Тифлиса. Вся поклажа моей
небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна,
а чемодан,
с остальными вещами, к счастию для меня,
Я
ехал
тележки
остался
на
перекладных
состояла
из
из одного
цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую
долину. Осетин-извозчик
неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во всё горло распевал
песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы
неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым
плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы,
исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая
бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой
безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного,
полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось
шумно десятка два
грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для
ночлега.
Я должен был нанять быков, чтоб
втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому
что была уже осень и гололедица,
а эта гора
имеет
около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и несколько осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан,
другие стали помогать быкам почти одним криком.
—
5
За
как
моею
ни
не
тащила другую,
четверка быков
тележкою
чем
в
бывало, несмотря
на
то,
что
она
была
доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За
нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка.
Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал,
что оно
давно знакомо с закавказским солнцем, и
преждевременно поседевшие усы не
твердой походке и бодрому виду. Я
поклонился; он
огромный клуб
—
Он
Мы
с
молча
—
—
поклон
к
и
нему и
пустил
поклонился.
едете в
точно...
Скажите,
подошел
на
попутчики, кажется?
молча опять
Так-с
мне
дыма.
вами
Вы, верно,
—
отвечал
соответствовали его
с
Ставрополь?
казенными вещами.
пожалуйста,
отчего
тележку четыре быка тащат шутя,
скотов едва подвигают с
помощию
это
а
вашу тяжелую
пустую шесть
осетин?
мою
этих
Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.
Вы, верно, недавно на Кавказе?
С год,
отвечал я.
Он улыбнулся вторично.
А что ж?
Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете,
они помогают, что кричат? А чорт их разберет, чтб они
кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать,
так коли они крикнут по-свбему, быки всё ни с места...
Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги
драть с проезжающих... Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня
—
—
—
—
—
не
проведут!
—
А
вы
давно здесь
служите?
уж здесь служил при Алексее Петровиче ',
отвечал он, приосанившись.
Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком,
прибавил он,
и
при нем
получил два чина за дели против горцев.
А теперь вы?..
Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне.
А вы, смею спросить?..
Я сказал ему.
—
Да,
я
—
—
—
—
—
1
Ермолове.
—
Прим.
Лермонтова.
6
—
Разговор
друг
этим
кончился,
друга.
подле
и мы
На вершине
продолжали
горы нашли
молча
мы
итти
снег.
Солнце закатилось,
и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но, благодаря отливу снегов, мы легко могли различать дорогу,
которая всё еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить
чемодан свой в тележку, заменить быков
лошадьми и в последний раз оглянулся вниз на долину,
но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий,
покрывал ее совершенно, и ни единый звук не долетал уже
оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня
и требовали на водку; но штабс-капитан
так грозно на
них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
Ведь этакой народ!
сказал он:
и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!»
Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие...
До станции оставалось еще с версту. Кругбм было ргихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за
ним и впереди нас темносиние
вершины гор, изрытые
морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне,
еще сохранявшем
последний
отблеск
зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше, чем у нас на
севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье
усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье рус—
—
—
ского
—
колокольчика.
Завтра будет
славная погода!
Штабс-капитан не отвечал ни слова
цем на высокую гору, поднимавшуюся
Что ж это?
спросил я.
—
Гуд-Гора.
Ну так что
Посмотрите,
—
—
—
зали
ная
сказал я.
указал мне пальпрямо против нас.
и
—
—
И
—
в
самом
легкие
ж?
деле,
как
курится.
Гуд-Гора курилась;
струйки облаков,
туча, такая черная,
что на
по бокам ее полвершине лежала чертемном небе она казалась
а
на
пятном.
Уж
мы
ющих ее
различали почтовую станцию, кровли окружаи перед нами мелькали приветные огонь-
саклей,
7
ки,
когда
дело,
и
бурку,
пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загумелкий дождь. Едва успел я накинуть
повалил снег. Я с благоговением посмотрел на
пошел
как
штабс-капитана...
Нам придется здесь ночевать,
сказал он с досав
такую метель через горы не переедешь. Что?
были ль обвалы на Крестовой?
спросил он извозчика.
Не было, господин,
отвечал осетин-извозчик:
а
—
—
дою:
—
—
—
—
много,
висит
За
нам
неимением
отвели
спутника
гунный
виях
по
—
много.
проезжающих на станции,
Я пригласил своего
вместе стакан чая, ибо со мной был чуединственная отрада моя в путешесткомнаты
ночлег
выпить
чайник
в
для
дымной
сакле.
—
Кавказу.
Сакля была
прилеплена
боком к скале; три
двери. Ощупью вошел я
и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую).
Я не знал, куда деваться: тут блеют
овцы, там ворчит собака. К счастию, в стороне блеснул
тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два
закопченные столба, была полна народа. 'Посередине трескользкие, мокрые ступени
одним
вели
к
ее
—
разложенный на земле, и дым, выталкиваеобратно ветром из отверстия в крыше, расстилался
вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмощал
огонек,
мый
треться;
у
огня
сидели
две
старухи,
множество
худощавый
детей
и
грузин, все в лохмотьях. Нечего было
делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро
чайник зашипел приветливо.
Жалкие люди!
сказал я штабс-капитану, указывая
на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.
Преглупый народ!
отвечал
он.
Поверите
ли?
ничего не умеют, неспособны ни к какому образованию!
Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы, хотя
разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и
к оружию
никакой охоты нет: порядочного кинжала ни
на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!
А вы долго были в Чечне?
Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою,
у Каменного Брода,
знаете?
один
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Слыхал.
8
Вот, батюшка,
богу, смирнее,
уж где-нибудь
—
слава
вал,
головорезы; нынче,
отойдешь за
косматый дьявол сидит и караулит:
и гляди
либо аркан на шее, либо
надоели
а
нам эти
бывало,
на
сто шагов
чуть зазевался, того
пуля в затылке. А молодцы!..
А, чай, много с вами было
—
приключений?
—
я,
—
сказал
подстрекаемый любопытством.
—
Как
Тут
бывать! бывало...
не
он
щипать левый ус, повесил голову
начал
задумался. Мне страх
нибудь
историйку,
шествующим
поспел;
налил
зал
как
желание,
него
записывающим людям.
вытащил из чемодана два походные стаканчика,
я
и
—
и прикакуювсем
путеМежду тем чай
вытянуть из
свойственное
хотелось
и
поставил один перед ним. Он отхлебнул
и скабудто про себя: «Да, бывало!» Это восклицание
подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы
любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет здравствуйте
(потому что фельдфебель говорит здравия желаю). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность; случаи бывают чудные, и
тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.
—
Не
хотите
собеседнику:
—
ли
у
рому?
подбавить
меня
белый
есть
—
из
сказал
я
моему
Тифлиса; теперь
холодно.
—
—
—
Нет-с, благодарствуйте,
не
пью.
Что так?
Да
так.
поручиком,
Я дал себе
раз,
знаете,
заклятье.
Когда
подгуляли
мы
я был еще подмежду собою, а
перед фрунт
Алексей Петрович
узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не
отдал под суд. Оно и точно, другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка
пропад-
тревога;
сделалась
ночью
нйвеселе,
да уж
вот
мы
нам,
досталось
и
и
вышли
как
—
ший человек!
Услышав это,
—
пьются
рубка.
был
в
—
потерял надежду.
черкесы,
продолжал он:
как набузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла
Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнбва князя
Да
вот
почти
я
хоть
—
гостях.
Как
же
это
случилось?
9
—
Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать),
вот изволите
видеть, я тогда стоял в крепости
за Тереком с ротой
этому скоро пять лет. Раз, осенью,
пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офи—
—
—
молодой
цер,
мне
человек
полной
в
форме
лет
и
двадцати
объявил,
что
пяти.
ему
Он
явился
велено
ко
остаться
крепости, Он был такой тоненький, беленький,
мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. «Вы, верно,
спросил я его,
переведены сюда из России?»
«Точно
у
на
меня
в
нем
—
—
так, господин
—
штабс-капитан»,
отвечал
он.
Я
взял
его
за
руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну, да мы с вами будем
жить по-приятельски. Да, пожалуйста,
зовите меня просто Максим Макси-
пожалуйста
мыч, и
те
ко
всегда
мне
поселился
в
в
—
к
чему
эта
полная
фуражке». Ему
крепости.
его звали?
форма? Приходи-
отвели
квартиру,
и
он
как
спросил я Максима Максимыча.
Его звали... Григорьем Александровичем Печориным.
Славный был малый, смею вас уверить; только
немножко странен. Ведь, например, в дождик,
в холод,
целый день на охоте; все иззябнут, устанут, а ему ничего.
А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт
уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет
и побледнеет;
а при мне ходил
на кабана один-на-один;
бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж
иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь
со смеха...
Да-с, с большими странностями, и, должно
быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..
А долго он с вами жил?
спросил я опять.
Да с год. Ну, да уж зато памятен мне этот год;
—
А
—
—
—
—
—
—
наделал
право,
ними
—
он
хлопот, не тем
люди, у которых
мне
этакие
случаться
Необыкновенные?
должны
будь помянут! Ведь
есть,
роду написано, что с
разные необыкновенные вещи!
воскликнул я с видом любона
—
ему чая.
А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости
жил один мирнбй князь. Сынишки его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить: всякий день, бывало,
то за тем, то за другим. И уж точно, избаловали мы его
с Григорьем Александровичем.
А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем
пытства,
подливая
—
10
скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо:
ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий
Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему
украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж
вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога.
А бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью
и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить
тебе головы,
говорил я ему:
яман будет твоя башка!»
«Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним
кунаки ': так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило
нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те,
которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не
красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешен—
ках»,
сказал
отвечал я,
«У
—
мне
Григорий Александрович. «Погодите!»
усмехаясь. У
князя
в
сакле
меня
было
свое
собралось уже
на
уме.
народа.
множество
У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных
приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями
и повели в кунацкую. Я, однакож, не позабыл подметить,
где поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.
Как же у них празднуют свадьбу?
спросил я
штабс-капитана.
Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им чтото из Корана; потом дарят молодых и всех их родствен—
—
—
ников; едят,
всегда
бузу; потом начинается джигитовка, и
какой-нибудь оборвыш, засаленный, на
пьют
один
скверной, хромой лошаденке, ломается,
шит
паясничает, сме-
честную компанию; потом, когда смеркнется,
начинается, по-нашему сказать, бал.
кой
в
кунац-
Бедный стари-
чишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему...
ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята
становятся
в
две
шеренги, одна против другой, хло-
поют.
Вот
выходит
одна девка
середину и начинают говорить друг
другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему... как бы
сказать?..
вроде комплимента.
пают
и
в
ладоши
и
один мужчина на
1
Кунак
—
значит
приятель.
—
II
Прим.
Лермонтова.
—
А
что ж
такое
она
пропела,
не помните
ли?
. Печорин встал, поклонился
ей, приложил руку ко лбу и сердцу и просил меня отвечать
ей; я хорошо знаю по-ихнему и перевел его
золотые.
не цвести
ответ.
«Когда
она
от нас
Александровичу:
«Прелесть!
«Ну
отошла,
что,
тогда
я
шепнул
Григорью
какова ?>
'Отвечал
он.
А как ее зовут?»
«Ее
зовут Бэлою», отвечал я.
«И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза
черные, как у горной серны, так и заглядывали к рам
в душу.
Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз,
и она частенько исподлобья
на него посматривала. Только не один Печорин
любовался хорошенькой княжной:
из угла
комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего
старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то чтоб
мирнбй, не то чтоб не мирнбй. Подозрений на него было
много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал
дешево, только никогда не торговался:
чтб запросит,
давай,
хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что
он любит таскаться за Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький,
сухой, широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как
бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в
серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде,
и
точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно.
Недаром ему завидовали все наездники, и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу
на эту лошадь:
вороная, как смоль, ноги
струнки, и
глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на
50 верст; а уж выезжена
как собака бегает за хозяи—
—
—
—
—
—
—
ном,
голос
даже
его знала!
Бывало,
он
ее
никогда
и
не
привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..
«В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь,
и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга.
«Недаром на нем эта кольчуга,
подумал я:
уж он,
верно, что-нибудь замышляет».
—
12
—
ё/'
Мы
с
Печориным
сидели
лодошла
на почетном
месте, и
меньшая дочь
хозяина.
вот
к
нему
«Душно
стало в сакле, и я вышел на воздух освежитьНочь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить
по ущельям.
«Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши
лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь
славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: якши тхе, чек якши!
«Пробираюсь вдоль забора
и вдруг слышу голоса;
один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын
нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем
они тут толкуют?
подумал я:
уж не о моей ли лошадке ?> Вот присел я у забора и стал прислушиваться,
стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
«Славная у тебя лошадь!
говорил Азамат:
если б
я был хозяином в доме и имел табун в триста кобыл, то
отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!»
«А, Казбич !> подумал я и вспомнил кольчугу,
«Да,
отвечал Казбич после некоторого молчания:
в целой Кабарде не найдешь такой. Раз
это было за
Тереком
я ездил с абреками отбивать русские табуны;
нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За
мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на
седло, поручил себя Аллаху и в первый раз в жизни
оскорбил коня ударом плети. Как птица, нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие
сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его
бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль с
ним расстаться,
и пророк вознаградил меня. Несколько
пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как
спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо
мною
рытвина глубокая; скакун мой призадумался
и
прыгнул. Задние его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах. Я бросил поводья и
полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил.
Казаки всё это видели, только ни один не спустился меня
искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я
ся.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
слышал,
мое
как
они
бросились
облилось кровью;
ловить
пополз
14
я
по
моего
коня.
Сердце
густой траве
вдоль
«Славная
по
оврагу,
—
у
тебя
смотрю:
лошадь!»
лес
говорил
кончился,
Азамат.
несколько
казаков
поляну, и вот выскакивает прямо
к ним мой Карагёз; все кинулись за ним с криком; долго,
долго они за ним гонялись, особенно один раза два чутьчуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил
глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их
и вижу: мой Карагёз летит, развевая хвост,
вольный, как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Баллах! это правда,
истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге.
Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке, слышу,
бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагёза: это был
он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались;».
«И слышно было, как он трепал рукою по гладкой
шее своего скакуна, давая ему разные нежные названья.
выезжают из
него
на
—
15
«Если б у меня был табун в тысячу кобыл,
сказал
Азамат,
то отдал бы тебе его весь за твоего Карагёза».
«Йок, не хочу», отвечал равнодушно Казбич.
«Послушай, Казбич,
говорил, ласкаясь к нему, Азамат:
ты добрый
человек, ты храбрый джигит, а мой
—
—
—
—
отец боится
русских
и не
пускает
горы; отдай
меня в
мне
лошадь, и я сделаю всё, чтб ты хочешь, украду для
тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, чтб только
пожелаешь,
а шашка
его настоящая
гурда:
приложи
свою
—
лезвеем к
руке,
как твоя,
нипочем».
«Казбич
сама
в
тело вопьется;
а
кольчуга
—
его,
в
такая,
молчал.
первый раз, как я увидел твоего коня,
жал Азамат,
когда он под тобой крутился
раздувая ноздри, и кремни брызгами летели
«В
пыт
—
моей душе
сделалось
что-то
—
и
продолпрыгал,
из-под
ко-
непонятное,
и
с
пор всё мне опостылело: на лучших скакунов моего
отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них
показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал
я
на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся воронбй
скакун твой с своей стройной поступью,
с своим гладким,
прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими
глазами, как будто
хотел слово вымолвить. Я умру, Казбич, если ты мне не
продашь его!» сказал Азамат дрожащим голосом.
«Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был преупрямый мальчишка, и ничем,
бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был и
тех
помоложе.
«В
ответ
его
на
послышалось
слезы
что-то
вроде
смеха.
«Послушай!
дишь,
я
на
сестру? Как
—
сказал
всё решаюсь.
пляшет!
твердым
Хочешь,
Азамат:
украду для тебя
голосом
я
—
ви-
мою
поет! а вышивает золотом
и у турецкого падишаха...
Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где
бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул,
и
она твоя. Неужели не стбит Бэла твоего скакуна?»
«Долго, долго молчал Казбич; наконец, вместо ответа,
она
чудо! Не бывало такой
как
—
жены
—
он
затянул старинную
песню
вполголоса
1 :
Я прошу прощенья у читателей в том, что переложил в стиКазбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка
вторая натура.
Прим. Лермонтова.
1
хи
песню
—
—
16
Много
красавиц
Звезды сияют
■Сладко любить
аулах
мраке
в
во
у
нас,
их
глаз.
завидная доля;
молодецкая
воля.
их,
Но веселей
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет.
Он не изменит, он не обманет.
«Напрасно упрашивал
его
кал, и льстил ему, и клялся;
прервал
Азамат согласиться
и
его:
«Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе
.,
3)
Л*
[
ездить
коне? На первых трех шагах он тебя сбросит,
и ты разобьешь себе затылок об камни».
«Меня!» крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что
плетень зашатался. «Будет потеха!» подумал я, кинулся
в
конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на
задний двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный
гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать.
Все выскочили, схватились за ружья
и пошла потеха!
Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и
вертелся рреди толпы по улице, как бес, отмахиваясь
шашкой. «Плохое дело в чужом пиру похмелье,
сказал
я Григорью
Александровичу, поймав его за руку:
не
лучше ли нам поскорей убраться?»
иа
**»
•^
пла-
наконец Казбич нетерпеливо
моем
—
—
—
«Да погодите,
«Да уж верно
натянулись
чем кончится».
кончится
бузы,
худо; у
ускакали домой.
А что Казбич?
—
—
этих азиатов
резня!» Мы
пошла
и
спросил
я
сели
всё так:
верхом
нетерпеливо у
и
штабс-
капитана.
—
пивая
Да
что
этому народу делается!
стакан чая:
—
ведь
—
отвечал
он,
до-
ускользнул!
И не ранен?
спросил я.
А бог его знает! Живущи, разбойники! видал я- с
иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето,
штыками, а всё махает шашкой.
Штабс-капитан после некоторого молчания продолжал,
—
—
—
^
^
>0
топнув
ногою
о
землю:
~
Никогда себе не прощу одного: чорт меня дернул,
приехав в крепость, пересказать Григорью Александрови—
1.9
л а
Российская государственная
детская
библиотека
!
НАУШЯШШТЕНА
ДО
М^ДЖЙІГ КНИГИ
ДЕТ
Г ИЗ А
чу всё,
что
слышал, сидя
я
хитрый!
за
забором;
он посмеялся,
—
задумал кое-что.
А что такое? Расскажите пожалуйста.
Ну, уж нечего делать! начал рассказывать, так
надо продолжать.
«Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По
такой
—
сам
а
—
—
обыкновению,
торый
Григорью Александровичу,
он зашел к
его всегда
кормил
лакомствами.
ко-
Я был тут. Зашел
разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно
серна,
ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.
[
«Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто
не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь
Казбича. Эта история
продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели
три спустя, стал я замечать, что Азамат бледнеет и
сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
«Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в
воду. Раз он ему и скажи: «Вижу,
Азамат, что тебе
больно понравилась эта лошадь:
а
не
видать
тебе
—
ее,
как
своего затылка!
тебе
кто
«Всё,
ее
что
он
Поклянись,
что
тебе
я
ты
«Клянусь... клянись
«Хорошо! Клянусь,
за
него
будет
ты
ее
скажи, чтб бы ты
дал тому,
захочет>, отвечал Азамат.
«В таком случае
ем...
Ну,
подарил бы?..»
должен
калымом.
и
ее
его
достану, только
с
услови-
исполнишь...»
ты!»
ты
будешь
отдать
Надеюсь,
владеть конем; только
сестру Бэлу:
Карагёз
торг для тебя выгоден».
мне
что
«Азамат молчал.
«Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом...»
«Азамат вспыхнул. «А мой отец?» сказал он.
«Разве
он никогда не
уезжает?»
«Правда...»
«Согласен?..»
«Согласен,
Когда же?»
—
прошептал Азамат, бледный,
как
смерть.
—
«В первый ,раз, как Казбич приедет сюда; он обещалпригнать десяток баранов; остальное
мое дело. Смотри же, Азамат!»
ся
—
18
по
правде сказать,
говорил это Печорину, да
только он мне отвечал,
что дикая
черкешенка
должна
быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому
что по-ихнему
он все-таки ее муж,
а что Казбич
разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите,
чтб ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я
ничего не знал об их заговоре. Вот, раз приехал Казбич
и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему
привести на другой
день. «Азамат!
сказал
Григорий
Александрович:
завтра Карагёз в
моих
руках;
если
нынче ночью Бэла не
будет здесь, то не видать тебе
«Вот они и сладили это
нехорошее дело! Я после и
дело...
—
—
—
коня...»
«Хорошо!» сказал Азамат и поскакал в аул. Вечером
Григорий Александрович вооружился и выехал из крепосладили это дело, не знаю,
только ночью
оба
возвратились, и часовой
видел, что
поперек
седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги
были связаны, а голова окутана чадрой.
сти:
как они
—
они
—
А
лошадь?
—
спросил
я
штабс-капитана.
у
Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он
вошел ко мне; я попотчевал
его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был
—
моим
кунаком.
мы болтать о том, о сем... Вдруг смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице
и к окну; но окно, к
несчастию, выходило на задворье. «Что с тобой?» спросил я.
«Стали
—
«Моя лошадь!.,
лошадь!»
сказал
он, весь дрожа.
«Точно, я услышал топот копыт. «Это, верно, какойнибудь казак приехал...»
«Нет! Урус-яман, яман!» заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уж на
дворе; у ворот крепости
часовой
загородил
ему
путь
ружьем; он
по дороге...
хом
и
перескочил
Вдали
Карагёзе;
на
выстрелил. С
убедился,
2'
ружье и кинулся бежать
Азамат скакал на ливыхватил из чехла ружье
пыль
бегу Казбич
—
минуту он остался неподвижен, пока не
промах; потом завизжал, ударил ружье
что дал
о камень,
разбил его
зарыдал, как ребенок...
из
через
вилась
крепости
—
он
вдребезги,
повалился
Вот, кругом
никого
не
14
него
замечал;
на
землю
и
собрался народ
постояли,
потолко-
вали
пошли
и
назад; я велел
возле
его
положить
деньги
баранов
он их не тронул, лежал себе ничком, как
мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи
за
—
ночь?.. Только на другое утро пришел в крестал
просить, чтоб
ему
назвали
похитителя.
Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и
ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом
имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул,
где жил отец Азамата.
Что ж отец?
Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он
куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?
«А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не
было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему
головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил
буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дои
целую
пость
и
—
—
рога!..
«Признаюсь,
я
только
долю порядочно досталось. Как
черкешенка у Григорья Алексаннадел эполеты, шпагу и пошел к нему.
и
мою
на
проведал,
что
дровича, то
«Он лежал в первой комнате на постели, подложив
одну
руку под затылок, а в другой
держа погасшую
трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок,
и ключа в замке не было. Я всё
это
тотчас
заметил...
Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог,
только он притворялся, будто не слышит.
—
«Господин
же.
—
Разве
прапорщик!
вы не
—
сказал
я
видите, что я к вам
«Ах, здравствуйте,
трубку?» отвечал он,
как
можно
стро-
пришел?»
Максимыч! Не хотите ли
приподнимаясь.
«Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан».
«Всё равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая
мучит меня забота!»
«Я всё знаю», отвечал я, подошед к кровати.
«Тем лучше: я не в духе рассказывать».
«Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать...»
«И полноте!
что
Максим
не
ж за
беда? Ведь у
нас давно
полам».
за шутки? Пожалуйте вашу шпагу!»
«Митька, шпагу!..»
«Что
20
всё
по-
«Митька принес шпагу.
нему на кровать и сказал:
«Послушай,
Исполнив
Александрович,
Григорий
свой,
долг
сел
признайся,
я
к
что
нехорошо».
«Что нехорошо?»
«Да то,
что ты
увез
мат!.. Ну, признайся»,
Бэлу... Уж
сказал я
эта
мне
бестия
Аза-
ему.
когда она мне нравится?..»
«Ну, чтб прикажете отвечать на это?.. Я стал втупик.
Однакож, после некоторого молчания, я ему сказал, что
если отец станет ее требовать, то надо будет отдать.
«Да
«Вовсе
«Да
«А
надо!»
не
узнает,
он
она
что
здесь?»
узнает?»
как он
втупик. «Послушайте, Максим Максиприподнявшись:
ведь вы добрый человек,
а если
отдадим дочь этому дикарю, он
ее зарежет
или продаст.
Дело сделано, не надо только
охотою
портить; оставьте ее у меня, а у себя мою
шпагу...»
«Я
мыч!
опять
—
стал
Печорин,
сказал
—
—
«Да
покажите
«Она
мне
ее», сказал я.
дверью;
я сам нынче напрасно
закутавшись в покрывало,
не
говорит и не смотрит:
пуглива, как дикая серна.
Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет
ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня»,
прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился... Чтб прикажете делать? Есть люди, с которыми
непременно должно соглашаться.
хотел
—
этой
за
ее видеть:
А
что?
—
в
самом
ли
деле
в
неволе,
с
тоски
Помилуйте,
только
сидит в углу,
спросил
я
у
Максима Максимыча:
он приучил ее к себе, или она зачахла
—
по
родине?
родине? Из креаула,
а этим дикарям
не надобно.
Да притом Григорий
Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые
дни она, молча, гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались духанщице и возбуждали ее красноречие.
Ах, подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпичку!.. Ну, да это в сторону... Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем учился по-татарски, и
—
пости
отчего
были те
больше ничего
видны
же
же
с
горы,
21
тоски
что
по
из
—
начинала понимать
по-нашему. Мало-помалу она
приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса,
и всё грустила, напевала свои песни вполголоса, так что,
бывало, и мне становилось грустно, когда слушал ее из
соседней комнаты. Никогда не забуду одной сцены: шел
я мимо и заглянул в окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а Григорий Александрович стоял
перед нею. «Послушай, моя пери,
говорил он:
ведь
ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею,
отчего же только мучишь меня? Разве ты любишь какого-нибудь чеченца? Если так, я тебя сейчас отпущу
домой>. Она вздрогнула едва приметно и покачала головой. «Или,
продолжал он,
я
тебе совершенно ненавистен?> Она вздохнула. «Или твоя вера запрещает полюбить меня?» Она побледнела и молчала. «Поверь мне,
Аллах для всех племен один и тот же, и если он мне
позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить
мне взаимностью?» Она посмотрела ему пристально в
лицо, как будто пораженная этой новой мыслию; в глазах ее выразились недоверчивость и желание убедиться.
Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля.
«Послушай, милая, добрая Бэла!
продолжал Печорин:
ты видишь, кйк я тебя люблю; я всё готов отдать,
чтобы тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была счастлива;
а если ты снова будешь грустить, то я умру. Скажи, ты
будешь веселей?» Она призадумалась, не спуская с него
черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула
головой в знак согласия. Он взял ее руку и стал ее уговаривать, чтоб она его поцеловала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуста, поджалуста, не
надо, не надо». Он стал настаивать; она задрожала, за-
она
—
—
—
—
—
—
—
плакала.
говорила она,
твоя
раба; копринудить»,
и опять слезы.
«Григорий Александрович ударил себя в лоб кулаком
и выскочил в другую комнату. Я зашел к нему; он сложа
руки прохаживался угрюмый взад и вперед. «Что, батюшка?» сказал я ему. «Дьявол, а не женщина!
отвечал
он.
Только я вам даю мое честное слово, что она будет
моя...» Я покачал головою. «Хотите пари?
сказал он:
через неделю!»
«Извольте!» Мы ударили по рукам и
разошлись.
«На другой день он тотчас же отправил нарочного в
«Я
твоя
нечно, ты
пленница,
можешь
—
—
меня
—
—
—
—
—
22
—
Ч-
«Я
сам
нынче
в
напрасно хотел
покрывало, не
ее
видеть:
говорит
и
сидит в углу, закутавшись
смотрит.. .>
не
Кизляр
за разными покупками; привезено
было множеразных персидских материй, всех не перечесть.
«Как вы думаете, Максим Максимыч!
сказал он мне,
показывая
подарки:
устоит ли азиатская красавица
против такой батареи?»
«Вы черкешенок не знаете,
отвечал я:
это совсем не то, что грузинки или закавказские татарки,
совсем
не то. У них свои
правила,
ство
—
—
—
—
—
—
они
иначе
ся и стал
Григорий Александрович улыбнул-
воспитаны».
насвистывать
марш.
я был прав: подарки
подействодоверчивее,
да и только; так что он решился на последнее средство.
Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкес«А ведь вышло, что
вали только вполовину;
ски, вооружился
и вошел
она
к
стала
ласковее,
ней. «Бэла!
—
сказал он:
—
ты
Я решился тебя увезти, думая,
узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: про-
знаешь, кйк я тебя люблю.
что
ты, когда
щай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если
хочешь, вернись к отцу,
ты свободна. Я виноват перед
—
тобой и должен наказать себя; прощай, я еду
куда?
почему я знаю! Авось, не долго буду гоняться за пулей
или ударом шашки: тогда вспомни обо
мне
и
прости
меня». Он отвернулся
и протянул
ей руку на прощанье.
Она не взяла руки, молчала. Только, стоя за дверью, я
мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль
такая -смертельная
бледность покрыла это милое личико!
Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к
двери; он дрожал
и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил
шутя. Таков уж был человек, бог его знает! Только едва
он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. Поверите ли? я, стоя за дверью, также
заплакал, то есть, знаете, не то чтоб заплакал, а так
—
—
—
—
глупость!..
Штабс-капитан замолчал.
Да, признаюсь,
сказал он потом, теребя усы:
мне стало досадно,
что никогда ни одна женщина меня
так не любила.
И продолжительно было их счастие?
спросил я.
Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне, и что ни один
мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они были счастливы!
Как это скучно!
воскликнул я невольно. В самом
—
—
—
—
—
—
—
—
24
трагической развязки,
деле я
ожидал
данно
обмануть
должал
я,
—
отец
мои
не
надежды!..
догадался,
—
что
вдруг так
неужели,
она
у вас
и
Да
неожи—
в
прокре-
пости?
—
дней,
То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько
узнали мы, что старик убит. Вот как это случи-
лось...
Внимание
мое
пробудилось
снова.
сказать, что Казбич
вообразил, будто
Азамат с согласия отца украл у него лошадь, по крайней
мере, я так полагаю. Вот он раз и дожидался у дороги,
версты три за аулом; старик возвращался из напрасных
поисков за дочерью;
уздени его отстали,
это было в
сумерки,
он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич,
будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья
и был таков; некоторые узденивсё это видели с
пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
—
Надо
вам
—
—
—
—
Он вознаградил
сказал я,
чтоб
себя
за
вызвать мнение
потерю коня
моего
и отмстил,
—
собеседника.
Конечно, по-ихнему,
сказал
штабс-капитан,
он
был совершенно прав.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых
ему случается жить; не знаю, достойно порицания или
похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого
смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Между тем чай был выпит; давно запряженные кони
продрогли на снегу; месяц бледнел на западе и готов уж
был погрузиться в черные свои тучи, висящие на дальних
вершинах, как клочки разодранного занавеса. Мы вышли
из сакли. Вопреки предсказанию моего спутника, погода
прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звезд
чудными узорами сплетались на далеком небосклоне и
одна
за другою
гасли
по мере
того, как бледноватый
отблеск востока разливался
по
темнолиловому
своду,
озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные,
таинственные пропасти,
и туманы, клубясь
и извиваясь,
как змеи, сползали
туда по морщинам
соседних
скал,
будто чувствуя и пугаясь приближения дня.
—
—
25
—
Тихо было всё на небе и на земле, как в сердце челоминуту утренней молитвы; только изредка набегал
прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом
пять худых кляч тащили
наши
повозки по извилистой
дороге на Гуд-Гору; мы шли пешком сзади, подкладывая
камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз
мог разглядеть,
она всё поднималась
и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине
Гуд-Горы, как коршун, ожидающий добычу; снег
хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство
распространилось по всем моим жилам, и мне было както весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий
общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми: всё
приобретенное отпадает от души, и она делается вновь
такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь
опять. Тот, кому случалось,
как мне,
бродить по горам
пустынным и долго-долго всматриваться в их причудливые образы,
и жадно
глотать
животворящий
воздух,
разлитой в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание
передать,
рассказать,
нарисовать эти волшебные
картины. Вот, наконец, мы взобрались на Гуд-Гору, остановились и оглянулись:
на ней висело серое
облако, и
его
холодное
дыхание
грозило близкой бурею, но на
востоке всё было так ясно и золотисто, что мы, то есть
я
и
штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и
штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты
и
величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас,
восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам?
сказал я ему.
века в
—
—
Да-с,
к свисту нули можно привыкнуть,
скрывать невольное биение сердца.
Я слышал, напротив, что для иных старых
музыка даже приятна.
—
и
то
есть
привыкнуть
—
эта
воинов
Разумеется,
если хотите, оно и приятно; только всё
сердце
бьется
сильнее. Посмотрите,
прибавил он, указывая на восток,
чтб за край!
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся
—
же
потому,
что
—
—
26
под нами лежала Койшаурская долина, переАрагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый
туман скользил по ней, убегая
в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево
гребни
гор,
один
выше
другого,
пересекались,
мне
видеть:
секаемая
покрытые снегами, кустарником; вдали те же
бы две скалы, похожие одна на другую,
и все
эти
снега
горели румяным блеском, так весело,
так ярко, что, кажется, тут бы и остаться
жить навеки;
солнце чуть показалось из-за темносиней горы, которую
только
привычный глаз мог бы различить от грозовой
тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую
мой товарищ обратил особенное внимание. «Я говорил
вам,
воскликнул он,
что
нынче будет
погода:
надо
торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!» закричал он ямщикам.
Подложили
Цепи под колеса вместо тормозов, чтоб
они не раскатывались, взяли лошадей
под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть
такая,
что целая деревушка
осетин, живущих на дне ее, казалась
гнездом
ласточки;
я
содрогнулся,
подумав, что
часто здесь в глухую ночь,
по этой дороге,
где две повозки не могут
разъехаться,
какой-нибудь курьер раз
десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского
экипажа.
Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин; осетин вел коренную под
уздцы со всеми возможными
предосторожностями,
отпрягши заранее уносных,
а наш беспечный русак даже
не слез с облучка!
Когда я ему заметил, что он мог бы
побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал
мне: «И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам
не впервые»,
и он был
прав: мы точно могли бы не
доехать, однакож все-таки доехали, и если бы все люди
побольше
рассуждали, то убедились бы, что жизнь не
стоит того, чтоб об ней так много заботиться...
Но, может быть, вы хотите знать окончание истории
Бэлы?
Во-первых, я пишу не повесть, а путевые записки; следовательно,
не могу
заставить штабс-капитана
рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать в
самом деле. Итак, погодите,
или, если хотите, переверните несколько
страниц, только я вам этого не советую,
потому что переезд через Крестовую гору (или, как натянулись,
горы, но
хоть
—
—
—
—
—
—
27
зывает
ученый Гамба,
ее
1е
51-Спгізіорпе 1 )
Мопі
до-
любопытства. Итак, мы спускались с ГудГоры в Чертову долину... Вот романтическое название!
Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными
утесами,
не
тут-то было:
название Чертовой долины
происходит от слова «черта>, а не «чорт»,
ибо здесь
когда-то была граница Грузии. Эта долина была завалена
стоин
вашего
—
—
сугробами,
напоминавшими
довольно
живо
Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества.
Вот и Крестовая!
сказал мне штабс-капитан, когда
мы съехали
в Чертову долину,
указывая на холм, покрыснеговыми
—
—
пеленою
крест,
не
и
было,
снега;
мимо
и,
его
на
вела
его
вершине
чернелся
каменный
дорога, по
которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще
тый
едва-едва
сберегая лошадей,
заметная
повезли
нас
кругбм. При
повороте встретили мы человек пять осетин; они предложили нам свои услуги
и, уцепясь
за
колеса, с криком
принялись тащить и поддерживать нашу тележку. И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами
груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра
оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта
снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных
лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами
пробирались: лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной
корою, то с пеною прыгая по черным камням. В два
часа едва могли мы обогнуть
Крестовую гору,
две версты в два часа! Между
тем
тучи
спустились, повалил
град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как
Соловей-Разбойник, и скоро каменный крест скрылся в
тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... Кстати, об этом кресте существует
странное,
но
всеобщее предание, будто его поставил
император Петр 1-й, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Петр был только в Дагестане, и, во-вторых, на кресте было написано крупными буквами, что он поставлен
по приказанию г. Ермолова,
а именно
в 1824 году. Но
предание, несмотря на надпись, так укоренилось,
что,
право, не знаешь, чему верить, тем более, что мы не привыкли в ери ть надписям.
—
1
Гора
св.
Кристофа.
—
Ред.
28
Нам должно было спускаться еще верст пять по облескалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади
измучились, мы продрогли;
метель
гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная;
только
ее
дикие
напевы
были печальнее,
заунывнее.
деневшим
«И ты, изгнанница,
думал я,
плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Плохо!
говорил штабс-капитан:
посмотрите, кругом
ничего не видно,
только
туман да
снег;
того и
гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а
там пониже,
чай, Байдара так разыгралась, что и не
переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки
никак нельзя положиться!
Извозчики с криком и бранью
колотили
лошадей, которые фыркали, упирались и не
хотели ни за чтб в свете тронуться с места, несмотря на
—
—
—
—
—
—
—
красноречие
Ваше
кнутов.
благородие,
—
мы нынче
—
сказал
можно, своротить налево? Вон
чернеется,
верно,
сакли:
там
останавливаются
в погоду;
они
—
дадите
если
наконец
один:
—
ведь
до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест
на
водку,
—
на косогоре
проезжающие
говорят, что проведут,
прибавил он, указывая на осетам
что-то
всегда-с
тина.
—
тан.
Знаю, братец,
—
Уж
эти
знаю без тебя!
сказал штабс-капибестии! рады придраться, чтоб сорвать на
—
водку.
Признайтесь, однако,
сказал я,
что без них нам
было бы хуже.
Всё так, всё так,
пробормотал он:
уж эти мне
проводники! чутьем слышат, где можно попользоваться,
будто без них и нельзя найти дороги.
Вот мы свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоявшего из двух
—
—
—
саклей,
такою
—
—
—
сложенных
стеною.
же
радушно.
Я
плит и булыжника
Оборванные хозяева
из
и
обведенных
приняли
нас
узнал, что правительство им платит и
кормит их с условием, чтоб они принимали путешественников, застигнутых бурею.
Всё к лучшему!
сказал я, присев у
огня:
теперь вы мне доскажете вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось.
—
после
—
—
29
А почему
—
ж
вы
Оттого,
—
уверены?
отвечал
хитрой улыбкою.
так
капитан, примигивая с
что это
—
штабс-
порядке вещей: чтб началось
не в
необыкновенным образом, тб должно
Ведь
мне
так же и кончиться.
угадали...
Очень рад.
—
—
вы
Хорошо
вам радоваться, а мне так, право, грустно,
Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней,
наконец, так привык, как к дочери, и она меня любила.
Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и
матери я лет 12-ть уж
не имею известия, а запастись
женой не догадался раньше,
так теперь уж, знаете, и
—
вспомню.
как
—
баловать. Она,
лезгинку... А уж как
плясала! Видал я наших губернских барышень, а
раз
был-с и в Москве в благородном собрании, лет 20-ть тому назад,
только куда им! совсем
не
то!.. .Григорий
Александрович наряжал ее, как куколку, холил и лелеял,
и
она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук
сошел загар, румянец разыхрался на щеках... Уж какая,
бывало, веселая, и всё надо мной, проказница, подшучи-
не
лицу;
к
бывало,
я
рад был,
и
что
нам поет песни иль
нашел кого
пляшет
—
вала...
Бог ей прости!..
А чтб, когда вы ей объявили о смерти отца?
Мы долго от нее это скрывали, пока она не привыкла к своему положению; а когда сказали, так она дня
два поплакала, а потом забыла.
—■
—
«Месяца четыре всё
Александрович,
охоту: бывало,
шло
как
лучше. Григорий
страстно любил
подмывает за кабанами
нельзя
уж, кажется, говорил,
я
так
его
в
лес
и
тут хоть бы вышел за крепостной вал.
Вот, однакож, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав
никому, отправился стрелять,
целое утро пропадал; раз
и другой, всё чаще и чаще... Нехорошо, подумал я: верно, между ними черная кошка проскочила!
или
козами,
—
а
—
«Одно утро захожу
ми:
Бэла сидела
бледненькая,
на
такая
как теперь перед глазачерном шелковом бешмете,
печальная, что я испугался.
к
ним
кровати
—
в
«А где Печорин?» спросил я.
«На охоте».
«Сегодня ушел?» Она молчала,
было выговорить.
30
как
будто
ей трудно
«Нет, еще вчера», наконец сказала она, тяжело вздохнув.
«Уж не случилось ли с ним чего?»
«Я вчера целый день думала, думала,
отвечала она
сквозь слезы,
придумывала разные несчастия: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил
в горы... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит».
«Право, милая, ты хуже ничего не могла придумать!»
Она заплакала, потом с гордостью подняла голову, отерла
слезы и продолжала:
«Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать
меня домой? Я его не принуждаю. А если это так будет
продолжаться, то я сама уйду: я не раба его,
я княже—
—
—
ская
дочь!..»
«Я
стал
ему
же
дит, да и придет;
ему наскучишь».
«Правда,
И
и
с
тельно,
а
если
она
—
схватила
около
как
любит
правда!
хохотом
прыгать
здесь,
сидеть
молодой,
человек
он
«Послушай, Бэла,
уговаривать:
ее
век
погоняться
ты
отвечала
свой
упала
на
ведь нельзя
твоей
дичью,
она:
бубен,
за
—
и
начала
это
постель
не
и
то
буду
я
—
юбке:
к
будешь грустить,
меня; только
опять
пришитому
похо-
скорей
весела».
петь,
плясать
было продолжизакрыла лицо ру-
ками.
«Что было
женщинами
и
ничего
ли...
с
не
не
нею
мне
делать?
Я, знаете,
обращался; думал, думал,
чем
придумал; несколько времени
положение-с!
мы
никогда
с
утешить,
оба молча-
ее
Пренеприятное
«Наконец
ей сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться
славная!» Это было в сентябре. И точно,
день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видя
вал? погода
на
были, как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на
дерн, и я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я
бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.
ны
с
«Крепость наша стояла на высоком
прекрасный: с одной стороны
вала
изрытая
несколькими
торый тянулся
аулы,
мились
речка,
1
и
к
Овраги.
ней
—
балками ',
месте,
и
широкая
оканчивалась
вид
был
поляна,
лесом,
ко-
хребта гор; кое-где на ней дыходили
табуны; с другой бежала мелкая
примыкал частый кустарник, покрывавший
до самого
Прим.
Лермонтова.
31
кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью Кавказа. Мы сидели на углу бастиона, так что
в
обе стороны могли видеть всё. Вот смотрю: из леса
выезжает кто-то на серой лошади,
всё ближе и ближе,
и наконец остановился
по ту сторону речки, саженях во
ста от нас, и начал кружить лошадь свою, как бешеный.
Чтб за притча!.. «Посмотри-ка, Бэла,
сказал я,
у тебя
глаза молодые, чтб это за джигит: кого это он приехал
тешить ?..>
«Она взглянула и вскрикнула: «Это Казбич!..»
«Ах он разбойник! смеяться, что ли, приехал над нами ?> Всматриваюсь,
точно
Казбич: его смуглая рожа,
—
—
оборванный,
грязный,
моего», сказала Бэла,
ла, как лист, и глаза
и
в
тебе, душенька,
«Подойди-ка
ружье,
да
серебром».
он
не
—
стоит
месте...»
за
—
—
разбойничья кровь!»
я
часовому:
осмотри
молодца,
получишь рубль
сказал
этого
«Слушаю,
на
—
—
высокоблагородие;
«Прикажи!» сказал я
ваше
—
только
смеясь...
закричал часовой, махая ему рукой:
маленько, что ты крутишься, как волчок?» Каз-
«Эй, любезный!
подожди
бич
молчит
—
мне
«Это лошадь
отца
руку; она дрожа«А-га!
подумал я:
меня
сверкали.
ее
не
сюда,
ссади
всегда.
как
схватив
остановился
но, думал,
что
—
—
с
в
самом деле
ним заводят
и стал вслушиваться:
верпереговоры,
как не так!..
—
Мой гренадер приложился... бац!., мимо; только что порох на пблке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она
дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, погрозил нагайкой
и был таков.
«Как тебе не стыдно!» сказал я часовому.
«Ваше высокоблагородие!
умирать отправился, т— отвечал он:
такой проклятый народ, сразу не убьешь».
«Четверть часа спустя, Печорин вернулся с охоты;
Бэла бросилась ему на шею, и ни одной жалобы, ни
одного упрека за долгое отсутствие... Даже я уж на него
рассердился. «Помилуйте,
говорил я:
ведь вот сейчас
тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли: ну,
долго
ли
вам
на
него
наткнуться? Эти горцы народ
мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что
вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об заклад, что
нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что,
год тому назад, она
ему больно нравилась
он мне сам говорил,
и если б
надеялся собрать порядочный калым, то верно бы посватался...»
Тут Печорин задумался. «Да,
отвечал
он,
—
—
—
—
—
—
—
32
—
надо
быть осторожнее...
более ходить на
должна
«Вечером
Бэла,
нынешнего
с
крепостной
дня
ты
не
вал».
объяснение: мне было
этой бедной девочке;
дня проводил
на
охоте,
его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она
заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие
глаза потускнели. Бывало, спросишь:
«О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?»
«Нет!»
«Тебе чего-нибудь
хочется?»
«Нет!»
«Ты тоскуешь
по
родным?»
«У
меня нет родных».
Случалось, по целым дням, кроме
«да» да «нет», от нее ничего больше не добьешься.
«Вот об этом-то я и стал ему говорить. «Послушайте,
Максим Максимыч,
отвечал
он,
у
меня
несчастный
характер: воспитание ли меня сделало таким, бог ли так
меня создал, не знаю; знаю только, что если я причиною
несчастия других,
то и сам не менее
несчастлив.
Разумеется, это им плохое утешение,
только дело в том, что
это так. В первой моей молодости,
с той минуты, когда
я вышел из опеки родных,
я стал наслаждаться
бешено
всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги,
и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом
пустился я в большой свет, и скоро общество мне также
надоело; влюблялся в светских красавиц, и был любим,
но их любовь
только
раздражала
мое воображение
и
самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать,
учиться
науки также надоели; я видел, что ни слава,
ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые
люди
невежды,
а
слава
удача, и
чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне
стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука
не живет под чеченскими пулями,
напрасно: через месяц
я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что,
право, обращал больше внимания на комаров,
и мне
стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу в своем доме,
когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал
ее
черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной
судьбою... Я опять ошибся:
любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни;
я имел
досадно, что он
кроме того, что
с ним длинное
переменился
он
половину
к
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
невежество
и
простосердечие
другой. Если
как и кокетство
3
Бэлі
33
одной
вы
так
же
надоедают,
хотите, я ее еще
люблю,
благодарен
минут довольно сладких,
скучно... Глупец
я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень
достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во
мне душа испорчена светом, воображение беспокойное,
сердце ненасытное: мне всё мало; к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство:
путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь,
только не в Европу, избави боже!
поеду в Америку, в
Аравию, в Индию,
авось где-нибудь умру на дороге!
По крайней мере, я уверен, что это последнее утешение
не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог».
Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в
памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи
от 25-летнего человека, и, бог даст, в
последний... Что
за
диво! Скажите-ка, пожалуйста,
продолжал штабскапитан, обращаясь ко мне,
вы вот, кажется, бывали в
столице, и
недавно: неужто тамошняя
молодежь
вся
такова?
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же
самое:
что
есть, вероятно, и такие, которые говорят
правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав
с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые
его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и
в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие,
как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво:
А всё, чай, французы ввели моду скучать?
я
ей
я
за нее отдам
за
несколько
жизнь, только
мне с нею
—
—
—
—
—
—
—
—
были
Нет,
А-га,
англичане.
чтб!..
вот
отъявленные
—
отвечал
он,
—
да ведь они всегда
пьяницы!..
московской барыне,
ничего, как
пьяница. Впрочем, замечание штабс-капитана было извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно,
старался уверять себя, что все в мире несчастия происхо-
Я
вспомнил
невольно
которая утверждала, что
об
одной
Байрон был больше
дят от пьянства.
Между
тем
он
продолжал свой рассказ
таким
обра-
зом:
—■
я
Казбич не
выбить
не мог
жал
и
затевает
являлся
снова.
из головы
Только,
не знаю
почему,
мысль, что он недаром приез-
что-нибудь худое.
34
«Вот, раз уговаривает меня Печорин ехать
кабана; я долго отнекивался: ну, чтб мне был
винка
кабан! Однакож утащил-таки
взяли
человек пять солдат и уехали
с
ним
за
на
дико-
собою. Мы
рано утром. До десяти часов шныряли
по камышам и по лесу,
нет зверя.
«Эй, не воротиться ли?
говорил я:
к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!» Только
Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость,
не хотел воротиться без добычи... Таков уж был человек:
чтб задумает, подавай: видно, в детстве был маменькой
избалован... Наконец в полдень отыскали проклятого кабана: паф! паф!.. не тут-то было: ушел в камыши... такой
уж был несчастный день!.. Вот мы, отдохнув маленько,
отправились домой.
он меня с
—
—
«Мы
—
рядом, молча, распустив поводья, и были
у самой крепости; только кустарник закрывал
ее от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули друг на друга:
нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы на выстрел,
смотрим: на валу солдаты собра-
уж
ехали
почти
—
кучку и указывают в поле, а там летит стремглав
всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из
чехла
и туда; я за ним.
«К счастию, по причине неудачной охоты, наши кони
не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым
мгновением мы были всё ближе и ближе... И наконец я
узнал Казбича, только не мог разобрать, чтб такое он
держал перед собою. Я тогда поровнялся с Печориным и
кричу ему: «Это Казбич!» Он посмотрел на меня, кивнул
головою и ударил коня плетью.
«Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь, или хуже
наших, только, несмотря на все его старания, она не
больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он
лись
в
—
Карагёза...
«Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья...
«Не стреляйте!
кричу я ему:
берегите заряд; мы и
вспомнил своего
—
—
Уж эта молодежь! вечно некстати
горячится... Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади; она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на колени. Казбич соскочил, и
тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину,
окутанную
чадрою... Это была Бэла... бедная
так
3*
его
догоним».
35
Бэла! Он
что-то
кинжал...
Медлить было
закричал по-своему и занес над нею
нечего: я выстрелил в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому
что вдруг
он опустил
руку... Когда дым рассеялся, на
земле лежала раненая лошадь,
и возле яее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точно кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда, да не было
заряда готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к
Бэле. Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь лилась
из
раны ручьями... Такой злодей: хоть бы в сердце
ударил
ну, так уж и быть, одним разом всё бы кончил,
а то в спину...
самый разбойничий удар! Она была без
памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы
ничто не могло привести ее в себя.
«Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как
посадил к нему на седло; он обхватил
ее
рукой, и мы
поехали назад. После нескольких минут молчания Григорий Александрович сказал мне: «Послушайте,
Максим
Максимыч, мы этак ее не довезем живук».
«Правда!»
сказал я, и мы пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот
крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли
мы раненую к Печорину
и послали за лекарем. Он был
хотя пьян, но пришел; осмотрел рану и объявил, что она
больше дня жить не может; только он ошибся...
Выздоровела?
спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно обрадовавшись.
Нет,
отвечал он:
а ошибся лекарь тем, что она
еще два дня прожила.
Да объясните
мне,
каким
образом ее похитил
Казбич?
А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она
вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко;
она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич
подкрался,
цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты,
а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела
закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо,
а мы тут и подоспели.
Да зачем Казбич ее хотел увезти?
Помилуйте! да эти черкесы известный воровской
народ: чтб плохо лежит, не могут не стянуть: другое и
не нужно, а всё украдет... уж в этом прошу их извинить!
Да притом она ему давно-таки нравилась.
нам
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
36
—
умерла?
И Бэла
Умерла;
только долго
мучилась, и мы уж с нею
измучились порядком. Около десяти часов вечера она
пришла в себя; мы сидели у постели; только что она
открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле
тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)»,
отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» сказала она. Мы
начали ее утешать,
говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась
к стене: ей не хотелось умирать!..
«Ночью она начала бредить; голова ее горела,
по
всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось
в
горы, домой... Потом она также говорила о Печорине,
давала ему разные нежные названия или упрекала его -в
том, что он разлюбил свою джанечку...
«Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но
только я во всё время не заметил ни одной слезы на рес—
ницах
собою
его:
—
в
самом
ли деле
он
не знаю; что до меня,
не мог
то я
плакать,
ничего
или владел
жальче
этого
не видывал.
«К утру бред
прошел; с час она лежала неподвижная,
такой слабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она нача-
бледная
ла
и
в
говорить, только
придет ведь
мысль
как
вы
думаете,
о
умирающему!..
только
чем?.. Этакая
Начала печа-
литься о том, что она не христианка, и что на том свете
душа ее никогда не встретится с душою Григория Александровича, и что иная женщина будет в раю его подругой. Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию:
я ей это предложил;
она посмотрела на меня в нерешимости и долго
не могла
слова
вымолвить; наконец отвечала,
умрет в той вере, в какой родилась. Так прошел
целый день. Как она переменилась в этот день! Бледные
что она
щеки впали, глаза сделались большие, большие, губы горели. Она чувствовала внутренний жар, как будто в груди у ней лежало раскаленное железо.
«Настала другая ночь; мы не смыкали глаз, не отходили от ее
постели. Она
ужасно
мучилась,
стонала, и
только что боль начинала утихать, она старалась уверить
Григория Александровича, что ей лучше, уговаривала его
итти спать, целовала его руку, не выпускала ее из своих.
Перед утром стала она чувствовать тоску смерти, начала
37
метаться, сбила перевязку, и кровь потекла снова. Когда
перевязали рану, она на минуту успокоилась и начала
просить Печорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и
прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко
обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу... Нет, она хорошо
сделала, что умерла! Ну, чтб бы с ней сталось, если б
Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось,
рано или поздно...
«Половину следующего дня она была тиха, молчалива
и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и
микстурой. «Помилуйте!
говорил я ему:
ведь вы сами
сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все
ваши препараты?»
«Все-таки лучше,
Максим Максимыч,
отвечал он,
чтоб совесть была покойна». Хоро—
—
—
—
—
совесть!
ша
«После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна,
но на дворе было жарче, чем в комнате;
поставили льду около кровати
ничего не помогало. Я
знал, что эта невыносимая жажда
признак приближе—
—
—
конца,
ния
говорила
сказал
и
это
Печорину.
хриплым голосом,
она
«Воды,
воды!..»
приподнявшись
по-
с
стели.
«Он
подал ей.
молитву,
не
только
меня
это
вот
вспомнила
Ну,
умирают
люди
как
бледен, как полотно, схватил стакан,
Я закрыл глаза руками и стал читать
помню какую... Да, батюшка, видал я много,
сделался
налил и
всё
что
.
и на поле сражения,
то!.. Еще, признаться,
она перед смертью ни
разу не
кажется, я ее любил, как отец...
гошпиталях
в
то,
совсем
печалит:
обо
да бог ее
не
мне; а,
-
не
простит!.. И вправду
молвить:
что
ж
я
та-
чтобы обо мне вспоминать перед смертью?..
«Только что она испила воды, как ей стало легче, а
минуты через три она скончалась. Приложили зеркало к
губам
гладко!.. Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы
кое,
—
пошли
на
ред рядом,
крепостной
вал;
долго мы ходили взад и
впе-
говоря ни слова, загнув руки на спину; его
лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он сел на
землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке.
Я, знаете, больше для приличия, хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и
засмеялся... У меня
не
38
пробежал
гроб.
«Признаться,
мороз
по коже
от
этого
смеха...
Я
пошел
зака-
зывать
я частию для развлечения занялся этим
был кусок термаламы, я обил ею гроб и украсил
его черкесскими серебряными галунами, которых Григорий Александрович накупил для нее же.
«На другой день рано утром мы ее похоронили за
крепостью, у речки, возле того места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки
теперь
разрослись
кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить
крест, да, знаете, неловко: все-таки она была не хри-
У
меня
стианка...
—
А чтб Печорин?
спросил я.
Печорин был долго нездоров,
—
исхудал, бедняжка,
пор мы не говорили о Бэле: я
видел, что это ему будет неприятно, так зачем же?.. Месяца три спустя его назначили в Е
й полк, и он уехал
в Грузию. Мы с тех пор не встречались...
Да, помнится,
кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию,
но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего
—
только
никогда
с
этих
.....
брата вести поздно
Тут он пустился
доходят.
в длинную
диссертацию о том, как
узнавать
новости
годом
позже,
вероятно,
для того, чтоб заглушить печальные воспоминания.
Я не перебивал его и не слушал.
Через час явилась возможность ехать; метель утихла,
небо прояснилось, и мы отправились. Дорогой невольно
я опять завел разговор о Бэле и о Печорине.
А не слыхали ли вы, чтб сделалось с Казбичем?
спросил я.
С Казбичем? А, право, не знаю... Слышал я, что на
правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец,
который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими
выстрелами и превежливо раскланивается, когда
пуля прожужжит близко; да вряд ли это тот самый!..
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я
поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи,
не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более
встретиться,
однако
встретились,
и,
если
хотите,
я
расскажу: это целая история... Сознайтесь, однакож,
что Максим Максимыч человек, достойный
уважения?..
Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
неприятно
—
—
—
—
ДЛЯ СТАРШЕГО ВОЗРАСТА
Ответственный редактор
В. Ггбель
Подписано
к
печати
9/Ѵ 1941 г.
печ. л. (8,15 уч.-взд. л.). 36 720 зн.
в
печ. л.
Тираж 50 000 экз. А37347.
Заказ М 818.
Цена 60 к.
.
2>/,
Фабрика
детской
книги
Изд-ва
детской литературы
ЦК
ВЛКСМ.
Москва, Сущевский вал, 49.
Последние комментарии
1 час 38 минут назад
9 часов 27 минут назад
11 часов 58 минут назад
12 часов 6 минут назад
1 день 23 часов назад
2 дней 3 часов назад