Annotation
Книга посвящена истории Русского государства в период Смуты в начале XVII в. На основе обширного документального материала автор анализирует политическую борьбу и историю массовых народных выступлений в кульминационный момент гражданской войны — период восстания под руководством Ивана Болотникова, уточняет основные вехи восстания, роль различных социальных слоев, включая дворянство, значение крестьянских и казацких выступлений. В книге приведены подробные биографические сведения о самозванцах, царе Василии Шуйском и других исторических деятелях начала XVII в. Монография служит продолжением ранее изданных книг «Иван Грозный», «Борис Годунов», «Самозванцы в России в начале XVII в.: Григорий Отрепьев».
Книга рассчитана на широкого читателя.
ВВЕДЕНИЕ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
INFO
notes
1
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
357
358
359
360
361
362
363
364
365
366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376
377
378
379
380
381
382
383
384
385
386
387
388
389
390
391
392
393
394
395
396
397
398
399
400
401
402
403
404
405
406
407
408
409
410
411
412
413
414
415
416
417
418
419
420
421
422
423
424
425
426
427
428
429
430
431
432
433
434
435
436
437
438
439
440
441
442
443
444
445
446
447
448
449
450
451
452
453
454
455
456
457
458
459
460
461
462
463
464
465
466
467
468
469
470
471
472
473
474
475
476
477
478
479
480
481
482
483
484
485
486
487
488
489
490
491
492
493
494
495
496
497
498
499
500
501
502
503
504
505
506
507
508
509
510
511
512
513
514
515
516
517
518
519
520
521
522
523
524
525
526
527
528
529
530
531
532
533
534
535
536
537
538
539
540
541
542
543
544
545
546
547
548
549
550
551
552
553
554
555
556
557
558
559
560
561
562
563
564
565
566
567
568
569
570
571
572
573
574
575
576
577
578
579
580
581
582
583
584
585
586
587
588
589
590
591
592
593
594
595
596
597
598
599
600
601
602
603
604
605
606
607
608
609
610
611
612
613
614
615
616
617
618
619
620
621
622
623
624
625
626
627
628
629
630
631
632
633
634
635
636
637
638
639
640
641
642
643
644
645
646
647
648
649
650
651
652
653
654
655
656
657
658
659
660
661
662
663
664
665
666
667
668
669
670
671
672
673
674
675
676
677
678
679
680
681
682
683
684
685
686
687
688
689
690
691
692
693
694
695
696
697
698
699
700
701
702
703
704
705
706
707
708
709
710
711
712
713
714
715
716
717
718
719
720
721
722
723
724
725
726
727
728
729
730
731
732
733
734
735
736
737
738
739
Р. Г. СКРЫННИКОВ
СМУТА В РОССИИ В НАЧАЛЕ XVII В
ИВАН БОЛОТНИКОВ
*
Ответственный редактор
д-р ист. наук А. Г. МАНЬКОВ
Рецензенты: акад. Д. С. ЛИХАЧЕВ,
д-р ист. наук И. П. ШАСКОЛЬСКИЙ
© Издательство «Наука», 1988 г.
ВВЕДЕНИЕ
В начале XVII в. Россия пережила первую в своей истории гражданскую войну, поставившую государство на грань распада. Причиной катастрофы явился кризис, подготовленный предыдущим историческим развитием русского общества.
Политический кризис, нараставший исподволь, был тесно связан с эволюцией форм феодального землевладения и изменениями в структуре господствующего сословия, оказавшими глубокое влияние на государственный строй России. В период феодальной раздробленности основной формой феодального землевладения на Руси была боярская вотчина. В XV–XVI вв. продолжался процесс расширения феодального землевладения, происходила, с одной стороны, консолидация земельных богатств в руках аристократии, а с другой — дробление феодальных вотчин, сопровождавшееся быстрым ростом новой социальной прослойки мелких вотчинников — «детей боярских». Присоединение Великого Новгорода к Москве в конце XV в. дало толчок к решительной перестройке структуры господствующего сословия.
Новгородская феодальная республика была одной из самых обширных и экономически развитых русских земель. Боярское землевладение возникло здесь раньше, чем в других областях. Чтобы покончить с республикой, московский великий князь Иван III конфисковал земли как у членов новгородской боярской олигархии, так и у всех прочих феодальных землевладельцев Новгорода. Испомещенные на московских землях новгородские феодалы пополнили ряды мелких служилых людей. Массовая конфискация огромного фонда новгородских боярских земель и основание поместной системы стали отправной точкой развития военнослужилого дворянства и самодержавия в России в XVI в.
Сохранив за собой право собственности на конфискованные боярские земли, власти передали их в условное владение помещикам, обязанным нести службу в пользу великого князя. Поместья получили примерно полторы-две тысячи детей боярских и других служилых людей, происходивших из вольных слуг великокняжеского двора, «слуг под дворских» (холопов того же двора). В состав новгородского поместного дворянства вошло также некоторое количество бывших боярских послужильцев — боевых холопов из распущенных боярских свит. Для многих новгородских дворян поместье либо сразу, либо через два-три поколения стало основной формой земельного обеспечения. Организация поместной системы землевладения способствовала перераспределению земель внутри господствующего класса. Упрочились позиции дворянства, увеличилась численность феодального сословия, трансформировалась сама его структура. Старое боярство периода раздробленности уступило место служилому дворянскому сословию XVI в.
В период феодальной раздробленности крупные боярские вотчины обеспечивали потребности военной службы. Бояре выставляли в поле феодальные дружины. С образованием поместной системы началась перестройка военной службы на новых основах. Реформы Ивана IV узаконили положение, при котором все члены феодального сословия обязаны были нести службу — и с поместий, и с вотчин. Уложение о службе, принятое в период реформ 50-х гг. XVI в., определило порядок и нормы формирования холопских вооруженных отрядов, ставших важной составной частью конного дворянского ополчения.
Поместное ополчение превратилось в мощную военную опору монархии. Многочисленное стрелецкое войско, вооруженное огнестрельным оружием, стало еще одним средством усиления власти монархов. Церковь выступила с обоснованием тезиса о божественном происхождении царской власти. Дворянский писатель Иван Пересветов советовал царю Ивану обрушить «грозу» на голову вельмож, жаловать «простых воинников», утвердить в государстве свою неограниченную власть.
Боярская дума оставалась при Грозном аристократическим учреждением, но в ее составе появились думные дворяне и дьяки. Разветвленной канцелярией думы стали приказы. Вместе с приказами народилась дворянская бюрократия. Приказы обеспечивали необходимый для единого государства уровень политической централизации. Служилое дворянство поддерживало самодержавные поползновения монархии, тогда как верхи правящего боярства противились им.
От времени феодальной раздробленности Россия унаследовала могущественную аристократию. Состав правящего московского боярства запечатлел всю историю объединения русских земель. В отличие от Новгорода Великого такие княжеские столицы Северо-Восточной Руси, как Нижний Новгород, Суздаль, Ярославль, Ростов, Стародуб подчинились Москве без длительной и кровавой борьбы. Суздальская княжеская знать, перейдя на службу к московским государям, продолжала сидеть целыми гнездами на территории некогда принадлежавших им земель. Многие из этих князей не только сохранили значительную часть родовых вотчин, но и приобрели новые земли в разных концах государства. Знать не стремилась вернуться к раздробленности посредством расчленения государства на отдельные земли, но пыталась сохранить порядки, которые сложились в период раздробленности и обеспечивали ее политическое господство и при которых она оказывала всестороннее влияние на дела управления через Боярскую думу. В 1565 г. Иван Грозный учредил опричнину, стремясь покончить с опекой аристократической думы и ввести в стране режим неограниченной личной власти. Опираясь на привилегированное опричное войско, царь сослал на поселение в Казань около ста семей, принадлежавших к суздальской знати, а их земли забрал в казну. Как антикняжеская мера опричнина просуществовала всего лишь год. Однако раскол феодального сословия, вызванный разделением дворян на опричников («дворовых») и земцев, сохранялся на протяжении двадцати лет и стал одним из истоков политического кризиса начала XVII в. Могущество знати было поколеблено, но не сломлено. Аристократия ждала своего часа. Этот час пришел, едва настала Смута.
Расцвет поместной системы упрочил позиции служилого дворянства в XVI в. Однако к концу столетия наметились симптомы ее упадка: численность феодального сословия быстро увеличивалась, тогда как фонд обработанных и заселенных поместных земель резко сократился в итоге «великого разорения» 70—80-х гг.
XVI в. Процесс дробления поместий стал одним из главных факторов кризиса феодального сословия начала
XVII в. Низшее дворянство разорялось и деградировало. Измельчавшие землевладельцы лишались возможности служить в конных полках «конно, людно и оружно» и переходили в разряд пеших стрелков-пищальников[1].
Во вновь присоединенных южных уездах (Елец, Белгород, Валуйки и др.) власти спешили организовать поместную систему, чтобы создать себе опору в лице степных помещиков. Наряду с безземельными детьми боярскими поместья в «диком поле» получали казаки, крестьянские дети и прочие разночинцы. На юге не было ни возделанных под пашню земель, ни крепостных крестьян, и потому к началу гражданской войны поместная система не успела пустить тут глубокие корни. Новые помещики принуждены были сами «раздирать» ковыльную степь. В ряде уездов их даже привлекали к отбыванию барщины на государевой десятинной пашне. Эти обстоятельства объясняют, почему южная окраина стала одним из главных очагов гражданской войны на первом ее этапе.
В конце XVI в. правительство Бориса Годунова осуществило крупные социальные реформы в целях поддержания скудеющего российского дворянства. Казна освободила от податей собственную запашку феодалов в их усадьбах. Тем самым впервые была проведена разграничительная черта между высшими и низшими податными сословиями. Стремясь восстановить полностью расстроенную финансовую систему, власти произвели в стране генеральное описание земель и объявили о введении режима заповедных лет. Податному населению в городах и сельской местности было «заповедано» (запрещено) покидать тяглые дворы и пашенные наделы.
Нищавшее дворянство оценило выгоды, вытекавшие из финансовых распоряжений правительства, и стало добиваться превращения временных мер в постоянно действующие законодательные установления. В самом конце XVI в. власти под давлением дворянского служилого сословия разработали уложение о крестьянах. Помещики получили право в течение пяти лет сыскивать беглых крестьян. Одновременно было издано уложение о кабальных холопах.
Законы о крестьянах и холопах несли закрепощение низшим сословиям. Они стали поворотной вехой в социальном развитии русского общества. Крепостнический курс отвечал интересам всего феодального сословия и в первую очередь нуждам мелких помещиков, имевших в своих поместьях единичных крестьян и кабальных людей. Их выход сулил землевладельцу разорение и нищенскую суму.
Крепостнические законы были прямо и непосредственно связаны с кризисом поместья и поместного дворянства в конце XVI в. Противоречия между феодальным дворянством и низшими сословиями, подвергшимися закрепощению, явились одной из главных предпосылок гражданской войны в России. Столкновение приобрело своеобразную форму благодаря наличию обширных незакрепощенных окраин. Беглые холопы, крестьяне, посадские люди, не желавшие мириться с существующими порядками, находили прибежище в казачьих станицах на Дону, Волге, Яике и Тереке. К началу XVII в. вольное казачество выросло численно и превратилось в значительную социальную силу, сыгравшую исключительно важную роль в событиях гражданской войны. В России масса населения не имела боевого оружия, а военное дело было привилегией главным образом феодальных верхов. На окраинах же выходцы из низших сословий были вооружены и имели боевой опыт, приобретенный в столкновениях с кочевыми ордами.
Правительство понимало, что крепостнические порядки в центре не могут восторжествовать окончательно, пока существуют вольные «украины», поэтому с конца XVI в. оно последовательно проводило политику подчинения казацких земель.
Крепости Царицын, Саратов и Самара, снабженные артиллерией и войсками, рассекли надвое земли волжских казаков и затруднили им сообщение с Доном. Благодаря строительству таких крепостей, как Елец, Оскол, Валуйки, Белгород, Царев-Борисов, правительственные войска продвинулись далеко в глубь Донецкого бассейна. Из Царева-Борисова открывались кратчайшие пути к столице донских казаков Раздорам. Территория вольных окраин, находившихся за пределами засечных линий и укрепленных городов, резко сократилась.
Привлечение казацкой вольницы на государеву службу, раздача поместий «старым» казакам ускоряли процесс их включения в феодальную структуру. Но в массе своей вольные казаки решительно сопротивлялись наступлению крепостнического государства.
В годы Смуты государству пришлось пожинать плоды политики подчинения казачьих окраин.
В начале XVII в. кризис затронул и низы, и верхи русского общества. Высокородная знать была недовольна тем, что после пресечения династии Калиты трон достался худородному Борису Годунову, обязанному карьерой опричнине. «Великий голод» 1601–1603 гг. обрек народ на безмерные страдания. Значительная часть населения страны вымерла. Во многих уездах появились вооруженные отряды «разбоев». Осенью 1603 г. самый крупный из этих отрядов был разгромлен в окрестностях столицы. Его предводитель Хлопко попал на виселицу. Появление «разбоев» предвещало Смуту.
Глава 1
ЛЖЕДМИТРИЙ I
В 1604 г. в пределы России вторгся самозваный царевич Лжедмитрий 1. Началась гражданская война. Народ верил в то, что возвращение на трон законной династии положит конец бедам и несчастьям, обрушившимся на государство.
Впервые мнимый сын царя Ивана Грозного объявился в Литве в 1602 г. Московские власти нарядили следствие и вскоре дознались, что царское имя принял на себя беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев. В Москве находились мать чернеца, его дядя и дед, так что следователям нетрудно было установить историю жизни молодого монаха. Григорий, в миру Юрий, родился около 1582 г. в семье стрелецкого сотника. Он рано остался сиротой — в пьяной драке отца его зарезали в Немецкой слободе. Юрий — «Юшка» был редких способностей. То, на что другие тратили полжизни, он усваивал шутя. У сироты не было шансов преуспеть на государевой службе, и он поступил слугою на двор к Федору Никитичу Романову.
В 1600 г. Борис Годунов тяжело заболел. Его кончины ждали со дня на день. Бояре Романовы поспешили использовать благоприятный момент. Федор! Романов, будучи двоюродным братом царя Федора, предъявил права на трон. Выздоровев, Борис сурово наказал заговорщиков. Федор Романов был пострижен в монахи под именем Филарета и заточен в монастырь. Его братья отправлены в ссылку.
За участие в заговоре Романовых Отрепьеву грозила виселица. Но он избежал казни, постригшись в монахи. Проведя некоторое время в провинции, новоиспеченный монах вернулся в Москву и поступил в кремлевский Чудов монастырь. За год Отрепьев сумел сделать карьеру на новом для него поприще. Чудовский архимандрит произвел его в дьяконы и перевел к себе в келью. Затем сам патриарх обратил внимание на способного юношу и взял его к себе на службу.
Однако духовная карьера не удовлетворяла юного честолюбца, и в начале 1602 г. он вместе с монахами Варлаамом и Мисаилом бежал за рубеж. После гибели самозванца Варлаам подробно описал его «исход в Литву». «Извет» Варлаама интересно сравнить с рассказом самого «царевича», записанным в 1603 г. польским магнатом Адамом Вишневецким. Самозванец поведал своему покровителю наивную сказку о том, как его «подменили» в постельке в спальне угличского дворца и даже родная мать не заметила, что зарезан «подменный младенец». Рассказ претендента о молодых годах жизни как две капли воды напоминает историю Григория Отрепьева: чудом спасшийся от ножа убийц отрок воспитывался в дворянской семье, потом надел монашеский куколь и исходил пол-России.
Варлаам весьма точно описал путь, проделанный им в компании с Отрепьевым. Трое бродячих монахов перешли границу и из Киево-Печерского монастыря отправились в Острог, Гощу и Брачин. В беседе с Вишневецким «царевич», описывая свой путь после перехода литовской границы, назвал те же самые пункты и в том же порядке. Вишневецкий ничего не знал об «извете» Варлаама, а Варлаам не догадывался о записях Вишневецкого. Сопоставление этих двух источников подтверждает московскую версию о происхождении самозванца. На строго очерченном отрезке пути от Киева до Брачина произошла метаморфоза — превращение монаха Григория в царевича Дмитрия. Достоверные источники устанавливают факт пребывания Григория-Дмитрия во всех указанных пунктах. К примеру, в Остроге владелец замка подарил бродячим монахам богослужебную книгу, напечатанную в его собственной типографии. Надпись на книге гласила, что 14 августа 1602 г. «эту книгу дал нам Григорию с братьею с Варлаамом и Мисаилом… пресветлый князь Острож-ский». Неизвестная рука приписала под словом «Григорию» пояснение — «царевичу Московскому».
В Речи Посполитой самозванца признали далеко не сразу. Монахи Киево-Печерского монастыря выгнали его взашей, едва он заикнулся о своем царственном происхождении. Также поступил и православный магнат Острожский. Неудачи могли доконать кого угодно, но только не Отрепьева. В конце концов он нашел поддержку у князя Адама Вишневецкого, у погрязшего в долгах вельможи Юрия Мнишека и у короля Сигизмунда III.
После поражения в Ливонской войне Русское государство искало мира с соседями, Речь Посполитая нуждалась в мире не меньше России. В 1600 г. они заключили двадцатилетнее перемирие. Договор создал благоприятные условия для сближения русского и польского народов. Сторонником мирных отношений с Россией был знаменитый гетман Ян Замойский, пользовавшийся в стране огромным авторитетом. Однако Сигизмунд III и его окружение решили использовать самозванца для осуществления планов завоевания земель на востоке. Король заключил с самозванцем тайный договор. В качестве платы за поддержку Лжедмитрий обязался отдать Сигизмунду Чернигово-Северскую землю. Семье Мнишеков он пообещал Новгород и Псков. Чтобы заручиться поддержкой Рима, самозванец тайно перешел в католическую веру.
Король готов был очертя голову ринуться в военную авантюру. Он предложил Замойскому возглавить поход коронной армии на восток, но тот ответил категорическим отказом. Воинственные замыслы не встретили поддержки в польском обществе, и коронная армия не участвовала в авантюре Лжедмитрия I.
Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мнишека и других магнатов, самозванец навербовал до 2 тыс. наемников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла казачьих станиц. С Дона к нему двинулись отряды казаков.
В России наемное войско Лжедмитрия распалось после первых же неудач. Лишь поддержка вольных казаков да восставшего населения Северщины спасла Отрепьева от полного поражения.
Правительство жестоко наказывало тех, кто помогал самозванцу. Комарицкая волость, признавшая Лжедмитрия, подверглась разгрому. Но ни пролитая кровь, ни попытки укрепить армию верными Годунову воеводами не смогли предотвратить его падения. Судьба его решилась под стенами небольшой крепости Кромы, которую оборонял атаман Корела с отрядом донских казаков. Царские войска не могли взять Кромы в течение двух месяцев. После внезапной кончины Бориса в лагере под Кромами вспыхнул мятеж. Царские полки перешли на сторону мятежников.
Наследник Бориса, царь Федор Годунов не смог удержать власть. 1 июня 1605 г. в Москве произошло восстание. Народ разгромил дворец, царь Федор был взят под стражу. Под давлением восставших Боярская дума принуждена была выразить покорность самозванцу и открыла перед ним ворота Кремля. Лжедмитрий велел тайно умертвить Федора Годунова и его мать и лишь после этого явился в столицу.
Григорий Отрепьев, выдавший себя за сына Грозного, пришел к власти на гребне народного движения. Но он не стал народным вождем. Боярская дума согласилась короновать «Дмитрия» на царство, добившись от него согласия на возврат к традиционным методам управления страной. Пока атаман Корела с вольными казаками и иноземные наемники несли караулы в Кремле и охраняли царскую особу, бояре не чувствовали себя в безопасности. Под давлением Боярской думы Отрепьев объявил о роспуске повстанческих войск, во главе которых он вошел в столицу. Щедро вознаградив казаков и наемников, Лжедмитрий I распустил их по домам. Исключение было сделано лишь для Корелы. Царь не решился расстаться с верным атаманом и сделал его своим придворным. Но если в повстанческом лагере, среди восставшего народа Корела был на месте, то в толпе царедворцев выглядел белой вороной. Атаман невысоко ценил выпавшие на его долю почести. Среди черни в московских кабаках он находил больше друзей, чем в кремлевских чертогах. Без счета тратил он полученное из казны золото и в конце концов спился. Соратник Корелы донской атаман Постник Лунев удалился на покой в Соловецкий монастырь. Вольные атаманы сделали свое дело и теперь должны были покинуть сцену…
С роспуском казачьих отрядов вооруженные силы, возникшие в ходе массовых антиправительственных восстаний на юго-западных и южных окраинах Русского государства, прекратили свое существование.
Отрепьев не решился внести какие бы то ни было перемены в сложный и громоздкий механизм управления государством. По-прежнему высшим органом в государстве оставалась Боярская дума. В ее составе заседали как старые бояре царя Федора Ивановича и царя Бориса, так и «новодельные господа», получившие чины от самозванца.
Опасаясь происков князей Шуйских, фактически руководивших Боярской думой, Лжедмитрий устроил судилище над ними. Боярин Василий Шуйский был приговорен к смертной казни и помилован лишь в последний момент. Вместе с братьями его отправили в ссылку, но пробыл он там недолго.
Назвавшись сыном Грозного, Отрепьев невольно воскресил тень опричнины. Ближние люди царя принадлежали в основном к хорошо известным опричным фамилиям (Басманов, Нагие, Хворостинин, Молчанов и др.). Но время опричных кровопролитий миновало, и Отрепьев достаточно четко улавливал настроения народа, уставшего от гражданской войны. В Москве много говорили, что Шуйский был обязан помилованием ходатайству польских советников Бучинских и вдовствующей царицы Марфы Нагой. На самом деле Марфа вернулась в Москву через много дней после отмены казни. Что касается польских советников, то они как люди просвещенные не одобряли кровопролития. Но одновременно они выступали за твердую политику в отношении боярства.
Курс на общее примирение подвергся подлинному испытанию через несколько месяцев после коронации, когда Боярская дума, вдова-царица и духовенство обратились к самодержцу с ходатайством о прощении Шуйских. Обращение вызвало бурные дебаты в «верхних комнатах», где царь совещался обычно с ближними советниками. На этот раз не только бывшие опричники, но и польские секретари возражали против новых послаблений в пользу бояр. В собственноручном письме Лжедмитрию Ян Бучинский напомнил: «Коли яз бил челом вашей милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх… и вы мне то отказали». Но мнение личных советников, не занимавших никаких ключевых постов в государстве, уже мало что значило. Главной чертой Отрепьева как политического деятеля была его удивительная приспособляемость. Царствовать в Москве ему довелось недолго, и все его силы и способности были направлены на то, чтобы усидеть на троне. Самозванец интуитивно понял, что не удержит корону на голове, если будет следовать тираническим методам управления мнимого отца. Этой мыслью Отрепьев не раз делился с придворными. «Два способа у меня к удержанию царства, — говорил он, — один способ быть тираном, а другой — не жалеть кошту, всех жаловать: лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить». Самозванец предпочел забыть о людях, посланных им на эшафот во время похода на Москву. Все это отошло в прошлое. На троне Отрепьев вынужден был вести себя иначе, чем в повстанческом лагере.
Возвращение Шуйских в Москву явилось символом окончательного примирения между «законным государем» и знатью. Боярская дума торжествовала. Знатнейшая в государстве фамилия получила назад все конфискованные вотчины и имущество и вновь заняла самое высокое положение при дворе.
Лжедмитрий старался снискать в народе славу строгого и справедливого государя. Он объявил о том, что намерен водворить в государстве правопорядок и справедливость, запретил взятки в приказах. Приказных, изобличенных в лихоимстве и мошенничестве, публично били палками.
Составить полное представление о правлении Лжедмитрия I весьма трудно. После свержения расстриги власти приказали сжечь все его грамоты и прочие документы. Тем большую ценность представляют те немногие экземпляры, которые случайно сохранились в сибирских архивах. В далеком Томске затерялась грамота «царя Дмитрия Ивановича» от 31 января 1606 г. «Великий государь» оказал милость населению сибирского города, велел объявить «жалованное слово» «служилым и всяким людям, что царское величество их пожаловал, велел их беречи и нужи их рассматривати, чтоб им ни в чем нужи не было, и они б, служивые и всякие люди, царским осмотрением и жалованием по его царскому милосердию жили безо всякие нужи».{1}
Манифесты Лжедмитрия способствовали формированию в народе образа «доброго царя». По всей столице, как записал служилый немец Конрад Буссов, было объявлено, что великий государь и самодержец будет два раза в неделю, по средам и субботам, принимать жалобы у населения на Красном крыльце в Кремле, чтобы все обиженные могли без всякой волокиты добиться справедливости.{2} Живший в Москве голландский купец Исаак Масса был великим недоброжелателем самозванного царя. Но и он признавал, что установленные Лжедмитрием законы были безупречны и хороши.{3}
Пробыв на троне несколько месяцев, Лжедмитрий вполне уразумел, что его власть будет прочной лишь тогда, когда он заручится поддержкой всего дворянства. Выходец из мелкопоместной семьи, Отрепьев хорошо понимал нужды российского дворянского сословия. Даже обличители «мерзкого еретика» изумлялись его любви к «воинству». На приемах во дворце Лжедмитрий не раз громогласно заявлял, что «по примеру отца» он рад жаловать дворян, ибо «все государи славны воинами и рыцарями: ими они держатся, ими государство расширяется, они — врагам гроза».{4}
За рубежом советники Лжедмитрия уверяли короля Сигизмунда, будто за шесть месяцев правления тот роздал из казны семь с половиной миллионов злотых, или два с половиной миллиона рублей. Они явно переусердствовали, восхваляя щедрость своего господина. Московская казна была опустошена трехлетним неурожаем и голодом, а равно изнурительной и кровавой гражданской войной. На заседании Боярской думы М. И. Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 тыс. рублей. Отрепьев не мог израсходовать больше того, что было в казне. Текущие поступления должны были дать еще 150 тыс. Несколько десятков тысяч Лжедмитрий заимствовал у богатых монастырей. Следовательно, в распоряжение Отрепьева поступило около полумиллиона рублей, которые и были им полностью истрачены. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 тысяч рублей, и все это черт его знает куда расстрига раскидал за один год».{5} Большие суммы Отрепьев обещал своей невесте Марине Мнишек и ее отцу, но послал едва пятую часть обещанного. Львиная доля денег ушла на уплату жалованья русским дворянам и знати.
Лжедмитрий сознавал, что России необходим единый кодекс законов. Его дьяки составили Сводный судебник, в основу которого был положен Судебник Ивана IV, включавший закон о крестьянском выходе в Юрьев день. В текст Сводного судебника попали также указы царя Бориса о частичном и временном восстановлении права выхода крестьян в период «великого голода» 1601–1602 гг. Отметив это, известный исследователь истории Смуты В. И. Корецкий заключил, что Лжедмитрий намеревался освободить крестьян от крепостной неволи.{6} Такое предположение вступает в противоречие с фактами. Даже в самые трудные периоды гражданской войны Отрепьев не обещал крестьянам воли. Удовлетворить разом и крепостников-дворян, и феодально зависимых крестьян было невозможно, и, оказавшись на троне, самозванец заботился прежде всего о том, чтобы заручиться поддержкой дворян.
В 1597 г. власти издали закон о пятилетием сроке сыска беглых крестьян, который стал важнейшей вехой в истории крепостного права в России. Установления 1597 г. легли в основу указа Лжедмитрия I о крестьянах, обнародованного 1 февраля 1606 г. Царь предписал возвращать владельцам крестьян, бежавших от них за год до голода и после голодных лет. Возврату подлежали также и те крестьяне, которые бежали в голод «с животы» (имуществом), следовательно, не от крайней нужды и не от страха голодной смерти. Действие закона не распространялось на тех крестьян, которые бежали в годы голода «в дальние места из за-московских городов на украины и с украины в московские городы… верст за 200, и за 300, и больши». На указанном расстоянии к югу от Москвы находились рязанская, тульская и черниговская окраины. На первый взгляд новый закон гарантировал равные возможности московским дворянам и южным помещикам: первые не имели права вернуть крестьян, бежавших на юг, а вторые — бежавших на север. Однако надо иметь в виду, что голод поразил нечерноземный центр значительно больше, чем плодородные южные окраины, вследствие чего голодающие крестьяне устремились не на север, а на юг — в черниговские, тульские и рязанские места.
Закон 1606 г. закреплял беглых крестьян за новыми владельцами, «хто его (бежавшего от нужды крестьянина. — Р. С.) голодное время прокормил».{7} Этот закон был выгоден южным помещикам, которые первыми поддержалидело самозванца и теперь были им вознаграждены.
Итак, по отношению к крестьянам Лжедмитрий придерживался еще более консервативного курса, чем Борис Годунов. Отстаивая интересы дворянства, самозванец не помышлял даже о временном восстановлении Юрьева дня.
В. И. Корецкий отметил, что Лжедмитрий заботился о податном населении южных районов, освобожденном им от уплаты государевых податей. Об этом факте сообщает английский современник, составивший записку о состоянии Русского государства в 1606–1607 гг. Описав восстание жителей Путивля против Шуйского, он пояснил: «Они поступили так еще более потому, что Дмитрий, за особые ему заслуги, освободил эту область от всех налогов и податей в течение десяти лет».{8} Путивль был много месяцев столицей Лжедмитрия. Его жители оказали «царевичу» неоценимую помощь, понесли наибольшие расходы и потери. За все это самозванец и предоставил им особые льготы. Определяя срок действия льгот, Лжедмитрий следовал примеру Бориса Годунова: когда шведы вернули России разоренный дотла город Корелу, Борис освободил его жителей от всех налогов на десять лет.
Экономическое положение страны при Лжедмитрии улучшилось. Воспоминания о голоде ушли в прошлое вместе с царствованием «несчастливого» царя Бориса. На рынках вновь появился дешевый хлеб. Но финансовая система по-прежнему отличалась неустойчивостью. Разоренное население не могло исправно платить налоги, образовались большие недоимки. Трудности неизбежно отразились на податной политике Лжедмитрия. В 1606 г. его чиновники, отправленные в Томск, получили задание собрать татар и остяков — «лучших» людей по несколько человек от каждой волости, узнать об их нуждах, собрать жалобы, после чего обложить налогом. Царь «велел ясаки имать рядовые (обычные. — Р. С.), какому мочно заплатить, смотря по вотчинам и по промыслам; а на ком будет ясак положен не в силу (непосильный. — Р. С.) и впредь того ясака платить немочно, и государь то велел сыскать, да будет ясак положен не по делу и в том им тягость… веле им в ясаках льготить, а з бедных людей, кому платить ясаку немочно, по сыску имать ясаков не велел, чтоб им сибирским всяким людем ни в чем нужи не было… чтобы жили в царском жалованье в покое и тишине безо всякого сумнения».{9}
В своих манифестах «добрый» царь выступал как радетель народного блага, защитник народа… от собственных агентов. Каковы бы ни были «добрые» пожелания Лжедмитрия, подати оставались столь же обременительными, как и прежде. К маю 1606 г., когда сбор налогов в казну завершился, наблюдательные современники отметили, что «Дмитрий стал тяжел подданным в податях».
Политика Лжедмитрия в отношении низших неподатных слоев населения имела свои особенности. 7 января 1606 г. дума утвердила приговор о холопах. Некогда Борис Годунов запретил господам передавать кабальных холопов по наследству. Смерть господина рвала путы зависимости. Такой порядок был неудобен для дворян, и они находили множество способов нарушить его. В кабальную грамоту господин рядом со своим именем вписывал имена сына или брата в качестве совладельцев холопа. Подобные злоупотребления вызывали возмущение кабальных, отказывавшихся считать себя пожизненными рабами-холопами. Новый указ категорически запрещал писать кабалы на имя двух владельцев сразу и предписывал освободить кабальных, ставших жертвой беззакония.{10}
Со временем имя «Дмитрия» было вымарано из текста указа о холопах. Но едва ли можно усомниться в причастности самозванца к его составлению. Отрепьев сам служил в холопах и потому склонен был облегчить их участь. Под действие нового закона подпадали все категории холопов, но наибольшее значение он имел для боевых послужильцев. Послабления по отношению к ним вполне объяснимы: боевые холопы были единственной группой феодально зависимого населения, которая располагала оружием и составляла неотъемлемую часть вооруженных сил страны. Как утверждали очевидцы, боевые холопы сыграли значительную роль в восстании Хлопка. Позже многие из них бежали в Северскую Украину, где вспыхнуло восстание в поддержку самозванца. Уступки холопам противоречили интересам феодалов, и после смерти Лжедмитрия закон о холопах был предан забвению.
В период борьбы с Годуновым «воровские» бояре из лагеря самозванца в Путивле и бояре-заговорщики под Кромами согласились принять «Дмитрия» на трон как самодержца. Фактически же самозванец получил корону из рук восставшего народа. Выступления вольных казаков и населения южных городов, мятеж в армии, переворот в столице и, наконец, суд над боярским руководством в лице Шуйских — все эти события вырвали нити правления у Боярской думы и необычайно усилили самовластие царя. Стремясь закрепить успех, Лжедмитрий принял императорский титул. Отныне в официальных обращениях он именовал себя так: «Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь цесарь» или: «Мы, непобедимейший монарх, божьей милостью император и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая». Так мелкий галицкий дворянин Юрий (Григорий) Отрепьев, принявший имя Дмитрия, стал первым в русской истории императором. Объясняя смысл своего титула, самозванец объявил иностранным послам, что он как император обладает огромной властью и нет ему равного в полночных (северных) краях. Действительно, боярская знать поначалу должна была считаться с притязаниями новоявленного императора, ибо на его стороне была сила.
Отношения Лжедмитрия с думой неизбежно стали меняться, с тех пор как он распустил повстанческие отряды и стал управлять страной традиционными методами.
Некогда Иван Грозный похвалялся, что российские самодержцы «жаловати своих холопей вольны, а и казнити вольны» (холопами Грозный именовал всех подданных от черни до знати). Иван IV жаждал полновластия, но даже в его устах заявление насчет безграничной власти «российских самодержцев» было всего лишь фразой. Только опричнина позволила ему ненадолго избавиться от опеки со стороны Боярской думы.
Оказавшись на троне, Лжедмитрий столкнулся с теми же трудностями, что и его мнимый отец. В «воровском» лагере самозванец повелевал жизнью и смертью дворян, попавших в плен к восставшим. В Москве ситуация совершенно изменилась. Под давлением бояр Лжедмитрий, как уже говорилось, отменил казнь Василия Шуйского, а затем вернул опальных Шуйских в Москву, несмотря на то что те были обвинены в государственной измене.
Иностранных наблюдателей поражали московские порядки, при которых царь шагу не мог ступить без Боярской думы. Бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его повсюду. Государь не мог перейти из одного дворцового помещения в другое без бояр, поддерживающих его под руки. Младшие члены думы оставались в постельных хоромах царя до утра. Несмотря на все усилия, Отрепьеву не удалось разрушить стародавние традиции, которые опутывали его подобно паутине.
Польские секретари видели, что их влияние падает вместе с влиянием государя, и горько сетовали на обычаи, вынуждавшие самодержца большую часть времени проводить в кругу бояр. Стремясь положить конец столь тесному общению царя со знатью, поляки обсуждали различные пути достижения этой цели, включая возможность перенесения столицы из Москвы в какое-нибудь другое место. Эти проекты показывают, сколь плохо иностранные советники понимали действие русского государственного механизма. Ивану Грозному понадобилась опричнина, чтобы ослабить влияние знати на дела управления. Не обычаи сами по себе, а могущество знати определяло политические порядки в Русском государстве.
Лжедмитрий нередко нарушал обычаи и ритуалы. В думе двадцатичетырехлетний царь не прочь был высмеять своих сенаторов, которые годились ему в отцы, а то и в деды. Он укорял бояр как людей несведущих и необразованных, предлагал им ехать в чужие земли, чтобы хоть чему-то научиться. Но сколько бы ни поучал самозванец своих бояр, какие бы вольности ни позволял в обращении с ними, он вынужден был подчиняться древним традициям и считаться с авторитетом Боярской думы.
Поначалу бояре не смели открыто перечить царю. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу, эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным эксцессам. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского, свидетельства которого отличаются достоверностью. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь («стыдясь наших», — прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое бесцеремонное обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну как же говорить к тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?». Поставленный в тупик самозванец обещал, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, — завершает свой отчет Немоевский, — что слова своего перед ними не додержал…».{11}
Пышный придворный ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества русского царя. Сама доктрина самодержавия, казалось бы, исключала возможность открытой оппозиции государю. На самом деле Боярская дума прочно удерживала в своих руках нити управления государством, неизменно навязывая самозванцу свою волю.
В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю на нарушение церковного поста. Самозванец оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. В 1604 г. он ездил в Грузию и не участвовал в войне с Лжедмитрием. По возвращении в Москву он был обласкан самозванцем и получил чин окольничего). На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к «нечистой» пище. В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре, за ревнителя благочестия вступилась вся дума. Царю пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.
Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным. Если в Москве Лжедмитрий надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна: он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.
Самозванного царя обуревал страх перед боярской крамолой. Однажды его главный секретарь Ян Бучинский напомнил о своем совете оставить бояр Шуйских в ссылке, потому «как их выпустить и от них будет страх». Советник Лжедмитрия четко указал на рубеж, за которым началось для самозванца время «страхования». Таким рубежом было вынужденное прощение Шуйских, которое позволило Боярской думе вернуть себе прежнее влияние в государстве. Отрепьев считал Бучинского другом и платил ему откровенностью за откровенность. Сразу после свадьбы с Мариной Мнишек он поведал секретарю, какой невыразимый страх испытал во время торжественной церемонии: «Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному закону сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благославят и миром не помажут».{12} Отрепьев обладал достаточной проницательностью, чтобы догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение последних вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.
В свое время Иван Грозный в страхе перед боярской крамолой приказал перевезти сокровищницу в Вологду и вступил в переговоры с Лондоном о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. О том же помышлял Борис Годунов в дни раздора с Шуйскими и прочей знатью. Отрепьев шел по их стопам. Начальник личной стражи царя Яков Маржарет, посвященный в его тайные планы, писал с полной определенностью: «Он решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего 1606 г. отплыть с английскими кораблями»{13} из России. Самозванец утверждал, что хочет посмотреть заморские страны. В действительности же ему приходилось думать о спасении собственной жизни.
Глава 2
ПЕРЕВОРОТ
Лжедмитрий тщетно пытался порвать нити, связывающие его с прошлым. Слишком многие в столице знали Отрепьева в лицо, слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Самозванцу приходилось придумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое «истинно царское» происхождение. Одна из таких уловок и ускорила его гибель.
Благословение мнимой матери — царицы Марфы помогло Лжедмитрию утвердиться на троне. Но «семейное согласие» оказалось не слишком длительным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы воочию доказать народу, будто в Угличе погиб некий поповский сын, а вовсе не царевич. Отрепьев распорядился разорить могилу Дмитрия в Угличе, а труп ребенка удалить из церкви прочь. Расстрига оказался плохим психологом. Его намерения оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Она не захотела допустить надругательства над прахом единственного сына. Отрепьев стоял на своем. Тогда Марфа обратилась за помощью к боярам. Те поспешили отговорить Лжедмитрия от задуманного им дела, но оказали эту услугу Марфе отнюдь не бескорыстно, сделав ее орудием своих интриг. Вдова Грозного помогла заговорщикам установить контакт с польским двором.
Польский гетман Жолкевский сообщал в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве русского царя. Имя шведа, исполнившего поручение Марфы, известно. Это был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с королем Петрей заявил, что Лжедмитрий «не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие его самозванство. Швед рассказал о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и «имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей».{14}
Петрей имел свидание с Сигизмундом в первых числах декабря 1605 г., когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил позже, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.
Вскоре после Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца и его покровителей.
Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался ее принять, из-за того что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет особое поручение к нему от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Он укорял короля в том, что тот дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Лжедмитрия, его распутство, пристрастие к роскоши и под конец заключил, что обманщик не достоин Московского царства.{15} Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре-заговорщики еще раньше установили прямой контакт с королем.
В 1606 г. недовольные магнаты и шляхта замыслили свергнуть Сигизмунда III. В Польше тотчас распространился слух о том, что «Дмитрий» готов поддержать польскую оппозицию, выделив крупные суммы денег либо послав в Польшу войско во главе с одним из князей Шуйских.
Польские мятежники рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре-заговорщики искали соглашения с королем, чтобы свергнуть самозванца.
Душою московского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин и Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица.
Некогда Иван IV в страхе перед «боярской жестокостью» организовал охранный опричный корпус. Куда бы ни шел царь, его повсюду сопровождали опричные дворяне и несколько сот стрельцов. Водворившись в Кремле, Лжедмитрий поставил во главе Стрелецкого приказа доверенное лицо — Петра Басманова и сформировал из стрельцов дворцовую охрану. Исаак Масса передает, что новый царь постоянно держал в Кремле 2–3 тыс. стрельцов, вооруженных пищалями. Множившиеся слухи о боярском заговоре побудили самозванца усилить меры безопасности. По традиции внутренние покои дворца охраняли «жильцы» — дети боярские. Самозванец заменил их иноземной наемной стражей.
Отрепьев не имел возможности навербовать в Москве сколько-нибудь значительное число иностранных наемников. Когда события приняли опасный оборот, он вспомнил о нареченной невесте Марине Мнишек и ее отце — Юрии Мнишеке. Отправленный в Самбор Ян Бучинский собственноручно составил смету «свадебных» расходов: свыше 100 тыс. злотых на уплату неотложных долгов Мнишека, 100 тыс. на приданое невесте, по 100 злотых задатка жолнерам (Бучинский вычеркнул в смете слово «жолнерам» и заменил его словом «приятелям»), по 50 — гайдукам и проч. Наемная пехота — жолнеры и гайдуки — таких необычных гостей пригласил на свадьбу Лжедмитрий. Бывший главнокомандующий самозванца Юрий Мнишек должен был навербовать и привести в Москву наемное войско, без которого царю трудно было усидеть на троне.
2 мая 1606 г. царская невеста со свитой прибыла в Москву. Жители не могли отделаться от впечатления, что в их город вступила чужеземная армия, а не свадебная процессия. Впереди следовала пехота с ружьями. За ней ехали всадники, с ног до головы закованные в железные панцири, с копьями и мечами. По улицам Москвы горделиво гарцевали те самые гусары, которые сопровождали самозванца в самом начале его московского похода. За каретой Марины ехали шляхтичи в нарядных платьях. Их сопровождали толпы вооруженных слуг. За войском следовал обоз. Гостям услужливо показали дворы, где им предстояло остановиться. Обозные повозки одна за другой исчезали в боковых переулках и за воротами дворов. Москвичи были окончательно озадачены, когда прислуга принялась разгружать скарб: вместе с сундучками и узлами гайдуки выгружали из фур ружья и охапками вносили их наверх.
Лжедмитрий знал, что трон его шаток, и инстинктивно ждал спасения от тех, кто некогда помог ему расправить крылья и взлететь. Доносы по поводу заговора поступали со всех сторон, и Отрепьеву не приходилось выбирать. Он попытался начать сначала ту рискованную игру, в которой ставкой была не только его власть, но и голова.
Православные святители, еще недавно предававшие анафеме «злого расстригу и еретика», после коронации постарались ужиться с новым царем. Поначалу они сквозь пальцы смотрели на его подозрительные связи с католиками и протестантами. Но доброму согласию пришел конец, как только самозванец решил поправить за счет церкви свои финансовые дела.
В начале гражданской войны Отрепьев с успехом мистифицировал малочисленное население Путивля и других занятых им городов. Став царем, он попытался обмануть весь народ, но эта задача оказалась более трудной. Самозванство Отрепьева не было тайной для его противников — бояр. Но даже среди соратников Лжедмитрия мало кто сохранил веру в его царское происхождение. Об обмане толковали как в России, так и за рубежом.
Изменники братья Хрипуновы, бежавшие из России при Борисе Годунове, первыми «вызнали» в беглом монахе «Дмитрия». После воцарения Отрепьева один из них вернулся в Россию. На границе он встретил давнего знакомого — капитана С. Боршу, проделавшего с «царевичем» путь от Путивля до Москвы. Взяв с Борши клятву молчать, Хрипунов сообщил ему, будто в Москве уже дознались, что царь — не истинный Дмитрий, и скоро с ним поступят как с самозванцем. Подобные разговоры велись не только в дорожных трактирах, на улицах, но и во дворце, в покоях ближайших сподвижников царя. Однажды после дружеской попойки царский телохранитель Конрад Буссов задержался в доме у Петра Басманова. Гости разошлись и, оставшись наедине с хозяином, немец спросил его, действительно ли царского происхождения их государь? Басманов ответил: «Молись за него, хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он нам государь…».{16}
Политические настроения в стране были достаточно сложными. Даже те социальные прослойки и группы, которые ранее выступали на стороне Лжедмитрия, все больше обнаруживали свою ненадежность. Весной 1605 г. яицкие казаки отправились в разбойный поход в Среднюю Азию, не откликнувшись на призыв царя оказать ему помощь. Менее чем через год вольные казаки на Тереке «стали думать всем войском, чтобы идти на Куру-реку, на море (Каспийское. — Р. С.) громить турских людей на судах…».{17} После долгих обсуждений казаки отказались от планов похода на Каспий и собрались искать царское жалованье в Москве. Несколько старых казаков, среди которых был атаман Федор Бодырин, на тайном совещании решили выдвинуть из казачьей среды своего «царевича», выдав его за сына царя Федора и Ирины Годуновой. Первоначально их выбор пал на молодого казака Митьку, сына астраханского стрельца. Но Митька отговорился тем, что никогда не бывал в Москве. Тогда казаки назвали царевичем молодого казака Илейку Иванова, сына Коровина из Мурома, которому довелось побывать в русской столице. Отцом Илейки был посадский человек Иван Коровин. Мать Ульяна прижила Илейку «без венца», и как незаконнорожденному ему пришлось познать в жизни унижения и нужду. Несколько лет Илейка нанимался в работники на суда, плававшие по Волге, потом подрядился на струг к воеводе С. Кузьмину и с ним ушел на Терек. Поступив в стрельцы, Илейка летом 1604 г. ходил с воеводой Бутурлиным на Кавказ «в шевкальский поход в Тарки». Поход завершился истреблением рати Бутурлина, и, оставшись без средств, Илейка Муромец по возвращении из похода дал на себя кабалу и поступил в холопы — «приказался во двор Григорию Елагину». В холопах он пробыл зиму, а потом сбежал под Астрахань, где его «взяли казаки донские и волжские». Давая показания перед царскими судьями в 1607 г., Илейка старался смягчить свои провинности. По этой причине он не упомянул о том, что взявшие его в свое войско казаки осаждали Астрахань, выступая на стороне Лжедмитрия I. О зимней осаде Астрахани сообщает И. Масса. Осада продолжалась и весною. Не позднее мая 1605 г. астраханский воевода известил терских воевод, «что у них в Астрахани от воров от казаков стала смута великая».{18}
Снарядив струги, атаман Бодырин с «царевичем Петром» пришел с Терека в устье Волги и двинулся к Царицыну. «Царевичу» не приходилось заботиться о пополнении своих сил. «Черный» народ толпами стекался к нему со всех сторон. Повстанцы заняли три волжских городка, захватив там пушки. Они упорно продвигались вверх по Волге на север, громя по пути купеческие караваны. Вскоре под знаменем «Петра» собралось до 4 тыс. человек.
Повстанцы отправили гонцов в Москву с письмом к «Дмитрию». В летописи поздней редакции содержится малодостоверное известие о том, что «Петрушка» «писал ростриге, претя ему нашествием своим ратию, да не медля снидет с царского престола».{19} На самом деле, как справедливо отметил В. И. Корецкий, переписка повстанцев с Лжедмитрием носила в целом дружественный характер.
Отношение знати и царя к восставшим было неодинаковым. Казаки были настроены против поэтому он рассчитывал использовать восстание в Поволжье для расправы со своими политическими противниками. В конце апреля 1606 г. он послал к «Петру» доверенного дворянина Третьяка Юрлова с письмом. По словам С. Немоевского, «Дмитрий» определенно признал самозванного Петра своим племянником и пригласил его в Москву, обещая предоставить владения. Скорее всего, пишет Немоевский, Лжедмитрий хотел заполучить нового самозванца, опасаясь от него затруднений, а может быть, царь намерен был хорошо обойтись с ним. Я. Маржарет излагает содержание письма несколько иначе. По его словам, «Дмитрий» с некоторой уклончивостью писал казацкому «царевичу», что если он сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем; если же он не истинный, то пусть удалится прочь. К грамоте прилагалась подорожная, предписывающая выдавать «царевичу Петру» корм на всем пути в Москву. Сам «Петр» изложил суть царского обращения к нему следующим образом: «Из-под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке ростриге [ко] двору и дошли до Самары, и тут, де, их встретили от ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех».{20}
«лихих бояр», из-за которых они лишились царского жалованья. Знать имела все основания опасаться появления казаков в столице. Отрепьев получил трон благодаря поддержке повстанческих сил,
Неверно было бы заключить, что вольные казаки и приставшая к ним чернь изверились в Лжедмитрии к концу его недолгого правления. Повстанцы рассчитывали найти общий язык с московским царем, даже после того как выдвинули из своей среды нового самозванца. Но они готовы были посчитаться с «лихими боярами». Последнее обстоятельство дало повод московским властям обвинить Лжедмитрия (после его смерти) в том, что тот «сам вызвал человека», который «со множеством казаков явился на Волге» и в крайней нужде мог оказать ему помощь.
Восстание на Волге показало, сколь неопределенными и изменчивыми были настроения низов. Идея «доброго царя» не утратила власти над умами, однако ее персонификация могла измениться в любой момент.
Прибытие Мнишека с воинством в Москву ободрило Лжедмитрия. Но успех был связан с такими политическими издержками, которые далеко перекрыли все ожидавшиеся выгоды. Брак Отрепьева с Мариной, заключенный вопреки воле Боярской думы и духовенства, окончательно осложнил ситуацию.
После 12 мая 1606 г. положение в столице стало критическим. По словам К- Буссова, с этого дня в народе открыто стали говорить, что царь поганый, что он некрещеный иноземец, не праздновал святого Николая, не усерден в посещении церкви, ест нечистую пищу, оскверняет московские святыни. Как утверждает И. Масса, в ночь на 15 мая несколько тысяч стояли под оружием, готовясь осуществить за-задуманный план переворота, но, узнав, что заговор открыт, они устрашились, притихли и спрятали оружие.{21}
Приведенное свидетельство не заслуживает доверия. Заговор, организованный боярской верхушкой, носил строго конспиративный характер, и число его участников было невелико. Не могло быть и речи о тысячах вооруженных людей, якобы собранных заговорщиками под свои знамена за несколько дней до переворота. Иезуиты, находившиеся в Москве в те дни, с полным основанием утверждали, что Шуйские привлекли на свою сторону бояр, но «между народом имели очень мало соучастников». Назревавшее в столице народное восстание не угрожало непосредственно власти Лжедмитрия, поскольку возмущение и гнев москвичей вызывал не сам царь, а иноземное наемное воинство. Цели народа и бояр, планировавших убийство самозванца, явно не совпадали. Тем не менее бояре рассчитывали в нужный момент использовать выступления посадских людей.
Первые крупные волнения в Москве произошли 14 мая. В тот день вечером гайдук Вишневецкого избил посадского человека и скрылся за воротами. Народ осадил двор и потребовал от Вишневецкого выдачи виновного. К ночи подле двора собралось до 4 тыс. человек. Посадские грозили разнести хоромы в щепы. Всю ночь возбужденные толпы москвичей заполняли площади и улицы столицы.
Не сомневаясь в преданности народа, самозванец тем не менее принял необходимые военные меры: удвоил караулы в Кремле и поднял по тревоге несколько тысяч стрельцов. Польские роты бодрствовали всю ночь, не выпуская из рук оружия. Время от времени они палили в воздух, надеясь этим устрашить москвичей и удержать их от выступления.
С утра 15 мая в Москве воцарилась зловещая тишина. Торговцы отказывались продавать иноземцам порох и свинец. Вечером несколько гайдуков остановили колымагу и вытащили оттуда боярыню. Народ ринулся к ней на помощь, пытаясь ее отбить, в городе ударили в набат. 16 мая царю вручили жалобу на лиц, повинных в бесчестье боярыни, но дело так и не было решено.
В сочинениях современников можно прочесть, что Лжедмитрий проявил беспечность и легкомыслие, запретив принимать от народа доносы и пригрозив доносчикам наказанием. В действительности все обстояло иначе. Бесчинства шляхты привели к тому, что царская канцелярия оказалась завалена жалобами москвичей на «рыцарство» и встречными жалобами солдат. Запрет принимать челобитные имел в виду прежде всего эти взаимные жалобы. Что касается дел об оскорблении царя, их разбирали без всякого промедления.
Лжедмитрий получил власть из рук восставших москвичей менее чем за год до описываемых событий, а потому не допускал и мысли о выступлении столичного населения против него самого. Все внимание самозванца сосредоточилось на том, чтобы удержать народ от выступления против наемного войска.
Можно заметить, что прямая агитация против царя не имела большого успеха в народе, тогда как насилия со стороны солдат Мнишека вызывали мгновенный отпор. Описывая поимку царскими охранниками на рыночной площади одного из тех, кто ругал царя, К. Буссов ни словом не обмолвился о попытках народа отбить его. Когда Лжедмитрию донесли о случившемся, он приказал пытать арестованного, чтобы добиться выдачи его единомышленников. Но бояре, руководившие допросом, донесли ему, что смутьян болтал, будучи пьян и скудоумен, теперь же, протрезвев, он ничего сказать не может.
Бояре вели хитрую игру. Они сознательно отвлекали внимание самозванца от подлинной опасности, грозившей ему со стороны заговорщиков. В конце концов П. Басманов и сыскное ведомство сосредоточили все усилия на охране поляков и предотвращении столкновений между москвичами и наемниками.
В течение четырех дней Лжедмитрий получил несколько предостережений от капитанов, командовавших придворной стражей.{22} 16 мая один служилый немец, оказавшись подле царя, когда тот осматривал лошадей на Конюшенном дворе, передал ему записку с предупреждением о том, что изменники выступят на следующий день, 17 мая. Вскоре во дворец явились братья Стадницкие с аналогичным предупреждением. Поскольку Стадницкие заявили, будто москвичи «собираются напасть на царя и поляков», секретари Лжедмитрия отклонили их представление и объявили, что народ предан государю.
Среди московских жителей у Лжедмитрия было много доброхотов. Не имея доступа ко двору, они пытались действовать через царского тестя. Явившись во дворец вслед за Стадницким, Мнишек передал зятю донос, поступивший от солдат, а затем вручил около сотни челобитных от москвичей.
Самозванец по-прежнему был убежден, что главная опасность грозит не ему, а полякам. Он укорял Мнишека в малодушии, отвергал любые сомнения в преданности народа, а под конец заявил, что если кто и посмеет выступить против него, то в его власти «всех в один день лишить жизни».{23} Отрепьев привык к риску, и на этот раз он надеялся перехитрить судьбу. Однако бравада не могла скрыть от окружавших его подлинные чувства. В дни свадебных пиршеств самозванец был угрюм и подавлен, по временам его страх прорывался наружу припадками беспричинного раздражения и гнева.
Постаравшись убедить Мнишека в отсутствии поводов к беспокойству, Лжедмитрий в то же время отдал приказ о дополнительных военных мерах. Басманов поднял на ноги стрельцов и расставил усиленные караулы в тех местах города, где можно было ожидать нападения народа на солдат Мнишека. В Кремле было введено чрезвычайное положение. Стража получила приказ убивать на месте всех подозрительных, которые попытались бы проникнуть внутрь Кремля.
Опасаясь выдать себя неосторожными действиями, заговорщики не решались развернуть в народе открытую агитацию против Лжедмитрия. Они несколько раз откладывали сроки переворота, поскольку не были уверены в том, как поведет себя население. В конце концов они решили выступить под маской сторонников царя, чтобы подтолкнуть народ к восстанию против иноземного наемного войска. Планы Шуйских отличались вероломством. Бросив в толпу клич: «Поляки бьют государя!», заговорщики намеревались спровоцировать уличные беспорядки, парализовать силы, поддерживавшие Лжедмитрия, а тем временем проникнуть во дворец и убить самозванца.
И польские, и русские источники одинаково свидетельствуют о том, что Шуйским удалось втянуть в заговор новгородцев. Столичный гарнизон и дворянское ополчение в целом оставались в стороне от заговора. Под покровом ночи бояре впустили в город через крепостные ворота своих сообщников из числа новгородских помещиков. Таким образом, при штурме царского дворца в распоряжении заговорщиков оказалось около 200–300 дворян, которые и сыграли решающую роль в дворцовом перевороте.
На рассвете Шуйские, собрав у себя на подворье участников заговора, двинулись через Красную площадь к Кремлю. Бояре приурочили свои действия к моменту, когда во дворце происходила смена ночного караула. Ходили слухи, что Яков Маржарет был посвящен в планы заговорщиков и сам отвел от царских покоев внешнюю стражу. Поводом для таких слухов послужило то, что командир первой дворцовой роты по болезни не явился во дворец. Во внутренних покоях оставалось не более 30 стражников. К тому времени стрельцы, стоявшие на карауле у польских казарм, закончили ночное дежурство и были распущены по домам.
По обыкновению Отрепьев встал на заре. Басманов, ночевавший во внутренних покоях, доложил, что ночь прошла спокойно. На Красном крыльце царя поджидал дьяк Власьев. Поговорив с ним, Лжедмитрий ушел в покои, не заметив ничего подозрительного. Стрелецкие караулы несли стражу по всему Кремлю. Они не выказали никакой тревоги, когда во Фроловских воротах появились бояре — братья Шуйские и Голицын, хорошо известные им в лицо. За боярами в ворота ворвались вооруженные заговорщики. Их нападение застало стрельцов врасплох — стража бежала, не оказав сопротивления. Завладев воротами, бояре-заговорщики велели бить в колокола, чтобы поднять на ноги посад. Не полагаясь на сообщников, Василий Шуйский во весь опор поскакал через Красную площадь к торговым рядам. Горожане спозаранку спешили за покупками, и на рынке собралась уже немалая толпа. Сперва ударили колокола Ильинской церкви, потом зазвонили в торговых рядах. Заслышав набат, Лжедмитрий послал Басманова спросить, отчего поднялся шум. Дмитрий Шуйский и другие бояре, с утра не спускавшие глаз с самозванца, отвечали ему, что в городе, верно, начался пожар.
…Между тем звон нарастал. По всему городу забили в «набаты градские», затем ударили в колокола в Успенском соборе. Повсюду слышались крики: «Горит Кремль! В Кремль, в Кремль!». Горожане со всех сторон спешили на Красную площадь. Шум поднял на ноги не одних только противников самозванца. Схватив оружие, к дворцу бросилась «литва». Роты, стоявшие поблизости от Кремля, выступили в боевом порядке с развернутыми знаменами. Лихая атака еще могла выручить самозванца из беды. Но бояре успели упредить грозящую им опасность. Они обратились к народу, призывая его побивать поганых «латынян» и постоять за православную веру. С площади во все стороны поскакали глашатаи, кричавшие во всю глотку: «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!». Призывы пали на подготовленную почву. Толпа бросилась на шляхтичей и их челядь. Улицы, ведущие к Кремлю, были завалены бревнами и рогатками. Разбушевавшаяся стихия парализовала попытки «литвы» оказать помощь гибнущему Лжедмитрию. Наемные роты свернули знамена и отступили в свои казармы.
Шум на площади усилился, и Лжедмитрий вновь послал Басманова узнать, что происходит. Вернувшись, тот сообщил, что народ требует к себе царя. Самозванец не отважился выйти на крыльцо, но с бердышом в руках высунулся в окно и, потрясая оружием, крикнул: «Я вам не Борис!». В ответ раздалось несколько выстрелов, и Лжедмитрий поспешно отошел от окна.
Басманов пытался спасти положение. Выйдя на Красное крыльцо, где собрались бояре, он именем царя просил народ успокоиться и разойтись. Наступил критический момент. Многие люди прибежали к дворцу, ничего не ведая о заговоре. Тут же находилось немало стрельцов, готовых повиноваться своему командиру.
Заговорщики заметили в толпе неуверенность и поспешили положить конец затянувшейся игре. Подойдя сзади к Басманову, Татищев ударил его кинжалом. Другие заговорщики сбросили дергающееся тело с крыльца на площадь.
Расправа послужила сигналом к штурму дворца. Толпа ворвалась в сени и обезоружила копейщиков. Отрепьев заперся во внутренних покоях с пятнадцатью немцами. Шум нарастал. Двери трещали под ударами нападавших. Самозванец рвал на себе волосы. Наконец, он бросил оружие и пустился наутек. Подле покоев Марины Отрепьев успел крикнуть: «Сердце мое, измена!». Струсивший царь даже не пытался спасти жену. Из парадных покоев он бежал в баньку (ванную комнату, как называли ее иностранцы). Воспользовавшись затем потайными ходами, самозванец покинул дворец и перебрался, по словам К. Буссова, в «каменный зал». Русские источники уточняют, что царь попал в каменные палаты на «взрубе». Палаты располагались высоко над землей. Но Отрепьеву не приходилось выбирать. Он прыгнул из окна с высоты около двадцати локтей (Буссов считал, что окно располагалось на высоте пятнадцати сажен). Обычно ловкий, Отрепьев на этот раз мешком рухнул на землю, вывихнул ногу и потерял сознание.
Неподалеку от каменных палат стражу в воротах несли верные Лжедмитрию караулы. Как следует из польских источников, царь на его удачу попал в руки «украинских стрельцов», т. е. приведенных с Северской Украины повстанцев, принятых на службу в дворцовую охрану. Фортуна в последний раз повернулась лицом к самозванцу. Придя в себя, Лжедмитрий стал умолять стрельцов «оборонить» его от Шуйских. Слова самозванца обнаруживают, что он знал точно, с какой стороны придет удар. Подняв царя с земли, стрельцы внесли его в ближайшие хоромы. Между тем мятежники, не обнаружив Лжедмитрия во дворце, принялись искать его по всему Кремлю и вскоре обнаружили его убежище. Украинские стрельцы были единственными из всей кремлевской стражи, кто пытался выручить самозванца. Они открыли пальбу и застрелили одного-двух дворян-заговорщиков. Но силы были неравные. Толпа заполонила весь двор, а затем ворвалась в покои. Стрельцы сложили оружие.
Попав в руки врагов, Отрепьев понял, что проиграл игру, но продолжал отчаянно цепляться за жизнь. Поверженный наземь самозванец униженно молил дать ему свидание с матерью или отвести на Лобное место, чтобы он мог покаяться перед народом. Враги были неумолимы. Один из братьев Голицыных отнял у Отрепьева последнюю надежду на спасение. Он объявил толпе, что Марфа Нагая давно отреклась от Лжедмитрия и не считает его своим сыном. Слова Голицына положили конец колебаниям. Дворяне содрали с поверженного самодержца царское платье. Оттеснив стрельцов, заговорщики окружили плотным кольцом скорчившуюся на полу фигурку. Те, что стояли ближе к Гришке, награждали его тумаками. Те, кому не удавалось протиснуться поближе, осыпали его бранью. «Таких царей у меня хватает дома на конюшне!», «Кто ты такой, сукин сын?» — кричали они наперебой.
Василий Голицын не мог отказать себе в удовольствии наблюдать за расправой над самозванцем. Василий Шуйский вел себя осторожнее. Он понимал, сколь изменчиво настроение народа, и оставался за пределами дворца. Разъезжая по площади перед Красным крыльцом, боярин призывал чернь «потешиться» над вором. Предосторожность Шуйского не была лишней. Даже такие противники Лжедмитрия, как И. Масса, признавали, что самозванец, если бы ему удалось укрыться в толпе, был бы спасен, ибо «народ истребил бы всех вельмож и заговорщиков». Не ведая о заговоре, многие москвичи полагали, что поляки вознамерились умертвить царя, и бросились в Кремль спасать его.
Толпа москвичей продолжала расти, и заговорщики, опасаясь вмешательства народа, решили покончить с самозванцем. После переворота много говорили о том, что первый удар Лжедмитрию нанес то ли дворянин Иван Воейков, то ли сын боярский Григорий Валуев. Однако точнее всех смерть Отрепьева описал Кондрад Буссов, служивший в дворцовой охране. По егословам, решительнее всех в толпе, окружившей самозванца, действовал московский купец Мыльников. На повторную просьбу Отрепьева дозволить ему говорить с народом с Лобного места купец закричал: «Нечего давать еретикам оправдываться, вот я дам тебе благословение!». С этими словами он разрядил в него свое ружье. После переворота Василий Шуйский щедро наградил своих сообщников — торговых людей Мыльниковых, пожаловав им столичный двор одного из ближайших фаворитов Лжедмитрия.
Заговорщики спешили довершить дело. Они продолжали рубить распростертое на полу тело и стрелять в него даже после того, как самозванец перестал подавать признаки жизни. Страшась народного осуждения, бояре немедленно объявили с Красного крыльца, будто перед смертью «вор» сам повинился в том, что он не истинный Дмитрий, а расстрига Григорий Отрепьев. Обнаженный труп царя выбросили из палат на площадь, а потом поволокли от дворца к терему вдовы Грозного Марфы Нагой.
За рубежом толковали, что в дни восстания в Москве погибло 2 тыс. человек. Несколько поляков, очевидцев мятежа, составили именные списки убитых. Сопоставление этих списков позволяет установить, что жертвами стали 20 шляхтичей, близких ко двору самозванца, и около 400 их слуг и челядинцев. Те же цифры назвали в письмах из Москвы иезуиты из окружения самозванца.
Как только самозванный царь был убит, бояре поспешили прекратить кровопролитие и навести порядок на улицах столицы.
Гражданская война покончила с выборной династией Годуновых. В результате народного восстания власть перешла в руки Отрепьева. То был единственный в русской истории случай, когда восставшим массам удалось посадить на трон своего предводителя, выступившего в роли «доброго царя». Выходец из мелкопоместной дворянской семьи, бывший боярский холоп, монах-расстрига Отрепьев, приняв титул императора всея Руси, сохранил в неприкосновенности все социально-политические порядки и институты. Его политика носила такой же продворянский характер, как и политика Бориса Годунова. Его меры в отношении крестьян отвечали интересам крепостников-помещиков. Однако кратковременное правление Лжедмитрия не только не разрушило веру в «доброго царя», но способствовало еще более широкому распространению в народе утопических взглядов и надежд.
Глава 3
ВОЦАРЕНИЕ ШУЙСКОГО
После убийства самозванца бояре, затворившись в Кремле от народа, совещались всю ночь. Одним из первых приговоров думы было решение низложить патриарха Игнатия Грека, ближайшего соратника и помощника Лжедмитрия. Как значится в разрядах, «за свое бесчинство» Игнатий был лишен сана 18 мая 1606 г.{24}Вина патриарха раскрылась незадолго до переворота, когда двое православных владык из Польши прислали с львовским мещанином Корундой (или Коронкой) письмо к главе русской церкви с уведомлением, что царь является тайным католиком.{25} Грамоты попали в руки бояр и были использованы для осуждения Игнатия. Грека с позором свели с патриаршего двора и заточили в Чудов монастырь.
Вопрос, кому наследовать опустевший российский трон, вызвал яростные распри. При жизни Лжедмитрия бояре-заговорщики тайно обещали царскую корону Владиславу, сыну Сигизмунда III. Бесчинства наемного войска Ю. Мнишека и последовавшие затем народные волнения, сопровождавшиеся избиением поляков, привели к тому, что идея передачи трона иноверному королевичу отпала сама собой. Ситуация в Польше изменилась, и боярам нетрудно было отказаться от своих обещаний королю. Борьба с оппозицией в Польше поглощала все силы Сигизмунда, и Москве не приходилось опасаться вооруженного вмешательства извне.
Решение избрать государя из московской знати породило споры, которым не видно было конца. «Почал на Москве мятеж быти во многих боярех, — записал современник, — а захотели многие на царство».{26} Корону оспаривали глава думы Ф. И. Мстиславский, князья Шуйские, Голицыны, Романовы и другие бояре. Все они наперебой вербовали себе сторонников в думе и среди столичного населения. Дворяне же поддерживали тех, к кому были вхожи в дома и кто их жаловал.
Избирательная кампания продолжалась всего три дня и завершилась избранием на трон князя Василия Шуйского. В исторической литературе эти события получили различную оценку. «Шуйский, — писал С. М. Соловьев, — был не, скажем, избран, но выкрикнут царем…».{27} Автор специальной монографии о земских соборах В. Н. Латкин писал, что в «1606 году состоялся избирательный собор, оказавшийся, впрочем, не чем иным, как пародией на собор».{28} К совершенно иному выводу пришел Л. В. Черепнин. Избрание Шуйского, по его мнению, явилось результатом взаимодействия «двух сил: Земского собора как сословно-представительного органа и народного движения».{29}
Подробный отчет об избрании Василия Шуйского находим в «Пискаревском летописце». «И преговорили все бояре, и дворяне, и дети боярские, и гости, и торговые люди, — повествует летописец, — что выбрать дву бояринов и на Лобном месте их поставити и спросити всего православного християнства и всего народу: ково выберут народом, тому быти на государстве».{30}Приведенный текст позволил Л. В. Черепнину заключить, что в избрании Шуйского участвовал своего рода земский собор (Боярская дума в расширенном составе, представители дворянства и купечества столицы).{31}Какова степень достоверности приведенного летописного известия? М. Н. Тихомиров указал на большую осведомленность автора «Пискаревского летописца» в семейных делах Шуйских и выделил основную тенденцию памятника — стремление возвеличить этот род. В основу летописи были положены воспоминания москвича, завершившего работу после 1615 г. в Нижнем Новгороде.{32} Рассказ о соборном избрании Шуйского служит ярким примером тенденциозности «Пискаревского летописца»: он противоречит показаниям всех других источников, включая летописи и записки современников. Весьма сомнительным представляется утверждение летописца, будто «все бояре» выбрали князя Федора Мстиславского да князя Василия Шуйского и привели их на Лобное место для общенародного избрания. Во-первых, дума раскололась на множество соперничавших групп, что сделало невозможным принятие согласованного решения. Во-вторых, избрание главы государства было исключительной прерогативой думы, и бояре никогда бы не отказались от нее в пользу «черни», народа.
По свидетельству «Нового летописца», дума обсуждала возможность созыва в Москве земского собора, на котором присутствовали бы представители от всех городов.{33} Но этот проект не был осуществлен. Даже в официальных грамотах о воцарении Шуйского власти ни словом не упомянули о вызове в Москву представителей с мест.{34}
Автор «Карамзинского хронографа», симпатизировавший Шуйскому, писал, что в его избрании участвовали все столичные чины от бояр, дворян, стольников, стряпчих и жильцов до гостей, торговых людей, стрельцов, черных и сотенных людей (соцких или членов столичных сотен).{35} Но его свидетельство страдает тенденциозностью. В «Новом летописце» можно прочесть, что Василий Шуйский воцарился без совета «со всей землей, да и на Москве не ведяху многие люди». Иностранцы отметили те же характерные черты избрания Шуйского. По словам автора английской записки 1607 г., царя Василия избрали бояре, дворяне и общины одной Москвы.{36} Польские очевидцы уточнили, что даже в столице избирателями царя «были весьма немногие бояре и низшего класса люди».
Осведомленный современник Авраамий Палицын писал, что вельможи — главные бояре вообще не участвовали в выборах, ибо «малыми некими от царских по-лат излюблен бысть царем князь Василий Иванович Шуйский».{37} Записки дьяка Ивана Тимофеева, непосредственного участника выборов, уточняют, кого имел в виду Палицын, говоря о «неких малых от царских полат».
Одним из подлинных организаторов переворота 17 мая был окольничий Михаил Татищев. Тимофеев упрекал Шуйского за то, что тот воцарился так «спешне, елико возможе того (Михаила Татищева. — Р. С.) скорость».{38} По инициативе нетерпеливого Татищева сторонники князя Василия собрались на подворье Шуйских и объявили об избрании на царство старшего из трех братьев-бояр. В свое время Татищевы активно помогли взойти на трон Годунову, и теперь им пригодился приобретенный опыт. Избирательной кампании Шуйского недоставало размаха и блеска, характерных для кампании Бориса. В поддержку Годунова выступал патриарх Иов. К моменту избрания князя Василия русская церковь лишилась главы. В пользу Шуйского деятельно агитировал крутицкий митрополит Пафнутий. Но в официальной иерархии он занимал далеко не первое место. Из бояр на подворье Шуйских пришли лишь братья претендента Дмитрий и Иван, его племянник князь М. В. Скопин, окольничий И. Ф. Крюк-Колычев, несколько Головиных (они первыми получили от Василия думные чины), купцы Мыльниковы и др. В совещании участвовали те же лица, которые составили заговор против самозванца. Но круг сообщников резко сузился. У Голицыных, Куракиных и других знатных родов были свои планы в отношении трона.
Шуйские не составили ни соборного приговора, ни утвержденной грамоты об избрании на трон. Все это дало современникам повод для злословия. Василий Шуйский, утверждал польский гетман С. Жолкевский, воцарился по волчьему праву.{39} Пристрастность такой оценки очевидна. Именно Жолкевский осенью 1610 г. арестовал царя Василия и увез его в Польшу. Ему надо было оправдать этот незаконный акт ссылкой на «незаконность» избрания московского царя.
Борис Годунов не имел никаких прав на трон, что и побудило его составить утвержденную грамоту. Права же Шуйских были бесспорными и не требовали особых доказательств. Боярин Курбский писал в своей «Истории», что княжата Суздальские происходили «от роду великого Владимира и была на них власть старшая Руская, между всеми княжаты, боле дву сот лет».{40}
На подворье Шуйского были составлены два кратких документа: крестоцеловальная запись князя Василия и другая, «по которой записи целовали бояре и вся земля».{41} Первый документ обосновывал права Шуйского на трон, второй содержал текст присяги. Составители записей считали излишним доказывать родство претендента с угасшей династией Грозного. В записи, написанной от имени Шуйского, подчеркивалось, что все его прародители — от Рюрика до Александра Невского испокон веку сидели на «Российском государстве», потом же его род «на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи».{42} Сторонники князя Василия допустили небольшую неточность. Суздальские князья происходили от младшего брата Александра Невского Андрея. Но Шуйским нужно было имя самого популярного из древнерусских князей.
Составив запись, участники совещания отправились на Красную площадь, чтобы объявить народу об избрании царя. Вскоре подле Кремля собралась изрядная толпа. С давних пор Шуйские имели много сторонников среди торговых людей Москвы. Это обстоятельство помогло им и в дни мятежа, и в момент царского избрания. Многие друзья и советники Шуйских, как передают очевидцы, рассеялись в толпе, чтобы «наустить» народ избрать князя Василия.{43}
Вслед за тем соратники «взяша князя Василья на Лобное место, нарекоша ево царем и пойдоша с ним во град (Кремль. — Р. С.) в соборную церковь».{44}
Когда Шуйский был представлен народу как новый царь, москвичи выразили свое одобрение криками. По словам Конрада Буссова, князь Василий воцарился «без ведома и согласия Земского собора, одною только волею жителей Москвы…всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там (на площади. — Р. С.) князей и бояр».{45} Заручившись народным одобрением, Василий немедленно отправился в Успенский собор в Кремле, где Пафнутий нарек его на царство и отслужил молебен.
Многие современники считали процедуру избрания Шуйского незаконной. Дьяк Тимофеев выражал крайнее негодование по поводу того, что Шуйские бесцеремонно отстранили от участия в выборах патриарха. Василий, по его словам, даже и первопрестольнейшему (патриарху) не возвестил о своем наречении, опасаясь возбудить «противословие в людех», и тем самым отнесся к патриарху как к «простолюдину»: известил его об избрании «токмо последи», когда все было кончено.{46}Какого патриарха имел в виду Тимофеев? После переворота на Руси было два патриарха, оба были низложены. «Первопрестольным» патриархом считался Иов, незаконно свергнутый самозванцем. Шуйский мог обратиться к заточенному в монастырь Иову за благословением. Но он не доверял давнему приверженцу и ставленнику Бориса Годунова, а кроме того, очень спешил. Иван Тимофеев называл глас народа безумным шумом «безглавной чади», считая, что дела государства призваны решать бояре, столпы великие, которыми земля утверждается. Тем самым дьяк косвенно осуждал самый принцип «народного избрания». Ни руководители Боярской думы, ни патриарх Иов не участвовали в избрании Василия, из чего Тимофеев сделал вывод, что тот сам себя избрал на трон.
В период избрания Годунова народные манифестации были средством давления на Боярскую думу и послужили ступенькой к правильно созванному земскому собору. При избрании Шуйского выкрики толпы заменили народные манифестации, а земский собор так и не был созван.
Бояре и князья церкви многократно судили Василия Шуйского как изменника. При царе Федоре князь Василий был сослан в ссылку по их приговору, при Лжедмитрии I осужден на смерть. В царствование Бориса члены думы не раз оскорбляли Шуйского в угоду государю, а Михаил Татищев (будущий «угодник» князя Василия) дошел до «рукобития» — публично дал боярину пощечину.
Князь Василий не мог созывать земский собор по той причине, что в высших палатах собора преобладали его противники. Будучи аристократом до мозга костей, Шуйский вынужден был апеллировать к народу, чтобы преодолеть сопротивление бояр и церкви. Помимо того, Василий Шуйский считал себя государем по праву рождения, а не по праву земского избрания.
В момент наречения на царство в Успенском соборе Шуйский произнес речь, обещая подданным править милостиво, «а которая, де, была грубость при царе Борисе, никак никому не мститель». Близкие к Шуйскому бояре пытались удержать его от дальнейших нарушений ритуала, говоря, что «в Московском государстве того не повелося». Но Василий не послушал их и принес присягу «всей земле».{47}
Бояре опасались покушений казны на их вотчины и желали обезопасить себя от царских опал. Все это нашло отражение в знаменитой крестоцеловальной записи Шуйского от 19 мая 1606 г.{48} В. О. Ключевский считал запись актом, ограничивавшим власть самодержца в пользу бояр.{49} Однако на неосновательность такой оценки указывал уже С. Ф. Платонов.{50}
По традиции дума являлась высшей судебной инстанцией в государстве. Грозный ввел опричнину, чтобы узаконить свои опалы и конфискации, осуществленные без санкций Боярской думы. Запись Шуйского символизировала возврат к традиции, нарушенной опричниной. Царь Василий клятвенно обязался, что никого не казнит смертью, «не осудя истинным судом с бояры своими». Опалы вели к переходу родовых земель в казну, что беспокоило бояр более всего. Дума добилась четкого указания на то, что без боярского суда царь не может отобрать вотчины, дворы и пожитки у братьев опальных, их жен и детей. «Черных» торговых людей царь мог казнить без бояр «по суду и сыску». Но и в этом случае казна лишалась права отбирать «дворы, лавки и животы» у жен и детей опального человека. Шуйский обещал не слушать наветов, строго наказывать лжесвидетелей и доносчиков, дать стране справедливый суд.{51}
После царского избрания власти должны были позаботиться о назначении главы церкви. Приверженцем Шуйского был крутицкий митрополит Пафнутий, давний покровитель Отрепьева в Чудовом монастыре.{52}Он сыграл не последнюю роль в избрании князя Василия на трон. Теперь он рассчитывал разделить с ним плоды успеха. Но когда дума и священный собор начали совещаться насчет избрания патриарха, сторонники Шуйского оказались в трудном положении. Им не удалось провести на патриарший престол Пафнутия. Не прошла также и кандидатура Гермогена, самого рьяного из противников Лжедмитрия. В конце концов дума и высшее духовенство пошли на компромисс и решили возвести на патриарший престол представителя знатной боярской семьи Филарета Романова.
После свержения Годуновых Романов был освобожден из заточения. Но Лжедмитрий I не спешил приблизить ко двору семью, которой некогда служил как кабальный холоп. Вплоть до апреля 1606 г. старец Филарет жил не у дел в Троице-Сергиевом монастыре. Лишь в последние недели своего недолгого правления Отрепьев в страхе перед могущественной боярской аристократией пытался найти поддержку у Романовых. Останки опальных Романовых были извлечены из земли и перевезены в Москву для захоронения. Самозванец не оставил своими милостями даже Михаила, малолетнего сына Филарета. В царской казне хранились «посохи» — «рога оправлены золотом с чернью». Согласно казенной описи, один посох был снабжен ярлыком, «а по ерлыку тот посох Гришка Отрепьев рострига поднес…Михаилу Федоровичу».{53} Лжедмитрий не церемонился с духовенством: он отправил на покой ростовского митрополита Кирилла, а митрополичью кафедру тут же передал Филарету Романову.{54}
Почему при выборе патриарха дума и духовенство отдали предпочтение Филарету Романову, получившему сан митрополита из рук Лжедмитрия? Очевидно, в думе оставалось слишком много людей, всецело обязанных Отрепьеву карьерой. Они боялись за свое будущее и избегали крутых перемен. Матерью Ф. Н. Романова была княжна Е. А. Горбатая-Шуйская.{55} Как некогда Борис Годунов после своего избрания, так и Василий Шуйский пытался привлечь на свою сторону род Романовых. Но ни тому, ни другому это не удалось.
Согласившись на избрание Филарета патриархом, царь Василий использовал первый удобный предлог, чтобы удалить его из столицы. Новому пастырю церкви поручено было во главе большой комиссии ехать в Углич за мощами истинного Дмитрия.{56} В двадцатых числах мая московские власти объявили польским послам на приеме в Кремле, что патриарх Филарет Никитич вскоре привезет в Москву тело младшего сына Г розного. Позже, по возвращении из России в 1608 г., польские послы напомнили московским дипломатам, как в Москве был низложен патриарх Игнатий Грек, а посажен Филарет Никитич, «яко о том бояре думные по оной смуте (после майского переворота. — Р. С.) в ответной палате нам, послом, сами сказывали, менуючи, что по мощи Дмитровы до Углеча послано патриарха Феодора Микитича, а говорил тые слова Михайло Татищев при всех боярах; потом в колько недель и того (Романова. — Р. С.) скинули».{57}
Филарет как нельзя лучше исполнил поручение Шуйского. 28 мая в Москве получили письмо об открытии им мощей нового мученика Дмитрия. Между тем события в столице развивались своим чередом.
В день наречения на царство Василий Шуйский велел убрать тело Лжедмитрия с Красной площади. Труп привязали к лошади и выволокли в поле за Серпуховскими воротами. Там его бросили в «божий дом», куда собирали умерших нищих и бродяг.
Тревога в столице не улеглась. В городе много толковали о знамениях, предвещавших новые беды. Когда труп самозванца везли через крепостные ворота, налетевшая буря сорвала с них верх. Потом грянули холода, и вся зелень в городе пожухла. Из уст в уста люди передавали вести о чудесах, творившихся подле трупа «Дмитрия». Ночные сторожа видели, как по обеим сторонам стола, на котором лежал царь, из земли появлялись огни. Едва сторожа приближались, огни исчезали, а когда удалялись — загорались вновь. Среди глухой ночи прохожие, оказавшиеся на Красной площади, слышали над окаянным трупом «великий плищ, и бубны, и свирели, и прочая бесовская игралища».{58} Приставы, бросившие тело Отрепьева в «божий дом», позаботились о том, чтобы запереть ворота на замок. Наутро люди увидели, что мертвый «чародей» лежит перед запертыми воротами, а у тела сидят два голубя. Отрепьева бросили в яму и засыпали землей, но вскоре его труп обнаружили совсем в другом месте. Произошло это, по словам Буссова, на третий день после избрания Шуйского. По всей столице стали толковать, что «Дмитрий» был чародеем-чернокнижником и «подобно диким самоедам» мог убить, а затем оживить себя.
Власти были встревожены и долго совещались, как бы покончить с мертвым «колдуном». По совету монахов тело расстриги увезли в село Котлы под Коломенским и там сожгли. При жизни Отрепьев велел соорудить там подвижную крепостицу, на стенах которой были намалеваны черти. Москвичи прозвали эту крепостицу «адом». Царь Василий уверял бояр, будто Лжедмитрий намеревался истребить их во время военных потех у стен крепостицы. По этой причине тело самозванца было сожжено вместе с «адом».
Немецкий купец Г. Паэрле записал слух о том, что пепел убитого царя собрали, зарядили в пушку и выстрелили.{59} Недостоверность этого слуха очевидна. Прах Отрепьева невозможно было отделить от углей и пепла сожженной крепостицы. Буссов и другие авторы кратко отмечают, что прах Лжедмитрия был развеян по ветру.{60}
Что бы ни предпринимали власти, им не удалось успокоить народ. Сторонники Лжедмитрия, преодолев растерянность и замешательство, стали готовить почву для свержения Шуйского. По-видимому, они надеялись спровоцировать беспорядки в столице, направленные против власть имущих, а также против «литвы», с тем чтобы осуществить контрпереворот.
Однажды ночью, рассказывает капитан дворцовой стражи Я. Маржарет, на воротах дворов, принадлежавших дворянам и иностранцам, появились пометы и надписи, что царь велит народу разорить меченые дома предателей. Примерно тогда же на улицах появились подметные письма от имени «Дмитрия».{61} Пан Хвали-бога, дворцовый служитель Лжедмитрия, сообщил об этом эпизоде более подробно: «Около недели (после переворота, т. е. 24 мая. — Р. С.) листы прибиты были на воротах боярских дворов от Дмитрия, где давал знать, что ушел и бог его от изменников спас… самими бы московскими людьми Шуйский был бы убит, если бы его поляки некоторые не предостерегли, которые другой революции боялись».{62} Поляки ни в коей мере не симпатизировали Шуйскому, но они боялись, что переворот («революция») приведет к новым избиениям иностранцев.
Появление подметных листов в городе, призывы перебить дворян и «литву» возымели действие. В воскресенье 25 мая (4 июня), повествует Г. Паэрле, в Москве произошли страшные волнения: народ потребовал от бояр ответа, почему умерщвлен истинный государь Дмитрий.{63} Паэрле находился под стражей на польском дворе и знал о событиях по слухам. В отличие от него Маржарет был в Кремле подле царской особы и описал происходящее как очевидец. Заговорщики, свергнувшие самозванца, подтолкнули москвичей к мятежу, действуя именем царя Дмитрия. Теперь противники Шуйского пытались использовать тот же прием. Они созвали огромную толпу на Красной площади, якобы по указу царя Василия. Если бы Шуйский, ничего не ведая, вышел тогда на площадь, свидетельствует Маржарет, «он подвергся бы такой же опасности, как и Дмитрий».{64} Однако верные люди успели предупредить Шуйского, и он, по-видимому, распорядился запереть ворота Кремля.
Собрав оказавшихся под рукой бояр и приказав привести к себе тех, кто затеял «сказанное собрание», т. е. вожаков толпы, царь Василий стал упрекать их со слезами на глазах. Под конец он пригрозил думе, что отречется от трона, и в подтверждение своих слов тут же снял царскую шапку и сложил посох. Угроза произвела впечатление. Собравшиеся выразили покорность. Тогда царь, не мешкая, подхватил посох, служивший символом власти, и потребовал наказать виновных.
Шуйский использовал начавшийся розыск, чтобы упрочить свои позиции в Боярской думе. Со времени смерти царя Федора Ивановича главными претендентами на трон неизменно выступали Мстиславский и Романовы. Царь пытался скомпрометировать эти фамилии. Было объявлено, что зачинщики мятежа замыслили передать корону Мстиславскому.
В конце концов Шуйский не стал наказывать главу Боярской думы Мстиславского, известного всем своей бесхарактерностью и отсутствием честолюбия. Кары обрушились на его родню, что должно было послужить грозным предостережением для главного боярина. К числу родственников Мстиславского принадлежали М. Ф. Нагой и П. Н. Шереметев. Первый был лишен высшего думного титула, конюшего, а второй предан суду. В конце мая Шереметев ездил с Филаретом в Углич за мощами Дмитрия. Судьи не стали ждать его возвращения и провели дознание заочно. В результате боярин «был обвинен и изобличен свидетелями», задержан в Угличе, а позже отправлен на воеводство в Псков.{65}
Тем временем в Москве власти расправились с пятью зачинщиками неудавшегося мятежа. Всех их подвергли торговой казни (били кнутом) посреди рыночной площади. При оглашении приговора бирючи объявили, что Мстиславский, обвиненный ранее как глава заговора, невиновен, вся же вина падает на Шереметева и пятерых его приспешников.
По случаю тревоги в столице власти вспомнили о царе и великом князе Симеоне Бекбулатовиче, в 1575–1576 гг. занимавшем московский великокняжеский трон и претендовавшем на корону после смерти царя Федора Ивановича. Постриженный в монахи и заточенный в Кирилло-Белозерский монастырь, ослепший от старости Симеон — «старец Стефан» тем не менее вызывал тревогу у нового властителя Кремля. Симеон был женат на сестре Мстиславского, и это вызывало особые подозрения в момент расследования измены последнего. 29 мая 1606 г. пристав Ф. Супонев получил приказ спешно забрать из монастыря «старца Стефана» и отвезти его в Соловки.{66}
Следствие о волнениях в Москве дало Шуйскому повод отменить решение об избрании на патриаршество Филарета Романова. По словам современников, Филарета обвинили в том, что он якобы был причастен к составлению подметных писем о спасении «Дмитрия», «за что его (патриарха) и сложили».{67} После смерти Лжедмитрия в народе немало толковали, что во главе государства должен стать один из Романовых. Об этом упоминает немецкое донесение из Нарвы от 27 мая 1606 г.{68} Шуйский не мог не знать о притязаниях Романовых. Но санкции против Филарета он осуществил после своей коронации. Романов был одним из самых популярных деятелей своего времени. В его лице Шуйский приобрел опасного врага.
Заточив в монастырь князя И. А. Хворостинина, бывшего кравчим у самозванца, царь пожаловал этим придворным чином князя И. Б. Черкасского, племянника Филарета. Следствие об измене привело к внезапной отставке Черкасского.{69}
После переворота во дворце был найден тайник, в котором Лжедмитрий хранил секретные договоры с Сигизмундом III и с Мнишеком, переписку с папой римским и иезуитами. Бояре тотчас объявили об этой находке народу, хотя они и не сразу разобрались в содержании документов, требовавших перевода. Тайник был указан Яном Бучинрким, попавшим в руки мятежников при штурме дворца. В страхе за свою жизнь главный секретарь готов был подтвердить клевету, которую бояре давно распускали по городу. «Дмитрий», заявил он, велел выволочь весь московский наряд (пушки) за посад, чтобы во время стрельб поляки могли перебить всех бояр и лучших дворян. В грамоте к уездным городам список жертв был расширен: к боярам прибавлены приказные люди, гости и лучшие посадские люди.
Провинция могла поверить чему угодно, но в столице такая откровенная ложь не могла пройти. Истребив бояр, самозванец, по словам Бучинского, намеревался разорить веру и ввести «люторство и латинство» (католичество) разом. Показания Яна Бучинского оправдывали заговорщиков, убивших венчанного царя. Поэтому Шуйский подробно цитировал их в обращении к народу.{70}
30 мая власти созвали народ на Красной площади. На Лобное место явились бояре, и в их присутствии дьяки зачитали грамоту с объяснением причин убийства самозванца и изложением официальной версии избрания на трон царя Василия.{71} Примечательно, что в извещении народу Шуйский утверждал, будто принял посох российского царства «благословением патриарха».{72} То была ложь. Первоначально власти предполагали провести коронацию после посвящения в сан патриарха и торжественной церемонии захоронения мощей царевича Дмитрия в Архангельском соборе. Напуганный попыткой мятежа царь решил короноваться за три дня до возвращения Романова и перенесения останков царевича в столицу. Из-за спешки власти не успели вызвать в столицу знать и дворянство из городов, вследствие чего коронационные торжества, по словам очевидцев, произошли «в присутствии более черни, чем благородных» и без особой пышности.{73} В соборе священнодействовал не патриарх, а новгородский митрополит Исидор, которому помогал Пафнутий. Исидор надел на царя крест святого Петра, возложил на него бармы и царский венец, вручил скипетр и державу.{74}При выходе из собора царя Василия осыпали золотыми монетами.
По традиции любая коронация сопровождалась щедрыми царскими пожалованиями. Однако Василий Шуйский скупо жаловал дворянам думные чины и деньги. Дворяне были недовольны этим, и за Шуйским прочно утвердилась репутация скупца. «Царь Василий, — писал один современник, — возрастом (ростом. — Р. С.) мал, образом же нелепым (некрасивый. — Р. С.), очи подслепы имея; книжному почитанию доволен и в разсуждении ума зело смыслен, но скуп велми и неподатлив».{75} Однако царь Василий избегал денежных трат не от скупости. Казна с трудом поправила свои дела после трехлетнего голода, но начавшаяся вскоре гражданская война и правление самозванца поглотили остатки денег. Шуйскому поневоле пришлось довольствоваться скромной коронацией и сократить денежные раздачи.
Никогда Боярская дума не была столь многочисленной и разношерстной, как в первые дни правления Шуйского. Рядом с боярами, не уступавшими знатностью Шуйским, в думе заседали бывшие опричники и вовсе худородные люди, всецело обязанные своей карьерой самозванцу. Аристократия надеялась добиться от Шуйского льгот и пожалований. Любимцы Лжедмитрия опасались потерять и чины, и вотчины.
В свое время Отрепьев щедро жаловал земли знатным боярам, стремясь добиться их верности. Мстиславскому он вернул городок Венев, Воротынскому — его огромные нижегородские вотчины, В. Шуйскому — Чаронду, И. Романову — Романово городище.{76} Земельная политика самозванца породила большие надежды у аристократии. Князья вспоминали о давно утраченных удельных столицах. После избрания царя, записал в дневнике поляк С. Немоевский, члены думы никак не могли прийти к соглашению: «Из знатнейших каждый желал государствовать; самым последним в свою очередь хотелось быть участниками царских доходов, почему склонялись к той мысли, чтобы царство было разделено на разные княжества».{77} Трудно сказать, какими источниками информации располагал Немоевский, находившийся под неусыпным наблюдением царских приставов. Очевидно одно: пленные поляки охотно подхватывали любые слухи о раздорах в Кремле.
С первых шагов не ладились отношения Шуйского с князьями церкви. Филарет пользовался популярностью в столице, и его отставка была встречена с неодобрением. Смута ширилась, и церкви нужен был авторитетный руководитель, который мог бы твердой рукой повести за собой разбредшуюся паству. В конце концов царь Василий остановил свой выбор на казанском митрополите Гермогене. Ровесник царя Ивана IV Гермоген пережил четырех царей, из которых по крайней мере двое побаивались прямого и несговорчивого пастыря.
В дни междуцарствия после смерти царя Федора Борис Годунов надолго задержал Гермогена в Казани, чтобы воспрепятствовать его участию в царском избрании. Гермоген один не побоялся открыто осудить брак Лжедмитрия I с католичкой Мариной Мнишек, за что был сослан. Царь Василий мог не сомневаться в том, что Гермоген решительно поддержит его в борьбе со сторонниками Лжедмитрия. Ко времени занятия патриаршего престола Гермогену исполнилось 75 лет, и он достиг, по тогдашним понятиям, глубокой старости. О жизни Гермогена известно немного. Поляк А. Гонсевский, хорошо знавший патриарха, имел письменное свидетельство о нем одного московского священника. По словам священника, Гермоген пребывал «в казаках донских, а после — попом в Казани». Как видно, молодость свою Ермолай (Ермоген) провел с вольными казаками, в походах и войнах. Казаки выдвинули из своей среды многих известных деятелей Смуты, к которым следует присоединить и патриарха. В духовное сословие он перешел, вероятно, поздно. Во всяком случае, первое упоминание о Гермогене как священнослужителе относится ко времени, когда ему было 50 лет. Тогда он был попом одной из казанских церквей. Этот факт, отмеченный в известии Гонсевского, документально подтвержден.
Став в 60 лет казанским митрополитом, Гермоген с редким фанатизмом стал насаждать православие в инородческом Казанском крае. Предшественник Гермогена патриарх Иов удивлял всех громозвучным голосом, звучавшим, «аки дивная труба». Гермоген не обладал необходимым для пастыря сильным голосом. По словам современников, Гермоген был речист — «словесен и хитроречив, но не сладкогласен», «нравом груб», «прикрут в словесех и возрениях».{78} Вообще же патриарх был человеком дела, вспыльчивым, властным и резким. К врагам он относился без всякого милосердия.
Новая династия не могла обойтись без поддержки всего феодального сословия в целом. Как отметили современники, избрание Шуйского поддержали некоторые знатные лица (дворяне. — Р. С.) из Москвы, Новгорода и Смоленска.{79} Московские и новгородские дворяне участвовали в заговоре против Лжедмитрия I, и по этой причине они поддержали затем избрание на трон Шуйского. Смоленские дворяне заняли лояльную позицию по отношению к новому царю. Но в целом в армии царил такой же разброд, как и повсюду. Наибольшей популярностью Лжедмитрий пользовался среди служилых дворян из южных уездов. Неудивительно, что именно в этой среде переворот в пользу боярского царя вызвал наибольшее негодование.
Избиения иноземцев в Москве давали Речи Посполитой удобный повод для вмешательства в русские дела.
Поэтому Боярская дума решила задержать в Москве как Юрия Мнишека, так и прибывших с ним польских послов с их свитой. Подавляющую часть солдат, нанятых Мнишеком для Лжедмитрия, московские власти поспешили выпроводить на родину.{80}
Русские приверженцы свергнутого царя внушали Шуйскому не меньше подозрений, нежели бывший «главнокомандующий» Мнишек. После коронации гонениям подверглись многие из любимцев Лжедмитрия. Князя В. М. Мосальского лишили чина дворецкого (главы Дворцового приказа) и отослали на воеводство в глухую пограничную крепость Корелу. Боярина Б. Я. Бельского перевели из Новгорода в Казань, бывшего канцлера главного думного дьяка А. И. Власьева сослали в Уфу.{81} Все эти санкции помогли Шуйскому добиться послушания от Боярской думы. Однако очень скоро стало очевидным, что правительству труднее будет справиться с народом, чем с боярами.
Брожение в Москве не прекращалось ни на день, и правительство попыталось использовать авторитет церкви, чтобы успокоить народ. Через три дня после коронации Филарет Романов привез из Углича тело истинного Дмитрия. Государь и бояре отправились пешком в поле, чтобы встретить мощи за городом. Их сопровождало духовенство и толпа горожан. Марфе Нагой довелось в последний раз увидеть сына, вернее — то, что осталось от него. Потрясенная страшным видением, вдова Грозного не могла произнести слова, которые от нее ждали. Чтобы спасти положение, царь Василий сам возгласил, что привезенный труп и есть мощи царевича.{82} Ни молчание царицы, ни речь Шуйского не тронули народ. Москвичи не забыли о трогательной встрече Марфы Нагой с «живым сыном». И Шуйский, и Нагая слишком много лгали и лицедействовали, чтобы можно было поверить им снова.
Едва Шуйский произнес нужные слова, носилки с телом поспешно закрыли. Процессия после некоторой заминки развернулась и проследовала по улицам на Красную площадь. Гроб некоторое время стоял на Лобном месте, а затем его перенесли в Кремль.
Церковь пыталась заглушить слухи о «знамениях» над трупом Отрепьева чудесами у гроба великомученика-царевича. Гроб Дмитрия был выставлен на всеобщее обозрение в Архангельском соборе. Судя по описаниям очевидцев, на мощах сменили одежду, на грудь царевича положили свежие орешки, политые кровью. Народ не забыл о том, что Василий Шуйский на площади клялся, что Дмитрий сам зарезал себя нечаянно, играя ножичком в тычку. Самоубийца не мог быть объявлен святым. Но дело шло к канонизации, и властям важно было доказать, что в предсмертный час мученик играл в орешки. Организаторы мистерии предусмотрели все. Благочестивые русские писатели с восторгом распространялись о чудесах у гроба Дмитрия. Некоторые из них подсчитали, что в первый день «исцеленных» было 13, в другой — 12 человек и т. д.{83}Находившиеся в Москве иноземцы считали, что исцеленные калеки были обманщиками, подкупленными Шуйским, что среди них преобладали пришлые бродяги.{84} При каждом новом «чуде» по городу звонили во все колокола. Трезвон продолжался несколько дней. Паломничество в Кремль похоже было на разлив реки в половодье. Толпы народа теснились изо дня в день у дверей Архангельского собора. Кремлевская канцелярия поспешила составить грамоту о чудесах Дмитрия, которую многократно читали в столичных церквах после 6 июня.{85}
Церковь обладала огромной властью над умами людей. Удалось ли ей переломить настроение москвичей? Ответить на этот вопрос не просто. Капитан Я. Маржарет засвидетельствовал, что утром в самый день перенесения мощей в Москве ждали волнений. Как только Шуйский отправился за город и оказался среди бесчисленной толпы горожан, он снова подвергся опасности и едва не был побит камнями. Положение спасли дворяне, предотвратившие волнения.{86} Обретение нового святого внесло успокоение в умы, но ненадолго. Противники царя Василия позаботились о том, чтобы испортить его игру. Они услужливо открыли двери собора тяжелобольному, который умер прямо у гроба Дмитрия.{87} Толпа отхлынула от собора, едва умершего вынесли на площадь. Многие стали догадываться об обмане, и тогда царь закрыл доступ к телу. В городе перестали звонить в колокола.
Глава 4
ВОЗРОЖДЕНИЕ САМОЗВАНЧЕСКОЙ ИНТРИГИ
Со смертью самозванца семейство Мнишеков разом лишилось всех привилегий и богатств. Крупные суммы денег и драгоценности, пожалованные родне Лжедмитрия, были отобраны обратно в казну. С конюшен Мнишека были уведены кони, из погребов изъяты винные запасы. Однако на своем дворе Юрий Мнишек продолжал строго следовать придворному церемониалу, оказывая Марине почести, положенные царствующей особе. Не желая считаться с новым положением дел, Мнишек лелеял несбыточные надежды на то, что дума, соблюдая присягу, признает вдовствующую царицу правительницей государства.{88} После избрания на трон Василия Шуйского возник другой фантастический план: женить неженатого государя на царице Марине.{89}
Боярская дума решительно отвергла претензии Мнишеков и подвергла отца царицы унизительному допросу. 15 июня семью Марины выдворили из Кремля и поселили в доме опального дьяка Афанасия Власьева. В августе вдова Лжедмитрия со всеми ближними отправилась в изгнание в Ярославль.{90}
Между тем слухи о чудесном спасении «царя Дмитрия» не только не прекратились, но, напротив, захлестнули всю страну. Юрий Мнишек всеми возможными средствами поддерживал и раздувал их. Однако было бы неверно возлагать ответственность за эти слухи лишь на семью Мнишеков и польских сторонников Лжедмитрия I. Почвой для мифа были народные настроения, вера в «доброго царя». Юрий Мнишек пытался использовать эти настроения, чтобы возродить самозванческую интригу. Как бы то ни было, центром интриги вновь стал Самбор, где вскоре после переворота 17 мая появился человек, выдававший себя за спасшегося «Дмитрия». Новый самозванец пользовался покровительством хозяйки Самбора — жены Юрия Мнишека. Кажется невероятным, чтобы пани Мнишек могла действовать на свой страх и риск, предоставляя убежище и помощь человеку, нисколько не похожему на ее зятя. По-видимому, интрига была санкционирована Юрием Мнишеком и царицей Мариной. Мнишек и окружавшие его люди были пленниками в России. Но даже находясь в ссылке в Ярославле, поляки имели при себе оружие, челядь, могли свободно передвигаться по городу. Все это позволило Мнишеку установить контакты с польскими послами в Москве и завести тайную переписку с Самбором.{91} Мнишекам всячески помогали братья Бучинские, утверждавшие, будто вместо царя был убит похожий на него дворянин.{92} Следуя указаниям Мнишека, его жена в Самборе стала спешно вербовать сторонников для «Дмитрия». Во Львове и других местах польские офицеры получили от нее письма с категорическими заверениями, что Дмитрий жив.{93} Инициаторы новой интриги пустили слух, что чудом спасшийся русский царь прибыл в Самбор собственной персоной. Первоначально никто не верил толкам такого рода, но постепенно положение стало меняться. В начале августа 1606 г. литовский пристав объявил задержанным в Гродно русским послам, что прежде (в июле? — Р. С.) он знал по слухам, а теперь узнал доподлинно от Е. Воловича, что «государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и теперь в Сендомире у воеводины (Мнишека. — Р. С.) жены: она ему и платье, и людей подавала».{94} Информация исходила от «добрых панов», родни иприятелей владелицы Самбора. Один из них, ветеран московского похода самозванца пан Валевский мог сообщить множество «достоверных» подробностей о бегстве государя за рубеж. В Москве, утверждал он, у Дмитрия было два двойника — некто Барковский и племянник князя Мосальского. Они были похожи на царя как две капли воды, исключая разве что знаменитую бородавку. В день переворота убит был не Дмитрий, а Барковский. Царю удалось ускакать из Москвы.
Интереснейшие сведения о новом самозванце собрал в августе 1606 г. итальянский купец Ф. Талампо, ездивший в Западную Украину, где находились владения Мнишеков. По словам купца, московский царь бежал из России с двумя спутниками и ныне живет здоров и невредим в монастыре бернардинцев в Самборе; даже прежние недруги признают, что Дмитрий ускользнул от смерти.{95}
В первых числах августа русские послы узнали от приставов, что в Самбор к государю начали съезжаться польские ветераны — участники московского похода «и те многие люди, которые у него были на Москве, его узнали, что он прямой царь Дмитрей, и многие русские люди к нему пристали и польские и литовские люди к нему прибираютца; да к нему же приехал князь Василей Мосальской, которой при нем был на Москве ближней боярин и дворецкой».{96}
Фактически владелица Самбора, следуя инструкциям дочери — царицы московской Марины и мужа, приступила к формированию «двора» и наемного войска для нового самозванца. Взявшись исполнить роль тещи нового «Дмитрия», она «людей к нему приняла з 200 человек».{97}
При особе «Дмитрия» в Самборе будто бы находился князь Василий Мосальский, выехавший из Москвы «сам-друг», т. е. вдвоем с другим человеком. Поляки утверждали, что к «Дмитрию» прибыл один из главных его приближенных боярин и дворецкий князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский. Но то была легенда, носившая устойчивый характер. Год спустя, в 1607 г. польские послы доносили из Москвы, что осажденные в Туле повстанцы имеют гетманов, или главнокомандующих, «князя Мосальского, который при Дмитрии был назначен послом в Польшу, другого — Болотника…».{98} Своим послом в Польшу Лжедмитрий I назначил дворецкого В. М. Мосальского. Но после переворота тот был отослан на воеводство в Корелу, где и оставался во время восстания Болотникова. Таким образом, он не мог быть ни в Самборе, ни в Туле.
В Польше русские послы получили информацию, что некий князь Василий Мосальский «пристал» к «царевичу Петру» в Северской земле. Вероятно, это был князь Василий Федорович Александров-Мосальский. Но он не мог возглавлять оборону Тулы, поскольку погиб в бою под Калугой. Из трех других князей Мосальских один попал в плен до осады Тулы, а другой безотлучно находился в пограничной крепости.{99} Таким образом, в обороне Тулы принял участие лишь князь И. Д. Клубков-Мосальский, который при Лжедмитрии I занимал невысокое служебное положение и даже не имел воеводского чина.{100} Скорее всего, польские послы допустили ошибку. Старшим по чину тульским воеводой был не князь Мосальский, а боярин князь Телятевский. Никто из бояр Мосальских не служил ни «царю Дмитрию» в Самборе, ни «царевичу Петру» в Туле.{101}
Самым знатным лицом при самборском самозванце был Заболоцкий: «Да при нем же («Дмитрии». — Р. С.) некоторой Заболоцкой, москвитин выезжей».{102} В Москве было целое гнездо дворян Заболоцких. Измена одного из них пагубно отозвалась на карьере всех других. Согласно помете в Боярском списке 1606–1607 гг., В. В. и И. И. Заболоцкие были брошены в тюрьму и исключены из списка «больших московских дворян».{103}
Будучи в Польше, царские послы получили достоверную информацию о внешности самборского самозванца и тотчас же выступили с заявлением, что под именем Дмитрия скрывается беглый московский дворянин Михаил Молчанов, любимец Отрепьева, нисколько на него не похожий: «Тот вор Михалко прежнему вору (Лжедмитрию I. — Р. С.) не подобен, прежней был вор рострйга обличьем бел, волосом рус, нос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея короткая; а Михалко Молчанов обличьем смугол, волосом черен, нос покляп, ус невелик, брови велики нависли, а глаза малы, бороду стрижет, на голове волосы курчеваты, взглаживает вверх, бородавица на щеке».{104} Молчанов говорил по-польски и знал латынь. После переворота 17 мая 1606 г. он был отдан в руки палача, который исполосовал ему спину кнутом. Русские послы полагали, что «пятно» на государственном преступнике поможет им разоблачить вора. «У нас есть пятно, — заявляли они, — … приметы у него на спине, как он за воровство и за чернокнижство был на пытке и кнутом бит, и те кнутные бои на нем знать».{105}
Вяземский помещик средней руки Михаил Андреевич Молчанов происходил из рода Молчановых-Ошаниных, выслужившихся в опричнине. Уже при царе Борисе Михалко пользовался дурной репутацией в Москве. Когда ему велено было расследовать дело о незаконной выдачи вина, дьяк Алексей Карпов встретил его в приказной избе словами: «…Два, де, вас, воры ведомые во всем твоем в Московском государстве»; и другого вора, — поясняет в своей челобитной М. Молчанов, — имянем не сказал; «да и тот-то (очевидно, главный вор. — Р. С.), де, тебе не пособит, на кого, де, ты и надеешься».{106} Имея в виду дальнейшую карьеру Молчанова, И. И. Смирнов высказал предположение, что дьяк имел в виду измену Михалки в пользу Лжедмитрия I.{107} Как бы то ни было, Молчанов не только перебежал на сторону самозванца, но и принял участие в убийстве Федора Годунова, благодаря чему добился дружбы самозванца, стал «его тайным пособником во всех жестокостях и распутстве».{108}
После переворота московские власти объявили, что Отрепьев был чернокнижником. Верный приспешник самозванца Молчанов был также арестован и обвинен в том, что он жил у царя «в хоромах для чернокнижия». Фаворита Лжедмитрия подвергли пытке и наказали кнутом. Но ему удалось ускользнуть из-под стражи, и он бежал в Путивль на Северскую Украину. Противники царя Василия возлагали на этот город особые надежды вследствие многих причин. Во-первых, путивльские служилые люди, находившиеся в Москве в момент переворота, отказались присягать новому царю. Во-вторых, Путивль играл особую роль в гражданской войне с самого ее начала. Он был одним из немногих пограничных городов, имевших каменную крепость. Собирая рать к походу на Москву, Лжедмитрий I просил запорожцев «посадить» его в Путивле.{109} Путивляне добровольно перешли на его сторону, когда самозванец безуспешно осаждал Новгород-Северский. После разгрома под Добрыничами Лжедмитрий пытался бежать в Польшу, но путивляне почти насильно задержали его в городе. Они собрали деньги, сформировали новое повстанческое войско, что позволило Отрепьеву продолжать борьбу за корону.{110} На протяжении нескольких месяцев Путивль был «воровской» столицей.
Из английского донесения о России, составленного осведомленным современником в 1607 г., известно, что, утвердившись на троне, «Дмитрий за особые заслуги освободил эту область от всех налогов и податей в течение 10 лет».{111} И. И. Смирнов истолковал английское известие так, что льготы распространялись на все южные уезды.{112} В. И. Корецкий разделял его мнение.{113}С такой интерпретацией источника трудно согласиться. Английское свидетельство следует рассматривать в контексте всего сочинения. Автор начинает донесение с указания на посылку воеводы «в важный город, называемый Путивль», далее повествует о восстании жителей Путивля и объясняет, что они поступили так потому, что «Дмитрий» освободил их область от податей на 10 лет, «что было целиком потеряно с его смертью». Далее речь идет об убийстве воеводы Путивля и т. д.
Северская Украина подверглась страшному разорению, и путивляне рассматривали многолетнюю льготу как законную награду за все понесенные ими жертвы и тяготы. С воцарением Шуйского все эти льготы были утрачены ими навсегда. Еще более важное значение имела уверенность в том, что они борются за восстановление попранной справедливости, за «доброго царя» и против свергших его «лихих бояр».
События в Путивле развивались следующим образом. В мае 1606 г. власти направили туда гонца Г. Шипова. Гонец должен был убедить путивлян, что царь Василий будет жаловать их своим царским жалованьем «свыше прежнего», и от имени царя предложил горожанам прислать в столицу путивлян «лутших людей человек трех или четырех» для изложения своих нужд и требований. В обращении к жителям Путивля власти просили, чтобы те «сумненья себе не держали никоторого» (по поводу гибели их «доброго царя Дмитрия») и жили «в покое и тишине». Шуйский прибег к прямой лжи, утверждая, будто самозванец перед смертью сам объявил «предо всем московским государством… всем людем вслух, что он прямой (подлинный) вор Гришка Отрепьев».{114}
Г. Шипов привел путивлян к присяге. Местный воевода князь А. И. Бахтеяров-Ростовский присягнул вместе с другими. Но вскоре он получил предписание «быть к Москве». На его место Разрядный приказ назначил воеводу князя Г. П. Шаховского.{115}
По словам английского современника, Молчанову удалось вовлечь в заговор дворянина, посланного Шуйским в Путивль для принятия присяги, тогда как новый воевода противился заговору и был убит. В действительности, погиб старый путивльский воевода, а вновь назначенный (Шаховской) стал главным сообщником Молчанова.
Согласно английской версии, дворянин, посланный Шуйским в Путивль, «встретившись с одним особенным фаворитом прежнего государя по имени Молчанов (который, бежав туда, отклонил многих дворян и солдат от признания нынешнего государя), был соблазнен им…».{116} Похоже на правду, что именно Молчанов подтолкнул Шаховского к выступлению против Шуйского. Но поскольку он оставался в тени, большинство современников не догадывалось о его активной роли в путивльском восстании. Молчанову удалось бежать после пытки из московских застенков, и он спешил укрыться за рубежом, оставив все прочее на долю Шаховского.
Можно подозревать, что судьба столкнула Молчанова с Шаховским в самый момент бегства первого из Москвы. 17 мая 1606 г. фаворит Лжедмитрия I был взят под стражу, но ему удалось освободиться благодаря помощи сообщников. Современники приписывали Молчанову и его друзьям вину за исчезновение нескольких турецких лошадей из царской конюшни в Москве. Неизвестные лица потребовали лошадей для «Дмитрия» вскоре после переворота.{117} Тотчас по Москве распространился слух, что вместо государя убит некий немец, а «Дмитрий» ушел вместе с Молчановым, своим ближним служителем.{118} Слух был записан С. Немоевским. Камердинер самозванца Хвалибога в записке 1607 г. отметил, будто в царских конюшнях пропали лошади и исчез Михайло Молчанов, «откуда всегласная весть была в столице, что Дмитрий с Молчановым и с несколькими иными потаенно ушел…».{119}
Молчанов удачно использовал имя Дмитрия для бегства из Москвы. Вслед за тем он присоединился к воеводе князю Г. П. Шаховскому, который был послан из столицы на воеводство в Путивль. Они быстро нашли общий язык. Характерно, что на пути к месту назначения Шаховской употреблял ту же хитрость, к которой прибегнул Молчанов в Москве. Сведения об этом мы находим в «Хронике» Конрада Буссова. Согласно Буссову, Шаховской при переправе через Оку у Серпухова сказал паромщику: «Молчи, мужичок, и никому не рассказывай, ты перевез сейчас царя всея Руси Дмитрия». На всех постоялых дворах Шаховской и его спутники повторяли выдумку о том, что при них находится царь. В Путивле двое спутников Шаховского отделились от него и отправились прямо к жене Мнишека в Самбор.{120}
Буссов, получивший информацию от повстанцев, называл спутников Шаховского поляками. Однако сообщенные им подробности наводят на мысль, что одним из спутников Шаховского был Молчанов. Ускользнув из московской тюрьмы, Молчанов должен был скрывать свое имя, чтобы беспрепятственно покинуть пределы России. Он хорошо знал польский язык и с успехом мог выдать себя за поляка.
Князья Шаховские принадлежали к младшей ветви ярославского княжеского рода. Они «захудали» задолго до опричнины, и двери Боярской думы оказались для них закрыты. Князь Г. П. Шаховской владел поместьем в Козельске и нес службу в столице вместе с козельскими выборными дворянами.{121} Его отец князь Петр заслужил милость Лжедмитрия I и, по некоторым сведениям, входил в путивльскую «воровскую» думу. Но в московскую Боярскую думу он не попал. Г. П. Шаховской был послан Отрепьевым «на время из Путивля» в восставший Белгород в чине воеводы, но после воцарения самозванца не получил от него ответственных назначений.{122}
По своему служилому и местническому положению Шаховской стоял выше самборского «вора» Молчанова. При царе Борисе Шаховскому платили достаточно скромный годовой оклад в 17 р., тогда как Молчанов получал низший оклад в 5 р.{123}
В то время, как Шаховской остался в должности воеводы в Путивле, Молчанов, водворившись в Самборе, принялся рассылать грамоты с призывом к восстанию против «царя-узурпатора». Составлялись эти грамоты от имени спасшегося «законного государя». В силу традиции царские указы не имели личной подписи царя, но их непременно скрепляли печатью. По словам современников, инициаторам интриги удалось похитить государственную печать перед бегством из Москвы.{124}Это позволило Молчанову не только составлять воззвания, но и производить назначения в повстанческом лагере, Сохранившаяся переписка между руководителями повстанческих отрядов содержит прямую ссылку на присланную им государеву цареву и великого князя Дмитрия Ивановича всея Русии грамоту «за красною печатью».{125}
Московские власти возлагали ответственность за восстание в Путивле на одного Шаховского, не зная того, что за его спиной стоял Молчанов. Князь Григорий, как отметил автор «Нового летописца», сказал путивльцам, «что царь Дмитрий жив есть, а живет в прикрыте: боитца изменников убивства».{126} Аналогичным образом речь Шаховского изложил Буссов. По его свидетельству, воевода собрал в Путивле всех горожан и уверил их, что Дмитрий жив и скрывается в Польше, где собирает войско для нового похода. Именем Дмитрия Шаховской обещал путивлянам царскую милость, если они будут хранить ему верность и помогут отомстить «неверным псам». Когда в Путивль стали поступать из Польши личные письма «спасшегося государя», население преисполнилось энтузиазма и стало собирать казну и войско для изгнания из Москвы Шуйского.
Самозванческая интрига, возрожденная усилиями Молчанова и Шаховского, во многом отличалась от интриги Отрепьева. Двадцатичетырехлетнему Отрепьеву не приходилось беспокоиться, похож ли он на восьмилетнего царевича Дмитрия, которого через пятнадцать лет после смерти забыли даже те немногие, кто видел его лично. Для нового самозванца главная трудность заключалась в том, что он нисколько не походил на своего предшественника, характерную внешность которого не успели забыть за несколько месяцев, прошедших после переворота. По временам Молчанов брался за исполнение роли царя Дмитрия, и тогда посетители Самбора видели его на «троне» в парадном зале Самбора. Но подобные инсценировки устраивались крайне редко и лишь для лиц, никогда не видевших Отрепьева. Роль самозванца оказалась Молчанову не по плечу. Результатом было новое и весьма своеобразное историческое явление — «самозванщина без самозванца».
Приняв на себя роль «Дмитрия» в Польше, Молчанов не посмел въехать в Путивль и занять трон на первом отнятом у Шуйского клочке земли. Путивляне хорошо знали и своего «государя» Отрепьева и его придворного Молчанова, обман здесь был невозможен.
Жители Путивля сами пытались разыскать «воскресшего» царя и поторопить его с возвращением на родину. В двадцатых числах августа 1606 г. духовник короля Барч сообщил нунцию Рангони, что в Киев приехала депутация из Северской земли, члены которой разыскивают Дмитрия и выражают твердую уверенность, что найдут его в одном из польских замков.{127}Примечательно, что прибывшие из России представители восставших северских городов не знали точно, где скрывается «Дмитрий». Очевидно, в письмах в Путивль и другие русские города Молчанов не указывал своего местонахождения. «Прелестные письма» нового самозванца рано или поздно должны были попасть в руки Шуйского, и тогда любое указание на Самбор повлекло бы за собой самые суровые санкции против Марины и Юрия Мнишеков.
Самборская интрига не получила развития на польской почве и не повлекла за собой иностранного вмешательства в силу ряда причин.
В Москву Мнишеков сопровождали близкие им дворяне, преимущественно родня. Но даже среди них не было единодушия в отношении затеваемой авантюры. После разрушительной Ливонской войны, ослабившей силы как России, так и Речи Посполитой, в обеих странах многократно обсуждались проекты объединения государств в рамках федерации.{128} После переворота в Москве 17 мая 1606 г. слабая попытка возрождения проектов унии была предпринята задержанными в России поляками братьями Стадницкими. В отличие от прочей родни Мнишека Стадницкие отвергали версию о спасении «Дмитрия». Осенью 1606 г. Андрей Стадницкий ездил в Москву и вел переговоры с Дмитрием Шуйским. В случае заключения «вечного мира» с Речью Посполитой, заявил шляхтич, царь Василий может рассчитывать на то, что Сигизмунд III окажет ему военную помощь; «вечный мир» послужит прологом к полному объединению России и Речи Посполитой, после того как род бездетного московского царя пресечется и король займет царский трон. Убеждая русских заключить унию с Польшей, Стадницкий подчеркивал, что внешняя помощь позволит Василию Шуйскому быстро справиться с «ворами» — сторонниками воскресшего «Дмитрия».{129}
Обстановка в Польше не благоприятствовала само-званческой интриге. Страна стояла на пороге гражданской войны. После переворота в Москве Сигизмунд III поспешил заявить о своей полной непричастности к авантюре Лжедмитрия. В июне 1606 г. он заявил в беседе с венецианским посланником Фоскарини, что «Дмитрий» определенно не был царским сыном и что, когда Мнишек явился ко двору с сообщением о «царевиче», он, король, посоветовал сенатору не вмешиваться в это дело, дабы не повредить Речи Посполитой, но воевода не пожелал ему повиноваться.{130}
Общественное мнение в Польше отрицательно реагировало на сомнительные вести о спасении «Дмитрия». Мнишек, готовя новый тур самозванческой интриги, не мог рассчитывать ни на сочувствие польского общества, ни на помощь Сигизмунда III.
Самборские власти нашли поддержку лишь среди участников рокоша (мятежа), в числе которых были давние покровители и друзья Отрепьева, родня Мнишеков, Зебжидовский и др. Такие очевидцы, как Ф. Талампо, засвидетельствовали, что сторонники рокоша открыто говорили о спасении московского царя, нашедшего убежище в Самборе. Собравшаяся на рокош шляхта ждала появления «Дмитрия». Но «самборский вор», по сведениям московских дипломатов, так и не «сказался» людям и «на рокоше не был», боясь (как объясняли польские приставы послам) мести со стороны шляхтичей, потерявших родственников на царской свадьбе в Москве.{131}
Инициаторы интриги так и не решились представить самозванца даже тем кругам польского общества, на сочувствие которых они могли рассчитывать. «Самборский вор», хотя и имел большую бородавку на лице, но бородавка росла не на том месте, а в остальном он нисколько не походил на убитого в Москве Отрепьева. В Польше многие знали характерную внешность Лжедмитрия I, и обман был бы мгновенно разоблачен.
Появление «царя» среди рокошан явилось бы прямым вызовом королю, на что Мнишеки никак не могли пойти. Юрий Мнишек находился в плену в России, и освободить его могло лишь вмешательство официальных властей Речи Посполитой.
Обстоятельства не благоприятствовали интриге, и комедия с самборским Лжедмитрием провалилась. Военные приготовления в Самборе внушили беспокойство литовскому канцлеру Льву Сапеге, поскольку собранный там отряд мог быть использован противниками короля. Когда самозванец назначил своим главным воеводой Заболоцкого и «того Заболоцкого послал был в Сиверы (в Чернигово-Северскую землю. — Р. С.), чтобы нынешнему государю… (царю Василию. — Р. С.) не поддавались, и он («Дмитрий». — Р. С.) к ним (повстанцам. — Р. С.) будет», канцлер приказал задержать Заболоцкого и его отряд. В октябре канцлер Лев Сапега, давний покровитель Отрепьева, направил в Самбор слугу Гридича, чтобы тот «досмотрел» Дмитрия: «подлинно тот или не тот?». Гридич ездил в Самбор, но «того вора (по словам послов) не видел: живет, де, в монастыре, не кажетца никому».{132}
В октябре в Самбор наведался бывший духовник Отрепьева. Он также вынужден был уехать ни с чем. Вслед за тем бернардинский монашеский орден направил к Мнишекам из Кракова одного из наиболее видных своих представителей. Поскольку по всей Польше прошел слух, что Дмитрий «в Самборе в монастыре в чернеческом платье за грехи каетца», эмиссар ордена произвел досмотр самборского монастыря, а затем получил от самборских бернардинцев письменное подтверждение, что Дмитрия нет в их монастыре и они не видели царя с момента отъезда его в Россию.{133}
Итак, Мнишеки не осмелились показать нового самозванца ни духовенству, в свое время покровительствовавшему тайному католику Отрепьеву, ни представителям официальных властей. Во время переговоров с русскими послами чиновники короля прибегли к нехитрой дипломатической игре. Они осторожно отмежевались от самборской интриги, заявив: «А что, де, вы нам говорили про того, который называетца Дмитреем, будто он живет в Самборе и в Сендомире у воеводины жены, и про то не слыхали». В то же время королевские дипломаты, добиваясь немедленного освобождения задержанных в Москве поляков, угрожали послам вмешательством в московские дела посредством новых самозванцев: «Только государь ваш (царь Василий. — Р. С.) вскоре не отпустит всех людей, — говорили они, — ино и Дмитрий (новый самозванец. — Р. С.) будет, и Петр прямой будет, и наши за своих с ними заодно станут».{134}
Первый самозванец, по меткому замечанию В. О. Ключевского, был испечен в польской печке, но заквашен в Москве. Новый Лжедмитрий также не миновал польской кухни, но его судьба была иной: его не допекли и не вынули из печи. «Вор» таился в темных углах самборского дворца в течение всего восстания 1606–1607 гг., не осмеливаясь показать лицо не только полякам, но и восставшему русскому народу.
Одно время у Молчанова, видимо, явилась мысль вернуться в Россию под своим собственным именем в качестве главнокомандующего царя «Дмитрия». В конце 1606 г. в Москве толковали, что на польской границе стоит тридцатитысячная армия, собранная женой Мнишека, причем командует войском Михаил Молчанов.{135} Слух не имел оснований. Интрига, затеянная в Самборе, не повлекла за собой ни скрытой, ни открытой интервенции. Жена Мнишека вскоре умерла, а Молчанов не сумел найти себе новых покровителей.
Глава 5
ВОССТАНИЕ БОЛОТНИКОВА
Самборский самозванец, не решаясь вернуться в Россию, предпринимал попытки руководить повстанческим движением из-за рубежа, а для этой цели старался поставить во главе движения своих людей. Известно, что он отправил в северские города своего личного эмиссара дворянина Заболоцкого с отрядом. Но Заболоцкому, как отмечалось выше, не суждено было возглавить повстанческую армию в России. Польские власти задержали его на границе. Другим эмиссаром самборского самозванца стал Иван Исаевич Болотников.
Биография Ивана Болотникова давно стала предметом пристального внимания. Но в ней до сих пор остается много пробелов и спорных моментов. Не вполне ясным является вопрос о происхождении Болотникова. И. И. Смирнов рассматривает Болотникова как представителя русского холопства, поскольку известно, что он служил в холопах у князя А. А. Телятевского.{136}В. И. Корецкий отметил, что Болотников числился «слугой», т. е. боевым холопом у боярина Телятевского, иначе говоря, принадлежал к числу привилегированных холопов из состава вооруженной боярской свиты.{137}Исследователь обратил внимание на то, что в центральных русских уездах довольно распространена была фамилия детей боярских Болотниковых, а в одном из документов конца XVI в. имеется прямое упоминание о некоем Иване Болотникове, зяте мелкого помещика из Крапивны под Тулой. Опираясь на эти наблюдения, В. И. Корецкий высказал осторожное предположение о том, что Иван Исаевич Болотников, возможно, происходил из мелкопоместных тульских детей боярских. Однако предположение о дворянском происхождении Болотникова остается не более чем гипотезой, не подкрепленной точными фактами.
Подобно многим другим холопам Болотников бежал от господина и нашел прибежище на вольных казачьих окраинах. Общепринятым является мнение, что Болотников был донским атаманом. Но в источниках можно найти данные, опровергающие эту традиционную точку зрения. Автор английской записки о России 1607 г., указавший на Молчанова как главного инициатора восстания против Шуйского, прямо называет Болотникова «старым разбойником с Волги».{138} Англичане вели большую торговлю на Нижней Волге, где их суда не раз подвергались нападениям волжских казаков. Возможно, этим и объясняется их осведомленность насчет Болотникова.
Самые подробные сведения о жизни Болотникова сообщают два иностранных автора, И. Масса и К. Буссов. Но их свидетельства противоречат друг другу и примирить их невозможно. При оценке версий Массы и Бус-сова надо иметь в виду следующее. Буссов лично знал Болотникова, поскольку служил при нем в Калуге в 1606–1607 гг. Он располагал более надежным источником информации, чем Масса, находившийся в осажденной Болотниковым Москве. Не учитывая этого обстоятельства, В. И. Корецкий отдает решительное предпочтение свидетельству Массы и подвергает сомнению данные Буссова.
В своих записках Масса упомянул, что Болотников «служил в Венгрии и Турции и пришел с казаками числом до 10 тыс. на помощь к этим мятежникам».{139}По предположению В. И. Корецкого, Болотников собрал вокруг себя казацкое войско, будучи в Венгрии (там он сражался с турками) и в Польше, так что его войско было закалено «в боях с турками». По мнению В. И. Корецкого, Болотников стал предводителем восставших не потому, что во главе войска его якобы поставил новый самозванец, а потому, что он прибыл в Самбор во главе крупного казацкого войска, выбравшего его своим вождем.{140}
Известие Массы представляется менее определенным и достоверным, чем «Хроника» Буссова. Если верить Массе, Болотников «служил в Венгрии и Турции». Поскольку венгры сражались с турками, совершенно непонятно, как мог Болотников одновременно служить в Турции и Венгрии? Масса ни словом не обмолвился, как Болотников попал в Турцию. По свидетельству Буссова, его захватили татары и продали в рабство туркам. Таким образом, атаман не служил в Турции, а был там в плену. Будучи гребцом-невольником на турецких галерах казак участвовал в морских сражениях. Одно из таких сражений кончилось поражением турок. Болотников был освобожден из плена итальянцами, оказался в Венеции, на обратном пути в Россию побывал в Германии и Польше. Слухи о спасении «Дмитрия» привлекли его в Самбор.
Буссов ни словом не упоминает о прибытии в Самбор вместе с Болотниковым десятитысячного войска, и в этом случае его версия заслуживает большего доверия, чем версия Массы. В самом деле, польские власти в обстановке рокоша не допустили передвижения по территории Польши даже небольшого по численности отряда Заболоцкого.
Болотников был пленником, пробиравшимся с чужбины на родину, и никаких воинских сил при нем не было. Молчанов следовал своему расчету, когда остановил выбор на казачьем атамане. Он пытался найти людей, которые были бы всецело обязаны его милостям и, кроме того, искренне верили бы, что имеют дело с прирожденным государем. Болотников прибыл в Польшу с запада после многолетних скитаний. Он не был свидетелем событий, разыгравшихся в России в 1604–1605 гг., и никогда не видел в лицо Отрепьева. Его нетрудно было обмануть.
Буссов много раз беседовал с Болотниковым и, по-видимому, с его слов описал сцену свидания атамана с человеком, выдававшим себя за Дмитрия. Приноравливаясь к обстоятельствам, самозванец то надевал монашеское платье и скрывался в местном католическом монастырьке якобы по соображениям безопасности, то появлялся во дворце. Болотников был принят в сам-борском дворце. Самозванец долго беседовал с казачьим атаманом и под конец снабдил его письмом к Г. Шаховскому и отправил в Путивль в качестве своего личного эмиссара и «большого воеводы». Буссов ни словом не упоминает о том, что в подчинении Болотникова были какие-то воинские силы. Как видно, Молчанов не мог предоставить в распоряжение Болотникова солдат и не имел возможности снабдить его денежными средствами. «Большой воевода» Болотников получил от Молчанова мизерную сумму в 60 дукатов вместе с заверениями, что в Путивле Г. Шаховской выдаст ему деньги из казны и даст под начальство несколько тысяч воинов.{141}
Следуя версии Массы, В. И. Корецкий решает вопрос о времени возвращения Болотникова в Россию. С Болотниковым прибыли казаки из Венгрии, Украины, Польши, «закаленные в боях с турками». Все это, по мнению В. И. Корецкого, значительно усилило восставших, и Болотников одержал победу под Кромами. События под Кромами детально описаны «Бельским летописцем». «Лета 7115-го года в осень (под осень 1606 г. — Р. С.) пришол под Кромы ис Путивля… Болотников и ратных людей от Кром отбил, а сам в Кромах стал».{142} На основании приведенного известия В. И. Корецкий заключил, что Болотников вернулся в Россию в конце лета 1606 г.: «Характерно, что Болотников с казаками, согласно, Бельскому лето-писцу», пришел в Россию «в осень», на исходе лета 1606 г.».{143} В. И. Корецкий не учел достоверных данных о двукратном наступлении Болотникова на Кромы, сохранившихся в составе разрядных книг. Согласно разрядам, царь направил к Кромам в самом начале восстания войско Ю. Н. Трубецкого, который послал «наперед себя» отряд М. А. Нагого. Под Кромами Нагой «Болотникова побил», о чем тотчас известил Шуйского. Лишь после этого к Кромам явился Трубецкой. Следуя приказу из Москвы, Трубецкой должен был продолжать осаду Кром осенью 1606 (7115) г., но ему помешал Болотников: «Лета 7115… под Кромами те ж были воеводы, что в 114-м году, князь Ю. Н. Трубецкой. И как их Болотников от Кром оттолкнул, а от Ельца князь И. Воротынской отшол же…».{144} Разрядные записи неопровержимо доказывают, что Болотников наступал на Кромы дважды. Во время первого наступления он потерпел неудачу, во время второго добился успеха.
Немыслимо представить, чтобы Болотников, разбитый малочисленным авангардом под командой Нагого, мог сразу вслед за тем победить главные силы Трубецкого. Очевидно, прошло немало времени, прежде чем Болотников сформировал новую армию, а Трубецкой растерял силы в результате длительной и безуспешной осады Кром. Отсюда следует, что Болотников прибыл в Россию не в конце, а в начале лета и тогда же предпринял неудачный поход под Кромы.
Источники дают прямые указания на то, что в течение лета 1606 г. Болотников руководил действиями повстанцев не только в Путивле и под Кромами, но и в других пунктах Северской Украины. По свидетельству Д. И. Матова, его дядю У. А. Матова, видного дворянина из Воротынска, «убили на государеве службе ростригины воровские осадные сидельцы под Новым городком в те поры, как, де, сидел в Новегородке Северском вор Иван Болотников».{145} Сведения о гибели ближайших родственников из дворянских челобитных отличались достоверностью. Челобитная Д. И. Матова существенно дополняет раннюю биографию И. И. Болотникова. Одержав победу под Кромами, на исходе лета Болотников ушел к Москве и никогда более не возвращался в Северскую землю. Отсюда следует, что он оборонял Новгород-Северский либо до первого неудачного похода на Кромы, либо сразу после отступления от Кром.{146}
Приведенные факты обнаруживают ошибочность предположения о том, что Болотников принял участие в восстании с большим запозданием, «в осень» 1606 г.
Болотников получил пост «большого воеводы» из рук Молчанова и Шаховского. Но эти двое были типичными политическими авантюристами, и их роль свелась к мистификации населения Путивля. Совсем иная судьба была уготована предводителю вольных казаков Ивану Исаевичу Болотникову. Он стал вождем восставшего народа.
С наступлением лета 1606 г. правительству удалось справиться с кризисом в столице. Но положение в провинции вскоре вышло из-под его контроля. Народные волнения в уездных городах запоздали, но они имели куда более серьезные последствия, чем выступления в столице. В литературе можно встретить мнение о том, что царь Василий своими опрометчивыми действиями сам ускорил взрыв. Однако преувеличивать значение ошибок Шуйского не следует. Важны были не столько действия тех или иных лиц, сколько народные настроения. Решив избавиться от своих противников, Шуйский разослал их на воеводства в провинциальные города. Самые влиятельные и энергичные приверженцы самозванца, такие как князь В. Ф. Рубец-Мосальский или А. Власьев, были сосланы на север или же на восточную окраину и не приняли участия в восстании. Князь Г. П. Шаховской не имел думного чина и далеко уступал названным лицам по своему политическому весу и темпераменту. Но он попал на бурлившую южную окраину, что и решило дело.
Русские и иностранные источники свидетельствуют, что почин выступления против Шуйского взяли на себя жители Путивля, которых поддержало население Чернигова, Рыльска, Стародуба, Кром, Курска, Ельца.{147}Достаточно очертить границы территории, охваченной восстанием, чтобы убедиться в том, что против царя Василия поднялось население тех самых северских и южных городков, которые были главной базой повстанческого движения в пользу Лжедмитрия на первом этапе гражданской войны. Служилые люди и казаки составляли ядро войска, вступившего вместе с Лжедмитрием I в Москву летом 1605 г. После того как самозванец заключил соглашение с Боярской думой, ратников щедро наградили и распустили по домам. Повстанческая армия не была разгромлена в 1605 г. и сохранила свой основной костяк и структуру. В 1606 г. она возродилась в считанные дни. Если бы Шаховскому или любому другому руководителю восстания пришлось заново формировать войско, на это ушло бы много времени. Впрочем, таким деятелям, как Шаховской, подобная задача была явно не по плечу.
Пытаясь возложить вину за восстание на низшие слои населения, власти так характеризовали состав повстанческой армии, сформированной в Путивле: «Собрались украиных городов воры-казаки, и стрельцы, и боярские холопи, и мужики, а побрали себе в головы таких же воров: епифанца Истомку Пашкова…».{148} Доверять официальным заявлениям невозможно ввиду их крайней тенденциозности. Осведомленные современники утверждали, что северские дворяне не только участвовали в восстании, но и были его инициаторами. К. Буссов описал события в Путивле со слов повстанцев. Путивляне, писал он, вызвали «всех князей и бояр, живущих в Путивльской области, их… было несколько тысяч»; когда они соединились с несколькими тысячами полевых казаков, прибывших с Дикого поля, «над ними был поставлен воевода по имени Истома Пашков».{149} Служилые иноземцы, плохо владевшие языком, не видели различия между терминами «боярин» и «сын боярский», обозначавшими принадлежность к различным московским чинам. Подобно другим «немцам» Буссов имел поместья в центральных уездах и неизбежно судил о путивльских служилых людях исходя из собственного опыта. Дворяне московских городов несли службу в уезде и одновременно как выборные дворяне служили в составе «государева двора». На южных окраинах не было крупных вотчин и поместий, а среди уездных служилых людей не было князей и бояр. Северские дети боярские владели мелкими поместьями и не входили в «государев двор». Они выступили всем уездом на стороне Лжедмитрия I в 1604 г., а после переворота 17 мая 1606 г. также «всем городом» восстали против Шуйского.
Недавно И. П. Кулакова обнаружила в тексте особого варианта «Сказания о Гришке Отрепьеве» (краткой редакции) заметку летописного типа с уникальными сведениями о начале восстания против Василия Шуйского. Описав гибель Отрепьева и присягу новому царю, автор заметки сообщает следующее: «А черниговцы, и путимцы, и кромичи, и комарици, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас, де, царевич Дмитрей Иванович жив».{150}
Исследуя вопрос о степени достоверности приведенной летописной заметки, И. П. Кулакова обратила внимание на заявление московских властей о том, что «воры казаки, которые были в совете с ростригою з Гришкою Отрепьевым», «с Москвы збежали в ту пору, как того вора убили».{151} Однако можно заметить, что в правительственном заявлении речь шла о ворах-казаках, а в летописной заметке — о служилых людях Путивля и других городов. По утверждению властей, приверженцы Отрепьева бежали в «украинные города» (Путивль, Валуйки). По словам же автора заметки, в Москве произошел форменный мятеж: служилые люди из южных уездов не просто отказались от присяги Шуйскому и разъехались по своим уездам, а организованно ушли «с Москвы всем войском», направившись в Рязань. Изложенная версия не поддается проверке, поскольку никто из современников не называет Рязань в числе первых городов, выступивших против Шуйского. Кажутся сомнительными речи, якобы произнесенные в столице мятежниками: «… у нас, де, царевич Дмитрей Иванович жив». Лжедмитрий I был коронован в Москве и почти год управлял страной как великий государь, царь и самодержец. Поэтому восставшие неизменно именовали его царем и не называли царевичем.
Оценивая достоверность летописной заметки, надо учитывать следующие факты. К маю 1606 г. Россия завершила подготовку к войне с турками за Азов. Власти распорядились собрать все воинские силы государства. В числе прочих служилых и даточных людей к месту сбора ополчения в Подмосковье были вызваны, вероятно, и воинские люди из южных уездов. Будучи рьяными приверженцами Лжедмитрия, они, естественно, попытались уклониться от присяги Шуйскому и поспешили покинуть подмосковный лагерь, опасаясь преследований с его стороны. Все эти события, получившие отражение в летописной заметке из текста «Сказания о Гришке Отрепьеве», видимо, носили реальный характер. Что касается сообщения того же источника о движении восставших «всем войском» на Рязань, степень его достоверности определить невозможно. Не вызывает сомнения тот факт, что главным очагом восстания против Шуйского с самого начала стала не Рязань, а Путивль.
Записки Буссова и летописная заметка из текста «Сказания о Гришке Отрепьеве» четко зафиксировали тот факт, что дети боярские Путивля выступили против Шуйского всем уездом или «всем городом». Им принадлежал почин движения, получившего в историографии название «восстания Болотникова». Как объяснить этот факт?
Положение на юге России значительно отличалось от положения в прочих уездах. Правительство пыталось насадить тут поместную систему землевладения, чтобы создать опору в лице степных помещиков, но его политика не привела к желаемым результатам. В отличие от центральных уездов, где сложились многочисленные и устойчивые дворянские корпорации, на юге уездное дворянство было малочисленным и экономически неустойчивым. На поместную службу тут верстали не только безземельных детей боярских, но и казаков, казачьих и крестьянских детей, иногда холопов. Не имея возможности нести службу в конном дворянском ополчении, большинство из них служили с пищалью в пехоте либо числились конными самопальниками, т. е. вели бой в пешем строю, но совершали марши на лошадях подобно конным стрельцам и казакам. У детей боярских-пищальников были небольшие поместные «дачи», и чаще всего они сами обрабатывали землю. Лишь немногие из них владели крестьянами, бобылями либо холопами. Сохраняя титул «детей боярских», эти помещики фактически не принадлежали к господствующему классу. В ряде южных уездов таких детей боярских, как уже отмечалось выше, привлекали к отбыванию барщинных повинностей на государевой десятинной пашне, заведенной там Борисом Годуновым.
Гражданская война разорила Северскую землю. Помещики и население, выступившие на стороне Лжедмитрия I, понесли большой ущерб. Взойдя на трон, самозванец предоставил щедрые льготы землевладельцам и посадским людям Путивля. Северские помещики имели все основания опасаться, что с воцарением Шуйского они лишатся полученных льгот.
При царе Федоре Ивановиче Разрядный приказ принял меры к укреплению путивльского гарнизона. Местному воеводе было поручено организовать из детей боярских отряд конных самопальников в 500 человек. Однако воевода смог набрать немногим более 100 человек детей боярских. Прочие самопальники были набраны из казаков (138 человек), стрельцов (100 человек) и прочих «разночинцев». Самопальники были наделены небольшими земельными «дачами».{152}
Едва ли можно сомневаться в том, что отряд конных самопальников, будучи самым крупным воинским соединением путивльского гарнизона, сыграл в мятеже важную роль. Не случайно сотник самопальников сын боярский Ю. Беззубцев стал одним из самых выдающихся вождей восстания Болотникова.
Гражданская война расколола страну надвое. Юго-западные и южные уезды стали главной базой движения в поддержку законного царя «Дмитрия» из династии Калиты, тогда как московские и прочие уезды признали царем Василия Шуйского. Северскаяокраина не принадлежала к числу районов, в наибольшей мере испытавших последствия закрепощения крестьян, с одной стороны, и трехлетнего неурожая и голода — с другой. Включение Северской Украины в состав России в начале XVI в. сопровождалось ломкой местного феодального землевладения. Поместье не получило в Северщине столь же широкого распространения, как в центре государства. Категория помещичьих крестьян на юго-западе была далеко не так многочисленна, как в центральных и северо-западных уездах. Еще более редким было крестьянское население в районе степных крепостей, основанных на юге в конце XVI в. С Северской Украиной граничили брянские и орловские земли, населенные русским крестьянством. На этих землях сохранились крупнейшие в стране дворцовые волости (Комарицкая и др.), население которых находилось в относительно благоприятном положении по сравнению с частновладельческими крестьянами.
Движение в пользу «законной» династии, объединив самые разнородные социальные слои и группы, сразу приобрело большую силу. Местные помещики составляли сравнительно малочисленную группу населения. Но они были наилучшим образом вооружены и обучены военному делу. Участие в народном восстании позволило им сохранить традиционные позиции ведущей политической силы. На стороне «доброго царя» выступили посадские люди, стрельцы, боярские холопы, крестьяне, вольные и служилые казаки. На Северской Украине главным центром движения стал Путивль, на южной окраине — Елец.
В тысячном гарнизоне Ельца в конце XVI в. числилось 150 детей боярских, 600 казаков и др.{153} Казаки были вооружены огнестрельным оружием и служили на лошадях. В 1604 г. в армии Бориса сражались 400 конных казаков из Ельца.{154}
С первых дней восстания его вожди постарались заручиться поддержкой вольных казаков. Их гонцы, посланные на «вольные реки», собрали там, по словам Буссова, несколько тысяч бойцов.
Русские источники удостоверяют, что военные действия против мятежников в южных («польских») городах происходили уже в июне 1606 г. Отдаленный Архангельский монастырь внес деньги в казну на ратников в царскую службу «в польский поход» 1 июля, а это значит, что необходимые средства были затребованы с монастырей в июне.{155}
После годичного перерыва гражданская война в России вспыхнула с новой силой. Новый этап Смуты имел свои особенности. Во-первых, Отрепьев начал войну с Годуновым, имея наемное войско. В 1606 г. в повстанческом лагере не было наемных солдат. Во-вторых, вторжение Отрепьева застало Годунова врасплох, и прошло два месяца, прежде чем царь собрал дворянское ополчение. Царь Василий летом 1606 г. имел в своем распоряжении полностью отмобилизованные полки, поскольку Лжедмитрий I собрал все воинские силы страны для похода на Азов.
Важные сведения о действиях повстанцев сообщает Яков Маржарет, капитан дворцовой стражи Лжедмитрия I, один из лучших мемуаристов Смутного времени. В июле 1606 г. Маржарет находился в Москве, в сентябре покинул Россию, а через несколько месяцев его «Записки» были опубликованы во Франции. «Некоторое время спустя после выборов сказанного Шуйского, — писал Маржарет, — взбунтовались пять или шесть главных городов на татарских границах, пленили генералов, перебили и уничтожили часть своих войск и гарнизонов». Известие Маржарета находит аналогию в летописной заметке из текста «Сказания о Гришке Отрепьеве», в которой в числе восставших городов названы важные пограничные крепости Рязань и Путивль. Однако Маржарет завершает свой рассказ указанием на то, что мятежники вскоре же сложили оружие и принесли повинную Василию Шуйскому.{156}
Как бы то ни было, боевые действия начались близ южных границ, а затем сконцентрировались в районе Ельца и Кром. Крепость Кромы была сожжена дотла в 1605 г. Неизвестно, в какой мере ее укрепления были отстроены заново в недолгие месяцы правления Лжедмитрия. Однако никто не забыл, что судьба династии Годуновых решилась под стенами Кром.
Елец привлек к себе силы борющихся сторон по другим причинам. Готовясь к наступлению на Азов, Лжедмитрий приказал укрепить Елец и сосредоточил там крупные запасы продовольствия и оружия.
Находясь в Москве, Маржарет в июле 1606 г. получил достоверную информацию о поражении повстанческих войск. По его словам, восставшая Северская земля снарядила в поход «семь или восемь тысяч человек, совсем без предводителей, которые потому были разбиты войсками, посланными туда Василием Шуйским, включавшими от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек и всех иноземцев».{157} Утверждение Маржарета об отсутствии у повстанцев опытных предводителей как одной из причин их поражения, по-видимому, полностью соответствовало действительности. Известно, что самый выдающийся предводитель повстанцев Андрей Корела был оставлен Лжедмитрием I при дворе и вскоре спился, а другой донской атаман — соратник самозванца Постник Лунев принял пострижение в Соловецком монастыре. Подняв восстание против Шуйского, путивляне избрали своим командиром епифанского сотника Истому Пашкова, а также приняли на службу казачьего атамана Ивана Болотникова, привезшего воеводскую грамоту из Самбора.
Факт поражения повстанцев на всех направлениях находит подтверждение в разрядах. Из разрядных записей следует, что воевода князь И. М. Воротынский осадил крепость Елец и наголову разгромил «воровское» войско, прибывшее на помощь ельчанам. «А как воровских людей под Ельцом побили, — значится в разрядах, — и к боярам и к воеводам князю Ивану Михайловичу Воротынскому приезжал стольник князь Борис Ондреевич Хилков».
Елец был на главном направлении, и туда царь послал одного из старших воевод князя И. М. Воротынского. На Кромы выступили второстепенные воеводы — князь Ю. Н. Трубецкой и М. А. Нагой. Трубецкой задержался в Карачеве, формируя полки, а «наперед себя» послал под Кромы Нагого. В это самое время, как свидетельствуют разряды, «Болотников приходил под Кромы, и он (Нагой. — Р. С.) Болотникова побил, и с тово бою прислал к Москве к государю с сеунчом (донесением о победе. — Р. С.) дорогобуженина Ондрея Семенова сына Колычева».{158}
Правительство пыталось использовать имя Грозного, чтобы повлиять на восставшие города. Вдова Грозного Марфа Нагая обратилась с личным письмом к жителям Ельца, призывая их отвернуться от мертвого расстриги. Грамоту ельчанам передал дядя царевича Дмитрия боярин Г. Ф. Нагой. Аналогичные грамоты были посланы в другие места.{159} Но обращения царя Василия не имели успеха.
Памятуя об опыте Бориса Годунова, власти избегали концентрации сил в одном пункте и держали полки в крепостях на Оке, в Орле и других местах. Лишь постепенно произошло перераспределение войск, и в лагере под Ельцом собралась большая армия. Царь Василий приказал воеводам взять Елец во что бы то ни стало. В осадный лагерь Воротынского выехал окольничий М. И. Татищев, один из главных инициаторов переворота в пользу Шуйского. Боярин князь М. Кашин получил приказ быть в Новосили, а оттуда идти «в сход» с Воротынским под Елец, где он должен был возглавить сторожевой полк. Как отметил в своих «Записках» стольник князь С. И. Шаховской, «в 114 году… на Преображеньев день (6 августа. — Р. С.) послали нас, стольников и стряпчих, 15 человек со князем Михаилом Кашиным на Северу под Елец на службу».{160}
В осадный лагерь Воротынского прибыли подкрепления как из столицы, так и из Рязанского края. Как значится в разрядных записях, «в большом же полку (Воротынского. — Р. С.) сходные воеводы ис Переславля Рязанского боярин князь Василий Корданукович Черкаской да Григорий Федоров Сумбулов».
В августе Разрядный приказ провел смотр в полках, развернутых к югу от Оки. С этой целью под Кромы и в Орел был направлен стольник Ф. В. Волынский, в Новосиль и под Елец стольник князь Ю. Д. Хворостинин.{161}
Несмотря на принятые военные меры, ситуация развивалась в неблагоприятном для Шуйского направлении. К концу лета плоды июньских побед были полностью утрачены. Разгромив повстанцев в открытом поле, воеводы не смогли отвоевать у них ни одной крупной крепости. Армии Шуйского провели у стен Ельца и Кром более двух месяцев, после чего отступили к Москве.
В литературе утвердилось мнение, что причиной отступления было катастрофическое поражение царских ратей.{162} В какой мере источники подтверждают это мнение? В «Дневнике» поляка А. Рожнятовского можно найти записи, которые на первый взгляд не оставляют места для сомнений: «День 17 сентября. Пришло известие к пану воеводе, что под Ельцом войско Шуйского в 5 тысяч наголову разбито. День 21 сентября. Снова пришла весть, что под Кромами побито 8 тысяч людей Шуйского, гнали и били их на протяжении 6 миль».{163}
Упомянутый в «Дневнике» «пан воевода» был не кем иным, как Юрием Мнишеком. Рожнятовский был слугой Мнишека, и его дневниковые записи всецело отражали точку зрения господина. Юрий Мнишек активно участвовал в новой самозванческой интриге и был весьма неразборчив в средствах, коль скоро речь шла о достижении политических выгод. Широко известен эпизод, относящийся к начальному периоду гражданской войны в России, когда в руки Лжедмитрия I попал московский дворянин Хрущов. На допросе Хрущов сообщил о смерти вдовствующей царицы Ирины Годуновой. Канцелярия Мнишека подвергла расспросные речи тенденциозной обработке и приписала Хрущову показание, будто Ирина признала «царевича Дмитрия» природным государем, за что была убита своим братом Борисом.{164}Вся эта немыслимая ложь нужна была Мнишеку для оправдания войны против «кровавого тирана» Бориса. В 1606 г. не изменилось ни окружение Мнишека, ни методы его обращения с информацией. Люди Мнишека сознательно распространяли слухи о катастрофических поражениях войск Шуйского.
Приведенные в «Дневнике» Рожнятовского «точные» данные о численности царской армии, по-видимому, являются вымышленными. Известно, что армию под Ельцом возглавляли удельный князь И. М. Воротынский, бояре князь В. К. Черкасский, князь М. Ф. Кашин и Г. Ф. Нагой, окольничие М. М. Салтыков и М. Б. Шеин. Полками под Кромами командовали бояре князь Ю. Н. Трубецкой, князь Б. М. Лыков, М. А. Нагой и окольничий Г. П. Ромодановский. Эти воеводы занимали в служебной иерархии куда более скромное положение, чем елецкие воеводы. Без сомнения, армия Воротынского по численности далеко превосходила войско Трубецкого. Рожнятовский проявил неосведомленность, утверждая будто под Кромами было 8 тыс. ратников, а под Ельцом всего 5 тыс.
События под Ельцом получили отражение в монастырских документах. Монастыри обязаны были послать под Елец «даточных» людей на лошадях, обозы с припасами и т. д. В приходно-расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря имеется запись от 2 сентября 1606 г. об отпуске запаса под Елец и убытках, что «учинилось в розгром».{165} И. И. Смирнов полагал, что речь шла о разгроме под Ельцом всей армии Воротынского. Но монастырская запись, не слишком понятная сама по себе, могла свидетельствовать лишь о разгроме монастырского обоза при отступлении полков.
Почему воеводы, громившие повстанцев в начале лета, вынуждены были отступить в конце лета? На то были свои причины. На первом этапе гражданской войны армия Годунова распалась после двухмесячной осады Кром. Воеводы Шуйского застряли у стен Кром и Ельца более чем на два месяца. Безуспешная осада деморализовала дворянское ополчение. Многие дети боярские были вызваны на службу еще в мае 1606 г. и к осени успели истратить свои припасы. Виды на урожай были плохими. Весной, в разгар цветения внезапно наступили заморозки и «паде мраз на всеплодие».{166}Злаки и прочие всходы погибли повсюду. Ввиду неурожая цены на хлеб стали стремительно расти. Осведомленный автор «Бельского летописца» отметил факт голода в лагере: «Под Ельцом тое же осени государевы бояре и воеводы и все ратные люди запасы столовыми велми оскудели и купили четь сухарей по 9-ти рублев и больши: и от тое скудости многие размышленья стали».{167} Годовое жалованье рядовых помещиков не превышало трех-пяти рублей. Очевидно, даже им цены в 9 рублей за четверть сухарей были недоступны. Спасаясь от голода, дети боярские и прочий служилый люд стали покидать полки. Однако сколь бы важное значение ни имели экономические затруднения, решающее влияние на ход событий оказывали политические и социальные факторы.
Воспользовавшись тем, что войска Шуйского в течение длительного времени были скованы под Ельцом и Кромами, повстанцы заново организовали свои силы. Казачий атаман Болотников, отброшенный от Кром в дни первого наступления, вернулся в Путивль и сформировал там новое войско. Его главным помощником стал сотник Ю. Беззубцев, возглавлявший путивльских самопальников. Источники зафиксировали тот факт, что Болотников прошел через Комарицкую волость.{168} На помощь к нему прибыли новые отряды вольных казаков с Дона.
В 1605 г. Беззубцев пробился к осажденному в Кромах атаману Кореле через осадный лагерь Годунова. Год спустя повстанцы повторили свой дерзкий маневр. Как записал автор «Бельского летописца», «лета 7115-го года в осень пришел под Кромы ис Путивля… Болотников и ратных людей от Кром отбил, а сам в Кромах стал»{169}. Две записи Разрядного приказа позволяют уточнить летописную версию. Первая запись гласит: «И под Кромами у воевод с воровскими людми был бой и из Путивля пришол Ивашко Болотников да Юшка Беззубцов… прошли на проход в Кромы». Из второй разрядной записи следует, что на осень под Кромами должны были остаться воеводы Трубецкой и Нагой, но они отступили, «как их Болотников от Кром оттолкнул».{170}
В окружении Мнишека победы повстанцев над Шуйским описывали с помощью выражений: «наголову разбили», «гнали и били». Буссов и дьяки Разрядного приказа употребляли иные выражения, по-видимому, более точно отражавшие происшедшее: «оттолкнули», «побили и потеснили» и др.{171}
Воеводы отступили к Москве не потому, что были разгромлены восставшими. Плохо вооруженным пешим отрядам Болотникова трудно было опрокинуть тяжеловооруженную дворянскую конницу, господствовавшую на поле боя. Успех Болотникова был ограниченным: ему удалось потеснить воевод и прорваться внутрь осажденной крепости. Но победа Болотникова деморализовала воевод под Кромами и Ельцом. Автор «Нового летописца» очень точно описал причины отступления главной армии из-под Ельца: «Слышаху же под Ельцом бояре, что под Кромами смутилось, отоидоша от Ельца прочь и поидоша все к Москве».{172} Книги Разрядного приказа конкретизируют летописное известие о «смуте» в дворянском ополчении под Кромами. Войско было утомлено длительной осадой и начало распадаться после первого же поражения. Вышли из повиновения даже самые преданные царю отряды конных помещиков из Новгорода, Пскова, Великих Лук и замосковных городов: «И после бою (у Кром. — Р. С.), — значится в разрядах, — в полкех ратные люди дальних городов — ноугородцы, и псковичи, и лучаня, и торопчане, и замосковных городов под осень в полках быть не похотели, видячи, что во всех украинных городах учинилась измена и учали из полков разъезжатца по домам, и воеводы князь Юрьи Никитич с товарыщи отошли на Орел».{173}
Составитель «Бельского летописца», описавший голод в осадном лагере под Ельцом и назвавший установившуюся там цену на хлеб, подтверждает версию о том, что Воротынский отошел от Ельца, узнав об отступлении войск Трубецкого из-под Кром: «И от тое скудости (дороговизны и недостатка провианта. — Р. С.) многия размышленья стали; и послыша то, что государевы воеводы ис-под Кром отошли, а вор Ивашко Болотников… пришел в Кромы…».{174}
И. И. Смирнов отнес события под Кромами и Ельцом к августу 1606 г., отметив при этом, что битва под Ельцом имела место, вероятно, во второй половине августа.{175} Его предположение может быть подкреплено дополнительными аргументами. Будучи в Ярославле, Рожнятовский записал известие о поражении царских войск под Ельцом 7 (17) сентября и под Кромами И (21) сентября 1606 г.{176} Расстояние от Ельца и Кром до Москвы составляло около 350–400 верст, так что надо было не менее недели, чтобы весть об отступлении достигла Москвы. В Ярославль эта весть должна была попасть с запозданием еще в 3–4 дня. Приняв во внимание все эти поправки, можно сделать вывод, что царские полки отступили от Ельца и Кром во второй половине августа, причем первым отступило войско Воротынского.
Главная ценность дневниковых записей Рожнятовского состоит в том, что они были сделаны своевременно и заключают в себе точную хронологическую информацию. Наиболее достоверные источники (разрядные записи, «Записки» К. Буссова, «Бельский летописец») подтверждают эту информацию. В августе 1606 г., писал Буссов, Пашков двинулся от Ельца к Москве. По разрядам, после боя с Болотниковым у Кром ратные люди «под осень» стали разъезжаться из полков. Из «Бельского летописца» следует, что Болотников предпринял успешный поход на Кромы «в осень», т. е. на исходе лета, в августе.
Правительственные войска громили повстанцев в открытом поле, но воеводы не могли воспользоваться плодами своих побед. Восстание захватывало новые местности, лишая их опорных пунктов, перерезывая пути сообщения. В разгар осады Ельца Воротынский получил весть, что в Белгороде убили «изменники белгородцкия мужики» местного воеводу боярина П. И. Буйносова-Ростовского. Произошло это «в среду в третьем часу дня» 30 июля 1606 г.{177}
Одной из крупнейших пограничных крепостей была крепость Ливны, располагавшаяся поблизости от Ельца. Разрядный приказ направил туда энергичного воеводу окольничего М. Б. Шеина, поручив ему сформировать там передовой полк. Вскоре же Шеин получил распоряжение идти на помощь к Воротынскому под Елец. Выполнить этот приказ он не смог, потому что гарнизон и население Ливен восстали. Как значится в разрядах, «под Елец царь Василей послал боярина… Воротынского, да с Ливен велел к нему в сход итти окольничему… Шеину», и «с Ливен Михайло Борисович Шеин утек душою да телом, а животы ево и дворянские пограбили».{178} Очевидно, и воевода, и находившиеся при нем дворяне (из состава формировавшегося передового полка) бежали из города в спешке, из-за чего все их имущество («животы») оказалось в руках у повстанцев.
В различных уездах повстанческое движение приобретало различные формы. В одних городах инициаторами восстания выступали «мужики» (посадские люди, холопы и прочие), в других уездах служилые люди «всем городом» переходили на сторону «законного» царя «Дмитрия».
Объясняя причины отступления царских полков из-под Ельца и Кром, автор «Бельского летописца» подчеркивал: «… а вор Ивашко Болотников… пришел в Кромы, и все северские и полевые (южные. — Р. С.) и зарецкие (расположенные к югу от Оки. — Р. С.) городы от царя Василия Ивановичи всеа Русии отложились; и бояре, и воеводы, и все ратные люди ис-под Ельца и ис-под Кром все пришли к Москве…». Летописная формула «города отложились» имела конкретный смысл. Речь шла о переходе на сторону повстанцев «служилого города», т. е. городовых детей боярских, поддержанных прочим населением восставшего города.
Ближайшими тыловыми пунктами войск Воротынского и Трубецкого были крепости Новосиль и Орел. Положение детей боярских Орловского и Новосильского уездов было сходно с положением путивльских помещиков. Уездные дворяне были плохо обеспечены землями. Лишь единичные представители орловских дворян были зачислены в начале XVII в. на службу в «государев двор». Одна треть местных помещиков (129) несли службу в конных полках, тогда как две трети (287) служили в пехоте «с пищалями». Среди новосильских детей боярских 128 человек были «пищальниками».{179}Оскудевшие дети боярские «пищальники» в большом числе несли осадную службу в своих городах. Отмеченные моменты оказали непосредственное влияние на ход событий.
Поначалу Новосиль была занята полком боярина князя М. Кашина-Оболенского. Затем Кашин был вызван в осадный лагерь под Елец. Едва в Новосили началось брожение, Воротынский приказал Михаилу Кашину спешно вернуться туда. Но время было упущено: местные дети боярские и прочие служилые люди вместе с населением восстали и «князь Михайла (Кашина. — Р. С.) в Новосиль не пустили, а целовали крест вору… и князь Михайло пришел на Тулу».{180}
Тем временем Ю. Трубецкой начал отступление от Кром к Орлу. Находившиеся там воеводы князь И. А. Хованский и князь И. М. Барятинский рассчитывали использовать новгородские дворянские сотни, чтобы удержать в своих руках Орел. Но их постигла неудача, о чем орловские воеводы тотчас известили царя: «Велено с ними (воеводами. — Р. С.) быть ноугородцем Бежецкой и Шелонской пятины, и как воеводы от Кром отошли, и ратные люди разъехались, и ноугородцы, видя в орлянех шатость, быть не хотят».{181}«Шатость в орлянех» привела к тем же самым результатам, что и смута в Новосили. Опираясь на поддержку населения, уездные служилые люди «всем городом» принесли присягу на верность «Дмитрию», представлявшему в их глазах законную династию.
Весть о «шатости» в Орле побудила Василия Шуйского спешно направить туда воеводу князя Д. И. Мезецкого с наказом «уговаривать ратных людей». С Мезецким были посланы крупные силы — 1500 стрельцов. Но воевода не смог выполнить приказ. Миновав Калугу, он встретил у Лихвинской заставы войска, бежавшие из Орла на север. Болотников беспрепятственно вошел в Орел, а затем, следуя за отступавшими правительственными войсками, стал продвигаться к Калуге.
Главный воевода Воротынский соединился в Туле с отступившим из Новосили Кашиным. Если бы Воротынский засел в неприступном тульском кремле, он без труда отразил бы наступление слабых повстанческих отрядов. Но воевода не мог этого сделать по той причине, что в его распоряжении не было надежных частей. Тульские дворяне и дети боярские вместе со всем тульским населением объявили себя сторонниками «Дмитрия». Прочие дворянские отряды, среди них рязанцы и каширяне, вышли из повиновения и поспешили покинуть Тулу. В разрядных записях об этом сказано следующее: когда Воротынский «пришол на Тулу ж, а дворяня и дети боярские все поехали без отпуску по домом, а воевод покинули, и на Туле заворовали, стали крест целовать вору. И Воротынский с товарыщи пошли с Тулы к Москве, а города зарецкие все заворовалися, целовали крест вору».{182} Падение Тулы открыло перед повстанцами путь к столице.
Гражданская война расколола феодальное сословие. Против царя Василия Шуйского на первых порах выступили мелкопоместные дети боярские южных окраин. В отличие от южных уездов Тульский уезд располагал развитой системой поместно-вотчинного землевладения. «Лучшие» тульские дворяне издавна служили в составе государева двора. Восстание в Туле, а затем в Рязани показало, что раскол впервые распространился на государев двор, до того остававшийся самой прочной опорой трона. Раскол двора имел катастрофические для Шуйского последствия.
Глава 6
ОСАДА МОСКВЫ
На период осады Москвы приходится время наивысшего подъема восстания Болотникова. Изучение этого времени породило множество споров. Решение спорных проблем невозможно без сравнительной оценки главных источников, среди которых особое место занимает «Иное сказание». По мнению С. Ф. Платонова, в основе «Иного сказания» лежала так называемая «Повесть 1606 года», составленная в Троице-Сергиевом монастыре вскоре после переворота 17 мая 1606 г. и дополненная сведениями о восстании Болотникова, записанными в царствование Василия Шуйского.{183} Однако уже Е. Н. Кушева доказала, что «Повесть 1606 года» является поздней компиляцией, включенной в текст «Иного сказания» в момент появления этого памятника в 20-х гг. XVII в.{184} Дальнейшие исследования позволили уточнить вопрос о времени возникновения «Иного сказания» и о составе «Повести 1606 г.». Автор специальной работы Я. Г. Солодкин пришел к выводу, что «Иное сказание» появилось в весьма позднее время — между 1620 и 1641 гг.{185} В. И. Буганов, В. И. Корецкий и А. Л. Станиславский установили, что одним из основных литературных источников «Иного сказания» была «Повесть како отомсти», которая принадлежит к числу самых ранних сочинений о Смутном времени. Эта повесть, отметили авторы, претерпела изменения уже вскоре после своего создания и вторично — при ее включении в состав «Иного сказания».{186}
И. И. Смирнов принял гипотезу С. Ф. Платонова о происхождении «Повести 1606 г.» и развил ее. Наряду с рассказом о воцарении и гибели Отрепьева «Повесть 1606 г.», по мнению И. И. Смирнова, включала особую «Повесть о Болотникове». Автор этого сочинения подробно описал начальный этап восстания Болотникова, из чего И. И. Смирнов заключил, что «Повесть о Болотникове» могла быть составлена в разгар восстания, еще до падения Тулы в 1607 г.{187}
Мнение И. И. Смирнова не вызвало возражений в литературе, а Я. Г. Солодкин осторожно солидаризировался с ним: «Смирнов справедливо считал, что компилятор воспользовался повестью о восстании Болотникова, неизвестной в отдельных списках», автором которой был «современник восстания, очевидец многих событий 1606–1607 гг.».{188}
Гипотеза И. И. Смирнова превращала «Иное сказание» в первоклассный источник по истории восстания Болотникова. Однако эта гипотеза лишена фактического обоснования. Во-первых, так называемая «Повесть о Болотникове» неизвестна в отдельных списках. Все ранние сказания («Повесть како отомсти» и ее более поздняя переделка «Повесть како восхити») были посвящены истории Гришки Отрепьева и завершались описанием его гибели. Дополнительные сведения о Болотникове в «Ином сказании» выходили за рамки жизнеописания Отрепьева. Во-вторых, степень достоверности сведений о Болотникове невысока, а следовательно, их невозможно рассматривать как показания очевидца, записанные в период восстания. Автор так называемой «Повести о Болотникове» не мог назвать ни места главных сражений, предшествовавших осаде Москвы армией Болотникова, ни имен участвовавших в них воевод. Сами бои он описал с помощью трафаретных летописных штампов. Царь Василий послал войско «встречю» ворам, и воеводы «две брани с ними учинивше, и бысть бой велик и сеча зла, и многое множество обоих падоша в тех двух бранях», рати не могли одолеть друг друга и «тако разидошася».{189}Автор не знал того, что знали все современники и очевидцы: осаде предшествовала битва, в которой войско Шуйского было разгромлено наголову.
Для определения времени осады Москвы И. И. Смирнов привлек кроме «Иного сказания» также документы Разрядного приказа и «Записки» немецкого купца Г. Паэрле, находившегося в 1606 г. в Москве. Два последних источника, имевших различное происхождение, содержат сведения о том, что осада длилась пять недель. Поскольку время отступления повстанцев от Москвы известно (2 декабря), нетрудно вычислить ее начальный момент (28 октября). Однако И. И. Смирнов внес поправку к установленной им самим дате, следуя указаниям «Иного сказания». «Я полагаю, — писал он, — что ключ к разрешению вопроса о времени продолжительности осады Москвы Болотниковым дает «Иное сказание».{190} В «Ином сказании» упоминалось о трехнедельном затишье в ходе военных действий под Москвой, наступившем до времени, когда повстанцы повторно («паки») появились в Коломенском. Отсюда И. И. Смирнов сделал вывод, что восставшие впервые заняли Коломенское 7 октября 1606 г. Не ставя под сомнение достоверность сведений «Иного сказания», А. А. Зимин и Р. В. Овчинников дали им другое истолкование. Они считали, что автор имел в виду трехнедельное затишье в ходе осады, наступившее в период между 28 октября и 16–18 ноября 1606 г.{191}
Попытаемся прежде всего выделить комплекс ранних и наиболее достоверных источников, позволяющих установить время осады Москвы. К этому комплексу относится прежде всего «Повесть протопопа Терентия», а также «Хроника» К. Буссова и «Дневник» А. Рожнятовского. В несколько измененном виде «Повесть Терентия» была включена в текст «Иного сказания». Однако более точно текст оригинала «Повести Терентия» передан в отдельных списках, сохранившихся вне текста «Иного сказания».{192}
И. И. Смирнов отводил «Повести Терентия» исключительно важное место в своих хронологических построениях. Напротив, А. А. Зимин полагал, что повесть, включенная в «Иное сказание» лишь в 1623 г., вообще не может быть использована для уточнения времени осады Москвы.{193} А. И. Копаневу удалось найти список «Повести» с пометой о ее публичном чтении в Кремле 16 октября 1606 г.{194} Находка позволила отвести сомнения А. А. Зимина. «Повесть» относится к числу самых ранних повествовательных источников, непосредственно отразивших события. Содержание «Повести» вкратце сводится к следующему. Осенью 1606 г. протопоп кремлевского Благовещенского собора Терентий объявил властям о видении Христа и Богородицы, предвестивших наступление многих бед для людей (москвичей). Он начал «Повесть» с молитвы о «мире всего мира и о нынешних лютых на нас находящих».{195}Терентий утверждал, будто беседовал с Христом 12 октября 1606 г. На этом основании С. Ф. Платонов датировал «Повесть» 12–14 октября 1606 г.{196}И. И. Смирнов отнес «Повесть» ко времени между 7 и 12 октября 1606 г. и усмотрел в этом источнике «одно из главных доказательств осады Москвы Болотниковым с 7 октября, ибо, Повесть» исходит уже из факта осады».{197}
Возражая И. И. Смирнову, В. И. Корецкий сослался на новый список «Повести», датируемый 10-ми гг. XVII в. и имеющий заголовок «Повесть сиа лета 7115 году сентября».{198} В. И. Корецкий не заметил того, что найденный им источник заставляет отказаться от прежних хронологических представлений. Слова протопопа Терентия о «нынешнем» нашествии «кровоядцев и немилостивых разбойников» на Москву были записаны в сентябре 1606 г., из чего следует, что повстанцы впервые подошли к Москве не в октябре, а в сентябре.
Среди источников особое место занимает «Московская хроника» К. Буссова. Служилый немец Конрад Буссов присоединился к войску Болотникова в период осады Москвы, а свою «Хронику» составил в 1611 г., описав начальный период восстания со слов повстанцев и по личным впечатлениям. Записки Буссова принадлежат к числу очень немногих источников, отразивших события как бы изнутри повстанческого лагеря. По авторитетному свидетельству Буссова, армия Пашкова двинулась к Москве в августе, а уже к Михайлову дню она оказалась в миле с четвертью от города.{199}По русскому календарю Михайлов день приходится на 17 сентября. Таким образом, свидетельство Буссова подкрепляет данные «Повести Терентия».
В тексте «Дневника» Рожнятовского можно найти запись от 18(28) числа о появлении воровского войска под Москвой. И. И. Смирнов безоговорочно отнес эту запись к октябрю и увидел в ней одно из самых веских доказательств того, что осада Москвы началась задолго до 28 октября.{200} Предложенная датировка записи не вызывала возражений со стороны А. А. Зимина, и ее целиком приняли издатели русского перевода «Дневника» Рожнятовского. Между тем эта датировка требует критической проверки.
Наиболее исправный польский текст «Дневника» Рожнятовского опубликован А. Гиршбергом.{201} Знакомство с текстом дает общее представление о манере заполнения дневника. Автор давал общий заголовок: «Июль», «Август», «Сентябрь», а затем помечал числа без повторного указания на месяц. Интересующие нас записи имеют следующий вид: «Сентябрь. День 1. Сентябрь… День 2… День 3… Ярославль (день прибытия Мнишека в Ярославль. — Р. С.). День 4. Сентябрь… День 7… День 9… (и далее. — Р. С.). День 24… День 25… День 27… День 28… День 30». Итак, все записи Рожнятовского помещены под общим заголовком «Сентябрь». В этих записях «октябрь» не обозначен. Более того, в тексте «Дневника» имеется очевидный пропуск, поскольку следом за сентябрьскими записями следует новый заголовок: «Ноябрь. День 1. Ноябрь…».
Издатели русского текста «Дневника» рассматривали запись от 14(24) как бесспорно сентябрьскую, а помещенную ниже запись от 18(28) как октябрьскую, не заметив того, что вторая запись служит непосредственным продолжением первой. 14 сентября Рожнятовский получил известие, внушившее ему сомнение, будто войско сторонников «Дмитрия» «под Москву пришло». Через четыре дня, 18 сентября Рожнятовский узнал из царской грамоты, что восставшие действительно подошли к Москве.{202}
Проанализируем подробнее дневник слуги Ю. Мнишека. Первую запись Рожнятовский сделал не по слухам, а на основании личных наблюдений. В Ярославле появилось множество беженцев из столицы, сообщивших о наступлении восставших на Серпухов. «Мы видели своими глазами, — записал автор «Дневника», — как множество знатных бояр (детей боярских. — Р. С.) с женами бежали из Москвы, услышав о большом войске под Серпуховым». Во второй записи изложено содержание царской грамоты, привезенной 18 сентября в Ярославль. Царь Василий требовал верности от ярославцев, невзирая на то, что сторожевые разъезды сторонников «Дмитрия» прорвались под Москву и в любой момент могли подойти к Ярославлю: «Людей загонных из этого воровского войска остерегайтесь и бога за меня молите, чтобы помог мне против этих изменников».{203} Из «Дневника» Рожнятовского следует, что повстанцы вышли к Москве между 14 и 17 сентября. Его данные полностью совпадают с известием Буссова о том, что восставшие вплотную подошли к столице 17 сентября. Протопоп Терентий имел все основания написать в своей сентябрьской повести о «нынешнем нашествии» разбойников на столицу. Сведения о сентябрьском наступлении получили отражение не только в дневниках, записках и литературных сочинениях, но и в источниках строго документального происхождения. В хозяйственных книгах подмосковного Иосифо-Волоколамского монастыря среди записей за сентябрь 1606 г. можно обнаружить следующую помету: «Того ж дни (15 сентября. — Р. С.) послали в Колугу для ратных вестей Петра Окулова».{204}Запись о посылке монастырского слуги в Калугу за «ратными вестями» наводит на мысль, что повстанцы продвигались к Москве не только на серпуховском, но и на калужском направлении, где войска возглавлял Болотников.
Вопрос о путях продвижения восставших к столице вызвал в литературе не меньшие споры, чем вопрос о времени московской осады. В. И. Корецкому удалось разыскать в архивах новые документы, характеризующие движение Пашкова от Ельца к Москве. В 1627 г. писцы произвели обыск во владениях помещика К. Троковского неподалеку от Ряжска, пометив в обыскной грамоте, что поместье попустело «от тех мест, как с Ельца шол Пашков». На основании этого документа В. И. Корецкий сделал вывод, что Пашков не стал преследовать основными силами разбитое под Ельцом и таявшее на глазах войско князя И. М. Воротынского, отступавшее через Новосиль к Туле, а послал за ним, вероятно, отдельные отряды; сам же пошел на Ряжск, а оттуда на Рязань.{205}
С предположением В. И. Корецкого трудно согласиться. Отряды Пашкова наступали на Москву, имея четкую цель — занять столицу и восстановить на троне «Дмитрия». Армия Воротынского, бежавшая от Ельца к Туле и Серпухову, фактически развалилась в пути. Совершенно невероятно, чтобы в подобной обстановке Пашков мог уйти с кратчайшего пути на Москву и увести свои основные силы далеко на восток к Ряжску, послав преследовать Воротынского «отдельные отряды». В разрядах можно обнаружить прямое указание на то, что повстанцы шли прямиком к «береговым городам» на Оке — Серпухову и Калуге: «Как их (Трубецкого с товарищами. — Р. С.) Болотников от Кром оттолкнул, а от Ельца князь Иван Боратынский отошел же, а воры, собрався, пошли г береговым городам…».{206} Предположение о походе Пашкова к Москве по кратчайшей дороге через Тулу — Серпухов вовсе не означает того, что в пути повстанцы не посылали отряды в разные стороны и один из таких отрядов побывал возле Ряжска.
Распоряжения московского Разрядного приказа доказывают, что в середине сентября наибольшие опасения властям внушали не войска Пашкова, продвигавшиеся к Серпухову, а армия Болотникова, наступавшая от Орла к Калуге. Волоколамские старцы недаром посылали слугу за «ратными вестями» в Калугу. В Москве не забыли, что именно Болотников одержал верх над Трубецким под Кромами. Поэтому Шуйский направил против него почти все наличные силы. В одних списках разрядных книг помечено, что полки выступили в Калугу 10 сентября, в других — 18 сентября. Как значится в разрядных записях, «лета 7115-го с сентября послал царь Василей в Калугу против воровских людей брата своего боярина Ивана Ивановича Шуйского, да боярина князя Бориса Петровича Татева, да окольничего Михаила Игнатьевича Татищева, а с ним дворян московских, и стольников, и стряпчих, и дворовых людей». В Калуге находились остатки армии Трубецкого, отступившей туда из-под Кром. Военное командование не очень полагалось на эти силы. Тем не менее Шуйский и Татев получили наказ «ратных людей уговорить, которые замосковные городы и ноугородцы с воеводы пришли ис-под Кром и с Орла в Колугу».{207}
23 сентября 1606 г. Болотников попытался переправиться за р. Угру под Калугой, но был остановлен воеводами. Оценивая исход столкновения, И. И. Смирнов с рядом оговорок заключил, что победу одержали повстанцы.{208} В доказательство он привел следующую запись Г. Паэрле: «Бояре, разбитые на берегах Оки, должны были отступить к столице, куда ежедневно прибывали толпы раненых».{209} Надо иметь в виду, что приведенный текст помещен после июльских записей и перед записями за ноябрь. Указание Паэрле не поддается точной датировке, а потому у нас нет оснований связывать его с какой-то определенной битвой на Оке или Угре. Толпы раненых прибывали в столицу с Оки на протяжении всего сентября и октября, что и было зафиксировано очевидцем.
Предпочтение следует отдать более точным и достоверным источникам. Как значится в записях Разрядного приказа, 23 сентября «был бой бояром и воеводам князю Ивану Ивановичу Шуйскому с товарыщи на усть Угры с воровскими людми, и воровских людей побили, с тово бою от бояр… пригонял к государю с сеунчом князь Михайло Петрович Борятинской. А от государя со здоровьем и золотыми прислан… стольник Василий Матвеевич Бутурлин».{210} Награждение воевод золотыми свидетельствовало о том, что Болотников потерпел на Угре серьезное поражение. Однако воевода И. И. Шуйский не мог воспользоваться результатами победы. Гражданская война имела свою логику и свои законы. Повстанцы терпели поражение, а восстание ширилось. Население Калуги восстало в тот самый момент, когда Болотников был отброшен прочь от Калуги. Воеводы, выиграв битву, повернули к Калуге, чтобы дать отдых войскам, но в «Калугу их не пустили, заворовали и крест целовали вору».{211}
Бои на калужском направлении сковали правительственные войска, что позволило отрядам Пашкова добиться крупных успехов на серпуховском направлений. Отряд, посланный к Серпухову, возглавили второстепенные воеводы князь В. В. Мосальский и Б. И. Нащокин, а это значит, что численность отряда была невелика. В разрядных книгах записано: «Того ж году (7115. — Р. С.) посланы по серпуховской дороге на Лопасну воеводы боярин князь Владимир Васильевич Кольцов-Мосальский да Борис Иванов сын Нащокин». Воеводам не удалось остановить восставших под Серпуховом. Отряды Пашкова разбили войско Мосальского на Лопасне, продвинулись к Москве на 30–40 верст и были остановлены на р. Пахре. В разрядных книгах помечено: «На Пахре был бой с воровскими людьми, на Лопасне наперед». В столкновении на Лопасне правительственные войска понесли чувствительные потери. Дворянин О. И. Ушаков писал в челобитной царю, что его отец Иван «был на Москве голова у стрельцов при царе Василье Ивановиче, и посылай с Москвы с стрельцы противо воровских казаков на Лопасну, и… отца нашего на Лопасне убили».{212}Московское командование выслало подкрепления Мосальскому, благодаря чему он смог закрепиться на Пахре. В разрядных записях отмечено: «Да на Пахру ж посыланы з головою с Петром Дашковым к боярину ко князю Володимеру Васильевичу Кольцову-Мосальскому 250 человек, и наказ ему дан особ».{213}
На некоторое время боевые действия на серпуховском направлении стихли. Повстанцы остановились на Лопасне, а воеводы заняли позиции на Пахре. В описях царского архива упоминается любопытный документ, относящийся ко времени «стояния» на Пахре осенью 1606 (7115) г. В документе излагались показания двух лазутчиков: «Роспрос 115-го году торгового человека Степанки Шитникова да садовника Богданка Поневина, что посылали их с Пахры крутицкой митрополит Пафнутей да боярин князь Федор Тимофеевич Долгорукой с товарыщи к ворам на Лопасную».{214} Пафнутий был деятельным помощником Шуйского и посылал людей на Лопасню, вероятно, чтобы разведать силы противника.
В период сентябрьского наступления повстанцев на Москву произошло два крупных сражения: боярин князь И. И. Шуйский разгромил Болотникова под Калугой на Угре, а боярин князь М. В. Скопин-Шуйский нанес поражение восставшим на Пахре под Серпуховом. В какой последовательности совершились эти события? Источники позволяют ответить на этот вопрос.
В 1614 г. участник боев в Подмосковье князь В. Р. Борятинский предоставил в Разрядный приказ лист с перечнем наград (придач к денежному окладу), полученных им за военные заслуги: «При царе Василии придано ему, как был бой боярину князю Ивану Шуйскому с воры с казаки под Колугою на реке на Угре, и князю Василью (Борятинскому. — Р. С.) за ту службу придано… к 12 рублем 5 рублев, да как послан с Москвы под Серпухов боярин князь Михайло Васильевич Шуйской, и был бой на реке на Похре с воры с казаки, и ему за ту службу придано к 17 рублем 5 рублев».{215} Заявление Борятинского было подтверждено 11свидетелями дворянами, вероятно также участвовавшими в военных действиях против восставших.
Итак, бой на Пахре произошел после 23 сентября. Иначе говоря, Разрядный приказ смог сосредоточить на серпуховском направлении значительные силы лишь после возвращения в Москву полков из-под Калуги. Царь Василий поручил руководить боевыми действиями против войск Пашкова своему племяннику — молодому стольнику князю М. В. Скопину-Шуйскому. В распоряжение Скопина поступили отряды конницы боярина князя Б. П. Татева, вернувшиеся с Угры, и отряды боярина Мосальского, стоявшие на Пахре. В книгах Разрядного приказа значится: «Того ж году (7115. — Р. С.) посланы воеводы в осенней поход: стольник князь М. В. Скопин-Шуйской, да боярин князь Б. П. Татев, А. В. Измайлов, да дьяк С. Васильев; да со князем Михаилом Васильевичем велено быть боярину князю В. В. Кольцову-Мосальскому да Борису Нащокину. И князю Михайлу был бой с воровскими людьми на Похре… и воровских людей побили, и с тово бою… пригонял с сеунчом Василий Иванович Бутурлин».{216}
Скопин нанес поражение войскам Пашкова. Но в разрядах нет сведений о пожаловании воеводам боевых наград — «золотых». Не означает ли это, что столкновение на Пахре имело более скромные масштабы, чем битва на Угре? Как бы то ни было, отступление Болотникова с Угры и Пашкова с Пахры изменили положение в Подмосковье. «Загонные люди» — сторожевые отряды повстанцев, появившиеся в окрестностях столицы, — вынуждены были отойти на юг. Составитель «Иного сказания» упомянул, что перед осадой Москвы «воры» во второй раз («паки») пришли в Коломенское. По-видимому, в первый раз Коломенское было занято воровскими «загонными людьми» в дни сентябрьского наступления.
Распад дворянского ополчения в осадных лагерях под Кромами и Ельцом поставил правительство в исключительно трудное положение. Однако царю Василию удалось избежать катастрофы благодаря поддержке верхов «государева двора» и московского гарнизона.
Сентябрьское наступление повстанцев на Москву потерпело неудачу прежде всего по той причине, что восставшие не смогли своевременно объединить свои силы. У них было два главных предводителя — Пашков и Болотников, и каждый вел свою войну. В результате правительственные войска разгромили повстанческие армии поочередно, одну за другой.
Где и когда произошло объединение повстанческих сил? По этому вопросу в литературе были высказаны различные точки зрения. И. И. Смирнов полагал, что в октябре 1606 г. Пашков разбил правительственные войска под Троицким до соединения с Болотниковым.{217}Однако А. А. Зимин и Р. В. Овчинников решительно отвергли мнение И. И. Смирнова и высказали предположение, что силы Пашкова и Болотникова объединились до битвы под Троицким.{218} Р. В. Овчинников подтвердил свою схему ссылкой на разрядные записи, а также на «Пискаревский летописец» и «Карамзинский хронограф». Рассмотрим каждый из этих источников в отдельности.
Разрядные записи о битве под Троицким сохранились в краткой и подробной редакциях. Уже И. И. Смирнов отметил, что краткая запись является более ранней и достоверной, тогда как подробная носит характер поздней литературной переработки.
Ранняя редакция
Того же году посланы пот Коломну бояре княз Ф. И. Мстиславской… (всего названо 12 имен. — Р. С.), дворяне московские, стольники и стряпчие. И был им бой с воровскими людми в селе Троецком с Истомою Пашковым да с резанцы, и на том бою бояр и воевод побили.{219}
Поздняя редакция
Тое же осени под Серпухов ходил на воров боярин княз М. В. Шуйской… и воры все — Ивашко Болотников, да Истома Пашков, да Юшко Беззубцов с резанцы, и с коширяны, и с тулены, и со всеми украинными городы… с Коломны собрався, пошли к Москве. И царь Василей послал противу их всех бояр, и окольничих, и думных дворян и московских, и столников, и стряпчих… И по общему греху тогды воры под селом бояр… побили и розганяли…{220}
Сопоставление текстов подтверждает источниковедческие наблюдения И. И. Смирнова. Автор записи поздней редакции неудачно скомпановал запись о посылке М. В. Скопина под Серпухов с записью о походе Ф. И. Мстиславского и прочих бояр под Коломну, в результате чего возник нелогичный рассказ: «под Серпухов ходил на воров» Скопин, «и воры все, с Коломны собрався, пошли к Москве». В тексте поздней редакции не названы ни имена воевод, посланных под Коломну, ни название села, где было сражение. Наличие литературных штампов («по общему греху») подтверждает, что поздняя редакция возникла вне стен Разрядного приказа. Ранняя достоверная разрядная запись не оставляет сомнения в том, что Пашков разбил войско Мстиславского без помощи Болотникова.
Автор «Пискаревского летописца» очень бегло осветил начальный период восстания. О крупнейшем событии того времени — битве под Троицким он вообще ничего не знал. Отметив факт появления «царевича Петра» в Путивле, летописец продолжал: «А воеводы от него приходили с Тулы (под Москву. — Р. С.) Пашков и Болотников, а стояли в Коломенском».{221}Неосведомленность автора летописи очевидна: Пашков и Болотников прибыли под Москву до появления «Петра» в Путивле и не по его приказу.
Иной характер носят сведения Буссова. Оказавшись в войске Болотникова в Калуге в декабре 1606 г., Буссов имел возможность разузнать подробности о событиях двух-трехмесячной давности из первых рук. По словам Буссова, Болотников прибыл на помощь к Истоме Пашкову, пройдя через Комарицкую волость на Калугу и затем дальше к Москве на Котлы, что произошло вскоре после Мартынова дня, т. е. вскоре после 1 ноября 1606 г.{222} Рассказ Буссова опровергает предположение об участии Болотникова в битве под Троицким.
Арзамасский сын боярский Баим Болтин составил записки (так называемый «Карамзинский хронограф») на основании рассказов очевидцев и участников событий. По мнению С. Ф. Платонова, этот памятник можно поставить на первое место среди записок русских людей XVII в.{223} Согласно свидетельству Болтина, Пашков прибыл под Москву «с тулены, и с коширяны, и с веневичи… а с колужены и со олексинцы и с ыными городами Ивашко Болотников».{224} Состав повстанческих армий весьма точно отразил проделанный ими путь. После поражения на Угре Болотников отступил в Алексин, где пополнил свое поредевшее войско алексинцами, а позже перешел в восставшую Калугу, где к нему присоединились калужане, с которыми он и выступил к Москве. Наличие каширян в армии Пашкова свидетельствовало о том, что Пашков после поражения на Пахре ушел через Каширу с серпуховской дороги на коломенскую, где и развернулись главные военные действия.
Ко времени московского наступления восстание охватило огромную территорию от Путивля и Чернигова на западе до Арзамаса, Свияжска и Чебоксар на востоке, от Тулы и Серпухова на севере до Астрахани на юге. Восстание на южных окраинах нашло поддержку со стороны вольных казаков. Но движение, получившее наименование «восстание Болотникова», менее всего напоминало централизованное движение с единым руководством. Во многих городах и уездах выступления носили локальный характер и были слабо связаны с восстаниями в других районах. На юге России сформировались по крайней мере две крупные повстанческие армии, опиравшиеся на северские города и степные крепости. Отступление правительственных войск из-под Кром и Ельца увлекло их к Москве. В Рязанском крае события развивались с некоторым запозданием по сравнению с Северщиной. После переворота 17 мая 1606 г. часть рязанских дворян отказалась принести присягу Василию Шуйскому. Тем не менее отряды рязанских дворян и детей боярских во главе с главным рязанским воеводой В. К. Черкасским и Г. Ф. Сумбуловым участвовали в осаде Ельца. Рязанцы покинули армию Воротынского, по-видимому, в дни ее отступления к Москве. Сохранилось предание о том, что боярин Черкасский был захвачен во время восстания в Михайлове и отвезен сыном боярским Ф. А. Сухотиным в Путивль.{225} Помощник Черкасского Г. Ф. Сумбулов примкнул к повстанцам.
Вновь, как и в 1605 г., активную роль в мятеже сыграл вождь рязанских служилых людей П. Ляпунов. Именно он захватил князя Г. С. Каркадинова, назначенного воеводой в Рязань, и отослал его в Путивль. В рязанском «пригороде» Михайлове был убит воевода князь В. Тростенский, в Зарайске захвачен воевода Н. В. Измайлов.{226}
К середине октября 1606 г. одним из главных центров военных действий стала Коломна, крупная крепость, прикрывавшая подступы к Москве со стороны Рязани. Удержав в своих руках Серпухов, Пашков выступил с главными силами под Коломну, где соединился с рязанскими повстанцами. А «начальники у тех воров, — отметил современник, — были воеводы у резаньцов воеводы Григорей Федоров сын Сунбулов да Прокофей Петров сын Ляпунов».{227} По служебному положению и «породе» Пашков далеко уступал двум знатным рязанским дворянам. Но рать Пашкова превосходила по численности рязанские отряды. К тому же в распоряжение Пашкова попали крупные запасы военного снаряжения, собранные по приказу Лжедмитрия в Ельце. Войско Пашкова прибыло на Рязанщину прямо с поля боя под Москвой. Все это привело к тому, что дворянские предводители вынуждены были подчиниться заурядному сотнику. «И собрашася вси (мятежники. — Р. С.), — повествует «Новый летописец», — и поставили себе старейшину… сына боярского Истому Пашкова».{228}
Объединенная рать осадила Коломну. По одним источникам, восставшие взяли крепость силой, по другим — жители сами пустили их в город, чтобы избежать разорения.{229} Недавно Б. Н. Морозову удалось найти грамоту с известием о падении Коломны. Проанализировав эту грамоту, Б. Н. Морозов заключил, что восставшие заняли Коломну обманом, а осада, если и имела место, то была очень непродолжительной.{230}27 октября 1606 г. Шуйский направил грамоту в Муром. Царь пугал муромцев примером Коломны и убеждал хранить верность присяге, «чтоб вас воры и изменники не оманули и не зделали б над вами так же, как на Коломне Оманом зделали, целовав крест… весь город всяких людей до конца разорили».{231} Из грамоты следует, что жители Коломны сами открыли ворота восставшим, поверив их обещаниям не трогать имущество состоятельных людей. Но уговор был нарушен. Имеются прямые сведения о том, что на сторону повстанцев перешли не только местные стрельцы, но и коломенский воевода.{232} А. Стадницкий в письме из Москвы от 2 декабря 1606 г. сообщал, что С. И. Кохановский получил от царя Василия пост воеводы в Коломне, но, «увидя силу противной стороны (повстанцев. — Р. С.), передался ей».{233} И. И. Смирнов считал Кохановского типичным авантюристом, как, впрочем, и других иностранцев, участников крестьянской войны.{234} Такая оценка требует уточнений. Литвин Самойло Кохановский поступил на русскую службу в 1600 г. и вскоре получил крупное поместье (700 четвертей) пашни в Коломне. В списках местных выборных дворян его имя записано вторым.{235} При оценке деятельности Кохановского надо учитывать, что, встав на сторону повстанцев, он оставался с ними до дня падения Тулы. «Лучшие люди», принадлежавшие к верхам посадского населения Коломны, видимо, противились сдаче крепости, за что были ограблены и опозорены восставшими.
С падением Коломны военное положение Москвы вновь резко ухудшилось. Царь Василий поспешил собрать все наличные силы и отправил их под Коломну. В походе участвовали московские «большие» дворяне, придворные чины — стольники, стряпчие и жильцы, городовые дети боярские, еще остававшиеся в Москве, наконец, служители московских приказов от дьяков до подьячих. Войско возглавляли главные московские бояре и воеводы князь Ф. И. Мстиславский, брат царя князь Д. И. Шуйский, князь И. М. Воротынский, трое братьев Голицыных, двое бояр Нагих, окольничие В. П. Морозов, М. Б. Шеин, князь Д. В. Туренин-Оболенский, князь Г. Б. Долгорукий, двое Головиных. Войско включало цвет московской знати. Но уездные дети боярские, составлявшие главную массу дворянского ополчения, разъехались из столицы по городам. Оставшихся в Москве было так мало, что их смогли «разрядить» лишь на три, а не на пять полков, как делали при любом назначении главных воевод.
Расходная книга Разрядного приказа точно зафиксировала время выступления армии из Москвы. 23 октября 1606 г. Ф. И. Мстиславский и Д. И. Шуйский получили «в поход из московского Разряду на приказные расходы 100 рублев денег».{236} Покинув столицу, главные воеводы соединились с отрядом М. В. Скопина: «А сошлись со князем Михайлом Васильевичем Скопиным-Шуйским с товарыщи по Коломенской дороге в Домодедовской волости».{237}
Несколько дней спустя весть о выступлении армии достигла Ярославля. Рожнятовский записал в своем дневнике под 26 октября (5 ноября): «Пришла весть, что от Москвы отступило войско (повстанцев. — Р. С.) под Серпухов и к другим городам, а за ним якобы пошел князь Мстиславский с князем Дмитрием Шуйским с войском».{238} Как и в других случаях, информация Рожнятовского дает хронологические ориентиры, но не отличается точностью в подробностях. Ю. Мнишек получал вести от поляков, находившихся в Москве фактически под стражей. Поляки не знали, пойдут ли Мстиславский и Д. Шуйский на Серпухов или «другие города». Разрядные записи свидетельствуют, что Мстиславский выступил из Москвы в Домодедово, где его поджидал Скопин. Домодедово располагалось за р. Пахрой в 30–35 верстах от столицы. Находясь в Домодедове, Скопин мог отразить нападение повстанцев как из Серпухова, так и со стороны Коломны. Рож-нятовский получил информацию о последовавшей битве из первых рук— от ярославских дворян, бежавших с поля боя. По его словам, столкновение произошло в 40 верстах от стен столицы. Примерно такие же данные сообщает «Новый летописец». «Воры», повествует автор «Летописца», стояли в с. Троицком «от Москвы за пятьдесят верст», там и произошло побоище.{239} Как установил Р. В. Овчинников, местом битвы было не село Троицко-Голочелово (в 70 верстах от Москвы), а село Троицко-Лобаново на Коломенской дороге (в 50 верстах от столицы).{240}
Разрядные записи характеризуют битву под Троицким кратко и точно, выделяя при этом роль рязанских дворян: был «бой с воровскими людми в селе Троицком с Истомою Пашковым да с рязанцы, и на том бою бояр и воевод побили».{241}
Р. В. Овчинников датировал битву в с. Троицком 25 октября.{242} Следует заметить, что указанная дата является примерной. Битва могла произойти в любой день между 25 и 27 октября. После решительной победы конница нередко преследовала неприятеля на пространстве до 30 км. От Троицкого до Коломенского было всего 40 км. Разгромив царские полки 26–27 октября, повстанцы имели возможность уже 28 октября достигнуть окрестностей столицы.{243} Как раз 28 октября и началась осада Москвы.
Битва под Троицким стала крупнейшим событием гражданской войны. Междоусобная борьба расколола военную опору монархии. Поместное ополчение, переживавшее кризис, распалось. Дворяне помнили о поражении многотысячной рати Бориса Годунова у стен Кром. Ляпунов и прочие рязанские дворяне вновь, как и под Кромами, возглавляли мятежников. Но теперь им было легко добиться успеха. Недолгое правление Лжедмитрия упрочило популярность его имени в дворянской среде. Ко времени наступления на Москву в народе росла уверенность, что «Дмитрий» в самом деле жив. В конце осени восставшие широко оповещали население, что «государь, деи, наш царь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси ныне в Коломне».{244} Известия такого рода оказывали немалое влияние на служилых людей.
События гражданской войны повторялись в деталях. Казаки Корелы и мятежники буквально разогнали ополчение царя Бориса. Разрядные записи аналогичным образом описывают события под Троицким: царских ратников побили и разогнали.{245} По словам «Нового летописца», в бою «воры» «разогнаша многих дворян и стольников поимаша».{246} Со слов ярославских помещиков, только что вернувшихся с поля битвы, Рожнятовский записал в «Дневнике»: «День 16 ноября… На этих днях возвратились бояре и люди Шуйского с проигранной битвы и сами признали, что на поле боя осталось до 7 тысяч убитых и до 9 тысяч ограбленных полностью и избитых кнутом распущено по домам… после чего войска (мятежников. — Р. С.) поспешно подошли к Москве».{247} Ярославцы, сломя голову бежавшие из-под Троицкого, конечно же, не располагали никакими данными о количестве убитых. Приведенная в дневнике цифра потерь была невероятно преувеличена. Требуют критического отношения и данные о пленных.
Некоторые авторы объясняли роспуск пленных Пашковым чувством «общности» восставших с той частью армии Шуйского, которую «силой гнали на войну».{248}Другие видели в этом факте проявление «чувства классовой общности» Пашкова и дворян, участников восстания, с помещиками, находившимися на службе у Шуйского.{249} Мне кажется, что источник допускает более простую интерпретацию. В какой-то момент правительственные войска, по-видимому, прекратили организованное сопротивление, и тогда повстанцы стали разгонять их плетьми совершенно так же, как казаки Корелы разгоняли годуновскую рать в лагере под Кромами. Как и из лагеря под Кромами, царские дворяне бежали, побросав оружие и прочее имущество, что и было представлено как грабеж со стороны мятежников. Известие о наказании плетьми 9 тыс. пленных недостоверно. Подобная массовая экзекуция отняла бы много дней, а между тем повстанцам надо было спешить с занятием Москвы. Пашков старался не обременять свою армию пленными. Исключение было сделано лишь для стольников и знатных дворян. Их отослали в Путивль.{250}
28 октября 1606 г. войска Пашкова заняли Коломенское в окрестностях Москвы. Несколько дней спустя туда же прибыл Болотников со своими отрядами. Буссов правильно определяет путь Болотникова от Путивля через Комарицкую волость и Калугу на Москву, хотя и не упоминает о его поражении и отступлении с Угры. Показания очевидцев подтверждают, что Болотников побывал в Калуге уже в период своего первого наступления на Москву. Дворянин князь Г. П. Борятинский дал следующее показание перед судьями Разрядного приказа: «Как колужане заворовали, царю Василью изменили, а пришол в Колугу Ивашка Болотников и отца ево велел, повеся за ноги, рострелять ис пищалей, а ево, де, князя Григорья велел посадить в тюрьму, и он сидел в тюрьме год», после чего его послали под конвоем к «Петрушке» в Тулу.{251} Если Борятинский находился в калужской тюрьме около года, то это значит, что Болотников заточил его туда не позднее сентября 1606 г.
В летописях можно найти указания на то, что в конце октября исходным пунктом для нового наступления войск Болотникова на Москву был Серпухов, а не Калуга. По словам составителя «Пискаревского летописца», «как Ивашко Болотников и Истома Пашков приходили под Москву из Серпухова и ис Коломны, а з другую сторону (на западе от Москвы. — Р. С.) пошли ис Калуги атаман Солома Казак…».{252}Известно, что Пашков прибыл под Москву из Коломны, а Солома выступил из Калуги на Можайск и Волоколамск. Если достоверно летописное известие о наступлении Болотникова из Серпухова, то это значит, что он оставил в Калуге одного из казачьих атаманов, а сам перешел на серпуховское направление, после того как Пашков ушел осаждать Коломну.
И. Масса не знал о раздельном движении к Москве двух повстанческих армий и ошибочно полагал, будто Болотников с самого начала возглавлял их поход.
Поэтому его рассказ отличается сбивчивостью. «Царевич Петр», по словам Массы, остался в Туле, «а этот Болотников пошел со всем своим войском на Серпухов, и сразу занял его, а также Коломну».{253}
Определяя общую численность войска, осадившего Москву, И. И. Смирнов опирался прежде всего на данные так называемого «Казанского сказания», памятника публицистики Смутного времени начала XVII в. Как значится в «Сказании», «приидоша под Москву многочисленно бе убо, яко 187 000, и оступише по странам, стояше в Коломеньском и в Заборье…».{254}Точность цифр, по мнению И. И. Смирнова, указывает на то, что они почерпнуты из официальных источников, хотя из этого и не следует, что приведенная цифра соответствует реальности. Сведения Буссова о том, что у восставших под Москвой было 100 тыс. человек, из которых 60 тыс. подчинялись Болотникову, а также данные из английской записки 1607 г. о походе на Москву 60 тыс. мятежников позволили И. И. Смирнову заключить, что документы в общем подтверждают сведения «Сказания», хотя и обнаруживают в нем «тенденцию к некоторому преувеличению».{255} По словам Массы, передовой отряд в Заборье насчитывал 10 тыс. казаков, тогда как Пашков имел при себе 30 тыс. человек.{256} Эти данные, по мнению И. И. Смирнова, подкрепляют свидетельство Буссова о наличии у Пашкова 40 тыс. воинов.{257} Однако отмеченные совпадения цифр, на наш взгляд, не могут служить доказательством их достоверности.
Для записок Буссова и Массы характерно употребление примерных цифр. Так, Буссов пишет, что Борис Годунов выставил против Лжедмитрия I армию в 100 тыс. человек, доведенную до 200 тыс. через две недели, а Василий Шуйский собрал 100 тыс. против армии Болотникова также в 100 тыс. По словам Массы, царь Василий якобы послал против казаков в Заборье 200 тыс. ратников.{258} Совершенно очевидно, что все эти цифры носят фантастический характер.
К числу ранних свидетельств принадлежит письмо поляка А. Стадницкого от 2 декабря 1606 г. Опытный военный А. Стадницкий находился в дни осады в Москве. Он сообщает, что 1 декабря (накануне решающей битвы. — Р. С.) восставшие подтянули к городу около 20 тыс. войска. Войско Болотникова постоянно пополнялось небольшими партиями повстанцев, прибывших со всех сторон, так что точными сведениями об общей численности армии не располагали даже ее вожди. Если же говорить о приблизительных цифрах, то всего ближе к истине были, видимо, польские данные. Возможность войны между Речью Посполитой и Россией носила реальный характер, а потому польские власти использовали все каналы, чтобы получить достоверную информацию о военном положении России. К началу января 1607 г. в Орше были получены сведения о том, что царские воеводы под Москвой «северян многих побили болши 20 000…».{259}
Несколько большую цифру называет русский летописец начала XVII в., автор которого был выходцем из дворянской среды и, возможно, очевидцем событий Смутного времени: «…вор князь Андреев человек Телятевсково Ивашко Болотников, — записал летописец, — собрався с воры с украинцы и с резанцы тысяч тритцать, и под Москву пришед, стал в Коломенском…».{260} Данные о 20—30-тысячной армии Болотникова наиболее правдоподобны.
В 1604 г. царскому правительству в последний раз удалось собрать крупную армию численностью в 25 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков. Вместе с боевыми холопами она насчитывала до 40–50 тыс. человек. Гражданская война подорвала вооруженные силы. Люди старались уклониться от мобилизаций, чтобы остаться в стороне от борьбы. Многочисленные южные гарнизоны и часть местных детей боярских встали на сторону повстанцев. Сказанное объясняет, почему численность армий, участвовавших в междоусобной борьбе, была невелика. Во всяком случае об участии в гражданской войне стотысячных масс с обеих сторон не могло быть и речи.
Повстанческая армия И. Пашкова и П. Ляпунова подступила к Москве, имея в авангарде отряд казаков. Передовой отряд занял позиции в деревне Заборье поблизости от Серпуховских ворот, в то время как главные силы разбили укрепленный лагерь в селе Коломенском. Войско Болотникова прибыло в Коломенское с запозданием. Внимание исследователей давно привлекли слова из «Иного сказания» о том, что восставшие «паки на Коломенское пришедше». И. И. Смирнов предположил, что Пашков пришел в Коломенское в начале октября, а Болотников «паки» появился там в конце того же месяца.{261} Возражая И. И. Смирнову, А. А. Зимин писал: «Если даже согласиться с трактовкой И. И. Смирнова слова «паки» как «вторично», то все равно выходит, что в «Ином сказании» говорится не о двукратном приходе различных групп восставших, а о возвращении под Москву тех же самых отрядов, которые находились у села Коломенского, а потом отошли оттуда».{262}Учитывая замечание А. А. Зимина, В. И. Корецкий дал свою интерпретацию свидетельству «Иного сказания». Однако его схема отличается искусственностью. Первым в Коломенское и Котлы пришел Пашков, но его вытеснил оттуда Болотников, снова («паки») перенесший лагерь из Котлов в Коломенское.{263} Свидетельство «Иного сказания» может быть истолковано значительно проще в свете приведенных выше фактов. Впервые ратники Пашкова прорвались к Коломенскому в середине сентября, а вторично («паки») вернулись в окрестности Москвы 28 октября.
Когда к началу ноября в район Котлов прибыло войско Болотникова, военное положение Москвы стало критическим. Падения столицы можно было ждать со дня на день. Царь Василий остался без армии. Дворянское ополчение распалось, помещики разъехались по своим уездам. В Москву вернулась знать, постоянно жившая там. Боярские списки, составлявшиеся и пополнявшиеся на протяжении года после переворота 17 мая, дают точное представление о численности «государева двора», остававшегося главной военной опорой трона во время осады Москвы. Ядром «двора» были 200 стольников и еще несколько сот больших московских дворян, жильцов и стряпчих.{264} При Лжедмитрии I службу в Москве несли несколько тысяч стрельцов. Шуйскому пришлось удалить из столицы самые преданные самозванцу стрелецкие сотни. Много московских стрельцов было послано против мятежников в действующую армию и в гарнизоны. Некоторые из них, например, сотни, посланные в Коломну, перешли на сторону восставших. Таким образом, к началу осады стрелецкий гарнизон столицы оказался ослабленным.
Составной частью любого дворянского войска были боевые холопы. Бояре выводили в поход по нескольку десятков военных послужильцев, стольники — немного меньше. На тысячу столичных дворян, очевидно, приходилось несколько тысяч боевых холопов. Знать была самой надежной опорой царской власти, чего нельзя было сказать о вооруженных холопах.
Власти пытались вызвать подкрепления из провинции, но их усилия не дали желаемых результатов.
На юге оплотом повстанцев оставалась Астрахань, население которой восстало 17 июня 1606 г. Посланный в Астрахань воевода Ф. И. Шереметев с войском пытался занять город, но потерпел неудачу. Начиная с сентября отряды вольных казаков с Волги, Дона и Терека вместе с астраханцами не раз нападали на лагерь Шереметева.{265} Восстания в районе Свияжска и Нижнего Новгорода перерезали пути, связывавшие правительственные войска в Нижнем Поволжье со столицей.
Царь Василий мог рассчитывать на помощь смоленского дворянства. Но в первой половине октября повстанцы развернули успешное наступление к западу от Москвы. Как записал автор «Пискаревского летописца», «з другую сторону (от Москвы. — Р. С.) пошли ис Калуги атаман Солома Казак да Васька Шестаков, холоп Андрея Клешнина, а с ними многие дворяне, и дети боярские, и казаки. И городы взяли многие: Боровеск, и Верею, и Борисов, и Можаеск, и Волок».{266}Отряд Соломы выступил в поход после восстания в Калуге, происшедшего в конце сентября. Казаки прошли через Боровск, Верею, село Борисово Городище и Можайск. Ранее 13 октября они заняли Волоколамск.{267} Их поход занял две-три недели, а это значит, что отряд нигде не встретил сопротивления.
Автор «Пискаревского летописца» знал о действиях лишь одного отряда. Но к западу от Москвы действовало несколько отрядов, чем и объясняется быстрый успех повстанцев. В двух главных крепостях на смоленской дороге — Вязьме и Можайске, по-видимому, произошли восстания. В этих городах действовал отряд Федора Берсеня. Как значится в разрядных записях, «Федка Берсень с товарыщи Вязму и Можаеск смутили».{268} Падение Можайска, Вязьмы и Волоколамска отрезало Москву от западных уездов.
Повстанцы активно действовали на дороге, связывавшей столицу с Тверью и Новгородом. В ноябре патриарх Гермоген объявил в грамотах к населению, что мятежники собрались «большим скопом» под Тверью и привели в Тверском уезде «служилых и всяких людей… ко кресту сильно».{269} Имена предводителей, «смутивших» население Тверского уезда, неизвестны. Патриарх тщетно старался представить служилых людей Твери жертвами насилия со стороны мятежников. Верить ему нет оснований. Служилые люди Твери восстали против царя Василия совершенно так же, как служилые люди Рязани, Вязьмы и Можайска.
На протяжении всей московской осады правительство распространяло весть о том, что «новгородские, псковские и смоленские силы тянутся на помощь государю».{270} В действительности, подкрепления прибыли лишь из Смоленска, притом с запозданием почти на месяц.
Современники выражали недоумение по поводу действий повстанцев под Москвой. «Не знаю, — отметил автор английского донесения 1607 г., — в силу какого ослепления мятежники не замкнули кольцо блокады вокруг столицы».{271}
Упреки подобного рода едва ли основательны. Имея примерно 20 тыс. человек, Пашков и Болотников не могли осуществить тесную блокаду такого огромного по территории города, как Москва. К тому же необходимости в такой блокаде не было: ко времени осады столица оказалась в кольце восставших городов.
Снабжение Москвы всегда зависело от своевременного подвоза хлеба из Рязани и других уездов. Год выдался неурожайный, и трудности с продовольствием стали ощущаться в столице уже на исходе лета. Восстания на Рязанщине, на тульской и северской окраинах усугубили дело. Как писал осведомленный современник, после похода под Елец и Кромы многие ратные люди пришли к царю в Москву, но «с Москвы разъехались по домам для великой скудости».{272} После падения Коломны, Калуги, Можайска, Волоколамска подвоз хлеба в столицу резко сократился. Цены на хлеб на столичных рынках подскочили в три-четыре раза, дворянская кавалерия осталась без фуража.{273}
Царь Василий не имел ни достаточного войска, ни казны, ни запасов хлеба, чтобы предотвратить голод в столице. Многим его положение казалось безнадежным. В беседах с друзьями А. Стадницкий говорил, что в дни осады «как воры под Москвою были… и как государь сидел на Москве с одними посадцкими людми, а служилых людей не было и… было мочно вором Москва взяти… потому что на Москве был хлеб дорог и… государь не люб бояром и всей земли и меж бояр и земли рознь великая и… (у царя. — Р. С.) казны нет и людей служилых».{274}
Исход борьбы за Москву зависел от позиции посадских людей, составлявших главную массу столичного населения. На первом этапе гражданской войны атаман Корела привел в Москву Гаврилу Пушкина с грамотами «Дмитрия», что послужило толчком к массовому восстанию посадских людей против Годуновых. Пашкову и Болотникову недоставало решительности, которой обладал Корела. Но и они засылали в столицу многих лазутчиков с листами от царя «Дмитрия». Однако на этот раз восстания не последовало. Причиной были не столько ошибки повстанцев, сколько обстоятельства объективного характера. Бояре-заговорщики свергли Лжедмитрия I, спровоцировав нападение народа на иноземные наемные войска. После переворота в народе оставалось много сторонников «доброго царя», веривших в его спасение. В мае — июле в Москве происходили крупные волнения. Но столица опережала провинцию. Когда Пашков и Болотников подошли к Москве, волна массовых выступлений там уже схлынула. Шуйский утвердился на троне.
Власти использовали всевозможные средства, чтобы отвратить москвичей от «смуты». В октябре они вспомнили о «видении» Терентия, записанном в дни сентябрьской паники в столице. Благовещенский протопоп Терентий был одним из самых рьяных приспешников Отрепьева. Поэтому власть имущие на первых порах весьма скептически отнеслись к его пророчествам: «Царь же, и патриарх, и весь царский синклит не вняша сему ни мало, инии же мнози невегласи и посмеяшася сему».{275} Но не прошло и месяца, как царь Василий велел огласить «Повесть» Терентия перед всем народом: «В лето 7115 году октября в 16 день такова «Повесть» чтена в святой апостольской церкви Успения… перед всеми государевыми князи, и бояре, и дворяны, и гостьми, и торговыми людьми…». «Повесть» Терентия явилась ярким образцом агитационной литературы периода гражданской войны. Протопоп пространно живописал, как во сне явились ему Богородица и Христос. Богородица просила помиловать людей (москвичей), Христос обличал их «окаянные и студные дела».{276} Чтение «Повести» явилось лишь частью задуманного властями мероприятия. Пять дней по всей Москве звонили в колокола и не прекращались богослужения в церквах. Царь с патриархом и все люди «малии и велиции» ходили по церквам «с плачем и рыданием» и постились. Объявленный в городе пост должен был успокоить бедноту, более всего страдавшую от дороговизны хлеба.
Поддержка церкви имела для Шуйского исключительное значение. Патриарх Гермоген вел настойчивую агитацию, обличая мертвого расстригу, рассылал по городам грамоты, предавал анафеме мятежников. Духовенство старалось прославить «чудеса» у гроба нового святого царевича Дмитрия. Большое впечатление на простонародье произвели торжественные похороны Бориса Годунова и членов его семьи, убитых по повелению самозванца. Тела их были вырыты из ямы в ограде Варсонофьева монастыря и уложены в гробы. Бояре и монахини на руках пронесли по улицам столицы останки Годуновых. Царевна Ксения следовала за ними, причитая: «Ах, горе мне, одинокой сироте. Злодей, назвавшийся Дмитрием, обманщик, погубил моих родных, любимых отца, мать и брата, сам он в могиле, но и мертвый он терзает русское царство, суди его, боже!».{277}
Автор «Продолжения Казанского сказания» утверждал, будто мятежники, осадившие Москву, намеревались истребить («потребить») все население столицы. «Идем вси и приимем Москву и потребим живущих в ней и обладаем ею, и разделим домы вельмож и сильных и благородные жены их и тщери приимем о жены себе».{278} В. И. Корецкий считал, что «это замечательное место из сказания» отразило основные политические и социальные требования восставших времени наступления на Москву.{279} В действительности, памятник, автор которого принадлежал к правительственному лагерю, запечатлел версию, сочиненную Шуйским в пропагандистских целях. Посад участвовал в расправе с самозванцем. Умело используя это обстоятельство, царь Василий старался убедить посадских, что никому не удастся избежать наказания в случае успеха сторонников «Дмитрия». Находившийся в столице И. Масса писал, что некоторые из жителей Москвы верили, что «Дмитрий» жив, тем не менее по настоянию властей «московиты во второй раз присягнули царю в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жен и детей, ибо хорошо знали, что мятежники поклялись истребить в Москве все живое, так как, говорили они, все (москвичи. — Р. С.) повинны в убиении Димитрия».{280}
Пропагандистские меры Шуйского достигли цели. Поддержка Москвы, а также других крупнейших городов страны — Смоленска, Великого Новгорода, Твери, Нижнего Новгорода, Ярославля помогли ему выстоять в борьбе с Болотниковым. Имеются данные о том, что функции посадской общины в период осады Москвы значительно расширились. Московский мир направил в лагерь Болотникова делегацию для переговоров, но одновременно просил царя Василия дать сражение повстанцам, «когда народу стала невмоготу дороговизна припасов и пр.».{281} Москвичи три дня лицезрели труп «Дмитрия», а потому версия о его повторном чудесном спасении вызывала у них недоверие. Наконец они направили в Коломенское своих представителей с просьбой дать им очную ставку с «Дмитрием» якобы для того, чтобы принести ему повинную. Мнение о том, что в делегацию Москвы входили одни лишь приспешники Шуйского, едва ли справедливо. В критических условиях осады и голода массы не стали бы слушать тех, кто не пользовался авторитетом в народе.
Очевидец событий Масса утверждал, что царь Василий учинил перепись всем (москвичам. — Р. С.) старше шестнадцати лет и не побоялся вооружить их.{282} Таким путем власти получили в свое распоряжение не менее десятка тысяч бойцов. Вооруженные пищалями, саблями, рогатинами, топорами горожане были расписаны по осадным местам. (Именно так города «садились в осаду»). Когда повстанцы подступили к городу, писал Стадницкий, «из лавок, а по-нашему из крамов, выгоняли народ на стены».{283} По причине «великого смущения и непостоянства народа в Москве» никто не мог предсказать исхода борьбы за столицу. Брожение в низах не прекращалось. В город постоянно проникали лазутчики с «прелестными письмами» от имени «Дмитрия». И все же торговые верхи — «лучшие люди», руководившие посадской общиной, помогли Шуйскому устоять.
Посадские люди, ездившие для переговоров в Коломенское, оказали неоценимую услугу Шуйскому. Они использовали переговоры, чтобы посеять сомнения в лагере восставших. Когда Болотников пытался убедить их, что сам видел «Дмитрия» в Польше, посланцы посада категорически заявляли: «Нет, это должно быть другой: Дмитрия мы убили».{284} (Как видно, делегацию возглавляли те самые купцы Мыльниковы, которые участвовали в заговоре и убийстве Отрепьева). Москвичи, ездившие в Коломенское, помогли властям установить контакты с некоторыми из дворян, находившихся в повстанческом лагере. Расходные книги Разрядного приказа точно зафиксировали факт тайных переговоров царя с рязанцами: «Ноября в 13 день Григорьеву человеку Измайлова Фролку Костентинову на корм на 2 дни… Дано. Посылай к резанцом з грамотами».{285} Вскоре же рязанцы во главе с П. Ляпуновым переметнулись в царский лагерь. Власти не случайно послали в Коломенское холопа Измайловых. «Большие» рязанские дворяне Измайловы были давними приятелями Ляпуновых. В Путивле Артемий Измайлов сумел склонить Ляпунова и других рязанских дворян к мятежу против царя Бориса. Теперь Измайловы перетянули рязанцев в царский стан.
Более чем двухнедельная передышка помогла властям преодолеть замешательство, вызванное поражением под Троицким. Самые уязвимые пункты московской обороны были укреплены. Повстанцы, расположившиеся в Заборье против Серпуховских ворот, могли в любой момент напасть на Замоскворечье и поджечь деревянную стену Земляного города. Чтобы помешать им, царское войско, по словам Массы, «засело в обозе перед самыми городскими воротами».{286}
Провал переговоров с представителями московского посада отрезвляюще подействовал на руководителей повстанческого лагеря. В середине ноября Пашков и Болотников решили предпринять штурм Замоскворечья. Военные действия начались, по одним сведениям, 15 ноября, по другим — 16 ноября. Паэрле отметил в своих записках, что 16(26) ноября, в воскресенье, во время обедни ударили в набат: народ взволновался и бросился к Кремлю с ружьями и пищалями; на вопрос, отчего волнуется народ, приставы отвечали полякам, что перед городом показалась толпа самой ничтожной черни, непослушной царю, и что для усмирения посылают теперь войско.{287} По сообщению Стадницкого, под покровом мглы и непогоды к городу подошло 500 рязанцев, которые перешли на сторону Шуйского, но при въезде в город они учинили большую тревогу. Царь усиленно молился, прося Богородицу о помощи, но успокоился, узнав о покорности рязанцев. На радостях в городе звонили в колокола и стреляли из пушек.{288} Стадницкий также относит происшествие к воскресению 16 ноября. Но поляки, содержавшиеся под стражей, по-видимому, узнавали о новостях с некоторым запозданием. Патриарх Гермоген уже в конце ноября 1606 г. уточнил, что рязанцы во главе с Ляпуновым и Сумбуловым перешли на сторону царя в субботу 15 ноября.{289} Победа была шумно отпразднована на другой день в воскресенье, что и привлекло внимание пленных поляков.
Восставшие не смогли пробиться к Серпуховским воротам, так как принуждены были атаковать выставленный перед воротами гуляй-город, снабженный артиллерией. (Подвижная крепость — гуляй-город состоял из сцепленных повозок, на которых укреплены были деревянные щиты с амбразурами. Поэтому его называли «обозом» или «кошем»). По словам Стадницкого, восставшие отняли кое-что у стражи в «кошах», но затем отступили в свой лагерь под Коломенское. Измена Ляпунова, одного из самых выдающихся вождей повстанцев, спутала все их планы.
17 ноября за час до полудня войска Пашкова и Болотникова вновь выступили из лагеря. Навстречу им двинулась вся царская рать во главе с царскими братьями Дмитрием, Иваном Шуйскими и Михаилом Скопиным. На этот раз бой развернулся у Коломенского, а также в окрестностях Симонова монастыря, остававшегося в руках сторонников Шуйского. Как значится в разрядной документации, под Коломенским «на деле» (в бою) были взяты языки — сын боярский каширянин Л. Бохин и др. Воеводы взяли в плен также одного знатного дворянина «противной стороны».{290}
Чтобы ободрить столичное население, власти объявили, что на выручку Москве спешит касимовский служилый хан Ураз-Магомет то ли с 5, то ли с 10 тыс. татар. Однако, как отметил Стадницкий в записи от 18 ноября, ратных людей в городе не прибыло, за исключением тысячи пеших из сел («з дымов»), иначе говоря, вооруженных крестьян — даточных людей.{291} Что касается касимовского хана, то он еще до подхода к Москве установил тесные связи с повстанцами.{292}
У стен столицы главная повстанческая армия провела в полном бездействии две недели. Базой движения по-прежнему оставались уезды с малочисленным дворянством, с начала гражданской войны поддерживавшие Лжедмитрия I. В уездах с развитым дворянским землевладением плоды побед были утрачены очень скоро. Активнуюроль в борьбе с восставшими играли церковные деятели. Как писал патриарх Гермоген, в Твери местный архиепископ собрал «своего архиепископля двора детей боярских», царских приказных людей и других жителей города и послал собранные силы против повстанцев, в результате чего «их проклятый скоп» был разбит и рассеян, а захваченные в плен мятежники отосланы в Москву.{293} В Иосифо-Волоколамском монастыре почин взял на себя старец Дионисий, в миру боярин князь Андрей Иванович Голицын, постригшийся в монахи незадолго до Смуты. Чтобы усыпить бдительность мятежных казачьих атаманов, старец радушно принял их в монастыре и одарил крупными денежными суммами. В другой раз Голицын пригласил предводителей отряда Солому и Шестова (Шестакова) и, «Оманом перепоя», велел их перебить. Взятые в плен «радные» люди (вероятно, дети боярские) были отосланы позже в Москву.{294}Повстанческий отряд, стоявший в Волоколамске, немедленно осадил монастырь. Но обитель имела мощную крепость. 18 ноября старцы раздали щедрую награду «монастырским людем, которые в казачей приход в монастыре в осаде сидели».{295}
В Смоленске местные дворяне и дети боярские, преодолев растерянность, стали собирать силы для помощи осажденному в Москве царю Василию. По словам официальной московской летописи, они действовали с благословения архиепископа и воевод. Но своим «старейшиной» смоленские дети боярские выбрали не знатного воеводу, а рядового уездного помещика Григория Полтева.{296} Смоляне немедленно известили Москву о сборе войска. Пути сообщения к западу от Москвы были перерезаны повстанцами, поэтому Шуйский поспешил направить «против смольян» (навстречу смоленским дворянским отрядам) князя Д. И. Мезецкого по смоленской дороге и окольничего И. Ф. Крюка-Колычева — на Волоколамск.{297} Воспользовавшись тем, что казаки в Волоколамске остались без предводителей, Крюк нанес им поражение и освободил осажденный Иосифо-Волоколамский монастырь. 9 ноября 1606 г. монахи отправили в Москву раненых стрельцов: путь в столицу был свободен. Тем временем отряд Г. Полтева очистил Дорогобуж и Вязьму. Как значилось в послании патриарха, на помощь царю выступили дворяне и дети боярские из Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа и Серпейска. 15 ноября их ополчение подошло к Можайску, куда несколько позже прибыл из Волоколамска Крюк-Колычев. Осада Можайска длилась не менее недели. С 24 ноября в Москву стали поступать пленные, захваченные в Можайске. Судя по спискам пленных, состав повстанческих сил отличался пестротой. В числе пленных были сын боярский Иван Полтев, служилые иноземцы, холопы, посадские и гулящие люди{298}. Современники, описывая осаду Можайска, отметили: «Тогда же от северцов в Можайске сидел Петр Зекзюлин да Феодор Жихарев, не покоряющеся Московскому государству».{299} В действительности, Ф. Жихарев представлял не «северцов» (северские города), а местное уездное дворянство. В Можайском уезде ему принадлежало 400 четвертей пашни, и он служил в столице как выборный дворянин из Можайска. В начале войны с Лжедмитрием I Жихарев был шатерничим при царевиче Федоре Годунове.{300} Зегзюлины служили как дети боярские по Можайску.{301} При Иване IV П. Зегзюлин не раз выполнял миссию царского гонца, при Федоре говорил государево слово «с опалою» заместничавшимся воеводам.{302} Приведенные факты позволяют предположить, что в Можайске, как и в северских городах, местные дворяне и дети боярские выступили на стороне законного «царя Дмитрия» всем уездом, или «всем городом».
Наряду с дворянами в обороне Можайска участвовали донские казаки. Предводителем у них был атаман Иван Горемыкин. Царским воеводам удалось договориться с казаками о сдаче крепости. Горемыкин, сидя в осаде «с воры вольными казаки», стал «прямить» Шуйскому: «учал перезывать (казаков) на государево имя». Донцы «учали промеж себя думать», собрали круг и послали Горемыкина с повинной к воеводе Крюку-Колычеву. В награду царь назначил И. Горемыкину поместный оклад, и из вольного казака он превратился в уездного сына боярского.{303}
Угроза блокады Москвы окончательно отпала. Смоленская и волоколамская дороги были очищены от повстанцев. В столице были получены также ободряющие вести из Коломны. 24 ноября коломенский посадский человек В. Калачников получил из Разрядного приказа деньги на шубу за то, что «пришол с Коломны от посадцких старост и целовальников с вестми».{304}Не только уездные дворяне, но и посадская верхушка, «лучшие люди», все больше склонялись к поддержке Шуйского. Разброд в лагере повстанцев нарастал исподволь. Увеличивалось число перебежчиков из самых разных социальных групп и слоев. По понятным причинам современники уделяли наибольшее внимание измене дворян. Историки выявили социальные корни явления, ставшего одной из причин поражения Болотникова. «Месяц пребывания у стен столицы, — писал С. Ф. Платонов, — показал дворянам-землевладельцам и рабовладельцам, что они находятся в политическом союзе с своими социальными врагами».{305}Измену П. Ляпунова И. И. Смирнов рассматривает как вполне сознательный поворот в позиции рязанских дворян-помещиков: от политики борьбы за власть против Шуйского как выразителя интересов боярства к политике блока с ним против восставшего крестьянства.{306} А. А. Зимин подчеркнул, что Ляпунов привел в лагерь Шуйских 500 рязанских дворян.{307}
Названная А. А. Зиминым цифра внушает сомнения. В большинстве случаев современники упоминали об измене 500 рязанцев, не уточняя их социальной принадлежности. Исключением является челобитная грамота, подписанная рязанским помещиком А. Борзецовым, участником осады Москвы.
Упомянув о переходе Ляпунова на сторону Василия Шуйского, Борзецов точно определил число дворян, последовавших за ним: «А как шол под Москву Истома Пашков да Прокофей Ляпунов с Резанью, з дворяны и з детьми боярскими, и пришед под Москву Истома Пашков да Прокофей Ляпунов, а с ними сорок человек, отъехали к Москве к царю Василью».{308} Можно догадаться, писал В. И. Корецкий, что «А. Борзецов имел в виду только первых перебежчиков из верхов рязанского дворянства во главе с Г. Сумбуловым и П. Ляпуновым и при этом не включил в их число сопровождавших дворян военных слуг».{309}
Интерпретация В. И. Корецкого вызывает возражения. Из текста челобитной грамоты А. Борзецова не следует, что названные им 40 человек были лишь первыми перебежчиками и все они принадлежали к рязанским верхам. Из местных родовитых дворян лишь единицы участвовали вместе с Болотниковым в осаде Москвы. То были Ляпуновы, Сумбуловы и Коробьины. Городовых детей боярских в повстанческом лагере было гораздо больше. К их числу принадлежал и сам челобитчик А. Борзецов. Из его показаний следует, что Ляпунову удалось увлечь за собой всего 40 человек детей боярских. Кроме дворян и детей боярских в отряде Ляпунова, очевидно, были другие категории служилых людей, а также боярские холопы. После снятия осады с Москвы отряд Ляпунова был послан очищать Рязань. Вслед за тем царь щедро наградил Ляпунова и его людей. В январе 1607 г. жилец И. И. Тютчев отвез к «Ляпунову, и к дворянам, и к детем боярским, и к сотником стрелецким, и к стрельцом з золотыми… жалованье — золотые — роздати по розписи». Золотые заменяли в русской армии боевые ордена. Их выдавали боярам и воеводам за выигранные сражения. Награждение стрельцов, стрелецких сотников и детей боярских из отряда Ляпунова было нарушением традиции. Ордена послужили наградой за предательство. Рядовых стрельцов Шуйский наградил золочеными новгородками, заменявшими медали. Как было помечено в ведомости, «из московского розряду стрельцом на жалованье 200 ноугородак золоченых. Посланы».{310} Ноябрьская грамота Гермогена дополняет данные наградной ведомости. Из грамоты следует, что с Ляпуновым в Москву отъехали дети боярские рязанцы «да стрельцы московские, которые были на Коломне».{311}По пути к Москве Ляпунов занял Коломну. Там к нему и присоединились московские стрельцы из восставшего коломенского гарнизона.
Итак, мнение об измене 500 рязанских дворян является ошибочным. За Ляпуновым последовало 40 детей боярских и две сотни стрельцов. Другую половину войска Ляпунова составляли, вероятно, казаки, холопы, находившиеся в свите у дворян, и другие простолюдины, которым награды не полагались.
Вслед за П. Ляпуновым армию восставших покинул И. Пашков и его отряд. Вопрос о времени измены Пашкова вызвал разногласия в литературе. По мнению И. И. Смирнова, 26 ноября И. Пашков занял Красное село, начав операцию по окружению Москвы. На другой день 27 ноября развернулось сражение, во время которого И. Пашков перешел на сторону Шуйского.{312} Однако А. А. Зимин и В. И. Корецкий оспорили утверждение И. И. Смирнова и доказали, что измена Пашкова имела место 2 декабря 1606 г.{313} Опираясь на свидетельство «Иного сказания», А. А. Зимин высказал предположение, что во время боя 26 ноября Пашков не только не совершил измены, но, напротив того, добился крупнейшего успеха, заняв Красное село и перерезав ярославскую дорогу.{314}
Сведения из «Иного сказания» не могут быть положены в основу реконструкции событий из-за их сбивчивости и недостоверности. Автор «Иного сказания» бесхитростно рассказывает, как Пашков пришел в Красное село, чтобы «отнять» ярославскую дорогу, но там увидел «пришествие» во град 200 двинских стрельцов, «устрашился» и приехал к царю, после чего царь Василий поразил разбойников и т. д.{315} Источники полностью опровергают легендарное известие «Иного сказания» о том, что Пашкову удалось переправиться за Яузу и занять Красное село. Опасаясь за судьбу села, Шуйский расположил там значительные силы. По разрядам, он велел «быть в Красном селе для оберегания от воров-изменников» воеводе Н. М. Пушкину и Н. В. Огареву. В подчинении у них было 600 стрельцов и 300 добровольцев — «охочих людей», набранных в северных городах и волостях — Каргополе, Турчасове, Чаронде, Двине и Выми. (Вопреки данным «Иного сказания» в Красном селе находилось менее ста ратников с Двины. Возглавлял их сотник Б. Неелов). В распоряжение Н. М. Пушкина было выделено 10 полковых пищалей с запасом пороха и ядер.{316}
Ожесточенные бои развернулись не в районе Красного села к северу от Яузы, а к югу от села «за Яузой». Сразу после битвы патриарх Гермоген составил грамоту с подробным описанием ее хода. 26 ноября воры «скопом» направились из Коломенского через Москву-реку к Рогожской тонной слободе. Но тут бояре, не допустив повстанцев к Яузе, напали на них и «многих живых воров поймав прислали к царю».{317} Письмо Стадницкого от 2 декабря уточняет некоторые детали боя 26 ноября. 200 пехотинцев перешли Москву-реку, но сразу были обнаружены воеводами. Бой произошел в Карачарове, подле самой Рогожской слободы. Засевший в деревне отряд упорно отбивался от царских воевод. После боя в Кремль привели около 100 языков.
Карачарово оборонял от царских войск С. Кохановский, присоединившийся к Пашкову в Коломне. Отсюда следует, что в наступлении на Яузу войско Пашкова участвовало столь же активно, как и в нападении на Замоскворечье. Ничтожное количество пленных указывало на то, что дело ограничилось стычками и отряды Пашкова избежали разгрома.
Стадницкий поясняет, что целью наступления повстанцев была Красная слобода или село, которое «лежит невдалеке от города и густо населено».{318}
Повстанцы помнили, что из Красного села атаман Корела и Гаврила Пушкин вошли в Москву и «смутили» народ. Заняв Красное село, Болотников смог бы перерезать ярославскую дорогу, а кроме того, получил бы дополнительные квартиры для размещения на зиму своих войск. Но повстанцам не удалось переправиться через Яузу и занять Красное село. Находившийся в Москве И. Масса объясняет причины неудачи следующим образом. Мятежники «держали на примете Красное село… большое и богатое селение, подобное городу, откуда они могли угрожать почти всей Москве;…московиты, страшась этого, выставили у речки Яузы, через которую они (мятежники. — Р. С.) должны были перейти, сильное войско под начальством молодого боярина Скопина, чтобы воспрепятствовать переправе».{319} По разрядам, Скопин числился воеводой «на вылазке». Очевидно, он возглавил вылазку за Яузу и отразил наступление восставших.
На другой день 27 ноября царь Василий провел внушительную военную демонстрацию. Главные воеводы Мстиславский и Воротынский с полками вышли из крепости в поле и построились в боевом порядке. Восставшие подтянули 20 тыс. войска из Коломенского. Поздно вечером «они схватились друг с другом», но из-за темноты вскоре разошлись, «городские (воеводы. — Р. С.) не без ущерба».{320} Таким образом, 27 ноября восставшие (вопреки утверждению И. И. Смирнова) не понесли поражения, поскольку до битвы дело не дошло.
На исход борьбы за Москву повлияли многие обстоятельства, включая перемены в настроениях столичного населения, социальную неоднородность армии, осадившей столицу, раздоры в повстанческом лагере, измену его вождей П. Ляпунова, а затем И. Пашкова.
Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов называл И. Пашкова крупным помещиком, представлявшим служилых людей. Отряды Пашкова, по мысли С. Ф. Платонова, включали детей боярских (дворян) и стояли особняком от «скопищ» Болотникова: Болотников нес вражду к высшим классам, Ляпунов (вождь рязанских дворян, примкнувших к восстанию позже) поднялся против боярской олигархии, зато Пашков представлял слой, которому одинаково были присущи мотивы и социального, и политического протеста.{321} Взгляды С. Ф. Платонова оказали влияние на последующую историографическую традицию. И. И. Смирнов высказал гипотезу, согласно которой два повстанческих войска, двигавшиеся к Москве разными путями, имели неодинаковую социальную природу: Болотников вел крестьянское войско, тогда как Пашков шел с детьми боярскими.{322} Р. В. Овчинников полагал, что роль Пашкова сводилась к руководству небольшим отрядом оппозиционного дворянства тульских городов, причем он вовсе не был одним из главных предводителей повстанцев в начальный период войны до соединения с Болотниковым.{323} В. И. Корецкий развил тезис о Пашкове как дворянском вожде. На Рязанщине, писал он, именно дворяне выдвинули его на пост главнокомандующего. По мысли Пашкова, продолжает В. И. Корецкий, следовало создать правительство, готовое действовать «в продворянском направлении с учетом интересов южных и рязанских помещиков». В войске Болотникова, наступавшем на Москву своим путем, дворяне, напротив того, «занимают подчиненное положение». В лагере под Москвой Болотников, выдвинувший антикрепостническую программу, одержал верх.{324} Данные об избиении дворян, по мнению В. И. Корецкого, полностью подтверждают приведенную схему: в полосе наступления Пашкова дворянские руководители не осуществляли казни дворян по своей инициативе и предпочитали оставаться в рамках «законности», тогда как в полосе наступления Болотникова на Москву истребление помещиков приняло массовый характер.
Концепция В. И. Корецкого плохо согласуется с фактами. Известно, что в Коломне, занятой Пашковым, восставшие подвергли преследованиям дворян и купцов, выступавших на стороне царя Василия Шуйского. Этот факт дал основание Б. Н. Морозову поставить под сомнение вывод о соблюдении «законности» Пашковым.{325} В. И. Корецкий подкрепляет свой тезис ссылкой на факт казни пяти дворян в городах, через которые шел Болотников. В двух из этих случаев источники не содержат никаких указаний на то, что дворян убивали по инициативе Болотникова. В армии Пашкова народ расправлялся с боярами и воеводами, верными царю Василию, совершенно так же, как и в войске Болотникова. Репрессии носили примерно одинаковый характер на всей территории, охваченной восстанием. В повстанческом лагере было много дворян, поэтому репрессии не напоминали еще истребительной войны против феодалов. Гражданская война не сразу привела в движение механизм террора. Подлинно широкий размах казни приобрели после разгрома восставших под Москвой, но избиению тут подверглись не дворяне, а казаки. Утверждение о том, что в войске Пашкова верх взяли дворянские элементы, а в армии Болотникова — демократические, носит гипотетический характер. Обе повстанческие армии, сформированные в одном месте и примерно в одно время, мало отличались друг от друга по своему составу. Во время продвижения к Москве и армия Пашкова, и войско Болотникова пополнялись выходцами из самых различных общественных слоев и групп. В ходе боев под Москвой царские воеводы захватили много пленных, переданных для содержания под стражей в Разрядный приказ. Сохранилась ведомость выдачи денег на этих пленных. По подсчету И. И. Смирнова, среди поименованных в ведомости лиц были дворяне и дети боярские (13), атаманы и казаки (15), стрельцы (2), посадские люди (13), крестьяне (10), боярские холопы (18) и т. д.{326} Приведенные данные случайны. Но они хорошо иллюстрируют социальную пестроту повстанческих отрядов. Источники подтверждают факт участия крестьян в повстанческом движении.
Направив против Болотникова воеводу князя Ю. Трубецкого с полками, Разрядный приказ предписал ему идти «на Север в Комаричи».{327} Определенно известно, что население дворцовой Комарицкой волости выступило против присяги Шуйскому вслед за переворотом 17 мая 1606 г. После разгрома повстанцев под Москвой царь Василий послал грамоты с призывом сложить оружие в десяток городов и две крестьянские волости — Комарицкую и Самовскую.{328} Обе эти волости лежали в полосе наступления Болотникова.
В ходе боев с повстанцами дворяне постоянно получали от царя Василия Шуйского надбавки к жалованью за «застреленных мужиков». В России «мужиками» называли не только крестьян, но и посадских людей.
Присутствие крестьян и посадских людей в лагере повстанцев несомненно. Но источники не позволяют обнаружить различия в составе двух повстанческих армий и характеризовать рать Болотникова как преимущественно крестьянскую, «мужицкую», «сермяжную».
Сила движения Болотникова состояла в том, что оно объединило различные слои и группировки общества. Выступая на стороне «законной» династии, каждая группа преследовала свои собственные цели. Южные помещики, в свое время поддержавшие Лжедмитрия I, сражались за царя, который был их ставленником и проводил политику, отвечавшую их интересам. Совсем иной смысл вкладывали в лозунг «доброго царя» крестьяне. Именем «Дмитрия» они творили суд и расправу над «лихими» боярами и воеводами, посягнувшими на жизнь законного государя. Можно ли сказать, что вера в «доброго царя» была исключительно крестьянской утопией? События Смутного времени доказывают, что монархические иллюзии разделяли различные слои общества, включая посадских людей, вольных казаков, служилых людей.
Одержав верх над восставшими под Москвой, Шуйский 5 декабря 1606 г. обратился с грамотой к городам, в которой писал, что «дворяне и дети боярские резанцы, коширяне, туляне, коломничи, алексинцы, колужане, козличи, мещане, лихвинцы, белевцы, болховичи, боровичи, медынцы и всех городов всякие люди нам добили челом и к нам все приехали, а в городех у себя многих воров побили и живых к нам привели и город(а) очистили».{329} Царь не очень заботился об истине, выдавая желаемое за действительное. В начале декабря 1606 г. восставшие прочно удерживали в своих руках Тулу, Калугу, Козельск, Белев, Волхов. Рязань и Мещевск сдались позже, после прибытия в эти города правительственных войск. Грамота Шуйского при всей ее тенденциозности является важнейшим документом по истории восстания Болотникова. В публичном заявлении царь вынужден был признать крайне неприятный для него факт массового участия в восстании дворян и детей боярских южных городов и уездов. Челобитные грамоты дворян, участников событий, подтверждают, что официальные заявления соответствовали действительности. И. Е. Бартенев, участвовавший вместе с отцом в походе войск Шуйского на Мещевск, писал в челобитной на имя царя: «В прошлом во 115-м году при царе Василье, как побили под Москвою Ивашка Болотникова, и с Москвы, де, посланы были князь Ондрей Хованской да отец ево, Елизарей Бартенев, в городы: в Серпееск, в Мосалеск, в Мещоск приводить дворян и детей боярских и всяких людей х крестному целованью».{330}Факт присяги местных дворян и детей боярских подтверждает вывод о том, что ранее они всем «городом» участвовали в восстании против Шуйского. Служилые люди и население Мещевска принесли присягу «всем городом», что приравнено было к победе. По этому случаю автор челобитной И. Бартенев ездил «с сеунчом» к царю. В воззвании Шуйского упоминалось 13 мятежных городов. Из них лишь 4 лежали в полосе наступления Пашкова. Через остальные наступал Болотников, а отсюда следует, что дворяне и дети боярские из этих уездов подкрепили его войско. Дворяне уступали по численности низшим слоям населения, но они были военными людьми по профессии, были сплочены в корпорации («служилый город») и имели лучшее вооружение. Все это определяло их роль в повстанческом войске.
Факт широкого участия дворян в восстании Болотникова обнаруживает всю уязвимость гипотезы, согласно которой Болотников вел борьбу под лозунгом физического истребления феодалов и конфискации их имущества, придерживаясь тем самым антикрепостнической программы.{331}
Обосновывая тезис о программных расхождениях Пашкова и Болотникова, В. И. Корецкий утверждал, что, будучи под Москвой, первый требовал выдачи трех Шуйских, а второй — выдачи «всей правящей верхушки» вместе с рядом «лучших горожан», но такой расширенный проскрипционный список оказался неприемлем для Пашкова, потому что таил опасность социального переворота.{332} И в данном случае противопоставление «программ» Болотникова и Пашкова не находит опоры в источниках. Согласно отчету Буссова, Пашков потребовал выдачи зачинщиков мятежа против «Дмитрия» братьев Шуйских, как только подошел к стенам столицы.{333} После провала переговоров с представителями московского посада вожди повстанцев убедились, что все бояре и «лучшие люди» поддерживают изменников Шуйских. Это не могло не сказаться на их требованиях. Рассказав о двукратной попытке окружить город, автор английского донесения отметил: «Наконец, мятежники написали в город письма, требуя по имени разных бояр и лучших граждан, чтобы их выдали».{334} Нет оснований приписывать «проклятые листы» какому-то одному лицу. Их составляли в Коломенском и отправляли в Москву в то время, когда коломенский лагерь возглавляли Болотников, Пашков и Беззубцев. Иначе говоря, все трое несли равную ответственность за «прелестные грамоты».
Воззвания Пашкова и Болотникова не сохранились в подлиннике. Они известны лишь в пересказах:
Патриаршая грамота
(конец ноября 1606 г.)
Из Коломенского те воры «пишут к Москве проклятые свои листы, и велят боярским холопем побивати своих бояр и жены их, и вотчины, и поместья им сулят, и шпыням и безъимянником вором велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити…».{335}
Английское донесение
(начало 1607 г.)
Мятежники не смогли замкнуть блокады, но «несмотря на это, они продолжали осаду и писали письма к рабам в город, чтобы те взялись за оружие против своих господ и завладели их имением и добром».{336}
Донесение англичан настолько повторяет патриаршую версию, обнародованную в Москве, что возникает подозрение, не из официальных ли источников черпал сведения автор донесения? Нет сомнения в том, что патриарх постарался выставить требования повстанцев в самом неприглядном и злонамеренном виде. Можно ли поверить, чтобы повстанцы адресовали именные грамоты «царя Дмитрия» одним холопам и шпыням? Скорее всего, грамоты были обращены ко всем московским чинам. Но если реальный Лжедмитрий апеллировал к главным боярам, дворянам, гостям и прочим верхам, то повстанцы (после неудачных переговоров и боев) стали делать ставку на восстание низов. Бояре, упорствовавшие в «измене» (поддержке бояр-заговорщиков Шуйских), подлежали истреблению, их имущества — разделу между теми, кто чинил законную расправу с ними.
Чтобы окончательно запугать благонамеренных жителей Москвы, патриарх утверждал, будто повстанцы намеревались раздать безымянным шпыням (так называли городскую голь) боярских жен, ввести их в думу, сделать воеводами в полках, поставить над приказами («хотят им давати боярство, и воеводство, и окольничество, и дьячество»). Пока «сатанинскую» рать в Коломенском возглавляли «большие» воеводы наподобие вчерашнего боярского холопа Болотникова, патриарх имел основания опасаться переворота. Но его воззвания слишком тенденциозны, чтобы дать сколько-нибудь точное представление о программе восставших.
Казачий атаман Болотников и помещик Пашков были неодинаковыми социальными фигурами. Но в ходе восстания они выполняли одинаковые функции. Утверждение, будто Пашков был крупным землевладельцем, не выдерживает критики. Имя Пашкова отсутствует в списках выборных дворян от городов 1602–1603 гг. (в эти списки попадали по общему правилу именно крупные помещики), а чин дворянского головы (полковника) Пашков получил от правительства лишь после перехода в лагерь царя Василия. Очевидно, тогда же он получил от казны села в Веневе и Серпухове.
До Смуты Истома Иванов сын Пашков был мелким помещиком. Как установил С. Е. Князьков, Пашков родился около 1583 г., а поместье получил в 1603 г. Согласно челобитной грамоте И. Пашкова 1603 г., «отца, де, ево, Ивана, в нынешнем во 111 году не стало; а после, де, его осталась жена… да сын, он, Истома; нашу (царскую. — Р. С.) службу служит пять лет, а поместье, де, за ним нет нигде и не верстан».{337} За свою многолетнюю службу отец Истомы выслужил поместный оклад в 300 четвертей пашни, но фактически «дача» его была меньше оклада и составляла незадолго до смерти 219 четвертей. Удовлетворив челобитье Истомы Пашкова, Борис Годунов пожаловал ему все отцовское поместье.
Герои Смуты были по большей части молодыми людьми. Отрепьеву было немногим более 20 лет, когда он принял имя царевича Дмитрия. В том же возрасте был Скопин, воевавший с Болотниковым. Истоме Пашкову исполнилось 23–24 года. При Лжедмитрии I он служил сотником у епифанских детей боярских.{338} Обращение к документам Разрядного приказа позволяет уточнить сведения об отряде, которым он командовал.
В 1585 г. в Епифани получили небольшие земельные наделы 300 человек казаков. Их «дачи» рассматривались тогда как поместья, а сами казаки как дети боярские. В связи с этим приказные озаглавили документ: «Десятня детей боярских епифанцев, которые верстаны из казаков». Возможно, дьяки допустили в этом случае терминологическую неточность: по общему правилу они четко выделяли в разные чиновные группы детей боярских и испомещенных казаков. В десятне 1591 г. казаки названы неопределенно «епифанцами», без указания на чин «детей боярских».{339} Примечательно, что современники называли Пашкова «казачьим атаманом».
Многие из епифанских поместных казаков сами обрабатывали землю, т. е. были детьми боярскими лишь по титулу. Как свидетельствует десятня по Епифани, составленная за год до восстания, в уезде преобладали мелкие поместья, многие дети боярские разбрелись безвестно, умерли либо были отставлены от службы «за старость и увечье». Десятня сохранила полный список сотни Пашкова. Большинство детей боярских его сотни имели небольшие оклады по 50–70 четвертей пашни.{340}
По «Новому летописцу», Пашков перешел к Шуйскому «со всеми дворяны и з детми боярскими».{341} Автор «Иного сказания» утверждал, будто Пашков отъехал к Шуйскому «и с ним 400 казаков».{342} Источники независимого происхождения — английское донесение 1607 г. и записки Массы подтверждают, что с Пашковым лагерь восставших покинуло 500 человек.{343}Буссов считал, что Пашков увлек за собой несколько тысяч воинов из своей сорокатысячной рати.{344} Приведенные им цифры многократно преувеличены. Но в одном Буссов был безусловно прав. Подавляющая часть войска Пашкова не была посвящена в планы своего командующего.
Скорее всего, отряд Пашкова был таким же пестрым по составу, как и отряд Ляпунова, и включал как детей боярских, так и казаков и стрельцов. Характерной чертой гражданской войны была тесная связь вождей с выдвинувшими их городами. Епифанские дети боярские и казаки выдвинули Пашкова в начале восстания. Они-то и последовали за ним в царский лагерь.
Дворцовый переворот, покончивший с властью Лжедмитрия I и передавший трон Василию Шуйскому, стал важной вехой в истории русской Смуты. Политический конфликт, порожденный борьбой за власть, стал перерастать в конфликт социальный, и в него оказались втянуты народные низы. Социальная рознь отчетливо проявилась уже в дни осады Москвы. Апелляция к низам вызвала глубокую тревогу у богатых помещиков, оказавшихся в стане восставших.
Измена Ляпунова явилась одним из показателей усиления социальной розни в повстанческом лагере. Однако надо иметь в виду, что после бегства из Коломенского 40 рязанских дворян там осталось много детей боярских и дворян из других уездов России. Измена Пашкова была вызвана как социальной рознью в лагере повстанцев, так и причинами сугубо личного характера — соперничеством двух самых выдающихся вождей движения.
Повстанческая армия имела двух главнокомандующих. В решающих столкновениях под Москвой Болотников потерпел поражение, тогда как Пашков выиграл генеральное сражение. Многие осведомленные современники (А. Стадницкий, Г. Паэрле) считали главным предводителем не Болотникова, а Пашкова. Положение Москвы было бы еще худшим, писал Паэрле, если бы царь и бояре не уловили в свои сети начальника мятежников Пашкова.{345} Автор английского донесения 1607 г. знал об острых разногласиях «между двумя главными начальниками лагеря мятежников», из-за чего Пашков и переметнулся в Москву.{346}
По предположению В. И. Корецкого, события развивались следующим образом. Пашков занял Котлы, но туда же подошел позже и Болотников, «именно здесь на Котлах и разгорелась борьба между Болотниковым и Пашковым за первенство»: Болотников удержал за собой и Котлы, так что Пашков оказался вытесненным «на Угрешу» в район Никольского Угрешского монастыря.{347}
Попытаемся уточнить место расположения повстанческих сил под Москвой. По Буссову, главными пунктами сосредоточения восставших были село Коломенское и Котлы. И. И. Смирнов отождествил Котлы с деревней Нижние Котлы к северу от Коломенского. Однако ни в «Хронике» Буссова, ни в других источниках Котлы не названы ни селом, ни деревней.{348}Из указаний современников можно заключить, что под Котлами следует разуметь речку, прикрывавшую Коломенское с севера и служившую передовым рубежом. Река Котел была памятным для повстанцев местом. Именно там Лжедмитрий велел установить свой «ад» (гуляй-город), ввиду того что равнина в окрестностях Коломенского была подходящим местом для маневров. После гибели Лжедмитрия, его труп «отвезли за Москву, на речку Котел и там сожгли».{349} Описав бой в Замоскворечье, Стадницкий отметил, что противная сторона (т. е. «известный Пашка, называемый Лазарем») отступила «в Коломенское: так называют село и двор великого князя, недалеко от реки Котла, где сожгли тело того покойника».{350}
Описывая раздор двух вождей, Буссов отметил, что Болотников пожелал себе лучшее место стоянки (Lager-Stelle).{351} Трудно предположить, чтобы два командира препирались из-за того, кому стоять ближе к неприятельским позициям. Стояла суровая зима, а на берегах речки Котлы не было теплых квартир для размещения значительных сил. Скорее всего, предводители повстанцев спорили за право занять царскую резиденцию в Коломенском.
Пашков прибыл в Коломенское раньше Болотникова, и никто не мог помешать ему остановиться в царском дворце. После подхода Болотникова Пашков должен был подчиниться его требованию и уступить занятое ранее «лучшее место». Пашков имел основания встать во главе всех повстанческих сил. Он первым поднял знамя восстания, он разгромил главных царских воевод и приступил к осаде Москвы. Болотников пытался самостоятельно пробиться к столице, но потерпел поражение под Калугой и явился в Коломенское с запозданием. Добиваясь первенства, Болотников ссылался не на свои победы, а на царскую грамоту: сам царь «Дмитрий» назначил его главнокомандующим.
Царь Василий знал о распрях в Коломенском и постарался использовать их в своих политических целях. В конце концов его люди вручили Пашкову большую сумму денег. Золото развязало язык епифанскому сотнику. Пашков заверил агентов Шуйского, что до сих пор никто не видел живого «Дмитрия» в Путивле и даже там о нем знают не больше того, что было сообщено в первые дни восстания Шаховским. Пашков заявил, что не знает, жив ли «Дмитрий» или поляки вследствие происков Шаховского выдвинули нового самозванца. Автор английского донесения подтверждает достоверность приведенных сведений Буссова. Согласно английской версии, царь добился от Пашкова признания, что слух о спасении «Дмитрия» является «ложной выдумкой».{352}
В конфликт, вызванный личным соперничеством, оказались вовлечены многие служилые люди. Явившиеся в Москву перебежчики заявляли, что у повстанцев «половина войска принуждена от более сильной партии, и она охотна к заявлению покорности великому князю (Шуйскому. — Р. С.)».{353}
После двухкратной неудачи повстанцы окончательно упустили инициативу из своих рук. И. Ф. Крюк-Колычев получил приказ спешно возвращаться в Москву из района Можайска, где он соединился со смоленскими отрядами. На помощь царю стали прибывать также служилые люди из замосковных городов (Ярославль, Ростов, Владимир и др.).{354} Однако и повстанцы получали подкрепления: «К известному Пашке, — записал Стадницкий, — …прибывает ежедневно войско».{355}
Решительное сражение под Москвой развернулось 2 декабря 1606 г. Согласно общепринятому мнению, события развивались следующим образом. 2 декабря воеводы нанесли поражение войскам Болотникова, после чего восставшие отступили в Коломенское, где оборонялись еще три дня с 3 по 5 декабря. Вслед за тем Болотников отступил в Калугу.{356}
Уязвимость изложенной схемы состоит в том, что она всецело опирается на такой поздний и недостоверный источник, как «Иное сказание».
Обратимся к комплексу ранних источников. Разрядный приказ руководил всеми действиями против армии Болотникова, а потому записи разрядных книг являются наиболее надежным источником для реконструкции военных событий под Москвой. «Воры» стояли, как значится в разрядах, «в Коломенском да в Заборье».{357} В «Карамзинском хронографе», основанном на рассказах участников событий, сказано, что «воры» «пришли под Москву в Коломенское и в ыные места в Заборское, стали блиско Москвы».{358} Источники позволяют уточнить, что деревня Заборье располагалась на р. Даниловке поблизости от Даниловского монастыря. По словам Массы, Болотников послал отряд, который «подошел к Москве на расстояние одной мили от нее, стал у речки Даниловки и занял селение Загорье (Заборье. — Р. С.), которое тотчас укрепил шанцами, и у них было несколько сот саней, и поставили их в два и в три ряда».{359} Масса довольно точно определяет место расположения казацкого табора с кошем в окрестностях Даниловского монастыря. Разряды подтверждают показания Массы. Согласно разрядным записям, «с ворами бои были ежедневные под Даниловским и за Яузой».{360}
Факт осады казаков в Заборье близ Даниловского монастыря отметили как русские, так и иностранные источники. По свидетельству «Карамзинского хронографа», воеводы «воровских людей (Болотникова. — Р. С.) розогнали и побили, из-под Москвы воры побежали, а казаки во осаде в Заборье сидели…».{361}Ту же картину воспроизводит Буссов. Потерпев поражение, повествует Буссов, Болотников обратился в бегство, «оставив на разграбление врагу весь свой лагерь (в Коломенском. — Р. С.) со всем, что в нем было, 10 000 казаков из его людей были полностью окружены врагом…».{362} По данным «Нового летописца», потерпев поражение, Болотников ушел в Калугу, «а иные седоша в деревне в Заборье», бояре же «приступаху к Заборью».{363} Как сообщает «Бельский летописец», воеводы «Болотникова побили и взяли в Заборье казаков, осадили и приступом взяли».{364}
Очевидец событий И. Масса и составитель «Иного сказания» описали осаду совершенно одинаково.
Трехдневная осада Заборья (по И. Массе)
Казацкий лагерь в Заборье был обстрелян множеством бомб, но там их «тотчас тушили мокрыми кожами».{365}
Трехдневная осада Коломенского (по «Иному сказанию»)
«Воеводы же по острогу их биша три дни. Но (воры. — Р. С.) ядра же огненные удушаху кожами сырыми яловичными».{366}
Сопоставление текстов не оставляет сомнения в том, что автор позднего сказания допустил обычную для него неточность и ошибочно перенес события, имевшие место в Заборье, в село Коломенское.
Автор «Иного сказания» утверждал, будто при осаде Коломенского воеводы захватили пленного — «добр язык», от которого узнали о слабых пунктах обороны Коломенского острога. Этот случай, по-видимому, сам по себе не был вымышленным, но произошел он не в Коломенском, а в Заборье. В расходных книгах Разрядного приказа названо имя донского казака И. Иевлева, который «прибежал от воров из деревни Заборье». Он оказал столь важную услугу воеводам, что после сдачи Заборья получил в виде «выходного жалованья» большую по тем временам сумму — два рубля.{367}Дворянские челобитные содержали дополнительные сведения о «заборском сидении». Сын боярский И. Черников-Онучин был пожалован за службы, «что он служил при царе Василье на Москве и в Заборье против воров на приступех…».{368}
Современники подчеркивали, что Василий Шуйский смог отбросить Болотникова от Москвы лишь после того, как получил подкрепления из Смоленска и других городов. Как писал участник похода смоленский дворянин Д. П. Дернов, при царе Василии «выбрано нас было шестьсот сорок человек, против Болотникова», «выбрано смольян шестьсот сорок человек, и я… в том выборе был на всей службе в московском приходе».{369} На пути к столице к смольнянам присоединились дети боярские из Белой, Вязьмы и Дорогобужа. Общая численность отряда едва ли превышала полторы тысячи человек.{370} Приведенные цифры дают наглядное представление о силах, которыми располагало в то время московское правительство.
Для действий против Болотникова Разрядный приказ смог сформировать всего лишь два полка. «Как смольяне пришли к Москве, — значится в разрядных росписях, — и из городов из замосковных почали зби-ратца, а из воровских полков переехали Коробьины и иные резанцы, и царь Василей послал на воров бояр и воевод… наперед шел в полку… князь И. И. Шуйский, да князь И. В. Голицын, да М. В. Шеин; в другом полку бояре и воеводы князь М. В. Шуйский, да князь А. В. Голицын, да князь Б. П. Татев».{371}
Свой лагерь смольняне разбили в районе Сетуни и Новодевичьего монастыря.{372} (Сетунь — место впадения речки Сетунь в Москва-реку как раз напротив Новодевичьего монастыря). Будучи подчинены воеводе И. И. Шуйскому, смоленские отряды получили приказ «итти позади Пречистой Донской». Иначе говоря, смольняне, следуя почти по прямой линии, должны были пройти от Сетуни и Новодевичьего монастыря, где заканчивалась большая смоленская дорога, мимо Донского монастыря на серпуховскую дорогу, где располагался казачий лагерь.
Родословцы сохранили любопытные известия об участии в походе видного смоленского дворянина Воина Дивова. Смоленские отряды, значится в родословцах, очистили Вязьму и Можайск и достигли столицы, а «пришед к Москве, ходили бояре на Болотникова, и в передовом полку были князь И. И. Шуйской, да князь И. В. Голицын, да М. Б. Шеин, и перед собой послали в эртауле (сторожевом отряде. — Р. С.) Воина Дивова, а с ним посланы были головы с сотнями Матфей Романов сын Уваров, да Дмитрей Полуехтов, да Павел Головачев. И воров яртоулом в Заборье побили, и с сеунчем к бояром послан от Воина Юрья Григорьев сын Бошмаков».{373}
Родословцы описали лишь один частный эпизод, связанный с походом сторожевого отряда из состава полка И. И. Шуйского к казацкому лагерю в Заборье и с началом осады лагеря. Согласно заявлениям московских властей, смоленские отряды должны были прибыть из Можайска в столицу 29 ноября.{374} На другой день после их прибытия, очевидно, и началась осада Заборья. Как повествует Масса, казаки засели в обозе (вагенбурге) возле Серпуховских ворот, против них были посланы царские братья (в действительности, один И. И. Шуйский); они со всеми силами «в течение двух дней осаждали их (казаков. — Р. С.), но не смогли одержать победу, а сами понесли большие потери». Генеральное сражение развернулось на третий день, 2 декабря, когда к месту боевых действий подтянулись полк Скопина и повстанческие отряды.{375} Источники сохранили не много сведений о действиях Скопина. Известно, что полк Шуйского был послан «наперед», а «другой полк» Скопина выступил следом. Произошло это «на завтрее (после. — Р. С.) прихода смолян», за четыре часа до вечера. «Смоляне, пришед, сташа в Новодевичьем монастыре, с Москвы же боярин князь Михайло Васильевич Шуйской поиде с ратными людьми и ста в монастыре Даниловском».{376} Занятие Даниловского монастыря, находившегося на небольшом расстоянии от лагеря в Заборье, ухудшило положение казачьего войска.
И. И. Шуйский и М. В. Скопин не могли довершить разгром главных сил Болотникова, поскольку в тылу у них оставалось сильное казацкое войско. От Коломенского они вернулись к Заборью и обрушились всеми силами на окруженных казаков, «со всеми ратными людьми приступаху к Заборью».{378} Генеральное сражение под Москвой вступило в завершающую фазу.
Трехдневная осада подорвала силы казацкого войска в Заборье. Разгром главных сил поставил их в безвыходное положение и вызвал раздор внутри осажденного лагеря. Часть казаков заявила о прекращении сопротивления, другие решили драться до последнего. Пользуясь раздором в лагере, царские ратники ворвались в «обоз» и взяли его приступом, «а иные (казаки. — Р. С.) здалися за крестным целованием». Это значило, что добровольно сдавшиеся казаки принесли присягу и были приняты на службу к царю Василию.{379} По свидетельству «Карамзинского хронографа», «которые казаки в Заборье в осаде сидели, и те государю добили челом… и крест целовали, что ему государю служить».{380} Вскоре же их поверстали на царскую службу: «того же году (1606. — Р. С.), — значится в разрядах, — разбирали и переписывали заборских Козаков дворяня: Богдан Сабуров, Иван Микифоров сын Чепчугов, Володимер Игнатьев сын Вишняков, Ондрей да Григорей Микитины дети Ржевские».{381} Судя по числу дворянских голов (полковников), проводивших перепись, количество сдавшихся казаков было весьма значительным. По данным Буссова, воеводы окружили якобы 10 тыс. казаков, из которых Шуйскому стали позже служить 4 тыс. человек. Буссов ошибочно считал, будто казаки побывали в тюрьме и лишь после этого поступили на службу царю. Согласно русским летописям, царь Василий приказал разместить добровольно сдавшихся казаков на постой в Москве и «повеле им давати кормы и не веле их ничем тронути, тех же воров, которые пойманы на бою, повеле их посадити в воду».{382} По словам Массы, воеводы захватили до 6 тыс. пленных, но эти люди недолго пробыли в московских темницах: каждую ночь их выводили сотнями, ставили в ряд и убивали дубиной по голове, а трупы спускали под лед в реку Яузу.{383}
Несколько дней спустя после сражения Разрядный приказ послал на поле боя под Коломенским людей «смотреть в трупу в побитых людех… Ивашка Болотникова да Юшка Беззубцова з детми».{384} Пашков, Болотников и Беззубцев были главными предводителями повстанческой армии под Москвой. Вскоре после победы царь Василий официально известил города, что его воеводы «воров побили наголову, а Истому Пашкова да Митку Беззубцова и многих атаманов и казаков живых поймали…».{385} Царь не желал признать, что выиграл битву, подкупив предводителя повстанцев И. Пашкова, и выдвинул версию относительно его пленения. Особое внимание властей к Ю. А. Беззубцеву и его сыновьям доказывает, что по своему авторитету он не уступал другим вождям. В плен к воеводам попал старший сын Юрия Беззубцева Дмитрий. Накануне Смуты Дмитрий Беззубцев был путивльским помещиком и имел низший поместный оклад в 30 четвертей пашни.{386}
Казаки играли выдающуюся роль в повстанческом движении. Но в их среде наблюдались такой же разброд и шатания, как и среди примкнувших к восстанию детей боярских. Переход на сторону Шуйского казацкого войска в Можайске и измена доброй половины казаков в Заборье показывают, что ко времени осады Москвы классовая борьба и вытекавшее из нее размежевание социальных сил еще не достигли высшей точки. Вольные казаки рассчитывали восстановить на троне «законного» царя и получить от него жалованье, но «Дмитрий» все не появлялся. Между тем московский великий государь неустанно убеждал повстанцев покинуть мертвого расстригу. Перейдя в его лагерь, казаки могли получить денежное жалование, а их атаманы — поместья.
На исход борьбы под Москвой оказало влияние то обстоятельство, что правительственные войска вели войну, опираясь на мощные укрепления Москвы, тогда как повстанцы занимали сравнительно слабые позиции в селе Коломенском и в Заборье.
Если бы Болотников, потерпев поражение в открытом поле, решил сесть в осаду в селе Коломенском, его армию постигла бы судьба казацкого табора в Заборье. Отказавшись от обороны Коломенского, Болотников избежал больших потерь. По данным осведомленного русского летописца, в дни решающего боя под Москвой воевода князь М. В. Скопин и другие воеводы «живых взял седьм сот человек, да побили 2000».{387}Приведенные цифры, по-видимому, включали все потери повстанческой армии. Наибольшие потери понесло казацкое войско в Заборье, наименьшее — войско Болотникова. Фактически армию Болотникова спасло сопротивление заборских казаков.
Как свидетельствует автор «Карамзинского хронографа», Болотников с атаманами и казаками привел в Калугу «всяких людей огненаго бою больши десяти тысяч, а иные всякие воры с розгрому же ис-под Москвы прибежали на Тулу и сели в Туле многие ж люди с вогненным боем».{388} Повстанцы сохранили оружие, и это значит, что они отступали в относительном порядке.
Глава 7
«ЦАРЕВИЧ ПЕТР»
Восставший народ верил в то, что «Дмитрий» жив и находится в пределах России. Следуя молве, города письменно уведомляли друг друга: «А государь наш царь и великий князь Дмитрей Иванович всея Русии ныне в Коломне».{389} Двое монахов-лазутчиков, посланных из Москвы в окрестности Коломны, повстречали мятежников, и те поклялись, что сами видели «Дмитрия».{390} Царь Василий велел посадить на кол пленного «вора», и тот, умирая, твердил, что «Дмитрий» жив и находится в Путивле.{391} Не имея возможности опровергнуть факт гибели Лжедмитрия, восставшие толковали, что в Москве действительно убит расстрига Гришка, а истинный царевич находится с ними.
Для дворян царская власть была источником всяких благ. По традиции, только государь мог жаловать поместья и чины. Ни один дворянин не мог вступить во владение поместьем без ввозной грамоты, адресованной непосредственно от царя к крестьянам, названным поименно. Болотников мог обещать дворянам милости «Дмитрия», но их не удовлетворяли обещания. Царь Василий давал надбавки к поместному окладу и жаловал деньги как дворянам, так и рядовым детям боярским за каждую рану, за доставку языков и т. д.{392}Покидая «воровской» лагерь, дворяне имели возможность немедленно получить от Шуйского щедрые пожалования.
После неудачных переговоров с московским посадом вожди повстанцев осознали, что отсутствие «Дмитрия» может погубить все дело. Болотников многократно писал грамоты в Путивль, требуя ускорить возвращение «царя» из Польши. Начиная с июня путивльский воевода Г. Шаховской, мистифицируя население, многократно заявлял, что «Дмитрий» приближается к Путивлю и с ним идет большое войско. Его словам перестали верить. Оказавшись в трудном положении, Шаховской под давлением посадской общины принял решение, отвечавшее повсеместным ожиданиям народа. Он отправил гонцов от себя и от путивлян на Дон к самозванному царевичу Петру Федоровичу. Казак Илейка Коровин, принявший имя Петра, сына царя Федора Ивановича, поднял восстание на Тереке еще весной 1606 г. Собрав на Волге большое войско, «царевич Петр» обратился с грамотой к мнимому дяде Лжедмитрию 1, требуя жалованье для казаков. В критической ситуации Отрепьев попытался использовать казацкое восстание против своих политических противников. Но отношения между двумя самозванцами так и не определились до конца. Какими бы письмами ни обменивались они, остается фактом, что «Петр» и его казацкое войско громили поволжские крепости, в которых сидели воеводы Лжедмитрия I. Таким образом, казаки вели форменную войну против московского царя. Именно это обстоятельство объясняет, почему «царевич Петр», бежавший с Волги на Дон после переворота 17 мая 1606 г., в течение полугода отказывался присоединиться к отрядам донских казаков, которые один за другим отправлялись с Дона в Путивль на помощь сторонникам «Дмитрия». Некоторое время «Петр» с казаками держался в Монастыревском городке под Азовом, а затем на стругах пошел на Северский Донец. Тут, по словам «Петра», к казакам прибыл гонец с грамотой «от князя Григорья Шаховского да ото путивлцов ото всех». Как видно, посад в Путивле играл еще большую роль в повстанческом движении, чем московский посад в царском лагере. «Все» жители Путивля настойчиво просили «Петра» идти «наспех в Путимль, а царь Дмитрий жив, идет со многими людми в Путимль».{393}
Казачий отряд прибыл в Путивль приблизительно в ноябре 1606 г.{394} Второй раз за свою историю город превратился в «царскую» резиденцию.
Появление в Путивле «царевича Петра» с войском неизбежно повлекло за собой перемены в лагере восставших. Вольное казачество все больше превращалось в руководящую силу движения. Ядро войска «Петра» составляли терские и волжские казаки. К ним присоединились отряды донских казаков, а к началу 1607 г. в Путивль прибыло запорожское войско, по некоторым сведениям насчитывающее 7 тыс. человек.{395}
Водворение «Петра» в Путивле сопровождалось своего рода переворотом. «Царевич» явился в сопровождении казаков, с полным основанием считавших его своим ставленником и не желавших отказываться от власти. Старому путивльскому руководству пришлось основательно потесниться.
Показания «царевича», данные им после пленения царскими воеводами, дают точное представление о силах, выдвинувших его, и их программе. До принятия царского имени бывший холоп Илейка Коровин служил чуром — молодым товарищем у старого казака Б. Семенова, беглого холопа боярина князя В. Черкасского. Ко времени прибытия в город «Петра» боярин находился в путивльской тюрьме. В числе инициаторов самозванческой интриги были старый казак Василий (беглый холоп князя Н. Трубецкого), атаман терских казаков Ф. Бодырин и другие лица. Как и Илейка, эти казаки участвовали в Смуте на стороне Лжедмитрия I в 1605 г. Добившись трона с помощью вольных казаков, «добрый царь» не оправдал их надежд. Вину за это казаки всецело возлагали на «лихих бояр». «И стало, де, на Терке меж Козаков — показал «Петр», — такие слова: «Государь, де, нас хотел пожаловати, да лихи, де, бояре, переводят, де, жалованье бояре, да не дадут жалованья».{396} Казаки, посадившие Лжедмитрия на трон и некоторое время несшие караулы в Кремле, очень точно обрисовали положение. Именно бояре настояли на роспуске повстанческих отрядов и удалении их из Москвы. Весной 1606 г. казаки подняли мятеж, ставя целью расправиться с «лихими боярами» и посадить на трон своего казацкого царевича, от которого они могли бы беспрепятственно получать жалованье за службу.
Поход «Петра» в Поволжье весной 1606 г. сопровождался восстанием в ряде поволжских городов. «Чернь» выступала в поддержку самозванца, тогда как воеводы оказывали ему сопротивление. Осенью 1606 г. события развивались аналогичным образом. На пути в Северскую землю отряд «царевича» должен был пройти через город Царев-Борисов, находившийся в руках воевод Шуйского. Город имел превосходные укрепления и артиллерию. Его гарнизон был одним из самых многочисленных на юге России. В крепости сидел воевода М. Г. Сабуров. Этот «лихой боярин» был хорошо известей вольным казакам. Терские и волжские казаки не забыли, сколько крови они пролили под стенами Астрахани, которую Сабуров оборонял от сторонников Лжедмитрия I в начале 1605 г. Молодой казак Илейка Коровин находился среди повстанцев и побывал в осажденной крепости, видимо, в качестве лазутчика. В 1606 г. боярин Сабуров категорически отказался сдать крепость «царевичу Петру». Но ему не удалось удержать в повиновении гарнизон, состоявший в своей массе из стрельцов и служилых казаков. Вмешательство местного духовенства не спасло дела. По свидетельству старца Иева, «как в смутное время шел вор Петрушка с казаки и он, Иев, царегородских всяких людей от того (мятежа. — Р. С.) унимал и наговаривал, чтоб они против вора стояли, и оне ево за то хотели убить».{397}Старец избежал гибели, но воеводы М. Г. Сабуров и князь Ю. Приимков-Ростовский были казнены казаками.{398} Совершенно так же действовали казаки «Петра» в другой степной крепости — Ливнах. Дворяне, братья Лодыженские, подали в Разрядный приказ документы, из которых следовало, что «отца их вор Петрушка убил на Ливнах».{399}
Даже в северских городах, находившихся в руках сторонников Лжедмитрия I, признание казацкого «царевича» сопровождалось распрями и борьбой. Против самозванца выступило влиятельное местное духовенство. В самом начале гражданской войны монахи Богородицкого Молчинского монастыря в Путивле, увлеченные общим потоком, поддержали Лжедмитрия I, за что получили в дальнейшем вотчину. Царь Василий Шуйский подтвердил пожалование расстриги, но его милость была связана с политическими расчетами. Игумен монастыря Дионисий привез из Москвы чудотворную икону и попытался убедить путивлян, что «царевич Петр» — обманщик и самозванец. Казаки поспешили разделаться с игуменом. Как писали в своей челобитной царю старцы монастыря, их игумен, вернувшись в Путивль «и видя в мире смуту и прелесть, вора Петрушку, не боясь смерти, обличал. И вор Петрушка велел того игумена за то убить з башни до смерти. И на тое монастырскую вотчину царя Василья жаловалные грамоты, взяв у него, изодрал… и как вор Петрушка был в Путивле и игумена Деонисья скинул з башни и убил до смерти…»{400}.
Тюрьмы Путивля были переполнены. В самом начале восстания под стражу были взяты местные воеводы князь А. И. Ростовский с товарищами. Когда Болотников выступил в поход на Москву, он не стал казнить арестованных. За полгода в Путивль привезли много пленных бояр, стольников, знатных дворян, захваченных в разных городах. Знать имела право на то, чтобы ее судил сам царь. Вожди повстанцев оставались на почве законности, отправляя пленных воевод на царский суд в Путивль. Ветераны Лжедмитрия I опасались вызвать его гнев. Они помнили, что в дни московского похода «добрый царь» нередко жаловал захваченных воевод, а казнил лишь немногих. Когда в Путивль явился «царевич Петр» с казаками, сидевшие в тюрьмах воеводы и дворяне подверглись едва ли не поголовному истреблению. С этого времени казни дворян приобрели несравненно более широкий размах, чем на ранних этапах восстания Болотникова. Значит ли это, что с переходом руководства в руки вольных казаков движение пошло по новому руслу, приобрело новый характер? Ответить на этот вопрос достаточно трудно. В истории движения «Петра» проступают противоречивые тенденции. Пока в лагере повстанцев не было государя — реального носителя титула царя или царевича, там не могли быть учреждены ни «воровская» Боярская дума, ни «воровской» двор. Именно это обстоятельство позволило Болотникову сосредоточить власть в своих руках. Отсутствие думы в осадном лагере под Москвой отнимало у знати (князья Телятевский, Шаховской, Мосальские, Засекины-Ярославские и др.), участвовавшей в восстании, возможность влиять на решения повстанцев, на их требования, выражавшиеся в «прелестных письмах» и т. д. С появлением «царевича Петра» в Путивле ситуация изменилась. Поведение казацкого предводителя всецело определялось ролью, принятой им на себя. Монарх не мог управлять государством без Боярской думы. Такова была вековая традиция, и Коровин неизбежно должен был идти по стопам Отрепьева.
В начале гражданской войны Лжедмитрий I полгода тщетно хлопотал о том, чтобы привлечь московских бояр на свою сторону. Первый член думы, попавший к самозванцу, окольничий М. М. Салтыков, так и не стал его боярином. «Царевич Петр» оказался в лучшем положении. В Путивле в его свите оказались: боярин князь А. А. Телятевский, князь Г. П. Шаховской, князья Мосальские и другие титулованные лица. Примечательной была судьба Телятевского. При Борисе он был самым решительным противником Лжедмитрия I. За это самозванец подверг его крайнему унижению в Туле, куда Телятевский прибыл с другими боярами после переворота 1 июня 1605 г. Самозванец осыпал бояр бранью, «лаяше яко же прямый царский сын», а затем выдал Телятевского на расправу вольным казакам, прибывшим в Тулу с Дона. Казаки били боярина смертным боем, а затем едва живого бросили в тюрьму.{401} Полтора года спустя Телятевский, столкнувшись лицом к лицу с вольными казаками, сразу признал своим государем «Дмитрия», а затем «царевича Петра».
После выступления из Путивля «Петр» неизменно ставил во главе, армии или отдельных отрядов титулованных лиц (Телятевского, Мосальских и др.). Казацкие атаманы и сотники из рядовых детей боярских не могли более претендовать на высший воеводский чин.
Скорее всего, знать в Путивле лишь номинально возглавляла повстанческое правительство, реальная же власть находилась в руках казацкого окружения «Петра». Тем не менее образование при особе «царевича» думы, ставшей оплотом дворян, неизбежно изменило общую ситуацию. Пожалование думных чинов и земель было исключительной прерогативой царя. Вопреки гипотезе В. И. Корецкого, никаких сведений о пожаловании поместий Болотниковым в источниках нет. Первые точные данные о поместных дачах в повстанческом лагере четко связаны с именем «Петра». Мценские дети боярские Сухотины в челобитной царю писали, что воры убили их отца и распорядились его поместьем: «А поместейцо, твое царское жалованье, у вора у Петрушки было в раздачи…».{402} Появление знатных бояр в окружении самозванца, раздача поместий его приверженцам знаменовали новые тенденции в развитии повстанческого движения. Эти тенденции вели к перерождению путивльского лагеря, как то случилось позже с тушинским лагерем.
Путивльский воевода Г. Шаховской и бояре не могли предотвратить массовых расправ с дворянами. Как сообщали летописцы, боярский холоп Илюшка Коровин, назвавшись царевичем, в Путивле «много крови пролил бояр, и дворян, и детей боярских лутчих, и всяких людей побил без числа».{403} Казни, ежедневно совершавшиеся на путивльской площади, живо напомнили современникам опричнину. В 1570 г. при казни «лихих» изменников-бояр на Поганой луже в Москве Грозный собрал толпу и задал ей вопрос, правильно ли он поступает, казня своих лиходеев и изменников? Народ отвечал криками: «Живи преблагой царь!». Лишь после этого опричники приступили к казни опальных бояр и дворян: резали их по суставам, обливали кипятком (варом) и проч. Совершенно так же казнил бояр и дворян в Путивле мнимый внук Грозного. Князей и дворян, повествует летописец, «Петрушка» «повеле посекати, по суставом резати, а иным руки и ноги нахрест сечь, а иных варом обливати и з города метати».{404} Сходным образом описаны расправы казаков в разрядных книгах. «В Путимль, — значится в разрядах, — привели казаки инова вора Петрушку… и тот вор Петрушка боярина князь Василья Кардануковича, и воевод, и дворян, и воевод, которых приводили (из городов. — Р. С.)… всех побили до смерти разными казнями, иных метали з башен, и сажал по колыо и по суставам резал».{405} Современники утверждали, будто «Петрушка» велел избивать «пред собой на подромех (на путивльской площади. — Р. С.)» бояр и воевод «числом на день по семидесять человек».{406} Приведенная цифра едва ли достоверна. Судя по именам, упомянутым в источниках, в Путивле погибло несколько десятков знатных дворян. В числе их были: боярин князь В. К. Черкасский, царский посланник ясельничий А. Воейков, знатные воеводы князья А. И. Ростовский, Ю. Приимков-Ростовский, Г. С. Коркодинов, двое Бутурлиных, Н. В. Измайлов, А. Плещеев, М. Пушкин, И. Г. Ловчиков, П. Д. Юшков, Ф. Бартенев, З. Языков и др.{407}
Родственники казненных еще много лет вспоминали о страшных путивльских казнях. М. К. Бутурлин в 1620 г. показал, что дядю его Ефимья Охромеева сына Бутурлина убили в Путивле «тому лет с 16».{408} (Дворянин ошибся на два года: Е. В. Бутурлин получил последнее назначение в 1606 г., а убит он был, по свидетельству летописи, «при Петрушке»).{409} Дворянские сироты А. А. и Ф. А. Племянниковы, служившие жильцами при царском дворе, писали в челобитной грамоте царю, что «отца их убили при царе Василье в Путивле, приде, казаки…».{410} Племянниковы совершенно справедливо считали, что инициаторами расправ в Путивле были вольные казаки.
Террор в ходе гражданской войны нарастал постепенно. Первые репрессии носили сравнительно ограниченный характер. Пашков, разгромив армию Мстиславского под Москвой, распустил большую часть пленных дворян и детей боярских по домам. Когда же Шуйские нанесли поражение главной повстанческой армии под Коломенским, пленные подверглись подлинному избиению. Предводитель заборского войска атаман Аничкин был посажен на кол. Сотни повстанцев были убиты ударами дубины и спущены в проруби под лед. Тысячи «воров» были заключены в тюрьму в Москве, Новгороде, Пскове и других городах.{411} Власти недаром старались убедить страну, будто Москву осаждали одни казаки и боярские холопы. В официальных документах казаков неизменно именовали беглыми холопами. По феодальным меркам, раб, поднявший руку на господина, заслуживал лишь одного наказания — смерти. Таким образом, крепостническое государство устроило повстанцам кровавую баню, оставаясь на почве феодальной законности. Побоище в Москве отозвалось взрывом насилия в Путивле, хотя казни в путивльском лагере уступали по своим масштабам московским избиениям. Среди дворян кровопролитие в Путивле вызвало страх и негодование. Посягательство казаков на жизнь и имущество дворян рассматривалось ими как худшее беззаконие.
Повстанческий лагерь «Петра» разительно отличался от лагеря Отрепьева в Путивле. Лжедмитрий I не жалел усилий, чтобы привлечь на свою сторону дворян. Он успел получить лоск в польских школах, к тому же обладал даром редкого лицедея и умел произвести впечатление на пленных дворян, являясь перед ними в окружении польских советников. В юности Отрепьев посещал царский двор, будучи слугой бояр Романовых, а затем патриарха Иова. По происхождению самозванец был дворянином, и пленники могли видеть в нем своего.
Илейка Коровин происходил из посадских людей, служил наймитом на судах, потом ушел в казаки. По своим манерам и языку он был типичным простолюдином, и ему было значительно труднее, чем Отрепьеву, добиться повиновения от пленных дворян, воспринимавших неловкую игру казацкого «царевича» как грубый маскарад. Некоторые из пленников узнавали в ближних людях «царевича» своих беглых холопов.
Будучи в Белоруссии в конце 1606 г. самозванец рассказывал, будто родился в семье царя Федора, но мать царица Ирина решила утаить рождение сына от Бориса Годунова, опасаясь его покушения на жизнь младенца. Ирина обманула брата, сказав ему, что родила «полмедведка и полчоловека», а позже заявив, будто родилась дочь. Поставленный в «царевичи» казаками Илейка и не помышлял о необходимости предъявить доказательства своего царского происхождения. Его «легенда» напоминала простонародную сказку.{412}
Книги Разрядного приказа кратко и точно определили причины казней многих бояр и воевод в Путивле: «Побили за то, что вору («Петру». — Р. С.) креста не целовали».{413} Нередко дворяне не только отказывались от присяги, но громогласно обличали самозванца. Описывая поведение осужденных на казнь дворян, летописец указывал, что «многия от них обличаше его во всем народе, и он их повеле казнити… а оне кричаше и обличаше во весь народ, что он прямой вор, холоп Елагиных детей боярских, сапожников сын».{414} В действительности, «царевич» был опознан как холоп дворян Елагиных уже после его пленения в 1607 г. Путивльские пленники не могли знать, кто скрывается под именем несуществующего сына царя Федора. Для них было ясно лишь одно: перед ними обманщик и самозванец. Их ожесточение объяснялось тем, что мужицкий «царевич» олицетворял в их глазах те враждебные им силы — мужиков-страдников и холопов-рабов, которые пытались перевернуть существующий порядок, претендовали на власть и даже посягали на царский трон. За столкновением политическим скрывался более глубокий социальный конфликт: власть вольных казаков была несовместима с господством дворян.
Б. Н. Флоре и В. Д. Назарову удалось разыскать донесение польского посла Олесницкого из Москвы, составленное летом 1607 г. Посол детально анализировал положение, сложившееся в России после появления «царевича Петра», и излагал причины, позволившие восставшим вновь собрать большую армию. Особенно интересовал его вопрос о том, кто руководил движением. Во главе восстания, рассуждал Олесницкий, «должны быть сами северяне (служилые люди Северской Украины. — Р. С.), которые будучи недовольны Шуйским, сражаются с ним, из-за того что он изменнически… дал убить Дмитрия, но это недостоверно, так как при Шуйском много думных бояр и дворян из Северской земли». Второе предположение, что восстание возглавляет «царевич Петр», «которого северяне хотят иметь своим государем», но и это сомнительно, ибо «Петр» «столь большого войска собрать не мог, поскольку все считают его самозванцем». Посол склонялся к мысли, что восстанием руководит «Дмитрий», которому, возможно, удалось спастись, хотя и «нет никого, кто бы видел его (своими) 26 глазами»{415}.
Лжедмитрия I не было в живых, и слухи о его причастности к формированию новой повстанческой армии, очевидно, были недостоверны. Сколько бы бояр ни казнил казацкий «царевич», ему не удалось убедить верхи русского общества в своем царском происхождении. Дворянство знало, что у бездетного царя Федора Ивановича не было наследника. Роль отпрыска царской фамилии, взятая на себя Илейкой Коровиным, оказалась ему не по плечу. Олесницкий весьма точно заметил, что все считают «Петра» обманщиком. Если ему и удалось сформировать новую армию, то лишь благодаря поддержке низов и прежде всего путивльцев и «северян», которые, по словам посла, признали его своим государем. Приход к власти казацкого «царевича» и казни дворян в Путивле повлекли за собой дальнейшее размежевание сил. Феодальные землевладельцы Северской Украины, поначалу активно участвовавшие в восстании против Шуйского, теперь стали массами покидать повстанческий лагерь. Посол верно отметил, что к лету 1607 г. дворяне Северщины в большинстве оказались в армии Шуйского.
Казацкому предводителю Илейке Коровину не удалось стать вождем общенационального масштаба. Его появление в лагере восставших не устранило необходимости в самозванце. Народ продолжал ждать исхода «доброго царя Дмитрия» из-за рубежа, и «Дмитрий» появился.
Глава 8
КАЛУЖСКОЕ «СИДЕНИЕ»
Василий Шуйский объявил по всей стране, что с восстанием покончено раз и навсегда: воеводы «воров всих побили, а иных живых поймали», «города очистили».{416}Но царь преждевременно праздновал победу. Ни он, ни его воеводы не могли предположить, что Болотников, потерпев поражение, сможет за несколько недель собрать силы и вновь вступить в борьбу.
Источники, относящиеся к калужскому периоду, противоречивы. И. И. Смирнов выделил дневниковые записи А. Рожнятовского и на их основании заключил, что Болотников ранее 12 декабря 1606 г. разгромил под Калугой армию Д. И. Шуйского.{417} Предположение насчет победы Болотникова плохо согласуется с показаниями источников.{418} Записи А. Рожнятовского требуют сугубо критического отношения. Окружение Ю. Мнишека все больше втягивалось в русские дела. Его люди готовились присоединиться к восставшим. Власти усилили строгости. В условиях изоляции полякам приходилось довольствоваться слухами. Люди Мнишека подхватили весть об успехах восставших, и под пером Рожнятовского она превратилась в описание сокрушительного поражения Шуйского.
Предпочтение следует отдать более достоверным источникам: записям Разрядного приказа и «Хронике» К. Буссова, вместе с Болотниковым оборонявшегося в Калуге. Эти источники ни словом не упоминают о посылке Д. И. Шуйского под Калугу и его поражении там.
Из-под Москвы Болотников бежал к Серпухову, часть разгромленного войска — к Коломне. Согласно «Иному сказанию», жители Серпухова «град запроша и не пустиша» к себе «воров».{419} Автор «Иного сказания» по обыкновению перепутал события. Повстанцы натолкнулись на сопротивление не в Серпухове, а в Коломне. Посадские старосты Коломны прислали к царю в осажденную Москву гонца «с вестьми» уже в ноябре, а в декабре сторонники Шуйского произвели в городе переворот. В первых числах декабря они приняли бой с подошедшими к Коломне болотниковцами. Понеся потери, расстроенные отряды восставших бежали на юг к Веневу.{420}
12 декабря 1606 г. Разрядный приказ послал «на Коломну к посадским старостам… и ко всем посадцким людем жалованья за службу… 1000 денег золоченных за то, что добив челом государю, воров в город не пустили и воров побили».{421}
Совсем иначе разворачивались действия в районе Серпухова. Жители этого города сохраняли верность «Дмитрию», что помогло Болотникову собрать бегущие войска. Повстанцы предполагали обороняться в Серпухове. Болотников, по словам Буссова, запросил серпуховские власти, достаточно ли продовольствия в городе, чтобы прокормить его ратников, пока не подойдет «Дмитрий» с войском. Необходимых запасов в городе не оказалось, и Болотников покинул Серпухов, «поскольку враг быстро приближался».{422} Согласно «Новому летописцу», царь приказал идти в Серпухов воеводе И. И. Шуйскому.{423} Авангарды его армии выступили в поход ранее 13 декабря, поскольку в этот день власти Иосифо-Волоколамского монастыря послали слугу «в Серпухов з запасом за служивыми людми».{424} В некоторых летописях можно обнаружить указания на участие смольнян в преследовании «воров». Разряды подтверждают эти сведения. В армии И. И. Шуйского передовым полком командовали боярин князь И. В. Голицын и князь Д. И. Мезецкий, приведшие в Москву отряды смоленских детей боярских.{425}
Болотников отступил из Серпухова в Алексин, а оттуда в Калугу. Передовой полк армии И. И. Шуйского следовал за ним по пятам: «В Олексин посланы боярин князь Иван Васильевич Голицын да князь Данило Иванович Мезецкой, и князь Данило из Олексина ходил пот Колугу и был ему бой с Болотниковым».{426}
Упомянутый в разрядах бой под Калугой имел неудачный исход. Слухи об этой неудаче были подхвачены в Ярославле Юрием Мнишеком и его окружением. В конце декабря 1606 г. в дневнике Рожнятовского появилась фантастическая запись о том, что боярин Дмитрий Шуйский понес страшное поражение у стен Калуги, потеряв 14 тыс. человек.{427} Реальный факт состоял в том, что Болотников успешно отразил нападение на Калугу малочисленного отряда князя Мезецкого из рати Ивана Шуйского.
С подходом трех полков Шуйского ситуация изменилась, и восставшие отступили в крепость. 17 декабря посошные люди повезли артиллерию («наряд») к Калуге. Три дня спустя царские полки приступили к осаде.{428}
Болотников использовал предоставившуюся ему недельную передышку, чтобы обновить укрепления Калуги. Казаки спешно починили частокол, углубили рвы и соорудили земляную насыпь.{429}
С первых дней осады болотниковцы тревожили ратников Шуйского частыми вылазками, выстрелами отгоняли их от стен города.{430} И. И. Шуйский запросил у царя помощь, и тогда Разрядный приказ направил под Калугу князя Н. А. Хованского «с украинными городами (служилыми людьми из ближних крепостей. — Р. С.)… а стояли на речке Ячейке».{431} Вслед за тем царь направил против Болотникова бояр и воевод с ратными людьми.{432} Разряды точно определяют время посылки из Москвы главных воевод: «Того же году (1607. — Р. С.) в генваре под Колугою бояре и воеводы князь Федор Иванович Мстиславский да князь Михайло Васильевич Шуйской» и др.{433} Вновь присланные воеводы разбили лагерь «по другую сторону Колуги от Яченки».{434} Осажденная крепость оказалась как бы меж двух огней.
Воеводы не могли с помощью артиллерии разрушить земляной вал и решили вести «подмет под градцкие стены». Крестьяне и посошные люди ежедневно рубили лес и свозили его в лагерь на сотнях саней. Вокруг города были сложены горы дров, которые постепенно придвинули к самой стене. С помощью «примета» осаждавшие намеревались выкурить казаков из их лазов и сжечь деревянные башни острога. Но Болотников опередил их. Когда «примет» оказался подле самого вала, осажденные провели из рва подкоп и взорвали «деревянную гору» в нескольких местах, затем выждали, когда ветер подул в сторону неприятеля, и сожгли оставшиеся поленницы.{435}
Калуга стала центром борьбы, но военные действия проходили также под Тулой и Рязанью. Следуя данным «Иного сказания», И. И. Смирнов писал, что в начале февраля 1607 г. воевода «царевича Петра» князь А. А. Телятевский прибыл с войсками «под Венев град и силу московскую царя Василия разбиша и разгониша».{436} Версия «Иного сказания» не заслуживает доверия. В действиях под Веневом, по-видимому, участвовали отряды Болотникова, отступившие в Венев из-под Москвы и Коломны, а не войска, приведенные А. А. Телятевским из Путивля в Тулу. По словам летописца, в бою участвовали «воры», сидевшие в Веневе: «С Веневы же вышедше, воры от города (воевод. — Р. С.) отбили».{437} О бое под Веневом упоминают А. Рожнятовский и И. Масса. 11 (21) февраля Рожнятовский записал: «Пришла весть, что под Веневом войско Шуйского потерпело поражение».{438} Свидетельство Массы обнаруживает, сколь противоречивыми были слухи об исходе столкновения под Веневом. «Меж тем, — отметил Масса, — в Москву привезли часть пленных из города Венева, где московиты тоже потерпели поражение».{439} Появление пленных повстанцев свидетельствовало не столько об их поражении, сколько об успехе войск Шуйского.
Обращение к разрядным записям окончательно проясняет вопрос. В начале 1607 г. московское командование направило в Каширу двух воевод, князя А. Хилкова, С. Б. Колтовского, и голову М. Щепотева, «и воеводы Максима Щепотева посылали под Веневу и под Веневою воров побили», после чего в Москву был послан «с сеунчом» Г. И. Борятинский, и «тот сеунч на Казенном дворе сыскан».{440} Итак, стычки под Веневом завершились поражением «воров».
Тем временем, «царевич Петр», собрав все наличные силы, выступил из Путивля в Тулу. Как значится в разрядах, «вор Петрушка из Путивля со многими людьми пришел на Тулу, а с ним князь Ондрей Телятевской да воры князь Григорей Шеховской с товарищи, и послал на проход в Колугу многих людей».{441} Характерно, что главным воеводой в походе «царевич» назначил в соответствии с традицией самого знатного из своих бояр князя А. А. Телятевского, а во главе отрядов, высланных под Калугу и Серебряные Пруды, поставил князей Мосальских. Князь В. Ф. Александров-Мосальский получил приказ идти на выручку к Болотникову.
Брат царя И. И. Шуйский выслал навстречу повстанцам отряд боярина И. Н. Романова. Сражение произошло на р. Вырке к югу от Калуги. Источники одинаково описывают ход битвы на Вырке, но расходятся в определении состава повстанческих сил. Согласно разрядной версии, «царевич Петр» поручил руководить действиями против И. И. Шуйского воеводе князю В. Ф. Александрову-Мосальскому, перешедшему в наступление из района Тулы. По данным «Бельского летописца», в бою на Вырке войско восставших возглавляли С. Кохановский и Ю. Беззубцев. Они собрали многих северских людей и казаков в Орле и «после Рождества Христова на другой неделе» (в начале января 1607 г.) двинулись оттуда на выручку к Болотникову в Калугу.{442}
Более достоверной следует признать первую версию, поскольку прибытие В. Ф. Мосальского на Вырку подтверждено документальными источниками. О Беззубцеве участник обороны Калуги Буссов сообщает, что тот защищал город вместе с Болотниковым.{443}
По наблюдению Б. Н. Флори и В. Д. Назарова, не позднее января 1607 г. на помощь к «царевичу Петру» в Путивль прибыл значительный отряд запорожских казаков, участвовавший затем в походе на Тулу и Калугу.{444} По словам «Нового летописца», накануне выступления «Петра» на Тулу «к нему ж приидоша из Запорог черкасы».{445} Ю. Стадницкий, находившийся в то время в Москве, отметил в письме к брату: «Только вчера мне сказали, што наших казаков (с Украины. — Р. С.) 7000 идет, деи, с полками от Путимля калужаном на помочь».{446} Ю. Стадницкий, по-видимому, основательно преувеличил численность запорожцев, входивших в войско В. Ф. Мосальского.
В Калуге был голод, и Мосальский получил приказ любой ценой доставить осажденным обоз с продовольствием. Это обстоятельство оказалось фатальным. По словам «Бельского летописца», казаки потерпели поражение, когда «пошли обозом мимо их (войск И. Н. Романова. — Р, С.), хотячи проитить в Калугу к вору к Ивашку Болотникову и запасы многие к нему привести».{447} Казаки могли бы пробиться в осажденную крепость стремительным броском, но громоздкий обоз связал их по рукам и ногам. В ходе боя Мосальский пытался использовать привычную для запорожцев тактику. Из повозок и саней казаки составили подвижный табор: «Оградишася санми, бе бо зима настоящи, и связаша кони и сани друг за друга, дабы нихто от них не избег, мняще себя проити во град, и тако сплетошася вси».{448} Царские ратники «напустились» на табор и «обоз их разорвали». Казаки сопротивлялись с большим мужеством: воеводы «бились с ними день да ночь». Под конец оставшиеся в живых «зажгоша многия полки зелья и сами ту изгореша», а по другим сведениям, «под собою бочки з зельем зажгоша и злою смертью помроша».{449} Отряд понес большие потери. Его командующий В. Ф. Мосальский был ранен и попал в плен.{450}Его увезли в Москву, где он умер.{451} Весь обоз и артиллерия повстанцев достались победителям.
Битва на Вырке произошла в конце февраля — начале марта 1607 г.{452} Примерно в то же время царские воеводы одержали победу в бою под Серебряными Прудами за Тулой. Повстанцы, осажденные в этом острожке, запросили помощь у «царевича Петра», и тот выслал к ним князя И. Л. Мосальского и И. Старовского. Предположительно в их подчинении находились «запорожские казаки, а возможно, и наемники из Речи Посполитой».{453} Дворянин Е. Н. Милюков, участвовавший в битве с войском Мосальского, засвидетельствовал, что это войско состояло из «воров»-казаков. Что касается запорожцев, то их русские люди называли черкасами. Наличие «немчина Вулья» среди пленных подтверждает мнение, что в отряд литвина И. Старовского входили иноземные наемники.{454}
Готовя поход на Тулу, Разрядный приказ выдвинул к Серебряным Прудам воеводу А. Хилкова, с которым были «ратные люди коширяне, и тулены, и ярославцы, и углечене, и низовских городов». Хилкова подкрепил Г. Пушкин, прибывший из-под Алатыря.{455} Ратники приступали к острожку «с щитами день до полуночи», после чего «Пруды взяли взятьем и воров побили…».{456}
На другой день к Серебряным Прудам подошел И. Мосальский. Воевода Хилков подстерег его в четырех верстах от острожка и разгромил наголову. Мосальский и Старовский были отправлены в Москву пленниками.{457}Ободренный успехом Хилков с ратными людьми направился в Дедилов, с тем чтобы обойти Тулу с юга. Но тут его ждала неудача. Повстанцы обратили его отряд в бегство. Младший воевода С. Ададуров погиб «на побеге», многие ратники потонули в реке Шат. Не задерживаясь в Веневе и Серебряных Прудах, Хил-ков бежал в Каширу.{458}
Воеводы пытались вести наступление на Тулу с разных сторон. 20 февраля 1607 г. из Москвы был послан «под Тулу с разрядом» дьяк И. Ефанов.{459} Посылка дьяка была связана с походом воеводы князя И. М. Воротынского на Тулу. И русские, и иностранные источники одинаково свидетельствуют, что наступление воеводы на Тулу завершилось провалом. Согласно летописям, князь Телятевский сделал вылазку из Тулы и разогнал ратных людей так, что Воротынский «едва ушел в Олексин».{460} И. Масса уточняет, что вместе с Воротынским из-под Тулы бежали два других военачальника: некто Семен Романович и бывший предводитель повстанцев Истома Пашков.{461} Расшифровать имя воеводы помогает Боярский список царя Василия, заполнявшийся в начале 1607 г. В списке против имени Семен Романович Алферьев сделана помета: «В Олексине».{462} Разрядная документация подтверждает, что в марте-апреле 1607 г. Воротынский и Пашков, отступив от Тулы, разбили лагерь в Алексине.{463}
Появление отрядов «царевича Петра» в Туле создало угрозу для правительственных войск, занятых осадой Калуги. Но численный перевес был на стороне Шуйских, и руководители повстанцев в Туле потеряли не менее одного-двух месяцев, прежде чем предприняли новую попытку вызволить Болотникова.
Царь Василий опасался, что Калуга превратится в новые Кромы, и потому сосредоточил в калужском лагере всю московскую армию. В действиях против Болотникова участвовали почти все главные царские воеводы: князья Ф. И. Мстиславский, И. И. Шуйский, М. В. Скопин, Б. П. Татев, И. В. Голицын, И. Н. Романов, В. П. Морозов.
С наступлением весны положение осажденной крепости стало быстро ухудшаться. Запасы продовольствия иссякли. Как отмечали современники, «в осаде в Колуге был голод, ели лошади», «не токмо хлеб, но и скот весьрогатой и конской весь изъядоша и вси начаша изнемогати». Воеводы придвинули батареи к стенам крепости и усилили бомбардировки: «Из наряду из болшова (тяжелой артиллерии. — Р. С.) и из вогненных пушек в город и острог стреляли беспрестанно и много людей побивали».{464} Гарнизон Калуги таял.
3 (13) мая 1607 г. военные руководители повстанцев в Туле направили войска на выручку калужского гарнизона. Подробные сведения о новом наступлении сообщает «Бельский летописец»: «С Тулы тот вор Петрушка послал от себя князя Андрея Телятевского да пана Самулку Кохановского, да Юшку Беззубцова… со всею Северскою страною, и с Зарецкими людми (тульскими и рязанскими городами. — Р. С.), и з донскими, и с повольскими казаки х Колуге на выручку».{465} Телятевскому были подчинены, по-видимому, все повстанческие силы, которые удалось собрать в Туле. «Большой воевода» Болотников был беглым холопом Телятевского. В силу превратностей гражданской войны господин шел теперь на помощь своему бывшему послужильцу. Помощниками у Телятевского были командиры, отличившиеся во время осады Москвы. В отношении младшего из воевод путивльского сына боярского Ю. Беззубцева источники допускают путаницу. По одним данным, он действовал в составе войск «царевича Петра», по другим — находился в осажденной Калуге. Путаница, возможно, объясняется тем, что вместе с Ю. Беззубцевым в войне участвовали двое его сыновей, занимавших видное положение в повстанческом лагере. О пленении одного из них царь Василий объявил в своем обращении к городам по случаю разгрома Болотникова под Москвой.
3 мая 1607 г. войско боярина А. А. Телятевского достигло села Пчельня в 40 верстах от Калуги.{466}
Ф. И. Мстиславский и М. В. Скопин недооценили опасности, возникшей вследствие наступления повстанцев из Тулы. Они направили против Телятевского сравнительно небольшое войско во главе с Б. П. Татевым, А. Черкасским, М. П. Борятинским. На помощь Татеву командование вызвало из Алексина князя Ю. П. Ушатого, С. Р. Алферова и голову И. Пашкова, «а с ними всех людей».{467}
Битва на Пчельне 3 мая 1607 г. получила искаженное отражение в «Ином сказании». Двое воевод (неназванных по имени) якобы изменили царю и перешли на сторону «Петра» со всем войском, чем дело и кончилось. И. Масса знал имя воеводы, руководившего битвой. Но он явно пользовался слухами, когда записал известие об измене Татева.{468} В «Карамзинском хронографе», основанном на показаниях участников военных действий, нет ни слова о мнимом предательстве Татева. Данные такого рода отсутствуют и в разрядах. Гибель главных командиров царского войска (Б. П. Татева, А. Черкасского, а также А. Тюменского), ранение Ю. Ушатого, пленение многих дворян полностью опровергают версию о переходе отряда правительственных войск на сторону восставших.{469} Сражение было упорным и кровопролитным. Казачья пехота отразила все атаки дворянской конницы и под конец разгромила ее. По-видимому, войско А. А. Телятевского также понесло большие потери. Боярин не решился преследовать неприятеля, поскольку это неизбежно привело бы к столкновению с главной армией Шуйского. Избегая новой битвы, повстанцы вернулись в Тулу.
Весной 1607 г. в лагере под Калугой сложилось положение, аналогичное положению под Кромами в 1605 и в 1606 гг. Осада Кром главными воеводами продолжалась два-три месяца, осада Калуги — почти пять месяцев. Ратникам Шуйского пришлось зимовать у стен Калуги. Они истратили все продовольственные припасы и столкнулись с угрозой голода. Вследствие частых вылазок в армии было много убитых и раненых.
Весть о гибели воевод под Пчельней и появление остатков разбитого войска послужили толчком к распаду лагеря. Ратники из состава разгромленного отряда Татева, «не помешкав под Калугою пошли к Москве для того, что стали беззапасны». Их пример оказал деморализующее влияние на всех прочих воинов, которые, «смотря на тех же людей (беглецов. — Р, С,), из-под Калуги пошли, а бояр покинули».{470} Поместное ополчение начало разваливаться.
Болотников умело использовал момент для вылазки. Ранним утром, записал Буссов, повстанцы напали на осадный лагерь и доставили столько хлопот воеводам, что те бросили шанцы с тяжелыми орудиями и склады с вооружением.{471} Легкую артиллерию воеводы увезли с собой, «стенобитные» же орудия стали добычей повстанцев.
Мстиславский, Скопин и другие воеводы с остатками армии, не задерживаясь в Алексине, ушли в Серпухов. Воротынский также покинул Алексин, тотчас занятый повстанцами.
Толпы беглецов стали возвращаться в Москву менее чем через неделю после битвы на Пчельне. 9 мая 1607 г. Разрядный приказ поставил в городских воротах голов и дьяков, которые «записывали дворян, и детей боярских, и стрельцов, и всяких ратных людей, которые разбежались из-под Колуги».{472}
Царь Василий вновь остался без армии. Путь на Москву со стороны Тулы и Калуги был открыт. «Поистине, когда бы у мятежников было под рукой войско и они двинули бы его на Москву, — писали современники, — то овладели бы ею без сопротивления».{473}
Однако повстанцы не имели достаточно сил для нового наступления. Войско Болотникова понесло большие потери. От голода люди едва стояли на ногах. Чтобы дать отдых армии, Болотников решил отвести ее в Тулу.
Командовать гарнизоном в Калуге после ухода Болотникова стал капитан А. Вандтман.{474} Шотландец по крови А. Вандтман долго служил в Польше, где его знали под именем пана Скотницкого. В Москве он возглавлял отряд немцев-наемников, служивших телохранителями при Лжедмитрии I. Назначение Вандтмана главным воеводой Калуги показывает, что он играл важную роль в обороне города.{475}
Московские власти обладали значительно большими возможностями, чем повстанцы в Туле. Тем не менее царю понадобилось не менее трех недель, чтобы собрать новую армию. Значительное влияние на дальнейший ход гражданской войны оказали социальные меры правительства.
Глава 9
ЗАКОНЫ ШУЙСКОГО
Получив в наследство от Лжедмитрия многочисленную, как никогда, Боярскую думу, Василий Шуйский пополнял ее редко и неохотно, жаловал думные чины лишь за боевые заслуги. Окольничий М. Б. Шеин руководил походом смольнян в Москву и отличился в войне с Болотниковым, за что после битвы под Коломенским получил боярство. Одновременно высший чин боярина был пожалован князю В. Т. Долгорукому. Его брат заседал в думе окольничим, но сам В. Т. Долгорукий не был даже стольником и вошел в думу из дворян. Он возглавил переворот в Коломне и разгромил повстанческие отряды, отступавшие из-под Москвы.
Весной 1607 г. последовали новые назначения. За боевые заслуги А. В. Измайлов был переведен из думных дворян в окольничие, а заурядный смоленский сын боярский Г. М. Полтев пожалован в думные дворяне. К осени тот же чин получил П. Ляпунов. Г. М. Полтев собрал смоленских детей боярских и привел их в осажденную Москву. Он был вождем смольнян, совершенно так же, как П. Ляпунов — рязанцев. Появление в думе выдвинутых уездным дворянством предводителей фактически расширило ее представительные функции.
В правление Бориса Годунова ближайшими друзьями Шуйских были И. Ф. Крюк-Колычев и Головины. Став царем, Василий Шуйский произвел окольничего В. П. Головина в казначеи и поставил его во главе центрального финансового учреждения. И. Ф. Крюк-Колычев к маю 1607 г. стал боярином и дворецким и возглавил Дворцовый приказ.
Шуйский с подозрением относился к бывшим опричникам, преуспевавшим при дворе самозванца. Опасаясь интриг Б. Я. Бельского, знаменитого временщика Ивана Грозного, служившего воеводой в Новгороде, царь перевел его на службу в Казань. Окольничий князь Д. И. Хворостинин фактически выбыл из думы, возглавив мятеж в Астрахани. Его родственник, князь И. А. Хворостинин лишился чина кравчего. Возвысившиеся в опричнине Нагие, добившиеся исключительных успехов при Лжедмитрии, не отличались способностями и быстро утратили свои позиции при Шуйском. Боярин М. Ф. Нагой лишился высшего в думе чина конюшего, а его братья Андрей, Михаил и Афанасий Александровичи Нагие были переведены из бояр в окольничие.
Стремясь создать послушную думу царь Василий удалил из Москвы многих лиц, выдвинувшихся при Лжедмитрии I. Окольничий Г. Б. Долгорукий попал на воеводство в Брянск, окольничий А. Ф. Жирового-Засекин — в Торопец, думный дворянин Гаврила Пушкин, некогда «смутивший» Москву, угодил в крохотную пограничную крепость Белую, думные дворяне В. Б. Сукин и И. Ф. Стрешнев попали один в Свияжск, другой в Устюг Великий.
Из числа думных дворян к весне 1607 г. выбыли Г. И. Микулин и А. М. Воейков.{476} Последний был отправлен послом в Крым. Полностью сменился состав думных дьяков, руководителей главных приказных ведомств.
После коронации царь Василий не пожелал переехать в роскошные хоромы самозванца и велел наскоро выстроить себе брусочный дом с достаточно скромным убранством. Как передавали, Василий опасался, что в старом дворце его будет тревожить тень продавшегося дьяволу чародея Гришки Отрепьева. По случаю новоселья иноземные купцы поднесли царю богатые подарки и хлеб-соль по московскому обычаю. Хлеб-соль были приняты, тогда как подарки возвращены дарителям.{477}
Гражданская война окончательно расстроила государственную финансовую систему. Подати поступали в казну нерегулярно даже из тех уездов, которые оставались в подчинении царской администрации.{478} Поэтому правительству пришлось прибегнуть к распродаже казенных имуществ и принудительным займам. В марте 1607 г., отметил И. Масса, царь «повелел распродать из казны старое имущество, как-то платья и другие вещи, чтобы получить деньги, а также занял деньги у монастырей и московских купцов, чтобы уплатить жалованье несшим службу».{479} Троице-Сергиев монастырь был самым богатым из всех русских монастырей и находился поблизости от столицы. В критической ситуации Годунов занял в Троице более 15 тыс. р. «на ратных людей». Менее чем за год Лжедмитрий взял у монахов вдвое большую сумму. Царь Василий довершил дело, забрав всю оставшуюся в монастырской казне наличность— 18 355 р.{480} После двукратного напоминания власти Иосифо-Волоколамского монастыря в марте 1607 г. внесли в казну 3 тыс. р. на оплату добровольцев («охочих людей»).{481}
Шуйский предпринимал всевозможные меры, чтобы привлечь на свою сторону дворянство и все столичное население. В период осады Москвы Болотниковым в городе собралось множество разоренных детей боярских и членов их семей, бежавших из охваченных восстанием районов. Цены на хлеб в Москве поднялись, и беженцам грозил голод. По боярскому приговору, одним беженцам выдавали деньги и корм в Разрядном приказе, других прикрепляли к монастырям. Кормовые деньги выдавали ежедневно на всех членов семей и на холопов. Позже царский указ определил норму выдачи из монастырей корма беженцам «детем боярским и женам их по полуосьмине ржи да по полуосьмине овса».{482}
Пока повстанцы окружали Москву со всех сторон и контролировали многие уезды государства, власти не могли обеспечить служилых людей земельными «дачами» и ежегодным денежным жалованьем, что явилось одной из причин отъезда дворян из полков. Рязанский помещик А. Борзецов писал, что тестю его Данилу Ласенкову был положен оклад в 1606/07 (7115) г., «а придач, государи, до тех мест и в те поры никаких служивым людем не было, многия, государи, службы и придачи служивым людем учинились после… Про то, государи, ведомо вашим государевым боярам и думным людем, что в то время служб и придач не бывало…».{483}
После отступления Болотникова в Калугу казна значительно улучшила денежное обеспечение дворян, сражавшихся с повстанцами либо покинувших лагерь восставших.{484} У помещиков, оставшихся в стане Болотникова, власти отписывали земли. Суровые меры применялись в отношении «нетчиков», уклонявшхся от царской службы. Местные власти получили распоряжение отправлять в тюрьму их холопов и крестьян.{485}
По мере того как движение в пользу «доброго царя Дмитрия» превращалось в восстание низов, усиливался процесс консолидации дворянства. Путем экстренных мер Шуйский восстановил распадавшееся дворянское ополчение, что помогло ему довести до конца борьбу с Болотниковым.
Меры Шуйского в отношении низших сословий общества — холопов и крестьян были всецело подчинены интересам дворянства. Закон о холопах был одним из первых законов царя Василия Шуйского. Он был принят 7 марта 1607 г. без обсуждения в Боярской думе как именной царский указ. В разгар борьбы с Болотниковым правительство сделало определенные уступки некоторым группам холопов, чтобы удержать их от присоединения к восставшим, расколоть повстанческий лагерь.{486} Некоторые исследователи высказали мнение, будто закон о холопах был скорее пропагандистской мерой, чем программой, рассчитанной на практическое воплощение.{487}
Чтобы возможно более точно раскрыть смысл указа 7 марта 1607 г., надо конкретизировать вопрос, какие группы внутри холопства имелись в виду в первую очередь. И. И. Смирнов считал, что закон 1607 г. защищал те элементы (прежде всего из состава городского населения), которым служба в «добровольных холопах» угрожала насильственным закабалением. Такое толкование закона кажется слишком неопределенным.
Первое уложение о кабальных людях власти разработали и ввели в разгар народных волнений 80-х гг. XVI в., в которых участвовала служилая мелкота и боевые холопы. С 1 июля 1586 г., гласила запись в книгах Разрядного приказа, «начали кабалы имать на служивые люди и в книги записывать».{488} Для разорившихся мелкопоместных или беспоместных детей боярских единственной возможностью сохранить свою принадлежность к военному сословию было поступление в вооруженную свиту бояр и богатых дворян в качестве кабального или добровольного слуги. По закону 1586 г. кабальные сделки подлежали обязательной регистрации в приказе в присутствии кабального и если выяснялось, что кабала взята принудительно, сделка объявлялась недействительной.{489}
Уложение 1586 г. было утверждено Боярской думой, руководство которой в то время осуществляли И. П. Шуйский, В. И. Шуйский и его братья. Смысл закона сводился к тому, что обедневшие служилые люди получили гарантии против вопиющих злоупотреблений, связанных с их переходом в боярские свиты.{490}
В правление Бориса Годунова в 1597 г. власти разработали новое уложение о кабальных людях. Уложение лишило кабального права на освобождение путем выплаты долга господину и в то же время ввело принцип обязательного освобождения кабальных после смерти господина, тем самым резко разграничив новый вид холопства и старые наследственные формы холопства (рабства). Власти учитывали как требования со стороны многочисленных боевых кабальных слуг, так и интересы воинской службы в целом. Смерть дворянина исключала из состава поместного ополчения всех его военных послужильцев разом, поскольку свита не могла функционировать без сюзерена. Интересы службы требовали, чтобы такая свита была немедленно распущена, с тем чтобы ее члены могли поступить на службу к другим феодалам.
Политика Годунова приносила в жертву интересы разорившейся служилой мелкоты и ориентировалась на основной слой дворян, несших службу в ополчении «конно, людно и оружно». Новое уложение аннулировало уступки служилой мелкоте, сделанные в 1586 г. По уложению 1597 г., господин, содержавший «добровольного» слугу (военного послужильца, прежде всего) более полугода, мог оформить на него служилую кабалу даже вопреки его воле.{491} Отныне разорившийся служилый человек лишался возможности пережить лихую годину, найдя прибежище на боярском дворе в качестве добровольного слуги (боярского приказчика или боевого послужильца). В ликвидации добровольной военной и прочей частной службы наиболее резко проявился крепостнический дух законодательства конца XVI в.
В разгар Смуты Василий Шуйский отменил закон Бориса Годунова о ликвидации добровольной службы и тем самым подтвердил принцип добровольности заключения кабальной сделки, провозглашенный в первом уложении о кабальных, в утверждении которого участвовали Шуйские.
Указ 1607 г. предписывал отказывать в иске дворянам, пытавшимся закабалить своих вольных слуг через Холопий приказ: «И тех добровольных холопей государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии велел распрашивати: сколько он у тех государей своих добровольно служит? — гласил закон. — Да будет которые добровольные холопы в распросе скажут, что служат полгода, или год, или больши, а кабал дати не хотят, ино тех добровольных холопей в неволю давати не велеть».{492}
Указ 1607 г. имел четкий политический смысл. Царь Василий выступил в роли защитника мелкого разоренного служилого люда, боевых послужильцев и прочих слуг, представлявших в силу своего неустойчивого социального положения горючий материал для мятежей и восстаний.
Дворянские публицисты — от Ивана Пересветова до Авраамия Палицына — решительно протестовали против такого несправедливого и пагубного явления, как «порабощение» служилых людей.
«Великое разорение» конца XVI в. и трехлетний голод начала XVII в. привели к деклассированию многих мелких землевладельцев. Используя их бедствия, писал А. Палицын, вельможи «многих людей себе введше служити», не только простых, но и издавна владевших «селы и вотчины, наипаче же избранных меченосцов». А. Палицын отметил, что такое порабощение «в неволю» детей боярских началось при царе Федоре Ивановиче. Страшный голод 1601–1603 гг. усугубил дворянское «оскудение». Нередко землевладельцы, не имея возможности прокормить своих холопов, прогоняли их со двора, обрекая на голодную смерть. Многие из холопов умерли, а боевые холопы, «иже на конех обыкше и к воинскому делу искусни, сии к великому греху уклоняхуся, во грады бо… украйныя отхождаху. И аще и не вкупе, но боле двадесяти тысяч сицевых воров обретшеся по мнозе времени во осаде в сидении в Колуге и в Туле».{493} Поместное ополчение включало до 20–30 тыс. боевых холопов. Если верить Палицыну, почти все они «аще и не вкупе» (не все разом) оказались в лагере Болотникова. Как видно, дворянский писатель не избежал преувеличения. Но основную тенденцию он подметил достаточно верно.
Болотников имел примерно двадцатитысячную армию, значительную часть которой составляли казаки. Свидетельство А. Палицына не следует понимать так, что в повстанческой армии помимо множества казаков было еще и 20 тыс. беглых холопов, которые, таким образом, были главной движущей силой восстания Болотникова.
В 1600 г. Годунов подверг опале бояр Романовых, Черкасских и их родню, а их вооруженные свиты распустил, запретив кому бы то ни было принимать на службу романовских послужильцев. Большое число холопов лишилось средств к существованию в период голода 1601–1603 гг. Окраины были населены вольными казаками. Беглые постоянно пополняли их станицы, становясь казаками. «По мнозе времени» они превращались в «старых» казаков. Время голода было временем массового бегства холопов на «украины». С началом гражданской войны поток хлынул в обратную сторону. Холопы возвращались на Русь как вольные казаки. А. Палицын не называл «сицевых воров» (беглых боевых холопов), соединившихся в Туле и Калуге, казаками. Но на то были свои причины.
«Сказание» Палицына неизбежно отразило политические тенденции, преобладавшие в момент написания этого сочинения. Современники не могли не знать того, что ведущей силой в армии повстанцев в Туле и Калуге были казаки. В дальнейшем очень многие из них перекочевали из лагеря «злодейственных гадов» в лагерь защитников отечества и борцов против «поганых латынян». В 1611–1612 гг. казацкие таборы мужественно сражались с врагами, пока не изгнали их из Москвы. Келарь Троице-Сергиева монастыря не только участвовал в земской освободительной борьбе, но и поддерживал тесные дружеские отношения с казацкими атаманами. Он взялся за написание «Сказания» в то время, когда официальные власти старались привлечь участников освободительной борьбы на государеву службу и наделяли атаманов и «старых» казаков (в массе бывших болотниковцев) поместьями.{494} Обличать этих казаков за их давнее участие вместе с Болотниковым в обороне Тулы и Калуги было неуместно.
Вольные казаки сыграли выдающуюся роль как в повстанческом движении 1606–1607 гг., так и в освободительном движении 1611–1612 гг. Казачество пополнялось выходцами из самых различных слоев русского общества, и потому оно было исключительно пестрым по своему составу. Среди жителей вольных казачьих станиц можно было встретить беглых крестьян и посадских, гулящих людей, ярыжек и даже детей боярских, потерпевших крушение на государевой службе. Выходцами из дворян были донской атаман С. Чертенский, князь И. Друцкий и др.{495} И все же не дворяне, а беглые холопы — военные послужильцы сыграли ведущую роль в формировании и пополнении вооруженных казацких общин, со временем трансформировавшихся в Войско Донское, Войско Волжское, Яицкое и Терское. Значение боевых холопов определялось тем, что в отличие от других представителей низших слоев они имели военный опыт и располагали оружием.
На протяжении XVI в. царские дипломаты многократно заявляли о том, что казаки — это беглые боярские холопы. В 1602–1604 гг. они прямо обвиняли беглых холопов — казаков в разбое. Можно было бы не придавать значения подобного рода заявлениям, но они подтверждаются сведениями, исходившими из среды самих казаков. Герои «Повести об Азовском сидении», сочиненной казаками, характеризовали свое прошлое весьма недвусмысленно: «Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства неволного, от бояр и дворян государевых».{496} Подтверждением их слов могут служить показания осведомленных современников из числа русских людей и иностранцев. Так, И. Масса писал, что «в казаки шли по большей части убежавшие от своих господ холопы (Knecht)».{497} Автор «Хронографа» начала XVII в. называл казаков беглыми холопами и ярыжными ворами.{498}
Дополнительные факты можно найти в материалах допросов «царевича Петра» 1607 г. По словам «Петра», из пяти «старых» казаков, затеявших самозванческую интригу на Тереке в 1606 г., двое были боярскими холопами.{499} Можно сослаться также на расспросные речи казаков, занесенные в кабальные книги конца XVI— начала XVII в. Некто Спиридон Фомин показал в 1599 г., что прежде служил в холопах у сына боярского Андрея Быкасова на Москве, «а как на Ондрея пришла государева опала (в 1588. — Р. С.) и их холопов роспустили на волю, а он был в казаках на поле..»{500}.
Холопство было весьма многочисленным социальным слоем. Холопы подразделялись на «черных», «деловых» и прочих людей, работавших на господском дворе и барской пашне, и привилегированных военных послужильцев, нередко получавших от феодала пашню за службу. Со времени Грозного боевые холопы являлись важной составной частью поместного ополчения. По указу Ивана IV каждый дворянин-землевладелец должен был вывести в поход по одному вооруженному конному холопу с каждых 100 четвертей принадлежавшей ему земли. Борис Годунов вдвое увеличил нормы службы. По его указу дворянин выставлял по два воина с пищалями (одного конного и одного пешего) с каждых 100 четвертей пашни. В 1604 г. 500 феодальных землевладельцев послали в поход против Лжедмитрия I 2252 конных воина в полном вооружении.
Существенные перемены в положении боевых холопов произошли после того, как Разрядный приказ обязал дворян вооружать своих людей огнестрельным оружием — «пищалями». Поскольку сами дворяне не желали расставаться с традиционным рыцарским оружием — мечом, военная роль холопов возрастала. Дворянское ядро все больше утрачивало свое количественное преобладание, а также отчасти и свое боевое превосходство. Боевые слуги занимали промежуточное социальное положение. По сравнению с совсем бесправными пашенными холопами эта прослойка, постоянно пополнявшаяся разорившимися мелкопоместными детьми боярскими, пользовалась известными привилегиями. Однако все же послужильцы принадлежали к разряду несвободного населения.
«Великое разорение» конца XVI в. и голод начала XVII в. резко сократили доходы феодальных землевладельцев, что не могло не сказаться на составе боевых послужильцев. Многие дворяне не имели средств на приобретение боевых кабальных слуг и довольствовались тем, что пополняли свою свиту за счет страдных холопов, пашенных «деловых» людей, крестьян и бобылей. Вследствие этого прослойка боевых холопов все больше утрачивала свои позиции как привилегированная социальная группа, что неизбежно меняло ее положение в общей структуре феодального общества. Среди компонентов, составлявших дворянское ополчение, холопы отличались наибольшей ненадежностью. Это обстоятельство в полной мере обнаружило себя уже во время выступления «разбоев» в 1602–1603 гг. и гражданской войны 1604–1607 гг. Не случайно из этой группы населения вышли такие деятели Смуты, как Хлопко, Григорий Отрепьев, казачий атаман Иван Болотников, предводитель казаков «царевич Петр»-Илейка. Некоторые из них по происхождению были детьми боярскими. Почти все после бегства от своих господ оказались на казачьих окраинах и превратились в вольных казаков.
После того как Болотников был отброшен от Москвы и немало казаков перешли на службу к царю Василию, власти столкнулись с вполне реальной проблемой: как быть с теми из них, кто прежде служил в холопах?
В период так называемого восстания Хлопка в 1603 г. Борис пообещал отпускные всем холопам, которым господа отказали в прокормлении, при условии, что они явятся в Москву. Царь Василий Шуйский побоялся оттолкнуть от себя бояр и издать аналогичный указ о холопах, ущемлявший интересы феодальных землевладельцев. Но имеются прямые указания на то, что на практике власти шли тем же путем, что и Борис Годунов. В феврале 1608 г. Боярская дума рассмотрела и утвердила три приговора о холопах, обобщавших практику предыдущих лет. Бояре признали сохраняющими юридическую силу все отпускные, выданные беглым холопам-болотниковцам, сложившим оружие и принесшим повинную царю: «Которые холопы, — значилось в приговоре, — были в воровстве, и государю добили челом, и даны были им отпускные», таких не следовало трогать, если только они повторно не «збежали в воровство». Это правило распространялось на будущее: «А которые с нынешнего воровства прибежат ко государю сами, и тех старым их бояром не отдавати, потому что они сами принесли вину свою».{501}
В обстановке ожесточенной гражданской войны правительство Шуйского проводило гибкую политику по отношению к холопам. Убедившись в ненадежности насильно закабаленных боевых слуг из числа «добровольных холопов», оно возродило институт вольных послужильцев. Повстанцы из числа бывших беглых холопов знали, что они не будут возвращены прежним господам и получат отпускные из приказа Холопьего суда, если добровольно сложат оружие. Тех, кто упорствовал в «воровстве», ждала либо казнь, либо возвращение в холопство прежним владельцам.
Пленные казаки (бывшие холопы и др.) переполняли тюрьмы, и дворяне спешили пополнить свою дворню, забирая их на поруки. После того как дети боярские стали массами покидать повстанческий лагерь, возникла новая ситуация, рассмотрением которой занялась Боярская дума. Исходным пунктом для обсуждения стали челобитные грамоты дворян и детей боярских «розных многих городов» с жалобой на то, что «имали они ис тюрем себе на поруки изменичьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулой, и в ыных городех… да имали на них на свое имя служилые кабалы, а старые их бояре, которые были в измене, а государева опала ныне им отдана, тех холопей имают…».{502} Практически бояре не дали ответа на поставленный вопрос, ограничившись указом о выдаче прежним господам, перебежавшим на сторону царя, лишь тех холопов, которые повторно подняли оружие против царя Василия.
Ввиду важности крестьянского вопроса власти поручили выработку нового уложения о крестьянах руководству Поместного приказа. В присутствии царя и высшего духовенства Боярская дума заслушала доклад приказных и 9 марта 1607 г. утвердила приговор о крестьянах. Учитывая популярность царя Ивана IV в народе, судьи Поместного приказа подчеркивали, что при нем крестьянские переходы не вели к «великим крамолам», ябедам и насилиям «немочным от сильных», потому что «крестьяне выход имели вольный». При царе Федоре Шуйские заседали в думе как старшие бояре. В угоду им дьяки отметили, что «царь Федор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая советов старейших бояр, выход крестьяном заказал… и после того началися многие вражды, крамолы и тяжи».{503} Шуйские не старались выставить себя противниками законов, уничтоживших Юрьев день. Смысл преамбулы уложения заключался совсем в другом. Шуйские хотели снять с себя ответственность за те распри, разброд и шатания, которые возникли в феодальном сословии накануне Смуты. Борис Годунов, столкнувшийся с кризисом в годы голода, частично возродил крестьянский выход, что вызвало крайнее негодование мелкого дворянства. (На землях знати и крупного дворянства крепостнические порядки сохранились в неприкосновенном виде). Василий Шуйский не желал повторять ошибки Годунова, и его законы исключали самую возможность восстановления Юрьева дня. Поместный приказ не мог справиться с решением бесчисленных споров помещиков из-за крестьян, множившихся из года в год. Его руководители предложили фактически аннулировать распоряжения о крестьянах Бориса Годунова и Лжедмитрия, а вместе с ними аннулировать весь клубок нерешенных тяжб.
Царь Борис разрешил выход крестьян во владениях уездных детей боярских. Лжедмитрий закрепил за помещиками (преимущественно южных уездов) беглых крестьян, не получивших помощи от старых землевладельцев и искавших спасения от голодной смерти. Все эти меры, по мнению Поместного приказа, и явились источником раздоров: «Нынче чинятся в том великие распри и насилия, многим разорения и убивства смертные, и многие разбои». Выход Поместный приказ видел в том, чтобы вернуться к положению, которое существовало до воцарения Годунова и Лжедмитрия. «Которые крестьяне, — значилось в уложении, — от сего числа пред сим за 15 лет в книгах (7101-го году) положены, и тем быть за теми, за кем писаны».{504}
«Заповедные годы», окончательно упразднившие право крестьянского выхода к началу 90-х гг. XVI в., носили временный характер и не были подкреплены развернутым законодательным актом.{505} По этой причине власти могли сослаться лишь на сугубо практическую документацию — писцовые книги. Эта документация имела основополагающее значение при решении любых споров из-за крестьян. Валовое описание земель в обширном государстве всегда было делом трудоемким и длительным. Сразу после окончания Ливонской войны Поместный приказ провел перепись Новгородской земли, всего более пострадавшей от вражеского вторжения. При царе Федоре описания распространились на все прочие уезды. «Справка» и сдача всей писцовой документации в Поместный приказ полностью завершились к началу 90-х гг. Беря за исходный момент книги 1592/93(7101) г., судьи приказа имели в виду последнее по времени валовое описание, проведенное в Русском государстве.
В 1597 г. при царе Федоре власти издали указ о возврате старым владельцам всех крестьян, бежавших от них в период после 1592/93(7101) г.{506} Рубеж, обозначенный в этом первом развернутом законодательном акте о крепостных, был принят за исходный пункт также и в уложении царя Василия Шуйского.
В годы трехлетнего голода масса беглых крестьян хлынула из старых уездов с развитым поместным землевладением на южные окраины государства. Такая ситуация была выгодна южным помещикам, выступившим в поддержку Лжедмитрия. Сделав некоторые оговорки, самозванец санкционировал сложившееся положение, закрепив беглых крестьян за новыми владельцами. В южных уездах эти меры безусловно отвечали интересам мелких землевладельцев. Столкнувшись с восстанием на южных окраинах, царь Василий аннулировал указ Лжедмитрия и выставил себя защитником прав всех дворян, лишившихся своих крепостных. Все феодалы, которые могли подтвердить владельческие права ссылкой на последнее общегосударственное описание, получили право свозить беглых «с женами, и з детми, и со всеми их животы». Новые владельцы должны были вернуть чужих крестьян в течение полугода. Нарушение срока каралось штрафом «за приим» (10 р. «на царя государя») и «за пожилое» (за крестьянина на год «по три рубли»). Функции розыска беглых впервые были возложены на уездные власти, в обязанность которых вменялось проведывать о новоприходцах по всему уезду.
В стране царил хаос, вызванный гражданской войной. Повстанцы контролировали добрую треть уездов. Закон о крестьянах был скорее программным заявлением, чем практическим руководством. Осуществить сыск беглых в южных уездах, охваченных восстанием, было попросту невозможно. И тем не менее уложение 1607 г. способствовало сплочению дворянства, преодолению разброда в его среде. Жестокое подавление очагов крестьянской войны и возрождение крепостнических порядков по всей территории государства — таковы были исходные посылки законодательства Шуйского о крестьянах.
Глава 10
ЛЖЕДМИТРИЙ II
К исходу 1606 г. стало очевидно, что самозванческая интрига, затеянная в Самборе, потерпела полное крушение. Во-первых, она не получила поддержки со стороны короля. Во-вторых, русское правительство имело в своих руках в виде заложников Марину Мнишек и ее отца Юрия. Когда по Москве прошел слух о том, что жена Ю. Мнишека снарядила против царя многотысячное войско, и когда информация о самборском «воре» стала поступать к русским послам в Польше, московские власти, надо полагать, нашли средства, чтобы оказать давление на пленных Мнишеков и через них на владелицу Самбора, чтобы добиться прекращения интриги.
Молчанову не удалось собрать наемное войско для оказания помощи повстанцам в России. Наиболее решительные сторонники Лжедмитрия I из числа ветеранов московского похода либо погибли в дни переворота 17 мая (капитаны Борша, Иваницкий, Липницкий, а также «секретарь» Отрепьева Склинский и др.), либо были задержаны в России как пленники (помимо Ю. Мнишека князь Вишневецкий, капитаны Домарацкий и Запорский, братья Стадницкие, «секретари» Отрепьева Бучинские, М. Ратомский и др.).{507} В Польше оставалось немало других приспешников и покровителей Лжедмитрия, готовых принять участие в новой авантюре. Но владелица Самбора не отважилась объявить о сборе войска, опасаясь за судьбу дочери и мужа. К тому же она вскоре умерла.
Вторичное возрождение самозванческой интриги не было связано с семьей Мнишеков и Самбором.
Новый самозванный Дмитрий появился в пределах Белоруссии весной 1607 г. Если Лжедмитрий I царствовал на Москве одиннадцать месяцев, то его преемник Лжедмитрий II осаждал Москву двадцать один месяц. Лагерь Лжедмитрия II располагался в селе Тушине в окрестностях Москвы, поэтому в историю новый самозванец вошел под именем «тушинского вора».
Авантюра Лжедмитрия II получила различную оценку в историографии. Н. М. Карамзин и В. О. Ключевский считали, что Лжедмитрий II был ставленником польско-литовской шляхты и в борьбе с Шуйским опирался главным образом на польские отряды. С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров, напротив, подчеркивали, что самозванец водворился в Стародубе без помощи извне и поляки играли роль наемников в его лагере. И. И. Смирнов называл Лжедмитрия II авантюристом, выдвинутым враждебными Русскому государству панскими кругами Польши.{508} А. А. Зимин писал, что Лжедмитрий II «был просто марионеткой в руках польских авантюристов», хотя первоначально он полностью еще не разоблачил себя как их ставленник.{509}Аналогичную оценку дал самозванцу И. С. Шепелев, автор специальной монографии о борьбе земщины с тушинским лагерем, и другие авторы.{510} Однако в исследованиях Я. Мацишевского, Б. Н. Флори и В. Д. Назарова приведены данные, которые ставят под сомнение традиционную точку зрения.{511}
В 1606–1607 гг. в Польше назревал вооруженный конфликт между королевской властью и оппозицией. В этих условиях польские правящие круги не хотели вмешиваться в русские дела, опасаясь войны с восточным соседом.
Самозванческая интрига в Самборе заглохла, не получив поддержки со стороны короля, магнатов и шляхты. Инициатива новой интриги исходила, по-видимому, не от польских шляхетских кругов, а из русского повстанческого лагеря. Восставший против Шуйского народ с нетерпением ждал исхода из Польши «доброго царя». Вожди повстанцев верили, что возвращение «Дмитрия» принесет им немедленную победу.
Потерпев поражение под Москвой, Болотников пришел к выводу, что не сможет одолеть Шуйского собственными силами. С конца 1606 г. восставшие все настойчивее искали помощи в пределах Речи Посполитой.
На последнем этапе войны с Годуновыми Отрепьева активно поддерживала православная шляхта из Белоруссии. В мае 1605 г. М. Ратомский привел ему на помощь отряд в 500 конных белорусских шляхтичей.{512}Их поход на Москву превратился в прогулку. После воцарения Лжедмитрия I в Москве шляхтичи получили щедрое вознаграждение и вернулись в Белоруссию. Становится понятным, почему вожди повстанцев пытались нанять вспомогательные войска прежде всего в Белоруссии. Их призывы нашли благоприятный отклик среди ветеранов московского похода.
После появления в Путивле «царевича Петра» путивльские власти направили в Киев грамоту с извещением о скором посольстве «Петра» к королю Сигизмунду III. Не позднее декабря 1606 г. казачий «царевич» пересек границу и в Орше вел переговоры с оршанским старостой А. Сапегой. Убедившись в том, что рассчитывать на военную помощь со стороны короля не приходится, «Петр» отклонил предложение Сапеги о поездке в Краков к королю и вернулся в Путивль.{513}
Планы военного союза с Речью Посполитой потерпели крушение, и тогда руководители восстания предприняли шаги к тому, чтобы осуществить наем солдат в восточных областях Белоруссии, не получая санкций от королевского правительства.
В период осады Болотникова в Калуге воевода Рославля князь Д. В. Мосальский обратился к литовским властям в Мстиславль с просьбой прислать в помощь повстанцам отряд в 1000 ратных людей, обещая от имени царя Дмитрия и царевича Петра пожаловать их таким «великим жалованьем, чего у вас на разуме нет».{514} Аналогичные грамоты были посланы в другие пограничные города Речи Посполитой.
После отъезда из Белоруссии «царевич Петр» продолжал хлопотать о найме солдат за рубежом. В грамоте из Тулы от 27 мая 1607 г. он упомянул о том, что два ротмистра пан Ботвинка и Фурс Татарин навербовали в Белоруссии и привели в Рославль «служити на помочь на наших изменников» 170 солдат.{515}
Польские власти с тревогой следили за военными сборами в Белоруссии. В письмах к канцлеру Льву Сапеге за март 1607 г. Сигизмунд III подчеркивал необходимость посылки воеводам пограничных крепостей королевских универсалов с указом противодействовать незаконному набору людей для войны с царем и посылке этих военных отрядов на территорию России.{516} 18 июня 1607 г. король направил в Витебск универсал с предписанием местным белорусским властям решительно пресекать действия населения — «обывателей», которые без разрешения короля «смеют и важатся громады немалые людей своевольных збираючи, за границу до земли Московской вторгиваться».{517}
Не располагая точной информацией о положении в Польше, предводители повстанцев уповали на иностранную военную помощь. Некогда Отрепьев в критический для него момент гражданской войны готовился передать Путивль под власть Сигизмунда III, чтобы стать под защиту его армий. Подобные же проекты, если верить К. Буссову, возникли у повстанцев в 1607 г. В письмах в Самбор Болотников будто бы писал, что поставленный в крайне бедственное положение, он вынужден будет передать польскому королю все отвоеванные именем Дмитрия города, «с тем чтобы его величество вызволил их…»{518}.
Конрад Буссов, будучи в лагере Болотникова, узнал многое такое, о чем другие современники не слыхивали. Ему стало известно, что Болотников многократно пытался вызвать «государя» из-за рубежа, а затем, убедившись в бесполезности этих попыток, направил письмо в Самбор, предлагая, чтобы кто-нибудь из близких Юрия Мнишека выдал себя за «Дмитрия» и поспешил в Россию, чтобы вызволить своих сторонников из беды. Попытки Болотникова гальванизировать самозванческую интригу с помощью владельцев Самбора не принесли успеха.
Авторы русских сказаний подозревали, что вожди восстания прямо участвовали в подготовке Лжедмитрия II. Один из них возлагал на «царевича Петра» прямую ответственность за новую авантюру. «Петр» будто бы отправил из Тулы князей Засекиных, а с ними вместе некоего вора из казаков, который якобы «выдал себя за Дмитрия».{519} Приведенные сведения носят легендарный характер, ибо достоверно известно, что новый самозванец появился в Белоруссии до осады Тулы.
И все же подозрения насчет причастности «Петра» к самозванческой интриге, по-видимому, имели под собой основание. Не только Болотников, но и «Петр» понимали, что отсутствие фигуры «царя» стало помехой дальнейшему развитию повстанческого движения. А. Сапега, беседовавший с «Петром» в Орше, отметил, что «царевич» прибыл в Белоруссию на поиски «Дмитрия». Итак, Болотников рассчитывал на то, что за подготовку нового «Дмитрия» возьмутся в Самборе. Будучи в Путивле,«Петр» располагал более полной информацией о положении дел в Польше, и потому он отказался от поездки в Самбор и отправился разыскивать царя в Белоруссию.
Можно указать на небольшое, но многозначительное совпадение. Из письма А. Сапеги, написанного в самом конце 1606 г., следует, что «царевича Петра» в его поездке по Белоруссии сопровождали шляхтичи пан Зенович и пан Сенкевич. Прошло совсем немного времени, и названный пан Зенович проводил за московский рубеж «царя Дмитрия», которого так упорно искал в Белоруссии «Петр».
Отмеченное совпадение едва ли носило случайный характер. Если Болотников обращался в Самбор с просьбой выставить нового самозванца, то что мешало «царевичу Петру» адресовать аналогичную просьбу ветеранам Лжедмитрия I из Восточной Белоруссии?
История нового самозванца, получившего в историографии имя Лжедмитрия II (в действительности его следовало бы именовать Лжедмитрием III), представляется запутанной и неясной. Власти предпринимали многократные попытки к тому, чтобы выяснить личность нового «вора», но добились немногого.
Наибольшую осведомленность насчет происхождения Лжедмитрия II проявили иностранцы, наблюдавшие за первыми его шагами в Белоруссии, либо служившие при нем в Тушине. К. Буссов лично знал Лжедмитрия II, и ему удалось установить некоторые точные факты из его ранней биографии. Самозванец, по словам Буссова, был «слугой попа» и школьным учителем в Шклове в Белоруссии.{520} Из Шклова учитель перебрался в Могилев.
Самое подробное и, по-видимому, удачное расследование о самозванце произвел белорусский священник из села Баркулабова под Могилевом, составивший подробную летопись. Белорусский летописец хорошо знал среду, из которой вышел «вор», и его рассказ согласуется с версией Буссова в двух основных пунктах: самозванец был учителем из Шклова, а после переезда в Могилев прислуживал местному священнику. Совпадение двух источников различного происхождения очень важно само по себе. Буссов имел возможность беседовать с белорусскими шляхтичами, сопровождавшими Лжедмитрия II с первых дней. Белорусский летописец либо сам наблюдал жизнь «вора» в Могилеве, либо описал его историю со слов очевидца. Он уточнил места, где учительствовал будущий «Дмитрий», назвал по имени священника, которому тот прислуживал, описал его внешний вид. «Бо тот Дмитр Нагий, — записал он, — напервеи у попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал; а потом до Могилева пришел, также у священника Федора Сасиновича Николского у селе дети учил». Учительский труд плохо кормил, и бродячий учитель нашел дополнительный заработок в доме у попа Терешка, «который проскуры заведал при церкви святого Николы» в Могилеве. Учитель «прихожувал до того Терешка час немалый, каждому забегаючи, послугуючи; а (и) мел на собе оденье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил».{521} Как видно, новый самозванец был в полном смысле слова выходцем из народа. Потертый кожух и баранья шапка, которую он носил и зимой и летом, указывали на принадлежность самозванца к неимущим низам.
По словам польских иезуитов, бродячий учитель, прислуживавший в доме священника в Могилеве, дошел до крайней нужды. За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома.{522} Бродяга оказался на улице без куска хлеба. В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец «телосложением похож на покойного царя».{523} Угодливость и трусость боролись в душе учителя. Невзирая на нужду, он не сразу поддался на уговоры Меховецкого и его друзей. Участь Отрепьева пугала его.
Будучи опознан в Могилеве как «царь», учитель «в тот час з Могилева на село Онисковича Сидоровича аж до Пропойска увышол; там же у Пропойску были его поймали во везенью седел».{524} Побег из Могилева в Пропойск не спас его. Меховецкий имел влиятельных сообщников и единомышленников в лице местных чиновников из Пропойска и Чечерска пана Зеновича и пана Рагозы. Благодаря этому обстоятельству он получил возможность шантажировать арестованного бродягу. Учитель был поставлен перед выбором: либо заживо сгнить в тюрьме (его могли также и повесить как московского лазутчика), либо податься в цари. В конце концов он выбрал корону.
Белорусские, польские и русские источники примерно одинаково излагают обстоятельства появления Лжедмитрия II в России. При самозванце не было никаких иноземных воинских сил. По словам польского современника Н. Мархоцкого, служившего Лжедмитрию II, претендент явился в Стародуб в сопровождении торговца из Пропойска Грицко. (Тот же автор замечает, что знал его потом как подскарбия — казначея тушинского). Кроме Грицка «вора» провожал пан Рагозинский, староста (войт) того же городка Пропойска.{525}
Буссов подтверждает польскую версию о том, что Лжедмитрий II перешел границу в сопровождении Григория (Грицка) Кашинца, а также подьячего Алексея.{526}
По словам русского летописца, самозванец явился в Стародуб в сопровождении человека, который «сказался московской подьячей Олешка Рукин, а иные сказывают (он был. — Р. С.) детина».{527} В среде московских приказных в XVII в. встречались подьячие Рукины.{528}Но столичный летописец выражал сомнение, не был ли спутник самозванца простолюдином — слугой.
Кроме московского летописца фамилию Рукин сообщает также хорунжий Будила, один из главных сподвижников Лжедмитрия II в начале войны.{529}
Автор белорусской летописи жил в Баркулабове между Пропойском и Чечерском. Он хорошо знал местные власти и с наибольшими подробностями описал исход «Дмитрия» в Россию. После освобождения из тюрьмы в Пропойске, повествует летописец, «пан Рагоза (или Рагозинский. — Р. С.), врядник чечерский, за ведомостью пана своего его милости Зеновича, старосту чечерского, оного Дмитра Нагого на Попову гору, то есть за границу московскую пустил, со слугами своими его пропровадил».{530}
В Белоруссии шляхтичи не сразу добились повиновения от Шкловского учителя. Почему же они отпустили его в Россию фактически одного, без стражи, рискуя утратить контроль за его дальнейшей деятельностью?
Факты наводят на мысль, что налицо был сговор между польскими участниками интриги и русскими повстанцами. Зенович, Рагоза и Меховецкий действовали с величайшей осторожностью. Они не рискнули объявить о появлении царя «Дмитрия» в пределах Литвы и начать набор войска для него, боясь навлечь на себя немилость короля. Кроме того, они не имели достаточных средств и не желали тратить наличные деньги на дело, которое имело мало шансов на успех и могло оказаться мертворожденной затеей. Поляки взяли на себя лишь часть задачи — найти и переправить в Россию подходящего претендента, всю же основную часть работы они предоставили русским повстанцам.
Стремясь снять с себя всякую ответственность, Зенович и Рагоза велели претенденту называть себя не царем Дмитрием, а его родственником Андреем Нагим. По словам Мархоцкого, претендент назвался Андреевичем Нагим уже в тюрьме в Пропойске.{531} Буссов отметил, что претендент, прибыв в Стародуб, поначалу заявил, что «он — царский родственник Нагой, а сам царь недалеко».{532} Согласно свидетельству «Нового летописца», вор назвался именем Андрея Андреева Нагого, выдав себя за сына боярина Андрея Александровича Нагого. При этом он заявил, что «царь Дмитрей приела их (с подьячим. — Р. С.) наперед себя для того, так ль ему все ради; а он (царь. — Р. С.) жив в скрыте от изменников».{533}
Некоторые любопытные подробности насчет своего «исхода» в Россию сообщил сам Лжедмитрий II в грамотах к боярам и народу. Спасаясь от злокозненного умысла Шуйских, писал самозванец, он «сходил» в Литовскую землю, был там «здоров» и пришел «з Литовские земли… в преславущый град Стародуб во 12 недель и не хотел я себе вскоре объявить и назвал я себя Андреем Нагим… и меня, государя вашего прыроженнаго… узнали нас прыроженные наши люди многих городов и добили челом…».{534} Самозванец утверждал, что время его скитаний в Литве (очевидно, в роли претендента на трон) заняло 12 недель.
Опираясь на данные Будилы, С. Ф. Платонов заключил, что самозванец появился в Стародубе 12 июня 1607 г. (в десятую пятницу после пасхи) и объявил свое царское имя четыре недели спустя, т. е. 10 июля.{535} Хронологические выкладки С. Ф. Платонова, принятые в литературе, требуют уточнения.
Будила прибыл в Стародуб с запозданием, в конце августа 1607 г., а свои записки он составил несколько лет спустя. Поэтому предпочтение следует отдать свидетельству белорусского летописца из-под Пропойска, лучше других осведомленного насчет первых шагов Лжедмитрия II. Летописец знал, что Зенович отпустил «Дмитрия (Нагого)» за московский рубеж на Попову гору «року 607, месяца мая, после семой субботы»{536}.Седьмая (после пасхи) суббота приходится на 23 мая 1607 г. В этот день «вор» и перешел границу.
Итак, Лжедмитрий II перешел границу вскоре после 23 мая 1607 г., а до этого скитался по Литве (как узнанный «царь», а точнее, Андрей Нагой) в течение 12 недель. Несложный расчет подсказывает, таким образом, что Зенович, Меховецкий и другие ветераны взялись за подготовку претендента в конце февраля 1607 г. Остается добавить, что с «царевичем Петром» Зенович виделся в Белоруссии в декабре 1606 г.
Поляки направили претендента в небольшую северскую крепость Стародуб. Нельзя считать случайным тот факт, что в момент появления Лжедмитрия II в Старо-дубе там оказался эмиссар «царевича Петра» и Болотникова казачий атаман Иван Заруцкий. По словам Буссова, Болотников послал Заруцкого из Тулы за рубеж, чтобы разузнать, что с государем, которому он присягал в Польше; но атаман будто бы не отважился ехать за рубеж и надолго задержался в Стародубе.{537} Заруцкий был одним из выдающихся деятелей Смуты, обладавшим редкой отвагой. Сын тернопольского мещанина Иван Заруцкий был польским подданным. В его судьбе было нечто общее с судьбой Болотникова. В юности он попал в плен к крымским татарам, бежал из неволи и стал казачьим предводителем{538}. Уроженец Волыни Заруцкий должен был знать, что именно на Волыни, в Самборе, следует искать следы чудесно спасшегося «Дмитрия». Тем не менее он оставался в Стародубе, где и заявил о признании Лжедмитрия II в тот самый момент, когда тот объявил свое царское имя.
Полякам нетрудно было запугать Шкловского бродягу и заставить его назваться именем Андрея Нагого. Заруцкому и другим вождям повстанцев в Стародубе предстояло решить куда более сложную задачу. Они должны были убедить жителей Стародуба и других северских городов, а затем и всей России в том, что беззвестный бродяга и есть их добрый царь Дмитрий.
После отступления войск Шуйского из-под Калуги в военных действиях наступило длительное затишье. Обе стороны готовились к решительному столкновению. Повстанцам надо было, не теряя ни дня, везти объявившегося «Дмитрия» к Москве. Его появление могло решающим образом повлиять на исход борьбы. И все же восставшие не решились немедленно объявить о появлении «Дмитрия» в Стародубе. Причина состояла в том, что шкловский бродяга, оказавшийся втянутым в интригу помимо собственной воли, очень мало подходил к выполнению трудной миссии.
Учитель из Могилева был на своем месте в церковной школе. Он умел делать всякого рода черную работу по дому, терпеливо сносил побои и розги. Приниженному и бедному человеку предстояло сыграть роль великого государя и вождя восстания, что было ему явно не по плечу.
Шкловский учитель не обладал ни мужеством, ни волей, ни практическим опытом, чтобы самостоятельно довести трудное дело до успешного конца. Рукин и другие его помощники также были людьми малоавторитетными и незначительными.
В Стародубе самозванец оставался такой же подставной фигурой, как и в Пропойске. Всю тяжесть затеянного дела приняли на себя вожди повстанцев.
Заруцкий был послан в Стародуб для розыска «царя». Невероятно, чтобы появление в небольшом городке, где все знали друг друга, «Нагого», родственника «царя Дмитрия» и его предтечи осталось для атамана незамеченным. Заруцкий обладал редкой энергией и всеми качествами народного вождя. Его вмешательство, по-видимому, имело неоценимое значение для дальнейшего развития самозванческой интриги. В России он играл при никчемном претенденте ту же роль, что Меховецкий и Зенович в Белоруссии. Помимо Заруцкого большую помощь Лжедмитрию II оказал предводитель местных повстанцев стародубский сын боярский Гаврила Веревкин.
Современники указывали на Веревкина как главного инициатора переворота в пользу Лжедмитрия II. Описав смуту, происшедшую в Стародубе, автор «Нового летописца» заметил: «Начальному (начальник. — Р. С.) же воровству стародубец Гаврила Веревкин».{539}
Роль Веревкина в интриге была столь велика, что немедленно явилось подозрение, что новый самозванец доводится ему прямым родственником. Как записал московский летописец, «назвался иной вор царевичем Дмитрием, а сказывают сыньчишко боярской (из семьи. — Р. С.) Веревкиных из Северы».{540} Мнение о том, что Лжедмитрий II происходил из северских детей боярских разделяли даже некоторые лица из его польского окружения, например Н. Мархоцкий. В России версия о стародубском происхождении нового «вора» получила самое широкое хождение. Она попала на страницы сказания Авраамия Палицына, одного из самых известных писателей Смутного времени. Мятежники, писал Палицын, «прежним обычаем (как прежде назвали «ложного умышленного царевича Петра, холопа…». — Р. С.) нарекши ложного царя Дмитрия, от северских градов попова сына Матюшку Веревкина».{541}
Ближайшие сподвижники Лжедмитрия II Заруцкий и Веревкин имели весьма приблизительное представление о царском обиходе и дворцовых порядках. Неудивительно, что их попытки подготовить бродягу к новой для него роли не дали больших результатов. Лжедмитрий II до конца жизни сохранял манеры поповича, что давало почву для неблагоприятных толков. Один из его сторонников князь Д. Мосальский, попав в плен к Шуйскому, под пыткой показал: «Который, де, вор называется царем Дмитреем и тот, де, вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка».{542} Одни называли стародубского «вора» поповым сыном Матюшкой, другие — поповым сыном Митькой. Как учитель церковной школы Лжедмитрий II действительно принадлежал к духовному сословию, но чьим он был сыном никто не знал.
На стародубском «воре» лежало клеймо выходца из низших сословий. Другое затруднение заключалось в том, что он нисколько не походил на Отрепьева. Шкловский бродяга был таким же низкорослым, как убитый самозванец. Но этим и исчерпывалось все сходство. У самборского «вора» на лице росли бородавки, у могилевского не было даже этой приметы.
Шкловский учитель боялся разоблачения и поэтому счел благоразумным не появляться в городах Северской Украины Путивле или Чернигове, население которых хорошо знало Лжедмитрия I.
Новый самозванец предпочел остановиться в небольшом городке Стародубе, не имевшем ни каменной крепости, ни крупного посада. Однако он сам или же его покровители тотчас разослали агентов в главные северские города, чтобы заручиться их поддержкой. Один из них, некто Александр объехал несколько северских замков, объявляя повсюду о появлении «Дмитрия», «пока не был задержан в Путивле». Путивляне отправили Александра в Стародуб с несколькими десятками детей боярских, повелев найти «царя».{543} По словам Будилы, слуга «Дмитрия» Рукин был взят в Чернигове и отправлен в Стародуб для поисков государя.{544} И Будила, и Мархоцкий одинаково утверждали, что агентов заставили указать на «Дмитрия», угрожая пыткой. По русским источникам, подьячий Рукин был взят к пытке и лишь тогда указал на «царя».{545}
Некогда Отрепьев притворился смертельно больным и на исповеди открыл священнику тайну своего царского происхождения. Повстанцы избрали иные средства. Они собрали народ и имитировали пытки, чтобы убедить Стародубцев в подлинности царя.
Характерные подробности сообщил в своей «Хронике» Буссов, долгое время служивший Лжедмитрию II в Тушине. По Буссову, агитируя в пользу «Дмитрия» «Нагой» и его подручные заявляли, что со дня на день в Стародуб прибудет пан Меховецкий с многотысячным отрядом конницы. Однако обещанная подмога, в которой восставшие крайне нуждались, не появлялась, и тогда стародубцы арестовали слугу Алексея (очевидно, Рукина) и Григория (Грицка) заодно с «Нагим» и повели все трех на дыбу. Палач будто бы исполосовал спину Алешки кнутом, прежде чем тот указал стародубцам на царя. Народ повалился в ноги государю, и по всему городу ударили в колокола.{546} По другой версии, палач приготовился поднять на дыбу самого «Нагого», но тот схватился за палку и обрушился на Стародубцев с бранью, которая окончательно убедила всех, что перед ними истинный царь.{547}
Как бы то ни было, провозглашению Лжедмитрия II царем предшествовала тщательно подготовленная инсценировка, в которой участвовали как предводители повстанцев, так и белорусские покровители самозванца. Главным действующим лицом инсценировки был Иван Заруцкий. Он первым заявил о признании «Дмитрия» царем, «воздал ему царские почести» и передал письма. Буссов не уточняет, от кого были письма. Из текста его «Хроники» следует, что Заруцкий прибыл в Стародуб из Тулы, где находились «царевич Петр» и Болотников. Передача писем окончательно удостоверяет причастность вождей восстания к подготовке нового самозванца.
Доказательством сговора восставших с польскими сообщниками Лжедмитрия II служит то, что в самый день его «воцарения» в Стародуб прибыл пан Меховецкий с отрядом нанятых солдат. Появление внушительной военной силы заставило замолчать всех сомневавшихся.
Один из наемников пан Харлецкий в письме от 9(19) октября 1607 г. удостоверил тот факт, что пан Меховецкий, едва услышал о признании царя, «в тот же день вступил в Стародуб с 5000 поляков, из коих впрочем немногие были порядочно вооружены».{548} Как видно, отряд не был чисто шляхетским по своему составу: лишь у немногих было хорошее оружие, которое обычно имели все дворяне.
Цифра, приведенная в письме Харлецкого, — 5 тыс. солдат принята в литературе.{549} Но достоверность этой цифры кажется сомнительной. По словам белорусского летописца, сразу после провозглашения царем Дмитрия «конного люду семьсот до него прибегло».{550} Приведенную цифру следует признать более достоверной. Большинство современников считали Лжедмитрия II москалем либо выходцем из пределов Московии. Буссов писал, что «царик» был по рождению московит, но давно жил в Белоруссии и потому умел чисто говорить, читать и писать по-русски и по-польски.{551} Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и пришли к неожиданным выводам. Они утверждали, что имя сына Грозного принял некто Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве и его заключение в тюрьму.{552}
После восшествия на престол в 1613 г. Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении тушинского вора.{553} Филарет Романов долгое время служил самозванцу в Тушине и знал его очень хорошо, так что Романовы говорили не с чужого голоса.
Сохранилась польская гравюра XVII в. с изображением портрета самозванца. Польский художник запечатлел лицо человека, обладавшего характерной внешностью. Гравюра подтверждает достоверность версии о происхождении Лжедмитрия II, выдвинутой Романовыми и польскими иезуитами независимо друг от друга.
После гибели Лжедмитрия II стали толковать, что в бумагах убитого нашли талмуд и еврейские письмена. Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался тайным католиком, «тушинский вор» — тайным иудеем.
Отрепьев происходил из детей боярских и его политика носила четко выраженный продворянский характер, что сказывалось прямо или косвенно на оценке писателей Смутного времени. Лжедмитрий II происходил из низов, и поэтому его посягательства на власть вызывали крайнее негодование дворянских писателей. Оценка современников оказала определенное влияние на историографическую традицию. Лжедмитрий I, писал С. Ф. Платонов, «имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим воинским приказаниям и обуздать дисциплиной», «он был действительным руководителем поднятого им движения»; совсем иным был Лжедмитрий II, которому «присвоили меткое прозвище Вора»: он «вышел на свое дело из пропойской тюрьмы и объявил себя царем на стародубской площади под страхом побоев и пытки»; «не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а, напротив, они его влекли за собой в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов»; «свое название Вора он и снискал именно потому, что все части его войска одинаково отличались, по московской оценке, «воровскими» свойствами».{554}
Лжедмитрий II едва ли имел какие бы то ни было политические взгляды или политическую программу, когда оказался в лагере восставших. Тем не менее ему суждено было стать знаменем повстанческого движения. Наступил особый этап гражданской войны, имевший свои характерные черты.
К исходу весны 1607 г. Шуйский добился значительных успехов в борьбе с повстанцами. Отряды восставших отступили от стен Нижнего Новгорода, покинули Коломну и Каширу, Серпухов и Алексин на подступах к Москве. Власть царя Василия признали Муром, Арзамас, Алатырь, Свияжск. Но пока повстанцы удерживали Тулу и Калугу, угроза нового наступления на Москву сохранялась. В руках восставших находились тульские «пригороды» Крапивна, Дедилов и Епифань, рязанские городки Михайлов, Пронск, Ряжск, Сапожок, на юге — степные крепости Ливны, Елец, Валуйки, Царев-Борисов, на западе — Рославль, на юго-западе — Орел, Курск, города Северской земли. В Нижнем Поволжье цитаделью восстания оставалась Астрахань.
Появление Лжедмитрия II в Стародубе привело к возникновению нового центра повстанческого движения, отличного от тульского.
Ситуация, сложившаяся в Стародубе, была весьма своеобразной. Во-первых, редкие представители знати, вовлеченные в восстание против Шуйского, перебрались из Северской земли к «царевичу Петру» и Болотникову в Тулу. Среди советников Лжедмитрия II не было ни русских бояр, ни польских магнатов. Едва ли не главным руководителем стародубского лагеря стал казачий атаман Иван Заруцкий, будущий тушинский «боярин» и глава Казачьего приказа.
Во-вторых, Лжедмитрий II оказался в повстанческом лагере, когда дворяне стали покидать этот лагерь. Избиения казаков и холопов после поражения Болотникова под Москвой и казни дворян в Путивле и Туле обозначили важную веху в истории гражданской войны. Феодальные землевладельцы неизбежно должны были порвать с движением, которое приобрело ярко выраженный социальный характер.
Новый этап движения характеризовался сменой вождей. Выходец из неимущих слоев Лжедмитрий II оказался весьма типичной для того времени фигурой. Примерно в течение года-двух в разных концах страны появился десяток других самозванцев. В астраханском крае продолжали действовать «царевичи» Иван Август и Лавер (Лаврентий), на казачьих окраинах и в степных уездах объявились «царевичи» Осиновик, Петр, Федор, Клементий, Савелий, Симеон, Брошка, Гаврилка, Мартинка.{555} Уничижительные имена (Брошка, Гаврилка и др.) указывали на то, что казацкие предводители, действовавшие на юге, не скрывали своего холопского и мужицкого происхождения.
Социальный облик многочисленных «детей» и «внуков» царя Ивана IV, появившихся на южных окраинах, всего точнее охарактеризовал автор «Нового летописца». Придворный летописец первых Романовых в сердцах писал: «Како же у тех окаянных злодеев уста отверщашеся и язык проглагола: неведомо откуда взявся, а называхуся таким праведным коренем (царским родом. — Р. С.) — иной боярской человек, а иной — мужик пашенной».{556}
Весть об исходе из-за рубежа «Дмитрия» вызвала на Северщине небывалый энтузиазм. Но «царику», а вернее, Заруцкому и Меховецкому, действовавшим от его имени, понадобилось не менее двух-трех месяцев, чтобы сформировать новую повстанческую армию.
Чернигово-Северская земля подверглась опустошению уже в начале гражданской войны в 1604–1605 гг. В последующий период тут проводились многократные сборы воинских сил. Сначала северские города посылали ратников под Елец и Кромы, затем под Москву. Оставшиеся силы были уведены «царевичем Петром» и Шаховским в Тулу. Новая мобилизация могла дать лишь небольшое число воинских людей.
Пашков и Болотников смогли быстро собрать войска, потому что их призыв был поддержан мелкопоместным дворянством Северской Украины и юга, выступившим против боярского царя в Москве. Ко времени воцарения Лжедмитрия II в Стародубе ситуация резко изменилась.
В июне — июле 1607 г. польский посол в Москве Олесницкий собрал важные сведения о состоянии повстанческого движения. Задавшись вопросом, кто возглавляет столь значительное и длительное восстание в Русском государстве, посол в донесении королю предложил несколько вариантов решения. Первый вариант сводился к тому, что во главе восстания «должны быть сами жители Северщины, которые будучи недовольны Шуйским сражаются с ним из-за того, что он изменнически и без вины дал убить Дмитрия», но это недостоверно, так как «при Шуйском много думных бояр и дворян из Северской земли».{557}
Русские источники подтверждают свидетельство польского посла. Один из летописцев, описав военные действия на Северской Украине и Брянщине, отмечает: «Воины же благороднии от тех стран и градов (северских. — Р. С.) мало больши тысячи, но не согласяшеся, един по единому, соблюдошася от смерти, прибегнуши к Москве, токмо телеса и души свои принесоша, оскорб-ляющеся гладом и наготою, оставиша матери своей и жены в домех и в селех своих. Раби же их… озлонравишася зверообразием, насилующе, господеи своих побиваша, и пояша в жены себе господей своих — жены и тщери».{558}
По-видимому, летописец довольно точно описал ситуацию, сложившуюся в уездах, занятых повстанческими отрядами Лжедмитрия II. Восставшие низы самочинно расправлялись с изменниками-помещиками. Последние же в страхе перед рабами покидали свои владения на Северщине й Брянщине и поодиночке тайно пробирались к царю Василию в Москву.
Руководители повстанческого движения в Стародубе принуждены были прибегнуть к чрезвычайным мерам, чтобы сломить сопротивление северских дворян и принудить их к службе в армии Лжедмитрия II. Буссов описал эти меры весьма точно: «Димитрий приказал объявить повсюду, где были владения князей и бояр, перешедших к Шуйскому, чтобы холопы перешли к нему, присягнули и получили от него поместья своих господ, а если там остались господские дочки, то пусть холопы возьмут их себе в жены и служат ему. Вот так-то многие нищие холопы стали дворянами, и к тому же богатыми и могущественными, тогда как их господам в Москве пришлось голодать».{559}
Чтобы уяснить смысл прокламаций стародубского «вора», надо уточнить, кому они были адресованы и какую цель преследовали. Самозванец пытался припугнуть помещиков и одновременно привлечь в повстанческую армию помещичьих людей. Воинскую службу могли нести прежде всего боевые холопы, имевшие необходимые навыки и вооружение. По-видимому, к ним в первую очередь и адресовался Лжедмитрий II. Руководители повстанцев, таким образом, пытались использовать социальную неоднородность дворянского ополчения, противопоставить дворянам их вооруженную свиту и тем самым усугубить развал в поместном ополчении.
Такая мера, как передача верным холопам поместий дворян-изменников, сама по себе не была новой. Писатели Смутного времени утверждали, что Борис Годунов жаловал поместьями холопов, которые подавали ему доносы на опальных бояр.{560} Выступая поборником дворянских привилегий, Лжедмитрий I приказал отставлять от службы детей боярских, «которых Борис Годунов жаловал холопей боярских за довод поместьи».
На основании архивных материалов В. И. Корецкий доказал, что прокламации Лжедмитрия II претворялись в жизнь и поместья, отобранные у изменных дворян, получали как холопы, так и помещичьи крепостные крестьяне.{561} И для тех, и для других условием пожалования земли была успешная служба в повстанческой армии.
Политика руководителей повстанческих сил в Стародубе резко контрастировала с продворянской политикой Лжедмитрия I. Антидворянский характер воззваний Лжедмитрия II подчеркивало то, что заодно с поместьями изменников-дворян «вор» обещал холопам дворянских дочерей в жены. Прокламации стародубского «вора» вызывали страх и негодование в дворянской среде.
Наталкиваясь на трудности с набором войск внутри страны, повстанцы продолжали хлопотать о найме солдат за рубежом.
27 мая 1607 г. «царевич Петр» направил в Рославль грамоту двум ротмистрам, собиравшим для него наемное войско. Тула еще не была осаждена правительственными войсками, и гонец имел возможность добраться до Рославля. Местный воевода князь Д. В. Мосальский, следуя указной грамоте «Петра», составил свою грамоту в Литву, но уже от имени «царя Дмитрия Ивановича и царевича Петра Федоровича». Грамота сохранилась в копии. В конце ее помечена дата 22 июня 1607 г., однако в тексте упоминается, что указная грамота «Петра» доставлена в Рославль 29 июня. Одна из этих дат ошибочна, поскольку грамота Мосальского не могла быть составлена ранее получения грамоты «Петра». При копировании переписчик, скорее всего, допустил ошибку в буквенном обозначении числа и написал 29 июня вместо 19 июня. Менее вероятно, чтобы Мосальский получил указную грамоту из Тулы 29 июня, а выполнил приказ «Петра» лишь 22 июля, поскольку дело не терпело отлагательств.
На основании грамоты рославльского воеводы можно судить, какими путями шла вербовка наемников за рубежом.
Своим сторонникам за рубежом Лжедмитрий II писал, что «должен был до определенного времени скрываться в Литве, чтобы спастись от покушений со стороны Василия Шуйского и его людей», а ныне вернулся в свою вотчину Стародуб, чтобы вступить в борьбу с изменниками.{562} Приглашая наемных солдат из Речи Посполитой, «царик» обещал платить им вдвое и втрое больше, чем они получали на родине.{563} Рассылкой грамот ведал пан Меховецкий. «Именем царика, — писали польские современники, — он рассылал письма, кому хотел».{564} Известно, что «Дмитрий» посылал листы к «рыцарским людям» в Могилев, Оршу, Мстиславль, Кричев, Минск и другие пограничные белорусские земли. Однако шляхта не спешила на помощь русским повстанцам.
На первых порах призывы Лжедмитрия II находили наибольший отклик среди низов. Как записал белорусский летописец, под знамена «Дмитрия» собирался «люд гулящий, люд своевольный… то и молодцы: якийсь наймит з Мстиславля до него пришол».{565}
Ситуация стала меняться, после того как Сигизмунд III в июле 1607 г. нанес решительное поражение мятежным магнатам и шляхте. После роспуска наемных отрядов, участвовавших в конфликте, в стране появилось много солдат, готовых запродать свои услуги всем, кто может заплатить. К тому времени позиции Лжедмитрия II в России несколько упрочились.
В конце августа 1607 г. в Стародуб прибыл мозырский хорунжий Будила с отрядом наемных солдат. Как и Могилев, Мозырь расположен в юго-восточной Белоруссии неподалеку от русской границы. Давние покровители Отрепьева из числа польских магнатов и знатной шляхты стали помогать Лжедмитрию II с запозданием, с октября 1607 года.{566}
В России появление «доброго царя» дало новый импульс народному восстанию. Города Путивль, Чернигов, Новгород-Северский без промедления признали «Дмитрия» своим царем, «к тому воровству тотчас пристали и начата к нему збиратися».{567} Упомянув о появлении Лжедмитрия II, автор «Повести 1626 г.» отметил: «И последоваша ему людие вси страны Северские».{568} Согласно разрядным записям, к стародубскому «вору» стекались северские люди, казаки и литва, «а северские и украинные города опять отложились».{569} По словам польского современника, «москвитяне толпами стремились к царику, одни из преданности, считая его своим государем, другие из ненависти к Шуйскому, а третьи — для своеволия».{570} По данным польских очевидцев, в Стародубе Лжедмитрий II собрал «Москвы» (русских) хотя и не очень доброго войска 3 тыс. человек.{571}
Наемных солдат в армии Лжедмитрия II было, по-видимому, значительно меньше, чем «москвы», или русских повстанцев.
Собрав войско, самозванец выступил на помощь Болотникову и «Петру», осажденным в Туле.
На протяжении всей гражданской войны героем народной социальной утопии оставался законный государь «Дмитрий», а не его многочисленные племянники и братья «царевичи». В лучшем случае им удавалась роль военных предводителей отдельных отрядов. Даже «царевич Петр» не смог стать вождем общенационального масштаба. Болотников пользовался несравненно большим авторитетом как военный предводитель повстанцев. Влияние «царевича» на развитие массового движения также оказалось незначительным.
Лишь появление Лжедмитрия II дало толчок новому мощному взрыву гражданской войны, в результате которого большая часть территории России оказалась охвачена восстанием.
Глава 11
ОБОРОНА ТУЛЫ
21 мая 1607 г. царь Василий Шуйский выступил из Москвы в Серпухов, с тем чтобы идти «на свое государево и земское дело, на воров» под Тулу.{572} Сбор дворянского ополчения, ратных и посошных людей был проведен по всему государству.{573} В Серпухове царя ждали князья Ф. И. Мстиславский, И. И. Шуйский и другие воеводы, отступившие из-под Калуги. Сильные отряды располагались к юго-западу от столицы в Брянске и на юго-востоке в Кашире.
По крайней мере две недели царь и его главные воеводы стояли в Серпухове, не предпринимая решительных действий. Воспользовавшись их пассивностью, повстанцы предприняли попытку перехватить у противника инициативу.
После перехода из Калуги в Тулу Болотников, по-видимому, утратил чин «большого воеводы» — главнокомандующего повстанческими войсками. При дворе «царевича Петра» образовалась своя чиновная иерархия, на вершине которой стоял Телятевский, бывший господин беглого холопа Болотникова. Последнему пришлось довольствоваться, по крайней мере формально, более скромными постами, невзирая на исключительные заслуги перед повстанческим движением. По данным осведомленного летописца, «с Тулы вор Петрушка послал под Коширу воевод своих князя Андрея Телятевского да Михаила Аксакова, а с ними… воровских всяких людей».{574} В этом самом подробном разряде каширского похода имя Болотникова среди воевод «царевича» вообще не фигурировало. Однако из других источников известно, что Болотников участвовал в походе в качестве помощника боярина А. А. Телятевского. Автор «Бельского летописца» упомянул, что «вор Петрушка послал от себя с Тулы х Кошире… князя Андрея Телятевского да Ивашка Болотникова со многими северскими городы и з Зарецкими (городами, расположенными к югу от Оки. — Р. С.), и з донскими, и с Вольскими казаки».{575} Этот факт отмечен также и в разрядных книгах: «Того ж году (1607. — Р. С.) боярин князь Ондрей Ондреевич Телятевской да Ивашка Болотников со многими с воровскими людми з донскими казаки шли х Кошире против государевых воевод на прямое дело».{576} В районе Каширы располагался полк боярина князя А. В. Голицына. Повстанцы решили напасть на Голицына до его соединения с главной царской ратью. Попытка разгромить царские войска по частям имела шансы на успех.
Узнав о приближении повстанцев, А. В. Голицын выступил навстречу им. В помощь Голицыну царь Василий прислал из Серпухова «голов с сотнями» — отборную дворянскую конницу. Из Рязани к Голицыну прибыли боярин князь Б. М. Лыков с отрядом, а также Ф. Булгаков и П. Ляпунов с рязанцами.{577}
По свидетельству «Карамзинского хронографа», в составе армии Телятевского было «казаков донских, и терских, и волских, и еицких и украинных людей путимцов и елчан с товарыщи с тритцеть тысечь».{578} Некоторые другие летописцы называют еще большую цифру — до 38–40 тыс. «воров».{579} Современники безусловно преувеличили численность войск Телятевского. Однако совершенно очевидно, что для решающей битвы повстанцы в последний раз собрали большую армию.
Сражение развернулось 5 июня 1607 г. в пределах Каширского уезда на двух берегах речки Восмы: «Об речке сотнем (Голицына. — Р. С.) был бой с утра с первова часу (с 6-го часа утра. — Р. С.) до пятова (до 10-го часа. — Р. С.)».{580} В ходе боя казацкие отряды, составлявшие ядро повстанческой армии, переправились через реку и вклинились в расположение вражеских полков. Заняв овраг на северном берегу реки, казаки стали поражать меткой пальбой конных рязанских дворян из отряда Ф. Булгакова и П. Ляпунова. Конница не могла выбить казаков из оврага. Дворянские сотни теряли людей и лошадей. Дерзкая атака казаков едва не решила исход дела. В битве, подчеркивал автор «Нового летописца», «начаша воры московских людей осиливати». Страшась надвигавшегося поражения, главные воеводы отправились в полки и со слезами на глазах убеждали ратников: «Где суть нам бежати? Лучше нам здеся померети…».{581}В конце концов боярину А. В. Голицыну удалось переправиться за Восму и потеснить отряды Телятевского и Болотникова. П. Ляпунов хорошо знал сильные и слабые стороны руководителей повстанческих отрядов. Оценив ситуацию, он снял рязанские сотни с позиций и, оставив казаков у себя в тылу, ринулся на помощь Голицыну. Отряды Болотникова не выдержали обрушившегося на них удара тяжеловооруженной конницы и обратились в бегство. Воеводы преследовали их на протяжении 30 верст.
Казаки, оборонявшиеся в овраге, на северном берегу Восмы, не помышляли о сдаче. Пока воеводы преследовали Телятевского и Болотникова, они выстроили себе укрепления. Как значилось в царской грамоте от 12 июня 1607 г., «достальные воры и лутчие их промышленники — терские, и яицкие, волские, доньские, и путивльские, и рыльские атаманы и казаки сели в баяраке и городок себе сделали».{582}
Два дня воеводы держали казаков в осаде, ожидая, когда у них кончится продовольствие. Именем царя бояре предлагали окруженным сложить оружие, обещая сохранить им жизнь. Но казаки решили биться до последнего человека: «Злодеи воры упрямились, что им помереть, а не здатца».{583}
На третий день бояре «велели всем полком и всеми ратными людьми к тем вором приступать, конным и пешим; и те воры билися насмерть, стреляли из ружья до тех мест, что у них зелья не стало».{584} Большинство казаков были перебиты в бою, а взятых в плен воеводы повесили на другой день. Из всех пленных были помилованы всего семь человек.{585} За них заступились нижегородские дети боярские: годом ранее семь терских казаков, следовавших с «царевичем Петром» по Волге, спасли этим нижегородцам жизнь.
Объясняя причины поражения восставших на Восме, К. Буссов отметил, что в критический момент битвы на сторону царских воевод перешел один воевода из Тулы (aus Thula) по имени Теллетин с 4 тыс. имевшихся у него воинов: он изменил и выручил врага, ударив по своим братьям.{586} Армией повстанцев командовал боярин князь А. А. Тетятевский. Поэтому уже С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров допускали возможность отождествления упомянутого Буссовым Теллетина с князем Телятевским. И. И. Смирнов рассматривал известие Буссова как достоверное, но считал неосновательным отождествление Теллетина с Телятевским.{587} Но его точка зрения была оспорена А. А. Зиминым. «Под Теллетиным, — писал А. А. Зимин, — Буссов имел в виду несомненно Телятевского», но, поскольку русские источники не знают факта перехода части восставших на сторону воевод во время битвы на Восме, отсюда следует, что версию Буссова об измене Телятевского надо отнести к числу фантастических слухов.{588}
Сравнительная оценка достоверности источников имеет первостепенное значение для реконструкции событий. «Хроника» Буссова передавала информацию, исходившую из повстанческого лагеря, что и определяло ее исключительную ценность. Данные Буссова необходимо проверить с помощью других источников.
Самый ранний источник, грамота В. Шуйского о битве на Восме, составленная через неделю после битвы, носит строго официальный характер. Царь сообщал городам, что его воеводы наголову побили воров, «и живых языков болши пяти тысяч взяли».{589} Приемы официальной пропаганды Шуйского известны достаточно хорошо. В грамоте о победе под Москвой власти включили И. Пашкова и его отряд в число военнопленных. Поэтому очень вероятно, что суммарная цифра плененных в битве на Восме также включала перешедшие на сторону Шуйского отряды. Таким образом, царская грамота не опровергает свидетельства Буссова о переходе на сторону царя четырехтысячного отряда, что отметил уже И. И. Смирнов. Косвенным подтверждением его свидетельства могут служить данные осведомленного московского летописца, по словам которого, А. Голицын побил много воров, «а языков взял семьсот и послал их… в Серпухов».{590} Официальные разряды называют несколько иную цифру. На реке Восме, значится в разрядах, «языков взяли на том бою 1700 человек, а князь Ондрей Телятевский да ИвашкаБолотников ушли с невеликими людми к вору Петрушке».{591} Итак, разрядные записи исключают предположение об измене Телятевского и подтверждают, что число «языков» (собственно пленных) не превышало 1700 человек. Куда же девались остальные 3 тыс. «воров», о пленении которых сообщил царь Василий? Очевидно, царь зачислил в число пленных всех, кто добровольно перешел на его сторону. Почему Голицын смог отправить в Серпухов небольшое число «языков»? Автор «Карамзинского хронографа» дает четкий ответ на этот вопрос. Казаки, захваченные в плен в буераке, подверглись поголовному истреблению.{592}Из 1700 «языков» лишь 700 были отосланы в Серпухов, а прочие — 1000 человек — были казнены.
После битвы на Восме царь Василий, по наблюдению И. И. Смирнова, не решился двинуть к Туле все силы и направил туда кроме войска А. Голицына часть серпуховской армии в количестве трех полков во главе с М. В. Скопиным.{593} Сопоставление разрядных росписей позволяет уточнить картину. Согласно разрядам, большой полк в Серпухове возглавляли брат царя князь И. И. Шуйский и боярин И. Н. Романов, а передовой и сторожевой полки соответственно боярин князь И. И. Голицын и окольничий В. П. Морозов. Армия, посланная под Тулу, имела следующий состав: «В большом полку бояря и воеводы князь М. В. Скопин-Шуйский да И. Н. Юрьев (Романов), а в передовом и в сторожевом полку бояря и воеводы те же (князь И. И. Голицын и В. П. Морозов. — Р. С.)».{594} Таким образом, в наступлении на Тулу участвовали почти все собранные в Серпухове силы, но этих сил было так немного, что их смогли разрядить лишь на три полка.
Царь Василий оставил при себе в Серпухове в качестве дворового воеводы брата И. И. Шуйского с частью сил и всей артиллерией.
В 20–30 верстах от Тулы М. В. Скопин соединился с войском А. Голицына, подошедшим сюда с реки Восмы. Местом их встречи стало село Павшино на калужской дороге к северо-западу от Тулы. По мнению И. И. Смирнова, калужская дорога была защищена такими силами войска Болотникова, что воеводы не решились атаковать их прямым ударом.{595} По-видимому, силы повстанцев были после сражения на Восме не слишком велики, и тревогу воеводам внушало другое обстоятельство.
В руках повстанцев остались три важные крепости — Тула, Калуга и Алексин. Болотников пытался обороняться, опираясь на этот треугольник. Со своей стороны воеводы Шуйского стремились первым делом перерезать калужскую дорогу, а затем овладеть Алексином. С помощью подобных мер они только и могли обеспечить осаду Тулы.
Руководители тульских повстанцев попытались не допустить царских воевод к стенам Тулы. Общее руководство действиями «царевич Петр» вновь поручил боярину А. А. Телятевскому. Как отметил летописец, «вор Петрушка» «выслал от себя ис Тулы против государевых бояр и воевод и ратных людей на встречю князя Андрея Телятевского да Ивашка Болотникова да литвина Самулку Кохановского со многими воровскими людми…».{596} Повстанцы заняли оборонительные позиции на рубеже реки Вороньей, которая имела истоки у Малиновой засеки (или Малиновых ворот) и впадала в реку Упу под Тулой у Калужской заставы. «Конные и пешие воры» отошли от города на семь верст, после чего «пешие воровские люди стояли подле речки в крепостях, а речка топка и грязна, и по речке крепости — леса».{597}
Воеводы не могли сразу использовать все свои силы. Поэтому повстанцам удалось поначалу отразить атаки дворянских сотен из состава передовых сил Скопина. Но когда царские сотни прорвались за реку и Скопин ввел в бой главные силы, повстанцы отступили, неся потери. По некоторым данным, воеводы перебили и взяли в плен 4500 человек.{598}
Бояре хорошо усвоили уроки предыдущей войны с Болотниковым, когда они утрачивали плоды побед из-за перехода их тыловых крепостей в руки повстанцев. Через две недели после боя на Вороньей царь Василий покинул Серпухов и направился к Алексину. Судя по тому что в дворовом полку кроме боярина И. И. Шуйского находился один М. С. Туренин, воевода второстепенный, серпуховское войско было немногочисленным. Царский полк включал государев двор — «стольников, стряпчих, жильцов». Боярин князь В. Т. Долгорукий командовал стрелецким отрядом. При войске находилась многочисленная артиллерия — «пушки большие и огненные» и «меньшой наряд». Командовал артиллерией один из лучших в русской армии воевод боярин И. Ф. Крюк-Колычев.{599}
28 июня 1607 г. Шуйский подошел к Алексину, а на другой день известил страну, что «взял» этот город «божиею помощью».{600} По разрядам, царские ратники овладели Алексином «взятьем». Ту же формулу повторил автор «Нового летописца». В «Бельском летописце» можно прочесть, что по пути к Туле Шуйский, «зашодчи, взял приступом город Алексин».{601}
Показания очевидцев, записанные автором «Карамзинского хронографа», позволяют уточнить картину. Устрашенные приступом, алексинцы сами сдали крепость: «Царю Василию добили челом, а вину свою принесли и крест ему целовали и в город царя Васильевых людей пустили».{602} «Рукопись Филарета» подтверждает, что при появлении Шуйского «людие же града того убоящася страхом велиим и биша челом царю Василью Ивановичю и вины своя принесоша».{603}
30 июня 1607 г. царь Василий прибыл в окрестности Тулы. Вслед затем к стенам города была подвезена осадная артиллерия. Источники сохранили описание осадного лагеря под Тулой. Царь разбил ставку в трех верстах от города на реке Вороньей в сельце И. М. Вельяминова. Главные силы армии заняли позиции на левом берегу Упы. Большой, передовой и сторожевой полки, а также «прибылной» полк князя Б. М. Лыкова и П. Ляпунова окружили тульский острог с трех сторон, перекрыв подходы к городу со стороны Калуги, Одоева и Карачева. Сравнительно небольшой заслон — «каширский» полк князя А. В. Голицына расположился против Тулы «на Червленой горе» за Упой. Там же находились вспомогательные татарские отряды во главе с князем П. Урусовым. Батареи, поставленные по обе стороны реки, простреливали город с двух сторон: «Наряд большой поставили за турами от Кропивенских ворот, да наряд же поставили с коширские дороги близко Упы-реки».{604}
По мнению И. И. Смирнова, правительственные войска начали штурмовать крепость с первых недель осады. Основанием для такого вывода послужила запись в «Дневнике» Рожнятовского: «День 18(28) июля. Пришла весть, что царь Шуйский, добывая Тулу, потерял до 2 тыс. людей во время штурмов, которые производил около 22 раз…»{605}. Люди из окружения Ю. Мнишека жадно ловили слухи об успехах сторонников «Дмитрия» под Тулой. Этим и объясняется появление в «Дневнике» записей о пленении Шуйского в «великой битве» под Тулой, о его гибели, бесславном возвращении в Москву и т. д. Запись о 22 штурмах Тулы носила, вероятно, такой же фантастический характер.
Автор «Карамзинского хронографа», описавший осаду Тулы со слов очевидца, ни словом не упомянул о штурмах, зато счел необходимым отметить исключительно эффективные действия осажденных. По его словам, «с Тулы вылозки были на все стороны на всякой день по трожды и по четырже, а все выходили пешие люди с вогненным боем и многих московских людей ранили и побивали».{606} Вооруженные пищалями воины Болотникова защищали Тулу с такой же отвагой и энергией, как казаки Корелы обороняли Кромы. Они сделали все, чтобы сорвать осадные работы.
Василий Шуйский был царедворцем и не обладал военными талантами. К тому же он помнил, что воеводам так и не удалось взять Кромы, Елец и Калугу с их деревянными укреплениями. Современники утверждали, что царя под Тулой не покидала растерянность: «Стоя немалое время недомыслющася, что сотворить граду Туле и в нем вору ложному и названному царевичу Петрушке».{607}
Современники приводят преувеличенные сведения о численности рати Шуйского у стен Тулы. По данным Буссова, царь Василий подступил к Туле и «призвал всю землю до 100 000 человек».{608} Г. Паэрле считал, будто у царя было «по крайней мере 150 000 человек».{609}
Приведенные цифры лишены достоверности. В начальный момент восстания Шуйский смог использовать против повстанцев всю армию, поскольку ее силы были собраны еще Лжедмитрием I для войны с турками. По данным Я. Маржарета, численность армии в то время составляла 50–60 тыс. человек. Год спустя добрая треть государства перешла в руки восставших и не подчинялась правительству. Войска понесли большие потери. Дворянское конное ополчение растеряло боевых холопов. Вследствие этого боевой состав царской рати едва ли превышал 30 тыс. человек. Однако в лагере под Тулой правительство собрало огромное количество обозной прислуги и посошных людей, занятых на осадных работах.
Гарнизон Тулы значительно уступал осадной армии. В его составе, по данным «Карамзинского хронографа», были дети боярские и «украинных городов иноземцы и многие казаки, и всяких воров сидело с вогненным боем з дватцеть тысечь».{610} Если принять приведенную цифру, тогда неизбежен будет вывод, что в Туле объединенная повстанческая армия имела примерно такую же численность, что и армия Болотникова под Москвой. Войска, приведенные «Петром», позволили восполнить потери, понесенные в сражении под Коломенским и при осаде Калуги.
Тульский лагерь имел примерно тот же состав, что и позже образовавшийся тушинский лагерь. Возглавлял иерархию тульских чинов «царевич Петр» и его думные люди, среди которых первенствовали весьма знатные лица. Летом 1607 г. польские послы следующим образом охарактеризовали состав руководства в Туле: «Гетманов они имеют — князя Мосальского, который при Дмитрии был назначен послом в Польшу, другого — Болотника, третьего — Кохановского… четвертого — Зубцова, которых всех рыцарство хвалит».{611} Князья Мосальские в самом деле служили при «царевиче Петре» в чине воевод («гетманов»). Но старший из них, В. Ф. Мосальский, будучи послан на помощь Болотникову в Калугу, попал плен. (Послы ошибочно полагали, что в Туле находился В. М. Рубец-Мосальский, назначенный Лжедмитрием I послом в Польшу, но тот был в ссылке). Главой думы в Туле был знатный боярин князь А. А. Телятевский. При «царевиче» находились также и другие титулованные лица — князья Г. П. Шаховской и Засекин. В Туле, по-видимому, находился отряд иноземных наемников, набранных в Литве и прибывших ко двору «царевича Петра» под командой литвина И. Старовского.{612} Тут собралось также несколько десятков немцев, служивших ранее в личной охране Лжедмитрия I. Главной военной силой тульского лагеря были вольные казаки, а потому их предводители играли особую роль в обороне города. Атаман Болотников не мог претендовать на думные чины, но его авторитет среди повстанцев был исключительно велик. На особом положении находился отряд терских, волжских, яицких и донских казаков, приведенных в Путивль «царевичем Петром». Русские источники весьма точно отметили, что не «Петр» вел казаков, а те водили за собой «царевича». Предводителем отряда был атаман Федор Нагиба. В дни похода Лжедмитрия I на Москву беглый холоп Илейка Коровин, будущий «царевич Петр», подрядился чуром (молодым товарищем, служителем) к старым казакам Семенову и Нагибе.{613} Будучи покровителем молодого «детины» Илейки, Нагиба оставался при особе «царевича» вплоть до падения Тулы. Среди лиц, наказанных вместе с самозванцем, фигурировал «атаман Федор Нагиба». Младшими воеводами («гетманами») в Туле были служилый иноземец С. Кохановский и предводитель путивльских служилых людей Ю. Беззубцев (поляки ошибочно назвали его Зубцовым).
Казацкое войско оставалось ведущей силой как в Путивле, так и в Туле. Казаки продолжали чинить расправу над дворянами, отказывавшимися присягать на верность их «царевичу». Одоевские дети боярские Колупаевы вспоминали, как «отец их служил по Одоеву, и отца, де, их при царе Василье воры казаки в Одоеве убили з башни за крестное целованье, что он вору Петрушке креста не целовал».{614} Князь Н. Ф. Мещерский писал в своей грамоте на имя царя, что отца его князя Федора «убил на Туле вор Петрушка за православную веру». Богдан Милославский утверждал, что отца его «убил вор Петрушка на Туле».{615} Видный тульский помещик Ермолай Истома Михнев сразу после переворота 17 мая 1606 г. «посылай был с Москвы на Волгу уличать вора Петрушку». Прошло более года, и казацкий «царевич» столкнулся со своим обличителем в Туле. Встреча имела трагический для дворянина исход. «Как пришол он, вор Петрушка, на Тулу и его, Ермолая (Михнева. — Р. С.) за тое уличенье по его (самозванца. — Р. С.) веленью воровские казаки замучили до смерти и тело его сожгли».{616} Поместье Михнева, находившееся в пяти верстах от Тулы, было разграблено, жалованные грамоты и прочие документы дворянского рода Михневых сожжены.
Гражданская война вновь приобретала широкий размах. Со всех сторон в Тулу присылали на суд и расправу дворян, плененных в городах и на поле боя. Тула стала новой Голгофой для пленников. После одного удачного для повстанцев боя «царевич Петр» велел казнить пленных ратников «на всяк день числом человек по десяти и больши… и иных повеле зверем живых на снедение давати».{617}
Казни дворян не были делом одних лишь казаков. Суд над «изменниками» проводился в форме народных расправ. Осужденных возводили на башню, оттуда одних по требованию народа сбрасывали вниз, а других также по решению народа оправдывали и избавляли от смертной казни. Современники подметили эту особенность мирского суда «царевича Петра». Каширский поп Василий в 1623 г. грозил местному воеводе расправой, ссылаясь на расправы «Петра» и припоминая «прежнюю воровскую статью, как было при Петрушке». «У меня, — заявлял поп, — де, здоров (бы) был мир: что, деи, хочю, то с миром зделаю». Дворяне тотчас обвинили попа в том, что он «заговором своим и заводом своим» хочет, опираясь на «мир», побить до смерти их «братью, дворян и детей боярских».{618}
Некогда Иван Грозный тешился тем, что травил опальных монахов медведями. «Царевич Петр» подражал мнимому деду, развлекаясь медвежьей потехой. Пленных дворян сажали в загородку и туда же пускали дикого медведя. Несчастные отбивались от зверя, как могли. Сын боярский Б. Кошкин красочно описал в челобитной грамоте царю, как его «вор Петрушка мучил розными муками на Туле и медведьми травил».{619} Темниковский мурза И. Барашев также побывал в тульской тюрьме в дни осады города, но ему удалось бежать. По словам мурзы, его на Туле «били кнутом, и медведем травили, и на башню взводили, и в тюрьму сажали, и голод и нужду терпел…».{620}
Повстанцы находили различные способы наказания дворян, которые отказывались присягать «Дмитрию и Петру» и сражались на стороне царя Василия Шуйского. Те из местных помещиков, которые имели дворы в Туле, теряли имущество. Найденные на их дворах «крепости» (грамоты) на земли и холопов подвергались уничтожению. Помещики Сухотины жаловались на то, что почти все грамоты из их семейного архива «в московское разоренье и на Туле при воре Петрушке позжены и пойманы».{621}
Тула приковала к себе основные силы армии Шуйского, что облегчило положение повстанцев на окраинах. В то же время осада Тулы привела к тому, что повстанческое движение в стране лишилось руководящего центра. В этот период всего резче проявились такие черты восстания, как его локальность и разобщенность.
Повстанцы удерживали в своих руках огромную территорию. На юге их главным опорным пунктом оставалась Астрахань, самый крупный торговый и военный центр на юго-востоке. Количество жителей города достигало 10 тыс. человек.{622} Основную массу населения составляли посадские люди. По росписи 1616 г., в Астрахани было всего лишь 118 дворян, из них «дворян и детей боярских астраханского города» — 52. Гарнизон Астрахани был одним из самых многочисленных. Основу его составляли стрельцы—1186 человек на 1616 г.{623} Восстание посадских людей и стрельцов получило поддержку местного татарского населения. Астрахань стала центром притяжения для вольных казаков с Волги, Яика, Терека и Дона.
Подступившая к Астрахани рать боярина Ф. И. Шереметева не только не смогла овладеть городом, но и сама подвергалась многократным нападениям вольных казаков.{624} Именно поддержка казаков придавала силы защитникам города. Боярин Ф. И. Шереметев писал в отписке царю Василию: «Астроханские люди и юртовские татаровя тебе, государю, бити челом и вины свои принести не хотят, а будет поидеть к Астрохани твоя государева многая рать з большим нарядом, и оне хотят бежать: астроханские люди на Яик и на Дон, а татаровя в Кумыки».{625}
Власти не могли подавить восстание в Астрахани в течение семи лет. Местный воевода князь Д. И. Хворостинин обладал не меньшей властью, чем князь Г. П. Шаховской в Путивле. И тот и другой вынуждены были признать самозванных «царевичей», так как не могли обойтись без поддержки вольных казаков и их предводителей. Шаховской пригласил в Путивль «Петра», Хворостинин признал авторитет самозванного «царевича Августа», выдвинутого волжскими казаками.
Астраханский «царевич» происходил, скорее всего, из беглых боярских людей. В отличие от «Петра» он, видимо, бывал в Москве и знал кое-что о жизни царского двора. «Царевич Август, князь Иван» (так именовал себя самозванец) «сказывался» сыном царя Ивана и царицы из семьи Колтовских.{626}
Боярин Ф. И. Шереметев пытался блокировать Астрахань и для этого выстроил острог на о-ве Бальчик в 15 верстах от города. Однако он не добился поставленной цели. В тылу у войска Шереметева располагался городок Царицын. 24 мая 1607 г. местный гарнизон поднял восстание против воеводы Ф. П. Чудинова-Акинфова. Как писали сыновья воеводы, «царицынские люди, стрельцы и казаки, связав, отослали отца моего к вору в Астрахань…».{627} Казаки беспощадно казнили государевых дворян и ратников, попавших к ним в руки: «коих брали в Астрахань живых, тех различными муками побиваху».{628} Когда в Астрахань привезли Акинфова, «Иван-Август» казнил его, а сам, не теряя времени, тотчас выступил в Царицын. В июле 1607 г. монахи-кармелиты, направлявшиеся с миссией в Персию, беседовали с самозванцем и получили от него все необходимое для продолжения путешествия.{629} В конце июля кармелиты были приняты Хворостининым в Астрахани, но смогли продолжить путешествие не ранее, чем получили письменное разрешение от «царевича» из Царицына.
Войско «царевича Августа» пыталось пробиться в центральные уезды на помощь осажденному в Туле Болотникову, но было остановлено под Саратовом. Обороной города руководил опытный воевода З. И. Сабуров. Потеряв много людей на приступах, «царевич Иван-Август» вернулся в Астрахань.{630}
Боярин Ф. И. Шереметев не решился второй раз зимовать в окрестностях Астрахани, имея в тылу повстанцев. В октябре он отступил на север и 24 октября 1607 г. приступом взял город и острог Царицын.{631} Астраханский район восстания был окончательно отрезан от других районов повстанческого движения.
В Казанском и Нижегородском крае события развивались иначе, чем в Астрахани. Вольное казачество находилось не так близко к Нижнему Новгороду и Казани, как к Астрахани. Дворянство тут было более многочисленным и влиятельным. Существенно было и то, что Шуйский сохранял контроль над важнейшими крепостями Среднего Поволжья. В разгар зимы 1606/07 г. повстанцы прекратили осаду Нижнего Новгорода и отступили прочь.{632} В Муроме «посацкие люди государю присягли»{633}. Шуйскому били челом также жители Свияжска. Воеводы Г. Пушкин и С. Одадуров заняли Алатырь и Арзамас.
Среди руководителей повстанческого движения в Нижегородском крае было немало дворян (И. Б. и М. Б. Доможировы, князь И. Д. Болховский, Г. Елизаров, С. Чаадаев, Власьев, Новосильцев, Чертков, князь Шейсупов-Козаков и др.). После разгрома восставших под Москвой многие из них перешли в лагерь Шуйского и приняли участие в борьбе с Болотниковым, за что весной 1607 г. им выдали из царской казны жалованье. Князь И. Д. Волховский получил от царя Василия прибавку 250 четвертей пашни к своему прежнему поместному окладу.{634}
В Рязанском крае борьба носила исключительно острый характер. Переход П. Ляпунова и других рязанских дворян на сторону Шуйского позволил правительству без кровопролития вернуть под свой контроль Рязань. П. Ляпунов послал в Москву «с сеунчом» (вестью о победе) сына, «как взяли Зарайский город и Резань добили челом».{635} Власти пытались склонить на свою сторону население южных рязанских пригородов и смежных тульских мест. 15 декабря 1606 г. царский гонец И. Балезнев был отправлен в Ряжск и тульские пригороды «з грамотами к дворянам, и к детям боярским, и к посадцким старостам, и к целовальникам, чтобы они… вины свои принесли».{636} Однако обращение не возымело действия. Лишь в июне 1607 г. рязанский воевода Ю. Кобяков известил царя, что ряжский «воровской» воевода «князь Иван княж Львов сын Масалской, и дворяня, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и пушкари, и всякие посадские люди нам (царю. — Р. С.) добили челом и челобитныя повинныя к нему прислали».{637}
Воевода Н. Плещеев занял Ряжск, Песошну и Сапожок с окрестными селами. Поражение ускорило размежевание сил в повстанческом лагере. Князь Федор Засекин и Лев Фустов, присланные в Михайлов на воеводство «царевичем Петром», поспешили перейти на сторону Шуйского. Упомянув об этом факте, царь Василий в грамоте от 29 июня 1607 г. привел слова попа Петра, бывшего «на Михайлове с воры в сиделцех», что михайловские посадские «всякие люди хотят нам (царю. — Р. С.) добити челом». Слова попа-перебежчика доказывают, что гарнизон и жители Михайлова продолжали сопротивление даже после того, как их воеводы, «а с ними сотники стрелецкие» из крепости «с Михайлова приехали к нам (царю Василию на службу. — Р. С.)».{638} Когда царские ратники попытались занять Михайлов силой, они не добились успеха. Как значилось в приказном столбце 7115 г. (до 1 сентября 1607 г.) сотнику московских стрельцов Д. Константинову было дано поместье «за михайловскую службу и за рану».{639}
Почти все собранные в Рязани ратные силы были посланы под Тулу, что развязало руки повстанцам. В октябре 1607 г. рязанский воевода Ю. Г. Пильемов с тревогой извещал царя Василия, что «в Рязанском уезде во многих местах…изменники воры, пронские и михайловские мужики, воюют от Переславля (Рязани. — Р. С.) в двадцати верстах, а… за теми воры посылати неково — дворян и детей боярских…мало».{640}Царь тотчас направил в Рязань дворянскую сотню из-под Ряжска. Но этих сил было явно недостаточно, чтобы справиться с восстанием «мужиков» в Рязанском крае.
Источники дают редкую возможность взглянуть как бы изнутри на положение дел в местности, охваченной крестьянским восстанием. В 1611 г. посадские люди из Рязани жаловались, что в 1606–1611 гг. по их (рязанцев) «дворишкам стояли рязанцы, дворяне и дети боярские, з женами, и з детми, и с людми пять лет… да нынча… стоят по нашим же дворишкам мимо своих поместий», тогда как крестьяне из этих поместий «во все те во смутные годы…в государеву казну никаких податей не давали», полностью отказались от несения казенных натуральных повинностей и т. д.{641} Восстание в Рязанском крае привело к тому, что крестьяне перестали платить оброки и подати, нести натуральные повинности в пользу государства и помещиков. Феодалы-землевладельцы бежали из поместий под защиту государевых крепостей.
Властям не удалось подавить восстание на Рязанщине и в Тульском уезде, что ставило армию Шуйского под Тулой в исключительно трудное положение. Воеводы пытались обезопасить осадный лагерь, очистив от «воров» тульские пригороды Гремячий и Крапивну.
Гремячий служил как бы воротами из Тульского края в Рязанский. Из этого городка было рукой подать до Михайлова, одного из опорных пунктов восставших. Осадный голова Гремячего А. Байдиков сохранял верность Шуйскому, но был убит восставшими. Как писал П. А. Байдиков, отец его «Андрей убит на государеве службе на Гремячем городе, скинут з башни от государевых изменников, от русских воров, от гремячинских казаков блаженные памяти при царе Василье Ивановиче всеа Руси».{642} По «сказке» И. Д. Костяева, отец его также был «убит при царе Василье на Гремячем».{643} Мятеж в казачьем гарнизоне Гремячего вынудил царя направить против гремячинцев отряд рязанских дворян во главе с Ф. Булгаковым и П. Ляпуновым.{644}
Крапивна имела не менее важное значение, чем Гремячий. Через Крапивну шли пути, связывавшие Тулу с главными базами повстанческого движения на юге и юго-западе. Летом 1607 г. командование направило под Крапивну воевод князя Ю. П. Ушатого и С. Крапоткина. Посланный «для войны», Ушатый должен был разорить местность, занятую повстанцами. Но он не справился с задачей, и воеводы послали ему в помощь князя П. Урусова с отрядами казанских татар, чувашей и черемисов. По словам очевидцев, «тотаром и черемисе велено украиные и северских городов людей воевать, и в полон имать, и животы их грабить за их измену и за воровство».{645} Однако посылка татарских отрядов имела неожиданный исход. В разрядах значится: «А под Крапивной стоял князь Петр Урусов, да князь Ю. П. Ушатый, да князь С. Н. Кропоткин; и Урусов князь Петр изменил, побежал в Крым с ыными мурзами».{646}
Данные А. Палицына позволяют уточнить разрядную версию. Князь Петр бежал не в Крым, а к своему отцу в Ногайскую орду, после чего «со отцем своим и с нагайскими татары много зла содея по всем украиным градом».{647} П. Урусов был женат на вдове боярина Андрея Шуйского, старшего брата царя Василия. Тем не менее он порвал с Шуйским и предпочел службу у Лжедмитрия П.
Неудача под Крапивной встревожила бояр. Пока Крапивна и Одоев сохраняли верность «Дмитрию», повстанцы могли беспрепятственно подойти вплотную к тульскому осадному лагерю со стороны Волхова. Чтобы устранить эту угрозу, царь направил на юг отряд князя Д. И. Мезецкого, которому удалось занять сначала Крапивну, а потом Одоев.
Ожесточенные бои под Козельском начались еще в то время, когда Мстиславский находился у стен Калуги. Воевода А. Измайлов осаждал Козельск в течение нескольких месяцев. Весной 1607 г. князь М. Долгорукий с отрядом «воровских» людей пытался пробиться в Козельск, с тем чтобы расчистить путь в Калугу. Но воеводы разгромили Долгорукого. Когда Мстиславский покинул осадный лагерь под Калугой, Измайлов снял осаду с Козельска и отступил в Мещевск. В конце мая 1607 г. «царевич Петр» пытался организовать поход повстанческих сил из Брянска под Мещевск, чтобы изгнать оттуда войска Шуйского. Но его планы так и не были осуществлены.{648}
После появления Лжедмитрия II в Стародубе борьба на линии Калуга — Козельск — Брянск развернулась с новой силой.
К числу рьяных приверженцев Лжедмитрия I принадлежали князь Г. Б. Роща-Долгорукий и Е. Безобразов. После переворота 17 мая 1606 г. царь Василий выслал окольничего Г. Б. Долгорукого из столицы. В Боярском списке 1606–1607 гг. против его имени сделана помета: «Во Брянску».{649} Г. Б. Долгорукий и Е. Безобразов управляли Брянском, пока в городе не вспыхнуло восстание. Власть перешла к голове Т. Болобанову с товарищами. 23 мая 1607 г. «царевич Петр» приказал повстанцам из Рославля идти на «сход ко бранским головам Третьяку Болобонову с товарыщи» для наступления на Мещевск.{650}
Восстание в Брянске сопровождалось размежеванием сил, как и восстания в других городах. Уже в июне 1607 г. царь Василий объявил, что в его лагерь под Тулу прибыл из Брянска окольничий Г. Б. Долгорукий и Е. Безобразов, «а с ними многие дворяне и дети боярские всех Сиверских городов».{651} Сведения о переходе северских дворян на сторону Шуйского полностью подтверждаются донесением польских послов из Москвы за июль — август 1607 г.{652}
Лжедмитрий II оставался в Стародубе более трех месяцев, прежде чем ему удалось сформировать новую повстанческую армию. Начиная поход на Москву, самозванец неизбежно должен был пройти через Брянск. Московское командование понимало значение Брянска, но не располагало силами, чтобы изгнать повстанцев из города и удержать его в своих руках.
Действиями против брянских повстанцев руководил воевода Г. Сумбулов, стоявший с отрядом войск в Мещевске. Царь велел Сумбулову наспех послать под Брянск «резвых людей» и город «зжечь». Сумбулов выполнил приказ и направил в Брянск Е. Безобразова с 250 ратниками.{653} Как писал в своей челобитной грамоте Иван Безобразов, «послан был отец ево (Е. Безобразов. — Р. С.) подо Брянеск, а Брянеск бы в смуте за вором… и пришед, де, отец ево Брянеск взял взятьем, и с сеунчом (победной вестью. — Р. С.) послал… его, Ивана, под Тулу к царю Василью…».{654} Вслед затем царь направил в Брянск более крупные силы. Как значится в разрядах, «того же лета (1607. — Р. С.) ис-под Тулы ж посланы во Брянеск воевода князь М. Ф. Кашин да А. Ржевский»{655}
18 сентября 1607 г. царь Василий известил мещевского воеводу Г. Сумбулова, что «мы воевод (Кашина и Ржевского. — Р. С.) с людми во Брянеск посылаем из-под Тулы, и будут они во Брянске вскоре».{656} Обеспокоенный слухами о событиях в Стародубе, Шуйский попытался привлечь для борьбы с Лжедмитрием II смоленский гарнизон. Местные воеводы получили распоряжение из Смоленска «послати во Брянск всех детей боярских и стрельцов всех».{657}
Восставший народ энергично поддерживал Лжедмитрия II и оказывал противодействие воеводам Шуйского, что неизменно срывало осуществление всех правительственных планов.
В конце августа 1607 г. в Стародуб прибыл хорунжий Будила с отрядом наемных солдат из Белоруссии. Две недели спустя Лжедмитрий II отправился в поход на Москву. 10 сентября его войско покинуло Стародуб и через пять дней вошло в Почеп. Местное население приняло «царя» с радостью. 20 сентября войско выступило к Брянску, но на первом же привале к Лжедмитрию II явился гонец, сообщивший, что Брянск сожжен царским воеводой М. Кашиным, отступившим из сожженной крепости.
При стародубском «воре», видимо, не было никого из знатных дворян или думных чинов. Во всяком случае в дни похода под Брянск самозванец послал в погоню за Кашиным «с московским людом боярина своего Хрындина», а с наемными солдатами — Будилу.{658} Упомянутого в «Записках» Будилы Хрындина можно отождествить с Другим Тимофеевичем Рындиным. Этот человек происходил из мелких служилых людей и от Лжедмитрия I получил чин дьяка. В награду за службу Лжедмитрий II сделал его своим думным дьяком.{659}
Боярская дума, образовавшаяся в Стародубе при особе Лжедмитрия II, была весьма демократична по своему составу и разительно отличалась от путивльской думы Отрепьева. Кроме Рындина в боярах у шкловского учителя служил украинский казак И. М. Заруцкий, один из сподвижников И. И. Болотникова. К ближайшему окружению Лжедмитрия II принадлежал стародубский сын боярский Гаврила Веревкин.{660} Имеются сведения, будто Г. Шаховской из Тулы направил в лагерь Лжедмитрия II князей Засекиных. Но степень достоверности этих сведений неясна.
Поход Лжедмитрия II напомнил ветеранам о временах их наступления на Москву под знаменами Отрепьева весной 1605 г. На всем пути население встречало «Дмитрия» с воодушевлением. «Из Брянска, — отметили современники, — все люди вышли вору навстречу», приветствуя его как истинного государя.{661}Лжедмитрий II разбил лагерь у Свенского монастыря, в котором провел более недели. Задержка носила вынужденный характер. Новый самозванец столкнулся с затруднениями такого же рода, как и Отрепьев в начале московского похода. У него не было денег в казне, чтобы расплатиться с наемниками. 26 сентября (6 октября), записал в своем «Дневнике» Будила, — «наше войско рассердилось на царя за одно слово, взбунтовалось и, забрав все вооружение (пушки. — Р. С.), ушло прочь».{662} Мятеж произошел, видимо, к ночи. Под утро Лжедмитрий II явился к войску, успевшему уйти на 3 мили от лагеря, и после долгих уговоров ему удалось «умилостивить» наемников.
2 октября Лжедмитрий II перешел в Карачев, где к его войску присоединился отряд запорожских казаков с Украины. Пополнив войско, самозванец решил напасть на отряд князя В. Ф. Мосальского и Матиаса Мизинова, с лета 1607 г. осаждавший г. Козельск.{663}
На рассвете 8 октября гетман Меховецкий, Будила и казацкие атаманы нанесли удар войску Мосальского.{664}Воевода ждал атаки и окружил лагерь стражей. Но повстанцы разогнали стражу и, не мешкая, ворвались в лагерь, где поднялась паника. Одни, наспех вооружившись, пытались защищаться. Другие старались как можно скорее покинуть лагерь и спастись бегством. Мосальскому удалось ускользнуть невредимым, а ротмистр Мизинов попал в плен вместе с многими ратными людьми.{665} Победителям достался обоз со всем имуществом.
Жители Козельска, многократно отражавшие нападения войск Шуйского, встретили повстанцев хлебом и солью за городом и проявляли великую радость по поводу обретения «доброго царя». 11 октября 1607 г. в Козельск торжественно вступил сам Лжедмитрий II.{666}Из Козельска самозванец мог идти на Калугу, где его с нетерпением ждали. Но положение на театре военных действий оставалось сложным и неопределенным. Правительственные войска, собранные в Мещевске, угрожали Козельску с северо-запада. Сильные заслоны появились к востоку от Козельска. Царь Василий послал под Белев и Волхов князя Т. Ф. Сеитова с ратными людьми, и тот «очистил» от «воров» Лихвин, Волхов и Белев.{667} К. Буссов, находившийся в те дни среди повстанцев в Калуге, считал, что именно отпадение трех названных городов помешало «Дмитрию» освободить от осады Тулу.{668}
Источники позволяют уточнить ход событий. На западном берегу Оки от Лихвина до Волхова протянулась старинная засечная черта, имевшая разветвленную систему укреплений. Одна из центральных ее позиций располагалась у Бобровской, или Бобриковской, засеки неподалеку от Белева.{669} В разрядах упомянут факт посылки на Бобровскую засеку И. М. Пушкина, Т. Ф. Сеитова и пяти других голов с ратными людьми.{670} Правительственные войска заняли засечную черту от Лихвина и Белева до Болхова, но задержать продвижение повстанческой армии не смогли. Участник похода Будила со всей определенностью указывает, что 16 октября 1607 г. Лжедмитрий II прибыл в Белев.{671} К этому времени планы самозванца окончательно определились. Он отказался от продвижения к Калуге и свернул на юг, чтобы пробиться к Туле.
«Царевич Петр» с Болотниковым и Телятевским обороняли Тулу все лето. С наступлением осени борьба за город вступила в критическую фазу.
С давних пор Тула была ключевым пунктом обороны южных границ России от кочевников. Ее мощный каменный кремль располагался на левом берегу р. Упы. Помимо кремля город имел внешний пояс укреплений в виде дубового острога, стены которого упирались в р. Упу.{672} Как крепость Тула имела преимущества по сравнению с Калугой, но в одном отношении ее положение было уязвимым. Город располагался в низине и мог быть затоплен. Царские воеводы решили использовать это обстоятельство.
Проект затопления Тулы был разработан Разрядным приказом, руководившим осадными работами. Инициатором проекта выступил сын боярский Иван Сумин сын Кровков.{673} Как значится в «Карамзинском хронографе», «государеве Розряде дьяком подал челобитную муромец сын боярский Иван Сумин сын Кровков, что он Тулу потопит водой, реку Упу запрудит, и вода, де, будет в остроге и в городе, и дворы потопит, и людем будет нужа великая и сидеть им в осаде не уметь. И царь Василей Ивановичь велел ему Тулу топить».{674}
Кровков предложил перегородить Упу плотиной. Воздвигнутая по его проекту плотина явилась незаурядным для своего времени инженерным сооружением. На строительство были выделены большие средства. Работы велись одновременно на обоих берегах Упы. На правом, болотистом, пологом берегу реки надо было соорудить дамбу («заплот») длиной в полверсты, чтобы вода не ушла мимо города по заболоченной стороне. Лишь после строительства дамбы Разрядный приказ распорядился устроить другой «заплот» или запруду на реке. Затем надо было ждать осеннего паводка.
4 августа 1607 г. в Иосифо-Волоколамский монастырь вернулся «из-под Тулы з государевы службы» слуга М. Дирин, подавший старцам «расходную память», из которой следует, что работы по сооружению запруды на Упе приобрели к середине лета широкий размах.{675}
На строительстве плотины использовали труд по-сошных людей, присланных из разных уездов. Наборы проводились, по-видимому, неоднократно. 9(19) июня слуга Мнишека А. Рожнятовский записал в своем дневнике: «Пришли грамоты от Шуйского в Ярославль, чтобы снова выставили известное количество посошных людей на войну…».{676} Летом 1607 г. деньги на оплату посошных людей, трудившихся в тульском осадном лагере, собирали в Сольвычегодском уезде, на Белоозере и в других местах.{677} Посошная повинность распространялась на все без исключения категории землевладения, включая черные, дворцовые и церковные земли, владения дворянских вдов, недорослей и неслужилых детей боярских. Разрядный приказ определил очень высокие нормы повинности, «с сохи по шти (шести. — Р. С.) человек, по три человека конных, да по три человека пеших, а запас тем ратным людем велено имати на два месяца, опричь проходу, как на нашу службу придут в Серпухов».{678} Разрядный приказ исходил из того, что посошные люди будут заняты на осадных работах в течение двух месяцев. Но осада Тулы затягивалась. Вследствие этого царь Василий распорядился привлечь на земляные работы не только посошных людей, но и ратников из состава полков. Всем им велено было «со всякого человека привести по мешку з землею».{679} Со слов очевидца автор «Карамзинского хронографа» записал: «Секли лес и клали солому и землю в мешках рогозинных и вели плотину по обе стороны реки Упы, и делали плотину всеми ратными с окладов».{680}
Под Тулой шла ожесточенная борьба. Армия Бориса Годунова распалась после двухмесячной осады Кром. Под Тулой войско Шуйского застряло на четыре месяца. Полки теряли людей в стычках. Число раненых и больных росло, что не могло не оказать деморализующее влияние на ратных людей. Дворянское ополчение было мало пригодно для длительных военных действий. С наступлением осени некоторые дворяне и дети боярские стали покидать полки и разъезжаться по своим сельским усадьбам. В Ярославле Рожнятовский пометил в «Дневнике» 4(14) октября 1607 г.: «Очень много раненых и здоровых возвращались из войска сюда по своим дворам».{681}
Первый русский историк В. Н. Татищев весьма точно характеризовал положение осадной армии под Тулой: «Царь Василей, стоя при Туле и видя великую нужду, что уже время осеннее было, не знал, что делать оставить его (осажденный город. — Р. С.) был великий страх, стоять долго боялся, чтобы войско не привести в досаду и смятение; силою брать — большей был страх: людей терять».{682} Каким бы трудным ни было для ополчения осеннее время, главная угроза заключалась в другом. На строительство плотины в район Тулы были собраны в огромном числе мужики — посошные люди. Дворянское ядро армии тонуло в массе посошных крестьян, служилых людей «по прибору» — стрельцов, казаков, пушкарей, боевых холопов, обозной прислуги и др. Идея «доброго царя» по-прежнему находила отклик в их среде. Лагерь Шуйского напоминал пороховой погреб. Чем ближе подходил к Туле Лжедмитрий II, тем реальнее становилась угроза взрыва.
Повстанцы использовали всевозможные средства, чтобы воздействовать на царское войско. Они отправляли под Тулу не только лазутчиков, но и «прямых» посланцев, о чем сообщают как русские, так и иностранные авторы. Католический миссионер испанец Николо де Мелло подробно пересказал письмо Лжедмитрия II к Шуйскому. Самозванец писал, что у него достаточно сил, чтобы вернуть себе царство, но ему жаль христианской крови, которой и так уже очень много пролилось, поэтому он предлагал Василию сдаться на его милость. Гонец с письмом якобы был в Туле, а оттуда его отпустили в лагерь Шуйского, где он 25 сентября 1607 г. вручил письмо царю в присутствии большого числа бояр и воинов, после чего стороны заключили перемирие.{683} Русские источники излагали историю переговоров стародубского «вора» с Шуйским иначе. Гонцом Лжедмитрия, согласно версии «Нового летописца», был сын боярский из Стародуба, привезший грамоту от восставших городов. Явившись к Шуйскому, он во всеуслышанье заявил, что Василий «под государем нашим прироженым царем (Дмитрием. — Р. С.) подыскал царство». Шуйский приказал пытать посланца огнем и «созгоша на пытке ево до смерти».{684} Но и под пыткой стародубец, пока мог говорить, твердил, что прислан истинным государем. Все это произвело сильное впечатление на народ.
Появление «Дмитрия» вновь грозило опрокинуть все расчеты власть имущих. Не только в низах, но и в дворянской среде не прекращалось брожение. Измена князя Петра Урусова, близкого родственника Шуйских, показала, что даже при дворе царили неуверенность и разброд.
Осадная армия испытывала большие трудности, но положение осажденного гарнизона было еще хуже. К концу четырехмесячной обороны запасы продовольствия в городе подошли к концу.
После перекрытия Упы плотиной в Туле началось наводнение, принесшее новые бедствия населению города и уничтожившее остатки продовольствия. Согласно показаниям очевидцев, «реку Упу загатили, и вода стала большая, и в острог и в город вошла, и многие места во дворех потопила, и людям от воды учала быть нужа большая, а хлеб и соль у них в осаде был дорог, да и не стала».{685} Запасы соли были уничтожены наводнением сразу, подмоченное зерно в больших амбарах трудно было спасти.
По данным русских летописей, вода затопила жилые помещения и склады и«яже во граде их бысть пища, все потопи и размы», вследствие чего наступил страшный голод, «люди съели кошек, мышей и прочую скверну».{686} Буссов описал трагедию города со слов тульских сидельцев: «В городе была невероятная дороговизна и голод. Жители поедали собак, кошек, падаль на улицах, лошадиные, бычьи и коровьи шкуры. Кадь ржи стоила 100 польских флоринов, а ложка соли — полтораста, и многие умирали от голода и изнеможения».{687}
Обстоятельства сдачи Тулы получили различное освещение в литературе. Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров приняли версию Буссова о том, что Болотников вел переговоры с Шуйским и, получив от него обещание сохранить жизнь защитникам крепости, сдал город.{688} Исследователь Смуты С. Ф. Платонов считал, что переговоры с Шуйским вели туляне, которые выдали царю Болотникова и других своих вождей.{689} И. И. Смирнов попытался примирить противоречивые показания источников. Переговоры с царем, как считал И. И. Смирнов, начал Болотников, но связи с Шуйским поддерживали также и «определенные круги» тулян, и, когда Тула открыла ворота, агенты царя в городе схватили Болотникова и «Петра» и выдали их царю.{690} Наконец, А. А. Зимин посвятил специальную статью завершающему эпизоду восстания Болотникова. Вывод А. А. Зимина сводился к тому, что Болотников «до самой своей гибели оставался бескомпромиссным борцом с крепостническим правительством Василия Шуйского», но он был выдан капитулянтами из числа повстанцев, которыми могли быть князья А. Телятевский и Г. Шаховской.{691}В. И. Корецкий обратил внимание на то, что после падения Тулы некоторые из местных помещиков получили от тулян — посадских людей грамоты на поместья, которые не успели уничтожить болотниковцы. На этом основании В. И. Корецкий высказал осторожное предположение, что Болотникова предали верхи тульского посада.{692}
Обратимся к источникам. Сразу после падения Тулы царь Василий обнародовал версию о том, что все тульские «воры», включая Илейку («Петра») и Ивашку Болотникова, казаков и тульских жильцов, посадских людей, «государю добили челом».{693} Не позднее 12 декабря бояре завершили допросы «царевича Петра», позволившие установить подлинное имя казацкого предводителя и полностью обличить его самозванство. 13 октября власти внесли поправку в официальную версию, с тем чтобы выделить обличенного самозванца из среды прочих «воров». Согласно новой версии, А. А. Телятевский, Г. Шаховской, И. Болотников «и все тульские сидельцы, узнав свои вины, нам, великому государю, добили челом, и крест нам целовали, и Григорьевского человека Елагина Илейку, что назвался воровством Петрушкою, к нам прислали».{694}
Для проверки официальной версии надо привлечь прежде всего источники, исходившие из повстанческого лагеря. К их числу принадлежит «Хроника» Буссова. А. А. Зимин отводит рассказ Буссова на том основании, что он своими истоками восходит к слухам, бытовавшим среди самих восставших в таких городах, как Калуга, где находился Буссов.{695} Возникает вопрос: если Буссов питался слухами, то как объяснить его редкую осведомленность насчет тульских событий? Следует иметь в виду, что ко времени составления «Хроники» в 1612 г. Буссов давно покинул Калугу и провел три года среди сторонников Лжедмитрия II в Тушине. Среди тушинцев было очень много тех, кто пережил тульскую осаду. Буссов имел тем больше оснований интересоваться тульскими событиями, что участником обороны Тулы был его сын, сосланный затем в Сибирь. К моменту составления «Хроники» Буссов-младший еще оставался в Сибири, но у автора «Хроники» было много информаторов-очевидцев и без него.
Буссов записал то, что видели и знали близкие сподвижники Болотникова. В этом ценность его свидетельства. Когда положение в Туле стало невыносимым, а защитники города едва держались на ногах, когда «наводнение и голод ужасающе усилились», рассказывает Буссов, тогда «царевич Петр» и Болотников вступили в переговоры с Шуйским о сдаче крепости на условии сохранения им (всем повстанцам) жизни, угрожая, что в противном случае осажденные будут драться, пока будет жив хоть один человек. Царь Василий находился в столь затруднительном положении, что принял условия Болотникова и поклялся на кресте, что все защитники Тулы будут помилованы.{696}
Голландец Э. Геркман составил отчет о Смуте, в котором уделил особое внимание договору Болотникова с Шуйским. Если верить Геркману, главный пункт договора якобы гласил: «Желающим предоставить право в полном вооружении свободно выступить и отправиться туда, куда они пожелают идти». Пункт, касавшийся лично Болотникова, составлен был в выражениях, характерных для приказных документов: «Ивана Исаева беспрепятственно отпустить и предоставить ему полную свободу». Договор ограждал безопасность «Петра», «выдающего себя за царевича». Царь будто бы обещал отпустить его «не причиняя ему вреда, туда, куда он захочет идти». Наконец, договор обязывал царя принять на службу всех желающих (казаков, жителей Тулы и др.) и назначить им жалованье подобно другим воинам.{697}
Труд Э. Геркмана был издан сравнительно поздно, в 1625 г., и остается неизвестным, какой информацией он пользовался и был ли в России в годы Смуты. Поэтому достоверность его версии неясна. Каким бы ни было положение Шуйского, он не имел оснований подчиняться диктату повстанцев. В случае выполнения трех пунктов договора армия Болотникова получала возможность соединиться со спешившим к Туле войском Лжедмитрия II в течение нескольких дней.
В литературе было высказано предположение, что Шуйскому пришлось пойти на серьезные социальные уступки, чтобы добиться сдачи Тулы. После разгрома табора в Заборье под Москвой казаков «разбирали и переписывали», причем одной из целей «переписи» был возврат беглых холопов и крестьян их прежним господам. В разрядах нет записи о «разборе» сложивших оружие тульских казаков, из чего следует, что царь обещал повстанцам не выдавать беглых: царскую грамоту с соответствующими обещаниями рассматривал в осажденной Туле казачий круг или мирская сходка, «в противном случае захват Тулы не мог бы произойти мирно», уступка Шуйского и «позволила царским войскам войти в город».{698}
В приведенной цепи доказательств слишком много предположений, и все они опираются на один единственный факт — отсутствие в документах упоминания о «разборе» сдавшихся казаков из состава тульского гарнизона. Однако указанный факт проще всего объяснить утратой соответствующей разрядной записи. Плохая сохранность разрядных материалов за Смутное время общеизвестна.
Источники не позволяют установить, что именно обещал Василий Шуйский Болотникову, добиваясь сдачи крепости. Ясно лишь одно. Царь вновь прибег к вероломству и хитрости, как и во время переговоров в селе Коломенском под Москвой. Во время коломенских переговоров Шуйский установил тайные связи с Ляпуновым и другими противниками Болотникова и перетянул их на свою сторону. По-видимому, аналогичным образом он действовал и во время тульских переговоров. Почва для предательства была подготовлена рядом обстоятельств. Во-первых, народ был доведен до отчаяния бедствиями голода. Даже самые стойкие приверженцы «Дмитрия» не скрывали своего разочарования в «добром царе». Они знали, что «Дмитрий» уже с июня находится в пределах России, но не спешит на помощь своему гибнущему войску в Туле. Князь Шаховской был тем лицом, через которого повстанцы поддерживали сношения с мнимым Дмитрием с первых дней восстания. Недовольные туляне требовали ареста Шаховского, а заодно и Болотникова, чтобы тем самым оказать давление на объявившегося в Стародубе «царя». По словам Буссова, эта угроза была осуществлена в отношении Шаховского. Туляне объявили, что Шаховского не выпустят из тюрьмы, до тех пор пока государь не окажет Туле обещанной помощи.{699}
Во-вторых, с началом наводнения в Туле «вода так высоко поднялась, что весь город стоял в воде и нужно было ездить на плотах». Результатом было разобщение частей гарнизона, оборонявших разные концы города. В последние дни осады Болотников фактически утратил контроль за положением в городе. Не подчиняясь приказам руководителей обороны, из Тулы «в полки учели выходить всякие люди человек по сту, и по двести, и по триста на день».{700} В таких условиях Шуйскому нетрудно было найти людей, которые бы согласились выступить против Болотникова.
Подозрения, будто «капитулянтов» в Туле возглавила знать, входившая в думу «Петра», — боярин Телятевский и Шаховской, не подтверждены фактами. Современники единодушно свидетельствуют, что Телятевский и Шаховской были выданы царю вместе с Болотниковым.{701} Среди руководителей тульской обороны в дальнейшем никто не избежал наказания, кроме путивльского сотника сына боярского Ю. Беззубцева. Доверие к нему было столь велико, что Шуйский послал его в Калугу, чтобы уговорить тамошних повстанцев последовать примеру тулян.{702} Это обстоятельство косвенно доказывает, что, скорее всего, Беззубцев, а не Шаховской выступил инициатором заговора против Болотникова. Старший сын Юрия Беззубцева Дмитрий попал в плен в сражении под Коломенским, и московские власти получили возможность шантажировать предводителя путивльских повстанцев.
Наиболее достоверные сведения о сдаче Тулы сообщает автор «Карамзинского хронографа», хотя он и не называет по имени инициаторов заговора против Болотникова. По его словам, за два-три дня до капитуляции тульские «осадные люди» стали присылать к царю «бити челом и вину свою приносить, чтоб их пожаловал, вину им отдал, и оне вора Петрушку, Ивашка Болотникова и их воров изменников отдадут», обещая пустить в крепость государевых воевод.{703}
То обстоятельство, что Шуйский вел переговоры одновременно с Болотниковым и с тульскими заговорщиками, породило противоречивые толки. Голландский купец И. Масса записал слухи, циркулировавшие в Москве: «Одни говорили, что Болотников сам себя выдал (сдался царю. — Р. С.), другие говорят, что его предали».{704} Архиепископ Арсений, написавший записки после свержения царя Василия и не имевший причин щадить его репутацию, отметил, что этот государь, добиваясь сдачи Тулы, «дал клятву, что он не предаст смерти Петра и воевод, бывших с ним… И после того, как город сдался, царь не сдержал своей клятвы».{705} О том же самом писали Я. Велевицкий (со слов жившего в России К. Савицкого) и Будила.{706}
Среди иностранцев один лишь С. Немоевский обвиняет в предательстве Болотникова, который, согласившись с другими, связал «Петрушку», выдал его Шуйскому, сдал тульский кремль.{707} Однако сведения Немоевского носят сомнительный характер.
Тушинцы, участвовавшие в обороне Тулы, а затем присягнувшие на верность Шуйскому, стремились доказать, что не они, а царь нарушил клятву. С их слов Буссов записал рассказ, будто Болотников завершил переговоры с Шуйским, выехал из Тулы и передался царю, рассчитывая на крестоцеловальную запись.{708}Но и этот рассказ недостоверен.
Участник осады Тулы засвидетельствовал, что «осадные люди», составившие заговор против Болотникова, открыли ворота крепости перед воеводой И. Ф. Крюком-Колычевым и тут же выдали ему «Петра», Телятевского и Болотникова.{709} Мирные переговоры усыпили бдительность Болотникова, и заговорщики, опираясь на помощь царя, осуществили свои замыслы.
Разобщенный наводнением и доведенный до крайности гарнизон Тулы сложил оружие, не оказав сопротивления воеводе Крюку-Колычеву и не выступив на защиту своих вождей. При таких обстоятельствах Шуйский сохранил жизнь всем сдавшимся повстанцам. Без сомнения, подобная мера была продиктована трезвым политическим расчетом. Гражданская война вступила в решающую фазу, и царь показной милостью старался перетянуть на свою сторону всех колеблющихся.
По «Карамзинскому хронографу», всех тульских сидельцев «привели к крестному целованию за царя Василия».{710} Автор «Бельского летописца» сообщает важную подробность: Шуйский после принятия присяги от сдавшихся повстанцев «отпустил их за крестным целованием по городом».{711} Таким образом, повстанцы после капитуляции Тулы были разосланы в разные концы страны. Служилые немцы, а их было более полусотни, были отправлены с приставами в Москву, где им позволили жить в Иноземной слободе.{712}
Весть о падении Тулы вызвала панику в войске Лжедмитрия II. Пробыв в Болхове в течение суток, «царик» 17 октября спешно отступил ближе к границе в Карачев, где его покинуло запорожское войско.{713} Одновременно вспыхнул бунт в иноземном наемном войске. Завладев добычей, захваченной под Козельском, наемники решили покинуть пределы России. В страхе Лжедмитрий II тайно покинул лагерь с тридцатью верными людьми из числа своих русских сторонников. Даже гетман Меховецкий не знал, куда он исчез.{714}
В начале гражданской войны Отрепьев, после того как его покинуло наемное воинство, нашел прибежище на зиму в дворцовой Комарицкой волости. Лжедмитрий II перезимовал в дворцовой Самовской волости под Орлом. Там он получил подкрепления и пополнил запасы продовольствия. В 1608 г. самозванец объявился в Орле. Угроза нового наступления повстанцев на Москву немедленно отозвалась на судьбе тульских пленников. В феврале 1608 г. царь Василий приказал сослать Болотникова в Каргополь. Везли его через Ярославль, где находились пленные поляки. Слуга Мнишека А. Рожнятовский записал любопытные сведения о поведении Болотникова. (Другой пленник С. Немоевский повторил его рассказ слово в слово).{715}Ярославские дети боярские были поражены тем, что главного «воровского» воеводу везли несвязанным и без оков. По этой причине они стали допытываться у приставов, почему мятежник содержится так свободно, почему не закован в колодки. Отвечая им, Болотников разразился угрозами: «Я скоро вас самих буду ковать (в кандалы. — Р. С.) и в медвежьи шкуры зашивать».{716}
С казацким «царевичем» власти расправились до высылки Болотникова из Москвы. Царь, по замечанию летописца, «Петрушку вора велел казнити по совету всей земли».{717} Опираясь на приведенное летописное известие, А. А. Зимин высказал предположение, что по делу «царевича» было созвано подобие Земского собора.{718} Л. В. Черепнин разделял его мнение. «Вероятно, — писал он, — это не легенда и не летописная выдумка, а такой судебный собор действительно был».{719}
Ссыльный поляк С. Немоевский записал 30 января (9 февраля) 1608 г.: «Прибыл посадский человек из Москвы. Наши проведали от него через стрельца, что на этих днях казнен Петрушко».{720} Дневниковая запись свидетельствует с полной достоверностью, что казацкий «царевич» подвергся казни не сразу после сдачи Тулы, а четыре месяца спустя. В «Карамзинском хронографе» можно обнаружить любопытную приписку к тексту о сдаче Тулы: «Вора Петрушку (царь. — Р, С.) велел повесить под Даниловым монастырем по серпуховской дороге…».{721}
Г. Шаховской был сослан «на Каменое» в монастырь, С. Кохановский — в Казань, атаман Федор Нагиба и некоторые другие — в «поморские города».{722}Несколько позже, когда Лжедмитрий II подошел к Москве, а его отряды заняли половину государства, Болотников был сначала ослеплен, а затем «посажен в воду». Убиты были также его сподвижники — казачьи атаманы, находившиеся в ссылке.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История Смуты породила обширную историографию. Историки различным образом оценивали причины и характер народных движений начала XVII в. Первый русский историк В. Н. Татищев высказал догадку, что Смуту вызвали законы Бориса Годунова, сделавшие невольными крестьян и холопов. Бунты были следствием происков плутов, но участвовали в них редко шляхтичи, но чаще холопы.{723} Н. М. Карамзин называл Смуту «делом ужасным и нелепым», результатом «разврата», исподволь подготовленным тиранством Грозного и властолюбием Бориса, повинного в убиении Дмитрия и пресечении законной династии. В Смуту, писал Н. М. Карамзин, народ осознал свою силу и «играл царями, узнав, что они могут быть избираемы и низвергаемы его властью». Восстание Болотникова дворянский историограф называл «бунтом Шаховского». «Внутренние варвары» свирепствовали в недрах России, но направляли их поляки, утверждал Н. М. Карамзин, так что король был «виновник и питатель наших мятежей».{724}
С. М. Соловьев связывал Смуту с действием не внешних, а внутренних сил. Отдавая дань тезису о дурном состоянии народной нравственности, он указал на значение социальных перемен, таких как появление вольного казачества. Смута, подчеркивал С. М. Соловьев, была вызвана борьбой земских людей-собственников «с так называемыми казаками, людьми безземельными, бродячими людьми, которые разрознили свои интересы с интересами общества». С. М. Соловьев первым увидел в Смуте борьбу сословий и назвал движение Болотникова социальной войной. С началом восстания Болотникова, писал он, «крамолы, волновавшие до сих пор Московское государство, вызвали теперь новое зло — казацкую, холопскую, крестьянскую войну…теперь казаки, стрельцы, посадские люди, крестьяне, холопы восстают на сословие высшее».{725} Парадокс заключается в том, что С. М. Соловьев первым из историков назвал восстание Болотникова крестьянской войной. Однако мысль, брошенная как бы мимоходом, не получила развития в главном труде С. М. Соловьева «Истории России с древнейших времен», где понятие «крестьянская война» не употребляется. С. М. Соловьев выражал несогласие с историками, которые считали причиной потрясений «запрещение крестьянского выхода, сделанное Годуновым». Хотя и «должно заметить, что казаки под знаменами самозванцев действительно стараются повсюду возбудить низшие классы против высших, действительно в некоторых местах на юге крестьяне восстают против помещиков, но это, — по мнению С. М. Соловьева, — явление местное, общее же явление таково, что те крестьяне, которые были недовольны своим положением, по характеру своему были склонны к казачеству… шли в казаки и начинали бить и грабить прежде всего свою же братию — крестьян».{726}
B. О. Ключевский развил мысль, что в основе Смуты лежала борьба социальная, что сам «тягловый» строй Московского государства порождал социальную рознь, вытекавшую из тяжелого положения угнетенных низов: когда «поднялся общественный низ, Смута превратилась в социальную борьбу, в истребление высших классов низшими».{727} Восстание Болотникова стало наиболее ярким воплощением этого явления.
C. Ф. Платонов рассматривал Смуту как сложный социальный и политический кризис, подготовленный всем ходом развития России во второй половине XVI в. В восстании Болотникова, по мнению С. Ф. Платонова, впервые получила открытый характер давняя вражда между классом служилых замлевладельцев и закрепощаемым трудовым населением, общественными низами. Восстания народа против Годунова не были классовой борьбой, и лишь движение Болотникова поставило целью не только смену царя, но и «общественный переворот в смысле низвержения крепостного порядка».{728}
В своих ранних работах М. Н. Покровский решительно отверг представление, будто целью восстания Болотникова был общественный переворот. Если бы земли сторонников Шуйского перешли в руки холопов-болотниковцев, писал М. Н. Покровский, «переменились бы владельцы вотчин, а внутренний бы строй этих последних остался бы, конечно, неприкосновенным»; при Болотникове «социальное движение только начиналось, разгар его был впереди».{729} После революции М. Н. Покровский пересмотрел свое мнение, а его ученики пришли к выводу, что в начале XVII в. в России имел место мощный взрыв классовой борьбы — «крестьянская война» или «казацкая революция».{730}
И. И. Смирнов впервые собрал и обобщил фактический материал о восстании Болотникова. Он развил мысль о том, что это восстание явилось по существу-первой крестьянской войной в России: движущими силами были крестьяне и холопы, а основным лозунгом — «уничтожение крепостнических отношений, ликвидация феодального гнета».{731}
И. И. Смирнов считал, что крестьянская война происходила в 1606–1607 гг. В противовес ему А. А. Зимин попытался доказать, что крестьянская война началась в 1603 г. и продолжалась до 1614 г.{732} Новая периодизация получила полное признание в советской исторической литературе.
В глазах Д. П. Маковского все события Смуты были последовательными этапами крестьянской войны, явившейся по существу ранней формой буржуазной революции. Высший подъем революции наступил во время восстания Болотникова. Но сам Болотников не являлся вождем угнетенного народа — плебеев, холопов, крестьян. Скорее, он был слугой самозванца, авантюристом и неудачником.{733} Концепция Д. П. Маковского возвращала науку к давно пройденному этапу. Его источниковедческие приемы отличались крайним несовершенством. Ввиду этого его выводы не получили поддержки в историографии.
В. И. Корецкий продолжил исследование крестьянской войны и ввел в научный оборот большой архивный материал. Разделяя тезис об антифеодальном характере восстания Болотникова, В. И. Корецкий внес поправку в теорию И. И. Смирнова. Болотниковцы, писал он, хотели ниспровергнуть крепостнические порядки, но в силу незрелости материальных условий «восстанавливали феодализм в несколько смягченном виде».{734}В. И. Корецкий принял периодизацию крестьянской войны, обоснованную А. А. Зиминым.
Обзор историографии Смуты показывает, что многие важные проблемы истории гражданской войны в России в начале XVII в. нуждаются в дальнейшем изучении. Спорным остается вопрос о характере массовых выступлений 1603 г., с которыми А. А. Зимин связал начало первой крестьянской войны. Опираясь на свидетельства источников, И. И. Смирнов заключил, что главную роль в выступлениях 1603 г. (так называемом восстании Хлопка) играли холопы, само же восстание явилось грозным предвестником крестьянской войны. Не приведя новых фактов, А. А. Зимин высказал гипотезу, что восстание Хлопка было движением крестьян и холопов, положившим начало первой крестьянской войне в России. Разрядные записи, найденные И. И. Смирновым и уточненные В. И. Корецким, позволили установить, что с осени 1602 г. и до лета 1603 г. для борьбы с «разбоями» власти направили более двух десятков дворян во Владимир, Рязань, Вязьму, Можайск, Волок Ламский, Ржев, Коломну, Белую. Было высказано предположение, что выступления «разбоев» в разных уездах являлись частью восстания Хлопка. «Массовый характер и широкий размах этого восстания, — писал А. А. Зимин, — говорит о том, что движение крестьян и холопов перерастало в то время в крестьянскую войну».{735} Критический разбор источников и проверка служебных назначений дворян, руководивших поимкой разбойников, не подтверждают приведенной гипотезы. Обнаружилось, что дворян посылали на очень короткое время и в разные сроки за год до восстания Хлопка, за полгода и т. д. Иначе говоря, действия «разбоев» в разных уездах не связаны были с появлением отряда Хлопка в Подмосковье осенью 1603 г. Трехлетний неурожай обрек на голод население России. Надеясь на помощь казны, множество голодающих крестьян в 1602–1603 гг. хлынуло в столицу, но там их ждала голодная смерть. Власти предпринимали отчаянные усилия, чтобы обеспечить снабжение города. Но на дорогах появились многочисленные шайки «разбоев», грабивших и отбивавших обозы. Инициаторами разбоя чаще всего выступали боевые холопы, которых их феодальные господа отказывались кормить и прогоняли со двора в годы голода. Действия «разбоев» усугубили голод в Москве, где погибло более 120 тыс. человек из числа крестьян-беженцев и городской бедноты. С осени 1602 г. правительство начало посылать дворян на главнейшие дороги — владимирскую, рязанскую, смоленскую, чтобы очистить их от разбойников и обеспечить беспрепятственную доставку грузов в Москву. В выступлениях 1602–1603 гг. невозможно провести разграничительную черту между прямым разбоем и голодными бунтами неимущих. Факты не дают оснований к тому, чтобы усматривать в них начало крестьянской войны.{736}
Справедливо ли мнение, что события, последовавшие за вторжением в Россию самозванца, явились вторым этапом крестьянской войны? В подтверждение такого мнения В. И. Корецкий ссылается на два момента: во-первых, Лжедмитрий I был вынесен на престол «волной крестьянского движения, к которому примкнули на время и южные помещики». Во-вторых, Лжедмитрий после воцарения предпринял «попытку восстановления Юрьева дня в России».{737} Наблюдения В. И. Корецкого не подтверждаются источниками. Самозванец одержал верх над Годуновыми прежде всего благодаря восстанию населения северских и южных городов, включавшего местных помещиков, стрельцов, служилых казаков, посадских людей, холопов. Восставших поддержали отряды вольных казаков. В южных степных уездах, сыгравших важную роль в гражданской войне, крестьян почти не было или не было вовсе. На Северщине и Брянщине образовалось несколько очагов крестьянских восстаний (дворцовая Комарицкая волость). Но эти очаги были жестоко разгромлены царским войском. Окончательного успеха самозванец добился после того, как мятеж дворян-заговорщиков в лагере под Кромами лишил Годуновых армии и восстание народа в Москве привело к падению прежней династии. После утверждения на троне Лжедмитрий проводил продворянскую политику, и его закон о крестьянах в основе своей опирался на крепостнические нормы, выработанные его предшественниками.{738}
Верно ли, что крестьяне были главной движущей силой восстания Болотникова, а их программа носила антикрепостнический, антифеодальный характер? Приведенные выше факты ставят под сомнение это положение. Армия, сформированная в Путивле в 1606 г., фактически включала те же самые повстанческие отряды, которые участвовали в московском походе Лжедмитрия I в 1604–1605 гг. В. И. Корецкий полагал, что в начале восстания Болотникова антифеодальные выступления (убийства помещиков) носили стихийный характер и лишь со временем они возобладали и получили программное оформление. В период наступления на Москву дворяне сохранили руководство в армии Пашкова, тогда как в армии Болотникова, взяли верх демократические элементы, восставшие крестьяне и холопы, выдвинувшие антикрепостническую программу.{739}Факты не подтверждают тезиса о программных расхождениях Болотникова и Пашкова. Восставшие засылали в Москву «прелестные грамоты» в то время, когда Пашков и Болотников совместно руководили повстанческой армией. О содержании грамот мы знаем лишь со слов официальных московских властей. Власти старательно чернили болотниковцев, приписывая им намерение лишить имущих людей собственности, разделить их богатства, жен и дочерей. Доверять их заявлениям нет оснований.
Казни дворян Болотниковым не были сами по себе показателем его антифеодальной программы. Отсутствуют доказательства, что эти казни имели широкий размах и проводились лично по инициативе Болотникова. Расправы в полосе наступления двух армий — Пашкова и Болотникова носили примерно одинаковый характер.
Наряду с крестьянами, по мнению И. И. Смирнова, выдающуюся роль в восстании Болотникова сыграли холопы. Этот вывод подтверждается прежде всего авторитетным свидетельством Авраамия Палицына, одного из самых осведомленных писателей Смутного времени. Палицын писал, что в Туле и Калуге собралось не менее 20 тыс. «злодейственных гадов» — беглых боярских холопов. Однако, чтобы правильно понять слова дворянского публициста, надо иметь в виду, что на протяжении многих десятилетий официальная пропаганда твердила, что вольные казаки — это беглые боярские холопы. Подобные представления глубоко укоренились в сознании дворян. Слова А. Палицына следует понимать как указание на то, что под знаменами Болотникова в Туле и Калуге собралось до 20 тыс. вольных казаков — беглых боярских холопов. Свидетельство публициста служит лишним подтверждением того твердо установленного факта, что казаки были главной силой в войске Болотникова на последних этапах восстания.
Крестьянство сохраняло веру в «доброго царя» веками. Но это не значит, что подобные воззрения в начале XVII в. были характерны в первую очередь или исключительно для крестьянских масс. Городское население, холопы, стрельцы, вольные казаки также верили в социальную утопию — миф о добром царе-избавителе, что и объясняет их выступление на стороне Лжедмитрия I в начале гражданской войны.
Россия была крестьянской страной. Крестьяне составляли подавляющую часть ее населения. Без их участия не обходилось ни одно подлинно народное движение. Основной социальный конфликт XVII в. был порожден закрепощением крестьян и крепостническими законами о холопах. Но этот конфликт получил неадекватное выражение в условиях гражданской войны. Социальный протест приобрел своеобразную форму.
К исходу XVI в. крепостничество восторжествовало прежде всего в центре России, тогда как степные окраины, раскинувшиеся за линией пограничных крепостей, оставались вольными. Холопы, крестьяне и прочий люд, не желавшие мириться с угнетением и несправедливостью, искали прибежище в вольных казачьих станицах. Вопреки официальным заявлениям, среди казаков были не одни только беглые боярские холопы. Казачество пополнялось выходцами из самых разнообразных прослоек и групп, включая разорившихся мелких помещиков. Не обладая социальной однородностью, казачество тем не менее сформировалось к началу XVII в. в особое сословие.
Крепостничество не могло окончательно восторжествовать в центре, пока существовали вольные окраины, служившие прибежищем для беглого населения. На протяжении нескольких десятилетий правительство добивалось подчинения казачьих земель, строя остроги на Дону, Северском Донце, Волге, Тереке и Яике. Казаки всеми силами противились властям. Они отказывались выдавать им беглых людей, не принимали воевод в свои городки, не давали проводить перепись их земель, отказывались приносить присягу царю, нанимаясь на службу. Участвуя в восстаниях против Годунова, а затем Шуйского, казаки фактически отстаивали свою волю.
Критический разбор источников опровергает предположение о том, что Болотников привел из Польши десятитысячное запорожское войско, будто бы ставшее ядром его «сермяжной рати». В действительности, запорожцы присоединились к армии Болотникова лишь в начале 1607 г.
Важным рубежом в истории восстания Болотникова было появление в Путивле казацкого «царевича Петра» с казацким войском. Роль вольных казаков в повстанческом движении резко усилилась. Как только казаки возглавили повстанческий лагерь, террор против «лихих бояр» приобрел широкий размах. «Черное население», низы приветствовали «царевича», тогда как дворяне, попавшие в плен к повстанцам, отказывались присягать самозванцу, за что народ миром побивал «изменников».
Появление царской особы в лагере восставших породило противоречивые политические тенденции. Подле «царевича» мгновенно образовалась дума, ставшая центром притяжения для знатных дворян, до того остававшихся в тени. На первом этапе восстания его руководителями были казачий атаман из беглых холопов Болотников и сотник Пашков. «Царевич Петр» назначал на высшие воеводские посты лиц с княжескими титулами (Телятевского, Мосальских и др.).
Противоположная тенденция заключалась в том, что казацкому царевичу так и не удалось привлечь в свой стан дворянство и даже северские помещики, выступившие инициаторами восстания против Шуйского, стали переходить в правительственный лагерь. Армии Шуйского нанесли тяжелые поражения восставшим под Москвой. Вновь изданные крепостнические законы царя Василия способствовали консолидации феодального сословия. Народные расправы и казни были другим фактором, помогшим господствующему классу преодолеть распри в своей среде.
Появление Лжедмитрия II положило начало новой фазе в развитии Смуты. Народные выступления приобретали все более глубокий социальный характер. Падение Тулы, гибель главной повстанческой армии и последовавшие затем казни вождей мятежного казачества на время ослабили движение. Но не прошло и года, как гражданская война вспыхнула с новой силой.
INFO
С 0505010000-721/042 (02)-88*16–88 НП
ISBN 5-02-027218-3
Руслан Григорьевич Скрынников
СМУТА В РОССИИ В НАЧАЛЕ XVII В.
ИВАН БОЛОТНИКОВ
Утверждено к печати
Редколлегией серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор издательства А. И. Строева
Художник Л. А. Яценко
Технический редактор Н. Ф. Соколова
Корректоры С. В. Добрянская, А. X. Салтанаева и Е. В. Шестакова
ИБ № 33395
Сдано в набор 03 02 88. Подписано к печати 20 09.88.
М-42113 Формат 84х 108 1/32.
Бумага офсетная № I.
Гарнитура литературная Печать офсетная.
Фотонабор Усл. печ. л. 13.44. Усл. кр. от. Уч. изд. л. 14 64.
Тираж 50 000. Тип. зак. 106. Цена 65 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»
Ленинградское отделение.
199034, Ленинград, В-34, Менделеевская линия, 1
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая типография издательства «Наука».
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12.
…………………..
FB2 — mefysto, 2024
notes
Примечания
1
Пищаль — тяжелое ружье, заряжавшееся с дула.
comments
Комментарии
1
ЦГАДА, ф. 214 (Сибирский приказ). Кн. 11, л. 493.
2
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 110.
3
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 117.
4
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские И. А. Вахромеева. М., 1907. Вып. 6. С. 65.
5
Акты, относящиеся к истории Западной России. СПб., 1851. Т. 4. С. 300; Немоевский С. Записки. С. 151, 213; Сборник русского исторического общества. М., 1912. Т. 137. С. 182–183 (далее Сб. РИО).
6
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 244–245.
7
Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII в. Л., 1986. С. 74.
8
Старина и новизна. М., 1911. Кн. 14. С. 264.
9
ЦГАДА, ф. 214 (Сибирский приказ). Кн. 11, л. 493.
10
Законодательные акты Русского государства… С. 73.
11
Немоевский С. Записки. С. 100.
12
Собрание государственных грамот и договоров. М., 1819. Ч. 2. С. 290–300 (далее СГГД).
13
Россия начала XVII в.: Записки капитана Маржарета. М., 1982. С. 203 (далее Маржарет Я. Записки).
14
Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. М., 1976. С. 99—100.
15
Жолкевский С. Записки о Московской войне. СПб. 1871. С. 10.
16
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 132.
17
Акты, собранные в библиотеках и архивах Археографической экспедицией. М., 1836. Т. 2. С. 137 (далее ААЭ).
18
Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М., 1988. Вып. 1. С. 513.
19
Новый летописец по списку Оболенского. М., 1853. С. 78.
20
ААЭ. Т. 2. С. 175.
21
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 150.
22
Маржарет Я. Записки. М., 1982. С. 201.
23
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские И. А. Вахромеева. М., 1907. Вып. 6. С. 75.
24
ЦГАДА, ф. 181, № 184, л. 366.
25
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И А. Вахромееву. М., 1907. Вып. 6. С. 110.
26
Полное собрание русских летописей. М., 1978. Т. 34. С. 211 (далее ПСРЛ).
27
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М, 1960. Кн. 4. С. 458.
28
Латкин В. Н. Земские соборы Древней Руси, их история и организация сравнительно с западноевропейскими представительными учреждениями. СПб., 1885. С. 99.
29
Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978. С. 154.
30
ПСРЛ. Т. 34. С. 211.
31
Черепнин Л. В. Земские соборы… С. 153.
32
Тихомиров М. Н. Пискаревский летописец как исторический источник о событиях XVI — начала XVII в. // История СССР. 1957. № 3. С. 112–118. И. Б. Греков считал автором «Пискаревского летописца» Арсения Елассонского (Греков И. Б. Об идейно-политических тенденциях некоторых литературных памятников начала XVII в.: (Об авторе Пискаревского летописца) // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. М., 1976. С. 329–358).
33
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 69.
34
СГГД. М., 1819. Ч. 2. С. 300–301.
35
Попов А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в Хронографы русских редакций. М., 1869. С. 329–330.
36
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 552.
37
Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 115.
38
Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 101.
39
Жолкевский С. Записки о Московской войне. СПб., 1871. С. 12.
40
Курбский А. М. История о великом князе Московском. СПб., 1913. Стб. 121.
41
СГГД. Ч. 2. С. 304.
42
Там же. С. 299.
43
Русская историческая библиотека. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 65 (далее РИБ).
44
ПСРЛ. Т. 14. С. 69.
45
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 133–134. Несколько лет спустя Сигизмунд III писал Ф. И. Мстиславскому, что Шуйский «на Московском государстве усадился был самовольством, без вашего боярского и всее земли совету» (Акты исторические. СПб., 1841. Т. 2. С. 350).
46
Временник Ивана Тимофеева. С. 101.
47
ПСРЛ. Т. 14. С. 69.
48
Чичерин Б. Н. О народном представительстве. М., 1866. С. 368.
49
Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. 5-е изд. Пг., 1919. С. 362.
50
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. М., 1910. С. 282–286.
51
СГГД. Ч. 2. С. 299–300.
52
На близость Пафнутия к Шуйским указывают А. Палицын и ряд осведомленных летописцев (Сказание Авраамия Палицына. С. 116; ПСРЛ. Т. 34. С. 211).
53
ГПБ OP, IV 758, л. 62 об, — 63.
54
РИБ. Пг., 1917. Т. 35. Стб. 69–70.
55
Г. М. Заметка о доме Романовых // Русская старина. 1896 Ч. 86, № 7. С. 115, 117
56
РИБ. Т. 13. Стб. 892, 918.
57
Факт избрания Филарета в патриархи был установлен С. Ф. Платоновым (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты С. 289)
58
Буссов К. Московская хроника. С. 128–129; Масса И Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С.’ 147; РИБ. Т. 13. Стб. 60; Hirschberg A. Polska a Moskwa w pierwszej polowie wieku XVII. Lwow, 1901. P. 61.
59
Паэрле Г. Записки о путешествии из Кракова в Москву // Устрялов Н. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. 3-е изд. СПб., 1859. Ч. 2. С. 77.
60
Буссов К. Московская хроника. С. 129.
61
Маржарет Я. Записки. М., 1982. С. 205, 206.
62
Временник Общества истории и древностей российских (ОИДР). М., 1855. Т. 23. С. 3–4.
63
Паэрле Г. Записки… С. 77.
64
Маржарет Я. Записки. С. 207.
65
66
ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 103.
67
Временник ОИДР. Т. 23. С. 3–4.
68
Там же. С. 291.
69
В тексте Боярского списка В. Шуйского 1606 г. против имени И. Б. Черкасского помечено «кравчий». Позже дьяки сделали аналогичную помету подле имени стольника князя А. Ю. Сицкого (Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 248, 251).
70
ААЭ. Т. 2. С. 100–101, 107–109.
71
Масса И. Краткое известие… С. 148.
72
В начале июня извещение в форме окружной грамоты стали рассылать по городам (СГГД. Ч. 2. С. 310).
73
Устрялов Н. Сказания современников о Дмитрии Самозванце.
74
ААЭ. Т. 2. С. 104.
75
РИБ. Т. 13. Стб. 710.
76
Писцовые книги Московского государства XVI в. СПб., 1872. Т. 2. С. 1537–1581, 176–180, 210–211, 378–379; Барсуков А. П. Докладная выпись (1613 г.) // Чтения ОИДР. 1895. Кн. 1. С. 3; РИБ. СПб., 1888. Т. 2. С. 800; Акты, относящиеся к истории Западной России. СПб., 1851. Т. 4. С. 375; Сухотин Л. М. Земельные пожалования в Московском государстве при царе Владиславе // Чтения ОИДР 1911. Кн. 4. С. 70–71; Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI в. СПб., 1897. С. 199, 204; Бибиков Г. Н. Земельные пожалования в период крестьянской войны и польской интервенции начала XVII в. // Учен. зап. Московского гос. пед. ин-та. М., 1941. Т. 2, вып. 1. С. 147.
77
Немоевский С. Записки. С. 102, примеч. 2.
78
Платонов С. Ф. О происхождении патриарха Гермогена // Статьи по русской истории. СПб., 1903. С. 231–235; Кедров С. Жизнеописание святейшего Гермогена патриарха московского. М., 1912. С. 32–36.
79
ПСРЛ. Т. 34. С. 211; Русский вестник. 1841. № 1. С. 747.
80
Пирлинг П. Дмитрий самозванец. М., 1912. С. 379.
81
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 83–84, Боярские списки… Ч. 1. С 260. Царь стал рассылать воевод по городам после коронации (Смирнов И И. Восстание Болотникова. М; Л., 1950. С. 552)
82
Масса И. Краткое известие… С. 160–162; Буссов К. Московская хроника. С. 134–135.
83
РИБ. Т. 13. Стб. 85.
84
Буссов К. Московская хроника. С. 135; Масса И. Краткоеизвестие… С. 162.
85
РИБ. Т. 13. Стб. 88.
86
Маржарет Я. Записки. С. 207.
87
Буссов К. Московская хроника. С. 135, Масса И. Краткое известие… С. 161.
88
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. М., 1912. С. 395–396.
89
Дмитриевский А. Архиепископ Арсений Елассонский и мемуары его из русской истории. Киев, 1899. С. 139, 232.
90
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 395–396; Hirschberg А. Polska a Moskwa w pierwszej polowie wieku XVII. Lwow, 1901. P. 75–80.
91
«Литовские грамоты» из Ярославля, Ростова и других городов, перехваченные русскими, осели в царском архиве (Описи архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977. Ч. 1. С. 320).
92
Маржарет Я. Записки. М., 1982. С. 205.
93
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 402.
94
Сб. РИО. СПб., 1912. Т. 137. С. 301.
95
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 399–401.
96
Сб. РИО. Т. 137. С. 301.
97
Там же. С. 306.
98
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова и Речь Посполитая // Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. М., 1974. С. 347.
99
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 329–330.
100
О службе Мосальских см.: Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 157; Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 255, 257; Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 167; ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 73, 74; Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 218.
101
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 80.
102
Сб. РИО. Т. 137. С. 307.
103
Боярские списки… Ч. 1. С. 259.
104
Сб. РИО. Т. 137. С. 360.
105
Там же. С. 302, 313.
106
РИБ. СПб., 1888. Т. 2. № 217.
107
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 102–103, примеч. 6.
108
Масса И. Краткое известие… С. 145.
109
Кулиш П. А. Материалы для истории воссоединения Руси. М., 1877. С. 24.
110
РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 35–36.
111
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 552.
112
Там же. С. 91.
113
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 261.
114
Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915. С. 1–3.
115
С. П. Мордовина и А. Л. Станиславский реконструировали текст боярского списка, и отнесли время его составления к осени 1606 г. (Боярские списки… Ч. 1. С. 48). Датировка названного списка может быть уточнена. В его тексте против имени Г. П. Шаховского сделана помета: «В Путивль», и позже: «В Путивле изменил» (там же. С. 260). Шаховской попал в Путивль и поднял там восстание не позднее июня 1606 г. Все это позволяет заключить, что боярский список составлялся не позднее лета 1606 г. и тогда же в него стали вносить пометы о назначениях дворян.
116
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 552.
117
Маржарет Я. Записки. С. 204. Версию о пропаже лошадей и бегстве Лжедмитрия передает также анонимная брошюра, изданная в Кельне в 1608 г. (Московская трагедия, или Рассказ о жизни и смерти Дмитрия / Пер. А. Браудо и Р. Росциуса. Кельн, 1901. С. 71).
118
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские А. И. Вахромеева. М., 1907. Вып. 6. С. 119.
119
Донесение пана Хвалибоги было составлено сразу после появления Лжедмитрия II (Временник ОИДР. М., 1855. Т. 23. С. 4).
120
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 135–136.
121
Будучи выборным дворянином из Козельска Г. П. Шаховской исполнял в 1589–1590 гг. различные поручения Дворцового приказа. В 1596 г. он служил младшим воеводой в сторожевом полку в Туле. (Боярские списки… Ч. 1. С. 159, 226, 295; Разрядная книга 1559–1605 гг. М., 1974. С. 302).
122
Древняя Российская Вивлиофика. СПб., 1773. Ч. 20. С. 76; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 7, 80, 137, 191.
123
Сухотин Л. М. Четвертники Смутного времени. М., 1912. С. 18.
124
Буссов К. Московская хроника. С. 135.
125
Восстание Болотникова. С. 208.
126
ПСРЛ. Т. 14. С. 70.
127
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 400.
128
Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI — начале XVII в. М., 1978.
129
Миссия Стадницкого потерпела неудачу. В руки бояр попали секретные письма Стадницкого, свидетельствовавшие о его неискренности. В одном из писем он советовал польскому послу заключить с русскими такой мир, чтобы его можно было бы легко «порушить». В доверительных беседах с друзьями Стадницкий грозил, что, выбравшись из России, он истратит несколько тысяч рублей «на Москву, на вольные люди», иначе говоря, на повстанцев, сражавшихся за «Дмитрия».
130
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 380.
131
Сб. РИО. Т. 137. С. 312.
132
Там же. С. 307, 312.
133
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. С. 401–402.
134
Сб. РИО. Т. 137. С. 349.
135
Масса И. Краткое известие… С. 166.
136
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 138–140.
137
Корецкий В. И. О формировании И. И. Болотникова как вождя крестьянского восстания // Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. М., 1974. С. 123–126.
138
См.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 554.
139
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 156.
140
Корецкий В. И. О формировании И. И. Болотникова… С. 130.
141
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. с. 138–139.
142
ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 224.
143
Корецкий В. И. О формировании И. И. Болотникова… С. 130.
144
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 42, 86, 184, 206.
145
ЦГАДА, ф. 1209, столбцы по Калуге, д. 26476, ч. 1, л 191–192. Приношу благодарность В. И. Буганову за указание на этот документ.
146
У. А Матов не участвовал в походе князя Ф И. Мстиславского на Новгород-Северский в конце 1604 г. Он не мог погибнуть при штурме этого города, поскольку в 1604 г. город штурмовали войска Отрепьева, а сам У. А. Матов оставался в крепости Кромы как осадный голова. Этот крупный помещик из Воротынска пользовался полным доверием властей. В 1603 г. он возглавлял администрацию в крупной дворцовой Самовской волости, позже ставшей одним из главных очагов крестьянской войны (Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 233; Ч. 2. С. 86).
147
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 70; РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 99; Масса И. Краткое известие… С. 153.
148
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 157; ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 137.
149
Буссов К. Московская хроника. С. 136.
150
Кулакова И. П. Восстание 1606 г. в Москве и воцарение Василия Шуйского // Социально-экономические и политические проблемы истории народов СССР. М., 1985. С. 49. «Сказание о Гришке Отрепьеве» относится к числу сложных по составу памятников позднего происхождения. С. Ф. Платонов отметил наличие в нем наряду с достоверными известиями, основанными на впечатлениях очевидцев, сведений чисто легендарного характера (Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в. как исторический источник. 2-е изд. СПб., 1913. С. 390–394).
151
Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915. С. 243.
152
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985. С. 120.
153
Анпилогов Г. Н. Новые документы о России конца XVI — начала XVII в. М., 1967. С. 320.
154
Боярские списки… Ч. 2. С. 33, 51.
155
ААЭ. Т. 2. С. 270.
156
Маржарет Я. Записки. М., 1982. С. 208.
157
Там же.
158
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 42, 86, 184, 206.
159
СГГД. М., 1819. Ч. 2. С. 316–318.
160
Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 127. Авторы издания А. И. Копанев и А. Г. Маньков значительно уточнили или заново перевели тексты иностранных авторов, а также сверили по архивам ряд устаревших публикаций русских источников. Это дает основание для использования их издания в настоящей книге.
161
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 85, 117, 141, 156, 178; ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
162
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 158; Маковский Д. /7. Первая крестьянская война в России. Смоленск, 1969. С. 315.
163
Восстание Болотникова. С. 116.
164
См. об этом: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве… С. 171–172, 234.
165
Зимин А. А. К истории восстания Болотникова // Исторические записки. 1957. Т. 24. С. 371.
166
РИБ. Т. 13. Стб. 60.
167
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
168
Буссов К. Московская хроника. С. 138. Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 42, 178.
169
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
170
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9, 42.
171
Буссов К. Московская хроника. С. 137.
172
ПСРЛ. Т. 14. С. 71.
173
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9.
174
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
175
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 159.
176
Hirschberg A. Polska a Moskwa w pierwszej polowie wieku XVII. Lwow, 1901. P. 80.
177
Эту дату установил на основании разрядной записи 7115 г. В. И. Корецкий (см.: Хрестоматия по истории СССР XVI–XVII вв. М., 1962. С. 283).
178
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 8.
179
Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Вступление // Боярские списки… Ч. 1. С. 41, 231; Ч. 2. С. 79.
180
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 117.
181
Там же. С. 9.
182
Там же. С. 156.
183
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени. 2-е изд. СПб., 1913. С. 64–66.
184
Кушева Е. Н. Из истории публицистики Смутного времени. Саратов, 1926. С. 63.
185
Солодкин Я. Г. К истории создания «Иного сказания» // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1982. T. 13. С. 77.
186
Буганов В. И., Корецкий В. И., Станиславский А. Л. «Повесть како отомсти» — памятник ранней публицистики Смутного времени // Тр. Отдела древнерусской литературы. Л., 1974. T. 28. С. 230.
187
Смирнов И. И. Обзор источников о восстании Болотникова // Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 25–26.
188
Солодкин Я. Г. К истории создания «Иного сказания». С. 68.
189
РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 99—101.
190
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 186–188.
191
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны в России в XVII в. // Вопр. истории. 1958. № 3. С. 111; Овчинников Р. В. Некоторые вопросы крестьянской войны начала XVII в. в России // Вопр. истории. 1959. № 7. С. 75.
192
Назаревский А. А. Очерки из истории русской исторической повести начала XVII в. Киев, 1958. С. 124–125.
193
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны… С. 111.
194
Смирнов И. И. О классовой борьбе в Русском государстве начала XVII в. // Вопр. истории. 1958. № 12. С. 127.
195
РИБ. Т. 13. Стб. 101.
196
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести… С. 72.
197
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 184–185.
198
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 284.
199
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 138.
200
Смирнов И. И. О классовой борьбе в Русском государстве… С. 128.
201
Hirschberg A. Polska a Moskwa w pierwszej polowie wieku XVII. Lwow, 1901.
202
Восстание Болотникова. С. 166–167.
203
Там же. С. 167.
204
Тихомиров М. Н., Флоря Б. Н. Приходо-расходные книги Иосифо-Волоколамского монастыря 1606/07 г. // Археографический ежегодник за 1966 г. М., 1968. С. 339.
205
Корецкий В. И. Новые документы по истории восстания Болотникова // Сов. архивы. 1968. № 6. С. 67, 79.
206
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 42.
207
Там же. С. 9, 88, 143.
208
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 172.
209
Паэрле Г. Записки о путешествии из Кракова в Москву // Устрялов Н. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. 3-е изд. СПб., 1859. Ч. 2. С. 100.
210
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 88. В 1614 г. дворянин Иван Бегичев упомянул в челобитной на имя царя, что в дни, «как князь Иван Шуйский был в Колуге и ходил против воров на реку на Угру и был с воры бой, и ево, де, Ивана, в те поры взяли воры.» (Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова // Вопр. истории. 1981. № 7. С. 77). Единичный факт пленения одного из дворян не служит доказательством того, что повстанцы выиграли бой на Угре, хотя и свидетельствует об ожесточенности сражения.
211
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9, 155.
212
Восстание Болотникова. С. 271.
213
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 43.
214
Опись архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977. Ч. 1. С. 320.
215
Восстание Болотникова. С. 264.
216
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9, 88, 145.
217
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 153, примеч. 2, с. 188–189, 192.
218
Овчинников Р. В. Некоторые вопросы крестьянской войны… С. 71–72; Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны… С. 109–110.
219
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 89, 146.
220
Там же. С. 9, 10.
221
ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 214.
222
Буссов К. Московская хроника. С. 138.
223
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в. как исторический источник. 2-е изд. СПб., 1913. С. 452.
224
Восстание Болотникова. С. 111. Текст «Хронографа» здесь и ниже воспроизводится по этому изданию А. И. Копанева и А. Г. Манькова, поскольку издатели произвели тщательную сверку текстов с архивным оригиналом и внесли в них необходимые исправления.
225
Александров В. А. Памфлет на род Сухотиных (XVII в.) // История СССР. 1971. № 5. С. 119.
226
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 74; Восстание Болотникова. С. НО; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 139, 7, 79, 83, 139.
227
Восстание Болотникова. С. 111.
228
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
229
Там же; РИБ. Т. 13. Стб. 99.
230
Морозов Б. Н. Важный документ по истории восстания Болотникова // История СССР. 1985. № 2. С. 166.
231
Там же. С. 167–168.
232
РИБ. Т. 13. Стб. 99.
233
Восстание Болотникова. С. 185.
234
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 508.
235
Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 219.
236
Исторический архив. М., 1953. Т. 8. С. 30.
237
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 89, 146.
238
Восстание Болотникова. С. 167.
239
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
240
Овчинников Р. В. Некоторые вопросы крестьянской войны… С. 78.
241
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 89, 146.
242
Овчинников Р. В. Некоторые вопросы крестьянской войны… С. 78–79.
243
А. Рожнятовский описал битву под Троицким со слов ярославских помещиков, которые стали возвращаться в Ярославль между 2 и 4 ноября. Запись об этом факте появилась в «Дневнике» Рожнятовского 6(16) ноября: «На этих днях возвратились бояре… с проигранной битвы» (Восстание Болотникова. С. 167).
244
Восстание Болотникова. С. 208.
245
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9, 10.
246
ПСРЛ. Т. 14. С. 77.
247
Восстание Болотникова. С. 167.
248
Там же. С. 381.
249
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 267.
250
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
251
Станиславский A. Л. Новые документы о восстании Болотникова. С. 78.
252
ПСРЛ. Т. 34. С. 214–215.
253
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 156, 162.
254
Тихомиров М. Н. Новый источник по истории восстания Болотникова // Исторический архив. М.; Л., 1951. Т. 6. С. 116–117.
255
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 264.
256
Масса И. Краткое известие… С. 163.
257
Буссов К. Московская хроника. С. 140.
258
Там же. С. 101, 140; Масса И. Краткое известие… С. 163.
259
Восстание Болотникова. С. 185; Сб. РИО. СПб., 1912. Т. 137. С. 360.
260
Корецкий В. И., Морозов Б. Н. Летописец с новыми известиями XVI — начала XVII в. //Летописи и хроники. 1984. М., 1984. С. 217.
261
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 186.
262
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны… С. 111.
263
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 294.
264
Боярские списки… Ч. 1. С. 246–260.
265
Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915. С. 203.
266
ПСРЛ. Т. 34. С. 214–215.
267
Приходо-расходные книги Иосифо-Волоколамского монастыря 1602–1607 гг. // Восстание Болотникова. С. 302.
268
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 9.
269
Восстание Болотникова. С. 198.
270
Там же. С. 183.
271
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 181.
272
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
273
Паэрле Г. Записки… С. 176.
274
Сб. РИО. Т. 137. С. 375.
275
Тихомиров М. И. Новый источник… С. 115.
276
РИБ. Т. 13. Стб. 102–104.
277
Буссов К. Московская хроника. С. 137.
278
Тихомиров М. Н. Новый источник… С. 116.
279
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 259.
280
Масса И. Краткое известие… С. 156–157.
281
Восстание Болотникова. С. 184.
282
Там же. С. 137.
283
Там же. С. 184.
284
Буссов К. Московская хроника. С. 139.
285
Восстание Болотникова. С. 275.
286
Масса И. Краткое известие… С. 162.
287
Паэрле Г. Записки… С. 176.
288
Восстание Болотникова. С. 183–184.
289
Там же. С. 200.
290
Там же. С. 184; РИБ. Т. 13. Стб. 100.
291
Восстание Болотникова. С. 184.
292
Там же. С. 207–210.
293
Там же. С. 198.
294
ПСРЛ. Т. 34. С. 215.
295
Восстание Болотникова. С. 303.
296
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
297
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 10.
298
Восстание Болотникова. С. 277; ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
299
Сов. архивы. 1976. № 5. С. 58.
300
Боярские списки… Ч. 1. С. 325; Ч. 2. С. 64.
301
Тысячная книга 1550 г.: Дворовая тетрадь пятидесятых годов XVI в. М.; Л., 1950. С. 185.
302
Корецкий В. И. Актовые и летописные материалы о восстании Болотникова // Сов. архивы. 1976. № 5. С. 48.
303
Восстание Болотникова. С. 286.
304
Там же. С. 277.
305
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. М., 1910. С. 334.
306
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 296.
307
Зимин А. А. Крестьянская война в России в начале XVII в. // История СССР. М., 1966. Т. 2. С. 259.
308
Сов. архивы. 1968. № 6. С. 81.
309
Там же. С. 70.
310
Расходная книга Разрядного приказа // Восстание Болотникова. С. 282.
311
Восстание Болотникова. С. 200.
312
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 305–318.
313
Зимин А. А. К изучению восстания Болотникова // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 203–208; Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 303.
314
Зимин А. А. 1) К изучению восстания Болотникова. С. 206; 2) Крестьянская война в России… С. 259.
315
РИБ. Т. 13. Стб. 109.
316
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 46, 185.
317
Восстание Болотникова. С. 201.
318
Там же. С. 184–185.
319
Масса И. Краткое известие… С. 162–163.
320
Восстание Болотникова. С. 185.
321
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. С. 309.
322
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 188 и след.
323
Овчинников Р. В. Некоторые вопросы крестьянской войны… С. 80.
324
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 282–283, 290.
325
Морозов Б. И. Важный документ по истории восстания Болотникова. С. 166.
326
Смирнов И. И. Краткий очерк восстания Болотникова. М., 1953. С. 72.
327
Белокуров С. А. Разрядные записи… С 117.
328
Восстание Болотникова. С. 281.
329
Там же. С. 202.
330
Станиславский А. Л. Новые документы о восстания Болотникова. С. 79.
331
По мнению В. Д. Назарова, основные лозунги, провозглашенные в ходе восстания Болотникова, явились продуктом «развития политического сознания казачества, внесенного в массы поднявшегося на открытую борьбу угнетенного народа. Наиболее последовательной позицией с точки зрения крестьянства был лозунг физического истребления феодалов и представителей государственного аппарата, конфискация их имуществ» (Назаров В. Д. О некоторых особенностях крестьянской войны начала XVII в. в России // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 122).
332
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 304.
333
Восстание Болотникова. С. 143.
334
Там же. С. 181.
335
Там же. С. 197.
336
Там же. С. 181.
337
Князьков С. Е. Материалы к биографии Истомы Пашкова и истории его рода // Археографический ежегодник за 1985. М., 1986. С. 70.
338
Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. М., 1891. Кн. 8, отд. 2. С. 131.
339
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985. С. 141–142.
340
ЦГАДА, ф. 210, Десятни, № 223, л. 1–9 об.
341
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
342
РИБ. Т. 13. Стб. 117.
343
Масса И. Краткое известие… С. 163; Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 553.
344
Буссов К. Московская хроника. С. 140.
345
Восстание Болотникова. С. 176, 183.
346
Там же. С. 181.
347
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 293.
348
Буссов К. Московская хроника. С. 269; Восстание Болотникова. С. 154, 182.
349
Масса И. Краткое известие… С. 147.
350
Восстание Болотникова. С. 181.
351
Буссов К. Московская хроника. С. 269.
352
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 554.
353
Восстание Болотникова. С. 184.
354
Там же. С. 132, 199–200, 243, 302.
355
Там же. С. 183.
356
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 318; Зимин А. А. Крестьянская война в России… С. 260; Корецкий В. И. Новые документы по истории восстания Болотникова. С. 70.
357
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 10.
358
Восстание Болотникова. С. 111.
359
Масса И. Краткое известие… С. 162.
360
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 10.
361
Восстание Болотникова. С. 111.
362
Буссов К. Московская хроника. С. 140.
363
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
364
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
365
Масса И. Краткое известие. С. 162.
366
РИБ. Т. 13. Стб. 110.
367
Восстание Болотникова. С. 280.
368
Там же. С. 263.
369
Там же. С. 320, 321
370
Вайнберг Е. И. Челобитные смоленского помещика — участника похода против Болотникова // Исторический архив. М., 1953. Т. 8. С. 67; см. также: Мальцев В. Борьба за Смоленск. Смоленск, 1940. С. 147.
371
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 10.
372
ПСРЛ. Т. 14. С. 72; Сов. архивы. 1976. № 5. С. 58.
373
ЦГАДА, ф. 286, оп. 2, д. 60, л. 82. Приношу благодарность В. И. Буганову за указание на этот документ.
374
Восстание Болотникова. С. 200.
375
Масса И. Краткое известие… С. 163.
376
ПСРЛ. Т. 14. С. 72.
377
Масса И. Краткое известие… С. 163.
378
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
379
ПСРЛ. Т. 34. С. 244.
380
Восстание Болотникова. С. 111.
381
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 117.
382
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
383
Масса И. Краткое известие… С. 163.
384
Восстание Болотникова. С. 278.
385
Там же. С. 202.
386
Анпилогов Г. Н. Новые документы о России конца XVI— начала XVII в. М., 1967. С. 165–166.
387
Корецкий В. И., Морозов Б. Н. Летописец с новыми известиями… С. 217.
388
Восстание Болотникова. С. 112.
389
Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 208.
390
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 139.
391
Восстание Болотникова. С. 181.
392
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 398–400.
393
Восстание Болотникова. С. 226.
394
Назаров В. Д. Флоря Б. Н. Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова и Речь Посполитая // Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. М., 1974. С. 339.
395
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 74; Сб. РИО. СПб., 1912. Т. 137. С. 380.
396
Восстание Болотникова. С. 225.
397
Новомбергский Н. Я. Слово и дело государево. М., 1911. Т. 1. с. 12–13.
398
ПСРЛ. Т. 14. С. 74.
399
Восстание Болотникова. С. 265.
400
Сов. архивы. 1976. № 5. С. 57.
401
ПСРЛ. Т. 14. С. 65.
402
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 273–275. О пожаловании поместья Сухотиных см.: Сухотин Л. М. Первые месяцы царствования Михаила Федоровича // Чтения ОИДР. М., 1915. Кн. 4. С. 112–113.
403
ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 211.
404
Там же.
405
Восстание Болотникова. С. 243.
406
Там же. С. 104.
407
Там же. С. 110, 131–132; ПСРЛ. Т. 14. С. 74; ПСРЛ. Т. 34. С. 214; Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915. С. 243–244.
408
Яковлев А. И. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. М.; Л., 1943. Т. 1. С. 327.
409
ПСРЛ. Т. 14. С. 74.
410
Корецкий В. И. и др. Документы первой крестьянской войны в России // Сов. архивы. 1982. № I. С. 38.
411
Восстание Болотникова. С. 131, 138–139.
412
После посещения Петром Белоруссии было составлено в январе 1607 г. «Сказание» с изложением его речей. Биографические сведения, изложенные «Петром», в существенных пунктах совпадали с биографией Илейки Коровина. Мать-вдова прижила Илейку, а затем бросила его, уйдя в монастырь. В Белоруссии «царевич» рассказывал, что с младенчества до лет «розуму» жил как сирота-подкидыш у бабы вдовы на селе, а затем его принял «заместо дитя» астраханский стрелец. Этоже Илейка рассказывал царским судьям в 1607 г. После воцарения «Дмитрия» «Петр» задумался, как бы «до него прибыть». «Споведав» купцу Кошелю тайну своего происхождения, «Петр», по его словам, незадолго до смерти Лжедмитрия I двинулся на его судне по Волге из Астрахани в Москву. Тем же путем и в то же время двигался на Москву и Илейка с восставшими казаками. Однако в Белоруссии «Петр» предпочитал вообще не упоминать о своем участии в повстанческом движении (Чтения ОИДР. 1846. Кн. 1, отд. 1. С. 5–6).
413
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 84, примеч. 6.
414
ПСРЛ. Т. 34. С. 214.
415
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 347.
416
Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 203.
417
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 331–333.
418
Предположение И. И. Смирнова было оспорено А. А. Зиминым (Зимин А. А. К изучению восстания Болотникова // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 208).
419
РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 110.
420
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 73.
421
Восстание Болотникова. С. 279.
422
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М., 1961. С. 140.
423
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
424
Восстание Болотникова. С. 310.
425
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 244, 248, 328.
426
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 90.
427
Восстание Болотникова. С. 168.
428
По «Бельскому летописцу», И. И. Шуйский выступил в поход до 25 декабря (Корецкий В. И. Новое о крестьянском закрепощении и восстании Болотникова // Вопр. истории. 1971. № 5. С. 149).
429
Буссов К. Московская хроника. С. 140.
430
Восстание Болотникова. С. 140.
431
Белокуров С. А. Разрядные записи..С. 90, 143. В Боярском списке 1606–1607 гг. против имени Н. А. Хованского сделана пометка: «Под Калугою» (Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 249.).
432
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
433
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 143.
434
Там же. С. 11.
435
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 165. В «Ином сказании» можно прочесть, будто от взрыва «поднялася земля… и много войска погибоша, и смятеся все войско» (РИБ. Т. 13. Стб. 113).
436
РИБ. Т. 13. Стб. 111; см. также: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 374.
437
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
438
Восстание Болотникова. С. 169.
439
Масса И. Краткое известие… С. 167.
440
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 206. В одном из списков разрядных книг посылка сотен под Венев ошибочно отнесена к 10 ноября (там же. С. 142). В ноябре правительство не могло посылать воевод в Кашин и Венев, потому что у него не было ратников даже для обороны Москвы от осадившей город армии Болотникова.
441
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 11.
442
ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 245.
443
Буссов К. Московская хроника. С. 245.
444
Назаров В. Д., Флоря Б. И. Крестьянское восстание… С. 334, 339
445
ПСРЛ. Т. 14. С. 74.
446
Сб. РИО. СПб., 1912. Т. 137. С. 380.
447
ПСРЛ. Т. 34. С. 245.
448
Восстание Болотникова. С. 105.
449
ПСРЛ. Т. 14. С. 74; Восстание Болотникова. С. 106.
450
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 157.
451
Масса И. Краткое известие… С. 167. Факт гибели Мосальского подтвержден Боярским списком, где против его имени сделана помета: «Изменил. Убит в измене» (Боярские списки… Ч. 1. С. 257).
452
А. А. Зимин полагал, что битва на Вырке произошла около 23 февраля 1607 г., ибо в этот день погиб «под Калугой князь Ю. Ф. Мещерский» (Зимин А. А. К изучению восстания Болотникова. С. 210).
453
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 355.
454
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова // Вопр. истории. 1981. № 7. С. 75, 76.
455
Восстание Болотникова. С. 113.
456
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 44, 185, 206.
457
Восстание Болотникова. С. 113. В плен попал Иван Данилович Клупков-Мосальский, тогда как Иван Львович оставался в качестве «воровского» воеводы в Ряжске (Боярские списки… С. 257; Восстание Болотникова. С. 218).
458
Восстание Болотникова. С. 114. 8 марта 1607 г. Разрядный приказ выдал корм колодникам И. Старовскому и черкасскому атаману Б. Петрову из Дедилова (там же. С. 228). Бои у Серебряных Прудов и под Дедиловом имели место, скорее всего, в феврале.
459
Восстание Болотникова. С. 286.
460
ПСРЛ. Т. 14. С. 73.
461
Масса И. Краткое известие… С. 169.
462
Боярские списки… Ч. 1. С. 257.
463
Восстание Болотникова. С. 287–288; 291; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 157.
464
Восстание Болотникова. С. 102, 112.
465
ПСРЛ. Т. 34. С. 245.
466
Буссов К. Московская хроника. С. 143, 363–364.
467
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 44, 157; Восстание Болотникова. С. 112.
468
РИБ. Т. 13. Стб. 112; Масса И. Краткое известие… С. 170.
469
Из Боярского списка 1607 г. следует, что князь А. Тюменский находился под Калугой (Боярские списки… Ч. 1. С. 250). О гибели его сообщает «Карамзинский хронограф» (Восстание Болотникова. С. 112). Точная дата сражения на Пчельне обозначена на надгробии Б. П. Татева (Горский А. В. Историческое описание Троице-Сергиевой лавры. М., 1879. Т. 2. С. 86).
470
Восстание Болотникова. С. 112–113.
471
Буссов К. Московская хроника. С. 143.
472
Восстание Болотникова. С. 293.
473
Масса И. Краткое известие… С. 170.
474
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова. С. 78.
475
Буссов К. Московская хроника. С. 112, 148; Масса И. Краткое известие… С. 154.
476
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 92, 140, 142, 145, 148; Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 247, 254.
477
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 167.
478
Несмотря на многократные напоминания Пермь не посылала денежных доходов в казну вплоть до 10 марта 1607 г. (Акты исторические. СПб., 1841. Т. 2. № 78).
479
Масса И. Краткое известие… С. 169.
480
Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 202–203.
481
Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 304.
482
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 402–403.
483
Сов. архивы. 1968. № 6. С. 81.
484
Любомиров П. Г. Очерки истории нижегородского ополчения. М., 1939. С. 33.
485
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 408–409.
486
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 417; Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII в. // Вопр. истории. 1958. № 3. С. 101; Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 332–333.
487
Панеях В. И. 1) Холопство в XVI — начале XVII в. Л., 1975. С. 235; 2) Холопство в первой половине XVII в. Л., 1984. С. 121.
488
ГБЛ ОР, Собр. Горского, № 16, л. 236 об.
489
Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI в. М., 1970. С. 200–201.
490
Скрынников Р. Г. Россия накануне Смутного времени. М., 1981. С. 104.
491
Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII в. Л., 1986. С. 65–66.
492
Там же. С. 75.
493
Сказание Авраамия Палицына. С. 108.
494
Станиславский А. Л. 1) Первая крестьянская война в России и правительственная политика по отношению к вольному казачеству // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984. С. 237–247; 2) Законодательство о верстанном казачестве в XVII в. // Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1985. С. 164–177.
495
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985.
496
Воинские повести Древней Руси. М.; Л., 1949. С. 201.
497
Масса И. Краткое известие… С. 77.
498
Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в Хронографы русских редакций. М., 1869. С. 354.
499
ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 174–175.
500
РИБ. СПб., 1894. Т. 15. Стб. 12, 15; ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 32.
501
Законодательные акты Русского государства… С. 76.
502
Там же.
503
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. Прил. II. С. 535.
504
Законодательные акты Русского государства… С. 75.
505
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Россия накануне Смутного времени. 2-е изд. М., 1985.
506
Законодательные акты Русского государства… С. 66.
507
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахромееву. М., 1907. Вып. 6. С. 95–97.
508
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 458.
509
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII в. // Вопр. истории. 1958. № 3. С. 101, 102.
510
Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608–1610 гг. Пятигорск, 1957. С. 40–41; Тихомиров М. Н. Иностранная интервенция и борьба России за независимость // История СССР. М., 1966. Т. 2. С. 269–270.
511
Maciszewski J. Polska a Moskwa. 1603–1618. Warszawa, 1968. Р. 116–133; Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова и Речь Посполитая // Крестьянские войны в России в XVII–XVIII вв. М., 1974. С 332–333.
512
Паэрле Г. Записки о путешествии из Кракова в Москву // Устрялов Н. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. 3-е изд. СПб., 1859. Ч. 2. С. 169.
513
Гиршберг А. Марина Мнишек. М., 1908. С. 49–50. «Петр», по его словам, пересек границу в декабре 1606 г. (Чтения ОИДР. 1846. Кн. 1, отд. I. С. 6).
514
Акты исторические. СПб., 1841. Т. 2. С. 101. Грамота В. Д. Мосальского впервые точно датирована В. Д. Назаровым и Б. Н. Флорей (Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 340–341).
515
Там же. С. 335–337.
516
Maciszewski J. Polska a Moskwa. Р. 131–132.
517
Акты, относящиеся к истории Западной России. СПб., 1851. Т. 4. С. 259–260.
518
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 144.
519
Тихомиров М. Н. Новый источник по истории восстания Болотникова // Исторический архив. М.; Л., 1951. Т. 6. С. 121.
520
Буссов К. Московская хроника. С. 144, 175.
521
ПСРЛ. М., 1975. Т. 32. С. 192.
522
Жолкевский С. Записки о Московской войне. СПб., 1871. Прил. С. 192.
523
Маскевич С. Записки // Устрялов Н. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. СПб., 1834. Ч. 5. С. 46.
524
ПСРЛ. Т. 32. С. 192. Н. Мархоцкий подтверждает, что «Дмитрия» схватили в Пропойске и целую неделю держали в тюрьме якобы как русского «шпига»-лазутчика (Marchocki N. Historia Wojny Moskowskiej. Poznan, 1841. P. 6).
525
Ibid. P. 6–7.
526
Буссов К. Московская хроника. С. 144, 275.
527
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 76.
528
Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М., 1975. С. 453.
529
РИБ. СПб., 1872. Т. 1. Стб. 123. Будила называет Рукина москвитином Андреем Воеводским.
530
ПСРЛ. Т. 32. С. 192.
531
Marchocki N. Historia… Р. 6–7.
532
Буссов К. Московская хроника. С. 144, 275.
533
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
534
Грамота Лжедмитрия II от 14(24) апреля 1608 г. // Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII в. СПб., 1841. Ч. 2. Прил. С. 53.
535
РИБ. Т. 1. Стб. 123.
536
ПСРЛ. Т. 32. С. 162.
537
Буссов К. Московская хроника. С. 144, 145.
538
Жолкевский С. Записки… С. 116; Русский архив. 1906. № 6. С. 212; РИБ. Т. 1. Стб. 121.
539
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
540
ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 212.
541
Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 116.
542
ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 191–192.
543
Marchocki N. Historia… Р. 7.
544
РИБ. Т. 1. Стб. 123.
545
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
546
Буссов К. Московская хроника. С. 145.
547
Marchocki N. Historia… Р. 7.
548
Бутурлин Д. История Смутного времени… С. 90.
549
Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба… С. 45.
550
ПСРЛ. Т. 32. С. 92.
551
Буссов К. Московская хроника. С. 144.
552
Жолкевский С. Записки… С. 192.
553
РИБ. СПб., 1897. Т. 16. Стб. 435.
554
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. М., 1910. С. 333–334.
555
Бутурлин Д. История Смутного времени… С. 56–57; ПСРЛ. Т. 14. С. 89.
556
ПСРЛ. Т. 14. С. 89.
557
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 347–348.
558
Тихомиров М. Н. Новый источник… С. 119.
559
Буссов К. Московская хроника. С. 149.
560
ПСРЛ. Т. 14. С. 52.
561
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 348–350.
562
Гирисберг А. Марина Мнишек. С. 49–50.
563
Marchocki N. Historia.. Р. 7–8.
564
Маскевич С. Записки. С. 27.
565
ПСРЛ Т. 32. С. 192.
566
РИБ. Т. 1. Стб. 127–128; Marchocki N. Historia.. Р. 9—10.
567
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
568
РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 558.
569
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 13.
570
Маскевич С. Записки. С. 28–29.
571
Marchocki N. Historia… Р. 9.
572
Восстание Болотникова: Документы и материалы. М., 1959. С. 216.
573
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 430–431.
574
ПСРЛ. М., Г978. Т. 34. С. 215; М. Ф. Аксаков перешел на сторону повстанцев в дни восстания в Валуйках (Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 256).
575
ПСРЛ. Т. 34. С. 246.
576
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 45.
577
Там же. С. 45; Тихомиров М. Н. Новый источник по истории восстания Болотникова // Исторический архив. М.; Л., 1951. Т. 6. С. 120; Восстание Болотникова. С. 115, 217.
578
Восстание Болотникова. С. 115.
579
ПСРЛ. Т. 34. С. 215; Тихомиров М. Н. Новый источник… С. 120.
580
Восстание Болотникова. С. 115.
581
ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 75.
582
Восстание Болотникова. С. 217.
583
Там же. С. 115.
584
Там же.
585
Автор «Нового летописца» не упоминает о казни пленных и причинах помилования нескольких лиц, кратко сообщив, что всех «воров побита наголову, разве трех человек взяша живых» (ПСРЛ. Т. 14. С. 75).
586
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 143, 274.
587
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 441.
588
Зимин А. А. К изучению восстания Болотникова // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 211–212.
589
Восстание Болотникова. С. 217.
590
ПСРЛ. Т. 34. С. 214.
591
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 45.
592
Заимствовав цифру (1700 пленных) из разрядов, автор «Карамзинского хронографа» ошибочно счел, что она характеризует численность казачьего отряда.
593
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 444.
594
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 173.
595
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 445.
596
ПСРЛ. Т. 34. С. 246.
597
Восстание Болотникова. С. 116.
598
ПСРЛ. Т. 34. С. 246.
599
Восстание Болотникова. С. 117; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 158.
600
ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 169.
601
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 118, 158; ПСРЛ. Т. 14. С. 75; Т. 34; С. 247; Сов. архивы. 1976. № 5. С. 58.
602
Восстание Болотникова. С. 117.
603
Там же. С. 124.
604
Там же. С. 116–117; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 11.
605
Восстание Болотникова. С. 170–171.
606
Там же. С. 117.
607
Там же. С. 124.
608
Буссов К. Московская хроника. С. 143.
609
Восстание Болотникова. С. 178.
610
Там же. С. 117.
611
Назаров В. Д., Флоря Б. И. Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова и Речь Посполитая // Крестьянские войны в России в XVII–XVIII вв. М., 1974. С. 347.
612
Там же. С. 339.
613
Восстание Болотникова. С. 224–225.
614
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова // Вопр. истории. 1981. № 7. С. 82.
615
Там же. С. 77, 78.
616
Яблочков М. Дворянское сословие Тульской губернии. М., 1901. Т. 3. Прил. С. 9.
617
Восстание Болотникова. С. 106.
618
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова. С. 80–81.
619
Сов. архивы. 1982. № 1. С. 39.
620
Документы и материалы по истории Мордовской АССР. Саранск, 1940. Т. 1. С. 217.
621
Сов. архивы. 1968. № 6. С. 83.
622
Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М., 1888. Вып. 1. С. 546.
623
Подсчеты И. И. Смирнова (см.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 231; Вернадский В. Н. Конец Заруцкого//Учен, зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1939. Т. 19. С. 99— 100.
624
Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915. С. 161, 203.
625
Там же. С. 162.
626
Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII в. СПб., 1841. Ч. 2. Прил. С. 56.
627
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова. С. 79; Гераклитов А. А. Материалы для истории Саратовского Поволжья // Тр. Саратовской ученой архивной комиссии. Саратов, 1912. Вып. 29. С. 63. В Боярском списке 1606–1607 гг. против имени Ф. П. Акинфова сделана помета: «На Царицыне» (Боярские списки… Ч. 1. С. 258).
628
Летопись о многих мятежах. СПб., 1771. С. 113.
629
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 245–246.
630
Восстание Болотникова. С. 119.
631
Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. С. 171.
632
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 202–210, 354–365.
633
Зимин А. А., Королева Р. Г. Документ Разрядного приказа // Исторический архив. М., 1953. Т. 8. С. 37.
634
Любомиров П. Г. Очерки истории нижегородского ополчения. М., 1939. С. 31–33; Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 354–365.
635
Сов. архивы. 1968 № 6. С. 76.
636
Зимин А. А., Королева Р Г. Документ Разрядного приказа. С. 36.
637
ААЭ. Т. 2 С. 169.
638
Там же.
639
Корецкий В. И., Соловьев Т. Б., Станиславский А. Л. Документы первой крестьянской войны в России // Сов. архивы, 1982. № 1. С. 38
640
Восстание Болотникова. С. 221—222
641
Веселовский С. Б. Акты подмосковных ополчений // Чтения ОИДР. М» 1911. Кн. 4. С. 16–17.
642
ЦГАДА, ф. 210, оп. 23, № 8, л. 155; № 10, л. 72; ср.: Сов. архивы. 1982. № 1. С. 39.
643
ЦГАДА, ф. 210, оп. 23, № 11, л. 63.
644
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 12.
645
Восстание Болотникова. С. 116–117. Автор «Карамзинского хронографа» поименно перечислил всех дворянских голов из войска П. Урусова.
646
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 158–159.
647
Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 121.
648
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 342.
649
Боярские списки… Ч. 1. С. 247.
650
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 342.
651
ААЭ. Т. 2. С. 169.
652
Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание… С. 347.
653
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
654
Станиславский А. Л. Новые документы о восстании Болотникова. С. 79.
655
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 12.
656
Восстание Болотникова. С. 219.
657
Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ / Изд. А. Юшкова. М., 1898. № 271.
658
РИБ. СПб., 1872. Т. 1. Стб. 125.
659
В чине думного дьяка Рындин служил в полку тушинского боярина князя Д. Т. Трубецкого (см.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XVI–XVII вв. М., 1975. С. 455).
660
К концу жизни у Г. Веревкина было поместье на 190 четвертей пашни с двумя крестьянами (Сташевский Е. Д. Землевладение московского дворянства в первой половине XVII в. М., 1911. С. 68).
661
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. М., 1910. С. 336.
662
РИБ. Т. 1. Стб. 126.
663
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 12.
664
Там же. С. 158.
665
ПСРЛ. Т. 14. С. 76; РИБ. Т. 1. Стб. 125.
666
РИБ. Т. 1. Стб. 127.
667
ПСРЛ. Т. 14. С. 75–76.
668
Буссов К. Московская хроника. С. 146.
669
Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966. С. 526. В сохранившемся списке разрядной книги засека именуется то Бобровской, то Боровской.
670
Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 44–45.
671
РИБ. Т. 1. Стб. 127.
672
Ласковский Ф. Материалы для истории инженерного искусства в России. М., 1858. Ч. 1. С. 35–36; Афремов И. Историческое обозрение Тульской губернии. М., 1850 Ч. 1. С. 128–132.
673
Ивашко Сумин сын Кровков в 1605 г. числился городовым (уездным) сыном боярским по Мурому. В некоторых документах обозначено его прозвище «муромец Мешок Кровков» (Описание документов и бумаг Московского архива Министерства юстиции. М., 1891. Кн. 8, отд. 3. С. 77, 86; Веселовский С. Б. Акты подмосковных ополчений и Земского собора 1611–1613 гг. М., 1911. С. 23–25, 30, 41).
674
Восстание Болотникова. С. 117.
675
Приходо-расходные книги Иосифо-Волоколамского монастыря // Исторический архив. М., 1936. Т. 1. С. 16.
676
Восстание Болотникова. С. 170.
677
Веселовский С. Б. Акты подмосковных ополчений… С. 194.
678
ААЭ. Т. 2. С. 170.
679
ПСРЛ. Т. 14. С. 77.
680
Восстание Болотникова. С. 117–118; Белокуров С. А. Разрядные записи… С. 12.
681
Восстание Болотникова. С. 171.
682
Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1966. Т. 6. С. 319–320.
683
Николо де Мелло находился в заточении в Ростове, откуда он посылал «новины» Ю. Мнишеку в Ярославль. А. Рожнятовский кратко пересказал письма Н. де Мелло в своем дневнике (Восстание Болотникова. С. 173).
684
ПСРЛ. Т. 14. С. 76.
685
Восстание Болотникова. С. 118.
686
Там же. С. 124.
687
Буссов К. Московская хроника. С. 97, 143.
688
Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1843. Т. 12. С. 39–40; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. 4. С. 479–480; Костомаров Н. И. Собр. соч. СПб., 1904. Кн. 2. С. 297.
689
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты. С. 324–325. Аналогичного мнения придерживался С. Н. Быковский (Быковский С. И. Мнимая «измена» Болотникова // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1936. Вып. 2. С. 47–69.
690
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 468–492.
691
Зимин А. А. И. И. Болотников и падение Тулы в 1607 г. // Крестьянские войны в России в XVII–XVIII вв. М., 1974. С. 64–65.
692
Корецкий В. И. Новые документы по истории восстания И. И. Болотникова // Сов. архивы. 1968. № 6. С. 73.
693
Восстание Болотникова. С. 223. По наблюдению А. А. Зимина, расспросные речи «Петра» были записаны около 10–12 октября.
694
Восстание Болотникова. С. 222.
695
Зимин А. А. И. И. Болотников и падение Тулы… С. 63.
696
Буссов К. Московская хроника. С. 146.
697
Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб., 1874. С. 300–302.
698
Корецкий В. И Летописец с новыми известиями о восстании Болотникова // История СССР. 1968. № 4. С. 125–127; Станиславский А. Л. Первая крестьянская война в России и правительственная политика по отношению к вольному казачеству // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984. С. 237.
699
Буссов К. Московская хроника. С. 143–144.
700
Восстание Болотникова. С. 118.
701
Там же; ср.: ПСРЛ. Т. 34. С. 247.
702
Буссов К. Московская хроника. С. 147.
703
Восстание Болотникова. С. 118.
704
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937 С. 173.
705
Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений и мемуары его из русской истории. Киев, 1889. С. 138–139.
706
Жолкевский С. Записки о Московской войне. СПб., 1871. Прил. Стб. 195–196; РИБ. Т. 1. Стб. 122–123.
707
Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукопйси славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахромееву. М., 1907. Вып. 6. С. 217–218.
708
Буссов К. Московская хроника. С. 144.
709
Восстание Болотникова. С. 118; «Повесть 1626 г.» и «Рукопись Филарета» кратко сообщают, что люди Тулы отдали город царю Василию и передали в его руки «Петра». В «Рукописи Филарета» сказано о выдаче также и Болотникова (РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 587; Сборник Муханова. СПб., 1866. С. 276).
710
Восстание Болотникова. С. 118.
711
ПСРЛ. Т. 34. С. 247.
712
Буссов К. Московская хроника. С. 147.
713
РИБ. Т. 1. Стб. 127.
714
Marchocki N. Historia Wojhy Moskowskiej. Poznan, 1841. P. 9. Меховецкий убедил «царька» вернуться в лагерь, обещая, что в его присутствии найдет способ удержать войско в повиновении. Но вскоре Лжедмитрий II вновь тайно бежал. На этот раз он решил укрыться в Путивле.
715
В. Кентжинский первым установил факт знакомства С. Немоевского с дневником Рожнятовского (Ketzynski W. Dyarjusze Waclawa Dyamentowskiego i Marcina Stadnieckiego о wyprawie сага Dimitra // Przeglad Historyczny. 1908. T. 7. N. 3. P. 272–274). Автором «Дневника» Рожнятовского ошибочно считался В. Диаментовский (Долинин И. П. К изучению иностранных источников о крестьянском восстании под руководством И. И. Болотникова // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 465–471; Bibliografia Hteratury polskiej: Nowy korbut. 1965. T. 3. P. 184–186.
716
Восстание Болотникова. С. 174–175.
717
ПСРЛ. Т. 34. С. 215.
718
Зимин А. А. И. И. Болотников и падение Тулы… С. 57.
719
Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978. С. 157.
720
Немоевский С. Записки. С. 217.
721
См.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 482. О гибели Петра см.: Буссов К. Московская хроника. С. 147; РИБ. Т. 1. Стб. 122, 123; Жолкевский С. Записки… Прил. Стб. 195–196.
722
ПСРЛ. Т. 34. С. 247; ПСРЛ. Т. 14. С. 77; Масса И. Краткое известие… С. 173.
723
Татищев В. Н. 1) Избр. соч. Л., 1979. С. 84; 2) История Российская. Л., 1968. Т. 7. С. 367.
724
Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1824. Т. И. С. 120; СПб., 1829. Т. 12. С. 25–27,53, 94, 125–126, 244.
725
Соловьев С. М. Обзор событий русской истории… // Современник. 1849. Т. 13. № 1. С. 11.
726
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. 4. С. 391.
727
Ключевский В. О. Соч. М., 1957. Т. 3. С. 48.
728
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. М., 1937. С. 475–476.
729
Покровский М. И. Русская история с древнейших времен. 2-е изд. М., 1923. Т. 3. С. 50.
730
Фирсов //. И. Крестьянская революция на Руси в XVII в. М.; Л., 1927. С. 61; Дубровский С. М. Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. // Крестьянские войны. М., 1925. С. 44–46.
731
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. М.; Л., 1950. С. 495.
732
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII в. // Вопр. истории. 1958. № 3. С. 99.
733
Маковский Д. П. Первая крестьянская война в России. Смоленск, 1957. С. 295–297.
734
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 310.
735
Зимин А. А. Некоторые вопросы истории крестьянской войны… С. 98.
736
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985. С. 64–89.
737
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 236, 238.
738
Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Самозванцы в России в начале XVII в.: Григорий Отрепьев // Новосибирск, 1987. С. 70–96, 160–162.
739
Корецкий В. И. Формирование крепостного права… С. 259–262, 309–310.
Последние комментарии
2 часов 43 минут назад
2 часов 48 минут назад
2 часов 52 минут назад
2 часов 53 минут назад
2 часов 58 минут назад
3 часов 15 минут назад