Родина, вертолёт и ржавая скамейка [Игорь Озеров] (fb2) читать онлайн

Игорь Озеров Родина, вертолёт и ржавая скамейка

Пролог

— А порнофильмы через них можно смотреть? — спросил я.

— Можно, — почему-то обиженно ответил мой сосед по креслу в самолете. — Но пока это направление не очень развито. Наверное, спрос маленький. А вот игр разных много.

Парню было лет тридцать. При росте под два метра он был похож на былинного богатыря. Но, то ли из-за беззащитных голубых глаз, то ли из-за какой-то неуклюжести, в нём ещё сохранилось что-то детское и наивное.

Он предупредил, что после увиденного я могу заболеть игроманией, и протянул мне небольшие черные очки, подключенные к ноутбуку. Пару минут я смотрел, как в каких-то пещерах люди в скафандрах уничтожают монстров и чудовищ. Было много крови, непонятной суеты и от этого у меня мгновенно заболела голова.

Я снял очки и вернул ему.

— Наверное, мне уже поздно в игры.

— Это демо-версия, — расстроено пояснил сосед, — в настоящем бою всё намного интереснее.

— В настоящем — это всё-таки в игре или как?

— В игре, конечно. Но игры, это так — мелочи. Скоро виртуальная реальность изменит мир, — он надел очки, включил какие-то кнопки на консоли, лежавшей перед ним на столике, откинулся в кресле и добавил: — За технологиями будущее. Вы читали Клауса Шваба? Он пишет, что всё готово для создания нового мира. Осталось одно слабое звено — человек.

А я вспомнил эпизод из старого ещё чёрно-белого фильма «Дело было в Пенькове». Послевоенный колхоз, из которого без справки невозможно уехать. Советское крепостное право. Городская девушка-агроном рассказывает колхозному трактористу, как через десять лет жизнь изменится. Не придётся больше ковыряться в грязи и бегать по полям в мокрой телогрейке. Оператор будет управлять сразу несколькими тракторами из мягкого кресла, находясь за большим монитором в тёплом кабинете.

«Интересно, а скоро появятся технологии, в которых виртуальное порно не будет отличаться от реальности? — подумал я. — Вот бы дожить и посмотреть. Можно было бы по фотографиям создавать реальные образы тех, с кем в молодости не получилось закрутить что-то серьёзное».

Я начал вспоминать девушек, которые когда-то давно отказали мне во взаимности, и даже представил, какой замечательный был бы у нас секс в каком-нибудь подъезде у теплой батареи.

«Стоп, стоп… Но ведь, скорее всего, возможность заняться виртуально-реальным сексом будет мгновенно приватизирована и будет стоить кучу денег… Или ещё хуже — монополизирована государством. Какой рычаг управления может появиться в его руках! Ведь секс — это важнейший стимул в жизни человека. И грех его не использовать. Можно будет в качестве премии за хорошее поведение и доблестный труд предоставлять виртуальный секс с желаемой женщиной. Набрал сто социальных баллов из ста — вот тебе Анджелина Джоли, Скарлетт Йоханссон или Меган Фокс. Пятьдесят баллов — Катя Гусева или Света Ходченкова. А если баллов совсем мало, то будешь виртуально развлекаться с Вупи Голдберг или Натальей Крачковской. Ну, а если балов нет, то…»

— Наш самолет начал снижение. Поднимите спинки кресел и застегните ремни безопасности. В аэропорту «Внуково» хорошая погода, плюс 23 градуса.

Замечательная вещь «Яндекс. Такси». Почти сразу после заказа ко мне подкатил новый оранжевый Хёндай с очень характерным водителем. Именно таким я представлял Ходжу Насреддина. Лет пятьдесят, худой, чуть сутулый, с коричневым лицом, покрытым мелкими морщинами, и с длинной жиденькой бородой. Вот традиционного халата на нём не было. Тёмно-зелёная в полоску рубашка, застегнутая на все пуговицы, с длинными рукавами и черные брюки.

По дороге разговорились. Естественно, первой же фразой он сообщил, что в такси временно, только пока не обустроится на новом месте и не начнёт свой бизнес. Фируз рассказал, что купил домик в Липецкой области и хочет заняться разведением овец.

— Выгодное дело. У меня дети, жена. Помогут. А потом местных найму. Там работы совсем нет… Они рады будут.

— А почему же местные сами этим выгодным делом не занимаются? — поинтересовался я.

— Ты, брат, не обижайся, но русские очень ленивые стали, много пьют, работать разучились и, главное, много врут. Себе врут, друг другу врут. Вокруг одно враньё. И думают, что никто этого вранья не видит…

Почему все так не хотят быть водителями такси? Я вспомнил, как в девяностых подрабатывал таксистом. Тогда не было таких шикарных машин, сотовых телефонов и диспетчеров.

Я выезжал на своём стареньком четыреста двенадцатом «Москвиче» на свой страх и риск. Вызова такси не существовало, и люди просто голосовали на дороге. Чтобы найти клиента, ты должен был ездить по улицам в надежде на удачу.

Как-то моя машина, немного почихав и покашляв, встала напротив чёрного стеклянного здания гостиницы «Интурист» на бывшей улице Горького, ныне опять Тверской. Отель этот снёс Лужков, а тогда это было окно в западный мир.

Я сообразил, что сдох карбюратор. Бензин был паршивый, поэтому забились жиклеры. Припарковавшись напротив отеля, расстелил на асфальте большую тряпку, снял карбюратор, поставил складную табуреточку и не спеша стал прочищать, продувать все отверстия и каналы.

Отель в те времена был самой раскрученной точкой, где можно было найти элитную проститутку.

Ковыряясь с машиной, я украдкой поглядывал на красивых, ярко одетых девушек, стоявших у входа. Дела у них шли не очень, и они скучали. Одна из них, в жёлтых джинсах и в замшевой куртке с бахромой, как у Гойко Митича, заметив мой взгляд, подошла.

— Ну что, механик, застрял? — спросила она.

— Ага, — кивнул я, немного растерявшись.

— Ты надолго? — не отставала девушка. — У моего отца такой же «Москвич». Целыми днями ремонтирует.

— Сейчас всё соберу и поеду.

— Меня возьмёшь?

Я поднял глаза. Девушка с ироничной улыбкой ждала ответа.

— Мне не по карману.

— Ты же даже не спросил сколько, — рассмеялась она и убрала со лба прядь тёмных волос

— А сколько?

— Сотку зелени наберёшь и я всю ночь твоя.

У меня была заначка на случай ЧП в рублях, долларов на двести.

— Наберу, — ответил я, — через полчаса поедем.

С Ольгой мы зависли почти на неделю. Сначала пропили мои деньги, потом её. Такое вот было время.

И почему люди не любят работать в такси?

Пока я всё это вспоминал, Фируз учил меня Родину любить.

— Вы совсем не цените то, что у вас есть. У вас президент — настоящий герой. С Америкой борется. А у нас одни жулики, — он что-то вспомнил и опять стукнул ладонями по рулю. — И страна у вас богатая, всё есть. Нефть, газ есть… А вот люди у вас слабые. Нам бы такую страну — мы бы на золоте кушали… Родину любить надо, заботиться.

Я вспомнил, как мы с Ольгой пели на кухне: «Еду я на родину, пусть кричат — уродина, а она нам нравится, Хоть и не красавица, к сволочи доверчива, ну, а к нам — тра-ля-ля-ля…»

Сейчас я редко думал о Родине и ещё реже о проститутках. Я с большим трудом создал свой маленький уютный мирок, в который мне никого не хотелось пускать. И жил в нём, считая себя в безопасности.

Глава 1

Трель будильника ворвалась в мой сон, спугнув и разогнав что-то нежное, манящее и чарующее…

Как-то я пытался подобрать мелодию, которая не будет дребезжать по утрам как пилорама на лесопилке, но даже шелест листвы от лёгкого ветерка по утрам гремел тропическим ураганом.

Сегодня этот ураган напомнил о планах. Надо быстро завтракать и ехать на стройку. Начинать обустройство своей избушки в лесу. О таком домике я мечтал всегда. Ещё с восьмидесятых, напевая песню «Машины времени»: «Где-то в лесу дремучем или на горной круче, Сами себе построим дом… И за этой тишиной, как за стеной…»

Мечта стала почти реальностью. Роскошный сруб из толстых строганных бревен, собранный в прошлом году на краю великолепного соснового леса, отстоялся, и можно было приступать к внутренней отделке. Я уже представлял, как очень скоро у большого камина буду зимними вечерами в кресле-качалке рассматривать языки пламени и вспоминать давно прошедшие дни.

Но чтобы моя мечта наконец осуществилась, не избежать общения со строителями. И это меня сильно беспокоило. Не то чтобы я был социофобом, но в последнее время старался встречаться с новыми людьми как можно реже. И даже предварительное общение по телефону с разными строительными конторами оставило кучу негатива. Вчерашний водитель-таджик прав: кругом враньё.

Но сам себя дом не построит. Поэтому на одиннадцать часов была назначена встреча с какой-то бригадой.

Вася — прораб, — как он себя называл, был не лучше других кандидатов. Но он хотя бы назвал удобные сроки. С фотографии на сайте, где я его нашёл, смотрел наглый тип на фоне старенького BMW, абсолютно уверенный, что вокруг него полно лохов, которых он имеет полное право обмануть.

Почему люди, выставляя фото в разделе, где предлагаются обычные услуги, пытаются выглядеть как олигархи или жены олигархов? Это же не кастинг на роль в Голливуде и даже не сайт знакомств.

Не надо было его выбирать. Даже автомобиля было достаточно для того, чтобы сделать необходимые выводы. Но другие претенденты были ещё хуже.

«Может он как человек и не очень, но специалист отличный», — успокаивал я себя. И тут же вспомнил, что таких людей я не встречал. Если человек дрянь, то он во всем дрянь. Ладно… Разберёмся.

Если сесть в электричку на Казанском вокзале, то можно было рассчитывать на свободные места. Поэтому, проглотив омлет, я собрался и пошёл к метро.

Пока я медленно спускался на эскалаторе, мне навстречу не попалось ни одной симпатичной девушки. Это расстроило, и вернулись дурные мысли.

Я давно сделал вывод: если в человеке что-то сразу не понравилось, даже мелочь, если сомневаешься при первом общении, то лучше сразу прекратить все отношения. Будь то партнёр по бизнесу, красивая девушка или тот же рабочий, предлагающий свои услуги. Потому что расставаться всё равно придётся, но с большими проблемами и скандалами.

Электричка будто ждала меня на перроне. Только я сел на свободное место рядом с двумя дедушками с удочками и рюкзаками, поезд тронулся.

Вообще я очень терпимо, даже с интересом отношусь к любым убеждениям. Человек не сам выбирает, каким ему стать. Гены, образование, воспитание. Эти три кита определяют путь человека. И во многом формируют его личные качества. Кто-то пытается бороться со своим предназначением, а кто-то бросает вёсла и плывёт по течению.

А ещё есть люди откровенно больные. Я не про грипп с простудой. Больные в смысле не очень адекватные психически. Кажется, что их становится всё больше и больше. По-хорошему, им надо находиться в специальных лечебных заведениях. Раньше так и было. Но теперь, из-за нехватки средств и какого-то не очень мне понятного тренда, их, вместо того чтобы лечить, начали окружать фальшивой заботой и умилительным вниманием в масс-медиа. Этих людей приравняли к брошенным котикам и собачкам. А теперь удивляются, что стало много вокруг извращенцев и преступников, которые то дрочат в парке, то у школьного забора, а то и поджидают людей в темных переулках. Где-то прочитал, как группа подростков поджигала людей, облив бензином, чтобы просто посмотреть, что из этого выйдет. Ну и конечно, чтобы выложить видео с горящим человеком в каких-нибудь соцсетях.

Помните фильм «Форрест Гамп»? Директор школы показывает матери Форреста шкалу: листочек, разделенный почти пополам горизонтальной линией. Сверху красной линии — люди с IQ больше 80, внизу те, у кого меньше. Те, что сверху, условно нормальные и обучаемые, а внизу те, кому необходимо учиться в специальных школах.

Не секрет, что большинство людей находятся где-то в серединке: рядом с этой линией. И их поведение больше зависит не от ай-кью, а от внешних факторов. Эпидемии, экономические кризисы, войны, революции и какие-то магнитные бури на Солнце быстро превращают нормальных людей в идиотов. События вокруг нас неимоверно ускорились. Мы уже не справляемся с перевариванием этого мира, пошедшего в разнос, и всё быстрее перебираемся вниз, за черту, за эту красную линию.

Здравствуй, мир сумасшедших!

*****

Как только поезд тронулся, мои соседи достали бутерброды и два термоса. В одном был чай, а в другом, судя по запаху, какая-то крепкая настойка.

Захмелели они быстро. Видимо, сказался возраст. Захотелось общения.

— Хотите, я угадаю, о чём вы думаете? — обратился ко мне один из них. Из-за очков с толстой черной оправой, которые висели у него на кончике острого носа, он был похож на учителя труда. Наверное, и длинная шея у него выросла из-за необходимости постоянно смотреть, чем занимаются двоечники где-нибудь на галёрке.

Я пожал плечами, показывая, что не горю желанием что-то обсуждать. Как-то, после похожего вопроса, веселые женщины-цыганки очень ловко лишили меня бумажника с деньгами и документами. После этого я опасаюсь общения в транспорте.

— Ты ведь думаешь, что ты весь такой продуманный, а мы какие-то алкаши, — он перешёл на фамильярное «ты», вольготно откинулся на спинку скамейки и толкнул локтём в бок, приглашая к беседе, своего товарища, такого же старичка, который смотрел в окно, скривив губы, всем видом демонстрируя, что такому болвану, как я, объяснять что-либо абсолютно бесполезно. — Ты ведь думаешь, мы просто так выпиваем. А мы с дьяволом боремся, — заявил говорливый попутчик и замер, ожидая моей реакции.

— И кто кого побеждает? — зачем-то спросил я. Мой вопрос был для него как сигнал.

— Вот ты в бога веришь? — дед резко наклонился и, уперевшись ладонями в колени, ждал ответа, заглядывая мне в глаза из-под своих чёрных густых бровей.

Я молча кивнул.

— А в дьявола? — спросил «учитель» и, не дожидаясь моего ответа, быстро продолжил: — Если есть бог, значит, есть и дьявол. Бог создал мир, который многим кажется несовершенным. С болезнями, смертями, победами и разочарованиями. Но ведь так было нужно. Не испытав боли, не поймешь где счастье. Без тени нет света. А вот дьяволу такой мир не понравился. Он решил, что может сделать мир лучше. Начал с человека — с Адама и Евы. Дьявол дал им знания, за которые бог выгнал людей из рая.

То ли от волнения, то ли от крепкого чая с алкоголем, дед вспотел. Он уже не смотрел мне в глаза, а всё время суетливо оглядывался, будто боялся, что в вагон зайдёт тот, кто не должен слышать его слова.

— Теперь всё поменялось, — продолжил он тихим голосом заговорщика после того, как вытянув свою длинную шею, убедился, что и в дальнюю дверь вагона никто больше не заходил. — Дьявол решил, что лишние знания людям больше не нужны. Человек будет сразу рождаться токарем, слесарем, дояркой, продавцом или олигархом, — он сделал паузу и тихо, уже почти шёпотом, добавил: — Но главное даже не это, а то, что это предопределение сохранится на все будущие поколения. Навечно. Кто был никем, тот никем и останется. Люди перестанут надеяться и верить в то, что жизнь можно изменить.

Дед был доволен собой. Он опять толкнул соседа у окна, показывая, как грамотно разложил всё по полочкам.

— Но ведь если не будет ненужных знаний, то не будет ненужных мечтаний, не будет зависти. Значит, все будут счастливы. Чего ещё желать? Может это не дьявол хочет забрать лишние знания? — спросил я.

Мой собеседник задумался, сам себе налил из термоса что-то крепкое, пахнущее горькими травами и самогоном, и выпил не поморщившись. Потом нервно дёрнулся и наконец ответил:

— Ты думаешь, что спрятался в ракушку и можешь из неё посмеиваться над всеми? — он был пьян и уже не смотрел на меня, а говорил, уставившись на опустевшую кружку. — Зверь идёт за тобой… Он уже рядом. Завтра ты его встретишь. Узнаешь, крепок ли мир твоих убеждений.

— Не ссы, дед, — вдруг вмешался в разговор молодой парень из соседнего отсека, — у нас на каждую хитрую гайку есть свой болт с нужной резьбой. Налил бы ты подлечиться. Очень нуждаюсь.

— Вам, алкашам, только водку жрать, — осадила его тётка с круглым красным лицом. — Если бы не мы — бабы, — чтобы вы делали? У нас полбольницы таких вот алкашей. Требуху свою водкой сожгли, теперь только успеваешь за ними утки выносить. Ещё живые, а воняют, как дохлые. Нормального русского мужика днём с огнём не сыщешь. Чернявые вас уже везде заменили. И на стройке, и в кровати.

— Ты бы за собой смотрела! — огрызнулся парень. — В тебе весу больше центнера. Тебя удовлетворить — бригада нужна. И ведро виагры.

Тётка не обиделась, не впала в истерику, а громко рассмеялась.

— Твоему сморчку между ног уже никакая виагра не поможет, — ответила она, вытирая ладонью пот со лба. — Ты, болезненный, хоть знаешь, как дырка-то женская выглядит? Наверное, с тех пор, как из неё вылез и не видел её больше ни разу? Может тебе показать?

— Я… у меня нож… я тебе, стерва, сейчас язык отрежу! — завизжал растерявшийся парень на весь вагон. — И мне не будет ничего! Потому что у меня справка есть!

— Ты кого напугать вздумал, вошь болотная? Да у тебя справка, что ты идиот, на лбу написана.

Баба встала, вытащила из сумки здоровый молоток и двинулась к испуганному парню. Только появление контролёра спасло его от немедленной расправы.

— Граждане, предъявите проездные документы, — произнесла женщина в серой форме.

Несколько человек сорвались с мест и быстро перешли в другой вагон. Эти «беженцы» поступили более-менее прилично. У большинства остальных пассажиров тоже не было билетов, но бегать от контролёра им не хотелось. Они были уверены, что имеют полное право послать контролёра матом, потому что знали, что слабая женщина ничего им сделать не сможет. И ещё, мне показалось, что скандал входил в их план. Они рассматривали его как легкое развлечение во время долгой поездки.

Через несколько минут в вагоне поднялся крик. Кричали в основном безбилетники. На бедного контролёра возложили вину за все грехи нашей власти, к которым женщина, естественно, не имела никого отношения. Но так устроены люди — обвиняют не тех, кто виноват, а тех, кто не может ответить и дать сдачи.

Больше всех кричала та круглолицая дама, которая только что осадила молодого парня. Она так и стояла в проходе, и в руке у неё по-прежнему был молоток.

Наконец контролёр не выдержала и, сорвавшись, тоже закричала:

— Вы на себя посмотрите! Рожи как у дегенератов. Будто этот поезд не в Шатуру едет, а на планету обезьян, где вы все живёте. Как на эту ветку поставят, так хоть вешайся. Быдло на быдле сидит и быдлом погоняет.

Тётка с молотком, так и стоявшая в проходе, двинулась к контролёру размахивая молотком.

— Ты кого здесь быдлом назвала, стерва крашенная?

Но «крашенная стерва» была и сама не из робких, иначе не пошла бы на эту работу. Зная все повадки местных пассажиров, она мгновенно выхватила из кармашка форменного пиджака газовый баллон и, направив прямо в красное лицо агрессивной пассажирки, нажала на кнопку.

Через несколько секунд все пассажиры повскакивали с мест и рванулись к выходам.

— Хочешь выжить в России — живи, будто ты всегда на войне, — сказал мой сосед и стал собирать вещи, чтобы перейти в другой вагон.

Мне повезло: через пару минут поезд остановился на моей станции. Можно было пройтись через лес и привести мысли в порядок.

Почему-то больше всего из этого бардака мне засела в голову последняя фраза старичка о звере, который идёт за мной. Я отнёсся к этим словам очень серьезно.

Много лет назад я с ним уже встречался, и тогда зверь почти победил. Тогда я трусливо бежал от него, теряя всё самое дорогое, Мне пришлось пожертвовать многим, чтобы спастись. Видно, ничего еще не кончилось.

Глава 2

От станции тропинка шла через дубовую рощу. Густые кроны огромных деревьев почти не пропускали солнечные лучи. Подлеска под ними не было — лишь мягкая невысокая трава. Несколько человек, вышедших из электрички вместе со мной, куда-то разбежались, и я шёл один.

Когда-то давно такие места наши предки называли священными рощами и приходили в них, как в храм, для совершения культовых обрядов.

Наверное, пора рассказать о себе. Тут всё просто. Я — сумасшедший. Сумасшедший официально, с диагнозом шизофрения.

Когда-то давно в моей жизни возникли кое-какие сложности. Забить на них не получилось, а прятаться в алкогольном дурмане не хотелось. Поэтому я обратился к врачу. А дальше… Несколько месяцев в «желтом доме» с сомнительным лечением и вечное клеймо в медицинской карте.

Но так как машины у меня давно нет, государственных и других особо важных должностей я не занимаю, то это на мой жизни почти никак не отразилось.

Веду я себя более-менее адекватно и уж точно не буду в электричке бросаться на людей с молотком, если спор зайдет в тупик. Не буду ли? Ох, не знаю, не знаю…

Я вообще-то не люблю спорить. Спор — это не про истину, спор — это про доминирование. Поэтому часто этим любят заниматься глупые жёны и мелкие самовлюбленные начальники.

Несмотря на стопроцентные факты и аргументы, спорщики почти никогда не приходят к согласию.

А истину каждый ищет сам. Если не боится.

Желание доминировать — это наследие долгого пути, который прошёл человек, эволюционируя из одноклеточной амёбы. Это значит, что каждый раз пытаясь выиграть спор, вы пытаетесь сожрать оппонента и доказать, что вы больше его достойны хорошего места под солнцем и хорошего партнера для секса.

Когда люди жили в пещерах, всё решалось в драке у костра на дубинках за право оплодотворить самку с широкими бёдрами. Потом процесс чуть окультурили и стали устраивать рыцарские турниры с тем же призом.

Теперь мечи и копья заменили банковскими картами и социальными сетями. Но это только у «цивилизованных» народов. Остальные всё решают по-прежнему: банальным мордобоем.

Конечно, в спорах в электричке, в очередях и на автодорогах никто не ищет истину, даже про доминирование речи нет. Эти люди в глубине души уже знают своё место в пищевой цепочке и, не имея желания и возможности выбраться с этого дна, срываются друг на друге. Мерятся своими никому уже не нужными писюнами.

Поэтому всех этих пассажиров поезда, идущего в небытие, объединяет ненависть к успешным людям, и при этом они почему-то уверенны, что государство обязано о них заботиться. А зачем это ему, государству? Государство — это аппарат, обслуживающий правящий класс. А в России правящий класс уже давно не пролетарии с колхозниками.

Если человек в шестом классе решил, что образование штука ненужная, логарифмы и Достоевского на хлеб не намажешь, подсел на алкоголь — это его право и личный выбор. Задача власти лишь присматривать за тем, чтобы эти люди не перебили друг друга в бессмысленных пьяных драках. Да и на это, по большому счёту, государству наплевать. Элите дешевле отгородиться от народа заборами, ЧОПами, правильными законами, ложными смыслами и фальшивыми целями.

Раздумывая об этой ерунде, я уже прошёл половину пути, как вдруг в голове возник вопрос, на который у меня не нашлось ответа: «А сам-то ты кто?»

Я остановился посреди леса и рассмеялся. Хорошо, что рядом никого не было. «Если ты так хорошо разбираешься в людях, в том, как всё вокруг устроено, если ты энергичен, смел, решителен, но при этом беден как церковная мышь, то ты не просветлённый буддист-отшельник, а обычный неудачник!»

Именно так и сказал много лет назад мой друг и компаньон, когда я решил бросить совместный бизнес и стать свободным художником. Время показывает, что, скорее всего, в нашем долгом споре прав был он.

Ромка был уверен, что главная цель любой работы — деньги. Я же утверждал, что работа должна в первую очередь приносить радость.

— Когда работа в радость — это хобби. Хобби — это увлечение. Сегодня есть, завтра прошло, — отвечал Роман. — Так ничего хорошего не получится. Увлеченные люди ненадежны. Им для осуществления своих грандиозных замыслов сначала всё нужно разрушить. Разломать до основания… А затем… А затем им становится скучно. И они всё бросают. Созидают работяги. И делают они это ради денег. Потому что деньги — основной показатель твоего успеха, а значит деньги — главный приоритет.

Не сумев ничего доказать ни ему, ни себе, ни другим, я спрятался в ракушку. Как я мог ему объяснить, что мне тоже стало скучно? Какой смысл в игре, победа в которой для тебя больше не имеет смысла?

Читая в юности Драйзера, я думал, что бизнесмен — это созидатель. Но оказалось, писатель просто выдумал и разукрасил несуществующими красками своих финансистов, титанов и стоиков. В реальной жизни это те же закомплексованные пассажиры электрички, пытающиеся что-то доказать самим себе. Едут они в том же направлении, только в более комфортных вагонах. Поэтому и платят за это больше.

Бросив дела и записавшись в свободные художники, я быстро проел накопленные деньги, неудачно влюбился, ещё немного почудил и закономерно отправился на лечение в дурдом.

Когда дубовая роща закончилась, сменившись густым еловым лесом, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Этот кто-то был совсем близко.

Стало немного не по себе.

Приглядевшись, я увидел за высоко вздыбившимися корнями упавшего дерева большого зверя. За секунду в голове пронеслось всё, что я знал про всяких оборотней, леших и прочих лесных тварей.

Это существо двинулось ко мне. Я даже не смог закричать от страха, но на моё счастье оказалось, что это просто огромная чёрная собака. А собак я не боялся. Даже огромных.

Я скинул из-за спины небольшой рюкзак и присел на корточки, показывая ей, что я не враг. Не сводя с меня глаз, мягко обходя упавшие ветки, пёс, похожий на очень крупного алабая, вышел из леса и остановился. Я достал из рюкзака пакет с бутербродами, взял несколько кусков колбасы и протянул их собаке. Посмотрев мне в глаза и что-то решив для себя, пёс сделал ещё несколько шагов и, медленно нагнувшись к мой вытянутой руке, очень аккуратно взял еду с ладони. Потом отошёл обратно к лесу, положил всё на траву и стал чего-то ждать.

— Не бойся, не отравленная, — улыбнувшись сказал я и откусил маленький кусочек от оставшегося хлеба.

Пёс, наверное, поверил, поднял колбасу и, чуть наклонив голову, начал медленно жевать.

Сколько себя помню, со мной рядом всегда были собаки. Помню Рыдая — русскую гончую, которую привёз деду дядя Толя. Это было последнее моё лето перед школой, но меня уже брали на сенокос. Небольшие лужайки среди леса объединяла небольшая речка с прозрачной холодной водой. Там, где было чуть поглубже, под камнями и корягами прятались налимы, а на перекатах между длинными изгибающимися от течения водорослями можно было увидеть хариусов.

Рыдай, как только оказывался в лесу, следуя своему инстинкту, с громким лаем носился за зайцами, пытаясь выгнать их на нас. Набегавшись, он возвращался к реке, жадно пил воду и забирался в тень… Хорошее было время.

Говорят, что человек жив, пока его помнят. Это ерунда.

Человек жив, пока он сам что-то помнит. А точнее, когда ещё живы те, с кем у человека есть общие воспоминания.

Что толку от того, что я не забыл тот фантастический то ли закат, то ли расцвет на Ладоге во время белых ночей, если нет человека, с которым я могу об этом вспоминать.

Мы и есть наша память.

Есть генная память, заложенная в процессе эволюции. Она знает, что можно, что нельзя. Есть родовая память. Благодаря ей мы знаем, что такое хорошо, что такое плохо. Кто враг, кто друг. Есть личная память.

Сотни моментов, много из которых мы почти забыли, составляют наш характер. Создают рисунок нашей жизни, как цветные стеклышки и зеркала создают узор в детском калейдоскопе. Чуть влево или чуть вправо — тот самый взмах крыльев бабочки и всё изменилось.

За что-то нам стыдно, чем-то мы гордимся, что-то боимся вспоминать.

Я вышел к краю деревни, где строил свой дом. Участок был вдалеке от других домов. Он почти весь зарос молоденькими соснами и берёзами. Сразу за ним петляла под деревьями маленькая речка, очень похожая на ту, из моего детства. Три парня сидели под большим дубом у моего забора. Рядом стояла бортовая «Газель», на которой они приехали.

Я подошёл и поздоровался. Это были те самые строители, с которыми я приехал встретиться.

Двое из них даже не встали для приветствия, продолжая между собой какой-то разговор. Наверное, этим они хотели мне показать, что не очень-то заинтересованы в этой работе. Поднялся лишь тот, кто был на фото в объявлении — бригадир Вася.

Золотистые толстые бревна сруба, освещённые солнцем, пахли смолой и сулили тепло и уют домашнего очага. Но это чуть позже. А сейчас…

— Почему решили строить именно здесь? — спросил Вася, обходя дом. — Глушь и тоска. Станция далеко, магазин далеко. Что здесь, вообще, делать?

Мне хотелось сказать, что здесь я планирую прятаться от таких вот идиотов как он, но я сдержался. А действительно почему?

Наверное, потому что эта деревня напоминает мне о той северной деревне, куда отправляли меня на лето родители к бабушке и дедушке. Поэтому, вспоминая её, я и выбрал это место, пытаясь вернуть невозвратное. Всё это и самому себе объяснить трудно, а уж кому-нибудь другому невозможно.

Всегда кажется, что ТОГДА всё было лучше. Лето солнечнее, зимы снежнее.

И Родину было любить легче. Наши победили канадцев. Над твоим домом в белых пушистых облаках промчался красавец Ту-144. «Джентльмены удачи» и «Бриллиантовая рука» собирают полные залы кинотеатров. Ты уверен, что твоя Родина самая могучая и самая добрая, способная защитить и тебя, и негра в далёкой Африке…

А потом ты начинаешь отличать, где правда, где ложь. Понимать, что правда не всегда побеждает. Что в той хоккейной серии победили канадцы.

«Зато мы честнее, — убеждаешь ты себя. — Не всем же повезло родиться в богатой стране».

Оказывается, что и не честнее…

Вот тут и начинаются сложности с патриотизмом.

Сложнее любить Родину, когда узнаешь о ней больше, чем написано в твоём детском учебнике «Родной край». Когда понимаешь, что для власти ты не гражданин страны, о котором она обязана неустанно заботиться, а нахлебник, примазавшийся к ЕЁ нефтегазовому пирогу. Когда раз за разом убеждаешься, что для неё ты лишнее звено: «шатурец» из той электрички.

Все эти мысли пронеслись в моей голове и настроение мгновенно испортилось.

Этот Вася, с видом молодого деревенского петушка, всё ходил вокруг дома и рассказывал, как сложно будет вставить окна в бревенчатом доме, как тяжело таскать доски, потому что машина не сможет подъехать близко. Он был явно из тех, кто безумно хочет доминировать, но как говорила моя бабушка: «бодливой корове бог рогов не дал».

— Давайте ближе к делу, — попросил я.

Вася остановился.

— А вы сколько планировали на это потратить? — спросил он.

По этому вопросу я сразу понял, что это не работники.

— Я вам видео дома скидывал и объём необходимых работ. Вы сказали, что подготовите смету. Где она?

— Ну мне же сначала нужно понимать, дом какого качества вы хотите. Если денег мало, то может вам лучше каких-нибудь таджиков нанять. Они дешевле. Правда, делают тяп-ляп, — его маленькое, сморщенное как забытый на столе после новогодней ночи солёный огурец лицо искривила злоба. — Наша власть всё для черножопых делает, чтобы нас русских истребить…

— То есть смету вы не подготовили? — перебил я его.

— Да что вы заладили…

— Без цифр — это бестолковый разговор.

— Ну давайте так… — он посмотрел на своих парней, — три миллиона вас устроит?

Вася назвал цифру минимум в пять раз превышающую любую разумную цену. Приблизительно так я всё и представлял. Было очевидно, что их цель не заработать, а найти лоха.

Получается, что в любом случае, даже если мы в конце концов сторгуемся на какой-нибудь цене, то они будут делать всё так, будто я их обманул и заставил работать чуть ли не бесплатно. А это значит, что бесконечные скандалы и отвратительное качество мне гарантированы.

— Такие деньги я даже обсуждать не буду. Меня это не устраивает.

— Что значит «не устраивает»? Говорите свою цену! Сколько дадите?

— Теперь уже нисколько. Это значит, что вы зря потратили моё время.

— Как так?

Вася не был готов к категоричному отказу, он думал, что так или иначе заказ у него в кармане и надо лишь выжать меня по максимуму.

— Вам же нужны строители. Сколько вы готовы заплатить?

— Такие строители, как вы, мне не нужны. Так что не договоримся.

— Это что, мы зря приехали? — взвизгнул Вася. — Мы из-за вас от трёх крупных заказов отказались. Не хотите с нами работать — платите компенсацию. Только вам это ещё дороже выйдет.

— Об этом и речи нет. Вы, вообще, ваши хотелки мне могли бы по телефону озвучить. Это именно вы настояли на этой встрече.

— Мужик, а ты берега не попутал? — разозлился Вася. Он махнул рукой своим ребятам, надеясь на их поддержку. Те лениво встали с травы и двинулись к нам. — Вокруг никого и домик может сгореть… Да и ты вместе с ним… — осмелел бригадир, когда они подошли.

Но вдруг лицо его изменилось.

— Это ваша собака? — спросил он глядя мне за плечо.

— Моя, — не оборачиваясь невозмутимо подтвердил я. — Так что давайте, прыгайте в машину и валите отсюда…

Они быстро запрыгнули в машину, а я наконец оглянулся и увидел за своей спиной того огромного черного пса.

После этого разговора я нашёл в небольшой баньке, которая мне осталась от прежних хозяев и где я иногда ночевал, бутылку водки и выпил… Первый раз за много лет.

Ночью ко мне постучались.

— Вам надо пройти с нами, — не представившись, сказал полицейский, который стоял у порога. Рядом с ним было ещё несколько человек. У некоторых были фонари, которыми они освещали интересующие их места моего участка, будто что-то разыскивая. — Там у вас труп за забором.

На том самом дубе, под которым несколько часов назад сидели строители, висел труп Васи. Ноги у него были обгрызены до костей, а из развороченного живота свешивались кишки.

— Похоже, ему сначала пробили голову, а потом повесили, — предположил один из незваных гостей, освещая фонарём ужасную картину.

— А с ногами что? А с кишками?

— Кто-то сгрыз, но пока я не знаю. Вскроем и посмотрим. Может что-нибудь прояснится.

— Это собака сделала, — тихо произнес один из тех рабочих, которых я не заметил в темноте.

— Какая собака? — спросил полицейский.

— Его собака, — рабочий показал рукой на меня.

— Нет у меня никакой собаки…

— Не ври. Та черная… Ты же сам сказал, что она твоя…

Глава 3

Двухэтажное здание местного отдела полиции было обшито новым сайдингом, подобранным под цвета российского флага. Внутри пахло плесенью и масляной краской. Пустой узкий коридор с репродукциями картин на стенах напоминал дешёвую гостиницу.

Наверняка здесь были кабинеты и посимпатичнее, но меня завели в мрачную комнату с серыми цементными стенами. В ней уже были люди.

Два человека в штатском стояли у стола, а на единственном стуле сидел молодой парень в чёрной рубашке. Свой пиджак он повесил на спинку этого стула, видимо, чтобы продемонстрировать мне пистолет, ручка которого торчала из кобуры болтавшейся подмышкой.

Когда сопровождавший меня лейтенант ушёл, людей в форме не осталось. Вместе с ним ушло понимание, что я нахожусь в государственном учреждении.

Молодой парень за столом катал желваки на скулах, щурил глаза, пренебрежительно цокал языком, со свистом втягивая воздух между зубами.

Наверное, он хотел быть похожим то ли бандита из 90-х, то ли на крутого опера из телесериала. Но светлые кучерявые волосы на большой голове и узкие костлявые плечи сводили на нет все его усилия: к его внешности больше подходили гармонь и цветочек за ухом.

Я подумал, что он местный, из посёлка. Скорее всего, в полицию пошёл потому, что другой работы, где можно было бы демонстрировать своё превосходство, поблизости не было, а уезжать в большой город ему было страшно.

Это только в сказках из гадких утят и золушек получаются красивые гордые лебеди и любящие жены. Детские комплексы вытравить невозможно. Такие люди с детства завидуют всем. Трезвенникам, потому что трезвенники. Алкоголикам, потому что алкоголики. Богатым, потому что те богаты. Нищим, потому что нищим уже нечего терять. Одних зависть заставляет оторвать жопу от дивана, сделать что-то толковое, доказать другим и себе, что они чего-то стоят. А других зависть съедает изнутри, превращая в злобных неудачников. Молодой опер, сидевший напротив меня, был явно из вторых.

Присутствующие в кабинете даже не посмотрели в мою сторону, делая вид, что внимательно изучают какие-то бумаги на столе. Помолчав «по Станиславскому» минут пять, кучерявый всё-таки оторвался от своих дел и, оценивающе посмотрев на меня, спросил:

— Москвич?

Несмотря на очень активную молодость, с полицией-милицией я никогда не сталкивался. Поэтому, естественно, растерялся. Одно дело — кино, там ты зритель, а другое — здесь…

— Да. Сейчас я живу в Москве.

— Паспорт давайте, — он протянул руку, подмигнув одному из присутствующих.

— У меня его с собой нет. Он дома.

Неожиданно для себя я почему-то сразу начал волноваться и оправдываться.

— Как так? Ну, значит, уже есть повод вас задержать до выяснения.

— А водительские права? Или какой-то другой документ при себе есть? Удостоверение с работы? — сурово спросил крупный мужчина с красным лицом, дыхнув на меня кислым перегаром.

— Я безработный, — ответил я виновато.

— То есть тунеядец. А живешь на что? — перешёл на «ты» белобрысый.

— Я художник. Картины пишу. Интерьеры оформляю.

— Интеллигент, значит. Художник. Налоги наверняка не платишь.

— Ребят, а вы вообще кто? Вы бы представились…

То ли мой вопрос так подействовал, то ли так было положено по их сценарию, но узкоплечий парень вскочил из-за стола и подлетел ко мне. Двое других схватили меня за руки, хотя делать я, естественно, ничего не собирался.

— Сейчас поедем в наш лесок и там мы тебе представимся. Заодно и объясним, что к чему, — прошипел он, глядя на меня выпученными бесцветными глазами, — а не поймешь — там тебя и прикопаем.

Всё это стало похоже на какой-то дурацкий спектакль, а этот опер в чёрной рубашке — на парня с ножом из электрички. Вот только не было тётки с молотком. Она бы быстро поставила их на место.

— Ты у нас чего, такой непонятливый? Под дурочка косишь? Ты за что человека убил?

— Чего? — опешил я.

В этот момент мужики за моей спиной крутанули мне обе руки вверх, и я сначала согнулся так, что спина чуть не треснула, а потом, скорчившись от боли, не удержался и упал на колени.

— Поднимите его, — скомандовал кучерявый, — а то сдохнет раньше времени. Посмотрим, может поумнел.

Меня подняли с пола, толкнули к столу, а здоровый мужик с красной рожей зачем-то ударил меня кулаком по затылку. Молодой опер не стал садиться, а встал передо мной, осмотрел мою одежду и, изобразив на лице пренебрежительную улыбку, спросил:

— Деньги-то у тебя есть? Давать лучше сейчас и мне. Потом всё равно придётся давать, но гораздо больше. У следователей и прокурорских запросы посерьёзнее.

— Вы мне объясните, что происходит. В чём вы меня обвиняете? О каких деньгах вы говорите?

— Не поумнел, — парень развел руки в стороны и кивнул двум другим.

Кто-то из них сильно ударил меня в спину под рёбра и я, опять упав на колени, попытался поймать воздух, который вдруг куда-то исчез. Они посчитали, что этого для меня недостаточно, и каждый несколько раз ударил меня ногой по животу.

В этот момент в запертую дверь кто-то властно постучал. Меня спешно подняли на ноги, и кучерявый, накинув пиджак, открыл дверь.

— Здравствуйте, Герман Алексеевич! Как-то вы рано, — заискивающе поприветствовал он пришедшего. — Но мы уже провели с задержанным кое-какие мероприятия. Так что вам будет проще.

Мужчина ничего не ответил, лишь кивнул головой. Это, наверное, означало, что он всё понял, благодарит за сделанное, но теперь разговор со мной продолжит сам.

Меня перевели в другой кабинет, где были окна, мебель, светлые обои на стенах и даже всем известная картина Шишкина с медведями в утреннем лесу.

*****

— Я следователь прокуратуры Смирнов Герман Алексеевич. Веду ваше дело. Присаживайтесь.

Он указал мне на стул. Следователь был молодым и на первый взгляд вполне интеллигентным человеком. Он был похож на моего старого приятеля. Тот писал стихи, которые никто не читал. Обидевшись на весь мир, приятель уехал в Индию и там сгинул.

— Вы понимаете, почему здесь находитесь? — спросил следователь, листая папку.

— Не очень, — признался я, ещё не отдышавшись после общения с его коллегами.

— Но вы же знаете, что у вашего дома произошло убийство гражданина Лаврикова Василия Петровича. А за несколько часов до этого у вас с ним произошла ссора, во время которой вы грозились его убить.

— Это кто же вам рассказал такую ерунду?

— То есть ссоры не было?

— Ссора была, но убивать его я не собирался.

— Может быть. Но свидетели утверждают совсем другое.

— Какие свидетели?

— Гражданин Басов и гражданин Гришин Михаил Николаевич.

— Это рабочие, с которыми он приехал? Так они же наверняка его друзья-приятели, вот и говорят всякую ерунду.

— А ещё они завили, что у вас была огромная собака, которая и обгрызла убитому ноги, бедра и живот.

— Да нет у меня собаки, — я совсем забыл про того чёрного пса, который появился вчера сначала в лесу, а потом у моего дома. — Это я в шутку сказал, что собака моя. Чтобы их напугать. Все-таки их было трое, а я один. Понимаете? Я её в лесу встретил.

— Может быть, может быть… Будем расследовать. А на это время вам придётся побыть у нас.

— На какое время? — я окончательно растерялся и мгновенно осознал, что прямо сейчас меня отведут в какую-нибудь камеру, в которой будут чужие мне люди, с которыми придётся жить бок о бок долгое время. Последние годы даже мимолетное общение в транспорте или магазине мне давалось с трудом, а тут…

— Дело серьезное. Убийство. Так что думаю, месяца два для начала, — равнодушным голосом продолжил следователь, — а там, как пойдёт.

— Да вы что?!

— Вам, наверное, лучше нанять адвоката. Есть у вас такая возможность?

— Нет у меня никаких адвокатов.

Каша в моей голове из страха и паники не давала мыслить разумно.

— Тогда будет государственный, но я бы вам не советовал. Качество работы не очень, — следователь внимательно посмотрел на меня. — А вот это узнаете? — Он достал из ящика стола прозрачный целлофановый пакет, в котором был молоток с бурыми пятнами засохшей крови.

— Этим молотком убили гражданина Лаврикова. Потом его повесили на дереве, и чья-то собака обгрызла всё, до чего смогладотянуться.

— Да кому вообще понадобилось его убивать? — воскликнул я.

— Может быть вам, Дмитрий Федорович? Всё это происходило рядом с вашим домом. А алиби у вас нет. Вы сказали, что всю ночь пьянствовали в этом доме. Может, пьяным были и не помните? Этот молоток нашли под вашим крыльцом.

— Каким крыльцом? — у меня закружилась голова.

— Под вашим крыльцом. И вот ещё что… Я получил информацию, что вы, Дмитрий Федорович, несколько лет назад проходили лечение в психиатрической клинике. Это так?

— Да, — обессилено ответил я.

Через мгновение я ощутил то беспомощное подавленное состояние, в котором по собственной глупости оказался тогда, много лет назад. Мне захотелось сжаться в маленький комочек и забиться в какой-нибудь дальний угол, где никто не сможет меня найти.

— Значит, хороший адвокат вам точно необходим. Есть у меня один… Но скажу сразу — берет дорого. Зато, как только вы с ним заключите договор, мне придётся вас выпустить. Он свою работу отлично знает.

— Дорого — это как? — обреченно спросил я.

— Когда дело касается свободы, то слишком дорого не бывает.

— Мне нужно подумать.

— Хорошо. Вас сейчас отведут в то место, где это будет очень удобно сделать.

Он нажал кнопку на столе и через пару минут в кабинет вошёл полицейский.

— Куда его, Герман Алексеевич? — спросил он.

Следователь посмотрел на меня.

— Попробуем для начала синюю таблетку, — улыбнувшись, ответил он. — А вам, Дмитрий Федорович, я советую принять решение побыстрее.

Камера, в которую меня привели, была не приспособлена для длительных размышлений. Тусклая лампочка над зелёной железной дверью, широкий деревянный помост вместо кроватей, унитаз за низкой перегородкой, стол с лавками и недобрые взгляды двух мужчин, с любопытством оценивающих нового соседа, мгновенно добили остатки моего рассудка.

После того, как я увидел тело строителя, висящее на дереве с обглоданными костями вместо ног, я пытался внушить себе, что это всё происходит не со мной. Что надо просто досмотреть этот кошмарный сон и утром от него останется лишь похмельная головная боль и кислый привкус во рту. Но сейчас я почувствовал, что провалился в болото, которое засасывает меня в липкую, пахнущую гнилью и трупным смрадом трясину. Казалось, что ещё чуть-чуть и вся эта мерзкая жижа сомкнётся надо мной и разорвёт мне легкие.

Я вспомнил, что такие же ощущения у меня были перед тем, как я попал в сумасшедший дом.

Говорят, любовь — это прекрасно. Но именно из-за неё я и оказался в психушке. И это была даже не самая большая беда.

Тогда я решил, что для моей любимой женщины будет лучше, если я буду проводить с ней как можно больше времени. Поэтому вышел из прибыльного бизнеса, потеряв при этом кучу денег. Этим я подвёл своего партнёра и старого приятеля, к которому потом и ушла моя любимая, как только сообразила, что денег у меня почти нет.

Следующий год я провёл будто в дурмане, и в итоге оказался в жёлтом доме в подмосковном Егорьевске. Через несколько месяцев меня выпустили. Оказалось, что находясь на лечении, я потерял всё, что у меня оставалось, и стал абсолютно нищим.

Пока я всё это вспоминал, присев на край лавки, один из моих сокамерников подсел ко мне и начал что-то расспрашивать. Я отвечал невпопад, вспоминая прошлое.

— Вляпался ты крепко, — наконец разобрал я слова лысого мужика. — С такими уликами они тебя лет на десять закроют. Если… Если раньше ничего с тобой не случится.

— А что со мной может случиться? — я пропустил мимо ушей предупреждение про десять лет, зацепившись только за последние слова.

— Да много чего. Тебя ещё пока и прессовать-то не начали. В этой камере у них как предбанник, как чистилище. А вот куда ты отсюда попадёшь, зависит от тебя.

— А куда я могу попасть?

— Да хотя бы в соседнюю камеру. Там с тобой никто разговаривать по душам не будет. Выйдешь ли ты оттуда живым или нет — это большой вопрос. Но что здоровье потеряешь — точно.

— И что же мне делать?

— Хороший адвокат бы помог. Так что слушай следака…

В этот момент второй сокамерник, до этого лежавший на нарах-помосте, вскочил и одним ударом по голове сбил лысого с лавки. Удар был таким сильным, что тот, даже не сообразив, что произошло, оказался на полу в полном нокауте.

— Это крыса подсадная, — объяснил мужчина свои действия, шаря по карманам лежащего. — Он сначала ко мне с расспросами лез, но обломился. Теперь на тебя перешёл.

Оказалось, что у «крысы» с собой есть телефон. Мужчина набрал несколько цифр и быстро, ничего не объясняя, сказал в трубку:

— Я в седьмом отделении. Вытаскивайте.

Потом он протянул телефон мне.

— Он хоть и гнида, но сказал тебе правильно. Отсюда тебя переведут в другую камеру, а там… Так что лучше найди того, кто тебе помочь может. Потому что скоро нас начнут сильно бить.

Наизусть я помнил только один телефон.

Глава 4

— Похоже, если бы я немного задержался… — Роман посмотрел на меня и огорченно покачал головой. — Прилетим и сразу к врачу. А этот гадюшник я разнесу. Поедут, суки, варежки шить!

Хотя Ромка был из интеллигентной семьи, отношения с правоохранительными органами у него не сложились ещё со времён нашей бурной советской молодости. Тогда его часто ловили на спекуляции всякой мелочевкой, а ещё чаще — за участие в пьяных драках и дебошах, которые он устраивал то в дорогих столичных кабаках, то в грязных пивных в районе Курского вокзала.

Вытаскивал его из этих переплётов отец — известный журналист-международник, обязательный участник всех круглых столов на телевидении и завсегдатай ресторана «Арагви», где для него всегда был зарезервирован чудесный круглый столик в кабинете с арочными сводами. С экрана телевизора он рассказывал, как загнивает капиталистическая Америка, а закусывая в ресторане водку заливной стерлядью, обсуждал, как следует поделить советское имущество после падения коммунизма. При этом, насадив на вилку кусок рыбы, он так яростно ею размахивал, будто отправлял на Шевардинский редут всю свою старую гвардию.

Мать Романа была известной пушкинисткой. Как он говорил: «Двадцать лет исследует, какой дорогой Александр Сергеевич в Болдино купаться ходил: вокруг конюшни или мимо старого амбара».

Когда-то Ромка был моим лучшим другом и компаньоном. Вместе с ним в самом начале 90-х мы ездили в Польшу продавать утюги и лопаты, и даже как-то под Смоленском получили по пуле от заменивших таможню бандитов. На вырученные деньги возили из Турции кожаные куртки. А чуть освоившись, привезли в Москву IBM PC. В то время по прибыльности этот бизнес уступал только наркотикам и бодяжному алкоголю.

Но Роману этого было мало.

— Это всё пыль. Утечёт сквозь пальцы и не заметишь, — печально глядя на забитые деньгами коробки из-под оргтехники, говорил он.

— А что не пыль?

— Нефть — не пыль, газ — не пыль, сталь — не пыль…

— Этими непыльными продуктами занимаются люди с определённым менталитетом и психологической подготовкой. Ведь не так просто отнять у народа то, за что он столько крови пролил.

Через полгода после этого разговора Роман сообщил, что какие-то хорошие знакомые его отца предложили нам поучаствовать в приватизации нескольких нефтяных месторождений в Западной Сибири.

По наивности я тогда считал это воровством, и поэтому распрощался с бизнесом, решив, что моё счастье в тихой семейной жизни. А с любимой и в шалаше рай. К сожалению, моя любимая думала иначе.

— Мы с тобой уже в том возрасте, что по утрам думаешь, как твои трусы оценит санитар в морге, а не молоденькая любовница, — продолжал Роман. — А ты… Как же ты вляпался в это дерьмо?

Мы шли от деревни к большому голубому вертолёту, который медленно крутил лопастями в центре заросшего ромашками луга.

После того как мужик в камере ударил лысого с телефоном, ещё минут пятнадцать было тихо. Потом открылось окошко в железной двери, а через несколько секунд и сама дверь с грохотом распахнулось, и в камеру влетели полицейские с дубинками. Они вытащили ещё не пришедшего в себя стукача и вывели здоровенного парня, который его вырубил. Потом занялись мной…

Роман прав — если бы он прилетел на полчаса позже…

Я не знаю, что он сказал, куда позвонил, но меня выпустили. При этом извинялись все: от начальника отдела и следователя до дежурных. Не извинился только белобрысый кучерявый опер. Спрятавшись за спинами сослуживцев, он играл желваками, с ненавистью глядя на меня и Романа.

— Не знаю. Вроде нигде не высовываюсь… Но ведь убили человека. Этого Васю. Против меня есть улики…

— Да что ты мелешь? Какие улики? Никого не волнует, кто убил Васю. Кто он такой, чтобы из-за него переживать?.. У ментов задача — найти лоха с деньгами, а уж если не получится, то того, на кого можно это убийство повесить, чтобы статистику не портить. Ну и этот лох — ты.

Я не ответил. Роману это было не нужно. Он, как когда-то его отец, не любил слушать, а любил говорить. Сейчас он и внешне стал похож на него: такой же высокий дородный господин, в точно таких же, как у известного отца, очках с золотой оправой. Ещё в институтской самодеятельности Ромка играл гоголевского городничего, а сейчас, прибавив несколько десятков килограмм и много-много миллионов долларов на различных счетах, он мог бы легко сыграть и царя-батюшку Александра III, и бывшего премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.

— Если хочешь жить в России, то прими за аксиому: не обманешь ты — обманут тебя. Ты — или охотник, или добыча. А сейчас именно ты — низшее звено в иерархии. Ты — кормовая база для всякого сброда.

— Законы для всех одинаковые, — немного обижено возразил я.

Роман даже остановился. Пару секунд он в недоумении смотрел на меня, а потом рассмеялся так, что из его глаз потекли слёзы.

— Видно сильно тебе здесь голову повредили. Раньше ты такие глупости не говорил, — он вытер платком глаза и двинулся дальше. — Правила устанавливают одни люди, а выполняют другие. В этом весь смысл всяких правил.

Роман опять остановился и взял меня за локоть. Похоже, ему очень хотелось, чтобы я максимально серьёзно отнесся к его словам.

— Вот ты, к примеру, сам можешь понять, что такое хорошо и что такое плохо. А большинству это непонятно. Маяковский для них поэму написал. А Иисус — Нагорную проповедь. Не помогло. Поэтому нужны не проповеди, а страх. Иначе из-за своей собственной глупости и зависти они сначала уничтожат свой мир, а потом и до твоего доберутся.

Роман так эмоционально мне это рассказывал, будто от того, пойму ли я это или нет, что-то зависело в его жизни.

— Девяносто девять процентов населения ни к чему не способны. Их задача — подай вон то, принеси это, довези вон туда. И всё. Уже сейчас всё это могут делать машины и искусственный интеллект. И делать это лучше. Люди не нужны. Не нужны! — выкрикнул он и схватил меня за руку. — Ты в своей деревне даже не понимаешь, что сейчас происходит.

— Объяснишь?

— Идёт борьба за билет на последний трамвай в новый мир. Это сейчас самое важное.

Ромка любил убеждать людей. Ему всегда хотелось, чтобы итогом любого разговора была полная капитуляция оппонента. Я с ним не спорил. Поэтому он наклонился ко мне и, продолжая держать мою руку, пристально смотрел в глаза, пытаясь понять, о чём я думаю.

— Кто сейчас не успеет, тот и всё его потомство навсегда… понимаешь, навсегда, — он кричал, заглушая шум двигателя вертолета, — останется человеком-дельтой, человеком, место которого в социальной иерархии между мусорным ведром и пылесосом. И он даже осознавать этого не будет. Потому что зомби… Без возможности подняться хотя бы на одну ступеньку.

Он отступил назад. Я знал, что моё молчание его раздражает. Ромка нервничал, когда не слышал аплодисментов и не видел восхищения слушателей.

— Пойдем внутрь, — предложил он и стукнул ногой по пустой пивной банке, валявшейся на траве. — Выпьем за встречу. Шумно здесь.

— Это и есть твой трамвай в светлый мир?

— Ну, в каком-то смысле да.

Внутри салона было действительно тише. Звук утопал в мягких диванах и креслах из светлой кожи. Зеркала в золотых рамах зрительно увеличивали размер помещения. Обстановка напоминала каюту дорогой яхты, которые я видел в голливудских фильмах.

— Пока на земле стоим, не так болтает. В воздухе меня укачивает. Так что давай по соточке. Ты водку?

— Не откажусь, — кивнул я, осторожно потрогал пальцами разбитую нижнюю губу и посмотрел в иллюминатор на деревню. — А не жалко всё бросать? Ты ведь здесь родился, жизнь прожил. Здесь твоя Родина.

— Абсолютно не жалко. Понимаешь, дорогой мой, Родина давно уже не мать, как нам когда-то пытались внушить, Родина — жена. А у жены какие задачи? Утром минет, днем еда вкусная, ночью секс. А если у неё всегда болит голова и при этом ей постоянно хочется с тебя денег урвать, то зачем она тебе? Баб вокруг много. Выбирай сам. Баба — это сиськи большие, ноги длинные и попа упругая… А если ты из неё делаешь богиню, то она из тебя сделает куколда-подкоблучника. Агрессивного и тупого.

Роман ходил из угла в угол и доставал из шкафчиков какую-то еду, тарелки, рюмки, бутылки. Все это он раскладывал на маленьком столике. Всё это было лишним — раньше мы могли обходиться даже без стакана, тем более, если на закуску был хотя бы плавленый сырок. Наверное, сейчас Роман пытался компенсировать ту нашу аскетическую нищету. Закончив сервировку, он сел в кресло, быстро разлил и продолжил:

— У человека жена через день дома не ночует, постоянно с мужиками трётся, но если ты ему намекнешь на рога — так сразу станешь злейшим врагом. Будет брызгать слюной и визжать, что она у него не такая. Она больную подругу навещает… Этим насекомым правда не нужна. Они её как огня боятся. Им нужны сказки. Супруга это понимает, и поэтому рассказывает ему сладкие сказки перед сном. Как Шахерезада. Про взаимную любовь. Про патриотизм…

Роман размахивал вилкой, на которую уже насадил несколько кусочков рыбы.

— Патриотизм выгоден власти и приятен народу. Кто же не любит комплименты?.. Большинству в своей личной жизни гордиться нечем, вот власть этим пользуется. «Гордись Родиной, будь патриотом. Ты и твой народ велик и могуч, а вокруг мерзкие враги, которые завидуют и заняты только тем, что мешают тебе быть счастливым».

Рома замолчал, поднял рюмку и, кивнув мне, будто давая разрешение, выпил, высоко закинув голову.

— Разве это не так? — спросил я. — Про врагов? Сам же говоришь: или охотник, или добыча. Поэтому не лучше ли жить со своей стаей?

— Моя стая на границы государств внимания не обращает. У нас границы определяются количеством денег на счету. Красные флажки и загоны — это для добычи, — Роман тыкал вилкой то в одну, то в другую тарелку, быстро, почти не разжёвывая, поглощая закуски, будто не ел несколько дней. — Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево. Бог даёт деньги достойным.

Как следует закусив, он опять наполнил рюмки и откинулся в кресле.

— Русский народ вообще не способен к государственному строительству. Не было у него такого опыта. Как призвали варягов, так и понеслось. То татары, то немцы с англичанами, то евреи с грузинами. Давно пора просто признать, что Россия всегда была колонией. Иногда обычной — с крепостными рабами и поркой за конюшней по пятницам, иногда — с фиговым листочком в виде сказки про равноправие и светлое будущее.

Он наклонился и протянул рюмку, чтобы чокнуться.

— Только не нужна никому эта правда… Да и поздно. Для России уже подготовлен окончательный расчёт. Проект решено закрыть.

— Почему же ты до сих пор здесь? И за мной зачем приехал?

— Неужели неясно? — Роман встал, не выпуская уже пустую рюмку, и я понял, что вся его речь была именно ради этого момента. — Хочу завершить наш спор.

— Какой? Ты о чём?

— Тогда, двадцать лет назад, ты всё так легко и без сомнений бросил, что я подумал, может, ты действительно знаешь то, чего не знаю я. Всё это время я думал: может прав на самом деле ты? Может, ты действительно выбрал свободу, а я кабалу?

Он подошёл к моему креслу и встал напротив.

— Ну, а сегодня вопрос закрыт. Баба твоя тебя бросила, как только деньги закончились. Что у тебя осталось? Свобода? В чём заключается твоя свобода, если любой деревенский опер тебя может на бутылку посадить? Ты проиграл.

Ромка подошёл к кабине, постучал в прозрачную перегородку и махнул рукой пилоту.

— Подожди! — крикнул я и вскочил. — Я остаюсь.

— Где остаешься? — растерялся Роман. — Здесь, в деревне? Да тебя через час…

Я не стал его слушать, открыл дверь и выпрыгнул на траву.

— Спасибо, брат. Ещё увидимся, — я быстро повернулся и, пригнувшись, побежал от вертолёта так быстро, будто увидел страшного Зверя.

Глава 5

За несколько секунд вертолёт поднялся высоко вверх и, задрав хвост, умчался в сторону заходящего солнца. Стало тихо. Под ногами застрекотали кузнечики. По тропинке впереди меня суетливо перелетала с места на место шустрая трясогузка. Всё произошедшее сегодня со мной было похоже на липкий похмельный кошмар. Только приснившийся кошмар можно попробовать переключить на что-то хорошее. Повернуться на другой бок и опять заснуть, надеясь, что следующий сон будет повеселее. С происходящим в реальности так не сделаешь.

Чтобы попасть домой, надо было сначала пересечь луг, перейти речку по старенькому деревянному мостику, подняться на высокий холм и уже потом через кладбище выйти к дому.

Если нельзя ещё раз уснуть, то лучше окончательно проснуться. Поэтому, дойдя до мостика, я быстро скинул одежду под старой ивой и нырнул в холодную прозрачную воду. Плёс на изгибе реки был глубоким. Можно было проплыть несколько метров и оставить здесь всё дурное. Но получилось наоборот. События, разговоры, мысли вернулись — стали контрастнее и острее.

Ромка победил, а я действительно просрал свою жизнь. Только произошло это не потому, что я очень честный и порядочный, как я привык сам себя убеждать, а потому, что ленивый и трусливый. Значит, в полной мере заслужил то, что произошло.

На середине реки я попробовал достать ногами дно, подняв руки над головой. Опустившись на пару метров, я испугался. Вода на глубине была ледяной и неизвестно, что было в этом омуте: может острая коряга или водоросли, в которых можно запутаться, а может ещё что…

Я вынырнул и быстро выбрался на берег. Схватив одежду, босиком перешёл мост и по петляющей тропинке забрался на холм. Здесь кто-то вкопал скамейку от старого автобуса с дерматиновыми, протёртыми до поролона сидушками, и прикатил большую катушку от электрического кабеля, которую использовали, как круглый стол.

Я оделся и сел. Вид с холма был изумительный. Большое цветущее поле, в центре которого совсем недавно стоял Ромкин вертолёт, окаймляла река. Высокий берег с крутыми песчаными обрывами разделил всё видимое пространство. Внизу залитый солнцем луг, а здесь, наверху, темный лес, на краю которого начиналось старое деревенское кладбище со спрятавшейся за стволами маленькой серой часовней, с покосившимися оградкам вокруг могил и бесконечными крестами.

Я вспомнил про Васю. С него всё началось. Как быстро исчез, лопнул, как мыльный пузырь, мой уютный, закрытый от всех мирок, который я считал прочным и надёжным.

Неужели я мог его убить? А может Ромка прав и это абсолютно не важно?.. Ежедневно тысячи людей убивают друг друга без всякого повода. Миллионы умирают от водки, наркотиков и просто от голода. Это не изменить. Какое мне дело до них до всех, а им до меня? Можно долго искать смысл жизни, забраться на вершину Килиманджаро и сдохнуть там в одиночестве, не найдя ответов. А проходящие мимо туристы будут думать, зачем здесь, на горном леднике на огромной высоте, валяется твой скрюченный замерзший труп. А можно красиво жить внизу — у моря, среди пальм и красивых женщин. И ведь не так много для этого надо… Почему же я не полетел с Ромкой? Можно же было всё наверстать… Можно. Но для начала пришлось бы признать, что тогда, много лет назад, я совершил ошибку. Говоря проще, спустил жизнь в унитаз. Для этого нужна смелость.

— Слышал, вы работников ищите, — услышал я чей-то голос за спиной. — Здравствуйте!

— Добрый день, — ответил я и повернулся.

Невысокий молодой человек с русыми волосами, аккуратно зачесанными и собранными на затылке в жиденький хвостик, в стареньких потёртых джинсах и с удочками в руке был бы похож на заезжего москвича-дачника, но я знал, что это местный батюшка.

— Здравствуйте, — поздоровался я ешё раз, встал и сделал шаг навстречу, не зная, как следует его приветствовать. — А вы разве строитель?

— В каком-то роде мы все строители, — в кончиках его чуть прищуренных глаз застыла добрая и ироничная смешинка. — Так что дом вам могу помочь достроить. И денег мне за это платить не надо.

— Это как? Как это без денег?

— Я вам помогаю с домом, а потом вы мне помогаете с храмом, — улыбаясь, сказал он, скорее всего зная, какой будет мой ответ. — Трудовой бартер. Меня, кстати, Илья зовут.

В этот момент непонятно откуда появилась та самая огромная собака, которая стала виновницей моих бед. Она подошла и села рядом со мной. Я вспомнил про обглоданный труп. Эта собака точно не могла такое сделать. Я погладил её по большому лбу, и она доверчиво закрыла глаза.

Собак я любил, а вот попов не очень. Как-то сталкивался с одним, перед тем как попасть в психушку. Чуть было не продал квартиру и не уехал трудником восстанавливать какой-то северный монастырь. Умеют они убеждать.

— Предложение хорошее, но, боюсь, от меня, как строителя, мало пользы. Здоровье. Да и со временем сложно. А вы-то разве этим должны заниматься? Вы же священник.

— Разве священник не может быть строителем?

— Ну, если время есть… — я пожал плечами, изобразив на лице сомнение в целесообразности такого совмещения.

Молодой батюшка присел на катушку и посмотрел на поле перед нами.

— Красота! Когда я сюда после семинарии приехал, у меня были грандиозные планы. Ничего не пугало. Но потом… — он оглянулся и посмотрел на меня через плечо. — Здесь от храма только голые стены были. Ни окон, ни крыши. Начальство денег не давало. Крутись как хочешь. Хочешь спонсоров ищи, хочешь требы служи… Я и приуныл…

— Унынье же грех? Или вы веру потеряли?

— Нет-нет, что вы! — священник замахал руками. — От этого Бог уберёг. Вера же — это стержень. Как ствол у дерева. Всё к этому стволу крепится. Без неё человек — не человек, без неё народ — толпа.

— Трудностей испугались?

— Да нет… Людей местных я испугался, — честно ответил молодой батюшка и отвёл глаза. — Их безразличия и лицемерия.

— А мне кажется, здесь живут обычные люди. Так же, как везде.

— Да, наверное. Мне и деньги на храм предлагали.

— Ну вот.

— Да как же мне брать деньги эти? — воскликнул он и отошёл от катушки к обрыву. — Как брать, если я точно знаю, что деньги эти те самые спонсоры с местным главой на ремонте школы украли? Ещё требуют табличку на храме сделать с их именами как попечителей. Местный глава здесь вообще как барин. Взял лес в аренду. Из колхозного санатория сделал охотхозяйство. На ферме вместо коров кабанов выращивает и лосей, которых потом приезжают стрелять его друзья-чиновники из Москвы. Настреляются по живым мишеням и в баню. Вино пить. Девушек им привозят…

— Что же, на всю деревню ни одного приличного человека?

— Да нет, что вы! — он опять испуганно замахал руками и подошёл ко мне. — В основном люди хорошие, добрые, только не верят они ни во что. И не хотят верить. Был здесь один увлечённый человек. Бывший учитель. Как на пенсию вышел, начал краеведческий музей из своего дома делать. Он и до этого всю жизнь собирал всё, что касается нашей деревни. Вещи старые, иконы, фотографии… А потом музей ограбили. Дом его сожгли. Местные постарались. Наверное, на водку не хватало.

У Ильи от грустных воспоминаний даже покраснели глаза. Глядя на его слишком простодушные переживания, я почему-то разозлился.

— Учитель этот картины начал рисовать. Жуткие… Про грехи наши. Мне на них даже смотреть было страшно, а он с этим жил. В маленькой бане. А когда его отпускало, он игрушки из глины делал. В банной печке обжигал.

— Игрушки тоже страшные?

— Нет-нет, — быстро ответил поп, — игрушки он детям делал. Яркие, весёлые. Скоморохов, зверюшек разных. Талант у него был. Помнёт глину между пальцами — и вот медвежонок. Выпивал конечно. Как без этого… — Илья выдержал паузу и, глубоко вздохнув, продолжил: — Год назад он решил, что жить слишком больно и ушёл. Повесился. Может, думал, что уж там демоны его достать не смогут.

Батюшка опять замолчал. Было очевидно, что эти воспоминания были для него очень личными и болезненными.

— Нельзя ему было так умирать. Он для всех был как маяк. Ругали его, смеялись над ним, юродивым называли, но в глубине души уважали и даже гордились. Русский человек не любит выставлять свою любовь. А когда он спился и вот так умер, не только один я загрустил. Вся деревня. Потому что не он умер, а умерла надежда, что есть в нас ещё что-то хорошее. Верите, даже погода здесь стала хуже. Серость и сырость. Ни тепла, ни мороза. Но люди погрустили немного и будто бы освободились от чего-то. Легче им стало. Не перед кем стыдиться. Словно обрубили все связи, которые не давали им манкуртами стать, без роду без племени. Ведь без памяти жить легче. Память — это ответственность. Пока человек помнит себя и своих предков, с ним ничего сделать нельзя.

Илья тяжело опустился рядом со мной на скамейку.

— И я тоже запил. Сильно. Без смысла, без радости. Меня матушка моя спасла, супруга.

— Закодировала? — спросил я с неприятной усмешкой.

— Зачем? Конечно нет. Говорила она со мной много и терпеливо. Про гордыню мою, про долг… Про то, что главное в жизни, чтобы ни случилось, самому себе не изменять. Я же мечтал о таком приходе. Ведь главное же не деньги и даже не здоровье, — он посмотрел на меня, ища понимания, но я смотрел на запыленные носки своих старых ботинок. — Главное — делать то, что считаешь правильным. Без этого жизнь — не жизнь, а американские горки. А сам ты не человек, а, извините, говно в проруби. Ведь если человек перестаёт верить в свою мечту, значит, он уже умер.

С каждой минутой батюшка мне нравился всё больше и больше. Давно я не встречал таких простых и до наивности искренних людей. Но вместо добрых слов поддержки, которые я хотел ему сказать, почему-то отвечал раздраженно и даже зло. Скорее всего, я ему просто завидовал.

— Что же теперь? Теперь вы, вместо того учителя, будете новый музей собирать, чтобы связи восстановить? Поднимете упавший флаг? Или крест? Станете утешать людей тем, что на том свете им воздастся и будет хорошо? — язвительно спросил я. — Вот вы их в безверии упрекаете, в безразличии. А вы им про российские традиции будете в своем музее рассказывать? Как они жили рабами-холопами в своей стране триста лет? Как потом заезжие мошенники и мерзавцы обещали им рай на земле, а вместо этого из всей страны сделали лагерь за колючей проволокой? Как заставляли их работать за миску баланды, рассказывая сказки про светлое будущее? Расскажите, как их недавно обокрали подлецы и мерзавцы, как только высчитали, сколько стоит то, что эти люди своим рабским трудом создали?.. Безразличие? Хорошо, что они ещё вилы с топорами не достали. А вы до сих пор от них какой-то веры ждете? Что вы им можете предложить? Очередную сказку про загробную жизнь? Или наберётесь смелости и расскажите им правду?

Поп растерялся, не ожидая от меня такого цинизма. Мне его стало жалко. Зачем я это сказал? Такого я и сам от себя не ожидал. Я не злой человек и больше всего не люблю обижать людей. Наверное, по сравнению со мной батюшка выглядел таким светлым и чистым, что мне стало обидно.

— Да я и сам толком не знаю, — нерешительно ответил Илья. — Может наоборот: буду учить не верить ни в загробную жизнь, ни в обещания сказочников из телевизора. Может быть, учить их тому, чтобы они сами создавали свою жизнь и сами за неё отвечали. Мне вот кажется, именно этого им не хватает. Но я точно не знаю…

— А если не знаете, то может вам лучше действительно в строители пойти? Или попросить приход побогаче? Здесь же, знаете, спиться можно.

— Ну нет. Это точно нет. Извините за пафос, но мой окоп здесь и здесь мое поле битвы! — горячо воскликнул батюшка, да так убедительно, что я понял — он действительно в это верит.

— А никак нельзя без окопов и без битв? Нельзя просто жить? Выпивать с хорошими людьми. Вот здесь, на этом самом месте, на этой ржавой скамейке от списанного автобуса.

— Мир создан не для розовых пони. Зло постоянно рядом. И оно борется с добром. Это будет всегда. Не хочешь быть чьей-то добычей — держи меч под рукой. И да, назвался попом — неси свой крест. Я и по статусу своему обязан быть поводырём и защитником народа. Своего народа

— А как же щека, которую нужно подставить, когда тебя ударили?

— Мне больше нравятся те страницы, где «око за око, зуб за зуб».

— Так строго? Не попрут вас с работы? Стоит ли оно того? Вот это вот всё, — я махнул рукой, показывая на лес с кладбищем, на светлый луг, — стоит?

— Вы про Россию? Вы же человека принимаете или целиком, или не принимаете вообще. Так же и с Родиной. Не получится частями. Да и не всегда у человека есть выбор, за кого ему играть. Точнее, выбора нет вообще. Мы же не футболисты-хоккеисты и не кукольные политики из телевизора. Нам Родину поменять нельзя. Зато и отнять её у нас никто не может.

Батюшка неторопливо поднялся со скамейки, взял со стола-катушки свои удочки и напоследок добродушно сказал:

— Пойду я, а то прозеваю вечернюю зорьку.

Эпилог

После визита в отдел полиции московского олигарха оперуполномоченный Пётр Воробьёв запил. Причин для этого у него было полно.

Во-первых, он не любил москвичей. Когда соседний участок земли, который Петя уже считал своим, купил какой-то старый козёл из Москвы, он начал мечтать, чтобы все жители столицы сдохли в страшных муках от болезней, и первым бы помер этот покупатель. Во-вторых, он не любил богатых. А сегодня какой-то наглец, прилетевший на вертолёте, буквально вытер ноги не только об него, но и об весь их отдел. Может, конечно, начальнику что-нибудь и перепало, но ему, Петру Воробьёву, опять не досталось ничего.

Когда Петя шёл работать в полицию, то был уверен, что любой сержант патрульно-постовой службы — как минимум подпольный миллионер, а уж опер…

Но служба шла, а денег в его карманах не прибавлялось. Вместо них каждое утро он получал разнос от начальства за нераскрытые дела. «А зачем их раскрывать? — думал Петя. — Мне-то что от этого?»

Поэтому, когда рядом с его домом произошло убийство, и главным подозреваемым стал именно тот гадёныш, который купил тот самый участок, Петя возликовал. Он уже прикидывал, сколько денег с него возьмёт. Хватит погасить все кредиты и ещё останется. А может быть, получится забрать и сам участок. Но произошёл облом: соседа, который должен был снести ему золотые яйца, отпустили.

И сейчас, когда Петя, сидя у окна, в одиночестве допивал вторую бутылку, этот гад как ни в чём не бывало прошёл по улице к себе на участок. А рядом с ним шла большая собака.

Ни жены, ни детей у Петра не было. Не было даже приятеля, с которым можно было выпить-поговорить. А главное, не было ни одной женщины, которая могла бы откликнуться на его приглашение. И это было самым обидным.

С женщинами у него было плохо ещё с юности. И дело было не в неказистой внешности. Было в Пете то, что любая женщина чувствует на расстоянии: злобная ненависть ко всем окружающим, вызванная чувством собственной неполноценности. Поэтому о красавицах он не мечтал. А когда насмешки знакомых перешли все границы, Петя купил маленькое золотое колечко и предложил его бывшей однокласснице за секс и, главное, демонстрацию того, что они пара влюбленных. Девушка согласилась. Но вышло так, что вместо удовольствия, Петя получил психологическую травму.

Вначале всё было хорошо. Они долго гуляли по деревне, держась за руки. Люди при встрече здоровались, улыбались, перешёптываясь за спиной. То есть всё шло так, как он и хотел.

Но дома, когда они остались наедине и приступили к выполнению второй части договора, всё пошло не так, как Петя надеялся. Он так быстро возбудился, что первая попытка заняться сексом закончилась для него раньше, чем он успел раздеться. Девушка промолчала, но Пётр решил, что она скрывает своё презрение. Поэтому больше в этот вечер у него ничего не получилось. Окончательно его добили слова девушки, которые она сказала, собираясь утром домой:

— Да уж, Петя, секс — это не твоё. Так что про женщин тебе лучше забыть, пока не заработаешь много денег. Без денег, Петя, тебе придётся всю жизнь самого себя за свою маленькую пипку дергать.

И сейчас, вспомнив тот разговор, сидя с недопитой бутылкой, оперуполномоченного Петра Воробьёва обуяла ярость. Он проверил наличие патронов в табельном пистолете и пошёл к новому соседу.

*****

Я сидел на берегу реки. Джинсы были подвёрнуты до колен, и вода мягко обтекала опущенные в воду пальцы. Сначала я подумал, что пришёл сюда, чтобы найти батюшку, но судя по тому, что река была вся скрыта густым туманом, было уже раннее утро, а значит, он давно уже выловил всех своих окушков и ушёл домой.

Я совсем не помнил ни прошлого вечера, ни как пришёл сюда. Кто-то покашлял у меня за спиной.

— Пора, — услышал я незнакомый голос.

— Куда? — спросил я, совсем не удивившись.

— Не «куда», а «зачем».

Я встал с травы и начал искать свои носки и ботинки.

— Забудь ты про них, — сказал голос.

Наконец я увидел своего собеседника: из тумана вышел старик, похожий на персонажа рублёвских икон. Вытянутое лицо, длинная белая седая борода и такие же волосы, доходящие до плеч. Он был бос, а из одежды на нём было что-то похожее на старый банный халат.

— Вы тот самый учитель? — спросил я.

— Тот самый, — нетерпеливо ответил старик. — Ты готов?

— К чему?

— Неужели ещё не догадался?

— Я умер?

— Ну, вообще-то смерти нет, но в вашем понимании — да, ты умер.

— И что теперь?

— Теперь? Теперь ты будешь искать ответы.

— Ответы на что?

— Ответы на собственные вопросы, — рассмеялся старик. — Все, кто при жизни их не нашёл, получают дополнительное время… будь оно неладно.

— А остальные?

— Остальные получают по заслугам. Праведники наверх, грешники вниз.

— Где же я буду искать?

— Тут инструкций и схем нет. Я бы, конечно, таких, как ты, к грешникам определял: прожить жизнь и ни в чём не разобраться… Уметь надо.

— В чём разобраться? Я не очень вас понимаю.

— Было бы удивительно, если бы понимал, — старик откашлялся и махнул рукой, приглашая идти за ним. — Жизнь тебе была дана, чтобы ты ещё живым сообразил, для чего она тебе.

— Ну, а если я не смог?

— Вот для тех, кто не смог, и существует эта дорога.

— Где дорога? Я ничего не вижу…

— Когда увидишь… Если увидишь… тебе дадут ещё один шанс.

— А если не увижу?

— Будешь вечно блуждать в тумане…

— Вы можете мне ответить на один вопрос?

— Про Васю? Да что здесь непонятного?.. Приятели его грохнули по пьянке. Потом повесили, чтобы следы запутать. А ноги ему местные кабаны обгрызли… Не думай ты о нём. Есть у тебя вопросы поважнее.

Из тумана вышла знакомая мне чёрная собака.

— Вот тебе поводырь и собеседник. Через мостик я вас переведу, а дальше сам…

— А вы?

— А у меня другая обязанность.