Всяко-разно об искусствах [Август Котляр] (fb2) читать онлайн

Август Котляр Всяко-разно об искусствах

Вместо предисловия. О себе как художнике кисти, пера и мизансцены.

Вот зачем мне надо было начинать писать картины? Я в юности был художником, рисовал графику в детстве, участвовал в художественных выставках, потом писал абстрактные картины и делал деконструктивистские композиции в юности, в середине 1980-х. Первые искусствоведческие опусы я стал писать тогда же. Собственно, первой моей письменной работой, написанной не для университетских нужд, была статья о выставке “21 московский художник”, проходившей на Малой Грузинской, дом 28, в подвале дома, где жил Высоцкий. Эту группу не следует путать с “20 московскими художниками”, хотя это всё были птенцы советского андеграундного помёта.

Сам я в те годы занимался не очень понятной наукой, даже сейчас, спустя почти сорок лет, не могу сказать, чем именно. Моя базовая специальность — первобытная культура и искусство. Абсолютно бесполезная вещь, для больных на всю голову эстетов вроде меня или моей покойной уже однокашницы Кати Дэвлет, изучавшей мезолитические петроглифы. Соответственно, я болтался на Истфаке МГУ между кафедрой этнографии и истории первобытного общества (так она тогда называлась) и отделением истории искусств. Собственно, на моё становление как исследователя, оказали влияние три человека — это мой научный руководитель Алексей Никишенков, это искусствовед Иван Тучков и синолог Владимир Малявин, открывший для меня сокровищницу древнекитайского менталитета. Это были чрезвычайно умные, знающие, добросовестные люди, с большим чувством юмора. Жизнь повела меня по другой траектории, но базовая академическая подготовка давала о себе знать, и в 1990-е годы я наблюдал “новых русских” как этнограф наблюдал бы архаическое племя “в поле”, где нибудь в джунглях Амазонки или Андаманских островов, я чувствовал себя Миклухо-Маклаем.

Жизнь вынуждала меня заниматься вещами, лишь косвенно связанными с искусством, хотя душа всё время тянулась к горнему. В 1998 году я познакомился с галеристом Игорем Метелицыным, который был, я так полагаю, первым серьёзным арт-дилером на всём постсоветском пространстве, и он ввёл меня в понятийную систему современного искусства, а в дальнейшем лекции Бориса Гройса и Виктора Мизиано открыли для меня мир кураторства и системы производства искусства. В конце 1990-х меня крайне занимала теология, и для постижения оной я болтался в иудейском колеле “Торат Хаим”, потому что я еврей, и изучал я христианское богословие у евангельских христиан в библейской школе “Слово жизни”. В дальнейшем я сделал вывод, что люди, считающие себя верующими, в массе ничего не знают о первооснове своих взглядов, которые они принимают за глубокую религиозную веру. Как и в развитом первобытном обществе, в нынешнем обществе набор предрассудков, суеверий, ритуалов и обрядов полностью подменяют собой внутренний скелет веры, и на самом деле становятся экзоскелетом, то есть внешней оболочкой, хитиновым непрошибаемым панцирем, к которому внутренняя начинка крепится изнутри, как у насекомых и моллюсков. А не надевается на твёрдый внутренний скелет, как у людей.

Что я искал в исследованиях высшей религиозной деятельности? Я искал ключи к пониманию Божьей воли для человека. Меня крайне занимал вопрос: несёт ли Творец какую-либо ответственность перед своим творением? Это очень непростой вопрос. Потому что ставится под сомнение либо всемогущество, либо иные качества Богу, которые мы считаем имманентными, то есть внутренне присущими, определяющими Его качества как Самого Главного и За Всё Ответственного. То есть мы спрашиваем — может ли Бог ошибаться и быть неправым? В принципе, отец может быть неправ? Конечно, может, если в принципе, но на стороне отца сила, моральный авторитет и сама судьба ребёнка в отцовских руках, пока дите мало и не может самоопределяться.

Тема скользкая, подлючая, непочтительная к авторитетам, циничная до предела, но жизненно ключевая. Богословы тут же закатывают глазки, сначала делая их страшными, а потом уходя в себя, закатывая свои перепуганные зенки в подлобье, словно в куцых своих мозгах могут найти ответы на вопросы, которые страшно не то что задавать — думать об этом чуть ли не богоборчество. Немногие находили в истории человечества в себе достаточно ума и мужества, чтоб поднимать этот вопрос и выносить в публичный дискурс. Первым, насколько мне было известным, стал Лукиан, сочинивший диалог “Зевс уличаемый”. Там некий ритор Киниск, пользуясь методом Сократа, загоняет верховного начальника древнегреческого пантеона в тупик: ты подвластен мойрам, Року и Счастливому Случаю? Если да, то ты не всемогущ, если нет, то ты нарушаешь тобою же созданный порядок вещей.

Математик и философ Готфрид Лейбниц сочинил для каких-то скучающих царских тёток трактат “Теодицея”. Занудное чтиво, суть которого — Бог всегда прав. Господь Бог даёт человечеству и отдельным персонажам множество обещаний, даже клянётся Сам Собой. Он обещает Аврааму, он обещает еврейскому народу кучу всего через 28 главу Второзакония, он обещает царю Киру Великому через пророка Исаию в 45–48 главах Библии, он даже предлагает испытать себя в единственном вопросе — в вопросе десятин и пожертвований через пророка Малахию в главе 3. Согласно Евангелиям, Бог воплощается в шкуру земного человека, Сам становится человеком, собственным сыном, что искупить грехи человечества и чтоб каждый, верующий в этого сынка, не погиб, но имел жизнь вечную. Что за парнишка вышел из этой затеи? Родился царь царей в если не в свинарнике, то уж точно на скотном дворе, положили его в кормушку для крупного рогатого скота, ни коляски, ни колыбели. Пришли какие-то люди, принесли что-то, деньжат, наверно. Потом мальчик рос непослушным и непочтительным, сбегал от родителей, которые его, двенадцатилетнего подростка, три дня искали повсюду и нашли в синагоге, где он поучал седобородых мудрецов. Став постарше, он связался с плохой компанией, ему сетовали товарищи: зачем бухаешь с бандитами и проститутками (мытарями, то есть коллекторами, выколачивателями денег, и грешниками, то есть распутниками, Мф. 9:11). Самарянке у колодца он в деликатный выражениях пояснил, что она потаскуха (было пять мужей, и который сейчас с тобой, не муж он тебе, Ин. 4:18), хананеянке, молящей о помощи, он прилюдно сообщает, что она — сука, то есть псина (нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам, Я послан только к погибшим овцам дома Израилева Мф. 15:24, 26). Жил Он, если верить Писаниям, как альфонс (не жиголо, нет, без оказания интимных услуг, просто за счёт женщин — и многие женщины служили Ему имением своим Лк. 8:3). Хотя говорил Он, что принёс не мир, но меч (Мф. 10:23), и не нарушить Моисеев закон, но исполнить (Мф. 5:17), Он проявляет милость к женщине, пойманной при совокуплении вне брака (Ин. 8:1-12) и с миром отпускает её, вместо побивания камнями по закону. И с другой тётенькой, страдавшей от вагинального кровотечения 12 лет, обходится крайне милостиво, когда она, ритуально нечистая, схватила его за цицит, святое святых, за что не могла хвататься под страхом жестоких наказаний (Мф. 9:20, Левит 15:25–28). Иисус ловко предёргивает в спорах, как заправский греческий софист. Его спрашивают: позволительно ли платить подати кесарю? Он в ответ спрашивает: чьё изображение на денарии? Кесаря? Так отдавайте кесарю кесарево, а Богу — Божье” (Мф. 22:21). В чём здесь передёргивание? В подмене ловкой подмене смыслов, ибо учёные раввины спрашивали его по существу, в принципе надо ли нам, иудеям, иметь отношения и служить римской, языческой власти, и при чём тут изображения на монете, там могло быть отчеканено что угодно, так отдавать свои кровные любому, кто изображён на денежке? На долларах нарисованы покойники, на рублях всякие городские достопримечательности, на иных деньгах — зверюшки. Так отдайте зайчикам зайкино, пусть грызут купюрку? Иисуса спрашивают предметно, он отвечает метафорами, силлогизмами, аллюзиями. В главе 16 Евангелия от Матфея самый верный, но малообразованный рыбак Пётр, которому Иисус поведал о предстоящей смерти и воскресении, по-человечески жалеет Иисуса и спрашивает, может, оно и не надо? На что Иисус взвизгивает: отойди от меня, сатана, потому что думаешь не о том, что Божие, а что человеческое! (Мф. 16:23). Но сам потом в Гефсиманском саду молился три раза, чтоб чаша сия Его миновала, то есть подыхать в муках не особо-то и хотелось (Мф. 26:39–44). Интересно, кто слышал и записал беседу Иисуса с Богом, ибо ученики его дрыхли как сурки, за что Он им три раза выговаривал: бодрствуйте и молитесь, чтоб не впасть в искушение, дух бодр, но немощна плоть (Мф. 26:41). То, в чём наставляет Иисус своих учеников на Тайной вечере, вообще святотатство, ибо Он призывает их к людоедству — ешть плоть мою и пейте кровь мою (Мф. 26:26–28). Кровь была строжайше запрещена иудеям в пищу: ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его; потому Я сказал сынам Израилевым: “Не ешьте крови ни из какого тела, потому что душа всякого тела есть кровь его; всяк, кто будет есть ее, истребится” (Левит 17:14). В другом месте, в Бытие 9:14 — “Только плоти ее с душой ее, с кровью, не ешьте”. Иисус, пришедший исполнять закон, призывает к нарушению его, получается. И в самом деле, все участники этой прощальной вечеринки, были истреблены, плохо кончили, умерли не своей смертью, кроме юного мальчишки, апостола Иоанна, умершего в изгнании на греческом острове Патмос. Сам Иисус умирал чрезвычайно мучительно, и потом что-то произошло, Бог Его оставил, хотя это странно, как Бог может оставить Сам Себя: “Или! Или! лама савахфани?” (Марк 15:34), что очень странно слышать: “Боже! Боже! Для чего ты меня оставил” (в русском переводе с арамейского в Мф. 27:46). Чему Иисус удивлён? К кому и зачем Он взывает, разве Он и Отец — не одно, как Он сам утверждал (“Я и Отец есть одно” Ин. 10:30).

И потом ещё одно немаловажное замечание. Допустим, Иисус считал себя жертвенным агнцем, беспорочным, приносимым в жертву во искупление грехов Израиля и всего человечества, ибо так сказал Иоанн Креститель: “Вот Агнец Божий, который берёт на Себя грех мира” (Ин. 1:29). В принципе, есть мясо жертвенных животных можно, что там оставалось после жертвы всесожжения. Но ведь Иисус умер от удушья, а удавленину есть категорически запрещено, ибо в ней осталась кровь, и прокол копьём Лонгина в подреберье не сделал Иисуса ритуально чистым жертвенным животным.

Когда на все эти темы начинаешь разговаривать с людьми, считающими себя христианами, они начинают беситься и сходить с ума, кричать, что я — жидовская морда и ничего не понимаю. Мне это странно слышать, июо Иисус был верующим иудеем, как и все Его ученики, и это было сугубо еврейское течение, новая волна, еврейский New Age. Потом туда намешали митраизм, эллинистические культы и философские понятийные сетки из Аристотеля, потом туда намешались александрийские философы, то есть евреи, думающие и говорящие по-гречески, подмешался римский практицизм и византийская амбивалентность, появился концепт Троицы, появилось монашество, культ святых, угодников и мучеников, поклонения изображениям и предметам, и вот так из иудейского ствола выросло непонятно что за гибрид чего с чем. И люди в это верят, и даже вроде как этот нарратив им строить и жить помогает.

Иудеи, особенно ортодоксального толка, тоже на стенку лезут, если начинаешь говорить с ними о Торе, и о всяких интересных местах. Но если у христина есть убежище от скользких вопросов в Святоотеческих преданиях, то у иудеев таким убежищем служит Талмуд и книги Каббалы.

Ну как художнику пройти мимо мракобесия и невежества, и не пнуть? Суть моей художественной парадигмы в том, что, по меткому выражению Климента Гринберга, “высокая культура — одно из наиболее неестественных порождений человека”. Но только я подхожу к демонстрации, экспозиции естественного, физиологического, как акта высшей духовности. Например, есть такое выражение — “семя авраамово”. Люди понимают это метафорически, как народ, пошедший от Авраама. Но ведь за этим стоит прежде всего физиология — и я выставляю в специальной раке священный предмет — презерватив, наполненный еврейским эякулятом. Это и есть семя авраамово. Чем не святые мощи? Почему нельзя их целовать, прикладываться, просить о заступничестве, как это делают десятки миллионов верующих по всему миру, прикладываясь к фрагментам тел давно усопших людей. Или я выставляю сушеный кусочек крайней плоти — это Священный Препуций, тоже можно целовать, ведь обрезание полового члена — это символ Завета между человеком и Богом, и Иисус был обрезан, и все апостолы, и ничто не мешает приобщаться к благодати как с препуцием, которые я со всем трепетом выставляю в раке, так и припадать устами со сладким поцелуем к самим мужским достоинствам, с которых препуции были срезаны. Именно обрезанный член есть символ завета, то есть вековечного договора о дружбе, сотрудничестве и любви между Богом и человеком. Одна из моих работ — это раввин Соловейчик, большой деятель иудейского миссионерства, рядом с ним стоят Ктулху, Чужой и Хищник, все они с перебинтованными пиписьками — они прошли гиюр, моэль сделал им обрезание, и теперь они полноценные евреи и тоже в завете с Господом Богом.

В священном сосуде я выставляю израильскую грязь, смешанную со слюнями и соплями — это Святое Брение, которое лечит не только от врожденной слепоты (Ин. 9:6–7), но и от любых других болезней, включая слабоумие и геморрой. Разве это как-то противоречит практикам разнесения освященных куличей, святой воды или специальных исцеляющих кусочков ткани, которые можно прикладывать к больным местам и они снова будут здоровы?

Является ли подобное моё творчество святотатством? Отнюдь! Я следую в точности духу и букве Священных Писаний, и, более того, сложившимся практикам богослужений и приобщения Святых Даров. Обрезание, елеопомазание, причастие, крещение, соборование, возжигание свечей или каждение благовониями, это всё суть таинства, и мы не понимаем, как работает Евхаристия или исповедь под епитрахилью с последующем отпущением грехов.

Многие обожают иконы, ибо они суть образы невидимого. А что нарисовано на иконе? Весьма условные лица, которых живьём никто никогда не видел, и таковыми ли были царь Давид, Иоанн Креститель, Иисус, дева Мария, Николай Угодник, какими они изображены на иконах? Ясное дело, нет. Мария — юная девочка, лет четырнадцати, по нынешним понятиям, малолетняя роженица, подросток несовершеннолетний. По нынешним временам, любого, кто осеменил бы такую юницу, законопатили бы в тюрягу как педофила на четыре года (статья 134 УК РФ), и там бы зэки его опустили. В те времена девчонок рано выдавали замуж. Может, ей вообще тринадцать лет, она только прошла бат-мицву в двенадцатилетнем возрасте, по закону она совершеннолетняя и уже вполне фертильная в свои годы, а внешностью похожа на юную Натали Портман в фильме “Леон”, совсем ещё доченька. А апостол Павел — не здоровый такой седой благообразный дядька, а рано полысевший чернявый маленький плюгаш, с огромный шнобелем, оттопыренными ушами, небритый, грязный, склочный, сварливый, психически неуравновешанных, неистовый в гневе и в вере, на тоненьких и кривеньких ножках понесший своё внезапное озарение по всей Ойкумене, со всей своей еврейской мессианской страстностью. То есть верующие поклоняются образу в виде иконы, а образ у нас произволен, и достаточно условен. Как далеко заходит условность? Если нарисовать смайлик — кружочек, две точки, скобку как рот, и подписать I.N.R.I., будет ли это икона Спаса Вседержителя, Христа Пантократора? Что надо дорисовать? Усы метелками и бороду лопатой? Нимб над головой? Что делает икону иконой? Неизвестно кем установленный живописный канон? Окропление святой водой? Признание этого изображения священным предметом, как оберега или амулета? До этого Господь нас не слышал, мы молились в пустоту, теперь на доске нарисовали рожицу, и Господь тут же склонил Своё ухо к нам и благосклонно внимает нашей просьбе дать денег?

Лично я тонко чувствую присутствие Божье, шехину, и никогда не переступаю грань, чтоб обидеть Духа Божьего, а широта мысли в иудаизме никак не ограничивается. Более того, известен случай, возможно, это предание, но похоже на правду, что где-то в начале 20 века в белорусском местечке выросли цены на всё, и работающим иудеям перестало хватать денег на необходимое, на содержание семей. Тогда они обратились в Раввинский суд, и тот вынес решение, что Бог не прав. И тогда, неизвестно откуда, появились подводы с дешёвым хлебом.

В своих работах я стремлюсь выразить суть предметов, суть вещей, их тайный смысл сделать явным, постигаемым. Что толку в непостигаемом? Как можно приспособить непостигаемое? Только путём проб, ошибок, то есть экспериментов с непредсказуемым результатом. Во многих своих работах, через искусство, я веду диалог вовсе не со зрителем, ибо чтобы о чём-то полноценно говорить и обмениваться соображениями, надо быть на одной волне и говорить на одном языке. Я беседую с Господом Богом. Я Его вопрошаю: я правильно Тебя понял? Ты именно это имел в виду в Своём Слове? Если я ошибаюсь, то наказывать меня не за что. Ученик не подлежит наказанию за ошибки, это неизбежно, когда учишься что-то делать, а внятных инструкций и протоколов действий на все случаи нет.

Ясное дело, что моим стилем не может быть академизм и социалистический реализм. Тем задачам, которые я ставлю перед собой, как художник, должен соответствовать особый художественный стиль. А какие задачи я ставлю? Отделение зёрен от плевел, выявление здорового ядра, сути, смысла, обоснованности, возможности понять и пользоваться даже вещами невидимыми, неосязаемыми, такими как вера, как глубокая уверенность, что Творец видит нас, слышит нас, пребывает с нами, и мы Ему небезразличны, хотя порой у меня закрадываются подозрения, что не так уж мы дороги Ему, скорее, мы Его игрушки, Он через нас что-то постигает о Самом Себе, если Ему ещё не надоело за столько лет и с Его возможностями влиять на мир и с Его вычислительными и интеллектуальными возможностями.

Следовательно, мой стиль должен быть лаконичным, предельно при этом выразительным, содержательным, передавать смысл текста, суть текста, подтекст и контекст. Ясно, что это тогда формализм, структурализм, деконструктивизм, экспрессионизм. И это не может быть искусством, встраиваемым в какую-либо систему. Это не иконопись, это не салон, это не станковая живопись. То есть похоже на арт-брют, на арте-повера, на постмодернистские эссе, только средствами изобразительного искусства. По сути, это и есть арт-брют, только, в отличие от художников-аутсайдеров, я знаю, что такое композиция, перспектива, светотени, анатомия, цветопередача, что такое золотое сечение и числа Фибоначчи, что такое сфумато, сепия, ванитас или воздух в картине. А также я знаю, что такое семантика и семиотика, и что означают разные предметы в картине, потому что меня учили искусствознанию с младых ногтей.

Что получается на выходе? Такие произведения искусства, что выглядят как изощрённые издевательства над условностями со статусом святынь и хамскими чувствами филистеров, но на самом деле передают самую суть вещей. Люди ведь не знают сюжетов ни библейских, ни мифологических, и им что Мойры, что Тихе, что Аид, что воды Стикса, что аргонавты или похищение сабинянок — всё едино, ни о чём не говорит. Равно как и Иаиль и Сисара, Самсон и Далила, Давид и Вирсавия, Илия и Иезавель, тоже ни о чём не говорит. Им котики, мурзилки, сиськи, чтоб всё было красиво, дорого-богато, им милота люба. Это нормально.

И это понимали большие художники во все времена и стебались над вкусами и заказчиков, и публики. Я помню, когда Иван Тучков обратил моё внимание на Мазаччо. Я очень внимательно рассматривал картину “Мадонна с Младенцем и четырьмя ангелами” 1426 года, Мазаччо написал её, когда ему было 25 лет. Он прожил всего 27, умер мальчишкой. Так вот, он пишет младенца и стебётся: у младенца старческое выражение лица, он уже родился ветхим днями, как про себя сказал Бог в Ветхом завете. Одной рукой он теребит гроздь винограда, символ вина, символ лозы, к которой Ему предстоит привить человечество, и гроздь лежит в ладони его матери. Другая рука поднесена ко рту, и он сунул два пальца в рот, смотря при этом пристально в глаза зрителю — это означает, что Меня от вашего вида, дорогие зрители, тянет блевать, то есть человечество Меня совсем не радует, Меня от вас тошнит. Мазаччо намекает, что это не простая картина — синие одежды Девы Марии обрамлены золотой каймой, которая вовсе не орнамент, а письмена, которые как шифр, не похожи ни на что, но это мелко, филигранно выписанные буквы несуществующего алфавита, какого-то енохического, ангельского языка. У самой Марии овечье выражение лица — она ведь Агнца родила, то есть ягнёнка, маленького барана, которого убьют, а потом будут жрать каждое воскресенье. И сама она тогда овца, покорное существо, поставленное перед фактом Архангелом Гавриилом — хоть ты и девственна, но уже беременна, а то, что ты мужа не знала, разрулим — и приснился ангел Иосифу, сказав, не трожь девчонку. А ведь скандал уже был, Иосиф, законный муж, всё прознал, но как человек незлой, хотел с миром отпустить обрюхаченную посторонним жену (Лк. 1:26–31, Мф. 1:18–20). То есть девчушка натерпелась уже, ведь за такое по тем понятиям побивали камнями. Мазаччо это всё передал на холсте, дав ключ в виде невразуметительных письмен на хитоне Марии — указание, что там есть смысл, который зрителю надо распаковать и расшифровать. Это и есть высокое искусство, рассказать историю таким образом.

Я, как и Мазаччо, и Ян ван Эйк, и Вермеер, и Караваджо, и Эль Греко, и Веласкес, рассказываю истории. Но уже со всем тем багажом, нажитом и потерянным искусством по дороге своего развития от петроглифов и неолитических венер до Женевы Фиггис и Адриана Гени. Например, история грехопадения царя Давида, надругательства над Вирсавией и погубление её мужа Урии Хеттеянина мною рассказаны через отпечатки трёх пар босых ног и солдатский жетон (dog-tag) на большом пальце одной из ног, как вешают в морге на покойников. Или история Самсона и Далилы рассказана через два человеческих профиля, выбивающихся из грив волос, и пару сисек. Но это всё любопытно и интересно тем, кто отягощён грузом ненужных знаний, кто знает, что кричали палестинские дети пророку Елисею, перед тем как их разорвали медведицы, и что царь Ирод умер, будучи буквально загрызен вшами.

Из своих поделок я создавал сакральные пространства, хотя бы в замысле, в виде чертежей больших инсталляций, но никто не хотел в США это выставлять. Выставляли всякую фигню, чистую лажу, имитацию мысли и творчества. Сила хорошего образования в том, что сразу видишь, где настоящее искусство, где крепкое ремесло, а где лажа, халтура, имитация, симулякры. Ну и китч, соответственно.

Я в течение многих лет отслеживал, что происходит в сотне ведущих галерей мира, что выставляют в музеях, что пишет специализированная пресса. С мечтами зарабатывать своим концептуальным искусством я распрощался ещё в 2018 году в Америке, когда ни одна из 300 галерей в США и Европе не взяла мои работы. Возвращаясь в Россию, я оставил в США, в Техасе, около 200 единиц, созданных мною там с 2012 по 2017 годы. Вернувшись в Россию в 2019 году, я сделал около 50 работ до января 2021 года, когда открыл свою галерею, и закрыл её через несколько месяцев, потому что из-за ковидных ограничений никто никуда не ходил. С 2020 года я занимался писаниной, публицистикой и драматургией, результатом которой стало 10 книг, опубликованных с ноября 2022 года по январь 2024 года на электронных платформах, потому что это быстро не требует общения со слабоумием в редакциях и издательствах.

В галереях тоже в массе сидят слабоумные, и такие же слабоумные покупают. Не все, но многие. Я был в галерее у Ларри Гагосяна в Беверли Хиллс, ничего из того, что я там видел, я не взял бы и не повесил у себя. Я с глубокой симпатией отношусь ко всему, что не лажа. Это видно. Например, Сай Твомбли — это не лажа, а Оскар Мурилло (Мурийо) — лажа в чистом виде. Также лажей являются такие богатые художники как Дэмиен Хёрст или Джефф Кунс. Они производят массовый китч, который неплохо продаётся лошарам с баблишком. Но это система искусства, то есть система по производству искусства, от искусства как такового там ничего нет. Я пытался напроситься на арт-резиденцию во многие места. в том числе к семейству Рубелл в Майями, но тамошний куратор, какой-то кубинец, меня вежливо послал, хотя Мурилло у них харчевался и ошивался целый год, если не больше. Я пытался наладить отношения со Стефаном Симховицем, который вроде любит всё новое, но он ничегошеньки не понял в моих изысканиях, мы с ним разругались. Ханс Ульрих Обрист мне не отвечал, пёс с ним, невелика потеря. Я обменялся несколькими посланиями с арт-критиком Джерри Зальцем, он предложил мне написать несколько работ на тему моей жизни, решив, что я психически проблемный. Но и с ним мы поругались на политической почве, он, как и все деятели этого поприща, дикий либерал, оголтелый любитель гомосексуалистов и расовых меньшинств. Жена его, Роберта Смит, тоже хорошая еврейская тётка, вроде потише, но она служит в “Нью-Йорк Таймс” ведущим арт-критиком, а это известный гадюшник либерастов, больных на всю голову. Обменялся посланиями с Вальдемаром Янущаком, вроде пошло, написал ему, что он хороший еврейский парень, он обиделся, написал, что он поляк. Интересно, много ли он похож на Леха Валенсу или на Анджея Дуду, спросил я его, на что он тоже обиделся. Они все такие ранимые, просто припевочки какие-то! Переписывался немножко с Арне Глимчером, спросил, как попасть к нему в галерею, и как вообще туда попадают. Он ответил, что не знает. Ну и не надо, уже не узнает никогда. Лично мне не нравится, к какой невыразительной блевотине скатилась его галерея. Писал письма в тюрьму Мэри Бун, которая работала с Баскией, писал Аннине Носей. Пообщался в девушкой по имени Анна Зорина, тоже странная. В Сан-Франциско хотел поработать с Сержем Сорокко, тоже облом, уклонился он.

В Америке я жил как все нормальные художники — днём продавал автомобили, седельные тягачи дальнобойщикам, жилые трейлеры пролетариям, а вечерами и по выходным создавал искусство. И без конца всех торпедировал. Возможно, Хьюстон, где я жил, был не лучшим местом для концептуального искусства, хотя другие места были ещё гаже с точки зрения вкусов публики и покупателей. Я пытался местным миллиардерам нахлобучивать свои картины в качестве презентов, занёс офигительного “Кентавра с двумя пенисами — мужским и конским” трейдеру Джону Арнольду в его роскошный офис в “Уильямс тауэр”, отвез в самую задницу мира несколько своих картин Элис Уолтон, бабке с шестьюдесятью миллиардами долларов, всучил управляющему её ранчо, чтоб повесила в свой деревенский музей “Хрустальные мосты” в Арканзасе. А работы были отличные: “Самоубившийся стодолларовый Франклин” с пулевой дырой в виске, “Три Грайи с одним глазастым зубом” и икону “Почкующаяся Одигитрия”. На последней работе Иисус отделялся от Богоматери как бы почкованием, а не появлялся из причинного места, откуда обычно вытаскивают деток. Это символизировало как Непорочное зачатие, так и человеческую составляющую Богочеловека, обретшего плоть от земной женщины и, соответственно, эволюционно-животную природу, что все мы проиошли от амёбы и гидры. Почему-то никто не думает, что Иисусу надо было покушать и покакать, попить и пописать. Не зашло мисс Уолтон моё искусство, всё ж бабка дикая, несмотря на дикие бабки.

Как у всякого человека, у меня есть периоды, когда я страстно увлечён, работаю, делаю что-то, оно получается, не получается, или получается не то, потом наступает некторое отчуждение, оставываешь, и потом либо возвращаешься, либо не возвращаешься. Я создал больше, думаю, 300 арт-единиц, и на текущий момент скорее сосредоточен на кино- и театральной драматургии. Почитать мои тексты будет небезынтересно, потому что я и сам думаю не общими местами, и людей опрашиваю незаурядных, знатоков своего дела.

В настоящий сборник вошли всякие мои статьи, касающиеся всех искусств, до которых мне было дело: изобразительные искусства, архитектура, мода, драматургия, книги, кино. Это спин-офф к моему труду “Хроники турбулентности 2020–2023”. Все вещи, кроме настоящего вступления, написаны с 2020 по конец декабря 2023 года.

Январь 2024 года

ГЛАВА ОБ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВАХ

04.01.2021. Переосмысливая сакральное в мире профанов

Делюсь личным художественным опытом. Я вернулся к занятиям изобразительными искусствами в начале 2010-х годов, переехав из Москвы в Хьюстон и работая журналистом. О том, кто я такой, чем занимался и занимаюсь, можно почитать в моих книгах, в частности, в “Записках прохиндея”.

Я совсем не модный художник. Я стою особняком. Американские и британские арт-критики — Джерри Зальц, Роберта Смит, Вальдемар Янущак — знают, кто я такой, равно как и некоторые другие акторы системы американского искусства. Дело в том, что мои упражнения в искусствах не вписываются ни в систему американского искусства в целом, ни в одну из её подсистем. Я создавал сакральные пространства, опираясь не только на теоретическое и этнографическое знание, как это бывает устроено у народов мира, но и на всю историю мирового искусства.

Началось всё с того, что я мучительно думал — что нравится мне? Что из мирового искусства я бы хотел видеть у себя перед глазами каждый день? Египтян? Нет. Европейскую античность? Нет. Раннее средневековье? Нет. Ренессанс? Тоже нет. Равно как и модерн, и постмодерн, и ничего из современных художников я бы не хотел каждый день видеть перед собой, даже любимых Дюбюффе, Баскию и Бэкона. Этих лично я ценю больше всех, за их неистовость и независимость, за невписываемость ни в какие рамки и определения. Что мне в них ещё нравится — они не из системы воспроизводства искусства, они не ходили по арт-институциям и не канючили, чтоб их туда взяли. Они появились буквально из ниоткуда, не вписываясь ни в какие каноны и до сих пор не подлежат никакой классификации. Дюбюффе пытаются отнести к арт-брюту, Баскию к неоэкпрессионизму, а Бэкон до сих пор ни к чему не относится, так, условно, к никогда не существовавшей лондонской школе.

Консервативный Хьюстон моё искусство тоже озадачило. В Хьюстоне есть частное собрание искусств семейства Де Менил. Несколько лет назад я вёл переговоры с тогдашним куратором коллекции Тоби Кэмпсом о создании тотального сакрального пространства в принадлежащей Де Менилам византийской часовне. Дело в том, что в ультрасовременном здании хранились раннехристианские фрески, которые были возвращены Турции, и намоленное пространство опустело. Я предложил сделать храм памяти замученных за веру и без вины. У меня был личный опыт беспомощного и бессильного отчаяния, когда ничего не можешь сделать с предложенными обстоятельствами и можешь только обращаться к Богу с мольбой о милости и спасении. Из подручных как бы средств — на выброшенных в утиль картонных коробках — я создал весь иконописный ряд, как в византийских церквях, но при этом не в традиционном каноне, но как бы от имени отчаявшихся людей, хватающихся за ускользающую надежду, у которых под рукой только мусор и две краски — чёрная и красная. Я создал полностью сакральное пространство, и даже поместил туда мощи — но в виде сваренных брусков мыла из останков невинно убиенных нацистами детей. Была такая программа в 1940 году, называлась Aktion T4, когда всяких психически и физически ущербных детей умерщвляли по личному разрешению Гитлера. С этого и начался Холокост — не встретив общественного сопротивления, нацисты сначала потренировались на детках, потом к эвтаназии приговорили психически нездоровых взрослых, потом пошли в ход собственные безнадёжно изувеченные солдаты, а затем массово евреи. Изначально я хотел провести эту выставку в Хьюстонском музее Холокоста, но он закрывался на ремонт, пришлось искать другие площадки.

Тоби Кэмпс вежливо уклонился от предложенной чести, переадресовав меня в музей Холокоста в Хьюстоне, хотя еврейская тема была лишь фрагментом в общем замысле; у него был более важный проект для часовни — зеркала на веревочках. В музее Холокоста уже уклонились — дескать, у нас намечается ремонт, да ещё у вас нееврейские иконы, и даже уклонились от установки памятного знака Александра Печерскому по моему проекту, хотя это был символ несгибаемости и непобедимости еврейского духа — ведь Печерский руководил единственным успешным восстанием заключённых в лагере смерти "Собибор". Моя канитель с организацией собственных выставок тянулась всю середину 2010-х годов, и в конце настоящего опуса я дополнительно рассказываю о своём личном опыте, как я пытался сделать в Хьюстоне что-то серьёзное.

Оказалось, арт-мир очень пуглив, кураторы, музейщики, галеристы — все жутко боятся, как бы чего не вышло, все друг на друга оглядываются, ищут знаки одобрения и принятия, а то вдруг окажешься неполиткорректным. В Америке это не шуточки, как бы ни смешно это ни звучало в России. Меня таскали по инстанциям за донос, что я неполиткорректно высказывался о педерастии, о феминизме и о расовых вопросах, меня выгоняли с очень хорошо оплачиваемой работы за моё искусство, были тяжёлые разбирательства и денежные потери — это не шуточки в современной Америке. Должен заметить, что граждане России, которые считают, что пора валить — очень, очень, очень глубоко заблуждаются на предмет свобод и процветания западного мира.

Россия во многом свободней, но здесь тоже идёт процесс нарастающего мракобесия — всех теперь могут записать в какие-то иностранные агенты, обвинить в оскорблении чувств и экстремизме, посадить в тюрьму за перепост картинки в социальных сетях. Из-за экстремумов российского законодательства я не стал ввозить свои работы на территорию РФ, потому что даже за менее выразительные работы на библейскую тематику художники в России подвергались уголовному преследованию. Из-за общей богословской безграмотности населения, малограмотности законодателя и полуграмотности экспертизы подобные работы, отражающие с абсолютной точностью дух и букву Священного Писания, могут быть признаны либо оскорбляющими чувства верующих, либо вообще экстремистскими.

Что же касается моих мотивов создания произведений искусства — это всё издержки поиска смысла жизни, поиска мира горнего и поиска своего места в мироздании. Я получил некоторое дополнительное систематическое образование, в частности, в иудаике и в христианской теологии. Если я сначала занимался эйзегезой библейских сюжетов, привносил туда смыслы, вместо традиционной экзегезы, когда оттуда вытаскивали смыслы, то потом задумался и озаботился временем добиблейским, когда всё только начало быть, когда земля была безвидна и пуста, и Дух Божий носился над бездною.

На сегодня я всё ещё бьюсь над изображением времени. Если музыкальность ещё как-то можно изобразить некой ритмичностью и цветовыми гаммами, то суть времени выразить я ещё не додумался и недочувствовался как. По моим соображениям, наша Вселенная трёхчастна — в одной части, в нашей, существует гравитация и время однонаправленно, линейно. В другой части — в антимире — живём те же мы, только другие, симметрично-ассимитричные, в каком-то виде там существуют наши вторые я, это даже не копии, не дубли, это именно вторые мы, вполне узнаваемые нами самими; про время там я ничего не могу сказать, наверно, в каком-то виде оно есть и там. И в третьем мире, негравитирующем, в котором нет времени в нашем понимании необратимости, обитают сразу все вещи, которые мы тут считаем паранормальными, сакральными, божественными, непостижимыми.

Другие вещи, меня занимающие — это пошлость в искусстве, даже не китч, а именно пошлость. Из китча можно ещё что-то сделать, китч — это самостоятельное направление, привлекающее внимание публики, критиков и коллекционеров, например, Джефф Кунс — это эталонный китч. Но вот пошлость, олицетворение мещанства, отсутствие вкуса напрочь, даже дурновкусия, каковым являлся классический французский маньеризм, который есть великолепное дурновкусие, вот что меня увлекает. И я эту пошлость превращаю в высокое искусство, в игру со смыслами и с эстетикой. К примеру, самая что ни на есть мещанская пошлость — такие лубки и настенные коврики, на которых были изображены лебеди в пруду на фоне замков и мостиков. Наряду с мишками на деревьях, олешками в зарослях и снегирями на зимних веточках, это был самый что ни на есть пошлейший советский китч, наряду с пустыми хрустальными вазами, штампованными гэдэровскими сервизами "Мадонна" в румынских сервантах, с тринадцатью слониками на расстроенном пианино; гаже были только сарделькообразные пальцы торговок в рыжем золоте с синтетическими рубинами, с облупленным маникюром и грязными ногтями, которыми они вылавливали соленые огурцы из бочек в магазинах "Фрукты-Овощи" при советской власти. И вот я беру этих лебедей, крашу их в розовый цвет, помещаю их в волны изумрудного пруда — я такую изумрудную подкрашенную воду наблюдал в родном Техасе, там тоже знают толк в пошлости — и всё это помещаю на фоне парящего рыцарского замка. Как из пошлого сюжета сделать высокое искусство? Сначала поместить это всё на безумный жёлтый фон, замок населить привидениями и скелетами заживо замурованных тевтонов и тамплиеров, из лебедя сделать пятиногого мутанта, замученного перьевыми клещами и вшами, и запихать ему в рот вялого червяка — мечта этого убогого розового создания стать геем и тем самым получить некую значимость; из барышни сделать трёхлапую — для пущей устойчивости — феминистку, мечтающую редактировать французский Vogue. Следует для тупых разъяснить это всё карандашными надписями на французском, а потом сделать эту блевотную пастораль полем битвы между инопланетными формами жизни, и жирненько это пояснить чёрно-красным спреем для совсем уж тупых. Так рождается отвратное до восхитительности, со множеством мелких деталей, каждая из которых работает на усугубление, до появления полного ощущения безобразности прекрасного. Или прекрасности безобразия. Именно этого я и добиваюсь во многих своих работах — возникновения чувства весёлой гадливости. В хьюстонском периоде мне довелось в середине 2010-х годов создать ряд таких работ. Это "Иисус педикюрит (моет ноги и стрижёт ногти ученикам", "Иисус исцеляет больную вагину", "Добрый самаритянин лечит триппер" и ещё кое-что.

Если же смотреть в самую сущность, то моё высказывание не только истинно, оно ещё абсолютно точно и достоверно. Женщина, страдающая от вагинального кровотечения, касается краев одежды Христа (точнее, цицит) и получает исцеление, что отражается на динамике выделений на прокладках — чистая медицина, простое гинекологическое свидетельство. Помимо этого — смертельный риск для женщины, на который она пошла ради исцеления — по иудейским законам она считалась нечистой и за подобные поступки её следовало побить камнями до смерти. И браслет Bvlgari — это последний предмет роскоши, у неё оставшийся, ибо все свои ресурсы она истратила на бесполезных докторишек за 12 лет. А она ведь ещё молода, она безумно хочет любви, секса и детей, но какой секс и дети, если вульва постоянно кровоточит, если она уже падает в обмороки от постоянной потери крови и если всё там болит и саднит? Наверняка муж дал ей "гет" — разводное письмо, а может, и не дал, и она "соломенная вдова" при живом муже, который где-то там неизвестно с кем удовлетворяет свои половые потребности; если же дал ей "гет" и выделил средства по "ктубе" — брачному контракту — то она уже всё истратила на безрезультатное лечение; работать она не может, выйти замуж вторично не может, и ей остаётся только побираться и сдохнуть где-то под забором от голода, кровопотери и позора. При этом я изобразил всё самыми минималистскими, фактически абстрактными, средствами. Тянущаяся к Иисусу рука, если обратить внимание и понимать традицию социалистического реализма, слегка изогнута в запястье — это отсылка к знаменитой позе скульптур и плакатных изображений Ленина "Правильной дорогой идёте, дорогие товарищи!"

Что касается еврейской традиции — у меня всё искусство основано на ней, даже там, где я касаюсь вроде бы евангельских сюжетов. Их невозможно понимать правильно без знания еврейских реалий. И ещё я выражаю суть явлений самыми минималистскими средствами, коими это возможно, я усекаю всё лишнее. Например, мой рассказ об насилии царя Давида над Вирсавией, женой его преданного воина Урии Хеттеянина. Как рассказать историю изнасилования, подлости, вероломства, страха расплаты за содеянное самыми скупыми изобразительными средствами? Я делаю вот что: три пары ступней, две из которых принадлежат мужчине и женщине в позиции, не оставляющей сомнений в их текущем занятии. Третья пара лежит в позиции, в какой бывают в морге, и на большой палец примотана солдатская бирка-жетон с именем "Урия Хеттеянин". Всё, история рассказана.

Когда я пишу "Райский сад. План Б", то я думаю об альтернативных вариантах развития базовых библейских событий, каковое предложил ещё писатель-фантаст Пьер Буль в рассказе 1970-го года "Когда не вышло у змея". У Буля первочеловек Адам не стал грешить, и тем самым нарушил запланированный порядок развития событий. Я предлагаю свой вариант — Адам ловит прекрасного Змея, и им, как ручной зверюшкой, развлекает отчаянно скучающую от безделья Еву; из Древа Жизни он делает деревянного человечка по своему образу и подобию, а сам, как карточный Джокер, воплощает в себе любую потенцию, которая не может быть раскрыта в условиях райской идиллии и отсутствия борьбы за выживание.

Когда я пишу праотца Иакова, борющегося с Богом, то думаю о силе человеческого духа, который не боится сойтись в схватке с непознаваемым, проиграть заведомо более сильному противнику, и иметь дерзость испрашивать у победившего запрещённым приёмом благословения. И получить его, после чего Иаков становится Израилем (что означает "Боровшийся с Богом") и производит из чресл своих удивительный народ, как это было обещано его деду Аврааму.

Меня увлекает истовость и неистовость ветхозаветных пророков. Пророк Илия, который боялся царицы Иезавель настолько, что прятался от неё в пустыне и молил Бога о смерти; Бог приободрил его, предъявив Себя и Свою силу в виде тихого ветра — и были Илиёй найдены силы заткнуть рот царице Иезавель, проклинавшей Бога и сбивавшей евреев с истинного пути. Я нашёл аллегорическое средство показать силу Божью через тихий шелест ветра —пророк Илия стреляет в рот Иезавели из израильского автомата "Micro UZI" с глушителем. Его ученик и преемник, носитель вдвое сильнейшего помазания, пророк Елисей проклинает дразнящих и оскорбляющий человека Божьего подростков — и из лесу выходят две медведицы и растерзывают в клочья сорок два паршивца.

Как можно было самыми минималистичными средствами рассказать историю Самсона и Далилы? Самсон был назарянином, он не стриг волос и обладал феноменальной физической силой. Враги послали ему красавицу Далиду, чтоб она соблазнила его и выведала секрет силы; в конце концов, ей это удалось, Самсон соблазнился, был острижен и потерял свою силу, ослеплён и принуждён к рабскому труду. Как рассказать всю историю не фрагментарно, а цельным куском? И вот Далида у меня тянется зубами к мужскому сильному естеству Самсона, выставив свои соблазнительные формы, а Самсон закрыл глаза и млеет от предвкушения — только предвкушает он не то, что с ним сделают через несколько часов.

Понтий Пилат допрашивает бродячего раввина — "Что есть истина?" — и Пилат не видит ничего, вместо него на раввина, на еврейский подход к жизни смотрит змеиными глазами мудрость античности, мудрость эллинов против мудрости иудеев, мудрость логики и телесного против мудрости откровения и духовного; Пилат же показывает три пальца — это их Троица, их Три дня, через которые воскреснуть, их три гвоздя, и три обвинения — ты бездомный, беспаспортный и безработный — и именем тарабарского короля приговариваешься к смертной казни. Для евреев весь этот античный гевалт — чистая тарабарщина, кукольный театр, сквозь который так или иначе они обязаны нести свет Торы.

И они несут, а меня страшно занимает, как будет восприниматься свет Библии существами из других миров. Этому я посвятил работу "Кающийся Ксеноморф". В своё время Ганс Гигер создал убедительнейший образ кремнийорганического Чужого — и вот апостол Пётр на краю Ойкумены, на краю Вселенной, встречает другую форму жизни и пытается до неё донести смысл еврейского учения о мире и о месте венца творения в нём.

Иногда я экспериментирую с формами живописи — например, небольшая работа "Тайная вечеря" написана одной линией; работа "Мать и Дитя" написана в манере, у которой в мировой живописи даже нет названия. Иногда я обращаюсь к античной мифологии, как, например, моя "Капитолийская волчица", но что-то она меня не так уж сильно занимает, как библеистика. В античной мифологии нет того несотворённого света, который лучится сквозь Священное Писание, она не животворит.

Последнее время я увлечён изображением весьма странных вещей — событий без сюжета. Сотворение мира. Дух Божий и служебные духи, носящиеся над огненной бездной и форматирующие материальный мир. Откровение Божье, полученное лично мною, где Бог называет одно из своих, доселе неизвестных имён "Explode". Изгнание одной трети с небес и вопрос — куда их изгнали, в какие места, Земли, звёзд и галактик ещё не было. Я создаю окна в мир мифопоэтического; даже в мир домифопоэтического, когда мир наш, мир тварный, мир дольний только форматировался, только творился. Этот цикл работ я назвал "Фракталы вечности". Они не фрактальны в чисто математическом виде, как, скажем, работы Джексона Поллока, который просто отрыл новый метод нанесения краски на холст и создавал на них ритмические узоры, которые потом он даже перестал называть именами собственными, присваивая им лишь номера. Как я уже говорил, сейчас я бьюсь над изображением времени. Пока еще не знаю, как его создать.

А чтоб мозги не вскипели, а сердце не сломалось от перенапряжения, я создаю радостные и весёлые вещицы, потому что меня распирает от чувства юмора и от зрелого переосмысления всего того, чем восхищался в детстве, в юности и в молодости. Я помню, какое впечатление на меня произвёл фильм "Уолл-Стрит" в конце 1980-х годов, и какое впечатление произвёл уже сиквел "Уолл-Стрит 2: Деньги никогда не спят". Разве можно было пройти мимо мимо работы Люкаса Самараса в пентхаузе Бадда Фокса и не отстебаться своей работой "Пусть деньжата немного поспят", выразив тем самым всё своё отношение и к галеристам, к музеям, арткритикам и коллекционерам, и вообще ко всей современной системе искусства, из которой уже повыпадали все мысли, все чувства, всё живое и всё вечное, и остались только деньги?

Дополнение к вышесказанному: воспоминание 14.10.2023, что евреям на евреев тоже плевать. Но иногда помогают.

Расскажу очень личную историю, как я пытался поставить памятник Александру Печерскому в Хьюстоне, штат Техас, в течение нескольких лет, с 2011 года по 2018. По журналистской работе я познакомился с руководством Хьюстонского музея Холокоста. Я им долго рассказывал про свою семейную историю, про дедов, которые обвешаны орденами и медалями, о том, какой русский народ замечательный, как Путин хорошо относится к евреям, и как теперь нет в России антисемитизма, и вообще мы, евреи, должны стать цементирующей силой для всех стран мира, чтоб люди жили дружно.

Меня вежливо слушали и даже один раз покормили в еврейском кафе “Кенни и Зигги”. После чего предложили заняться сбором денег среди русскоязычных евреев США для выставки какой-то там художницы, которую собирались выставить — это была какая-то азиатка-феминистка, которая навертела белых бумажных журавликов, и они должны были быть развешаны на ниточках в выставочном пространстве. Я думаю: алё, гараж, вы в своём уме? При чём тут журавлики в музее Холокоста? Но вежливо им говорю: вы знаете, у меня готова выставка, посвящённая детям, уничтоженным самыми дикими и варварскими способами по программе Aktion T4. На них ставили бесчеловечные медицинские эксперименты, просто запирали и переставали кормить, а это была безобидная малышня, от двух до шести лет, беспомощная, и они бы точно Вермахт и СС не объели бы. А потом их рачительные немцы утилизовали крайне практично — они сварили из детей мыло. А все документы с их именами и фамилиями сожгли в кремационных печах, как будто такие люди и не рождались на свет. И вот у меня готово несколько сот микрокенотафов, то есть могильных камней без покойников, только с фотографиями личиков. Но это не камни, это куски мыла с фотографиями на переработанном картоне, привязанные грубой бечевкой, и они выстраиваются стеной, как колумбарий. Производит убойное впечатление, и рассказывает о расчеловечивающей сущности нацизма лучше любого текста или кино, и гораздо нагляднее, чем эти скрученные в журавликов бумажонки. И я вам всё сделаю бесплатно, просто дайте мне это сделать, и всё тут. Они на меня смотрят рыбьими глазами, и я понимаю, что разговариваю с рыбками Дори. Нет, говорят, у нас по плану эта азиатская феминистка с журавликами, и нам нужны деньги, сто тысяч долларов. А твою идею мы рассмотрим потом, как-нибудь.

Короче, я их душил, как Шариков котов, но, на их еврейское счастье, музей закрылся на ремонт. Тогда я пошёл к главному спонсору этого музея, нефтяному миллиардеру, еврею Лестеру Смиту, который выделил 25 миллионов долларов от щедрот своих на этот музей. Когда я просочился к Смиту, то понял, что он не просто богат или очень богат, а он filthy rich, то есть богат до неприличия и омерзения. Все коридоры его офиса были обшиты дорогущим деревом, и на стенах висели подлинники — импрессионисты, Модильяни, Пикассо, группа Синий всадник. Я всё-таки искусствовед, кое-что понимаю и кое-как в этих вещах разбираюсь: на стенах висели десятки, если не сотни миллионов долларов.

Лысый и шикарный семидесятилетний дядька смотрел на нас с женой оценивающе: давать денег или не давать? С виду мы были очень приличные люди, на побирушек, даже дорогих побирушек вроде собирателей пожертвований из музея, не похожи. Я ему показал стеклянный короб, в котором стоял глиняный колосс, обмотанный колючей проволокой. Он изобразил заинтересованность, легкое любопытство. Начало было многообещающее. Я ему сказал следующее: это проект памятника Александру Печерскому, советскому офицеру, организовавшему единственное за всю войн успешное восстание в концлагере Собибор, куда свозили евреев и русских военнопленных для уничтожения. И что от меня требуется? — спросил Лестер, — сколько денег хочешь у меня выудить? Тут я его озадачил: вот смотри, памятник состоит из камней, гранитных глыб, глыбы я купил, и протянул ему квитанцию, как сын лейтенанта Шмидта председателю исполкома города Арбатова. Я продолжал: это означает, что мы, люди и евреи в частности, как глыбы и живые камни, что у нас несокрушимый дух и мы рвём цепи, наши узы, рвём колючую проволоку, и выдираемся на свободу, а сверху этого условного тела из глыб голова старшего лейтенанта Красной Армии Печёрского. Камень есть, черты лица я высеку. А цепи тоже есть, я купил. Так от меня что надо, спросил нас с женой Лестер. Я ему посмотрел в глаза и сказал: Лестер, я к тебе пришёл не денег просить, а как еврей к еврею, чтобы ты повлиял на еврейский музей, чтоб они дали поставить памятник еврею, спасшего и евреев, и других пленных от уничтожения в газовых камерах. Он замолчал и задумался. Потом он спросил меня: чего ты ждёшь? Я говорю: что дальше? Он мне: дальше — дверь, она вон там. И выгнал меня бесцеремонно. Мы с женой выпали в осадок. За нами бежала помощница, она понимала неуместность лестерова поведения, но мне было всё равно. Я так и не понял логики и мотивации этих людей. Я долго жил среди американцев, многие годы, но часто их образ мыслей и образ поведения был за гранями даже моих широких взглядов. Я не мог поверить, что щедрый меценат Лестер Смит ни с того ни с сего меня попрёт. Сначала я подумал, что у него чердак поехал, у него была терминальная стадия рака яичек. Он вскоре умер. Потом я подумал: он же думал о деле прежде всего, и что он мог подумать? Наверно, что я стану большим и всемирно известным художником, пусть и не за его конкретно денежный счёт, но за счёт влияния его пожертвований на музей и его руководство. Он понимал рынок искусства и цену вхождения нового имени к вершинам славы, и подумал, что он сделает какого-то русского с улицы всемирно знаменитым скульптором вот за так, за здорово живёшь, и ему это могло показаться неприятным, а сдрючить с меня что-нибудь взамен он не мог. Он, чтоб разбогатеть, всю жизнь рисковал, а я вот стану богатым и знаменитым вот так, задёшево, за его счёт, но при этом он даже не похвастается, что это именно он купил хотя бы булыжники. Он почувствовал душевный дискомфорт, и решил от нас отделаться, просто выставил за дверь даже без “до свиданья, приятно было познакомиться”. С глаз долой и из сердца вон. Это был западный человек, он по-другому устроен, и, очевидно, по-иному он поступить просто не мог. Не денег ему было жалко, а чего-то ещё, чего нам не понять. Ну и ладненько, пусть ему на том свете будет хорошо, а нам на этом ещё лучше.

Но вот когда я отчаянно нуждался в куске хлеба, ибо меня из-за козней одного подонка попёрли с работы (он хотел сидеть у меня в доле, чтоб я бегал, а комиссию делили пополам), я оказался совсем не при деньгах, это было начало 2018 года. И тогда я обратился за помощью в Хьюстонский еврейский центр, и эти замечательные люди, собираясь помочь мне в течение пару месяцев, помогали мне целых полгода, ибо видели, как я бьюсь за жизнь, но из-за антироссийской истерии человеку с российским бэкграундом пристроиться на хорошее место стало невозможно. Потом я и сам управился, но этим людям я благодарен и когда-нибудь возмещу им сторицей.

12.01.2021. Современное искусство: курс молодого бойца — художника, куратора, коллекционера

Современное искусство стало вызывать повышенный интерес у российско публики. Бешеным успехом в 2019 и 2020 годах пользовались выставки Сальвадора Дали в московском Манеже и работ из собрания Фонда Louis Vuitton в ГМИИ им. Пушкина. Я решил подготовить материал по введению в систему современного искусства, задействуя возможности электронной книги давать гиперссылки на ресурсы, где читатель сможет более подробно ознакомиться с упоминаемыми персонажами. Нашей задачей было предоставить некий системный взгляд на ситуацию, чтобы заинтересовавшемуся читателю было бы от чего оттолкнуться при начале самостоятельного плавания по океану contemporary and emergency art, что можно было бы перевести как текущее и только вот появляющееся искусство.

Вряд ли россияне хорошо уже знакомы с системой современного искусства и слышали об основных схемах его устройства, правилах и об основных игроках на этом поприще. Поэтому кратко проведём курс молодого бойца, если читатель совсем не в теме, и/или немного освежить и проапгрейдить в их памяти сведения, если он уже давно в теме.

То, что в России традиционно называется искусством, и то, что в это слово вкладывают профессионалы этого рынка — это вообще разные вещи. Несомненно, что рынок искусства в 2019 году составил в денежном выражении 70 миллиардов долларов, это один из крупнейших рынков по объёму продаж. Некоторые галереи имеют достаточно внушительные объёмы продаж — так, Ларри Гагосян продаёт примерно на 1 миллиард долларов в год, Арне и Марк Глимчеры примерно на полмиллиарда, столько же у Дэвида Цвирнера и Мариан Гудман.

С точки зрения русского человека с обычным советско-российским воспитанием, наполнение этих галерей с объёмами продаж как у автомобильного завода или нефтеперерабатывающего комбината, вообще не являются искусством, потому что никак не напоминают Шишкина и Айвазовского, Серова, Перова и даже Петрова-Водкина. С точки зрения акторов мирового арт-рынка, всё искусство в России кончилось с ликвидацией русского авангарда, когда половина художников сбежала за границу, а другую тихо удавили и заставили следовать канонам социалистического реализма. Хрущёвская оттепель не помогла российскому искусству нагнать упущенное — Никита Хрущёв назвал публично идущих в ногу с мировым временем творцов "абстракистами и педерастами проклятыми", и потребовал выкорчевать это отовсюду, после чего Россия выпала из трендов ещё на полвека.

Самое распространённое мнение у русских и у дилетантов — а я тоже так могу, а мои дети ещё лучше могут. Ответ простой — попробуйте. Это всё иллюзия. Те, кого пытались подделывать, думая. что это просто — Джексона Поллока, Сая Твомбли, Марка Ротко, Баскию — ничего не выходило, профессионалы сразу отличали фальшак от оригинала. А вот Шишкина и Айвазовского от подделок отличить гораздо сложнее.

Мне как искусствоведу и художнику, которому уже за 50 лет и за плечами которого имеется значительный жизненный и творческий опыт, хотелось бы поделиться своими личными соображениями, размышлениями и наблюдениями о тот, что за личности эти художники. Я сам вёл отчаянный образ жизни, я искал смыслы во всём, я боролся за выживание самыми лютыми методами, я переживал кризисы и трагедии, я терял близких, топил свои горести в известно чём, вёл крайне нездоровый образ жизни, к тому же эта моя жизнь при этом была наполнена опасностями и приключениями похлеще, чем у Буратино. Я знаю, что такое смертельная опасность, что такое смертельный риск, я знаю, что такое армия и оружие, и даже знаю, что такое аминазин. И вот эта жизнь, этот неистовый поиск себя, смысла своей жизни, смысла искусства, бушующие в душе и в жизни художника страсти неизбежно отражаются в картинах. Они создают наполнение картины, неважно, что и как там нарисовано. У Караваджо, у Ван Гога, у Модильяни, у Пикассо, у Ротко, у Поллока, у Баскии и у Бэкона видна эта спрессованная, сжатая, архивированная страсть, я бы сказал даже буйство, упакованное в холст. Все эти коллеги вели достаточно предосудительный образ жизни, они совсем не были паиньками, с них не порекомедуешь брать пример. Но когда видишь их работы, дыхание в зобу спирает, на глазах наворачивается скупая мужская слеза — вот оно, настоящее, вот она, сила, мать его, искусства! А когда смотришь на работы зануды Магритта — ну, сюрчик, ну, есть, наверное, мыслишка какая-то, но не будоражит, не вставляет и не штырит, говоря современным языком. Если проводить аналогию с миром музыки — есть Бах, Шопен, Рахманинов, а есть ещё десятки и сотни композиторов, которых можно разок послушать, но их музыка не бередит, не будоражит, не останавливает биение сердце и не сносит мозг.

Есть художники и художники. Юноши и барышни с острым глазом и твёрдой рукой оканчивают художественную школу, потом художественную институцию типа Суриковского или Репинки, в Америке это факультеты fine arts (изящных искусств) в обычных университетах, и после этого они считаются профессиональными дипломированными художниками. Они могут нарисовать гипсовый нос, портрет, натюрморт и пейзаж, и это будет похоже, очень похоже. Как правило, больше ничего они нарисовать не могут, и всю жизнь носятся со своими портретами, натюрмортами и пейзажами, и никак не могут понять, почему они никому не нужны, ведь они большие мастера своего дела. Есть люди из ниоткуда, например, Джефф Кунс, который к своим произведениям вообще не прикасается, чьё первое произведение — это выставленные в стеклянных коробах обычные пылесосы, сделавшее ему репутацию гениального художника, но которые стоят астрономических денег и считаются первыми художниками планеты. Дэмиен Хёрст, имеющий как бы художественное образование, рисовать тоже не умеет и не видит в этом никакой необходимости, потому что у него десятки помощников — профессиональных выпускников художественных институций, знающих, что такое сфумато, пуантилизм, ташизм и дриппинг. Самим великим маэстро этими сведениями перегружаться было ни к чему, что неминуемо привело к падению цен на них в последние годы — всё-таки многим традиционно хочется, приобретая арт-объект за сумасшедшие деньги, иметь в них отпечаток личности художника, словно замурованный в произведение искусства фрагмент его души.

В современном искусстве, на мой взгляд, сфокусирован такой взгляд на ценность произведения искусства: чем меньше похоже на реальность, тем интереснее и дороже. Вот самые дорогие художники рынка, чьи работы стоят десятки и сотни миллионов долларов. Я предлагаю читателю пройтись по ссылкам, потому что даже наикратчайший рассказ о каждом персонаже требует отдельной статьи; многих ресурсов нет по-русски, но можно использовать гугл-переводчик или скопировать английский текст и перевести в Яндексе.

Жан Дюбюффе — один из самых интересных представителей арт-брюта, так называемого грубого искусства.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D1%8E%D0%B1%D1%8E%D1%84%D1%84%D0%B5,_%D0%96%D0%B0%D0%BD

Жан-Мишель Баския, которого относят к американскому неоэспрессионизму, хотя это чистый арт-брют.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D1%8E%D0%B1%D1%8E%D1%84%D1%84%D0%B5,_%D0%96%D0%B0%D0%BD

Джексон Поллок, один из столпов американского абстрактного исксства https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%BA,_%D0%94%D0%B6%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%BE%D0%BD

Марк Ротко, другое "наше всё" американского абстрактного искусства https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D1%82%D0%BA%D0%BE,_%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA

Сай Твомбли, невероятного ума человек, служивший криптографом во время Второй мировой войны https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B2%D0%BE%D0%BC%D0%B1%D0%BB%D0%B8,_%D0%A1%D0%B0%D0%B9

Георг Базелиц, немец, известен своими первёрнутыми картинами https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B0%D0%B7%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D1%86,_%D0%93%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B3

Герхард Рихтер, немец, давно уже гонит картины, размазывая краску по холсту плоской плашкой https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B8%D1%85%D1%82%D0%B5%D1%80,_%D0%93%D0%B5%D1%80%D1%85%D0%B0%D1%80%D0%B4

Вот молодёжь, чьи работы стоят сотни тысяч долларов

Оскар Мурилло, британец колумбийского происхождения, пишет красками и грязью https://en.wikipedia.org/wiki/Oscar_Murillo_(artist)

Роберт Нава, американец, https://robnava.com/section/292416.html

Жоан Роа, бразилец, https://www.jhoanroa.com/

Так выглядят музеи современного искусства, галереи и представленные там художники

МОМА в Нью-Йорке https://www.moma.org/ и вот здесь представленные там художники https://www.moma.org/artists/

Гуггенхайм в Нью-Йорке https://www.guggenheim.org/ и их коллекция онлайн https://www.guggenheim.org/collection-online

Музей современного искусства в Лос-Анджелесе, построенного миллиардером Эли Бродом https://www.christies.com/features/The-Broad-Museum-Los-Angeles-Interview-7318-1.aspx

Музей и арт-резиденции Дона Мюррела в Майями https://www.christies.com/features/Collectors-Don-and-Mera-Rubell-10379-1.aspx?sc_lang=en

Список художников, представленных галереями Ларри Гагосяна https://gagosian.com/artists/

Список художников, представленных галереями Арне Глимчера https://www.pacegallery.com/artists/

Список художников, представленных галереями Дэвида Цвирнера https://www.davidzwirner.com/artists

Список художников, представленных галереями Мариан Гудман https://www.mariangoodman.com/artists/

Список художников, представленных галереей Роберт Мнучина https://www.mnuchingallery.com/artists

При изобилии талантов в России нет никого, ктобы стоил серьёзных денег на мировых арт-рынках. Попытки выводить наше доморощенное, посконное, аутентичное на мировые арт-рынки закончились ничем. Русским искусством, в том виде, в котором мы его себе представляем — от икон до Шемякина и Неизвестного — никто на Западе всерьёз не интересовался, да и в России их основные заказчики — государство. Ни Рустам Хамдамов, ни Олег Целков, ни Гриша Брускин не удержались на Западе, хотя некоторые серьёзнейшие из серьёзных коллекционеров, такие как Франческо Пеллицци, отдавали должное незаурядности Хамдамова. Тем не менее, только Илья Кабаков стоит каких-то серьёзных денег, и Юрий Купер кое-как держится в средней ценовой категории, и это всё. Но даже Кабаков не относится к живым художникам высшей категории, таким как Герхард Рихтер, Георг Базелиц, Джордж Кондо и тем более живые классики Фрэнк Стелла и Джаспер Джонс, питомцы гнезда Лео Кастелли.

Если вы не встречали это имя — Лео Кастелли — то оно относится к категории must know, то есть такое, которое обязаны знать

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%BB%D0%B8,_%D0%9B%D0%B5%D0%BE

Собственно, из Кастелли выросла вся система современного искусства, наряду с усилиями таких же знаковых персон:

Пегги Гугенхайм

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D1%83%D0%B3%D0%B3%D0%B5%D0%BD%D1%85%D0%B0%D0%B9%D0%BC,_%D0%9F%D0%B5%D0%B3%D0%B3%D0%B8

Иван Карп https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%BF,_%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD

Анина Носей https://en.wikipedia.org/wiki/Annina_Nosei

Мэри Бун https://en.wikipedia.org/wiki/Mary_Boone

Надо понимать одну очень важную вещь. Русских миллиардеров никто на Западе всерьёз не воспринимает, кроме нескольких персон: это Роман Абрамович, Леонард Блаватник, Дмитрий Рыболовлев и Игорь Кесаев. И секрет не в том, что у двоих есть известные футбольные клубы, это достаточно вульгарно, а в том, что они большие собиратели и покровители искусств. Только это является пропуском в мир больших денег, когда пускают дальше прихожей. Абрамович содержит "Гараж", Блаватник дал 250 млн долларов на Tate Modern, жена Кесаева Стелла была неоднократным куратором на Венецианских биеннале и крупный коллекционер, Рыболовлев владеет произведениями искусства на 2 миллиарда долларов, недавно продал своего Да Винчи за 450 миллионов.

Принадлежность к миру искусства показывают реальное положение в социальной иерархии — джеты и яхты есть у всех, кому они нужны, а вот повесить на стену Баскию или Фрэнсиса Бэкона могут лишь избранные. А уж оказывать покровительство искусствам, содержать арт-пространства, давать стипендии художникам — это сливки сливок, creme de la creme. Если Вы видели последний сезон сериала "Миллиарды", то там сверхбогачи соревнуются друг с другом, кто у кого перехватит картину современного художника буквально со станка, вопрос цены даже не поднимается — какая разница, сколько это стоит?

Если вы попадёте в дом по-настоящему богатого человека на Западе, и к тому же принадлежащего к светскому обществу, то первым делом увидите знаковые произведения искусства на стенах — либо знакомые по хрестоматиям, либо по Сотби и Кристи, либо по стилю. Если Вы их опознаёте, и доставляете тем самым удовольствие хозяину, то он сразу признаёт в вас человека своего круга, неважно, сколько у вас денег. Вы живёте в одной системе и вы люди одной социальной страты. Это как выпускники Итона — одни дети там принцы-миллиардеры, другие дети из небогатых семей маркизов и баронетов, но в системе Итона-Оксбриджа это не имеет никакого значения, потому что все свои, а чужому в это общество путь заказан.

Но при изобилии дорогих и баснословно дорогих галерей стОящих художников не так уж и много, причём заслуживающих реального интереса, не только больших денег. Такие самородки как Бэкон или Баския встречаются раз в столетие, приходится раскручивать тех, что есть; найти отличного художника намного сложнее, чем открыть галерею, для которой нужно лишь пространство и деньги на аренду. Кого выставлять, кто будет пользоваться спросом?

Ведь мало найти талантливого художника. Надо решать двуединую задачу: держать его в галерее, терпеть его пьянство, выходки, творческие и душевные кризисы, сносить его дурной нрав и алчность его семьи, пресекать попытки конкурентов сманить его в свои галереи. Другая часть задачи: заставить критиков писать о нём, заставить коллекционеров приходить на его показы, издать каталог, уговорить музеи взять его работы и так далее. Так у художника появляется имя, его работы начинают стоить серьёзных денег, а он норовит уйти в алкогольно-наркотический штопор, не написать к сроку нужное количество работ, которое уже ждут коллекционеры, и за которые уже проплачено, подраться с арт-критиками прямо на открытии выставки, потому что эти бездарные хамы не понимают его тонкий душевный надлом, перейти на личности со всеми, включая коллекционеров и кураторов, устроить скандал в СМИ, что все обижают тонкую ранимую натуру и что он подумывает о самоубийстве.

Где найти художника? Надо рыскать. Пегги Гугенхайм нашла Поллока в период, когда он и его жена Ли Краснер не могли сменять свои работы на мешок картошки у зеленщика в лавке, над которой они жили. Сейчас эта работы стоят от 80 до 136 миллионов долларов. У Баскии не было денег на холсты и краски, он рисовал на картоне, фанере, дверях и прочих подручных поверхностях. Что уж говорить о Ван Гоге, которому нечем было набить свою трубку, он, умирая, сосал пустую, потому что не было денег на щепотку табаку, а потом его работ было продано больше чем на миллиард долларов. Та же история была и с Модильяни — человеку не на что было опохмелиться, а теперь его "Обнажённая" уходит с молотка за 157 миллионов долларов.

Вот некоторые из самых дорогих работ, проданных в 2020 году https://www.artsy.net/series/expensive-artworks-sold-auction/artsy-editorial-expensive-artworks-sold-2020

Но и у художников есть большие проблемы. Им негде выставиться. Они ходят по галереям, но их отовсюду гонят, никто даже не хочет взглянуть на их работы. В лучшем случае говорят: оставьте нам компакт-диск или флэшку с вашими работами, мы посмотрим, когда будет время, и перезвоним. Никто никогда никому не перезванивает, потому что никто потом ничего не смотрит и не читает, никому ни до кого нет дела. Отчего так? От того, что очень много людей, глядя на современное искусство, решило, что они тоже так могут, тяп-ляп, накидать краски, размазать, и вот вам уже Роберт Мазервелл или Брайс Марден готов. Многие галеристы сами не в состоянии отличить хорошее искусство от плохого, особенно стажёры и интерны, которые у себя в университетах насмотрелись на однокашников-халтурщиков, и теперь им всё мазано одним миром.

Как реально талантливый человек, с сильно развитой рефлексией, сомневающийся во всём, неуверенный в себе и своём творчестве, делающий что-то действительно новое и своё, будет ходить и унижаться по галереям, где с ним будут обращаться как с мусором, и упрашивать взять его работы на любых условиях, потому что он голоден и не на что выпить пива? Вот Иван Дубяга, который, на мой взгляд, настоящий гений современного искусства

https://artifex.ru/%D0%B6%D0%B8%D0%B2%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C/%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD-%D0%B4%D1%83%D0%B1%D1%8F%D0%B3%D0%B0/

Если его послушать и посмотреть его работы, то сразу понятно, что имеем дело с уникумом, которого надо холить и лелеять. А таких людей даже среди этих типажей немного. Тут ситуация как со сценаристами — пишущих людей много, и вроде пишут они хорошо, а вот снимать кино не из чего, нет сценариев, и все продакшены и продюсеры рыщут в поисках сценаристов, но читать и перебирать макулатуру, которой они завалены, нет сил. Поэтому они бегают по коллегам-конкурентам, и пытаются оттуда сманить тех, кто хоть как-то себя уже зарекомендовал. В мире искусств то же самое. Серьёзные галеристы и их скауты ходят по менее значительным галереям и ищут новые имена. Найдя, сманивают их к себе. И так всё идёт по цепочке, пока наиболее интересные художники наконец-то попадают в первую двадцатку.

Некоторые галеристы в продвинутом Лондоне дают возможность выставиться многим и посмотреть, что из этого получится. Так поступал Джей Джоплин, владелец White Cube https://en.wikipedia.org/wiki/Jay_Jopling, на этом сделал себе огромную коллекцию Чарльз Саатчи https://en.wikipedia.org/wiki/Charles_Saatchi, так работает Стив Лазаридис, сделавший себе имя на outsider art https://en.wikipedia.org/wiki/Steve_Lazarides

В России есть только одна продвинутая галерея, отвечающая западным стандартам, это галерея Гари Татинцяна https://en.wikipedia.org/wiki/Gary_Tatintsian и https://en.wikipedia.org/wiki/Gary_Tatintsian_Gallery Но он, как и все западные арт-дилеры, работает с уже состоявшимися именами.

Россия стремительно догоняет Запад. В России есть люди, которые разбираются в современном искусстве, регулярно читают лекции и сами зачастую встроены в международные структуры. Это кураторы и теоретики Виктор Мизиано и Борис Гройс, это искусствоведы Ирина Кулик и Екатерина Кочеткова, этот галеристы Владимир Овчаренко, Марат Гельман и художница Айдан Салахова. Если наш читатель увлечётся этой проблематикой, то без труда найдёт их лекции в интернете. Равно как и видеорепортажи в крупнейших мировых арт-событий и ярмарок, таких как Арт Базель, Документа, Манифеста, Венецианская биеннале и тому подобные. Сняты увлекательные художественные фильмы про Ван Гога (Тим Рот), про Модильяни (Энди Гарсиа), про Пикассо (есть с Антонио Бандерасом), про Поллока (Эд Харрис), про Баскию (Джеффри Райт) и про Бэкона (Дерек Джейкоби). Художников там играют выдающиеся актёры, полностью погружающиеся в эпоху и в личность творцов.

Если вас современное искусство зацепит, то уже не отпустит. Главное — начать, и там уже никогда не закончишь, потому что это путешествие длиною в жизнь, и одно из немногих занятий, придающее этой жизни динамику, вкус и смысл.

15.12.2022. Полсотни художников современности, чьё искусство не принадлежит народу

Предводитель мировых голодранцев, превративший Россию и полмира в кровавую живодёрню, дедушка Ленин, как-то сказал феминистке Кларе Цеткин, что искусство принадлежит народу, что оно должно вырастать из самой гущи народных масс и должно быть понятным рабочим и крестьянам, миллионам людей. А вовсе не принадлежать небольшому меньшинству, исчисляемому тысячами. С учётом того, что у Ленина была только половина мозгов, как выяснилось после смерти и вскрытия, оставим это высказывание-директиву, загубившее русский авангард и вычеркнувшее русское искусство на столетие из мирового мейнстрима, на совести забальзамированного чучелка, и его собеседницы, с пеплом которой в кремлёвской стене соседствует советская мумия из Мавзолея.

Пошлость — это особый такой вкус и склад ума. Наполнение этого понятия в русской ментальности гораздо глубже, чем в других европейских языках. В английском это переводится как банальность и вульгарность; в русском определении сюда ещё добавляется непристойность. Но русское понятие пошлости гораздо шире, чем это понятие бы передали английские слова vulgarity, banality и tacky. В русское понятие пошлости вошло бы ещё и пришедшее из немецкого языка понятие “китч”. Под китчем понимается такое массово тиражируемое произведение, которое должно стимулировать одновременно умиление от сентиментальности и удовлетворение от красивости. Вот такое чувство испытывают люди, когда созерцают пейзажи американского художника Боба Росса или портреты старушки над багульником россиянина Александра Шилова. Ну ещё акварели выпускников школы Сергей Андрияки. Первым человеком, вынесшим дискурс о соотношении авангарда (то есть прогрессивных, новых форм искусства) и китча (то есть массового, общедоступного и как бы общепонятного) был американский арт-критик Клемент Гринберг. Он был учёным евреем при некоторых правительственных учреждениях; невозможно установить, думал ли он по-русски (ибо родители были из России), на идише или по-английски. Он знал также немецкий, французский и итальянский. Язык мышления очень сильно влияет на стиль мышления; Гринберг оперировал марксистским тезаурусом, и на тот момент, в 1930-е годы, этот modus vivendi хорошо ложился на действительность. Современный философ Борис Гройс, выходец из России, думающий по-русски и по-немецки, в своей работе о главном тексте Гринберга “Авангард и китч” пишет, что Гринберга не интересовал авангард как таковой, но интересовал зритель и потребитель. Гройс приписывает Гринбергу умозаключение, что “уверенное доминирование высокого искусства может быть гарантированным только уверенным доминированием правящего класса”. Далее Гройс пишет, что, по мнению Гринберга, правящий класс для упрочения своего положения солидаризирует вкусы всех слоёв населения и создаёт иллюзию, что высокое искусство понятно широким народным массам.

Ты прав, я не прав? Извиняюсь…

И не сказать, что Гринберг и Гройс не правы. Если посмотреть, кто доминирует на вершине художественной пищевой цепочки, то мы увидим несколько знаковых фигур: британцев Дэмиена Хёрста и Дэвида Хокни, американца Джеффа Кунса и немца Герхарда Рихтера. Насколько я понимаю и чувствую арт-рынок, безделки этих деятелей массовой культуры покупают в основном разбогатевшие пролетарии, поднявшиеся до возможности тратить десятки миллионов долларов на вещи, олицетворяющие собой китч, как, например, имитирующие надувные игрушки поделки Кунса или массово производимые абстрактные полотна Рихтера, когда краску размазывают по холсту плашками, которыми солдаты разглаживают одеяла на заправленных койках в казармах.

Кунс — подражатель Марселя Дюшана. Но если Дюшан выставил свой писсуар в качестве произведения под названием “Фонтан” (1917) и это было новое слово в искусстве, то Кунс, выставляя фабрично произведенные пылесосы в стеклянных коробах, повторял уже неоднократно сказанное, пытался пережёванное и переваренное выдать за свежую пищу. Потому что Дюшан уже был большим художником и понимал искусство как творческий процесс, как соединение мысли с чувством, и написал серьёзные авнагардные полотна к тому времени, например, “Обнажённую, спускающуюся по лестнице” (1912) или “Игроков в шахматы” (1911). И после он начал свои эксперименты с реди-мейдами: велосипедным колесом, сушилкой для бутылок и писсуаром.

Что самое главное в искусстве? Три вещи: изящество, гармоничность и новизна. При этом оказалось, что алгеброй гармонию поверить вполне можно. Есть золотое сечение, есть числа и спирали Фибоначчи, есть палитры сочетаемости цветов и даже большие работы, посвященные колористике, например, “Хроматика” Гёте. Надо полагать, художников не просто так учат композиции. И есть ещё такая химера, как энергия, какое-то спрессованное, сконденсированное и втёртое в холст или мрамор чувство личности художника; оно как бы распаковывается при соприкосновении с произведением искусства, и от него исходит источение этой страсти. В квантовой физике есть эффект наблюдателя: потоки электронов или иных частиц ведут себя по-разному, в зависимости от того, наблюдает за ними исследователь или нет.

В подтверждение этих соображений. Казалось бы, картины Джексона Поллока написаны простым разбрызгиванием красок на холст, техникой дриппинга. Но они же абсолютно гармоничны — потому что Поллок профессиональный художник, и картины выстроены по всем законам композиции, они изящны, они гармоничны, они не надоедают. Картины Марка Ротко буквально электризуют воздух и гудят от напряжения, создаваемого цветовым сочетанием. Когда я жил в Хьюстоне, я часто ходил в часовню Ротко, расположенную на территории музея семьи Менил. В часовне висят огромные монохромные полотна чернильно-баклажанно-чёрного цвета. Так вот, там, находясь среди них, чувствуется немыслимое напряжение пространства и времени, возникает ощущение соприкосновения с бездной. Там же, у Менилов, построена галерея Сая Твомбли. Для неподготовленного человека — это какая-то мазня, почеркушки, каляки-маляки. Но для человека с отточенными и окультуренными чувствами каждая картина Твомбли — это либо рассказ, либо чистая эмоция. Я часами сидел в одном зале, где была всего одна картина — огромный квадриптих, который я называл “Меланхолией”, потому что Твомбли там где-то на ней черканул простым карандашом, прописью слово Melancholy. Там ещё были какие-то обрывки слов, запятые, царапинки, и несколько больших, потёкших к низу цветовых клякс. От этой работы невозможно было оторваться. Непонятно как она входила в контакт со мной и разговаривала о всяком, о жизненном. Неудивительно. Ведь Твомбли был по профессии военным криптографом, он шифровал и дешифровывал донесения во время Второй мировой войны. Он создал какой-то свой язык клякс и царапин, а также цветовых переходов. Цикл его бело-зеленых полотен производил на меня куда больше эмоционального воздействия, чем все многочисленные кувшинки Клода Моне.

Страшно далеки они от народа. Но некоторые бандерлоги подошли ближе.

Очень искусные и очень умненькие пранкеры от искусства, Комар и Меламид, в 1994 году задумали проект “выбор народа”, то есть создать такую картину, которая бы нравилась гомо сапиенсам, объединённым в народ, an mass, так сказать, по меткому выражению профессора Выбегалло. По итогам опросов была написана картина. Берег озера. Ели, сосны, бурый мишка. На пеньке сидит Христос, рядом пионерка копает что-то лопаточкой, маленький мальчик стоит и смотрит. Чисто милота.

Другие народы тоже проявили высокий художественный вкус. Всем нравится преимущественно синий и зелёный цвета, водоем обязателен, растительность, простор, живность, иногда человеческие фигурки. Всем, кроме голландцев, нравится фигуративная и не нравится абстрактная живопись.

Неудивительно, что Боб Росс, которого мы упоминали выше, пользовался такой бешеной популярностью и спросом. Он, в отличие от Комара и Меламида, занимавшихся социологическими исследованиями, интуитивно определил чувствительные струны народной души и заполнил духовное пространство, отведённое под прекрасное, своими лубками. А что на них? Яркие цвета, где одновременно и лес, и горы, и облака, и цветы, и дом на опушке леса у сиреневого моря с сероголубым маяком. Вечереет, в доме уже горит камин, окна светятся тёплым жёлтым светом, а маяк указывает правильный путь идущему вдали паруснику. Можно обрыдаться от нахлынувших чувств — не хватает только оленей, зайчиков и умилительных гномиков у деревянного порога этого милого уютного чудесно-сладкого домика. Но у Росса есть и олени, и зайки — он всё-таки дозирует умилительность.

Если вспомнить, что висело в советских домах, то это тоже была настоящая, сшибающая с ног красота. Помимо портретов Хемингуэя, висели коврики с лебедями, олешками, мостиками над озером и замками вдали. Не считая репродукций “Мишек в лесу” и ещё всякой остро выраженной любви к родине из “Родной речи” для второго класса. Ну, ещё чеканка висела — царица Ахтамар несёт сдавать пустые бутылки, а на пыльном пианино стояли слоники, хрустальные ковшики и пустые коробочки из-под духов “Клима” и “Фиджи”. А что, тоже объекты искусства, своего рода реди-мейды.

Современный — это всё ещё живой или уже не очень?

Сложность оценки современных художников в рамках русскоязычного дискурса состоит в том, что само слово “современность” носит в русском языке обобщающий характер. В английском искусствоведческом нарративе происходит чёткое разделение на три понятия: “modern”, “contemporary” и “emerging”.

В рамках данного дискурса мы не будем говорить об отходе от канонов академической живописи и переходу к импрессионизму, потом к экспрессионизму, потом к абстрактному искусству, потом соединении беспредметного искусства с неоэкспрессионизмом, и так далее.

И если говорить о топ-15 художниках, которые определили понятие модерн (modern):

Амедео Модильяни

Пабло Пикассо

Сальвадор Дали

Василий Кандинский

Казимир Малевич

Жоан Миро

Макс Эрнст

Осип Цадкин

Эгон Шиле

Константин Бранкузи

Альберто Джакометти

Эдвард Мунк

Марк Шагал

Эмиль Нольде

Людвиг Гис

Людвиг Гис из всех них наименее известный, хотя его очень необычный геральдический немецкий орёл по прозвищу “жирная цыпа” (Ludwig Gies fat hen) висит до сих пор в зале пленарных заседаний Бундестага. Гис прославился своей потрясающей скульптурой “Распятие”, которую нацисты выдрали из Любекского собора для выставки “Дегенеративное искусство”, открытой в 1937 году. “Распятие” Гиса встречало посетителей выставки, призванной унизить и растоптать творческие поиски лучших людей Германии. В этом отношении пошлость нацистского режима имела мало равных себе в человеческой истории, разве только дикие талибы уничтожали в 2001 году сокровища древности в Бамианской долине. Гисовское “распятие” — одна из самых сильных работ, посвященных крестным мукам богочеловека. Её можно сравнить только с фигурой Христа на Изенгеймском алтаре работы Маттиаса Грюневальда (1505–1515). После 1941 года следы “Распятия” Гиса теряются. Очевидно, работа была уничтожена.

Что касается изящества и особой рафинированности. Вот топ-10 художников, которые достигли вершин эстетической утончённости эпохи модерна:

Обри Бёрдслей

Альфонс Муха

Эрте

Лео Бакст

Кай Нильсен

Эдмунд Дюлак

Гарри Кларк

Константин Сомов

Макс Вебер

Тамара Лемпицка

Удивительно, что большинство реальных эстетов вынуждено было зарабатывать себе на жизнь не столько картинами, сколько иллюстрациями. Иллюстрация — это фигура высшего пилотажа: художнику задают рамки, как тему сочинения, а дальше он придумывает узнаваемые образы персонажей и разыгрывает сценки между ними. И тут несколько ремёсел должны быть сплавлены в безошибочное умение находить баланс между рисунком, живописью, ограниченностью пространства (формат книги) и заданностью сюжета. И ещё ответственность, особенно перед детьми.

Что интересно и примечательно. Из художников советского разлива выплыл на поверхность мирового художественного океана и держится на плаву только Илья Кабаков. Он был достаточно оборотистый малый, приехавший покорять Москву из Днепропетровска. Вообще Днiпро дал много выдающихся людей,включая милейшего и добрейшего, дорогого нашего Леонида Ильича Брежнева (мои предки дружили с Брежневыми, Виктория Петровна, супруга генсека, баюкала на руках моего отца). Так вот, Илья Кабаков создал себе студию на чердаке дома страхового общества “Россия” по адресу Сретенский бульвар, дом 6/1. Это был и есть один из лучших домов в Москве. Илья был одним из тех, кто всегда был при деньгах, ибо издательства очень хорошо платили отдельным категориям трудящихся. И он никогда не был антисоветчиком, а всегда был расчётливым дельцом от искусства. По моему оценочному суждению. Он единственный из художников группы Сретенского бульвара, кого выставляют в приличных галереях приличные западные галеристы, вроде Арне Глимчера в Нью-Йорке и Таддеуса Ропака в Париже. Эрик Булатов, который вместе с Кабаковым был причислен к основоположникам московского концептуализма, смог тоже высоко взлететь, до персональных выставок в Помпиду, но не заякорился в первоклассных галереях и аукционных домах Запада; зато на родине его представляет первоклассная галерея Сергея Попова. Булатов, как и Кабаков, тоже начинал как детский иллюстратор.

Кабаков же прославился не столько своими картинами, которые не стали новым словом в искусстве, сколько своими тотальными инсталляциями. Вместе с племянницей, ставшей его супругой и соавтором-подельницей, Илья организовывал нагромождение реди-мейдов в некие композиции, которым давал задумчиво-замысловатые определения. Вроде “В будущее возьмут не всех” или “Человек, улетевший в космос из своей квартиры”. Я бывал на его мероприятиях. Не могу сказать, что они производили впечатление чего-то захватывающего и волнующего. По моему мнению, от его инсталляций веяло смертной скукой и русской тоской. Воссоздание грязи. Эти инсталляции производили ощущение, что Илья и Эмилия упиваются своими надуманными страданиями, воссоздавая как бы деревенский нужник с дырой в полу посреди барочного дворца, на наборном паркете, чтоб он отражался многократно в серебре венецианских зеркал. До жизни на Западе я думал, что коммунальным бытом и советской спецификой можно кого-то поразить и удивить, дескать, смотрите, какие ужасы. Просканировав Запад собственными глазами и на собственной шкуре испытав реальные прелести западной бытовухи, я понял, что никого это там не впечатляет, ибо жизнь простого человека намного хуже и нервозней, чем была в совке. Самому Илье грех жаловаться, он всегда был очень состоятельным человеком. С моей точки зрения, от его искусства веет какой-то фальшью. Могу добросовестно заблуждаться и искренне ошибаться. Но уж сильно отдаёт китчем.

Птенцы гнезда кастеллиевского

В конце 1940-х, в ранние 1950-е годы наступает эпоха, которую бы мы отнесли к contemporary, хотя это уже в категории такого же классического искусства, как модерн:

Джозеф Бойс

Ив Кляйн

Марк Ротко

Джексон Поллок

Рой Лихтенштайн

Сай Твомбли

Элсворт Келли

Жан-Мишель Баския

Фрэнсис Бэкон

Роберт Мазервелл

Энди Уорхол

Жан Дюбюффе

Роберт Мэпплторп

Фрэнк Стелла

Виллем де Кунинг

Георг Базелиц

Люсьен Фрейд

Яёи Кусама

Ли Ю Хван (Ли Юфань)

Аниш Капур

Сюда можно отнести всю плеяду художников с середины 1960-х по ранние 1990-е из гнезд галеристов 1970-1980-х годов: Лео Кастелли, Айвена Карпа, Аннины Носей, Мэри Бун, Мэриан Гудман, Арне Глимчера и открывшейся в начале 1990-х галереи Роберта Мнухина.

Стараниями британского гения рекламы, иракского еврея с британским паспортом Чарльза Саатчи, в 1991 году появляется плеяда художников, назначенных талантливыми. Их называют YBA, Young British Artists. Из них на переднем крае сцены уже 30 лет удерживаются Дэмиен Хёрст и Трейси Эмин, а также стоящие несколько особняком братья Динос и Джейк Чепмены.

В 2006 году Стив Лазаридес открывает в Лондоне свою галерею арт-брюта и все яркие, часто находящиеся вне мейнстрима художники хотят работать с ним. Он собирает внесистемных игроков, типа Бэнкси.

Если говорить о критериях, что становится наиболее дорогим искусством с течением даже небольшого промежутка времени, так это та категория искусства, которую относят к outsider art и art brut. В текущей реальности самые дорогие и замечательные художники были бы классифицированы как аутсайдеры: это Дюбюффе, это Фрэнсис Бэкон, это Жан-Мишель Баския.

Мы побеждаем? Смотря, кто мы.

Увы, никто из российских художников не вошёл в плеяду топовых мировых художников, хотя пробовали их выставлять на крупные аукционы. Кое-какой известности добились Гриша Брускин, Комар и Меламид, Дмитрий Плавинский, Олег Целков, Юрий Купер, Рустам Хамдамов, Илья Кабаков, группа AES+F. Кроме Ильи Кабакова, которому мы посвятили пару абзацев выше, никто из них не представлен в первоклассных галереях Запада.

Выпадение российского искусства из мирового мейн-стрима и вообще потоков знаковых культурных событий от выставок типа Art Basel до documenta, говорит непонятно о чём: то ли российское искусство глубоко вторично, малоинтересно не только мировой публике, но и отечественной, то ли специально всё русское замалчивается, то ли российские художники ничего шедеврального не создают в силу неспособности найти новые смыслы и средства выражения (тогда по каким причинам? почему современное русское кино, артисты, театр, художники никому на Западе и на Востоке неинтересны, кроме традиционных балета и оперных исполнителей, а также русского авангарда, которым уже 100 лет и больше). Сейчас, в связи с известными антироссийскими настроениями, признание россиян на мировом арт рынке стало вопросом перспективы, уходящей за горизонт событий. О проблемах русского искусства мы подготовим отдельный материал.

Как же определить, кто из современных художников наиболее интересен, по каким критериям? Ведь даже в лучших галереях мира, куда практически невозможно попасть, где вхождение в список представляемых ими художников становится огромной удачей и везением, через 10–15 лет трёх четвертей художников не остаётся, цены на них падают, а на их искусство смотреть никто не хочет. Через 20 лет только десятая часть остаётся в галереях. И в то же время странные художники-самоучки типа Бэкона или Баскии, начинают стоить более 100 миллионов долларов за полотно. В чём секрет? По каким критериям можно вычислить художника, который станет ценностью и вкладом в мировую сокровищницу, а не в братскую могилу забытых имён и обесценившихся полотен?

Есть ли объективные критерии или тут всё определяется экспертным чутьём и оценкой силы эмоционального воздействия и на зрителей, и на коллег, и на профессионалов? Не служат ли “насмотренность” и “цайтгайст” лучшими критериями для оценки произведения и линейки произведений определенного художника? Ощущение цайтгайста (духа эпохи) помогает правильно оценить место художника в потоке времени, его новаторство и свежесть — потому что потом появится много подражателей, если он окажется востребованным и признанным.

Я пересмотрел сотни галерей и тысячи художников по всему миру; мало что цепляет насмотренный глаз. На текущий момент из всего я бы выделил топ-10 следующих активно творящих художников:

Женева Фиггис

Роберт Нава

Люкас Самарас (хотя он 1936 года рождения и его работа была представлена в фильме “Уолл Стрит” (1985), он сильно недопонят и недооценён)

Люка Палацци

Анхель Отеро

Эллисон Цукерман

Роберт Коулскотт

Энди Фишер

Макс Хорст Соколовски

Август Вальдемар Коттлер

В городе Санта-Фе, штат Нью-Мексико, есть целый Институт проблем сложности. Я там был в 2013 году и беседовал с исследователями — что они изучают. так вот, одной из тематик и была проблема сложности выбора критериев для оценки явлений, особенно возникающих. Это действительно важная тема, потому что до самого недавнего времени всё оценивалось как “хорошо” или “плохо”. Но вот кинематограф первый откликнулся на запрос времени. Скажем, в “Игре престолов” нет однозначно плохих или хороших персонажей: всё зависит от обстоятельств, в которые поместить изначально сложного человека.

Так же и с искусством: Женева Фиггис или Роберт Нава — это хорошо или плохо? Это невозможно определить на таких критериях, как и нельзя определить, фигуративная ли это живопись или абстрактная? Неоэкспрессионизм или примитивизм? Использована преимущественно техника cutting edge или sfumato? И так далее. Но это точно свежо и интересно, и сделано по всем законам изящных искусств.

Таким образом, мы можем полагаться только на свои чувства, воспитанные профильным образованием и отшлифованные длительным опытом. Сдаётся мне, что именно эти художники могут стать реперными точками арт сцены текущего времени. Но на самом деле, прав я или нет — покажет только время.

15.11.2021. Олег Ланг: “Ланг” означает “далекий”

В начале 2021 года, делая обстоятельный материал с арт-дилером Сергеем Поповым о современном искусстве, и впервые посещая его галерею POP/OF/ART, первое, что зацепило мой насмотренный глаз, была работа Олега Ланга, висевшая в офисе. Я поймал ощущение, что один из ключевых недостающих фрагментов в пазле масштабной картины современного искусства найден. 26 марта 2021 года я посетил осиротевшую мастерскую Олега Ланга, которого не было на свете почти восемь лет, и провел там несколько часов, слушая его вдову Ирину и внимательно изучая десятки полотен. После чего мне потребовалось полгода, чтобы вскипевшая во мне страстность улеглась и позволила бы свести полученные мысли и ощущения в классификатор, дабы встроить возникающее знание об Олеге Ланге в систему искусства.

Об Олеге Ланге написано немного, и не всё, и не то. Написано арт-критиками и искусствоведами по существу, но не по сути. Никто из коллег не встроил Олега Ланга в художественную ткань второй половины двадцатого века и в первое десятилетие века нынешнего. Возможно, потому, что писались эти тексты либо в последние годы жизни, либо сразу после кончины мастера в 2013 году, умершего всего лишь в 63 года, на пике творческой формы, подходя — или уже находясь — в зените своего уникального художественного стиля. И имя потомка немецких колонистов не гремело по чердакам Сретенского бульвара и не отзывалось эхом от бревен Лианозовских бараков, равно как не нацарапывалось на обшарпанных стенах московских сквотов, потому что эволюционировал Ланг сам по себе, как отделенная Тихим океаном австралийская фауна порождала причудливых существ вдали от генетических мейнстримов Старого Света.

Эволюция Ланга

Олег Ланг получил классическое художественное образование. Академическое. Он окончил Суриковку в 1981 году, на 32-ом году жизни. Там он был учеником Клавдии Ивановны Тутеволь, которая, в свою очередь, была ученицей Дейнеки. Поступал он с трудом, несколько раз — хотя за плечами уже было оконченное Ярославское художественное училище, где он познакомился с супругой Ириной, тоже художницей. Он пробовал сначала поступить в Репинку, потом несколько раз поступить в Строгановку, но и туда не брали. И вопрос был не в недостатке таланта, а в этническом происхождении — немцы, наряду с евреями, считались в СССР весьма подозрительным элементом. Его отец, Владимир Ланг, человек серьезный, поехал лично выяснять, почему такого прилежного и толкового парня не берут учиться. Доценты долго мялись и мямлили, потом нашли что сказать: ваш сын и так все умеет, нам нечему его научить.

Ирина Ланг рассказывает: “Олег учился с удовольствием и с отличием, хотя у него были проблемы. На преддипломной практика был просмотр. Это был последний курс, и он, конечно, двигался вперед, ему хотелось пробовать, но в институте этого еще нельзя было делать, надо было учиться. Идет просмотр педагогов, и вот идет Илья Глазунов, который тогда пришел работать в Суриковку. Идет и говорит: «Ланг — иностранец». А Клава Тутеволь идет сзади и говорит: «Нет, это наш Олег Ланг — он не иностранец». И что началось! Что это формализм, что это чуждое нам искусство, а в результате Олега не допускают к диплому. Глазунов зациклился, вцепился в Олега, что это формальное искусство, и Олегу пришлось всю практику переделывать. На защите диплома у него все это было. Он тему взял «Воскресный вечер в Юрьево-Польском», там были изображены люди как клейма из повседневности воскресного вечера в Юрьево-Польском. В отличие от общецеховой тогдашней невыразительности, Олег делал что хотел, все время что-то придумывал. Соответственно, на защите диплома возникли сложности, в комиссии стояла тишина полная. Славу Богу, ему, отличнику, поставили трояк — и на выход, с глаз долой. А потом его же работа, за которую чуть не выгнали, висела в Суриковке — как гордость института. Вот в этом плане у него было сложно всегда, особенно при старом режиме: когда он приносил работы на выставочные комитеты, то устанавливалась гробовая тишина. Когда началась перестройка, то тогда как будто второе дыхание открылось, и наконец-то стало можно делать все, что ты хочешь”.

Чтобы понимать художника, нужно самому быть художником. Не будучи художником, не имея склонности к изобразительным искусствам, не владея ремеслом хоть в какой-то мере, нельзя прочувствовать всю ту гамму переживаний и продумать целокупность мыслей, которые рождают замысел и влияют на выбор содержания и формы произведения. Писать незаурядные картины так же непросто, как писать незаурядные статьи или сочинять незаурядную музыку. Совершенствование творчества — процесс итерационный, последовательно наращивающий знания, умения, мастерство и опыт, а также самоуверенность и здоровую наглость. Наглость — в хорошем, дерзком смысле, — очень важна, потому что если и дерзнешь создать что-то новое, то будешь страшно стесняться это выставить на публику, ибо охаивание, зависть, плевки и пощечины неизбежны.

Я спросил у Ирины Ланг, пытался ли Олег группироваться с кем-либо, ибо, по мнению некоторых фигурантов околохудожественной среды, добиться признания и известности в разумные сроки можно лишь в тусовке из единого художественного помёта, как то было в Фурманном или Трехпрудном сквотах. Вдова мэтра мне ответила следующим образом: “Олег вообще был очень замкнутый человек. Он говорил, что встретишься с художниками, а они наговорят тебе таких гадостей, что потом очень долго в себя приходишь. Он почему-то очень чувствительно реагировал, потом не спал, говорил, что лучше никого не видеть. У него так получалось с коллегами по цеху, что его никто не брал на групповые выставки. Он всегда переживал и думал: почему? А я понимаю, что внутренне каждый трясется за себя, и Олег бы все перетянул на себя, поэтому у Олега были только персональные выставки. Была только еврейская выставка на Солянке. Женя Гинзбург прибегает и говорит: «Олег, хочешь в еврейской выставке поучаствовать?» Олег отвечает, что, дескать, да, с удовольствием. “Тогда, — сказал Женя, — мы тебя как главного еврея повесим на сцену”. Если звали, то он участвовал с радостью”.

Идентификация Ланга

Ко времени своего ухода из жизни в 2013 году у Ланга, как у любого крупного мастера, сложился абсолютно узнаваемый авторский почерк. Что, по нынешним критериям, служит главным мерилом ценности художника, и не только денежной, но коллекционной — особенно для тех коллекционеров, которые покупают искусство не для произведения впечатления, а для удовольствия иметь шедевр в зоне визуальной доступности. Ещё есть люди, которые получают от созерцания картин такое же наслаждение, как и от камерного струнного квартета, и как от запаха франгипана, уда, амбры и бобровой струи, и как от устриц, черных трюфелей и выдержанных сыров.

Если бы Ланг жил в США в это же время, то он бы непременно попал в одну из лучших галерей, к каким-то американским людям уровня Сергея и Ольги Поповых, то есть ценящих искусство больше, чем деньги. И это надо понимать. Сергей Попов — это русский Арне Глимчер, а вот его сосед по “Винзаводу” Владимир Овчаренко — это ближе к Ларри Гагосяну и коммерции. Арне Глимчер и его Pace Gallery — это уровень небожительства, а начинал Арне Глимчер с одного-единственного художника, притом не американского, а европейского — с Жана Дюбюффе, который принес молодому арт-дилеру состояние. И Жан Дюбюффе по своей стилистике был очень близок к Олегу Лангу. К слову, и Ларри Гагосяну состояние принёс другой художник, близко стоящий к Лангу — нью-йоркер гаитянско-пуэрториканского происхождения Жан-Мишель Баския. Сходство в манере Ланга, Дюбюффе и Баскии невозможно просмотреть, и я спросил у Ирины Ланг, откуда флюиды? Ирина ответила: “Дюбюффе ему очень понравился, но он его узнал поздно, как и других западных художников. Баския ему тоже очень нравился. Когда кто-то из знакомых выезжал за границу, а мы сами не ездили, то Олег просил привезти ему книжки. Потом в Россию привезли Георга Базелица, и мы пошли смотреть в натуре. Ему очень нравились эти художники. У нас был такой случай. Какая-то знакомая привела к нам сюда искусствоведа из Нью-Йорка. Он пришел и смотрел работы и все время говорил, что вы очень похожи на одного нашего художника Филиппа Гастона. Потом Олегу принесли фото работ этого художника, он посмотрел и говорит, что совсем даже не похож. И в самом деле, Олег был в своей манере не похож ни на кого”.

Вот ведь в чем штука: Базелиц, Баския, Дюбюффе, равно как и схожие по смелой и дерзкой манере письма Модильяни и Бэкон, а по смелой колористике Герхард Рихтер, равно как фависты типа Матисса и Ларионова, относятся к самым дорогим художникам. А был ли богат Олег Ланг, чей талант и плодовитость не уступает ни в чем коллегам, имевшим несчастье не жить в СССР и постсоветской России? Ирина Ланг ответила так: “Мне кажется, что мы никогда не переставали бедствовать. Он ведь нигде не работал как, например, другие, которые преподавали. Олег просто писал, и если падали какие-то деньги, то уходили именно на краски и на холсты. В перестройку мы ели одну манку, у нас вообще ничего не было, ни денег, ни вообще ничего, потому что все наши деньги, что мы заработали на излете советской власти, превратились в труху. Но находились такие люди, друзья, и к нам как-то знакомая привела уже новых русских. Они открывали кафе для дочки и купили у нас несколько работ, положив нам на стол доллары; эти доллары уже можно было менять, и нам это казалось счастьем. Есть такой Феликс Комаров (американский бизнесмен и арт-дилер советского происхождения — А.К.), и он сделал хорошую закупку работ, мы собирали деньги на издание второй книги. Олег мечтал сделать вторую книгу, и он отвез в Тулу на нее деньги, много денег отвез, может, тысяч 50, а у нас осталось на жизнь тысяч 15–20. Я по конвертам все разложила — на краски, на подрамники, на оплату мастерской, декабрь, январь — все это разложила, и Олег мне говорит, что теперь мы спокойно сможем прожить какое-то время. Я всегда мечтала на двухкомнатную поменяться, потому что у нас была маленькая однокомнатная квартира в Лефортово. Олег говорил, что давай потом, потом, а сейчас книжку сделаем. И вот, мы из мастерской приходим домой, ключом тыркаем в скважину, и тут Олег говорит, что к нам влезли, а дверь просто выломана. Заходим, а там как в кино: все мои конверты валяются пустые. Этим даже искать не надо было ничего, просто открыть шкаф и оттуда все, что у нас было, взять. Конечно, Олег очень страшно переживал по этому поводу, у нас как раз открывалась выставка в Петербурге. Владимир Назанский (искусствовед и куратор — А.К.) сделал эту выставку, и нам надо было ехать. А у нас денег ни копейки, ничего нет, вынесли все подчистую. Звонит Олег какому-то знакомому и просит, чтобы тот купил хотя бы маленькую работу. Тот приехал и купил за 20 тысяч рублей небольшую картину. Я хватаю эти деньги, бегу на вокзал, а Олег уже себя чувствовал не очень, и туда надо было ехать только на “Сапсане”, и я покупаю билеты туда и обратно. Там уже с телевидением договорились, сорвать никак нельзя, и мы погнали в Петербург, там его сестра живет. Олег, конечно, все время переживал, потому что надо было непременно выступать, ведь выставка большая, и потом срочно ехать обратно, в Москву, в Академию художеств на собрание, намеченное на 12-ое число, где ему тоже обязательно надо было присутствовать. Мы вернулись 11-го. На следующий день он поехал на собрание, съездил в Академию, вернулся, смеется и описывает это собрание в красках. Я говорю: давай отдохнем 13-го, а он, дескать, нет, поедем в мастерскую, я чуть-чуть поработаю, а потом уже отдохну. Поехали 13-го в мастерскую, он написал работу, приехали домой, и он умер. Я созвонилась с Феликсом Комаровым, и он еще купил у меня работы под это дело, и мне очень помог. Он делал в Манеже выставку Эрнсту Неизвестному, а в соседнем зале он вывесил 16 больших работ Олега. Потом я делала посмертно выставку в Академии, и Феликс тоже пришел и выступал, поддерживал меня”.

Превосходство Ланга

Оценить наследие Ланга совершенно несложно — оно бесценно. Но жизнь внутри железного занавеса обесценила даже самые шедевральные вещи и их создателей, превратила в нечто, продающееся за бесценок. Зато за железным занавесом можно приобретать любые бесценные вещи, нужно лишь установить ценность и выразить её в деньгах. Для того, чтобы художник стал ценностью, должна сложиться вот такая цепочка: сам художник — галерист — куратор — арткритик — коллекционер — музей, аукцион добавляется по необходимости. Если бы Олег Ланг присутствовал со своим талантом на нью-йоркской арт-сцене в 1980-е — 2000-е годы, то он попал бы сначала на перо к Джерри Зальцу, арт-критику из “Нью-Йорк Мэгазин” или к его супруге Роберте Смит из “Нью-Йорк Таймс”. После статей о нём он был бы замечен каким-либо выдающимся куратором вроде Клариссы Далримпл, подругой этих арт-критиков и очень влиятельной фигурой в мире галерей, музеев и коллекционеров. И после того, как одна-две работы попали бы в коллекцию человека уровня Франческо Пелицци, с ним бы считали за честь иметь дело не только, скажем, Pace Gallery Арне Глимчера, о котором мы уже упоминали, но и Дэвид Цвирнер, и Мэриан Гудман, и лондонские арт-дилеры вроде Джея Джоплина. Ценник на среднеразмерные работы начинался бы около 200 тысяч долларов, а на аукционах он бы еще при жизни мог бы преодолевать планку в миллион. Сейчас бы эти работы стоили бы два-три миллиона каждая, и росли бы в цене ежегодно.

На основании чего можно делать такие предположения? Ведь ни один из русских художников не стоит и близко таких денег, в том числе Илья Кабаков со своей соработающей супружницей Эмилией, и живопись которого никогда не отличалась той же экзальтированной накрученностью, что и его инсталляции из рэди-мейдов, повествующих о тех страданиях советского человека, которые он испытывал в своей благоустроенной мастерской в мансарде на Сретенском бульваре, купаясь в тысячах рублей за иллюстрации к детским книжкам, которые ему платили душители свободы из издательства “Малыш”. И в тысячах долларов, которые ему платили иностранцы за карикатурные картинки про советский быт и на которые закрывала глаза кровавая гэбня — один глаз закрывали на картинки, другой на доллары.

Предположение о ценности Ланга для мирового арт-рынка основано на идеальной траектории его судьбы: гонения из-за обстоятельств, над которыми он не был властен — это его чересчур арийское происхождение, что сближало его с совсем неарийским народом, но делало чуждым и неполноценным в глазах тех, кто считал себя принадлежащим к титульным советским нациям. Ранний старт профессионального обучения и карьеры — по словам Ирины Ланг, в художественное училище Олег поступил в 14 лет, учась и в Туле, и в Ярославле, и в Москве. Соответственно, сильная академическая подготовка. То есть, неудобно как-то даже по нынешним временам говорить такое про художников, Олег Ланг умел рисовать, что не всегда выгодно отличает от таких титанов ценовых рекордов, как Джефф Кунс, Маурицио Каттелан или Аниш Капур. Но это его сближает с титанами раньшего времени, и делает его ровней не только фавистам, модернистам, кубистам, импрессионистам начиная с Винсента ван Гога, но даже сравнительно современным мастерам, таким как тот же Дюбюффе или Эгон Шиле, тоже владевшими навыками академического письма и имевшими систематическое образование в области изобразительных искусств. Надо заметить, что такие авангардисты как Георг Базелиц и Герхард Рихтер также имеют за плечами подготовку — первый окончил Высшую художественную школу в Западном Берлине, а второй — Дюссельдорфскую академию художеств со специализацией в фотореализме.

Ультиматум Ланга

Творческий метод Ланга, как рассказала Ирина, тоже трансформировался в правильном направлении. Начав как художник-реалист, к 1985 году Ланг пришёл к экспериментированию с фигуративной живописью, а затем ушел в абстракцию. А затем снова, уже на следующем уровне понимания живописи и своего метода, вернулся к фигурам, сюжету и композиции — но уже не как к фигуративной живописи, а как к способу обобщения соображений и выражения сопутствующих эмоций. Ирина Ланг: “Когда, по окончании института, он вступал в Союз художников, то пытался делать реалистическое искусство. Мы очень долго жили в Подмосковье, и у нас была потрясающая веранда, барачный дом, и он писал реализм со своим видением. Вот его старая реалистическая работа «Субботний день», и он намного позднее влезает в эту работу и вляпывает этого петуха. Не знаю, портит он или не портит эту работу, но ему кажется, что так лучше. Он добавляет и ему кажется, что так лучше. А это «Воскресенье», здесь я пиццу делаю, а он сидит. Старых работ осталось только восемь, что-то в Третьяковку взяли, а остальное я храню. Вот было хорошее дерево, и это тоже там у нас за окном, и опять петух, приделал раму черную с форточкой, добавил силуэта, и он считал, что так нужно. Он очень любил делать разные портреты. Брал мешковину и акрил, он уже не писал маслом. У него был инфаркт, и после инфаркта он еще пытался писать маслом, но он задыхался, и он потихоньку перешел на акрил, освоил эту технику, и все большие холсты писал акрилом. Он и на цветных тканях писал. Эти мешки мы специально искали на рынках, он их резал, вставлял кусками на другие поверхности, и по этой комбинированной плоскости писал, а еще иногда и наклеивал объемные предметы. после реалистического стиля. В начале, в течение нескольких лет, у него был чуть-чуть стилизованный фигуратив. Потом он вышел на абстракцию, и много лет он писал чисто абстрактные холсты. В 1991-м у него была первая выставка в ЦДХ. Когда началась перестройка, открылись галереи. Одна галерея сделала ему выставку. Там были холсты чистой абстракции. Потом, через несколько лет, ему еще сделали выставку в ЦДХ, и было два огромных зала. И мы поняли, что нужного количества работ у нас нет. И вот тогда он в первый и в последний раз понял, что должен срочно написать. Но у него ничего не получалось. Я вела на улице Обуха студию, и там было помещение, где он писал маслом. Он пишет, потом выносим на улицу, он постоит, посмотрит, потом сердится и смывает. А что такое масло смывать? Я беру ворох тряпок, керосин, начинаю все это смывать, вонища, хорошо, что все это на улице. Потом втаскиваю холст обратно, и он опять пишет. Я помню это состояние. У него началась паника, что у него не получаются работы, а с выставкой уже договорились, уже все, назад ходу нет. Короче, намахал он этих холстов, открылась выставка, и тут как раз начался путч. Мы пришли на свою выставку, а народу никого. На Октябрьской площади митинги, а у нас своя параллельная жизнь, выставку открыли. Спонсор, который открыл выставку, тоже в шоке: ходит по этим залам один-одинешенек а ведь был уверен, что народ придет, работы продадим, затраты окупятся и еще денег заработаем. А в залах никого нет. Но на эту выставку пришел Сережа Попов (арт-дилер и владелец галереи POP/OFF/ART — А.К.). С Сережей Поповым они познакомились на этой выставке, а Сережа тогда работал в «Московском художнике» корреспондентом, и его послали написать заметку о выставке. Они там с Олегом познакомились, и вечером приехали в мастерскую попить чай. Они попили чай, посмотрели работы, вышли из подъезда, и тут Олег услышал треск, пошел посмотреть, а над мастерской горит второй этаж, пламя уже выбивается огромное, и он кричит соседям вызывать пожарных, мы горим. И пока ждали пожарных, они с Сережей таскали из мастерской на улицу работы. Приехали пожарные, огонь потушили. Олега нет и нет, я думаю, что ж такое, а он приехал в два часа ночи на такси. Приезжает домой весь в пене и говорит: «Ира, мы сгорели». Мы утром едем в мастерскую, электрику всю нам обесточили, все залито пеной, небо просвечивает уже на втором этаже. Мы отсюда, естественно, снялись, ушли опять в студию на Обуха, и почти все абстрактные работы, через одну точно, он все снял и порезал. Как неудачные. Но потом, потихоньку, в абстракции он стал вводить какие-то фигурки и так ушел понемногу в свой уникальный фигуратив. Стиль постепенно появлялся, такой, как его “Дурка”, такой, как “Контрразведчики”. Вот работа «Переезд», она мне очень нравится. Мы переезжали бесконечно. Здесь уже свои люди, уже узнаваемы. У него разные были варианты одних сюжетов. Например, у него есть знаковая работа “Мальчик с курицей”. А есть другая интереснейшая работа, называется «Крестьянин и птицы», и это уже несколько иной стиль. И ещё он писал разные абстракции, есть у него жесткие и есть конструктивистские. Одна из его последних работ называется она «Святая тропа». Это он работал в год смерти, в 13-м году. Он лежит на диване уставший, у него уже было два инфаркта, уставший, а по телевизору идет сюжет, что какие-то бизнесмены пошли куда-то в пустыню. Он слушает, и у него рождается свой какой-то сюжет, и он на бумаге запечатлел эту тему. Саша Якимович (Александр Якимович — искусствовед. — А.К.) про него писал в книжках, что у него была такая натура исследовательская. Его все время тянуло что-то еще попробовать. Так что он сам по себе двигался, сам себя делал”.

Классификация Ланга

Олег Ланг попадает в ряд художников, которые относятся к направлениям и школам чисто условно. Потому что Анри Матисс и Михаил Ларионов условно относятся в фовистам, хотя Матисс учился у Гюстава Моро, которого относят к символистам; Модильяни приписывают к экспрессионистам, Эгона Шиле тоже относят к экспрессионистам, равно как и Фрэнсиса Бэкона, которого еще пытаются натянуть на никогда не существовавшую Лондонскую школу. А вот Жан-Мишель Баския уже классифицируется как неоэкспрессионист, близкий по духу Жан Дюбюффе идет как основатель арт-брюта; Герхард Рихтер классифицируется как абстрактный экспрессионист и концептуалист, Георг Базелиц вместе с Баскией записан в неоэкспрессионисты, а современные 50-летние художники, такие как Женева Фиггис из Ирландии или Вальдемар Коттлер из Техаса, еще не отнесены к определенному стилю и направлению, молодые еще.

Что роднит этих мастеров, в число коих входит и Олег Ланг, так это соединение техники абстрактной живописи с фигуративными сюжетами, то есть картины фигуративны по содержанию и абстрактны по форме, потому что условное изображение фигур и предметов — это форма абстрактного, отвлеченного, обобщающего мышления. Это соединение семантики и семиотики, соединение знака со смыслом, предмета — объекта или субъекта — с беспредметным, то есть чувственным, эмоционально коннотированным, ощущением сути и сюжетной уместности данного объекта или субъекта. Эти мастера фривольно обращаются с формой субъекта или объекта, потому что форма тоже должна передать условность, схематичность разворачивающегося сюжета или мизансцены, но также вместе с цветом передается эмоциональное состояние, напряжение и связи между всеми акторами произведения искусства, то есть между самими изображенными предметами, между художником и изображенными предметами, между зрителем и изображенными предметами, между художником и зрителем через изображенные предметы.

С нашей, авторской точки зрения, это самая захватывающая форма изобразительного искусства, потому что она создает огромные люфты для включения зрительского воображения и домысливания замысла художника; при кажущейся простоте именно эти работы обладают самой большой многомерностью. Если, скажем, у мастеров традиционных, академических форм изобразительного искусства, от Боттичелли до Семирадского, от Леонардо до Делакруа, все построено на воспроизведении форм привычной нам реальности, настоящей или мифопоэтической, то эта творящая публика, к которой мы отнесли Олега Ланга, воспроизводит чистые идеи, лишь напоминающие нам реальность, чисто условно, чтоб было, от чего оттолкнуться нашему воображению и дальше домысливать и достраивать любые умозрительные конструкции.

Хотелось бы избежать высокопарной пошлости, что Олег Ланг посмертно найдет свою вечную славу, потому что может найти, но очень нескоро. Всё настоящее новое небыстро обретает признание, а его творческая эволюция вполне наглядно показывает, что это не скороспелка, быстренько вытащенная на свет и подрихтованная ушлыми маршанами под текущие вкусы мещан при деньгах, убежденных, что они собирают искусство. Ланг в своей жизни вынужден был играть свою игру в крайне неблагоприятных предложенных обстоятельствах: во-первых, он прожил полжизни в системе, где думать свободно и невосторженно категорически запрещалось под страхом принудительного лечения. Другие полжизни он провел в мире безвременья, когда всем все стало по барабану, но эта звенящая пустота не успела заполниться необходимыми существами, складывающимися в художественный биоценоз; самое плохое — в стране так и не завелись коллекционеры в экологически необходимом количестве. В Москве полсотни коллекционеров, из них сорок не при деньгах, и в Питере полтора коллекционера с копеечным бюджетом. Искусство за тридцать лет свободы и культа чистогана так и не стало насущной потребностью платежеспосбного слоя. Этой слой предпочитает либо купить команду клоунов, изображающих игру в футбол, либо просто хорошо покушать три раза, вместо того, чтоб купить несъедобную и малопонятную картину какого-то неизвестного дядьки. Лучше уж купить вонючие майки Кокорина и Мамаева с автографами и повесить их в гостиной над камином, чтоб создавали уют и радостное настроение.

Но все же Олег Ланг нужен уже сейчас определенного сорта публике — той, что имеет необщие мысли о жизни и понимает, как и что хочет говорить художник, даже с того света. Мы слышим и понимаем, мы ценим и помним, нам ясно, кто мы и кто он, и, хоть он невозвратно далеко, но все равно с нами.

15.03.2021. Сергей Попов: Россия ещё арт-провинция, но уже не арт-колония

О положении российского искусства в мире, о судьбах современных русских художников и рынке российского искусства Август Котляр (Аргументы недели) беседует с основателем и генеральным директором одной из ведущих и знаковых российских галерей pop/off/art искусствоведом Сергеем Поповым.

Почему современное русское искусство не сильно интересует западную публику? На Западе у нас есть только Илья Кабаков, Комар и Меламид, а ещё Михаил Шемякин и Юрий Купер, которые не очень высоко котируются, не входят в высший эшелон, хотя у всех сильная академическая школа, едва ли лучшая в мире? И можно ли их вообще считать русскими художниками, ведь они все живут на Западе уже 40 лет?

На этот вопрос могут быть два ответа. Один заключается в том, что наше искусство недостаточно было продвинуто на Запад по разным обстоятельствам, в том числе в из-за отношений Советского Союза и остального мира в ходе Холодной войны. По большому счету, нужно сказать, что тогда никому не было нужно советское искусство в тылу идеологического противника, даже если оно выказывало определенное сопротивление советской системе. Второй аспект этого вопроса — это чисто маркетинговое условие. У нас фактически не было рынка. Из-за этого все художники наши остались неизвестными, кроме тех нескольких единиц, которые очень осознанно двигались в сторону Запада, которых задействовали американские и европейские галеристы. Кроме этих нескольких авторов, никакого прорыва российского искусства на Запад не произошло, да и не могло произойти.

Другой ответ: очень многие придерживаются колониальной точки зрения, дескать, русское искусство в частности и вообще какое бы то ни было искусство, должно всенепременно быть известным на неком условном Западе, иначе его, считай, вообще не существует. Так сложилось потому, что вся мировая система искусства устроена по западным лекалам, и с этой точки зрения мы, россияне, находимся в одном положении с Турцией, с Восточной Европой, с Индией, с Юго-Западной Азией, с Ближним Востоком и с Африкой. Предложены такие обстоятельства, что нужно апеллировать к некоему центру, который, условно, находится в Нью-Йорке или в Лондоне, и там мы все должны быть представлены, а иначе нас как бы нет вообще. Эта диспозиция как раз должна быть разрушена, потому что невозможно всё время апеллировать к некому внешнему источнику, к идеальному образу.

Борис Гройс теоретизировал на эту тему, говоря, что Россия является подсознанием Запада. Но вопрос не только в этом коллективном бессознательном, вопрос в диверсификации центра — сегодня должно быть много центров, и с этой точки зрения Москва становится одним из самых важных мест в мире. Мы пока не соревнуемся с Нью-Йорком, не конкурируем в области арт-бизнеса, но, с точки зрения музейной активности и возрастания чего-то нового, мы в одном ряду сейчас с Шанхаем, с Сингапуром, Боготой, Буэнос-Айресом, Сан-Паулу и многими другими международными центрами, и в чем-то мы их уже опережаем. Мы и многим европейским городам тоже даем фору, но, правда, арт-рынок требуется подтянуть. Не скажу, что всё совсем плохо в отношении продвижения художественных брендов. Например, 25–30 лет назад только одна фигура воспринималась международной аудиторией как лицо русского искусства — это вне всякого сомнения Кабаков, хотя с некоторых пор это двойная художественная единица Ильи и Эмилии Кабаковых. Но сегодня это уже не монопольная ситуация, русские гораздо больше представлены на Западе, и это не только московский концептуализм (в смысле текста на белом листке в рамочке) — теперь это разные образы, разные облики. Это обязательно группа AES+F, которая невероятно востребована во всем мире, и это, наверное, самый важный, самый значительный российский бренд, который вообще не выглядит российским. Он выглядит международным, понятным для любой аудитории в любой стране. Это, может быть, в меньшей степени, но, тем не менее, тоже достаточно востребованные лица: Эрик Булатов; Павел Пепперштейн как наследник московской концептуальной школы, Ольга Чернышева, невероятно востребованная в целом ряде стран от Америки до Балканских стран.

Продвижение художника не может реализоваться где-то в одном месте и происходить одновременно. Оно должно идти в разных местах в разной степени активности. Названные художники вполне востребованы в мире. Можно назвать еще несколько имен, которые также имеют определенную международную востребованность и резонанс. Это Ольга и Олег Татаринцевы, Виталий Пушницкий, Кирилл Челушкин, если говорить о художниках нашей галереи. Если брать классиков, то обязательно нужно назвать недавно ушедшего Ивана Чуйкова, и ныне здравствующего Виктора Пивоварова, у которого сейчас будет персональная выставка в национальной галерее в Праге. У последнего уже был целый ряд музейных выставок в Европе. Но хотелось бы, чтобы этой активности было больше.

Запад всё-таки важен, потому что основные деньги за искусство платятся в Нью-Йорке и в Лондоне. Художники современные производят произведения на свой страх и риск, и искусство в стадиях производства и экспонирования — вещь достаточно затратная и по деньгам и по времени, и если рынка и спроса нет, то оно хиреет. Поэтому вопрос — когда российские художники доберутся до настоящих денег и почему в России среди миллиардеров нет такого количества меценатов и коллекционеров, как на Западе? Почему ещё не стало в России модным и приличным занятием коллекционировать и покровительствовать искусству?

Это два вопроса, и я буду отвечать последовательно. Востребованность художников в международной сфере напрямую совершенно коррелирует с деньгами, которые вложены в национальный рынок искусства. Хороший противоположный пример нашей ситуации — это Китай, где, я считаю, в целом, уровень искусства более слабый, чем в России. Я сужу с позиционной точки зрения, но востребованность художников в Китае гораздо более высокая именно в счет высокой активности тамошнего рынка, и китайцы, в свою очередь, заставляют коллекционеров по всему миру покупать своих художников. России, без всякого сомнения, не хватает денег, вложенных в сферу искусства. Причем, я бы сказал, что определенный сегмент получает эти деньги, например, это музеи. А частный рынок в серьезной степени недополучает. Наверное, зависимость здесь диктуется общими экономическими и политическими условиями. Мы понимаем, что денег здесь очень много, но расходуются они не теми путями. В частности, рынок современного искусства связан с открытостью и ясностью как происхождения денег, так и перспективы их вложения. И с этой точки зрения, состоятельные русские предпочитают покупать мутный по происхождению и переоцененный антиквариат, или, например, очень тихо инвестировать в сложившиеся международные бренды от Пикассо и до нынешних первых имен. Это порождает замкнутый круг, о котором Пётр Авен сказал с неким упреком, адресованным художественной среде: почему я должен покупать наших художников, если они до сих пор не стоят больших денег? На самом же деле, вопрос должен быть поставлен наоборот: искусство не стоит больших денег, потому что такие серьёзные коллекционеры не покупают его в достаточных количествах. К чести Авена будет сказано, он всё же покупал произведения именно современных российских художников, но просто нужно было не бросать это делать. Он противопоставляет современной российской ситуации наш же русский авангард. Но авангард существовал вообще без денег, как, впрочем, авангард нашего сегодняшнего искусства, а без них далеко не уедешь, как не уедет даже самая прекрасная машина без топлива.

Теперь вторая часть вопроса — почему в России не сложилось большого числа передовых коллекционеров? Мне кажется, этот вопрос должен быть в первую очередь самим коллекционерам адресован. Всё же какое-то число коллекционеров есть, имеется достаточно развитый рынок. Если говорить о числе коллекционеров, мы говорим уже не о десятках, а о сотнях людей, которые регулярно покупают искусство. Новсе же для такой страны, как наша, это очень малое число. Единственная оптимистичная новость — это число растёт, и даже за последнее, турбулентное время не снижается. Чего нам не хватает, так это коллекций в государственных музеях, потому что во всем мире к крупнейшим частным коллекционерам прибавляется ещё серьезный список музейных институций или крупных фондов, которые также закупают произведения искусства. В России мы можем перечислить музеи, которые покупают именно современное искусство, буквально по пальцам одной руки. Московский музей современного искусства здесь в числе лидеров, как и Третьяковская галерея. Сейчас надо ставить вопрос так, чтобы эта практика распространилась на региональные музеи. Ещё в 1990-е годы, после перестройки, существовала определенная практика закупки современного искусства в российские музеи. Сегодня этого почти совсем нет, и это означает одно — в музеи не поступает современное российское искусство. После перестройки мы говорим о российском искусстве, но, по сути, наши музейные коллекции заканчиваются поздним советским искусством — искусством другой страны, другой модели мира, другой эпохи! Сегодня это стало довольно серьезной проблемой, и, я бы сказал, нелепой проблемой. Я очень надеюсь, что она начнет решаться в ближайшее время и, в частности, я как раз один из тех людей, кто поставил этот вопрос. В прошлом году я написал открытое письмо министру культуры Ольге Любимовой. С предыдущим министром Мединским было даже смешно в диалог вступать. Это был чиновник, который просто похоронил идею и вообще все возможные действия относительно государственного музея современного искусства. С Любимовой, мне показалось, можно вступить в такой диалог, по крайней мере, заявить свою позицию. Ответ не был получен, но вопрос был поставлен.

На Западе, в том же Нью-Йорке, приходишь к кому-нибудь приличному в гости, к миллиардеру Леону Блэку или коллекционеру Франческо Пеллицци, смотришь на стены и сразу понимаешь, к какого уровня человеку ты попал, в каком кругу он вращается, потому что квартира на Манхэттене стоит несколько миллионов долларов, но на стенах у них висит сто, двести, пятьсот миллионов долларов, а то и миллиард. И по эти вещам судят о социальном статусе и реальном могуществе человека, а не по имеющимся во владении лодкам, джетам и футбольным клубам.

В России искусство только за последние годы стало маркером, показателем социального статуса, неких личных амбиций. Я думаю, то, что это произошло с таким запозданием, все-таки свидетельствует о периферийности нашего положения в мире. И это свидетельствует о том, что у очень многих людей в России — я это знаю не понаслышке, я с этим сталкиваюсь постоянно — чудовищный вкус, воспитанный советской ситуацией с условными картинками из учебника «Родная речь». Проблема не в самих картинках, Шишкин не настолько плохой художник. Проблема в том, что в результате этого советского идеологизированного воспитания в головах наших сограждан не возникло и не возникает до сих пор никаких альтернатив. В этом смысле, о людях, составляющих основную массу потенциальных покупателей искусства в России, можно говорить как о людях из «несовременной страны». Это понятие Владислава Иноземцева, автора книги «Несовременная страна. Россия в XXI веке», и это справедливая точка зрения, которая может быть обращена и на область культуры. Какой здесь можно дать ответ? Никакого другого, кроме медленного последовательного образования, которым просто вынуждены заниматься все вовлечённые в искусство и культуру люди, в том числе и галеристы. Поэтому образование и воспитание вкуса — это тоже важная часть нашей деятельности.

И спустя 100 лет после создания Малевичем «Черного квадрата» всё ещё приходится разъяснять его ценность?

Об этом интересно поговорить, у меня есть свой опыт. Я работал в Третьяковской галерее в научно-методическом отделе 5 лет и занимался, в том числе, социологическими исследованиями. Как раз тогда, два-три десятилетия назад, с точки зрения социологии, «Черный квадрат» действительно был просто жупелом для широкой аудитории. А за последние 5–7 лет в России произошли довольно серьезные сдвиги. Деятельность крупнейших музейных менеджеров, таких, как Зельфира Трегулова, Ольга Свиблова, Михаил Пиотровский, очень важна для того, чтобы изменялась визуальная среда, чтобы она становилась менее токсичной в целом, чтобы сложные болезненные вопросы затрагивались на уровне крупнейших государственных музеев и институций. Я считаю, что такие акции, как поезд на Кольцевой линии московского метро, с репродукциями картин художников XX века из коллекции Третьяковской галереи, сделал для пропаганды современного искусства и воспитания вкуса публики больше, чем все государственные программы в этом направлении. Хотя изначально это было задумано как маркетинговая акция, целью которой было направить аудиторию на экспозицию искусства XX века в Третьяковку на Крымском валу.

Путь художника в России и путь художника на Западе, в чем их сходства и отличия? Как из человека со способностями и желанием создавать произведения искусства, добиться признания, успеха, как мы это понимаем, позитивный наплыв на личности, что этим трудом можно будет жить?

Я не вижу никакой типологической разницы, потому что и в России, и в любой западной стране, и в Китае, быть художником — это профессия, которая не гарантирует стабильного заработка, не гарантирует звездности и успеха, скорее, наоборот, успешным становится очень малое число художников. Но, тем не менее, очень много людей, по-своему отважных, идут в эту профессию. Я не знаю, какие сейчас конкурсы в российские художественнее вузы, но мне кажется, что даже если они небольшие, то это, скорее всего, свидетельствует об отсталости вузов, нежели чем о сниженном интересе к профессии. Я как галерист вижу, что у нас сейчас очень высока конкуренция именно между творческими личностями, и это основа любого подхода к созданию предметов искусства. В Нью-Йорке десятки тысяч художников, какое-то соизмеримое количество в Лос-Анджелесе, ещё столько же повсеместно в Соединённых Штатах. Очень высококонкурентная среда во многих городах Европы, особенно в таких центрах, как Берлин, Вена или Париж. Москва тоже одно из таких конкурентных, очень активных мест, где, чтобы художника заметили, нужно приложить колоссальные усилия. Но при этом, даже если тебя заметили, это не гарантирует ни денег, ни становится каким-то залогом успеха в будущем. В Москве довольно развита интеллектуальная среда, и не только в Москве — это и Петербург, и Краснодар, и Нижний Новгород, и Пермь, и Екатеринбург, и Воронеж — ряд локальных центров, где молодые художники постоянно появляются. Высока степень критической вовлеченности, когда в среде художника критикуют его коллеги, и это именно полезная, продуктивная критика. Многие молодые художники выезжают на Запад для периодического обучения, либо живут там на постоянной основе, и привозят оттуда сюда свежие идеи. Среда в России вполне конкурентная, она порождает интересных художников, порой из них выходят серьезные, достойные бренды. Но путь нашего искусства на международные рынки очень длинен. И в Америке, и в Европе гораздо больше благополучных условий просто потому, что там очень ёмкий и динамичный рынок, там больше частных денег в галереях, больше возможностей выставиться. Также там больше грантов, на которые могут существовать некоммерческие художники. В России с этим сложнее, резиденций какое-то количество уже есть, но их пока очень мало и они не так активны, как хотелось бы.

Это значит в российском понимании эта фраза "художник должен быть замечен"? Как художнику, имеющему профессиональное образование графика, скульптора или живописца, с бэкграундом, со свежими идеями, как ему попасть в первоклассные галереи вроде вашей, или, скажем, к Владимиру Овчаренко? Что для этого нужно сделать?

Это очень хороший вопрос. Правильным ответом будет: никак не попасть.

Вы копируете ответ легендарного Арне Глимчера! Я сам у него спрашивал в 2014 году: а как эти люди попадают к тебе? Он ответил: я не знаю. Это потрясающе!

Арне настолько велик, что он даже не знает. Я думаю, что он, конечно же, скромничает, и мы все прекрасно понимаем. Но, тем не менее, как звучал лозунг 1968-го года, как говорила парижская молодежь: будьте реалистами — требуйте невозможного! Если человек захочет каким-то образом попасть в большую солидную галерею, то он будет что-то очень особое делать, чтобы быть замеченным. Мы сами проводим мероприятия, чтобы определить, кто нам нужен. Наши поиски покрывают и европейское пространство. Мне не столько интересен сейчас обязательно российский художник, сколько, например, грузинский, литовский, чешский, немецкий или вообще не европейский. У нас в составе галереи есть некоторое количество зарубежных авторов, которые были молодыми, но сейчас уже стали вполне состоявшимися. Например, Андрис Эглитис — латвийский художник международного масштаба, один из самых востребованных в своей стране. Мы для него являемся основной галереей. Сейчас он преодолел возрастную планку 35 лет, а мы начали работать с ним, когда он был настоящей молодой звездой. В результате такого отслеживания художников на местной сцене мы замечаем тех, кто нам интересен, делаем им предложения, и в течение какого-то времени начинаем работать с ними в галерее. Сейчас для того, чтобы таких художников было хотя бы какое-то количество, мы сделали в галерее pop/off/art lab. На сегодня там 4 автора. Это все молодые, как мы считаем, звезды, и за них отвечает директор нашей галереи Серафима Кострова. Это художники, которые не имеют галерейного контракта, но галерея за ними присматривает, помогает в разных аспектах и, главное, продает их работы. Из pop/off/art lab, вероятно, с течением времени кто-то войдет в основной состав галереи. Таким же образом это происходит и в больших международных галереях, только там система подобной ротации еще сложней, и шансов попасть в галерею еще меньше.

В чём смысл предложения, которое вы делаете художникам? Идёте ли Вы по пути Лео Кастелли, который первый начал платить им стипендию, когда у них не было вдохновения, сил и ещё чего-то? Или вы просто с ними заключаете контракт, чтобы они работали только через вас взамен на какие-то обязательства, скажем, на стандартный процент от продаж 50 на 50? В чём суть именно вашего предложения? Стандартно ли оно для российского рынка или у вас есть какое-то своё уникальное предложение для художников?

Я не знаю, стандартное оно или нет, надо поспрашивать у других галеристов, но, наверное, аналоги какие-то есть. Я не думаю, что мы придумываем какие-то неповторимые схемы. Скорее, это более широкий, более свободный контракт, нежели чем у художника, который продается через нашу галерею или через аналогичные галереи, с которыми у него также есть контракт. Мы оказываем художникам помощь и стремимся регулярно продавать их вещи. Это самое главное. Художники не всегда понимают и не обязаны понимать как устроен мир арт-бизнеса. Помощь даже в этом аспекте бывает довольно важна в какие-то моменты. Но, если художнику нужна какая-то помощь оперативно, мы просто покупаем у него работу, чтобы его выручить.

Как вы оцениваете работы молодых художников?

В России много интересных фигур, да и в мире очень много интересных молодых фигур. На самом деле, на этот вопрос нельзя достаточно четко ответить, потому что каждый раз ты видишь что-то новое, что тебя привлекает. Если бы это был автор, следующий каким-то лекалам, это было бы нам неинтересно. Например, у нас нет ни одного художника из стрит-арта: почему-то все, на кого я смотрю, мне кого-то другого напоминают. И хотя они достаточно хорошо продаются, нам это не особо интересно. Мы говорим, что лёгких путей не ищем, и это правда так. Я хочу продвигать художников, которые не похожи ни на кого, с ясно различимой индивидуальностью и при этом с интересными решениями именно сегодняшних задач искусства. Вовсе не в первую очередь мы задумываемся о коммерческом потенциале — он приходит позже. Мы стараемся искать неординарные фигуры в сфере искусства, и надеюсь, что нам удавалось их находить в последние годы, потому что раньше у нашей галереи был несколько иной имидж, дескать, мы занимаемся только уже устоявшимися художниками. Сейчас мы занимаемся молодыми наравне с известными и уже состоявшимися классиками. Это тоже важно для молодого автора — попасть в такую среду, где он на равных выступает с абсолютно великими именами как Булатов, Пушницкий, Нахова, Слава Лебедев.

Приходит к вам человек, думающий, что он художник, приносит работы. Он молодой, у него нет имени, и как вы оцените, за сколько можно продавать?

Во-первых, к нам никто не приходит, к нам нельзя прийти, нам даже нельзя прислать резюме. Мы сами мониторим ситуацию, прежде чем сделать выбор. Оценивать работы достаточно просто — вся молодежь стоит в пределах невысокого диапазона, от нескольких сотен долларов или евро до 5-ти тысяч евро за холст 2-х или 2,5-метрового формата. Все, что происходит в этом спектре, это как бы такое первоначальное кипение рынка, и его всё равно нужно пройти на начальном этапе. Мы не можем, например, в счет малой ёмкости российского рынка сказать, что этот молодой художник настолько крутой, что вы его покупайте не по 5 тысяч, а по 15. Нужно пройти целый ряд стадий для того, чтобы стоить таких денег. В Германии, например, это возможно, и мы видим, что там художник, только выпустившийся из академии, уже может стоить как серьезный российский международный бренд. Вот в этом, пожалуй, проявляется разница наших рынков. Но всё же мы видим, что предложений очень много, и сейчас, я думаю, есть сотни интересных предложений, из которых мы в течение года максимум одно-два можем добавить даже не в основной состав галереи, а в наш pop/off/art lab.

Кто отбирает работы? Вы лично или у вас есть коллегия?

Мы коллективно отбираем. Мое мнение здесь не должно быть приоритетным, потому что, во-первых, я могу ошибаться, а во-вторых, я меньше понимаю и знаю эту среду. Мы согласовывем художников втроем — я, директор и моя жена Ольга Попова, партнер галереи. У Ольги есть свой бренд, это сайт ArtZip.ru, который сегодня является крупнейшим интернет-агрегатором современного искусства. Там продается достаточно много молодежи. Я этот сайт воспринимаю как один из таких потенциальных навигаторов, где может возникнуть интерес к какой-то фигуре художника, где происходит активная ротация молодежи, где видно, как у художника растёт и движется рынок. Сайт позволяет делать какие-то выводы о сегодняшней художественной сцене и ценах. На самом деле, сейчас в сети есть целый ряд таких сайтов, где мы смотрим интересную молодежь.

Многие люди, которые вдруг, увлекшись, начинают покупать, а потом и собирать искусство, изначально не очень хорошо разбираются в предмете. Скажите как человек, который на переднем крае и как искусствовед, и как галерист — чего в продаже современного искусства больше: искусствоведения, понимания трендов или маркетинга, умения продвигать работы, проталкивать художников? Леонид Тишков, например, написал книжку «Как стать художником, не имея ни капли таланта», где он убедительно объясняет, что умение или неумение рисовать не делает человека ни художником, ни нехудожником.

Название Лёниной книги, конечно же, провокационное. Леонид — художник грандиозного таланта, и его искусство хорошо тем, что оно показывает — второго Тишкова не может возникнуть, потому как для этого нужно иметь какой-то внутренний огонь, фанатизм настоящий. С этой точки зрения, мы не обращаем внимание на профессионализацию художника — это один из факторов, но далеко не обязательный. У нас есть несколько художников в основном составе галереи, которые не имеют профессионального образования, и, тем не менее, ясно, что это художники с большой буквы. Маркетинг или искусствоведение? Конечно, искусствоведение! Это заблуждение, что маркетинговые моменты являются определяющими. Некоторые говорят, что они могут раскрутить кого угодно. Но нет, это все только происходит в низовых сферах, и тут нужно учитывать следующую разницу: если подходить типологически и квантитативно к вопросу о том, сколько художников создают то, что они называют искусством и сколько из этого представляет интерес, то соотношение будет примерно десять к одному — и не в пользу искусства.

На самом деле, чтобы вычленять из этого набора достойное, интересное искусство, нужно приложить огромные усилия. Это, без всякого сомнения, экспертные усилия, и для этого нужно очень хорошо понимать ценность сегодняшнюю в искусстве, и что будет этой ценностью завтра. Мы понимаем это гипотетически, мы допускаем, что искусство уйдет куда-то в другую сторону, но все же наши компетенции позволяют не делать ошибок. Мы стараемся отслеживать тех художников, которые действительно представляют значимость.

Как вы думаете, кто из них останется в вечности?

Я приведу некоторые другие примеры, и это тоже очень интересная тема. Я на многое смотрю, находясь в группах "Сiль-Соль" или "Шар и Крест", и вижу, сколько там вторичного, совершенно никчемного искусства: подавляющее большинство, к сожалению. Перед нами не стоит пред нами задачи выискивать среди этого жемчужины, благо состав галереи в принципе полностью укомплектован. Но и другим галереям, например, работающим с молодым искусством, скорее всего, туда тоже не имеет смысла заглядывать, а есть смысл заглядывать в какие-то более продвинутые группы, где, может быть, менее коммерческое искусство, но у него более высокий потенциал развития. И люди, которые говорят о маркетинге, как о приоритетном моменте в искусстве, они просто не понимают, о чем идет речь; они подменяют причину следствием. Таким людям можно посоветовать изучить получше историю современного искусства, поскольку оно действительно сложно устроено. Если в обратный пример будут приводить художников типа Хёрста, Young British Artist, Чарльза Саатчи и тому подобное, в ответ можно сказать, что, конечно же, Хёрст и все ему подобные в первую очередь именно художники, а уже потом люди, которые двигались при помощи определенных маркетинговых инструментов. Честно говоря, я бы обозначил эту проблему следующим образом: деньги, которые циркулируют вокруг искусства, достаточно большие, и там очень много странных токсичных денег, которые непонятным образом приходят и как бы растворяются именно в этих неправильных, неадекватных действиях. На моих глазах появились и исчезли сотни фигур, именно таких мыльных пузырей, про которых говорилось, что вот, сейчас в него вложено много денег, это звезда будущего и тому подобное. Это все довольно быстро исчезает. Крайне обидно, что много денег уходит вот в эту неправильную организацию, когда посторонние люди думают что они, не разбираясь в искусстве, смогут сами кого-то раскрутить. На самом деле, дело во всё более возрастающей экспертизе в системе искусства, которая просто не пускает недостойных художников далее определенных пределов, и эти пределы наступают очень быстро. Речь по сути о том, что существует много востребованных плохих художников с какими-то денежными запасами и меньшее количество действительно значимых художников, до сих не оценённых по достоинству соответствующими деньгами. Но, если мы посмотрим другие сферы культуры, то нас такой расклад не удивит — очень много графомании в литературе, очень много плохого исполнительского искусства и просто отвратительной попсы, шансона, от которого нас всех тошнит в мире музыки; очень много бездарных актеров, которые, тем не менее, лезут и пролезают каким-то образом на главные роли и портят кино, и продолжают существовать в сериалах. И такое соотношение на самом деле везде, и любой продюсер в культурной сфере, литературный агент или редактор крупного издательства, с которыми мы как раз общаемся, кинематографический продюсер или продюсер приличной музыки скажет, что очень много достойных имен не востребованы и не монетизированы. Или, наоборот, гипермонетизированы те, которые этого не достойны, и на самом деле всё должно быть иначе. Мы как раз представляем собой структуру, которая при помощи правильного маркетинга переставляет эти акценты. Мы указываем имена, которые были недостаточно оценены в истории искусства. Мы указываем на молодых художников, которые, по нашему мнению, имеют очень высокую перспективу в потенциале. Я бы мог всё упростить, сказав, что просто нужно слушать десяток основных экспертов-галеристов, и будет вам счастье, и это было бы действительно так. В нашей среде было бы меньше интриг и какого-то сумасбродства, если бы всё не было устроено именно так, как сейчас — очень много токсичных людей, очень много токсичных художников, вокруг которых циркулирует огромное количество денег. Я приведу пример из другой сферы, которая кажется от нас отделенной, но на самом деле она с нами тесно сопряжена. Эта сфера монументальной городской скульптуры. Все, что в ней находится, на 100 процентов, это абсолютно токсичные вещи, которые, за редчайшим исключением, не имеют отношения к искусству, не могут вообще быть названы искусством. При этом в России есть значимые авторы, которые могли бы реализовываться в этом качестве, но их никто не видит, потому что в этой сфере циркулируют слишком большие деньги. Речь идет о сотнях тысяч и миллионах долларов, которые проходят незаметно, без конкурсов, какими-то загадочными путями. Возьмите хоть методы установки скульптуры, которой набиты сейчас улицы наших городов. Это камерная скульптура и, разумеется, это гораздо меньшие деньги — но и ценности у них никакой.

Кого бы из молодых я назвал в числе самых значимых художников? Внутри среды, благодаря огромному количеству совпадающих мнений и нашему собственному пониманию, мы практически сразу видим художников, которые имеют максимальную значимость. Таких художников немного в поколении, и они распознаются довольно быстро. Я могу предположить, что после сорокалетнего рубежа ещё возникнет какое-то количество новых людей, которые также оставят след в культуре. Я назову для поколения тридцатилетних три совершенно разных имени, насчет которых есть компромисс в художественной среде. Это, прежде всего, Женя Антуфьев, художник уже очень зрелый со своей образностью, даже мифологией, и материалами. Он и в Европе признан, и премию Кандинского в России получил, равно как и выставки в международных институциях, сейчас у него достаточно развитый рынок. Если бы «Арт-Базель» не закрылся на перерыв из-за пандемии, он был бы единственным российским молодым художником, который был бы там представлен. Далее, это Тимофей Радя, екатеринбургский художник, который занимается стрит-артом и паблик-артом. С моей точки зрения, он совершил прорыв в этой среде. К любому его действию приковано внимание всей художественной общественности по всей стране. Любой его жест обладает огромной ценностью. Третья фигура, совершенно не похожая на предыдущие две, это художник нашей галереи Иван Новиков, которому в прошлом году исполнилось 30 лет, и к этой дате у него была ретроспектива в Музее современного искусства. Это говорит о том, насколько серьезно внимание институций к нему. Он занимается переосмыслением абстракции, это очень сложная тема, но именно его диспозиция, постколониальный дискурс, позволила ему с такой смелостью и оригинальностью действовать на этом, казалось бы, уже давно исчерпанном поле. Вот три таких разных художника. Кто-то другой может назвать немного другой список, и были публикации, когда у разных галеристов, экспертов спрашивали разные имена, но вот эти, как правило, циркулируют в разных списках. Это говорит о том, что из сотен и тысяч конкурентных имен самые яркие фигуры определяются достаточно быстро. Но дальше им нужно непрестанно подтверждать свою состоятельность активной эволюцией, активными действиями в художественной среде, в том числе с безупречной этической позиции.

Что должно случится, чтобы цены на русское искусство выросли и дошли до мирового уровня? Вы уже сказали, что надо убедить людей покупать искусство, вовлечь новых коллекционеров, новые деньги, не токсичные.

Я отвечу так: у русского искусства цены вполне корреспондируют с мировыми. Это определяется по следующим позициям. Первое. Самые дорогие художники, которые перешли рубеж в миллион долларов за единицу, у нас есть? Да, есть, их целый ряд, кто-то уже умер, кто-то активно действует, хотя это пока только старшее поколение. Второе. Фигуры, которые вовлечены в международную художественную жизнь и адекватно оценённые есть? Есть. Третье. Фигуры с высоким потенциалом роста есть? Есть. Четвёртое. Цены корреспондируют с международными? Вполне. Мы в этом смысле не самый бедный рынок, не самый несчастный, просто всё, о чем мы говорили, нужно увеличивать в разы, потому что во всем мире конкуренция также велика.

Покупать искусство надо сейчас. Да, не так много достойного искусства, и не обязательно в России покупать русское искусство. Я бы сказал так: определенной формой вовлеченности в международную художественную повестку является и то, чтобы, будучи российским человеком, составлять интернациональную коллекцию. Этим мало кто здесь занимается, а это как раз свидетельствует об открытости людей, без чего по-настоящему современного искусства не бывает.

Как вы считаете, есть ли такая вещь, что новая идея витает и носится в воздухе? Мы же видим, что, например, самолет или радио изобрели практически одновременно, многие российские вещи перекликаются с мировыми трендами. Это я к тому, что у вас идёт выставка Альберта Солдатова с его фантазиями на тему эмоджи. Я видел выставку черного художника Дерека Адамса в галерее Mary Boone в Нью-Йорке, это было более двух лет назад, и их работы перекликаются. Похоже, есть идеи, которые растворены в воздухе, и люди их улавливают из ноосферы, очень похожие вещи возникают независимо друг от друга по всей планете.

Понятно, что у искусства пост-интернета будет своя повестка примерно одинаковая во всех странах мира. Отличия будут не в образах, которые используются, они-то как раз и будут одинаковы, а отличия будут в нюансах и контекстах. То же самое было на протяжении всего ХХ века, потому что к каким-то идеям приходили одновременно в разных странах. Если были заимствования, то они все равно вели к разным результатам. Мне интересно смотреть не на внешнее сходство, а как раз на различия, потому что с точки зрения сходства, русское искусство будет вторичным. Разумеется, время тоже очень важно. Например, новейшее советское искусство не могло конкурировать с международным, с западным, просто из-за счет герметичности страны и оторванности от мировой повестки, поэтому оно запаздывало. И тем не менее, важны как раз художники, которые именно тогда, в те годы создавали свою мощную повестку, достойную международной. Это не только Кабаков с Булатовым и впоследствии Комар с Меламидом. Я бы сказал, что не менее значимы такие фигуры, которые сейчас переоткрываются заново, и они очень интересны, как, например, Юрий Злотников, Лидия Мастеркова, Андрей Красулин, Михаил Шварцман — вот к этим фигурам должно быть привлечено особенное внимание.

02.07.2021. Куприна-Ляхович: Особенность рынка искусства — у каждого есть своя ниша

О рынке современного искусства, кураторстве и художниках беседуем с куратором и директором Музея МАНИ (Московского архива нового искусства), основателем Е.К.АртБюро Еленой Куприной-Ляхович.

Современный куратор, кто он больше — режиссёр или искусствовед? Спрашиваю потому, что Вы совмещаете несколько ипостасей — Вы и режиссёр по базовому образованию и профессии, и сценарист, и преподаватель, и журналист, и искусствовед.

Да, по образованию я режиссер, но сейчас я могу сказать, что я искусствовед, потому что мы с мужем получили диплом искусствоведов. Раньше меня спрашивали, искусствовед ли я? Я отвечала: нет, я куратор. А сейчас я говорю, да, я ещё и искусствовед. В качестве режиссёра и кинематографиста у меня был опыт, я была автором сценария и участником фестиваля документальных фильмов в 90-х годах под Берлином. Фестиваль назывался «Отстранение», и я выступала автором сценария фильма про московские сквоты, и одним из главных героев был сквот Петлюры, плюс сквот в доме Булгакова, и это была история о жизни и творчестве тогдашней молодежи.

В каком-то году, по-моему, в 1989-м фильм снимался для «Огонька», и я помогала режиссеру этот проект осуществить. Он назывался «Осада», и был фильм про сквот в Фурманном переулке. До этого я успела позаниматься журналистикой, театральной кинорежиссурой, но оказалось, что изобразительное искусство и вообще живопись намного интереснее, чем любая другая творческая деятельность, по крайней мере, для меня. Ведь чтобы снять кино или поставить спектакль, люди должны между собой договориться, они должны иметь общий какой-то язык. А когда художник создает произведение искусства, то ему ни с кем не надо договариваться. Художники видят окружающий мир и считывают его намного более адекватно, чем любой другой человек, потому что они видят подлинное, истинное настоящее — в отличие от нас.

Мы-то живем немного в прошлом, потому что для коммуникаций нам нужны слова, а слова — это термины, и их надо сначала выработать, договориться. Соответственно, изобразительное искусство в этом плане одно из самых интересных и самых острых впечатлений производит на зрителя, тем более, если ты с ним начинаешь работать. Мне это безумно понравилось, но сначала я, конечно, не понимала, и не было никаких школ, чтобы понять, как устроен этот мир — мир актуального искусства, мир современного искусства.

Начав путешествовать по миру в Перестройку, я поняла, насколько у всех разные базовые понятия, и отношение к жизни в сквоте у нас и на Западе абсолютно разное. Оно имеет разные корни, они имеют разную базовую причину, фундамент. Поэтому было интересно снимать этот фильм, потому что наши люди, которые жили в сквоте, это совершенно не те люди, которые живут в сквотах на Западе. Там это люди, ищущие для своей жизни некую альтернативность, изначально «дауншифтерский» социальный сценарий, а в Москве это были очень социально активные и творческие люди, которым было тесно в старых рамках, которые строили новое общество. Разный подход и, вроде, видимость одинаковая: и тот и тот творческий человек, и тот и тот живет в сквоте, но это совершенно разные явления. Мне очень повезло, как и всему моему поколению, пережить этот удивительный период смены общественных форм и увидеть своими глазами эту в какой-то степени утопию.

Как Вы трансформировались в куратора?

Когда я в 1993-м году была с выставкой в Праге, я встретила директора одного крупного музея, и он задал мне вопрос: пойду ли я учиться в школу кураторов Центра современного искусства? Я сказала, что да, конечно, хотя я про эту школу ничего не знала, но, естественно, сразу про нее все узнала и пошла туда учиться. Это была первая школа кураторов в Москве. Огромное спасибо Виктору Мизиано, который её организовал, потому что ему удалось привлечь совершенно удивительных людей, которые читали мастер-классы и рассказывали о самом невероятном мире, из которого мне с тех пор уходить не захотелось. Я, можно сказать, настоящий дипломированный куратор. Это была вторая волна кураторов, а первое поколение — это люди, которые были в профессии, когда только появилось название. Оно появилось в Москве в перестройку, и на выставке искусств уже употреблялось слово «куратор», оно и в Европе в тот момент сформировалось в понимании профессии.

Что вас связывает с московским концептуализмом?

Опять-таки великое счастье, что мне удалось узнать про все это, когда это не было так широко известно, как сейчас, потому что на мой личный взгляд, это самые интересные, самые умные люди, которых вообще можно было найти вообще и сейчас в нашем искусстве. Это уникальное, эстетическое удовольствие работать с представителями московской концептуальной школы. Это одно из тех удовольствий, которое меня в этой профессии задерживает.

Московская концептуальная школа меня искренне восхищает. Я тесно работаю с Андреем Филипповым. У меня были выставки самых разных авторов и в том числе и групповые, мы с моей коллегой Александрой Даниловой делали большой исторический проект «Поле действия. Московская концептуальная школа и ее контекст» в Фонде культуры «Екатерина». Мало того, мне так повезло, что я сейчас являюсь директором «Музея МАНИ», это прежде всего собрание Николая Паниткова, под вторым названием мы более известны за рубежом. Мы его хранители и это одно из признанных, самых лучших собраний в мире Московской концептуальной школы. Это совершенно не отменяет моей любви к другим направлениям в искусстве. Я вообще не делю искусство на старое и современное, но, если рассматривать московский концептуализм с научных и кураторских позиций, то это самый удивительный период в российском искусстве второй половины ХХ века. Андрей Монастырский, один из мэтров этого направления, считает, что наши художники были в сто раз круче, чем творившие в это же время западные коллеги.

Как получилось, что в Британии, как бы из ниоткуда, вдруг появилась плеяда всемирно известных и востребованных художников, известных как Young British Artists (YBA)?

В искусстве есть сила, и она по непонятным причинам ходит из страны в страну. В

конце 80-х она была у нас, но потом по какой-то причине она взяла и перешла в Британию. По какой причине? Мы пытались разобраться именно с этим после выставки, связанной с Московской концептуальной школой, посмотрели вокруг, и мне стало интересно, а почему так произошло? У нас и рыночная сила ушла где-то в 1992–1994, куда-то всё подевалась, и была жуткая депрессия, а потом все стало восстанавливаться. Почему она именно в это время, в начале 1990-х вдруг перешла в Великобританию, где в 1988 году состоялась выставкаFreeze и эти молодые британские художники обратили на себя внимание Чарльза Саатчи? Мало кто об этом помнит, всё помнят только выставку Sensation 1995-97 годов, а вся история формирования плеяды этих художников осталась за кадром. Чарльз Саатчи обратил на них внимание совершенно не на пустом месте. Это долгая, совершенно красивая история, и началась она после войны, когда британская королева разрешила бесплатно учиться в некоторых учебных заведениях тем, кто воевал, в том числе и художеству. Тогда в британское искусство пришла новая кровь, а дальше, в 60-е годы в Парламенте был доклад одного лорда, который сказал, что давайте учить искусству по-другому, потом это отправили на доработку, 10 лет подумали, в 70-м году он опять выступил с этим докладом, и только к 80-м годам в колледже Голдсмит попробовали эту новую систему внедрить. Там стали учить всем медиа сразу, то есть все студенты — и скульпторы, и фотографы, и живописцы — обрели общую медийность, некую общую образовательную и коммуникационную платформу. Плюс ко всему студентов обязали раз в две недели делать выставки, на которых авторы работ стояли бы рядом со своими произведениями и должны были рассказывать о них вслух громко обо всем, о чем их спрашивали. То есть была введена медийная составляющая; автор этой методы сам уже был великим художником, и к нему на эти студенческие выставки ходили его друзья из всех слоёв общества. Иначе как мы можно себе представить ситуацию, что никому неизвестные выпускники на каких-то складах при портовых доках делают какую-то выставку и почему-то на нее приходят все самые важные люди из мира искусства? Когда мы стали все это раскопали, то оказалось, что это ученик этого мэтра, а тот умудрился поучиться у того-то. И вот тогда ты видишь, какую роль сыграли люди, которые дали проявиться гениям и талантам и начинаешь понимать, откуда у YBA ноги выросли. А вот когда мы изучим их историю, то сразу увидим, что была проведена колоссальная предварительная работа, иначе никакой Саатчи никогда бы не узнал про них.

Как современные художники добиваются успеха?

Есть такое апокрифическое высказывание, приписываемое Илье Кабакову, что успех художника складывается из нескольких составляющих, в которых талант занимает совсем небольшой процент. Если мы говорим о художнике, то в любом случае подозреваем, что он талант, никто не будет заниматься бездарностью. Допустим 15 процентов таланта, а всё остальное — работоспособность и коммуникативные навыки. Это основополагающие качества, потому что над художником никто не стоит с плеткой и не заставляет его идти в мастерскую, ему не нужно в 9 утра быть на работе, значит, он движим внутренней мотивацией, особенно, если это касается некоммерческих произведений. Естественно, люди покупают вещи, которые им более знакомы, более привычные, а, если он делает что-то непривычное, то это не денежная мотивация, которая его заставляет вставать и идти работать. И коммуникативные навыки очень важны, потому что если у художника нет коммуникативных навыков, то о нем никто никогда не узнает. Мне говорят, а Ван Гог? А Тео, брат Ван Гога? Давайте посмотрим, что было на самом деле, давайте будем честны.

Считается, что молодому художнику сложно пробиться, это так?

Совсем не сложно. Я вывела для себя формулу, естественно, это не правило, нет правила без исключения. Например, существует молодой художник, он думает, что он хочет быть художником, то есть не хочет, а думает, что хочет. Может быть, потом не захочет. Первое, очень важное, это попасть к «своим». То есть, должно быть некое гнездо, где он растет. Это может быть либо учебное заведение какое-то, либо какая-то коллективная мастерская, но то самое место, где находится много молодых художников. Потому что пока просто есть молодой художник без имени, то никакой куратор не поедет на окраину смотреть одного художника, который неизвестно что делает и вообще неизвестно, кто он такой и откуда. Вот когда есть гнездо, то они там все варятся. Не нужно снимать отдельную мастерскую молодому художнику. Он должен находиться где-то в коллективе. Там есть всегда какие-то харизматики, там всегда кто-то с кем-то будет знаком. Очень хороший инструмент — это самоорганизованная групповая выставка. И делайте групповую выставку как по учебнику, как делался упомянутый выше Freeze. Первая выставка, на мой взгляд, опять-таки нет правил без исключений, должна быть групповой потому, что у каждого участника есть свои 33 приятеля и брата кролика, а, если ты один кролик, то у тебя 33 приятеля, если вас 10 кроликов, то у вас уже 300 приятелей. У вас больше возможностей, ведь выставка — это главный коммуникационный инструмент в изобразительном искусстве, и это выставка, может быть, онлайн, офлайн, сейчас не важно. Важно то, что это представление своих творческих достижений, и при приложении определенных усилий они будут замечены.

Рынок произведений современного искусства уже сформировался в России?

Дело в том, что когда у нас только начинался перестроечный рынок, ориентация была больше на западного покупателя, и, когда случился кризис западного покупателя, то выяснилось, что нашего покупателя-то и нет, и все в спешке стали растить нашего покупателя и что-то вырастили, но массово его не растили. Сейчас все занимаются тем, что все-таки обратили свое лицо к нашему покупателю. Наш российский покупатель прекрасный, совершенно замечательный. У него есть свои достоинства и свои недостатки. Объясню, почему недостатки. Для того, чтобы жил рынок, очень важно, чтобы был оборот вещей. У нас же люди, когда собирают, то собирают навсегда, на века, не хотят расставаться с вещами, и, с одной стороны, это хорошо, но для рынка это не очень хорошо. Должен быть оборот, публичные продажи, и тогда люди будут видеть, как растут эти цены. Я не призываю взять и все распродать, но коллекционеры иногда чистят коллекцию, что-то меняют, что-то выставляют, что-то продают, что-то покупают. У нас есть важная национальная особенность — уважение к людям, которые сохраняют культурное наследие, но все-таки если мы хотим рынок, то надо и строить оборот этого рынка. Без него художникам, и не только им — сложно. Есть над чем думать и работать. Я студентам говорю, что сейчас прекрасное, замечательное время, и вы сами будете строить новые правила на рынке, вы сами будете определять эти правила, вы будете их тестировать, вы будете смотреть, как что работает. Вы фактически заходите на поле, которое где-то, безусловно, занято, но весьма своеобразно — на этом рынке нельзя занять чужое место. Все художники, кураторы, галеристы работают самими собой, то есть у каждого есть своя персональная ниша, и арт рынок этим прекрасен, потому что каждый образует свою собственную нишу, и как ты его оттуда уберешь? Никак.

02.03.2021. Скульптор Панькин: Фокомелия как современная калокагатия

В последних числах февраля 2021 года в Москве, в Stella Art Foundation, открылась выставка 12 скульптур 45-летнего московского художника Алексея Панькина. Выставка называется "Дом родной ему песенка о майском жуке".

Название экспозиции взято из пронзительного стиха еврейского поэта румынского происхождения Пауля Целана, писавшего по-немецки. Суть послания: у человека, потерявшего всё — семью, дом, родину — остаётся лишь единственное прибежище. Это воспоминание о детской колыбельной песенке, в которую он прячет остатки того, что по традиции всё ещё называется человеческой душой.

Здесь в этом воздухе твои корни,

здесь, в этом воздухе,

где земное сжимается,

землей, дыхание-и-глина.

Велик там наверху идущий изгнанник,

погорелец: Померании житель,

дом родной ему песенка о майском жуке,

а она все мамой и летом,

светло — цветом на краю

обрывистых нестынущих-холодных слогов.

С ним странствуют меридианы:

впитаны за солнцем влекомою болью его,

братающей страны полуденным зовом любящей дали.

Везде — это Сейчас и Здесь,

это сюда от всех отчаяний сиянье,

осияющее расторгнувших

с ослепленными устами.

Лично мне это состояние очень напоминает состояние доктора Ганнибала Лектера, который черпал свою силу и нечеловеческое вдохновение в воспоминаниях о своей сестрёнке Мишу в своём родовом литовском замке; как помнят поклонники творчества Томаса Харриса, лесные братья съели её и частично скормили самому юному Ганнибалу — они пытались выжить любой ценой, а уста самого двенадцатилетнего графа Лектера были ослеплены ранением, голодом и горячечным бредом, неизбежными спутниками войны.

Скульптор Алексей Панькин — кинематографист по образованию, соответственно, он помещает своёвысказывание в тёмный зал, где специально выставленный свет выхватывает из мрака то, что должно быть увидено. Правда, я думаю, здесь есть ещё одно соображение, ещё один пласт смысла — скульптуры выполнены из мягкого и нежного дерева, по цвету они светятся изнутри живой человеческой телесностью, и если их поместить под прямой дневной свет, то они не просто потускнеют — они посереют, как покойники, и умрут.

Надо понимать, что художники не всегда могут объяснить, что они делают и что хотят сказать. Они ведь живут не рассудком, как бухгалтеры и юристы, а ощущениями, они ловят своими душами цайтгайст — дух времени, силовые линии эпохи — и первыми улавливают изменения. Они как кошки, чувствующие приближение катаклизмов или весны, видящие и провожающие взглядом невидимое, играющиеся с тенями и существами потустороннего мира. Не могу сказать, что экспозиция представляет собой тотальную инсталляцию в кабаковском смысле, вроде как воссозданную дуэтом Ильи и Эмилии маленькую комнатёнку в коммунальной квартире, откуда задроченный советскостью маленький человек сбежал в бесконечный и недокучливый космос.

Скульптуры, на мой взгляд, представляют собой высказывания, которым ещё предстоит быть выстроенными в связный текст, в некий дискурс, в некое эссе на тему, которая будет сформулирована позднее. В комментирующем выставку тексте историка искусств Владимира Левашова, написанного с большим пониманием и проницательностью, деформированность панькинских объектов противопоставляется античной калокагатии. Под которой досократики, а потом Сократ, Платон и Аристотель, подразумевали идеальный баланс физического и духовного — гармонию совершенного тела с совершенной душой. Известен легендарный случай, когда скульптор Пракситель ваял Афродиту и в качестве модели использовал свою боевую подругу гетеру Фрину. Её за это позирование обвинили в святотатстве. Будучи не в состоянии оправдать себя словами, Фрина скинула с себя одежды и тут судьи потеряли всю нить обвинения — они, воспитанные в дискурсе калокагатии, решили, что в столь совершенном теле не может быть несовершенной и греховной души. В настоящее время мы можем судить о Фрине по скульптурам Афродиты Книдской.

Так вот, тут наша история, как любит говорить любимица американского и русского народов Дженнифер Псаки, закольцовывается (circle up). У объектов Алексея Панькина, которые, по выражению Жиля Делёза, являются телами без органов, деформированы или отсутствуют конечности. Сам художник даёт отсылку к нашему восприятию античности — отсутствие красок на скульптурах, равно как и отсутствие множества конечностей, никак не умаляет их эстетических достоинств и никак не мешает нашему восприятию этих культяпок как эталонов прекрасного. Соответственно, у Панькина в ход пошла бензопила, как резня в моём родном Техасе. Панькин пошёл дальше Микеланджело, отсекая не только всё лишнее, но и то, что до недавнего времени считалось вполне уместным и немешающим.

Отметим две несопряжённые меж собой тенденции, которые сплелись в объектах Панькина. Сознательные деформации и усекновения конечностей в изобразительном искусстве появились не только у Гойи в сценах насилия, но и во вполне сексуальных и жизнелюбивых картинах нимфомана Эгона Шиле, в утончённо-извращённой эстетике педераста-мазохиста Фрэнсиса Бэкона, конечности добавлял и убавлял Осип Цадкин, их всячески деформировали Пикассо и Баския и напрочь отсекает от беременных тел Трейси Эмин. Её коллега Дэмиен Хёрст сдирает с конечностей кожу и покровы плоти, так и вообще рассекает тела пополам, издеваясь над постмодернистскими заморочками Делёза, демонстрируя тела, полные органов, в ёмкостях с формальдегидом. К слову, Ганнибал Лектер держал органы без тел в банках с формальдегидом, а свежие органы, вынутые из тел, становились объектами кулинарного искусства. То есть это тренд, тенденция номер один, которая проявлена в искусстве последние 100 лет.

И вот вторая тенденция, которой всего несколько лет; на Западе она именуется инклюзивностью. Это означает, что людей, далёких от ветхих идеалов калокагатии, тоже следует включать в гражданский оборот без всяких ограничений. То есть всех хромых, больных, увечных, дефективных, убогих и неадекватных следует наделить всеми теми же возможностями, что и полноценных. Эта тенденция выросла сначала из борьбы за равноправие представителей негроидной расы с нордическими народами, потом из борьбы за признание мужеложества нормой, затем из сражений за наделение меньшинств привилегиями и преференциями. Логично, что теперь идёт борьба за нахлобучивание неполноценных граждан (в устаревающем, разумеется, понимании) всем пока ещё белым и гетеросексуальным платёжеспособным слоям населения; из объектов жалости, сострадания и милости они получили статус объектов повышенной финансовой ответственности и моральных обязательств. В США работодатели обязаны трудоустраивать меньшинства и инвалидов, иначе им мало не покажется.

Эти идеи начали вдалбливать в сознание детей в начале 21 века. Если посмотреть на суперпопулярные мультики и фильмы для детей, собравших миллиарды долларов в мировом прокате, то окажется, что во многих из них главные действующие лица — неполноценные, с врождёнными или приобретёнными дефектами. Например, рыбка Немо ("В поисках Немо", 2003 год) страдает фокомелией, недоразвитостью одной из конечностей — один плавник нормальный, другой маленький; подруга Немо рыбка Дори ("В поисках Дори", 2016) вообще слабоумная от рождения. Герои перевоссозданного в 2019 году "Короля-Льва" — сплошь кастраты, непонятно, откуда и них детёныши. Главный герой "Аватара" (2009) — инвалид-колясочник. В фильме про несмешного и неостроумного клоуна-неудачника "Джокер" (2019) явно прослеживается подтекст, что главный герой — латентный пассивный педераст, которого никто не любит и не хочет, ни мужики, ни бабы.

Соответственно, эти идеи растворяют в воздухе всякие инженеры-отравители человеческих душ, а тонко настроенные и остро чувствующие художники это всё вылавливают и превращают в арт-объекты. Как мы помним из истории искусств, самые интересные произведения создавались на сломах эпох, например, в преддверии Первой и Второй мировых войн. Лучи социальных идей философов, будучи профильтрованными, отредуцированными и отредактированными политическими лидерами, преломлялись потом в виде красок на холстах, и выставлялись на выставках типа "Дегенеративного искусства". То, что считалось дегенеративным, упадническим, на самом деле было мейнстримом и потом всегда одерживало безоговорочные и сокрушительные победы не только в университских лектроиях, но и на вечерних аукционах "Кристи" и "Сотби".

Такие аутсайдеры как Дюбюффе, Бэкон и Баския, в нынешнее время стоят запредельных денег и намного более желанны и востребованы толстосумами и музейными институциями, чем Брейгель, Рубенс или Тициан. Прекрасное как таковое либо утратило свой смысл, либо перестало восприниматься прекрасным. Настоящих понимателей искусства давно уже подташнивает от пасторальных пейзажей и натуралистичных натюрмортов; нормальные и правильные люди уже давно эту фигуративную мазню не держат за искусство. Лично я бы не повесил у себя дома ни Шишкина, ни Айвазовского, и на это есть две причины — они мне не нравятся, это раз, и перед нормальными людьми было бы стыдно, это два. Другое время, другая эстетика, другое прекрасное.

Надо просто принять, что бороться с новыми трендами бесполезно. Да, фокомелия как новая калокагатия, увечность как новая норма — это не пропаганда дефективности как новой красивости, а лишь отражение духа эпохи, находящейся на новом сломе исторических эпох. А что ещё художник может выловить из воздуха? И что ещё он может изобразить, если форматирование тела как целокупной и гармоничной системы, где всё ладно друг к другу подогнано и работает сообща, уже не комильфо, и объект без изъянов воспринимается как безобразное?

Я полагаю, именно поэтому Алексей Панькин и не пришёл на открытие своей собственной выставки, как всякий нормальный и правильный художник. Чтоб не объяснять, что он хотел сказать: всё сказано скульптурами, как надпись Понтия Пилата на кресте, которую он прокомментировал: «Quod scripsi, scribsi» — «Что написал, то написал». Именно поэтому она и называется "Дом родной ему песенка о майском жуке" — это плач-воспоминание об утраченном доме, когда его больше нет, никогда больше не будет и некуда больше пойти. Теперь новые идеалы, новое прекрасное, и неважно, нравится или не нравится — любуйся на безголовую безрукую растопырку, теперь она — красавица.

22.12.2020. Татаринцевы в ILONA-K: добротное дежавю

В недавно открывшейся галерее ILONA-K artspace представлен репрезентативный обзор объектов Ольги и Олега Татаринцевых. Сама галерея располагается на 2-ом и 40-м этажах золотой башни "Меркурий" в Москва-Сити. По оснащённости и качеству пространства эта галерея взяла уровень галерей Ларри Гагосяна, галерей Арне Глимчера и знаменитого лондонского White Cube Джея Джоплина. Как и положено первоклассной галерее, был выпущен бумажный каталог, посвященной выставке Татаринцевых, которую назвали "Утопая в цифрах".

Пара соображений о реалиях современного арт-процесса

Неосведомлённым зрителям, считающим искусством Шишкина и Айвазовского, и непривычным к современному и ультрасовременному искусству, будет непросто понять высказывания достаточно зрелых пятидесятичетырёхлетних художников. Но для людей, понимающих современное искусство, знающих его генезис и динамику, следящих за центрами мирового искусства — Нью-Йорком, Лондоном и Гонконгом/Шанхаем, — эта репрезентация Татаринцевых вызывает интерес.

Во-первых, видно, что Россия из глубокой периферии мировой системы искусства, коей она являлась с конца 1920-х годов до конца 2010-х, превращается в одну из локаций, где местные процессы уже не отстают тотально от мировых, но идут примерно вровень — как, скажем, с мобильной связью и IT-технологиями. В самом деле, после всплеска русского авангарда в начале XX века, который ценится и стоит серьёзных денег во всём мире, наступил почти столетний застой, когда Россия перестала представлять всякий интерес для западных и восточных ценителей современного искусства. Из сотен выехавших на Запад художников российского происхождения только нескольким удалось добиться хоть какого-то признания на Западе — это Илья Кабаков, за ним с большим отрывом идут Юрий Купер, Михаил Шемякин и Гриша Брускин. Некоторым особняком стояли Комар и Меламид, а также Эрнст Неизвестный. Но никто из них не стал культурным событием, таким как, скажем, Жан-Мишель Баскиа или Фрэнсис Бэкон. Ни один из них не приблизился к уровню доходов Дэмиена Хёрста или Джеффа Кунса, состояния которых измеряются сотнями миллионов долларов.

Российское искусство выглядело достаточно провинциально и убого на фоне процветающих художников США и Западной Европы. Некоторый всплеск интереса к московскому концептуализму быстро погас, потому что искусство сегодня — это не творчество одинокого таланта, ждущего вдохновения и музу с поллитровкой, а система производства объектов искусства, где художник — лишь один из элементов жёсткой и жестокой структуры, в которую входят также коллекционеры, музеи, галереи, аукционные дома, арт-критики, кураторы, профильные СМИ и интернет-ресурсы. Россияне недопонимают, что серьёзное современное искусство стоит очень серьёзных денег, и коллекционеры, приобретающие арт-объекты, не хотят терять деньги, если стоимость этих произведений упадёт. Наоборот, они хотят, чтобы стоимость произведений искусства росла и опережала инфляцию. А это возможно только при жёсткой системе производства арт-объектов, их оценке и институте формирования и отслеживания цены на эти объекты вместе с провенансом, то есть с историей владения объектами.

Во-вторых, в России сформировалось поколение как художников, так и галеристов и коллекционеров, которые в состоянии производить, выставлять и приобретать современное искусство. К знаковым событиям этого процесса можно причислить открытие "Гаража" Дарьи Жуковой, появление Галереи Гари Татинцяна, привозящего первоклассных западных художников, создание арт-пространств "Стрелка" и "Винзавод", создание коллекции Stella Art Foundation с работами знаковых западных и российских художников, проведение Cosmoscow Маргариты Пушкиной, и, будем надеяться, открытие галереи ILONA-K в самом центре деловой жизни Москвы.

Арт-дилер номер один в мире, американец Ларри Гагосян, издаёт Larry's List, онлайновый журнал-рассылку. Этот журнал ежегодно печатает список Топ-200 мировых коллекционеров. За относительно небольшие деньги можно у Ларри приобрести базу данных, в которых будут указаны контактные данные коллекционеров; к счастью коллекционеров и к несчастью художников и галеристов эти данные неактуальны, связаться с богатым ценителем прекрасного будет невозможно. Продажа произведения искусства — это таинство, это тихие переговоры на ушко, в результате которых у картины или скульптуры появляется на стенке рядом с подписью красный кружочек, означающей "продано". На Западе и на Востоке тысячи коллекционеров, в России счёт пока идёт на десятки.

Ольга и Олег Татаринцевы идут нога в ногу с мировыми тенденциями в искусстве. Они, следуя мейнстриму, хотя сделать высказывание на актуальные политические и социальные темы — эпидемия COVID-19, бессмысленность оружия при наличии вируса-убийцы, несвобода, цензура и затыкание ртов художникам слова, структурирование музыкального произведения в виде двухмерных геометрических форм и цветовой полифонии. Российской публике пока не очень знакома практика художественного высказывания на злободневные социальные темы, а это именно то, что выставляется и пользуется популярностью у западной просвещённой публики, в большинстве своём исповедующей левые взгляды — неомарксизм, троцкизм, маоизм, а также поддерживающих — по крайней мере, на словах — такие движения как феминизм, ЛГБТ, БЛМ и их различные ответвления. Все институции современного искусства обязательно включают в выставочные программы и проекты творческие изыскания меньшинств; включение этих акторов в процесс называют словом "инклюзивность", а их художественный продукт, будь то картина, скульптура, перформанс или ещё что-то, называется словом "исследование". Скажем, если чернокожая девушка-лесбиянка набросает фекалии в углу музея, то это будет называться "исследованиями на тему феминизма, расового и гендерного равноправия", и несколько серьёзных арт-критиков, таких, как Джерри Зальц из "Нью-Йорк Мэгэзин" и его супруга Роберта Смит из "Нью-Йорк Таймс", напишут восторженные рецензии, тысячи фанатов перепостят эти статьи и фотографии арт-объекта на своих аккаунтах в социальных сетях, сама автор получит несколько наград, стипендию от крупного фонда и приглашение в арт-резиденцию в Германию, скажем, в Институт Гёте, где на полном пансионе в течение года-двух будет продолжать свои исследования на деньги благотворителей.

В России всё ещё сохраняется несколько консервативный подход к выставочным объектам, открытым для широкой публики. Если же выставляются работы, которые могут быть восприняты неоднозначно, скажем, некоторые объекты братьев Диноса и Джейка Чепменов, то галеристы приглашают лишь проверенных и хладнокровных людей, и посещение галереи для ознакомления и наслаждения арт-объектами возможно только по предварительной договорённости.

Что же хотят нам сказать художники Татаринцевы?

Если кратко, то несколько вещей, и это надо видеть, ведь изобразительное искусство, как и кинематограф — это то, что показывают, а не что об этом говорят. Хотя выставка называется "Утопая в цифрах", но тем в ней несколько, и каждая работа, посвящённая теме, отсылает нас к формам художественных высказываний, уже сделанных другими художниками в работах, ставшими классикой. Это как научная работа, опирающаяся и обильно цитирующая корифеев данной дисциплины. Это не нужно, когда создаёшь лично своё художественное высказывание, но бывает интересным, когда высказываешься на тему, имеющую общечеловеческое значение.

В работах, посвящённых ковиду, образующих инсталляцию из изображений с пропадающими цифрами и керамических копий стрелкового оружия, прослеживается смысл ненужности оружия, когда идёт такая убыль населения. Можно провести параллель и увидеть связь между оружием Татаринцевых и оружием дизайнера Филиппа Старка, которое было крайне популярным в виде светильников в жирные и тучные 2000-е годы, и которое стало одним из главных признаков сытой и самодовольной эпохи гламура. Что же касается цифровой составляющей инсталляции, то здесь прослеживается диалог с японцем Оном Каварой, с его знаковыми работами — ежедневной фиксацией даты в виде картины и его знаменитой работой-книгой "Один миллион лет".

Керамические формы с зеркальной поверхностью, похожие на детские игрушки — это оммаж работам Аниша Капура, лондонского художника индийского происхождения, который считался знаковым и серьёзным художником в 1980-1990-е годы, а также Джеффу Кунсу, который также делает копии детских игрушек, но делает их из стали и покрывает хромом. С Кунсом, очевидно, перекликается и ящик с детскими игрушками, имеющими камуфляжные цвета.

Разложение музыки на форму и цвет также имеет давние традиции — в 1970-х годах повсюду в мире была в моде цветомузыка, на каждой школьной дискотеке была цветомузыкальная установка, это считалось круто. Потом интерес широкой публики угас, но в области исследователей психофизиологии иногда появлялись работы на эту тему; основы же теории были заложены русским физиологом Лазаревым. Что интересно в работах Татаринцевых — в них чётко виден супрематический деконструктивизм Малевича, который раскладывал живую форму на геометрические фигуры, и выделял чистые цвета. Потом эту же тему будут развивать на Западе многие от Марка Ротко и Элсворта Келли до Сола ЛеВитта. По цветовой гамме эти работы перекликаются с классиком жанра Барнеттом Ньюманом.

К этому же периоду размышлений Татаринцевых можно отнести их работы — цветные геометрические ритмические объекты, перекликающиеся с хрестоматийными полочками-этажерками Дональда Джадда, и строгие геометрические клети, отсылающие опять-таки к классику минимализма Солу ЛеВитту.

В работах, посвящённых цензуре и вымарыванию художественного слова, прослеживается озабоченность попранием свободы слова. Эта боль ощущается многими художниками по всему миру, эти идеи о недопустимости цензуры витают в воздухе и отражаются в работах многих современных художников — от Кристофера Вула до Адама Пендлтона.

В инсталляции, собранной из керамических труб, люминесцентных ламп и тюремных ботинок из Таиланда, видны идеи Дэна Флавина, перевернувшего в своё время представление о том, что может являться произведением искусства — Флавин показал, что сам свет может быть арт-объектом.

Всё выставочное пространство помечено табличками с QR-кодами, но не тотально, как это было в русском павильоне на Венецианской архитектурной биеннале в 2012 году, а местами, как красные флажки при охоте на волков. Наводя на код свой смартфон, получаешь цитату философа Людвига Витгенштейна, чьи идеи аналитической философии легли, по утверждению авторов, легли основу данной репрезентации. Идеи австрийского аналитического философа были столь трудны для понимания, что даже британский гений Бертран Рассел испытывал затруднения, пытаясь вникнуть в "Логико-философский трактат". Но художникам Татаринцевым удалось нечувствительно превзойти хитросплетение мыслей философа и по идейно-смысловым линиям высказываний Витгенштейна собрать из своих арт-объектов самостоятельный художественный текст.

02.04.2021. Картинки с выставки Art Russia

В Москве, в Гостином дворе, 1 апреля 2021 года, открылась выставка Art Russia Fair. Это и выставка, и ярмарка, где можно изумиться современному искусству и приобрести его. Для ценителей современного искусства это знаковое событие, потому что для большинства населения России современным искусством всё ещё является "Чёрный квадрат" Малевича, хотя для всего остального мира это уже классика, которой больше ста лет.

Мероприятие организовано Елизаветой Фроловой и Вадимом Лобовым, основателем и президентом корпорации "Синергия", специализирующейся на организационных и образовательных услугах. Вадим Лобов считает, что российский рынок современного искусства только начинает формироваться, и ему предстоит взрывной рост. Владелец Altmans Gallery Егор Альтман привел цифры: общий объём продаж предметов искусства в прошлом году составил около 68 миллиардов долларов, и одна только американская Gagosian Gallery продала искусства на 1 миллиард долларов — при том что весь российский рынок искусства в несколько раз меньше объёмов продаж арт дилера Ларри Гагосяна. В США продаются 44 процента от мирового, в Британии — 20 процентов, в Китае — 18 процентов, во Франции — 7 процентов, в Германии и Швейцарии по 2 процента, в Испании — 1 процент, а на весь остальной мир приходится всего 7 процентов, доля России колеблется в пределах мелкой статистической погрешности.

Поскольку представленное на ярмарке Art Russia искусство ничем по качеству не уступает мировым образцам, "Аргументы недели" задали господину Альтману вопрос: почему никто из российских арт дилеров до сих пор не открыл галерею в Нью-Йорке или Лондоне, чтобы представлять российских художников на Западе. Господин Альтман ответил, что его галерея перед пандемией открыла филиал в Тель-Авиве, но из-за понятных причин пришлось закрыться. И пообещал дать обстоятельную картину мирового рынка современного искусства специально для "Аргументов недели".

Одно из самых адекватных представлений о том, что есть современное искусство, дают работы молодой московской художницы, работающей под именем Katrin и развивающей направление, которое ею названо Freakin Hot Art, что можно было бы перевести как "самое что ни на есть ультрасовременное искусство". Katrin работает с образами всемирно узнаваемых мультяшных образов, такими как Русалочка, Симпсоны, Микки Маус и иже с ними, и помещает их в обстановку и ситуации текущей реальности — например, в МакДональдс, где персонажи закусывают макнагеттсами, гамбургерами и запивают их колой в условиях пандемии — на некоторых из них надеты маски — и делают селфи на свои смартфоны. Русалочка, как заправская чир-лидерша, позирует в кольце на баскетбольном щите. Напившийся в баре Винни Пух надевает на голову горшок из-под мёда, ему компанию составляет Дядюшка Скрудж и другие мультяшные персонажи, за соседним столиком ожидают заказа Микки и Минни Маусы.

Питерский по происхождению и уже сложившийся международный художник Пётр Фролов удивляет западную и особенно восточную публику своими работами. Его сложно отнести к какому-либо направлению, потому что больше всего его работы похожи на огромные и красочные иллюстрации к детским книжкам и сказкам. Он работает как маслом на холсте, так и на бумаге карандашами и различными красками на водной основе — гуашью, акварелью, акрилом. Многие работы невероятно трудоёмки, на создание иногда уходит полгода ежедневного двенадцатичасового корпения. Он создаёт невероятные азбуки для детей на основе русского и латинского алфавитом. Например, на картине, иллюстрирующей букву "Л", будут в едином сюжете объединены животные, растения, предметы, чьи названия начинаются на букву "Л" — львы, лисички, лягушата, лиственница, лилии и тому подобное — и таких объектов будут десятки.

Общее же впечатление от ярмарки Art Russia-2021 — некоторая вторичность.

ГЛАВА ОБ АРХИТЕКТУРЕ

24.04.2023. Город как мифопоэтическое пространство

Один из самых главных вопросов сегодня — что будет не только с миром и со страной, но и с городами, в которых мы живём. Города относятся к сущностям 12-го уровня сложности, что означает, что функционирование этого феномена подчинено закономерностям, описываемым лишь системой уравнений — если вообще можно такую многоплановую и многоуровневую организацию описывать в виде математических формул. Город — это следующий тип организации социального биоценоза, это живая термодинамическая система, черпающая энергию как извне, так и из внутренней деятельности обитающего там социума живых людей, их суверенных воль, сложенных из разнообразных потребностей и множественных видов деятельности.

Градостроительство как дисциплина по организации сверхсистемы из систем жизнеобеспечения значительных масс людей трансформируется не так быстро, как технологии, внедряемые в эти самые системы базового уровня, такие как водоснабжение, канализование, организация транспорта, строительство зданий и сооружений, обустройство мест общественного пользования и пространств различного назначения. До сих пор главной задачей градостроителей было находить баланс между множеством плавающих переменных в условиях неясных перспектив — политических, экономических, энергетических, производственных, демографических, транспортных и тому подобных. На нынешнем этапе трансформации градообразующих реалий, таких, как вывод промышленных предприятий за черту города, забота об экологии, скоростные методы строительства жилья, реорганизация транспортных сообщений с развитием как новых линий, так и средств индивидуальной мобильности, изменение структуры занятости со значительной долей дистанционных форм образования и труда, изменение форм проведения досуга и тому подобного, встаёт вопрос: как сделать город релевантным всем метаморфозам, ведущим к новым формам образа жизни, к новым видам труда, отдыха и развлечений? Как сделать городскую среду не только адекватной новым потребностям, но и комфортной, радостной, безопасной?

Следует учитывать и такие реалии, как замещение экономики производственной экономикой впечатлений. Люди, особенно молодёжь, смещают потребительские приоритеты от покупки материальных объектов (одежды, электроники и т. п.) к получению незабываемых ощущений и воспоминаний (посещение мероприятий, путешествие, участие в каких-либо проектах, дающих новый жизненный опыт). Это фактор первый. Фактор второй — это тренд ко всё большей метросексуальности, то есть сосредоточенности на уходе за собой, над постоянным деланием улучшенного образа себя (в виде диет, занятий фитнесом, посещений спа и косметических салонов, при повышенном внимании к индивидуальному стилю) под влиянием конкуренции друг с другом в социальных сетях. Фактор третий — высвобождение всё большего досуга, особенно у молодёжи, которой не надо тратить время на долгую дорогу на работу и обратно, на стояние в очередях за продуктами или за услугами; всё теперь происходит на ходу, с помощью гаджетов приобретаются и оплачиваются товары и услуги. Отмирают целые индустрии — печатная продукция, посещения отделений банков, библиотеки, зачастую посещение кафе и ресторанов при заказе еды на дом, посещение кинотеатров при развитии стриминговых сервисов, и так далее. Закрывается ритейл; в торговых центрах огромные площади пустуют, их нечем и некем заполнить, в то время как развиваются стремительно маркетплейсы и сервисы доставки.

И вот с какими трендами сталкивается Москва как флагман новых форм образа жизни и проведения досуга.

Меняется форма посещения заведений общественного питания. Для публики богатой существуют дорогие рестораны с паркингами в центре города, а также фудкорты при дорогих рынках вроде Даниловского или Усачёвского. Для них же, равно как и для хипстеров и молодёжи с достатком выше среднего, есть места вроде “Депо” на Лесной или Центрального рынка на Рождественском бульваре. При этом супердорогой продуктовый ритейл вроде “Глобуса Гурмэ” закрывается, но открываются не менее дорогие фермерские небольшие магазинчики вроде “Влавке” (бывшая ЛавкаЛавка) или “Муся и Второе”, и при них готовят пищу как в харчевне из натуральных продуктов. Рестораны средней руки (даже с высоким ценником) с невыдающейся кухней закрываются (как “Россини” на Поварской).

Ночные клубы из фешенебельных мест превратились в танцевально-концертные пространства для небогатой студенческой молодёжи вроде “Лукин румс” под “Известиями” на Пушкинской площади. Ярмарок тщеславия вроде “Дягилева” больше нет и, очевидно, не будет, в связи с макроэкономической ситуацией и снижением уровня доходов у мажоров и креаклов.

Повышался спрос на “атмосферные” места вроде Патриарших прудов, но это как-то нестабильно, некоторые заведения прогорают даже на Патриках. Проекты по созданию атмосферных мест на периферии города, вроде “Подсолнухов” редевелопера Андрея Ковалёва, не пользуются особой популярностью.

Вроде бы упал интерес к местам, ядром которых были арт-пространства, например, к Винзаводу или Стрелке. Равно как и снизилась посещаемость галерей современного искусства. Возможно, это связано с отъездом из страны сотен тысяч молодых людей, имевших образование, убедительный доход и разнообразные интересы, в связи с известными событиями.

Ушёл интерес к автомобилям и к стритрэйсингу. Снизилось число мотоциклетных тусовок, как байкеров, так и гонщиков. Нет больше покатушек на спорткарах и гонок на скоростных мотоциклах.

Появились недорогие развлечения для людей возрастных и с низким чеком, например, экскурсии по старой Москве: ходят толпы женщин, чья молодость пришлась на развитой социализм и перестройку с ускорением, и слушают сочинения самодеятельных экскурсоводов про старые московские улочки и их обитателей.

Общая ситуация — сначала два года пандемии, потом общая неопределенность личной будущности — переформатировали как потребительские предпочтения, так и вообще социальные страты потребителей городской культурной и развлекательной среды, некоторые страты исчезли совсем.

Не сопутствующие, но сопровождающие факторы: снизилась стоимость аренды жилья, снизился спрос на квартиры, снизился спрос на ипотечные займы. Упали продажи автомобилей при катастрофическом снижении ассортимента и росте цен на них в разы, зато по Москве стало возможным ездить, особенно в тех местах, где нет масштабных реконструкций автомагистралей.

Вопрос: что делать с городом, чтобы снова выманить людей на улицы и приспособить их тратить снова деньги? Ведь если они не будут никуда ходить и оставлять там свою трудовую копейку, то придётся закрывать магазины, кафе, рестораны, кинотеатры, кофейни, шоу-румы, галереи. Город не получит аренду, персонал придётся распускать, ликвидировать рабочие места, семьи будут лишаться доходов, это не только не радостно, но даже очень, очень печально и портит всем праздник жизни.

Никакого мирового опыта по этому случаю нет. Есть печальные примеры, как деградируют целые процветавшие совсем недавно города, превращаясь либо в руины и помойки, как Детройт и Балтимор, либо в вонючие и опасные бомжатники, вроде Сан-Франциско. Если что и было передового, так это всё в Москве уже применено — от разбивки парков на месте промзон или железнодорожных путей, до редевелопмента заводов и производственных корпусов. Также известно, что однотипные серийные застройки действуют угнетающе на психику человека. Опыт Казани, Лондона, Парижа, некоторых районов Москвы показывает, что молодёжь, вырастающая в таком архитектурном окружении, в таких градостроительных решениях, больше склонна к агрессивно-депрессивным состояниям, что способствует превращению этих районов в гетто. К тому же, у этих домов, преимущественно панельных, не такой уж большой срок эксплуатации, и через какое-то время эти дома надо будет сносить, а их обитателей переселять в новое жильё. Президент Франции генерал Де Голль как-то заметил, что ошибочные градостроительные решения нанесли Франции ущерба больше, чем две мировые войны вместе взятые. Опыт наукоградов, таких как Зеленоград и Черноголовка, тоже нельзя назвать сверхудачным; в этих городах большие парковые зоны, но места работы, места проживания и общественные пространства с торговлей и развлечениями сильно разнесены в пространстве, и обитатели вынуждены пользоваться общественным или личным транспортом, чтоб добраться до работы или магазинов и кинотеатров.

Общая тенденция такова, что в России три четверти населения уже живёт в городах, а деревня как место постоянного проживания и трудоустройства граждан исчезает. Основа деревенской занятости — производство продуктов питания — уступает своё место агропромышленным комплексам, организованным как индустриальные предприятия, и посёлки, в которых проживают работники агроиндустрии, всё более и более становятся городскими по своему образу жизни: никто не держит скотину, никто не обрабатывает собственные огороды, а продукты предпочитает покупать в магазинах. И молодёжь из деревень уезжает в города с целью реализовать свои таланты не в тяжком крестьянском труде с непредсказуемыми результатами (неурожай, мор и тому подобное). Работа в поле или в животноводстве стала работой на промышленном предприятии — это работа с механизмами, это управление системами, это разделение труда, специализация и взаимодействие с коллективом. Совершен переход от выращивания сельхозкультур и скотины к производству продуктов питания и мясомолочной продукции.

Задача градостроителя — понять, чего будет хотеть горожанин завтра и послезавтра. Или предложить ему то, что он ухватит как якобы давно ожидаемое и без чего, оказывается, жить было невозможно, как это произошло с магнитофонами Sony Walkman, а затем с мобильной связью, а следующим этапом стало появление смартфонов с тачскринами, когда Apple совершила революцию, предложив сначала iPod (носимый портативный цифровой магнитофон со множеством функций), а затем трансформировав его в iPhone. Эти изменения совершили революцию и в мышлении, и в образе жизни.

В градостроительной среде подобные изменения накапливаются тоже, но медленнее. Развитие электронной коммерции, финтеха, служб доставки, стриминговых платформ, платформ для видеоконференций, сделало возможным пережить несколько волн пандемии коронавируса; в то же время это был и обратный эффект — пандемия способствовала усиленному, форсированному развитию этих видов деятельности. Оказалось, что улицы городов могут быть безлюдными, но тем не менее город продолжает жить полноценной жизнью: все коммунальные службы работают, продукты питания и товары доходят до жителей городов, они продолжают работать и зарабатывать, они продолжают общаться и коммуницировать, и они продолжают развлекаться и отдыхать — просто эти процессы приняли скрытые, невидимые формы.

Как понять, что хочет горожанин, что окажется милым его сердцу, а что будет встречено в штыки, как ненужное либо неприемлемое? Это очень сложный вопрос, на него не может быть логического ответа, это скорее вопрос поэтический, ибо поэт улавливает дух эпохи, атмосферу времени и места, флюиды грядущих перемен и флёр рождающихся настроений. На самом деле, это именно так. Город становится привлекательным, когда он превращается в мифопоэтическое пространство: ты идёшь уже не просто по тротуару мимо ветшающих или отремонтированных зданий и сооружений прошлого и позапрошлого веков, а ты идёшь мимо дома, где Пушкин был представлен Наталье Николаевне Гончаровой, а вот тут маленький Лермонтов играл в снежки во дворе, а вот тут Бунин сидел на скамеечке под вязом, а вот здесь разворачивалось действие “Мастера и Маргариты”, и именно в этом самом месте Аннушка пролила своё масло, а вот с крыши этого дома Воланд прощался с Москвой. Тогда человек вплетается в мифопоэтическую ткань своего города — в мир великих и захватывающих теней прошлого, в мифы о своём национальном прошлом, в поэзию — в то есть тонкие душевные переживания — своего места в этом мире, в ощущение, что “здесь” и “сейчас” неотрывно от “здесь” и “тогда”. Человек обретает корни, привязанность, он вплетается в культурно-историческую ткань, жизнь наполняется смыслами, идеями, чувствами, переживаниями, мыслями, поэтическими строфами, художественными образами. Город становится живым для восприятия человека, потому что раз у города есть прошлое, и оно живо, значит, есть и будущее, и есть место для меня.

В этом отношении очень показателен фильм “Блеф” 1976 года с Адриано Челентано в роли Феликса и Энтони Куином в роли Филиппа Бэнга. Бэнг привозит Феликса на болото среди гор и говорит, что вложил сюда все их деньги. Феликс спрашивает: неужели тут нефть, или будем разводить лягушек? Бэнг отвечает: ты слышал о нибелунгах? Феликс, разумеется, не слышал. И тогда Бэнг рассказывает: тысячи лет назад через эти горы перевалили нибелунги, и, после битвы с местными, устроили тут некрополь, где похоронили своих вождей с несметными сокровищами, с кучей драгоценных камней в золотых изделиях тончайшей работы, каждое такое изделие стоит колоссальных денег, а под нами их немыслимое количество. Феликс приходит в крайнее возбуждение, но тут Бэнг говорит: да успокойся, это выдумка, миф, но если ты поверил, то поверят и другие.

На этой мифопоэтической волне строятся целые индустрии, особенно по производству предметов роскоши или туризма. Если роскошь, то вещи этого бренда носили короли и знаменитости; на этих автомобилях ездит Джеймс Бонд, и одевается он в костюмы вот этого бренда, и часы носит вот этого. А когда туристов водят по развалинам, то рассказывает им красивые истории из Плутарха, Геродота, Тацита и Светония. Бюджет Иерусалима формируется из трат туристов, которых водят по местам страстей Христовых: вот тут он упал, и ему помогли нести крест. Вот тут он опёрся о стену — и туристы благоговейно прикладываются к стене здания, которое было построено на тысячу лет позже на улице, проложенной через пятьсот лет после событий. И так далее. И это нельзя назвать надувательством, это просто мифологизирование, поэтизация, это создание эфемерной сущности, именуемой гением места. Надо понимать, что вера — это не просто осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, как учил апостол Павел, но это неосязаемый, но вполне материальный субстрат, из которого ткётся ткань жизни.

Но, чтобы миф и поэтика места соединились и заиграли, обретя качества мифопоэтического пространства, нужен третий компонент — материальный субстрат, некий предмет силы, несущий в себе свидетельство события или сохраняющий импульс произошедшего здесь и тогда чуда. Например, самые посещаемые храмы — это те, где хранятся чудотворные иконы, вокруг которых сплетена целая мифопоэтическая ткань: царь Борис Годунов молился этой иконе и передал её в храм, а когда к ней приближалась Матронушка Московская, икона мироточила. Или вот часы Пушкина, тот самый недремлющий брегет. А вот это пенсне Антона Павловича Чехова. И всё: место, где находится хотя бы один такой предмет силы, сакрализуется. На этот стержень сакрализации можно наматывать какие угодно события, прямо или косвенно связанные с предметом, и плести кружавчики: в этой печке Пастернак сжёг свои письма Ивинской, а вы знаете историю их любви? или вот в этой печке Гоголь сжёг рукопись второго тома “Мертвых душ”, а вы знаете, что предшествовало этому? и так далее.

В Америке эта индустрия мифологизации обычных мест и предметов поставлена на поток: на этой скамейке любил сидеть Элвис Пресли, а вот тут, на этом самом месте, пуля попала в голову Джону Кеннеди, а вот тут Мэрилин Монро дала согласие Джо Ди Маджо выйти за него замуж. И пенсионеры, равно как и молодёжь, платят огромные деньги за визиты к таким местам силы, они как бы погружаются в атмосферу того времени, и чувствуют себя сопричастными к истории своей страны, и денег на это им совершенно не жалко, плюс они привозят кучу сувениров, вешают себе на стены фотографии, как они сидят на той же скамейке, ставят на полки бюстики Элвиса “с того самого места” и сувенирные головы Мэрилин и Ди Маджо примагничивают к холодильникам.

В Париже это прекрасно работает с художниками: тут вместе пили горькую Модильяни с Пикассо, тут пил абсент Винсент ван Гог, тут пьяный дебоширил Тулуз-Лотрек, и вот трещина на этом стекле — он бросил фужер с вином в знаменитую музу и танцовщицу Ла Гулю, когда она его приревновала к художнице Сюзанне Валандон, когда они были в хлам пьяные и ссорились, а вот через двадцать лет здесь флиртовали предполагаемый сын Тулуз-Лотрека от мадемуазель Валандон алкоголик-импрессионист Морис Утрилло и всеобщая любимица Мими с Монмартра. Народу это страшно нравится, он чувствует свою сопричастность, и начинает интересоваться искусством и своей историей, потому что все эти небожители из музеев и энциклопедий, оказывается, нормальные и весёлые люди вроде нас.

Подытоживая теоретическую часть, сделаем предположение, что в современном горожанине, живущем в линейном, однонаправленном времени, свойственном авраамическому мировосприятию, всё же кроется древнейшая потребность в кольцевом, замкнутом, возвращающемся времени, когда прошлое никуда не уходит, оно остаётся вместе с нами, и через определённые сакральные места и предметы силы, как через ворота телепортации, мы можем войти в то, сакральное время, где ничего не исчезает, и пообщаться, прикоснуться, причаститься и к прошлому, и к вечному будущему, чтоб потом, обновлёнными, вернуться в “здесь” и “сейчас” в новом статусе, с новой силой, которой нас наделили предки из мифопоэтического времени. Человек теперь не просто Стасик Иванов или Игорёк Кузнецов, а со-наследник великой русской (французской, итальянской и т. п.) культуры, он вплетён в ту же историческую ткань, что и Пушкин или Бальзак, потому что через предметы и места силы в городской среде он нашёл своё родство с сакральными героями и своей нации, и всего человечества. На этом принципе работают сакральные пространства в православных храмах: человек, перейдя порог храма, выйдя из мира профанного и очутившись в мире сакральном, где Бог-творец пребывает от века, подойдя к стене, отделяющей сакральное от самого сакрального, от алтарной части, где обретает Святое Святых, видит перед собой лики и образы на иконах — это мифопоэтические, духовные предки и вечно живые святые Божии во главе с Богочеловеком. Иконостас организован определенным образом, чтоб напоминать об истории создания мира и человека, об обоих заветах — Ветхом и Новом, и о пути, которое проделало человечество к обретению возможности единения со своим Творцом через Сына. Другое дело, что безспециальной подготовки и погружения в ткань богословия обычный человек не очень себе представляет, кто такие Авраам, Исаак и Иаков, кто такой Моисей, кто такие пророки Илия и Елисей, кто такие цари Давид и Соломон, кто такой Иоанн Креститель, кто такие апостолы, и уж вообще плохо себе представляет, в чём суть жертвы Христовой, и что означает золотой стих Евангелия, провозглашающий, что отдал Бог Сына своего единородного, дабы каждый верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную.

У этих ситуаций соприкосновения с вечными ценностями, с Библией, с мифопоэтическими артефактами сакральной истории человечества, особенно пугающими, будь то возложение грехов народа на козла отпущения, убийство Иаилью генерала Сисары, надругательство псалмопевца Давида над Вирсавией или растерзание медведями четырех десятков детей, обижавших пророка Елисея, есть несколько уровней восприятия и понимания. Надо бы добиваться хотя бы возможности первого уровня, когда просто человек видит изображение действа на картине старого или современного мастера; далее возможен второй уровень — заинтересованность в понимании сюжета, а потом уже может быть и третий уровень — вписанность сюжета в канву повествования, а далее четвертый — смысл этого текста, суть урока, который через текст и его визуализацию пытаются донести до человечества, а потом уже и пятый уровень — личностное отношение к описанной ситуации, переживание, далее шестой уровень — “пережёвывание” Божьего слова, попытка понять Божий замысел, и оттуда переход на седьмой уровень — твои личные отношения с Творцом, со Вселенной: кто ты, зачем ты, куда и откуда идёшь, в чём смысл данной тебе жизни. И вот так идёт очеловечивание гомо сапиенсов, через соприкосновение с сакральным и овладение языком, структурным мышлением, могущим отделять сакральное от профанного. В этом суть воспитания человека как человека; эффект Маугли — это упущенное время и возможность приобщиться к коммуницированию с сакральным и сакрализованным опытом человечества; Маугли есть человек по форме, но не по содержанию.

И вот, практически: как вытащить горожан из нор отдельных квартир, куда их загнал прогресс вкупе с пандемией, и когда произошла вынужденная атомизация общественной жизни, и когда многие места живого человеческого общения утратили свою если не функцию, то ценность и привлекательность: пойти в кино или посмотреть сериальчик дома на диване? пойти с ребятами кофе попить или посидеть в соцсетях на том же диване? повести детей в зоопарк или дать им планшет и пусть наблюдают львов на Ютубе, пока я полежу на диване?

Отсутствие живого контакта человека с человеком — это постепенная утрата эмпатии, сопереживания, сострадания, в путь в расчеловечивание. Это путь не только в бездну, это путь в геенну, когда людям вдруг становится друг друга не жалко. Город, городская среда, места контактов людей друг с другом и контактов с общим культурным мифопоэтическим пластом — это то, что делает из стада гомо сапиенсов человеческое общество.

Следовательно, это задача общества и государства как выразителя интересов общества, форматировать такую городскую среду, где людей тянуло бы друг к другу для получения удовольствия через общий, совместно переживаемый опыт. И тут нет рецептов, как это сделать, тут надо пробовать и ошибаться, пробовать и угадывать, пробовать и попадать в самое яблочко. Боитесь зайти в храм? А мы сделаем его стены стеклянными, чтоб было видно благочиние и благолепие, чтоб не страшно было сделать первый шаг вовнутрь. Непонятно, что такое иконопись, почему Русь так любит образы Божии? А мы поставим на улицах стеклянные короба и повесим иконы там, и про каждую расскажем — вот Одигитрия, вот Спас Нерукотворный, вот Троеручица. И тогда всё, что нужно сделать — просто подойти, посмотреть и прочитать. Непонятно, что так все носятся с “Менинами” Веласкеса или с “Авиньонскими девицами” Пикассо? А мы их сверхчёткие репродукции вынесем в стеклянные короба на улицы российских городов, и расскажем интерактивно об искусстве. И снабдим всё QR-кодами, дабы каждый, имеющий душу, через городскую среду мог получить доступ ко всей сокровищнице человечества.

Кто это будет делать, чей административная воля и чей ресурс будут задействованы, чьей душе из высших должностных лиц эти благопожелания созвучны, кто раскошелится на это? Нужен ответ на единственный вопрос — кто эти мы?

19.01.2023. Десятка определяющих эпоху современных архитекторов

Практически каждый наш человек, поклеив самостоятельно обои и побелив потолок, обретает уверенность, что разбирается в ремонте и дизайне квартиры, следовательно, имеет квалифицированное суждение о строительстве и об архитектуре; ну а если так, то уже несложно подняться до высот градостроительства и планировочных схем развития территорий. И намного проще было бы переубедить средневекового мракобеса, что земля не плоская, а квадратно-гнездовая, а то и шарообразная, чем попробовать простому человеку попытаться растолковать азы архитектуры.

Это неблагодарное занятие. Как сказал очень умный российский архитектор Левон Айрапетов: “Оно им не надо; обойчики, побелочка — уже чистенько, уже можно жить”. Беспощадная правота этих слов засела в моей голове на десятилетия. Во внутреннюю архитектурную кухню я попал сначала по случаю: один из совладельцев ночного клуба “Феллини”, где в 1990-х годах я любил культурно проводить досуг, познакомил меня с очень неординарно мыслящим архитектором Игорем Пищукевичем, стоившим дома почти всем олигархам. Спустя несколько лет, когда я по случаю стал ненадолго бенефициаром некоего производства строительных материалов, я позвонил Игорю и попросил совета — мне нужны были заказы. Он познакомил меня со звездой коммерческой архитектуры Борисом Левянтом. Тот, в свою очередь, свел с архитектурными педагогами Владиславом и Людмилой Кирпичёвыми, а далее я уже двигался со всеми остановками, знакомясь с каждым значимым архитектором. Поскольку до этих событий журналистская стезя моя петляла по органам исполнительной власти, мне посчастливилось знать множество официальных (и неофициальных, но влиятельных) лиц. Когда в середине 2000-х начали принимать всякие маловразумительные законы, затруднившие и/или парализовавшие архитектурно-планировочную деятельность, строительство и девелопмент в целом, группа ответственных архитектурных товарищей попросила меня помочь расшить некоторые административные узлы. Они наделили меня должностью в Союзе архитекторов; это был вопрос статусности для сношений с внешним миром — я стал ходить на совещания к вице-премьерам и на министерские коллегии. Для расшивки же наибольших трудностей — для внесения корректировок в принятые законодательные акты — я выстроил следующую схему. Мы, как творческий союз, заручились поддержкой профильных аудиторов Счётной палаты, представителей правительства в обеих палатах Федерального собрания, нашли компетентное лицо, могущее взять на себя законодательную инициативу — им оказался, по стечению обстоятельств, мой товарищ Андрей Молчанов, сенатор от Ленобласти и владелец Группы ЛСР. Дальше нужные поправки и экспертные заключения были заказаны в Институте законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ. Как нельзя кстати оказалось мое дополнительное образование в сфере земельно-имущественных отношений, полученное мною в первой половине 2000-х годов в Российской академии госслужбы: я знал волшебные профессиональные слова и их значение. И, хотя я по базовому образованию не архитектор, а искусствовед, многолетнее барражирование в архитектурных и девелоперских кругах позволило сформировать свой, авторский взгляд на зодчество, вопросы расселения и территориального планирования.

А вот хорошо бы тут передвинуть объекты и поиграть с архитектурой

Один очень толковый и компетентный мой товарищ, бывший архитектор Санкт-Петербурга, Олег Харченко, был назначен главным архитектором Олимпстроя. Я часто ездил к нему в офис у Динамо, мы обсуждали всякие профессиональные вопросы. И он мне жаловался: “Вот, мы спроектировали весь комплекс олимпийских зданий и сооружений. Приезжают высокие официальные лица. Смотрят макеты, чертежи, всё им нравится. Потом кто-нибудь из них предлагает: а давайте передвинем этот объект на триста метров вправо, а вот эти два поменяем местами — ведь так же будет лучше, правда? И все присутствующие согласно кивали головами, дескать, да, давайте попробуем, ну что нам стоит подвигать эти объекты”. Тут Олег Андреевич закатывал глаза и замолкал. Я тоже сидел с закатанными глазами, после чего мы ехали куда-нибудь махнуть по рюмашке. Ибо в этих эпизодах сокрыта была вся суть российских отношений между теми, кто заказывает, и теми, кто исполняет эту застывающую в камне музыку.

Бездарный и ещё бездарнее

В середине 2000-х мне довелось наблюдать изнутри, как проходило строительство торговых галерей “Времена года” на Кутузовском проспекте. Инициатор и движитель проекта Юрий Тюменцев пригласил одарённого, тонкого и рафинированного, московского архитектора Владимира Плоткина. Того, что сделал Плоткин, даже в мировых столицах не было — более-менее похожий проект появился в Хьюстоне только в 2013 году, это был полный редевелопмент фешенебельного магазина Saks 5th Avenue. Более-менее похожие вещи, только для монобутиков самых дорогих брендов мира делал Питер Марино, нью-йоркский гений роскошных интерьеров. Плоткин же предложил концептуально новую вещь — как фасадные решения с тысячами меняющих цвет светильников, так и с шахматным планарным остеклением. Планарное остекление — это когда стена полностью состоит из фрагментов стекла, скреплённых специальными крепежами, пауками-спайдерами, и держится эта конструкция на тросах-растяжках. Для России это вообще была диковинка, потому что и производителей было немного этих спайдеров, и монтаж был сложным. В частности, по уму, закреплять стеклоблоки болтами нужно было специальными ключами с динамометрами, показывающими усилие: недовернёшь — будет стекло болтаться, ибо из-за перепадов температур стеклоблоки линзуются, стекла становятся то выпуклыми, то вогнутыми, и расшатывают крепление; выпавший с высоты третьего этажа стеклоблок рубит человека пополам, как огромная гильотина с лезвием весом в триста килограмм. Если же перетянешь болт — стекло лопается. Проект на тот момент было шедевральный, необычный, революционный для Москвы. Тюменцев кредитные деньги не экономил, строил как для себя, от души и на совесть. И тут едет по кутузовскому проспекту тогдашний мэр Лужков и кто-то из доброжелателей обращает его внимание на уже почти законченную постройку. Что тут началось! “Вырвать этот гнилой зуб из моей Москвы! — визжал Лужков. — Кто это разрешил? Как Москомархитектура это разрешила? Где там красота? Это же уродство! Не подпишу! Не позволю! Пусть переделывают!” Бедный Плоткин, нежнейшей души человек. У него ещё мама тяжко болела, и тут такое. А Лужков требовал украсить здание “архитектурой” — ну хотя бы пристроить любимые его супругой Е.Батуриной башенки, которые так и назывались в её честь “е-батуринами”. Ну, кое-как, с подключением крайне серьёзных и неулыбчивых людей, к мнению которых даже Лужков считался, вопрос утрясли, бумаги подписали, здание ввели в эксплуатацию в срок, это место потом долго было самым козырным в Москве, а всё благодаря талантливой концепции Плоткина и добросовестным подрядчикам — черногорскому монолитчику Саше “Роклеру” и московскому сербу Роману Гиричу, взявшему на себя смелость и риски планарного остекления и внутренних работ, где сплошное остекление сочетается с отделкой состаренным дубом. Это до сих пор производит впечатление дороговизны и минималистичной роскоши.

Проблема архитектурных проектов в той же России состояла не отсутствии талантов у архитекторов — таланты в России как раз мощнейшие, — а в отсутствии продвинутости и прошаренности у отдельных должностных лиц. Нет общей культуры, нет знания истории искусств, в том числе и истории мирового зодчества, и посему чувства и вкусы неокультурены, неоцивилизованы, необточены. Плюс к этому дико-варварские устарелые СНИПы, строительные нормы и правила, и кишковыматывающая процедура согласования. Когда строились те же “Времена года”, на согласования ушло семь лет, а на стройку два года. Чтоб что-то построить нехитрое, надо было собрать около полутора тысяч подписей, и занимало это два года и больше. Плюс самодурство. Когда другой выдающийся российский архитектор Сергей Скуратов спроектировал дон-строевский комплекс на Мосфильмовской, и уже коробка стояла, и тепловой контур был закрыт, Лужков внезапно решил, что одно из зданий, которое повыше, нарушает ландшафтную красоту Москвы, и потребовал срезать несколько этажей. В конце концов, новый мэр Собянин оказался мудрее, здание оставили как есть, но крови у Скуратова было выпито немало.

Мой товарищ Дмитрий Глухов, человек сложной судьбы, задумал в своё время построить торговый комплекс “Наутилус” на Лубянке. Задумано — сделано. “Какой самый яркий эпизод во всём строительстве тебе запомнился наиболее отчётливо?” — спросил я его как-то. Он говорит: “Яркий солнечный день, мы роем котлован в самом начале Никольской улицы. Вдруг, говорит, сзади меня обхватывают стальными клешнями, ласты мне заворачивают за спину по самое немогу, мягко так приподнимают и забрасывают в чёрную “Волгу” с занавесочками. Везут. Недалеко, совсем рядом. И беседуют ласково, но очень строго: оказалось, ковшом наш экскаватор перебил два толстенных кабеля, соединявших Лубянку с Ясенево. Ну я им и говорю: пардон, но они ж тут на картах не обозначены. А они мне: у нас много чего нигде не обозначено… Сердились сильно… Ругались. Потом, короче, видят, что мы приличные придурки, делом всё-таки занимаемся, а не вредительством, у уладили вопрос”. Сейчас Дмитрий Глухов, под именем отца Родиона, принял постриг и в монашеском подвиге отмаливает свои девелоперские и прочие художества в Оптиной Пустыни.

Плохая архитектура плохо влияет на людей. Это давно известно, что в кварталах однотипных высотных жилых застроек люди пребывают в депрессивных состояниях, хоть в Париже, хоть в Москве. Но ведь это было вызвано суровой необходимостью — надо где-то расселять людей в условиях постоянной нехватки бюджетных средств на расселение и благоустройство. А это тяжкая градостроительная задача — всё же завязано на занятость, где люди работают, чтоб выжить, куда ездят каждый день работать и ночевать. Если изначально было всё сделано бездарно и ещё бездарнее, то как теперь выправлять косяки пятидесятилетней, а то и вековой давности? И это с нашей точки зрения решения были бездарными, а с тогдашней, скажем, когда затеяли строительство хрущоб, это было прогрессивное решение — быстро и дёшево расселить людей из подвалов, бараков и коммуналок. Маленькие площади, чтоб дешевле было отапливать, пять этажей, чтоб не нужен был лифт, заводское изготовление всех элементов и лишь сборка на площадке со скоростью этаж в день. Семье из трёх человек переехать из комнаты в 11 метров в коммуналке с 10 семьями в отдельную двухкомнатную квартиру 43 метра, с балконом, с кладовкой, с горячей водой — это это уже был без пяти минут обещанный коммунизм. Ещё и хлеб, чай и горчица в столовках были бесплатными одно время, это был уже настоящий коммунизм, без всяких глупостей — можно было в СССР выжить без денег в начале 1960-х годов.

Можем копать. Можем не копать.

Архитектор — заложник как заказчика, который блажит как хочет, и согласовательно-разрешительных инстанций, которые дуркуют как заблагорассудится. Есть сложные случаи, когда заказчик, какое-нибудь государственное учреждение, передаёт заказ девелоперу, на которого перекладывает весь ассортимент хлопот, забот, нервотрёпки и неприятностей, которые в простом русском обиходе называют медицинским термином “геморрой”; часто нахлобучивание геморроя девелоперу не сопровождаются справедливыми финансовыми вливаниями, а только обещаниями финансировать строительство по мере. То есть девелоперу предлагается наживать геморрой за свой счёт или брать кредит в банке под обещания заказчика заплатить, если выполненная работа ему понравится. Это не шутка, так было с подрядчиками “Олимпстроя” — вы стройте, деньги будут. Многие жаловались, что денег так и не дождались — каких-то там десятков и сотен миллионов полновесных, но условных единиц. По такой же схеме работали и в жилищном строительстве. Например, мой товарищ Сергей Козловский, хозяин “Инком-недвижимости”, мне пояснил свою позицию: “Ты видишь, какое дело: я не жадный, и не подлый, но сколько раз было, что мы делали предоплату, и подрядчики либо пропадали с деньгами, либо делали немыслимую дрянь, приходилось потом переделывать и платить ещё раз. Мы — крупная серьёзная компания, на рынке с самого начала рынка. Гарантия — наша репутация.” Это было чистой правдой. Я ни разу ни от кого не слышал, чтобы Сергей Козловский кого-то шваркнул.

Девелопер и архитектор — это как связка продюсер и режиссёр. Они друг от друга сильно зависят, и сложно сказать, кто созависимее. Но девелопер однозначно уязвимее. У меня есть товарищ, совершенно феноменальный человек, Игорь Погребинский, девелопер, некогда основавший очень динамичную компанию “СТД-девелопмент”. Если его не знать хорошо, он производил на людей пугающее впечатление. Когда я его первый раз увидел, было ощущение, что на тебя едет локомотив — такая внутренняя сила и напористость исходила от него. Как я понял, иначе бы он не смог строить в Москве театры и всякие культурные объекты. В самом названии компании, в самой аббревиатуре СТД, крылся Союз театральных деятелей. Некоторые называют театральную среду серпентарием (то есть гадюшником по-простому), но это же на самом деле очень чувствительные и израненные люди, и защищаться творческая интеллигенция может лишь лёгкими покусами друг друга, добавляя для эффективности немножко желчи в укус. С одной, значит, стороны у Игоря Погребинского были такие сложные по нраву люди, как Галина Вишневская, с другой такие оригиналы, наделённые властными полномочиями, как Юрий Лужков с супружницей и ближайшим окружением, с третьей стороны банки, где нужно брать кредиты, с четвёртой стороны были разрешительные всякие органы, проявляющие дружелюбие стайки гиен, а с пятой — интеллигентная общественность, которой никогда, ни при каких обстоятельствах, невозможно угодить. Неудивительно, что такая многосторонняя обковка делает из московских девелоперов вроде Погребинского не просто людей-гвоздей, как большевиков, а людей-дюбелей, которые можно забивать кувалдой в бетон. И вот таких людей может обескуражить только ответственность перед тысячами людей: случился кризис в конце 2000-х, всё обвалилось, банки перестали кредитовать, люди перестали покупать, но не перестали требовать денег. И вот, прихожу я к Погребинскому на Страстной бульвар, а он сам не свой. Я говорю: “Игорь, чего это ты не ругаешься скверными словами, не гоняешь никого, на уши не ставишь? Тебе плохо?” А он так тихо, смиренно, отстранённо: “Да не просто плохо… нам п…ц”. Я, как мог тогда, постарался помочь, предложил построенные уже офисные здания тем, у кого были либо в загашниках заныканы десятки миллионов долларов, либо был доступ к таким деньгам. Я искренне сочувствовал, потому что знал, что девелопмент — одна из самых ответственных профессий в мире, отвечаешь за чужие деньги, за судьбы десятков доверившихся тебе компаний и тысяч людей, и всем надо платить, платить, платить, а взамен недовольство, критика и зависть.

В художника каждый плюнуть норовит

Архитектор в своей профессиональной сути — тот же девелопер, потому что множество девелоперских хлопот зависит от архитектора. И это вопросы не творческие, они в данном случае дело десятое. На самом ведь деле, архитектура — это не причудливые изгибы фасада и радующие эстетов интерьеры, а максимальный выгон площадей из того куска пространства, которое удалось выдрать девелоперу из городских властей. Людей серьёзных больше интересует геоподоснова, коммуникации, качество бетона и арматуры, цены на подрядные и субподрядные работы. А упаковать всё можно в любую оболочку — хучь в ажурные барочные и модерновые изгибы, хучь в брутальные минималистичные прямые. В тех же “Временах года” 60 миллионов долларов ушло на бетонные работы, включая цоколи и паркинги, и только двадцать на фасады и на внутреннюю отделку. Сколько получил Плоткин, я у него не спросил из деликатности. Традиционно архитектурное бюро берёт 8 процентов от стоимости проекта, а дальше как договорятся архитектор и девелопер.

Хорошие концепции и идеи не всегда воплощаются их авторами, и не всегда имена этих авторов становятся известными общественности. Например, идея использовать пространство под Манежной площадью пришла Владиславу Кирпичеву, он сделал проект, но это было слишком свежо и революционно. Он, не имея возможности получить проект сообразно масштабу своего таланта, занимался обучением детей архитектуре, развитию у них способностей к пространственному мышлению. Многие титаны современной российской архитектуры прошли через его школу ЭДАС (Экспериментальная детская архитектурная студия); там же отучились их дети, а теперь учится уже третье поколение московских архитекторов. Мои дети тоже у него и у Людмилы Кирпичёвой учились, и мозги это обучение разгоняло превосходно; более того, имея огромный опыт жизни и преподавания на Западе, Кирпичёвы знакомили российских детей с лучшими образцами современной мировой архитектуры и дизайна.

Благодаря Кирпичёвым я познакомился со многими западными выдающимися мастерами — от Захи Хадид до Эрика Мосса. Правда, Заха не пила, я ей в ресторане Дома архитекторов подливал только водичку. Это, очевидно, плохо сказалось на её здоровье. Зато остальные оказались вполне себе творческими личностями, и людьми хорошими, без чувства собственной важности и выпендрёжа.

В Москве был ещё один центр притяжения всего свежего и прогрессивного — Ц: СА (Центр современной архитектуры), который создала и которым руководила Ирина Коробьина, дама редкого благородства — как души, так и происхождения, она столбовая дворянка, потомок древних боярских родов. В конце 2000-х её назначили директором Музея архитектуры имени Щусева, что около Кремля; это четвёртый музей России по единицам хранения, которых там больше миллиона. Поскольку архитектурная среда не лучше театральной, грызться и собачиться за распределение музейных бюджетов Коробьина не стала, и благородно, как Сулла, уступила место тем, кто был готов на всё, что угодно, ради статуса.

Вообще, музейное и выставочное дело в России много лет находилось в загоне. Средств музеям не давали, а из-за бедности денежного довольствия и нищеты музейных работников называли “музейными крысами” по аналогии с “церковными мышами”. Это крайне несправедливо, ибо в церковь человек приходит в надежде на будущее, а музей за памятью о прошлом. Память нужно сохранять, это основа личности и основа народа. Кто есть человек, который не помнить, кто он и откуда? Такие люди называются манкуртами. Чтобы всё общество не превратилось в стадо манкуртов, музеям следует давать большое количество денег. Смысл этого — огромное количество сокровищ пылится в запасниках, не может быть выставлено, ибо нет площадей, а площадей нет, потому что нет денег.

На самом деле, ничто так не облагораживает и не развивает нацию, как музеи и театры, где дают спектакли, балет и концерты классической музыки. Австрия, например, где с театрами и музеями всё в порядке, облагороженное население в состоянии производить изделия, лучшие в мире в своём классе, например, пистолеты Глок и Мерседесы-Гелендвагены.

Заказ на строительство музея или театра — это пик, предел мечтаний творческого начала любого архитектора. Это когда одно искусство может послужить другому от всей души; при этом заказчики музейных или театральных сооружений проявляют гораздо больше вкуса, интеллекта и смелости при выборе проекта. Почти все самые знаковые театральные и выставочные проекты, сделавшие имя своим творцам, стали знаковыми объектами, символами городов и даже стран, где они были построены. Как мы не представляем себе Парижа без Эйфелевой башни (бесполезного по сути сооружения), так мы и не представляем себе Бильбао без музея постройки Фрэнка Гери или Сидней без оперного театра. И если архитектору не мешают работать, не гавкают под руку и не выносят мозг, то любое талантливое сооружение становится арт-объектом и культурным аттрактором, привлекающим туристов и их деньги. Так стало с деревней Vitra, которая рядом с Базелем, но на немецкой земле. Хозяева фабрики Vitra, производившей стулья, для строительства кампуса пригласили молодых и тогда неименитых архитекторов построить объекты общественного назначения — остановки, пожарную станцию и прочее. И что? Теперь Vitra получает от туристов в разы больше, чем от стульев.

Так кто же у нас самый-самый?

Самого-самого главного архитектора ни в России, ни в мире нет. В архитектурном мире дают Притцкеровскую премию. Это самая престижная награда в этом мире, как медаль Филдса у математиков, так и Пулитцер у журналистов. Про Нобелевку мы уже не говорим, её стали давать кому попало.

Но если вот говорить о мэтрах, которые сделали знаковые объекты, и которые сказали действительно новое слово в архитектуре, и ещё скажут, ибо мы берём и живых и сравнительно здоровых пока ещё деятелей, то мы бы обратили внимание на эти вот десять имён, хотя их, конечно, больше, и этот список не полностью справедлив, как тут быть в вопросах вкусовщины и личных предпочтений? Но, по крайней мере, от этого списка можно оттолкнуться.

Рон Арад. Его считают больше дизайнером, но у него мозги работают крайне необычно. Построенный по его проекту торговый комплекс Mediacite или Музей дизайна можно вполне счесть за памятники инопланетной цивилизации.

Фрэнк Гери. Ещё один инопланетянин. Говорят, что проект он делает так: бросает скомканные листы бумаги на стол и требует от конструкторов, чтоб они перевели это в бетон, металл и стекло.

Михаил Хазанов. Никогда не выпячивает себя, но его здания и сооружения становятся знаковыми объектами, например, комплекс зданий Правительства Мособласти или труба для горнолыжников в Красногорске.

Питер Марино. Всегда затянутый в кожу, выглядящий как садомазогей-детерменикс, тем не менее счастливо женатый муж и отец, и знаменитый коллекционер ультрасовременного искусства. Возможно, самый дорогой архитектор в Америке. Если это так, он того стоит.

Патрик Шумахер. Он не столь известен общественности, сколько его покойная компаньонша Заха Хадид, давшая имя их совместному бюро. Но именно Патрик придумал стиль “параметризм”, благодаря которому Заха стала архитектором номер один в мире.

Ренцо Пьяно. А что про него сказать? Он построил Центр Помпиду в Париже и перевернул все традиционные представления об архитектуре. Постройки у него бывают странные, но очень функциональные. В Хьюстоне я очень много провёл времени в его здании, построенном для коллекции семьи ДеМенил/Шлюмберже. Хорошо он сделал.

Вольфганг Прикс. Более известен по его бюро Coop Himmelbl(l)au. Архитектурное хулиганье. Его Musee des Confluences в Лионе — это гимн деконструктивизма.

Сергей Чобан. Возможно, единственный российский архитектор, полностью интегрированный в европейскую архитектурную среду. Его даже указывали немецким архитектором, как Василия Кандинского указывали в свое время немецким художником. Среди самых знаковых его объектов в России — башни "Федерация" в Москва-сити.

Жак Херцог/Пьер де Мерон. Этих швейцарских архитекторов затруднительно разделить, как сиамских близнецов. Может, они тоже не отсюда, судя по их архитектуре, например, по мюнхенской Аллианц-арене или Эльбской филармонии.

Клаудио Сильвестрин. Самый максимальный минималист. Этим про него всё сказано.

И в России, и в Европе, и в Америке, и в Японии, и в Бразилии есть много замечательных архитекторов. Но мы постарались отразить — на свой вкус — тех, кто определяет архитектурный облик эпохи и по которым наши потомки будут судить о духе нашей эпохи. Я как-то спрашивал Игоря Пищукевича: “Как ты думаешь, когда появится новый большой стиль, вроде ампира, ар-нуво, ар-деко…” Игорь, человек очень умный, пожал плечами и ответил: “Наверно, на очередном сломе эпох”. Что ж, время нового большого стиля уже наступает.

ГЛАВА О МОДЕ

18.12.2022. Десять модельеров, пакующих фантазии в высокие материи

“Встретили по одёжке. Проводили тоже плохо.” В этой очень остроумной интерпретации народной мудрости, что встречают по одёжке, а провожают соответственно уму, от шутки ничего нет — покойный Жванецкий ухватил самую суть, можно сказать, бакулюм всей индустрии моды — стремление человека создать о себе благоприятное впечатление. Но как устроена эта индустрия и кто лидеры отрасли, чей оборот составляет полтора триллиона долларов в год, уступая лишь нефтегазу, энергетике и пищевой промышленности?

Одежда давно не играет утилитарной функции — защищать тело от окружающей среды. Эта функция сохраняется, но не она главная. Иначе бы все ходили в телогрейках, холщовых портках и чунях, как в Китае при Мао. Одежда стала индикатором, знаком принадлежности к определенной социальной страте. По внешнему виду человека намётанный глаз сразу определяет: кто, откуда, где и зачем. Ошибиться можно, но нечасто. Миллиардер Ингвар Кампрад, основатель ИКЕА, ходил как обсчитавшийся бухгалтер; опытные понторезы, не имея ни копейки за душой, могут ненадолго произвести выгодное впечатление принадлежности к слою фондодержателей.

Представление о модельере как о художнике, передающемуся своим фантазиям в мастерской и кроящем ткани и кружева как Бог на душу положат, не имеют под собой никаких оснований уже последние лет семьдесят. Как все состоявшиеся художники встроены в систему производства искусства, состоящую из кураторов, галеристов, критиков, музеев, коллекционеров, так и модельер встроен в жёсткую конструкцию индустрии по создания одежды, обуви, аксессуаров, предметов интерьера и парфюмерии с косметикой. Как же оно устроено, это царство красотищи?

Мало кто знает реальное устройство мира красоты, шика, гламура и глянца. А устроено это, если схематично, следующим образом. Есть несколько серьёзных тренд-агентств, о существовании которых общественность даже не подозревает. Там сидят очень чувствительные люди — социологи, маркетологи, и специалисты, которым даже нет названия. И они ловят тренды. Отовсюду. Они смотрят, что носят люди, что покупают в концепт-сторах, как сочетают вещи меж собою, какие предпочитают цветовые гаммы, вычисляют, кто из деятелей шоу-бизнеса или поп-культуры наиболее популярен для подражания, какие именно детали его облика молодёжь копирует. В конце концов, после всестороннего исследования и обмозговывания тысяч различных трендов и факторов, тренд-агентства готовят альбомы — там содержатся прогнозы и рекомендации, что будет модно в грядущих сезонах. Холдинги, владеющие модными домами, и сами модные дома, и текстильные корпорации, и обувные фабрики, и парфюмерно-косметические производители, и рекламные агентства, и маркетинговые отделы розничных сетей, и оптовые дистрибьюторы приобретают эти альбомы и на основании этих рекомендаций начинают готовиться к сезону.

Сделайте им красиво

Модные дома заказывают ткани, фурнитуру, а текстильные и галантерейные производители начинают красить ткани и кожи в ожидаемо модные цвета, выдавать предполагаемо модные фактуры и расцветки. В подготовке к новым веяниям моды задействованы десятки тысяч или даже сотни тысяч людей. Дизайнеры одежды начинают делать эскизы, которые доделываются профессиональными художникам, а те уже вместе с конструкторами и закройщиками создают модели для будущих коллекций. Создаются технологические карты производства по каждому наименованию изделия, которое пойдёт (а может и не пойти) в производство. Ведь для каждого размера нужны свои лекала, надо заранее учесть особенности посадки изделия по фигурам разных типов.

Модный дом готовит показ. Это очень затратное мероприятие. То, что для зрителей — праздник красоты на полчаса, для десятков или сотен талантливых людей есть непредсказуемый результат нескольких месяцев адского труда в авральном режиме. На показе сидят не случайные люди, а лица, принимающие решения, либо влияющие на принятие решений. И также самые почётные гости — верные клиенты модного дома, которые оставляют десятки и сотни тысяч долларов в год. В передних рядах сидят главреды и редактора отделов моды ведущих глянцевых журналов, за ними сидят байеры (закупщики) и представители сетевой розницы, журналисты, пишущие и снимающие материалы о моде, рекламщики, и все разбавлено клиентелой по ранжиру. Все эти люди крайне важны. Байеры и представители торговых сетей прогнозируют объём закупок приглянувшихся моделей, представители рекламных агентств дают оценки рекламного бюджета для продвижения коллекции данного сезона, журналистам даётся пища для новостей, а клиентела сразу требует отложить понравившиеся изделия. То есть показ коллекции имеет своим следствием примерную оценку затрат и доходов на грядущий сезон. Исходить же приходится исключительно из бюджета, которого почти всегда не хватает и концы с концами не сходятся.

После показа происходит оценка результатов и передача заказов на фабрики. Свои ателье делают только кутюр — изделия исключительной талантливости, трудоёмкости и красоты, вещи реально музейного уровня, которые могут себе позволить лишь несколько сотен женщин на планете. Считается, что устойчивый круг платёжеспособных потребительниц кутюра — около 200 дам на всей Земле. Это тёти из США, Китая (прежде всего Гонконга), России, немного из Европы, Японии и арабских стран. Это дамы из общества джет-сеттеров, то есть тех, кто пользуется своими частными самолётами для посещения вечеринок, и не пользуется авиалиниями общего пользования. Кутюр очень дорог в производстве, не всегда окупается впрямую, но он задаёт уровень модного дома. Это как живые срезанные цветы в сортире — вроде бы, бесполезно, но сразу понимаешь, что справляешь нужду у людей не просто высшего класса, но и высшего сорта. Так вот, фабрики отшивают коллекцию, и оттуда она расходится по люксовым магазинам, бутикам, корнерам. Глянцевые журналы начинают массированные рекламные кампании; PR-агентства трудятся, не покладая языка и клавиатуры, устраивая различные интервью и промоушен-мероприятия, уговаривая разных селебрити появиться в одежде от модного дома на какой-нибудь красной дорожке. Расчёт сделан на то, что в журналах для широких народных масс какая-то толстая и неухоженная тётя, у которой муж приносит мало денег, обратит рассеянное внимание знаменитую певичку или актерку в платье от кутюрье, потом увидит в магазине доступный ей по деньгам флакончик духов со знакомым именем и купит его. Приобщится к миру дольче вита таким вот простецким и дешёвым образом. Вот такая политика и приносит самый значительный доход модной индустрии. Потому что в реальности её произведения доступны очень немногим.

Джеймс Бонд — понторез и нищеброд?

Джеймс Бонд — это олицетворение элегантности и умения жить красиво. Он всегда одет с иголочки, у него безупречные костюмы и смокинги, обувь, аксессуары, часы Омега или Ролекс, ездит на Астон Мартине. А может ли он себе это всё позволить? Если знать поднаготную жизни на Западе, то создаётся твёрдое убеждение, что он подворовывает из секретных фондов МИ6. Он ведь коммандер королевских ВМС, что соответствует капитану второго ранга или подполковнику. С учётом его выслуги лет, его зарплата около 100 тысяч фунтов. Эта зарплата облагается 40-процентным налогом. Остаётся на жизнь 60 тысяч фунтов в год, 5000 фунтов в месяц, это 6000 долларов по современному соотношению валют. А сколько стоит костюм от Тома Форда или Бриони? От 4500 тысяч долларов. Рубашки — по 600 долларов. Галстуки — по 250 долларов. Ботинки — от 1000 долларов. Пальто — от 5000 долларов. Смокинг — от 5500 долларов. Часы Ролекс Ойстер, самые простые — 6500 долларов, часы Омега — от 4000 долларов. Костюмов у Бонда много, он ходит по ресторанам и казино. Значит, либо он живет под мостом и доедает объедки в Макдональдсе, либо точно тырит бабло у британского налогоплательщика, который и так живёт с зубами на полке. Потому что снять квартиру в приличном месте Лондона, платить за коммуналку — это уже за пределами финансовых возможностей кавторанга королевских военных моряков. А Астон Мартин, разумеется, казённый. Кто ж такому нищеброду как Джеймс Бонд одобрит ссуду на автомобиль стоимостью 170 тысяч долларов? Лада Калина в экспортном исполнении — вот его посильный финансовый выбор. А что? Я всю Англию и Шотландию объездил на ВАЗ-2104 с правым рулём. Едет же.

На самом деле, реальный Джеймс Бонд одевался бы в вечные вещи малоизвестных брендов, у него было бы несколько костюмов, сшитых на Севил-роу по его личным размерам, и несколько пар обуви, тоже пошитой на заказ. Он же принадлежит к шотландскому дворянству, воспитывался в интернате, как и вся британская аристократия, и ориентировался бы исключительно на вкусы своего класса, который ориентируется исключительно на себя. Ездил бы на какой-нибудь помойке типа старого Vauxhall, и не комплексовал бы нисколько. Это никак бы не умаляло его достоинства как служилого человека и никак бы не сказывалось на отношении к нему более состоятельных собратьев по классу. Те, кто принадлежит к высшему классу, сразу отличает своих по манере говорить, по манере держаться и по вещам, которые носит на себе человек.

В мире моды и особенно среди потребителей моды есть линия водораздела между понятиями old money и new money, “старые деньги” и “новые деньги”. Если где эти люди и пересекаются, то только на благотворительных мероприятиях. Чтоб понять, как выглядят представители “старых денег” по обе стороны океана, можно глянуть на лукбуки брендов Hackett или Brook Brothers. Ничего вызывающего, все классическое, очень добротное, связанное иногда с такими видами физической активности как гребля на байдарках, конкур, поло, хождение на парусных яхтах. Этот стиль называется preppy, то есть стиль приготовительных частных школ, появившихся в Америке после второй мировой войны. В основе стиля “преппи” лежит британская традиция одевать учеников интернатов как взрослых состоявшихся людей. Я впервые увидел это, когда в 1980 году ко мне в класс определили очередного сына иностранного дипломата, который до этого ходил в школу Harrow, которую окончили и Уинстон Черчиль, и Бенедикт Камбербэтч. Он пришёл в соломенной канотье и в пиджаке с гербом, в полосатом галстуке. Нас до этого уже приучили ходить в галстуках; я был очень тщедушным и поэтому школьную форму мне пошили на заказ, поэтому я ходил с детства в костюмах, которые бы сейчас назвались bespoke, то есть сшитые точно по меркам. Парень сразу, с первого взгляда, оценил качество и стиль, которых я придерживался в силу возрастания в нежлобской обстановке, и мы с ним задружились, потому что принюхались и поняли — мы одной крови. Я тоже рос в совсем небедной среде, у дедушек и бабушек были деньги, а у родителей должности и положение в обществе, и было всё: лошадьми моя семья занималась на Московском ипподроме, на яхте под парусом мы ходили по Истринскому водохранилищу, на горных лыжах мы катались каждую зиму на Чегете и на Эльбрусе. Но! В советском мажорстве не было какого-то шика. Или это был советский шик. Всё равно отдавало колхозом, а не Аскотом и Санкт-Морицем. Чего-то не хватало, что я нашёл у западной публики в Москве. Для меня соприкосновение с западным дипломатическим миром в детстве стало очень знаковым. Тогда я не понимал, что это всё были очень состоятельные люди даже по западным меркам. Мы же жили не то что беднее, но в других измерениях и в других ценностных координатах. И в ином стиле. Я это быстро понял, как и то, что жить волшебно и купаться в шоколаде можно при любом политическом строе, если не лезть куда не надо и не разговаривать, когда не спрашивают.

Ой, ты чего такой серьёзный?

Так кто же потребляет модную продукцию? Ту, которая устаревает к следующему сезону? А это в основном бедные люди с деньгами. Это огромная категория трудящихся, которая желает выглядеть лучше, чем они есть и чем могут себе это позволить. Кто такие “бедные люди с деньгами”? Это те, кто много зарабатывает, много платит налогов и стремится потребялть на уровне высшего слоя среднего класса. Или на уровне низшего слоя высшего класса. Это обычно так называемый креативный класс. Не те, кто работает у конвейера на заводе или пашет поле с турнепсом. Это те, кто работает в рекламных и прочих агентствах, программисты, работники всяких индустрий услуг, кто может получать неплохие выплаты и бонусы. Это создавшие какое-то своё мелкое дело вчерашние пролетарии умственного или физического труда, парикмахеры или там визажисты, владельцы малых предприятий по пошиву штор или созданию интерьеров. Они, может, и хотели бы вложить деньги в какие-то активы, которые будут приносить ещё деньги, но что-то таких немного, особенно в текущих реалиях. Лично мне вложения в Сбербанк, Русал и Газпром пока за несколько месяцев принесли одни убытки. Мелкие. Но убытки. И большой слой потребления модных товаров — это дамы с различной степенью социальной ответственности. А также детки тех мужчин, которые имеют отношения с вышеупомянутыми дамами. Это те, кто покупает остромодные вещи. Кому денег не жалко на сиюминутное. Но модные дома производят и вещи, которые, имея отличительные признаки данного дома, рассчитаны на длительный срок эксплуатации. Скажем, плащи Burberry. Или сумки, которые никогда не выходят из моды. Таких сумок всего четыре: это Hermes Birkin (и вариант Kelly), это Miss Dior, это Chanel 2.55 и Prada Galleria. Ральф Лорен попытался создать пятую культовую сумку под именем своей супруги Ricky, но пока она ещё не зашла народу. Культовых предметов одежды не так уж и много: это лоферы Tod’s, это белые тапки Lacoste, это колготки Wolford, пуховики Montblanc, кашемировые вещи от Loro Piana и Brunello Cucinelli, обувь Berluti и Repetto, платки-каре Hermes, очки Ray Ban. Можно сюда было бы добавить некоторые изделия от Cartier, такие как обручальные кольца Trinity, линейку Love с винтиками, линейку их часов Tank и Santos, а также обручальные кольца от Tiffany. Это всё вещи, которыестоят недёшево, служат очень долго и никогда не выходят из моды. А есть ещё нереально крутые вещи и изделия умерших домов, которые могут различить и заценить люди лишь одного и очень узкого круга, например, Ichthys Monte-Carlo Irene Galitzine. Или благоухать парфюмом Serge Nancel, который ни с чем не спутать, потому что ничего и близко к нему не было и уже не будет. По этим вещам сразу определяют, что ты, скорее всего, приличный человек или, по крайней мере, хочешь, чтоб тебя таковым считали. И самому научиться этому всему очень сложно, нужно, чтобы вкус к этим вещам кто-то помог привить. Как, скажем, Олег Александрович Кассини привил вкус подающей надежды хабалке Джекки Кеннеди, а Жак де Башер привил вкус немцу Карлу Лагерфельду и алжирцу Иву Сен-Лорану. Всё дело в уровне. Кто-то должен задать человеку уровень. Это очень дельная и важная мысль, которая тотальному большинству никогда не приходит в голову.

Мейсон, хочешь чего-то новенького?

Если же всё надоело, и хочется больше разнообразия, больше свежести. На кого же из творцов прекрасного обратить внимание? Я дам свой субъективный взгляд, но снабжу соображениями, почему я так думаю. Полагаться на мнение глянцевых журналов, которые бросили россиян в такое сложное время, не стоит. Их мнение не такое уж и авторитетное, там всем заправляют люди, которые прогибаются под любую хрень: под педерастов, под расистов из BLM, под сумасшедших феминисток, под любой левацкий бред. Моё же мнение такое: красота — это когда в зобу дыханье спёрло, и слёзы накатились, и вот стоишь, шмыгая скупой мужской соплёй, и думаешь — ну мать же твою, до чего же этот гад здорово сделал, ни убавить, ни прибавить! Это как красное пальто Passage # 5, которое Джон Гальяно сделал для Дома Диор перед тем, как его, кавалера всех орденов за заслуги, вышибли из LVMH как собаку, да ещё судили, да ещё отобрали награды, да ещё зачморили, за то, что он там, будучи в хлам пьяный после трудового аццкого дня, слегка расслабился, а какая-то уличная шваль его начала подкалывать и дразнить, стебаться над сильно охмелевшим человеком. И он им что-то ответил в невменяемом состоянии, и за это последовала настоящая гражданская казнь. Я хорошо отношусь к Бернару Арно, и особенно к его сыну и невестке, нашей умничке и красотулечке Наташеньке Водяновой. Но то, как поступил Дом Диор с Гальяно — это за пределами добра и зла, и я до сих пор, спустя почти двенадцать лет, закипаю от возмущения и несправедливости. Кто из нас, нормальных людей, по пьяни не чудил? “Ой, где был я вчера, не найду — хоть убей, Только помню, что стены с обоями…” Подписываюсь под каждой бессмертной строфой Высоцкого. Я, к моей чести, тогда написал всем главредам мирового глянца письма в защиту Гальяно, это это был лишь комариный писк.

Джон Гальяно. Абсолютный гений, равного которому нет и, возможно, в этом столетии уже не появится. Это Моцарт и Бах от моды. Его кутюрная коллекция, весна-лето 2011, последняя перед его остракизмом. Пальто Passage # 5, гвоздь этой коллекции и вершина искусства haute couture, представляла наша девочка Оля Шерер. В целом же по сложности изделий, представленных в коллекции, это непревзойденная сага-соитие гениального кроя и европейского ремесленничества. Гальяно некоторое время поработал у покойного уже Оскара де ла Ренты, а теперь креативный директор в парижском Доме Мартана Маржелы. (Имя “Мартин” они произносят как “Мартан”, а в фамилии ударение на последнем слоге). Я имел как-то сношение с этим домом, так работали русские люди. Хороший дом. А вот Диор, при всём моём уважении, жлобский слегка. Я много лет назад пришёл в бутик Диор в Столешниках, и хотел купить жене сумку. Она стоила 1520 долларов. А у меня было ровно полторы тысячи. Не хватало жалкой двадцатки. И тогда не было возможности позвонить и попросить перевести на карту. Короче, не продали, твари. Ну, я пошёл по соседству в Луи Вюитонн и там купил сумку, и рядышком в Эрмесе купил жене каре в подарок. А осадок от Диора неприятный остался до сих пор, лет 20 уже.

Вивьен Вествуд. Обожаю её. Она панк, и я был панком в ранние восьмидесятые, тусовался с панками и хиппи на Больших и Малых Гоголях. Невероятно смелая, талантливая и мастеровая. Чем хороши панки? Полным пренебрежением к принятым нормам. Её одежда сразу заявляет — я человек с фигой в кармане, и, возможно, не только камней, но и чекушкой за пазухой. В России она что-то не пошла. Оля Родионова открывала бутик в Столешниках в конце 1990-х, но что-то не задалось. А очень жаль.

Том Форд. Очень стильный человек. Я на него обратил внимание, когда он создал мужской запах Tom Ford for Gucci. Это были ранние 2000-е, мне привезли флакон из Милана. Я потом искал этот запах повсюду, но его сняли с производства, а тот, который должен был его повторить, выпущенный год назад, Tom Ford Ebene Fume, вовсе не то. Я никогда не был поклонником Дома Гуччи из-за из павлинистости, и Тома Форда оттуда попросили за сдержанный шик, хотя он и поднял Гуччи из перегноя. Том Форд шьёт прекрасные костюмы, но такие как я в них не влазят, и их нельзя даже подогнать в бутике по фигуре, потому что нет столько ткани в запасе. Ну что делать, если любой физической активности предпочитаю сигару и коньяк. Имею право. Но плохих, безвкусных вещей у него нет. Всё идеально, и человек он хороший.

Джон Варватос. Между прочим, не гей, а женатый дядька. Долго работал на каторге у Кельвина Кляйна, потом создал свой Дом. Его стиль был стилем крепких ребят, рокеров, очень добротные вещи с большим вкусом. Такие вот брутальные на вид и очень уютные в носке. Увы, разорился. Сейчас будет подниматься по новой.

Доменико Дольче и Стефано Габбано. Сладкая престарелая парочка очень талантливых ребят. Они иногда пересахаривали, но это лишь из коммерческих соображений, им надо было расплатиться с итальянским правительством, которому задолжали чуть ли не миллиард евро налогов. Их даже хотели посадить, но как-то поладили. В их вещах есть настоящий шик и барочная пышность. Но, как правило, им при этом удаётся удерживаться в рамках вкуса и пристойности.

Йоджи (Ёдзи) Ямамото. Он исследователь. Он создаёт архитектурные формы, в которых очень удобно ходить и двигаться. Это какие-то фантазии на тему синтеза европейского платья и средневековых доспехов. Коммерческие дела у него шли не очень, пока он не создал коллаборацию своего бренда Y3 с Adidas. Эти кроссовки стали мировым бестселлером. Сейчас он живёт скромно, но живёт.

Ульяна Сергеенко. Она уже одной ногой в Парижском синдикате высокой моды. Это место, куда попасть вообще-то нереально. Но за счёт вкуса и таланта она туда попала. У неё очень женственные платья и очень хорошие дамские сумки. Как у любого кутюрье, её Дом всё время на грани выживания. Но она русская, выживет.

Джорджио Армани. Человек создал свой узнаваемый стиль. Костюм или пальто от Армани ни с чем не спутаешь. В Голливуде одежда от Армани — это как униформа и фирменный стиль. Он использует особые ткани, которые больше никто не использует, и у него особый крой силуэта. Так что это дорого, качественно и очень красиво. Такой шик, который с небольшой задержкой бросается в глаза.

Ральф Лорен и его племянник Грег Лорен. Ральф Лорен (Лифшиц по отцу, Котляр по матери) — многостаночник. У него есть несколько линий, самая известная из которых — Polo с логотипом в виде лошади с игроком в седле. Но это для народных масс. Для приличных людей есть линия высшего, абсолютного качества Purple Label. Была еще просуществовавшая лет десять, до середины 2010-х годов линия Black Label. Вещи Purple Label выглядят как обычные костюмы или пальто только для поверхностного взгляда. Присмотревшись, можно увидеть очень дорогую фактуру ткани, а на ощупь используемые ткани вообще не похожи ни на что другое. По крайней мере я, человек с большой любовью и вкусом к текстилю, не находил ничего похожего ни у Лоро Пьяно, ни у Бриони, ни у Зеньи, ни у Дормей. Это один из немногих домов и линий, которые можно узнать не только на глаз, но и на ощупь. А племянник Грег сочетает несочетаемое. Скажем, оторвать полу у пиджака и пришить туда кусок джинсовой куртки. Вещи выглядят настоящим тряпьём, пока не увидишь, что это высокохудожественная рванина; и потом понимаешь, что это высокое произведение искусства. Цены соответствующие — пальто из лоскутков и обрывков мешковины от 4000 долларов.

Ирис ван Херпен. Молодая голландская тётенька, нет ещё и сорока лет. Просто девочка. Но творит вещи запредельного уровня фантазии, используя компьютерные программы. Это буквально мода, которую могли завезти на Землю инопланетяне. Ничего не могу сказать о её коммерческих успехах, не знаю, но талантище огромный и руки растут из правильного места.

Мир моды поистине колоссален, мы же обратили внимание на самых таких вот знаковых персонажей. В домах моды всё меньше и меньше смелости, всё больше и больше расчёта и политкорректности, выжигающей всё яроке и таланливое. Практически все знаковые бренды принадлежат трём холдингам — LVMH, Kering (бывшая PPR) и Richemont Group. Они живут в симбиозе с текстильными гигантами, с издательскими домами, такими как Conde Nast, и с розничными сетями, такими как Neiman Marcus или Saks 5th Avenue. Возможно, таланты многих людей, таких как Демна Гвасалия или Хуссейн Чалаян, проявились бы больше, дай им больше свободы, ресурсов и возможностей экспериментировать. Но вот пока есть то, что есть. Но и этого достаточно для того, чтобы сделать свою жизнь произведением искусства.

ГЛАВА О КНИГАХ

03.12.2022. Тридцать лучших книг для прояснения ума

В романе Александра Дюма “Граф Монте-Кристо” аббат Фариа, взявшийся учить уму-разуму доверчивого терпилу Эдмона Дантеса, доводит до сведения будущего графа Монте-Кристо очень дельный вывод: в жизни стоит прочитать всего две сотни книг, но, чтоб понять, какие именно, ему пришлось прочитать пять тысяч.

В своём счастливом арбатском детстве, и в юности, растраченной на МГУ и Ленинскую библиотеку, а также потравленную на незримых фронтах 1990-х, и в годы первой зрелости, проведённой в Госдуме, Совете Федерации, Счётной палате, исполнительных органах государственной власти и редакциях СМИ, и в годы второй зрелости, проведенные в Техасе, и ещё до недавнего самого времени, когда я уже перевалил рубеж пятидесятилетия, меня всё преследовало ощущение, что чего-то всё ещё не знаю и не понимаю. Будучи рождённым в среде, где грамотными были предыдущие сто пятьдесят или двести поколений, смотря от кого считать — от Моисея или царя Соломона, тягу к чтению я обнаружил не сразу, не с трёх лет, а с семи — мне хотелось быть ростовщиком и продавцом алкоголя, а не кандидатом каких-то там медицинских или философских наук, как мои родители. По материнской линии, от Михаила Наумовича Гаркави, мне досталась библиотека в сотни томов, и по отцовской линии досталась библиотека в тысячи томов — мать отца всю жизнь заведовала библиотеками. Книгами в моих квартирах и дачах было завалено всё; сам же я тоже скупал книги с раннего детства, благо жил и живу рядом с Московским домом книги. Моей первой работой в жизни была должность старшего библиотекаря в Ленинской библиотеке.

Но при этом моей первой книжкой, прочтённой самостоятельно, был вовсе не “Колобок” и даже не “Курочка Ряба”, и тем более не “Азбука” для первого класса, а совершенно замечательная брошюра “Женская сексапатология” Абрама Моисеевича Свядоща. Я обнаружил, что я умею читать, в Театре кукол Образцова. Я с двух лет знал буквы, но они у меня не складывались в слова, и тут внезапно и сразу стал прочитывать подписи под экспонатами в театральном музее кукол. Придя домой, я схватился за первую попавшуюся книжку, а ею была “Сексопатология”; это было неслучайно — время после детского сада я проводил у мамы на работе в гинекологическом кабинете, рисуя несуществующих животных за ширмой, и всё воспринимал абсолютно естественно, как натуралист. Книга меня увлекла психологической стороной — сексуальной я ещё не интересовался. Следующей книгой была “Судебная патологоанатомия” 1936 года издания. Потом я прочёл сочинение Клобунда “Боржия” издательства “Академия” 1928 года, где пятилетний Чезаре, сидя на горшке, объявляет своему папаше, понтифику Александру IV: “Знаешь, папа, жизнь — не шутка!” — и подтирается папской буллой о назначении малолетнего Чезаре кардиналом. К слову, недавно Клобунда переиздали впервые почти за 100 лет, и в другом, гадком переводе. Затем я взялся за 30-томное издание Медицинской энциклопедии, но дочитал до середины, потому что решил, что это бесполезная трата времени — врачом я точно быть не хотел, а хотел стать художником-графиком и выучить восемь языков (я их учил потом, но они мне не пригодились и я их позабыл за ненадобностью, включая латынь, древнегреческий и древнеегипетский).

В общем, чтению, а также осмыслению, обобщению, систематизации и последующему переосмыслению прочитанного в письменном виде я посвятил многие годы. Не могу точно сказать, сколько книг я прочёл. В голову не приходило считать томы. Вот умерший в октябре 2022 года Андрей Георгиевич Купцов, человек крайне странный и своеобразный, утверждал, что прочитал 30 тысяч томов. Поскольку я состоял с ним в письменных сношениях, то должен сказать, что своей осведомлённостью и точностью излагаемых фактов он удивлял даже меня. Когда я выражал сомнение в достоверности приводимых сведений, он слал мне статьи из энциклопедий, ксерокопии источников, ссылки на чьи-то мемуары. Из недавно живших и всё ещё живущих такой энциклопедичностью обладали лишь мой покойный дядя Антон Моисеевич Котляр, Александр Леонидович Чижевский, Лев Николаевич Гумилёв, с которым мы выпили много водки, Сергей Николаевич Земляной, тоже мой старший товарищ, знакомые мне по журналу “Эксперт” Александр Николаевич Привалов и Максим Юрьевич Соколов, ну и ещё народный любимец и избранник Онотоле Вассерман. Моя слабость к коллекционированию умных людей позволила сделать мне один вывод — ничто так не развивает ум, как писанина — не графомания, а эссеистика, когда человек кладёт на бумагу приходящие ему на ум соображения, приводимые в логическую и целокупную систему. И эти соображения должны содержать некие обобщения, на основании которых становится понятным, как устроен или как работает описываемый феномен.

Понимание — самое ценное свойство ума. Можно много знать, но ничего при этом не понимать. С моей точки зрения, “Фактор понимания” — самая важная книга матлогика А.А. Зиновьева, у ног которого я в отрочестве возрастал, как апостол Павел у ног Гамалиила, до самого отъезда Сан Саныча из СССР в Мюнхен в 1978 году. Знать и понимать — это разные вещи, но это нужно понять, а для этого требуются знания и усиленная работа мысли по проникновению в суть познанных вещей и явлений: что это? как оно работает? почему оно именно так работает? что влияет на работу? каковы следствия производимой работы? каковы связи этого явления с другими? и так далее.

Земляк Александра Зиновьева по костромской губернии Иван Сытин, человек с тремя классами образования и замашками большого народного просветителя, издал до Октябрьского переворота самоучитель по самообразованию. Он хотел окультурить русский народ и в этом пособии для малограмотных приводил список книг, которые должен прочесть культурный человек. Я этот список внимательно изучил ещё в юные годы, благо этот опус был в домашней библиотеке. Там вся русская классика в ассортименте; лично я, будучи совершенно и абсолютно русским литератором, родную литературу шибко недолюбливаю за унылость настроения, посконность стиля и мелкотравчатость тематики, а также бесполётность мысли. Для человека, который хочет чего-то добиться в жизни, читать русскую хрестоматийную классику вредно. Ибо каких героев она если и явно не воспевает, то даёт в качестве базовых характеров, о которых дети пишут сочинения, над поступками и мотивацией которых детям приходится размышлять и вживаться для этого образы, выдавливая из себя сочувствие и сопереживание? Чацкий — бестактный дуралей, Онегин — бесполезное чмо, Печорин — гнида, обидчик и убийца, Чичиков — жулик, Хлестаков — фигляр, Базаров — придурок, Рахметов — фанатик, Раскольников — убийца, Соня Мармеладова, равно как и Катюша Маслова — патентованные проститутки, Анна Каренина — шлюха, все герои чеховских пьесок — никчёмные растопырки, ни на что не годные, и так далее. Про “Войну и мир” сам Толстой говорил, что это — многословная галиматья, и что, слава Богу, больше не придётся ради заработка писать такой бредятины.

Так что же читать? Все зависит от того, к чему человек стремится. И, потом, многим вещам нельзя научиться, читая книги. Например, нельзя научиться писать, читая учебники по писательскому ремеслу. Научиться писать можно только в процессе писания. Равно как и нельзя научиться по книгам делать деньги. Мой дед, Моисей израилевич Котляр, будучи одним из самых богатых людей в послевоенном СССР, говорил моему отцу: “Научить делать деньги нельзя. Присматриваться надо. Лично я всегда вижу, как сделать деньги”. Но книги могут дать полезные сведения и толчок к самостоятельной работе мысли. Самое главное для человека — это создать себе адекватную картину мира, понять, что и как работает, что от чего бывает и чего не бывает. Чтобы стать кем-то в этой жизни, надо натренироваться делать следующее:

Добывать информацию

Обрабатывать информацию.

Пользоваться знаниями, полученными из добытой и обработанной информации.

Научиться ладить с людьми.

Уметь преподносить себя адекватно окружающим людям и обстановке.

Я бы рекомендовал прочесть за год следующие 30 книг.

Библия. Её нельзя читать сразу и всё подряд. Это будет утомительно и неинтересно, непонятно и муторно. Ничего, кроме раздражения и отторжения, чтение Библии по принудиловке не вызывает. Библию надо читать вдумчиво, с комментариями. Я бы рекомендовал читать её с ресурса https://bible.by/ там есть множество переводов — и синодальный, и современный, и множество комментариев, а также симфония — это система поиска в библейских текстах по любому слову. Введя слово, симфония выдаст стихи, где это слово употреблено. Библия важна для понимания Божьего промысла в нашей жизни, для понимания ментальности авраамических цивилизаций и всего искусства, ибо две трети всех сюжетов классических картин строится на библейских сюжетах, и треть на античной мифологии. Надо читать по несколько глав в день, без труда можно найти планы чтения Библии и их придерживаться. Самое главное, что знают немногие — не человек читает Библию, а Библия сканирует и считывает человека. У евреев есть такая пословица: если у еврея не идут дела, значит, он мало читает Тору (то есть ветхозаветную часть, основу иудейского вероисповедания).

Тадеуш Бреза “Лабиринт”. Этот очень информированный польский писатель достоверно описал, как устроены серьёзные бюрократические организации на примере Ватикана. Это гораздо поучительнее, чем читать “Замок” или “Процесс” Франца Кафки.

Томас Харрис “Молчание ягнят” (в переводе И.Бессмертной) и “Ганнибал” (в переводе Г.Косова). Это очень поучительное и увлекательное повествование о советском человеке (литовский граф по рождению, советский детдомовец по воспитанию), докторе Ганнибале Лектере, резвящемся на Западе, отачивающем свои эстетические пристрастия и гастрономические наклонности. Томас Харрис — большая умница, а его методологические наработки в составлении психологических портретов серийных убийц и маньяков легли в основу профильной деятельности ФБР.

Лорд Честерфилд “Письма сыну”. Очень толковый отец даёт бесценные наставления своему отпрыску. Увы, не в коня пошёл корм, но мы можем пользоваться для своего продвижения.

Бальтасар Грасиан “Карманный оракул”. Ненавязчивые и краткие наставления опытного иезуита. Рекомендую найти и прочитать про иезуитов всё, что найдётся или подвернётся. Это лучшие наставники, учителя, интриганы и достигаторы.

Михаил Хазин и Сергей Щеглов “Лестница в небо”. Это первое систематизированное и теоретизированное пособие-дискурс об устройстве власти как социального института и иерархическо-сетецентрических структурах, пронизывающих различные общественные системы и учреждения.

Бальзак “Блеск и нищета куртизанок”, “Гобсек”, “Отец Горио”, “История тринадцати” и вообще вся “Человеческая комедия”. Бальзак — лучший знаток силовых линий, по которым строится любое человеческое общество сверху донизу. Для меня это был самый ценный писатель и учитель жизни, особенно в том, что касается роскошной жизни и умения решать финансовые проблемы, обзаводиться покровителями и вести себя прилично в любом обществе.

Ги де Мопассан “Милый друг”. Крайне поучительная и наглядная история, иллюстрирующая тезис о том, что мужскими причиндалами можно и нужно пользоваться не столько для получения удовольствия, сколько для прокладывания дороги в жизни.

Ландберг “Богачи и сверхбогачи”. Это весьма поучительный справочник конца 1960-х, поясняющий, кто на самом деле тут главный — был, есть и будет. Если внимательно читать американские “Синие книги” (Blue Books and Social Registers Lists) и понимать, кто есть кто изначально, то мы увидим, что как держали “старые деньги” всех за жабры, так и продолжают держать. И продолжат.

Пол Фассел “Америка. Путеводитель по классу”. Это блистательный по языку, остроумию, иронии и сарказму труд, поясняющий, кто есть кто в социальной иерархии на примере американского общества.

Ольга Вайнштейн “Денди”. Знаменательная работа очень знающей женщины. Это не просто история о костюмах — это можно использовать как методичку по разработке собственных пристрастий и выработки личного стиля и самоподачи

Бернхард Ретцель “Джентльмен”. Очень подробная иллюстрированная энциклопедия по формированию мужского облика — следуя тамошним рекомендациям, человек всегда будет на должном уровне и никогда не опростоволосится; более того, его в приличных кругах будут встречать хорошо, а уж провожать как получится.

Жорис-Карл Гюисманс “Наоборот” (в переводе Кассировой). Это базовая книга всех эстетов и декадентов. Весь модерн, весь ар-нуво и ар-деко вырос из этой книги; из неё вырос и Оскар Уайлд, и французские поэты типа Бодлера, и весь русский Серебряный век. Мало кто знает эту книгу, но она открывает глаза на эстетику как основной смысловой компонент человеческой жизни. В пару к ней можно прочитать и “Парфюмера” Патрика Зюскинда. Красота создает ощущение радости от жизни.

Роберт Грин “48 законов власти” и “50-й закон власти”. Неглупый американец попытался сформулировать и систематизировать правила, придерживаясь которых можно вскарабкаться по социальной лестнице.

Джек Лондон “Мартин Иден” и “Время-не-ждёт”. Очень поучительные книги о целеустремленности. Мартин Иден — это прообраз самого Джека Лондона.

Александр Дюма “Граф Монте-Кристо”. Эта книга о том, что знания и манеры в соединении с богатством делают человека фактически всепроникающим и всемогущим.

Сопер “Искусство оратора”. Это лучшее пособие для тех, кому надо научиться говорить на людях. Публичные выступления — один из самых надёжных путей к известности и власти.

Курс для высшего управленческого персонала США. Это русское издание 1970 года, дайджест американского. Лучшей книги для управленцев высшего звена больше не издавалось.

Лао-цзы “Дао дэ дзин”. Эта книга предлагает другой взгляд на мироустройство, нежели привычный иудео-христианский. В основе всего лежит дао — невыражаемое понятие, который переводится как “путь неба” или “естественный ход вещей”; человеку же предлагается быть “совершенномудрым” и вести себя адекватно своему уровню-дэ, и осуществлять деяние недеянием. Казалось бы, всё это парадоксально, но нутром чувствуется, что верно.

Сунь-цзы “Искусство войны”. Заезженная до неприличия, но крайне важная и мало кем понимаемая книга; для её постижения нужно сначала получить представление о дао от Лао-цзы. Я рекомендую в переводе Владимира Малявина, у которого сам несколько лет учился и которому много обязан своим пониманием того, что менталитеты бывают разными, но одинаково эффективными для решения задач.

Плэтт “Информационная работа стратегической разведки”. Эта книга была издана в России в 1958 году. Это о том, как находить нужные сведения и как ими пользоваться.

Хилсмэн “Стратегическая разведка и политические решения”. Издана по-русски в 1957 году. Это о том, как выстраивать линию поведения на основе добытых данных.

Джеймс Стюарт “Алчность и слава Уолл-Стрит”. Это очень точная и выверенная в деталях история создания многомиллиардных состояний из ничего, на основе примеров двух гениальных финансистов — Майкла Милкена и Айвена Боски. Это о том, как устроен финансовый мир Америки и кто такие “международные банкиры и финансисты”, которым ныне приписывают все грехи, особенно насаждение повсеместно атеизма, либерализма и педерастии. Из Милкена и Боски слеплен собирательный образ Гордона Гекко, которого играет Майкл Дуглас в фильме “Уолл-Стрит” и “Уолл-Стрит: Деньги не спят” режиссёра Оливера Стоуна.

Джордан Белфорт “Волк с Уолл-Стрит”. Самого Джордана убедительно сыграл Леонардо Ди Каприо в одноименном фильме режиссёра Мартина Скорсезе. Это абсолютно правдивая история гениального продавца Белфорта, зарабатывавшего миллион в неделю, торгуя всякой сомнительной фондовой дрянью. Я слушал лекции Белфорта в Америке — он, безусловно, гений продаж, наравне с Дэном Кеннеди и Грантом Кардоном.

Дэн Кеннеди. Все его книги. Если нужны человеку деньги, самый верный способ их добывать — научиться торговать. Я входил в золотой круг Дэна Кеннеди, и ловил каждое его слово. Самородок. Увы, он скоропостижно скончался сравнительно молодым. Надо читать и слушать всё, что он говорит, каждое слово его дороже золота.

Грант Кардон. Весьма специфический, но крайне эффективный человек. Я в Америке учился у него продажам автомобилей и продажам вообще всего, я с ним иногда переписывался, слал ему подарочки на День Благодарения. Он меня познакомил с ещё одним дяденькой, который на прямой почтовой рассылке заработал на три реактивных самолёта и спонсировал политиков такого уровня, что я даже было решил, что превзойден уровень суперлоббиста Джека Абрамоффа. В силу семейных обстоятельств мне не удалось принять участие в американском политическом процессе, но я увидел, какие могут открываться возможности, когда знаешь, куда смотреть.

Михаил Восленский “Номенклатура”. Эта книга о советском политическом классе вышла в самиздате в 1970 году. Это анализ советско-российской специфики с позиций, изложенных Милованом Джиласом в книге “Новый класс” и Торстейном Вебленом в книге “Теория праздного класса”. Это про силовые линии, по которым выстраивается механизм осуществления властных функций.

Юрий Павлов “Да, господин президент!” В свое время мне удалось купить в “Библио Глобусе” предпоследний из 500 напечатанных экземпляров. Тираж размели за сутки. Очень полезная книга об устройстве российского правящего слоя в начала века сего.

Дональд Томпсон “Как продать чучело акулы за 12 миллионов долларов”. Это о том, к чему приводит обладание властью и деньгами — к собиранию предметов искусства. Причём не столько для наслаждения красотой, которой там почти нет, сколько как приобретение опознавательных знаков — мы с тобой люди одного уровня и достатка, в входим в одни и те же социальные круги. Приходишь к человеку в квартиру за тридцать миллионов долларов, а там на стенах Баския, Ротко и Твомбли, и сразу видно — ого-го, да парень может мобилизовать десятки или сотни миллионов кэша. И вообще очень полезно узнать про лазейку в мир богатых и влиятельных через искусство.

Генрих Альтшуллер “ТРИЗ (Теория решения изобретательских задача)”. Это вишенка на торте — как включать мозги, чтоб находить решение любых проблем. С поправкой, что теории уже полвека, что писалась она писателем-фантастом для тех поколений, которые фантастикой бредили, но рациональных зерен там много и мозги разогнать можно.

Прочтя и переработав все эти книги, человек уже никогда не будет прежним. Перед ним откроются новые, доселе невиданные горизонты. Читать эти книги можно в любом порядке, и даже несколько сразу. Библию можно растянуть на год. Если какая-то книга кажется скучноватой, можно отркрыть в середине, потом читать конец, потом вернуться к началу. В конце концов, никто никого не неволит, и каждому своё. Но этот список — это минимум миниморум, самая выжимка из тех знаний, которые делают человека не просто сильным игроком на любом поле, но крайне эффективным и результативным решальщиком любых вопросов.

ГЛАВА О ДРАМАТУРГИИ

16.12.2023. Буратино-2023, старый бабник и пьяница: вышла сказка для взрослых

Люди тотально жалуются, что им нечего читать и смотреть. Сериалы все про каких казанских гопников или шлюх на содержании у душегубов, а так хочется чего-то смешного, радостного, понятного, но в то же время остросюжетного и захватывающего, чтоб не нудятина водянистая, но интересное, как кино смотреть. Я решил поставить эксперимент: сделать кино на бумаге — чтоб у читателя сразу оживали в воображении герои, чтоб ему сразу было понятно, кто это, что хочет и какие препятствиями приходится преодолевать.

В чём секрет фильмов Гайдая? Почему мы без конца можем смотреть “Операцию “Ы”, “Кавказскую пленницу”, “Бриллиантовую руку” и “Ивана Васильевича”, почему эти фильмы стали неотъемлемой частью русского культурного кода, разошлись на цитаты, как никакие другие произведения русской культуры, если только не считать “Двенадцать стульев”? Потому что они добрые, они светлые, от них не остаётся чувства гадливости на душе, там никто никого не убивает, все злыдни там — карикатурные.

Я подумал, что мы в душе остаёмся детьми, когда забываем, что надо себя вести по-взрослому. И я решил найти что-то из нашего детства. Буратино показался мне идеальным персонажем. Авторские права на него публичные, это уже фактически имя нарицательное. Если у Алексея Николаевича Толстого и его наследников были права, то они истекли спустя 75 лет после его смерти, в 2020 году. Каждому носителю русского языка и культуры понятно, что из себя представляет Буратино, кто такие лиса Алиса, кот Базилио, Карабас-Барабас, Дуремар и папа Карло.

И вот ещё я подумал: а перенесу-ка я действие в наше время. Буратино появился на свет в 1933 году, ему в 2023 году стукнуло девяносто лет. Конечно, он деревянный, медленнее старится, но уже вполне зрелый мужчина в немалых летах. У него свой театр “Золотой ключик”, там всё те же, что и были раньше. Но это же театральный коллектив, они там себя ведут, как положено творческим работникам: интриги, склоки, пьянство, разврат. Нормальный такой театр. А что у Буратино с семейной жизнью? Мы помним, как его строила Мальвина, девушка весьма строгая и осмотрительная. Наверняка, она вышла за него замуж, она же актриса, а он — владелец театра. Но, ясное дело, она его подмяла, он стал подкаблучником, но импульсы к свободе у него остались, как и желание разбогатеть. Что он может делать, чтоб осуществить свою мечту стать богатым? Ясное дело, что ему нужны аншлаги в театре, а для этого он должен удивлять публику. И тогда Буратино берётся ставить новые пьесы, а ещё лучше — перелицовывать классику, делать новое прочтение, как это любят модные молодые режиссёры. У него не очень получается, он же так и не освоил толком грамоту, он пьёт, он заливает неудачи спиртными напитками, а Мальвина его дрючит, выносит мозг, она вся из себя такая барышня, примадонна, столичная светская львица, ей нужны деньги. Буратино уходит из дома, но и в театре всё не слава Богу — творческий трудовой коллектив освистывает его за новую постановку Гамлета, и выгоняет Буратино из собственного театра, ибо им надоели неудачные эксперименты и нищета. Тогда Буратино с горя напивается абсентом и уже думает свести счёты с жизнью, как встречает старого знакомого — кота Базилио. Опытный жулик говорит Буратино: не отчаивайся, это не горе, есть роскошная тема — будем проводить марафоны желаний, ты же успешный человек, у тебя театр, ты можешь вполне продавать успешный успех, и не обращай внимание на завистников. Так кот Базилио и лиса Алиса, выставляя Буратино фронтменом, начинают одурачивать доверчивую публику, загребая несметные деньги и обворовывая Буратино, который живёт вроде бы шикарно, но бухает и гуляет по рестораном, он в постоянном пьяном угаре, шальное бабло оторвало его от реальности. В один из таких загулов он падает в открытый канализационный люк. А лиса Алиса и кот Базилио мечутся — нет Буратино, а публика собралась. И тогда они решают подменить Буратино, вместо него выставить артиста, загримированного под Буратино. И у них это срабатывает, им больше не нужен вечно пьяный Буратино. Буратино же, сидя в канализации, встречает мудрого Сверчка, который пытается заставить Буратино задуматься над своей жизнью, или хотя бы привести дела в порядок.

Выбравшись из канализации, Буратино обнаруживает, что без него прекрасно обходятся, пользуясь его именем. Он пытается качать права, но кот Базилио ему показывает бумаги, которые Буратино не глядя подписал в пьяном угаре, и теперь у Буратино не осталось прав даже на своё имя. Он пытается бухтеть, но тогда лиса Алиса и кот Базилио сдают его следователю Доберманскому. Буратино, обрадовавшись, что он хоть не будет ночевать на улице, а будет сидеть в следственном изоляторе, лезет обнимать Доберманского и нечаянно носом повреждает полицейскому глаз. Теперь дело тянет на серьёзную уголовную статью.

Однако за Буратино охотятся и другие: Карабас-Барабас и Дуремар. Карабас теперь владеет частной клиникой со своей хирургией и психиатрией, в которой главный врач генетик доктор Банько полуподпольно занимается евгеникой — пытается улучшить человеческую породу. Он работает сразу по нескольким направлениям. Во-первых, он мечтает раскрыть секрет предела Хейфлика, то есть хочет понять природу прекращения деления клеток и наступления старости, чтобы, по его словам получить Нобелевскую премию, а на самом деле создать эликсир вечной жизни. И сказочно разбогатеть. Второе направление исследований — доктор Банько нашёл способ смешивать гены крыс и людей, он хочет вывести новую расу крысочеловеков, очень сильных, умных и живучих. Карабас же Барабас знает страшную тайну происхождения Буратино — дерево, из которого был выструган деревянный человечек, это было Дерево Жизни, что росло в Райском саду и хранилось среди редкостей, откуда папа Карло полено и позаимствовал, вообще это папа Карло когда-то делал кукол для Карабаса, отсюда Карабас и знал про каморку старого Карло. Но последнюю куклу, Буратино, Карло сделал для себя, из спила, в котором могут быть живые клетки и из которого можно получить побеги. Карабас организовывает дело так, что Буратино из прямо из зала суда забирают в психиатрическую клинику Карабаса на принудительное лечение.

Мальвина тем временем обеспокоена пропажей мужа: ей и жалко его, она с ним прожила много лет, и она тоже хочет получить деньги, которые Буратино, по идее, зарабатывал на марафонах желаний. Она нанимает крысу Шушеру, чтобы та нашла Буратино. А сама Мальвина узнаёт, что Алиса и Базилио уже готовы слинять с деньгами за рубеж, и Мальвина понимает, что это вообще-то деньги Буратино. Она едет в аэропорт и как бы при случайной встрече говорит уже готовящимся к посадке Алисе и Базилио, что Буратино вовсе не в тюрьме и не в дурдоме, а на средиземноморском пляже, и она вот тоже сейчас летит к нему. Алиса и Базилио не верят ей, но она по Зуму связывается с Буратино и они убеждаются, что это так. Попутно Мальвина сообщает, что на Алису и Базилио выдан ордер Интерпола. И оставляет их в полном раздрае, к тому же Алиса обнаружила крупную недостачу. Алиса и Базилио решают вернуться, чтобы объясниться с Доберманским по поводу происходящего — почему Буратино на свободе, и почему на них выдан ордер.

Мальвина тем временем едет обратно в город и по телефону благодарит кукол за убедительно сыгранного Буратино. Крыса Шушера сообщает, что Буратино в плену у Карабаса. Мальвина начинает думать, как вытащить Буратино. А сам Буратино встречает в дурдоме своих корешей Арлекина, Пьеро и Артемона, которые в театре допились до белой горячки, а Артемон вообразил себя художником-акционистом, человеком-собакой. Также в дурдоме сидит ещё один загадочный персонаж — Ничейный Король, непонятный человек, не снимающий с себя закрывающий лицо колпак. Доктор Банько ставит на Буратино эксперимент — и эксперимент оказывается удачным, Буратино пускает побеги. Карабас страшно доволен, потому что он мечтает продавать таблетки вечной молодости; но, зная непредсказуемость Буратино, он решает распустить Буратино на черенки, потому что живой может сбежать, а черенки никуда не сбегут…

Как развиваются дальнейшие события и чем закончилось дело, можно узнать, прочитав эту книгу, написанную без лишних слов, как киносценарий. Она вот здесь https://www.litres.ru/book/avgust-kotlyar/ya-buratino-karlovich-70089664/, называется “Я, Буратино Карлович”. Написано в очень редком жанре плутовской комедии, который уже давно никто, насколько мне известно, не пишет и не снимает. Считайте, что Вы угостили автора чашкой кофе, это был большой труд, и, надеюсь, порадует Вас и наведёт на всякие мысли о судьбе человека в нашем мире, о непредсказуемости складывающихся обстоятельств, о пагубности незаслуженного успеха, о дружбе и предательстве, о верности и о зависти, приводящей к ненависти, о том, что не всегда мы верно истолковываем чужие мотивы и что вещи вовсе могут быть не такими, каковыми кажутся. Автор будет благодарен за отзывы, чтобы знать, кого бы читатели хотели увидеть в роли основных персонажей, если возникнет замысел экранизировать это произведение.

P.S. Автор также переписал тягомотный чеховский “Вишневый сад”, сделав из него то, что не удалось сделать Чехову — комедию. Потому что Антон Палыч считал, что пишет комедию, хотя пьес он писать не умел, о чём ему лично говорил Лев Толстой, и не знал предмета, дворянского усадебного быта, о чём Чехову тоже прямо говорил Иван Бунин, дворянин и помещик. Август Котляр перенес действие на 100 лет вперед, на подмосковную Рублёвку, в 2004 год, время гламура нулевых, и пьеса так и называется “Вишневый сад. 100 лет спустя”.

08.08.2022. Вышел “Вишневый сад: 100 лет спустя”, переписанный Августом Котляром под реалии сегодняшнего дня

“Вишневый сад” — последняя пьеса Чехова, написанная и поставленная в 1903 году и несколько раз исправленная самим автором до смерти в середине июля 1904 года.

По моему мнению, драматургом Чехов был никудышным. В “Вишневом саде” сошлись все изъяны чеховской драматургии: незнание предмета, котором он пишет; неумение выстраивать сюжет и вести несколько сходящихся и расходящихся сюжетных линий, которые в конце концов сойдутся в кульминации и финале; создавать напряжение и конфликт между героями, дабы постоянно ставить их перед выбором; неумение создать облик персонажей через специфический язык и образ мыслей/поведения, присущих каждому характеру и делающих персонажей индивидуальностями; избыточность ненужных, бессмысленных деталей и диалогов, никак не толкающих действие вперёд, никак не работающих на создание образа персонажей или атмосферы мизансцен.

Что хотел сказать Чехов и что у него вышло невнятно и невыразительно? С моей точки зрения, это его закамуфлированное и зашифрованное издевательство над русской интеллигенцией, над её интеллектуальной убогостью и душевной пошлостью, привязанностью к мелкому, незначительному, второстепенному, над неумением и нежеланием расставлять жизненные приоритеты.

Классическая постановка “Вишнёвого сада” для зрителя последней трети 20 века и первой четверти 21 века представляет собой тошнотворную тягомотину: никакого действия, маловразумительные персонажи с нечёткой мотивацией, диалоги ни о чём. Как, впрочем, и остальные пьесы Чехова, от который веет не просто скукой, но смертной тоской — от “Чайки”, от “Трёх сестер”, от “Иванова”, от “Дяди Вани”, потому что чеховские действующие персонажи — мелкотравчатые обычные люди с дешёвыми страстями и надуманными, никчёмными проблемами, которые они не в состоянии решить.

Но на фоне общей драматургической бездарности Чехов считается классиком и большим литератором, и даже драматургом с Большой буквы, а эта вялая пьеса “Вишнёвый сад” входит в десятку самых популярных театральных постановок. Я с этой пьесой сделал следующее. Во-первых, адаптировал под современные реалии и переписал диалоги на современный русский язык, находящийся в употреблении на 2004 год. Во-вторых, через диалоги сделал персонажей более выпуклыми и яркими, насколько это не искажало изначальный чеховский замысел написать комедию, а не трагикомический фарс, как у него вышло на самом деле. В-третьих, доразвязал сюжетную линию до привычного современному зрителю хэппи-энда, когда каждый получил по заслугам, чего не было у Чехова, В целом же канва произведения и изначальный чеховский посыл остались неизменными.

ГЛАВА О КИНО

01.04.2023. О проблемах кинопроката после ковида и введения санкций

Большинство людей очень любят кино. В таких странах, как Россия, США, Индия, Франция, Италия кино вообще имеет статус особо ценного национального достояния, оно определяет и фиксирует цайтгайст — дух эпохи, и влияет на умонастроения всего остального мира. Всем известны имена актёров и режиссёров, и многим известны названия крупнейших студий. Но мало кто знает, что без невидимых игроков рынка — кинодистрибьюторов — не было бы никакого кина и тем более международного кинообмена.

Мы восполняем пробел в кинематографической вселенной и начинаем цикл статей о том, как устроен кинематограф — от замысла до зрителя. Как все нормальные герои, мы идём в обход и начинаем с середины — с кинодистрибуции, то есть с той фазы, когда кино снято и должно быть где-то и кем-то показано. Профессии кинодистрибьютора нигде не учат, этих компаний в России совсем немного, может, около двух десятков.

Кинодистрибьюторов ещё называют прокатчиками. То есть это те люди и компании, которые стоят между производителем фильма и кинотеатром, телеканалом или стриминговой платформой. Кинопрокатчик — это связующее звено между киностудией и кинотеатром. Кинотеатрам нужен продукт для показа, сами они егопокупать не могут, у них таких средств, как правило нет. Можно теоретически представить, что кинотеатры или кинотеатральные сети скинутся и учредят некую единую компанию по закупкам кинолент. Но представить сейчас такое сложно, потому что кинотеатры находятся сейчас в очень тяжелом положении из-за ухода мейджоров с их блокбастерами с российского рынка. Вместе с уходом мейджоров из кинотеатров ушла и эта юная публика, которая и делала кассу. В конце 2000-х годов в стране было более 2000 экранов, сейчас осталось чуть больше тысячи, кое-как пережили ковид и все соответствующие ограничения, но вот ведь случилось такое, что производители блокбастеров с российского рынка ушли.

Прокатчик берёт себе немалую часть от кассовых сборов. Многие здравомысдящие люди задались бы вопросом — не лишнее ли это звено? Не проще ли киностудии договариваться с кинотеатрами напрямую и выкинуть этих дармоедов? Предположим, кинотеатры свою закупочную фирму в настоящих условиях учредили и что дальше? Что они будут покупать? У прокатчиков есть многолетний опыт, свои критерии отбора, они смотрят уже не на стоимость фильма, а на то, как смогут его маркетировать. Кинодистрибьютор видит жанр, видит известного актера, универсальность истории, дату выхода — и картинка у него складывается, остаётся лишь определяться по цене. Это так называемые “сейлс пойнтс”, от них прокатчики отталкиваются при выборе картины для закупки. Бывают другие истории — какой-то фильм продают очень дёшево, и тогда они прикидывают, полагаясь на своё ощущение рынка и невыраженного зрительского запроса: смогут ли что-то с этой картиной что-то сделать?

Технология выбора и покупки фильма — это очень сложный процесс. Когда есть куча денег, то это существенно проще: что-то окупится, что-то нет, а что-то буквально выстрелит. Но когда денег нет, то тогда очень трудно сделать безошибочный выбор. Большинство прокатчиков начинают работать с малыми деньгами или фактически без денег, лишь бы хватало на зарплату и выплату налогов. Многие начинающие прокатчики берут чужие фильмы и, благодаря своим, уже с кем-то наработанными связям с кинотеатрами, пристраивают киноленты и выполняют всю работу за обладателей денег. И так они обслуживают других игроков, пока не появятся свои средства и доверие со стороны партнёров, с которыми можно объединяться для каких-то проектов..

Большинство кинопрокатчиков — это небольшие компании, где работают всего всего несколько букеров, ведущих переговоры с кинотеатрами, а всего около двух-трёх десятков человек. Несмотря на все текущие сложности, кинолент на рынке меньше не стало. Есть небольшие компании, которые стараются быть эффективными и делают по полсотни релизов в год, соперничая с лидерами рынка вроде “Централ Партнершип” со штатом в сотню человек.

Благодаря кинодистрибуции, россиянину и сейчас есть что посмотреть. Поход в кино в условиях падающих доходов — это затратное дело, а выбор фильма на вечер — это ещё и ответственное дело, потому что поход в кино на большой экран вдвоём с девушкой стоит сейчас столько, сколько месячная подписка на три платформы, где выбираешь уже из тысяч фильмов и сериалов. Разочароваться в картине для зрителя — это впустую потратить вечер, выбросить деньги и испортить себе и своей спутнице настроение.

Дяденька, купите у меня киношку!

Если прокатчик покупает русский фильм у создателей, то договариваются за процент от проката. Зачастую бывает так, что у кинопроизводителя деньги закончились на съёмке картины и на продвижение ничего не осталось. Тогда прокатчик может сразу производителю заплатить какую-то сумму, и дальше прокатывать и получать всё, что останется после доли кинотеатров. Именно так обычно бывает с покупкой зарубежного кино. Если фильм покупается сразу, то всё остальное — лишь дело договорённостей с кинотеатрами, процент от сбора при этом колеблется. Все участники кинорынка знают, что именно на дистрибьюторах лежит обязанность переозвучивать фильмы на русский язык. Это стоит денег, от 200 тысяч рублей до миллиона и больше. И на прокатчике лежит обязанность создать тизеры, трейлеры, и выполнить ещё кучу подготовительной работы.

Увы, кинотеатры продолжают закрываться во втором, третьем и четвёртом кварталах 2022 года, потому что в 2022 году им не оказывалось никакой поддержки, которая была во время пандемии. Множество кинотеатров было поставлено на консервацию: они берегут свои проекторы, потому что из-за санкций возникли проблемы с логистикой, с поставкой запчастей и обслуживанием этих цифровых проекторов. Многие сократили рабочий день — кино начинают показывать уже не с 9:30 утра, а с полудня, а то и с трёх часов дня.

Московские власти нашли способы поддержать столичные кинотеатры, а региональным приходится выживать самостоятельно. Стоит задача придумать такую систему, чтоб билеты стали дешёвыми, как в Индии — там кино возведено буквально в статус религии, оно доступно всем гражданам. В Москве уже снижены цены на билеты для студентов, пенсионеров и многодетных. Хорошо было бы датировать и просто оплачивать билеты частично или полностью малоимущим гражданам, коих немало, но они не могут позволить себе идти в кино за 500 рублей при зарплате в 25 тысяч в месяц. Было бы разумным обязать наружных носителей — любые биллборды — рекламировать кино, у государства в руках огромные возможности помочь российскому кинематографу.

Почём ваша киношка, дяденька?

Купить права на прокат зарубежного фильма стоит обычно от 50 до 100 тысяч долларов. Но новичку может быть сложно вернуть эти деньги. Тут же настоящий рынок, а это как пребывание в лесу — чем дольше ты в нём находишься, тем лучше в нём ориентируешься и тем лучше его понимаешь. Прокатчики уже знают, что за люди, что за компании, каков порядок цен и качество фильмов, которые там присутствуют или могут появиться. Многие кинодистрибьюторы, особенно выросшие из любителей кино, накопив финансовый жирок, начинают преследовать какие-то свои цели. Им коммерческое кино быстро наскучивает, хотя и приносит деньги; у многих появляется желание донести какие-то свои идеи, послать миру свой месседж. Есть прокатчики-романтики, которые считают, что главное — это не деньги, а быть полезными людям и берутся за самобытные русские проекты, за которые никто не берется, выпускают их в прокат, а потом наслаждаются благодарностью и от создателей, и зрителей, за то, романтики от кинобизнеса их соединяют, это большая и серьёзная работа. Появились кинодистрибьторы, которые свободыне деньги пускают в производство того кино, которое им кажется важным, знаковым, поддерживают какие-то региональные и этнические кинопроекты. И бывают, они вкладывают средства зарубежные кинопроекты, которые не особо коммерческие, например, про американского поэта Аллена Гинзберга или про собиравшего стадионы валлийского поэта Дилана Томаса, где потрясающе играют Джон Малкович и Родриго Санторо.

Кинорынок же основной находится во Франции, на Лазурном берегу, в Каннах. Он проходит одновременно с кинофестивалем и является крупнейшим в мире. Потрясающее место, где можно встретить кого угодно; во время пандемии он работал в онлайн режиме, потому что это многомиллиардный бизнес, а в 2022 году все поехали на рынок снова “живьём”, и все участники были в восторге. Российские кинодистрибьюторы купили много фильмов, и, несмотря на санкции, в стране всё-таки будут выходить некоторые премьеры одновременно с мировыми. Но процентов десять из того, что россияне хотели показать отечественному зрителю, им не продали из-за сложившейся ситуации. Возникали сложности в проведением платежей, но российские банки справились, хотя бумажной работы и волокиты со стороны Запада стало больше.

Любопытно, как кино отбирается для закупки. У многих закупщиков происходит профессиональная деформация сознания и вкусы становятся несколько извращёнными из-за сотен картин, которые они вынуждены просматривать. Очень многие из них не смотрят киноленту больше 20 минут, им уже ясно сразу, что к чему и чем картина закончится. С самого начала им видно, хорошо или плохо кино сделано. Отдельные кинокритики уже не могут смотреть кино без отвращения. Кинокритик Лидия Маслова, изгнанная много лет назад из “Коммерсанта” за слишком острый язык и чересчур язвительный ум, сказала мне как-то, что кино она теперь будет смотреть только за деньги — если ей кто-то будет за просмотр приплачивать.

Когда-то, при советской власти, кино было третьей статьей по наполняемости государственного бюджета, после нефти и водки. В Советском Союзе было экранов не меньше, чем в США, и производилось примерно сопоставимое количество картин. Тогда кинопрокат был крайне затруднительным и громоздким делом — любая картина представляла собой несколько тяжёлых коробок с пленкой, которая изнашивалась после определённого количества показов, рвалась и плавилась, обрывалась, и тогда зрительный зал орал: “Сапожник! Сапожник!”, а киномеханик судорожно клеил плёнку. Сейчас всё уже на электронных носителях, идёт через интернет с доступом по паролю или вообще вещается со спутника. Но это лишь техническая сторона дела. Как известно, хорошие картины, такие, как “Бойцовский клуб” или “Большой Лебовский” проваливались в прокате, прежде чем стать культовыми, а такие как “Монстро” или “Ведьма из Блэр” выстреливали в прокате. Успех часто непредсказуем, зависит от многих факторов. Фильмы Никиты Михалкова, при всей их зрелищности и красочности, не приносят больших денег, становясь лишь лептой, внесённой в сокровищницу киноискусства, а посредственный “Чебурашка” берёт сумасшедшую по российским меркам кассу в шесть с половиной миллиардов рублей.

Кинопрокатчики, конечно, больше, чем кинокритики, влияют на прокатную судьбу фильма; у них, как у профессионального сообщества, есть своё издание — “Бюллетень кинопрокатчика”, где можно узнать о кассовых сборах вышедших на экраны кинолент. Даст Бог, наступят времена, когда от них тоже что-то будет зависеть на международном рынке в Каннах и, когда российское кино наконец-то станет по-настоящему интересным и понятным мировой публике, оно потеснит в иностранных кинотеатрах даже американское, и Россия из мировой кинопериферии станет всемирным трендсеттером. Будем молиться, чтоб деньги на российское кино давало не только государство, но и иные заинтересованные лица, которые могли бы строго спросить с отечественных кинопроизводителей, зачем же вы такое кино делаете, которое даже своим смотреть неинтересно. Ибо от зрительских симпатий зависят все участники рынка — и сами студии, и кинотеатры, и, разумеется, кинопрокатчики.

20.12.2023. Наталия Клибанова: Для нас “Мастер и Маргарита” — это история большой любви

Часть первая.

В конце января 2024 года в российский прокат выйдет фильм, запущенный в производство ещё в 2018 году, экранизация булгаковского “Мастера”. У картины непростая судьба, процесс создания попал в самую турбулентность последних четырёх лет: пандемия коронавируса, проведение СВО, тотальные санкции против России, отмена всего русского в мире. Однако студиям “Амедиа Продакшн”, “Марс Медиа” и “Профит” удалось довершить начатое, и теперь ждать результатов сверхчеловеческих усилий, а также пребывать в состоянии неопределенности до первых кассовых результатов. Ибо волнения по поводу новой постановки уже залили всё медиапространство и соцсети, а граждане, ещё не видев кино, уже его обсуждают и критикуют, сравнивая с сериалом двадцатилетней давности, снятым Владимиром Бортко и показанном в 2005 году. В первой части интервью мы беседуем с Наталией Клибановой, социологом и кинорежиссёром по образованию, главным продюсером “Амедиа Продакшн” с 2019 года, именно о картине “Мастер и Маргарита”, а во второй мы обсуждаем продюсирование кино и его российскую специфику.

Как появилась идея ещё одной экранизации “Мастера и Маргариты”? Кто был застрельщиком этой идеи? Как и по каким критериям Вы выбирали драматурга, который бы переложил эти три книги, три разные истории, сплетённые в роман, на киноязык?

В 2019 году, когда я начала работать в Амедиа, проект в компании только появился. Изначально с этой идеей к нам пришел Рубен Дишдишян (Компания “Марс Медиа”) — вместе с Игорем Толстуновым (Компания “Профит”), они начали работать над проектом задолго до этого. Миша Локшин как режиссер и Роман Кантор как автор сценария уже работали над проектом с текущей концепцией. У Миши за спиной был успех фильма «Серебряные коньки» и вместе с Ромой они предложили интересную драматургическую конструкцию сценария. Я читала великий роман Булгакова два раза и знаю, что с каждым новым прочтением текст открывается новыми красками. У каждого свой «Мастер и Маргарита». Прочитав первый драфт сценария, поразилась, как авторы смогли сохранить все смыслы, заложенные Булгаковым, при этом рассказать историю кинематографическим языком своего авторского взгляда. Делая презентацию проекта продюсерам, Миша показал художественные решения, разработанные совместно с талантливым молодым художником Денисом Лищенко и оператором-постановщиком Максимом Жуковым. Концепция рассказа истории и изобразительные средства показались нам современными, актуальными, доносящими смыслы до максимально широкой аудитории. Мы поверили в проект.

На чём Вы делали упор: на истории Иешуа, на истории любви Маргариты к Мастеру или на похождениях Воланда и его миньонов?

Для нас история большой любви Маргариты к Мастеру стала центральной. Любовь, которая придает смыслы, вдохновляет и спасает. Все остальные линии были гармонично вплетены в историю героев.

Должен отметить — насколько это можно увидеть в трейлере — точность многих деталей, даже Орден Ленина первой степени на лацкане одного из писателей, он как раз был учрёждён в мае 1930 года. Кто был художником-постановщиком и кто у Вас занимался костюмом? Это ведь большая редкость, таких профессионалов, как Ганна Ганевская, сделавшая аутентичным сериал “Анна Павлова” (1983) вроде бы больше нет. Или уже Вы таких нашли? Потому что Ганна сетовала мне ещё в нулевые, что некому было передать ремесло и мастерство. Но, может, уже стали появляться профессиональные художники кино?

На сегодняшний день появились художники — настоящие профессионалы своего дела и влюбленные в проекты, над которыми они работают. На нашем проекте режиссер предложил кандидатуру Дениса Лищенко. И несмотря на то, что рекламных работ у Дениса гораздо больше, чем киноопыта, он справился с задачей сверх ожиданий. Его декорации и интерьеры создавали настроение и были разработаны, с одной стороны, с точностью исторических фактов, с другой, с высокохудожественной проработкой. Были даже такие нюансы, которые зритель не заметит. Например, после бала Воланда на ужине в нехорошей квартире на камине сидит сова. Я все время думала, что это муляж, но оказалась, все съёмки это была живая сова. Она время от времени «отмирает» в кадре. За костюмы в картине отвечали Галя Солодовникова и Ульяна Полянская. Они не только сделали потрясающие костюмы, но и часть нашли и привезли из Европы. Например, одно из платьев Маргариты — настоящее винтажное, привезенное из Германии.

И ещё один вопрос по этой теме: если Вы так скрупулезно подходили к проработке деталей, как скажем, создатели британского сериала “Чернобыль”, то как Вы решали проблему зубов? Без этой проблемы любой исторический фильм выглядит костюмированным маскарадом, как, скажем, “Битва за Севастополь” Сергея Мокрицкого. А “Пираты Карибского моря” выглядят достоверно, обращали ли Вы внимание на зубы персонажей там, как это сделал Джерри Брукхаймер? По зубам эпоха считывается чётче, чем по одежде и прическам.

Авторы картины на уровне всех цехов скрупулезно занимались изучением времени, деталей и так далее. Но надо учесть, что художественное произведение не должно отталкивать. И в каких-то деталях, не влияющих на драматургию, мы позволяли себе «приукрашивать» действительность для лучшего восприятия зрителями. Но, как вы сможете увидеть, в некоторых образах мы максимально добавили дыхание времени, особенно это видно по Азазелло, которому даже делали другой прикус.

На какой языковой норме говорят персонажи? В 1930-е годы слова произносились иначе, интонации были другие, ведь действуют в основном там люди, родившиеся в 1890-е — 1900-е годы, они говорят ещё на старомосковском диалекте с — ай вместо — ий, цАлую вместо цЕлую, и ещё множество нюансов, придающих абсолютную достоверность происходящему на экране.

Мы специально ушли от старомосковского произношения для лучшего восприятия зрителем. В картине много диалогов и монологов; хотелось, чтобы зрители не спотыкались. Но тем не менее, какие-то нюансы языка начала 20 века все-таки сохранили — например, Бездомный обращается к своим коллегам в Моссовете — «Мои братья во литературе».

Кто занимался кастингом? Почему не пригласили звёзд первой величины, а просто выбрали профессиональных, но не очень примелькавшихся артистов? Это из-за финансовой стороны дела или не хотели связывать свой замысел со зрительскими ожиданиями сложившихся актерских амплуа?

К кастингу подходили серьезно. Он шел больше полугода. И дальше еще были около трёх месяцев репетиций. Маргарита была выбрана сразу, а вот остальных героев искали долго. Кастинг проходил всегда с гримом и костюмом — режиссер просил максимального погружения в образ. Для нас звездность не имела такого значения как попадание в образ. И кажется нам это удалось.

Почему на роль Воланда Вы пригласили иностранца из Германии? Это больше творческий замысел или экономический расчёт, связанный с немецкими льготами и преференциями, потому что Германия имеет обширные программы поощрения кинопроизводства? Было ли финансирование или какие-то вливания с немецкой стороны?

Идея привлечения на роль Воланда иностранного актера возникла с самого начала. Нам не хотелось, чтобы был шлейф амплуа. К тому же Август Диль сыграл две роли — Воланда и иностранного профессора. О ролях Понтия Пилата и Иешуа даже говорить нечего: невозможно было представить ни одного из наших артистов, ибо у нас очень маленький выбор актеров в каждой возрастной категории, поэтому им приходится играть очень много ролей.

Почему часть фильма была снята только с иностранными актёрами и в Дубровнике? Технологически было проще снимать в Хорватии или там была подходящая натура? Многие американские компании, снимая европейские сцены, предпочитают работать с чешской студией “Баррандов”, считается что именно там можно обеспечить такое же качество, как и в Голливуда. С чем связан выбор Хорватии, а не Чехии?

Вариантов, где снимать, было гораздо больше до ковида и СВО. В Хорватии же была готовая команда профессионалов, которая работала на таких проектах как «Игра престолов» и «Наследники». Мы нашли подходящую натуру и туда смогли приехать иностранные артисты. Из Чехии везли костюмы.

Где и кто делал вам компьютерную графику? Это россияне или Вы заказывали в каких-то иностранных студиях? Какие передовые технологии Вы использовали? Есть ли в этом фильме технологии, которые в России до этой картины не использовались? Какое соотношение съемок в реальных декорациях и в искусственной реальности?

У нас были консультанты из американских студий, но большую часть работ делали крупнейшие российские студии. Большая часть интерьеров и декораций планировалось дополнять компьютерной графикой, поэтому синие и зеленые экраны были почти в каждом кадре. Даже там, где нет воссозданной реальности, есть современные детали, которые требовали корректировки — пластиковые окна, батареи, оптоволокно и тому подобное. Сейчас на стадии постпродакшн мы используем новые технологии искусственного интеллекта для липсинга и озвучания. Персонаж кота Бегемота полностью анимированный. Нам нужно было, чтобы кот был живым, а не мультяшным персонажем. Это была крайне непростая работа, и мы столкнулись с колоссальными сложностями. И даже сейчас работа над котом продолжается.

Как я слышал, бюджет этой картины составил 1,2 миллиарда рублей. Для российского кино это существенно. Если не секрет, как распределялись время и деньги на предпродакшн, собственно продакшн, постпродакшн? Сколько планируется потратить на продвижение? Сколько Вы рассчитываете собрать в прокате? За какие деньги Вы будете это продавать на платформы? Если фильм не зайдёт публике, и даже не отобьётся, как Вы будете объясняться с государством, если Вы брали возвратные деньги? Или кто-то из акционеров или меценатов будет готов покрыть задолженность? Деньги ведь немалые, на них можно было снять десять картин, и пара из них бы выстрелила? А здесь такой риск. Чем он оправдан?

Если говорить о грубом соотношении затрат, то в подготовке мы потратили примерно 20 процентов бюджета и по 40 процентов на этапе съемки и постпродакшена. Наши партнеры получали субсидии от Фонда кино на картину на безвозвратной основе. Но частное финансирование все равно превышает эту сумму, поэтому все продюсеры максимально заинтересованы в успешном прокате. VOD-права (Video on Demand — видео по запросу — А.К.) уже проданы, и после кинотеатрального релиза зрители смогут увидеть фильм на платформе Kion. На продвижение тратятся существенные средства, в том числе и за счет наших партнеров. Мы начали заниматься продвижением картины год назад и надеемся на максимальную концентрацию усилий за месяц перед прокатом. Судя по реакции зрителей на рекламу, фильм станет событием и соберет в кинотеатрах миллионы зрителей. Про сборы лучше не говорить сейчас в конкретных цифрах.

21.12.2023. Наталия Клибанова: Кинопродюсер должен чувствовать и понимать российскую душу — её сложно встраивать в систему

Часть вторая.

Мы продолжаем беседу с главным продюсером компании “Амедиа Продакшн” Наталией Клибановой. В первой части мы поговорили о самом высокобюджетной кинопроекте России, фильме “Мастер и Маргарита”, который должен выйти на российские экраны 25 января 2024 года. В этом фильме, резонно предположить, сойдутся все достоинства и все родовые травмы отечественного кинематографа. Травма — это не всегда недостаток, часто это стимул для нетривиальных решений и особого подхода к осмыслению действительности. Россия пошла по пути развития именно продюсерского кино, как на Западе, а это означает, что теперь продюсер главный, а не режиссёр со своим видением или артисты со своими творческими закидонами. Продюсер отвечает за деньги, продюсер отвечает за сценарий, режиссуру, кастинг, музыку, монтаж, рекламу и прокат. Иными словами, продюсер несёт ответственность за всё и отвечает перед инвесторами, студией, зрителями за результат.

Какие, по Вашему мнению, фильмы сняты по сценариям, которые можно было бы считать эталоном кинодраматургического мастерства? Вот я бы назвал из отечественных “Берегись автомобиля” по сценарию Эмиля Брагинского, из западного “Успеть до полуночи” (Midnight Run) по сценарию Джорджа Галло или “Настоящую любовь” (True Romance) по сценарию Тарантино. Там каждое телодвижение, каждое слово толкает действие вперед, нет ни одного порожняка или провисания, ни одного болтающегося конца. А Вы бы на какие фильмы обратили внимание начинающих сценаристов?

Мне сложно ответить на этот вопрос, потому что я не читала сценариев выдающихся фильмов. Для меня эталоном является Форрест Гамп. Все сценаристы так или иначе тяготеют к определенным форматам и жанрам. Поэтому я даю индивидуальные советы авторам по их интересам и способностям.

Почему нынешние российские кинематографисты не в состоянии даже сделать римейка, хотя бы не уступающего по качеству оригиналу? Вот, к примеру, в Штатах пересняли в 1999 году “Аферу Томаса Крауна” с Пирсом Броснаном и Рене Руссо, опираясь на такой же отличный фильм 1968 года. А в России не смогли ни переснять “Настоящую любовь” Тарантино, получилась лажа “Одна любовь на миллион”, ни даже “А зори здесь тихие” или “Иронию судьбы”. В чём секрет слабины?

Ремейки делают обычно из-за отсутствия идей. В надежде повторить коммерческий успех. Но дело в том, что как и ремейки, так же и адаптации (форматы) не всегда легко адаптируются под время и страну. Иногда уходят целые важные исходные события, которые сложно перепридумать в наш век стремительного времени, быстрых контактов и доступности информации. Проблема еще и в том, что меняются зрители и восприятие контента. Мы конкурируем не с сами с собой, а со всем миром. В разных форматах и на разных носителях. И мы даже не всегда знаем нашу аудиторию — зрителей, для которых мы снимаем кино или сериалы. Мир стремительно меняется и мы за ним немного не успеваем.

Вы рекомендуете продюсерам, авторам и режиссёрам “быть насмотренными”. Но нет ли здесь оборотной стороны медали? Насмотреться лажи — это всё равно, что вырасти среди китча, испортить себе вкус до полной невосстанавливаемости. К примеру, “Брат” и “Брат-2” считаются хорошим кино, я так слышал, а душегуб Данила Багров — чуть ли не героем поколения. Но у Сергея Бодрова на губастой мордашке написано, что он кандидат искусствоведения, мы с ним коллеги, на киллера он не тянет ни повадками, ни даже выражением лица. В своё время на Балчуге был ресторан “Золотое руно” и рядам, на Кадашах, ресторан “Дориан Грей”, на пересечении Бронных стоял старый “Аист”, и были рестораны в гостиницах “Кемпински” и “Славянская”. Вот там можно было насмотреться на настоящих персонажей 1990-х годов. А Данила Багров — не настоящий. То же самое касается “Бумера”. Тамошние артисты уже испорчены ВГИКом, театрами, Чеховым и Ахматовой. Не будет ли так, что насмотренность всего подряд сбивает настройки собственного восприятия и переосмысления действительности, начинаешь стараться быть как все, что чревато утратой своей идентичности как художника? Если сравнить с живописью: все художники академической школы, воспитанные в одном каноне, похожи друг на друга до степени смешения, а вот арт-брют в виде Фрэнсиса Бэкона, Жана Дюбюффе, Жана-Мишеля Баскии ничего общего не имеют с общими трендами, их самобытность ценится высоко и продаются их творения за астрономические деньги.

Я советую быть насмотренными, чтобы понимать, какой контент смотрят во всем мире здесь и сейчас. Не 10 и 20 лет назад, а сейчас. Чтобы не делать истории, которые уже кто-то хорошо сделал до вас. Либо сделать ее так, чтобы показать другой ракурс и создать другую эмоцию. Для каждого времени свои герои и герой Сергея Бодрова, ищущего справедливость, однозначно стал героем поколения. Мы ищем сегодняшних героев.

Нет ли у Вас такого смутного предчувствия, что слабость российской драматургии проистекает из самой лингвистической структуры русского языка? И связанного с этим образа мышления? Например, в английском есть жёсткая конструкция, и есть жёсткие правила согласования времён. Вся последовательность действий предельно ясна, что было до, после, во время, будет продолжаться во времени и когда всё закончится. В русском же всё это описывается причастиями и деепричастными оборотами, всяки вспомогательными словами “в то время как”, “после того, как закончив это, начал и не успевал доделать”, “до поры до времени, пока не началось” и так далее. То есть английский способ мышления — это конструктив, а русский — это нарратив. Отсюда и тарковщина бесконечная — затянутые планы, какие-то немыслимые паузы, зависание на как бы высокохудожественной картинке, должной передать настроение, и так далее. Отсюда любовь русских к кинофестивалям и признаниям, в то время как тот мир больше думает о бокс-офисе. И этот художественный бардак в чердаке мы называем особой русской духовностью, а подход к кино как бизнесу у нас всё ещё не приживается. Есть ли в такой точке зрения рациональное зерно?

Нравится нам это, или нет, но наш язык — наш культурный код. При этом в нашей огромной многонациональной стране люди говорят на разных языках и делают национальное кино. Так уж сложилось, что мы впитали в себя как западную, так и восточную культуры, при этом в нас, действительно, есть свое самосознание. В средневековой Европе на казни собирались как на праздник — народное гуляние. У нас же казни всегда были несчастьем и люди плакали, а не ликовали. Это лишь маленькая черта, которая присуща нашей культуре. И нашу душу, действительно, не так легко понять, а соответственно и встроить в систему.

Вы говорили, что в недавние турбулентные годы кинокомпании вместо конкуренции объединяли усилия? Как это строилось? Как происходило главное — делёж денег, если до такого вообще доходило?

Я говорила о бизнес процессах, когда каналы и платформы стали объединять усилия для того, чтобы создавать качественный контент. Рекламная модель просела, цены на производство качественного контента существенно возросли, профессионалов не хватает. Поэтому все площадки стали объединять финансирование производства проектов и распределять окна показов и права.

Многие люди, понимающие себя драматургами, пытаются следовать схемам построения кино. Этому учат отечественные литераторы, которые рассказывают о своём видении устройства киноистории в Школе Митты и МШК. Один из них в своей книжке даёт универсальную схему любого сценария, как чертёж сливного бачка, что вот на такой-то странице должно быть то-то, на такой-то то-то, а вот арка героя должна быть такой. Но не выхолащивает ли это суть кино как цепляющей душу истории, если знаешь наперёд, что на пятьдесят пятой минуте будет то-то, а на восьмидесятой то-то, что можно по часам сверяться?

Любая система, безусловно, должна быть. Есть законы построения музыкальных, изобразительных и драматургических произведений. Это азбука, заложенная в любое гармоничное произведение. А вот от таланта автора уже зависит, станет ли это произведение выдающимся.

Есть ли какой-то глубокий изъян в русской кинодраматургии, раз никак не выходят по-настоящему классные фильмы, вроде, скажем, “Молчания ягнят” или “Казино “Рояль”? Ведь технически это не самые сложные фильмы, но их можно пересматривать и пересматривать. Почему россияне не в состоянии пока породить хоть что-то подобное?

В России есть талантливые люди, которые могут делать выдающееся кино. Но наша индустрия пока только развивается. И, не пройдя определенных этапов развития, мы не сможем выйти на уровень Голливуда. Нам всего не хватает — учителей, подготовленных кадров, инфраструктуры и бюджетов.

Как Вы думаете, можно ли использовать какую-то сильную сторону русского кинематографа, вроде мультипликации, чтоб, соединив с игровым кино, выйти на мировые рынки? Можно же сделать такой шедевр как “Кто подставил Кролика Роджера”? Или не получится?

Наша анимация развивается параллельно с кинематографом. Соединение всегда хорошо и оно происходит, например, «Чебурашка» (2023). Но нам надо, чтобы таких проектов было больше, а не один-два в год. Мы обязательно придем к своим победам в будущем.

Есть ли у Вас в планах снимать детское кино? Кто в состоянии сейчас писать для детей и подростков? Есть ли вообще сейчас такие авторы, которые могут написать сценарий детского фильма?

Мы планируем делать семейное кино для детей и их родителей. Писать это и правда сложно. Многие продюсеры прибегают к экранизациям, как например, «Манюня». У нас сейчас в разработке несколько детско-семейных проектов. Надеюсь, мы сможем их написать.

Какую историю Вы бы хотели снять, но не знаете, кто бы это мог написать и кто бы мог снять? Какая Ваша сейчас самая большая мечта-идея?

Честно говоря, после «Мастера и Маргариты» надо немного выдохнуть. Это была очень большая работа. Мы сталкивались с ежедневными вызовами и продолжаем учиться. Мне бы хотелось сделать большое семейное кино, сказку, сейчас работаем над разработкой. И есть еще один большой интересный вызов — постапокалипсис с рабочим названием «Быть человеком». Мне кажется, это будет ни на что не похожий проект, и мне очень интересно попробовать это сделать.

05.05.2023. Фильм “Вызов”: Деликатная мощь империи.

Народная мудрость гласит, что ни одно доброе дело ещё не осталось безнаказанным. Общераспространённое мнение значительной части населения земли, в том числе и россиян, выражает твёрдую уверенность, что кухарка может управлять государством. Из этого напрашивается логический вывод, что мнение кухарки по любым предметам, даже самым отвлечённым, вроде освоения космоса или оценки произведений искусства, может быть значимым, весомым, и должно приниматься в расчёт не только широкими народными массами, но и профессионалами своего дела.

Две недели в российском прокате идёт фильм “Вызов”, я посмотрел его 3 мая 2023 года. До этого слышал лишь отзывы, в основном негативные. Поскольку я слышал отзывы от людей, которых считаю неглупыми, то поддался презираемому мною умонастроению “я Пастернака не читала, но осуждаю…” В оправдание своё могу лишь сказать, что Юлию Пересильд считал умелой актрисой, Машкова считал хорошим актером, Рогозина и Эрнста считал приличными и достойными людьми, а Клима Шипенко держал за высокого кинопрофессионала. И вот, выдавив из себя предосудительность, как каплю морального рабства, я пошёл с супругой, женщиной музыкальной и чувствительной, в кинотеатр “Октябрь”, благо, что он у меня на заднем дворе.

И с первых минут я понял, что надо доверять себе, своему чутью и своей совести, и не во всех вопросах полагаться на мнение профессионалов, особенно в части оценочных суждений. Лично мне этот фильм лёг на сердце и тронул мою давно зачерствевшую душу. В героине Юли Пересильд узнаётся современная российская и московская женщина, которая тянет тяжкую и нервическую работу, капризную недолюбленную мамашу и деточку периода буйства гормонов. Денег при этом нет, прав и возможностей нет, времени ни на что нет и жизни-то из-за всего этого тоже никакой нет. Юлина героиня — женщина на пике профессиональной и сексуальной формы, но радости никакой нет. В общем, Юля Пересильд гениально, как человек крайне восприимчивый, передала то состояние, которое мой покойный отец называл ужасом русской жизни, говоря, что самое страшное, что может случиться с человеком в России — это быть простым населением. И это передано сценарием и актерской игрой безупречно — районный прокуроришка, безжалостная сволочь, формально действуя в рамках закона, вытирает об юлину героиню, торакального хирурга высшей квалификации, свои ноги государственного обвинителя, и с садистским сладострастием готовится сломать жизнь её дочке, девочке-подростке, юной влюбленной дурёхе. Только потому, что две девчонки подрались из-за парня, и дочке прокурора поставили фингал.

И если бы юлину героиню Родина-мать не позвала бы в космос, чалилась бы девочка из хорошей семьи на нарах в колонии для малолеток, совершенно ни за что, как это часто бывает, даже гораздо чаще, чем все думают. А тут счастливая оказия — какие-то придурки сломали какой-то спутник, и его обломки с космическими скоростями неслись в сторону станции МКС, которая считается международной, хотя в основе она русская с кучей всяких недружественных прилипал. На станции МКС герой космонавта Олега Новицкого трудился в открытом космосе; чтобы его и станцию не изрешетило обломками, начальник полётов герой Владимира Машкова сдёргивает станцию с орбиты резко, и какими-то балками космонавту Олегу ломает рёбра сквозь скафандр, и повреждает лёгкое. Далее всё разворачивается логично: спускать на Землю едва дышащего космонавта нельзя, надо его оперировать в космосе. Ясное дело, что Институт космической медицины, в который, по идее, следовало бы обратиться (в фильме, слава Богу, он даже не упоминается) имел к медицине такое же отношение как Сталинградский тракторный завод к тракторам (это ирония, если что, потому что СТЗ делал в основном танки, хотя и трактора тоже). В общем, извечную ситуацию обрисовал один заезжий профессор на Патриках: “Чего же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!” Короче, не оказалось в распоряжении космонавтов-врачей, и тогда решили отправить в космос наловленных в больничке хирургов. Ясное дело, что они все оказались больными, и только два из семи сравнительно здоровыми — герой этнического серба Милоша Биковича и героиня Юлии Пересильд с внешностью арийской валькирии, но на самом деле двужильная русская баба, которая не только валит коней на скаку и входит в горящий дом, но ещё годится лететь в космос, чтоб фактически вслепую и на ощупь ковыряться в человеческой требухе и выковыривать оттуда гной проволокой и столовой ложкой. И вот как только героиня Юли понадобилась Родине в экстренной ситуации, тут же её социальная страта поменялась, и уже прокурор скребётся к ней в дверь с букетом цветов и выражением заискивающей умилительности на откормленной и жестокой морде. Это очень, очень жизненная ситуация — а ведь хорошее кино и отражает правду жизни.

От игры Владимира Машкова я получил такое же удовольствие, как и от игры Юлии Пересильд. Машков очень точно снял персонажа, олицетворяющего другую народную мудрость: кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Он руководитель полёта, он Герой России и Герой Советского Союза, то есть дважды герой, ему положен бюст на родине Героя. Очевидно, в прошлом он военный лётчик и инженер; в цирке такие люди не смеются, но не потому, что у них нет чувства юмора — оно-то как раз у них в избытке, а потому, что им не смешно. Они живут в состоянии постоянного стресса, в состоянии, когда несёшь ответственность за жизнь других людей и уникальное имущество, и при этом ежечасно имеешь внештатные ситуации, которые неизвестно, как разруливать: ведь им надо принимать не умные решения, а единственно верные. Умных решений может быть множество, а вот верное — оно одно. Но как его выявить среди нескольких вариантов? Тут не до смеха. И вот он от умственного перенапряжения постоянно курит, и хлещет кофе и коньяк, что мне особенно импонирует, это нас роднит. Я ещё чифирю, но это на любителя. А также он постоянно стебётся с самым серьёзным видом, что мне тоже заходит, для меня он прямо близкий человек. И он видит то, что не видит другие, и берёт, берёт ответственность на себя, не боится, что придётся ответить головой, пойди что не так — а оно и идёт не так, а он всё равно выруливает, потому что так надо.

Особый восторг — русские космонавты. Какой отборный человеческий материал! Это же всё настоящие космонавты, не артисты театра оперетты. Собранные, сосредоточенные, вострые, вышколенные, выдрессированные на выполнение приказов и задач любой сложности, немногословные, просто чудо, а не мужики. И при этом носители немыслимого числа специальностей, умений, навыков и знаний. Эти люди — настоящее сокровище, национальное достояние. Можно только диву даваться, как российские космические проекты и люди космоса пережили девяностые годы, ведь всё было против — ни денег, ни уважения, ни великих задач. А они переждали, претерпели, и вот Россия снова удивляет мир.

Основная критика фильма — зачем разбазарили бабки, можно было снять всё в павильоне или потратить на больных детей. Я бы ответил так. Можно было бы и в павильоне. Как мужчина может заниматься любовью сам с собой, без женщины. Чтобы получить некоторое удовлетворение, женщина не сильно-то и нужна. Что же касается больных детей… Это такой уже мем, жупел, вроде врачей, учителей, пенсионеров и тому подобных социальных групп, которые считаются слабо защищёнными. Но так устроено от века, даже сам Господь Бог в лице Иисуса Христа говорит: “Нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда” (Иоанна 12:8). Это что ж получается? Пока есть где-то нездоровые дети, мне нельзя покупать дорогие автомобили, шубы, бриллианты, чёрную икру, нельзя ходить в рестораны, а всё заработанное для себя отдавать чьим-то больным детям? Я должен мучаться совестью, что кто-то где-то болеет, и даже умирает? И если у меня четыре пиджака, я должен три отдать каким-то нищебродам? На самом деле, это вечные вопросы, и мы уже проходили это сто лет назад, когда Швондер с коллегами терроризировали профессора Преображенского: “Купите журналы в пользу детей Германии по полтиннику штука…” и так далее.

Эйфелева башня — совершенно бесполезная была вещь, и многие во Франции на стену лезли от злобы; ясное дело, что многие аргументы против башни были такого же свойства про сирых и убогих, на которых лучше бы потратили эти деньги. Про сталинские высотки тоже говорили много такого, что лучше бы на нищих потратили. До нищих при Хрущёве очередь дошла, поехали в хрущобы. А сталинские высотки, равно как и Эйфелева башня, теперь неотъемлемые части градостроительного дискурса, главные городские ценности.

Если говорить не о горнем, не о ценности картины как произведения искусства и как о научно-познавательном проекте, а как о дольнем, приземлённом, то её бюджет в 10–12 миллионов долларов — это небольшие деньги для такого проекта. “Интерстеллар” Кристофера Нолана был выпущен в 2014 году, его бюджет оценивался в 165 миллионов долларов, это 210 миллионов в 2023 году. Фильм “Контакт” с Джоди Фостер вышел в 1997 году, его бюджет был 90 миллионов долларов, это 170 миллионов в 2023 году. Фильм “Прометей” Ридли Скотта стоил 130 миллионов долларов в 2012 году, это 170 миллионов в 2023. “Чужой” того же Ридли Скотта, снятый в 1979 году, в сегодняшних деньгах стоил бы 45 миллионов долларов, а его сиквел 1986 года “Чужие” Джеймса Кэмерона стоил бы сегодня 51 миллион долларов. “Армагеддон” Майкла Бэя стоил 140 миллионов в 1998 году, это 260 миллионов долларов сегодня. Ни один из этих фильмов про космос не снимался в космосе. Если сравнивать стоимость “Вызова” с другими, не космическими, проектами, то стоимость российского фильма длиной 2 часа 45 минут сравнима с одной серией шестого сезона “Игры престолов” длительностью 56 минут.

Доставка грузов на МКС и спуск оттуда в среднем стоит около 10 тысяч долларов за килограмм. Это коммерческая цена, чистую себестоимость знает только Роскосмос. Юлия Пересильд при росте 164 см весит около 58 килограмм. Клим Шипенко при росте 190 см весит около 85 килограмм. В общем, на двоих около 140 кг плюс камера, ещё какое-то оборудование, запас пищи, воды и прочее. Допустим, вся съемочная группа с техникой весит 200 кг и стоит это тогда 2 миллиона долларов. Может, это дороже, может, дешевле, общедоступного прейскуранта на такие перевозки нет. Но это не сотни миллионов долларов, как заявляли некоторые СМИ, не понимающиепорядок цен. Даже если половина или две трети бюджета фильма ушли на съемки в космосе, это сущий мизер по сравнению с тем эффектом, которые даёт этот фильм. И даже сложно представить, какой бы бюджет и какой бы громкий пиар был бы у такого фильма, если бы его делала крупная голливудская студия. Производственные бюджеты последних фильмов из франшиз “Мстители”, “Звездные войны” или “Аватар” зашкаливают за 300 миллионов долларов за трёхчасовые ленты. Если ещё снимать в космосе, то бюджет точно взял бы планку в полмиллиарда и ушёл бы ввысь.

Что касается драматургии. Наверняка найдутся те, кто стал бы ругать сценарий, искать в нём слабые места, придираться к шуточкам. Докопаться можно даже до фонарного столба. С моей точки зрения человека, учившегося кинодраматургии в киношколе, и потратившего на это дело годы, фильм сделан правильно, в нем есть структура, логика, последовательность, ритм. Режиссёр фильма Клим Шипенко учился кинопроизводству в Калифорнии; я слышал, что там умеют делать кино, и могут научить делать кино. Повествование скроено достаточно ладно: одинокая русская женщина с проблемами и тяжким бэкграундом, терзающая себя гибелью мужа, находится в конфликте сама с собой, и неожиданный полёт в космос для неё оказался единственным путём примириться с собой и начать жизнь заново. В космосе она являет собой образец преданности своему делу и самоотверженности; спасая жизнь космонавту, она тем самым исцеляет себя от тяжкого психологического увечья, когда она не смогла спасти своего мужа, попавшего в аварию по её вине — торопясь спасти неизвестного пациента, она погубила самого дорого ей человека. Эта линия логична, она служит внутренним движителем и мотиватором главной героини, но, возможно, многие зрители и даже кинокритики этого не понимают. Юлия Пересильд сыграла глубокого и сильного, но израненного, измотанного человека, для которого долг и сострадание — не пустые слова; героиня Пересильд даёт глубокомудрый совет руководителю полётом, чтобы жене травмированного космонавта дали поговорить с загибающимся на орбите мужем, иначе потом невозможно жить, зная, что не договорил с любимым человеком. Лично для меня фильм “Вызов” был пронзительным и жизненным, достоверным и узнаваемым. Как эстет и искусствовед, я недолюбливаю тарковщину и триерщину, весь высосанный из пальца или другого места выпендрёж, а “Космическая одиссея” для меня — если и не киноблевотина, то уж точно кинонудятина.

Вряд ли в ныненшних условиях картина получит широкий международный прокат и не будут её номинировать на Оскар, ведь там одни белые мужики и одна белая сильная женщина, ни одного негра, педераста и трансгендера, что, с точки зрения Американской киноакадемии, уже не искусство, а какой-то расистский и супремасистский (от понятия “супремасизм” — превосходство одной расы или группы) памфлет. В США картину не пустят в прокат, если только в очень ограниченном числе залов для профессионалов и кинокритиков. В Европе тоже не пустят. Китай вполне может отреагировать ревниво и сделать свой китайский римейк: китаянка, адепт традиционной медицины, летит на орбиту ставить иголки занемогшим астронавтам. Хотя CNN сообщил о выходе в России такого фильма, но при этом любезно напомнил аудитории, что в целом приоритет съемок в космосе остаётся за США, дескать, Том Круз и ещё кто-то уже что-то там снимали, так что именно Америка родина слонов и всего передового. Возможно, фильм будет кем-то куплен на Каннском кинорынке, который откроется 16 мая 2023 года и будет проходить до 24 мая. Но не будут его прокатывать широким экраном, пока идёт тотальное и всемирное расчеловечевание русских. Но зато мы знаем, что мы на самом деле можем и что мы на самом деле умеем. Силой не хвастаются, силой пользуются; на текущий же момент наша сила — сидеть спокойно и вести себя деликатно. А время “Ч” обязательно настанет.

07.05.2023. Фильм “Позывной “Журавли”: разведка боем

В ночь с 6 на 7 мая 2023 года в кинотеатре “Поклонка”, что на Поклонной горе в Москве, при Музее Победы, прошёл премьерный показ четырёхсерийного фильма “Позывной “Журавли” про полевых разведчиков, добывающих языков и пытающихся прояснить ситуацию перед началом Смоленской операции конца лета-начала осени 1943 года. И я, и, думаю, Станиславский, однозначно бы сказали про эту кинопостановку: “Верю!”

В ранние 2000-е годы мне доводилось выступать в роли скрипт-доктора для сценариев на военную тематику. Мне приходилось вносить правки в такие известные сериалы как “Мы из будущего” и “Танки грязи не боятся”. Хотя я не специализировался именно в военной истории у себя на Истфаке МГУ, а занимался первобытным искусством, любовь к армии и флоту у меня с детства, деды воевали в Великую Отечественную, прапрадеды в Первую мировую, а сам я хотел сделать карьеру в военной разведке, что не вышло по независящим от меня обстоятельствам — просто не приняли в 1983 году документы в Военный Краснознамённый институт, и даже хлопоты друга семьи, маршала Аганова, не помогли: этнические предрассудки пересилили и семейные связи, и любое здравомыслие, и целесообразность. Не вышло из меня Рихарда Зорге, которым я восхищался в детстве и юности, и с которого на самом деле был списан Джеймс Бонд. Пришлось вести бондовский образ жизни за свой счёт и в своё удовольствие, не состоя на государевой службе и не имея звания коммодора (кавторанга) военно-морского флота, а с информацией работать как журналист.

В общем, некоторые сведения об устройстве воинской службы как в целом, так и времён Великой Отечественной у меня были. Когда мой дед, Моисей Израилевич Котляр, навещал меня на срочной службе в армии, он обратил внимание, что, по сути, в армейском устройстве и духе армии со времен его службы мало что поменялось. Сам дед словил пулю в грудь и осколок, перебивший и почти оторвавший руку, 12 июля 1943 года в атаке под Прохоровкой, после чего полтора года мыкался по госпиталям и был комиссован — руку не ампутировали, но она больше не работала, а осколки раздробленной плечевой кости ещё долгие годы выходили с нагноениями.

Война для меня — не пустой звук, я родился всего лишь спустя 20 лет после войны, мои родители пережили войну, вся семья пережила войну, и воевали все мужчины. И вот, вчера, 6 мая 2023 года, кино “Позывной “Журавли” погрузило меня в август-сентябрь 1943 года, и было ощущение, что я сам там. Придирчиво я всматривался в форму, технику, нарады, вслушивался в слова и мелодику речи — и не нашёл явных киноляпов. Я даже не стал хлестать коньяк перед показом, то есть наступил на горло своей любимой песне, чтоб глаз и ухо сохранили остроту и нацеленность на выявление шняги и лажи, — и не нашёл, так, нюансы незначительные, которые никто больше и не заметит. У меня как-то вышел не самый приятный разговор с режиссёром Сергеем Мокрицким по поводу его фильма “Битва за Севастополь” с любимой нашей Юлей Пересильд. Сам по себе фильм хороший, но я стал выговаривать Мокрицкому за зубы. В прямом смысле. Я говорил: “Серёжа, где это видели такие ровные хорошие белые зубы в 1940-х годах? Посмотрите, все у вас улыбаются как Том Круз и Джулия Робертс! Но при этом Голливуд не делает ошибок в серьёзных многоденежных постановках, даже в “Пиратах Карибского моря” персонажам сделаны гнилые чёрные зубы, а у капитана Джека Воробья нормальные жёлтые зубы и коронки. В 1940-е годы, после недоедания в 1920-е и 1930-е, наш народ мучался зубами — у всех были жёлтые, прокуренные, неухоженные зубы, протезы, мосты, коронки, это раз. И были другие причёски, это два. И другие выражения лиц, это три…” Короче, Мокрицкий слегка на меня обиделся, и сказал, что кино — это художественное произведение, и он, как автор, оставляет за собой право создавать его так, как считает нужным. Я не стал с ним спорить, потому что если два дядьки упёрлись, каждый в свою правоту, то никакой истины им не найти, кроме как ругани с переходом на личности, мордобоя и навсегда испорченных отношений.

И вот, я смотрю “Позывной “Журавли”, на руке одного из персонажей, у дяди Феди, я вижу правильную наколку времён культа личности, а зубы у него редкие и жёлтые, а лицо измождённое и щербатое. И сразу видно — вот она, правда жизни, и форма на нём сидит так, как она сидела на советских военнослужащих, а на немецких офицерах она в этом фильме сидела так, как сидела в реальности — подогнано и ладно, и даже в этом кине один немецкий офицер дрючит своих солдат, чтоб всё было как положено, аккуратно и чисто. Кастинг вообще в этой картине сделан очень толково. Во-первых, в группе разведчиков, которых называют “журавлями” по их позывному имени (Алекс — Юстасу), присутствует этнически правильное сочетание — русские, украинцы, еврей и грузин. Согласно статистике, именно эти четыре этноса проявили наибольший героизм и среди них самое большое количество Героев Советского Союза. Во-вторых, лица у героев очень фактурные, такие сейчас нечасто встречаются; известно, что каждому времени свойственны свои выражения лиц, какие-то свои особенности, и по лицам, по выражениям на лице, можно определить, когда эти люди жили — на них на всех лежит обязательный отпечаток того, что называется “цайтгайст”, дух эпохи, а на евреях ещё и лежит “идишкайт”, такая некая еврейскость, что мы промеж себя деликатно называем “синайская печаль в глазах”.

Что ещё мне зашло, так это игра Владимира Веревочкина, которому было уже за тридцать, когда он играл главного героя лейтенанта Ивашова, которому, по сюжету, 25 лет. Это очень правильно, потому что восемьдесят лет назад молодые люди выглядели существенно старше своих лет — имеется в виду наше представление, как выглядеть нынче, чтоб внешне соответствовать своему календарному возрасту. И видно, что этот лейтенант Ивашов носит в себе какую-то глубину, какую-то тайну, какую-то трагедию. Верёвочкин очень выразительно сыграл сложносочинённого персонажа: лейтенанта Ивашова везут в трибунал, но он умён и наблюдателен, и догадывается, что застрявшая на пути его конвоя машина с военными — это немецкая разведывательная или диверсионная группа. Догадливость спасает жизнь и ему, и важному офицеру Красной Армии, благодаря ходатайству которого Ивашов поступает командиром к “Журавлям”. Там из-за чувства долга и смелости Ивашов упарывает косяк, из-за чего хороший человек теряет жизнь. К чести Ивашова, он не уклоняется от ответственности и не переводит стрелки, а признаёт, что это его дурь привела к гибели человека, и готов нести ответственность. Он со своим максимализмом сначала с трудом вписывается в это сборище отмороженных на всю голову головорезов, для которых каждый день — последний. Командовать ими — это всё равно, что пасти стадо диких кошек. Но благодаря мудрому зэку дяде Феде, всё же голос здравомыслия иногда простукивается в голове лейтенанта-максималиста, и это помогает как выполнять задания, так и сберегать вверенные ему жизни.

По ходу в фильме проворачивается и любовный треугольник — мединструктор Василькова крайне симпатизирует Ивашову, но тот влюбляется в случайно залетевшую к ним “ночную ведьму” и Героя Советского Союза капитана Гринёву; сближает их то, что они потеряли в войне супругов. Василькова же, вероятно, просто ведьма, потому что она проделывает магические обряды, заговаривая рюмашку с водой и расплёскивая её вослед уходящим на очередное задание “Журавлям”. Обыгрываются ещё две сугубо военные темы — тема сыновей полка и тема военно-полевых жён. А это глубоко человеческие темы, но человечность здесь особая, которая проявляется в экстремальных, крайне специфических обстоятельствах. “Журавли” приводят с собой мальчонку-сиротку, отмывают, отогревают, а потом им велено отправить дитё в тыловой детдом. А это разрыв по-живому, но человеческое одолевает дисциплинарное. И чтобы легализовать нарушение приказа и дисциплины, в бой за мальчонку вступает военно-полевая жена самого большого полкового начальника, тоже начальник, но медицинской службы. Она ловко подводит своего неофициального супруга к решению — раз уж ты на мне никогда не женишься, но у нас большая семья (подразумевается воинское подразделение), хоть оставь ребёнка в семье, не отдавай. И мальчик остаётся в семье, при “Журавлях”, а потом воспитывается дядей Федей как родной.

Приятно было посмотреть на военную технику, которую, как я подозреваю, взяли из коллекции Вадима Задорожного, владельца крупнейшего собрания военных артефактов в России и доброго ангела студии “Военфильм”, которая сняла “Позывной “Журавли”. Игорь Угольников, генеральный директор студии и продюсер картины, отдельно отметил, что без Вадима Задорожного картины бы не было. Мне зашёл больше всего немецкий танк Panzerkampfwagen III (если я только не ошибаюсь в определении модели), который вообще-то редкость, их как раз сняли с производства в 1943 году. Он отличим от более привычных нашему зрителю “Тигров” и “Пантер” благодаря не только общему силуэту, но короткоствольной пушкой. По сюжету, группа Ивашова этот танк угоняет. Потом на группу Ивашова присылают охотиться эсэсовцев. Насколько я уловил, этих охотников называют егерями. Я в эмоциональном напряжении не смог различить, из какой именно бригады СС приехали эти молодчики. На их формах сверху были надеты плащ-палатки, и на них я не увидел значков дивизии горных стрелков “Эдельвейс”, которые из всех душегубов эсэсовских были самыми мастеровыми. У их предводителя, к которому обращались как “господин капитан”, но такого звания в СС не было, это, судя по мельком различимым ромбам на петлице, был гауптманн. Он охотился на Ивашова со штурмовой винтовкой StG-44 “штурмгевер”, ставшей поступать на вооружение в 1942 году (если я не ошибаюсь, конечно), потому что в целом войска были вооружены пистолетом-пулемётом MP-40, который в России именуют “шмайсером” по фамилии конструктора, но при этом всем понятно, о чём идет речь. К оружию в фильме вопросов нет. Как и к другим вещам, по большому счёту, вопросов нет.

Мы привыкли считать эталонными фильмами про войну “Они сражались за Родину”. Но там снимались люди, бывшие на войне. И они рассказывали про войну тем языком. Нынешнее поколение осмысливает войну с позиций нынешних представлений о жизни. От этого рассказ не становится хуже или лучше. Просто он понятней тем, кто живёт сейчас, чтоб мы помнили и ценили тех, кто погибш за нас тогда.

28.04.2021. Фильм "Девятаев": новый ракурс понимания войны Тимуром Бекмамбетовым

В ночь с 27 на 28 апреля в необычном формате, в вестибюле московской станции метро "Парк Победы", в 2 часа ночи, Тимур Бекмамбетов представлял свой новый фильм "Девятаев", снятый соавторстве с Сергеем Трофимовым. Фильм был выпущен студией "Базилевс" при поддержке Фонда Кино и сенатора Сулеймана Керимова, и выйдет в прокат 29 апреля.

Без долгих размусоливаний, без нудных предысторий, без разжёвывания очевидного, Бекмамбетов запускает сразу три смысловые линии: верность долгу, верность себе и верность слову, данному вчерашнему другу, ставшим врагом. Одна смысловая линия: лётчик Михаил Девятаев, совершенно реальный персонаж, родившийся в 1917 году и доживший до 2002 года, сбит в воздушном бою, теряет сознание при попытке отстреляться и покончить с собой, попадает в плен, отказывается воевать за Третий рейх, переводится в концлагерь и бежит оттуда с группой таких же отчаянных товарищей, угоняя у фашистов самолёт с секретной документацией на ракеты Фау-2. Другая смысловая линия: в плену его вербует в лётчики его лучший друг детства Коля, который числится сбитым и погибшим лётчиком; Коля убеждает друга Мишу выбрать жизнь и небо, но воевать на другой стороне, потому что Советская Родина не прощает попавших в плен, считая это предательством и изменой. Но Девятаев выбирает муки и смерть, лелея надежду, что ему либо удастся переиграть обстоятельства, либо умереть с честью. Но он даёт слово Коле, что никогда не выдаст его тайну и предательство никому, особенно его отцу. И третья линия: несправедливые упрёки и унижения, которых так много нахлебались герои вроде Девятаева, Печерского, Рыбчинского, Цемкало и тысячи других военнопленных, организовывавших восстания и побеги в концлагерях.

Реалистичность картины крайне высокая, проработанность деталей скрупулезная, игра актёров достоверная, а погружение в событийный ряд полное, потому что воссоздано то, что было на самом деле по воспоминаниям самого Девятаева и его выживших после войны товарищей. Актёр Павел Прилучный, исполняющий главную роль, абсолютно органичен — его человеческую фактуру, сформированную боксом и рано обретённой самостоятельностью по жизни, образование актёра огранило, а образование режиссёра отшлифовало. В этой роли он так же безупречен, как шотландец Джерард Батлер в роли спартанского царя Леонида — того самого, что возглавлял отряд из 300 спартанцев, перекрывших при Фермопилах путь персам в Элладу.

Достоверность быта узников и порядки концлагеря показаны на таком высоком художественном уровне, что сам Спилберг не сделал лучше в своей картине "Список Шиндлера". Степень же изнурённости, измождённости, изношенности заключённых от голода, травм и непосильной работы просто документальная — полураздетые узники в состоянии алиментарной дистрофии поясняют зрителю весь ужас и безнадёжность своего положения одним своим чудовищным видом. И эти дистрофики, советские солдаты, находят в себе железную волю к чёткому планированию и реализации своих планов, невзирая на любые непредвиденные обстоятельства фактически необоримой силы.

Операторская работа создаёт полное ощущение присутствия как в кабине самолёта и в небе в моменты воздушных сражений, так и в бараках и на плацах концентрационных лагерей. В фильме звучит музыка, которая уместна и создаёт настроение, соответствующее происходящим событиям. Работа художников-постановщиков, гримёров, художников по костюмам — всё очень точно, все детали соответствуют эпохе, а собранные вместе создают эффект полной погруженности в ту военную эпоху.

Это фильм, за который не просто не стыдно, но который воссоздаёт утраченное в былые годы чувство национального достоинства и напоминает, что наши герои были не только героическими, но были куда круче, чем герои других народов, просто не всегда хватало таланта и умения про них рассказать. И вот теперь Тимур Бекмамбетов рассказал правдивую историю настолько мастерски и адекватно современной ментальности, что даже непуганому молодому поколению будет ясно, что за люди были наши деды и прадеды, и за что нам их не только любить, но и ими восхищаться и гордиться.

15.03.2021. Российского зрителя уже не обманешь

В последние годы росло количество фильмов и сериалов, но качество их в целом оставалось низким, за некоторым исключением. И даже на волне пандемии, когда росло число пользователей и доходы онлайн кинотеатров и платформ, конкуренция за зрителя не привела к росту качественного контента. Очевидно, дело в каких-то системных проблемах российского кинематографа, которые каким-то образом надо решать. Об этой ситуации рассказывает режиссёр, актёр театра и кино Сергей Лесогоров.

Какие основные проблемы стоят перед российским кинематографом, в том числе перед производством сериалов для телеканалов и платформ?

Основная проблема отечественной кинематографии в том, что художественные задачи отодвинуты на третий и следующий планы, по остаточному принципу. Если раньше говорили, что артист самая зависимая профессия, то сегодня режиссёр самая зависимая профессия, потому что актёрский цех как-то организовал свой профсоюз, равно как и продюсеры. Режиссёр же сегодня получает меньше, чем актеры и продюсеры. Сложилась ситуация, когда менять актера после начала съемок невозможно, а режиссёра очень даже запросто. Режиссер находится между молотом и наковальней, между продюсерами и артистами, и иногда продюсеры не дают денег на художника-постановщика, и снимайте, как есть, по остаточному принципу. У меня есть формулировка, мною когда-то придуманная: публика — дура, но не дурак. Публику не обманешь: она, с одной стороны, хочет обманываться. С другой стороны, когда она видит, что её держат за дурака, или, как говорил Штирлиц, за болвана в старом польском преферансе, то теряет интерес к тому, что происходит на экране кинотеатра или телевизора. Когда она видит дешевый кадр, видит кадр грязный, видит кадр художественно не продуманный, видит необязательный кадр, то сразу чувствует лажу и халтуру. Я, как профессионал, вижу, допустим, нитки — как портной с 20-летним стажем видит, как покроен и сшит чужой костюм. Ему не надо выворачивать пиджак наизнанку, он сразу видит качество работы и может описать, как и почему это пошито. Зритель всё чувствует на интуитивном уровне, он чувствует подсознательно, что как-то пиджачок не очень, хоть и пуговицы пришиты намертво, как у Райкина, и претензий к пуговицам нет. Но все остальное как-то не очень сидит и не очень в этом можно ходить, не очень-то в этом, особенно в зауженных брюках, комфортно и красиво ходить и сидеть, хотя на зауженные брюки ткани тратится в два раза меньше. Продюсеры зарабатывают на этой экономии, а потом говорят, что так теперь модно.

Почему российское кино в зрелищности так сильно проигрывает американскому — ведь у нас тоже очень талантливые люди делают кино?

Это финансовая причина — экономия на всём. Я говорю: давайте снимем общий план Трубной площади, а мне говорят, ты с ума сошел, знаешь, сколько стоит Трубная площадь и всё остальное? Раньше ставилась прежде всего художественная задача, и её защищал режиссёр перед Госкино, предлагал свой проект и говорил, что ему нужно снять Трубную площадь, потом нужно снять Эверест, а затем нужно снять в открытом море 10 военных кораблей, то собирались комиссии, и рассматривали, какую это будет иметь художественную ценность. Сегодня продюсер говорит режиссёру: ты с ума сошёл, это же дорого! Мы кораблики на компьютере нарисуем, Эверест тоже на хромокей снимем, если тебе Эверест так уж приспичил, но про Трубную площадь вообще забудь, а про Старую площадь тем более, потому что это не согласуется в инстанциях никогда. Вроде бы такие частности, но любое требование художественной задачи этим урезается или вообще отсекается. У нас кино стало продюсерским, и из-за этого мы попали в капкан. Потому что продюсерами, к моему большому сожалению, в массе своей становятся люди, которые на вступительных экзаменах в свой первый институт сдавали математику, условно говоря, и закончили доблестно свои институты, в которых эту математику дальше изучали, а потом почему-то решили заняться кино. Деньги-то они благодаря математике считать научились. Но в художественных вопросах и задачах разбираются слабо, если вообще разбираются. Может быть, у них в жизни были турпоходы с самодеятельными песнями под гитару у костра, и они подумали, что тем самым поняли всё про искусство, и вполне могут делать кино. Это страшная западня для творчества, которая сводится к рационализму — кадр становится излишне рационален, там нет иррационального, там нет волшебства, о котором говорили когда-то Чаплин и Эйзенштейн. Из кадра всё живое выхолощено, потому что оно не нужно продюсерам, но вот зритель не хочет такое кино смотреть. Причина в законах бизнеса, когда хочется поменьше вложить, но побольше выручить. Однако, и у нижней планки есть предел: нельзя всё снять на стеночку, причём, на ближайшую, за углом, бесплатно, в каких-то грязных гаражах, а потом пытаться выдать это за искусство и продавать за миллионы. Пару раз такое может проканать, даже пару лет на таком можно проехаться, но индустрия из-за этого падает вниз, катится по наклонной плоскости в никуда — потому что нет ни художественных задач, ни художественных решений. Артисты всё это чувствуют, понимают, что главный на площадке продюсер, а не режиссёр. Им уже не важно, есть ли вообще режиссёр на площадке или нет. Режиссёра они слушают постольку поскольку. Они понимают, что договоренности об их съемках заключены в других местах, и вовсе не на небесах. Посему они наизусть по очереди шпарят свой текст, у них пропадает определенный трепет перед кадром, они игнорируют включение в режиссерские задачи, в замысел режиссёра.

В связке «режиссёр-актёры» произошел большой сбой в последние 10 лет. Он начался раньше, но на сегодня уже выросло новое поколение артистов и режиссеров: артисты режиссера слушают вполуха, а режиссеры вообще не умеют работать с артистами, потому что их этому не учат. Я встречаю коллег, не имеющих актёрского образования, закончивших режиссуру в значимых киновузах страны, и они открыто говорят, что их не учили работать с артистами. Это большое упущение. Они говорят артисту: «быстрее!», «громче!», и такие антислова как «радостнее!», «мягче!», «грустнее!», «веселее!», «больше любви!» или «больше ненависти!» Подавать такие указания артистам по задачам просто антипрофессионально! Артисты понимают, что режиссер — неуч и дилетант, который мгновенно утрачивает уважение собственной съёмочной группы из-за некомпетентности. Артист начинает делать, как Бог на душу положит. Хорошо, если кто-то в театре подучился, тогда играют как-то получше.

Считается, что русская актёрская школа самая сильная в мире. В той же Америке, например, все актёры учатся либо по системе Михаила Чехова, либо по системе Константина Станиславского, и артисты в целом получаются неплохие и те и эти? В чем это отличие этих двух систем?

Скажу крамольную мысль — отличие такое же, как между, допустим, иудаизмом и двумя другими религиями, христианством и исламом, которые вышли из иудаизма. Все три религии относятся к авраамическим религиям, у них фундамент один и тот же. Чехов был учеником Станиславского. Просто он пошёл дальше. Овладеть школой Михаила Чехова, не зная Станиславского, это так же, как читать, допустим, Новый завет, не читая Ветхого завета. Это не две одновременно появившиеся системы, пошедшие врозь. Это одна из другой вытекающая история, которая, да, может претендовать на некую самостоятельность, как есть христианские течения, мусульманские течения, которые не отдают должное Ветхому завету, но мы их знаем как касты и секты, они не имеют продолжения именно потому, что они оторваны от фундамента. Всё равно система Станиславского учит актёра: увидел, оценил, действуй, и от этого никуда не денешься. Как это делать, как к этому технически подойти, как к этому артиста подвести, как артист должен сам себя к этому подготовить — вот для этого есть разные психофизические тренинги, которые позволяют артисту к этому как-то быть готовым. Я думаю, что тот способ, какой есть у Михаила Чехова, есть десятый способ репетирования, и это способ медитативный, и сам им лично Станиславским пользовался, судя по описанию, в своей жизни непосредственно, когда сам выходил на сцену, потому что никто из труппы не понимал, как он это делает. Он действительно был лучшим артистом, и все восхищались, и он как-то себе представлял, входил в определенное состояние. Сегодня это называется измененным состоянием сознания, а он пользовался этим по факту, и это он не сформулировал, а Михаил Чехов это сформулировал потом, позже, как один из способов репетирования.

Это в качестве примера, потому что у Станиславского всё это уже было заложено внутри его системы, внутри его этики, про которую, кстати, тоже все забыли. К тоненькой книжечке «Этика Станиславского» все пренебрежительно относятся, а там заложены базовые основания и сделано это очень толково, и заложены предпосылки к урегулированию взаимоотношений в театральном цеху и между цехами актёрскими, режиссёрскими и продюсерско-директорскими, да и всеми остальными цехами. Так или иначе, в некоторых театрах это хранится, там нет разницы, кто артист, кто гримёр, и все бегают одинаково и готовят спектакль, все работают на одно — должен открыться занавес, и все готовы помогать друг другу совершенно искренно. Я сам все видел своими глазами и сам все это делал, мебельщики что-то забыли, кто-то ещё чего-то, и я схватил какой-то станок большой вместе с народным артистом Советского Союза, вытащил этот станок на сцену, и мы только успели забежать за кулисы, как открылся занавес. Это мы сделали потому, что стояли рядом, и это был мой личный опыт, когда я работал в Ленкоме артистом. Я помню, как мебельщики и постановщики, которые стоят за кулисами и видят, как кто-то из артистов забыл текст, из-за кулис подсказывают слова, помимо помрежа, который тоже это делает — спектакль идёт в сотый раз и все знают его наизусть. Я такие случаем знаю очень много, это взаимовыручка, и в театре она есть. А в кино нет её, поскольку все собираются на месяц, два, на три.

Есть ли место для актёрской импровизации на современной съёмочной площадке?

Я как-то смотрел передачу, как два года готовились к съёмкам фильма и снимали год, это было про одно старое кино, как солдат вернулся с фронта, и этой ленте 50 лет, а она до сих пор смотрится как шедевр. Сегодня кино — это месяц подготовки и полтора месяца съемок, быстро, быстро и поехали, и это увеличение скорости. Нужно понимать, что скорость и пространство — вещи взаимосвязанные, и кто ездит на машине, тот понимает, что, если он едет 20 километров в час, то может разглядеть пейзаж справа и слева, а, если едет 120, то дерево от столба не отличит.

Соответственно, упускаются важные художественные вещи, которые могли бы быть ценны. Зритель видит, что как-то лихо пролетели и упустили что-то важное, потому что на такой скорости все акценты и нюансы актёрские упускаются, режиссёрские акценты опускаются; непонятно, про что это кино, о чём? Всё быстро, быстро, бегом, бегом, артисты рассказали свой текст, вроде информативный, но сегодня информацией текстовой мало кого удивишь. Тем паче, мы знаем 29 сюжетов, и, как не компилируй, они всё равно с конечной историей, и кино — это вопрос исполнения, игры, а не текста. Кино смотрят не из-за текста, а потому, что одни исполняют хорошо, и это цепляет зрителя за душу, а другие плохо, и зритель плюётся, а текст остаётся текстом. Текст — это как бы фундамент для всех. Раньше, когда я был совсем молодым помощником режиссёра в 19 лет, говорили, что сценарий — это повод, чтобы собраться. Нам всем надо было собраться, поговорить, что-то обсудить, обмозговать, прочувствовать, внести что-то от себя, и тогда как бы из этого что-то могло получиться интересное. Сегодня, в связи с законом об авторских правах, изменить порядок слов в сценарии практически невозможно, и я видел дикие скандалы, когда сценаристы выбегали на площадку и кричали на артистов, почему ты говоришь так, а не вот так, именно в том порядке слов. Мысль не потеряна, но надо сказать вот таким образом и никак иначе. Я видел непотребную ругань, весьма нехорошую, и связано это было с тем, что потом, после съёмок фильма, после эфира, пойдёт обратная связь, а текст вроде уже не авторский. А у нас авторы получают авторские права и имеют авторские отчисления — это касается авторов сценария и композиторов. Так было установлено лет 20–25 лет назад, что режиссёры не имеют и не могут иметь авторских прав по закону.

Это только в России так? Ведь американское кино тоже продюсерское, тоже быстро снимают, и режиссёров иногда меняют по ходу съёмок, и продюсеры получают больше всех.

Я, честно говоря, не знаю, я не работал за рубежом в качестве профессионала, я не видел этих договоров, но там не только режиссёрам, но даже актёрам иногда отдельные агенты выбивают проценты с проката. У нас это просто невозможно. У нас даже никто про это не разговаривает и не хочет разговаривать, а значит, нет ответственности, нет надежды, значит, нет и перспективы. Но там продюсеры понимают, что такое кино. Есть известная история: режиссёр и продюсер Стивен Спилберг продюсирует режиссёра и продюсера Дэвида Кэмерона. Спилберг участвовал в продюсировании «Титаника». Он понимал, что хоть «Титаник» сначала ему пришел, но отдал его Кэмерону, потому что как художник осознавал, что Дэвид снимет это лучше. И такое продюсирование совершенно другое. Он наказал Кэмерона за перерасход. Кэмерон получил один доллар гонорара, но потом получил миллионы с проката, но именно как гонорар он получил один доллар как штраф за перерасход бюджета. Но Кэмерон добился решения своих художественных задач, чтоб там был реальный батискаф и чтоб он реально опускался на дно Атлантического океана, и документальная часть «Титаника» на самом деле была не дешевле, чем игровая. Он пошёл на это, и продюсеры понимали, что первостепенное значение для кино имеют художественные задачи. Сегодня неудобно говорить про Харви Вайнштейна, но именно он сказал, что он разрешает Квентину Тарантино снимать всё, что он хочет, когда хочет, и, если ему надо построить кафе за миллион долларов и разнести его потом в хлам, значит, строим кафе и разносим его в хлам. Было построено кафе, где Ума Турман танцует твист, и кафе потом просто уничтожили. И, если Тарантино говорил, что ему надо построить такое винтажное кафе с машинками, со всеми штучками, и Вайнштейн это понимал, что это нужно и не лез в это. Ему хватало почему-то на это мозгов не лезть в это — раз Квентину надо, значит, так надо. Это вопрос понимания — ты понимаешь кино как искусство, ты понимаешь кино как бизнес, и ты разбираешься лучше либо в том, либо в этом. Я как продюсер буду потом думать, как это продать, а он, режиссёр, разбирается в чем-то другом, и пусть разбирается, и посему не надо ему, как минимум, мешать и вставлять палки в колеса.

07.12.2020. Почему русское кино все ещё не Голливуд

Советский Союз выпускал фильмов почти столько же, сколько Голливуд, по полтысячи картин в год. С появлением видео, потом Интернета и цифровых технологий киноиндустрия стала переформатироваться, а суперсовременные технологии стали доступны во всём мире. Почему же Россия до сих пор не производит такую же качественную и востребованную продукцию, как Голливуд? Об этом рассказывает кинорежиссёр, сценарист и педагог ВГИКА Александр Каурых.

Я буду говорить о жанровом/зрительском кино, намеренно не касаясь артхауза — кино авторского. На мой взгляд, главная проблема нашего кино сегодня — это сценаристы, точнее, их катастрофический дефицит. Где их взять? Основная кузница пока — это ВГИК. Пять лет вчерашние школьники учатся понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, но что и о чём они могут написать? Не имея никакого жизненного опыта, они уходят в подражание «чернухе» по собственному вкусу, маскируя ее под интеллектуальные изыскания. Либо в очередных «ментов», о которых, к слову, не имеют никакого реального представления. Конечно, многое зависит от продюсеров: продюсеров каналов, продюсеров компаний, которые не хотят рисковать и искать другие темы, экспериментировать с жанрами. Это риски — пойдет народ, не пойдет, кто знает? Зритель же за прошедшие 25 лет привык к качественному контенту. И, к сожалению, западному, прежде всего, американскому. Получается неразрешимая ситуация — с одной стороны, выпускаются юные киноработники — режиссеры, операторы, художники, а снимать им нечего. Юные сценаристы ничего интересного написать не могут! Причина одна — с молодыми специалистами никто не хочет связываться и брать на себя все риски. В советские времена была система студий. Молодые режиссеры и операторы получали там свой первый опыт, по большей части, на уровне второго звена. Они учились реальному производству, наблюдая, как работают мастера. И, хотя многие из них приходили во ВГИК после получения производственного стажа на киностудиях, теперь они смотрели, как организовано производство с учётом полученной в институте профессии. Постепенно они завоевывали право на самостоятельную постановку, но под контролем художественного руководителя и художественного совета, — все-таки, деньги были государственные. Какая студия, в наши коммерческие дни, будет рисковать и вкладываться в молодых? Разве что, если фильм изначально делается как фестивальный. То есть, некоммерческий, со слабыми прокатными перспективами.

Хорошо ли там, где нас нет?

Что касается подготовки кадров в Штатах и в Канаде, то там нет систем мастерских, как во ВГИКе. А ВГИК это единственный, источник высшего образования в нашей стране, где учат кинематографу. Остальные киношколы не дотягивают до этого уровня. Даже Санкт-Петербургский университет кино и ТВ.В Штатах и в Канаде почти в каждом университете есть факультет кино, ТВ или медиа, которые дают именно университетское образование с экранной специализацией. К сожалению, у нас даже «Московская школа кино», которая наиболее систематизирована и структурирована, даёт только дополнительное образование. Дополнительное же подразумевает, что у студента уже есть высшее образование. Хорошо, если оно гуманитарное, конечно. В этом случае можно надеяться, что будущий режиссер, или сценарист будут с широким культурным кругозором, что, конечно же, скажется на выбираемой ими теме и на глубине ее раскрытия. Профессии кинооператора и художника кино более практичные. Халтурщика или дилетанта можно разглядеть сразу — или ты владеешь профессией, или нет. Никакие заумные слова и философские сентенции не помогут дилетанту и бездарности замаскироваться под Художника. Сценаристы же, без широкого культурного кругозора и жизненного опыта, равно как и малообразованные режиссеры, будут пустыми как барабаны. О чем они будут писать, что они будут ставить? Поэтому мы говорим про чудовищный дефицит сценаристов и режиссеров — не в количественном, а в качественном отношении. Результат их работы можно увидеть, только прочитав написанный сценарий и посмотрев готовый фильм. Молодого режиссёра следует пасти на протяжении всего производства. Раньше было так: съемочный день прошел, твой материал просматривают, утверждают. Был мастер-наставник, и было такое понятие как художественный руководитель, который, условно говоря, не был режиссером-постановщиком на той же картине, что и молодой специалист. Молодой специалист мог быть режиссером-постановщиком, но у картины был и художественный руководитель, который на самом деле нес всю ответственность. Молодые специалисты могли самостоятельно работать, либо художественный руководитель доверял снимать отдельные эпизоды в своей картине — мастер проверил, и, если что, сам переснял. Кто сейчас такое будет исполнять? Денег-то от этого будет меньше на проект, и художественный руководитель получит меньше денег, если будет ещё молодой режиссер-постановщик, нагрузка у мастера будет вдвое. Раньше многие «за идею» снимали, а сейчас только за гонорар. Это если говорить о зрительском кино, которое деньги зарабатывает.

Цивилизованная заграница нас оценит? А судьи-то кто?

Если говорить об артхаусе, о фестивальном кино, то тут другая история. И сценаристов, и режиссеров тут множество. Сняли, смонтировали — далее неважно, будет ли смотреть зритель этот шедевр в кинотеатре, пойдет ли голосовать своим рублем или долларом. Важнее, что фильм на фестивале прокатают. Появится возможность получить какие-то награды, и вполне возможно, получить шанс на серьезную постановочную работу. Когда фестивалей было намного меньше, то их награды ценились намного больше. Сейчас и в России, и за рубежом, фестивалей великое множество. А какой статус у таких фестивалей? Если это официальный международный фестиваль, в России, например, зарегистрированный в Минкульте как международный фестиваль, тогда у награды есть хоть какой-то статус. К тому же, не секрет, что на многих фестивалях, которые считаются знаковыми, все места заранее распределены. Именно поэтому, в мире, сейчас ценятся независимые фестивали, потому что они действительно независимые. Там нет договорных распределений, награда дается заслуженно. Это мое сугубо частное мнение.

Кроме того, сегодня в жюри появилось очень много журналистов, и это плохо. Журналисты должны освещать фестиваль в медиа, а не заниматься оценкой и разбором фильмов. Для этого есть другая профессия — кинокритик. Журналистам, главное, урвать тему, подать какой-нибудь жареный фактик. Россия традиционно литературно ориентированная страна, но профессия драматурга, хоть кино, хоть театральная — это все-таки другая профессия. Литератор пишет прозу и мыслит своими категориями. В литературе запросто можно написать фразу, например, «Вася подумал», дескать, «неплохо бы было ему спрыгнуть с крыши или броситься под поезд», а драматург не может позволить себе так написать. Ему надо писать словами то, что можно показать в действии. Поэтому, написать «подумал» — невозможно. Драматургия — язык действий, язык предметов.

Кто заплатит за кино? И кто будет его автором?

Есть очень хорошая сцена в фильме Элиа Казана «Последний магнат», это экранизация романа Фицджеральда. В этой сцене, киномагнат Монро Стар в исполнении Роберта Де Ниро, — голливудский мэтр американской кинематографии 30-х годов, сталкивает театрального драматурга и сценаристов, которые придумывают ситуацию, а драматург должен написать диалоги. Это как раз период первых шагов звукового кинематографа, период последних магнатов, — продюсеров отвечавших за все своими деньгами и своей репутацией. Он действовал на свой страх и риск. Продюсер, и в Америке это было и есть, должен досконально знать все о кинопроизводстве — работе сценариста, работе оператора, режиссера. Другое дело, что он не обязан так снимать, как оператор, или так ставить, как режиссер, или писать как сценарист, но он должен понимать не только основы, но и нюансы конечного результата. Монро Стар это с успехом демонстрирует не только драматургу Бакслеру, но и зрителю. Он в действии, в актерской импровизации, популярно и доходчиво, объясняет английскому драматургу чем отличается кино от театра, не говоря уже о литературе. Монро импровизирует и моделирует ситуацию, которая должна лечь в основу сцены и послужить отправной точкой для диалога. И мы наглядно видим, чем отличается история для кино от литературы, пусть даже написанной очень красиво, изящно, языком Толстого, Достоевского или Чехова, кому как больше нравится. Но если будет только красивый язык, и не будет действия, происходящего в кадре, то литература останется литературой. В лучшем случае её можно будет инсценировать. Поэтому, кстати, традиционно автором фильма считается режиссер, а не драматург. Драматург написал историю, а режиссёр ее показывает в лицах на экране, потому что задача режиссёра перевести в действие текст сценария.

На мой взгляд, режиссеру часто приходится адаптировать ту историю, которую написал драматург, перекладывать её на язык действия, потому и как раз поэтому, что юные кинодраматурги илисценаристы процентов на 90 процентов не только жизни не знают, они и профессией слабо владеют. Режиссеру приходится искать действия и для актеров и для оператора тоже. Возникает ряд закономерных вопросов: Кто должен придумать мизансцену? Как расположить персонажей? Кто и где будет стоять и куда перемещаться? Каким будет пространство сцены? Как должна двигаться камера или где она будет стоять, что бы показать придуманную мизансцену не только максимально выразительно, но и чтобы потом все можно было изящно смонтировать? Это же всё на режиссера ложится, поэтому он ставит задачу и оператору, и он ставит задачу художнику, и он же ставит задачу актеру и композитору, а ещё иногда вынужден работать и как скрипт-доктор, чтобы «подлечить» сценарий, если это, конечно, грамотный режиссёр. Либо ставить задачу сценаристу, дескать, здесь нужно сцену переписать потому, что она не укладывается в общую часть. Поэтому автором фильма считается режиссер, так как конечную ответственность за создание фильма несет режиссёр, а не драматург. Есть такая расхожая, избитая фраза о том, что хороший режиссер может поправить даже плохой сценарий, а плохой режиссер может угробить даже хорошо написанный сценарий.

А вот заплатит и ответит за все в наши дни продюсер. Поэтому, как бы его несчастного не ругали все остальные создатели фильма, но надо сказать ему «спасибо», если, конечно, это грамотный продюсер, как Монро Стар, а не просто «Держиморда», контролирующий финансы в свою пользу.

03.03.2020. Свобода режиссёра — это ответственность перед зрителем

Четвертого марта 2020 года режиссёр Тина Баркалая отмечает день рождения. У неё за плечами десятки музыкальных и рекламных клипов, а также мюзикл 2005 года "Три мушкетёра", где роль д'Артаньяна исполнил Владимир Зеленский. Беседуем с ней о жизни и кино.

Вы известны как мастер музыкального клипа, и снимаете преимущественно русских и грузинских исполнителей. Почему?

Потому что люблю и Россию, и Грузию, живу на две страны. Моя семья уже 100 лет живёт в России, по-русски я говорю лучше, чем по-грузински, я родилась и выросла в Москве. Но и Грузия родная мне страна. Я выросла в очень музыкальной семье, моя сестра ныне профессор в Московской консерватории, а сама я закончила музыкальную десятилетку. Но при всей любви к музыке моей страстью было, есть и останется кино. Я беззаветно люблю кино, хотела заниматься только им, и поступила во ВГИК на режиссёрский факультет, победив в конкурентной борьбе, когда за одно место сражалось 350 человек. Без ложной скромности скажу, что я была звёздной студенткой, победила в одном международном конкурсе, и награду мне вручал Питер Гринуэй. Нет, я, что называется, "не поймала звёздочку", но эта победа окрылила меня, укрепила веру в собственные силы. Что забавно: во ВГИКе, рядом с огромным поздравительным плакатом, посвящённым мне и этому событию, висел приказ о моём отчислении за несдачу нормативов по гражданской обороне. Сейчас это кажется нелепым и смешным, но тогда это было совсем несмешно. За меня заступились хорошие люди и из института меня все-таки не выгнали.

Скажите, как Вы думаете, почему наиболее успешные и кассовые режиссёры современности вышли из клипмейкерства, будь то Тимур Бекмамбетов или Гай Ричи?

Здесь дело в особом ощущении темпа кино и понимании того факта, что восприятие зрителем киноповествования меняется. Раньше режиссёр мог себе позволить долгие планы: герой, к примеру, медленно поднимается по лестнице, ставя ногу на каждую ступеньку, потом открывает медленно, со значением, дверь и входит в помещение, то теперь зрителю и так будет всё понятно, если герой открывает дверь подъезда, а потом уже оказывается в квартире. Всё ускорилось, время ускорилось, жизнь ускорилась, а с ней и динамика картин. Плюс клип — это короткая история, маленькая новелла, с началом и концом; режиссёр, владеющий мастерством создания клипов, рассказывает свою историю как череду эпизодов, каждый из которых является законченным произведением, работающим на дальнейшее продвижение сюжета вперед. Смотреть такое кино чрезвычайно интересно, это удерживает внимание зрителя.

Как стать хорошим режиссёром?

Не знаю. Ей-богу, не знаю. Лично я проходила свой путь шаг за шагом, с самых азов. Сначала была помощником режиссёра, потом вторым режиссёром, а уже потом начала снимать сама. У меня на это ушло много лет, тысячи часов на съёмочной площадке. И я в профессии фактически с детства. Я поступила во ВГИК сразу после школы, совсем юной. Это было редкостью, ведь во ВГИК на режиссуру приходили уже взрослые люди, получали режиссёрское образование как второе высшее. То есть сначала они хотели быть кем-то другим, разочаровывались в полученной специальности, а потом их озаряло, что они режиссёры, и тогда шли учиться делать кино. А я с детства грезила этой профессией и ничем больше не собиралась заниматься. Все мои увлечения были лишь вспомогательными дисциплинами, работавшими на совершенствовании меня в профессии. Сказать по правде, я с изумлением наблюдаю за тысячами выпускников сотен расплодившихся ныне киношкол, которые после двухнедельных курсов выпускают лиц, всерьёз считающих себя режиссёрами. Режиссёр — прежде всего опыт.

На каком кино выросли Вы, что на Вас повлияло больше всего?

На классическом наборе от Чарли Чаплина и Дзиги Вертова до новой французской волны и итальянского неореализма. Ну и вообще я смотрю очень много кино. Чем дольше я в профессии, тем более убеждаюсь, что сложнее всего делать вещи просто, как бы бесхитростно. Я понимаю всю мудрость Чарли Чаплина, сказавшего: "Для того, чтоб делать смешное кино, мне необходимы лишь три вещи — красивая девушка, полицейский и скамейка". Это высший пилотаж — рассказывать истории просто.

Вы планируете снимать полный метр и сериалы? Или будете продолжать работать с Лолитой Милявской, Валерием Сюткиным, Борисом Гребещиковым и другими?

Я очень люблю этих музыкантов и, конечно, всегда готова работать с ними, как и готова снимать рекламу, которая, к сожалению, становится очень плоской. Но моя страсть — это кино, я хочу снимать кино, неважно, сериалы или полный метр. Сейчас ситуация такая, что появляются всё новые и новые платформы, и у них есть ресурсы для производства контента. Но вот какой контент будет успешен у зрителя — ещё нет ясности, потому что многие качественные сериалы не приглянулись зрителю, а сериалы средней руки оказались очень даже востребованы. Я умею и могу снять любое кино, особенно в моих любимых жанрах комедии или детской сказки, но нет качественных сценариев. Сама по себе я режиссёр не пишущий, я могу быть соавтором, выстроить уже придуманную историю с точки зрения режиссуры, потому что именно режиссура моя основная профессия. И я не продюсер, хотя много раз выступала в этом амплуа. Я знаю своё дело до тонкостей, а оно предполагает работу на съёмочной площадке и в монтажной. Сценарист, продюсер, оператор — это совсем другая область силы, другие таланты и навыки. С высоты прожитых лет могу сказать, что я — хороший режиссёр, и буду заниматься только тем, что научилась за эти годы делать лучше всего.