый!" (с)

— Зато потом брата нашего Мидянина постигнет масштабный алхимический марьяж. А мы понаблюдаем и в записные книжки всё запишем. А потом, как завещал нам Ник Перумов, продадим Мидянина Чужим — для опытов.

— Дело в том, что мы настоящего Мидянина не сумеем отличить от голема — как пораженья от победы. Как мы ни бились.

— А зачем нам? Продадим обоих. Это в два раза выгоднее.

— Рекламации, сэр… Это как школьники, у которых два раза встречается в диктанте одно и тоже трудное слово — и они пишут его каждый раз по-разному.

— Главное — продать! "Два Мидянина примерно в одну цену! Луй отдыхает!" А? Каково?..

— 2-Мидянин-2

— Мидянин и Мидянин в одном флаконе!

— Двойной Мидянин — испей до дна!

— В два раза больше Мидянина по доступной цене!

— А ты купил двойного Мидянина?

— Два Мидянина — лучше, чем пять президентов!

— Мидянин вообще лучше всех, я так думаю. Итак, будем молиться за брата нашего Мидянина, оттого что он один наш спаситель. Второй после Бога, я бы сказал.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXXXIX)

— Попил бы ты лучше мескаля, право слово.

— Так я как раз после бутыли мескаля и разработал эту теорию! Перечитал на трезвую голову — нет, всё сходится.

— Я тебе новый стишок сочинил:

С писателем вышла, однако, беда —

Спознался вчера с Бафометом.

Головка болит, и во рту ерунда

И денег не стало при этом.

— Ступай в огнь вечный, анафема.

— Был там. Спрашивали, что без тебя пришёл.

— А что, без сопровождающего теперь никак? Некогда мне.

— Ты путаешь, это я — сопровождающий..

— Нет, это я турист, а ты — завтрак туриста!

— Счастья тебе, Брат! Ура, ура!

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXL)

— Мой любимый преподаватель, микробиолог Козьмин-Соколов, который подал докторскую диссертацию на 14 листах и с блеском её защитил, говорил, что если учёный не способен объяснить шестилетнему ребёнку смысл своей работы, то он не учёный, а шарлатан. Другой преподаватель — психиатр — сказал, что шизофреникам свойственно измышлять собственный язык. Из аудитории тут же последовал вопрос: понимают ли этот язык другие шизофреники? Мне порою кажется, что французская философия, равно как и французская кухня, — одно большое надувательство.

— Не сочтите за умничанье, это для меня важная фраза, почти факт биографии: Ваш любимый преподаватель цитировал Воннегута.

— У такой фразы всегда множество отцов.

— Для «таких фраз» вообще — справедливо, но в данном случае, думаю, все же приоритет Воннегута неоспорим.

— Не знаю, не знаю. А вдруг Платон какой окажется? От Платона всего можно ожидать.

Извините, если кого обидел.

15 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLI)

— Прачетт — это не баловство. Лучший юмор придумывается трудно. Это мучительно. Юмористы — нервные и часто хмурые люди. Прачетт — это литература.

А есть дачное сочинительство типа "пакля-рвакля". Оно смешно (как тебе кажется) в тот момент, когда ты сочиняешь, но потом надо выкинуть. Но конкурсы дают ценный опыт того, как устроено человеческое восприятие. Там и Шекли обосрут. А Лем во второй тур не выйдет.

— Обосрут всех. Некоторые участники честно считают, что форум — это для того, чтобы обсирать рассказы. А некоторые (или те же) считают, что рассказы — для того, чтобы разбирать их по строчкам и находить несуразицы.

— А я, пожалуй, спущусь вниз — к книжной полке, за коньяком.

— Не застрянь там, в погребах своей библиотеки, как Атос.

— Это что, я как-то поучаствовал в конкурсе… А, впрочем, не надо об этом. Но я — ладно. Есть известный пример, что остроумцы находят рассказ гения, и суют его в редакции — а им отвечают: поучитесь молодой человек, у классиков.

— А тебе ли не знать, кто сидит в редакциях. Я могу только догадываться по студентам Полиграфа…

— Меня, как ни странно, работа в редакциях вылечила от снобизма. То есть, я считаю, конечно, что всё вокруг — говно, но только когда ты это установишь наверняка, то начинаешь любить людей. То есть, меня абсолютно не раздражают рассказы, которые, как я считаю, дурны. Но есть иногда текст, про который ты думаешь — вот бы украсть. Но это редко.

Чаще вот это: «Ты чтой-то задумал поперёк меня! — грозно рявкнул Скрипа подымаясь. Я сразу узнал Её — девушка с ярким волчьим взглядом нахмурилась и крепче стиснула в ладони рукоять длинного клинка. Покачивая бёдрами, она направилась ко мне. Поднял глаза, взглянул вперёд и ошеломлённо сглотнул, заскрипели мышцы — захотелось остановиться, замереть и любоваться шедшим с высокого холма светом… Именно там лежала моя малышка, дремала, ожидая горячей встречи со мной… …Не задетые смертоносным потоком энергии Комин и Китвек замерли».

— Тебя — вылечили от снобизма, а многих не вылечили. Меня плохие рассказы смешат, а раздражают только в том случае, если есть только они, а хороших нет. Но такого не бывает. А где это про Скрипу, это ты сейчас вычитал?

— Теперь уже не поймёшь — «Сегодня Евкер не просто так гуляет в поисках чего-то необычного, сегодня он ищет особенный подарок для своей Угум. Евкер любит её. Многим маакам нравится его Угум, но она выбрала себе именно Евкера. Угум думает, что Евкер необычный маак. Он очень умный маак» — «Практически с боями, как заправский разбойник, Аклареним ворвался в Нечеп» — «Извини, я устал. Она посмотрела на меня, будто бы на кота, справившего нужду на персидский ковер. «Ну, дрыхни, номер двести пятьдесят два», — с таким холодом, который бывает только на девятом кругу ада, произнесла она, раздвигая кровати, как муж ноги супруги, изрядно уставший от выполнения семейного долга».

Извините, если кого обидел.

16 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLII)

— Ну и как дозорный автор? Спит?

— Спит?! Он сидит со стаканом, а на коленях у него — баба. Саския зовут. Сам видел.

— Я тоже видел. Это он раньше сидел. А сейчас уже набрался и спит.

— Нет. У него ночная вахта. То есть — смена.

— Вы всё перепутали. Это у нас — ночная смена. А у него там сейчас дневной дозор, но это не он, а Босх.

— Нет, там Брейгель — и стройный ряд слепых нищих, для которых ночь вечна, валится в канаву.

— Какой там Брейгель! Мне точно сказали: Босха Васильев!

— А! Знаменитый Отравитель Пивом? Я думал, его казнили ещё в 1732 году, вместе с Кесингтонским Душителем.

— С Душителем казнили Голого Расчленителя, а Отравитель, по-моему, и сейчас продолжает отравлять. Его ещё называли Оболонский Ведьмак.

— А, тогда я его знаю. Он умеет оборачиваться воблой.

— И воблой тоже? Вот же ж зловред! Я знаю, что один раз он обернулся петухом, когда у него болел зуб…

— Не надо грязи! Петухом — никогда!

— Это было давно. И никакого криминала в этом я не вижу. Просто Вы не в теме. Я обычно к ночи только и делаю, что прибавляю.

— К ночи, а точнее, ночами, я тоже обычно прибавляю, но не цифры, а граммы, точнее, миллилитры.

— Я, как старый пылеглот, перевожу: "Это — синонимы".

— А я просто стаканы прибавляю. Считать граммы — это пошло.

— Ах-ах! Это ничего, что я к Вам полубоком сижу? Я же их не считаю, граммы. А пить вообще из горла предпочитаю.

— Это ещё что. Мне сегодня незнакомый человек Алибек прислал рекламное приглашение посетить сауну. Это как понимать?

— А не переживайте! Я Вам сейчас пришлю рекламное предложение выпить водки. Моховики-то ещё не закончились?

— Гораздо хуже. Кончилась охлаждённая водка — приходится пить странный продукт. Дитя Оранжевой революции — медовуху 38 %.

— Эстет Вы, массаракш! Я вот вообще не могу холодную водку пить в большом количестве, что ж мне теперь, вообще с алкоголизмом завязывать?

— Да, я как раз больше всего ненавижу как раз такие сладкие настойки. Совершенно непонятно, чем закусывать, а без закуски (не виски и не коньяк ведь) — невозможно.

— А сукнецо?

— Я неодет.

— Ну вот! Вы меня обезоружили. Как же это?

— Я дома сижу. Могу себе позволить.

Извините, если кого обидел.

16 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLIII)

— Пишется (внутри ручного письма) разное, и печатается — тоже разное. Я как-то написал статью про то, что с употреблением клавиатуры возникли принципиально новые орфографические ошибки.

Но мысль о том, что пишется — одно, а печатается — другое, существенно неполна в смысле условий.

— Мне вот кажется, что письмо от руки более интимное. Здесь тыщу раз подумаешь, прежде чем написать, а не как на клавишах — написал-стер-написал-стер. От того текст получается более цельным, что ли. Когда я писала стихи, то только от руки, на клавиатуре не получалось ничего. Еще один исчезающий вид — черновик письма… Это не просто интеллигент — это практически аристократ (и в реальной ипостаси, и в личине).

— А ты сохраняешь орфографию? "На голове" — это что пародия на "череп на голове".

— Сохраняю, кропотливо сохраняю, батюшко! По курсу "Библиографическое дело" одни пятерки имел. В тексте было именно "на голове".

— А это машинопись?

— Распечатка принтерская. Ныне все технически грамотные. Mauvaisa sujet que vois etes, Vladimire, d'avoir represente de la sorte le rocher!

— Нет уж, брат Мидянин, если спиздил у Волконской, авторизовал — то неси всю полноту ответственности. Дело в том, что слово Mauvais — известно, а вот Mauvaisа — не очень. Есть и ещё вопросы…

Не говоря уж о том, что я уж, коли бы пиздил, тщательно проверял. Например, в собрании сочинений Толстого, в "Войне и мире" сделали ошибку в знаменитой фразе "Первая колонна марширует, вторая колонна марширует" — ну, в немецких этих словах и наваляли. И что ж?

Мне пришлось драться с корректором как-то.

А солнцу поэзии — что? Он уст румяных без улыбки, как речь без ошибки не признавал. Драл всех как сидорову козу — рта не давал открыть. Шалун.

— Что значит, простите, спиздил?! Мило позаимствовал. Одним глазом тщательно косясь в книжку Труайи, дабы ни один Березин не уличил меня в незнании языка.

— Эх, вы-и-и-и! (с) А.М. ПешковА уж Труайя mauvais известный. Не говоря о том уж, что и ныне, и в прежние времена женщин ценят не орфографию.

— Пардон, с орфографии-то как раз начал ты. "Глядите все — он призналсо!" Да, я забыл тебе сказать — тексты пойдут не под "днями", а под оригинальными названиями, что там ниже подписаны.

Извините, если кого обидел.

17 июня 2006

(обратно)

История про разговоры ((СCXLIV)

— Дивно, дивно! Только пожалуй, жили в ваших краях не дальнобойщики прошлого, а бомбилы прошлого и стритрейсеры прошлого. Ну, и бляди, разумеется, сказать бы для рифмы "путаны прошлого", да слово это вымерло президенту на радость.

— Тут на самом деле всё ещё хитрее. Был могущественный клан государственных ямщиков — что-то вроде министерских водителей. Да и остальные были практически организованные люди. Мы-то понимаем, что между бомбилой и таксисом есть небольшая разница. Небольшая, но есть. А слово, может и вымерло, да. Газманов дал, Газманов взял. Хозяин своего слова.

— Я подумала про таксиста, что оно точнее, но звучало как-то банальнее… Я ещё подумала — а можно было вообразить, чтобы чей-то кучер (ну, каких-нибудь Нарышкиных, к примеру) выехал на их персональном экипаже ночью побомбить?..

— Ну, если жизнь надоела — то да, конечно… Ну да. Тогда бомбили как раз тех, кто в экипаже ехал.

— И разве Газманов? Путана мон амур, что ли? Смутно вертится в голове что-то такое надрывное. Это слово, скорее, придумала газета "Собеседник". Модная тема была, а слово "бляди" печатать разрешали с трудом…

— Какой там "Собеседник"? Рядом не стояло. А вот это — навеки:

Путана, путана, путана

Ночная бабочка, но кто же виноват

Путана, путана, путана

Огни отелей так заманчиво горят

А помнишь школу, первый поцелуй

Я имя твоё в парке вырезал

Стихи тебе писал и на углу встречал

Что будет дальше, я тогда не знал

А дальше закружило, понесло

Меня в Афган, тебя в валютный бар

В меня стрелял душман, а ты свой божий дар

Сменила на ночное ремесло

Как грустно знать, что нам не быть вдвоём

А может просто денег накопить

И подойти к тебе, и ночь твою купить

Но как потом мы дальше сможем жить

Теперь ты украшение стола

И тысячи твой стоит туалет

Любой, кто заплатил, имеет все права

— Пц. Никогда не охватывала весь этот мощный текст одним взглядом… Имя, вырезанное в парке — это либо эллипсис, либо метонимия, либо он был одет в плащ-парку (кажется, такой есть?), или это неологизм, в "парке" типа "в запарке". А огни отелей так заманчиво горят — это Блок, практически.

Ещё я не поняла, в чем был её божий дар? Стихи вроде бы он писал? Или она умела внятно целоваться? Тоже божий дар, конечно. А мне вот после этой песни сразу захотелось изжарить себе яичницу. Что я и сделала.

— Парка, это такая куртка без пуговиц у северных народов — пришла как слово из Джека Лондона, а уж потом на вещевые рынки.

Я кстати выпустил первый куплет:

Ты служишь украшением стола

Тебя, как рыбу, к пиву подают

Любой, кто заплатил, имеет все права

И вот ночную бабочку ведут

Вполне в тему яичницы.

— Рыба-бабочка с большими такими плавниками… И более того — к пиву.

— Летучие ночные рыбы блистали в свете масляного фонаря. Капитан приказал выбрать брамс и подтянуть фукуямсель. Пассажиры смотрели на рыб в восторге. Подали пиво — за столом прислуживали эскимосы в парках и афганцы в башлыках. Доктор Душма одолжил мне подзорную трубу для рссматривания рыб, лоцман Негоро — большой топор для их разделки.

— А пряники, пряники нынче уродились?!

— Пряики? аза отчео вы спрашваете?

— Да просто так, где тула, там и пряники. Традиция, я уж два года читаю Ваши примерно похожие отчеты о Ясной Поляне, и всегда интересуюсь насчет пряников.

— радицию я сблюдаю. Вот и сейчас. дорога реакция…

— Дорога реакция к Христову дню, это Вы верно подметили

— Нет, до Христого дня, увы, ждать совершенно не можно — за это время можнопвесить на стенку, прлол я и говрю и

— прлол я и говрю и текел упсарин

— Да, именно эти слова, непостижимые уму, и проступают на стене пряничного домика

— Да, но только когда его съедят… Причём — с помощью чеоещаня.

— Чео Йе Щань — китайский премьер-министр, он умер в 1948 году, не заговаривайтесь!

— Он и является оснооположником того способ усвоения информации кстти. ита два раа стихотвоние про Блока, выдава его за эксомтИмел через это успех, хтя потом з мной гаись

— Потомки Блока?

— Да нет, причём тут потомки — там у нас всё были разговоры о нравственности Серебряного века. Нет, вообще онравственности и том, что Запад сомкнул костистые щупрт на грро Россссс

И теперь нам всем предлагапют гррривв как замену светрл чууув.

— Да, я, пожалуй, соглашусь с такой заменой

гррррив мне кажется перспективнее чуууув — по крайней мере, при нынешнем темпе жизни

— Не всегда — потому что гррррив — это групповой сэкс, а с ним нынче сложно, люди злые, несговорчивые и ленивые (что-то клавиатура у меня непривычно чисто печатает — видно что-то готовит).

— А вы ее чаем залейте, помогает, проверено.

А смотри, какая у меня книжка есть:

Извините, если кого обидел.

17 июня 2006

(обратно)

История про разговоры ((СCXLV)

— Чем, кстати, у вас вчера закончилось?

— Мы поехали к ней домой, но пришёл муж, нам стало скучно, и мы уехали пить дальше Потом она уехала всё-таки домой, а мне стало одиноко, я залезла под стол, выкурила подряд три сигареты и тоже отправилась в свои ебеня. Три сигареты — это очень много для человека, который никогда не курил, поэтому я сегодня весь день больная. Такие дела.

— А я думал, что она ещё раньше уехала — потому как она куда-то пропала, пока я казан носил. (Вообще-то меня посреди ночи пробило на хавчик, и я думал, что зря я этого плова к себе в карман не отложил). Про никогда не курил — это я не понял, но, значит, так надо.

— Ну, я пару раз в жизни спьяну хваталась за сигарету с воплями «научите меня курить», но после пары затяжек мне становилось плохо, и я это дело бросала, а тут три подряд. Очень много, неприятно, башка болела. Верите?

— А я что? Я покладистый. Я всему верю — у меня известно какие глаза. У меня чудесные глаза — в них плюнь, и я улыбнусь. Я улыбнусь и подумаю о росе, о хмуром утре, рассвете над Мещерой… И ещё сочиню что-нибудь.

— Сочинять, плз, не при мне. Творческие люди — не моя компания.

— А кто тут видел творческих людей? Скажите, кто?

— Не скажу, а то вдруг меня того…

— Тут их нет. Их тут быть не может. Был на свете один творческий человек — Сергей Лукьяненко. Но на рассвете к его дому подрулила чёрная «эмка», вошёл к нему в подъезд, гулко топая сапогами Утренний Дозор, и увёл творческого человека в лабиринты. А мы — не… Мы не такие.

— И слава Богу.

— Да мы лучше.

— Определённо. Не смотря.

— …на что?

— На всё!

— А что, прощения прошу, заставляет не спать под утро-то? Смотря на что?

— Муж на работе, а я отвыкла спать одна. А я пьянствую тихо.

— Ничего-ничего. Дело житейское.

— Дык, ежели Господь Бог бабой сотворил — куды ж денешься?..

— Скорблю вместе с Вами. Но и наоборот — не легче.

— «Что вас вынуждает столько пить?» — «Трезвое отношение к жизни».

— Во, кстати. Я счас тоже выпью. Чин-чин.

— Поехали. Что пьёте?

— Уже пиво. «Пауланер».

— А я вермут. Чин-чин, и я на боковую.

— Хоошо.

— Чин-чин.

— С пониманием.

— Ну, последний раз. Чин-чин.

— Аналогично.

Извините, если кого обидел.

17 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLVI)

— Меня атмосфэра раздражаэт, штандартенфюрер.

— Так, может, того-с… Всё таки в расход? Как и было сказано. Поглядите, Штирлиц, какая неплохая смена караула, а?

— Я, партайгеноссе, расстреливать не пробовал никогда. Вот руку сломать, ногу, ребер штук несколько — это да, это пожалуйста. Можете на меня рассчитывать.

— Вы будете играть с ворами на зуб пастора Шлага. Сумеете раскачать коронку с первой попытки?

— Не пробовал. И не учили. Левой рукой — наверное сумею. Там пальцы сильные.

— Это хорошо. Главное, отобрать у Пастора лыжи. лыжами он эффективно отбивается. А после смело бейте с левой — стилем «праздничный тушкан». Да.

— Левой я могу только отбивать и хватать. Ну, и не пущать еще немного, а бить — лучше правой. Стилем «кулак пьяного богомола встречает рассвет разума на краю деревни».

— О! К этому-то всё дело и идёт. К рассвету — вдруг, думаю, упадут на меня первые лучи солнца… И…

Извините, если кого обидел.

17 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLVI)

— Я давно выяснил, что в моих снах ничего странного быть не может. Никогда. Сны нам только кажутся странными. Тут дело вот в чём Судаев отстреливал первые опытные образцы ППС-43 (можно назвать его ППС-42) в мае 1942 года. Причём, как можно догадаться, я знал это задолго до своего сна.

Стен, хоть и был сделан в 1941, под Москву попасть не мог — да ещё в октябре.

Я трактую эти анахронизмы со следующей фрейдовщиной — оба ствола делались буквально «на коленке», чуть ли не напильником вытачивался «Стен» польскими аковцами, а ППС-43 — когда его делали в блокаду (это я по памяти, надо посимотреть источники) имел норматив 6 кг заготовок, 2 человека-часа. То есть, в моём сне это именно символы самодельных автоматов (т. е. пистолетов-пулемётов).

Было бы, конечно, ещё интереснее, если бы мы в ожидании врага делали бы сами себе оружие — но: что видим (во сне) про то пишем, чего не видим, про то не пишем. (с) адмирал Макаров.

— Да, оружие более лаконичного дизайна чем Стен поискать надо…

— Было бы, конечно, ещё интереснее, если бы мы в ожидании врага делали бы сами себе оружие

— Развивая мысль о танкистах, наваривали бы 5-мм стальные листы на СТЗ-5 с самодельной пулеметной башенкой.

— Вообще, интересные вещи говоришь. Если все-таки попытаться совместить обе даты (война, Подмосковье, вроде бы 1941 г.) и ППС (1943), то получится, что во сне ты видел сюжет очередной альтернативы Великой Отечественной. Только не «ускоренной» (как у Анисимова), а «замедленной» — при которой немцы в 1943 году почему-то снова стоят под Москвой. Брррр…

Извините, если кого обидел.

18 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXLVIII)

— Для этой стороны характерны незаурядные унижения.

— Заметьте, я не придираюсь к словам «эта страна» — потому что считаю, что это искусственно придуманный маркер. Можно любить свою страну и употреблять это местоимение, а можно пиздить бюджетные деньги и говорить обо всём горделиво. Только вот что такое незаурядные и заурядные унижения?

— Незаурядные — это незаурядные.

— Незаурядные унижения — это китайские пытки? Причём необязательно пытки — вот в Китае казни до сих пор публичны. У арабов тоже несладко. В Южной Америке тоже очень интересно люди живут — я видел. А вот когда в Индии в пятидесятых, как мне рассказывали, хотели насильственно отменить касты (то есть гонять тех, кто будет следовать кастовым правилам) — больше всех возмутились всякие парии, а не высшие касты. Париям нужны была жёсткая структура мира — и не мне их презирать…

— Все, что я знаю об этом режиме убеждает меня в его исключительности. Это не вопрос веры и личных ощущений. Юные толкиенисты, которые пытались вчера стать героями дня, тоже говорят: отправьте нас в советскую страну, мы там будем внутренне свободными, этому нас научила европейская философия. Более корректной ссылкой по теме мне представляется книжка Дубина и Гудкова "Простой советский человек". Про антропологию простого советского человека.

— Мне кажется, что никакой исключительности нет ни в каком режиме. Ну, есть какие-то специфические черты — то есть в СССР вегетарианского периода было "просвещённое рабство" — сравнительно высокий уровень грамотности и азиатская система отношений (то, что по ошибке называют коррупцией). Про простого советского человека ленивый только не писал (а книжка Дубина хорошая, да). Но мы понимаем, что "простой советский человек" в Москве — это одно, в Баку — другое, а на хлопковых плантациях Рашидова — третье.

Да и толкиенисты, которых вы наблюдали, вовсе не юные. Это всё гораздо более интересно, чем кажется — я имею в виду антибуржуазность толкиенистов — то есть, желание нового Средневековья (Я уверен, что они не читали Хейзингу, но тем более интересно это интуитивное желание). Мистический мир тёмных веков vs буржуазный мир Нового времени. Тут очень интересно, что это оппозиция не рядом стоящих эпох.

— Кстати действительно — толкиенисты-то не такие уж юные. Хм…

— Кстати, я тоже отчасти тоже толкиенист. Но я, вернее, прототолкиенист. Я в леса ходил с КСПшниками, и в момент своего чтения Толкиена году в 1980-м, наблюдал в лесах проторолевые игры. Это всё, правда, имеет отношение к современным толкиенистам примерно такое же, как эогиппус к нышнешнему ахалтекинцу.

— О, я думала это все гораздо позже началось. Расскажите как-нибудь при случае.

— А я с этими разговорами могу только сопоставить встречу сГрузбергом (наяву, без снов) после Интерпресскона… Это первый переводчик Толкина на русский язык (правда, его перевод был опубликован лишь в 2002 году, хотя сделан был в середине восьмидесятых, и я лично познакомился с «Властелином колец» по рукописи — именно по рукописи, даже не машинописи — можете представить, каково это было, читать тысячу страниц рукописного текста, но я совершил-таки такой подвиг, хотя скорее подвигом следует считать именно написание всего этого текста руками). Кроме того, это переводчик огромного количества всяких разных англоязычных текстов, обычно выходящих под псевдонимом Д. Арсеньев (коей можно этимологизировать как «Дед Арсения»). Он живёт в Перми. На самом деле все его переводы — как бы хобби. Это филолог, знаток английского и русского языков, интереснейший собеседник и человек, преподаватель в Пермском университете…

— Велик мир! А я Толкиена читал по затрёпанным томикам в Библиотеке иностранной литературы — их при каких-то загадочных условиях можно было брать домой (потом, кажется, их спиздили).

У меня тогда был чудесный читательский билет — синяя книжечка с несколькими страницами внутри. На одной из них была специальная графа: «Фамилия лица, выдавшего билет». Так вот, там значилось просто — «Родина».

— Родина — в качестве «лица», такое не придумать! А я познакомился с Толкиным в оригинале уже после того, как прочёл перевод Грузберга. Мы заказывали во ВГБИЛ микрокопии книжек, а потом печатали с них фотокопии. У меня до сих пор сохранилось несколько сот микроплёнок, а также несколько десятков фотокопий книжек. Ах, какие были времена! Никаких тебе амазонов…

— Смотря что под этим понимать — здесь это отсыл к одной реальной истории. Я знавал замкнутую группу ролевиков, у которой был обряд посвящения, тайные камлания в лесу. Меня чуть туда не приняли — это было больше десяти лет назад, да только их обряд был ворован из «Войны и Мира».

Впрочем, они были не совсем толкиенисты, а, скорее, ролевики-друиды. Их глава ездил глазеть на Стоунхедж. Они мне подарили чудесное рассуждение — мы что-то говорили о вегетарианстве, а они доходчиво объяснили, что грань зыбка и убийство травы ничем не лучше убийства зверей. Так что носить одежды из битого и топтанного льна ничем не лучше, чем есть коров.

— Друиды, да. Орден друидов — ничем не хуже ордена Тамплиеров. Да, надо как-нибудь записать эту историю.

Извините, если кого обидел.

18 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCL)

— Он хотел, чтобы его подвезли и оттого трепал на ветру моё благородное имя. Он-то что — он спиздил бутылку наградного коньяка и канул в ночь. Больше его никто не видел.

С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде.

— Кому коньяк, а кому и свиной хрящик, да.

— На какой из этих трёх выборов ты намекаешь свиным хрящиком?

— Свиной хрящик — вещь настолько универсальная, что может быть сассоциирована буквально с чем угодно. Впрочем, и коньяк тоже.

— Да? То есть, у меня, значит, третий путь? Как у Володи Ульянова?

— Володя Ульянов — это кто?

— Это молодой человек, которому не досталось хрящиков и который избежал коньяку. ничего хорошего из этого не вышло.

— Ааа… Слыхал, да. Кудрявый такой. Угу. С ним что-то случилось на горке ледяной.

— Как интересно.

— Да уж, не то что всяким торсом и прилегающими частями хвастаться.

— Дык мне ведь больше нечем..

— Мне, конечно, приятнее было бы так думать. Это бы тешило моё самолюбиие. Но, сдаётся, у тебя есть ещё достоинства, да.

— Это лесть.

— Не фига. Я у тебя дома ещё не был. Оттого и не помер ещё от зависти. Ага.

— А что у меня тут такого завидного? Не знаю. Может, девки на столях пляшут. Ванна с шампанским. А в прихожей окорок висит — кто приходит, сам откусывает.

— А это мысль..

— А то.

— Особенно окорок…

Извините, если кого обидел.

18 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLI)

— Вот ведь у людей светская жизнь! Переделкино, дача, аллергия… Столько событий.

— Дык ёпть.

— Да жизнь интересная, в блёстках.

— В соплях, а не в блёстках. Аапчхи. Даже про женщин не думаю.

— Это точно. "Ежли ты б мне галушки показал, или там сало… " (с)

— Ага. Меня такие вещи просто раздражают: видишь девку, а трахнуть нельзя. Нехорошо это. Негуманно.

— Ну как тут не завидовать, а?

— И только мощнейшая сенная лихорадка омрачила этот пир духа и чрева.

— Тоже неплохо. Пусть прекрасные девы подносят платки, да.

— Пусть, пусть подносят.

— А смысл?

— Смысл — это вообще иная категория. Я её не рассматриваю.

— Я люблю шоп смысл был. Так интереснее..

— Конечно. Но если окажется, что его нет, это не должно помешать жить дальше.

— Ни в коем случае. Жить надо так, чтобы ничто не могло помешать..

Извините, если кого обидел.

18 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLII)

— Всё ещё ужаснее: "Я называю <…> лжецом, потому что он неоднократно оболгал меня и подправил мои постинги, которые я удалила". Зачем вы подправляете уже удалённые постинги? Ладно, не надо — зачем. Просто научите, как это делать.

- <…> всё, как Угрюм-Бурчеев, умеет направить в нужное русло, и если постинг ему не нравится, он его исправляет. Так и на Тенетах (свидетельство <…>, я ничего не выдумываю) был подправлен шорт-лист. Одна литературная банда под названием "Свои люди — сочтемся".

— Ужас-то какой. А я на каких-то "Тенетах" получил первое место за рассказы. Да ещё одни — судил.

— Это действительно явление сетевой литературы, на которую проецируется сущность русской бюрократии. Употребления стиля и сути бюрократического аппарата зарождающимся сетевым сообществом можно даже разделить на три этапа: Ваш, тенетовский, социалистический (рука руку греет), Демократический (время деятельности конкурсов РЛНС), Общество потребления (РЛНС после конкурсов).

— Тьфу-ты, пропасть. Я ведь и на "Улове" что-то получил — даже в сборник вошёл. И кто я теперь?!

— Что происходило в РЛНС в течение двух последних лет можно сравнить с каким-то бюрократическим кошмаром. Между демократическим этапом и обществом потребления стоит введение цензуры сроком на один день — то есть попытка восстановить социалистически-тоталитарный корпус бюрократии. Но она не прошла. А РЛНС — Российская национальная литературная сеть. Стихи. ру и Проза. ру

— Ладно, вы меня не слушаете… Только поправьте год.

— А я еще где-то и годы указывала?

— Да, вы неверно указываете даты, когда говорите о Великой французской революции. 1789-ый.

— А я что, пишу о французской революции?

— Да, вы неверно указываете даты, когда говорите о Великой французской революции. Именно 1789-ый.

— Нет, я пишу исключительно о вас — героях, непревзойденных в своем героизме обсуждать, осуждать, снобистски посматривать на все и поплевывать!

— Ну, да. И это дурацкое (простите меня) сравнение Петрова с Дантоном мне особенно не понравилось. Он больше похож на Демулена. Кстати, у Демулена была любовь вовсе не с Жорж Санд, а с Люсиль Дюплесси.

— Он больше похож на Табакки, которому в его шакальей стае присвоили статус тигра.

— С пониманием отношусь к этим обстоятельствам. Только всё-таки не 16 брюммера, а 18 брюммера.

— Понимаю. Ценю. Но от перестановки… с Березиным сумма не меняется. Особенно лет через пятнадцать.

— О чём это вы, писатель, беседуете? Девушку тираните?

— Беда в том, что она ещё невнимательно нас читает. У неё 2002 и 2004 то соединяются воедино, то разлепляются, она путает годы и номинации. Не говоря уж о том, что в "Уловский" сборник я попал в самый разгар его, "Улова", правильности — по её версии. Тут есть характерная, кстати, черта в диалоге — когда комментарии идут лесенкой, вдогон один другому. Пальцы опережают продумывание фразы. Как-то это всё печально, какой-то меркнущий сомнамбулический огонь мне за этим видится. Нет, у меня всё-таки была Брунгильда, так сказать, глыбища. Чего хотела, того добилась, в книгах печатают. А тут как-то печально, как со вдовой на похоронах.

— Это потому что у вас спиритуоза мало.

— Я исправлюсь. Завтра. Или послезавтра.

— Желаю всяческого. Ушла.

— Добрых снов.

Извините, если кого обидел.

18 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLIII)

— Романтика — хитрая штука, хитро эволюционирующая во времени. Я имею в виду даже не романтику, а романтичность.

— Это приёмы её во времени разные. А скажу пока, что как-то верхом духовности в межполовых отношениях было свозить девку на пару дней в Прибалтику. Да не просто в Прибалтику, а сводить в Домский собор на Баха. И тогда уж — трындец, туши свет, сливай воду.

Некоторые мои знакомые немолодые дамы сорок лет вспоминали такое.

— А у нас в середине 1980-х — в Питер, живого Гребенщикова показать. И даже парой слов с ним перекинуться.

— Ну, это просто разные девушки. У нас такое тоже было. Была ещё разновидность девушек, которые рвались в Питер не только на Гребенщикова глядеть, но и на котельную "Камчатка".

— Во-во — это как раз наши. Тут я думаю, дело не в разных девушках, а в разных временах — Прибалтика, орган — это конец семидесятых, начало восьмидесятых. А Гребенщиков. Камчатка — это уже вторая четверть восьмидесятых и далее. Прибалтика с органом тогда уже считались для лохов.

— Тогда должна быть ещё одна поправка — дело не только во времени, но и в возрасте. Домский собор — для кандидаток технических наук, аспиранток, ближе к тридцати (с понятными отклонениями от генеральной линии).

— Гребенщиков — девушка помоложе, иной стиль, старшие курсы.

— Камчатка — девушка существенно моложе тебя, почти "статья", тело молодо, голова не замутнена Бродским. Ждёт перемен.

Извините, если кого обидел.

19 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXI)

— Вообще, видно, что существует пьянство московское и питерское. Московское пьянство — это русское, с сопливым грибом, с горячим супом и толстым брюхом. Питерское — это какой-то похмельный Раскольников.

Москва — это Россия, Питер — цивилизация. Божьий странник Ерофеев был человеком России, как не крути, а вот его успешные сверстники, доехавшие до Капитолия, были отравлены питерской культурой.

Видно, что митьки всеми силами хотят приобщиться к московской традиции, но с закуской у них неважно.

На самом деле, питерский человек должен пить виски, ходить в клетчатом пиджаке и читать стихи — заунывно, на манер Бродского. Даже когда его какой-нибудь восточный человек пиздит в подворотне — читать заунывно, протяжно. А виски можно заместить мартини и коктейльным следом.

Все беды оттого, что люди не выдерживают стиля. Москвичи от любопытства начинают пить текилу, а питерцы варят бестолковые супы и замораживают водку до состояния сметаны.

— Ты видел, какие там в ресторанте крошки на столах? Там вот такие вот в ресторанте крошки на столах! С кулак величиной! Я с петицией к официанту, а тот само хладнокровие: «Вы при входе в гостиницу название видели? Ну так не взыщите, милостивый государь!»

— Про крошки — сам придумал?

— Увы, лично созерцал. С глубокою тоскою о городе, который даже сейчас мог бы быть великим, когда бы не далее нрзб.

— Бывая в Москве, созерцал и не такое. Перечислять не буду — устану. Злобствуйте, масквичи…

— Правда на стороне Питера все одно.

— Ну, так я вроде бы и не оспариваю, что в Москве нет стиля. Я исключительно про питерский стиль, бессмысленный и беспощадный.

— Ещё там в лифтах не курят.

— А ты помнишь, как Лас рассказал нам москвопитерский анекдот про чувствительного программиста?.. Впрочем, это был Пронин.

— Я помню, как Пронин делал это, но самого анекдота не помню и не помню.

— Впрочем, это был Лас. Смешно сказать, в Москве тоже не курят. Поскольку доехать с цигаркою в современном лифте этажа, допустим, до десятого и не задохнуться при этом от собственного сигаретного дыма — физически невозможно.

В старых лифтах, кои негерметичны и в коих славная вентиляция, возможно, курить реально. Но это тогда претензия уже к коренным масквичам в четырнадцатом колене.

— Завулон, кстати, курил в лифте. Задумайса над этим.

— Да, он потом даже закричал от ужаса — когда увидел, что наделал.

— Он начал задыхаццо. Тут-то милиционеры на выходе и приняли его под руки.

— Я не курю сигарет.

— Ты крошишь в трубку "Герцеговину Флор".

— Это история про москвича, что познакомился через Сеть с питерской девушкой. Они писали друг другу возвышенные письма (Гумилёв-Фигулёв, Ахматова-Фигатова), и, наконец, она пригласила его в гости. Московский программист жутко переживал, за полгода бросил пить пиво, ходил в спортивный клуб, постригся. Зубы, опять же, вставил…

Ну, заявляется в Северную столицу. Идёт, поминутно сверяется с картой (ищет поребрики и парадные), пока не попадает, наконец, во двор-колодец. Сердце его выпрыгивает из груди, и от нервности он закуривает, пока его лифт везёт на самый верхний этаж. Наконец, он с лязгом открывает дверь в тёмное пространство.

Первое, что он видит на лестничной площадке — местный бомж у стены, что гадит, сидя на корточках.

Бомж смотрит на него с презрением:

— Вы ведь, верно, из Москвы, — скривившись, спрашивает бомж.

— Как вы догадались, — оторопело отвечает программист.

— У нас в городе в лифтах не курят, — назидательно говорит бомж.

— Да, собственно, я сказал то же самое, но гораздо, гораздо короче — про демонстративные гигантские крошки в пафосном ресторанте.

— Никогда. В некоторых лифтах меня могут видеть на кресле, в сафьяновом халате, феске и с кальяном. Просто ты пока не удостоен.

— Ва-ва-ваше бла-бла-блаародие!.. Не признал! Христом-богом… молю… отработаю…. четверо детей….

— Ужас эти ваши анекдоты.

— С Чайковским всё ещё хуже было — он как из Клина в Петербург приехал, то его отпидарасили так, что он уже по-другому не мог. Как его фон Мекк не пыталась привести в чувство — едино жизнь его пошла криво.

— Он носил чудовищные розовые боа, накладные ресницы и трусики-стринги.

— Интересно, отчего Лукьяненко не отразил в своих романах наиболее страшную и таинственную организацию, чем "Горсвет" — имя которой "Горлифт".

— Никто никогда не видел таинственных сотрудников этой странной организации. Говорят, в толпе они узнают друг друга по оранжевым шнуркам и специальным жестам.

— Оранжевые шнурки — это другие. Это старая, ещё с Перестройки известная организация "Горби-лайн".

— Так вот чьи цвета заполонили майдан об прошлом годе!

Извините, если кого обидел.

19 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXII)

— Ты вечно меня спасаешь. Пожалуй, я напишу тебе посвящение.

— Не забудь приписать: "С любовью, глубочайшим уважением, непреходящим восхищением и совершеннейшей преданностью". Это будет только часть этой надписи — её надобно сделать более цветистой.

— Мне, пожалуй, окончательно стоит перестать читать и во всём полагаться на твой литературный вкус.

— Я тебе это давно предлагаю. Не внемлешь гласу рассудко.

— Не имел возможности — ты был не мыт.

— Немытость ринпоче сакральна.

— Облысей сперва.

— Ну, ты! Не очень-то фрякай!

— Уже сделано. Принимай, Родина, народный каравай!

— Спасибо, товарищ! А в бумажном варианте статьи это посвящение будет?

— Што я, по морозу в типографию побегу? Фильм "Зеркало" видел? Да и здесь это больше народу прочитает, уверяю.

— Так и знал, что ты опять отмажешься, как тот Штирлиц. Скажешь, что апельсины приносил.

— Вылезай — какая-то благодушная кличка. Лучше — Растерзай.

— Этих собак нельзя продавать поодиночке в разные руки, не то случится беда и с хозяевами собак, и с ними самими. Но раз у тебя нет больше денег, я за этот рубль готов продать тебе меньшую собаку, а в придачу подарю тебе и остальных. Думаю, ты будешь доволен покупкой. Как ты уже слышал, первую собаку зовут Беги-неси-есть, среднюю — Растерзай, а самую большую — Ломай-железо.

— Сдается мне, батюшко, ваш Растерзай-то подуздоват. Да-с. Впрочем, обнаружил я, что ты чрезвычайно умён и начитан. Это меня неприятно поразило.

— Батюшко… Христом-Богом… вечор только от сохи… кровью искуплю, родненький! Не выдавай меня!

— Нет, врёшь! Теперь — ясно. Впрочем, я и ранее подозревал.

— Что ж, о проницательный Березин. Я долго и умело маскировался, но рано или поздно это должно было закончиться.

— Где твой кинжал? Вот грудь моя!

— Кинжал?.. Об твой твёрдый хитиновый панцырь?!..

— Ну откуда, откуда, откуда ты всё знаешь?!

— Давно в варьете служу, много что видел.

— Чай, и Лайзе Минелли боа подавал за кулисами?

— Да уж что просила, то и делал. Как из литературного кружка погонят, и не таким селезнем закрякаешь.

— Что просила?! Как, и это тоже?!

— Жизнь — Родине, честь — никому!

— Все сделали вид, что поверили, но при этом всем стало невыносимо неловко.

— О, головогрудый! Не трави душу!

— Называй меня коротко: моё членистоногое.

Извините, если кого обидел.

19 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXIII)

— Что-то Казань проявляет буйство во всех в дальнейшем знаменитых людях. И бедный университет вынужден гордиться тем, каких примечательных людей из него исключили в свое время. Один Лобачевский-Штольц выдержал. А еще вспомните сосланного туда и беспутствующего опять же сына Сталина…

— О, про него я ещё расскажу. Впрочем, я видел только его могилу. Там он похоронен уже под своей фамилией. Кстати, у Лобачевского тоже в университете были неприятности. Именно в Казани Толстой стал игроком и ходоком. И долго потом от этого избавлялся. «Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем».

— Извините, но, если юноша настолько невинен, что не слышал про Долохова, то «живший вместе с Анатолем» он тоже может понять превратно. Посему уточняю: никаких указаний на сожительство Долохова и Анатоля в романе нет. (Парочка офицеров-гомосексуалистов выведена в «Анне Карениной»). Есть, правда, глухие намеки (а в черновиках — так, и прямые указания) на то, что Анатоль жил с сестрой, а вот у Анатоля и Долохова все было вполне натурально и невинно.

— Ну, это есть в любом издании «Войны и мира», (сетевые и книжные в этом смысле не отличаются, да) — в самом начале романа — главка, кажется IX. Сначала, как вы помните, описывается салон Анны Павловны, потом Пьер приезжает к Болконскому, потом — на пьянку, как вы помните. Вот там-то и появляются наши герои. Цитата приведена выше — про то, что они живут вместе. Разумеется, никакого намёка не педерастию в этом нет. Далее там говорится: «Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно-тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И, несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга».

— А, ну, тогда инцидент исчерпан. Приведенную Вами цитату я, естественно, знал. (Я человек серый, но не настолько). Но все равно спасибо за эту пару абзацев. Как ключевой водички попил…

— Мы там вспоминали Долохова и его бесчинства, которые Толстой в бытность свою в Казани насовершал и назапоминал.

— Он там вообще много чего наделал. Распутничал, однако. Это, скорее, был не Пьер, а Долохов.

— А я все же думаю, что Пьер. Видите ли, Долохов сам по себе безнравственный, это у него не угар, не отпускание себя на свободу, это как бы постоянная проблема его. А Пьер — он временно примкнул, у него именно-таки опьянение этой веселой жизнью, срывание с катушек. А под этим всякие нравственные раздумья, отдельный поток, который подмывает это веселье. И он потом «захорошел». Так что я думаю, Толстой все же себя ассоциировал с Пьером. Но фактического материалу на обоих видно хватило.

— Наверное. Но ведь квартальному от этого (то есть от подоплёки) не легче.

— А насчёт Пьера, вы, наверное, правы.

— Но, может, мадам Бовари — это я, и Толстой — это и Пьер, и Долохов. Ну, это известная фраза из воспоминаний Горького, где Толстой говорит: «В молодости я был большой блядун» — тут ведь важно не то, что был. А важно то, что он всё время возвращался к этому, с некоторым удивлением думал — зачем это я? К чему это? Воспоминания обо всём этом всяких малоизвестных третий лиц-свидетелей известны, но для меня ценно именно это удивление, и воспоминание. Не отказ от прошлого, а такое пристальное удивлённое всматривание.

— Знаете, у нас, наверное, разный подход к Льву Николаевичу. Для вас он конкретная личность. Для меня — необъяснимый художественный феномен. Для меня не важно, сколько раз он болел триппером (я и сам им болел). Для меня важно, как он написал сцену скачек, потому что ничего подобного мне не написать.

— Ну, он много что написал, что повторять бессмысленно. Много он написал и такого, что как-то и повторять не хочется. Но есть вещи, которые мне о нём знать нужно — ну, к примеру, оттого, что мне нужно понять, отчего мой друг невесел. Отчего у него сегодня всё из рук валятся. И не оттого, что я его работу принимаю, как ОТК, а просто оттого, что он мне дорог во всяком виде. То, как он написал «Дьявола» и «Воскресение», «Двух гусаров» и половину невозможно понять без понимания его, в общем-то, беспутной «до фейрверкерской» жизни. Впрочем, можно заниматься исключительно конечным продуктом. Без анализа — но одно не исключает другого.

— Что ж такого распутного в «Дьяволе»? Обычное бюргеровское сожительство со служанкой. Там ведь неоднократно подчеркивается, что это было просто «для здоровья».

— Вы серьёзно? То есть, вы думаете, там смысл в истории о санитарно-гигиеническом перепихивании, да?

— Смыл этой истории, естественно, в том, что в то, что начиналось «для здоровья» превратилось в страсть. Но ничего, на мой салтык, аморального в этой истории не было. Пикантность, конечно, в том, что повесть пряталась от Софьи Андреевны, но это уже внутрисемейные проблемы Льва Николаевича.

— Да-да! Точно! Он именно что возвращался, и думал, и вглядывался. И из этого вынес и возможность описать изнутри состояние — и переход из него. А собственно борьба и удержание себя в нравственных рамках — его основная музыка.

Про неприятности Лобачевского помню смутно. Но он все же закончил учебу и даже ректором был

— О! А в чем вы видите эту «пикантность»? Мне очень повесть нравится — и я считаю, что она выдает основное мучительное противоречие внутри самого Льва Николаевича. А в то время видно это противоречие вообще было неразрешимо в принципе. Вот он и насочинял несколько финалов — но все трагические, амочные, так сказать.

— А странное дело, что я не осилила «Воскресенья» хоть тресни. Он самый «достоевский» из всех романов Толстова. А, по моим наблюдениям, люди практически без размазанности делятся на любящих Толстого и любящих Достоевского. Так вот — любящим Толстого «Воскресение» мучительно, а любящим Достоевского, но пытающимся отдать должное Толстому — этот роман нравится больше всего остального.

— Пикантность, казалось мне, не в этом, если вовсе можно это так назвать. Но, я понимаю, и такое прочтение имеет право на существование. Я-то как раз думаю, что никакой «пикантности» нет. Там много что связано с этой историей. А с финалами — вообще отдельная история.

Она чем-то мне напоминает анекдот о старейшей работнице Тульского самоварного завода, которую торжественно провожают на пенсию. Ей на трибуне вручают именной самовар.

— Ой, спасибо, — говорит старушка. — А то ведь я, грешным делом, как с завода вынесу что, начну дома собирать — то автомат получится, то пулемёт…

Так и с этими финалами.

— Не поняла вашей аналогии. Но, пожалуйста, пожалуйста, расскажите, как вы это понимаете? Если это тут уместно?

— Мне кажется, «Воскресение» испорчено в умах некоей торопливостью чтения. То есть, это очень хитрый роман, а внешне он кажется прямым и дидактичным.

— Нет, меня бы это не пугало… У меня на уровне ощущений он не проходит. Вот я читаю — и от него остается вкус такой внутри — достоевщины и плюс Лескова — с леди Макбет, каторжниками и карпетками. (Хотя Лескова-то я люблю!)… Просто какой-то неродной вкус у этого романа.

— С кого? Близнецы? Да, вряд ли, вряд ли. Я не представляю себе Анатоля, одним кивком головы уничтожающего разницу между солдатом и главнокомандующим, и с трудом могу вообразить себе Долохова, запутавшегося во вполне водевильной истории с гувернанткой. Да и во всем остальном они ведут себя очень по-разному: оба сталкиваются с приступами безудержного гнева у Пьера. У Долохова эта встреча заканчивается дуэлью. У Анатоля — капитуляцией. Или сравните их параллельные love story с Соней и Наташей. (Или князя Василия — с долоховской ветхозаветной матушкой).

Нет, оба они, выражаясь языком Алексея Каренина, с толстыми ляжками. На этом сходство и заканчивается. Хотя, конечно же, типы. И — вечные. Кто бы спорил.

— Но всё ж братья. Один серый, другой белый. Два весёлых гуся. Не сказать, что мне Долохов милее.

— Аналогично. Один Анатоль у меня в друзьях был. (И, кстати, есть до сих пор: милейший пятидесятилетний мужчинка, несмотря на брюхо и лысину, неутомимо шляющийся по бабам). Господь уберег от дружбы с долоховыми.

— Просто у Долоховых друзья долго не живут.

— У долоховых нет друзей. Это архетип умного, self-made-man, пользователя всем и вся, который только и думает о том, чтобы прорваться в этой жизни любой ценой (еще бы, если вся поддержка с детства — старая мать и горбатая сестра). Анатоль же — заносчивый хвастун, бонвиван-сластолюбец и слабак, тоже архетип. Очень неудачный кастинг в бондарчуковском фильме: у Ланового слишком жесткая, чуть аскетичная внешность для человека с «полными ногами» («В&М» в сцене ампутации).

— Эко вы хватили! Умных пользователей не отдают в солдаты.

— Умных пользователей быстро из солдат забирают. Будь он не сын бедной матери и брат горбатой сестры — не отдали бы и в солдаты.

— Нет. Опять же, у умных пользователей семейная жизнь выстраивается иначе. Они в солдаты не попадают не оттого, что мать и сестра, а оттого, что вовремя заведённый тесть шевельнул пальцем.

— Нет-нет, не уговаривайте. Он, кажись, там-таки пытался жениться на Соне? Это, кстати, очень интересный аспект, придающий архетипу индивидуальность. Некая бескомпромиссность в избранных личных отношениях. Я бы влюбилась по уши. Я всегда влюбляюсь в таких вот… жутких архетипов.

— Он не совсем жуткий. Он, скорее, неприятный.

— Вы ничего не понимаете в мужиках (к счастью). Такие уроды — охеренные любовники, уверяю Вас.

— Мужские слёзы — дело интимное.

— Вне всякого сомнения. Поэтому мужики обычно пыхтят молча.

— Ну, это вы не наговаривайте. Все пыхтят по-разному.

— Мой опыт небезграничен

— Ну, да. И мой — увы. Зато я хороший теоретик.

— Самоуверенный, я бы сказала. Да, этот разговор о политике и новом премьере нам может выйти боком.

Извините, если кого обидел.

19 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXIV)

— Мой избирательный участок в районном Дворце пионеров. Перед ним стоит чёрная «Волга» с громкоговорителем, откуда несутся всякие патриотические песни. Надо сказать вид у «Волги» довольно замухрыжистый.

Тут я в подумал о том, насколько устарело само это сочетание — «Перед домом стояла чёрная «Волга», «он ездил на чёрной «Волге» или «из чёрной «Волги» вылезли два спортивных молодых человека в аккуратных костюмах».

— На следующий день я, сделав доклад на конференции последним, будто залётчик, побрёл домой. Проходя мимо дома моего друга Жида Васьки, я решил заглянуть на огонёк. Оказалось, что у него уже давно сидят Хомяк и Лодочник. Только я сел за стол, как из тьмы и снега соткался Петя Берлиндт со своей женой. Слово за слово мы выяснили, что все сидящие за столом голосовали на давешних выборах за разные партии.

Ни один из нас не повторил другого. Причём за месяц до выборов было невозможно пройти по городу — всюду белые медведи (почему-то покрашенные в коричневый, видимо, в знак субстанции) на трехцветном фоне; заявления, что победит бесправие, победит безденежье, еще что-то победит — на фоне все ещё зеленого яблока (ну, положим, никто и не сомневался, но вот так открыто — в первый раз), партия фальшивомонетчиков демонстрирует купюры в шесть тысяч и обещает платить ими зарплату — словом, деваться некуда, хоть на ходу комиксы читай.

— А у меня за неделю до выборов — дикие крики под окнами: какой-то поц в десять утра, в субботу, посредством мегафона поздравляет всех женщин с днем матери. Охренеть.

— В день выборов Президент щенится от любимой суки и гадает о составе Думы на своих явно борзых щенках. То есть, такого миракля давно не бывало в этой стране. Теперь, я надеюсь, кончилось уже? Я могу выйти на улицу, наконец?

— На улицу — можно. А миракль будет следовать за мираклем. Самое удивительное в них то, что каждому из них ужасаются, будто первому и последнему. До самыя смерти, Марковна. До самыя до смерти.

Извините, если кого обидел.

20 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXVI)

— Мой друг, видимо пародируя мой стиль жизни, часто повторяет мне: жить надо так, чтобы не покидало ощущение, что против тебя плетется вселенский заговор. Правда в этом варианте мир — далеко не театр, а вовсе психбольница со странными методами лечения. При таком раскладе удивительное рядом — но оно запрещено. С другой стороны «ну и пробьешь ты стену головой, а что ты будешь делать в соседней камере?»…

Впрочем, сильно подозреваю, что выссказался как всегда не в тему и тему эту не раскрыл…

— Так ведь самое начало Овалова, «Рассказов майора Пронина», — это вообще военный коммунизм. И в этом смысле Пронин — настоящий self-made man, из полуграмотного красноармейца становящийся (в хорошем смысле) интеллигентным и образованным имперским разведчиком. Дункан МакЛауд.

— Эстетика… Низкий потолок, проходная, местный телефон с надписью — «Помни! Телефон не обеспечивает секретности переговоров»!

— Брр…Но глядя порой на передачи Первого канала кажется, что ее часть возвращается. И первые отделы и закрытые темы и т. д. Копии отчетов по совместным проектам, по каким-то контрактам должны быть переведены на русский и представлены в компетентные органы для получения разрешения на отсылку.

— Десять лет назад этого не требовалось. И отчеты не дублировались на русском. И куда по-вашему делись первые отделы? Все так же есть и так же бдят (есть секретные компьютеры и дискеты, например…)

— Ну, формы все есть и никуда не делись. И список секретных тем утвержденный в прошлом году еще хуже (шире), чем в советское время (со слов знающего человека). Более того, аналогичная система существует в США — в том же НАСА-Эймс например — допуск, пропуск, проход по территории с сопровождающим лицом итд (и существовало до 9-11). А вы говорите…

— Зеркальная ситуация — в том же НАСА красочные буклеты с призывом настучать на коллег-начальника по е-мэйлу, телефону итд, анонимно или с подписью, если вам кажется, что их действия ведут к уменьшению безопасности и распространению неоткрытой информации.

— Зато у меня была печать для запечатывания секретных помещений.

— Была, и у меня была. Нам сразу по окончании техникума её «дали», когда мы даже нигде и поработать не успели…

— А я умудрился посеять, причём при загадочных обстоятельствах — она висела на большой грозди ключей, от общаги, от лаборатории в институте, от подвала общажного, и снять её оттуда было довольно трудно

После очередной пиянки все ключи были на месте, а печать испарилась

— А у меня и сейчас сохранилась.

— Березин, верни Жирафу печать.

Извините, если кого обидел.

20 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXVII)

— Лично мне не особенно понравилось упоминание Зои Космодемьянской. Она была Первым Учеником. По малолетству она скорее всего не успела нагрешить на такую жуткую смерть, но персонаж она спорный. Вот Тухачевский — фигура бесспорная. Он хоть был умница и на пианинах играл, но крестьян тамбовских давил страшно. Потому и Божья Кара. И с её братом Александром «проще» (слова подходящего не нахожу): он — один из тех многих без вины загубленных миллионов. Просто жили. И вдруг попали в мясорубку. Дальше — по тексту.

— Я тут смотрел не то английский, не то американский документально-популярный фильм про войны. Так они утверждают, что российский офицерский корпус всегда имел репутацию очень слабого, потому как своих солдат не берегли. Фигня, конечно. Психология другая: солдатская жизнь — как танк: на один бой. Дальше — новых пришлют. То есть критерий успешности иной. Самое грустное в этой истории, что ничего не меняется.

— Спросить хотел: почему жизнь и смерть должны быть за Отчизну? А нельзя просто жить?

— И последнее. Это был праздник Окончания Войны для тех, кто это пережил. Еще это был праздник Победы одного людоедского режима над другим. И это был праздник полного Унижения немцев — за их зверства.

— Переживших войну остается все меньше. Победивший режим ушел вслед за побежденным. Да и немцы уже не те — за что их ненавидеть? А День Беды — это все-таки 22 июня.

— Ну, тогда и я вмешаюсь — тут много вопросов. Для меня, например, эта Война и эта Беда связаны неразрывно. В любой день.

И просто жить конечно нужно. Только ведь умереть проще. Очень часто проще избавиться от тяжёлого ратного труда, от унижения, от пулемёта сзади и спереди, от нелюбимого командира, голодного пайка — ступить на мину, может, в этот момент того не желая, или шагнуть под очередь.

А вот доказывать начальству, что надо сделать так-то и так-то, позаботиться о патронах, выменять жратвы у соседей, без потерь занять высоту, и, может, погибнуть, но за очень дорого продав свою жизнь — гораздо сложнее. Кто спорит, тут много градаций.

— А через несколько поколений — Бог разберёт, что будет. Вон мы на французов без злобы смотрим, а войну 1812 года смутно поминаем. До сих пор они считают, что победили при Бородине, а мы — что это наша победа.

А уж войны в Европе при Одоакре…

Как с той Отечественной: спроси — когда закончилась? Почти никто не скажет. Вроде где-то в декабре. Может, один Радзинский и знает. А началась — всякий (я, например) твердо помнит: 29 июня. Точно-точно.

Двадцать девятого. Только надо вспомнить, кто с кем воевал.

Извините, если кого обидел.

20 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXVIII)

— Слушайте, а Армалинский точно умер? Я серьёзно спрашиваю. А то разные слухи ходят.

— Ну, он сперва объявил, что умер, а потом — что воскрес. И очень радовался этой удачной шутке. Статус его после всего этого определить я затрудняюсь. Заложный беспокойник, я бы так сказал.

— А то я написал в одном месте"…, похожие на подмётные письма покойного Армалинского" — и теперь мне стыдно.

— Пусть ему самому стыдно будет/

Извините, если кого обидел.

20 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXIX)

— Прикупил опят.

— Ты изменил моховикам?! Нет тебе прощения от диаспоры.

— Да ты кто такой? Кто ты такой? Ты ещё будешь вмешиваться в мои отношения с груздями, да? Сеять рознь между груздями чёрными и белыми груздями? Да?

— Как это — кто такой? Значит, я тебе больше никто?! А как же литературный кружок? А как же пиво «Францисканер»? А как же баня сауна? А… Потрудитесь не звонить мне больше, г-н Березин, тем более и мобильник у меня давеча увели ловкие люди вроде Вас.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXX)

— Здравствуй, Березин.

— Воровать тексты грешно. Здравствуй. Я слышал, к тебе приходил писатель — предлагал купить краденное?

— Откуда ты всё знаешь, злобный некромант?!.. Впрочем, он ведь сам тебе первый и позвонил, наверное, едва покинув двери моего богоугодного заведения.

— Ты лучше про упыря-писателя расскажи. И про сборник.

— Обратись за подробностями к писателю-упырю. "К дьяволу! к твоему старинному приятелю!" (с)

— Он, кстати, ещё ни строчки не написал — меж тем я рассказ закончил и подумываю, не выгнать ли его вон. Ты, ты стал моим учителем.

— Так я тебе ведь так и сказал — к дьяволу… Вот ты ко мне и пришол.

— "Тому не надо далеко ходить, у ково чорт за плечами!" (с) Я тоже решил наказать этого продавца краденого.

— Ты напишешь на нево пасквиль или сразу в бубен?

— Хм… А отчего не совместить?

— Это уже будет пагубная практика двойного наказания, решительно осужденная Еврокомиссией по правам человека. А зачем? Был бы шизофреником — взял. А так — не судьба.

— Был бы? хм… Мучительно размышляю.

— А я ебал в рот Еврокомиссию.

— Когда задумаешь тикать из охваченной пламенем справедливого народного негодования Москвы, помни, что пределы Евросоюза закрыты для тебя, анафема.

— Что не дал текилы? Правильно! Этому я тоже у тебя научусь!

— Да нет, это я ему не дал текилы. Так получилось. Как услышал, что он у тебя рассказа потырил, так я строго и закрутил пробку обратно. Ничево не перепало супостату.

— Нет слов, как я тебя возлюбил. Как решил не брать другого в соавторы, так на душе моей будто птицы запели. И я сразу тебя лучше понял. Проникся. Правда на твоей стороне.

— Мы с тобой немало хлеба преломили, упырь, но ты по-прежнему меня обижаешь.

— Главное, чтобы на костёр не повели.

А то некоторые так и начинают — камин, ласковые языки пламени, а открывается дверь — а там помост, толпа бушует, вязанки хвороста…

И в языках пламени — Тухачевский, хрипло проклинает короля Филиппа Красивого и Папу Римского.

И кричит при этом в их адрес:

— Пидорасы! Пидорасы!

Я уже долго рассуждаю над тем, кричал ли де Молэ на костре "Пидорасы! пидорасы!" Вряд ли он мог внятно произнесть ту длинную и складную обличительную речь, кою ему приписывают, когда огонь начал лизать ему ноги. Может, просто выдохнул:

— Пидоры…

И умер.

А остальное, как водится, присочинил народ и скучающие профессора университета.

— К тебе сейчас придут из комнаты напротив. За книжками. Ты барышню не обижай, пожалуйста. Объясни ей, где у вас кулинарных книг нарыть.

— Ну вот, сначала пришла барышня, а потом написал Березин. А я-то её уже по обыкновению своему погнал в тычки. Довел до слез.

— Догони немедленно и утешь. Иначе тебя возведут на костёр, да так бездарно — что будут три недели жечь зажигалками "Зиппо"…

— В ложке с дыркою?

— Нет. В копне сырой соломы.

— Мне такой способ употребления абсента неизвестен.

— Зато яма для мескаля выглядит похоже.

— О, полная яма мескаля! Мням.

— Я пою тебе осанну, как Отечеству своему.

— А обижаешь ты нашего эстонского друга, обзывая его либерастом, когда усматриваю в нём либертарианство некоторое.

— Либертенами, помнитсо, называли себя маркиз де Сад и его веселые парни из Шервудского лесу.

— Ты лучше про упыря-писателя расскажи. И про сборник.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXI)

— Ты мне только напиши про наше общее дело.

— У нас есть общее дело?! Про литературный кружок забудь, забудь.

— Вон погляди на известный нам всем сборник, в котором мы напечатались. Каждый нашёл в своём рассказе чужие слова, я нашёл даже нового героя — мёртвого татарчонка… Нет, ошибся — это Красников у меня нашёл.

— Обнаружилось даже два рассказа, неизвестно кем написанных. Причём рассказы — есть, гонорар уже кто-то спиздил, а откуда взялись и кто написал — неизвестно.

— Так что не зарекайся. Выложишь следующую порцию — а там — говно, людоедство, Бенкедорф ебёт Наталью Николаевну прямо в мозг, а Пушкин и вовсе… с обезьянами… с родственниками…

— Ну, я ващето хозяин своему слову. Захотел — дал, захотел — обратно забрал, захотел — продал на радио, кусочками.

— На радио?!! Только не это! На радио — нельзя! Твой текст превратится в электромагнитные волны, и потом, спустя годы, когда ты забудешь и расслабишься — тебя ёбнет из розетки.

— Добрый ты, батюшко… Исполать тебе.

— Гой еси! Не за шеломом!

— Ты мне ещё расскажи о Книжном Бизнесе — только нужно опять в баню идти, потому что я от твоих рассказов покрываюсь холодным потом. А в бане это незаметно. Но только в банном углу! У меня от твоих новостей — озноб. А там хоть неменого поправлюсь, отогреюсь.

— Только пусть тогда Зоричи с двух сторон держат меня за руки.

— Они тебя за веки подержат.

— Той, чёрненькой, привет. Которая с родинкой на попе.

— Передал. Обрадовалас, велела заходить.

— Да и то верно. Что на старости бегать как заяц, опираться.

— Я горжусь. что наши коконы соприкасались.

— Тише, тише, нас могут услышать! Мы окружены коконофобами!

— А денег-то дашь?

— Ах ты, упырь!

— Ну, упырь.

— А что, упырям-то деньги, думаешь, не нужны?

— Смотри, я тебе объясню. Утром деньги — днем стулья, днем деньги — вечером стулья, вечером деньги — ночью стулья, ночью деньги — утром стулья. Утром деньги… Понимаешь алгоритм?

— Это — правильная позиция.

— Правильная позицыя — "этот опрос сасёт" (с)

— Ты начинаешь буянить. И что это за лексика? Что это за гадкое слово — "опрос"?!

— Прости, друг мой.

— То-то же. Иди, выпей чаю.

— Злой ты. А ты получил вчерась письмо от меня? Беспокоюсь.

— Я получил от тебя целых десять писем — всё сплошь уведомления о тех гнусностях, что ты тут понаписал.

— А просто письмо? Про том, какими непотребствами я желал бы заняться с тобою в пятницу?

— Ну-ну. Это ж всем известно, чем ты занимаешься по пятницам… А, и правда, чем?

— Это очень конфединциальная информацыя.

— Скажем, пускаю мыльные рузыри с балкона. Но тс-с-с-с! Лучше читай что-нибудь.

— И, брат! давно уж тошнит меня от чтения.

— Тогда изблюй его из уст твоих.

— Практически уже.

— Ты никогда не пробовал набрать полный рот говна?

— И фыркнуть им соседу в лицо?

— Да и ты, я смотрю, отдохнул.

— Упырь, как есть упырь.

— Да кто ж про тебя этого не знает. Ты бы хоть гематогеном закусывал.

— Да это ж я про тебя, брат.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXII)

— Это что, я сегодня читал победителей конкурса!

— Безумству храбрых поем мы пестню. Я жюрение конкурса *** так и ниасилил, пришлось бросить полупрочитанные тексты и спастись позорным бегством. Старею, что ли? Раньше Максимы Жулёвы меня просто тихо раздражали, теперь бесят.

— Я тебя обнадёжу — я раньше начал, и оттого уже прошёл эти стадии. Скоро ты, как и я, будешь смотреть на них спокойно и ласково. Нежно гладить по голове. Это всегда нужно делать, прежде чем круговым движением выломать позвонки.

— "Я начал раньше, кончу ране, Мой ум немного совершит…" (с)

Ты будешь смияццо, но я с этого начинал. Замечательная преподаватель практической стилистики Голуб говорила, что с писателями нужно обращаться с нежностью сиделки в сумасшедшем доме. Не знаю — надо спросить. Мы с тобой знаем ведь одну сиделку.

— Пожалуй, даже не одну. О! Смотри: "Пик наслаждения застал её врасплох, рассыпавшись серией огромных, пенных волн по истомленному берегу ее желания".

— Э-э-э-э… Флобер?

— Ты знал, ты знал! Мадам Бовари — это он!

— Он чувствовал на языке вкус мышьяка, когда писал сцену отравления Эммы? Да. Но ты не представляешь, что он на них чувствовал, когда писал все остальные сцены!

— (сурово) Кажется, я буквально догадываюсь. А давай рассказ напишем?

— Что-то тебя после первого опыта пробрало.

— Отож! Почуствовал себя на твоём месте. Знаешь, как сладостно вычищать следы соавтора из своего текста?

— А ты ступай к нам литературным ридактором. Хочешь? Мы заплатим золотом! (с) Можно.

— Так ступай в мыло.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXIII)

— Во-первых, то, что год от года случаются Крещенские морозы, не может не сделать человека религиозным. Что, спрашивается, холодает? Почему именно на Крещение? Отчего холодает? Почему?

Во-вторых, всё в этом хорошо, да вот придёшь в этот час домой, ёбнешь со грамм водки под кипящую (Пирогов настаивает на эпитете "огненную" — я иду ему навстречу) солянку — какая уж тут работа?

Никакой работы.

— А на майские, что характерно, почти каждый год тепло, пора картошку садить. Как тут не уверовать и не воцерковиться?

— И что теперь? Жизнь твоя перевернулшась? Бросишь писать?

— Непременно. Запишусь в перипатетики. Стану питаться ключевою водою и сушеными акридами. Перечитаю Березина.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXIV)

— Это да. А хорош ли сборник?

— Буквально гениален.

— А твой-то текст — хорош?

— Беспросветно плох, батюшко, как всегда. Но общей картины он отнюдь не портит. Отнюдь не портит. В конце концов, его всегда можно перелистнуть не читамши.

— Пиаришься, упырь?

— Ну.

— Ищу дишовой популярности в массах. Пошто тебе? Мало что ль, той, что есть?

— Дишовой популярности много не бывает. Ты прям как на предновогодней распродаже — берёшь восемнадцать ёлок со скидкой.

— Я биру пичонку всю! (с)

— Хорошо, что у меня вовсе нет этой книги. Боюся себя читать.

— Крепись, брат. Я прочитал твой текст; там ужас, ужас!..

— Водка крепит (с) медицинский факт

— Вали все на меня, брат! Чеснок еще можно.

Извините, если кого обидел.

21 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXV)

— Как ты там? Будем рассказ на конкурс писать? У меня придумалось два сюжета на обе темы, из которых я надеюсь сделать рассказы, но они пока только в голове в отдалённой извилине.

— Пришли зачин, как пушкинскому импровизатору — и я всё придумаю. Сейчас напишем образцовый рассказ… Тьфу, образцово напишем. Рассказ-то известно какой будет.

— Если у тебя есть идея, которую тебе лень развивать, тогда напишем другой.

Идея такова (тока не смейся сразу): Цивилизация унчей — гуманоидных существ без инстинкта самосохранения. Поэтому, когда из двух водителей корабля — унчи и землянина, один погибает и разбивает корабль, другому никто не верит. На этом и построен рассказ — человек томится в тюрьме, а никто не верит, что унчи способны погибнуть просто по дурости.

В конце рассказа он пошлет из тюрьмы сообщение другу Андрею и попросит его написать про унчей. Я написала первую часть и мне думается, что во второй должна произойти залипуха со вторым унчей, и второй раз герою никто не поверит и посадят его уже лет на 10. Только что именно должно произойти — вот в чем вопрос. Может, стоит как-то лучше продумать, почему они легко рискуют жизнью. Не знаю… У меня есть ещё один сюжет рассказа — про контрабандистов, но он не лучше.

— Честно сказать, я идеи вовсе не понял. Почему не верят? Чему не верят? За что посадили? За то, что корабль разбил? А что, не должны были посадить?

— Ну, читай тогда, а то косноязычие у меня совсем.

— Читай… Хорошо сказать — читай… Может, я сейчас хочу предаться пьянству и разврату, а не выходит. И тут — читай…

— Предайся! Но если не выйдет — читай. Хочешь — приезжай в гости? Сейчас мои друзья-телепузики приедут, пирог яблочный пеку.

— Что значит телепузики? У них штопор в голове?

— Это их название, укоренившееся с 2001 года. На самом деле это Олег и Хенка, которые стали прототипами "Хомячков в Эгладоре" в романе Галиной.

— Прочитал рассказ. Опять ничего не понял.

— Плохо дело. Времени до вечера вторника

— А что значит "первый раз попал на астероид"? Его несколько раз сажали в эту астероидную тюрьму?

— Ну да, ну да, я же тебе говорю — что-то с унчей должно случиться второй раз (ну допустим, он сбежит с астероида, но не могу придумать) и ему дадут второй срок. Если он останется на астероиде, эту фразу нужно заменить.

— Ты запутываешь меня ещё больше!

— Всё потому что тебе было лень прочесть три страницы внимательно, признайся! Смотри: Унча, с которым летел Вадим, погиб по своему желанию и своей дурости. Поскольку Вадим спасся, на Земле посчитали, что как бы подставил своего напарника, бросил груз — международный типа скандал. Он отбывает заключение на астероиде. К нему прилетает другой унча (либо тоже заключенный, либо посыльный, чтобы сказать что-то важное. По задумке второй унча должен тоже погибнуть, и опять обвинят Вадима.

— О! Класс! Я даже знаю, что будет дальше. Прилетает третий унча, и он тоже должен погибнуть. И опять обвинят Вадима. Потом прилетает четвёртый унча, и он тоже должен погибнуть. И опять обвинят Вадима.

Потом прилетает пятый унча, и…

— Не путать со Степаном Разиным!

— Как можно спутать?! Степан Разин — это пиво такое.

— Кончай глумиться! Ты собираешься участвовать в конкурсе?

— Нужно понять, в чём там дело. То есть, понять, в чём интрига. Унчи твои без страха помереть. Но каким-то образом летают. Совершенно непонятно, за что при этом сажать второго пилота. Совершенно непонятно, зачем он потом унчам.

— Они рискуют просто там, где человек бы не стал рисковать. Ну он же не может доказать, как всё было! Выглядит это так: два водителя вели корабль, перед патрулём развернулись, один вылетел в спасительной шлюпке, другой ломанулся в сторону и взорвался. Зачем он унчам — это вопрос. Может он им незачем. Унчу могли тоже посадить за что-то на этот астероид…

— Ну, во-первых, это у тебя не так выглядит. Выглядит так — один пилот сошёл с ума, а второй катапультировался. Никакая логика не выдержит такого обвинения. Причём на всех стадиях — пилот мог уже погибнуть, etc. Совершенно непонятно, отчего эти унчи летают в космосе, как они живут в таком количестве — отчего не передохли. Потом там беда с типичными для МТА фразами: "Тюрьма для астронавтов могла показаться желанным местом наказания только тому, кто сам не отбывал там срок". Это Брату Мидянину в коллекцию.

— Так и выглядит. А теперь я тебя не понимаю. Почему его не могут обвинить?

Мидянин собирает коллекцию из того, что присылают в ЭКСМО, а я всего лишь пишу на конкурс. Но фраза сомнительная, да.

— Обвинить не могут, потому что это абсурд. Это не вписывается ни в канон реальной авиации, ни тысяч рассказов о космосе. Ты начинаешь придумывать, почему они не боятся смерти, а нужно придумать при чём тут герой.

— Мммм. Ну, я не знаю. Можно сделать так, чтобы унча сначала свернул с пути из-за него, но тогда западло совсем получается.

— В том-то и дело — ну, выгнать с работы… Но сажать… Не говоря уж о том, что непонятно, как эти унчи хотя бы шаг со своей планеты сделали и остались в живых.

— Да почему бы не сажать? Ну, погиб же напарник, по человеческим понятиям это серьёзно. Можно конечно повернуть дело так, что героя подозревают в диверсии. Но тогда надо придумать подоплеку.

С точки зрения обычного человека как выглядит: летают в космосе, живут, строят, всё нормально, а тут катастрофа. Из-за чего?

— Причём тут диверсия? И как они могут летать — у них смертность должна быть два трупа на три вылета. И известна эта статистика будет через неделю всей Галактике.

— Ну может он не хотел по каким-то причинам, чтобы корабль дошёл до Земли. Но в этом рассказе не предусматривалось такого. Не думаю. И нет ведь речи про всю Галактику — может кроме унчей и землян никого нет. И земляне не так много о них знают.

— Это как-то всё белыми нитками… И зачем он, главное, унчам снова?

— Так каждую фантастику разбери — всё будет белыми нитками. Я у тебя надеялась это узнать…

— Ну не на всю — приличная фантастическая литература очень логична. "За миллиард лет до конца света" — что там нелогичного?

— Я даже объяснить не смогу — я эту вещь не поняла, когда прочитала…

Скажи, а про таможню у тебя какой сюжет?

— …с надеждой спросил он. Тоже немотивированный… И деццкий. Тебе не понравится.

Начинается с того, что красивая девушка встречает случайно чувачка из другого мира. Он человек, но слегка отличается: например, он видит не так как люди — он видит её маленькой ушастой некрасивой. Или у него самого уши другие… (но это банальность) — он должен чуть-чуть отличаться. Он представитель другого мира. Мир, из которого можно довольно просто попасть сюда, но ни один человек не попал туда.

Но как попасть обратно он сам не знает, и девушка берётся его доставить в его мир — она всю жизнь мечтает провезти какую-нибудь настоящую контрабанду.

— Знаешь, это несколько лучше. Только давай этот сюжет до неузнаваемости переделаем, а? Девушка будет спасать цивилизацию ушастых. И контрабандой провезёт её в себе. Беременность будет у неё настоящая. Два кило соплей, три тонны мармелада…

— Серьёзно.

— Абсолютно серьёзно. Причём тут девушка должна быть не влюблённая, а именно идейная. Породу хотела улучшить. Ну, а потом и материнский инстинкт наслоился.

— Но если цивилизацию уничтожили, то ведь уничтожат и её ребёнка — какой ей смысл?

— Кто узнает теперь? Он же ассимилируется.

— Это в общем-то неплохо. Только как успеть? Я уже неспособна…Ладно, постараюсь. Пойду спать. Но ты бы как-нибудь подробнее бы продумал… а то я не понимаю — как она забеременеет например? То есть, они похожи на людей, иначе бы ей в голову не пришло переспать с инопланетянином?

— Смотри: она прилетает на землю. Стоит в короткой очереди на таможне. Чу — едва заметное движение — то новая жизнь зашевелилась. Смена кадра, возврат назад — чужая планета, бессмысленные смерти. Но не совсем глупые — альпинист какой-то, акробаты в цирке разбились… Она в очереди, озирается. И вот снова — она у ушастых, но вспоминает о скучной Земле. Сходится с ушастым, крутит ему ухи — как поросёнку. Она проходит через генетический сканер на таможне — потому что плод очень мелок. Она начинает любить ушастого в себе. Ля-ля-ля. Финал.

— Ох. Это трудно. Не знаю, получится ли. Но что говорят таможенники, интересно?

— Всё построено на том, что аппарат на ранних сроках (это известно) не замечает чужих генов. Саспенс, туда-сюда. «Время, время, ребята, не успеем»! — как любят кричать игроки «Что? Где? Когда?».

— Я пока не могу придумать дурацкие смерти. Я думаю так: они обнаружат, что она беременна и она делает вид, что так все и должно быть, а на Земле ждет счастливый отец. Но вообще мне про беременность писать дело неблагодарное. Я как-то написала рассказ на Эквадорский конкурс про семью и ребенка — засрали.

— Всё проще — она ломится в аэропорт, скорее-скорее, потому что уже через трое суток сканер замечает Чужого. А Ушаны не дурацкие, просто они как Данко — то сердце вынут, то народ поведут, то, как Прометей, жертвовать ради человечества норовят.

— Угу. Ушаны пока зовутся инуки. Ушан вроде застолблённое название?

— Ну, унчи… Унчи — тоже ничего.

— Унчи мне нравятся. Но я не оставляю надежды дописать и про унчей. Хотя могу тех заменить на инуков, если хочешь, а этих — унчами.

— Назови их просто нунчаками.

— Тогда надо Джеки Чана делать главным героем.

— Про нунчаки, кстати, очень женский рассказ получается. Не хватает снов или приключений, может смертей. Может и того и другого и третьего. Не хватает разработки ушастых. Опять немотивированно.

— Так значит. Заставил писать про беременность и бросил!

— Отчего же? Разве я оставлю тебя с беременной на руках?

— С тебя станется. Пойду спать.

— Как продвигается?

— У меня никак. А ты хоть прочёл?

— Прочёл. Это последняя редакция? А то я сейчас займусь подтасовками и приписками.

— Я с тех пор ничего не делала. У меня ступор, и я ещё хочу спасти унчей, но их надо сильно переделать

— Ладно.

— Читай.

— Про жучка мне не нравится. Что за ребёнок в животе, похожий на маленького жучка?

— Чревоточец.

— Это коробит. Не люблю насекомых!

— Хорошо. Поставь хомячка.

— Но он большой.

— А мы напишем как-нибудь так: «ребенок — ростом меньше хомячка», или — «размером меньше хомячка», или «в холке меньше хомячка».

— Блин. Так можно всё испортить — в конце женская аудитория от нас отвернётся

— Пиши — размером с воробушка.

— Слушай, что у тебя там за членное масло? Оно меня тоже беспокоит — хотя не так, как жучок.

— Это было "охуенное масло" вообще-то. Мы же просто набили текст цитатами.

— Упс. А я и не заметила. Может и жучок цитата? Ибарийские мухослы с зебрами? Давай название изменим? Скучное оно, как таможенная декларация. Предлагай.

— Я знаю — ты хочешь "Душераздерающая драма"? Или "Последний дебют". "Последний дебют", да?

— Не знаю. Ну ты же умнее. Придумай.

— Я тебе придумал. Клёвое. А тебе бы всё с рюшечками.

— Ну оно не клёвое. Человек прочтёт 40 рассказов и потом по этому названию не вспомнит вообще, о чем рассказ был.

— Так и надо. Это как обложка книжки — сравни обложки, где баба с бластером, сиськи и горящий звездолёт и чёрные обложки Смотрящего и Дозоров. Но я же не против — пусть с рюшечками.

— С какими рюшечками? Ещё скажи — «Последний досмотр».

— «Хрупкая грань безопасности за минуту до пробуждения»… Граната!

— Но членное масло никто не поймёт, включая Лео, буде он объявится там.

— Ну, масло для фигения?

Фигеничное масло — по-моему так.

«Санитарные Процедуры» — ничего себе названьице.

— Нет, это уже слишком! Ну что ты издеваешься. Умеют ведь люди называть: "Над пропастью во ржи" там или "Властелин колец". А у нас что? У нас объявление на стенде.

— «Злонравия достойные плоды» — а?

— Злоехидства Березина достойные труды! Я бы придумала название с шарами, но они, к сожалению мало упоминаются. А такое хорошее слово — шар.

— Шар! Шар! Я вынул из головы шар! «Долина золотых шаров» — и баста. Или «Каждая девушка хочет золотых шаров». На худой конец «Фокус-покус в долине золотых шаров».

— Первый красивый. Только в тексте этого почти нет.

— И что? Меняй название и отправляй. Делов-то!

— Под каким именем отправляем?

— А вот это — хороший вопрос. Тарапунька и Штепсель?

— А что, вполне логично. Зря ты бросил моих унчей. Теперь самой с ними мучиться. А они мне нравятся. Больше, чем эти безликие инруки. Я переделываю. Он будет во временном заключении до выяснения причин.

— Поехали.

Извините, если кого обидел.

22 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXVII)

— А всё почему? Только правильные напитки надо употреблять. Иначе — нет никакой жизни.

— И даже Омега! Опята! Ну, хоть какую-то загадку лингвистическую разгадали. А я вот груздочков солёненьких достал. Тоже (и всячески!) хороши.

— Да, на омегу больше похож.

— Ах, Вы всё иронизируете! Я, прямо скажем, тоже далеко не ижица…

— Да уж. А то я сплошное безумие давеча видел. Берут виноградный сок в пакете, наливают в стакан, а остальное — водкой. Креплёное вино, фактически.

— Философы говорят, что количество уродов (в пропорции) не меняется со временем. Нет, я сам в молодости грешил всячески. Чем я только водку не запивал? И виноградным соком, и кефиром, и молоком, и свежими яйцами… И даже омега-штрих.

— Отчего же, на этом портрете Вы тонки, как "и десятеричное".

— Это не портрет, это мимолётная внутренняя сучность. Завтра я сам себя не узнаю… (Только бы не глянуть в зеркало.)

— Вам бы всё смехуёчки… Берёшь свежее (сырое) куриное яйцо, аккуратно вскрываешь и не менее аккуратно выливаешь содержимое в стакан с водкой. Яйцо уходит на дно. Выпиваешь водку и аккуратно запиваешь (заедаешь?) белком и желтком, которые на дне. Не пробовали? Рекомендую. (Только желток не размешивать, ни в коем случае!)

— Я-то как раз пою.

— Тёзка, рази ж я Вас попрекаю? Я вообще никому не в упрёк. А глаза всё одно полны слёз. И бутылка близка к концу, опять же.

— Ну, а я так просто старчески слезлив. Мои глаза от какого-нибудь Мирзояна могут слезами наполнится.

— Кто-нибудь молодой Вам бы непременно указал, что Мирзаяна надо писать иначе. Но не я, конечно. У меня сейчас Золотухин поёт песню Высоцкого "Жили-были на море…" И я однова плачу. Не успел дописать, как Мирей Матьё рвёт душу. Может, так ей и надо, душе этой?

— "На замечание: Вы написали с ошибкой, ответствуй: Так всегда выглядит в моем написании".

Даниил Хармс

— Если я на каждую свою очепятку буду ссылаться на Хармса, Ювачёва, Стругацких и прочих Лемов, когда же я работать буду?

— С упоением. И — за бОльшие деньги.

— С упоением — да. Но про деньги, увольте. Ежели кто-либо в меня по этому поводу хоть когда-нибудь бросит камень, я тут же смогу взбрыкнуть не хуже Иисуса. Я даже не понял этого Вашего ударения. (В принципе, я и за малые деньги — не против, но никто же не предлагает.)

А ежели предложут — тут я буду вести себя классически. Но ведь никому этого не надо. Вот ведь…

Извините, если кого обидел.

22 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXVIII)

— Удачных маркетинговых ходов без последствий не бывает. Вот пример Лимонова: всё удалось. Дело в том, что Лимонов позёр — и в том, мире, где главное — поза, у него всё случилось. Можно помирать, чтобы не испортить биографию маразмом.

Тексты Лимонова имеют особое бытование, политическое, общественное и литературное — но во всех случаях похожее на воронку. Обыватель скользит по бокам воронки, натыкается на подробности, пропускает название, и неминуемо падает в старый роман «Это я, Эдичка». Но он продолжает падение, и натыкается в итоге на негритянский хуй. Этот хуй — главное, что остаётся у обывателя в голове от Лимонова.

Чтобы отчасти исправить это дело, была придумана Национал-большевистская партия и много всякого иного. Но это совсем другая история.

— Я к тому, что с такими понятиями Харитонов однозначно попадает не в большую литературу, а в ту модель большой литературы, которую умозрительно построил. В литературу, "о которой говорят", где ему Оксану Робски, искреннюю графоманку, по любому не одолеть. И никаких серьезных бонусов он не получит. Ну, подкрепит чуток свой имидж "политолога" — ух ты, он еще и книжки пишет художЕственные! — но качественного прорыва ждать не приходится.

— Ну, для меня "Большая Литература" — термин договорной и самостоятельного значения не имеет. Искренности Робски я проверить не могу, да и дело не в искренности. Дело, мне кажется, в том, что в наше время образ писателя — синтетический, и буковки в нём не главное. Или, по крайней мере, не всё. Писатель — это публичный человек, совершающий публичные акции — организующий митинги, ведущий программу в телевизоре, интересный, помимо текста ещё собственной болезнью, сексуальной ориентацией, боевым прошлым и разгульной личной жизнью. Хотим мы того или нет, спрос на писателя "с фишкой" всё равно больше, чем на "просто текст".

Поэтому опыт Харитонова вполне удачен — да и не он первый, собственно говоря.

— Напоминаю: я только что прикончил "Код Да Винчи". Вещь далека от идеала. Спрос на неё тебе известен. Браун знаменит какими-то выкрутасами? Гарипотырь, опять-таки. Примеров масса.

— Фишка не обязательно в политической позиции автора (вернее, не совсем в ней) — кстати, у Роулинг она есть: тётька, несчастная, муж объелся груш, бросил с детьми — хрясь! начала писать — весь мир в кармане.

Но внутри книг Брауна есть очень простой механизм — это спекуляция на конспирологии, которая вокруг нас, которую можно потрогать. Фишка ещё и в том, что он неполиткорректен к католицизму, который ощутимая часть культуры на Западе — не настолько, чтобы его реально отпиздили как Салмана Рушди, но настолько, чтобы все кардиналы заверещали. Это такая игра в оскорбление для PR.

И, опять же, это всё лежит за границей текста. Книга Брауна не потому так взрывным образом стала популярна, что там хорош язык или лихо закручен сюжет — а потому что там есть это панибратство со Святым писанием.

Точно так же есть много способов раскрутки, если мы даже не будем показываться на публике (Браун показывается) — достаточно того, что мы с тобой в качестве иллюстраций вклеим в книгу, как мы ебёмся с нашими любимыми. Это, может, это не Ньюман, но уверяю — слава будет. Причём из-за собственно книги. Но механизм её не литературный — вот в чём дело.

— Я предложил бы все-таки разделить "литературные" и "внелитературные" методики раскрутки текста. Но ты скажешь, что это неразделимо. Меня-то как раз в данном случае интересует сугубо литературный аспект: что имеет смысл вытворять с текстом, а что — нет. У меня вовсе нет этого вопроса " что имеет смысл" — всё имеет, только нужно сознавать задачу. Какова задача — такие и методы. В конце концов Герострата знают все, а кто построил тот храм Артемиды в Эфесе? Только нужно сознавать задачу.

— Вот я и говорю: Харитонов решает задачу, имеющую смысл только в умозрительно им выстроенной системе координат, слабо сцепленной с реальностью.

— Тут я не знаю. Ведь я с того начал, что честно оговорился — я не читал Михаила Харитонова. Мы обсуждаем некую модель — модель бытования текста, похожую на слоёный пирог. Вот слой, где буковки сцепляются в слова, а слова сцепляются в образы. А вот слой социально востребованных идей — как конспирология христианства у Брауна, обыденная мистика у Роулинг, ответ на "демократию кого над кем" (я предполагаю) у Харитонова. А вот следующий слой — личного поведения, писателя как шоумена.

Всё зависит от того, что мы хотим добиться — попасть ли в телевизор, заработать бабла или устроить ротацию тётенек в постели. Мне казалось, что стратегия Харитонова вполне сцеплена с реальностью — и фантастические рассказы — это факультатив для публициста и [потенциального] политика. То есть, сцепление буковок и ритмика слов не так важны, как публицистическая идея. (Но это я домысливаю). Тут вопрос, как обсуждать феномен — общий зачёт по очкам для каждого слоя, брать слои по отдельности, etc.

— Видишь ли, для меня интересен только один слой бытования текста — текст как психокорректирующая формула. Что делает текст с читателем. Как читатель сопротивляется (поддается) воздействию текста. Всё остальное, имхо, фигня полная. Все остальное я более-менее знаю-умею, для меня в этом нет волшебства, магии нет.

— Естественно, меня иногда бесят те, для кого текст несет сугубо подчиненную, служебную функцию. Да только в счастье Крошки Цахеса тоже была магия.

Извините, если кого обидел.

23 июня 2006

(обратно)

История про разговоры

— Если кто мне писал из журнала "Эксперт", то знайте, ваше письмо съела спаморезка. Кажется, приняв его за Армалинского.

23 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXI)

— И что ж? Я ж не спрашиваю, синий ли у ней паспорт. Я так интересовался. Фотография говорит о том, что она хороша собой. Но дело ведь не в этом. Есть характеристики, состоящие из двух слов, а о человеке много узнаёшь Например: "Она держит восемнадцать такс" или "Она принялась уже за шестого мужа", и проч, и проч.

— Она принялась уже за выборы шестого премьер-министра.

— Ну, это не удивительно. Я в это сразу верю.

— Отчего я не премьер-министр? Непонятно.

— Ай, оно вам надо? Лучше айда в гадюшник гжелку пить..

— Мужчина! Да вы и мёртвого уговорите. В то же, примерно, время?

— Типо да.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXX)

— А что было на «Банных чтениях» интересного?

— Получите. Доклад назывался «Исчезновение политического». Я действительно практически ничего не слышала. Очень, кстати, хотела бы посмотреть тезисы — если уж не текст в целом, но, боюсь, вывесят они его не скоро, когда я уже обо всем забуду. Говорил он о том, что в современном российском обществе со страшной скоростью происходит исчезновение политической составляющей — и что вина это не столько правительства, сколько народа, который от этой политической составляющей отказывается (на выборы-то мы с вами вместе не пошли, а кто не пошел и на прошлые выборы — не будем показывать пальцем, хотя это был слоненок; и на митинги тоже не ходим; и всё из высоких побуждений; и в Живом Журнале мы пишем о высоком, а не о низких политических реалиях — хотя над ЖЖ пока не каплет, казалось бы — так что мы есть наилучший пример, как ни крути). Что люди сами загоняют себя на кухни, мотивируя это эстетическими причинами, и нежеланием мараться о политику, которая, как известно… — и вообще без нас все решено. Что на фоне всего этого происходит реставрация советской эстетики, которая воспринимается как аристократический шик, как «настоящее качество», что в рекламе «Донстроя» пишут: «дом расположен в районе старой классической застройки 50-х годов» — и что это не есть хорошо, по его мнению. Что по телевизору показывают советские фильмы как наиболее ценное (хотя это неправда, потому что в праймтайм идут все-таки сериалы и блокбастеры, но направление мысли понятно), и что «можете ли вы себе представить, чтобы в Германии через двадцать лет после Гитлера пели фашистские песни» (последнее вызывает у меня наибольшее отторжение, по многократно изложенным причинам, и потому что я сама советские песни пою — хотя «упырей», поющих советские песни, готова убивать — а значит, я на самом деле хочу смерти этой культуры, потому что, как мне тут справедливо, вероятно, заметили после чудовищного концерта памяти Высоцкого, с перепеванием неперепеваемого, что пока поют — оно живет, а если относиться как к памятнику — не переживет и погибнет раньше нас). И что люди с легкостью отказываются от своей собственной истории — недавней. В общем, ровно то, о чем я писала выше. Но поскольку я слышала очень мало — не уверена, что это было главное, и что он не сделал каких-то глобальных выводов. Ругали его, в кулуарах, за заумь и повторение много раз уже говорившегося, но мне как раз было почти понятно и интересно. Хотя как я ко всему этому отношусь, не знаю. Все остальные доклады должны было быть в том же направлении, и были, отчасти — но только отчасти, да к тому же я половину пропустила.

Собственно по теме — что касается высокой науки.

Там ведь разговор был не только об «уклоне в реставрацию», если можно так сказать, а о том, что не возникает ничего нового и мощного (то есть примерно то, о чем Гаврилов у себя писал, хотя бы и на другом материале). Я на эту тему слышала два высказывания — Рейтблата (у него был доклад про литературоведческую литературу, про общий объем и качество выходивших в последнее время книжек — по нему прошлись, очень сильно, и видимо не зря, из-за неверных посылок, чисто методологических — как материал собирал и вопросы ставил), и Гудков-Дубин-Левинсон, «социологическое». Так вот Рейтблат пытался доказать что ничего интересного у нас в литературоведении не происходит, и что без мощной школы мы погибнем. А социологи говорили долго и непонятно — но закончилось это очень ярко. Дубин схватил вырываемый микрофон и, размахивая листом бумаги, огласил список из десяти или двадцати трудов, философских и прочих, которые вышли в Германии вскоре после падения фашистского режима (запомнить мне удалось только Хайдеггера, это для меня темный лес абсолютно). То есть — а у нас десять с лишним лет прошло, а ничего не вышло равноценного. Это я сегодня вспомнила, на закуску — хотя меня смущает тот факт, что написанное «после», более-менее вскоре после падения режима, революции, как угодно, должно быть в значительной степени результатом наработанного как раз «до». Но это надо полный список видеть.

— А где это про реставрацию? Я не помню. Про список — интересно. Его, конечно, надо видеть, потому что текст (и исследователь) могут сформироваться гораздо ранее — всплеск литературы в двадцатые годы прошлого века только отчасти вызван революцией. И Маяковский, и Булгаков и без революции стали бы писать.

Ведь мы с вами понимаем, что реформа орфографии была совершенно не большевистской, а была выпестована за несколько лет до того, как люди услышали понятие «большевик». А «весовой» характер трудов социологов и философов мне не понятен.

Да и как их сравнивать. Что сопоставимо чему — не ясно.

— Про «реставрацию» — я имела в виду именно Ямпольского, как я его поняла — готовность вернуться к советским культурным ценностям, которая его очень пугает (там все тоньше гораздо конечно, чем я пересказываю). Список — я попробую спросить у одной девушки, которая у него училась — но вряд ли, конечно. А где это искать в Интернете — я все равно искать не полезу. Это из какой-то огромной груды их наработок, куски. Список может быть вовсе для домашнего употребления.

Велик соблазн признать достижения времени достижениями именно этого времени. В двадцатые годы был расцвет, по всем статьям — а что дальше было, вы сами знаете. И тогда получится, что все благодаря (я опять упрощаю, вы же понимаете) Царю-гороху, а благодаря революции и Советской власти — ничего. И, честно говоря, признавать мне это очень не хочется, вообще и в частности. В частности потому, что любимый вами и мной тоже, Гайдар, провалится тогда в какую-то пропасть. А признавать, вероятно, надо. Но во второй половине века у нас практически пустыня — я может быть и не права, но мне всегда так казалось, пара исключений погоды не делают. Но я вероятно не права, категорически. Однако же то, что сейчас, это бесплодие, — еще более все это подтверждает.

И, кстати, отложенное, и не сказанное по причине боязни ввязываться в дискуссию и неспособности аргументировать — я не согласна, что Бабель «национальный еврейский». Я все понимаю, да, на поверхности — но дело не в этом. По-моему.

— Про Бабеля я объясню, если вы перечитаете, то увидите, что я там это довольно хитро об этом сказал. Потому что Бабель видится читателю моего поколения (и предшествующему поколению) как абсолютно еврейский писатель. И нужды нет, что в его приёмах письма мало еврейского. От него пахнет еврейским колоритом, это густой настой одесских лавок и пыль степи, это смешение запаха, когда мальчик влетает на тачанке в своё родное местечко и начинает садить из пулемёта Хирама Максима по аптеке своего дяди. Пузырьки скачут по полкам, жидкости смешиваются, пахнет касторкой и лавандовым маслом.

Конечно, настоящий еврейский писатель — это какой-нибудь Жаботинский. Да только Жаботинский «не свой», у него другая Одесса и другая пыль. Его эти упомянутые поколения. А Бабель свой — у него тачанка, Максим, и дорога на Броды.

И вот спрашивают поколение: «Кто типичный еврейский писатель, которого вы любите, от которого вы узнали про еврейскую жизнь»? Мнётся поколение, а потом отвечает: «Шл… Шоло… Шлёмаз… Алимхан? Тьфу! Бабель, конечно»!

Вот что я и говорил.

— Ну, советские культурные ценности — это как дышло. Потому как никто ещё не договорился, что такое эти «советские культурные ценности». А насчёт списков Шиндлера есть такая проблема, которая меня тревожит (но отчасти тревожит, конечно). Дело в том, что есть у любого человеческого занятия срочность. Подошли сроки — пришла весна, отворяй ворота. Затопала ногами молодая шпана. Так и определены сроки для традиции чтения, и для традиционной литературы.

Так и тут, вторая половина XX века — пролегомены к нынешнему состоянию. Больной умирает не от китайского сабельного удара (кстати, как вы думаете, почему «сабельный» есть, а «шашечного» нет?) — а от долгой продолжительной болезни. Страна не зарыдает обо мне, но обо мне товарищи заплачут.

— Почему нет «шашечного» — не знаю. Я не знаю, есть ли разница между саблей и шашкой. Они же вроде обе «необоюдоострые»? Но от чего он умирает — понятно. То есть я не понимаю, и не могу объяснить, от чего — но понимаю, почему, как-то так.

Про сроки — имеет ли это отношение, то, что вы сказали, а я пытаюсь понять, к проблеме устаревания советской литературы? Мне вот в начале девяностых, или в середине, сказали, что «советская драматургия умерла». Я на стенку лезла несколько лет — и не понимаю, где ответ, и как её надо ставить — то есть у меня есть некоторые соображения, но расплывчатые. Так, как тогда ставили — видимо, уже невозможно. А это означает, что все равно умерла.

С другой стороны — если совсем далеко уходить от первоисточника (не по тексту, по стилю, что ли — именно по стилю, даже не по смыслу) — так она тоже умирает, и именно когда ее пытаются ставить, грубо говоря, «как раньше» — она начинает играть, пусть и не всеми красками. Делают же это иногда в институтах, когда это студенческая работа, не на зрителя — и удается. А на зрителя уже нельзя. Так вот означает ли это, что умерла советская литература — не первой половины, первая половина переживет, я не могу себе представить, что не переживет, это невозможно — а второй? Тот же Симонов, хотя бы — я со своим Симоновым всегда чувствовала себя полной дурой, то есть выглядела, на общем фоне, с Павлом Нилиным — меня как медведя собирались на цепи водить, показывать, а вот с Германом наоборот — находила отклик в самых неожиданных местах — потому что мужья моих подруг, технари, любили его с детства, и после свадьбы пытались насильно приучить к нему своих гуманитарных жен (очень смешно было, несколько раз рассказывали — хотя, как правило, мужья знали только позднего Германа).

А вот Богомолова и Быкова я не читала никогда, вообще никогда, ни строчки. Васильев в конечном итоге остается для меня автором повести «Жила-была Клавочка», а из Бакланова остается бок, который болел у прокурора, в «Карпухине» — я не представлю себя без этого бока, но ради этого одного невозможно, ведь будет, или уже есть всё. Не нам, ладно — следующим.

И что есть нынешнее состояние — окончательная ли это смерть? (В обозримом будущем, я имею ввиду, в необозримом — наш период эллинизма кому-нибудь пойдет в прок).

Тут кстати Кузнецов рыдал, недавно, по поводу товарищей — видели вы? Вообще, этот разговор про поколения применительно к персонажам становится для меня все интереснее и интереснее, по мере поступления информации. (Я же тут прочитала коллективное творчество, все думаю, как сформулировать — но не доформулировала еще)

— Насчёт гибели, так я куда более пессиместичен — куда там советская литература. Да и что такое «советская» — тут надо оговариваться. Булгаков — советская драматургия? Что касается Симонова — «Так будет» вполне кассовая мелодрама, добротная, хорошая, предвосхищающая очень многое в массовой культуре. Тем более, основы советской литературы до шестидесятых примерно годов, я считаю, были заложены ещё в Российской империи. И Большой стиль литературы — тоже.

Я говорю о гибели критерия литературности, вот о чём. То есть, о целом ворохе критериев, которые работали последние лет триста.

— Про Бабеля с Платоновым — я перечитала. Там такая получилась дискуссия — что действительно все нужно распечатывать и наизусть учить. И, конечно, мы так или иначе защищаем свои воспоминания, как бы ужасно это ни было.

Кстати, о воспоминаниях. Вы знаете, что был такой советский поэт Сергей Марков, 30-40-е годы? Вы его наверняка знаете по «Юконскому ворону», и прочим романам, которых я не читала, но то, что он стихи писал, это обычно никому не известно. Я его совершенно случайно обнаружила на полке в «Сеоветском писателе», да и то благодаря обложке (Владимир Медведев делал). Он очень Первую мировую любил, на которую уже не попал — и безумно красиво про нее писал, на грани, наверное, но я его люблю и помню. И про Среднюю Азию. А потом попал на Вторую — и про нее писал тоже, хотя немного. Так вот у него было стихотворение про Хирама — я так и не выяснила, имеет ли какое-нибудь отношение этот Хирам к реальному пулемету. Значит, имеет.

Если я правильно понимаю, получается, что Платонов не русский, Бабель не еврейский, а читатели просто узнают, русское и еврейское, по ним. Для Платонова — это довольно оригинальный взгляд, по-моему, такой взгляд иностранца. А для Бабеля — нет, конечно, все, что я знаю, чисто практически, я знаю от Бабеля. В этом смысле верно. Но он заведет куда-нибудь к черту, вроде того, что я не люблю «Собачье сердце», а по нему революцию будут знать? И ведь будут, по всей вероятности.

Но я у Бабеля всегда больше всего любила не «Конармию», и не «Одесские рассказы», а просто «Рассказы» — и хотя там тоже полно быта и проч. — они как раз наименее еврейские. Я даже не говорю про то, что раз он писал по-русски, он для меня русский писатель. Это само собой. Но он ведь действительно еще и очень «французский». Я книжку Жолковского/Ямпольского про Бабеля давно читала и кусками, но я кое-что помню. И Горький его тоже, кажется, во французы зачислял. У меня любимый рассказ — «Мой первый гонорар».

«Жить весной в Тифлисе, иметь семнадцать лет отроду, и не быть любимым — это беда». И никаких тачанок здесь нет. «Мы создали вино, книгу и женщину» — так, кажется? Я просто привыкла к тому, что он гений, и всё.

И мне жаль, если для всех остальных он «еврейский писатель». Хотя, наверное, в реальности это так. Я когда-то милиционеру из вневедомственной охраны в Манеже пыталась подсунуть Бабеля — он начал читать с «Конармии», и потом говорил мне уважительно, но про «еврейское». А сейчас бы, может быть, и уважительно не говорил. В общем, проблема писателя превращается в проблему читателя. Черт.

— Понимаете неправильно (отвечаю на этот риторический вопрос-вставку) Про Платонова и Бабеля в смысле.

И вот почему —

а) по Бабелю советский, подчёркиваю, советский читатель (за неимением иного) представлял себе еврейскую местечковую и просто еврейскую жизнь.

б) Бабель на самом деле, не еврейский, а еврейский советский писатель. А это принципиальная разница.

в) По Платонову никто не предлагает понять русскую душу. Это вас кто-то обманул, но не я. По Платонову предлагается понять советского человека, а это тоже разница.

Мне придётся скатиться на тщательный юридический стиль. Фраза «По Платонову предлагается понять советского человека» — совершенно не означает, что по Платонову невозможно понять разные другие вещи (во-первых), и не означает, что Платонов — советский писатель, с вытравленным национальным началом.

Я считаю, что читая русского советского писателя Платонова можно извлечь некоторое количество материала для размышлений, кои допустимо использовать в рассуждениях о разного рода понятиях связанных с периодом истории, который некоторыми исследователями называется «советским», а так же исследовать связи между недостаточными, но безусловно не трансформируемыми понятиями «советский» и «русский», в той части, что… Хватит?

— Да, действительно, это я не вы меня обманули — это я сама лажанулась.

Увлеклась дискуссией.

Про советские спорить сейчас не буду. Но все равно у вас получается, что Платонов просто советский, а Бабель еврейский советский. С другой стороны, я же не собираюсь переть на ворота, и отрицать что Бабель еврей. Вероятно, таким образом мы — то есть я — прихожу к банальному вопросу — где граница между русскими (или неважно какими) и советскими писателями. По кому она проходит. Верхняя граница, во второй половине века. Вот этот еще советский — а этот уже опять русский. Граница для меня проходит не по календарю, а по идеологии. Только под идеологией я понимаю нечто особое — систему координат мира. Советский уклад жизни. Булгаков вот прожил жизнь вне советского уклада, прячась по заповедникам, воспоминатели говорят, что он умудрялся держать лошадь на ипподроме.

— Евтушенко совершенно советский поэт, а Бродский — русский. (Я сторонник системы преподавания семидесятых, что меня выпестовала). Маяковский — советский. Набоков — русский. Мандельштам — русский (sic!), Платонов — советский. Стельмах — советский и Павло Тычина — тоже советский. И Рыбаков, прости Господи, советский. И Стругацкие.

— Любая классификации — будто определение точной грани облака, меж тем оно, это облако постоянно движется, внезапно тает или увеличивается в размерах.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXII)

— Я????!!! Я заходил. Да меня к вам на порог не пустили!!! Я рвался внутрь, но мне сказали, что таких, как я много ходит, и вот вам мешочек в руки, а вы, своей беленькой рубашечкой тут не маячьте, нового русского не изображайте, а курить у нас положено около метро. Да.

Вот как.

— Какая жаль…

— Вот видите: «тучи собрались над нашими головами, нас разлучат»

— Не судьба.

— Нет. Меня расколол ваш охранник. Он сурово посмотрел на меня и сказал: «Что, подавать пришли? Так не стойте тут так».

И я забоялся и затрясся.

— Кому подавать? Обычно побираться приходят.

— Это у вас там подача каких-то бесплатных объявлений.

Извините, если кого обидел.

24 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXIII)

— Кстати, вот идиотский вопрос — во мне заронили мысль, и я её начал думать: правильно ли переведено название фильма Хичкока "К северу через северо-запад" из North by Northwest.

Может, имеется в виду «К северу через северо-запад» — North by "Northwest" — то есть, к Северу Северозападным экспрессом?

Я когда задаю такие вопросы, то всегда думаю, что весь мир это узнал в четвёртом классе средней школы. И вот он, этот мир заглянет тебе в гласа и даже не засмеётся — так будет поражён твоей тупостью.

— А мне кажется, что не бояться спрашивать — высшее проявление ума.

— Да, но ещё более высшее состояние (я его постиг) — не бояться признаться себе в том, что всё равно, не смотря ни на что, продолжаешь бояться.

— Это правда. Но боящийся, как мы знаем, несовершенен (правда, далее следует прибавка "в любви"), но "туда тоже можно" (с)

— Конечно. Но ещё глупее попытка стать совершенным.

— Не стану спорить — но если не пытаться не бояться, то есть страхи лелеять, то тоже выглядишь глуповато. Особенно, кстати, в любви.

— Это вопрос стадии.

— Наверное, есть стадия, когда опасение — как раз голос разума.

— Нет. Это как раз одна из прошлых стадий. Потом наступает небоязнь. А затем боязнь малого и небоязно многого.

— Я теряюсь на каких-то ранних стадиях, наверное. Пропадаю и сникаю. Или уж не боюсь, но танго танцуют вдвоем — а то и втроём-вчетвером, в тяжелых случаях.

— Танго как хошь танцуют. Я вот видел целую площадь, что танго танцевала.

— Ну, на площадях чего только не увидишь! главное — плясать только если ноги сами несутся в пляс.

— Не надо сникать — это ведь как дорога-серпантин. Если неймётся, то можно перелезть на следующую стадию прямо по склону.

— А если серпантин — это эскалатор, по которому бежишь против движения?

— Можно спуститься вниз, проехать пару станций и выбрать тот эскалатор тебе больше нравится. Главное, сделать этот переход до часу ночи.

— Да-да — всегда есть выход! Главное, не застрять на перегоне где-нибудь. Особенно, когда тебя зовут Пегги.

— А также Игги или Оззи.

— Вряд ли у Оззи был смешной жираф. Хотя козёл с бородой у него определённо был.

— Да, у него наверняка был какой-нибудь хиппи.

— Нет, рокер скорее. Бородой дорожки мёл.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXIV)

— «Счастье — …Есть ловкость ума и рук….»

— То ли счастье, что в оно доступно муниципальных масштабах? Или то, что могу о культуре презрительно забыть.

— Счастье промеж нас. Соберутся двое, и счастье — третий меж них.

— Счастье — не воробей.

— Счастье — есть.

— Но его сложно есть.

Вот, висит груша, а ее нельзя скушать.

Отсюда вывод: одним счастьем сыт не будешь.

— Счастье не надо есть,

Когда счастье есть.

Хоть оно и не водица

Им можно напиться.

— Счастье есть и счастье пить.

— Нам ничем не заменить.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXV)

— Отчего же не быть центнеру масс? Вы не видели моей жены — это эталон центнера масс. Это просто Б-г не знает что такое, каких масс это центнер. Я девятнадцать лет рыдаю с этого. Даже девятнадцать лет с половиною, потому что большая часть такого срока идет год за три. Год за три, таки да. Первые шесть дней после свадьбы я не считаю.

— Не очень-то вы любите свою жену, как я посмотрю… А вообще-то — не по-мужски это как-то обсуждать свою жену в ее отсутствие. За глаза, то есть. Нехорошо…

— Я не люблю свою жену?! Так вы хотите сказать? Я — не люблю? Знаете что, вы езжайте в Киев. Вы езжайте определенно в Киев. Там живет мировое светило, специалист по ушам Гринблад. Вы поедете в Киев, и будете у него лечиться. Потому что вы слышите странные голоса.

Кто, кто вам сказал, что я не люблю свою жену? Кто, скажите, и мы, может, поедем к другим профессорам. Но я лично бы рекомендовал Гринблада. Только ему можно доверится, когда вы говорите такие ужасные вещи.

— Что ещё за центнер масс? Зачем мне знать про вашу жену?

— Откройте мне глаза, господа, и я пойму, отчего этот человек так говорит? Отчего слезы мои не размером с куриные яйца, что я варю по утрам для своей жены. Я варю их специально для неё. И я, как старый паяц, говорю здесь о центнере масс, скорбную песню о центнере масс пою я здесь, и я буду пустой с этой песни. Некоторые, мы не будем говорить кто, мы не будем показывать определенно пальцем, называют нас местечковыми евреями. Б-г мой, до чего я дожил!

Што? Што у вас в зубах, скажите на милость?

— Да надоели вы, до рези в зубах

— В воздухе пахнет погромом, определенно. Однозначным погромом — все окончательно сказились. Или что? Таки я вам могу рассказать про зубы.

— Кстати самый лутчий антисемит (ужасное слово) это король Англии Эдуард II, он запретил евреям торговать и жить в Англии.

— О, люди! Посмотрите, люди, что происходит здесь, под белым солнцем городской пустыни! Я мог бы простить этому аристократу шовинизм — я-таки не знаю, што это такое. Я бы простил ему антисемитизм, потому что кто нас любит? Я спрашиваю, да, кто нас любит? Нас не любит никто. Но то, что он не чистит зубы и между ними у него какая-то дрянь, которую можно продавать на Привозе три месяца и три дня — вот этого я простить не могу.

— Евреев надо любить с расстояния километр от них, как только это расстояние нарушается любовь куда-то неизвестно исчезает и появляется жгучая ненависть. Вот мой диагноз.

— Ну и где этот ваш Эдуард, что бы он так же жарился, как Гитлер? Где?

— Он? В королевской гробнице, а где ж ему быть ещё? Друг мой, я уважаю Моисея, но я не уважаю тот народ который не может решить проблему мирным путём, а не путём танков и зачисток (я нащёт Палестины).

— Этот человек будет учить нас зачисткам! Слушайте его, слушайте и услышите много нового. Это он хвалил нам какого-то Эдуарда, чтоб был он неладен. Кто этот Эдуард второго сорта? Король Англии? У не хватало денег на войну с Шотландией, и он их добыл для того времени вполне мирным путём. Отобрал у более слабых. Или, может, этот человек, который должен сидеть в этот час за пивом, или мацать свою жену под теплым одеялом, говорит нам за Палестину?

— Спасибо у меня нет жены и я пока не собираюсь жениться.

— О, Б-г! Он не хочет жениться! Это номер! Вот это номер! Ему нужно жениться на палестинке, и тогда он будет рад мирным решениям любых вопросов.

— Нет уж спасибо, как-нибудь без арабского и палестинки переживу.

— Нет-нет-нет! Таки ему нужно учить арабский язык и ехать на юг На штахим ждут его. Я понимаю, да, я понимаю, что этому аристократу видится мирный путь с помощью зачисток, но язык подводит его, и вот он сам им рад! Его Эдуард похож сейчас на вентилятор — определенно. Послушайте, люди — он уже гудит, как немецкий бомбардировщик!

— А вам не нравятся немецкие бомбардировщики? Да, наши лучше.

— Какие — ваши? Скажите определенно ваши — это какие ваши? Людовика четырнадцатого?

— Нет Владимира I Путина.

— Путин… Вот, значит, с какой аристократией мы имеем дело. Он проживет без арабского языка, без пояса шахида он проживет — лучшего метода мирного решения вопросов — однозначно.

— Всё, я спать.

— Спите. Пусть вам приснится ваш второсортный Эдуард.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXVI)

— Внезапно посетила годовой отчет фирмы «Дюрекс». Загадочное мероприятие — что, кстати, у вас с крыльями?

— А крылья давно высохли — они хрусткие и ломкие. Негодны.

— Смазать. Солидолом. А то не получится сыграть окрыленных Молчалина и Марью Алексеевну.

— Кто эти люди? Кто? И что такое фирма «Дюрекс»?

— А это я как-то иду по коридору одного заведения, спешу на встречу с Наиной и дамами из «USAID», и вдруг от боковой двери отделяется человек и тихо спрашивает: «Вы на презентацию?» А я любопытная, Вы же знаете. Зашла. Оказалось, это фирма «Дюрекс», что производит презервативы, отчитывалась перед представителями прессы. Рассказывала вести с сексуальных фронтов. Помню, что по представлением русских о себе — они самые лучшие любовники в мире. А по представлениям мирового сообщества, они и поляки — самые худшие.

Интересно то, что пробовать никто не пробовал. Это мировой опрос, который фирма проводит совместно с какой-то крупной статистической конторой по всему свету, где ни русских, ни поляков не видели.

— А они каждый год публикуют отчёт про «это самое». Они вообще знатные пиписькомеры.

— А что производит USAID?

— Очень милая организация — U.States agency for International Development. Помощь второсортным странам. Помогали налаживать демократию в России, дружили с Ельциным и Чубайсом, организовывали приватизацию, конверсию и потрясающие банкеты в честь малого бизнеса, возглавляемого дамами.

— Чудесно. В годы моей юности эта организация называлась АРА.

— Организация эта — типичное ЦРУ. Шпиён на шпиене. Никиты на них нет.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXVII)

— Мне вот однокурсник сказал, что я состоявшаяся писательница — тридцатника еще нет, но язва и алкоголизм уже налицо.

— У меня и так жизнь удалась. А мне и того не надо. Мне жизнь и так интересна. Мне только деньги нужны — и всё. Остальное я знаю, как сделать.

— Деньги нужны всем, да

— Нет, тут другое. Есть люди, что алчут общественной известности. По мне, ебись она конём — я человек не публичный. Другие хотят статусного дохода, высокооплачиваемой работы — это мне тоже не интересно.

То есть, я похож на того сумасшедшего учёного, что исследовал бы мироздание, но результаты исследований тут же палил бы в печке. Мне нужен процесс, а не результат.

И ещё я сегодня на бабочек наохотился — что из ушей лезет.

— Мне вот вообще ничего не нужно.

— А что вы пьете?

— Водку. Закусывать нечем. Я в стакан чуть отжал лимон — вот и всё.

— А вы его посолите и закусывайте.

— Нет. Не буду я никого солить. Я перцовку пью. Меня что-то напугал сегодня «Флагман». Я последние полчаса борюсь с желанием сворить пельменей.

— Надо потакать

— Нет. Я пока борюсь. Нашёл солёный огурец — только он кориандром пропах.

— Кориандр это вкусно, это почти как сельдерей!

— Почему-то все напоминает Хармса и про человека с тонкой шеей в сундуке — кто победит

— Известно кто. Но, как всегда, неизвестно — каким способом.

— Пельмени надо победить. Они для этого созданы

— Может, я одержу победу над ними сегодня за завтраком.

— За вторым завтраком?

Извините, если кого обидел.

27 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCLXXXIX)

— Слушай, а вот прожить дня два в Твери — интересно? А то я там только наездами бывал — памятник Афанасию Никитину туда-сюда, картинная галерея — вжик-вжик. По сути, города и не знаю.

— Ну, я города тоже толком не знаю — это надо пожить там, пообщаться с людьми, наладить какие-то продолжительные отношения с городом…

— Но по отзывам родственников (брат жены с семьей, и теща) — город как город. Менталитет местных, видимо, очень разный, но среди них явно есть очень большой пласт населения, который воспитан коммунистами — малообразованные граждане, которые "хорошо не жили — не фиг и начинать".

И их там ощутимо много — настолько много, что это может стать проблемой в ежедневной жизни.

После войны многие интеллигенты рванули в Питер (восполнять потери от блокады и войны), а в годы перестройки остатки активного населения потекли в Москву.

Только сейчас в Твери нарождается тонкая прослойка тех, кто готов жить и работать в Твери, чтоб сделать город лучше. Большинство простого населения (а мой шурин по работе часто сталкивается с простыми электриками) испытывает дикий комплекс неполноценности по отношению к Москве. Они одновременно ненавидят москвичей (как и положено провинциальному городу), и при этом охотно получают от них зарплату на вновь созданных (или восстановленных) предприятиях.

Во Ржеве московский бизнесмен поднял из руин ферму, дал работу куче народа. Сидят тверские и рычат — "У-у, сволочь московская". Хотя от того, что ферма начала работать, ожил целый поселок.

Но нет — для них лучше, чтоб все жили в говне, но чтоб никто вокруг не начинал жить лучше. В общем, красный пояс — этим все сказано.

Это тут кажется, что с коммунизмом покончено. А там еще не все осознали, что Брежнев умер.

Интересно ли пожить там? Да, интересно. Но — зная, что вернешься в Москву.

— Ну, я же говорю — дня два прожить. Посмотреть что.

Для того, чтобы понять город — нужно полжизни. Так на два города и хватит. Я вот как-то неделю прожил в Переславле.

Там давным-давно была научная конференция, и я там слонялся по городу. Я его узнал? Нет, не узнал. Но Переславль занял у меня в голове какое-то особое место. Ещё, знаешь, в разных городах есть специфические места для сидения на лавочке — например, есть пейзажи, которые надо непременно озирать с пузырём в руке. Я В Кёльне знаю таких парочку.

То есть, ты сидишь со стаканом в руке, и вокруг тебя течёт посолонь всякая жизнь.

Или вот, как-то я как-то забрался на Масличную гору и сел там в каких-то оливковых садах и принялся смотреть на Иерусалим.

Было странное освящение и странные запахи — и вот, в этот момент я понял, для себя суть этого города.

Вот в этих вещах и заключена суть путешествия. Всё равно чужую жизнь не поймёшь, а вот выстроить цепь ассоциаций — можно.

— Да-да, ассоциации… Для меня еще важен запах города. Все города пахнут по-разному. А есть города — без запаха. Разумеется, всегда есть рациональное объяснение этому (скажем, приморские города и должны пахнуть морем), но идентификация по запаху от этого не становится менее значимой.

Вот Ашхабад — город со своим запахом. Он особенный, и даже я, который был в Ашхабаде всего несколько раз по паре недель, иногда тоскую по этому городу. Представляю, как скучают по нему родственники жены. Да и сама жена.

Свой запах у Одессы — вроде бы "типично морской", но совсем не такой, как в Архангельске или Мурманске. И даже не такой, как в Алупке.

Есть что-то такое в запахе, что содержит информацию не только о составе эфирных масел, но и о ментальной сути города. Выйдя с закрытыми глазами из поезда в Одессе, уже начинаешь сваливаться на еврейский акцент.

В Красноярске запах Сибири. Там с первым вздохом начинаешь грезить о кедрах и Енисее, и грудь становится шире, и брюки со стрелками хочется сменить на охотничьи штаны и валенки. Москва — тоже город с запахом. И дело не в пресловутых выхлопных газах — это запах вечного беспокойного движения, студенческих 1960-х, современных стрессов и тикающих часов.

А вот Тверь — город без запаха. А значит, и без своего лица. Там человек не преображается сразу же, на вокзале. Это просто еще один город. Место жительства полумиллиона сограждан. Полюбить этот город можно, но лишь в варианте "а на ком еще жениться, если вокруг все заняты".

Извините, если кого обидел.

27 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXC)

— Пропала мода ходить в «Пироги на Дмитровке» Так пропала, что расскажи кому — не поверят, что она и была. Знаете, у меня создалось впечатление, что "Пироги" — что-то вроде "Сайгона" (Я сознательно огрубляю реалии. С той только разницей, что они, "Пироги" и задуманы как "Сайгон" — чтобы сейчас кто-нибудь шёл туда, чтобы увидеть какого-нибудь патриарха Рунета или дежурного скандалиста.

А в "Сайгонскую" витрину сейчас смотрят, чтобы различить сквозь унитаз профиль Гребенщекова, или там ещё кого. А представляете, чем можно было в том "Сайгоне" кормиться? Я — не очень. Кофе, наверное, бочковой. 18 копеек за гранёный стакан. Да.

— Не-а. Кофе был кофейный, его хорошо варили и в кофейные чашки наливали. За то и ценился Сайгон, помимо прочего.

— Я, видать попал туда когда всё испортилось. Пришли иные времена, пришли иные племена.

— А вам то, Володя, что мешает сегодня выпить?

— А что мешает — сам и не пойму.

— Так выпейте вечером. Хоть дома, хоть в том же Гоголе. Я плохого не посоветую.

— А что за «Гоголь»?

— Новый клуб, достаточно милый, похожий на всякие оги-пироги, созданный владельцами апшу, и, по причине своей новости, весьма модный среди обычных посетителей вышеуказанных заведений. Недорогой, с более-менее качественным пивом, с хорошим летним двориком и т. п. В общем — нормальный кабак. Находится в Столешниковом переулке, ближе к Петровке. Надо в арку, возле которой некая скульптурная композия на гоголевкую тему стоит.

И да, главная особенность — Ерофеич там подают. Самогоний, то бишь.

— Так я ж так и делаю — а счастия всё нет.

— Не счастия же ради, а токмо от отсуствия иных развлечений и для успешной беседы в компании.

— Понял, да.

— Так что заходите, ежели что.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCI)

— Прикупил опят.

— Нет чтобы пойти, как истинно русский, в лес, набрать их там на замшелых пнях и поваленных деревьях, усесться потом на бревно и тяжело задуматься о судьбах родины. Потом напиться, заблудиться, долго блуждать, выйти через полгода к людям и спросить: "Как пройти в библиотеку?".

— Ха! Я всё это сделал именно по этому списку. А потом прикупил — чтобы материально помочь вольному землепашцу.

— Хм, землепашцы уже сеют грибы? Как глупое, злое и кратковременное, сыпящее свои бездумные споры и быстро возвращающееся в темень немой грибницы?

— И будет ли несжатая полоска этих грибов навевать вам мысли о пахаре?

— Конечно. Особенно сейчас, когда встаёт заря во мгле холодной, на грядках шум работ умолк.

— Около леса, как в сладкой постеле, впаться можно…

Извините, если кого обидел.

28 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCIII)

— Однажды в Болонье мы с девушкой, имя которой не имеет тут значения, бродили меж старинных зданий: она осматривала достопримечательности, я искал в студенческих толпах Умберто Эко. Увы, был месяц июнь, и Эко, должно быть, отдыхал на Багамах. В конце концов мы с девушкой сели на скамейку в парке недалеко от вокзала. Рядом с нами множество детей внимали старику, который объяснял им, как играют в шахматы.

"Шиленцья!" — кричал он и призывал правильно ходить конем. Дети смотрели ему в рот. Было лето, тени от дерев падали на морды каменных химер, старик все рассказывал детям про шахматы. Нам с девушкой пора было уходить, мы бросили на Рай последний взгляд и вернулись на поезде в Римини. Я до сих пор думаю, что Болонья, парк и шахматный старик — часть той силы, что вечно намекает нам на возможность остаться в своем уме.

— С шахматами вообще очень странная история. Есть в России знаменитый шахматист — я к нему относился с некоторым подозрением с тех пор, как он написал работу о том, что Фоменко прав, а Христа распяли в Средневековье: «Поглядите, писал шахматист — на картины старых мастеров — там повсюду лежит снег, и вокруг креста рейтары, чернь мёрзнет в голландских равнинах». Всё придумано и история обглодана на несколько веков.

И вот потом одна девушка, имя которой тут тоже не имеет никакого значения, рассказала мне такую историю. Все в её семье, а это была большая разветвлённая семья старых правил, играли в шахматы. Но её отец при этом говорил, что умение играть в шахматы — это именно умение играть в шахматы. И всё — это не свойство мозга, не свойство решать логические задачи разных типов. «Даже аутисты умеют играть в шахматы», — заключал он.

Так что это не значит ровно ничего.

И шахматы такая же мистика, как концептуальное искусство — обществом ценность этого занятия должна приняться на веру. С тех пор мне иногда кажется, что шахматисты — это опасная секта шарлатанов. Что-то вроде гадателей на вокзалах. Есть ли, нет ли у них мистической силы — но, всё едино, надо поберечься.

— Шахматы подозрительны. Я давно заметил, что шахматы — единственный вид спорта, в котором можно пить, курить и даже пребывать в измененном состоянии сознания в процессе занятия этим самым спортом. Ближе прочих к шахматам подошел керлинг, но это отдельная тема, а мне еще дописывать статью про знаменитого японского анимэ-режиссера, который снимает мультики про нелинейное время и паранойю, в которых в шахматы никто почему-то не играет.

Может быть, потому, что в любом безумстве есть система, а шахматы иррациональны. Был какой-то фильм с Кристофером Ламбертом, там девушка, имя которой тут не имеет никакого значения, страдала от маньяка, и хитрые детективы догадались, что маньяк поделил карту города на клетки и скачет по ним конем в предвкушении очередной жертвы. И был еще роман Джона Браннера, в котором жители Шахматного города совершали поступки сообразно правилам игры, и его (роман) обвиняли в крайней предсказуемости. Тут иррациональность шахмат встает в полный рост: правила все на месте, а выходит в итоге полная бессмыслица.

И был ведь какой-то испанский король, Альфонс под номером, мною не запомненным, написавший трактат о шахматной игре, полный иллюстраций с интеллектуальными маврами. Это было во времена Крестовых походов, и ваш шахматист-фоменколюб мог бы заключить отсюда, что шахматы — не что иное, как сарацинское секретное оружие. Ведь не совсем ясно, ты играешь в шахматы, или шахматы играют в тебя.

— Был, кстати, такой роман с хорошим названием "Запах шахмат", который я даже куда-то номинировал.

— Мои шахматы до сих пор пахнут деревом и лаком.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCIV)

— Смотрел фильм ВВС о Семи чудесах света. Отметил там фразу: «Статуя Зевса, потрясающая своей правдоподобностью»

— ВВС Вас потрясло правдоподобностью, выходит правдой их передачи Вы не считаете?

— А? Вопроса не понял, но…

— Правда, как мне кажется, не может потрясти правдоподобностью, а вот ложь может потрясти своей похожестью на правду. Что касается меня, то я ВВС доверяю как источнику информации. Считаете ли Вы, что передачи ВВС не являются правдой?

— Это серьёзный вопрос, да? Во-первых, ВВС — огромная корпорация. В ней всего много. Кстати, именно ВВС изображено Оруэллом в «1984» как Министерство Правды — Оруэлл там сам работал на радиовещании, и скалькировал кое что. Во-вторых, я не говорил о правдивости. Соль (это я объясняю), в том, что никто не видел настоящего Зевса. Неизвестно, стало быть, как он выглядит. Это вроде как журналистский пассаж «Наверху Александрийской колонны стоит ангел в натуральную величину». Вы видели ангелов?

— Ангелов-то?

— А ведь их сколько угодно, и не далее как сегодня, в овощном магазине — продавщица, ну прямо ангел небесный.

— Спасибо за объяснение. Я-то думал, что речь идет о статуе (Зевса или нет — неважно), созданной с таким мастерством, что появлялась иллюзия присутствия его самого. Этим-то она и потрясала. Вот ведь какое разное восприятие бывает даже в таких относительно очевидных вещах. А я, кажется, изначально не понял смысла основного поста. Вы привели цитату из передачи ВВС без комментариев, а я было подумал, что Вы саму корпорацию сравниваете со статуей Зевса, и вот она поразила Вас в некотором смысле. Мне ночью надо спать, а не умные разговоры вести.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCV)

— Простите, я, как тогда, как говорится говориться «заинтересованно вмешаюсь» Мы услышали историю, как девушку, неподобающе одетую, не допустили к причастию, и она очень обиделась. И вот вы произнесли очень интересные слова о «праве человека на пользование таинствами» — "причитающиеся ему". Не могли бы вы раскрыть значение этих слов. Не говоря уж о том, почему это идёт "вразрез с буквой и духом христианства". Если вы думаете, что я хочу вас уязвить — то это совершенно напрасно. Вы действительно окажете мне услугу — мы друг друга не знаем, и вряд ли свидимся, и мне тем интереснее понять механику вашей мысли. Ещё раз — почему "причитающиеся" и где "вразрез" — с какой буквой и каким духом что "вразрез".

— Логично ходить в церковь как принято. Если надо, надо обращать на пришедших особое внимание. Вам же рассказали, как на Западе раздавали в церкви булки с вареньем.

— Пождите-подождите. Пока я особой логики не наблюдаю — вы её уж не скрывайте, пожалуйста.

Во-первых, "как принято" — это как раз соблюдая определённую форму одежды. Во-вторых, вы открываете мне новое знание, и я к нему искренне тянусь. Вы знаете, как связывать людей с Богом, вам открыта неизвестная мне Тайна Булок с Вареньем — вот я и хочу узнать, что вы имеете в виду.

Использование логики отрадно, но не могли бы вы логически пояснить свою мысль?

— Перестаньте паясничать. Церковь должна обеспечить связь верующих с Богом — и точка. Это её главная и основная услуга.

— Очень, очень интересно. Скажите, а как следует обеспечивать связь людей с Богом? Мне сложно судить, может, действительно не стоит слушать общину и настоятелей, а надо обратиться к Закону о защите потребителей? Я с нетерпением жду вашего ответа, поскольку ваша связь с Богом так прочна, что вы знаете, что именно ему так приятно, а что нет.

— Связывать людей с Богом надо так, как это принято, рисовать на лбу кресты и выдавать булки с вареньем, а не указывать посетителю на его штаны. Я думаю, это мешает связи человека с богом больше, чем "неподобающий вид". Насчет моей связи с Богом… могу только предположить, что она у меня отсутствует, так как я в него не очень то и верю. И церкви не посещаю. Рассуждаю только с точки зрения логики. Неужто Богу чужды не только штаны, но и логика?

— Вот видите — вам Церковь кажется чем-то вроде магазина или ресторана. Правильно ли я понимаю, что вы считаете, что человеку нужны оказать сервисные услуги по общению с Богом, немедленно, быстро и по первому требованию. Кстати (тут я могу неправильно вас понять) но общение с Богом вовсе никак не регламентировано — "любой" может помолиться дома, на улице, в чистом поле. Вознести молитву можно где угодно.

— Перекусить тоже можно дома, но люди же почему-то ходят в рестораны или, на худой конец, в общественные столовые? А уж если священники берут на себя обязанность обеспечивать связь людей с Богом, то почему же они ее не выполняют как следует? Мне отчего-то кажется, что Богу все равно, в юбке человек или в штанах, в комбинезоне или в скафандре. Это глупые, устаревшие, отжившие свое условности.

— О, это чрезвычайно интересно. Это такая новая, но удивительно удобная трактовка назначения церкви. Вы думаете, что церковь по сути должна быть демократичной, да?

— Гм, а разве не должна? Церковь — это такое специальное заведение, по которому должны пускать только с клубной картой, по рекомендации проверенных людей и с солидным членским взносом? Или, может, это все же место, куда может зайти любой, чтобы, как тут где-то выразились, "пообщаться с Богом"?

— Много есть разных церквей. Впрочем есть много монастырей.

— Причём тут монастыри?

— Притом, я знаю, верьте мне. Церковь третьего просветления на восьмой день не берёт денег за предварительные прогнозы и оценки состояния души.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCVII)

— Вы делите литературу на ширпотреб и элиту? Ваше определение ширпотреба и элиты. Чем с профессиональной точки зрения плохо одно и хорошо другое?

— Нет. Я делю литературу иначе — на выполняющую свою функцию, и не выполняющую. Лет двадцать уже я сравниваю литературу с едой. Так вот есть фаст-фуд хорошего качества, сертифицированный МакДональд’c в своём праве, в своем праве харизматичный кулинар Сталик. А вот вокзальный ублюдочный пирожок, залитое унылым майонезом горелое мясо права не имеют. Поэтому нет деление на товары широкого потребления (именно так расшифровывается слово «ширпотреб»), а есть деление на вещи, сделанные с Божьей искрой и любовью, и — безответственное отношение к делу, брак в работе, мошенничество.

— Назовите десяток современных (за последние 5 лет) авторов, которых вы читаете не потому что надо, а потому что хочется.

— Мне повезло — у меня несколько друзей, которые являются вполне успешными писателями. Оттого список лауреатов премий разбавлен людьми, которых я бы читал и так — Михаил Шишкин, Леонид Юзефович, Андрей Волос — вполне обязательное чтение.

— Есть ли противостояние между фантастикой (и любой другой коммерчески успешной литературой) и БЛ (т. е. литературой толстых журналов и литературных премий вроде Букера, Нацбеста, Большая книга и т. д.)?

Каковы, на ваш взгляд, причины этого антагонизма?

— Я считаю, что есть противостояние, потому что фантастика — что твой КСП. Она долго жила в своём гетто-заповеднике. Причём сначала колючая проволока (как это бывает на зоне) была загнута внутрь — чтобы не вылезали, а потом (как это бывало на оборонных заводах) — загнута вовне — чтобы не залезали.

Одной из причин этого антагонизма является абсолютно рядовая, не впервые реализованная модель заключённого, что не хочет выходить из тюрьмы. Тут пайка, уверенность во внутреннем законе и завтрашнем дне — снаружи волчий мир, жестокий и равнодушный. Это как выйти на площадь не для мятежа, а для ленивой оценки на базаре. Причём от этого равнодушия оценщиков молодые фантасты чувствуют ещё большую жестокость мира.

Фантасты, кстати, придумали какое-то особое значение дурацкому слову «мейнстрим». С этим словом (которое, и употребление которого я ненавижу — хуже только слово «интеллигенция») надо разбираться языком прокламаций: "Пидорасы, куда вы нас тащите!".

То есть, можно написать энциклопедию пониманий этого слова, а можно просто призвать отказаться от его употребления. Оно заражено каким-то мозговым гриппом.

Писатели-фонтаны (с) потырили это слово из иностранного языка для обозначения успешной литературы вне гетто. Они и сами бы хотели стать в компании с успешной литературной, чтобы Пелевин им сказал: "Мы с вами одной крови — вы и я". Но Пелевин говорил: "Пионэры, идите в жопу". (Оттуда и появилось "э" в слове "мейнстрим").

Этим словом стали обзываться из-за забора гетто. И никакого больше Главного Смысла у него нету. Но тут есть забавное обстоятельство — то, что писатели-фонтаны называют «Большой литературой» — просто другая часть гетто. Можно прошибить эту стену и оказаться в соседней камере. Потому что нет радости стремиться стать на одну доску с Пелевиным. Лучше быть самим собой — но это почти невозможно.

— Что для вас высшая степень признания литературного труда: тиражи и гонорары, хвалебные отзывы критиков, литературная премия? Свой вариант?

— В науке есть такое понятие — индекс цитирования. Тоже вещь небезупречная, но я считаю произведение успешным, когда оно становится фактором культурных разговоров. То есть, говорят не собственно о книге, а о фразе типа «Знаете, вот у Тынянова один герой говорит…», etc.

— Писательство — это: служение? способ самовыражения? профессия? Свой вариант?

— Это всего понемногу. Для меня есть, помимо этих, ещё способ изучения мира. Я — рассказчик историй, которые, как я считаю, не должны пропасть. Иногда мне кажется, что лучшая профессия для меня — обозреватель. Обозреватель всего.

Например, окрестностей. Как те западные писатели, которые приезжали перед войной в Советскую Россию.

И вот я представляю себе сход французских крестьян:

— Езжай, Вова, езжай… Погляди, чё там, расскажешь…

Я тоже так хочу.

— Вы презираете людей, пишущих коммерчески успешные тексты (пишущих высоколобые опусы)? Что должно произойти, чтобы вы их не презирали? (вариант с прекращением деятельности оппонента не предлагать).

— Конечно, нет. Совершенно невозможно презирать людей за успех, если это честный успех. Я, правда, с иронией отношусь к мошенникам. Это, например, человек, что написал успешную книгу, которая по совместительству является полным говном. И вот он кривляется, говорит, что это — концепт (слово хуже «мейнстрима»). Или когда человек нанял толпу галерных рабов, выпускает книги и говорит о себе не как об эффективном менеджере, а как о писателе.

Или есть «элитарная» литература узкоспециального толка, которая превращается в спорт по выбиванию грантов — от сообществ гомосексуалистов, поэтических организаций, национальных структур… То есть текст живёт не смыслами и образами, не сцеплениями букв, а маркетинговыми ходами.

То есть, я не против дешёвого вина — только оно должно быть продано за свою цену. Я против мошенничества и подделок.

— Последний вопрос: назовите 20 книг, которые вы перечитываете с детства и будете перечитывать всегда. Почему вы их перечитываете? Как вы думаете, это коммерчески успешные книги (бренды считаются)?

— Этот вопрос очень традиционный. Были ещё такие комсомольские диспуты шестидесятых годов: «Какую бы ты книгу взял с собой в космос»? (Самое смешное, что ответ в контексте мировой культуры напрашивался сам собой — Книга Книг никуда не подевалась, но ряд можно разнообразить в рамках прочих конфессий.

Вместо унылого перечисления я расскажу про те книги, которые мне интересны с разных точек зрения.

Это литература двадцатых годов — совершенно различная, от ЛЕФовской группы до «Серапионовых братьев», от Фурманова и Островского до Рейснер и Раскольникова, от Паустовского до Пришвина… Нет, понятно, что среди писателей того времени полно ужасных упырей, но это живая литература. Которую можно пародировать (современную русскую литературу пародировать невозможно), это кипение жизни и стилей.

Когда-то я встретил суждение о том, что перед травматической гибелью организм выбрасывает в кровь всё лучшее — «хватай мешки, вокзал отходит». Я не знаю, так ли это, или же писатель, описавший это — солгал.

Но метафора для меня важна — потому что оригинальная русская литература для меня кончилась в год смерти Андрея Платонова.

Извините, если кого обидел.

28 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCXCVIII)

— Я лучше дам сразу несколько канонов — первый, условно говоря "Страна багровых туч" (Канон, не Стругацкими придуманный — ещё в пятидесятые). Второй — канон "Понедельник начинается в субботу», Возвращение и проч. Это действительно родило множество подражателей. Третий канон «Град», «Жук» и др. Тут подражателей меньше. Четвёртый (уже не канон, а стиль того, что делает сейчас оставшийся в живых брат). Это подражателей, видимо, иметь не будет.

То есть, второй и третий типы действительно стилеобразующие, да.

— Вы относите к третьему канону «Град» и «Жук» — хотя «Жук», хоть по времени и рядом написан, но ведь другой совершенно по стилю

— Вся трилогия о Крамерере — это по жанру еще фантастика, а вот «Град» — уже нет. Но вот то, что стилеобразующие эти типы — это я так и предполагал. Просто мне тут все говорят, что у АБС вообще нельзя разделять идеологию и собственно творчество, хотя если и случилась у них "идеология", то случилась явно постфактум, вытекла из романа уже после романа, а не до него

— Вот я к чему про мейнстрим спрашивал. Ясно, что понятие недоработанное, но имхо мейнстрим — это тогда, когда практика (сам текст) случается раньше идеологии. Потому-то АБС — и мейнстрим, а Набоков с Пастернаком, который постоянно рефлексировали на предмет текста да текста — не мейнстрим

Причем, в дефиниции нет ни грамма осуждения или еще чего-то там. просто разный взгляд и разный метод.

— Ну, во-первых, это определение мейнстрима мне решительно непонятно. Строго говоря, оно не определение. Вот если бы вы сказали, мейстрим — это…, отличающееся тем-то и тем-то. А то получается, что главным критерием является наличие у автора рефлексии. Типа вот Толстой мучался — это не мейнстрим, Николай Островский мучился, но не по поводу текста — обратно мейнстрим.

— Ну, а что касательно саге о Максиме — то она действительно эволюционировала, да. Хорошо, оставим мейнстрим на будущее (все-таки мне надо определить его как словарную статью, так я понимаю…) — спасибо, что дали повод задуматься об определении, это, как оказалось, действительно важно.

— О АБС — значит все-таки отделима идеология от творчества, и не были АБС "диссидентами" a la Солженицын, Шаламов etc? Я тут еще про эволюцию подумал — могли АБС прочитать "Солярис" и увидеть, что в космосе после Лема делать им нечего, нужно искать иной путь?..

— Действительно — мейнстрим оставим. Потому как очень часто мои знакомые фантасты называют мейнстримом просто получившие известность произведения, к авторам которых они не относятся.

То есть получается что-то типа "Эти не очень хорошие книги, которые стали бестселлерами, несмотря на то, что существуем мы". Я не только про АБС, но и вообще бы остерёгся с термином "диссидент", так как он очень общий. Не говоря уж о том, что Солженицын и Шаламов сами относились к нему неоднозначно.

Лема, конечно, издавали — и много. Важно одно: Стругацкие, естественно, его читали, но "возвращение со звёзд" — см. "Хищные вещи века" у АБС происходит естественным путём — вслед за общественным спросом. Про идеологию мы тоже не будем пока говорить — ведь тоже сначала нужно уговориться, что понимаем под ней и я, и вы.

— Да, действительно, возникает много вопросов — и о мейнстриме (мне очень не нравится определение фантастов, которое Вы привели — оно слишком личное что ли, и о идеологии, и о "диссидентах"

— Не печатали — это немного сильное утверждение.

— …были сложности с публикацией…

— Ну, как мы с вами догадываемся в" не печатали" и "были сложности с публикацией" — есть отличие. Всё-таки судьба "Колымских рассказов" и "Сказки о тройке" суть разные истории. "Сложности с публикацией" были очень у разных людей, по очень разным причинам. Спектр очень широк.

— Да, разумеется — куда ж без этого. Но с другой стороны, АБС — это все-таки не Кочетов и даже не Распутин, там посложней было…

— Я, кстати, читая "Комментарии" Б.Н. почему-то не очень понимаю соотношение «Хромой судьбы» и «Гадких лебедей». Какая-то странность и у меня в списке литературы. Стоят "Гадкие лебеди" — но ведь нет никаких "ГЛ". Есть "Хромая судьба", частью коей ГЛ и являются? Или ГЛ вполне себе спокойно вообще отдельно рассматривать можно? Там, в комментариях, сказано, про жизнь ГЛ и ХС — как совместную, так и порознь.

— Это как с Легендой о Великом Инквизиторе — с одной стороны, это часть БК, а с другой стороны — самостоятельный текст. (Пример неловкий, потому что ЛоВИ — изначально часть БК).

— Ну а про публикации я вот что скажу — АБС изначально были встроены в Министерство литературы. Это были тексты с человеческим лицом, вполне проходящие по департаменту литературы. Да, в них есть некоторая фронда — но это не случай Гроссмана с изъятием рукописи, или зарешеченные Синявский с Даниэлем. Если мы будем понимать эту разницу (которую АБС не стирали), то мне кажется, мы избежим многих апологетических ошибок.

— О "ведомстве" — не понял немного: "ведомство" — это скорее Шукшин (как раз "тексты с человеческим лицом"). Просто не очень понятно — ведь тогда можно и Пастернака по тому же "ведомству" прописать (впрочем, тут особый случай, конечно, все ж БЛ — это другая эпоха, человек Серебряного века)

— Для начала — Шукшин довольно долго числился по иному, кинематографическому ведомству. А Пастернак вполне нормально служил по ведомству Литературы. Он был один из первых — пока Сталин не ответил на письмо Брик, он даже был первым советским поэтом с подачи Бухарина. Он не собирал объедков по сучанским помойкам, не мылил петли в Елабуге, да и не продавал ложечки для того, чтобы купить еды как Зощенко. Я горжусь за время — за то, что его не убили, и он умер не под забором, а как член Литфонда, на даче в Переделкино.

Вертеть надо всем — в работе и в поисках пути. Так покойник велел.

— Нет, покойник велел дойти до самой сути.

— Ну, покойник не имел ввиду Стругацких. думаю, он и не знал о них ничего.

— Кстати, Вы согласны с Быковым о том, что "очкарики" — это евреи?

— Ну а про очкариков — тут ведь вольность формулировки. Вот Быков так решил, придумал метафору. Его право. Но тождество это строгим образом не доказано. А что думали АБС, когда писали — мы не знаем.

Со стороны похоже на что угодно — хоть на интеллигентов, например.

— Вам, кстати, не кажется странным, что о Стругацких так мало до сих пор написано. Ладно, ранние вещи — возможно, там и анализировать нечего, все на поверхности, но уж поздние — да еще и с выходом на "Бессильных" Витицкого — тут уж простоблагодать. Читал я один всего какой-то костромской автореферат: там что-то об интеллигенции, но до Быкова — как до Луны…

Недоказанность сопоставлений очкариков с евреев не отменяет ведь ценность статьи? я в сущности о том, что в ГЛ Стругацкие на не-фантастическом материале ставят вопрос о религиозности революции. Горький ставил те же вопросы в романе "Мать". Ведь мокрецы — это секта, а секта революционна по определению. Это уже не рефлексирующие прогрессоры.

— А о Стругацких написано довольно много — мне, кстати, не очень нравится статья Быкова. Он талантливый человек, но напоминает иногда посетителя сада, что понадкусывал все яблоки, да и побежал дальше. Он часто идет на поводу у красоты фразы — иногда это получается хорошо, но чаще неглубоко.

Революционная религиозность до такой степени общее место за последние двести лет, что я и высказываться на эту тему боюсь.

— Скажем, очкариков можно идентифицировать как секту, или, в крайнем случае, организацию — тем они и отличаются от Банева сотоварищи, которые — такие a la старина Хэм одинокие дядьки.

— Я очень аккуратно отношусь к обобщениям.

— Я ж не ставлю себе целью подвести всех под одну гребенку

мне просто интересна та модель общественного устройства, которая существует в ГЛ — а модель — это так или иначе, но обобщение, тут уж никуда не денешься. Гениальный Свифт тоже ведь обобщал) Я имел в виду обобщения другого рода — обобщения трактователей. Часто поэту, глубоко наплевать "как было на самом деле". Ему нужна красивая фраза, образ. Так и здесь — нужно отделить "похоже на" от "является символом того-то".

— Хорошо, пусть так. То есть мокрецы являются "символом того-то…" Чего? Новой расы? или людей, которые, как Ной, выживут после потопа? всадников Апокалипсиса? Слишком много смысловых напластований…

— Понимаете, это как история с собакой, что бежит по луже в "Сталкере". Есть известный анекдот про девушку, что на какой-то творческой встрече спрашивала у Тарковского — наверное, эта ваша собака — символ одиночества человека? Или это символ одиночества в цивилизации? Или это душа зоны?

Тарковский мялся и раздражённо говорил, что это просто собака.

— Да, девушки — это такое дело… Но собака — это, возможно, и впрямь просто собака. А дождь, Апокалипсис, дети-вундеркинды — это разве просто так? Все- таки фильм и роман суть глубоко различные вещи

— Да нет.

— Я о том, что есть вопрос трактовки. Тут есть поле исследователя, который занимается научным знанием и выясняет истину "по-научному".

А есть поэт. Увидел что-то, в нём заработала машинка по производству образов — и ну отождествлять Плотника и Моржа со странами Коалиции, а устриц — с иракским народом. Лучше не смешивать два подхода. В любом случае ответ на вопрос типа"… — это…" можно получить у Б.С. - он, слава Богу ещё жив, и на интересные вопросы отвечает. Впрочем, может уже и отвечал — Сеть всё помнит.

— Да, пожалуй, надо переадресовать вопросы Б.Н. Мой-то интерес — научный, разумеется. Был бы он пиитическим, я б и не спрашивал ничего, а сел бы и написал, какой хороший мужик Ван Лихун (впрочем, написал уже) — все-таки поэту вольности простительны

Исследователю, разумеется, нет.

Извините, если кого обидел.

29 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCC)

— Всё-таки вы как герой Борхеса. Всё норовите любую человеческую деятельность назвать фантастикой, а потом составить карту 1:1.

— Вы мне льстите. Я — не герой Борхеса, я его последовательный последователь. Который ортодоксальнее ортодоксов. А Вы меня совсем зашугали. Я уже и слово-то "фантаст" боюсь вымолвить. Так, намекаю только: мол, имеют некоторое отношение к чему-то там…

— Я не могу никого зашугать. Меня и так-то в приличных домах на порог не пускают. А редактор Ч. и вовсе запретил меня печатать. Скоро мне будут плевать в дырку дверного замка.

— Ещё как можете! Потому и не пускают, что боятся. Впрочем, мы всегда можем пересечься в каком-нибудь неприличном доме. Главное, чтоб там было чего налить.

— Да знаю я эти дома. Толпы пьяных в этих домах, битое стекло у лифта и Фирс, забытый в баре до утра.

Я там как раз семинар должен вести.

— Нет-нет, на этот раз увольте! Мне столько не выпить.

— Знаете свежую историю про то, кто пишет, о чём хочет?

— Нет, конечно! Кто бы её мне рассказал?

— Я расскажу.

— Будем ждать.

— Я жду рассказа про "кто пишет, о чём хочет", но так и не вижу ни холеры. Или я что-то пропустил?

— Его стёрли, к сожалению — поиск не ищет. Там дело было в том: одна девушка говорила: вот ведь люди с широким образованием! Что хотят, то и сравнивают! (И была приложена цитата из писательницы-фантаста (ведь верно, она писательница-фантаст, да?) Латыниной, которая сравнивала несчастного Шарона сначала с Алкивиадом, а потом с Александром Македонским.

Извините, если кого обидел.

30 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCI)

— Тут есть сугубо моё мнение — есть условно "довоенный Марр" и "послевоенный". То есть, во втором случае, ситуация, когда пришли большие батальоны и начали нашёптывать об "орловско-курском диалекте".

То есть в науке часто бывает первая, безумная стадия сумасшедших теорий, которые дают нам пищу размышлений, потом они набирают силу — и вот уже наши друзья раздают щелбаны оппонентам, и мы начинаем возмущаться… И вот приходит Высшая сила, избавляет нас от них — и мы с ужасом видим, что мы — избавлены от них, но стоим в крови по колено — и трупы научных оппонентов плывут мимо.

И нет в том никакой радости.

— Сам Марр до своего послевоенного состояния не дожил, может, и к лучшему. А в крови по колено нет никакой радости, тут я с вами согласен полностью, и неважно, чья это кровь — той стороны или этой. Когда проблемы языкознания решаются кровью — это совсем не дао.

— Знаете, коллега, тут есть одно обстоятельство — дело в том, что случай Марра отнюдь не чёрно-белый.

— Я знаю, коллега. Знаю, что, кроме прочего, сам Марр спасал сотрудников Публичной библиотеки, когда был ее директором. Хотя лучше я спрошу: что вы понимаете под "нечернобелостью" случая Марра?

— Тут не совсем Марр в качестве живого человека — никто и не помнит имени другого живого профессора, битва с идеями которого легла в основу знаменитой статьи о языкознании. Дело даже не в крови — возвращение Трофима Лысенко при Хрущёве было отнюдь не кровавым — но на лицо липкий морок, которым сопровождается всякая государствено-общественная наука.

— Супер! Можно, я это студентам как пример буду рассказывать? Не называя вас, конечно

— Да можете и называть. Можете ещё вывести меня за руку из прозекторской (я буду смирный).

Ещё я буду раздет до пояса. Вокруг, ярусом к едва видимому потолку будут подниматься скамьи.

Вы выведете меня, и посадите перед студентами. Потом шикнете на ассистента.

Он убежит обратно в дверь, а потом вернётся. И даст мне в руки балалайку.

— Не, таких много. Вы гораздо более редкий и ценный. Вас надо в клетку…

Извините, если кого обидел.

30 июня 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCII)

— Видишь, какая история — один человек взял денег, и вот не отдаёт, произнося чудесные слова: ««Разумеется, с тех пор, как господин Милитарёв заявил, исключительно с целью моей дискредитации, что я не отдал ему долг, я не считаю себя ему должным»… Одним словом: "Скандал уже выпирал отовсюду, причем к огорчению Ширина обнаружилось, что есть еще одна партия желающих захватить власть, а именно та группа вечно обойдённых, в которую входил и мистик, и господин индейского вида, и маленький бородач и еще несколько худосочных и неуравновешенных господ, из которых один вдруг начал читать по бумажке список лиц — совершенно неприемлемых, — из которых предлагал составить новое правление. Летали такие выражения, как "спекулянт", "вы не дуэлеспособны", "вас уже били"…

— Не, Володь, тут как раз тот случай, когда жизнь бьет литературу как стоячего. Я бы до такого не додумался.

— Ты знаешь, это так неправдоподобно, что я думаю, что они просто сговорились и разыгрывают публику. Ну, согласись, разыгрывают? Разыгрывают, да? Не может же этого быть на самом деле!

— Я не знаю, Вов.

— А вы не глумитесь. Посмотрел бы я на вас — когда бы у вас сотку свистнули, и обещали бы ещё побить.

— Давши в долг держись, а не давши — крепись.

— Призрак бродит по Европе, призрак милитаризма.

— Ну-ну. Занять, что ли, у вас денег.

— Это смотря когда вы мне их не вернете

— Кстати все началось с вас. Когда вы заложили свое доброе имя под 100 мидянинских. Видимо они так и ходят от вас Мидянину — и пошло-поехало. Милитарев, Холмогоров… Сколько их еще обманутых овечек.

— Да я прямо сразу! Я такой! В карман не полезу.

— Такие дела в Живом Журнале не делаются. Отвратная мода долги в Живом Журнале вытряхивать.

— А так как я, как известно, долги не вытряхиваю…

— То и давать вам. У вас сколько есть?

— Ну, мне-то первому не отдали. Но и по морде никто не смел лупить.

— Считайте свезло, в рубашке родились.

— Просто боюсь кровопролития

— Предположим, я вам, так уж и быть, дала денег (предположим!). Так вы же на них, небось, не опят побежите покупать, а все до копеечки в Мидянина вложите, а тот — тому… А отвечать кому? Опять Холмогорову с Богородицей?

— Мидянин — и так богач.

— А опята подорожали. К тому же у меня только что гостило издательство "Санкт-Петербургское востоковедение" и всё съело.

— Требуйте чтобы вернули всё до опёнка!

— Вы лучше денег дайте. А то у меня нехватка. Бандиты жируют, а у Васи Векшина две сестрёнки остались.

— Да вы знаете, который час?!

— Роман Григорьевич, я бы на вашем месте, за использование поганки ё (не путать с опёнком) забанила бы нас (особенно Владимира Сергеевича, у его ё особенно вызывающие точки, будто два глаза в долговой яме). Я к тому, что и деньги будут целы, и овцы сыты.

— Боже! Да вы ещё и ябеда!

— Дайте денег, я вам точно не отдам.

— Меня забанили. Спасибо этому дому.

Извините, если кого обидел.

01 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCIII)

— Золотой век русской поэзии, серебряный век русской поэзии… Бронзовый век русской поэзии (Державин).

Железный век русской поэзии (Симонов-Твардовский-Тарковский). Алюминиевый век русской поэзии (Вознесенский-Евтушенко). Пластмассовый век русской поэзии (получается, что это Бродский).

Силиконовый век русской поэзии (современный). А ведь звучит: "…как ведущий поэт Пластмассового века, он…"

— А где же камень? Не говоря уж о бронзе?

— Камень — Ломоносов с Тредиаковским. А бронза — ещё будет.

— А Боян — кто? Дух, что носился над водами? Век бесплотности и воздуха?

— Он из предыдущей Эпохи Один из них, на выбор — Державин и Ко.

— Подходят и бронза, и камень.

— Наверное, все же Ломоносов — каменный век, а Державин — бронзовый.

Извините, если кого обидел.

01 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCIV)

— Тяжелее всего впарить людям котят и пианино. Какие-то скорбные всё время объявления с ними. Вот одно пианино всё время (раз в неделю примерно) предлагают в «Отдам даром».

— Боюсь, оно сейчас у меня, полуудачно прикидывается шестым.

— Это мне напоминает анекдот: Хорошо Капитану корабля, он приплывает, а в порту его встречает девушка! Хорошо пилоту самолёта, он прилетает, а в аэропорту его ждёт девушка! Хорошо машинисту поезда, он приезжает, а на вокзале его ждёт девушка! И только одной девушке тяжело: то в аэропорт, то на вокзал, то в порт!

Так вот — это одно и то же пианино.

— Не иначе.

— Причем по мере перевозки из одной квартиры в другую его где-то расстроили, где-то покоцали полировку, где-то оторвали пару клавиш… с каждой итерацией у него все меньше шансов обрести хозяина. Это такой фильм "Фавориты луны" — на московский манер.

— А я не смотрела! Но верю. Смотрела только фильм «Пианино». Вот когда этот многострадальный инструмент поедет в Австралию…

Извините, если кого обидел.

01 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCV)

— Читаю один глянцевый журнал со своим интервью и хочется крикнуть: "Я этого не говорил". Ещё хочу крикнуть по поводу фотографий: "Это не я!»…

— Стесняетесь собственных фото?

— Как всякий нормальный человек. А вы?

— У Вас интересная точка зрения. А Вы не расскажите, почему всякий нормальный человек стесняется своих фотографий?

— Да, моя точка зрения интересна. А стесняться надо всякого своего изображения. А Вы не расскажите, почему вы игнорируете мой вопрос? Вам неудобно ответить?

— Я спокойно отношусь к своим фотографиям. Какие-то мне нравятся больше, какие-то меньше. В целом, я ими доволен. И к своему видеоизображению я тоже привычен. А все-таки, почему надо стеснятся всякого своего изображения?

— Всякое изображение человека неточно, к тому же оно умножает количество людей — как зеркала. Но вы говорите, что привычны к своему видеоизображению — вы часто просматриваете своё любительское видео или работаете в сфере телевидения?

— Ну, да, неточно. И симулякры умножает. Но стеснятся-то его почему надо? Не угадали.

— Что ж хорошего в этом действии? Симулякры плодятся, народ голодает. Да и "не угадал" — не очень ясный ответ. Вы вовсе не смотрите видео с собой, но оно вам привычно? Вы не работаете на телевидении, но постоянно видите себя в новостях? Положительно, ваша жизнь интригует.

— Видите ли, в чем дело: действие может и не быть хорошим, но "нормальные люди" могут его и не стеснятся. Да и когда человек говорит "надо", возникает вопрос — "кому надо?". Откуда взялось такое долженствование? Стыд ведь социально-обусловленная эмоция, и просто так ниоткуда не возникает.

А насчет работы, Вы опять не угадали. Положительно, меня забавляют такие попытки анализа. Ваши предшественники, столкнувшись с неоднозначной информацией, сделали вывод, что я работаю на ФСБ. Но это не так.

— Ваша первая фраза неясна. Вы хотите сказать, что в нашем обществе ещё сохранились мерзавцы? Кто были мои предшественники и что они делали? На этот раз я не стал гадать о работе, а вы мне говорите «опять не угадали». Вопросы растут как снежный ком. Неизвестно даже, работаете ли вы на ФСБ, ибо любой шпион говорит: «я не шпион». Все критяне лжецы, да.

Извините, если кого обидел.

02 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCVI)

— А я пьянствую тихо.

— «Что вас вынуждает столько пить»? — «Трезвое отношение к жизни».

— Ясен перец. Но только отчего-то все брезгуют свальным грехом, а это ведь высшая точка русской соборности.

— Ничего, и вы привыкните. Или другие найдут в этом удовольствие. А что это у вас за корпоративный за "Титаник" — всех вывозят на Москву-реку, а потом топят вместе с речным трамвайчиком? А рок-группа на палубе продолжает играть? Я сразу представил себе ужасы.

— Ужасы — это ничего. Ужасы потом рыбки съедят.

— Рыбки-акулки. Меня утешает спикер Госдумы Грызлов. Я прямо так и думаю: "Спикер — Госдумы — Грызлов — вчера — заявил…", и сразу покой, и сразу ясно, что в мире спикеров никто не может отчаиваться.

— Спикер — голова. Он далеко пойдёт. Может, станет Президентом. Это ведь не только ценный мех, но ещё восемьдесят килограммов вполне бессмысленного мяса.

— Можно стать просто живодёром. Это не требует квалификации и справки об образовании — а удовольствие то же.

— Я совсем не в этом смысле, а в прямо противоположном! Мягко, но уверенно берём пациента за подбородок, откройтепожалуйстарот. Ппшшшш — это замораживающий аэрозоль, теперь даже обезболивающий укольчик не доставит дискомфорта. Включаем новейшую, практически бесшумную сверлильную машину. Пациент уже плачет от умиления. Если почувствуете неприятные ощущения, стоните или дёргайте меня за халат…

И дрожание его век, слабый след дыхания на зеркальце — когда его выносят? А?

— Это всё потом, а сейчас — улыбнуться ему навстречу, слегка склонив голову набок. Пусть ощущение беззащитности захватит его целиком. Да, пусть его отшатнёт, он ударится плечом о дверной косяк. Снова ударится — уже о грудь стоящего сзади санитара в кожаном фартуке.

— Какие ещё санитары, никто не должен нарушать волнующую, доверительную обстановку.

Извините, если кого обидел.

02 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCVII)

— У меня в деревенском доме лежит эта великая книга. Упомянутый отрывок — это просто цветочки. Там еще рассказы про то, как девочек у мусульман садят (sic) на каменный член исламского бога любви. Размер этого мусульманского органа описывается формулой "балун-голован". Там совсем больная женщина-автор, дурдом полный — начиная с терминоф "жоффреить" и "анжеличить" для орального секса — и кончая, пардон, пропагандой инцеста во всех формах.

— Да мы ж говорили про неё неоднократно — и про индейские ритуалы, от которых Леви-Стросс ветелся бы как вентилятор.

— (смущаясь) Ну, мы говорили не со всей твоей лентой все-таки…

— Впрочем, я всё болею — какой-то невнятной гриппозной заразой. Может, я уже — привидение?

— Несомненно — причем я даже знаю откуда. Из Вазастана. Я бы? может быть, снабдила бы тебя приторным порошком… Да у меня тут своих в меру упитанных не оберешься. Летают вокруг люстры, каши просят… Пришлым не хватит.

— Ха! Видали ы акх нут акал двое суткподряд! Совсм я мчася — не сплал.

Извините, если кого обидел.

03 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCVIII)

— Зачем, зачем Татьяна Толстая так ругает проезд Шокальского?!

— А где она его ругает? Не помню такого.

— Прям щас в телевизоре. Она с архитектором говорит — что за место, дескать, Шокальского проезд? Там можно только в очереди за дрожжами стоять! Как туда попадаешь, так понимаешь, что зря родился.

— Это она зря. Впрочем, с тех времен, как она жила на улице Шокальского, там всё изменилось.

— Да и видно. Было пойдёшь с другом за дрожжами для самогонного аппарата, зависнешь в очереди — а квартиры и не узнать. Вокруг никель и мрамор, куклы машут фарфоровыми ручками, всадники на картинах шепчут "Вернись, Виргиния, вернись". И самогонного аппарата — поминай, как звали. А по-моему, и так было ничего. Особенно, когда едешь на велосипеде вдоль Яузы.

— Это смотря с какой целью туда ехать.

— Я всюду с одной целью еду. Но это ведь, как аленький цветочек — соберёшься в луга за клевером, а вернёшься как Щелкунчик с разинутым ртом.

— Особенно если вместо сбора клевера считал ворон, да.

— Это уж кому что выпадет. Посреди клеверного поля ни в чём нельзя быть уверенным. Откроешь хлебало — а в него засунут блин с мёдом, откроешь другой раз — брызнет туда тонкая струйка молока. А подождёшь, так плюнет туда пастух горьким табачным плевком.

— И то верно — надо клевер собирать, а не заниматься математикой.

Извините, если кого обидел.

03 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCIX)

— Про что этот фильм-то? Такое же мочилово, как в первой части?

— Нет, там всё хитрее. Она косит зомби, затем спасает девочку, и девочка рассказывает, откуда эта зараза. Оказывается, это папа девочки сделал лекарство, чтобы девочку вылечить от паралича, а дядьки из Корпорации выгнали папу, и всё использовали в Злобных Целях.

Дальше Милу заставляют биться с Монстром. Но оказывается, что Монстр — это её Бывший Парень.

Они немного дерутся до смерти, но Бывший Парень спасает Милу и всех остальных. Главного негодяя отдают зомби на съедение, а все остальные улетают на вертолёте. Но тут — хрясь! — Ядерный Взрыв. И в самолёте вылетает откуда-ни-возьмись пожарный топорик, и Мила прикрывает собой от летающего топорика девочку. Примерно так же как Бывший Парень прикрывал собой Милу.

Натурально, находят вертолёт, а рядом — дохлую Милу.

Потом Мила уже висит в каком-то аквариуме — и, значит, она выздоровела.

Но тут она вспоминает, что находится среди негодяев и начинает всё крушить — внезапно приезжают на Чорном Джипе её подельники — и…

И вот тут я не знаю что было. Жизнь победила смерть неизвестным мне образом.

— Но! Кофточки нет, а есть майка. Сиськи — только внутри аквариума. Картина для некрофилов.

— Эта интрига как-то слишком сложна для меня.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCX)

— По специфическим, не очень проверенным источникам, Мюллер выучил мимоходом русский язык. Но суть наших разногласий следющая: модельный пример придуманного Семёновым Мюллера ошибается в цитате из Библии, Штирлиц, придуманный тем же Семёновым, его поправляет, и тут же оправдывается сам — потому что быть христианским начётчиком в Третем Райхе было небезопасно.

— Эта деталь мня не раздражает — а вам кажется невероятной. Юлиан Семёнов был, конечно, не самый точный в политических и исторических акцентах литератор, но как раз эта деталь, я думаю, не должна раздражать.

В ней нет ни настойчивого утверждения невежества Мюллера, ни того, что у него в другие эпизоды жизни память работала хорошо, и проч. и проч. Знамените "Вербовочные беседы" врут о Мюллере куда фантастичнее.

— Меня это не раздражает. Знаете, я немного жил в Баварии — приехал туда с Севера. Как раз в крестьянской местности. Так вот, при внешнем благонравии представление о Писании было довольно смутное. При том, что Бавария очень патриархальная местность — только вы не защищайтесь. Я ведь не спорю с вами о том, что в Баварии есть католики и с тем, что Мюллер мог точно цитировать Писание.

Я говорю, о том, что он мог и не помнить его точно. Это не входило в его служебные обязанности.

Например мой знакомый баварец, у которого я жил, был человек довольно богобоязненный, но представления о Библии были у него довольно фантастические. Кстати, он работал в полиции. Рассказывал, что в сельской баварской местности самое большое количество случаев инцеста. Живут уединённо, проституции нет, а дочки и сыновья всегда под рукой. Но это уже совсем другая история.

— Вы сказали "его познания в теологии"… Знаете и я жил в Баварии. В самой что ни на есть, крестьянской местности. Младшая дочь там родилась. Куча друзей-приятелей.

А Мюллер славился потрясающей памятью и тем, что запоминал много того, чего ему вроде бы по работе не требовалось.

— Собственно, сама история протестантизма начиналась в Саксонии и Баварии. Католики, в принципе, доминируют только в Нижней Баварии, а на севере полно евангелистов. Другое дело, что Мюллер был католиком — известна история о том, что от него требовали разорвать отношения с церковью, но он всё-таки ходил на службы. С другой стороны его познания в теологии могли быть ограничены — он, как раз всегда подчёркивал "народный", крестьянский характер своих отношений с Богом. Да.

— Баварцы это и так знают. Вообще говоря, католиков и протестантов в Германии примерно поровну (не считая гастарбайтерских конфессий). Но я бы и Баварию не записал в чисто католическую землю, хотя католиков там много.

— Я знаю, что знают. Не надо путать познания в теологии (греч. theología, от theós — бог и lógos — слово) — богословием и знанием основых положений Библии, которые Мюллер, помнил ещё с детских лет. Да.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXI)

— Кстати, а кто это — Мидянин?

— Понятия не имею. Зато я посмотрел ещё раз фильм "Господин оформитель".

— Расскажете, какие сны навеял?

— Пока не навеял никаких. Бодрствую. Я "Господина оформителя" очень люблю — и в этот раз смотрел его очень внимательно. Так вот, удивительно, что в безвкусное время, время смешения стилей сделали такой точный в смысле стиля фильм. Дело не в точности деталей исторического Петербурга. а во внутреннем стиле.

Причём никаких компьютерных эффектов у людей не было, а самые рискованные сцены, где они обычно появляются, получились.

— Я — не люблю, но стиль безусловно. Удивительный фильм. В нём трупная сладость.

— Стиль странный хоть и выдержанный… Такой же силы как в фильме "Чисто английское убийство" — такое может только присниться. Реально — все значительно страшнее.

— "Сон алкоголика краток и тревожен". Извините, никак не хотела обидеть.

— Меня обидеть может всякий. Что мне стенать от этом?

— Не я! Не я этот человек!

— Да, Груздев — не вор. Он человека убил.

— Да. Я не жулик! Хоть и регалии Ваши мне, право, не к лицу

— Хорошая рифма — "кладенцу".

— Молодцу!

— Кио ку мицу.

— Ой.

— Леденцу!

— Подлецу…

— Толпой.

— На покой.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXII)

— На самом деле, я главный идиот и есть. Потому как за последнюю неделю совершил огромное количество идиотических поступков. Сам себе удивляюсь, какое большое. Сейчас вот совершу ещё один — скажу про Аверинцева. У меня вот к нему сложное отношение. Мне очень нравились его тексты и куда меньше — стихи. Под конец его жизни на него жаловались мои венские знакомые — они думали, что Аверинцев будет приглашать каких-нибудь лекторов из России, но он подмял все возможные курсы под себя. Австрийцы были недовольны спонтанностью его курсов — у них-то нужно расписать структуру, даже текст полный, а он всё этого не делал, и проч., и проч.).

Мне сложно об этом судить, потому что я не был свидетелем всех деталей, и вообще считаю, что у всех есть своя правда. Теперь, начнётся извечная беда — начнётся иконопись, и какого-то живого интересного Аверинцева будут делать икону — причём делать будут неграмотные журналисты «от культуры».

— У Аверинцева есть главная фраза о национальном вопросе, которую цитирует Чудакова в белинковской книжке. Только как глянешь на споры по национальному вопросу — наблюдаю всё те же глупости и справедливость этой единственной фразы. Ну прям беда какая-то.

— Да уж в этом договориться сложно. Хотя я пробовал — и не только по национальному вопросу, но и о священной корове демократии. Как потенциальный сторонник всех, я всем и говорил, объясните, дескать, что к чему. Объясните, будьте добреньки, а я вам национальной русской водки налью, которой, как известно, у меня в доме всегда — ящик.

Но тут, что демократы-либералы, что националисты старые вкупе с новыми, начинают браниться.

— Братья, — говорю. — Я вовсе не такой тупой, каким кажусь с первого раза — ну скажите мне простыми русскими национальными словами, что делать для спасения Родины.

Но ничего мне не отвечают ни те, ни другие, а только пуще тычут пальцами да ругаются. И со слухом у меня нервические ослышки — скажут мне: "Хлоп! День рождения Кристины", а мне кажется "Столп и утверждение истины", скажут мне "когда какал, наступил в говно" — а мне чудится "как имя дико, но нам ласкает слух оно" — и прочие идут мужики, несут топоры, что-то страшное будет. И кому это надо — не отвечают. Всего пальцами истыкали, а магических своих названий-заклинаний не объясняют. Вот, если бы <…> вышел в Святое Место, снял шапку и расчесав бороду, сказал:

— Я больше ни слова про другие народы не скажу, а буду славить только Русь Великую от Каргополя и до козаков Амура, потому как это сердца моего радость. Да и я бы сказал: «Славь…, да на чай приходи. Я те пряников дам». Но только мы с тобой оба понимаем, что эти люди не могут что-то славить, не ругая других. Вот в чём дело.

— Дык не за что. Безумно трудно восславить Русь Великую и не прослыть безумным.

— Это-то оно, может, и так. Да только, второй тоже может получить от первого, если настаивает на исключительности своего отчёта. Потом, опять же первый начинает учить второго, а второй — первого. Но что самое забавное. Оба они успокаиваются, но начинают драться их жёны. Они то и вцепляются друг другу в волосы. При этом все уже ничего не понимают. Включаются дети и родственники. И всё это называется сетевой флейм.

— Да. Это сетевой флейм. Нехорошо как-то, надо с этим завязывать. Оттого хочется отрубить себе палец топором, бросить скит и начать странствие по Руси — куда-нибудь посевернее и повосточнее. Высунется из джипа заезжий турист, спросит что-то по-басурмански, жена его заворкует:

— Qu'est ce qu'il dit? Il ne répond pas.

— Il dit qu'il est un serviteur de Dieu, — ответит ей турист.

— Cela doit être un fils de prêtre. Il a de la race. Avez-vous de la petite monnaie?

Потом они мне дадут мне монеток, а потом запылят вперёд по Владимирской дороге.

— Вы правы совершенно. Отчасти — таково свойство любого некрологического, отчасти — это связано с С.С. индивидуально. Хорошо может написать только Михаил Леонович, я его уже попросил, но не уверен, что ему будет до того. Вячеслав Всеволодович бы тоже написал, но я с ним не настолько хорош, чтобы просить.

Извините, если кого обидел.

04 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXIII)

— Видел твою фотографию в глянцевом журнале. Это — успех. Только интервью дурацкое.

— Это не успех. Я там на фотографии похож на запойного пьяницу.

— А чо, нет?

— Нет. Я часто выхожу на природу. Там фемины. Знаешь, обнаружил персонажа, что удивительно похож на Александра Феликсовича:

— Да, сразу начинаешь думать о феминах. Вот мы лежали под сосной в Царицыно…

— Кстати, там вокруг, в траве, лежали фемины и зыркали на тебя глазами. Я думал к ним приблизиться и выдать себя за особу, приближённую к олигарху.

— Там фемины все какие-то парные были, за малым исключением. Фемины лежали в метрах семи рядом — на тебя глядели восхищённо.

— Вот досада.

— То есть я их просто не заметил, что ли? Ыыыыы…

— Ты ещё мычишь? Ты, ведь, сам, как красавица, всюду нарасхват — то к книгоношам забежишь на собрание, то на гражданскую панихиду, то к бильярдистам на интервью, то на шахматный чемпионат… Вон и Александр Феликсович, знатный интриган, что-то от тебя хочет. Куда уж мне.

— Ерунда, помнишь своё допризывное время? Я в военкомате, на комиссии медицинской, у хирургши, миленькой такой барышни, перевозбудился, а она трусы говорит до колена сними, снимаю ессно, а там этот боец во всей красе, смутился дурак чего-то, покраснел, в смысле я на лицо. Дамочка к умывальнику отправляет, смочи мол, головку сорванец… Я подошел к умывальнику, и окунул под струю холодную голову, в смысле ту, в которой мозги предполагаются…

— Мне всё время рассказывали мифическую историю про стакан с водой, который там на столе должен был стоять.

Я как пришёл, сразу увидел стакан перед военкомом. Ну, думаю, не дотянуться если что. А он подвинул к себе стакан и глотнёт! Ну, думаю, извращенец.

— Причём мне один одноклассник про этот стакан с недоумением сказал: «А если не влезет». Беда, в общем.

Извините, если кого обидел.

05 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXV)

— Удивлён я вашим ужасом от мемуаров Воронель.

— Вы уверены, что это не потому, что вы просто лучше, чем я, например, помните те времена? То есть, фельетоново-временно как раз понимаете, о чем речь? Просто у тех, кто старше, часто работать перестает чутье, что вне времени, а что на злобу дня. Я была дико изумлена, когда мой преподаватель по современной русской литературе сознался, что не чувствует разницы между искандеровскими "Кроликами и удавами" и "Созвездием Козлотура". То есть, не чувствует именно в той точке, в которой надобно определить, однодневная это сатира или долгая. Он был не способен идентифицировать очевидную для меня, например, вещь: что "Кролики" на порядок лучше, чем "Созвездие" с литературной точки зрения. С Искандером у меня вообще забавные отношения. Когда мои знакомые грузино-абхазские интеллигенты узнают, что я не без нежности отношусь к Искандеру, они полчаса бьются в падучей с воплями: "Не может быть". А я им пытаюсь объяснить, что у Искандера люблю не смысл и не текст, а энергетику человека, который с детства видел горы и виноградники. Понимаете? Это такое обостренное чутье дитяти асфальта на землю и волю.

Для меня не было "что Кабаков, что Синявский". Разницу в построении текстов я вполне себе чувствую. Я не чувствую разницы в одном: они оба не трогают меня ни за какое место. И оба не кажутся мне хоть чего-нибудь стоящими писателями, уж извините. Могу поспорить с вами на все что угодно: временем смоет обоих. Вот меня знаете, что поражает? Я больше во вкусовщину играюсь. И лингвистика, например, меня забавляет куда больше. И вот меня, не самого безвкусного читателя, поражает вот что: для моего поколения как литераторы эти люди почти исчезли, а вот та дрянь, которой я начиталась у Воронель — она осталась. Понимаете?

— Временем смоёт всё. И там где стол был яств, там гроб стоит. И Спаситель будет судить всех. А пока есть иерархия — и в ней все стоят на разных ступенях. Эта разница ощутима — если всмотреться.

— Давайте считать, что все, что находится ниже некоторой определенной ступени, я не рассматриваю, ага? А давайте не съезжать от Синявского к Спасителю, а? Такой пафос не стоит обсуждаемого литератора. Для меня и для большей части моего поколения литература, которую делали эти люди — "умерла так умерла". А то, как некрасиво они жизнь жили (живут) — осталось. Так понятней?

— Совершенно так же, отнюдь не понятней. Фигура Синявского, а он был умный человек, как раз в строю крепких литераторов второго ряда — именно потому что он умён. В каждой эпохе есть такие крепкие писатели второго ряда — без них жизнь невозможна. И Синявского я знаю очень хорошо.

А вот многих других смоет быстрее — они сейчас растворяются под дождём.

— Я ведь не против идеи исчезновения. Что ж? Правильно — и литература исчезает, прямо на глазах. Но непонятно по какому принципу вы выбрали первых учеников. Я написала свои впечатления о мемуарах Воронель и о тех, кто появляется в них в качестве персонажей. Больше никаких принципов. Перейду к мемуарам Василия Катаняна — будут другие персонажи. Надеюсь, что поприличнее. А читая про "крепкого писателя второго ряда" я скоро Лимонова полюблю, ей-Богу. Хоть живет смешно.

На самом деле меня действительно эти мемуары Воронель очень неприятно задели.

— Вы действительно не знаете истории с этими мемуарами?

— Нет. А откуда мне её знать? Я очень, очень мало связана с пишущими людьми. Максимум моего с ними общения — светские обеды и эстетские беседы в обществе. Я фамилию Воронель-то впервые в жизни увидела.

— В мемуарах Воронель (мемуарах со смещёнными акцентами — недаром за ними последовал поток разоблачений очевидцами, (как заинтересованными, так и нет)) — десятки людей. Составить себе представление об этих людях по мемуарам Воронель — всё равно что составить представление о жизни Ахматовой по речи Жданова в 1946 году. Повторяю, вы говорите очень странные вещи. Что не отменяет правильной мысли, что словесность размывается временем и многое превратилось в пар, облака и ветер.

— Я этого не знала. Что не отменяет общей неприязни к советской диссиде, уж простите. Я когда-то хотела снять документальный фильм, который бы начинался с выхода на Красную площадь восьми человек (по поводу пражских событий). Только дальше не про них рассказать, а про то, что стало с их близкими — родителями, детьми, мужьями-женами. Я кстати, не знаю, что — но полагаю, что ничего хорошего. Бюджета на этот фильм никто не дал — он не выгоден никому, никаким политическим течениям и никаким телеканалам. Но меня продолжает занимать тема фанатизма и той грани, когда человек начинает метать на алтарь идеи все и всех — не спрашивая их на то разрешения. Даже воры в советское время были порядочней по отношению к своим близким — они хоть семьи не заводили. Хотя — это мой взгляд очень со стороны. И очень из другого времени.

— Вы опять не обижайтесь, но у вас в голове ужасная каша. Я знаю подробности этого выхода на Красную площадь, причём подробности куда более шокирующие. То, что вы называете "советской диссидой" — очень сложное течение, разное в разное время, переплетение множества судеб, пушечного мяса политических баталий, мудрых мыслей, предательств, зашоренности и прочего. Я смотрю на всё это как паталогоанатом.

А вы, ужаснувшись виду дохлого тела, начинаете говорить странное и немного суетиться. Воры там у вас семьи не заводят — даже с ворами всё сложнее, чем в сказках о благородных ворах.

Ваши эмоции имеют отправной точкой сказочную книгу. То есть, Воронель ловили на сочинительстве все, кому не лень. Старик Яндекс только знает — сколько статей было по этому поводу написано. Причём это не отменяет того, что в кругах диссидентов отношения были разные, и люди разные. И много что там было.

Но, повторяю, вы сейчас будто человек, что написал: "Прочитала сейчас "Постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" и речь Жданова — всё-таки, Ахматова была жутко распутная. Нет предела её падению. Жданов, наверное, не лучший человек, но надо задуматься — недаром ведь он её называет "блудницей".

— Я не думаю, что сравнение со Ждановым корректно. В любом случае все, что я когда-либо читала об отечественной диссиде, очень плохо пахло. Наверное, их нельзя собирать в одной банке, как пауков — а в эмиграции они так или иначе оказались варящимися в собственном соку.

Объясните тогда мне и моей каше — отчего я, человек, по рождению и воспитанию просто обязанный как минимум уважать этих людей, из всего, что я читала-видела-слышала о них, вынесла одну основную эмоцию — легкую брезгливость? Хотя это, наверное, касается не только диссиды… как сказал мой друг Унгард: "Каждый русский человек сам по себе очень хороший. Но как только трое русских соберутся — все, пиздец".

— Сравнение абсолютно корректно — вы взяли негодный источник (ставший притчей во языцех) и делаете эмоциональные выводы. Часть из них совпадает с действительностью, а часть удивительна. Я ведь вам о чём говорю? О том, что никто не спорит о том, что все оппозиционные движений весьма склочны.

Но: а) это не единственное их качество; б) они состоят из людей разной степени склочности; в) человек вообще нечист — как вы и я; г) а жизнь, тем не менее, прекрасна.

— С пунктом "г", несомненно, согласна. Полагаю при этом, что мы с вами люди поприличнее, ибо не считаем, к счастью, что нам всё можно, потому что мы за общее счастье боремся.

— Я не знаю почему "по рождению и воспитанию обязаны". Есть обязанности перед родителями — да, понимаю. Но преклонение по обязанности мне совершенно непонятно.

Насчёт русских мне тоже не ясно — по мне толпа любых людей вовсе не интересна. Что, собравшиеся втроём китайцы не могут быть отвратительны? Разговор всё крутится вокруг советских диссидентов (вот дивная словесная пара!). И у вас какой-то непонятный шок от того, что кто-то из них может оказаться склочником, кто-то выжигой, а кто-то интриганом. Принцессы тоже какают! О, что за открытие!

И что? Пушкин ебался с крепостными девками и имел ребёнка от Ольги Калашниковой. Крылов был обжорой. Жена декабриста, княгиня Волконская имела в Сибири связь с Поджио и прижила от него ребёнка. Юрий Гагарин что-то неожобрительное, в силу своего положения, сказал об абстракционистах. И что? Что?

Какают! Какают! К какашке надо иметь некоторую брезгливость.

К еде — возможен аппетит. К принцессе можно испытывать и более тёплое чувство.

Экая новость.

— Сообразила, почему сравнение со Ждановым мне показалось не совсем корректным. Ахматова и Жданов все же изначально из разных лагерей. Взаимоотношения поэта и власти — одна из древнейших и любимейших русских народных забав. А эти — из одной банки… С кем ебался Пушкин — его личное дело, а вы ставите в один ряд траханье Пушкина с кем-то и написание письма в ЦРУ с кляузами на неугодную газету? Вам не кажется, что половая жизнь каждого — это одна история (пока она не связана с нарушением закона), а вот явная человеческая нечистоплотность и стукачество — совершенно другая. Я же ни писала в этом посте ни слова про то, каким образом складывалась личная жизнь персонажей сиих мемуаров, хотя Воронель и по ней проехалась.

— Нет-не. Просто тут две точки приложения — во-первых, вы принимаете написанное Воронель за непреложную истину. То есть её — за беспристрастный измерительный прибор. А это не так. Но, во-вторых, даже остановившиеся часы два раза в сутки показывают верное время. А уж счастье… Понимаете, я вообще не знаю, что можно, когда борешься за своё счастье. В своё время я наделал много ужасных вещей именно ради счастья — своего и чужого. Вы и представить себе не можете, каких. Меня — смело вычёркивайте.

— А в вас я не сомневаюсь, нет. Почитала статьи по поводу этих мемуаров. Такое же нечистоплотное тявканье, только из другого угла.

— Тогда — положите трубку на стол не прерывая разговора. Спокойно вернитесь к груздям. Завершите начатое.

— Да. Если ещё раз помешают грызть грузди — забью на врожденную интеллигентность и пошлю нахуй, ага.

Извините, если кого обидел.

05 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXVI)

— Почему кулинарная тема, столь характерная для русской и советской литературы 20–40 гг, практически исчезла после войны? Да и кулинарные пристрастия постмодернистов весьма сомнительны и если и имеются, то сводятся к выпивке, а не к закуске в духе Филиппа Филипповича.

— А это не совсем так. Даже совсем не так. Она не исчезла, отнюдь. Книга о вкусной и здоровой — как раз из позднего времени. А с недавней современностью дело в другом — мы живём с отрыжкой и метеоризмом восьмидесятых.

Тогда в печатный станок попали те, для кого десятилетием раньше выпивка была фрондой, а еда — коллаборационизмом. К тому же выпивка не требовала никаких усилий, кроме нескольких спазмов горловых мышц. Умение опалить курицу, я полагаю, было чуждо не только Бродскому, но и Ерофееву.

— А кто в пел высокохудожественные гимны хорошей еде? Всё же у Нагибина, Казакова,Солоухина, Астафьева еда — это скорее возвращение к корням, у Семенова и Аксенова — приобщение к новому иноземному продукту. Но где ода советскому шницелю по-министерски как культовому явлению?

— А вот о чём речь! Это ж совсем иная песня. И тут я позволю себе вам попенять, потому что советская еда — это совсем другое. Это с одной стороны шницели (которые как раз родом из той же корневой системы), но по большей части пельмени за 64 коп, что внутри из чёрного хлеба, а снаружи из белого, это сосиски и колбаса, это макароны-«звёздочка», это клёклые зелёные огурцы и маринованные помидоры того же цвета, это «борщ вегитарьянский с мясом» и прочие столовсие изыски. Я, грешным делом, сам воспел это в пресловутые девяностые в художественной, не побоюсь этого слова, прозе.

Тут путаница в слове «советский». Потому что взлёт «сталинской» кулинарии пятидесятых это именно возвращение к корням, кулинарному классицизму. Минимализм семидесятых — полуфабрикатная радость, подобная тонконогой чешской мебели — настоящая советская еда. Но она разбавлялась национальной тягой, как вальдшнепами разнообразился дворянский стол. Так пловы и шашлыки (особенно) — совершенно советская кухня. Каждое из перечисленных блюд — совершенно культовое явление — точно так же, как культовый бородинский хлеб, абсолютно стандартизированный и промышленный.

Так и что ж? Классицизм и барство вместе со шницелями — удел Нагибина, северная природа, уха с дымом и сбежавший цирковой медведь — строка Казакова, столовская трапеза из пельменей и сосисок достались четвероногому Вайлю Генису, а закуска Венедикту Ерофееву.

— Это у нас терминологическое непонимание — что есть советская кухня. Или, (что ещё безбрежнее) — что есть «советское».

— К культовой советской еде я бы еще добавил цыплят табака. Особых проблем до восьмидесятых годов не было и с другими изысками — до сих пор нежно вспоминаю ВДНХ с кухнями народов СССР, поход по которым обычно завершался павильоном дегустации на дальнем берегу центрального пруда с последующим катанием на лодке вокруг фонтана «Золотой колос»

Да и в восьмидесятые в заведениях чуть выше ранга общепита неплохо кормили. Скажем, в находившихся вблизи расположения части «Антисоветской» и стекляшке с узбекской кухней. О погоревшем Доме актера и Доме литераторов я уж не говорю.

— А культа еды в литературе не стало.

— Прав Похлебкин: вырождение нации начинается с вырождения национальной кухни.

— Это, опять же не совсем так. (Не о цыплёнке речь — его в моей семье готовили на газовой плите, придавив настоящим чугунным утюгом — наследством прабабушки). Я говорю об упадке нации.

— Просто, что вы считаете нацией — «новую общность людей — советский народ» или русскую, украинскую, таджикскую и азербайджанскую — uzw.

— Советская кухня — это твёрдая, как камень, блокадная пайка, наркомовские сто грамм, салат «Столичный Оливье», винегрет с кровавой свёклой, пельмени и докторская колбаса, которую жарили в столовых, от чего её химическая сущность превращала её в шляпу волшебника.

Эта кухня вечна, и хрен её что переборет. Это Брестская крепость и Сталинград.

— Жалуетесь?

— А я, что, жаловался? Перед накрытым столом? Что у меня, бланманже с профитролями Агафья поднесла? Нет. Нечего жаловаться.

— Так Вы это с голоду?! В дополнение к древней genuine тапаке я использовал два изящных груза, изваянных из загадочного бело-голубого металла умельцами из находившегося напротив работы КБ.

— Думаю, именно по этой причине «Буран» слетал только один раз

— Вообще при Советской власти в 80-х удивляло то, что при всеобщей битве за печень трески в свободном доступе находились мороженые омары и лангусты.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXVII)

— Я болею. Пью чай с мёдом. Хотя возникла идея, что неплохо бы сделать цимес.

— Цимес… Это что-то морковное, как я помню с юности. Лучше гоголь-моголь с ромом сделайте.

— Морковное? Ладно, сейчас поговорим об этом.

— Нет, поговорим лучше о национальном. Про цимес, приготовленный евреем, отношение которого к русской кухне мы определяем.

Как не крути, цимес не стал «блюдом русской кухни» и «блюдом украинской кухни» он не стал. И белорусской. (Здесь параллель со стихотворением, созданным евреем на идише, скажем). Но, допустим, еврей сделал замечательный плов. Это нормальный повод для гордости всего города Хайфы, но от этого он не становится блюдом еврейской кухни, а остаётся узбекским, таджикским или ещё каким-нибудь пловом.

— Так я и не спорю. Просто Вы очень глубокую тему подняли. Понятие «национальной кухни» слишком размыто. А для кошерности много что нужно ведь. Если выгнать самогон в шаббат — он превратится известно во что.

— Сравнение кулинарии с литературой я привёл неслучайно. И в том, и в другом всё определяется в основном языком. Мне кажется, что было бы интересно попытаться выявить эту связь. Ведь может статься, что всякому праязыку соответствовала пракухня. В каждом очаге цивилизации. Вот бы выявить исторические закономерности, проследить, как острота пищи воздействует на остроту языка, как пряности, привезённые в средние века с Востока, изменили стилистику европейской литературы, и так далее. Ну, Вы понимаете.

А самогон — он и в Уганде самогон. Хорошая вещь, если правильно сделать.

— Язык — да! Язык — такая штука, которую надо бы поставить в центр кулинарии. Да.

Понятно, что свойства пупырышков языка — явление расовое. И особенности кухни должны быть этнически не передаваемы.

Язык, да.

Ага-ага.

— Расовое, Вы полагаете? И почему должны быть не передаваемы этнически?

Тут перевод очень важен. Вот Септуагинту перевели так, что ни один грек её понять не смог. Отсюда всё и покатилось между прочим. Всё дело в переводе, мне кажется.

— Вот о пингвинах. Я в Сети встретил утверждение (а там, оказывается, кошерность пингвина обсуждается очень широко), что если пингвина хорошенько потереть о синагогу, то он будет кошерен — дальше некуда. Тоже ведь, метод.

С другой стороны, с упаковкой сложно. Не везде же есть печать раввината, а кушать хочется. Есть специальные справочники по кошерности — типа «Кока-кола» кошерна. Ну, и там справочники по компаниям — с тем же самым. И вот в таких странах печать раввината ставится не на еду, а на справочник.

— Нам вот тут, кстати, сообщают: что некошерными Е-добавками являются: Е120 Е422 432 433 Е483 491 492 434 435 436 Е470 493 494 495 Е471 Е472а Е472b Е472с 542 570 572Е472е Е473 Е474 Е475 476 Е477 481 Е482.

— Тут всё просто. У меня есть друг — хабадник. Он всегда смотрит на упаковку. Если там написано, что кошер, значит кошер. С пингвинами, думаю, так же нужно. Пингвин ведь тоже всякий бывает.

— Меня-то, возвращаясь к теме, интересовал вопрос — что считать блюдом еврейской кулинарии. Вот кус-кус. И что? Евреи — рассеянные люди.

— Так вот мой друг и не ест ничего, если без упаковки. А другой мой друг рассказывал, что его дедушка, из нюрнбергских евреев, служил в рейхсвере и за всю Первую Мировую войну ни разу не оскоромился. Это у них сила веры такая. А в Антарктиде с овощами туго, впрочем и синагог там нету. Ну и Бог с ними, с пингвинами.

А критериев здесь, наверное, нет. Это как с вином. Вино считается кошерным если а) его делали евреи или б) его выварили. Слава Всевышнему, что некошерным из крепких напитков может быть только изготовленный из винограда. Но я отвлёкся.

Возвращаясь к теме. Считается ли написанное евреем на русском языке произведение частью русской культуры? Думаю, что да. При этом оно же будет являться и предметом еврейской национальной гордости. То же и с кус-кусом. Главное — чтоб кошерно. Наоборот, я думаю это антисемиты из общепита.

Ну вот борщ…

— Борщ, бля… введите в суп томатную пасту и перемешайте… А оно нам надо, таких вменяемых, которые готовы томатную пасту превратить в «боржч»? Борщ без сметаны — это же смешно! А по поводу национальной кулинарной хитрости мне вспомнилась одна забавная история. В канун Второй мировой войны литовские евреи, те что поумнее, почуяв недоброе в воздухе, обратились к японскому консулу с просьбой о политическом убежище. Японец о существовании еврейского народа имел весьма смутное представление, засим попросил своё ближайшее окружение восполнить сей пробел. Доброхоты подложили ему «Протоколы». Ознакомившись, японец пришёл в восторг и предоставил всем желающим визы. Он заявил, что у этого народа есть чему поучиться. Вот я и думаю, не расхлёбываем ли вместе с соевым соусом мы по сю пору ту кашу, что заварили евреи в Стране восходящего солнца? Это я так вернулся к основной теме.

Ну а французы…

— У меня ведь не к кухне, а к понятию «французская кухня» большие претензии.

За неё вечно всякое говно выдают, нормальный француз такого в рот бы не взял. А ты, если закочевряжишься, будешь облит народным призрением. Сюси-пуси, гурме в тюрьме. Тьфу.

— Верно, я имел в виду именно понятие.

Так называемый «луковый суп», что подают в ресторанах, — это ж невозможно кушать! Я вот готовлю луковый суп по-нормандийски, таки это да — жарите лук с беконом, бекон откладываете, а из лука делаете бульон, затем в глубокий глиняный горшочек кладёте подсушенные кусочки булки, поверх них — кусочки обжаренного бекона, поливаете густыми сливками — и так слоями, до заполнения горшочка на три четверти. Затем заливаете всю эту композицию луковым бульоном, насыпаете тёртого сыру — и в духовку на 15 минут. Вот это — суп, это я понимаю. Калорийно и вкусно, по-деревенски.

А по поводу диспутации о «еврейской кухне» подумалось, что существование таковой спорно, как и существование «еврейской нации». Мне думается, что правильнее было бы говорить о иудейской кухне, то есть о традиционных ритуальных блюдах, общих для всех иудеев.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXVIII)

— Тут, кстати, с одним человеком у меня вышел нет, не спор, а всё-таки разговор — привнесла ли Советская власть некоторый стиль в кухню? То есть, не русский стиль, а именно советский.

Я говорил, что привнесла, но в какой-то момент понял, что нет, сам я не уверен в своих словах.

Мой собеседник был прав, а не я. По крайней мере, ответить на этот вопрос с примером мне сложно — можно, конечно, жонглировать министерским шницелем и салатом "Столичный" — но мы понимаем, как анекдотичны эти попытки оправдаться. Не шпроты же на газете, не бычки в томате.

— Ага, привнесла. Продуктовый минимализм…

— Ну, я бы не сказал — минимализм. Я очень хорошо помню, как в детстве чистил картошку для ужина семьи из пяти человек. Даже с поправкой на низкое качество картофеля, это было довольно много.

То есть, однообразие искупалось количеством.

— В детстве многое кажется большим, даже деревья.

— Ну, да — сейчас ты ещё скажешь, что в любом возрасте когда чистишь десять картофелин, то кажется, что почистил полторы тонны. Нет, это всё, конечно, так — но объективно при Советской власти потребляли гораздо большие объёмы пищи. Именно, объёмы — а не калорийность (это под вопросом), не витаминизированность, разнообразие — и проч., и проч.

Я сужу даже по сохранившимся от деда записным книжкам — где он аккуратно записывал купленное.

— А-а, с этим согласен, да, даже по родителям сужу. Первое, второе, и компот с десертом — обязательно, да еще и с хлебом все, а для меня одного супца похлебать — уже достаточно. Ну, а я-то как раз имел в виду минимализм выбора исходных продуктов, а никак не их количество. Было интересно сравнить меню среднего класса в 1907 году и рецепты из Книги о вкусной и здоровой пище — общие места однозначно есть, но сравнение исходного ассортимента явно не в пользу советского.

Но вопрос этот велик, да. Он сложен — мы к нему прикасаемся, а он как гранёный стакан, каждый раз поворачивается новой плоскостью. У дореволюционных мясников "дать ассортимент" значило довесить высший сорт низшим.

— С одной стороны Советская власть — это дружба народов и то, что на московской кухне появился харчо, плов, баклава, драники, цеппелинай, и даже ишхан в вине — что это как не заслуга (понятно, что не бесспорная) советской власти. С другой стороны, её стремление приучить народонаселение питаться в общепите и употреблять консерву (чтоб не отрывать сил от строительства известно чего) привело (не сразу, конечно) к появлению целого поколения людей с атрофированным вкусом. И сильнее всего это ударило по центрально европейской части, особенно по городам. Народ перешел на эрзац и сейчас счастливо пребывает в этом состоянии. Что до рецептур, то советский стиль все же, я думаю можно выявить, хотя наверное его стоит разделить на довоенный, послевоенный, и застойный. Есть о чем подумать

— Это, кстати, очень интересный вопрос. Если отрешиться от минимализма в его исскуствоведческом и прочем понимании, то я бы употреблял не слово ассортимент, а сортамент — мои знакомые продавцы ещё советского извода под соратаментом (может быть, и несправедливо) понимали наличие разновидностей одного и того же типа продуктов.

Как вы помните, мы шли в магазин купить картошки вообще, или лука — вообще. Да и рис в городах был тоже "вообще рис". Нет, конечно было молоко "за 16" и молоко "за 25" — но это критерий «пожирнее vs попостнее» можно в расчёт не брать. Сдаётся мне, что видовая унификация, среди прочего, и упростила кулинарию.

— Да-да, что довольно логично пришло к понятию "купить еды". В плюс к унификации я бы еще записал распространение эрзацев. Вареная колбаса вместо дичи, к примеру.

— А вот тут я не согласился бы. Отчего ж варёная колбаса заменяет дичь? Я думаю, что был процесс вытеснения дичи — я мог её в начале восьмидесятых только добыть сам или купить в магазине на Комсомольском проспекте, близ метро "Фрунзенская". (Может, в Москве были ещё специализированные магазины, но в моей жизни остался только этот). А вот другой процесс — это увеличение удельной доли эрзацев — пельмени, где снаружи белый хлеб, а внутри — чёрный, крахмальные сосиски, эрзац-колбаса и маргарины.

К тому что дичь в городах исчезла сама по себе, а эрзац-колбаса вытеснила колбасу качественную сама по себе.

Я вот хорошо помню вкус варёной колбасы в распределителе на Комсомольском переулке.

— Магазин назывался "Дары природы"… там можно было купить кедровые орешки, перепелиные яйца, мед хороший… В моей памяти поход туда навсегда запечатлелся как праздник…

— А я там, помимо мёда, брал оленину. Правда, всего два раза. Ещё там были кусочки кабана — но, как и положено, жутко жёсткие.

— В те годы, которые я помню, картошки было три вида — желтая для варки, розовая для жарки, белая для супов. Нет, четыре — еще была редкая, но особо ценная "синеглазка". Может быть — но тут опять проклятое слово "вообще".

— В моём магазине — а я жил в центре Москвы — временами бывала картошка с розовой кожурой. Но вот сколько я на эту картошку не ездил — в разные совхозы и колхозы, наблюдал одну и ту же. Понятно, что потом я познакомился с селекционерами, что даже на даче выращивали два сорта. Но в магазине у меня выбора не было — пришёл, спросил: "Картошка есть?". Заплатил потной жёлтой мелочью (десять копеек за сентябрьский килограмм) и пошёл чистить.

Пошёл в следующий раз — оказалось, взял другой сорт. Но выбора как тогда не было, так и сейчас, в общем, нет an mass.

И всё время мы утыкаемся в "вообще" — как с хлебом. В моём детстве был батон нарезной, пахучий "Рижский", два чёрных — "Бородинский" и "Орловский", да хитроумная лепёшка за десять копеек. У моего ровесника на Урале в памяти сохранился формовой белый и формовой чёрный. А у человека в Архангельской области, у которого я жил на охоте, был в жизни один хлеб — монотонный серый, потому как жил в посёлке бобылём и своего не пёк.

Вот и получается, что никакого "вообще" нет, а есть только частное.

— А рогалики помните? В моём детстве еще были рогалики — их надо было есть, разматывая тесто по спирали, или намазывая сырковой массой с изюмом, откусил — снова намазал… Теперь таких рогаликов нигде нет, хотя кажется, что есть все… А в райцентре Шишаки на Полтавщине был только один хлеб — сероватый кирпич. По две в одни руки. Если везло — брали больше, в основном им птицу кормили, свинье перепадало… Ну и самим немного. Если была возможность купить муки с запасом — пекли сами хлеб.

— При этом показателен весь перебор исчезнувших примет детства — мороженого, ситро, булочек. Это всё попытки наслаждения. Люди наслаждаются ностальгией и, одновременно, ищут соратников — «Помните автоматы с газированной водой, помните пончики?.. Мы с тобой одной крови — ты и я!»…

Извините, если кого обидел.

07 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXIX)

— Спасибо тебе Господи! Спасибо, что я сижу посредине ночи и ем фасоль в томате. С хлебом и маслом. Нет ничего совершеннее тушёной фасоли в железной сверкающей миске. Ты, Господи, даровал мне это счастье потому что я не смотрю футбол и не пью пиво из банок, да. Я знаю Господи. Я ем жирное и горячее. Я жру по ночам и счастлив. Да.

— Рад за вас. Главное — преступить? Сразу видно, что вы человек, а не тварь дрожащая — вот тоже самое со свининой. Опять же нам рассказывали о людях, что обладали тонким чутьём. Поелику левый бок свиньи есть определённо нельзя, а правый с некоторыми оговорками — можно, то они могли определить качество свиной тушёнки и степень противности оной Аллаху.

— О да, такие навыки среди воинов ислама. Я подозреваю, что вся тушенка, которую поставляли в Советскую Армию, была изготовлена исключительно из правой стороны свиньи.

— Это ничего не значит — я вспоминаю, как посещал места, где воины ислама не брезговали свиной тушёнкой, но бывал и по соседству, где смиренные православные миряне вели своих дочерей гордым воинам ислама — за ту же ложку тушёнки, видал и тех, что склоняются к униатской облатке при остановке шахт, видел я и язычников, которым нечего сорвать с шеи — они ели тушёнку просто так. Тушёнка во всех случаях была сделана из давно мёртвых советских свиней. Цвет макарон, её сопровождавших, был сер, а жизнь непроста.

— Человек слаб, и всё дело в том, чтобы понять — пора ли кончить, или всё же нужно продолжать. Тут есть такая зыбкая грань, что я иногда завидую лётчикам, у которых обязательна медкомиссия каждый год и предполётный осмотр — не вписался, так — привет. Но моя специальность накладывает дополнительное обязательство — вовремя кончить. Мне скажут, что это нормальная мужская обязанность, а я отвечу, что нет, особая.

То есть, в жизни говоруна нет медкомиссии, что даст тебе пенделя в сторону неторопливых шахматных боёв на бульваре, но не гарантирует от превращения в маразматического безумца, бегающего между работодателями с дурацкими рукописями. Да. Не дай мне Бог сойти с ума, ведь страшен буду, как чума. Тотчас меня запрут.

Кому ты нужен тогда будешь — со всей поэтикой старого советского животворящего цилиндра, поэтикой еды в консервной банке?

— Говорили мне, что на далёком полуострове Индостан, есть специальное дерево с дуплом, в каковое каждый уважающий себя оратор должен крикнуть "Император ел тушенку словно свинья!". Существует, однако вероятность того, дерево это спилено, и из него произведён деревянный истукан, которым подменили президента Ельцина, чтобы проще было обеспечить смену власти. Самого Ельцина ударили чем-то по голове, он потерял память и теперь дирижирует еврейским оркестром на свадьбах и похоронах. А вот истукан-то и правит Россией. Он и придумал серые макароны.

Поэтому Протагор и Прокруст, породнившись детьми, образуют новую семью. Их внук выбирает себе барышень, как говорят в рабочих посёлках — "под рост". Иногда — со смертельным исходом.

Этот текст можно продолжать и дальше — до полного удовлетворения. Поскольку журнал Man's Health говорит нам, что ежели бросить без удовлетворения, то всем кирдык, несчастье и аденома простаты.

Не то слово. Опять же варю глинтвейн, пунш и жжёнку. Долго не засиживаюсь. Идеальный гость.

Извините, если кого обидел.

07 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXX)

— Лучше всего всё запивать водой. Всё-всё.

— (вскакивает и начинает отчаянно жестикулировать, боясь что его не услышат) А как же щи+водка? А как же паста+вальполичелла? А как же фуагра+белое бордо? А как же плов+зеленый чай? А-а? Я Вам спрашиваю, а? Ведь нельзя же пельмени запивать водой, ведь это ж преступление против человечности, а?

Хотя, с другой стороны, чистая вода к еде — да правильно. И всегда на столе. Но ведь есть такие сочетания, а? Такие, говорю сочетания есть, а? Их ведь нельзя, а?

— Я же говорю, что это составная часть. Разве можно сказать, что мы запиваем окрошечную смесь квасом?

— Да я текст прочитал, и более того, понял. Просто я выступил в том ключе, что мне кажется, что раз мы говорим про изменение традиций, должны быть некие указания на новые традиции, новые сочетания. Я вот русскую кухню довольно трудно представляю с водой. Русская, мне представляется заточена под водку, кислый квас, морс, взвар, бульон… А вот вода… Короче, примеров давайте, примеров… А то щас пойду блины под воду есть, честное слово.

— Никто ведь и не спорит с этим, в кулинарных книгах считается, что чем лучше еда, тем проще должно быть вино, которое к ней подают. Ну, а если совсем хорошая, то тогда конечно воду. и наоборот, очень хорошее вино ни в коем случае не должно сопровождаться каким-либо заеданием, вот.

Другое дело что вода — это ведь вообще лучший алкоголь.

— Вообще было бы интересно узнать, в каких именно кулинарных книгах такое говорят.

— Про сочетаемость блюд и напитков — совершенно в любом руководстве по пищевому и алкогольному употреблению можно встретить этот тезис, он очень распространенный.

Во всяком случае, во всех относительно вменяемых книжках про вино, издававшихся за последние десять лет на отечественном языке, он есть. "Чем сложнее еда, тем проще должно быть вино, и наоборот". Там много хорошего, кстати — "чем благороднее напиток, тем проще этикетка" "хорошее вино получается только из лозы выросшей в неблагоприятных условиях" — сплошной, короче, антропоморфизм.

Про воду это я, понятное дело, высказываю своё мнение.

— А у меня вовсе этих оценок нет. Всё как-то равномерно. Видно, я примитивен. Да.

Извините, если кого обидел.

07 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXI)

— Интересно, кстати, почему Робинзон Крузо жил, даже не попытавшись изготовить алкоголь самостоятельно? Вот, кстати, аспект, который отчего-то обойдён Дефо. Или я просто не помню?

— Это протестантская книга. Откуда у протестанта самогонный аппарат?

— В СССР у каждого протестанта был самогонный аппарат.

— Человек, который имел в СССР самогонный аппарат никогда не был протестантом. Нечего ему было протестовать. Впрочем, тема занятная. А Крузо — это гениальная протестантская книга. Именно поэтому никакого бухла.

— Ваши нападки обидны и безосновательны. Что, как не чувство протеста, подвигло нас с другом создать замечательный аппарат со змеевиком от холодильника «Зил» в разгар горбачёвского сухого закона?

— Я могу ошибаться, но пиво-то, пиво-то протестантам разрешено? И отчего бы Крузо не попытаться изготовить что-нибудь слабоалкогольное, без аппарата?

— Упыри они, чисто упыри.

— Нешто хуже евреев?

— Не хуже… Но если скрестить… Дать самогонный аппарат…

— Скрестить по сусекам.

— Нет уж, это мы уже проходили.

— Не хотите — не надо.

— А это было деловым предложением? Тогда назовите свои условия!

— О, вы уже торгуетесь, ваше величество! Я готов, но сначала хотелось бы пощупать товар.

— Хм. Щупайте ваших протестантов, пожалуйста. Только в специально отведённых местах.

— Вот вы снова подталкиваете меня к греховному! А, меж тем, протестанты скорее ваши, чем мои. По крайней мере, я не знаю, какие места у них отведены под щупанье.

— Нет уж. О них много что говорят: «Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера: «Что он — лютеранец или протестантист!?».

— Да ведь поди всё больше врут. Вот и тут — с чего бы англичанам такое спрашивать?

— А ведь не кто-нибудь — уважаемый сочинитель пишет.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXII)

— И то верно, вернёмся от горячего к горячительному. Самогон, я настаиваю. Со временем я стал не то, что хуже относится к водке, но тяготеть к семидесяти градусам (И русской бане, где градусы схожи).

— Да и я экзотики не люблю. Помню, я чем закончилась история с чёрной водкой. Для начала было отвратительно, как она называлась — «блевод» (Blavod). Красили её не то какой-то овощной азиатчиной, не то травяной латиноамериканщиной. Продавалась хорошо, но я подозреваю, что её покупали, чтобы поить жеманных девиц. Те, как известно, ломаются выпить обычной водки, а экзотизм вроде этой блевоты или абсента, снимает проблему. Они ведь сами выпить хотят, только ломаются.

— Я вот как-то сильно возвысил себя во мнении индейцев-кечуа, когда пил агуардьенте утром, под навесом…

— Закусывая куями?

— Куи эти, то-есть свинки, действительно полная дрянь. А насчёт самогона — это, мне кажется, немного преувеличено. Агуардьенте — это такая плохая водка, впрочем, вполне промышленная. Она разной крепости бывает.

— Да, нет, честное слово, не преувеличение, аguardiente — это общее наименование 40-градусных горячительных напитков в испаноязычных странах, огненная вода, то бишь. Национальная эквадорская водка называется Schumir, это действительно просто плохая водка, хотя, аборигены говорят, что если выпить ее изрядно, то воздействие сходно с абсентом, вплоть до ловли зеленых черт… фей, то есть. А canelazo — это именно самогон, он разный бывает, естественно, самая суровая разновидность — "Pajaro Azul" ("Голубая птица"), название такое потому что по легенде в него при приготовлении засовывают курицу, кажется, даже живую, это якобы и придает напитку специфический голубоватый оттенок, варят его в основном на востоке страны, где джунгли. Вот у нее крепость достигает 90 градусов, но мы опять об экзотике.

— Я вообще против добавок. Именно это и может гарантировать нам самогон.

— Ну да, даже в водку отчего-то наладили мешать соду — для смягчения.

— А что, есть собственно спирт? Щёлочь что ли отчасти? Почему мы закусываем кислыми соленьями?

— Он сложный углеводород и есть — сам себе спирт. А жажда кислого — это, я думаю, уже свойство человеческого метаболизма.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXIII)

— Ну, что об этом говорить, когда общественность не очень понимает, что, собственно, пьёт. Ну, смесь спирта с водой — это понятно. Численное значение стандарта крепости в сорок оборотов-градусов был не случаен. Бородатый химик, увидевший во сне загадочную таблицу в 1864 году защитил диссертацию на тему «Рассуждение о соединении спирта с водою». Менделеев описал типы смесей спирта с водой, по трём типам гидратов, иначе по преобладанию определённых «сцепок» молекул. Сцепки разнятся тем, что на одну молекулу спирта могут приходится в первом случае — одна, в о втором — три, в третьем — двенадцать молекул воды. Если смесь крепче 40 градусов — то преобладают сцепки с одной молекулой воды, вязкость повышена, во рту сушит, если меньше, то преобладают сцепки, где на молекулу спирта приходится двенадцать молекул воды. Это наоборот, разочаровывает, кажется, что счастье украдено, а, говоря о химии, скажем — вязкость низка. А посередине, в сорокаградусной смеси — основная часть молекул спирта связана с тремя молекулами воды — мир, радость, и в человецах благоволение. То есть, на одну молекулу CH₃CH₂OH приходятся три молекулы H₂O — то есть нечто вроде (CH₃CH₂OH)(H₂O)₃.

— Кстати, откуда градусы?

— С градусами вообще много путаницы. Градус — это 0.0794 грамма безводного спирта, считается и по объёму. В пиве традиционно содержание алкоголя обычно не указывается. Косвенно она связана с плотностью, которая показывает, сколько было в начальном сусле экстрактивных веществ, в том числе сахаров, которые превращаются при брожении в спирт. На один пивной градус приходится 0,2–0,3 спиртовых. Если вы покупаете пиво, на этикетке которого — 13 %, то алкоголя там будет всего около 3,5 %.

Алкоголь в пиве измерялся в весовых процентах, тогда как в водке, вине и других крепких напитках он определяется объемными. Так, если в Жигулевском пиве содержится 2,8 % алкоголя, то в объемных — это составит 3,6 %, то есть 2,8:0,78=3,6 % (удельный вес спирта — 0,78). Этой системы придерживаются все старые европейские пивоварни. Если на этикетке указываются просто проценты, они весовые. Если после значка процента стоит «Vol.» или «об.» — объемные. Правда, в России с января 1981 года крепость алкогольных напитков определяется только в объемных содержания алкоголя при 20 °C. Стандартизация прошла во избежание путаницы.) Собственно, не Менделеев открыл этот стандарт, стандарт экспериментальным путём был выведен и раньше. Менделеев вошёл в историю водки тем, что объяснил его и всемерно насаждал.

— Химия довесков к водке (не считая отдушек) — особая статья.

— Это, во-первых, сивушные масла — смесь пропилового, изобутилового и изоамилового, кислот и эфиров. Но спирты-яды вполне искоренимы, особенно при современной очистке — допустимая норма сивушных масел вообще — 4 мг/литр. Самый известный из них изоамиловый спирт ((CH₃)₂CHCH₂CH) или 3-Метил-1-бутанол, изопентанол, который, собственно и получают из сивухи. Он пахнет дурно, но используется для производства парфюмерных эфиров и даже порохов. Эфиры, среди которых диэтиловый эфир, усиливающий характерный спиртовой запах и смягчающие его муравьино-этиловый и уксусно-этиловый.

Во-вторых, альдегиды — они довольно ядовиты, но из за собственного стремления взаимодействовать с другими веществами, вступают в реакцию с прочими примесями и частично нейтрализуют их. (Если их конечно не больше 8 мг/литр).

В-третьих, метиловый спирт или метанол. По цвету, вкусу, и запаху похожий на обычный спирт. Несмотря на известные страшные истории, малое количество метанола бывает даже в элитных бренди. А максимальный допустимый их уровень — 400 мг/литр.

— Кстати, о цифрах. Это только раньше прейскуранты были тверды как скала. Я цены на винно-водочные изделия использовал, чтобы коды запоминать во время первой кампании по внедрению кодовых замков в подъездах. 127 — розовое молдавское ординарное 0,75 в Столешниковом переулке… 267, 277, 287 — «Советское шампанское» соответственно сухое, полусухое и сладкое. 287 — это, конечно, еще и «Московская». 307 — «Столичная», 412 — коньяк трехзвёздный…

Извините, если кого обидел.

08 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXIV)

— Настоящий мужчина должен иметь в доме ящик водки.

— Какой? И сколько должно там быть бутылок?

— Надо переходить на «Гжелку», что я и делаю. Правда, через год-два она может испортиться и будет не водка, а говно. Там двадцать в ящике, как и было.

Правда раньше ящики были другие. Сначала сваренные из толстой металлической проволоки (или уже из прутка, хрен их разберёт), которые издавали правильный такой звук, когда бутылку вынимаешь. Чистый и звонкий. Потом их стали заменять разноцветными, как детские погремушки, пластиковыми, — а теперь вообще кругом один картон, тоненький, только чтобы до багажника донести. Потом уже домой приходится в пакетах тащить, потому что упаковка рассыпается.

— Ага. Но ящики из прутка всё-таки больше характерны для молочных бутылок — и ещё совсем уж забытые круглые ящики, в которые паковались тетраэдры бумажных пакетов с молоком и ряженкой.

— Теперь есть ещё картонные ящики под узкие высокие бутылки с элитной водкой.

Надо сказать, что я к «Гжелке» пришёл путёв опросов и эскпериментов — у неё пока лучшее соотношение цена-качество. Вот-вот, только факт именно в том, что я как-то уныло слонялся по городу, напившись абсенту.

Надо разучить «Устал я греться у чужого огня…», купить фрак… Ах, да! Ещё ящик «Гжелки».

— Обязательно ящик «Гжелки»!

Устал я греться

У чужого огня,

От жопы дверца —

Всё что есть у меня..

Ящик «Гжелки» надо купить всенепременнейше.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXV)

— Вы знаете, я недавно познакомился с интересной девушкой. У неё тоже есть некий водочно- потребительский ритуал. Правда не до, а после.

Когда это девушка выпивает рюмку, то немедленно закрывает глаза и поворачивает голову резко вправо, как в танго, а потом резко влево. Это так и называется — водочное танго. Очень сексуально.

— It depends on… Не знаю, верю, что ваша девушка наверняка была несказанно хороша, да только я видел таких, что помотавши головой тошнились бы, а у иных голова бы вовсе отвалилась…

Не знаю, не знаю. Я в танцах и вовсе не искушён, и пью с Божье помощью в уединении.

— Да, хороша, и не тошнилась. Впрочем и доза была детской по 0,6 на рыло.

— Дозы придумал Евгений Авцин — известный масон сорокового градуса. Он и водку у меня всю в доме выпил. Изо всех кранов. Да.

— А, я знаю этого жида пархатого, Кости Винниченко на него нет, прости Господи.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXVI)

— У меня просто мечта — построить дом с печью-голландкой, купить самогонный аппарат и ружьё.

Я заведу себе обрезанные валенки, и если кто постучит, кричать дребезжащим старческим голосом: «Ни-ка-во нет дома»!

Просто всякий человек, производящий внутри головы тексты, имеет определённый тип поведения. Есть любители Бродского — они должны между стихов пить виски и презрительно оглядывать водяные города, стоя на мокрых набережных в долгих пальто. Есть любители Набокова (шуршащие шины на серпантине близ Монако или снятый посекундно полёт бабочки). Есть безумцы-самоуничтожители в духе Берроуза, есть деловитые подобия Некрасова, что не прочь передёрнуть в карты.

Я буду следовать Юрию Казакову — бревенчатые стены, осень в дубовых лесах, пыхтит аппарат (кстати, оказалось, что перевелись народные умельцы, производящие самогонные аппараты — целая проблема найти), просыпаешься, а пустой дачный посёлок покрыт первым снегом.

— У Макаренко в "поэме" был печник, строивший пузатую печь, что сразу по окончании монтажа развалилась. Еще вспоминается, как ловко Ленин выпутался из похожей ситуации. Я к тому, что тоже ищу печника на дачу и в уме перебираю варианты.

Хотя, надо сказать, мне нравится и Набоковский, и особенно Берроузовский вариант. Но аритмия, как уже было сказано, мешает.

— Да, сельская уединённая жизнь — это мечта. Правда, хочется придти к ней самостоятельно, а не как Овидий.

Жить, погоду предсказывать… Кстати, со мной по соседству жил как-то человек из гидрометцентра, он в лифте жаловался, что жизнь у него тягостная оттого, что он всегда знал, когда будет какая погода, но природа редко подтверждала его знания, навстречу ему не шла.

— Это мне ещё на лекциях рассказывали — хотите точный прогноз погоды на завтра, приходите послезавтра. Предсказать погоду невозможно, но можно предсказать землетрясение. японцы это делают за 30 секунд и уже тогда, до самого акта, могут быстро посчитать, есть ли угроза цунами.

— Ну, это тоже не предсказание, это, скорее быстрое оповещение — процесс сброса напряжения уже пошёл. А цунами можно оценить, да — при большом поле донных датчиков. Тут есть другая проблема (это мне на спецкурсе академик Магницкий ещё читал) — совершенно невозможно оценить количество афтершоков. Понятно, что они будут — но сколько будут продолжаться, сколько всего их будет?

— Есть в Турции место, где из земли постоянно извергаются тонкие языки подземного пламени, в воздухе летают хлопья пепла и всегда немного трясет (этакое flammis acribus addictis), так вот ученые до конца не знают, почему это с такой настойчивостью происходит уже столько тысячелетий, почему огонь не прекращается. место это особенно выразительно выглядит ночью. а турки некоторые считают, что это явление — результат ужасного землятресения, произошедшего черт знает когда, то есть затянувшийся такой вот афтершок.

— Эко невидаль! У нас такое под Шатурой много лет идёт. И ничего — живут люди, огурцы содют, самогон гонют — в дыму и пламени. Три власти пережили — и ничего.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXVII)

— Курточка эта должна называться — разгрузка.

— Все равно, термин «разгрузка» (на мой взгляд) как-то неприменим к такой куртке.

— Ничё. Применим-применим. Я не так давно видел в описи имущества «Жилет разгрузочный. С карманами» — а прапорщики, оно ведь, знаете, шутить не любят.

— Если всё вынуть из карманов, то — да. Нет, как раз если засунуть. Что интересно, в давние времена я шил себе разгрузку сам. Это чудовище ещё сохранилось — надо бы кому-нибудь его предложить для съёмок садо-мазохистского порно.

— Дык, жилеты с карманами для патронов-гранат в армии называют «лифчиками».

— У нас лифчиком сначала называли броник — помните такой с тесёмочками наверху — похожий на ночную рубашку. Потом, видимо, это перенесли на такую курточку-жилет — по два рожка спереди, с каждой стороны. Грудь — пятый номер.

— Да уж, деталь «женского туалета».

— Я как-то привык к термину «разгрузка». Дело в том, что это, равномерно, или почти равномерно распределяя вес по туловищу помогает при дальних переходах. Впрочем, в восьмидесятые личный состав специально покупал «на свои» самошивные рюкзаки и кроссовки. Отчего-то особенно ценились кимрские кроссовки и ботинки — не в сапогах же бегать.

Это вообще очень интересное культурологическое обстоятельство. У Солженицына есть такое наблюдение в «Архипелаге ГУЛаг» — до войны (понятно какой) зэки стремились всеми силами одеться в казённое, а после войны очень важным казалось иметь какую-то свою, личную вольную одежду.

Но армейский ход этой мысли дополнялся ещё тем, что чтобы выполнить боевую задачу нужно позаботиться о себе. Никто не позаботится за тебя — только ты сам. И никаких денег для этого не жалко. В конце концов, можно, конечно, выбрать бесплатное и казённое — только много всего может случится.

— Да. В какие годы и где служили?

— А я лесником служил. Белочек кормил, лосям сено заготавливал. Ага.

— Какое совпадение. И я лесником служил.

— Вот видите. Это братство такое особое. Это ведь не важно, с шакалами ты боролся или с волками — главное, о лесе думать. Лес любить.

А с командирами мне везло всегда, да.

— Да, лес мне всегда нравился. Там яму с кольями устроишь, здесь долговременное огневую точку. Удобно.

— Окапываться в лесу, правда, унылое дело — поначалу. Корни сплетены, пока откопаешь червяка какого или лисью нору, на тебя сосна грохнется. Зато уж если грамотный лесник всё по уму сделает, то полдивизии браконьеров положит. Нет в лесу о зверушках заботиться — совсем другое дело, чем на открытой местности.

— А кто спорит? Это уж как два пальца об ёлку. Я вообще открытых пространств не люблю.

— Да, лысые браконьерские места я тоже не жалую.

Извините, если кого обидел.

09 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXVIII)

— С днём рождения.

— (поскрипывая зубами) Спасибо.

— Да ну Вас. Нету на это моего высшего соизволения! Пейте, чтоб не простудиться.

— Но доброе имя… А, впрочем, оно давно пострадало…

— (недобро щурясь) Чьё имя? Ваше или моё?

— Про ваше имя мне ничего не известно.

— Моё имя почему-то у некоторых ассоциируется с электричками. Можно ли пасть ниже…

— Да Русский Хуй не только Японского Городового, он и Япону Мать оборет.

— Не думаю… Не проявил он себя бескомпромиссным бойцом…

— Всегда готов — протягиваю я руку сквозь толщу времён.

— Ой! Похоже на рекламу с лаком..

— Хороший звук. Пивнобутылочный.

— Ну уж… Портвейнопробочный!

— На нижнем этаже. Мне и говорят — идём самую дорогую водку в мире пить? Ну, я и пошёл. Походя ещё биографию разжалованного наркома Лихачёва купил.

— Смешно. Стояла я перед этой лестницей вниз и Вас вспоминала. Постояла-постояла, да и пошла себе дальше.

— Ага! Морозы вдарили!

— Правда?! Ужас-то. А я их-то как раз и просплю.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXIX)

— Да, «аборт корабля» случался и в моём детстве. Он случался постоянно.

— «Всё ему свистит…» Да, ещё вспомнился некий Такушмал из прабабушкиной песни: «мой сыночек так уж мал, что из скорлупы ореха и т. д.». Или это глагол был такой — ушмать? не помню…

— Именно. Я тоже сначала не поверил. Но потом…

— Уже страшно.

— Мне кто-то рассказывал про подкрылом самолёта… Это, правда, не моё наблюдение — мне в зелёном море тайги ничего не чудилось.

— «всё ему свистит…»

Да, там всё было очевидно. Зато меня долго мучила песня Пахмутовой на стихи, кажется, Добронравова «Надежда»: «Надежда — мой конь подземнОй…»

Мнился некий Индрик-зверь или ещё что похуже. Впрочем, и по сей день считаю свой вариант более удачным.

— А я воображал себе некую могучую Кавалербарышню, которую хочет украсть крутящийся-вертящийся шар. Кстати, если ослышки в песнях на русском языке проясняются по мере взросления, то ослышки в буржуинских песнях не знают возрастных преград. Например в известной песне припев «..what can I do?» воспринимается как «водки найду!». А аналогичная фраза в какой-то менее известной песне «what I gonna do» одним моим знакомым послышалась как «вот его найду».

— «Так звуки слова «дар Валдая» балды, над партою болтая, переболтают в «дарвалдая»». (с) Андрей Белый. Первоесвидание.

— А у меня была песня «Килибомбили, нам объявили, что началался война».

— Знатоку Щербакова — sat.

— Scherbacovi peritissimi sat. Там всё кишит, но это не из детства.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXX)

— Да что ты прицепился к «Маршу Экклезиастов?

— Я не прицепился. Как раз я настроен вполне благодушно. Во-первых, мне подарили эквадорскую сигару, нормальную, грандкороническую, не слишком пересушенную, и я её употребил, прогуливаясь по Миусскому скверу. Слава фантастике! Во-вторых, я сейчас напьюсь рому и буду горланить: «Их мучила жажда в конце концов, им стало казаться, что едят мертвецов. Что пьют их кровь и мослы их жуют. Вот тут-то и вынырнул черт Деви Джонс. И он потащил их в подводный свой дом, и запер в нем двери тем черным ключом. Йо-хо-хо, и бутылка рому»!

— Так в чём дело? Или ты всё не можешь отойти от того, что там прочитал про GPS?

— С этим загадочным прибором у фантастов давно нелады. Я его обнаружил и водном из романов Арбитмана, и здесь он не единожды «GPS несколько раз включался, показывал наши координаты и снова умирал». Это удивительное обстоятельство, когда столько разумных людей глумится над Global Positioning System.

— Так вот, с этим романом проблема. Даже несколько проблем.

Первая в том, что от него многого ждали — с него спрос больше. Не какой-нибудь упырь писал, а два уважаемых человека, вкупе с Ириной Андронати.

«Посмотри в глаза чудовищ» задавали чрезвычайно высокую планку — они были новым словом, весёлым, искристым — промеж чудовищного болота звездолётов и гоблинов.

Но в конце этой книги болтались невидимые слова «продолжение следует» — так смазан был финал.

— В «Гиперборейской чуме» тоже был смазан финал.

— Там, почитай, финала вовсе не было. Так вот, в «Марше Экклезиастов» опять нет финала, а текст похож на нашинкованную капусту.

Вот простой и понятный сюжет: на земле творятся безобразия, плодятся мутанты и изменяются свойства всего сущего. Поэт Гумилёв с женою Анной отправился на Конгресс колдунов и — бац! — провалился в потайной город. Его сын (не автор теории этногенеза, нет — а школьник) едет в Москву и пытается спасти папу вместе с другими товарищами. Товарищи вылезли, папа продолжил странствия на другой стороне мира. Но за десять лет мы наелись столькими романами такого типа, что точно такой же Гумилёв с повадками Дункана МакЛауда разочаровывает.

— Ты пересказал сюжет. Надо вывешивать предупреждение о спойлерах.

Почему я пересказал сюжет? Да потому что дело не в сюжете — в первом романе сюжет тоже был незатейлив — Гумилёва спасли от казни, подарили бессмертие, и вот он спасет мир и Галактику. Но это было компенсировано пьянящим весельем капустника, праздником умной игры в «угадайку».

Поехали дальше. Вторая проблема — во вставном романе. Он, мне кажется, довольно утомителен со своей стилизацией под восточную цветистость. Тем более, издательство напечатало его совершенно неудобоваримым шрифтом (но это, разумеется, частность). Там дервиш и монах-бенедиктинец реализуют известную украинскую сказку про двух соседей, что нашли клад — один отправился за лошадью и заодно привёз отравленный пирог. Второй застрелил вернувшегося и принялся за пирог с ядом. Только в отличии от этой сказки, пара героев романа долго философствует, скитаясь по пустыне. Запел даже один минерал, да.

Третья проблема в юмористических гэгах. Когда два (три) писателя, которых я числю в лучших, пишут словарик к книге, где шутки «Церетели, Зураб Константинович (род. в 1934 г.) — очень неплохой скульптор-миниатюрист» — это как-то унизительно.

Десять лет назад подлинная история Трофима Лысенко читалась как свежий анекдот: «Молодой агроном, теоретически раскрывший сущность наследственной плазмы, пришел в ужас от ближайших перспектив развития советской молодой, страшно талантливой и абсолютно беспринципной генетики. Он знал и понимал, как просто будет скоро создавать любые гибриды от самых невинных — вроде картофеля и томатов — до самых свирепых: гриппа и оспы: Причем вероятность создания последнего стократ вероятнее, чем первого — ибо страна перманентно готовилась к войне… Лично Вавилова можно было без труда похитить где-нибудь в горах Гиндукуша и отправить в какой-нибудь монастырь под мягкий, но неумолимый присмотр бритоголовых монахов. Но это ничего не решало, поскольку за Вавиловым стояли институты и лаборатории. Следовало дискредитировать само направление. Трофиму Денисовичу пришлось выдумать мичуринскую агробиологию.

Несуществующую науку создать так же трудно, как несуществующую страну. Но полтавскому хлопчику это удалось. Спасти самого Вавилова было уже невозможно; спасать нужно было остальных…

Как подсчитали Прогностики Союза Девяти, абсолютное бактериологическое оружие олжно было быть создано в СССР где-то между тридцать шестым и тридцать девятым годами: Трофиму же Денисовичу предстояло уйти в небытие с титулами шарлатана, мракобеса и обскуранта». Но девяностые наградили нас множеством подлинных историй — подлинной историей Олимпийского мишки, пилотируемого смельчаом и сбитого ПВО, подлинной историей Ленина-гриба, подлинной историей звёзд мировой эстрады, что все, как на подбор родились в Российской глубинке, которые зачитывала каждый день одна из радиостанций…

Этого уже стало мало.

Вот, когда появилась «Гирперборейская чума», где был советский доктор Ватсон, вернувшийся из Афганистана с роанеием и лихорадкой, съёмная квартира и загадочный товарищ — было предвестие мировых катаклизмов, завязались несколько изящных узлов — и… Случилось то, когда мерзавец-любовник бежит с ложа, оставив подругу неудовлетворённой. Завязка есть, развязки нет.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXX)

— Все люди похожи на бутылки с каким-нибудь алкоголем. Я вот на какое-нибудь морское бухло.

— Нет, Дон Березин, розлив 2005. Южный склон.

— Черная этикетка, 13,5 % Первая многообещающая нота лесных ягод и специй сменяется на интенсивный взрыв остроты и фруктовой сладости с переходом в орех и дальше — в кедр с травами Прованса. Средней длины кислотность быстро сменяется долгим послевкусием с плавно выраженными переходами. Замечательное "праздничное" вино для знатоков и ценителей, но капризно при транспортировке и хранении, и в руках дилетанта вполне способно обернуться уксусом, поэтому не стоит пренебрегать соблюдением температурного режима и влажности.

— Нет. Березин (стилизация под написанное от руки). гон 2005. 70 %. Крепкое пойло с запахом земли, который оттеняет лёгкий древесный вкус. Тело напитка округлое, плотное, тяжёлое. Хороший ночной друг, необязательный товарищ, боевит за столом, богатырски храпит в постели. Завтрашнее похмелье — уже сегодня.

Извините, если кого обидел.

11 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXI)

Дано: «Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоединившемся к грома резного дуба буфету, изрыгающему пучки стеклянного и серебряного света. Посреди комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.

И если хотите послушаться доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки».

Итак, внимание, вопрос: что подразумевалось под английской водкой?

Тем более что в доме Филиппа Филипповичи подавали разведенный медицинский спирт, а не водку по формуле Менделеева: «Красавец тяпнутый — он был уже без халата в приличном черном костюме — передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.

— Ново-благословенная? — Осведомился он.

— Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин. — Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку».

— Советская водка — наверняка «рыковка».

— Не просто «наверняка». В рукописях Булгакова, представленных цензорам, прямо и значится «Рыковку?». Неизвестный цензор подчеркнул текст и поставил два креста. Кстати, в дневниковой записи за декабрь 1924 года Булгаков пишет: «Водку называют «Рыковка» и «Полурыковка». «Полурыковка» потому, что она в 30 градусов, а сам Рыков (горький пьяница) пьёт в 60 градусов».

— Правда, крепость была чуть меньше — 15–27 градусов, но её, как я понимаю, в данном случае не пили.

— Была — 25–27 градусов.

— Я думаю, всяко случалось. Но тема английской водки всё равно не раскрыта — на столе стояли три графина — один, очевидно, с самодельной прозрачной водкой, в других жили какие-то ерофеичи.

Но слово «английская» что означает?

Извините, если кого обидел.

12 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXII)

Всем чрезвычайно хорошо известна сентенция про закуски, которую изрекает знаменитый профессор. То-есть, очень часто цитируется мысль о превосходстве закусок горячих над закусками холодными. Но мало кто задумывается, какую закуску предпочитал сам профессор: "И я того же мнения, — добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло, — …Мм… Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это… Я ваш кровный враг на всю жизнь. "От Севильи до Гренады…".

Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа Филипповича засветились.

— Это плохо? — Жуя, спрашивал Филипп Филиппович. — Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор.

— Это бесподобно, — искренно ответил тяпнутый.

— Еще бы… Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок — это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском базаре»".

Как вы думаете, что имелось в виду под чем-то похожим на маленький хлебик?

Как вы думаете, что имелось в виду под чем-то похожим на маленький хлебик?

— Размоченный в кипятке бульонный кубик Магги?

— Но он внутри будет холодной закуской. А если весь размокнет, то стечёт с "лапчатой" вилки. Дальше.

— Расстегай вероятнее всего…

— Вы, простите, как представляете себе расстегай, а?

— В форме змеи.

— Но подаётся он к столу вместе со стременами.

— Вы намекаете на подогретые кусочки страсбургского пирога, что ли? Откуда у Вас такие картинки?

— Ещё скажите, что это лимбургский сыр — наоборот, живой.

— Не, лимбургский сыр нагревать нельзя — он перестанет быть живым. А страсбургский пирог нагревать можно. А ответ будет или мы теперь умрем в терзаниях?

— Умрёте, конечно. Вам что, обещали вечной жизни?

— Все равно как умереть, в терзаниях или не. По мне так лучше не.

— На всё, на всё Господня воля. Вот товарищ Сухов был убеждён, что лучше помучаться. А он, надо сказать, толк в жизни знал. И в смерти, впрочем, тоже.

— Это ему в клуб специальный надо было…

— Ну, он туда и попал — море… Песочек… Солярий…

— А это не могут быть просто грибы?

— Гриб, похожий на хлебец?

— Очень хорошо. Но что, что понимается вами в данном случае под жульеном?

— Совсем не то, что понимается под жульеном в нашей столовой — нечто скользкое на вид в железной мисочке с ручкой. Это точно. Позвольте поехидствовать и отослать Вас к Елене Молоховец и "Поваренной книге Софьи Толстой".

— Знаем мы эту Молоховец. Сапог сапогом. Нам Молоховец не указ. Дурная книга.

— Жюльен, он же жульен. А вот как и из чего готовили их в «Славянском базаре» — я пас…

— А у вас что?

— Я вам правду скажу. В кипящую воду бросаете мозговые косточки и варите до тех пор, пока мозг не начнет свободно отделяться от них. Можно извлечь его и сырым, но это труднее. Берете ржаной (непременно ржаной!) хлеб и режете его на маленькие аккуратные крутоны размером примерно 3х5 (6), а толщиной — 1–1,5 см (тут главное — чтобы отправить в рот разом, “в один кус”). В этих хлебиках чайной ложечкой или ножом аккуратно делаете маленькие углубления, а затем кладете их на сковородку, на которой уже растопилось сливочное масло, обжариваете с обеих сторон. Затем углубления заполняете готовым костным мозгом, солите, если хотите — перчите, немного посыпаете зеленью — в общем, дальше кто как любит приправлять. Но — не забывайтесь! Время идет быстро, хлебики остывают, а вам нужно еще успеть налить себе рюмку чистой, как слеза младенца, холодной водки, чтобы “вышвырнуть ее одним комком себе в горло” и отправить хлебик в последний путь горячим, может быть, даже шипящим от сливочного масла в хлебных порах…

Насчет остального смею не согласиться. Конечно, после первой рюмки заниматься дегустацией — дело неблагодарное, но переход на водку поплоше может дать прям таки взрывной эффект. А уж похмельный эффект — обеспечен. Вам, как мужчине тучному, этого не оценить…

— Последний абзац апокалиптический. Массу ассоциаций вызывает…

Извините, если кого обидел.

13 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXIII)

— Почему Вас все считают постоянно выпивающим? Это имидж или чистая водка? А вы ведро можете выпить?

— Да нет, ведро выпить я не хотел бы. Дело это непонятное и не нужное. Я толст и тяжёл, это предпосылка к рекордам. Но только зачем они? Такое сродни куражу на людях — из-за чего часто гибнут люди на пикниках.

Литр усидеть можно за ночь, только собеседники должны быть соответствующие. Да и водка — строгий напиток, куда строже, чем, скажем, коньяк. Она требует соответствия — и в разговорах и в еде. Да и я пить люблю, а пьяных — нет… Кстати, высокая толерантность к алкоголю — не подарок. Это, говорят, симптом алкоголизма, то есть того, что алкоголь встроен в метаболизм. Выпить ведро имеет смысл только в том случае, когда на кону несколько буханок хлеба, которые потом будет делить весь лагерный барак.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXIV)

— По крайней мере, в моём лабазе стоит водка, вся упакованная в сертификационные печати московским раввиннатом.

— Кошерной является любая водка если не нажираться как свинья.

— Как свинья — уже некошерно.

— А ты знаешь, что свинья вообще сложное животное неполной кошерности?

— Свинья животное сложное, но веселое и вкусное!

Извините, если кого обидел.

14 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXV)

— Был, кстати, в пору моей беспутной юности такой напиток "сливки". Нужно было придти в ресторан "Пекин" — я жил неподалёку. Впрочем, и сейчас живу не так далеко.

Итак, можно было зайти поздно ночью или утром, и тебе давали сливочную водку — это был графинчик, в который сливали недопитое. То есть, там был купаж из разных советских водок, чуть желтоватый — не от мочи, правда, а от того, что кто-то не выпил до конца "Старку".

Стоил этого графинчик три рубля, и все виски мира меркнут перед его содержимым.

А был он слаще мёда.

— Про пекинские сливки я слышал, да. Продавали. Даже знаю, что кое-кто из моих знакомых угощался, но не будем называть имен.

— С тех пор многое переменилось. Разрушена общая традиция — например, в бывшем Ленинграде пьют совсем иначе, нежели, чем в Москве. Во-первых, Питере начинают пить раньше, потому что метро захлопывает двери в полночь. Во-вторых, в Питере работают совсем иначе, нежели, чем в Москве — и в Питере можно напиться весело, не ожидая раннего подъёма и необходимости появиться на работе в восемь. Там можно напиться стремительно, не ожидая того, что тебя поймает милиционер и начнёт шуршать твоим паспортом в поисках прописки. Или того, что тебя, как этот милиционер, встретит похмельное чёрное утро, когда нужно к восьми или к девяти, а путь лежит через огромный многокилометровый город

Не говоря уж о разнице цели, и о том, что коньяк в этом городе отвратителен. Во обще, в городе Питере не закончилась ещё эпоха палёной водки и керосинных вин.

— Лучше про гидролиз. Ну и про Менделеева…

— Это ты мне будешь про гидролиз рассказывать? Нет, всё было иначе. Его контролёром ОТК на «Кристалле» назначили. Пришёл, значит, он на завод, выпил. И говорит: «Чё за гониво. Так надо и так. А то, что вы делаете, сплошная медовуха». «Веничка, говорит, Ерофеев с вас в гробу перевернётся». И началась история русской водки.

Извините, если кого обидел.

14 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVI)

— Знаете, я вообще думаю, что этот случай с Зиданом, что дрался головой на поле — закономерный итог развития современного футбола.

Футбол давно перестал быть мужской игрой — все эти эффектные падения, крики "Меня убили", эти метания по полю с гримасой невыносимых страданий, после которых игрок встает и бежит как новый… Все эти заламывания рук (хотя на повторе видно, что игрока не трогали), договорные матчи, огромные суммы трансферов и контрактов — всё это давно уже сделало футбол игрой для нежных миллионеров, где само понятие "мужское поведение" является чуждым.

Вот Зидан повел себя по-мужски — он просто нормально ответил другому мужчине, который его грубо оскорбил. Это нормальная мужская реакция. Ан нет — в эстетике современного футбола такая реакция подлежит осуждению, наказанию и т. д. А вот совершенно немужское поведение Матерацци почему-то находится вполне в рамках правил — к нему у футбольных функционеров претензий минимум.

Быть стервой и хамом — допустимо. Быть мужчиной — наказуемо. Таков современный футбол.

Или таково современное общество?

— Мне кажется это неверным. Есть профессии (а я думаю, что это почти все профессии), где нужно сдерживаться с клиентом или оппонентом. Например, милиционер задерживает преступника, тот кричит ему "А я твою маму имал" — и тогда милиционер достаёт табельный «Макаров» и стреляет оскорбившему в живот. Или официант чуть что метелит посетителя.

Да, иногда мы на стороне оскорблённого, но тогда сохранять за ним место не стоит — это честный размен.

— Отношения "официант-клиент" или "милиционер-преступник" (как и любая другая сфера обслуживания, где есть понятие "клиент") подразумевает иной тип отношений. Эти отношения неравноправные, они заранее подразумевают неравенство субъектов.

Футболисты же на поле находятся по одну сторону баррикад (даже если играют в разных командах).

Это скорее можно сравнить с равноправными переговорами в бизнесе. И если один из договорщиков вдруг начнет оскорблять контрагента по матери, то получит в табло вполне справедливо, хотя "корпоративная этика и все дела"…

Потому что в момент, когда человек начинает хамить, он уже теряет всякое право быть защищенным профессиональной этикой. Он выходит за ее рамки (причем, выходит сам и первым), так что его последующие крики о том, что "надо сдерживаться" — хоть и верны по сути, но не ему это говорить! Его поведение еще более подлежит порицанию, чем поведение ответившего. И аналогии "обслуга-клиент" тут не проходят.

— Понимаешь, тут должен быть честный обмен — разозлился, дал в табло — нормально. Только потом езжай в офис, собери в картонную коробку барахло, фотографию семьи, и всё что там положено в американских фильмах — и домой. Или там сразу искать новую работу.

Потому что ты часть корпорации. Вот если тебе сверху дали отмашку — понимаю. Или ты хозяин этой лавочки и заранее решил, что если что — компенсируешь все риски за свой счёт. Порицанию подлежат, правда, все.

Но при этом, мы с тобой живём не на Луне. Ну, если сказал итальянец этому арабскому французу "Я твою мать…" — то что, он этого не слышал никогда? Что, сам не говорил. А Онопко он не метелил, когда тому руки французские менты не держали? Зуб ему не выбил? Это, впрочем, мне Байкалов рассказал, если он Онопку не бил, то я извинюсь, да письмо напишу, прости, братан, не сука ты черножопая, а брат теперь мне.

И потом, что Зидан не слышал этого никогда? Они там на поле говорят, как русские рабочие «Прости, Пётр, но лучше не лей мне эту расплавленную сталь на руку»?

Так-то мне это не бизнес-переговоры напоминает, а именно жестокий мир, в котором (ну, хорошо — не милицейский с преступником) — два милиционера сошлись в ружейной комнате, где один сказал другому матерно, а тот открыл огонь.

— Ну, не знаю… Повторюсь — я не оправдываю Зидана, но из их двух грехов (подлый поганый лай в спину и несдержанность в ответ) мне гораздо милее сердцу второе, чем первое. И не только потому, что оно второе, и было ответом на первое, а просто в системе ценностей одно стоит сильно ниже другого.

И мне жаль, что интересная игра футбол пронизана таким немужским поведением настолько, что в правилах нет указаний наказывать за первое, но есть жесткие правила по наказанию второго.

— Нет, тут если неравноправные персонажи — как мент с задержанным — плохо, и если равноправные, как бизнесмены — всё неладно. То есть, есть правда ход — условный Зидан говорит: "…, ребята, я вас подвёл на… Всё, …, переводим на меня. Нет мне прощения на …. Но я готов…, всё время каяться" — понимаю. А тут и кается-то он как-то криво, выставляя всё больше себя жертвой, и то "что называется целку из себя строит" (извини, но без этой фразы не обойтись). Всё криво.

В этом контексте я вижу только одну модель этически безупречного мордобоя. Твой начальник тебя унизил — в глаз ему на людях, и тут же — заявление об уходе по инстанции.

— Так Зидан и так уходит.

— Мне, понимаешь, кажется, что он не так уходит. А кажется мне, что среди болельщиков французской сборной понемногу, как растение, вызревает такой романтический образ Зидана. Не смог молчать, не покорилось гордое арабское сердце, мы — лучшие, и только бесчестными кознями нас можно победить. Но, ты знаешь, я в одном считаю тебя угадавшим мои мысли — в том, что, вся эта ситуация на поле и последующие обсуждения — индикатор современного футбола. Не в том смысле, что он толерантен. А в том смысле, что это игра, где по полю бегают две дюжины (судьи в счёт?) миллионеров со своими миллионерскими фобиями… то есть, тьфу, миллионерскими тараканами в голове.

— В общем, я с тобой согласен — романтический образ Зидана мне тоже кажется более, чем сомнительным.

А в футболе надо что-то делать, как-то регламентировать все эти фобии потных молодых миллионеров без образования…

— Ну тогда мы с тобой лучше о креативности поговорим. Ты же знаешь, я ненавижу Большой Спорт. Мне бы понедельники взять и отменить.

Извините, если кого обидел.

14 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVI)

— Мне, честно говоря, всё вышеизложенное глубоко параллельно, — но, как честный человек, просто смолчать я не могу. Если следовать завету Экзюпери — «есть только одна роскошь на свете, — роскошь человеческого общения» — то любой флейм есть концентрированный уксус этого самого общения; как можно отрицать его крайнюю привлекательность?!

— Вы бы еще сказали, что водка горькая. Сколько Вас читаю, — впервые смолчать не смог. Извините.

— Это несложно. Наверное, уровень сложности и должен расти вместе с профессионализмом.

— Один-то раз можно попробовать.

— А ну как затянет?

— Тогда денег заработаете.

— Сомнительно. Да и заповеди опять же.

— Водки разные бывают. Пивал и горькие. А вот отчего у вас на Урале такая любовь к уксусу — не могу понять. Я, честно говоря, считаю, что один за нас за всех напился оцетом и желчью, и более не надо.

Единственное привлекательное внекулинарное качество уксуса, мне кажется, его дешевизна.

— У уксуса один — но очень важный — плюс; его можно запросто пить вместо водки; (да ещё и нахваливая — типа ах какой сладкий!) а вот ацетон и растворитель всяких там пентафталиевых смесей — почти нельзя.

Давеча вот приятель перепутал стакан — так что он потом только не вытворял с собой; и полоскал, и блевал, и даже пиво после пить не стал… в общем, морока с этими неправильными альдегидами одна. Вот.

— Слушайте, мы с вами можем быть партнёрами, серёзно. Давайте, пожалуй, будем меняться — я вас уксус, а вы мне — водку. Грамм в грамм, литр в литр, а?

— Не буду я с Вами меняться; обманете еще. Не знаю как, — но точно обманете. Весь видеоряд к этому ведёт — водка, маринованные огурцы, и особенно вот это слово — «партнёр». Словно Вова Голубков и его брат-алкаголик выжидательно смотрят на меня с экрана: фигушки!

Извините, если кого обидел.

14 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVIII)

— А что ты хочешь? Вторая школа.

— Не понимаю. Вроде бы шизанутые должны преобладать среди лириков. Отчего в естественных науках такой размах?

— Ощущение себя "самыми умными". Ощущение себя "элитой".

— Это, кстати, распространённое явление — Сахаров какие-то безумные теории социального устройства предлагал. Фоменко ревизовал историю… Я знаю ещё полдюжины академиков такого толка.

Тут есть ещё интересный фактор — человек обладает неким знанием (заслугой), априори не проверяемым народной массой.

Выбежит писатель проповедовать — а народ ему: "Читали мы твой роман. Ты там хуй у негра сосал. Пошёл вон!". А выбежит физик-теоретик, начнёт загибать, что вся политика от лептонных потоков. Народ насупится — а сказать-то, бля, нечего. Лептонные, едрить их, колотить. Не попишешь.

Извините, если кого обидел.

15 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXL)

— Я уныл. Я был сегодня в бане. Там молодой человек в специальной комнате трахал свою девушку. Она была симпатичная — стройная и худенькая. Груди её торчали как бутылки.

Я отчего-то опечалился.

— Выпили бы.

— В бане я не пью. В бане я завариваю зелёный чай. Потом я разбавляю его молоком. Но, придя домой, я выпиваю рюмку водки. Потом ещё одну — видно так надо. Дальше рюмки считать не нужно.

Итак, я понял, что это старость. Ритм Шкловского стучал мне по голове, как часовой маятник.

Мне было завидно людям, что изображали животное о двух спинах за банной дверью. Вот что я называю старостью в день косоглазого нового года. Да.

— Ээто не старость, просто не надо снобствовать, а просто надо и в бане тоже пить водку, а не зеленый чай. Это все от зеленого чая, Владимир Сергеевич.

— Нет. То, что в бане не надо пить водку — моя максима. Я её буду отстаивать, как Синявинские высоты. Водку надо выпить дома. Другое дело, что если это происходит в сельской местности, где шуба сибирских равнин, где спать в том доме, что рядом с баней — другое дело.

Это не от зелёного чая.

Это от чаадаевской философичности.

Я буду с ней бороться, но не знаю, кто победит.

— Чаадаев родину любил, как завещал великий Пётр, а зеленый чай он не пил вовсе, и католикам сочувствовал. Да он католик, поди, и был.

— Что до чая, то этого нам неизвестно. И никто над Чаадаевым ночных свечек на Басманной не держал — сигналов не было, дескать, не зелёный он там чай пьёт. А за Родину, то, ясен перец, я супостату горло вырву.

— Люблю я вас, Владимир Сергеевич, и Чаадаева очень люблю, и Петра Великого, а родину — нет, родину я как-то меньше люблю.

— Так для меня Родина состоит из Чаадаева, вас и Петра Первого. Из них я Петра Первого, правда, меньше всего люблю. Он, кажется, был городской сумасшедший. Но и с ним должны обойтись по справедливости.

Не чморить. А если и чморить, так по уставу.

— Такую Родину — из меня, Петра Первого, Вас и Чаадаева — я тоже очень люблю. А Чаадаев каким был сумасшедшим, если Петр Первый был «городским»?

— Он просто боялся сквозняков. Пётр Первый открыл окно в Европу, и Чаадаева сразу продуло. Поэтому он имел вид сумасшедшего в своём дурацком халате. А потом и во вкус вошёл — на всякий вопрос, «сколько времени», дескать, «на ваших часах»? — отвечал: «Вечность». Тоже мне, батюшка какой.

Так что его можно назвать международным сумасшедшим.

— Как вы все умно и тонко объясняете, Владимир.

Извините, если кого обидел.

15 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLI)

— Однажды я написал учёнтруд про преодоление препятствий в горной местности и прохождение горных перевалов гусеничной техникой. Он вышел в трёхстах экземплярах, и я сейчас не имею ни одного. Если вы найдёте его, перешлите мне пожалуйста обложку JPG 300 dpi. Почитать тоже неплохо.

— Это уже веселее. Завтра прошвырнусь по хайфским букинистам. Хоть это и опасно.

— Обложка из тонкой картонки, слева номер. Напечатано на машинке — заголовок и моя фамилия напечатаны таким же шрифтом, каким печатала машинка (только заглавные буквы).

— Ага. Услуга за услугу: если найдёте фотографию народовольца Г. Гольденберга, пришлите мне, пожалуйста. Позарез надо.

— Хорошо. Как вы думаете, где он похоронен? Ведь наверняка на кладбище есть. В овале.

— Представьте себе заголовки: «Израильтянин подстрекает известного (Вы ведь известный?) российского литератора к осквернению еврейских гробниц». Нас побьют камнями и свои и чужие. Лучше сотрите этот пост от греха. К тому же на еврейских памятниках не бывает фотографий.

К тому же, есть подозрение, что он и не умер вовсе, а уехал в Европу по фиктивным документам. Предварительно уничтожив свои фотографии.

— Может, всё же не стоит от народовольца ожидать приверженности Талмуду — похоронен где-нибудь в на окраине Москвы. Могила чудом уцелела от прокладки шестнадцатиполосной магистрали. Мысль, что «не умер вовсе» — мне не очень нравится, это пахнет надувательством в духе Вечного Жида Дункана МакЛауда. Их слишком много расплодилось — мадам де Сталь у Шарова, Гумилёв в фантастическом романе, бесчисленные эти… Эти… Тьфу, забыл…

Извините, если кого обидел.

15 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLII)

— Этот — может.

— "хватка у него моя"

— Наоборот. У неё мягкий ликёро-водочный свет.

— А попробовали бы вы под этой леденящей душу люстрой!..

— Даже я не пробовал!

— Крепкие, небось, ребятишки получились у тех страдальцев. А что из-под Вашей ликёрно-водочной выйдет — ещё вопрос…

— Врёте вы всё. Образ вообще даже не скажу с чем ассоциируется. Одна отрада, что с русским.

— Нет, я пью кагор.

— Как страшно жить!

— Да, он сладок и отдаёт дымом пожарищ

— Вы заснули под теле-Матрицу, прерываемую рекламой?

— Ага.

Шуршит привычно

И чертит рука роковая.

На тлене заветный знак

И дума тревожит иная:

Неужто я просто…

…, стеная,

вот так вот резвяся, играя,

Постылую пищу клюю под окном.

— Всё. Спать.

Извините, если кого обидел.

16 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLIII)

— А, по сути, в ваших спорах разницы между мнениями нет. Всё едино.

— И кому оно нужно, это добро, когда всем дорога в золу?

— Не уверен насчет золы. И вы тоже вряд ли уверены Тан пердю — не наш путь, сэнсэй.

— А пердю — мы на мороз. На мороз их! И разницы между Одним и Другим мне пока никто не объяснил. Может Мидянин прочитает новые книжки и мне перескажет новые идеи — на его мнение я точно могу положиться.

— Вот верно — пердю на мороз! А сами — в баню. Топить Мидянина.

— Пока не будем топить Мидянина. Я вот думаю о взятии города Харькова.

— Предлагаю сотрудничество в данном вопросе. Крупный проект при поддержке ОРТ, радио «Серебряный дождь» и газеты «Московский комсомолец»: «Березин и Мидянин покоряют собою Харьков». Фото героев на фоне гор сала и бисирующих блондинок. Интервью. Мнения зрителей.

— Господи помилуй, сэнсэй, вы мой духовный паровоз! (с) Тут идет проигрыш, перетекающий в Лету.

— Проигрыш? Это хорошо. Я укажу место, куда складывать деньги.

— Пятак на пятак — и колокол льется. Но спящий все равно не проснется.

— Камень на камень — кирпич на кирпич. Умер наш Ленин Владимир Ильич.

— Зерна отольются в пули, пули отольются в гири. Таким ударным инструментом мы пробьем все стены в мире.

— Я вот — как Мидянин. Уверен.

— Я бы оставил весь худлит в покое, я уже говорил.

— Поздно. Худлит — что Мишкина каша. Раз заваривши её, вечно видишь, как худлит лезет из каждой щели, причём, с непонятной целью.

— И пусть лезет. Хомолуденсы быстро научаются отделять ивановых от сорокиных.

— Мы дети страшных лет России, когда её враги босые, как будто воины Батыя… Всё тот же сон, возможно ль — в третий раз…

— А в этой строчке рифма — пидорас.

Пусть меня тоже привлекут за разжигание.

Извините, если кого обидел.

16 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLIV)

— Понимаете, по сути Сергей прав — спорить с его мыслью об опасности введения дубинки, что из лучших соображений будет стучать по головам — бессмысленно.

Вы правы в том, что звериная ксенофобия должна быть введена в прокрустово ложе закона. Но мне отчего-то кажется, что вы не хотите ксенофобию истребить — а охвачены желанием улучшить человека. А с такого желания улучшить человека основательно, до конца улучшить, и возникают самые кровавые и нечеловеческие режимы.

Тут ведь вот в чём дело — современность показывает нам очередную инсценировку "Зверофермы". Все нации равны, но одни равнее прочих (и это свойство уклада европейского сознания, а не то, что в головах у скинхэдов). Те самые демократически ориентированные люди, что мне с пеной у рта доказывали необходимость суда присяжных, когда слышат о том, что он оправдал подозреваемого в убийстве таджикской девочки, или какого-нибудь Ульмана, сразу говорят, что суду и присяжным нужно указать, всё отменить и пересудить. Вдова главного петербургского демократа Собчака, член Совета Федерации госпожа Нарусова мне на голубом глазу, в телевизор, говорит, что, дескать, суд судом, а надо всё отменить, потому что политически нехорошо.

Есть устойчивый тренд, например, в том, что "демократические выборы — это те выборы, на которых победили демократы", etc.

Ergo: Это именно когинитивный диссонанс. Если мы спросим у Сергея — хороши ли русские хулиганы? Он скажет, что нет. Если мы спросим у вас — хорошо ли передать политическую цензуру в руки политтехнолога-галериста Г. (пусть условно, и в руки условного Г., и условно технологичного), я думаю, что вы тоже скажете "нет".

— Тут, сэнсэй, и думать нечего, я в дискуссии с Сергеем уже сказал "нет" Г. - два раза даже. Началось все именно с того, что я спросил мнения хозяина: есть ли способ сделать так, чтобы и прокрустово ложе закона появилось, и перегибов не было.

— Истребить ксенофобию — идея весьма заманчивая, но "идеей" её назвать сложно, потому что это такое намерение, "пусть всегда будет солнце". Мне не нравится, когда идут наперекор закону, когда-то на уроке права я хорошо усвоил слова адвоката: "Я буду защищать самого жестокого убийцу до конца, потому что иначе в следующий раз осудят невиновного".

— В итоге вариант дубинки и вариант "оставим все как есть, авось само рассосется" мне не по нраву одинаково. Но мне казалось, что это повод к обсуждению, а не нападению.

— Мне не кажется заманчивой идея побеждения ксенофобии. Более того, мне лично ксенофобия представляется подобием личного оружия. И если мне кто-то говорит, что оружие надо сдать, владение и ношение его запрещено, то я хочу спросить — защитят ли меня, если что, от других?

Нет ли с их стороны опасности? Не сдадут ли меня с потрохом правительства и общественное мнение, иностранные и местные правозащитники?

— Но никто не может заставить вас сдать ксенофобию насовсем — в этом разница. Запретить психические феномены невозможно.

— Нет, как раз я вижу в современном обществе механизмы избирательного запрещения ксенофобии. Этот диалог — чудесная иллюстрация понятия "когнитивный диссонанс".

— Точно так, сэнсэй. И я попался в очередной раз.

Извините, если кого обидел.

16 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLV)

— Я, конечно, не воротила шоу-бизнеса, и в этой вашей медиа-жизни мало что понимаю, но вот что скажу.

Это всё про NN. У меня сложилось впечатление, что есть такая должность (Она есть в разных корпорациях, на разных телевизионных каналах), это — специальный человек, что выходит по команде в круг. Он выходит и начинает топать ногами. А вокруг стоят люди и скандируют: «Ну-бля-ну-бля-ну-бля-ну-бля!». Потихоньку человек заводится, и начинает орать. Слёзы выступают у него на глазах, а рубаха давно разорвана.

Потом он устало выходит из круга, и ему дают полиэтиленовый пакет из супермаркета, который заполнен Баблом. Он так же устало кидает его на правое сиденье своего автомобиля, и отправляется домой, чтобы почитать Мураками.

И так изо дня в день.

— Мне он больше напоминает наемную деревенскую плакальщицу. Очень почтенная творческая профессия.

— А вот не надо. Я вот видел в Архангельской области плакальщицу. Ей давали десять рублей красной ленинской бумажкой и бутылку водки — и плакала они правильно скорбно и верно. Потому как народу по деревням было мало. Она даже не плакала, а пела — и из того, что было можно понять, выходило: вот человек ушёл, и его не вернуть, но все там будем и встретимся, а человека жаль, и жаль что детей двое (она внимательно смотрела на родственников), но это тоже нечего, потому что мир велик и не без добрых людей и поднимут детей-то.

У меня скулы сводит от пасхальной идеи народа-богоносца, но деревенские плакальщицы мне милы. Что мне до того, что есть другие — я видел эту.

— Ремесло вымирает. Я видела других в Тульской области, заставлявших вспомнить «хлыстовские практики». Но Север — он вообще как-то благороднее.

— Северу в этом смысле повезло — он защищён летом мошкой и комарами, а зимой морозами — это даже не только север. Вот у меня дед из-под Вятки — крепостное право недолезло, татары не дошли — всё то же, что и в Центральной России, да немного не то.

Правда там не только ремесло вымирает. Их потом повывели — потому как народу по деревням было мало, да и всё к тому же оскотинивается, а Север просто вымирает. Вымер уж, в общем. Впрочем, я просто мизантроп — с меня тут взять нечего — я воспринимаю жизнь как герои Иоселиани из фильма «Фавориты Луны», когда ворованные картины уменьшаются в размерах и количество чашек в сервизе уменьшается так же стремительно.

— Деревенские плакальщицы, по крайней мере те, которых я видела, не имели к экзальтации никакого отношения. Потрясающе профессиональные органичные психологи, проводящие сеанс психотерапии, снимающие возможность необратимого стресса и берущие на себя, как в тренингах с масками, горчайшие и тяжелейшие функции. Они просто дают родным и близким возможность внутренней тишины и место для примирения, осмысления смерти.

Кстати, ещё насчёт обычаев, что кажутся чужестранцам причудливыми — об оставлении еды на могиле. Тут нет никаких сомнений, оставляют, это общеизвестно.

— На радость нищим и солдатам.

— Однако, ровно так же общеизвестно о ритуале тризны — обедни на могиле. Это когда едят и пьют оставшиеся в живых родичи. Я сама видела, как люди приходят на православное кладбище с едой и едят и пьют там. При этом, вполне допускаю, что где-то может локально считаться дурной приметой пить из подобной рюмки, но где-то — запросто можно, без вопросов. Как мне поведал мой информант, именно, что стал свидетелем такого ритуального выпивания.

He is at supper, not where he eats but where he is eaten.

— Нет, выпивание — несомненно. Это уж к гадалке не ходи, хлебом не корми — дай выпить на могиле.

И я на могилах пил много. Видел и участвовал в питье "с гроба" — на Девятое мая на могилу стелется рушник, стаканы, снедь всякая. Есть, кстати, известная картина Голембиевской "Бессмертие" — она, правда, несколько маскирует обстоятельства, зато включена во все каталоги советского украинского искусства (у меня есть).

А пить из оставленных рюмок не стал бы никогда.

Можно выпить из неё, налить снова — и оставить.

— Это как бьют бокалы после выпитого — после покойника никто не рискнёт опрокинуть.

— Нет, увы, вас неверно информировали. Как раз пить живому из этой рюмки не следует. Это чрезвычайно плохая примета.

— Собственно, ритуал очень старый — оставление еды на могиле, много и подробно описанный. Что интересно, по понятной причине птицам пить и есть можно. Собственно, родственники должны радоваться, что они, птицы, всё это клюют.

— Да чем нищий от птицы отличается? Разве более вонюч. С моей могилы пусть пьёт — если будет кому что оставить.

Извините, если кого обидел.

17 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLVI)

— Много лет назад, когда вода была мокрее, сахар — слаще, а деревья большими, я ухаживал за одной девушкой. Девушка училась в педагогическом институте. Эта девушка посулила мне любовь, а, увидев недоверие в моих глазах, пообещала купить мне торт "Прага" за 3 рубля 08 копеек, и сказала: «Знаешь, нам для экзамена по англо-американской литературе нужно прочитать сорок писателей. Так вот — это ты прочитаешь их, и перескажешь мне своими словами».

Я это сделал за две недели — стоит ли говорить, что торта мне не дали. Так вот — слышите, уроды — Нобелевский лауреат Пинтер уже тогда был в этом списке!

— Подумаешь. Пинтер уже давно везде был. Не далее как вчера читаю себе среднеинтересный английский роман. Сидят английские студенты образца 84-го года в столовке и о чем, извините, спорят? О том, что после войны никого кроме Пинтера в английском театре и не было, да и того сильно переоценивают в связи с общим безрыбьем. Я, как девушка, излагала эти тексты регулярно и доступным языком для половины курса

К счастью, роман у меняначался до, и я не могла никого заподозрить в корыстных намерениях

Я была юна и наивна.

— Ну, в этом, кстати, и есть доля справедливости. Вроде бы это должен быть бесспорный гений — ан, никто не знает.

— Так ведь трудно ежегодно найти дюжину гениев, чтобы выбрать из них уж совсем Бесспорного Гения. Елинек гений? Найпол? Тони Моррисон? Кутзее? Или тот же Кундера больше на гения похож? Орхан Памук? Полноте.

— Нет, тут другой механизм. Манну был полтинник (не помню точно), когда ему дали премию. У него в 1929 много что впереди было. А Пинчону — почти семьдесят. Это — тенденция.

К тому же, сейчас — иное. Просто значимость литературного произведения стала необщей, половины нобелевских лауреатов вообще никто не читает — иных тревог довольно есть. Не говоря уж о методике выбора.

— Семьдесят пять ему, если не ошибаюсь. И вполне допускаю, что ему дали "за это", чем за нелюбовь к Бушу. Но некоторым людям трудно себе представить, что о Буше можно не помнить.

— По-моему, он 37-го года. Дело, конечно, не в нелюбви к Бушу. Тут просто два процесса, каждый из которых умалчивает о подводных течениях.

Один процесс — прихотливое присуждение премий, другой — интуитивное нежелание (или возмущение) того, что высшую награду может получить человек тебе неприятный (пусть даже и не зато, чем неприятен).

Не говоря уж о том, что какой-то институт человечества может не совпасть с тобой во мнении.

Показательно, как avva, который мне очень нравится, говорит: "между тем, он идиот".

— Нет, все-таки 1930.

— Я опять с Вами согласна. Надо с этим что-то делать.

— Меня как раз тут занимает не поведение Нобелевского комитета (я о нём много чего знаю — хрен бы с ним). Меня занимает выстраивание собственной эстетической стратегии.

Поэтому когда многие вменяемые люди говорят: "Как отвратительно, что этому Пинчону дали премию", мне всё хочется найти человека, который скажет "Экий сварливый старикашка" — и во втором случае некоторая доля добродушия позволяет воспринимать текст.

— Пожалуй.

— С кем-то я его путаю? Но с кем? Хотя все нынешние классики родились в 1930–1940.

— Ладно, не будем шевелить покойников.

— Отчего же? Шевелить беспокойников! Эвона! Голливуд вона какие бабки на этом делает!..

Извините, если кого обидел.

18 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXV)

— А мы уже, кажется, говорили про "бялая пала — то знак педало".

— Тогда уж "бяла пала то знак педала". Не слышала. Пытаюсь сообразить, что за "бяла пала". Хотя ведь pedal — это и пидор, и педаль. Так что тут, может, игра слов какая-то. Общеизвестен, кстати, текст, выданный когда-то (лет уж 20 назад) польским телекомментатором во время Велогонки Мира (или Тур де Франс?). Он, желая похвалить польского велосипедиста-чемпиона, в восторге назвал его Szczesliwe dziecko dwoch pedalow. То есть, имелось-то в виду "удачливое дитя двух педалей", а вышло…

— Это так на варшавских полицейских ругаются.

— Точно, у них палки белые!

Извините, если кого обидел.

18 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVIII)

— Посмотрел сериал про первый круг, что удивительно похож на "Московскую сагу".

А потом случайно переключил канал — а там сидит в кресле Арсений Тарковский. Показывают Елисаветград, стихи читают. И не стал я возвращаться к Аксёнову.

— Да ты эстет, батенька. А ну, немедленно вернись! А я вчера мучил золотого теленка. Плюнул вскоре, сказал: "Трись сама!" (с) Платонов, и сел дописывать статью для Байкалова.

— О! Да ты — теоретик! Знатно! Про кого статья?

— Про барона Франкенштейна и Бориса Карлоффа.

— Напиши лучше про Майкла Джексона.

— Майкл Джексон? Нет, Майкла Джексона я хорошо знаю. Он задавил автомобилем свою жену, чтобы самому повезти её несовершеннолетнюю дочь в Дисней-ленд.

— Питер Джексон! Поздравляю тебя с днём рождения Брата Мидянина!.. Начинаем флэшмоб "Зайди в ЖЖ к Мидянину и поздравь его с Питером Джексоном".

Спасибо отцу родному Березину.

— Не за что. Телефон купи — а то через него ты жереха лишился.

— Лень мне. Жерех же дело нажывное. Я вчера зато уми но сачи и эби темпура сарада кушал в ресторанте. Читайте, завидуйте.

— Ещё тобой не охвачены Нью-Йоркские Големы, Големы из Санта-Фе, Големаы Антарктиды, Големы возвращаются и Големы, которые никогда не платят. А название?

— Да вот и я подумал, что "Заря холокоста" всяко лучше. Кстати, итальянцы в шестидесятые сняли фильм "Холокост зомби", который у нас традиционно переводят как-то по-другому, менее скандально, и им за это буквально ничаво не было. С другой стороны, и политкорректность к тому времени еще не разинула как следует своей бездны гладной.

— Ты Олегаса не слушай — он роман на Грелку пишет. Про детей и Чёрные дыры. Вот и тусуется у тебя в Журнале.

— А у меня в журнале что, лучше пишеццо?

— А он у тебя в Журнале сюжеты ворует.

— Падонок… Надо закрыть на замок.

— Вот она, молодая шпана. что сотрёт нас с лица земли! Стиратели — 2005.

— Лучше — 2008.

— Лучше — 3046.

— Тогда у нас и президентов вовсе не будет. Одна амброзия на сковородке.

— Неплохо бы.

— Нет, Мидянин веник готовит. Мочалку там, тапочки. Знает — не уйти.

— А фигли, как говорит по этому поводу Дао. Мне в этой связи очень нравится персонаж Воннегута, который точно знал, что самолет упадет и разобьется, но все равно сел в него и никому ничего не сказал. Мотивировка этого была совершенно убийственная: зачем зря валять дурака?!

— Березин, как всегда, был немногословен, но деловит.

— А, по-моему, надо на сходке все рассказы и писать. Мы получим чудесный сборник чудесных текстов.

— Писать нужно в сауне, причом только в парилке. Причом только стоя на голове и после четырех стаканов вотки. И в танкистском шлеме.

— А ты, брат, будешь это редактировать. Из-под воды.

— Ладно. Вы только почаще плещите на меня этой самою водою.

— А что тут плескать? Будешь весь под водою, как толкиеновские трупаки в болоте. К тебе будут подходить молодые и талантливые авторы, с ужасом и восторгом смотреть тебе в лицо сквозь толщу воды, читая свою судьбу… А потом я, как Горлум, буду выводить их из бани, чтобы дать место следующим.

— Недобрый ты человек, Березин. Гнида казематная. Читаю вот тебя, и неприятно мне делаетсо.

Темно и холодно, и лестница крута.

Дворец наместника увит омелой

Младенец дремлет. Теплится звезда,

Над пива кружкою несмелой.

— Березин! да никако ты писако!

— Главное, не бросаться конечным звеном пищевой цепочки друг в друга.

— Конечное звено современной пищевой цепочки — человек.

— Мне тогда очень понравилась эта фраза. «С удивлением». С удивлением — это хорошо.

— Березин-то, небось, написал бы "С пониманием относимсо".

— Ты знал, ты знал!

Извините, если кого обидел.

19 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLI)

— Как бы там ни было — жуть. Но мне говорили, что ПМС вообще у всех женщин различен несказанно.

— Это мне тоже говорили. Тут явно был экстремальный случай. Но ведь есть и такие. Это же очень тяжело. Представьте только — вам хочется кушать, вам приносят тарелку супа, а вы ее принесшему на голову выливаете с криком "Поди вон, сука!" Это же не жизнь. Нет-нет, я очень стал сочувствовать.

— Ну, это мне тоже знакомо — правда, я ни разу не вылил никому супу на голову. Упустил счастье.

— Видите ли, фокус в том, что при ПМС это состояние, насколько мне ведомо — каждый месяц, причем со стопроцентной предсказуемостью по времени. Это все ж не кот похрюкал. Плохое настроение всем знакомо. А вы представьте себе календарь, где на каждый месяц неделя, допустим, зачеркнута и написано "Пиздец настроению". И это ведь мы еще не берем в расчет физические неудобства и то, что это только начало…

— И так и этак. Одна женщина говорила, что до родов у неё было одно, а потом другое. Другая женщина говорила, что у неё это ещё хитро коррелирует с атмосферным давлением — и получается то остро, то смазано. У третьей женщины это сильно зависело от настроения ("от того, позволяю ли я себе распуститься" — говорила она).

— Трогательно у нас тут четыре мужика эту тему обсуждают… а я-то кино всего лишь отрецензировал. Нет, верно мне говорят — хреновый из меня рецензент. Это-то понятно. Но: как я понимаю, женщин со строгим циклом не абсолютное большинство (Не знаю, большинство ли?). Поэтому месячная контрольная в школе, или полуторамесячный приход супервайзера на твоё рабочее место тоже периодичен.

Я видел, как у некоторых людей такие обстоятельства вызывали двухдневную предсказуемую депрессию.

— С другой стороны, я-то имел в виду опыт неконтролируемого раздражения — когда тебя будто организм ведёт. Будто ты не принадлежишь себе, а включается какой-то внутренний механизм.

— Нет, я все же вижу разницу. Одно дело — неприятности, порождаемые социумом. За что боролись, что называется. А другое дело — подляна, подкинутая самой природой. При этаком гандикапе станешь феминисткой. Как ни крутите, а женщинам труднее…

Извините, если кого обидел.

19 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLV)

— Да, очень серьёзная тётенька с вами ругается.

— Я думаю, что она всё-таки шутит. Есть у меня гарантии её серьёзности? Нет у меня гарантий её серьёзности. А пространство литературы вообще такое место, что в нём необходима ирония. В двадцатые годы были попытки серьёзного и угрюмого к ней отношения — мы это помним по суду над Евгением Онегиным в "Двух капитанах".

И как не ломай копья, всё равно оказывается, что литература душеполезное весёлое место — потому что окружающая жизнь часто невесела.

Я вот сегодня пошёл завтракать в кафе — решил надуться и что-то из себя изображать — расслабленное и интеллектуальное. Купил газет.

И что же? В одной газете обнаружил чудесное перечисление участников вечера через запятую — Ефим Клопшток (Иерусалим), Мария Соколова (Москва), фортепиано». Но это всё ладно «Литературной газете» обнаружил рецензию — текст, мажущий патокой одну книгу о истории Москвы. Рецензент рассыпается в похвалах книге, но потом делает замечательную ремарку. Всё, дескать, хорошо — одно плохо: в книге отсутствует содержание. У меня глаза полезли на лоб, но потом я догадался, что рецензент спутал слова «содержание» и «оглавление».

— Смешно, да. А у меня нет таких претензий. Я просто отмечаю для себя забавные несуразности. Так и у меня нет претензий. Что я, сторож — мировой культуре?

Извините, если кого обидел.

20 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVII)

— Строго говоря, то издание Белинкова, на которое Вы ссылаетесь — не совсем книга Белинкова. Так получилось, что я читал один из вариантов рукописи + некоторое количество заметок к рукописи в середине 70-х. И когда читал книгу, то сложилось впечатление, что составители преложили материала. Отсюда и повторы многочисленные, и тонкость и без того не слишком прочной академической пленки, и перехлест кислоты, и — это Вы совершенно точно заметили — некоторой скучности и рапповатости (какой нет, на мой взгляд, в книге о Тынянове).

— Ну, тут за неимением гербовой пишем на простой. Что охраняем, то и имеем. Это как с упомянутой цитатой из самого Белинкова — мы имеем такой его текст — и приходится делать выводы на его основании — hic Rodos…

— Конечно. Я же претензии какие предъявляю (с чего бы!), просто впечатлением делюсь. Если к Белинкову отдельный интерес есть — не исключено, что какие-то заметки-письма мне доступны.

— Ну, я всё-таки не специалист, который хочет поехать на конференцию славистов, и для этого атрибутирует письмо Белинкова, и "вводит в научный оборот". Мне-то частное письмо мало что скажет.

— Мало ли. Кстати, в целях "введения в научный оборот" (физики в таких случаях норовят ввести в уравнение бесконечно много бесконечно растущих членов) я бы и не предлагал.

— Это что, я видел введение в оборот записок девятнадцатого века к одному знаменитому поэту — типа "Негодяй! Отдайте мои деньги!".

— Такое я тоже видел, но это, кажется, в порядке вещей в филологии. Да нет, тут другая проблема — я где-то об этом писал.

Ещё сохранились чудесные люди, что продолжали заниматься, скажем, Серебряным веком. Напоминало это работу какой-нибудь организации, что берёт на откуп репатриацию, скажем — половцев, на историческую родину. Скоро исконные половцы кончаются, но сотрудникам организации не хочется терять рабочие места, и они продолжают импортировать не совсем уже половцев, чуть-чуть половцев и, наконец, всех исполнителей половецких плясок. Так и здесь — в ход идут аптечные рецепты, выписанные писателям третьего ряда. Результат продолжает цениться в замкнутых сообществах — и под это ещё можно получать гранты.

— Именно. Причем "гранты" — не первостепенное ключевое слово. Тут же непонятно — с чего бы такое было, если было? Поскольку книгу делали, в общем-то вменяемые, комплиментарные автору люди.

— Слишком комплиментарные, возможно. Не хотели, чтобы хоть строка пропала. С посмертными книгами такое часто бывает.

— Но ведь две главы, как я понимаю, он опубликовал сам, в "Байкале", в 68-м году. Их-то можно считать полноценно авторскими. Более того, если исходить из того, что он всерьез планировал издавать книгу в СССР, то и рукопись должна была бы быть к тому времени практически завершена.

— Так и было. Рукопись была практически завершена, но не в одном варианте, а минимум в трех; предполагалось, в зависимости от цензурной конъюнктуры, проталкивать тот из них, у какого больше шансов, а то и комбинировать. Этакая рукопись-конструктор. Но комбинировать не получались. Третья полностью подготовленная глава была, после байкальского скандала, снята (насколько помню, в журнале "Театр"). Мысль же о побеге имела место со времен процесса Даниэля и Синявского (имеется весьма интересное открытое письмо в их защиту, из которого это ясно видно). Часть материалов (об Олеше и других) Белинков умудрился упереть с собой, но заново собрать книгу не успел, это делали другие люди. В результате много случаев, когда в книгу попадает кусок, извлеченный из "других редакций и вариантов", при этом он не замещает оригинальной детали, а присобачен туда, куда смог составитель.

— В общем, всё это многое объясняет, потому что книга действительно неровная. А эти варианты рукописей — они сохранились, доступны? Потому что было бы очень интересно посмотреть текст именно в таком виде, как он представлялся Белинкову.

— Варианты рукописей попали, в конце концов, к вдове Белинкова, именно из них книга и собрана. Где они теперь — понятия не имею.

Отдельные материалы к тексту (и по другим темам, например — громадное письмо в защиту Даниэля и Синявского) есть в пределах досягаемости. Еще есть первое издание "Тынянова" с авторской правкой, но это не так интересно — второе издание все важное включило.

Если вводить такие письма в оборот в порядке не филологии, но истории, логической последовательности событий, реакций, аллюзий, то hic salta вполне может получиться. Они о многом скажут. Не для грантов, нет. Для глубины изучения. Смотря какая преследуется цель.

— В истории и филологии это, зачастую, ровно то, о чем обработчики данных говорят: "мусор на входе — мусор на выходе". Т. е. как чье-то хобби — это на здоровье. Но если факт некуда вставить (кроме этого самого научного оборота), то знать о нем — мало надобности.

— О том, что факт некуда вставить или есть куда вставить, известно может быть только после ознакомления с данным фактом. Для чистоты эксперимента факт просто должен быть известен и учтен. А вдруг. Хотя, учетчик и исследователь, как говорят в одном известном городе, это две большие разницы.

— Нет-нет. Теории не растут из массы фактов. Ровно наоборот: факты разыскиваются и интерпретируются соответственно теориям (или хоть гипотезам). Нужен очень значительный факт, чтобы заменить основополагающее предположение. Лично я полагаю, что такие значительные факты в подавляющем большинстве случаев содержатся в основном корпусе текстов автора. Прочие детали важны для немногочисленных энтузиастов конкретной области (труды которых интересны только таким же энтузиастам и не имеют для остального мира решительно никакого значения). Они также могут быть интересны для рассказчика историй (и через него — для читателя-любителя, что уже интересно и важно).

Прав энтузиастов заниматься тем, что им интересно и считать свое занятие чрезвычайно важным я не оспариваю. Хотя платить за это лично я бы не стал.

— Исследователю не обязательно быть фантазером. Есть наука наблюдательная, которая констатирует наличие явления, но не строит моделей. И наука теоретическая, которая без наблюдательной не годится ни в борщ, ни в красную армию, поскольку подтверждением для умозрительной модели может служить лишь эксперимент или фактическое наблюдение. Без подтверждения практикой модель так и останется моделью. (Не я первая физику потянула за хвост). Так что логически теория может строиться как угодно, но подтверждается она только и исключительно фактами, а то, что отдельно, что само по себе — литература художественная, а не критическая. Хотя, верю, художественная может быть на порядки увлекательнее и выгоднее коммерчески. Однако, без фактов все равно никуда. Действительно, кто-то должен ими заниматься, из энтузиазма, из любопытства, из привычки к скрупулезности.

Смысл тут общечеловеческий — поиск истины в последней инстанции. В идеале. Теоретическую модель легко подвергнуть критике, осмеянию, остракизму. Модель, подтвержденную фактически — нет. Спорить с фактами вообще неблагодарное занятие.

— Довольно типичное представление не-физика о физике: "Теоретическую модель легко подвергнуть критике, осмеянию, остракизму. Модель, подтвержденную фактически — нет".

— Вы бы, что ли, в юзеринфо заглянули.

Извините, если кого обидел.

20 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXXXVIII)

— Насколько я помню, "Ни дня без строчки" — не поздняя, а поздно вышедшая книга.

— Ну, если быть точным, это книга писалась всю жизнь (вернее всю жизнь не писалась) и вышло посмертно: "Книга, известная как "Ни дня без строчки" (1965), была составлена из дневниковых записей и архивных набросков В. Шкловским и М. Громовым. Другая их композиция, появившаяся в самом конце века (1999), названа составительницей (В. Гудковой) "Книгой прощания"".

— Я как раз и имею в виду вот это "вернее, всю жизнь не писалась". Собственно, я меня показания двух свидетелей (устные приятеля Олеши и письменные А.Белинкова). Оба утверждали, что большая часть текста "Ни дня без строчки" — это 30-е годы, а что-то и из 20-х.

— И что? Тут как бы две точки — во-первых, я не очень доверяю Белинкову (я пользуюсь его книгой, но с предельной осторожностью) и не знаю, о ком из приятелей идёт речь. (При этом-то я считаю, что действительно это так — основной корпус заметок из тридцатых/сороковых годов).

Вторая точка — семантическая.

Представим человека, который начал писать роман, написал первую часть в 20 лет, вторую в 30, замолчал надолго, а последнюю, третью, написал в 50 и тут же помер. Это, в общем, для меня проздняя книга. Точно так же, как окончание строительства дома.

— Насколько я знаю (от близких друзей Белинкова) был он большой мистификатор, но в части фактического материала был скрупулезен. Приятель Олеши Вам вряд ли известен, он не литератор, а музыкант. Рассказывал о бесконечных пьяных жалобах Олеши, что давно уже не может ничего написать. Но это все менее важно, конечно, в сравнении с самим текстом, который "аж кричит" о том, что написан без замысла, кусочками, а то и не написан, а вынут из корзины для бумаг двадцатилетней давности. Т. е. посмертный роман, который писался 30 лет — это я понимаю, это книга. А "Ни дня без строчки" — это так, матпомощь семье покойного, а никакая не книга. Это, конечно, мнение, а не приговор.

— А почему тётушка именно «Ганнемед»?

— Тут, я думаю, есть два обстоятельства — во-первых, украденный Ганимед поил богов, стоял, так сказать на раздаче — и тётушка вполне смиренно, хоть и не без ужаса кормит фальшивого негра яичницей.

Во-вторых, бывает "просто сон" — совершенно не обязательно, что Олеша на что-то хотел здесь намекнуть.

Ну, а у Шекспира Ганимед встречается — Розалинда, в "Как вам это понравится?" говорит: "Возьму не хуже имя, чем пажа Юпитера, и буду — Ганимедом" — тут, кстати, и мотив переодевания.

Извините, если кого обидел.

20 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLVI)

— Вы только мешаете городских мальчиков из приличных семей и всё остальное. (В этом не сильная ошибка, но я видел крохотные томики «Войны» во всяких частных небогатых домах на окраинах империи. Хозяева знали, что это такой жид, который Гитлеру насолил).

— Хотим мы или не хотим, но литература — это прежде всего то, что крутится вокруг городских мальчиков из приличных семей. Думаю, что для тех, кто читал «Войну», Эренбург был одним из целого ряда авторов, совершенно забытых городскими мальчиками из приличных семей — и, как следствие, сейчас забытых всеми вообще.

— Нет, вы не правы. Литература это не только то, что крутится вокруг мальчиков из приличных семей. У меня сложные отношения с этими мальчиками, впрочем. Я необъективен.

И для огромного количества этих мальчиков, пришедших в литературу в пятидесятые и шестидесятые «Война» была актуальным фактом. Онтологическим.

Белинков в известной цитате о том, кого нужно простить, перечислял — этого за то, Эйзенштейна — за Потёмкина, этого за это. А Эренбурга — за военную публицистику. Сарнов, кстати хотел защищаться по публицистике Эренбурга.

Это публицистика жила довольно долго, и в шестидесятые и в семидесятые — пока не переплавилась в Невзорова и Доренко.

— Я неудачно выразился. Литература — это, конечно, не то, что крутится вокруг мальчиков из приличных семей. Лучше сказать иначе — то, что не крутится вокруг мальчиков из приличных семей, не станет литературой для будущего, не будет оказывать влияние на умостроение будущего. Это, конечно, упрощение, но не слишком сильное.

— Забавно в некотором роде, что вы берете себе в защитники Белинкова. Мне казалось, что его высказывания не должны были бы для вас выглядеть авторитетными. В любом случае легко могу себе представить, что Белинков мог взъяриться на «Люди. Годы. Жизнь» за половинчатость, уступчивость, недоговоренность. У него были слишком жесткие стандарты, у Белинкова. Слишком он был запальчив и пристрастен. Кстати, а что это за цитата? Откуда? Я не припоминаю.

— У него были не жёсткие стандарты, у него были странные стандарты. Оттого книга об Олеше напоминает собрание заявлений сумасшедшего сутяги, снабжённое ворохом таблиц и графиков. Цитата именно из этой книги: «Меня просят простить Эйзенштейна за гений, Алексея Дикого, сыгравшего Сталина после возвращения из тюрьмы (лагеря, заключения), за то, что у него не было иного выхода, Виктора Шкловского за его прошлые заслуги и особенности характера, Илью Эренбурга за статьи в «Красной Звезде во время войны, Алексея Толстого, написавшего «Хлеб», пьесы и много других преступных произведений, за брызжущий соком русский талант простить Юрия Олешу за его метафоры и несчастья».

Я не в союзники ж его беру, а в свидетели. Если даже для такого пристрастного и запальчивого человека статьи в «Красной Звезде» были важнее «Хулио» и «Люди. Годы. Жизнь», то что уж там я. Тоже право имею. Ага.

— Вообще-то эта цитата не вошла в книгу (она вставлена в неё потом) и говорит не сколько о вкусах Белинкова, сколько о вкусах его собеседников.

— Мы не знаем, почему она не вошла. Я думаю, что заголовок «Ответ критикам годов девяностых» показателен. Много говорят о компилятивности книги об Олеше и это «вошло-не-вошло» скользкое свойство для фрагментов.

— Но я так думаю, что для самого Белинкова и его собеседников «Люди. Годы. Жизнь» как раз и не было сенсацией. Они прекрасно знали и помнили всё, что прямо или намеком написал Эренбург в своей книге. Как раз они и были критиками Эренбурга — за то, что он написал не всё, не то и не так. Настоящую ценность «Люди. Годы. Жизнь» имела не для этих людей, а для того поколения, у которого не было других источников узнать о существовании этой Атлантиды. Например, это было мое поколение и, наверно, пара-тройка поколений передо мной плюс после меня.

— Дело в том, что мы странным образом беседуем, доказывая один другому, что есть стриженые участки на голове, а другой, обратно первому — что есть — бритые.

Мы кардинально расходимся только в одном. Вы знаете, кто делает и что определяет литературу, а я — нет.

— Зачем вы так? Я не знаю, но думать-то имею право, верно? И вы, безусловно, тоже что-то думаете на этот счет, даже если не хотите прямо это выразить. Что же касается, так сказать, перцепции Эренбурга — то я говорю как представитель поколения, сужу не только по себе, но и по знакомым.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLIII)

— От Руднева вашего ничего не осталось. Пшик — и мода прошла. «А уж как дысал, как дысал».

— Ну, всё-таки слово "циклоид-сангвиник" осталось.

— Это у Вас оно осталось. А я это только в "Академкниге" тридцать секунд листала. Впервые эту хуйню слышу.

— Не знаю — не знаю.

— А чего тут не знать-то? Руднев появился — и исчез. А Винни-Пух останется.

— Может, и не исчез. Кто его знает.

— Он не советник Президента Путина, нет?

— Ой. Только не надо пугать. Я только одного Руднева знаю, комиссара в отряде Сидора Ковпака.

— Давайте я тоже буду его знать. А то "Руднев, Руднев"…

— Погиб партизан Руднев в бою, вот в чём дело. Циклоидом вовсе не был, а прибрали его в конце тридцатых. Но пожевала его судьба, да и сплюнула. Оказался он начальником районного ОСОАВИАХИМа, да и стал потом партизанским генералом.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLVI)

— Если у нас пространство идеально, изотропно и равномерно — то количество идиотов будет прирастать линейно, по мере наращивания общения. Но можно общаться внутри страты, наращивать общение там — и тогда процент идиотов может быть малым, а то и убывать. Есть ещё одно обстоятельство — существуют разные степени и формы публичности: степень публичности Сисястой Светской Девушки из Телевизора одна, а степень публичности Нобелевского… нет, лучше — Филдсовского лауреата совсем другая. И идиоты, кстати, не одинаковы.

— Йа ничево нипонил этих заумных слов но теперь знайу к кому их периадрисововать!

— Ладно. Все успокоились. Ты знаешь, тема немного интереснее, чем кажется. Сдаётся мне, что хороший роман рождает целый мир — и одно дело описательная задача этого мира в серии книг, а другое — сюжет для одной книги с ударной концовкой. Какое может быть ударное завершение у "Города солнца" или "Утопии" — Мореход-рассказчик напился, Гостинник пересчитал деньги… Всё кончилось.

Можно продолжать «Улисса» в многотомной серии — но зачем? Другое дело, когда внутри романа содержится некая схема — один из четырёх сюжетов Борхеса или трёх десятков Пави, etc. Пафос моего суждения в том, что финалы — не персональная проблема, а системная.

— Я недавно размышлял об этом. Суть в том, что читатели в своей массе (в силу юного возраста или интеллектуальной незрелости) очень любят в книгах сучьи погремушки. И очень обижаются на авторов, которые придумали интересные сучьи погремушки, но закончили книгу, так и не раскрыв тему сучьих погремушек с той подробностью, на которую надеялся читатель.

Авторы же, как правило, сильно взрослее и умудрённее своих пылких читателей. И в своих книгах им хочется сказать о многом, но конечно не о сучьих погремушках, упомянутых для красного словца. И ради сучьих погремушек они бы ни за что не стали писать свою книгу — им эта тема вообще неинтересна. Этот феномен почувствовал даже я — к своему удивлению, на своей еще совсем юной и зеленой авторской шкуре. Когда мне приходят письма "Лео, очинь панравилса росказ! Ждьом продолжения!!!" — видеть такое и думаешь: ёб твою мать, вы рассказ-то вообще читали? Продолжение чего здесь может быть? Декораций? Антуража? Или вы действительно ни хуя не увидели, о чем я тут распинался, кроме звона яркой сучьей погремушки?

Итого: сим я лишь хочу сказать, что фраза "плохая концовка у книги" довольно часто (но не всегда) говорит о том, что читатель книги не понял. Подобно тому, как фраза "ну а что было дальше?" свидетельствует от том, что до слушателя не дошел смысл рассказанного анекдота.

— Э-ээ, нет. Это "жду продолжения" не просто жу-жу-жу. Это жу-жу-жу — концептуальное. Современная массовая культура настроена на серийность. Чтобы не впасть в менторский тон, скажу только вот что — когда потребителю что-то нравится, то он ждёт повторения переживания. Идеальная книга — серийная. И баланс между expected и innovated (ожидаемым и новым), должен быть свойством сериала — он приносит успех произведениям массовой культуры. То есть, идеал — это Гарри, извините, Поттер.

Массовое восприяте не работает с точечными явлениями — оно работает серией.

Я, кстати, несколько раз писал, что идеальным романом является словарь — баланс между expected и innovated присущ словарю по определению. Речь здесь не о серийности. Никто не спорит с тем, что анекдоты про Штирлица востребованы до сих пор, и серийность их приветствуется. И нет ничего удивительного, если слушатель, отсмеявшись, попросил рассказать еще что-нибудь про Штирлица.

— Мы говорим про случай, когда, прослушав анекдот до конца, человек произнес: "Ну? И что дальше было?"

— Несмешные анекдоты бывают, и количество их огромно. Но в то же время мы прекрасно понимаем, что на них и реагируют обычно не так. А вышеописанная реакция скорее всего означает, что смысл анекдота до человека не дошел. От того и концовка ему странна и продолжения ему хочется, может, хоть там будет что-то смешное.

— Да, тут, забыл сказать — у тебя очень правильная метафора с "смыслом рассказанного анекдота" — дело в том, что есть люди, которые пришли к тебе выслушать анекдот, а другие — для того, чтобы слушать анекдоты.

Второй тип потребителя будет плодиться быстрее.

— Не очень понял. Чем отличаются люди, которые "пришли выслушать анекдот" от людей, которые пришли "слушать анекдоты"? В числе анекдотов? Возможно, ты удивишься, но люди не любят потреблять анекдоты в массе. Не веришь? Докажу. Ты бы купил сборник "1001 анекдот про Вовочку"? Попробуй на банкете отзови в сторонку какого-нибудь человека со словами "сейчас я тебе расскажу шестьдесят пять анекдотов про Штирлица…" Какую ты ссылку охотнее откроешь: "анекдот дня" или "800 анекдотов нынешнего года"?

— Нет, ты не понял, чем именно хорошо твоё сравнение — как всегда, гений не понимает собственного величия. Дело в том, что потребитель желает не сто анекдотов о Штирлице. Не одно, но бесконечное веселье по поводу анекдотов. Абонемент, не сто оргазмов, а бесконечный томительный оргазм.

На этом, кстати, построен чрезвычайно успешный сериал "Моя прекрасная няня" — миллионер никогда не женится на няне. Это классический приём "амур интеррапто" — отсроченного выяснения, отложенной свадьбы. Поэтому идеальный для потребителя рассказ — это бесконечный диалог про пресловутое масло. С перерывами на пописать… Но не обязательно.

— Ну, если обобщать…

— Если обобщать, то это вообще символ нашего времени. Покупка сущности уступает место регулярной абонентской плате за сущность. А фильмы уступают место сериалам.

Людям не нужна вечная игла для примуса — им нужен возле дома круглосуточный магазин по продаже одноразовых игл. Людям не нужна вечная истина — им нужен бесперебойный дилер одноразовых истин на каждый день. Общество потребления в совершенстве освоило потребление материальных благ и быстрыми темпами осваивает потребление нематериальных.

— Но к истокам дискуссии эта тенденция не имеет никакого отношения — ведь книга "…." как раз и задумана как первая часть чего-то там (дилогии, трилогии, сериала — не важно). И нам бы, согласно твоей теории, следовало ожидать воплей "очин панравилос, афтар пеши быстрей исчо!". Но мы с тобой (не читавшие, впрочем, обсуждаемой книги) слышим мнение, что у книги плохая концовка.

— Вот-вот. Мы пришли к общему мнению — за исключением последнего абзаца. А теперь я объясню, что и в последнем абзаце у нас нет расхождений.

Во-первых, тон голосов "очин панравилос, афтар пеши быстрей исчо!" ещё будет нарастать.

Во-вторых, есть разные читатели (недаром я оговорился, что не бывает общего монолита читателей, он разделён на страты, да ещё и внушаемые, подвижные во времени). Естественно, они будут вопить разное. Причём многие, не определившие своего отношения, не сумевшие его выработать — будут присоединяться к каким-то высказанным уже мнениям. Например, к "плохая концовка" — это фраза мистическая. Никто, на хуй, не знает, что такое хорошая концовка, а половина пишущих здесь не знает, какова концовка у "Фауста". Все думают, что это смерть Гретхен в КПЗ.

Но через известное время, через год, скажем, отношение стабилизируется — а если за это время написать ещё два-три романа, публика-женщина снова даст. Она мягка и продажна.

А адекватное ожиданиям автора мнение выскажет неизменный и постоянный процент читателей — небольшой, конечно. А ты точно не читал? — я вот вообще ни сном, ни духом. И сюжета, кстати, не знаю.

— И отрывки специально не читал, чтоб на бумаге прочесть. Спрашивал в "Молодой гвардии" на прошлой неделе — еще не было. Спрошу на следующей. А о чем там сюжет — понятия не имею. Правда, помню, однажды мне позвонил Сергей и задал один, скажем расплывчато, технический вопрос, сказав, что эта деталь ему понадобилась для книги. Но я не на сто процентов уверен, что для этой. И не думаю, что эта деталь главная в книге. Иначе это был бы просто пиздец какой-то фейерический, а не роман, все бы тут отдыхали и обтекали, а не на концовку жаловались. Лично у меня на литературных конкурсах есть примета. Если самые первые отзывы на рассказ хвалебные — значит, рассказ не удался и ничего ему не светит. А вот если первые отзывы отрицательные — значит, все нормально. И мистики в этом никакой нет — просто читатели, которые в первые же часы после появления рассказов жадно бросились их читать и за полчаса прочитали штук двадцать — это не те читатели, для которых я писал.

Наверно то же и с книгами: тот, кто в первые сутки выхода книги бросил все свои дела, поскакал в магазин и за час прочёл — наверняка у него было слишком много ожиданий, и вряд ли они совпали с действительностью.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLVII)

— Во всяком конкурсе есть ещё одна вещь — это очень интересный индикатор вкуса. С одной стороны увеличивающееся количество участников окончательно лишает его статуса состязания "Нюренбергских майстерзингеров", а с другой стороны она довольно чётко (не результатом, а корпусом текстов, обсуждением, показывает коллективное бессознательное.

— Да я-то не ссорюсь, я прикалываюсь. Вышел главный режиссер на сцену, воздел руки к небесам, провозгласил оперным голосом: "изыди, сил моих нет боле терпеть тебя тута!" — я вещички-то свернул, да и ушел. А что народ понабежал со всех сторон на шум, не разобравшись в чем дело, да голосить стал и орать "каганов пидарас!!!" (я тут почитал комменты, поржал) — так лучшего подтверждения моим словам о тенденциях Грелки и не найти).

— Вмешаюсь: а написать просто хороший рассказ не пробовали? Или уже не получается? Может стоило попробовать?

— Ну вот, пришёл еще один, очередной, желченосец. Вы зря за меня переживаете — я, как обычно, использовал Грелку как стимул и получил рассказ, которым очень доволен. Вопрос в том, что на этот раз мне следовало писать его без Грелки, ибо никакого удовольствия в том давно нет… Вот даже сейчас: Грелка давно кончилась, а все равно, стоит её абстрактно упомянуть где-то, тут же прибегают желченосцы, начинают сопеть, переходить на личности и уже прицеливаться сказать какую-нибудь гадость. Я тащусь.

— Нет, Ллео — прочитал я нынче эти тексты. И скажу, что как в романе Оруэлла про Звероферму — статусные писатели тут неотличимы от молодой шпаны. И напоминает это последнюю сцену романа великого англичанина — когда свиньи стали неотличимы от людей, а все остальные животные, подсматривая за ними в окно просто охуели.

В общем, это иллюстрация моих апокалиптических видений. Фантастика стала говном, народ отупел, страна катится в пропасть. Во всём виноват Чубайс.

— Ну-ну…

— Думаете, не Чубайс?

— Нет, почему же. Чубайс, наверное.

— Именно. И церковь — тоже он. А нынешний конкурс (по крайней мере, то, что я прочитал наглядная иллюстрация к известной фразе Ильфа о том, что все талантливые люди пишут по-разному, а [остальные]- одинаково и даже одинаковым почерком. То-то никто не мог понять, кто что написал.

— Ну, во-первых, мог. Я вон человек 6–7 угадал. Во-вторых, к золоту и серебру у меня лично претензий нет. Вполне качественные рассказы, тему раскрывают, читать интересно. Вы можете лучше за 3 дня?

— Понимаете, быстрота написания не является дополнительным качеством текста. Это как бы во-первых. Во-вторых, из того, что мне эти рассказы не нравятся вовсе не означает, что у меня к ним претензии. Просто это не они оцениваются не по литературным критериям. В этом ничего страшного для людей, что их написали. Они живут только внутри корпорации.

— Не уловил. А внутри какой корпорации?

— Они живут внутри Матрицы написателей на сетевые конкурсоы — то есть внутри этой Матрицы заточён узкий круг людей, как внутри Матрицы кинематографической — выделения идут в пищу, круг замыкается, всё перерабатывается — и не выходит за границы корпорации.

Есть довольно большой корпус написанных человечеством книг — хороших и плохих, но тексты последних электронных конкурсов, которые я читал, не судятся по этим критериям. Главное в этих текстах — бытование на самих конкурсах. Обсуждение на них же, оценка в рамках конкурсов — поэтому их существование не собственно литературно.

— Но вот "…" вполне, вполне…

— Вполне — что?

— Хорошо написан. Есть легкая невычитанность, и некоторые куски не очень, а так — вполне, да.

— Что значит "хорошо написан" — я хотел бы договориться о терминологии.

— "Хорошо написан" означает хороший литературный язык. Я сейчас выхожу из сети, но не прочь продолжить дискуссию позже. Все же любопытно узнать, в чем-то самое коренное отличие.

— Есть такое слово "гладкопись"? И что такое «хороший литературный язык"? Текст с исправленными Word грамматическими ошибками и согласованными словами в правильных падежах?

— Хороший язык, это, к примеру, Набоков. Плохой — Достоевский. Индивидуальны оба.

— Понимаете, с Набоковым сложно. Было довольно много литераторов, что успешно репродуцировали язык Набокова — да и сам он в зрелом возрасте репродуцировал себя с ещё большим успехом.

Ну, и не будете же вы говорить, что произнеся "хороший литературный язык", вы сопрягаете упомянутый рассказ с Набоковым, нет?

— Как сказать. Есть несколько писателей (тот же Набоков, Гоголь, в меньшей степени Булгаков и Чехов), язык которых мне нравится. Может, где-то по дороге и сопрягаю, кинув в котел еще пару десятков писателей. Не уверен, что без некоторого опыта чтения можно отличить хороший язык от плохого.

— Где они там? Вдруг там "гладкий", "правильный", "в меру сентиментальный", "с понятными потребителю метафорами"? А я и не знаю. Вот тут то мы и остаёмся в недоумении — что же такое "хороший литературный язык"? Дело в том, что 99,99 % всех рецензентах на конкурсах съезжают с катушек и воображают себя редакторами. Учитывая то, что многие из них удивительно невежественны, дело получает комический оборот.

Критерий языка, мне кажется, не раскрыт. Я бы снял критерий языка вовсе — он спекулятивен и нечёток.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLVIII)

— Я вообще субъект легковозбудимый, и шумиха, поднявшаяся вокруг финала, меня изрядно завела. И все же толика правды, как мне кажется, там есть. О "конкурсных" авторах.

— В таком случае, зачем было говорить это: "Так вот, победители нынешней Грелки (и я в их числе) — те самые трансгены. Мы не просто давно участвуем в конкурсах. Мы выросли и сформировались как авторы на них"? Выглядит, словно вы изучили всё и вся, вывели алгоритм победы и теперь механически вышли на первое место. Звучит оскорбительно — для вас, в первую очередь.

— Ага, именно для меня. Для нас. Оно для этого и писалось. Совершенно непонятно, почему грелочные старожилы углядели там оскорбление в свой адрес. Писалось, чтобы хорошенько встряхнуть кучкующуюся на конкурсах публику и заставить задуматься — а то ли это, чего я хочу? Достаточно ли мне, как автору, побед на конкурсах или нужно что-то большее? По-моему, цели своей я достиг. Вон Ляля вообще из ЖЖ ушла, творит. Не знаю, насколько тут сказалось влияние моего поста и насколько — другие обстоятельства, но результат налицо.

— Мне кажется, только, что вы напрасно колеблетесь между двумя имиджевыми категориями

а) Я тщательно всё спланировал и расшевелил сообщество и -

б) Я человек легко возбудимый, и меня всё это, к удивлению, завело.

Понимаете, я вот человек независимый в оценках. У меня нет зависимости ни от фантастических корпоративных журналов, которые меня особо не печатают, ни от Лукьяненко, ни от Нестерова. Мы с вами несколько недель назад выяснили, что я больше похож на патологоанатома. Поэтому, я как отстранённый наблюдатель, говорю, что дело не в том, что речь оскорбительна, а в том, что она не умна. И со стороны кажется, что она просто хвастлива. То есть, возможно, что вы думали что-то глубже и интереснее — но получилось как в анекдоте: "Обманул кондуктора. Купил билет и непоехал".

— А что, вышеуказанные пункты не совместимы ни при каких обстоятельствах? Скажем, "меня это завело, и я решил расшевелить сообщество"? И, если речь моя неумна, что ж вы её повторяете?

— Тут сразу несколько вопросов — во-первых, кто такая Ляля, и факт ли это её биографии, что она ушла из Живого Журнала, или это факт истории литературы. Во-вторых, совершенно непонятны первые две строчки — их можно ведь понять "Писалось, чтобы заставить задуматься — а то ли это, чего я хочу? Достаточно ли мне, как автору, побед на конкурсах или нужно что-то большее?" как "Я писал для того, чтобы все задумались, чего я хочу от жизни и литературы?". Тогда вы своей цели не достигли, потому что это, скорее, факт именно вашей биографии. Причём условные "старички" для меня не фетиш — я не молюсь на качество их текстов.

Это будто старички, играющие в бридж на дачной веранде — и вот пришёл человек и обнаружил, что все карты видны в зеркале. (Рано или поздно такой человек всегда появляется).

— Не думаю, что старичкам польстило бы ваше сравнение. А если серьезно, какие старички? Не старички, а весьма зубастые акулы, но только разнежившиеся на солнышке (в придонном иле?) и малость забывшие об осторожности. Грелка оказалась не аквариумом, а эдаким Гольфстримом, куда наплыло множество всякой нечисти. Тут уж не до почесывания причинных мест плавником. Старички просто не поняли, что из милого междусобойчика попали в жесткую конкурентную среду, где и были скушаны в процессе естественного отбора. Все логично, единственное, чего я не понял — это возмущенных воплей. Кто запрещал им демонстрировать зубы? А если не хотелось бултыхаться в отстойнике, а хотелось разгадывать шарады приятным летним вечерком, надо было просто сделать закрытый конкурс. Еще один и последний раз — я не горжусь победой над Ливси и Кагановым. Их тексты, несмотря на некоторую приятность, были неконкурентоспособны. И еще мне очень хотелось бы закрыть эту тему и не возвращаться к ней никогда.

— Ну, мало кому что не польстило бы. Я тоже не золотой червонец, чтобы всем нравиться. Между тем, в сравнении мало что обидного. Старички играли для получения удовольствия (ну, и отчасти, чтобы найти повод для написания рассказа). Тут вмешались технологии (в нашем случае — зеркало).

И что же? Они, кряхтя, встают и идут играть к кому-нибудь другому на дачу. Или вовсе берут тяпку и начинают окучивать свою грядку. В том-то всё и дело, что мы имеем тут именно не совсем естественный отбором. То есть, отбор есть — но это замена сложного простым.

Теперь, дальше — вы говорите очень важную вещь: "Кто запрещал им демонстрировать зубы?" — тут в том-то и дело, действительно — можно было пойти по пути совершенствования технологий — то есть на зеркало, в котором видны карты, ответить картами в рукаве, липком и длинноворсной колодой.

Но некоторым старичкам это скучно — и их можно понять. Ну, и, наконец, о закрытом конкурсе — можно, конечно, играть в бридж на веранде виллы с охраняемым периметром. Поверьте, я регулярно езжу к друзьям на такую веранду. Это очень утомительно, когда повсюду охрана — поверьте.

Поэтому некоторая рыба, то есть, некоторые старички, увидев, что приплыли иные особи с иными законами, просто меняют место нереста. Вы всё говорите о конкуренции — но рыбы не конкурируют с технологией, точно так же они не конкурируют с динамитом.

А вот насчёт того, что вы не вернётесь к этой теме никогда — это, увы, благое пожелание. Потому что вы приложили все усилия, чтобы множество людей вспоминало вас именно в связи с этими событиями. Это теперь у вас такая карма. А уж к худу это или к добру — мне то неведомо. Я ведь ни за, ни против — я с пустынником Серапионом.

А в качестве зеркала, как я тут написал рядом, есть несколько приёмов, которые (это важно) являются необходимым, но не достаточным. Текст не должен быть очень коротким (за такие редко голосуют), ни очень длинным. Он не должен содержать грамматических ошибок и небрежности.

Он должен быть понятен народу, как социалистическое искусство, и одновременно быть сентиментален.

Я бы добавил ещё фактор игры с читателем в поддавки — только не очень сложной игры. Чтобы у кого-нибудь проснулись ностальгические воспоминания о других книгах. В спешке читающий участник не должен особенно напрягаться, чтобы решить задачу на бинарном уровне да-нет. Это интереснее обсуждать, чем то, что я скажу дальше. Ну, и нужно представлять круг читателей на конкурсе.

— Ну и, мне говорили, что на последней "Грелке" было много людей пришедших с других конкурсов, начитавших ранее корпус текстов друг друга, с одинаковыми вкусовыми критериями. Это я не знаю наверняка — только с чужих слов.

В принципе можно сломать любой открытый конкурс замшелых писателей о звездолётах, если их двадцать, а к ним в гости придут двадцать самописателей фэнтези. Это не будет настоящее согласованное голосование — это будет интуитивное голосование. Честное.

И звездолётчиков пожрёт искуственно-естественный отбор.

Только это всё не имеет отношения к литературе — я много видел этого в предвыборном PR — вблизи. Ну, и видел в рекламном деле, и в агитационной журналистике.

Дело не в обиде "профи". Досаду за ними я готов ещё признать, оттого просто, что любая игра заканчивается… Что им, старичкам — они пойдут, пиво попьют. Или пойдут играть в своёй неторопливый бридж на другую веранду. Конкуренции-то нет, да и сообщество своего лица без них не имеет.

"Грелка" была местом, где участвовали известные игроки, а если их выдернуть, то это будет место где играет нечто осреднённое, технологическое — как справедливо заметил победитель последней "Грелки".

Дело в том, что демократии в искусстве нет. Демократия — это "Грелка", с последующим логичным концом. То есть только иерархическая система ценностей может делать искусство. Повсюду прокламируется демократия, и нужно обладать немалым мужеством, чтобы публично её хулить. Один человек — один голос, и кошка может смотреть на королеву.

— Во-первых, половине из этих двадцатилетних уже тридцать. Во-вторых, почему бы не говорить о ней (прозе) всерьез? Говорят же всерьез о 4-й волне. Менее технична, но более интересна. А сетература — это этап. После публикаций в сети либо появляются публикации на бумаге, либо это дело вообще бросают. Нормальное развитие.

— Кто говорит о всерьёз о четвёртой волне? Уж не я: что, стоит отложить Набокова, чтобы почитать? (с)

— Вот и поговорили… (с)

Извините, если кого обидел.

22 июля 2006

(обратно)

История про разговоры (СCCXLIX)

— Я знаю, что надо подправить в консерватории, что именно отталкивает профи — бесформенный текст, поток сознания, один из явных признаков непрофессионализма. Знаю, почему тот же самый текст нравится шпане — им хочется быть вовлеченными, им хочется видеть чувственность, эмоции, они видят интересную фотографию и не задумываются об экспозиции, светочувствительности пленки, профессионализме — они схватывают картинку, додумывая мелочи.

Так вот, одно из двух, либо шпана-"импрессионисты" зададут тон литературе следующего поколения, либо тихо и мирно вырастут, выучатся и на правах младших братьев и племянников вольются в поколение настоящее. На первое шпане хотелось бы надеяться, но вряд ли. Разве что произойдет какая-нибудь радужная контрреволюция, которая даст мощного пенделя, простите, недостающий импульс новому направлению. Скорее всего, шпана вырастет-выучится-вольется или попросту забьет на Боллитру и вернется к своей основной профессиональной деятельности.

Но если посмотреть со стороны — да, действительно, импрессионисты все на одно лицо, они отличаются от сюрреалистов, кубистов, примитивистов и все — поголовно — пишут одним и тем же почерком…

— Во-первых, тут есть явная путаница с термином «профи» — я бы его просто заменил «люди с двумя книжками», и «люди с одной книжкой и вовсе без оных». Я человек, не ангажированный теми, кого называют «профи» и многие их тексты мне не нравятся.

При этом многие из них мне нравятся как люди — равно как и те, кого называют «шпаной». Однако, тексты «шпаны» вовсе запредельны. Дело не только в бесформенности текста — дело в отсутствии того, что Бродский message — посланием. Бродский понимал под этим послание, которое несёт поэт в мир. Orbi et urbi.

Конкурсные рассказы не несут послания городу и миру, они внутрикорпоративны — с их стёртым языком фэнтези или подлым языком городского низа — "Вызвали в одну конторёшку сеть тянуть. И надо ж было тому случиться, что шибануло меня со всей дури".

Это обращено внутрь корпорации — смотрите, сколько мы разбирались с сюжетом, да так и не разобрались. Это всё продукт внутреннего пользования.

От этого он не хуже для этих внутренних людей — только, увы, они ужасно обидчивы, как советский человек с рублями в руках. Узнав, что эти рубли не конвертируются за границами лагеря.

Теперь перейдём к мнимому импрессионизму. Никакого импрессионизма тут, конечно нет.

Вы говорите стычке «профи» и «шпаны», как о дихотомии «академическое искусство vs импрессионизм», а я наблюдаю всего лишь академизм шиловского извода vs махинации Гельмана. Фразу «все импрессионисты на одно лицо» я отношу на счёт вашего полемического задора — и вы, и я, и человек, неискушённый в искусстве, легко отличит танцовщиц Дега от пейзажа Сислея.

Называть «шпану» импрессионистами — значит грубо и неизощрённо издеваться над коллегами. Но, продолжая вашу аналогию, в этом случае я имею дело с инсталляцией № 234 и инсталляцией № 239.

И тут наступает час работы иного механизма — не живопись с толкотнёй форм и цветов, а искусство оправдывать ожидание заказчика. Думаете, бесчисленные абстрактные композиции плохо продавались?

Отнюдь. Многие художники сделали себе на этом состояние. Просто грамотные галеристы убеждали покупателя, что это — модно, это нужно купить. Они формировали рынок — вот в чём дело. Сейчас рынок «сетевой конкурс фантастического рассказа» сформирован — это очень маленький рынок, с очень сильными таможенными барьерами, с чудовищным протекционизмом.

Ваш прогноз мне кажется тоже надуманным — никакого формирования «новой литературы» быть не может — тексты «шпаны» заведомо не литературны (вы сами говорите, что «вовлечённость», эмоции для них важнее — но, добавлю, важнее не экспозиции, завязки-развязки, etc., а важнее послания, message). Свои занятия «шпана» не бросает — оттого ей надо никуда возвращаться.

Эти тексты различаются как люди и приматы — приматы могут быть симпатичны, но из них человека не получается. Они — другая ветвь эволюции — и количество не переходит в качество. Большое заблуждение — считать, что если человеку объяснить, что такое фабула, обязать его проверять согласование слов и грамматические ошибки, то мы получим литературу.

— М-да…. Вот уж с кем — с кем, а с приматами меня сравнивают впервые… Следуя вашей логике, мини-грелка была всего лишь междусобойчиком приматов с двумя книгами против приматов без книг. Все приматы предварительно отмыты, причесаны, обучены проверять согласование слов и грамматические ошибки и на фейс-контроле смогли вытащить из широких штанин диплом о среднем образовании.

Далее приматы усаживаются за пишущие машинки и начинают со всей силы лупить по клавишам, в надежде сотворить (предположительно) "Войну и мир". Через стекло за ними наблюдают несколько людей в белых халатах. Главный наблюдатель понимает, что эксперимент обречен на провал, но подопытные мартышки ему глубоко симпатичны…

— Нет, это вы какой-то своей логике следуете — не моей. Там, по-моему, были люди, что написали хорошие книги. Сам я, например, их не читал, но вполне вменяемые люди говорили мне, что они есть.

Вторая ошибка в том, что вы думаете, что всех отмыли, причесали и научили писать грамотно. Вовсе не так — мне кажется, что далеко не все отмыты, и многие не превзошли грамматик. Третье допущение как раз в том, что участники хотят сотворить "Войну и мир" — может, они просто хотят понравиться друг другу или быть первыми среди равных — в своём узком кругу.

Очень хорошо, и это желание мне кажется вполне достойным.

Ну а главный наблюдатель, да — Господь Бог. Вот тут-то вы попали в самую точку — я именно так про него и думаю, и про его гипотетические мысли: "обречены на провал" и "глубоко симпатичны". Только он это не про приматов.

— По-моему, у вас очень четкая и недвусмысленная позиция по отношению к конкурсным авторам: "ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…" Вы их не любите именно за то, что они участвуют в конкурсах. Поскольку вы их эн масс вообще не читаете и определяете качество их текстов опосредованно — ждете пока какой-либо вменяемый человек вам не доложит, что Христос воскрес — то и претензии к конкурсным авторам у вас выражены очень туманно. "Дедукция, Ватсон, дедукция" — ежели автор конкурсный, то уж точно говенный какой-то автор. Который, вдобавок, пишет не от бога, а от лукавого. Правда, за все время нашего разговора, вы так и не уточнили — что значит приличный автор. Некто с дипломом литературного института? Автор двадцати сиквелов к роману "Бешеный возвращается"? Невзрачный литературный негр, правящий мемуары известной актрисы "С кем я только не спала"? Небожители из серии "Классики и современники"? Группа товарищей, объединенных псевдонимом "Дарья Донцова"? Исследователь влияния слова "попа" на нынешнее поколение?

Давайте определимся с терминологией — с кем вы, собственно, сравниваете сетературную шпану?

— Это — по-вашему у меня такая позиция. На деле совсем иначе.

Во-первых, мне совершенно не хочется их кушать. По большей части я их совершенно не перевариваю. Зачем мне несварение желудка?

Мне есть чем заниматься, а тут я скорее занимаюсь исследованиями — иногда по просьбе, иногда для денег, а иногда из академического интереса. Я многое читаю сам, но прибегаю и к мнению экспертов.

Во-вторых, я всех люблю. Авторы хорошие, среди них множество чудесных юношей и красивых девушек. Я не очень люблю их тексты — но не за то, что они участвуют в конкурсах. А за то, что они дурны.

В-третьих, дальше вы начинаете говорить совершенные глупости. Я совершенно не выводил из участия в конкурсе непременное свойство "говённости" самого автора. Если вам это не почудилось, то нужно срочно и строго указать мне на то место, где я допустил столь очевидное безумие.

Термин "дедукция" тут не уместен — это как раз не дедукция. Это, скорее, суждение по индукции — но я им пользуюсь очень осторожно, хотя, наверное, (я сейчас посчитал — прочитал за тысячу конкурсных рассказов).

В-четвёртых, вы, наконец, стали спрашивать то, что нужно было спросить с самого начала. Приличный автор — это тот, кто не плюёт на пол и не хамит. Гораздо интереснее, кого я считаю интересным мне автором — это я мог бы сформулировать. Интересный автор тот, кто имеет своеобычный стиль, и по-новому рассказывает мне исчерпанные было литературой сюжеты. Это умный автор, и тот, кому я могу сопереживать.

В-пятых, я не стремлюсь ни с кем сравнивать сетературную "шпану" — это вы отчего-то её сравнили с импрессионистами, чем меня подивили. Я, как и говорил раньше считаю её компактной корпорацией — узким кругом с собственными критериями и правилами, которая может вариться в собственном внелитературном соку вечно. И это её безусловное достоинство — которое я очень уважаю.

— Ага. Я не вскидываюсь, просто проверяю, говорим ли мы об одном и том же. Меня уже давно перестала обижать любая критика. Тем более вопли "говно", "безвкусица" и "безмыслие" — этим обычно наедаешься после первого же конкурса, и в гораздо более жесткой форме. Мне даже не то чтобы "за державу" обидно, просто любопытно.

Но вернемся к определению. "Послание, которое несёт поэт в мир." Так вот, я бы согласился с вами, если бы в этой фразе присутствовало слово "новое". "Новое послание" — это действительно сложно. Обсуждение и демонстрация на новом примере старых истин — нечто иное, и в рассказах все это присутствует.

А уж ваши слова о "стертом языке фэнтези" и "подлом языке городского низа" и вовсе ни к селу, ни к городу — язык соответствует идее и сюжету, он подчинен сюжету и идее. Не из пушки же по воробьям палить и не диванной подушкой гвозди заколачивать?

Для меня мессадж не "То, что поэт несет миру" (атомную бомбу в ридикюле? как-то слишком размыто), а ответ на вопрос "Что ты этим хотел сказать"? При этом ответ "я хотел сказать, что все люди — казлы, и сам ты — казел" тоже считается мессаджом.

— Нет, всё проще. И козлы вовсе не обязательны. Речь идёт о давней, идущей ещё от античности идеи, что творец должен что-то сообщить миру, что у него есть сообщение свыше — и вот он, божественный рупор, разевает рот. Потом цивилизация стала более атеистичной, и вместо божественности появилась выстраданность. Или, если мы говорим о результате, возможность разбудить что-то в душах людей.

А эти тексты мне кажутся похожими на сотни тех, что я читал на "Грелках" и в сборниках. Они не хуже и не лучше — они плоть от плоти.

Но они исполняют другую очень важную функцию — функцию корпоративного общения. Они позволяют людям сказать "Здорово мы с тобой написали на конкурсе! — Да здорово! Лучше, чем в прошлый раз!" И позволяет людям быть, как известный герой Шварца "Почётными святыми нашего королевства, почётными Папами Римскими нашего королевства." Это очень правильно, и я одобряю эту функцию.

— Сдаюсь! Софистика — это не мое. Определенно, "умный автор, и тот, кому я могу сопереживать" применительно к вам и применительно ко мне — это две большие разницы. Никогда мне не понять, что же определяет принадлежность к так называемой литературе. Бес посрамлен бе и плакаси горько.

— Отчего же софистика? Вы точно уверены, что хорошо понимаете значения этого термина?

Вы знаете, пришлось-таки лезть в словарь и проверять, в твердой ли я памяти.

СОФИЗМ (от греч… sophisma уловка, выдумка, головоломка), мнимое доказательство, в котором обоснованность заключения кажущаяся, порождается чисто субъективным впечатлением, вызванным недостаточностью логического или семантического анализа.

На что, как не на чисто субъективные впечатления и недостаточность логического анализа, вы мне пеняли в предыдущих репликах?

— У меня как раз сложилось очередное чисто субъективное впечатление, что данная беседа зашла в тупик и почерпнуть что-то новое из нее нельзя. Я по-прежнему считаю, что если буду продолжать писать и работать над собой, то писатель из меня получится. Со временем. По крайней мере, перейду в категорию приматов с двумя книгами. Я не думаю, что вы захотите меня переубеждать и хоть что-то из этого диалога все еще представляет для вас интерес. Не лучше ли на этом остановиться?

— Я к этому и клоню — на моей стороне стоят логические заключения, вполне непротиворечивые, а на вашей — эмоциональная оценка, те самые субъективные обиды.

Причём вы счастливее меня — анализ никогда не приводит к счастью. И удовольствие от него сомнительное. То что вы хотите писать — замечательно (я и не отговариваю). Ценность "двух книг " для меня сомнительна (но чем не цель?).

Главное — относится ко всему с юмором, как, например, один мой покойный знакомый, что написал:

В этот час гений садится писать стихи.

В этот час сто талантов садятся писать стихи.

В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.

В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.

В этот час десять миллионов влюблённых юнцов садятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия

Рождается одно стихотворение.

Или гений, зачеркнув написанное, отправляется в гости.

— Простите, я вмешаюсь в ваш разговор… Кто автор? Хороша же цитата.

— Мне жалко портить это место отгадкой. Автор, кстати, легко находится — так как известен, и, к несчастью уже умер. Он, кстати, написал ещё чудесную песню "Когда мы были на войне", которую многие принимают за казачью. Он, конечно, отпахал всю Отечественную войну в разведке, но путать его с донским казаком — казус хуже Розенбаума с шашкой.

Извините, если кого обидел.

22 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCL

— Субъективизм — наше все? Ладно, надоело спорить. Единственный возможный эксперимент, подтверждающий или опровергающий ваши теории — вынести рассказы за конкурсный круг, например, выпустить многотиражный сборник и посмотреть на продажи. Или набрать группу добровольцев и выдать тексты им на суд. Впрочем, я могу предсказать результат — сборник провалится (как и все сборники рассказов), читателям понравится.

— Вы не правы со сборниками. Поскольку это часть моей профессии, то я могу сказать, что некоторые сборники вполне успешны в продаже и вполне при этом многотиражны.

Читатель — существо абстрактное. Дадите читать людям, читающим Казакова и Бунина, не понравится. А дадите пресловутому замкнутому кругу — всё будет хорошо. Заметьте, наш разговор (не спор) возвращается к тому, что я сказал с самого начала. Люди нам важнее текстов. Эти тексты живут только в резервации — шаг за охраняемый периметр, так карачун им. И, мы, кажется, расходимся только в моём третьем пункте — я считаю, что этот раздел словесности не эволюционирует. Он таким и будет самопожирающим — принцип Кубертэна здесь не работает.

В абсолютное равнодушие я не верю, в нём есть кислый привкус кокетства. Да и это не дискуссионный вопрос — обиды самодеятельных авторов есть предмет моей веры. Кто же спорит о вере?

Слово "новое" совершенно бессмысленно. Это мне напоминает знаменитую легенду о поэте, что вышел к завтраку в доме творчества со словами "Написал вчера два стихотворения о любви. Закрыл тему". Так и здесь — ничего нового нет. Дело для меня в том, что эти тексты без Божьего дара. Да мне тяжело читать их — события в них мне мутны, язык — кажется стёртым как в сотнях подобных рассказов… Послания нет. Но ничего (повторяюсь) в том страшного нет — они нормально функционируют в узком круге, иногда попадают в книжку для узкого круга, и проч.

— Без Божьего дара? Забываете добавить "на мой взгляд". Или у вас есть универсальный измеритель Божьего дара?

— Ну, да. Только тогда фраза "на мой взгляд" должна ставиться и вами и мной после каждой строчки — мы её опускаем ради экономии места, будто дробь сокращаем.

Так вот, часто стрелки переводятся на защиту самодеятельной литературы и "шпаны" (как мне не нравится это название!) — и я усматриваю в этом некоторую виктимность защищаемой группы. А вопросов, между тем много. Стоит ли ставить себе высшие задачи? Или нужно ловить синиц? Стоит ли синица выделки? Подорожает ли животное масло?

Это очень важные вопросы — и среди них нет вопроса "писать или не писать". Вопрос — как это делать, и как заявлять о себе в этом мире. Вопрос стоит совершенно иначе — как жить, в чём смысл творчества и как писать, когда столько всего понаписано, как писать стихи после Освенцима, Гомера и Асадова?

Извините, если кого обидел.

23 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLI

— Я никогда ни за что не буду сообщать настоящее имя, пол, место проживания, семейное положение и прочее. И если вдруг, паче чаяния, буду чего-то публиковать — только под псевдонимом, через посредника. Потому что потом начинается — а национальность? А почему вы тут о своём супруге говорите в мужском роде, а там — в женском? а на самом деле вы женаты или это тоже ваш сетевой образ? Для общения с человеком и чтения его текстов оно знать надо? Если вы без этого не можете — не читайте и не обобщайте.

— Для общения с человеком (если он не кондуктор в трамвае), я полагаю, нужно знать некоторый минимум. Иначе, пригласив в гости верующего еврея, вы попытаетесь накормить его свининой, оскорбите феминистку анекдотом, да и слово "пидорас", как мне сообщили, бывает двух смыслов. Для общения с человеком нужно что-нибудь о нём узнать. Правда, не обязательно всё. А для чтения текстов это действительно часто нужно.

Во-первых, я отчитал довольно большое количество текстов в Литературном институте, в жюри разных конкурсов и будучи редактором. Это помогает дать совет.

Во-вторых, когда совет или рецензия не нужны, то это полезно и с литературоведческой точки зрения — если автор слеп как Гомер, то можно понять лучше, как он придумывал метафоры. Знание образа жизни Пруста не вредит пониманию "В поисках утраченного времени", а его углубляет.

Другое дело, что в чтении анонимного текста есть своя прелесть — но я не знаю среди ныне живущих авторов никого, стиль кого бы я хотел отгадывать.

А с литературой прошлого мне очень сложно играть в загадки — мало кто умеет их задавать.

— Я придерживаюсь следующего мнения: "Что человек сообщил о себе, из того и надо исходить при разговоре, учитывая, что несообщённое может быть любым". Но я понял, что в России нормы несколько другие. Но: несоблюдение предпочтений гостя в подавляющем большинстве случаев не свидетельствует о отрицательном отношении хозяев к этим предпочтениям. И рассказывая анекдот о феминистках, вы ясно говорите: "вот мое отношение", а учитывая контекст, то и "вот мое отрицательное отношение".

Но в обоих случаях знать всё о человеке необязательно: достаточно соблюдать правила вежливости. Политкорректности в ее первоначальном смысле. Ее для того и придумали, чтобы можно было общаться, без бесконечной рефлексии "а что, если собеседник — чернокожая сионистка, мать-одиночка, лесбиянка-трансгендер, больная СПИДОМ?" Да ведь вы уже знаете: N. говорит о себе в мужском роде. Что еще надо? N. - мужчина. Это если вы разговариваете с N., автором. Если бы вы разговаривали с человеком, представившимся вам N.N. в женском роде, то и тогда было бы ясно, с кем вы ведете беседу. Мне кажется, что существует и право автора, чтобы его текст оценивали как текст от заявленного имени. Поэтому я и против развиртуализации.

— Ну, это я как раз вам могу объяснить — половая принадлежность (а вернее, половая идентификация) как раз сильно влияет на текст, а также на его расшифровку. Если женщина пишет текст в несветской мусульманской стране — там будут одни культурные коды, а если напишет её брат — другие. Текст может быть не хуже и не лучше, он будет просто другим. Так же с гомосексуализмом — это обстоятельство Пруста, хоть и не explains a lot, но всё же позволяет кое-что понять. Ну а с серым, серийным текстом — вы правы — всё равно. Это, продолжая Ильфа — "все бездарные писатели пишут одинаково. Даже, кажется, одним и тем же почерком". И мужчины и женщины, да.

Впрочем, я, кажется, с этой m/f идентификацией что-то задеваю, неведомую мне тайную струну — поверьте, я не хотел вас обидеть.

— На текст — да, согласен. Если вы реконструируете личность автора, исходя из его текста, то гендерная идентификация автора релевантна. Но если вы общаетесь с автором напрямую, то мне кажется, что стоит руководствоваться его самоидентификацией.

— Вы погодите. Просто вы очень мудрёно выражаетесь, а мне (точь-в-точь, как в теме нашего разговора, приходится что-то в вас угадывать). Фразу "Несоблюдение предпочтений гостя в подавляющем большинстве случаев не свидетельствует об отрицательном отношении хозяев к этим предпочтениям" я просто не понял. Теперь займёмся дальнейшим анализом: "С другой стороны, рассказывая анекдот о феминистках, вы ясно говорите: "вот мое отношение" [это неверно, потому что мне рассказывали анекдоты о феминистках обычные женщины, профессиональные феминистки (самые смешные анекдоты, кстати) и мужские шовинистические свиньи], а, учитывая контекст, то и "вот мое отрицательное отношение" [Это тоже не верно — я могу рассказывать анекдоты про свою страну, но быть от этого не меньшим патриотом].

Политкорректность — сложная штука и сложный меняющийся объект — я бы не стал сводить причины, по которым она появилась, и как живёт в разных странах к этому. Универсальной политкорректности не бывает. Теперь пойдём дальше — вот я пишу статью о победителе конкурса. Представьте, какой оборот я должен употребить, чтобы это не выглядело смешно? "Человек по фамилии N."? " N.N."? «Некто N.»? Некто Лукас?

Поэтому приходится задавать прямой вопрос — "Корнет… Вы женщина?" ну и тому подобное дальше.

Ну, и, наконец, о необходимостях… Я думаю, что для чтения большинства, даже подавляющего большинства текстов, что написаны в последнее время никакая развиртуализация не нужна. Они не стоят того — и действительно, они написаны будто одним почерком.

Автор действительно имеет право на псевдоним — даже в гонорарной ведомости. Есть авторы, псевдоним к которым приклеился — видный литературный критик Бронштейн известен нам под другой фамилией, увы, немногие знают Анну Горенко, Кирилла Симонова и проч. Не говоря уж о знаменитой писательнице Авроре Дюпен, по мужу Дюдеван. Для анализа текста всё может сгодится — и предыстория. (Но тут вы начали за упокой, а кончили за здравие. Я ведь тоже не настаиваю на раскрытии псевдонимов).

Пускай писатель тщательно (и главное, последовательно) мистифицирует публику, да. Но когда он в одном месте (состоящем из буковок) он мужчина, в другом (тоже состоящем из буковок) — женщина, поневоле голова идёт кругом. А ведь эти места ещё сплетены как мочала.

— Поясняю. Если вы пригласили человека в гости не специально затем, чтобы его там оскорбить (ну я так думаю о вас), то из этого следует, что и, подавая свинину еврею, вы не хотели его обидеть. Если же кто-то пригласил именно для того, чтобы указать на дверь, то он и без свинины найдет способ. А рассказывая анекдот о феминистках, выставляюший их, как группу объединенных убеждениями людей, именно как анекдот, а не пример предрассудков, можно тем не менее считать феминизм хорошим явлением? Я правильно понял?

— Я же могу рассказывать анекдоты про свою страну, но быть от этого не меньшим патриотом

— Дело в том, что страна не сводится к той её грани, к тому явлению, о котором вы рассказываете анекдот. Я предпочитаю использовать слова в их настоящем значении. То, что называют "политкорректностью" (а равно и "феминизмом", "(анти)фашизмом", "нацизмом", "либерализмом") в, скажем так, широких кругах, имеет мало отношения к явлениям, обозначаемым этими понятиями, а больше к результатам их эксплуатации нечистоплотными людьми.

— Слушайте, я вас тоже спрошу тогда — вы в обыденной жизни тоже так говорите: "гендерная идентификация автора релевантна"? Ведь тогда это меня успокоит — тогда я пойму, почему я с таким трудом вас понимаю — от недостатка знаний.

— Когда это релевантно — да. А так — нет.

— Я вполне покладист — мне если скажут "м", то так и будет "м", а скажут "ж" — так и будет "ж". Но я в положении, скажем, составителя словаря — что писать: "автор неопределённого пола, пишущий под такими-то и такими-то псевдонимами"? Или "писатель Иван Коромыслов, так же известный как Ева Перонова" или "Ева Перонова, известная как Иван Коромыслов", и проч. и проч. Всё это в равной степени может показаться обидным — приходится уточнять, или писать неловкую фразу типа "человек по фамилии N. из города М."

— А по телефону? Вы тоже выясняете, какого в действительности пола собеседник, не удовлетворяясь тем, что он сказал "Это я, Вася, я вам вчера звонил"? Я понимаю, в нашем случае вы слышали, что на самом деле Вася — это Василиса. Но будете ли вы задавать ему(ей) этот вопрос? Мне опять-таки просто интересно.

— Если мне в трубке скажут "Я — Вася, из службы общественного мнения. Я хотел бы задать вам несколько вопросов" — то я не буду интересоваться его полом. Я просто вежливо скажу, что у меня нет охоты участвовать в социологических опросах.

Но если у меня есть какое-то дело, например, я слышу в телефонной трубке: "Я — Вася. Мне сказали, что у вас на фирме есть вакансия секретарши" — согласитесь, отчего не спросить, каков он? Как-то уже интересно тогда — Вася или Василиса.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLII

— Разговор здорово смахивает на деление писателей и писательниц (а также поэтов и поэтесс). Я вот типично женские тексты вроде Улицкой не люблю, хотя свои читатели у них, несомненно, есть. По-моему, в тексте, не сосредоточенном целиком на личности автора, его чувствах или потоке сознания, гендерная принадлежность второстепенна. Из женщин-фантастов я, пожалуй, больше других ценю Латынину — а в ее книгах пол автора совершенно не угадывается. Кстати, большинство женщин-поэтов, если их окрестят "поэтессами", сильно обидится.

— Это давний и вечный спор. Из того, Анна Ахматова писала хорошие стихи, не следует того, что мы должны даровать ей имя «поэт» с мужским оттенком — в качестве странной награды.

Масса здравомыслящих людей много раз говорила — да, женщина — тоже человек. Ну, да. Человек. Но что ломиться в открытую дверь? У людей есть сиськи и пиписьки — что же, заставить себя не думать об этом, как Ходжа Насреддин запрещал думать о белой обезьяне?

Это спор сродни диспутам о дружбе между мужчиной и женщиной — он абстрактен и потому бесплоден. Вот я дружил с несколькими известными феминистками в Европе и России. Они всё сетовали, что профаническое отстаивание их позиции изрядно вредит самой идее. То есть, бесполого, говорили они, ничего не бывает — даже законодательство должно быть ориентировано.

Что до Латыниной (я бы, правда, уж так не идентифицировал её как фантаста) — то да, можно сказать, что это унисекс. Так и Донцова — унисекс. Вряд ли это достоинство.

Пока я не вижу примера великого литературного произведения, освобожденного от гендерной (да и от сексуальной составляющей) Если знаете — карты на стол.

— Приведите пример великого литературного произведения, да еще в прозе, да еще характерно женского. Стихи — да, много. В прозе навскидку не припомню. Не потому ли, что гендерность великой прозе противопоказана? Это как с ангелами — то ли мужики, то ли бабы, но создания явно высшего порядка.

— Мы с вами говорим о разном. Я говорю о том, что половая составляющая есть везде. И, по-моему, нет примера Большого Текста, где бы её не было. Вы отвечаете вопросом-просьбой привести текст с чисто женской составляющей. Согласитесь, это не очень удачный перевод стрелок.

Поэтому бессмысленно дальше анализировать казус "Чёрного принца" Айрис Мердок (где половой составляющей выше крыши, причём всё происходит от лица мужчины). Вирджиния Вулф была хоть и несколько помраченной, но вполне привязанной к психологии. А уж венец модерна, написанный мужчиной финальный очень женский монолог из "Улисса" и вовсе вывалится из разговора. Всё переплетено, и в этом жизнь. Но это всё не убеждает, что "гендерность великой прозе противопоказана". Это вроде как сказать "позвоночник и прямохождение противопоказаны людям". Ну, действительно, с прямохождением много проблем, но оно нам всем присуще. Можно учредить партию Ползающих и Свободных от Сколиоза, выбить гранты, написать книжек и обосновать теории — но, по-моему, это тупиковый путь.

— Все перечисленное, кроме, м.б., "Улисса", мне как-то не очень. Ну да ладно. Вам виднее.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLIII

— Я действительно немного болезненно отношусь к privacy и политической корректности, этим и объясняется мое поведение. Приношу вам свои извинения и прошу меня простить, если я вас обидел: я никак не собирался вступать с вами в спор, но, поясняя свои реплики, неожиданно проявил большую горячность, чем приличествует.

— Начнём по порядку: Во-первых, если я пригласил человека, и он внезапно обнаружил, что съел что-то не по Завету, он может расстроится. Пояснение у вас не вышло — интонация здесь не при чём.

Во-вторых. Вы правильно поняли — можно смеяться над чужими и своими недостатками, но считать себя при этом неплохим человеком. Я вот часто рассказываю о том, что я попал в неловкое положение, или выглядел смешно. И что же?

В-третьих, и тут я с вами соглашусь. Феминизм не сводится к одной черте, более того, его столько же, сколько толкований слова "социализм" в 1970-х. Есть феминизм, на мой взгляд, совершенно сумасшедший, а есть вполне вменяемый. И ещё двести сортов.

— Но на вас он обижаться не станет, поскольку интенции специально заставить его нарушить обет у вас не было. А во втором случае может и обидеться, поскольку рассказчик анекдота фактически огульно приписывает всем феминисткам некое смешное качество. Поэтому я и сравнивал ситуации именно в этом их аспекте, а не в аспекте реально нанесенного ущерба (съеденной свинины). Хотя можно было бы и сравнить моральный ущерб в том и другом случае.

— Вы правильно поняли — можно смеяться даже над своими недостатками, но считать себя при этом неплохим человеком. "Логос не обманешь". Ключевые слова — "над своими". Или над недостатками конкретного человека. А когда всем носителям идеологии приписывают некое дурное качество, связывая его наличие именно с образом мыслей, "это не так называется".

— Если вам удаётся "использовать слова в их настоящем значении", то я вам искренне завидую. Ибо вы обладаете Тайным Сокровенным Знанием. Весь двадцатый век философы и лингвисты доказывали, что значения подобны воде, текут и их не удержать, они зависят от говорящего и слушающего — а вы знаете подлинные значения слов.

— Я "предпочитаю" это делать. Мог бы написать "стараюсь", если вам так нравится. Как оно мне удается — не мне судить

— Что касается обид нарушившего пост или прочие религиозные запреты по вашему недомыслию — то вы заблуждаетесь. Возможно, в Канаде выведены специальные пород ортодоксальных православных, иудеев и мусульман, но уверяю вас, что и в США, и в России, и в европейских странах это событие может привести к крепким обидам (хотя, конечно, не обязательно к драке).

Логос может и не обманешь — да только смысл вашего второго пассажа тонет в канцелярском дыму. Во всём мире известны анекдоты про габровцев, где подчёркивается их феноменальная скупость. Половину их, кажется, придумывают сами габровцы. Все кантоны Швейцарии рассказывают друг про друга анекдоты — одни у них медлительны, другие туповаты, третьи — забывчивы. Всё это качества не то чтобы хорошие, а именно дурные.

И что же? Мир живёт хохоча, и этим жив.

А политкоректность доведённая до абсурда мне кажется простым и унылым проявлением тоталитаризма.

Что вы предпочитаете использовать истинные значения слов — уже замечательно. У меня и возможности такой нет — так как я вслед Витгенштейну и последующим семиотикам считаю, что настоящих и истинных значений вовсе нет, а есть лишь конвенциональные (я тоже знаю учёные слова, да!).

То что вы болезненно относитесь к "privacy и политической корректности" я понял. Я же отношусь к ним не без юмора, как, впрочем, и ко всему остальному на свете.

Мир, мне кажется, шире этих понятий — а начнёшь подгонять, всё испортишь. Только напрасно вы говорите о своей горячности — более чопорного разговора я не видел.

— Я говорю по собственному опыту. Может быть, мне везло на гостей.

Анекдоты — опять мы с вами в соседних аулах (это когда до соседа три дня пути по горам). Я говорил про идеологию, а вы приводите примеры про национальность, место рождения/проживания и т. п. Политкорректность, как и всякую вещь, кроме игры понятий, не стоит до абсурда доводить — да только и выплескивать ребенка хорошей идеи с водой абсурдного применения тоже не стоит.

Насчет значения слов. Да, вы правы. Мне стоило бы употребить вместо "подлинный" — "первоначальный". Я имею представление о конвенциональном характере языка, но в реальной жизни приходится каждый раз делать выбор — или следовать за конвенциями, меняющими иногда коннотации слова на противоположные в течение одной человеческой жизни, или пытаться напоминать собеседникам об этих изменениях и о процессах, их вызвавших. В данном случае я решил придерживаться второго варианта, поскольку идея, как я говорил, хорошая, а другого слова для нее пока не придумали.

И последнее — насчет чопорности. Видите ли, чем больше я горячусь, тем официальнее разговариваю. Хотя я еще не дошел до именования вас "милостивым государем" и обращения на "Вы".

— С пониманием отношусь к этому. Да только зря вы не считаете жадность и скупердяйство габровцев за идеологию.

Что касается "первоначальности" — так я вам завидую ещё больше. Потому что это тоже мечта любого лингвиста. (Дальше опять умно, и я не понял).

И к официальность мне внятна, как острый галльский смысл.

Жать только, что вы горячитесь, потому что эта официальность превращается в ужасный язык, который Корней Чуковский называл "канцеляритом". Нора Галь писала про это: "Это — самая распространенная, самая злокачественная болезнь нашей речи. Много лет назад один из самых образованных и разносторонних людей нашего века, редкостный знаток русского языка и чудодей слова Корней Иванович Чуковский заклеймил ее точным, убийственным названием. Статья его так и называлась «Канцелярит» и прозвучала она поистине как SOS. Не решаюсь сказать, что то был глас вопиющего в пустыне: к счастью, есть рыцари, которые, не щадя сил, сражаются за честь Слова. Но, увы, надо смотреть правде в глаза: канцелярит не сдается, он наступает, ширится. Это окаянный и зловредный недуг нашей речи. Сущий рак: разрастаются чужеродные, губительные клетки — постылые штампы, которые не несут ни мысли, ни чувства, ни на грош информации, а лишь забивают и угнетают живое, полезное ядро.

И уже не пишут просто: «Рабочие повышают производительность труда», а непременно: «… принимают активное участие в борьбе за повышение производительности труда…»…

Давно утвердился штамп: ведут борьбу за повышение (заметьте, не борются, а именно ведут борьбу!). Но вот метастазы канцелярита поползли дальше: участвуют в борьбе за повышение — и еще дальше: принимают активное участие в борьбе за повышение…"

— Вы подумайте как-нибудь, может, разгорячившись, всё-таки стоит плюнуть на политкорректность, да послать оппонента к ебене матери, на худой конец — назвать ослом.

Живым, сочным языком объяснить ему, куда отправиться в путешествие. Это дорогого стоит.

— Спасибо за совет. Но — видимо, я плохо владею интонациями русского языка — когда я говорю "живым, сочным языком", меня очень часто понимают с точностью до наоборот. Впрочем, возможно, что тут виновата и пресловутая"ментальность". Я решил, что пусть лучше понимают не всё, чем понимают превратно.

— Я в курсе, что мат считается универсальным языком, но — к моему глубочайшему сожалению — знаю его только теоретически. Так уж сложилось — у нас в семье и среди друзей его не употребляли, и я узнал о нем уже после института, когда мат стал появляться в литературе, да и в сети. Посылать никого никуда не умею, хоть матом, хоть другим способом — случая и желания попрактиковаться еще ни разу не представилось… Но если вам хочется меня послать, то всех барлогов японских ради, не стесняйтесь, доставьте себе удовольствие, а мне пользу.

— То, что вы настаиваете с упорством, достойном лучшего применения, что "Но в более-менее неискаженном написании широко появляться в печатных и электронных изданиях он стал именно тогда" — напрасно. Вы всерьёз думаете, что Барков бытовал исключительно в устной традиции?

— Ключевое слово — "широко". Вы всерьез думаете, что Барков лежал в каждой районной библиотеке и был рекомендован к прочтению школьникам? Откуда я должен был узнать о нем, по-вашему, если я вообще не подозревал, что есть на свете такое явление, как мат, а уж тем более — книги, написанные с его использованием и тем (в том числе, конечно) примечательные? Сильно подозреваю, что если бы я и узнал о нем, то достать экземпляр было бы непросто. Судя по тому, как мне не хотели в библиотеке давать тот том ПСС Пушкина, где имеется стихотворение про пастушку на дереве, а чуть раньше — "Даму с камелиями", Баркова пришлось бы добывать с помощью тяжелой артиллерии. Я вам излагаю реальную ситуацию: "не знал, не слышал, не подозревал о" (тупой и еще тупее), а вы мне говорите — нет, такого не может быть, потому что все ведь знают, кто такой Барков (все умные, а ты тупым прикидываешься).

— "Я в курсе, что [некоторыми] мат считается универсальным языком" — "Мат никогда не был "универсальным" языком" [некоторые не правы] — "Где я говорил, что мат есть универсальный язык? [не упрекайте меня в ошибках] — то есть, если говорить в ваших политкорректный терминах, я усматриваю в этом некоторую виктимность.

— Да, в разговоре я предпочитаю выяснить, что собеседник меня неправильно понял и объяснить, почему так случилось. Мне кажется, что это помогает устранить подобные непонимания в будущем. Если вы считаете это виктимностью — пожалуйста, на здоровье. Я только не понял, какое отношение это мое свойство имеет к канцелярскому языку. Но в данном случае я просто привел пример того, что вы упустили квантор и стали возражать не на мое утверждение, а на более широкое, которого я не делал. Я даже перед этим специально уточнил, что нам с вами трудно понять друг друга, потому что я стараюсь насколько могу точно высказать свою мысль, а вы читаете за строками. Выше — еще один пример подобного возражения (про имеющегося в широком доступе Баркова).

Извините, если кого обидел.

23 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLIV

— Если человек что-то написал, например, с ошибкой, то потом крикнуть: ха-ха-ха, это я вас так развёл, на самом деле, я знаю, как надо — не выигрыш, а (мне кажется) проигрыш. К тому же есть одна вещь, которая мне не даёт успокоится. Я как-то смотрел одну из передач"…", где Т. мимоходом, говорит: А вы вот не знаете, а в "Отче наш" хлеб насущный дай нам днесь" значит на самом деле "Дай нам завтрашний хлеб уже сегодня". Ну, и вывела из этого какую-то мораль.

Я несколько заробел от такого прикладного богословия, но полез в поисковые машины, смотреть, откуда у этой идеи ноги растут. Ну да, растут.

Да только это как Мир и Мiр у, опять же, Толстого. Говорить об этом без оговорок — всё равно что о коде да Винчи. И статистика этих очень уверенных утверждений, слышанных разными людьми от Т. не единична. Потом мне кажется что в споре "оговорка vs я всё сказала правильно" Т. не очень убедительна — она там как сердитый Юпитер. (Это при том, что я к ней очень хорошо отношусь, да).

Всё это конечно, само по себе не интересно — это интересно мне только в контексте той мысли о точности, которую я думал в связи с Б. Сейчас он выходит вторым изданием, где, по словам автора, исправлено около сорока ошибок. То есть, я думаю о технологии высказывания, в котором заранее заложена неточность — вернее, точность не обязательна. Кто на него имеет право, как? Какова позиция писателя, какова — публичного громкоговорителя? Какова — журналиста, а какова — филолога?

— Вы правы, люди слова стали ленивы и нелюбопытны, и себя из числа их я не исключаю. Насчёт неточности: она заложена в любом высказывании, что профессиональном, что нет. Про писателей я не знаю, а филологи, по-моему, должны ее сводить на нет, но никто не застрахован. Если Б. нашел у себя около 40 ошибок и исправил их: честь ему и хвала. Не за то, что допустил, а за то, что искал и исправлял.

— Случай с Б. несколько иной. Я не говорил, что Б. искал и исправлял. Он ведь не сам эти ошибки находит — ему на них указывают. То есть, вы приходите в магазин купить штаны — купили, заплатили уж, одели — а одна штанина короче другой. Натурально, скандал. Штаны забирают, и на ваших глазах выравнивают штанины. Тут бац! — пуговиц на ширинке нет. Вы возмущаться, а вам отвечают, что ничего, сейчас пришьём. Действительно, пришивают.

Это, конечно, метод — но довольно специфический. При этом мне нравится Б. Мне не нравится метод «Сдано с недоделками». Случай с Т. иной — зачем она так говорит с приглашёнными людьми с одной стороны, и мимоходом бросает довольно сомнительные утверждения в интонации «А между тем, милочка, все давно знают…». И я как-то наблюдаю, что она очень агрессивна в случае любого подозрения на собственную ошибку. Даже в случае подозрения. Это мне решительно непонятно.

— Бывают разные темпераменты. Я знал очень крупных ученых, которые, к сожалению, так же реагировали на критику. Книжка — не штаны, в ней ошибки неизбежны, если автор не пережевывает старое, а пытается придумать новое.

— Так в том-то и разница. Есть нормальный академизм, сшибка мнений. Ругань на симпозиуме. Ну, там медики сойдутся — ну орать.

Но вот когда медик со скальпелем стоит — тут другое дело, тут налицо конечный продукт спора. Вот и с Т. есть такая проблема — она говорит что-то в миллионную аудиторию. Это уже не вполне заседание кафедры, где мы поправляем ошибки в замкнутом кругу.

Я-то тоже понимаю, что ошибки неизбежны, я-то тоже ошибаюсь — просто я не хочу защищать метод работы, с заложенными в него ошибками, метод, в котором красное словцо искупает путаницу. А это как раз метод современных масс-медиа. Кто успешный журналист? Тот, у кого больше публикаций, тот, кто постоянно говорит, и т. д.

И оказывается, что можно экономить на взвешенности суждение и проверке — это мало влияет на успешность.

— Владимир, мы обсуждаем сейчас кого? Медиа-персону «Т» (не имел счастья смотреть эти передачи и потому не могу судить о том)? Или же Т., которая в начале 90-х что-то сказала на какой-то странной тусовке в Америке, где все, в общем, несли довольно равномерную ахинею, характерную для таких странных тусовок, как мы знаем? Я правда телевизора не смотрю, а стараюсь обсуждать публикацию в"…".

— Мы квиты — я ведь тоже не прилежный читатель «…». Я имею дело только с диалогом между вашим другом и Т. И мы обсуждаем не Т. и даже не Б. — какая нам до них Гекуба? Мы (я, во всяком случае) размышляю об отношении к "ошибкам" в рамках творческого метода, который нам предлагает современная культура.

— Ну, это мы как-то далеко удаляемся слишком от темы. Культура нам предлагает работать хорошо, не лениться и не баловаться. А если обнаруживаются ошибки: работать над ними. Современная или не современная, не знаю.

— У меня всё-таки создаётся впечатление, что современная культура берёт именно количеством. Тут дело в том — я был свидетелем множества разговоров о самолётах. Так вот есть первая стратегия — наделать много самолётов не слишком хороших характеристик, посадить в них множество отважных, но наскоро обученных пилотов, и стратегия номер два — делать более совершенные самолёты, тщательно учить лётчиков.

То есть, спор этих стратегий напоминает битву медведя с осами. Иногда побеждает медведь, а иногда осы его могут закусать. Но современный спрос (мне кажется) вынуждает публичного человека ко множественным высказываниям, сделанным по первому типу. То есть, можно тратить время на проверку, тщательность — но это оказывается особенно никому не нужным.

— Тут дело не в "современности", а в способах трансляции. Спрос на качественную литературу есть, он просто мал, как всегда. Тиражи Пикуля и Эйдельмана сравните.

Когда мы издаем свои ученые записки, мы читаем каждую статью по кругу, раза три. Причем это чтение включает и корректуру, и редактуру стилистическую, и редактуру научную. Мы — не корректоры и не редакторы, у нас просто нету денег нанять профессионалов (как делают немногие, но известные мне все же московские издательства вроде "Нового"). Однако какие-то результаты эта тактика приносит и у нас.

Тиражи наших записок исчисляются едва ли не десятками экземпляров (ну, сотнями, но небольшими). Вопрос: можно ли сказать, что наши записки — не факт культуры, а книги издательства X, которые проходят поверхностную редактуру, издаются тиражами в сто раз большими и лежат во всех приличных магазинах — факт? Не думаю, честно говоря.

В общем, я за собой столько всяких ошибок помню (и таких, которые вызваны были невежеством, и таких, которые — спешкой, и еще хуже — разгильдяйством), что не стану я в Т. камней метать. Это у меня не "метод", просто так выходит. Я стараюсь исправляться, если получается, в новых статьях как-то корректирую это дело иногда.

А времена всегда одни и те же: весна, лето, осень, зима, утро, день, вечер, ночь.

— Да и я ничего метать ни в кого не буду. Если не вспоминать реакции на поправки. А вот с тиражами такая штука — часто одни и те же люди пишут учёные записки и статьи в глянец. Так сложилось. И получается, что жизнь искушает этих людей — раз за разом.

24 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLVI

— Богема что-то вроде левого уклона. Как говорил мой знакомый швед — "Кто в молодости не был левым, у того нет сердца, а кто потом не поправел — у того нет мозгов".

— Вряд ли богема может быть соотнесена с каким-либо уклоном, хотя она уклончива, но от всего — в себя, она самоцель — "вещь в себе". Если развить эту аналогию с течениями — левым, правым и центристским, то она вовсе не течёт, никуда не течёт, ей лень пока что течь — она не наполнилась ещё, как водоём, сообщающийся с морем, но она не болото — она жаждет, не самодовлея (начнёт самодовлеть — оболотится), она не лужа, поскольку старается не мешать — просто водоём в ожидании больших потоков, дождя — когда она переполнится и может быть потечёт во все стороны, или высохнет — без дождя.

— Да помилуйте, зачем же соотносить это именно с политикой? Это как раз оппозиция более широкая — в молодости блядовал, а потом остепенился и растит детей; сначала разрушал — потом начал собирать; скитался по земле — начал строить дом. Но и в моих глазах ветренник, ставший семьянином интереснее, чем человек сызмальства воспитанный на угрюмом духе Домостроя.

С богемой (слово неловкое) тоже самое. Мне повезло — я попал в этот круг уже сформировавшимся человеком, лет двадцати пяти, и это был интересный опыт. Причём это были именно девяностые, когда эта ёмкость была не прохладной, а кипела и булькала — будто бульон. А так — да, это промежуточный резервуар, в него то добавляется, то убавляется — это такой боковой рукав в реке. В него нужно пару раз залезть, скинув порты — вода там теплее и течение медленно. А потом порты надеть и плыть по реке дальше.

Но я согласен с Анкудиновым совершенно — в том, что путешественник, который залез куда-то вбок, посмотрел, искупался — мне интереснее, чем суровый рыцарь, отказавшийся от лишнего опыта.

— Тут ест, правда, оборотная сторона — человек, отравленный тусовкой, тоже стремительно становится неинтересным. Полная аналогия с пьянством.

— Пьянство пьянству рознь… Хотя, статистически говоря, Вы правы.

— Я и имел в виду рознь в пьянстве. То есть мы все находимся в общении между Сциллой угрюмого общества трезвости и Харибдой алкоголизма. В первом случае нам может быть скучно, и неестественность вялой души ничего не даёт — ни уму, ни сердцу. Во втором случае — внутренний мир утерян, выпит. Впрочем, я уже второй день свожу это к давно высказанным поэтами мыслям:

А) нужно что-то среднее, да где ж его взять.

Б) нам внятно всё, и острый галльский фьюить, и сумрачный германский фьюить-фьюить.

Извините, если кого обидел.

25 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLVII

— Я про порождения смыслов не очень понимаю, зато я считаю вослед Великому кормчему — пусть расцветают все цветы. А уж какие держать в вазе — личное дело каждого. Я сказал очень аккуратно «…у вас интервьюируемые часто начинают кривляться. Кунштюки какие-то»… и далее — «Знаете, это кривляние часто случается у ведущих музыкальных радиостанций. Им нужно между песнями сострить, а острот на всех не хватает. И даже вполне умный человек начинает говорить странные вещи». Это и имелось в виду, когда речь шала о кривлянии. Мне показалось, что атмосфера этого проекта вынуждает многих (и меня) острить, а острить — очень сложная наука. Острота, шутка — это всегда что-то адресное, а если это внутренние остроты компании, часто они оказываются непонятны и неинтересны другим людям.

Мне, например, не очень нравится выбор между ток-шоу Гордона и ток-шоу «Большая стирка» — при всей моей иронии по отношению к Гордону, мне его идея симпатична. Только, конечно, я собственные ощущения не ставлю в вину сотрудникам проекта.

— Ну что ж, понятно. Стало быть, Вы имели в виду все-таки Т. А я, не поверите, отнес Вашу характеристику о «кривляках» на наш с Вадимом счет. Рад ошибиться. А чем, если не секрет, заслужил Гордон Вашу иронию?

Мне кажетсЯ, это единственная «программа» которая «спасет» ТВ как жанр. Как, к примерУ, спас, по словам Берберовой, Набоков «Всю ИХ эмиграцию — просто фактом своего бытия».

Гордон один (если не единственный) из всего презренного «ведущего племени», который может и должен вызывать симпатию в любом персонаже, озабоченом «расширением собств. куругозора».

Ведь у него ГОВОРЯТ ПРАВИЛЬНЫЕ люди!

Будь то Византийское ЮродствО, ХАазары или Черные дыры — ВСЕГДа Первые Люди Науки! ЭТо же Блеск! И он так хорошо молчит.

Замечательная передача. А ведь и список библиографический в конеце прилагается. добротный!

Красота. И нет того омерзительного слащаво-гнусного «просветительского» пафоса Бибиси. НеТ, положительно — это «шоу» Гордона — выдающееся в своем родне. Как его еще не сняли из эфира, даже и не знаю. Сравните его с мразным ублюдком-дЫбровым — пафосным мздоимцем и набриолиненным сутенером и ВСЕ становится яснее.

ПроститЕ, что-то я разговорился о Гордоне — не совсем к месту…

И всеже, если бы вы сочли уместным определить (не обязательно стараясь кого-нибудь поддеть) понятие «кривляние-для-Вас» как бы вы это сделали? В каких словах? мениппейных? (вот это, то что меня интересует…, ведь вы как-то так междустрочно-дерогативно отняли «кривлянье» от благословенного «площадного карнавала», «гибельного юродства»… и вот я и думаю…)

— Я-то мало знаю кто есть кто. Вот вас, например, не знаю, не знаю даже кто это — Вадим. И всё — поэтому мне даже несколько обидно, что там всё «гы-гы-гы». Да и ваша знакомая В. - тоже, видимо, остроумный человек. Но вот мы с вами заговорили о французской философии — а мне-то говорить просто, я вообще французов не привечаю, их философия крива и мутна, вычисти эпитеты — что от неё останется?

А с карнавальностью сложное дело. Тут всегда проблема вовлечённости. Вот если все вовлечены в карнавал — это одно, а если у сапожника в этот момент сын помер, так ему это и не карнавал, а сплошное оскорбление. Андрэ Моруа, кажется говорил, что «Анекдот должен быть рассказан к месту. Анекдот, рассказанный без повода — оскорбителен». Вот я по случаю знаю значение слово «мениппейный», а другой, может и нет. Это будто правило не говорить на иностранном языке в присутствии человека, который его не знает, etc. Так с экспортом шуток и стиля на расширенную аудиторию — тоже самое.

— Подобное представление о карнавале полностью отвергает бахтинские классические экзерсисы на эту тему. Карнавал — Тотален.

— Это всё как-то громко и, одновременно, невнятно. В том, что хорошо бы знать много слов я как-то не сомневаюсь. Но я как-то не сомневаюсь, что Господь деревьев не уравнял, не то что людей. И одним нужен один набор, другим — другой.

Я говорю о том, что знаю о мениппее, знаю, что вы понимаете под постинтеллектуализмом, но при этом думаю, что во всех этих разновеликих буквах, учёных словах есть какая-то кашеобразная бессмысленность.

Мы-то можем обкладывать друг друга роб-гриями (при всём моём ироничном отношении к современной науке), но вот если нас выволокут за ушко да на сцену, или возьмёт нас под белые рученьки Гордон и посадит в свой мрачный телевизионный гондон — так я сразу хрюкну, да заору:

— А вот эт-тто, ты, Хрюн, мощщщна вставил. Да.

Извините, если кого обидел.

25 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLVIII

— В научной традиции есть некая традиция описания — верификация, предварительная апробация и многое другое, что греет мне душу. Эти традиции — тонкая, часто рвущаяся мембрана, но это единственное, что удерживает научное мировоззрение и здравый смыл от спекуляции.

К тому же, если вещь не может быть изложена на понятном языке, то что-то с ней не чисто. Нет, речь идёт не о полной и универсальной доходчивости, а он определённых приближениях. И, если человек говорит с непрофессионалами, и, в обычной речи, скажем, норовит сказать «спорадически», меня это настораживает. Особенно меня веселит в этом смысле птичий язык современного литературоведения и культурологии.

— Я видел разных физиков у Гордона, такими же различными были и лирики. Впрочем, больше тех, что косноязычны, да ещё они оказывались летними дураками. Сразу, кстати, видно, когда человек с умным видом несёт чушь. Как писал, кажется, Ильф — все бездарные писатели пишут одинаково. И даже — одним почерком. И ясно, что есть много учёных, которые могут быть лекторами, а есть интересные учёные, которые говорят плохо.

— Но сидят перед экранами, скажем, инженеры, программисты, домохозяйки с неоконченным высшим и хронической бессонницей… И глотают — всё подряд. Как сказал другой непредвзятый человек: «Если то, что глотали у Капицы — было качественно приготовленным питательным, но немного пресным бульоном, то блюдо Гордона — это весьма сомнительный крюшон: то рыбная косточка попадется, то свиной хрящик, то — спелая дыня… Невкусно». Понятно, что в «Очевидном-невероятном» тоже хватало спекулятивных гостей-упырей — то у них тарелки подлые летали, то руины, извините, говорили. Но материалистическая цивилизация не упивалась этим, по крайней мере, на виду.

— Просто, топая сапогами, пришла демократия, пришла, рассыпалась клоками, повисла повсюду — и вот, утеряна строгость стиля. А настоящая строгость стиля, как в настоящем Новом Средневековье только в монастыре. Но нет ничего тоталитарнее и противоположнее телевидению, чем монастырь.

— Мне кажется, предыдущие ораторы сгущают краски. Советская наука не умерла и делать этого пока не собирается. Говорю это как держатель двух грантов РФФИ (Российский фонд фундаментальных исследований). Да, был период развала науки и поголовного бегства молодых ученых в коммерцию или за рубеж, но теперь понемногу проходит.

Что касается Гордона: ну, форма — ладно, это просто дань моде. Полутемная комната, таинственное бормотание посвящённых. Не хватает только пыльных реторт и черепа на столе. Плохо другое. Гордон не может (или не хочет) отличить настоящего ученого от сумасшедшего или трепача, и потому содержание передач порой вызывает веселое недоумение. Это у меня. А домохозяйки либо считают всю эту муру истиной в последней инстанции, либо с негодованием переключают канал. Таким образом, передача Гордона играет негативную роль, забивает мозги и подрывает доверие к науке и её представителям.

— Почему-то припомнилась странная полуночная передача «У Гордона» полуторагодовой давности, в которой Капица старательно рисовал демографическую кривую и обосновывал изменение возрастных приоритетов. И где-то на грани сознания, промельком слова о том, что сейчас невозможно математикой описать будущее, потому, что функции описаний сплошь состоят из сингулярностей — шаг влево, шаг вправо и уже другое решение.

— Конечно же на краешке стола должна лежать почему-то не запрещённая книга С. Кара-Мурзы «Манипуляции сознанием» и листочек со странной записью корявым почерком: «Ежегодные Сократовские чтения в Старой Руссе»…

Извините, если кого обидел.

25 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLIX

— С Галковским, надо сказать, для меня связана некоторая загадка. Я всё никак не соберусь подумать про него, хотя надо бы — ведь из-за того, что я не хотел его печатать, накопились чёрные камушки в карманах моего тогдашнего начальства и меня как-то выгнали с работы. Не только из-за этого, но всё же. Я себя утешал мыслью о том, что моё отношение сформулировал Кукушкин, сказав, что Галковский — конечная стадия развития пикейного жилета. Я его не знаю лично, только видел пару раз. А вот по отношению к тем текстам, что я читал — вполне определился. Впрочем, он куда-то пропал.

— Но всё же, мысль эта не полна. Кого-то мне он напоминает — с извечным пассажем типа "я старый, больной, меня девушки не любят" ср. "Родственников у меня нет. Одни умерли, другие отдалились. Есть старенькая мама и сестра. Я их люблю. В общем же, я принадлежу к людям, основывающим династию. Я не вижу среди своих предков, включая отца, "Галковских". Можно сказать, что я сирота. О моей жизни (целиком) никто не знает, и о моих планах и фантазиях никто не знает". Кого-то это мне напоминает, сильно напоминает, но никак не могу вспомнить — кого.

-. Допустим, познакомься я с Галковским в какой-нибудь другой обстановке, если бы мы, скажем, вместе пельмени лепили, я бы с ним разговаривал и не чурался. Мне рассказали, что он кулинарирствовать любит. Он, возможно, подмигнул бы мне и объяснил, что всё это понарошку, как башня из фрикаделек. Просто так, между тем, как покачаться на люстре и побаловаться плюшками. И я бы отнёсся к этому с пониманием.

Но я, увы, имею дело только с текстом.

Что до Фёдора Михайловича — то у него широкое в общем-то ведомство, недаром он так хотел его сузить. Захочешь служить Иваном Карамазовым, а тебя Смердяковым назначат. Задумаешь служить Порфирием Петровичем, а тебя воткнут в Макары Девушкины.

— Да нет, наверное, не очень хорошо. Ведь Галковский — популярен, и популярен среди людей вменяемых. Я, например, не считаю своё мнение единственно правильным. Вот, скажем, меня раздражает стиль Галковского, и я начинаю раздражаться. А это неправильно.

— И ведь что ещё любопытно: расплывается само понятие истины. И на бытовом уровне, и на самом высоконаучном. Даже в так называемых точных науках нельзя говорить о чём-то, как о конечной истине. Всё основано на постулатах, а они недоказуемы. Размывается всё: логика, причинно-следственные связи, соотношение материи — духа — информации… Сплошные флюктуации…

Да и дело, как ни странно, не собственно в истине, а в том, что правила становятся не-универсальными. И тут-то появляется условный "Галковский", который собирает деньги на ремонт провала. Нет правила, чтобы собирать, а если и было — то его отменили. Но общественность не знает, и безропотно несёт серебро и медь.

— Я не Вас трактую, а "истину". Иллюзии и инерция, конечно, остались, как без них. Но если стираются грани истины, то как отличить, пророк перед нами или обманщик? Вред от него или благорастворение воздусей? Галковский или Березин? Фоменко или Володихин? А народ всегда обманываться рад. Кому ж нужны тьмы низких истин…

— Это абсолютно неверная постановка задачи. Именно от неё и растёт эта пирамида бессмысленного умножения смыслов.

Вот, смотрите. Вы пригласили меня-Березина в гости — вам нужно знать, не наблюёт ли Березин под кровать. И, наоборот, принесёт ли бухла. Не прижмёт ли вашу дочь в коридоре. Наконец, можно ли дать ему взаймы. Вы задаёте ему эти вопросы, потом проверяете ответы у сторонних экспертов. Обдумываете и обобщаете результаты на основании индукции вашего жизненного опыта и дедукции падения нравов.

И принимаете решение. В остальном вам всё должно быть похрену. Березина, может, и вовсе никакого нет — а только электромагнитный импульс.

— Должен отметить, что сама по себе претензия "тенденциозный и неточный подбор фактов", хотя и верна по своей сути, наверное, к тому же Галковскому, равно как и к Дугину с Переслегиным не должна всё же применяться — ценность их работ в открытии публике и некоем обосновании широких концепций, а не в тщательной работе над мелкой фактологией.

— Дело не в санкционированности. Вернее, не только в ней. Есть понятие научности. Это нормальное, вполне ничего себе понятие. Я верю в научность, в некую логическую проверяемость — как говорил мой коллега: "Наука знает очень мало, но то, что она знает — знает крепко. Это может быть проверено и воспроизведено любым другим человеком в другое время. А вот религия знает всё, но проверить это знание и повторить результат невозможно. Оно продукт веры". Так и здесь — ничто не мешает в обществе существовать и науке, и религии. Только не надо одному придавать форму другого.

Если бы условный "Галковский" высказывал бы свои мысли чисто по-писательски, то никакого недоразумения не было бы. Его можно было бы ругать за метафоры, сюжет и прочее. Но он иногда позиционируется как философ и публицист. Мне, правда, постоянно говорят, что у Галковского хорошая проза. Я же наблюдал какую-то нервную публицистику, действительно обер-смердякова и нидер-карамазова, и очень унылые сказки про каких-то утят. Жутко скучные притом. Но я действительно могу не понимать — может, я читал не то. Или не того Галковского.

Итог: дело не в истинности или ложности утверждений, а в их позиционировании.

Точно так же, к примеру, Л. Н. Гумилев ценен не тем, что ссылается в своих работах на мелкие и конкретные исторические факты — напротив его очень часто ловили на неточностях, но открытием новой концепции-метафоры. Этот ряд можно продолжить, и, возможно, любое широкополосное теоретизирование на общественно-экономические, социальные и исторические темы заведомо будет натыкаться на множество частных фактов, которые этой широкой теории противоречат. Это может быть связано с тем, что любая широкая концепция из области гуманитарных наук носит заведомо художественный и нечёткий характер, в отличие от физики или химии не является непреложным законом, а лишь приближённым описанием действительности.

На протяжении многих столетий печатное слово на Руси предполагалось санкционированной истиной. Инерция уважительного отношения к учёному суждению, закреплённому письменно, сохраняется и теперь.

На практике же мы увидели, что такое отношение общества к печатному слову оказалось, мягко скажем, не вполне оправданным.

— Вы знаете, я бы с вами согласился, если бы Гумилёв проходил, как тут сказали "по ведомству" его батюшки. Мне кажется неверным то, что он на этих неверных наблюдениях и неточных интерпретациях основывает теорию. Я и сам радостно придумываю миры, вполне конспирологические — вот мы с одним Живым Журналистом резвились и рассказывали друг другу, что на самом деле Троцкий пошёл с Крыленко в горы, и Троцкий поскользнулся и напоролся на ледоруб, а спасшегося от расстрела наследника пригрели потомки боярыни Морозовой и назвали его Павликом Морозовым, etc.

Для меня все эти концепции интересны, но не научны. (Ничего в этом нет страшного — поэтическая концепция иногда бывает не менее занимательна). Беда в том, что все эти теории подаются как научные — потому что поэтические кажутся менее прагматичными, славы от них меньше, да и денег меньше дают. Причин тут множество. Я не в претензии к Галковскому — точно так же, как и к Фоменко.

— С известной долей приближения он по этому ведомству, равно как и все прочие "масштабные" историки-социологи и проходит.

Наука не строит описаний идентичных изучаемому предмету.

Она строит приближённые модели. Требования к точности этих моделей в естественных науках ещё можно пытаться нормировать количественно, указывая граничные условия. В "гуманитарных науках" это затруднительно. Отдельные частные факты могут не укладываться, к примеру, в классовую теорию Маркса, цивилизационный подход Тойнби или же теорию этногенеза. Но это не портит сами теории и не особо снижает их ценность. Просто границы применимости таких теорий заведомо ограничиваются набором фактов и явлений, которые им не противоречат. Если тот же Гумилев или Галковский построили теорию, используя 60 % истинных утверждений и фактов и 40 % ложных — значит, нам просто имеет смысл принять, что сфера действия такой теории — те самые 60 %. Как описательная модель такая теория все равно останется довольно полезной.

— Не знаю, как померить эти проценты, да и фразу о бочке мёда с биодобавками никто не отменял. Речь скорее должна идти не о том, что Галковский или кто-то там ещё должен соответствовать «высокому идеалу», а о полном банкротстве самой концепции.

Извините, если кого обидел.

25 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXI

— Вот, к вопросу о статусе науке и проверки этого статуса сторонним человеком. Вы просто не в курсе того, что такое Академия естественных наук.

Это очень интересное образование — я он нём услышал в начале девяностых. Мой друг-аспирант был отряжён своим научным руководителем на разбор папок с личными данными соискателей. Тогда РАЕН объявила, что её членом может стать любой доктор наук.

Потом (в то время, пока все техникумы переименовались в колледжи, институты — в университеты, а всё остальное в академии) правила приёма эволюционировали.

Собственно, это мировая практика — есть такая Нью-йоркская академия, что рассылала спам (даже мне — у меня перевели несколько научных статей и указывались мои координаты в открытом доступе) с предложением вступить — там надо заплатить несколько денег.

РАЕН в этом смысле запрашивает немного — меньше $100. А часто устраивает акции типа той, что случилась с Кадыровым, принятым в члены, как я полагаю honoris causa. Да что там — известный упырь Грабовой до сих пор, кажется, является её членом.

Резюмирую: быть её членом западло.

— То есть этот деятель купил звание в странной академии и не стыдится это цитировать в своей официальной биографии? Впрочем, да. а чего стыдиться — все купил — купил и это. Это Вы зря. Виртуозность обдирадова вполне стоит проигранных денег

— Но ещё больше она стоит чужих денег, которые кто-то другой проигрывает на твоих глазах. Если внимательно прочитать то, что я написал, становится видно, что место РАЕН не нужно покупать (в России около сотни разных академий — и за все не скажу). Это даже не явление покупки — это просто вступление. Отчего бы и нет?

Надо узнать, сколько там вступительный взнос — сдавалось мне, что действительно, вкупе с годовым — около ста долларов.

Извините, если кого обидел.

26 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXII

— Включил телевизионный ящик, чтобы из него узнать, хорошо ли мы будем жить, сколько стоят деньги и какая температура воздуха у меня за окном.

А там показывают какой-то сериал. Натурально, сидят милицейские люди в форме, рассказывают какому-то положительному человеку, как они нашли нужное окно по обнаруженному виду на фотоснимке.

Положительный человек засомневался, говорит: «А какова вероятность ошибки?» — «Да никакой», — отвечает милицейский майор. И, чтобы усилить впечатление, говорит: «У нас всё точно посчитано и плоскостные углы, и объёмные. С точностью до градуса, до радианчика».

И отошёл я от телевизионного ящика обескураженный. Точность до радианчика… Эх, хорошо.

— Ну, три туда-сюда — какая важность. Стыдно, товарищ, так цепляться.

— Что, до 54 градусов точность? Сильны.

— Вообще-то радиан это плоский угол, равный центральному углу, опирающемуся на дугу, длина которой равна радиусу. 1 рад 57,3 у.г.

— А вы это наизусть помните или в справочнике подсмотрели? Мне вот знание о том, что такое радиан и чему он равен, с 92-го года ни разу не понадобилось.

Пардон, ошиблась в последней цифре.

— В милиции будете оправдываться — там у них с этим строго.

— А вы сначала бляху покажите.

— Интересно, догадался ли кто выпустить водку "Радиан", крепостью 57.3 градуса? Специально для научно-технических работников.

Извините, если кого обидел.

26 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXIII

— А что это за история с, как вы говорите… плюгавцами? Эге. Нашёл. Вообще-то россияне сами себя обычно называют словами и похуже, так что отчего возбудились ведущие колумнисты, я не понимаю. И непонятно, что ж им так Салтыков не угодил. Характер у него был сложный, да. Но вот мой любимый Лесков о нашем жизненном укладе иногда и круче выражался, и гораздо страшнее. Лесков — гений. Это однозначно.

— Ну, если серьезно говорить, то даже "Загон" и другие "русофобские" тексты Лескова нашего любимого не так страшен, как "История одного города". У Лескова всегда есть намек на возможное отклонение от заведенного дурного порядка, пусть дурацкое, но вселяющее надежду. "История одного города" написана о том, что Россия обречена. И там никаких отклонений быть не может: градоначальники и глуповцы всегда дурили и обречены механически и нелепо дурить до Страшного Суда, причем какая дурость хуже, непонятно.

Другое дело, что только полный идиот, прочитавши Щедрина, скажет: да, вот мы такие и есть, пойду-ка я подурю еще, украду чего или, напротив, разрушу. Нормальный человек поступит иначе.

— Мне кажется, что как раз персональные беды и быт трогают, а чем ближе к Мирозданию, тем чувства о(т)странённее. Для меня в «Истории одного города» слишком сильно обобщение, гипербола — оттого это не вызывает во мне ужаса, и текст превращается в инструмент. А вот Лесков иногда такой ужас вселяет — кстати, вполне благополучный "Очарованный странник". Впрочем, это всё вкусовщина.

Всё дело в том, что Щедрина в школе проходили (а Лескова — нет) вот Щедрин и попался под горячую руку народной расправы.

— Это Вас персональные беды трогают. А для мазорусофоба персонального ничего нет, есть только Мундир России. И если какая птица на Мундир накакает, то горе птице. Испепелят залпами спецназа, заклеймят, гриппом заразят и голой в Африку пустят. Или не пустят, наоборот.

В определенном смысле, речь о гомогенетичности: они сами и есть, скорее щедринские, чем лесковские персонажи.

Извините, если кого обидел.

26 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXIV

— Меня зовут Ольга. Мне двадцать девять лет, родилась я не в Москве, но училась в хорошем университете, много лет работаю в хай-тек. Зарабатываю пять тысяч долларов в месяц.

У меня счастливая семья. Прекрасный ребёнок и любимый муж, который зарабатывает так много, что и сам не знает. А знает он ещё десять иностранных языков.

От происходящего я не перестаю охреневать, в семье у нас полный лад.

Да… Есть ещё один бизнес — приносит совсем крохи, около тысячи долларов, но это мне так — на носки мужу. Он у меня Очень Дорогие Носки носит. Ну такой капризный…

Если вас, уроды, что-то интересует, то можете меня теперь спросить.

— О! А меня зовут Березин. Из-за долгого пьянства я уже и не помню, сколько мне лет. Живу я под забором, грязный и помятый. Мои многочисленные дети меня забыли, потому что у меня нет денег. Все иностранные языки я забыл, и непонятные слова разбежались в стороны, как насекомые из-под шляпы волшебника. Я ничего не понимаю в политике, философии, литературе и женщинах. Начальство не испытывает ко мне отрицательных эмоций — оттого что меня давно отовсюду выгнали. Женщины мне, кстати, очень интересны, но уже восемь отказались от "Клинского" и кусочка рыбы, который я вчера нашёл у магазина.

Так что, полагаю, о минете речь уже не идёт. Я бы и рад задать какой-нибудь вопрос, но мне немного неловко оттого, что я пребываю в перманентном говне.

Извините, если кого обидел.

27 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLV

— Кстати, есть ещё интернациональное название больших бутылок и звучит как «свиньи». То есть пластиковая бутылка большого размера зовётся свиньёй (pig) — я сначала думал, что это изобретение англосаксов, но немцы это тоже используют.

— Вы обогащаете меня новыми знаниями! Пойду спрошу нью-йоркцев.

— Не хотелось бы, чтобы вы долго отсутствовали. Говорят, до Нью-Йорка далеко.

— Между прочим, голубчик, Вы ввели меня в заблуждение. Из Солт-Лейк-Сити нам пишут: «Mugs, может быть, а не pigs? Но тоже не слыхала, у нас и баллонов-то трёхлитровых нет. А кружки пивные большие — mugs. Рыло свиное тоже mug». А так же из Нью-Йорка: «про бутылки — не слышала такого. Хотя вид у них, несомненно, свинячий — обтекаемые формы с пятачком. Пойду-ка я кока-колы добуду — музыкой навеяло».

Из Байройта, Германия, тоже пришел отказ: «schwein — вот как это пишется. Но называют ли так бутылки, не знаю. Я ж не германист, хехе. Но если Березину так хочется, то я могу называть. Могу даже попытаться внедрить это слово в разговорную речь простых недалеких баварцев».

— Нет, это вы не передёргивайте. Нью-йоркцы как раз отмечали сходство — у нас все ходы записаны. У мормонов вообще многожёнство — а вашем месте это бы меня сразу насторожило. Я же говорю только правду.

— Я Вас выведу на чистую воду! С такими демагогическими способностями Вам прямая дорога в чей-нибудь предвыборный штаб! Облить грязью несчастных мормонов, припомнить нью-йоркчанам уклончивое вежливое замечание о внешней схожести — и все для того, чтобы увести разговор в сторону и замылить главное: никто не называет бутылки pigs.

— Скорбно я замечаю, что вы опять передёргиваете. А ведь, может, мы ровесники. Может статься, мы с вами ходили под одними знамёнами на демонстрации. Я уж не говорю, что наверняка мы с вами вместе голосовали за нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Это я, в скобках замечу, о ваших намёках на предвыборные штабы.

Отчего ж вы решили, что никто так не зовёт большие пивные бутыли? Отчего. Как раз вы выяснили, что только многожёны-мормоны устроены иначе, нежели чем всякие порядочные люди. Да.

— А ньюйоркцы с байройтцами, выходит, вопияли в пустыне об неслыханности выдуманных Вами свиней! Ведь нету у Вас ничего на Костю Сапрыкина, никаких, в смысле, документальных доказательств, а у меня — аж три письма от разных уважаемых мною людей, и во всех одно говорится — свиньи хрюкают на лужку, а не в холодильнике с пивом стоят. Вот, может быть, свиньями называют тех, кто эти бутыли пьет? Может, Вы не злокозненно извращаете, а добросовестно заблуждаетесь? Хотелось бы надеяться. Дааа.

— Стоп-стоп. Я вижу, вы попали под влияние мормонов. Опомнитесь! Вы же советский человек! Охота вам быть третьей женой какого-нибудь американского старика, живущего в вагончике?

Смотрите — честный вагнерьянец пишет вам, что свиней зовут в Германии «швайн» — кто бы сомневался, что там эти бутылки будут звать по-немецки, а не по-английски. Нью-Йоркские люди справедливо замечают, что это название не лишено смысла, и только мормоны сразу сворачивают на пивные кружки! Доколе!

— Последнему мормону понятно, что пивная кружка не похожа на свинью. И на бутылку пластиковую в два литра свинья похожа. А вы прислушались к голосу из-за океана, и рады. Разве вы не помните «Этюд в багровых тонах» английского писателя Конан-Дойля? Разве вы не помните, что там учудил этот американский народец, пока два мерзавца и негодяя окончили жизнь на британской земле? Классики дурного не напишут. Плохому не научат. Да, кстати — в Англии тоже очень любят пиво.

— Да, товарищ уважаемый писатель Березин. Я долго терпела, но, смотрю, Вы продолжаете упорствовать. Все это, то, что вы пишете про бутылки, несомненно, делается, чтобы очернить, чтобы создать неправильный образ и деформировать правильный. Скажите, кто платит вам за эти выдумки? За эту очередную клевету на беззащитный американский и на не менее беззащитный немецкий народ? Зачем все эти поклепы и кто за этим стоит, скажите мне!

— Будьте осторожны. Так и до суда недалеко, благо среди нас, поборников истины, есть юристы, профессиональные истцы и пожизненные подозреваемые.

— И земляным червяком! Да! И земляным червяком! В этом весь пафос космополитов — угрозы лоерами, целлофановое… Тьфу! Целлулоидное счастье Голливуда и воспалённый спинной мозг политических лидеров. Да.

— Лучше уж наше простое целлюлитное счастье и обеспеченная старость. Чем тоталитаризм суждений и искажение общечеловеческих истин: бутылка есть бутылка, а свинья так и останется свиньей, в какие бы одежды не рядилась. (фильм еще не кончился. Просто рекламная пауза)

— А роза, блин, это роза, как говорила напившаяся Гертруда.

— А Пастернак-то, Пастернак, что сделал!..

— Анечка, спасибо, что вступились за Правду. Удивительно, до чего некоторые упорствуют в своих заблуждениях! И ведь, что особенно грустно и опасно, авторитетный человек, молодежь ему доверяет! Вот приедет такая молодежь в Байройт и спросит в буфете местной оперы пару «швайнов»? Конфуз ведь произойдет, а по чьей вине?! А? Он-то в Москве отсидится! И будет и дальше проповедовать свои ложные лингвистические находки! С другой стороны, я тоже люблю пиво, но мне очень неприятно пить его из горлышка бутылки. Пусть даже и маленькой. Однако я знаю своё место — чего мне кобениться.

— Девушки справились, замучили великого писателя. Правда победила. Разгромленные полчища противника стыдливо удаляются,волоча оборванные знамена.

Извините, если кого обидел.

27 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLIV

— Мне иногда кажется, что современная цивилизация вынуждает журналиста к ошибкам — либо ты проверяешь своё высказывание и становишься учёным-исследователем. Либо ты биатлонист, работающий на скорость и ради большого количества статей.

— Это точно. Но в моем предмете есть один особенный фактор: наша пресса пишет про музыку, которая ей не родная. Тут надо действительно либо уже быть музыковедом-специалистом по современному джазу, например, либо не чирикать и только прилежно сверять цифирки на пластинках.

— Да, но, скажем, для того, чтобы быть (стать) вальяжным мэтром, нужно пройти стадию такого "Тетриса". Некоторые и задерживаются на этой стадии. Я как-то писал об этом.

А мне лично очень вредила медлительность и проверки — моё финансовое положение могло было быть более устойчивым.

— Мне вот проверки и вечно дышащее в затылок чувство того, что вот сейчас, в эту минуту, вот этими самыми словами я лажаю — не то, чтобы денег лишали. Они вот меня как-то сейчас вдруг обрезали от профессии практически вообще. И ничего с этим не могу поделать.

А бумажные цветы я клеить не умею…

— Так меня отчасти тоже. Я расскажу больше — у меня это вызывает проблемы даже собственно с литературой. Я однажды писал рассказ про настоящий день космонавтики. То есть, про двух зека, что ползут к космодрому, залезают в космический аппарат, и вместе с Белкой и Стрелкой летят в космос. Это был довольно трагический рассказ. Так вот, дело было в том, что я потратил уйму времени, чтобы узнать, как и чо в космическом корабле было устроено.

Это было не нужно, а я всё равно не мог остановиться. Другой бы за это время написал три таких текста, да.

И, отчасти, это неверный поход.

— Отчасти — да. Потому что в рассказе это неважно, наверное. Специалисты все равно умоют, а дело не в этом. Но остановиться невозможно, это точно. Я однажды писал про певца Моби. Который есть фальшивый потомок Мелвилла, как нетрудно догадаться. А главное — чтобы написать про певца Моби в журнал для девочек, совсем не нужен Мелвилл. Он и просто для Моби-то не нужен.

Короче, кончилось дело тем, что под утро я нашел себя обложенным морскими атласами, вспоминающим рангут и такелаж, которые я в детстве хорошо знал, и — с "Моби Диком" на сотой странице.

А певец Моби остался несовещенным.

Извините, если кого обидел.

27 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLV

— Я обожаю современное литературоведение. "Газданова роднит с Толстым страсть к перфомансам (известно, что Лев Николаевич доверял дневнику интимные переживания — а потом публиковал его в общедоступном журнале) и особое отношение к смерти". Ни убавить, ни прибавить. Разве что только пойти ёбнуть стакан водки. Для "перфомансу".

— А это не литературоведение. Это доктор физико-математических наук Юрий Дмитриевич Нечипоренко, знаток солярных символов и волейболист.

— Разумеется. Для меня не это было важно. Для меня было важно, что тридцать лет назад его бы с таким текстом расстреляли из пулемета около любого окололитературного издания. А сейчас на него ссылки идут. Он председатель общества друзей Гайто Газданова (спиритически, видимо). Так что все-таки — литературоведение. Кто у нас главные знатоки русского языка и русской истории? доктора физико-математических наук.

— Я его просто знаю лично. Он вообще-то смешной. Дело в том, что это нормальный профанический феномен — я вон тоже однажды написал статью про Вагнера.

Для меня тут дело в разнице между светом и тенью. То есть, если крикнуть "Тень, знай своё место!" — и она подчинится, я склонен смириться с профанической наукой. А вот если Тень становится сильнее, то, конечно, нужно вызвать комендантский взвод.

Впрочем, в последнее время я думаю, что нужно уйти в леса.

— Так ведь не подчинится уже. Фоменке целые институты кричат. А у него только тиражи растут. Это уже не забавно совсем.

— Так это свойство демократии такое. Если долго говорить людям, что они равны, то они и вправду решат, что они равны. Причём это не связано с политическими системами — это свойство цивилизации. Запретить профана можно только в иерархическом обществе.

— И это само собой. Я ведь потому и написал — "современное литературоведение". Я ему отсчет веду с тех пор, как прочитал про анальный комплекс в ранней лирике Пушкина.

Извините, если кого обидел.

28 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXIX

— Дивная история приключилась в любимой и прекрасной Московской типографии. Сначала сменился гендиректор и начал экономить-экономить-экономить. В основном за счёт работников и путём прививания доносительства. Мол, оцени начальник как там твои подчинённые: полная ли отдача, есть ли трудовой порыв. Оцени соседний отдел: вовремя-невовремя, с задоринкой, чи нет. А премию, которая, кстати сказать и не премия вовсе, а укрытая от налога четвертьзарплата, мы по результатам проверки выдавать будем. Но это бы ещё ничего, если бы он не перетащил с собой из неизвестных глубин России начальницу отдела кадров (по совместительству, главного куратора-соглядатая). И вот, эта прелестная дама нашла в одном из отделов нестыковочку: что-то они не так посчитали, что-то не там округлили и, хоть результат и сошёлся, а неправильность на лицо.

И придумала дама отделу наказание — пусть они сделают (уж коли провинились) стенгазету. Если вы думаете, что дама-кадровица — толстая, климактерическая тётя с "вшивым домиком" на затылке — ошибаетесь! Миловидная под тридцать. И откуда что взялось? Ведь уж лет десять совдепия не вылазила. А тут, как сглазили. Генетическая память что ли?

— У вас как-то странно восприятие устроено — как чё случилось, так Советская власть виновата.

Я последние пятнадцать лет наблюдаю в крупных и мелких иностранных и отечественных компаниях — доносы, отделы секретности, принудительные выезды на природу для вырабатывания тим-спирита. И стенгазеты.

Причём, видел я это, как и на местной территории, так и в местах иностранного обитания. Однако ж, я понимаю, что везде — всё по-разному. И обо всём капитализме выводов не делаю. А у вас — как человек окажется не таков, каким устраивал, так всё — родимые пятна социализма виноваты.

— То есть, стенгазета в качестве наказания это тоже проклятый капитализм?

— Да нет. Это просто человеческое свойство.

Тут есть некая спасительная возможность — объявить всё Говно Жизни имеющем корни в коммунизме. Или, наоборот, как сто лет назад, решить, что всё Говно Жизни в капитализме. Некоторым кажется, что тогда жизнь становится осмысленной.

Но настоящий исследователь с недоумением видит, что всё Говно Жизни есть свойство людей, как впрочем, и обыкновенное говно. И некоторые исследователи с трудом могут стерпеть эту потерю жизненного смысла.

— Да ну что Вы опять? Ничуть я не считаю, что всё Говно Жизни в том или ином строе-идее-убеждении. Разве что в человеке лично, как впрочем, и многое осязаемое хорошее. Просто есть ещё не забытые, очень узнаваемые штюки. Вот стенгазета эта к празднику. Так я и говорю — это повсеместно. И ныне и присно, и вовеки. Этот узкий феномен не был всегда. И последние десять лет его тоже не было.

— Это вам так кажется. Есть такой уютный мир интеллигентных людей. Окуджава, Галич. Чтение поэтов. Бесплатное образование и жильё. И — в какой-то момент — животная радость от изданных и доступных книг. А когда десять лет проводишь за чтением, вдруг, оторвав глаза от страницы, обнаруживаешь, что вокруг лилась кровь, делили территории, воровали, и, наконец, вернулись к тому, с чего начали.

Оттого кажется, что была какая-то мифическая демократия — и вот она утрачена.

— Не могу согласиться. Хотя бы потому, что эти десять лет, кроме чтения книг, были посвящены разному. Журналистике, например. И прочему странному, типа социальной работы. У вас картинка плоская. Ещё хуже моей.

— Не-а. Просто это не картинка, а метафора. Я ведь мизантроп — оттого со мной спорить невозможно.

И журналистика бывает похожа на рыб, жрущих друг другу хвосты — внутри замкнутого круга.

А человек и ныне, и десять лет назад, и сто — остаётся всё тем же. Возмутительно неприукрашенным. Что бы не говорил по этому поводу Олле Лукойе.

— Человек…разный. Да не совсем о человеке речь. Речь о привычках. Они не одинаковы. Вот мы, например, уже редко жрём печень врагов без масла.

— Это опять вам так кажется. Даже признаются в этом теперь по-прежнему — с гордостью.

— Да уж… А я себя в мизантропах числила… Хотя мне кажется, что опять какая-то притыка в терминах…

— Да, многие действительно спорят — использовать сливочное масло или растительное.

Извините, если кого обидел.

28 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXI

Извините, если кого обидел.

29 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXIII

— Ух ты! Весь телевизор набит инженером из Омска. Показывают, как он приклеил к гостиничной стене чуть выше фикуса два плаката и теперь рассказывает, как ему удалось доказать теорему Ферма… Эндрю Уайлс оказался шарлатаном! Гипотеза Таниямы — Шимуры — на мыло! Вот истинная правда — всё возникает в русской глубинке. Теперь стало понятно, что великие тайны прошлого повсюду. Ключ к доказательству оказался скрыт между строк в романе Дэна Брауна "Код да Винчи". Если кому интересно — в сцене на могиле Ньютона.

А Пушкин, как Настрадал Предсказамус, в "Евгении Онегине" зашифровал всё, что будет — но главная тайна всё равно ещё не прочитана, потому поля слишком узкие, чтобы…

— Любит кто-нибудь эту фразу, как люблю её я?! Причём, цитируя, я заменяю слово доказательство на подходящее к контексту. Кстати, один парень, видевший тот самый экземпляр "Арифметики" Диофанта, говорил, что у нее "pretty wide margins"." А была ведь еще история (у Норберта Винера, что ли, описанная) про математика, который думал, что он погибнет при пересечении Атлантики, и сообщил в пути, что — доказал. А корабль пришел цел и невредим. Математику было очень стыдно. А в ньютонском университете продают футболки с надписью: «Уайлс доказал теорему Ферма, но доказательство слишком длинно чтобы уместиться на этой футболке».

— А "Доказательство" Уайлса, мягко говоря, никому не понятно.

— Вы это серьезно?

— А вы, лично, его поняли?

— Я лично — нет, и не пытался. Это не совсем моя область математики. Но я знаю немало людей, понимающих работы Уайлса, и у меня нет оснований им не верить. Вышла подробная монография, где разобраны все детали.

Более того, сейчас это, в принципе, пройденный этап. Есть немало работ, основанных на тех же идеях и идущих гораздо дальше.

— Теорема Ферма — не из вашей области математики? Вы ведь даже не сказали, что знаете хотя бы одного человека, который это доказательство понял!..

— Теорема — из моей. Доказательство — не совсем из моей. Там слишком много модулярных форм, а я их совсем не знаю. Надо бы выучить, да руки не доходят.

— Вы ведь даже не сказали, что знаете хотя бы одного человека, который это доказательство понял!

— Да и почему же не сказал о знающих людях? Я же говорил, что знаю немало людей, понимающих работы Уайлса, и у меня нет оснований им не верить. Если Вам нужны имена, то, пожалуйста, навскидку: Henri Darmon, Joseph Oesterlé, Jean-Pierre Serre, Joe Silverman, Gerd Faltings. Это только из тех, кого я знаю лично. Все эти люди — профессионалы высочайшего класса, и все они утверждают, что разобрались в работе Уайлса. Почему я должен им не верить?

Более того, еще раз повторю. Если бы работы Уайлса были бы непоняты, никакое дальнейшее развитие было бы невозможным. А дальнейшее развитие налицо: winding quotients Дармона и Мереля, модулярный метод Беннета-Скиннера-Сиксека…, не говоря уже о великой работе Брёйя-Даймонда-Тэйлора (и кого-то четвертого), которые доказали модулярность всех эллиптических кривых, а не только полустабильных, как Уайлс.

— Я не смешиваю "работы Уайлса" и доказательство конкретной теоремы.

— А я имею в виду именно две работы Уайлса, в которых доказывается модулярность полустабильных эллиптических кривых.

— Вы знаете, я сейчас вмешаюсь в ваш спор, потому что во-первых, мне он кажется немного бессмысленным, и во-вторых, мне самому интересно несколько другое, а — я хозяин дома.

С одной стороны математические построения десятилетней давности понимает не один человек, а целые группы. Но эти группы малочисленны и узкоспециализированы. То есть, это подлинно эзотерическое знание, не выплёскивающееся не то что в народные массы трактористов с гармошками, но и средне образованных людей, окончивших инженерные высшие учебные заведения.

Тут я позволю себе рассказать одну историю — однажды я ехал в поезде с одной красивой девушкой. У неё был муж-математик, и они оба только что вернулись из Пекина, с Филдсовского конгресса.

Этот математик был в каких-то больших чинах, чуть ли не делал там доклад. Подробностей я не знаю, тем более, эта красивая девушка была возмутительно верна своему мужу, а попутчиков красивых девушек это всегда печалит. Когда мы вышли покурить, то я начал расспрашивать её о Пекине. В частности, я спросил, за что дали премию.

"Вы не поймёте", — ответила она. Я, несколько обиженно, стал напоминать, что я окончил физический факультет МГУ, и вроде не чужой математике человек. Но девушка была непреклонна: "Вы не поймёте" (то ли она упомянула о Гильберте, который отказался заниматься теоремой Ферма, сказав, что ему нужно три года, чтобы только вникнуть в проблему, то ли у меня тут срабатывает ложная память).

Тут важна была интонация. Она в двух словах объяснила мне, что нематематик этого понять не может. Не знаю как это у неё получилось, наверное дело именно в интонации.

Так вот, у меня сложилось впечатление, что со времён учёных-энциклопедистов наука настолько сильно эволюционировала, что возникли области, в которых не только методика исследований, но и сам их результат имеет корпоративную ценность.

То есть, человеку смежной области он недоступен. Я сужу по себе — в принципе, уже с трудом, но я могу понять результаты физических и геофизических исследований (кстати, могу мгновенно выявить шарлатанство, которое мне подсовывает телевизор, бормоча про лептонные потоки или торсионные поля). Сложнее с биологией и химией.

Но я знаю, что порог моего понимания современной математики таков, что мне не переступить через него никогда. То есть, для этого мне нужно затратить много лет, и время пластичных мозгов уже упущено.

Вопрос заключается в том — насколько справедливы эти мои рассуждения. Насколько закрыт мир современной математики? Можно ли оценить размеры групп математиков, которые понимают друг друга в рамках одной проблемы (понятно, что проблемы разные, да)? Можно ли оценить численно группы математиков, которые за год, примерно, могут поменять задачу?

Это, конечно, профанический вопрос — но отчасти и потому, что я мог его неловко сформулировать.

— Мой оппонент заявил, что доказательство непонятно "никому". Это, разумеется, неверно. А то, что его понимают немногие (я оцениваю количество этих "немногих" как несколько десятков) — неудивительно, потому что оно действительно очень технично и требует высокой математической культуры.

Вопрос о закрытости современной математики довольно сложен. Я, скажем, тоже не понимаю работ большинства филдсовских медалистов, и не могу сказать, что меня это не тревожит. Действительно, большинство даже очень хороших математиков знают очень мало за границей своих узких областей. С другой стороны, математика по-прежнему едина, пронизана общими принципами, и чем дальше, тем больше выясняется поразительных аналогий между совершенно, на первый взгляд, не связанными вещами.

— Об этом можно долго говорить, но лучше за бутылкой. Дело тут еще в том, что "понять" во всех деталях доказательство изолированного факта, каковым является Теорема Ферма, для серьезного математика редко является самоцелью. Гораздо важнее понять общие принципы, на которых оно работает, чтобы уметь применять (и развивать) эти принципы для решения других задач. А в деталях всегда можно разобраться, если понимаешь принципы.

— Вот с принципами самое интересное — вокруг этого и крутится моя мысль. Я абсолютно согласен с тем, что сама по себе теорема Ферма не важна, а есть вещи поважнее Я как-то добровольно-принудительно регистрировал сумасшедших, что приносили доказательства теоремы Ферма. Абсолютно безумных. Причём это было лет за пять до доказательства — и я был готов дать руку на отсечение, что её доказать невозможно.

Руку, слава Богу, сберёг.

Но для меня было совершенно очевидно, что все кто ко мне приходил, никакого доказательства принести не могут. К тому же был случай Иоичи Мияока — отнюдь не похожего на сумасшедшего старичка с мятыми листами в авоське.

Я думаю, я бы не поверил и Уайльсу.

Но мне-то, не нужно было выносить вердикт. Мне нужно было принять бумаги, а, по возможности, не принять. Потому как если примешь — хорошим людям придётся писать обстоятельное заключение на всё это.

Следующее обстоятельство — это то, что сближает математику и шахматы. И то, и другое вышло на тот уровень, когда задачи и их решения не понятны обывателю вообще. (Заметьте, я не говорил "никому", да). То есть, как бы обыватель не прогнулся — он этого не поймёт. Поэтому существовали парные фетиши — кто чемпион мира по шахматам, и кто доказал теорему Ферма.

Чемпионаты мира по шахматам всё ещё есть — и в избытке, а вот то, что теорема Ферма доказана, создаёт некоторый вакуум. Мне кажется, омский человек — это естественная реакция среды на разреженность общественного интереса.

И — вернёмся к принципам — я берусь рассказать человеку вменяемому, желающему понять, но не специалисту про островок стабильности, трансурановые элементы, или, скажем сейсмологию и строение Земли. Человек не станет специалистом, не будет разбираться в проблеме досконально, но будет иметь о ней представление.

Но в области математики, мне кажется, это уже невозможно. Где-то в XX веке перейдён Рубикон популяризации. Может быть, это качественно другая степень абстракции, не знаю.

То есть, мне кажется, что сформировать представление у неспециалиста невозможно.

— Ну, тут, увы, тогда придётся вовсе отказаться от разговора — ибо бутылка "Саперави" сейчас у меня есть, но никаких изменений в нашей двоичной компании не предвидится. Тут, кстати, дело не в "тревоге". Я бы употребил какое-нибудь другое слово — скажем, я в это обстоятельство всматриваюсь с интересом, но с меньшим, чем отношусь к мысли, как бы заработать себе на штаны. Но всё равно — интересно — могут ли оторваться друг от друга эти части математики, нет ли тут какого критического состояния, за которым происходит качественное изменение.

Каковы границы человеческого восприятия — вот мои друзья, оставшиеся физиками, вполне успешными, говорят, что "математики переднего края" тоже не понимают — как таковой. Как рассматривать этих математиков — как разведчиков, заброшенных в космос? Либо вернутся и всё впрок пойдёт, либо приживутся на дальних планетах, угнездятся и плюнут на всё.

Это мне, конечно, интересно. Я затеял этот диалог с вами ещё и потому, что мне важна личная заинтересованность — мне важно не только то, что человек говорит, но и как — по обязанности — одно. За деньги другое, по собственной воле — третье. Ну и, конечно, хорошо, что мы не коллеги. Это тоже очень важно.

— А девушка, скорей всего, сама не понимала. Я, кстати, могу объяснить любому человеку любую математику, которую я понимаю сам.

— А никто и не говорил, что она понимала всё. Как раз занималась она семьёй и прочими гуманитарными науками. Но была мудра житейской мудростью.

Извините, если кого обидел.

31 июля 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXIV

— Ёпта! Не прошло и полгода! Опять об Гоголя! Новый доказатель теоремы Ферма явился — белорусский студент Лещинский: «Отдали в Белорусскую академию наук. Ищут ошибки и не находят — говорит доцент кафедры».

— У них там других нерешенных проблем не осталось, что ли? Ферма и Ферма! Полугода не проходит, чтоб очередной народный умелец ее не доказал.

— Наступает эра торсионной математики. Кстати, Юрий Иванович Манин участвовал во всенародных субботниках так. Он приходил на работу, брал скопившуюся после прошлого субботника стопку писем с доказательствами теоремы Ферма и начинал писать ответы, указывая ошибки. Видимо, он подставлял n=3, первое значение параметра, для которого (по-моему, меня поправят, если я ошибаюсь) простого доказательства неизвестно. А что вас это волнует?

— Ну, я не стал бы употреблять слово "волнует". Вот я сейчас сделал жульен и, пробуя, обжёг себе нёбо — это действительно меня сейчас волнует.

В случае с теоремой Ферма меня это интересует. Даже не сама теорема Ферма, а её функционирование в культуре. Вот в этот раз в репортаже упомянули запись Ферма про поля, точно назвали век, когда жил Ферма, да только ни разу не намекнули на формулировку задачи. То есть, предполагается, что все немножко знают. Или, что интереснее, Теорема Ферма настолько сакральна, что условие неважно или эзотерично.

— Ну, раньше бы Вас это насторожило, теперь же, когда Вы никого не хотите обидеть, могло ведь просто взволновать? Наверно я ошибаюсь.

Конечно, более-менее все знают формулировку теоремы Ферма, более того, все знают, что для решения надо перенести кое-что кое-куда и что про это уже дали телеграмму в академию наук. Особенно продвинутые знают, что нужно продифференцировать левую и правую часть.

А с жульеном Вы осторожнее. Расплавленный сыр, он, знаете, опасная штука.

— Слушайте, а нельзя ли вас спросить про математику как науку?

— Можно конечно. Только отвечать — долго.

Ваша реакция на математику мне кажется справедливой, естественной (и почти рефлекторной). Начну с того, с чего ваш разговор завязался, с теоремы Ферма. Я оцениваю число людей, полностью разобравшихся в доказательстве в несколько десятков, может около ста человек. Это — большое число. Теорема доказана. Я не верю, что найдется ошибка или прокол, вероятность этого оцениваю как ничтожно малую — доказательство рассматривали "под микроскопом", и, главное, что общие принципы, использовавшиеся идеи и пути, не вызывают сомнений. Это как гора, путь уже был виден, и вот, наконец, его прошли и взошли на вершину. И смогли потом пойти еще дальше.

Кстати, о популярном изложении — например — тут очень минималистично, но вполне понятно для человека с инженерным образованием, намечен путь доказательства, по крайней мере что-то сформулировано. Очень хорошая статья.

Потом вы говорите: «Чемпионаты мира по шахматам всё ещё есть — и в избытке, а вот то, что теорема Ферма доказана, создаёт некоторый вакуум. Мне кажется, томский человек — это естественная реакция среды на разряженность общественного интереса». То, что некоторый вакуум создается в обществе верно. Про общество и математику я отдельно, но в применении к теореме Ферма возможна такая модель. На взгляд "обывателя" всё уже произошло, не поддававшаяся никак, какие бы премии не назначали и умы не думали, теорема доказана. Доктор технический наук из Омска — это реакция на другое. Теорема Ферма очень уж просто формулируется, и то, что она уже доказана никак не отменяет вызова. Где простое доказательство? Также и желание уесть этих ученых, конечно… Так что, эти люди никуда не денутся, будут появляться еще и еще регулярно. Просто про них редко будут кричать на весь мир.

— Но понятно, что дело не только в теореме Ферма, а в специфике математики. Непонятно, прокладывает ли математика путь другим наукам — к эзотеричной модели знания. Что это такое — современная наука? Но в этот момент я себя одёргиваю. Все эти вопросы напоминают "В чём смысл жизни" и отсылают к бесконечным общим обсуждениям.

Но вот меленькие частные вопросы у подножия этого безумия, мне кажется, вполне можно обсуждать.

— Вот то, что говорят великие математики про математику. И что сразу вызывает споры и несогласия. Вам наверно интересно. Из выступления Максима Концевича по случаю вручения ему Ордена Почетного Легиона Франции: «Математика является не только наукой, но и одним из «последних» остающихся в живых классических искусств. Сегодня, математика по-прежнему здорова, в то время как изящные искусства проходят через своего рода постоянный кризис. С моей точки зрения, это может быть объяснено разными причинами. Одна из них связана с созданием, в течении второй половины 20-го века, объединяющего ядра, состоящего из того, что может быть названо главными тайнами (или чудесами) современной математики. Ныне они формализованы в форме стандартных гипотез Гротендика в алгебраической геометрии, гипотезы Бейлинсона о значениях L-функций в теории чисел, и программы Ленглендса в теории автоморфных форм.

Пару десятилетий назад я разговаривал с одним из моих друзей, который сказал, что было бы очень опасно решить все эти проблемы, поскольку тогда математика исчезнет! Сегодня это соображение потеряло свою силу. Причина этого является внешней по отношению к математике и связана с быстрым развитием теории струн в теоретической физике, которое оказало глубокое влияние на математику. Новые структуры этой теории очень богаты и в то же время очень странны, и имеют потенциал стать вторым консолидирующим ядром математики.

Мне кажется очевидным, что из этого биполярного мира возникнет более свободная математика. Моё объяснение таково: раньше мы имели выбор между всего двумя возможностями: либо приближаться к тайнам теории чисел, изучая её великие гипотезы, но при этом почти не имея свободы ставить новые задачи, либо мы могли обрести свободу, исследуя геометрию и анализ, но тогда мы не видели впереди никаких чудес и тайн. Благодаря новым структурам теории струн, я надеюсь, мы обретем свободу и, в то же время, встретим чудеса. В этой области, я думаю, мы должны рассматривать физиков-теоретиков как экспериментальных математиков. На самом деле они очень быстро учатся и решают свои задачи лучше, чем математики. Хотелось бы знать, что они ожидают от нас?

Один русский астрофизик однажды сказал о математиках: «Эти люди подобны мухам, он могут ходить по потолку!». Я думаю, что это именно то, что мы должны делать»

— Так вот, у меня сложилось впечатление, что со времён учёных-энциклопедистов наука настолько сильно эволюционировала, что возникли области, в которых не только методика исследований, но и сам их результат имеет корпоративную ценность.

— Вы и правы и не правы одновременно. В самом деле, наблюдается некоторая экспоненциальная разбегаемость, и человека, понимающего "всю математику", наверно уже нет. Тем не менее, видящих очень многое с высоты птичьего полета человек триста наверняка наберется. Да и… Математически стоящая вещь, она проста. Вы правы ещё вот в чем. Что такое случайно взятая математическая статья. Это статья об одном решении одного дифференциального уравнения", это то, где дожимаются эпсилоны, где придумывается легкое усиление старых результатов в слегка других ограничениях… Я бы сказал, что это подтверждение квалификации. Обычно оно не нужно никому, кроме автора ему нужны гранты, нужно отчитываться, нужно обмануть себя, нужно…

Кроме того, в последние годы особенно, возникло очень большое число совершенно узких специалистов, которые знают свою математику "по модулю семь", а математику "по модулю пять" уже не знают, и не хотят знать. Зато в этой точке — они совершенно главные на данный момент. За это, в том числе, им дают работу-позиции.

— Но я знаю, что порог моего понимания современной математики таков, что мне не переступить через него никогда. То есть, для этого мне нужно затратить много лет, и время пластичных мозгов уже упущено. Второе обстоятельство — это то, что сближает математику и шахматы (я опять про это). И то, и другое вышло на тот уровень, когда задачи и их решения не понятны обывателю вообще.

— Это неправда. И вы можете многое понять. И многие. Но для этого придется трудиться — сделать это хобби, искать понятные тексты про математику, это непросто. Понятных текстов, увы, мало. Даже совершенно замечательные математики зачастую косноязычны. Отсутствует внутренняя потребность рассказать что-то понятно, обрадовать. Или просто нет сил. Надо свои тексты и мысли профессионально привести в порядок и записать, на это времени нет, а они копятся и мешают жить, а уж на понятный обзор…

А объяснить, тут я тоже оптимист — можно всё. Конечно, на определенной глубине, конечно, пока ты в это не влез целиком, то не понять какой глубины прорыв произошел, как было трудно по дороге, какая глубокая связь обнаружена и прочее. Но показать карту событий, схему, можно. И кусочек красоты показать тоже можно.

И, осталось много простой математики. Свою, например, я считаю простой. Главный результат диссертации объясняю математически совершенно неподкованному человеку в пяти строчках. Не сам нашел это объяснение, но оно есть.

— Тут мы с вами как раз расходимся. Я поясню это на такой модели — я как-то рассчитывал, что человек может за свою жизнь прочитать около 10.000 — 15.000 книг (это, кстати, величина порядка Александрийской библиотеки). Но есть биологические ограничения — нельзя прочитать 100.000 книг. Точно так же, как физиологически нельзя всё время бодрствовать — это ведёт к разрушению.

То есть, я действительно могу сделать попытку понять некоторые чрезвычайно важные математические проблемы переднего края. Но вмешивается время — сейчас я просто не успею это сделать. Мне может просто не хватить десяти-пятнадцати лет на это.

Так что это понимание скорее предмет веры — оптимистичной для вас и пессимистичной для меня. То есть, я считаю, что неспящий умрёт быстро и бессоница невпрок, а вы приводите пример неспящего человека, что доволен жизнью. Мы оба не знаем механизма сна (это ещё одна загадка науки), но я пессимистично считаю по индукции, что человек умрёт, а у вас есть надежда (дедукция не доказала обратного), что он может что-то достичь и прожить полную счастья жизнь.

Есть ещё одно обстоятельство — загадочен сам термин "понимание". Довольно большая часть пользователей Сети считает, что понимает понятие "фракталь". То есть, они могу из себя выдавить слова "это когда береговая линия", или "это когда веточки на дереве" или они говорят "множества дробной размерности". Но это не понимание, а умение ответить отзывом на пароль, будто человек, которого окликнул часовой: "Телескоп" — "Караганда". И не более того.

— Ну да. Встреча оптимиста с пессимистом. Понимаете, для меня математика это (отчасти) живой мир, бегущий в реальном времени, в котором все время, сегодня, происходит что-то чистое и красивое. Вот пример — мы идем, с другом-коллегой, в мае в институт, во Франции, по дороге обсуждаем то, чем хотим заниматься вместе, что нам кажется важным и красивым продолжаем полугодовой уже специальный разговор, и встречаем Концевича (он филдсовский лауреат, если это важно, а это, наверно, важный символ) А вот, говорим, Максим, такая-то идея, как тебе, что еще про нее думаешь? А он нам говорит — а уже решено. Когда?? Да сегодня, посмотрите в "архив". И уходит, улыбается, уел. ("архив" это место куда много препринтов выкладывают, и математический и суперфизический). Смотрим, там действительно красивая статья, сильный результат, очень нас продвигающий дальше. Так что для меня это — живое существо. Оно бесконечное, и идеи его остановить, убить и препарировать у меня совершенно нет — вы правы, это невозможно. Как и, скажем, побывать во всех красивых местах мира, если реально смотреть на ситуацию, тоже нет ни денег ни времени. И тоски от этого у меня нет. Я, наверно, считаю, что красота бесконечна даже локально. И уверен, что математическую красоту, можно теорему ли, рассуждение, идею рассказать многим.

Конечно, вопросы — куда идет то, чем близкие мне люди занимаются, что дальше, что после ответов на текущие гипотезы будет с областью у меня тоже встают иногда. Но, как там у Гашека (примерно, у него все, вроде, в прошедшем времени) что будет то будет, ведь что-нибудь да будет, ведь никогда так не было, чтобы никак не было, совершенно же несомненно.

А то что математики разделены… не знаю, практика (приходилось жить рядом в гостиницах-общежитиях с разными специалистами) показывает, что не так уж… На первый взгляд смотришь ну полной ерундой человек занимается, как-то все это тускло, непонятно, мелочно. А потом, разговорится и вот, на тебе, еще кусочек красивого мира, неожиданный. И понятный. Ну и урок, что не стоит так заранее думать. Тут у нас нет противоречия (хотя есть человеческое желание приделать к любому явлению эпитет, сводящийся, в конце концов к "плохо" или "хорошо"). Так вот — я не настаиваю на идее полного распада математики (глупо было бы).

Тут мне кажется другая степень отъединённости — вот мы не представляем единого существа с нашим домашним животным. А человеческий ребёнок бывает частью человеческого организма, но рвётся пуповина и он отделён. С ним можно говорить, понимать — но единым организмом с тобой он уже не будет.

Я всё-таки воспринимаю математику уже как отъединённый организм — просто в большей части отъединённый, чем любая другая дисциплина.

— Это не хорошо и не плохо, на мой взгляд. Просто степень сложности перешла определённый качественный порог. Можно общаться с этим человеком, использовать численные методы, интегралы и проч. — но общего кровотока уже нет. С другой стороны я восхищён вашим оптимизмом. Несмотря на то, что я его не разделяю, в нём есть что-то очень эстетически правильное. Я думаю, что это неотъемлемое качество профессионализма.

Извините, если кого обидел.

01 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXVI

— Вы уж простите, что я вмешиваюсь. Только тут немного эмоциональной составляющей в вопросах, подсказывающей решение. Вот вы спросите «Почему войска стреляли по окнам жилых домов?» подразумевая, конечно, что армия не должна стрелять по окнам жилых домов. Только это ведь не совсем так — (и дедушка мой, Царство ему небесное) мой в городах Сталинграде и Будапеште стрелял по окнам домов, и я, признаюсь, это делал (не в Москве). Потому, как не крути, это война, а солдат жить хочет, он ещё плохо обучен бою в городе (через полтора года это стало ещё яснее), и проч., и проч. То есть вопрос уже надо формулировать иначе — почему власть не послала всяких ниндзя, отделяющих овец от козлищ, и почему они не совершили всё бескровно. На что власть говорит, что нету у неё ниндзя.

И «Норд-Ост», конечно, хорошо бы освободить без жертв. Но все мнения, о том, как надо всё сделать, идут из кинематографа. Брюс Уиллис — вот он-то знал, как делать.

Представляете гипотетическую ситуацию, что вы наделены властью и приходите к этим людям, что «Норд-Ост» собрались освобождать, и говорите: не сметь газы пускать. Через, скажем, шесть часов взрывают зал и гибнут все. И что? Вам сразу говорят, что это ваше решение ужасное и вас полное презрение к «человеческим единицам».

А наша армия — это мы все, ничем мы от неё не отделены — это всё, типа, наши дети и родственники. У нас нет черты, что отделяет меня и вас от нынешнего солдата. И власть — это наши дети и родственники.

Мне кажется, все мы зажаты между двумя огнями — между точкой зрения, что власть суть мерзавцы и негодяи, которые спят и видят, как бы нас с нашими домами взорвать, не считает нас с вами за людей; и точкой зрения, что власть знает, что делает, мудро о нас заботится, и главное только расслабиться и ждать перемен к лучшему. А внутри нас зажато ещё сотни градаций этих отношений.

— Я уже думала об этом, и все же пришла к выводу, что основная причина в том, что власть привычно не брала в голову, будет жертв больше или меньше. Солдаты-то да, понятно примерно, почему стреляли. Были накручены, вероятно, и распрог… распропопо… распропогандированы.

Можно было объявить по радио-телевизору, чтобы жители домов не подходили к окнам, а лежали на полу в ванных комнатах. Закрыть все станции метро в центре, а не устраивать там гулянки. Просто постараться. Хотя из всех наших правителей на такое способен был, по моим интуитивным ощущениям, только романтик Горбачев. После освобождения заложников надо было заморочиться посильнее с развертыванием полевого госпиталя, а не кидать народ в автобусы. При таком отравлении главное — дышать за человека какое-то время. Впрочем, это все уже обсуждалось много раз, и выводы всегда одни и те же: можно было бы обойтись без такого количества жертв, если бы это кого-нибудь из властей всерьез волновало.

— Вот видите, даже сейчас вы показываете, что знаете, как надо — типа «После освобождения надо развернуть полевой госпиталя» — а почему не до? А сколько разворачивается полевой госпиталь? А не помрут все, пока развернут? Нет? И это всё при том, что всё обсуждается не раз.

При этом оправданий нет никому, да я никого и не защищаю. Бой в городе, что в лесу — гнилое дело. Очень страшный — кажется, что по тебе отовсюду стреляют — может это пенсионер в бинокль зырит, старый идиот, а может мужик с СВД. То есть, можно, конечно, подождать, если пенсионер — то ничего страшного не будет.

Только, может и не пенсионер.

К тому же, представьте эмоции парня восемнадцати с половиной лет, который полгода из этих лет дружил с тем вот, лопоухим, вместе с ним ремнём от дедушек отбивался, а в лопоухом только что дырку сделали в этой подворотне.

— Про жертвы-то брали в голову. Заметьте, ни один депутат не убит. Депутатские трупы — это плохой PR.

— Любое государство цинично меняет людей на жертвы. Это вненационально. Вы знаете какой-нибудь военный переворот или гражданскую войну, которую по периметру окружают полицейскими ленточками, оборудуют санитарными пунктами, мобильными туалетами, а потом выбегает мужик и кричит в мегафон: «Начали! У нас восемь часов на всё про всё!»?…

Я с тоской смотрю на это всё и думаю, что как ни странно, главный положительный эффект от этого мероприятия — это осознание чувства ответственности человека за свою жизнь, жизнь близких. Как если бы в детский сад воспитатели принесли электромясорубку и поставили посреди комнаты. И вот ты ломишься туда и оттаскиваешь детей. (Кода).

Извините, если кого обидел.

02 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXVII

— Что-то давно наш лектор журнал не удалял… Впрочем, я задумался — от чего это: как сядешь один вечером дома, так непременно водки напьёшься?

— Попробуйте садиться не один. Попробуйте садиться не дома. Попробуйте не садиться никуда. Попробуйте не думать про это — тогда уж точно проще жить будет?

— Я поступил мудрее. Сел и выпил. Сейчас ещё наемся.

— Я вас немного приложила — в рассуждениях о тоталитаризме.

— Это вам так кажется, что вы меня приложили. Вы, сами не зная того, просто повторили то, что утомительно обсасывали французские левые после войны. О том, что надо выбирать — то или это, и если уж ненавидеть Гитлера, то уж точно надо простить всё Сталину. Об этом написаны сотни, нет — тысячи книг, да.

— Да это понятно, что на самом деле триггера нет. Но к людям приступают, быстро поляризуют и вам приходится либо уехать в себя, либо уехать наружу, либо сделать выбор. Если тоталитаризм. К счастью Франции — там была Республика.

— Тут (мне кажется) выборов сотни и тысячи. Есть ситуации, когда выбор есть, есть ситуации, когда выбора вовсе нет, а есть ситуации, когда выбираешь между 55 и 34. И тоталитаризм тут не при чём. Что до Франции — то у неё — особенный бог. Все экзистенциальные рассуждения французских философов построены на вполне специфичном базисе. Франция была "отчасти оккупирована". В маки воевало очень малое количество человек, а сбитых английских лётчиков часто радостно сдавали сами французы. Что не помешало Франции после войны получить свою зону оккупации, сектор в Берлине и не менее радостно публично брить головы своим девушкам, что были заподозрены в связи с немцами.

Свойство мира в том, что как только человек попадает в определённые условия, то превращается во что-то другое. Вот, казалось бы, вполне персонально корректные американцы начали творить всякие безобразия в иракской тюрьме не-помню-как-пишется. А триггерная схема "как надо", казалось бы, у них в голову вшита. Так и немцы, самая культурная и трудолюбивая нация Европы, вдруг начала совать своих и чужих евреев в топки, как поленья. Да и все остальные не лучше.

Я-то, собственно, о другом. Мои мысли можно сформулировать так: "Иногда мне кажется, что можно сделать выбор, и тогда всё будет хорошо. Но это не так. Хорошо не будет. А выбор, конечно, можно сделать. Даже нужно — и не один".

— Американцы эти совершенно не были "персонально корректные". И вообще то, что было в Абы Грэйб, напоминает то, что происходит в нелучших тюрьмах США в мирное время. Хотя не знаю, в какую сторону работает этот аргумент: в конце концов, есть ведь причины, по которым это происходит.

— Не знаю, какие они были — я вообще малый специалист в персональной и политической корректности. Ну, я профанически полагаю, что в армии США всё-таки пичкают всяко разными правилами, что делать и чего не делать — особенно тех, кто служит за рубежами отчизны. Загадка в том, как молодой человек, прилично учившийся в школе, называвший негров — афроамериканцами, писавший сочинения об американских идеалах потом начинает унижать и пытать людей. Или (тут очень важно отвлечься от всякого антиамериканизма) молодой человек оканчивает гимназию в Штутгарте, знает наизусть много из Гёте, и умеет играть на фортепиано не одного только Шуберта, надевает вдруг чёрный мундир и начинает колошматить годовалых белорусских детей головками об угол избы. Или, молодой человек, отучившись десять лет в школе, ездивший на картошку и со всеми пивший портвейн — несмотря на все мусульманские запреты — одевает пятнистую форму и режет как барану, горло толстому бессмысленному русскому пленному. Или молодой парень, закончивший тот же педагогическийтехникум, и певший у костра песни Окуджавы, узнав, что его толстому бессмысленному приятелю перерезали горло (или же вовсе не зная этого) разгоняет бронемашину пехоты и раскатывает в блин вагончик, где жили все родственники его бывшего товарища по портвейну.

Боюсь, все эти аргументы работают только на цитату из Хемингуэя, которой заканчивается хороший американский фильм "Семь".

— «Никак не зависят от тоталитарности общества» — правильно, именно это и хотела сказать. Но про тоталитарный строй — вот что: он создает необходимость выбора там, где это не придет в голову в обычном обществе. Читать запрещенную книгу, разговаривать с исключенным из партии, рассказывать анекдот про генсека, отрекаться от друга, голосовать за ввод танков в Чехословакию… Продолжать нет смысла?

Про третье объясняю подробнее. Думать, что где-то люди чище, честнее, благороднее и прекраснее — глупо. Да, в стабильном обществе всё выглядят пристойнее, чем в отсутствие неотвратимо работающих прокуроров, но в критические моменты процент негодяев и праведников везде будет примерно одинаковым. Когда к тебе приходят с ножами — то выбора уже нет. Его за вас другие сделали. А вот когда еще есть — тогда и другая ситуация…

— Итак, продолжим битву определений. Тут проблема в том, что считать тоталитарным обществом. Понятное дело, я не любитель диктатур любого разлива. Но надо признаться, что Гарри Поттер регулярно попадает в списки запрещённых книг во вполне "демократических" странах. Что мне до демократии, если (допустим) моего сына в государственной школе в какой-нибудь Алабаме подвергли остракизму за чтение Гарри Поттера? Демократическая Америка лихо изолировала своих японцев — не менее сноровисто, чем СССР поволжских немцев. Голосовать за ввод танков в Чехословакию ровно так же бессмысленно, как за (или против) бомбардировок Югославии или путешествия в Ирак. Это голосование ровно ничего не значит — скажем, митингов и демонстраций против войны было изрядное количество, но они не влияют на принятие решения. Я говорю о "демократических" странах, полагая Россию изначально не "демократической" — а кавычки для меня означают не недоверие к демократии, а просто обиходное видовое определение стран. Когда кто-то приходит с ножиком, когда стучат в дверь, есть известный выбор — вытащить из-под кровати ствол, или кинуться в ноги погромщикам. И то и другое — дело рисковое, но, заведомо не проигрышное. Просто это показывает неверность фразы.

С пунктом третьим вы меня окончательно запутали "Ватсон, Ватсон, что говорит эта женщина, я ничего не понимаю!" Я вам вот что скажу — вся эта ваша бесконечна цепочка иллюзий (по моему мнению) имеет в основе хорошую мысль: чем больше выборов — тем лучше, мы должны делать их каждый день, лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой. И я весьма сочувствую этой системе взглядов. Да только я мизантроп — человек норовит отречься от друга на корпоративном совещании точно так же, как на партийном собрании, англосаксонский запрет "Лолиты" так же уныл, как и "Доктора Живаго". Разница только в уровне жизни — так уровень жизни в тоталитарных Арабских эмиратах не в пример выше. Оттого вы гораздо лучше меня — у вас позитивная вера, и стакан ваш наполовину полон.

— То есть, для вас тоталитарность и нынешняя демократия — суть одна, власть везде есть аппарат насилия, и нигде нет никаких различий? Ствол или кидание — предполагает или физическую гибель, или гибель личности. И то, и другое — неприемлемо для общества.

Третий пункт вот для чего. Ни мерзости американцев в Абу-Грейб, ни насилия в других местах сильных над слабыми ничего не доказывают и не опровергают, кроме того, что человек в ситуации войны и вседозволенности может быстро терять скрепы. Но это не зависит от идеологии, которую ему вдалбливали — в любой тюрьме в более-менее открытом обществе найдется примерно одинаковое число садистов и нормальных людей. Не совсем так излагаете мое мнение. Мы ничего не должны никому, а, главное, обществу — совершать или не совершать выбор или что-то осуждать/хвалить на каком бы то ни было собрании. Все собрания отвратны. Но неужели вы не чувствуете разницы между бывшим и нынешним? Про "Лолиту" и Штаты речь не веду — ввиду незнания и возможности ошибиться (на расстоянии они "ня очень", правда, нравится, но есть надежды, что сам справятся).

— Различия есть везде, а вот счастия нигде нету. Про остальное ничего не скажу. Потому что выражение "Ствол или кидание" вконец испугало меня — это похоже на заклинание друидом. Всё остальное написано очень хитро — вы так художественно нарушаете согласование в предложениях, они начинаются про одно, кончаются про другое — и я теряю дар. Речи. Теряю скрепы, не должен никому, не просит ни о чём. Спасите помогите Пятачку. Пятачок. (Это я).

— Об этом и речь — где триггер, а где все же строб.

— Вы продолжаете меня пугать терминами, ввязывая в битву определений. Дело в том, что строб-импульс (в той части радиолокации, которой я занимался) это импульс, подачей которого на устройство совпадения, пропускаются по цепи следующие импульсы с каким-нибудь выбранным признаком. Триггер суть устройство, что может находиться в одном из двух устойчивых состояний, которые меняются внешними воздействиями на входах. По сути, он работает как поляризованное реле. Это всё мне загадочно, и намёк на то, что одно лучше другого — вроде спора "мясорубка или соковыжималка" или вечного, я же сказал, вечного спора 55 или 34.

— На это мне проще сейчас ответить. Мысль была вот какая. Для каждого если четко два устойчивых состояния — то триггер. У стробов же форма разная может быть, то есть, для каждого какой-то интервал значений, понятно, что не бесконечный. Понятно также, что достаточно повторяющийся для больших групп людей и даже периодический. Или что-то вру в аналогии?

— Я опять ничего не понял. К тому же вы каждый абзац вы заканчиваете каким-то непонятным вопросом, что слишком умно для меня. И очень хочется спросить: «Папа, а это ты с кем разговаривал?»… Пожалейте меня, пожалуйста.

— Вопросы — потому, что сама ни в чем не уверена. Пожалеть — ни за что. А потому объяснять не буду и предложу получить слово из вот таких букв: П Е Р Е Н О А Ц М. (Страшным голосом) Потом и поговорим.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXVIII

— Как выпьешь, так думается лучше, это точно.

— Дышится. Нам сантехникам человеческих душ хорошо — пришёл с работы, поставил в угол тубус с чертежами — думать закончил. Чай, не баре.

— А мы, канцелярские крысы, только дома и думаем.

— А вы точно канцелярские крысы? А то ведь все нынче норовят обмануть. Примешь кого за приличную канцелярскую крысу, а он на поверку окажется крысой тыловой. Заглянешь в гости — а у него и приличного дырокола нет. Есть у вас дырокол, а? Не говоря уж о том, что вы по виду — чистый бегемот.

— У нас даже арифмометр есть. Так что бегемот — не бегемот — это дело десятое. Внешность обманчива.

— Вы не увиливайте. Есть у вас дырокол или нет?

— Не поймаете. И дырокол, и даже домашний шреддер у нас есть. Не лаптем щи хлебали, чай.

— Да уж, поди, сбегали только что и купили, в расцвеченный неоном супермаркет сбегали, где музыка толстых и кукла Барби в подвенечном уборе.

— Да уж, мы здесь все насквозь фальшивые. Так и норовим объегорить.

— И ещё ваши Сусанина убили.

— А чего он, как дурак?.. Обиделись ребята.

— Они первые начали. Никто их в наш двор не звал.

— Ну во-первых, нашего Владика Четвертова кое-кто было позвал… А во-вторых, шуток не понимаете — сразу в болото.

— Бабрак Кармаль его звал. А с детишками нашими шутковать не надо.

— Во, Вы еще Бабрака Кармаля помните? Однако!

— Это что! Я ещё помню, кто звал в первый раз — Хафизулла Амин.

— Ух ты! Я его с Ади Амином путаю.

— Главное, не путайте их обоих с Нуром Мухаммаддом Тараки.

— Как можно перепутать с чем-то, о чем и не слыхивал?

— Я так и думал, что вы живёте в Правильном Месте — у вас наверняка и бачок протекает, не как у нас, азиатов — трубно и мощно, а так — в час по капельке, неслышно роняя её в фаянсовое озеро.

— Бачок у нас правильно подтекает, вполне по-славянски. И каким это сантехникам дают таскаться по городу с чертежами в тубусе? Никакого понятия о секретности. Товарищ, знай: в такие дни подслушивают стены!

— А у нас, сантехников и инженеров человеческих душ — всей секретности только чертёж канализации. А нашу канализацию и отравить-то толком нельзя — у нас говно такое, что всякий цианид обеззараживает.

Один терроризм — можно трубу подпилить, но и тогда ничего не случится. Никто просто и не заметит.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXIX

— Вот вы, как настоящий сантехник человеческих душ, начали ругать демократию и выборы.

— Да нет, это как в нашем доме, где я служу сантехником. Голосование одного этажа против другого. Абсолютно одинаковы эти ваши выборы. Абсолютно.

— Да ну вас. Нет бы, утешительное что соврать.

— Это вы не по адресу обратились. Я же сантехник человеческих душ — у нас на третьем участке трубу прорвало, сварщик в экзистенцию ударился, молдаване напились антифризу, крупную партию душ чечены норовят отдать Богу по картельному соглашению. Так что вам надо в офис напротив — там сидит один безумец-веяльщик. Контора называется "Сон Золотой". Она на всё человечество пашет.

— Вашими устами мёд пить. Вы над схваткой?

— Иногда над — как пошлют провода на фонарях менять, а все перепились, а иногда под — когда коллектор засорится и говно булькает. Я когда поступил на работу, у нас митинг перед ЖЭКом был — там либералы приходили, и обещали, заместо лысого кукурузника, что наше поколение будет жить при постиндустриализме, как сыр в масле кататься и купит два автомобиля "Волга". Мой дружбан, буровых дел мастер Рудаков и говорит: «А вы не спиздите всё»? Те говорят, что никогда, Христом-Богом клянутся и чикагской школой. Ни в какую не спиздим, что вы. «Точно-точно»? — не унимался тогда буровых дел мастер Рудаков. — «А то ведь мы вам тогда поверим». «Точно-точно»! — говорили чуваки и трясли кассовыми аппаратами. Аппараты издавали радостный треск и были похожи на пятнистых игрушечных десантников, что ползают по всем подземным переходам мира и трещат своими игрушечными автоматами.

Ну, мы им и поверили. Тогда либералы и западники пришли к нам в ЖЭК и всё спиздили. Я клянусь вам, всё спиздили, даже медные краны — и уехали. Мы жутко удивились. Я даже обиделся на Рудакова — потому что он им тогда задавал такие бестактные вопросы.

Впрочем, вы сами можете спросить об этом у нашего бывшего главбуха, который по слухам, каждый день пьёт кофе в лучшей кофейне Варшавы — чуть севернее Старо Място. А мы — то над схваткой, то под — ключами по гайкам ебашим.

— Мне жаль ваших славянофилов и консерваторов. Они, значит, несолоно хлебают. Бедненькие.

— Мне жаль их не очень. Потому что они хлебают вместе с нашими западниками. И те, что пилили неведомо что по своим квартирам с серпом и молотом вместо таблички (мы из котельной не можем понять, зачем в квартире нужно столько пилить, коли нету дров), отъели точно такие же ряхи, что и те, которые рассказывали нам о либеральных ценностях. Все их дети — однокурсники по Сорбонне. К либералам у нас счёт чуть больше — потому что они обманули доверившихся (тем, с серпом, доверяли наши дедушки и бабушки, и это личное дело умерших бабушек и убитых дедушек), а вот нас — обманывали эти. Мы доверились этим, а в инструкции по теплотрассам сказано, что самый холодный круг в теплосети — для обманувших тех, кто доверился. А уж старым серпастым обманщикам мы вовсе не доверяли — их круг чуть теплее. Мы знаем, что их жизнь не сладка, жена нашего главного бандита из второго подъезда, который обложил нас данью и на эти деньги пристроил себе персональный лифт, спит с охранниками и заразила мужа триппером. Консерваторы дерутся с почвенниками наличной утварью — побеждают почвенники — оттого, что у них вилы, а не наточенные консервные ножи, как у их оппонентов.

Зато наш дружбан Ося, который раньше работал в парикмахерской, рассказал, что власть отвратительна, как мохнатые руки его бывшего заведующего. Мы с ним вполне согласны, потому что все заведующие, наши и заграничные, а так же все их главбухи мазаны одним мирром.

— Красиво излагаете, ей-богу. Готова согласиться со всем, кроме последней фразы. Подозреваю, в других ЖЭКах уровень фекалий несравненно ниже (в той же избушке, где я ныне квартирую). Но вашему главбуху, заведующему и иже с ними удобнее держать вас в уверенности, что ваш кооператив ничем не отличается от прочих. Да и жильцам не так обидно.

— Понимаете, я тоже так раньше думал, пока меня не послали в один иностранный город на курсы по скоростному завинчиванию гаек. И за несколько лет я понял, что всё в этом мире временно, трубы в солёном балтийском ветре ржавеют даже быстрее, а пластиковые — не пригодны при минус тридцати. Оказалось, что турки в нашем коммунальном деле — что молдаване, а вьетнамцы и вовсе везде одинаковы.

Меня тоже грела, как древнего русского человека, мысль, что как Беловодье, существуют земли с лучшим мироустройством. Но выяснилось, что всё зависит от количества денег.

Есть, правда, жильцы, которым дают немного денег из загадочного общественного фонда — этих денег хватает и на жильё, и на квартплату, но для нас, крутильщиков гаек, и сантехников человеческих душ — всё по миру едино. Но тот же Ося, которого не то что из парикмахерской, но и Израиля выгнали за склочность, рассказал мне, что читал какого-то японского капиталиста, что сказал своим подчинённым: "Это хорошо, что в нашей корпорации всего один процент брака, но для покупателя бракованной вещи он равен ста процентам". И я понял, что если тебе не дали денег из загадочного общественного фонда, твоя жизнь повсюду одинакова и влезает в тот самый процент.

Главное не лезть ни к кому со своей правдой, потому что у всех уже есть своя правда, и, что главнее — своя правота. Правота всегда абсолютна, а мы инженеры и техники из котельных и канализации очень хорошо знаем, что как только жильцу начнёшь говорить, что его правота относительна, то он пишет жалобу нашему начальнику. Начальство нас тогда больно пиздит, но что ещё печальнее, сам жилец перестаёт улыбаться нам на лестнице. А нам сантехникам и инженерам человеческих душ, ужасно нравится, когда нам улыбаются — не за эти же жалкие деньги, в конце концов мы тут вкалываем, да.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXX

— Понятно что я, being conspicuous in my absence, не стал ничего говорить о «Мастере и Маргарите» — вернее, о последней экранизации этого романа. Ничего. Скажут ещё — будто в похмелье о тёплой водке напомню.

— А что об этой скуке разговаривать?

Много можно. Например — Мастер и братва.

— Он на гармошке не играл. Внутренняя братва…

— Нет, тут дело в другом. Скажем, в начале девяностых очень многие интеллигенты, которых я знал, испытав финансовые и производственные затруднения, с охотой ложились под братву. Власть пока ещё не научилась крышевать — но дело было не в этом. С властью дружить было западло, а с Воландом — запросто.

Там много ещё скрытых мотивов.

Бендер и Мастер, например. Но это уже совсем другая история.

— У Воланда другой товар, да и Мастер, в отличие от Маргариты, в сделки не вступал. Даже желание встретиться мотивировано не нуждой, а любопытством. А Мастер и Бендер — это да, интересно.

— Это вам так кажется, что не вступал. Мне кажется совершенно иначе. Мне вообще иногда кажется, что Булгаков — обиженный Алексей Толстой. Чего там — кажется. Там текст прозрачный.

— А вот такого мне, точно, не кажется.

— Но основания у меня — свидетельства очевидцев. А с них что возьмёшь. Особо сейчас.

— Текст-то действительно прозрачный. Христианство прет-а-порте. При этом Мастер напоминает эмигрантов третьей волны, что ложатся на диван, а их жёны идут зарабатывать деньги для семьи. Маргарита вступает в сделку, Мастер пользуется плодами, но чистоты в этом нет…

— Не знаю, может быть эта модель сложилась именно в советское время — потому что я сравнивала как раз по по кино, нашему и американскому — но мне кажется, это именно наша модель, вне зависимости от эмиграции и волны (и от Булгакова, соответственно). У нас (в произведениях искусства) женщина так или иначе спасает мужчину (разными способами), у американцев — наоборот.

Я когда-то поняла это на "Чистом небе" — но у американцев есть масса фильмов, где, например, мужчина трогательно и долго ухаживает за заболевшей женой — у нас не вспомню ни одного (обратных примеров не счесть), но если покопаться — думаю, это еще глубоко досоветская модель

— Такое ощущение, что это русская модель. Хотя вспоминается I need a woman to save my life, la-al-la… В России — это как-то всеобъемлюще.

— Небось у этой русской модели глубоко европейские корни) вопрос именно во всеобъемлемости. Вот с европейским кино так просто не сравнишь, кстати.

Что до автора — так это всё миф, взамен могильных роз, взамен кадильного куренья. Мандельштам — да, не очень советский писатель. А Булгаков — вполне. При этом огромное количество либеральной интеллегенции воспринимает "несоветскость" как медаль.

— Ну ведь ничего про несоветскость не сказала Это Вы меня не в мою схему вписали.

А с Толстым они не потому не похожи, что один советский, а другой — нет. Один, всё понимая и презирая хама, пошёл ему служить. А другой всё разобраться хотел, чему он такому служит и служит ли. И не дружбы искал, а силы. Как многие, пережившие на Украине хоть какие-то перепетии гражданской войны.

— Я, кстати, в этом дурацком тесте известно кем вышел.

— Если честно — непонятно. Кем? Рыцарем???

— Да нет, Воландом.

— Все-таки… что ж, это большая честь — поздравляю. Интересно, что Воландами оказываются довольно-таки разные люди хотя есть много общего, конечно, общее всегда есть.

— Да уж.

— Да что уж… Я бы и хотела оказаться Воландом, если честно, да грехи не пускают. (У меня когда-то была своя теория, о том, кто такой Воланд, основанная на соединении "Мастера" и "Отягощенных злом" Стругацких, только я сама уже почти все забыла. Тем, кто сам претендует, то есть является, Воландом, она может и не нравиться. Что Воланд — это Пилат). Это вообще всё жутко интересно — поэтому жалко, что ту неприязненную статью но новом фильме про Мастера сразу стали клевать (что ещё раз в моих глазах подтверждает, что демократические упыри ничем не лучше патриотических) — а надо было обсуждать множество смыслов, что порождает M M. Это как раз тот случай, когда аллюзиии выше текста.

Точно так же я ненавижу цитаты раздёрганные из "Мастера и Маргариты" — "Я ваших стихов не читал. Я читал другие". Не читал этих — помолчи. Мало ли что. Не лезь с советами, если не изучил обстоятельств. Пастернака не читал, других читал? О других и говори, погромщик.

Я так думаю.

— Прочитала (я же демократический упырь). Мне не кажется, что это скандал прямо-таки вселенского масштаба — не представляю себе, что за сайт АПН, но комменты на сайтах — на них вообще лучше внимания не обращать.

Ну — еще одна статья. мало что, для меня лично, меняет. Я сама у Булгакова больше всего люблю "Записки врача" и больше всего не люблю, прямо-таки ненавижу, "Собачье сердце" — так что тут мы с автором сходимся вполне, несмотря на разность взглядов. Если бы не повальная любовь в "Собачьему сердцу" людей моего, формально, поколения, если бы не само "Собачье сердце" — мне к Б. было бы проще относиться, конечно. С Булгаковым вообще всё сложно, и когда я "Мастера и Маргариту" в какой-то там, четвертый-пятый-шестой раз в руки взяла, поняла, что не так уже мне хочется это все читать, как раньше. Но Пилат, конечно, останется для меня, и Пилат и Воланд — не вычеркнуть уже, они уже существуют как непременный элемент, они уже превратились давно у отдельно существующие фигуры — как тот же Раскольников дано существует сам по себе. С тем, что Булгаков — советский писатель — готова согласиться. Просто это не имеет прямого отношения к роману — как конкретно этому, так и любому другому. Аллюзии мне интересны — если это литературные аллюзии. Аллюзии на реальную биографию Б. - нет. Все это в очередной раз подтверждает мою концепцию — любые биографические, исторические подробности должны быть изгнаны из оценки текста (любого). Нет, можно воспользоваться по мелочи, уточнить смысл пары слов в энциклопедии, отметить для себя год написания — но не более того. Только художественный произвол и никакого "реального" историзма. Все ответы — внутри текста, а не вне его. (хотя, конечно, интерпретатор имеет право на свои собственные аллюзии — они могут быть и до некоторой степени историческими, но в рамках, в рамках, в рамках фантазии — биография тут ни при чем — это я уже себя защищаю на всякий случай, на будущее — если что буду интерпретировать, имею право достать любую ягоду из компота в своей голове.

А фильм — плохой. Именно потому, что у автора, мне кажется, не было никакой собственной концепции, никакой своей правды — единственное, что у него было, от себя — это да, действительно, советскую историю конца 30-х притянуть, что крайне убого, на мой взгляд. Когда на пожар Грибоедова отводится 30 секунд, а потом минут на десять дают кинохронику… Иллюстрация вместо действия. Арчибальда Арчибальдлвича жалко — вместо того, чтобы идти заворачивать балыки, он бездарно звонит в НКВД — какую сцену загубили актеру. когда некий офицер в кабинете у Гафта читает по бумажке в папочке текст Булгакова, что "к сожалению, больше всех пострадали черные коты" (цитата не точна, но там есть что-то эквивалентное этому "к сожалению") — полная потеря достоверности, даже если бы они и была раньше. Это не касаясь главных персонажей. да, убого. факт биографии Бортко.

То есть все имеют право писать все. но мне может быть интересно, когда копаются в романе. а когда в биографии Булгакова — нет, не интересно. максимум — это интересно как отдельная, никакого отношения к роману не имеющая информация. потому что в романе и Пилат и Воланд и все прочие живут своей отдельной жизнью, и никакие биографии им не указ. Любые биографические, исторические подробности должны быть изгнаны из оценки текста (любого). Нет, можно воспользоваться по мелочи, уточнить смысл пары слов в энциклопедии, отметить для себя год написания — но не более того. Только художественный произвол и никакого "реального" историзма. все ответы — внутри текста, а не вне его.

— Как вы это хорошо сказали. В ином случае оценка становится своего рода выяснением отношений с автором, с эпохой, еще с кем-то. Произведению искусства вообще идет анонимность.

— Не вполне согласна с вами насчет анонимности. Есть некая сумма текстов, написанных одним человеком — и вот в этих текстах, как всегда приятно думать читателю, он и видит этого человека настоящим, а не таким, каким его видят те, кто смотрит в биографию — и тут простор для выявления болевых точек. То есть — это может представлять определенный интерес, в ряде случаев. Иначе получится, что у автора нет лица — а тогда и диалога нет. Диалог читателя с автором — все-таки очень важная вещь. Автора можно любить или ненавидеть — не только героя.

— Да нет, тут есть существенная претензия — что фильм политически ориентирован. То есть, ему придан заряд пошлого обличения Кровавой Гэбни. Под остальными замечаниями я могу подписаться. Но интересно совсем другое — то, что роман Булгакова — это чудесный повод для размышлений. Действительно существует миф о нищем страдальце Мастере-Булгакове. И это — миф. Второе — сериал политизирован и тоже мифологичен. И другое (что сказал бы я) — мифов там гораздо больше — и вокруг сериала, и вокруг романа.

— Меня, наверное, не так это все задевает еще и потому, что миф о нищем страдальце Булгакове развеялся, мне кажется, уже какое-то время назад — я за этим не слежу, но за нищего страдальца давно его не почитаю. Может быть, действительно его надо еще развенчивать (то есть я вижу, что он продолжает существовать, мне просто ввиду вышеизложенного — по барабану этот миф).

Насчет заказа — я сегодня думала-думала — не укладывается у меня в голове, что кто-то взял да и дал Бортко такой заказ. Мало того, что я теорию заговоров не люблю — просто не вижу такой силы, которая может. Скорее наоборот — я вижу кучу фильмов и сериалов, исторических, вроде всяких "турецких гамбитов" и чего-то там про спасение империи от террористов (не смотрела), где действуют доблестные сыщики, тайные агенты и разведчики — против плохих шпионов и возмутителей спокойствия. когда этого дохрена и больше и совпадает с генеральной линией партии — проще поверить в заказ, чем в заказ неких непонятно где существующих, но объединенных в тайную силу демократических упырей. короче, в реальный заказ мне не верится. а вот в то, что Бортко ни до чего не смог додуматься, кроме этого, что это характеризует Бортко и его представления об окружающей действительности (перестроечного времени, очевидно — все же поминают "Собачье сердце"), что он может быть так представляет себе свою потенциальную аудиторию — верится вполне (кстати, на Бортко я вечно наезжаю, а не след, конечно — смотрела последнюю серию, думала — господи, как же это снимать! Бедный, бедный. во что вляпался, как вообще сил хватило, хоть как-то пропахать такую махину. но, с другой стороны, никто же не неволил.) опять же, это говорит о его представлениях — или он решил на этом сыграть и профит получить, или для него это важно более всего остального, для него самого. профит таки получил, раз все это обсуждают.

А ниспровергатели идут ровно тем же путем, что и Бортко, только с обратным знаком. и столько народу уже толклось этим путем.

Про то, что мне не близко, про роман Булгакова с властью. Что мне его роман, если у меня есть живой Пилат и если меня интересует в этой истории, кто с кем поменялся местами. Простите за каламбур — кому-то интереснее мифы изучать и развенчивать, кому-то — создавать. (Это как-то нагло звучит, простите — сама приперлась и сама говорю потом "не интересно") — вот почему Мастер лежит и нихрена не делает — ну, правда же, интересно).

Извините, если кого обидел.

04 августа 2006

(обратно)

История про разговоры CCCLXXXI

— Вы знаете, например, как на водительском жаргоне прозываются пешеходы на "зебре" в Москве?

— Про пешеходов — не знаю.

— Кеглями их зовут… Сегодня узнал…

— Меня как-то сбили на зебре.

— Коллега… Меня на зеленом светофоре… Собирали целую ночь в Склифе.

— Да и меня так же — только в Боткинской. Правда не ночь собирали, а три года. Соседи менялись, а я между тем говорил с теми и с этими. Рядом со мной долго лежал олигофрен. «Ты вот как влетел»? — учил я олигофрена жизни. — «Двинул за водкой, перебегал в неположенном месте… Материшься всё время. Вот погляди, то ли дело я — трезвый, неторопливый, сбили на пешеходном переходе».

— А ко мне в палату как-то ввезли дедушку… Тот пролежал безмолвно полдня, оживившись, лишь когда в палату аккуратно заглянула чистенькая бабушка. Тогда он с трудом достал свой тапок, почему-то лежавший рядом с ним на тумбочке, и метнул его в бабушку. Попал. Бабушка исчезла.

Через два часа, не обращаясь ни к кому конкретно, он произнес, глядя в потолок: "Блядь, два года пилила: повесь шторы, повесь шторы… Я поставил стол, на него — тубаретку. На тубаретку сам встал. И ебнулся". После этого дедушка два дня ничего не говорил. До очередного прихода бабушки, в которую на тот раз полетела уже алюминиевая ложка…

Извините, если кого обидел.

04 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXII

— Я что-то задним числом обиделся за британцев, что имели уникальный опыт потеряв империю, сохранить достоинство. Тьфу.

— Согласен, вопрос отношения к Империи — вопрос совершенно иррациональный и, обсуждая его, мы можем зайти далеко. (Хотя все же подумайте: совместима ли, например, Империя с Интернетом? Что это за Империя такая, если каждая тля может назвать в Сети Его Имперторсое Величество сволочью?)

— Но, давайте, действительно, лучше-ка сменим тему. Давайте лучше поговорим за царя Ивана. Ваша идея, что Иван зачитался, мне очень понравилась. Вы знаете, в Туле некогда жил один мой родственник, которого (так же, как, кстати, меня) никто и никогда без книги не видел. Так вот, этот родственник кончил тем, что привязал родную сестру за косы к койке и поджёг дом. Зачитался, — говорили в народе.

И, стало быть, вы думаете, что и с Иваном случилось нечто подобное.

— Я — про бесноватого царя, которому было все равно. Боюсь, что это неправда. Нет, национальность убиенных для Ивана Васильевича ни малейшей роли не играла, но вот вероисповедание — играло, и немалую. Вспомните его Поминальные Синодики: «И прочия христиане женска, мужеска и децкаго чина, коих имена, Господи, ты сам еси».

Т. е. мысль о том, что убийство иноверца — грех была, боюсь, Ивану Васильевичу недоступна. И с этой точки зрения зарезать казанца или новгородца было для него большая разница.

И еще: а воспринимал ли он новгородцев как соплеменников? Вы знаете, мне очень близка мысль о том, что единая древнерусская народность должна была разделиться на четыре ветви, а разделилась лишь на три, ибо четвертая, новгородская ветвь была попросту уничтожена путем депортаций и геноцида. Как вы относитесь к этой теории? (Во время трехлетней работы на Севере мне приходилось сталкиваться с коренными архангелогородцами, и это, действительно, особый народ, языка которого вы так сразу и не поймете, и он больше напоминающий хохлов, нежели русских).

— А уж Север — это любовь моя. Я туда и охотиться ездил, и на кораблике гидрографическом ходил. И много там чего другого делал. Языки там, правда, хитроумны и красивы. Надо сказать, у меня был преподаватель по фамилии Дерябин. Он одновременно был заведующим отделом рукописей Ленинской библиотеки. Часто его имя ассоциируется с тем, что не отдал хасидам древние рукописи из хранилища. Дерябин заперся в хранилище и сказал, что подожжёт там всё, если что. Хасиды потоптались там, накакали ему под дверь и ушли.

Между тем, это был очень интересный человек, который был фанатично предан древним рукописям, человек, которому всё время не везло, начальство не любило, и жизнь его была крива. Он умер давно.

Однако, это всё подводы. Итак, Дерябин рассказал такую историю. Будучи под Архангельском в фольклорной экспедиции, он был разбужен странным возгласом старушки, у которой жил. Он вышел на крыльцо, и старушка гордо крикнула ему в лицо:

— Куричи сычоп!

Он сначала немного испугался, и только спустя время, понял, что имелось в виду. Курица с яйцом. Да.

Тут несколько фишек. Во-первых, я, конечно, не большой специалист в истории с Иваном. Я кормился Карамзиным и двумя моими старшими товарищами — Юзефовичем и Владимиром Шаровым, которые, по сути тоже, хоть и защитили диссертации по этому времени.

Так вот, у меня создалось впечатление — из за строительства дворца в Москве, из-за избиения своих и чужих — что Иван в некотором безумии претворял в жизнь Священное писание, повторяя все ужасные события, которые там написаны. То есть Конец Света не за горами, и все эти казни его только приближают.

И Россия превратилась в увеличенное пространство между морем и Иорданом.

Ну и новгородцы для него были что-то вроде одного из колен Израилевых, а татары — арабами, что ведь тоже родственники. (Рискованная метафора, да)

Но, повторяю, я не специалист — в этом случае очень легко скатится в львогумилёвщину. То есть это хорошо, когда все знают, что теории относятся к поэтике, но потом ведь поэтические маски начинают прирастать.

— Я, увы, так же не специалист ни по Грозному, ни по Северу. Но все-таки думаю, что татары были для Грозного, в первую голову, бывшими сюзеренами, а новгородцы — носителями антигосударственнического духа (примерно тем же, что для Путина — либеральная интеллигенция).

А на счет Севера, не могу сказать, что я его люблю. Скорее — жалею. Народ там нищий, забитый, темный. Правда женщины (если забыть про сплошь плохие из-за слишком жесткой двинской воды зубы) просто фантастически красивы. Таким бы женщинам да рожать бы богатырей и жить в придуманной России.

Извините, если кого обидел.

04 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXIII

— Бойтесь. Это дурной знак — если вы собираетесь бить сумасшедших, значит, вы хотите улучшить мир. А это дурной знак.

— Он не сумасшедший. Он — абсолютно вменяемый подонок.

— Не знаю. Подонки тоже могут быть сумасшедшими. Во-первых, он, разумеется, выдаёт желаемое за действительное. Во-вторых, он говорит с удивительной модальностью, находясь в смешном положении. Будто оживший персонаж Хармса. Признаков вменяемости не наблюдаю. Да.

— Ну что ж… Оставим больных врачам.

— Пока их не стало слишком много. Больше, чем здоровых.

— Да нет, всяко разных пациентов, как и нас с вами, примерно одинаковое количество. Это самоорганизующаяся система.

Мне вот очень нравится государство лавочников, когда они моют тротуары шампунем и ласково говорят со мной в своих лабазах по ночам, когда я покупаю у них бухло. И очень не нравится мне это государство, когда лавочники запрещают аборты, пишут доносы друг на друга или пиздят кого-то арматурными прутами.

Мне очень нравятся небогатые люди, когда, собравшись после тяжёлой работы поют протяжные красивые песни, и абсолютно не нравятся, когда они с плохо наточенной финкой в неумелых руках начинают караулить меня в проходе между гаражами. Мне и богатые люди иногда нравятся. А иногда вызывают отвращение.

— Я столкнулся с лавочником в реактивной стадии. И отреагировал. Противоречий с вашими рассуждениями не нахожу. Хотя насчет самоорганизующейся системы — сомневаюсь. Слишком оптимистично звучит. Иногда лавочников в реактивной стадии становится слишком много в одном месте. И появляется Ку-Клукс-Клан. А иногда их становится так много, что они заполняют все пивные в Мюнхене. И решают немного побузить.

— Я тоже не нахожу противоречий. Что до самоорганизции, то она неизбежна — я просто не упоминал цену. Я как-то писал заметку о пламенных молодых революционерах, как они пламенеют, призывают страну к топору, потом они, нетвёрдо владея стрелковым оружием, выводят в расход старых правителей, потом они занимают барские квартиры, и вот — чу! — за ними приезжают чёрные эмки, и их самих выводят в расход. Точно то же и с Мюнхеном. Структура выходит на улицу, скидывается всем миром на новую форму и на строительство танка Т-IV, потом отнимает у лавочников, говорящих на других языках украинское сало, французских лягушек и краковскую колбасу. Потом обиженные наваливаются животами на структуру и возвращают её в прежнее состояние.

Синергетика всё-таки великая наука. Просто термодинамические процессы никто не оценивает с точки зрения гуманизма и экономики. Тут (отходя чуть в сторону) беда в том, что абсолютной правоты нет. Мне-то не нравятся и ККК и "Чёрные пантеры" — но, я знаю, что у них всех есть какая-то своя внутренняя правда. — Завидую я вашему взгляду на процессы. Хотя, полагаю, со временем и сам чем-то подобным обзаведусь. Потому что тоже не очень верю в одноконечную правду. Впрочем, трех «К» это не касается. Тут вот какая ещё беда — была модная среди диссидентов метафора про башни с излучателями — она происходила из одного романа Стругацких, где прекрасный герой взрывал такие башни, чтобы облегчить (или усложнить) оболваниваемым людям жизнь. Я помню много прекраснодушных кухонных споров по этому поводу — взрывать — не взрывать, воспитывать — не воспитывать.

Сдаётся мне, что просто общество сейчас такое большое, что нет общих законов для всего общества. И пусть Катя Лель не лезет к моим детям, ученикам и проч. (Я, правда, не очень точно знаю, кто это такая). То есть, я говорю о том, что я не за революцию в этом плане, а за вооружённую защиту фермеров.

— Да, я помню этот роман. Хипки были уверены, что башни символизируют телебашни, и все вообще есть пародия на совок. А героя, кажется, звали Максим. Ничего глупее в плане имени, по-моему, и придумать было нельзя. Вооруженная защита фермеров часто оборачивается Клу-Клукс-Кланом, хотя вы и утверждаете, что его нет. Но лучше уж так, чем объявлять, что Катя Лель — это заебись, я лично ее не слушаю, а там пусть себе поет, потому что это рынок, шоу-бизнес и вообще счастье. Лучше спасти десять человек, чем одного себя. Потому что ты пиздатый прагматик. Лучше уж так.

— Там фронда была в имени — в том, что он не Сидоров, а Камерер. Я как раз не утверждал, что Клу-Клукс-Клан нет, другое дело в том, что объяснить, что в нём вовсе нет рациональной сути очень трудно, если только объяснять это пострадавшим от афроамериканской преступности. Или определённому виду белых в освободившейся Африке. Я вот не прагматик. И человек, что хочет спасти десять душ, мне изначально симпатичен. А вот человек, который хочет спасти всё общество от Кати Лель мне подозрителен. Я его боюся.

Он похож на этих, в белых балахонах… Ну, этих… У них ещё на голове такие штуки…

— Я не предлагал лишать общество шикарного общества Кати Лель. Я предлагал сделать, чтобы её было поменьше. Подвинуть её, так сказать, чтобы хотя бы десяти душам освободить место.

— Можно, я думаю, отрезать ей ноги. У всех эстрадных певиц, я знаю, очень длинные ноги. Освободится довольно много места.

Хотя нет (после не долгих размышлений) это, скорее, будет рекламная фишка. Её запишут во вторые Эллы Ф. и она станет ещё более популярной.

— Не надо никого резать. Можно просто подвинуть. Этого хватит. Мы, фермеры, очень хорошо знаем, что сорняк невозможно продвинуть. От него можно отрезать стебель. Его можно окопать и вырезать из земли корень. Только так можно освободить от сорняков нашу фермерскую делянку. Нашу крохотную фермерскую делянку. А следующей весной этот процесс надо повторить. И через два года тоже.

— Есть отличный метод. Я его описал выше. В кратком изложении — просто недопущение сорняков на нашу делянку. Тогда и резать никого не надо будет.

— Хм. Только единственный способ не допускать их туда — поставить стены, чтобы семена не заносило боковым ветром, а затем возвести высокую крышу — чтобы они не падали сверху. И вот, наш приятель-фермер просыпается утром и видит, что стены этого вытянутого вверх сооружения покрашены светлой краской. Под слоновую кость.

— У всякого действия есть своя обратная сторона. У прополки тоже. можно ненароком кому-нибудь по ногам серпом херакнуть. Не надо просто пускаться в крайности. А лучше — совмещать все доступные методы.

Ну, в этом месте мне полагается расхохотаться ухающим мефистофольским хохотом и спросить о том, кто это тут просил утопизма. "Да, никто не знает настоящей правды…" — думал Лаевский, с тоскою глядя на беспокойное темное море".

— Забавно. Сегодня все надо мною смеются. Видно, хорошо я подставился. Впредь буду умнее. И аккуратнее. Но в одном вы правы. Я действительно хочу правды. И не знаю её. И мне от этого очень грустно.

— Нет. Вот уж я, по крайней мере, не смеюсь. Мы с вами коллеги по несчастью, потому что говорим примерно об одном и том же. Временами у нас вспыхивают надежды, что войну с мирозданием можно выиграть, потом кончается бой, мы оттаскиваем убитых, и оказывается, что демобилизации не будет. У меня сейчас та стадия, когда я думаю, что война бесконечна. Но, я думаю, что это скоро пройдёт.

04 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXIV

— Ну что, как вам зима-то?

— (эгоистично) Мне — замечательно! Люблю дождь. Даже при +3. А еще лучше сухо и +30.

— А вот белые ведмеди с голоду дохнут, и катания на вертолете их не радуют.

— А зачем же катать медведя на вертолёте? Его может затошнить.

— О, это очень грустная история. Медведи в это время года должны бодро бегать по льдам, покрывающим Гудзонов залив и охотиться на тюленей. А льды — тю-тю. Скучающие и голодные медведи терроризируют жителей побережья. Отсюда и медвежьи катания на вертолете. Им, конечно, и тошно, и страшно, потому что катают их в сетке, подвешенной под вертолетом.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXV

— Надо заняться советской литературой… Правда период…

— Лучше двадцатые.

— А сороковые (девятьсот) — сказка, полнейший кляризм, идеологически выдержанный к тому же.

— Так я про то же — сороковые, впрочем, невпример, лучше. Я даже не знаю никого, кто этим бы занимался. Кроме Сарнова, разумеется, который занимается всем.

— Вот и бросим коллегу на этот участок — пусть целину подымает, тэсэзэть.

— У меня как раз есть подборка литературы — полтора ящика. Орест Мальцев, например.

— И у меня полочки две найдутся. Он как раз спрашивал, куда я книжки ставлю, хе-хе.

— Мальцев — это вам не какой-нибудь Бабаевский, который у всех есть. У меня ещё Бубеннов есть, да.

— Как же:

Татататам, и вновь и снова

хвалить мы будем Бубеннова —

он по соплям слащаво-розовым

прошелся веником березовым.

Не помню, чье это, но, кажется, уже 50-е. Кстати, Бубённова что-то недавно переиздавали. Орест Михалыч — это голова, сталинская премия 2-й степени 51 года за роман "Югославская трагедия"!

Боже, что творится в моей бедной голове…

— Ну, понятно. Это потому что он написал роман "Белая берёза". Голова, да. Но есть ещё чудесная пьеса Симонова "Под каштанами Праги". Да и "Чужая тень" не хуже.

На самом-то деле я отчасти любитель этого времени победивших упырей, но готов подвинуться.

— Но без прочтения романа Евгения Поповкина "Семья Рубанюк" все же в корпорацию не примем, так ведь? А то, небось, думает Вандой Василевской отделаться, да Степаном Злобиным.

— Ну, смотря что Ванды Василевской — "Пламя на болотах" это зачёт. Если испытуемыйсможет отличить "Жатву" Галины Николаевой от наугад взятой Веры Кетлинской — то я бы не снимал его с дистанции. Нет, не снимал бы.

— Нет уж, на зачет полагается вся трилогия "Песнь над водами". И чтоб раскрыл нам в развитии реалистический смысл образа вод — от гневного разоблачения польской колонизаторской политики в "Пламени на болотах", через идею братского воссоединения в "Звездах в озере", к пафосу очищения и социалистического строительства в романе "Реки горят". А дополнительно спросим, почему неправомерно затянуто в первом романе разоблачение вредителя и шпиона Овсеенко и недостаточно жизненно изображение коммуниста Петра Гончара.

— А в Кетлинскую пусть повникает к зачету, ага. В письменном виде. И пусть не думает, что ейного мужа Макогоненко так уж легко отличить от Мейлаха.

— А кстати, когда Юхана Смуула перестали называть Шмуулом? Из-за космополитской кампании?

— Нет тут всё гораздо проще — когда всё племя диких эвенков решило перейти границу СССР и осесть на Аляске, один Шмуль Смугл, потомок сосланных на Дальний Север троцкистов, не перебежал — в выгодном свете выставив случайно порвавшийся ремень нарт.

Именно с этим и связан его карьерный рост, и, как условие — перемена фамилии.

— Да, недаром писал поэт:

Товарища Сталина благодарим

за то, что добились мы воли,

что в воду соленую с плеском глухим

не канет рыбацкая доля….

И, конечно, после этого было естественно выставить его как жертву эстонской буржуазно-кулацкой диктатуры, которая, как отмечал известный критик Борис Соловьев, избрала своим подлым девизом слова "Оставаясь эстонцами, станем также и европейцами".

Но тема "Методика различения Макогоненко от Мейлаха на примере любого из Мейлахов" — немного круто даже для докторской.

— Квантитативные методы. От Мейлаха-фиса — легко: терминология и иностранные речения выдают ренегата. А вот с М.-пэр'ом, действительно крутенько. Думаю, по насыщенности цитат из классиков. У Макогоненко они составляют не более 3,2 %, а у Б.М. - не менее 7,65 %.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXVI

— С другой стороны — я вот пишу сейчас рецензию на сдвоенную книжку Кутзее/Турнье. Понятно, что этот текст мало кто заметит (рецензии, конечно, а не романов — их заметили один в 1967, а второй несколько позже). так для того, чтобы написать 3.000 знаков, я прочитал уже около 1.000.000 — включая "Швейцарского Робинзона", Лема и Маркса. Всё это, конечно, никуда не войдёт — и в этом есть некоторая несправедливость. К тому же я испытал массу удовольствия, узнав то и это, в частности, что автор "Швейцарского Робинзона" сочинил гимн Швейцарии, но это нужно только мне и больше никому. Но система не заточена под сообщение кому-то всех этих наблюдений, она вынуждает человека написать рецензию за час, и получить те же 150 рублей.

— Ну, а какая система работает настолько отлажено, чтобы вот прямо количество вложенного труда оплачивалось? Но я согласна с тем, что меньше всего в этом труде востребовано знание. Это грустно.

— С другой стороны — необходимость получить знание, для меня главный гешефт в работе. Где бы вот найти такую контору, чтобы меня каким-нибудь сенкевичем-очеркистом по миру странствовать посылала. Счастье мне было бы. А если б еще и никаких очерков при этом не писать….

— Для меня загадка — точное определение границы профессии со стороны. Я больше следую словам написанным в документе — вот у меня написано "обозреватель", и я считаю, что это на самом деле честное определение. В остальном я готов принять любые другие традиции, но не движение через границы корпоративных традиций.

Например, обозреватель или эссеист (типа меня) делает доклады и пишет статьи, перенося в них трогательную эссеистическую необязательность.

Ладно я (у меня, оказалось, довольно много публикаций есть, что числятся "по науке". Но я всё-таки имею школу научного сотрудника АН СССР и отношусь к этим штудиям критически). Есть и второе движение — заведомое интеллигентское уважение к человеку из другой корпоративной традиции, особенностей которых ты заведомо не понимаешь — так Фоменко завоевал свои крохи популярности.

То есть, я за что выступаю этой своей путаной речью — за то, чтобы текст не оценивался по принципу "зато". Если текст плод фантазии — он литературен, а если это ответ на вопрос "Как пройти к БДТ", то главное в нём точность.

— Березин, Вы всё тот же. Я не очень поняла про принцип "зато". Точное определение границы профессии, видимо, невозможно, да и сомневаюсь, что нужно. Я говорю о более простых вещах — об идеальном типе профессии, который предполагает определенные нормы, если ты их сознательно нарушаешь — это одно, если не дотягиваешь — другое. Меня удивляет количество текстов, написанных непонятно на каком языке, непонятно для чего и непонятно для каких идиотов. Соответственно, совершенно непонятно, с какой точки зрения их оценивать.

— Мы об одном и том же — как два человека, перед которыми нарисована на асфальте цифра — одному "6", а другому кажется, что это "9". Одно и то же (как мне кажется) это то, что мы (как мне кажется) оба против принципа, что мне давным-давно поведал некий музыкант: "Плохих нот не бывает. Главное, вовремя крикнуть, что играешь авангард".

— Бывает плохих нот. Именно.

— Угу.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

(обратно)

История про разговоров СCCLXXXVII

— Жид Васька очень завидовал нам с Пусиком. Потому как я тогда занимался какой-то хуйнёй, которая называлась диссертация на тему «мифология любовного этикета», а Пусику — за то, что он учил студенток не только математике. У самого Васьки студенток не было, и он сам по себе занимался какими-то гравитационными волнами. Он завидовал долго-долго, а потом взял самую попастую и сисястую студентку Пусика и стал с ней жить. Он научил её минету, но потом оставил эти глупости и женился на оперной певице. Я стал заниматься совсем другими делами, а Пусик стал ловить рыбу на Верхней Волге, исключив Ваську из списка приглашённых на рыбалку. Потом некоторая часть из нас умерла, а остальные развелись — кроме, правда, Тимошиных. Такая вот драматургия, и инь оторван от яня..

— Как лаборантка кафедры восточных языков, два года влюбленная в начальника-китаиста, истинно говорю тебе — Инь и Ян. Ян не терпит мягкого знака, как слово минет.

— Совершенно поддерживаю. Совы в этом списке самые симпатичные. Хотя в пришедшем спаме с совами, даже без мягкого знака меня насторожил оборот "брать минет".

— Дать минет. Взять минет. Когда я ещё жил на Родине, мы там по-моему именно так и говорили. Или я уже совсем позабыл русского языка?

— Вы меня не успокаивайте. А то меня в гости зовут, а в свете минета, что уже тут бурно обсуждается, я боюся. Я минет не умею, в лучшем случае ку… книи… куни… Тьфу, всё забыл-то Господи, под праздник.

— Не надо так нервничать, программа никогда не бывает полной

— Да я и не нервничаю. Я просто волнуюсь.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXVIII

— У власти большой хуй.

— А я-то тут причём? У меня хуй нормальный. Без властных полномочий. По сговору только.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCLXXXIX

— Да, я подумал, что американский запрет на вынос мусора в форме мне начинает нравится. Про запрет браков между офицерами задумался. А отдача чести — известное дело. Я, кстати, не видел современных российских контрактов — что и как там прописано. Собственно, в РККА, а потом в Советской Армии существовало правило, что на брак нужно спросить разрешение у командира части. Но формально в уставе это не было записано.

— А вот что касается баров и выпивки у американцев — то тут скользкое место. Потому как в придорожные бары они вполне нормально заходят (есть-то где-то надо). И с выпивкой какое-то скользкое место (не говоря уж о чисто армейских барах).

— Я это всё к чему говорю, и почему интересуюсь — всегда очень интересны системы табуирования, когда они где-то закреплены. Когда записано, что можно, а что нельзя. Почему зелёного крокодила есть можно, а серого (скажем) нельзя. На какую руку должна опираться дама, etc. Это больше говорит о людях, чем прокламации.

— Я о том же. Почему и тогда же решил, что вряд ли то положение о барах, куда нельзя зайти в форме, столь уж строго исполняется.

— Это скорее некая серая зона, которая существует в любых законах бытия и которую именно потому и выводят искусственно за пределы здравого смысла, чтобы у того, кто действительно провинился, никаких отмазок быть не могло. Как сам себе понимаю такую ситуацию. Взяли парня в форме с рюмкой коктейля пусть даже легкого возле веселой дамы в баре, к примеру, кто-то с начальства такое увидел. Понятно, что тот будет говорить, что в руках у него сок был… Вот к такого рода ситуациям и относится указанное правило — не можешь находится в баре в форме если ты. Взяли в форме в баре — виноват по определению. При том что и ясно, когда забегают солдаты-офицеры в тот же самый бар на скоростях проглотить чего и кока-колу прихватить то и никто их цеплять за то не будут. Нет таких дуралеев, видимо. Так что, на мой взгляд это типовая «серая зона».

— Но это разумеется только предположения. Как на самом деле соотносятся системы табуирования и их реального исполнения — для этого надо в той кухне поварится изнутри. Никакой внешне случайный разговор — даже самый раскованный, какие только и бывают меж попутчиками на коротком перегоне меж пересадками — такого понять не позволит.

— Помните наверное как по разному рассказывают про одну и ту же службу в одной и той же части: дембель, солдат второй половины первого года службы, писарь той же части и, к примеру, предпенсионного статуса начштаба — лысый п-п/к c животом и тремя подбородками или наоборот, прилизанный сухощавый зампотех — уши в масле, нос в тавоте…? Трудно будет полагаю кому либо угадать в тех рассказах одну и ту же часть и уж тем более очень разные будут в ней тогда представляться — их слушающему со стороны человеку — порядки.

— Мне отчего-то казалось, что была какая-то история про военнослужащую, что снялась в «Плейбое». Впрочем, может мне этот аналог российской мисс Мира или ведущей русской передачи для солдат (не военнослужащей) мне мог просто причудится.

— Могло быть вполне, только вряд ли с санкции руководства. Скажем та же Джессика Линч — из которой пытались сделать какой-то голливудский боевик со спасением героини американским спецназом из лап кровожадных иракцев. По причине к ней с того повышенного внимания всплыли фото или видео, где она малоодетая позирует с другими солдатами. Медиа-магнат ровно такого профиля бизнеса купил эти материалы, но только уже из патриотических соображений, чтобы их никто не увидел.

До того был случай на авианосце матрос с матроской сами сделали крутое порно из своих игрищ и оно ходило по кораблю долго пока куда-то наружу не просочилось и тогда только начальство начали шуршать — искать виновных — как и везде в таких случаях.

— Так что случай мог быть и ничего бы в нем удивительного не нашел. Рутинный был бы в этом смысле случай. Никак с правилами поведения в армии не связанный.

— Выпадает при том человек из армии и все — как правило, совершенно безболезненно. Армия то вся контрактная. Нарушение контракта такого ранга гласности — свободен. Только и всего. Другое дело что за серьезное нарушение — можно и сесть на полгода-год в тюрьму, но это должно быть в сам деле из ряда вон подрывающее порядок в части или не приведи боевые задачи мешающее исполнять нарушение. Однако, в любом случае мало вероятно что меру такого рода применят к женщине.

— На эту тему — про степень строгости дисциплинарных взысканий — как раз имел иногда в разных компаниях, где доводилось работать, беседы с отставниками. Потому как тема для меня незабывамая… Один раз по переполнению камеры для младших офицеров сидел в камере для старших. Но сидел там один — не было в гарнизоне в тот момент ни одного для меня майора в сокамерниках. Не сподобились составить компанию.

— Собственно в Воинских уставах СССР разница тоже чётко прописывалась. Рядовой состав не мог сидеть на той же губе, что и офицерский. В принципе они и питаться должны были раздельно. (Это как отдельный туалет для учителей в школе).

Это в общем-то верно — субординация, раз нарушенная, восстанавливается плохо.

Меня, правда, ещё интересовали правила типа: не пить в форме, не ходить туда-то и туда-то в форме.

Или не путешествовать в такие-то и такие-то страны. Не давать интервью прессе без согласования с начальством (не во время военных конфликтов, разумеется — там-то всё ясно).

Не жениться на иностранках.

Не сниматься в кино. Или жёстче — например, если военнослужащая(ий) снимется в порно — основание ли это для разрыва контракта.

Ну, об этом, конечно, вы вряд ли говорили с попутчиком. О порно уж наверняка.

— Так что ровно на эту тему всегда с особым интересом тутошних старых служак расспрашивал. Общее впечатление — куда им… Детский сад. Видать больше все-таки на удар по карману уповают, чем на удар по морде (в широком смысле слова «морда»). Их генерал один об том выразился как-то вполне определенно — это был Омар Бредли в период WW2: «удар по карману воспринимается больнее всего»

— Да у меня вообще создалось такое впечатление, что начальство будет отчасти радо, если скромная штабная работница или бравая дизель-мотористка станет «мисс ноябрь». Это, скорее, пропагандирует USA или NAVY.

— По новогоднему настроению — оно конечно — хотелось бы согласиться с Вашей логикой, но чуть припоздал и уже утро наступило. А потому суровая правда жизни теперь уже не позволяет красиво в честь праздника солгать. Не могу.

— Не те инстинкты в отношениях к военнослужащей описываемого Вами типа ее подвиги в журналах будут пропагандировать. На службе она должна восприниматься совсем иначе. Итак командование там со всем «этим» борются без видимых успехов. Тяжело искоренить харасмент вообще, а на службе — по ее специфике — и тем более. Так что вряд ли начальство бы стало такое поощрять. Супротив всех их усилий бы такая акция оказалась — не пойдет оно на такое.

— Только если бы согласились показать часть лица в смотровой щели БТР на центральном развороте какого глянцевого журнала — в это поверю. Одна полоса того разворота — флаг звезднополосатый, на другой — «броня крепка, а танки наши быстры» и только внизу мелким шрифтом подпись о том, что вверху справа в щелке той брони видны зрачки глаз рядовой (Е-3) Дженифер К. из городка ####, шт. Южная Дакота. И несколько теплых слов про её саму, родителей и младшего брата, который, кстати, так хорошо вчера играл за школьную команду в футбол на последнем туре регионального чемпионата. На следующей странице внизу рассказ директора школы и соседей про брата и сестру с фотографиями их в детстве и уже потому в полный рост. Но никак иначе — только так. Это вы пересказываете содержание журнала «Звёзды и полосы». Мне, впрочем, сдаётся, что если бы Дженифер снялась в «Плейбое», то начальство не возражало бы и даже инициировало бы статью в S S.

— Не знаю такого журнала. Но и не удивлюсь если и там вы могли, что-то похожее увидеть на развороте. Всего лишь передал Вам общее ощущение от стиля подачи материалов об армии, санкционированных командованием.

— Это было такое армейское издание в Америке — типа газеты «Красная звезда» по-американски.

— Другое дело, что печать то в целом в Америке свободна и печатают любые материалы о военных обоих полов, которые сочтут для своих читателей завлекательными. И фото могли бы дать любые — в том числе и вышеупомянутые про Джессику Линч, если бы Флинт их не перехватил — без каких-либо ограничений. Как выше то поминал, попадали в прессу разного рода события эротического материалы, создававшиеся личным составом в войсках, на флоте и в авиации.

— Тема же сама по себе для начальства болезненная. Скажем, уволили высокого уровня — кажется самого даже высокого в авиации — женщину-летчика офицера за связь с женатым офицером. И прочие события случаются, которые конечно же командование не хотело бы рекламировать, но прессу не удержишь в узде.

— Так что стиль подачи материалов, прошедших фильтры официального пентагона и независимо изготовляемые редакциями американских СМИ ясно различаются. Никакой фривольности командование в СМИ пропускать бы не стало по одной универсально простой для всех армий мира причине — никто бы на себе такую ответственность не взял. Потом чего в этом плане случись — а случается постоянно и независимо от всего — то будет тогда этот смелый реформатор и прогрессист крайним.

— Кому же охота рисковать карьерой? Нет таких энтузиастов. Потому и не припомню случая, чтобы официальные материалы из частей поступали в прессу как-то иначе, чем в предшествующем посту то описал. Стандарт.

— Может быть. Но имел выше в виду то, что в обычную прессу идет от прикомандированный к частям корреспондентов и обозревателей ведущих СМИ или же по официальным каналам от пиар служб армейских. А уж что в «Красной Звезде» любой армии мира могут на такого рода темы писать — это понятно — без вариантов.

— Вот и я говорю — В «Красной звезде» честные девичьи глаза через панорамный прицел и судьба героини, а в «Плейбое» — то же без формы. Мы же договорились форму не подвергать поруганию. Вот голая на танке. Так, кстати, оно и было.

— Голая на танке могла быть. Нелепо было бы про то спорить. Как и соблазнительная попка, бесстыдно выглядывающая из сопла — впрочем тоже. Вопрос в том могла ли то быть военнослужащая, получившая на такое фото санкцию начальства. Уверен, что нет.

— Если же это и была военнослужащая, то уверен, что с того же момента — или до того, но никак не позднее — бывшая. — Что до попки в сопле, та это я видел. Одного техника в 1989 году продуло в сопло. Ничего соблазнительного в его попке не было. Он, правда, был мужчина.

— Никак и никто помешать такому фото — выше пояснял — в Америке не может. Военные могут только открещиваться от такой акции постфактум, уволив такую натурщицу из своих рядов. Предположить же нечто обратное — что кто-то из командования порекомендует такое совершить военнослужащей — не в состоянии. Это бы противоречило всему, что в этом отношении тут слышу и вижу. Полагаю что такое здесь не возможно.

— У нас — ничего. Не выгоняли. Примеров масса.

Просто выгнать я, думаю, не могут. Я себе не представляю, как можно это оговорить в контракте. Не говоря уж о том, что с грамотным адвокатом можно в таком случае подраздеть Министерство обороны.

Рекомендовать, конечно, не могут. Но при росте толерантности, я думаю всё более и более реальной будет ситуация, когда приходит девушка к командиру подразделения. так и так — снимаюсь ню.

Тот говорит: «Честь мундира не нарушена?» — «Никак нет. Мундира вовсе нет. И целлюлита не наблюдается» — отвечают ему и проч. и проч.

Но, конечно нужно набирать статистику мнений реально участвующих в процессе.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСIII

— Кто-нибудь смотрит Школу Злословия? Парень косноязычно говорит правильные вещи, а девушки умно возражают х-й. Мне вот интересно, зритель "доверяет" красивой х-е или косноязычной верной мысли.

— Нет. Мне кажется, что П. косноязычно говорит неправильные вещи, позволяющие предположить освоение ресурсов. Но ведущие действительно говорят глупости, претворяясь, что не понимают, о чём речь.

— Что значит неправильные? Это технологии продвижения искусства, что давно уже работают. Я например всегда смотрю что покупают те кто купил эту книгу.

— Это мне напоминает сбор денег на ремонт Провала. (Я вполне циничен и спокойно отношусь к таким проектам ремонта). Но если речь идёт о коммерческом проекте — всё не просто косноязычно, а куда хуже — весьма неубедительно. Если речь идёт о канализации свободной энергии народных масс — понимаю. Что-то от идеи платного доступа к Википедии, скажем.

Однако, мы знаем, как живут такие проекты. А как бизнес-структура это всё непонятно — где утверждения насчёт анализа рынка, где оценки, где… где… где…

Нет предмета разговора. Что не отменяет какое-то кривое поведение ведущих.

— При чем здесь бизнес? Он объясняет как работает культурная машина, точнее один из аспектов ее работы. А то что деньги возможно лежат не в платных консультациях а например в рекламе прямой и косвенной — это вопрос современной экономики, которая меняется.

— Я как раз понял его пафос так, что он хочет оптимизировать эту машину.

Если он не оптимизирует — тогда, да. Иной спрос. Потом есть ещё один критерий, мой внутренний — когда человек говорит формулу, которую я часто читал в авторских свидетельствах на изобретение: "Предлагается табуретка, отличная от других, тем, что у неё…", etc. Тут и начинается серьёзный разговор.

Я же видел его сайт, не на Луне живу.

Пока вот этого "отличное от других" я не увидел — даже в его рассказе о функционировании машины культуры. (Может, его просто с мысли сбили — тогда плохо.

— Я же говорил — он косноязычен. То есть вообще пытался перевести все на язык "свидетельств" — но понять его и перевести все на человеческий — была бы достойная роль для девушек.

— Ну, косноязычным можно быть тоже по-разному. Есть какие-то вещи, которые руководитель должен говорить (или выкрикивать) чётко, даже если его подвесили как Буратино вверх ногами. Мне кажется, что это как раз современное условие. Вот вы можете сейчас сформулировать в двух предложениях, что он собственно предложил?

— В двух вряд ли но за десять минут объяснить и еще за пять показать что они со своими возражениями дуры — смог бы. Из этих 15 минут они бы говорили 9 с половиной, еще 5 минут шла бы реклама, и еще 30 секунд досталось бы вам. Тем самым, ими самими была бы решена вторая задача — показать, что они дуры — но не факт, что первая.

— Нет, я имею в виду, не пересказать в деталях. А привести краткое резюме. На него обычно хватает двух трёх (длинных предложений). То есть, заранее мы купируем слова двух ведущих, и это выглядит так — N. сказал что сейчас… Поэтому есть спрос на… И вот он предложил… Это как заявки на гранты и как инвестиционные заявки. Они могут быть лживы (это видно не сразу) — но если они невнятны и многословны, то напоминают "Извините, что мы к вам обращаемся…" — может быть, проект реально интересен, но такая презентация его губит сразу. Может, я прослушал какое-то петушиное слово, когда ходил на кухню за кофе.

— Как работает культурная машина нам еще Энди Уорхолл объяснил. Только Энди не допёр, что так работает лишь только та часть экономики которая называется коллекционирование хуйни.

Всё ж просто: точнее еще хуже, консультант — он же галерист — это такой же менеджер по промоушингу как например музыкальный продюсер. Всего-навсего. Только он еще и выдает себя за специалиста и консультанта. Ну типа на ушко шепчет вот этого буду раскручивать. Кхе-кхе.

То есть в остальных областях экономики конкуренция очень велика (товар слишком массов) и сей номер пройти не может — ну мало ли кого ты тут будешь раскручивать? Удастся ли, вот тот вопрос — а этого никто не знает. Ну, лохов конечно хватает (пытающих своих финансовых консультантов на предмет «что-там-расти-будет-кого-там-банк-попытается-надуть), но умные знают что надо диверсифицировать портфель, который с каждым годом становится все более венчурным или все более консервативным — тут уж от склонностей каждого. И что не так?

— Мог бы чуть больше подумать. Например, учесть что культурная машина функционирует не одну сотню лет, а галереи появились в середине 20-го века.

— Так я описывал культурную машину именно периода кураторов-галеристов. Ты ведь знаешь, что со времен диких культурная машина была другая — а именно украшения, мода (культурная ведь машина) видимо еще в каменном веке были (ну по крайней мере у диких сахарских племен уже есть). Но там нет консультантов по моде. То есть, был естественно рыночный отбор. Ну то есть был там у императора любимый архитектор — знать вся у него ж заказывала, а кто победнее под него ж косили. Ну понятно всё и прозрачно. А вот искусство как инвестиции это новое. Это капиталистическое. Свежее.

И именно культура как инвестиция и стало новым этапом культурной машины. Посему я то прекрасно понимаю роль архитектора знаменитого, который сделал бы любой лужковский стройкошмар дороже сразу просто своим именем.

С тех пор как место произведения искусства в истории, а значит и цена стала определяться не столько "потребительским качеством" сколько именем художника, менялись фигуранты но суть работы культурной машины — не менялась.

Фаворитизм о котором ты пишешь (Медичи) был раньше, был период когда единственным реальным заказчиком была церковь.

Вообще со мной так "развязно" можно говорить о политике, а не об искусстве — сфере не столь очевидной, как тебе кажется. (Шучу, конечно, но в каждой шутке…) искусство долгое время не было инвестиционным. Но даже когда было этими инвесторами были коллекционеры. Появление галеристов сродни появлению инвестиционных банкиров, проводящих ИПО. Я надеюсь ты с этим согласишься. Культурная машина питается с нескольких абсолютно разных рынков.

— рынок редкостей (где конкурирует с драгоценностями и раритетами за деньги коллекционеров)

— рынок имиджей (где артисты конкурируют со спортсменами и политиками за пиаровские и рекламные бюджеты)

— рынок обслуживания свободного времени (здесь искусство конкурирует с зоопарками, игровыми залами)

— рынок символических ценностей (на котором искусство конкурирует за спонсорские деньги с благотворительностью)

далее идет более примитивный

— рынок украшений (где искусство отвоевало себе стены квартир и офисов)

Может что-то упустил абсолютно совершенно. только как это противоречит моим словам?

— Это противоречит тому что ты идентифицируешь рынок и машину. Это не одно и то же.

— А. Да. Ты прав. И я прав. Ты написал источники денег для рынка. Я написал о том что в машине искусства появилась очень важная составляющая — галеристы и кураторы — фактические инвестбанкиры искусства.

— Согласен ли ты с тем положением что роль галеристов (именно галеристов а не консультантов вообще) сравни роли инвестбанкиров?

— …

Извините, если кого обидел.

06 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСIV

— Да? Это бодрит. Расскажите, расскажите же мне скорее подробности!

— Люда Егоршина, в частности, поведала мне, что Вы виртуально домогались её приятельницы. Имя мне неизвестно.

— А кто это — Люда Егоршина?

— А какая разница?

— И то верно — меня должна была бы интересовать её приятельница. Но жизнь прошла мимо. У меня от чего-то лица идут отдельно от фамилий. Фамилии от имён, а ник-неймы вообще путаются случайным образом.

С другой стороны, действительно нужно всё записывать. А так же следить за собой. Из-за одинаковости результатов я совершенно запутался в слухах. У меня есть очень хорошая знакомая, она мне как-то выдавала сводки с полей. А теперь у неё другие дела, и я стал плохо информирован.

— Вести сводки — это хорошо.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСV

— Да музыку там лучше в ресторане никакую. То есть просто очень тихую. Этой ночью что-то наяривали — обычно так не бывает. Я там уж третий день рождения по ночам сижу.

— Очень тихую и советскую, пожалуйста.

— Советская — не для этого места. Там была пригодна «Серенада солнечной долины».

— Миллер. Экзактли или cry me a river, whatever lola wants… или из серии «Дискотека у патефона», «… у радиолы». Одним словом ретро. Вы какую тихую музыку, кроме «Долины», предпочитаете в местах общепита? Простите за дерзость.

— А это смотря какое заведение. В некоторых заведениях должен звучать «Владимирский централ».

И кожаные куртки спящих должны прилипать к столикам. И ещё там должны быть такие странные пластмассовые облицовочные плиты с завитушками — чуть желтоватые и немного кривые.

— Есть заведения, в которых должна звучать итальянская эстрада early eighties — там чуть бедновато и пахнет польской «Амаретовкой».

— Есть заведения в мраморе и шелках — где должно звучать неизвестно что. Натопорщит ухо музыковед, пытаясь разобрать — а всё одно — неизвестно что. Не то Моцарт, не то Рахманинов. Не поймёшь. Ни за что.

— А есть места, где не включают музыку. Там стоят столики на высоких ножках, покрытые клеёнкой. На клеёнке стаканы, и эти стаканы обязаны быть разными. Вместо музыкального фона в этих заведениях похрюкивает радио за стеной — на кухне. Там хрипло поют «Раскинулось море широко».

— А есть просто Рюмочная на Никитской.

Извините, если кого обидел.

06 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСVII

— Ну, я скажу вам, вы не правы. Потому как ассирийцы никуда не делись. Мафия ассирийцев куда более интересна, чем прочие, поскольку похожа на тень от сгоревших домов, что бывает видна ещё несколько дней.

Мне однажды вставлял стекло стекольщик-ассириец. Сообщество айсоров в Москве справляет свои несторианские праздники, вобщем, живёт почти согласно — всего их тысяч пять. Я был в него вхож, потому что наизусть цитировал "Сентиментальное путешествие" Шкловского. Правда тогда начался скандал, в связи с тем, что Джуна решила короноваться ассирийской царицей. Но это уже совсем иная история.

— И на старушку бывает прорушка. Видимо, это я уехала не в тот район. Тут их нет. И в центре мне не попадались. Может, глаз замылился.

А единственная знакомая ассирийка, Сонечка, работает журналисткой.

— А я и не говорю, что главное их дело по-прежнему чистка ботинок. Народ, как мы с вами знаем, испортился и дурно относится к чистоте обуви. Как тут не податься в журналистику?..

— Сходите на non, извиняюсь, fiction. Хотя, конечно, и там после среды делать нечего.

— На документальный фильм, Вы имеете в виду? А среда меня еще не настолько заела, зря Вы намекаете. Я вполне широкий кругозор имею. Могу и на документальный фильм сходить, если только он не для узких специалистов в области физики — в физике я плохо разбираюсь, к сожалению. Мне еще Лев Давыдович говорил — «Не Ваше это, Нина Петровна, занятие — физика».

— Нет, не лучше! Нет, не лучше!

— Так чего ж Вы хотите?

— О! щастья!

— Ну, счастье есть, его не может не быть. Пошла ловить счастья на ДР БГ. До гипотетических новых встреч! А вы тогда к книжкам поближе — сходите на Крымский вал. Что бестолку на экран смотреть — там нынче только голых тётек кажут.

— Ну и советы! На Крымском валу я только аптеку знаю и МСХШ. Книжки в переходе, что ли, которые продают?

— Чшшщщщ! И незачем так кричать! Я и так прекрасно слышу (с)

— Нет, их продают в отапливаемом помещении.

— А что означают эти страшные буквы — мне неизвестно.

— Московская Художественная Школа. Что значит С — не знаю. Может быть, там и нет такой буквы, не поручусь, но само здание присутствует. Еще магазин «Мелодия» там был недалеко в 70-хх, около него спекулянты крутились, речи Брежнева с переклеенной этикеткой как песни Бони-М продавали за 25 рублей, не поверите.

Вот книг там отродясь… Хотя был магазин рядом с «Мелодией». Вы про него?

Извините, если кого обидел.

08 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСVIII

— Уморил! Пролетарий! Если ты был бы пролетарий, то у тебя был бы гаечный ключ. Ну, или молот какой. Или, на худой конец водолазный шлем. Впрочем, если ты пришёл в ЦДХ в водолазном шлеме, я понимаю, что у тебя не спросили докУментов. А то — водолазка, водолазка…

— Если бы я пришел с ключом и молотом, все бы решили, что это инсталляций такой. И ще проводили бы до стенда.

— Нет. Я собрался к вам завтра. И хотел понять — с утра или вечером. С утра-то оно лучше.

А что тут непонятного? Нет настроения, нет вдохновения, и наоборот… преодолейте инерцию пустоты, все вернется… Впрочем, Вы это знаете.

— А это ж целая сеть, как я понимаю. Ты их все обходил?

Одного хватило. Зато там был целый водный камень. Водного Камня звали Тимом. Подозреваю, что он британский индеец.

— (печально) Рад за тебя.

— Это был камень из воды? Тяжёлой?

— Да. Waterstone.

Извините, если кого обидел.

08 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СCCXСIX

— Да нет. Просто лень. Мне ведь за это денег не платят.

— Вот и я о том. За огонь не платят (слава богу)…

— Читаете значит? А зачем? Вам же лень.

— Это писать мне лень. Чтение же я просто ненавижу.

— За то, что не можете не читать?

— Не так уж и много, чтоб страдать по этому поводу.

— Нет, за то, что мне приходится читать книги по обязанности.

— Но наверное, есть ради чего? Раз Вы идете на эти страдания?

Извините, если кого обидел.

08 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDI

— Это же спорт. Для души всё должно делаться иначе. А в спорте я комфортно чувствую себя на стайерских дистанциях.

— А для души как должно?

— Всё бы было по-другому — и вода мокрее, и сахар слаще. Я просто был сильно напуган.

— Какая жалость… Так грустно неожиданно для себя сыграть роль пугала. И ещё — будет и правда грустно, если избыточный самоконтроль сделает Вас более предсказуемым собеседником. Впрочем, я надеюсь, что Вы и сами знаете, что в Ваших качествах как собеседника особенно ценно.

— Как раз эти два параметра никак между собой не связаны.

— Не передергивайте, вы все понимаете.

— «Нет, Наташа, я совсем не об этом». Я именно о том, что как раз контролируя речь, можно быть совершенно непредсказуемым. Я как-то пришёл в гости к госпоже П., про которую я уже рассказывал. И одна девушка приняла меня за боевика общества «Память» Я, правда, был в яловых сапогах. И вот эта девушка решила отвлечь меня, убийцу и насильника от своей подруги — оттого её нужно было провожать до дома. Я много интересного рассказал ей про заговоры, про свою работу на заводе, про плакатик над моим станком «Чтобы стружка в глаз не била, одевай очки, товарищ» (тут я довольно правдоподобно заржал по-ослиному). Потом эта девушка позвонила Прилуцким и трагическим голосом предупредила: «Вы, конечно, можете мне не верить, но он — вас зарежет. Зарежет, да».

А вы говорите — предсказуемость.

— Красивая история. Вы, я смотрю, любите пугать барышень. Знаете, один персонаж у Тургенева считал, что от женщин, существ неестественных, нельзя добиться непосредственной реакции. И что он добился замечательно непосредственной реакции от одной барышни, саданув её сзади осиновым колом.

Впрочем, этот же персонаж в конце книги женился, и по слухам, жена его поколачивала.

— От души зависит.

— Душа зависла.

— Эко выспренняя фраза какая! Мне так и не сочинить.

— Ну вот, а говорите, что дилетант от профи ничем не отличается… дилетант старается творить, а получается высокопарно и неискренее, а профи когда пишет, то кажется легко и непринужденно…

Извините, если кого обидел.

08 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDII

— Четыре (?) основные понятия и сколько-то постулатов когда-то помнились… Понятия — точка, прямая, плоскость, расстояние от одной точки до другой. Преобразование плоскости в виде отображения множества на множество однозначным обратимым образом: параллельный перенос, осевая, центральная и гомотетия?

— А не гомотетия с коэффициентом -1? Там частный случай вылезает…

— Ну, если уж быть совсем строгим, то стоит заметить, что в зеркале она и не гомотетия вовсе.

— А постулаты такие:

1. Прямая между любыми двумя точками.

2. Отрезок внутри прямой линии можно продолжать неограниченно долго.

3. Существует окружность любого радиуса с центром в любой точке.

4. Любые прямые углы равны.

5. Если прямые неограниченно продолжать, то они пересекутся там, где с той тороны, с которой сумма углов меньше 180.

— Хм, помнится почему-то несколько не так… А про существование хотя бы одной точки и хотя бы одной прямой? Впрочем, упираться рогом не буду, как-никак, начали проходить в пятом классе? Вот, еще пятое понятие вспомнилось — "равные одному и тому же равны между собой".

(Не могу найти "Бронштейн-Семендяев", небось, студиозусом утащен…) Впрочем, зачем забивать дневник тем, что можно найти в учебнике геометрии?

— Это что, я вот тут вчера был на семинаре в ФИАНЕ, так там один довольно симпатичный дядька, что в своей реплике мимоходом сказал: "В одном из 23-х постулатов Эвклида"…

— Может, у него в голове проскочило: "перебор надо делать"? А где 22 очка, там и 23?

— Но я ведь не понимаю в ваших терминах. Комсомольцы в карты не играют…

— Они ими зарабатывают в купе поездов и на шабашках Хакассии?

— Какое там… Мы, комсомольцы, берём в руку только те карты, на которых есть градусная сетка…

— Карта местности: от градусов крепленого до 99 неразбавленного?

— 99 бывает только до откупоривания.

— А что потом — народ вдувает свои градусы из легочных мешков в горлышки и повышает до ста и выше?

— Нет, они, увы, вдуваются прямо из воздуха.

— Неужто воздух вокруг был так насыщен винно-водочными парами от ваших выдохов?

— Наоборот — природа возвращает нас на землю из эфира.

— Алканы вместо эфиров — алчущим и алкающим?

— Алчным и лакающим.

— Долакались до лакун памяти?

— До лакуны мататы.

— И локонов лактации.

— Хорошо!

— Лакримоза в лаокооновой позе?

— В огороде растёт сушонг.

— А у дядьки в Пусане — лавсан.

— А где же растет капрон?

— И как заработал кардан?

— Ну а седой Майоль

(Дамы ему ни за чем)

Втирает в штаны канифоль.

В гостях у него — Роден.

— Ааааааа!!!..не умею я стихи сочинять…

Ладно:

В очередь, граждане Кале!

Примет вас всех Роден.

Поза — преклон колен,

Дамам же — светский катрен… Кстати, разве Роден был… мммм… "нетрадиционно испорчен"?

— Глина, мрамор и мумиё –

Любовь творца высока

Татлин явился на огонёк

Одетый в латексные шелка.

— Мама!

— Очередь граждан Кале –

Примет их всех Роден.

Разворотит филе –

Не преклонив колен.

Мухина-баба слепа,

Чужда культуры той:

Взмахом стального серпа

Справится с этой бедой.

Извините, если кого обидел.

09 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDIII

— На самом деле, мы знаем, что эта фраза вот откуда:

Тузенбах (целует Андрея). Черт возьми, давайте выпьем. Андрюша, давайте выпьем на ты. И я с тобой, Андрюша, в Москву, в университет.

Соленый. В какой? В Москве два университета.

Андрей. В Москве один университет.

Соленый. А я вам говорю — два.

Андрей. Пускай хоть три. Тем лучше.

Соленый. В Москве два университета!

Ропот и шиканье.

В Москве два университета: старый и новый. А если вам неугодно слушать, если мои слова раздражают вас, то я могу не говорить. Я даже могу уйти в другую комнату… (Уходит в одну из дверей.)

Но есть и вторая цитата на слуху:

— Ну да, неизвестно, — послышался все тот же дрянной голос из кабинета, — подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.

Собственно, с этих двух цитат и начинается путаница, позволившая расплодиться фальшивым университетам в 1990-е.

— Ещё был «Университет Миллионов»…

— «Университет Миллионов» была загадочна передача — в мёртвое телевизионное время, около 17 часов. Я как-то её пробовал смотреть, но она была как журнал "Коммунист" — ну невозможно разгрызть, невозможно…

Извините, если кого обидел.

09 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDIV

— Ходил смотреть на светскую жизнь. Гости были немолоды. На шею всем повесили глиняные медали и они с глухим стуком бились о столовые приборы. У всех при этом в сменяющихся припадках бились мобильные телефоны. И снова хлопали певицам, что играли лицом и голосом.

— Ведущая торжественно объявила: «Фонтан Бахчисарайского двора».

— Ты знаешь, мне в своё время рассказали историю про главного фантаста Лукьяненко. Он пришёл на телевидение, в передачу «Графоман», ведущий говорит что-то, а между делом замечает «… как сказал Максим Горький в «…..»… Гость вступает: «Вообще-то, Лев Толстой в «…..»»… Ведущий спокойно поворачивается к оператору: «Так, стоп, стоп. Переснимаем».

— Лукьяненко — неплохой писатель. Не великий — но очень качественный.

— Согласились с очевидным. И что?

— Вот, вспомнила еще ляп из "Ночного дозора": никогда, никогда на станции "Ботанический сад в поезд не заходит такая толпища народу! Это вообще сама загадочная станция на оранжевой ветке: там всегда полумрак и практически никогда никто не входит и не выходит. Обсуждали с N. книги Лукьяненко: я верила ей на слово, ибо сама ни при какой погоде, конечно, не читала. К жанру "фэнтези" испытываю такое же стилистическое неприятие, как и к самому термину с этими "э" оборотными и манерным французским "зи" на конце. Есть такие хозяйки, говорят: "Я сегодня приготовила салатик «фантазии», так они хоть ударение ставят правильно.

N. уверяет, что в "Дневном дозоре" ее взбесило, что герои все время кивают и разводят руками — "Люди не разводят руками, нет такого жеста!" — "Только если рыбу показывают" — и мы решили, что после каждого упоминания этого действия редактор должен был обязать автора приписать "развел руками, показывая рыбу". Она взяла два фломастера и подчеркивала каждый кивок и развод цветнымифломастерами. Вскоре книга запестрела розовым и зеленым. Можно представить, как скучно ей было читать, если она прибегла к таком аутичному занятию.

— На самом деле настоящие рыбаки показывают размер рыбы на локте. С Лукьяненко немного другая история. Его книги — честные автомобили.

Лукьяненко очень успешный фантастический писатель, собравший безумное количество внутрикорпоративных писательских премий, очень трудолюбивый и неглупый. И вот, из-за "Ночного Дозора" он покинул уютный корпоративный мир. Вышел из дому, купил билет, сделал визу, и вот вы увидели его с чемоданом на пороге Гамбургского цирка.

Его тут же все захотели пиздить. Прямо — швейцары и билетёры.

"Ночной дозор", а с ним и другие вещи, попали в лапы к критикам, они завопили, что это не то, то не так. Матрёшка на ножках это сперто из The Thing, а там еще что-то откуда-то. Что-то криво, что-то немотивировано, и проч., и проч. А ругаться нечего. Нормальные, добротные. Не Толстой? Ну, не толстой — на своём месте чувак стоит. Фактор культуры? Это — фактор культуры, всё обросло мифологией…

— Да мне фильм скорее понравился, а книги эти я все равно не читаю. У меня другие «Жигули» — Татьяна Устинова, например.

— Татьяна Устинова — это «Запорожец».

— А фильм мне тоже понравился. Я, кстати, чуть «Жигули» не купил, да.

— Татьяна Устинова — «Нива». Хотя бы потому, что она очень эту машину пропагандирует.

— Вот из-за тебя (и, поэтому спасибо тебе) — я сформулирую в письменном виде некий ответ на незаданный вопрос. Мне представляется вполне справедливым отсыл к юношеству при обсуждении книг Лукьяненко. Конечно, если сводить его к глупым упрёкам в педофилии, то ничего в этом интересно. Эти намёки — изрядное скотство.

Но как всякая распространённая ложь, они перемешаны с правдой. Дело в том, что в текстах у Лукьяненко есть много, что взрывчатым образом реагирует с инфантилизмом. Только этот инфантилизм никак не связан с возрастом. Понятно, что в современном городском обществе мужская сентиментальность разлита как бензин по асфальту. Нет больших слюно- и сопле- производителей, что современные клерки и служащие — мужчины среднего возраста. У Лукьяненко есть много достоинств — он одарён, мастеровит, он очень трудолюбив, он начитан. Но то, что он дарит в общем-то массовым рядовым читателям сентиментальное переживание — вот именно это и сделало его популярным.

— Я вот тебе что скажу — знаешь, довольно много людей связаны личной дружбой, прошлым и иными отношениями с Андреевым (которого мало видел, и поэтому не могу называть его Лёхой). Так же довольно много людей связано с Лукьяненко разными отношениями. У них давняя нелюбовь другу к другу, и, интуитивно понятно, что от тебя коллективное бессознательное требует примкнуть или же отмежеваться. Ругаешь одного — значит ты за другого — эта та самая дихотомия.

А уж если ты подвергаешь критическому анализу обе группы, то случается то, что в старом советском анекдоте называли «Интернационалом» — то есть «интернационал — это когда русский берёт за руку украинца, тот — казаха, а тот — еврея, а тот — армянина… И все идут пиздить негров». А я вроде патологоанатома. То есть, в тот момент, когда я занимаюсь анализом, я будто на вскрытии. А там ведь всё равно — девушка, ребёнок, старик… Мне, всё интересно — и тексты, и люди, и всяко разные события вокруг него.

А ещё я побреюсь и стану похож на Родченко, а ты нет.

— После восьмого июля это будет Гарри Поттер. У него харизма есть. Он вышел на сцену, и когда шел был нормальный. А потом встал и посмотрел в зал. Тогда на него сошло озарение, и он понял, что после восьмого июля он будет Гарри Поттер, а не Лукьяненко. То есть, все будут думать, что он Лукьяненко, а на самом-то деле он станет крутой как Гарри Поттер. Он после восьмого июля будет круче всех, и я детям буду рассказывать, как он превратился.

Лукьяненко будет после восьмого лучшим фантастом. То есть и так он круче всех, а после восьмого все об этом узнают. Какие Стругацкие — это все Фигня. Именно Лукьяненко всех уберет после восьмого. Но есть еще неделя — можно покаяться. Если кто-то из вас не любит Лукьяненко, то у него еще неделя есть. А потом будет поздно.

— Н-да. Не надолго его хватило. Только отвлечёшься — глядь, пробежит потный псих, заголосит что-то… И — цап — схватят его санитары и уволокут куда-то.

— Это просто кликуша. Он знает, что скоро придет День Перемен. И его постигнет судьба всех тех, кто не любит Лукьяненко. Он не ругается, а пророчествует. И жизнь его сочтена, осталось ей семь дней и семь ночей.

— Не мда, а именно. И никакого кошмара не наблюдаю. Знай себе, подмахивайте кисточкой.

— Нет, это кто-то из харизматиков.

— Нет. Они характерно сдваивают слова. Или ещё как закричат вдруг: "Слава ГКЧП! Слава ГКЧП!" Но от волнения глотают гласные, и выходит "СЛВ ГКЧПТ".

— И перестаньте выражаться неприличными словами. Потому что тут даже спросишь вежливо даму: "Не будучи лично представленным, позвольте полюбопытствовать: "Отдаться не желаете" — а она всякую чушь городит.

— Как-то меня совершенно не удивляет — тут часто любят ввернуть какое-нибудь странное слово. И безумцы эти вдруг завопят: "Манты! Манты! Слава мантам!" К чему манты, зачем — сами ведь не знают.

— Уроды вы все. Я вам пришёл про светскую жизнь рассказать, а вы… Пойду от вас к Брату Мидянину.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDVI

— Неизвестно, что с нами будет.

— Ну, про некоторых-то известно. Вот Ходорковский…

— Знаю я, его выведут в специальное место. Конвой сделает "на караул" — Ходорковский выйдет на мусорную свалку, втайне опасаясь выстрела в спину, но тут же споткнётся о какую-то железяку и окажется в 1949 году.

Это всем известно.

— Да ты структуральный постмодернист, коллега. А с людьми иногда происходит странное. Один мой приятель, преуспевающий бизнесмен от полиграфии вдруг занялся вокалом — он пел давно, а тут стал брать уроки у дорогих учителей, потихоньку перевёл дело на компаньона, и в итоге стал петь в одном небольшом музыкальном театре на одной большой театральной площади. Пострижёт с утра купоны, а с вечера попоёт. Впрочем, я мало чему удивляюсь. Дивная история. Просится в книжку назидательных рассказов для юношества. Как-нибудь надо написать такую.

— Не то слово. Но одно дело — совладелец конторы по изготовлению визитных карточек, накопивший на джип, а вот другое — если бы Ходорковский запел… Он, наверное, запел бы как Джальсомино, рухнули бы стены темницы, ну и понятное дело, всё пошло бы на лад… Впрочем, про Джальсомино уже написали.

— Нет, мне все-таки больше нравится изготовитель визиток. В Ходорковском есть что-то парадно-неестественное. А изготовитель визиток прямо просится для морали.

— Надо посмотреть, чем дело кончится. Может, его из хора выгонят — непонятно, какая из этого мораль.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDV

Зато ко мне сегодня в вестибюле одного дома приёмов подошли девушки несказанной красоты и попросили с ними сфотографироваться.

— Вас сфотографировать?

— Нет, — сказала одна. — Я хочу сфотографироваться с вами.

Я на всякий случай проверил, застёгнуты ли у меня брюки.

Вобщем, это мне напоминает лучший эпизод из фильма «Москва слезам не верит»:

— Дайте пожалуйста автограф. И как ваша фамилия?

— Моя фамилия вам ничего не скажет.

— И всё же.

— Смоктуновский.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDVI

— В конце 1991–го — начале 1992-го была в Питере такая фишка. Отдельно взятые телефоны-автоматы типа межгород (бывшие 15-копеечные в противовес 2-копеечным, а в новое время 5-рублевые) вели себя неадекватно и по обычным межгородским расценкам давали международное соединение. Один из таких аппаратов был в аэропорту. Я туда всю зиму-весну 1992-го ездил, звонил подруге в Штаты, ранним субботним утром. И вот как-то раз собираюсь ехать обратно, стою, жду автобуса и разглядываю первую полосу некой газеты в еще не открывшемся киоске, и гвозди номера там перечисляются в следующем порядке… <…>

— В Питере вообще свой мир (Кто бы подумал?). Вот по поводу Мариинского балета, то по причине желания созерцать хоть какое-нибудь море или на крайний случай — залив, по причине плохого настроения и полного непонимания в какую еще цивилизованную местность можно съездить без особого организационного изнурения….

Клетчатый пиджак на Питерцах (Санкт-Петербуржцах — говорить сильно долго и неохота) — это стилистический абсурд. Невозможно представить ни одного нормального костюма, который бы ни выглядел на Питерце не как карнавальный или не взятый на прокат в театральной костюмерной. Нет костюма-с. Нет его. Дома и дворцы понастроили (отремонтировать всё забывают)… а никаких таких костюмов специальных не завели. Вот в Венеции… всяк сразу отличит венецианца от москвича. А в Питере — только нос специфически распухший от постоянного насморка… вот и весь костюм

— По сравнению с Москвой Питер это воплощение стиля. Во всем. В Питере стильны бомжи, панки и обоссанные парадные. Москва свой стиль благополучно утратила с получением столичного статуса большевистской страны. Остались некие островки и одинокие хранители. Сейчас правда рождается новый московский стиль — принципиальное бесстилье.

— Я — третья сила! Мало стиля в обоих столицах. Насчет солянки — в Питере её тоже делать умеют. Во времена перестройки была знаменитая "Сосисочная" на Невском, в ста метрах от Московского вокзала, с сохранившимися официантками и непременной очередью, с проходом своих через кухню. Так вот там солянку делали так…эх!

Так что, что в Москве что в Питере — кто хочет, тот закусывает. Единственно, что погода в Питере чаще предлагает забыться у чаши с вином. Это да.

Извините, если кого обидел.

10 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDVII

— Некоторым, к примеру, в один день хочется вакуум клинера, а в другой — воздушного и неощутимого чего-то. Таких, конечно, проще сразу застрелить.

— Это, конечно, лучше. Кто бы спорил. Но, к сожалению, это запрещено законом, правда, вот я тоже из таких. Но с другой формулировкой. Мне и так хорошо, и этак неплохо. Я в присяге говорил — клянусь, говорил, стойко переносить всякие тяготы жизни, исполнять приказы начальников точно и в срок. И проч. И проч.

Я оттого неприхотлив. Мне устрицу покажи — я её во всяком виде съем.

-. А я, уклонист и враг военкоматов, переборчив и привередлив. Потому и отвратителен.

— Тут главное — не стесняться посоветоваться. Вот что я скажу. Потому как через силу всё равно ничего не выйдет. А выйдет, так лучше б не выходило.

И верно, что нет стандарта типа «пробежать стометровку за тринадцать секунд».

Одним нравится покусывать, другим поглаживать, третьим упереть язык в уздечку. Кому люб стремительный вакуумный высос, а другим от него ужас один.

Зато ты звезда порноиндустрии. Все девки с обоих полушарий (или с обоими полушариями) только о тебе и думают. Про клуб олигархов я уж молчу.

— Полушарий должно быть шесть, Владимир. А что с олигархами?

— О! Я не могу выдавать эту тайну. Но мы будем ещё хвастаться перед внуками, что знали этого человека.

— Кстати о леденцах: девушки, что работают у меня рядом с домом имеют чудесное слово в своём арго. Старшая наряда время от времени кричит: «Надя, на чупа-чупс»!

— Бедная Надя. Как на чупа-чупс — так её… На эскимо наверняка зовут Кристину, а на "Холодок" — и вовсе Лидию.

— Ужас, ночной ужас пал на Иершалаим, говорю я. Давно я, впрочем, не видел свежей юной плоти.

— А я вот часа три всего как. Сейчас допишу маляву, и пойду рядом с ней спать.

— Только занавеску ещё задёрни. Чего мне расстраиваться.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDVIII

— Гости — непредсказуемые люди. Могут лошадь привести. Или там в весь вечер в сёдлах качаться. Я знаю, их хлебом не корми — дай покачаться. Дети малые.

— У моей приятельницы есть кресло-качалка. Она называет его «кончалка» или «залеталка», потому что всякий, кто там посидит, обязательно залетает. То есть всякая: чуваки постоянно специально сидят, но у них ничего не получается. Видать, тоже гусары.

— Не понимаю. То есть барышни залетают — это ясно. А мужчины —? Вообще говоря, в Советской Армии было понятие «залётчик». Это офицер, которого поймали на пьянке или прочем распиздяйстве. Впрочем, теперь всё может быть.

Но кресло я бы помыл. На всякий случай.

— Вот я и говорю — не получается у них. Это всё гусарские замашки: свободолюбие и всякое такое.

— Не получается — что? Качалку помыть ото всего этого безобразия?

— Какой скучный мжуик пошёл…

— Хочется поговорить об этом?

— Уже нет.

— Ну и слава Б-гу. Что об этом говорить.

— Глаза бояться, а руки делают.

— Да залететь всякий горазд. Это ведь совсем не скучно. Да.

— Тока мужики как раз не интересуюцца таким вопросом.

— Вам просто не везло.

— То есть, сейчас, я знаю, у вас всё замечательно. Но статистика оптимистическая. Да.

— Не-не-не! У меня пока никаких детей!

— И вовсе не надо так кричать, все всё прекрасно слышат.

— Хорошо, а то я начала в последнее время в этом как-то сомневаться.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDIX

— Я задумался совсем о другом. Меня отчего-то никогда не останавливают лохотронщики. Видимо, я произвожу впечатление человека, у которого в кармане, конечно, есть сорок три рубля, но если подвезти меня домой там обнаружится ещё семнадцать, что совершенно не окупает транспорт.

— Или невиктимны просто. У лохотронщиков, думаю, есть вполне разработанные правила насчет клиентов. Не имею в виду тех, которые у обменников на Ленинградском вокзале — эти хуже нищих и пристают ко всем. Чисто как в квесте. Хорошо, что до аркады не доходит.

Причем после пяти кавказцев, которых ты обходишь, к тебе подходит русский старичок.

— Ага. И с ним-то как раз приходится играть в утомительную стратегическую игру «Цивилизация».

— Самое печальное, что потом опять подскакивают кавказцы.

— Ну, могли бы негритянские денежные мешки ещё подскакивать.

— Маша?

— Почему Маша? Это у избранных Маша. А у меня был Рональд.

— Рональд Кабила? Оригинально.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXI

— Знаешь, мне вчера позвонили и спросили, возмущён ли я тем, что не еду в Китай.

— Не знаю. А в чём дело, надо ехать? Что ответил?

— Ну там писателей за государственный счёт везут на Пекинскую ярмарку — показывать китайцам. Как всегда, где-то у них произошла драка у кормушки, и вот, поскольку меня китайцы издавали, одна из сторон начала спрашивать меня, возмущён ли.

— Возмущён?

— Ну, да. Вне себя. Все волосы себе выдрал. На самом деле, как видишь, мы с тобой уже напились, и можем переплавить эту тему в гораздо более интересную. Это тема о профессиональном туризме. Потому что туризм за чужой счёт — это примета постиндустриального общества.

— Ну, при Советской власти тоже был туризм за государственный счёт — все эти загранкомандировки, ради которых жену могли продать, на друзей донести. Сейчас это равнозначно полёту в космос.

— Там по-разному бывало. Например, какого-нибудь экскаваторщика в Африку пошлют, так его в самолёт запихивают, как Иванушку в печь. А я вот отказался в ГДР ехать — потому что мне казалась унизительной процедура (я был маленький). Хотя, я понимаю, о чём речь. Знаешь, это сродни тому, что в бюджет журналиста входит жратва на презентациях, а в бюджет гаишника — дорожное подаяение. Так, культурные командировки входят в зарплату.

— Нет-нет, это нас уводит от темы. Смотри — сейчас ты можешь поехать куда угодно за свой счёт (раньше мы с тобой так не могли), а теперь путешествие заграницу… Бля, забыл, что хотел сказать.

— Мы пытаемся с тобой придумать чо-то смешное по поводу оплаченного туризма, который прикрывается служебной необходимостью. То есть, в обществе есть такое соглашение: поскольку всем хочется ехать (шпионам, наверное, не очень хочется), а пряников на всех не хватает, то нужно придумать мотив для того, чтобы откусить от общественного пряника. То есть, для дела это, по сути, никому не нужно, но ясно, что путешествовать хочется, и хочется денег сохранить.

С другой стороны я бы клоуном пошёл. Гастроли-то — честное путешествие. Вспомни воспоминания провинциальных актёров, которые по городам ездили. Утром походил по городу, вечером — концерт.

— Беда в том, что писатели — дурные клоуны. То напыщенные пророки, то унылые кривляки.

- <…>

- <…> Значит, не взяли тебя в Пекин? Вот ты и в <…>

- <…> Зато я на варана похож.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXII

— Я фильм не читала и книжку не смотрела, так что и поговорить не могу

— Хорошее кино

— А мне сложно сказать — оно в некоторых деталях соответствует тому, что мы знаем из мемуаров. А во множестве других деталей — нет. Это совершенно самостоятельный фильм, очень интересный.

Несколько лет назад (выпивая водку и закусывая груздями) я спорил с двумя знатными критиками и литературоведами об этом фильме. То есть о том, какова была бы ценность этого фильма, если бы в нём не было Бунина, а был писатель Сидоров.

Там, если ты заметил, все фамилии чуть измены — Буров-Гуров и т. д.

Только фамилия Бунина оставлена.

Спор был о том, где та грань, до которой эксплуатируется образ знаменитости, а за какой главным становится новое произведение.

Водку выпили, грузди съели, и, разумеется, разошлись, ничего не придумав.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXVIII

— Ты, кстати, молодец. Не графоман.

— Графоманы знаешь, что делают? Они привыкли к Сети, и оттого отделяют сегменты текста и пункты пустой строкой — чтобы подманивать читателя. А ты не такой. Ты — настоящий.

— Я не графоман?? Вова, да ты охуел, прости меня падшего. А пыль — с дорожек далёких планет, где остались их следы. Меня недавно спросили на фэндом-вечеринке, кто я такой. Ну ладно бы в пивной, я привык, но там…

— Это — слава. Глория.

— Глория не глория, а скачет как ошпаренная черепаха.

— Точно. И марсианские яблоки за пазухой.

— Глазные. Чтобы не видеть, что творят, склонившись грудой, извращенцы стыдливые.

— Когда ж ты напишешь свою кровавую оргию в марсианском аду?

— Не, не за всякий текст я готов потом отвечать, а там, в марсианских адах, такое… Такое…

— Да, но через задницы. Несчастные земные задницы.

— А что делать Земля должна быть уничтожена…

— Дюзами. Но сначала… Но сначала…

— До чего ты дошёл! Нет бы сказать правду — дескать, пьяница и дебошир, пришёл пожрать на халяву. Тебя бы все узнали, и девушки пали бы ниц.

— Раньше не надо было говорить. Теперь хоть справку носи. Пайду напешу опять книшку.

— Отчего ж не начать подготовительные операции?

— И верно: завещание, нож, фляжку и гандон надо иметь с собой всегда.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXX

— Ой, не публикуйте это Володя, козленочком станете.

— Слова-то не выкинешь. Каждый должен нести свой крест, да.

— Все испортите. Есть такая архетепичская ситуация. Сидит балагур, анекдоты травит. Имеет успех. Потом, раздухарившись, выдает что-то такое удалое. И тишина звенит. Только в уголку хохотнет какой-то глухой старичок. "Мучительно я пролил семя. И понял я, что я в аду". Но дело Ваше, конечно.

— Именно этого и нужно добиваться — иначе все гогочут с круглыми лицами. А вместо глаз у них оловянные пуговицы. Если не сделать — останется только капустник с ржанием.

Я, кстати, ровно десять лет назад написал роман в трёх строчках. Вот он: «Но чёрт, подведя веселящихся дачников к окованным воротам, вдруг сбросил с себя маску.

«Вот и всё», — сказал он. — «Дальше мне нельзя».

Дачники хрюкнули, их жёны уткнулись в букеты, а дети замерли, держа скакалки над головами».

— Авторская воля. Если в конце так необходимо довести игру до абсурда, до чуства неловкости, до ощущения, что вляпался в бреннеровскую какашку перед картиной в музее — тогда конечно. Только думается мне, что в этой боязни капустника — мифической, кстати, капустник куда уморительнее этих ваших текстов, потому что они все же про другое, но что поделаешь, если он вам мерещится — так вот, здесь очень много от болгарского штангиста, от ревности к нормам и чапаевским пустотам, и очень мало от литературы. А так-то — я знаю утонченных культурологов в обтягивающих штанах, которые всю жизнь упиваются подробностями де Сада, приговаривая "Ах, какой текстуальный контекст!". Им понравится, им тоже кажется, что капуста — фи, "нехорошо себя ведет". Они вам отыщут невъебенную философию, что-нибудь вроде "актуализации ответственности за интертестуальную парадигму"

— Тут существуют совершенно разные позиции — есть провокация. Это отдельное искусство, и у него далёкие, может быть, корыстные цели. Есть другая позиция — озорство. Детская радостная жестокость. А есть третья, которой я придерживаюсь — вышедший в тираж штангист из Болгарии, выехавший в Германию, аспирантура, ph.d., комнатка в лаборатории, реторты и колбы, криво нарисованная пентаграмма в углу. Если что — надо ответить за базар. Но эксперимент надо всё равно провести. Ведь ты твёрдо знаешь, что это не озорство и не провокация.

— Что ж тогда — эксперимент пресловутой училки по химии? Посмотреть, что будет, если слить в одну реторту из всех колб? Золота не добудете, сдается мне. Это скука. Вечно черствая теория. Озорство и провокация хоть зеленеют. Поглядеть на падающего от усталости издроченного фрикадельками Карлсона, до и прихлопнуть выбивалкой для ковра, а потом зевнуть и лечь спать.

Что ж, поглядим, какое мгновенье вы остановите своими тремя строчками.

— Нет, это не учительница по химии. Это такой учитель из сельской школы, у которого вдруг вылетает дверь на уроке, и класс наполняется солдатами. Они вытаскивают учеников во двор и строятся напротив. У учителя есть выбор — отречься от своих детей, или встать, прижавшись к кирпичу лопатками. И каждый учитель решает по-своему — остаться с тем, что ты создал, ведь ты пыхтел, мучился, плакал в тайне, когда тебе налили на стул чернила, но это всё твоё, плоть от плоти твоей, хоть и в школьной форме… Или отречься — сохранив пайку, пенсию и приглашение на чай старушкой-завучем.

— Ути-пути. Биссе капут. Возможно, мне никогда не понять этой чудовищной серьезности. Тем более, что вы всю дорогу глумились над своими учениками, а вот этот последыш, с заячьей губой, за которого вы костьми готовы лечь, вами же лично и растлен — вы его на коленках держали и пакости нашептывали.

— Тем более мне за него отвечать. Мадам Бовари — это я. Священное право художника отгрести пиздюлей за свою работу. Причём до этого разговора уверенности в этом во мне было меньше, да.

— Ну что ж, мне достанутся лавры адвоката дьявола. Только вы запутались в своих метафорах с учителями. То ли у вас там сбрендившая Мария Кюри в женской гимназии, то ли Януш Корчак. В любом случае, если такая священная корова нужна в жертву вам самому — дерзайте. Это очень хороший пример того, чем кончается милое озорство у маститых русских писателей. Нежным барышням урок

— Известно чем кончается — эпилепсией, уходом из дому. Некоторым повезло — их застрелили в моём возрасте.

— Это у вас черные реки зависти. А лучше — перечтите Женитьбу Фигаро. Очень своевременная книга

— Нет, я уже откупорил коньяку бутылку. Шампанскому не время и молодости пылкой.

— Да, вы уже всем сообщили, что вам время тлеть.

— Тлеть — значит выделять тепло.

— "Тепло ли тебе, девица»? — «Тепло, дедушка!"

— С теплыми известно что происходит слава о них переходит из уст в уста, подолгу не задерживаясь

по мне игра "холодно-горячо" — интереснее, но это дело вкуса и темперамента.

— Вы забываете, что я прилежно учил законы термодинамики. Согласно первому закону — более тёплое тело отдаёт тепло более холодному. Иногда, правда, после охлаждённое первое тело лежит, глядя в холодное небо остекленевшими глазами. Но это уже, так сказать, издержки профессии. Всё это давно описано и предрешено физиками, которые под видом интегралов на досках аудиторий пишут свои мене, мене, текел, упарсин.

— Ученость вас и губит — у вас там солнце принимают за квадрат и вообще грешат допущениями и схоластикой. В вашей любимой задачке телега едет мимо мужика, а самолет ждет, пока под ним помчится взлетная полоса, так что никогда не пытайтесь все свести к физическим понятиям.

— Зато ученье и опыт, сын ошибок трудных, позволяют нам не вымостить невзначай Котлован телами прекраснодушных людей. Наука косвенным образом борется против утопии, в которой мучают всех, в угоду благолепию и внешней безмятежности.

Это как борьба инь и ян. Жизнь победила смерть неизвестным нам способом.

— Очень все усложняет ваша наука множит сущности без необходимости, и в то же время упрощает до черного и белого. Я всегда знала, что в науку уходят с головой максималисты и романтики, которые видят только инь и ян, не замечая всего спектра красок, что расположен между ними.

— Вовсе нет — наука вкупе с душой, сухая теория и пышно зеленеющая герань очень хорошо сочетаются. А вот романтики… У них-то есть инь и есть ян, и вместе им не сойтись. А когда романтики получают силу, то развешивают на фонарях экспериментаторов. И всё оттого. что экспериментаторы им сильно мешают, нарушая монолитную картину мира. Экспериментаторы ведь играются со спектрометрами, а романтики измеряют мир в стаканах молока.

— А особенно хорошо удаётся сочетать все вышеуказанное болтунам, каковыми мы и являемся. Энергия разговоров, самая дешевая и выгодная энергия в мире. Все в нее уходит и в нее превращается.

Физик-болтун, романтик-задушевник, филолог-псевдобол — они всегда найдут общий, хорошо подвешенный язык. И еще — вот увидите, как тут все порадуются вашей "чудовищной" истории. Красота капустника в том, что там заранее пускают искусственный смех за кадром, очень заразительный. А главное — все герои так узнаваемы, вот ведь радость-то! И детки ваши захлопают в веселые ладоши и второпях побегут в избу.

— Но мальчик-то, мальчик сзади — с разбитой коленкой! Он может-таки понять, что клюквенный сок пахнет очень странно, что у всякого пира взрослых есть похмелье, и всякий животный гогот превращает родителей в японских свиней.

Он может, это и не поймёт до конца, но некоторое сомнение в нём зародится. И, может, это поможет, ему решить потом, что он живёт в прекрасном и яростном мире, вдали на путях ревёт паровоз, какой-то сокровенный человек ждёт его на станции с авоськой — мир равнодушен и жесток, зато воистину прекрасен.

Нет, лучше он будет негритянским мальчиком, состарится в Четвёртом Риме, выйдет на полицейскую пенсию после того, как упакует в санитарную машину своего напарника, беременную жену которого убил маньяк. Вот он стариком будет идти с судебным медиком и цитировать Хемингуэя — о том, что мир крив, но жить-таки надо. Полюбите нас чёрненькими, а белыми нас всякий полюбит — будет он думать, глядя на дождь в Сан-Франциско.

— Что ж, раз все затеяно ради того, чтобы выжать из него слезинку — тогда ладно. Только вот славную детскую книжку, которую так прекрасно перечитать уже подростком, когда горло в ангине, а вся серия Библиотеки Всемирной Литературы с родительской полки уже прочитана с фонариком под одеялом — вы у него отнимете. По мне — ваши ленивые эксперименты не стоят этой жертвы.

— Не так. Если у него вылезет слеза пошлого синего цвета, надо дёрнуть его за ухо. Потому что он уже прочитал Хэмингуэя, Набокова и Сервантеса, он подросток и много что видел в телевизоре. Через четыре года его будут учить убивать, и он будет сигналить фонариком разворачивающимся танкам. Если он разучится видеть в мире сказок тысячи граней — ему не стоило вылезать из теплицы, той, что за избой справа. Поэтому мой эксперимент не ленив, а яростен.

Ну, у мальчиков, есть, правда, иной способ — спецшкола, университет, рефлексии и счастливое профессорское житьё в башне из слоновой кости, идентичной натуральной. Тогда он никогда не узнает, что герои сказок корчат рожи ему в спину. Но это другой мальчик — не тот, что с разбитой коленкой, а тот, что за ним — с цветочком в руках.

— Да всё в мире немного демагогия — если инь оторвать от яня. Беспощадная деконструкция (Боже, как я ненавижу это слово!) не хуже и не лучше плюшевого консерватизма. Они должны жить совместно. Ну, типа в детской Малыш читает с Карлсоном книжку, а в столовой Мама достаёт из чемоданчика снайперскую винтовку и целит в того раззяву-возчика, что на самом деле убийца из КГБ. Одинокая скупая слеза сползает у неё по щеке. Впрочем, я увлёкся.

— На самом деле, Володя, все-таки все упирается в чувство меры и вкус. Они, мне кажется, так устроены, что перестраиваются пропорционально серьезности задачи. Есть предел, когда вкус и меру уже не важны, тогда можно приносить любые жертвы, потому что за этим стоят глубокие и сильные чувства. А в данном случае все потому и демагогия, что Вы не холодны и не горячи, и на мальчика вам плевать с высокой крыши из слоновой кожи. Так, взогреть уснувшую чувственность порцией крапивы — развлечение для унтер-офицерских вдов.

— Отчего же столько людей, которые лучше меня знают, что я хотел сказать? Отчего же столько людей говорят, что знают, как и что я думаю? Откуда взялось столько людей, которые знают о моих душевных порывах лучше меня?

Ну ладно, не спрашиваю — откуда. Но откуда они хотя бы это знают? Откуда у них этот мелкоскоп? Я вот совершенно не знаю, кто и что чувствует — хотя это моя работа, я всё время сомневаюсь в том, что я надумал, я бегаю с ворохом линеек и измерительных приборов — и всё равно обмираю каждый раз от неуверенности.

Кто бы мне прислал по почте уверенность. Или хотя бы термометр для определения горячих и холодных блюд и отделения зёрен от плевел.

— Разумеется, я не знаю, что вы чувствуете, и что вы хотели сказать, как вы меня сами изволили учить, совершенно неважно. Судить можно только по впечатлению. Сам факт разговора с писателем противоестественен, так что я говорю только о том впечатлении, которое у меня складывается.

— Мне, как писателю, очень не хватает уверенности, в том, что "на мальчика мне плевать" (с) и проч., и проч.

Да и о впечатлении я остерегаюсь говорить в терминах "Очевидно. что". Мне — не очевидно. Ничего.

— Ну хорошо, спишите на полемический задор. Просто давайте будем сколько-нибудь честны — в данном случае, именно в этом вашем творении, вас легко заподозрить в цинизме — откуда вообще мальчики взялись? Ерунда какая-то — они вышли школьным строем из метафоры. Мальчики читать это не будут, а если и будут, то ничего не поймут.

Мне кажется, вы недооцениваете, что как вы там ни шокируйте, все равно ваши побасенки будут воспринимать как более или менее остроумный капустник, а пресловутую историю — как капустник на грани фола. Возможно, кого-то это шокирует и возмутит, а возможно — нет. Мы сейчас роскошный пиар сделали этой новелле в глазах тех, кто это читает.

А по высшей мерке такого жанра — то есть с разбором всех аллюзий и рассуждением на культурно-философские темы — вас оценят как раз нелюбимые вами деконструктивисты. Если и есть страсти и чувства в этом сборнике, то они остались за кадром. А как было на самом деле — мы знаем, никого не волнует.

— Ага! Значит, мальчики читать не будут? Да? Ну так что говорить тогда о травмах для неокрепших мозгов? Значит все половозрелы. Вы всё боялись, что это лишит кого-то очарования детской сказки, добавит горечи в стакан с молоком, где должен быть мёд. Кому добавит, кому и нет. Давайте поговорим серьёзно.

Вам неуютно в набоковском сюжете. И что ж? Это не означает ничего — даже того, что он хорош.

Вот радость находить оправдания всякому движению души, новая история про полено. Охота вам распространять собственную эмоцию на текст. Он её вызвал, и делу конец. А у вас и здание уже готово, и фундамент возведён, и фонарики горят, и дверные ручки привинчены.

При том, что вы даже для меня не сформулировали, что потревожило вашу душу. Ну, NN живёт с сестрой, юнец убил отца, читатели едут в метро и шелестят "Масонским мукомольцем". Что, что делает неуютным мир — то ли, что вместо клюквенного сока брызнуло настоящее? Что? Что?

— Для меня есть разница между набоковским произведением и вашим. Может быть, дело в литературных достоинствах вернее — гумбертовы страсти добивают до катарсиса, а пересказ этого же сюжета героем из Дара — "вообразите сюжетец" оставляет брезгливое, но хотя бы задуманное автором ощущение. А у вас…

Это вроде как трагические вещи, пересказанные… Ну, голосом пошляка, простите уж меня. Можно рассказывать анекдоты про эдипов-шмедипов, и они будут смешные, а тут вы смешите, а мне неприятно.

Мне неприятно, что мама трахается с сыном — но это тоже ничего не объясняет в моем общем впечатлении. Потому что я могу себе представить, что подобная история могла бы меня ужаснуть, тронуть, перевернуть всю мою душу — но не оставить такого душка. Просто на всем этом лежит печать такого холодного интереса, как будто автор отрывает мухе ножки да крылышки и смотрит, как она будет передвигаться. Ничего настоящего там не брызнуло. Вместо клюквенного сока — тухлый томатный, только и всего. Кроме того, отвлекаясь от эмоций, там все абсолютно предсказуемо и оттого плоско.

— Не знаю — может, в том дело, что кто-то из нас настоящая мать, и это материнство важнее литературы. Да, впрочем, и в этом соревновании выше-ниже тоже гармония. Хорошо, что иногда литература проигрывает.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXII

— Скажите, а вот у вас нет впечатления, что бойцы с разных сторон этой баррикады постоянно перебегают друг на сторону друга. То есть в восприятии читателей дидактика через полвека становится абсурдом, etc.

— Я вот тоже над этим задумался, когда писал в том же «Октябре» про Михалкова. То есть процесс похож на улицу с двухсторонним движением, что не мешает некоторым просто стоять, припаркованным у тротуара.

— Знаете, мне кажется, что фокусы нашего восприятия — совершенно иная штука.

— Вот взять — совсем из другой оперы — Гоголя. Что-то в его гениальном сознании — чистая поэзия абсурда, ну, когда вылезает немыслимый Макдональд Карлыч в городе Н посреди постчичиковской суматохи, или метафоры его сумасшедшие, да, в общем, понятно, что примеров миллион. А что-то уже воспринимается как его собственные языковые изобретения, хотя это просто украинизмы. Помню, я восхищалась особым словом «огорчённый», которым он описывает особый тип людей во втором томе «Мёртвых душ», оно там было очень странным и не первый взгляд измышленным, пока мне не пояснили, что в сербском, например, это слово значит «ожесточенный». То есть не исключено, что в диалекте (идиолекте?) Гоголя это было вполне нейтральное слово.

Впрочем, в разрезе вечности это и не важно. Если я сегодня читаю про «убитый» матрас Селифана — и умиляюсь, что можно воспринять это слово в современном значении, хотя и знаю, что он его просто утрамбовал, потому он и убитый, то лет через пятьдесят, возможно, ни один читатель об этом не задумается. Прочтёт, как говорится, машинально.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXIII

— Я сойдусь с домработницей. Определённо. С какой-нибудь домработницей.

— Это разумное решение. Она наверняка не откажется помыть полы и люди к Вам потянутся.

— Я уже помыл полы в двух комнатах! Не надо грязи!

— А много их еще у вас? Полов, комнат? Ещё Коридор, говорите? Да Вы Березовский какой-то, а не Березин. В таких хоромах окопались.

— А знаете историю про меня и Лодочника, когда мы поехали на католический семинар?

Так вот, мы с Лодочником поехали на католический семинар. Для членов общины и всяко разных неимущих людей это было бесплатно. Мы тоже могли притвориться неимущими, но это казалось нам скотством, и вот мы пристроились в хвост короткой очереди.

Две девушки сидели за столом. Одна кидала наши банкноты в картонную коробку, как знамёна к мавзолею.

Но, для бухгалтерского порядка, вторая записывала наши фамилии в ведомость.

Лодочник назвался, и его записали тоже.

Я открыл рот, но не успел ничего сказать.

Метальщица повернулась к подруге и бросила:

— Да-аа я-аа его знаю! Его фа-амилия — Березовский!

И это меня сразу насторожило.

— Ну вы хоть не посрамили честь олигарха? Отвалили пару мульонов?

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXIV

— Настоящий полковник. Полковникам никто не пишет.

— Я знаю. Они сидят на крылечке дачного домика — шесть соток, четыре грядки, два ведра под водостоком.

Льёт вечный дождь и чешется везде — там, где покусали муравьи.

— Ну да, а почтальонов отвадила злая овчарка.

— Нет, боевые муравьеды, что были подарены полковнику коммунистическим лидером Эммануилом Корягой за мужество и героизм, проявленные в сражении у реки Покахонтас.

— Бедняжка. Все-то у него не слава Богу. Муравьеды, которые не избавляют от муравьев, но лишают контакта с внешним миром. Шесть соток под килем, все такое.

— А то. Тяжка судьба военного пенсионера, прошедшего сельву и мальву.

— Сельву, молву и медные зубы.

— Да, от сельвы и мальвы не зарекайся. Он старый солдат и не знает слов любви.

— Э… Да у меня и зубов-то нет. Все съел. Как Холстомер.

— Подумала. Какой ужас. Тем более такие неприятные ассоциации с лошадкой.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

Истории про разговоры СDXXVI

— А почему "наука литературной злости" такая злая, как думаете?

— Просто судить о людях и судить людей в этом случае часть профессиональной обязанности, а вот, скажем, у токаря — это не часть профессиональной деятельности.

— А, может, потому что у токаря просто критерии более определенные?

— Да нет. Критерии у всех размытые донельзя. Просто токарь ненавидит человечество на отдыхе, а писатель — в рабочее время.

— Есть хорошая цитата: «Так он сценарист, оказывается. И хотя мне сценаристы по душе, — спроси у сценариста, у писателя, о чем хочешь, и обычно получишь ответ, — но все же Уайт упал в моих глазах. Писатель — это меньше, чем человеческая особь. Или, если он талантлив, это куча разрозненных особей, несмотря на все их потуги слиться в одну. Сюда же я отношу актеров: они так трогательно стараются не глядеть в зеркала, прямо отворачиваются от зеркал — и ловят свое отражение в никеле шандалов». Это Скотт-Фицжеральд, «Последний магнат».

— Патамушта писатель — это меньше, чем человек. Вот, говорят, если он крутой, это куча разного народа, несмотря на то, что он тужится быть одним. И по этому нам, девушкам так сложно с ними.

— Экие ты глупости, прости Господи, говоришь. Первое я вовсе комментировать не буду, а что касается падежа френдов — так и вовсе не хорошо. Вот я начну писать что-нибудь, что меня занимает, так у меня такой падёж — будто птичий грипп на ферме.

На это обращать внимания и вовсе не надо.

Да и слог — дело странное.

Я бы сравнил всё это с вождением автомобиля. Есть гении-гонщики, они где-то есть, но где — мне неизвестно. Есть очень хорошие водители, есть раздолбаи. Но есть правильный чувак, обычный, что едет себе в потоке, правильно движется, тёщу — на дачу, детей в школу, в воскресенье — посмотреть на Клинско-Дмитровскую гряду или в Китежград. И он-то и есть самый главный. Смотрел я эту красоту — только мало что помню. Там этот несчастный полковник-пидорас все впечатления перебивает. Ну и печальная девственница, разумеется.

Я вот как раз укоренён в жизни. Родственники мои по большей части упыри, на дачу я езжу на электричке. Мне не кажется, что то, что называется неловким словом "творчество" суть лучше, чем наслаждение от дороги, скажем. Тут (я развиваю свою мысль) мне обывательский столб (лучше — тачка) отчасти даже больше люб.

Я в литературу отчасти опоздал — потому что я пришёл туда в момент надевания пальто и натягивания шапок. Министерство литературы захирело, Коктебель изгадился, а точка общественного интереса сместилась от литературы к журналистике. В этом смысле я хоть и использую дефиницию "писатель", но делаю различие между традиционным писателем и собой, как рассказчиком историй. Я, скорее, свидетель, ведущий нормальный обыденный образ жизни и записывающий происходящее. А! Вот надо тебе одну мою давнюю книжку подарить — она, собственно, так и называется — "Свидетель".

А! Так вот, есть такой известный фрагмент: "…и пришли так же двое. Один — мощный атлет с розовым телом и низким лбом. Он сказал со вздохом:

— Счастье в творчестве.

А другой был бледный, худой поэт, на щеках которого горели красные пятна. И он сказал:

— Счастье в здоровье.

Царь же улыбнулся с горечью и произнёс:

— Если бы в моей воле было переменить ваши судьбы, то через месяц ты, о поэт, молил бы богов о вдохновении, а ты, о подобие Геркулеса, бегал бы к врачам за редукционными пилюлями. Идите оба с миром. Кто там ещё?"…

Извините, если кого обидел.

12 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXVII

— Что не говори, а приятно прочитать просебя в газетах. И кто скажет — "нет", тому я не поверю. Даже если это установочная статья (Впрочем, все забыли, что такое настоящая установочная статья) — так вот даже тогда сердце замирает сладко. Попал под лошадь, туда-сюда.

Я вот прочитал про себя следующее: " А в этом сезоне Владимир Березин некоторым отклонением от строгости одежды тоже немножечко скрасил однообразную писательскую среду. Вместо пиджака он отрезал квадрат плотной мануфактуры и окутался в своеобразное манто. Кратенькое выступление Березина тоже было заметным… бла-бла-вла-бе-бе… Вот и всё! Но как важно в наше нелёгкое время выражение искренности и правды!".

Кусок плотной мануфактуры — вот мой удел.

— А вам бы все прозрачных хламид хотелось? Нехорошо.

— Да, я по натуре не Гоголь, я по натуре Волошин.

— А на дуэли из-за Черубины с кем дрались?

— Не помню. Я по старой привычке выкатил пулемёт — они все и разбежались. Галоши кто-то оставил, да.

— Ух ты… А Черубина пулеметную ленту держала? ет, у неё с подготовкой слабовато — я ей только про щёчки успел объяснить.

— А она вам по мордасам надавала потом?

— Ну… Надавала, конечно. Дело житейское — я же ей затвором палец прищемил.

— (Горестно) И куда смотрела писательская организация?

— Известно куда — в асфальт. Головы поднять не могла — в пулемёте ж у меня ленты длинные.

— А вы разве их про каски не предупредили? Или хоть окопаться там в полштыка…

— Бесполезный народец-то.

— Ну и как, потом кворум-то получался? Или пришлось ждать новых членов? Они как лемминги — не убывают.

— Вот, а потом ведь скажут, что их было только четверо против вас.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXI

— Не тронь говно, и оно не завоняет.

— Это неверная максима. Во-первых, говно может пахнуть и безо всякого вмешательства, во-вторых, есть масса благородных профессий — от медиков до ассенизаторов, что то и дело с говном возятся. Наконец, есть совершенно разное говно — своё, которое не пахнет, своих детей, на своей лестнице и проч.

У меня есть своего рода проблема. Мой опыт говорит, что хороших людей вовсе нет. Мне не так давно впаривали, что на Крещатике — русский спецназ, и вот сейчас под оранжевым, самым честным знаменем, наступит рай, а в 1993 году (я вам клянусь!) два доктора гуманитарных наук, вполне милейших человека, выпучив глаза и топая ногами, призывали расстреливать на улицах коммунистов. Потом-то они как-то гармонизировались, но я-то это помню. Сложно это всё, и я хочу разбираться сам — потому что мир не полярен.

— Но согласитесь и Вы (а, может, не согласитесь), что в массе все эти типы (среди которых, может, и есть заблудшие овцы) ужасны. Иными словами: когда люди собираются толпой, то и начинается полярность.

Относительно октября 1993. Думаю, что сделать то, что тогда сделал Ельцин было, увы, единственным выходом. Думал так тогда, думаю и сейчас.

— Дело вне в том, что я соглашусь или нет. Я ведь ещё дальше иду, считая, что в массе все люди ужасны — и эйфорические демократические митинги прошлых времён я любил не больше. Что до Ельцина, то дело, конечно, не в единственности выхода. Дело в мифологическом сознании людей. Условные "демократы" ничуть не менее кровожадны, чем условные "тоталитаристы", а уж мздоимцы — и те и другие. И дело в том, что на моих глазах два филолога превратились в упырей требующих крови. Я не без греха, стрелял в людей по служебной обязанности, но мирные "демократические" люди этого извода ничуть не отличались от толпы. Это был круг людей, с которыми я потом встречался часто — и говорил, скажем, о Чечне.

Потом есть ещё одно обстоятельство. Вот мои друзья занимаются уличной торговлей — и это люди, слову которых я доверяю. В частности, вся Москва, поделена между именно "национальными" группировками, открыть киоск невозможно без санкции и проч. и проч. И в этом именно национальный замес. За подобных людей никто не поднял голос, кроме этих. Никто.

Мы с вами сейчас вполне сыты, стучим по клавишам ввечеру — а проблема этих людей остаётся. Тут два пути: сказать, что проблемы нет, и что она — есть. Ну, конечно, не тихие дни в Клиши, что мы наблюдаем в телевизоре, но — есть, и проблема куда серьёзнее, захватывает огромные массы народу. Причём это не власть их накачивает, а это именно огромное народное раздражение.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXII

— Вот мы сейчас заговорили о власти. И тогда, и сейчас совершенно понятно, что в год смуты, если ты ненавидишь новую власть — что, бросится на следователя и откусить ему нос? Кричать, что, дескать, скоро мы вас всех на фонарях перевешаем?

— Ну да, те, кто увлекался героическими и опасными жестами, обычно исчезали первыми.

— Но тут все как то странно выходит — иногда простое желание выжить потом вменяется как трусость или подхалимство.

— Есть такая фраза, об авторстве которой спорят: "Если я уступаю дорогу автобусу, то делаю это не из-за трусости".

— Вспомнила вдруг страшную книжку "Дети- герои". А вот скажите, в случае вторжения иностранных автобусов — тоже уступать?

— Сразу видно, что военная подготовка уже чужда массам. Иностранный автобус нужно пропустить над окопом, а после этого метнуть бутылку с горючей жидкостью, целясь в решётку двигателя на корме.

— А если в иностранном автобусе сидят иностранные дети, которые тоже как бы вроде герои?

— Надо тогда помочь стать им героями.

— Какие интересные правила дорожного движения — своим автобусам уступаем, чужие — мочим.

— Так часто бывает, когда чужой автобус нарушит правила движение и начнёт поворачивать не туда.

— А когда свой собственный автобус номер, скажем, 37, вместо того, что бы притормозить у остановки и радушно зашипеть дверями, терпеливо ожидая, пока войдут и выйдут пассажиры — врезается в эту самую остановку на полной скорости, разбрызгивая тела как грязь — никто не лезет немедленно в карман за бутылкой с зажигательной смесью.

— Потому что — свои…

— Не только по этому.

— Почему?

— Потому что (если уж мы раскрываем метафору до конца) нужно разбираться — что случилось. Границы были придуманы не только из экономических соображений, но и для упрощения понятий — чужак, вторгшийся с оружием на твою землю, предполагался мишенью.

Но наше время — время двойных стандартов. Если войска твоей страны снесут половину чужого государства, то для тебя это гуманитарная акция по предотвращению войн, а для них — агрессия. Свои — всегда разведчики, чужие — всегда шпионы. Нам можно, им нельзя. Этим пронизано всё — от патриотических статей до речей бывших диссидентов.

Впрочем, историю с автобусами можно закончить сакраментальным: "А если бы он вёз патроны"?

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXIII

— Ты не очень честный перед людьми человек — вот глянешь на меня и видно, как я питаюсь. А по тебе ничего не поймёшь.

— Это потому что я ем не в живот, а в голову. Да и обмен веществ у меня как у морского конька. Поспешный!

— Кстати, пояснил ли писатель-фашист про коньяк?

— Про коньяк он загадочно молчал, многозначительно усмехаясь в бороду.

— Можно и пива. Меня всё будирует коньяк писателя Бенедиктова. Как там он? Что с ним?

— Я сегодня таки связалсо с писателем Бенедиктовым. Он жыв-здоров, чего и нам всячески желает. Бодр. Оживленно шевелит ластами.

Кстати, о выпивке. Не так всё было, не так. Пегасов с Колесниковым утверждали, что всё дело в количестве перегонок (одна vs двух). Я осторожно молчал, потому что читал накануне справочники — а ты молчал по иным, сакральным причинам.

— Пардон! Я не молчал, я горячо отстаивал однократную перегонку.

Но мне тут же засунули ее в глотку и велели не раскрывать пасть, когда суриозные люди беседуют о высоком. Я с горечью покорилса неизбежному.

— А про то, что у Вас с профессором тайный хреновклуб, так я никому нискажу, чест-честн!

— Смотрите же; мы уже наняли специальных биспощадных людей для сохранения секретности.

— Так в текиле значит мескалин? Или в мескале? Так вот и не знал бы…

— Я так понимаю, мескалин получил свое название оттого именно, что его впервые выделили из мескаля.

— У Конецкого интересно история абсента описана. Бухло для широкой массы французского населения: полынь крышу сносит, что ещё пролетарию надо — выжрал и рылом в канаву. Позже трансформировался в аристократичный. Демократия в действии.

— Про червяка в бутылке слышал что это мексиканский знак качества.

— Кстати, да! Червяк всегда прыгает в последнюю стопку, это физический закон, он даже с трудом вытряхивается из бутылки, когда в ней иссякает жыдкость, но мы однажды наблюдали невероятный феномен, когда червяк бесстрашно прыгнул в рюмку к Березину, когда в бутылке еще оставалось примерно на треть целебной жыдкости.

Березин — видный колдун и заклинатель сакральных жывотных. Это я для почтеннейшей публики объясняю, кто не присутствовал при этом феерическом действе.

— Кроме всего прочего, если я правильно помню, разница в банальном denominacion. То есть текила — это некоторым образом приготовленный мескаль из конкретного штата. Локализация.

— Вот я тоже так думал. Но Березин с Пегасовым забросали меня тухлыми яйцами. Я теперь даже в люди выходить боюс. Сижу дома, плачу горько.

— А про Хреновуху в Вашей с ьратом-Медяниным книге ничего не пишут, ик?

— Кто ты, человек в черном, знающий про нашу сакральную хреновуху?!

— Кто здесь?!

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXV

— Знаешь, все лучше заголовки должны строиться по парадигме «То или это? Ни хуя!»…

— Кружевница или Шоколадница? Тропинин или Лиотар? Выбери свой образ!

— Фривольные узелки. Вышивание крестиком и дзен.

— Христианская основа вышивания крестиком.

— Мулине и мулета — найдём восемь отличий.

— Береги канву с молоду. Советы домашнего психолога.

— Домашнее рукоделие: как избавится от ухажёра с помощью недорогого подарка.

— Вау! Какие вы все (кто тут сверху тем набросал) ахуительные. Пиши вы в этот журнал статьи с такими названиями, я бы на него бегом подписался.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXVI

— Да, Юлиан Семёнов — гений. Прочь сомненья.

— "Я гений, Юлий Симеонов".

— Он сам признавался. Еще у него были Симеоновы браться, числом семь. Все гении.

— Нет, шесть. Он был старший среди равных.

— Да, это я обсчиталась. А когда они ссорились, то называли друг друга — Серапионовы братья. Вообще, из звали Август, Мартын, Аврелий, Декарт, Ной, Сенека и вот Юлиан.

— И одна сестра — Даздраперма. Она им вязала свитерочки колючие. В одном таком Юлиан снимался, чтобы быть похожим на популярную фотографию писателя с трубкой. Юлиан потом оступился-отступился. Остранился-отстранился. По кривой дороге пошёл. И чем дальше шел, тем становился страньше и страньше.

— Чем дальше — тем толще и толще он становился. И нашел таки в конце Янтарную комнату. Попросту говоря — он сам стал этой Янтарной комнатой.

— Нет, потом он стал зваться просто Симеоном-столпником

— Вот я еще что подумала — тут у вас заодно сталкер, да еще и Дон Хуан. А вот тема грибов, собственно, не раскрыта…

— Хуан? Какой Хуан?

— Ну, другой Дон Хуан тоже. Но тогда Карлсон получается лапареллой. Или каменным гостем. И без всяких грибов.

— Да. Но несколько пожатым.

— Да, постпожатым. Рукоположенным. А там и до медного гостя недалеко. Развелось их — пеших и конных, скачут и скачут. А крыши горят и горят.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXII

— Девушки?

— Братан! Их там были десятки, десятки!.. Другая пара лежала чуть дальше — так одна барышня там была в офис-стайл, но зато на двадцатисантиметровых шпильках — как она дошла до середины поляны на них — не понятно (я видел, как она их снимала). Девушку в тенниске я вообще не упоминаю, может, ты не любишь загорелые спортивные ноги. Пританцовывающих бангминтонисток — тоже.

Эсэсовку, что тебя слушала — в корзину (может, ты не любишь экстрима и чёрной кожи).

Ну…Ну… Ну… Нет слов, братан…

— Боже.

— Какой же я незрячий урод.

— Кошмар.

— Где были мои глаза?

— Они зырили на двух слушательниц, что сидели перед тобой.

— Там была умопомрачительная маша и умопомрачительная курспринг, да?

— Наверное, только я не знаю — кто это «Маша».

— Так-то все там были умопомпрачительные. Но некоторые, правда, умопомрачительнее других.

— А так? Там еще человек какой-то на заднем плане?

— Мудозвон какой-то. А девушка, да. Та самая.

— Только здесь налицо трагедия — она значит, не тебя слушала, а плеер. Беда!

— Я сильно сократил разрешение. В оригинале видно, что наушники вынуты

— Так что грустно, конечно — потому как смотрит вдаль, а не на меня, любимого… — но не трагично.

— Ладно. Серединка на половинку. Чуть грустно. Любовь никогда не бывает без грусти, но это ведь лучше, чем грусть без любви.

— Вы философ, Владимир. Ах, если бы небеса судили мне быть влюбленным в N., насколько бы всё было изящнее, чем в реальности. Ах, Владимир…

Извините, если кого обидел.

14 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXXXII

— Я только сейчас сходил в лабаз и прикупил рыжиков.

— Я тоже сходил в лабаз. Только прикупил не рыжиков. Ну, за успешный вечер у Вас и успешную ночь у меня!

— Ну, успех — понятие растяжимое…

— Во-от, зрите в корень! Чтоб, значить, было что растянуть на всю ночь!

— Мне вас не жалко. Потому что я тогда сидел у Г. и говорил: "Дайте мне, дайте мне!". Но по понятным причинам дали вам.

— Неужто Вы смогли бы сварганить "Воронью слободку"?

— Для этого надобен хороший соавтор. Желательно, в очках. А я хотел написать конспирологическую статью — я же уже приводил цитату здесь. Много, много можно сделать — ведь литература на самом деле весёлое дело, как ни ужасно было бы вокруг.

— Да, без соавтора в очках — тяжело. А конспирологическую цитату я помню. Ну, Быков в некотором роде написал что-то с таким намёком. Но юмора (сатиры, язвительности) у него не нашлось почему-то. А зря. Я совершенно согласен с Вами, что о литературе надо писать весело.

— Но как штеко? В интересах правды или в интересах истины, как говаривал вслед Бердяеву бухгалтер Берлага.

— Не булданула, а будланула. Вы вот в шляпе, а таких важных вещей не различаете!

Извините, если кого обидел.

14 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXL

— Тут я, позвольте, вмешаюсь. "Нелицензионную" это такой эвфемизм для слово "ворованную" — действительно, ворованная вещь стоит обычно в разы дешевле. Но закон спроса и предложения и в случае книги, и в случае украденного автомобиля — всё-таки есть. Вы напрасно думаете, что в случае интеллектуальной собственности законы спроса и предложения не работают. Если заменить в вашем тексте "нелицензионная книга" на "угнанный автомобиль" он (текст) получит новый, интересный оттенок.

— А вы не подставляйте, и все будет хорошо у Вас — никаких оттенков и крепкий сон..

— Да уж соблазн-то как велик! Невозможно устоять, даже когда сон подступает. Вот, поглядите-ка, произведём эту замену в вашем суждении: "Покупатель хочет купить автомобиль как можно дешевле и у него есть выбор — пойти купить задорого автомобиль в автомагазине или угнанный автомобиль задешево. То есть закон спроса и предложения работает в данном случае хорошо. Почему же конкурент паразитирующий? Он просто удовлетворяет спрос на дешевые автомобили и все, зарабатывая себе на прокорм. В данном случае борьба между угонщиками это чистый случай рынка — цена устанавливается в порядке конкуренции, а не монополии".

По-моему, очень хорошо получилось.

— В данном случае никакой насильственной экспроприации материальной ценности не происходит, поэтому аналогия не работает.

Игнорирование масштаба явления является одной из основных ошибок начинающих теоретиков.

— Вы напрасно переходите на личностный тон, это сближает вас с Юпитером. Тем более я не говорю об аналогии — я говорю о тождественности явления. Воровство и там и там, но статьи УК и общественное восприятие — разные.

Ну, и разумеется:

а) в том случае, если автомобиль угнан без насилия, он не перестаёт быть угнанным.

б) материальность — критерий мне не очень ясный. Возможно, и при изнасиловании не происходит порчи материальных ценностей, а только их тренировка — но это мало утешает.

— Отвечаю:

a) угнанный автомобиль выполнял важную функцию в жизни какого-то конкретного человека и его угон может привести к неприятным для этой личности последствиям. Ущерб виден непосредственно невооруженным глазом.

б) если вам материальность не ясна, то я тут бессилен помочь.

— Про изнасилование вы зря начали разговор, потому как вы не даже не подозреваете, на какие просторы мысли он может вывести.

А критерий материальности ущерба всё же нужно уточнять — у вас а) противоречит б). Ущерба машине нет, а упущенная выгода есть, да и материальна ли обида — вы вышли из дому — хрясь! — машины нет. Ничего не пропало, нашли быстро — но как-то неприятно, хочется отдубасить по голове похитителя. Думаете, это желание неестественно?

Извините, если кого обидел.

14 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLI

— Спор какой-то на мой взгляд, дурацкий. Ну, посудите сами — вот у вас есть друг-писатель. Пишет хорошо, а ещё большой ловелас — просто купается в девичьем мясе, трахает всё без разбору. С вашей точки зрения он вполне ничего себе человек, а с точки безжалостно брошенных (у нас модель такая) — он полное говно.

Или, скажем, какой-нибудь утончённый японский поэт-воин, а он пленным китайцам на скорость головы рубил. И советовал товарищам меч в холодной воде мочить, чтобы жир не мешался. Спорить тут невозможно.

— Спор действительно даже еще более дурацкий, чем вы себе предполагаете, ибо длился он не выходя даже за обыденные житейские рамки и примеры… Т. е. о девичьем мясе там еще было, а вот уже об утонченных воинах — ни слова… Да и спору тому уже более 10 лет…

Да и спорили не о разнице восприятий — просто пытался переубедить неглупую, как мне казалось (и пишущую неплохо) даму, что человек пишущий быть человеком хорошим… И что это, по крайней мере, не зависит одно от другого…

— Знаете, только и в вашей позиции много непонятного. А всё от дефиниций — что значит «обязан-не-обязан» что значит «хороший» никому вовсе не известно. Это такая ругань слепых философов, что скачут вокруг огромного слона и лупят друг друга палками.

— Согласен. Просто уровень как спора так и дефиниций был несколько ниже, чем то, о чем вы сейчас говорите… да бог с ним, не хочется, если честно, это вспоминать… Надо идти на улицу, радоваться солнцу и покупать алкосодержащие жидкости…

— Про людей, на самом-то деле, совсем плохо понимаю, и кванторы в таких вопросах расставлять боюсь.

— Да кванторы-то расставлять можно. Кроме одного — квантора всеобщности.

— Или квоту — не больше трех «A» перевернутых в год.

— Три — много.

— Гуманистическая традиция обязывает.

— Это вы прекратите. Гуманизм развращает, а последовательный гуманизм развращает абсолютно.

— Вы правы, на самом деле — я подумал о женщинах. И сердце мое дрогнуло.

— Это всё прогресс и технологии.

— Эх, огорчительно, конечно, когда хочется повидаться, а без взаимности.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLII

— Знаешь, какая фраза подходит к этим недавним событиям?

— Ну?

— «Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом». Оттого что увствуешь себя человеком с тонкой шеей, сундука нигде нет, везде валяются вещи, а сундука нет. Кстати, в черновике приписка: «жизнь победила смерть, где именительный падеж, а где винительный).

— Это ты про войну?

— Блядь! Я про всё! Эта фраза применима ко всему! Всегда и ко всему! Про всё!!

Извините, если кого обидел.

15 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLIII

— Что-то давно лектор Лейбов свой журнал не удалял. Извините, если кого обидел

— Вы злой, Вы злой. Это, видимо, от промышленных рыжиков.

— Я злой? Все вопросы к доктору Лектору!

— Вы намекаете, что, по крайней мере, никого еще не сожрали?

— Именно. Только я перешёл с водки на коньяк, и решил, что мир стабилен.

— Какой коньяк-то? «Метакса» не дает ощущения стабильности мира.

— Как раз на это я не намекаю. Откуда я знаю. Может и сожрал.

— Да, тут слышится довольное рыгание.

— "Белый аист". Я небогат.

— Небогат, но удачлив. К нам эта птица не залетает. Один раз появилось нечто под этим ником, но оказалось каким-то испанским самоделкиным. Зависть черная, черная зависть. Без жены, наверное, живете?

— Я тоже без жены. Радоваться? Палево сплошное этот «Аист» лет десять как. Или пятнадцать.

— Нет, я года два назад в Питер нормальный покупала. И года три назад здесь как-то вдруг в забытом богом продуктовом нашла.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLIV

— Не совсем в тему, но может Вы знаете происхождение выражения «сирота казанская»?

— «Например, фразеологизм казанская сирота появился так. После завоевания Иваном Грозным Казани татарские мурзы (князья), пользуясь незлопамятностью русских, прикидывались бедными и назойливо выпрашивали награды. С той поры того, кто прибедняется, чтобы разжалобить кого-либо и получить выгоду, народ насмешливо называет казанской сиротой»….

Правды вовсе нет. Другое дело, я сомневаюсь, чтобы в Центральной России жители особенно подавали татарским беженцам — они, скорее, ломанулись бы на юг по Волге. Это всё мне кажется сомнительным. А вот мурзы — да…

— А этим толкованием полна Сеть. "I will not ask dumb questions before using Google" (c) Bart Simpson

— У Барта Симпсона просто нет словаря Даля. Хотелось узнать у эксперта, не очередной ли это миф "укоренившийся в человеческом сознании".

— Это всё фигня — интересно то, что далевском словаре это "плут, прикидывающийся бедняком", а в современном русском языке это уже не плут, а часто просто сирота. А Барт наш Симпсон мог бы и поискать Владимира Ивановича даля в Сети.

— А что, в Сети есть уже Даль на английском? И — в современном русском языке всё же сохраняется негативная коннотация этой идиомы, по-моему.

Извините, если кого обидел.

15 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLV

— Что самое смешное, я сегодня обнаружил, что на меня смертельно обиделась группа писательниц, из-за того, что я описал феномен сетевых конкурсов. (Меня один коллега попросил высказать экспертную оценку). Главное, что б кислотой не плеснули. Кислота — ведь не вода-то.

— Интересно…

— Да что ж тут интересного? Только умные разговоры и деньги на свете и интересны.

— Ну а девушки?

— В этом прелесть моего возраста.

— Расскажите, не томите, что мне грозит в Вашем возрасте?

— Спокойствие — только и всего.

— Бром, который в Гражданскую давали, подействовал?

— Или — медленно с горы спускаемся к стаду?

— Нет, комбинация этих двух стратегий в отчётных документах — в зависимости от результата.

— Спокойная и уверенная констатация.

— Это жутко неоднозначный закон, стимулирующий приписки.

Извините, если кого обидел.

16 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLVI

— Самая вкуснятина — это пропиноккио. Когда необыкновенный деревянный человечек с длинным носом — хочет стать как все. Да не просто хочет — мечтает.

— У вас, кстати, для пиноккио подходящая фамилия. Пиноккио а-ля рюсс, как говорил Штирлиц режиссёру Бондарчуку в свободное от войны мирное время. И этой подоплёки вы, видать, не знаете. А ведь эта подоплёка — самая важная. Потому что эта подоплёка из сказки про Буратино и Цветик-семицветик.

— Причём отец Штирлица по фамилии Владимиров выглядит аристократом, пока не падёт от руки кулака.

— "От руки кулака"… непереводимая игра слов… "цигель-цигель, ай-лю-лю". Хорошо.

— А история про Буратино и Цветик-семицветик — хорошая. Со мной по жизни идёт.

— Что самое интересное, настоящего Пиноккио я до сих пор не прочитал. Зато в детстве смотрел, вжимаясь от ужаса в кресло кинотеатра "Иллюзион" фильм по этой сказке. Фильм это известтен — ему много лет, но я мало в нём что помню — для меня это кафкианское превращение в осла, панический ужас и рёв стада, в котором тебя гонят по пыльной дороге.

— Я вжималась в соседнее кресло, судя по всему. Это где еще довольно жуткий эпизод в чреве кита, а в конце мальчик бежит по берегу, да? Я уже не помню — только помню рёв ослов. Страшная протестантская (несмотря на итальянскость) по-моему, книга.

— А я ходил со своей тётей — в неё особенно не вожмёшься. Полно таких фильмов, полно. Сотне груздей не вытолкать такие фильмы из кузова. Фишка там в том, что бандиты убивают жену полицейского — желательно за два-три года до событий. Должно быть показано, как он роняет скупую слезу на кладбище, всё ещё работая под прикрытием.

А потом — нуте-с, и подвалила красавица. В борьбе ты обретёшь счастье своё — хоть это и эсеровский лозунг.

— Аа, да, такие тоже есть. Там у героя еще всякие нравственные искания, и прежняя жена является, чтобы благословить и отпустить.

— Из разряда фантастики.

— А еще есть такие, где потом красавица как цыкнет зубом, как обернется чудищем облым да озорным — и давай, на пару с женой в саване, мочить героя. Всякое бывает.

— А вот это уже — кино не для всех, высокое искусство. Вы такое не смотрите? Знаете, там говорят одно слово в полчаса, и то — многозначительно. Долго показывают, как бабочка ползает по мертвому голубю.

И длинные общие планы.

— Но есть еще малобюджтный вариант, страшилка категории С.

Или как мёртвый голубь жрёт живую бабочку. Мне можно простить многое — я отсмотрел всего Гринуэя.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLVII

— Только из бутылки дешёвого пива на меня действительно наставлен деревянный буратинный нос. Тут я несколько манерничаю, оттого что вот недавно сидел в лесной местности с одним знакомцем. Мы говорили о том, что вот часто литр пива на одного — это чуть-чуть много, а поллитра чуть-чуть мало. Поэтому известна драма человека, зажатого между порцией в одну бутылку и изобилием двух. Между делом я сказал, что пользую "Пауланер", и знакомец мой, владелец заводов, газет пароходов — выпучил на меня глаза и сказал что это дорого.

— А у меня deadline отменён, а темечко, между тем, чувствует приближение острого носа дамоклова буратины. Не жизнь, а необыкновенные приключения царя Додона. А у меня наоборот — он занёс надо мной свой деревянный…

— Очень сочувствую. Вот и задумываешься, что лучше — реальный деревянный…, или этот мистический деревянный…?

— Конечно, реальный. Потому что мне рассказывали про людей, что испытывали наслаждение от реального деревянного, а вот от мистического не испытывал наслаждения никто.

— Так у Вас ещё возможно от всего этого наслаждение?! Беру своё сочувствие обратно.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLVIII

— Вот ведь история с этими убитыми собаками. Знаешь, я отчасти я на стороне того человека, что пулял в бездомных собак из пневматического ствола.

— А что? Тебе тётки эти противны?

— Да тётки тоже хороши: подумай, это ведь продавщицы из соседних магазинов и ларьков. У них действительно любовь-морковь, дали этим собакам клички, несут им косточки. А человек идет со своим псом, его обступает собачья стая, ну лаять… Нет, у мужика своё право есть, только он в отличие от тёток на жалось не бьёт.

— А что ты кипятишься?

— Не знаю. Наверное оттого, что сегодня весь день мне телевизор этот сюжет показывает. Сюси-пуси, бедных собак убили за один «гав». Это просто корреспондента никогда собачья стая на пустыре не обступала. А представь, поёдёшь с ребёнком гулять, не то что укусят, а просто бросятся… А ребёнок заикаться начнёт — я и саму возможность эту хочу исключить. Нет уж — хочется любить, пусть эти продавщицы возьмут собаку домой, прививки туда-сюда, во двор на поводке — и чудно.

— Ну ты же понимаешь, что никто этого делать не будет. А у тебя сразу либертарианство пневматического рода.

— Да нет, у меня нравственная граница на облаивании — если чувак с ружьём ищет собак на стройках, в потайных местах, то ему надо дать пиздюлей, но вот если бездомные псы вылезли туда, где люди ходяи и раскрыли пасть — тут и начинается моё либертарианство.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLIX

— Обнаружил, что в свете последних событий слово "фашизм" окончательно потеряло смысл. Поскольку все стороны политической борьбы в обоих столицах обзывают друг друга фашистами. Вполне возможно заменить слово "фашисты" на слово "гондоны". Ну и кричали бы: «Вы гондоны! Нет это вы — гондоны! А мы — антигондоны»! И гондонами и бросались бы. Очень символически бы было — и креативно.

Особенно мне удивительно, что множество разных людей как бы приватизирует Великую Отечественную войну, выступая как держатели акций. Будто невозможно бороться с ненавидимым течением от своего имени.

Это сложнее всего — стоять в стороне. Потому что тебя начинают ненавидеть и те, и эти. А за спиной — нет никого.

— Мало радости.

— Когда никого за спиной — хорошо, безопасно.

— Да, но как будет смотреться в этом свете партия каких-нибудь Национал-Гондонов? Или Левых Правых Гондонов?!. Интересно, что по этому поводу скажет Кальтенбруннер?!.

Есть такое слово «фердипюкс»: "Им Сапожников предложил заменить слово "творчество". Поскольку слово "творчество" помаленьку начинает терять всякий смысл и ощущается только престижем и похвалой. И сказать про какое-нибудь дело, что оно не творческое, значит оскорбить всех в этом деле участвующих и отвратить к нему стремящихся.

Вот Сапожников и предложил заменить слово "творчество" словом "фердипюкс" ввиду его явной противности. Чтобы тот, кто не умеет или не хочет делать кое-что без предварительного чертежа, не стремился бы к этому занятию только из-за клички "творец". Это же ясно! Одно дело сказать про человека, что он на творческой работе, а другое — объявить во всеуслышание, что он занимается фердипюксом. Кому это приятно? Фролову это было неприятно, и он как-то сразу скис". (с)

Так вот, фашизм — это своего рода Творчество-Фердипюкс.

— Анчаров тоже молодец.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDL

— Тогда "Прага" была слишком приторна внутри и маловато было глазури снаружи. Так все к лучшему — вы ведь налегали на козинаки и жмых.

— «Ты любишь долма?» — «Нет» — «Это потому, что у вас не умеют готовить долма». Настоящую "Прагу" в те (какие "те"? а, неважно. просто в "те") времена продавали в ТЦ новосибирского Академгородка. Она была пропитанная коньяком и вкусная

— Хм, хм… Ну и подумаешь. Да и коньяк невкусный. Вот позавчера убедилась снова.

— Это у вас просто поклонники были некачественные. А вот если "Прага" бралась в кулинарии одноимённого ресторана (очередь, выкидывали раз в день двадцать штук) или в кулинарии "Софии" (На месте современного "Амбара") — то торт был что надо. Скорблю за вас.

— Откуда поклонники? С семьей жила. Если только дедушка, бабушка, прабабушка… "София" — не надо нам тут разводить криптоманию. Помнится из разговоров взрослых только орехово звучащий "Ядран" и "Ганг". Там все омывали ноги сумками с узорами и прозрачными платьями, через которые просвечивали ноги гордых обладательниц.

— Молоды вы больно — дедушку учить тортики топтать. Вы мне ещё про толстые жёлто-чёрные сумки с египетскими рисунками парить будете?

— (тихо пиная тортик пяткой в кусты) Разве там египетские шифровки были? Хриплые арамейские только.

— Это вы жидомасонам продались. А у честных советских людей была мечта — большая сумка с египетскими картинками из гробниц.

— Зачем продаваться? Меня с рождения им пожертвовали, (с горечью) второй раз кто будет переплачивать? И вы что-то путаете — они индийские были! Египетский был бальзам Абу-Симбел. Вкусный, как слюна фараона, сына Ра.

— Свидетельствую: не путает. Была египетская кожгалантерея, ой как была.

— То есть, сумки еще раньше? Госссподи… А как же авоськи? И почему сумки не уцелели в культурных слоях атмосферы жизни?

— Позолота вся сотрется, свиная кожа остается. У сумок были самоотрывающиеся ручки и гнилая кожа.

Тогда было время нескольких стилей:

а) авоськи (у меня одна хранится), для эстетов — капроновые сумки, что складывались и помещались в карман.

б) портфели (очень поместительные).

в) египетские и прочие стационарные сумки.

в) Полиэтиленовые пакеты. У успешных людей с рекламой "Мальборо" (иногда грузинские производители писали название с ошибкой), а для людей попроще с фиолетово-жёлтыми физиономиями Пугачёвой и Боярского.

— У меня в те годы примешивались еще настоящие импортные — "гэповские", например, они были серые на завязочках. А вот "Мальборо" я не помню. Во времена египетских сумок я носила портфель, школьный. Авоську помню — и сетку, и всегда четко проводило границу между ними (Может и не правильно, но как помню — у авоськи были пластиковые ручки и она растягивалась — а сетка нет, она не менялась в объеме, хотя и помещалась в карман. Меня всегда интересовал вопрос, что же все-таки вязал Даниэль, в тюрьме — авоськи или сетки — непонятно было). Сумки еще можно было самим шить — и это всегда обсуждалось, но никогда не делалось. Тем не менее была пара похожих сумок — матерчатых, вероятно, покупных.

— Нет, у авоськи не было пластиковых ручек — она была вся из одного материала. Это какая-то модификация.

— Авоська растягивающаяся с пластиковыми ручками была у нас дома. фигурировала под названием "авоська". сама фиолетовая была, ручки белые.

— Была ещё особая технология мытья пакетов. И сушки их, чтобы не слипались.

— Обижаете. Мытье пакетов я помню отлично. собственными руками…. Но, мне кажется, в первую очередь мылись пакеты без ручек, прозрачные — для хозяйственных нужд..

Сейчас же все старые вещи, даже неплохого качества, выносятся к мусорным бакам — пусть другие возьмут. Только два года назад выкинула юбку, купленную в восьмом классе. Она была с оборочками на бретелях и внизу на подоле.

— Я носки себе штопал.

— Вы, оказывается, страшный человек были. Но, признаюсь, я тоже носки штопала. И даже мужские. До одного момента: в время оно лопнул очередной "Гермес-Трисмегистус-инвест", а так как один в семье был боком причастен к размещению вкладов, к счастью, небольших, то ему компенсировали банротство компании натурой.

Натура была небогата и являла собой комплекты постельного белья странных бордово-зеленых цветов, синтетические тельняшки, дамские куртки уже невыразимого цвета невыразимой блохи и… носки. Носки были тоже бордовые, линяли на некоторых ногах (как признался молодой парень-сосед — мальчик, который шел на свиданку и попросил у нас чистые носки), и множились в шкафу, как протокариоты. Вот тут я перестала штопать. И с чистым сердцем выкидывала все дыры с бордовым окружением. После привычка перешла уже на все носки.

— В нашем мире утварь, одежда, книжки — все было крепкое, вынашивалось и трепалось до состояния шитья прихваток на кухню и подкладывания под ножку стола.

— Лучше было бы делать сумки из съедобных материалов.

— Делать б еду из этих вещей — крепче б не было в мире желудков…

— И так были крепкие — если сейчас вспомнить, что я ел — оторопь берёт.

— Это было смелое предвосхищение саморазлагающихся материалов — не требующих вторичной переработки.

— Рассказик был фантастический давно. Про Настоящую Прочную Табуретку.

— Помню. "Этот непрочный, непрочный мир". Тогда казалось совершенно нереальным для того общества.

— Оно. Он был то ли в "ЮТ", то ли в "Вокруг света". Я его в каком-то сборнике читал регулярном. То ли НФ, то ли Фантастика-196x.

— Авторы (без ручательства) Зубков и Муслин. Да, я как раз его хорошо помню. Она была завёрнута в кусок настоящего прочного брезента. Разделенное на куски дедушкино наследство.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLI

— О! Давай я тебе о себе расскажу. У меня абулия во-первых. Во-вторых, я не ношу трусов. В-третьих, я хорошо знаю Маяковского. Хочешь, я буду комментировать тебя анонимно, ты, как парфян кичливых, узнаешь меня по слову на букву «о». Кстати, не подарить ли тебе мебели?

— Если только книжные полки. Есть у тебя книжные полки?

— А анонимно не надо. Ты меня и неанонимно вполне успешно выводишь из равновесия, дорогой коллега

— Ну, так, хочешь я тебя анонимно буду вводить в равновесие? Или, наоборот, буду тебе писать любострастные письма от лица какой-нибудь сотрудницы?

— А книжные полки есть на мебельной фабрике, рядом с Миусским кладбищем. Хочешь мы её навестим? Или его?

— За книжные полки с мебельной фабрики надо платить денег, я слышал. А их у меня нынче нетути.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLIII

— Готов на пари, что Ходор на этих выборах выиграл бы. И это было бы правильно. Все-таки уход от налогов — это одно, а покушение на убийство — совсем другое. Жаль, реально не дадут зарегистрировать ни первого, ни второго.

— Стоп-стоп. Ходор осуждён за экономические преступления. Это один вопрос. Но северные люди, которым я доверяю, вполне логично мне доказывают, что у Ходора, по локоть в крови. И отмашку на стрельбу он давал вполне исправно. Ты мне скажешь, что это в суде не доказано.

Но мы не в суде, а на выборах.

— Во-первых, Володя, мы не на выборах. Ни к каким выборам власть Ходора не допустила, чем в который раз подняла его акции в глазах активной части населения. А во-вторых, я твоих северных людей не знаю, верить им никакого резона у меня нету. Таким образом, ты в данном случае выступил в роли ретранслятора агентства ОБС, каковая роль думающему гражданину вроде бы не подходит.

— Мы говорим с тобой сейчас именно о выборах. У нас тут собралась частная лавочка, и мы промеж себя выбираем, кто нам более люб. Ну и говорим о том, кто выбрал бы гипотетические выборы.

Вот ты с похвальной (похвальной, да-да) убеждённостью говоришь: "Готов на пари, что Ходор выиграл бы выборы. И это было бы правильно". Мне сразу хочется понять, отчего это правильно.

Ну, и какими источниками пользуешься ты. Я вот доверяю личной информации — информации, за которую человек передо мной ручается именем. Так что это такие бессильные слова — "ретранслятор", "ОБС". Тебе как думающему гражданину нужно сделать следующее. Внимание: встать перед зеркалом, можно одному в комнате и, громко и чётко, произнести: "Я убеждён, что на пути к финансовому успеху и, уже будучи олигархом, никогда не давал отмашки иным преступлениям, кроме налоговых. Никогда он не давал санкции ни на одно убийство и прочее насилие". Ну и там посмотреть в зеркало.

Если можно, ты потом мне напиши о результатах этого эксперимента.

— За многословием ответа обычно скрывается невозможность возразить по существу. А ведь забавно, согласись, что, говоря о человеке, который ручается именем, ты это имя не называешь. Таким образом принимая на себя ответственность за его слова, фактически объявляя Ходора организатором убийств (кого именно, кстати?). А готов ли ты ответить в суде на обвинение в клевете? Думаю, нет, ничего, кроме чужих слов, у тебя нету. А раз в суде не готов, так и в других общественных местах распространять непроверенную информацию не след. Что же до эксперимента, я непременно проведу его в перерыве между покупкой яхты и футбольного клуба "Астон Вилла".

— Юпитер, ты сердишься… Ты говоришь о том, что Ходорковский не участвовал никаким образом ни в каких преступлениях, кроме как налоговых? Это очень немногословный вопрос, не похожий на карлсоновские — на него можно ответить "да" или "нет".

— Не на все, совсем не на все вопросы можно ответить "да" или "нет". Мой ответ на твой вопрос: "Не знаю". Но я настаиваю на том, чтобы любые обвинения в адрес конкретных людей выдвигались доказательно — даже на уровне форумного трепа.

И кто из нас Юпитер, еще вопрос…

— Очень хорошо — вот ты уже "не знаешь". А только что ты говорил, про Ходорковского: "Готов на пари, что Ходор выиграл бы. И это было бы правильно. Все-таки уход от налогов — это одно, а покушение на убийство — совсем другое". То есть, в качестве, так сказать публичной оферты, ты говорил, что — не, Ходорковский это другое, он не покушался ни на кого, он только денежки, да не у нас сограждан, а только налоги… Очень хорошо, с пониманием отношусь к этой позиции.

Но мой вопрос всё равно остаётся. Мы родились довольно давно, были вполне взрослыми людьми в девяностые, я тогда работал на крупные корпорации, да и просто "думающему гражданину", как ты говоришь, было понятно, что происходит в стране, и каков стиль работы в частности с нефтью.

Я посещал лекции Ходорковского, былу него на семинаре, ездил на Север сам, говорил с нефтеюганскими людьми, смотрел на деятельность разных нефтяных компаний. У меня сложилось впечатление гражданина (и я тоже за него отвечаю), что Ходорковский действовал по правилам того времени — довольно кровавым.

В пользу моего мнения говорят а) люди, которым я доверяю, б) логика бизнеса в) пресса (можно, конечно, сказать, что пресса куплена и запугана).

Потом приходишь ты и говоришь мне — нет, совсем не так, Ходорковский пушистый и должен выиграть выборы. Мы говорим не о суде, а именно о выборах — заметь, я, как настоящий буквоед, нигде не говорю, что он должен быть осуждён, мы говорим о общественной оценке — нас с тобой, как двух граждан. Вот мне и интересен механизм твоих умозаключений.

— Опять много слов, и ни одного возражения по существу, Володя. Все, что я сказал, я с удовольствием повторю снова. Ходорковский осужден по экономическим статьям. Это значит, что он виновен в налоговых махинациях (хотя, конечно же, в рассмотрении его дела просматривается обвинительный уклон, и я не исключаю, что Верховный Суд РФ и Европейский суд данный приговор пересмотрят). Все остальные обвинения я вправе расценивать исключительно как диффамацию, потому что меня твои а), б) и в), мягко говоря, не убеждают. Или кто-то утверждает: такого-то числа Ходор приказал устранить таких-то людей, что подтверждают такие-то доказательства? Нет? Только "логика бизнеса"? Да плевать на нее сто раз.

Теперь о том, почему "это было бы правильно". Да только потому, что это разрушило бы миф о всесилии нынешнего режима — крайне непривлекательного и вредного для России. И потому еще, что это говорило бы о возвращении в нашу жизнь принципов народовластия, в чем эта жизнь, очень нуждается. Sapienti sat.

— А какие у меня возражения? Мне, что будет неприятно, что моё представление о Ходорковском ты разрушишь? Нет, я буду только рад. Мне, что нужно убедить тебя в том, что Ходорковский — одно из лиц российского бизнеса, сросшегося с криминалом? Нет, мне тебя убеждать не нужно. Ну, и, наконец, что мне, радостно наблюдать, как ты играешь в игру "да и нет не говорите, чёрное и белое не называйте"? Никакой радости. Я тебе раз в третий говорю: вот у нас выборы, суд прошёл. А ты мне в третий раз: в суде ничего не доказано. Я тебе опять: не призываю осудить Ходорковского, а интересно вывести нравственную оценку, понять принцип, которым руководствуется гражданин на выборах.

Ведь это именно выборы, а не суд — и мы как граждане, формулируем на выборах не судебные предпочтения, а некие другие. Возможно, тебе, по каким-то причинам, неловко сказать: "Да, Ходорковский мог отдать приказ о давлении на конкурента или мешающего делу человека, о его устранении, запугивании и прочем, но говорить об этом нецелесообразно. Потому что Ходорковский может ещё послужить делу народовластия". И к этой позиции я отношусь с пониманием.

Но только ты мне теперь, как гражданин — гражданину, объясни: в чём народовластие-то? Мне казалось, что выборы депутата имеют целью направить на работу в Думу наилучшего работника-законодателя, а у тебя выходит, что задача выборов — вставить кому-то, например, властным структурам, фитиль в жопу. Так ли ты думаешь? (Прости за многословие).

— К моему величайшему сожалению, нынешняя Дума не занимается законотворчеством, а занимается штамповкой юридических "заготовок" президента и правительства, в кулуарах тихо осваивая полученные баблосы. В такой Думе самый золотой работник-законодатель окажется не у дел. Потому на данном этапе (и только на данном!) лучшее, что может сделать избиратель, — действительно кое-кому вставить фитиль. Когда же режим "управляемой демократии" отправится на свалку истории, выборы Думы приобретут смысл, и можно будет думать о законотворческой работе. Кстати, понятия о "лучшем законодателе" у разных людей разные. Я так думаю, что Ходор по-любому будет лучшим законодателем, нежели Грызлов и Рогозин, ага.

Sapienti sat наконец? Я лично диспут прекратил уже.

— Можно быть последовательным агностиком, и утверждать, что всё это подстроено, что Ходорковский ничего не знал и не догадывался, что всё это навет и имя Невзлина ему незнакомо. Тут есть такой пример — если тебя обвинят в растлении несовершеннолетних, и в том, что ты разрезал на части и съел христианского младенца, то я в это не поверю. Всяко бывает, но как-то мне сомнительно.

Я вот пойду к какому-нибудь адвокату дьявола, к N. и скажу: «Вот наш знакомец NN ел христианских младенцев? Как вы думаете, может ли такое быть?» И я думаю, что N., которая, известно как тебя любит, всё же скажет, что это несколько удивительно. Когда же некоего олигарха обвинят в устранении конкурентов, то мой личный опыт работы в бизнесе, расспросы (не N., а свидетелей на местах) говорят, что это не удивительно. Я склонен сделать определённый вывод о Ходорковском (не на судебном уровне, а в момент акта голосования или частного суждения — хорошо, что ты, наконец, перестал вспоминать про суд, что я тебе и предлагал сделать с самого начала). Ех auribus cognoscitur asinus — если мы уже перешли на латынь. Вот и всё — мой механизм рассуждений предельно прозрачен.

У тебя механизм рассуждений несколько другой, и пока ты его не пояснишь, мне будет казаться, что ты как Рузвельт — Сомосу воспринимаешь Ходорковского по схеме: «Да, это сукин сын, но это наш сукин сын». И внутри твоей моральной схемы потенциальная опасность крови на Ходорковском менее важна, чем возможность вставить фитиль власти.

С пониманием отношусь и к этой позиции. (Прости за многословие).

— Что же до замгенпрокурора Колесникова, он не суд. Его высказывания остаются на его совести, и я так думаю, что после смены власти в Кремле на скамье подсудимых окажется он сам. А ты служи закону, а не Кремлю. И еще раз тебе повторю: мне малоинтересны чьи-то домыслы. Пока официально не доказано обратное, нет никакой нужды считать людоедами, возможно, вполне невинных людей.

— Ты, к сожалению, опять идёшь по кругу. Нет, прокурор Колесников не суд, но, увы, множество любителей Ходорковского страдают тем самым двойным стандартом: если наш суд — ужасен, посадил чижика в клетку, суд лжив и покорен власти. Как только суд исполнил принцип "всё недоказанное трактуется в пользу обвиняемого" и суду призывается доверять как Богу. А ты, за неимением других аргументов, всё мне толкуешь — суд, суд, суд…

Я говорю: мы не формируем обвинение в суде. Мы формируем нашу гражданскую позицию к некоему человеку. И в рамках того, что ты говоришь (увы, совершенно сбивчиво) выходит (повторяюсь): внутри твоей моральной схемы потенциальная опасность крови на Ходорковском менее важна, чем возможность вставить фитиль власти — и более ни чего. Ужасно интересно, отчего ты, ничего не знающий ни о прошлом Ходорковского, ты, кому совершенно невозможно переступить через себя и сказать: "Да, я отвечаю своим словом, что крови на Ходорковском нет" — считаешь, что он при этом будет хорошим депутатом и символом народовластия. (Прости за многословие).

— Я вообще ни за кого не готов отвечать своим словом, кроме самых близких родственников. И это нормально и естественно. Хорош бы я был, если б зачем-то начал давать гарантии за Ходорковского ли, Путина ли, и т. д. и т. п. Но неправда, что внутри моей моральной схемы эта самая "потенциальная опасность" неважна. Отнюдь. Если окажется (и будут убедительные доказательства тому), что "символ народовластия" таки виновен в этом, беда тому, символом чего он стал. Однако я практически уверен, что так не окажется. Если бы была малейшая возможность повесить на Ходора и "мокруху", власть не колебалась бы ни секунды. Видимо, такой возможности нет, потому что никаких фактов нету.

А вообще, разговоры о "потенциальной опасности" мне представляются кликушеством. Любой крупный бизнесмен у тебя под подозрением, по этой логике. М.б., их посадить всех, на всякий пожарный? А Господь отличит своих, да?

Нет уж. Подозрения — ничто, факты — всё.

— И с этим я абсолютно согласен, да вот беда — остаётся в этом механизме рассуждений много неясного.

Вот скажешь, ты "Если окажется (и будут убедительные доказательства тому), что "символ народовластия" таки виновен в этом, беда тому, символом чего он стал" — и вот беда — народовластию, а тебе, как адепту и рекламисту Ходорковского на этой кадровой позиции — не беда. Ты тогда вроде бы не причём. "Я снялся с якоря, я вошёл в устье реки, мы сели на мель".

Вот спросишь тебя, отчего если назло кому-то выбрать кого-то депутатом, так и народовластие случилось? Молчишь ты, не даёшь ответа, как Русь.

Вот, обратно, спросишь — отчего это Ходорковский лучше прочих законодателем будет, откуда такое подозрение — опять неизвестно. А ведь "Подозрения — ничто, факты — всё".

И всё тебе что-то мешает сказать "Ходорковский не может быть виновен в иных преступлениях, нежели чем в тех, за которые сидит, и ни о каком беспределе не подозревал, душа его чиста". Но если ты допускаешь что за ним ещё что-то, так и что ж? Ничего страшного — ты просто в присоединишься к максиме "цель оправдывает средства". Но и в этом ничего страшного — много кто к ней присоединялся.

— Ну а убедительные доказательства — много ли мы имеем убедительных доказательств к тому, что Лаврентий Палыч Берия лично убил кого? Но мы не судим Берию, мы (и ты, и я) выработали по отношению к нему гражданскую позицию. Ты напрасно сразу начинаешь передёргивать и говорить "вообще, разговоры о "потенциальной опасности" мне представляются кликушеством. Любой крупный бизнесмен у тебя под подозрением, по этой логике. М.б., их посадить всех, на всякий пожарный? А Господь отличит своих, да?" — не из каких моих слов это не следует, а стороннему наблюдателю напоминает полемический приём, при котором на замечание "Сидоров нарушил правила дорожного движения" оппонент отвечает: "Да вы не любите Сидорова, хотите его посадить в тюрьму? Может и русские фамилии вам не нравятся?!".

И, самое главное, если "Я вообще ни за кого не готов отвечать своим словом", то какого хуя отвечать за кого-то своим голосом? (Прости за многословие).

— По поводу Лаврентия Павловича — не надо. И его подпись, и подпись Сталина, и подписи иных членов Политбюро, включая Хрущева, — стоят на расстрельных списках. А вот с Ходором тебе облом вышел: ну, нет у тебя доказательств на него — одни клеветы. Значит, "символом" служить все-таки он может, несмотря на твои подозрения. Оттого и злишься ты.

И еще злишься потому, что не удается приписать мне максиму "Цель оправдывает средства". Да и как бы тебе это удалось, когда я так отнюдь не считаю? Я не верю в то, что выяснятся и будут доказаны какие-то кровавые дела Ходорковского. Однако ж могу допустить такую вероятность (как допускаю ее в отношении многих иных наших сограждан). Останусь ли я тогда в белых одеждах? Нет, не останусь. Придется публично признать собственную политическую слепоту, это как минимум. Но только вряд ли так повернется. Однако ж о народовластии у тебя самые странные представления. Извини, но избиратель ни за кого не отвечает своим голосом — он делегирует собственные полномочия принимать государственные решения (источник власти — народ, см. Конституцию России) тому, кто ему понравится. В нынешней политической ситуации я желал бы и считаю целесообразным делегировать эти полномочия тем кандидатам, которые будут эффективно изменять действующую систему госвласти в сторону большей справедливости (т. е. на деле — дадут укорот путиноидам). В частности, Ходору.

Тут, кажется, самому не sapienti должно уже быть sat. Аллес гезагт.

— Ссылка на расстрельные списки не очень корректна — как должен выглядеть их нынешний аналог? Приказ по ЮКОСУ «Приказываю в двухнедельный срок грохнуть мэра Нефтеюганска» — дата, подпись? Да и с особыми папками Политбюро — ты, прости, пожалуйста, видел эти подписи? Те, что Берия ставил? Может это тоже клеветы? Вот мне Рыбина в телевизоре показывали, с бумагами и подписями — всё говорит, что Ходорковский с Невзлиным виноват. Ну, опять же не только подследственные из телевизора мне это говорили. Вся логика девяностых говорит мне одно, а ты — другое. Оттого я хочу проникнуться твоей логикой — вдруг в ней правда? Я очень хочу поверить в ситуацию — вот олигарху мешает человек, а он его от киллеров спасал-спасал, да и не спас. Поперёк олигархической воли его грохнули, хоть и на пользу дела. И так двадцать пять раз, граждане судьи. Потому что во мне хоть и поколеблена вера в благородство олигархов, но крестьянская вера в доброго барина живёт. При этом я хочу у тебя чему-то научиться, да всё не выходит. Оттого я не злюсь, а печалюсь.

Вот гляди — тебя спросишь что про Фому, а ты — про страшную власть Ерёмы.

Вот спросишь тебя, отчего если назло кому-то выбрать кого-то депутатом, так и народовластие случилось?

А ты мне "Надо дать окорот путиноидам"!

Вот, обратно, спросишь — отчего это Ходорковский лучше прочих законодателем будет, откуда такое подозрение — опять неизвестно. А ты мне — это кандидат, который будут эффективно изменять действующую систему госвласти в сторону большей справедливости. Я прямо так волнуюсь, откуда ж это видно — про большую справедливость, по два раза спрашиваю, а ты мне о моей злобе и недоверии.

Сначала ты скажешь "Я вообще ни за кого не готов отвечать своим словом", потом, что выборщик вовсе не отвечает за свои решения — замечу исторический опыт говорит несколько иное — и вполне либеральные мыслители признавали за австрийцами вину Плебисцита, за немцами победу национал-социалистов на выборах и проч. и проч.

Пока определённо ты сказал только одно — то, что внутри твоей моральной схемы потенциальная опасность крови на Ходорковском менее важна, чем возможность сделать некоторую фронду власти.

Если ты хочешь сказать что-то другое, пояснить эту моральную схему — так ведь нужно сказать. А ты всё — злой Березин, злой. И не отвечаешь мне, пришедшему за советом. А ведь, если прозрачная правда на твоей стороне — так чего пугаться? Скажи её прямо. Если уж ты решил перейти на немецкий — так Amboss fürchtet den Hammer nicht.

— Ну, конечно, я видел подписи Берия и других. Хотя и не воочию, а на тех фотокопиях, что публикуются в исторических книжках с конца 80-х. Твоя воля — заявить, что это подделки, сфабрикованные агентами ЦРУ.

— Так и Рыбин на фотографиях как живой. А в телевизоре и вовсе двигается. Твоя воля — заявить, что это подделки, сфабрикованные агентами КГБ.

— Разве ты пришел за советом? Нет, ты пришел, чтобы сказать свою мысль, которую ты думаешь. Потому и кажется мне, что твои вопросы риторические. Зачем же и отвечать на них? Тебе-то ведь все и так ясно. С чем тебя и поздравляю.

— И, позволь, я расскажу тебе, как я вижу наш разговор. Вот я, обычный обыватель, возделываю свою брюкву. Наступает мировой катаклизм, и начинается свара патриотов и демократов. Патриоты мне говорят: «Не верь демократам, они всё спиздят». Ну, натурально, я иду к демократам и спрашиваю: «Вы не спиздите, нет?». Они мне говорят: «Да никогда в жизни! Да ты чё?! Как мог подумать? Да ты через десять лет два автомобиля купишь, и колбасы восемь батонов».

Ну, я, стало быть, за демократов. А они — раз! — и всё спиздили. Промышленность — добывающая, да ещё советскими геологами разведанная, трубы давно проложены, станки на заводах на ладан дышат, Президент, как о великой радости мне сейчас обещает, что армия тридцать танков купит.

Ну, я стою, как оплёванный, с дурацкой брюквой в руках. Нет, я понимаю, власть отвратительна, как руки брадобрея, но вся эта свалка напоминает мне разборку паханов, в которой я должен отчего-то одних паханов любить, а других — нет.

И вдруг появляешься ты и говоришь: «Ходор выиграл бы. И это было бы правильно. И потому еще, что это говорило бы о возвращении в нашу жизнь принципов народовластия, в чем эта жизнь, очень нуждается. Я так думаю, что Ходор по-любому будет лучшим законодателем, нежели Грызлов и Рогозин, ага. В нынешней политической ситуации я желал бы и считаю целесообразным делегировать эти полномочия тем кандидатам, которые будут эффективно изменять действующую систему госвласти в сторону большей справедливости (т. е. на деле — дадут укорот путиноидам). В частности, Ходору».

Ну, тут я понимаю, что я, со своей дурацкой брюквой, что-то упустил — а ты знаешь Правду. о как только я начинаю тебя спрашивать, чем это лучше — ты, как в анекдоте, мне отвечаешь («Чем армян лучше чем грузин»? — «Чем грузин»!

И моя картина мира даёт трещину. Если бы ты мне на ухо сказал, что работаешь сейчас у Марины Литвинович, то мне это бы объяснило. Картина мира вщёлкнулась бы в пазы. сли бы ты сказал, что из каких-то экзистенциальных соображений нужно навредить властям («Вырву у себя глаз — пусть у моей тёщи будет зять кривой») тоже понимаю. е тебе-то, тебе-то, Савва зачем это нужно?

Я вот тебе скажу — я не всегда брюкву растил. Я вот, как с тобой, на расстоянии метра с Ходорковским что толкался передо мной без галстука, в простой водолазке, говорил и вопросы ему задавал. Было от него главное впечатление, как от усталого человека с ленцой. Шелестели в этих рассказах Фонды молодёжной инициативы (Ходорковский был, кстати сказать, заместителем секретаря комсомола института по оргработе, Матюхин и чеченские авизо, залоговые аукционы, приватизация «Юкос»…

Так вот он между делом произнёс: «Я и моя команда обошлись в стране не в одну сотню миллионов долларов — так мы обучались управлению». И как-то мне его управление не казалось особенно эффективным — и по цифрам, и по его собственным словам.

Там вообще много интересного было, забавно рассуждал Ходорковский о менеджменте, объясняя, как он обходится с персоналом: «Не больше девяти месяцев люди могут сидеть в регионах — они тупеют. Всё намотано на феодализм — рухнет он, и всё развалится». Потом рассказ пошёл о политике. Оказалось, что в маленьком давосском кафе к Ходорковскому с друзьями подошёл Сорос и сказал: «У вас было пять лет, уезжайте. У вас победят коммунисты, и вас убьют»… «И мы занялись выборами, сказал Ходорковский, — а Зюганов тогда, кстати, был главной фигурой в Давосе… Ну, ладно, я достаточно правый в российском понимании — при этом считаю, что приватизация улучшает любую отрасль, вплоть до армии. А участие бизнеса — всегда поддержка существующей власти. Самая лучшая власть для бизнеса — это та, которая не меняется. Бизнес не будет принимать участия, но это не значит, что участия не будут принимать люди из бизнеса».

Была ещё другая история — Ходорковский рассказывал о том, как за огромные деньги выписали из Америки лучшего специалиста по нефтяным скважинам и всякому бурению. Пересказывается на так: «Специалист был серьезный — полгода ездил в Россию, знакомился с обстановкой, прежде чем дать ответ. Наконец (перекупили, перекупили!) согласился. Наши работать не умели, и американец стал вводить свои правила. Дальше началось следующее. «Вводите бур вертикально» — говорит американец. Наши чешут репу и говорят: «Бур ёбнется». Американец настаивает. Бур вводят. Он ломается. Американец: «Вводите бур вертикально». Наши: «Так ёбнется же». Американец: «Ай сам андестенд что делать». Бур (сто тысяч долларов) ломается. И так двадцать раз подряд. Ходорковский с восторгом рассказывает о силе воли американца. Там кривые полости какие-то были, и нужны были специальные кривые технологии. Ну, вроде бы «спустя год» американец согласился наконец, и добыча все-таки пошла — отечественным способом. Всех именно восторг Ходорковского поразил — «какие они, американцы!».

Это — частности, но вот я набираю этот багаж, включаю мозги, и опять не могу понять, чем это Ходорковский будет хорош. Ты (если с таким пафосом его рекламирующий, видимо, за базар отвечаешь). Так ответь, мне. Чем грузин? А то ведь всё, что говоришь пока, что я злой, и сам знаю. Прямо как барышня «Я вовсе на тебя не дуюсь, тем более сам знаешь за что».

— Так я ж тебе весь день толкую: из экзистенциальных соображений жизненно необходимо навредить "управляемой демократии" им. г-на Пу. А ты все не веришь и не веришь…

— Ты мне весь день толкуешь совсем не это. Ты мне толкуешь, то "что Ходор по-любому будет лучшим законодателем, нежели Грызлов и Рогозин, ага". То ты путаешь судебные решения с внутренними размышлениями гражданина. То ты меня подозреваешь в том, что я хочу посадить всех олигархов. То у тебя одни подписи a priori подделаны, а другие a priori — неподдельны.

Но это ты хорошо сказал — "из экзистенциальных соображений жизненно необходимо навредить "управляемой демократии" им. г-на Пу". Что, собственно, и говорит о том, что "жизненная необходимость навредить" важнее прочего. Если жизненная-то — с пониманием, да.

— Ну, наконец-то.

— Да и я говорю — наконец-то. Действительно, все эти "лучшие законодатели" и "недоказанная вина" — были фуфло и шняка. А базар был в том, чтобы любой ценой насолить кому-то. Я правда, думаю, что этому кому-то на это наплевать, и система довольно упруга — но всё равно понятно. Действительно, наконец-то, мы договорились, что виновность/невиновность, кровь на руках — это всё менее важно, нежели навредить какой-то загадочной для меня "управляемой демократии".

А что? С пониманием.

Не только же брюквой я занимаюсь. Только что ж ты мне высокими материями голову морочил? Я и повёлся.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLII

— Того ли мне бояться, что зарабатывая развитием чужой сексуальности я сама превращусь окончательно в каменную статую? И этого, в том числе. Хотя сейчас, когда, как выяснилось, я вполне могу делать эротический журнал, сейчас я пожалуй думаю только о том, что вот, жаль, не на кого выплеснуть свою спящую энергию. Ну так что с того, что первый же день корпения над эрегированными членами и «эротическими» статьями будет концом этой самой моей сексуальности. Было бы что терять. Хотя жаль, жаль, что они такие упертые, тупые, необразованные идиоты — там можно было бы не так уж мало всего интересного забабахать, если бы они хоть чуть-чуть разбирались в предмете и могли представить себе что-

— Ватсон, Ватсон, что говорит эта женщина? Я ничего не понимаю! Я пропустил что-то интересное?

Вспомнил, кстати фразу — не помню откуда взявшуюся: «Хорошо, никакие джинсы не должны стоять на нашем пути, сними их и трусы тоже, в кровати мы должны быть абсолютно голыми, любовь моя»… То ли в гостях подслушал, то ли из романа.

— Кстати о романах, лучшие стихи, по-моему на тему трусов — эти:

Я лежала с Коленькой

Абсолютно голенькой,

Потому что для красы

Я сняла с себя трусы.

— А, там есть ещё продолжение:

Здравствуй, Вася, я снялася

В платье белом с пояском,

Но не в том, в каком еблася,

А совсем-совсем в другом

Я тебе ещё расскажу такую, совершенно реальную историю. Когда Индокитай сбросил с себя бремя колониализма, то вышло у него это не сразу. Например, было знаменитое (для вьетнамцев) восстание на одном крейсере. Так вот, у них не было красного флага — а какое восстание без красного флага? Стыд один.

Поэтому один революционный матрос одолжил товарищам красные трусы, и они гордо реяли над Тонкинским заливом. А того самого вьетнамца, что одолжил свои красные трусы для флага, звали Фам Ван Донг.

— Он потом у них генсеком стал?

— Ага. Вот что значит иметь трусы под рукой.

Извините, если кого обидел.

18 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDXLIV

— Простите, я как раз из этого поколения. Вполне себе «Посев» читали. Извините, но весь тутиздат Булгакова, Солженицына и Пастернака стал доступен, когда я уже школа закончивалась. Живаго печатали в «Новом мире», когда я уже в институте училась. поэтому были и распечатки со скачушим слепым шрифтом, и фотографии того, что кто-то печатал на машинке, и «Посев»… Вы лет так на 5–6 не ошиблись?

— Нет, не ошибся. И вот почему — я старательно бегу от обобщений, хотя моя сбивчивая речь иногда похожа на обобщение.

Смотрите — одно дело самиздат здешний, когда распечатывалась какая-нибудь Кинесса с безумными руководствами по технике секса, больше похожими на сочинения Блаватской — это восьмидесятые. Другое дело — перепечатка Булгакова. Третье "Посев" с другой точкой зрения на "вторую волну". Я и сам храню аккуратную ксерокопию "Доктора Живаго" сделанного с фильтринеллевского издания. А равно как фотокопию (!) "Сказки о Тройке" Стругацких. Вон, Битов, утверждал, что видел как "Кавалера "Золотой звезды» от руки переписывали.

У всех людей разное время чтения разных вещей — я вот "Над пропастью во ржи" до сих пор не читал, например. У вас желание приникнуть к Бродскому могло возникнуть в четырнадцать, а у другого — в девятнадцать. Отсюда и разброс — в этом смысле только год публикации (републикации) есть абсолютная величина — а републикация началась в 1986 году примерно — оттуда и усреднённый шестнадцатилетний возраст.

Пафос, на самом деле не в этом. Весь этот опрос — хороший способ припомнить былое. А цифры в "градусниках" — средняя температура по больнице. Но у Романа бывают такие хитрые планы, которые я часто понимаю с запозданием. Поэтому я ворчу в сторонке. Я, к сожаленипю (или к счастью) не знаю, на какой год пришлось шестнадцатилетие — в любом случае читать загадочную Кинессу лучше было уже опробовав первые поцелуи. Это была книжка такого безумного секс-просвета, с чудовищными антропологическими примерами — сейчас часть моих знакомых уверена, что это мистификация.

Мы недостаточно знакомы, чтобы я цитировал все безумства из этой книги — но, я уверяю, что распространялась она в машинописи, на тех же распечатках АЦПУ с прыгающими буквами, от роуки, и ещё Бог знает как.

Вот кстати, Булгаков. Было известное постановление о выпуске Булгакова. Вот оно, очень показательное:

13 ноября 1979 г. СЕКРЕТНО ЦК КПСС. Об издании избранных произведений М. Булгакова в связи с заявками В/О «Межкнига» и «Росинвалютторга» председатель Госкомиздата СССР тов. Стукалин Б. И. ставит вопрос о выпуске в издательстве «Художественная литература» однотомника избранных произведений М.Булгакова тиражом 75 тыс. экз. для продажи на валюту.

В соответствии с постановлением ЦK КПСС «О переиздании некоторых художественных произведений 20-х годов» (№ Ст-53/5с от 7 июня 1972 г.) выпуск книг М.Булгакова, В.Иванова, О.Мандельштама, Б.Пильняка, И.Северянина осуществляется ограниченными тиражами…Отдел пропаганды и Отдел культуры ЦК КПСС полагают возможным поддержать просьбу Госкомиздата СССР об издании однотомника избранных произведений М. Булгакова тиражом 75 тыс. экз. для последующей продажи на валюту. Просим согласия.

Зав Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро

Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельников

Резолюция: Согласиться. М Зимянин, М.Суслов. А Кириленко, В.Долгих. М.Горбачев, И Капитонов, К.Черненко.

Так вот, этот трёхтомник расшивали, ксерокопировали и аккуратно переплетали копии — чаще всего "Мастера и Маргариту" — на "Белую гвардию" спроса не было. И вот — непонятно, в какой части это самиздат. Не говоря уж о номерах журнала "Москва" с "М&М" с подклеенными купированными местами — я знаю, по крайней мере, два таких экземпляра, откуда торчали лохмы подклеенного.

Извините, если кого обидел.

19 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLV

— Ох, ё! А Лысый-то хочет возобновить производство автомобилей на АЗЛК. Мне в телевизоре даже главный конвейер показали. Там с десяток "Святогоров", оказывается, до сих пор висит. Феерическое зрелище — как в фильмах ужасов: ржавые полусобранные машины качаются под потолком.

— Мне показалось, что он там собрался открытый бассейн копать, для здоровья сограждан

— Отлично. А потом на месте бассейна восстановит завод — собирая с миру по копеечке.

— Да-да! Но на Болотном острове.

— Сначала "Волгу", теперь "Оку" — для симметрии и Камазы надо бы закрыть

— Ты что — «Волгу»????

— Ага, Дерипаска отменил на фиг. Так что твоя скоро по классу антиквариата пойдет.

— Ох, Mutter Volga. Ну моя-то и так только по этому классу и проходит.

— Инкрустируйте её Сваровски.

— Боюсь, её бывшая хозяйка восстанет из гроба и закидает меня непотопляемыми мячиками.

Извините, если кого обидел.

19 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLVIII

— Газданов — очень нудный писатель. И в этом его проблема. То есть все у него есть — и аутентичность, и типа стиль, и складно вроде пишет, но — не цепляет. Не мня себя литературоведом (и только поэтому), отмечу, что от неизвестно почему добросовестно прочитанной мною книжки осталась только мятая и странная ассоциация с первыми тактами «Трех товарищей» Ремарка и смазанная картинка плохо освещенного далекими рекламами грязного переулка капиталистической столицы. Ну не Бунин. Не Набоков. И даже не ренегат А. Н. Толстой.

— Тут дело вот может быть в чём — Газданов это такая попытка (в частности) посадить на грядке русской литературы французский извод экзистенциализма. Представляете, насколько был бы зануден Камю, переписанный Тургеневым.

— До тошноты. Впрочем, он и так хорош. Ненавижу его недомужиков, по традиции взыскующих сочувствия в школьных сочинениях.

— Вот, кстати, Набоков. С Набоковым — хороший пример. Но я имел в виду не прижизненное признание, а посмертный зачёт. Просто есть огромное количество писателей, что стали просто темами для литературоведческих разговоров. То есть, они перестали быть писателями (в обычном значении этого слова) — потому как они не предполагают читателя. Их не читают. Набокова читали и пока читают. Газданов пролез планку со скрипом — его читателя я не вижу, хотя занимаюсь Газдановым лет семь.

То есть, при выборе Набоков/Газданов я однозначно выбрал бы Бунина. Меня интересовал феномен перепроизводства русских писателей в XX веке. Вот что интересно. Именно это.

Те самые литераторы XX века умерли навсегда.

Набокова эта ситуация удовлетворила вряд ли — говоря об одном читателе он сильно и некрасиво кокетничал. Тут ещё в чём дело — буковки дают работы воображению, образ получается отчасти читательским, индивидуальным. А видеобраз одинаков для всех — зато лёгок и понятен. Оттого и популярен.

— Причин популярности (впрочем, это слово надо употреблять здесь с опаской) этого писателя, мне кажется две — во-первых, романтическая биография (биография делала многих русских писателей, и часто только её знает потомок). То есть белый Гайдар, ночной шофёр, голос поверх барьеров, etc.

Во-вторых, Газданов — очень уверенный беллетрист. Почти Ремарк в «Ночных дорогах», практически любовные романы массовой культуры послевоенного периода. то есть, это особого рода компромисс, позволяющий признаться в любви к беллетристике.

— Да, я согласна, вообще маска одинокого волка, плюс невероятно успешная фигура Набокова, с которой по инерции Газданова продолжают сверять. Про массовую культуру и высокую любовь к беллетристике — я думала именно вот в этих словах примерно. Но, Володя, — вот лично Вам Газданов нравится? Что-то Вас задевает?

— Вы же знаете, что со мной особая статья. Я испорчен чтением, и нахожу интерес в самых дурных книгах. И к прочим я отношусь к ним ровно, как к Штирлиц, чемпион Берлина по теннису — к товарищам по работе.

Вместе с тем, очень мало заставляет мои волосы шевелиться.

(Это были извинительные замечания).

В Газданове мне были интересны «Ночные дороги» — тем, что это был почти non-fiction, и этот текст давал возможность всякие ощущения от литературного и прочего Парижа. Потом в нём было настроение, схожее с моим — я читал его в 1991, кажется. Время было такое — наблюдательное.

Правда, я не знаю, что подразумевалось под словом «задевает».

— Вот ровно это и подразумевалось. Спасибо

— А, вот ещё добавочные аргументы на лестнице. Они объединяют биографическое и интонацию, собственно, «Ночных дорог».

Симулякр (не к ночи будь упомянут) «Газданов» был оппозицией к симулякру «Поплавский» — то есть угрюмое протестантское упорство против самоуничтожения Обломова. Особенно это приходилось ко двору в начале девяностых, когда рушилось всё, правила нового мира были необычны, и огромное количество людей оказались как бы в эмиграции на Родине. Да.

— Я читала Вашу статью, где Вы их сравниваете, но с этим как раз не вполне согласна — то есть на фоне Поплавского Газданов, конечно, будет Штольцем, но в принципе-то что в нем особенно протестантски упорного? А про 90-е — это да, конечно.

— Хм, я только сейчас заметила слово «симулякр» — что характерно. Тогда, в общем, да. Хотя слово «протестантское» применительно к Газданову все равно не очень понятно.

— Вопрос касается Гайто Газданова или симулякра «Газданов»? А?

— Нет, я же говорю: не обратила внимание на слово «симулякр», симулякры — они такие, если Вы имеете в виду представления о Газданове и представления о протестантизме, тогда все понятно.

— Да и вся любовь, поди, построена на чувствах к придуманным образам. И ничего в этом страшного нет.

— Я и не просила объяснить, я просила описать — Вы же ответили. За что Вам спасибо. Про Поплавского мне особенно в тему. Про всю любовь я как-то не готова.

Извините, если кого обидел.

19 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLVI

— А разве у американцев эта проблема не решена?

— Суть в том, что у американцев патентуется идея, а в Европе и России идеи выведены за предмет права.

— Про американцев я конечно ничего не знаю. Патентовать идею — хорошо. Только непонятно, как. Вот, может я хочу запатентовать свою идею: <…>. Как такую идею запатентовать? А ведь это мое ноу-хау. А если мне в голову придет идея, которая уже приходила в голову кому-то? что делать, вешаться? С другой стороны, <…> — это, конечно, ноу-хау, но два разных режиссера разберутся с этой идеей совершенно по-разному. Как патентовать режиссерские идеи?

— У кинематографистов — не знаю, есть ли там авторское право, в театре, как ни странно, авторское право есть только у художников (ну и у композиторов, конечно). Потому что художник имеет некий «текст», которым можно подтвердить что-то в суде — эскизы, макет. Потому художникам идут авторские, и, кажется, художник может даже закрыть спектакль, если что-то не так — тут я не уверена, но за что-то закрыть он его, по суду (запретить играть) точно может. Таким образом проблема авторского права режиссеров имеет три острых угла: режиссеры хотят получать поспектакльные отчисления, в этом дело, прежде всего; есть некоторые безумцы, которые могут кричать — «у меня украли идею». кричать можно и сейчас, это нормально, но по-разному воспринимается (говорят, Яновская писала когда-то статью, предъявляя претензии к ленкомовскому «Гамлету» со Збруевым-Клавдием — что де, у Гинкаса где-то там, в Новосибирске, что ли, уже было молодой Клавдий, что это у него украли (я к Гинкасу и Яновской хорошо отношусь, так что это я не от ненависти — просто вот, и они могут так сесть в лужу) и что, теперь никому нельзя молодого Клавдия, если запатентовано?); ну и есть совсем сложный момент — если бы было авторское право режиссера, тогда, теоретически, никто не имел бы права вмешиваться в его запатентованную работу. А вот это уже трудней всего, потому что существует повсеместная практика доделки спектакля худруком театра — и ее все (!) считают нормальной. у меня судороги при одной мысли об этом — но сторонники доделки, надо сказать, довольно убедительны, да и я сама уже понимаю, как это, чисто технически — взять и начать править чужую работу, «чтобы лучше было». но это долгая отдельная тема И даже если спектакль делал мэтр, которого изначально никто править не будет — идет он много лет, некий безвестный второй режиссер осуществляет вводы — в результате концепция трещит по швам. Нет технологии записей спектаклей — ее когда-то пытались сделать, но так и не получилось общеупотребительной.

У балетных людей есть такая система — а в драме непонятно что записывать — мизансцену, событие, интонацию (краску)? Это невозможно зафиксировать. А значит, не будет права. а значит, не будет авторских (а весь сыр-бор из-за них). Если американцы как-то с этой проблемой справились — интересно было бы узнать, как именно.

А идею как раз украсть проще всего — все только этим и занимаются. Вот особенности воплощения украсть труднее. У одного хорошо получилось, у другого — плохо. Я, конечно, предпочла бы, чтобы у меня лично не крали идею. а дали мне ее самой воплотить. Но, во-первых, и я идеи ворую, во вторых — а вдруг не воплощу?

Это как покупка патента на гениальное изобретение, если его покупают не для того, чтобы внедрять, а наоборот, чтобы не внедрять — есть, говорят, такая практика.

То есть я в принципе со всем согласна, выше многократно изложенным.

Хотя есть соблазн спросить — а вы пиратские диски и фильмы никогда не покупаете? А софт у вас весь родной, от Билла Гейтса? Или вы уже на Линуксе, как продвинутый (Линукс тесно связан с «копилефт», если я правильно смысл этого слова поняла. Но про программные продукты я рассуждать боюсь, тут у меня савсем полная каша.

- <…>.

— Я, кстати, в принципе-то тоже ничего не имею против авторского права — да еще на собственный продукт. Вот, существует проблема авторского права на продукт театральных режиссеров. копья ломают много лет. режиссеры, ясен перец, хотят, чтобы было. но у них нет "текста" — оттого их все имеют. признание же наличия авторского права на режиссерский "текст" может привести, косвенным образом, к объявлению любого "цитирования" (на котором театр построен еще более, чем литература), плагиатом, а следовательно, к остановке всего процесса в целом. хотя когда хотят авторского права — всего лишь желают защититься от директоров театров, которые всех беззастенчиво грабят. А сейчас я убегаю, туда, где ветер и дождь. ближе к вечеру вернусь. Ага.

Извините, если кого обидел.

19 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLVII

— Да, я теперь исключительно в автобусах езжу. Не торопясь.

— С Безруковым я справлюсь, а вот в электричке — опасаюсь.

— Отбивайтесь носками и победа будет за Вами!

— Вы же знаете, что я как настоящий русский писатель, носков не ношу и мотаю портянки.

— Портянками не отобьётесь.

— Да дайте их мне только достать… А во сколько Вы в Букбери распивали?

— Около семи. Честное, благородное слово — не вру! Стояла я над этой лестницей и думала приблизительно так: «…Вот сейчас столкнусь с Березиным….Ага, столкнусь с каким-нибудь дядькой, решу, что Березин, подкачусь и этак спрошу: "Это Вы в литературный кружок набираете?" А дядька-то, ни разу не Березин, — бедолага, вылупится, смутится — то-то смеху»… Смутится — ладно… А ну как предложит в ближнее Подмосковье подъехать? А у вас там что было?

— Пригубил. Зато сделал главный вывод — никогда не буду покупать водки по 1300 рублей. Незачем.

— Вывод правильный. Одобряю!

— Да и то Слава Русскому Богу.

— Не то, что с японским городовым.

— А если Русский Хуй налезет на Японского Городового, кто кого оборет?

Извините, если кого обидел.

19 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLIX

— Только отвлечёшься, а они ну баловаться.

— Это не настоящие комменты. Это их призраки.

— Поверила. В зеркале отражаются, по Европе не бродят.

— Совершенно не отражаются, и обогнули весь земной шар.

— Это Ваши не отражаются, а мои — ещё как! А те, которые за края Европы выпрыгнули — какие же они призраки? Сегодня им принадлежит Европа, а завтра — весь мир.

— Так-то оно так, но на моих и никакого признака нету.

— Пейте пожарные, пейте милиция!

Лишь для того, чтобы не простудиться!

Если вам желанно попить для чего другого, или, к примеру, вообще не пить — тоже пожалуйста. Я очень добра.

— Я задумался.

— А вот это полезно. Общение со мной явственно облагораживает

— Не то слово. У меня сейчас упала книжная полка.

— Это знак?

— Я бы сказал — знамение.

— Что предвещает знаменье сие? Неужели уборку и почин?

— Сам не знаю. Книги с пола и битое стекло надо собрать — но не погибну ли я под остальными полками — что пока висят?

— Это вопрос. А вы их потеребите, они расскажут.

— Волнуюсь. У Вас ведь, небось, диванчик-то прямёхонько под полками.

— Ножички-то у всех найдутся!

— Фи на Вас. У меня только дубина народного гнева за пазухой припрятана.

— Именно.

Это дамокловы полки.

— Ну как? Пока ниточки не перетёрлись?

— Пишу пока.

— Вот и славно. А я пошла на книжки смотреть.

Извините, если кого обидел.

20 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXI

— Я хотел бы прокомментировать по существу Ваше выступление. Вы рассказываете, что вас спросили на телепередаче, хотите ли вы завести потомство от обезьяны. Если говорить о фактах, то отвечать на вопрос, согласны ли Вы участвовать в экспериментах по межвидовому скрещиванию в виде одного из видов не стоило. Незачем было цитировать им Булгакова, а уж Богородицу поминать — совсем лишнее. Если бы Вы тогда перешли непосредственно к выяснению отношений с элементами членовредительства, Вас бы никто за это не осудил. Я, впрочем, не уверен, что сам полез бы в драку, как советую Вам.

Я помню прекрасно те времена на телевидении, когда можно было все, но смею подвергнуть достоверность Вашей истории сомнению. Она напоминает мне мистификации Довлатова. Диалоги героев подогнаны друг к другу, а концовка с падением полки и эффектной заключительной фразой придает ей явный литературный оттенок. Полагаю, что нечто подобное имело место, однако, по авторскому замыслу те события претерпели изменения.

Вопросы, которые Вы подняли «как и зачем?» не оставили меня равнодушным. У Д.Гранина есть книжка «Зубр», одна из ласточек гласности. Написана, как мне кажется, из самых благородных побуждений — посмертно защитить честное имя ученого. Довольно слабая книга, в которой есть любопытный эпизод. Тимофеев-Рессовский напился пьян до крайности и притащил в лабораторию за рогакорову, крича, что поймал черта. При всей комичности, это поступок настоящего ученого — он верил, что поймал нечистую силу и потащил ее исследовать.

Тот случай со скрещиванием приматов я обсуждать не хочу, от него плохо пахнет, но некоторое время тому назад Вы выразили в своем журнале неодобрение по поводу клонирования крысы. Я уверен, что если бы Тимофеев-Рессовский знал как, он бы клонировал и крысу, и того самого черта, который ему померещился. А на вопрос «зачем?» отвечу я. Если мы научимся клонировать млекопитающих с гарантированным благополучным исходом, то сможем восстановить исчезнувшие виды животных. По-моему, только ради этого стоит стараться, а неприхотливая крыса — прекрасная лабораторная модель.

Конечно, вопрос клонирования животных и человека весьма непрост и многогранен. Я не считаю себя глубоко верующим человеком, и думаю, что согласятся со мной немногие, однако думаю, что если Бог дал нам технологию для полетов в космос, то нужно строить космические корабли и лететь. Если мы получили знания о том, как можно сделать атомную бомбу, ее следует сделать и потом взорвать, чтобы убедиться, что все правильно. А если мы получаем опыт клонирования человека и животных, то им нужно пользоваться для всеобщего блага. Дар Божий отвергать нельзя — так я понимаю служение Богу.

Извините, если задел Вас своими сомнениями.

— Ничего-ничего. С пониманием отношусь к вашим словам.

Извините, если кого обидел.

20 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXII

— Зря вы ругаетесь на глянцевых журналистов, что сказали, что Хемингуэй любил кальвадос. А вдруг Гемингвай, который глушил вообще всё, что содержит спирт, привечал и кальвадос? Кто может поручиться в обратном, а?

— Найдите, Володя, в его текстах хоть одно упоминание кальвадоса. За каждое с меня — доллар.

— Если это необходимо, я поищу.

Только свидетельств того, что Хемингуэй пил кальвадос масса — от Соломона Волкова до Олдриджа. Считается, что Хемингуэй изобрёл род коктейля на кальвадосе. Или два коктейля — не помню.

А что до аргументации «так он же об этом не писал» — я тоже о некоторых своих маниях не писал. Не к чему это. Да.

— Поищите-поищите, в журнале было написано, что Х. о кальвадосе именно писал.

— Понимаете, мысль о том, что Ремарка перепутали с Хемингуэем, мне совершенно не интересна (хотя это самое вероятное). Но, как человек с естественно-научным образованием, который видя чёрную корову, говорит: в этой местности есть хотя бы одна корова, черная по крайней мере с одной стороны, я начинаю размышлять.

Нет гарантии, что в своих репортажах 1944 года он не писал о кальвадосе — самые кальвадосные места, кстати — высадка союзников. Пять-семь долларов, да. Не говоря уж о том, что в справочнике квебекских дистрибьютеров написано: Calvados (alc. 40 %) Wood-aged apple brandy from Normandy. A favourite of Ernest Hemingway, the best is said to come from the Pays d'Auge. May be served as an alternative to regular brandies. requently used in cooking. Не говоря уж о том, что письма, типа, другие мелкие заметки, «Райский сад», etc.

Я человек небогатый, жажда наживы со мной может сделать многое.

— Мы, в общем, тоже не без естественно-научного. Однако приношу извинения за невнятность изначальной формулировки. Листала журнал в присутственном месте, и точную фразу восстановить сейчас не могу.

Квебекские дистрибьюторы убедительны, снимаю шляпу. От предложения, впрочем, не отказываюсь.

— Конечно. Я же всем рассказываю, что я — патологоанатом. Это моя работа, выполняемая с несколько другими эмоциями, нежели чем вы думаете.

Извините, если кого обидел.

20 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXIII

— Мне кажется, это не так. Тут всё зависит от десятка факторов. В городах часто прыгают с крыши, в деревне это не метод. В голодное время, когда нет денег на снотворное, особо таблетки не характерны. Не говоря уж о том, что шаг вправо, шаг влево — совсем всё другое, другой уровень и другая жизнь. Вот у меня есть хороший друг, так он утверждает (справедливо), что Москвы нет. А есть примерно десять или пятнадцать городов, что прилеплены друг к другу. И во всех своя жизнь. Вон — Капотня. Туда менты боятся даже на машинах заезжать. А там, наверное, треть миллиона живёт. Загадочное место. Такой опрурж, что держись.

— В деревнях и городах наших самый распространенный способ самоубийства — пьянство. Все же сейчас про Москву это неверное утверждение. Народ сильно перемешался. Центр уехал на окраины, окраины стали центром, а на Смоленке живут люди из Сургута. Вполне однородный город вышел, хотя не всякая однородность приятна. Вот лет двадцать назад — да. Заехала в Солнцево, а они там в выходной день фланируют по улице в сапогах и цветастых платьях (девушки), с магнитофонами подмышкой (парни). Детсадовская просто-ки.

А самоубийство и сейчас у пятнадцатилетних девушек распространенно. Только со снотворными таблетками. Вот ручки тоже режут. систематически подрезают, и даже никому не показывают. хотят в рубашках с длинными рукавами. говорят, что когда больно, все остальное становится не важным. Пустили кровушку, поболели, кризис переждали, дальше пошли. А иногда не рассчитают, полоснут сильней обычного в состоянии аффекта, приходится их откачивать… И ведь кто в основном, образованные зрелые женщины с красивыми фигурами и приличной зарплатой, не финтифлюшки какие-то истеричные.

Просто нужен определенный уровень жизни в стране, чтобы начали действительно спасать после отравления и показушность самоубийств стала заметна. Опять же, нужен опр. ур.ж., чтоб стало хватать душевных сил на страдания.

— Ну, тут у меня опыта мало. Те, пятнадцатилетние, что хотят, чтобы их откачали, часто путают дозу. Надо ведь считать, к организма примеряться… А с венами без ванной тоже непросто. Жизнь вообще не густа.

— Так в том и фишка, что умирать-то ни те, ни другие, вроде бы, не хотят. а что хотят — большой и неясный вопрос. самое простое объяснения — внимания хотят. но оно не всегда работает. по крайней мере не в описанных мной случаях. Я думаю, что хотят прервать текущее состояние, по каким-то причинам для них нестерпимое. надеются, что если что-то такое с собой сделают — начнется другая жизнь. те, кто руки режут — те точно от напряжения избавляются. у них после кровопускания облегчение, все в другом свете видится. Эндорфины, опять же, высвобождаются, эйфория наступает, приятно, наверное, самой управлять своими психическими процессами. Чирк — и ты уже на небесах.

— Только, если в вашем случае, это женщины средних лет, да в деле завязанные — то кто же их должен найти? Домработница? Дети? Муж гипотетический?

— Дык они ж не сильно режут. Когда сильно — тогда, наверно, мало кто находит. Но они сами тоже не глупые, могут и в скорую позвонить. Я к тому, что стремления себя покалечить не всегда рассчитано на свидетелей. Иногда в том-то и кайф, чтобы себя в тихую калечить. В комментах проскакивало что-то про тягу к инсценировкам. Я думаю, что не в инсценировках дело, хотя и на это найдется свой любитель.

— Да, втихую — это интересный подход. Но, мне кажется, это мы сейчас кривую по двум точкам выстраиваем. Это должно быть очень нехарактерным занятием — если женщина дожила до средних лет, преуспела, не урод, то, тыкая бритвой в вену, она понимает, чт следы там останутся, негигиенично, etc.

Ну, и, короче говоря, рациональная женщина должна понимать, что медикаментозные средства дадут схожий эффект. Можно и боли добиться, и резкого сброса давления. Да чего угодно.

— Но факт остается фактом. Она выбирает негигиеничный способ. Я в прошлом году делала обзор статей из найчных журналов типа «вопросы психиатрии» и т. п. Пользовалась университетской

— Делала я в прошлом году обзор статей на тему самокалЕчения. Смотрела вполне себе статистику во всяких журналах типа «вопросы психиатрии» и обзоры к этой статистике. Попали в статистику те, кого в неотложку привозили после тяжелых самотравм и там откачивали потом. Там сначала проценты — сколько женщин, сколько мужчин занимаются этим на постоянной основе. Как они это любят делать: таблетки пьют, душатся, режутся или головой об стенку колотятся… Ну и возраст, достаток, образование тоже.

А потом еще этим гражданам опросники давали и интервью с ними проводили, типа «почто, друг Вася, ты с собой такое делаешь?» И они там что-то говорили.

Ну и вышло, что те, кто режутся — это в основном женщины. И вообще те, кто более длительный период такой образ жизни ведут — тоже женщины. И это, вроде бы потому, что мужики более удачно себя убивают. Сил у них больше и если решили самоубиться — пулю в лоб пускают или харакири делают и никаких больше проблем. А дамочки — те побаиваются или эстетическое чувство им не позволяет. Не любят они кровавых сцен и мозгов на стенах. Пытаются таблетками или топятся там… Ну а это все более долгое время занимает и рыцари на белых конях их чаще откачивают.

Но был еще процент тех, кто вовсе не самоубиться хотел, а так, немножко поиграть. Вот про них-то я писала выше. Состоятельные дамочки, семейные тоже, все у них есть, ан нет — режутся.

— Да, чудны твои дела, Господи.

— Ну… Господь-то тут уж точно не при чем.

Извините, если кого обидел.

20 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXV

— В силу ряда обстоятельств я сегодня вспоминал и никак не мог до конца вспомнить один очень известный текст. Интуитивно он привязан в моём сознании к Хемингуэю, но вот откуда он — я не могу понять. Речь идёт о мимолётном рассказе про человека, что стрелял с чердака, но вот по лестнице уже грохочут сапоги, винтовка выброшена в соседний двор, и стрелок судорожно пытается смыть собственной мочой пятна ружейной смазки и порохового нагара.

Внутри меня эта история хорошо сопрягается с Венским восстанием 1934 года, хеймвером и пальбой на улицах. Но где это место у Хемингуэя — я никак не могу вспомнить. Но это может быть какой-нибудь текст об Испании — с эпизодическим воспоминанием.

Буду благодарен, если кто разрешит это моё недоумённое состояние. Завидую вашей уверенности.

Понятно, что вся эта задача нечто вроде выяснения того, чем ворон похож на конторку. Но я — не Алиса, и не сознаюсь в невежестве.

— Увы, не помнится…

— Ладно.

— Поиск ничего не дает, верно. Попробуйте получше вспомнить историю?

— Отчего же! Поиск даёт статью какого-то военного журналиста, в которой эта история дословно пересказывается. Не может же эта история быть плодом коллективной галлюцинации — моей и газетой «Группы Альфа»?!

— Тогда проще связаться с автором заметки из «Группы Альфа»?

Да ну его. Вот что он пишет: «Эти писатели — спасители войн — могут быть людьми сколь угодно скромного дарования и сколь угодно сомнительного морального облика. Эрнест Хемингуэй был, безусловно, на порядок крупнее любого другого писателя, пытавшегося описать гражданскую войну в Испании. Но все его попытки ни к чему не привели — в книгах осталась некая “война вообще”, украшенная двумя-тремя деталями — действительно яркими, но не имеющими никакого отношения конкретно к испанскому театру. К примеру, эпизод с безымянным стрелком на крыше, судорожно пытающемся, прислушиваясь к топоту на чердачной лестнице, собственной мочой смыть с пальцев следы ружейного масла от выкинутого в соседний двор автомата, куда более уместен в Гамбурге 1923-го или в Чикаго 1929-го». Ну, что, никто не знает? Никто, да?

— Это Хемингуэй. Ищите в двухтомнике, в четырехтомнике нет этого. А в двухтомнике точно есть.

— Что значит двухтомник? Кашкинский? 1959 года?

— 59 года, естественно. В первом томе, по-моему. Кажется, среди рассказов, в начале которых «газетная» вырезка.

— То, что вы имеете в виду называется сборник «В наше время» — но этого там нет — я только что посмотрел.

— Да, сборник «Наше время» так устроен — и в нем нет. Но, тем не менее в двухтомнике читал, давно. И мне кажется, что сюжет был связан с мексиканцами. Извините, если что не так.

— Ну, очень хорошо. Но где там искать — понятно, что в «Оружии» это не должно быть.

— Так где? Где?

Извините, если кого обидел.

20 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXVI

— Слушай, а тебе не в падлу всё это выкладывать?

— Нет, не в падлу. Помнишь историю про интернет пресс-конференцию Президента Путина?

— А вот следующий вопрос… Житель Нижнего Новгорода Иван Синдерюшкин, 1970 года рождения, проживающий на улице Автостроителей, дом 5 квартира восемь, телефон 334–342, IP 345.34.967.23 спрашивает нас: "А не в падлу тебе, Вова, на эти вопросы отвечать?". Отвечаю: не в падлу, Иван Николаевич.

И мне так же.

— Ну всё уже выложено, зачем? Жалкие литературные премии уже получены, гонорары выплачены, теперь-то что? Ты присоединяешься к этому хору мальчиков и Бунчиков, что на разные лады повторяют — вот страна, что мы просрали, темницы пали, а свобода с похабною улыбкою ждала у входа, или, наоборот — вот светоч правды, что зажгли пятнадцать лет назад… Полип Советской власти вырезан из жопы мира…Не противно?

— А чего противного? Я гибели империи очень серьёзно отношусь. К тому же у меня тогда любовь была — а когда любовь, так что тебе империи? Когда любовь, можно и про погоны с партийностью забыть. Кстати, ты вообще-то ты мой внутренний голос, и можешь заткнуться.

ЧИТАТЕЛЬ ШКЛОВСКОГО

Читаю Шкловского.

Он пишет о своём детстве.

Все воспоминатели начинают с этого.

Шкловский пишет: «фамилии подрядчика не помню, фамилия архитектора, про которого не рассказывали анекдотов — Растрелли».

Это про Смольный.

Теперь анекдот появился. «Архитектор — расстрелян».

Читаю Шкловского и еду в метро, пересаживаюсь и снова еду.

В тупиковом конце станции на скамейке сидят двое — худощавые серьезные ребята лет двадцати. Заполняют какие-то ведомости, бланки, говорят о своём, спокойно и неторопливо.

В руках у одного вдруг мелькает пачка денег. Присмотревшись, вижу, что это аккуратная банковская упаковка сторублёвок.

А сторублёвки…

«Сто штук по сто, — соображаю я, — это десять тысяч рублей».

Сейчас это много.

Я отмечаю это и иду дальше. Всё дело в том, что нет ничего более временного, чем сумма денег. Не деньги вообще (которые вечны), а именно суммы. Три рубля, за которые когда-то можно было купить корову, три-шестьдесят-две — персонаж бесчисленных анекдотов, трёшка до получки. Эти денежные суммы остались в разных текстах как японские персональные печати хэнко.

Деньги счётны и нет больше такой детали, что так жёстко привязывала бы числа к календарю.

История, которую я рассказываю, происходила во времена, когда деньги, как поезда, стремительно катились куда-то на нулях-колёсах.

Мимо меня, встречным курсом по эскалатору, спускаются иностранцы. Кепки на них русские, майки с изображением Московского университета, но продолговатые лица — загорелые и ухоженные, сразу дают понять — иностранцы.

И эта их речь — невнятно доносящееся голубиное воркование английской речи — орри, хайрри, райрри…

Иностранцы. Я отмечаю их вид и речь, запоминаю слова и оттенки.

Я читаю Шкловского в метро, по дороге на дачу. Надо мне на даче ночевать, а вернувшись в Москву, ещё заехать кое-куда.

Я еду в метро, а напротив меня сидят две уверенные в себе женщины. Сидят и о чём-то болтают, помогая себе взмахами рук с длинными пальцами. На пальцах — тоже длинные, хорошо наманикюренные ногти.

Лицо одной из них покрыто бронзой южного загара, который выглядывает так же в зазор между белым носочком и брюками. Одеты женщины дорого — в тонкую чёрную кожу, тонкие свитера, с тонким золотом на пальцах. На ногах — роскошная спортивная обувь. Это важно: сейчас спортивная обувь — предмет роскоши. Впрочем, только для меня она роскошна. Но завистником быть нехорошо — это мешает запоминанию.

Итак, едут напротив меня две дорогие женщины.

Я читаю Шкловского, сидя на станции.

На платформе, опустив огромные уши по щекам, стоит собака. Я знаю, что эту собаку зовут бассет-хаунд.

Знаю, хорошая это собака.

Проходит поезд. В специальном окошечке на переднем вагоне написано: «Нахабино». Этот поезд можно пропустить.

Я читаю книжку дальше. Вот подошёл другой состав, где в окошечке написано: «Волоколамск» — это, наоборот, перебор. Но, делать нечего — я вхожу в вагон.

Часто, приехав на дачу, я заставал дверь закрытой — дед с бабушкой спали после обеда. Тогда я уходил на грядки — кормиться.

В конце крохотного участка, около леса, росла малина — похоже, что по ней уже погулял медведь.

Росли бестолковые кусты чёрной смородины.

Я ел и дожидался, когда дверь откроется.

И это было детство.

Во всяком учреждении есть такое место, где люди собираются кучками и курят. Если рядом есть буфет, то они пьют светло-коричневую жидкость. Называется она одинаково везде — кофе. Но можно было бы составить целый каталог алхимических жидкостей, что пили в разных местах под одним и тем же названием.

Одно такое царство гранёных стаканов, запачканных коричневым и бежевым (молоко давало цвет) я помню очень хорошо. Имя его было — «сачок».

Почему «сачок» — непонятно.

«Сачков» в стране, кстати, было множество.

На даче же стояла сторожка — зимний дом с печью.

На ступеньках сторожки, под крышей, мы курили в детстве. «Мы» здесь лишнее — я не курил. Я приходил туда за тем же самым, что ищут люди около баков и вёдер со светло-коричневой жидкостью разных названий.

Сменилось уже несколько поколений, своими джинсами вытирая ступеньки.

Вот я подхожу к нашим наследникам.

— Здравствуй, — говорит мне девица невыразимо сладострастного вида. Лежит на ступеньке. Лежит она, закинув на стену длинные красивые ноги.

Под головой у девицы лежит какой-то мальчик.

— Здравствуй, здравствуй, — говорю я и медленно подхожу ближе.

Я читаю Шкловского и думаю о любви.

Нет, не о любви я думаю, а о привязанности.

Шкловский пишет о любви — а получается о литературе. Он похож на работницу Тульского самоварного завода, которой дарят при выходе на пенсию самовар. Она рыдает прямо на сцене. «Спасибо», — говорит она, — «Спасибо, милые. А то ведь, грешным делом, унесу деталек с завода, начну собирать дома — выходит то автомат, то пулемёт. А самовара у меня никогда и не выходило».

Письма превращаются в дневники, а дневники превращаются в письма. Женщина, которой писал Шкловский, в его воображении отвечала так: «Любовных писем не пишут для собственного удовольствия…».

К друзьям для собственного удовольствия не пишут тоже.

Зачем я позвонил?

Непонятно.

Позвонил и договорился о встрече.

И не то, чтобы у меня были какие-то надежды, совсем нет. Или, наоборот, я ей нравился…

А вот — начал прибирать квартиру.

Пыхтя, залез с тряпкой под диван.

Выбрался из дома и купил на рынке килограмм помидоров за семь рублей и огромный блин мадаури — грузинского хлеба. Этой цены я не помню, а она бы ещё крепче привязала бы повествование к времени.

Я несколько раз добросовестно выходил встречаться с ней к метро.

Изредка накрапывал дождик — большими и крупными каплями.

Дождь выбрасывал в воздух эти капли и на время успокаивался.

Книга писем Шкловского к одной женщине, любимой им, называется «Zoo».

Zoo — это зверинец, бестиарий, наконец — зоопарк.

Моя одноклассница, ставшая потом преподавателем истории КПСС, называла зоопарк тюрьмой зверей.

Довольно давно, в ином историческом времени, я работал рядом с московским зоопарком. Я работал по ночам, когда подходила моя очередь. В те ночи я выучил мрачное дыхание зоопарка.

Это был запах сена, навоза и звериного нутра.

В темноте пронзительно скрежетали павлины, и тяжело ухал усатый морж.

Однажды, открыв окно, я увидел, как идёт снег.

Было первое апреля, хмурый день. Нахохлившиеся лебеди под казённым окном возмущённо кричали.

Потом улица, разделяющая зоопарк на две части, была раскопана и перегорожена — на много лет. На ней лежали бетонные блоки и трубы. Внешне это было похоже на баррикаду.

Такие баррикады возводились в своё время у Белого Дома. Название, как всегда многозначно.

Случился военный переворот, а во время переворотов полагается возводить баррикады. Вышли они на этот раз хлипкие, слабенькие.

Два моих приятеля спьяну перегородили Садовое кольцо фермой от строительного крана — десятки людей повиновались им, движение встало. А он пошли себе дальше — возвращались, кстати, из бани.

Модно было гулять на баррикадах.

Какая-то девица сидела на танковой пушке, сверкая капроновыми чулками. Другие, в трико и белых свитерах, гуляли с парнями.

У костров грелись лохматые люди в штормовках, а в небе болтался аэростат.

На антенной привязи аэростата висело четыре флага: большой трёхцветный российский, поменьше — жовто-блакитный украинский, за ним — литовский и ещё какой-то, неразличимый в вышине. Потом этот аэростат оторвался и путешествовал по московскому небу самостоятельно. Его принимали за летающую тарелку.

Товарищ мой встал на баррикаду, чтобы осмотреть окрестности. Она зашаталась под ним, как два стула, поставленные один на другой.

Начали записывать в десятки и сотни. Появились командующие люди. Люди благоразумные с ужасом представляли, как в случае поражения их будут хватать по этим спискам.

Шкловский пишет: «Много я ходил по свету и видел разные войны, и всё у меня впечатление, что я был в дырке от бублика.

И страшного никогда ничего не видел.

Жизнь не густа.

А война состоит из большого взаимного неумения».

Стоять и дежурить ночью — занятие неприятное. С военной точки зрения это бессмысленно. Холодно, дождь. Стоишь и куришь. Курили много. За ночь выкуривалось три пачки.

Я курил трубку. Курить трубку выгодно — не просят сигарет.

Ночами слушали хрипящее и булькающее радио. Мой коротковолновый приёмник был за большие деньги куплен неделей раньше. Назывался он символически — «Вильнюс». В Вильнюсе уже кого-то подавили танками — бессмысленно. А «Радио Москвы» то появлялось, то пропадало.

Первый страх пришёл, когда начали глушить независимые станции — одно радио «Свобода» пробивалось в эфир.

Лил проливной дождь, и вместо того, чтобы идти посмотреть на события, я прижимался ухом к динамику. Сообщение шло по трассе Москва-Мюнхен-Москва.

Корреспондент закордонной радиостанции сидел на одиннадцатом этаже Белого Дома и рассказывал в прямом эфире, что происходит за углом.

Потом включилось через какой-то резервный передатчик российское радио.

Стоять и дежурить ночью — занятие неприятное. С военной точки зрения это бессмысленно. Холодно, дождь. Стоишь и куришь. Курили много — за ночь некоторыми выкуривалось по три пачки.

Итак, все курят. И всё снова бессмысленно. Однако, кому-то нужно умереть. Тут важен момент физического прекращения чьей-то жизни. Это оселок, на котором проверяется серьёзность происходящего.

Надо, чтобы кто-то умер насильственно.

Теперь несколько слов о танках. Что люди ложатся под их гусеницы, довольно страшно — тем, кто стоит вокруг. Из танка лежащих просто не видно. Так было в Вильнюсе.

Когда человек не успевает увернуться от гусеницы, его просто наматывает на неё. Это происходит быстро, и ничего героического в этом нет. Если несколько десятков танков проезжают по одной задавленной собаке, она раскатывается как блин.

Это я видел.

А безвестный миру младший сержант Акаев заснул на броне во время ночного марша. Он упал под гусеницы, и танковая рота сделала его совершенно плоским, толщиной с фанерку. Младший сержант Акаев занимал несколько квадратных метров.

Я не верю в воодушевление и подъём человеческих чувств от созерцания погибших под танками.

В своём «Сентиментальном путешествии» Шкловский несколько раз вскрикивает: «Мне скажут, что это к делу не относится, а мне-то какое дело. Я-то должен носить всё это в душе?». Он писал как раз о Гражданской войне.

На утро объявилось огромное количество героев. Количество подбитых танков приблизилось к сотне. Снова начались народные гуляния. У Шкловского есть очень правильное место в «Сентиментальном путешествии» — он рассказывает, как после Февральской революции и привозят арестованных офицеров. Через полчаса, пишет Шкловский поручик вышел от военной комиссии при Государственной думе весёлый. Ему поручили организовать автомобильное дело во всём Петербурге: «Этот человек, хитрый и по-своему умный, с аппетитом если не к власти, то к месту, впоследствии ходил в анархистах-коммунистах. Я остановился на нём потому, что он был первым жокеем на скачках за местами, которого я видел. Впоследствии я видал толпы таких людей».

А теперь на следующий день одна радиостанция ругалась с другой.

— А вот и секс опять разрешили… — трепался один из ведущих.

— Позвольте, коллега, — вступал другой, вы неправильно произносите это слово. Говорить нужно не «сэкс», а «секс». Ну да всё равно, поздравляю вас, дорогие слушатели, с окончанием внепланового дня танкиста…

«Разговор настоящий, непридуманный, — писал про это Шкловский. — Память у меня хорошая. Если бы память была хуже, я бы крепко спал ночью». Можно было бы начать говорить о собственном скепсисе, но это неправда. Я просто знаю, что за любой пьянкой приходит похмелье.

Кстати, пьяных я тогда не видел — внутри большого белого дома, говорят, пили крепко. Про это мне рассказывали потом люди, сидевшие там. Но им веры не было — врали они много. Так что нет, похмелья пока не было. Шкловский пишет точнее: «В общем преобладало пасхальное настроение, было хорошо, и верилось, что это только начало всего хорошего».

Я читаю Шкловского и думаю о времени.

Есть такая игра — постукалочка.

Не знаю, что это такое.

Постукалочка имеет для меня свой, особенный смысл.

И не надо объяснять ничего, я слушать не буду.

Постукалочка — это звук проходящего времени в стуке ночного сторожа.

Стук-стук.

Время идёт.

Что-то проходит мимо меня.

Раньше — не то. А теперь можно прийти в булочную и не обнаружить там хлеба. Вот что удивляло. Но у меня была большая любовь, и я не заметил падения империй и изменений на карте мира.

Ничего я не заметил, а что заметил — так не почувствовал.

Наконец я ехал обратно.

Платформа пустынна и залита солнцем.

Мимо неё одновременно едут два состава — один порожний, собранный из разноцветных цистерн, обшарпанных вагонов, пустых автомобильных платформ, платформ с огромными пузырями, на которых написано по слогам «по-ли-ме-ры», и платформ просто пустых.

Другой состав, в два раза короче первого, сбит из одинаковых коричневых вагонов, покрашенных свежей краской.

Но вот, вслед за этим вторым, пришла и моя электричка.

Вот я вижу её, приближающуюся, проседающую и клюющую носом при торможении.

Я надеваю майку и выбираю вагон — нужен тот, с рогами.

Отчего-то известно, что он не моторный, а значит, в нём меньше трясёт.

Вот Шкловский, тот любил технику. Он много писал о ней, перечисляя марки автомобилей, звучащие как слова мёртвых языков: «испано-сюиза», «делоне-бельвиль», «паккард», «делаж»…

Он писал о технике, как о женщине.

В тамбуре стоит потный солдат-армянин. Он стоит, прислонившись к стене, и держит обеими руками фуражку.

На дне фуражки написано — «Калинин».

Дача моя, оставленная за спиной, вновь появляется в окне и тут же исчезает.

Я уезжаю.

Уехал и мой друг в поисках обетованной земли. Он уезжал под адажио Альбинони, в день похорон на Ваганьково. Там хоронили погибших борцов за свободу и везде отчего-то крутили это адажио — оно было современным заместителем «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

А я опять ехал в метро.

Рядом едет девушка.

Её тонкие ноги захватаны синяками.

Суровая женщина, разведя колени, читает патриотическую газету. Газета называлась «Пульс Тушина» — скоро все забудут её название, а пока вот она — нормальная такая газета, хоть и невеликого формата.

Вошли два человека странной национальности. Один, стриженый ёжиком, в джемпере с двумя рядами золотых пуговиц и неясным гербом на сердце, сразу начал ковырять в носу.

Входят, выходят — девица с зонтиком, повешенным через плечо — как винтовка.

Милиционер с оскорблённым лицом.

Парень со сжатыми кулаками. Старуха с котенком в сумке. Человек с автоматическим зонтом. Чешет им за ухом.

Сейчас зонт раскроется, и… Нет, человек уже вышел.

Снова старуха, на этот раз в тренировочном костюме.

Снова милиционер. Теперь с дубинкой.

Опять девица в мини. Мини-бикини. Сверху на бикини надета майка, на ногах те же синяки, только теперь в шахматном порядке.

Холодно мне что-то. Холодные ночи этим летом. Холодные ночи погубили Петра — он вышел из темноты к костру, чтобы погреться. У костра тепло, но нужно отрекаться.

Холодной ночью всегда тянет выйти к костру.

И об этом писал Шкловский.

Но холодно — мне.

Куда это меня занесло?

Метро «Измайловский парк». Пути в три ряда. Между ними — серебряные фигуры. Одна из них — русский мужик в армяке, с большой дубиной. Очевидно, дубина эта — народной войны.

На стенах станции керамические розетки. Сюжеты розеток однообразны — автомат, выглядывающий из кустов, пулемёт, выглядывающий из кустов, неясный фрейдовский предмет, выглядывающий из кустов.

Голос в метро говорит:

— Булыгин, зайдите к дежурному по станции…

Кто этот Булыгин?

Инвалид рядом со мной стоит на трёх ногах: два костыля и грязная брючина, оканчивающаяся рваным кедом.

Итак, я вчера проводил друга. Он уезжал с Киевского вокзала, стоял в толпе своих горбоносых родственников, доплачивал за багаж.

Совал носильщикам сотенные — хорошее денежное число, не из самых маленьких.

Носильщику нужно дать сто пятьдесят. И проводнику тоже нужно дать, иначе на таможне багаж перетряхнут до последней нитки, а евреи, уезжающие с Киевского вокзала, везут много.

Друг мой вёз на пальцах чужие кольца, а его беременная жена — две тысячи долларов, приклеенные скотчем к вздутому животу.

И был, надо сказать, довольно весёлый денек, несмотря на то, что в это время на Ваганьковском кладбище хоронили погибших народных героев.

Друг мой за большие деньги переоформил билет на неделю раньше, ибо еврею в России нужно поворачиваться.

Поезд сверкнул стеклами, ушёл, изогнувшись, на Будапешт, а я остался на Киевском вокзале — без него.

А вот я еду обратно, дело сделано. Вагон пуст. Сидит в нём пьяненький старичок, похожий на Эйнштейна, да две трезвые девушки.

Одна из них улыбается.

Пьяный Эйнштейн подсаживается к девушкам, обнимает одну из них за плечи, пытается дотянуться до другой.

Нет, девушки всё-таки не очень трезвые.

Надену я тюбетейку.

Надел.

Девушки мне положительно нравятся.

Оставлю-ка я про них.

Но тут я начал уже совершенно неприлично ржать, тем более что…

Вышел.

Еду дальше, дальше…

Тут уже другое. Женщина в спущенных чулках сидит на лавке пустой станции. Оглядываясь, она засовывает руку в сумку, вынимает и слизывает с ладони что-то длинным языком.

Снова поехали.

Сонная парочка у двери — высокие ребята. Мальчик с девочкой, совсем дети.

Наконец я вышел из метро на пустынную площадь Маяковского. Передо мной был город после большого дождя.

Этот город стоял в одной большой, медленно испаряющейся луже.

И я пошёл домой.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXVII

— Он писал довольно красиво:. «И вдруг очнешься на своей-чужой улице в костюме от Пьера Кардена, с автоматом в правой руке, с мальчиком-другом тринадцати лет — слева, сжимаешь его за шею, полуопираясь на него — идёте в укрытие, и это или Бейрут или Гонконг, и у тебя прострелено левое плечо, но кость не задета».

— Ну подлец, ну что тут еще сказать. Романтик хренов. Не читала я этот «Дневник», но цитата эта прямо возмутительная. А если задета кость — тогда, чай, по-другому запоешь.

И Вы абсолютно правы бронетехнику, как ни крути, надо еще и уметь водить.

Я была в Моздоке в 1999 году, в составе группы, абсолютно безопасная экскурсионно-журналистская поездка, потому что нас, естественно, берегли, так вот, самое сильное впечатление это посещение госпиталя, где от моих сверстников (вру, они были даже младше) дурно пахло, потому что медсестер не хватало, и краска пронзительно-синяя со стен лупилась целыми кусками, такая обстановка не то прохудившегося совсем санатория, не то еще какой функциональной лачуги, словом, классический облик заштатного госпиталя. И жутче всего абсолютное непонимание в глазах парней, а за что, собственно, им так их так. Солдаты-контрактники оставляли, понятно, совсем другое впечатление. Но и от них совсем не веяло желанием живописать подвиги. Война омерзительна. Это, конечно, мужское занятие, и у меня оба брата прямо преобразились, когда пошли в армию, не смотря на все многажды расписанные тяготы армейской жизни (литературное и телевизионное «нагнетание» этих тягот другая крайность, противоположная романтизированию), но когда мужчина кокетничает всем этим омерзительно вдвойне.

О войне я читала прекрасные вещи: Денис Гуцко. «Вкус войны» и «Там, на реках Вавилонских».

Извините, если кого обидел.

21 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXVIII

— Мы сейчас размышляем о том, был ли Георгий Константинович Жуков спасителем Ленинграда. А ежели сравнивать не с Севастополем, а с Киевом?

— Я бы не стал сравнивать Ленинград с Киевом. Мне кажется, что принципиален вопрос в том, что оборона Киева началась 11.07, а оборона Ленинграда гораздо позже. Происходило некое вызревание идеологии. Ну, и

более высокая корпоративность ленинградских жителей, идеологическая мотивация. Ну, и плотность застройки, способствующая партизанской войне — о которой я уже много говорил. Субъективное моё мнение — что всё это, конечно, разговоры в банаховом пространстве. То есть, в терминах оперативного командования:

Можно, но зачем? То есть, можно взять Ленинград, но зачем?

— Скорее, дело в другом. Ленинград ушёл на второстепенное направление. В отличие от Киева.

— Нет, тут ведь другое дело — сравните размер Севастополя и Ленинграда, плотность застройки Ростова и северной столицы. Ну, представьте немецкую армию, занимающую Питер, в котором чуть ни несколько миллионов человек, где школьники пуляются из каждой подворотни, где дом стоит встык дому, где кварталы похожи на швейцарский сыр из-за обилия проходов.

И население отнюдь недружелюбно. Это огромная проблема, которую нужно пережёвывать годы, даже если не положить половину армии на штурме. Поэтому я и говорю, что приказ не педалировать наступление вполне справедлив, и более того, единственно возможный из всех выборов.

Другое дело, если бы город сдался сам, можно думать о размерах группировки, что будет его удерживать. Однако о полном владении территорией города речи бы всё равно не шло.

Зато Ленинград взять было бы невозможно. То есть, Жданов и Жуков смогли бы его сдать — но вот взять… Отчаянные граждане, воспитанные на революционной традиции — их не так много нужно, чтобы превратить огромный город в ничейную землю.

Собственно, ведь город берут либо, чтобы владеть им самим, или занять стратегическую позицию. Ну, владеть бы не получилось.

Кстати, мне вот всегда было непонятно, зачем немцы с такой торопливостью подавляли Варшавское восстание, теряя на этом личный состав. Создаётся впечатление, что из политических, нежели чем из военных соображений. Я когда жил в Варшаве излазал всю эту топографию и совершенно не понимал — зачем. Да ещё в той ситуации.

— Взяли же немцы Смоленск, Киев, Севастополь, Ростов-на-Дону, несмотря на ожесточённое сопротивление защитников.

— Не совсем. Опять же, падая в дебри сослагательного, то штурм без предварительной осады. Вы ведь представляете, что такое бой в городе — а Ленинград не шёл ни в какое сравнение со Сталинградом по сложности. Город с развитыми подземными коммуникациями, сложной застройки, связал бы огромное количество войск, а потери при этом штурме (даже при слабой организации защиты — при значительном количестве граждан способных драться на улицах и во дворах) эти потери я даже отказываюсь обсуждать. Другое дело — если бы войска и жители стали спешно покидать город.

Резюмирую: решение о прекращении штурма со стороны немцев я считаю естественным, рациональным и очевидным. А люфт между стратегическим решением и оперативным подтверждением как раз оцениваю в зазоре 06.09–16.09. Десять дней — это вполне нормально.

Всяко бывает — вдруг шасть в Павловск Жданов с ключами от города. И всё.

Я думаю, что штурм был всё-таки.

— Да, это был бы второй Сталинград. Но закавыка в том, что позади Сталинграда, на той стороне Волги, были тылы и корпусная артиллерия. В данном случае, с юга — немцы, с севера — финны.

— Да нет, тут тонкая грань. Я правда специально не занимался группой "Север", и документную базу смотрел только по воспоминаниям. Грань, на мой взгляд заключалась в том, что Леебу приказывали не отвлекаться на штурм. Хотя всё это — эффект от эффекта. Понятно, что даже если бы Леебу вынесли бы ключи, ему бы пришлось оставить в Ленинграде значительный оккупационный гарнизон.

Это, кстати, лишний повод порадоваться тому. что история не терпит сослагательного наклонения.

— Леебу приказали остановить штурм, хотя немцы были уже в Царском Селе. У него забрали танки и авиацию. Что ещё может быть тоньше?

Да, насчёт сослагательного наклонения, согласен. Но если бы штурм продолжался, никакой Жуков бы не помог.

— Защищая другую сторону, согласитесь, Лееб не получал приказа "ни в коем случае не брать Ленинград". Финики — да, с ними дело другое. А вот немцы я думаю, если бы шли как нож в масле, наверное, легко согласовали бы это наверху.

— Получал. В том-то всё и дело. Некоторое время спустя он начал по этому поводу вслух распространяться в таком духе, что мол, не является ли Гитлер союзником Сталина? Язвил. В итоге, в январе 1942-го был уволен в отставку.

Я думаю, что идея о Жукове как о "спасителе" сформировалась как раз 10–17 сентября. Дальше, понятно, что БД начали затухать. А как формируется общественное мнение и мнение начальства понятно. Паника — Появление фигуранта — некие решительные действия — Нормализация положения. Причины каждого из этих состояний особо не важны.

Собственно, "спасительность" Жукова я бы объяснил так. Если бы в пожарном порядке на протяжении первой недели не был бы организована оборона (а до Жукова обороны практически не было), то Лееб взял бы город. То есть он остановил бы продвижение при сколько бы явных признаках Сильного сопротивления, а при отсутствии Сильного Сопротивления — потихоньку продвигался вперёд.

Впрочем, что и говорить, Жуков был порядочная кровожадина.

— "Спасительность" Жукова была для, как вы изволили верно заметить, прежде всего, Сталина. На самом деле Лееб получил приказ не штурмовать, а блокировать. И ни одно подразделение без приказа не двинулось бы вперёд.

Тут такая хронология — Жуков вступил в командование Ленинградским фронтом 10 сентября, и вплоть до 5 октября, когда ему позвонил Сталин и вызвал его обратно.

10 сентября, впрочем, бои шли довольно ожесточённые — в районе Колпино, на Пулковских высотах, немцы заняли Урицк. Создаётся впечатление, что эти атаки — инициатива Лееба, а не Гитлера. То есть атаки продолжались ещё несколько дней. Финны, конечно, и не дёргались. Сам он писал о том, что в конце сентября/начале октября немцы снимали с Ленинградского направления и отправляли её на Москву.

Я считаю, что пребывание Жукова в Ленинграде в целом было больше психологической мерой — (для Верховного командования, а не для народонаселения, разумеется).

17 сентября, в день, когда немцы вывели из сражения за Ленинград основные силы 3-й и 4-й танковых групп и 8-й авиационный корпус, появился грозный жуковский приказ: «Военный Совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу». По свидетельству маршала А.Е. Голованова, Жуков сам проводил в жизнь этот приказ — заставлял пулеметчиков стрелять по отходящим батальонам.

Лееб продолжал наступление на ближних подступах к Ленинграду теперь уже только с целью отвлечь побольше сил Ленинградского фронта с любаньского направления, где им навстречу с целью прорыва блокады наступала 54-я армия маршала Кулика. Жуков же полагал, что враг все еще стремится овладеть городом, и концентрировал основные силы на обороне ближних подступов, а не на прорыве.

Даже когда после 16 сентября под Ленинградом перестали действовать танковые соединения и резко упала активность люфтваффе, Георгий Константинович продолжал контратаковать в районе Пулково, а не у Невской Дубровки, навстречу 54-й армии.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXIX

— Существует много разновидностей лейкозов — злокачественных опухолей кроветворения. Я как-то познакомился с человеком, работавшим на полигоне. Он был летчиком, занимался тем, что пролетал на самолете сквозь ядерное облако. Специальные приборы, установленные на его самолете, регистрировали очень ценную информацию в это время. Спустя сорок лет у него обнаружилась эритремия — рак той части кроветворных клеток, из которой получаются эритроциты.

— Да. Только представьте, ему, скажем было тридцать, когда он летал. Плюс сорок — уже семьдесят. При средней продолжительности жизни 73, можно сказать, что это не так плохо. Учитывая, что угрюмая гарнизонная жизнь, тяжёлые обстоятельства службы (кстати внутри кабины раньше было несколько источников радиации безо всяких взрывов, очень слабых, правда). Так что семьдесят — не так плохо. Да.

— Строго говоря, не доказано, что его болезнь связана с теми полетами. У меня всего лишь наблюдение из жизни. Он один из таких извлекателей. Ему, кстати, 70 не было, астатистика тут вообще неприменима. Лично он мог бы жить еще долго.

— Что интересно — моя матушка тоже туда постоянно ездила. Там всякие штуки с крылышками, согласуясь с названием этого пункта, поднимались в воздух.

— Но потом перестали подниматься. Буран-муран.

— Нет. У моей были Миги-фиги.

— Это конторы разные просто. Мои на Антонова работали, а там с Микояном была конкуренция.

— А в Жуковском много разных контор.

— Ну, да — а аэродром один. Но, собственно, ЛИИ им. Громова обслуживало по заказу разные конторы — прям как процессор.

— Имянно.

— Там, кстати, ещё факультет физтеха был — такой дополнительный. Они на выпуске отчего-то всё разной краской красили каких-то скульптурных русский богатырей.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXX

— Битников я довольно плохо знаю. А уж то, что я в Северо-Американских соединённых штатах не был, так про то все знают. Хотя это мотив прочитать Керуака. Я бы вспомнил "Заблудившийся автобус" скорее — я его прочёл в 1985 при очень странных обстоятельствах. На меня Стейнбек отчего-то произвёл очень сильное впечатление — и автобусом, и консервным рядом. Видимо поэтому в моём сне мне друг и говорит, что надо автобусом какую-то часть пути проехать. Наверняка. Я об этой жизни только догадываюсь — потому что с 47-го (Стейнбек), да и с пятидесятых всё сильно изменилось, понятное дело.

Для меня Америка несолько абстрактна, несмотря на то, что там живут несколько близких мне людей. Наездившись по Европе и Азии, всякому арбскому миру я гораздо реальнее их ощущаю. А Америка для меня как пункт отправки инженера Шатова. Или то место, где Пуговичник ищет Пер Гюнта.

— А про америки Твена и Лондона — может, их и вовсе не было. Я как-то давно в Сети читал стихотворение про Штаты Мечты — там где толстые негры дудят джаз, люди в шляпах целят из автоматов Томпсона, идёт какая-то своя жизнь… Совершенно не помню, чьи стихи. Поэтому я как варвар смотрю пока с холмов на Четвёртый Рим — как там в столице мира, мягко стелит, спать не жёстко. Довольствуюсь мифами.

— Отсюда кажется что все наоборот, что варварство со всеми его следствиями как раз тут, у нас, в Мичигане. Фронтир и есть барбария, это синонимы…

— Отправляясь сюда, я думал что найду если не Америку идеалов из читанных в детстве рассказов, то хотя бы память, информированность об этих идеалах. Предсказуемым образом, я ничегошеньки не нашел — при том, естественно, нашлось очень много всего замечательного, красивого, и настоящего, но совсем-совсем другого, большей частью вообще не отраженного в литературе.

— Отсюда и образ Америки как Барбарии, ничуть из-за этого не менее любимой…

Извините, если кого обидел.

21 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXI

— После того, как родствнники собирали руки и ноги своих близких в башнях-близнецах, неловко говорить о ассиметричных ответах.

— Ну, руки и ноги родственников можно собирать и после того, как в автобус на сербском мосту влетит очередная ракета. И на афганской свадьбе и в развалинах фармацевтического завода. Это, впрочем, тоже Моника виновата.

Понимаете, я очень угрюмо гляжу на людей как биологический вид (Это я говорю заранее, чтобы вы меня не считали антиамериканистом). Общество, тем более постиндустриальное, очень цинично — "Министры спишутся, выразят сожаление…". Люди очень хорошо умеют подыскивать оправдания — в этом смысле откровенные людоеды мне как-то даже приятнее.

Что до телевизора, то (как я и говорил) у меня неверная выборка — я смотрел как раз FoxNews, CNN, ну и Блумберга всякого, ещё чо-то совсем уж маргинальное. Тут филологическая проблема мотивации очень хитрая. У меня создаётся впечатление (Наверное, неверное) что человек постиндустриального общества не привык к ассиметричному ответу (Лондонцы — особый случай, у них генетическая память о бомбёжках, да и сейчас раз в месяц что-то рвалось).

А когда пятьдесят лет спустя после Перл-Харбора твою страну атакуют с воздуха — это очень неприятно, и национальная обида свернёт горы, а национальная обида есть идея, овладевшая массами — то есть, материальная сила. То есть, это не обида на что-то конкретное алькаидное, а на мироздание. Поэтому общественное сознание может легко примириться (мне кажется) с тем, что какую-нибудть страну сравняют с землёй, а вот с тем, что другие обиженные, собрав из-под обломков части тел родственников начнут творить всякие ужасы — нет, не готовы. То есть, мотивация на то, что отправят в командировку полицейского, он там насуёт по шее хулигану, а то, что его голым трупом будут таскать по улицам какие-то непонятные люди — нет.

Впрочем, где это иначе.

А вот американцев как граждан США я не могу определять — они жутко разные, среди них есть женщины, которых я любил, а старая любовь не ржавееет, есть мои одноклассники, есть неизвестные мне люди и вполне ничего друзья. А есть люди которых я не люблю сверх нормы.

— У нас разные карты Америки. Мне кажется, было бы гармоничнее, если бы воображаемым странам давались воображаемые имена. Бывает иногда немного ревниво за, как кажется, достаточно тонко понимаемую мной, уважаемую, состоящую в очень сложных со мной отношениях американскую действительность, уже как больше десяти лет плотно меня облегающую, несущую на себе историю моей жизни — в ситуации когда её даже с самыми лучшими намерениями мифологизируют.

— Зря вы продолжили — ведь я теперь снова отвечу, и всё достаточно банально пойдёт тривиальным путём. Что до Моники — так это фигура речи. "Моника виновата" что-то вроде "Англичанка гадит" у русских классиков и пресловутого местоимения "мы". Дальше это вы странное пишете — вы как-то вроде не поняли, что я имею в виду и невпопад машете шашкой. Я вам рассказывал о том, что в моей системе мира, я думаю, что для нации, ощущавшей на протяжении шестидесяти лет абсолютную защищённость своей территории то, что что-то нехорошее может свалится с неба — куда больший культурный шок, чем для человека из СССР, который хоть и верил, что броня крепка и танки быстры, но мимо которого то сбитый У-2 свалится, то китайцы какие-нибудь через реку полезут.

— Насчёт двух режимов — это вы как-то скромничаете. У вас Афганистан туда входит?

— Афганистан, конечно, входит. А что у вас? Ценностей никакой страны я не защищал — я даже не знаю, что вы под этими ценностями понимаете. Никакой подозрительности и, тем более, обиды, у меня нет. На ваши уловки мне обижаться, что ли. Есть желание понять, что же вы действительно имеете ввиду, но вы искусно уже в который раз уходите от ответа. Так что вряд ли у меня получится.

Теперь самое интересное: "А то, что вы не хотите определять американцев как граждан США, говорит о том, что американец для вас — не объективное понятие, а, скорее всего, ругательство, только вы понимаете, что не все граждане США — гады, и не хотите называть их американцами". - это действительно интересный пассаж. Потому что он напоминает мне чудесный анекдот о лавинообразном распространении расширительного толкования: «Дорогая, ты не права… — «Я не права, значит я вру?.. Если я вру, значит я брешу?.. Если я брешу, значит, я — собака?!. Мама, мама, он меня сукой назвал»!..

Вы не обижайтесь, я вам вот что скажу: ваш патриотизм делает вам честь, но ваша защита новой Родины, её своих ценностей, наполненная подозрительностью и обидой, имеет обратный эффект.

— Я и правда вас не понял. Поскольку у вас большинство слов имеет какой-то ваш собственный смысл, и, главное, вы его не сообщаете. Вот не хотите сообщить, что вы понимаете под "американцами", отвергнув мое абсолютно банальное определение. На мою гипотезу вы ответили ровно в соответствии с вашим же анекдотом. Ваше определение? Я сам должен догадаться, равно как и кто такие "американцы"?

Ощущение абсолютной защищенности на протяжении 60-ти лет — это ваша выдумка, простите. Еще как боялись советских ракет. Учения по гражданской обороне проводили, дети под партами учились прятаться.

— Да и я боялся американских ракет — в своё время. Только когда ты видишь что-то реально долетевшее, это изменяет психологию несказанно.

Вы знаете, я вас не хочу пугать, но у всех людей одни и те же слова всегда имеют разный смысл. На это ещё Витгенштейн намекал. Про американцев — это определение для меня весьма подвижно. Иногда я под ним понимаю жителей контингента, иногда — военнослужащих армии США, иногда — тех, кто идентифицируют себя с государством США, иногда — тех, кто живёт на территории США. Иногда — тех, кто родился в США и прожил свою жизнь в разных странах, но при этом чувствовал свою связь с Родиной. Видите, ничего ругательного — это просто всегда контекстуально. Поэтому-то я с таким интересом спрашивал, кто это "мы"?

Извините, если кого обидел.

22 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXII

— Ну, в принципе я готов отстаивать точку зрения, что за Союзниками во время Второй Мировой войны была правда. Разумеется, правда не закрепляется за той или иной страной на веки вечные, а существует ситуативно и, в частности, в сравнении с воюющей стороной. Скажем, во время первой мировой правда вообще не ночевала ни тут, ни там.

— Понимаешь, тут я, как адвокат дьявола, спрошу тебя — включает ли в себя эта правда ковровые бомбардировки немецких городов авиацией союзников? Ну и всяко разное переселение народов в СССР? А так же разные не очень приятные дела наших солдат в оккупированной Германии? Так и получится, что эта правда не только время от времени, но и удивительна совместна с "неправдой". И что остаётся делать? Найти неделимое ядро правды? Присвоить коэффициенты — Германии — (-1), России (+0,9)… Франции… — с Французами ещё более загадочно — как мы понимаем, количество участников Сопротивления в годы оккупации было исчезающе мало, а вот к концу 1944 стало вдруг равно населению Франции — за исключением тех, конечно, девушек, которых таскали по улицам с бритыми головами. А тоже ведь — союзник, член ООН, собственная зона оккупации…

Мне кажется, что тут абсолютный тупик. Гораздо безупречнее позиция, в которой устанавливается, кто "наши", а потом им, в качестве признака — наградного и отличительного — присваивается "Правда".

Давайте разберёмся по порядку. Сколько я знаю, стратегия коврового бомбометания была придумана для того, чтобы посеять панику среди гражданского населения (кстати, не получилось). Причём это была преимущественно бомбардировка жилых кварталов (Я, проживая в иностранном городе К. видел впечатляющее кладбище и читал имена и даты). То есть, с одной стороны мы немного нервничаем, когда кто-нибудь сейчас разбомбит гражданское население, и попробуй скажи "население N должно отвечать за начатую войну в NN".

(Я это к тому, что система доводов "ответственности гражданского населения" не универсальна).

Теперь насчёт пресловутых изнасилований и убийств, совершённых солдатами Красной Армии — с моей точки они абсолютно не извинительны. Другое дело, что озверение человека — это вненациональная часть войны (Поэтому — имеет отношение, да). Тут надо оговориться, чтобы не было недоразумений: для меня это неприятный, горький фактор, и я нахожусь на стороне Красной Армии не потому что этого не было, или "это извинительно", а потому что это — моя армия.

Фразу "Кто-то родину защищал, как Россия или Англия, а кто-то ее хотел уничтожить" я не очень понял. С Францией — очень интересная история как раз. Вот бельгийцы как раз сражались активно — развалин у них было полно, а вот с французами иная история (я немного занимался этим вопросом) — это как с крестьянином, что отправляет одного сына в одну армию, другого — в другую, а сам не даёт разворовать надел, потому что он более важен для него, чем война. То есть, у них была своя правда — победят эти, так будет. Другие — страховка есть. (Не так, конечно, однозначно, да). У "Свободной Франции" не было не то что бронетехники, но даже национальных частей — безоговорочно и сразу генерала де Голля поддержала только 13-я полубригада Иностранного легиона, состоявшая из 600 испанских республиканцев!

Вот и всё. Ещё несколько десятков лётчиков участвовали в битве за Британию и в Нормандии-Неман.

При этом факты ведения боевых действий французами против Союзников и участия французов в войне на стороне нацистов тщательно вымараны из истории.

Не говоря уж о том, что Антигитлеровская коалиция чрезвычайно разрослась в 1944 — и у болгар, и у румын случилась своя правда.

К чему это я всё говорю — к тому, что "правда" не универсальна, даже в самый момент войны. Однако мы делаем в какой-то момент этический выбор, и не вдаваясь в термины "правильно" и "неправильно", я бы хотел изучить механизм этого выбора.

Тут важнее понимание — то есть, некоторый механизм того, как мы выносим этический приговор. Я понимаю, что моя эстетика небезупречна, и то, что здесь происходит разговор, похожий на пронос чашечки кофе в набитой людьми комнате. Есть риск и облиться, и других людей облить.

Опять же, я к чему — мы все равно живём в мире двойных стандартов. Я, занимаясь самоанализом, вижу где он у меня (то есть, где происходит нерациональный выбор). Выбор Красной Армии у меня нерациональный, но его можно объяснить — средой, биографией, и проч. и проч., он именно иррациональный — есть масса исторических поводов поступить иначе, но я вношу в эту рациональную систему несколько собственных аксиом, которые принимаются как элементы убеждений, не подлежащие обсуждению.

— Вспомнилось, что Иосиф Флавий писал, что “естественен закон, по которому мы считаем врагами тех, кто имеет явное намерение лишить нас жизни”, а Плиний замечал, что “дикие звери не сражаются между собой, однако же в случае насилия нет такого животного, в котором не закипел бы гнев, не пробудилось бы нетерпение от обиды и проворство к отважной самозащите от грозящей опасности”, а некто Амвросий сказал, что “грешно — не сражаться само по себе, а сражаться ради добычи”…

Извините, если кого обидел.

22 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXII

— История Большого Террора отчего-то не написана. То есть общие работы, те, что я читал, не выдерживали никакой критики. А логического хронологического труда — нет. Только унылая публицистика.

— Насчет истории террора — да, похоже, обобщенной работы нет. Но частные есть очень высокого уровня. Хотя бы книга Юнге про 00447 приказ, плюс статьи Рогинского и других про национальные операции. Это сразу больше половины террора. О военных делах — Сувениров, Черушев. Про чекистов тоже есть. Про политическую линию пока, наверно, самое серьезное из того, что есть — это старый доклад комиссии Шверника, недавно рассекреченный.

— Слухи об этой стратегии устойчивые, цели — интуитивно ясны. Я полагаю, что случаев такого рода было довольно много — но реально статистики нет. Ну, а паранойя — что ж нет? Она всегда присутствует. Я бы правда, не назвал бы это паранойей — по мне это как раз попытка составить разумную стратегию со стороны НКВД: надо хватать, а кого — непонятно.

— Да, варианты стратегии жертвы (убежать, спрятаться, замаскироваться), были многоразличны и подчас чрезвычайно хитры. При этом, подобные шаги предпринимались не только при непосредственной угрозе, а и заранее, на всякий случай. Поэтому исключить обдуманность (подсознательную расчетливость) действий Деркача, Глушкова и Кашаева, — никак нельзя (хотя могли они быть и честными хулиганами, решительно не думавшими о последствиях свое бытовой несдержанности). Что касается трактовки действий НКВД, то в данном случае она не работает: "харбинцы", в отличие от многих других категорий, подлежащих "оперированию", были все поголовно на учете в НКВД, т. е. никакой доп. оперативной работы делать не надо было — подымаешь учеты, составляешь списки, подписываешь ордера, и вперед. А тут бац, а клиента нет, сбежал, поганец. Хитрый нашелся — от нас не убежишь! Думаю, что концепция намеренного уклонения родилась в гэбешных мозгах совершенно независимо от наличия злокозненных намерений у притаившегося харбинца.

— Сложно серьёзно говорить о том, что все, кто ушёл по 58-ой или по ОСО никогда не были хулиганами и растратчиками. Я думаю есть два движения — свойственное каждому человеку что-то притырить, что размазано равномерно по всему обществу и второе — собственно мимикрия группы риска. Я думаю, что вторых было немного.

А вот мотивы НКВД очень интересное поле для домыслов. Времена были неоднородны — я много говорил с разными чекистами, и все они отличались как один китаец от другого. Но пожив в этом Китае, ты видишь, что мотивы хватания (вернее, стиль этого хватания всё время меняется). То волна безумия, то попытка рационального обоснования. То снова безумие, абсолютный поручик Киже выскочит, или в хватании случится тоже, что с двумя фасадами гостиницы "Москва".

В послевоенное время (а мне как-то пришлось заниматься немцами) было два циркуляра, что рассылались Контрольным советом всем державам-победительницам (и СССР в том числе). И я как-то вывешивал список проступков, за которые становились Главными военными преступниками, военными преступниками и проч. Например, преступником становился всякий, кто стал гражданином Германии с 1934 года. То есть, подписал фолькслист — должен быть осуждён, хоть американцами, хоть бриттами, хоть русскими. Так вот, бывшие следователи говорили мне, что сороковые были для них временем удивительной ясности в голове — кого хватать, было написано. А до войны, при реальном (очень высоком уровне работы германской разведки) они очень нервничали.

— Ну, в 1937-38 тоже очень тщательно было прописано, кого брать — для массовых операций, во всяком случае (а это 85–90 % всех арестов большого террора). С элитой было сложнее — там четких критериев не было, надо было или политическую интуицию проявлять, либо идти по "записным книжкам" с риском ошибки, либо у Самого инструкций просить. А откуда Вы взяли "высокий уровень работы германской разведки"? Немцы, помнится, сами говорили потом, что у них было крайне мало тайных агентов в СССР. По-моему, если нервность и была, то от самовнушения — завтра война (а руководство действительно сначала считало, что рванет уже в 1937), а у нас вон сколько потенциальных внутренних врагов.

— В том-то и дело, что все участники 1937–1938 (в 1939 году было немного иначе, и в 1936), так вот все участники говорили, что было как раз абсолютно непонятно. То есть, были категории — типа КРД, КРТД — но формальных критериев не было. Причём было нечно вроде социалистического соревнования между районными подразделениями — из опасений, что окажешься на последнем месте.

А у немцев была довольно приличная сеть — но тут лукавые ошибки статистики: во-первых, часто мешают время до-военное и военное (а понятно, что в октябре 1941 года многие смотрели на вещи иначе, чем в мае), во-вторых, путают агентурную разведку с диверсионными частями (последние действовали в начале войны очень эффективно и массово, но это "неглубокое залегание", не более года на одном месте. Ну, и, наконец, время 1939 — это время нелегалов на оттяпанных территориях Прибалтики, а 1937 — время действительно редкой резидентуры, ждущей своего часа.

Я говорю это вот к чему — конечно, действия чекистов в ту пору были вполне упырские, но против постановки вопроса "Резидентура была придумана НКВД" я бы возражал. Точно так же фразу "руководство считало, что рванёт уже в 1937" я считаю немного сильным утверждением. Это как "американцы посчитали, что у среднего жителя Земли"… Какие американцы, как посчитали? Действительно ли посчитали… Да, про нервность я говорил не о наркомах, а об обычных оперативниках, начальниках отделов — особенно на местах. Те, с кем я разговаривал, особо о войне не думали — они боялись, как бы самим не встать к стенке. То есть, это лихорадочная имитация деятельности, ну много других причин.

— Боюсь Ваши информанты несколько лукавили. Были не только категории "характер обвинения", но и вполне внятная социальная категоризация в каждой из массовых операций — в оперативных приказах или др. соотв. директивах всегда давался перечень признаков, по которым можно вычленить актуального врага среди подучетного элемента (повторяю, дело имели не с аморфной массой граждан, а с собственными картотеками). Когда учетные запасы кончались — действовали по аналогии (тут хаоса было и впрямь поболе).

— Мы уже дискутировали об этом. На уровне самовнушения и пропаганды готовность действительно была. Весь февральско-мартовский пленум проходит под этим знаком, появляются даже директивы об эвакуации политических заключенных из лагерей ДВК "на случай близкой войны". Здесь было три фактора для появления уверенных опасений в голове у высшего начальства — один конспирологический и два военно-политических. Конспирологический — дата 1937, упорно всплывавшая в 1936 на следствии по делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра" (внешняя агрессия и встречные диверсии-терракты и восстания). Неясно, конечно, всплыла ли она сама (а начальство испугалось), или была подсказана, чтоб затем в массовой пропаганде замотивировать развертывание репрессий. Военно-политические — взрывная непредсказуемость испанского сюжета и постоянная военная нестабильность в Китае (сочетание японской экспансии к нашим границам и наша встречное военное проникновение в Синцзян). Реальной и серьезной военной опасности не было, но сильная "нервность", как Вы выражаетесь, имела место.

— Но мы же говорим именно о 1937-38. Конечно, резидентура была, конечно, для разведки использовались "консульские связи" и т. п. Но какое отношение к этим сотням агентов и информаторов имели отношение 56787 чел., осужденных по диагнозу "немецкий шпионаж"? А 10 тысяч эстонских шпионов как Вам нравятся? Или 143850 польских? Любопытно было бы представить структуры, которые управляли этими шпионскими дивизиями…

— Ну, лукавят все. Поскольку мы с вами оба сидели в архивах, то понимаем, что лукавят и документы, и исследователи — даже если они цитируют документ, не раскрывая читателю контекст. Социальная категоризация — дело тоже не всегда внятное, на местах, с ней было ещё веселее, особенно в национальных областях. Ну, только вы учтите, что я — буквоед. И если я говорю о "вполне упырские действиях, но против постановки вопроса "Резидентура была придумана НКВД", то это то и означает — без эмоционального подтекста.

Я против суждения о том, что никакой резидентуры не было. Другое дело мухи отдельно, а котлеты отдельно. Осуждённые — одно дело, реальная резидентура — другое. Иногда эти множества, кстати, пересекались. Я работал в своё время с людьми, которые в конце восьмидесятых просто поменяли знак в голове, и одно абсолютное Зло превратилось у них в Абсолютное Добро. Я вообще не люблю Абсолютных суждений, они удивительно непродуктивны. И, по-прежнему то, что некоторые даты всплывают в следственных делах, для меня не является основанием вывода "руководство считало, что рванёт уже в 1937". Непонятно — что за руководство. Вон, Люшков — тоже был вполне руководство. А судьба его известна. Фраза "руководство считало, что рванёт уже в 1937" есть фраза объединяющая, то есть интуитивно понятно, что это группа людей. Мне она кажется всё же немного слишком сильной.

— Что за руководство? О каком руководстве можно говорить в это время, кроме как о родном и любимом с присными. Куда входил и Ежов, с помощью информационного аппарата НКВД рисовавший ту карту угроз, которая отвечала общим политическим установкам Сталина. Самомистификация власти — один из самых тонких и плохо описываемых в историографии механизмов. Я не берусь здесь (не знаю, возьмусь ли вообще) показывать, как и почему вроде бы абсолютно фальшивые данные, полученные в ходе следствий, вызывали доверие у тех людей, которые сами же и диктовали эту ерунду.

Ну, коллега, естественно здесь невозможно сделать все оговорки, просчитать все тонкости, дать все контексты и т. п. Всегда приходится говорить об описании интенций, а не реальности (историку последнее не под силу). "Таблица дифференциальных признаков" давалась довольно внятная. Другое дело, что в эти категории на местах запихивали много совершенно постороннего, исходя из своего толкования документа, желания, конъюнктуры, etc. Как напр. тов. Дмитриев в Свердловске решил, что поляков и латышей у него мало, но есть множество русских, которых можно записать в польские и латышские шпионы (совершенно правильно рассуждал — шпионаж не привязан к национальности). Ну, указали ему на неправильное толкование, но тыщи три он успел таки пустить в расход. То есть, я считаю, что установочная сетка была очень четкая, реализация же, конечно, гуляла.

Про реальную резидентуру Вы правы — мухи отдельно, а котлеты отдельно: возможно, среди сотен тысяч эвентуальных шпионов (346850) были, наверное, десятки или сотни реальных. Но ловили не реальных шпионов — уничтожали потенциальную опасность, как она виделась высшему начальству. Настоящих шпионов ловят агентурно и технически оснащенные спецслужбы, а в эти годы агентурной работы не было вообще, работали только по категориальным признаком — уничтожали просто всю "группу риска" в наиболее стратегически важных сферах (армия, транспорт, связь, военная промышленность).

— Мы с вами расходимся терминологически — я просто дополняю мотив "уничтожали потенциальную опасность" мотивом "пытались оправдать существование". Большинство следователей и оперативников {в т. ч. двух областных начальников}, что я опрашивал, повторяюсь, не задумывались о геополитике. Им она, в общем, была побоку. Второе — по немцам работали и технически, и агентурно — правда, практически в погранзоне и в двух городах. По разным оценкам, лиц вовлечённых в этот круг "реальных" подозреваемых было около двух тысяч (?) (Скворцов).

Тут ещё была отдельная история с японскими шпионами — из-за непонимания восточной ментальности. То есть, понятие "шпиона" в голове у китайцев и корейцев было другое, чем у людей их допрашивающих. Вплоть до того, что казалось корейцам, ненавидевшем японцев, вполне ясным доказательством верности интересам СССР, кажется самооговором.

Про руководство вопрос тоже терминологический: вот одно мнение — мнение Политбюро. Немного другое — Коллегии, третье — у НКВД/НКГБ на уровне республик и областей. И всё разное в разное время. Я просто за то, чтобы разделять общее настроение всех этих эшелонов, и формальные установки. Причём, у меня создаётся впечатление (личное), что во всех этих эшелонах происходят в эти годы мучительные попытки угадывания, и поисков стиля "на опережение". Именно поэтому я так осторожно отношусь к выражениям "были уверены".

— Договорились

— по первому пункту, о дополнении мотивов — согласна абсолютно.

— по японским шпионам — очень интересно.

— про необходимость исследовать установки и мотивации в разных эшелонах власти — безусловно. Самое же главное, чего никто, увы, не делает систематически — исследовать реакцию населения на террор (не чувства-поступки арестованных, а именно массовые объяснительные и поведенческие модели).

— и даже про осторожность в формулировках.

Извините, если кого обидел.

22 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXIII

— Вот чудесная цитата: «Вышинский. Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре.

Бухарин. В "Логике" Гегеля слово "этот" считается самым трудным…

Вышинский. Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии…

Вышинский. Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии»…

— Что самое интересное, так это то, что в своём политическом завещании Ленин называл Бухарина «не знающим диалектики» — в свете этого цитата становится ещё грустнее. Бухарин пытается на процессе намекнуть, что это не так. А ему, продолжая ленинскую мысль, через пятнадцать лет говорят: «Сядьте, два».

— Интересно: «лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии…». Вышинский видимо боялся, что и Гегеля привлекут. Вообще интересно получается, как такая откровенная фраза выскочила.

— У меня с Бухариным, кстати, целая история связана. Мы с одноклассницей одновременно поступили в Университет — только она по окончании стала преподавать «Историю КПСС». Время было уже вполне перестроечное, и Бухарина всё пытались назначить коммунистом с человеческим лицом. Опять же его завещание зачитывали в телевизоре по десять раз на дню. Поэтому эта (красивая — sic!) девушка талдычила мне про Бухарина, а я по понятной причине, старался соответствовать.

Вот кого мне действительно было жалко, так это бухаринскую жену. Девочкой она поверила даже не во власть, а в мужа, потом мужа осудили, и она воробышком в клетке полетела по лагерям. Потом реабилитировали всех, кроме таких, как её муж, потом прошло много томительных лет, в течение которых она продолжала твердить наизусть политическое завещание супруга. Наконец, её вытащили под софиты и старушка забормотала радостно эти строки, считая, что теперь-то всё правильно, теперь — хорошо, и всё как надо. И тут выяснилось, что Бухарин был таким же упырём, как и все остальные. Жизнь уже прожита, а затверженные слова мужа «Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови» — оказались просто смешными. Я надеялся, что в 1996 году, когда она умирала, её перестали заботить события политической жизни. Но, как ни печально думать, говорят, что это было не так.

Воспоминания Лариной — это простор для компаративизма. Представьте себе (дальше следуют очень грубые сравнения) воспоминания вдовы Рема. Вот она мыкалась по Равенсбрюкам, потом её выпустили, потом пала империя, а она, выучив наизусть политическое завещание мужа вдруг понимает, что это никому не нужно. Что веность супруга красному знамени с белым кругом — не достоинство. Это ситуация модельная, но простор для эстетического анализа Большой. Но в чужую голову не залезешь, и я руководствуюсь только своими впечатлениями. Может, жизнь Лариной-Бухариной была полна счастья.

Всё это мне было очень интересно. И, повторяю, из психологических соображений. Мне показалось, что Ларина испытала очень радостный «горбачёвский» период, когда Бухарин рассматривался чуть ли не как альтернатива Сталину и крупнейший теоретик партии. Помните известный пассаж про мать Зои Космодемьянской и план восстановления Сталинграда? Мне показалось, что тогда Ларина ждала такой же миссии. Но довольно быстро оказалось, что Бухарин довольно слабый экономист, да и его клятвы в верности Сталину не прибавляли изысканности образу пострадавшего. Опять же, чудовищные стихи в приложении.

И всё протухло.

Если б не эта попытка идеологического воскрешения в восьмидесятых, то и говорить было бы не о чем. Ну кто всерёз заговорит сейчас о величии Зиновьева? Или, скажем, Куйбышева? То есть, харизма этих людей закончилась, уважение к ним совершенно вывалилось из массового сознания. Это — для историков.

Показательно и то, что Ларина-Бухарина в своих пятьсотстраничных воспоминаниях своему сыну посвятила две страницы, а второй семье — два абзаца.

Вот, кстати, страшноватый в своей безысходности текст, который она полвека бормотала как молитву:

БУДУЩЕМУ ПОКОЛЕНИЮ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ

Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно. Нет Дзержинского, постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми её действиями, оправдывала жестокость к врагам, охраняло государство от всяческой контрреволюции. Поэтому органы ЧК заслужили особое доверие, особый почёт, авторитет и уважение. В настоящее время в своём большинстве так называемые органы НКВД- это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя — история не терпит свидетелей грязных дел!

Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно. Грозовые тучи нависли над партией. Одна моя ни в чём не повинная голова потянет ещё тысячи невиновных. Ведь нужно же создать организацию, «бухаринскую организацию», в действительности не существующую не только теперь, когда вот уже седьмой год у меня нет и тени разногласий с партией, но и не существовавшую тогда, в годы «правой» оппозиции. О тайных организациях Рютина и Угланова мне ничего известно не было. Я свои взгляды излагал вместе с Рыковым и Томским открыто.

С восемнадцатилетнего возраста я в партии, и всегда целью моей жизни была борьба за интересы рабочего класса, за победу социализма. В эти дни газета со святым названием «Правда» печатает гнуснейшую ложь, что якобы я, Николай Бухарин, хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость. Это ложь, адекватно которой по наглости, по безответственности перед народом была бы только такая: обнаружилось, что Николай Романов всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции.

Если в методах построения социализма я не раз ошибался, пусть потомки не судят меня строже, чем это делал Владимир Ильич. Мы шли к единой цели впервые, ещё не проторенным путём. Другое было время, другие нравы. В «Правде» печатался дискуссионный листок, все спорили, искали пути, ссорились и мирились и шли дальше вперёд вместе.

Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становится всё грандиознее, разгорается как пламя и душит партию.

Ко всем членам партии обращаюсь!

В эти, быть может, последние дни моей жизни я уверен, что фильтр истории рано или поздно неизбежно смоет грязь с моей головы. Никогда я не был предателем, за жизнь Ленина без колебания заплатил бы собственной. Любил Кирова, ничего не затевал против Сталина.

Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать моё письмо на Пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии.

Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови».

— Я помню её глаза, их выражение. Довольно ироническое. Убеждения старой гвардии чужды современникам, но когда "новый русский" потопчется на Вас или на дорогом Вам человеке, презирая и не признавая Ваше человеческое достоинство — вспомните классовую ненависть революционеров, именно в этом случае легче понять их идеалы. Её мужа волновало — честь имени, он не хотел оставаться предателем для своих потомков, как был представлен в глазах современников.

— Согласен. Но жизнь, как змея, постоянно жрёт свой хвост. И слёзы дочери фабриканта имеют ту же солёность, что и дочери наркома. Тут беда-то в том, что наши революционеры сначала съели монархистов, потом кадетов и проч., потом эсэров, потом дальних товарищей по партии, а затем — ближних. Это общеизвестно. Понимаете, Бухарин с точки зрения Сталина, может, и не предатель. Недаром в его политическом завещании сказано "Ничего против Сталина не затевал". А в глазах Лариной к 1996 году, судя по её воспоминаниям, иронии поубавилось.

— Да, это роман. Может быть, не конкретно про Ларину-Бухарину, но… Про тех, кто провалился в щель между генеральной линией партии и общечеловеческими ценностями. И тех, кто вообще об этом не задумывался, а был при ком-то…

Не помню еще, откуда вот другая история — вполне вероятно, из моего же института… только не могу вспомнить, к какому конкретно человеку относилась. Он в советские времена пытался заниматься меньшевиками. Во многом преуспел, но тема была не очень проходная — что их, мелкобуржуазную ветку, изучать? Потом был краткий период, когда пара статеек о "настоящих социал-демократах", о Мартове и соратниках попала у него в печать… А потом быстро-быстро меньшевики снова стали никому не интересны, как "тоже коммуняки, пусть и другого оттенку".

— Тут есть масса примеров совершенно аполитичного толка. Например, человечество напридумывало довольно много красивых аналитических методов некоторых математических задач. А потом пришли машины, и оказалось, что численные методы во многих случаях продуктивнее. Не во всех, конечно. Эта смена происходила немгновенно. Но представьте себе человека, который положил жизнь на какой-нибудь научный вопрос, тиранил домашних, не получал ровным счётом никакого удовольствия от мучений себя, от войн с коллегами, решил проблему. А человечество сделало шаг в сторону, и оп-п-паньки! — это никому не нужно. А в связи с узкой специализацией такие сюжеты будут множится. Я вот застал операторов перфоратора. Это были такие тётки, что с шестидесятых до середины восьмидесятых просидели, пробивая перфокарты.

— Да. Например, хороший отладчик какой-нибудь аналоговой передающей/принимающей аппаратуры. Изобретает. Борется с помехами… фильтрует сигнал… И тут приходит Цыфра.

— Ну, аналоговая аппаратура, говорят, жива. А тут всё осталось только в пафосе пьес Шатрова.

— Умопомрачительные пьесы Шатрова мы читали, а потом смотрели — и всё для того, чтобы выглядеть потом по-аристотелевски печально. Правда, потом у драматурга Шатрова мы с товарищами украли порнографическую кассету. Но это уже совсем другая история.

— Смешное было время, да. Мы тогда купили телевизор и смотрели программу «Взгляд». Страшно подумать.

— И прозектор перестройки.

— И чего-чего только не было! Например, Невзорова в Питере показывали, а за ним мелькали секунды. Это был фокус.

— Там ещё была программа «Пятое колесо». Много загадочных вещей было — эти веши сейчас что-то вроде довоенных советских танков — с пятью башнями, чудных и по-настоящему беззащитных.

Извините, если кого обидел.

22 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXIV

— Не верю я в опечатки, не верю совсем. Всё вы написали правильно. И в этом есть особый смысл. Я буду над ним думать.

— На одном из фантастических Конвентов Ладыженский рассказывал отличную байку. Открывает, мол, некую книжку (какое-то славянское фэнтези, не к ночи будет помянуто) и сразу натыкается на гениальную опечатку: «Во дворе у боярина был найден тайный подземный хер».

— Не в курсе, я по этой части не большой спец. Вот в последнем Пинчоне, Мейсон и Диксон, был дивный эпизод. Рубят они, значит, свою просеку рубят и натыкаются в лесу на избушку, а там живет оборотень, который бобром перекидывается. И как раз должно быть полнолуние. И решают устроить соцсоревнование, кто больше деревьев завалит — этот вербобр или большой скандинавский лесоруб со своим верным топором (на самом деле не скандинавский, там все конспирологичней, но не суть). И вот, значит, вгрызлись/врубились они, щепки летят вовсю, а тут бац — лунное затмение. И бобр обратно перекидывается.

— Не «Гель», а «Клон». И не рассказ, а вышеупомянутая большая повесть, почти роман. Кейт Вильгельм плюс не помню кто. В «Искателе» было в конце семидесятых, что ли.

— Повесть с эпиграфом про страну Дельфинию? Типа из Новеллы Матвеевой? Как же, как же.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXV

— Я же, вообще, как увижу всякое безумие и алогичность, так бегу от того места сломя голову — потому как считаю, что безумие передаётся как грипп — воздушно-капельным путём.

— Кстати, я тоже такая. Нам с Вами трудно жить.

— Вот что скажу. Женщины — такое странное дело. Мне вот нужно всё — да только быть хорошим любовником — как раз не просто тыкать хреном. Это смесь ёбаря, психотерапевта и баюна-рассказчика. Да кто это теперь ценит?

— Не знаю. Не знаю, кто ценит. Я в целом фигура разновсяческой фригидности. Не пригодная ни для тыканья, ни для психотерапии. Разве что рассказы люблю.

— В большом городе, где я живу, проще купить электрический хуй и подписаться на порнуху. $25 + оплата трафика.

— А в маленьком городе? То же самое, минус электрический хуй и порнуху.

— Нет, у него тоже тыкают. Один раз втроем. А ещё раз в группе. За все тексты не ручаюсь, но два эпизода точно есть. Прямо так и тыкают.

— Да? Я вовремя, значит, бросил.

— Не знаю. Мне казалось, что я лямуратруаный эпизод странице на пятой обнаружил. Не помню, правда.

— Я, видимо, другой опус читал. Там космонавт въебался на своей упавшей ракете в «Икарус» с помидорами.

— О, бля! Здорово. Только хороший роман так может начинаться — если в «Икарусе» помидоры везут, это здорово. Действительно, хорошее начало.

— Дело в будущем происходит. В будущем, может, помидоры «Икарусами» возить будут, не знаю.

— Может, там в будущем помидоры такие… Три штуки всего в «Икарус» входит. И к тому же, мыслящие. На грузовиках брезгуют. А космонавту дадут пятнашку. За непредумышленное.

Нет, мне этот роман всё больше и больше нравится. Я сегодня к вечеру про него расспрошу.

— Я попробовал поискать, но я напрочь забыл название. Хотя читал где-то в сети.

— А космонавту чуть орден, по-моему, не дали. За пиздатое приземление. Его самый главный космонавт по плечу похлопал. Будете искать — спрашивайте про муйню, где люди все время совершают «джамп» — это они так по космосу передвигаются. Это все, кроме Икаруса, что я помню.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXVII

— Видите ли, европейские сказки — это настоящие сказки. А наши сказки и не сказки вовсе. Наши сказки — это жизнь. В них чёрная вода лесного озера, и кипящая поверхность молодильного котла с варёным царским крупом, в них горький военный вкус каши из топора, и сиротский плач медвежьей родни. В них гусеничный лязг самоходной печи и щучий присвист несбывшихся желаний. Вот что такое наши сказки, которые просто чуть окрашенная билибинской киноварью правда.

— Точно! Было такое. Медведь ночами снился… Ну, и братья Гримм, где по-немецки домовитая красная шапочка с бабушкой сварили волка, и волшебник изумрудного города, где "Начал Страшила ловить ворон и отрывать им головы, и бросал головы в одну кучу, а тела в другую, и выросли рядом две горы". И вообще эта сказка про девочку, добивающуюся счастья методом серии зверских убийств пожилых женщин… Да, эти головы ещё были ужасные на картинке.

— Тут ведь цепочка испытаний — ведь Ивану-дураку всегда три испытания полагалось. А западная сказка повернёт — блямц! И сидит русский человек в ледяной пустыне, отмороженным хуем как клюшкой слово "Вечность" из льдинок собирает. все длительные испытания выпадают на долю рыщущей Сольвейг… Причём рыщет она (как и положено) в слепую. Оттого в её руках постоянно оказываются очень странные вещи. О чём она непременно оповещает вслух подвернувшуюся на пути птицу Додо, дёргая её за что-нибудь — точь-в-точь как Есенин — поэта Сельдирея. Додо кричит, прямо как нерусский писатель, и старается вырваться из цепких лапок Изыргили. Иногда ему это удаётся. Тогда он стрелой взмывая в небо, крылом обязательно чего-нибудь касается. За это его и прозвали в народе буревестником.

— По-моему, ещё что-то. Не помню сейчас… Даже на языке не вертится… Кстати, а кто автор: «Рыжий-рыжий, котопатый. убил девушку лопатой…»?

— Я только мультфильм помню. То есть, думаю — там стишки в мультфильме авторские: «Если мальчик конопат, разве мальчик виноват?» и проч., а припев — просто популярная дразнилка, вроде «Дядя Федя съел медведя». А из детских сказок есть много вариантов «Теремка», вплоть до какого-то стихотворного, то лт Маршаковского, то ли Михалковского. Еще есть сказка про зайчика и лису, но ее, кажется, тоже кто-то из маститых застолбил.

— Извините, сразу вспомнилась, по некомпетентности, такая русская сказка про Золотой Гвоздь, приносящий Счастье. Отправила маманя Ивана-дурака к Кузнецу Золотой Гвоздь Счастья учиться ковать.

Далее события развивались по нарастающей — пока Иван несколько лет не отработал, пока не научился много чего делать, пока не нажил дома, хозяйства и всякого добра, пока не нашел себе жену (правильная жена получилась тоже из Золушки-замарашки)… Зато в результате Гвоздь и позолотел и даже заговорил. И было им всем Щастье.

— Лучше дома сидеть. Да.

— Угу. А выезжать ночью, когда пробок нет

— А зачем ночью выезжать-то?

— Выезжать за милостями жизни, чтобы оная была мила

— Ничего. я вас не выдам. будете жить в ящике от огурцов. в подполе.

— О! Уйти в подполье!

— Признайтесь, Вы — командир тайного партизанского отряда русской повстанческой армии «Молодые Львы Демократии»?

— Я так и знал; я так и знал.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXVIII

— Обычно это определяют по отсутствию месячных. У меня вот их нет. Ergo…

— У меня их нет уже скоро как 48 лет. Я буду жить, доктор?

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXIX

— Сеф вообще хороший. В детстве я его не любил довольно активно почему-то, то есть я помню почему: несколько стихотворений, мне сильно не понравились. Сейчас я бы сказал — за конъюнктурность.

Одно из них завершалось словами:

Из таких детей, ребята,

вырастают бюрократы

В детстве у меня были твердые представления о том, какими должны быть стихи. С тех пор, слава Богу, рассосалось. До сих пор, когда слышу некоторых деятелей отечественной словесности, думаю, что пора бы и им повзрослеть.

— Есть такой хороший поэт Санчук. Я украл у него одну фразу — мы сидели за каким-то бессмысленным разговором, и он сказал, что, когда пишешь стихотворение, потом что-то вдруг щелкает, и ты понимаешь, что стихотворение получилось. Я, как человек, написавший десять стихотворений, которые рискую иногда показать на людях, это как-то воспринял.

Для меня это (если переводить на армейские термины) как сборка автомата — если всё не встанет на свои места, не вщёлкнется коробка — сборка не закончена. Внешне автомат — а на деле куча деталей.

С N., мне показалось, сходная история — есть куча слов, деталей, смыслов из которой не собирается единый организм. Есть только расстёгнутый ворот рубахи, придыхания и обезжиренная грудь. Впрочем, я не берусь судить. Я-то всегда в этом месте рассказываю про Твардовского, что будучи редактором в "Новом мире", раскладывал на своём столе стихи в две стопки — "это — "задеёт", а вот это — не "задеёт". И это был прелестный субъективный подход. N. меня не задеёт. И нечего мне тут умствовать.

— Подписываюсь. Меня тоже не задеет. Даже если у него щелкнет, меня не заденет.

— И меня! И меня! Правда потом тебе скажут, что ты пользовался служебным положением в целях собственного корыстного возвеличивания себя. Же.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXI

— Вот он, гендерный подход.

— Имелось в виду "не обобщайте". Но обещать на всякий случай тоже не надо — "Не обобщай меня без нужды Извратом нужности своей" А также "Не обобщайте деве юной".

— Да. Но всё время обидно, когда с меня хотят денег! Это полный гендер!

— Вы полагаете, с девушек денег за проход, проезд и провоз багажа денег не требуют? Вы живете в иллюзорном, романтическом мире, Володя. Напишите роман — "Великий Гендер" Главный герой — Остап Гендер. А что, разве требуют?

— Увы. Требуют. Ни стыда ни гендера. Что до романа, то я его обязательно напишу. В стихах. Герой там будет любвеобильный. С биографией. Стал вновь читать он без раззора: Мацони, Генндера, Рошфора. Четыреста строк разными размерами с рифмами. Да.

— Обязательно в стихах! Читал охотно Мураками, Зато Коэльо не читал.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXIII

— На ночь глядя обнаружил, что никто не знает автора песни про коричневую пуговку, патроны для нагана и карту укреплений советской стороны. Обычно на такие песни целый букет авторов — десятка два. Все они гундят или за них распоряжаются дожившие приятели. А тут — нет. Практически ни одного, за исключением невнятного указания на одного кинематографического режиссёра. И получается, что он эту песню написал в 22 года, в 1970. Причём это написано только в одном месте, и больше не повторяется. Совершенно загадочная история. Сеть полна недоумёнными вопросами, Сеть полна пуговкой в mp3, и текстами этой песни. И есть ещё загадочное сообщение: «Мы, группа «Сансара», больше не будем петь песню про «Коричневую пуговку». Вот сейчас споём — и всё. Только если что-то необычное случится, вот тогда споём. А так — ни-ни». Кто они, эти люди из группы «Сансара», что у них случилось с пуговкой? Пришёл к ним автор, что ли, и отпиздил? Живы ли они? Не произошёл с ними необычный случай? Ничего не знаю. Рай агностика.

— Не плачьте о них, вдруг всё нормально. Вдруг всё разрешилось, и у них снова есть пуговка…и карта укрепле-ений советской стороны. Ага.

— Нет. Главное, есть что вставить в наган.

— О да! Вообще-то всю жизнь был убежден, что Капгер. Ну, точно Капгер… хренушки, я — плотоядная. Но утверждается, что Вадим Алеников. И вправду странно.

— Только Владимир, режиссёр «Петровасечкина».

— Вот так она хранится, советская граница…

— Есть перевод этой песенки на иврит — очень смешной.

— Ребята, какое 70-й? Я во втором классе это пела (год типа 65-й или 66-й).

— Вот и я сомневаюсь — в Сети есть какие-то воспоминания людей из Североморска. Они говорят, что ещё в шестидесятом году пели. Но людям из Североморска никакого доверия нету — у них там ночь полярная есть, а никакого дня нету. Я знал одного мичмана из Североморска — он был совсем на голову ёбнутый.

— У бля. Мне тогда тоже нет. Я это пела в городе Заполярном, что на том же Кольском полуострове, не так далеко от пресловутого Североморска. У нас там та же самая полярная ночь.

— Ну все, точно говорю: слова Берии, музыка Шостаковича, подтекст народный… танцуют все!

— Мда, не срослось. Может, даже и раньше пели. Мои тетушки утверждают, что эту песню аж на целине пели, а это еще при безумце-в-одном-ботинке было. Гуглирование автор автор песни пуговка выдало что-то неприличное крайне и параноидальный текстовый разбор. Вообще-то среди ЖЖ-стов должны быть еще те, которые на «Разгуляй» ездили и помнят исключительно все…

— Я сам ездил на «Разгуляй». И что? Ясности это не прибавляет.

— Значит придется искать за пределами «всемирного разума». Не удивлюсь, правда, если этот поиск преподнесет какие-нибудь действительно странные сюрпризы…

Но в народ идти лучше днем. Это уж точно…

На ночь глядя обнаружил, что никто не знает автора песни про коричневую пуговку, патроны для нагана и карту укреплений советской стороны.

Обычно на такие песни целый букет авторов — десятка два. Все они гундят или за них распоряжаются дожившие приятели. А тут — нет. Ни одного. Совершенно загадочная история.

Я только не понял, знаете ли вы Великую Гражданскую Тайну авторства «Пуговки».

— Вашей собеседнице известна только Великая тайна пещеры Лейхтвейса… Поделитесь еще тайной «Пуговки» тогда? У меня их будет целых две! А у вас еще много останется…

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXIV

Интересно, что все знают слова и словечки из «Трёх мушкетёров», но никто не помнит — вернее, не на слуху имена его переводчиков. Множество моих знакомых могут назвать несколько переводчиков Шекспира, канонических — Джойса или Пруста. Но Дюма?

— Сейчас посмотрим… А Атос-то да… Самое интересное, что у меня в книге не указан переводчик. Кто, кто, кто это сделал? Сознайтесь, ничего не будет. То есть, будет только почёт и уважение. Может, Трескунов, чьё предисловие?

— А у вас какое издание? Разве тоже 1949 года? Вильнюс? Или везде было одно и то же предисловие?

— Иллюстрации Мориса Лелуара, переводчики В.С.Вальдман и Д.Г. Лившиц., во всяком случае, так в моем издании.

— Ну, уж не в три. Зачем в три-то. А у меня: Вальдман, Лившиц, Ксанина — 1992 года издание.

— В три глотки-то?

— Нас будет трое? Среди них один ребёнок. А скажут…

— Вот результат изысканий: Часто I, главы I–XX — В. С. Вальдман; главы XXII–XXX и чать II, главы I–XIII — Д. Г. Лившиц, предисловие автора, часть II, главы XIV–XXXVI, заключение, эпилог К. А. Ксаниной. У Трескунова — общая редактура, кто явился автором главных выражений оттого понятно лишь отчасти.

Это (1957) — в терминах «не позже».

— Тогда имеем для V главы — Вальдман и Трескунов в неопределимых долях. Непонятно, кто придумал эту шикарную фразу. Не проще ли все списать на Дюму?

— Дюма — что бумага. да. — Заценила. Терпящая бумага от переводчиков, читателей, толкователей и эпигонов.

— А то! С такой подачи, и не забить?!

Подача была хороша, признаю. Приз — вам 30 %, как автору предисловия Трескунову. Вашей визави — 50 %.

— С контрольными суммами у вас проблема.

— И вовсе нет. Остальное — редактору и издателю нашей галиматьи.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXVI

— А что у тебя в тексте за история с чалдонами? Про то, как твоего деда продали чел… чалдонами — и он в какой-то юрте жил?

— Сейчас расскажу…

— Нет, я расскажу. Чалдон, челдон — одно из прозвищ сибиряков. Как объяснял мне отец, сам из семьи чалдонов-староверов, расшифровывается как "ЧЕЛовек с ДОНа", потомки казаков это. Какие юрты, уважаемые? Вы не видели домов сибирских с крытыми и выложенными досками дворами, по которым летом в носках ходят?

— Да? Я вот видел ещё бараки в Северобайкальске, ДОСы в Петропавловске, панельки в Новосибирске и домики на границе с Монголией. И всё это, однако, Сибирь. В ней много чего есть — и избы. И носки — тоже.

Я бы только не стал однозначно говорить о чалдонах как о староверах, и так же однозначно расшифровывать это "прозвище, в т. ч. самоназвание старожильческого русского населения в Сибири, на Алтае" как "Человека с Дона". В давние времена люди не были склонны к сложносоставным словам, сокращениям и аббревиации. А народная этимология хоть весела, да путь её странен. Например, одни думают, что там не «Чел», а «Чал», некоторые считают, что "чалдон" происходит от чего-то монгольского, и означает метиса; другие сопрягают казаков и казахов, а другие словари угрюмо, с камнем запазухой намекают — типа, недавний выходец из Центральной России, "беглый, каторжник, ср. уг. "чалдон" — шулер". А учёные люди и вовсе напишут «В термине "чантау" мы видим прозвищный этноним сибирских татар чалтун ~ чалдун ~ чалдон ~ цалдон: чантаw чаw тан чалтан чалтун чалдон. Именно так казанские татары называют местных татар: "Син чалдунны да арттыргансы<, бик яхшы сЇйлўшўсе<", — дип ўйтў туганнарым" /Ты, оказывается, лучше самих чалдонов научилась разговаривать на их языке, говорят мне родные./ Обрусевших старожилов Сибири иногда называют чалдонами». Народная этимология, штука странная — начнёшь копать, забредёшь в такие дебри, что диву дашься.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXVIII

— Я тебе рассказывал историю про Абеля — то, как он консультировал какое-то заграничное убийство? Так вот, я очень люблю эту историю, и она хорошо подходит к идеологии флэймов. Её рассказал Владимир Максимов, в свою очередь, пересказывая историю, рассказанную каким-то перебежчиком. Этот перебежчик был в Москве близок с Абелем, который после обмена, конечно никуда не засылался, а занимался всякого рода консультированием. Будущий перебежчик пришёл к Абелю и застал его в довольно грустном настроении.

Оказалось, что Абель участвовал в обсуждении того, как ликвидировать одного нашего агента.

— Понимаешь, в чём дело, — сказал он. — Решили войти к нему в каюту под видом стюарда, завернув утюг в полотенце, ну и убрать.

— А что печалиться? Ты его, что, знал лично? Жалко тебе его?

— Да нет, раз проштрафился, то убрать-то, конечно, надо, — отвечал Абель. — Но уровень-то, уровень…

И замолчал скорбно.

Мне совершенно неизвестно, произошёл ли этот разговор на самом деле, и как там было на самом деле. И при всей насторожённости к свидетельствам разных перебежчиков, мне история эта нравится.

— Прости, дорогой друг, но этой историей про Абеля ты уже прожужжал мне все, буквально все имеющиеся уши.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры СDLXXXIX

— Кто-то мне рассказывал, что был у американских юмористов такой номер — они выходили на сцену в строгом костюме и медленно, с выражением, читали тексты популярных песен. Я ещё тогда подумал, что это приём интернациональный и беспроигрышный.

— Этим балуется нынче "Русское радио": начитывают по строфе из песен. Как-то в магазине слышал негритянскую песню "Шоколадный заяц", начитываемую сочным баритоном. Чуть не выронил корзину с пивом из рук. Нервы дрогнули.

— Да, шоколадный заяц, начитываемый с выражением диктора, комментирующего парад на Красной площади — дивное удовольствие.

— И "Москву" Газманова. В этом "шедевре" меня особенно прибила рифма "площадей — солдат". Это, впрочем, бросается в глаза в уши прямо при исполнении, то есть, в текст вчитываться не надо.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2006

(обратно)

История про разговоры XDI

— Господи, сколько всё-таки хуйни в мире есть. Просто удивительно. Думаешь про себя как-нибудь с гордостью — я, дескать, могу представить себе размеры мировой хуйни. А нет, мировая хуйня всунет рыла в окна, и понимаешь — не знал ты её истинных размеров и прочей повсеместности. Сколько ж ебической силы в человеке! Просто диву даёшься. Мне скажут, что это и вселяет некоторую радость в душу. Потому что мир ведь чудовищно непредсказуем, даже в ужасных своих проявлениях. Мы по разные стороны этого гранёного стакана. По мне, так он недостаточно полон. Потому что мне всё время говорят: Владимир, погляди, как неисчерпаема мировая хуйня! Я начинаю материалистически спорить, что нет, исчерпаема, и мы увидим небо в алмазах, и нам привезут из города анчоусов, или мы сами туда поедем — в Москву, в Москву…

Но каждый раз окружающие оказываются правы — хуйня неисчерпаема, анчоусов нет, а стакан кто-то уже наполовину выпил.

— А зачем же для этого спорить. Бухнул — и всё.

— Да и я бы выпил. Но франзузы скудны и жидконоги. Я вообще думаю, что вся эстетика абсента оттого, что они не пили из ляминевых кружек спирт в кругу боевых товарищей. Так что на Аполинария Костровицкого я бы не стал равняться.

— Но, Владимир, это и вселяет некоторую радость в душу. Потому что мир ведь чудовищно непредсказуем, даже в ужасных своих проявлениях.

— А что за роман с ключом? Ливри полюбил ключ? Ливри имел ключ?

— Фиг его знает. Я не читал этого Ливри.

— И у Лейбова есть ключ? Да что я спрашиваю, кто бы сомневался.

— Он басовый.

— С тележкой.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры XDII

— Это уж позвольте вам не позволить. В мои времена в Малаховке (Не скажу ничего за Люберцы) на рынке торговали люди исключительно с высшим образованием. Каждый нормальный человек, прежде, чем купить в Малаховке поросёнка, спрашивал чайную бабу, знет ли она, кто такой Хайдеггер. Или, на худой конец, может ли выговорить слово "экзистенциализм". А уж про гуталин и говорить не приходится.

— Вы ещё скажите, что торговать пастой со звонким живописным названием "Гойя" может каждый босяк, не знающий дифференциального счисления?!

— Это-то мы всё помним, да. Ещё бы нам не помнить. Только мы ещё помним двух доцентов — одного из Бакинского университета, а другого — из Ереванского. Из Ереванского был, соответственно, перс, а из Бакинского — армянин. И ничего — гармонично вписывались в панораму рынка в Наро-Фоминске.

За соседними местами, да.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры XDIII

— Культуры бояться — во ржи не блудить.

— Там ходят ловцы человеков. И тем, у кого есть хуй дают пизды.

— Не надо уходить так далеко в поля.

— Дело в том, что ловцы человеков как раз ищут неподалёко от жилья.

— Ладно, придется обойтись без культуры. Ну, не сразу, чего людей вводить в грех публичной офертой.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры XDIV

— Ну здравствуй-новый-год… Формулировка, конечно, может быть неважной — в устном разговоре между людьми, которые друг друга сто лет знают. Но в письменной речи от формулировки слишком многое зависит. после твоей редактуры она стала приемлемой. До нее — была как минимум странной.

— Ты не придирайся к человеку. Лучше скажи, ты-то как попал в этот рассадник флейма? Ну тебе-то Савва, зачем это, тебе-то зачем? (с)

— Автор показался симпатичным человеком, вот и пришел. Но я понятно, везде флейм найду. Но ты? Ты, благородный человек и архитектор душ человеческих, что здесь делаешь?

— А! Вот теперь я сейчас расскажу. Это ведь был провокационный вопрос — и задан был только для того, чтобы поломаться. Дело в том, что я сегодня вышел из дома по всяким рабочим делам, а потом заглянул в «НМ». Там были тётьки всякие (я делал себе профилактику от гриппа, и оттого мне все окружающие казались прекрасными, даже Вознесенский).

После чего я пришёл домой и принялся по алфавиту читать тех, кто меня зафрендил. Их оказалось очень много, и я уверился (снял камень с души) в том, что действительно невозможно их всех читать в ленте. Потом я зацепился взглядом за плакат. Хотел было рассказать, что это действительно форма шахтёров — вернее, горная. Ну, а потом принялся всё это читать. Вот мы и в Хопре.

— Ага. Это хорошая история. А я, представь себе, оторвался благодаря нашему диалогу от написания палпфикшеновой поделки, за которую тут снова принялся после большого перерыва. И курсор остановился на недописанной фразе. В неоконченном виде она выглядит прекрасно: «Артем попытался отодрать».

— Хорошая фраза. Немного печальная. Только, я надеюсь, что ты не решил, что я принял Вознесенского за тётьку? Он, конечно, одноклассник Трегубовой, но уж до такого я не опустился.

Зато мне рассказали множество сплетен, которые я тут же забыл. И всё оттого, что в «НМ» был специальный человек, который просовывается между людей к столу и тут же пиздил бутылки. Я сначала думал, что он хочет себе налить, но он их стремительно пиздил. Господь знает зачем.

Я, правда, придумал гуманитарное объяснение, что это ночной сторож, и он будет сидеть там на Новый Год. И никто не придёт к нему налить портвейна в рот. Он вообще немолодо выглядит. И, может, его фамилия — Сергеев. Я, кстати, дошёл уже до буквы «t».

— Я стесняюсь спросить — а что такое «НМ»? Это что-то, что непременно нужно знать, и я теперь стану заклеймен как необразованное это самое из чащи? Или вот, к примеру, что это за провокация с буквой «t»?

— Нет. Это журнал. Я туда заглянул на праздник — они меня первые напечатали страшно сказать, сколько лет назад. А про букву — уже не провокация. Я дошёл до этой буквы в списке людей, что включили меня в друзья. Правда, там много «покойников», то есть не тех людей, что самоудалились, а тех, что перестали писать год или два года назад — эти самые загадочные. Если человек журнал удалил, значит у него депрессия, дурное настроение, скука, что-то гнетёт. А тут — действительно загадка.

Вот пишет человек: добрался домой, спасибо всем. А дальше — пустота. Уже полтора года. А человек этот взвешенный, не склонный к ужасам. Очень интересный. Вот и думай теперь.

Или есть ещё девушка, что разлюбила своего мужа. Собирается ему изменить. Довольно красивая — подробно рассказывает о своих переживаниях. И вдруг — как отрезало. Что там случилось — неизвестно. Вот.

— А! Я понял. Это «Новый мир»! И не говори, что я гениален — я и так это прекрасно знаю. Я тоже принялся за ревизию включивших — и обнаружил с удивлением, что довольно многих из тех, кого когда-то читать не захотелось, теперь лучше видимо все-таки читать — потому что. Хотя лента распухает как-то совсем неприлично, анафилактически распухает, шоково. Среди тех, кто меня включил давно, а теперь не пишет, особенно выделяется некий молодой человек, который писал короткие как-бы-эротические скетчи. Ну, и как-бы-автобиографические. Порой неудачные, а порой совершенно замечательные. Но вот уже год как ничего не пишет. Или больше.

— А я ужасаюсь своей похоти. Потому что у меня устойчивый психоз: я всё время думаю о том, что в Живом Журнале множество красивых девушек. И я их алчу. Э-э… Алкаю… Алычу.

— Мне тоже иногда так кажется. Но мысль о том, что я женат, блокирует похоть. Почти совсем. Хотя потом я вспоминаю конкурс «Мисс ру_ЖЖ», и мне кажется, что мне все-таки кажется.

— Нет. Просто мне одиноко, и я натужно умничаю, пытаясь привлечь шерстистых ночных мотыльков светом своего сомнительного интеллекта (с) Это был не знак. Это было Знамение.

— Да, точно. Так и надо было отнестись, но слаб я в метафизике.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры VD

— Ну, так я время от времени выношу свои результаты на семинары. К сожалению, недостаточной финансирование науки не позволяет мне сделать этот процес бесперебойным.

— Надеюсь, первая нобелевская премия Вам поможет.

— Какое уж там. Моих грехов никакая баня не смоет. Я надеюсь на какие-нибудь антифеминистские гранты.

— В бане — как выяснилось — не моются.

— Да я бы и пришёл, коли мог бы ходить.

— Ну что ж, опять не срослось.

— Не, срастётся, не вопрос. Я просто старый бычок, медленно спускаюсь с горы.

— Это вопрос только внутрений. То есть вопрос самоощёщения — то есть он всегда меняется — два дня назад я думал, что не буду неделю выходить из дома, а вот сейчас решил, что всё-таки предприму несколько шагов в сторону склона горы.

— А я пытаюсь реализовать проект, который позволит мне не выходить из дома всю жизнь.

— Может рано его ещё реализовывать? У меня, конечно, бывали такие мысли — но не так, чтобы прямо сейчас. Впрочем, если нужно подкрутить контргайку, можете на меня рассчитывать.

— О господи. А контргайка — это что?..

— А это клёвая штука. Это вторая гайка, которая навинчивается на болтик и мешает его самоотвинчиванию при тряске. Эти гайки бывают ещё распоросными. Другое дело, что она получила известность благодаря профаническому употреблению в известной песне «Летят пули…» — «Но она не взорвётся, потому что шпион открутил контргайку».

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры VDI

— Я, разглядывая эти документы (пухлый том), всё примерял на себя разные модели выбора — помнишь, в Живом Журнале как-то проводили опрос, что мы они делали во время революции и Гражданской войны?

— Интересно, что бы я делал? Кстати, шезлонги и коктейли с зонтиками к тому времени изобрели уже? Интересуюсь.

— Изобрели. Одна беда, отчего-то документов о выдаче шезлонгов и коктейльных стаканов во внутренней тюрьме ВЧК я пока не обнаружил. Продолжаю искать.

— Зачем выдавать? Я бы и сам купил.

— Дело в том, что в камерах была большая скученность — шезлонг в ней хранить было невозможно. Всё едино пришлось бы сдать его в камеру хранения.

— Зачем в камерах? Почему в камерах? Оттуда ничего не разглядишь. Или вопрос таки был сформулирован следующим образом: "Что бы вы делали во время революции и Гражданской войны в камерах?" Так это совсем, совсем другой вопрос.

— Нет, увы. Это у тебя — совершенно другой ответ. Дело в том, что вопрос был не "что бы вы хотели делать во время Гражданской войны", совсем нет.

— Нет, пардон. Всякий такой вопрос, как бы он ни был задан, неизбежно означает "что бы вы хотели делать", ибо что бы с человеком случилось на самом деле — он знать никак не может. Возможно, тебя это шокирует, но совсем не факт, что всякий из нас непременно оказался бы в камерах… Я бы вот почти наверняка приспособилсо к режиму, а сгинул бы уже позже, в тридцатые. По ложному обвинению.

— Мне совершенно непонятно, отчего ты отказываешь себе в том, чтобы сесть в 1927 году за растрату? По-моему, вполне. Или нет — проживёшь долгую жизнь, а грохнут тебя только в шестидесятые, по делу Файбишенко-Рокотова.

— Ну, или так (с) И. Сталин. Есть ведь и предопределения. А есть и неизбежные логические конструкции.

— Нет, эткое хотение давно разоблачил Плеханов в своей работе "Роль личности в истории".

— Я ж говорю, вопрос совершенно бессымсленный. Всякого человека после смерти то ожидает, на что он не надеется и чего себе не представляет (с) Гераклит, кажетсо

— Гераклит, Гераклит, не сомневайся. Правда он Сократа пересказывал отчасти. Бессмысленных вопросов не бывает — тебе ли не знать. Ведь ты писатель-фонтан.

— Я эмир-динамит. А отчего это не воспринять в качестве помахивания ручкой читателю, того, что неверно называют "постмодернистским приёмом"?

— Я это так и воспринял, кста. Ты эта… Умище-то спрячь, не похваляйся попусту, перед своими-то.

— Подите прочь! какое дело поэту мирному до вас?! Ты царь?! Живи один нах!

— Надо сказать, что Гражданская война, как война красных и белых — вообще устойчивый советский исторический миф. Понятно, что в неё сошлись не две, а огромное количество сил. Причём некоторые время от времени консолидировались со своими бывшими и будущими противниками. Пример Махно — хрестоматиен, но у него было огромное количество вариантов на территории России — в Сибири, например. В Средней Азии — было всё по-другому, и Гражданская война там длилась de facto ещё несколько лет. Особые позиции в этих войнах были у левых и у правых эсеров, у крестьянских отрядов во время восстаний, охватывавших целые губернии. Национальные воинские формирования и вооружённые политические партии тоже занимали свои, а не «красные» и не «белые» позиции. Не говоря уж о войсковых частях других государств — которые отнюдь не всегда были «белые».

Я бы сформулировал этот интересный праздничный вопрос так: с кем бы вы были в 1918 году (в 1917 особо никто не воевал, а проблема выбора перед обывательем стояла не так остро — особенно в провинции).

а) Если бы знали, что всё кончится так, как кончилось.

б) Если бы свершившееся было бы неочевидно.

в) Если бы вы были вашим прадедом (прабабушкой), лишёнными исторического предвидения.

Хотя, как известно, если бы все бабушки имели яйца, то жизнь пошла бы иначе. Да.

— В сухом остатке, Владимир, в Гражданской войне, в конечном счёте, сошлись две силы. Можете назвать их «синие» и «оранжевые».

— Это, конечно, лучше. Только битва в этом случае была похожа на драку хамелеонов — все бегали с одной стороны на другую и резво перекрашивались.

— Особенно, корниловцы и латышские стрелки.

— Много их? Не много. А вот остальные меняли цвет как зайцы и белки — в зависимости от сезоны. Сейчас они и вовсе стали мультипликационными персонажами.

— Ну, не все — трудно представить Колчака персонажем комикса. Чапаева можно, Унгерна тоже можно. Слишком Колчак хорош для этого. А значит, не будет про него анекдотов.

— Чапаев стал Чапаевым после фильма «Чапаев». Был бы и столь успешный фильм «Колчак», как знать…Изюминка нужна, придурь. Пелевин, конечно, написал гениальный роман. Но Унгерн там не очень-то исторический. Он занял свою нишу в этой психоделической поэме, такую же, впрочем, как Катовский, как и Петька. Да и какая разница …? Грубо говоря, наплевать, какой был исторический Унгерн. После Пелевина я другого Унгерна представить себе не могу. Да и не надо мне.

— Реальный Унгерн очень яркой личностью был, впрочем. Клинический псих. Его свои же и сдали. Надоел.

— Ну, не совсем свои. Они его, кстати, не совсем даже сдали. Связали и оставили — чтобы красные забрали.

— Плавали, знаем… Но в то же время пословица есть "Врет как очевидец". Потому-то я мало верю разным историкам и мемуаристам. К примеру, сегодня даже про Берию толком никто ничего не знает. А потому как циник-нигилист я больше художникам слова доверяю. Им врать особой причины нет — не за это платят.

— Тут не поспоришь. Врут. Другое дело, что в контексте монгольской истории все это происходило. История… "Смейся и плачь!" — как Воннегут говорит. Тем более, монгольская. Или вот еше красивая цитата: "Для любой нации правильная История равноценна сотне дивизий" — Сами-Знаете-Кто сказал. Да нет, я все понимаю, просто дурачусь. Но уж больно красивый Унгерн у Пелевина, прямо завидно… И про золотую удачу…

— Он немного перетянул, просто Унгерн подходил для этой роли. «Унгерн был пленен отрядом монголов под командой Сун-дуй Гуна, куда он бежал от восставших против него казаков собственного отряда. Сначала Сундуй Гун намеревался передать Унгерна другим отрядам Азиатского корпуса, но налет красного отряда Щетинкина и Рокоссовского заставил выдать Унгерна Красной армии».

— Кстати, все харизматики в Белом движении были географами, Маннергейм писал отчёты о путешествиях в Среднюю Азию и Тибет, Корнилов — тоже, многие были полярниками. Полярниками тогда были все мало-мальски продвинутые морские офицеры. Колчак был известен по гидрологии и картографии Северного Ледовитого Океана. Потом он организовал и участвовал в смелой экспедиции, что искала барона Толля.

А после японской войны он руководил подготовкой экспедиции, что должна была проложить Северный морской путь. Ну, и в следствие — был соруководителем строительства ледоколов нового типа "Вайгач" и "Таймыр". С Врангелями — это у вас некоторая путаница. Был Фердинанд Фердинандович, был его сын Пётр Фердинандович — всё сплошь люди уважаемые.

А был Главнокомандующий ВСЮР и Русской Армии, генерал-лейтенант барон Врангель Петр Николаевич, что умер 1928 в Брюсселе и похоронен в Белграде, в Русской Церкви. Так он никаким полярником не был — учился, если я не ошибаюсь в Горном институте в Питере, потом служил, в десятом году окончил академию Генштаба. Это, типа, совсем другой Врангель — без острова.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры VDII

— Едло? А что с едлом? Нет, у меня с едлом всё нормально, вы меня не пугайте.

— В смысле — дело. Это я опечатываюс.

— Да, это загадка. У меня с русским языком-то проблемы…

— Это почти Каббала. Потому что я сейчас чуть не написал «Я верю в число десять». Но идея «дальше легче пойдёт» — это урбанская легенда. Что-то вроде фразы — «двое детей сложнее воспитывать, чем одного. А трое уже легче. А пятеро — так вовсе…». Всё это, конечно, не так. Я верю только в то, что выучив два языка романской группы третий, выучить проще. А вот венгерский — отнюдь. Хоть он и трижды европейский.

Я сначала учил английский — долго и знал его хорошо. Потом пять лет учил французский, что-то читая, сдавая на «отлично» всякие государственные экзамены, а потом учил немецкий, когда сам учился в Германии. Не считая попыток учения нескольких других языков. Всё это абстракция, мне кажется.

— Вы не обратили внимания — я написал «языки из одной языковой группы».

— Всё равно — у нас терминологическая проблема. Ну вот что значит «могут играть на скрипке». Вот в Москве был знаменитый старик с медалями на пиджаке. Он играл на скрипке в переходе станции «Новокузнецкая». Называлось всё это «Десять рублей, и я перестану играть эту мелодию». В том же переходе потом играл человек-оркестр — синтезатор, барабан на ноге, свирель какая-то. Но только мы понимаем, что всё это не то.

И мне сдаётся, что зависимость лёгкости от количества языков — нелинейная. Мой дед похоронен в Ужгороде — там очень странное языковое место. Это территория, последней отошедшая к СССР из европейских приобретений — оттого там надписи на магазинах были по-венгерски. Так вот украинский, русский, венгерский, польский, словацкий там были в ходу. Русины считали, что у них собственный язык, цыган было полно. И вот местный житель понимал все эти языки, но на самом деле язык был один — что-то среднее, усреднённое.

То есть человек знал не венгерский, скажем, а венгерско-украинско-польско-русский. И это очень интересная проблема. Так, кстати, возник язык, вернее арго у мореплавателей парусного флота — чтобы английский матрос понимал голландского, а оба они испанца — и всех их нанимали в одном портовом кабаке.

— А если серьёзно — то это мне тоже кажется абстракцией — вот выше совершенно справедливо говорят, что всё дело в том пороге укоров совести, который нужно преодолеть, чтобы сказать «я знаю язык». Потому как ужас это сплошной. Ну что выучит человек за две недели — несколько фраз. Это толпы непуганных идиотов думают, живя в России, что знают украинский язык. Да и что это, и не язык вовсе. Но мы-то с вами понимаем, что рассказывать анекдот про пiво совсем не тоже, что знать язык. Да.

— Опять-таки, я там же говорил об уровне «читать». Читать — не значит знать. Я вот легко читаю по-английски, но не могу сказать на нем и пары фраз. Хотя даже знаю. как слова произносятся… Так я не считаю, что знаю английский.

— Прочитала и согласна. Хотя, ужгородский вариант (или портовый) — еще один аспект той же темы. Полиглоты ведь не обязательно из полиязыковой среды происходят. То есть, они чаще всего языки «головой» учат. Так что теоретически они знают не сленг или суржик, а вполне литературный вариант языка. Только, повторяю, знают ли? Вот мы правильно сравнили знание языков с умением играть на музыкальный инструментах, а Вы верно возразили, что игра игре рознь. Смею утверждать, что человек, 20 лет назад учившийся в музыкальной школе (и более не подходивший к роялю) и обученный трем гитарным аккордам, так вот — такой человек не совсем точен, говоря: «Я умею играть на двух инструментах». Так и с языками.

И еще: знание языка на уровне «свободно читать». Я могу свободно читать по-белорусски (проверено неоднократно), зная русский и польский, но из этого не следует, что я знаю белорусский, отнюдь. Тьфу. Сама себе надоела. Засим прощаюсь.

— Тут, я считаю, есть другая крайность, то есть равномерное малое знание десятков языков. Человек, выучивший разговорник и умеющий на пятидесяти языках мира сказать, написать и понять ответ на фразу: «Тётенька, дайте воды напиться, что так воды хочется, что и переночевать негде». Самое для меня интересное, что всю эту историю я начал не о полиглотах. Можно было бы с тем же пафосом рассказывать об экстрасенсах — про то, как человек оказывается заложником какой-то дурости, как его безумие подстёгивается какими-то людьми со стороны, как он позорится повсюду и ни у кого нет силы прекратить это безобразие.

Но если людям нужно про полиглотов, значит так тому и быть.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры VDIII

— Нет, самые чистые отношения были в русской деревне, между юношами и девушками — даже в колхозах, совхозах.

— Былочи ляжешь под ДТ-75, а у него фановая труба засорилась, дроссель перекошен, масло из дифференциала хлещет… А посмотришь снизу, как она за разводным ключом к дому шустрит — просто сердце всполохнётся, затрепещет…

— …затроит…

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры ID

— С кроликов потом очень трудно слезть. Лучше и не начинать.

— Дело сноровки, да.

— Как с кресельной подъемной дорогой. У меня никогда не получается с первого раза, всегда меня снимают инструктора.

— Я знаю. Эти инструктора вообще большие шалуны.

— Ох, и не говорите. Как вспомню — сердце замирает. Но я всегда отмахиваюсь фирменной палкой Salomon. Это помогает мне удерживаться на ногах.

— Истинно Salomопова мудрость.

— То есть я еще мудрее, чем думала.

— И мудрость у вас недешёвая, нет.

— Фирма!

— Только немного иностранный вкус у этой мудрости, да.

— За преклонение перед Западом я уже понесла заслуженное наказание в виде внеочередной поездки на овощную базу, причем, заметьте, с луком, а не с виноградом. Так что теперь я чиста перед Родиной

— Божежмой, что вы оба курите?? Завидую прямо

— Я — вишнёвый макбареновский. 160 рублей. Доступен каждому. Броуновское движение вызывается легко.

— Главное — забежать вперед. Чтобы не затоптали.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DI

— Березин, я с Вами бить гардеробщицу. У меня с ними счеты. Однажды я била милиционера, а гардеробщица свидетельствовала против меня. Хоть это было и давно, но пепел той драки до сих пор стучит в мое сердце. Мне тогда выговор по партийной линии вынесли — ужас.

— Слушайте, у вас какие-то давние и странные отношения с милиционерами. Это не в вестибюле консерватории было?

— Я знаю, у меня пунктик. В глубине души я стихийный анархист. Нет, это было в другом вестибюле. В Консерватории же я сама проработала, пардон, гардеробщицей (о чем только что вспомнила — склероз) три дня. В рамках секретного расследования, о котором не могу сейчас рассказать подробнее.

— Точно-точно. Не рассказывайте. А то вдруг меня убьют. А у меня родствеников много, они сразу переругаются. Из-за моего жалкого наследства. И это будет немного неприятно.

— Будете являться им весь в белом и многословно уговаривать помириться.

— Фигушки. Мне будет лень.

— А я- зануду Даррела дочитываю. Мне первый том подарили, а второй нет. Купила сама с горя, обнаружила, что все любили на самом деле не тех, кого делали вид в первом томе. Подростковая литература: о любви, о писательстве.

— Да, разумеется. Больше всего мне там дикобразы нравятся — вот у кого любовь. А мне улитки-гермафродиты. Помните, у них были хитиновые стрелки?

— На брюках?

— Попались. В теле, вроде амуровых. Они пускали их друг в друга, те там растворялись, и — происходило оплодотворение. Зачем Вы заставляете меня рассказывать Вам непристойности?

— Я их тайный любитель. Не поверите, без парочки в день — жить не могу.

— Тайный любитель хитиновых стрелок. С кем только не встретишься на просторах интернета.

— Да, провинциалом Вас не назовешь.

— Меня — да. Но, помилуйте, у нас в провинции народ не лишён лоска! Многое, многое прирастает у нас Сибирью.

— Хм… Я его не видел — сложно сказать, понравятся ли ему носки.

— Он имел в виду пятаки на глаза, конечно, а лоб подставил из деликатности.

— Пятаки на глаза решат все ваши проблемы. Он был нечисто выбрит. То есть, для Ицковича побрит, а так — нет.

— Кошмары какие-то рассказываете. В прошлый раз, когда я видела Ицковича, он оказался безумно исхудавшим из-за какой-то новомодной диеты. Теперь он, оказывается, еще и побрился. По-моему, в анекдоте это называлось "скипать потихоньку".

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

Истоия про разговоры DII

— На самом деле, это замечательный сон. Он рекордный по здравомыслию. И пусть денег не хватит— можно ведь нанять корабликов и двинуться по Неве. Певческий мост, правда, закрыт, но можно сновать на корабликах по каналу Грибоедова и Фонтанке, чокаться, подплывая друг к другу, и вообще веселиться. Если кто совсем уж надоест, то, конечно, можно утопить.

— Топоров не тонет!

— Нет, я поправлю — надо было топить в Фонтанке.

— Вместе с чижиком.

— И пыжиком.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DIII

— Не поймёшь, как сравнивать статус прошлых и нынешних богачей. по автомобилям. Я бы сравнивал структуру — директор рынка с белой «Волгой» и второй секретарь на чёрной. Директором рынка сейчас и какой-нибудь депутат или помощник депутата. С тем, как устроены их доходы, etc. Теперь вы верите, что я зануда?

— Ой, а помощник депутата равен второму секретарю обкома?!

— Почему обкома? Были и райкомы — не говоря уж о том, что московский райком двух обкомов стоил. Ну и, во-первых, (если я не ошибаюсь) у депутата может быть только один «настоящий» помощник — остальные просто неофициальные помощники.

— Нет. У депутата (если речь о Госдуме), может быть «настоящих» помощников от 3-х до 5-ти. Все остальные — «на общественный началах». Раньше их число не ограничивалось, а теперь не более 30-ти голов…

— Тут гораздо интереснее чему соответствует депутат. Я же не говорил, что второй секретарь райкома равен помощнику депутата. Кстати, скажем, в каком-нибудь райцентре "Волги" не было, а был газон. И десять лет назад помощник депутата Толян был — одно, а сейчас помощник депутата скромный Анатолий Петрович — совсем другое. Тогда — это сила была… Структуры, я настаиваю, структуры. Ну и имеем директора рынка на "глазастике" сейчас и не помощника (там всякие люди бывают), а скажем, депутата от Единой России на 745-й бэхе. Нормально.

— Вот, видите — вы добавили к автомобилю человека, а к человеку — его социальную роль. Это я и называю структурой.

— Изначально разговор танцевал от автомобилей — райкомовский парк «Волг» был невелик, если речь идёт о провинциальных (да, кстати, и о московских райкомах). Это интересное ответвление разговора — о том, как выглядели формально государственные (со словом «государственные» тоже заковыка), а на деле частные автомобили. То есть, как сравнивать один социальный знак с другим — «Волга» с шофёром тогда, и «Мерседес» с шофёром нынче.

— Да, но помощнику депутата персональный автомобиль с шофёром не положен. Максимум — бесплатный проезд в городском и пригородном транспорте. И это второй секретарь?!

— Депутату положена машина с шофёром. Не персональная, но по вызову. В любое время. А то, что платят сами — это немного не то. Мы же говорим о сравнительном статусе.

Тем более, сдаётся мне, что и депутаты, и все их помощники вполне автомобилизированы, и большая часть — с водителями на окладе.

— Ну, даже если и второй секретарь райкома — всё равно слишком большое несоответствие по влиянию, общественному весу и пр. с помощником депутата. Кто такой помощник депутата и что он решает? Если уж его и сравнивать, то с помощником секретаря райкома, но никак не с замом.

У второго секретаря (секретаря по идеологии) всегда была закрепленная персональная «Волга». А помощник депутата (Госдумы) имеет бесплатный проезд в общественном городском и пригородном транспорте. И то — с исключениями такси, включая маршрутные. Ну, ещё он имеет право пользоваться государственными (только) средствами связи — телефоном, факсом, телеграфом. Если телефон принадлежит не государственному лицу — его просто могут послать. Это всё, что позволяет его статус. У помощников депутатов других уровней — и того меньше. Другое дело, что часто эти помощники сами бизнесмены — не поймёшь, кто кому помогает.

— Так, вглядишься в депутата — упырь-упырём, ан нет — структура. Собственно, сравнение 5.000 (1983) и 5.000 (2004) — тоже сравнение структур, в каждой по два элемента, и ещё несколько подразумеваются. Но вы меня не слушайте — пейте лучше ваше пиво, какое бы оно ни было. Это более вменяемый способ жить по ночам.

— Например, сравнить "Волгу" тогда сравнить со среднего класса "Мерседесом" сейчас — можно?

— Нет, в том-то и дело. Вот пистолет ТТ и тогда, и сейчас в магазинах не продается, так что цену, да, можно сравнивать смело. Сравнивать надо аналогичное. Полдома в Мытищах с полдома в Мытищах, квартиру в Москве с квартирой в Москве.

— Нет, не так. У токаревских стволов был совершенно иной рынок, нежели сейчас. Я про Москву говорю, конечно. В Баку было другое — но Баку-1985 это отдельная песня. Потом этот рынок долго осциллировал, и, наконец, принял современные формы. Всю эту эволюцию мы с вами понимаем — но именно поэтому цена ТТ несравнима: это два мира, два детства. И ТТ сейчас больше идут китайские, или на любителя Токарев-эджипт какой. Структуру со структурой, я настаиваю, можно сравнивать.

— Короче говоря, никакой возможности сравнивать тогдашние цены на квартиры (которые не продавались, а распределялись, с доплатой либо без оной) с нынешними нет?

— Да нет, в общем-то можно. Нет возможности сравнивать сравнивать цены на квартиры вообще и машины вообще. Это, впрочем, философский вопрос. У человека часто есть две руки, две ноги и голова. Количество вдыхаемого воздуха и еды тоже известно — я клоню к тому, что можно сравнивать цены в структуре всяких потребительских желаний. То есть структуру сравнивать со структурой.

— Вот в маленьких городах вовсю торговали жильём. Как сравнить полдома в Мытищах образца 1983 с Москвой, озарённой светом прописки? А, то есть не купили, а "получили", только не бесплатно, а с доплатой.

— Понятно. А если бы вы её продавали, сколько бы вы за неё взяли?

— Вы знаете, тут немного недоопределённая система терминов. Во-первых, человек, "покупавший" кооперативную квартиру, был обязан выписаться из своей прежней. (Не знаю уж, как было в данном случае — всяко бывает). И потерянная площадь далеко не всегда была бытовка под мостом.

Во-вторых, была "крыша" над обменом — нелегальная, разумеется. То есть, то, что называется "обмен с доплатой". В-третьих, но это уже совсем экзотические случаи — частные одно-двух-квартирные дома в деревнях и посёлках, вошедших в черту г. Москвы в 1960. Там были случаи прямых продаж. Некоторые из них сохранили до сих пор свой частный статус, да.

Так что сумма для кооператива реальная, несомненно. Ну а машина, да стоила даже 5.500 на протяжении четверти века — это была такая политика ВАЗ, согласованная с Политбюро — чтобы квалифицированный рабочий ВАЗа, в частности, якобы мог за три года накопить на машину. Правда, если миновать разнарядку, то цена могла скакнуть в полтора-два, а то и больше раз.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DIV

— Не празднуйте уж слишком.

— Почему?

— Я пришёл как-то на один детский праздник. Там лежал живой на мёртвом и мёртвый на живом. Только вдали, в кухне сидел старый горбатый карлик и мальчик одиннадцати лет. Спас дедушка внучика от гостей.

— Это не про меня история. Детский праздник и взрослая пьянка — разные штуки. А нажираюсь я 363 дня в году — кроме Нового года и ребенкиного дыра. Ибо нефиг.

— Вы — ангел. Убеждаюсь всё более.

— Я вам верю Осталось уговорить поверить вам мою семью и работодателей.

— Сошлитесь на меня — вот и всё.

— Они скажут, что я вас просто охмурила.

— Что ж с того?

— Они считают, что я всех охмурила, а вообще-то я сука, а не ангел.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DV

— Дааааа… а беседа течет самостоятельно. Город Е-бург — оазис коммунисьма…

— За это слово у нас сразу — в морду. А за гомотетию — ещё нет, только лёгкая укоризна.

— (трусливо) Ой, не надо, мы не будем так говорить! А "эвклидовы постулаты" — можно? Или выйдет чересчур заголовочно?

— Вот вы когда ходите в магазин, то ваша гомотетия ходит вместе с вами, а когда красите ресницы — делает то же самое, но по ту сторону зеркала.

— Вот, Сергеич, не говорил бы таких слов, не попадал бы в дурацкие ситуации. И часы нужны были бы.

— Надо бы уточнить, что у них различные коэффициенты гомотетии…

— Ну, если уж быть совсем строгим, то стоит заметить, что в зеркале она и не гомотетия вовсе. Вдогонку: преобразование плоскости в виде отображения множества на множество однозначным обратимым образом: параллельный перенос, осевая, центральная и гомотетия?

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DVI

— Романтика — заезженный термин. Его общественная сторона давно высмеяна, вы тоже камушек подкидываете. Про обращенную к себе сторону термина стараться помалкивать. Кто — почему: кто — боится, у кого табу, кто слов не находит.

— Анчаров неплохо написал. «Что такое романтика? Это тоска по великому. Она же стимулирует его появление. Потому что вырабатывает чутье на великое. Некоторые думают, что романтика- это ложь. Неверно. Романтика — это отдаление от предмета на расстояние, достаточное для его обозрения.» Впрочем, сейчас выяснится, что я неспособен объяснить — что сам (наверно неправильно, в словарь не смотрел) понимаю под этим словом. Часто видно, приходилось наблюдать, что что-то такое необходимо, служило стартовым механизмом для хорошего и настоящего.

— А украл-выпил-сел — пусть их.

— Если ты узнаешь, то сообщи и мне. А наказание романтикам известное. Они всё время в финале попадают в пансионат Литфонда.

Извините, если кого обидел.

25 августа 2006

(обратно)

История по разговоры DXVI

— Так застройку-то начали ещё год назад. Там был рекорд — первый экскаватор копнул в день подписания разрешения и всех землеотводов. А место, конечно знатное.

С другой стороны непонятно — как скажется Ходынка на цене квадратного метра. (История Центрального аэродрома, гибели Чкалова и вертолётных рейсов, понятное дело, не скажется). А вот владелец может элегантно ввернуть, что дом стоит на том месте, где задавили тыщу народу. Элегантная новость после кофе. На Хэллоуин, например.

— А народ задавили не там. Народ задавили в районе стадиона Юных Пионеров, между «Динамо» и «Белорусской», насколько я знаю. Там даже вроде бы сохранился один из павильончиков, сооруженных специально к коронации.

Я видел, конечно схему. Только И не там тоже. Я просто работал на заводе «Знамя Труда» — есть такой авиационный закон МАПО «МиГ» — прямо напротив метро «Динамо» — вот там и давили. Но, что интересно, взлётно-посадочная полоса, по которой стартовали изделия, начиналась прямо от корпусов. Потом, правда, полёты запретили. Так вот, топография этого места такая, что задавленные расползались пол всей округе.

Впрочем, я знаю много мифов по этому поводу.

Нам, например, когда мы в первый день расписывались за технику безопасности, многозначительно сказали, что в этот день пьяного техника задавило вертолётом. Знамение, говорят. Проклятое место.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXVII

— А когда было лучше сидеть — до войны или после?

— Да кто ж его знает. В войну, наверное хуже.

— Нет, — сказал Евсюков, — до войны лучше. До войны уран никому был не нужен.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXVIII

— А вам, значит тоже сны снятся. Наверное по всей России началось.

— Мне они постоянно снятся. День за днём. А ночью я их записываю.

— Мне ночью. Я их не записываю никогда. Боюсь. Сегодня, может, один из первых разов записал.

— Я записываю примерно с 1982-го года. Но иногда я делаю над собой усилие и некоторые забываю перед пробуждением.

— Круто. А я в этом своем сне свои руки увидел. Кастанедщина какая-то. Надо было тоже сделать усилие, по Вашему рецепту и забыть.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXX

— Этот спор о выборе Александра Невского я слышу давно. Собственно, это очень часто обсуждалась на протяжении последних веков и я слышал массу упрёков Невскому в ключе «если бы не он, мы бы пиво баварское пили».

Беда в том, что тут, на самом деле, несколько спорных вопросов:

а) мудило ли он.

б) была бы у нас в его отсутствие латиница.

в) что значит «быть частью Европы».

г) хорошо ли быть частью Европы (тогда и теперь).

Простор для альтернативной истории. Беда ещё в том, что сейчас прибежит какой-нибудь человек и начнёт пенять тебе за русофобство. И будет отчасти прав — ну, согласись, даже при твоей известной любви к Италии и Нью-Йорку, не понимаю я — зачем быть чьей-то частью? Если в экономике — так вот японцы не часть Америки или Европы, и ничего так. А уж алфавит у них сам понимаешь, похитрее. Если в культуре — так и подавно непонятно, чем плоха самобытность. Я всё-таки исхожу из постулата, что лучше знать два языка, чем принять какое-нибудь эсперанто.

А в остальном — да, конечно, идея не новая и простор для беллетристической фантазии оставляющая.

Кирилл, наверное, не был мудило.

— Но как ни крути, Владимир, выбирая религию (и, так, сказать, культурных учителей) примкнул, как сейчас выражаются, к проигрывающей команде.

— Ну, вот. Теперь и мой небесный патрон влетел. Что ж проигрывающего было в православии, да ещё и в девятом-десятом веке? Да и потом вовсе не было.

Да и вот скажи — кто выигрывал протестанты или католики, которые, было дело, исправно резали друг друга? Или мусульмане, чья государственная влиятельность только недавно сгустились из нефтяной трубы?

Нет, даже если ты перевёл стрелки с письменности не религию, вопросы остаются прежними:

а) мудило ли Св. Владимир.

б) было ли в его отсутствие у нас что-то европейское.

в) что значит "иметь европейскую религию", или что значит "выигрывающая команда".

г) хорошо ли было бы быть частью Европы.

Молчит Русь, не даёт ответа.

— Володя, ну извини, я не хотел обидеть твоего небесного покровителя и уж тем более православие.

Он-то точно не был мудилом, он был политическим деятелем. И, что ни говори, выбирал не столько религию, сколько то, к какой цивилизации примкнуть — византийской или латинянской. На тот момент тысячелетняя Византия казалась куда привлекательнее, чем клубящаяся и неустойчивая, грызущаяся друг с другом Западная Европа, где никак невозможно было разобраться, где кончается власть Папы и начинается власть Императора. (Х век — это что у нас? Каролингское Возрождение, если не ошибаюсь?). Но уже через 200 лет Византийская цивилизация явила свою слабость перед латинянской — разгром Византии крестоносцами (так красочно описанный Эко).

— Ну, про Эко — это отдельный разговор. Просто мне кажется, что любовь к латинянам сильнее в тебе, чем исторический стоицизм. Потом турки пришли под Вену — это вовсе не свидетельство великой культурной силы османцев, а крестьянские войны в Европе случались и не два века спустя крещения Руси, а несколько попозже. Давай гипотетически представим, что латиняне сейчас падут под ударами муслимских своих сожителей, и Ислам затянет зелёным не только юг, но и север Европы (это, впрочем, не моя тема), ну так вот, что — нужно быстро и трижды крикнуть: "Аллах велик!", etc.

Мне чужд сам приём — сдаётся мне, что прагматического выбора религии и культуры не бывает. А начнёшь метаться, выбирать прагматически — оскоромишься, растеряешь всё что было, да и ничего взамен и не получишь. И сожалеть тут как-то неловко, лучше учить чужие языки. Я думаю, что и в 1204 году Запад выглядел неважно. Как сказал недавно Папа: "Это был день постыдный для католичества и скорбный для православия".

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXI

— Когда крупная компания пытается вывести на рынок свой бренд, то частью стратегии его продвижения становится поддержка т. н. opinion leaders — лидеров общественного мнения, способных своим словом повлиять на мнение других. Например, продвигая новое лекарство, фармацевтическая компания буквально покупает профессоров. Их отправляют на зарубежные конгрессы, с ними заключают договора о «консультационных услугах», короче им платят всеми законными и не законными способами, только ради поддержки нового лекарства. Эта деятельность планируется заранее, под нее в бюджет компании закладываются определенные суммы. Я сам этим занимался.

Популярные писатели или актеры в России — как раз такие лидеры общественного мнения. Если бы я, к примеру, работал в Русской православной церкви и отвечал бы за связь с населением, то постарался бы привлечь некоторых популярных писателей и артистов на сторону РПЦ теми же методами. Ведь можно найти способы поощрить человека за правильную позицию при публичном выступлении. Я не знаю, занимается ли этим РПЦ. Если да, то можно ли до конца верить тем писателям, которые выступают с их позиций? Если нет, значит кое-кто в РПЦ работает плохо.

— А это я вам расскажу, если хотите. Официальная Православная церковь существует с западными как система ниппель. То есть, Православный христианин не может исповедоваться у католического священника. Таинства, совершённые по западным обрядам не признаются, etc. (С автокефальными Православными Церквями дело обстоит сложнее).

С другой стороны, западные обряды признают таинства восточных обрядов. Например, некоторое количество убеждённых «культурно-эмигрантов» с девятнадцатого века, уехавших в Европу по идеологическим соображениям, смущали католиков своими просьбами «перекреститься».

Поскольку с точки зрения католика — это непонятно зачем.

Ну, и к слову, одно не хуже другого. Впрочем, информация о РПЦ МП, как о дистрибьюторе устарела лет на пять. Да.

— Спасибо за Ваш ответ, который, впрочем, добавил мне вопросов.

1. В нашем случае речь шла о лютеранке, которой, как следует из Вашего объяснения, можно было бы быть при жизни прихожанкой РПЦ. Причины отказа в нашей просьбе о службе за упокой для нее, таким образом, абсолютно необоснованны. Совершенно другое дело, если бы по случаю смерти православной служба была бы заказана у протестантов. Пастор, в этом случае, был бы должен предупредить, что по канонам РПЦ это таинство признано не будет, однако, я уверен, не отказал бы, потому что никакого нарушения с точки зрения протестантов нет.

2. Не уверен, что информация устарела на пять лет, мне представляется, она актуальна до сих пор. Например, еще в текущем году было упоминание о торговле РПЦ алкоголем и табаком. Я не знаю, что происходит сейчас и в какой мере можно доверять СМИ. Год назад эта тема поднималась в связи с вопросом о передаче церкви бывших церковных земель, например на на сайте Портал-Credo.Ru 31-07-2002. Тогда СМИ пытались ослабить позицию РПЦ, вспоминая об алкоголе и табаке. Буду искренне рад, если выяснится, что сейчас РПЦ этим не занимается.

— 1. Теологически — нет, но согласно постановлениям РПЦ юридически — она вне канонов РПЦ. А ваш священник в принципе имел возможность так поступить — понимаете, многие путают крещение (или аналогичные обряды) с гражданством. Отречение от веры — это не вполне возможная процедура (хотя есть известные случаи чтения «Отче наш» наоборот, попирания креста, etc.

Вряд ли эта мусульманка сделала что-то кроме того, как при свидетелях произнесла «Аллах велик и Магомет пророк его». Впрочем, ещё двести лет назад актёров не хоронили в церковной ограде, а самоубийц и сейчас нельзя отпевать. Но вера всегда мягче церковных институтов.

Все-таки странно, что РПЦ проводит такую жесткую границу между православным христианством и протестантским-католическим христианством. Ведь получается, что Европа со своими многовековыми традициями христианства вовсе не христианская территория. Ведь их таинства не признаются РПЦ. И еще, Вы пишите «Теологически — нет, но согласно постановлениям РПЦ юридически — она вне канонов РПЦ.» Значит ли это, что юридические постановления РПЦ не согласованы с теологией как наукой? (Прошу прощения за наивность вопроса).

— Прелаты сейчас не впадают в грех содомский, как говорил Боккаччо устами иудея, они его просто узаконили. Если серьезно, то Бокаччо для меня не есть надежный свидетель тех событий. Его новеллы направлены как против церкви вообще, так и против иудеев, помните о иудее-купце, который хотел отрезать фунт живого мяса у христианина? Бокаччо, скорее всего, автор и рассказчик анекдотов того времени, не более того.

— Он как раз и ценен. Рассказчик анекдотов — высокое звание. А Лютер — свидетель? Они по разные стороны, но оба — против.

— Лютер — реформатор, а Бокаччо — зубоскал. Анекдоты Бокаччо есть отражение менталитета людей того времени, он излагал явно выдуманные истории, а не факты. О роли Лютера спорят протестанты и католики. Против он или за, еще большой вопрос, не мне об этом судить.

— Знаете, по этому поводу довольно много дискуссий. В частности, о истории разделения Церквей написаны библиотеки. Сейчас всё изменилось в том смысле, что Россия стала светским государством. Как вы понимаете, христианство — религия прозелетическая, то есть вовлекающая в свои ряды новых членов. (В этом смысле иудаизм онтологически не конкурент РПЦ), а вот католики — конкуренты. Западные церкви экономически сильнее, и могут выстроить свою проповедь среди потенциальной русской паствы эффективнее. Вот РПЦ и пытается выстроить некое подобие забора.

— Ваш вопрос не наивен — это просто вопрос в духе: «где проходит граница между духом закона и буквой закона». Забор тот не очень прочен, я бы сказал, что и не забор вовсе, а штакетник. Европа христианская, с этим никто серьезно не спорит.

— Ну, я бы поспорил — Европа всё более и более мультиконфессиональная. А южнее Белграда — и вовсе особенная. Согласитесь, да? Дело не в этих спорах. Это очень интересная борьбы за ресурсы — но с понятным исходом.

— Я имел в виду Европу в историческом контексте. Спасибо за эту беседу, мне было очень интересно.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXII

— Не знаю — я видел какой-то текст, где герой очень хотел целоваться, а ему всё время мешали. В итоге он стал целоваться прилюдно. Очень актуальный текст — в связи с законодательной деятельностью правительства Москвы. Но, по-моему, не очень смешной.

Я даже не знаю этого молодого человека. И про пасть смертью храбрых я ничего не понял. А что?

— Владимир Сергеевич, что ж я что ни скажу — ничего-то Вы понимать не желаете. Наверно, недостаточно я ясно выражаюсь. Посоветуйте, что делать.

Может быть, мне было смешно читать текст потому, что я знаю Максима лично. Пасть смертью храбрых в сознании моих сверстников — быть расстрелянным, как видите, некими реакционными силами. Еще бы, ведь это разом обеспечивает и славу, и лавры героя. Я достаточно понятно выразилась? Если нет — приношу свои смиренные извинения.

— Ну, я действительно что-то не понимаю. Мне непонятно, что значит реакционные силы, и что значит пасть в бою с ними.

— Реакционные силы и пасть в бою — все это просится в кавычки, конечно. Хотя это желание у восемнадцатилетних неизбывно.

— Да нет, им, скажем так, не всем по восемнадцать.

— И что значит — что делать?

— Что вы лично хотите сделать в связи с этими расстрелами, в чём ваш лично выбор?

— Да, это серьезный вопрос. Но боюсь, я ничего не хочу делать в связи с этими гипотетическими расстрелами. Не вижу тех злобных палачей в современном обществе, которые станут расстреливать молодые дарования пачками, наверно, современный мир действует более изощренными способами. Заставляет зарабатывать на жизнь в агентстве недвижимости, например. Что почти автоматически отменяет всякие порывы писать что-либо, кроме экономико-технического обоснования прожекта.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXIII

— Я так вовсе в эволюцию не верю.

— Значит, я еще не дорос до вашей мудроты, сэнсэй.

— Ничего-ничего. Это мы уже обсуждали — я же не в собственно эволюцию не верю, а в эволюцию. Вон, я до вашего возвышенного отношения к Мураками не дорос — и то ничего. Живу как-то.

— "Живу и не парюсь, и волосы целые-е-е!.." (с) Земфира

— Этот ход мысли мне неясен.

— Лирическая героиня Земфиры идет стричься, и тут ее убивают, стреляют из "эмки" в левую мышцу, и не попадают, что тоже бывает, сбиты прицелы, и вот она счастливо живет и не парится, так и не достигнув состояния девакханической арупы, и волосы целые. Тут важен не ход мысли. Тут важен ритм. Это я к тому, что я нежно люблю Земфиру, а вы, сэнсэй, кажется, нет, но это не значит, что мы не можем понять друг друга. И так во всем.

— Удивительно, что понимают друг друга те, что любят Земфиру. Это труднее.

— Понимание — неудивительно, потому что чудесно по сути своей.

— А что эа "эмка"? Автомобиль?

— Это и мне неясно.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXVIII

— Копцев… Вот в православные церкви никто не врывался с топорами…

— В православные церкви много кто врывался с топорами. Но есть и известная история, как в Пурим 25 февраля 1994 г. д-р Барух Гольдштейн убил 29 арабов и ранил еще около 125 в пещере Махпела в Хевроне — и что? Можем ли мы говорить исходя из случая Гольдштейна о еврейском фашизме? Нет не можем.

Понимаете, это всё мне напоминает известный случай алхимической медицины — сифилис лечили ртутными мазями, потому что Меркурий противоположен Венере. Я сторонник научно-религиозного подхода. Иначе двойные стандарты убьют знание.

— Некорректно сравнивать ситуацию в одной стране с ситуацией в другой.

— А почему, собственно? Если преступление совершено на национальной и/или религиозной почве, если такого рода дела не единичны, то просто не вижу причин не говорить о еврейском ладно, не стану употреблять слово на букву "ф" как угодно: экстремизме, например. Разбираться в причинах: откуда, что, как? Или Вы тоже считаете, что юноша случайно в синагогу забрел?

— Я не знаю, отчего этот юноша забрёл в синагогу — мне пока он кажется картинкой из учебника по психиатрии (Кто-то уже приводил список его возможных психических отклонений). Нужно (я думаю) тщательно разбираться — что и как. Не в рамках суда (это само собой), а перед тем, как высказаться.

Вот вдруг молодой человек окажется клиническим сумасшедшим, выбиравшим в безумном мозгу между отделением милиции, детским садом и синагогой и кидавшем монетки? Если это реальный сумасшедший, то случайность и предопределённость тут имеют другой смысл. Гольдштейн имел чёткий мотив, программу. Здесь я её не наблюдаю. Но, повторяю, вижу пока два лагеря — одни, с упорством, достойным лучшего применения, делают из Коптева героя, другие, из случая с сумасшедшим — делают вывод о том, что сейчас фашизм стал частью государственной идеологии.

При этом всё это жутко вредит делу анализа настоящей религиозной и национальной розни — в духе средневековой алхимии, о котором я уже привёл пример.

— Просто я исхожу из того, что если нечто крякает, имеет два крыла и умеет плавает, то, скорее всего, это все-таки утка. Хотя в принципе не исключено, что это неизвестный науке вид, электронный робот или обитатель Красной планеты. Всяко бывает, Вы правы: может быть, и монетки кидал.

— В том-то и дело. Я часто езжу на охоту. Вдруг это гагара. Водоплавающих птиц — масса, многие из них издают крики, подобные кряканию. Тут (но это я, конечно, говорю о своём мнении) как с настоящим фашизмом. Правота Нюренбергского процесса не в том, что он юридически безупречен — как раз там нарушены несколько юридических принципов, в частности обратная сила, людей судили за то, что по законам их страны не наказывалось. Правота Нюренберга (для меня) именно в том, что это право сильного. И я разделяю пафос Нюренберга в силу своих убеждений, а не в силу безупречности процедуры.

Так и здесь — если, пользуясь случаем в синагоге, как причиной, будут гонять националистов, я буду недоволен. Но если националистов любой масти и религии будут вводить в прокрустово ложе закона, я буду удовлетворён. Да, я согласен с последним абзацем. Но вот сейчас в России убивают именно представителей нетитульной национальности и обладателей нетитульной внешности, тут как-то странно этого не замечать.

— Впрочем, можно поразмышлять о том, что их убивают по совсем другим причинам, и вообще в 1903-м году в Кишиневе евреи с русскими не поделили девчат, армяне в Османской империи торговали наркотиками, а все остальное придумала демшиза. Но вот только сейчас погромная литература открыто продается в книжных магазинах, а иностранных студентов избивают и убивают. Какое там гонять националистов? Вы о чем, простите? Так что, знаете, все-таки утка. В крайнем случае гагара, не спорю. Но не марсиане все же, по-моему.

— Честное слово, меня сложно заподозрить в желании слиться в погромном экстазе, но для меня и ваша точка зрения неприемлема. Вот антисемитская литература — то есть в отчётах, то нет. Судя по тому, что я слышу о персонаже, это не половинный дурак, а вполне себе настоящий сумасшедший, и проч. и проч. То есть происходит удивительная поляризация в духе "кто не с нами, тот против нас".

— О том, что мальчишка кажется слабоватым на голову, я сразу сказал — в предшествующей записи на эту тему. Остальное — вопрос психиатрической экспертизы. Наличие и отсутствие антисемитской литературы в доме не принципиально: есть определенная и вполне нагнетаемая агитация, и не так важно, где и как именно он с нею ознакомился. В результате пошел он резать именно евреев, а не кошек или соседа. В сухом остатке имеем: вот эту агитацию, нападение на синагогу и всяческих подонков, которые подло пытаются выставить данное нападение еврейской или, на худой конец, еврейско-правительственной инсценировкой. О чем собственно тут и говорится.

— Понимаете, вот вы пишите, что всё объясняется "простым обстоятельством, что акция полудурка Сашеньки Копцева стала прямым следствием писаний и выступлений национал-фашизоидной погани".

А вдруг наш персонаж вполне себе сошёл с ума давным-давно, на детском уровне — когда слова Холокост не знали? Понимаете, вы с гадливым недоверием пишете "третьи доказывают, что простой, рабочий, кривой на один глаз пацан читал лишь одну "Муму". То есть, для меня явно, что вы тут говорите — подонкам не удасться доказать, что он только "Муму" читал. А вдруг — действительно "Муму" и только "Муму".

Потом и вовсе оказывается, что "наличие и отсутствие антисемитской литературы в доме не принципиально". Тут ведь оказывается, что доказательный строй тех, кто утвержает, что евреи в синагоге сами себя перерезали, и доказательный строй тех, кто говорит, что Коптев воспитан и обучен русскими фашистами — примерно одинаков. Вон, несколько лет назад зарубили монахов в Оптиной пустыни — в рамках этой дихотомии нужно сразу подозревать еврейский заговор что ли?

Это мне не понятно.

Что не отменяет того, что сумасшедшие должны быть пойманы и крепко связаны, а раны забинтованы.

— Вот честно — не понимаю. Я сказал ровно то, что сказал — не больше, но и не меньше. Для меня действительно не имеет значения, где и как Копцев сумел ознакомиться с соответствующей пропагандой, была она письменной или устной, был он идейным скинхедом, гопником или домашним ребенком, читал ли одну "Муму" или там где-то "Майн кампф" рядом валялся. Я совершенно не намерен доказывать, что он лазил в Интернет и читал дома погромные книги — в отличие от описанных мною деятелей, доказывающих, что такого быть никак не могло (это о доказательной базе).

Сомнений не вызывает только одно: его акция есть действительно прямое ее, пропаганды, следствие. И этому есть прямое доказательство — сам характер этой акции.

А вот доказательств сумасшествия нет никаких. Из различных описаний в СМИ можно заподозрить, что персонаж, мягко говоря, умом не блещет. И пока все — до экспертизы.

Дихотомию я здесь не усматриваю. И вовсе не собираюсь утверждать, что в России царят Фашизм и Жуткий Антисемитизм. Это попросту неправда. Но существует одна прискорбная мелочь. Национал-фашизоидный дискурс явно перестал быть маргинальным и постепенно, но неуклонно становится легитимной частью общественного сознания и идеологии, порождая подобных Копцевых. И он, уверяю Вас, не последний. Вот об этом, в сущности, и весь разговор. А запись моя — всего лишь описание некоторых технических и прикладных аспектов данного явления.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXIX

— Многие люди стали повторять сегодня слова "ужасный год". Между тем, для нефилологических людей этот год вовсе не ужасен — шаг вправо — шаг влево, никто не знает имён, что повторяют сейчас со скорбью. (Или ужасен, но не поэтому). Это год перемен именно в филологии, а не в литературе.

Мне же всё это напоминает перемену в университете — были у нас дубовые скамьи и аудитории, обшитые морёным дубом. И вот кончалась лекция, одновременно хлопали двери, поспешали по коридорам лекторы в пиджаках, обсыпанных мелом. Лекторы выходят первыми — и вот они ушли, ушли разом, а кто-то вовсе не заметил, оттого что спал на верхнем ярусе, кто-то только привстаёт с сиденья (оно гулко хлопает), кто-то собирает студенческий мусор с парты (карандаш падает вниз, а ластик прыгает по ступеням). И совершенно непонятно — это перемена, перерыв между парами, или просто кончились занятия. Навсегда.

— Владимир, но ведь в сущности в филологии, которую я тоже бы рад отменить, но не берусь, подошла к концу эпоха "интрепретации" в самом лучшем смысле. Как раз этот год и подводит итог.

Начинается эпоха в сущности эссе (см. любой текст Дм. Быкова), текстологии и птичьего языка "аллюзий и реминисценций", когда текст не разбирается — к нему просто ищутся аналогии. Это не трагедия, разумеется, а просто гениальное — прямо по "Климу Самгину" — упрощение. В принципе текст сегодня не обязан нести собственного смысла. Можно чужой. И это грустно, конечно…

— Ну, я собственно, об этом и говорю. Но не в терминах "упрощение" и тем более "гениальное". Я о том, что [мне кажется] уходит время филологии как науки, и она замещается литературой. Но это не литература собственно — а пересказывание идей доступным массе языком.

— Как знать, как знать. То, о чем Вы говорите, — это и есть эссеистика. На самом деле филология возвращается к истокам, к тому, что становится с одной стороны маргинальной, а с другой стороны превращается в цикл биографий. Я думаю, что литературу в школе упразднят скоро. Или сократят до минимума. Кому нужен предмет "литература"? Кому нужны филологи? Они нынче даже себе не очень нужны

— Филология замещается литературой, а то, что было литературой, тоже уходит, замещаясь… даже не знаю чем. Наверное, отчасти и жж, отчасти интернетом в целом, отчасти и телевизором.

Во всяком случае трудно представить сегодня не только споры вокруг нового Бахтина, но и выискивание смыслов у новых Стругацких. "Иван Петрович умер", как любит говорить Александр Генис. А вслед за Иваном Петровичем умер и его филолог-интрепретатор.

— Но с другой стороны Денис Гуцко получил вот Букера, а его никто не знает. Их обоих — Букера и Гуцко.

Во всяком случае, если бы мне сегодня предложили войти триумфально в Большую Литературу, я бы отказался, потому что своего читателя — не знаю. И никто своего читателя не знает. А для меня не праздный этот вопрос (и про филологию, и про литературу) — вопрос в читателе ведь, а не в писателе… Писателей — навалом, премии есть, все дела. Но вот "что-то не так" все равно.

— Ну если ввергнуться в анализ, то Букер всё-таки известнее. А то, что "не так" — так это дело исторического развития. Я думаю, что конюхи так же могут сетовать на упадок коневодства по сравнению с началом XIX века.

И я солидарен с ними в том, что объёмы уже больше не восстановятся.

— Букер-то известнее, но дело в том, что никто не подходит ко мне и не говорит — Слышишь, Гуцко Букер дали, а вот надо было…

— Мне вот надо написать текст-манифест о "современной литературе" и "перспективах развития" и я не знаю, о чем писать. О ком? Мне говорят, "размаха в тексте нет". А ему откуда взяться? От чтения романа Дениса Гуцко? Да вот как-то не берется.

Вы знаете, это большое заблуждение, что тема Букера есть универсальная тема кухонного разговора. Женщины, водка, война — понимаю. Букер — вне контекста кухонных разговоров. То есть — вне жизни, а где-то там, на задворках. А в остальном — вы просто вне того круга, что подобно возбуждённым бандерлогам кричат: "Букер обосрался! Букер обосрался!"… Причём и на кухнях — тоже.

— Не универсальная, разумеется. Я вне круга. Но беда не в этом. Беда в том, что я не хочу в нем быть, хотя — по идее, по своему роду занятий — я в нем быть должен. Это большая проблема, на самом деле, потому что я был в Липках, на очередном форуме "молодых писателей". Мне кажется, сама идея форума и все, что около — глубоко порочная и дурная вещь.

Те, кто постарше, — ладно. Они просто бухали. А остальным пытались объяснить, что вот-вот и они попадут в Большую Литературу… "Неси меня, олень, В свою страну оленью".

— Не думаю, что это плохо. Не хуже нормального выезда в пансионат, где все сразу же выбирают себе пару, и закусив шампур зубами, волокут наёденное в койку. Очень здоровое место.

И лес там очень красивый — я когда ездил в Липки, долго по нему гулял. Один мой знакомый себе там любимую нашёл. Хорошо.

— Это не хорошо и не плохо. Это "так есть". Блин, как бы Вам объяснить… Существуют "профессиональные литераторы". Не типа Акунина, а типа Солнцева и Гуцко. И вроде как, если ты пишешь, ты должен вливаться в их дружные ряды, писать много романов etc. Т. е. играть по правилам Большой Литературы. Но Большой Литературы — не существует. Равно как и не существует Филологии, но есть филологи.

Бредовая ситуация на самом деле.

Условно говоря, я много что читал "из нового", но так и не понял, где "откровение и выход", где "новое слово" — прекрасный Крусанов куда-то катится непонятно куда… Иных уж нет. Но при этом все делают вид, что "процесс идет". А он не идет — ни в литературе, ни в филологии.

— Вы думаете, есть Большая Литература? И надо ли играть по правилам, которые тебе навязывают, чтобы в нее вливаться? Да бросьте.

— Понимаете Большая Литература — это вроде Самой Сильной Армии в Мире. На деле иногда вьетнамская армия даёт прикурить США, очевидные сражения не выигрываются, Наполеон уничтожает цвет нации в бессмысленных кампаниях….

Просто надо определиться — что хочется: воевать в партизанском отряде, быть верным солдатом империи или яйцеголовым ядерщиком в погонах. Ну и не путать вполне достойный мотив карьеры с желанием проткнуть кого-то штыком самолично.

— А вот если не хочется ни того, ни другого. Ни верным солдатом, ни ядерщиком. Ни воевать, ни карьеры делать. А уже к столу просят. Так и ладно.

— Если к столу просят, то перекреститься, выпить водки, съесть груздей мочёных. И пойти по своим делам.

— А тебе потом скажут, что ты — не Поэт, что ты ленив и гордыня и все такое прочее, потому что надо было влиться, надо было сделать, как надо, а не как хочется… что поезд ушел и тот, и тот, а ты стоишь на перроне, как Михаил Михайлович Пришвин с грибами.

— Это великое счастье — стоять на перроне с лукошком, когда ты Пришвин. И помнить всё — как сначала из твоей гимназии ушёл Бунин, а потом тебя выгнал из неё Розанов, как ты видел радения Мережковских, как ты пережил крушения миров и избавился от сварливой жены, как обрёл любовь, дом в лесу, и вот набрал волнушек.

— Когда я буду набирать волнушки (хотя я люблю рыжики), вспомню, что вот… сам Владимир Березин учил меня уму-разуму

— Во-первых, волнушки сложный в готовке гриб. Сложнее рыжиков.

— А я вот не люблю волнушки почему-то. Не ложатся на сердце.

— А Елагина… Сказали, тоже мне.

— Кто такая Елагина? Просветите. Я в далеко живу. Не знаю ничего.

— Вы будто человек, что зашёл в зоомагазин и принялся рассматривать аквариумы. В одном плавают гуппи, в другом — телескопы… А в третьем лежит средних размеров кит.

И вот человек с некоторым недоумением говорит: «Эге! Кит как-то побольше будет»… Просто надо всмотреться в аквариум, то есть, в текст — и сразу всё видно будет.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXX

— Берегитесь! Половину рынков в России контролируют бальмонтцы. Зарежут арбузным ножом.

— А по Москве тем временем шныряют сологубцы. Они контролируют вещевые рынки. Бр-р.

— Куда страшнее тихушные поездные бригакды платоновцев — что мгновенно захватывая поезда превращают всех пассажиров в тени на стене привокзальных пещер.

— Кстати — там, где у меня про Радищева пост- не умею ставить ссылки на коммент — человек за писателя заступается. Первый раз на моей памяти… Искренне. А Вы — бригады платоновцев. Мне уже стыдно стало, что я так вот всех принижаю…

— Я прочитал. К чувствам этого человека я отношусь без понимания, но с уважением. Ибо он придумал себе Радищева с гражданским подвигом. Но с той же степенью аргументации можно было придумать себе Радищева как Политковскую или Черкизова прошлых времён. Или русского да Винчи Болотова. Или просто городского сумасшедшего, а то и нового де Сада, как колобок катающегося между столицами.

Причём ваш собеседник знает историю не вполне, и оттого, горячась, говорит ужасные глупости.

— Каждому — по Радищеву. И никаких споров тогда.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXII

— А вот не подскажете, слово "вегетация" синоним "вегетативного размножения". Или вегетация это вообще развитие иразмножение?

— Я так понимаю, что вегетация — это только рост и только растений. Вегетативное размножение — соответственно, только отростками всяких веток (а также черенками и т. п.), которые, попав в землю, пускают собственные корни и постепенно вырастают в самостоятельное отдельное растение. А половое размножение через тычинки-пестики-семена — как раз не вегетативное.

— То есть вегетация — просто "рост" (дерева, ветки). "В. размножение" — размножение через отростки, как антитеза размножению через семена. А вот когда растение выросло — тогда что? То есть время от полного раскрытия способностей до увядания уже нельзя назвать частью времени вегетации?

— СЭС говорит, что "вегетационный период" — от прорастания семян до созревания; а в сельском хозяйстве — от посева до уборки. То есть увядание точно не входит.

— Ага. Понятно-с. То есть, если картошка… Если картошка зацвела — это уже конец срока, или конец срока — когда клубни максимального размера?

— Судя по такому определению — когда зацвела.

— Картошка по части сельского хозяйства, так что с ней просто — "от посадки до уборки". А у какой-нибудь дикой травки — вроде как с момента прорастания зерна до момента созревания зерен. Когда созревшие зерна уже разлетелись — дальнейшая судьба травки несущественна и в срок не входит. Если буквально, то, видимо, до рождения детей. Которое (по первоначальной идее) действительно синхронизировано с расцветом сил, по понятным причинам.

— Но не до старости/смерти точно — иначе бы просто совпадало с "жизнью" и был бы лишний термин.

— Вот я и хочу выяснить точно — до времени готовности к размножению, до конца времени готовности к размножению, до начала засыхания. А тут ещё, рядом, говорят что это вообще "жизненный цикл".

— Если речь идет об однолетней травке, то с ней все просто: семена созрели — значит, дальше расти бессмысленно, фактически "жизненный цикл" окончен. С деревьями сложнее.

— То есть если переводить на общественные движения — это когда уже зародилась новая тенденция, которой предстоит сменить обсуждаемую.

— Интересно, если это слово «вегетация» употребить в качестве метафоры и перенести на человека — это до возможности зачатия? Или всё же до начала старения (нет, понятно, что первый шаг ребёнка — шаг к могиле) но всё-таки есть биологическая вершина, а потом — спад. Мне как-то сомнительно.

— Скорее, до утраты возможности зачатия. Вот с этим у присутствующих специалистов единства нет.

— Они и понятно. Различие между растением и человеком все-таки не такое уж и маленькое.

— Да и по поводу растений нет единства. Чай, не физика…

— Ну, физики были хитрее — они пятьдесят лет назад постановили, что единства быть не может. Доказали, приговорили — и теперь под это дело ещё и гранты сшибают.

— Копенгагенское столпотворение… Ох, можно поспорить. Но сдержусь. Вы неправы.

— В отношении растений я неправ безусловно. Но говорю-то я о человеке.

— Есть растения, у которых генетически отключена возможность зачатия, но они вегетируют. Хотя с помощью определённой химии их можно заставить размножаться, но не семенами, а вегетативно. Это дорого.

— Да я о метафоре, а не о растениях.

— Ну, просто метафора ведь от растений отталкивается, разве что очень свободная метафора

— Дык, почти любое сравнение человека с растением — это очень свободная метафора…

— Иногда, правда, до ужаса верная.

— Это да. Когда связана с утратой разума — именно до ужаса.

— Если с растением, это одно. А если с каким-то его качеством — другое. Вялый, как резина, если о гибком акробате, — это ведь немного не то? Вялый не равно гибкий, вот я о чём…

— Ну, метафора, вообще-то, есть уподобление по сходству части, а не целого.

— Не обязательно части — можно и целого.

— Странно, я вроде бы твердо помню, что части. Но Вам виднее, конечно, я давно уже в эти книги не смотрел…

— Просто неверная метафора может получится, там не очень удачный пример с акробатом. Вот что я имел в виду. "Оранжевый, как апельсин" или "оранжевый, как соль" — ну так, очень грубо, говоря.

— Примеры Ваши понятные вполне, что с увядающей резиной, что с апельсиновой солью.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXIII

— Меня вот это зацепило: «Книга эта — «По ту сторону» Виктора Кина. Она появилась в 1928 году и точно так же, как впоследствии повесть Островского, — была яростно читаема молодежью и вежливо обойдена профессиональной критикой. Повесть Кина прошла здесь по второму разряду: что-то приключенческое, что-то юношеское, что-то напоминающее Войнич и Дюма… Между тем, она предельно автобиографична, и Виктор Кин (ставший впоследствии другом и редактором Островского) в известном смысле его близнец: он из того же азартного поколения «родившихся вовремя», — и так же колесил по России, и махал шашкой в гражданскую, и комсомолил в 20-х и был в пограничье, в подполье на Дальнем Востоке. Одна разница: Кин рано вошел в профессиональную литературу, он был блестящий журналист, он был, собственно, плюс ко всему — литератор». Как-то несправедливо выходит.

— Да нет, вы только учтите, что он специалист по всему, отчасти чиновник, и отчасти тусовщик. Мне рассуждения А. часто кажутся неглубокими, начинаешь искать в них глубину, и вовсе заходишь в тупик.

Потому что:

а) "Как закалялась сталь" стала по-настоящему популярной не благодаря литературным свойствам, и не благодаря статусу литератора. Как раз — благодаря тому что Островский не был литератором, и вопреки литературным качествам.

б) Конечно, никакие это не близнецы. И конечно, дело не в том, что критика не заметила книгу Кина (Настоящая фамилия его Суровикин) — заметила, только его грохнули в 1937.

в) Всё гораздо сложнее.

Короче говоря, тут некоторое смешение тёплого с шершавым.

— Упрощенчество критика, подгоняющего под модельки, вполне понятно. Вопрос тогда в другом — не будучи спецом, как вышелущивать из твердого авокадо косточку абрикоса… Ведь сложно совать штангециркуль, не зная, на какой размер его выставить — не читая литконтекста, не зная деталей, не живя в то время.

— Фу, в общем, на всех литературоведов, получается. Особенно пишущих про мертвых.

— Тогда и меня не спрашивайте. Я ведь страсть как мёртвых люблю. Потому что про живых никому не интересно, а вот как сто лет со дня рождения пройдёт — завсегда пожалуйста какую статью — всем нужно.

— Так вас спрашивать интересно. А что кто-то помер уже — это его вина.

— Слушайте, а если вы напишете про живого — что вам отвечают? "Дождись, пока NN помрет?"

— Нет. На живых заказу нет. Про живых только интервью заказывают, а я расшифровывать плёнки ненавижу.

— А вы не посылаете по почте вопросы, например? Чтобы потом просто ответы на них получить? Или тогда неживое выходит? И вы, вздыхая, идете в супермаркет, берет бутылку и едете все равно "оживлять" интервьюера?

— Да нет, я только с друзьями интервью делаю. Конечно, за бутылкой приходится ходить, всё выжрут — но мой круг общения не универсален. Если бы я пил с Киркоровым… Это да…

— Неужели Киркоров поет гром… пьет больше вас?

Извините, если кого обидел.

26 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXIV

— Вы неправильно смотрите телевизор. Надо как туркмены (?) в пустыне: Квирикадзе рассказывал, что у них в юртах были телевизоры, накрытые салфеточками. Но не было электричества. Когда приходил гость — салфеточка откидывалась.

— Я смотрю в телевизор очень правильно. И получаю удовольствие.

— У вас неправильный телевизор. И неправильное удовольствие.

— Ну, про мои удовольствия всё известно. Они все аморальны или ведут к ожирению.

— Грибы и водка — аморальны и от них толстеют? Вы меня обнадеживаете.

— Рад.

— Но прошу совета — сначала лучше аморализироваться или потолстеть?

— Чередуйте.

— А начинать-то, начинать с чего?!

— Начните с тривиального разврата. А там видно будет.

— Я не знаю и нетривиального. А вы мне сразу тривиальный предлагаете. Так и приходят к провалу.

— Начните с тривиального. Не пожалеете.

— Да я б и рада, но… (Понижая голос до громкого шепота) А что это? Мне смотреть на какое окно с цветком, проходя в семь восемнадцать мимо явки?

— Не хотите делиться, понимаем.

— Чем делиться? Одеждой для сирот?

— Вы уже успели осиротить сколько-то детей? Что ж, я известный в самых шыроких кругах интернет-завистник.

— Угу. Модем круче, да? И электроны фермионнее бегают. н ведь только тем и занимается. Если не осиротит хотя бы одново ребенка, считает, что день пропал зря.

— А вы, вы что?! Нет чтобы погладить сироту, сразу ведь за berezin'ым бежите и у ребенка отбираете мороженое. Феджин, одно слово.

— Нет, он фьюжен-асассин.

— Это что? Я не открещиваюсь, сама отнимаю деньги у детей-сирот, но писатели обычно отнимают светлое и красивое: мороженое, шарики вот воздушные…

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXV

— Ходил вчера в баню — там встретил старого товарища, который переменил множество работ. Сейчас у него контора, связанная с платёжными и игровыми автоматами. Я, развесив уши, слушал рассказы о его жизни, которая устроена и структурирована не хуже жизни любого другого закрытого сообщества.

В частности, он рассказал про честный игровой автомат.

Этот автомат похож на столб, и с четырёх сторон в нём прорези для монет — кидаешь туда пять рублей, и автомат тебе подмигивает лампочками и говорит, что ты проиграл. Честный такой автомат — без лишних понтов, без кривляний, сообщает он тебе правду жизни.

Так вот, в одном месте хозяева установили ещё более честный столб — там вовсе не было начинки. Не было там никакого электричества для подмигивания, а стояло внутри простое цинковое ведро. За один день хлопотливой московской жизни это ведро набиралось доверху.

Самое интересное, что потом к хозяевам пришли налоговики — вот, говорят, у вас автомат стоит, денежки за него давайте.

— Да какой же это автомат, — говорят им. — Один корпус. В него наша уборщица швабру с ведром прячет.

Чуден мир вокруг меня, вот что я скажу.

— У нас вообще прикольная ситуация с этими автоматами. В каких-то Штатах софт для игровых автоматов жестко проверяется и сертифицируется госкомиссией, причем если выигрыш автомата запланирован более 15 %, то у владельцев отберут лицензию и вообще могут посадить. А у нас — хоть действительно ведро подставляй.

— Тут дело в другом — и в Москве они сертифицируются. Я-то это с другой стороны, до этого разговора знал. В принципе, там выставляется любая норма выигрыша. Я не помню, сколько сейчас — кажется, 0,7 полагается.

Но тут начинается самое интересное — Москва наводнена людьми, что держа под мышкой ноутбук, приходят к сотрудникам в залах и говорят, что сейчас подключатся к автомату, и тот радостно насыпет жетонов полные карманы. Воровство там ужасное — оттого, все залы утыканы видеокамерами.

Второе обстоятельство — рентабельность автоматов такая. что на них волком смотрят настоящие казино. Мои товарищи говорят, что скоро на "автоматчиков" будут гасить, чтобы они не отъедали слишком большую долю рынка.

И, наконец, третье — глупость человеческая неодолима.

— В Москве они должны сертифицироваться. Но это чистая фикция. А гасить автоматчиков будут казиношники — и это очень и очень правильно. Понатыкали этого отстоя уже на каждом шагу. Беспредел полный.

— Ну, фикция не большая, чем многие другие сертификации. Мы понимаем, что это нормальный симбиотический механизм дойных коров, слепней, сертификаторов и надзирающих органов — ну и мужика с мухобойкой. Про владельцев казино — ещё более интересная история — там тоже своеобразные механизмы взаимодействия с владельцами электронных бандитов.

Это всё — под пологом джунглей.

— Да, согласен. Противно только, что все это носит настолько беспредельный характер. В Штатах даже Вегас сумели привести в чувство, вышибив оттуда мафиози и заставив владельцев казино (сейчас это, как правило, крупнейшие корпорации) соблюдать весьма строгие правила.

— Как бы помягче сказать… Ерунда… Господа, вы хоть чуть-чуть игроки? Или исключительно теоретики?

Да, можно выставить любой (даже меньший, нежели законом позволено) процент выигрыша — хоть то же ведро цинковое.

Но это не поможет. Напротив. Перестанут ходить. Ибо ходят на 99 процентов всё те же люди. Не выигрывая совсем — не вернутся.

— Говоря вашими словами — чушь собачья.

— Погодите. Начинается какое-то общественное безумие. Все начали ругаться, а толку в этом никакого. Я был бы признателен тому, кто мне, спокойно и чётко, объяснил — что там, в Америке. Например, какая по сравнению с Россией норма на выигрыш.

Причём не обязательно вы, а хоть кто-нибудь из прибежавших на свет людей.

А у всех какие-то старые счёты, которые мне совершенно не интересны.

— Так я же уже объяснил. В США существуют четкие нормы процентов выигрыша, занижать которые никто из владельцев игровых автоматов не имеет права. Программное обеспечение этих автоматов проходит проверку и контроль специальных комиссий, и без одобрения этих комиссий устанавливать программы никто не может. Разумеется, изменять программы после одобрения комиссией — также категорически запрещено.

У меня штатовская подруга работает в одной из крупнейших фирм по производству игровых автоматов — очень много интересного рассказывала.

Ну и существуют четкие законы по поводу того, где именно разрешено устанавливать автоматы и как это все должно функционировать. В очень многих штатах азартные игры вообще запрещены, и эти автоматы вы нигде не встретите. Но даже там, где они разрешены, законом очень четко оговаривается вид их использования…

— Нет, ни с первым абзацем, ни с вторым у меня нет нравственных расхождений.

Мне даже кажется это очевидным. Но интересны, как всегда подробности. Какая норма? Везде одинаковая? Как оговаривается вид использования автоматов. И, что, наконец, рассказала ваша подруга? Она далеко, имя её неизвестно. Точно также, как и я своего приятеля, мы этим не подставим.

— Подруга об этих технологиях и рассказывала. Она сама проверяет эти программы на проценты выигрышей перед отправкой в комиссию. Норму точно я не помню (нужно ее письма искать), но точно помню, что она очень высокая — порядка 85 % (то есть автомат с выигрыша может забирать не больше 15 %). Владельцы автоматов могут уменьшать свою прибыль, устанавливая, например, 87 или даже 90 %, и это служит рекламой заведению.

— С рекламой — понятно. А вот, в данном случае, у американцев — что тогда она означает. Фраза "автомат с выигрыша может забирать не больше 15 %" — как я понимаю, автомат выигрыш либо даёт, либо нет.

— Речь не об этом. В течение суток в автомат кидают деньги. За эти сутки он должен выплатить игрокам не менее 85 % тех денег, которые в него кинули.

— Да — но чем это лучше того, что он выплачивает 75 %? (Не говоря уж о том, что рядом (ниже) подсказывают, что в России 90 % не редкость.

— Ну, у нас есть такое Постановление Правительства РФ от 15 июля 2002 года № 525 «О лицензировании деятельности по организации и содержанию тотализаторов и игорных заведений» о том, что игровые автоматы и деятельность их подлежат лицензированию. Обязательно проводятся испытания игровых автоматов с выдачей сертификата на срок не более пяти лет. Там ещё пишут: "Периодический контроль осуществляется для каждого экземпляра игровых автоматов, утвержденных типов, находящихся в эксплуатации — проводится через 2 года, составляется акт о проведении контроля. При утрате сертификат а или акта о проведении контроля, повреждении клейма, ввода в эксплуатацию после длительного хранения (более полутора лет), наличии рекламаций от потребителей — проводится внеочередной контроль". В соответствии с приказом Госстандарта РФ от 24.01.2000 № 22 технологически заложенный средний процент денежного выигрыша должен быть не ниже — 75 %. Центральный блок управления (игровая плата), электромеханические счетчики должны быть опломбированы. Игровые программы должны быть съемными, а серийные номера и другие заводские обозначения читаемыми. Игровой автомат должен быть оснащен инструкцией для игрока на русском языке. Игровой автомат должен соответствовать требованиям ГОСТ 28171, ГОСТ 23511, ГОСТ Р 50033".

Есть, собственно, регламент — запрещено размещение в жилых помещениях, в зданиях образовательных и медицинских учреждений, а также в помещениях организаций, осуществляющих культовую и иную религиозную деятельность… В сравнении гипотетического Лас-Вегаса с Россией — там 85 %, а у нас — 75 %. Я могу предположить, что там сложнее (хотя мне кажется, и возможно) коррумпировать надзор.

Но как это связано с клиентом — для меня вопрос.

То есть, чем цифра 87 гуманистичнее 75. По-моему, во главе угла лежит чистая коммерция — вот по сети гуляет цитата: «А может ли алгоритм обманывать игрока»? — «Это чушь, — уверенно заявил Владимир Щербаков. — Но не потому, что закон ограничивает процент возврата (в России он должен быть не ниже 75). А потому, что автомат, как любой рыночный механизм, подчиняется законам рынка. В отличие от казино с его столами, крупье, бесплатной выпивкой и закусками, автомат рассчитан, в основном, на массового игрока. Хороший поток играющих образуется при выигрыше 90–95 %, а ниже 80 % — уже никого силой не затащишь».

Ну, я-то как раз с этим суждением не согласен (я думаю — и тащить не надо, всё отдадут и так).

Но я-то о другом — о том, что для меня число 90 не гуманнее 75. Абсоютно не гуманнее — потому что, если стратегия работает, то количество проигравших отнюдь не сокращается и проч., и проч.

— А какой для вас гуманнее? 101 %?

— Ну, если все 101 — мне, то наверное, это — гуманнее.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXVI

— Я обратил внимание на ситуацию с русскоязычными людьми, живущими в Америке. Если некто высказывает о США задевающее эту страну суждение — что мусор там грязнее, чем в других странах, чиновники продажнее, вода жиже, а воздух жестче, — они тут же появляются и требуют ссылок, подтверждений, или с фактами наперевес доказывают неправоту отчаявшегося высказать эту суровую правду. В общем, ведут себя как люди чести, которые должны защитить от клеветы друга. Кажется, эта черта развита (по крайней мере у русских американцев) сильнее, чем у других русских — подобные ситуации с насельниками прекрасной Франции, или скажем Германии, Швейцарии, Англии — случаются как-то реже. Не то чтобы вообще не случаются — но не так интенсивно. Так что чувство американской национальности более живое. Мне стало интересно: а как становятся американцами? Это ведь недавно произошло со вполне сложившимся людьми, они должны еще помнить… Как это было? Как в человеке появилось это чувство сопринадлежности стране, гордость ею, благодарность ей и стремление её защищать — то, что часто не зарождается в подобной же душе, волею кривых судеб оказавшихся в какой-нибудь другой стране, не из нашего района.

— А, может, просто они становятся американцами? А вот французом, или там бельгийцем стать невозможно. Можно стать американцем, а вот во Франции можно только получить паспорт гражданина этой страны.

— Да, это так! Практически все американцы — иммигранты или потомки иммигрантов. Вполне возможно стать американцем уже в первом поколении — не формально, а по сути. Даже не зная толком языка и местных обычаев, которые на самом деле складываются из обычаев иммигрантов. В Америке абсолютно нет граждан второго сорта, а сентимент "понаехали тут", если и существует, то только по отношению к нелегальным иммигрантам.

— Ну, я в Америке не был. Я теоретически рассуждаю — идею американской нации понаслышке знаю. Мне вообще-то корпоративная гордость нравится. «В отличие от иммигрантов былого, навсегда прощавшихся с отчизной перед тем, как взойти на борт корабля, мексиканцы отнюдь не порывают связей с родиной. Миллионы из них не испытывают ни малейшего желания учить английский или принимать американское гражданство — их дом Мексика, а не Америка, и они кичатся тем, что по-прежнему остаются мексиканцами. К нам они пришли за работой. Вместо того чтобы постепенно ассимилироваться, они создают в американских городах "маленькие Тихуаны" — все равно как кубинцы с их "Малой Гаваной" в Майами».

— Там у него еще много такого. В виду того, что ситуацию "на месте" я не знаю — не возьмусь судить о уровне подобных настроений, но Бьюкенен — не кто попало. Возможно Вы просто стали жертвой сегрегации — в Америке сегрегация вообще очень сильна — практически все американские русские живут в поселках в окружении "среднего класса" — а это очень рафинированная ситуация. Реальная база для разговоров про "понаехавших" возникает в других местах.

— Бьюкенен не кто попало, но он очень специфичен. Всех в своё время ругали за то, что, мол, не хотят ассимилироваться. И все крупные потоки организуют свои микрорайоны: китайские городки есть в каждом крупном городе США, "русские" во многих и так далее. И ничего.

— То есть — французом надо родиться, иначе будешь всего лишь гражданином этой страны, а американцем можно стать самому.

— И это так привлекает? То есть в Европе невозможно сменить национальность — меняешь только гражданство, а там есть возможность — и само наличие возможности оказывается столь привлекательным?

— Тут у меня вопрос. Можно сменить пол. Наличие этой возможности — просто как возможности — уже привлекательно? А то странный контраст… Живущий в Москве говорит» «Я не понимаю, как может слово "родина" быть чем-то значимым. Просто лозунг». Читаю живущую в Париже музыкантшу — говорит: «Не приезжайте сюда, испытание нервов и здравого смысла, без крайней нужды не приезжайте. Конечно, это частные позиции. И все же удивительно слитное звучание американцев… Неужели объясняется лишь возможностью сменить национальность»?

— Мне кажется, что тут есть несколько причин:

а) Защищая страну, ты защищаешь и свой выбор. То есть — я выбрал правильное, а вы остались с неправильным.

б) Действительно, это единственная страна, где ты можешь, отказавшись от прошлого, стать полноправным гражданином, и, одновременно почувствовать новую национальность. То есть, будучи этническим таджиком (подставь любое), стать американцем и по паспорту и по национальности.

в) Ну и, наконец, это Главная Страна, Четвёртый Рим. То есть, это не просто замена пола — кто теперь поймёт, что лучше — «м» или «ж»? А вот дихотомия Столица/Провинция, Главная Страна/Все остальные — есть. То есть, корпоративная гордость поддерживается тем, что после нескольких процедур проверки и ассимиляции ты — свой в Четвёртом Риме, выше по иерархической лестнице.

— Ну вот не могу я этого понять — такой, постоянно выстраиваемой, жесткой конструкции. Вот человек любит Тургенева, положим. И — случается такой момент — вступает в дискуссию, защищая любимого писателя и его произведения от необоснованной, с его точки зрения, критики. Защищает свой выбор — да. "То есть — я выбрал правильное, а вы остались с неправильным" — вот этот логический переход мне уже недоступен. Откуда вот этот поворот штыка — тут же? Ведь человек этот — совершенно не обязательно полагает, что оставшиеся с Пушкиным, Гоголем и Толстым — остались с неправильным. Он, может, и сам с ними остался — тоже.

— А почему не понять? Мне вот это как раз очень близко. Вот у меня есть одноклассница, давно ставшая американской гражданкой. Она хорошая. И ей эта рефлексия не интересна — работает себе медсестрой, семьей заведует. С ней удивительно комфортно и интересно.

Есть другой человек, как и она, понизивший социальный статус — был учёным, стал помощником в малом бизнесе. У него рефлексия — и он подсознательно использует стратегию "лучшая защита — нападение" И говорит на особом языке, где царит перевёрнутое в сторону новой родины "Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей".

Есть ещё несколько моих знакомых — на которых я убеждаюсь, что нет общих правил. Но мне интересно не общее, а частное. Корпоративная гордость есть — отчего нет? Мне важно, что это помогает изучать людей в первую очередь, а не страну.

— Кажется, понял, что Вы сказали. Они становятся американцами, потому что это — возможность даже не просто примкнуть, а стать — победителем. И испытывают благодарность за эту возможность. Не переврал?

— Ну да. Хотя словами до конца всё не передашь. Америка очень большая. Это Столица мира. И всякий провинциал, прижившийся в столице победитель — он действительно победитель, потому что жизнь в провинции и столице разная. Дело ведь не только в том, чтобы приехать, а в том, чтобы прижиться.

То есть, так и москвич живёт лучше, чем деревенский житель (часто от того, что работает иначе — больше).

— Вот пункт а) мне кажется очень и очень вероятным.

— Только давайте следовать научной логике — понятно, что Америка большая, и эмиграция большая. Мы сейчас имеем дело с логической схемой, а не со статистическими данными.

— Разумеется. В данном вопросе о статистике вообще не может быть и речи. Ибо не каждый человек сам себе признается в истинных мотивах поведения, а уж при проведении статистического опроса — и подавно. Какой бы величины не была выборка, результаты будут недостоверными.

— Вот и я говорю — этот вопрос — будто инструмент: очень интересен для познания отдельного человека, а не страны. Кто ты? Чего ты хочешь? Что лично для тебя успех?

— Вспомнилась мне одна знакомая барышня, умница, которая в семнадцать лет уехала в США, получила там образование, работает в программерской конторе. То есть в эмиграции живет уже лет полтора десятка лет. В отпуск ездит в Европу. Так вот Рим её "утомил своим барокко", а Лондон "раздражает своей готикой".

— Любит, видать, расчёсывать раны.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXVII

— Где ж тут она? Она не видна.

— Что, это всё про жопу? Кстати, министр не сказал, была ли его любовь с Дос Пассосом взаимной?

— У человека вообще должны быть теплые руки, круглые голова и чистая жопа.

— Вопрос чью жопу мыть? Помоешь чужую — толку не будет. Вот был детский рассказ по пионеров, что работали в пионерском лагере. И корчевали пни. Ночью, чтобы победить в соцсоревновании выкорчевали пень. Оказалось — чужой. И вышла жопа.

— А что, жопа — это по угро-фински? Просветили.

— Собственно говоря, я имел в виду индо-европейский.

— Тогда ещё круче. А жопа, я думаю знак иероглифический. Ясный на всех языках. Но описанию не поддающийся — если это, конечно, настоящая жопа.

— Вот ваша рифма! Холопу-жопу.

— Это прямо Херасков. Не побоюсь этого слова, да.

— Я, честно говоря, думал, что Вы Пушкина А.С. коверкаете. Что публичному литератору не к лицу. Святое-с. Херасков, так Херасков. Хрен с ним, с Херасковым. Мы гимназиев не кончали.

— И напрасно. Любому приличному человеку покажи Хераскова, он и скажет — Херасков. А не хуй какой собачий. да.

— Иду, бягу Хераскова учить! Богдановича и Шишкова в придачу! Хотя мне, как инородцу и иностранцу такое невежество простительно. Но бойся, злыдень, если не найду я сих строк на пыльных полках! Перед всем сообществом осрамлю!

— Тем более это рифма не к России… Она — незапятнанна.

— Именно к России — где ж еще холопы есть?

— Тогда у России должна быть визуальная рифма? Вот в чём проблема — ищем-то всё в вербальной сфере. А она — вона где.

— Известно где — в Караганде. Но её отдали. И теперь нам хана.

— Пора варяга звать на ханство. Не, у Караганды — своя рифма, а у России — своя. Должна быть какая-то Внутренняя Россия же, в конце концов?

— Есть, всё есть. Но Караганда была ключом к этому шифру, да.

— Ключом на старт, на внимание и марш, взять взад!!!

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXVIII

— А к язычникам я не поехал. Сплю как сурок — будто на Новый год.

— Ну, сначала — попасть. Всё равно надо попасть — потому что, если не попасть, то и не попадёшься. Да.

— Совсем для начала — попасть в киллеры.

— Ой, простите! Я приняла Вас за другого.

— Не утешайте себя!

— Хорошо, что Вы не киллер.

— А что киллер? Думаете, это непрофессионализм?

— Испорченный телефон а ля Ионеско это, а не психотерапия. Я, вообще-то, отвечал милой барышне, с кем-то меня спутавшей. А профессионализм киллера, наверное, состоит в том, чтобы не оставлять хвостов. Но точно не скажу — у нас в сумасшедшем доме они редко встречаются, да и те — психи.

— Это несложно.

— Уровень сложности и должен расти вместе с профессионализмом.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXXXIX

— Я решил написать о «Посадке на Луну» в которую играл. Я помню, что такие калькуляторы были у Астахова, был у тебя, был ещё у Барстера, но на чьём я играл — я точно не помню. Причём были, собственно, два калькулятора — минский и бакинский. У меня вообще было впечатление, что эти калькуляторы были у всех (или, по крайней мере все на них что-то нажимали) — поскольку у меня его не было, зависть обостряла зрение и ухудшала счёт. Да и вообще, как живёшь-то?

— Живу нормально, как и все научные сотрудники в нашей солнечной стране… До меня только сейчас дошло, про что собственно речь. Да, действительно, были программируемые калькуляторы, в которую вводили программу, имитирующую посадку на Луну. Нужно было вводить параметры импульса торможения (или еще что). Этой игрушкой увлекались многие в нашей группе. Но, я меня это как-то не затронуло. Я вспомнил про другое. Кто-то принес на лекцию электронную игру (формата нашей «Ну, погоди!») с шаттлом, Луной и метеорами. Там был настоящий ЖК экран (по тем временам — редкость), там были звуки. Вот эта игрушка действительно будоражила воображение. Но игрушку ту, потом быстро унесли, а интерес остался. Свято место пусто не бывает, вот народ и нашел замену на программируемых калькуляторах. Меня программируемые калькуляторы обошли стороной, поскольку я как-то сразу пристроился к большим машинам (в ГАИШ тогда стояла БЭСМ 4М с памятью на магнитном барабане и Алголом), а программируемого калькулятора у меня тоже не было, обходился Б3-36.

— БЗ-34 это был…

— Ага. Бакинский-таки. Ну, так это, наверно, мой был. МК куда изящнее БЗ.

— О! Это в корне меняет концепцию. Причём я уже полчаса пытаюсь вспомнить, какой у кого был цвет диодов — мне отчего-то казалось, что у одного зелёный, а другого… неужели красный… Хотя у меня тогда были чудовищные минские часы, что светились из глубины своего нутра красными циферками.

— Красный был у БЗ-21- феноменальная была машина. Как и твои минские часы, я их очень хорошо помню.

— А я ходил в Стекловку — считал там. Причём там стояли гэдээровские перфораторы — они карты лузгали как семечки. Вот этот счёт был — песня.

— Ну, правильно. В те времена почти все через перфораторы работали. Но вот набивать эти перфокарты было муторно.

— Так вот, дело вот в чём. Прежде, чем был сделан загадочный внедарвинистский переход, и из аркадных игр родился «Doom». Прежде, чем возник медленный онанизм стратегических игр, и восторжествовало раздолье квестов с Бейкер-стрит, возникли куда поле хитрые игры. Сейчас они похожи даже не на античные земледельческие орудия, а на мистическую палку-копалку, пугало из школьного учебника.

Был зелёный рот на ножках, что звался диггером, он бежал по чёрному экрану в поисках денег. И мы его не осуждали — время было такое, время варёных джинсов и кооператива «Агар-агар» продававшего под видом тортов мыльную пену. Были дедушки «Тетриса», загадочные пушки, что плевались по гаубичной траектории на соседний склон расщелины, будто с одного зубца кардиограммы на другой.

Но между ними и игровыми автоматами моего детства, где долго и уныло плыла подводная лодка, и три разноцветных истребителя летели прямо в прицел по голубому небу, была ещё одна игра.

По-настоящему всё началось с «Посадки на Луну».

Всё началось с того, что под Олимпиаду (тогда это слово произносилось без каких либо других уточнений) появился программируемый калькулятор Б3-34. Стоил он 85 рублей — огромные деньги, ровно ящик водки. У него был стек, если кто-то сейчас помнит это слово и не путает с длинным и тонким фаллическим символом британских и германских офицеров. Но главное — в нём можно было программировать циклы.

Потом появился МК 54, были другие батарейки и стоил он уже шестьдесят рублей.

— «Эй, служивые, ни у кого 54-й на лекции не пропадал?!»

— Точно, БЗ-34 появился году прим. в 79-м и стоил абсолютно безумных денег — 350 руб. А стоить ненамного больше обычных калькуляторов (т. е. рублей 90-100 против 60–70) программируемые стали году к 83-му — 84-му. И примерно тогда же в «Технике — молодежи» появился специальный раздел «Игры для ПК». Смешное совпадение аббревиатур.

— Очень часто для нас игры — источник ностальгии. То есть, мы любим не собственно игру, а нас, прошлых, в ней. Наверное, старики девятнадцатого века точно так же вспоминали, как они играли в роббер. Я вот очень хорошо помню Диггера — и совершенно не помню змейку. Что это? Вроде «следов»?

— Змейкой я тоже не увлекался — просто это была первая игра, которую я увидел на «нормальном» компьютере с качественной графикой. Сейчас она, как и большинство игр того поколения, перекочевала в сотовые телефоны. Наверняка Вы ее видели: змея ползет по полю и глотает яблоки. С каждым яблоком она удлиняется. Игра проиграна, когда голова упирается в собственное туловище или в стенку.

— Про Диггера я уж и забыл совсем. Напомнила дочь: нашла новую игру от Майкрософта, а тот после 2-х попыток стал требовать денег. Дальше — как обычно: «Папа, почини!» Поглядел и удивился. Оказалось, дядя Билл состряпал MSN версии старых добрых ХТ игр и продает их по сходной цене. Оказалось, существует клуб старперов-диггеристов. Кроме бесплатных версий для всех платформ, а также вздохов о прошедшей юности, там лежит весьма любопытная история, как один из «фанатов» нашел автора «Диггера» и даже навестил ее. За 20 лет ничего не изменилось: автор — канадская дама — возглавляет маленькую фирмочку с тем же названием — Windmill, только профиль сменился: игр нет и в помине — не то связь, не то базы какие-то, да муж-соавтор свалил. Работает в поте лица, борясь за выживание. Ну и крупным планом: наш фанат сует расчувствовавшемуся классику лэптоп и дама вслепую, по звуку, проходит несколько уровней. Я сам пустил скупую мужскую слезу. Эх…

— И впрямь вроде как не было…

— Я начинал с «Диггера»… Нет, вернее, я начинал с «Посадки на Луну»: микрокалькулятор «Электроника», программы публиковались в «Науке и жизни». А на нём скорость и координата высвечивалась. Если 0 = 0, то всё хорошо.

— А ты с обратной стороны садился? Потому что была какая-то легенда, что на Луну можно садится с обратной стороны. И, типа, по-обычному садиться не сложно, а вот по-обратному — как никогда круто.

— Ну что вы, Володенька, какая там обратная сторона на ста строках кода. Это над Вами кто-то подшутил не хорошо. Жаль, что Вы давно от науки отошли, а такие надежды подавали… Теперь бы про обратную сторону не спрашивали…

— Ещё лет пять назад одна моя полногрудая знакомая офисного сложения испытывала дикую радость, превращая в кровавое месиво своего шефа, что вооруженный пулемётом, поднимался ей навстречу в лифте по дюкнюкемским коридорам. Да. Шеф караулил её у бочки с радиоактивными отходами — дождался в следующий раз. А я со второго Ларри начинал — второй был сексуальнее.

— Да спейс был чёрно-белый, точно. Или, вернее, чёрно-зелёный. Но у меня почему-то отложилось, что я в первый раз (он же и последний) совершал мягкую посадку на Луну в доме с прибитым котом у входа. Меня терзают смутные сомнения.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXL

— А я о них всё время думаю. Но при этом, увы, веду высокоморальный образ жизни.

— Сам удивляюсь. Надо вырваться из беспорочного круга, да.

— Давно уже надо б. Ну… Можно. конечно, подождать… Ещё лет двадцать — и проблемы уйдут, придёт просветление.

— Не стоит затягивать решение вопроса. Зачем же просветление?

— Да хрен его знает. Всё у меня было, а вот просветления пока не было.

— Ну и хуй с ним

— Как? Как?

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLII

Происходит обратный ход общественно-политического маятника: сперва лихорадочное отторжение всего советского, затем лихорадочное отторжение всего "августовского", потом вот это: «С общего согласия устоялось словосочетание «позорные девяностые». Может, и позорное (для кого-то), но очень честное время. Казалось, дадут свободу, и народ проявит себя во всей красе. Воспрянет духом, расправит плечи, употребит свои таланты на благо всему человечеству. Как бы не так. Из-под гнета идеологии освободились посредственные, скучные люди. […] же говорю, очень честное время. Девяностые показали, кто сколько стоит. Красная цена оказалась демпинговой ценой. Так что обижаться надо не на месяц август и не на Бориса Ельцина. А на самих себя». И прекрасное слово М.О.Чудаковой "деавгустация". с оттенком профанирования, снижения, разжалования государя в милостивого государя.

— Вообще-то, я всегда так считал. И не качался, как маятник.

— Нет, я же не про ваши персональные колебания. Я про великий русский народ, который (не слишком скоро) ровно к этому и придёт, только добавив в это истерики и придумав, кто, в связи с вышеизложенным, суки.

— Думаю, народ к этому не придет. Слишком нелицеприятно. А кто суки, вопросов нет. Мы и есть суки. Я лично сука. В крайнем случае, кобель.

— Вот я и говорю: разницы никакой. То есть, если у нас тогда была великая эпоха, то и сейчас великая. Если сейчас говно, то тогда тоже. Только не простое — на палочке.

— Не так. "Великая эпоха" есть продукт вполне прозрачных гуманитарных технологий, на которые путиночекисты пока кладут с прибором ночного неведения. но думаю, что ещё снимут, и будет "всё как при бабушке DJ Babyboom remix".

— То есть это продукт высококачественного PR, до которого нынешние пока просто не доросли? Я правильно понимаю? Но ведь на реальном положении дел это не сказывается. Хотя нет, сказывается, конечно.

— Я вот, извините, вам обоим скажу, что это не какой-то высококачественный PR. Просто по той причине, что его некому осуществить — нет таких гениев. Это стохастическое движение мозгов.

— Были (и они восстановимы) внятные технологии, которые (как и любые технологии) и не требовали гениев. А что тошнит от них (как от любых технологий), так на то есть сила воли и таблетки драмина.

— В этом месте надо говорить: огласите, пожалуйста, список. И если он будет предъявлен, то я возьму свои слова обратно. Потому что технологии попила бабла — видел. Политические технологии наподобие украинской истории последнего времени — тоже видел (но они сводятся опять же к попилу бабла). Но никаких технологий, реально влияющих на общество на протяжении долго времени — не видел.

— А кто говорил про влияние на общество? я говорил про формирование картины мира "у нас — еблысь! — великая эпоха".

— Да нету никакой картины мира, нету никакой "великой эпохи" — это всё отлов человека с гриппом в коридоре больницы — и немедленное присвоение температуры 38 всем больным и обслуживающему персоналу. То есть, я вижу надувание какой-то идеи в целях спекуляции на ней. Меня раздражает не само это обстоятельство, не попил бабла, конечно, а его неостроумность.

— Если попил бабла есть — значит, и технологии есть.

— В том-то и дело, что эти чеки "Урожай-90", что "Оранжевая революция", что "Россия №…" — все они напоминают цыганщину, где долгая словесная подводка ведёт к тому, что надо позолотить ручку. И все разговоры о "великой эпохе" мне скучны только тем, что разводка идёт на гораздо меньшие, унизительно малые деньги.

— Да ладно тебе, нормальные бюджеты. Не президентские выборы, конечно, но ведь это не кампания, а заводик. Хотя, конечно, немного свечной. А возвращаясь к исходной — нашему другу казалось, что если тогда была великая эпоха, то и теперь она, а если теперь говно, то и тогда говно. Я ему просто указал на то, что есть машинка по переработке говна в великую эпоху практически безотходно. ну и что, что дешево?

— Я-то как раз на его стороне. И — кто бы сомневался — в той части, что и тогда говно, и сейчас.

А заводика не наблюдаю — наблюдаю некоторую кучку людей у недостроенного заводика, что измазались в говне и, пряча глаза, бормочут: "Нет, а всё-таки оно частично переработалось! Смотрите, как изменился запах! Мы много достигли! Нет, ну мы хотя бы попытались!".

— Был такой анекдот про "всё ещё воняет, но уже мажется". кажется, делали сливочное масло. Нам с тобой этих малых денег хватило бы на всю жизнь. Другое дело, что от жизни при таком раскладе мало что остается

— Ну, мне разово надо $15.000.000. Но дело то не в этом. Вопрос в том, как это формализовать — как коммерческое предприятие по отъёму денег у населения. Или как проект национального масштаба (Ну, типа американского плана освоения космоса, который реформировал систему образования США, изменил промышленность страны, инициировал огромное количество настоящих, а не придуманных технологий). То есть, это как какая-нибудь женщина с Рублёвки пишет книгу — что в ней ценно — что с Рублёвки, или что книга. Так и здесь — если идея оказывает реальное воздействие на жизнь (этого я не наблюдаю) — одно.

Если эта идея что-то вроде ароматического пакетика в комплекте китайской лапши (что я подозреваю) — так в этом ничего интересного. Есть схемы попила куда большего бабла, куда с большими выигрышами.

Другое дело, что в последнем случае я не наблюдаю ни гения, ни остроумного плана — всё туфта какая-то. Даже крики Пирогова о репе куда остроумнее.

— Хорошо, что нет плана.Любой план — отмазка, покрывало Майя, вранье. Плохо, что кричит Пирогов. С его теорией "великого своего" у меня расхождения по первому пункту. Своё — да. Но чтобы вынь и положь — великое… Комплексы, да и только.

— Я так скажу: с этой эпохой абсолютная глупость. То есть, спекуляция на ней убогая, вот в чём дело. Это воровство Балагановым кошелька, когда у него в кармане пятьдесят тысяч.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLIII

— В субботу буду свидетельницей на свадьбе! Надо подумать о платьице. Платьице должно потрясать.

Невесту я не видела, но родственники говорят, девушка просто сокровище. И ей так запросто не угодишь.

Девушку звать Машей. Дивная красота, кроткий нрав, разница в возрасте, достопочтенные родители и учёные степени прилагаются.

— Платье? Зачем вам платье? Ограничтесь лучше перевязью Почётного Свидетеля.

— Эротоман.

— Совсем немного. Я пожил.

— Нет уж! Хочу потрясать! А то мы все помрём от скуки, во-первых, и разочаруем Машу, во-вторых.

— Если вы последуете моему совету, то от скуки уж точно не умрут. Может, от чего другого.

— Служение человечеству не позволяет резких движений

— Резких движений ни в коем случае допускать не надо. Знаю я эту перевязь.

— Резкие движения могут привести к Ужасным Последствиям даже и без перевязи!

— Да, молодёжь нынче часто путает резкие движения с ритмичными. Говорю же, пожил, знаю.

Извините, если кого обидел.

28 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLIV

— Я очень хочу написать роман, который начинался бы с того, что главный герой (от первого лица, естественно) просыпается с похмелья. От звонка будильника.

— Вот ты всегда принимаешь самые сложные вызовы натуры! Документальный роман?

— Зачем документально? Это ведь не сценарий к фильму ужасов.

— То есть, допустимы отступления от похмельной правды…

— Адаптация, так сказать… Хотя можно наладить продажу книги в комплекте с бутылочкой рассола.

Извините, если кого обидел.

28 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLVI

— А я скажу, что литра два "Кедровой" у меня есть. И литра два ржаной. Ну, про какого-нибудь «Долгорукого» я и не говорю.

— Я вот Кауфмана на днях пригубил.

— А я сижу с температурой и заложенным носом. У Вас какую-нибудь заразу, наверное, подцепил…

— А у меня температуры нет. Только нос.

— Рад за Вас.

— А Арбатова что? Она, конечно, фантастическая… Понимаю… Но, может, я что-то о ней не знаю.

— Ох! Я её с Малининой перепутал. А Галкина пропустил. Сейчас исправлюсь.

— Какого Галкина? Какая Малинина?

— Галкина, который недавно с Воландом встречался. А Малинина следует читать, как Маринина. Совсем Вы меня запутали!

— Сразу же отвечаю про Маринину. Александра Маринина, она же Марина Анатольевна Алексеева…

— Разнообразие — вот путь. Изменчивость и наследственность — торная дорога эволюции.

— Куда уж мне дальше эволюционировать? Мне уже вымирать пора. Как там? Ave, Caesar! Morituri te salutant!

— А пароходы и строчки?

— Строчек я, слава Илуватару, оставлю не так много. И от пароходов, думаю, тот же Илуватар милует…

— Почему без пароходов?.. А как же на утренней заре? Девчата? Плывут, плывут по Ангаре?..

— А вот не видел я на Ангаре ни разу никаких пароходов. И даже на Енисее они вымерли… Разве что на резинке можно сплавиться…

Извините, если кого обидел.

28 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLVII

— Снимаю виртуальную шляпу — я и Несина не читал. Вообще из ихней национальности читал только Хикмета и Памука.

— Несин — хороший. Причём он вполне издавался при Советской власти в то время, когда сидел в турецкой тюрьме. Я Несина люблю.

— Да, я помню, что был такой, но как-то прошло мимо. Спасибо, постараюсь наверстать. А вот пару месяцев назад копался в библиотеке, и что-то дернуло перечитать пьесу Хикмета «А был ли Иван Иванович» — так смеялся, как дитя. Ну, чистый Хармс. Или под настроение попало, Аллах его ведает.

— Хикмет, понятное дело, когда приехал в СССР, абсолютно охуел. Был и счастлив, и разочарован одновременно. Он у меня почему-то ассоциируется с восточногерманским таксистом-эмигрантом в фильме Джармуша «Ночь на земле».

— Ну, он же учился тут сначала, в Коммунивере.

— А потом приехал ещё раз, уже после турецкой тюрьмы, уже насовсем. Ещё бы ему было не радоваться всему вокруг. Причём он до конца жизни по-французски говорил и писал лучше, чем по-русски.

— Да нет, он не сводится к тому таксисту, конечно. Трагическая фигура, по-настоящему.

— Таксист тоже ужасно трагичный. И я вот как раз не думаю, что Хикмет всему радовался — особенно, когда его, как фрикадельку ложкой, выловили в Чёрном море.

— Ну, после семнадцати лет тюрем-то да не радоваться. То есть? Вы думаете, он не к нам сюда плыл, а куда-то в другую сторону?

Извините, если кого обидел.

29 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLVIII

— Молодое поколение для этого было слишком одето. Просто обычно очень молоденькие сидят чинно и немного скучно. В этом они смыкаются со старичками — они тоже спокойны и чинны. А вот посередине те, что ввалившись в квартиру, тут же затевают половой процесс в сортире, любовный акт в шкафу и весёлый секс на диване. На кухне у них варят плов, борщ, жарят мясо и вялят бананы под руководством именинника. Телевизор сразу же начинает принимать Марс. В одной комнате сидят упыри и играют на гитаре "Лыжи у печки стоят", а в другой на рояле катают "Вам шоколадный заяц подавал манто… В бананово-лимонном Сингапуре". Фривольности начинаются с разговоров о белье.

— Про какое бельё спрашивают — понять никогда невозможно. Потому как есть три белья — бельё женское, бельё мужское и постельное бельё. Если честно, меня пугает и угнетает то, что называется "эротическое бельё" — в тех его проявлениях, что носят немецкие порнографические тётеньки. Красные чулки и бра не нравятся мне, вообще цвета, отличные от чёрного и белого меня не сильно трогают. То что надевают на себя женщины при этом меня действительно интересует, а вот бельё (то, что обыватель обычно называет бельём) — меня интересует меньше, чем другие полоски, треугольники и прочие ткани.

— (Даже тихо захохотала). Дамы, ослепленные блеском серебра, наверное, тоже тихо вскрикивали и просили сразу вас отойти в темный угол комнаты? Не слишком ли мы тут… распоясываемся, однако?

— А где мы?? (озирается). С тех пор, как мне валятся прошлые комментарии, я и вовсе не понимаю, где и что говорю. А отходить — так зачем же? Я на людях бубенцами не трясу. Хотя, конечно, свальный грех — высшая точка русской соборности, но бубенцы… бубенцы — это дело камерное. Можно сказать, интимное.

Извините, если кого обидел.

29 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DXLIX

— Ты будешь играть на гитаре в гей-клубе, а я — плясать рядом на сцене. Мы с тобой купим чёрные фуражки с позументом и кожаные штаны. И наша жизнь пойдёт на лад.

— Красота какая, мальчики. Я, пожалуй, заранее забронирую билеты.

— Купите лучше фрак от "Москвошвея". Вот вам и ватник, вот и тельняшка — в одном флаконе.

— Не видел, но подозреваю, что Вы правы. А Вы подумали, на что меня потянет в таком облачении? Явиться на концерт классической музыки пьяным в дрезину и исполнить соло на бензопиле.

— Ну да, специалисты по карьерному успеху как раз и советуют одеваться несколько дороже, чем можешь себе позволить. Остальное, мол, само налипнет.

— Да, надо будет присмотреть себе тельняшку Армани и кирзачи от Гуччи…

Извините, если кого обидел.

29 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DL

— Мне рассказывал мой бывший парень, что порнографические картинки свободно висели в поликлинике.

— Я человек пожилой. Бывал я в советских поликлиниках. Лёгкие курильщика, поражённые раком — помню. Порнографии не помню.

— Это в каких поликлиниках?

— Во всяких.

— Уверяю вас, что даже в стоматологических были развешаны по стенам фотографии гнилых зубов, а вовсе не это.

.

30 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLI

— Иногда мне кажется, что мир вокруг — бушующее море, волны остервенело бьются в борта корабля, ветер налетает шквалами и они на столько сильны, что невозможно открыть глаза, и небо фотографирует этот кошмар, подсвечивая себе молниями, команду смыло за борт, а я стою, накрепко привязанный к мачте. Один.

Последний оплот гетеросексуализма.

Но вы ведь со мной?

— Отож! Конечно, мы вместе. Только зачем это у тебя такой бушприт торчит?

— Зачем же про бушприт, Владимир. Дамы подумают, что прямо БУШПРИТ и потом будут разочарованы.

— Не будут. Они могут озаботится другим: отчего ты так любишь связывания и привязывания.

— Да, это так пи-икантно!

— Не знаю. Меня однажды в чужой стране держали в наручниках. Мне не понравилось.

— Они же не имели в виду ничего этакого. Скорее, напротив, они имели в виду чего-то совсем другого.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLIII

— Есть в вашем случае хороший путь, чеховский. По капле. Ведь это как диета — нужно изо дня в день. И чудо-таблетки — всегда надувательство.

— Давить раба по капле, как змеям в серпентариумах яд сцеживают? Это очень, очень сложно, нужна редкая сила воли.

— Именно её и заменяют иногда обстоятельства.

— Да вот и непонятно — заменяют ли?

— Катализируют в очень насильственной манере. Не помогают, но кристаллизуют.

— Да у вас не человек какой-то получается, а колба с раствором — катализирует, кристаллизует. Что-то выпадает в осадок, испаряется летучее и наносное.

— На хрен! На хрен! Все в сад.

— А что, это разве это не семинар по скоростному выращиванию гомункулусов?

Извините, если кого обидел.

30 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXII

— Вот тут наличествует крик о помощи: «В Грозном похитили журналистку газеты «Чеченское общество»… «Около девяти часов утра 17 августа Элина вместе со своей тетей, Ровзан, вышла из такси возле Дома моды на Проспекте Победы. Сзади к женщинам подошли неизвестные в масках и камуфляже, затолкали в разные машины, недели мешки на голову и увезли в неизвестном направлении. За 2 дня до похищения Элина обратилась в Международную Хельсинкскую Федерацию и Центр «Демос» с просьбой о помощи. В своем письме Элина рассказывала о том, что ее саму и ее семью уже некоторое время преследуют местные силовые структуры. Элина объясняла, что это связаны с тем, что в ноябре 2005 года она вышла замуж за человека, который оказался боевиком: «Начиная с марта этого года, я и члены моей семьи (мать и два брата) подвергаемся преследованию. Главным образом это происходит со стороны так называемых "кадыровцев". Прошло больше месяца, как мой муж погиб, но преследования не только не прекратились, но, наоборот — усилились. "Силовые структуры" угрожают мне и членам моей семьи физической расправой за то, что мой муж был боевиком. За это время (а ведь это меньше года) мою мать несколько раз забирали и подвергали сильным избиениям, угрозам, вымогательствам»… Конечно, похищать людей — безобразие, но меня смущает фраза "вышла замуж за человека, который оказался боевиком". У меня было такое впечатление, что она — вдова Шамиля Басаева. Похищать, конечно, никого не надо, но вот "оказался" мне несколько сомнительно.

— В принципе это реально — ее могли сосватать родственники…

— Конечно, могли — но речь не об этом. Приведённая выше клишированный текст обращения я вижу в разных местах. Из такого текста создаётся однозначное впечатление, кто журналистку-правозащитницу украл. Понятно, что вдову Басаева могут украсть совсем другие люди — из-за продолжающейся мести, из-за того, что хотят узнать что-то, из-за дележа чего-то, в конце концов из-за мены на что-то.

Но тихий обыватель где-нибудь в Костроме этого не знает, и им с помощью такого текста манипулируют. И если он узнает, что про Басаева — правда, то начинается откат: а гори они все синим огнём, меня пытались надуть, так больше я не верю ни в какие похищения. Ни басаевых, ни ильмановых, ни сидоровых. Таким образом, это такой акт информационной войны — что, повторяю, не отменяет моего отношения к любому похищению.

— Это "клишированное выражение" содержалось в том письме, что она передала правозащтиникам до своего похищения. Оно вошло в открытое письмо к прокурору Чеченской Республики от имени правозащитных организаций, когда никто не заговаривал даже о том, что возможно она вдова Басаева. Это потом такое вдруг начало всплывать. Так что умысла здесь изначально не присутствовало.

— С этого места я перестал понимать, о чём речь. То есть, в то, что содержалось в письме — верю. В том, что раньше о ней в этом ключе "широкая общественность" не знала — верю. Но вот в то, что не слабоговорящая двенадцатилетняя девочка из заброшенного горного села, а журналистка, сотрудник всяких правозащитных программ, сочиняющая тексты на русском языке, мне сообщает: "вышла замуж, а муж оказался боевиком" — это значит, что меня подозревают в идиотизме.

Вот с этого именно места я и не понимаю — какого умысла тут у неё не присутствовало, и что такое вышло.

Самый простой путь — это решить, что и она и её друзья, понимают, что ко вдове Басаева никакого сочувствия не будет. Он в народной мифологии — будто Гитлер, а кто пожалеет Еву Браун? Да и у обывателя появляется мысль: «А ну-ка, упыри делят басаевские деньги? Или предложили поделиться. Или ещё что». А это обращение построено так, что впечатление от него однозначное — честная и чистая девушка, правозащитница похищена — кто таких похищает? Да военные. Или власть. ФСБ какое-нибудь. И большая часть честных обывателей это именно так поймёт.

То есть, коли мне скажут — пусть правосудие для всех поровну, на да, вдова Басаева, но давайте расследовать, потому что всяк имеет право на жизнь, и проч., и проч. С пониманием.

Но что мне тогда глупости говорить? Так что про отсутствие умысла я тут не понял.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLIV

— А может, состоится прорыв в медицине — людей рассадят, как гомункулусов по стеклянным банкам, и они станут жить долго. И вы справите не только завтрашний день рождения, но и трёхсотый.

— Ну, знаете… Трёхсотый день рождения в стеклянной банке — тут и в ад запросишься.

— Не хотите — не надо. Справляйте как хотите. Моё дело предложить.

— Ну неужели Вам бы хотелось справить трёхсотый день рождения, сидя в банке, как последний гомункул?

— Да я и сейчас в банке сижу. Стекло и бетон вокруг…

Извините, если кого обидел.

30 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXIII

— Хуй вам, а не Звёздные мосты.

— Грубый Вы, критик Березин. Не буду я с Вами общаться.

— Не выйдет! Тем более, я не критик — я давно научно доказал, что никакой критики больше нет.

— Запросто выйдет! Вот почему я хрен знает откуда, из заграницы какой-то узнаю, что Березин на радио "Свобода" про Стругацкого рассказывал, а не от Вас?

— Какой-такой заграницы? Сроду по заграницам не ездил.

— Это нам неизвестно, куда Вы ездите. Знаем только, что советские люди на радио "Свобода" не разговаривают.

— Там вообще никто не разговаривает — там только клевещут поверх барьеров.

— Ты сказал!

— Эт’ точно.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXIV

— Прежде чем причитать, оглянитесь. А то будет как в прошлую субботу.

— А что было в прошлую субботу?

— Ну у вас и память! Девичья. Прямо будто не ездили никуда.

— Хм… а откуда вы всё знаете, уважаемый???

— Я? Откуда?! Все знают. Ту тётку из ларька на станции до сих пор так трясёт, что она сдачу считать не может.

— А пускай лечится!!!

Не всем это теперь поможет. Милиционер, говорят, теперь безнадёжен. Будет теперь ловить своих китов с акулами на Загородном шоссе.

— А?

— Да уж нечего тут. Хотя вы, конечно, уже человек конченный.

— Так! Без оскорблений!

— Какие оскорбления?! Я говорю об этом со скорбью и жалостью. Может, если бы вы не ели копчёного угря, то всё бы и обошлось.

— Нормальный угорь был, местами вкусный почти… Что-то не так?

— А вы не помните, как плясали на столе, извиваясь, и кричали, что это угорь внутри вас колобродит?

— Если честно, не помню… Только прошу вас, никому не говорите!.. Ладно. Забыли.

Тем более это было уже после того, как возникла эта дурацкая идея с цыганами.

— Это вы про Масленицу вспомнили? Или это уже другие цыгане?

— На Масленицу не выло медведя.

— Как не было? Точно не было?

Нет, это не медведь был. Какой-то конвойный военнослужащий… Его привезли с Ярославского вокзала. Его ещё ваш муж ногами бил.

— А, точно (вот, блин, память дырявая). Кстати, превед вам от него!!!

— И ему тоже. Напомните ему, кстати, что он неправ — ХГС15 всё-таки нержавеющая сталь.

— Хорошо, напомню.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXV

— Пробило старуху, хоть и не в то место: «Только сейчас, десятилетия спустя, я поняла, что я из одного теста с Павкой Корчагиным, как я от него ни отрекайся. Все-таки КПСС, вопреки своим собственным интересам, удалось воспитать из меня настоящего коммуниста, хоть и с антикоммунистическим уклоном. Теперь до меня доходит, что конфликт между мной и эпохой заключался отнюдь не в том, что я была человеком Запада, а все остальное принадлежало советской действительности и тяготело к большевизму, а как раз в том, что я была законченной большевичкой, а так называемая застойная действительность — сытая, вялая, более частная, чем общественная, тяготела к Западу гораздо больше, чем я… Спасибо большевикам за мое гражданское воспитание. В сущности, они восстановили в России культ добродетелей Рима: Отечество, Честь, Долг, Слава, Мужество… Я всегда предпочту самого последнего коммунистического фанатика самому милейшему интересанту- обывателю. Ибо можно переубедить и сделать антисоветчиками и Павку Корчагина, и тимуровцев, и молодогвардейцев, но я не берусь ничего доказать брокеру с приличным доходом в свободно конвертируемой "капусте", ибо в его системе координат нет ни "жизни за царя", ни жизни за республику, а есть просто жизнь — нейтральная и неприсоединившаяся, как девица с панели». Итого, милые мои либеральные дамы и кавалеры, уважающие Новодворскую за свое право "просто жить": именно вам она и предложила отлизать. Простите за грубость: я всего лишь доступно перевел.

— Чё это ты погнал. Где предложение отлизать?

— Перевожу для тебя: «отлизать» на земном жаргоне суть действие презираемого по отношению к презирающему. Ср. «отсосать». Новодворская рулит. Я тоже полагаю, что мещан («терпил» по-вашему) надо все время унижать. Тогда они особо остро поддерживают борцов за свои права против угнетателей. Хотя облизывают обоих. И вообще: спать пора, Вова. Да приснится тебе Сириус.

— Да хуй приснится, а не Сириус.

А мещан ты можешь унижать до известного предела — в какой-то момент они убивают Новодворскую и таскают вздувшийся труп по улицам. Случайного соглядатая, притворившегося инопланетянином и рассчитывавшего на дипломатический иммунитет вешают на столбе и обрубают руки — не дав сбегать за запасными. И радости в том нет, что несколько тысяч мещан перебьёт с десяток тысяч других к вечеру.

И женщина-пророк, и инопланетянин — мертвы.

— Дык она одним махом опустила всех своих сторонников-мещан куда ниже противников-коммунистов.

— Опустила? Да кого она опустила? При этом всё это она говорит уже несколько лет — просто в этот момент она, со своими безумными криками, пробегала мимо Лефортово. А в это время человек вышел за пивом — и решил, что это что-то необычное.

— Я не пишу о необычном. Необычно — это когда солнышко и лавки попизженные на бульвар возвращают. Когда корейская продавщица говорит: потом занесешь. Кому ж, блять, интересно необычное. Земляне как раз хотят простоты.

— Просто душа твоя черна — это тебе кажется необычным. А мне продавщицы такое говорят, что я тебе и пересказывать не буду.

— Ладно. Вполне возможно что не опустила, а годами опускала. В таком случае ситуация еще более изумительна.

— Изумительного не наблюдаю. Несчастная некрасивая женщина. В каждой отрасли человеческой деятельности есть своя Пани Броня, старуха-манекенщица, которую придумал художник Петлюра.

Новодворская занимает такую должность в политике — опустить она может обывателя, коммунистов, Президента не больше, чем бомж, который устраивается на ночь и бормочет "Уроды вы все, суки, уроды…".

— О”кей, не изумительного, а изумляющего. Что до ее личной жизни и т. п., то так оно и есть. Беда в том что ее многие в былые годы считали своим знаменем, и вот лично их она и опустила. Говорю серьезно, многие из этих людей почувствовали (бы) что им в душу плюнули.

— Да личная жизнь тут не при чём. Новодворская может в личной жизни говорить на пяти языках, заниматься карате и тантрическим сексом. Мы имеем дело с тем, что нам видно на поверхности. А на поверхности — Пани Броня. Другое дело, что у меня есть сомнения в адекватности тех людей, что считали её своим знаменем. Я ведь тоже не на Луне жил в восьмидесятые годы. Помню все эти истории с пропавшим пальто на заседании "Демократического союза" и прочую клоунаду. Фрик и есть.

— Под личной жизнью я как раз понимал вот это: "Изумительного не наблюдаю. Несчастная некрасивая женщина…опустить она может обывателя, коммунистов, Президента не больше, чем бомж, который устраивается на ночь и бормочет "Уроды вы все, суки, уроды…"." Люди, пожалуй, были адекватны. Просто излишне доверчивы. Да и глоток хмельной свободы кружил голову.

— У вас странные представления о личной жизни. Личная жизнь это пикник с Боровым в Александровском саду, это поездка в кабриолете, это макраме и батик, это выращивание детей и путешествия с друзьями. Личной жизни, повторяю, не усматриваю. Образ Пани Брони — это образ некрасивой старухи, бомжеватого клоуна. При этом я допускаю, что на самом деле Новодворская, подобно героине сериала, снимет потом фальшивые брекеты, резиновую маску с лица и накладное пузо — и Памела Андерсен сдохнет от зависти. Ergo: сейчас мы имеем дело лишь с жизнью общественной.

Что до адекватности людей, то даже на фоне общественного безумия конца восьмидесятых, градус неадекватности Новодворской был довольно высок. У всех был праздник непослушания, но не все изгваздались в шоколаде, запачкали юбочки и штанишки так, что их нельзя отстирать.

— У меня вполне нормальные представления о личной жизни. У всяка своя личная жизнь, пусть даже она сливается с общественной. Такое тоже бывает, наблюдал неоднократно. В резиновые брекеты не верю, уж больно все последовательно без проколов за все годы. Скорее всего человек именно таков.

— Я всегда даю человеку шанс — даже если у него четыре лапы, хвост и он мяукает. Вдруг, всё же, он — не кошка? Так и здесь. А с личной жизнью вот что: есть люди, у которых образ простроен именно на личной жизни — развелась- вышла замуж, родила, сняла клип, развелась, сделала надувные сиськи, вышла замуж, сняла клип.

Образ такой.

Здесь личной жизни нет — образ из одних клоунских декораций. Ну и деклараций.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXVI

— A что это у тебя за "стандартный набор овощей"? Два солёных огурца и маринованный патиссон? Знаю я тебя.

— Да, Березин… патиссон… Читай, как читается!

— Тут разделение труда. Я ещё пишу, как пишется, а этот упырь ещё жрёт в три горла и пьёт как пьётся.

— Да у тебя все упыри… Ты пиши, раз те пишется, а у него таланты просыпаются, он готовит, а жру в три горла я… И пью тоже я, и пишу, хотя мои таланты и заслуги в писанине не так значительны, как у салатного виртуоза.

— Что за заслуги? Не знаю таких. Побил, что ли писателей-негодяев?

— А с чего это ты решил, что всё на свете должен знать — вероятно есть вещи про которые ты не знаешь, а возможно даже есть то о чем ты не догадываешься. И рецепт изумительного салата отныне тебе не доступен — вредный ты!

— Конечно, есть вещи мне неизвестные — к чему мне тайнопись на заборе Большого Театра? Да и с рецептом я обожду — я люблю кошек, но не в таком же, Господи, виде?!

— Ну и ешь их в своем виде. А про тайнопись — стыдно, очень стыдно говорить обо всяком своем невежестве как о нежелании. Вот я буквально поведаю об этом Мидянину, и он придет в неописуемость.

— Мидянин в лимузине ездит — что ему твои петиции на заборе читать?

— Если что-то срочное — я ему прямо на лимузине и пишу.

— А, так ты и есть тот самый пьяница, что так славно нас позабавил, когда мы с братом Мидяниным скромно пили мескаль в полумраке салона! Так знай, то слово, что ты так безуспешно пытался нацарапать на бронированном стекле, изнутри выглядит как NYX. Ничего не понятно.

— Просто вы привыкли читать справа налево, русские патриоты. Оттого вам всегда ничего не понятно. Оттого история вас похоронит.

— Скажу тебе по секрету, мы вовсе читать не привыкли. Для этого у нас секретарши есть. Знаешь, когда творишь историю, секретарша совершенно необходима.

— Использовать секретаршу для чтения… Ну, вы тогда еще топите ассигнациями и забивайте гвозди мелкоскопами. Земля обречена.

— Ты иди почитай, почитай. Не умеешь с секретаршами обращаться, так советов не подавай. Ты мне ещё будешь указывать, какие колготки ей носить, да как губы бантиком её складывать.

— Ага, мы не договорились о терминах. Ты имеешь в виду референта — колготки, бантик… Но почему — она?? Я же — просто недосягаемо крут, не ищи подвоха.

— Круче… Круче, страшно спросить… Круче, чем Варёные Яйца?!

— Круче, чем даже Берег Иртыша. А МТС откровенно отдыхает.

— То есть, ты хочешь попросту сказать, что градус твой высок?

— Ну, давай еще о моем градусе тут рассуждать! Вот так читатели и отворачиваются от литературы — сунутся прикоснуться к искусству, а там одни градусы.

— Твой градус давно известен — мелкий, профанический. Ложа Пивной Выхлоп. Лефортовского обряда.

— Ой-ой. Поучите меня алкоголизму, Вольные Косари Маркиза Карабаса. Лефорт жыв, а это главное.

— Ты лефорты-то свои сними, пока никто не видел, постирай. А то ведь с благородными людьми разговариваешь — я вот на велосипеде даже езжу.

— Передай ему привет. Хоть он и пед, но все равно судьба его незавидна. Благородство всегда ведет к чему-то подобному, уж сколько раз твердили миру…

— О! Да ты пошутил? Вот до чего может дойти человек в безумном желании получить барана.

С пониманием.

— Какой же я тебе человек? С праздничком.

— Эге! Ты и впрямь решил заработать на барана. Неужто ты и впрямь думаешь, что два фаллоимитатора, привязанные к голове, делают тебя инопланетянином?

— Ну, знаешь ли, тот, что спрятан у тебя в плавках, тоже не делает тебя человеком.

Суть не в головах и имитаторах. Суть в голосах из электророзеток. Одни их слушают, а другие — нет…

— Фаллоимитатор в плавках? Экая глупость! Я ношу хуй, а не фалоимитатор, а плавок и трусов не ношу вовсе. А голоса… Что ж такого? Или ты думаешь, что я радиоточку уничтожил, а телевизор в водопровод втыкаю?

— Насчет плавок — мой пролет, и правда: в досье о тебе есть специальная строчка… Нет, ты имеешь в виду транслейтеры. Как раз их слушать не нужно, слушать нужно голоса без перевода. Даже утюги АНБ таким образом проектирует, что они тоже немного перевирают. Просто: прислушайся к электророзетке… Только не ходи на свет! Ещё не время.

— Да чего мне на свет ходить, да ещё когда ты мне об этом говоришь? Ведь ты там везде намусорил, раскидал пустые банки из-под пива "Клинское", в углу накакал и спьяну подавил солёные огурцы с патиссонами. Нечего мне там делать, после того, как ты там побывал.

— Я не враг себе, спорить в таком вопросе. Хоть ты и несправедлив: я пью "Золотую почку". Кстати: как ты относишься к шпинату?

— То, то ты вечно в рот тянешь всякую гадость, я знаю. А к шпинату я отношусь хорошо. Прямо как Папай.

— Извини, при случае собираюсь изгадить и шпинат своим прикосновением. Только как понятие, само собой.

Нет, не всякую гадость. Ты вообще обо мне очень несведущ, прямо как о тайнописи на стенах.

— Ну, несведущ. И что? Прямо скажем, не рвусь. Да и зачем? Я знаю о тебе главное — пьёшь много дешёвого пива. Норовишь всё изгадить прикосновением. Бьёшь тарелки. Да и хватит. Чего мне более?

— Легко загадки загадывать — чего тебе более? Я не знаю. Не собираешься же ты на мой салат покушаться, в самом-то деле? Так круто даже я не фантазирую. Тем не менее, пойду-ка налью в себя дешевого пива. Сделаю ваш мир немного чище.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXII

— Когда выкидываешь нектариновую косточку в распахнутое окно, труднее всего удержаться и не подойти к этому самому окну, не высунуться посмотреть. А вдруг вычислят, что это за старая тетка в окно косточками кидается, словно пионэрка какая.

— Да, я бы, если видел, что в меня какая-нибудь женщина косточкой кидается, то побежал бы по лестнице, вломился в квартиру и изнасиловал. По-моему, это справедливо.

— Пожалуй, это я правильно делаю, что прячусь… Иногда…

— Храни тебя, Господь, добрая женщина.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXIII

— Как же, как же, никто вас не видит. Мне прекрасно видно, как вы тут секретничаете.

— Вы помните историю о Подглядывающем Томе?

— И кто из вас Годива прекрасная и обнаженная?

— Да уж не я. Я — толстяк, благоговейно закрывший глаза (и при этом, для верности, спустившийся в погреб за вином).

— Peeping Tom свалил за вином, г-н Березин.

— Нет — Том это вы. Вы ж подглядываете — eeping Tom стоит за окном. Это толстяк свалил за вином, леди трясётся в дамском седле и уж минус восемь у того, кто в окне.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXIII

— А вот нечего было Толстого хаять. Все эти события — вам господне наказание. Да-с.

— А остальным жителям страны за что? Кстати, вы, что, любите Толстого?

— Да. Даже "Азбуку" люблю, это гениальная предтеча Гайдара и Хармса.

Я ещё в Ясную Поляну езжу. Там молодым писателям дают покосить травы перед электричками. А мне, по старшинству, положено уже косить перед курьерским поездом.

— Простите, но это же страшная пошлость — вот этот вот организованный покос для молодых писателей…

— Пошлость? Выйти босиком, в посконной рубахе (они выдаются, в-общем-то, но я езжу со своей), в поле — утро, роса…

И ты чувствуешь запахи природы, ферма рядом, мычит зазевавшаяся бурёнка… Мимо проносится поезд — детские носы расплющены об окна. Эти дети теперь никогда не забудут красоты писательского труда.

Где вы увидели пошлость?

— Пошлость — это любая черезмерность. Так мне кажется. И потому выйти утром в деревне покосить траву, буде на то желание, это действительно дикое удовольствие, не спорю, сама люблю.

Но делать это специально, в специальном месте, в толпе писателей, в выданной кем-то специально для этой клоунады рубахе — это нереальная пошлость. неужели вы этого не чувствуете?

— Нет, что вы?! Как можно?! Никакой клоунады — у нас костюмы аутентичные древним, точные копии. Да и толпой косить невозможно — у каждого писателя своя делянка, и, главное — время. Поэтому-то одним выпадают скорые поезда, другим — пассажирские, молодым, как я сказал — больше электрички.

Ну а заезжему постмодернисту может и товарняк достаться. Охота какая перед цистернами и платформами косить? Я считаю, что это очень правильно. Бог шельму метит.

У нас разворачивается даже соревнование, шуточное конечно. Надо заглянуть в глаза проезжающим мимо, вдохнуть в них частицу своего тепла. Так что пошлости никакой не наблюдаю. А иначе стали б к нам, в Ясную, приезжать за опытом из Михайловского и Карабихи? Правда, у них своя специфика в Карабихе чемпионаты по жёсткому покеру, в Михайловском — «Ножка России».

— Товарищ издевается ведь. Прямо по Войновичу гонит, там была похожая фишка.

— Я у Войновича кроме идиотского Чонкина не читала нихуя — и слава Богу. А товарищ должен предупреждать, что издевается — потому что от русского писателя я любого идиотизма ждать готова. Русский писатель — зверь непредсказуемый. (горько рыдая) Совести у вас нет, Владимир Сергеевич. Глумитесь над замудоханной женщиной с отключенным по причине нескончаемых трудовых подвигов чювством юмора

— Знаете, писатели очень завистливые. Любят мучить красивых и богатых женщин — то зарежут руками героев, то под поезд кинут, то и вовсе на костре сожгут.

Аничку папа подводт к кусточку

Красненькой ягодкой потчует дочку.

В страшных мученьях дитя умирает —

Папа — писатель, он жизнь изучает.

— (сурово) Обидели ребенка, вот что. Развели.

— Дети… Да вы на себя посмотрите, фемина.

— Между прочим, я наивная и доверчивая как дитя, да.

— Рассказывайте тож. Я ж картинку наблюдаю. Это я творю миф, да.

— Мы все в ответственности за тот миф, который приручили.

— Я безответственная, да. Пусть сам разбирается, вот что

— Ну, это уж как выйдет.

— Щаз я вспомню, что я еще не очень богатая и окончательно удавлюсь.

— У вас один шофэр тыщу получает. Бандиты жируют, а у Васи Векшина, между прочим, две сестрёнки остались.

— Дык не я ж ему плачу, а шэф. А я так… типа Верка-модистка, да. Как ночью на природу, танцы при луне с шашлыками — значит всё шэф?.. Значит, соболя и бокалы хрустальные на приёмах — так себе?

Многие так говорят, но терпение народа не безгранично.

— (продолжая рыдать) Отчество у вас как у Пушкина, а ведете себя как Бенкельдорф какой, вот что И даже как Толстой. Который Федька-американец.

— У Федьки было сорок детей. И ещё сорок чужих он убил на дуэли.

— Врёте.

— Ну, тридцать девять убил — невелика разница. Так по зачётному списку и вычёркивал: родит кого-нибудь, другого грохнет. Верьте мне. Ну, Эйдельману поверьте — упырю масонскому.

— Не мог Эйдельман такой фигни написать, да. Одиннадцать детей, из них десять умерли.

— По секрету вам скажу, уже все умерли. А сами эти дети… Вы бы видели этих детей! Каждый за троих-четверых сойдёт. Тоже самое — и про дуэлянтов. Верьте, точно так.

— Сироты? Тяжелое наследие царского режима?

— Да, ныне оно искоренено, как и дуэли, впрочем.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXVII

— Я всё же разделяю глупые и(ли) смешные опечатки и городские легенды. Вот к городским легендам относятся крысы с телёнка в московском метро и эти истории с путаницей в названиях «Война и мир» vs «Война и мiръ».

— Про крыс в метро придумала корреспондентка газеты «Жизнь», моя знакомая, — на пару с другим корром. Они напечатали эту историю не как репортаж, а как рассказ, фантастический. Пипл схавал его как деликатес.

— Вы уверены в этом? Это вообще-то очень старая история и много раз обсуждалась. Буду рад, если вы скажете про эти обстоятельства.

— Уверен. Она сама мне рассказывала. Я попробую созвониться с ней и тогда отпишу у себя в ЖЖ.

— Киньте мне ссылочку, если не сложно. А то, конечно, никто не сомневается в порядочности вашей знакомой, но как-то довольно много людей говорят о газете «Московский комсомолец» (к примеру) и ещё более архаических временах.

— Точно не помню, но, кажется, тогда «Жизнь» была малоизвестной газетой, поэтому отголосок публикации попал в «МК», но не как ссылка на «Жизнь», а как самостоятельная новость, порядком препарированная. Ну, я уточню.

— Нет-нет. Вот против этого я решительно выступаю — даже на бытовом уровне. Я сейчас потратил две минуты и услужливый Яндекс говорит мне: «В начале 90-х годов — сначала в газете «Не может быть» появилось сообщение о том, что в московском метро обнаружены огромные крысы-мутанты, затем слухи расползлись по городу… Одно время бригады ремонтников, якобы, боялись спускаться в тоннели по ночам… А Вот здесь: «Лет, эдак, 6–7 назад в газете «Поиск» на последней странице с грифом «фантастика» опубликовали микрорассказик про крыс в московском метро».

И проч, и проч.

Поэтому когда выходит человек и говорит: я знаю лично то-то и то-то, то я отношусь к этому высказыванию очень серьёзно и с интересом. Человек ведь отвечает своим именем, за то что сказал. Как та лягушка путешественница «Это я придумала». То есть не «примерно», и как у Джером-Джерома — «я не стирал рубашек в реке, но мой брат видел человека, который знает, как это делается».

Вы-таки позвоните своей знакомой, потому что дело важное. У меня начали уже коллеги волноваться — они мои единомышленники, и для нас нет ничего печальнее, чем обнаружить, что мы распространяем ложные сущности и умножаем мировую скорбь.

— Господи, как серьезно-то всё… Я и подумать не мог, что своей репликой выведу вас из равновесия! Позвоню, ей, конечно, но то, что она автор, это точно.

<…>

— Ну, как? Удалось ли вам связаться со своей знакомой, автором истории про крыс?

— К сожалению, пока нет. У нее сменился номер мобильного. Так что жду, что объявится сама. По-прежнему утверждаю: она соавтор. Может, и не в «Жизни» на самом деле был опубликован материал или «Жизнь» тогда по-другому называлась, но точно она сочинила с каким-то парнем на пару. Я все-таки склоняюсь к «Жизни» — она оттуда увольнялась, просилась в нашу газету и между делом рассказала о крысах в метро. Как она их придумывала. Добавлю, что я ее знал к этому времени несколько лет, поэтому она не могла для красного словца приписать себе авторство, да и не тот это человек.

— Я не исключаю её авторства, но не исключаю и обратного. В том-то и дело — я вполне допускаю, что у тех людей, что в метро мне сообщают, что их дом сгорел, документы украли, а деньги нужны на операцию.

Может так, а может быть и нет.

Вот рассудите сами: мы с вами незнакомы, и вот от вас я узнаю что-то, что кажется мне неочевидным (но интересным). Причём в этой новости фигурирует неизвестная женщина у которой я и вовсе не знаю ни имени, ни фамилии, ни, как теперь оказывается — координат. Так что чем дальше, тем больше дело становится запутанным.

— …и чем больше оно становится для Вас запутанным, тем меньше у меня желания его распутывать. Это для Вас так важно — авторство?

— Да нет, чем больше у вас желания распутать, тем больше будет (не обижайтесь) впечатление, что это — блеф. Ведь и вы и я близки журналистике. И для нас нет ничего удивительно в том, что это общая практика — выходит человек и говорит: «Я знаю, как было на самом деле». К нему обращаются горящие глаза и заинтересованные лица. Но вместо подробностей выясняется, что есть другой человек, который-то знает, и был не просто участником, но и автором… Фамилия его при том не разглашается. При этом всё время подчёркивается то, что человек порядочный и ему обязательно надо верить. Зреет конфуз.

Я-то как раз не против этого приёма, когда он в газете «Жизнь». Но когда он среди частных людей, да ещё вне работы — это мне удивительно.

Но если вы (или она) всё это не сочинили на ходу (а я ведь хочу, чтобы не сочинили, правда-правда), то отчего же не узнать про подробности? Вы мне расскажите, что за человек. Хоть фамилию назовите. Я с этой журналисткой готов сделать интервью, например. Общественная мифология, это, кстати, одна из тех тем, которыми я занимаюсь не только на уровне журналистики — а метрокрысы важная веха среди этой мифологии.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXV

— В финале огромного количества голливудских фильмов герои, спиздившие миллион, сидят в Мексике на краю бассейна, а трио мексиканцев в сомбреро наигрывает им горячие мелодии.

Вот образ счастья, да.

— Насколько понимаю, это бытовой мотив — Мексика преступников США старалась не выдавать, поэтому все они старались туда смыться.

— Да это-то понятно. Но почему именно это — сомбреро, бассейн… Жара. Почему, наконец, не Багамы? Если уж миллион.

— Общей границы нет.

— Зато пыли меньше, море. А в этих фильмах почему-то не море, а бассейн. Тем более, из Мексики, вроде начали выдавать, и банковские счета арестовывают — а вот на Багамах финансовый рай.

— В этих фильмах, как правило, дело происходит в прошлом веке, когда Мексика не выдавала, бассейн считался гораздо более крутым, чем море, а до Багам было не так просто добраться.

А в некоторых фильмах среди бандитов был какой-нибудь негр, который, естественно, в Мексике (но не на Карибах) был свободным человеком.

— Наверное. Причём это реализация русского мотива «Чтобы у нас всё было, а нам за это ничего не было». Русский тост переплавляется в этот унылый набор — мексиканское трио, бассейн, коктейль.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXI

— Вот они, друзья России — Кастро, Каддафи, Хусейн…

— Тут есть одна особенность — можно набрать таких друзей и у (к примеру) США. Потому как фразу Рузвельта о Сомосе давно ввели в отвлечённый оборот: "Он — сукин сын,но он наш сукин сын".

— Только они не наши сукины сыны. Второй в нижнем ряду уже спуустил нашего всенародно любимого руководителя в унитаз.

— В этом-то вся и печаль. Это тот случай, когда не продали душу дьяволу, а подарили. Я в своё школьное время общался с чилийцами — их как раз вывезли с их Родины. У них в семьях было по несколько пропавших без вести, то есть — просто убитых. До того, как они разъехались по миру, я с ними иногда разговаривал и немного представляю их психологию.

А спуск в унитаз — это ведь дело обычное: вон Садам-то был то американским сукиным сыном, то советским — и то и дело кого-нибудь спускал в унитаз.

— Но наверно кое-кому нравится, когда его использует какой-нибудь Ахмадинеджад. Но к государственным интересам это отношения не имеет. А причем тут чилийцы, я, извините, не уловил.

— Эти чилийские эмигранты просто соприкоснулись с "их сукиным сыном", который был не лучше "наших" в других странах.

А государственные интересы штука сложная. Вот мой коллега работает с Косово — у него лёгкие судороги от того, что он думает о перспективах края. Этих сукиных детей вырастили и вовсе недавно.

Я пессимист, и думаю, что этот процесс вечен.

— Если сравнить деятельность Фиделя и Пиночета, то по результатам все ж разница имеется…

— Дело, конечно, не в том, что вы сейчас говорите глупости (как сравнивать жизнь огромной страны с мощными запасами полезных ископаемых и развитой промышленностью со страной-отелем, чья инфраструктура ориентирована на туризм). Дело в том, что вы вступаете на опасный полемический путь "цель оправдывает средства". Об эксперимент "гарвардских мальчиков" в Чили до сих пор ломаются копья, но вот храбрости сказать в глаза нескольким тысячам чилийцев, родственников которых нашли в кюветах у дорог или не нашли вовсе — что это чем-то оправдано, точно пока ни у кого не хватило.

— Вообще-то было бы интересно посмотреть статистику, кого же на самом деле порешили пиночетовские молодцы. Стали бы мы сейчас осуждать скажем, генерала Корнилова, если бы он развесил Ленина и Троцкого вдоль Невского проспекта в 1917 м году? И стоило бы оценивать ситуацию в этом случае со слов заплаканной Крупской?

— Эге! Значит, цель всё же оправдывает средства-таки? Вешать эту красную сволочь?

Понимаете, кровь одной стороны примерно так же выглядит как кровь другой. Последователи Корнилова довольно много вешали в различных русских городах в 1918–1920. И что? То есть, победителей не судят — красноармейцев судили, например, редко.

Так и здесь — мир полон двойных стандартов.

Из того, что у вас двойной, ничего дурного не следует. Просто когда в число случайно зачищеных попадает ваш сын или мать, ваш взгляд на вещи кардинально меняется. А ведь случайно зачищенных всегда больше чем прочих.

— Но в чем для России выгода иметь в клиентелле этих субчиков наверху (кстати, Кадаффи уже признал ошибки, отдал деньгами и чей он теперь сукин — я не знаю), плюс Ахмадинеджад и Асад-младший, кроме прирожденной привычки копаться в отбросах и пакостить — я не знаю. (Я беру государственные интересы, а не частно-коммерческие интересы сбыть туда реактор, сюда реактивную установку, да накинуть пару долларов к цене барреля).

— Давайте я притворюсь, что не слышал о прирождённой привычке копаться в отбросах.

Я вообще, честно говоря, не знаю, что такое государственные интересы, где их чёткий критерий. Вот (если рассуждать на моделях) начать войну за жизнь трёх похищенных заложников и потерпеть много при этом, потерять в личном составе и ресурсах — с одной стороны дело рисковое. Но с другой стороны в моей системе координат вполне эстетически правильное. Типа "мы своих не бросаем" и проч. Такой убыточный ход мне кажется вполне государственным (Повторяю, речь идёт о модели).

Или вот сейчас оказалось, что Госдеп США эвакуирует граждан США из горячих точек за деньги (причём в любом случае, даже если Госдеп не предупреждал о температуре места). С одной стороны это правильно, с другой — не очень. Поэтому государственная выгода и государственный интерес для меня была и остаётся некоторой абстракцией. Помните, как Черчилль сказал в 1941 году о своих союзниках и чёрте?

— В данном случае, для меня, — чтобы мир стал более безопасным местом. Станет ли мир безопаснее, если Иран получит атомную бомбу? А Россия сейчас обеспечивает ему прикрытие, как только может. А из горячих точек вроде уже без денег эвакуирует. Кондолиза велела.

— Ну Иран тут не причём. Про Иран я ничего не говорил. Ответственнее говорить о моделях, а не о странах. В этой модели Ирана нет — есть солдат в плену и риски государства, которые уравновешиваются престижем этого государства, и как итог — некоторым моральным его, государства, образом.

А что касается Кондолизы — так это ей на место указали. А ведь неделю расценки висели. Дело, конечно не в том, что в другое время это повод для отставки. Я это привёл как пример своеобразно понимаемых государственных интересов.

И всё же — и вы и я живём по двойным стандартам. Я понимаю и принимаю это. Я лишь за то, чтобы мы честно говорили: да, у нас стандарты двойные, а не апеллировали к людям, будто эксгибиционист, показывая из-под полы эталон неведомого метра: «Смотри, что у нас есть. Вам такого золотого не видать».

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXII

— С утрешка, из мыльницы!

— А я вот люблю из баночек из-под фотоплёнки.

— Ага, накатить с утреца пару орвохромочек.

— Это уже вымирающая культура, цифрухи кругом, из футляра для SD-карты не особо выпьешь.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXIV

— В чом сила, брат? В синхронизации. А Березин меня всегда пародирует и передразнивает, даже в жызне. Одевается в такие же стильные клубные пиджаки, как и я, но всегда с подвывертом каким-нибудь: то монокль задом наперед наденет, то носки разных оттенков, то манжеты с манишкой вызывающе разных цветов. А то вообще переоденется Мидяниным и приходит в гости к Пронину. А тот ему: извините, Василий Антонович, вот вам чаю с без сахаром, а то надысь приходил батюшко Березин, да хранит его Аллах и приветствует, и весь сахар съел. Березин очень обижается, но свято блюдет инкогнито.

— Так это ты был?! А я грешил на Бенедиктова! Там характерные следы остались в банке с вареньем — от ковыряния саблей.

— Я всегда буду у тебя за спиной

— Да ты — спиногрыз?! Не знал

— Теперь знаешь.

— Упырь, чисто упырь.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXV

— Кстати, а кто это — Мидянин?

— Сам будирован.

— Мучительно размышляю.

— Дураки (с).

— Где?

— Буквально окружают меня со всех сторон! Воздуху не хватает мне по сей причине.

— А дороги? Дороги тебя не окружают?

— Он затерян в них — будто в известном фильме.

— Окружен одной проблемой, затерян в другой. Смотрите в кинотеатрах: «Мидянин и Центр Мироздания».

— Опечатка вкралась в название. Должно быть "Мидянин — Центр Мироздания".

— Про тебя говорили вчера.

— Где про меня говорили? интересуюсь.

— Ели красную икру на шоколаде.

— Подонки.

— И это тоже. Впрочем, началось всё с окрошки. Мне сказали, что я симпатичнее тебя.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXVIII

— Давненько я что-то не гадил в журнале у Березина. Необходимо предпринять самые решительные меры. Хорошая тема для флэшмоба: "Сходи в журнал к Березину и от души погадь там".

— А не забанить?

— Это еще кто забанит? Березин? Меня?! Вот ещё. Я у него на днях бараний суп шурпа ел. Он же мне брат практически, Березин-то. Как же это он брата забанит?

— Хорошо бы он поскорее закончил эту бесконечную серию про разговоры! Так и передай, раз "брат практически"

— Похоже, Березина переклинило на разговорах конкретно, а когда Березина на чом-то клинит — тут просто святых выноси. Думаю, еще год-два нам придется это терпеть.

— Не плюй в Березина. Во-первых, пригодится, во-вторых, побьет.

— Березин очень мирный человек, а во-вторых, он меня крайне боится. Если он тебя несколько раз бивал, то это еще не повод переносить свою схему взаимоотношений с Березиным на весь окружающий мир.

— Во-первых, он меня не бивал. Митьки никого не хотят победить и вообще. А вот тебя он чуть не утопил в бассейне — было же? было? Намеревался, по крайней мере, заговор составил и чуть было его не осуществил. А ты говоришь. Текилозавр.

— Ага, это он на словах такой смелый. А в сауне боялся приблизиться ко мне на расстояние броска щупальцем. Завернулсо в простыню от греха и отступил на дальний конец стола, где и воздвиг бруствер.

— Подожди, капитан Воробей, будет и на твоей улице Кракен. Дай только Березину отрастить щупальца.

— Нет, ты не понял. Щупальцами собиралсо бросаться я. А еще у меня есть замечательный хитиновый клюв, который способен раздробить самый твердый крабовый панцирь. Даже березинский. Оттого опасается он меня, даже здороваясь за руку, глазами по сторонам бегает, заранее рассчитывает пути к отступлению.

— О, Мидянин-катацуморидако, таинственный дух местности Шем! Пою твой хитиновый клюв, когда ты бьешь им врагов наповал! Жалею самурая Бэрэдзина, что решился биться с тобою в офуро! Мечтаю о времени, когда ты позволишь ничтожному мне Написать хокку тушью из твоего тушечного мешочка!

— Засчитано.

— Ты клюв спрячь, и штаны потом застегни. Нехорошо это.

— Что же, собака, пишешь и болезнуеши, совершив такую злобу? К чесому убо совет твой подобен будет паче кала смердяй? Я думаю о людях, в отличие от. Многда даже два раза в неделю.

— Да врёшь ты всё. Только о деньгах и думаешь.

— Ага! Сам пришол.

— Как не придти? Мне ведь надо узнать, не ты ли спалил усадьбу Мураново.

— Он еще затопил остров Бураново и залил нечистотами поляну Санмарково, да.

— Эти-то мне пофигу. А за Мураново мне кто-то ответит.

— Пропал Мидянин?

— Нет, не я. А когда бы даже я, и что с того? все равно ничего не докажете; меня и не было там в то время. А то, что я шол к станции с пустою канистрою, так это ровно ничего не означает.

— Ты тут клювом не щёлкай. Нечего, тут.

— Боишса? Правильно.

— Нет. Чего мне бояться? Вологодский конвой шутить не любит.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXVI

— Украл в сети Духлесс, прочел несколько страниц. Самое первое впечатление: зачем я это читаю? Мне же совершенно не интересно. Я же это все уже читал. У Миллера, кажется, или еще у кого-то. Но тот даже в переводе выглядел как-то гораздо стильнее, и еще там мне было интересно. А здесь нет. Задумался.

Дело, наверное, в персонаже. Что произойдет с тем мужиком и с той одноногой блядью и с тем кем-то еще, интересно, потому что у каждого глиста можно найти интересный ракурс. Вот тот Миллер его находил. А Минаев даже не пытается, и пишет о чем-то, чего я пока не понял, наверное — иначе зачем мне это рекомендовали? Пока все ужасно, но я как всегда верю в смерть автора, четаю дале.

— А патамушта ты — подвижник. Страдалец за народ.

— Таки да!

— Только подвижник может читать эту книгу без служебной необходимости заработать на пересказе бабла.

— Березин, ты гуру. Только сейчас понял, что жизнь моя состоит из того, что я поднимаю бабла на пересказах. Красиво, мля…

— Я не полноценный гуру. Потому что я не постиг Великой Тайны — отчего люди употребляют кривые эвфемизмы итмпа "мля". Отчего им не сказать "Бля", честно, по мужски так. Отчего они придумали эти "нах" и "мля". Нет, концептуальных и религиозных борцов со сквернословием понимаю, а вот это нет.

К словам "хрен" и "хер" претензий не имею.

— Пристыдил.

— Отож! Я такой! Мне палец в рот не клади.

— "Нах" звучит короче и энергичнее.

— Хуёво как-то звучит. Хуёво.

— Дурак ты, боцман. Грязный грубый гетеросексуал.

— Почему это грязный? Вовсе нет. Я завсягдатай бань.

— Читаю дальше «Духлесс». Все также в недоумении. Теперь мне кажется, что про коммерческих директоров мне рассказывает офисный планктон низшего уровня. Который, конечно же, все про них знает… И про секретарш, которые ему хамят, тоже написал — так им, сучкам! Он и про них все знает. Прямо начинаю нервничать.

— Самое смешное, что этот же вопрос (то есть, утверждение в виде вопроса) задавался Минаеву, типа, а чё ты брат там-то и там-то лажаешься в описаниях?. И он отвечал в том духе, что понимали б чё, поработайте с моё в крупном бизнесе, уроды.

— Я так понимаю, маленькая собачька до старости щенок. Оттого неважно, сколько именно человек проработал в крупном бизнесе. Зрелость, как правило, слабо коррелирует с биологическим возрастом.

— Мы не имеем достоверных сведений о его кадровых позициях.

На самом деле, это удивительно полезная книга. То есть, очень поучительная — для тех, кто хочет разобраться в механизме общественного спроса и предложения. Только действовать нужно без всякого снобизма. Вот погляди — как-то в Живом Журнале один молодой человек начал набирать себе список читателей, по нормальной выборной технологии, считая всех юзеров за идиотов.

Ну и набрал — только напрасно потом каялся, и говорил, что поступил так исключительно из научного интереса. Хорошо начал вестовой Крапилин, да плохо кончил. В случае с книгами стесняться нечего — впаривание и есть главный закон массовой культуры.

И если можно впарить говно за $0.99, то не надо уменьшать норму прибыли.

Итак, как явление — это аналог Оксаны Робски, только ставшее мифологическим символом Рублёвское шоссе замещено на жизнь молодых людей в Москве — завсегдатаев клубов, в остальное время называющихся странным сочетанием «эффективные менеджеры». При этом степень достоверности описаний здесь примерно такая же, что и в женском варианте.

Если вывести этот текст за рамки литературы, то всё пойдёт на лад. Ведь это — этнографическое описание. Немного косноязычное, немного скучноватое — напоминающее перевод Бегбедера или Уэльбека. Собственно, это и есть продукт такой культуры — переводного офисного счастья, на фоне которого попытка героев открыть клуб не желание вырваться из круга жизни менеджмента, а естественная деталь сюжета.

Будут спорить, так или не так обстоят дела сейчас в бизнесе — есть ли такие заповедники офисной плесени, или это уже раритет. Мои давнишние приятели щёлкали языком — «Ну, бывает, хоть и редко. Тут ведь фирма французская… И это же сейлзы… Сейлзы — это самое гнильё»…

Вот он, язык, да и вот она — этнография с антропологией.

Но ценно здесь не просто этнографическое описание, а то, описание, что ожидает читатель. И ещё главнее — какой читатель. Ведь рассудительный человек не поверит надрыву и лихим обобщениям (Когда начинают говорить от имени поколения — это первый симптом).

Дело портят и завывания о потерянном поколении в духе другого иностранца: «Поколению 1970–1976… такому многообещающему… чья жизнь была столь бездарно растрачена. Да упокоятся с миром наши мечты о счастливом будущем, где всё должно было быть иначе… R.I.P.». Но дело в том, что Хемингуэй тоже вглядывался в лицо собеседника и про себя бормотал о человеке, отмеченном печатью смерти: «Хочешь одурачить меня своей чахоткой, шулер. Я видел батальон на пыльной дороге, и каждый третий был обречён на смерть или на то, что хуже смерти, и не было на их лицах никаких печатей, а только пыль. Слышишь, ты, со своей печатью, ты, шулер, наживающийся на своей смерти. А сейчас ты хочешь меня одурачить. Не одурачивай, да не одурачен будешь».

Но очарованный книгой сам становится индикатором — интересно его изучать, кто он, каков он? Одним словом, это книга для офисной плесени больших городов, у которой не хватает денег на кокаин — и при грамотной раскрутке и вложении денег может стать среди неё популярной.

Впрочем, эта книга давно была написана, только хватило всего несколько абзацев: «Да ведь твоя зарплата говно, — сказал ангел. — На неё ведь всё равно ничего не купишь.

Вован смерил ангела взглядом:

— Знаешь, что, лох, лети-ка отсюда.

Ангел, судя по всему, обиделся. Взмахнув крыльями, он взвился в чёрное небо и скоро превратился в крохотную снежинку, летящую вертикально вверх.

Вован чуть приподнялся на задних ногах и задумчиво поглядел на далёкую цепочку тусклых огней.

— Зарплата говно, а? — повторил он недовольно. — Вот лох. Небось, и Сейси читали, и Кокса, знаем, знаем. зарплата на самом деле охуеннная, просто такой дорогой кокаин».

Впрочем, через год тема протухнет, жизнь потащит нас по камням дальше, и других забот довольно есть.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXVI

— Ведь пройдет лет десять, и будут молодые авторы друг другу хвастаться — мол, водку на конвенте пил с Лукьяненко с тем и с тем (подставить любую из фамилий сегодняшних молодых издающихся авторов)… Забавно.

— Это трагическое заблужение. Потому как через десять-двадцать лет интерес к этой сфере деятельности умрёт. Я, в силу обстоятельств, знаю много имён хороших писателей семидесятых — ныне они поросли травой.

— Неа, это так не работает. В семидесятые годы литература была некоммерческая, то есть не отвечающая критерию интересности. Ну кому нужны эти саги о сталеварах, а? Далее: я веду речь об активно издающихся авторах. Попробуй хоть сейчас, хоть тогда не издаваться 5 лет — и все, гарантированно имя порастет травой.

— Вы только не обижайтесь, но вы ужасные глупости говорите. При продаже "Вечного зова" Иванова на Кузнецком мосту толпа в давке выдавила огромное окно витрины. Книга Пикуля на чёрном рынке продавалась за половину зарплаты инженера. Сага Маркова о партийных работниках Синегорья выдавалась в библиотеках по очереди. Ну а о коммерческой составляющей хорошо говорили членские взносы писателей — я видел ведомости. Дальше суждение скатывается к тавтологии "авторы, что будут активно издаваться через десять лет будут очень известны" — ну, да. Только всё остальное же очень спорно. Современная издательская политика стимулирует рост прослойки авторов с багажом в несколько книжек, но изданных тиражом 3.000 — 5.000 экземпляров) — и обратного хода я не вижу, читать будут ещё меньше.

Если это и слава, то узкокорпоративная.

— А я вот надеюсь, что может быть, через десять-то лет, как раз когда этот самый интерес к "популярной литературе" умрет, или притихнет — может, она возродиться? Разная, странная, интересная, "Сэллинджеры" наконец отечественные появятся, и — может быть, как раз лучше станет, хотя… Наверное, я наивна, да? Уж точно через десять лет мы устанем так, что у нас сил на водку не останется с молодыми-то…

— Ну, тут (я думаю) вот в чём дело. Если интерес к популярной литературе умрёт, то она будет просто непопулярная. Тут как в спорте — могут быть абсолютные достижения, а могут быть относительные (типа-лучший-писатель-года). Совершенствоваться в абсолютных значениях никто не мешает.

Я думаю, что в нормальном Средневековье никто не мешал Вийону таскаться по кабакам, сочинять песни, и в итоге сдохнуть неизвестной смертью. Вопросы тиражей его особенно не волновали. Так и здесь — нормальное частное дело, возня по углам. Просто не надо этого пугаться.

— Отчего-то вспоминается мне следующее высказывание: "Самозабвенное помешательство друг на друге — это не доказательство силы любви, а лишь свидетельство безмерности предшествовавшего ей одиночества". Это к вопросу о пострадавшем стекле. Не оттого ли был такой спрос на Иванова, что читатель зверски оголодал по интересным книгам?

Впрочем, то лишь мои догадки, в то время меня в России не было. Вам, разумеется, виднее.

Я думаю, что были свои проблемы и свои успехи в литературе как тогда, так и сейчас. Тут много нюансов.

Однако в одном прослеживается единый алгоритм. Из тогдашнего легиона писателей на слуху осталось совсем немного имен. То же будет и с нами спустя десятилетия. И вы знаете — мне интересно, кто же из нашей поросли останется!

— Понимаете, во времена Иванова, Маркова и Пикуля массовыми тиражами издавались Толстой, Достоевский, Каверин, Тынянов и масса хорошего народа. Когда мне говорят о дефиците хороших книг при Советской власти, я отношусь к этому с некоторой иронией — да, мы читали Мандельштама в ксерокопиях и Гумилёва в списках. Но Достоевский был издан, и Лесков доступен — что не отменяет моего счастья от лавины возвращённой литературы.

Есть такое понятие "точка общественного интереса" — эта точка общественного интереса была тогда сосредоточена на литературе. Причём это специфика двух веков, и теперь этот солнечный зайчик уходит к другим образам, не буквенным, а зрительным. Ну и что? Много вы знаете сейчас мастеров Палеха и Гжели, или архитекторов двадцатых? Род искусства не исчезает, а просто уходит в катакомбы. Иногда из них возвращается, иногда и нет.

— Это Вы в том смысле, что издают (готовы издавать/могут издать) почти все?

— Да. Причём стоимость полиграфии такая, что издательство легко может рискнуть очень небольшими деньгами. Например, тысячный тираж будет стоить автору, издающемуся за свой счёт $2000 (Эта сумма гуляет, конечно, в зависимости от качества — но ничего, менеджер может себе позволить). А в масштабах издательства это немного. Основные затраты приходятся на рекламу и распространение — и вот тут уже можно выбирать, кого финансировать.

То есть, из этого бульона "пробников" тащить клёцки.

Есть другое обстоятельство — многие авторы, как и книги, одноразовые. Больше ничего не напишут — их кинули в прорыв, как ополченцев под Вязьму. Им — вечная радость с мемориальной книжкой в обнимку, а издательству — малая, но копеечка. Их не жалко, потому что параллельно издательство развивает затратные проекты.

— Я, кстати, вспоминаю из "Освобожденного Иерусалима" Тассо про Готфрида Бульонского: "Вскипел Бульон, потёк во Храм".

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXVII

— "Евроньюс" сегодня опять отмочило: "Как минимум один человек погиб в Испании, вовремя не попив воды". Блин. Иногда мне кажется, что тексты им пишет Мидянин какой-нибудь. Или Хармс подхалтуривает в перерывах между нетленками.

— Глупости. Ты — лучше. Хочешь, я стану твоим агентом? Ты будешь писать тексты буквально ко всему.

— Ты сволочь. Ты не прочитал ни одново мидянинского текста. Я видел результаты голосования у БВИ. Не имею более ничего иметь с тобою общего. Ищи свои чемоданы на первом этаже под окнами.

— Сволочь… Почему же сразу сволочь? Во-первых, для того, что бы быть литературным агентом, вовсе не обязательно что-то читать. Во-вторых, это не мои чемоданы. Нашёл там два чемодана и три сумки. Все залиты чем-то коричневым и воняют. Внутри — детские вещи, триста грамм кокаина и какие-то дурацкие книги. Не моё.

— Чорт… но твои вещи я тоже найду, не извольте сумлеваться.

— Лано-лано. Денег мне заготовь лучше.

— Толчоного стекла тебе в макароны, противный.

— Не хочу толчёного стекла. Давеча, когда ты нас им угощал Бенедиктов ещё более поправел в своих взглядах, писатель Пронин вывернулся наизнанку, а я выпил дополнительно водки. Тебе это надо?

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DXCII

— Это бой негров в тёмной пещере. С барабанами. Встроенных пулемётов.

— Плафон мне друг, но истина дороже.

— А мне дороже обугленные останки стальных роботов.

— Прозябаете на сдачу металлолома?

— Ребята, извините, что я есть. Обещаю впредь не.

— Нежить.

— На себя посмотри. Кучка.

— Конечно, кучка. Ты вот не приехал — пришлось до семи утра хлеб горячий трескать одному. А это — вредно.

— Я застрял на Павелецкой.

— Зацепился плащом в за тюбинги метрополитена?

— Я ехал в таксомоторе. Водитель выкинул меня возле какого-то бара, отобрав портмоне и меховую шапку. Пришлось встречать рассвет у барной стойки.

— Отчего ты не прокусил ему шею?

— От него омерзительно пахло чесноком. Я не посмел. И отчего же за тюбинги? Скорее за слябинги.

— Скрягинги и Скуперфильдсы.

— Розенкранцы и Гильденстерны. Бюскермолены и Роелофсены. Ты же принципиально не читаешь Мидянина. Не нарушал бы традиций.

— Кто сказал, что читаю? Плюнь тому в глаза!

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DXCIII

— А марсиане и правда были золотоглазые?

— Пока нет свидетельств обратного.

— Ты молодец. Не графоман.

— А ты — что? Вернулся с ночных полётов над городом?

— Да, поставил велосипед в угол и вот буквально пишу.

— А у тебя есть насос?

— Березин, отнюдь не шали.

— Какая там шалость? Если нет у тебя насоса, то так и скажи. Что кривляться? Хотя, конечно, сознаться в этаком стыдно.

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DLXXXIX

— "После этого Ющенко выступил с резкой речью в ответ на слова своих оппонентов, которых обвинил в организации акций протеста в Киеве: "Почему там люди стоят? Они хотят изменить мысли Ющенко? Привезенные сюда, прикормленные, проплаченные. Для чего это шоу? Давайте спокойно поговорим, не надо давить", — обратился Ющенко к своим оппонентам". (…) "Вопрос не в том, кто возглавит будущее правительство, а вопрос в том, какой курс будет реализовывать эта команда. А мы потом скажем, будет ли это та политика, ради которой был Майдан, который возвеличил украинскую нацию", — добавил Ющенко". Браво. Воистину браво. Немногие так могут. Рукоплищу стоя.

Это к вопросу о мудрой вьетнамской сказке, в которой победитель слабого дракона неизменно и быстро сам становился драконом. А люди, блин, думали, что это дракон непобедим…

— А чему ты удивилсо? Демократические выборы — это те, на которых победили демократы.

— А республиканские выборы, в свою очередь — это те, на которых победили республиканцы? Блиа. Жалко мне моих молодых демократических идеалов. Ну отчего Христос не записал лицемерие в смертные грехи?!

— Не переживай. История циклична — если подождёшь два-три десятилетия, то сумеешь заново продать свои идеалы. И даже дороже.

— Через два-три десятилетия мне уже нужны будут только теплые шлепанцы и новый клетчатый плед на колени. Нет, демократические мои идеалы уже безнадежно похерены.

— А где взять денег на шлёпанцы? Только конвертацией идеалов.

— Злой ты.

— Наоборот. Это я ещё привёл оптимистичный вариант. Гораздо более вероятно, что наши сраные идеалы не будут никому нужны.

— Ты прав (с) Додеска-ден.

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DXCIV

— "Вчера в библиотеке взяла 3 книги… Одну ужу прочитала, одну решила не читать…". Давай пойдём с ней пиво пить, а?

— Ты буквально читаешь мои мысли. Бери два билета в Эстонию, и сегодея вечерком стартуем.

— Что за "Эстония"? Паром? Намёк на "Титаник"?

— Я не знаю, что у них там, у чухонцев, ходит от наших берегов. По-моему, достаточно скорого поезда.

— А-а-а! Пойду знакомиться с девушкой.

— Доктор Ливси вон не рекомендует: говорит, сядешь надолго. Редкий экземпляр. В магазинах таких не продают.

— В магазинах знаешь, что продают… Такие огурцы…

— Огурцы — да. Но не ужей, нет. Если не считать ужами копченых угрей.

— Если можно читать книгу свинье, то почему бы и нет?

— Не читай книг своих перед свиньями, чтобы не попрали их ногами своими и, обратившись, не растерзали тебя.

— Верно говоришь, Брат. Но я устал читать свои книги самому себе, и сердце моё истончилось. А никого кроме свиней, нет близ меня.

— А ты выпей моховиков с воткою и тем успокой свое мятежное сердце.

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DXCV

— Всё гениальное просто. Надо просто перестать пускать в самолеты пассажиров. Извините, если уже запатентовано.

— Можно пускать только мёртвых пассажиров.

— Нет, нельзя. В карман мертвому пассажиру можно сунуть бутылку с взрывчатой жидкостью. Опасно.

— Какой карман?! Скажи лучше — в жопу! Они же голые будут!

— Стоит тебе совсем чуть-чуть выпить, дорогой друг, как ты тут же начинаешь пошлить как из пожарного брандспойта.

— Я? Пошлить?! Это ты ведь всё это придумал! Перевозка, туда-сюда! А пью я зелёный чай с непередаваемым названием. Что-то типа "Принцесса Осени моет сраку в пруду"

— Ступай в огнь вечный, анафеме.

— Не ругайся, пожалуйста. Сейчас — пост, во-первых. Во-вторых, я окончательно запутался, пардон мой старославянский — к Анафеме? К Анфисе?

— К кому хочешь, к тому и ступай.

— Пожалуй, ступлю к Лабазу.

— Вот там тебе самое место.

— Вернулся уж.

— Лучше бы там осталсо. У своей любимой бочки.

— Остался бы. Кончилось там всё.

— Упырь, истинно что упырь. В три дни не объедешь на паровозе.

— Да брось ты. Всего лишь в три раза толще тебя — а уж тебя на кривой козе… За час…

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DIC

— Внутри этого четырёхколёсного существа не сидели ни ты, ни я. И всё же я объясню, почему мне не завидна участь его обладателя.

Я имею перед собой а) текст, б) общее представление об автомобильном производстве, с которым я работал последний год (я не думаю, что его идеология в России кардинально другая, чем на Украине).

Так вот, я очень хорошо знаю, как делали "Шевроле" в Елабуге. (Его за глаза называли ""Шурале"), и прочие внедорожники. Огромное количество этих проектов — неудачны, и по схожим причинам. Причины типичны, хоть немного различаются для отвёрточной сборки внедорожников, или для своего производства — машин, скажем, типа "Тигр". Если украинцы их преодолели, то обязательно должны растрезвонить в этом рекламном тексте/. Переходим к тексту — про успехи текст молчит как рыба, но сообщает странное: странная скорость, странный дорожный просвет. (у 66-го около 315), я уже начинаю сомневаться, и тут меня добивают ценой. Эта машина не может стоить 25.000. Ощущения таки еже, как если бы к тебе подбежали на улице и предложили часы за 50 рублей.

Я посмотрел в других местах и обнаружил — да, этого «Вепря» в военном варианте хотят продавать за $80 К для украинцев, и $100 К для иностранцев в военном варианте. С пониманием относимся, да только, чё ж не «Хаммер» тогда купить?

Дальше — из текста ясно, что производства нет. Не менее ясно, что никаких предпосылок к нему нет. Есть архаичность конструкции (расход топлива, и прочие характеристики, что было хорошо для ГАЗ-66 в 1964 году в СССР, то не очень вообще хорошо в 2006». Есть неочевидность инженерных решений, и очевидная невменяемость в смысле целевой группы.

Ergo: не жалею, не зову, не плачу.

Тут беда ещё вот в чём. Украина — великая страна, но не все украинцы в этом уверены. Отсюда их некоторая суетливость. Нормальный человек крутит свою гайку, растит хлеб и учит детей. Сделает его страна национальный автомобиль — хорошо! Не сделает, так пусть даст возможность какой другой прикупить.

Сейчас логика автомобильной промышленности такова, что всё унифицируется — один и тот же двигатель ставится на разные машины, понятие национального автомобиля и вовсе теряется. Автомобиль более глобалистская вещь, чем гамбургер.

Но тут — бац! — приходит человек, который не уверен в величии своей страны, и решает ей этого величия добавить. И вот делают какого-то колёсного упыря, которого непонятно куда девать. Среди спокойных людей, просто любящих свою Родину, эта штука ездит по полигону, на ней что-нибудь изучают и ставят в заводской музей. Среди людей нервических рождается идея посадить в эту машину боксёра Клячко, обвесить всё флагами и написать невнятные пресс-релизы.

А Кременчугский завод совсем неплохой был, неплохой.

— Ты прав. У нас, впрочем, тоже есть такие "Вепри"…

— Да, конечно! Упаси Бог кричать соседям, что это их исключительная беда. У нас-то в стране ещё больше народу живёт — оттого и неуверенных людей, а, следовательно, и таких поделок много. У нас есть масса ещё более странной фигни — меня как-то позвали консультировать информацию по саратовским летающим тарелкам ЭКИП. После того я три дня с горя пьянствовал.

Это беда, кстати, многих стран — вне зависимости от политического строя. Я знаю одинаковые истории про то, как корейцы сделали трактор (северные, конечно), и про индусское автомобилестроение.

— Они летали? Эти тарелки?

— Вот это самый интересный вопрос. Фишка там была в том, что это была такая летающая миска, которую обдувал полностью ламинарный поток. То есть, летающее крыло, где сзади сопла (обеспечивающие сдув вихрей), внизу — воздушная подушка, а при полёте эффект экраноплана. Моделька летала. (Съёмки напоминали шпионские — размытые и нечёткие).

Я много что сформулировал по этому поводу, но самая важная моя выгода была не в том, что я освежил свои знания, а в том, что много что понял в современной инженерии. (Я же никогда не был настоящим инженером, и университет заточен на выпуске научных работников, а не инженеров).

И вот меня там тоже спрашивали: "Взлетит?". Оказалось, что всё взлетит. Если обвязать пятиэтажку сеткой-рабицей и приделать движок от ракеты — взлетит как миленькая. И даже довольно далеко улетит.

Часто человека спрашивают — можно ли сделать то-то и то-то? Можно, но совершенно не нужно.

Я студентам придумал специальный пример — изобретение телефона, у которого вместо звонка мигает лампочка. Потому что этот телефон для глухонемых — они звонка не услышат, а лампочку сразу увидят.

— Сразу увидят — и что? Секунду пребывал в ступоре. Хороший пример, заценил.

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DC

— Ага-ага. Но тут, кстати, случай с совершенно нематематической точностью — я имею в виду понятие «на порядок».

Это какая-то междисциплинарная беда. Есть разные школы измерения — понятно, что 1∙10–11 и 1∙10–12 отличаются на порядок.

Но на практике 200 и 1000 отличаются на порядок (я не поленился сейчас позвонить своим коллегам-физикам в Университет), но по округлению 500 и 1000 — одного порядка, а самая сложность с тройкой и десяткой, к примеру. Устоявшегося правила нет (и это так) А так вы, конечно, правы — надо заменить на $200… или там 240.

— На случай троечки — существует "правило Зельдовича". Атрибутируемое, как ясно из названия, трижды герою социалистического труда Я. Б. Зельдовичу, правило гласит: в релятивистской астрофизике константы порядка e и π принимаются равными единице. Для упрощения вычислений.

— Зельдович был вообще очень правильный и интересный человек — ну и в смысле языка, разумеется. Я у него украл фразу "Есть некоторые вещи, о которых нужно говорить извиняющимся тоном".

— Хорошая фраза.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCI

— Зависимость качества от гонораров нелинейная. Сталин, кстати, потратил немало времени, чтобы урегулировать прикорм писателей и отладить механизм прямых выплат и косвенных пряников. Сейчас всё иначе. Гонорар $500 отличается от $1000 вдвое, но суть — одна. При этом есть тайные грантовые системы, обслуживающие, например, поэтов. То есть, они функционируют, как система грантов, но так не называются. Раньше для этого использовалось слово «номенклатура». Специфические поэтические журналы (безгонорарные) могут обеспечить авторов благами, недоступными при прочих публикациях.

— Не в оплате дело (не в гонораре), а в стоимости товара — элитные, люксовые, премиум класс — стоят для потребителя на порядки выше, чем, условно говоря, товары "эконом-класса". Среди писателей (всего мира) что-то таких делений нет, а в журналистике есть — это когда для тысячедолларовых журналов пишут одностраничные заметки за $20.000 — $30.000. Вот хотя бы один такой журнал — Departures. Его получают по закрытой рассылке владельцы платиновых карт Америкэн Экспресс. В этом журнале нет штатных писарей. Там публикуют заметки членов богатейших семейств Нью-Йорка, Лондона и т. п. мировых столиц. Таких "писателей" называют jet setters — прожигатели жизни, не золотая, а даже какая-то платиновая молодежь, родившаяся с бриллиантовым колье сразу. Гонорары там действительно такие.

В каком-то иностранном фильме был такой jet setter — его при переводе называли "писателем", но вел он себя очень не по-писательски. Это другой мир, другой рынок, где ручки для дверей по шесть тысяч евро, но вот есть ли там потребность в чтении — я не знаю. Про поэтов я вообще ничего не знаю — какие такие блага им сыплются от безгонорарных публикаций? Слышал, кому-то компьютер подарили, а кому-то дали премию в несколько тысяч. Но это же разовое, или там все по кругу удовлетворенными ходят?

— Так и я о том же. Поэты — что ручки для дверей. Тут есть просто статус поэта, который и приносит доход. То есть, в какой-то момент с поэтом такого рода происходит тоже самое, что и с продукцией студии Лебедева. На неё заявляется цена, как на дверную ручку — например, в корпоративной поэзии. Кроме того, есть служба поэтом: такого поэта возят на разные форумы забесплатно, он читает лекции о поэзии (своей и чужой), он посещает оплаченные конференции, телевизор-радио. Есть люди, что минимизируя доходы, могут вполне нормально так прожить. То есть, финансовый поток падает как на Президента — неявно.

А вот что касается разделения книг по стоимости, то оно, я думаю, всё таки есть — только сместилось от fiction к non. Я помню, как в начале восьмидесятых "Мастер и Маргарита продавались за 50 рублей" — половина средней зарплаты в то время. А вот сейчас я собираю книги о вине и алкогольных напитках (это часть моей работы) — нормальная цена хорошего справочного альбома 2000 рублей. Вполне себе ползарплаты, при цене романа (опять же) 50 рублей.

— Про поэтов понятно, спасибо. хороший алкоголь — это тоже атрибут хорошей жизни, поэтому и книги дороги, иная страта.

— Тут даже дело не в хорошем алкоголе (это всего лишь пример). Например, научные издания чрезвычайно дороги — не знаю, как гуманитарные, но вот про геофизику и физику могу сказать. Эти книги иногда стоят сравнимо с алкогольными справочниками, и их стоимость закладывается в гранты.

Но, несмотря на Сеть, рынок этих книг есть, деньги грантов под них легко списываются, крутится механизм — и нет ему остановки. Так что малое количеством, но дорогое — это (я думаю) не просто атрибут хорошей жизни, а атрибут маргиналов — как инсулин. Ну, или как концертный костюм: хочешь — не хочешь, а в определённой социально-профессиональной позиции купишь. Кстати, в литературе описаны случаи, как четверть века назад происходило тоже самое. Бальмонта не читали, но показать на полке или подарить — надо. Для поддержания статуса.

— То-то я вспоминаю, как Бальмонта в 1988-92 гг напереиздавали вагон и маленькую тележку. С научной книгой да, цены офигенные, и тиражи малюсенькие, по археологии сужу. Но это действительно автор получает грант (часть на написание, часть ни издание, ну там по разному). А с продажи потом мало кто зашибает дополнительных бонусов — львиная доля книг у нас просто меняется, раздаривается, и т. п. Потому как это не книготорговля уже, и ценообразование такое, "потолочное" в большей степени.

— Ага. Я и говорю — цена в этом сегменте как на упомянутые дверные ручки. Поэтическая цена, одним словом.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCVII

— Ужасный человек-миксер.

— Человек ластик.

— Человек гуммарабик.

— Человек-скоросшиватель.

— Человек-дырокол.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCVIII

— Вот ведь, какие люди интересные. Читают хорошую книжку, а сами всё думают: "Кто это, кто это написал? Был и у него хуй?" Важно им…. Пытливые…

— Нет. Я понимаю. Если книжка плохая, то вопрос закономерный. Как и любой другой. Надо же от плохой книжки хоть какой интерес поиметь.

— Не скажите. Я сначала думаю: был (есть) ли у него х..? А потом уже читаю..

— Это вид страховки на случай, если книжка окажется плоха? То есть, читаю эту гадость, а о чём подумать уже есть?

— Это — выбор оружия. В случае чего чтоб знать — на что направить.

— О! Тогда эта проблема аналогична проблеме гендерной принадлежности автора. Действительно, если нет хорошего универсального оружия, приходится выбирать с оглядкой на.

— …подумалось… а ведь есть универсальное… "В печку!"

— К сожалению это из авторского арсенала.

— Нет, из читательского.

— Это у вас читатели-гиганты. Реальный-то весь тираж не перебросает.

— Можно от пары книг такое счастье получить… Вот одно молодёжное движение аж озолотилось даже.

— Оно продавало пепел книг Сорокина на вес?

— Нет, на объём фальшивого унитаза. До сих пор проесть не могут.

— Как много дивных историй прошло мимо. Расскажете?

— А что рассказывать. Засунули Сорокина в картонный унитаз перед Большим Театров, отчитались за бабло.

— А бабло-то откуда? Сорокин за пиар отдал?

— Сорокин тоже был на ставке.

— Ставленник закулисы Большого театра?

— Отож. Теперь её приходится ремонтировать — поистаскалась.

— Но не запросто же так, а во славу таланта! Можно и поремонтировать.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXVIII

— Какие только люди не ходют по квартирам! Вот недавно пришли комики-вояжёры, и нус порога: «Подарки! Подарки!»… И будто наёмные убийцы или цирковые фокусники достают ворох ножей. «Дайте, — только говорят, нам всего тыщу рублей отступного, потому как неловко ножи дарить, примета плохая»… Ни фига себе подарочек! Двенадцать столовых ножей!

— Знаю. И потом Маруську везут в Склифасофскава, и там ее окружают двенадцать профессорей. И каждый из них вынимает один из столовых ножей.

— А вот и не угадали! Когда с ножами не получилось, они вынули из мешка утюг — не мытьём так катаньем. Потом миксер… Их скоро не стало видно за этой грудой вещей, так, складывая тысячи и тысячи мы приблизились к цене небольшого автомобиля.

Потом пришли измождённые старухи, умоляя купить кухонные занавески, которыми им выдали зарплату в год падения Советской власти.

— А ко мне мормоны всё ходят.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCIX

— Я вот нанотехнологии изучаю.

— Под мелкоскопом? Напишете?

— Да нет. Я сегодня обсуждал с друзьями не миф ли все эти нанотехнологии, и не служат ли они в основном для распила денег. То есть такой абсолютный денежный насос — ещё круче, чем борьба с дырами в озоновом слое.

— Я тоже так думаю. Типа: «Пилите, Шура, пилите»!

— Ужас там какой-то с ними. Ужас. Ага. То есть, главное, что всем это якобы нужно, а на самом деле — нет.

— Не знаю насчет «нужно», но касательно реализуемости действительно есть большие сомнения. Так что правильно, правильно.

— Надо кому-нибудь сюжет продать. Лирический. Про эти технологии.

— Точно. Про однополую любофф натуральной РНК к синтетической ДНК. Но в их идиллию вторгается роковое фуллереновое яйцо С70.

— Это как в старой «Мурзилке» про жизнь электронов и позитронов. Вот что, кстати, был настоящий первый советский киберпанк. А вовсе не Электроник, как принято считать.

— Электроник — фуфло. Жизнь Карика и Вали — вот первая повесть о нанотехнологиях. Только чуть адаптированная по размерам.

— Карика и Вали? Не припомню… Не про сильно уменьшившихся пионеров, случайно? Что-то такое?

— Это великая книга.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXXI

— Вернёмся в прошлое и посмотрим, как оно могло бы быть. Тексты Грасса ничуть не меняются, но, разумеется, никакой премии ему не дают — ведь он служил в СС. Если он не служил в СС — то всё нормально, и т. д. Был такой старый (и очень хороший фантастический рассказ про человека, что покупает в магазине игрушек звездолёт. Продавец объясняет ему смысл фокуса — к звездолёту привязана чёрная тонкая леска. Но придя домой, покупатель его гости обнаруживают, что леска рвётся, не выдерживая веса игрушки — но вот если включить бутафорский антигравитационный двигатель — то всё нормально, поднимается. Я это рассказываю к тонкостям общественного восприятия. С Грассом получается хороший пример (это не д'Аннуцио, которого никто не читает).

— Да, совершенно верно восприятие клишировано — собственно, я вчера смотрел футбол, оставил потом телевизор включенным и услышал сюжет в новостях — уже сразу все подавалось с готовыми клише (Ваффен-СС — ойойой — неприятно осознавать, что властитель дум… итд)

— С Аннунцио, кстати, не все так просто ведь, может не читают, но зато почитают, один мемориал в Сало чего стоит (я все-таки идиот, что ленюсь, не записываю с ходу какие-то вещи в жж, а потом они уже, конечно, забываются, тут бы как раз ссылка была уместна)

— Конечно, непросто. Я даже думаю, что сейчас, в начале XXI века, далеко не все понимают, что такое Waffen-SS, и даже Schutzstaffel. Не в том смысле их реабилитации, а просто в общеобразовательном. То есть, названия превратились в заклинания.

С Габриэлем — всё и проще и сложнее. Тут, мне кажется, и проходит водораздел — Хемингуэй мог открыто восхищаться д'Аннуцио «писатель, поэт, национальный герой, фашистский фразёр и полемист, эгоист и певец смерти, авиатор, полководец, участник первой атаки торпедных катеров, подполковник пехотных войск, толком не умевший командовать ротой и даже взводом, большой, прекрасный писатель, которого мы почитаем, автор «Notturno» и хлюст», и это всё у нас перепечатывалось в разные времена.

— Ну да, с одной стороны, ярлык, а с другой "Гиммлер насаждал в СС идеалы рыцарства", как писал один известный энциклопедист, а посередине практически ничего.

У д'Аннунцио, кстати, тоже есть интересный перелом: между знаменитым налетом на Вену и десантом в Фиуме, то есть он такой герой момента, надолго его не хватало, а Витториале, конечно, в Гардоне, а не в Сало — склероз.

— Про энциклопедиста не знаю, но фраза про рыцарство — большая глупость, потому как ритуалы были, но рыцарство не причём (не потому что слово "рыцарство" окрашено в возвышенные тона, а потому что не при чём). Тут ещё опыт России интересен — ведь НКВД у нас так и не стало образом Сатаны — ну, пугалом, да, но общественные монстры — штука очень интересная.

А про Сало — я понимаю, откуда ноги растут.

— Мало вероятно, что тексты не меняются. Представь себе что было бы если Blechttrommel этот жизненный момент отразился. Это был бы совсем другой Грасс, может быть много лучше.

— Нет-нет, речь уже о гостовых текстах. Казус Сальери (которого до сих пор исполняют неохотно).

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXVII

— Хорошее всё-таки выражение: «гулькин хуй». Вообще у птиц…

— Это смотря у какой птицы. Есть птицы большие и маленькие. У них хуи соответственные. Есть птицы водоплавающие — у них хуй не тонет, да и они сами хуй потонут.

— Есть полярные птицы — с меховым хуем. А есть тропические — у них срамота одна.

— Хуй есть только у следующих представителей семейства пернатых: Сирина, Гамаюна и Феникса (у последнего он, понятно, называется пенисом.

— Чужой пенис всегда слаще.

— Свой пенис не укусишь.

— С другой стороны, пенис пенису глаз не выклюет.

— На чужой пенис рта не разевай!

— Чем дальше в лес, тем больше пенис.

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXXII

— Ничего вы в Фобосе-Деймосе не понимаете, батенька. Вот вчера — смотрю старый фильм, даденный фанатом совкино, "Мы, двое мужчин" (кстати, оказавшийся очень милым).

И два момента потрясают: один, наверняка, по воле автора, другой — помимо.

Первый — когда телочка, с крупно показанным завитком на лбу, казавшаяся сначала страшной мальчику и упорно оттеснявшая его к забору, валится героем Шукшина на землю, ей вяжут ноги и на глазах двух пацанов режут горло. Они только и спрашивают: "Это она насовсем? Это смерть?"

А потом второй эпизод — в универмаге костюмчик пацану никак не могут подобрать, шофер-Шукшин в смазных сапогах его со скандалом велит снять с манекена. И кадр: в примерочной косо-беззащитно лежит оголенный снизу мальчуковый манекен, лицом вниз, треснутая левая ягодица, сверху пиджак — сцена насилия в чистом виде.

— Ни фига себе соцреализм… Киностудия Довженко, кстати. Впрочем, я — человек, не очень любящий писателя Искандера, нашёл у него чудесную фразу, которая искупает всё: "Если человек около сорока начинает жаловаться на жизнь, сразу хочется ему сказать: "Потерпите, недолго уж!".

— У него есть еще чудесная фраза про сумасшедшего дядюшку, который раздражался при виде чужих отклонений от нормы — это казалось ему профанацией.

Не могу найти сейчас цитату.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXXVII

— Представьте ужас Безрукова-младшего, которому приснился новый сексуальный символ России — Березин, и плющить перестанет.

— Это лишь добавит мне ужаса — потому что если представить Россию, для которой я — новый сексуальный символ, то и вовсе спать станет невозможно.

— И то верно. Ведь дел сразу не в проворот станет.

— Ни каких дел. Я по перепискке — одно письмо $2, с фото в аттачменте — $5.

— Я вам денег, получаеца, должна?!

— Я, что разве фотку присылал? Так это Сталоне был.

— Вот и верь после этого

— А што делать? Так и приходится — кому Безрукова вместо себя пошлёшь, кому — Баскова.

— Тоже верно. И нет спасения.

— Спасение есть. Это вина просто бывает недостаточно для осознание факта спасения.

— Много есть разного. А водка — строгий напиток. Глупостей не любит.

— Да я-то что? Я ничего. Я и водку-то не пью.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXXVIII

— Мало, мало мы ещё у нас знают о писателе Бачиле и его рассказе «Шестерёнка».

— Я знаю Бачилу и его рассказ "Шестеренка". Я не журналистка.

— Ты — хуже, да. Ты ещё не девушка.

— Ты не мешай мне к девушке подкатываться. А то начнёшь сейчас по-упырски зубом цыкать и всё испортишь.

— Понял, мессир. (Заворачиваеццо в чорный плащ, демонически хихичет, исчезает в клубах серного дыма).

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2006

(обратно)

История про разговоры DCXXX

— Многим вот нравится новый акунинский роман. Я вот не отношу себя к их числу — правда, у меня электронная версия, и, может, я не всё ещё прочитал. (А r_l говорит, что в пресс-тираже не единый том, а два). Вообще — это проблема всех современных писателей, кстати. Когда они после большой паузы в работе возвращаются в общество, то новая книга кажется бледным оттиском старых.

То есть каждая следующая книга должна быть на порядок лучше предыдущих. Понятно, что фандоринско-эрастовский цикл закрыт, и Пелагея растворилась в нетях. Оттого приходится отдуваться баронету. «Специальный корреспондент» — роман о его потомке, который живёт в современной России. А старый Фандорин появляется там только в эпизоде с саклей, и когда приезжает в Вологду искать пропавшего сына Шамиля. А современный британский баронет Фандорин как раз абсолютно зауряден. И специальный корреспондент-стрингер просто карикатура.

Это совершенно непонятно — на кавказской тематике можно было закрутить очень жёсткий сюжет, а не эту персональную корректность. Да.

— Ну, не знаю. По-моему, как раз в этом сведении линий есть цимес. Главное, оно, сведение, давно было обещано, и мы все думали, как оно осуществится. Я лично не думал, что так. Нет, право, вещь.

— Вещь-то она вещь, но, во-первых, это игра в поддавки. Зачем князя из начала XX века называть Сакинишвилли? Это совсем не остроумство — потому что намекать нужно тоньше. Потом этот корреспондент-педофил, который с мальчиком уезжает потом в Америку — это всё набор штампов.

То есть, литература кончилась, и царит бал клише.

— Ну, поддавки и в Колеснице были, согласитесь. Но там все же было скучновато. А тут весело. Как раз про мальчика я не ожидал.

— Мы на работе это уже обсуждали: но когда писатель говорит: "Читатель ждёт уж рифмы розы — На, вот, возьми её скорей!" один раз — это свежо. Если два раза — терпимо. А если двадцать пять раз — это утомляет.

Потом для меня индикатор, как переделывают фамилии олигархов — если звучит Лебединский и Дубровский — Это дурновкусие. Я сразу могу сказать, что там стильно. То, как Николас ходит по московской тусовке перед отъездом на Кавказ — потому что это всё-таки неявный Толстой, а ещё потому что понятно, что никакие "Серые волчки" там рядом не валялись. Мне это Климонтовича с "Газетой" напомнило. Ну, ещё и то, что корреспондента вытягивают из плена благодаря сетевому дневнику — только почему "Живой Интернет", а не "Живой журнал" — непонятно.

— Ну, он же все время реалии слегка заменяет. Это как раз понятно. Меня больше смутила грузинская линия. Ясно, что она автобиографична, но такого открытого звиадизма, прости Господи, я не ожидал.

— Да нет, я думаю, что он взял от Гамсахурдиа только то, что он писатель. Всякая "Великая Грузия" Акунина не очень интересовала — главное для него было то, что он в Президенте может выразить самого себя. То как Сакинишвилли топает на японского посла и атташе — это как раз совершенно открытый фрейдизм. Понятно, что японцы А.-Ч. остопиздили, но сказать об этом можно только устами персонажа.

— И ко мне заехала в гости А., привезла московскую новинку — акунинского "Специального корреспондента". Решил прочитать пару глав перед сном, да так до рассвета и не оторвался. Знаю, знаю — стилизаторство, анахронизмы, погрешности против языка, ходульность сюжета, схематичность характеров, но ничего с собой не могу поделать — увлекательно! И трогает, несмотря ни на что! Дойдя до эпизода с Жанной на крыше редакции, я, честно скажу, расплакался. С Оксфордской топографией, автор, правда, немного напутал. Так, Фандорин не мог добежать до университетского издательства от Айзиской средней школы — для этого ему пришлось бы переплыть реку. Но это мелочи, занимательности рассказа ничуть не мешающие. Что бы там ни говорили, Акунин — мастер!

— Ничего себе "немного напутал"! Это с какого бодуна должен был быть водитель экскурсионного автобуса, чтобы прокатить уважаемого автора по не возможному в двумерном пространстве маршруту! Там же важно, где именно кладбища. Какой смысл навинчивать фантазии в сложные конструкции, если такая невнимательность к деталям.

— Да вы странные какие-то все. Я битый час объясняю людям, что как только Акунин стал там писать про политику, грузинского президента и проч., так вся литература начала сбоить. Политическая сатира — признак краха

— Какая в «Спецкоре» политическая сатира? Уж не в большей степени, чем в других его романах.

— Все грузины там — политическая сатира. А некоторые ещё утверждают, что на Сашу Соколова похоже. На худшие страницы "Палисандрии".

— Кстати, нет. Не всегда. В этом случае — не совсем. Все-таки образ Бадришвили искупает, по-моему, ходульность этой линии. Когда он достает из кармана стетоскоп — это смешно и неожиданно, по-моему.

— А мне показалось — надуманно, но зато прекрррасная история с трупом лошади и цветами зла

— А мне показалось — удивительно органично. Вот так достает и думает "а особо тонкие натуры решат, что это я нарочно"…

— Никогда Акунину не понять загадки дамской души. Разве женщина может — так — по крыше? Хочется его самого всунуть в дамские туфли и полюбоваться, что можно написать вот так вот, какие попрыгушечки… до того ли будет нашему эстету…

— Постойте, но это ведь хотя и в Москве происходит, но в очень западнической тусовке. Какие там туфли — в лучшем случае изящные кожаные тапочки без каблука, в худшем — дорогие кроссовки. Только по крышам и шастать.

— Что это за загадочная книжка? Упоминания её встречаются в сети только в жж, и даже на университетском книжном рынке, где книжки появляются порой за два месяца до оффиц. выхода о ней никто ничего не слышал. Э то, что реально новый роман? про фандорина-внука, что ли??

— Все равно темно, кто кому что дал и на каких правах и почему и зачем и была ли книжка (и будет ли). Ладно, понятно, какие-то разборки, которые нам, маленьким, знать ни к чему, и на которых они там все пальцы расставляют, рожи умные делают, a тем временем, если я поняла правильно, кто-то по дури разослал файл с книгой, a те рады стараться его своим друзьям/знакомым/незнакомым рассылать и нa инет выставлять.

— До сто пятой страницы кажется, что уже все это читал, и ничего нового не будет. На последних 20 страницах выясняется, что есть еще порох в Чартхишвили. Фандорин опять весь в белом, но педофильская тема неожиданна. Вот он какой, Эраст Петрович, оказывается…

— Если честно, я уже в середине знал, кто жертва.

— Ехидство тут неуместно. Кстати, книжка мне понравилась. Акунин все равно классно пишет, намного лучше Донцовой. Весь второй том, уже зная имя жертвы, я мысленно потел: прав я или неправ?

— Ну да, драйв есть. Чего говорить — мастер.

— Это Вы второй том имеете в виду. А я — первый. Но вообще — надо не в комментариях тут, а у себя

— Э-ээ… Второй? У меня электронная версия — там нет членения.

— А уже есть электронная? Я бумажную читал, еще два дня назад не было электронной. Или я не там искал?

— Можно переслать, только она у меня в формате "телетекст only".

— Ага, я конвертирую. Спасибо.

— А мне вот понравилось. Всё таки неожиданно меняется стиль.

— Не знаю. Я не очень согласен. Единственное место из Соколова там, по-моему это "Они сидели на платформе, разглядывая надписи, сделанные мелом на старом вагоне. Казалось, что по станции прошлась шайка разбойников, за неимением бумаги мелом отмечая кто кому сколько должен. Мелом было написано "Мария Васильевна — сука", и Николас понял, что это школьник печально шёл из школы по тропинке между путей.

— Я нехорошо с вами поступил, Николай Александрович, — сказал Сакинишвилли, сокрушенно опустив голову, отчего двойной подбородок бывшего президента сделался тройным. — Я вас использовал. Это могло стоить вам жизни, хотя Гиви и его ребята за вами приглядывали.

— Всё те же ребята из «Эскадрона»? — блеснул осведомленностью Фандорин. Иосиф Гурамович восхищенно закатил глаза, как бы отдавая дань проницательности собеседника.

— Да. Это специальное подразделение, которое я создал, когда узнал, что начальник департамента госбезопасности страны завербован аджарцами. Николас снова принялся изучать меловые отложения на стенках вагона. Ниже гневной инвективы школьника шло уж совсем неприличное.

— Некоторое время назад мне детективы редактировать приходилось, третьесортные, разумеется — вот это место я с легкостью могу там представить, один в один, это родовые пятна такой литературы. Доктора Живаго не читал, Акунина тоже, одной страницей обошлась через плечо у кого-то в метро, но поразительно, что можно так писать — он же все-таки не милиционер из Сибири, который первый раз в руки ручку взял, он же книги читал, чужие. Как можно писать и как можно читать — мне физически больно, когда я такое вижу, как будто меня отравили

— А в каком из романов Акунина (на знаю ставить ли кавычки в слове романы) сюжет на ваш взгляд закручен очень жёстко? Мне казалось, что он сюжетом пренебрегает из каких-то, мне не совсем понятных соображений. Или даже разрушает сюжет иногда вместе с жанром, иногда отдельно.

— Ну, ты загнул. Ты просто скажи, как учили в школе.

— Я теперь стесняюсь просто говорить, сам же мне велел вести себя тут типа культурно… Мысль небогатая — Акунин либо разрушает жанр(сознательно конечно) как в последних книжках, когда действие "провинциального детектива" разворачивается в мировых столицах, неторопливый детектив превращается в боевик с элементами фантастики — Терминатор-3… Либо только сюжет делает нелепым, например в Левиафане, когда весь сыр бор из за платка, который является единственный уликой и который любой начинающий грабитель уничтожил бы через 20 минут после кражи. Это — два тока примера, но по моему в каждой его книге сюжет нарочито нелеп, начиная с первой самой.

— Ой, а что — Фандорин оказался педофилом? А какой из них — старший или младший? А можно хотя бы абзац из текста по этому поводу? У меня есть одно знакомое желтое издание, которое готово взяться за эту тему.

— Да нет, почему Фандорин? Зачем Фандорин? Это пропавший корреспондент — педофил. То есть, даже не очевидный педофил, просто на это намекается — тем как он мальчика усыновляет, что говорит в конце и т. д.

— Жаль. А то я у юзера r_l почитал и подумал, что педофил. А ведь как красиво можно было бы расстаться с порядком надоевшим всем персонажем… И еще денег на скандале срубить. И еще престижную параллель с Набоковым провести, а не только с Толстым;-)

— Ну, там на Набокова толстый намёк, а не какая-то параллель. Там этот чувак едет с мальчиком по трассе, и обнаруживает, что за мальчика нужно платить по-взрослому, то есть в зоопарк на него уже нет детской скидки. И корреспондент думает о том, что он уже не вполне отщепенец.

Это почти точная цитата из "Лолиты", когда Гумберт-Гумберт обнаруживает, что за Лолиту тоже нужно платить где-то, в каком-то музее, по-взрослому.

— Вообще, такие явные намеки все-таки уже за гранью вкуса. Похоже на капустник филфаковцев, то, что Вы описываете. Мне всегда казалось, что это как идеи первого ряда — надо обхохотать на этапе мозгового штурма, порадоваться, как оно могло бы сыграть — и отложить за банальностью. Кстати, у Нагибина (который, кажется, самой своей фамилией был обречен на стыдноватую сложноподчиненную связь с Набоковым) — в "Теще моей золотой" просто полностью перевернутая Лолита. Вплоть до целых кусков, переписанных как в игре в антонимы, знаете, когда переделывают песню Окуджавы и получается "Я изюмную мякоть из неба холодного выну…"

— Да я про это и говорю. Я бы вообще запретил капустниками заниматься, кому за тридцать. Резеда минус! Резеда минус!

— Чем же нам еще заниматься-то, когда за тридцать? Лирический возраст уже прошел, всех, кого надо — отстреляли в осьмнадцать лет. Капустник — неплохой и безобидный выход для природного цинизма. Поэтика экзистенциального ужаса на ровном месте еще хуже. Только это все же потеха, а не профессиональная деятельность.

— А скоро выйдет на бумаге?

— Через неделю-две я думаю. Вон r_l уже в пресс-тираже читал — у себя делится.

— Не будет вам "через неделю-две". Я через "неделю-две" и не обещал никому.

О времени премьеры будет объявлено дополнительно, как писали на той афише. Я же вкладывал в каждый коныерт сопроводиловку. Ну что, черт возьми, за необязательность. Я просил — не дождавшись отмашки, за пределы не выносить… А вот эта вот здешняя трепология — зачем? Нельзя все-таки никогда — НИ-КОГ-ДА — быть уверенным, что люди, вроде, профессиональные, будут серьезно относиться к своим обязательствам. Достало дилетантство это всехнее и поголовное! Кто вас просил — сейчас? Кто?! Тьфу! Слова другого на вас всех нет.

Вы же понимаете, что мне Уральский рабочий меньше чем через 20–25 дней тираж не отдаст. История с "Диггером" первым ничему вас не научила? Ведь тогда чуть не угробили книжку-то вот именно таким несанкционированным трепом.

— Мне, между прочим, никто ещё не присылал. Мне Гаврилов под обязательства дал электронную версию. Ко мне никаких претензий быть не может. Вон у Горного в Лондоне уже бумажная версия.

И что? Ему кто слово сказал, когда он недостатки оксфордской топографии стал перечислять?

— Да. Вы были в списке, который я оставил Гаврилову. В чем, честно говоря, начинаю все больше и больше раскаиваться. Саша за каждого из вас — поименно — поручался: "зуб давал", глаза закатывал и вообще прижимал к груди руки. Ну, вы знаете, как он это умеет. И что теперь, вы теперь всей компанией меня решили наказать, за то что я повелся?

Знаете, мне уже кажется, что вы делаете все, чтобы я раз и навсегда зарекся проводить подобного рода информационные акции в предварительном порядке.

Я думаю, нам всю эту историю предстоит обсудить подробнее. Впрочем, не тут, конечно.

Я дам знать. Уж извините, но этот разбор я точно не намерен устраивать на публике.

Что касается Горного — это чушь, я думаю. Где он это пишет. Покажите, где?

— Во-первых, Гаврилов закатывает глаза или прижимает к груди руки совершенно по другим поводам.

Я его очень давно знаю — к клятвам это отношения не имеет. Просто рядом с вами стояла какая-то интересная девушка. Вполне возможно, что он вас и не слушал.

Сам он, кстати, ничего не помнит.

— Ну, и где там, у Горного, про бумажную версию? Нет у него бумажной версии. И не может быть. Прочитайте внимательно запись. Откуда вы знаете, в какой форме и что именно ему привезли? Вы сами эту "бумажную версию" себе намечтали. То же самое у него — что и у вас всех. Неоткуда ему книжку взять. Если говорит, что она у него есть — просто дурит вас, и все тут. А если у него есть книжка — пусть мне покажет. Вот пусть сфотографирует — и файл пришлет. Или тут вот выложит.

До тех пор — не поверю.

А с Гавриловым — ладно, бог с ним. Я ужо сам с ним отношения теперь выясню.

05 сентября 2006

(обратно)

История про Ясную Поляну

Сидел как сыч в Ясной Поляне. Нашёл место, где можно было поспать у речки Воронки. Мать земля была сыра, а сон быстр и похож на сон зверя.

В конце надо было отряхнуться и выйти к людям.

Пока просыпался, думал о путешествиях в Грузию — русского путешественника всё время влечёт на юг. Там он спасается от холода, а в голодный год ищет хлеба. Исчезнувший прямоугольный хлеб такой путешественник замещает круглым.

Но не всё так просто.

Есть плата за гостеприимство, которая оборачивается несвободой описания.

Но потом рассуждения прерывал дождь, бросал в лицо горсть капель. Значит, снова надо было идти через мостик — в усадьбу.

Извините, если кого обидел.

14 сентября 2006

(обратно)

История про писателей, что едут на юг

Итак, русский человек, что движется на юг, во-первых кормится, во-вторых — греется, и, наконец, спасается — как пишет об этом Давид Самойлов «…недаром, в русской поэзии с Пушкина звучит грузинская нота, недаром под крыло Грузии приходили русские поэты нашего века, попавшие в беду». Кстати, воспоминания самого Самойлова о Грузии характерны — он переваливает Кавказский хребет, всё неуютно, в гостиницах говорят, не посмотрев «мэст нет», но потом он встречается с поэтом Межировым и Самойлова как бы впрок принимают в состав писательской делегации. Дальше начинается извечная песня — «Застолье в доме поэта оставило впечатление вдохновенности и приподнятости духа» — череда столов и тостов.

Всякий человек, которого обогрели, чувствует себя обязанным. Если он преломил хлеб с хозяином — особенно.

Но для писателя это довольно гибельный путь — он теряет остроту зрения. Начинается ресторанное соревнование — из-за соседнего столика присылают бутылку вина, на неё нужно ответить двумя, на них — удвоенным количеством, а уж на него — дюжиной.

Это не очень сложный, но со своими особенностями, ритуал.

Собственно, эти истории — лишь начало разговора о писателе Астафьеве, который никаким дипломатом не был, а был хоть и сварливым, но великим русским писателем.

Потом, в августе-сентябре 1984 года он написал про своё путешествие рассказ «Ловля пескарей в Грузии» рассказ, на который многие грузины обиделись и начали писателя Астафьева ругать, затем его начал ругать историк Эйдельман (а Астафьев огрызаться). Начались смятения в умах и прочие возмущения. Наконец, Эйдельман умер, умер и Астафьев (в 1997 году переписав тот самый рассказ), и вообще умерло довольно много народу. Ну и провалилась куда-то вся страна, покатился в канаву георгиевский трактат и Грузия продолжает оставаться одним из самых обиженных на Россию государств.

Вот что приключилось из одного маленького рассказа о том, как один писатель поехал на юг, а потом ловил с местными людьми рыбу на водохранилище.

При общей нелюбви к чтению нужно пересказать, что было написано в том самом рассказе. Астафьев пишет от первого лица (поэтому этот текст то и дело называли очерком или даже статьёй), о том, как он поехал в дом отдыха и испытал там все приличествующие случаю унижения советского человека. Затем в дом отдыха приезжает его однокашник-грузин, с криками изымая его из скудного пространства санатория, и везёт по родной стране. Там Астафьев видит разных людей и размышляет о их жизни.

В какой-то момент отгибает лацкан своего пиджака — а там рыболовные крючки. Вот и таскает он пескарей из грузинской воды, а потом сидит со своим грузинским другом и пьёт.

Вот собственно, и вся история. Рассказа, который с большей любовью говорит о Грузии, её народе и истории, я не знаю. Потому что Астафьев писал о том, как сурова и камениста в зное эта земля, и идут вдоль дороги старухи с мотыгами, как надежда земли и людей. Он писал о том, как закопченные стены монастыря в Гелати хранят память о монгольских кострах. Он писал прохладе внутри соборов и о запахе гор на рассвете. О том, как в День выборов в Верховный Совет по всем дорогам идут, приплясывая и веселясь грузины, и понятно, что это не от большой любви к Советам, а от любви к празднику. Ну, и, наконец, о национальном уважении к книге.

Но вот беда — он ещё написал о торговцах на рынках в глубине России, которые тогда казались исключительно грузинами. Ещё он написал о том, как ему неприятен богач-грузин, что держит в дальнем чулане своих родителей. Ему, безотцовщине и нищему русскому солдату, неприятно, что женщины не имеют права сесть за мужской стол, но из упрёков ничего не выходит: «Во время обеда женщины оказались за столом, но они были так скованы, так угодливо улыбчивы, так мало и пугливо ели и так спешили, пользуясь любым предлогом выскользнуть из-за стола, что я, на себе испытавший, каково быть впервые за «чужим» столом, когда из подзаборников превратился в детдомовца и прятал руки, порченные чесоткой, под клеенкой, боясь подавиться под десятками пристальных, любопытных глаз, более не настаивал на присутствии женщин за общим столом». Ну и о том, что национальное сознание похоже на семейное одеяло — его всегда будут дергать на себя.

И не то, чтобы он вслед Гучкову кричал «Души инородцев», всё гораздо интереснее — на одного рыночного обсчётчика и выжигу у него приходился в зачёт другой человек: «Вот, смотри! — облегченно вздохнув, махнул мне на дорогу Отар и, откинувшись на спинку сиденья, как бы задремал, давши простор моему глазу. — Смотри на этот Грузыя. на этот грузын. Народ по рукам надо знать, которые держат мотыгу, а не по тем, что хватают рубли на рынку. Тут есть геноцвале, которые с гор спускаются на рынок, чтоб с народом повидаться — два-три пучка зелени положит перед носом — чтоб видно было, не напрасно шел. Ц-ц-элый дэн просидит, выпит маленько з друззам, поговорит, поспит на зелэн свою лицом, потом бросит ее козам и отправится за тридцать километров обратно и ц-цэлый год будет вспоминать, как он хорошо провел время в городе»…

Надо сказать, тут и приключается самое интересное — Астафьев просто честно записывает свои чувства. И чем-то это напоминает запись в Живом Журнале — ту, что одни прячут под замок, а он, нарушив общие правила, написал в публичном доступе.

Извините, если кого обидел.

14 сентября 2006

(обратно)

История про национальный вопрос образца 1986 года

Рассказ Астафьева был напечатан в третьем номере журнала «Наш современник» за 1986 год, и через некоторое время начался натуральный скандал. Писательская делегация Грузии (опять нам попадаются эти писательские делегации) демонстративно вышла из зала на Съезде советских писателей. Перед ней потом унизительно извинялся писатель Троепольский, почему-то вместо совершенно не извиняющегося Астафьева. Самому Астафьеву начали писать возмущённые письма грузины — «Как ты смеешь, убогий русский, цитироват нашего солнцеликого поэта Бараташвили…»

…Ну, и начались прочие безобразя. С одной стороны это показывало, что СССР остаётся литературоцентричной страной, а с другой — что нетерпимость ко всякому стилистическому инакомыслию вовсе не свойство Советской власти.

И тут, наконец, вмешался Эйдельман. Какого хуя он это сделал, мне совершенно непонятно. Например, Губерман пересказывает слова Самойлова: «Давид Самойлович сказал свои коронные слова, что счастлив чаю, ибо не пил его со школьного времени, и на столе явились разные напитки. Хозяев очень волновала упомянутая переписка, они сразу же о ней спросили, я было встрял с рассказом (Давид Самойлович был сильно пьян, в тот день мы начали очень рано), но старик царственно осадил меня, заявив, что он всё передаст идеально кратко. И сказал:

— В этом письме Тоник просил Астафьева, чтоб тот под видом оскорбления грузин не обижал евреев».

Верить или не верить Губерману — личное дело каждого.

Или, скажем, верить или не верить такому комментатору как Карабчиевский. Он, кстати, непринуждённо обращаясь чужими слова вполне утверждает, что Астафьев практически собирается установить фашизм на Руси: «Я отвечу так: конечно, призывает к погрому. Не к убийствам пока, но выселений не избежать, а погром в культуре провозглашен однозначно и без вариантов. …Он иронизирует, Виктор Петрович, с юмором мужик, а ведь так все и есть. И то, что устремления — шовинистические, и лермонтоведы русские, то есть только русские — и в самом деле страшно подумать! И куда же тех, остальных-то, денут? Вышлют? Организуют специальный лагерь? Или просто уволят и всем поголовно велят заниматься Шолом-Алейхемом? И только ли евреев будет касаться этот новый порядок? Он ведь не пишет «русские, ну и грузины». Значит, Ираклий Луарсабович — тоже? А книги, статьи, что — уничтожить? А открытия, добытые данные — не принимать во внимание? Масса вопросов. А как с полукровками?» — ну и «Ведь это впервые за много лет сконцентрировалась в небольшом документе вся коллективная пошлость и злоба», и под конец пишет «И, Господи, какая всеохватная, тотальная пошлость, какая тоскливая, серая муть! (О кошмар, о ужас!..) И кстати, ловит он рыбку — в мутной воде, в застойном, загнившем водохранилище. Не странно ли, что такому любителю всяких намеков не пришла на ум эта явная и простая символика?»

Так или иначе, Эйдельман и Астафьев обменялись несколькими письмами, которые сейчас широко доступны, а тогда распространялись в слепой машинописи как последние образцы Самиздата. Когда принимаешься читать их сейчас, тексты этих писем оставляют очень странное впечатление.

Это похоже на сетевой флейм, когда опытный и расчётливый человек начинает дразнить сварливого старика на потеху публике. Совершенно непонятно, кстати, как эта переписка попала в печать — то есть в прибалтийский журнал «Даугава». Эйдельман как-то невнятно отнекивался, и говорил, что само собой, помимо него, но это всё ужасно неубедительно, и не очень улучшает его позицию.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2006

(обратно)

История про травлю медведей

Итак, сибирского медведя начали дразнить. Медведь был стар, облезл и сварлив. Он был трёпан жизнью и неискушён в этой, почти сетевой полемике — отвечал в частном порядке, безо всяких оглядок, и наговорил много искренних, но не политкорректных вещей.

В результате, как только он вылез из своей берлоги, его начали травить — причём так, что мало не показалось.

Тут ведь ещё какая беда — травля общественная всё же отличается от травли государственной. Если государство травит человека, то русское общество привито от этого страшной прививкой. Оттого, в головах срабатывает некий переключатель и хочется самому страшному упырю и душегубцу кинуть мимо конвоя буханку хлеба или собрать несколько денег на пропитание.

А вот когда просвещённое общество травит человека, то чаще всего он встречает мало сочувствия. Потому как либеральный человек травит умеючи, он одарён чувством к слову, и делает это от души, а не за унылый казённый оклад.

И народ останавливается в недоумении, хлеб замирает в руке и сочувствие истончается. Сочувствие обычно проявляют как раз душегубцы, которые обычно тут как тут, и сразу же кричат: «Айда тогда к нам!».

Так в своё время Герцен травил Некрасова — человека и в самом деле не самого приятного, но история либеральной травли которого стала очень показательной.

Беда была не в том, что либералы оказались неотличимы от консерваторов как свиньи и люди в романе Оруэлла, не в том, даже, что демократические пропагандисты пользовались теми же методами и приёмами, что и советские партийные функционеры, а в печальном свойстве человеческой массы, которое одно является инвариантом во времени.

Потом произошло, что и должно — все как-то начали безумно сожалеть — сожалеть начала часть грузинов, травивших Астафьева, сожалел и Эйдельман, и в пересказе Андрея Битова это выглядело как «Ведь эта история, переписка с Эдельманом, когда его обвинили в антисемитизме, между прочим, это довольно трудно выносимое обвинение. Эдельман, кстати, и мне говорил: ну черт попутал, не тому, не так подговорили. В общем, подставили, что называется, позициями заведомыми двух порядочных людей в совершенно непорядочную историю. Опубликовал повесть, в которой нашли антисемитские мотивы и с готовностью пошли его терзать, а Эдельмана, как человека честного, подставили возмутиться. Короче говоря, нормальная возня невидимой двухпартийности, которой Астафьев, как порядочный человек, не имел никакого отношения». Потом Борис Мессерер говорил, что «шумевшем рассказе о Пицунде “Ловля пескарей” и имелся определенный, стихийно возникший раздражитель для грузин, то он легко оправдываем тем, что в характере Виктора Петровича было, конечно, незнание многих условностей кавказского этикета, или, я бы сказал, подробностей грузинского уклада жизни. Ведь если бы он знал грузин лучше и точнее, то, конечно, это недоразумение быстро исчерпалось бы само собой, а не возникло в такой обостренной форме и не заняло бы на какой-то период совершенно неподобающее место в умах столичной публики».

Но я-то помню, как это выглядело тогда. Тогда это выглядело как «Мочи антисемита!» — и сомнений никаких ни у кого не было, что должен делать интеллигентный человек.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2006

(обратно)

История про переписанный рассказ

Прошло ещё несколько лет, и Астафьев перед смерть переписал свой рассказ — сделал он это, на мой взгляд зря. Потому что блестящее стихотворение в прозе обросло огромным количеством всяких пояснений и дополнений.

Например, Астафьев рассказывает про то, как поругался с редакцией журнала «Наш современник» и редактором Сергеем Викуловым. Читатель, знаешь ли ты, кто такой Сергей Викулов?

Нет, хочешь ли это ты знать, а? Так я тебе расскажу: это поэт, что родился в 1922 году и умер в июле этого года, первую книгу издал в 1949 году, так же опубликовал поэтические книги лирики. "Черемуха у окна" (1966), "Остался в поле след" (1979), "Всходы" (1982), поэму "Ив-гора" (1970), "Дума о Родине" (1977) и был сначала заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия», а потом главным редактором журнала "Наш современник" (1968-89).

Ну что, ты доволен, читатель? Или ты ещё хочешь прочитать о нём десяток страниц? Или, может тебе нужнее пронзительный рассказ о том как писатель Астафьев сидит в вологодской глуши, в непролазной местности, где спилили даже деревянные столбы линии электропередач, а бетонные поставить забыли, где он с тоской поглядывает на ружьё, и это очень всерьёз — и тут к нему приходит сквозь непролазную грязь грузин-переводчик, и сибиряк отмечает ухватистось грузина в охоте, а потом они оба сидят озираясь, посредине нищей России и грузин шепчет: «Бедная, бедная Россия, бедный, бедный народ. За что его так?» — вторя при этом русскому.

Только этим зачином и искупается для меня акт переписывания и дополнения рассказа «Ловля пескарей в Грузии».

Что из этого следует нынче, через двадцать лет?

Грузины куда в меньшей мере присутствуют на рынках, там, где за прилавками стали иные нации. Почему грузинская мафия видна куда менее, чем прочие национальные группировки — мне не ясно? Хотя весь тот лексикон, те обороты речи о которых предупреждал Астафьев, стали обыденными.

Следует так же, чо народная ксенофобия, имеющая свои реальные причины отнюдь не исчезла — и не исчезает, если объявить неприличным разговор о ней.

Народы ничуть не сблизились, а даже наоборот. Все нации равны, но некоторые равнее прочих.

Россия — наше отечество.

Смерть — неизбежна.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2006

(обратно)

История про "СМЕРШ"

Принялся читать книгу Олега Ивановского "Записки офицера «Смерша»".

Надо сказать, что «СМЕРШ» оказался в той же мере успешным сокращением, в какой неудачным было «ГКЧП» и ещё десяток иных. До сих пор «СМЕРШем» торгуют как лейблом, продавая книги о 99 способах умерщвления имени этой организации, и прочими подделками. «СМЕРШ», как метро, получил уже номера «2», а то и «3». История «СМЕРШа», длившаяся всего три года — с 19 апреля 1943 по 4 мая 1946 года абсолютная загадка для обывателя, но что удивительно, о ней до сих пор нет общих исторических трудов.

А сила этого шипяще-шелестящего названия была сильна и тогда, и сейчас. Вот в знаменитом романе происходит примечательная сцена на дороге: «Да как вы смеете… — задыхаясь, проговорил майор, — обгонять легковую машину… старшего по званию!.. Алехин молча достал и показал ему свое служебное удостоверение, вернее, обложку с вытисненной надписью "Контрразведка…".

— Но я же не знал, — произнес майор растерянно. — Поверьте, товарищ капитан, не знал…

— А вам и нечего знать, — вполголоса заметил Алехин. — Есть правила движения, обязательные для всех, и надо их соблюдать»…

Поэтому так интересны воспоминания, прямого, так сказать, и непосредственного участника событий. Кстати, про другую ипостась его жизни было известно давно. Под именем Алексея Иванова он написал несколько неплохих (насколько это позволяла многоступенчатая цензура) книжек об освоении космоса — потому что после войны с ним приключилось то, что Борис Евсеевич Черток в своих воспоминаниях «Ракеты и люди» описывает так: «В марте 1947 года [Георгию Алексеевичу] Степану приглянулся недавно демобилизованный радиоинженер Олег Ивановский, который работал по соседству в ЦНИИ связи Минобороны. Увлеченность радиотематикой, организационные таланты и активность Ивановского также не остались незамеченными. Он навсегда вошел в историю как ведущий конструктор по «Востоку», провожавший в космос Юрия Гагарина. Его заслуга еще и в том, что он первый из специалистов, а не журналистов-профессионалов описал эпопею создания «Востока» и пуска Гагарина в своих воспоминаниях «Первые ступени». Цензура запретила выпуск книги под настоящей фамилией автора, и у «Первых ступеней» автором оказался никому не известный Иванов. В дальнейшемИвановский также работал в аппарате ВПК в Кремле, а затем перешел на завод имени Лавочкина».

Но тут какая-то идеальная фигура умолчания — вот молодой человек родился в Тайнинке, что тогда было далёким Подмосковьем, вот попал по призыву в пограничники, а накануне войны его направили в школу младшего комсостава и он избежал гибели в первые часы войны. Дальше — полная загадка. Записки офицера кавалерийского полка — есть, а вот записок офицера «СМЕРШ» — нет. Что он делает всю войну — совершенно непонятно.

На фотографиях сорок пятого года у него слева медаль, а справа — две «Отечественные войны» и «звёздочка». Никто и не ожидал от этих мемуаров кровожадных историй о бесчинных расстрелах невинных дезертиров с одной стороны, ни восторженного «Бабушка приехала!» родом из Владимира Богомолова — с другой. Но чем он занимался двести пятьдесят страниц — загадка.

Нет, и правда — могущественная организация. И совершенно никаких фундаментальных исследований. Что не спросишь, получишь в ответ нечто, напоминающее тот самый знаменитый роман:

«— В-вы меня удивляете, — огорчённо заметил Андрей и взглянул на командира роты с жалостью, как на неполноценного: он припомнил, что точно так в подобной ситуации ответил одному прикомандированному офицеру Таманцев.

Впрочем, ничего иного Андрей и не мог сказать. Он и сам понятия не имел, для чего нужна, для чего так необходима Полякову и генералу эта злосчастная лопатка».

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2006

(обратно)

История про чужую дачу № 5

Поехал вместе с N. чинить забор на его даче. Сошли в Малаховке и я долго пугал восточный народ на рынке голубой тельняшкой пока выбирал зелень.

Надо было поправить забор, вернее — законсервировать его на зиму.

В этот забор въехала какая-то машина, побились асбестные столбы и повалились ворота.

Внутри было запустение и лианы. Лианы ползли по стенам домика, и опутывали крышу. Внутри пахло холодной сыростью. Кресла Геринга увезли в Москву (На каждой старой даче в России есть кресла Геринга, вывезенные из поместий Геринга). Геринг давно отравился, а сотни тысяч кресел его живут — если, конечно, не истлеют в дачной сырости.

Всё дело в том, что Геринг не мог поместиться в одно кресло — оттого их так много.

Забор скоро стал напоминать сельскую продавщицу. Щетинился гвоздями, грудь его шла волнами, и он искал крепкой опоры.

Мы принялись есть и пить. Водка наполнилась дачными мошками и стала похожа на суп.

Перебирали старых знакомых, как камни запазухой.

— Понимаешь, — сказал он. — Я не хочу с ней видеться. Она воровала наши деньги.

— То есть как? — спросил я.

— Тогда нам выдавали несколько тысяч на непредвиденные расходы, ног эти деньги до нас не доходили. Она их получала и делила с кем-то. а, она — гений, у неё была голодная юность, я всё понимаю. Но тогда мне очень нужны были эти деньги, я ездил с работы на работу, считал не рубли, а копейки. Сын голодный сидел дома. Поэтому я теперь не хочу её видеть.

— Знаешь, тут самое страшное, — сказал я, — если всё было не так и воровал кто-то другой. А ты как в известном рассказе Мопассана будешь годами считать, что ожерелье — настоящее.

— Нет, я знаю. Впрочем, всё равно. А помнишь этого?

— Помню. Я ему не завидую. Я вообще никому не завидую.

Этого я помнил. Даже видел часто, но мне было тяжело от его многозначительности, помнил и другого, который получил непонятную мне до сих пор премию "Тэффи". Потом мы поговорили о мёртвых — и поскольку мёртвых среди нас стало много, быстро утомились.

С одной стороны, вынутые из прошлого люди были настоящими, старая любовь тлела под пеплом и когда ты начинал ворошить угли, то на пальцах оставались ожоги. С другой — эти люди были странными, будто придуманными. Верочка родила, а Славины развелись. Я получил отдел, а Валька съездил в Париж.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2006

(обратно)

История про Надежду Мандельштам

Переиздана Надежда Мандельштам.

Я с удивлением понял, что нет никакого комментированного издания её текстов. Нет, тут есть вполне вменяемая вводная статья Дмитрия Быкова — подробная, объясняющая чем хороши воспоминания сварливой старухи, которая постоянно сводит счёты, параноидально ищет во всём следы заговора — чекистского, советского, антисемитского. Её книга настолько несправедлива, что эта несправедливость заметна при простом, но внимательном чтении.

Это лишнее подтверждение мысли Белинкова о том, что для исследования человека пишущего нужен только текст его книг.

И вот Надежда Яковлевна то с гневом обрушивается на желающих ночевать в московских квартирах, то, когда квартира утрачена, с тем же гневом обрушивается на тех, кто отказывает ей в крове. Ну и прочее, и прочее.

Но не в этом дело — сейчас я понял, что комментарий к этим мемуарам принципиально невозможен.

Сам автор пишет: "Люди медленно и упорно фальсифицируют деталь за деталью, частность за частностью, а собранные вместе, они составляют ткань истории. Пройдёт ещё полстолетия, и разобраться в этих авгиевых конюшнях не сможет никто. Иногда фальсификация бывает сознательной, иногда к ней приводит другая точка отсчёта".

Он должен иметь в себе три пласта: комментарии к терминам и понятиям. Например, Надежда Мандельштам постоянно вспоминает "Четвёртую главу". Люди даже моего поколения нетвёрдо знают, в какой книге эта глава была четвёртой. А, между тем, это четвёртая глава "Краткого курса ВКП (б)". "История всеросийской коммунистической партии (большевиков). Краткий курс", был не просто учебником по истории Партии, а энциклопедией мироздания. В четвёртую главу была включена статья Сталина "О диалектическом и историческом материализме" с которой и начался весь этот генетически модифицированный Гегель.

Второй тип комментариев — персональный: к людям, что названы по именам, и что не названы: "Женщина, про которую я рассказываю, жива, и поэтому я не называю её имени. В 37-м году в газетах каждый день появлялись статьи против её мужа, видного сановника. Он ждал ареста и сидел у себя дома, не смея выйти, потому что дом был окружён шпиками… По ночам он сочинял послание в ЦК, и ночью жена заучивала его кусками наизусть. Его расстреляли, а она добрых два десятка лет скиталась по лагерям и тюьмам. Вернувшись, она записала послание мужа и отнесла его туда, куда оно и было адресовано, и там оно кануло, надеюсь, не в вечность". Читателю лдного времени было понятно, о чём речь, читателю следующего — вовсе не понятно, а от современника действительно имело какой-то смысл скрывать фамилию.

Третий тип комментариев — сиховедческий.

И на все эти три типа есть два варианта: один — объяснение бесспорного, второй уточнение того, что напутала Надежда Мандельштам.

Эта книга была бы сравнима по объёму с двухтомником мемуаров — но писать её некому. Не то что бы незачем (в науке не бывает вопроса "зачем"), а нет мощностей производителя. Её, впрочем, пыталась комментировать Лидя Чуковская: "Даже похороны Анны Ахматовой Надежда Яковлевна озирает оком опытной сплетницы" — но из следующего века это напоминает лишь драку в ключе "Кто был лучшим другом Анны Андреевны".

Настоящий комментатор должен быть человеком отстранённым, немного циничным, очень образованным и аккуратным. Я думаю, общий интерес к литературе истончится, пока сыщется такой читатель мемуаров Надежды Мандельштам.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 205

Сон про первую любовь, с которой я встречаюсь отчего-то в салоне «ПАЗ»’ика, который едет по разъезженной дороге. Причём мы сидим друг напротив друга, и я в какой-то момент обнаруживаю, что я без трусов.

Фрейдистские толкования этого сна настолько очевидны, что и писать дальше скучно.

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 206

Приснился Ленин. Ленин там по-прежнему присяжный поверенный, но именно Ленин, а не Ульянов, и внешность у него вполне плакатная. Ленин ведёт дело одного коряка, которого подвергли судебному преследованию, обвинив его в том, что он убил (зарезал) чиновника, приехавшего в стойбище.

Защита выходит у Ленина плохо.

Боюсь, что коряка засудят. Я покидаю это место, и иду в местный музей — там на пыльных стендах какие-то багры. Одни багры — и, кажется, даже багор со «Св. Марии».

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина 207

Крым. Мне снится Крым — там я живу на каких-то дачах. Вокруг огромные, до горизонта, поля дачных участков, но все они — будто садовые кооперативы в среднерусской местности.

Причём приехал я в Крым, чтобы работать в архиве там я читаю массу странных документов, не то, чтобы интересных, не то, чтобы очень важных — просто частные растрёпанные жизнеописания.

И вот надо лететь домой.

Однако на таможне меня останавливают — таможенник оказывается тем самым человеком, что поджарил архиву биографию, что сейчас лежит у меня в сумке. Он гневается, но меня спасает то, что в архиве оставлена расписка, а на руках у меня специальное разрешение.

Таможенник сменяет гнев на милость, и мы идём к нему домой есть тушёную капусту. Я вижу, что мы снова оказываемся среди дачных участков. Компанию разбавляет невесть откуда взявшаяся неизвестная девушка, и мы сидим за столом втроём.

Таможенник выдвигает из угла какой-то ларь — в нём лежит капуста. Её совсем немного, и сейчас хозяин будет её тушить.

Все мы трое понимаем, что эти биографии давно умерших людей никому, кроме нас не интересны, и даже я вожусь с ними неизвестно зачем.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 208

Сон, в котором удивительно повторялись все события предшествовавшего дня. Приезд в чужой город, зал аэропорта, суматоха с визами, кривые улицы, долгий разговор со спутником — но во сне это был какой-то Пахом, что был специалистом по сайтам — их стоимость и как приобрести.

И потом сон снова волок меня по ночному городу, который то залит светом по центральным улицам, то чёрен и мрачен — чуть в стороне от них.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 209

Я прихожу в школу на родительское собрание. Там учитель, кажется, учитель труда, начинает отчитывать меня за то, что я позволил моему сыну не ходит в школу. Я его выслушиваю и ставлю на место. Говорю именно такие слова, что ассоциируются с выражением «поставить на место». Причём это что-то очень вежливое: «Мы с вами делаем одно общее дело, но не надо мешать друг другу, я знаю, что можно позволить, а что нельзя не хуже вас. И проч., и проч.». К чему это — совершенно непонятно, и не было ли это часть большого сна со значением — не ясно.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 210

Ночёвка в каком-то загородном доме, где это находится, неясно, но в самой комнате стоят двухъярусные кровати будто в пионерском лагере, но не для детей, а для взрослых.

Видно, что я отправился в туристический поход, но застигнут непогодой.

Сон вдруг сменяется на совершенно другой: я нахожусь в приёмной большого начальника. Там долгие часы томится очередь людей, мечтающих с ним поговорить. Я первый в этой очереди. Вдруг в помещение входит личный шофёр этого начальника. Он ездит на микроавтобусе старого советского образца, и вот я уже сижу внутри этой машины — она пересекает все ряды пустой улицы Горького и тормозит у противоположного здания. Я несколько нервничаю — мне жаль потерянного в очереди времени, и я боюсь пропустить что-то важное. Шофёр выходит, и вновь возвращается с какими-то бумагами в руках. Оказывается, его попросили привезти важный документ, но зачем он возил нас через улицу — совершенно не ясно.

Я снова возвращаюсь на прежнее место — очередь не сдвинулась ни на сантиметр.

Во сне что-то снова щёлкает, и я оказываюсь на московских улицах в преддверии каких-то важных событий.

На Оружейном переулке, прямо на тротуаре, горит костёр. Там, у крохотного костра рядом с деревьями, греется пьяный. Я ломаю палку и подпихиваю её в другой костёр по соседству — такой же крохотный, едва тлеющий.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 211

Я стою внутри здания физического факультета, на пятом этаже в углу. За окном часть крыши пристройки, гуманитарный корпус и залитое жёлтым осенним солнцем пространство. Передо мной какой-то человек, которому там нельзя находится. И вот я начинаю к нему придираться, выяснять, кто он такой.

При этом я сам в этом здании неуместен, давно не имею никакого отношения к Университету…

Но вот мы стоим, препираясь.

Лицо у человека круглое, сам он молод, но зачем попал на пятый этаж и в мой сон — совершенно не ясно. Заканчивается скучный и унылый разговор, в котором каждая из сторон подозревает свою слабость, но никто не может пойти на попятную.

Чем это всё кончилось — неясно.

Это, скорее всего, версия предыдущего сна с учителем, что призывал к строгости. Только здесь отсутствует чувство победы, и, главное, внутренней правоты.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 212

Я еду во Львов. То есть, действие происходит в стоящем вагоне поезда, который и вовсе трансформируется в другие пространства. Очень подвижный вагон, надо сказать.

— А знаете, кто-то говорит мне в спину, — что Сервантес венчался во Львове.

Я не знаю, что ответить. С одной стороны, это какой-то бред, типичный для снов, но с другой стороны… Мало ли что? Бальзак, Дюма… [Далее следует история avva, которую я пересказываю во сне, комментируя историю Сервантеса. Что он рассказывал про испанского писателя, и был ли этот случай наяву, я не помню].

— А случаем с Валевской я на месте поляков не стал бы гордиться, — невпопад отвечаю я. — Как не крути, эта история оскорбительна для польских мужчин. Да и вообще, для польской национальной гордости она нехороша.

Тут во сне кто-то говорит мне:

— зато во Львове дорогие квартиры — не менее $40.000…

Я не могу понять — много это или мало для Львова, и вообще — правда ли. А задумавшись, перемещаюсь по вагону, и внезапно оказываюсь в другом его конце. Там в огромном помещении, похожем на аскетичную протестантскую церковь служат молебен два священника — муж и жена. Оттого конфессия мне неясна, и я спрашиваю их:

— А можно ли вам вести богослужение вне храма?

Чувствуется, что я спросил что-то неприличное, и священники, краснея, уходят от ответа.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 213

…Мы с друзьями играем в волейбол на лесной поляне. Осень, сухо и ветрено. Вокруг сосны — кажется, это Куровская. Внезапно начинается сильный ветер, и с неба летит холодная морось. Я решаю похвастаться своим новым зонтом с деревянной лаковой ручкой, и достаю его из рюкзака.

Но зонтик стремительно портится на глазах. Ручка облезла, в ткани дырки, бобик сдох.

А нехуя было хвастаться.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 214

Двое французов, один похож на Бельмондо, другой на Трентеньяна мыкаются по свету — они жутко старые. Их лица белые лица, мёртвенные, стариковские.

Их задерживают в каком-то аэропорту, потому что они несут околесицу.

Оказывается, что они — старые друзья, воевали ещё В Первую мировую войну. — это они помнят лучше, смутно помнят, как воевали во Вторую мировую войну. Всё остальное расплывается.

Важен контраст между тем, что с виду им лет по шестьдесят, а на самом деле они гнилы и трухлявы внутри, им лет по двести.

Они просто ничего не помнят.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2006

(обратно)

История про Стругацкого

Тут ведь такое дело — болезнь известного человека дело скользкое.

С одной стороны полно сочувствующих, которые часто бывают черезмерно хлопотливы, с другой стороны всегда найдётся протестная толпа, что кричит "Сдохни!", не вполне понимая, что случилось.

Борис Стругацкий, попавший в больницу с инфарктом вроде бы, если не пошёл на поправку, но ему стало лучше. "Настроение у него пока тоже не очень бодрое", рассказывают нам. Ясно дело, не очень бодрое — кто бы думал. Но всё же ему стало лучше, и по этому я думаю, что мне можно высказаться.

С одной стороны, понятно, что лучше б никто не умирал. Как и прочие виды человеческой деятельности (например, филологию), фантастику в недавнее время покинуло много знаменитых людей. С другой стороны, ввообще смерть — дело неприглядное, и в ней мало радостного, даже если это смерть чужого человека.

Но со Стругацим, который ещё, слава Богу жив, произошло тоже самое, что с Лемом.

Появилось достаточно много людей, которые принялись говорить что-то в духе "Так ему и надо". Лему у гроба припоминали, что он вообще не очень-то любил Российскую Федерацию, говорил про неё неприятные вещи, а Стругацкому ставили в строку лыко происхождения — и то, что братья-писатели были любимы шестидесятниками и творцами перестройки.

Кроме печального антихристианского "Вот оно, Господне наказание" (Нам неизвестно, каково Господне наказание, и не нам судить, что, кого и за что в данном случае наказывают свыше), есть несколько других наблюдений.

Стругацкие с их книгами действительно символ эпохи — даже для тех, кто их не читал и путается в их биографиях.

Ну и главное, если человеку при смерти можно отказать в сочувствии, исходя из его книг, то Россия по-прежнему остаётся литературоцентрической страной, и писатель отвечает за всё.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 215

Меня ссылают в дальние края. Отчего-то учителем.

Там — странно к ко мне относящийся начальник, и какая-то баба в школе, что насторожённо меня изучает.

Вокруг этого поселения — сильно гористая местность, напоминающая Тибет. Все горы так же наполнены пещерами, как швейцарский сыр наполнен дырками.

Мы совершаем восхождение и забираемся в дыру в горе. Я чем-то ценен этим людям, потому что меня оберегают, вытаскивают из расщелин, куда я срываюсь — и всячески заботятся. Всё оттого, что у меня тайна.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 216

Я изображаю жулика. Может, я жулик и есть, но в рамках этого сна изображаю более глупого жулика, чем на самом деле.

У меня полосатый старомодный костюм с белой гвоздикой в петлице. Меня кто-то собирается подставить — прикрыть моим мошенничеством какое-то другое. Там, во сне, вместо меня действует человек, похожий на Адриано Чилентано. С идиотским выражением лица и огромной нижней челюстью.

Но я знаю, что меня хотят подставить — я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 217

Я живу в доме при театре. В театре (это не опера) происходит странная смерть, казалось бы, от несчастного случая.

Потом другая смерть — от болезни.

Это мои приятели или знакомые, оттого я понимаю, что нечто общее объединяет эти смерти.

Понемногу выясняется, что всем покойникам приходили уведомления о скорой кончине. В вещах кого-то из умерших, наконец, обнаруживают визитную карточку с надписью «Всё переносится на 13-е», а известно, что в этот день он выкинулся из окна.

Я брожу по дому-театру, пытаясь понять, в чём дело. Интерьеры там меняются в каждом коридоре, в каждой комнате. Это дом-муравейник, половина которого предназначена под снос, половина стоит в лесах бесконечного ремонта, а где-то сбоку стоят фешенебельные пристройки-коттеджи..

Приключается и третья смерть. Одному из жильцов-актёров голову пробило штангой от тех самых строительных лесов.

Тут я обнаруживаю, что вокруг трётся странный человек — никакой. Он в том-то и дело, ни низок, ни высок, ни лыс, ни волосат, ни толст, ни худ.

Это чёрт — и он предлагает сыграть с ним в монетки.

Причём мне, как и всем будущим покойникам он ставит какую-нибудь виниловую пластинку на проигрыватель (или предлагает поставить). На столе столбиком кладутся монетки — в результате этой игры можно выиграть либо вечную жизнь, либо объявленный день смерти — через месяц.

Я играю с чёртом — пластинка маленькая, древняя, чёрный кружок с ладонь. Это не обычная виниловая пластинка, а одна из тех, на которых в стародавние времена записывали звуковые письма в ателье на набережных.

На этом диске две песни, он кружится, монетки подпрыгивают…

И я куда-то подсмотрел и — выиграл. Причём выиграл нечестно. Я радуюсь победе, и действительно, проходит неделя, другая — и явно сроки нарушены.

Но через некоторое время получаю уведомление, такое же, как и все погибшие: условия изменились, срок через две недели.

Выясняется, что чёрт не то, чтобы изначально знал о моём шулерстве, но знал о том, что срок сократят — так устроена жизнь.

Но и тут есть какое-то поле для манёвра…

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 218

Я полетел на Восточный Тимор. Это какой-то вымышленный Тимор, на котором, несмотря на все беспорядки, там, оказывается, гигантская туристическая зона.

Сначала туристов везут смотреть на крокодилов. Виден только один — лакированное чучело с перламутровым блестящим животом.

Потом, туристов, разумеется, волокут в лавки. Они взяты напрокат из колониальных описаний великой британской литературы.

Но главная фишка в этом месте — сигары. Оказывается, в Восточном Тиморе они чрезвычайно дёшевы, можно сказать, просто даром. Сигары там чрезвычайно разнообразны, но не все свёрнуты очень хорошо.

Сигары продаются на всех этажах отеля, повсюду. В коробках и без.

На фотографии, что висит на стене, изображён этот же отель, который откапывают из-под каких-то гусениц. Гусеницы сезонно падают с неба — причём тоннами. Фотография намекает на причудливость здешних мест, но является, на мой взгляд сомнительной рекламой.

Через некоторое время оказывается, что я приехал в эти места не один, а с женщиной. Что за тётка — совершенно непонятно, и где она была, пока я изучал местные сигары — непонятно.

К нам, сидящим в баре, привязывается благообразный старик во фраке — он непрост, и, видать, обладает некоей мистической силой.

У нас со стариком происходит разговор о глобальной экономике и судьбах мира.

Через некоторое время прерывает речь старик извиняется, потому что моя женщина уже пошла спать.

Я озираюсь, оглядывая всю эту аристократическую хуйню. Хочется курить, а нечего.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 219

Я нахожусь внутри удивительного железнодорожного вагона — в нём одноместные купе, похожие одновременно на кабинки туалета и закутки в общественных банях для раздевания и распития пива.

В этих кабинках стоит лавка и унитаз. Причём никакого окна там нет.

Очень странный поезд — и едут на нём непростые люди.

Внезапно я оказываюсь в соседнем вагоне, где вижу светский раут, и на нём — N. Он одет совершенно в блядскую одежду — брюки, а вместо рубашки — два узких куска полотна, сшитых сзади, спереди заправленных в штаны.

Какой-то бал извращенцев.

Я слоняюсь на нём, как дворник Пиросмани, что случайно забрёл на садо-мазо вечеринку.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про мудрую старость (I)

Мудрость старости чувствуешь когда вечером в пятницу отправляешься не на сомнительные пляски с молодыми прелестницами и не на встречу со сверстниками, у которых поседели бороды, а бес упёрся в ребро — а когда ты вечером заходишь в лабаз, что в доме, где жили Зюганов и Ельцин, и покупаешь там не ведро груздей с ящиком водки, а пару бутылок красного терпкого вина и кусок хамона.

С ними наедине и ожидаешь первого дождя вкупе с началом осени, проводя пятничный вечер, плавно переходящий в субботу.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2006

(обратно)

История про мудрую старость (II)

Мудрая старость ещё заключается в том, что напившись, не стремишься кому-нибудь позвонить, чобы услышать живой голос. Как жеманно отмечал Бродский, стоя посередине венецианской воды: "В Россию я ехать не хочу — одни умерли, а другие уже замужем". Поэтому ночные звонки хороши наверняка и на трезвую голову, в противном смысле они адресуют нас к великим "Правилам" Свифта, "коих мне надлежит держаться в старости", которые от написал, когда был моложе, чем я сейчас:

"Не жениться на молодой.

Бывать в обществе молодых людей лишь в том случае, если они сами того пожелают.

Не быть брюзгливым, угрюмым или подозрительным.

Не насмехаться над современнымм нравами, суждениями, модами, людьми, войной и так далее.

Не относится с нежностью к детям, и не подпускать их к себе.

Не повторять без конца один и тот же рассказ в одной и той же компании.

Не скряжничать.

Содержать себя в опрятности и приличии, дабы не закоснеть в нечистоте.

Не высказывать чрезмерной суровости к молодежи, а, напротив, быть снисходительным к слабостям и заблуждениям юности.

Не поддаваться влиянию мошенников-слуг и не прислушиваться к их наветам.

Не раздавать направо и налево советы и не докучать ими тем, кто в них не нуждается.

Просить добрых людей указывать мне, какие из этих правил я нарушил и какими пренебрег, дабы я мог исправиться.

Не говорить много, особливо о самом себе.

Не хвалиться своей былою красотой, силой, успехами у женского пола и так далее.

Не слушать льстивых уверений, не воображать, будто меня может полюбить молодая женщина, et eos qui hereditatem captant, odisse aс vitare.

Не быть самоуверенным и не упорствовать в своей правоте.

Не задаваться целью выполнить все вышеуказанные правила из опасения, что не удастся выполнить ни одного".

Под вторую перешёл к сырам… Нет, пристыженный коллегами, вернулся к хамону.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 220

Я ищу артефакт. Хуй знает, что это за артефакт — но искать его тяжело.

И вот по дороге (где — неясно) я нахожу чемодан с долларами. Внутри сна понятно, что нормальный человек бы удовлетворился этим чемоданом (ассоциация с спизженным в своё время, а ныне совершенно забытым Чемоданом Киркорова). Но я не из таковских — мной руководит высшая цель, и я продолжаю искать артефакт.

Наконец, я попадаю в местность с магическими свойствами — похожую на сталкерскую зону. С той только разницей, что там вся природа и всё происходящее совершенно магические. Ни на что нельзя положиться — ворон тут же превратится в конторку.

Существует правило, согласно которому охотники за артефактами нанимают сталкеров-проводников из числа детей — почему-то помощники могут быть исключительно в детском возрасте.

Я быстро договариваюсь с мордатым мальчиком и девочкой. Больше всего их поражает то, что я не торгуюсь.

Мальчик пытается выговаривать условия, убавляет себе возраст. Девочка тоже — и известно так же, что богатые туристы-кладоискатели часто пользуют этих детей по-таиландски — и поэтому девочка хочет договориться, чтобы её во время секса не били.

Но мне не жалко денег, чемодан мне не нужен, не нужно всего этого.

Нужен артефакт, а все эти глупости тормозят поиски и жутко меня раздражают.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 221

Я ищу материалы по поводу переписки Астафьева с Эйдельманом и прихожу в какую-то контору. Там сидят унылые бывшие советские писатели и просто бывшие писатели. Я выхожу оттуда в разочаровании и вижу в торце двора здание красного кирпичного, с синей школьной вывеской. Это журнал «Москва» (там наяву я ни разу не был).

Неподалёку я встречаю какого-то старичка, который знает тайный смысл этой переписки. Мы с ним сидим за столом и играем в странную игру: надо повторять пару слов:

— Клок клеток.

— Круг клеток.

Старичок каждый раз комично в ответ кричит: «Что?!»

Вообще, среди этих писателей я чувствую себя будто внутри гравюры Хогарта про Бедлам. Тайны мне так и не рассказали.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 222

Мне сегодня снилась советское время — в своих бытовых проявлениях. Я летел заграницу — причём с пересадками. Летел и думал: «Вот сейчас мне начнут хамить». И то верно — начали хамить.

А лететь надо было с пересадками, откуда-то из Сибири. Причём самолёт запаздывал как поезд — видимо висел в воздухе, тормозил о тучи.

Всё было странно — и кресла стояли в салоне Ил-62, будто в вагоне: пассажиры были лицами друг к другу. При этом меня пересадили в хвост какие-то кавказцы, которые жрали пахнущий дымом шашлык и пили водку большой компанией. Ещё нужно было самому класть багаж — то есть, идёшь со своим чемоданом по полю, залезаешь на трап — а потом спускаешься в трюм воздушного судна и кладёшь чемодан на полки, затянутые сеткой.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 223

Приснилось путешествие по реке, на лодке, что похожа на папирусную — симметричная, с толстым загнутым носом, как у «Ра».

Река с огромными валунами, пеной между них, затем текущая спокойно, то разливающаяся по равнине, то текущая по ущельям. Одно время мы плывём вниз по течению и просто спим по ночам, не заботясь о безопасности, за эти следуют стремительные участки. Мы очень давно отправились в путь по сказочной реке. Вот мы протискиваем лодку через дыры в какой-то стальной сети, а вот я привязываю шкотовым… Что привязываю, почему шкотовым? Ничего не понятно.

В лодке много людей, в том числе знакомых. Среди них есть и хороший человек Серго К.

Извините, если кого обидел.

01 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 224

К-ов приводит меня в редакцию журнала «Весёлые картинки». Это, правда, совершенно не детский журнал, а журнал глянцевый, богатый. Он отчего-то находится в жилом доме, и я долго озираюсь в подъезде, разглядываю почтовые ящики и огромную лестницу. Это явно новостройка, со следами безумия архитектора, который помешался на конструктивизме.

Потом я оказываюсь в квартире, в которой идёт заседание редакции: мне что-то хотят предложить. Я не прочь написать статью в этот журнал, но совершенно непонятно, про что писать.

Именно эта неясность меня и раздражает: что, зачем? Сколько денег дадут, и дадут ли?

Причём все за столом говорят не о своих обязанностях и не о написанных статьях, а о том, кто и в какой пресс-тур съездил. С одной стороны, мне такая жизнь завидная, но эти бессмысленные разговоры не приближают меня к деньгам.

Сцена меняется, и я вдруг оказываюсь в квартире этого тома, такой же жертве конструктивизма, что и подъезд. Отовсюду торчат облупленные бетонные выступы…

Извините, если кого обидел.

01 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 224

Я живу в странном доме, на первом этаже. Сразу за вестибюлем — большой залой, которая выложена в шахматную клетку мрачноватым мрамором. За этой залой находится проход во внутренний дворик, что под стеклянной крышей с витражами. В этом внутреннем дворике две секции разделённые гигантским окном. В одной — моя комната, в другой — комната моего одноклассника П. Я заглядываю на его половину и вижу сквозь стекло, что П. спит. Из-под одеяла торчат сонные женские ноги и руки — в каком-то странном количестве.

Я с уважением смотрю на соседей и иду спать.

Потом я возвращаюсь в залу и поднимаюсь на лестнице на второй этаж особняка. Там кухня: слева стол для еды, справа — разделочный стол.

Там, на рабочем столе я нахожу странные плоды, что оставил мне отец. При этом я знаю, что он давно умер.

Я разглядываю плоды — это инопланетные яйца, внешне похожие на картофель. Тогда, достаю электрическую мясорубку и делаю из них фарш, а из фарша котлеты. Сам я есть их, впрочем, собираюсь.

Об этом я с нескрываемым удовольствием сообщаю пришедшему отцу — и сдаётся мне, что он эти яйца притащил в дом. Может, у него были какие-то дела с инопланетянами.

Извините, если кого обидел.

01 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 225

Я еду в командировку. Вернее, отправляюсь на неизвестный мне семинар по повышению квалификации. Я знавал эти бессмысленные корпоративные поездки — но эта необычно, и отчего-то имеет целью Эстонию.

Зима, мы едем в холодном вагоне. Вагон ещё советского времени, но очень чистый и очень хорошо наново выкрашен.

Ехать до этой обобщённой Эстонии нужно минут пятнадцать.

Это зимний город, разумеется — с острыми крышами и аккуратными домами фахверк. Прямо не Эстония, а Германия. Гостиница, где мы живём, находится, впрочем, далеко от центра городка. Несколько раз, экономя деньги, я хожу в эту гостиницу пешком, по краю дороги, совершенно неприспособленной для пешехода.

Вместе со мной в гостинице живёт несколько офисных женщин — не первой молодости, занятых своими мелкими, непонятными для меня, но важными для них, заботами.

Оказывается мне нужно съездить домой, и вот я покидаю этот город, а потом возвращаюсь в него всё на том же поезде. Снова тот же самый вагон, и он идёт чрезвычайно медленно, так, что не слышен даже стук колёс на стыках.

Извините, если кого обидел.

01 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 226

Приснилась Колесница Джаггернаута — это огромная машина, похожая на автомобиль «Нива» восьмидесятых годов прошлого века, только увеличенная втрое. На крыше у неё центрифуга, что раскидывает метательные топоры — установка похожа сверху на свастику.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 227

А вот — город Одесса, но Одесса особого вида, не такая, какой все её знают. Я попадаю в этот город утром, брожу по улицам, залитым солнцем. Нахожу нужный мне подъезд с маленькой дверью, там лифт в закутке, похожий на крохотный туалет или крохотную душевую кабинку: примерно полметра на полметра.

Поднимаюсь на четвёртый этаж — и попадаю в ярко освещённый коридор, где царит 1922 год. Бредут, как по улице совслужащие в кепках и женщины в круглых шляпках.

Это Одесса, которая объявлена столицей Еврейской автономной области.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 228

Вечер. Я ищу по городу, как мне кажется, где-то в Новопеределкино. В полумраке вижу девушку — она стоит, прислонившись к стене и опустив ноги в углубление, заполненное дождевой водой. Такие углубления делаются для окон полуподвальных этажей.

Оказывается, что она сломала ногу (и объясняет, что в холодной воде её держать лучше). Надо вызвать врача, но непонятно, как называется та улица, на которой мы находимся. На месте отчего-то девушку нельзя оставить, и я волоку её на руках к углу улицы. Но и там нет ни таблички, ни номера дома. Наконец, оказывается, что это улица Солнечная, д. 3.

Я вызываю врачей — они едут, но будут неизвестно когда. Девушка лежит на автобусной остановке, не подавая никаких признаков жизни. Никаких признаков перелома у неё не наблюдается — внешне она совершенно здорова. Только теперь она ужасно раздражена.

Такое впечатление, что я знал её когда-то, много лет назад, в одной компании, неинтересной и бессмысленной.

Меж тем, в ожидании «Скорой помощи» проходит несколько дней, в течение которых восход так и не наступает.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2006

(обратно)

История про мудрую старость (III)

Матушка мне рассказала об очередной смерти среди моих сверстников. Был у меня такой приятель на даче — Дима Морозов.

И если я не напишу о нём, то никто не напишет. Поэтому-то я и стучу по клавиатуре.

Был тогда воздух безвременья — в телевизоре две программы, партийная организация и партийная литература, предчувствие ядерной войны и мы, два четырнадцатилетних комсомольца. Рядом струилась Истра, иначе называемая Иорданом. Разорённый монастырь белел за большим лесом. Деды строили лучшие в мире самолёты-истребители.

Мы с ним выпили впервые в жизни, вернее, это я причастился. Портвейн "Кавказ" розового извода адресовал к розовым мечтам, и это был первый алкоголь, что падал в моё горло. Товарищ мой, впрочем, потерял алкогольную невинность несколько раньше.

А потом он закончил радиотехнический техникум. Работал где-то, и жизнь нас развела.

От был угрюмноват, немногословен и был хорошим человеком. Жил в запахе канифоли и паял бесчисленные провода. Я только чертил вольт-амперные характеристики на физическом практикуме, а они жили в его руках. И вот он умер — уже давно, года два назад, а я узнал об этом только сейчас.

Мы пили потайной портвейн, заработанный в винном магазине разгрузкой ящиков. Я, со стаканом в руках, лежал на спине и смотрел в небо, а он, зажав стакан в кулаке, угрюмо смотрел в стол — и это не метафора. Так мы и пошли по жизни.

Он был на год меня старше.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2006

(обратно)

История про толстовскую премию или первый нах

Сходил на Толстовскую премию. Десять тонн грина дали Иванову — (по-моему, он уже в поезде), а двадцать — Василию Белову. С Ивановым всё проще — теперь для него наступил сезон сбора винограда, и в эту осень, я думаю, ему ещё много что светит.

Надо бы рассказать о феномене Белова. Он стал стар, тяжело стар и похож на старика, стоящего на берегу реки — с трудом старик управляет своим голосом, то крикнет, то забормочет под нос.

Сейчас я посплю и расскажу что я по этому поводу думаю.

Хотя хрена, конечно, кому это интересно. Просто надо внести посильный вклад в ту идею, что Живой Журнал является средством стремительной массовой информации.

Когда я соберусь и куплю коммуникатор, так и вовсе стану солдатом информационой армии.

Извините, если кого обидел.

03 октября 2006

(обратно)

История про Василия Белова

Надо бы рассказать о феномене Белова. Он человек 1932 года рождения, из того поколения, что не сжевала война, в 1959–1960 годах учился в Литературном институте, пом вернулся в Вологду. Сейчас он стал стар, стар тяжело и похож на старика, стоящего на берегу реки — с трудом старик управляет своим голосом, то крикнет, то забормочет под нос, пробормотал что-то, поблагодарил яснополянцев и Владимира Толстого, директора музея-заповедника, корпорацию «Samsung», пожевал губами, да и попросил отпустить его с Богом.

Белов был похож на академика Павлова — конечно только внешне. Вообще говоря, напомнить об этом писателе стоило любым способом. И премия — способ самый лучший. Дело в том, что тем, кому меньше тридцати, имя Белова говорит мало. Нет, я думаю, что в Вологде его должны читать в школах и всё такое прочее. Я надеюсь, что его не зовут в школы, а то бюрократическая машина рада вытащить какого-нибудь старика, и хорошо, если скучающие школьники не обстреляют его, глуховатого, говорящего невпопад, жёваной бумагой.

А тут дело особое.

Много лет назад, в сентябре 19** года, я жил на Севере. К тому же все были уверены, что повернут реки и всему северному краю- пиздец. То есть, у нас тогда было впечатление, что мы каждый раз в последний видим все эти места — от Карелии до Вологды. А тогда я сидел с ружьём в обнимку, вокруг меня, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокой. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. До Соловца было километров десять или немножко больше. Дорога, правда, была неважная — для грузовиков, но вот от Коробца и вовсе была грунтовая, а под Затонью, говорили, уже зарядили дожди.

В избушке, где жили мы среди лесов, на границе между болотами архангельскими и карельскими, я обнаружил ободранный номер "Роман-газеты". Сейчас это издание тоже выходит, но я давно его давно не видел.

В этом ободранном номере, уже совершившем путешествие за кусты у дома, я прочитал "Плотницкие рассказы" и "Привычное дело". В тот же день я оскорбил своего товарища, оставшись в избе. Я пропустил дневной выход на утиное озеро, не снял жерлицы, а потратил целый день на чтение, и горькой тоской наполнилось моё сердце. Белов написал о русской деревне как человек деревенский, причём он, первый единственный писал о ней так.

Не складным языком горожанина, не выдуманным сказочным языком под Замятина (Некоторые писатели думают, что еслиперечитать Замятина два раза. то можно писать про русскую деревню языком лубка). Часто и до и после эта тема была запорота, а вот эти повести 1968 и 1969 года остались непревзойдёнными.

И вот я, будто герой Белова, сидел, раскачиваясь, на пеньке рядом с коптильней и понимал, что не знаю слов чужих деревенских песен, и лучше б не выёбываться, когда складываешь истории.

Горькая и светлая проза была у Белова, а на следующий день я пошёл на утиное озеро, повторяя "чок-получок", и правда, ижевка у меня была чужая, чок-получок, всё чужое, временное, стоила она рублей пятьдесят.

Потом Белов написал ещё несколько романов, утомительные тревожные тексты, где предрекал глад и мор — и глад и мор случился, но беда была в том, что романы эти были скучны, вщёлкивались как патроны в обойму для ведения литературной войны.

Ну да, всё спиздят, — кивал головой читатель. — Всё спиздят? Ну и спиздили. Покрадут народное достояние? Ну и покрали. Только романы всё равно скучны, герои ходульны, и читать их не будут. Так и вышло.

Да и хуй бы с этими романами. «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» остались.

Извините, если кого обидел.

04 октября 2006

(обратно)

История про Алексея Толстого

Только что я разговорился с кем-то об интеллигентах, и вспомнил про Алексея Толстого.

Он был не интеллигент — вот в чём дело. А русская литература XX века постоянно оперировала понятием интеллигенции — писатель должен был быть из народа (тогда он становился интеллигентом через некоторое время) или сразу зарождался в семье служащего, поблёскивал очёчками, и тоже был за народ, страдал за него, мучился, что-то выдавливал по капле, и если напился, то по-прежнему страдая о русской душе.

Но Толстой был не таков — он любил женщин и красивые вещи, много и вкусно жрал и, нажравшись, если от чего и страдал, то от похмелья. Он нарушал конвенцию об облике писателя. Нет, часто писатели делали всё то же самое тайком — но Толстой делал это открыто. За это нарушение конвенции его многие и ненавидели — куда больше, чем за верноподданническую книгу «Хлеб» и какие-нибудь подписи.

Это была нескромность, но нескромность не по отношению к ВКП(б), членом которой он никогда не был, не по отношению к номенклатуре, а именно по отношению к образу писателя в глазах просвещённого читателя.

Между тем он вколотил в здание современной литературы несколько таких гвоздей, которые не заметить невозможно.

Кто у нас первый писатель-фантаст? Ну, начнут мяться историки — вон Зайцев. Нет, позвольте, Одоевский… Да хуй вам. Первый советский (а прежде не было) фантаст — Алексей Толстой. Не верьте, так спросите людей. Остальные фантасты того времени ещё не взяли билетов в Гамбург.

Спросят — кто у нас родоначальник авантюрного романа? Нет, впрочем, спросят лучше, кто родоначальник советского исторического романа — и окажется опять, что не Тынянов никакой, а Алексей Толстой со своим «Петром Первым» перепахал читателей того времени, да и в кино пролез.

Да кто ж написал первую сагу — обратно, Толстой. И как не сунешь нос в какого-нибудь Аксёнова, всё там следы «Хождения по мукам».

И если кому надоело — так хрясь! Цепляется он штанами за «Золотой ключик» Тут уж извини-подвинься. Никакой Айболит, вытащенный из Лофтинга Чуковским, никакой Волшебник из Изумрудного города имени Баума, поменявший американское гражданство на серпастомолоткастый паспорт в сравнение не идут.

Буратино — на все времена.

Есть, что ли миномёт «Незнайка», танк «Матроскин»? А тяжёлая огнеметная система ТОС-1 "Буратино определённо есть.

Извините, если кого обидел.

04 октября 2006

(обратно)

История про Германа

Надо сказать, что я прочитал сценарии Германа. Среди разных историй, что рассказывает Герман в интервью-послесловии, есть и известная — про то, как Симонов идёт ходатайствовать за него перед министром — чтобы Герману дали снять фильм по «Чёрной Стреле» Стивенсона. Симонов, отдуваясь, выходит от министра и говорит: «Всё хорошо, договорились. Снимай свой «Таинственный остров».

Чем-то это напоминает старый фантастический рассказ о том, как люди летят со своей планеты на приём к правительству, чтобы переименовать свою планету, что носит неблагозвучное название «Врежу-в-Харю».

Миссия вроде бы удачна, но бюрократическая машина в результате переименовывает их родину в планету «Унылая харя».

С фантастикой у Германа отношения сложные. И, понятно, что эту книгу многие будут покупать ровно для того, чтобы узнать, что там, собственно, в экранизации "Трудно быть богом". Потому что до премьеры любители Стругацких, особенно сумасшедшие шестидесятники, могут не дожить, а тут ну-те "Что сказал табачник"? Что? Что? Куда сказал табачник, зачем сказал табачник? А табачник — что начальник транспортного цеха, если говорить в терминах языка советского времени.

Причём если каких-нибудь бездумных "Чародеев" критиковали с одной стороны, то стругацкофилы будут мочить фильм Германа с другой. Этот роман Стругацких давно стал паролем для любителей советской фантастики — а у Германа всё по-другому. Изменений мало — валяется в грязи убитый дон Пампа, забыты ируканские ковры и Румата остался на далёкой планете. Дело не в этом — в сценарии смещены все этические и эстетические акценты. По существу он противоположен роману Стругацких, но больше он противоположен тому месту «Трудно быть богом», что рома занимал в головах советской интеллигенции.

Причём удивительный текст «Печальная и поучительная история Дика Шелтона, баронета, так и не ставшего рыцарем» (та самая несостоявшаяся экранизация Стивенсона) имеет особую связь с приключениями космического прогрессора Руматы. Не мечами и латами, а вкусом философской притчи.

А вкус притчи всегда горек, он пахнет сырым дымом пожарища. Радости в том вкусе мало.

В общем, фильм про прогрессора никто не полюбит, кроме кучки отщепенцев. Один из них — я.

Извините, если кого обидел.

05 октября 2006

(обратно)

История про журналиста

Пересмотрел герасимовский фильм "Журналист" и вспомнил, как глядел его когда-то, и думал, поставлены ли все французские сцены на Мосфильме, или сняты во Франции — неизвестно, что было сложнее в тогдашней системе координат.

При этом вспомнил о Юлиане Семёнове и решил, что он всё-таки журналист.

Это журналист такого особого толка, для которого литература — надстройка над журналистским базисом.

При этом биография Семёнова, что называется, показательна — сидел на коленях у Сталина (правда, судьба семей, у которых Сталин потрогал детей, была обычно незавидна). Ну там золотая молодёжь, отец в советской оккупационной зоне вызвал сына, студент-восточник, все дела.

Потом отца сажают на несколько лет, и вот Юлиан, тогда ещё не Семёнов, женится на падчерице Сергея Михалкова.

Мне кажется, что мезальянсом этот брак всё-таки не был.

А впрочем, пойду-ка я посплю.

Извините, если кого обидел.

06 октября 2006

(обратно)

история про Юлиана Семёнова

Я хотел рассказать человечеству о феномене Юлиана Семёнова, но вместо этого пошёл в баню вместе с математиком Пусиком и профессором Гамулиным. Натурально потом Пусик просил меня научить его курить сигары (done) и отгрузил его вместе с пришедшим на огонёк Х. в казино "Алмаз". Пусть потешатся перед концом игрового века.

В результате, человечество осталось в неведении насчёт Юлиана Семёнова, но это ладно. Понятно, как я отношусь к человечеству.

Больше всего меня раздражают люди, что мне сегодня не позвонили. Специально для них, этих людей, я процитирую двух классиков: "Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не мв службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден.

Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные были. Было, кого послать".

Так-то.

Извините, если кого обидел.

07 октября 2006

(обратно)

История про (продолжение)

…Так вот, дело в том, что… Впрочем, нет. Пошёл спать.

Извините, если кого обидел.

07 октября 2006

(обратно)

История про Юлиана Семёнова

С Юлианом Семёновым очень интересная история. И совсем не потому, что он вовсе не Семёнов. Если бы не устоявшийся формат, я бы назвал это "Труды и дни Юлиана Ляндреса".

Псевдонимы — дело понятное, и особенно понятное в России. Причём тема писателей-евреев, что берут себе псевдонимы, может быть скучнее только темы кто выпил воду из крана или как приготовить христианского младенца. Единственно что скажу — по романам Семёнова раскиданы положительные герои, фамилии которых образованы от имён.

Поэтому гораздо интереснее другие вещи — биография писателя Семёнова и его феномен как явления культуры.

А, он, надо сказать, культурный феномен. По воспоминаниям создаётся впечатление, что под конец жизни Семёнова немного раздражало, что он намертво приклеился к Штирлицу (Сейчас даже на обложке ЖЗЛ-овского издания писателю Семёнову парен актёр Тихонов в чёрном кожаном плаще и здание на Лубянской площади — со всё ещё стоящим Железным Феликсом. Это так Казанова оправдывался, что он на самом деле изобрёл лотереи и много что сделал полезного людям, а слава его крива и не соответствует направлению деятельности.

На самом деле, всё гораздо интереснее — Юлиан Семёнов написал огромное количество текстов, кроме многотомной саги о Штирлице отчёты о путешествиях, милицейские романы, расследования и прочие работы. Важно, что это был неленивый человек.

Во-вторых, это был своего рода сенкевич. "Сенкевич" — это не фамилия, это термин от неё образованный. Советский человек смотрел на мир глазами Сенкевича — вернее "сенкевичей". Семёнов был один из них, но рассказывал не о папирусных лодках и египетских пирамидах. а о политике и разведслужбах. То есть, специализации у всех сенкевичей были разные — вот Генрих Боровик имел свою, и Таратута — свою.

Это очень интересная служба и нести её можно по-разному. Можно быть скучноватым чиновником-перестраховщиком, можно как Данко идеологической борьбы светить людям красным заграничным паспортом.

Семёнов был убеждённым советским человеком и при этом очень образованным. Был бы он туповатым функционером, то ничего бы не вышло, и этого разговора бы не состоялось.

А так это был образец веры в социализм с человеческим лицом. Это такой социализм с человеческим лицом и бородой Хемингуэя. Кстати, Семёнов снялся в "Солярисе" Тарковского в роли практически самого себя — он задаёт какой-то вопрос на пресс-конференции.

Причём Юлиана Семёнова представить без бороды, этого элемента тогдашней фронды, нельзя.

Потом Семёнов основал Международную Ассоциацию Детективного и Приключенческого Романа — до сих пор по полкам стоят книжки с загадочной аббревиатурой МШК МАДПР. Кстати, хотелось бы понять, что потом стало с этой структурой? Куда она подевалась? Потихоньку сошла на нет, функционирует как-то? Кто знает?

Потом Семёнов организовал газету "Совершенно секретно". Я её давно не видел, и у меня было впечатление, чо это вполне нормальная жёлтая пресса. Сейчас понятия не имею, что это такое.

Почему-то раньше мне казалось, что это чуть ли не первая толстая бульварная газета — я говорю это без тени осуждения.

Извините, если кого обидел.

09 октября 2006

(обратно)

История про несостоявшиеся свершения

Решил рассказать о нескольких историях:

— историю про Александра Дюма и его "Кулинарный словарь"

— Историю про английские приведения.

— историю про индустриализацию и одну пьесу Погодина.

Но сходил в лабаз. купил там италианского вина, обратно мяса и стал слишком благостен, чтобы рассказывать что-то. Девки, девки, где вы? Где мои молодые года?

Ночью приснился человек с теодолитом.

Когда развалился МАДПР, мне так никто и не рассказал.

Ну, его. Надо спросить, кто победил на "Грелке", говорят — интересная женщина. Но про это я и вовсе думать не буду.

Извините, если кого обидел.

10 октября 2006

(обратно)

История про частную жизнь

Приятно, что благодаря своему велосипедику я имел частные беседы с Нобелевским лауреатом.

Извините, если кого обидел.

12 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 229

Сон про то, как я хотел написать рассказ, но внутри сна ужаснулся написанному. Говно полное я во сне написал, а вовсе не рассказ.

Но сразу за ним приснился возмутительно путанный длинный сон — для начала я был принужден сделать какой-то научный доклад. Проходит какая-то конференция — отчего-то нужно читать доклады в помещении ночного клуба. Там хай-тек, гладкие разноцветные стены и блестящие трубы вдоль стен.

Доклад называется «Лагерфельд и Эскабан Эпумизан».

Я клянусь, что именно так и написано. С этого момента я понимаю, что не я читаю доклад, а какой-то смущающийся человек, а я наблюдаю за этим со стороны.

Дело ещё в том, что помещение для чтения выбрано неудачное, в углу комнаты, на другом конце которой выступают со своими шутками пошляки-юмористы.

Взрывы хохота заглушают слова докладчика — я продолжаю смотреть на него со стороны, это худощавый мужчина в белом костюме, совсем на меня не похожий.

За этим следует картина: я еду домой с двумя своими одноклассницами. И вот все трое мы оказываемся в постели, причём друг другу они нравятся больше, чем я им.

Извините, если кого обидел.

15 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 230

Мы с N. идём по улице, он исчезает из поля зрения, и я вижу, как он сноровисто карабкается в окно дома по приставной лестнице. Так в прежние времена лазили в женские общежития — да это женское общежитие и есть. Гаврилов ловко залезает на второй этаж, я, кряхтя, лезу за ним.

Но оказывается, что юркий N. проник внутрь через стальные прутья решётки.

Я, при моей комплекции, так сделать не могу — и трачу много времени на размышления — но как-то всё же пролезаю, не так, как хотелось бы, а ужасно некрасиво.

Там действительно общежитие — но странное. Гулкий кафель огромных залов вечный водопад в сортире, людей нет.

Люди находятся на следующий день — какие-то официантки из московских кафе. Понятно, что все они одновременно фотографы, художницы, и поэтессы.

Мне очень неуютно.

Я сажусь за стол между двух кроватей — там сидит несколько женщин. Все сплетничают, а одна, наклонившись, спрашивает меня: «Это та самая эстонка? Ну вот эта, с белыми пластмассовыми серьгами?» — я совершенно не понимаю, о ком речь, но действительно, напротив сидит такая женщина.

Она выглядит попроще остальных — и повеселее.

Тут следует вставная эротическая сцена, такая, какая бывает в фильмах Монти Пайтона: солдаты в мундирах Первой мировой войны и медсестра. По-моему, это пародия на порнографические фильмы.

Сюжет возвращается в прежнее русло, но я уже сижу в помещении, похожем на школьный класс, но за партами сидят вполне взрослые люди. Я у стены, отвернувшись, считаю деньги. Внезапно появившийся старичок суёт в мою кучку новую пачку денег, сзади появляются несколько крепких мужчин в возрасте, что привезли ещё денег.

Посторонние люди уходят из класса, толпясь и скрежеща стульями. Но я вижу, что деньги, которые привезли мне странные — это перехваченные резинками и бумажными полосами банкноты экзотических государств, а то и вовсе государств несуществующих. Красота в этом безумная, но зачем мне это всё дают — непонятно.

Извините, если кого обидел.

15 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 231

Приснилась мне горная пустынная дорога, по которой я иду долго-долго. Вдруг я обнаруживаю на ней своего однокурсника Витю Пенкина, что удит на этой дороге рыбу.

Он стоит спиной ко мне, в светло зелёных штанах-сапогах от универсального защитного комплекта, а удочка висит параллельно сухой дороге.

— Ну, говорит мне Пенкин хмуро, — чем удивлён?

Извините, если кого обидел.

15 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 232

Я лечу из какой-то африканской страны. В аэропорту негр в форме собирает со всех вылетающих странные бумаги. Больше всего они похожи на посадочный талон, приклеенный к длинной ленте кассового чека.

Я мешкаю — отчего-то мне не хочется отдавать негру эту бумажку (мне её должны оплатить в бухгалтерии). Я отворачиваюсь к стеллажам в камере-накопителе. На этих стеллажах стоят предметы местного искусства — вырезанные из зелёного камня дельфины и слоны.

Но тут же я начинаю думать — зря я не отдал бумажку — вдруг теперь мой чемодан не примут на борт, или он вообще потеряется. Между тем, мне надо лететь куда-то дальше — и всё в Африке. Я уныло тащу свой чемодан по запутанным длинным коридорам, похожим на тёмные винные подвалы — только жаркие и душные. Наконец я упираюсь в стол, за которым сидит сотрудник авиакомпании, а рядом сидит хирург Кирякин.

— Да не парься, — говорит мне Кирякин. — Я тебя отправлю, куда хочешь. Я вообще жутко могущественен. Так куда тебе надо лететь?

И тут я с ужасом понимаю, что не знаю — куда летит моя делегация.

И не узнаю уже никогда.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 233

Я сдаю квартиру на первом этаже многоэтажного дома на Зубовской площади. Такого дома там нет, и всё не похоже на настоящую Зубовскую площадь, как непохожа и сама сдача квартиры на существующую практику.

Я даю переночевать или пожить в этой квартире несколько дней всяким творческим людям. Например, живёт там Паша Б., и говорит мне что-то быстро — рассказывает не то о женщинах, не то о Горьком. Людей много, с ними всё равно какие-то хлопоты. Посуду не моют, прожгли скатерть.

И вот мы поднимаемся вверх по узкой улице — и это уже не Москва, а какой-то город, взятый напрокат из Восточной Европы.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 234

Странный и печальный сон, что приснился мне в этот раз, был возвращением в прошлое. Где любовь-морковь, двери-шмели, хали-гали.

И такая тоска по непрожитому меня охватила, что только держись.

Потратил много усилий, чтобы его забыть — и, слава Богу, забыл.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 235

Я пришёл в гости к богатому и брутальному издателю. Мы сидим целой компанией в комнате с видом на лес. Это напоминает советских пансионаты и дома творчества, где в безумные девяностые снимали апартаменты в мои друзья. И оказывается, что повсюду — и в этом доме тоже, используется квадратурин из рассказа Кржижановского. Только он действует странно — и внешние стены дома тоже двигаются — сантиметров на двадцать.

Я, выйдя в парк вижу, что край дома сантиметров на двадцать не совпадает с бетонной заливкой вокруг фундамента.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 236

Большую часть ночи занимался тем, что редактировал статью об убитой журналистке П. в Большой Советской Энциклопедии. Причём том энциклопедии большой, синего цвета, антикварного вида и выпущен задолго до рождения журналистки — году в 1950.

Редактуру я виду в уже изданной книге — там, прямо на страницах, черкаю что-то карандашом и вписываю. Например, рассказывается трогательная история про то, как журналистка путешествовала по Греции на ослах и прямо туда, на осла ей позвонило Влиятельное Лицо. Телефон зазвонил у погонщика, и достав огромную эбонитовую трубку на пружинном шнуре, погонщик связал П. с Влиятельным Лицом и произошёл Значительный Разговор.

Но вдруг я вижу, что прямо в столбце отпечатана каша из букв, видимо перепутанная при наборе. Потом идёт рассказ о сетевом конкурсе «Грелка», что и вовсе не лезет ни в какие ворота.

Очень я удивлён этой издательской работой.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 237

В эту ночь, не в первый раз, мне приснилась важная для меня местность. Хороший писатель Олег Куваев писал как-то, что есть такое поверье — нужно найти местность, которую ты видел во сне, и именно там ты будешь счастлив. Мне снился Крым, подъём в горы ранним утром, тропа, затянутая туманом — я не могу понять, где это. Может, я поднимаюсь на Караби-яйлу, откуда-то с Бурульчи, или нет, это где-то рядом с Ай-Петри.

Нет, не могу понять. А в минувшем сне я ночую где-то в Бахчисарае, который здесь похож на Ялту, и в этом увеличившемся городе я просыпаюсь на скрипучей кровати гостиничного номера. Кругом белёный известью сталинский ампир, крутые горки, спуск к автобусной станции — нет, это не Бахчисарай, это город, который должен находится на географическом месте Бахчисарая. И я проспал, так что теперь надо торопиться на автобус — такой автобус из прошлого, с характерным воздухозаборником сзади, который производился Львовским автозаводом.

Но я останавливаю себя — я всё равно не знаю расписания. Не успею на этот — уеду на следующем. Не поднимусь в утреннем тумане, так пойду наверх при солнце.

Извините, если кого обидел.

17 октября 2006

(обратно)

История про перемены в Живом Журнале и его литературные свойства

.

Прочитал в Живом Журнале заочную полемику двух людей — неизвестного мне Кота Бегемота с corpuscula. Это всё, конечно смешно, потому что возвращает к давним спорам "Вытеснит ли кино театр" и "Возможна ли дружба между парнем и девушкой". Жалко, что у corpuscula мне комментировать запрещено, так я бы её поддержал — потому что эти вопли вокруг блоггерских привычек сродни ужасу от того, что телефония вытеснила письма.

Тьфу, пропасть!

С одной стороны, конечно, вытеснила. С другой — жизнь продолжается, девки по-прежнему красивы, никто бессмертную душу Пьера Безухова не научился запирать, а вкус водки и жареного мяса по-прежнему бодрит. Грузди, грузди я забыл.

Однако, я сделал соответствующие наблюдения — оттого, что я скоро (если буду жив) напишу 50.000-й комментарий и 2.500-й пост. Для моего стажа это не очень много, но всё же позволяет сделать некоторые выводы. Среди моих читателей полно мертвецов — некоторые из них за эти пять лет просто охладели к Живому Журналу, а некоторые стали мертвецами настоящими.

Заметил я так же, что приплод читателей уменьшился — собственно, он исчез (400/1663). Нету приплода оттого, что те, кто меня читают — люди в общем, не совсем обычные и, видимо, ресурс этого типа не велик. Правда меня то и дело добавляет в список чтения Йобаный Хуй и ещё полдюжины роботов. Перельман ещё в сомнениях постоянно. Читать — не читать… Или всё же пойти, написать пару формул. Но эти роботы тоже необычные, и похожи на неудачные попытки колдовать одного младшего научного сотрудника — то блюдо на ножках, то комар-гигант. Жалкие какие-то роботы, причём они всё время колеблется, что тваоя трость на ветру имени Паскаля — то запишутся, то выпишутся. Что ж я должен думать о том, кто они, роботы он или нет? Не хочу думать. Лучше я за груздями в лабаз пойду.

Да и мне не нужно много (Тут я себя останавливаю — ведь высокий рейтинг всегда бодрит: мне позвони кто ночью и скажи: "Вы самый интересный мужчина в районе Белорусского вокзала" — кто сказал, кто померял… Неизвестно. Чушь какая-то. А всё равно приятно). При этом важно, что как раз стабилизационный фонд из читателей не нужен, не мне, ни вообще никому. Не от того, что я высокомерен (Это, кстати, не так. Я, скорее, недоверчив как крестьянин: хрен знает кто там стучится — не пальнуть ли для острастки), а как раз в личной позиции сочинителя. Пыхтел бы алхимик над своими колбами и ретортами без возможности публикации в научном журнале? Пыхтел бы, разумеется. А отказался бы от того, что ему герцог насыпал червонцев или какой крестьянин подкинул бы окорок к дверям? Нет, не отказался бы.

Но вернёмся к заочной полемике о том, убивает ли Живой Журнал писателя. Это так же бессмысленно, как вопрос о том, убивает ли писателя мобильный телефон или алкоголь.

Мне заметили, что Живой Журнал заменяет "современную русскую литературу" — это верно, но верно отчасти. Во-первых, я не знаю, что в этом случае "современная русская литература". Я, кстати, всё меньше читаю прозу, и всё больше — исторические работы, биографии и справочники. Поэтому мне кажется, что это не замена литературы, а возвращение к такой архаической форме литературы, как застольные беседы. Ну там собрались бы мы на берегу какого-нибудь Понта, поставили кувшины с вином на стол. Климат позволил бы нам (как наши дома, в которых мы сидим за клавиатурами) надеть подобие туник, а то и вовсе чесать голое пузо. И вот литература превращается в театр, убежавший от цепких суставчатых лап кинематографа — звучат интерактивные рассказы под звук льющегося вина. Где-то тут надо вставить про грузди.

А теперь ещё состав Живого Журнала уже поменялся. Сейчас жизнь идёт будто в Доусоне, где бродят старички, рассказывая, как сыпал Чарли Бешеный золото в салуне под ноги танцующим, как Смок Беллью впарил всем участки дачного посёлка "Тру-ля-ля". А вокруг летят машины, танцуют в дансинге матчиш-прелестный-танец, кипит иная жизнь. С телефоном.

А, по сути, выясняется, что телефон ничего не отменил.

Правда, телефон кое-что поменял, да. Но квазилитературные претензии, что выдвигаются к Живому Журналу довольно бессмысленны. Всё упирается в вопрос "Чего же ты хочешь", который я украл из заглавия бессмертного романа, который никто не помнит, а я вспомню. Я за всех отвечу, расскажу людям про девушку Порцию.

Итак, главное — знать чего же ты хочешь — груздей или золота со дна Нежданного озера. Или въехать на брезентовых санках в палатку, где сидит пригожая девка и варит кофе.

Извините, если кого обидел.

17 октября 2006

(обратно)

История про перемены в Живом Журнале и их неотвратимость

Надо сказать, что все вокруг начали суетиться, а я этого очень не люблю. Суета происходит вокруг продажи Живого Журнала, как все догадались. Так уж вышло, что и предыдущий пост был в каком-то смысле подведением итогов. Только итоги эти были персональные, хоть вызванные внешним поводом.

То, что народ выказывает некоторую тревогу — так в том нет ничего ненормального. Причём люди сразу же разделились на три группы: безумцев-паникёров (вон, знаменитый? И так мной не изученный Мицгол вовсе прекратил свою деятельность — немного ему было надо), остряков-паникёров, что приговаривают: "Пиздец-пиздец! И потом всем мужчинам и женщинам отрежут задницы и пустят гулять по улице».

Но оптимистичные люди говорят, что это неверно! Женщинам задниц резать не будут, и вообще по улице им тут ходить не страшно, а носик с полсоном пугают до колик.

Я наблюдаю совершенно нормальную жизнь. И вот почему — это всё будто с памятниками архитектуры. Живой Журнал очень похож на памятник архитектуры — и вот чем: он с одной стороны он принадлежал кому-то, а с другой стороны был, в общем-то, бесплатен для пользования. Конечно, неприятно, что нормальная частная собственность трансформирует какой-нибудь дом, что украшал нашу улицу — даже если он не был официальным памятником. Вон мой соседний дом хотят снести (вместе с моим) — а там Цветаева еблась с Софой Парнок. Ну, не повесишь же такую памятную доску на доме?

Несколько лет Живой Журнал был похож на Сеть в целом — были какие-то влияния в нём, но больше незаметные, было расслоение, но незначительное, были Могущественные Силы — но где-то там, за океаном.

Нет, оптимистичные люди могут мне порекомендовать переехать куда-нибудь, купить новый коттедж — и, надо сказать, совершенно правы.

Я задумался. Ну, действительно — какое мне дело до финансовых потоков, которые будут теперь аккумулироваться в новой компании? Меня туда не позовут и оттуда не уволят. Сервера не переедут, мало что изменится. Ну, максимум — придётся платить что-нибудь за то, чтобы не было принудительной рекламы. То есть, добровольная и так есть, а будет ли принудительная — не знаю.

Ну, Русский Абьюз будет стучать по головам — но я трезво оцениваю и эту ситуацию. Прибрать меня можно только за мат и пропаганду алкоголя (Если вам станут намекать, что я — педофил, не верьте однозначно. Я, скорее, наоборот) — то есть, пока придут за коммунистами, потом за профсоюзами, потом за католиками — я уже успею сдохнуть. Есть ещё одна опасность — пропадут какие-то интересные для чтения публичные дневники — ну, да. Иногда это повод для эмиграции — когда не с кем поговорить. Но чаще ты кончаешься прежде века — на прежнем месте.

Но все перемены неотвратимы, даже когда их нет.

Что из этого следует — протестовать против того, что твой привычный глаз натыкается на надстройку на прежнем доме, приклеенный пластмассовый ампир, стеклянный козырёк над входом? Писать на заборе: Вылей суп! Вылей суп!™ — это без меня, но фразу могу подарить. Вот ещё хороший заголовок для статьи "Все мы попали в суп".

Это как-то глупо. Вроде миллионов людей, что работают на ворованном Windows? Но продолжают поносить Билла Гейтса.

Прошло пять лет — девушки, которых я читал тогда, преуспели в жизни. Многие блоггеры по нескольку раз сменили место проживания. Кто-то сменил его окончательно.

Не нужно вечных игл для примуса, ничего вечного вообще нет. А пафоса надо поменьше.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2006

(обратно)

История про перемены в Живом Журнале и укромность

Ну и, наконец, в этой суете, что происходит вокруг Живого Журнала, при, может быть сознательно невнятной и бестолковой акции по представлению проекта "Суп" — то есть, при отсутствии чётких и недвусмысленных ответов на что либо, есть два существенных страха — страх потери общения и страх раскрытия тайн.

Потеря общения — это вот что такое: сидят завсегдатаи в кафе, и их сообщество стабильно. Даже то, что один человек уезжает куда-то дела не меняет. Даже если двое.

Но есть критическая масса перемен, что разваливают компанию — нашли новое, лучшее место, под окнами началась стройка, сменились хозяева и запретили курить…

Наконец, стариковские компании распадаются по понятной причине — и сидит последний лицеист 19 октября (заметили дату?) и угрюмо смотрит в пламя свечи.

Но большие сообщества безжалостны — уж как популярен был дневник Горчева, а вспоминают его мало. Как потрясал всех воинственный Вербицкий — и что? Жизнь идёт своим чередом.

Ну а сетевая укромность вообще очень смешная штука. Интимность сетевых дневников — что-то вроде девушки на пятом курсе.

Гораздо важнее секретность почты, а общество давно привыкло к тому, что почтовые порталы работают ненадёжно. Вот недавний случай, когда mail.ru разослало чужие письма (мне тоже), чудесная история, рассказанная мне сетевым человеком, сестра которого в недавние времена украсила комнату сотнями блестящих дисков — бэкапом одного известного почтового сервиса.

Что до секретности Живого Журнала, то она, как мне кажется, подробно освещена здесь. Вы давно уже варитесь в этом супе — и ваше недоумение оттого, что вы не привыкли читать соглашения и договоры.

Довольно глупо жеманничать, поместив текст в Сеть. Все читали про брадобрея, дудочку и ослиные уши. А коль читали — нечего выёбываться: всё так и будет. И ныне, и присно, и во веки.

Но ещё страшнее, что наивны наши тайны, секретики стары. Мои так не нужны никому — разве что какой молодой политик будет осторожнее клеить девок в Сети. Ну, так ему на пользу.

Ну, да была давняя проблема с военкоматами — при их коррумпированности за небольшие деньги, а то и просто за подарок, на юге России можно было получить адреса военнослужащих по воинским специальностям. Этим пользовались вербовщики, но и в во второй половине девяностых чеченцы так искали семьи лётчиков-штурмовиков (по понятным причинам). Снижение порога секретности всегда приводит к неожиданным результатам — чем доступнее тайна (даже мелкая — супружеская измена, кто-то украл на службе пачку писчей бумаги или себе на пользу составил отчёт о командировке), тем быстрее, при помощи поисковых машин, она долетает до нуждающегося. Если какой-нибудь публицист ведёт дневник и случайно проговорится о том, что он педераст. Такая штука как-то была — правда не в Сети, а, может, не случайно. Коммерсант эмигрант может о чём-то в запале проговориться — косвенном, маленьком, а ниточка потянется. Но дело в трудозатратах по поискам единого слова, ради которого, как при добыче радия, изводятся тысячи тонн словесной руды. Если эта работа делается вручную — все в безопасности. Если это делает стремительная поисковая машина, то мир действительно полупрозрачен.

Общая параноидальность советского человека и его шпионо(мания)фобия сочетается с чудовищным хвастовством и небрежением к своим и чужим тайнам. Сеть в этом смысле — удивительный инструмент.

Когда мне говорят: "Всё будет ужасно, будет мор и глад, не правда ли?" — отвечаю: "Неправда!".

Нет, будет мор и глад, но совсем не так как вы думаете, и ужасно будет вовсе не так, а иначе. Так что не надо пугаться ничего.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2006

(обратно)

История про перемены в Живом Журнале и нежданные улучшения

Есть ещё одно замечание, касающееся будущего Живого Журнала (видите, как многозначно это выражение?), и суеты вокруг этого будущего, которую я сейчас наблюдаю.

Совершенно не важно, чем окончится суповой проект. Для нас эти дни — повод задуматься: что мы Живому Журналу, что он нам? Каковы итоги? Есть ли толк? Почём опиум? Кто виноват? Эго гораздо интереснее, чем вопли неблагодарного пайщика — когда ему выдали сахар и мыло, он стал домогаться селедок с крупой…типичная пошлость царила в его голове небольшой.

Я совершенно согласен со следующим вменяемым мнением: "До сих пор, все здешние улучшения (как то: изменения дизайна, русификация интерфейса, появление такой радости, как navigation strip, etc., etc.) неизменно происходили по схеме opt out, требуя затем некоторых усилий и смекалки, чтобы от них избавиться. Все это, понятно, делается для нашего удобства, и не вижу никаких оснований думать, что на сей раз выйдет как-то иначе, вопреки уверениям в обратном. И если "истерика" и "паника" некоторых из нас позволят вовремя этих доброхотов одернуть — то я всецело за такую истерику." — запись подзамочная, поэтому я не скажу чья. Вменяемые мысли, меж тем, должны быть пропагандируемы.

Продолжая своё сравнение с кафе — бывают случаи, когда официантка приносит не то, что заказал, а за стойкой тебя норовят напоить насильно. (Бывают-бывают — и это не всегда радостно). Мне кажется, здесь не тот случай — но прецеденты были.

Мне напоминают, что вся эту суета напоминает момент отмены кодов-приглашений — я-то как раз до сих пор считаю, что тогда была совершена эстетическая ошибка. Это верный ход с точки зрения бизнеса, но за демократизацию всегда платят тем, что в барской усадьбе хранят картошку. Плата справедлива и неизбежна — как снос зданий при смене власти.

Оно мне непонятно — все мы научились вставлять в свою речь иностранные слова типа «стартап» или «подкаст», говорить «проект» вместо «работа», у нас есть вкус к красивым офисам, но отчего начало дела с большими сопровождается такими беспомощными объяснениями?

Ну ладно, красивая (судя по юзерпику) иностранка, сама не понимая того, подогревает тревожность. Её спрашивают: "А когда начнётся?" "Да не сейчас, отвечает она. И не в ближайшие недели". Её спрашивают "А что ещё будет?" — "Да мы вас известим", отвечает она.

Но соотечественники-то что? Или хотя бы работающие в России люди? Они, что не знают, что сохранились люди, помнящие, как стриженый министр финансов Павлов вместе с безруким (по обету) банкиром Геращенко обещали нам не менять сотенные и пятидесятирублёвки? Что в 2006 году так криво начинать — без чёткости и внятности? Или там и финансовая схема такая же?

Хотя, мне, в общем-то похую. Я трезво оцениваю свои риски.

Рассуждать на эту тему мне уже надоело. А ведь написал бы я про рейтинг фантастических книг — собрал бы десять комментариев, написал бы я тут про кулинарный словарь — так собрал бы четыре комментария. Написал бы про свою бессмертную душу — не собрал бы ни одного. Ясно, что история про то, что N. зарезал жену, интересна только в случаях, когда вы его знаете (или это случилось при необыкновенных обстоятельствах). Новость про Живой Журнал интересна всем его участникам — какой бы призрачной, неопределённой или фантастичной она бы не была.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2006

(обратно)

История про медицинские флешмобы

Сказать, что я угрюмо отношусь к флешмобам — ничего не сказать. Мои друзья знают, что людей я вовсе не люблю, а уж их, людские, массовые действия — тем паче.

Но есть некоторые действия, которые я в своей угрюмости поддерживаю. Некоторые из вас уже видели в своих лентах список симтомов инсульта.

Я не буду его повторять, скажу только, что нарушение речи, невозможность улыбнуться, признести связную фразу — это действительно может быть признаком инсульта.

Лучше перепугаться, что недпугаться.

Очень часто недостаток внимания — и есть причина смерти. Глядишь, а конфидент наш уже уплывает.

Это шире, чем флешмоб — этого я как-то касаплся в старой истории с требованием донорской крови. То есть, у меня позиция в этом смысоле довольно жёсткая. Одного своего знакомца, разжалованого дипломата и музыканта я зауважал как-то не за его прочие достижения, а за то что он организовал обучение плаванию.

Навыки спасения — это гражданская обязанность, вот что я скажу. Не заместить собой врача, а помочь ему — гарантий нет никаких, даже перечисленные признаки инсульта неполны, жизнь сложна, а люди различны. Умение наложить шину, или перебиновать рану я получил в своё время на курсах санинструкторов. Но это умение несложно, но ничего героического в нём нет. Это не подвиг, это — гражданская обязанность, для меня более важная, чем митинги, петиции о переименовании улиц и вопли о масонском заговоре. Всё это доступно — нажмите Яндекс — на слова "первая помощь" там полтора миллиона страниц (я сейчас проверил). Хуй вы где найдёте бесхозный дефибриллятор — при нём обычно есть специально обученный человек, но вот остановить стандартный тип кровотечения вполне в ваших силах. Есть друг-врач, одноклассник-хирург — потрясите его, он объяснит, что как нужно положить пострадавшего, чтобы его не задушил собственный язык и рвотные массы. Нету — это объясняют на каждом углу.

То, чо вы хотя бы смоделируете в голове критическую ситуацию, придумаете, что делать, не поддадитесь панике — может спасти не только самого человека, но и вас самих. Это я проверил на себе. Собственно, потому что набежали уже люди, я вот что скажу — этот текст не о конкретных навыках, а об идеологии.

Об отношении к проблеме, я бы сказал.

Смерть уравнивает всех — толстых и тонких, богатых и бедных, спасите жизнь гения или придурка — всё равно вам зачтётся. Судьба часто суёт по ладоням неожиданные луковицы — пригодится на пути в Царствие Небесное.

Извините, если кого обидел.

21 октября 2006

(обратно)

История про абсолютно гениальную фразу

Да вот она. К сожалению, там появились комментарии, и первоначальный вид испорчен.

Извините, если кого обидел.

21 октября 2006

(обратно)

История про театральные флешмобы

Ну, вот. Теперь можно снова погрузится в мизантропию. Я, как и многие, получил предложение распространить информацию о доме питерских актёров. И меня заинтересовал наш механизм реагирования.

Наиболее адекватной мне представляется реакция lleo: "К сожалению, я не имею возможности как следует изучить информацию, выслушать ОБЕ стороны и сформулировать свою точку зрения. Может, там дом в аварийном состоянии? Из вашего поста даже неясно, то ли это дом престарелых, где живут старики-актеры, не могущие сами себя обслуживать, либо это клуб, где они собираются. Если дом престарелых — то куда предполагается переезд? В общем, много неясного. К тому же, буду честен: при всем личном сочувствии к любым болеющим и обиженным, мне не нравится роль "информационного держиморды".

И я с ним согласен: нет, я не говорю, что это заведомая неправда, но сколько из мобберов доставят себе труд досконально разобраться в ситуации? Нет, не просто сходить по ссылке, а изучить вопрос? И кто это всё пишет, кто анонимный доброжелатель — отчего там не написано Иванов Иван Иванович, контактный телефон такой-то? Кто сей Бэтмен, что призывает меня спамить за доброедело? Или я что-то пропустил? Или хрен с ней — прокукарекал, а там хоть не рассветай?

Я очень не люблю кричать "Караул!", ничего не поняв, спросонья. Это, кстати, описано в классике: "Ежели он преступник, то первым долгом следует кричать: "Караул!" А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! — и тут регент разинул пасть. Растерявшийся Иван послушался шуткаря-регента и крикнул "караул!", а регент его надул, ничего не крикнул. Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес. Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слово "пьяный"".

Я не говорю, что знаю, в чём там дело — меня интересует механизм републикации и ретрансляции. Вернее зазор между получением абстрактной информации и её передачей дальше. Я сам задумался, как должен реагировать на такой вызов обыкновенный человек. Можно, конечно, сказать: "Нет, я ваших голодающих детей Германии туда-то и туда-то имел". Но для этого некоторое мужество — потому что тебе начнут говорить: "Фи, как не стыдно, жалко тебе что ли?". Да и голод часто бывает настоящий. Можно-таки запостить, но сопроводить текст ремаркой, о том, что всяко может быть: может, мы участвуем в интриге на стороне одной акулы против другой, предложить желающим изучить вопрос. А можно, перекинуть дальше как мячик — не задумываясь. Можно усилить от себя каким-нибудь "Доколе?".

Я уже читаю свою ленту и вижу готовый вывод "Я почти не ем мяса, чтобы из-за меня не убивали зверушек. Но я задумываюсь о том, что человеческое мясо есть не обидно. Так много бесполезного несъеденного мяса в нашей стране сидит в кабинетах и принимает решения". Ну и дальше — тиражируемая ссылка. Оно, может, человек изучил вопрос, я верю, но вдруг в нём щёлкает советский тумблер, и ситуация выстраивается-додумывается сама собой. Свободу Анжеле Дэвис! То есть ты, тиражируя непроверенное, оказываешься в команде, которая кричит "фас".

Безотносительно от того, правда, это или нет, но сами устроители флэшмоба часто делают что-то не так и будят некоторую долю безумия в массах.

А есть уж совсем ужасные дела с этими флешмобами. История с телефонами (а это уж эти свердловские жулики с деньгами на крови — уж совсем последнее дело) говорит нам о том, что нужно выработать личную политику к общественным движениям. Ну и лично отвечать за размножение сущностей. Я ведь не против личных порывов — отвечаете за чужие слова, ставшие своими? Да? Вперёд!

Но есть и оборотная сторона — что бы не было этого "все писали, всех учили". Типа напишет человек мне: "Я нашёл в вашем Живом Журнале телефон, позвонил, а с меня сто рублей сняли. Сука ты, Владимир Сергеевич". И нечего мне оправдываться, оскорблённо делать всякие мимические фигуры — и правда сука. К суду не потянут, но ничего отрадного нет. Соучастник, и нефига кобениться — был в деле, и даже не жуликом, а подставным идиотом.

А истину, как всегда, жалко. Потому что невозможно понять, что там на самом деле с этими актёрами (В том, что их жизнь не сахар, я, увы, поверю легко, дай Бог им здоровья). Да и со всем миром.

Извините, если кого обидел.

22 октября 2006

(обратно)

История про духовидца (I)

Поэтому я расскажу историю про Даниила Андреева. Даниил Андреев был настоящий духовидец.

Вот в чём дело — настоящий духовидец.

Он родился в семье самого популярного писателя того времени. Меня в своё время поразило то, как один библиограф рассказывал на лекции, что Андреев и Горький чуть не на порядок обогнали по тиражам своих коллег по цеху. Кстати, про Горького Андреев писал: "Ему я обязан бесконечно в смыле прояснения моего писательского мировоззренияю Никогда до бесед с ним я не смотрел так серьёзно на труд мой и дар. Он первый заговорил о такой для меня сомнительной вещи, как талант, о моей ответственности перед талантом".

В десятые годы прошлого века рассказы Андреева расхватывали как горячие пирожки. Но сейчас он подзабыт, забыто то, что по сути, мы имеем дело с тремя писателями по имени Леонид Андреев — до 1906 года, когда родился Даниил, потом умерла в родильной горячке жена Андреева. Затем очень тяжёлый период до Первой мировой войны, и, наконец, война вкупе с революционными иллюзии и умирание на финской даче.

Итак, Андреев-старший известен у нас мало, а вот его сын известен криво. Он родился в Белине осенью, как уже сказано. 1906 года, рос уединённо, и в пятнадцать лет ему в первый раз пришло видение — Даниил Леонидович увидел Небесный Кремль, что висел над земным.

Потом видения зачастили — приходил Серафим Саровский и Сергий Радонежский, но чаще прочих заглядывал Александр Блок.

Это для наблюдателей из следующего века эти фигуры сближены, а вот для сына писателя, который видел за обеденным столом в доме у бабушки Шаляпина и Горького, Скрябина и Бунина — Блок был совершенно реальной фигурой.

Так вот — есть два типа духовидцев. Первый — омерзительный и гадкий тип пастыря, который, как только припрёт, зовёт адвоката и кричит о своих гражданских правах. Вокруг их видений выстроена целая фабрика, адепты сеют и жнут, храму завещаны жильё и деньги. Бывают религиозные коммерсанты, что не брезгают и плотскими утехами с послушниками и послушницами (это особенно развлекает читателей газет). Но даже этим коммерсантам часто начинает казаться, что повторённое много раз стало правдой.

Второй тип духовидца это честная дева Жанна, которая понимает, что дело пахнет керосином, но обратного пути нет, и хоть жжёт пятки, отрекаться — дурной тон.

Так вот Даниил Андреев был из таких.

Когда Генералиссимуса положили под бок к основоположнику, отворились двери тюрем, и народ начали понемногу выпускать. Требовалась формальность — написать просьбу о пересмотре дела. Андреев написал, но (это часто цитируется), добавил: «Я никого не собирался убивать, в этой части прошу моё дело пересмотреть. Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком».

В середине пятидесятых это всё таки было несколько круто, и Андреев посидел ещё, и только в апреле 1957 года Андреев вышел на улицу города Владимира, а жене его под роспись выдали вещмешок с рукописями. Там болталось описание мирового устройства — и оно болталось над апрельскими лужами, не зная своей судьбы.

Вот это был не хуй собачий, а духовидец — вот что я скажу.

Я, пожалуй, по своему обыкновению, схожу на кухню, и если придёт желание, то продолжу.

Извините, если кого обидел.

22 октября 2006

(обратно)

История про духовидца (II)

В часах что-то стукнуло, и ко мне пришли вестники. Я не сразу понял,

что ко мне пришли вестники. Сначала я подумал, что попортились часы. Но тут

я увидел, что часы продолжают идти и, по всей вероятности, правильно

показывают время.

Даниил Хармс <22 августа 1937>

Тут ещё вот в чём дело — в Данииле Андрееве (не внутри его самого, это уж никому не известно, что там было), а в восприятии его сторонним человеком всегда боролись две ипостаси — писатель сын писателя (как «троцкист, сын троцкиста»), человек родом из Серебряного века, из всей этой культуры, и духовидец (Отец его в своё время писал: "Я не реалист. Кто я? Мистик?".

Как литератор Андреев пишет в соавторстве книгу о путешественниках, публикует переводы…Что стало с его романом «Странники ночи», я не помню. Роман он начал писать перед войной, а, уходя в армию, закопал. Выкопанный, роман вышел испорченным, вроде бы Андреев его переписывал, вроде бы там был описан Большой Террор, но мне про то неведомо. Если кто его читал, то пусть расскажет.

Но, конечно, Андреев-духовидец побеждает Андреева-литератора. Как не крути, главная его книга — «Роза мира», причём Андреев как бы не автор, а человек, пишущий отчёт о своих путешествиях и видениях. Что, дескать, странные имена ангелов да демонов? А я вот там так слышал — и крыть нечем.

Число людей, внимательно прочитавших «Розу мира» от начала до конца так же невелико, как количество людей прочитавших все три тома «Капитала». Причём книг-то у Андреева на самом деле три — «Русские боги» (1955), «Железная мистерия» (1956) и, собственно «Роза мира» (1957), но, по сути, это один текст. Чтение сложно, трудно и сейчас я попробую пересказать, что это за книга. Внимание, следите за руками — я и сам не уверен в успехе этого карточного фокуса.

Итак, это опись мироздания, как оно представляется Андрееву. В этом мироздании есть три типа процессов — метаэволюция формирует Вселенную, трансфизические процессы формируют Землю, метаистория формирует человечество.

В этом мироздании ангелы, восстав на Творца разбежались кто куда, и началось повсеместное манихейское противостояние, которое на Земле выражается в противостоянии демона Гагтунгра и Логоса.

Земля состоит, как торт «Наполеон» из 242 слоёв-миров, в каждом мире есть своя размерность, а сами миры делятся на восходящие, средние и нисходящие. Человечество живёт в середине торта, и этот средний слой называется Энроф.

Злые демоны карму людей и самого слоя портят, светлые духи карму улучшают. Логос наверху, как сахарная пудра, Гагтунгр — в самом низу, практически у тарелки, на которой стоит наш торт. Причём относительно нас эта система симметрична — наверху существа получше, глянешь вниз — там всё хуже и хуже. Такая вот комедия дивина.

Итак, в этом нашем торте-Шаданакаре начинается брожение — светлые тянут в одну сторону, дневной дозор гадит снизу. Плодятся персонажи — их масса, он разбегаются как тараканы, (удивительно, что не нарисована нигде учебная схема мира Андреева, наподобие мандалы). Идут те самые исторические процессы — появляются сверхнароды (наподобие русско-советского), каждые со своим духом-духоводителем. У каждого духоводителя есть свой демон государственности, причём они, эти демоны государственности пиздятся друг с другом в параллельных слоях торта. Народы наблюдают трясение этих битв и смекают — если наступила диктатура или там война, значит что-то не так с демоном государственности, го ли ему глаза на жопу натянули, то ли, наоборот, он вышел из-под контроля.

Понятно, что сами демоны пиздятся неподалёку, а среди человечества у них есть наместники, так называемые человекоорудия — государственные деятели. В «Русских богах» рассказано, что у русского народа есть демиург Яросвет, соборная душа Навна и три демона российской государственности — Жругры. В «Железной мистерии» рассказано о ядерной войне, причём в «Розе мира» прямо говорят, что третьего, сталинского Жругра завалили, объединившись, силы Добра и Зла. Злому Гагтунгр не понравилось, чтьо и его, нижняя, часть слоёного торта может пострадать, если взорвётся средняя.

Но типы персонажей не исчерпываются президентами и царями. Андреев видел ещё вестников.

Вестник — не просто талантливый человек, но гений, оснащённый особыми способностями — понятное дело, среди вестников Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, и Л. Толстой. Ах, да! Конечно Владимир Соловьёв и Блок — даром что ли Блок с самого начала к Даниилу Леонидовичу приходил.

Кончается всё это дело понятным вопросом: либо мы опомнимся и создадим Розы Мира, гармоничное мироздание, либо победят демоны, всем трындец, причём ёбнет так, что наступит новый мировой период. На колу мочала, начинай сначала.

Но не надо думать, что это всё написано в духе простого перечисления — в «Русских богах» всё начинается с юности героя, картины видений перемежаются воспоминаниями, война — «что всюду белизна палаты, а грудь сдавил, гнетя как латы кровавый, плотный, душный бинт» — и прочие октавы.

Извините, если кого обидел.

23 октября 2006

(обратно)

История про хитрые приборы

Только что прочитал чудесную историю про распознавание речи: "Коллеги, облегчите жизнь собрата по перу! Я знаю, что есть диктофоны, в программное обеспечение которых входит диск с программой расшифровки интервью. То есть, подключаешь диктофон к компьютеру и он тебе твой наговоренный текст перегоняет в электронный вид в виде обычного текста. Беда в том, что на нашем диктофоне эта функция есть на куче языков, кроме русского. Какие есть диктофоны (марки плз!), которые бы перегоняли интервью на компьютер на русском языке. Программу Горыныч советовать не надо, я так и не поняла, как с ней работать, к тому же к ней нужна куча примбабасов, а у меня нет желания их покупать. Посоветуйте, пожалуйста диктофон для ленивых"!

Когда скучные люди лишённые чувства юмора, заворчали, им ответили: "Уважаемый, на моих глазах в компании РОСНО так при мне гендир перекинул запись с диктофона на свой комп по-русски. так же был у нас такой диктофон у подружки, которая щас свалила в Хабаровск и связь с ней потеряна — к кому присоединил и все тебе через полчаса готово. Не знаете, не выделывайтесь".

И было чудесное продолжение: "панасоник был у нас с ПО, где-то около 6 тыс. стоит. точнее марку не скажу, но такой, хороший панасоник. к компу подключила и он пошел в окошке буковки подбирать, да так ловко, потом в txt файло перекинул все и красота".

Это мне сразу напомнило не менее чудесную историю из классика: "Я только что прибыл из Литл-Рока, где оказался свидетелем очень прискорбной уличной сцены. Человек стоял на ящике и предлагал желающим золотые часы-футляры на винтиках, заводятся ключиком, очень элегантно. В магазинах они стоили двадцать монет. Здесь их продавали по три доллара, и толпа буквально дралась из-за них. Человек где-то нашел целый чемодан этих часов, и теперь их раскупали у него, как горячие пирожки. Крышки футляров отвинчивались туго, но люди прикладывали футляры к уху, и там тикало этак приятно и успокаивающе. Трое часов были настоящие; остальные — один обман. А? Ну да, пустые футляры, а в них — такие черные твердые жучки, которые кружат около электрических ламп. Эти самые жучки так искусно отстукивают секунды и минуты, что любо-дорого слушать. Так вот человек, о котором я говорю, выручил двести восемьдесят восемь долларов, а потом уехал, потому что знал, что когда в Литл-Роке настанет время заводить часы, то для этого потребуется энтомолог, а у него была другая специальность". (с)

Извините, если кого обидел.

23 октября 2006

(обратно)

История про духовидца (III)

"Роза мира" превращается в книгу, которую мало читают, её стиль отрывается от бумаги. Следы Даниила Андреева обнаруживаются в самых неожиданных местах.

Например, есть такой писатель-фантаст Василий Головачёв. Мужчина статный, и успешный — с миллионными тиражами, за которые ему даже вручили золочёный хоккейный шлем ужаса. Он похож на динозавра. Он был всегда — он был давным-давно. Он свидетель изменений магнитного поля земли, вмешательств Тайных магов из чёрных дыр и прочей Галактической закулисы. Его книги — царство аббревиатур, отчёты о боестолкновениях, сухой язык победных реляций и командный голос рассказчика.

Головачёв довольно долго был лидером продаж — да и сейчас тиражи его радует. Героев Головачёва очень много — они населяют не мир, а миры; сюжетные завязки в романах не развязываются, число героев такое же, как в "Войне и мире" (с учётом поимённого списка Бородинского сражения.

Адепты знаменитого фантаста сразу называют его новые книги практическим пособием по экстрасенсорике, тайным возможностям человеческого сознания (возможности сознания всегда тайные) и прочим упанишадам. Обычно в книгах Головачёва, читателю в качестве бонуса к сюжету прилагается объяснения всего Сущего: "На основе чего жрецам Системы можно было закодировать человечество, превратить людей в рабов? Только на основе сокрытия изначального ключа познания Вселенной. Надо было дать такое представление о положении вещей, которое внешне казалось бы правдоподобным, а на самом деле являлось бы ложью. И таких парадигм было внушено человечеству великое множество, от религиозных — типа Торы, Ветхого Завета и буддистского пофигизма, до научных — работ Эйнштейна, Канта и других. Плюс внушение калейдоскопического — не целостного — восприятия мира плюс наркотики, алкоголь, курение, доказательство правомерности однополой любви…" Много там чего интересного есть — только рассказывать я про это не буду, потому что это хоть и эзотерика, хоть и эзотерика тиражом сто тысяч, но я-то о другом духовидце.

Источником аббревиатур и сокращений служили раньше две отрасли — армия и наука. Прекрасно знакомый и с тем и с другим — Головачёв превратил их в узнаваемый элемент своего стиля, внёс в свою фантастику язык научно-технических отчётов и армейский наставлений по ведению БД (боевых действий). На официальном сайте Головачёва есть даже специальный толковый словарь — «Всевече — реорганизованный Высший координационный совет Земли, правительство Солнечной систем; Вэлфер — термин, означающий идеальное состояние государства; КЗ — количество здоровья, термин, обозначающий количество воздуха, прокачиваемое через легкие за секунду; МАВР — многоцелевой анализ вариаций решения; ПВУ — пси-вариал управления, оперирующий мысленными и звуковыми командами; СВС — Суперструнная видеосвязь, использующая принципы свертки пространства; СОС — следственная операционная система; Шкала ВП — шкала важности, первоочередности и ответственности решаемых задач с максимальной оценкой в сто баллов».

Читатель Головачёва узнал, конечно, что «Земля — лишь один из слоёв Регулюма, многомерного континуума с набором определённых законов, свойств и констант, что слои Регулюма — планеты Солнечной системы — отделены друг от друга потенциальным барьером в виде пространства (вакуума), который можно было преодолеть с помощью особых устройств — хаб-генераторов, созданных задолго до появления на Земле человека». Вот за этот Регулюм и дерутся хорошие люди.

Битва при дискурсе Головачёвым выиграна. Он, (дискурс, то есть) живёт — с обязательными словосокращениями, аббревиатурами, с обилием заглавных букв, с р а з р я д к о й (что превращает любое обычное слово в тайное и знаковое), с таким же обязательным офицером спецназа в качестве главного героя, с Дуггуром и Уицраором. Герой, в конце концов, увеличивается в размерах, «превращаясь в великана вровень с магами и Великими игвами.

— Александр! Это ты, дружище?!

— О нет, я всего лишь инвариант Принципа, — усмехнулся Ростислав, помогая Ненагляде вырасти и стать такой же, как он. — Конкретное проявление Соборной Души Веера в конкретной ситуации». В общем, сплошная «Роза мира»: «По древним понятиям дурак — просветлённый человек, не пользующийся умом, — сказал Будимир извиняющимся тоном. — Если разобрать это слово, то получится «д» — данный, «ур» — свет, «ра» — солнце, «к» — принадлежащий к чему бы либо». Такая вот гертрудастайн, дорогие товарищи.

Эти миры разветвлены и абстрактны — будто путешествуешь внутри математических головоломок. Вернее, головоломок эзотерических. Все здесь не так, как надо, и совы — совсем не то, чем они кажутся. Один из миров, через который, как через заросли малины, пробираются герои, называется, кстати, Хаббардом.

Так, что стиль Андреева — вечен. А сам Андреев — фантаст (Привет, coolwind, я сдаюсь — фантаст, конечно фантаст!).

Извините, если кого обидел.

24 октября 2006

(обратно)

История про духовидца (IV)

Выходит так, что стиль "Розы мира" так и просится в пародию. Тогдашний мой товарищ, Женя Лесин, ставший впоследствии известным упырём, как-то написал цикл пародий, ключом для которых был известный стишок (кстати, чей?) про то как дверью зажало башку мужику — поезд поехал, мужик побежал, долго я взглядом его провожал.

Среди этого цикла, много в котором я нахожу смешным, была и такая история:

Русский Поезд

Жваггр и Мругр (вместе):

Храмдр! Брамгдр! где вы,

Русские девы?

Заткните врагов за пояс -

В поезд.

Глухой говор в народе:

Поезд уехал,

Эка потеха!

Ареопаг Поездоподобный:

Смело вперед

Ко мне в живот

Лезьте.

Я вас сгною,

Перекую

Лестью.

Голоса Хриггвы:

Головы, головы -

олово, олово.

В поезде, в поезде

почестти, поччести.

Боги застыли.

Други застали.

Всем нам по пуле.

В рельсы попали.

Хммагр и Жвиггротид рвут, мнут, корежат, хрипят и чавкают.

Вдали встает, Восстает Россия, Русь, Колокола, хр-ррр…

Но с пародиями у живого Даниила Андреева приключилась совершенно иная история, про которую я расскажу чуть позже, только схожу за необходимым на кухню.

Извините, если кого обидел.

24 октября 2006

(обратно)

История про духовидца (V)

История с пародиями, к которым приложил руку сам Даниил Леонидович, была уникальной. Когда Андреева взяли (при обстоятельствах весьма драматичных), то на дворе стоял 1947 год — и смертная казнь в честь военной победы была отменена. Ему дали 25 лет тюрьмы — срок для человека средних лет в ту пору практически пожизненный и вот он попал во Владимир, в знаменитый изолятор — который не воспел только ленивый из узников.

Причём попал он в так называемую "академическую" камеру — там сиживал монархист Шульгин, выковырянный из своего эмигрантского уединения, историк Раков и академик Парин (его дело было довольно громким — Василий Васильевич Парин был блестящим учёным-медиком (правда, тогда он был академиком Академии медицинских наук, а не АН СССР (его избрали в 1966 году), но зато одним из основателей своей академии), профессором и заместителем наркома здравоохранения. Парин прочитал доклад о методике лечения рака в Америке, и его прибрали в феврале 1947. Дело в том, что вокруг этого скандала произошло много событий, начались суды чести одних учёных над другими, было написана пара людоедских пьес и снято несколько фильмов, наука оказалась в некоторой жопе — но Парин уже видел владимирское небо в клеточку.

Внимательный читатель Варлама Шаламова решит, что это рай, а не тюрьма. Оно, конечно, не Колыма, но Андреев в этой тюрьме чуть не двинул кони от инфаркта в 1954, Парина шантажировали судьбой детей, да и кладбище там не пустовало. Вообще, неизвестно, ради чего приберегали этих сидельцев.

Но, так или иначе, была оборотная сторона этого сидения. Несколько интересных людей сначала читали лекции сокамерникам — вполне в русской дореволюционной традиции, а потом сочинили книгу, которая называется "Новейший Плутарх".

Вот это книга, так книга — она набита вымышленными персонажами. Да-да, если кто не догадался, вымышленными! Потому что при мне любители Даниила Андреева мне пытались сослаться на них как на реальных. Вот там Андреев веселился, и это совершенно не похоже на назидательность "Розы мира". Глядите — вот Михаил Никанорович Филиппов (1798–1914)! — писатель, поэт, драматург, что родился в г. Тамбове в семье мелкого чиновника. "Девятнадцатилетним юношей он поступил в канцелярию губернского правления, где и служил непрерывно в продолжение пятидесяти лет, понемногу повышаясь в чинах… Первым серьёзным опытом нашего труженика слова следует считать романтическую повесть «Прасковья — стрелецкая дочь», появившуюся в «Тамбовских губернских ведомостях» в 1820 г. За нею последовали робкие попытки овладеть стихотворной формой: поэмы «Еруслан» и «Неонила», «Евгений Мологин», «Бронзовый пешеход», не помешавшие, однако, плодотворности также и прозаических занятий Ф. Результатом этих последних явились романы «Майорский сынок» и «Живые сердца». К этому же периоду относятся и первые опыты Ф. в области стихотворной драмы: «Щедрый герцог», «Мраморный пришлец», «Попойка во время холеры» и «Счастье от глупости».

Не смущаясь молчанием критики, Ф. упорно продолжает свою работу, согласно завету Пушкина «всех лучше оценить сумеешь ты свой труд». Отказываясь от каких-либо иных развлечений, он уделяет этой работе все вечера после службы. Ни женитьба, ни постепенный прирост семьи не меняют ничего в этом поистине железном расписании времени. Поэтому нас вряд ли сможет удивить тот факт, что с 1840 по 1880 г. Ф. было закончено не менее 52 романов. Назовем некоторые из них, чтобы убедиться, насколько живо, быстро и горячо отзывался Ф. на все сколько-нибудь значительные явления современной ему отечественной литературы: «Кто прав?», «Что думать?», «Шарабан», «Вторая любовь», «Потом», «Матери и внуки», «Пар», «Корвет Церера», «Обрезов», «Откос», «Необыкновенная география», «Обиженные и ущемлённые», «Подвиг и награда», «Умный человек», «Село Карамазово», «Матрац», поэмы: «Русские мужчины», «Кому в Тамбове умирать нехорошо» и многие другие.

Пользуясь после выхода в отставку неограниченным досугом и не отвлекаемый никакими другими интересами, Ф. в последние 45 лет своей жизни развил совершенно необычайную энергию, закончив, по свидетельству его правнуков, свыше 150 романов и несколько сот повестей и рассказов. Ни преклонный возраст, ни замкнутый образ жизни не мешали ему каждый раз, как только в его поле зрения попадало новое произведение литературы, откликаться на него, предлагая читателю — или, по крайней мере, своей семье — новый оригинальный вариант затронутой темы. От эпохи Карамзина до первых выступлений русских футуристов трудно было бы указать какое-нибудь литературное течение или какой-нибудь серьёзный вопрос, волновавший наше общество, не получившие своего отражения в творчестве Ф., которое сделалось настоящим зеркалом русской культурной жизни на протяжении целого столетия. Это блестяще подтверждается перечнем заглавий крупнейших произведений Ф., увидевших свет с 1880 по 1914 г: «Обычаи Разболтаева переулка», «Бессилие света», «Семена невежества», «Понедельник», «Отваловские медяки», «Глухой актер», «Три кузины», «Тетя Паша», «Старик Игдразиль», «Повесть о восьми утопленниках», «Лиловый плач», «Крупный черт», «Незнакомец», «Резеда и минус», «Туча в манто»…".

Остальное читайте сами.

Среди путешественников, князей, военных деятелей, писателей, конструкторов, врачей есть даже Квак-ма-Лунг (Эсфирь-Анна Броунинг), выдающаяся представительница племени кири-кири, просветительница даяков (Индонезия) — тоже описанная Андреевым.

Так что эта книга, очень весёлая, написанная людьми безо всяких перспектив — вернее, с перспективами очень мрачными, состоялась.

Если бы Даниил Андреев поучаствовал только в ней, то уже стал бы знаменит — негромкой, но завидной для нормального человека славой.

Желающие могут прочитать полный текст, ленивые — совершенствоваться в угадайке по приведённому фрагменту, а я снова отправлюсь на кухню.

Для многих слава Андреева — иная. Вот они обсуждают его на форумах: «Одно настораживает, ну кто его укусил, что он начал описывать миру Демонов и пр. нечести. Может у него есть еще какие-нить работы по Демонологии?»…

Или вот чудесное: «Прочитала "Розу мира" Даниила Андреева. Он начинал писать эту книгу в тюрьме, носившей название политического изолятора… В изоляторе ему «стали посылать информацию «СВЕРХУ».

В книге переплетение мистики и философии. Но осадок коллосальный.

Поклонникам «ДУXLESSа» навряд ли подойдет. Хотя советую, ОЧЕНЬ. Теперь можно с оптимизмом смотреть в будующее, не париться из-за измен мужа, из-за сорвавшегося контракта, из-за поломаного ногтя и т. д».

Или: «Не могу удержаться от комментария. Книга Д. Андреева произвела на меня, когда я её прочитал примерно в 1990 году ошеломляющее впечатление и буквально привела к взрыву вдохновения и творчества лет на 10, а, наверное, и больше. С моей точки зрения, это просто потрясающая по чистоте, силе и красоте книга. Как ни странно, а на тот момент я ближе общался с рериховцами, но они как-то по-другому на неё реагировали, с опаской, тыкали на места с описанием ада и т. д.

Книга эта — о строении слоёв вокруг Земли, о новой религии Роза Мира, которая должна спуститься на Землю в нашу эпоху, об объединении всего человечества и о трудностях, исходящих из тёмной части мироздания. Особо ценно, что расписывается механизм управления государством через Демиургов, которым приходится задействовать уицраоров, сверхдемонов государственности. Пожалуй, именно за это Д. Андрееву и тем, кто слушал чтение отрывков из романа в рукописи впаяли по 10–15 лет (примерно в 1947 году)».

В общем, каждому — своё.

Извините, если кого обидел.

25 октября 2006

(обратно)

История про электричество

У меня сегодня пропало электричество в квартире. За окном дождь, уютный шелест (для того, кто под крышей), на лестнице — невнятные голоса. гулко и встревоженно: что, дескать за хуйня, деньги дерут, а корицы жалеют.

Запалил свечку и в её свете прочитал жизнеописание Глазкова от Ирины Винокуровой.

В общем, я ничего не успел и ничего не сделал — так что не удивляйтесь. Я имею в виду не просто какой-нибудь остроумный текст (у меня была мысль рассказать о поэте Сельвинском), на которые я мастак, но и то, за что мне иногда платят деньги.

Извините, если кого обидел.

26 октября 2006

(обратно)

История про частную жизнь

Принялся читать воспоминания приёмной дочери Сельвинского. Вероятно, она достойная женщина, но, увы, в воспоминаниях своих не выказывает ума. Есть такой тип воспоминаний, в котором нет переосмысления прошлого, нет этнографического пира примет ушедшего времени, нет весёлой науки литературной злости и сведения счётов с мертвецами. Это знаменитый жанр Живого Журнала "юбку или брюки". Не все, правда помнят откуда эта бессмертная фраза.

Так вот, падчерица Сельвинского написала книгу о себе — она жила в литературной семье, окончила ГИТИС, потом преподавала в цирковом училище, а под конец вышла замуж за немца. Немец был родом из прошлого, из компании мальчиков, что были детьми политэмигрантов.

Двое из них стали известны — это Конни и Маркус Вольф. Она влюбилась в третьего, Лотара, а вышла замуж за четвёртого приятеля.

История про первую любовь особая — чувства барышни были устроены так, что в 1942 году, она пишет в своём дневнике: "Я хочу быть с Тобой! Всё, всё только для Тебя!.." — а юноша ещё в 1940 году репатриировался в Германию, и как раз в этом сорок втором его несли над землёй крылья "Люфтваффе".

Она пишет с некоторой наивностью открытия: "Нельзя наказывать невинных людей, какой бы национальности они не были. Крымские татары, и чеченцы, и ингуши, и многие другие малые народы, населявшие нашу страну все были в 24 часа сорваны со своих со своих мест и отправлены кто куда"… Это кто бы спорил.

Самое грустное, что в книге падчерицы совсем мало Сельвинского. Вернее, есть такой способ описания прошедших давно событий, когда перечисляются юбки и брюки, и понимаешь, что вокруг интересного тебе человека шла обыкновенная жизнь — выкипал чайник, писались дурацкие стихи к случаю, творилось обычное бытовое безумие (которое и считается домашними не просто главным, но единственным содержанием жизни).

За последнее время я прочитал несколько мемуаров писательских дочерей, причем большая их часть были дочери, что стали актрисами. Какое-то уныние у меня было от этих мемуаров — люди всё хорошие, но мучительно неинтересные.

А вот Сельвинский был мне интересен. Во-первых, это был тип абсолютно советского поэта, причём поэта-конструктивиста. Он стремительно попал в полуопалу и так и дожил век поэтом второго ряда.

Он написал блестящую прозаическую книгу "О, юность моя", которая чем-то похожа на гигантский автобиографический роман Паустовского.

Извините, если кого обидел.

27 октября 2006

(обратно)

История про поэта Глазкова

Начал размышлять о Глазкове. Тут дело вот в чём, Глазков — поэт уникальной судьбы.

С одной стороны он знаменит массой легендарных поступков, которые увы, в глазах потомков часто затмевают саму его поэзию. Все помнят, что он изобретатель слова «Самсебяиздат», быстро редуцированного для «Самиздат». Уже никто не помнит суровых контор «Госполитиздат» и «Партиздат», а слово «Самиздат» осталось. Про Глазкова сочинено множество легенд. Одна из них, пересказана Львом Лосевым:. Глазков стоит в очереди на медкомиссию в военкомате. Там военком задаёт только один вопрос «Котелок варит?» — если отвечают «Да», новобранца ставят в строй, потому что на дворе сорок первый год и Отечество в опасности. Если кто отвечает «Нет», то заключение ровно такое же: «годен».

Когда доходит очередь до Глазкова, то ему задают тот же вопрос, что и всем: «Котелок варит?»

— Да получше, чем у тебя, — отвечает Глазков.

— Шизофреник, — говорит военком, — выпишите ему белый билет.

Но, увы, эти анекдотические истории — как и то, что однажды Глазков приехал в дом отдыха на Селигер в одной пижаме, все эти приметы «блаженного» поэта, заслоняют разговор о стихах. Глазков, в котором находили родство с Хлебниковым, особенный даже по меркам XX века — настоящий нищенствующий поэт в начале, и вполне успешный потом.

Даже знаменитые четыре строки, которые он написал о войне -

Господи, спаси Страну Советов,

Сбереги ее от высших рас,

Потому что все твои заветы

Гитлер нарушает чаще нас.

— известны не благодаря собственно поэзии, а именно благодаря этической позиции, которая таким образом была сформулирована впрок, на десятилетия.

И, с другой стороны, он поэт уникальной судьбы, сам себя переломивший — человек, абсолютно осознанно совершивший убийство себя как поэта. Сначала он писал, как делил сам «хорошие стихи не для печати» и «хорошие стихи для печати». Потом пришла пора «плохих стихов для печати» — но даже они сейчас кажутся каким-то издевательским абсурдом, будто ответ военкому из легенды.

То есть напишет он о героях-комсомольцах на Амуре, а выходит всё как у другого, следующего за ним поэта, Олега Григорьева:

С бритой головою,

в форме полосатой

коммунизм я строю

ломом и лопатой.

Ну, ладно, я всё-таки расскажу не о поэзии. Глазков-таки откосил от армии — причём в тот момент, когда немцы рвались к Москве. Современники говорили, что он не верил в победу Гитлера — но это видно и по стихам. Однако армии он боялся панически — и какой-то врач натянул ему безумие до пункта "3б". То есть, по нынешним меркам Глазков был вполне безумен, по меркам рациональным — совершенно на войне не нужен. Его возвышенные сверстники и товарищи, правда, наплевали на отсрочки и льготы — и сердечники и астматики легли под Вязьмой, чтобы дать стране время замахнуться. Давид Самойлов шёл на войну осознанно, это была его война и он, не моргнувши глазом, заехал в глаз любому, кто ему, еврею-комсомольцу, предложил бы ему отсидеться. Кульчицкий… Ну, с Кульчицким была особая история:

Кульчицкий приходил тогда.

Он мне ответил на

Мой вопрос — как и когда

Закончится война

К папиросе поднеся огниво,

Закурит, подумал, дал ответ:

— Пить мы будем мюхенское пиво…

А война продлится десять лет.

Но меня убью в войну такую…

Призадумался на время тут,

А потом бессмысленно ликуя,

Радостно воскликнул: — Всех убьют.

Кульчицкий погиб в январе сорок третьего, под Сталинградом. Поэтов в ту войну выкосило изрядно — хватит на многотомник. А Глазкову они говорили: "Сиди, мы за тебя повоюем". Он и сидел, а потом особенно не выёбывался, говорил правду. Отсиделся, говорил. А для этого тоже нужно некоторое мужество.

Кстати, совершенно непонятно, как его не смолотила сноповязалка этой системы. Шансы у Глазкова были практически стопроцентные — отец его, с дореволюционным партстажем, сгинул в Воркутинских лагерях, был прокурором, а потом адвокатом, а в двадцатые вышел из партии. Как тут не прибрать сына? Дырявый зонтик сумасшествия не спас, например, Мандельштама. Одно ли блаженство хранило Глазкова, как распоряжается судьба — Бог его разберёт. А прожил по русским меркам, с учётом ликёро-водчного безумства, долго с — 1919 до 1979.

В общем, поэт необщего выражения строк.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2006

(обратно)

История про "Момент истины"

Сейчас, когда все кончили перетирать историю о скандалах в прямом эфире. Мне, понятно, все эти скандалы не очень интересны, они, мне кажется, вредят делу установления истины. Поэтому крики на одной радиостанции "Кто, как ни мы, Юра, сейчас должны защищать Аньку, которая лежит в гробу"? мне, сидящему со стороны приёмника, напоминают сцену из известного романа. Для идиотов повторяю: "мне" и "напоминают", а не "точно соответствуют". Я приведу полстраницы этого романа:

"Таманцев спрятал пакет, внутренне настраиваясь бутафорить, опустил голову, расслабленно-спокойный подошел к Аникушину, посмотрел и, словно только теперь обнаружив, что тот мертв, в сильнейшем волнении, как бы еще не веря, вскричал:

— Васька?!! Ваську убили?!!

Он повернулся к лежащим на траве агентам, кинул лихорадочный взгляд на одного, затем на другого и, как бы все вдруг поняв, с лицом, искаженным отчаянием и яростью, уставил палец на "лейтенанта".

— Ты!!! Ты его убил!..

— Нет!.. Я не убивал! Не убивал! Это не я! — энергично запротестовал "лейтенант".

— Ты!!! Он убил Ваську! Он убил моего лучшего друга!!! — оглядываясь и как бы призывая в свидетели Блинова, старшину и Алехина, истерично закричал Таманцев и в совершенном отчаянии замотал головой: — Я жить не буду!!! — Обеими руками он ухватил ворот своей расстегнутой наверху гимнастерки и, рванув, разодрал ее до пояса, обнажив широкую крепкую грудь, сплошь расписанную синими разводами морской татуировки. — Паскуда! Я прикончу его как падаль!!!

И с лихорадочной поспешностью зашарил вокруг по траве глазами, отыскивая наган, умышленно выроненный им перед тем себе под ноги.

— Нет!.. Клянусь, это не я!

— Не смей его трогать! — подыгрывая, строго сказал Алехин.

— Он убил Ваську!!! — рыдающим голосом вопил Таманцев, подняв из травы и держа в руке наган. — Я прикончу его как падаль!!!

Аникушина звали Игорем, а не Васькой, и убил его не "лейтенант", но это не имело сейчас никакого значения. Андрей уже сообразил, что начался заключительный аккорд, так называемое "экстренное потрошение", жестокая, но в данных обстоятельствах совершенно неизбежная игра, потребная для того, чтобы тотчас — немедленно! — получить от кого-либо из захваченных — предположительно самого слабого по волевым качествам — совершенно необходимые сейчас сведения.

Аникушин во время засады повел себя непонятным образом и очень крепко помешал, теперь же, мертвый, он должен был помогать: для пользы дела обыгрывалась его гибель".

Ну, понятное дело, извините, если кого обидел

28 октября 2006

(обратно)

История про перемену времени

Начал мучительно размышлять, как провести тот самый час, что нам вернули. Твёрдо помню только как провёл самый первый возвращённый час — посмотрел фильм "Тихая Одесса", где бегали в кожанках чекисты и любовь была бесплотна, как бабы в советском производственом романе.

Потом — не помню.

У меня есть убеждение, что все эти игры со временем — не просто так. Не просто так, да.

Извините, если кого обидел.

29 октября 2006

(обратно)

История про ночные прогулки (I)

Ушёл глядеть на снег.

Извините, если кого обидел.

29 октября 2006

(обратно)

История про ночные прогулки (II)

Вернулся. Нарисовал пару раз правильные слова на спящих автомобилях.

Снегу полно.

Сейчас, утром, вы в нём утонете.

Извините, если кого обидел.

30 октября 2006

(обратно)

История про ночных людей

Шёл сейчас домой. В подземном переходе видел пьяного виолончелиста — он был страшен. За спиной у него висела виолончель в футляре, похожая на миномёт. Ладно, ладно, на миномёт в футляре без плиты.

Он шёл зигзагом — и я спрятался от него за колонной.

Появились какие-то ночные спаммеры. Роман Владимирович, что вам-то не спится, что вы мне регистрацию фирм предлагаете в полшестого утро? Какая на хуй, регистрация в такое время? Ну, выпили, с кем не бывает. Но что уж упорствовать-то?

Мне не прислали статью — это плохо.

Зато у меня созрел вопрос к филологам — есть среди читающих меня филологи-древники? А то я учился у Дёмина, ручкался с Панченко, а вот едино — невежда.

А то меня есть вопрос по "светской литературе Древней Руси". Не такой умный. как вопрос про полигексометиленгуанедингидрохлорид, но всё же…

Извините, если кого обидел.

01 ноября 2006

(обратно)

История про хлопки

Принялся читать Звягинцева. Всё что я напишу дальше, мало кому интересно, кроме узкого круга моих коллег.

Я с вниманием прочитал новый роман Звягинцева, писателя-фантаста, что знаменит книгами с привкусом альтернативной истории. Я любил его "Дырку для ордена". Хороший мир имперской России, придуманный задолго до Владимира Сорокина, задолго до огромного количества книг, написанных на эту тему: "Победить непременно должны были именно большевики, и лишь слепой случай, воплотившийся в до сих пор не объясненном (и теперь уже, скорее всего, необъяснимом) отказе Ленина перевести резиденцию правительства из Петрограда в Москву, привел красных к поражению…они просто струсили оторваться от моря, Кронштадта, Гельсингфорса и поддерживавшего их флота. Желание иметь возможность отсидеться за крепостными стенами фортов или сбежать на Запад в случае неудачи оказалось сильнее здравого стратегического расчета" — и проч., и проч.

Звягинцев написал какое-то огромное количество романов, герои плодились у него, как у писателя Головачёва, и точно так же, как у Головачёва, герои разныхроманных циклов сходились на специально отведённых для этого страницах. И вот я принялся читать двухтомник, где все герои встретились, и пришёл я в помрачённое состояние. Я увидел какой-то день Сурка: только упустишь нить повествования — глядь, опять кадеты вкупе с корниловцами жгут танки "Леопард" из ручных противотанковых гранатомётов.

Пролистнёшь двадцать страниц, опять двадцать пять, советские курсанты отбиваются от махновцев.

Безумие какое-то. Игра DOOM, да и только. Причём время там просто взбесилось, и ничего в простоте своей сделать невозможно, тут тебе загадочные Игроки, что играют в человечество как в шахматы, вот — Гиперсеть, то непонятные мне агаряне, вернее аггриане.

Дело в том, что я в последней книге с трудом могу понять, что к чему. А я, в общем, читатель прилежный, если дело касается принципиальных вопросов, но теперь мне кажется, что с каждой новой книгой Звягинцева пропадает собственно книжный сюжет, то есть он существует на уровне таких типичных гонконгских боевиков с конг-фу. Вместо него есть сцены, но кому-то это может и показаться "лучше".

Вот герою дают крепко по затылку на девятой странице. Его всерьёз пытаются убить на сорок пятой, а свой коронный номер — нападение махновцев (половцев, чеченских террористов) Звягинцев откатывает на пятьдесят третьей.

Есть на каждой странице радость мачо — боевое железо. И всякий герой норовит похвастаться тем, что хорошо стреляет. Прямо как фрейдистские персонажи, герои только это и обсуждают. Ну, всякие мании бывают, но так чтобы два тома по шестьсот страниц… В описании жизни мачо в литературе позднего времени есть одна особенность — истории, когда герой "Подобрался, приходя в состояние алертности, огляделся" — этому соответствует сноска "Алертность — готовность организма к решительным действиям с использованием всех физических и психических сил". Мне-то кажется, что вся эта терминология со сносками — след отравленности многих авторов "Моментом истины" Богомолова. Богомолов испортил десятки молодых писателей — именно этим стилем. Но ведь у автора "Момента истины" в тексте было ещё кое-что кроме "МР-38", "МГ", шпрингминен, и "качания маятника"…

Однако, мне и хотелось, чтобы мнения были частными. А то ведь в рецензии-констатации есть ненужная модальность. Есть разница — написать «Звягинцев — это Головачёв сегодня» и написать «Я считаю, что Василий Звягинцев наследовал формат Василия Головачёва» — совсем другое дело. Да, почему эта история про хлопки — так книга называется "Хлопок одной ладонью". Вот если кого заинтересует, так я расскажу, что такое настоящий хлопок одной ладонью — ту историю, правда, я прочитал у Джиласа.

Извините, если кого обидел.

02 ноября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 238

Обрывок сна про какого-то благотворителя — только что разбогатевшего. Торжественное празднование его дня рождения и народный артист Ширвиндт с микрофоном у президиума. Девиз вечера полощется на синем транспаранте: «Нам нужны чудесные мальчики».

Извините, если кого обидел.

03 ноября 2006

(обратно)

История про сны Березина № 239

В этом сне я поехал на природу — как в старые времена, с палаткой. Нет, это в другие времена я много ездил по горам с палаткой и без, но в этом сне подчёркивается, что я еду в традиционный поход со старыми знакомыми, с которыми я ездил в годы своей юности. Среди них люди очень разные, тоже состарившиеся.

В лесу мне не нравится — собирается дождь, мои товарищи стали сиры и убоги, им уже лень разводить настоящий костёр, и они жарят колбасу на палочках, кое-кто и вовсе лежит под полиэтиленом, скрываясь от дождя.

Собирается дождь.

Вот он идёт, тонкой серой пеленой падает на угрюмую местность — и на утро я решаю уехать.

Я долго жду поезда на станции — причём в этом помещении стоит настоящая чугунная печка, но холодная как лёд в этот дождливый летний день.

Внезапно оказывается, что рядом со мной сидит человек, который был с нами в лесу. Он много моложе меня, высокий. Он — бывший солдат-десантник. Я вспоминаю, что он действительно бродил по поляне, а потом привязал к дереву две верёвки и много раз изображал парашютный прыжок, схватившись за верёвки, как за стропы.

Очень я тогда подивился этому — и вот сейчас он по случайности сидит рядом со мной.

Говорить нам особо не о чем, но вдруг он сообщает, что учится в Академии внутренней службы, а там преподаёт моя первая любовь.

Он новых воспоминаний мне становится тоскливо, и я воспринимаю гудок электрички как избавление.

Извините, если кого обидел.

03 ноября 2006

(обратно)

История о том, как сиять заставить заново

Меня спросили, как я отношусь к толкиенистам. Первых моих друзей-толкиенистов я помню примерно с 1980 года — это не оттого, что я хочу намекнуть на мой возраст, просто так оно и было. Мы брали в библиотеке Иностранной литературы растрёпанные книжечки и даже пытались переложить Профессора на язык родных осин — впрочем, вполне бездарно. Некоторые из нас потом переселились в Британию, кстати. Но толкиенистами эту компанию можно было назвать только ретроспективно.

Потом я знал несколько симпатичных мне людей в Казани, куда несколько лет ездил, ну и ещё несколько — через покойного Свиридова, с которым крепко дружил в юности.

С другой стороны я знал довольно много безумцев с типовыми чертами, которые и составляют образ толкиениста, так сказать в народных массах. Они просто более заметны. (Среди граждан КНР множество народа не похоже на хань, но типовой образ китайца есть в голове всякого европейца).

Образ этот, увы, неважный. Это эскапист с деревянным мечом, замкнутый, и что важно — ужасно обидчивый. Это часто подросток, что ходит причудливой одежде, привлекает внимание и закрепляет образ.

При этом этот «типовой», масскультурный толкиенист (фактически — симулякр толкиениста) считает, что он единственный наследник британского профессора, очень ревниво относится ко всяким суждениям о нём и его книгах.

Со временем слова «толкиенист» и «толканутые» стало нарицательным. Можно до хрипоты доказывать, что в июне 1941 года границу СССР пересекли не фашисты, а национал-социалисты, что фашизм — это Дуче, марш на Рим, и прочие дела. Но язык уже это в себя принял, и как выковыривать — не понятно.

Фальшивых казаков, нацепивших фантастические мундиры и невесть откуда взявшиеся ордена, тоже звали «толкиенистами». И честных реконструкторов. И любителей расшитых блёстками длинных бархатных платьев. Та же судьба была и у любых ряженых. Причём ряженые то и дело оказываются в гуще событий — на демонстрациях и городских праздниках. Видовым качеством толкиениста сторонний наблюдатель считает, жизнь в придуманной реальности. Но оказалось, что внутри этих самых толкиенистов — десятки направлений, часто даже враждующих друг с другом, и некоторые и вовсе не имеют отношения к книгам инклинга. И, ужаснувшись или рассмеявшись, обывателю хочется сказать: «Чума на все ваши тридцать два дома. Толкиенисты вы все и есть, скажите спасибо, что не говорю «толканутые»».

Термин живёт, термин не очень приятный, но что делать. Возможно, он бы и ушёл, растворился бы среди других терминов, обобщающих каких-то людей, но вот беда — сами толкиенисты, так сказать, подлинные, этому мешают.

Они с упорством, достойным лучшего применения, начинают болезненно реагировать на действительные и вымышленные оскорбления. Рассказ О’Генри «Клад» начинается со слов «Дураки бывают разные. Нет, попрошу не вставать с места, пока вас не вызвали». Толкиенисты, подлинные и мнимые, норовят вскакивать и бежать со своими мечами по любому поводу. Понятно, что часто их вызывают специально, и они всегда оправдывают надежды публики.

Хотел бы я сиять заставить заново величественное слово «толкиенист», да у активных толкиенистов, которых я вижу сейчас, (мне, может, не везёт) отсутствует чувство юмора — по крайней мере, в рамках таких перепалок. Чрезвычайная серьёзность их стойки с деревянным мечом только усугубляет положение. Отсутствие чувства юмора всегда губит образ любой группы. Вот беда-то какая.

Извините, если кого обидел.

04 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLI

— Сегодня собирался сделать что-то полезное людям. И сейчас вот даже хотел — но на пути моём оказались белые грузди. Выпил водки, сел груздей — и обрушились все планы, будто въездные ворота обломовской усадьбы. Гори оно всё неопалимым огнём.

На моем пути, едва я собираюсь написать что-нибудь ценное для истории литературы, тоже перманентно возникают белые грузди в разных обличиях.

Кстати, пищевые запреты служили очень четким способом разделения культур, а потому монголам приписывалось питание сырым человеческим мясом… Их [жертвами] трупами вожди со своими и прочими лотофагами, словно хлебом питались, [и] оставили они коршунам одни кости… коршуны побрезговали тем, чтобы доесть случайно оставшиеся куски плоти. А женщин старых и безобразных они отдавали, как дневной паек, на съедение так называемым людоедам; русские же обвиняли половцев в поедании хомяков и сусликов, а с лицами латинской веры нельзя было есть и пить из одного сосуда, либо принимать пищу из их рук. Определение для католиков едят они со псами; едят диких коней и ослов и удавленину, и мертвечину, и медведину, и бобровину, и хвост бобров. Кстати, комиссия из монахов ордена Св. Иеронима, посланная для установления человеческой природы индейцев Латинской Америки, отказывала им в праве быть людьми тоже на основании: они едят человеческое мясо, у них нет правосудия, они ходят нагишом, едят сырыми блох, пауков и червей.

— Вывод разумный, но для большинства запоздалый. У меня, пожалуй, уже не получится применить — на картошке вырос. То есть, плов кушаю, но жить на нем не смогу.

— А я вот тоже вырос на картошке, а всё последнее лето прожил на японской кухне. И дальше бы жил с нескрываемым наслаждением, да деньги вышли.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLI

— Я бы назвала ребёнка Хлеб.

— Глеб?

— Нет, Хлеб. Хлеб хорошее имя, а сейчас можно называть по-разному.

— …

— Надо было бы переписываться.

— Видишь ли, я бы рад переписываться, но ты не отвечаешь на письма.

— Ну, знаешь! Последнее письмо, на которое я не ответила, было два года назад.

— Сильный аргумент.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLII

— Шалун.

— Дык ёпта.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLV

— Тут, видишь ли, мы имеем дело с синтетическим явлением: есть косноязычие, не бывшее косноязычием в момент написания. Все эти кальки с французских и прочих (южнорусских и прочих диалектов), локальные фразеологизмы. и проч.

Есть косноязычие, которое было косноязычием уже тогда, но советская школа старалась его затушевать — то есть, существовал принцип всеобъемлющей прелести [у гения всё прекрасненько — и стильчик, и сюжетик, и мыслишки, и семейка] (и теперь происходят наши открытия). Выясняется, что у гения мыслишки могут быть так себе, а сюжетик и стильчик — очень даже ничего. Или даже только стильчик.

И всем это ужасно поразительно, хотя ничего поразительного в этом не наблюдается.

Наконец, есть косноязычие, что считается косноязычием индивидуально. (Тут вообще как спор двух человек, которые стоят по разные стороны цифры, нарисованной на асфальте. "Шесть"! — кричит один. "Девять"! — не соглашается другой.

На мой взгляд, тут зачёт по очкам — не добрав в одном, можно добрать в другом. Даже "настоящие" огрехи стиля могут искупиться его внутренней силой. Это, впрочем, банальность.

— Ну, тогда возьми круглый стол овальной формы-то! Тем более, вы его и издавали — после того, как сериал сделали.

— После сериала всех хорошо издают. А круглый стол овальной формы — взял бы непременно, вот только куда мне его поставить? Я издавал пару раз того самого товарища, который настолько любит словосочетание "бОльшая половина", что употребляет его по нескольку раз на четыре авторских листа текста.

— Пронин? Деревянко? Руденко?

— Я детективов не издаю, господь с тобою.

— Ну, собственно, спор возник именно из этого. Я просто пыталса доказать товарищу Нестерову, что при желании за пять минут из любого классика можно надергать МТАшных ляпов, многие из которых на то время ляпами не были.

— А помнишь, были шутники, что рассылали по областным газетам стихотворение Блока и получали стандартный ответ, что стихотворение — дрянь, и надо поучиться у классиков?

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLIX

— Мягко, но уверенно берём пациента за подбородок, откройтепожалуйстарот. Ппшшшш — это замораживающий аэрозоль, теперь даже обезболивающий укольчик не доставит дискомфорта. Включаем новейшую, практически бесшумную сверлильную машину. Пациент уже плачет от умиления. Если почувствуете неприятные ощущения, стоните или дёргайте меня за халат…

Я не шучу.

— Да! Да! Да! И так продолжается двенадцать часов к ряду.

— А взгляд, взгляд пациента, входящего в дверь?!

— И дрожание его век, слабый след дыхания на зеркальце — когда его выносят? А?

— Это всё потом, а сейчас — улыбнуться ему навстречу, слегка склонив голову набок. Пусть ощущение беззащитности захватит его целиком.

— Да, пусть его отшатнёт, он ударится плечом о дверной косяк. Снова ударится — уже о грудь стоящего сзади санитара в кожаном фартуке.

— Ай! Какие ещё санитары, никто не должен нарушать волнующую, доверительную обстановку.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLX

— Спасибо. На меня нахлынули разнообразные воспоминания.

— Это довольно угрюмая история. Я помру скорее. Впрочем, я — человек, не очень любящий писателя Искандера, нашёл у него чудесную фразу, которая искупает всё: "Если человек около сорока начинает жаловаться на жизнь, сразу хочется ему сказать: "Потерпите, недолго уж!".

— Браво! Буду себе регулярно говорить.

— Вариантов множество. И совсем даже и не таких. Некоторые рождаются сразу нестареющими сорокалетними. А некоторые проживают несколько жизней, никак не связанных между собой. В любом случае — «современник» понятие загадочное. Впрочем, один медицинский академик говорил — из того что, все остальные мрут, совершенно не следует, что я должен помереть. Индукция здесь, говорил он, бессмысленна. Был, в общем, прав. Правда, помер.

Я — старый солдат. И не знаю слов. Вернее, знаю, но те, что положены старому солдату.

А они здесь не подходят. Тем более, я стесняюсь внешности — я старенький, толстенький и лысенький. У меня зубы вставные. Для нас Кобзон начинался гораздо раньше, был вовсе не заматерелым Синатрой, а голосистым молодым человеком. Абберация зрения, так сказать. Это не парик.

Я его в разных ракурсах помню — Лауреат премии Ленинского комсомола, как никак.

— Всё не так. Надежду вы сами посеяли, там в чаду ночных похождений, там где туманы и пьяницы с глазами кроликов. Там, там, без меня.

— Да? (недоумённою). А! (сообразив): Но вы же растоптали моё сердце!

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (I)

Про известный фильм, разумеется.

Заходил на службу, и там меня спросили, не хочу ли я чего написать про этот фильм. Я гнулся и ломался как пряник, и, в конце концов, коллеги стали обсуждать более важные проблемы — поместить на обложке номера голого сказочника Успенского или, наоборот, писателя Пелевина в расцветке "Пчелайн".

Я так и остался в недоумении.

Тут вот что надо сказать: в истории с "Тихим Доном" есть несколько совершенно неинтересных сторон (это как споры о том, были ли американцы на Луне, прав ли Резун, и откуда прилетел гуманоид Алёшенька, прежде чем русские крестьяне засунули его в морозильник, экономя закуску).

Не интересно, да. Не интересно беседовать об авторстве "Тихого Дона" — это только за большие деньги, как приём у психиатра. Не интересно обсуждать моральный облик Шолохова.

Интересно другое — что можно извлечь из фильма с непростой судьбой в ноябре 2006 года.

Я думаю вот что:

а) Повод перечитать роман. (Шолохов, кто бы что не говорил, большой писатель, а "Тихий Дон" — великий роман);

б) Повод задуматься над историческими событиями почти девяностолетней давности (Не в смысле "а на какой стороне был бы я, когда" — а просто так, как приезжает турист из Костромы в Египет, садится на пригорок перед пирамидами Хеопса и закуривает свою вонючую папиросу. Вот — ты, вот — пирамида. Какая-то хуйня смотрит на тебя с её вершины, сорок веков не может слезть, и проч., и проч.);

в) Повод задуматься о тех инструментах, которыми Россия ощупывает прошлое. Потому что хотели, как лучше, а получилось как всегда. Ляжешь, порубанный, под раскидистой клюквой, а вдали за рекой догорят огни. Потому что я уже видел там чОрный пулемёт МГ и открытий чудный там будет много. Отчего-то идеологический, государственный фильм может быть только двух типов: либо негромким, как "Застава Ильича" и "Судьба человека", либо что-тожутко эпическое с попилом бабла.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (II)

Тут ведь главное — что? Тут главное — не дать волю предубеждению. Потому как начинаешь смотреть с ощущением, что сейчас говно увидишь, а это не хорошо.

Ну, да сразу казаки начинают трахаться в снегу — так реализовано шолоховское "рывком притянул к себе Аксинью". (Нет, в книге, хоть и не описано, но всё случилось до конца, даже ребёнок родился, если кому интересна эта тема). Вопрос — как снять — ведь западному человеку, всё равно что Борису Немцову ясно-понятно: картина проста, казаки — русские люди. Пархатые русские казаки обычно ебутся в снегу, и, как всегда, на них из-за смотрит испуганный Русскiй Медведъ.

Отдерёт казак Аксинью, поманит Медведъ пальцем, иди, дескать, сюда, не бойся.

И встанет заграничный человек, пойдёт к Медведу за привычным делом.

Ну, понятно, в этом фильме женщины постоянно срывают платки и бегают по улицам простоволосые. Дом Мелихолва украли из спектакля "Тевье-молочник" — там сидят еврейские люди из рассказов Шолом-Алейхема и кучерявятся витыми волосами.

Дальше — круче, и все казаки, хоть и пархатые, но ужасно гламурные. Лица прямо из "Вог", а кто не из "Вог", тот из GQ.

При этом закадровый текст наводит на мысль, что фильм снял Никита Михалков. Это, в общем, правда. Формат фильма — формат "Сибирского цирюльника", формат огромного полотна большого бабла, финансового документа необычайной силы.

Ощущение усиливалось еещё и тем, что в этот момент по каналу "Звезда" показывали натуральный фильм "Война и мир" Сергея Бондарчука же.

Заранее должен предупредить, что фильм мне кажется не очень плодотворным для комментирования: он не слишком ужасен, как например "Есенин" (Бондарчук всё же не был безумцем, не был одержим какими-нибудь смешными идеями и проч., и проч.), и не слишком хорош, чтобы говорить о ленте серьёзно (Ну, не Байрон, что ж такого?). Это фильм "Как великий вождь и учитель Ким Ир Сен поймал похитителя велосипедов" смешно комментировать, ну и последнего Джеймса Бонда.

Впрочем, увидим. Про пулемёт, опять же надо рассказать.

Матрица, впрочем, продолжает пытаться иметь меня — на канале "Культура" сидит Носик, под которым написано: "интернет-писатель". Сидит он в передаче Виктора Ерофеева, с которым только что случилась известная минетная история и с прочими обсуждает Сеть вобще и Живой Журнал в частности.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (III)

Тут ещё вот какая история — набор представлений нормального обывателя о Шолохове невелик: первое — он написал "Тихий Дон", ещё полтора романа и рассказы. Второе — он Герой Социалистического труда, депутат и член ЦК КПСС, третье — он обижал диссидентов и не любил евреев, да во многих воспоминаниях остался человеком неприятным.

Дальше начинается форменное безобразие — одни заинтересованные люди немедленно объявляют Шолохова ангелом во плоти, а другие заинтересованные люди становятся перед проблемой: оно-то легко объявить Шолохова упырём, но куда девать "Тихий Дон"? То есть, остального-то не жалко — но "Тихий Дон"-то куда.

А согласиться с тем, что упырь написал хороший роман совершенно невозможно, и дальше начинается известная операция: «Если из высказывания P следует Q, и Q приятно, то P истинно»^[47]

Обсуждать я это вовсе не буду (и, кажется, уже пообещал) — потому как обсуждать этос адептами хуже, чем говорить с запоздавшими к лету новыми доказателями теоремы Ферма.

Меж тем в фильме появился пресловутый пулемёт, (у кого зорче глаз, а?) Григорий Мелехов зарубил первого австрияка, зашумел, забился завёрнутый в газеты четырнадцатый год.

Жёнки казачие тоскуют без мужиков, сверкают чулками. Андрейченко ножку выставляет, семейное дело идёт. Тема сисек притом не раскрыта.

Меня удивило другое — из фильма исчез большевик Штокман, который поагитировал-поагитировал, да и вывели болезного, руки ему за спину. Нет, от Штокмана никто не ожидал, что он сразу прыг во снег и ну ебаться.

Но мог бы пробежать пару раз через экран, тряся прокламациями, зажатыми в кулак.

А, вот рухнул Мелихов, порубаннный австрияком на землю — и случился с ним понятный режиссёру Андрей Болконский — небо серое, кровь течёт птичка летит. Да и дочка померла.

О, а вот и молодой барин пришёл: "Не боись, я не надолго, огня не зажигай, сарафан не одевай"… А сам оглядывается воровато, нет ли медведа в округе. Нету…

Ба! Приехал на побывку сам Медвед — всех отпиздил, мологдому барину навалял — но трахать его не стал. а вывалил в канаву.

Ну, в общем, большевиков нам скоро не покажут, зато завтра начнётся революция.

С фуражками, там, кстати, какая-то засада.

08 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (IV)

Но коли я так много говорю про фильм, где героя играет Упёрт Эверест, то надо объяснить, при чём тут пулемёт MG-34. Девочкам, правда, это будет неинтересно.

Дело в том, что в фильме австрийцы, отбиваясь от конных казаков сидят в окопах и пуляют в наступающих из немецких пулемётов времён второй мировой войны. Вот таких:

Причём австрийцы сидят как опята на пне — с несколькими пулемётами в одной ячейке.

Казаки при этом швыряют в них копья на манер индейцев. Понятно, многие люди, чтобы свою образованность показать, сразу же начинают искать всяко разные глупости в фильмах и книгах. Ну и с полным правом топать ногами.

Тут я вот что скажу — если произведение гениальное — никто на лычки не посмотрит, никто этому фильму за лишнее "Ваше Превосходительство!" не попеняет. Но тут не такой случай. Не надо махать рукой — если что-то не заладилось в интеллектуальной продукции, то с неё может быть ощутимый исторический, а то и эстетический прок.

Потому что нормальный человек, как увидит что-то невероятное, так начинает спрашивать людей — верно ли я видел, может причудилось. Потом знакомится со справочной литературой, занимается самообразованием, изучает вопрос — на каждой стадии понимая, что всё не бесспорно, и он сам, и его источники могут ошибаться.

Так вот — встаёт вопрос — чем воевали войска Австро-Венгрии в ту пору?

Ну, вот немцы воевали пулемётами "Максим" — у нас, в русской армии "Максимы" стояли на станке Соколова (инженерный прорыв был, кстати сказать), а у немцев на особых салазках (на них пулемёт несли как раненного на носилках). Глядите:

А что австрийцы? Австрийцы, встретившие героев Шолохова пулемётным огнём, судя по всему, они были вооружены пулемётом Шварцлозе образца 1907 года. Он очень похож на "Максим" — всё та же труба водяного охлаждения, но большей простоты в конструкции — и точно, что он у мадьяр и австрийцев был. Причём Шварцлозе был в двух модификациях — станковый и облегчённый (ручной). Вот он:

Человек, что хочет оправдать фильм (или просто исследует вопрос более тщательно) может вспомнить пулемёт Бергмана MG-15, который был сконструирован в 1915 году, а на вооружение поступил в 1916 году. Как-то сомнительно, что загодя, осенью 1914 он материализовался для того, чтобы пострелять в Григория Мелихова. Да притом попал не только в германскую, но и в австрийскую армию, с которой казаки и дерутся.

Но ведь, заметьте, скоько мы узнали нового, поглядели на старинные рисунки из военных справочников, подержали в руках книгу великого русского оружейника Фёдорова "Эволюция стрелкового оружия", из которой я для вас выбрал эти картинки.

Ну и ещё вы задумались о странной особенности той войны — когда русские и немцы пуляют друг в друга из одних и тех же пулемётов. XX век начался, но ещё не по-настоящему. (Желающим я бы запостил картинку того, как выглядел первый пулемёт "Максим" образца 1883 года — сидящий как попугай на жёрдочке между двух почти орудийных колёс).

Это то самое механическое чудовище, что выкатилось на галицийские поля с помощью соколовских колёс, а немцами вынесено на салазках, тот аппарат, чо как говорили тогда "положил конец рыцарскому ведению войн" и изменил мир. Хочешь ты того или нет, это зверь, ставший символом чего угодно — от революций до рейдов Ковпака.

Разве за эти рассуждения и открытия не стоит сказать спасибо неловкому фильму о великом романе?

Или, типа, за то открытие для некоторых барышень, что и не подозревали, что сто лет назад было неприлично бегать по улице женщине без платка. Впрочем я начал опять думать о женщинах — и оттого схожу, пожалуй, на кухню.

Извините, если кого обидел.

09 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (V)

А вот и революция случилась. Совершенно одинаковые люди побежали туда-сюда по снегу в одинаковых шинелях.

О, вот совершенная фентэзи: прискакал на коне колдун-вещун, трясёт белой бородой в три аршина, тонкой, как у даоса, говорит про жидовских комиссаров. На восстание зовёт. Тут и Бондарчук в мундире… А вот и пленных стали стрелять. Ну, нормальная Гражданская война — причём Бондарчук везде точно соответствует сценам в романе.

Отсебятины там нет.

Просто сцены именно "обозначены".

А, вот иностранный пидорас красных матросов порубил в капусту — довольно быстро действия тут развиваются (по сравнению с первой половиной романа).

Но — шутки в сторону: роман Шолохова куда более страшная и великая книга, чем может показаться.

Роман этот написан про время, когда рушились связи вещей, кровь превращалась в воду, страдания были почти библейскими, и исчезал целый мир, тот мир, чтьо был обжит, нагрет и привычен.

Когда в 1926 году Шолохов ещё только примеривался к роману, он ездил к одному из прототипов Григория Мелихова — часто таким прототипом считают Миронова, да только искать единственного казака для этого бессмысленно. Был такой Харлампий Ермаков, что был в Красной гвардии, его собирались расстрелять о всем подтёлковским отрядом, потом участвовал в Вёшинском восстании, дрался уже с Красными, а потом сдался и сформировал отряд казаков, что воевал уже в Первой конной армии, его арестовывали несколько раз, пока не расстреляли в 1927. Такова судьба практически всех прототипов, типов и просто людей того времени. Роман начал зреть как груша в 1925, а через три года казачество стали добивать.

Роман дописывался, а люди исчезали — вымирали, погибали. Исчезал окончательно уклад и сословие.

Вот почему этот роман страшен — это текст о гибели целого народа, который звался «казаки».

Серафимович, который, кстати, очень помог роману в самом начале, писал: «Ну, а чо дальше? Дон исчерпан. Исчерпано крестьянство в своеобразной военной общине. И если писатель не перейдёт в самую толщу пролетариата…» и проч., и проч. Серафимович был совершенно прав — и потом этим рецептом воспользовался Алексей Толстой, написав «Хождение по мукам», роман не великий, но интересный. Роман, в котором есть всё — и казаки, и пролетариат, и сочувствующая интеллигенция, и Ленин и Сталин, и даже раскрыта тема сисек.

Меня тут спросили, как я отношусь к современному казачеству. Если честно, то я не могу его понять. Сдаётся мне, что вернуть военно-крестьянское сословие невозможно, меня раздражают похожие на «толкиенистов» ряженые люди с немыслимыми орденами, меня, угрюмого индивидуалиста, пугает жизнь в общине, под пристальным общественным взглядом. С другой стороны, народ иначе как в общине не выживает, а угрюмый земледелец с ружьём — очень нужный в государстве человек.

Военно-крестьянское сословие мне жалко — и не только из-за того, что погибло хлебное и молочное умение, уклад обрушен навсегда, а оттого, что неясно — что-то вырастет на погорелом месте.

Извините, если кого обидел.

09 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (VI)

Ну, в общем, народ окончательно потерял интерес к "Тихому Дну". То есть, «Тихому Дону», конечно. Да и я, в общем, тоже. Продолжаю так, по инерции.

Нет, конечно, можно было бы сделать гораздо более интересный фильм.

В нём великий Режиссёр, что экранизировал Библию (на съёмках погибли две бригады воздушно-десантных войск и непонарошку пострадало сорок тысяч младенцев), понимает, что должен снять последний и главный фильм своей жизни. Он понимает, что на пятки ему наступает молодое поколение, и сын приятеля уже снял какое-то кино про чекистов и бандитов.

Ну, натурально, надо снять Государственное Кино — снимешь какого-нибудь Гамлета — это будет чужое Государственное Кино — а про наше он всё снял — и про нашествие двунадесять языков, и про то и про это. Начинает снимать про казаков, денег мало, страна разваливается, пришлось половину семьи в съёмочную группу засунуть (а дети и вовсе — софиты тонкими ручонками держат) — и выходит Государственное Кино… Но в самый ответственный момент главный актёр приходит к нему и честно говорит:

— Прости, отец родной, я пидорас. Хотел раньше сказать, но слова этого ещё по-русски не выучил. Да ты не педивай — казаки — они ведь, всё равно что ковбои.

Тут Режиссёр падает, театр закрывается, всех тошнит.

Пидорасы разбегаются, плёнку попиздили невесть откуда взявшиеся банковские служащие. Сын режиссёра клянётся отомстить над гробом.

Ну, конечно, все совпадения с реальностью абсолютно случайны.

А вообще-то все произведения искусства можно сравнивать с архитектурой (она просто чуть прочнее других произведений). Есть фильмы затратные, как сталинские высотки — "Кубанские казаки", например. Или, скажем "Цирк". Есть удивительно красивые, как обречённый конструктивизм двадцатых — какой-нибудь "Строгий юноша" и весь Вертов, есть фильмы, похожие на хрущобы — Где на два силикатных кирпича — один кирпич надежды, а приход человека с гитарой уменьшает свободнуб кубатуру вдвое. Это "Мне двадцать лет" и прочие шестидесятые дела.

Есть унылые панельные девятиэтажки советского кино семидесятых, бидонвилль андеграундного кино…

Так вот, в этом ряду "Тихий Дон" Бондарчука похож на добротные дома из жёлтого кирпича, которые строили в последние годы советской власти для инструкторов ЦК. Это вполне себе многоэтажные дома — сделанные получше, чем прочие, с более просторными квартирами, но совершенно не примечательные в смысле архитектуры. Хорошие дома, пол Арбата ими утыкано, Хользунов переулок, да много они где есть. В одном таком Ельцин жил, на моей улице, кстати.

А потом приходит новое время, обрастает мрамором Рублёвское шоссе, кое-кто переселяется в Испанию, граждане перестают пугаться биде, мэр придумывает "московский стиль", но дома жёлтого кирпича всё стоят — как памятник былой вершине достатка. К кирпичу претензии есть? У меня нет.

Извините, если кого обидел.

11 ноября 2006

(обратно)

История про то, как спиздили Джомолунгму (VII)

Заглянул сейчас в телевизионную программу: "Чтобы выкупить из африканского плена своего единственного друга, бывший спецназовец Евгений Сагибов находит старого авантюриста Сруля Цукакера и путем шантажа выведывает у него адреса тех, у кого поднакопились лишние деньги…"

Умри, Денис, сдохни, сука. Не жить тебе.

Впрочем, средства массовой информации ("Известия"), как нам подсказывают, ещё в августе сообщили, что "В Литве начаты съемки европейского телепроекта — четырехсерийного фильма "Война и мир". Экранизация романа Льва Толстого, в которой примут участие телекомпании шести стран, в том числе и России, обойдется в 26 миллионов евро и станет самым крупным европейским совместным проектом за последние несколько лет…сценарий написали итальянцы Лоренцо Фавелла и автор "Однажды в Америке" Энрико Медиоли, режиссером "Войны и мира" станет румын Роберт Дорнхельм. Наташу Ростову сыграет молодая француженка Клеменс Поэзи, Андрея Болконского — итальянец Алессио Бони, Пьера Безухова — немец Александр Байер. Британцу Малкольму Макдауэллу досталась роль старика Болконского. Из Литвы съемки затем переместятся в Санкт-Петербург, а премьера фильма назначена на будущий год.

Между тем в начале года было объявлено о планах еще одной экранизации "Войны и мира". Восьмисерийный телесериал сериал собиралется снять американо-российская кинокомпания. В компании подчеркнули, что сериал будет сниматься с использованием всех последних достижений мирового кинематографа: компьютерной графики, новых звуковых решений, технологии изображения HD. Съемки планируется завершить в конце 2007 года. Снимать сериал будут в разных уголках России, а также в павильонах "Мосфильма". Сообщалось, что бюджет картины составит 60–80 млн долларов".

Поэтому тяжело мне говорить об экранизациях знаменитых романов. На Бондарчуков лаяться…

Между тем, с романами XX века штука интересная. Будь я академиком Фоменко, то рассуждал бы так: вот в летописях говорят о якобы двух романах. Оба романа написаны в XX веке, двумя писателями, каждого из которых много обвиняли в разных нечистоплотных поступках. Оба они получили за свой труд Нобелевские премии.

Очевидно, что это один и тот же писатель — такая постановка вопроса снимает массу проблем. Да, удовлетворены поклонники конспирологической версии о том, что не Шолохов написал "Тихий Дон" — естественно, его написал Пастернак. Потому что Пастернак — это Шолохов, а Шолохов — Пастернак. Для людей, ушибленных Пелевиным, специально объясняю: "Шолохов обрамляет Пастернака и служит для него чем-то вроде изысканного футляра, а Пастернак вдыхает в Шолохова жизненную силу и не дает ему усохнуть. Шолохов — это Пастернак тела, а Пастернак — это Шолохов духа. На стыке этих понятий возникает вся современная культура, которая является диалектическим единством шолоховского ПастернакА (ну и наоборот).

Понятно, так же, что будут удовлетворены и любители Пастернака, а равно как и те, кто недолюбливал Бориса Леонидовича за антисоветскую деятельность. Их примирит с писателем то, что в молодости он комиссарствовал, организовал партизанский отряд под Пермью, и по продовольственному делу налютовал крепко.

Пастернак действительно отказался от Нобелевской премии в пользу Михаила Шолохова, не мог же он раздвоиться в Стокгольме. Печальна судьба шведской премии, но гораздо печальнее судьба молодого казака, что Пастернак выписал из своей станицы, для того, чтобы тот написал стихи для получившего премию романа (там много песен и стихи в приложении). Молодой человек, не привыкший к столичной жизни начал пить, ухлёстывать за девушками и непозволительно близко сошёлся с иностранцами. В итоге он стал утверждать, что роман сочинён вовсе не Пастернаком, а его ровесником Михалом Шолоховым, рукопись была похищена, и проч., и проч.

Ну, понятно, что молодого человека сослали обратно — в станицу Норенскую, где он жевал сало по углам, да пил горькую. Я думаю, что это совершенно справедливо — нечего разевать рот на Нобелевскую премию, тем более — чужую.

Извините, если кого обидел.

11 ноября 2006

(обратно)

История про свежего Пелевина

Ну, я тоже прочитал Пелевина. Гляди, Коко, это же свежий Пушкин, и все дела.

Меня удивляло то, что обнаружилось большое количество моих знакомых, что говорило "Фу! Какая гадость, вот ужас-то!".

Ну, может, кому и ужас — а так, по моему, ничего страшного.

Причём совершенно непонятно, отчего этот пелевинский текст хуже, чем три предыдущих. Более того, он как раз отточен в смысле содержания и приёмов, что употребляет автор.

И вот почему: Пелевин давно перестал быть писателем в обычном, традиционном смысле. Это я говорю безо всякой мистики — Пелевин стал глянцевым беллетристом.

То есть, технология его романов совершенно замечательная — берётся актуальная тема (в этом случае — вампиры, про которых ленивый только не писал), и примитивный сюжет (это даже не сюжет, это такие бесконечные разговоры о сущем, вроде бесед Гостинника и Морехода в классической утопии: "А как питаются на этом острове?" — "А на этом острове питаются так-то и так-то, и одевают специальные одежды для трапезы".

Так описывали быт Телемской обители и массу других сообществ), так вот эти разговоры оснащаются абсолютно понятными метафорами.

Причём именно эти метафоры и будут повторять своим друзьям прочитавшие такой усреднённый пелевинский роман.

Вот героям объясняют, что только богатый человек может позволить себе жить жизнью животного, жрать и спать, не работая. Потому что животные, если они не домашний скот, не работают. «А как же белочки?» — спрашивают герои — «Это не работа» — отвечают им — «Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа. А собирать орехи — это бесплатный шоппинг».

Или в тот момент, когда герою объясняют, как нужно интерпретировать имеющиеся факты, объясняя то, отчего нужно считать, что во власти нет ни одного порядочного человека. Ему говорят: «Если девушка сосёт хуй в публичном доме, из этого с высокой степенью вероятности следует, что перед нами проститутка».

Тот с обидой отвечает: «Почему обязательно проститутка? Может это белошвейка, которая только вчера приехала из деревни и влюбилась в водопроводчика, ремонтирующего в публичном доме душ. А водопроводчик взял её с собой на работу, потому что ей временно негде жить. И там у них выдалась свободная минутка».

— Вот на этом невысказанном предположении и держится весь хрупкий механизм нашего молодого народовластия, — говорят тогда герою, подняв палец, знающие люди.

Ну, и тому подобное дальше. Что, не будут цитировать? Будут, ещё как.

Ну да, ну да, мне говорят, что роман неряшливо написан, дурно вычитан, в разговорах о Сущем есть противоречия и глупости. Но тут как с журналистикой — не бывает успешного автора одной статьи, бывает журналист, что пишет статьи изо дня в день. Огонь ведётся по площадям — и это много раз обсуждалось в ходе разговоров о современной журналистике.

То есть, конечно, немного обидно, что не инженер человеческих душ, а глянцевый журналист, печатающийся в книжном формате — что ж с того. Колумнист, острящий раз в неделю по поводу абсурдности нашей жизни — вполне уважаемый человек. И может собрать из своих колонок за год книгу. А роман Пелевина можно порезать на пятьдесят колонок и в течение года печатать в глянцевом журнале.

Но я хотел ещё вот что сказать. Тут мы присутствует при уникальном эксперименте — теперь мы поглядим, действительно влияет ли на продажи представленность текста в Сети. А то все кричали — Мошков-Мошков, пираты-пираты. Красть — не хорошо, кто спорит? Но вот как сказывается на продажах хорошо известного автора выложенные в Сети пиратские копии, будет видно именно сейчас.

Учитывая то, что представленный в Сети «черновик» романа практически идентичен бумажному изданию — в нём отсутствуют, правда, рисунки, но зато присутствуют несколько вымаранных в книжном издании эпизодов.

Извините, кого обидел

13 ноября 2006

(обратно)

История про Погодина

Был такой известный драматург Погодин, которого на самом деле звали Николай Фёдорович Стукалов. Известен он был более всего тем, что написал пьесу "Кремлёвские куранты", где советская история рождалась радужной и романтической.

Извините, если кого обидел.

16 ноября 2006

(обратно)

История про Погодина — ещё одна

Гай. Завод не пойдет.

Руководящее лицо. Нет, пойдет.

Гай. Я под суд пойду, но завод не пойдет.

Руководящее лицо. Ты под суд не пойдешь, а завод пойдет.

Гай. Но ведь станков нет.

Руководящее лицо. А у меня денег нет. Вы сюда приходите, как бояре. Вы забываете, что тратите народные деньги. Вы не считаетесь с государственными планами. Вы думаете, что государство — это золотоносная жила. Мы будем беспощадно преследовать таких господ, которые думают, что государство — золотоносная жила.

Гай. Это мы — бояре? Это я — боярин? Спасибо, товарищ!

Руководящее лицо. Слушай, Гай, иди домой. Ничего не поможет.

Гай. Не уйду.

Руководящее лицо. Гай, я тебя по-человечески прошу — иди отсюда.

Гай. Незачем тогда оставлять меня директором.

Руководящее лицо. Гай, я же знаю, что ты выйдешь из положения.Деньги портят человека, товарищ Гай. Когда хозяйственник получает деньги, в нем гаснет творческий импульс. Зачем нам тогда Гай, если ему давать деньги, деньги, деньги? Каждый дурак с деньгами пустит завод. Взял деньги, купил станки, пустил завод. При чем здесь партия и рабочий класс?.. Иди домой, Гай, мне стыдно за тебя!

Гай. Пойми…

Руководящее лицо. Понимаю.

Гай. Рассуди…

Руководящее лицо. Рассудил.

Гай. Войди…

Руководящее лицо. Вхожу.

Гай. Н-нет… тогда я завод не пущу…

Руководящее лицо. Отнимем партбилет, выгоним из партии…

Гай (вынул, кладет на стол партбилет). Тогда нате, чем отнимать, чем выгонять меня из партии за то, что я не могу пробить лбом стены!

Руководящее лицо (встает, молча нахло-бучивает картуз, идет). Я не видел этого, Гай. Я не слыхал твоих слов. Я стрелял за такие слова… Я не хочу видеть! (Уходит.)

Гай (один). Друзья мои, что это?.. Я тоже стрелял за такие слова. (Спрятал партбилет.) Вот куда зашло, друзья мои!

В конце концов там случается фокус-покус, происходит какой-то крэкс-пек-фэкс, и всё случается без денег. Меня в юности это ужасно удивляло, что там, собственно произошло — отчего счастливый конец? Герою нужно было 350.000 на стальные рамы и 350.000 на станки. Он сделал какой-то большевистский фокус, и всё стало хорошо. Руководящее лицо (это почти подобие гоголевского носа) появляется на сцене и говорит:

Руководящее лицо. Ну а теперь мы тебя будем судить. Ты обманул меня, Гай. Я очень обижен! Я взбешен! Но государство не сердится. Завод вступает в пусковой период. Сколько стоят станки?

Гай. Триста пятьдесят тысяч.

Руководящее лицо. Сколько стоят железные рамы?

Гай. Триста пятьдесят тысяч.

Руководящее лицо. Сколько денег ты у нас получил?

Гай. Триста пятьдесят тысяч.

Руководящее лицо. Кто кого перехитрил — не знаю. Но триста пятьдесят тысяч рублей у казны остались в сундуке. Поздравляю и так далее…

Извините, если кого обидел.

17 ноября 2006

(обратно)

История про Погодина, вернее, про его персонажей

Упоминавшаяся пьеса Погодина "Мой друг" кончается триумфом героя. Награда выглядит так:

Руководящее лицо. Теперь поговорим неофициально. Чего ты хочешь? (Подождал.) Мы тебя били — расквитаемся. У тебя выговор? Снимем. Еще чего хочешь?

Гай. Чего же я хочу? В Промакадемии поучиться.

Руководящее лицо. Такому большому человеку — учиться? Ты сам должен учить. Ну чего ты хочешь?

Г а й. В Сочи, что ли! (Засмеялся.)

Руководящее лицо. Смешно, Гай! Ты мне скажи: ну чего ты хочешь?

Гай. Чего ж я хочу? Обидно! Не знаю, чего я хочу.

Руководящее лицо. Ах, бедный, бедный. Не знаешь! Ну тогда я знаю, чего ты хочешь. Собирай чемоданы, через три дня поедешь принимать новое строительство. Мы тебе даем завод в десять раз больше этого. Что это за площадка в двадцать пять километров! Мы тебе даем строительство в двести пятьдесят квадратных километров. Мы знаем, чего ты хочешь.

Действие происходит в плане сценических кадров. Руководящего лица нет.

Перед Гаем — Максим.

Гай. Ну, Максим, чего ты хочешь? Я тебя бил, угнетал, гонял. И еще буду бить, гонять, угнетать. Но все-таки, чего ты хочешь?

Максим думает.

Ну чего ты хочешь? Ах, бедный, бедный! Как тебе трудно!.. Ну, тогда я знаю, чего ты хочешь… Собирайся. Через три дня едем принимать новое строительство в двести пятьдесят квадратных километров.

Извините, если кого обидел.

17 ноября 2006

(обратно)

История про Лихачёва — раз

История с академиком Лихачёвыми след академика Лихачёва в истории России очень поучительны Но много лет, когда произносилась эта фамилия, все вспоминали про крокодилистые грузовики "ЗиЛ" и чёрные лаковые "членовозы".

Лихачёва-академика тогда знали только пресловутые интеллигенты. Потом что-то случилось в воздухе, повеяло озоном, как при грозе, и Лихачёв вытеснил своего однофамильца. Он стал официальным праведником. Не таким официальным праведником, которого назначает государь или правящая хунта — он был праведником, которого выбрало общественное мнение.

Причём с ним, в каком-то смысле, могло случиться то же, что и с посмертной историей Анны Политковской.

Когда человека начинают усердно и не очень умно хвалить, всегда возникает эстетическое чувство протеста. Ну, в некоторых кругах интеллигенции пополз слух о том, что Дмитрий Сергеевич уцелел только благодаря тому, что писал доносы — да и в Соловецком лагере был стукачом. Спорить с этими людьми довольно скучно. Всё гораздо проще — а, например, Сергею Павловичу Королёву вовсе не нужно было стучать на своих товарищей, чтобы стать Генеральным конструктором. Есть самоценность профессионала, которая иногда спасает. Иногда.

Просто есть такой синдром советской интеллигенции, что вечно подозревает в ком-то стукача.

Но претензии к светлому образу возникал и у не слишком безумных людей. В 1997 году Быков написал о нём "Главная его заслуга, коль скоро это можно назвать заслугой, — формирование некоего чисто поведенческого стереотипа, который якобы должен быть присущ интеллигенту. Следует заметить, что большинство своих почестей академик получил "за выслугу лет", как ни цинично это звучит. Его популярность началась именно в восьмидесятые, когда он стал выглядеть хранителем традиции, гонцом из начала века.". Ну, Быков говорит там дальше много интересных вещей, пеняет академику за то, что тот не заступился за Синявского и Даниэля, и "проигнорировал он и дело Алины Витухновской".

Ну, понятно, что поводом была история с борьбой против мата, начали топать ногами на редакцию "Собеседника" ну и проч., и проч. Но безотносительно от повода, Быков тогда письменно изложил свод претензий, что всё равно вертелись на языке не у него одного.

Дмитрий Сергеевич Лихачёв прожил долгую сложную жизнь — и мог по праву ей гордиться.

Во-первых, он был большим учёным. Учёным харизматичным, и люди разумные говорят, что в сороковые и последующие годы, годы моды на утверждение «Россия — родина слонов», и в последующие годы гонений на Церковь он спас свою отрасль науки, сделав упор на "Слове о полку Игореве" как местном героическом эпосе. (Если вдуматься, то справедливо изумление этой святыней князь проебал всё, наломал дров, и еле добрался до дома, где начинается радость по-русски. Я вполне разделяю это изумление разумных людей, но уж такая у нас история, хули поделаешь).

Дальше оказывается, что концепция светского характера древнерусской литературы позволила Лихачёву и многим порядочным людям сделать много чего полезного.

С другой стороны, очевидно, что Лихачёв был руководителем авторитарным, жёстким — и мягкий человек с чуть дребезжащим голосом — это продукт общественного морока.

Ну, да, — говорят исследователи и просто разумные люди, — да, глядя из следующего века, многое можно было бы сделать иначе, может, как-то можно было меньше заниматься "Словом о полку", и не допускать перекоса филологии, может, можно было больше сделать и с житиями разными другими духовными текстами — но это хорошо говорить сейчас, а скажи такое в 1948 или 1964?

Теперь Лихачёва упрекают в компилятивности книги "Поэтика древнерусской литературы", но она как бы оправдывала многие другие исследования. Причём эта книга была сделана в контексте международного литературоведения, и, став модной, очень помогла отечественной филологии за рубежом.

Но всякий крупный современный учёный не просто голый мужик, что бежит по улицам совершенно неодетый с криками «Эврика»! Это ещё руководитель — а при Лихачёве отдел древнерусской литературы в ИРЛИ работал очень продуктивно — регулярно выходили Труды Отдела древнерусской литературы в сорок печатных листов, мне рассказывали как «каждую среду обязательно проводился открытый семинар, на котором читался и обсуждался доклад по той или иной теме: доклады читали как сотрудники ИРЛИ, так и университетские деятели».

Наконец, при Лихачёве был задуман "Словарь книжников и книжности Древней Руси", индексирующий все известные произведения русской книжности и всех известных авторов.

Так что, расставшись с образом мягкого и лёгкого человека, мы получаем жёсткого и толкового организатора науки, добросовестного и трудолюбивого ученый.

Нет к этому претензий. Свистунов на мороз.

Во-вторых, была личная жизнь, замешанная на скромности. Щепетильном соблюдении ритуалов этой скромности. В воспоминаниях внучки воспитание детей было скорее викторианским, чем отечественным «Меня воспитывали в строгости, даже перегибали палку. Это уже когда мамы не стало. Дед постоянно напоминал, что я должна быть очень скромно одета, ни в коем случае не лучше, чем другие студенты Академии художеств… Кажется, я слышу его голос: «Интеллигентный человек не должен засорять речь жаргонизмами!» Я наставления дедушки о том, как должен себя вести интеллигентный человек, помню до сих пор, хотя и не всё выполняю.

…Интеллигентный человек обязан вести дневник. Разговаривать по телефону можно только по делу и не дольше двух минут. Автоответчик — абсолютно неприличное изобретение. Дети за столом должны молчать, только если к тебе обращаются, нужно ответить. Спорт и танцы — бессмысленная трата времени. Главное — самообразование, нужно много читать. Интеллигентный человек должен в течение жизни собрать хорошую библиотеку по специальности. А еще дедушка говорил: «Занимайся музыкой больше, я так жалею, что меня не учили играть на рояле. Молись на ночь и крести подушку, читай «Отче наш»». Что, страшно стало? Поехали дальше.

Причём в этой внутри человеческой жизни были свои трагедии, не говоря уж о том, что тюрьма, лагерь никогда не делают человека лучше (и в этом прав Шаламов). Ну и радости Лихачёву не добавляла та знаменитая история, что как-то на Соловках стали расстреливать не по списку, а для счёта — в то время, как он провёл ночь среди заготовленных на зиму дров. Жить за неизвестного убитого человека — радость ещё та.

В-третьих, был общественная жизнь Лихачёва — который написал несколько книг вполне доступных пониманию обычного человека: он был известен "Записками о русском" общекультурной тематики, он написал чудесную книжку о поэтике садов. Возможно, что советской интеллигенции именно и нужен был такой кумир — не требующий понимания своей отрасли с одной стороны, но отрасли при этом гуманитарной. Квантовая механика и статистическая физика тут не годилась — не объединила бы народ.

А с другой стороны Лихачёв был не слишком публичный человек, которого можно додумывать. Да, сиделец — но не стучит кулаком по трибуне, не трясёт бородой как Солженицын. Да, академик, но не такой чудаковатый и оторванный от жизни как Сахаров с его планами справедливого переустройства СССР. Да, общественный деятель, но выступающий в этом качестве за бесспорные истины — музеи не грабить, дворцы не ломать, рукописи печатать. (Спасибо Мите, что он навёл меня на эту мысль).

Никто из его коллег не мог претендовать на такое место в общественной жизни: у Гаспарова слишком был высок его невольный образовательный ценз для собеседника. У Лотман была передача на телевидении — да не просто передача, а о русской культуре. Причём её темы были куда ближе хронологически к современности, чем "Слово о полку Игореве".

Блестящих учёных было много, а сочетание организатора, учёного и публичного человека — было единственным.

Кстати, брутальный Панченко (который часто появлялся в телевизионном эфире) мог легко стать символом интеллигенции, но вот беда — он орал на каждом углу "Интеллигенты?! Упыри! Уроды! Вы бы научились бы сперва пилу двуручную разводить!» — и ответить интеллигентам было нечего.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2006

(обратно)

История про Лихачёва — два

Вообще, создаётся впечатление, что в России было два интеллигента — Антон Павлович Чехов и Дмитрий Сергеевич Лихачёв. Про первого сам Набоков (а мы знаем, как сварлив был Набоков) сказал: «тип русского интеллигента, русского идеалиста, причудливое и трогательное существо, малоизвестное за границей и неспособное существовать в Советской России».

Второй сам написал работу «О русской интеллигенции» — из которой, впрочем, было понятно, что ещё два-три года и все эти интеллигенты передохнут как тараканы на морозе — был такой зимний способ тараканоистребления в русских деревнях.

У Квакина я нашёл хорошую цитату: "Возможно, что был прав выдающийся русский философ Г.П. Федотов, который в статье "Трагедия интеллигенции" в 1926 году отмечал: ":Обращаясь к "канону" русской интеллигенции, мы сразу же убеждаемся, что он не способен подарить нам готовое, "каноническое определение". Каждое новое поколение интеллигенции определяет себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная — на 10 лет — новую эру".

Я как-то написал давным-давно, что русская интеллигенция похожа на глокую куздру, и повторяться нечего.

Другое дело, что сейчас будет столетний юбилей Лихачёва, и со всех сторон заверещат о его интеллигентности. Некоторые будут сомневаться — ведь «интеллигентность» давно стала чем-то типа медали, которую давали на кухнях. Или там в случае, если гость помыл руки, выйдя из туалета, что чудесно описано Довлатовым.

А я так думаю, что совершенно правильно, Лихачёв был интеллигентом. Последним из могикан. Очень вежливо встал, притворил дверь, чтобы не хлопнула.

И закрыл тему.

Извините, если кого обидел.

19 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXI

— «Смешарики» — совершенно психоделический сериал мультфильмов, мы все им увлекаемся. Вообще, серьезно, я не могла себе представить, что у нас делают такой удивительно добротный кинопродукт.

— Я тоже им увлекаюсь. Моим хитом является сюжет "Лосяш — Нобелевский лауреат", а любимой песней та, где не рекомендуют спать в полёте.

— Про Лосяша — супер-пупер! Непристойность — а не подскребешься. А я обожаю черного ловеласа — понимаю, что это — иррезстабл. И я не могу устоять перед тамошним ловеласом, нет такой силы, чтобы противостоять.

— Да какая ж там непристойность? Всякий мужчина чуть старше средних лет, узнав историю Лосяша и Нобелевской премии, должен честно сказать самому себе: "Этот фильм про меня". Аналогично, так должна сказать всякая женщина про фильм о Нюше и Чорном Ловеласе.

— Да. Причём женщина — независимо от возраста.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2006

(обратно)

История пр разговоры DCLXII

— Cleavage ведь это буквально «расщепление». Нельзя ли уточнить без англицизмов, что именно имелось в виду? Может быть, Вас в девушке привлекла «та черта, что делит попу пополам»?

— Как мне объяснили знатоки, знатоки ложбинок, разумеется — cleavage это всякие ложбинки, коих есть. Я люблю девушек целиком. Со всеми чертами и ложбинками. Да.

— …и стервозностью?

— Как выйдет. Это, как раз, наименьшее из препятствий.

— Нельзя ли с этого места подробнее? Стервозность у милых дам, по моему, это как раз то, что разрушает отношения. В основе ее лежит саморазрушение, а не блядовитость, как думал Веничка. Можно весьма легко примириться с блядовитостью, но как стервозность, этот худший из пороков, может быть наименьшим из препятствий?

— Два обстоятельства: первое в том, что у всех своё понимание стервозности. На этом можно было бы и закончить, но в моей системе координат бессмысленно мне хамить, мучить и заставлять что-то делать помимо моей воли. Вектор может совпасть на каком-то отрезке пути, но дальше траектории разойдутся.

Вы знаете, я был знаком с одним серпентологом, он мне говорил, что змею надо держать как можно ближе к голове, к ядовитым зубам — он не о питонах, конечно, говорил. Если держишь крепко и уверенно — всё хорошо.

— Мне опять кажется, что я Вас как-то задел. Я не для этого пишу в ЖЖ. Извините, если так получилось. А насчет стервозности и отношений с женщинами, ведь действительно, все очень непросто.

— Совершенно нет. На таком расстоянии невозможно задеть. Ведь известно, что больно могут сделать самые близкие люди. А знакомые — меньше, а дальние знакомые — совсем нет. Мы же друг для друга только абстракция, движение электронов. Тем более, вы не сделали ничего такого, что могло бы меня задеть. А стервозность это и впрямь понятие, требующее дополнительной формализации — как любовь и порнография, скажем. У каждого нормы свои.

— Для меня стервозность это ситуация, когда наносится удар, ответить на который невозможно без ущерба ля себя. А для Вас?

Если не хотите отвечать, не отвечайте, но ведь каждый мужик попадал в такие ситуации, что ответить нельзя и отвечать позор! Вот это и есть стервозность.

— Да нет, вы подозреваете тайну. А тайны нет — есть масса способов ответить, и столько же способов не отвечать. Нет этой проблемы, совсем нет.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2006

(обратно)

История про Есенина

Превед, медвед!

21 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXIII

— В одном из колымских рассказов есть гениальный диалог, который кончается словами: «Я полагаю, что настоящий интеллигентный человек должен уметь развести пилу».

— И то верно, правда пилы бывают разные. Какие и без тисков или стола тяжело. А поперечную можно и на коленке.

— С тисками и столом оно проще, конечно. А с кондуктором так даже и навык не особо нужен. Вообще же штука в том, что при продольном резаньи правильно резать должен каждый зубец (резцы для продольной резьбы по дереву тоже требуют куда более тщательной заточки, чем для поперечной или торцовой), а при поперечном — всего лишь большая часть зубцов при правильной разводке.

— Ленточная пила тоненькая, теплоотвод чутошный, скорость высокая. Дисковая жестче и теплоотвод выше. Но горят зубцы, если что.

— Дык я о том и говорю. При этом дисковую продольную пилу точить проще ровно потому, что тоже достаточно выдержать заточку на большем числе зубцов. А на ленточной пилорамной пиле зуб, оказавшийся выше других, покрывается окалиной на глазах.

— На дисковой горят все, если быстро подавать. Независимо от дефектов заточки. Потому как на дисковой работают одновременно три-четыре (ну никак не больше пяти) соседних зубьев. И быстро меняются. А на ленточной если зуб выдаётся, так он один и пилит. Вот почему-то мне было проще научиться продольную пилу разводить, чем точить. Разводить мне даже доверяли.

— Ниче-ниче. Вот годам к семидесяти и точить доверят. Без кондуктора.

— Можно и напильником. Но разводкой — удобнее. Раньше в сельпо продавали — за тридцать копеек.

— Разводки кое-где по сю пору продают. Мне не надо, правда, у меня есть.

— А у меня самодельная.

— Самодельного струмента у меня тоже пару десятков килограмм есть. Но вот до разводки я не додумался бы: она же 8 коп стола и по материалу/изготовлению малокритична.

Извините, если кого обидел.

21 ноября 2006

(обратно)

История про премии и фантастику

Завтра будет премия "Большая книга". Список там очень интересный, но писателю-фантасту Трускиновской её не дадут (я не скажу, как я голосовал, нет). Между тем, тема гетто фантастики чрезвычайно интересна. Сначала фантастов загоняли в гетто высоколобые критики и ложно понимавшие серьёзность чиновники. Потом фантасты там освоились, и поняли, что вылезать наружу можно, только если не боишься получить критических и читательских пиздюлей. Те, кто хотел, вылезли, а остальные — остались.

При этом чётко был видно, где проходит граница гетто фантастики — по номинационным спискам всяко-разных фантастических премий. Так вот, в последнее время традиция как-то начала трещать (и это хорошо) — и вот мне пишут, что Конвенте World Fantasy, что уже давно прошёл в Техасе, World Fantasy Awards за лучший роман получил Харуки Мураками, "Кафка на пляже" — при сломе стены нормально движение внутрь-вовне, как по битым бетонным крошкам мимо Чекпойнт Чарли, но тут к фентэзи роман имеет очевидно опосредованное отношение — ну, да, японская мифология, язык кошек, убийство японского отдела по очистке. Но фентэзи от Мураками… На том же Конвенте, кстати, дали за выслугу лет премию и Джону Краули, но не в этом дело.

Б. К. заговорил о современной фантастике, как об убежище приличной литературы. Я, честно говоря, с этим не согласен.

Как бы не было разочарований — Я так думаю, что действительно в фантастике больше живости, чем в туповатом литературном бомонде, но не от того, что современная фантастика чудо хороша, а от того, что бомонд дурён. Писатели фантасты мне ужасно нравятся, но это не тот случай когда можно сказать "На уровне Толстого" или "Лучше Бунина". А ведь этот вопрос всё время мне задают сторонние читатели.

— Лучше Набокова? А то я почитаю. Почитаю, да?

Вообще ничего читать не надо. Надо в баню сходить и погулять с детьми. Ну, там водки махнуть под грузди. Я совершенно не считаю, что на фэндом есть надежда, как на Бога — как объяснил нам Басё: "Запад или Восток — Всюду одна и та же беда. Ветер равно холодит".

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2006

(обратно)

История про большую книгу

Три лимона съел Быков, остальное Кабаков и Шишкин. Парада тысячнегов мы с pe3yc не увидели. Ну agavr и un_tal_lukas, разве. Ну тайно, по служебной надобности, пролетел на крыльях ночи vad_nes.

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXVIII

— Художник должен быть готов получить по ебалу.

По ебалу, да. Это критерий того, что он настоящий художник. Что он по-настоящему рубит какого-нибудь Ван Гога или Саврасова топором, бегает голый, кусает гражданку за пятку. Пишет про то, как насилуют девочку в белом платьице и с бантиками, призывает к войне или поёт революцию в кровавой пене.

Большая часть художников отчего-то, когда к ним приближаются с намерением дать по ебалу за все эти художнические поводы, начинает апеллировать к свободе слова, к их художнической неприкосновенности, обращаться к мировому сообществу и просто ныть.

Нет уж. Поёшь революцию — так будь с ней до конца, и когда с тачкой на строительстве канала, и когда тебя выведут на снег босым конвойные, что уже поделили твои сапоги и шапку.

Поэтому художник, которого начинают за эти дела пиздить, а он отбивается арматурным прутом, с фингалом под глазом отстаивает право писать про девочку и кого-то укусить — вызывает уважение.

А если он не готов получить по ебалу, то и говорить не о чем.

— Современному художнику ещё спать нельзя. Не спи, не спи, замерзнешь…

Да, признаться, и художников много вот покойная пани Броня веселила народ. Тоже, художник. Галатея своего рода — только забыли её. А тогда пользовалась спросом. Главное, принимить её было надо как специи в кулинарии — в разумных количествах.

— Да уж. Здесь передоз может закончиться летальным исходом.

— Да нет, просто во рту будет гадко.

— Ну, это для того, кто кладёт это в голову. А до самой пани Брони мне дела нет — это ведь штатная должность цивилизации. Она никуда не пропадает.

— Не думаю, что "цивилизации". Скорее, дуальной системы "свои-чужие". А передоз должен случиться. Просто нужно Новодворскую еще чуть-чуть довести до логического завершения, ещё капельку до окончательного феерического гротеска — и все станет на свои места.

— А мне думается, что последней капли не будет — это как одно из правил стриптиза в клубах: всё, кроме трусов.

— Стриптиз стриптизу рознь — бывает и такой разврат, что прям даже трусы сымают. Всякое бывает.

А должность эта всегда есть, и всегда занята — такое есть в искусстве, есть светской жизни, есть в политике. Маяковский с товарищами здорово поднялся именно на том, что хамил людям и плескал опивки чая в толпу.

— Это дело не в "свои-чужие", а именно в цивилизации — потому что в цивилизации есть моральные нормы. Если они есть — есть и должность. А вот тогда, когда их в явном виде нет — то пани Брони прячутся в окошки отдельных квартир. Попробовал бы Маяковский на выступлении перед солдатами и матросами (сидят с винтовками между колен, курят махру) плеснуть им в лицо чайную заварку.

— Да, пожалуй, поэму "Хорошо!" пришлось бы писать кому другому.

Извините, если кого обидел.

24 ноября 2006

(обратно)

История про признание вины

Вот давно что-то наш Лектор журнал не удалял.

Но теперь-то я знаю, кто в этом виноват. Я виноват.

И больше никто. И нет мне прощения. Не нальёт мне буровых дел мастер Рудаков водки, пусть пропадут грузди из продажи, не пришлёт мне Жигульский с курьером книжек.

Пришла беда, отворяй ворота, запирай ларец, настал конец. Снимите портрет с почетной доски, умру от тоски, не вымою грязный лоб, лягу в повапленный гроб. А тому, кто думает, что я не расстроен — тому в ухо.

Сейчас я посчитал — я написал 43 печатные статьи про водку (вина, коньяки и другие спиртосодержащие жидкости я не считаю). Профессор Гамулин, где ты?

Извините, если кого обидел.

24 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXIX

— Не все умеют отдохнуть. У меня вот руки всё время дрожат — изображение нечёткое.

— Это всё преломление света и игры разума.

— А кряква?

— Плавничок?

— Заведёшь ты меня вечно в дебри маразма и бросишь там. Одно слово — писатель! Да. А ещё там стоит Гамельннский крысолов и взмахами дудочки регулирует движение.

— И с крыс штраф берёт!

— Братан, их тут сотни, их тут сотни, братан! — как говорил один водитель, которому позвонил на мобильный друг, чтобы предупредить о сумасшедшем, что гонит в их районе по встречной полосе.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXX

— Из любопытства поглядела портфолио копирайтера. В числе доблестей указывается "знание и чутье русского языка"

— Чую, чую! Русским языком пахнет.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXI

— Видите ли, коллега, история печальнее чем кажется. И вот почему. Огромное количество людей стало обсуждать этот корявый текст. Между тем, человек не только живущий в России, но и рассматривающий её в телевизионном ящике, понимает, что этот текст коряв и смешон.

Но это огромное количество людей принялось его обсуждать, делать выводы о близлежащем конце света и отъёме денег. Печаль именно в том, что это огромное количество людей обладает повышенной виктимностью. Работники перьев и клавиш всегда любят рассуждать о том, как их завтра выдернут из-за мониторов, лишат свободы слова и расстреляют. Иногда их желания материализуются — в разной форме, джин вылезает из бутылки — для того, чтобы все имели возможность крикнуть "Да, мы так и думали!"… Так вот это общественное ожидание Страшной Неприятности, и готовность всюду узреть Знаки — это-то и есть самое печальное.

— Реакция моего приятеля на всю эту хуйню была следующей: "Важно не то, что матрица имеет тебя вообще, а то, куда она тебя имеет". Ибо матрица не может не иметь — добавлю от себя. Птичьий грипп, биометрия в паспортах и цензура — они лезут из кемберлитовых трубок, как из жопы. Можно считать это хоть материализацией страхов Коллективного Я, хоть джинном из бутылки, хоть чем ещё. Но зачем всё это?

— Это я тоже хотел бы узнать. Потому что в этом письме каждая фраза в отдельности понятна. Типа "Нет — беззаконию". Кто ж поспорит? А вместе — не очень интересно. Но примечательно, что ругать подписантов начали ещё не читая — вернее, читая только отрывки. Это морок общественного безумия: написан абсолютно обтекаемый текст. Максимально шарообразный, надо отдать должное писарю. Читается как в ту, так и в другую сторону, куда ни катни. Но при этом оппоненты подписантов вчитали в текст этого обращения каждый, что хотел. Топали ногами, радостно пререкались — обвинить ли их в изнасиловании инородцев, или просто в ненависти к демократии. Вот такая история с этим обращением.

— Ну, Вы меня немного успокаиваете. Целый день сегодня не могу понять общественной драмы и всенародной трагедии.

— И ещё — там текст ещё хитрее, потому что он сначала был идеальный, как платоновский шар, а потом из него что-то вырезали. Какой-то загадочный абзац про налоги — будто реплика из разговора, ответ на что-то. Я думаю, что на самом деле это секта иллюминаторов-кабанистов, а все им завидуют, да.

— Вот и я говорю. Мало меня вещей возмущают. А вот возмущает то, что общество не подталкивает людей к изучению языков и обучению плаванию. Я бы молился за того упыря-вождя, который всех бы плавать учил и языкам. Ну, и ещё как делать искусственное дыхание, конечно.

— Его бы быстро убили. А все эти мнения — суть портрет «творческой интеллигенции».

— Я бы не сказал, что творческой. Это офисная интеллигенция, я бы предложил этот термин (по-моему, раньше его никто не использовал. В Сети полно высказываний менеджеров среднего звена, офисных клерков — нижний класс клановой номенклатуры. Демократия в действии — собственно интеллекту это отношение имеет непрямое. Ну и народная масса в этой страте отфильтрована имущественно.

— От клановой номенклатуры слышу

— Да уж, куда нам, жалким офисным пролетариям, копошащимся у подножия пирамиды клановой номенклатуры, до вольно парящих в высотах мысли интеллектуалов творческого труда. Редкий пример кланового снобизма.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2006

(обратно)

История по порядку ведения

Пять лет назад, на день рождения, мне подарили код-приглашение на открытие Живого Журнала.

За это время произошло много интересного. Твои друзья, с кем ты перестукивался через Сеть (применительно к Сети это очень точный глагол), так вот, твои друзья переменили три-четыре работы, а то и пару стран. Пять лет — большой срок. Грохнешь жену с любовником — по аффекту пять лет и дадут.

Самое интересное в ретроспекции — наблюдение за женщинами. Вот ты помнишь её метущиеся заметки — с этим или с этим? Пробовала с тем, а потом с его другом, потом зашли оба — и это не очень понравилось. Прошло пять лет, и она — мать двух детей, эффективный менеджер. Совмещает то и это. А вот к другой ты подбивал клинья сам — дневник её пуст, она, по слухам, заграницей. Электрические буквы мертвы, ничего не поймёшь.

Мёртвых тоже много — дневники обрываются на абстрактной ноте — и это добавляет достоверности в электронную смерть. А то было бы похоже на известный анекдот про выпадающее из конверта письмо, с припиской: «Извини, что забыл положить сюда денег».

Выслуга лет хорошо измеряется — все ходы записаны.

Записей в журнале: 2,528

Комментариев: Написано: 49,842 — Получено: 55,587

То есть, две с половиной тысячи постов и пятьдесят тысяч комментариев.

Живой Журнал — это очень интересное дело, потому что это почти диктофонная запись разговоров, и чем дольше его ведёшь, тем больше он он похож на борхесовский архив.

Было бы, кстати, интересно записывать все разговоры своей жизни — хотя бы год, но понятно, что это невозможно.

Живой Журнал, кстати, противоположен литературе — собственно литературные тексты в нём менее популярны, ведь литература, если только это настоящая литература, не предусматривает возможности диалога с писателем.

Литература похожа на посиделки в ресторане — иногда из недр появляется повар, вытирает о белый фартук палаческую руку и исчезает, поклонившись. Дачная еда, наоборот, коллективна — одни чистят картушку, другие режут лук, а кто-то сыпет уголь в мангал. Роль повара там пре(и)ходяща. Как в Живом Журнале.

Много говорят об откровенности, как об очень странном свойстве публичного дневника. Откровенность — свойство, связанное с обидами.

Теперь надо сказать, что я не очень точен в составлении своей френдленты. Можно много говорить, кривя душой, что она составляется для удобства чтения. Нет, это ещё столкновение самолюбий, рейтинги и прочая суета. Я не верю в то, что любой из людей, что вышел на простор публичности, равнодушен к человеческому вниманию. И числа со знаками всегда льстят к самолюбию. Но в какой-то момент понимаешь, что спасительная леннь пришла на помощь. Я отношусь к списку чтения безалаберно, да.

За пять лет я не написал ни одного подзамочного поста и не стёр ни одного комментария — за исключением тех, что случайно повторились (была в своё время такая техническая проблема). Тут нет никакого героизма — это лишь явление стиля.

У Куприна есть такой манерный рассказ "Счастье" — там царь спрашивает всех, что такое счастье, и некоторые увы, лишаются глаз, жизни, и в общем, стадают, как и положено подданным, которых что-то спрашивает царь. Один говорит всего два слова — "Женская любовь". Царь сразу же распоряжается: "Дайте ему сотню красивейших женщин и девушек моего королевства. Но дайте ему так же кубок с ядом. А когда настанет время, скажите мне — я приду посмотреть на его труп". Так вот: читать большечем три сотни человек в ленте совершенно невозможено — если, конечно, их действительно читать. Конечно, из них часть молчалива, другие пишут раз в месяц — но если бы три сотни писали бы каждый день по два поста… Ну да чо я говорю, вы сами понимаете.

Кто из них ваш друг, кого-то вы вовсе никогда не видели — но есть естественный ограничитель. А количество читателей важно только при манипуляциях с деньгами — если кого-то прикормят сетевые толстосумы. Что я, представляю, кто эти 1750? Нет, не представляю.

С другой стороны, мне повезло. Моя малая популярность привела к тому, что меня посетило сравнительно малое количество сетевых идиотов. Два или три — не больше (я боюсь сглазить, да). Всё равно, что тут им делать? Здесь скучно и непонятно.

Я, кстати, заметил, что давно набранная цифра 1750 стабильна — видимо, больше быть и не может — это число людей, которые либо забыли удалить свои дневники, либо обладают нужным запасом терпеливости. Десять человек в день переменного состава погоды не делают. Одни приходят и уходят, другие — терпят. Сетевым идиотам я не очень интересен.

Впрочем, у меня есть своя политика в этом смысле Вот придёт кто к незнакомому человеку в условные гости — там сидят знакомые меж собой люди, а гость открыл дверь и ляпнул с порога — типа "А не слишком много вы пьёте?". Может, он врач и радеет за людей, может, у него голос груб оттого, что он вернулся только что из плавания и добыл стране селёдки. Может, у него есть что сказать важного и он интересный человек. Но сидящие за столом этого не знают и даже не узнают — потом продолжат пить, и все дела.

Вот я, в Сети совсем недавно — лет десять, и ведя Живой Журнал всего пять лет уже наслушался огромного количества Сетевых идиотов, что советовали мне и другим людям как жить. Я много раз за это время видел дискуссии о закрытости и открытости Сети, а равно как попытками извинить себя словами — "а вы ведите под замком, пишите в стол" и тому подобное. Эти интересные дискуссии, правда, в конце девяностых мне прискучили. Тут ведь как: сидящим за столом мужикам, конечно, негоже дуться: а чё это к нам, противный пришёл, наше общее гламурное настроение нарушил, начал пенять нам за то, что селёдка на газете лежит и водка тёплая. Но и пришельцу смешно обижаться, что его тут же пошлют на хуй. Тут он либо говорит: пардон, взял неверный тон, и тут его могут к столу позвать, дадут дохлую курицу в фольге, соли насыпят в газетку, яичко (извините) залупят. Но он может попытаться сохранить лицо, пытаться утверждать, что всё верно, так и надо, и вот когда он заглянул к городским сумасшедшим по соседству, все ровно так и разговаривали. Тут не только на хуй пошлют, но в бубен могут настучать.

То же самое касается истерических воплей "Под кат!". Этим людям я даже не объяснял, что я — не газета, не состою у читателей на окладе, а просто говорил, что тем, кого невольно обидел, нужно сделать следующее: щёлкнуть мышью на панели настроек, выбрать мою фамилию в списке friends — и нажать "удалить". Это не очень сложная процедура.

Но обычно я всё-таки даю этот совет, прежде, чем послать на хуй.

Ещё я понял, что большую часть людей, что читаю в рамках Живого Журнала вовсе никогда не видел в жизни. И огромного количества людей не знаю по именам — хотя и вовсе не люблю анонимных высказываний.

Живой Журнал как раз позволяет понять, насколько аморально анонимное высказывание — и в этом несомненный плюс ситуации. Именно анонимное, а не под псевдонимом, да.

Что-то я ещё забыл из того, что хотел сказать — и если жив и невредим вернусь с кухни, то допишу.

Извините, если кого обидел.

26 ноября 2006

(обратно)

История про сетевые премии

История про сетевые премии очень грустная. Мне зачем-то прислали полный сценарий вручения премий Рунет с пометкой "Вниманию Владимира БЕРЕЗИНА".

Ознакомился со всеми тайнами (не бойтесь, ничего не выдам), пока не понял, что: а) я ничего там не получаю б) не обижайтесь пожалуйста, дорогие товарищи, но говно ваша церемония — петросяновщина пополам с днем милиции, не говоря уж о дурацких словах "вручант" и "получант", которые я уж и не знаю, кто из вас придумал; в) мне всё это прислали потому что ведущим там понятно кто.

Лучше б я прочитал что-нибудь про то, что меня предлагают продать на чужую ёлку в качестве воздушного шара.

Впрочем, не впервой.

А премия — говно. Сценарий не соврал. Ну, так всё и было, да.

Извините, если кого обидел и не давайте пиздюлей вашему почтальону

29 ноября 2006

(обратно)

История про фонтастов и вино

Ходил вчера к фантастам на ярмарку «Non/fiction».. И окккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккккказалось, что в Центральном доме художника (ЦДХ), на этой самой ярмарке шёл очередной диспут на тему "Литература ли фантастика?". Кто-то скажет, что тема старая и скучная. Некоторые фантасты мне это тоже говорили, ан нет всё оказалось очень познавательно.

Совершил там хитрость, которой хвастался только что перед Мидяниным. Брат Мидянин, впрочем, говорил, что его тоже звали, и он совсем уже было пошёл. Но потом понял, что наговорит непременно глупостей, и гадостей, а когда спохватилсо — было уже семь часов и ехать было категорически поздно.

Очень неудобно получилось, говорил брат Мидянин, а я объяснял, что там никаких неудобств не было.

Я, кстати, давно понял, что есть очень смешные флеймонгонные вопросы: "А всё-таки, в словах Виктора Суворова о том, что Сталин готовил нападение на Гитлера есть некоторая правда", "А всё-таки, во время Холокоста погибло несколько меньше евреев, чем считается", "Настоящий мужчина должен зарабатывать $18.000, чтобы быть достойным такой женщины, как я" — и тут начнётся безумие.

Так вот, для фантастов такой фразой является "Фантастика всё-таки не совсем литература". И всё, началось!..

Началось, началось, зашелестит в кронах дубов, началось-началось: понесётся над водой ""Верлиока, Верлиока", — отозвалось эхо и, вернувшись, побежало вдоль придорожных кустов. И там, где оно пробегало, листья сворачивались и желтели, а между ветвями, отшатнувшимися с отвращением, оставался чёрный выжженный след", как написал когда-то хороший писатель Вениамин Каверин.

Снова начнут спорить о том, кто придумал термин «гетто» по отношению к фантастике, снова припомнят толстые литературные журналы и разницу в корпоративно-фантастических и общелитературных премиях.

На этом диспуте все те люди, что говорили мне, что тема избита, не стоит выеденного яйца, благородного лица тут же начали тянуть руки, ёрзать на стульях и драться за микрофон.

Очень, очень познавательно. Мидянин, правда, сказал, что в моём пересказе это обсуждение слово в слово повторяло аналогичный круглый стол прошлого года в одном приватном месте (где все фантасты сидят, пока я пишу эти строки (Я его не выдам, потому что это место тайное масонское, а выдам — меня придётся убить). Тот диспут был подробно освещён журналом "Если". Для чего регулярно с небольшими промежутками повторять это мероприятие, возмущался Мидянин, если оно все равно в итоге сводится к одному: "Мы опять начали обсуждение, не договорившись ни о том, что есть фантастика, ни о том, что есть мэйнстрим, и поэтому говорим теперь каждый о своем". Что ли за последний год произошло нечто, перевернувшее всё во взаимоотношениях мэйнстрим-фантастика?

Я отвечал, что это что-то вроде чистки зубов или утренней зарядки. Эти обсуждения нужно проводить регулярно, чтобы фантасты на людях были бы более человекообразны, и сбросили ужасный пар своих эмоций. Меня же удивляет, как поставлена система оповещения об этих диспутах. Чем-то мне это напоминает американский фантастический роман, где на Землю прилетели Космические Шары. Этим Шарам хотелось купить всю Землю, чтобы потом обменять её на запахи (ну и в Космических Шарах может быть что-то человеческое, как и в фантастах). Узнав про это, положительные герои поехали на ферму за скунсами, и вывалили этих скунсов посреди Большого Американского Города — и тут все Космические Шары прикатились с разных концов Земли. И все узнали о Шарах — и Макаров, и Петерсен, и много разного народу. Так и фантасты прикатываются на эти дискуссии, как толькокто-то из них произнесёт волшебное слово. Нет, не слово "Верлиока", а слово "мейнстрим" и "боллитра". Фантасты сами не знают, что значат эти слова, и это давно показал нам… Впрочем, зачем я рекламирую журнал "Если"?

Но Мидянин отчего-то не спрашивал, какую хитрость я выказал, а мне от этого было даже немного обидно. Так вот: для того, что бы усилить эффект скунс… То есть, чтобы дополнить вопрос о литературности фантастики, на место дискуссии привезли бочку с вином — гигантскую, в полкомнаты. Я думал в нужный момент крикнуть, что в бочку упали двести десять Полониев, а может, даже утонула целая Офелия — чтобы, понятное дело, выпить всё самому. Но это не понадобилось — фантасты показали себя совершеннейшими упырями. Как только Маргалина задудела в свою микрофонную дудочку о том, что всё-таки это очень важный вопрос — литература ли фантастика, все фантасты, как крысы, бросили еду и питьё и пошли к трибуне. Им было наплевать даже на великолепное печенье, которое я, как Портос, макал в испанское вино.

А я сел за расчистившийся стол и выпил всё — ухая и крякая. А потом спокойно отправился восвояси, не удостоив зомбированных фантастов и взглядом.

— Чорт, — заплакал Мидянин. — Надо было приехать. Я-то думал, всё будет как обычно, ан вон как. Не каждый день выпадает такая удача.

Но было поздно.

Извините, если кого обидел.

30 ноября 2006

(обратно)

История про Пастернака

Позвонил Иван Толстой из Праги. Сказал, что четырнадцатого делает доклад в Иностранке про то, как ЦРУ спёрло рукопись "Доктора Живаго" и напечатало его ("Доктора Живаго", а не Толстого) на русском языке.

Там, как я понимаю, фишка в том, что нужно было подпихнуть Нобелевскому комитету пять экземпляров изданной книги на языке оригинала — а Фельтренелли кочевряжился, Пастернак тоже кочевряжился, и — хрясь! — что-то такое вышло, роман напечатали, премию присудили и оказалось, Пастернак сделал то, что свинья не сделает.

Но когда я стал спрашивать, будет ли что про полоний, и зачем всё это ЦРУ наделало, Иван начал заговорщицки намекать, что всё это — только верхушка айсберга.

Правда, 14 декабря день рождения Прилуцкой, да и вообще — в такой день выйдешь из дому не подумавши, забредёшь на какую-нибудь площадь и костей не соберёшь.

Извините, если кого обидел.

03 декабря 2006

(обратно)

История про день города

Завтра праздник, и я вспомнил, что был у меня

рассказ — и вот такой:

ДЕНЬ ГОРОДА

Первое воскресенье сентября

По вагону каталась бутылка — только поезд набирал ход, она ласкалась им в ноги, а начинал тормозить — покатится в другой конец. День города укатился под лавки, блестел битым пивным стеклом, шелестел фантиками.

Мальчики ехали домой и говорили о важном — где лежит пулемёт, и как обойти ловушку на шестом этаже. Каждого дома ждал чёрный экран и стопки дисков. Они шли по жизни парно, меряясь прозвищами — Большой Минин был на самом деле маленьким, самым маленьким в классе, а Маленький Ляпунов — огромным и рослым, ходил в армейских ботинках сорок пятого размера. Витёк Минин любил симуляторы, а Саша Ляпунов — военные стратегии, но в тринадцать лет общих правил не бывает. Мир внутри плоского экрана или лучевой трубки интереснее того, что вокруг.

Они ехали в вагоне метро вместе с двумя пьяными, бомжом, старушкой и приблудной собакой.

Женский голос наверху сообщил об осторожности, и двери закрылись.

Следующая — «Маяковская», и бутылка снова покатилась к ним.

— А что там, в «Тайфуне»? Это про лодку? — спросил Минин.

— Это про войну. Там немцы наступают — я за Гудериана играл. Тут самое главное — как в спорте — последние несколько выстрелов.

По вагону пошёл человек в длинном грязном плаще. Он печально дудел на короткой дудочке — тоскливо и отрывисто.

Старушка засунула ему в карман беззвучно упавшую мелочь.

— Там самое важное время рассчитать, это как «Тетрис»… Да не смотри ты на него, у нас денег всё равно нет. — Витёк потянул Сашу за рукав. Пойдём смотреть новый выход.

Они вышли в стальные арки между родонитовых колонн — вслед за нищим музыкантом.

Станция была тускла и пустынна. Посередине мраморного пространства стоял обыкновенный канцелярский стол. Музыкант подвёл их к столу, за которым листал страницы большой амбарной книги человек в синей фуражке.

— Это кино, кино… — Витёк обернулся к Саше, но никакого кино не было. Он повторил ещё раз про вход, но их только записали в странную книгу, и музыкант повёл мальчиков к эскалатору.

Чем выше одни поднимались по эскалатору, тем холоднее становилось. Наверху холодный воздух, ворвавшиеся через распахнутые двери, облил их как ледяной душ.

Площадь Маяковского странно изменилась — памятника не было, исчез путепровод и дома напротив метро.

Площадь казалась нарисованной. Стояла рядом с филармонией старинная пушка на колёсах с деревянными спицами. Вокруг была разлита удивительная тишина, как в новогоднее утро. Снег неслышно падал на мокрый асфальт, и жуть стояла у горла как рвота.

Мальчики жались друг к другу, боясь признаться в собственном страхе. Два солдата подсадили их в кузов старинного грузовика, и он поехал в сторону Белорусского вокзала.

Москва лежала перед ними — темна и пуста. Осенняя ночь стояла в городе чёрной водой торфяного болота. На окраине, у Сокола, они вошли в подъезд — гулкий и вымерший.

Музыкант-дудочник вёл их за собой — скрипнула дверь квартиры, и на лестницу выпал отрезанный косяком сектор жёлтого света. Высокий подросток молча повёл Ляпунова и Минина вглубь квартиры. Такие же, как они дети, испуганные и не понимающие, выглядывали из-за дверей бесконечного коридора.

Сон накрывал Минина с Ляпуновым, и они заснули ещё на ходу — от страха больше, чем от усталости, с закрытыми глазами бросая куртки в угол, и падая на один топчан.

Когда Большой Минин открыл глаза, то увидел грязную лепнину чужого потолка. Мамы не было, не было дома и вечно горящего светодиода под плоским экраном на столе. Был липкий ужас и невозможность вернуться. В грязном рассветном свете неслышно прошла мимо Минина высокая фигура — это вчерашний музыкант встал на скрипучий стул рядом с огромными, от пола до потолка, часами. Тихо скрипнув, открылось стеклянное окошечко — дудочник открыл дверцу часов.

Он начал вращать стрелки, медленно и аккуратно — через прикрытые веки Большой Минин видел, как в такт каждому обороту, моргает свет за окном, и слышал, как при каждом обороте с календаря падал новый лист. Листки плыли над Мининым как облака.

Минин зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, то никого рядом не было. Только лежал рядом листок календаря с длинноносым человеком на обороте — и социалист Сен-Симон отворачивался от Минина, глядел куда-то за окно, на свой день рождения.

Пришёл бледный Ляпунов, он уронил на топчан грузное тело и принялся рассказывать. Это было не кино, это был морок — никакого их мира не было этом городе. На улицах ветер гонял бумаги с печатями, потерявшими на время силу. Неизвестные люди с испуганными лицами грабили магазин на углу. Ляпунов взял две банки сгущёнки, потому что взрослые прогнали его, и вернулся обратно.

Квартира оказалась набита детьми — одних приводили, других уводили, и пока не было этому объяснений.

Ляпунов, книжками брезговавший, предпочитал кино — теперь он строил соответствующие предположения. В комнате шелестело что-то о секретных экспериментах, секретных файлах.

— Мы мировую историю должны изменить. Это Вселенная нами руководит! Гоме… Гомо… Гомеостаз!.. — но все эти слова были неуместны в холодной пыльной комнате, где только часы жили обычной жизнью, отмеряя время чужого октября.

Ляпунов был похож на хоббита, нервничающего перед битвой с силами зла. Где Гендальф, а где — Саурон было для него понятно изначально, но вдруг он хлопнул по топчану:

— Слушай, мы ведь выстрелить не сумеем! Тут ведь на всю Красную Армию ни одного автомата Калашникова. Ты вот винтовку мосинскую в руках держал? Ну, зачем мы им, зачем, а?

Что-то запищало в куртке Минина.

Он бросился глядеть — оттого, что консервный электронный звук казался вестником из родного прошлого — или теперь будущего? Это пищал, засыпая навек, мобильный телефон — всю ночь он искал несуществующую сеть.

Минин отключил телефон и поставил его на полку в изголовье топчана, стараясь забыть о нём.

Именно в этот момент он понял, что возврата не будет.

Минин с Ляпуновым понемногу изучали квартиру — в одних комнатах их встречали испуганные детские глаза. В других было пусто — а в дальней, тёмной комнате Минин обнаружил странные баллоны, дымившиеся белым паром, как дымились дьюары с жидким азотом на работе его отца.

Он тут же захлопнул дверь, вспомнив историю Синей Бороды.

На стене коридора, прикрытый осевшей и заклиненной дверью, оно обнаружили телефон. Чёрный эбонитовый корпус казался жуком, пришпиленным к зелёной поверхности стены.

Минин снял трубку — в его ухо ударил длинный гудок. Можно было позвонить, но тол ко кому? Бабушке должно было быть столько же лет, сколько ему сейчас — и она (он знал) в городе. Он набрал родной номер, но ничего не вышло — тут он вспомнил, что цифры, должны сочетаться с буквами. Но вот какая буква должна идти спереди… Он набрал какой-то номер наугад, но на том конце провода никто не ответил. Минин попробовал с другой буквой, но тут в конце коридора появился Дудочник и погрозил ему пальцем.

Минин и Ляпунов испуганно бросились в свою комнату.

Через несколько дней молчаливого и затравленного ожидания, пришли и за ними. Старшим стал тот мальчик, что открывал им дверь — он назвался Зелимханом. Зелимхан вывалил перед Мининым и Ляпуновым груду вещей, нашёл в ней пятый, лишний валенок — забрал его и велел одеваться.

Так они и вышли на улицу в курточках с чужого плеча — набралась целая машина, и Дудочник, прежде чем сесть за руль, долго шуровал ручкой под капотом.

Их везли недолго, и выгрузили где-то за Химками. Там на обочине лежал труп немца — без ремня и оружия, но в сапогах. Рядом задумчиво курил старик, отгоняя детей от тела.

Зелимхан собрал мальчиков и повёл их на запад — заходящее солнце било им в глаза.

Первый раз они переночевали в разоренном магазине. Мальчики спали вповалку, грея друг друга телами, и Минин слышал, как ночью плачет то один, то другой. Он и сам плакал, но неслышно — только слеза катилась по щеке, оставляя на холодной коже жгучий след.

Зелимхан разрешил звать себя Зелей. Только у Зели и было оружие — «наган» с облезлой ручкой.

И через несколько дней к нему, закутанному в женскую шаль, подъехал обсыпанный снегом немец на мотоцикле. Немец подозвал Зелю, а его товарищ в коляске раскрыл разговорник.

Зеля подошёл и в упор выстрелил в лицо первому, а потом и второму, бестолку рвавшему пистолет из кобуры.

Из-за сугробов вылезли остальные мальчики, и через минуту мотоцикл исчез с дороги, и снова — только позёмка жила на ней, вихрясь в рытвинах. Тяжёлый пулемёт, пыхтя, нёс Маленький Ляпунов — как самый рослый, а другие трофеи раздали по желанию. Солдатка, у которой они ночевали в этот раз, валяясь в ногах, упросила их уйти с утра.

Так они кочевали по дорогам, меняя жильё. Минину стало казаться, что никакой другой жизни у него и вовсе не было — кроме этой, с мокрым валенками, простой заботой о еде и лёгкостью чужой смерти.

В начале ноября Минин убил первого немца.

Зеля предложил устроить засаду на рокадной дороге километрах в десяти от деревни. Полдня они ходили вдоль дороги и Зеля выбирал место, жевал губами, хмурился.

Потом пришли остальные.

— Давай не будем знать, откуда он это знает? — сказал Ляпунов.

И Минин с ним согласился — действительно, это знать ни к чему.

Они лежали на свежем снегу, прикрыв позицию хоть белой, но очень рваной простынёй, взятой с неизвестной дачи. Мальчики притаились за деревьями по обе стороны дороги. Зеля выстрелил первым, сразу убив шофёра одной, а со второго раза Минин застрелил шофёра идущей следом машины.

Вторая машина оказалась пустой, а раненных немцев из первой Зеля зарезал сам.

Минин слышал, как он бормочет что-то непонятное, то по-русски, то на неизвестном языке.

— Э-э, декала хулда вейн хейшн, смэшно, да. Ца а цависан, да. Это мой город, уроды, это — мой… — услышал краем уха Минин и, помотав головой, отошёл.

Они, завели вторую машину, и подожгли другую. Началась метель, и следа от колёс не было видно.

Мальчики вернулись домой и всю ночь давились сладким немецким печеньем и шоколадом.

Зелимхана убили на следующий день.

Немцы проезжали мимо деревни, где прятались мальчики. Что-то не понравилось чужим разведчикам, что-то испугало, то ли движение, то ли блик на окне — и они, развернувшись, шарахнули по домам из пулемёта. Зеля умирал мучительно, и мальчики, столпившись вокруг, со страхом видели, как он сучит ногами — быстро-быстро.

— Это мой город! Я их маму… — выдохнул Зеля, но не выдержал образ и заплакал. Он плакал и плакал, тонко пищал как котёнок, и всё это было так непохоже на ловкого и жестокого Зелю.

Он тянул нескончаемую песню «нана-нана-нана», но никто уже не понимал, что это значит на его языке.

Как-то они нашли позицию зенитной батареи — там не было никого.

Стволы целились не в небо, а торчали параллельно земле.

Ляпунов попробовал зарядить пушку, но оказалось, что в деревянных ящиках рядом снаряды другого калибра.

И группа снова поменяла место.

Минин всё время чувствовал дыхание своего города — город жил рядом, и мальчики, увязая по пояс в снегах, ходили будто щенки вокруг тёплого бока своей матери. С одной стороны было тепло Москвы, а с другой — враг. Они же двигались посередине, ощетинившись, как те самые щенки.

Минин уже редко думал о прошлом. Если бы он вспоминал о нём часто, то он бы умер, наверное, сразу.

Но иногда ему казалось, что причиной всего было не случайное желание посмотреть новый выход со станции метро, а то, что лежало в его основе. Минин любил Москву, и мог часами бродить по её переулкам.

Надо было ходить по этому каменному миру с какой-нибудь правильной девочкой, но девочку для прогулок он не успел завести. Тонкий звук этой струны, московского краеведения-краелюбия, ещё звучал в нём. Оттого, в этих снежных полях он чувствовал себя частью площади Маяковского, осколком родонитовой колонны, кусочком смальты с панно, изображающем вечно летящие самолёты, под которым читает свой праздничный доклад Сталин. Самолёт был важнее Сталина, вернее, Сталин тоже был частью этого города.

А Минин был главнее его — потому что знал, что будет с этим человеком во френче, и знал, что сроки его смерены.

Поутру мальчики, будто мене и текел, вкупе с упарсин — вычерчивали жёлтым по снегу свои неразличимые письмена. Часовой механизм истории проворачивался, и Минину казалось, что он исполняет роль анкерного регулятора — важной детали.

Теперь его пугало только то, что он может оказаться деталью неглавной, и всё будет зря.

Через несколько дней после смерти Зели они наткнулись на очередную деревню. Рядом с избами, поперёк дороги, стоял залепленный снегом немецкий бронетранспортёр. Мальчики обошли вокруг и нашли замёрзшего часового.

Минин с трудом вынул из его рук винтовку, а из вымороженной машины взял канистру с соляркой. Солярка стала похожа на желе, и мальчики просто намазали её на стены. Потом они припёрли дверь бревном и стали смотреть на огонь.

На них, из узкой щели погреба с ужасом смотрели две старухи. Но мальчики не думали, что кто-то, кроме врага, может быть рядом, они вообще ни о чём не задумывались — и в этом была их сила. Однажды они убили немецкого заблудившегося офицера — когда его, оставшегося после налёта, вытащили из машины, он был похож на жука в муравейнике — только сапоги взмахивали в воздухе. Когда мальчики расползлись в стороны, отряхиваясь, то офицер и вовсе не походил на человека.

Через пару недель они, обманувшись, завязали бой с танковой разведкой — и танкисты, не разбираясь, кучно обстреляли отряд из пушек. Часть убили сразу, а несколько расползлись по снегу раненными зверьками — и по следу сразу было видно, кто куда дополз.

Их осталось четверо — Ляпунова ранило в руку, но он не подавал виду, что ему больно. Зато к вечеру они нашли новую пустую деревню.

Это была не деревня, а дачный посёлок. За крепкими заборами стояли богатые дома — два младших мальчика, близнецы без имён, растопили печь стульями, а обессиленный Ляпунов сразу заснул.

Минин разглядывал старые, но в этом мире почти свежие журналы — за август и сентябрь. Там на иллюстрациях плыли дирижабли, и Ленин махал рукой со здания Дворца Советов. Он казался себе похожим на сумасшедшего инженера Гарина, что на заброшенном острове вместе со своей подругой листает альбомы с фантастическими проектами несуществующих городов.

Положив под голову стопку утопий, он заснул. Он спал, а за щекой у него плавился в слюне сухарь, найденный близнецами на кухне.

Минин проснулся от того, что раненый дёргал его за руку.

— Давай поговорим, а? — Ляпунов задыхался. — Я умру, и мне страшно. Ты можешь понять, что с нами произошло, а? Мы ведь умрём и сразу воскреснем? Это ведь такая игра?

— Я не знаю, Саня, — ответил Минин, слушая потрескивание остывающей печи.

— Мы должны умереть, — печально сказал Ляпунов. — Мы все умрём, это ясно и ежу. Это город затыкает нами дыру во времени. Мы с тобой как эритроциты.

— Что?

— Эритроциты. Это… Нет, неважно. Знаешь, что такое саморегуляция в городе — ну там прокладывают дорожку какую-нибудь пафосную в парке, а потом оказывается, что так ходить неудобно, и вот протоптали совсем другую тропинку. А через эту дорожку проросла трава, асфальт потрескался, фонари расколотили, и всё — нет ни пафоса, ни дорожки.

Это её не кто-то уничтожил, а город целиком — так со многими вещами бывает, большой город всё переваривает, как организм. Он и в ширину растёт — только иногда растёт не только вширь, но и во времени.

— Ну, ладно. Если ты такой умный — отчего именно нас сюда закинули?

— Я и сам не знаю. Может, нас просто не так жалко, мы маленькие, у нас самих детей нет. А, может, мы все в игры играли про войну. Самое обидное знаешь что? Самое обидное, если это городу всё равно — вот ты думаешь о том, сколько эритроцитов… То есть, ладно — как у тебя организм с болезнью борется? Ты об этом думаешь? А тут город берёт у будущего — а что ему взять, кроме нас?

Они замолчали, слушая, как ухает и постанывает что-то в печной трубе.

Я утром уйду, ты ребят не буди — лучше я в снег лягу, говорят, когда замерзаешь, не больно. Плохо быть маленьким кровяным тельцем. Или тельцом?

— Каким тельцом?

— Ты меня не слушай, это всё из книжек…

Тогда Минин схватил руку Ляпунова — мокрую и жаркую, и они так и заснули — рука в руке.

Минин проснулся поздно. Ляпунова уже не было, а два оставшихся мальчика, чумазых и печальных, что-то варили на печи. Они поняли всё без объяснений.

Они снова вышли на охоту, но в этот раз немецкий патруль оказался умнее, он расстрелял их, не дав приблизиться. Оба близнеца повалились в снег, одинаково держа руки за пазухой, где грелись пистолеты.

Минину пуля попала в бок, но прошла мимо тела, и он спокойно ждал, когда уедет немецкая разведка, и только когда прошло полчаса, когда тарахтение мотоциклов давно не слышалось, уполз прочь, не приближаясь к убитым.

Вернувшись на чужую дачу, он нашёл табуретку и, встав, примерился, к старым ходикам на стене.

Он попробовал провернуть стрелки вперёд, но они не поддавались, вот обратно они шли с охотой — а при движении в будущее только гнулись.

Он выпил кипятку с вареньем, что нашли, да не доели близнецы, и попробовал ещё раз. Стрелки встали намертво, и он понял, что и его время кончилось.

Ляпунов был прав — город зачерпнул их пригоршней, и уже не выяснишь, из-за какой игры отобрали его, Минина. Может, мы просто слишком сильно любили этот город, подумал он — но причём тут близнецы?

Но он одёрнул себя — много ли он знал о близнецах, ведь сейчас он не помнил даже их имён.

Минин услышал далёкий рокот мотора и, подхватив винтовку, выбрался из дома.

Там, на холме неподалёку появился кургузый, будто игрушечный танк. Минин прицелился и стал ждать, когда голова танкиста покажется над башней. Беззвучно отвалилась крышка, и через мгновение Минин выстрелил. Пуля ударила в броню и высекла длинную искру. Танк фыркнул мотором и начал сползать обратно, на другую сторону холма. Трещали разряды в радиотелефонах, доклад ушёл командирам, обрастая другими сведениями, часто придуманными и противоречащими друг другу — так радиоволны сливались, шифровались и расшифровывались, чтобы печальный немец далеко-далеко от Москвы открыл под лампой дневник и записал на новой странице «Противник достиг пика своей способности держать оборону. У него больше нет подкреплений».

В этот момент его противник встал и пошёл обратно, волоча винтовку по снегу — но через минуту с танка разведки выстрелили в сторону деревни — наугад, без цели. Шар разрыва встал за спиной мальчика, и крохотный осколок, величиной с копейку, попал Минину в спину. Он упал на живот и ещё успел перевернуться на спину, сползая с дороги в канаву.

Холод схватил его за ноги — не тот зимний холод, к которому он привык, а особый и незнакомый. Сначала он схватил его за ступни, погладил их, поднялся выше, и вот Минин вовсе престал чувствовать ноги.

И тут ему стало ужасно одиноко, потому что он знал, что мама не придёт — они все звали маму, те, кто успевал. Теперь, нужно было крепко терпеть, чтобы не заплакать.

Мороз усиливался, и ночь смотрела на него из-за стремительно летящих зимних облаков. Город жил где-то рядом, там, откуда должно было вылезти солнце, но повернуться к восходу уже не было никаких сил. Мир завис на краю, и чаши невидимых весов, где-то там, в вышине, на чёрном пространстве без звёзд, колебались, ходил вверх-вниз маятник, колебалась стрелка, чтобы потом показать, чья взяла.

Минин ждал, как они встанут, как ждал результата контрольной — всё уже сделано, и переписать начисто уже не дадут.

Город был рядом, и Минину было лучше многих, умиравших в ту ночь — он знал, чем кончится дело, он знал ответ в конце задачника.

Минин прожил ещё несколько долгих часов, пока не услышал нарастающий шум. Это с востока, в темноте, шло слоновье боевое стадо.

Танки шли, поводя хоботами и перемаргиваясь фарами. Минин ещё успел почуять запах гари и двигателей, и лучше запаха не было на земле. Вдыхая в последний раз этот морозный воздух, становясь частью снега и льда близ Москвы, он почувствовал, как сливается со своим городом.

Извините, если кого обидел.

04 декабря 2006

(обратно)

История про кельтику

Есть особый опыт в массовой культуре — там прежних богов, что неопасны как ржавые разряженные мины, отправляют в современную реальность, заставляют работать на бензоколонках, определяют завхозами и дворниками.

Это давно известное дело.

Куда интереснее открытая профанация древних культов и радостная из них смесь — китайские даосы, используя ухватки монастыря Шаолинь, дерутся с викингами, Диана спозналась с Коловратом, а валькирии пошли в стюардессы к Зевсу. Одним словом, телевизионный фильм «Странствия Геракла» в полной красе.

Это всё очень хорошо, хотя, повторяюсь, имена и страны служат тут чем-то вроде пакетика с ароматом универсальной лапши (я повторяюсь, да).

Иногда получается хорошо, иногда — не очень.

Для нас самое интересное почему, например, вся фентэзи построена на легендах, условно говоря, артуровского цикла (все эти «славянские» и городские модификации является всё-таки экспериментами, так сказать «наперекор основному потоку»).

Греки не пользовались спросом, многочисленный пантеон индийских территорий — всё это массовая культура фентэзи всё-таки не приняла.

А вот в этой книге и вовсе интересный ход.

Всё начинается с того, что Антиох (нет, не сирийский царь — просто какой-то Антиох) приходит к Ясону, одиноко живущему на своём корабле Арго. Дети убиты Медеей, жизнь кончена, и, рухнувшая мачта, наконец, пробивает грудь героя.

«Арго» трогается с места и уносит тело в океан — при появившемся отовсюду народе.

Дальше начинается самое интересное — приятель Ясона Антиох превращается в колдуна Мерлина (вернее, просто принимает это имя), действие переносится в северные страны, в царство снега.

«Арго» покоится подо льдом кельтского озера, но Мерлин, засунув голову в полынью, пробуждает корабль от семисотлетнего сна.

Дети Ясона не убиты, служат в римских легионах, ну и проч., и проч.

К чести автора, в книге есть одна важная вещь, и отсутствует другая. Там есть хорошие качественные картинки, что так и просятся в высоко бюджетный фильм с обилием компьютерной графики. И там нет унылого морализаторского happy-end.

А про слово «кельтика» есть история и получше. Ища его в разных сетевых словарях я сбился, и, разумеется, нашёл чужой блог. Вот что там было: «Карочи, что-то мне захотелось кельтики. Но не той, под которую пускаются в плюс, а что-нибудь такое easy listening и желательно инструментальное мелодичное. Примеры: The Corrs — Love Erin Shore, Within Temptation — Caged (вступление, сама песня г**но) Cranberries — God Be With You. Жду комментофф».

…Нет, не успокоюсь: там два обстоятельства — это во-первых, вечная жизнь персонажей, отсылающая к реинкарнациям в восточном духе и МакЛаудском кононе бессмертия.

Потребителю-созерцателю важно, что он больше увидит и попутешествует — хотя бы про страницам. Это такой туризм во времени.

Во-вторых, тут глобализм мифологии — симфония всех со всеми, как мировой сельскохозяйственный продукт на тарелке.

Извините, если кого обидел.

06 декабря 2006

(обратно)

История про Росселини

А вот кто мне расскажет про Росселини?

Дело в том, что у него есть жанровый (не совсем документальный) фильм, что снят ещё при Муссолини. Там быт и жизнь моряков на инальянском линкоре — некоторые кадры ужасно напоминают "Броненосец Потёмкин". Этого линкора там много, чрезвычайно много, он шевелит пушками как щупальцами и играет тенями.

Так от, вопрос — не будущий ли "Новороссийск" ли это там снят?

Извините, если кого обидел.

06 декабря 2006

(обратно)

История про русскую Матрицу

Взял у Мирошкина… Впрочем, обо всём по порядку.

Вот часто "Ночной/Дневной дозор" называют русской матрицей. Только дело не в том, что это русский аналог фильма Вачовски. Определённый смысл в этом есть, но это полправды. "Ночной дозор" это русская матрица, та самая национальная матрица, которая есть у каждого народа и has you and me.

Я ничего не хочу сказать дурного о питерских философах, но как только Александр Секацкий пишет: "Обособленность экземплярности, возникающая благодаря связыванию телом некоторого континуума трансформаций, вполне может быть сопоставлена с экземплярностью физических объектов (твёрдых тел): и то и другое есть частный случай дискретной частицы. окружённой полем растворённых взаимодействий" — мне хочется сказать "Да идите в жопу!", вон там Константин Крылов махается дубиной: "Если внимательно послушать то, что (а главное, как) говорят в фильме Тёмные (особенно в стратегически важных сценах), то мы с удивлением узнаём в их проповеди самый обыкновенный российский либерализм. Этакое полууголовное либеральничание разлива ранних девяностых? когда все эти "никто никому ничего не должен", "каждый сам за себя", "лох виноват в том, что он лох", я не буду жалеть о своих ошибках" и прочие брутальные максимы переживаются как откровение" — так вот Крылов оказывается более вменяемым чем многие философы-наблюдатели.

Там у Лёши Цветкова есть чудесный диалог в духе классической утопии — диалог между Петром-билетёром, Александром-охранником кинотеатра и Григорием-зрителем:

Александр:…Вот и вся конспирология.

Григорий: Не объясните ли мне, точное значение этого слова и какое отношение конспирология имеет к фильму?

Пётр: Конспирология — это замена сил, движущих Историю и требующих от нас анализа и изучения, на мифологические образы, требующие от нас страха, трепета преклонения. Конспирология — это всегда хроника оккультной войны, правильно объясняющей всё. Она всегда претендует на элитарный статус знания для посвящённых, но при чисто текстологическом анализе оказывается более или менее примитивным сочинительством в жанре фентэзи.

Извините, если кого обидел.

07 декабря 2006

(обратно)

История про дозоры и симптомы (продолжение)

Вообще-то я хотел сказать, что давно наш Лектор себя не удалял. Но скажу по-прежнему о кинематографии.

…Так вот, эта книга ещё очень хорошо показывает стиль современного отечественного философского письма (за что составителям отдельное спасибо).

И не только невозможность говорить нормальным человеческим языком, какое-то надсадное желание упомянуть Хайдггера, всадить как гвоздь в жопу латинскую цитату без перевода, о чём я уже сказал. Нет, ещё дело в том, что авторы через одного говорят: кстати, нужно заметить, что Тимур Бекмамбетов снимал рекламные ролики банка "Империал". Ну, блядь, через одного мне об этом сообщают.

Дальше-больше: другая половина философов и обозревателей начинает свою речь так: В этом фильме нет ничего общего с "Матрицей" братьев Вачовски — "Матрица" совсем иной фильм, иного уровня, совсем по другому устроена. Нет, и говорить тут не о чем! А ведь многие только то и делают, что сравнивают! Нет, поглядите: в "Матрице" так-то, а здесь, в "Дозорах" вот так-то. Глядите — тут бунт гордого человека, а тут покорность системе, тут вечное, а тут национальное… Нет, нет ничего общего, и отчего это только сравнивают эти два фильма" — и ещё страниц на пять.

Составители, кстати, действительно повторяют пару книг "Ультра. Культуры" о "Матрице" — первую я не помню, там автор крепко съехал с глузда и через слово упоминал Кастанеду, а вторая, которая называлась "Прими красную таблетку" была вполне ничего. В ней человек двадцать рассуждали о том, что было заявлено в подзаголовке того сборника: "Наука, философия и религия в "Матрице"".

А в нашем варианте повально все наблюдатели обязательно вворачивают такую фразу: "Хотим мы того или нет, но "Дозоры" это метафора современной российской действительности" — и тут же половина начинает объяснять, отчего они хотят так считать, а другая — отчего не хотят. Это, правда, не относится к Ольге Седаковой, эссе о "Ночном дозоре" Рембрандта которой приведено в середине книги и трогательной Натальи Трауберг, что повторяет несколько раз в ужасе "там кровь и клочья мяса", и смотреть это, дескать вредно. Однако, из большинства статей, можно что-то выудить — то бычка, то щуку. А то и насобирать ведро чужих наблюдений, будто раков.

Нет, очень полезную издал "Фаланстер" книгу.

"Дозоры" — действительно матрица. И живёт наподобие печатной матрицы: оттиснули текст на бумаге, и теперь у всех он вызывает разные мысли. Вот, например, отчего не обыграна символика нуля и единицы. Ноль — это колесо обозрения, единица — Останкинская башня. 1 и 0 — это символика двоичного кода, и разрушение башни в конце фильма, а так же сломанное колесо — означают отказ от двоичной системы, то есть от секса. (Меня читает культурный журналист Нестеров. Он всякого рода намёков не любит, а мата вовсе не переносит. Оттого не мог же я написать что это хуй и пизда — башня и колесо). Если кто не занял ещё этой метафорической хуйни, то — пользуйтесь. Ну, можно написать ещё роман — "Код Лукьяненко": на станции "Ботанический сад" находят дохлого человека с колом в сердце, оказывается, что это библиотекарь, и в его экземпляре "Дозоров" — тайна о…

Самое интересное как раз в том, как текст или фильм начинают вызывать вокруг себя эти смыслы. Это как принцип деньги к деньгам, нужно только превысить некую норму, попасть в точку, как в айкидо — и всё раскрутится само, посыплется, повалится, войдёт в анекдоты.

Вот что можно в этих философских статьях вычитать.

А можно и другое.

Извините, если кого обидел.

08 декабря 2006

(обратно)

История про пятничный вечер

А не выйти ли мне в свет?

Извините, если кого обидел.

08 декабря 2006

(обратно)

История про результат похода в свет

Всё дело в результате.

А в результате похода в свет обнаружил себя опять в своём кабинете с пивом. Это непростое пиво — и оно помогаем мне не думать о светской жизни, где свет ночных огней, чужие пригожие девки, оттеняющие мой возраст, какой-то главный редактор "Коммерсанта" (Зачем, спрашивается, я должен знать, кто редактор "Коммерсанта"?), какие-то безумные путешествия в Америку (Кто верит, что есть на свете Америка?)…

Натурально — устроил драку, порвал пластрон на каком-то хлыще, женщины визжали, охрана жалась к стенам.

В результате обнаружил себя посреди Тверской, с разбитыми костяшками пальцев и чужим мобильником в левой руке. Так что пришлось запить это мероприятие — и я купил пива FAXЕ в ночном магазине, среди залежей хамона, маслин, размером с голову некрупной собаки, и буйства салатов с каперсами.

Вы не знаете, что такое пиво FAXE, поэтому я вам расскажу — потому что, после разговоров с пригожими барышнями, у меня кончились силы скрывать свой возраст.

Так вот, жто пиво давнее для нас, и мистическое — как вино кометы. (Если кто понял цитату). Тогда писали на ценниках "факс" — и поэтому у бизнесменов бывали в ту смрадную пору затруднительные положения на переговорах по бартеру. Отчего-то это пиво появилось в год падения Империи.

Его продавали с грузовиков и из контейнеров на оптовых рынках. Отчего эти рынки назывались оптовыми, я ума не приложу. Я приходил тогда на рынок у метро, где в какой-то космической грязи толклись сотни людей и брал это пиво гроздьями — им мы с друзьями запивали химическую польскую колбасу неестественно красного цвета. Ходил я на рынок в голубой шинели, с непокрытой головой, и был похож на генерала Хлудова в Константинополе.

Отчего-то года через два это пиво пропало — для меня до сих пор загадка, что произошло. То ли раньше партию обменяли у датчан на подводную лодку — и вот подводная лодка кончиилась, кончилось и пиво. Сгинуло, казалось, и безумное пиво "Навигатор" пополам с водкой, и ещё несколько марок, которые, как мне кажется, как жизнь моя, приснились мне. Но нет, они есть, есть. Даже в Сети есть, с доставкой на дом… Заполните форму-заказ, в удобное вам время, днём и ночью. Пиво есть. Счастья — нет. Россия — наше Отечество.

Всё неизбежно.

Вот отчего я нынче купил литровую железную банку пива FAXE, и вот жалею, что это всего литр ностальгии, а не два..

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2006

(обратно)

История про папку с тесёмками

Напившись пива, я вам расскажу про папки:

"Папка была черного цвета с белой полосой, пересекающей ее по диагонали. В правом верхнем углу напечатано белыми буквами: "Совершенно секретно". В центре написано "Джеймс Бонд" и пониже — "Английский шпион". Генерал Грубозабойщиков развязал тесемки и открыл папку".

Из секретного досье МГБ СССР, роман "Из России с любовью"^[48]

Для сравнения: "Остап молча прошел к бамбуковому столику, положил перед собой папку и крупными буквами вывел надпись: "Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 года. Окончено… го дня 193.. г. " Из-за плеча Бендера на папку смотрели молочные братья.

— Что там внутри? — спросил любопытный Паниковский.

— О! — сказал Остап. — Там внутри есть все: пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава н власть, которую дают деньги. И он раскрыл перед изумленными антилоповцами пустую папку".

Впрочем, я бы ещё проверил точность перевода — потому что не имею оригинала под рукой (у кого есть — посмотрите про тесёмки: эли Флеминг знал, что советские папки с тесёмками, это круто), а в русском издании 1999 года значится: «В дверь постучали. Неся пухлую картонную папку, в комнату вошел адъютант. Пройдя к генеральскому столу, он положил на него папку и вышел, тихо затворив за собой дверь. Папка была в черной блестящей обложке. Широкая белая полоса пересекала ее по диагонали от правого верхнего угла к нижнему левому. В левой части стояли белые буквы «С. С.» и под ними — «Совершенно секретно». В центре было аккуратно подписано: «ДЖЕЙМС БОНД» и чуть ниже: «Английский шпион». Генерал Г. открыл папку, вынув большой конверт с фотографиями и высыпал их на стекло стола».^[49]

У Флеминга СМЕРШ действует в 1955 году, находится на Сретенке, 13 (Надо, кстати, посмотреть — что там было до "РусАла" — но символично, кто наследует мифическому СМЕРШу, которого там вовсе не было). Флеминг путается в деталях и датах — причём Серов у него член Президиума ЦК КПСС — нынешнему молодому читателю нужно уже объяснять, что это за Президиум, существовавший с 1952 по 1966.

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2006

(обратно)

История про Гамлета

Джеймс Бонд, конечно, это Гамлет. И не только потому, что путь обоих усеян трупами, а бабы их дохнут как мухи. Дело ещё и в том, что каждое новое поколение появляется новый Бонд, как и новый Гамлет. Вот товарищ Сталин, если кому интересно, противопоставлял духу гамлетовских сомнений дух революционной решимости (Сталин И. В. Соч., 6 стр. 396).

За Гамлетом начала века приходит Гамлет-Смоктуновский образца шестидесятых — оттрубили шестидесятые, отгорел космический задор, пришёл Гамлет Высоцкого — ну и тому подобное дальше. С Джеймсом Бондом примерно тоже самое. Бондиана такая вещь, которая уже не живёт в оппозициях "хороший фильм" vs "плохой фильм". Она как градусник показывает температуру человеческого общества — то есть, некоторые стандарты этого общества. Например то, что Бонд стал много рефлексировать по поводу смерти, из его карманов исчезли многочисленные гаджеты (даже в поисках карманного дефибриллятора нужно бежать к машине), и герой будто модель new age.

Градусник этот очень интересен — например, враги эволюционируют — от тайных обществ наподобие фантомасовских к СССР, а от СССР опять к маньякам и тайным обществам.

Потом сам Бонд — он сначала джентльмен, потом гламурный красавец, а теперь простой лопоухий парень, что зубами выгрыз науку в Оксфорде, страдая от насмешек папенькиных сынков.

Впрочем, всё это общее место. В отличие от писателя Бонд — вечен.

Это современный Гамлет, который шаг за шагом следует за требованиями общества. Сейчас это такой британский Рома Зверь, который по недоразумению закончил МГУ, а потом Краснознамённый институт имени Андропова, и вот он во фраке, с пистолетом «Гюрза» в руке.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2006

(обратно)

История про героев

Смешно даже напоминать, как давно наш Лектор журнал не удалял.

Я, впрочем, размышлял о другом — думал о Джеймсе Бонде и о том, будет ли через десять лет Джеймс Бонд альтернативно стройным афроамериканцем.

Потом он должен стать женщиной.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2006

(обратно)

История про Пушкина

Да, забыл сказать: если кто мне подарит или даст посмотреть DVD с фильмом "Пушкин. Последняя дуэль", то я обязуюсь про него рассказать людям. Всё из-за того, что поддержать производителя на 300 рублей не могу. Что-то не позволяет.

А пираты, что характерно, поджимают губы, и приплясывая у лотков, говорят, что такого не воруют.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2006

(обратно)

История про волкодавов

Угрюмое, чрезвычайно угрюмое впечатление оставляет встреча хозяек "Школы Злословия" с Марией Семёновой.

Извините, если кого обидел.

12 декабря 2006

(обратно)

История про военные "Жигули"

Так вышло, что по службе я довольно много что знаю о Волжском автозаводе. Так вот, когда его закупали у ФИАТ (а закупали не только 124-ую модель, но завод целиком, с многими и многими технологиями), американские политики очень тревожились, не подаст ли член НАТО в СССР технологии двойного назначения.

Этот вопрос был решён, причём несколько комиссий это дело расследовали. Правило это строго соблюдалось и с советской стороны — потому что вплоть до середины семидесятых годов существовала перспектива сотрудничества с итальянцами и по другим моделям.

Конечно, "Жигули" попадали в армии различных государств в качестве штабных машин, но в начале семидесятых годов, когда П. М. Прусов создавал "Ниву" (Это очень интересный конструктор, и мне с ним довелось беседовать), на ВАЗе сделали ещё и амфибию ВАЗ-Э2122 (4х4) с двигателем от шестёрки и шестнадцатидюймовыми шинами.

Правда, оказалось, что движок и трансмиссия на плаву сильно греются, Потом построены несколько других вариантов, пока, наконец не получились "Река" (ВАЗ 2122-500) и ВАЗ 2122-600 с движком от одиннадцатой модели. — 110 км/ч по шоссе и 4 км/ч по воде. Но на дворе был уже 1985 год, финансирование по оборонным статьям было свёрнуто — и два десятка армейских джипов стали последней (и единственной) военной разработкой Волжского автозавода.

Извините, если кого обидел.

12 декабря 2006

(обратно)

История про правильный взгляд

На том стояли и стоять будем.

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2006

(обратно)

История про войну моторов

…Продолжая автомобильную тему, вспомнил старое выражение "война моторов". Вообще-то его приписывают Сталину «"Это война моторов", —сказал Сталин, обращаясь к американскому послу Гарриману, когда тот собственноручно внес в список американских поставок 5 000 «джипов». — "Поэтому их никогда не будет достаточно. В этой войне победит тот, у кого моторов больше"».

Я, по крайней мере, не знаю другого источника.

Но вот что касается военных автомобилей, с ними вот какая штука — по сути, гражданских автомобилей вовсе нет. Показательна история с шестью сотнями парижских такси, что по приказу Галлиени были реквизированы в 1914 году. Они доставили шесть тысяч солдат прямо на позиции, что привело к успеху в битве на Марне. Монури удержался и… Впрочем, все это и без меня знают.

Но это, собственно, преамбула. Амбула следующая: кто знает подробности о протухшей идее регистрировать джипы и вообще всё четыре-на-четыре при военкоматах на случай Особого периода? Что протухло, я знаю, а вот как протухло?

Только вот давайте без флуда — если кто знает что конкретное, пример региональный, даты точные… На общие описания бюрократической системы сбиваться не надо — мы в этом потонем, а кем на наших дорогах дела делаются, мы с вами, дорогой читатель, давно знаем…

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 240

Во сне сочинил политическое стихотворение:

Мне снилось, как троцкисты

бредут во тьме времён

Они идут угрюмо,

лишённые имён

Зиновьевцы за ними,

Идут, глотая мглу

Бухаринцы упали в истории золу*

Конвойные шагают*

В фуражках набекрень*

Приснится же такая

Немыслимая хрень

* Строки, помеченные звёздочкой, пришлось вписать позже — как они выглядели во сне, я не помню.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 241

Я живу в Мадриде, накануне его падения в 1939 году — мы, это несколько молодых людей и их подруг занимаем гигантскую квартиру на холме. Из окон — прекрасный вид на весь город.

В квартире живёт несколько молодых людей и, по крайней мере, две девушки — между всеми этими людьми возникает очень сложная система пристрастий и отношений. Это тот самый клубок, что описывается во всех европейских предвоенных романах о больших компаниях людей среднего возраста. И типажи стандартны — одна Аглая, одна Настасья, русский эмигрант (не я), два друга-художника, будто Пикассо и Дали, человек из Коминтерна и богатый изломанный эстет, буржуазный, обречённый — но он-то точно выживет.

Я собираюсь нагреть воды для ванной, потому что горячей воды нет — в городе неразбериха, и все ждут входа в него войск Каудильо.

Вода нагревается в большом баке, мы топим печь, связанную с этим баком, книгами и рукописями. Пока вода нагревается, я лежу рядом с одной из девушек, на огромном покрывале — сейчас между нами что-то должно произойти. Я нравлюсь девушке не больше прочих, ей не жалко, но в комнату с кругового балкона начинают стучать. Мои друзья напоминают, что я не слежу за огнём.

Вообще, эта квартира устроена очень необычно — всю её, занимающую весь этаж невысокого дома, окружает смотровой балкон (с которого-то и заглядывали в комнату), все помещения в квартире проходные, и из любой точки видны на просвет пейзажи с противоположной стороны.

Я иду проверять огонь, но внезапно квартиру наполняют незнакомые люди. Мне говорят, что она временно реквизирована. По комнатам встаёт охрана, и я вижу, как через анфиладу, чуть подпрыгивая, идёт маленький кургузый генерал Франко.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 242

Вот семья, с которой я познакомился — очень бедная, но дружная семья. В ней какое-то нереально большое количество детей, что живут как обезьяны, ползая по канатам и шведским лестницам в огромной запутанной квартире. (Так, впрочем, всегда и изображают в новостях многодетные семьи).

Потом я отправляюсь с этой семьёй в путешествие на велосипедах. При этом я еду на гигантском велосипеде где-то посередине, понимая, что слезть с него невозможно — человек двадцать там крутят педали, а велосипед этот длиннее автопоезда.

Но что-то случилось в этом сне, и не то главу семьи, не то семью целиком требуют к ответу.

То ли хотят посадить, то ли что-то отнять. И вот я прихожу в прокурорское присутствие, которое больше похоже на адвокатскую контору — там сидит пять или шесть человек. Женщина у окна, какие-то девочки с кипами бумаг на столах, и молодой человек в костюме.

И вот я, собравшись духом, прошу принять мои бумаги и приобщить их к чему-то. Девушки кивают на молодого человека, и тот начинает мне выговаривать, что какая-то бумага составлена не так, вышла ошибка с номерами, и вообще на сегодня приём закрыт…

В этот момент, в рамках сна, происходит странная вещь: в ситуации, где я был бы обязательно вежлив и пластичен, что-то подсказывает мне, что это как раз неверный ход.

Я настаиваю, но произвожу какие-то угрожающие пассы. Вдруг женщина, что сидела у окна, вмешивается в разговор, и спокойно произносит: «А вы примите у него, примите».

Оказывается, что эта женщина главнее всех начальников, старше всех прокуроров. Нужно было ей понравиться, и теперь дело пойдёт на лад. А понравился я именно тем, что решил устроить драку в этом неприятном месте. И теперь всё будет сложно и трудно, но обязательно хорошо. Немезида за нас.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 243

Сон, часто встречающийся у советских людей: входишь на кухню, а там из раковины на пол льётся вода, на полу толстых слой воды, и скоро придут соседи снизу и дадут пизды.

Мне, впрочем, приснилась вариация этого сна — я начинаю вычёрпывать воду: в ход идёт сначала тряпка, но воды так много, что тряпку сменят большой тазик.

Однако вычёрпывать воду некуда — она не уходит ни в туалете, ни в кухне. Более того, всё, что отжато из тряпки и вылито из тазика, давно выплеснулось обратно. Плывут по куне жалкие отходы кулинарии — кофейная гуща, дольки лимона — и всё, это навсегда, с этим жить.

Единственно, что внушает оптимизм — это то, что беда явно общая. У все забилось, у всех закупорилось, возможно даже где-то во всём городе, а значит всем трындец, а на миру и смерть красна.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 244

Я прихожу в университет, встречаю каких-то знакомых, что на много лет меня младше — хотя они учатся до сих пор.

Кто-то говорит, что меня собрались исключать с «соцфака». И тут я вспоминаю, что давным-давно, когда страна впала в общественное безумие, и каждый физик норовил стать брокером, был организован особый «социальный факультет», куда я подал документы и даже года два проучился.

Факультет был образован специально для выпускников — и это было странное междисциплинарное образование, созданное, кажется исключительно для того, чтобы подкормить университетских преподавателей. Меж тем диплом у него был вполне стандартный.

Через некоторое время я исчез из этой московской жизни, но оказывается, до сих пор не исключён, и комиссия по моему поводу назначена лишь через неделю.

Я начинаю думать, что можно было бы съездить туда и честно написать прошение об отчислении. Или съездить просто для забавы — и спрашиваю адрес.

Но оказывается, что это вовсе не в университете, а где-то рядом, не то на Черёмушкинской, не то на улице Винокурова, в помещении банка, что до сих пор обеспечивает распределение грантов.

Причём, что удивительно, комиссией заведует всё та же высушенная жизнью женщина без возраста, что и много лет назад.

Я сижу на лекции в аудитории с крутым ярусом, (не в старой, обшитой дубом, помнящей Ландау и отцов Бомбы, а в современной, но с таким же крутым ярусом скамей), и записываю адрес. Девочка с младшего курса спрашивает, поеду ли я? Я мнусь, и говорю, что с тех пор много где учился, и порядком что закончил.

А, может и вправду съездить?

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 245

Поскольку все уже ушли заниматься светской жизнью (Кто-то уже летит в Гоа, иные на презентациях, кто-то в кабаках, Пусик — в бане, а мой приятель Лопухин оказался даже в Бельгии, справляя каких-то своих родсвенников из "Красной капеллы"), а я остался дома как старый забытый Фирс, придётся рассказать ещё один сон.

Отправился на охоту с неблизкими, но хорошо знакомыми людьми. Эти люди небедны, и мы останавливаемся в охотничьей гостинице. Это деревянное здание с барной стойкой, чем-то похожее на салун, каким салуны изображают в ковбойских фильмах, но салун хорошо утеплённый, стоящий посреди русской зимы. Там в баре, под вечер меня выбирает девушка — не сказать, что она хороша, сразу понятно, что доступна, но непонятно, сколько стоит. Мне ясно, что она зарабатывает в этой гостинице, и я сразу объясняю, что вовсе не хочу расслабиться. Но такое впечатление, что сойтись больше не с кем.

Важно, что у меня в комнате, кроме ружья лежит странный трёхсекционный плазменный телевизор — это часть моей экипировки, телевизор плоский, складной, и замещает гаджет, такой гаджет, что обычно оказывается в вещах героя шпионского фильма — спутниковый передатчик, надувной робот-убийца, алмаз размером и весом в пудовую гирю. Что мне должны показать в этом телевизоре, похожем на складень, непонятно.

Девушка, меж тем, оказывается невысока, тонка в кости, с неопределённым лицом и в той же униформе, которую обычно одевают небедные люди, отправляясь на свои и чужие дачи.

Мы с ней говорим о чём-то, а я думаю, про себя, что это уже очень нехорошо — разговаривая с проституткой, ты уже начинаешь ей пользоваться, и нужно быть честнее — либо так, либо никак. Но большинство мужчин норовят балансировать на грани, притворяясь, что так и не вступили в товарно-денежные отношения. То есть, в головах многих мужчин живёт отвратительный гибрид родом откуда-то из голливудского масскульта (в таких фильмах ещё должно оказаться, что девушка смертельно (но не заразно) больна — и герою достался последний бутон и проч., и проч.) Но тут всё должно быть интереснее.

Кончается всё, конечно, еблей.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2006

(обратно)

История про хмурое утро

Как отвратительно проснуться под шум народных беспорядков — у меня над домом зависли вертолёты и начали твориться обычные безобразия, что происходят в нашей стране при затянувшейся плохой погоде. А меж тем сегодня рано утром было солнышко.

Раздосадован. Пойду-ка я в баню.

Upd. Очень хочется есть.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXIV

— Хотелось бы знать: лично вы пулю пишете? А в покер — не на щелбаны — играть доводилось?

— Мне вообще-то интересно, как устроены игровые сообщества. Написать что ли детектив про шахматистов-убийц?

— Масонскийх шахматистов-убийц.

— Террористов тож.

— Они же Верховные клопоморы ФБР-ГБ?

— Не только — они ещё создатели всемирной компьютерной Сети. Собственно, только для того, чтобы играть в шахматы на расстоянии, они Сеть и придумали. Это Всемирная компьютерная агентская сеть решила их создать из персонажей игры-стрелялки. Но потом они вышли из-под контроля. Правда, у части из них засбоил код и в результате они начали играть в «Цивилизацию» и «Сити».

— Инвесторы уже в городе! Любопытные варвары с оторванным носом…

— И вот результат: вам, например, нравится эта ацтекщина, царящая в Центральном округе?

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXIII

— То есть тебе впадлу погулять по городу со мной и с прекрасной юной девушкой, в отношении которой у меня нет никаких совсем планов? Ладно, так и запишем.

— Да нет, ничего. Правда я им устраивал сеансы бесплатно. Не было повода для споров о цене.

— Злой ты человек, Березин. Как собака. А в тюрьме сейчас ужин — макароны!

— Это у вас, олигархов, такой рацион. Вам не привыкать. А мы на воде без хлеба сидим.

— Надо выйти из сеней, как из сумрака. Это предложение, с которым ты обязан словосочетаться, я считаю.

— Тьфу-ты. Сочетаться. С предложением — сочтусь, а с тобой нет. Сам посуди — какие у нас могут быть прогулки пешком? У нас, кентавров?

— За китавараса та, брателло, еще на правилове ответишь.

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXIV

— Нет, но Тургенев же говорит, что они доживутся до любви. Это разве какая-то неправильная любовь будет? По тогдашним понятиям любовь должна была отменять все холодильники, коли она имелась.

— Отчего же? Совершенно нет. Для начала можно вспомнить финал «Обыкновенной истории» Гончарова. Век девятнадцатый не отменял восемнадцатого — по страсти ты женилась няня? Ср. «Как вы вышли замуж, по страсти? — И верно, батюшка страсть как вожжами отхлестал». Не отменяет он и тургеневского романтизма сдохнуть на болгарской госпитальной койке. Ну, и счастливой жизни стерпится-слюбится.

— Все понятно, но скепсис-то относится именно к любви. Дело не в страсти, дело в ощущении, будто будущая любовь не искупляет того, что сейчас сошлись вместе два рассудочных человека. Либо за ними следует признать некую неправильную рассудочную любовь, либо, действительно, за Тургеневым — тот факт, что любовь в финале не оправдывает пафоса изначального холодного рассудка.

— Эта система рассуждений мне непонятна. Во-первых, понятие «любовь» в ней не определено. Во-вторых, совершенно не понятно, почему рассудочная любовь имеет отношение к браку по расчёту. В-третьих, никто (и Тургенев) никого не оправдывает, у него же мысль «счастливо доживут до того, что они называют любовью» (равно как и ещё десяток трактовок — совершенно не противоречива).

— Я тоже покамест вас не вполне понимаю, но одно тут важно: я именно что рассуждаю о том, следует ли определять понятие любовь или оставить его в романтической трактовке все собою знаменующего высшего чувства, не нуждающегося в определениях. Кроме того, где я сказал, что Тургенев кого-то оправдывает? Я выразил обратное предположение.

— Я неудачно выразился. Это про оправдание. Тут (мне кажется) дело вот в чём — это всё явление терминологическое. Однажды Битов рассказал следующую историю — о том, что он в юности считал, что «любовь» — это чувство молодых и красивых к молодым и красивым. Потом оказалось, что всё любовь — и старые и молодые. И любовь к убогому — тоже любовь. И любовь к знаменитости — тоже. И за деньги.

Смысл не в банальности мысли, а в том, что всё это перечисление «любовей» — кстати, меня давно занимает вопрос, отчего это в русском языке у любви нет множественного числа, так вот всё это перечисление — любовь с точки зрения участвующего.

Я бы оперировал этим термином как национальностью. Национальность — это то, с чем себя человек идентифицирует. И любовь — это то, что участник считает любовью. Ведь носов и ушей здесь всё равно не померяешь. Тургенев не был участником любви. Но скепсис выражал. Впрочем, мы пошли по кругу. Что-то у меня голова третий день проясниться не может…

— Думаете? Впрочем, от Тургенева всего можно ожидать.

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2006

(обратно)

История про охранников

У меня есть странное наблюдение — раньше охранники и караульные были людьми из рода конвойных и часовых. За ними было государство — а за тобой три пятьдесят в кармане и отсутствие пропуска. И был понятный антагонизм с выламыванием дырок в бетонных заборах и Берлинской стене.

Сейчас все иначе. Сейчас охранник подходит к тебе и говорит: «Я, конечно, могу вас пропустить вон туда, потому что понимаю, как это вам нужно, да и кому на хуй вы помешаете. Но ведь у нас всё под наблюдением, везде у нас камеры. И с меня снимут половину моей небогатой зарплаты».

И смотрит тебе охранник в глаза, и ты стыдливо отводишь взгляд.

Потому как, хоть тебе туда и нужно, но не настолько. А у охранника, поди, двое детей и жена сидит, ждёт, пока, наконец, он ей гладиолус купит.

И вот с этой-то мыслью о гладиолусе ты уходишь, пристыженный.

Извините, если кого обидел.

18 декабря 2006

(обратно)

История про тенденции

Меня попросили написать про тенденции в современной фантастике, то есть — «чем характеризовался уходящий год». Про худшие и лучшие книги уже написали коллеги, избавив меня от такого несвойственного занятия, как чтение чужого.

Так вот: событий на самом деле четыре. Или, лучше сказать не событий, а явлений, потому что первое из них в том, что ничего не произошло. После пика интереса к фантастике, а особенно к отечественной фантастики, что случился после "Ночного дозора" внутрикорпоративное сообщество спокойно живёт, как и жило. А PR, что война — образовался прорыв, нужно срочно туда бросить танковую армию, ввести припасённый резерв — а резерва нет. То есть, наличествуют крепкие украинские авторы — Олди и Дьяченко, выпустившие добротные книги в этом году, есть сборник старинных текстов Лукьяненко, который очень интересен тому, кто хочет понять, что писали молодые ребята в восьмидесятые, не думая ни о какой славе (Это — интересная тема, но ей тут не место)…Итак, нет прорывной книги, от которой все бы охуели.

Второе обстоятельство в том, что всякий уважающий себя литератор стал писать в жанрах, что обычно ассоциировались с фантастикой — мистические романы плодятся как сорняки, криптоисторические детективы множатся как кролики, "Русского Букера" получила антиутопия, как не глянешь в шорт лист, там всегда сидит автор книг про глобусы и пермские перекаты. То есть, за рамками сообщества все пишут фантастику, а внутри — хрен поймёшь, что происходит. Народ сидит, выпивает и закусывает — в лучшем случае, как один библиограф, груздями. В крайнем случае рвут на себе и друг друге рубахи и кричат "Продали Россию! Мейнстрим выпил всю воду из крана!".

Причём это происходит в тот момент, когда авторитетные критики и редактора толстых литературных журналов стали искать среди фантастов "своих" и на всех углах раздаётся "Там наше спасение! Да пребудет там с нами сила!".

Третье обстоятельство в том, что фантастику начали экранизировать, широким бреднем вылавливая всё, что можно. Ну, вот пародия на "Людей Х" — фильм и книга "Меченосец". Очень хорошо — брёвна там рубят, будто пьяный американский Росомаха на похоронах пляшет. Порвали два баяна, одним словом. Вышел и пропал куда-то очень интересный сериал, аналог "Х-файлов". Выходит "Волкодав" (с которым вообще непонятная история — в рамках рекламной кампании автор книги зачем-то открестилась от фильма, и ну говорить, что всё не так и прочь, прочь от меня гномы без подшлемников. Словосочетание это "гномы и подшлемники" будет долго будоражить неокрепшие умы.

И тут к нам подвалила четвёртая часть итогов — как раз появление в телевизоре автора "Волкодава" показало, как дурно устроен контакт у фантастического гетто с миром по ту сторону проволоки. Потому как если у человека, что является автором книги "Мы, славяне" в телевизоре спрашивают: "С какого времени начинаются древние славяне?", а он на голубом глазу отвечает: "Понимаете, я не историк, не археолог и вот на вопросы вроде этого я отвечать не могу. Я занималась только эпохой викингов, славянами в эпоху викингов, это от IX до середины X века, вот то, что интересовало лично меня. Я как бы компетентнее говорить об этой эпохе", то это хуже чем номер Никиты Сергеевича Хрущёва, что он будто Чарли Чаплин показывал с ботинком.

Это запомнят, а какое-нибудь сокращение вооружений — нафиг. Вот он — толкиенист, в телевизоре показали. И неважно, что не толкиенист, как неважно, позволяет ли густота щетины носить гному шлем без подшлемника.

Тьфу, пропасть! Удалюсь на кухню.

Извините, если кого обидел.

19 декабря 2006

(обратно)

История про велосипеды и праздники

Редкий год, когда я думал, что не прервусь на зиму, и на велосипеде въеду под новогоднююю ёлку. Ан, нет — погода заугрюмилась.

А вас, смежники, с праздником.

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 246

Еду из Варшавы в Берлин — отчего-то на троллейбусе. Оказывается, что есть прямой троллейбус Москва — Варшава — Берлин.

Я успеваю на него, но, оказывается, что забыл что-то важное.

Возвращаюсь, но оказывается. Что забыл в сельском домике под Варшавой что-то другое. Нет уж, надо ехать дальше.

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 247

Съемная квартира — огромная студия, переделанная из школьного спортивного зала. Кроме этой квартиры, с огромными окнами, со следами шведских стенок и ребристым потолком, я ничего в этом сне не помню.

Жить в комнате величиной с школьный спортзал — это было, видимо, главное.

А так больше не помню из этого сна ничего — кроме, разве высокой травы под окнами — такой, какая бывает близ заводских заборов и в промзонах.

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 248

Снились похороны — я приехал в провинциальный город, в котором хоронят человека, некогда бывшего знаменитым. Он был «красным директором», или просто руководителем Советского времени. Его хоронят местные, сильно поднявшиеся на чём-то люди (именно в этой стилистике я и рассуждаю с собой в самом сне — «поднявшиеся на» и местные — будто директора какого-то комбината).

Похорон не наблюдаю — только осень, толстый слой листьев на кладбище с высокими деревьями — кладбище сильно напоминает парк в Богородске.

Потом действие перемещается в пригород Ленинграда. Павловск или Пушкин — но дворцы и парки живут где-то рядом, а я со своими товарищами живу в маленьком городке близ Балтийского моря.

Самая точная сцена из этого сна — то, как мы сидим в столовой при заводе и готовимся ехать в Северную столицу — причём я соображаю, что у меня нет ещё билета в Москву. А что я буду делать чужом городе — надо клянчить у кого-то постоя.

За дверью столовой — цеха, построенные ещё в девятнадцатом веке. Под тёмно-красным кирпичом этих сводов — древние станки. Я туда уже ходил перед обедом — и чесал языком со старыми мастерами, пытаясь сойти за своего.

А мастерам было похую — кто я и откуда приехал. Они рассказывали свою жизнь так, не мне, а в пространство, и пили прямо в цехах — закусывая домашними бутербродами и пучками зелёного лука, согнутыми пополам.

У меня было какое-то дело — на этих похоронах и на этих заводах неизвестно в каком месте России (действие перемещалось в пространстве — не деталями, а просто я знал, что это уже в другом краю), но дело это было чужим, не своим, а своим оставалась дорога — и эти токаря с фрезеровщиками, с которыми у меня был заключён пакт о ненападении.

Причём спутники мои были тоже особые — как в театре: женщина средних лет с неустроенной судьбой, бывалый человек, разумеется — пьяница, два молодых циника.

И ведь всем нам что-то там нужно было — кино, что ли, снимали… Не знаю.

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2006

(обратно)

История в четверг

А уж так дысал, так дысал…

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2006

(обратно)

История про предсказания (I)

Вчера ходил в присутствие — там говорили о прогнозах и предсказаниях. Накануне Нового года всегда говорят о прогнозах и предсказаниях. Историй о предсказаниях я знаю две: одна про про отшельника, к которому ходили, чтобы узнать, кто родится в семье. У одних предсказание сбывалось, другие внезапно обнаруживали дефект слуха. Всё дело было в том, что отшельник показывал недовольным книгу записей, где те обнаруживали запись, прямо противоположную случившемуся.

Понятно, что хитрец и писал всё наоборот — понимая, что если всё сбылось, никто не прибежит ругаться, а остальных убедит запись.

Вторая история более поэтическая, и она взята из книги Соловьёва о ходже Насреддине: "Будущее, всегда одетое для нас в покровы непроницаемой тайны, — здесь, на мосту, представало взгляду совсем обнаженным; не было такого уголка в его самых сокровенных глубинах, куда бы не проникали пытливые взоры отважных гадальщиков. Судьба, которую мы называем могучей, неотвратимой, непреодолимой, — здесь, на мосту, имела самый жалкий вид и ежедневно подвергалась неслыханным истязаниям; справедливо будет сказать, что здесь она была не полновластной царицей, а несчастной жертвой в руках жестоких допрашивателей, во главе с костлявым стариком — обладателем черепа.

— Буду ли я счастлива в своем новом браке? — трепетно спрашивала какая-нибудь почтенных лет вдова и замирала в ожидании ответа.

— Да, будешь счастлива, если на рассвете не влетит в твое окно черный орел, — гласил ответ гадальщика. — Остерегайся также посуды, оскверненной мышами, никогда не пей и не ешь из нее.

И вдова удалялась, полная смутного страха перед черным орлом, тягостно поразившим ее воображение, и вовсе не думая о каких-то презренных мышах; между тем в нихто именно и крылась угроза ее семейному благополучию, что с готовностью растолковал бы ей гадальщик, если бы она пришла к нему с жалобами на неправильность его предсказаний".

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2006

(обратно)

История про предсказания (II)

…Так вот, меня всегда занимали обстоятельства связанные с прогрессом, когда начинают работать неожиданные ограничения. Вот, например, в шестидесятые годы прошлого века все думали, что человечество будет летать туда-сюда на сверхзвуковых реактивных лайнерах. Лайнеры сделали — хорошие, кстати, были самолёты, что "Конкорд", что "Ту-144".

Но грянул топливный кризис, летать стало дорого — но дело даже не в этом — огромное количество людей хотело лететь с комфортом в широкофюзеляжных лайнерах, а не платить безумные деньги за полёт в самолёте, больше похожем на бомбардировщик.

Это примерно то же самое, что летать самолётом в Петербург — ага, летишь часа два — два с половиной, да только приезжаешь за два часа в аэропорт, пробка в Москве, пробка на трассе, примерно тоже после Пулково, где ещё ждёшь багаж… Не лучше ль спать в поезде, или, на худой конец, пиздить с соседями по купе с коньяком и водой.

Это я к тому, что общих решений не бывает. И предсказания частностей, обобщённые для всего человечества, выглядят потом неважно.

Но предсказания (слово "прогнозы" просто придаёт речи необоснованную научность, да и "предсказания" не совсем точно — вот если бы пророки честно лили кофейную гущу, разбрасывали зёрна и тупо глядели в неаппетитные внутренности животных — тогда да), эти предсказания бывают двух типов: о техническом прогрессе и о социальном состоянии общества.

С техническим прогрессом вышла некоторая неловкость — он затормозил своё развитие ещё лет пятнадцать назад, и совершенно непонятно, хорошо это или нет.

С социальном прогрессом ещё большая хуйня — и вовсе непонятно, прогресс ли он, бывает ли прогресс в обществе, или люди, как всегда совершенствуются только в том, как получше убивать и мучить друг друга.

Однажды Каганов написал целую статью по этому поводу. Понятно, что статья весёлая, но говорить о ней стоит. Во-первых, потому именно, что она смешная, а во-вторых, потому что я с ней не согласен.

То есть, сначала я как-то соглашался, а потом понял, что не разделяю её пафос в том, что фантасты всё предсказали неправильно. Нет, совпадений много, много что предсказано верно. Хотя лет шесть назад Артур Кларк и говорил, что "изрядно погорячился", когда сказал, что человек высадится на Марс в 1994-м. Хорошо, как считает писатель, если это событие произойдет в 2010 году. В то же время ему казалось, что он "перебирает", предсказывая высадку людей на Луну в 1978 году, а вышло так, что наука опередила его на десятилетие"… При этом Кларк написал ещё в 1945 написал статью "Extraterrestrial Relays" о ретрансляционных спутниках и вполне точно вычислил их орбиту, в ту пору вполне профессионально занимаясь радиолокацией и передачей информации. Но это классический пример — знания, соединённые с пониманием логики развития технологий дали интересный результат. Но есть куда больше "удачных" предсказаний, потому что они сделаны методом "коврового бомбометания" — и вот их-то безумно много. Предсказания эти радостно-общи, безответственны и сдерживаются только высотой полёта поэтической фантазии.

Я знаю несколько писателей, что на манер лягушки-путешественницы, кричат при каждом новостном выпуске "Это я придумала!".

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2006

(обратно)

История про СУП

Кому резиновая женщина, а кому — гуттаперчевый мальчик.

Про что бы рассказать? Рассказать, что ли, историю про Чехова и СУП… Ладно, уговорили — расскажу.

Так вот, у Чехова есть рассказ "Пережитое". Для тех, кому лень ходить по ссылке, я приведу его целиком (он короткий и соответствует новогоднему времени): "Был Новый год. Я вышел в переднюю. Там, кроме швейцара, стояло еще несколько наших: Иван Иваныч, Петр Кузьмич, Егор Сидорыч… Все пришли расписаться на листе, который величаво возлегал на столе. (Бумага, впрочем, была из дешевых, № 8.) Я взглянул на лист. Подписей было слишком много и… о лицемерие! О двуличие! Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики? Все буквы кругленькие, ровненькие, гладенькие, точно розовые щечки. Вижу знакомые имена, но не узнаю их. Не переменили ли эти господа свои почерки? Я осторожно умакнул перо в чернильницу, неизвестно чего ради сконфузился, притаил дыхание и осторожно начертил свою фамилию. Обыкновенно я никогда в своей подписи не употреблял конечного «ера», теперь же употребил: начал его и закончил.

— Хочешь, я тебя погублю? — услышал я около своего уха голос и дыхание Петра Кузьмича.

— Каким образом?

— Возьму и погублю. Да. Хочешь? Хе-хе-хе…

— Здесь нельзя смеяться, Петр Кузьмич. Не забывайте, где вы находитесь. Улыбки менее чем уместны. Извините, но я полагаю… Это профанация, неуважение, так сказать…

— Хочешь, я тебя погублю?

— Каким образом? — спросил я.

— А таким… Как меня пять лет тому назад фон Кляузен погубил… Хе-хе-хе. Очень просто… Возьму около твоей фамилии и поставлю закорючку. Росчерк сделаю. Хе-хе-хе. Твою подпись неуважительной сделаю. Хочешь?

Я побледнел. Действительно, жизнь моя была в руках этого человека с сизым носом. Я поглядел с боязнью и с некоторым уважением на его зловещие глаза… Как мало нужно для того, чтобы сковырнуть человека!

— Или капну чернилами около твоей подписи. Кляксу сделаю… Хочешь?

Наступило молчание… Он с сознанием своей силы, величавый, гордый, с губительным ядом в руке, я с сознанием своего бессилия, жалкий, готовый погибнуть — оба молчали…Он впился в мое бледное лицо своими буркалами. Я избегал его взгляда.

— Я пошутил, — сказал он наконец. — Не бойся.

— О, благодарю вас! — сказал я и, полный благодарности, пожал ему руку.

— Пошутил… А все-таки могу… Помни… Ступай… Покедова пошутил… А там, что Бог даст"…

Так вот, теперь сама история: я пошёл с известным жонглёром и жонглёром слова Каркаровым на университетскую конференцию, посвящённую Интернету (интернету), или, как просто пишу я — посвящённую Сети.

Натурально, перед нами выбежала румяная студентка в кокошнике и поднесла Каркарову — хлебец с солью, а мне — рюмку водки и серебряный рубль. Нас посадили в президиум, и мы принялись слушать речи и деловито записывать важные цифры в своих мескалиновых блокнотах.

— А4, - говорил Каркаров.

— Убит, — печально отвечал ему я, ставя в блокнотике крестик. Каркаров был вообще очень кровожаден. Он добился своего — я разнервничался, порвал блокнотик, и, наконец, обиделся. (Я к тому же давно ему завидовал и хотел занять его место).

И вот я наклонился к уху Каркарова и сказал:

— А вот смотри, перед нами гигантская аудитория, ярусами уходят вверх скамьи. Я думаю, что здесь половина студентов… Да что там, две трети — имеют Живые Журналы. Две трети, да. Хочешь, я сейчас возьму микрофон, и скажу, что ты теперь работаешь в СУПе? Я скажу это, и выпихну тебя туда, в толпу студентов и молодых преподавателей, а?

И он задрожал.

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 249

Ещё один сон про опаздывающую электричку. Я нахожусь в сельской местности, где поезда редки и случайны. И вот на станцию стекается народ — там, отмечаю я во сне, три типа людей: туристы с разноцветными рюкзаками, дачники с сумками на колёсиках и непонятные люди вроде меня.

Электричка уже отходит и моя спутница (да, там была спутница, но куда-то просеялась сквозь сито сна) просит меня помахать машинисту — нравы в этой местности простые, и так там заведено.

Я подбегаю к первому вагону и с удивлением вижу, что передняя часть поезда стала похожа на нос океанского лайнера — могучий форштевень, серая сталь, уходящая к небу и прочие обводы корабля.

— Ё-моё, — кому тут махать? — думаю я. Но на всякий случай пинаю корабельную сталь и отбегаю в сторону.

Но странное сооружение останавливается, и тут же его, как махновцы, облепляют будущие пассажиры.

Извините, если кого обидел.

23 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 250

В этом сне я обнаруживаю, что на Первой Брестской улице в Москве, неподалёку от того места, где я жил, есть неизвестный мне ранее переулок. Он уходит в сторону Тишинской площади, и теперь стал лакомым куском для застройщиков. Я по нему прогуливаюсь с девушкой, и говорю, между тем, что мне принадлежит тут крохотный участок земли, доставшейся в наследство.

А переулок и впрямь очень странный. Чем-то он напоминает посёлок «Сокол», Серебряный бор или прочие странные зелёные места в Москве, по прихоти избежавшие уравнительного строительства.

Только здесь местность сильно пересечена, путь идёт под уклон, вокруг теснятся дома хамского вида, будто на Рублёвском шоссе.

Мой участок маленький — рядом с заброшенным, засыпанным листьями зданием в стиле модерн. Это лечебница доктора Лодера. Тут провал — не очень понятно, забрались ли мы с моей спутницей в пустующее здание лечебницы, если да — что там видели, и вот мы уже идём дальше мимо утонувших в зелени особняков и нового строительства. Спустившись ниже, видно, что некоторые землевладельцы не сдались — из-за кустов виднеется ржавый железный гараж (Теперь таких не делают — похожий на сундук большой гараж, не какая-то ракушка), рядом стоит халупа, дальше такой же садовый домик…

По дну урочища, куда спускается переулок — заболоченный ручей. По берегам ручья лежат русские крокодилы — они, во-первых, маленькие величиной с небольшой чемодан, во-вторых, жёлтого цвета и похожи на обмазанные глиной камни, в-третьих — им лень открыть рот, и оттого они похожи на блохастых собак, что лежат в пыли на главной площади какого-нибудь райцентра.

Миновав ручей мы поднимаемся и снова оказываемся в центре Москвы.

— Всё дело в том, что тут всегда было урочище… Урочище, понимаешь? От этого такой странный влажный климат в любое время года, от этого и крокодилы живут. А ведь застроят всё дурацкими псевдоампирными домами, пропадёт и Калабуховский дом, и дом Лодера. — объясняю я кому-то.

Извините, если кого обидел.

23 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 251

Наконец-то мне приснился Президент России. Дожил я, можно сказать, на старости лет… Чорт! Спиздил — всё-таки во второй раз приснился.

Я отправился в поход вместе со старыми приятелями, что повели по лесам и полям группу подростков. Времена сменились, и теперь они не пионеры, а скауты — покрепче, и гораздо оснащённей технически. С какого-то бодуна мы взяли с собой Владимира Владимировича Путина. Кого он упросил — совершенно непонятно, мы во сне пытались это выяснить, но так и не поняли.

Но Президент оказался вполне ничего себе — несколько нелюдимый, но тушёнку под спальником не жрал.

Нам как-то не хотелось быть с ним запанибрата, но и пресмыкаться нечего. Сам напросился — мы его не тянули. В какой-то момент мы готовимся спать, как к президенту пребывает офицер связи. Его сбрасывают над нами с парашютом. Это очень сметливый офицер, потому он очень точно приземляется, хотя несколько жёстко.

Кажется, что с самолёта просто сбросили мешок картошки. Офицер отряхивается, и даёт Президенту Пакет — они уходят в рощу секретничать. Я, правда, успеваю увидеть, что в пакете светящаяся пластиковая топографическая карта с кружками и стрелами. А хули — Президент всё же, с отпуском проблемы. Не Римские каникулы, одним словом.

Вот что дальше было — не помню.

Плоты какие-то брёвна на реке.

Охрана в пиджаках, вся извазюканная в грязи.

Мне позвонили, я проснулся, и стремительно забыл ещё несколько событий из нашей жизни и путешествия вместе с Президентом.

Извините, если кого обидел.

25 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 252

Приснился чудовищно тяжёлый сон, в котором герой постоянно говорит с двумя женщинами — и попадает в пространство голливудской экзистенциальной драмы. Это такой особый тип драмы из жизни красивых живчиков на фоне красивых ландшафтов, когда героям не нужно думать о деньгах, а нужно думать о своих духовных переживаниях. Условная Шерон Стоун из настоящего и условная Энди Макдауэлл из прошлого попеременно ведут разговоры между собой и с героем сна, то есть со мной. Причём это происходит в совершенно разных местах — то в загородном доме, то в ресторане, то в садовом домике.

Это разговоры о жизненных выборах и экзистенции — вернуться в прошлое или остаться в настоящем. Надо, конечно, в прошлое — но прижиться там сложно.

В таком выборе и есть самое тяжёлое, потому что иногда человеку кажется, что у него есть выбор, но, на самом деле, никакого выбора в женщинах, судьбе и счастье нет.

И на фоне этих нервных бесед и обид, потому что нужно кого-то бросить, а понятно, что потом всё равно все бросят тебя герой должен думать о своей экзистенции, о непростой и унылой своей жизни (В этом месте русский человек должен выйти куда-нибудь в заснеженное поле, сорвать зубами бескозырку с поллитры водки и сказать: «Ну, бля, пиздец какой!». Но американский герой должен поддерживать беседы и долго говорить в пространство, что жизнь прожита зря, не так и не с теми, он лузер, и всё такое).

Американский вариант куда гаже, и я бьюсь в его тисках, потому что нужно сказать «Пиздец-пиздец-пиздец», а сценарий не позволяет.

И вот я, прогуливаясь с условной Энди Макдауэлл по какому-то зоологическому магазину размером с вокзал, вижу множество прозрачных проволочных клеток с хомяками. Спасаясь от этого безумия, я ныряю между клеток и ползу между тысяч жующих деловитых хомяков, на хуй — на хуй, видали мы и много других вещей, кроме счастья (Тютчев), и вдруг хомяки в проволочных клетках вокруг сменяются котами. С криком «Заберите ваших котов!» я вываливаюсь в какое-то совсем другое пространство, где перед глазами у меня оказывается карта из Большой советской энциклопедии. Там (коричневый горный цвет) изображён кусок Советского Азербайджана немыслимого для советских публичных карт масштаба — с чёрным прямоугольником, под которым написано «бонба. 5 чел.» …

Это то место, которое мне нужно для спасения. И, как ясно из карты, там живут пять человек.

Извините, если кого обидел.

26 декабря 2006

(обратно)

История про бурундуков

Чип и Дейл, ваш праздник!

Я пью за все ваши наряды, за все, чем корили меня,

Гавайскую вашу рубашку, за прыть вороного коня.

За Гайку, её вездеходы, за птицелёта бензин,

За кактус в пилотской кабине и масло моторных теснин.

Я пью за мышиное счастье, за пряный пьянящий рокфор.

За тонкое пение крыльев, и жала удары в упор.

Я пью, но еще не придумал — из двух выбираю одно:

Весёлые кёльнские воды иль антифриза вино.

Извините, если кого обидел.

27 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXVI

— Хорошая у тебя жизнь — вот что. У меня куда хуже — я родился старичком. А про писательницу намекни — я не отгадаю. Может, пойду почитать.

— Ты, брат, родился в халате и с трубкою в зубах, по дороге от письменного стола к холодильнику.

— И меня Бог хранил, да. Я видел к тому же трёх государей, но приходится видеть и более. К тому же, ты же видел, как я в своем кабинетике стеснен разнообразнейшею мебелью и папирусами.

— Ты погоди. Если этот олигарх-издатель правильно меня с собой вести будет, то кто-то тут же резво побежит в магазин. Ты лучше сходи на кухню и по обыкновению всё принеси оттуда с собою.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXVII

— А как жезнаменитое "В бубен"?

— Однозначный манифест поколения. А забавные? Забавные?

— Крайне! крайне!

— Птичка… Черевичка…

— А что означает-то?

— Маг-баба. Не знаю. Я вполне себе весел.

— Ты весел, потому что сходил уже на кухню и всё оттуда принёс с собой.

— Очень хорошо! Очень хорошо!

— Жаль, интересно было бы послушать мнение Березина…

— Ничево. Сейчас Березин сходит на кухню, всё принесёт с собой и по окончании порадует нас очередными двумя авторскими листами вдумчивых размышлений.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXVIII

..

— Что на них смотреть? Операция стоимостью два пятака. А она в качестве издевательства через "а"?

— Тьфу, пропасть. Теперь на клавиатуре пробел стал срабатывать через раз. Мало мне было того, что в ней западало "т", и вместо "что" получалось залихватское "чо".

— "На базаре была куплена старая пишущая машинка "Адлер", в которой не хватало буквы "е", и её пришлось заменять буквой "э". Поэтому первое же отношение, отправленное Остапом в магазин канцелярских принадлежностей, звучало так:

Отпуститэ податэлю сэго курьэру т. Паниковскому для Чэрноморского отдэлэния на 150 рублэй (сто пятьдэсят) канцпринадлэжностэй в крэдит за счэт Правлэния в городэ Арбатовэ.

ПРИЛОЖЭНИЭ. Бэз приложэний.

— Вот послал бог дурака уполномоченного по копытам! — сердился Остап. — Ничего поручить нельзя. Купил машинку с турецким акцентом. Значит, я начальник отдэлэния? Свинья вы, Шура, после этого!"

— (заинтересованно) Это вы зачем написали?

— Низачем, так, к слову, никого не желая обидеть…

— (заинтересованно) А зачем стёрли?

— Утро было. Злое и хмурое.

— Знали бы вы, какие бывают утра.

— Знаю.

— Нет, не знаете вы, какие бывают утра.

— (со смирением, но настойчиво) знаю-знаю.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCLXXXIX

— Ах, сударыня, если бы вы понимали всё, то при встрече бы дали мне профилактическую пощёчину.

— Вы так плохо обо мне думаете?

— Нет. Я просто о себе хорошо знаю про.

— То есть любое лицо женского пола имеет шансы надавать вам по лицу?

— Ну… Не любое. Но вы — можете. Да.

— По развитию наших отношений я бы этого не сказала. Вы меня не видели в упор. Вы, говорят, очень сильный и гнете кочерги.

— Как я вам завидую. Да.

— Да вот еще — Вам ли завидовать?

— У Вас, поди, лепестками цветочными сплошь кухонный пол усыпан?

— Это Вам лучше знать. А как ведут себя прачки? Замачивают лепестки? Заститывают розы?

— Да, я знаю, вы их хотите уксусить и оцетить.

— Ну, уж я тогда соводкствую и соапельсинсокствую.

— Я плохо торгуюсь. У меня сегодня издатели украли много денег.

— Треснете их кочергой.

— Я ж не Ури Геллер это делать на расстоянии — потому что главный негодяй Мублин убежал в Ленинград.

— Мублин должен бежать в Дублин, это же понятно, так что не верьте. А как вернется — так и кочергой его.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCXC

— Обхохочешься, да. Но в указанное время я даже не пригубил — только кокетничал с брюнеткой на кассе. Она мне сдачу с тысячи всё никак не хотела давать.

— Если бы пригубили — тогда совсем другое дело

— Подарков хотел. Страсть как подарки люблю.

— Рассказывайте! Что Вам подарили?

— Очень странный предмет — огромную настенную бутылку с неоновой лампой внутри. Кажется, украли в каком-то вокзальном баре.

— Здорово! Волшебная, должно быть, вещь.

— Да я вообще похож на дедушку с мешком. И ещё у меня есть длинная суковатая палка.

— Это Вы хвастаетесь?

— Да.

— Девушку журналиста нашли и ну хвалиться… Есть подозрение, что я уже не девушка. Хоть и журналист. Первое — плюс, второе можно перетерпеть. А что у вас в мешке?

— Много гитик.

— Вы Наука?!

— Нет, я её жрец. Можно сказать, брамин.

— Жалко. Я-то думала, что хоть кто-то готов к Новому году. А у Вас вечные гитики…

— Это не мешает.

— Я сейчас книгу закончил. Молитесь за меня.

— Да! Со всем усердием!

— А вопросы задавать уже можно, или только после акта приёмки?

— Лучше после акта.

— После акта всегда задают вопросы.

— Да ну Вас. Всё равно прямо сейчас начну задавать.

— Об чём? Замечательная? Куда сдавать понесёте? Чего опасаетесь: что не примут? Что завтра разонравится? Пересменки?

— Примут-непримут — пофиг. Пусть денег дадут.

— А на остальные вопросы!

— А они какие-то непонятные.

— Ну хоть — "о чём?" А не хотите отвечать, так и ладно. Принимайте тогда поздравления

— Поздравлять не с чем пока — а вопросов и вправду не понял. Книжка историческая.

— Законченная книжка — вполне себе повод.

— Мне она не нравится — компилятивная вышла.

— О чём Вы её писали?

— Да как и все — о жизни. О чём же ещё?

— Ну… есть ещё варианты. Вот некоторые исключительно о смерти пишут. И ни о чём другом. А есть такие, что больше об идеях.

— Извините, если кого обидел

— Обманщик и руководитель кружка!

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2006

(обратно)

История про сны Березина № 253

Долгий сон, в котором я летал вахтовым методом работать в город Т., на огромный Комбинат — причём я работал там по старой своей специальности, экономическим консультантом. Это была ужасно утомительная работа, но утомительная именно психологически. Комбинат столетие выпускал всякую херню, а вот теперь его акционировали по невообразимой схеме (я во сне жутко удивлялся как это сделали), и вот я состоял при каком-то иностранце в качестве адъютанта.

Иностранец живёт в отдельном доме, вроде тех, в которых живут второстепенные герои известного кинофильма в окрестностях Баскервиля.

Постепенно мне становится понятно, что иностранный специалист абсолютная бездарность — нет, он, конечно, одарён, но только в особом искусстве разводить заказчика на бабло. Чудовищный гонорар, особая комфортность жизни, моя суета в комплекте с прочим комфортом. А я-то и делаю его работу — пишу заключение. Причём заключение должно быть очень простым — с одной стороны типа уволить всех, всё закрыть, разогнать на фиг и проч., и проч. Забыть всё, как кошмарный сон, снести и высадить поверх канадскую травку. Это самое разумное, но сказать так нельзя, и вот в окончательный текст я должен вселить надежду с одной стороны, выказать дипломатию, уважение, образованность и компетентность.

У меня есть несколько собеседников из числа сотрудников Комбината, всякий имеет своё мнение, что делать (и разное понимание действительной сути положения).

Иностранец уезжает и я догадываюсь, что он не вернётся. Можно занять его место, а можно бежать.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2006

(обратно)

История про преддверие Нового года

Не знаю — не знаю, но мне кажется, что мои читатели должны быть мне благодарны, что я ни слова не написал ни про премию Рыкова, ни про следующую.

Чем бы отомстить? Написать про СУП? Или, на манер, Леонида Андреева — о повешенных? Или про голых женщин? Или про устриц… Нет, про устриц уже было.

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2006

(обратно)

История про разговоры DCXCI

— Добрый день, Владимир, в ближайшее время мы планируем запустить новый проект — культурно-развлекательный портал с обзорами книжных, музыкальных и кино новинок, статьями о новостях культуры и интерактивным компонентом. Мы планируем также «отзеркаливать» избранные фрагменты или целиком наиболее интересные (и любимые нами) дневники известных деятелей культуры. Мы уже получили согласие некоторых авторов и просим Вашего согласия на то, чтобы Ваш дневник был представлен на нашем портале (под Вашим «реальным» именем). Уверены, что людям, не знакомым с ЖЖ, это было бы очень интересно.

С уважением, Иван Синдерюшкин, выпускающий редактор.

— Не могли бы вы рассказать об этом подробнее, и, если можно, привести пример.

— О чем? о портале? Его еще физически (виртуально?) нет, только собираем. Могу написать о том, каким он пока нам представляется/выходит.

— Меня интересует идея вашего портала, что в нём будет? Каков, в конце концов, интерфейс? Какова обратная связь. Как вы будете, как вы выражаетесь "зеркалить"? Кто это делает, и как отбирает текст — вы или я? Будете ли вы помещать у себя текст или ставить ссылку на мой. Платите ли вы денюжку?

Пока всё звучит очень невнятно.

— Это культурно-развлекательный портал, связанный системой кросс-линков. Контент — статьи, рецензии, авторские колонки наших обозревателей, репортажи с концертов и пр. Мы хотим среди прочего познакомить людей с дневниками, с блогами и блоггерами. Будут опросы, литературные конкурсы, телепрограмма, возможность комментирования статей и т. п.

«Как вы будете, как вы выражаетесь "зеркалить"»? Не хотел Вас задеть.

Мы рассматриваем несколько вариантов. Первый — забор по RSS. Платным пользователям ЖЖ позволяет передавать их записи по RSS полностью. Но RSS не позволяет забирать записи по одной. Другой вариант — создание блогов внутри нашего портала и копирование туда отдельных записей "вручную". В таком случае отбор — как договоримся. Если Вы не захотите, чтобы что-то появилось — не появится.

Деньги мы планируем платить за что-то, написанное специально для нас.

Может быть, Вы напишете, согласны ли Вы сотрудничать с нами в принципе, и тогда мы будем дальше обсуждать (или нет) эту тему, в первом случае пришлем с течением времени подробный пресс-релиз и поговорим об условиях.

С уважением, Иван.

— "В принципе", я на многое согласен, но пока не понял своего, как говорится гешефта. Если вы зеркалите мои тексты у себя на портале — то я должен понимать, каковы мои плюсы. Понятно, что никто вам не запрещает поставить ссылки на мои тексты (Как вы догадываетесь, я иногда их редактирую, исправляю ошибки, вычищаю ненормативную лексику и проч. — в случае физического перемещения к вам на сервер, я не смогу этого сделать, или это будет затруднено). То есть смысл для портала в частичной набивке его бесплатным, написанным кем-то дневником (Ну, не мной, а скажем, каким-нибудь условной знаменитостью) я вижу, а в чём для меня-то фишка? Нет, если вы скажете — мы хотим бесплатно получить копию вашего дневника, для улучшения информированности наших читатей и привличения к нам новых — с пониманием. (Поверьте, я не набиваю себе цену — мне интересен механизм рассуждений).

Или вы мне скажете — денежек мы вам не дадим, зато у нас есть такая штука… [не знаю какая]. И вот, если эта штука мне понравится, то я с радостью буду с вами сотрудничать. А пока в нашем разговоре есть некоторая недоговорённость.

- <без ответа>

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2006

(обратно)

История про мидянинских кельтов

Безобразие! Брат Мидянин, уйми пожалуйста ранних кельтов, потому что они лезут изо всех щелей, как мокрые матросы на "Титанике". Обнаружились сотни авторов, буквально сотни!

Извините, если кого обидел.

31 декабря 2006

(обратно) (обратно)

Примечания

1

Это очень интересная мотивация для Президента.

(обратно)

2

Тут интересно то, что медиамагнат начинает отвечать на вопрос подобно чиновнику Министерства внутренних дел.

(обратно)

3

Примечательно, что героиня, сверстница Президента и олигарха называется "девушкой". Это особая героиня мифологического пространства — пятидесятилетняя девушка.

(обратно)

4

А вот это абсолютно гениальный образ — образ медиамагната, что сидит на кухне утром один и уже сделал себе яичницу.

(обратно)

5

Такова горькая судьба олигарха в нашей стране. Надо сказать, что в этом образе как бы сливаются Борис Березовский и Сергей Лисовский — это обобщённый образ медиамагната и специалиста по шоу-бизнесу, причём Слава Валерьянов недаром участвует в президентских выборах. Закономерно и возбуждение уголовного дела на впавшего в немилость олигарха.

(обратно)

6

Вся дальнейшая история просто выше всяких похвал — старик у ворот, деньги, накопленые на билет, неизвестные жёны, иркутская разлука… Это мексиканская серийный цветок, перенесённый в навозный горшочек русского фольклора.

(обратно)

7

Револьвер — предмет также мифологический. Митя в "Митиной любви" Бунина стреляется, достав из ящика "холодный и тяжёлый ком револьвера". Ср. у того же Бунина в "Кавказе" ("Тёмные аллеи") — "Возвратясь в свой номер, он лёг на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов".

(обратно)

8

Этот роман написал Владимир Березин, когда ему было 6 лет.

Картинки нарисовала Люся Милько.

(обратно)

9

На момент подготовки FB2 файла фотографий в оригинальном источнике не сохранилось.

(обратно)

10

Даниил Гранин. Жизнь не переделать. — М.-СПб: Центрполиграф. МиМ-Дельта, 2004. С.10

(обратно)

11

Каверин В. Очерк работы. Собр. соч.: В 6 т. М., 1963. Т. 1. С. 10

(обратно)

12

Борисова В. Раннее творчество Каверина. C.472.

(обратно)

13

Каверин В. А. Эпилог: Мемуары — М.: Моск. Рабочий. 1989, с.42.

(обратно)

14

Вересаев В. Избранное т. 2. СС… — М.: Худлит, 1959 сс..410–411.

(обратно)

15

Быков Д. Пастернак. — М.: Молодая гвардия. 2005. C.589-90

(обратно)

16

Николай Островский «Как закалялась сталь» Петрозаводск,1961 С.323

(обратно)

17

Шкловский. Энергия заблуждения. С. 67.

(обратно)

18

Олеша Ю. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М. 1989 С.406

(обратно)

19

Николай Островский «Как закалялась сталь» Петрозаводск,1961 С.155

(обратно)

20

Кречмер Э. Строение тела и характер. — М.; Л., 1928

(обратно)

21

Винни Пух и философия обыденного языка М.,1994 С.28

(обратно)

22

Олеша Ю. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М. 1989 С.201

(обратно)

23

Там же, С.204

(обратно)

24

Олеша Ю. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М. 1989 С.157

(обратно)

25

Там же, С.14

(обратно)

26

Николай Островский «Как закалялась сталь» Петрозаводск,1961 С.190.

(обратно)

27

Там же, С.230.

(обратно)

28

Там же, С.233.

(обратно)

29

Там же, С.325.

(обратно)

30

Там же, С.356.

(обратно)

31

И. П. Смирнов. Соцреализм — антропологическое измерение. Новое литературное обозрение, № 15 (1995) С. 37.

(обратно)

32

Николай Островский «Как закалялась сталь» Петрозаводск,1961 С.313.

Между прочим, в письмах к Л.В.Беренфус Островский пишет: «Мадмуазель Люси!!! Тогда был ещё глуп, как пробка, потому что не видел набитых разными условностями и пустым кокетством эти фигурки, которые на вид казались такими женственными» (Николай Островский. Собрание соч. М. 1990 III C. 5), или «Люси, вы далеко, милая Люси, и хоть теперь поверьте…», а через два года: «Спросите меня… что у меня осталось сейчас родного, дорогого: только одна партия и те, которых ведёт она». (Л.В.Беренфус 8 октября 1924 (Николай Островский. Собрание соч. М. 1990 III C. 14)). В иных, поздних письмах идут заботы об изданиях, скандалы с инсценировками и т. п.

(обратно)

33

Толстой А. Собрание сочинений в 10 т., М., 1958 т. 4, С.180.

(обратно)

34

Платонов А. Сокровенный человек//Течение времени М., 1971. С.131

(обратно)

35

Юрий Олеша. Литературные дневники. «Знамя». 7/1998, с 155.

(обратно)

36

Юрий Олеша. Литературные дневники. «Знамя». 7/1998, с 147–148.

(обратно)

37

Аркадий Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М. 1997. С. 72. Кстати, там приведена история о Достоевском и доносе — С. 151., о Некрасове в связи с Тарсисом и Синявским — С. 80.

(обратно)

38

Аркадий Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М. 1997. С. 198.

(обратно)

39

Аркадий Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М. 1997. С. 243.

(обратно)

40

Я знаю, что "записи" — уно что тут поделать, я три года уже это так зову. Это как "Волобуев, вот ваш меч". Исправлять — бессмысленно.

(обратно)

41

И. Шнейдер. Встречи с Есениным. М., «Советская Россия», 1965, стр. 45.

(обратно)

42

Живой Есенин: Антология / А. Мариенгоф, И. Грузинов, М. Ройзман. — СПб Амфора, 2005. — 543 с. с. 498–99.

(обратно)

43

С. Есенин. Собр. соч., т. 5, стр. 84. (Примеч. М. Ройзмана)

(обратно)

44

«Литературная Россия», № 30 от 22 июля 1966 г. (Примеч. М. Ройзмана)

(обратно)

45

Хотя, для понимающих, вот чудесное окончание этой повести: «Еще немного, и рассказ мой будет окончен. Остается сказать, что через несколько лет Норсмор был убит, сражаясь под знаменами Гарибальди за освобождение Тироля».

(обратно)

46

Журнал "Наука и жизнь", № 1 1964 г. А так же: см. Михаил Ландер

(обратно)

47

Сб. Колмогоров в воспоминаниях под ред. А.Н. Ширяева, М.,Физматлит, 1993, стр. 377

(обратно)

48

Цит. по: Голицына Н., Шарый А. Знак 007: на секретной службе Её величества. — М.: Новое Литературное Обозрение, 2007. — 208 с. 5000 экз. ISBN 5-86793-495-0

(обратно)

49

Флеминг Й. Из России с любовью. — М.: ЭКСМО-Пресс, 1999. — 45 с.

(обратно)

Оглавление

2001

  История для начала

  История о дневниках

  История не в тему

  История про редактирование

  История про обороты

  История про дневники — ещё одна

  История о лексике и о дневниках

  История в метро

  История о том, как я за абсентом сходил

  История про абсент

  История про Дедов Морозов

  История о Дедах Морозах

  История опять о Дедах Морозах

  История о песнях и Сочельнике

  История про недогруз и недоработку

  История опять о дневниках

  История про Муракамов

  История о кофе

  История про наследство

  История про то, что слово найдено

  История про титры сериала

2002

  История про коньки

  История о Конституции

  История ванных в новогоднюю ночь

  История о психотерапевтическом выговаривании

  История о запоротых сюжетах

  История о днях рождения

  История об эстетике вырванного из контекста

  История про Сочельник

  История о неправильности жизни

  История о спячке и пьянстве

  История о судьбах Империи

  История о явлениях и существованиях

  История про урожай

  История про русиш — хинди бхай-бхай

  История о шняке № 2

  История об утилизации

  История о садомазохистах

  История о водопроводчике

  История про конопляное пиво

  История о симпатиях

  История про поздравления

  История о творчестве душевнобольных

  История про сваху

  История о шняке № 2

  История про одну из моих самых любимых цитат

  История о чужой даче

  История об осенней даче

  История про чернила

  История про учебный процесс

  История про календарь

  История о лемурах

  История о пауках

  История без темы

  История с просьбой

  История о славе

  История с объяснительной запиской

  История о странном

  История о непрофессиональных стихах

  История про папиросы "Казбек"

  История о промоушене

  История о красоте

  История о шашлыках

  История о капусте и корице

  История с географией

  История о корнях

  История о большой жратве (начало)

  История о большой жратве (окончание)

  История про большое и маленькое

  История о дождях

  История про частный извоз

  История про гонорар

  История про контролёров

  История о шинели

  История про Гамулина

  История о динамо

  История об одном письме

  История о вражеских происках

  История о меньшевизме

  История о соразмеренности

  История про Лимонова

  История о Швеции

  История о ночных разговорах

  История о бесплатном сыре

  История про Матку

  История о бревне

  История о еврейских посылках

  История про одно национальное блюдо

  История про бешамель и текилу

  История с фенологией

  История о надгробии

  История о членских билетах

  История про букву "ё"

  История про привычку рукописания

  История про одну супружескую пару

  История про один спектакль

  История о бытовой химии

  История про пальму, белку и фотографа

  История о Платонове и Пелевине

  История о советских офицерах

  История о свадьбе

  История про свадьбу. Ещё одна

  История про фрактальность

  История о писателе Крапивине

  История о тараканах и народных песнях

  История про портреты

  История про вкус славы

  История о "фэри"

  История про трамваи Хармса

  История о банных сообществах

  История о математических абстрациях

  История про Сабру

  История о письменной психотерапии

  История про объявления на порносайтах

  История о лыжном краше #1. Пролегомены

  История о лыжном краше #2. Однокашники

  История о лыжном краше #3. Все на лыжи

  История про злобных свиней

  История про самолёт "Илья Муромец"

  История про пьянство в воздухе

  История о зелени

  История о здоровенном патриотизме

  История про ужасное обвинение

  История про конец русской поэзии

  История о Радзинском

  История про день рождения

  История про яйца

  История о Кунгурской пещере

  История об одном стихотворении

  История о необременительных романах

  История про семь букв

  История про научные плакаты

  История про пуделя

  История о шуточках

  1.04

  История про стулья

  История о смертях русской поэзии

  История про утреннюю поэзию

  История о любимых цитатах. Вторая по счёту

  История про необязательные покупки

  История про зрелость

  История про разговоры на улице

  История про искусственное дыхание

  История о космическом глобусе

  История о патриотизме

  История про эльфов

  История про театральный карнавал

  История о табаке

  История про категоричность

  История про термобигуди

  История о последнем дюйме

  История про енотов

  История о вечеринках

  История про битву с мебелью

  История про авторство цитаты

  История о любви

  История о честности

  История про меня самого. Ещё одна

  История про визы

  История про Пусика

  История про малую родину Пусика

  История об одной девушке

  История о лодочнике

  История про перемену участи

  История о произношении

  История о прорицательницах

  История о разжаловании

  История про минутные колебания

  История про день Космонавтики

  История о всаднике на коне

  История о базаре

  История про "Шишкин лес", Жида Ваську и семейный мировой заговор

  О посте

  История про постную еду. Вторая

  История про контр-адмирала и находчивого матроса. Третья из неопознанных

  История про мою любимую цитату. № 3

  История про наследника Капицы

  История о журналисте Попохватове

  История про Вересаева. Первая

  История про Вересаева. Вторая

  История о путешественнике

  История про таможню

  История о мировом древе

  История про хвосты

  История о никнеймах

  История о никнеймах. Часть вторая

  История о никнеймах. Часть третья

  История про Вересаева. Третья

  История про Вересаева. Четвёртая

  История про Вересаева. Пятая

  История о списках

  История про уровень

  История про птиц

  История про Пасху

  История про одиночного бойца

  История про Военно-исторический форум

  История про регулировку полового вопроса

  История про гипсового каратиста

  История про говорящую водку

  История про то как я был Наполеоном

  История про старые газеты

  История о спресованном времени

  История про стихотворение неизвестного автора

  История про взаимопонимание

  История о расстройстве чувств

  История про перемещения в пространстве

  История про праздники

  История про коньяк

  История о порнухе

  История про старого грузина

  История про День физика

  История про День Физика

  История про Италию

  История про Репина

  История про меридианы

  История про тайную формулу

  История про Гаруна-ар-Рашида

  История о Доу-Джонсе

  История о шашлычном мероприятии

  История про классовое постоянство

  История о пользе интернет-чатов

  История про стриптиз

  История о поборниках милиции

  История про сон

  История про Главную книгу

  История о пиве

  История про колдунов

  История про туристов и банкиров

  История про гонобобель

  История о ёжиках и яблоках

  История про историю

  История о славянской письменности

  История про сонное открытие

  История про чтение стихов

  История про слёт водных туристов

  История про недоумение

  История про Казань. Первая

  История про Казань. Вторая

  История про Казань. Третья

  История про код

  История про кролика

  История про толкиенистов

  История про бубен

  История о лемурах

  История про свадьбу

  История про пушкинистов

  История про Пушкинскую площадь

  История про ремонт

  История про двух братьев

  История про старух

  История про нехорошие чувства

  История про писателей

  История сегодняшнего дня

  История про лесосплав

  Морская история

  История про бабу Клёпу

  История про липучку

  История про творожные лепёшки

  История про Гимн и евреев

  История про портрет

  История про академический словарь

  История про писателя Лимонова

  Ещё одна история про Лимонова

  * * *

  История про русский мат

  История про покупку дождя

  НЕоконченная история про эволюцию

  * * *

  История про выпускников

  История про сексус

  История об орангах и утанах

  История про пересечение границы

  История про Лейбова

  История про завтрак с олигархом

  История о пьянстве

  Просьба о помощи

  История об Иване Купала

  История к сороковому дню

  История про Илью Муромца

  История про города

  История про первое и несостоявшееся

  История про электромагнитные поля

  История про кроликов. Третья

  История про испанское вино

  История про один тост

  История про пьесу

  История про пьесу. Ещё одна

  История о встречах

  История про мусорную кучу

  История про диссидентов

  История про фронду

  История про бухаринскую жену

  История про одну компанию

  История про демократов и патриотов

  История о двадцатых

  История про старославянский язык

  История про православный календарь

  История про памятник Жукову

  История про стихи

  История об одной жене

  История о польских журналах и "Солидарности"

  История про Луну

  История про "А" и "Б"

  История про осень и тридцать пятый элемент

  История про Бриков и Шкловского

  История про образование

  История про иностранный текст

  У zurfreude беда. поможем другу

  История про странное письмо

  История про ваххабитов

  История про не уходящие праздники

  История о хронологии

  История об утилитарности занятий литературой и о том, что не всегда хорошо долго идти по выбранному пути

  История Марика

  История о причинности

  История о продолжении причинности

  История про мальчика

  История об убогости

  История про пончики

  История про корабли

  История про баню и школьный самолёт

  История про невыносимую геморроидальность бытия

  История неглавного героя

  История про реконструкцию героя

  История про одного доцента

  История про северную речку Щугор

  История про двух Клюевых

  История про роман с путешествиями

  История про путешествия

  История о движении

  История о календаре

  История про календарь. Ещё одна

  История про буржуя

  История про знаменитостей

  История про людоедов

  История про военкомат. Неприличная

  История про книги

  Временная история. Потом сотру

  История про Энтузиастов

  История про общнось

  История про одну фотосессию

  История про клубную жизнь

  История про телевизор

  История про перетекание

  История про Мирзоева, рассказанная Сержом

  История о самоидентификации

  История про однофамильцев

  История про Платонова

  История про твёрдое "Г"

  История о долженствованиях

  История про Шпенглера

  История про переход

  История про Вечный огонь

  История про полнолуние

  * * *

  История про предыдущее

  История про голод

  История про Живой Журнал #1

  История про Живой Журнал #2

  История промежуточная, про ранжир смерти

  История о резиновых мужиках

  История про Живой Журнал #3

  История про Живой Журнал #4

  История про экспертизу

  История про всякие драки

  История давно минувших дней

  История про Хэмингуэя

  История про солнечный день

  История про воровство

  История про Александра Грина № 1

  Печальная история

  История про курение

  История про биографические слоовари

  История про просьбы трудящихся

  История про знакомство с девушками

  История про Грина (Продолжение)

  История сегодняшнего дня

  История про тройку

  История про перемену имени, которую я обещал разным людям

  История про снег

  История про времена

  История про олигарха

  История про православный календарь. Ещё одна

  История про одну коллекцию

  История про Грина ещё одна

  История про Липкина

  История про то, как я участвовал в Лотмановских чтениях вместе с Романом Лейбовым

  История про Грина. Продолжение

  История про покупки

  История про Грина. Очередная

  История про проверку документов

  История про сон с элементами модерна

  История про Центральную Америку

  Ещё одна история про Грина

  История про рекет

  История про хождение по водам

  История про парность

  Очередная история про Грина

  Опять о том же

  История про сроки чтения

  История про Грина и Стругацких

  История о Джессике и Моргиане

  История про Лодочника

  Истории про сны

  История про сны Березина № 1

  История про сны Березина № 2

  История про сны Березина № 3

  История про сны Березина № 4

  История про сны Березина № 5

  История про сны Березина № 5

  История про сны Березина № 7

  История про взятки

  История про сны Березина № 8

  История про сны Березина № 9

  История про сны Березина № 9a

  История про сны Березина № 10

  История про сны Березина № 11

  История про сны Березина № 12

  История про сны Березина № 13

  История про сны Березина № 14

  История про сны Березина № 15

  История про сны Березина № 16

  История про сны Березина № 17

  История про письма

  История про сны Березина № 18

  История про сны Березина № 19

  История про сны Березина № 19

  Историяпро сны Березина № 20

  История про сны Березина № 21

  История про сны Березина № 22

  История про сны Березина № 23

  История про сны Березина № 25

  История про сны Березина № 26

  История про сны Березина № 27

  История про сны Березина № 28

  История про сны Березина № 29

  История про сны Березина № 30

  История про сны Березина № 31

  История про сны Березина № 32

  История про сны Березина № 33

  История про сны Березина № 34

  История про сны Березина № 36

  История про сны Березина № 38

  История про сны Березина № 39

  история про сны Березина № 42

  История про сны Березина № 42

  История про сны Березина № 43

  История про сны Березина № 44

  История про сны Березина № 45

  История про сны Березина № 46

  История про сны Березина № 47

  Важная история про сны Березина № 48

  История про сны Березина № 50

  История про сны Березина № 51

  История про сны Березина № 52

  История про сны Березина № 53

  История про сны Березина # 55

  История про сны Березина № 56

  История про сны Березина № 55

  История про сны Березина № 56

  История про сны Березина № 59

  История про сны Березина № 59

  История про сны Березина № 60

  История про сны Березина № 61

  История про сны Березина № 63

  История про сны Березина № 63'

  История про сны Березина № 64

  История про сны Березина № 65

  История про сны Березина № 66

  История про сны Березина № 67

  История про сны Березина № 68

  История про сны Березина № 69

  История про сны Березина № 70

  История про сны Березина № 71

  История про сны Березина № 72

  История про сны Березина № 74

  Грустная история про сны Березина № 75

  История про сны Березина № 76

  Печальная история про сны Березина № 77

  История про сны Березина № 78

  История про сны Березина № 1

  История про Стамбул № 1

  История про Стамбул № 2

  История про Стамбул № 3

  История про Стамбул № 3

  История про Стамбул № 4

  История про Новый год и засыпание

  История про новый год и Сеть

2003

  История про Сеть и Новый год

  История про сетевой новый год

  История про хлопушки

  История про дворника и скамеечку

  История про Стамбул № 5

  История про Стамбул № 7

  История про Стамбул № 7

  История про Стамбул № 8

  История про Стамбул № 9

  История про Стамбул № 10

  История про Стамбул № 11

  История про Стамбул № 12

  История про Стамбул № 13

  История про Стамбул № 14

  История про Стамбул № 15

  История про Стамбул № 16

  История про Стамбул № 17

  История про сны № 88

  История про чудесную цитату

  История про Стамбул № 18

  История про Стамбул № 19

  История про технические неполадки

  История про лычки

  История про дождливые песни

  История про жизнь и смерть всяких начинаний

  История про критерий

  История про то, как я давным-давно хотел написать порнографический роман, и что из этого вышло

  История про записки молодого специалиста

  История про дневник молодого специалиста — ещё одна

  Снова история про молодого специалиста

  История про разные фразы

  Несколько историй про Раевского, записанные много лет назад

  История про синтез биографических обстоятельств

  История про письмо

  История про одну немолодую женщину и её мужа

  История про сны Березина № 92

  История из кладбица сюжетов № 12

  Кладбище сюжетов. Сюжет седьмой: «Салон Анны Павловны Шерер»

  История про друзей

  История про план встречи

  История про левую литературу

  История про то же самое

  История про то же

  Опять история про то же самое

  История про Мерля и Цветкова

  История про выбор

  История про Витухновскую. Первая

  История про Витухновскую. Вторая

  История опять про это

  История про экстремизм — крайняя на сей день

  История про недоумение

  История про утопию: вместо эпиграфа

  История про утопию. Первая

  История про утопию. Вторая

  История про утопию. Вторая

  История про утопию у Рабле

  История про Телемскую обитель

  История про утопию Жириновского

  История про серебряные серьги

  История про детей

  История про у-хронии

  История про хвосты

  История про физиков

  История про Хомяка и алюминий

  История про фальшивого Хоботова

  История про фотографии в бумажнике

  История про одного эмигранта

  Вторая история про Осоргина

  История про Гатчину

  История про разное Знание

  История про праздник

  История про визиты в Ленинград

  Истоия про день рождения

  История про Ясенево. (Старая)

  История про двух президентов (1)

  История про двух президентов (2)

  История про двух президентов (3)

  История про двух президентов (4)

  История про двух президентов (5)

  История про двух президентов (6)

  История про двух президентов (7)

  Истороия про итальянскую топонимику

  История про посты

  История про путеводитель

  Ещё одна история про «Скандалиста»

  Получил тут такое вот письмо:

  История о бренности сущего

  История про наше прошлое

  История про чудесный стишок

  Ещё одна история про Осоргина

  История про китайское гадание

  История про планы

  История про «Паутину» № 1

  История про «Паутину» № 2

  История про «Паутину» № 3

  История про «Паутину» № 4

  История про «Паутину» № 5 (А, вообще-то, про Мураками)

  История про «Паутину» № 6 (А, на самом деле, чёрт знает про что)

  История про «Паутину» № 7

  История про «Паутину» № 8

  История про «Паутину» № 9

  История про хлопобудов и будохлопов

  История про тест

  История по заказу (1)

  История по заказу (2)

  История по заказу (3)

  История по заказу (4)

  История про Баха

  * * *

  История без повода

  История про спрос на девочек

  История про тараканов (1)

  История про Поплавского

  История про Поплавского — ещё одна

  История про Поплавского. Третья

  История про ёлку

  История про Калининград

  История про завтрашний день

  История про стихи, которые я видел сегодня в метро

  История про носопрыга

  История о призраках

  История про ресторан на берегу

  История про математику

  История про литературоведение

  История про масона

  История про концерт

  История про Газданова

  Старая история про Газданова

  История снова про математику

  История про музей сексуальных культур

  История про ромашки (начало издалека, по просьбе товарищей)

  История про ромашки (2) — по просьбе товарищей

  История, рассказанная по просьбам товарищей (3)

  История. рассказанная по просьбе товарищей (4)

  История про чужую историю

  История про сны Березина № 86

  История про сны Березина № 87

  История про котов № 1

  История про котов № 2

  История про котов № 3

  История про Буратино

  История про стихи № 1

  История про меркантильность

  История про праздник

  Ещё одна история про праздник

  Последняя история о празднике

  История про дружбу

  История про частное письмо № 1

  История про частное письмо № 2

  История про частное письмо № 4

  История про частное письмо № 5

  История про чужие письма № 5

  История о Дне хиппи

  История про встречу одноклассников

  История про карпов

  История про зоолетие

  История о Главном Позоре

  История про поезда

  История с географией

  История про недоумение

  История про сны Березина № 89

  История про сны Березина № 90

  История про сны Березина № 91

  История про с. дом

  История про неизвестного

  История про друзей

  История про числа

  История про журнал "Барсук"

  История про перемену мест

  История про две девятки

  История про французский фильм

  История про сетевую литературу

  История про количество книг

  История про чужую весеннюю дачу

  История про деловые письма

  История про горькое Горьковское направление русской литературы

  История про военную хронику

  История о полене

  История про испанское покрывало

  История про организацию быта

  История, служащая для зачина повествования, и, отчасти, для поддержания разговоров о патриотизме

  История про Лескова № 1

  История о Леское № 2

  История о Лескове № 3

  История о Лескове № 4

  Ночная история

  История про Америку

  История про Краков

  История про пограничников

  История про ромашку. Заключительная. По просьбе трудящихся

  История про московский ураган

  История про Крым № 1

  История про Крым № 2

  История про Крым № 3

  История о том, почему нужно спать дома

  История про таинственную незнакомку

  История про цветение

  История про три фразы

  История про хваткость и приспособленность к жизни

  История про Тенеты

  История, имеющая отношение ко всем

  История про правое и левое

  История про Маугли

  История про торфяные дымы

  История про кошмарность вязов — новые сведения

  История про иронию

  История про возвращение

  История про…

  История-предупреждение

  История про очки

  История про город Е-бург

  История про Е-бург (продолжение и окончание)

  История про Тимирязевских друидов

  История про Мурокамов

  История про дневник одного цензора

  История старая, уже рассказанная, но не потерявшая актуальность

  История про фотографии

  История про Мураново

  История про сны Березина № 98

  * * *

  История про памятку

  История про Марфино

  История про квесты (она же про дохлых рыб и паштеты) — по просьбе трудящихся

  История об одной девушке

  История о бренности рекламы

  История про Вадимиваныча

  История про совершенно замечательные цитаты

  История Олега Лекманова о его коллегах

  История про толпистов

  История о печальном

  История про ночь с пятницы на субботу

  История про доктора

  История про вопросы

  История про посты (кажется, уже рассказанная)

  История о смирении и постах — точно ещё не рассказанная

  История про писателя Павича

  История про Ясную поляну

  История про опознанные летающие объекты

  История про Ясную поляну — ещё одна

  История про книгообмен

  История про Татьяну Доронину

  История про Калашникова

  История про миллион китайцев

  История про грибы

  История про пирожки

  Оммаж

  История про царевну Будур

  История про уши и судебные тяжбы

  История про пиво

  История про то, как я смотрел ВВС

  История про Волочкову

  История про число Авогадро. (Чеши писло)

  История про сны Березина № 98

  История про сны Березина № 99

  История про сны Березина № 101

  История про сны Березина № 102

  История про сны Березина № 104

  История про сны Березина № 105

  История про Ясную Поляну (часть первая)

  История про Ясную Поляну (часть вторая)

  История про Ясную Поляну (часть третья)

  История про Ясную Поляну (часть четвёртая)

  История про Ясную Поляну (часть пятая)

  История про Ясную Поляну (часть шестая)

  История про Ясную Поляну (часть седьмая)

  История про Ясную Поляну (часть восьмая)

  История пр Ясную Поляну (часть девятая)

  История про Ясную Поляну (часть десятая)

  История про Ясную Поляну (окончание)

  История про ночной спам

  История про Нагибина № 1

  История про Нагибина № 2

  История про Нагибина № 3

  История про Нагибина № 4

  История про парность задных

  История про Нагибина № 5

  История про Нагибина № 6

  История про Нагибина № 7

  История про русских мужей (По следам наших выступлений)

  История про списки и ночного человека

  История про писателей

  История про День Фидошника (Давняя)

  История про родственные связи

  История про болезни

  История про счастье неудачников

  История о любви

  История про Польшу. Первая

  История про Польшу. Вторая, не очень приличная

  История про Польшу — третья, кинематографическая

  История про тайное зеркало

  История про один тост

  История про кино. (Чудесная, чудесная программа передач.)

  История про Польшу — четвёртая. Криминальная

  История про Польшу. Пятая, путевая

  История про Воловика

  История про Воловика (дополнительная)

  История о Норме. (По следам наших выступлений)

  История про французские вина

  История про Яндекс. Новая

  История про графоманов (первая)

  История про графоманов (вторая)

  История про графоманов (третья)

  История про очевидность невероятного (По следам наших выступлений)

  История про невероятность очевидного. (По следам наших выступлений)

  История про библиофилов

  История про PR-человека Юденич

  История про порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

  История про другие порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

  История не совсем про порнографические фильмы (по следам наших выступлений)

  История про гробы

  История про Поля (По следам наших выступлений)

  История про Олега Шишкина

  История про "как" и "зачем"

  История про дежурство в газете

  История про день Космонавтики

  История про автобус

  История про алкогольные дуэли (по следам наших выступлений)

  История про снег

  История про Лимонова

  История про Лимонова (старая)

  История про Лимонова — последняя на сегодня

  История про дорогие автомобили

  История про классификации

  История про Чингиза Айтматова

  История про классность

  История про квасник

  История про Отчества

  История про экспатов

  История про телевизионные сериалы

  История про патроны

  История про Философа Фёдорова

  История про поцелуи

  История о бочке

  История про девушку

  История про Оружейную палату

  История про американок

  История про человека-извлекателя

  История про сообщающиеся сосуды

  История про серп и молот

  История про серп и молот (по следам наших выступлений)

  История про бубен и потенциального убийцу — (повтор по пожеланиям трудящихся)

  История про кришнаитов

  История про переводы, квартирмейстеров и Михаила Веллера

  История про чужие сны

  История про фляги и аргоновую сварку

  История про возвращённую прозу

  История про телефон

  История про фантастическое у Газданова

  История про письмо от барышни

  История про выборы

  История про Газданова. Ещё одна

  История совсем не про это

  История про писателя Драгунского

  История про писателя Гайдара. Первая

  История про писателя Гайдара. Вторая

  История про писателя Гайдара. Третья

  История про Аркадия Гайдара. Четвёртая

  История про пиратские песни

  История про трёх капитанов. Часть первая

  История про трёх капитанов. Часть вторая

  История про трёх капитанов. Часть третья

  История про трёх капитанов. Часть четвёртая

  История про трёх капитанов. Часть пятая

  История про трёх капитанов. Часть шестая

  История про трёх капитанов. Часть седьмая

  История про трёх капитанов и путевые термины

  История про замполита (отвлекаясь от трёх капитанов)

  История про трёх капитанов. Часть восьмая

  История про Новый год

2004

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (II)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (III)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (IV)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (V)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VI)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VII)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (VIII)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (IX)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (X)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XI)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XII)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIII)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIV)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XV)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVI) — Святочная

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVII) — Тоже Святочная

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XVIII)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XIX)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XX)

  История про путешествие капитанов за Золотым Сруном. (XXI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXVIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXIX)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXX)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXVIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XXXIX)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XL)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLVIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLIX)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLX)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXI)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXIII)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXIV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXV)

  История про путешествие за Золотым Сруном. (XLXVI)

  История про послесловие (I)

  История про послесловие (II)

  История про послесловие (III)

  История про послесловие (IV)

  История про послесловие (V)

  История про сны Березина № 110

  История про Ивана Таранова

  История про сны Березина № 110а

  История про сны Березина № 111

  История про сны Березина № 112

  История про сны Березина № 113

  История про хрустящие купюры

  История про усатых мужиков

  История про Георгия Гачева (I)

  История про Георгия Гачева (II)

  История про Георгия Гачева (III)

  История про полиглота

  История про писателя Богомолова (I)

  История про писателя Богомолова (II)

  История про писателя Богомолова (III)

  История про писателя Богомолова (IV)

  История про писателя Богомолова (V)

  История про писателя Богомолова (VI)

  История про писателя Богомолова (VII)

  История про писателя Богомолова (VIII)

  История про интербригаду

  История про питание

  История про запивку

  История про водку

  Одна из историй про закуску

  История про колонны

  История про сроки хранения

  История про обёртку

  История про фантастов (I)

  История про фантастов (II)

  История про фантастов (III)

  История про фантастов (IV)

  История про фантастов (VI)

  История про Сетевые войны

  История про фантастов (VII)

  История про казанскую географию (i)

  История про казанскую географию (II)

  История про казанскую географию (III)

  История про казанскую географию (IV)

  История про казанскую географию (V)

  История про казанскую географию (VI)

  История про казанскую географию (VII)

  История про казанскую географию (VII)

  История про казанскую географию (VIII)

  История про казанскую географию (IX)

  История про казанскую географию (X)

  История про казанскую географию (XI)

  История про казанскую географию (XII)

  История про казанскую географию (XIII)

  История по порядку ведения

  История про еврейскую рыбу

  История про труд и еду

  История про сны Березина № 114

  История про сны Березина № 115

  История про сны Березина № 116

  История про сны Березина № 117

  История про сны Березина

  История про игры (I)

  История про игры (II)

  История про игры (III)

  История про игры (IV)

  История про игры (V)

  История про игры (VI)

  История про игры (VII)

  История про игры (VIII)

  История про игры (IX)

  История про игры (Х)

  История про игры (XI)

  История про игры (XII)

  История про игры (XIII)

  История про игры (XVI)

  История про игры (XVII)

  История про игры (XVIII)

  История про игры (XIX)

  История про игры (XX)

  История про игры (XXI)

  История про игры (XXIII)

  История про игры (XXIV)

  История про игры (XXV)

  История про игры (XXVI)

  История про игры (XXVII)

  История про игры (XXVIII)

  История про игры (XXIX)

  История про игры (XXX)

  История про игры (XXXI)

  История про игры (XXXII)

  История про игры (XXXIII)

  История про игры (XXXIV)

  История про игры (XXXV)

  История про игры (XXXVI)

  История про игры (XXXVII)

  История про Платонова (обрывок)

  История про конференцию

  История про крокодилов

  История про будни и праздники

  История про ходынских кришнаитов

  История про путешествующих

  История про тонкие филологические оттенки

  История про страшную женщину

  История про трансформации

  История про нелюбовь к переменам

  История про инвестиции

  История про Новый справочник Хиркимера

  История про временной лаг

  История про эльфов и теодолиты

  История про медные кубы

  История про маргиналии

  История про Бердяева

  История про колокольный дзэн

  История про Радзинского

  История про Геворкяна

  История, рассказанная по традиции

  Жираф на шее притащил

  История про братьев Стругацких

  История про технические ошибки

  История про великую Отечественную беду

  История про экзотические имена

  История про журналистскую самоуверенность

  История про длинные ноги

  История про Робинзона. Наверное, первая

  История про Робинзона. Определённо, вторая

  История про ИПК

  История про легковые автомобили. Сдаётся мне, что первая

  История про легковые автомобили. Определённо, вторая

  История про первого петуха

  История про первого петуха — ещё одна

  История про петухов — третья

  История про день физика

  История про правильно понятые слова

  История про зоопарк

  История про куклу Барби

  История про коричневую пуговку

  История про столы

  История про пуговицы (I)

  История про пуговицы (II)

  История про пуговицы (II)

  История про пуговицы (III)

  История про сны Березина № 120

  История про сны Березина № 121

  История, написанная славянской письменностью

  История про путешествия из Москвы в Петербург

  История про путешествие в Петербург

  История про путешествие из Москвы в Петербург (II)

  Путешествие из Москвы в Петербург (III)

  История про путешествие из Москвы в Петербург (IV)

  История про путешествие из Москвы в Петербург (V)

  История про путешествие из Москвы в Петербург (VI)

  История про путешествие из Москвы в Петербург (VII)

  История про горло

  История про сны Березина № 118

  История про сны Березина № 127

  История про сны Березина № 129

  История про сны Березина № 130

  История про кофемолку

  История про спам

  История про колбасу

  История про анкету

  История про аккаунт

  История про сны Березина № 131

  История про Визбора

  История про майонезик

  История про ночь накануне Ивана Купала (I)

  История про ночь накануне Ивана Купала (II)

  История про ночь накануне Ивана Купала (III)

  История про ночь накануне Ивана Купала (IV)

  История про ночь накануне Ивана Купала (V)

  История про ночь накануне Ивана Купала (VI)

  История про ночь на Ивана Купалу (VIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (IX)

  История про ночь на Ивана Купалу (X)

  История про ночь на Ивана Купалу (XI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XIV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XVI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XVII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XVII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XVIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XIX)

  История про ночь на Ивана Купалу (XX)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXIV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXVI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXVII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXVIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXIX)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXX)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXIV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXVI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXVII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXVIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XXXIX)

  История про ночь на Ивана Купалу (XL)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLI)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLIII)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLIV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLV)

  История про ночь на Ивана Купалу (XLVI)

  История к девятому дню

  История про потерянные комментарии

  История про сны Березина № 133

  История про агностицизм (I)

  История про агностицизм (продолжение)

  История про агностицизм (окончание)

  История про острова

  История про писателя Куваева (Начало)

  История про писателя Куваева (Продолжение)

  История про писателя Куваева (Продолжение)

  История про писателя Куваева (Ещё одно продолжение)

  История про писателя Куваева (Ещё одно продолжение)

  Истории про Кролика, рассказанные множеством людей

  История про писателя Эренбурга (I)

  История про Эренбурга (II)

  История про Эренбурга (III)

  История про Эренбурга (IV)

  История про Эренбурга (V)

  История про Эренбурга (VI)

  История про союзы писателей

  История про Владимира Одоевского

  История про стоматологов

  История про книги

  История про майора Казеева, рассказанная специально для Вити Пенкина

  История про капуцинов

  История про Олимпиаду

  История про вооружённое восстание

  История про вооружённое восстание

  История про текущую музыку

  История про жилеты

  История про мальчика

  История про улицу Марата

  История про Ясную Поляну

  История про пахоту и зелень

  История про школу

  История про город Х

  История про школьников

  История про славных барсуков

  История про партизанский фэнфик

  История про дописывание

  История про Аксёнова с Брилёвой

  История опять про то же самое

  История опять про войну. Фэнфик и Крым

  История про баранью кость

  История с вином

  История про музей Николая Островского

  История про мелодии

  История про закалку стали

  История про Островского — третья

  История про путь железный, а короче — про мумию и толстяков

  История про задумчивость

  История про рыбу

  История про Галковского

  История про Грина

  История про Грина-2

  История про Грина — ещё одна

  История про жратву

  История про устриц (I)

  Исстория про приход из гостей

  История про демократию

  История про бренди

  История про Чили

  История про пончо

  История про ночное поедание свинины

  История про Брюсова. Первая

  История про Брюсова. Вторая

  История про Брюсова. Третья

  История про Брюсова. Четвёртая

  История про изменение объёмов

  История про специального корреспондента

  История про "C'est alors qu'apparut le renard."

  История про личное дело

  История про даунов

  История про птицу-карлсона

  История про доктора минералогии

  История про тефтели

  История про маленького петушка

  История следующая — "Смок и малыш"

  История про письмо

  История про пса Свантесонов

  История про то, как это делается в Стокгольме

  История — ещё одна. "Малыш и Гунилла"

  История следующая по счёту, которая называется "Зелёные паруса"

  История про крышу

  История. Опять про Карлсона. Называется "По грибы"

  История про Астапово

  История про сны Березина № 133

  История про Третьякова. Первая

  История про Третьякова. Вторая

  История про велосипед

  История про Третьякова — третья

  История про Третьякова. Четвёртая

  История про сны Березина № 134

  История про сны Березина № 135

  История про Гари. (I)

  История про Гари. (II)

  История про Гари. (III)

  История про Гари и Пастернака (вставная новелла)

  История про Гари — не помню какого номера

  История про сны Березина № 136

  История про сны Березина № 138

  История про сны Березина (пропущенная, вставлена по просьбам трудящихся)

  История про сны Березина № 139-140

  История про Карлсона — московская художественная

  История про тесты и сказки — заразил dp

  История про братьев Свантесонов

  История про любовь Карлсона

  История про браслет

  История про пар

  История про сны Березина № 141

  История про ультиматум

  История про Альма-мачеху

  История про арменьяк

  История про сны Березина № 142

  История про сны Березина № 143

  История про обгаженную могилу

  История про сны Березина № 144

  История про планы

  История про то, как служили два друга в одном полку

  История про поиски

  История про пробуждение Марса

  История про малыша Мо

  История следующая, новая — имя ей "Замещение"

  История про Карлсона, которая называется "Скважина"

  История, имя которой — "Чёрный кот"

  История про программное обеспечение — извинительная

  История про критиков для Пронина (остальным читать её будет неинтересно)

  История про сетевые конкурсы

  История про внутреннюю жизнь

  История про ностальгию (I)

  История про ностальгию (II)

  История про жестокий романс

  История про Благушу

  История про писателя Анчарова

2005

  История про Новый год

  История про абсент

  История про сны Березина № 145

  История про сны Березина № 146/147

  История про сны Березина № 147а

  История про Суворова

  История про Суворова — ещё одна

  История про "записки и выписки"

  История про Чуковского (I)

  История про Чуковского (II)

  История про почтовых тараканов и Чуковского

  История про Чуковского (III)

  История про Чуковского (IV)

  История про Чуковскую (V)

  История про панику в Живом Журнале

  История про шарады

  История про сны Березина № 149

  История про погоду

  История о явлениях и существованиях

  История про сидение у окна

  История про костыли

  История про опыт утраты

  История про сны Березина № 150

  История про одного индейца

  История про права

  История про "Криптономикон"

  История про лучшую переводную книгу прошлого года в моей версии

  История про словари

  История про Татьянин день

  История про февраль

  История про Автора

  История про Автора — ещё одна

  История про писателя Пронина

  История про писателя Мидянина

  История про переводчика Харписова

  История про писателя Харитонова

  История про писателя Геворкяна

  История про складной телефон

  История о штуке

  История про кровь

  История про сны Березина № 679-бис

  История про сны Березина № 152

  История про сны Березина № 151

  История про проводников и импрессионистов

  История про историю про кровь

  История про писателя Гаршина

  История про сны Березина № 153

  История про сны Березина № 154

  История про сны Березина № 155

  История про сны Березина № 156

  История про сны Березина № 157

  История про сны Березина № 158

  История про шарфик

  История про сны Березина № 159

  История про сны Березина № 160

  История про сны Березина № 161

  История про сны Березина № 162

  История про сны Березина № 163

  История про сны Березина № 164

  История про сны Березина № 165

  История про гендер (I)

  История про гендер (II)

  История про гендер (III)

  История про зубы дарёных коней

  История про зенитки

  История про стихосложение (I)

  История про стихосложение (II) или задумайся о ракле

  История про время Незнайки

  История по ходу

  История про фанфики Незнайки

  История про цитаты

  История про творчество в Зелёном городе

  История про малышей и малышек

  История про Знайку

  История про цитатное мародёрство

  История про Свистулькина

  История про рай

  История про боковые ходы

  История про PP

  История к Женскому дню

  История про путешествие лилипута

  История про запоздалый эпиграф

  История про рифмы

  История про гламур (I)

  История про гламур (II)

  История про гламур (III)

  История про гламур (IV)

  История про гламур (V)

  История про АКМ

  История про калибр

  История про Литыбр (так красивше выглядит)

  История про литыбр (два)

  История про путешествие (I)

  История про Путь и Шествие (II)

  История про чудовищ

  История про Белёв (I)

  История про Белёв (II)

  История про Калугу и Циолковского. (I)

  История про Козельск, Оптину Пустынь и Шамордино

  История про Калугу и Циолковского. (II)

  История про люстру Чижевского

  История про Калужского мечтателя

  Калужский мечтатель ещё раз

  История про телевизор

  История про Козельск

  История про то как Константин Эдуардович поссорился с Николаем Егоровичем

  История про обиженных самородков

  История про воровство

  История про Андерсена (I)

  История про Андерсена (II)

  История про Андерсена (III)

  История про Андерсена (IV)

  История про Андерсена (V)

  История про ожидание

  История про Первое апреля

  История про Киргизия-soft

  История про FAQ

  История про Черчилля

  История про себя. Чудесное

  История про попохватание (итоговая)

  История про цитаты

  История про открытие сезона

  История про писателя Венедиктова

  История про девушек в поезде

  История про Маннергейма (I)

  История про Маннергейма (II)

  История про Маннергейма (III)

  История про неуверенную жизнь с электронными деньгами

  История про сны Березина № 166

  История про сны Березина № 167

  История про сны Березина № 168

  История просны Березина № 169

  История про одежду

  История про Мельтюхова (I)

  История про Мельтюхова (II)

  История про Мельтюхова (III)

  История про Мельтюхова (IV)

  История про Шолохова (I)

  История про спам

  История про свечи

  История про Шолохова (II)

  История про Шолохова (III)

  История про Шолохова (IV)

  История в фотографиях

  История про Шолохова (V)

  История про Шолохова (VI)

  История про Шолохова (VI)

  История про Шолохова (VII)

  История про юбилей

  История про старую записную книжку (I)

  История про старую записную книжку (II)

  История про сны Березина № 171

  История про сны Березина № 170

  История про сны Березина № 172

  История про ночь с субботы на воскресенье

  История про литературоведение

  История про Шекли

  История про писателя Кагановича

  История про писателя Собесского

  История про критиков Журавлёва и Иссыккулева. (начало)

  История про критиков Журавлёва и Иссыккулева. (окончание)

  История про писателя Коровина

  История про критика Питерского

  История про писателя Точило

  История про взятие одной рощи

  История про Констанцу

  История про Твардовского

  История про трёх поэтов

  История про Киплингуэя

  История про Твардовского (I)

  История про Твардовского (II)

  История про Твардовского (III)

  История про Твардовского (IV)

  История про Твардовского (V)

  История про Твардовского (VI)

  История про Твардовского (VI)

  История про Твардовского (VII)

  История про страусов

  История про сны Березина № 173

  История про Грибоедова

  История про сны Березина № 174

  История про философа Липавского

  История про Евтушенко

  История про "Шерман"

  История про зороастрийцев (I)

  История про зороастрийцев (II)

  История про благотворительность

  История про одного молодого человека

  История про Вербицкого

  История про paslen

  История про "Seven"

  История про коллективное творчество

  История про двух соавторов

  История про человека с ромбами

  История про капусту

  История про мёртвых китайцев и вертолёт 1925 года

  История про дихлорэтилсульфид, который горше редьки

  История про соавторство — ещё одна

  История про одного из соавторов

  История про второго соавтора или Будда и Белый Кит

  История про четыре часа утра

  История про Каверина и его роман, написанный отчасти про соавторов

  История про Некрылова

  История про печатную машинку "Адлер"

  История про политику

  История про перемещения по городу

  История про ЖЖ

  История про журнал "Юность"

  История про одного генерал-майора

  История про Мурзилку

  История про подписи

  История про тигров

  История про дождь

  История про телевизор

  История про летающие тарелки

  История про Бартини

  История про один мультфильм

  История про технические прорывы и изобретения

  История про Олимпиаду в Москве

  История про коды

  История про Даниилов

  История про коктейли

  История про удивление

  История про сны Березина № 175

  История про сны Березина № 176

  История про хугр-мугр

  История про код (продолженние)

  История про карьеру да Винчи

  История про переводы кодов

  История про религиозный код

  История про послов

  История про ненужные коды и нужные коды

  История про 1500 сообщений

  История про поездки москвичей на дачи

  История о непротивлении злу насилием

  История про Четвёртый Рим

  История про штаты

  История про неотправленный комментарий

  История про сны Березина № 177

  История про сны Березина № 178

  История про шлюпающих

  История про группы

  История про дожди

  История про червонцы (продолжение денежной темы)

  История про наследника

  История про роман о наследнике

  История про Штильмарка, последняя среди этих трёх историй

  История про домер нома

  История про гиродины

  История про купания

  История про другую книгу (I)

  История про другую книгу (II)

  История про другую книгу (III)

  История про другую книгу (IV)

  История про самолёт

  История про загадки

  История про собак

  История про пепелацы

  История про памятник

  История про моряков

  История про католиков (I)

  История про католиков (II)

  История про католиков (III)

  История про католиков — не помню какая, но следующая по счёту

  История про католиков (V)

  История про католиков без номера (потому что она вовсе не про них, а про Муссолини)

  История про католиков (VI)

  История про католиков (VII)

  История про католиков (VIII)

  История про католиков (IX)

  История про Карамзина и путешествия, а оттого — снова без номера

  История про Карамзина и путешествия, а оттого — опять без номера

  История про католиков (XII)

  История про католиков (XIII)

  История про "Русский крест"

  История с фотографиями (часть первая)

  История с фотографиями (часть вторая)

  История о фотографиях (часть третья)

  История про предвоенное (I)

  История про предвоенное (II)

  История про предвоенное (III)

  История про предвоенное (IV)

  История про предвоенное (V)

  История про предвоенное (VI)

  История про предвоенное (VII)

  История про клюкву

  История про Украину

  История про Кадырова

  История про комментарии

  История про созидательный труд

  История про вино

  История про ответ на частное письмо

  История про тексты песен

  История про мескаль

  История про Эскофье

  История с гастрокритиком

  История про пиво

  История ночного времени

  История про Ферма

  История про гастрокритика (II)

  История про Томск

  История про Гумилёва

  История про фугу

  История про сборник

  История про гастрокритика

  История про дачевладельцев

  История про непротивление (материалы)

  История про сыр

  История про старичка-лётчика

  История про учебник по флэйму

  История о Мураками

  История про нравственное падение

  История про лето

  История про девушек посреди воды

  История про метро и литыбр

  История про сны Березина № 180

  История про премии

  История про телевидение

  История про Советскую власть

  История про торнадо

  История про игровые автоматы

  История про Малышева

  История про Египет

  История про Египет — ещё одна

  История про Египет — третья

  История про Египет — наверное, последняя

  История про тапочки

  История про спам

  История про культурный словарь

  История про кусок мануфактуры

  История про писателя Шишкина (I)

  История про писателя Шишкина (II)

  История про писателя Шишкина (III)

  История про писателя Шишкина (IV) — история про чужие романы

  История про Шишкина (Вставная глава)

  История про писателя Шишкина — середина вставной главы

  История про шишкинский путеводитель

  История про русскую Швейцарию (ещё одна)

  История про Измаил (я всё о Шишкине)

  История про шишкинский Измаил

  История про швейцарский протокол

  История про венерины волосы

  История про волос, он же папортник

  История про Платонова

  История про справедливость

  История про ночные разговоры

  История про премиальный градусник, к облегчению многих — последняя

  История про Быстернака (I)

  История про Быстернака (II)

  История про Быстернака (III)

  История про Быстернака и Басипешкова

  История про корнеплоды. Вопрос к биологам

  История про литературные корнеплоды и извлечение пользы

  История про Быстернака (IV)

  История про Горькасинского

  История про убийство Есенина и последующие события

  История про грибы

  История про летние дожди

  История про кино

  История про флэйм — следующая

  История про консультантов

  История про Нобелевскую премию

  История про коучей и консультантов

  История про портвейн

  История про отгадку загадки

  История про школы

  История про лазарет

  История про Лейбова (I)

  История про худых и толстых (I)

  История про великого писателя

  История про худых и толстых (II)

  История про литературу

  История про худых и толстых (III)

  История про худых и толстых — штрих

  История про Лейбова (II)

  История про телевизор

  История про худых и толстых (IV)

  История про худых и толстых (V)

  История про худых и толстых (VI)

  История про худых и толстых (VII)

  История про худых и толстых (VIII)

  История про худых и толстых (IX)

  История про худых и толстых (X)

  История про интеллигентную куздру

  История про сны Березина № 181

  История про Есенина

  История про Есенина — ещё одна

  История про Есенина — третья

  История про Есенина — разумеется, ещё одна

  История про Клима

  История про сны Березина № 182

  История про сны Березина № 183

  История про сны Березина № 184

  История про Есенина — не помню какая по счёту

  История про Есенина — ещё, ещё

  История про одну смерть

  История… Опять об Есенина!

  История… история… ну, как вы думаете, про что?

  История… а хрен вам про Безрукова! Его франкмасонские чекисты из программы на неделе исключили

  История про Ройзмана

  История про Наседкина

  История про сны Березина № 185

  История про сны Березина № 186

  История про сны Березина № 187

  История про сны Березина № 188

  История про Есенина на Родине

  История про швейные машинки

  История про толстые журналы. Ну, и про Есенина, конечно

  История про дупла

  История про музыку. (Все поют)

  История про яйца. Ну и про Есенина немного

  История про семью. Ну, и немного про Есенина

  История про оптимизм

  История про конец

  История про телеграмму

  История про Ферма (новая)

  История про высокое призвание литературы и искусства

  История про Украину. (I)

  История про Украину. (II)

  История про Украину. (III)

  История совсем не про Украину

  История про Грелку

  История про Украину, а, в общем, совсем не про неё

  История про сны Березина № 189

  История про "Москвич"

  История про сезоны

  История про зимнее утро

  История про сны Березина № 190

  История про перемену

  История про комменты

  История про тайну сырых помидоров

  История про бухло № 902

  История про Александра Зиновьева

  История про сны Березина № 191

  История про сны Березина № 192

  История про сны Березина № 193

  История про сны Березина № 194

  История про юбилейного карлу

  История про тайские таблетки

  История про следы наших выступлений

  История про слона

  История про сны Березина № 195

  История про градусы

  История про Годвина

  История про простуду

  История про Ремарка

  История про Новосибирск

  История про пьянки

  История про косыгинские реформы

  История про пани

  История про совнархозы

  История про пробел

  История про автомобили

  История про шестерёнки

  История про Еврокоммунизм

  История про святочный рассказ

  История про Голема

  История о Булгакове

  История про Илларионова

2006

  История про Александра Грина (I)

  История про Александра Грина (II)

  История про шпаги

  История про Александра Грина (III)

  История про Александра Грина (IV)

  История про Александра Грина (V)

  История вне списка

  История про Александра Грина (VI)

  История про Александра Грина (VII)

  История про Александра Грина (VIII)

  История про Александра Грина (IX)

  История про Александра Грина (IX) Вставная глава о театральных администраторах

  История про Александра Грина (X)

  История про Александра Грина (XI)

  История про продолжение концерта по заявкам

  История про раздачу

  История про сны Березина № 195

  История про сны Березина № 196

  История про коллективный разум

  История про драгоценности

  История про сны Березина № 197

  История для участников "Роскона"

  История про Корнилова

  История про морозы

  История про Крещенские морозы-два

  История про Третью Звезду

  История про крещенские морозы — 2

  История про крыс

  История про метро

  История про ленту

  История про метро-топо-литен

  История про метро-топо-литен (продолжеие)

  История про писателя Иванова

  История про Татьянин день

  История про чайку

  История про космооперы

  История про "Анфиладу"

  История про давность сроков

  История про сны Березина № 198

  История про сны Березина № 199

  История про сны Березина № 200

  История про Марийку и Новый год

  История про медаль

  История про круг

  История про круг. Вторая

  История про круг. Третья

  История про ужас

  История об исчезновениях

  История про круг. Четвёртая

  История про экзистенциализм и маленького человека

  История про рождения героя (I)

  История про рождения героя (II)

  История про то, что шпионами не рождаются (I)

  История про то, что шпионами не рождаются (II)

  Шпионский роман как средство познания мира

  История про компот масскульта

  История про маленьких

  История про смерть героя

  История про то, как Штирлиц превратился в Плейшнера

  История про лампу и мотыльков

  История про Цветочный переулок

  История про рецепт светской жизни

  История про конкурс

  История про рецензии (0)

  История про акции

  История про Бендера и Штирлица

  История про исчезновения и появления

  История про Борхеса и розы

  История про покойников

  История про Пушкина

  История про детскую игру

  История про рецензии (1)

  История про день

  История про сетевые поздравления

  История про Осоргина

  История про лысого

  История про опрос

  История про Анну Каренину

  История про Павлика

  История про ещё один опрос

  История про опросец

  История с опросцем

  История про Анну Каренину. Зверь из бездны [134/65]

  История про читателя Шкловского (I)

  История про читателя Шкловского (II)

  История про читателя Шкловского (III)

  История про читателя Шкловского (IV)

  История про читателя Шкловского (V)

  История про читателя Шкловского (VI)

  История про читателя Шкловского (VII)

  История для тех малочисленных людей, которых это касается

  История про Колчака

  История про критика Кирпотина

  История про рецензионный конкурс

  История про время

  История про конкурс рецензий

  История про питание писателей-фантастов

  История про Кончели

  История для вас, маленькие знатоки литературы

  История про сексуальную революцию

  История про олимпиаду

  История про то, как проходит конкурс рецензий

  История с голосованием на конкурсе рецензий

  История про ностальгию (I)

  История про ностальгию (II)

  История про зиму

  История про ностальгию (III)

  История про ностальгию (IV)

  История про ностальгию (V)

  История про ностальгию (VI)

  История про ностальгию (VII)

  История про рецензии — к слову

  История про праздник

  История про блины

  История про стихи

  История про Овидия

  История про наступающий праздник

  История про налимов и сомов

  История про трансформации и морфирование

  История про дно

  История про дневное пьянство

  История про счёт

  История из армянских записок Гроссмана — ещё одна

  История про президента

  История про человеческое существо

  История про Шкловского — ещё одна

  История про Тольятти

  История про «Преступление и наказание»

  История про рецензии — дополнительная

  История про смерть

  История про чудесную ошибку

  История про дни

  История про РосКон (I)

  История про РосКон (II)

  История про РосКон (III)

  История про РосКон (IV)

  История про Грузию

  История про стаканы

  История про гранёный стакан

  История про годовщину

  История про упырей

  История про продажи

  История про часы

  История про водочное кольцо

  История про сны Березина № 201

  История про сны Березина № 202

  История про сны Березина № 203

  История про "Аврору"

  История про птиц ("Аврора" — II)

  История про солнечное затмение

  История про сны Березина № 204

  История про ковыль

  История про Фигак

  История для субботы

  История про письма в бутылке

  История про праздник

  История про Плейшнера (дополнительная)

  История за глаза

  История про старую запись

  История про публичную оферту

  История про mail.ru

  История про меру

  История про опоздания

  История про разговоры (I)

  История про разговоры (II)

  История про разговоры (III)

  История про разговоры (IV)

  История про ПВО

  История про разговоры (VI)

  История про разговоры (VII)

  История про разговоры (VIII)

  История про разговоры (IX)

  История про разговоры (X)

  История про разговоры (XI)

  История про разговоры (XII)

  История про разговоры (XIII)

  История про разговоры (XIV)

  История про разговоры (XV)

  История про разговоры (XVI)

  История про разговоры (XVII)

  История про разговоры (XVIII)

  История про разговоры (XIX)

  История про разговоры (XX)

  История про разговоры (XXI)

  История про День космонавтики

  История про рыб

  История про разговоры (XXIII)

  История про разговоры (XXIV)

  История про разговоры (XXIX)

  История про разговоры (XXХ)

  История про разговоры (XXXI)

  История про матросиков в Ростове

  История про разговоры (XXXII)

  История про разговоры (XXXIII)

  История про разговоры (XXXIV)

  История про разговоры (XXXV)

  История про разговоры (XXXVI)

  История про разговоры (XXXVII)

  История про разговоры (XXXVIII)

  История про разговоры (XXXIX)

  История про разговоры (XL)

  История про разговоры (XLI)

  История про разговоры (XLII)

  История про разговоры (XLIII)

  История про разговоры (XLIV)

  История про разговоры (XLV)

  История про разговоры (XLVI)

  История про разговоры (XLVII)

  История про разговоры (XLVIII)

  История про разговоры (XLIX)

  История про разговоры (L)

  История про Ширяева

  История про разговоры (LI)

  История про разговоры (LII)

  История про разговоры (LIII)

  История про обыденное

  История про разговоры (LV)

  История про разговоры (LVI)

  История про разговоры (LVII)

  История про разговоры (LVIII)

  История про разговоры (LIX)

  История про разговоры (LX)

  История про разговоры (LXI)

  История про разговоры (LXII)

  История про разговоры (LXIII)

  История про разговоры (LXIV)

  История про разговоры (LXV)

  История про разговоры (LXVI)

  История про разговоры (LXVII)

  История про разговоры (LXVIII)

  История про разговоры (LXIX)

  История про разговоры (LXXI)

  История про разговоры (LXXII)

  История про разговоры (LXXIII)

  История про разговоры (LXXIV)

  История про разговоры (LXXV)

  История про разговоры (LXXVI)

  История про разговоры (LXXVII)

  История про разговоры (LXXVIII)

  История про разговоры (LXXIX)

  История про разговоры (LXXX)

  История про разговоры (LXXXI)

  История про разговоры (LXXXII)

  История про разговоры (LXXXIII)

  История про разговоры (LXXXIV)

  История про разговоры (LXXXV)

  История про разговоры (LXXXVI)

  История про разговоры (LXXXVII)

  История про разговоры (LXXXVIII)

  История про разговоры (LXXXIX)

  История про разговоры (ХС)

  История про разговоры (ХСI)

  История про разговоры (ХСII)

  История про разговоры (ХСIII)

  История про разговоры (ХСIV)

  История про разговоры (ХСV)

  История про разговоры (ХСVI)

  История про разговоры (ХСVII)

  История про разговоры (ХСVIII)

  История про разговоры (ХСIX)

  История про разговоры (ХСХ)

  История про разговоры (ХСXI)

  История про разговоры (ХСXII)

  История про разговоры (ХСXIII)

  История про разговоры (ХСXIV)

  История про разговоры (СV)

  История про разговоры (СVI)

  История про разговоры (СVII)

  История про разговоры (СVIII)

  История про разговоры (СIX)

  История про разговоры (СX)

  История про разговоры (СXI)

  История про разговоры (СXII)

  История про разговоры (СXIII)

  История про разговоры (СXIV)

  История про разговоры (СXVII)

  История про разговоры (СXVIII)

  История про разговоры (СXIX)

  История про разговоры (СXX)

  История про разговоры (СXXI)

  История про разговоры (СXXII)

  История про разговоры (СXXIII)

  История про разговоры (СXXVI)

  История про разговоры (СXXVII)

  История про разговоры (СXXVIII)

  История про разговоры (СXXIX)

  История про разговоры (СXXX)

  История про разговоры (СXXXI)

  История про разговоры (СXXXII)

  История про разговоры (СXXXIII)

  История про разговоры (СXXXVI)

  История про разговоры (СXXXVII)

  История про разговоры (СXXXVIII)

  История про разговоры (СXXXIX)

  История про разговоры (СXL)

  История про разговоры (СXLI)

  История про разговоры (СXLII)

  История про разговоры (СXLIII)

  История про разговоры (СXLIV)

  История про разговоры (СXLV)

  История про разговоры (СXLVI)

  История про разговоры (СXLVII)

  История про разговоры (СXLVIII)

  История про разговоры (СXLIX)

  История про разговоры (СL)

  История про разговоры (СLI)

  История про разговоры (СLII)

  История про разговоры (СLIII)

  История про разговоры (СLIV)

  История про разговоры (СLIV)

  История про разговоры (СLV)

  История про разговоры (СLVI)

  История про разговоры (СLVII)

  История про разговоры (СLVIII)

  История про разговоры (СLIX)

  История про разговоры (СLX)

  История про разговоры (СLXI)

  История про разговоры (СLXII)

  История про разговоры (СLXIII)

  История про разговоры (СLXIV)

  История про разговоры (СLXV)

  История про разговоры (СLXVI)

  История про разговоры (СLXVII)

  История про разговоры (СLXVIII)

  История про разговоры (СLXIX)

  История про разговоры (СLXX)

  История про разговоры (СLXXI)

  История про разговоры (СLXXII)

  История про разговоры (СLXXIII)

  История про разговоры (СLXXIV)

  История про разговоры (СLXXV)

  История про разговоры (СLXXVI)

  История про разговоры (СLXXVII)

  История про разговоры (СLXXX)

  История про разговоры (СLXXVIII)

  История про разговоры (СLXXIX)

  История про разговоры (СLXXXI)

  История про разговоры (СLXXXII)

  История про разговоры (СLXXXIII)

  История про разговоры (СLXXXIV)

  История про разговоры (СLXXXV)

  История про разговоры (СLXXXVI)

  История про разговоры (СLXXXVII)

  История про разговоры (СLXXXVIII)

  История про разговоры (СLXXXIX)

  История про разговоры (СXC)

  История про разговоры (СXCI)

  История про разговоры (СXCII)

  История про разговоры (СXCIII)

  История про разговоры (СXCIV)

  История про разговоры (СXCV)

  История про разговоры (CXCVI)

  История про разговоры (СXCVII)

  История про разговоры (СIC)

  История про разговоры (СC)

  История про разговоры (СCI)

  История про разговоры (СCII)

  История про разговоры (СCIII)

  История про разговоры (СCIV)

  История про разговоры (СCV)

  История про разговоры (СCVI)

  История про разговоры (СCVII)

  История про разговоры (СCVIII)

  История про разговоры (СCIX)

  История про разговоры (СCX)

  История про разговоры (СCXI)

  История про разговоры (СCXII)

  История про разговоры (СCXIV)

  История про разговоры (СCXV)

  История про разговоры (СCXIX)

  История про разговоры (СCXX)

  История про разговоры (СCXXI)

  История про разговоры (СCXXII)

  История про разговоры (СCXXIII)

  История про разговоры (СCXIV)

  История про разговоры (СCXV)

  История про разговоры (СCXVI)

  История про разговоры (СCXVII)

  История про разговоры (СCXVIIa)

  История про разговоры (СCXVIII)

  История про разговоры (СCXIX)

  История про разговоры (СCXX)

  История про разговоры (СCXXI)

  История про разговоры (СCXXII)

  История про разговоры (СCXXIII)

  История про разговоры (СCXXIV)

  История про разговоры (СCXXV)

  История про разговоры (СCXXVI)

  История про разговоры (СCXXVII)

  История про разговоры (СCXXVIII)

  История про разговоры (СCXXIX)

  История про разговоры (СCXXX)

  История про разговоры (СCXXXI)

  История про разговоры (СCXXV)

  История про разговоры (СCXXXIII)

  История про разговоры (СCXXXV)

  История про разговоры (СCXXXVI)

  История про разговоры (СCXXXVII)

  История про разговоры (СCXXXVIII)

  История про разговоры (СCXXXIX)

  История про разговоры (СCXL)

  История про разговоры (СCXLI)

  История про разговоры (СCXLII)

  История про разговоры (СCXLIII)

  История про разговоры ((СCXLIV)

  История про разговоры ((СCXLV)

  История про разговоры (СCXLVI)

  История про разговоры (СCXLVI)

  История про разговоры (СCXLVIII)

  История про разговоры (СCL)

  История про разговоры (СCLI)

  История про разговоры (СCLII)

  История про разговоры (СCLIII)

  История про разговоры (СCLXI)

  История про разговоры (СCLXII)

  История про разговоры (СCLXIII)

  История про разговоры (СCLXIV)

  История про разговоры (СCLXVI)

  История про разговоры (СCLXVII)

  История про разговоры (СCLXVIII)

  История про разговоры (СCLXIX)

  История про разговоры (СCLXX)

  История про разговоры (СCLXXI)

  История про разговоры (СCLXXII)

  История про разговоры (СCLXXIII)

  История про разговоры (СCLXXIV)

  История про разговоры (СCLXXV)

  История про разговоры (СCLXXVII)

  История про разговоры (СCLXXVIII)

  История про разговоры

  История про разговоры (СCLXXXI)

  История про разговоры (СCLXXX)

  История про разговоры (СCLXXXII)

  История про разговоры (СCLXXXIII)

  История про разговоры (СCLXXXIV)

  История про разговоры (СCLXXXV)

  История про разговоры (СCLXXXVI)

  История про разговоры (СCLXXXVII)

  История про разговоры (СCLXXXIX)

  История про разговоры (СCXC)

  История про разговоры (СCXCI)

  История про разговоры (СCXCIII)

  История про разговоры (СCXCIV)

  История про разговоры (СCXCV)

  История про разговоры (СCXCVII)

  История про разговоры (СCXCVIII)

  История про разговоры (СCC)

  История про разговоры (СCCI)

  История про разговоры (СCCII)

  История про разговоры (СCCIII)

  История про разговоры (СCCIV)

  История про разговоры (СCCV)

  История про разговоры (СCCVI)

  История про разговоры (СCCVII)

  История про разговоры (СCCVIII)

  История про разговоры (СCCIX)

  История про разговоры (СCCX)

  История про разговоры (СCCXI)

  История про разговоры (СCCXII)

  История про разговоры (СCCXIII)

  История про разговоры (СCCXV)

  История про разговоры (СCCXVI)

  История про разговоры (СCCXVII)

  История про разговоры (СCCXVIII)

  История про разговоры (СCCXIX)

  История про разговоры (СCCXX)

  История про разговоры (СCCXXI)

  История про разговоры (СCCXXII)

  История про разговоры (СCCXXIII)

  История про разговоры (СCCXXIV)

  История про разговоры (СCCXXV)

  История про разговоры (СCCXXVI)

  История про разговоры (СCCXXVII)

  История про разговоры (СCCXXVIII)

  История про разговоры (СCCXXIX)

  История про разговоры (СCCXXX)

  История про разговоры (СCCXXX)

  История про разговоры (СCCXXXI)

  История про разговоры (СCCXXXII)

  История про разговоры (СCCXXXIII)

  История про разговоры (СCCXXXIV)

  История про разговоры (СCCXXXV)

  История про разговоры (СCCXXXVI)

  История про разговоры (СCCXXXVI)

  История про разговоры (СCCXXXVIII)

  История про разговоры (СCCXL)

  История про разговоры (СCCXLI)

  История про разговоры (СCCXLII)

  История про разговоры (СCCXLIII)

  История про разговоры (СCCXLIV)

  История про разговоры (СCCXLV)

  История про разговоры (СCCXLVI)

  История про разговоры (СCCXXXV)

  История про разговоры (СCCXXXVIII)

  История про разговоры (СCCXLI)

  История про разговоры (СCCXLV)

  История про разговоры (СCCXXXVII)

  История про разговоры (СCCXXXVIII)

  История про разговоры (СCCXLVI)

  История про разговоры (СCCXLIII)

  История про разговоры (СCCXLVI)

  История про разговоры (СCCXLVII)

  История про разговоры (СCCXLVIII)

  История про разговоры (СCCXLIX)

  История про разговоры СCCL

  История про разговоры СCCLI

  История про разговоры СCCLII

  История про разговоры СCCLIII

  История про разговоры СCCLIV

  История про разговоры СCCLVI

  История про разговоры СCCLVII

  История про разговоры СCCLVIII

  История про разговоры СCCLIX

  История про разговоры СCCLXI

  История про разговоры СCCLXII

  История про разговоры СCCLXIII

  История про разговоры СCCLXIV

  История про разговоры СCCLV

  История про разговоры СCCLIV

  История про разговоры СCCLV

  История про разговоры СCCLXIX

  История про разговоры СCCLXXI

  История про разговоры СCCLXIII

  История про разговоры СCCLXIV

  История про разговоры СCCLXXVI

  История про разговоры СCCLXXVII

  История про разговоры СCCLXXVIII

  История про разговоры СCCLXXIX

  История про разговоры СCCLXXX

  История про разговоры CCCLXXXI

  История про разговоры СCCLXXXII

  История про разговоры СCCLXXXIII

  История про разговоры СCCLXXXIV

  История про разговоры СCCLXXXV

  История про разговоры СCCLXXXVI

  История про разговоров СCCLXXXVII

  История про разговоры СCCLXXXVIII

  История про разговоры СCCLXXXIX

  История про разговоры СCCXСIII

  История про разговоры СCCXСIV

  История про разговоры СCCXСV

  История про разговоры СCCXСVII

  История про разговоры СCCXСVIII

  История про разговоры СCCXСIX

  История про разговоры СDI

  История про разговоры СDII

  История про разговоры СDIII

  История про разговоры СDIV

  История про разговоры СDVI

  История про разговоры СDV

  История про разговоры СDVI

  История про разговоры СDVII

  История про разговоры СDVIII

  История про разговоры СDIX

  История про разговоры СDXI

  История про разговоры СDXII

  История про разговоры СDXVIII

  История про разговоры СDXX

  История про разговоры СDXXII

  История про разговоры СDXXIII

  История про разговоры СDXXIV

  Истории про разговоры СDXXVI

  История про разговоры СDXXVII

  История про разговоры СDXXXI

  История про разговоры СDXXXII

  История про разговоры СDXXXIII

  История про разговоры СDXXXV

  История про разговоры СDXXXVI

  История про разговоры СDXXXII

  История про разговоры СDXXXII

  История про разговоры СDXL

  История про разговоры СDXLI

  История про разговоры СDXLII

  История про разговоры СDXLIII

  История про разговоры СDXLIV

  История про разговоры СDXLV

  История про разговоры СDXLVI

  История про разговоры СDXLVII

  История про разговоры СDXLVIII

  История про разговоры СDXLIX

  История про разговоры СDL

  История про разговоры СDLI

  История про разговоры СDLIII

  История про разговоры СDLII

  История про разговоры СDXLIV

  История про разговоры СDLV

  История про разговоры СDLVIII

  История про разговоры СDLVI

  История про разговоры СDLVII

  История про разговоры СDLIX

  История про разговоры СDLXI

  История про разговоры СDLXII

  История про разговоры СDLXIII

  История про разговоры СDLXV

  История про разговоры СDLXVI

  История про разговоры СDLXVII

  История про разговоры СDLXVIII

  История про разговоры СDLXIX

  История про разговоры СDLXX

  История про разговоры СDLXXI

  История про разговоры СDLXXII

  История про разговоры СDLXXII

  История про разговоры СDLXXIII

  История про разговоры СDLXXIV

  История про разговоры СDLXXV

  История про разговоры СDLXXVII

  История про разговоры СDLXXVIII

  История про разговоры СDLXXIX

  История про разговоры СDLXXXI

  История про разговоры СDLXXXIII

  История про разговоры СDLXXXIV

  История про разговоры СDLXXXVI

  История про разговоры СDLXXXVIII

  История про разговоры СDLXXXIX

  История про разговоры XDI

  История про разговоры XDII

  История про разговоры XDIII

  История про разговоры XDIV

  История про разговоры VD

  История про разговоры VDI

  История про разговоры VDII

  История про разговоры VDIII

  История про разговоры ID

  История про разговоры DI

  Истоия про разговоры DII

  История про разговоры DIII

  История про разговоры DIV

  История про разговоры DV

  История про разговоры DVI

  История по разговоры DXVI

  История про разговоры DXVII

  История про разговоры DXVIII

  История про разговоры DXX

  История про разговоры DXXI

  История про разговоры DXXII

  История про разговоры DXXIII

  История про разговоры DXXVIII

  История про разговоры DXXIX

  История про разговоры DXXX

  История про разговоры DXXXII

  История про разговоры DXXXIII

  История про разговоры DXXXIV

  История про разговоры DXXXV

  История про разговоры DXXXVI

  История про разговоры DXXXVII

  История про разговоры DXXXVIII

  История про разговоры DXXXIX

  История про разговоры DXL

  История про разговоры DXLII

  История про разговоры DXLIII

  История про разговоры DXLIV

  История про разговоры DXLVI

  История про разговоры DXLVII

  История про разговоры DXLVIII

  История про разговоры DXLIX

  История про разговоры DL

  История про разговоры DLI

  История про разговоры DLIII

  История про разговоры DLXII

  История про разговоры DLIV

  История про разговоры DLXIII

  История про разговоры DLXIV

  История про разговоры DLXV

  История про разговоры DLXVI

  История про разговоры DLXII

  История про разговоры DLXXIII

  История про разговоры DLXXIII

  История про разговоры DLXXVII

  История про разговоры DLXXV

  История про разговоры DLXXXI

  История про разговоры DLXXXII

  История про разговоры DLXXXIV

  История про разговоры DLXXXV

  История про разговоры DLXXXVIII

  История про разговоры DLXXXVI

  История про разговоры DLXXVI

  История про разговоры DLXXXVII

  История про разговоры DXCII

  История про разговоры DXCIII

  История про разговоры DLXXXIX

  История про разговоры DXCIV

  История про разговоры DXCV

  История про разговоры DIC

  История про разговоры DC

  История про разговоры DCI

  История про разговоры DCVII

  История про разговоры DCVIII

  История про разговоры DCXVIII

  История про разговоры DCIX

  История про разговоры DCXXI

  История про разговоры DCXVII

  История про разговоры DCXXII

  История про разговоры DCXXVII

  История про разговоры DCXXVIII

  История про разговоры DCXXX

  История про Ясную Поляну

  История про писателей, что едут на юг

  История про национальный вопрос образца 1986 года

  История про травлю медведей

  История про переписанный рассказ

  История про "СМЕРШ"

  История про чужую дачу № 5

  История про Надежду Мандельштам

  История про сны Березина № 205

  История про сны Березина № 206

  История про сны Березина 207

  История про сны Березина № 208

  История про сны Березина № 209

  История про сны Березина № 210

  История про сны Березина № 211

  История про сны Березина № 212

  История про сны Березина № 213

  История про сны Березина № 214

  История про Стругацкого

  История про сны Березина № 215

  История про сны Березина № 216

  История про сны Березина № 217

  История про сны Березина № 218

  История про сны Березина № 219

  История про мудрую старость (I)

  История про мудрую старость (II)

  История про сны Березина № 220

  История про сны Березина № 221

  История про сны Березина № 222

  История про сны Березина № 223

  История про сны Березина № 224

  История про сны Березина № 224

  История про сны Березина № 225

  История про сны Березина № 226

  История про сны Березина № 227

  История про сны Березина № 228

  История про мудрую старость (III)

  История про толстовскую премию или первый нах

  История про Василия Белова

  История про Алексея Толстого

  История про Германа

  История про журналиста

  история про Юлиана Семёнова

  История про (продолжение)

  История про Юлиана Семёнова

  История про несостоявшиеся свершения

  История про частную жизнь

  История про сны Березина № 229

  История про сны Березина № 230

  История про сны Березина № 231

  История про сны Березина № 232

  История про сны Березина № 233

  История про сны Березина № 234

  История про сны Березина № 235

  История про сны Березина № 236

  История про сны Березина № 237

  История про перемены в Живом Журнале и его литературные свойства

  История про перемены в Живом Журнале и их неотвратимость

  История про перемены в Живом Журнале и укромность

  История про перемены в Живом Журнале и нежданные улучшения

  История про медицинские флешмобы

  История про абсолютно гениальную фразу

  История про театральные флешмобы

  История про духовидца (I)

  История про духовидца (II)

  История про хитрые приборы

  История про духовидца (III)

  История про духовидца (IV)

  История про духовидца (V)

  История про электричество

  История про частную жизнь

  История про поэта Глазкова

  История про "Момент истины"

  История про перемену времени

  История про ночные прогулки (I)

  История про ночные прогулки (II)

  История про ночных людей

  История про хлопки

  История про сны Березина № 238

  История про сны Березина № 239

  История о том, как сиять заставить заново

  История про разговоры DCLI

  История про разговоры DCLI

  История про разговоры DCLII

  История про разговоры DCLV

  История про разговоры DCLIX

  История про разговоры DCLX

  История про то, как спиздили Джомолунгму (I)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (II)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (III)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (IV)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (V)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (VI)

  История про то, как спиздили Джомолунгму (VII)

  История про свежего Пелевина

  История про Погодина

  История про Погодина — ещё одна

  История про Погодина, вернее, про его персонажей

  История про Лихачёва — раз

  История про Лихачёва — два

  История про разговоры DCLXI

  История пр разговоры DCLXII

  История про Есенина

  История про разговоры DCLXIII

  История про премии и фантастику

  История про большую книгу

  История про разговоры DCLXVIII

  История про признание вины

  История про разговоры DCLXIX

  История про разговоры DCLXX

  История про разговоры DCLXXI

  История по порядку ведения

  История про сетевые премии

  История про фонтастов и вино

  История про Пастернака

  История про день города

  История про кельтику

  История про Росселини

  История про русскую Матрицу

  История про дозоры и симптомы (продолжение)

  История про пятничный вечер

  История про результат похода в свет

  История про папку с тесёмками

  История про Гамлета

  История про героев

  История про Пушкина

  История про волкодавов

  История про военные "Жигули"

  История про правильный взгляд

  История про войну моторов

  История про сны Березина № 240

  История про сны Березина № 241

  История про сны Березина № 242

  История про сны Березина № 243

  История про сны Березина № 244

  История про сны Березина № 245

  История про хмурое утро

  История про разговоры DCLXIV

  История про разговоры DCLXXXIII

  История про разговоры DCLXXXIV

  История про охранников

  История про тенденции

  История про велосипеды и праздники

  История про сны Березина № 246

  История про сны Березина № 247

  История про сны Березина № 248

  История в четверг

  История про предсказания (I)

  История про предсказания (II)

  История про СУП

  История про сны Березина № 249

  История про сны Березина № 250

  История про сны Березина № 251

  История про сны Березина № 252

  История про бурундуков

  История про разговоры DCLXXXVI

  История про разговоры DCLXXXVII

  История про разговоры DCLXXXVIII

  История про разговоры DCLXXXIX

  История про разговоры DCXC

  История про сны Березина № 253

  История про преддверие Нового года

  История про разговоры DCXCI

  История про мидянинских кельтов

*** Примечания ***