Лазарус (ЛП) [Джессика Гаджиала] (fb2) читать онлайн

Лазарус Джессика Гаджиала

ПОСВЯЩЕНИЕ

А эта будет для Терезы Минтон Верхостра, кто понимает трещины.

Пролог

Лазарус

Три года назад

Я провел много времени, думая о том, чтобы съесть пулю.

Пистолет лежал у меня на тумбочке с тех пор, как я купил его две недели назад во время особенно плохого момента. Он лежал тут, полный пуль, и ждал, когда я уже приму свое чертово решение.

И я не мог сказать себе изо дня в день, каким будет мое решение, когда я думал над ним каждую ночь.

Вот как все было непросто.

Эти идиоты на собраниях не знали, о чем, черт возьми, они говорили.

От этого становится легче.

Чушь.

Легче от этого не становилось.

Я стал лучше с этим бороться. Была очень явная разница.

Вот почему пистолет все еще лежал у меня на тумбочке и не был продан парням, у которых я его купил. Незаконно. Ни у кого с моим послужным списком нет легального оружия.

Проблема с тем, что ничего не становилось легче, заключалась в том, что в некоторые дни ты не хотел сражаться. Иногда тебе просто хотелось сказать «к черту все это», выйти, взять бутылочку, принять несколько таблеток и почувствовать себя чертовски лучше.

Это была несчастная жизнь — чувствовать себя больным и неуравновешенным каждое мгновение своего дня, как бы ты ни пытался отвлечься, сколько бы часов ты ни наказывал свое тело упражнениями, пытаясь пережечь ощущения, сколько бы книг ты ни прочитал или встреч ни посетил.

Мне было достаточно плохо каждый гребаный день, чтобы каждую ночь садиться на кровать, брать в руки пистолет и думать об этом. Думать о том, чтобы покончить со всем этим. Думать о том, чтобы засунуть дуло в рот, положить палец на курок и все это прекратить.

Раньше я думал, что самоубийство — это для трусов, для эгоистичных людей.

Никто бы никогда не назвал меня трусом.

И я провел свою взрослую жизнь, заботясь о своей матери.

Никто также не мог обвинить меня в эгоизме.

Но я хотел этого. Я хотел покончить с этим. Я хотел покончить с этим чуть меньше, чем продолжать дышать.

Это немногое было тем, за что я цеплялся, когда я клал пистолет обратно и ложился обратно на простыни, на которых я провел недели, потея на кровати, в которой я пережил самый мучительный опыт в своей жизни — и я пережил много боли — ломку.

Это был особый вид ада, которого я бы не пожелал своему злейшему врагу.

Пот, озноб, мурашки по коже, боль в каждой мышце вашего тела, рвота, расстройство желудка, головная боль, истощение, дрожь, депрессия, галлюцинации, ярость, насморк, слезящиеся глаза — все это чертовски работает. Как ни крути, наркоманы в состоянии ломки проходят через это. Все, блядь, сразу.

Я побежал в ванную, беспомощно задыхаясь. В моём желудке ничего не было, но моему телу было все равно — ему нужно было очиститься, сделать меня несчастным, подтолкнуть меня ближе к краю.

Я поднялся с пола и схватил ключи, выскочил из своей квартиры и направился на улицу — холодный февральский воздух впивался в каждый открытый дюйм кожи — жгучей боли было достаточно, чтобы избавиться от некоторых страданий. Или, точнее, маскируя это другим видом боли. Я понял, почему так много людей, выздоравливающих, обращались к лезвиям, разрезая себя на куски плоти. Боль, новая, внутренняя, понятная боль имела смысл. В этом было гораздо больше смысла, чем в боли, которая, казалось, исходила ниоткуда, но отовсюду сразу.

Я и сам об этом думал.

Но вместо этого я пошел пешком.

Я шел, пока мои ноги не онемели настолько, что я больше ничего не чувствовал, пока во рту не стало так сухо, что я понял, что довел себя до полного обезвоживания, пока я не зашел так далеко, чтобы быть почти в другом гребаном состоянии.

А потом я потащил свою задницу обратно домой.

Я вернулся.

Я выпил Педиалит (прим.перев.: Pedialyte — это раствор электролита для перорального применения).

Меня вырвало.

И я сел на край кровати.

Воздух расширял мою грудь, пока не обжег, прежде чем я медленно отпустил его, моя рука скользнула по холодному металлу пистолета, когда я положил его себе на колени. Я открыл его, проверяя барабан.

Две пули.

Шесть отверстий.

Я закрыл его и развернул, направив на свою стену.

Каждый день становилось все хуже. Ни одно приличное место не наймет меня с моим послужным списком. Никакой незаконный способ заработать деньги не позволил бы мне оставаться чистым.

Это была не гребаная победа.

И это было действительно чертовски неприятно.

Мой взгляд скользнул к прикроватной тумбочке, увидев фотографию моей мамы, сделанную пять лет назад, лучезарно улыбающуюся, в то время как я знал, что рак и химиотерапия разрушают каждую здоровую и нездоровую клетку в ее теле, оставляя ее в постоянной боли.

Она умерла через три месяца после того, как был сделан снимок.

Это был первый раз, когда я попробовал Перц 30 (прим.перев.: Перц 30 или перкоцет 30 является термином, используемым среди потребителей наркотиков для обозначения наркотиков на основе оксикодона. Перкоцет, перкодан — сильнодействующий обезболивающий препарат кодеиново-морфиновой группы).

У нее был запас их от боли, которая могла поддерживать даже сильного наркомана месяцами.

Я принял их все меньше чем за неделю — заглушая боль, которую невозможно было притупить. К тому времени, как они закончились, я был слишком далеко, чтобы повернуть назад.

Я пил целыми днями напролет. Я потреблял Перц 30, когда мог его найти.

И когда он оказался слишком дорогими, поскольку моя зависимость усилилась, я перешел на героин.

Я никогда не буду пользоваться иглой.

Это были слова, которые я сказал в первый раз, когда развернул пакетик и вдохнул его через нос.

Это было то же самое, что я сказал во второй, третий, двадцатый, пятидесятый раз.

Потом, конечно, послал все к черту.

За восемь месяцев этой привычки я перетянул себе руку и вонзил иглу в вену — порыв, пронесшийся по моему организму, не похожий ни на какое другое чувство на земле. Ничто настоящее, я был убежден, никогда не сможет превзойти это.

Я вздохнул и поднес дуло пистолета ко рту, чувствуя, как оно царапает мои зубы слишком знакомым способом.

Это было не так странно, не так сюрреалистично, как в первый раз, когда я это сделал.

Шок от того, что я делал, давно прошел.

Это было просто решение — взвешивание «за» и «против» — выбор того, стоит ли дальше жить.

И пока я сидел тут, переводя взгляд на фотографию моей мертвой матери, зная, что в мире не осталось ни одного гребаного человека, которому не было бы наплевать, если бы я все еще был рядом… Я принял решение, которого никогда раньше не принимал, даже во время худшей части детоксикации, даже когда боль заставляла меня кричать в подушку часами подряд.

Даже тогда.

Но пока я сидел тут, мой палец скользнул к спусковому крючку.

И нажал.

Щелчок.

— Какого хрена, — взорвался я, выдергивая его изо рта так быстро, что он разорвал мою нижнюю губу, открыл барабан и бросил пули на пол.

Что. За. Блядь?

На встречах между консультантами и настоящими наркоманами существовала двойственность.

Не слушайте то, что вы слышали, однажды сказал консультант, вам не нужно опускаться на самое дно, чтобы стать лучше.

Никто ему не противоречил, но мы все знали, что это не так. Единственный способ, которым ты мог бы подвергнуть себя страданиям от потери кайфа, — это если бы все пошло так чертовски плохо, что дальше падать было некуда.

Чертово.

Блядь.

Дно.

Я не думаю, что было что-то ниже, чем нажать на спусковой крючок пистолета, у которого было тридцать с лишним процентов шансов убить тебя.

Тридцать гребаных процентов.

Я был так подавлен, что в тот момент был готов рискнуть.

Я вскочил с кровати, расхаживая по небольшому пространству в своей комнате, моя кожа наэлектризовалась, в голове все закружилось.

И все, о чем я мог думать, было — я должен был идти.

Эта комната была моей тюрьмой.

Я пил, нюхал, стрелял, блевал, бесился, кричал и пытался, блядь, покончить с собой в этих стенах.

Тут больше нечего было делать.

Я схватил пистолет со свежей футболкой, стер отпечатки пальцев и бросил его в мешок для мусора, вынес в коридор и выбросил его, прежде чем вернулся в свою комнату, запихнул горсть одежды и денег в сумку вместе с парой книг по восстановлению и фотографией моей мамы и застегнул ее.

Я сел на первый же поезд из города, направлявшийся в Джерси.

И на протяжении всей поездки слова возвращались ко мне.

Сила принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что я могу, и мудрость, чтобы понять разницу.

Я мог бы изменить местоположение. Я мог бы открыть новую страницу. Я мог бы быть кем-то другим, а не куском дерьма — наркоманом с мертвой мамой, и никому больше не было бы дела до меня. Я мог бы быть человеком, который никогда не думал о самоубийстве. Я мог бы быть тем, кто начал все сначала.

— Следующая остановка — побережье Навесинк, — раздался голос из динамика, выдернув меня из моих мыслей.

Было по меньшей мере восемь других остановок, которые были объявлены раньше, но ни одна из них не пробилась сквозь клубящийся беспорядок в моем мозгу.

Но эта сделала это.

Никогда по-настоящему не веря в них, я каким-то образом воспринял это как знак, схватил сумку, встал и вышел на станции на побережье Навесинк.

Я ожидал увидеть воду.

Побережье Навесинк… имеется в виду река Навесинк.

Но я вышел на симпатичную станцию в отдаленном районе, полном маленьких ресторанов для мам и пап и нескольких старых заброшенных складов.

Понятия не имея, что я делаю, но зная, что пути назад нет, я пожал плечами и двинулся вперед.

В конце концов я вышел на нее — реку, расположился рядом с рестораном и больницей. Причал был длинным и темным, огни впереди горели только наполовину. Лодки покачивались на воде. Причал застонал от течения. По ту сторону реки вдоль воды выстроились особняки, горел свет, немного перекрывая яркость звезд над головой.

— Если ты думаешь о прыжке, — произнес глубокий голос, заставив меня повернуть голову, чтобы увидеть мужчину, стоящего там в костюме-тройке, с часами на запястье, которые, вероятно, стоили больше, чем год зарплаты моей матери, когда я рос, высокий, темноволосый, устрашающий.

— Если я думаю о прыжке… — продолжил я, когда он не закончил свою мысль.

— Я бы позволил тебе утонуть, — просто сказал он, пожимая плечами, и в его голосе не было ничего, кроме искренности, — я не герой, — добавил он, оглядываясь на воду.

— И все же, — сказал я, заставляя его повернуть голову обратно ко мне.

— И все же что?

— И все же ты говоришь со мной, — пожал я плечами, — если бы тебе действительно было наплевать, прыгну я или нет, ты бы держал рот на замке и позволил этому случиться.

— Совершенно верно, — согласился он, снова глядя на воду, маленькие пузырьки выскакивали из какого-то морского существа, вода была слишком мутной, чтобы разглядеть. — Кроме того, если бы ты был серьезен, ты бы прыгнул с моста, а не пристани, — добавил он, кивнув головой в его сторону. — Ты бездомный?

— Не был, пока я не прыгнул на поезд в Джерси, — признался я, обнаружив, что это несколько освежает — поговорить с кем-то. За исключением людей, которых я видел два раза в неделю на собраниях, я не думаю, что когда-либо разговаривал с другим человеком по крайней мере за последний месяц.

На это он просто кивнул, глядя на линию дорогих домов. Я думал, что наш разговор закончился, тишина тянулась так долго. Но затем он отвернулся от перил, полез в карман и вытащил карточку, на которой было просто написано: Росс Уорд и адрес.

— От тебя разит отчаянием, — странно сказал он, каким-то образом довольный такой перспективой, — я могу работать с отчаянием. О, — сказал он, пройдя мимо меня, прежде чем повернуться обратно, — тебе нужно поговорить с Шейном Малликом. Насчет временного жилья. Ты сможешь найти его у Чаза.

— А где это у Чаза? — спросил я, когда он снова отодвинулся.

— Бар в городе, — сказал он мне, не оборачиваясь, исчезая в черной, гладкой, дорогой, как черт, машине и отъезжая.

В баре.

Конечно, черт возьми.

Я знал, что в конце концов мне придется встретиться с ним лицом к лицу. Вы не могли бы вечно изолировать себя от алкоголя. Это было частью выздоровления. Тем не менее, это было слишком рано. Слишком.

С этой мыслью я потянулся за своим телефоном, быстро поискал адрес бара у Чаза и пошёл в том направлении, стоя снаружи здания, пытаясь решить, могу ли я войти.

Именно в этот момент вмешалась судьба.

— Маллик! Давно, блядь, не виделись, — услышал я, обернувшись, чтобы увидеть мужчину в байкерской куртке, приветствующего гигантскую стену мышц с темными волосами и светлыми глазами.

Маллик не было обычной фамилией.

Я прислонился к стойке бара, пока мужчины не закончили свой разговор и мужчина Маллик не подошел ко мне. — Ты случайно не Шейн Маллик, не так ли?

— Зависит от того, кто спрашивает и кто тебя послал, — сообщил он мне с ухмылкой.

— Лазарус Александер и Росс Уорд сказал, что ты тот, с кем я смогу поговорить о временном жилье.

При упоминании Росса его брови слегка сдвинулись, он оглядел меня с ног до головы и, казалось, нашел, что мне чего-то не хватает. — Ты работаешь на Уорда? — спросил он скептическим тоном.

Я, блядь, понятия не имел, каким бизнесом он занимался, но если бы вы могли судить о бизнесе мужчины по самому мужчине — я бы поставил свои деньги на то, что он был менее чем честен. Я понятия не имел был ли он тем, с кем я хотел бы себя ассоциировать.

— Он просто направил меня в твою сторону, — уклонился я, — у тебя есть какие-нибудь варианты?

— Росс случайно не говорил тебе, какие варианты у меня есть?

— Не совсем, — признался я, наблюдая, как ухмылка мужчины становится злой.

— Термин «ночлежка» тебе о чем-то говорит?

Я думал, что он преувеличивает, говоря о плохом состоянии этого места. Вот почему я отмахнулся от этого, последовал за ним в бар и в офис, где запах выпивки не был таким заманчивым, заполнил формы, передал информацию о себе и взял ключи.

На самом деле он не преувеличивал.

Если не считать дорогого забора, закрывающего от посторонних глаз свалку по соседству, и действительно современной охраняемой двери, это место было настоящей дырой. Почему он вообще потрудился поставить такую дверь в здании, которое могло быть снесено легким ветерком, было совершенно за пределами моего понимания.

Я вошел через заднюю дверь, и меня приветствовал запах сигар из дешевого магазина, дым полностью заполнил холл, который был забит разномастной мебелью, пылью и кипами газет.

— Ты новенький в 2D? — спросил пожилой чернокожий мужчина с белыми волосами и понимающими глазами.

— Лазарус Александер, — сказал я, протягивая руку.

— Барни, — ответил он, пожимая мне руку. — Лифт не работает, и для того, чтобы вода нагрелась, требуется около пятнадцати минут, — сообщил он мне, и я посмотрел в сторону, где лифт был перетянут сигнальной лентой и покрыт десятилетней грязью, из-за которой стальные двери выглядели тусклыми.

— Понял, — сказал я, кивая. — Спасибо за предупреждение, — добавил я, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж, где меня встретил еще один грязный холл.

Мое новое жилье находилось в конце коридора, номера, которые должны были быть на дверях, полностью отсутствовали, что меня вполне устраивало. В любом случае, у меня не было бы никаких гостей.

Внутри было то, что и следовало ожидать, все маленькое, устаревшее, отвратительное. Прямо внутри слева была маленькая кухня с холодильником размером с квартиру, плитой и микроволновой печью, которая, возможно, на самом деле была оригинальным гребаным прототипом проклятой микроволновой печи. На полу был облупившийся линолеум с принтом под паркет. Шкафы были в стиле семидесятых, но светлые. Столешницы были розового цвета, от которого болели глаза. Кухонная зона заканчивалась там, где ее встречал коричневый мохнатый ковер, и вел в небольшое помещение, которое, как я предполагал, должно было быть гостиной, но оно было недостаточно большим, чтобы его вообще можно было назвать комнатой. В спальне стояла простая кровать, и она была отрезана от остального пространства только стеной из книжных полок. Рядом со спальней была ванная комната с полом с тем же линолеумом и розовыми шкафчиками. И, я, блядь, не шучу, розовая гребаная ванна.

Я понятия не имел, чем буду заниматься работая, но каждый гребаный цент, который не пойдет на расходы на проживание, пойдет на то, чтобы облагородить мою квартиру.

——

Я провел три дня, уставившись на стены своей квартиры, борясь с тошнотой, ощущением насекомых под кожей и болью, совершая долгие прогулки по моему новому городу.

Потребовалось, скажем, пять секунд, чтобы понять, что мой многоквартирный дом находится на территории банды. И после этого потребовалось еще пять минут, чтобы понять, что банда, о которой идет речь, известная в округе как «Третья улица», самое не типичное название с тех пор, как это была просто улица, где находилась их штаб-квартира, не просто держала под контролем проституток, которых я видел на углах.

О, нет.

Они, блядь, продавали героин.

Они продавали героин, и я буквально мог звонить им прямо из моего здания.

Фантастический.

Поэтому, когда я решил прогуляться, я вышел через заднюю дверь, прошел мимо свалки и направился в район, который выглядел более промышленно. Предприятия выстроились по обеим сторонам улицы. Ну, те, которые работали. Многие витрины магазинов были заколочены досками. Но я видел два тату-салона, тренажерный зал, бар у Чаза, огороженное место с байками, выстроившимися вдоль двора с одной стороны.

МК, догадался я.

Как только я подумал об этом, я увидел, как небольшая группа людей в кожаных жилетах выходит из здания.

Я не был уверен, было ли это решение принято подсознательно или это действительно была случайность, но на третью ночь я обнаружил, что иду по боковой улице и смотрю на здание, которое выглядело заброшенным — длинным, низким и с плоской крышей, как будто когда-то это была школа. Кирпичи были грязными. Окна были заколочены досками. Асфальт был весь разбит.

Но оно не могло быть заброшено.

Потому что это было Рузвельт, 98.

Это был адрес, который был на визитной карточке Росса Уорда.

Я не был уверен, как долго я там стоял, но как бы долго это ни было, этого было достаточно, чтобы рядом со мной заурчала машина. Мне не нужно было смотреть, чтобы узнать.

Поэтому я нисколько не удивился, услышав, как ко мне обращается голос Росса Уорда. — Наконец-то достаточно отчаялся? — спросил он, заглушив двигатель и хлопнув дверцей. Я не ответил, не зная, как бы я вообще это сделал. Он подошел ко мне с боку. — Пошли, — сказал он, кивнув головой в сторону здания, а затем двинулся в заднюю часть.

Откровенно говоря, мне нечего было терять.

Я последовал за ним.

Мы вошли в заднюю дверь, не найдя ничего интересного — грязь, копоть, темнота. Но там была странно чистая, хорошо протоптанная дорожка по полу в ту сторону, в которую мы шли, пока не уперлись в огромную широкую лестницу, подтверждая мои представления о том, что в какой-то момент — это место было школой.

Когда мы достигли нижней площадки, и Росс с грохотом открыл металлическую перекладину на двери, я понял две вещи:

Росс Уорд руководил подпольным бойцовским рингом.

И Росс Уорд очень хорошо справлялся с этим.

Неудивительно, что ему нравилось отчаяние.

Нужно быть отчаянным, чтобы стать бойцовой собакой.

И он был прав; я был почти в полном отчаянии.

Сама комната была не совсем комнатой — это был подвал здания. Он был огромным. И в отличие от верхних этажей, он был чистым и отремонтированным.

Пол был из глубокого, почти черного дерева.

Сам ринг находился в центре. Но «ринг» было неподходящим словом. Это была клетка. Она была приподнята над землей на добрых три фута, а затем представляла собой шестиугольную огороженную форму с мягким полом. Вокруг него не было стульев, ожидалось, что люди будут стоять, чтобы получить хороший обзор. И в правой части помещения был длинный, растянутый бар с задней стойкой, набитой всеми мыслимыми бутылками.

Еще одно чертово искушение.

Вокруг бара стояли столики и даже отдельные секции с диванами и журнальными столиками. Как будто это место было каким-то общественным клубом, а не подпольным бойцовским рингом.

Я повернулся к Россу, обнаружив, что он наблюдает, как я оглядываюсь.

Поймав мой взгляд, он развел руками.

— Добро пожаловать в Хекс, — сказал он, — ты сразишься завтра вечером.

И я это сделал.

Глава 1

Лазарус

— Я больше не буду оправдываться, — сказал Сайрус, явно испытывая смесь недовольства и смущения. Светловолосый и бородатый байкер только что вернулся с концерта в кофейне «Она Где-то Рядом», где играл на гитаре, потому что, по-видимому, он полностью оказался в заднице.

И его брат, Рив, был не совсем в настроении «отпускать все на самотек». Он редко бывал таким, когда дело доходило до того, чтобы подшучивать над своим младшим братом. — Майкл Бубле, братан. Чертов Майкл Бубле. Тебе повезло, что я, блядь, не отрекся от тебя прямо тогда и там.

— Я получил ее номер, не так ли? — спросил Сайрус, имея в виду номер очень красивой, очень горячей женщины, которая попросила песню.

— Да, но тебе пришлось обменять свои яйца на это, так что я думаю, что это была своего рода кастрация, — продолжил Рив, хватая еще одну порцию пива.

Меня это не беспокоило.

Выпивка.

Я к этому привык.

У Рейна было строгое правило «никаких наркотиков» для членов клуба, поэтому выпивка была единственным испытанием моей трезвости.

Единственное, что не давало мне покоя — это возможность разделить выпивку со своими братьями, своего рода обычай. Тем не менее, все мои братья знали, что я чист, и никогда не придавали этому большого значения.

Поэтому я откинулся на спинку дивана со своим кофе и наслаждался их компанией.

Большинство старших членов уже ушли. Рейн был дома с Саммер и их детьми, как и Репо. Кэш был с Ло у него дома. Дюк и Пенни были у себя. Ренни был тем, кто был рядом больше всего вместе с Волком, который застрял на территории лагеря, потому что Джейни не доверяла ему в их доме в лесу, где ему могло прийти в голову срубить дерево или еще какое-нибудь дерьмо.

Он почти полностью выздоровел, прошло уже добрых четыре месяца с тех пор, как он покинул больницу. Но поскольку он вселил в свою женщину страх всей своей жизни, пробыв так долго без сознания, он решил сделать ей небольшую уступку. Он был в стеклянной комнате, присматривал за всем, так как Малк спал, а Джейни была в спортзале, вела тренировку.

— Ну же, у меня здесь должен быть союзник, — сказал Сайрус, оглядываясь по сторонам. — Эдисон, давай же. Поддержи.

Ухмылка Эдисона медленно поползла вверх, придавая ему почти зловещий вид, что-то, что, казалось, подходило ему, но и не подходило. Я все еще не мог толком узнать его. Я знал, что Волк глубоко уважал его, хотя, поскольку мы все еще были скромными кандидатами, мы не знали, почему, и Эдисон молчал о своем прошлом.

Помимо того, что мы знали, что он был цыганом и действительно ненавидел сутенеров, мы мало что знали о новом дополнении с глубоким голосом.

— Нет, если для этого нужно, чтобы ты сам превратился в женщину, — сказал он своим гортанным тоном. Это был не столько голос, сколько гул звуков.

— О, отвали, — сказал Сайрус, улыбаясь, но не обижаясь. — Давайте просто посмотрим, что Эдисон думает о моем улове, — сказал он, потянувшись за телефоном и прокручивая свои контакты и это заняло чертовски много времени, так как он получал столько номеров, сколько большинство людей получают спам-писем. В нем было что-то по-мальчишески очаровательное для женщин — легкость, которой не было ни у кого из нас. Поэтому, когда мы приезжали в город, он обычно первым цеплял женщину.

Тем не менее, когда мы начали проходить тестирование у действующих членов, я узнал, что там, где мы с Эдисоном обучались боям на улицах, Сайрус серьезно тренировался. Из всех нас. Очевидно, его мать пыталась вложить избыток энергии ее ребенка и подростка в занятия боевыми искусствами. Это был набор навыков, который Рейн был счастлив иметь в клубе.

На побережье Навесинк не было секретом, что Рейн был придирчив к членам с тех пор, как занял место своего отца. За время своего пребывания у власти он принял небольшую горстку людей, и только их, потому что им было что предложить клубу — не только численность и тестостерон, но и навыки.

Репо был лучшим стрелком в клубе.

Дюк был мощной силой.

Ренни мог просто… читать тебя.

У меня были бои.

У Эдисона были свои бои и все остальное, что у него было, что так сильно нравилось Волку.

У Сайруса были свои боевые искусства и столь необходимая экстравертная личность.

У Рива тоже что-то было. Опять же, я не знал, что именно. И там была тьма, из тех, что проникает под кожу и проникает в кости. Он видел какое-то дерьмо. Он сделал какое-то дерьмо. И он каким-то образом сделал это незаметно, потому что, я не смог найти никаких записей о нем, когда искал.

Но даже при таком уменьшении численности, Рейн не просто принимал любого, кто приходил и стучался. Хотя некоторые так и сделали.

Он тщательно проверял нас.

До сих пор мы были единственными, кого считали достойным его доверия и уважения. Это кое о чем говорило.

— Ангел, — сказал Сайрус в трубку, стрельнув в брата бровью, которая передавала какое-то сообщение, понятное только братьям. — Тебе это понравилось, не так ли? — спросил он, ухмыляясь Эдисону. — Да, детка. Почему бы мне не подойти и не показать тебе еще кое-что, что тебе понравится намного больше, черт возьми? — предложил он, вставая. — Когда-нибудь на тебя набрасывался бородатый парень? — спросил он, проходя мимо.

— С меня этого достаточно, — сказал я с улыбкой, вставая.

— Ты пойдешь прогуляться пешком? — спросил Эдисон, зная, что это было в моем стиле.

За последние три года не было ни одной ночи, когда бы я не гулял. Некоторые прогулки были длиннее других. Некоторые длились всего десять минут — убивая некоторые позывы, прежде чем я ложился спать. Другие длились с заката до восхода солнца. Кое-что из этого, в конце концов, было привычкой. Моя зависимость больше не была ежедневной борьбой. Это была просто часть того, кем я был. Были моменты, когда у меня возникали позывы — когда я был в стрессе или в годовщину смерти моей матери, иногда в праздничные дни по той же причине. Но большая часть прогулки была просто очищением головы от катарсиса.

— Да, — ответил я, хватая свою чашку с кофе и убирая ее.

— Надолго? — продолжал он. Временами у меня создавалось впечатление, что Эдисон не спускает с меня глаз. Не потому, что он мне не доверял, а, чтобы убедиться, что я остаюсь на верном пути. Но он никогда не уточнял, так что я никогда не мог спросить, почему, спросить, знал ли он о наркомане, который хотел съесть пулю.

— Э, — сказал я, пожимая плечами, — сегодня холодно. Я сомневаюсь в этом, — сказал я, махнув им рукой, а затем направился к входной двери к воротам, кивнув одному из парней Ло, который был там. Она убедила Рейна оставить по крайней мере одного или двух своих людей, пока наши ряды не восстановятся. Угроза была нейтрализована — жестоко, если верить рассказам Дюка, Репо, Рейна и Кэша, и деталям, которые Эдисон рассказал нам всем, когда он буквально переступал через тела, пока они вытаскивали его из подвала.

Лучше было перестраховаться, чем потом сожалеть.

Приспешники не могли выдержать еще одного удара, это было чертовски точно.

— Ты идешь гулять пешком или направляешься домой? — спросил Лео, парень у ворот.

— Пока не знаю, — сказал я, хлопнув его по плечу, когда проходил мимо него и вышел на тротуар, глубоко вздохнув.

Три года.

Я мог бы ходить по улицам побережья Навесинк с завязанными глазами и заткнутыми ушами. Я мог бы пройти по нему во сне.

Но иногда это все еще казалось новым. Мне все еще казалось, что я только что сошел с поезда.

Это был четверг, и, если не считать двадцатиоднолетних парней, пришедших к Чазу на «Жаждущий четверг», все было тихо. Я прошел мимо нескольких человек, выгуливающих своих собак, и пары парней, которых я знал, как дилеров, хотя никогда не общался с ними. Было легко узнать лица парней Третьей улицы, когда мое окно выходило прямо на их крыльцо, в направлении их здания.

В течение многих лет они были слабой, жалкой организацией, и, как я узнал, это произошло из-за слишком большой смены руководства и большого количества арестов. Но они снова восстанавливались под руководством нового лидера, и их численность росла. Неважно, в какое время я гулял, я повсюду видел торговцев Третьей улицы.

Героин.

Если бы не сила воли, чтобы ежедневно проходить мимо них и не получать порцию дерьма, из-за которого моя жизнь казалась самой удивительной вещью в мире, я бы не знал, чем это кончится.

Час спустя, с онемевшими от холода руками, я перепрыгнул через небольшую стену в переулке сбоку от бара Чаза, пытаясь срезать путь обратно в лагерь, чтобы выпить чашку чего-нибудь горячего и принять горячий душ, чтобы хоть немного прийти в себя.

Я был на полпути по переулку, прежде чем увидел это.

Её.

Я увидел её.

Это не было какой-то милой встречей.

Это не была какая-то хреновая любовь с первого взгляда.

Это было знакомое, ледяное ощущение страха, наполняющее мои вены, когда мой желудок резко упал.

Это было страшно.

Это было не из сказок.

Это было понятно, что у девушки, лежащей лицом вниз на грязном цементе и корчащейся всем телом, был передоз.

Это были мои старые демоны, смотревшие мне в лицо.

Это был я, впервые увидевший все со стороны.

И это было уродливо.

Это было так уродливо, что почти все во мне кричало, чтобы я шел — бежал — оставил ее там.

Почти все.

Другая часть меня знала, что она умрет раньше, чем кто-то другой найдет ее.

И эта часть меня вывела меня из ступора и заставила бежать по переулку, упасть на колени и потянуться к ней, перевернуть ее на бок, вдыхая запах выпивки. Поворот ее тела сделал видимой ее руку — оранжевая бутылочка с рецептом, лежащая у нее на ладони, без крышки.

Я потянулся за ней и увидел Перкоцет почувствовав, как мои внутренности снова скрутило.

— Черт, — прорычал я, грубо схватив ее за лицо, чтобы разжать ей рот, а затем засунул пальцы внутрь, пока у нее не сжалось горло и она не начала кашлять.

Как только я это услышал, я дернул ее вверх, так что она сидела в основном у меня на коленях, но наклонилась вперед, когда ее начало рвать в переулке.

— Хорошо, — сказал я, стараясь говорить спокойным тоном, несмотря на бурлящий прилив чувств ко всей этой ситуации. — Все в порядке. Ты должна вытошнить это, — сказал я ей, когда ее рыдания перемешались с ее вздохами.

— Нет! — закричала она, когда я снова схватил ее за лицо и засунул пальцы внутрь.

И не было времени нянчиться с ней.

Я никак не мог оправдать то, что потратил целую минуту, чтобы объяснить, что того, что ее вырвало, было недостаточно. Ей нужно было что бы ее желудок был пустой, и даже тогда это могло быть плохо.

Она задыхалась еще до того, как смогла сделать еще один вдох, еще один поток рвоты ударил в землю.

— Хорошо, — сказал я более спокойным голосом, более удовлетворенный, когда, как это ни было отвратительно, я посмотрел на рвоту и понял, что большинство таблеток еще даже не растворилось. — Давай, — добавил я, обнимая ее за талию и прижимая к себе, когда поднялся на ноги. — Мы должны отвезти тебя в больницу, — добавил я, увлекая ее за собой по переулку.

Ее ноги уперлись, и все ее тело напряглось. — Нет, — сказала она, почти яростно качая головой. — Нет, — добавила она снова, более истерично.

— Милая, ты только что проглотила…

— Не в больницу. Куда угодно, только не в больницу, — добавила она, и я тяжело выдохнул.

Куда угодно, только не в больницу.

Прямо сейчас.

Это означало только одно место.

— Хорошо, поехали, — сказал я, наполовину таща, наполовину неся ее на улицу, где у бара Чаза ждали два такси, зная, что какой-нибудь идиот будет слишком пьян, чтобы сесть за руль. Я открыл заднюю дверь, втолкнул девушку внутрь и назвал свой адрес.

Еще до того, как мы отъехали от тротуара, она была почти без сознания рядом со мной, заставляя мои мышцы напрячься, беспокоясь, что не отвезти ее в больницу, даже против ее воли, было не правильным решением.

Но прежде чем я успел передумать, мы подъехали к моему зданию, и она дышала нормально, а ее пульс был немного медленным, но ровным. Поэтому я заплатил водителю и вышел, потянувшись внутрь, чтобы схватить ее и прижать к своей груди, чтобы отнести в дом.

— Подружка немного перебрала, да? — сказал водитель, пытаясь, я полагаю, сделать все это действие немного менее неловким.

Слишком неловким.

Он понятия не имел.

— Да. Спасибо, чувак. Осторожней за рулем, — сказал я, пинком закрыв дверь и обходя здание с задней стороны.

Я усадил ее на ногу, отпирая дверь, и почти вздохнул с облегчением, когда не почувствовал запаха дыма в холле. Как бы мне ни нравился Барни, это был не тот вечер, когда я хотел отвечать на вопросы.

Я поднял ее по лестнице и отнес в свою квартиру, прямо в ванную, опустив в нее. Я потянулся за ее бумажником, который был обмотан вокруг ее запястья, и выбросил его в другую комнату, потом достал ее мобильный телефон из кармана и сделал то же самое.

Затем я потянулся к крану и включил воду — холодную.

Пока я не был уверен, что она в безопасности, я хотел, чтобы она проснулась. Если это означало, что она будет злиться на меня из-за ледяной воды, то так тому и быть. По крайней мере, она была жива.

— Что за…— взвизгнула она, подпрыгивая, когда вода начала пропитывать ее джинсы и футболку с длинными рукавами.

Ее голова повернулась, и ее глаза нашли мое лицо.

И это был первый ясный взгляд, который я действительно получил от нее.

Она была слишком чертовски хорошенькой, чтобы получить передоз где-нибудь в чертовом переулке.

Держа ее в объятиях, я понял, что она худая — на самом деле, слишком худая. Что не было чем-то необычным для наркомана. А вот лицо, черт возьми. Она была хрупкой, ее лицо было фарфоровым, и на ее переносице виднелась небольшая, очень сдержанная россыпь веснушек. Ее глаза были темными и обрамленными тонной ресниц, черных, в тон ее бровям и волосам, которые она стригла коротко, они едва доходили до подбородка. А на подбородке, чертовски милой, была ямочка, придававшая ей привлекательный вид, несмотря на дерьмовую ситуацию.

— Что ты со мной делаешь? — спросила она, слегка дрожа губами, но не сделала ни малейшего движения, чтобы сесть или вылезти из-под воды.

— Пытаюсь убедиться, что ты не умрешь, — честно ответил я, наклонившись над ванной и потянувшись к ее запястью. Она даже не попыталась отстраниться, когда я прижал пальцы, чтобы нащупать ее пульс — он стал немного сильнее. — Сколько Перкоцета было в этом пузырьке?

Она ответила не сразу, и мои глаза скользнули к ней, обнаружив, что она пристально смотрит на меня, ее глаза были печальными. Она пожала плечами. — Может быть десять? — предположила она вполголоса, явно неуверенно.

В ее рвоте было по меньшей мере восемь нерастворенных таблеток. Так что, если бы в ее организме было только две, мой желудок мог бы успокоиться. С ней все будет в порядке.

— А выпивка?

Затем она смущенно отвела взгляд. — Я перестала считать после пятой.

И бармен тоже бы ее тогда остановил. У Чаза, в то время как это был обычный повседневный бар, были строгие правила относительно того, сколько они подавали. Особенно женщинам, которые были одиноки и под кайфом.

Я кивнул, снова встал и направился к шкафчику с бельем, схватил зубную щетку, жидкость для полоскания рта и запасное полотенце и сложила их на шкафчик у раковины.

Я вернулся в свою комнату, достал футболку и бросил туда же.

— Когда-нибудь раньше был передоз? — спросил я, прислонившись спиной к дверному косяку, когда она потянулась, чтобы выключить воду, все ее тело сильно дрожало от холода.

— Нет.

Дерьмо.

У меня был передоз по крайней мере четыре раза, прежде чем я очистился. Я проходил разные этапы, когда мне нужна была помощь извне или, когда я мог просто проблеваться, поспать и двигаться дальше. У нее не было. И я не был врачом.

— Я думаю все будет хорошо, так что, если хочешь принять душ, почистить зубы, а затем вернуться, с тобой все должно быть в порядке. Я останусь рядом на случай, если ты упадешь в обморок или что-то в этом роде, — сказал я, отступая от дверного проема и закрывая дверь.

Зная, как дерьмово она себя чувствовала, я знал, что ей нужна поддержка, чтобы прийти в себя. Откровенно говоря, мне тоже нужна была поддержка.

Я прошел на кухню, заварил себе крепкий кофе и сел за маленький столик на двоих, сделав свой первый настоящий вдох за двадцать минут.

Блядь.

Я тяжело выдохнул и сделал еще один вдох, прежде чем позволил всему этому утонуть.

И когда я услышал, как выключился душ, как она полоскала рот и плевала, как со скрипом открылась дверь в ванную, мне стало совершенно ясно одно.

Я не собирался позволять ей получить передоз в следующий раз.

Я не собирался позволять ей думать о том, чтобы съесть чертову пулю.

Это было мое дело?

Нет.

Может быть, это была самая разумная реакция?

Опять же, нет.

Но так оно и было.

С той ночи в поезде я начал верить в знамения. Я начал понимать, что в жизни бывает очень мало случайностей, очень мало совпадений.

Динамик поезда высадил меня на побережье Навесинк. Где я познакомился с Россом Уордом, который помог мне с квартирой и работой. Через Росса я узнал об организациях в городе, поэтому, когда я увидел, как парни врываются в спортзал, частично принадлежащий Приспешникам, я знал, к кому обратиться, чтобы рассказать. И, встретившись с ними, рассказав им, они привели меня в свое лоно и дали мне семью, без которой я был много лет.

И то, что я был с ними, означало, что мой маршрут в ту ночь привел меня к тому переулку, который привел меня к ней.

Это не было случайностью.

Это был знак.

И я собирался прислушаться к этому.

Когда я больше не слышал ни звука после того, как открылась дверь, я встал со стула и направился в спальню, обнаружив ее лежащей поперек кровати, и с раздвинутыми ногами, как будто она присела всего на секунду и в итоге отключилась.

Я подошел к краю кровати, не сводя с нее глаз, ее футболка была задрана высоко на бедре, схватил ее за ноги и потянул их на кровать, укрыв ее одеялами и снова проверив ее пульс.

Найдя его и ее дыхание нормальным, я направился в ванную, чтобы схватить ее промокшую одежду и положить ее в корзину для белья.

Именно в этот момент мой взгляд упал на бумажник, который она носила на запястье.

Любопытствуя, я двинулся к нему, открыл его, чтобы найти ее права, ее лицо смотрело на меня.

Ей было двадцать пять.

Она была донором органов.

Она была с побережья Навесинк.

И ее имя?

Бетани Бейтс.

Бетани Бейтс.

Чертова Бетани.

Поговорим о чертовых знаках.

— Ты, должно быть, чертовски издеваешься надо мной.

Глава 2

Бетани

Мои глаза еще даже не открылись, а я уже поняла, что что-то не так. Я не могла сказать почему, но это было ошеломляющее ощущение. Это было общее беспокойство, которое я не могла распознать — ощущение покалывания на коже, ощущение кружения в животе. Мои воспоминания о прошлой ночи были накрыты тяжелым одеялом. Я вспомнила, как вошла в бар Чаз, наполовину заполненный людьми, едва ли законными, шумными и раздражающими, а также несколькими местными парнями, на которых было написано «проблемы». Я вспомнила, что получила от него сообщение. Я вспомнила, как пила после сообщения и потянулась за пузырьком с таблетками, после я отключилась.

Остальное было просто… черным.

Это было не совсем то, что заставляло страх обвиваться вокруг моего живота, как змея, готовая броситься.

Это была смесь странных ощущений, которые поразили меня сразу же: у меня болело горло, я замерзала, мои волосы были влажными, простыни казались странными, на мне не было трусиков, и я спала в футболке.

Я всегда спала в огромных мешковатых спортивных штанах и толстовке, потому что всю свою жизнь бежала от холода, особенно когда спала.

Так что все эти вещи, обрушившиеся на меня одновременно, заставили мои глаза распахнуться, когда я вскочила на незнакомой кровати в незнакомой комнате, абсолютно не представляя, как я тут оказалась, почему я тут оказалась, и что еще хуже… что, черт возьми, я наделала.

— Боже мой, боже мой, боже мой, — захныкала я, откидывая назад свои почти сухие, но немного влажные волосы.

Комната была… приличной.

Стены были выкрашены в темно-серый цвет, который напомнил мне о перьях, которые были у попугая моего дедушки все мое детство, заставляя меня автоматически решить, что мне это нравится. Простыни были белоснежными и чуть более колючими, чем мои собственные. Пол был деревянным — темным и отполированным. Я могла заглянуть в ванную комнату, обнаружив белую плитку на полу и внутреннюю стенку комбинации ванна/душ. А из-за угла, где обрывалась стена, я могла видеть самый край холодильника.

На комоде напротив кровати стоял телевизор, а на окнах были жалюзи. Но ни рисунков на стенах, ни занавесок, ничего вычурного.

Так что можно было предположить, что я была в постели у мужчины.

И если я была в постели с мужчиной без трусиков…

— О Боже, — простонала я в свои руки, уткнувшись в них лицом.

Не может быть.

Ни за что на свете я не стала бы такой девушкой.

Никому не нравились такие девушки.

Опустившаяся пьяная, под кайфом девушка, которая просыпается и понимает, что занималась сексом с мужчиной, которого она даже не знала, и даже не могла вспомнить, была ли она в сознании, не говоря уже о том, использовался ли презерватив.

Ни. За. Что. Блядь.

Вот что происходит, когда ты идешь по этому пути, напомнил мне мой мозг.

— Ты в порядке? — спросил глубокий, ровный мужской голос, заставив меня отпрянуть с визгом, моесердце подпрыгнуло в груди, когда мой череп ударился о спинку кровати. Один взгляд на меня, на то, что, должно быть, было безумным выражением на моем лице, заставил его кивнуть. — Ты не помнишь.

Нет.

Определенно нет.

И он был тем, с кем мне хотелось бы вспомнить, как мы занимались сексом. Откровенно говоря, он был на миллион по шкале от одного до десяти. Он был высоким, с телосложением пловца, блестящими темными волосами, глубокими карими глазами и очень классически красивым лицом — сильные брови, острый подбородок и выступающие скулы.

Действительно, действительно до смешного красив.

Но, напомнила я себе, когда мой разум начал убегать от меня, если бы я была в его постели, если бы я занималась с ним сексом, когда была слишком пьяна и под кайфом, чтобы понимать, что делаю, тогда он, возможно, был бы хорош собой, но он был действительно, очень дерьмовым человеком.

Затем, как горячий нож сквозь масло, его следующая фраза прорезалась сквозь мои кружащиеся мысли.

— У тебя был передоз прошлой ночью.

При этом у меня в горле появились размытые очертания чьих-то пальцев, объясняющих, почему оно так болит. Было также странное ощущение ледяной воды, но это было слишком разрушенное воспоминание, чтобы иметь какой-либо реальный смысл.

У меня был передоз?

Я меня был передоз… как у какого-нибудь наркомана.

Это всегда было моей непосредственной реакцией на наркотики — неприязнь, отвращение, отрицание.

Целых пять секунд, пока я не вспомнила, что я тот самый человек.

Я пала так низко.

Моя жизнь дошла до этого.

Все это было так ново, так сюрреалистично. Это было похоже на то, как будто я наблюдала за событиями своей жизни, разворачивающимися вокруг меня, но была полностью отстранена от всего этого. Это не я нашла тот пузырек и приняла таблетки в тот первый раз. Это не я закрыла от него глаза, когда мой первый кайф расцвел в моем организме — чувство глубокого добра, что-то сродни тому, чтобы стоять на солнце после пожизненной темноты, как радость после того, как постоянно испытываешь боль.

Кайф был не таким, как я ожидала.

Все было не так, как в кино.

По крайней мере, не для меня.

Это было просто… хорошо. Я чувствовала себя хорошо, когда принимала таблетки.

Когда я этого не делала, моя жизнь накрывала меня всей своей печалью и безнадежностью.

Но так или иначе, то единственное, что не делало меня несчастной, делало меня той девушкой, на которую я всегда смотрела с презрением.

Какая ужасная двойственность чувств — постоянно находиться в этом.

— Ты меня слышала? — спросил он, заставив меня болезненно осознать, что я сидела тут как уродец, а мои мысли разбегались в миллионы разных направлений.

Я оглянулась и увидела его в голубых удобных джинсах и обтягивающей белой футболке. Он был слишком хорош собой для любого чертова времени суток. И все, что я чувствовала, было… ну, ярость.

— И каково тебе заниматься сексом с кем-то прямо до или сразу после передозировки? — его бровь поползла вверх, когда он откинулся назад, — да, я была пьяна. Да, я была под кайфом. Черт возьми, я, возможно, буквально напрашивалась на это. Но любой порядочный человек знал бы, что я была не в себе, чтобы принять такое решение самостоятельно, и должен был…

— Хорошо, — оборвал он меня почти раздражающе спокойным тоном, — давай просто прекратим это, пока все не вышло из-под контроля. У нас не было «секса». Ты меня не знаешь, и я понимаю, что просыпаться в чужой постели в чужой одежде без памяти страшно, но я не такой парень. Я не пользуюсь женщинами, которые явно нуждаются в помощи. Ты права. Ты была чертовски не в себе. Это дерьмо было бы изнасилованием, а не сексом. Просто чтобы это было понятно. Ты здесь, потому что умоляла меня не везти тебя в больницу.

В больницу.

Мой желудок сильно сжался от этого, когда мой взгляд упал на мои руки.

— Извини, я не должна была обвинять тебя. Я… это моя вина…

На это он выдохнул так громко, что это был в значительной степени просто вздох облегчения.

— Давай начнем все сначала, — предложил он, двигаясь по комнате, но не приближаясь к кровати, — меня зовут Лазарус Александер. Ты в моей квартире. Единственное, что произошло прошлой ночью, это то, что я нашел тебя возле бара Чаза; я помог тебе избавиться от этого дерьма; я привел тебя сюда и позволил тебе помыться и поспать. Вот и все. Я спал на диване.

Хорошо.

Я медленно выдохнула, пытаясь успокоиться.

Это было не так уж плохо. Я имею в виду, это было ужасно. Он помог мне избавиться от этого дерьма, засунув пальцы мне в горло и помогая вырвать. Это было справедливо… унизительным. Другого способа выразить это не было. Но, по крайней мере, я не сделала ничего столь опасного и неосторожного, как напилась до такой степени, что переспала с абсолютно незнакомым человеком.

Маленькое чудо, из-за которого я чувствовала себя хорошо совершенно незаслуженно.

Я слегка кивнула ему. — Я Бетани Бейтс, — представилась я, — спасибо, что, ну, спас меня прошлой ночью.

Я была благодарна. Если не считать действий прошлой ночи, на самом деле я не хотела умирать. Я бы даже не сказала, что я была в спирали самоуничтожения. Все просто… стало плохо. И я не справлялась с этим нормальным способом. Я никогда раньше даже близко не приближалась к передозировке, и я даже не принимала таблетки долго.

Не то чтобы это было каким-то оправданием.

Наркоман был наркоманом, независимо от того, употребляли ли они в течение недели или пятидесяти лет.

— Могу я поговорить с тобой откровенно на секунду? — странно спросил он, наблюдая за мной своими темными глазами. Это было достаточно интенсивно, и я почти почувствовала желание извиваться под этим взглядом, как будто, возможно, он мог видеть все мои секреты.

— Конечно, — прохрипела я, мое сердце застряло в горле, мешая нормально говорить.

— Я действительно хочу, чтобы после того, как я спас твою жизнь, ты не пошла и не погубила ее снова.

Это было больно. Я не собиралась лгать. Он едва знал меня, но не хотел, чтобы я умерла. Это было больше, чем можно было сказать о людях, которых я знала. Черт возьми, он, казалось, заботился о моем благополучии больше, чем я.

— Я бы тоже предпочла больше не передозироваться, — призналась я. Конечно, я не помнила большую часть этого, но это было почти так же плохо, как если бы я помнила. Страх.

— Я хочу сказать, что, по-моему, тебе следует остаться здесь и пройти детоксикацию.

Хорошо.

Значит, он был сумасшедшим.

Только сумасшедшие люди говорят такие вещи. Не потому, что он хотел, чтобы я была чистой. Любой здравомыслящий человек хотел бы, чтобы наркоман исправил свою жизнь. Но вы знаете… в больничной обстановке, где люди могли бы присматривать за вами и давать вам эти детоксикационные лекарства и все такое прочее.

Место, куда я бы непременно отправилась, если бы у меня была страховка.

— Это, э-э, хорошее предложение. Но на самом деле… — начала я, свесив ноги с кровати и вставая.

Я не заметила, как он пошевелился, но, когда я подняла глаза, он стоял в дверном проеме, загораживая его. Я почувствовала, как у меня скрутило живот, зная, просто зная до мозга костей, что все только что повернуло в Охчёртвилль.

— Я вроде как надеялся, что ты просто согласишься и облегчишь это, — сказал он с некоторой грустью в глазах.

Мое сердце бешено колотилось, билось так сильно, что вызывало тошноту. — Облегчу что? — спросила я, чувствуя, что давлюсь собственным языком.

— То, что ты пройдешь детоксикацию здесь.

Ага.

Сумасшедший.

Долбанутый псих.

Фантастика.

Мой взгляд на секунду переместился к окну, когда я сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. — Послушай, это мило с твоей стороны, что ты заботишься обо мне. Но ты не можешь просто так… держать меня здесь. Я имею в виду, что ты мог бы попробовать. Но это многоквартирный дом, — добавила я, услышав звук телевизора, доносящийся откуда-то поблизости, — если я закричу, кто-нибудь меня услышит.

— Они тебя услышат, — согласился он, кивая. Спокойный. Он был так странно спокоен, говоря о том, чтобы держать меня в заложниках.

И я поняла, что он согласился с тем, что они услышат меня таким беспечным тоном потому что, то кем он был или что-то с этим связанное, было достаточной угрозой, чтобы они не позвонили в полицию, даже если бы услышали, как я кричу.

Я снова опустилась на кровать, обхватив голову руками. Это уже начиналось. Это было слишком рано, но я чувствовала зуд кожи, туман в голове. Я уже начала отходить, начиналась ломка. Мне нужно было сосредоточиться, все обдумать, придумать, как достучаться до долбаного социопата, с которым я застряла в квартире.

— Хэй, — сказал он, подойдя ближе. Слишком близко. Я резко подняла голову и обнаружила его прямо перед собой, сидящим на корточках, так что его глаза были немного ниже моих, и я не нашла в них холода, ни зла. Я видела… понимание и теплоту и, может быть, немного… мольбы?

О чем он умолял?

Я была заложником.

— Я хочу домой, — попыталась я. Это была ложь. Мне действительно не хотелось возвращаться домой, в квартиру, которая казалась тюрьмой, оставшись наедине со своими мрачными мыслями.

— Ты сделаешь это, — сказал он, кивая, — но после того, как ты пройдешь детоксикацию.

— Послушай, я понимаю, что у тебя… добрые намерения. Но людям нужна детоксикация в больницах. Им нужно…

— Им нужно завернуться в одеяла и потеть, блевать, кричать и плакать сквозь это, — оборвал он меня, — и это то, что ты будешь делать. Здесь.

— Ты не врач, — настаивала я, зная этот факт до мозга костей.

— Нет, — согласился он, кивая, все еще слишком, слишком небрежно о чем-то таком серьезном, — но я знаю, что все, что они собираются сделать в детоксе — это нагрузить тебя препаратами, которые сами по себе вызывают привыкание. У тебя может быть передозировка на них. И что они сделают, так это накачивают тебя этим дерьмом в течение недели или двух, пока ты в детоксикации, а затем отпустят тебя, и ты, отходя от них сорвешься, ни потерпев ни дня, сразу же вернешься к более сложному дерьму. Большинство наркоманов добровольно или по назначению суда проходят детоксикацию по крайней мере четыре или пять раз, прежде чем окончательно выздоровеют. Ты хочешь провести следующие пару месяцев или лет на этих американских горках?

Нет.

Это был легкий ответ.

Я определенно хотела остановиться, пока не вышла из-под контроля. До того, как я перейду на наркотики улиц. Я достаточно знала о зависимости, чтобы понимать, что это неизбежно. Таблетки станет трудно найти, или у меня закончатся на них деньги. Потом переключиться на героин, который стоил примерно вдвое дешевле. А потом, ну, все пойдет не так хорошо для меня. От героина было трудно избавиться. Это убивало людей все время, ежедневно. Ежечасно. Этим была завалена моя лента в Фейсбуке о людях, передозировавших героином посреди магазинов, в припаркованных машинах, с их детьми, умирающими от голода на улице.

У меня не было ребенка. Но все же.

Я не хотела идти по этому пути.

Я хотела выбраться отсюда, пока еще могла, пока это полностью не поглотило мою жизнь.

Но я знала, как ужасно я себя чувствовала всего через двенадцать часов после кайфа. Я даже не хотела представлять, как ужасно буду чувствовать себя через день или два. Я не могла представить, что пройду через это без посторонней помощи.

— Бетани, — внезапно сказал он, прорвавшись сквозь мои кружащиеся мысли. Мои глаза метнулись к нему, снова не видя в нем ничего, кроме добрых намерений, что каким-то образом ухудшило всю ситуацию, — я хочу сделать этот выбор за тебя. Я думаю, что большинству наркоманов нужен такой выбор. И я не хочу знать, что ты потратила десять лет своей жизни на это дерьмо, когда я знал, что могу вытащить тебя из него за месяц.

Слова были безобидными. На самом деле, они были довольно милыми. Но что-то в них было, что-то между словами, что-то тяжелое и пугающее.

— Что ты… — начала я, но меня оборвали.

— Ты остаешься здесь и проходишь детоксикацию, — сказал он решительным тоном.

Вот оно снова было.

И я знала, что это такое.

— Ты не даешь мне выбора, — мои слова прозвучали пусто даже для моих собственных ушей.

— Я прошу тебя сделать выбор, чтобы мне не пришлось делать это за тебя.

Но в любом случае, я проходила детоксикацию.

Я не была расстроена этим фактом.

Я не хотела быть наркоманом. Я не хотела быть тем человеком, в которого превратилась, быть угрозой обществу, быть жалким подобием.

Я хотела снова очиститься, все изменить, пока я не увязла слишком глубоко, чтобы видеть выход.

Я хотела пройти детокс.

Но, если быть совершенно, до боли честной, это было абсолютно ужасно. Любой идиот знал, что такое ломка — видел это в фильмах или по телевизору. Даже для того, кто никогда не испытывал ломку, мог ощутить всепоглощающую беспомощность всего этого. И как бы плохо это ни выглядело, я знала, что пережить это будет в тысячу раз хуже.

Мне предстояло пройти через это так или иначе. Меня будет тошнить, я буду потеть, и меня будет бить озноб. У меня будет болеть всё, я буду злиться, плакать и чувствовать себя более несчастной, чем когда-либо в своей жизни.

Я ни черта не знала о великолепном мужчине по имени Лазарус Александер, но у меня сложилось отчетливое впечатление, что он не будет милосерден. Он не собирался уступать моим мольбам о перкоцете, чтобы избавить меня от страданий. Он прошел бы со мной через ломку и заставил бы меня пройти через нее, пока я не превращусь в лужу пота, слез и рвоты на полу.

— Я понимаю, что ты напугана, милая. И я не буду приукрашивать это — так и будет. Это будет страшно и ужасно, и ты никогда не будешь чувствовать себя более одинокой и несчастной, чем на следующей неделе или около того. Но самое худшее — это первые два-три дня. Вот и все. Всего три дня. Ты ведь можешь вынести все, что угодно, в течение трех дней, верно?

В этом я не была так уверена. Я не была супергероем. Однажды я плакала из-за ушибленного пальца на ноге. У меня не хватало терпения к вещам, которые заставляли меня чувствовать себя плохо.

— Ты хочешь очиститься, верно?

Это заставило мои глаза метнуться к нему, и когда я заговорила, в моем голосе была каждая частичка уверенности, которой я обладала. — Да.

— Тогда ты делаешь выбор или я приковываю тебя к кровати?

Если я не совсем ошибаюсь, в его голосе было немного юмора, как будто он пытался немного подразнить меня, пытаясь сделать невероятно тяжелую и мрачную ситуацию немного легче.

Я с трудом сглотнула, пытаясь сделать то же самое. — Я вообще хочу знать, почему у тебя здесь есть что-то, чем можно приковать женщину к кровати?

В ответ на это его губы приподнялись так, что кожа рядом с глазами очаровательно сморщилась.

В другом мире, в другой жизни, он был бы тем, кого я позволила бы себе желать.

Как бы то ни было, в моей жизни не было места для этого.

Потом, конечно, была та часть, где он был социопатом-психопатом с каким-то комплексом спасителя.

Или, другими словами, он был не в себе.

— Шутки в сторону, Бетани. Сделай правильный выбор.

Я не знаю, что это было — искренность в его словах, тот факт, что мне действительно нужно было что-то изменить к лучшему, тот факт, что у меня на самом деле не было выбора, или сочетание всего вышеперечисленного, но я проглотила возражения.

— Хорошо.

— Хорошо, — согласился он, кивая и медленно вставая, — ладно. Ты будешь жалеть об этом неделю, а потом будешь счастлива, что сказала это. Я собираюсь сбегать за кое-какими припасами, чтобы попытаться облегчить тебе задачу. Я вернусь через несколько часов.

Сказав это и больше ни слова, он повернулся и вышел из комнаты. Секунду спустя я услышала, как щелкнула дверь в холл.

Я была кем угодно, но я не была глупой. Если он собирался оставить меня одну, я собиралась убраться отсюда к чертовой матери. Что бы потом, я не знаю, может быть, погуглить какие-нибудь домашние детоксикации и измените мою жизнь, не будучи в плену.

Я вскочила с кровати и бросилась к окну, глядя вниз на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть, как мотоцикл подъезжает к концу подъездной дорожки, останавливается, чтобы посмотреть, а затем отъезжает.

Значит, он был байкером.

И если он был байкером на побережье Навесинк, что ж, это означало одно. Он был Приспешником.

Это, ну, это только усугубило тот факт, что мне нужно было убираться отсюда к черту. Последнее, что мне было нужно в моей жизни — это быть пойманной какой-нибудь бандой байкеров-преступников. Нет, сэр, ни за что.

Я подошла к его комоду и нашла пару пижамных штанов со шнурком, туго затянув их, чтобы, пока они пугающе низко висели на моих бедрах, не упали на пол, затем сделала безумный рывок к входной двери.

Чтобы обнаружить, что она заперта снаружи.

Мое сердце ушло в пятки, когда я развернулась и отчаянно побежала к окну в гостиной, где была пожарная лестница. Но когда я потянула его оно не сдвинулось с места. Я поискала глазами замок, но обнаружила, что его там нет.

О, нет.

Оно не поддавалось, потому что он чертовски крепко его заколотил.

У меня перехватило дыхание, когда я повернулась лицом к квартире, которая, по всем намерениям и целям, станет моей тюрьмой на следующий… сколь угодно долгий срок.

Могло быть и хуже. На кухне был светло-серый кафельный пол, который сочетался со столешницей и хорошо контрастировал с белыми шкафами. Жилое пространство было небольшим и скудным — только диванчик, лампа и столик. Кровать была хорошей. Ванная тоже.

Вероятно, это было намного приятнее, чем любое из мест, куда я пошла бы для традиционной детоксикации.

Это не делало его менее похожим на тюрьму.

И хотя Лазарус был чертовски привлекательнее в миллион раз, чем любой консультант по наркотикам, это не лишало его роли надзирателя.

Надзиратель с цепями на кровати.

И от этого у меня не было, абсолютно не было, неожиданного напряжения моей промежности при этой мысли. Нет. Этого не произошло.

Я могла бы быть кем угодно, но я была не из тех девушек, которые влюбляются в парня, который держит ее в заложниках.

Я глубоко вздохнула и двинулась на кухню, хватая чашку кофе из машины и стараясь не психовать.

Я проиграла эту битву.

Хотя в любом случае это все длилось не так уж долго, потому что к тому времени, как наступил полдень, я с головой погрузилась в ломку.

И все, что осталось — это страдание.

Глава 3

Лазарус

Когда я был уверен, что она отключилась прошлой ночью, я обошел весь многоквартирный дом, сообщив всем, что моя сестра осталась со мной и проходит детоксикацию. Хотя они, как правило, придерживались позиции «не лезь не в свое дело», учитывая, что все они сами были преступниками, я не верил, что они не вызовут полицию, если услышат, как Бетани кричит о том, что ее держат в заложниках.

— Она уже достаточно долго, блядь, косячила, — солгал я сквозь зубы торговцам марихуаной дальше по коридору, — пришло время ей привести себя в порядок, прежде чем она проебет свою жизнь, — эта часть была достаточно правдива.

— Понимаю, чувак, — сказал парень, имени которого я даже не знал, — мы просто занимаемся травой, приятель, но мы знаем, как это жесткое дерьмо портит тебе жизнь. Мы не будем лезть не в свое дело.

Это был тот же самый ответ от урода, который жил рядом, и Барни, и его жены Герти, которые были фальшивомонетчиками.

Наркотики были постоянно растущей проблемой повсюду. Они все это знали. Особенно учитывая, что у нас были торговцы героином прямо через дорогу. И, как бы им, возможно, не нравилась мысль о разъяренной, плачущей или кричащей женщине, они понимали, что вы должны делать то, что вы должны делать для тех, кого любите.

С точки зрения сестры, это было умно.

Даже если бы они каким-то образом увидят ее — мы оба были темноволосыми и темноглазыми. Это было достаточно правдоподобно.

Как только с этим было покончено, я сменил замок на входной двери, заменив его на тот, который запирался только снаружи. У меня была цепочка внутри. Этого было достаточно. В любом случае, никто не стал бы вламываться в дом Приспешника. Когда это было сделано, я заколотил окна гвоздями.

Даже если она была счастлива при мысли о детоксикации, о том, что ей станет лучше, потребуется всего пара часов активного отвыкания, чтобы наступило отчаяние. Она полезет на гребаные стены, пытаясь выбраться любым возможным способом, чтобы выйти на улицу и получить еще одну дозу.

Мне нужно было перекрыть все пути.

Вот почему я ушел сразу после того, как она проснулась, и мы поговорили. Мне нужно было сходить в клуб и поговорить с братьями о том, чтобы попытаться прикрыть меня на несколько дней, а затем захватить кое-какие продукты и одежду для нее. Она будет потеть от всего, что бы ни надела, и одежда будет ей нужна. Чем дольше я ждал, чтобы выполнить это, тем хуже она себя чувствовала, тем больше у нее было шансов найти выход и вернуться к своей привычке.

Я не мог сказать, откуда взялось это желание. Я не был героем такого типа. В общем, я был из тех, кто позволял каждому жить своей жизнью. За пять или шесть лет я прошел через столько дерьма, что это дало мне новый, гораздо более спокойный взгляд на жизнь. Дерьмо случается, и это происходит буквально все гребаное время. Если ты волновался из-за каждой мелочи, ты был напряжен двадцать четыре на семь. Было легче в прямом и переносном не замечать этого.

Я ежедневно видел сделки с наркотиками и никогда не сообщал об этом.

Я видел, как люди нюхали со стоек в Хекс, и их не выгоняли, хотя я знал, что существует политика «без наркотиков».

Я очень редко вмешивался.

Я остановил ограбление какой-то бедной гребаной шестнадцатилетней девочки в городе, и я рассказал Приспешникам о людях, ворвавшихся в их тренажерный зал.

Я не был каким-то Белым Рыцарем, спасающим девицу в беде.

Я больше походил на Черного Рыцаря, от которого всем хорошим девочкам было велено держаться подальше.

Может быть, это было мое собственное прошлое, мои собственные передозировки, мое собственное чувство полного и абсолютного одиночества в мире, когда никто даже отдаленно не мог понять, как ужасно я себя чувствовал, как плохо все должно было быть, чтобы позволить мне воткнуть иглу в руку и ввести наркотики в вены.

Откровенно говоря, если бы вы там не были, вы бы ни за что не смогли даже начать осознавать такую низость.

Такая хорошенькая девушка, как она, одна в баре в четверг вечером. Вокруг нее не могло быть много людей, которым было бы не наплевать, если бы они позволили ей это сделать. Так что, скорее всего, у нее либо не было семьи, либо они не были близки.

Видите ли, мне пришлось делать это в одиночку.

Я прошел через это страдание без единой гребаной души в мире, которой было бы не все равно, жив я или умер.

Я не знал ее до этого, но я не хотел, чтобы ее постигла та же участь.

Мне, блядь, было не все равно.

Я ее не знал. Я не знал, была ли она выпускницей средней школы или отсасывала парням за деньги. Не имело значения, что она делала, где была. Каждый делал то, что ему было нужно, чтобы выжить. Я был не из тех, кто может судить.

Но мне было не все равно.

Может быть, это была форма покаяния. Может быть, я почувствовал необходимость заплатить за свое прошлое. Какова бы ни была причина, я собирался помочь ей.

Нравилось ей это или нет.

— Я думал, ты вернешься прошлой ночью, — прорычал Эдисон на меня, когда я вошел в дверь. Не потому, что он был зол, а просто этот ублюдок так говорил.

— Я тоже так думал. Оказывается, у меня есть компания, — увильнул я.

На это его губы слегка изогнулись, придавая ему совершенно дьявольский вид. — Компания, да? — спросил он, точно поняв, что я имел в виду сказав это, что я привел женщину к себе домой. Это было достаточно простое объяснение. И поскольку они никогда не переставали подтрунивать надо мной из-за того, что мне не хватает киски, они бы поняли, если бы я захотел пировать после моего голода.

— Да. Я хотел спросить, не могли бы вы, ребята, немного прикрыть меня на следующую ночь или две.

На это он усмехнулся, звук был низким гулом. — Почувствовал вкус чего-то сладкого, а? Хорошо. Я возьму твои смены, и если Ренни спросит, я скажу ему, что ты только что окончательно потерял девственность и тебе нужны выходные, чтобы понять, как работает твой член и где находится точка G. Ничего особенного.

Я фыркнул на это, качая головой. — Я ценю это.

— Два дюйма, — крикнул он, когда я начал уходить, заставляя меня обернуться.

— Два дюйма? — повторил я.

— Точка G. Два дюйма внутрь, верхняя стенка, не больше полдоллара. И им нравится твердое давление, а не дразнящие поглаживания.

На это, совершенно неожиданно, как и на большинство вещей с Эдисоном, я откинул голову назад и рассмеялся. — Я нашел свою первую точку G, когда мне было пятнадцать, но спасибо за информацию.

— Ты пропустил возвращение Сайруса прошлой ночью, — добавил он, заходя за стойку бара за стаканом и бутылкой водки. Эдисон любил выпить. Будучи сам зависимым, я мог заметить это за милю. Он не был одним из них. Он просто любил выпить. И у него была терпимость пожизненного алкоголика. То, что он выпил три шота водки в одиннадцать утра, было, по сути, его эквивалентом разбавленной мимозы за поздним завтраком.

— О, да? Что я пропустил?

— Он привел домой гребаный гарем, — сказал Эдисон, качая головой и потягивая неразбавленную водку, — по-видимому, у этой цыпочки Аддисон много подружек, и все они открыты для… — он сделал паузу, думая о правильной фразе, — совместного использования.

В этом был весь Сайрус.

— Сколько их было? — спросил я с искренним любопытством.

— Он привел четверых, но Риву каким-то образом удалось утащить одну в свою постель.

— Что, для тебя никого не оставили?

Он фыркнул на это. — Вонь бывших школьных болельщиц, нижнее белье Victoria's Secret и отчаянная потребность в мужской поддержке. Я могу получить кое-что получше.

Эдисон, несмотря на все свои насмешки по поводу того, что я недостаточно трахался, был чертовски разборчив с женщинами. Он определенно получил свою справедливую долю, но он никогда не нацеливался на самые легкие добычи. На самом деле, ему, как правило, нравились девушки, которые гуляли с книгами в руках или наушниками в ушах — вы знаете, девушки с надписью «отвали» на лбу.

Это был его тип.

Его член не приблизился бы и на десять футов к бывшей чирлидерше.

— Victoria's Secret в наши дни отлично справляется со стрингами, — добавил Сайрус, входя полусонным, потирая бороду.

— Меня не интересует дизайнерская бирка на ее трусиках. Гораздо больше, блядь, интересует задница под ней, — Эдисон пожал плечами, допивая свой напиток, — хорошо, значит они все для тебя. Надо идти помогать Кэшу и Джейни в спортзале. Сегодня мы вешаем чертовски тяжелые груши, — сообщил он нам, направляясь к двери и исчезая за ней.

— Почти уверен, что Джейни весит меньше, чем тяжелая груша, — сказал Сайрус, кивая в сторону кухни.

Я последовал за ним, зная, что Эдисон согласился прикрыть, но решил, что лучше всего, если они все будут в деле.

— Как продвигается работа в мастерской? — спросил я Рива, который уже стоял на кухне и готовил кофе. Он, имея прошлое, которое означало, что он был в деле, участвовал в восстановлении мастерской старинных автомобилей Репо. Они также немного работали над байками, но, как правило, оставляли повседневный ремонт автомобилей Колтону Кингу и его людям, поскольку они были здесь дольше и Рейн, не желая наступать на пятки, тем более что Приспешникам на самом деле не нужны были деньги от их законного бизнеса.

Все это чертово место было сожжено дотла во время их проблем с семьей Абруццо несколько месяцев назад, и это был долгий, затяжной процесс, чтобы вернуть его в рабочее состояние.

— Идиотскую подрядную организацию нужно уволить. Если Репо поймает еще кого-нибудь из них, курящих травку, когда они должны работать, головы полетят к чертям собачьим.

— Так где ты был прошлой ночью? Я мог бы использовать в своей постели на одну женщину меньше, — сказал Сайрус, ничуть не смущенный такой неловкой ситуацией, как четверничек.

— Нашел свою собственную женщину и затащил ее в свою постель, — ответил я, это было абсолютной правдой, — вот почему я здесь. Эдисон уже согласился подменить мои смены, так что я…

— Больше ничего не говори, — оборвал меня Сайрус, хлопнув рукой по моему плечу, — ты весь в этом. Но… не надевай чертово кольцо, ладно? — спросил он, качая головой, — я не могу ходить по барам и снимать цыпочек с Ривом и Эдисоном.

— Что, черт возьми, со мной не так? — спросил Рив, ничуть не обидевшись, — я утащил одну из них у тебя из рук прошлой ночью.

— Он гребаный Зануда Дебби (прим.перев.: вымышленный персонаж из телешоу), и он это знает, — продолжал Сайрус, — и Эдисон отпугивает цыпочек своим рычанием. И если этого недостаточно. С его нелепыми стандартами, он, блядь, худший гребаный второй пилот на планете.

— Не надену кольцо, не волнуйся, — заверил я его, — я ценю свободу.

— Но мы увидимся с тобой на ринге в понедельник, верно? — спросил Сайрус, взволнованный возможностью увидеть меня на ринге.

Я не часто дрался. Уже нет.

Когда Росс только нанял меня, я дрался почти каждую неделю. Но примерно через год я доказал свою состоятельность в качестве охранника и проводил больше ночей, занимаясь этим, чем сражаясь, оставив это для более молодых или более кровожадных бойцов. Я все еще выходил на ринг, когда мне это было нужно — когда кто-то просил меня, в частности, потому, что я когда-то заработал им много денег, или потому, что другой боец был слишком ранен, бросил полотенце, или был слишком пьян или под кайфом, чтобы было весело смотреть, как ему надирают задницу.

Так что с тех пор, как я несколько месяцев назад стал проспектом, мне не нужно было выходить на ринг, кроме одного раза, и это было тогда, когда я был еще новичком для Приспешников, чтобы кому-то из них было не наплевать на то, чтобы я появился там.

Поэтому мой бой в понедельник имел большое значение для моих коллег-проспектов, а также для некоторых полноправных членов, которые сообщили мне, что они придут… и будут ставить против меня.

Я не потрудился сказать им, что они проиграют.

Если я и знал, что могу что-то сделать, кроме готовки, так это выиграть бой. Отчасти это были просто детские и подростковые стычки, которые превратились в драки в барах в раннем взрослом возрасте. Однако в большей степени это произошло благодаря Россу Уорду и его способности «работать с отчаянием».

Он сделал меня тем, кем я был во многих отношениях, взяв на себя роль старшего брата для того, у кого больше никого не было в мире. Росс не был теплым и пушистым парнем, и поэтому он никогда не стал бы претендовать на такую же связь со мной, но я без сомнения знал, что он чувствовал то же самое со мной. Я, вероятно, был единственным человеком, кроме него самого, которого когда-либо пускали в его резиденцию.

Именно таким он и был.

Вот почему он так много работал со мной, когда я впервые согласился работать с ним.

На самом деле он тоже предпочел бы, чтобы я не дрался.

Но вечер понедельника был самым большим боевым вечером недели, и в то время как у него было четыре других бойца, проводивших два боя, в третьем бою не хватало главного игрока из-за драки в начале недели, в результате которой у парня выбили три зуба, и ему нужно было вставить имплантаты. Он будет отсутствовать какое-то время, а все остальные его хорошие бойцы уже сражаются.

Мой будет последним боем этой ночи против парня по имени Игорь, который был примерно вдвое больше меня, но только на треть тренированнее. Дураки, которые не знали меня, поставили бы на него.

И они понесут огромные потери.

Я? Я бы ограбил их.

Так же поступил бы Росс и любой другой, кто поставил бы на аутсайдера.

Это должен был быть хороший бой.

Откровенно говоря, я тоже мог бы воспользоваться свободой. Я должен был прийти.

Единственной проблемой, которая у меня сейчас была, было то, что я беспокоился о том, чтобы оставить Бетани.

Но мне придется сделать то, что я должен был сделать, и к тому времени она должна быть, по крайней мере, немного лучше, чем будет в ближайшие два дня.

— Конечно. Что-нибудь, что мне нужно знать, или все в порядке? — спросил я, когда они занялись приготовлением кофе и разогревом остатков китайской еды, оставшейся с двух ночей назад, потому что меня не было рядом, чтобы приготовить для них.

— Знаешь, сегодня вечером должна быть церковь, — сказал Рив, и я почувствовал, что вздыхаю.

Конечно.

Как я мог это забыть?

— Думаю, Рейн поймет, что ты обменял одну встречу на киску, — вставил Сайрус.

— Хотя, наверное, стоит позвонить ему, — добавил Рив, будучи всегда более серьезным из них двоих.

— Верно, — согласился я, — спасибо, что напомнили, ребята, — сказал я, направляясь к выходу, потянувшись за телефоном, когда вышел на улицу.

Я позвонил Рейну, услышав, как Феррин и Фэллон на заднем плане устраивают что-то вроде соревнования по крику, против нового брата, что дало мне редкую возможность поймать Рейна, только наполовину обращающего внимание и, следовательно, более сговорчивого. К концу двухминутного разговора у меня разболелась голова от криков, и я был отпущен для этой единственной церкви при условии: только один гребаный раз.

С этими словами я оставил свой байк у здания клуба и взял одну из машин, направляясь запастись едой, а затем кое-какой одеждой для Бетани. Я схватил пару дополнительных комплектов простыней и тяжелых одеял, зная, что она вспотеет, но и замерзнет сильнее, чем когда-либо в своей жизни. Как грипп на стероидах. Я схватил дополнительные таблетки Адвила и жевательные таблетки от тошноты и решил, что это примерно так же поможет.

На самом деле ничто не могло помочь.

Но, по крайней мере, это несколько упростит ситуацию.

Я вылез из машины и направился к своей квартире с примерно пятнадцатью сумками в руках и шестью бутылками Педиалита (прим.перев.: Педиалит — это пероральный раствор электролита) на груди.

Я едва успел отпереть дверь и толкнуть ее, как услышал звук.

Это был не совсем плач, но и не такой жалкий, как хныканье — просто болезненный, постоянный звук, с которым я был достаточно знаком, чтобы знать.

Это началось немного раньше, чем я ожидал, заставив меня задуматься, как долго она употребляла и сколько. Я должен был получить эту гребаную информацию до того, как уехал.

Ну что ж.

Слишком поздно для размышлений.

Я поставил сумки на пол, потянулся, чтобы взять обезболивающее и средство от тошноты, прежде чем направиться в спальню.

Обнаружив, что там пусто, я заглянул в ванную и увидел, что она сидит у стены, прижав колени к груди, голова к коленям, тело раскачивается взад-вперед, а ее правая рука царапает кожу на руке.

— Бетани, — позвал я тихим голосом, не желая пугать ее.

Однако она не испугалась, вероятно, услышав, как я уронил сумки и направился к ней. Ее голова медленно поднялась, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня, ее глаза были суженными и с кругами под ними.

А потом она произнесла четыре слова, которые были мне слишком хорошо знакомы.

— Я не могу этого сделать.

Глава 4

Бетани

Я хотела, чтобы он вернулся.

Я знала, что это было неправильно. Он удерживал меня здесь против моей воли, заставляя меня проходить детоксикацию, совершая целый список преступлений против моего благополучия.

Но по мере того, как проходили часы и начиналась ломка, все, о чем я могла думать, было то, что я не хотела оставаться одна. Это заставляло меня выглядеть слабой и жалкой, но мне было все равно.

Мне казалось, что я вылезаю из своей кожи.

Например, как когда я смотрела телешоу, где тысячи насекомых вырывались из-под кожи персонажа, и это заставляло меня чувствовать, что моя собственная кожа соприкасается с насекомыми.

Вот как это было на самом деле. По моей коже побежали мурашки. Это больше не было частью меня. Это было похоже на ее собственную сущность. И мне ничего так не хотелось, как стащить ее с себя, чтобы избавиться от тошнотворного ощущения.

Я была почти уверена, что причина, по которой я хотела его вернуть, заключалась в том, чтобы я не сделала чего-то совершенно безумного, например, не схватила один из легкодоступных ножей из кухонного ящика и не начала отрезать части себя, просто чтобы попытаться остановить это чувство. Хотя я знала, что это было не реальным, и не имело бы значения, если бы я сняла каждый слой кожи, жира, мышц, сухожилий и костей. Все равно бы казалось, что они там были.

Были небольшие боли в суставах, но все это было полностью перекрыто более сильным ощущением ползания. Хотя я знала, что рано или поздно боль станет почти невыносимой.

Я уже чувствовала пот. Вот как ты понимал, что становится все хуже. Волосы у меня на затылке были влажными у корней. Скоро такой будет вся моя голова, пока я не буду выглядеть так, словно меня окунули в воду. Затем он окажется в подмышках, поперек спины, живота, груди и, в конце концов… рук и ног. Каждый дюйм моего тела будет влажным, как в лихорадке, в то время как я буду дрожать от озноба.

Опять же, я была абсолютно искренне до глубины души напугана тем, что осталась одна проходить через это. И, видя, что рядом со мной никого не было, мой похититель был лучшим выбором.

Так что, возможно, у меня был какой-то временный Стокгольмский синдром. Но я могла бы справиться с этим, когда снова стану чистой и с ясной головой.

Прямо сейчас я просто хотела, чтобы он вернулся.

Поэтому, когда он позвал меня по имени, это был, возможно, самый прекрасный звук, который я когда-либо слышала в своей жизни.

Что было очень, очень грустно, если подумать об этом.

— Да, ты сможешь, — сказал он мне, придвигаясь ближе, пока не оказался прямо рядом со мной, опустился на колени рядом со мной и коснулся моей руки, где я оставила довольно приличные следы от ногтей на коже, отчего на поверхности выступила ярко-красная капелька крови. Я даже не осознавала, что сделала это, пока он не обратил на это внимание.

— Будет только хуже, — сказала я, не заботясь о том, как жалко это прозвучало.

— Да, это так, — согласился он, не приукрашая это, за что я была в равной степени благодарна и раздражена. Некоторые банальности, хотя я бы знала, что это чушь, могли бы быть приятными прямо сейчас. — И тогда все будет медленно, но верно становиться лучше.

— У меня зуд по коже, — призналась я.

Он кивнул на это, убирая руку с моей руки и протягивая руку, чтобы на секунду коснуться моего лица. — Был жар, — заметил он, — морозит?

Я натянуто кивнула на это, испытывая облегчение от того, что мне не придется объяснять каждую мелочь.

— Хорошо, пойдем, — сказал он, вставая и протягивая мне руку, чтобы я взяла ее. Не было даже малейшего колебания, прежде чем я сделала это, позволив ему поднять меня на ноги, чувствуя боль в мышцах моих бедер. — Еще нет, — сказал он, когда я сделала движение к кровати, — давай попробуем другие превентивные способы, — странно добавил он, потянув меня в главную комнату, где было свалено около дюжины пакетов.

Он внезапно отпустил мою руку, заставив меня впервые осознать, что он вообще держит ее. Моя ладонь почувствовала себя странно без контакта, и мне пришлось сжать ее в кулак, чтобы остановить себя от того, чтобы снова потянуться к нему. Что было безумием. Он подошел к столу и схватил бутылку какого-то ужасного сока оранжевого цвета.

— Что это? — спросила я, сдвинув брови, когда он снял крышку и протянул бутылку мне.

— Педиалит.

— То, что дают детям? — спросила я, потянувшись за ней, поднося к носу и принюхиваясь. — О Боже, — поморщилась я, — пахнет сладким.

— В значительной степени, — согласился он, — и, надеюсь, это облегчит симптомы обезвоживания, так что пей.

Понимая эту логику, я взяла бутылку и опрокинула ее, сделав долгий глоток. Может быть, это помогло бы обезвоживанию, но был хороший шанс, что это вызовет рвоту, которая была такой отвратительной. По-видимому, то, что я читала, было правдой: у младенцев было другое количество вкусовых рецепторов, чем у взрослых. И вкусовые рецепторы, которые у них были, ну, они были серьезно испорчены, если им нравился вкус апельсинового Педиалита.

Лазарус протянул мне две таблетки Адвил, которые я приняла вместе с остатками Педиалита.

— Это все, что я могу предложить, — сказал он мне извиняющимся тоном, хотя это была не его вина, — я положу лекарства от тошноты и желудка на тумбочку. У меня также есть несколько комплектов одежды, которые я положу в ванную и… — сказал он, роясь в сумках, — два новых теплых одеяла, — сказал он, вытаскивая их — одно серое и пушистое, другое черное и трикотажное.

Он протянул их мне, и я прижала их к груди, чувствуя, как в животе поселяется чувство безнадежности. Это действительно должно произойти. Я предполагаю, что это не полностью дошло до меня, пока я не приняла «превентивные способы» и не получила одеяла, потому что меня вот-вот охватит озноб. Пути назад не было. Я собиралась пройти через ад, из которого не было выхода, кроме времени.

— О, и да… — сказал он, поворачиваясь к кухонным шкафам и залезая под раковину, чтобы вытащить ведро, возвращаясь, чтобы взять мусорную корзину и положить его внутрь, прежде чем повернуться и пожать плечами, — на случай, если ты не сможешь дойти до ванны, — объяснил он, заставляя унижение пронестись по мне так быстро, что каждый дюйм моего тела почувствовал себя неловко и неуютно.

На случай, если меня вырвет, и я не смогу добраться до ванной.

Моя жизнь была по-настоящему ужасной.

— Бетани, ты пройдешь через это один раз, и все закончится, — сказал он, пытаясь утешить меня, — это не будет красиво. Ты не сможешь спасти свою гордость. Но через пару дней действительно плохая часть закончится. Через несколько недель все симптомы исчезнут.

Это было правдой.

Если я хотела вернуть свою жизнь в прежнее русло, я должна была пройти через это.

Как только все закончится, я пообещала себе, все будет кончено. Никаких промахов, никаких рецидивов. Я собиралась взять на себя обязательство двигаться вперед, чего бы это ни стоило, даже если мне придется переехать. Если мне придется разорвать связи со всеми, кого я знала. Я не собираюсь позволить каким-то наркотикам поглотить остаток моей жизни.

— Ты голодна? — спросил он так, словно уже знал ответ на этот вопрос.

Мой желудок скрутило в узел. Конечно, отчасти это было от нервов. Но в большей степени это была ломка — предвестник рвоты, которая наступит скорее раньше, чем позже.

— Я думаю, что некоторое время воздержусь от еды, — призналась я, забирая у него ведро.

— Хорошо, — сказал он спокойно. Он был таким чертовски спокойным во всем. Вместо того чтобы утешать меня, я находила это почти раздражающим, — иди ложись, я обо всем позабочусь, — сказал он, махнув рукой на сумки.

Радуясь побегу, я помчалась в спальню, поставила ведро рядом с кроватью, достала одеяла из упаковки и разложила их на кровати слоями. От нечего делать я схватила пульт, включила телевизор на повторы старых фильмов шестидесятых годов и забралась в постель, ожидая, когда по-настоящему начнутся страдания.

В другой комнате я слышала случайный шорох пластиковых пакетов и закрывающихся шкафов, шум раковины, звонок мобильного, а затем медленную, плавную интонацию его голоса, когда он ответил.

В этом было утешение — в его присутствии, в его понимании плохой ситуации. Я его не знала. Он держал меня в плену. Но я была рада, что он был тут.

На этом я проваливалась и просыпалась в течение часа или двух, отдыхая, в чем отчаянно нуждалось мое тело, прежде чем наступила полная ломка, она разбудила меня едва ли за минуту до того, как я вылетела из кровати, хлопнула дверью ванной и бросилась в туалет, почти болезненно осознавая, что у меня есть зрители, и более чем немного смущенная этим фактом.

Я встала, заметив стопку одежды у раковины рядом с двумя бутылками жидкости для полоскания рта и запакованной зубной щеткой. Я умылась. Я причесалась. Я снова прополоскала рот. И к тому времени моя голова снова была в туалете.

Снова.

И снова.

И блядь снова.

Мой желудок был в тисках как от судорог, так и от последствий рвоты. Начался озноб, и когда я убедилась, что в животе у меня ничего не осталось, я ополоснула лицо, почистила зубы и вернулась в спальню, с несчастным видом забравшись под одеяло, свернувшись калачиком на боку и дрожа.

Я не была уверена, сколько прошло времени, сосредоточившись только на том, чтобы дышать, преодолевая желание снова вырвать, раскачиваясь, чтобы попытаться согреться, пот покрывал меня, казалось, повсюду, и боль, которая пронзила каждое нервное окончание от моих ног до макушки.

Я только наполовину осознавала, что кровать тяготит, пока меня на мгновение не вырвали из моих страданий, когда я почувствовала, как одеяла приподнялись и сильное тело скользнуло за мной, его ноги согнулись за моими, его рука скользнула по моему бедру, чтобы устроиться на матрасе рядом с моим животом.

— Я слышу, как стучат твои зубы в другой комнате, — объяснил Лаз низким голосом, успокаивающим, насколько это могло быть для моих измотанных нервных окончаний.

— Я… вся… вспотела, — сумела возразить я между дрожью, почти гипертрофированно осознавая, что все его тело прилипло к моему, и он скоро промокнет насквозь, как и я.

— Все в порядке, — сказал он, искренне, как будто он это имел в виду, но хорошо… возможно, я и испытывала настоящие мучения благодаря своему собственному пристрастившемуся телу, но я все еще была достаточно «собой», чтобы испытывать полное отвращение при мысли о том, чтобы обливаться потом из-за какого-то случайного горячего парня. — Перестань, — сказал он, крепче обнимая меня за живот, когда я попыталась отстраниться, — тебе нужно согреться, прежде чем ты сломаешь гребаный зуб от такой дрожи.

Он не ошибся. И хотя это было болезненно, моя гордость не позволяла мне оставаться в постели. — Меня сейчас стошнит, — солгала я, заставляя его руку немедленно отпустить меня, когда я влетела в ванную, хлопнув дверью.

На полу в ванной мне казалось, что я сижу на льду своим замерзающим телом, что усугублялось моей одеждой, которая насквозь промокла от пота, когда я подтянула колени к груди и попыталась не заплакать.

Попыталась.

Прошло всего две минуты, прежде чем я превратилась в абсолютное рыдающее месиво. И примерно в это же время дверь открылась, и я услышала, как Лазарус направился ко мне.

Однако он не остановился рядом со мной, а продолжил двигаться в сторону душа, протягивая руку и включая воду. Я слышала, как наполняется вода, испытывая почти неприятное облегчение при мысли о горячей ванне, о чем угодно, лишь бы избавиться от лихорадки и озноба.

Однако, чего я не ожидала, так это того, что Лазарус вернулся ко мне, наклонился, притянул меня к себе и отнес в ванну, где опустил нас обоих в нее полностью одетыми.

— Полагаю, это решит проблему, — сказал он мне на ухо, откидываясь назад, передвигая меня так, чтобы моя спина оказалась у его груди, его рука обхватила мой живот, как якорь.

Вода была обжигающей, слишком горячей, чтобы быть комфортной для любого нормального человека, и, без озноба, я не знала, как он это переносил.

— Зачем ты это делаешь? — услышала я свой вопрос, не осознавая, что даже подумала об этом, прежде чем он сорвался с моих губ.

Позади меня его грудь расширилась, когда он сделал глубокий вдох и медленно отпустил его, его свободная рука, которая не была на моем животе, поднялась, чтобы убрать волосы за ухо.

— Ты веришь в знамения? — странно спросил он.

— Как неопалимая купина (прим.перев.: Неопали́мая купина́ — в Пятикнижии: горящий, но не сгорающий терновый куст, в котором Бог явился Моисею, пасшему овец в пустыне близ горы Синай. Когда Моисей подошёл к кусту, чтобы посмотреть, «отчего куст горит огнём, но не сгорает» (Исх. 3:2), Бог воззвал к нему из горящего куста, призвав вывести народ Израиля из Египта в Обетованную землю. В христианстве Неопалимая купина — один из ветхозаветных прообразов, указывавших на Богоматерь)? — спросила я, слегка улыбнувшись.

— Может быть, не так драматично, но в принципе да.

Серьезно?

На самом деле я не была уверена. Лично я не думала, что у меня когда-либо был такой опыт, но я знала многих людей, которые твердо верили в них. Например, когда моя подруга в старших классах обсуждала «идти до конца» со своим парнем, а затем упала и сломала ногу в трех местах только для того, чтобы узнать, что он уже переспал со всеми девушками в ее команде. Или как коллега однажды сказала мне, что она ехала поздно ночью, и перед ней выехал грузовик с кучей дорожных знаков, указывающих на пункт назначения, самый заметный из которых гласил «притормози», и она по какой-то причине прислушалась к совету, прежде чем грузовик свернул и внезапно темная фигура перебежала дорогу, и, если бы она не притормозила, она, вероятно, сбила бы его и убила.

Так что, возможно, там были какие-то знаки.

Для других людей.

— Наверное, — сказала я, пожимая плечами.

— Ты верующая? Ну или по крайней мере тебя воспитывали в ней?

— В детстве я ходила в воскресную школу, — призналась я, опустив тот факт, что я потеряла свою веру где-то в средней школе и так и не вернула ее.

— Ты помнишь, кем был Лазарь? — спросил он, заставляя меня потратить минуту, чтобы попытаться вспомнить это имя.

— Человек, которого Иисус воскресил из мертвых, — предположила я, примерно на девяносто процентов уверенная, что это было правильно.

— Ммм, — пробормотал он, его пальцы больше не заправляли мои волосы, а двигались вверх и вниз по моей руке так, что от них было так хорошо, как не должно было быть, но было. Я почти хотела обвинить тот факт, что я просто чувствовала себя ужасно в целом и что было приятно чувствовать что-то, что не было болью или ощущением ползания. Но большая часть меня, возможно, думала, что в этом есть что-то большее. — Лазарь был последователем Иисуса, и он был болен, и его сестры послали Иисусу весточку, чтобы попытаться исцелить его. Только когда он появился, он уже умер и был в своей могиле в течение четырех дней.

Когда он заговорил об этом, зазвенели колокольчики.

Хотя я не могу понять, какое, черт возьми, это имеет отношение к знакам.

— И он воскресил его из мертвых, — сказала я, немного нетерпеливая, чтобы добраться до того, что он хотел сказать.

— Да, — согласился он, его рука скользнула вниз, его ладонь накрыла мою, его пальцы скользнули между моими пальцами и сжались. Держа меня за руку. Он держал мою чертову руку. — Есть идеи, в каком городе это было?

Город? Я едва помнила основные детали этой истории, не говоря уже о таких незначительных вещах, как город.

Когда я покачала головой, его рука слегка сжала мою.

— Бетания (прим.перев.: Бетания или то, что в местном масштабе известно как Аль-Эйзария или аль-Азария («место Лазаря»), является городом на Западном берегу. Имя Аль-Эйзария относится к новозаветной фигуре Лазаря из Вифании, который, согласно Евангелию от Иоанна, был воскрешен из мертвых Иисусом. Традиционное место чуда, Могила Лазаря, в городе является местом паломничества).

Я почувствовала, как мой желудок странно сжался от этого, от странного совпадения, которое, ну, может быть, можно было бы рассматривать как знак для того, кто твердо в них верил. Даже находясь в некотором замешательстве, это казалось в некотором смысле довольно поэтичным.

Но если у него, возможно, были какие-то психопатические убеждения, что это означало, что мы были… обречены или что-то в этом роде…

— Я не слишком религиозен, и эта часть моего обучения в детстве вернулась ко мне, когда я увидел твое удостоверение личности. Если я и сомневался в том, чтобы попытаться помочь тебе, я думаю, что все сомнения исчезли прямо тогда.

Ладно, значит, это было не совсем странно.

Это было на грани странного, но, возможно, если бы я больше верила в знаки, я бы увидела это точно так же как и он.

— Бетания была городом, куда приходили больные, чтобы исцелиться, — добавил он, заставляя мой живот снова сжаться, возможно, понимая немного больше, почему это можно рассматривать как знак. — Я чертовски уверен, что был болен. И я бы продолжал быть таким.

— Так ты… восстал из мертвых? — спросила я, желая посмотреть, как он относится к этому.

— И да, и нет, — ответил он, кивнув.

— Не хочешь поподробнее рассказать об этом?

— Конечно. Но не сейчас. Ты чувствуешь себя немного лучше? — спросил он, его теплое дыхание коснулось моих волос.

Мне стало лучше. Я чувствовала себя не очень хорошо — отнюдь. Но я не дрожала, и горячая вода немного ослабила боль в мышцах, ровно настолько, чтобы сделать ее более терпимой.

— Я думаю, что с этого момента я буду просто жить в ванне, — сказала я.

— Как давно ты употребляешь? — спросил он, заставив мое тело инстинктивно подпрыгнуть.

Я не говорила об употреблении.

У меня не было друзей-наркоманов.

У меня не было семьи, которой было бы не наплевать на мою зависимость.

Я функционировала.

Я ходила на работу, оплачивала счета, делала все, что должна была делать, чтобы выглядеть нормальной и здоровой.

Так что никто никогда не спрашивал.

И это делало так, что мне никогда не приходилось говорить об этом вне моего собственного внутреннего монолога.

Я обнаружила, что это усугубляло ситуацию, когда мне приходилось противостоять этому таким образом. Мой живот скрутило достаточно, чтобы я всерьез задумалась, не вырвет ли меня, когда мое сердце снова набрало скорость.

Но я должна была поговорить об этом, верно?

Это было частью процесса восстановления.

Шаг первый — признать, что у тебя была проблема.

— Шесть месяцев.

— О, пф, — сказал он, и я почувствовала, как он пожал плечами подо мной. — Тогда все будет не так уж плохо, — объявил он, заставив меня задуматься, как, черт возьми, могло быть еще хуже. — Эти первые пару дней все равно будут отстойными, но у тебя не будет недель и месяцев или эмоционального дерьма, с которым нужно справиться.

— Эмоциональное дерьмо, — повторила я.

— Перепады настроения — в основном безнадежность и ярость. Затем ощущение, что ничто не чувствуется правильно или полностью отстранено. Затем возникают приступы паники, мышечная скованность, проблемы с концентрацией внимания и сном. У тебя все еще могут быть некоторые из них, но, скорее всего, не в значительной степени, и это не продлится столько месяцев, сколько обычно бывает у наркоманов со стажем. — Затем он сделал паузу, еще раз сжав мою руку, что, казалось, вызвало то же самое ощущение в моем сердце, успокоение, приятное чувство для разнообразия. — Это все только из-за таблеток? Или тут замешаны уличные наркотики или выпивка?

Я сделала глубокий вдох и задержала его на минуту. — Только таблетки. Я почти никогда не пью и пила только вчера вечером, потому что я была, я не знаю. Я чувствовала себя дерьмово, и я просто… пошла в бар. Я никогда не прикасалась к уличным наркотикам, — добавила я, зная, что это не было каким-то знаком чести, зная, что в конце концов я бы пошла за ними.

— Это было твое имя на пузырьке с таблетками, — заметил он.

Я фыркнула на это, качая головой. — Я защемила нерв в спине пару месяцев назад, — добавила я.

— Обычно так все и начинается, черт возьми, — согласился он.

— Я не смогу вынести это еще два дня, — сказала я, ненавидя, как жалобно звучал мой голос, но зная, что я ничего не могу сделать, чтобы изменить его.

— Да, ты сможешь.

— Ты говоришь так, чтобы это звучало легко, — огрызнулась я, выдергивая свою руку из его. Мне не нужны были его пустые банальности. Я не хотела слушать «ты можешь это сделать!»

— Это нелегко. Это отстой. Ты будешь корчиться от боли и эмоциональных страданий каждую минуту каждого дня в течение следующих двух дней. Это будет самая ужасная чертова вещь, которую тебе когда-либо приходилось терпеть, и ты серьезно подумаешь о том, чтобы покончить с собой, по крайней мере, полдюжины раз за это время. Но ты этого не сделаешь, и ты пройдешь через это, и ты сможешь вернуться в нужное русло, как только все закончится.

— Наверно, — призналась я, наконец полностью расслабляясь в нем, мои мышцы больше не могли держать меня в напряжении.

Почувствовав это, рука, которая не была у меня на животе, прошлась по верхней части моей груди, чуть ниже ключицы, полностью окутывая меня. Это должно было быть страшно от человека, который держал меня против моей воли, который запер дверь снаружи, который заколотил окна, который думал, что мое имя и его имя были каким-то знаком.

Но все, что я могла почувствовать в этих объятиях, была искренность — желание помочь, желание облегчить часть моего бремени, способ заставить меня чувствовать себя не такой невероятно одинокой в этом мире.

При этой мысли я почувствовала, как навернулись слезы — непрошеные, но столь же неудержимые. Я знала, что отчасти это было связано с ломкой, тем, как это заставляло ваши эмоции перескакивать из одной крайности в другую, совершенно самостоятельно и обычно не является адекватной реакцией на то, что их вызвало. В то же время, однако, был и тот факт, что прошло больше года с тех пор, как кто-то просто… обнимал меня. Было удивительно, как долго человек может обходиться без человеческого контакта, без прикосновения, которое должно было принести утешение. Я даже не осознавала, как сильно оно мне действительно нужно, пока не получила его снова.

Поэтому, когда мои руки сами собой поднялись и обвились вокруг каждого его предплечья, прижимая его ко мне, я не сопротивлялась. Я не слишком задумывалась об этом. Я просто сделала это, потому что это было правильно, потому что это был небольшой жест благодарности.

— У тебя есть работа, на которую тебе нужно позвонить? — спросил он долгую минуту спустя, шокировав меня из моего странного маленького мира грез, где я не была активно зависимой от детоксикации, а он был просто хорошим парнем в ванне со мной. Такие приятные вещи, как эти, у меня не могло их быть, и я это знаю. — У меня остался твой сотовый.

У меня действительно была работа.

Но, как бы то ни было, если бы я позвонила, мне было бы только хуже.

— Офис закрыт, — солгала я вместо этого, надеясь, что это прозвучало правдоподобно. — Длинные выходные, — добавила я для пущей убедительности. К тому времени, когда я закончу с ломкой, наступит понедельник, и я смогу просто подделать звонок на свой собственный автоответчик и сказать, что я заболела.

Кто-то однажды сказал мне, что в мире нет лучшего лжеца, чем наркоман, пытающийся помешать миру узнать, чем он на самом деле занимается. Это никогда не было правдой обо мне раньше, так как у меня никогда не было никого, кому мне нужно было лгать.

Но я обнаружила, что ложь прозвучала уверенно и легко, возможно, доказав, что этот человек все-таки прав. Это был не тот факт, что я была рада узнать о себе.

И я правда, действительно не хотела думать о том, чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, который сказал мне эту фразу, которая в конечном итоге станет правдой обо мне.

Встреча была бы не из приятных, это уж точно.

Мой желудок болезненно скрутило, почти гарантируя, что в ближайшем будущем у меня будет еще одно свидание моей головы и унитаза, что заставило меня вырваться из объятий Лазаруса.

— В чем дело? — спросил он, выпрямляясь, когда я медленно встала, пытаясь выжать немного воды из своей одежды — бесполезная задача.

— Я чувствую меня мутит, — призналась я, упуская из виду тот факт, что причиной этого было в основном мое неопределенное будущее, а не само состояние. Это не помогло бы.

— Хорошо, — сказал он, тоже вставая, но потянувшись за рубашкой, стащил ее и со шлепком бросил обратно в ванну.

Я знала, что не должна была смотреть.

Он был моим похитителем и, в некотором роде, спасителем.

Ситуация требовала серьезности и уравновешенности.

Но мои глаза не поняли послания и скользнули с его глупо красивого лица вниз. У него было много шрамов. Я заметила их на его руках, когда он прикасался ко мне в ванне, но, возможно, списала это на то, что он работал со своим байком или что-то в этом роде. Это было быстро отброшено как причина, когда мои глаза скользнули по его широкой груди и рельефному прессу и обнаружили там еще несколько шрамов — несколько вырезанных поперек груди, одна огромная длинная рана на боку. Мне не нужно было знать, чтобы понять, что большая была от ножа.

Мои глаза скользнули по очертаниям его пресса, заметив небольшую дорожку темных волос, которая исчезала под его джинсами. Но даже когда мои глаза заметили это, его руки были на поясе, он расстегивал пуговицу и расстегивал молнию. Мне тоже следовало отвернуться тогда, но я этого не сделала.

Я была абсолютным извращенцем, наблюдая, как промокшая джинсовая ткань соскользнула с его бедер и обнажила черные боксеры. И, поскольку они были обтягивающими и влажными, я могла разглядеть очертания его члена сквозь материал, вызвав неожиданную волну желания, прорвавшуюся сквозь другие многочисленные ощущения, наполняющие меня.

Но только на мгновение, потому что затем он полностью вышел из них и вышел из ванны, потянулся за полотенцем и быстро вытерся.

Я и за этим наблюдала.

Затем я наблюдала, как он обернул полотенце вокруг талии и полез под него, чтобы также снять промокшие боксеры.

Что, черт возьми, со мной не так?

При этой мысли я виновато подняла глаза и обнаружила, что он наблюдает за мной. И поскольку он наблюдал за мной, я знала, что он никак не мог пропустить мой похотливый взгляд.

Иисус.

Румянец пробежал по моей груди, шее, а затем, наконец, по щекам, заставляя меня, без сомнения, покраснеть от смущения, когда его голова слегка склонилась набок, и тень улыбки заиграла на его губах.

Но, к счастью, он ничего не сказал, когда потянулся за другим полотенцем и подошел ко мне, положив его на край ванны.

— Когда ты закончишь, мы дадим тебе больше Адвила и Педиалита, — сказал он, слегка опустив глаза, и я последовала за ними, впервые осознав, что я была в его футболке. Его белая футболка. И я промокла насквозь. Вы не могли «едва различить» очертания моих грудей; они были выставлены на всеобщее обозрение.

Но прежде чем я успела испугаться и обхватить себя руками, его глаза поднялись. — На этот раз мы попробуем вишневый, — добавил он.

— Вишневый что? — спросила я, совершенно растерявшись.

На это его улыбка стала теплой, заставив его темные глаза весело заплясать. — Педиалит, милая.

— Ох, верно, — согласилась я, немного лихорадочно кивая, когда он двинулся и повернулся, чтобы выйти.

Оставшись одна, я разделась, вытерлась и осушила ванну. Я переоделась в один из нарядов, которые он принес для меня — черные штаны для йоги и тяжелую красную толстовку большого размера, благодарная за тепло теперь, когда ванна закончилась.

Затем мой желудок снова зловеще свело судорогой, и я снова опустилась на колени и очистила то, что было в моем организме.

Добрых десять минут спустя, умытая, ополоснутая и причесанная пальцами, я вернулась в главную часть дома и обнаружила там Лазаруса в легких черных фланелевых пижамных штанах и обтягивающей белой футболке, которая облегала его сильные плечи и его фигуру. Он вытаскивал ломтики тоста из тостера и намазывал их, когда наполовину повернулся ко мне лицом.

Когда я покачала головой, моя рука потянулась к животу, который наконец-то опустел, он пожал плечами. — Тебе нужно что-то съесть, или ты будешь задыхаться от желчи всю ночь. Что еще хуже. Кроме того, если у тебя там что-то будет, это дает Адвилу шанс впитаться, прежде чем тебя снова начнет тошнить, — сказал он, ставя тарелку на стол рядом с другой бутылкой Педиалита, вишневого, как и было обещано, слегка охлажденного, и я подумала, что, если он будет охлажденным, это сделает его менее отвратительным.

После того, как я закинула Адвил со здоровым глотком вишневого напитка, который был лишь немного менее противным, чем апельсиновый, и потянулась, чтобы оторвать кусочек своего тоста, я обнаружила, что спрашиваю о том, что мучило меня большую часть дня.

— Откуда ты так много знаешь о том, что такое детоксикация?

Он полностью повернулся ко мне, держа чашку кофе в руках, выпятив грудь с глубоким вздохом, который он задержал на секунду, прежде чем отпустить и слегка пожать плечами.

Я думала, он на этом и остановится.

Но ох, нет.

Потом он рассказал мне.

Он мне все это рассказал.

Каждую отвратительную мелочь.

Глава 5

Лазарус

Пять лет назад

— Торгуешь на моей гребаной территории, ублюдок? — потребовал Родриго, главарь банды Дискипулос дель Инфьерно (прим.перев: с испанского — ученики ада). Это был риторический вопрос, потому что, прежде чем я успел ответить, его кулак врезался в мою челюсть слева. Это было достаточно тяжело, чтобы мое тело отлетело на несколько футов, Родриго был добрых шести футов ростом с семьюдесятью пятью фунтами мышц под его жиром, но он держал мою рубашку спереди, так что мое тело просто дернулось назад, и звук рвущегося материала встретил звук моего стона, когда я наклонился вперед и выплюнул один из моих дальних зубов.

Попасть в поле зрения Дискипулос дель Инфьерно было, одним словом, смертельно опасно.

Никто не занимался этим в их районе с тех пор, как Родриго сменил своего более мягкого брата три года назад и начал раздавать пинки под зад и смертные приговоры в зависимости от его настроения тем, кто даже попытается ему перечить.

Я? Я торговал на его улицах прямо у него под носом почти шесть месяцев. Достаточно плохо, что я крал его бизнес, но Родриго никогда бы не потерпел, чтобы его выставляли дураком.

Именно это я и сделал с ним.

В свою защиту скажу, что у меня был приказ. Если бы у меня, возможно, был выбор, я был почти уверен, что обошел бы два района и избавил себя от лишних хлопот.

Но это было не мое решение.

Мой босс, какое-то скользкое дерьмо по имени Рэнсом, имел давнюю вражду с Родриго. А я был никем, ничтожеством, дилером-наркоманом, который обменивал свое время в обмен на мою собственную дозу. Я был не нужен.

И я понял, когда Родриго бросил меня на землю, полез за чем-то в ботинок и вернулся с карманным ножом, на лезвии которого отразился свет уличного фонаря, когда он открыл его, что я именно так должен был встретить свой конец.

Меня просто послали как сообщение о том, что, хотя Родриго претендовал на территорию и удерживал Рэнсома, этот Рэнсом не был запуган демонстрацией силы. Он хотел сделать Родриго параноиком после того, как тот узнал обо мне, о том, чем я занимался и как долго. Он хотел, чтобы Родриго дважды вглядывался в каждое лицо, которое он видел на своих улицах каждый день. Если он сделает его параноиком, он сделает его слабым. Если бы он сделал его слабым, он мог бы убить его.

Войны наркодилеров.

Они никогда, блядь, не закончатся.

— Видишь это, парень? — спросил Родриго, на секунду подняв лезвие, прежде чем прижать его плоской стороной к моей щеке.

Я должен был обосраться.

Должен был.

Но это было не так.

Потому что я принял четыре таблетки Перкоцет прямо перед тем, как выйти на улицу. Я был в каком-то уютном оцепенении. Я был чертовски непобедим.

И я знал, что как только все мои наркотики будут проданы, я смогу вернуться к Рэнсому и получить еще одну дозу — достаточно, чтобы продержаться до следующего утра. Я бы добавил пару бутылок Джонни (прим.перев.:«Джо́нни Уокер» — марка шотландского виски), чтобы продержаться до следующего раунда раздачи на следующий день.

Так что мой мозг не думал о ноже и связанной с ним опасности; он думал о следующей дозе — о той, которой будет достаточно, чтобы заставить меня повалиться на кровать, уставившись в потолок, когда приподнятое чувство пронесется по моему организму, забрав все проклятые воспоминания.

Это все, чего я хотел.

Я просто хотел быть чертовски пустым.

Потому что, если кайф пройдет, даже на минуту, все, что останется, это страдания и воспоминания, с которыми я боролся годами. Похороненные временем, когда они вернутся, они будут чертовски ранящими.

Так что моя миссия в жизни состояла в том, чтобы никогда не позволить им вернуться.

Я не почувствовал этого, когда он разрезал мою рубашку, порезав при этом грудь. Я даже не почувствовал этого, когда он взял и вырезал букву Д.

Я даже не почувствовал этого, когда он бросил меня обратно на землю, оставив меня смотреть в небо, на звезды, ничего, кроме желания более ясного неба, чтобы я мог на самом деле, блядь, видеть их, когда он подошел ко мне, взял нож, вонзил его и потянул вверх.

Крик был тем, что заставило меня почти мгновенно протрезветь. Моя голова повернулась, чтобы увидеть молодую девушку лет шестнадцати или семнадцати, стоящую там с огромными голубыми глазами, в ужасе при виде Родриго надо мной.

К счастью, она была не одна, и отец схватил ее и потащил за собой.

Но этого было достаточно, чтобы напугать Родриго, возможно, поняв, что ему не следует выносить свое грязное белье на публику, где мы и находились, в небольшом переулке между двумя жилыми домами, но достаточно близко к проходу, чтобы любой проходящий мог видеть.

Это было то, что спасло мне жизнь той ночью.

Родриго встал с угрозой моему боссу, и я выполз из этого переулка и сел в такси, желая поехать домой, но я потерял сознание от потери крови и проснулся позже в больничной палате, с зашитым боком и подключенный к капельницам.

Это был первый раз, когда мне предложили детоксикацию.

Это был также первый раз, когда я согласился, решив, что по мере того, как кайф спадал, если я был на столько под кайфом, что даже не думал, блядь, сопротивляться, что все должно измениться.

С этими словами меня отправили в местную клинику. Меня зарегистрировали, у меня забрали мобильный и бумажник. Затем меня затащили в комнату и обыскали с раздеванием, одна из самых унизительных вещей, которые я когда-либо испытывал. Затем я застрял в комнате с наркоманом, который дергался, как черт, двадцать четыре часа в сутки. Мне давали бесконечные заменители, больше, чем мне нужно, больше, чем кому-либо нужно. Я был под кайфом от гребаных заменителей наркотиков. Они дали мне определенное время для еды и сна, а также индивидуальную и групповую терапию.

Это было терпимо.

Заменители блокировали абстинентный синдром (при.перев.: Абстине́нтный синдро́м (от лат. abstinentia — воздержание), абстине́нтное состоя́ние; жарг. ло́мка, — группа симптомов различного сочетания и степени тяжести, возникающих при полном прекращении приёма психоактивного вещества либо снижении его дозы после неоднократного, обычно длительного и/или в высоких дозах, употребления).

Терапия заставила меня взглянуть в лицо некоторым вещам, которые я игнорировал.

Но потом прошло две недели; мне вернули все мое дерьмо; меня выписали; меня сочли «очищенным», а затем отправили домой.

И, что ж, заменители закончились через день, и я, блядь, снова скатился.

Я вернулся к Рэнсому, которого встретил с распростертыми объятиями, потому что его любимым гребаным делом было снова болтаться там, где он хотел.

Прошло еще девять месяцев, прежде чем я снова прошел детоксикацию.

В тот раз это было вынужденно, потому что меня посадили по обвинению в хранении. После шести месяцев ожидания суда в окружной тюрьме меня отпустили в срок из-за отсутствия судимости.

Я вернулся на улицы, на этот раз с послужным списком и из-за этого не смог получить никакой работы. И кто меня ждал? Хороший старый надежный гребаный Рэнсом.

Следующий год был в основном пустыми пятнами в моей памяти.

То тут, то там у меня возникали вспышки перехода от таблеток к тому, что я начинал нюхать.

Затем переходил к игле.

Я был наркоманом в течение нескольких долгих лет, прежде чем понял, что вращающиеся двери детоксикационных центров — это не выход.

Со мной не нужно было нянчиться.

Мне не нужно было давать наркотики, чтобы облегчить переход.

Мне нужно было, блядь, страдать.

Может быть, это было не для всех; может быть, это было уникально для моего случая.

Но мне нужно было накинуть одеяло на голову и пропотеть до чертиков. Мне нужно было, чтобы у меня зуд побежал по коже. Мне нужно было чувствовать боль в каждом дюйме своего тела. Мне нужно было разозлиться достаточно сильно, чтобы пробить дыры в своих стенах, а затем упасть в ямы отчаяния. Мне нужно было блевать, обезвоживаться и быть абсолютно чертовски несчастным.

Потому что для меня это был единственный способ убедиться, что я не вернусь. Когда ты проходишь через ад, ты никогда не захочешь записываться на еще один гребаный тур по нему.

Я все равно разорвал связи с Рэнсомом, которого застрелили три месяца спустя. Они так и не нашли стрелявшего, но любой идиот знал, что это был тот же самый человек, который сделал из меня выпотрошенную свинью. Родриго.

Как только я закончил блевать, беситься и мерить шагами свои этажи, стараясь не содрать кожу, я наконец покинул свою квартиру.

И пошел прямо на мою первую официальную встречу Анонимных Наркоманов.

Я нашел куратора.

Я слушал истории.

Я рассказывал свою собственную.

Я утверждал, что мне становится лучше, в то время как каждую ночь я приходил домой, вставлял пистолет в рот и пытался найти в себе силы нажать на спусковой крючок. Или не нажимать на спусковой крючок. Как бы ни было.

Тебе нужно смириться с тем, что в первую очередь отправило тебя в эту дыру, сказал мне мой куратор в закусочной, когда пил кофе без кофеина, потому что он был одним из тех типов выздоровевших наркоманов. Он даже не употреблял сахар, потому что это вызывало привыкание.

Но как можно примириться со смертью? Был ли вообще какой-то способ? Было ли какое-то волшебное лекарство, чтобы убрать реальность наблюдения за единственным человеком, на которого тебе было не наплевать, на которого было невозможно смотреть, как она лежит в постели и чахнет, вены полны лекарств, которые, как клялись врачи, вылечат ее. Были ли какие-то слова, которыми кто-то мог бы накормить меня с ложечки, чтобы понять, как женщина, которая была только доброй, щедрой и трудолюбивой, в конечном итоге умрет медленно и мучительно, когда насильники и убийцы уйдут и умрут в мирной старости?

С этим никак нельзя было смириться.

Она была всем, что у меня было в этом мире.

И она исчезла.

И не было ничего, что могло бы сделать это лучше.

Но, как бы то ни было, я поливал грязью ее память, оскорбляя все, к чему она меня воспитывала, бросая свои чувства в бутылки, порошок и иглы.

Поэтому я сделал то, над чем раньше посмеялся бы, я посетил пару встреч с психоаналитиками. После этого я, наконец, просмотрел вещи моей матери, которые я спрятал в хранилище. Я сохранил то, что хотел, остальное пожертвовал или выбросил. Я продолжал ходить на собрания. Я работал над долгосрочной завязкой. Самым заметным для меня была неспособность сидеть спокойно или спать. Поэтому я ходил пешком.

Легче не становилось.

Я стал лучше, сильнее.

Или, по крайней мере, я так думал, пока не нажал на курок той ночью.

Собирая вещи, я вспомнил, как сидел на собраниях клуба анонимных наркоманов и слушал, как люди говорят, что они были чисты два, пять, десять, пятнадцать лет, когда у них случился рецидив, и думали: «только не я».

Но в ту ночь я понял, что это вполне мог быть я, если я что-то не сделаю, если я что-то не изменю.

Мне нужно было убраться подальше от моих старых улиц, моих старых контактов, моих старых призраков.

Мне нужно было перестать думать и пытаться покончить с собой.

Мне нужно было воскреснуть из мертвых.

——

Лазарус — настоящее время

Когда я закончил говорить, ее изящная рука опустила тост на тарелку, она стряхнула крошки с пальцев и медленно встала. Ее глаза были странно непроницаемы для того, кто, казалось, до сих пор проявлял каждую малейшую эмоцию на ее очень открытом лице.

— Ты мог бы сбить меня с ног перышком, — сказала она когда обогнула стол, подошла, встала прямо передо мной и обхватила руками мою грудь.

Совершенно сбитый с толку, мне потребовалась долгая минута, прежде чем я подумал поставить свою чашку с кофе и тоже обнять ее, сжимая, возможно, немного слишком крепко, но я только что отдал ей каждую болезненную, кровавую, ужасную, уродливую часть себя, и я чувствовал себя немного уязвимым.

— Мне жаль твою маму, — сказала она мне в грудь, ее голос был полон эмоций, отчего моя рука начала поглаживать ее по спине, — я тоже потеряла маму, — добавила она, заставив мое сердце сжаться. — БАС (прим.перев.: Боковой Амиотрофический Склероз), — добавила она, заставляя меня закрыть глаза и медленно выдохнуть. — Ей было пятьдесят два, — заключила она, качая головой, казалось, не в состоянии объяснить дальше.

И ей это было не нужно.

Этого было достаточно.

Я хотел знать, было ли это спусковым крючком для ее зависимости, насколько свежей была рана. Но я не мог спросить ее об этом. Это было то, чем ей нужно будет поделиться в свое время.

Мне потребовались годы, чтобы вообще говорить о своей маме, и даже тогда почти никто не знал подробностей о ее смерти.

— Мне жаль, милая, — сказал я, имея в виду это, когда наклонился и поцеловал ее в макушку.

— Скажи мне, что станет лучше, — сказала она, и я не был уверен, имела ли она в виду борьбу со смертью или зависимостью.

В любом случае, это был один и тот же ответ. — Это не так, но ты научишься справляться лучшим способам. И, в конце концов, это больше не будет тем, о чем ты думаешь каждый божий день, и ты сможешь начать жить снова.

— Жить звучит хорошо, — сказала она моей груди, сделав долгий, глубокий вдох и медленно выдохнув, прежде чем ее руки мягко ослабили хватку, прежде чем отпустить меня совсем.

Затем она взяла тарелку и бутылку и вернулась в спальню, ее медленная походка, вероятно, говорила о том, что ее мышцы кричали, и ей нужно было лечь, прежде чем они ослабнут совсем.

Не зная, что делать, я некоторое время суетился на кухне, ответил на несколько сообщений от Сайруса, в шутку просившего сообщить последние новости о сексе, и несколько от Росса, который рассказывал мне о деталях боя.

Еда оставалась в ней целых полчаса, прежде чем она оказалась в ванной и ее вырвало обратно. Но, по крайней мере, этого было достаточно, чтобы Адвил попал в ее организм. После того, как она вернулась в постель, я вошел и увидел, что она снова дрожит.

Я натянул одеяло и забрался к ней.

И это было в значительной степени так — держать ее в ознобе, пытаясь удержать в ней жидкость, Адвил и пару кусочков пищи, а затем чувствовать себя плохо из-за нее, когда все это снова вернулось.

Мы иногда разговаривали, в основном, чтобы попытаться отвлечь ее от того, как дерьмово она себя чувствовала — глупые мелочи, такие как шоу, которые показывали по телевизору, и еда, которую она хотела бы съесть, когда ее перестанет постоянно тошнить.

Душ. Полоскание рта. Повторение.

До раннего утра понедельника.

Глава 6

Бетани

Все было так плохо, как я и ожидала, как он и предупреждал. На самом деле, потому что я испытывала это на собственном опыте это было хуже.

Но, как он и обещал, к вечеру воскресенья симптомы начали уменьшаться. Меня перестало тошнить, и я уже начала задаваться вопросом, перестану ли я когда-нибудь это делать и как, черт возьми, кто-то мог страдать булимией.

Озноб немного уменьшился, хотя я была почти уверена, что моя внутренняя температура все еще была повышена, потому что я просто все время мерзла.

Это позволило мне, наконец, выспаться с воскресенья по понедельник, позволив мне проснуться и снова почувствовать себя в основном человеком.

Я вылезла из кровати и пошла в ванную, позволив себе принять душ, пытаясь взять себя в руки, стараясь не чувствовать себя такой жалкой.

Мои мышцы все еще болели — постоянная и тупая боль, к которой я была почти уверена, что привыкнуть не удастся; это всегда будет чем-то, что я осознавала, пока в конце концов (я надеялась) не пройдет.

Я вышла и переоделась в другой наряд, который мне оставил Лаз, впервые осознав, насколько это было с его стороны заботливо в первую очередь — леггинсы с принтом «сахарный череп» (прим.перев.: Мексиканский символ Дня мертвых. Это слово может означать целый ряд изделий, ассоциированных с праздником. Сахарные Калавера — кондитерское изделие, используемое для украшения алтарей и употребляется в пищу во время празднования) ярких цветов и темно-фиолетовая толстовка, за которую я была благодарна, учитывая, как мне все еще было холодно, когда я расчесала волосы, почистила зубы и внимательно посмотрела на себя.

Я не была уверена, когда я делала это в последний раз. Я думаю, это был побочный эффект отвращения к себе; я не хотела видеть, что я сделала с собой. Я не хотела видеть зрачки, которые были сужены, или то, как мои глаза выглядят так, будто они выпучены, или то, как я клюю носом, даже стоя.

Я выглядела так. Казалось, я должна была выглядеть по-другому, чтобы стать наркоманом. Но я все еще была собой, со своими веснушками, бледной кожей, карими глазами и ямочкой на подбородке. Может, я похудела на пару фунтов, но это было более вероятно из-за почти семидесятичасовой рвоты и отсутствия еды, чем из-за самих наркотиков. Под моими глазами были фиолетовые пятна от бессонницы.

Но в остальном — это была я.

Надеюсь, с этого момента я смогу быть просто собой. Я все еще смогу смотреть на себя в зеркало. Я прекратила саморазрушаться.

Благодаря Лазарусу.

С этими мыслями я вышла из ванной на звуки, которые он издавал на кухне. Где-то в гостиной док-станция играла что-то мягкое, рок-музыку. Лазарус стоял у плиты, размеренно нарезая что-то на кубики, так, как это делают повара, каждый раз не отрывая нож полностью. Это было то, что я находила странно горячим по причинам, которые я даже не пыталась понимать.

— Подумал, что ты, возможно, сегодня захочешь поесть, — сказал он, услышав, как я подошла, хотя я сделала это тихо.

— Я думаю, что справлюсь с этим, — согласилась я, положив руку на свой живот, который был болезненно пуст.

— Постараюсь сделать что-нибудь легкое, — сказал он, когда я подошла ближе, чтобы посмотреть, что он режет — картофель и лук. — Картофель на завтрак и простая яичница-болтунья. Если ты справишься с этим, мы, возможно, сможем подумать о равиоли на обед, — предложил он, заставляя мои губы приподняться. — Не-а, — сказал он, когда моя рука потянулась к кофейнику.

— Почему нет? О Боже, — простонала я, мое лицо, без сомнения, выглядело таким же болезненным, как и мое сердце, при одной мысли об этом. — Только не говори мне, что я больше не могу пить кофе!

На это он усмехнулся, одарив меня широкой белозубой улыбкой, от которой по моему животу разлилось странное теплое чувство. — Давай не будем слишком сходить с ума. Нет, я просто думаю, что, поскольку кофе обезвоживает, может быть, тебе сначала захочется немного воды, чтобы ты не чувствовала себя выжатой.

Выжатой — хорошее описание того, как я себя чувствовала.

И, видя его логику, я выпила стакан воды, прежде чем выпить кофе, пока он готовил.

Долгое время царило дружеское молчание, прежде чем он нарушил его. — Расскажи мне о своей маме.

От этой просьбы у меня перехватило дыхание, я так не привыкла, чтобы люди спрашивали о ней. Конечно, я была той, кто знал, как его мать страдала и умерла от своей болезни. Я ничего не могла с собой поделать; я прекрасно понимала эту боль — тяжелое положение ребенка, оставшегося без матери. Для того, кто не прошел через это, не было никакого способа понять.

— Как долго? — спросил он, когда я сразу ничего не сказала.

— Два года, — ответила я, время делало это не менее болезненным.

— Тогда не это было спусковым крючком, — сказал он, бросая картофель в сковороду, и шипящий звук наполнил почти напряженно тихую комнату.

— Не совсем, нет.

— Расскажи мне о ней, — попросил он, полуобернувшись ко мне, все еще перемешивая картофель, чтобы он не пригорал.

Я почувствовала, что слегка пожимаю плечами. — Она была скалой. Мой отец был и всегда будет полным придурком. Я думаю, что она потратила большую часть своего времени, пытаясь компенсировать это. Будучи мамой-домоседкой, она на самом деле не могла убежать от него, поэтому она просто держалась и пыталась оградить нас от него.

— Он причинял тебе боль? — спросил он напряженным голосом.

— Нет, — сказала я, качая головой и слегка криво улыбаясь, — это означало бы, что ему действительно было достаточно не наплевать, чтобы даже заметить, что мы там были. Хотя он обращался с ней как с дерьмом. Все, что она когда-либоделала, было недостаточно хорошо. Он даже не сказал нам, что она была больна, даже после того, как она попала в больницу из-за проблем с дыханием, связанных с БАС (прим.перев.: Боково́й (латера́льный) амиотрофи́ческий склеро́з (БАС; также известен как боле́знь мото́рных нейро́нов, мотонейро́нная боле́знь, боле́знь Шарко́, в англоязычных странах — болезнь Лу Ге́рига (англ. Lou Gehrig’s disease) — прогрессирующее, неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы, при котором происходит поражение как верхних (моторная кора головного мозга), так и нижних (передние рога спинного мозга и ядра черепных нервов)).

— Звучит так, как будто он был настоящим гребаным придурком, — согласился он, качая головой, когда потянулся, чтобы смазать сковороду и поставить ее на огонь. — Как ты узнала?

— Моя старшая сестра пришла навестить меня. Они с моей мамой планировали ее свадьбу. Когда она узнала, что происходит, она рассказала мне. Моя мама, — сказала я, качая головой и глядя на свой кофе, — не хотела «обременять» нас правдой.

Прошло всего около месяца с тех пор, как я видела ее в последний раз, в основном из-за двухнедельного отпуска, который я взяла, чтобы не потерять дни до конца этого года. Всего месяц, но, когда я вошла в ту больничную палату, она так похудела, что превратилась практически в скелет — просто кожа, обтягивающая кости.

Нормально, так сказали врачи.

Очевидно, так же, как и дрожь, и трудности с глотанием, и мышечные боли, усталость и проблемы с дыханием.

Они также говорили такие вещи, как: не так часто встречается у женщин, и она молода, и ей дают от двух до пяти лет.

От двух до пяти лет.

Вот сколько ей оставалось.

От двух до пяти лет, чтобы сказать то, что ей нужно было сказать.

От двух до пяти лет для нас, чтобы попытаться осознать реальность ее возможной смерти.

Но даже если бы у меня было десять лет, этого было бы недостаточно.

Ее отпустили, когда ее респираторная инфекция прошла — под любящую заботу мужа. Зная, что это верный смертный приговор, я бросила свою офисную работу в кабинете дантиста и почти вернулась домой, чтобы заботиться о ней.

Это был унизительный опыт — делать что-то подобное, особенно когда она была так молода — чистить зубы и расчесывать волосы, купать ее, одевать и кормить, готовить и убирать за ней.

Мой отец самоустранился, и я была рада его отсутствию.

Хотя ее голос слегка дрожал, она потратила столько времени, сколько могла, прежде чем устала рассказывать мне свои истории, делиться своей мудростью, рассказывать мне о своих надеждах, мечтах и страхах за меня.

Перестань отталкивать хороших людей, Бети, сказала она мне, зная, что мой отец дал мне некоторые довольно впечатляющие проблемы с доверием к противоположному полу, из-за чего я не могла поверить мужчине, когда он был искренним и добрым ко мне. Я всегда заканчивала тем, что расставалась с ними до того, как они могли, как я думала, причинить мне боль.

Я знаю, что мое свадебное платье больше не в моде, сказала она мне в другой вечер, указывая на комод, где была фотография дня ее свадьбы с ней в прекрасном платье А-силуэта с кружевным лифом и кружевными рукавами. Я всегда думала, что это самое красивое платье, которое я когда-либо видела. Но я хочу, чтобы вы с сестрой одели его в дни вашей свадьбы. Ты можешь перешить его и где-нибудь пришить кружево.

Я хотела это платье. Все это. Мое сердце разрывалось при мысли о том, чтобы вырезать что-нибудь из этого.

Моя сестра Дороти в конце концов не захотела даже кусочка этого, даже когда ее свадьба состоялась всего через два месяца после смерти нашей матери. Это было то, чего я никогда не могла и никогда не хотела понять.

Не позволяй ему похоронить меня сказала она мне, как оказалось, в последнюю ночь своей жизни. Я не хочу быть в земле.

Она заснула после того, как я пообещала, что не позволю ему этого сделать, и я ускользнула, чтобы на часок постирать кое-что в подвал. К тому времени, как я вернулась наверх, чтобы принести ей ее любимый халат, только что вынутый из сушилки, она уже ушла.

Я так и не смогла понять, может быть, она знала, и именно поэтому она выбрала ту ночь, чтобы рассказать мне о своих желаниях относительно своего тела.

В любом случае, я сломалась.

Другого способа выразить это не было.

Моя сестра была в восьми штатах отсюда. Мой отец был черт знает где. Я была совершенно одна, когда звонила в полицию, рыдая так сильно, что даме на линии пришлось быть со мной такой строгой, что она почти кричала. Мне пришлось сидеть там, когда они вошли и официально объявили о ее смерти, пока мы ждали прихода коронера, а затем коронер ждал, пока я успокоюсь достаточно, чтобы сказать ему, в какое похоронное бюро он должен позвонить, чтобы ее перевезли.

Затем я должна была выбрать ей гроб, ее урну, ее наряд, организовать ее похороны, закрыть гроб, как она хотела, заказать цветы, позвонить поставщикам продуктов, позвонить семье и друзьям, чтобы пригласить их, разместить объявление в газете.

Всё.

Я должна была сделать каждую чертову мелочь.

И я рыдала на каждом шагу этого пути.

Было удивительно, что хоть что-то было сделано, что хоть кто-то мог меня понять. Но, как я догадалась, эти люди привыкли иметь дело со скорбящими близкими.

Мой отец действительно пришел на ее похороны.

С девушкой.

Гребаное свидание.

— Ты, должно быть, блядь издеваешься надо мной, — прервал мой рассказ Лазарус, шокированный и привлекая мое внимание к нему, обнаружив, что он остановился на полпути к сервировке нашего завтрака. Его темные глаза были непроницаемы, но на его челюсти подрагивал мускул, который наводил на мысль, что, хотя он не знал никого из вовлеченных в это людей, он все равно злился из-за моей матери.

— Я правда сказала, что он осёл, — сказала я, одарив его невеселой улыбкой, когда он поставил обе тарелки и преодолел несколько футов между нами, его большие руки неожиданно потянулись, чтобы обрамить мое лицо.

Его голова слегка наклонилась, пригвоздив мои глаза к своим.

— Мне жаль твою маму, милая. И мне жаль, что тебе пришлось пройти через это в одиночку.

Затем, я вас не обманываю, он наклонился ко мне и поцеловал в центр моего лба.

То ли я просто была обезвожена за последние три дня, то ли просто была потрясена непринужденной нежностью этого или что-то в этом роде, но я действительно чертовски покачнулась на ногах.

И я молча молилась, чтобы он не заметил, в надежде, которая рухнула через секунду, когда он отстранился с веселой ухмылкой. — Думаю, нам следует немного подкрепить твой организм, прежде чем ты упадешь на меня в обморок, — сказал он, отпуская мое лицо только после того, как провел пальцем по моей челюсти, а затем вниз по ямочке на подбородке.

А потом он повернулся, чтобы закончить накладывать еду, пока я в некотором оцепенении возвращалась к столу, гадая, что, черт возьми, со мной не так.

Может быть, это была просто ломка.

Или, может быть, у меня все-таки была эта чертова стокгольмская штука.

Что бы это ни было, это было странно.

— Кетчуп? — спросил он, ставя мою тарелку передо мной, — острый соус — плохая идея, — добавил он, и я улыбнулась.

— А, я думаю, что я воздержусь, — сказала я, потянувшись за солью.

Он сел, налил мне стакан воды и апельсиновый сок, прежде чем потянуться за вилкой.

— Я должен уйти кое-куда сегодня вечером, — сказал он, когда я откусила примерно два кусочка.

— Уйти? — повторила я, сдвинув брови.

— У меня, э-э, работа.

— С Приспешниками? — спросила я, слегка поморщившись на случай, если мне не следовало афишировать, что я знаю, с кем он связан.

— Нет, но они тоже будут там. У меня сегодня бой.

Бой?

Как… у боксера?

Это объяснило бы его руки. Вроде того.

— Какого рода бой?

— Нелегальный, подпольный вид, — добавил он, одарив меня несколько дьявольской улыбкой, на которую я не могла не ответить.

— Так ты что, боец в клетке?

— Только когда один из других бойцов не может сражаться по какой-либо причине. Это мой первый за последнее время.

— Ты… волнуешься? — спросила я, не уверенная, что могло заставить кого-то нарочно ввязаться в драку. Однажды я занималась этим с мальчиком, который жил по соседству, когда мне было семь, и я была почти уверена, что все еще не оправилась от этого. Кто добровольно подписывался на разбухшие губы, кровоточащие десны и синяки под глазами?

— Насчет драки? — спросил он, казалось, смущенный самой этой перспективой, — нет, милая. Я занимаюсь этим уже много лет. Для меня это просто еще один вечер понедельника.

А потом слова сами собой вырвались из меня. На самом деле, я не была уверена, что они даже приходили мне в голову как мысли, прежде чем они слетели с моих уст.

— Могу я пойти?

Его голова дернулась вверх, брови приподнялись. — Ты хочешь прийти на бой? — уточнил он.

— Я, а… — как я объясню, что хотела видеть в нем нечто иное, чем своего отчасти похитителя и отчасти спасителя? Что я хотела знать, каким он был в реальном мире с другими людьми, со своим боссом, со своими друзьями-байкерами? Я была почти уверена, что не было никакого реального способа сказать что-либо из этого, не звуча совершенно не в своем уме. — Мне просто любопытно.

Он на мгновение отвел взгляд, затем пожал плечами. — Конечно, я могу взять тебя.

— Правда? — это прозвучало совершенно отчаянно и слишком взволнованно, и, судя по тому, как его улыбка стала теплой, а глаза смягчились, он тоже это заметил.

— Да, правда. Ты не можешь все время оставаться взаперти в этой квартире, сходя с ума. И поскольку сегодня ты выглядишь намного лучше, я не понимаю, почему мы не можем выйти ненадолго.

Несмотря на сумасшедшую пару дней, когда я чуть не умерла, а потом, может быть, отчасти пожалела, что не умерла, когда отказалась от таблеток, которые принимала, это казалось странным, но… я была взволнована.

Может быть, все было так просто, как казалось на первый взгляд. Хотя, на самом деле, я перестала чувствовать себя заключенной после того первого дня. Откровенно говоря, присутствие Лазаруса, вероятно, было единственным, что помогло мне пройти через все это испытание, и как только я оказалась с ним, я знала, что вышла бы из этого еще десять раз. Он был тем, что придавало мне сил, заставлял сосредоточиться на цели, чтобы пропотеть и двигаться дальше.

Был также тот факт, что я буквально не могла вспомнить последнюю ночь в городе, которую я провела, ночь моей передозировки у Чаза исключена. Я стала такой изолированной от всего. Во-первых, из-за горя. Затем, все чаще и чаще, я оказывалась в нисходящей спирали, пока, наконец, не обратилась к наркотикам, а затем, конечно, не хотела, чтобы кто-нибудь приближался достаточно близко, чтобы они могли сказать мне остановиться.

Конечно, подземные бои в клетках не были моим любимым занятием, обычно я предпочитала такие вещи, как фильмы, кофе или любое другое неисчислимое количество занятий, которые не оставили бы меня покрытой кровью или больным желудком.

Но, эй, выход был выходом.

Вдобавок ко всему этому, однако, определенно была часть меня, и никто не мог сказать, насколько велика или мала была эта часть, потому что я делала все возможное, чтобы вообще не думать об этом, которая хотела узнать его ближе.

Может быть, связь между нами была поверхностной или Белый Рыцарь и Девица в Беде, но я уже очень давно не чувствовала такой связи с кем-то, как с ним. Он понимал потерю моей матери и то, как это все повлияло на меня. Он не осуждал меня за мою зависимость и болезненную ломку.

Правда, это было определенно односторонне.

Он был просто хорошим парнем, спасшим бедную, жалкую девушку.

Для него это не выходило за рамки этого.

Но это не изменило того факта, что я действительно хотела посмотреть, каково это — быть с ним без того, чтобы моя зависимость была слоном в комнате.

Просто быть… двумя нормальными людьми.

Откровенно говоря, если я хотела оставаться на верном пути, мне действительно нужен был друг.

И Лазарус был идеальным кандидатом для этого.

Кроме того, выход на улицу был бы хорошим способом отвлечься от ноющих мышц и абсолютного дерьма, с которым я столкнусь, когда в конце концов вернусь к своей прежней жизни.

Даже просто мысль об этом заставила мой желудок болезненно сжаться настолько, что я отложила вилку и всерьез задумалась, не вырвет ли меня снова.

Я глубоко вздохнула, доверившись мудрому совету Скарлетт О'Хара и решив, что подумаю об этом завтра. Хотя я знала, что чем дольше я откладываю это, тем больше у меня неприятностей, тем более ужасными будут последствия.

Но я не собиралась туда возвращаться. Ещё нет.

— Это мрачное место, — внезапно сказал Лазарус, и я резко подняла голову, обнаружив, что он наблюдает за мной, нахмурив брови и слегка наклонив голову набок.

Я попыталась отмахнуться от этого. — Я думаю, что перемена обстановки будет правильной, — увернулась я, зная, что это не имеет к этому никакого отношения. Затем, чтобы попытаться перевести разговор на более безопасные темы, я спросила. — Так что же надевают на подземный бой в клетке? Черные кожаные штаны, короткий топ и армейские ботинки? — размышляла я, улыбаясь.

На это его улыбка была теплой и веселой. — Как бы мне ни хотелось это увидеть, милая, ты можешь почувствовать себя не в своей тарелке. Некоторые женщины могут выглядеть непринужденно, но обычно они в платьях.

Возможно, теперь, когда я знала, что эта перспектива есть, я еще больше взволновалась, потянулась за вилкой и снова принялась за еду. — Я думаю, что у меня дома есть кое-что, что может…

— Мы подберем тебе что-нибудь новенькое, — оборвал он меня, заставив мою голову вскинуться, а брови сойтись вместе.

— Почему?

— Может быть, хорошая идея подождать еще пару дней, прежде чем ты отправишься домой, — сказал он, но в его тоне была настороженность. Словно почувствовав мою потребность в большем, он тяжело выдохнул и потянулся за своим кофе. — Послушай, ты только что закончила худшую часть ломки, но ты все еще проходишь детоксикацию. Если ты заедешь домой для разнообразия и случайно наткнешься где-нибудь на заначку, ты все равно, вероятно, возьмешь ее. Чем дольше ты не сможешь вернуться домой, тем лучше на данный момент. Это зависит от тебя, — продолжил он, откидываясь на спинку стула. — Я сделал то, что, как я сказал, собирался сделать — я вытащил дерьмо из твоего организма. Я не собираюсь пытаться удержать тебя здесь. Но я все равно прошу тебя остаться, пока ты не будешь уверена, что не собираешься впадать в старые привычки.

Я была вольна уйти в любое время.

И хотя это было приятно знать, утешительно, я поняла, что не хочу этого. Это было безумие. Я поняла, насколько это было безумно, но это ничего не изменило. Мало того, что возвращение домой означало бы попытку оставаться сильной и не употреблять наркотики, это также означало, что мне придется столкнуться с последствиями неприятностей, в которые я должна была попасть к настоящему времени.

Встреча с Лазарусом, практичным незнакомцем, байкером-преступником, долбаным бойцом в клетке, бывшим наркоманом и алкоголиком, на самом деле было безопаснее, чем возвращаться к моей прежней жизни.

Так что, что ж, я собиралась остаться.

— Хорошо, — сказала я, кивая головой.

— Хорошо? — спросил он, явно нуждаясь в дополнительных разъяснениях.

— Хорошо, я останусь.

Глава 7

Бетани

После того, как мы пообедали, Лазарус вернул мне мою уличную одежду с той ночи, когда мы «встретились», всю свежевыстиранную, и вымыл посуду, пока я переодевалась. Затем, как будто это была самая естественная вещь во всем мире, он схватил свои ключи, протянул мне мой бумажник, и мы вышли из многоквартирного дома.

Я очень быстро поняла, что, хотя квартира Лаза была небольшой, но довольно милой и обновленной, этого нельзя было сказать об остальной части здания. Коридоры были буквально грязными. Во всех углах собирались пыльные клубы. Краска облупилась. На окнах была грязь. Лифт был даже заклеен предупредительной лентой.

На первом этаже было не лучше, но там было полно старой мебели и огромное облако сигарного дыма. Источник дыма находился между губ пожилого мужчины хрупкого телосложения, с седыми волосами и темной кожей. — Рад, что ты чувствуешь себя лучше, дорогая, — сказал он, одарив меня теплой улыбкой.

В его глазах было понимание, которое заставило меня поднять бровь на Лазаруса, когда он пошел открывать тяжелую заднюю дверь. — Спасибо, Барни. Давай, сестренка, нам пора.

С этими словами я последовала за ним, улыбаясь ему, когда мы вышли на стоянку. — Сестренка?

— Казалось, это лучший выбор. Если бы ты начала кричать, и они подумали, что ты моя девушка, они могли бы нарушить правила и вызвать полицию.

Меня подвели к машине, гладкой и новой, конечно, но далеко не такой интересной, как его байк. Я боролась с иррациональным небольшим приливом разочарования, так как никогда не ездила на байке и, возможно, была более чем заинтересована, когда мы сели в машину и поехали.

Час спустя у меня было черное платье, туфли на каблуках и небольшой запас косметики, за которую Лазарус настоял на том, чтобы заплатить, потому что, ну, я не была уверена, что мне хватит.

После этого мы остановились перед Фамильей, куда он вбежал, потому что, без моего ведома, он сделал заказ на равиоли, которые я хотела, когда примеряла платья.

Когда он передал мне сумки и развернул машину, во всей моей груди возникло сильное, неудержимое, совершенно незнакомое чувство расширения — неудобное, но в то же время почему-то успокаивающее.

Прежде чем я смогла по-настоящему попытаться проанализировать это, найти для этого название, принять этот факт, мы въехали на стоянку и припарковались. Но это была не та парковка, что вела к его квартире.

О нет.

Это был лагерь МК Приспешников.

Не то чтобы у них были вывески или что-то в этом роде, но длинный ряд байков был довольно красноречив. Это было низкое здание без окон с каким-то огромным стеклянным чудовищем на крыше и большой пристройкой сзади.

— Эм…

— У меня здесь есть комната, — сообщил он, — ты же знаешь, что тебе не о чем беспокоиться, — с этими словами и больше ни с чем, он вылез и вытащил мои сумки из багажника.

Я тоже вылезла, держа сумку из Фамильи, когда шла рядом с ним, и меня повели прямо в чрево клуба банды байкеров-преступников.

У меня было мгновение, чтобы задаться вопросом, в какую долбаную альтернативную вселенную я попала, прежде чем я полностью вошла в дверь в комнату с заполненной алкоголем огромной задней стойкой, бильярдным столом, гостиной и огромным телевизором.

Но это было не то, что заставило меня сделать один шаг вперед.

Нет, это была группа байкеров, слоняющихся без дела.

Может быть, отчасти это было неожиданностью, потому что они оказались не такими, как я ожидала. Как правило, когда вы думали «байкер», вы думали о парнях постарше с длинными немытыми волосами, жуткими татуировками, в коже, как будто у них нечего было носить, потому что все они были слишком толстыми, с цепями, висящими повсюду.

Я, конечно, никогда не могла ожидать такой реальности — кучки мужчин от двадцати до тридцати лет, каждый из которых привлекательнее предыдущего. В поле зрения не было ни одного грязного старика в коже и цепях.

— Draga mea, — сказал один из мужчин, глядя на меня, его голос был едва слышен, как рокочущий звук.

Он был высоким и сильным на вид, с темными глазами, бровями, ресницами и длинными темными волосами, которые он собрал сзади в пучок.

Дьявольски хорош собой.

Почти экзотично.

— Драга меа? — спросила я, глядя на Лазаруса.

— «Дорогая», или «милая», или «любовь моя», или что-то в этом роде. Эдисон — цыган, — добавил он, заставив меня дернуть головой, чтобы снова взглянуть на мужчину, о котором идет речь, и увидеть именно это в его мрачном устрашающем взгляде — цыган, румын.

Горячий.

Он был невероятно горяч.

Плюс, это было безумно сексуально, когда мужчина называл тебя ласковыми словами на другом языке.

— Эдисон, Бетани, — сказал Лазарус, и я поняла, что мужчина, о котором идет речь, подходит ближе.

— Неудивительно, что он прятал тебя, — сказал Эдисон, его голос все еще был таким же рокочущим, и было удивительно, что я даже могла разобрать слова, его тон был таким глубоким.

Прятал меня?

Я посмотрела на Лазаруса, увидев, как он проводит рукой по задней части шеи, выглядя смущенным. И я поняла. Вот так он был со мной почти три дня подряд — он сказал своим товарищам по клубу или братьям-байкерам, или как их там называли, что он живет со мной.

Я заметила, что все остальные мужчины тоже смотрят в нашу сторону, и поняла, что это все — это был мой шанс произвести первое впечатление. И, видя, что я действительно надеялась сохранить Лазаруса в качестве друга, я знала, что мне тоже нужно поладить с его друзьями. Вот как это работало.

Поэтому я позволила своим губам слегка изогнуться, когда придвинулась к Лазарусу, обхватив одной рукой его поясницу, а другую ладонь положила ему на живот.

— О, это так, — сказала я, чувствуя, как мои губы подергиваются, и не пытаясь бороться с улыбкой, — мне нужно было примерно… шесть бутылок электролитов в эти выходные.

Веселый смех вырвался из Лазаруса, заставив мою голову подняться, чтобы найти его с запрокинутой головой, как это делают дети, когда смеются, раскатистый шум, отражающийся от его тела и проникающий в мое, распространяющийся, как тепло, по моим венам.

Я смутно осознавала, что его друзья смотрят на нас, но мое внимание было полностью сосредоточено на человеке, связанным со мной — на звуке его смеха, на том, как его улыбка угрожала расколоть его лицо, и когда он посмотрел на меня сверху вниз — его глаза были полны признательности, веселья и, если я не ошибаюсь… привязанности.

Я видела это.

Я видела.

Именно тогда я услышала смех Эдисона, который был каким-то более мрачным, более первобытным, чем все, что я когда-либо слышала.

— Ангел, — вмешался другой мужской голос, привлекая мое внимание. Владелец был таким же высоким, как и все остальные, и таким же подтянутым. Но его привлекательность исходила от света — светлые глаза, светлые волосы, светлая борода. Его рука потянулась ко мне, его улыбка была очаровательно мальчишеской, которая, как я знала по опыту, обычно принадлежала самым большим бабникам. — Сайрус, — подсказал он. — Приятно наконец встретить девушку, которая была достаточно хороша для этого придурка, — сказал он, кивнув подбородком в сторону Лазаруса, чья рука медленно скользила вверх по моей спине, пока вес его руки не надавил мне на плечи. Собственнически. Это был собственнический жест. И я обнаружила, что мне это слишком нравится. — Могу я предложить тебе выпить? — предложил он, кивнув в сторону бара.

— О, я, э, — я запнулась, чувствуя себя слегка неловко, — я, эм, я не пью, — закончила я, слова были новыми и поэтому неуклюжими на моем языке.

— Bun meci, — сказал Эдисон, кивая головой, как будто одобрял, прежде чем уйти.

— Не смотри на меня, — сказал Сайрус, улыбаясь и качая головой, — я ни хрена не понимаю по-румынски.

И тогда моя голова повернулась к Лазарусу, обнаружив, что он уже наблюдает за мной. Он ответил на незаданный вопрос. — Хорошее решение.

— Откуда ты знаешь румынский?

— Когда я рос, у меня была румынская семья напротив, — пожал плечами Лазарус. — Когда маме приходилось работать, а это было почти всегда, я зависал там. Кое-что из этого застряло.

— Этот скромный ублюдок, — сказал Сайрус, качая головой, — он практически свободно говорит. Чертов Розеттский камень (прим.перев.: Стела из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте возле небольшого города Розетта). Ты придешь на бой сегодня вечером, красавица?

— Да, — сказала я, улыбнувшись ему искренней улыбкой.

— Давай, — внезапно сказал Лазарус, сжимая мои плечи, — давай устроим тебя, а потом ты сможешь познакомиться с остальными этими ублюдками, — предложил он, кивнув в сторону группы, которая не подошла сразу.

С этими словами меня провели по коридору, полному закрытых дверей, почти до самого конца, где Лазарус открыл дверь и провел меня внутрь. Это было похоже на любую обычную спальню, в которой доминировала кровать королевских размеров, покрытая белым одеялом, которое оттеняло темноту темно-синих стен. Там были две прикроватные тумбочки, а также комод напротив кровати с телевизором наверху. Справа была еще одна дверь, которая вела в ванную комнату, которая была средней, ничего особенного.

— Зачем иметь квартиру, когда у тебя есть это? — я поймала себя на том, что спрашиваю, когда Лазарус положил сумки на комод и прошел мимо меня к шкафу, где наклонился и открыл мини-холодильник, который он там спрятал, достал чай со льдом для каждого из нас, указывая на кровать. — Мы не можем есть на кровати.

— Почему нет? — спросил он, сбрасывая ботинки и садясь у изголовья кровати, когда потянулся за пультом дистанционного управления.

— Потому что твое одеяло белое, а соус красный, — рассуждала я, качая головой.

— Оно отстирается. Давай, — сказал он, похлопав по кровати.

Решив, что стирка была его проблемой, я так и сделала, забрав у него контейнер с едой и пластиковые приборы.

Я была, может быть, на первом укусе, когда он нарушил молчание. — Значит, ты не против, что мои братья думают, что я тебя затрахал до обезвоживания, да?

Я чуть не задохнулась насмерть.

Он усмехнулся, когда я боролась, отхлебнул свой чай со льдом и протянул его мне.

— Это, ах, казалось, что ты подразумевал именно это…

— Я это и имел, — согласился он, — но это произвело впечатление.

Я отвела взгляд, чувствуя себя немного неловко, признаваясь в том, что собиралась сделать. — Ну, я вроде как подумала, что если мы собираемся быть… друзьями, то было бы хорошо, если бы я им понравилась.

— Да, это было бы важно, если бы мы собирались быть друзьями, — повторил он с интонацией в голосе, которую я не могла понять, и не спрашивала об этом, потому что он пошел дальше и начал набрасываться на свою еду, похоже, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

Так что я тоже ела.

И когда мы оба закончили, он взял контейнеры и поставил их на тумбочку.

Я не думала, что что-то не так, когда он повернулся назад. Но он повернулся ко мне лицом, наши тела были всего лишь в шепоте друг от друга. — Бетани, мы не собираемся быть друзьями, — сообщил он мне. И воздействие этих слов было чем-то похоже на удар в живот, выбивающий из меня воздух, заставляющий возникать ощущение кружения. — Бетани, — сказал он, пытаясь привлечь мое внимание, так как я внезапно начала изучать свои руки, видя почти зажившие царапины от того, что я пыталась содрать кожу, чтобы остановить ощущение ползанья.

— Я услышала тебя, — сказала я, кивая.

— Может быть, ты меня услышала, но ты, очевидно, не поняла, — возразил он, когда его пальцы скользнули вверх по моей челюсти и подняли мою голову к нему и вверх.

Когда мои глаза встретились с его, и он ничего не сказал, я покачала головой. — Поняла, что?

— Это, — сказал он, когда его губы прижались к моим.

Все мое тело дернулось от прикосновения, такого неожиданного и в то же время такого желанного. Боже, как я хотела этого.

Возможно, я пыталась поверить в идею о том, что мы с Лазарусом друзья. В основном это было связано с тем фактом, что мужчина держал меня, пока я потела сквозь нашу одежду, слышал, как меня тошнило несколько дней подряд, видел, что я была всего лишь недостойной, жалкой и уродливой. Мужчины, которые видели это, которые видели это первым, до всего хорошего, они не хотели быть с тобой больше, чем друзьями.

Или, по крайней мере, так я думала, пока не почувствовала, как его губы завладели моими, издав неожиданный стон, когда я инстинктивно потянулась к нему, рука скользнула под его поднятую руку и обхватила его спину, чтобы притянуть его тело ближе ко мне.

Его зубы зацепили мою нижнюю губу и потянули, когда его тело сдвинулось и изогнулось, прижимая меня спиной к матрасу, когда он склонился надо мной, его твердые линии встретились с моими мягкими. Он наполовину прикрывал меня, одна нога была зажата между моими, и мне пришлось бороться с желанием прижаться к нему, волна желания была такой пьянящей и внезапной, что все, о чем я могла думать, это облегчение от этого, набухание моей груди, ощущение сдавленности в горле, тяжесть внизу живота, ноющая потребность между ног.

Он отпустил мою губу, когда его язык скользнул внутрь, чтобы завладеть моим, ощущение было почти ошеломляющим, когда мои руки впились в его спину и руку, моя спина выгнулась так, что моя грудь прижались к его груди, моя нога приподнялась сбоку от его бедра.

Он балансировал на одной руке, целуя меня сильнее, глубже, отчаяннее, менее контролируемо. Его свободная рука переместилась на мое бедро и медленно скользнула под футболку, медленно поднимая ткань, его кончики пальцев прошлись по моей обнаженной коже и заставили ее покрыться мурашками под его вниманием.

Его рука была распростертой прямо под линией моего лифчика, когда внезапно дверь в комнату распахнулась.

— Упс! — сказал женский голос, в котором звучало веселье.

— Я сказала тебе стучать! — прошипел другой голос.

Лазарус приподнялся, его рука снова легла на мое бедро. Его веки были тяжелыми, полными тоски, но на губах играла легкая улыбка.

— Мейз, Пенни, — сказал Лаз, бросив на меня взгляд, который говорил «это еще не конец», когда он повернулся, чтобы посмотреть в сторону двери.

Я быстро приподнялась, чтобы сесть у изголовья кровати, желание пронзило меня и заставило мой мозг затуманиться, когда мое сердцебиение участилось.

— Ло тоже. Это вечеринка, — добавил он, глядя на группу женщин, стоящих наполовину в комнате, наполовину в коридоре.

Я не была уверена, кто такие Мейз, Пенни и Ло, но все три женщины были по-своему хорошенькими. Две были высокими и длинноногими, одна с большой грудью, светлыми волосами и карими глазами, другая с большой задницей, фиолетовыми волосами и карими глазами. Последняя была ниже ростом и более изящной на вид, с длинными светлыми волосами, заплетенными в толстую косу, спускающуюся на одно плечо, и большими светло-голубыми глазами.

— Я сказала им постучать! — снова настаивала та, что пониже ростом, выглядя совершенно извиняющейся за своих спутниц.

— Мы бы услышали их, зачем стучать, — настаивала фиолетововолосая, закатывая глаза. — Стены — очень тонкие. Привет, я Мейз, — объявила она, одарив меня теплой улыбкой. — Это Пенни, — сказала она показывая на блондинку пониже ростом, — и Ло, — добавила она, указывая на более высокую блондинку. — Мы просто хотели встретиться с тобой до того, как ты уедешь. Мы не собираемся на бой, — объяснила она. — Итак, мы собираемся устроить большую ночевку со всеми детьми в Хейлшторме.

— Они трахались? — спросил четвертый женский голос, когда появилась в поле зрения — крошечная фигурка женщины с бледной кожей, длинными черными волосами, большими голубыми глазами и множеством красочных татуировок, — черт, — сказала она, когда посмотрела на нас с целомудренной дистанцией между нами.

— Это Джейни, — добавила Мейз, махнув на новую женщину.

— Господи, — сказал Лазарус, качая головой, но выглядя удивленным, — вы все здесь?

— Да, я думаю, скоро и Саммер подойдет, — сказала Пенни, глядя в коридор.

— И, судя по всему, Ренни и Мина быстро одеваются в прачечной, прежде чем мы все отправимся, — добавила Джейни. Затем она посмотрела прямо на меня. — Так ты Бетани.

— Я Бетани, — согласилась я, одарив их, как мне показалось, неуверенной улыбкой, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке.

Конечно, у меня были подружки, но, например, одна или две здесь, или там в разные периоды моей жизни. Я никогда не принадлежала к тому типу людей, вокруг которых была бы огромная команда девушек, и, столкнувшись с одной из них, я нашла это несколько пугающим.

— Ты понравилась Эдисону, — сказала Джейни, слова были тяжелыми, как будто они должны были что-то значить для меня, но так как я едва познакомилась с ним, я не поняла.

— Ни за что! — сказала Пенни с огромными глазами, выглядя почти оскорбленной. — Я знаю его уже несколько месяцев, и он почти не разговаривает со мной.

— Итак, Лаз, — сказала Джейни, махнув рукой, — что ты все еще здесь делаешь? Мы явно хотим побыть наедине, чтобы допросить твою новую девушку, — сказала она, широко раскрыв глаза, как будто это была самая очевидная вещь в мире.

Я не осознавала, что собираюсь это сделать, пока не почувствовала, как моя рука легла на его, сильно сжимая, безмолвная просьба не оставлять меня одну. Его рука сжала меня в ответ, когда он наклонился ко мне, прижимаясь поцелуем к моему виску в сладком движении, которое заставило мой живот сделать восхитительное маленькое сальто. — Прости, милая, — тихо сказал он мне, — но я здесь в меньшинстве. И я знаю, что ты их не знаешь, но все они, наверное, могли бы надрать мне задницу. Так что, да, ты сама по себе, — добавил он с теплой улыбкой, отстраняясь. — Дамы, будьте любезны, — сказал он притворно твердым тоном.

— Они такие драматичные, — заявила Мейз, когда вошла, — кстати, я завидую тому, что ты идешь на бой.

— Мы все завидуем, — добавила Джейни.

— У всех нас есть кое-какая подготовка, — объяснила Ло, когда все они начали толпиться, Мейз, Ло и Джейни чувствовали себя как дома в ногах кровати, в то время как Пенни, очевидно, немного более сдержанная из группы, стояла рядом со своими друзьями.

— Подготовка? — повторила я, сдвинув брови, пытаясь придать этой информации смысл.

— Боевые искусства, — объяснила Ло.

Отсюда и комментарий о том, что они надрали бы задницу Лазу.

— В следующем бою мы заставим мужчин остаться с детьми, и мы устроим из этого девичник, — заявила Мейз. — Я имею в виду, что в настоящее время я молочный монстр, так что на этот раз это имеет смысл. Но как только этого ребенка отнимут от груди, я сяду за стол и буду критиковать действия бойцов.

— Никто из вас никогда там не был? — удивленно спросила я.

— Я была там пару раз, когда они только открылись, — объяснила Ло, — налаживала связи. Но не в течение долгого времени.

— Мне, очевидно, нужно надеть платье, — сказала я, пожимая плечами.

— Ну тогда, — сказала Джейни, закатывая глаза, — это достаточная причина для меня, чтобы не хотеть идти. Надо любить это. Наши мужчины все там в джинсах и их жилетах, а нам нужно принаряжаться?

— О, вы, наверно, с Эдисоном, Сайрусом и… еще кем-то? — спросила я, когда они все переглянулись.

— Нет, милая, — сказала Ло, качая головой, — нет, мы все «принадлежим» за неимением лучшего слова к уже действующим членам MК. Саммер, которая будет здесь в любую секунду — она Рейна, женщина президента. Я Кэша, вице-президента, а также младшего брат Рейна. Джейни — женщина дорожного капитана, Волка. Мейз принадлежит Репо. Пенни с Дюком. А Мина, о которой ты слышала раньше, с Ренни. Лаз, Эдисон, Сайрус и Рив как бы… Приспешники 2.0. они все еще одиноки.

— Маленькие щенки, — ласково сказала Мейз, приложив руку к сердцу.

— Это слишком много информации, — сказала Пенни, придвигаясь немного ближе ко мне, — вся эта история с парнями — это очень не просто. Ло, Джейни, Мейз и Мина все вроде как знали, во что они здесь ввязываются. Они все такие… Я не знаю… крутые по-своему. Но для таких людей, как я, Саммер и, я думаю, ты… это слишком много, чтобы принять это сразу.

Благодарная за кого-то близкого, я посмотрела на нее большими глазами и спросила. — Что, черт возьми, такое дорожный капитан?

На это раздался смех.

После этого был урок истории байкеров.

Был также урок истории Хейлшторма.

К тому времени, когда меня проводили в ванную с моей одеждой и косметикой, чтобы они могли одобрить мой наряд, у меня немного кружилась голова, и я изо всех сил старалась держать все в порядке. Все это было безумием, все то, что я видела, как мне казалось, в лучших телешоу и фильмах, но это было реально. Это была жизнь Лазаруса.

Когда его имя вспыхнуло у меня в голове после нескольких часов, когда я была переполнена другой информацией, которая на некоторое время фактически заблокировала его от моих мыслей, осознание наконец пришло ко мне.

Лазарус поцеловал меня.

И он намекнул, что хочет большего, чем дружба со мной.

Это было, ну, это было ужасно. И волнующе. И совершенно безумно. И полностью, и совершенно… восхитительно.

Это было единственное правильное слово — восхитительно.

Лазарус был просто восхитителен во всех отношениях. От его строгости и твердости по поводу моей детоксикации до его доброты и бескорыстия, помогающих мне пройти через это. Потому, что даже запомнил, какие продукты, как я сказала, мне нравятся, и согласился вывести меня в город. А потом, конечно, его поцелуи меня до тех пор, пока я не почувствовала это в своем долбаном позвоночнике.

Раньше я даже не знала, что такое возможно.

Но так оно и было.

И это было (опять же, банально) восхитительно.

Я сняла с себя одежду, включая лифчик, потому что у платья была открытая спина почти до талии, и оно не допускало такого.

Я тщательно нанесла тушь и подводку для глаз, а затем накрасила губы густым красным цветом, потому что это было мечтательно и романтично, и я внезапно почувствовала и то, и другое. Затем я надела платье и только просунула руки внутрь, как раздался стук в дверь, за которым последовал голос Джейни. Джейни, которую по причинам, связанным с ее работой в Хейлшторме, по-видимому, часто называли Джейшторм. — Да ладно, ты и так достаточно хорошенькая. Мужчины там начнут ворчать и рычать. Буквально, — добавила она, и я почувствовала, что смеюсь.

Я надела туфли, почувствовав, что мои лодыжки сразу же воспротивились. Прошло много времени с тех пор, как я была на каблуках.

— Хорошо, — сказала я, открывая дверь и входя в дверной проем, — а ты что думаешь? — спросила я, делая круг.

— Великолепно, — сказала Саммер, рыжая, которая «принадлежала» Рейну «большому парню», одарив меня широкой улыбкой.

— Я дам тебе большую табличку с номером, и ты сможешь стать девушкой на ринге, — сказала Ло, кивая.

Что бы Джейни ни собиралась сказать, ее прервал стук в дверь и громкое рычание «Женщина!» сквозь нее.

Все переглянулись и усмехнулись, когда Джейни встала. — Это был мой мужчина. Я же говорила тебе, что они рычат. Давай, пойдем отсюда, — сказала она, когда все женщины встали и направились к двери, оставив меня делать то же самое. Мне было почти грустно, что этот опыт закончился. Они были для меня чем-то новым, но в их непринужденной фамильярности, в их открытости и в их готовности просто затащить меня в свои ряды было что-то такое, что заставляло меня желать проводить с ними гораздо больше времени.

Я не преувеличивала, когда сказала, что все взгляды были устремлены на нас, когда мы вошли. Мужчины на секунду оглядели своих женщин, когда те подошли, чтобы присоединиться к ним по бокам. Джейни подошла к огромному байкеру-лесорубу с темной бородой и медовыми глазами; Ло подошла к стройному белокурому байкеру, у которого была одна сторона длинных волос, а другая сторона была выбрита до персикового пуха; Саммер подошла к мужчине, который был высоким, темным и смертоносным; Мейз подошла к парню с темными волосами, голубыми глазами и шрамом на одной стороне лица; Пенни подошла к высокому, солидному байкеру с длинными светлыми волосами. Там была еще одна пара — рыжеволосый байкер с поразительными голубыми глазами и темноволосая зеленоглазая женщина, у которой была экзотическая внешность, которую я не могла определить. Самым странным в них, казалось, был тот факт, что в ту секунду, когда их глаза остановились на мне, я почувствовала, что они знают все мои темные, грязные маленькие секреты.

— Ну, поскольку никто больше не собирается этого говорить, — сказал Сайрус, нарушая молчание, весь очаровательный, как обычно. — Ангел, ты чертово видение, — заявил он, двигаясь ко мне и протягивая руку. И, не зная, что еще сделать, я положила в нее свою. — Давай, покружись.

Я почувствовала, как мои щеки слегка запылали, когда я сразу же попыталась сказать ему «нет», но это было бесполезно, потому что, когда я не пошевелилась, чтобы сделать это сама, он вместо этого развернул меня.

— Мне кажется, я видел маленькую игривую татуировку, — сказал Сайрус рядом с моим ухом. Он не ошибся. У меня была ровно одна, потому что, когда я легла на стол, я обнаружила, что абсолютно не переношу, когда меня несколько раз колют иглами. И я закончила одну, и она была рядом с грудью, в том месте, которое обычно прикрывала полоска моего лифчика. — Не волнуйся, это наш маленький секрет. Ну, наш и Лаза, — сказал он, заговорщически подмигнув мне.

— Что Лаз? — спросил Лаз, подойдя ко мне, двигаясь в мою сторону, но немного впереди меня, что было безошибочно хищным, что, я была уверена, должно было послать сообщение Сайрусу.

Но либо Сайрус не говорил на языке людей и животных, либо просто игнорировал его. Я ставила на последние. Он производил впечатление абсолютного и совершенно бесстыдного флирта. И поскольку он был безобиден, это было очаровательно, а не раздражало или угрожало.

— Мы говорили о ее секретной татуировке, — сказал Сайрус, и я почувствовала, как глаза Лазаруса остановились на мне, изучая, задаваясь вопросом, возможно, думая о том, чтобы взглянуть на нее позже, идея, которая заставила мои внутренности сделать странную вещь, как перед оргазмом.

— Сай, — позвал другой голос, когда он покачал головой. Это был тот, кто выглядел как Сайрус, очевидно, был его братом. — В Хекс полно женщин, за которыми можно приударить, верни этой женщине ее гребаную руку.

Сайрус демонстративно закатил глаза, глядя на меня, как будто он был многострадальным младшим братом занозы в заднице, более святым, чем его старший брат. — Хорошо, но я этого не хочу, — сказал он, одарив меня лукавой улыбкой, отпустил меня и отошел.

— Хорошо, поехали, — сказал Рейн, мужчина Саммер, махнув в сторону двери, через которую все начали выходить. Проходя мимо нас, он кивнул Лазарусу. — Думаю, я могу понять пропущенную церковь. Привет, детка, — добавил он, но двинулся дальше, прежде чем я смогла ответить.

Я посмотрела на Лазаруса, сдвинув брови. — Вы, ребята, вместе ходите в церковь?

Это, по-видимому, было самой забавной вещью, которую кто-либоиз людей в пределах слышимости слышал за весь год, включая Лазаруса.

— Милая, — сказал Кэш с широкой улыбкой, — я чертовски уверен, что любая церковь, в которую мы вошли бы, загорелась бы пламенем, — сказал он, следуя за Ло к внедорожнику, когда толпа детей появилась из ниоткуда, чтобы забраться в свои машины.

Для меня было так неожиданно увидеть детей в лагере байкеров-преступников, что я сразу же остановилась и огляделась. Лазарус взял меня за руку. — Церковь — это то, что мы называем собранием клуба, — объяснил он, ведя меня к машине, на которой мы приехали в комплекс. — Что? — спросил он, когда заметил, что я оглядываюсь, когда мужчины, которые уже поцеловали своих женщин и детей на прощание, садились на байки.

— Я, ах, эм… У тебя здесь есть байк? — спросила я, возможно, в моем тоне было немного больше надежды, чем следовало бы.

Но его улыбка стала довольной, когда он сменил направление и вместо этого направился к байкам. — Когда-нибудь ездила на таком раньше? — спросил он, схватив шлем и надев его мне на голову. Когда я покачала головой, он объяснил. — Хорошо, ты сидишь позади меня и держишься крепче, — сказал он мне.

Крепко держаться за Лазаруса?

Это полностью стоило любой головы в шлеме.

Я также заметила, что Лазарус был не единственным, кто не носил шлем. Никто из мужчин этого не сделал. В целом мне нравились мои мозги в голове, поэтому я не возражала против того, чтобы быть не такой как все, когда я осторожно пыталась сесть на байк, не засветив трусики, что было нелегко сделать.

Мои внутренняя поверхность бедер прижалась к его внешней стороне, и мои руки обхватили его живот, крепко держась, когда он тронулся. Он не помогал мне в этом. Он просто сорвался с места и последовал за своими братьями, когда я издала очень неделикатный визг и уткнулась лицом ему в спину, пальцы достаточно сильно впились в его живот, чтобы я, возможно, действительно повредила или поцарапала плоть.

Мой желудок свело и он сжался, а сердце подскочило к горлу. Но ничего из этого не было плохо; это было волнующе — как поездка на ярмарке, как шокирующее удовольствие от американских горок.

Прежде чем я смогла привыкнуть к этому ощущению, мы приблизились к тому, что было школой, но было заброшено еще тогда, когда я училась в средней школе.

Там был подпольный боевой ринг?

У меня не было много времени, чтобы поразиться этой странной ситуации, когда Лазарус заглушил двигатель и встал, заставив меня поспешить сделать это первой. Он потянулся, чтобы расстегнуть мой шлем и пристегнул его к своему байку, криво улыбнувшись мне, когда снова потянулся, чтобы взъерошить, а затем поправить мои волосы.

— Все в порядке? — спросила я застенчиво.

— В порядке — это не то слово, которое я бы когда-либо использовал, чтобы описать тебя, милая, — сказал он, заставляя мой живот перевернуться, когда его рука скользнула вниз по моей шее, плечу, руке, пока его рука не взяла мою и не потянула меня туда, где нас ждала толпа его братьев.

Мы вошли, ну, в старую заброшенную школу со всей этой пылью, листьями и общим запустением, которого и следовало ожидать. Но мы спустились на несколько пролетов, и еще до того, как люди в костюмах, стоявшие у дверей, смогли открыть нам двери в подвал, я услышала шум за ними — музыку и голоса.

— Лаз, — сказал один из мужчин, кивнув, — желаю хорошо боя, — добавил он, — Приспешники, — продолжал он, выглядя немного смущенным, но, несмотря ни на что, впустил нас всех.

— Добро пожаловать в Хекс, — сказал Лазарус мне на ухо, когда я остановилась в нескольких футах от двери, чтобы все это осмыслить. Все было обставлено явно высококлассно, как в дорогом клубе, от бара, столов и зон отдыха до почти блюзовой музыки из динамиков и красиво одетых людей, разбросанных вокруг. Там было довольно многолюдно, и я подумала, не является ли это нормой для вечера понедельника. Затем, конечно, была гигантская приподнятая клетка в центре комнаты — массивный шестигранник, от которого, как я поняла, все это место получило свое название (прим.перев.: hex — в перев. с. англ. шестигранник).

Шестигранник.

— Ну, если вы меня извините, — сказал Сайрус, потянув за края своего кожаного жилета, — похоже, здесь по меньшей мере дюжина дам, которым нужно немного внимания.

С этими словами он ушел.

— Мне нужно сделать ставки, — заявил Ренни, оценивая пару человек в комнате, которые, как я предположила, были бойцами.

— Бар, — прорычал Волк, и Рейн, Кэш, Дюк, Репо, Эдисон и Рив двинулись следом.

— Пойдем, — сказал Лазарус, его рука оставила мою и вместо этого направилась к моей пояснице, несуществующая задняя часть моего платья позволила его руке прижаться к моей обнаженной коже. Это было неожиданно, и дрожь пробежала по моему телу при соприкосновении, заставив глаза Лазаруса немного потеплеть. — Время для этого наступит позже, — тихо сказал он с обещанием в голосе. — Чтобы узнать все об этой твоей маленькой татуировке, — добавил он с немного лукавой улыбкой, и я почувствовала, как моя плоть сжалась в предвкушении. — Но сначала мне нужно поговорить с боссом.

Теперь, конечно, я, как правило, не думала, что владелец подпольного боевого ринга был каким-то тощим маленьким молокососом, но чего бы я ни ожидала, когда мы перешли в комнату сбоку от бара, это не было даже близко к реальности.

— Лаз, блядь, наконец-то, — сказал голос несколько рассеянно, когда он посмотрел на несколько страниц в своей руке.

Он был высоким и крепким, с широкими плечами и с накаченным животом под изысканным темно-серым костюмом и рубашкой в тон. Он отказался от галстука, но без него был не менее профессиональным и обезоруживающим. Он был весь темный, от одежды до глаз, волос, щетины на лице и, ну, энергии, которую он носил вокруг себя — темный.

— Росс, это Бетани, — сообщил он, заставив растерянного Росса внезапно вскинуть голову, сдвинув брови, как будто то, что только что сказал Лазарус, не имело никакого смысла. — Бетани, это Росс Уорд. Он управляет Хекс.

— Я думал, ты приведешь своих братьев, — сказал Росс, избегая здороваться со мной, но у меня сложилось впечатление, что он просто не из тех, кто любит светские манеры, и не была слишком обижена этим.

— Я привел. Сайрус где-то там выясняет, какую девушку он приведет сегодня вечером в клуб. Ренни делает ставки. Остальные в баре.

Росс кивнул на это. — Хорошо, у меня есть Грант с Брейди. Паган со Слейтом. А потом вы с Игорем закончите вечер.

— Паган со Слейтом? — Лазарус усмехнулся, выглядя одновременно озадаченным и мрачно улыбающимся. К этому, единственный намек на юмор, который я видела в темноте, устрашающий Росс Уорд играл с его губами, когда они подергивались. — Ты собираешься, блядь, смыть с ринга всю кровь после этого, чтобы мы с Игорем не скользили, блядь, повсюду?

Что бы Росс ни собирался сказать, его прервало появление другого мужчины в костюме, который, как я решила, был кем-то вроде охранника, и сообщил Россу, что у него есть пять минут.

Затем, примерно через десять минут, Лазарус, я и все Приспешники стояли возле ринга, когда вошли двое мужчин. Я никогда раньше по-настоящему не видела боя в клетке, уж точно не лично, и мне стало одновременно интересно и слегка нехорошо от этой перспективы.

Первый бой был не так уж плох. Там было немного крови, несколько моментов, от которых мне пришлось отвести взгляд, но все было не так уж ужасно.

А вторая драка, драка, о которой Лазарус шутил с Россом, между людьми по имени Слейт и Паган? Да, я поняла шутку примерно через две минуты после того, как мужчины вошли в клетку.

Оба были одинакового роста — высокие, крепкие, но не слишком мускулистые. Тот, кого звали Слейт, был светлым — светлые волосы, светлые глаза. Тот, кого звали Паган, был весь темный — темные волосы, темная щетина на лице, покрытым шрамами. И, что еще более странно, он дрался в джинсах и майке. Все остальные бойцы были в шортах. Он был в джинсах.

Они оба казались непринужденными, когда стукнулись кулаками и разошлись, когда диктор выходил с ринга.

Но всего две минуты спустя — они были похожи на одичавших собак.

То, как они сражались, было прямо-таки животным.

Повсюду была кровь.

Мой желудок зловеще скрутило, и рука Лазаруса легла на мое бедро и сжала его. — Давай, пойдем возьмем тебе что-нибудь попить, — предложил он, оттаскивая меня от ринга, чтобы встать у пустого бара — все остальные явно смотрели на ужасную, кровавую битву на ринге.

— Два, — сказал Лазарус бармену, который кивнул и потянулся за двумя стаканами, наполнил их льдом и брызнул в них из пистолета с содовой. — Ты в порядке? — спросил он, когда я взяла свой напиток и сделала глоток, навалившись всем своим весом на стойку, мои мышцы все еще болели от дополнительной боли в ногах от каблуков. — Я должен был предупредить тебя о том, как эти двое дерутся.

— Им платят за пролитую пинту крови? — спросила я, криво улыбнувшись ему и потягивая имбирный эль, радуясь, что хоть что-то немного успокоило мой желудок.

— У Слейта много ярости, — объяснил Лазарус, пожимая плечами.

— А Паган?

На это он фыркнул с немного теплой улыбкой. — Паган? Паган — просто старый сумасшедший ублюдок. — Не имея ничего, что можно было бы добавить к этому, я сосредоточилась на том, чтобы размешать несколько пузырьков в своем напитке. — Ты не против постоять здесь минутку? — внезапно спросил он, заставив мою голову дернуться, чтобы посмотреть на него. — Мне нужно переодеться для моего боя, — объяснил он.

— О, ах, да… Я в порядке. Просто собираюсь дать ногам отдохнуть здесь минутку, — сказала я с ободряющей улыбкой.

— Хорошо. Вернусь через пять минут, и я останусь с тобой до моего боя, — с этими словами он поцеловал меня в висок, поставил свой напиток на стойку и отошел, оставив меня совершенно одну, пока толпа кричала, ругалась, улюлюкала, подбадривала.

Минуту спустя другая женщина подошла к бару рядом со мной и заказала мартини. — Мне нужно около шести, чтобы забыть всю эту кровь, — объяснила она, качая головой.

Когда бой закончился, раздался громкий взрыв радости и гнева, Слейт потерял сознание в центре ринга, когда Паган победоносно поднял руки вверх.

Он покинул ринг весь в крови, но не направился туда, где исчез Лазарус, чтобы переодеться, что, по-видимому, было своего рода раздевалкой.

Нет.

Вместо этого он направился прямо ко мне. Нам. В бар. Не важно.

Он встал между мной и другой женщиной, заказал неразбавленный виски и одним глотком опрокинул его в себя, швырнув стакан обратно на стойку, оставив кровавые отпечатки пальцев на стекле.

Его темные глаза остановились на мне, брови сошлись вместе. — Ты с Лазом.

— Я, ах… да, — я запнулась на своих словах, чувствуя странное желание извиваться под его пристальным вниманием. В нем было что-то первобытное. Может быть, дело было в том, что он был весь в крови и поту, но я чувствовала, что это было нечто большее, это было что-то, что просачивалось из его пор.

— Хорошо, — сказал он с кивком и повернулся, чтобы посмотреть на другую женщину, слегка улыбнувшись ей. — Привет, красавица, — сказал он глубоким, сексуальным голосом.

Черт возьми, я почувствовала, как мой живот немного налился тяжестью, и я стала искать Лазаруса. В нем просто что-то было.

Очевидно, другая женщина не была так же поражена. Или, что более вероятно, она была, но не хотела показывать этого. Все в ней говорило о «деньгах», а «денежные» женщины не заводились от кровавых бойцов в клетке по имени Паган.

— Я тебе не красавица, — сказала она холодным тоном.

Глубокая рана рядом с его глазом открыто кровоточила по его лицу, на что он, казалось, совершенно не обращал внимания, когда одарил ее медленной, дьявольской улыбкой, явно не поняв намека. — Нет? — спросил он, слегка наклонив голову на бок, когда сделал всего один шаг ближе, его окровавленная одежда угрожала испачкать ее дорогое темно-зеленое платье.

— Нет, — сказала она, но я бы поклялась, что ее тон был немного более задыхающимся.

— О, держу пари, я могу заставить тебя согласиться позволить мне погладить тебя везде, где я захочу, — сказал он, придвигаясь еще ближе, и дыхание женщины стало немного прерывистым. Я не винила ее. Он был абсолютно на сто процентов первобытным альфа-самцом, жаждущим победы. Или нет. Было не понятно. — Ты так не думаешь, котенок? — спросил он, и я увидела, как рухнула последняя ее защита, когда его окровавленная рука поднялась, схватила ее сзади за шею и притянула ее нетронутое тело к своему разбитому. Потом они поцеловались прямо там. И это был не просто поцелуй. Я бы поклялась, что он пытался сожрать ее.

— Паган. Комната, — прозвучал глубокий отрывистый голос за мной, заставив меня виновато подпрыгнуть, осознав, что я пялилась, как придурок. Я оглянулась и увидела Росса Уорда, стоящего там с бесстрастным лицом, как будто было нормально видеть, что его люди наполовину занимаются этим в его клубе. Паган продолжал в течение короткой минуты, прежде чем потащить женщину за собой. Когда я снова посмотрела на Росса, он пожал плечами. — Большинству из них нужна женщина после драки, — объяснил он, подходя ко мне и кивая в сторону бармена. Когда он протянул мне стакан, я сразу же начала качать головой, но он вложил его мне в руки. — Это имбирный эль, — объяснил он. — Ты очевидно проходишь детоксикацию, — с этими словами он взял свой напиток и ушел.

Очевидно?

Очевидно?

Было ли это действительно так очевидно? Я имею в виду, я знала, что выгляжу немного бледной и осунувшейся, и, возможно, у меня были синяки от бессонной ночи под глазами и тому подобное, но я не думала, что это было каким-то образом очевидно.

— Что означает этот взгляд, милая? — спросил Лазарус. Я даже не заметила, как он подошел, наблюдая, как уходит его босс. Поэтому, когда я подняла глаза и обнаружила его в шортах и больше ни в чем, я была почти уверена, что мой рот открылся, когда мои глаза скользнули вниз по его груди, его прессу, рассматривая шрам, который выглядел большим, и, возможно, затем даже скользнула ниже. — Продолжай так смотреть на меня, милая, и я пропущу свой бой, потому что я буду трахать тебя в раздевалке.

Пойманная, я покачала головой, пытаясь спасти свою гордость. — Я выгляжу так, будто прохожу детоксикацию? — спросила я немного нуждающимся голосом.

Его голова склонилась набок, и он выдохнул, я была уверена, что его пресс сделал потрясающее сокращение, но я не сводила глаз с его лица, прежде чем поимею его снова у него на глазах.

— Уорд, — прорычал он, качая головой, — извини, иногда он ведет себя как придурок. Никаких социальных навыков, о которых можно было бы говорить. Нет, Бетани. Ты выглядишь прекрасно и, может быть, просто немного устала. И как будто у тебя болят ноги, — добавил он с ухмылкой. — Вот и все. И как только я покончу с этим дерьмом, — сказал он, указывая на клетку, где несколько охранников тщательно вытирали кровь, насколько могли, — я отведу тебя обратно в здание клуба и заставлю забыть обо всей усталости и боли, — пообещал он и с этими прекрасными прощальными словами направился к клетке.

Может быть, немного чересчур возбужденная, я сама пошла туда на онемевших и кричащих ногах. У меня точно не было никакого желания смотреть, как Лазарусу причиняют боль, но я подумала, что это может показаться невежливым или как будто мне неинтересно, если я не буду стоять там для поддержки.

— Draga mea, — поприветствовал меня Эдисон, когда я подошла к нему, — не волнуйся, — продолжил он, явно действуя мне на нервы, — я дрался с Лазом. Он может постоять за себя.

— Ты дрался с Лазом? — спросила я, в замешательстве сдвинув брови. Разве братья не должны были быть… братьями? — Почему?

— Разногласия по кулинарным мнениям, — сказал он, улыбаясь.

— Вы… подрались из-за готовки? — спросила я, совершенно не понимая.

— Честно говоря, я только что отошел от того, что меня месяцами держали в подвале. Я был на взводе.

И прямо тогда реальность их жизни действительно обрушилась на меня. Было легко притворяться, что они просто нормальные люди, просто группа близких друзей. Но это было не так, даже отдаленно. МК Приспешники были торговцами оружием. Они продавали незаконное оружие другим плохим парням.

Они были из тех людей, которые участвовали в боях в клетке и ходили смотреть на них. Они дрались друг с другом из-за готовки.

Они были не совсем хорошими людьми.

Как бы то ни было, действительно ли это было мое дело судить? Я была наркоманом. У меня была почти передозировка. Я связалась с некоторыми плохими людьми в своей собственной жизни, с такими плохими людьми, которые, возможно, заставили бы МК Приспешники казаться довольно приличными по сравнению с ними.

Правда, я вообще старалась соблюдать закон, насколько это было возможно. Меня воспитали хорошим человеком. Но, может быть, можно было быть хорошим человеком, не подчиняясь всем законам.

Раздался громкий хлопающий звук, который заставил мое внимание переключиться на клетку, мое сердце заколотилось так сильно, что я почувствовала, что задыхаюсь от него, беспокоясь о том, что Лазарус пострадает.

Но это был другой парень — гигант по имени Игорь — который потерял сознание, наполовину придавленный к стенке клетки.

Я перевела взгляд на Лазаруса, обнаружив его немного окровавленным, немного потным, но, казалось бы, невредимым.

— Выпивка за мой счет, — заявил Сайрус немаленькой группе женщин вокруг него, — мой приятель только что заработал мне пятьсот баксов, — добавил он, обнимая двух женщин за поясницы и ведя их к бару.

— Видишь? С ним все в порядке, — сказал мне Эдисон, слегка улыбнувшись, — теперь ты можешь забрать его домой и отдать ему награду.

С этими словами я снова осталась одна, размышляя, мое ли это дело — подойти и встретить его у двери клетки или нет. Это было похоже на то, что женщина делает для своего мужчины. Но, как бы то ни было, он был не совсем моим мужчиной. Конечно, мы целовались, и, возможно, он подразумевал, что хочет большего, чем дружба со мной, но это не означало, что мы были вместе. Поэтому я осталась на месте, ожидая, что он вернется в раздевалку, чтобы переодеться, но вместо этого он подошел ко мне, взял полотенце, которое кто-то бросил ему, и вытер пот и кровь.

— Ты хочешь немного посидеть или вернемся? — спросил он, не давая мне никаких шансов на свои собственные варианты.

— Эм, ну, что бы ты хотел…

— Бетани, — сказал он, придвигаясь немного ближе, опустив голову, — у тебя была чертовски тяжелая пара дней. Так вот, я не знаю, насколько ты себя сейчас хорошо чувствуешь — чувствуешь ли ты себя нормально или захочешь снять эти каблуки, свернуться калачиком в постели с небольшим количеством Адвила и наверстать упущенное во сне. Я? Мне все равно в любом случае.

Он это и имел в виду.

Это не было каким-то испытанием.

— Хорошо, — сказала я, кивая, — что ж, кровать звучит неплохо, — сказала я, опуская часть сна, позволяя этой возможности оставаться открытой.

Я была не совсем из тех, кто спит с кем попало, обычно занимаясь сексом только в рамках отношений, в которые я обычно не вкладывала слишком много усилий, так что это было не похоже на меня — хотеть лечь с ним в постель так быстро. Но опять же, ни один мужчина, с которым я когда-либо встречалась, казалось, никогда меня не понимал. Никто не видел всего темного, извращенного и уродливого и все еще хотел меня.

Он понимал мою зависимость и ломку.

Он знал, каково это — потерять мать из-за ужасной, изнуряющей болезни.

Он знал, каково это — быть одиноким и безнадежным.

Эта связь, я знала достаточно о жизни, чтобы знать, что она редка. Это было нечто драгоценное, что следовало узнать.

Я хотела узнать.

Я собиралась, может быть, впервые в жизни, довериться совету своей матери и дать хорошему парню шанс.

Кроме того, если отбросить все эти глубокие вещи, я все еще была возбуждена после сеанса поцелуев ранее. Давайте не будем притворяться, что это не имело значения. Я хотела его, просто и ясно. Как и любая женщина, хотела мужчину, который был бы горячим, сексуальным, милым и добрым к ней.

Я хотела его.

Я не собиралась пытаться держать его на расстоянии вытянутой руки, как это было моим обычным делом.

Я собиралась дать ему шанс.

— Хорошо, позволь мне просто поговорить с Россом, и я догоню тебя у дверей, — сказал он, кивнув в сторону дверей, ведущих к лестнице.

Он отошел, чтобы, как мне показалось, получить деньги, а я направилась к двери и стала ждать.

Именно в этот момент я почувствовала, как чья-то рука сомкнулась вокруг моего бицепса — крепко, слишком крепко, чтобы быть кем-то, кого я узнала за последние несколько дней. Никто из них не схватил бы меня достаточно сильно, чтобы оставить синяки.

По крайней мере, я была в этом почти уверена.

Это было то, что подтвердилось, когда я почувствовала горячее дыхание на своем ухе, и голос, который был слишком, слишком знаком, зарычал мне в ухо.

— Где, черт возьми, ты была, Бет? — прошипел он, — я не знаю, какого хрена ты задумала, — продолжил он, когда я резко отдернула руку, поворачиваясь к нему лицом.

Крис был одним из плохих парней, с которыми я связалась. Не самый худший из них, заметьте, но и не простой.

— Брат, — внезапно произнес голос Эдисона, заставив меня напрячься в тот же момент, когда Крис отстранился, чтобы посмотреть на прервавшего его человека, — я думаю, тебе нужно сделать гребаный шаг назад, прежде чем я сломаю твою гребаную руку за то, что ты оставил синяк на ее руке, — добавил он, шокировав меня больше, чем я могла себе представить. Он… защищал меня? Я почувствовала, как у меня внутри все сжалось от беспокойства о том, знал ли он, кто такой Крис на самом деле, или нет. — Не заставляй меня подходить ближе, — добавил он с еще более глубоким рычанием, звуком более угрожающим, чем, возможно, любой, который я когда-либо слышала. Этого было достаточно, чтобы Крис сделал пару шагов назад, бросив на меня тяжелый взгляд, который говорил, что он собирается найти меня и выяснить, что я задумала. — Мудак, — сказал Эдисон, когда он повернулся и отошел, потянулся к моей руке и коснулся маленькой фиолетовой кожи размером с мизинец.

— Я, ах, спасибо, — сказала я, протягивая руку, чтобы потереть это место другой рукой.

— Не благодари, — сказал он, выглядя почти оскорбленным, — это то, что мы делаем, — добавил он, пожимая плечами и уходя. У меня сложилось отчетливое впечатление, что он будет присматривать за мной, пока Лазарус не найдет меня снова.

Что он и сделал несколько минут спустя, сразу же потянувшись, чтобы убрать мою руку с моей руки и посмотрев на повреждения. — Где он, черт возьми? — спросил он, приготовившись к новой схватке.

— Ушел, я думаю, — сказала я, потеряв его из виду после того, как Эдисон отпугнул его.

— Гребаный везунчик, — сказал он, качая головой, — не беспокоиться о твоей безопасности здесь, блядь. Из всех гребаных мест, — добавил он, качая головой. — Ты в порядке?

Он понятия не имел.

Это было то, что я поняла прямо в ту секунду.

Эдисон не знал, кто такой Крис, и он не слышал ничего из того, что он мне сказал.

Они просто думали, что он какой-то ловкий засранец.

И как бы я ни понимала, что не должна была хранить секреты, я не была готова. Я не хотела ничего портить.

Поэтому я ничего не стала объяснять.

Я не посвятила его в свои проблемы.

Я потянулась, взяла его за руку и сжала ее.

— Давай убираться отсюда, — сказала я.

И мы так и сделали.

Глава 8

Лазарус

Что-то было не так.

Я не мог сказать, что именно это было, но она была другой. Я старался не зацикливаться на этом. Она все еще активно проходила детоксикацию. Она могла просто меняться в зависимости от настроения. Плюс она была на ногах на каблуках, когда я знал, что все ее мышцы кричали от усталости.

Кроме того, какой-то мудак положил на нее руку, когда она должна была хорошо проводить время.

Слава Богу за Эдисона.

Я, блядь, и представить себе не мог, что она могла быть в большей безопасности, чем в Хекс. Там меня все знали. Они также знали, что мы с Россом были близки. А у Росса Уорда не было репутации человека, с которым нельзя трахаться без причины.

Вероятно, она была просто немного ошеломлена.

Поэтому, когда мы подъехали к почти пустому зданию клуба, только парни Ло у ворот, и она слезла, вошла в мою комнату, скинула туфли и забралась в кровать, пока я принимал душ, я решил, что она просто устала.

В течение нескольких недель во время детоксикации я никуда не выходил, кроме как за продуктами первой необходимости, такими как еда. Она была настоящим гребаным солдатом, раз справилась с этим всего через четыре дня после своей последней дозы.

Через некоторое время после того, как я скользнул под горячую воду и взял все в свои руки, чтобы сдержать желание, я решил, что, как бы сильно я ни хотел продолжить то, что мы начали ранее в этот день, ей, вероятно, нужно время.

Я мог бы подождать.

На самом деле, вероятно, было разумно подождать.

Я не хотел, чтобы она путала то, что у нас было, с каким-то дерьмовым всплеском эмоций, вызванным детоксикацией. Я хотел, чтобы она была уверена, что то, что она чувствовала ко мне, было настоящим.

Я не хотел, чтобы она сожалела обо мне, понял я, вытираясь полотенцем и надевая пижамные штаны и футболку, проверяя повреждения на своем теле. Я отделался даже легче, чем обычно, не утруждая себя затягиванием боя, как делал это время от времени, чтобы создать больше напряжения для тех, кто лучше. Я просто хотел покончить с этим, чтобы вернуться к Бетани, зная, что Хекс был горячей точкой почти для всех больших и плохих в городе, не в последнюю очередь для дилеров. Я заметил поблизости Ричарда Лионе и некоторых его людей, которые, без сомнения, раздавали кокаин своим высоколобым клиентам. Я так же видел одного или двух парней с Третьей улицы, околачивающихся поблизости, вероятно, с их героином или небольшим количеством метамфетамина, которые им все еще удавалось производить, несмотря на то, что их запасы лекарств от простуды в основном прекратились много лет назад.

Она активно проходила детоксикацию. Она была не в том месте, где могла бы отказаться, если бы ей это предложили, даже если бы таблетки были ее обычным занятием.

Я не хотел оставлять ее одну дольше, чем это необходимо.

Когда я вернулся в свою комнату с облаком теплого воздуха в прохладном помещении, она свернулась калачиком на боку, лицом к моей стороне кровати, в основном бодрствующая, но тело совершенно неподвижно.

— Ты в порядке? — спросил я, откидывая одеяла и забираясь к ней.

Едва я сунул руку ей под подушку, как она придвинулась ближе, свернулась калачиком рядом со мной, положив голову мне на грудь. — У меня болят ноги, — призналась она, когда ее пальцы начали обводить шрамы на моей руке.

— Давай посмотрим, что мы можем с этим сделать, — сказал я, выскальзывая из-под нее и отбрасывая одеяло, чтобы я мог дотянуться до ее ноги, чтобы взять их.

— Что? Нет! — завизжала она, извиваясь, когда я попытался поймать ее за ноги. — Нет. Не надо! — сказала она, пнув меня в грудь достаточно сильно, чтобы я застонал. — Сейчас они красные и натертые, — добавила она, когда я схватил ее за колени и удержал одной рукой, а другой, наконец, схватил за одну из ее ног. — Серьезно, ты не понимаешь… о Боже мой, — простонала она, все ее тело расслабилось, когда я надавил большим пальцем вдоль арки.

Я улыбнулся, когда она положила другую ногу мне на колени, бесстыдно прося большего, пока я снимал напряжение с одной ноги, прежде чем перейти к другой.

На кровати, ее глаза были закрыты, одна рука на животе, другая над головой и вцепилась в подушку.

Как только я закончил со второй ногой, я наклонился и поцеловал внутреннюю сторону ее лодыжки, заставив ее ногу дернуться от неожиданного контакта, когда я продолжал двигаться вверх, вверх по ее икре, сбоку от колена, приподнимая материал ее юбки на пару дюймов, чтобы обнажить больше ее мягкой внутренней части бедер — ее ноги раскрылись в приглашении. Когда я поднял глаза, ее глаза были устремлены на меня — с тяжелыми веками, губы приоткрыты, пальцы в предвкушении впились в простыню.

Хорошо. Так что, может быть, я мог бы подождать с сексом, но это не значит, что я не мог немного попробовать ее, верно?

Я был на полпути вверх по внутренней стороне ее бедра, ее дыхание было неистовым и неровным, когда одна рука опустилась мне на затылок, прижимая меня к ней, когда мой язык прошелся по краю ее трусиков там, где он встречался с ее бедром.

— Лаз! — внезапно раздался голос Рейна, заставив все тело Бетани резко дернуться, когда она вскочила на кровати, без сомнения, обеспокоенная тем, что Рейн, как и девочки, ворвется.

Раздраженный, я уткнулся лицом в нее. — Что? — рявкнул я.

— У тебя гость, — крикнул он, и я услышал, как он уходит.

Гость?

У меня был гость?

Почти все, кого я знал, уже были в этом гребаном лагере. Кто, черт возьми, может быть в гостях?

— Ты должен идти, — сказала Бетани, ее пальцы скользнули в мои волосы и долго гладили их.

— К сожалению, — согласился я, слегка приподнимаясь, чтобы поцеловать то место, где покоилось мое лицо. — Но это еще не конец, — добавил я, улыбнувшись ей, когда поднялся, спрыгнул с края кровати и направился к двери. — Но прими Адвил и немного поспи, — добавил я, — в холодильнике полно напитков, если ты захочешь пить.

С этими словами я вышел в коридор и на секунду прислонился к закрытой двери, пытаясь справиться с бешеным желанием.

— Хорошо, кто, черт возьми, мог… — начал я, входя в дверной проем, чтобы найти всех вокруг — пьющих, тусующихся.

Но среди всех моих братьев и пары женщин, которые последовали за Сайрусом, Ривом и Эдисоном, было лицо, которому там абсолютно не место.

— Ты не идешь домой, чтобы принять душ после драки? — спросил я, подходя к Пагану, покрытому засохшей кровью, все его порезы все еще не обработаны. Он действовал жестко, как всегда. На самом деле, он обычно даже не замечал, как ему больно, пока кто-то другой не заставлял его заметить это. Его руки были разбиты. Порез рядом с его глазом нужно было промыть и зашить или, что более вероятно, заклеить, так как в больницу Паган не мог попасть, если только часть его тела не свисала.

— Не пошел домой, — сказал он с дьявольской ухмылкой.

— Наш человек, — сказал Сайрус, проходя мимо с четырьмя смешанными напитками в руках для своих гостей женского пола. Сайрус, наряду с изучением песен, которые цыпочки любили, когда он играл на своей гитаре в кофейне, также узнал, как готовить напитки, которые они любили пить, и общие сюжеты шоу, которые они любили смотреть, и что происходило с их любимыми знаменитостями.

Было бы слишком легко назвать его шлюхой. Все было гораздо глубже. Правда, многие женщины слишком охотно ложились к нему в постель, а он был молод и одинок, и никто в здравом уме не стал бы ему в этом завидовать. Но ему искренне просто нравилось находиться в обществе представительниц прекрасного пола. Рив утверждал, что так было всегда. Там, где большинство парней в средней и старшей школе спотыкались при общении с девушками, Сайрус просто легко ладил с ними, очаровывал их, возможно, разбивал несколько сердец, хотя я не сомневаюсь, что это было совершенно непреднамеренно. Я не думал, что Сайрус когда-либо хотел кому-то навредить — просто хотел насладиться большим процентом женского населения… за короткие промежутки времени.

Кроме того, он не скрывал — не брать на себя никаких обязательств. Каждая женщина, которая встречала его, знала, что он хочет хорошо провести время и ничего больше. Если они пошли на это, желая большего, то это была их вина, а не его.

— Как, черт возьми, ты переоделся, не стерев хотя бы половину этой крови? — спросил я, когда он подошел к бару и налил себе виски.

— Переоделся? — усмехнулся он, качая головой, — все, что мне было нужно, это мой член наружу и ее задница вверх. Где та штучка, которая была с тобой в Хекс? — внезапно спросил он, заставив меня напрячься.

— Эту штучку зовут Бетани, и она спит в моей комнате.

— Спит, — повторил он, и его лицо выглядело так, словно он даже не понимал этого.

— Да, спит, — сказал я, протягивая Эдисону бутылку водки, за которой он шел.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты трахал ее, пока она не потеряла сознание или что-то в этом роде, и что ты не вернулся домой после гребаной драки и не лег спать.

Я фыркнул на это. — Может быть, если бы кто-то не появился и не помешал…

— Черт возьми, мужик, я не специально. Просто пришел потусоваться. Возвращайся и трахни свою девушку. Я подожду. У меня есть, скажем… столько виски, чтобы составить мне компанию, — сказал он, беря бутылку и полностью наполняя свой стакан.

И это, в двух словах, был Паган.

На самом деле, я не проводил с ним достаточно времени за пределами Хекса, чтобы знать, есть ли более глубокие уровни, но если и были, то это были не те, которые он легко показывал людям. Паган был весь в крови, поту, виски, сексе, драках и любой погоне за опасностью или безумием, которая, по его мнению, была бы самой веселой в любой момент времени. И, будучи таким, в его жизни не было настоящего порядка. Вот почему он так хорошо работал в Хекс. Он мог драться один или два раза в неделю, и у него было более чем достаточно денег, чтобы потратить их на прыжки с самолетов или с мостов, или покупку нового квадроцикла, на котором он собирался врезаться в дерево или канаву буквально в течение часа.

Живя быстро, стараясь не умереть.

Это было бы его девизом.

Но если бы он умер, делая что-то безумное, он был бы счастлив уйти вот так.

— Думаю, это успешно испортило настрой, чувак, — сказал я, качая головой.

— Что бы трахаться? — спросил он, проходя мимо меня в коридор.

— Что ты делаешь?

— Похоже, тебе нужны кое-какие советы по разогреву духовки, — сказал он, указывая на двери, когда проходил мимо них, как будто я когда-нибудь собирался сказать ему, какая комната моя. — Я рад учить тебя, — добавил он, похоже, уловив что-то во мне, когда подошел к моей двери, заставив его остановиться и злобно улыбнуться.

— Паган, при всем уважении, мне нужно, чтобы ты отвалил, — сказал я с легкой улыбкой, зная, что, хотя он точно ворвется в мою комнату и заявит Бетани, что мне нужны уроки о том, как доставить ей удовольствие, он также был счастлив уйти и пойти повеселиться в общей комнате.

— Хорошо. Твоя потеря, — он пожал плечами, хлопнув меня по плечу. — Ты слышал о Слейте? — спросил он, когда мы снова подошли к стойке бара.

— А что насчет него?

— Пришлось срочно лечь на имплантацию, — сказал он, отмахнувшись от того факта, что это означало, что в драке он выбил несколько зубов. По сути, это была всего лишь часть общих потерь. Зубы были выбиты и постоянно глотались. — Никто и понятия не имел, пока он не вышел из нокаута. Бедный ублюдок, — добавил он, качая головой.

У самого Пагана было четыре имплантата в задних зубах, поэтому он знал, что Слейтер выйдет из строя до тех пор, пока штифты не заживут. К счастью для нас, Росс делал ставку, и Росс верил в заботу о своих бойцах. Так что от пяти до пятнадцати тысяч, которые будут стоить имплантаты, он покроет. Профессиональный риск, и поскольку мы официально не работали на него, потому что он официально не руководил боевым рингом, мы не могли получить медицинскую страховку.

Росс Уорд, если отбросить образ мудака, был порядочным человеком. Или, может быть, было просто правильно сказать, что он был готов инвестировать в заботу и содержание людей, которые зарабатывали ему самые большие суммы денег. Если бы ты был слабаком, который отправился в больницу из-за нескольких ушибленных ребер после твоей первой драки — он бы тебя отшил. Но для таких старожил, как я, Слейт и Паган, он сделал все возможное и невозможное.

— С кем, черт возьми, ты теперь собираешься драться? — спросил я, зная, что большинство других завсегдатаев не хотели иметь ничего общего с Паганом. Черт возьми, Росс не мог заплатить даже мне достаточно за такую драку.

— Он ищет новых людей. Устраивает день открытых дверей, чтобы он мог получить немного новой крови. Надеюсь, он получит несколько сумасшедших ублюдков. Итак, — продолжал он, оглядываясь по сторонам. — Теперь ты торговец оружием.

— Господи Иисусе, — вздохнул я, качая головой, — давай, скажи это немного громче, серьезно? — спросил я.

— Как будто на побережье Навесинк никто не знает точно, чем вы здесь занимаетесь, и поскольку ты расхаживаешь в этом жилете Приспешников, все знают, что ты занимаешься торговлей оружием. Мне нравятся это место, — добавил он, оглядываясь вокруг. — Несколько менее удручающее, чем то другое место, в котором ты ночуешь.

— Я проделал большую работу… — начал я защищаться.

— Это все еще дерьмовая дыра, — оборвал он меня, заставив меня впервые задуматься, куда, черт возьми, он звонил домой. Он бывал у меня несколько раз, в основном без приглашения, как и в ту ночь, но я никогда даже не слышал, чтобы он говорил о своем собственном доме.

— Заработал на тебе шестьсот сегодня вечером, — сказал Рейн, внезапно оказавшись рядом с Паганом.

— Да, какой-то ублюдок на Хаммере преследовал меня сегодня днем по всему городу. Вместо того, чтобы выскочить и наброситься на него с яростью, я вынес это на ринг, — сказал Паган, пожимая плечами. И с такими психами, как Паган и Слейт, все действительно сводилось к тому, кто был больше всех взбешен в тот день. Когда Слейт обнаружил, что его девушка изменяет ему, он чуть не забил Пагана до смерти. Так оно и было — чистый первобытный инстинкт над реальными приобретенными навыками и импровизированными сеансами терапии над хладнокровной, собранной борьбой.

— Мне бы не помешало здесь немного сумасшествия, — сказал Рейн, пожимая плечами.

— Нет, — последовал мой немедленный, резкий ответ.

Дело было не в том, что мне не нравился Паган и я не испытывал к нему определенное уважение; я его испытывал. Он был темной лошадкой, кем-то, на кого всегда можно было положиться, тем, у кого всегда были лучшие планы на вечер, тем, кто верил в верность и имел слегка искаженный моральный компас.

Но думал ли я, что ему следует связаться с МК Приспешники?

Ни за что, блядь.

Я на мгновение забыл, что рефлекторная реакция не совсем приветствовалась в лагере. Конечно, нам было позволено иметь свое мнение. Нам даже разрешали выражать его, чтобы они принимали правильные решения, но наедине, где это не выглядело бы как неподчинение. Потому что, хотя это могло быть братство, это все еще был клуб Рейна. В конечном счете он имел право решать, кто был внутри, а кто снаружи.

— Тебе придется попытаться сказать это еще раз с немного большим уважением к тому, кто здесь главный, — сказал Рейн холодным тоном, заставив меня напрячься.

— Я знаю, что это твое решение, но я думаю, тебе нужно действительно подумать об этом, — попытался я, глядя на Пагана, который наблюдал за общением с отстраненным интересом, как будто ему было все равно, в какую сторону пойдет спор, и, что более важно, ему было наплевать, что я пытался отнять у него возможность.

Заметив мой настрой, он пожал плечами. — Я не знаю. Думаю, я мог бы надеть кожу, — сказал он с кривой улыбкой.

— Лаз, — сказал Рейн, кивнув головой в сторону задней двери, затем повернулся и оставил меня следовать за ним. — Хорошо, приводи свои аргументы, — сказал он, как только мы оказались снаружи.

— Он же блядь сумасшедший, — начал я, — я даже не знаю, ездил ли этот парень когда-нибудь на байке. Он предпочитает в качестве оружия кулаки. И, ну, он принадлежит Уорду, — сказал я, зная, что Рейну и Россу нужно было поговорить обо мне, когда Рейн хотел, чтобы я был проспектом. Для бизнеса Росса было нехорошо выглядеть так, будто он связан с какой-либо из организаций в городе, поскольку его заведение обслуживало их всех.

— Не пойми меня неправильно, мы все рады тебе с Сайрусом, Ривом и Эдисоном, но нам все еще нужно больше новой крови. Нам нужно больше сильных личностей. И, откровенно говоря, нам нужны какие-нибудь блядь сумасшедшие. Ты можешь представить, как Сайрус заключает сделку с другими сумасшедшими ублюдками, такими как русские или поляки? Нам нужно безумие, чтобы встретиться с безумием лицом к лицу. Так что тебе понадобится другая причина, кроме того, что он непредсказуем. Он нелоялен, ненадежен или его невозможно контролировать?

Нет на все три из них.

На него всегда можно было рассчитывать, что он будет на вашей стороне, обычно даже не зная всей ситуации в целом. Он никогда не пропускал ни одного боя, даже когда у него была сломана рука. Он только что сражался с не плохим парнем. И он испытывал глубокое уважение к Россу, чьи приказы всегда выполнялись, даже если это означало, что ему приходилось делать то, во что он не верил — например, не выкладываться на ринге на сто процентов, потому что Росс хотел дать новичку шанс продержаться больше минуты.

— Нет, — признался я.

— И ты с ним друзья.

— Не близкие, но да.

— Я не говорю, что он принят. Мне нужно посмотреть, как он взаимодействует со всеми вами, новичками, а также с Волком, Кэшем, Репо, Дюком и Ренни. Женщинами и детьми тоже, само собой разумеется. И я хочу, чтобы Ренни и Мина высказали свое мнение и, возможно, попрошу Джейни и Алекс заглянуть в его прошлое. Я не говорю, что он в деле. Я говорю, что собираюсь дать ему шанс доказать, что он этого заслуживает.

— И поговори с Россом, — посоветовал я, зная, что, хотя я отступил и решил драться только при случае, Паган все еще приносил огромный доход, и у Росса могли возникнуть большие проблемы с возможными конфликтами интересов.

— Мы с Уордом поговорим, — согласился он, кивнув. — Я не пытаюсь наступить кому-нибудь на пятки. Хотя не вижу в этом проблемы, поскольку у нас в городе нет врагов. Мы можем связываться с Третьей улицей, но они не враги. И поскольку Ви и Лекс не в счет, на самом деле нет никого, с кем у нас не было бы связей. Маллики, Хейлшторм, Лионе, Брейк, Шот и Грасси — всё это люди, с которыми мы дружим.

Это было достаточно правдиво.

Я кивнул. — Просто хочу убедиться, что ты знаешь, во что ты здесь ввязываешься. Я не знаю, какими вы, ребята, были до войны, но я, честно говоря, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь иметь дело с кем-то вроде Пагана раньше.

На это он пожал плечами. — Может быть, и нет. Но, может быть, это и хорошо. Если мы хотим выжить в долгосрочной перспективе, нам нужно побольше разных членов с разными наборами навыков. И собственныйбренд анархии Пагана может оказаться важным в будущем.

— Не могу с этим поспорить, — согласился я, полагая, что в лагере все станет чертовски диким. Все, что тебе было нужно — это один сумасшедший засранец, чтобы превратить всех остальных в сумасшедших засранцев.

— Хорошо. Так что ты можешь пойти и сказать ему, — сказал Рейн, хлопая меня по плечу и возвращаясь внутрь.

С этими словами я выдохнул в небо и направился обратно внутрь, чтобы обнаружить, что Паган устраивает соревнование по выпивке водки с Эдисоном.

— Вот оно и начинается, — подумал я вслух, качая головой.

В лагере МК Приспешники все должно было стать чертовски диким.

Эдисон победил, не удивив никого, кто был рядом с ним последние несколько месяцев, и, возможно, также тот факт, что водка не была напитком Пагана, и он подошел, ругаясь и ища, чтобы выпить, чтобы смыть вкус.

Заметив меня, он налил себе пива, а затем улыбнулся мне.

— Я в деле, не так ли?

Так оно и было.

Глава 9

Бетани

Я проснулась от того, что палец провел по моей челюсти, а затем надавил на ямочку на подбородке. Мои глаза распахнулись в почти темной комнате, и вокруг был шум — музыка, разговаривающие голоса, крики. Какое бы время это ни было, Приспешники все еще веселились.

— Сколько сейчас… — начала я спрашивать, пытаясь прогнать сон из глаз, когда Лазарус посмотрел на меня сверху вниз.

— Поздно, — сказал он. Его брови были опущены, в глазах читалось извинение.

— Почему ты не веселишься со своими братьями?

— Лучше быть с тобой, — он одарил меня улыбкой — теплой, как я помню, все было до того, как мой мир стал темным и холодным, как тогда, когда я верила в такие вещи, как надежда или будущее.

— О, — звук пришел из каких-то скрытых глубин, когда туман рассеялся достаточно, чтобы я вспомнила, что мы начинали до того, как нас прервали, а потом я заснула.

— Нет, — он мягко покачал головой.

— Нет?

— Ну, я имею в виду… да, — продолжил он с милой улыбкой, — но не здесь. Люблю своих братьев, но, когда они так пьяны, невозможно прийти в нужное настроение.

Сбитая с толку, я почувствовала, как мои брови сошлись вместе, когда его пальцы прошептали вниз по моей руке, заставляя кожу покрыться мурашками от внимания. — Ладно…

— Ты хочешь спать или хочешь поехать со мной домой?

Ну что ж.

Был ли тут вообще какой-то вопрос?

В качестве ответа я медленно села, перекинув ноги через его колени, чтобы пододвинуться поближе и положить голову ему на грудь. — Отвези меня домой, — сказала я, имея в виду это до глубины души.

Его рука скользнула вокруг меня и крепко сжала, когда его голова легла поверх моей.

Мы просидели так долгую минуту, прежде чем он подвинул нас обоих вперед и поставил меня на ноги. Он повернулся, зашел в свой шкаф и схватил тяжелую толстовку, собрал ее для меня и натянул мне через голову. — На улице холодно, — сообщил он мне, когда я двинулась, чтобы найти балетки, в которых я приехала в лагерь, вместо ненавистных каблуков, и Лаз схватил ключи. Он встретил меня у двери, взял за руку и вывел в хаос общей комнаты.

Хаос был единственным точным словом.

Не было другого способа описать десять пьяных байкеров-преступников.

— Лаз, — позвал Рейн, когда мы вошли в дверной проем, ведущий во двор. — Пробег завтра, — небрежно сказал он, уходя.

Пробег?

— Черт, — прошипел Лаз.

— Не переживай, — я пожала плечами, когда он подвел меня к байку, который, как я прекрасно понимала, будет холодным на моих голых бедрах. — Я не думаю, что кто-то из них захочет пробежаться с похмелья, — сказала я, когда Лазарус остановил меня от того, чтобы сесть на байк.

— Я забыл, — сказал он, выглядя смущенным.

— Забыл что?

— Завтра мы не будем бегать, мы собираемся в пробег, — чувствуя, что это никоим образом не помогло мне понять ситуацию, он пожал плечами, — дела Приспешников, — пояснил он, заставив мои губы сложиться в беззвучное «о».

Дела Приспешников.

Приспешники торгуют оружием.

Значит, они собираются, типа, доставить оружие?

Мой желудок слегка скрутило от этой мысли, связанной с этой опасностью — вероятность того, что они попадут в засаду, будут уничтожены конкурирующей организацией или, с другой стороны, возможность быть пойманными полицией.

— Эй, со мной все будет в порядке, — он слегка наклонил голову, — я просто злюсь, что забыл тебе сказать. Это займет два дня, — добавил он, отчего мой желудок скрутило сильнее. Два дня. Это означало, что мне придется вернуться на свое старое место, скорее всего, столкнуться с Крисом, Санни или, что еще хуже, с их боссом. — Давай, мы поговорим у меня дома, где ты, блядь, не будешь дрожать, — сказал он, и я это почувствовала.

С этими словами он забрался на байк, подождал меня, и мы полетели.

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь, — сказал он, как только мы оказались в дверях, и я задрожала от теплого воздуха, коснувшегося моего замерзшего тела. — Когда я уеду, — пояснил он, — здесь много еды. Я не буду запирать тебя и дам тебе ключ. Ты можешь приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится, но я бы хотел, чтобы ты осталась здесь.

Я хотела спросить, почему.

Я хотела знать, было ли это потому, что он, возможно, не доверял мне в моей прежней жизни, что я вернусь к моим старым привычкам.

Или, может быть, он просто хотел, чтобы я была тут, потому что ему нравилось, что я рядом, ему нравилась идея вернуться ко мне домой.

Но я не спрашивала. Отчасти потому, что я не хотела вступать в спор, если это было первое, или выглядеть нуждающейся и жалкой, если это тоже не было последним.

Вместо этого я просто улыбнулась ему и сказала. — Хорошо.

— Хорошо? — повторил он, бросив на меня то, что я могла назвать только порочным взглядом, когда он двинулся через комнату ко мне, действие было почти первобытным, и я инстинктивно отступила на шаг, пока стена позади меня не помешала дальнейшему отступлению. — Не будет ли слишком просить, чтобы ты все время была голой? — спросил он, остановившись только тогда, когда нижняя половина его тела прижала меня к стене, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы посмотреть на него. Увидев едва сдерживаемый жар в его глазах, желание пронеслось по моему телу, заставляя мое дыхание становиться тяжелым, моя грудь набухла, моя плоть напряглась. — Я не смогу тебя видеть, но это может помочь в долгие дни в дороге, — добавил он с ухмылкой.

Я с трудом сглотнула, преодолевая внезапную сухость во рту. — Как насчет того, чтобы я не снимала одежду, а когда ты вернешься, ты сможешь снять ее с меня?

Его глаза стали еще более горячими, а улыбка стала шире. — Я думаю, что мне больше нравится твой план, — сказал он, поднимая руку, пальцы скользнули по моей скуле, а затем мягко спустились по шее и вокруг, чтобы остановиться у основания моей головы.

Сладко.

Нежно.

Поэтому у меня не было возможности предвидеть, что в следующую секунду его рука сильно сожмется и притянет меня к себе, когда его голова опустится, а губы вопьются в мои. Разбиваясь. Другого способа описать это не было. Его губы впились в мои, когда он откинул мою голову назад, чтобы занять лучшее положение, когда он пожирал меня. Его зубы прикусили мою нижнюю губу достаточно сильно, чтобы вырвать всхлип откуда-то из глубины моей груди, давая ему доступ, в котором он нуждался, чтобы его язык проскользнул внутрь и завладел моим.

Его колено сильно вдавилось между моими ногами, пока у них не осталось выбора, кроме как слегка раздвинуться и позволить вторжение, его бедро скользнуло вверх и прижало мой таз к стене — его член сильно прижался к моему животу, давая понять, что он был так же возбужден, как и я в этот момент — так же поглощен мной, как и я им.

Мои руки поднялись и обхватили его за шею, полностью соединив нас, моя грудь прижалась к его груди, соски напряглись на пиках желания, заставляя его издавать грохочущий звук в груди, когда он слегка опустил бедра, чтобы его член прижал меня там, где я нуждалась в нем больше всего, вырывая рваный стон из моего горла, когда я бесстыдно двигалась на нем, нуждаясь в облегчении от рвущего желания в моей плоти.

Руки Лазаруса обхватили меня и медленно двинулись вниз по моей спине, сильно опускаясь к моей заднице и поднимая, пока я не встала на цыпочки, а затем полностью оторвалась от земли, заставляя мои ноги двигаться вверх и обвиваться вокруг его бедер, когда он углубил поцелуй и начал двигаться к спальне.

Он повернул нас, опустился в изножье кровати, а я оседлала его, наконец отпустив мои губы — оставив их опухшими, покалывающими и сверхчувствительными, когда его губы скользнули по моей челюсти, а затем вниз по шее. Моя голова откинулась назад, предоставляя ему лучший доступ, когда его щетина царапала, его губы целовали и сосали, а его язык лизал, пока я не перестала сдерживаться, мои бедра прижимались к нему, умоляя об освобождении.

Его руки соскользнули с моей задницы, скользнули к бедрам и схватили тяжелую толстовку, медленно потянули ее вверх, заставляя меня поднять руки над головой, чтобы он мог сбросить ее на пол.

Не было даже колебаний после того, как это произошло, прежде чем его руки сомкнулись на выпуклости моей груди через тонкий материал моего платья, крепко сжимая, прежде чем потереть большими пальцами затвердевшие точки. Его голова внезапно наклонилась и втянула один из них в рот через ткань, в то время как его пальцы схватили мой другой сосок и сильно ущипнули, заставив все мое тело содрогнуться, и у меня вырвался почти смущающе громкий стон.

Его другая рука двинулась, чтобы схватить лиф моего платья и дернуть его вниз под мою грудь, его рот без преград сомкнулся на моем другом соске, заставляя мои руки вцепиться в его плечи достаточно сильно, чтобы оставить повреждения.

Почувствовав потребность в облегчении, что желание больше не граничило с желанием, а превратилось в настоящую боль, его рука скользнула вниз по моему боку, обратно по моей заднице, затем внутрь, надавливая между моих бедер и поглаживая мой клитор. Мой лоб уткнулся в его плечо со стоном, когда дрожь пробежала по мне.

Прошло так много времени с тех пор, как я чувствовала что-то хорошее, что-то, что могло бы полностью убрать темное и уродливое в моей жизни — появление этого было совершенно ошеломляющим, когда он продолжал лизать и сосать мои соски, когда он продолжал двигаться по моему клитору с точностью человека, который точно знал, когда отстраниться, чтобы предотвратить оргазм.

К тому времени, когда он предотвратил три, я была вне разума, вне всякого контроля над своим телом, которое было напряжено и слегка дрожало от потребности в освобождении.

Лазарус внезапно встал, опустил меня на кровать, раздвинул мои бедра и опустился передо мной на колени. Его рука дернула мои трусики в сторону, и его губы оказались на мне, сильно посасывая мой клитор, прежде чем его язык двинулся, чтобы погладить его быстрыми, безжалостными кругами. Мои бедра приподнялись. Моя рука держала его сзади за шею, не позволяя ему снова остановить меня. Но в этом не было необходимости, потому что он, казалось, не собирался делать это снова, когда один из его пальцев вошел и скользнул внутрь меня, толкаясь так же дико, как его язык работал со мной. Присоединился еще один палец, затем оба повернулись и прошлись по верхней стенке, ища и находя мою точку G за несколько секунд до того, как оргазм яростно разорвал меня.

Моя спина выгнулась дугой, мои бедра напряглись, моя рука вцепилась в его шею, и волны просто продолжали проходить через меня, заставляя его имя срываться с моих губ, когда он обрабатывал меня, растягивал, делал это настолько интенсивным, насколько это возможно.

Истощенная, моя рука ослабила хватку, и Лазарус приподнялся, когда его пальцы выскользнули из меня. У моих трусиков едва хватило мгновения, чтобы встать на место, прежде чем он схватил их и стащил вниз по моим странно отяжелевшим ногам. Как только они были сброшены, его руки потянулись к моему платью вокруг бедер и начали медленно поднимать его, его губы прижались к коже, когда он обнажил ее на моем животе, на моей груди. Он сел, высвобождая материал, после чего откинулся на лодыжки, глядя на меня сверху вниз тяжелыми глазами, голод там вызывал еще один невозможный прилив желания, который начал нарастать в нижней части моего живота.

Я уперла руки и подтолкнула свое насыщенное тело вверх к нему, мои руки легли на его бедра и сжали материал его футболки, в то время как мои глаза оставались на нем, пока я не смогла дотянуться выше, и ему пришлось взять себя в руки и сбросить футболку на пол вместе с моим платьем. Потом я не могла смотреть ему в глаза. Мой взгляд опустился на его сильную грудь. Моя рука протянулась, поглаживая шрамы на его груди, затем вниз по животу, наблюдая, как мышцы сокращаются при соприкосновении. Там были свежие синяки от драки — ярко-синие и фиолетовые, резко контрастировавшие с его загорелой кожей. Кончик моего пальца нашел гладкое место его большого шрама, прослеживая его вниз в течение долгой минуты. Повинуясь странному порыву, я наклонилась вперед и поцеловала его, прежде чем потянулась к поясу его штанов и расстегнула пуговицу и молнию.

Я протянула руку, зацепила пояс его боксеров и потянула их вниз, насколько позволяло положение. Его член был твердым, напряженным и слишком, слишком соблазнительным.

Моя голова опустилась.

Мой язык коснулся его.

И я втянула его внутрь, глубоко посасывая, когда его дыхание со свистом вырвалось изо рта, а его рука с усилием держала мою голову, слегка вцепившись в мои волосы и потянув, пока я не подняла ее, чтобы посмотреть на него.

— Черт, — прорычал он, полузакрыв глаза.

Это было все, в чем я нуждалась.

Не было никаких колебаний, никаких сомнений, никакого беспокойства, собиралась ли я заставить его кончить до того, как почувствую его внутри себя. Мне нужно было, чтобы он чувствовал себя хотя бы наполовину так хорошо, как он заставлял меня чувствовать.

— Черт, хорошо, — сказал он, тяжело дыша, дергая меня за волосы, пока его член не выскользнул у меня изо рта. — У тебя сладкий рот, милая, но я едва ли могу думать ни о чем, кроме того, чтобы быть внутри тебя. Я не собираюсь упускать эту возможность, — сказал он, поглаживая пальцем мою челюсть, прежде чем начал подниматься по кровати, заставляя меня двигаться назад, пока я не оказалась на подушках.

Он навалился на меня, его грудь прижалась к моей, его бедра раздвинули мои, так что его член прижался к моей скользкой плоти. Его рука скользнула вниз по внешней стороне бедра, пока он не достиг моего колена, схватив его и потянув вверх, предоставляя ему лучший доступ, когда он прижался ко мне, наблюдая за моим лицом, когда он медленно проходился своим членом по мне, глаза были достаточно горячими, чтобы обжечь, когда мои всхлипы превратились в стоны, и он разжег желание там, где оно было до того, как он дал мне освобождение.

Он наклонился, снова завладевая моими губами — мягко, сладко, неожиданно растопивши сердце, когда его вес переместился, чтобы он мог дотянуться до тумбочки.

Я смутно осознавала, как открывается и закрывается ящик, как шуршит фольга от презерватива, но была слишком занята, требуя большего — жестче, грубее от его рта, поскольку он упрямо делал все медленно и сладко.

Мои бедра раскачивались вместе с ним в течение долгих пары минут, прежде чем он, наконец, приподнялся, чтобы защитить нас, наблюдая за мной глазами.

Он снова двинулся к кровати, но когда я потянулась к нему, он отодвинулся и лег на бок лицом ко мне и потянулся, чтобы перевернуть меня на бок лицом к нему.

Его рука опустилась мне на шею и нежно прошлась вниз по моей руке, моему боку, моему бедру, моему колену, снова зацепив его и подняв над своим бедром, позволяя его члену прижаться ко мне.

Но он не дразнил меня.

Это не было прелюдией.

Его член двигался вниз по мне, пока я не почувствовала, как головка прижимается ко входу в мое тело — просто неподвижное, твердое давление, от которого моя рука обвилась вокруг его спины, мои ногти впились, мои бедра пытались опуститься. Но он контролировал мое бедро и не позволил этого, наблюдая за мной долгую минуту непроницаемыми глазами.

Мои губы приоткрылись, чтобы спросить, что случилось.

А потом он глубоко вошел.

Потрясенный стон вырвался у меня, заставляя его улыбку распространяться медленно и лениво, наслаждаясь мучениями, поглощая мою реакцию на то, что он делал со мной.

Я не знала, чего от него ожидать, находя его грубым в один момент и мягким в следующий. Поэтому, когда он вышел из меня, мое тело напряглось, пытаясь удержать его. Но когда все, что осталось внутри меня, была головка, он сделал паузу, а затем зарылся обратно внутрь.

Не быстро, но сильно.

И вот как он трахал меня — жестко, обдуманно, пристально, руки сжимали мои мягкие изгибы, когда он быстро поднимал меня, так как он даже не остановился, когда толкнул меня через край, заставив меня рухнуть в оргазм, который заставил меня кричать достаточно громко, чтобы разбудить соседей во всем здании.

— О Боже мой. О Боже мой, — всхлипнула я ему в грудь, изо всех сил пытаясь восстановить дыхание и полностью проваливаясь.

Но у меня едва хватило времени сделать один глубокий вдох, прежде чем он схватил меня и перекатился на спину, притянул меня к себе и вошел в меня.

Не сильно, но быстро.

Я уткнулась лицом ему в шею, когда он трахал меня. Едва ли был даже перерыв между стонами — всхлипы становились похожими на один долгий, отчаянный, нуждающийся звук, который я никогда раньше не слышала от себя.

— Бетани, — рявкнул он, в этом звуке было больше требования, чем чего-либо еще, заставляя меня ворчать, когда я приподнялась на дрожащих руках, глядя на него сверху вниз. — Я хочу посмотреть, как ты кончаешь, — объяснил он, одной рукой обхватывая мою щеку, а другую он завел мне за голову, провел по задней части шеи, погрузился в мои волосы и дернул.

— Я не могу, — сказала я, качая головой.

Три подряд — это просто слишком много.

— Ты должна, — сказал он грубым рычащим голосом. Его челюсть была сжата, глаза свирепы, тело напряжено.

Он едва держал себя в руках.

И так или иначе, это было, возможно, самое горячее, что я когда-либо видела.

— Вот так, — сказал он, почувствовав сдвиг и воспользовавшись этим, его рука оставила мою челюсть, а другая рука дернула так сильно, что у меня не было выбора, кроме как отодвинуться назад, чтобы облегчить восхитительный укол боли/удовольствия. Я поняла, как только мои руки легли на матрас, наши тела стали более разъединенными, что таково было его намерение, когда его свободная рука выдвинулась, обхватив мою грудь на секунду, прежде чем ущипнуть сосок и двинуться вниз по моему животу, чтобы поработать с моим клитором.

Минуты.

Он доказал, что я ошибалась за несколько невероятно коротких минут.

Мои стенки сжались, когда я захныкала.

— Вот и все, — прорычал он, сильнее дергая меня за волосы, трахая меня быстрее, работая с моим клитором более твердыми кругами.

И я чертовски… разрушаюсь.

Это был единственный способ описать оргазм, который, казалось, начался там, где наши тела встретились, и вырвался наружу, пока не завладел каждой частью меня, пока я не превратилась в сплошные осколки.

Я бы рухнула, убеждена в этом, я бы буквально разлетелась на части при ударе об него, но рука Лазаруса в моих волосах удерживала меня, когда он глубоко врезался и стонал мое имя, дрожь пробежала по его телу, когда он кончил.

Затем он отпустил мои волосы, и я упала ему на грудь, издав сдавленный звук, странно похожий на крик, когда его руки обхватили меня, держа так крепко, что, если бы я даже могла дышать, я бы не смогла.

— Я думал об этом почти с первой гребаной ночи беспорядка, — сказал он, ослабляя руки, чтобы они могли мягко скользить по коже моей спины. — Ни одна гребаная фантазия, которую я мог бы придумать, не была даже наполовину так хороша, как эта, — сказал он мне легко, без колебаний, не беспокоясь о том, чтобы быть слишком откровенным.

Я почувствовала, как мое сердце сжалось при этом, и, может быть, впервые поняла, в какие именно неприятности я попала.

Потому что он был внутри.

Он был под стенами и щитами, которые я поставила вокруг себя.

Он доказал, что он хороший — до мозга костей хороший. Из тех парней, которые могли видеть твой потенциал, даже когда тебя рвало, трясло, ты потел и был несчастен. Он был из тех парней, которые видели все моё темное, извращенное и испорченное и не думали, что это делает меня уродливой. Вместо этого он думал, что это делает меня сложно-привлекательной.

«Найди мужчину, который возьмет полуразрушенный фасад, сказала мне моя мама в одну из тех ночей, когда ее тело подводило ее, когда ей было трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, а не парня, который возьмет совершенно идеальный фасад. Парень, который видит потенциал и готов засучить рукава, приступить к работе и сделать ее как можно лучше, которому понравится открывать все скрытые драгоценные камни, спрятанные внутри, всю историю, все слои, вот с таким мужчиной ты захочешь быть; не парень, который видит только красивое, совершенное. Потому что однажды этой красивой и совершенной девушке понадобится работа. И он не захочет этого делать. Он просто перейдет к более новому и красивому».

У Лазаруса была квартира в самом дерьмовом здании в этом районе. И, может быть, когда он только переехал в город, это было все, что он мог себе позволить. Но это уже было не так. И все же он не сказал «к черту это» и не пошел дальше. Он закатал рукава и принялся за работу. Он потел, истекал кровью, проклинал и вовлекал себя в это. Он сделал это так хорошо, как только мог.

Он также был тем, кто видел, как я лежала лицом вниз в переулке от передозировки, и не позвонил в полицию, чтобы меня забрали, не умыл руки от меня, как только убедился, что я не умираю.

Он увидел во мне потенциал.

Как человек, который даже перестал видеть это в себе полгода назад, это действительно проникло; это проникло прямо сквозь мои слои защиты.

Он не просто увидел весь ущерб и подумал: — Нет, спасибо. Был там, делал это. Мне не нужна драма.

Он увидел, кем я могла бы быть, кем я была раньше, кем я могла бы стать снова, если бы немного приложила усилий, немного потрудилась, потратила время и посвятила себя конечному результату.

Это было поистине ужасающее осознание.

И не только потому, что это означало, что он имел значение, что у него был потенциал по-настоящему причинить мне боль, как я никогда никому не позволяла причинять мне боль раньше.

Это было потому, что, если бы все продолжалось в том же духе, это означало бы, что мой успех и мои неудачи будут принадлежать и ему. Это означало, что впервые с тех пор, как умерла моя мать, появилась возможность разочаровать своими действиями кого-то, кроме меня.

Я могла бы, хотела я того или нет, причинить ему боль.

Как человек, который постоянно заканчивал все немного резко, может быть, жестоко, если бы вы спросили мужчин, с которыми я встречалась, это было для меня новым беспокойством. Последнее, что я хотела сделать, это причинить ему боль. Худшим чувством в мире, которое я могла себе представить в тот момент, было бы вознаградить его за терпение, терпимость и преданность мне, бросив в него грязь.

— Милая, — его голос ворвался в водоворот моих мыслей, его тон звучал немного устало, но мило. — Мне нужно встать, — сказал он, крепко сжимая меня и перекатывая.

И вот так просто я потеряла его. Он выскользнул из меня и направился в ванную, закрыв дверь с тихим щелчком.

Я вскарабкалась на кровать и забралась под простыни, сделав несколько глубоких, успокаивающих вдохов, моя грудь горела, она расширилась так широко, прежде чем он снова появился и скользнул под простыни, притянув меня к своей теплой груди и прижав к себе, когда он легко заснул, и провел так долгую ночь.

Я долго оставалась без сна, мысли метались, но в то же время никуда не шли.

Он — то, в чем ты всегда нуждалась, но не позволяла себе хотеть, напомнило мне мое сердце.

Но что, черт возьми, ты когда-либо сделала, чтобы заслужить то, что он может предложить, пронеслось в моем мозгу, вечно пессимистичном, всегда напоминающем мне о моих недостатках, возможности причинить боль и потерпеть неудачу.

Размышления ни к чему меня не привели.

Поэтому я пошла дальше и отогнала эти мысли прочь.

С этим нужно будет разобраться завтра.

Глава 10

Бетани

Настороженность нахлынула на меня, как нежеланный посетитель, заставляя меня глубоко осознавать каждую боль в моем теле — пульсирующее, неприятное ощущение в моих воспаленных мышцах, напоминая мне, что, хотя я, возможно, смогла отвлечься от своей детоксикации прошлой ночью, продолжая развлекаться, что это всегда может вернуться ко мне в спокойные моменты.

Которых у меня должно было быть много.

Это была мысль, которая заставила меня полностью проснуться, вытащив мой мозг из последних нитей блаженного бессознательного, где я была благословлена снами, которые я никогда не могла вспомнить — независимо от того, в какой битве могло сражаться мое подсознание.

Мой рот открылся, чтобы издать ворчание, когда я почувствовала ощущение, которое могло быть источником моего пробуждения — пальцы лениво скользили вверх и вниз по моему животу, поглаживая чувствительную нижнюю часть моей груди, заставляя меня осознать, что мои соски уже затвердели от желания, и моя плоть уже влажная и нуждающаяся.

Мой взгляд скользнул вниз по моему телу, обнаружив широкую руку Лазаруса, испещренную шрамами от всех тех лет, когда он использовал кулаки как средство свести концы с концами. Некоторые были полупрозрачными и белыми, другие все еще красными и яркими. Там также были свежие порезы, они уже покрылись струпьями после драки прошлой ночью, что, вероятно, приведет к новым воспоминаниям о боли на его коже.

Я проследила за длиной его сильного предплечья, даже в ленивом исследовании, за мускулами, напряженными и сильными, по его груди, вверх по шее, затем, наконец, приземлилась на его лицо.

— Который сейчас час?

— Девять, — ответил он, мозолистая ладонь его руки сомкнулась вокруг мягкой выпуклости моей груди.

— Во сколько тебе нужно уходить? — спросила я, чувствуя, как сжимается живот при одной мысли о том, что ему придется уйти.

Слишком рано, сказало мое сердце.

Мы знаем друг друга всего несколько дней, рассуждал мой мозг.

Почему-то мне казалось, что это было намного дольше. Казалось, что прошли недели, месяцы, целая жизнь.

— У меня есть десять минут, — сказал он, заставив мое сердце упасть. — И чтобы доехать туда, нужно пять, — добавил он с дьявольской ухмылкой, и моя промежность сильно сжалась в предвкушении, зная, на что он намекает.

Не прошло и секунды, как его руки оказались на моих бедрах, перекатывая меня на живот, когда он потянулся мимо меня к тумбочке, быстро защищая нас, затем переместился, чтобы оседлать обе мои ноги, его твердый член прижался к моей заднице, затем к моей киске, поглаживая ее один раз и затрагивая клитор. Прежде чем это ощущение успело пробежать по моему организму, он вошел в меня — сильно, глубоко.

Простыни приглушили мой крик, что Лазарусу не нравилось, судя по тому, как его рука запустилась в мои волосы и дернула, пока я не выгнулась дугой вверх.

Потом он трахал меня.

И это было жестко, быстро, грубо и дико, и прежде чем я смогла даже насладиться нарастающим ощущением, мой оргазм пронзил мою едва проснувшуюся нервную систему, заставив меня выкрикнуть его имя, когда он вошел глубоко, дернулся вверх достаточно сильно, чтобы дать мне восхитительный маленький укол боли, а затем кончил с моим именем на его губах.

— Два гребаных дня, — проворчал он, медленно выскальзывая из меня, кровать прогибалась под его весом. Я думала, что он бросил меня, но потом я почувствовала, как его губы прижались поцелуем к левой стороне моей задницы, отчего глупая, девичья, широкая улыбка расплылась достаточно широко, чтобы причинить боль моим щекам, прежде чем я услышала, как он вошел в ванную, закрыв дверь.

Два гребаных дня.

Мой мозг добавил: только.

Но вряд ли это было утешением.

Я услышала шум льющейся воды и перекатилась на спину как раз вовремя, чтобы увидеть, как он выходит из ванной. Разочарование было резким ощущением внутри, когда я поняла, что он не голый, как я ожидала, а уже в джинсах и белой футболке.

Его голова склонилась набок, его глаза были мягкими и оценивающими, когда он сел рядом со мной на матрас, протягивая руку, чтобы сделать то, что делал всегда, то есть провести пальцем по моей челюсти, а затем погладить ямочку на моем подбородке.

— Я не хочу оставлять тебя, — признался он, заставив мой живот перевернуться, возможно, мне это понравилось больше, чем следовало бы.

Я заставила себя улыбнуться, движение требовало настоящей работы, и даже сейчас я знаю, что она даже близко не достигло моих глаз. — Со мной все будет в порядке, — заверила я его, сама не до конца веря в это, но зная, что, если я останусь у него дома, у меня будет больше шансов, чем у себя.

Его пристальный взгляд опустился, прошелся по мне таким образом, который казался одновременно милым и собственническим, заставляя меня остро осознавать свою наготу, но впервые, возможно, совершенно не беспокоясь об этом.

— Как ты себя чувствуешь?

Боже, он был так хорош.

Слишком, слишком хорошо для меня.

— У тебя нет времени на сеанс психотерапии со мной, — сказала я ему, одарив его улыбкой, которая была более убедительной. — Твои братья ждут тебя.

— Они будут рады задержке. Сегодня утром их мозги, должно быть, превратились в кувалды. Скажи мне, — потребовал он.

Как я себя чувствую?

Эмоционально? Смущенно, взволнованно, почти болезненно счастливо и так невероятно напугано, что это ощущается физической тяжестью у меня на груди.

Физической?

— Немного побаливает, — сказала я ему, — похоже, мышечные боли — самая большая проблема.

Он кивнул на это, его глаза почти выискивающе сверлили меня, пытаясь прочесть мои секреты. — Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут тебя с ума. Не думай об этом как о регрессии, если твой желудок снова будет разрываться, или тебя будет трясти, или морозить, или бросать в жар, или наступит паника. Все это нормально. Все это часть процесса. Мое присутствие рядом было хорошим отвлекающим маневром, но в конце концов все это все равно должно было всплыть.

— Я не собираюсь идти и… — начала я, но была прервана, когда его палец прижался к моим губам.

— Не давай обещаний, — сказал он почти умоляющим голосом. — Дерьмо случается во время выздоровления, и я не хочу, чтобы ты чувствовала вину или давление вдобавок к тому, с чем ты уже имеешь дело. Делай ту дрянную работу, о которой они всегда говорят, — продолжал он с кривой улыбкой, — и делай это день за днем. У меня здесь не так много вещей, но есть телевизор и несколько книг, в том числе несколько книг для АН (прим.перев. анонимных наркоманов) в гостиной. Много еды, которую нужно приготовить.

— Это просто пара дней, — настаивала я, оказавшись в странном положении, когда мне нужно было утешить его, понимая, как много это значит, потому что, если мне нужно утешать его, это означает, что он искренне заботится о том, что я могу пережить, пока его не будет.

Это было слишком приятное чувство, как песок, нагретый солнцем на прохладном весеннем пляже, как я чувствовала в детстве, когда мама приводила нас, настаивая на том, что лучшее время для пляжа не лето, а межсезонье, когда он был большим и огромным, пугающим и дико красивым, не прикрытый зонтиками, пляжными полотенцами и старыми крышками от бутылок.

Это успокаивало.

Было знакомым.

— Я знаю, — согласился он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня. Затем он встал с кровати и вышел в другую комнату, вернувшись с мобильным телефоном. — Я взял это, — сказал он мне, протягивая мне то, что явно было одноразовым телефоном. — Я не думаю, что для тебя будет хорошо вернуть свой собственный сотовый, на случай, если у тебя есть контакты, которые могут оказаться слишком заманчивыми. Но мне не нравится, что ты без связи. Мой номер забит в него. Там также есть Рив и Ренни, и если они тебе понадобятся, они придут. Я также добавил номер телефона Хейлшторма и Пенни. Вы двое, казалось, ладили. Все женщины находятся в Хейлшторме, чтобы немного отдохнуть и потренироваться. Если тебе станет скучно или ты почувствуешь, что не можешь доверять себе, я сказал им, что ты можешь позвонить.

— Лазарус, я…

— Я им не говорил, — оборвал он меня, — о твоей детоксикации. Это не их дело, если только ты не захочешь им рассказать. Я просто сказал, что ты будешь здесь совсем одна, и тебе может стать скучно, и ты захочешь приехать. Вот и все.

— Хорошо, — я прокрутила контакты, прежде чем снова посмотреть на него, — спасибо.

Его улыбка стала немного сексуальной при этих словах. — Ты можешь поблагодарить меня этим сладким ротиком, когда я вернусь через два дня, — сказал он мне, направляясь к двери своей спальни, где на крючке висел кожаный жилет.

— Лазарус, — позвала я, когда подумала, что он собирается оставить меня ничего больше не сказав.

— Да, милая? — ответил он, оборачиваясь и склонив голову набок.

— Надень шлем.

— Что? — его брови сошлись вместе, улыбка стала немного растерянной.

— Прошлой ночью, когда мы отправились в Хекс, и после… ты не надел шлем. Надень шлем, — взмолилась я, сгибаясь вверх, подтягивая колени к груди, обнимая ноги руками и кладя подбородок на колени.

— Ты беспокоишься обо мне, да? — эта идея вызвала чисто мужской восторг, заставив его плечи расправиться, а грудь расшириться.

— Да, — это было странное признание, которое заставило меня чувствовать себя немного уязвимой. Но улыбка, которую он мне подарил, была ослепительной и стоила дискомфорта от признания, что я забочусь о его благополучии.

— Мне это нравится, — сказал он, кивая.

— Обещай, — меня даже не волновало, что я была требовательной, немного придирчивой. Я хотела, чтобы его мозги были в голове, а тело — в целости и сохранности, чтобы он мог вернуться ко мне. Может быть, это было эгоистично, но почему-то меня это устраивало.

— Я обещаю, милая. Я даже постараюсь придерживаться ограничения скорости, — с этими словами он вышел, не желая затягивать прощание, которое оказалось для меня достаточно болезненным. — Я позвоню тебе, когда мы остановимся, — добавил он, и дверь закрылась. Звук, казалось, эхом отдавался в моей груди. Моя рука поднялась и потерла там, не желая признаваться, как больно было прощаться.

Слишком рано, говорило мое сердце.

Два дня, говорила моя голова.

Ни то, ни другое не было утешением, когда я забралась на кровать и натянула одеяло на голову, переместившись на его место, которое приятно пахло им, и, несмотря на то, что я не думала, что это возможно совсем не то, о чем мне нужно было подумать, засыпая.

Я проснулась беспокойной, как, возможно, и ожидала. Так я себя чувствовала, когда моя мама была в больнице, когда я ничего не могла для нее сделать. Адреналин и бесполезность заставляли меня расхаживать взад и вперед по коридору, сжимая и разжимая руки, нуждаясь в высвобождении дополнительной энергии.

Я вылезла из кровати, приняла душ, приняла немного Адвила, выполнила утреннюю рутину, но вместо того, чтобы залезть в свою собственную кучу одежды, моя рука потянулась к ручкам на его комоде, открыла его и потянулась внутрь за одной из его поношенных мягких белых футболок и надела ее. Никто бы меня не увидел. Никого не было рядом, чтобы осудить меня за то, что я такая дурочка, такая девчонка во всем.

Телевизор не приносил облегчения моим беспокойным мыслям и беспокойному телу. Я снова вскочила, расхаживая взад и вперед в течение долгой минуты, прежде чем пойти на кухню, вытащить половину содержимого холодильника и сложить его в беспорядочную кучу на столе.

Затем я пошла дальше, очистила и нарезала, успокоенная знакомыми ощущениями, радуясь тому, что у меня есть что-то, чем можно занять руки.

К сожалению, это не остановило кружение, бесконечный циклон мыслей, который был причиной того, что я впервые потянулась за этими таблетками из-за чего-то другого, кроме боли в спине, просто чтобы пару минут не сходить с ума от собственного разума.

И после шести месяцев подавления всего этого, отталкивания всего этого, каждая отдельная мысль мчалась вперед, борясь за внимание, сталкиваясь друг с другом и пытаясь заставить меня сосредоточиться на них. Была болезнь моей матери, предательство моего отца, эгоизм моей сестры, мое собственное почти ослепляющее горе, которого было достаточно, чтобы чуть не поставить меня на колени после того, как я смогла так долго подавлять его.

Помимо этого, возможно, впервые открылась правда о том, что я сделала с собой, со своей жизнью.

Я ныряла в бутылочки с таблетками.

Я едва успела подняться, чтобы глотнуть воздуха.

Потому что воздух был ядовитым. В этом было полно правды, правды, с которой я не хотела сталкиваться. Если я пыталась вдохнуть его, он душил меня.

И когда я стояла на кухне Лазаруса, помешивая суп на плите, я ничего не могла сделать, чтобы отфильтровать его, чтобы его было легче воспринимать.

Я была наркоманкой.

Я выбрала трусливый выход.

Я перестала бороться.

Я решила заглушить все, попытаться притвориться, что меня ничто не беспокоит, быть непобедимой.

Куда это меня завело?

Связалась с Крисом, Санни и их боссом.

И для чего?

Боль все еще была тут. Горе было стежком, вшитым в саму мою ткань. Это всегда будет частью меня. Единственный способ сделать его менее тугим, менее грубым на ощупь — это носить его, стирать, учиться жить с ним, пока он не ослабит хватку, пока его нити не размякнут. Это займет время, как и все остальное.

Это было своего рода выздоровление.

И это было то, от чего я больше не могла прятаться.

У меня было сильное предчувствие, что следующие несколько месяцев будут полны триумфальных взлетов и сокрушительных падений. Восстановление не было линейным путем. Это не было похоже на то, что выведение наркотиков из моего организма все исправило. Это изменило физическую зависимость от таблеток, но никак не повлияло на психическую зависимость.

Я вспомнила, как мой дедушка говорил, когда я была ребенком, что самое сложное в отказе от курения для него — это не избавление от никотина, а от привычек. После ужина он всегда выходил на крыльцо покурить. Когда он ехал в машине, он опускал стекло и курил всю дорогу до работы. Во время обеденных перерывов, посреди ночи, когда он вставал, чтобы сходить в туалет, и особенно когда у него был стресс. Он сказал, что это была самая трудная часть — выяснить, что делать вместо этих вещей.

После ужина он помогал моей бабушке мыть посуду. По дороге на работу он жевал жвачку. Во время обеденных перерывов он следил за тем, чтобы есть внутри, чтобы не поддаться порыву. Он сказал, что самое сложное — это понять, как справиться со стрессом. Это было тогда, когда он всегда сдавался и курил. Ему потребовались годы, чтобы полностью отказаться от сигарет.

Он умер через шесть месяцев после этого.

Что касается меня, то у меня была психическая зависимость. Я знала, что будут моменты, когда я упаду и больше не смогу видеть свет, когда потребуется много сил, чтобы не найти какие-нибудь таблетки, не получить рецепт.

Вдобавок ко всему, однако, я все еще была в некотором роде погружена в этот образ жизни. Я понятия не имела, как выпутаться из ситуации, в которой оказалась. И пока это не было улажено, я находилась в очень подвешенном состоянии.

Я понятия не имела, что произойдет, когда мне в конце концов придется встретиться лицом к лицу со своими демонами.

Я понятия не имела, что это будет значить — признаться во всем Лазарусу.

Я взяла миску супа и села в гостиной, просматривая глазами страницы одной из книг Лазаря по АН, пытаясь найти какую-то скрытую мудрость, пытаясь найти силу в словах людей, которые прошли через это до меня.

Но я нашла мало утешения и много разочарования, поэтому я положила книгу обратно, поставила миску и вернулась в спальню, беспокойно переключая каналы по телевизору, пытаясь найти что-нибудь, что привлекло бы мое внимание и не давало мыслям напасть на меня всем сразу.

Но остановить их было невозможно.

И из всех них худшим было то, что Лазарус подумает обо мне, когда наконец узнает правду, когда увидит всю мою уродливость. Захочет ли он все еще засучить рукава и взяться за работу? Или он в конце концов решит, что я требую слишком много хлопот, что меня нужно разобрать, выпотрошить и перестроить заново?

При этой мысли суп, который, как теплый уют, поселился у меня в животе, перевернулся, и мне пришлось вскочить с кровати, и я едва успела вовремя.

То же самое было и на обед.

А потом ужин.

«Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут тебя с ума. Не думай об этом как о регрессии, если твой желудок снова будет разрываться, или тебя будет трясти, или морозить, или бросать в жар, или наступит паника. Все это нормально. Все это часть процесса. Мое присутствие рядом было хорошим отвлекающим маневром, но в конце концов все это все равно должно было всплыть».

Вот что он сказал.

И я думаю, что это оказалось правдой.

Я натянула одеяло и забралась обратно в кровать, удивленная, возможно, больше, чем следовало бы, когда слезы защипали мне глаза, а затем потекли по щекам, прежде чем я смогла даже попытаться бороться с ними.

Как будто где-то глубоко внутри прорвало плотину.

И остановить это было невозможно. Никакого исправления повреждений.

Все это просто должно было вылиться наружу.

Так оно и было.

Подушка была достаточно влажной, чтобы мне пришлось перевернуть ее, когда мои опухшие от слез глаза оказались слишком тяжелыми, чтобы больше держаться открытыми, и я погрузилась в беспокойный сон.

——

Я не просыпалась медленно, дрейфуя к сознанию.

В одну секунду я была без сознания, а в следующую — полностью проснулась и уставилась в потолок Лазаруса, мое сердце немного сильно билось в груди, заставляя меня чувствовать его вгорле, напоминая мне, что, хотя я могу не помнить свои сны, они все равно могут оказать влияние.

Я поднялась, чувствуя, как отяжелели мои конечности, боль усилилась либо потому, что я слишком хорошо это осознавала, либо из-за моей бездеятельности.

Кофе.

Мне нужно было около галлона кофе.

Может быть, доза кофеина поможет мне почувствовать себя более человечной.

— Так вот где ты пряталась.

Осколок льда глубоко вонзился в мое сердце, замораживая все хорошее, что там росло, напоминая мне, что для меня нигде не было безопасно.

Я обернулась так быстро, что комната на секунду закружилась, отчего моя рука хлопнула по столу, стеклянные солонка и перечница ударились друг о друга.

Но как только мое зрение прояснилось, я увидела не только источник голоса, но и Криса и Санни.

— На самом деле это тоже не заняло слишком много времени, — продолжал Митчелл. Они представляли собой устрашающую группу — все в брюках и темных рубашках, все с блестящими часами, обернутыми вокруг запястий, все с моим будущим в руках. — Твой маленький Приспешник, спасший положение, действительно облегчил нам задачу. Видел, как он уходил сегодня утром.

Я не была героем.

Я была ничем по сравнению с ними троими.

Я повернулась и побежала к двери.

Если и был какой-то звук, я не расслышала его из-за моего сердцебиения в ушах.

Я держала пальцы на цепочке, готовая сдвинуть ее, когда чья-то рука опустилась мне между лопаток, прижимая все мое тело к неподатливой двери. Резкая боль пронзила мою скулу, когда они столкнулись, заставив мое зрение на секунду померкнуть, когда с моих губ сорвался крик.

Его рука скользнула вверх по моей спине и погрузилась в волосы у основания шеи, цепляясь таким образом, который становился мне знакомым, но в этом не было ничего дразнящего, эротического. Когда Санни потянул, он сделал это, чтобы причинить максимально возможную боль. Жжение, казалось, охватило всю мою кожу головы, заставляя мои глаза слезиться. Он дернул назад, затем толкнул вперед, на этот раз заставив мою глазницу сражаться с дверью, снова проигрывая. Ощущение набухания было почти мгновенным, когда его тело прижалось к моему. Его дыхание было теплым у моего уха. — Даже не думай, блядь, о том, чтобы кричать, — потребовал он, снова дергая меня за волосы. — Понятно?

Моя голова дернулась настолько сильно, насколько позволяла хватка за волосы, заставляя его сделать шаг назад.

Я все равно не была уверена, что крик мне поможет. Не после того, как Лазарус поговорил со всеми соседями о том, что я прохожу детоксикацию.

Он использовал мои волосы, чтобы направить меня, потянув обратно к столу. Его рука опустилась на спинку стула и потянула, заставив его заскрежетать по полу, прежде чем он бросил меня на него.

— А теперь сядь и послушай, что скажет папочка, — прорычал Санни, двигаясь позади меня, блокируя любой возможный побег.

Страх был бурлящим чувством внутри, от которого потели не только мои ладони, но, казалось бы, каждая поверхность кожи. Я с трудом сглотнула, обнаружив, что у меня пересохло во рту, и посмотрела на Митчелла.

Доктор Митчелл Эндрюс.

И его сыновья, доктор Кристофер Эндрюс и физиотерапевт Санни Эндрюс.

Сами по себе они были целой организацией.

Их злобность не маскировалась их профессиями.

О, нет.

Их профессии были источником их зла.

— Что, по-твоему, ты делала, убегая? — спросил Митчелл мягким голосом, но я знала его достаточно долго, видела его ежедневно в течение полугода. На его челюсти подергивался мускул. В его глазах была напряженность, из-за которой рядом с ними и под ними образовались морщинки.

В целом, он был симпатичным мужчиной. Он был высоким и худощавым, с волосами цвета соли с перцем, карими глазами и хорошей аристократической костью. Его сыновья унаследовали большую часть его внешности, но там, где Митчелл и Крис были худыми, Санни был крепким благодаря своим неустанным часам в спортзале.

Но если бы вы знали его, если бы вы действительно знали его так, как знала его я, все, что вы увидели бы — это уродство, когда смотрели на него. Вы бы восприняли изгиб его губ не иначе как злобу или снисходительность. Вы бы увидели в его глазах не дружелюбие, а больное удовольствие.

— Я не убегала, — это было достаточно правдиво. Я чуть не умерла, потом меня удерживали в основном против моей воли, а потом просто… еще не вернулась. Рука Митчелла взмахнула в небрежном приглашении объясниться. И в этот момент страх, казалось, сменился гневом. — У меня была гребаная передозировка, — мой голос прозвучал как удар хлыста в тихой квартире, и его треск заставил Митчелла слегка приподнять бровь. — А затем детоксикация, — добавила я, сопротивляясь желанию протянуть руку и прикоснуться к моей пульсирующей щеке и глазу. Область вокруг него казалась напряженной — верный признак усиления отека.

— И? — тон Митчелла был скучающим, как будто каждое мое слово было пустой тратой его драгоценного времени. Этот звук был мне хорошо знаком. На самом деле, мне никогда раньше не приходило в голову, насколько его манера разговаривать со мной была похожа на то, как разговаривал со мной мой отец.

Может быть, это цикличность?

— Что ты имеешь в виду, и? И я была так занята рвотой и болью, что не могла встать с постели.

— У тебя есть телефон.

— Это были выходные.

— Которые ты должна была работать.

Потому что я работала каждый уик-энд. Наверное, в прошлом я была так запутана, что меня это никогда не беспокоило.

— Мир, кажется, не рухнул, — сказала я, осознав свою ошибку, когда гигантская ладонь Санни сомкнулась вокруг моего горла спереди, перекрыв подачу воздуха, заставив мою грудь немедленно сжаться, мое лицо стало странно горячим и покалывающим, когда он поднял меня со стула и держал прижатой к его телу.

— Прояви немного гребаного уважения, Бет, — прорычал он.

— Нам нужно, чтобы она была в сознании, — напомнил Митчелл своему сыну, который отпустил меня достаточно, чтобы дать немного воздуха, но недостаточно, чтобы остановить головокружение и чувство удушья в груди, когда я попыталась вдохнуть еще. — Никто не говорил, что ты должна была быть наркоманкой, — продолжал он, как будто в этой конкретной встрече не было ничего необычного. Это было потому, что для него и его сыновей это было не так. — Но ты должна работать, и ты должна следовать правилам, — он медленно встал, повернул запястье, чтобы посмотреть на блестящий циферблат своих часов. — Что ж, у нас назначена еще одна встреча. Я ожидаю, что ты охладишь этот глаз, нанесешь макияж на шею и будешь на работе послезавтра.

С этими словами хватка Санни полностью ослабла, неожиданно, заставив меня упасть на пол, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, когда они прошли мимо меня и вышли.

Дверь закрылась со щелчком — звук, похожий на облегчение. Моя рука поднялась, чтобы прикрыть рот, пытаясь заглушить вырвавшийся у меня всхлип. Слезы были ожидаемыми и неудержимыми, пока я сидела тут, пытаясь успокоиться.

Я знала, что рано или поздно это произойдет.

Я знала, что они найдут меня.

Я знала, что они причинят мне боль ровно настолько, чтобы высказать свою точку зрения.

И я, конечно, знала, что они ни за что не отпустят меня.

Потому что я слишком много знала.

У меня было слишком много грязи.

Я могла бы посадить их на десятилетия.

Я была помехой.

С этим было легче справиться, когда я была слишком под кайфом, чтобы наплевать на все.

Но я была совершенно другой проблемой, когда была чиста и трезва.

Сколько времени пройдет, прежде чем они найдут способ заставить меня снова использовать, чтобы снова контролировать меня? Пока, в конце концов, это не убьет меня и не решит их проблему за них.

Черт возьми, Митчелл, вероятно, был совершенно разочарован, когда я сказала, что у меня была передозировка и я пережила это.

Я с трудом сглотнула, моя собственная слюна горела, как аккумуляторная кислота, когда я поднялась и пошла на онемевших ногах в спальню и в ванную, посмотреть на себя в зеркало.

Это было ужасно.

Я ожидала именно этого.

Мой глаз был опухшим, белок внутри покраснел, область под ним приобрела голубоватый оттенок, который, как я знала, со временем только потемнеет. Мое горло было уродливым, длинные полосы синяков в форме пальцев по всей передней части. Опять же, они тоже потемнеют.

Я подняла руки и вытерла слезы со щек, зная, что они бесполезны, зная, что нет причин плакать из-за ситуации, которую я не контролировала.

В спальне обычный звонок мобильного телефона заставил мое сердце подскочить к горлу, когда я пошевелилась и нашла его под одеялом, на экране высветилось его имя.

Лазарус.

Добрый, милый, совершенный, заботливый, самоотверженный, заботливый Лазарус.

Он вернется, увидит меня и потребует рассказать, что случилось, расспросит обо всех уродливых подробностях моей прежней жизни. У меня не будет другого выбора, кроме как рассказать ему.

Тогда, что ж, я до мозга костей знаю, что произойдет.

Он пойдет за ними из-за того, что они сделали со мной.

И он, будучи крутым бывшим наркоманом, бывшим дилером, нынешним бойцом в клетке и охранником в подпольном бойцовском клубе, а также байкером-преступником, который торгует оружием, да, он может подумать, что сможет справиться с ними.

Он не прислушается к доводам разума.

И тогда он получит травму, скорее всего, смертельную.

И это будет полностью моя вина.

Я не смогу с этим жить. Не после всего, что он для меня сделал.

Ни за что.

Я должна уйти. Я должна научиться жить с последствиями своих действий.

Он этого не сделает.

Я ему не позволю.

Мое сердце было огромной раной, когда я положила сотовый на тумбочку, когда он снова зазвонил. Я нашла свои ботинки и бумажник и решила, что мой телефон безнадежен, так что с ямой размером с Техас в животе, я вышла из квартиры.

Я вышла из здания.

Я оставила невозможную жизнь позади.

Я должна была знать, что это не то, что может быть у кого-то вроде меня.

Ничто из того, что я сделала в своей жизни, не указывало бы на то, что я заслуживаю всего, что мог предложить Лазарус.

В каком-то смысле, может быть, было лучше, что я выбралась до того, как увязла слишком глубоко.

Слишком поздно, сказало мое сердце.

У моего мозга не было веских аргументов против этого.

Потому что было уже слишком поздно.

Я почти уверена, что влюбилась в Лазаруса.

И, если боль, которую я почувствовала, войдя в свою квартиру, была чем-то особенным — это было абсолютно, совершенно мучительно.

Глава 11

Лазарус

— Тебе нужно сосредоточится, — предупредил Эдисон, наблюдая, как я нажимаю кнопку вызова в пятый раз подряд. Беспокойство свернулось клубком у меня в животе, готовое вырваться даже при малейшей провокации.

Я сказал ей, что позвоню.

И, может быть, если бы она спала или была в душе, я мог бы понять, пропустила ли она первые два или три звонка.

Но четыре или пять?

Каждое нервное окончание в моем теле испускало искры, говоря мне, что что-то не так.

Все еще находясь на начальной стадии детоксикации, она была наполовину не в себе от необходимости как-то отвлечься. Она бы ждала звонка, о котором я ей сказал.

Звонок перешел на голосовую почту, заставив мой желудок сжаться достаточно сильно, чтобы заставить меня вздрогнуть, убежденный, что была только одна веская причина, по которой она не брала трубку. И это, о, это было нехорошо.

Ее не было в квартире.

И единственная возможная причина, которую я мог придумать для этого, заключалась бы в том, что она не смогла справиться с этим в одиночку, было слишком рано ожидать, что она сможет не отступить. Со мной все было по-другому. Я так много поднимался и опускался. Меня избили, выпотрошили и использовали как пешку. Я прошел детоксикацию и подсел на препараты, которые они дают на ней. Я был арестован. У меня были годы проб и ошибок, прежде чем я, наконец, стал достаточно сильным, чтобы сделать все это самостоятельно.

У нее этого не было.

У нее даже не было такой долгой истории.

Шесть месяцев? Она была ребенком в этом.

Я думал, как оказалось, ошибочно, что это сработает в ее пользу. Может, если она вела такой образ жизни всего полгода, то не была так укоренившейся в своих привычках. Как только настоящие наркотики вышли из ее организма, и тяжелая фаза отказа тела закончилась, я думал, что она просто… приспособится.

Глупо.

Так чертовски глупо.

Я же знал все лучше.

Я даже не привел ее на чертову встречу бывших наркоманов.

Эгоистично. Я был эгоистом.

Я держал ее, пока она страдала. Я слушал, как она говорила о своей маме, своем отце, своей сестре. Я слушал ее болтовню о своем детстве и неудачной попытке поступить в колледж. Я наблюдал, как она общалась с моими друзьями, как будто это было самой естественной вещью в мире — находиться рядом с байкерами. Она видела, как я сражаюсь, и не отшатнулась от моего прикосновения.

Потом, ну, секс.

Гребаный лучший секс на свете.

Я должен был меньше сосредотачиваться на том, как сильно я хотел попробовать ее киску на вкус, почувствовать, как она обвивается вокруг моего члена и сжимается, когда она кончает, и больше на том, как она на самом деле справлялась со всем.

— Она не отвечает, — рявкнул я в ответ Эдисону, который нес ночную смену вместе со мной.

Мы добрались до места назначения примерно за три часа до этого, Рейн, Кэш, Волк, Репо и Дюк приветствовали польскую мафию как старых друзей, и их затащили в их клуб, чтобы, представьте, выпить, повеселиться и отдать деньги.

Я на мгновение почувствовал прилив надежды при мысли о том, что, возможно, они собираются покончить со всем этим, и мы сможем отправиться домой той же ночью. Никто не хотел быть в дороге. Все хотели быть дома со своими женщинами, если они у них были. Если же у кого-то их не было, они просто хотели быть дома, а не на гребаной страже, потому что мы все знали, что любой союзник может в мгновение ока превратиться во врага.

В которой мы с Эдисоном стояли возле небольшого гостевого дома, который на самом деле был едва ли больше обычного домика у бассейна, поздно ночью — все остальные внутри и отключились. Предыдущая ночь настигла их прежде, чем они успели по-настоящему сойти с ума от польских парней.

Но нам сказали остаться.

И поскольку Рейн не хотел плевать на чье-то гостеприимство, никогда не зная, какое оскорбление может привести какую-либо конкретную организацию в безумную спираль, он согласился.

Они спрятались в бункере.

Эдисону и мне дали огромные кружки кофе и оставили охранять остальных, пока они спали. Дюк и Сайрус сменяли нас около четырех утра, чтобы мы могли поспать час или два, прежде чем отправиться в путь.

До тех пор мы были предоставлены сами себе.

И мне буквально ничего не оставалось делать, кроме как прислушиваться к ночным звукам, вглядываться в темноту в поисках каких-либо угроз и чертовски зацикливаться на том, как плохо все может обернуться для нее, прежде чем я вернусь к ней.

— Может быть, она вырвала твою страницу из своей книги и пошла прогуляться, — Эдисон обычно был не из тех парней, которые пытаются утешить и приукрасить, он всегда был тем, на кого можно положиться в правдивости, даже если она была жестокой.

— Это не совсем помогает, — фыркаю я, качая головой, когда провожу рукой по лицу, чувствуя, как мозоли на ладони цепляются за грубую щетину на щеках, — ты знаешь мой район.

— Третья улица, может, и придурки, но они также не известны тем, что причиняют боль женщинам.

Это было достаточно правдиво.

Но боль, о которой я беспокоился, не имела ничего общего с тем, что они наложат на нее свои руки, и все это было связано с тем, что они вложат ей в руку свои наркотики и позволят ей уйти, чтобы использовать их.

У нее не будет той же терпимости, если она использует снова, факт, о котором я не был уверен, что она даже осознавала. Она не была какой-то бездельницей-наркоманкой, которая сбилась с пути. Она была из тех, кого втянули в ужасный мир необходимых рецептурных обезболивающих, превратившихся в костыль, а затем в полноценную зависимость.

Она никогда не прикасалась к запрещенным наркотикам.

Боже, если она перейдет на гребаный героин…

Мой живот словно сдавило тисками, когда перекладина натянулась.

Найду ли я ее с передозировкой у себя в квартире?

— Я не знаю, что за гребаную вечеринку устраивают эти польские ублюдки, когда вокруг нет ни одной телки, — сказал Паган, заставив меня повернуть голову, чтобы увидеть его стоящим в дверях, бодрым, насколько это возможно, несмотря на то, что он, возможно, был тем, кто веселился прошлой ночью сильнее всех. — Провести ночь в чертовом Доме Мечты Барби с шестью другими гребаными мужиками — это не совсем то, что я бы назвал хорошей ночью, — добавил он, выходя, закрывая дверь и прислоняясь к ней спиной, салютуя пивом, прежде чем сделать большой глоток. Его глаза перемещались между нами, слегка нахмурившись. — Что за настроение?

— Он беспокоится о своей девушке, — добавил Эдисон, заставив меня вздохнуть.

— Да? Девушка из Хекса? Ты думаешь, она трахается с кем-то другим или не справляется?

Гребаный Паган.

Его было легко недооценивать — он был грубияном, вообще чокнутым и в целом не походил на человека, который многое понимает.

— Не справляется? — спрашивает Эдисон, приподняв темную бровь, его темные глаза обвиняли, как будто он уже знал, что я намеренно скрывал от него дерьмо.

— Она пила гребаный имбирный эль в Хекс, чувак, — Паган пожал плечами, не выглядя ни в малейшей степени извиняющимся, когда продолжил. — Никто не пьет имбирный эль, если он не за рулем, но я знал, что твой байк был там. Так что единственное другое объяснение — она в завязке, — он сделал паузу, сделав еще один глоток пива, прежде чем добавить, — как и ты.

Зная, что пути назад нет, я выдохнул и сказал Эдисону. — Она была чиста. Но только пару дней.

Эдисон, будучи Эдисоном, быстро сообразил два и два. — Ты детоксицировал ее. Вот почему ты хотел, чтобы мы тебя прикрыли, вот почему ты пропустил церковь, — его улыбка стала немного дьявольской. — И этот комментарий о гребаных электролитах не имел ни малейшего отношения к траханию, — он на минуту отвел взгляд, его лицо превратилось в маску серьезности. — Позвони Риву и отправь его туда, если ты беспокоишься. Больше не нужно беспокоиться о защите секрета, благодаря старому Болтливому языку вон там, — продолжил он, кивнув головой в сторону Пагана.

— Я предпочитаю гребаную правду. Кроме того, как, черт возьми, я мог знать, что остальные из вас будут настолько слепы?

Я сделал успокаивающий вдох и набрал номер Рива. Несмотря на поздний час, он снял трубку после второго гудка. — Да?

— Мне нужно попросить тебя об одолжении, — я не был уверен, что когда-либо раньше слышал свой голос таким отчаянным. Внезапно я обрадовался, что позвонил Риву, а не Ренни, который взял бы эту информацию и побежал с ней.

— Все, что тебе нужно, — я слышал, как он двигался, пока говорил, вероятно, одеваясь.

Рив был, пожалуй, самым загадочным из всех нас. Даже Сайрус, который мог говорить о любой чертовой вещи в мире, был нехарактерно молчалив о своем старшем брате. Мы знали о том, что их отец был в МК до самой смерти, о том, как их мама вытащила их обоих и их сестру по прозвищу Васп и держала их подальше от дурного влияния МК Приспешники. Мы все знали, что они всегда хотели участвовать, хотели получить наследство, хотели пойти по стопам своего отца. После войны они увидели возможность и воспользовались ею.

Сайрус был гитаристом и дамским угодником.

Рив был электриком — тихим и серьезным.

Однако это было почти все, что мы знали о их прошлом. Или, может быть, правильнее было бы сказать, любым прошлым, связанным с Ривом. Сайрус все время рассказывал о каждом периоде своей жизни, но Рив почти никогда не был частью этой истории.

Где он был?

Что он творил?

Это были вопросы, на которые у нас до сих пор не было ответов.

Я даже не знал, было ли это по решению Рейна, если уж на то пошло.

Но, как бы то ни было, он был верным братом. Он не подвергал сомнению приказы. Он никогда не жаловался. Он всегда вмешивался, если это было нужно. Почти всегда, без вопросов.

— Мне нужно, чтобы ты поехал в мою квартиру и проверил Бетани, — мне не нужно было говорить ему, где спрятан ключ или как он может войти без него. Для тех из нас, у кого было жилье в другом месте, Рейн потребовал запасные комплекты ключей на случай чрезвычайных ситуаций. Они были спрятаны в панели пола в общей комнате под кофейным столиком.

— Она больна? — он не любопытствовал. Это было не в его стиле. Во всяком случае, я подумал, что он, возможно, задавался вопросом, должен ли он взять что-нибудь с собой на случай, если она больна.

— Она проходит детоксикацию, недавно очистилась, и я беспокоюсь, что она может употребить наркотики и получить передозировку.

Вот. Это было сделано.

Тишина на другом конце провода была оглушительной и достаточно долгой, чтобы я убрал телефон, чтобы убедиться, что мы каким-то образом не разъединились.

Мы этого не делали.

— Если у нее передоз?

Я слышал, как хлопнула дверь и завелся двигатель. Он не терял времени даром. Слава Богу.

— Если это так, заставь ее блевать и вызови полицию.

— Не было бы быстрее…

— Копы знают наркокурьеров в нашем районе. Так быстрее.

В нашем городе копы приезжали на вызов о передозировке менее чем за две минуты, и, благодаря растущему числу смертей от героина в этом районе, полиция начала проводить профилактику от наркозависимости, чтобы обратить вспять последствия передозировки.

Это могло бы спасти ей жизнь, если бы она попала в беду.

— На связи. Я позвоню тебе, как только узнаю, что происходит.

С этими словами он закончил разговор.

— Я здесь не врач, — минуту спустя Паган прервал напряженное молчание, — но я почти уверен, что ты должен дышать. Ну, знаешь, вдыхать через нос, выдыхать через рот. Я не помогу, если ты потеряешь сознание.

Может быть, Рейн все-таки был прав насчет него.

Я был спокойным парнем.

Как и Эдисон.

Но мы оба были напряжены. Это было ощутимое напряжение в воздухе вокруг нас, в самой жесткости наших поз.

Тем временем Паган был спокоен, насколько это было возможно.

Он не был придурком. Ему было бы насрать, если бы у Бетани была передозировка. Несмотря на все это, он был порядочным парнем, все сказано и сделано. И он держал голову прямо. Он отказывался беспокоиться, пока не убедился, что есть о чем беспокоиться.

Это было хорошее качество для нашей работы.

— Как ты нашел эту девушку? — внезапно спросил Эдисон, вырывая меня из моих мыслей, каждая хуже предыдущей.

— В ту последнюю ночь я отправился на прогулку. Я срезал путь обратно в лагерь и увидел, что у нее передозировка возле Чаза.

Эдисон кивнул, но промолчал.

То же самое почти никогда нельзя было сказать о Пагане.

— Так что, когда вы, ребята, поженитесь, и она родит для вас выводок сопляков, вам придется придумать более симпатичную версию встречи, чем эта. Я не думаю, что дети захотят услышать, что ты держал маму за волосы, пока ее рвало таблетками. Я не эксперт, но я мог видеть, что это оставляет шрамы у детей. Знаешь, может быть, вы двое посмотрели друг с другом блокбастер, и с этого все началось, блядь, конец. Потом они спросят, что, черт возьми, такое блокбастер, и ты сможешь перейти к другим темам.

— Брат, — сказал Эдисон, приподняв брови, как будто он думал, что этот человек сумасшедший. Которым он и был, так что это была обоснованная мысль. — Кому, блядь, ты продал свои яйца за информацию о том, что такое симпатичная встреча? Сначала гребаный Сайрус со своим Майклом Бубле, теперь этот хрен со своими комментариями в ром-коме (прим.перев.: романтическая комедия)? На данный момент мы — печальное подобие байкеров.

Мой телефон зазвонил, удивив меня настолько, что я чуть не выронил его, когда поднял и провел пальцем по экрану. — Рив…

— Ее здесь нет.

Может быть, эти слова должны были принести облегчение.

Это было бесконечно лучше, чем слышать, что она лежит мертвая на полу, холодная и ее невозможно спасти.

Но они не были утешением.

Потому что, если ее там не было, если она была где-то на улице, каковы были шансы найти ее, если у нее был передоз?

Ответ был прост — практически нулевые.

— Расскажи мне, — потребовал я, стиснув челюсти так сильно, что едва мог разжать зубы, чтобы выдавить звуки.

— Она готовила еду. В раковине замочена кастрюля, а в холодильнике… суп. Ее одежда свалена в кучу в спальне и ванной. Полотенце мокрое. Постель смята. Книга на столе в гостиной.

— Есть ли где-нибудь одноразовый телефон?

Последовала пауза, затем. — Да, на тумбочке.

Блядь.

— Может быть, ей надоела твоя дерьмовая квартира, и она пошла домой, — предположил Паган, заставив мою голову дернуться к нему, обнаружив, что он пожимает плечами.

Может быть, так оно и было.

Проблема в том, что я, блядь, не знал, где ее дом.

— Рив, под раковиной в ведре для швабры ее сотовый. Передай его Джейни или Алекс, кто бы ни взял трубку, и попроси их дать вам адрес. Если они найдут что-нибудь до того, как я вернусь…

— Я проверю, как она. Не беспокойся.

Он закончил разговор, и я судорожно вздохнул, пытаясь сохранять спокойствие, пока у меня не возникнет что-то серьезное, о чем можно было бы беспокоиться.

Она сказала, что останется.

Но она также понятия не имела, на что похоже полное одиночество.

Может быть, ей нужно было что-то из ее дерьма, какие-то знакомые вещи, чтобы утешить ее, когда меня не было рядом. Может быть, она даже вернется, как только возьмет их.

Возможно, я был параноиком, но я решил, что лучше убедиться, что это так.

На случай, если это не так и ей понадобится помощь.

— Иди, — сказал Эдисон, пожимая плечами.

Для него это было так просто.

До сих пор Эдисон был верным братом, но Эдисон также был человеком, который большую часть своей жизни следовал своему собственному набору правил. В такой же ситуации он бы уже давно ушел.

В замешательстве, зная, что Рейн и Репо вручат мне мои собственные яйца, если я уйду, я посмотрел на Пагана, который тоже кивнул головой.

— Ты должен идти.

И когда два брата прикрывали твою спину, давали тебе один и тот же совет, ты его принимал.

— Спасибо, — пробормотал я, кивнув им, затем помчался через поле к байку, выкатывая его на улицу, чтобы не разбудить кого-нибудь еще, заводя его.

Я сдержал одно обещание и нарушил другое.

На мне был шлем.

Но я ехал достаточно быстро, чтобы чертовы знаки ограничения скорости превратились в размытое пятно. Это было больше, чем полдня пути, даже несмотря на то, что прошло несколько дней, так что я решил, что если полностью уничтожу их, то смогу добраться туда за шесть или восемь часов. Это было слишком долго, но я ехал так быстро, как только мог.

Мою грудь сдавило тяжелым грузом неуверенности, моя рука навязчиво потянулась проверить свой телефон, зная, что из-за грохота мотоцикла невозможно будет услышать звонок.

Но звонков не было.

Сообщений не было.

Не было никаких чертовых изменений, факт, от которого у меня болезненно скрутило внутренности.

Джейшторм и Алекс уже должны были что-то найти. Солнце пронизывало желтыми и оранжевыми полосами темное небо, заставляя безнадежность оседать свинцом в моих костях, когда я подъехал к своему многоквартирному дому, находя его особенно суровым и уродливым, когда я мчался вверх по лестнице и по коридору, обнаружив, что моя дверь слегка приоткрыта.

Я почувствовал, как у меня в груди что-то распухло.

Но когда я толкнул дверь, то вошел в квартиру, полностью заполненную людьми. Рив стоял, прислонившись спиной к окну, выходящему на улицу, солнце за его спиной отбрасывало на его лицо глубокие тени. За обеденным столом сидели Джейни и Алекс. Ло стояла, прислонившись к стене, и пила кофе из одной из моих кружек.

— Итак, твоя девушка нигде не работает, согласно ее истории, — добавила Джейни, не потрудившись поднять глаза, когда она печатала одной рукой, а другой потянулась за энергетическим напитком.

— Она сказала… — начал я.

— Тогда она работает неофициально, — вмешалась Алекс.

— А как насчет квартиры?

— Опять же, где бы она ни жила, об этом нет истории. Ее записи в автоинспекции, в которые, я могла бы добавить, уже неинтересно вникать, — продолжала Джейни, глядя своими большими голубыми глазами и приподнимая бровь, которая, казалось, говорила: «Ты будешь мне за это должен», — все еще указаны по старому семейному адресу. Который был продан пару месяцев назад.

— То есть вы не продвинулись, — мой тон был резким, взволнованным и на грани неблагодарности. К счастью для меня, все они привыкли к драме, к небольшим чрезвычайным ситуациям, связанным с жизнью или смертью, на протяжении многих лет, а также к высокой энергии и бурным эмоциям, связанным с ними. Никто, казалось, ни капельки не удивился моему тону, когда Ло оттолкнулась от стены, подошла ко мне сзади и потянулась за кофейником.

— Вот, — сказала она, сунув мне в руки горячую кружку, пар клубился в несколько прохладной квартире, — выпей. Сходи в душ. К тому времени, как ты выйдешь, у нас должно быть, по крайней мере, направление, чтобы отправить тебя.

Зная, что я ничего не могу сделать, кроме как раздражать их своим присутствием и кислым отношением, я прошел в свою спальню и в ванную, поставил кофе, разделся и встал под холодные струи, надеясь, что это смоет пот и дорожную грязь и, возможно, успокоит мои измотанные нервы.

Пятнадцать минут спустя, чистый, переодетый, с кофеином, я сделал глубокий вдох и заставил свои отяжелевшие конечности отнести меня обратно в гостиную.

Долгое время никто не обращал на меня внимания, каждый был занят своей задачей. — Попалась, — громко объявила Джейни, заставив всех вздрогнуть. Она посмотрела на меня, возбуждение искрилось на ее коже. — Ты знаешь эту чушь о новой фирме по ремонту, которую они открывают через дорогу?

Они ремонтировали здание целую гребаную вечность. Здание было выкуплено по меньшей мере за восемь месяцев до этого, и с тех пор я видел только рабочие бригады, которые входили и выходили. Конечно, здание было чертовски старым и, вероятно, нуждалось в изрядном количестве структурных работ наряду с эстетикой. До сих пор я даже не знал, что это чертово место было «фирмой по решению проблем», только что выкупленной и находящейся в стадии строительства.

— Конечно, — сказал я, небрежно пожимая плечами.

— Этот парень Квин не жалуется на безопасность. Они установили камеры вокруг каждого дюйма этого здания. Но поскольку они еще не открыты, они не удвоили меры безопасности на камерах, так что они практически вообще не защищены. Я поймала ее, — сказала она, быстро поворачивая свой ноутбук. Рука Алекс взлетела, чтобы не дать энергетическому напитку разлиться повсюду, когда она это сделала. — Видишь этот БМВ, въезжающий на стоянку? — спросила она, тыча пальцем в экран, отчего изображение серебристого седана последней модели слегка исказилось на секунду. — Я не могу разобрать номера, но в нем трое парней. Трое парней на БМВ подъезжают к этому зданию? Для чего? Навестить доильщика змей (прим.перев.: образно того, кто занимается мастурбацией)?

— Ты хочешь сказать…

— Примерно через час после того, как они вошли, они выехали обратно и умчались. И примерно через десять минут после этого, — продолжила она, ускоряя запись с камер наблюдения, — вот идет та, кто может быть только Бетани, одетая, похоже, в твою толстовку.

Это была моя, моя старая серая толстовка, капюшон был надвинут и полностью закрывал ее лицо, ее голова была опущена, когда она шла.

Я почувствовал, как мой желудок снова скрутило, зная до мозга костей, что кем бы ни были эти парни — они были причиной ее ухода. Все было хорошо. У нас хорошо получалось вместе. Мы… подходим друг другу. Она сказала, что будет рядом со мной, когда я вернусь.

Не было никакой причины уходить.

Если только ее кто-то не заставил.

Неудивительно, что она не позвонила на работу, чтобы сказать, что заболела, или еще какую-нибудь хрень, как она обещала.

Потому что она работала на придурков из БМВ.

Каждая частичка меня кричала, что, кем бы они ни были, это были плохие гребаные новости.

И она была поглощена ими.

Здорово.

— Есть ли шанс, что вы сможете поймать ее на других камерах? Есть общее направление, в котором мы можем начать стучаться в двери вокруг?

— К сожалению, ты живешь в дерьмовой части города, и никто не вкладывает деньги в чертовы камеры безопасности здесь, — мое сердце начало останавливаться. — Как бы то ни было, вы знаете, кому тоже нравятся камеры слежения? Сойер Андерсон. И она прошла прямо мимо его дома, а затем по следующей боковой улице. Которая… — ее голос затих, когда она махнула рукой в сторону Алекс.

Рука Алекс провела по экрану, прежде чем она повернула его, более осторожно, чем Джейни, и показала мне вид с высоты птичьего полета на рассматриваемую улицу. — На которой есть два небольших многоквартирных дома, а также примерно… шесть дуплексов. Мы можем охватить два небольших многоквартирных дома и шесть дуплексов.

Спасибо, блядь.

— Давайте выдвигаться, — заявила Ло, привыкшая быть главной, отдавая приказы. И вместо того, чтобы Рейн был рядом, чтобы сделать это, мы с Ривом пошли в ногу с Джейни и Алекс, которые в унисон захлопнули свои ноутбуки и сунули их под мышки.

Рив сел в свою машину. Я забрался на свой байк. И девушки забрались в один из гигантских внедорожников Хейлшторма.

Проезжая мимо, я, пожалуй, впервые заметил, что здание напротив действительно сильно продвинулось вперед. Среди ежедневной рутины, когда не было видно ничего, кроме брезента и строительных бригад, было легко не видеть сквозь них. Но там, где был осыпающийся строительный раствор, полуразрушенные лестницы и разбитые окна, фасад был отремонтирован и отделан в темно-сером цвете. Лестница была перестроена и почернела. Окна были новыми и, судя по всему, толстыми.

Фирма по решению проблем, посредники.

Человек по имени Квин.

Я не мог не задаться вопросом, что это будет означать для будущего, на долю секунды, прежде чем беспокойство нахлынуло снова, гнетущее и тяжелое, блокируя все остальное.

Правда, было бы хорошо, если бы она была дома.

Но дом был местом, которым она пользовалась уже несколько месяцев.

Дома, вероятно, был огромный запас таблеток, за которыми она могла бы потянуться, если бы то, что сказали эти мужчины, когда они появились в моем гребаном многоквартирном доме, расстроило ее.

Что, ну, конечно, черт возьми, что бы они не сказали, должно быть, расстроило ее. Достаточно, чтобы заставить ее покинуть мою квартиру, оставить меня.

Раньше я не понимал, насколько осторожной она была, когда говорила о своем прошлом — всегда сосредотачиваясь на вещах, которые имели корни — ее матери, отце, сестре. Никогда не говоря о более поздних событиях.

Она держала меня в курсе, потому что ей было неловко, стыдно? Возможно, это было что-то худшее, что-то более опасное.

Побережье Навесинк было большим гребаным городом. И хотя оно, безусловно, было полно криминала, были тысячи других людей, которые называли его своим домом. Кем бы ни были эти люди, это мог быть кто угодно — как обычный человек, так и преступник.

Тем не менее, я не мог вспомнить ни одного чертова преступника, который ездил бы на БМВ среднего класса. У Приспешников были байки и внедорожники. У Хейлшторма были исключительно внедорожники. На Третьей улице были все драндулеты, которые они могли себе позволить. Лионе ездил на чем-то, что стоило больше, чем большинство зарабатывало за год. Как и Грасси. У Брейкера был грузовик. У Шотера была какая-то дорогая, как все его дерьмо, спортивная машина. У всех Малликов были грузовики, байки, внедорожники.

Парни в костюмах водили БМВ.

Врачи, юристы и дантисты.

Патологоанатомы.

Не преступники.

Но в какие неприятности она могла попасть с ними?

Я не имел ни малейшего представления.

Но я намеревался это выяснить.

Улица рядом с тем местом, где располагалась компания «Расследования Сойера», выглядела совсем не так, как можно было бы ожидать от улицы, расположенной за в основном современными и ухоженными предприятиями. Это была небольшая дорога в полторы полосы движения, с машинами, выстроившимися вдоль одной стороны, чтобы другую можно было использовать для движения. Она резко обрывалась перед черепицей двухэтажного многоквартирного дома, в котором в общей сложности было не более восьми квартир. Другой многоквартирный дом находился на том же участке, что и первый, как будто он был частью того же самого, но стоял в стороне и на углу. Дуплексы, выстроившиеся по обеим сторонам, приходили в упадок со сломанными водосточными желобами, облупившейся краской и грудами мусора, наваленного вокруг.

Мы вышли из своих машин, обменялись взглядами, а затем, даже не сговариваясь, разделились по обе стороны улицы и начали стучать.

Я не ожидал многого от дуплексов, что-то глубоко внутри меня говорило, что она была в одном из многоквартирных домов. Поэтому, когда мы добрались до них, Ло, Джейни и Алекс направились к первому, а мы с Ривом прошли небольшое расстояние до второго.

— Я знаю, ты беспокоишься о своей девушке, — сказал Рив, и это были первые слова, слетевшие с его губ после телефонного звонка ранним утром, — но ты подумал о мире дерьма, в который ты можешь вляпаться, верно? — мышцы моих ног напряглись, отказываясь двигаться вперед, пока я не повернулся к нему, делая угрожающий шаг в его сторону. — Я не говорю, что ты не должен вмешиваться в это, — его руки поднялись в мирном жесте, — я говорю, что тебе нужно держать голову прямо и понимать, что это может означать. И, — добавил он, приподняв бровь, — впусти в это дело Рейна и остальных членов клуба, иначе ты можешь спасти свою девушку и навлечь на себя кучу неприятностей.

Он не ошибался.

— Я введу их в курс дела, когда узнаю, с чем я столкнулся и что с ней все в порядке.

— Мы, — я снова отвернулся, только чтобы повернуться, нахмурив брови.

— Мы?

— Это не то, с чем ты столкнешься, — объяснил он, — с чем мы столкнемся. Вот как это работает, помнишь?

Честное слово, временами об этом было легко забыть.

У меня никогда в жизни не было такой системы поддержки. Конечно, у меня была моя мама, и не было более свирепого чемпиона, никого, кто хотел бы моего успеха и счастья так сильно, как я хотел этого. Но она была всем, что у меня было. Больше никого не было рядом. Мой отец едва существовал. Как только она ушла, у меня был кто? Рэнсом? Кто-то, кто держал меня на высоте и использовал меня, как кусок мяса, которым помахали перед лицом тигра, чтобы заставить его делать то, что ты хочешь.

На побережье Навесинк, в моей новой жизни, у меня был Росс Уорд — дружба, которая немного выросла из необходимости с нашей стороны, а затем стала чем-то с корнями, чем-то, на что я знал, что могу положиться. Как бы то ни было, я бы не стал звонить Россу, если бы с моей девушкой случилась какая-то хрень и мне нужно было разобраться с ситуацией.

Я бы не ожидал, что он будет идти в ногу со мной.

Но Приспешники действовали по-другому.

Их лояльность сопровождалась определенными условиями. А именно, понимание того, что ничто больше не касалось только тебя. Все было связано с коллективным благополучием. Если у одного брата была проблема, если это затрагивало его, тогда у всей организации была проблема, и она была затронута.

Именно так все и было.

Но прошло всего несколько месяцев по сравнению с годами, когда у меня этого не было.

— Просто напоминание.

— То, которое мне было нужно, — согласился я, кивнув.

Затем, поняв, что разговор по душам окончен, мы оба отвернулись и принялись стучать в двери — он на первом этаже, я на втором.

Я вышел из лифта в холл верхнего этажа, желтые и коричневые обои местами облупились, но пол был чище, чем в коридорах моего дома. С каждой стороны были две грязно-коричневые двери с медными цифрами, каждая висела как попало, одна полностью отсутствовала. Все верхнее освещение было выключено.

Все до единого, кроме того, что в конце коридора, перед дверью слева.

И я клянусь, черт возьми, это был знак.

Я проигнорировал остальные три двери, слыша, как разговаривают телевизоры, гремит музыка, чувствуя запах готовящейся еды — чего-то острого, отчего мой нос сморщился, а желудок заурчал от пустоты.

Но все это отошло на второй план, когда я остановился перед дверью с медной цифрой восемь, свободно висящей на нижнем гвозде, отчего все перевернулось с ног на голову.

Я втянул воздух через нос, расширяя грудную клетку до такой степени, что это было почти болезненно, когда моя рука поднялась, и мой кулак ударил четыре раза, достаточно сильно, чтобы заставить восьмерку зловеще подпрыгнуть.

Долгую минуту ничего не было слышно, ни единого звука, кроме вышеупомянутых телевизоров, музыки и низкого гула мужских голосов в другом конце коридора.

Но потом я услышал, как что-то хлопнуло, за чем последовало приглушенное проклятие.

Цепочка соскользнула.

Дверь потянулась.

И вот она была там.

Я думал, что раньше понимал гнев.

Я думал, что чувствовал это время от времени на протяжении многих лет, особенно на вселенную за то дерьмо, которое она сделала с хорошими людьми, людьми, которые этого не заслуживали.

Но я понятия не имел.

Ни единой зацепки.

Потому что то, как моя кровь мгновенно разогрелась, настолько обжигающе, что я был уверен, что если где-нибудь в радиусе мили зажечь спичку, я взорвусь изнутри; то, как мой желудок сжался и не успокоился; то, как мои руки инстинктивно сжались в кулаки; то, как мои зубы сильно сжались достаточно, чтобы пронзить болью мою челюсть.

Все они были конкретным доказательством того, что я никогда раньше не был по-настоящему, всепоглощающе зол.

Но стоя там, глядя сверху вниз на женщину, которая значила для меня больше, чем я думал, что это возможно, особенно за такой короткий промежуток времени, и видя, что кто-то, какой-то гребаный трусливый кусок дерьма, называющий себя мужчиной, поднял руки к ее идеальному лицу и оставил после себя повреждения, да, япознал ярость впервые за всю свою чертову жизнь.

Ее глаз был опухшим, кожа натянутой и розовой вплоть до верхней части скулы. Там был яркий, глубокий, ярко-сине-фиолетовый синяк, полностью обрамляющий нижнюю часть ее великолепного, блядь, карего глаза. И последнее, но, конечно, не менее гребаное, белая часть ее глаза была яркой, отвратительно красной.

Субконъюнктивальное кровоизлияние.

Я получил достаточно их от травмы на ринге в Хекс, чтобы точно знать, что это было, когда я увидел это, знать, что это выглядело намного хуже, чем было на самом деле, знать, что через четыре или пять дней это почти пройдет.

Но я также знал, что это произошло только из-за травмы.

Травма.

Кем бы, блядь, они ни были, где бы, блядь, они ни были, я собирался их найти. Я собирался оторвать их гребаные яйца голыми руками и засунуть их в их чертовы глотки за то, что они прикоснулись к тому, что принадлежало мне.

Я тяжело сглотнул при этих словах, решительность позволила моим рукам разжаться, дыхание восстановиться, кровь остыть.

С ними разберутся.

Хладнокровно и отстраненно.

Но, мать твою, неизбежно.

Просто не раньше, чем я получу эту историю.

Не раньше, чем я заключу свою женщину в объятия и скажу ей, что никто никогда не причинит ей гребаного вреда.

— Лазарус? — ее голос был дрожащим, неуверенным. И, если я не ошибаюсь, испуганным.

Испуганным.

От меня?

Из-за них?

Моя рука потянулась к карману, нащупала сотовый и нажала кнопку.

— Да? — это был Рив, в его голосе звучало раздражение, вероятно, он получил нагоняй, как у нас уже было в дуплексах.

— Нашел ее.

Я повесил трубку и сунул телефон обратно в карман.

— Милая, какого хрена?

Глава 12

Бетани

Предполагалось, что это будет Эрика.

Она жила в квартире прямо рядом с лифтом, и когда двери открылись, чтобы показать ей меня, лицо разбито, по щекам текут слезы, тихие рыдания заставляют мое тело странно дрожать, когда я пытаюсь держать себя в руках, насколько могу, пока не окажусь за закрытой дверью, задача, ставшая невыполнимой судя по ощущению раскола в моей груди, она стояла там, пытаясь закинуть свою гигантскую сумку на плечо.

Эрика была высокой и широкоплечей, с добрыми зелеными глазами и в фиолетовой униформе.

Эрика была медицинским работником на дому для пожилых людей, работа, которая всегда была востребована, но оплачивалась грязно, поэтому она жила в нашем дерьмовом многоквартирном доме.

— О, девочка, — выдохнула она со вздохом, качая головой. Она протянула руки, ее сильные ладони опустились мне на плечи и потянули меня вперед, к выходу из лифта, прижимая мое тело к своему гораздо более мягкому, ее руки обхватили меня. И это было так знакомо, так по-матерински, что еще один укол боли пронзил мою грудь, и рыдания вырвались наружу — дикие и неконтролируемые.

— У меня есть братья, — сказала она много времени спустя после того, как я выплакалась сквозь тонкий, мягкий материал ее топа, — назови мне его имя, и я попрошу их убедиться, что он усвоил свой урок.

Это вызвало еще один поток слез, потекших по моему лицу.

Первый Лазарус. Теперь Эрика.

Я не заслужила всей этой чертовой доброты.

Я не была какой-то невинной женщиной, на которую мужчина поднял руки.

Я сама навлекла это на себя.

Я поставила себя в такое положение.

Я связывалась с таким типом мужчин, которые делали подобные вещи с женщинами, не задумываясь.

Я не была достойна ее заботы, ее любви к кому-то, кто был практически незнакомцем — просто лицом, с которым можно поздороваться при встрече.

— Дело не в этом, — сказала я, отстраняясь, вытирая рукавом рубашки Лазаруса свои щеки, вытирая слезы.

— Фу, — проворчала она, качая головой. — Эта чертова часть города. Ничего хорошего вокруг. Хорошо. Ты заходи и возьми себе пакет со льдом. Это покраснение в глазу безвредно, просто лопнул кровеносный сосуд. Это пройдет через пару дней. Отек снимется с помощью льда. Синяки, ну, макияж, — сказала она, пожимая плечами. — Вообще-то, у меня есть кое-что, что я купила для своего последнего собеседования, которое прикрывает татуировки, — сказала она, махнув мне предплечьем, где по коже змеилась элегантная, причудливая сине-фиолетовая русалка. — Некоторые старики не любят чернила, — объяснила она. — У меня клиент в десять. Но после того, как я закончу сегодня, я зайду и принесу это тебе, чтобы тебе не пришлось завтра отвечать на кучу вопросов по этому поводу. Просто скажи, что ты уронила что-то тяжелое, когда лезла в шкаф или что-то в этом роде.

— Спасибо, Эрика, — я надеялась, что моя улыбка была искренней, потому что, даже если я этого не заслуживала, я ценила ее заботу.

— Не стоит. Увидимся сегодня позже.

Так что, да, я ожидала ее увидеть, поскольку была почти уверена, что слышала ее голос в коридоре пару минут назад.

Вот почему я не посмотрела в глазок.

Даже если бы я это сделала, что бы я сделала, если бы увидела там Лазаруса? Не ответила? Это был не совсем подходящий вариант. Он был не из тех людей, кто позволил бы хлипкой двери встать на пути.

Он даже не должен был еще вернуться.

После стычки с Митчеллом, Крисом и Санни и разговора с Эрикой я в значительной степени решила, что мой единственный реальный выбор, если я не хочу продолжать быть боксерской грушей, если я не хочу, чтобы меня снова заставили стать бездельником-наркоманом — это бежать.

У меня было достаточно времени, чтобы собрать вещи, без которых я не могла жить, и те небольшие деньги, которые у меня были, и уехать из города, прежде чем ребята узнали, и прежде чем Лазарус смог узнать, что я ушла.

У меня был упакован рюкзак и две коробки, наполовину заполненные предметами первой необходимости.

Но я, очевидно, не рассчитала с временем.

Потому что я открыла дверь, и там был он.

Я не буду лгать.

Один только вид его — его темные волосы, его идеальные глаза, его сильное и стройное тело, да, в нем вспыхнула искра желания, которая полностью затмилась ощущением парения в моей груди.

Тишина, однако, была оглушительной, когда он посмотрел на меня сверху вниз, когда его темные глаза скользнули по моему глазу. В свое время я достаточно знала о мужском гневе, чтобы видеть, как он сеется, пускает корни и прорастает в его организме. Это было в том, как сжалась его челюсть, как низко опустились брови, как его руки сжались в кулаки так сильно, что кожа на них побелела.

Однако оно увяло почти так же быстро, как и расцвело, не оставив после себя ничего, кроме печальных глаз, когда его рука потянулась к карману, он сказал кому-то, что нашел меня, и убрал свой сотовый.

— Милая, какого хрена?

Его голос был приглушенным, почти невесомым. Обреченный? Может быть.

Однако он не дал мне шанса ответить на не-вопрос, потому что его рука поднялась, а пальцы легли сбоку на мою шею, заставив дрожь пробежать по моим внутренностям, а затем наружу. Они переместились на заднюю часть моей шеи, где все еще чувствовалась боль от выдернутых волос, и оказали наименьшее давление, но достаточное, чтобы прижать меня к его груди.

Я бы сказала, что боролась с этим, я оставалась полной решимости придерживаться своего плана не портить его жизнь больше, чем я уже сделала.

Но это было бы ложью.

В ту секунду, когда целая сторона моего лица прижалась к его мягкой футболке, теплой от его кожи, пахнущей его мылом и природой, я просто растворилась в нем.

Его руки странно легли по бокам от моих бедер. Как будто почувствовав незаданный вопрос, его голос был тихим, когда он сказал. — Я не знаю, пострадала ли ты где-нибудь еще.

Мои глаза закрылись от очередного потока слез.

Так, так хорошо.

Не в силах сдержаться, мои руки скользнули по его спине и прижали его так крепко, как только могли. Следуя их примеру, его руки тоже обхватили меня, достаточно сильно, чтобы сделать дыхание почти невозможным, но мне было все равно, поскольку я изо всех сил пыталась восстановить хотя бы небольшое самообладание.

Его ноги зашаркали вперед, заставляя меня вернуться в квартиру, когда он закрыл за мной дверь и прижался щекой к моей макушке, делая глубокий вдох.

— Ты хоть представляешь, блядь, как я беспокоился о тебе с тех пор, как ты не отвечала на мои звонки?

Боже, как больно.

Это был удар ножом прямо в грудь, который я сразу же распознала как чувство вины.

— Я не хотела…

Я не могла. Я просто не могла это сделать.

Если я это сделаю, я знаю, что произойдет. Он скажет, что мои проблемы — это и его проблемы тоже. Или он подумает, что, поскольку мы спали вместе, это означает, что он должен… защищать мою честь.

В любом случае… нет.

— Послушай, — начал он спокойным, терпеливым голосом. — Есть два варианта развития событий. Ты собираешься открыться мне прямо сейчас, сделай это проще. Или ты заставишь меня вытянуть это из тебя в течение следующего часа или двух. В любом случае, я не отступлю, пока ты не скажешь мне, кто поднял на тебя руку, почему и где, черт возьми, я могу их найти. — Последовала пауза, пока я пыталась сделать глубокий вдох, зная, что он был прав. Он мог бы вытянуть это из меня, если бы достаточно постарался. А Лазарус, будучи Лазарусом, во всех отношениях удивительным парнем, никогда не перестанет пытаться. — Просто для ясности «почему» — не имеет значения. Нет достаточно веского оправдания тому, что они сделали, но я предполагаю, что причина гораздо больше связана с тем, почему ты сбежала, чем с чем-либо еще.

Он не ошибся.

— Я не хочу этого делать, — слова вышли слабыми, безвольными, жалкими.

— Послушай, — сказал он, отталкивая меня назад и протягивая руки, чтобы обхватить мое лицо руками. Но как раз в этот момент что-то привлекло его внимание позади меня, что заставило его напрячься, его руки на секунду опустились с моего лица на плечи.

Его лицо внезапно стало непроницаемым, замкнутым.

Это было так неестественно с его стороны, что мой желудок сильно сжался, когда он внезапно отодвинулся от меня, пересекая мою квартиру и направляясь в мою гостиную.

Это была небольшая квартира, хотя и больше его во всех отношениях. У меня была полностью оборудованная кухня, отделенная от жилого пространства старым, несколько уродливым островком. Я придвинула к нему табуретки, не видя необходимости в обеденном столе, поскольку у меня никогда не было компании. Мое жилое пространство было выкрашено в ярко-белый цвет, когда я переехала, и я, как правило, была слишком занята, чтобы даже думать о его замене, но у меня было хорошое, почти новое кресло, которое я спасла от мусорки в доме моих родителей, когда мой отец решил, что все, к чему когда-либо прикасалась моя мать, нужно выбросить. Оно было широким, темно-коричневым и из самой мягкой старой кожи.

Оно стояло у края дивана, спинкой ко мне, загораживая мне вид на то, что привлекло его внимание.

Но ненадолго.

Потому что потом он повернулся, и я почувствовала, как мое сердце сжалось в груди, странное, но достаточно сильное ощущение, чтобы я подняла руку и надавила туда, как будто могла ослабить давление.

В его широкой, поврежденной ладони был оранжевый пузырек с таблетками, который я нашла среди диванных подушек, когда упала на них.

Он встряхнул бутылку, но там ничего не было.

Его глаза встретились с моими, и я не нашла в них того, чего ожидала — обвинения или разочарования. Вместо этого я увидела понимание.

Но я не приняла его.

Когда я его нашла, он был пуст.

— Нет, — моя голова почти яростно тряслась из стороны в сторону, когда он снова придвинулся ко мне, коснулся моей щеки и приподнял ее, ища, я была уверена, признаки того, что я лгу. — Я этого не делала, Лазарус, — сказала я твердым голосом.

Я поняла, что это имело значение.

Важно, что он знал, что, хотя я была избита и, очевидно, проходила через какое-то дерьмо, я не оступилась. Я не использовала это как оправдание. Его работа со мной не была напрасной.

Он кивнул на это, бросая пузырек таблеток на маленький столик у моей двери. — Я вижу это, — согласился он, — я горжусь тобой, Бетани. Если и есть оправдание для наркомана, чтобы оступиться, так это то, что какие-то придурки разбили ему лицо.

Я с трудом сглотнула, не понимая, как много его слова могут значить для меня. — Я не хотела разочаровывать…

— Остановись, — его голос прервал меня, добрый, но твердый, не терпящий возражений, — даже если бы ты использовала их, милая, ты бы, блядь, не разочаровала меня. Хочу ли я, чтобы ты оступилась? Нет, конечно, нет. Пойму ли я, если ты это сделаешь? Конечно. У тебя здесь есть какие-нибудь другие таблетки, от которых ты хочешь, чтобы я избавился?

Мои глаза закрылись, когда я сделала еще один глубокий вдох. Конечно, он был из тех парней, которые подумали бы об этом, даже несмотря на то, что я стояла тут разбитая, и он должен был быть, по крайней мере, немного зол на меня за то, что я заставила его волноваться.

— Нет, — сказала я, качая головой, — у меня никогда не было такого большого запаса, чтобы можно было спрятать.

— Хорошо, — сказал он, его рука скользнула вниз по моей шее, плечу, вниз по руке, и, схватив меня за руку, потянул меня в мою собственную квартиру, пока он не опустился на диван. На самом деле у меня не было другого выбора, и я тоже села. — Поговори со мной.

— Это не твоя проблема, — настаивала я, — это моя проблема.

— И поскольку я тот, кому действительно чертовски нравится быть внутри тебя, быть рядом с тобой и спать с тобой в моей постели, твои проблемы — это мои проблемы. Это не сложная концепция, — добавил он с легкой ухмылкой, которая немного смягчила его слова. — Кто были те парни в БМВ?

Я даже не потрудилась спросить, откуда он знает о БМВ.

Митчелл питал слабость к БМВ. Не потому, что ему особенно нравился какой-либо из стилей или потому, что у них были отличные функции безопасности, а из-за символа БМВ, который был данью уважения авиации, которой Митчелл был просто одержим (прим.перев.: Компания BMW была основана в городе Мюнхене еще в 1917 году за счет слияния двух заводов, которые занимались изготовлением моторов для авиации).

— Это долгая история.

— На случай, если эта часть еще не прояснилась, это наша с тобой проблема. Это не какая-то интрижка, не какое-то краткосрочное увлечение. Я в этом увяз. Итак, поскольку, когда я говорю, что я в чем-то участвую, это означает, что я хочу это услышать, я бы сказал, что у меня есть все время в мире, чтобы слушать. Так что начни с самого начала.

Начать с самого начала.

Я могла бы это сделать.

Черт, может быть, было бы даже катарсисом вернуться ко всему этому, увидеть, как это прогрессирует до такой степени, что я умираю в глухом переулке в будний вечер.

— После того, как моя мама умерла, после того, как я сделала все ее приготовления, мне нужно было, ну…

— Вернуться к нормальной жизни, — подсказал он, его рука опустилась на мое бедро чуть выше колена, слегка сжав, а затем просто оставаясь там, давая мне якорь, в котором я не осознавала, что так сильно нуждаюсь.

— Так и есть. Так что я прошла несколько собеседований и получила работу в офисе. Они проводили кое-какие ремонтные работы, и им нужно было перенести все свои старые картотечные коробки. Единственным человеком, работавшим со мной, была одна очень старая, хрупкая женщина, и я была почти уверена, что если она поднимет больше одной папки за раз, то может что-нибудь сломать.

— Значит, ты перенесла их все.

— И защемила нерв в спине. Сначала я не придала этому особого значения, решила, что что-то не серьезное, поэтому успокоилась, а потом сразу вернулась к делу, потому что работу нужно было сделать. Но потом стало так плохо, что, если я сидела больше минуты, когда я снова пыталась встать, моя нога отказывала, и боль усиливалась… боль, честно говоря, была впечатляющей и стреляла как вверх, так и вниз одновременно. Это было ужасно.

— Итак, ты пошла к врачу.

Он предполагал, что все так просто.

Я пошла к врачу, который был слишком настойчив с таблетками, и я подсела.

К сожалению, для меня это было не так.

— Я сходила к доктору Кристоферу Эндрюсу, — продолжила я, слова, как желчь, слетали с моих губ. У меня на языке был такой же вкус. — Он рассказал мне, что у меня было, дал мне рецепт на довольно мягкий препарат и сказал, чтобы я не волновалась, принимала таблетки, как предписано, и возвращалась через шесть недель. Таблетки принимались ежедневно. Я сделала то, что мне сказали, потому что, ну, это было слишком больно, очень больно. Затем я вернулась после шести недель, немного отдохнув, чувствуя себя намного лучше. И тогда он предложил мне пройти курс реабилитации на всякий случай.

— К тому времени ты еще не подсела? — спросил он, сдвинув брови, в замешательстве.

— Вовсе нет, — сказала я, качая головой, — потом я пошла на терапию и встретила Санни Эндрюс.

— Родственник?

— Братья, — кивнула я, — и мы начали легко, сделав несколько растяжек, которые, казалось, действительно помогли. Затем, по мере того как шли дни, они становились все тяжелее и тяжелее, пока на второй неделе он не помог мне сделать растяжку, и я… я даже не могу описать эту боль. На самом деле я потеряла сознание на достаточно долгое время, чтобы рухнуть на пол и даже не осознавать этого. Он помог мне подняться, и к этому моменту я уже рыдала. Это было мучительно. Я вообще едва могла двигаться. Я не могла лежать. Я не могла спать. Санни дал мне карточку другого врача.

Моя улыбка стала немного горькой, оглядываясь назад, когда мне было двадцать и все такое. Однако в то время все, что я знала, это то, что это было достаточно больно, чтобы захотеть броситься со скалы, чтобы покончить с этим. Достаточно, чтобы я поняла того парня, который спрыгнул с моста и оставил записку, в которой говорилось: «Без причины, у меня просто разболелся зуб».

— Он отправил меня к доктору Митчеллу Эндрюсу.

— Его отец, — он был напряжен рядом со мной, возможно, уже зная, к чему это приведет.

— Так и есть. А его отец специализировался на обезболивании.

— Черт, — сказал Лазарус, качая головой, — он послал тебя на таблеточную фабрику (прим.перев.: Таблеточная фабрика — это незаконное учреждение, которое напоминает обычную клинику для лечения боли, но регулярно назначает обезболивающие (наркотики) без достаточной истории болезни и физического осмотра, диагностики, медицинского наблюдения или документации. Цель их деятельности как можно быстрее подсадить на наркотики и обеспечить себе клиента.)

Это было именно так. Это была фраза, которую я даже никогда раньше не слышала, не будучи в том образе жизни, где подобные вещи даже учитываются в повседневной жизни. Врачи, занимающиеся обезболиванием, не занимались тем, чтобы помогать вам и вашему телу оправляться от боли. Они занимались тем, что раздавали рецепты.

Я даже не считала это убогим, неправильным или коррумпированным, когда пришла на прием в обычный кабинет врача — сплошь бежевые стены, неудобные кресла и типичные картины на стенах, и пошла вручать свою карточку девушке за стойкой с выпученными глазами, сужеными зрачками, ее волосы жирные, с хрупким телом и недостаточным весом, только для того, чтобы она сказала мне, что работают только за наличные.

Все, что я видела — это конец боли.

А потом я стала клиентом таблеточной фабрики.

Я возвращалась каждый месяц, как по маслу, за следующей партией, за которую платила доктору Митчеллу Эндрюсу пятьсот долларов, чтобы он выписал мне рецепт. Пятьсот долларов за рецепт.

На пару часов становилось лучше, прежде чем мне нужна была еще одна доза. А потом еще одна. Как по маслу. Это стало такой привычкой, что я даже не задумывалась, когда тянулась за пузырьком с таблетками, действительно ли она мне была нужна или нет. Прошло совсем немного времени, прежде чем желание принимать таблетки возникло вовсе не из-за боли — просто избитая, старая добрая зависимость.

Это делало меня уродливой.

Это заставило меня забыть о работе.

Забыв о работе, я потеряла свою зарплату.

А без зарплаты, ну, как, черт возьми, я собиралась заплатить доктору Митчеллу эти пятьсот долларов за мой следующий рецепт?

К тому времени, как я подсела, у меня был целый день ломки — меня тошнило, все тело болело, я царапала кожу, медленно сходила с ума, как мне казалось. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного, даже близко. Мне было так плохо, что мне даже в голову не приходило, что моя спина больше не болит. Ни малейшего укола боли. Ничего.

Я была полноценным наркоманом.

Это было так легко, без усилий, непреднамеренно.

Как это часто бывало.

И эта ломка, она украла мою гордость, мое достоинство, мою обычную повседневную личность. Из-за этого мне пришлось ехать в офис доктора Митчелла, дважды съезжать на обочину, чтобы меня вырвало, и я оказалась там вся в поту, пропитавшим мою мятую одежду двухдневной давности.

За стойкой никого не было, и позже я узнала, что это произошло потому, что у девушки с сальными волосами и выпученными глазами была передозировка в ванне, в результате чего она утонула, и ее нашли только через три дня, когда сосед пожаловался на запах.

Гламурную жизнь вели наркоманы.

Почти всегда с трагическим концом.

Но я не думала об этом, когда стояла там, дрожа на кричащих ногах, и с кричащей болью в спину, пока доктор Митчелл не вышел, окидывая меня взглядом, с улыбкой, которую я не распознала как злую на его губах.

— Я выпишу тебе, — сказал он, кивая, и облегчение волной прокатилось по моему телу, достаточное, чтобы на мгновение заглушить симптомы отмены, — в обмен на то, что ты будешь здесь работать.

Выбора действительно не было.

Мне нужно было не чувствовать себя так плохо.

Любым необходимым способом.

В тот момент, если бы он попросил меня упасть на колени чтобы ударить, я, возможно, была бы достаточно на дне, чтобы сделать это. Как бы сильно это ни заставляло мой недавно протрезвевший желудок скисать от одной только мысли об этом.

— Тебе платили неофициально, — сказал он странно, заставив меня стряхнуть воспоминания, которые были настолько яркими, что я поняла, что мои руки сжались в кулаки, а сердце бешено колотилось.

— Что?

— Я попросил Рива позвонить Джейни и Алекс, чтобы они поискали про тебя информацию, чтобы мы могли попытаться найти тебя. Они не нашли никакой текущей работы.

— Да, они э-э… платили мне не официально, за вычетом стоимости моих рецептов.

Он кивнул на это, не осуждая, понимая. Его рука двинулась вверх, мягко касаясь места рядом с моим глазом. — Но зачем им делать это?

— Потому что, работая на них, я узнала их секреты.

Взгляд Лазаруса стал настороженным; его тело напряглось, и, если бы я не была так близко к нему, я, возможно, не заметила бы перемены. Как бы то ни было, ошибки быть не могло. Он пытался взять себя в руки, чтобы не выдать никакой внешней реакции на ответ на свой предстоящий вопрос.

— В чем был их секрет?

— Этот Митчелл был не просто владельцем таблеточной фабрики, — продолжала я, зная, что лучше всего просто выложить все это, — это была целая система. Крис был тем, кто искал новых клиентов, помогал им привыкнуть к случайному употреблению таблеток, следил за тем, чтобы никто на самом деле не стал зависимым, чтобы у них не было реального страха перед этим. — Это так хорошо подействовало на меня. Я даже ничего не заподозрила, когда Митчелл дал мне рецепт, потому что я знала, что так хорошо поправилась с теми, что было выписано Крисом.

— Он дал тебе ложное чувство безопасности.

— Вот именно. А потом оттуда тебя отправляли к Санни, его брату. Который работал с вами, давал вам некоторый прогресс. А потом, когда все подумают, что они наконец-то на пути к выздоровлению, он делал это… ну, он намеренно причинял еще большую боль, а потом заявлял, что терапия — это не выход, и отправлял тебя к Митчеллу. Оттуда, что ж, для тебя не было никакой надежды. Тебе было так больно, что все, о чем ты мог думать — это как выбраться из этого.

Тишина после того, как я закончила говорить, была резкой и болезненной для моих ушей, я не могла понять, о чем он думал, что он думал о ситуации, обо мне.

— И поскольку ты работала на них и знаешь все это, ты представляешь угрозу не только их медицинским лицензиям, но и их свободе. Последние пару лет закон жестоко обрушивается на таблеточные фабрики, — он сделал паузу, снова слегка поглаживая пальцем мой синяк под глазом. — Кто из них это сделал?

— Санни, — автоматически сказала я, — это он привык причинять людям боль.

Его челюсть снова напряглась при этих словах, так сильно, что я могла слышать, как он скрежещет зубами в течение долгой минуты, прежде чем он снова взял себя в руки и расслабил ее.

— Просто чтобы все было ясно, — сказал он, когда снова успокоился, — ты понимаешь, что какой бы дерьмовый план у тебя ни был насчет возвращения к ним, чтобы я не вмешивался…

— Лазарус, это не твоя проблема…

— Они наложили руки на того, кто принадлежит мне, — оборвал он меня, — что делает это моей проблемой. И видя этот ущерб, милая, да… это не делает его проблемой. Я буду чертовски счастлив заполучить их в свои руки, показать им, каково это, поднимать руки на того, кто знает, как, блядь, дать отпор.

— Лазарус, я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с…

— Знаешь, что Рив напомнил мне сегодня утром? — спросил он, но продолжал, не получив ответа, — он напомнил мне, что теперь я часть братства. Это не будет трое против одного. Твои проблемы теперь стали моими проблемами. Но мои проблемы — это проблемы Приспешников. Так что не переживай и не беспокойся обо мне.

Что тут было сказать?

Как я ни старалась, я не могла найти нужных слов.

Поэтому я перестала пытаться.

Я перекинула свои ноги через его и придвинулась к нему, уткнувшись лицом в его грудь и делая глубокий вдох, вдыхая его, позволяя ему заполнить меня, заполняя пустоты, которым я позволила образоваться, когда вышла из его квартиры.

Его руки даже не колеблясь обхватили меня, крепко сжимая.

— Я надевал шлем, — сказал он мне в макушку, запечатлев там поцелуй, — но на обратном пути я почти уверен, что превышал восемьдесят пять миль. Ты напугала меня до чертиков, Бетани.

Это было почти непривычное осознание — знать, что кто-то заботится о тебе настолько, чтобы беспокоиться.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как у меня это было.

Для меня это было около трех лет назад — до того, как моя мама серьезно заболела.

И это было как-то совершенно по-другому, когда это исходило из источника, который не был родителем — кем-то, кто вроде как должен был любить тебя и заботиться о тебе.

Это было совершенно другое теплое и бурлящее внутри ощущение, осознавать, что кому-то не нужно было заботиться о тебе, но он сам выбрал это.

— Я понимаю, что это что-то новое для тебя, Бетани. И я понимаю, что обстоятельства, связанные с этим, нетрадиционны, так что, возможно, ты сомневаешься в этом. Но ты должна учитывать, что я тоже не отношусь к традиционному типу парней.

Боец в клетке, бывший героиновый наркоман, ныне байкер-преступник, который связан с торговлей оружием.

Да, я должна признать, что это чертовски нетрадиционно.

— И я готов признать, что, возможно, тебе не будет полностью комфортно доверять своим чувствам по отношению ко мне, пока ты не будешь чиста достаточно долго, чтобы знать, что А — у меня нет чертова эффекта Флоренса Найтингейла (прим.перев.: Психологический эффект, проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают к нему испытывать романтические чувства, перерастающие в любовь или сексуальное влечение), Б — у тебя нет Стокгольмского дерьма, и В — твои чувства не имеют ничего общего с выводом веществ. И я никуда не собираюсь уходить. Я понимаю, что это высокий риск. Я понимаю, что здесь есть реальный шанс для взлетов и падений, а не для какой-то ерунды типа «почему ты не можешь вынести этот чертов мусор», а для настоящих проблем.

Как рецидив.

Как борьба за возвращение к трезвости.

Как и его незаконные профессия и друзья.

Как будто буквально в любой момент может произойти что угодно, что подвергнет наши отношения испытанию.

Или покончит с ними.

Это было правдой.

— Я должен сказать вот что: ты хоть представляешь, как редко в жизни можно найти душу, которая искалечена всеми теми же способами, что и твоя собственная? Я думаю, когда ты находишь такого человека, который может понять все, через что ты прошел, потому что он тоже прошел через это, тебе нужно держаться за него. Тебе нужно попытаться заставить это работать. Это будет стоить всей борьбы, всех прогрессов и регрессов. Ты стоишь этого, Бетани. Независимо от того, веришь ты в это о себе или нет.

Так или иначе, когда-нибудь, каким-то образом, я хотела быть такой же хорошей, какой он меня считал. Я хотела заслужить его.

Это была моя новая миссия в жизни.

— Хорошо? — его руки сжимают меня — крепко, ободряюще.

— Хорошо, — согласилась я, улыбаясь ему в грудь.

— А сейчас, — сказал он, его тон внезапно стал намного менее серьезным, — я вспомнил, что ты носишь одежду, чтобы я мог снять ее с тебя.

Мой живот затрепетал. Всё внутри напряглось. И улыбка угрожала расколоть мое лицо.

— Ты знаешь, у меня есть смутное воспоминание о чем-то на этот счет.

— Смутное воспоминание, да? — его тон был веселым, когда его руки скользнули вниз по моей спине, опускаясь на мои бедра и притягивая меня оседлать его. — Что ж, тогда нам придется посмотреть, что мы можем сделать, чтобы освежить твою память, не так ли? — он улыбнулся мне, его глаза горели, его пальцы сжимали мою задницу.

— Может, это и к лучшему, — серьезно согласилась я, заставив его запрокинуть голову и рассмеяться.

— Иди сюда, — потребовал он за секунду до того, как накрыл мои губы своими, улыбка все еще была на месте, заставляя меня улыбнуться в ответ, прежде чем момент стал более жарким, прежде чем мое тело осознало, что, хотя прошло всего полтора дня, мое тело скучало по нему.

Его губы дразнили мои — неторопливые, исследующие, сладкие.

Но руки на моей заднице были твердыми, собственническими, на грани синяков.

Моя грудь налилась тяжестью, сердце гулко билось басом.

Но затем его губы оторвались от моих. Всхлип сорвался с моих губ, когда его руки переместились, чтобы обхватить мое лицо. — Посмотри на меня, — потребовал он сладким, но твердым тоном.

Мои веки затрепетали, открываясь, чувствуя тяжесть.

— Этот ублюдок, — продолжил он, как только я посмотрела на него, — он причинил тебе боль где-нибудь еще? — мои губы приоткрылись, чтобы ответить, но прежде чем я смогла даже попытаться, он продолжил. — Я не хочу причинить тебе боль.

— Нет. Он, ах, я бежала к двери, и он ударил меня об нее, затем он потянул меня за волосы, а затем сделал это, — объяснила я, дотрагиваясь пальцами до своего ушибленного горла, зная, что внешние повреждения показывают примерно одну сотую того, как сильно болит внутри.

— Не трогать волосы какое-то время, понял, — сказал он, кивнув.

— Я, ну, мне нравится, когда ты трогаешь мои волосы, — мои щеки слегка порозовели от этого признания, но я не хотела, чтобы он продолжал думать, что я каким-то образом травмирована этим, и он никогда больше не сможет тянуть меня за волосы в разгар событий.

— Я знаю, чего ты хочешь, милая, но твоя кожа головы сейчас чувствует себя не слишком хорошо, так что не трогать ее какое-то время, не навсегда.

Хорошо.

Да, в этом был смысл.

— Я могу жить с этим.

Его глаза потеплели при этих словах; его улыбка потеплела.

— На самом деле, я думаю, пришло время тебе показать мне, как именно тебе нравится, когда мы будем в постели, — сообщил он мне, сильнее хватая меня за задницу и двигаясь, чтобы встать, обхватив моими ногами себя.

— Я думаю, ты пока неплохо справляешься, — сказала я ему, когда он направился в мой холл, мимо моей устаревшей, но очень чистой ванной и в дверной проем моей спальни.

Где он застыл.

Мое лицо поверх его плеча, я не могла видеть, на что он смотрел. Правда, в моей комнате было не так уж много на что смотреть, но она не была отвратительной или что-то в этом роде. Стены в ней я не красила, но у меня было несколько картин в рамах ярких цветов и красивое белоснежное изголовье с ворсом у моей кровати королевского размера с красивыми, чистыми белыми простынями и серо-белым стеганым одеялом. Это было немного минималистично, но не настолько, чтобы мужчина остановился, увидев это.

Сбитая с толку, я отодвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо, сдвинув брови, и обнаружила, что он долгое время смотрит поверх моего плеча, его глаза печальные и задумчивые. Когда они повернулись ко мне, я была почти уверена, что увидела в их глубине неподдельную боль.

— Ты просто собиралась бросить меня?

Сумка и коробки.

Они были на моей кровати.

У меня внутри все сжалось при мысли о том, как он, должно быть, это воспринял — как будто мне было все равно, как будто было легко уйти, как будто я не только не доверяла ему, что он справится с правдой, но и не думала, что он был «сильным» или «мужественным» достаточно, чтобы справиться с этим для меня.

Это не было ни тем, ни другим.

Мне было не все равно. Я переживала так сильно, что каждый предмет, который я клала в сумку или коробку, вызывал острую боль в моем сердце. Это было нелегко. Это было самое трудное решение, которое я когда-либо принимала. Я миллион раз хотела убежать обратно в его квартиру. Мне хотелось схватить телефон, позвонить ему и выложить все это на прямую. Я хотела разделить это бремя.

Но большая часть меня чувствовала, что не заслуживает такой слабины.

— Ты не понимаешь.

Его руки ослабли на мне, скользнув вниз по моим бедрам, чтобы снять их со своей поясницы. Мое сердце упало, когда мои ноги коснулись пола.

— Я не понимаю, — согласился он, напряженно кивая. На его лице была маска, скрывающая то, что было реальным, то, что, как я знала, скрывалось за ней — предательство, боль. Он прошел мимо меня, взял чемодан и коробки и поставил их на пол, сел на край моей кровати, похлопав по месту рядом с собой. И, не в силах сделать что-либо еще, я подошла к нему и села. — Так объясни мне.

Мои плечи наклонились вперед, локти уперлись в колени. Мои волосы, хотя и были короткими, прокладывали небольшую завесу от его проницательного взгляда.

— Я просто… Я не заслуживаю всего этого, — мой тон был беспомощным, пустым.

— Всего чего?

Конечно, он собирался заставить меня произнести это по буквам. Он был не из тех мужчин, которые хотят, чтобы проблемы были упакованы в подарочную бумагу с блестящим красным бантом. Он хотел знать все уродливое, спрятанное глубоко внутри коробки.

И, действительно, существовал только один способ описать это.

— Тебя.

Наступила тяжелая тишина, которая окутала меня, как одеяло из непроницаемой ткани, придушивая меня.

— Ты думаешь, что не заслуживаешь меня.

Это был не вопрос. Но я все равно ответила.

— Ничто из того, что я сделала, не заслуживает…

— Остановись, — его голос был похож на лай, достаточно громкий, чтобы заставить меня подпрыгнуть и повернуться, чтобы посмотреть на него, с удивлением обнаружив в нем гнев.

Гнев?

— Ты не можешь быть чертовски серьезной прямо сейчас.

— Лазарус, в ту ночь, когда мы встретились, я была…

— В плохом месте. Иисус, блядь, Христос. С каких, блядь, пор стало нормальным судить кого-то по его низким моментам? Они есть у всех нас. Эти моменты — не то, что делает нас. То, что делает нас — это то, что мы делаем после, как мы поднимаем себя. Да, ты была наркоманом и будешь выздоравливать всю оставшуюся жизнь. Ну и что? Как и я. Это не то, кто ты есть. Ты — девушка с дерьмовым отцом, которой трудно доверять мужчинам или верить, что они видят в тебе ценность. Ты — это женщина, которая бросила все, чтобы заботиться о своей больной матери, когда все остальные умыли от нее руки. Кто ты такая, так это та, кого избили какие-то действительно чертовски ужасные люди. Ты не была какой-то наркоманкой-неудачницей, милая. Ты попалась в действительно распространенную, постоянно растущую ловушку.

Слезы защипали в уголках моих глаз, заставляя меня почти болезненно осознавать, как много они, должно быть, значат для него, сияя в моих глазах, давая ему понять, как много это значит для меня.

— Я знаю, что еще не знаю всю тебя, но я планирую узнать, если ты опустишь эти щиты и покажешь мне все это. Но что я видел до сих пор, милая? Чертовски красивую девушку. Каждый маленький кусочек. И я, очевидно, дал слабину, если не показал тебе, что именно это я чувствую, что я вижу, когда смотрю на тебя. Моя гребаная ошибка. И я планирую это исправить. Но сначала, — сказал он, улыбка стала немного лукавой, снимая некоторую тяжесть момента, — я считаю, что по крайней мере один из нас уже должен быть полностью обнажен.

— Лазарус…

— Это звучит как одобрение, верно? — спросил он невидимую аудиторию в комнате, прежде чем протянуть руку, схватить мою футболку и дернуть вверх, пока мои руки не поднялись прямо в воздух, и он стянул ее с меня, убедившись, что материал собран в кучу, когда он проходил мимо моего лица, чтобы не коснуться моего глаза.

Он не терял времени даром, когда его руки скользнули вниз по моим бокам, зацепив пояс моих штанов и трусиков и потянув вниз, полностью обнажая меня. Его кончики пальцев прошлись вверх и вниз по бокам моих бедер — целомудренный контакт, который, тем не менее, послал ударные волны желания по моему телу, заставляя мою грудь тяжелеть, мои соски твердеть почти до боли, а мое лоно напрягаться.

Его руки схватили мои колени и раздвинули их, прижимая к матрасу, когда он опустился на колени передо мной, слегка подтягивая меня вперед к своему ожидающему рту.

Моя спина выгнулась, когда воздух с шипением вышел из меня, прикосновение его языка к моему клитору мягкими, как шепот, кругами вызвало укол желания, пробежавший от этого прикосновения вверх по моему позвоночнику.

— О Боже мой, — мой голос был странным, воздушным и высоким, едва знакомым даже для моих собственных ушей, когда моя рука погрузилась в его волосы и прижала его к себе.

Его рука двигалась между нами, вдавливая два пальца внутрь и лениво толкаясь, пока он обрабатывал меня своим языком, казалось, намереваясь медленно довести меня до оргазма, мучая меня, пока я больше не смогу этого выносить, и только тогда давая мне облегчение.

— Лазарус, пожалуйста, — захныкала я, мои бедра бесстыдно двигались навстречу его ласкам.

— Ммм, — пробормотал он напротив моего клитора, вибрация была таким странным и совершенно желанным ощущением, что мышцы внутренней поверхности моих бедер затряслись от удовольствия.

Но не оргазма.

Потому что он не собирался позволить мне получить его.

Пока.

Его язык покинул меня, когда он поцеловал мой живот и направился к моей груди. Его губы втянули один из моих затвердевших пиков в его теплые глубины, в то время как его пальцы ускорили темп своих толчков, когда он намекал на то, что я просто знала, что он не собирался давать мне, пока не погрузится глубоко в меня.

Он двинулся по моей груди, долгое время мучая другой сосок, прежде чем пробежался поцелуями по моей шее, затем провел языком по краю мочки уха, прежде чем прижаться губами к моим губам — жестко, глубоко и многообещающе, пока каждый дюйм меня не ожил от этого.

Затем его пальцы медленно выскользнули из меня, и это отсутствие заставило меня почувствовать себя опустошённой, когда он приподнялся на колени и стянул футболку.

Я была уверена, что никогда не привыкну видеть его таким — голым, красивым и ущербным. Он был мускулистым, конечно. Но в отличие от бесчисленных фотографий обнаженных мужчин в фитнес-журналах и тел в спортзале или на пляжах, все одинаковые, красивые, он сохранял свою уникальность в своей коже, в своих шрамах, в безупречных несовершенствах, которые делали его тем, кем он был.

Его рука скользнула за спину, вытаскивая потертый коричневый кожаный бумажник, весь мятый и гибкий на вид, вытаскивая презерватив и кладя его на край кровати, прежде чем бросить бумажник и потянуться к пуговице и молнии.

Однако его руки замерли еще до того, как молния была расстегнута наполовину.

— Потрогай свою киску для меня, — его голос был низким, глубоким, грубым рокотом, который прошел через мои внутренности, заставляя меня задрожать от возбуждения.

Я бы никогда не назвала себя ханжой, но мастурбация всегда, в прошлом, была личным делом, чем-то, что мне было неловко делать в присутствии партнера, не говоря уже о том, чтобы интимно наблюдать.

Но это был Лазарус.

И он говорил таким голосом с таким выражением в глазах после того, как был таким… хорошим, таким понимающим, таким совершенным.

Моя рука, даже не колеблясь, скользнула вниз по животу и между ног, надавливая на мой клитор, и прикосновение к чрезмерно чувствительной точке заставило все мое тело содрогнуться.

— Блядь, это сексуально, — прорычал он, наконец расстегивая штаны и стягивая их вместе с боксерами вниз одним быстрым движением.

Моя плоть сжалась так сильно, что это был практически оргазм, когда он наклонился, взял свой толстый член в руку и начал поглаживать его, наблюдая за мной.

Осмелев, мои пальцы соскользнули с клитора и вжались внутрь.

А Лазарус, ну, он, черт возьми, зарычал.

Он выпустил свой член, схватил презерватив и быстро защитил нас.

Его тело прижалось к моему, одна рука потянулась вниз, чтобы оторвать мою руку от клитора и прижать ее над моей головой, когда он вошел в меня.

И прежде чем мой разум смог даже осознать ошеломляющее удовольствие от этого, все, что я могла чувствовать и думать, было что это правильно. Было так, так хорошо чувствовать его внутри себя.

Он слегка вышел и вошел снова, и больше не было никаких мыслей — только ощущение его тела, двигающегося внутри меня, его рука сжимает мою, его губы покрывают сладкими поцелуями мои губы, мою челюсть, мое единственное здоровое веко.

— Быстрее, — простонала я, мои руки впились в его спину, когда мои ноги сомкнулись на его бедрах, мой таз прижался к его — требуя сильнее, быстрее, нуждаясь в освобождении, как я нуждалась в следующем вдохе.

— Нет, — прошептал его голос мне на ухо, посылая дрожь по моему телу. — Медленно и сладко, — настаивал он, снова вжимаясь в меня — глубже, наши тела были так близко, как только было возможно.

И я распалась на части.

Оргазм был таким,какого я никогда раньше не испытывала, одна глубокая, мощная пульсация, которая, казалось, охватила все мое тело, заставив мое зрение на секунду потемнеть, мои уши оглохнуть, а воздух сжаться в груди.

Но затем пульсация стала меньше, дыхание вернулось ко мне, и я выкрикнула его имя, уткнувшись лицом в его шею, потому что слезы не только угрожали, но и действительно пролились.

Лазарус вошел глубоко и кончил с моим именем на губах, его тело резко дернулось, а затем обмякло надо мной, когда он уперся лбом в матрас и попытался взять под контроль свое дыхание, когда мое измученное тело начало неудержимо дрожать от толчков.

Я попыталась держаться крепче, чтобы предотвратить это, но Лазарус вырвался из моих объятий и прижался, чтобы посмотреть на меня сверху вниз, на его губах появилась легкая улыбка, пока он не увидел слезы, отчего его глаза снова стали нежными и теплыми.

— Милая, — его голос был тихим, когда он наклонился и поцеловал одну из струек слез, затем переместился, чтобы завладеть моими губами, пока толчки не утихли и слезы не перестали течь. — Я же говорил тебе, — сказал он странно, и я почувствовала, как мои брови слегка сдвинулись.

— Говорил мне что?

— Медленно и сладко, — сказал он, моя улыбка вернулась, и это было прямо тогда, прямо в ту секунду, он все еще был внутри меня, его глаза смотрели на меня сверху вниз и видели только хорошее, его улыбка была такой теплой, как будто он стоял на солнце после долгой, холодной зимы, именно тогда я поняла.

Я не падала.

Я упала.

Глубоко.

Жестко.

Я так глубоко погрязла, что я не видела выхода.

И даже если бы я могла, в глубине души я знала, что не хотела бы этого.

Может быть, я не чувствовала, что заслуживаю его.

Может быть, я никогда этого не заслужу.

Но я не собиралась бороться с этим, подвергать сомнению.

Я собиралась впустить его.

Полностью.

Я собиралась полюбить его.

— Ты должна отпустить меня, милая, — пробормотал он долгую минуту спустя, отодвигаясь так, что оказался на расстоянии вытянутой руки, прохладный воздух омывал мое разгоряченное тело и вызывал у меня сильную дрожь. — Я вернусь, чтобы согреть тебя, — пообещал он, выскальзывая из меня и запечатлевая поцелуй, прежде чем полностью покинуть меня и направиться в коридор к моей ванной.

Оставшись одна, я забралась на кровать и под одеяло, перекатилась на бок лицом к двери, приложив руку к сердцу, которое внезапно стало другим в моей груди — больше, полностью открытым.

Это должно было быть ужасно.

Но когда Лазарус вошел, совершенно обнаженный, его теплая улыбка, его плечи, на которые, я знала, я могла опереться, сильная грудь, в которой, я знала, я могла найти утешение, руки, которые я могла держать, я не чувствовала страха.

Я почувствовала совершенно незнакомое, пронизывающее до костей чувство комфорта.

Он забрался под одеяло, потянулся ко мне, положив здоровую сторону моего лица себе на грудь, одной рукой низко обвив мое бедро, крепко прижимая меня, когда я закинула ногу на него. Его другая рука поднялась, чтобы перебрать мои волосы.

— Больше никаких побегов.

Это было требование, но в нем также слышалась болезненно ясная мольба.

— Больше никаких побегов.

Мы не говорили ни о Митчелле, ни о Крисе, ни о Санни. Мы не говорили ни о моей маме, ни о его, ни о наших пристрастиях. Мы не обсуждали его работу в Хекс или с Приспешниками.

В течение одного блаженного часа мы были просто двумя людьми, которые не зацикливались на своих недостатках, а обсуждали интересы, цели, мечты, еду, телевизор, музыку — все те мелочи, которые значили очень многое.

Но затем пронзительный звонок его мобильного телефона вырвал нас из нашей сладкой задумчивости, заставив Лазаруса испустить глубокий вздох, от которого зашевелились волосы на моей макушке, прежде чем он сжал меня и перевернул обратно на бок.

— Стало быть, началось, — сказал он, когда его ноги опустились на пол, и он потянулся за своими сброшенными штанами, чтобы выудить свой сотовый.

— Что началось?

— Я не совсем с разрешения ушел, — объяснил он, — придется объясниться с Рейном.

С этими словами он ответил на звонок, коротко переговорив с тем, кто звонил, а затем закончив словами: — Да, мы будем там через пятнадцать минут.

— Мы будем?

— Серьезно? — его голова повернулась через плечо, брови приподнялись. — Ты думаешь, я бы оставил тебя сейчас хоть на секунду? Ты идешь со мной и остаешься в лагере, пока я не буду уверен, что для тебя безопасно находиться где-либо еще. Давай, — добавил он, вставая и потянувшись за своей одеждой. — Давай оденемся. Мы возьмем немного этого дерьма с собой сейчас и можем вернуться позже, или я могу послать кого-нибудь из парней, чтобы они вернулись и взяли еще вещей, если тебе они будут нужны.

Я проворчала и выскользнула из-под теплого одеяла, взяла одежду, которую он протянул мне, и скользнула внутрь. — Я думаю, этого достаточно, — в конце концов, это было все, что я планировала взять с собой, чтобы никогда больше не возвращаться. Это определенно могло бы прослужить мне пару дней или недель, или сколько угодно долго, пока это снова не станет безопасным, однако он намеревался позаботиться об этом.

Я не была глупой; я полагала, что он будет показывать характер и быть требовательным.

Но я собиралась спрятать голову в песок и притвориться, что ничего не замечаю.

— Хорошо, — сказал он, переоделся, потянулся к сумке и перекинул лямку через плечо, чтобы еще взять одну из коробок. — Ты готова?

Я потянулась за последней коробкой, засунув ее под мышку, и взяла руку, которую он протягивал ко мне, обретя молчаливое успокоение, когда он крепко сжал мою ладонь.

Затем, как единое целое, мы ушли из моей старой жизни в мою новую… с байкером, торгующим оружием вне закона, и бойцом в клетке, который был буквально самым щедрым, добросердечным, сильным, милейшим, всепрощающим человеком, которого я когда-либо встречала.

И он думал, что я стою его времени.

Я была почти уверена, что в мире нет лучшего чувства.

Глава 13

Лазарус

Они вернулись.

И Рейн хотел поговорить со мной.

Это было, по сути, все, о чем сообщил мне Эдисон, сказав, что Ло, Джейни и Алекс задержались на внедорожнике, чтобы следовать за нами домой. И мы могли выдвигаться.

Мы вышли на холод, пересекли стоянку и вышли на улицу, где женщины ждали снаружи машины — одно, казалось бы, безобидное подразделение, о котором знали лишь несколько избранных инсайдеров, на самом деле были одними из самых свирепых женщин в штате.

Лицо Ло слегка посуровело, когда она увидела повреждения на лице Бетани. Глаза Алекс вспыхнули. Но всегда можно было рассчитывать, что Джейни заговорит первой.

— Я собираюсь прибрать тебя к рукам, — сообщила она ей, забирая коробку у нее из рук, — и я собираюсь убедиться, что ты достаточно натренирована, чтобы убедиться, что никто никогда больше не сможет так с тобой поступить.

Она это сделает.

Это был женский клуб.

Не имело значения, что Бетани была новенькой, абсолютной незнакомкой.

Не имело значения, что они не знали подробностей ситуации.

Они просто были рядом с ней.

И поскольку все они в тот или иной момент попадали в плохие ситуации, они будут поднимать ее настроение, будут укреплять ее уверенность во всем, начиная с Крав-мага до стрельбы и, даже черт возьми, в отстаивании своей позиции.

Раньше я никогда особо об этом не задумывался, просто думал, что они отличная группа крутых женщин, которые делали моих братьев счастливыми, но, наблюдая, как Ло, Джейни и Алекс рассказывают ей о том, как они привели Пенни в форму за считанные недели, я был безмерно благодарен, что они были частью моей жизни и могли бы, в более широком смысле, стать частью ее.

Она была так одинока в этом мире, у нее не было никого, кто мог бы помочь ей с тех пор, как умерла ее мать. И независимо от того, призналась бы она мне вслух или нет, это что-то с ней сделало, это позволило ей поверить, что она недостойна того, чтобы ей помогали.

Клуб девочек воспринял эту безумную идею и полностью стер ее с лица земли способом, в котором я не был уверен, что даже я смог бы добиться успеха, как бы я ни старался.

В конце концов, когда достаточное количество людей начнет говорить вам, что вы достаточно хороши, вы в конце концов сами начнете в это верить.

Она собиралась стать уверенной в себе «крутой сукой» в кратчайшие гребаные сроки, если бы они помогли ей. Что они и сделают. Потому что они были такими.

— Хорошо, — сказала Ло, захлопывая дверцу багажника. — Мы встретимся с вами на территории комплекса, чтобы отвезти это барахло и забрать наших мужчин с собой домой.

С этими словами они сели в машину и поехали, оставив нас идти к моему байку.

— Это странно, что эта крошечная женщина пугает меня больше, чем ее мужчина? — спросила она, перекидывая ногу через байк, заставив меня одобрительно рассмеяться.

— Я думаю, что так и должно быть, — сказал я, разворачивая мотоцикл и отъезжая.

Я не беспокоился о Рейне. Нет, наш клуб не был демократическим, но это не означало, что у нас не было свободы воли. Из историй, которые я слышал, в те времена, когда они все влюблялись друг в друга, Кэш и Волк уходили без предупреждения и разрешения, чтобы справиться с некоторыми большими проблемами. Возможно ли, что Рейн будет рад этому решению? Нет. Но примет ли он необходимость этого? Конечно.

Конечно, Кэш и Волк были его братом и старым другом, а я всего лишь скромный проспект, но я почти уверен, что будут применяться те же правила.

Или, может быть, я окажусь в заднице.

В любом случае.

Девочки уже были внутри, когда мы добрались туда, оставив меня, чтобы взять за руку Бетани, сжимая ее, чувствуя нерешительность в каждом ее шаге, как будто, возможно, она замечала тот факт, что я тоже был не совсем в своей тарелке.

Мы вошли в здание клуба. Рейн, Кэш, Волк, Дюк, Репо и Ренни все были у бара, напивались, выглядели уставшими с дороги и готовыми отправиться домой и провести ночь со своими женщинами.

Эдисон, Паган, Сайрус и Рив все были в гостиной, тоже пили пиво, разговаривая. Я слышал, как женщины на кухне, Алекс и Джейни, настаивали на том, что Ло варила кофе «слишком слабым», а Ло раздраженным тоном настаивала на том, что не всем «нравится, когда их кофе имеет консистенцию токсичного осадка».

Однако при звуке закрывающейся двери все взгляды в общей комнате обратились на нас. Почувствовав тяжесть в их взглядах, Бетани сделала шаг назад, но была удержана на месте моей рукой.

Неудивительно, что первым двинулся Эдисон.

Каждый дюйм его тела был плотно сжат, его темные глаза были непостижимы. Любой, кто знал Эдисона, знал, что он ненавидел одну вещь в жизни — мужчин, поднимающих руки на женщин. Была ли там какая-то история, которая сделала его таким, никто из нас не знал. Но он получал удовольствие, выбивая дерьмо из сутенеров, которые грубо обращались со своими девушками, или придурков в барах, которые были слишком грубы со своими подружками.

Это был его спусковой крючок.

И палец на нем был приставлен к виску.

Рядом со мной, вероятно, почувствовав искрящуюся энергию, исходящую от внешне сдержанного мужчины, Бетани напряглась и опустила лицо, когда он встал перед нами.

Его рука протянулась, взяв ее за подбородок и приподняв его, слегка повернув в сторону, чтобы он мог лучше рассмотреть. Он отпустил ее, когда она слегка приподняла подбородок, очевидно, решив не смущаться из-за чего-то, в чем не было ее вины. Его палец провел вниз по ее носу и опустился, прежде чем его взгляд переместился на меня.

— Я в деле.

Мне не нужно было спрашивать.

Я точно знал, что он имел в виду.

И я был рад за подкрепление.

— Привет, ангел, — Сайрус был следующим, кто заговорил, потянувшись к свободной руке Бетани и слегка потянув ее. — Давай устроим тебя, и пусть эти парни ворчат друг на друга и бьют себя в грудь наедине.

Бетани перевела взгляд на меня, в глазах было немного беспокойства. Скорее всего, за меня. Но улыбка тронула ее губы, когда Сайрус заскулил «даваааай» и потащил ее в сторону зала.

Мое дыхание вырывалось через нос, отчего моя грудь почему-то казалась тяжелее, когда я повернулся к бару. Это было все равно что предстать перед расстрельной командой — все до единого нечитаемые, выдержанные в темных и уродливых тонах, непоколебимые.

Именно Паган нарушил напряженное молчание.

— Вы, ребята, так и собираетесь строить друг другу глазки всю ночь или кто-нибудь, блядь, что-нибудь скажет?

На это губы Рейна слегка дрогнули, очевидно, он был поклонником бесстрашной откровенности Пагана.

— Ты кинул меня в пробеге к поляку, с которым у нас и так шаткая почва, — его тон, как это часто бывало, был будничным.

Я смутно осознавал, что Ло, Джейни и Алекс входят с дымящимися чашками кофе в руках, наблюдая за ситуацией, как за фильмом.

— Это так, — согласился я, как ни в чем не бывало. Так оно и было.

— Мы слышали, что и Эдисон, и Паган уговаривали тебя уехать, — вмешался Кэш.

— Я понимаю здешние правила.

— А их кто-то соблюдает? — спросил Репо. По опыту я знал, что ему было труднее всего угодить из всех моих начальников. Его представления о верности и традициях были абсолютными и непреклонными. В то время как Ренни, возможно, был нажимателем на кнопки и копателем грязи, который заставлял всех остальных нервничать, мне нечего было скрывать, и мне было похуй, что он узнает обо мне. Репо был тем, кто с большей вероятностью заставил бы меня попотеть. Он был любимцем Рейна и часто отвечал за проспектов.

— Братство превыше всего.

— Я уверен, ты знаешь, что это правило нарушалось много раз, — сказал Репо, кивая, — даже мной.

Он и Мейз были запретом — приказ, отданный Рейном. Но Репо не смог выполнить его.

— Мы понимаем, что в жизни случается всякое дерьмо, — начинает Рейн. — Призраки возвращаются, чтобы преследовать настоящее, или какой-нибудь мудак наступает тебе на ботинок, или, как это чаще всего бывает в этом гребаном клубе, похоже, женщины приходят со своими особыми неприятностями. Когда это происходит, легко забыть, что это и является причиной братства. Дело не только в бизнесе. Речь идет о семье. Я не сержусь, потому что тебе нужно было вернуться сюда и проведать свою девушку. Но я не рад, что ты не понял, что тебе следовало прийти ко мне по этому поводу. Не за разрешением, а за гребаной поддержкой.

— Я не знал, когда уходил, что она попала в беду, — защищался я. — И это было не мое дело посвящать тебя в ее личную борьбу. При всем уважении, Рейн, но ты не можешь ожидать, что я предам ее, чтобы быть верным тебе.

— О, кто-нибудь, запишите это, — Ло, безнадежный романтик, каким она была, была в обмороке. — Серьезно. Нам нужно как-нибудь рассказать об этом Бет.

Рейн фыркнул на это, но он улыбался.

— Я понимаю это. И теперь, когда ты знаешь, что у нее проблемы? — подсказывает он.

— Теперь мне нужно спросить ее, могу ли я посвятить тебя в то, через что она прошла.

— Я наркоманка, — безошибочно узнаваемый голос Бетани нарушил тишину после моих слов, заставив меня подпрыгнуть. Оглянувшись, я обнаружил, что она стоит в коридоре, глаза большие, губы дрожат, руки сжаты в кулаки.

Я знаю, как тяжело дались эти слова. Особенно в первый раз. Они обжигали язык, как аккумуляторная кислота. Я не мог себе представить, каково это — стоять тут перед аудиторией людей, которых ты едва знаешь, но знаешь, что тебе придется ежедневно сталкиваться с теми, чьего уважения ты хотела, и находить эти слова.

— Ее нелегко отвлечь, — сказал Сайрус из-за ее плеча, проводя рукой по бороде. — Хоть я чертовски обаятелен, — добавил он с ухмылкой.

— Лазарус нашел меня в один из моих самых худших моментов, когда я умирала от передозировки на тротуаре рядом с баром Чаза. Он отвез меня обратно к себе и помог мне бросить. Он думал, что у меня рецидив. Вот почему он вернулся.

Рейн кивнул на это. И, хотя вы, возможно, и не ожидали этого от его особого типа мрачного, опасного и отстраненного, он, очевидно, уловил ее страдание, потому что следующие слова, слетевшие с его губ, были словами утешения. — Знаю, это было нелегко, детка, — сказал он, кивнув, — но я ценю это. И ты можешь перестать дрожать, потому что никто здесь, блядь, не осуждает тебя за это. — Его светло-зеленые глаза обратились ко мне. — Но у нее, очевидно, не было рецидива.

— Она работала на таблеточной фабрике, — продолжил я, протягивая руку, и она почти подбежала ко мне, ударив меня всем телом и прерывисто выдохнув. — Отец и двое сыновей. Один сделал так, чтобы ей было нужно принимать обезболивающие таблетки, потом другой, делал вид, что помогает ей пройти реабилитацию, но на самом деле нет, потому что он делал какую-то хрень, чтобы усугубить ситуацию, а потом отправил ее к отцу.

— Который каждый месяц получал кучу денег, чтобы она могла принимать столько таблеток, сколько захочет, пока у него на руках не появится постоянный клиент-наркоман, — говорит Рейн, кивая. Пробыв столько времени в криминальном мире, сколько он прожил, он мало чего не понимал — от мафии до мелких букмекеров. Это было его дело — знать обо всех других делах в этом районе. — Но откуда это? — его рука поднялась, указывая на ту сторону лица Бетани, которая не была прижата к моей груди.

— Она начала работать на них и во всем разобралась изнутри.

— Значит, она стала обузой.

— Они хотели держать ее накачанной наркотиками и безвольной, — вмешался Ренни, — чем позволить ей очиститься и начать видеть, насколько они облажались. Держу пари, у каждой офисной девушки, которая у них была, был передоз.

— Он прав, — соглашается Бетани.

— Сладенькая, — говорит Ренни, широко улыбаясь, — Я никогда не ошибаюсь.

— Кто из них это сделал? — спрашивает Волк, его голос похож на рычание. У него, как и у Эдисона, действительно была проблема с мужчинами, злоупотребляющими своей силой. За ним тянулся след из их тел, чтобы доказать это.

— Санни, физиотерапевт, — подсказал я.

— Это имеет смысл, — согласился Ренни, кивая, — он первый причиняет боль. Он к этому привык.

— Хорошо, — сказал Рейн, выдыхая. — Ну, с этим нужно разобраться. Откровенно говоря, из-за этой войны и всего прочего, что, черт возьми, встало у нас на пути за последние пару лет, я собираюсь пойти дальше и немного отдохнуть. Я думаю, все эти ублюдки согласятся, — сказал он, имея в виду Кэша, Волка, Репо, Дюка и Ренни. — Но не стесняйся брать с собой кого-нибудь из своих братьев-стажеров и разберитесь с этим. Не надевайте свои порезы и не попадайтесь, блядь. Надо положить этому конец.

С этими словами он оттолкнулся от стойки, кивнул мне и вышел на улицу. Не прошло и десяти секунд, как я услышал, как завелся его байк. Дома у него были жена и трое детей. Я не винил его за это решение.

— Подожди, я должна сказать Бет… — начала Ло, когда Кэш двинулся, чтобы оттащить ее.

— Она может услышать это в другой раз. Прямо сейчас нам нужно кое-что… повторить, — сказал он, ведя ее по коридору к своей комнате.

— Хорошо. О, вот, — рассеянно сказала она, когда Кэш наклонился, чтобы сказать что-то ей на ухо, полезла в карман и бросила ключи от внедорожника Алекс, которую она, предположительно, подобрала и которая была без машины.

Алекс схватила их и кивнула нам, направляясь к двери.

— Спасибо за все, Ал.

Ее брови сошлись на этом, как будто моя благодарность была совершенно безумной. — А, ладно.

Потом она тоже исчезла.

Вскоре после этого Волк схватил Джейни и ушел. Репо и Ренни вышли, а Дюк вернулся в свою комнату, где, как я предполагал, его ждала Пенни.

— Ты в порядке? — спросил я, как только мы немного побыли наедине, Рив просто сидел в гостиной и переключал каналы. — Я знаю, это было тяжело.

— Я думаю, что у меня защемило сердце, — призналась она, отчего на моих губах появилась легкая улыбка, — но мне было отчасти приятно выложить это на всеобщее обозрение, не иметь какого-то гигантского секрета, который я скрывала бы ото всех.

— Это самый трудный, но самый важный шаг, — согласился я, обнимая ее за талию и запечатлевая поцелуй на макушке ее волос.

— Я не хочу знать, что ты собираешься делать. О Митчелле, Крисе и Санни, — пояснила она, — и я не хочу, чтобы ты что-либо делал, если есть хоть малейший шанс, что тебе причинят боль. Или любому другому парню, если уж на то пошло.

— Милая, ты видела, как я дрался. И я знаю, ты не видела Эдисона в действии, но он тоже сила.

— И я примерно на шаг впереди бешеной собаки, — добавил Паган, проходя позади нас, чтобы зайти в бар за бутылкой виски.

— На один шаг? — спросила она, вырываясь из моей хватки, чтобы послать ему кривую улыбку.

— Хорошо, полшага, — признал он, подмигнув и сделав глоток.

— Пойдем, ты голодна? — спросил я, увлекая ее за собой на кухню, где нас ждал столь необходимый кофе.

— У меня немного не в порядке с желудком, — сказала она, когда я предложил чили на выбор.

— Точно. Обычная еда, вероятно, будет лучшим до следующей недели или около того. Яичницу?

— Я могу… — она начала возражать, когда я начал раскладывать ее по тарелкам.

— Усади свою хорошенькую попку на столешницу, пока я готовлю своей женщине поесть. Ты уверена, что сможешь это сделать?

Ее улыбка была такой, какой я никогда раньше не видел на ее лице — совершенно беззащитной, открытой, теплой, умиротворенной. Я решил прямо сейчас и тут, что это моя гребаная миссия — дать ей повод так улыбаться как можно чаще, пока это не станет для нее таким же естественным, как дыхание.

Знала она это или нет, но она это заслужила.

Она вела тяжелую жизнь. Может быть, не по стандартам моих братьев Приспешников или их женщин, но по нормальным стандартам, потому что в основе всего этого была просто обычная девушка, попавшая в дерьмовую ситуацию. И у нее был ублюдочный отец, который научил ее быть недоверчивой. У нее была мать, которую она глубоко любила, и ей приходилось беспомощно стоять в стороне и наблюдать, как ее тело поворачивается против нее, прежде чем неизбежно убить ее. Она пыталась наладить свою жизнь, получила травму и попала в безвыходную ситуацию.

И поскольку она была просто нормальной женщиной, ей было очень стыдно за это. Чувство вины, потому что она знала, что ее воспитывали лучше, потому что она знала лучше, потому что она никогда не считала себя человеком, который может стать наркоманом.

Потребуется время, чтобы привести ее в такое состояние, чтобы она поняла, что это всего лишь маленькая часть общей картины ее жизни.

— Что означает этот взгляд? — она сидела там, где я ей указал, прямо рядом с тем местом, где я стоял у плиты, ее ноги немного беспокойно болтались, вероятно, потому, что ее тело все еще пыталось приспособиться к трезвости.

— Ничего, детка.

Мы поели.

Я отнес ее в постель.

Я трахал ее до тех пор, пока она не кончила слишком много раз, чтобы сосчитать, пока ее тело не стало слишком истощенным, чтобы делать что-либо, кроме как погрузиться в глубокий сон.

Затем я вылез из постели, оделся и отправился искать Эдисона и Пагана.

Нам нужно было исправить кое-какие ошибки.

Глава 14

Бетани

Я проснулась вялой, слишком уставшей, со слишком сильной болью во всех местах, чтобы даже долго открывать глаза, пока сон медленно отступал. Тогда и только тогда я вспомнила, где нахожусь — в постели Лазаруса в лагере Приспешников.

Мои глаза распахнулись и обнаружили, что в комнате темно. Однако это ничего не значило, потому что в спальнях комплекса не было окон. Насколько я знала, это могло быть в три часа утра или в три по полудню.

Но одно было до боли ясно — я была одна.

Моя рука инстинктивно потянулась к тому месту рядом со мной, где я заснула рядом с Лазарусом, его тяжелая рука лежала на моем бедре, его ладонь лениво поглаживала вверх и вниз по моей спине.

Но простыни были холодными.

Его тут уже некоторое время не было.

Но, опять же, я понятия не имела, который был час. Может быть, он выспался за всю ночь и вышел в здание клуба, чтобы поесть или потусоваться со своими братьями или что-то еще.

Я вылезла из постели, приняла душ, переоделась, обнаружила, что было всего около семи вечера, и направилась в главную комнату.

При этом разговор между Пенни, Дюком и Ривом прекратился.

И я знала.

Я знала.

Он оставил меня.

Может быть, мне не следовало удивляться. Я знала, что он собирался уладить ситуацию с Митчем и его сыновьями. Но я полагала, что в этом нет никакой спешки. Я думала, он собирается провести со мной некоторое время. Ему нужно было отдохнуть. Он не спал прошлой ночью. Он провел сорок с лишним часов без отдыха.

Не похоже было, чтобы Митчелл, Крис и Санни куда-то собирались.

И не похоже было, чтобы они представляли непосредственную угрозу.

Мы были в безопасности внутри стен, казалось бы, неприступного здания с заборами, охраной, оружием и большими, страшными парнями-байкерами.

Внезапно я прокляла себя за то, что сказала, что не хочу знать. Может быть, если бы я потребовала подробностей, и он рассказал мне свой план, я смогла бы уговорить его дать этому немного времени, не горячиться.

Не зная, что делать, я пошла на кухню, приготовила кофе.

И расхаживала взад-вперед.

Я никогда раньше в своей жизни не была такой. В общем, я была из тех людей, которые «бросаются в постель и погружаются в бессмысленный телевизор», когда у меня был стресс. Вероятно, это была новая реакция моего организма на ломку, которая затопила меня адреналином. Мое глупое, сбитое с толку тело.

Поэтому, несмотря на то, что это было на меня не похоже, я мерила шагами пол этой маленькой, голой кухни, пока, готова поклясться, у меня не стерлась подошва. Затем, чувствуя себя ничуть не лучше, я отправилась на поиски чистящих средств и попробовала старую мамину привычку избавляться от стресса.

Ничто так не помогает тебе лучше относиться к жизни, как чистый дом, говорила она мне, когда мыла посуду, а я сидела за кухонным столом и делала домашнее задание.

Но три часа спустя мой нос горел от запаха отбеливателя; мои руки были сухими и красными; вокруг ногтевых пластин образовалась корка крови от безжалостного мытья кухонного пола.

— Эй, ты в порядке, Бет? — спросила Пенни, ее тон немного нерешительный, когда она стоит в дверном проеме, между ее бровями залегла тревожная складка.

— Я беспокоюсь о Лазарусе, — признаюсь я, удивив саму себя, — и я на самом деле больше не справляюсь со стрессом так хорошо, как раньше, так что я просто… — я замолкаю, мой голос срывается на всхлип, когда нелепые слезы защипали мои глаза.

Мои эмоции бушевали в течение нескольких часов — тревога, страх, гнев и безнадежность. Я практически ослепла от того, как быстро я могу переключать каналы с одного на другой.

— Понятно, — сказала она немного натянуто, отступая назад и доставая свой телефон.

Примерно полчаса спустя я понятия не имела, что она только что вызвала подкрепление.

В смысле… женский клуб.

Сразу всех, потому что тут были лица, которых я никогда раньше не видела.

Тут были Пенни, Ло, Джейни, Саммер, Мейз и Мина — женщины Приспешников. Алекс тоже была тут. Но была также невысокая, пышная брюнетка, которую представили, как Амелию, и высокая, сногсшибательно великолепная блондинка, которую они назвали Элси.

— Итак, поскольку никто больше не хочет быть с тобой откровенным, — подала голос Алекс, на которую зашикали по крайней мере три другие женщины, которых она тут же проигнорировала, — Пенни позвонила нам, потому что ты сходишь с ума, и она не хочет, чтобы ты попала в пузырек с таблетками. Мы здесь для того, чтобы… чтобы что, Амелия? — спросила она.

— Чтобы поддержать и выслушать ее, — сказала Амелия, широко раскрыв глаза на Алекс, которая пожала плечами.

— Амелия — консультант по борьбе с наркотической зависимостью, — объяснила Пенни. — Она жена одного из наших друзей, Шотера. Мы подумали, может быть, ты захочешь немного посидеть с ней и поговорить о том, как ты себя чувствуешь.

— Или мы все можем просто потусоваться и сделать что-то вроде… девчачьей вечеринки или что-то в этом роде, — добавила Джейни, ее лицо скривилось в полном отвращении, очевидно, она не совсем приветствовала это.

— Ты даже не попыталась, чтобы это прозвучало весело, — сказала Мейз, закатывая на нее глаза.

— Извини, что этот лак для ногтей меня не интересует. Я собираюсь убить того, кто заставит меня изменить мое мнение.

— Я думаю, что здесь мы немного сбились с пути, — попыталась вмешаться Саммер, будучи голосом разума. — Мы здесь, чтобы помочь Бет почувствовать себя лучше. И, возможно, не убедить ее в том, что мы все законченные психи.

— Прекрати, Саммер, — говорит Ло с улыбкой, качая головой, когда Мейз и Джейни начали становиться все громче и громче. — Это невозможно остановить, и ты это знаешь.

— Ты хочешь выйти? — внезапно сказала Джейни, заставляя мое внимание переключиться на нее и Мейз. — Теперь ты полностью исцелилась. Никаких девчачьих приемов. Я спущу тебя вниз.

Они действительно собирались драться?

Прямо тут, на кухне?

Может быть, даже крошечная часть меня, которая была очень похожа на мою мать, добавила: на моем красивом чистом полу?!

Но затем Сайрус оказался позади группы, дружески обняв за плечи Амелию и Элси, которые стояли по обе стороны от него. — Мы все тусуемся вместе? Почему меня не пригласили?

Затем все заговорили одновременно, женские голоса разной степени громкости, вмешавшийся Сайрус — как-то не к месту, но все равно желанный гость. В какой-то момент, когда все хлынули на кухню, варили кофе и готовили еду, Амелия отделилась от остальных, склонив голову набок. — Давай, пойдем поговорим, — сказала она, дотрагиваясь до моего бедра, затем отворачиваясь, оставляя меня следовать за ней в холл и вниз по лестнице в подвал, казалось бы, единственное пустое место во всем здании клуба.

Слева у подножия лестницы стояли две койки, и Амелия заняла одну и указала на другую.

— Итак, как ты держишься?

— Честно? — спросила я, пожимая плечами. — Не так хорошо без Лазаруса здесь.

— Он — безопасное место. Вы только что рассказали всем остальным, и еще слишком рано по-настоящему оценивать, как они отреагируют. Естественно хотеть, чтобы он был здесь, чтобы на него можно было опереться и поговорить. Он не просто сочувствует, он понимает.

Это было правдой.

Никто, кто не был наркоманом, не мог по-настоящему осознать ошеломляющую беспомощность всего этого, не мог знать, какие ежедневные силы требуются, чтобы не выходить на улицу и не положить конец нервному чувству внутри, бурлящим эмоциям, боли.

Лазарус понимал это.

— Я беспокоюсь о нем.

Я была не совсем из тех, кто легко и открыто делится подобной информацией. Я была склонна больше «страдать в тишине». Но я также была достаточно самосознательной, чтобы понимать, что это вредно для здоровья, это ничему не поможет, и, вероятно, именно поэтому было так легко впасть в зависимость.

— Сейчас мы общаемся не как врач с пациентом, а как девушка с девушкой, которая тоже встречается с парнем, у которого опасная работа — они могут постоять за себя. Ты никогда не перестанешь беспокоиться о нем, когда он на работе, но после первых пяти или шести раз ты начнешь понимать, что они обычно даже возвращаются без царапин.

— Он даже не должен был этим заниматься. Это моя проблема.

Ее улыбка медленно расплылась, придавая ей немного порочный вид. — Это то, к чему тебе тоже придется привыкнуть в отношении этих мужчин. У тебя не может возникнуть проблем без того, чтобы они не совали в нее свой нос и не пытались ее исправить. Джонни однажды попытался лайфхакнуть мои месячные (прим.перев.: попытка повлиять на самочувствие и настроение девушки в эти дни). На случай, если тебе интересно, эта штука с точечным надавливанием при судорогах не работает. Хотя то, что он приходит домой с работы с пакетом, полным шоколада, и пиццей для детей, действительно волнует.

В этом нельзя было ошибиться.

Это было в том, как ее глаза потеплели, как ее голос стал мягче, как ее улыбка угрожала расколоть ее лицо.

Она и Джонни были настоящими.

Прямо тогда у меня в животе возникло странное томительное чувство.

Для меня это было в новинку — всегда быть кем-то, кто перерезает ниточки, прежде чем они успевают меня запутать. Но я с ослепительной ясностью осознала, что хочу того, что было у них. Я хочу того, что было у Рейна и Саммер, что было у Волка и Джейни, что было у Кэша и Ло, что было у Мейз и Репо, что было у Дюка и Пенни, что было у Ренни и Мины и что, как я представляла, было у Алекс с Брейкером и Элси с Пейном.

Я хочу этой любви «не могу представить жизни без тебя».

Я хочу той любви, которая все еще может придать Амелии такой вид даже после двух детей и лет, проведенных вместе.

Я хотела этого.

С Лазарусом, добавило мое сердце.

Не забегай вперед, вмешался мой мозг, ты можешь любить его, но он пока не любит тебя.

— По шкале от одного до десяти, насколько сильно ты хочешь употребить сегодня?

На это я пожала плечами. — Я больше никогда не хочу употреблять. Но это желание, возможно, сильнее, чем было с тех пор, как я активно бросала. Пятерка? Шесть, прежде чем вы, ребята, все появились.

— Ну, шесть — это не так уж плохо, — сказала она, пожимая плечами. — И может показаться, что твое поведение с уборкой было чрезмерным, но это нормально — найти такой костыль, на который можно опереться. Это не вредно для здоровья. Но я действительно думаю, что тебе нужно найти кого-то, кроме Лаза, на кого ты могла бы опереться, когда у тебя будет плохой день. Я не думаю, что мне нужно говорить тебе, что он не единственный, кто у тебя будет. И будут времена, когда Лазарус не сможет быть рядом. Я, конечно, всегда рядом, и буквально любая из этих женщин сделает для тебя все, что угодно, если тебе это понадобится, затащит тебя в Хейлшторм и научит самообороне, отвезет в город выпить кофе или пройтись по магазинам, потренируется с тобой в стрельбе по мишеням. Все, что угодно, лишь бы отвлечь твой разум от других вещей.

— Это довольно невероятная вещь, этот женский клуб.

Я никогда не видела, чтобы такое большое количество очень разных женщин так хорошо ладили друг с другом. И было удивительно, как им всем удавалось обыгрывать друг друга. Также многое говорило о каждой из них то, что они с такой готовностью раскрывали свои объятия любой новой женщине, которая появлялась рядом, принимали ее в свои ряды, помогали ей акклиматизироваться. Несмотря на то, что я была для них практически незнакомкой, они знали, что я испытываю трудности, и просто пришли.

От одной мысли об этом слезы подступили к моим глазам. Я усиленно моргала, защищаясь от них, не желая открывать эти шлюзы, потому что, учитывая, насколько взвинченной я себя чувствовала, я знала, что это приведет к безобразным соплям и беспрерывному плачу, а это никому не было нужно.

— Некоторые девушки ведут такой образ жизни, как Ло и Джейни и, в некотором смысле, Мэйз. Но для остальных из нас, нормальных цыпочек, действительно полезно иметь их рядом, чтобы помочь нормализовать ситуацию, которая в остальном совсем не нормальна. Все они действительно лучшие женщины, которых я когда-либо встречала.

Я в этом не сомневалась.

И хотя часть меня чувствовала себя аутсайдером, чувствовала себя кем-то, кого, возможно, они сочтут незваным гостем, мне действительно понравилась идея иметь такую систему поддержки. Амелия была права; было бы полезно иметь таких людей рядом, чтобы позвонить им в плохой день, и они смогут просто помочь мне выбраться из дома и из моей собственной головы.

Это займет некоторое время, но я почти уверена, что смогу дойти до того момента, когда будет естественно снять трубку и позвонить любой из них.

И, честно говоря, мне стало интересно научиться Крав-маге.

— Давай, пойдем вернемся туда и посмотрим, что они запланировали на остаток дня.

И мы это сделали.

И у них было многое запланировано.

И, хотя и ненадолго, я перестала беспокоиться о Лазарусе.

Пока всем девушкам в конце концов не пришлось расходиться по домам к своим мужьям, детям или бойфрендам.

Я забралась в постель, и, после короткой передышки, беспокойство вернулось сильнее, приливной волной, которая подхватила меня и потянула под воду, не давая мне вздохнуть, пока где-то в самые темные часы ночи дверь в спальню Лазаруса со скрипом не открылась, и он вошел.

Я не спала, поэтому не выключала свет.

И как только он вошел, я увидела, что он весь в крови.

Покрыт ею.

Не было похоже, что и капля этого была его собственной.

Глава 15

Лазарус

— Ты хотя бы сказал ей, что уезжаешь? — спросил Паган, когда я вышел в общую комнату, неся свои ботинки, потому что не хотел разбудить ее своим топаньем.

Я знал, что должен был это сделать. Это было «правильным» поступком. Но в то же время, это только ухудшило бы ее положение. Если я улизну, пока она спит, это дало бы ей добрых шесть или восемь часов блаженной неосознанности, где ей не пришлось бы беспокоиться о себе до тошноты или терзаться чувством вины.

Ее разум, ее тело, им нужен был гребаный перерыв.

Часть меня хотела отложить это, дать ей пару дней на выздоровление, чтобы чувствовать себя более комфортно в комплексе и среди моих людей, прежде чем я исчезну от нее.

Но другая часть меня осознавала, что это была всего лишь одна ночь. Мне просто нужна была одна ночь вдали от нее, чтобы разобраться с ситуацией раз и навсегда, и тогда мы могли бы пойти прямо вперед и попробовать наши отношения по-настоящему, без этих ублюдков, нависающих над нашими головами.

Я также был почти уверен, что, если я не сделаю этого сразу, Эдисон пойдет дальше и возьмет дело в свои руки.

Он стоял, прислонившись к стене рядом с дверью, задрав ногу, опустив голову, и казался непринужденным, но все в нем было напряжено. Он хотел крови. Я тоже хотел. А Паган, ну, он всегда хотел крови, но особенно в такой ситуации.

— Нет, — мой тон был немного резким, когда я сел, чтобы завязать ботинки, мои руки были так напряжены, что для такой бессмысленной задачи потребовалось настоящее усилие.

Я понял, что был зол.

Я, как правило, не злился.

Я особенно старался не злиться, когда вступал в какую-то драку. Злость была хорошим способом гарантировать провал.

Однако это была единственная ситуация, когда я не думал, что будет иметь значение, сколько времени я потрачу впустую, я всегда буду горячиться по этому поводу.

Это ужасно, что гребанный Санни намеренно причинил ей боль во время терапии, и все они сговорились превратить ее в наркоманку, шантажом заставить работать на них.

Но явиться потом и наложить на нее свои лапы?

Со мной такое не пройдет. Ни за что на свете они не смогут спать всю ночь, думая, что им сошло с рук это дерьмо.

— Парни и девчонки знают, в чем дело, — добавил я, когда все, что сделал Паган, это поднял бровь, разжимая и сжимая кулаки, пытаясь ослабить струпья на костяшках пальцев после его последнего боя. — Они будут присматривать за ней.

— Мы закончили болтать? — зарычал Эдисон, когда я двинулся, чтобы встать, снимая часть напряжения с моих плеч. — У нас есть несколько гребаных рук, которые нужно сломать на тысячу гребаных кусочков.

— Просто подождем, когда Джейни перезвонит мне по поводу некоторых адресов. Мы собираемся начать с Криса, затем отправимся в дом отца и оставим ублюдка, который поднял на нее руки, напоследок. Так что мы можем не торопиться, черт возьми.

Пятнадцать минут спустя у меня в кармане завибрировал телефон с тремя разными адресами, и мы все молча вышли в гараж, забрались во внедорожник и уехали.

Меня не удивило, что Крис и Митчелл жили в одном и том же районе с раскинувшимися мини-особняками, у которых почему-то были преимущественно зеленые лужайки даже в разгар зимы. Каждый дом был расположен далеко от улицы, многие с закрытыми подъездными дорожками из дорогого камня. У всех был безупречный вечнозеленый ландшафт, наружное освещение и дорогие автомобили.

Крис жил на угловом участке. Дом находился на меньшем конце улицы, но был новее, чем многие дома вокруг него, с его идеальной белоснежной штукатуркой с каменными вставками, большим панорамным окном, через которое можно было видеть парадную лестницу с люстрой, которая, вероятно, стоила годовой зарплаты тому, кто работает с минимальной зарплатой. У него не было ворот, а перед гаражом на две машины был припаркован черный, обтекаемый Лексус.

Мы проехали по району, осваиваясь с окрестностями, заодно проехав мимо дома Митчелла.

Его дом был почти в два раза больше, чем у его сына, что имело смысл, поскольку именно он получал по пятьсот долларов в месяц с каждого клиента. Я был уверен, что у него их были сотни. Его дом был с изогнутой каменной подъездной дорожкой и воротами. Сам дом был двухэтажным, с фасадом из нетронутого темно-красного кирпича с белокаменными вставками. Через окно над входной дверью была видна широкая лестница в форме подковы, ведущая на второй этаж.

— Жить на широкую ногу за счет страданий других людей, — прогрохотал голос Эдисона в безмолвной машине, когда я проехал на ней квартал и припарковался на главной улице рядом с закрытой, но работающей мастерской механиков, чтобы никому вокруг не показалось подозрительным увидеть незнакомую машину.

— Выдвигаемся, — мы все одновременно потянулись к нашим дверям, выходя на ночной воздух, чувствуя, как он покусывает нашу незащищенную кожу, когда мы начали быструю пятиминутную прогулку к дому Криса.

— Нет, — сказал Паган, качая головой, когда мы двинулись к боковой двери, указывая вместо этого на вход, который был со стороны гаража.

Эдисон полез в задний карман своих джинсов, достал то, что почти любой узнал бы как набор отмычек, наклонился и принялся за работу.

Имея очень слабое представление о его прошлом, мне оставалось только гадать, был ли он кем-то, кто занимался взломами. Казалось, это не соответствовало его характеру. Казалось, у него был довольно ориентированный на север моральный компас.

Возможно, это был просто навык, который он приобрел, чтобы врываться в дома сутенеров-насильников и выбивать из них все дерьмо, которое они когда-либо любили.

Это, казалось, подходило больше.

Все двадцать секунд прошли в напряженной тишине, мы были сверхчувствительны к каждомуночному звуку, настороже ко всему, что могло бы намекнуть на то, что кто-то видел или слышал нас.

Но затем дверь распахнулась, и Эдисон шагнул внутрь, не оставив нам с Паганом ничего другого, как последовать за ним.

Было по меньшей мере три часа ночи, и в доме царила тишина, когда Эдисон открыл внутренний замок и впустил нас в холл с гладкими темными деревянными полами, нейтральным цветом стен и тремя дверями по бокам. Одна была санузлом, другая — прачечной, а третья — подсобным помещением.

Эдисон отступил, признав, что, хотя мы были на равных в MК, это была моя месть, и дав мне понять, что он был рад выполнять приказы. Даже если его кровожадность все еще была пьянящей, осязаемой вещью в воздухе вокруг нас.

Я дернул подбородком в сторону лестницы, слегка поморщившись от того факта, что вся она была из твердой древесины — никакого коврового покрытия, которое приглушало бы стук наших ботинок по поверхности. Я молча молился, чтобы Крис крепко спал, когда мы все поднимались наверх, половицы скрипели от нашего присутствия.

Я был почти удивлен, когда никто не вышел, размахивая пистолетом, когда мы все остановились наверху, пытаясь решить, в какую сторону идти. Слева было три двери. Справа — только две. Прикинув, что две означает, что это, скорее всего, хозяйская спальня и, возможно, гардеробная, мы двинулись в этом направлении.

Моя рука потянулась к ручке, холодной на ощупь, и я тяжело выдохнул, чтобы успокоить нервы, когда, наконец, толкнул ее, открывая.

И там был доктор Крис Эндрюс, спящий на своей огромной кровати в чертовски нелепой шелковой пижаме в бело-голубую полоску. С одной стороны кровати был слышен белый шум от кондиционера, а с другой — туман от увлажнителя воздуха.

Мне почти хотелось рассмеяться.

Да, какой-то настоящий закоренелый гребаный преступник с чертовой проблемой носовых пазух и микробофобией.

— Паган, он твой.

У меня не было к нему никакого интереса. Да, он был частью злой тройки, но в моих глазах он был наименее ужасным.

— Нет, — рычание Эдисона остановило Пагана на полпути к шагу вперед, заставив его повернуться и приподнять бровь. — Это тот, кто схватил ее в Хекс. Я хочу его.

На это Паган пожал плечами, с радостью забирая себе оставшегося Митчелла.

Примерно в ту же секунду доктор Крис Эндрюс испуганно проснулся от звуков, которые издавали не его дурацкие машины.

Его глаза распахнулись, тело подскочило на кровати. — Что за…

Но он не успел закончить свой вопрос.

В одну секунду Эдисон был прямо рядом со мной.

В следующее мгновение он стащил мужчину с кровати и впечатал его в стену.

Потом он получил то, что ему причиталось.

Паган отошел от меня и вышел в коридор, заставив меня с любопытством последовать за ним.

— Собираюсь перерезать телефонный провод, — пожал он плечами, доставая из ботинка перочинный нож и направляясь вниз.

Потому что, хотя у нас был зеленый свет на то, чтобы добиться справедливости, мы понятия не имели, как далеко Рейн согласится с нами зайти. Избиение? Око за око, потому что они избили того, кто принадлежит нам? Это всегда будет срабатывать. Но убийство? Я не был уверен.

Тем не менее, я был почти уверен, что все они какое-то время будут есть из соломинки.

Прошло целых десять минут, прежде чем мне, наконец, пришлось вмешаться и оттащить Эдисона назад, зная, что так, как он собирался, он в конечном итоге изобьет эту мразь до смерти, даже не имея на то намерения — просто будучи слишком захваченным моментом.

Без рук Эдисона, поддерживавших его, его тело рухнуло на пол — без сознания.

— У него есть подвал, — сообщил Паган, и с этими словами Эдисон взвалил мертвый груз на плечо и понес его вниз на два лестничных пролета, заперев в маленькой комнате в подвале.

Затем оттуда мы направились к Митчеллу.

— Не могу сказать, что я этого не ожидал, — именно так нас встретили, когда мы вошли на его основной этаж.

Митчелл стоял в дверях своего кабинета с поднятым пистолетом в твердой руке. Сейчас действительно нельзя было ошибиться — зло в его глазах, полное отсутствие раскаяния за то, что он сделал со многими людьми, включая Бетани, за монстров, в которых он превратил своих сыновей. — Полагаю, я должен предположить, что это кровь моего сына на тебе, — сказал он, кивая головой в сторону Эдисона, не выглядя ни капельки обеспокоенным. — Он пережил избиение или нет?

В его тоне ничего не было. Просто мертвенность. Ему было наплевать даже на своего собственного сына.

— Мой, верно? — спросил Паган рядом со мной.

Я немного натянуто кивнул, не зная, почему он воспользовался этим моментом, чтобы прояснить ситуацию, учитывая, что ни у кого из нас не было оружия, и он казался довольно неплохим стрелком, судя по его стойке и уверенному владению пистолетом.

Мне действительно нужно было научиться перестать ожидать разумного поведения от Пагана.

Как только он увидел мой кивок, он больше не был рядом со мной, а шел через пространство к Митчеллу.

Да, просто шёл.

Чертовски… развязный.

Он даже не дрогнул, когда пистолет был полностью направлен на него, когда палец Митчелла скользнул к спусковому крючку.

— Есть небольшая проблема с этим типом оружия, — небрежно сказал Паган, заставив Митчелла перевести взгляд на рассматриваемый пистолет, казалось, беспокоясь, есть ли в нем какой-то изъян, что он не защитит его или может дать обратный эффект или что-то в этом роде. Но в ту секунду, когда он отвел глаза, рука Пагана сомкнулась на стволе пистолета, а его кулак замахнулся, затем взметнулся вверх, нанеся сильный удар в подбородок мужчины. Треск был почти оглушительным в гигантском открытом пространстве. — Они работают только тогда, когда ты не слишком слабак, чтобы ими пользоваться, — сообщил он мужчине, опустившемуся на колени.

Паган вытащил пистолет, держа его за ствол, и я двинулся вперед, чтобы взять его, двигаясь к занавеске на окне и стирая с нее все наши отпечатки и ДНК, в то время как Паган схватил Митчелла сзади за воротник и полностью затащил его в его кабинет.

— Чего ты хочешь? Девушку? Возьми ее. Какую-то полумертвую наркоманку? Кому она, черт возьми, нужна?

Раздался громкий рычащий звук, и я даже не осознавал, что он исходит от меня, пока глаза Митчелла не переместились на мои, осматривая меня с ног до головы, оценивая и, если судить по его закатыванию глаз, находя во мне недостатки.

— Возможно, сейчас самое подходящее время заткнуться, приятель, — посоветовал Паган, глядя сверху вниз на мужчину перед ним.

— Мне просто любопытно, каков здесь финал игры? У меня нет планов прекращать то, что я делаю. Никто из нас не хочет, чтобы копы были в нашей жизни. Так что, если ты не собираешься меня убивать… что произойдет после того, как твоя бешеная собака покончит со мной?

Он вернется именно к тому, чем занимается. Он продолжит издеваться над людьми. Он продолжит нести ответственность за людей, страдающих передозировкой на улицах.

Но, как бы то ни было, это было не наше дело — убивать его.

Рейн годами закрывал глаза на организацию Ви, пока не наткнулся на Саммер. Тестем у него был торговец кокаином. Он дружил с людьми, которые зарабатывали на жизнь избиением людей.

Сила МК Приспешники, казалось, заключалась в том, что они знали, какой бой принадлежит им, а какой нет, и действовали соответственно.

Учитывая, что наша численность все еще не возросла, мы не могли больше навлекать на себя гнев.

Так что мы ничего не могли поделать. Я отомщу за боль Бетани. Я позабочусь о том, чтобы они поняли, что они никогда больше не произнесут ее имени, даже шепотом, что, если они увидят ее на улице, они, черт возьми, повернутся и уйдут.

— Финал игры в том, что ты забываешь о существовании Бетани. Ты даже не дышишь рядом с ней. Держись, блядь, подальше от моей женщины и можешь идти дальше и продолжать заниматься своим грязным дерьмом.

Он действительно кивнул на это, принимая это как, ну, справедливое решение.

Именно тогда я понял, что он был не просто врачом. Ни один нормальный человек так не отреагировал бы на ситуацию. Должно быть, он пришел из криминальной среды, возможно его родители были замешаны в дерьме, он вырос по ту сторону закона.

Это было единственным объяснением.

— Достаточно справедливо.

— Что ж, посмотрим, что Люц скажет по этому поводу.

Это было последнее, что сказал Паган, прежде чем он начал замахиваться и кровь начала разлетаться во все стороны, черт возьми.

Мой взгляд переместился на Эдисона, мои брови сошлись вместе. Но у него тоже не было ответов для меня, поскольку он пожал плечами и покачал головой.

Только двадцать минут спустя, когда Пагана было немного труднее оторвать от кровавого, изуродованного месива, ставшего его жертвой, чем Эдисона, мы вышли обратно на улицу, двигаясь быстро, потому что у нас было не так много времени, чтобы добраться до Санни, прежде чем его отец или брат смогли бы предупредить его о нас.

— Кто, черт возьми, такой Люц? — спросил Эдисон, как только мы оказались внутри внедорожника, я включил задний ход и направился в более грязную часть города, которую Санни, очевидно, любил называть домом.

Паган полез в карман, достал сигарету и зажигалку, слегка опустил стекло и глубоко затянулся, прежде чем ответить. — Я думаю, правильнее называть его Вигилант (прим.перев.: Вигилант — это человек, производящий самосуд над преступником. Фактически — с точки зрения закона — вигилант также является преступником, однако преподносится в положительном свете. Исторически вигиланты — члены «комитетов бдительности» (англ. vigilante/ лат. Vigilans значит «бдительный», от лат. Vigilo — «наблюдать»), неправительственных формирований, имевших целью борьбу с преступностью силами граждан при бездействии полиции), — небрежно сказал он.

— Вигилант? На побережье Навесинк? Почему никто о нем не слышал?

— Должно быть, ты чертовски глух, чувак, — сказал он, пожимая плечами, — Джейшторм и Алекс говорят о нем. Они и их дерьмо из даркнета. Очевидно, у него существует какой-то подпольный фан-клуб. Любовницы Люцифера или что-то в этом роде. Какая-то сумасшедшая баба пишет порно-фанфики про Люца. На самом деле, довольно горячее дерьмо. — Он еще раз глубоко затянулся сигаретой, как будто это, возможно, не было серьезной новостью, которую мы услышали за весь день.

Вигилант в этом районе?

Это было грандиозно.

Рейну, блядь, нужно будет знать об этом.

Мы не знали, каково его мнение о торговцах оружием, которые поставляли его другим большим плохим парням.

— Люцифер? — усмехнулся Эдисон.

— Ты говоришь так, как будто знаешь его, — добавил я.

— Я достаточно знаю.

На этом разговор закончился.

И это было совершенно не похоже на Пагана.

Он всегда был почти слишком откровенен во всем.

Это было не похоже на него — умалчивать о чем-то, особенно о такой пикантной теме.

Как только мы покончим с семьей Эндрюс, как только я покажу своей женщине, что со мной она в безопасности, что ею дорожат, что я твердо намерен быть рядом с ней в обозримом будущем, да, после всего этого… Мне нужно будет выяснить, кем, черт возьми, является этот парень Люц.

Дом Санни действительно был всего на шаг выше лачуги по размерам. На самом деле, его чертов отдельно стоящий гараж был в два раза больше самого дома.

— Странно, — пробормотал Паган, когда мы проезжали мимо, разглядывая темные деревянные панели, грязные окна, мускул-кар на подъездной дорожке, которая была не подъездной дорожкой, а просто местом, на которое он заехал и которое в конце концов превратилось в грязь.

Мы свернули на соседнюю улицу и въехали с черного хода, за домом была только полоса леса.

— Что-то здесь не так, — сказал Эдисон, заставив меня вздохнуть с облегчением.

Я думал, что у меня паранойя.

Мне тоже определенно что-то показалось не так.

Паган, будучи Паганом, не думал о подобных вещах, поскольку он буквально врывался в любую чертову ситуацию, не заботясь о последствиях.

— Это организация из трех человек. Не думаю, что мы попадем в засаду, — рассуждал Паган, пожимая плечами.

Что ж, и это было правдой.

Может быть, его предупредили.

Может быть, он ждал.

Но это всего лишь был только он один.

И нас было трое.

На моей стороне также было преимущество праведного гнева.

С этими словами мы двинулись вперед.

Паган, почувствовав пульсирующую тревогу между мной и Эдисоном, добрался туда первым, и прежде чем Эдисон успел даже дотянуться до своего набора отмычек, он ударил ботинком в центр двери, заставив ее распахнуться внутрь. Он отступил на шаг, протягивая одну руку ко входу и делая небольшой поклон.

Мне почти хотелось рассмеяться.

Но в тот момент мои мысли были заняты другим.

Вспоминая идеальное гребаное лицо Бетани, покрытое синяками и опухшее. Вспоминая ее налитый кровью глаз. Вспоминая следы на ее горле и боль, которую, я знал, она там чувствовала. Вспоминая ее боль.

Вспоминая страх, который он вселил в нее.

Что он почти забрал ее у меня.

Ярость была горячей штукой, разливающейся по моим венам и органам, пока я не вспотел, несмотря на холодную погоду, когда ворвался внутрь.

Удара по затылку было достаточно, чтобы заставить меня согнуться пополам с проклятием, мое зрение затуманилось на одно мучительное мгновение, прежде чем я развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть кулак, прежде чем он нанес мне удар в висок, от которого я бы вырубился.

Санни, в отличие от своего отца и брата, был крупным парнем. У него было типичное телосложение крысы из спортзала, сплошные плечи и грудь с запущенными ногами, что придавало ему треугольную форму, которая вызывала смех у любого, кто хоть что-то знал о борьбе. И для меня, знающего об этом почти все, это было чертовски истерично.

Он никак не мог одолеть меня, даже несмотря на то, что у него было на тридцать фунтов больше мышц, чем у меня.

Он был очень тяжелым, и его легко было сбить с ног.

И, как это всегда бывает в драке, если ты был показушником, ты, черт возьми, проиграл.

Я низко пригнулся и нанес удар в область его живота, нанеся болезненный удар в селезенку, который отбросил его на шаг назад. Но он не зашипел и не выругался от боли. Его тронуло само воздействие, а не агония, которую он должен был испытывать.

Когда мой следующий хук попал ему в челюсть и отправил его в полет, а от него по-прежнему ничего не было слышно — ни проклятий, ни колебаний, когда он снова двинулся вверх, мой взгляд на мгновение скользнул к Эдисону и Пагану, все мы точно знали, что происходит в этот момент.

Санни Эндрюс был одним из тех уродов, которые не чувствовали боли.

Неудивительно, что он занимался именно этим, причинял ее.

Он понятия не имел, на что это похоже.

Сказать, что из-за этого маленького факта драка стала безобразной, было бы грубым преуменьшением.

К тому времени, когда он, наконец, потерял сознание, весь пол его маленькой комнаты был залит кровью, практически до последней капли, единственный сильный удар, который он нанес мне, заставил мой нос на короткое время кровоточить, но не на долго.

Мои руки, настолько привыкшие к борьбе, настолько привыкшие к повреждениям, что теперь было трудно даже повредить кожу на костяшках, на самом деле чертовски болели, когда я смотрел вниз на скрюченное, бессознательное тело Санни Эндрюс.

Я проворачивал кисти и сжимал их, убеждаясь, что ничего не сломал, когда мы все вышли, молча забрались в машину и повернули к дому, Эдисон за рулем, потому что я только что инстинктивно подошел к пассажирской двери, не доверяя себе за рулем.

— Знаешь, сколько этот ублюдок мог бы заработать на ринге? — Паган нарушил молчание, качая головой и закуривая очередную сигарету, признавая, что этот идиот мог бы заработать столько же денег, если бы не использовал их во зло.

Поздно утром следующего дня стало известно, что Рейну позвонили.

Санни Эндрюс не пережил эту ночь.

К тому времени, когда прибыли парамедики, вызванные его отцом, он по глупости попытался вправить себе ребра и проколол легкое, которое наполнилось кровью, и он захлебнулся ей.

Это не был болезненный конец для такого злобного ублюдка, так как он этого не почувствовал.

Но это было уместно.

Я не был человеком, который забирал жизни.

Но только в этот раз я был более чем согласен с этим.

Глава 16

Бетани

Он ничего не сказал, глядя на меня сверху вниз.

В течение долгой минуты все в нем было нечитаемым.

Это было совсем не похоже на то, каким он был, когда выходил с ринга в Хекс, где бой был просто боем — просто способом угодить своему боссу и заработать немного дополнительных денег. Это был тот бой, который, очевидно, немного отнял у него сил. Вы могли видеть напряжение в его плечах, в подергивании мускулов на челюсти.

Или, может быть, я проецировала на него свое собственное напряжение, основываясь на огромном количестве крови, которая была у него на джинсах, на белой футболке, на руках, щеках, засохла в волосах.

У меня было странное ощущение во рту, и я с трудом сглотнула, пытаясь унять это ощущение. — Душ? — предложила я, мой голос немного странно дрожал.

Он кивнул на это и направился к двери ванной, потянувшись внутрь, чтобы включить свет, прежде чем повернуться ко мне. — Ты хочешь присоединиться? — спросил он, и его теплая маленькая улыбка тронула его губы.

— Как насчет того, чтобы ты смыл девяносто девять процентов этого, и я приму твое предложение?

Потому что прямо сейчас и тут я поняла — это ничего не изменило. Это не изменило бы моих чувств к нему, если бы он вышел и избил или убил людей, которые причинили мне боль. В моих глазах это не делало его хуже.

Казалось, в этом байкерском образе жизни существовал другой набор правил. Ранее я узнала, что случилось с человеком по имени Лекс Кит, когда Волк узнал, что он сделал с Джейни, когда она была всего лишь девочкой. Я узнала о том, что Кэш причинил жестокому бывшему Ло. Я узнала болезненные, уродливые подробности того, что Дюк сделал с людьми, которые порезали спину Пенни.

Они не жили в нормальном обществе.

Их правила поведения были совершенно иными.

Было недостаточно хорошо обнимать свою женщину после того, как кто-то причинил ей боль, и говорить ей, что все будет хорошо, без каких-либо доказательств того, что это так.

Этих людей это не удовлетворяло.

Эти люди хотели убедиться, что, когда они произносят эти слова, они знали, что они были правдой, потому что они уже сами справились с ситуацией.

Было ли это варварством и незаконным?

Конечно.

Но в этом также была определенная поэтическая справедливость.

Я не собиралась плакать из-за боли или смерти людей, которые больше ничего не причинят всем, с кем их пути пересеклись.

И пока Лазарус был в порядке со всей ситуацией, я тоже.

Итак, после того, как я дала ему добрых пять минут после того, как услышала, как потекла вода в душевой кабине, я прошла в ванную, переступая через выброшенную одежду, пропитанную кровью, и встала перед душем, медленно снимая с себя одежду.

Лазарус, почувствовав мое присутствие, открыл глаза, слегка повернув голову ко мне лицом, вода каскадом стекала по его макушке и спине, скользя по всем участкам, к которым мне внезапно захотелось прикоснуться.

Его глаза загорелись, когда обнажилась моя грудь, когда я потянулась, чтобы стянуть штаны и трусики с ног, вышла из одежды и долго стояла обнаженной, позволяя его взгляду обшаривать меня, чувствуя его потребность брать меня дюйм за дюймом, борясь с любым желанием спрятать себя от его голодного взгляда.

Он оттолкнулся от того места, где его рука упиралась в стену, лениво вытягиваясь во весь рост и протягивая мне руку, ожидая, когда я вложу свои пальцы в его, прежде чем дернуть меня вперед, прижимая всем телом к себе.

Мой воздух вырвался с хрипом, который закончился тихим стоном, когда я почувствовала, как его твердый член прижался к моему животу, обещая в конечном итоге положить конец моим внезапным мучениям.

— Слышал, ты беспокоилась обо мне, — его голос был низким и глубоким, когда его руки скрестились над моей задницей, крепко прижимая меня к себе, когда, несмотря на горячую воду, мои соски почти болезненно напряглись на его груди.

— У меня есть мозоли, чтобы доказать это, — я подняла руки, чтобы он осмотрел, но его руки отказались сдвинуться с места, поэтому вместо этого он наклонился, целуя приподнятые, болезненные пальцы.

Я положила руки ему на грудь и скользнула ими вверх, обхватывая его сзади за шею и прерывисто дыша, когда это движение прижало его тело ближе ко мне, его эрекция каким-то образом стала еще тверже.

— Также слышал, что ты разговаривала с Ами, — на мой непонимающий взгляд он добавил, — Амелия. Девушка Шотера.

— Ох. Точно. Да, она мне действительно понравилась. Она очень, эм, недавящая и просто… принимающая. Я этого не ожидала.

Я всегда думала о любом виде терапии как о том, что кто-то задает бессмысленные вопросы вроде «какого цвета ты себя чувствуешь сегодня» и «тебе нужно завести дневник чувств» или прочую подобную чушь.

Было приятно узнать, что не все люди в этой области были такими, что некоторые были просто… настоящими с тобой.

Он слегка кивнул на это и мягко улыбнулся мне. — Я планирую уложить тебя в постель по крайней мере на неделю. Но как только мы выберемся из нее, мы начнем ходить на собрания. Вместе, — пояснил он.

— Мне не нужно, чтобы ты…

— Нет. Тебе не нужно, чтобы я был там, чтобы держать тебя за руку. Но будет же лучше, если я буду рядом? Я все еще хожу на встречи, милая. Я, наверное, всегда буду так делать. И это то, что тебе также нужно будет делать. Так что мы собираемся сделать это вместе.

Может быть, это не было грандиозным романтическим жестом.

Может быть, это не заставило бы «нормальную» девушку упасть в обморок.

Но для меня это действительно что-то значило.

Он видел будущее вместе со мной. И он не питал никаких иллюзий. Он понимал мою зависимость, и его зависимость всегда будет частью любых отношений с нами. Он не хотел приукрашивать это, скрывать это, вести себя так, как будто это было источником стыда. Это было просто частью того, кем мы были как личности и как пара. Его это устраивало. Он хотел быть для меня системой поддержки, и я тоже хотела быть такой для него любым возможным способом. Это не сделало нас слабыми. Во всяком случае, это действительно было источником силы между нами — то, как мы хотели поддержать друг друга, когда могли.

Это было уникально.

Не у всех это было.

Возможно, я все еще не чувствовала, что заслуживаю этого, но я была так невероятно благодарна, что у меня это было.

— Мне это нравится, — призналась я, одарив его улыбкой, которая проникла мне в душу.

— Знаешь, что мне нравится? — в его тоне была глубина, что-то тяжелое и многозначительное, от этого веса мне стало несколько не по себе.

Поэтому я отклонилась.

— Моя задница? — на секунду он выглядел ошеломленным, прежде чем на его губах появилась медленная, странная улыбка. — Потому что ты, кажется, не можешь оторвать от нее свои руки, — добавила я, хихикая, когда он сжал мои ягодицы.

— Ну, это, да, — он внезапно стал выглядеть дьявольски, блеск в его глазах заставил мой живот восхитительно затрепетать. — И твоя грудь. Твоя киска. Твой сладкий ротик. Это гребаное лицо.

— Особенно подбородок, — вставила я, зная, что он всегда заканчивал тем, что касался его, прежде чем отпустить меня.

— Этот подбородок? — спросил он, наклоняясь и комично вгрызаясь в него, издавая рычащий звук дикого животного, когда я запрокинула голову, чтобы рассмеяться. — Да, — сказал он с усмешкой, отстраняясь, — Думаю, ты можешь сказать, что я его фанат. Но это не то, о чем я говорил.

В его словах снова появился вес, и на этот раз это заставило мой живот сделать кувырок. — О чем ты тогда говорил?

— Ты, милая. Я твой гребаный фанат.

Я же говорила тебе, что он тот самый, сказало мое сердце, теплое и тающее.

Больше не могу с этим спорить, согласился мой мозг.

Эпилог

Бэтани, 8 дней спустя

Это было то, чего можно было ожидать от местного заседания АН (прим.перев.: анонимных наркоманов).

Хорошо это было или плохо, я думаю, зависело от личных вкусов.

Для меня общая комната в местной баптистской церкви казалась холодной и неформальной. Стены не предлагали ничего, кроме стерильной белизны и мрачных изображений Иисуса, пригвожденного к кресту. Пол был изрядно потертым, и я представила себе тысячи верующих, собиравшихся здесь на рождественские и пасхальные службы или молитвенные группы, как их туфли шаркали по широким деревянным полам, лак давно выцвел.

Там были простые серые и бежевые металлические складные стулья, выстроенные короткими рядами с узким проходом по центру, чтобы выступающие могли вставать со своих стульев.

Рука Лазаруса сжала мою достаточно сильно, чтобы вырвать меня из моих собственных вихревых мыслей на достаточно долгое время, что меня уже отвели в последний ряд, где он втолкнул меня и усадил у прохода.

— Мы здесь только для того, чтобы послушать, — напомнил он мне, кладя мою руку поверх своего колена, все еще крепко держа ее в своей широкой ладони.

Он сдержал свое обещание; он уложил меня в постель на неделю.

Я была почти уверена, что мне действительно нужно немного педиалита, чтобы восполнить все жидкости, которые я потеряла во время дикого, грубого, жесткого, изобретательного секса, а также медленного, сладкого, страстного вида, который нельзя было назвать ничем иным, как занятием любовью.

Но в то же утро он вернулся из ванной после того, как жестко оттрахал меня, мое тело все еще представляло собой лужу бесполезности, и сказал мне, что в этот вечер у нас было наше первое заседание АН.

Может быть, какая-то часть меня надеялась, что он забыл об этом. Мне следовало бы знать лучше. Лазарус, поскольку он сам был в такой же ситуации, знал, что нет другого выхода из зависимости, кроме как через это. Это означало не просто оставаться чистым и держаться подальше от старых контактов, это означало ходить и слушать истории, а в конечном итоге рассказывать свои собственные.

Спрятать голову и игнорировать зависимость не помогло бы. Вот как случались рецидивы.

Он присматривал за мной.

Так что, даже несмотря на то, что у меня по коже побежали мурашки, а сердце бешено колотилось в груди от того, что я нахожусь в комнате, полной (анонимных) незнакомцев, которые знали только по моему присутствию, что я наркоманка, и моя рука вспотела от прикосновения к его руке, я знала, что он делал то, что нужно было сделать.

Чтобы обеспечить мою трезвость.

Чтобы строить будущее вместе со мной.

И именно поэтому я собиралась смириться со своими страхами, нервами и общим отвращением к самой идее присутствия на заседании АН. Потому что впервые за слишком долгое время у меня был кто-то, кроме меня самой, о ком нужно было заботиться, кто мог бы гордиться мной, у кого была возможность разочаровывать.

Это, ну, это значило все.

Лазарус, 3 месяца спустя

— Давай, еще один бой.

Мы с Россом сидели в его офисе в Хекс, закинув ноги на его блестящий стол, его безупречно чистые парадные туфли напротив моих потрепанных кожаных армейских ботинок.

— Ей не нравится видеть меня здесь.

Для меня это действительно было так просто. С той первой ночи в Хекс с ней, она была на двух других боях, в то время как Росс изо всех сил пытался найти несколько приличных парней, чтобы заполнить его пустые места. Она с радостью оделась, влезла в неудобные туфли и поехала со мной на моем байке. Она стояла там и несколько бесстрастно наблюдала за другими боями и ушла в бар, когда Паган выходил на ринг, потому что она просто не была поклонницей его особого вида брутальности, сказав мне однажды вечером, что это заставило бы ее взглянуть на него по-другому, если бы она посмотрела, как он дерется, и что она не хотела этого, потому что ей нравился этот сумасшедший.

Но в ту секунду, когда я вышел на ринг, все ее тело напряглось, челюсти сжались так сильно, что заболели зубы, глаза настороженные, но обеспокоенные.

Мне не нравилось видеть, когда она так смотрит.

Для меня это было так просто.

Ей это не нравилось, я не хотел подвергать ее этому.

В любом случае, я покончил с боями. Я предпочитал работать охранником. А Росс всегда нуждался в ком-то, кому он мог бы доверять.

— Она знает, что ты увольняешься из-за нее?

Росс был не из тех, кто любит светскую беседу. Но мы знали друг друга достаточно долго, чтобы иногда позволять себе это.

— Нет.

— Она будет счастлива?

— Разозлится, наверное.

Вот почему я не сказал ей, что у меня было намеренье сделать это. Я хотел сказать ей постфактум.

Видите ли, пока мы устраивались, пока ей было достаточно комфортно, чтобы ослабить свою бдительность рядом со мной, чтобы больше говорить со мной о самых уродливых моментах ее детства, моментах беспомощного гнева, когда она заботилась о своей матери, минимумах, которых она достигла, употребляя наркотики, она все еще не чувствовала себя в достаточной безопасности со мной.

Достаточно безопасно, чтобы раскачать лодку.

Она постоянно боялась, что если она это сделает, то может упасть — или быть выброшенной за борт.

Так что она никогда не сопротивлялась. Даже когда я знал, что она чем-то недовольна, она закусывала губу и соглашалась с этим. С некоторыми вещами, такими как встречи, я был рад, что она не придавала этому большого значения, потому что я знал, что они ей нужны. Но что касается других вещей, справедливых между нами двумя, нормальных вещей? Я хотел, чтобы она чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы, блядь, закатить истерику, если захочет, разглагольствовать, бесноваться и ворчать на меня, пока мои чертовы яйца не съежатся.

Потому что это был признак того, что у нас все хорошо, мы на твердой почве — могли сражаться, не подрывая наших устоев.

Мы и близко не подошли к этому моменту, потому что она упорно отказывалась сопротивляться.

Но у меня было предчувствие, что это станет последней каплей, когда я сделаю что-то из-за нее и ее чувств. Потому что у нее было какое-то ошибочное представление о том, что я буду обижаться на нее за то, что я сделал выбор.

Что было нелепо.

Я планировал рассказать ей это.

И, надеюсь, все закончится тем, что она будет кричать, ходить взад-вперед и швыряться дерьмом.

После этого все закончится грубым, диким, потрясающе хорошим примирительным сексом.

Бетани

— Я не просила тебя делать это! — это был не совсем крик, но он был чертовски близок к этому.

Мы были на кухне в здании клуба, в нескольких метрах от Эдисона, Пагана, Рива и Сайруса. Почему он решил сообщить мне эту информацию в публичном месте, было совершенно за пределами моего понимания.

Он отказывался от боёв? Из-за меня?

Хм.

Черт возьми, нет.

— Тебе не нужно было просить, милая. Я знаю, тебе не нравится там находиться.

— Это неправда, я…

— Тебе нравится все что угодно, кроме как видеть меня на этом ринге.

Он не ошибся.

Казалось, не имело значения, как сильно я пыталась настроиться, как я пыталась сдержать свой желудок, как я пыталась напомнить себе, что это была работа, я никогда не могла чувствовать себя нормально, наблюдая, как ему причиняют боль.

Может быть, он привык к этому.

Но я знала, что никогда не привыкну.

Это все еще не было достаточно веской причиной для того, чтобы он уволился.

Когда-нибудь, может быть, не скоро, может быть, через много лет, когда он все равно будет слишком стар, чтобы драться, он возненавидит меня за это. Он подумает, что я украла что-то уникальное из его жизни, что я пыталась изменить его.

Я не собиралась тратить следующее десятилетие на ожидание того, что это его решение взорвется у меня перед носом.

— Все уже сделано, — пожал он плечами, подходя к холодильнику и беря два имбирных эля. Я больше не нуждалась в них, чтобы успокоить свой желудок, но теперь это было скорее утешением. Для него это было то же самое, даже спустя столько лет.

— Тогда позвони Уорду и отмени это! — мой голос определенно становился выше моего обычного тона разговора.

Я всегда придерживалась этой осторожной линии.

Как правило, мне не нравилось спорить.

И мысль о споре с Лазарусом заставила меня, откровенно говоря, почувствовать, что меня вот-вот вырвет.

— Нет.

Нет?

Никаких разговоров, никаких дискуссий, просто нет?

— Я почти уверена, что мы должны обсуждать подобные решения, — сказала я, мой голос стал еще выше.

— Не-а.

На это он действительно отвернулся от меня и пожал плечами.

Как будто обсуждать это было нелепой идеей.

Я не была уверена, что заставило меня сделать это. Но в одну секунду он уже уходил от меня к дверному проему. В следующую секунду моя рука сомкнулась на пустой кофейной чашке и швырнула ее ему вслед.

— Я хочу поговорить об этом!

В этот раз это был настоящий вопль.

— Мы можем говорить об этом сколько угодно, — сказал он, и странная улыбка тронула его губы, совершенно неуместная в данной ситуации. — После того, как ты затащишь свою хорошенькую попку в ту постель и позволишь мне вытрахать из тебя это тон.

Оу.

Ублюдок.

— Эм, простите? Вытрахать из меня этот тон? Я не знаю, о ком, черт возьми, ты думал…

Я не договорила, когда он внезапно шагнул ко мне, его рука с силой обхватила мою шею, губы прижались к моим и прервали все, что я собиралась сказать.

Это не был быстрый, жесткий поцелуй.

Это был горячий и достаточно долгий, чтобы обжечь глубоко, пока все мое тело не охватило пламя, очень нуждаясь в трахе, который он обещал несколькими мгновениями ранее.

Он отстранился, оставив мои губы припухшими и чувствительными.

Мои веки распахнулись, и я увидела, что он ухмыляется, не улыбается, а чертовски ухмыляется, как мальчишка рождественским утром.

— Наконец-то у нас состоялась наша первая ссора.

— Это была не ссора, — настаивала я, желудок болезненно сжался, когда я поняла, что это полностью, абсолютно так и было.

— Уверен, что, черт возьми, была. С криками и швырянием дерьмом в придачу.

— Лазарус, я не имела в виду…

— Я все еще здесь.

— Что? — мои брови сошлись вместе, совершенно не понимая, что это значит.

— Мы поссорились. Ты визжала, вопила и кидалась в меня дерьмом. И я все еще здесь.

О.

Итак, он уловил мой страх перед ссорами с ним.

Неудивительно, учитывая, что он, казалось, улавливал каждую чертову вещь.

— Ты должна иногда ворчать на меня.

— Я почти уверена, что ни одному парню не нравится, когда с ним ссорится девушка.

— Конечно, нравится. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что это доказывает, что ты чувствуешь себя с ним в безопасности.

Ох.

На самом деле в этом было много смысла, и я почти почувствовала себя виноватой за то, что провела последние несколько месяцев, не споря о том, чего я хотела или не хотела.

— И, — добавил он, его ухмылка превратилась в злую, — есть еще примирительный секс.

— Ох, правда? — спросила я, мои собственные губы подергивались в течение долгой минуты, прежде чем улыбка вырвалась на свободу.

— Ммм. Нам, наверное, следует заняться им, ты так не думаешь?

И я думала.

Так мы и сделали.

И это было так горячо, на сколько это вообще можно было представить.

Лазарус, 1 год спустя

— Это дерьмовая дыра.

Изрек Паган.

Очевидно, у него было очень твердое мнение о доме, который я только что купил.

Конечно, он был не совсем красивым. Но это определенно был шаг вперед по сравнению с моей старой квартирой.

Дело в том, что я провел там не так уж много времени. Во-первых, потому, что в комплексе было легче находиться. Во-вторых, та фирма, о которой предупреждала меня Джейни, наконец-то заработала в полную силу, что принесло с собой гораздо больше трафика, несколько сомнительных клиентов и чрезмерно параноидальную слежку, которая заставляла меня нервничать, хотя я ни хрена не сделал неправильно.

Пришло время двигаться.

Кроме того, нам с Бетани нужно было собственное пространство.

Моя квартира и комната в комплексе, в то время как она поселилась в обеих, определенно все еще были в некотором роде моими.

Нам нужно было новое место, над которым мы могли бы работать вместе, строить будущее. Вот почему место, которое я выбрал, находилось на той же улице, что и у Репо и Мейз, на расстоянии одной улицы от комплекса, и было идеальным домом для начинающих с тремя спальнями и двумя ванными комнатами, а также достаточным двором для детей или собаки, но не настолько, чтобы за ним было по-настоящему тяжело ухаживать.

Дом был старым.

И старомодным.

И, может быть, немного дерьмовым.

— Это не дорогой вариант требующий ремонта, — поправил я.

На это он пожал плечами. — Он потребует чертовски много работы.

— Никогда не боялся засучить рукава и приняться за работу, чувак. Я вижу здесь большие перспективы.

Бетани, 2 года спустя

Паган однажды сказал мне, что, когда Лазарус показал ему наш дом, еще до того, как я узнала о его существовании, до того, как у меня на пальце появилось кольцо, обещающее такие вещи, как дом, белый забор из штакетника и младенцев, Паган обозвал его не очень хорошо и сказал, что это большая работа, Лазарус не отказался от него.

Нет.

Это был бы не мой Лазарус.

Вместо этого он сказал, что не боится тяжелой работы и что он видит потенциал.

Это пришло мне в голову тогда, как будто она сказала это мне в то самое утро.

«Найди мужчину, который возьмет полуразрушенный фасад, сказала мне моя мама в одну из тех ночей, когда ее тело подводило ее, когда ей было трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, а не парня, который возьмет совершенно идеальный фасад. Парень, который видит потенциал и готов засучить рукава, приступить к работе и сделать ее как можно лучше, которому понравится открывать все скрытые драгоценные камни, спрятанные внутри, всю историю, все слои, вот с таким мужчиной жить; не с парнем, который видит только красивое, совершенное. Потому что однажды этой красивой и совершенной девушке понадобится работа. И он не захочет этого делать. Он просто перейдет к более новому и красивому».

Я думаю, что я напугала Пагана до чертиков, когда гигантский, неконтролируемый, громкий, как ад, всхлип вырвался у меня, и я бросилась в его объятия и разрыдалась на его футболке.

— Черт возьми, хорошо, — сказал он, звуча потерянно, когда его руки неловко обхватили меня на секунду, прежде чем он расслабился и просто позволил мне разобраться с осознанием того, что абсолютно, положительно, на сто процентов наверняка было знамением.

Моя мать сказала эти слова много лет назад.

И Лазарус почти повторил их мне в ответ.

Я никогда не рассказывала ему эту историю.

Это было мое. Мое идеальное воспоминание о моей матери, которым я просто не хотела делиться. Я хотела эгоистично держаться за него.

Как он говорил об этом?

Как будто мне это все было нужно.

Но это определенно было знамение.

Это было таким же верным признаком его правоты, как тот факт, что он сидел рядом со мной два раза в неделю в течение двух лет на собраниях, как то, что он сказал мне, что я могу это сделать, когда я впервые встала и рассказала свою историю, как то, что он опустился на одно колено посреди барбекю с Приспешниками, устроив до неловкости идеальную сцену перед всеми нашими близкими, и попросил меня посвятить ему остаток моей жизни.

Я никогда раньше даже намека не знала о тех чувствах, которые испытывала к нему.

Это было ново, и страшно, и странно, и замечательно, и прекрасно, и это был наилучший возможный исход, которого я никогда не могла предвидеть.

— Я не знаю. Думаю, зеленый мне понравился больше.

Это вывело меня из задумчивости, после того как я пару долгих минут смотрела в окно маленькой спальни. Я делала это гораздо чаще, чем когда-либо прежде — запоминая, планируя будущее.

Раньше мое прошлое было полно печали и боли.

И у меня не было будущего.

Так много изменилось.

— Ты сказал, что зеленый был слишком зеленым, — вздохнула я, взмахнув рукой, в которой, как я забыла, была кисть, и умудрилась размазать синюю полосу по его лицу, отчего мой рот открылся, готовый рассмеяться.

Когда он протянул руку, стащил кисточку, посмотрел на нее сверху вниз и заявил, — Да, но этот синий слишком голубоватый, — я так и сделала — запрокинула голову и смеялась до боли в животе.

Его руки крепко обхватили меня, притягивая к себе, улыбаясь мне сверху вниз.

Когда я, наконец, взяла себя в руки, мои измазанные краской руки двинулись вверх по его рукам и обхватили его шею. — Как насчет сине-зеленого, и мы назовем это уже выполненным проектом? Мы работаем над этой комнатой уже три недели.

Когда Лазарус сказал «ремонт», благослови его господь, он имел в виду, что буквально все внутри нужно было вытащить и заменить — от пола и стен до проводки и системы отопления. На самом деле, все сказанное и сделано, в конечном итоге починка обошлась в столько же, сколько и покупка дома.

И наши руки прикоснулись к каждому квадратному дюйму, так же как и прикосновения тех, кого мы любили. Рив заменил нам проводку. Паган сделал план этажа, потому что у него, по-видимому, был талант к этому. Эдисон, Рейн, Волк, Репо, Кэш, Дюк и Ренни — все они занимались отделкой новым гипсокартоном и паркетными полами. Клуб девочек занимался мебелью, занавесками, полотенцами и прочим домашним хламом. Кроме Джейни. Ее подарком на новоселье стала боксерская груша в подвале. Росс Уорд помог с забором, который он купил и помогал строить, настаивая на том, что он получится отлично, потому что Росс Уорд был всем, что касалось охраны в прямом и переносном смысле.

Это стоило каждого пенни и каждой унции «потового капитала», который мы и наши друзья вложили в него.

Потому что довольно скоро, примерно через семь месяцев, мы больше не будем единственными, кто тут живет.

Словно почувствовав ход моих мыслей, его руки медленно скользнули вниз к моей заднице,когда он опустился передо мной на колени, положив голову на мой все еще плоский живот. — Сине-зеленый цвет более нейтрален, — согласился он.

На самом деле мы не пытались забеременеть.

Мы оба согласились, что хотим начать подготовку к свадьбе, а потом поговорим о детях, но оба согласились, что мы хотели бы иметь двоих.

Мы также всегда были осторожны — презервативы, потому что я не могла принимать гормональные таблетки, а другие варианты заставляли меня немного съеживаться.

И однажды ночью, придя домой с совершенно новой коробкой презервативов уважаемой марки и надев их именно так, как предполагалось, и не допустив, чтобы они протекли… мы все равно каким-то образом зачали ребенка.

— Может быть, это означает, что у нас на свадьбе должна быть маленькая цветочница или носитель колец, — его руки обхватили меня сзади, его подбородок покоился на моем плече, когда мы оба смотрели вниз на палочку на столешнице, которая, по сути, говорила: готовы или нет, я иду!

Эта фраза настолько идеально подходила Лазарусу, что в этот момент я почувствовала, как слезы защипали мне глаза.

Потому что он просто принимал вещи такими, какие они есть — без борьбы, без беспокойства.

И он всегда был способен увидеть причину, по которой любая ситуация что-то значила в общей картине.

Лазарус, 3 года спустя

— Я все еще думаю, что Сайрус — отличное имя для ребенка, — сказал Сайрус, сидя на подоконнике в больничной палате, бренча на гитаре и тихонько напевая, что было буквально единственным, что удерживало моего сына от слез. Мы пытались, когда Сайрус ушел прошлой ночью, включить успокаивающую гитарную музыку на моем телефоне, чтобы успокоить его на ночь, чтобы Бетани могла немного отдохнуть, но это было бесполезно. Если это было не по-настоящему, то он не спал.

— Эдисон, Рив, Кэш, Паган и Ренни — все заявили об одном и том же, — настаивала Бетани, ее темные глаза покраснели от недосыпа, а голос был тихим. — Мы не выбираем любимчиков.

— Верно, — согласился он, кивнув. — Это все очень… дипломатично. Кроме того, мы все знаем, что это не соревнование. Я — любимчик. Это просто, само собой разумеется. У меня волшебные пальчики, — добавил он, перестав бренчать, и прошло всего несколько секунд, прежде чем ребенок снова начал кричать.

— Ты же понимаешь, что только что забронировал себе концерт на полный рабочий день у нас, верно? — спросила Бетани, тепло улыбаясь, хотя и выглядя немного вымотанной.

— Конечно. Мы будем тут, — согласился он, придвигаясь ближе к маленькому инкубатору, в котором они держали младенцев, и начиная тихо напевать.

Да, мы.

Сайрус был частью «мы».

И его девушка, ну, давайте просто скажем, что его решение встречаться с ней вызвало серьезный конфликт с некоторыми нашими союзниками на побережье Навесинк, а также с внешним миром.

Но это была история для другого дня.

— Что это за взгляд? — спросил я, пододвигаясь и садясь на край кровати, прежде чем она подвинулась, слегка поморщившись при этом, чтобы освободить мне место.

— А как насчет Чарли?

— Чарли? — мои брови сошлись вместе, пытаясь вспомнить имя, но ничего не вышло.

— У Чаза.

Где мы, по сути, встретились.

— Нет. Неважно. Это была бы невеселая история для объяснения, — сказала она, закатывая глаза из-за кратковременной боли. — Росс? Я имею в виду, что он — причина, по которой ты остался на побережье Навесинк.

В этом не было ничего плохого.

Но я знал Росса достаточно, чтобы понимать, что ему бы это ни капельки не понравилось.

Это просто было не в его стиле.

— Или… Нав? — предположила она, — как сам город? Где я выросла. Куда, как ты чувствовал, тебя вело. Где мы встретились, и где мы влюбились, и где мы создали семью из наших друзей и ребенка из всего этого…

— Чертовски идеально, — согласился я, нежно обнимая ее, не желая сдавливать какие-либо больные места.

— Слышишь это, малыш? Наконец-то у тебя есть имя. Три дня спустя, — сказал Сайрус нашему сыну, который издал пронзительный крик. — Ну, я думаю, он хочет поесть, мама, — сказал он, отложил гитару, взял ребенка на руки и принес его к нам, прежде чем извиниться и выйти, чтобы Бетани могла немного побыть наедине, пока она помогала нашему сыну подкрепиться.

В ту секунду, когда он это сделал, она посмотрела на меня, ее рука потянулась к моей щеке. — Я люблю тебя.

Моя улыбка была теплой, зная, что независимо от того, сколько раз она говорила это после того, как мне практически пришлось вытягивать это из нее за шесть месяцев наших отношений, мне никогда не надоест это слышать, знать, что все ужасные дерьмовые вещи, через которые я прошел, которые я сделал в своей жизни, были именно тем, чему нужно было произойти и что я должен был сделать, потому что это привело меня к ней. И, приведя меня к ней, это привело нас обоих к Наву.

Моя рука двинулась вперед, поглаживая ее щеку сбоку, затем скользнула вниз по ямочке на подбородке. — Я люблю тебя.

Оглавление

Лазарус Джессика Гаджиала