Переводчик Татьяна Деваева

Редактор Анна Ефимова

Издатель П. Подкосов

Руководитель проекта А. Казакова

Ассистент редакции М. Короченская

Корректоры А. Никульшина, Л. Татнинова

Компьютерная верстка А. Фоминов

Художественное оформление и макет Ю. Буга

© Katherine Angel, 2021

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2023

© Электронное издание. ООО «Альпина Диджитал», 2023

Энджел К.

Секс в эпоху согласия / Кэтрин Энджел; Пер. с англ. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023.

ISBN 978-5-0013-9626-0

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Элли, Кэсси, Митци и Саше

Благодарности

Я вынашивала идею этой книги очень долго; на ее страницах оставили свой след многие люди.

Я благодарю издательство «Версо», в особенности Джесси Кайндиг, Роузи Уоррен и Лео Холлиса, за серьезное отношение к моей работе. Сложно представить себе лучшего редактора и литературного агента, чем Джесси. Спасибо Альбе Зиглер-Бейли, Саре Чалфэнт и Чарльзу Бакану из the Wylie Agency за помощь и поддержку.

Я благодарю также всех своих коллег и студентов с факультета английского языка, театра и литературного мастерства Биркбек-колледжа Лондонского университета. Я очень признательна бывшим коллегам из Лондонского университета королевы Марии и Уорикского университета. Спасибо Фонду Леверхульма и Трасту Уэлкома за спонсирование моей постдокторантуры. Я благодарю персонал Британской библиотеки, Библиотеки Уэлкома и Библиотеки Гладстона, где я с пользой провела так много времени. Спасибо факультету истории и философии науки Кембриджского университета, где я давным-давно получила свою ученую степень.

Я многим обязана и своему научному руководителю, покойному Джону Форрестеру. Было бы здорово снова его увидеть и вручить ему экземпляр этой книги.

Справиться с ее написанием мне помогла поддержка моих друзей; со многими из них мы обсуждали и материал, и стиль. Среди них Митци Энджел, Ник Блэкберн, Сэм Байерс, Элли Кэрр, Кристин Клиффорд, Ханна Доусон, Джин Ханна Эдельштейн, Лорен Элкин, Джорджина Эванс, Сэм Фишер, Алисса Хэрэд, Шарлотт Хиггинс, Ребекка Мэй Джонсон, Эми Кей, Джоди Ким, Мерьям Коричи, Эрик Лэнгли, Мириам Леонард, Патрик Мэки, Кайе Митчелл, Саша Мадд, Луиза Оуэн, Дейзи Паренте, Сара Перри, Ричард Портер, Кэсси Робинсон, Изабель Шельшер, Ребекка Тамас, Джоанна Уолш, Рэйчел Уоррингтон, Тиффани Ватт-Смит и Кейт Замбрино. Жаль, что с нами больше нет Клэр Накамули.

Первые черновики прочли Митци Энджел, Сэм Байерс, Ханна Доусон, Алисса Хэрэд, Патрик Мэки и Мэтью Сперлинг. Их строгость и отзывчивость были бесценны.

Я выражаю глубокую признательность Франческе Джозеф. Огромное спасибо Роз и Дэвиду Энджел, Мэтью Сперлингу и Бадди.

Беседы с Элли Кэрр, Кэсси Робинсон, Сашей Мадд и Митци Энджел оказали огромное влияние и на меня, и на эту книгу. Я посвящаю ее им, с любовью.

Сказать жизни «Да!»: Психолог в концлагере

Виктор Франкл

7 навыков высокоэффективных людей: Мощные инструменты развития личности

Стивен Кови

Атлант расправил плечи

Айн Рэнд

Тонкое искусство пофигизма: Парадоксальный способ жить счастливо

Марк Мэнсон

[1] Слатшейминг (от англ. slut — шлюха, shame — стыдить) — критика людей, преимущественно девушек и женщин, которые воспринимаются как нарушающие ожидания общества относительно сексуальности. Подразумевает, как правило, осуждение добрачного, случайного или промискуитетного секса, работы в сфере секс-услуг, слишком сексуального, провокативного внешнего вида и т.п. — Прим. ред.

[2] Деятельность Meta Platforms Inc. (в том числе по реализации соцсетей Facebook и Instagram) запрещена в Российской Федерации как экстремистская.

[3] Ар Келли — американский музыкант, певец, обладатель трех премий «Грэмми». В 2021 г. признан виновным в многочисленных сексуальных преступлениях, приговорен к 30 годам тюремного заключения. — Прим. ред.

[4] В этой книге вопросы секса и власти рассматриваются на примере отношений мужчин и женщин. Но главным образом она о том, как неравенство и жесткие гендерные стереотипы влияют на наше восприятие секса и насилия. Поэтому некоторые мои построения вполне могут относиться и к парам с другим составом, а также быть интересны не только цисгендерным, но и трансгендерным женщинам. Я надеюсь, что мне удалось пролить свет на ряд проблем, которые характерны для сексуального опыта трансперсон и тех, кто состоит в гей- или квир-отношениях. Однако глубокий и детальный анализ такого опыта находится вне моей компетенции: безусловно, есть авторы, которые разбираются в этом гораздо лучше. — Прим. автора.

[5] Деятельность Meta Platforms Inc. (в том числе по реализации соцсетей Facebook и Instagram) запрещена в Российской Федерации как экстремистская.

[6] Вышедшее из употребления американское рецептурное снотворное, запрещенное к применению во многих странах. — Прим. пер.

[7] Тип рабочей корреспонденции между членами конгресса США, суть которого сводится к информированию, побуждению обсудить тот или иной вопрос, присоединиться к разработке законопроекта, поддержать его или выступить против. Письма принято начинать с обращения «Уважаемый коллега», отсюда их название. — Прим. пер.

[8] Keg stand («Стойка над бочонком») — американская игра для алкогольных вечеринок, особенно популярная у студентов. — Прим. пер.

[9] Вдобавок, если согласие на секс обязательно должно быть добровольным и воодушевленным, это означает, что люди, которые соглашаются на «бесчувственный» секс, например секс-работники, оказываются вне правового поля. В результате нарушение договора (то есть насилие над ними) ничего не значит, что чрезвычайно затрудняет защиту их интересов и безопасности. — Прим. автора.

[10] Ноэл Галлахер — британский музыкант, певец, автор песен и лидер группы Oasis. — Прим. ред.

[11] Scary (с англ.) — страшный, угрожающий. — Прим. пер.

[12] Кристиан Грей — один из главных героев романа Э. Л. Джеймс «Пятьдесят оттенков серого». — Прим. ред.

[13] Поразительно, что в обсуждениях результатов этого исследования физиологическое возбуждение женщины от наблюдения за спариванием приматов подается как загадочная и необъяснимая реакция: якобы животные не могут быть полноценными объектами сексуального желания человека. Что же, и ученым, и просто интересующимся не мешало бы пролистать сборник женских эротических фантазий «Мой тайный сад» (My Secret Garden), опубликованный Нэнси Фрайдей с большим резонансом в 1975 г. Довольно значительная часть собранных автором историй так или иначе включала фантазии с участием животных: скажем, в одной упоминалась соседская немецкая овчарка с очень длинным языком. Отрицая способность человека эротически фантазировать о животных, исследователи преуменьшают важнейшую роль фантазий в сексуальной жизни в целом. — Прим. автора.

[14] Перевод В. Чухно. — Прим. пер.

1

О сексуальном согласии

Где-то в начале 2010-х порноактер Джеймс Дин снова снял в фильме одну из своих поклонниц — на этот раз девушку, которую в титрах он назвал Girl X. Дин иногда так делал: находил партнершу среди фанаток, которые писали ему, что не прочь с ним переспать, или публиковал на своем сайте предложение с ним сняться, а потом выкладывал ролики в Сеть. В апреле 2017 г.¹ (всего за несколько месяцев до появления лавины статей, посвященных харассменту и сексуальному насилию, в которых обвиняли Харви Вайнштейна и еще нескольких человек, и спустя лишь два года после того, как самому Дину были предъявлены похожие обвинения, так и не дошедшие до суда) он рассказывал об этом своем проекте в одном интервью: «Я запустил конкурс "Снимись с Джеймсом Дином". Желающие присылают заявки, я выбираю подходящих девушек, а потом мы с ними очень долго все обсуждаем. Я буквально месяцами твержу каждой что-то вроде "Послушай, может, не надо этого делать? Все рано или поздно узнают, подумай о своем будущем". В сущности, я отговариваю кандидаток сниматься со мной! Ну а потом мы снимаем сцену».

В ролике с Girl X собственно секса мало. Бо́льшая часть видео — это длинный и напряженный диалог, в котором герои, флиртуя друг с другом, постоянно возвращаются к одной теме: стоит ли им заниматься сексом, снимать процесс на камеру и выкладывать ролик в Сеть. Girl X явно колеблется: она то заигрывает с Дином, то пасует; то соглашается, то нет; то решительна, то медлит. Она мучительно раздумывает над этой дилеммой, высказывает свои сомнения вслух, а Дин пытается под нее подстраиваться.

Героине, по-видимому, действительно хочется «сняться с Джеймсом Дином», но, войдя в открытую им дверь, она теряет самообладание. Girl X — мы смотрим на нее через камеру, которую держит Дин, — одета в виниловые легинсы и шелковую, на пуговицах кремовую блузку с черной отделкой. Она бродит по комнатам, нервно смеясь и повторяя: «О боже мой, о боже мой!» Мелькают детали интерьера, нарочито безликого: блестящие поверхности, светлое дерево. Потом камера опускается, и мы мельком видим потертые джинсы и белые кроссовки хозяина. Иногда объектив фокусируется на лице Girl X — она отворачивается. Пока герои обходят кухню с полированным столом и возвращаются в коридор с белым молдингом на темно-красных стенах, Дин поддразнивает ее: мол, студентка, умница, красавица. Он спрашивает, как ему ее называть, но девушка не отвечает. «Ну ладно, — говорит он, — тогда я буду звать тебя Girl X. Может, потом придумаешь себе имя».

Она нервничает, робеет и едва на него смотрит. Садится за блестящий хромированный столик, потом на белую скамейку. Герои начинают обсуждать контракт. Тут камера выключается (детали контракта зрителям знать не положено), а потом включается снова: девушка делает селфи. Она уже почти подписывает документы, но тут внезапно замирает и вслух говорит: «Что я делаю? Что я, блин, делаю со своей жизнью?» Дин отвечает, что она может остановить съемку в любой момент, а контракт они просто порвут. Камера снова выключается и включается опять. Girl X ставит свою подпись. «Название для ролика можно придумать позже, — замечает Дин. — Или, если хочешь, просто оставайся Girl X». «Не зна-а-аю, — протягивает она в нерешительности. — Я никогда раньше этого не делала».

Смущение девушки должно льстить актеру: она как будто потрясена личной встречей с такой невероятной знаменитостью. Но, кроме того, оно сразу развеивает предположения, которых Girl X наверняка опасается: вряд ли Дин и все остальные сочтут ее эксгибиционисткой или легкомысленной искательницей приключений. Выставление себя на всеобщее обозрение явно дается ей с трудом.

Девушка делает то, чего так хотят жадные зрительские глаза; то, что взбудоражит и удовлетворит аудиторию — включая, возможно, и ее внутреннего наблюдателя, тоже мечтающего посмотреть, как она занимается сексом с Джеймсом Дином. Но в момент, когда Girl X восклицает: «Что я делаю? Что я, блин, делаю со своей жизнью?» — я чувствую, что она ощущает на себе взгляд и другого зрителя, осуждающего и сурового. Внутри нее живут они оба: один вожделеет, другой порицает. Они живут и во многих других женщинах — мы стараемся ублажить первого и боимся вызвать неодобрение второго. Girl X вынуждена одновременно иметь дело с обоими, да еще и принимать во внимание возможные последствия публичной доступности ролика.

Девушка хочет получить удовольствие, но в то же время она отстранена, смущена и зажата. Она лавирует между потребностью быть раскованной и трезвым пониманием неравенства их с Дином позиций. Ставки в этой игре высоки, и просто воплотить собственные желания Girl X чрезвычайно трудно. Все противоречивые сигналы, которые она посылает, ее нерешительность и перемены настроения подпитываются репрессивными представлениями о женской сексуальности. Героиня ролика бьется над вопросами, которые, собираясь впервые переспать с мужчиной или просто продемонстрировать ему свое желание, много раз до нее задавали себе другие женщины (и, определенно, я сама): «Не опасно ли это? Не потеряю ли я право на уважение к себе и неприкосновенность своей личности? Чем мне все это аукнется? Смогу ли я потом противостоять непрошеным чужим желаниям? Смогу ли отказать, если уже соглашалась?»

Girl X признается порноактеру в противоречивых чувствах: «Я хочу заняться с тобой сексом, но не уверена, что хочу, чтобы все это увидели». «Ты боишься слатшейминга [1]», — продолжает Дин ее мысль. «Что-то вроде того, — тут она имитирует речь условного парня. — Я видел, как ты трахаешься с ним, потрахайся и со мной!» И это не мысль параноика. В 2018 г. в Ирландии прогремело дело «регбистов-насильников»². Один из обвиняемых, войдя в комнату и застав там двух своих товарищей занимающимися сексом с девушкой, предположительно, сказал ей: «Ты уже потрахалась с остальными, почему бы тебе не потрахаться и со мной тоже?» Половое влечение, даже проявленное один раз в отношении одного мужчины, делает женщину уязвимой. «Уличенная» в половом влечении, женщина лишается защиты и правосудия. «Да», сказанное ею однажды, воспринимается как «да» всем и всему.

В фильме Джеймса Дина с Girl X немало забавных, милых и возбуждающих моментов. Его, пожалуй, довольно приятно смотреть. Герои шутят и поддразнивают друг друга, явно испытывают взаимную симпатию, между ними есть притяжение. Преодолев первоначальное смущение, Girl X «подкалывает» партнера, давая волю своему остроумию и сарказму. В то же время и от неловкости никуда не деться: девушка колеблется, а Дин не уверен, следует ему быть настойчивее или, наоборот, не давить на партнершу, поэтому порой герои делают или говорят что-то невпопад.

Но мало-помалу они переступают эту грань и занимаются сексом: иногда тихо, иногда громко, с перерывами на смех и болтовню. Насколько можно судить со стороны — чего, конечно, делать не следует, — это качественный, жизнерадостный секс, который доставляет удовольствие обоим. Потом герои немного отдыхают, улыбаясь друг другу, и решают пойти покурить на балкон. «Хочешь, я выключу камеру?» — спрашивает Дин. «Да», — отвечает девушка и начинает одеваться. «Конец съемки, — говорит актер и идет в сторону камеры. — Мы отключаемся».

Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, чем Girl X и Джеймс Дин занимались после, что происходило в перерывах, какие разговоры и сцены не вошли в финальное видео. Мы вряд ли узнаем, как Girl X отреагировала на обвинения, которые позже были выдвинуты против Дина. Мы вряд ли узнаем, не случилось ли во время съемки чего-то, что было ей неприятно, о чем она потом сожалела или чем была возмущена. Мне неизвестна судьба этой девушки.

Однако выбор, перед которым она стоит в этом порноролике, знаком мне не понаслышке: я отлично понимаю, что значит разрываться на части, пытаясь примирить свое сексуальное влечение с необходимостью одновременно думать о ворохе отягчающих обстоятельств. Женщине известно, что, высказывая желание, она лишает себя защиты. Ее слова могут быть использованы как свидетельство того, что насилие вовсе не было насилием и она «сама этого хотела». Girl X, однако, демонстрирует, что не только выражение женщиной своего сексуального желания, но и само это сексуальное желание либо подавляется, либо поощряется внешними обстоятельствами. Как нам вообще понять, чего мы хотим, если одновременно от нас ждут этого «хотения» и легко могут обернуть его против нас? Неудивительно, что Girl X долго сомневается и не может ни на что решиться. Джеймс Дин не ощущает тяжести морального балласта, с которым для его партнерши связан секс, — да и почему он должен ее ощущать? Но Girl X выросла в атмосфере противоречивых социальных норм. Ее сковывают двойные ограничения, хорошо знакомые всем женщинам: нам бывает трудно говорить «нет», но и говорить «да» нам не легче.

В 2017 г. на Харви Вайнштейна обрушился поток обвинений в сексуальных домогательствах. Вслед за этим социальные сети штурмом взял хештег #MeToo. Тарана Бёрк придумала этот слоган еще в 2006 г., пытаясь привлечь внимание общественности к сексуальному насилию над цветными девушками, но в 2017 г. он приобрел фантастическую известность. Хештег побуждал женщин рассказывать о пережитом ими насилии или сексуальных домогательствах. Истории #MeToo, большая часть которых была связана со злоупотреблениями на работе, не сходили с экранов следующие несколько месяцев. В тот момент публично говорить о пережитом казалось естественным и необходимым.

Я была рада, что эту тему освещают так широко и подробно, но в то же время иногда цепенела от ужаса и отключала новости, лишь бы не видеть бесконечную череду мрачных откровений. На пике #MeToo порой казалось, что женщин едва ли не принуждают говорить о себе. Поток признаний в Facebook [2], Twitter и личном общении создавал ощущение давления, как будто бы все смотрели на тебя с немым вопросом: ну что, когда же ты тоже что-нибудь расскажешь? Было заметно, что общество жадно требует таких историй, облекая свое любопытство в форму обеспокоенности и возмущения. Все это как нельзя лучше согласовывалось со всеобщим убеждением в том, что право говорить правду — это неотъемлемая и фундаментальная ценность феминизма³. Но движение #MeToo не только придало новую ценность женскому праву высказываться, но и взяло на себя смелость сделать это право обязанностью — обязанностью демонстрировать свою феминистскую способность к самореализации, целенаправленно преодолевать стыд и открыто противостоять унижению. Кроме того, откровения #MeToo в своеобразной форме удовлетворяли известную извращенную тягу к смакованию подробностей насилия и издевательств над женщинами.

Но давайте разберемся, когда и зачем мы просим женщин об откровенности? Кому приносят пользу эти признания? Кого мы спрашиваем и слушаем в первую очередь? Выдвигаемые женщинами обвинения в сексуальном насилии обычно вызывают жесткий отпор, однако движение #MeToo показало, что все-таки к свидетельствам состоятельных белых женщин люди склонны прислушиваться больше, чем, к примеру, к историям темнокожих девушек, чьи семьи десятилетиями пытались добиться правосудия над музыкантом и насильником Ар Келли [3]. Согласно исследованиям, полученные от темнокожих женщин заявления о домогательствахвызывают меньше доверия потому, что эти девушки считаются «взрослее» своих белых сверстниц и осведомленнее в сексуальном плане⁴. Обвинения в насилии над белыми женщинами приводят к более серьезным наказаниям, чем в случаях с темнокожими жертвами⁵. Нет, не все слова имеют одинаковый вес.

Кроме того, женщин теперь не просто принуждают говорить о прошлом — их голос должен становиться громче и обращаться к будущему, чтобы не только исправить минувшие ошибки, но и предотвратить грядущие. В последние годы представление о «хорошем сексе» стало включать два непременных условия: согласие и осознание своих желаний. В сексуальном этикете (по крайней мере, в идеале) воцарилась концепция согласия, и женщина должна прямо говорить, чего она хочет и чего не хочет. Таким образом, она должна знать, чего хочет.

Культура согласия, как я ее буду называть, базируется на убежденности в том, что согласие и является панацеей от всех болезней нашей сексуальной культуры. От женщины требуют свободы в выражении желаний и идеализируют эту свободу, расценивая ее как признак прогрессивности убеждений. «Пойми, чего ты хочешь, и спроси, чего хочет партнер», — призывает автор статьи в июльском выпуске The New York Times за 2018 г., утверждающий, что «хороший секс случается только тогда, когда эти интересы пересекаются»⁶. «Просто поговорите», — увещевает секс-просветитель из передачи «Новый век согласия» на канале BBC Radio 4⁷, подразумевая честный и открытый разговор о том, хотите вы секса или нет и если да, то какой это должен быть секс. Говорите о сексе в спальне, говорите о нем в баре, обсудите его в такси по дороге домой — и ваши старания окупятся. «Воодушевленное согласие, — пишет Джиджи Энгл в журнале Teen Vogue, — необходимо для того, чтобы оба партнера получили удовольствие»⁸. Профессор Джозеф Фишел выражает эту расхожую мысль уже как четко оформленную позицию: «Воодушевленное согласие, которое свидетельствует о половом влечении, не просто требуется для сексуального удовлетворения, а практически его гарантирует»⁹. И вот уже на женщине снова лежит немалая ответственность — за удовольствие от секса обоих партнеров, улучшение сексуальных отношений и решение проблемы насилия. Согласие, как подытоживает Фишел в книге «К черту согласие» (Screw Consent), «освещает половой акт магией морали».

Подход Фишела далеко не нов: тема сексуального согласия занимает в феминистской повестке центральное положение еще с 1990-х гг. Эта же тема вызывает и нешуточные споры (подробности ниже). В 2008 г. Рэйчел Крамер Бассел писала: «Обязанность женщины по отношению к себе самой и своему партнеру — активно требовать, чтобы ее спрашивали о том, чего ей хочется в постели, а также говорить о том, чего она не хочет. Партнер тоже не должен оставаться пассивным и просто наблюдать, насколько далеко она зайдет». Убежденность в том, что женщина должна артикулировать свои желания и, разумеется, знать их, стала нормой для всех, кто считает, что удовольствие от секса должны получать оба партнера, и разбирается в женской анатомии. Требование понимания и объяснения женщиной своих половых чувств воспринимается как знак бесспорного освобождения: ведь оно ставит во главу угла способность женщины — и ее право — получать сексуальное удовлетворение.

Прогрессивная мысль уже давно склонна вытеснять идею эмансипации размышлениями о сексуальности и удовольствии от секса. Именно это предубеждение критиковал в 1976 г. в книге «Воля к истине» Мишель Фуко, которому и принадлежат слова «До завтра, наш добрый секс»¹⁰. Философ саркастически отсылает читателя к убеждению марксистов, революционеров и фрейдистов — всех поборников сексуальных свобод 1960-х и 1970-х, — которые полагали, что для освобождения от оков репрессивной викторианской морали мы наконец-то должны открыто и правдиво заговорить о сексе. Фуко сомневался в обоснованности их «пыла, пыла людей, готовящих заговор против настоящего и призывающих будущее». Он указывал, насколько ошибочно традиционное представление о викторианце как о застегнутом на все пуговицы и чопорном ханже. Люди викторианской эпохи — и Фуко приводит многочисленные примеры этого — на самом деле очень много говорили и писали о сексе, в том числе и о разнообразных патологиях, перверсиях и отклонениях. Фуко поставил под вопрос расхожее представление об уравнивании словесных откровений о сексе и свободы, молчания и притеснения. Его призыв — «не думать, что, говоря "да" сексуальности, мы говорим власти "нет"».

Очевидно, сексуальность все же подавлялась и продолжает подавляться миллионом разных способов, причем особенно суровые ограничения выпадают на долю женской сексуальности. Но давайте приложим мысль Фуко к современности. Вот мы — стоим на пороге светлого завтра. Его уже можно различить невооруженным глазом, почти коснуться. Мы пылко отвергаем настоящее и призываем будущее, держа в руках новое оружие, с помощью которого надеемся освободиться от гнета прошлого, — это сексуальное согласие и, как мы увидим позже, исследования сексуальности. Но ведь правда и свобода высказывания никого не освобождают автоматически, как никого не угнетает и молчание само по себе. Более того, проговаривание становится механизмом принуждения. Это Фуко называет «выведением в дискурс». Идея сексуального согласия подразумевает полную определенность и перекладывает ответственность за качество сексуальных отношений на женщину: все зависит от ее желаний, от умения понимать их и доносить до партнера, от того, способна ли она уверенно самовыражаться в сексе и быть гарантом взаимного удовольствия. И горе той несчастной, которая еще не разобралась в себе и не знает, что сказать. Это, как мы вскоре поймем, опасно.

Одна из женщин, пострадавших от домогательств Вайнштейна, в интервью признавалась, что не отказывала ему, потому что боялась «играть с огнем»¹¹, боялась вызвать его гнев, жажду насилия или мести. На слушании по делу Вайнштейна в Нью-Йорке в январе 2020-го в свидетельских показаниях кто-то упомянул, что «он взрывался от слова "нет"»¹². Женщины приучены — во многом стараниями мужчин с их склонностью к принуждению — заботиться о мужских чувствах; общество готовит женщину к принятию ответственности не только за благополучие мужчины, но также и за его дурное расположение и вспышки жестокости. Помимо того, женщина должна усвоить, к чему ведут подаваемые ею сигналы влечения: если она сначала проявит к мужчине половой интерес, а потом вдруг решит ему отказать, то в произошедшем после этого акте насилия ей будет некого винить, кроме самой себя. Раненое мужское самолюбие агрессивно, и с учетом того, что социальные коммуникации не отличаются прямотой (особенно когда к ним примешивается страх), женщина часто говорит свое «нет» очень завуалированно, аккуратно и уклончиво — отчасти чтобы дать мужчине возможность сохранить лицо, отчасти чтобы его не провоцировать.

Однако это туманное «нет» иногда вовсе пролетает мимо мужских ушей, а вся деликатность и предосторожность выходит женщине боком в суде — царстве обвинений и придирчивых оценок. «Достаточно ли ясно и громко вы выразили свое несогласие? Уверенно ли вы отвергли его посягательства?»

Выходит, говорить «нет» — дело непростое. Но ничуть не проще говорить «да» и открыто демонстрировать сексуальное влечение. Начнем с того, что проговаривание женщиной своих желаний совершенно не гарантирует ей сексуального удовлетворения, как бы горячо ни уверял нас в обратном воинственно-оптимистичный дискурс согласия. Главные героини сериала Михаэлы Коэл «Я могу уничтожить тебя» (I May Destroy You), писательница Арабелла и ее подруга, актриса Терри, снимают модную квартиру в Риме, где Арабелла пытается в срок дописать книгу. Они идут в клуб. Терри уходит оттуда раньше, но по пути домой заворачивает в бар, где знакомится с мужчиной. Мы, зрители, уже видели, как раньше он указывал на нее другу, но теперь он флиртует с Терри один. Мужчина приглашает девушку на танец, сексуальное напряжение нарастает — впереди ясно вырисовывается продолжение. Тут появляется его друг. Они начинают флиртовать с Терри вдвоем, ничем не выдавая свое знакомство. Флирт органично (по крайней мере, с точки зрения Терри) завершается спонтанным сексом втроем. После секса — вернее, после того как оба мужчины кончают, — они торопливо, не церемонясь, одеваются и уходят, оставляя пораженную Терри. Они получают удовольствие и достигают оргазма; но как же девушка? Она недвусмысленно и воодушевленно согласилась заняться с ними сексом, но это не мешает ей чувствовать себя использованной и выброшенной. Совсем пав духом, Терри видит, как мужчины вместе шагают по улице, — теперь ей совершенно очевидно, что они старые друзья и только прикидывались незнакомыми. Девушка с отвращением осознает, что ее сексуальное любопытство дало им возможность манипулировать ею и провернуть эту небольшую подленькую аферу. Так что же, сексуальное согласие и ясное выражение желания и правда гарантируют женщине наслаждение? Гарантируют, что она не станет для мужчины средством достижения удовлетворения? Как бы не так. Ни удовольствия, ни прав на него у мужчин и женщин не поровну.

При этом говорить «да» и открыто заявлять о своем желании тоже небезопасно. Сексистская традиция придирчивой оценки морального облика женщины не дремлет. Судебные процессы об изнасилованиях и домогательствах нередко превращаются в обсуждение того, давала ли жертва согласие на секс. Идея согласия, таким образом, затуманивается, смешиваясь с идеями удовольствия, сексуального возбуждения и желания. По меткому выражению одного именитого британского адвоката, идеальная жертва изнасилования должна быть «невинной или как минимум респектабельной»¹³. Если женщина для поиска сексуальных партнеров пользуется приложениями вроде Tinder, это может ухудшить ее позиции в суде, даже несмотря на то, что этот факт напрямую не связан с рассматриваемым делом. Склонность женщины к ни к чему не обязывающим сексуальным контактам может сыграть против нее в суде¹⁴. Другими словами, на свидании с парнем из Tinder изнасилования быть не может: ты же нашла того, с кем точно собиралась переспать!

Сексуальный аппетит женщины часто используется для оправдания мужского насилия. Иначе для чего, к примеру, адвокату обвиняемого демонстрировать на процессе нижнее белье жертвы, как это было в Ирландии в 2018 г.? Адвокат заявила: «Посмотрите на ее одежду. На ней были кружевные стринги!» Трусы истицы неоспоримо доказывали ее готовность к сексу¹⁵.

Не будем забывать правило: если женщина согласилась на что-то хотя бы раз и это стало известно, автоматически считается, что она согласна на все и всегда. В 2012 г. валлийский футболист Чед Эванс был обвинен в изнасиловании девятнадцатилетней девушки и заключен под стражу. Однако информация о сексуальной истории его жертвы позволила адвокатам представить дело Эванса в ином свете, и в 2016 г. состоялось повторное судебное разбирательство. Суд рассмотрел показания двух мужчин, которые почему-то счел относящимися к делу. Мужчины заявляли, что жертва изнасилования «всегда проявляла склонность к необычному сексу (на четвереньках с проникновением в вагину сзади)» и во время секса приговаривала: «Трахай меня жестче!»¹⁶. Получается, что демонстрация удовольствия от секса тоже играет против женщины, — а между прочим, это то самое удовольствие и та самая сексуальная раскрепощенность, которые десятилетиями пропагандируются женскими журналами под знаменем сексуального освобождения женщины!¹⁷ Вот вам и пример противоречивых сигналов!

Несколько лет назад я написала книгу о сексе¹⁸. В ней я рассказала о собственном опыте: о радостях и трудностях, о плохом и хорошем. Люди постоянно спрашивали меня, как я решилась на такой рискованный шаг — выставить на всеобщее обозрение свою интимную жизнь! — и говорили мне, что я очень смелая. Те, кому книга понравилась, говорили это с восхищением, те, кому она не понравилась, писали или произносили это совсем по-другому, выражая скорее шок. Общим было, как я заметила, недоверчивое удивление. И те и другие были убеждены в том, что рассуждать о своей сексуальности для женщины крайне неосмотрительно.

Я, в свою очередь, изо всех сил старалась задвинуть подальше мысль, которая упорно маячила за всеми этими отзывами, — мысль о том, что мой публичный рассказ о собственном сексуальном опыте теперь и до самой моей смерти при необходимости можно будет использовать и против меня. Я никак не могла, хотя и очень старалась, перестать думать о том, что страницы откровений о сексе могут выйти мне боком. Если вдруг мне когда-нибудь доведется обвинять мужчину в домогательствах, они буквально развяжут ему руки.

Если кого-то из моих собеседников заметно передергивало от возмущения, я относила это на счет гендерных двойных стандартов и традиционной неприязни общества к женщине, свободно разговаривающей о сексе. Однако не исключено, что эта неприязнь не беспочвенна. В мире, который одновременно и настаивает на женской раскрепощенности, и наказывает за нее, открытость делает женщину уязвимой. Ее уязвимость, в свою очередь, вызывает страх, проявляющийся в форме либо благоговения, либо отторжения. Чье-то внутреннее «брр» — это просто сигнал распознавания опасности, коллективное предупреждение «Будь осторожна!».

Чрезмерная сосредоточенность общества на проговаривании сексуальных желаний и концепции согласия (по выражению Лолы Олуфеми, «счастливом лице согласия»¹⁹) смещает фокус внимания с другого важного вопроса: чье согласие имеет силу? К примеру, сексуальность цветных женщин до сих пор воспринимается сквозь призму колониальных фантазий об их животной страстности и экзотичности. Расистские стереотипы о гиперсексуальности темнокожих женщин уходят корнями в давнее прошлое. Линней, работавший над расовой классификацией людей, в 1753 г. назвал африканок бесстыдными²⁰. На рабовладельческом Юге США изнасилование темнокожей женщины не считалось преступлением. Темнокожим женщинам приписывалась врожденная порочность, которая лишала их права на защиту закона²¹. Эти представления чрезвычайно живучи. Недавние исследования, в которых анализируется поведение присяжных в суде, показали, что люди чаще склонны признавать виновным человека, изнасиловавшего белую женщину, а не темнокожую²². Образ темнокожей женщины, всегда расположенной к сексу, в реальности ставит ее в незавидное положение: ее согласие считается чем-то само собой разумеющимся, а отказ легче игнорировать. Если предполагается, что согласие заведомо получено, то слова уже не имеют никакого значения, что, в свою очередь, исключает возможность изнасилования. Но когда отказ — пустой звук, то и согласие теряет всякий смысл. Что толку распинаться о своих желаниях и согласии, если и «да», и «нет» в конечном счете ничего не стоят?

Как женщине противостоять расистским одам темнокожей сексуальности, не отказываясь от ее оригинальных и ярких проявлений? Как, интересуется Адриенн Мари Браун, привлечь закон на свою сторону, не лишаясь шанса на удовольствие?²³ Джоан Морган вторит ей: темнокожим женщинам, окруженным дегуманизирующими стереотипами, очень важно бороться с общественным безразличием к проблеме их удовольствия²⁴. В критическом отзыве на клип Бейонсе Formation Кехинде Эндрюс пишет, что «почти полностью упустил политический посыл песни, задрапированный "попетитной" сексуализацией темнокожих женщин, которую мы привыкли видеть у Бейонсе»²⁵. Эндрюс считает, что демонстрация сексуального тела перечеркивает любое политическое высказывание. Но как быть, если тело темнокожей женщины сексуализировалось на протяжении очень длительного времени? Она должна полностью исключить эротическое из своего творчества? Женское тело — со всеми его страданиями, наслаждениями и возможностями — не должно ни обсуждаться, ни демонстрироваться, чтобы не потворствовать расистскому прошлому и настоящему?²⁶ Довольно сложная задача.

Как, учитывая все вышесказанное, в итоге поступать женщинам? Тем женщинам, для которых параллельно без устали крутят бодрую пластинку о сексуальном раскрепощении? Зачем все эти разговоры об уверенности в себе и позитивном настрое, зачем призывы к самопознанию и обсуждению сексуальных желаний? (В конце концов, ты должна себе!) Теоретик феминизма Сара Ахмед справедливо отмечает: «От этого постоянного повторения прекраснодушных призывов попахивает принуждением!»²⁷ Оптимизмом просто маскируется репрессивная природа требований публично обнажать душу во славу феминистского личного роста. С какой стороны ни посмотри, женщина всегда оказывается что-то кому-то должна [4]. Может быть, мы все-таки зря ищем в открытой демонстрации своего сексуального желания истинную эмансипацию?

Сегодня в любом книжном магазине вы легко найдете множество ярких изданий, посвященных впечатляющей стойкости женщин перед лицом несправедливости. Хиллари и Челси Клинтон выпустили «Книгу смелых женщин» с подзаголовком «Любимые истории об отваге и стойкости» (The Book of Gutsy Women: Favorite Stories of Courage and Resilience). Это сборник рассказов о героинях, «которым хватало мужества ломать принятый порядок вещей, задавать неудобные вопросы и доводить дело до конца» (зловещее эхо фаллических намеков, риторика в духе Бориса Джонсона и Дональда Трампа: построим стену, доведем до конца Brexit). Книга Иветт Купер, члена британского парламента, называется «Она говорит: сила женской речи» (She Speaks: The Power of Women's Voices). В ней собраны лучшие образцы женских публичных выступлений за последние несколько веков (в том числе и речи Терезы Мэй). Содержание этой книги частично пересекается с содержанием работы «Откровенное: 50 речей выдающихся женщин от Боудикки до Мишель Обамы» (Outspoken: 50 Speeches by Incredible Women from Boudicca to Michelle Obama) Деборы Кафлин. Джесс Филлипс, феминистка и также член британского парламента, опубликовала два сочинения: одно — под названием «Не надо ля-ля: 7 способов прекратить очковтирательство» (Truth to Power: 7 Ways to Call Time on BS), а второе — «Обычная женщина: честно о правде» (Everywoman: One Woman's Truth About Speaking the Truth). Репутация Филлипс как феминистки неотделима от ее репутации правдорубщицы. Да, похоже, что резать правду-матку — это обязанность любой уважающей себя феминистки, если она претендует на какую-то общественную значимость. Если ты не рассуждаешь во весь голос о женской силе и внутреннем стержне, может, ты и не феминистка вовсе?

Это публицистический шаблон, за которым стоит описанный Розалинд Гилл и Шани Оргад «культ уверенности в себе»²⁸. Он подразумевает, в частности, убежденность в том, что самореализации женщины мешают не столько патриархат, капитализм и институциональный расизм, сколько недостаток уверенности в себе, вызванный сугубо частными причинами. В том, как глубоко укоренилась эта идея в нашем обществе, можно убедиться, посмотрев на проекты вроде плагина Just Not Sorry к почте Gmail. Алгоритм побуждает пользовательницу заменять формулировки вроде «простите за беспокойство» или «я просто хотела узнать» более прямолинейными выражениями и сразу переходить к сути дела. Этими же настроениями буквально пронизана выпущенная в 2013 г. книга исполнительного директора Facebook [5] Шерил Сэндберг «Не бойся действовать» (Lean In). Культ уверенности стоит и за речью Эми Кадди на конференции TED Talks. Речь называется «Язык тела формирует вашу личность» (Your Body Language May Shape Who You Are). В ней Кадди советует женщинам принимать «позы силы», предположительно понижающие уровень кортизола и повышающие уровень тестостерона. Она утверждает, что это может помочь на сложных совещаниях, собеседованиях или в личных разговорах с начальством — то есть в ситуациях, в которых женщин традиционно упрекают в нехватке напористости.

Так появляется знак равенства между феминизмом и способностью постоять за себя. Женщина отныне должна действовать, не забывая при этом, что она представляет весь свой пол. Уверенность в собственных силах — вот ключ и к ее личному успеху, и ко всеобщему равенству и толерантности. Каждая женщина должна работать над собой, чего-то добиваться и уважать себя за активную жизненную позицию, которую она отстаивает вопреки всем преградам.

Этот характерный и легко узнаваемый тон, очень напоминающий чирлидерские кричалки («Ну, давай, подружка!»), может, сам по себе и не плох: сделать бодренькое внушение собственному отражению в зеркале над раковиной иногда тоже бывает полезно. Однако вся эта позитивная риторика аккуратно обходит одну большую проблему: за пресловутые уверенные позы и решительное поведение женщин обычно повсеместно осуждают и критикуют, называя то стервами, то бой-бабами, то фуриями. Более того, проповедники позитивности изо всех сил избегают разговоров об уязвимости; неуверенность в себе расценивается как позорный, стыдный изъян — уважающая себя женщина ею не страдает или, по крайней мере, никогда в этом не признается. Они почти маниакально превозносят внутреннюю силу и просто костьми ложатся, описывая женщин в самых героических тонах. Сара Ахмед считает, что культ уверенности в себе базируется на мысли, что «девочки сами мешают себе расти»²⁹. Гилл и Оргад подводят итог: если «уверенность — это новое секси», то «неуверенность — новое убожество»³⁰. И что хорошего в этой иерархии чувств?

Концепция сексуального согласия тесно связана с этим феминистским культом уверенности; и там и там беспрерывно идет речь о раскрепощении женщины и ее храбрости. С одной стороны, обилие юридических формулировок для описания добровольного сексуального согласия и повсеместные упоминания о нем вроде бы доказывают, что концепция прижилась и работает, а значит, теперь у женщины действительно есть возможность «передумать» и «перехотеть». Однако пафос, которым проникнуты все эти ценные советы, призывы и назидания, не терпит нерешительности. Здесь ценится только четкое понимание своих желаний и способность облечь их в слова. Но ведь, побуждая женщин уверенно и открыто говорить о сексе («Это наш долг перед собой!»), мы намеренно закрываем глаза на то, что активная сексуальная позиция, которую женщина, следуя всем этим призывам, должна занять, часто осуждается обществом и даже бывает опасна. Более того, такая риторика исключает возможность сомнения. И кого-то она может убедить в том, что чувствовать неуверенность, не знать, чего тебе хочется, или испытывать трудности в выражении своих желаний абсолютно недопустимо.

Термин «добровольное согласие» вошел в правовую практику и стал использоваться в СМИ в 1990-х, когда в США начали отходить от концепции принуждения-сопротивления при рассмотрении дел об изнасилованиях. До появления идеи добровольного согласия отсутствие четко выраженного «нет» со стороны жертвы могло трактоваться и как «почему бы и нет». Согласие считалось по умолчанию данным, если женщина недвусмысленно не отзывала его, причем отказ нужно было еще доказать. Если жертва не сказала ясного «нет» и не сопротивлялась — а мы знаем, что страх часто парализует эту способность, — то и смысла жаловаться не было.

Это внимание к отказу при полном игнорировании согласия вырастало из убеждения, что женщины в целом не расположены к сексу и их нужно «уламывать». Когда актер Билл Косби сознался в том, что давал таблетки метаквалона [6] женщинам, с которыми он хотел заняться сексом (возможно, ему казалось, что это почти то же самое, что угостить понравившуюся даму бокалом вина), ему справедливо указали на то, что он должен был бы сказать «изнасиловать», а не «заняться сексом»³¹. Но мужчины вроде Косби искренне считают, что никакая женщина не согласится на секс по доброй воле, что женщин нужно убалтывать и всячески склонять к нему. Женское нежелание, считают они, скромность или, может быть, стыдливость должны быть преодолены, и с этим помогают справиться уговоры, алкоголь и таблетки.

До 1990-х кампании против изнасилований чаще всего проходили под девизом «Нет значит нет», который продвигал идею уважения к отказу. Миту Саньял в книге «Изнасилование» (Rape) пишет, что члены женского движения ввели этот девиз в обращение в 1970-х гг. для борьбы с устоявшимся убеждением мужчин в том, что женское «нет» на самом деле является кокетливым призывом к эротической игре в «недотрогу»³². Феминистки поставили себе цель заставить мужчин, да и общество в целом, прислушиваться к слову «нет» и воспринимать его в самом прямом смысле. Это был, безусловно, мощный и действенный слоган, нацеленный на решение конкретной проблемы. Однако он ограничивал роль женщины в сексе правом отказываться от него.

Появление концепции добровольного сексуального согласия все изменило. Феминистки, а за ними и популяризаторы феминистских идей стали писать о сексе по взаимному расположению и о значимости ясно и недвусмысленного выраженного «да». Чтобы сексуальный акт не считался изнасилованием, добровольное согласие должно быть выражено свободно и без принуждения, словами или невербально. Это предполагает и наличие некоторой взаимности, и участие обоих партнеров, а также уважение к чужим решениям относительно секса. В 2008 г. Жаклин Фридман и Джессика Валенти выпустили книгу «Да значит да: мечты о женском сексуальном раскрепощении и мире без изнасилований» (Yes Means Yes! Visions of Female Sexual Power and a World Without Rape). В этой книге они рассуждают о том, «как сделать так, чтобы женщина могла говорить "да" или "нет" без опасений и тогда, когда считает нужным»³³. Их работа подытожила умозаключения феминисток: теперь роль женщины в сексе не ограничивается простым правом на отказ от него. У женщины есть право на потребность в сексе, на активное выражение согласия и, разумеется, право предлагать секс человеку, который ей понравится.

Концепция сексуального согласия резко расколола общественное мнение. В конце 1980-х — начале 1990-х гг., когда активисты пытались привить обществу новые установки, больше всего медийных истерик вызывали «изнасилования на свиданиях» и «изнасилования знакомыми». В 1993 г. «Устав по предотвращению преступлений на сексуальной почве», принятый в небольшом гуманитарном колледже американского города Антиок, вызвал настоящую бурю³⁴. Его составили студентки, шокированные изнасилованиями в кампусе, который гордился своей инклюзивностью и прогрессивными взглядами. Устав гласил, что обсуждение сексуального согласия должно обязательно включать выраженные в словах вопрос и ответ и что такая договоренность должна предварять любые проявления сексуального поведения. Согласие требовалось всегда, независимо от отношений между партнерами, их сексуального прошлого и текущих обстоятельств. Согласие, данное в состоянии опьянения или интоксикации, не признавалось действительным.

Медиа жестоко глумились над новым уставом. Особенно отличилось шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live). В нем был поставлен скандальный скетч, легкомысленно высмеивающий «изнасилования на свиданиях». Актеры сыграли партнеров, уныло пытающихся заняться заключенным в строгие рамки предварительных договоренностей сексом. Они делали все точно по уставу, изредка произнося что-то вроде: «Могу ли я перейти на следующий уровень сексуальной близости, дотронувшись до твоих ягодиц?» В The New York Times по достоинству оценили сам устав, но отругали его реализацию за «законодательную регуляцию поцелуев»³⁵. Ответ руководителя программы по предотвращению сексуальных преступлений был таким: «Мы не пытаемся сделать секс менее романтичным, страстным или стихийным; мы пытаемся уменьшить число стихийных изнасилований»³⁶.

Публичные обсуждения вышли далеко за пределы темы сексуального согласия. В том же году была опубликована нашумевшая и вызвавшая противоречивые отклики книга Кэти Ройф «Утро после: страх, секс и феминизм» (The Morning After: Sex, Fear, and Feminism). Речь в ней шла о кампаниях по борьбе с изнасилованиями, проведенных американскими университетами Лиги плюща. Сама Кэти Ройф училась в Гарварде, а затем писала докторскую диссертацию в Принстоне. По ее мнению, женский образ, который транслировали эти кампании, — образ наивной, хрупкой и боязливой женщины — давно устарел. Ройф раскритиковала университеты за то, что они внушают студенткам страх перед мужчинами и их «хищным» поведением и навязывают возмутительные нормы сексуального этикета: все поступающие девушки должны были получить порцию леденящих душу советов о том, как важно «недвусмысленно очерчивать свои границы» и «хорошенько подумать, прежде чем идти в гости к приятелю-мужчине»³⁷. «Все это было не о сексуальной свободе, а о патологиях и травмах», — пишет Кэти Ройф. Марши «Прочь эту ночь» (Take Back The Night), в ходе которых жертвы изнасилования рассказывали о своем опыте, были задуманы как мероприятия для поддержки женщин. Но, как отмечает автор, они быстро превратились в «парады уязвимости». Участницы «смирялись со статусом жертвы и весьма охотно его усваивали».

Книга Кэти Ройф расколола феминистское движение. Кто-то считал, что женщина нуждается в постоянной защите от мужской агрессии и насилия. Кто-то, наоборот, побуждал женщин гордо и открыто говорить о своем либидо и сексуальных желаниях. При упоминании работы Ройф участники феминистского движения до сих пор закатывают глаза.

Все эти дискуссии относительно недавно ожили вновь. В 2011 г. президент Обама опубликовал открытое письмо под названием «Уважаемый коллега» [7]³⁸. В этом письме Обама подчеркнул, что университеты и колледжи, финансируемые из государственного бюджета, обязаны работать в соответствии с 9-м разделом «Поправок к Закону о высшем образовании», который запрещает дискриминацию по признаку пола. Сексуальные домогательства и насилие в этом письме были признаны разновидностью половой дискриминации, препятствующей свободному доступу женщин к образованию. В американских университетах утвердилась новая «сексуальная бюрократия», как прозвали ее критики. Государственным университетам предписывалось принятие общих «Cтандартов сексуального согласия»³⁹, предполагающих, что каждый партнер должен добровольно и сознательно изъявить свое согласие на секс.

Вслед за Кэти Ройф критику университетских кампаний против изнасилований продолжила Лора Кипнис. В книге «Нежелательные подкаты» (Unwanted Advances), опубликованной в 2017 г., она пишет, что принятие «Стандартов сексуального согласия» и многочисленные разбирательства, связанные с нарушением 9-го раздела «Поправок», способствуют формированию у студенток ощущения беспомощности и склонности к виктимизации. Они «возрождают самую махровую версию традиционной женственности» и ведут к «узаконенной истерии» и «массовой паранойе»⁴⁰. Концепция сексуального согласия, по мнению Кипнис, поощряет инфантилизм и заставляет девушку заранее считать себя жертвой безнравственных соучеников и преподавателей.

Кипнис соглашается с Ройф в том, что концепция согласия выставляет женщину в неверном свете: она якобы совсем не интересуется сексом, не имеет собственных желаний и нуждается в постоянном контроле (а иначе зачем спрашивать у женщины согласия на каждой стадии полового акта?). Почему женщина просто не может сказать, чего ей хочется, и заняться этим в свое удовольствие? Феминизм десятилетиями борется за сексуальную свободу. Так в чем же «прогрессивность» идеи, которая делает из женщины робкую пугливую лань, не способную стоять на своих ногах и постоянно требующую поддержки и от партнера, и от системы? В 1993 г. Ройф писала, что все эти инициативы рано или поздно выйдут девушкам боком: «Оранжерейные растеньица, оказавшись в большом мире за университетской оградой, просто зачахнут»⁴¹. Кипнис ей вторит: женщине нужна закалка, а не сюсюканье⁴².

Лора Кипнис также указывает на ряд недостатков новопринятых университетских «Стандартов»: разбирательства по случаям нарушения 9-го раздела «Поправок» похожи на настоящий суд, но не предусматривают защиты для обвиняемого, отсутствует прозрачная и понятная процедура выдвижения обвинений. Как бы там ни было, в 2017 г. министр образования Бетси Девос упразднила предложенную Обамой трактовку 9-го раздела. В университетах Великобритании общей политики относительно сексуальных домогательств никогда не было. Критика Ройф и Кипнис сама по себе довольно показательна. Обе признают, что женщина в современном обществе все еще ущемлена и находится под давлением, но в качестве единственного решения проблемы предлагают ей «все преодолеть и сделаться еще сильнее, перестать вести себя как девчонка». Это квинтэссенция феминистского культа уверенности в себе.

Его адепты верят, что «взрослая женщина» знает, как пережить неизбежные проблемы и травмы, связанные с сексом. Важное понятие из их словаря — «плохой секс». Кипнис пишет, что современных молодых женщин в решении «неоднозначных сексуальных ситуаций и неприятных эпизодов»⁴³ приучают полагаться на бюрократию. А для нее самой и ее единомышленниц любой секс, «даже плохой (каким он часто бывает)», — это возможность чему-то научиться⁴⁴. В 2018 г. против известного комика Азиза Ансари были выдвинуты обвинения в сексуальных домогательствах. Разоблачения, опубликованные на сайте babe.net, вызывали скандал, причиной которого, кроме прочего, стала журналистская некомпетентность их автора: статья явно была написана поспешно и не соответствовала нормам журналистской этики. Автор даже не предоставила Ансари возможности высказаться в свою защиту. Героиня статьи, женщина под псевдонимом Грейс, рассказала, что комик склонял ее к сексу и не реагировал ни на словесные, ни на невербальные знаки отказа. Многие сразу увидели в этом описании знакомый образ беспардонного мужчины, который настаивает на сексе, невзирая на то, что женщина (да и, возможно, он сам) явно этого не хочет. Кто-то посчитал, что Грейс должна была яснее выразить свое отношение к происходящему: она не ответила Ансари ни уверенным «да», ни уверенным «нет». Журналистка Бари Вайс, последовательница Лоры Кипнис, прокомментировала ситуацию так: «Для того, что было у этой женщины с мистером Ансари, есть отличное название — плохой секс. Отстойная штука»⁴⁵.

Вайс согласна с тем, что женщинам прививают мысль о том, что нужно «ставить мужское удовольствие выше собственного». Но, по ее мнению, эту проблему не решить, если просто возмущаться привычкой мужчин «игнорировать невербальные сигналы». Женщина должна громче и четче высказывать свое мнение. «Нужно говорить: "Вот это меня заводит". Или: "А этого я делать не хочу"». Журналистка даже поучает Грейс: «Если он настаивает на чем-то, что тебе не нравится, шли его куда подальше, вставай и уходи». В свою очередь, Кипнис, выступая в подкасте Джессики Криспин Public Intellectual, сокрушается, что современные студентки «не могут оправиться» от тридцати секунд или пятнадцати минут плохого секса⁴⁶. Меган Даум в The Guardian пишет о расхождении между публичной поддержкой #MeToo и тем, что женщины говорят в частных беседах: «"Пора уже вырасти, это жизнь", — слышала я от тех же самых феминисток»⁴⁷. За всем этим ощущается противопоставление слабого обиженного ребенка и уверенной в себе взрослой женщины; несложно выбрать, кем мы хотим казаться.

Эти феминистки говорят нам, что женщина обязана быть решительной и сильной, неуязвимой и несокрушимой. Чувствовать себя травмированной — значит проявлять слабость. «Плохой секс» подается ими как неизбежное зло, печальный и ожидаемый факт, с которым рано или поздно придется столкнуться каждой женщине. Что-то похожее говорится в старой, опубликованной в 1990-х статье в The New York Times о введении «Устава по предотвращению преступлений на сексуальной почве» в колледже Антиока: юность, а особенно годы учебы в колледже, — это «время экспериментов, а эксперименты не бывают без ошибок»; никакой устав «не спасет молодежь от дрянного утра после плохого секса»⁴⁸, и именно такие моменты «чему-то учат людей».

Уклончивость этих формулировок поражает воображение. Кто заплатит за эту приторную ностальгическую картинку невинных развлечений юности? И кто чему научится? Для кого плох «плохой секс» и чем именно он плох? Мы знаем, что для женщины последствия любой сексуальной активности потенциально более неприятны, чем для мужчины: здесь и беременность, и слатшейминг, и двойные стандарты современного общества. Удовольствие тоже не гарантировано: исследования доказывают, что существует большая разница в уровне сексуальной удовлетворенности мужчин и женщин. Женщины гораздо чаще мужчин испытывают боль и дискомфорт во время полового акта. Исследовательница человеческой сексуальности Дебби Хербеник в 2015 г. выяснила, что вагинальный секс является болезненным для 30% женщин, анальный — для 72%⁴⁹. По результатам опросов, половой акт оканчивается оргазмом у 90% мужчин и всего у 50–70% женщин⁵⁰. Женщины вообще ждут от секса немногого. Та же Хербеник в 2018 г. рассказывала в интервью журналистке Лили Луфборо, что если для мужчины «хороший секс» — это секс, в результате которого он получил оргазм, то для женщины это скорее просто секс безболезненный⁵¹.

Женщины гораздо чаще подвергаются насилию. Каждая пятая женщина в течение жизни хотя бы раз была изнасилована или подвергалась попытке изнасилования, треть женщин сталкивалась с физическим насилием со стороны партнера⁵². Среди цветных женщин соответствующие показатели еще выше. Опрос, проведенный среди студенток первого курса одного американского колледжа, показал, что уже к концу первого года обучения каждую шестую или изнасиловали, или пытались изнасиловать⁵³. Часто это происходило, когда девушка находилась в состоянии наркотического или алкогольного опьянения. Многие из опрошенных студенток указывали, что мужчина пытался заняться с ними вагинальным, анальным или оральным сексом уже после того, как получал однозначный отказ, однако при этом не все описывали свой опыт как изнасилование. Ванесса Григориадис, беседовавшая с этими девушками, пишет в Blurred Lines: «Студентка просто просыпается полураздетой. Последнее, что она помнит, — стойка на руках над пивным бочонком [8] под Тейлор Свифт. Она даже не знает, как назвать то, что с ней случилось»⁵⁴. Но, может быть, все это и есть пресловутый жизненный опыт? Обычные дурацкие ошибки молодости?

Сторонники Кипнис и Вайс убеждены, что женщины могут и должны быть сильными и инициативными. Они требуют от женщин, чтобы те «встали на ноги», и на этом основании считают себя очень прогрессивными. Но их легкое отношение к «плохому сексу» фактически означает, что ответственность за неприятные последствия этого «плохого секса» опять ложится на плечи женщин. Равнодушие мужчины к удовольствию женщины и ее правам сторонники Кипнис и Вайс считают суровой правдой жизни, с которой нужно как-то управляться, — и они презирают женщин, которым не хватает духа постоять за себя. Обсуждая с Ванессой Григориадис сексуальное согласие, некоторые молодые люди из колледжа, в котором она проводила исследование, открыто хвалились тем, что за сделанное прошлой ночью их «можно сажать в тюрьму». Пегги Оренштейн обратила внимание на слова, которые используют мужчины для описания полового акта: женщину можно «порвать», «отодрать» или «вздрючить»⁵⁵. В 2019 г. произошел скандал в Уорикском университете. Было обнародовано содержание одного из студенческих чатов. Парни, состоявшие в нем, обменивались тысячами сообщений с шутками про групповые изнасилования и увечья половых органов, которые бы они причинили своим одногруппницам и даже близким подругам. Расследовать ситуацию назначили университетского директора по связям с общественностью⁵⁶. Отчасти эти шутки объясняются обычной бравадой: мальчики всегда обсуждают девочек с другими мальчиками и склонны подчеркивать свою гетеросексуальность символической грубостью. Но что эти сальные разговоры дают самим девушкам? Если опыт «плохого секса», как пишут в The New York Times, действительно чему-то учит, то не слишком ли разные уроки извлекают из этого опыта мужчины и женщины? Кажется, мужчина учится презирать женские потребности и желания, а девушка — ставить удовлетворение мужчины выше собственного. Так кто же в итоге будет думать, что удовольствие от секса нужно получить любой ценой? Кто привыкнет в одиночку справляться со всеми проблемами, к которым может привести «плохой секс»?..

В наши дни получение у партнера согласия на секс — это нечто само собой разумеющееся. Джозеф Фишел в уже упоминавшейся книге «К черту согласие» подчеркивает, что концепция активного добровольного сексуального согласия является лучшей на сегодняшний день базой для формулирования правовых норм, устанавливающих признаки половых преступлений. В отличие от установки «нет значит нет», требование подтверждения согласия (необязательно словесного) со стороны партнера демонстрирует уважение к его самостоятельному выбору. Но сфера применения этой концепции не так широка, и для решения многих задач она не подходит.

Критики концепции, в числе которых Кипнис, Ройф и Вайс, недовольны ее ролью в движении #MeToo и университетской сексуальной культуре. Они наперебой уверяют нас, что секс вообще и даже секс по взаимному согласию часто бывает «плохим»: убогим, унизительным, болезненным, не приносящим удовольствия никому или приятным только одному из партнеров. Что «плохой секс» и безо всякого насилия может вас расстроить, испугать, вызвать чувство стыда. Что провести границу между допустимым и криминальным с юридической точки зрения тут очень трудно. Прочно заняв эту позицию, они словно отказываются говорить (или не слишком заинтересованы в этих разговорах) о чрезвычайно важном моменте, который, собственно, и делает секс, даже секс по обоюдному согласию, «плохим», — о том, что удовлетворение, которое партнеры получают от полового акта, обычно неодинаково.

Не нужно относиться к «плохому сексу» как к чему-то обычному и неизбежному или романтизировать его как часть дурацких приключений юности. Давайте присмотримся к нему повнимательнее. Что делает секс «плохим»? Гендерные нормы, которые постулируют, что женщине не полагается проявлять такую же сексуальную активность, как мужчине, и что мужчина любой ценой должен получить удовлетворение. «Плохой секс» является следствием неравного доступа мужчин и женщин к сексуальному образованию и услугам служб сексуального здоровья, а также расистских представлений о невинности и испорченности, которые все еще господствуют в нашем обществе. «Плохой секс» — это политическаяпроблема, и мы должны смотреть на него с точки зрения политики, не поддаваясь желанию ограничиться язвительными замечаниями в адрес девушек, которые пытаются справиться с неприятными эпизодами своей сексуальной жизни всеми доступными способами.

«Плохой секс» бывает не только у первокурсниц, которые вскоре якобы перевернут эту страницу и все забудут. Неприятное чувство страха и сожаления «наутро после» знакомо почти каждой женщине. Рассуждения об университетской сексуальной культуре выносят за скобки опыт всех остальных женщин, переживших «плохой секс», домогательства или изнасилование. Не нужно забывать о социально и экономически уязвимых группах женщин. Концепцию добровольного сексуального согласия можно и нужно критиковать, но не для того, чтобы высмеивать девушек за их виктимность, а для того, чтобы отстаивать интересы всех женщин: и тех, для которых половой акт стал ошибкой, и тех, кто вынужден заниматься сексом ради выживания, и тех, кому приходится постоянно взвешивать за и против.

В 2018 г. Дафна Меркин писала в The New York Times, что получение согласия перед половым актом «выглядит безнадежно глупо, снижает градус момента и лишает ситуацию эротизма»⁵⁷. С этой распространенной точки зрения недостаток сексуального согласия (и необходимости постоянно в нем удостоверяться) заключается в том, что оно якобы превращает секс в запротоколированную процедуру. Однако полный отказ договариваться о допустимом и недопустимом в сексе во имя эротизма чреват опасными последствиями. Соглашения и договоренности чрезвычайно важны, например, для секс-работников и деятелей порноиндустрии — для тех, чья работа, со всеми прилагающимися к ней рисками, требует четкой артикуляции границ дозволенного⁵⁸. Люди, практикующие БДСМ, полагаются на то, что договор с партнером защитит их от нежелательной боли и травм. Если ваши сексуальные эксперименты подразумевают использование огня, воска или зажимов, предварительные договоренности могут быть жизненно необходимыми.

Но идея контракта, договора и какого-либо урегулирования интересов в сексе многих отвращает как раз потому, что делает его слишком похожим на работу и заставляет трезво взглянуть на то, что секс (за деньги или без них) — это отношения, в которых партнеры несут неравные риски. Договор выводит на поверхность факт дисбаланса в распределении связанных с сексом потенциальных неприятностей.

Кого-то раздражает необходимость признать этот дисбаланс, и свое отношение эти люди выражают в неприятии всего, что хоть сколько-нибудь напоминает контракт. Есть, однако, и недовольные концепцией добровольного согласия потому, что она превращает секс в ценность, доступ к которой контролирует женщина: мужчина хочет заняться сексом, а женщина либо соглашается, либо отказывается ему уступить. Ведь согласие, даже добровольное, остается согласием, данным в ответ на чье-то предложение. «Я могу это сделать?» — «Да, можешь». Этот диалог воплощает худшие гетеросексуальные паттерны — как рассуждения популярного коуча по отношениям Коннелла Барретта, который считает, что «мужская роль — проявить инициативу, а женская — согласиться или отказаться»⁵⁹. Энн Кэхилл в книге «Переосмысливая изнасилование» (Rethinking Rape) ядовито замечает: если бы секс и брак привлекали женщин, «мы бы говорили не о согласии, а о желании»⁶⁰. Таким образом, концепция согласия отвергается, потому что она подразумевает одностороннюю сексуальную инициативу и желание только одного партнера.

Сторонники концепции, в свою очередь, отдают себе отчет во всех ее недостатках и реагируют на них изменением риторики. Теперь стандарты, кажется, повысились и речь идет не просто о добровольном, но о «воодушевленном» согласии: ожидается, что женщина будет не просто отвечать на мужские призывы, а активно хотеть секса, любить его и открыто выражать свои желания и потребности. Долой половинчатое добровольное согласие, да здравствует согласие воодушевленное: влечение, наслаждение, энтузиазм и позитивность.

Но проблема с согласием не в том, что секс не может быть «договорным»: в конце концов, безопасность секс-работников полностью зависит от легитимности договора и, как следствие, их права на признание насилия в случае нарушения этого договора [9]. И даже не в том, что процедура получения добровольного согласия несексуальна и неромантична. Проблема, как выразился Джозеф Фишел, в нашей «зачарованности» согласием, в нашей приобретенной склонности воспринимать секс через призму согласия и игнорировать более важный факт: люди вообще обладают неравными возможностями. «Зачарованные» согласием и погруженные в рассуждения о плохом и хорошем сексе, мы легко оказываемся в мире либеральных фантазий, где, как заметила Эмили Оуэнс, «равенство существует как данность»⁶¹.

Секс, на который дают согласие женщины, по большей части нежеланный. Они соглашаются на него под давлением: чтобы накормить и одеть себя и свою семью, чтобы обеспечить себе безопасность. Женщины соглашаются на секс, потому что чувствуют, что у них нет выбора, потому что они находятся в долгу у мужчин, потому что им угрожают, потому что мужчина может причинить женщине боль или иные неприятности: уволить, выселить из дома, сообщить о ней в иммиграционную службу или в полицию (такое случается с секс-работниками там, где проституция криминализирована; этим, например, занимался оклахомский полицейский Дэниэл Холцкло: он изнасиловал множество афроамериканок, имеющих криминальное прошлое или оказывающих секс-услуги). В законе подчеркнуто, что согласие должно быть дано без принуждения, но по факту женщины часто соглашаются на секс просто потому, что боятся последствий отказа. Поэтому разграничивать добровольное согласие и воодушевленное согласие необходимо — только так мы сможем адекватно оценить, что произошло.

В отношениях с силовым дисбалансом наличия согласия недостаточно, чтобы отличить «хороший» секс от «плохого», хотя оно в некоторой степени служит признаком ненасильственности секса. Процесс получения согласия тоже может быть эротичным — нам без конца повторяют это с той же настойчивостью, с которой критики вопят об «обломе кайфа». Только, мол, подходить к нему нужно как к чему-то приятному и возбуждающему: к примеру, на сайте xojane.com советуют «включить обсуждение согласия в прелюдию, сделать его элементом флирта, слегка поддразнивать друг друга, по ходу дела выясняя, на что готов или не готов ваш партнер»⁶².

Но осуществить все это можно, только если оба партнера придерживаются сходных убеждений и согласны с тем, что женщина имеет право сомневаться и менять свои желания. Важно, чтобы женщина в принципе не чувствовала себя обязанной, — а это совсем не то же самое, что «отсутствие принуждения» в юридическом смысле. Мужчина-партнер должен спокойно воспринимать отказ и уметь обсуждать границы дозволенного, не рассчитывая ни на свою физическую силу, ни на социальные инструменты давления, ни на тот факт, что женщины редко заявляют об изнасилованиях в полицию (а если и заявляют, то им часто приходится выслушивать отповеди в духе «сама виновата»). Допускает ли он возможность отказа, когда спрашивает разрешения? Готов ли он спокойно этот отказ принять? Как он отреагирует: разозлится, пропустит отказ мимо ушей, будет уговаривать, клянчить, принуждать, мстить? Никакое согласие не работает, если мужчина не признает, что у его партнерши есть право отказаться от секса или каких-то форм секса, если отказ оскорбляет его и вызывает у него ярость. Женщина после секса вполне может чувствовать себя обманутой, в то время как мужчина безмятежно прикрывается полученным согласием. В конце концов, он же спросил, и она была не против.

Все сказанное выше не означает, что нам следует совершенно отказаться от концепции согласия. Однако нужно понимать, что она не покрывает многие нюансы и что есть границы ее применению. Согласие — то есть буквально простое согласие на половой акт — надо обязательно отличать от сексуального желания или удовольствия, потому что мы не должны примиряться с существованием «плохого» секса. Женщинам приходится иметь дело с огромным количеством травматичных сексуальных переживаний. Это масштабная политико-социальная проблема, которую простое принятие концепции согласия решить не способно.

В 1996 г. песня Wannabe группы Spice Girls заняла первое место в музыкальных хит-парадах более тридцати стран. В клипе на эту песню пять участниц группы — Спорти, Скэри, Бэби, Джинджер и Пош — весело резвятся и безобразничают в величественном старинном краснокирпичном отеле у лондонского вокзала Сент-Панкрас. Они хулигански целуют попадающихся под руку мужчин и пробираются через элегантную великосветскую тусовку, танцуя и распевая гимн женской дружбе. Самоуверенные провокационные позы, которые принимают девушки, странно контрастируют с простенькой песенкой, напоминающей ритмичные детские потешки.

Группа Spice Girls была создана с оглядкой на большой успех популярных бой-бендов того времени (Take That, East 17, The Backstreet Boys). Фишкой коллектива стало сочетание образа милой соседской девчонки с демонстративной декларацией girl power. Смысл girl power при этом трактовался чрезвычайно широко: Джери Халлиуэлл в одном своем интервью назвала «первой spice girl и основоположницей нашего мировоззрения» Маргарет Тэтчер⁶³.

Группа представляла собой идеальную иллюстрацию постфеминизма образца 1990-х, находящегося в самом тесном родстве с современным культом уверенности в себе. Последователи постфеминизма считали, что классический феминизм уже в целом решил все поставленные задачи эмансипации женщин (в основном экономические) и теперь следует сфокусироваться на вопросах сексуальности⁶⁴. Манией постфеминистов стал новый модус присутствия женщины в мире — «выход женщин вперед» в качестве экономической и социальной силы, как выразилась социолог Анджела Макробби. СМИ бесконечно публиковали истории о закончивших школу с отличием девушках и успешных бизнесвумен. Рекордное число женщин в это время стали членами парламента и директорами больших компаний.

В это десятилетие в Великобритании триумфально прогремел «новый лейборизм», а имидж страны, транслируемый внутрь и вовне, был модернизирован. Монархия стала представляться классным, авангардным, держащим руку на пульсе времени государством (хотя и с некоторой натяжкой). Это была эра, когда обновленная и внятная левоцентристская политика, брит-поп и прогрессивная реклама смешивались в освежающий коктейль со вкусом перемен: Ноэл Галлахер [10] ходил на вечеринки к премьер-министру, Джери Джинджер Халлиуэлл наряжалась в крошечное мини-платье из британского флага, а на билбордах Ева Герцигова многозначительно смотрела вниз, на свою грудь в лифчике Wonderbra. Эта известная рекламная картинка была создана тем же агентством, которое прогремело кампанией FCUK для бренда French Connection и рекламой партии тори на выборах 1997 г. Она была, как пишет Макробби, квинтэссенцией постфеминизма, провокацией для косных консерваторов. Девушка, изображенная на билборде, словно напрашивалась на объективацию себя и даже получала от нее удовольствие, смеясь над возмущенными критиками вместе со всеми, кто понимал соль шутки.

Однако, продолжает Макробби, пресловутый «выход женщин вперед» был возможен «при условии, что они оставят феминизм позади»⁶⁵. И разумеется, внимание массовой культуры привлекали не всякие женщины, а только белые и западные. Неслучайно в составе Spice Girls была только одна цветная участница, причем ее сценическое имя — Скэри [11] — подозрительно отдавало расизмом. И неслучайно в порыве безудержного и, по замыслу сценаристов, подкупающе озорного веселья героини клипа срывают с головы подвернувшегося бездомного кепку. В то время демонстрация экономического и социального успеха женщины использовалась, чтобы обозначить границу между «гендерно прогрессивным» западным миром и всеми остальными — традиционалистскими, репрессивными — обществами (которые чаще всего были представлены изображением мусульманской женщины в парандже).

Неудивительно, что концепция согласия быстро эволюционировала именно в это время, превратившись в концепцию добровольного воодушевленного согласия. Постфеминизм пропагандировал сексуальную раскрепощенность, прославлял незамутненное удовольствие, получаемое от осознания себя одновременно объектом желания и активным действующим субъектом. Если женщина не была достаточно прямолинейной и настойчивой, считалось, что с ней явно что-то не так. Иначе почему она не идет вперед, к светлому будущему сексуальной свободы, которая служит мерилом успеха, достоинства и власти? Почему она цепляется за замшелый и фригидный старый феминизм?

В эпоху постфеминизма справедливое требование сексуального раскрепощения женщины — возможности говорить о своих желаниях, любить нестандартный секс, быть откровенно сладострастной, заниматься сексом когда и с кем вздумается — превратилось в императив. Такой, говорили нам, следует быть каждой женщине. И убеждение в том, что во имя сексуального равенства женщина должна быть раскованной и решительной, отразилось на позднейшей концепции добровольного воодушевленного согласия. Ее критики, включая упомянутых мною Кэти Ройф и Лору Кипнис, писали о том, что идея согласия может являться для женщины источником тревоги и страхов. Она действительно унаследовала что-то от постфеминистского презрения к неуверенности в себе. И все же я считаю, что молчанию нет места в сексе. Оно должно остаться в прошлом, это пережиток тех времен, когда женщине не полагалось иметь право голоса. Сегодня же каждый субъект сексуальных отношений должен отчетливо и уверенно артикулировать свои желания.

Материалы кампаний по предотвращению изнасилований и памятки безопасности обычно обращены не к потенциальным преступникам, а к потенциальной жертве, причем так, как будто она заранее обречена. Все мы видели эти листовки с советами о том, как вести себя, чтобы избежать изнасилования: не пей, не возвращайся домой одна поздно ночью и т.п. «Распитие алкогольных напитков увеличивает риск изнасилования! Сколько ты уже выпила?» — вопрошает листовка, выпущенная в 2015 г. полицией Белфаста. Женщинам рекомендуется «не напиваться до потери самоконтроля». «Будь начеку! — говорится дальше. — Если ты не хочешь заниматься сексом, твердо отказывайся». Полицейские определенно проштудировали методичку по концепции согласия — это выдают фразы вроде «выражайся доходчиво и ясно».

Все эти листовки и брошюры создают впечатление, что насилие — это некая постоянно действующая, безличная природная сила, вездесущая и непреодолимая и притом имеющая мало отношения к насильнику как к индивидууму. Каждая женщина — это «следующая». Ей рекомендуется придерживаться стратегии поведения, которую Рэйчел Холл называет «бдительной осторожностью»⁶⁶. Женщина должна быть «всегда готова» к нависшей угрозе и вести себя соответственно.

Феминистки годами боролись и продолжают бороться с этой риторикой, но тексты такого рода то и дело приобретают вирусную популярность в социальных сетях. Эта риторика чрезвычайно живуча. И, как ни странно, концепция согласия имеет с ней гораздо больше общего, чем нам хотелось бы признавать: предотвращение изнасилования в обеих системах является зоной ответственности женщины, частью ее личной системы контроля рисков.

Разница заключается только в том, что в концепции согласия женщина является образцовым, абсолютно уверенным в себе сексуальным субъектом; она досконально знает свои потребности, умеет о них говорить и отвергает любые проявления слабости. Ее главный способ контролировать риски — открытая коммуникация и выражение своих желаний. Она знает свои границы, это ее доспехи. Уязвимость она заменяет демонстративной неуязвимостью.

Но именно в уязвимости и заключается суть проблемы. Критики концепции согласия, которых я упоминала выше, полагают, что она поощряет виктимность и не оставляет места для женской инициативы и активности. Мне, однако, кажется, что последователи концепции согласия признают женскую уязвимость и тот факт, что изнасилования совершаются преимущественно в отношении женщин, но разрешают эту проблему неоптимальным образом. Женщин призывают стать абсолютно непробиваемыми. Согласие как бы и учитывает уязвимость, и тут же идет на нее войной: если ты ранима, отрасти шкуру потолще, если ты слаба, стань сильной. Облачись в железо, будь несокрушимой. Характерные для этой системы ценностей призывы к познанию собственных желаний не отличаются искренностью, потому что откровенный разговор тут же вызывает у разделяющих ее ужас перед женской уязвимостью.

Конечно, стойкость духа — довольно привлекательный моральный ориентир; осознание внутренней силы приносит гораздо больше удовлетворения, чем признание собственной слабости. Но, как и любая защитная реакция, оно имеет неприятные побочные эффекты. В книге «Знай мое имя» (Know My Name) Шанель Миллер прекрасно описывает, как изнасилование повлияло на ее способность получать физическое удовольствие (она была изнасилована Броком Тернером на студенческой вечеринке в Стэнфорде в 2015 г.). «Изнасилование, — пишет она, — вызывает желание одеревенеть, стать жесткой и неуязвимой. Стать чем-то противоположным своему телу, которому предназначено быть нежным, мягким и податливым»⁶⁷. Ожесточение часто следует за насилием и часто необходимо, чтобы противостоять ему. Не исключено, что страх и постоянная угроза подвергнуться насилию схожим образом огрубляют и ожесточают наши мысли.

Эта жесткость есть и в рассуждениях Ройф и Кипнис. Критикуя сексуальную культуру университетских кампусов, они вымещают гнев на женщине, которую последователи феминистского культа уверенности в себе не выносят и считают олицетворением позора, — на женщине ранимой. В книге «Утро после»⁶⁸ (The Morning After) Ройф презрительно пишет о девушках, которые не способны поставить мужчину на место, «не порыдав публике в жилетку и не требуя посторонней помощи и присмотра»⁶⁹. Мы почти физически ощущаем отвращение автора к чувствительности, к «царству слез, страданий и травм». Ориентир Ройф — идеализированная сильная женщина, которая знает, чего хочет, и может кричать об этом на каждом перекрестке; женщина, которая легко игнорирует неравенство, вербализуя собственные желания и добиваясь их выполнения.

Парадоксально при этом, что оба дискурса — и надсадно позитивный язык согласия, и его запальчивая критика — вышли из одного и того же источника — из постфеминизма и культа уверенности в себе, из шараханий от проявлений слабости и уязвимости, из обязательности демонстрации своей позиции и апломба, из мира, в котором сексуальное насилие побеждается личностным ростом. И насилие, и реакция на него становятся, таким образом, делом частным.

Но эта полированная броня все же скрывает внутренние противоречия. В «Дневниках силы» (The Power Notebooks), опубликованных в 2020 г., Ройф уже по-новому анализирует свои ранние работы. Она не отказывается от прежних взглядов — к примеру, во многом цитирует себя образца 2018 г., критикуя движение #MeToo, — но дополняет картину подробностями, которым не нашлось места в первой книге: рассказом о том, как она сама хотела стать сильной и как отчаянно боролась с собственной уязвимостью, проецируя презрение к слабости на окружающих женщин. «То, что я писала, когда мне было двадцать с небольшим, не было ложью, — замечает она. — Это то, во что мне хотелось верить»⁷⁰. Кажется, и Кэти Ройф осознала, что сила и ранимость не исключают друг друга.

В 2020 г. Донна Ротунно, адвокат Харви Вайнштейна, заявила в одном из своих интервью, что «женщина должна однозначно выражать свои намерения» и «быть готовой к последствиям своего выбора»⁷¹. Дискурс согласия также требует от женщины, чтобы она еще до соития разобралась в своих желаниях и уяснила, «чего хочется ей самой и чего — ее партнеру». Какая польза от этого самопознания? И кому именно оно приносит пользу? Удивительное совпадение интересов у адвоката Вайнштейна и апологетов сексуального согласия должно нас насторожить.

«Представим, что на свидании женщина получает от кавалера предложение заняться сексом, — пишет правовед Николас Джей Литл в посвященной добровольному согласию статье 2005 г. — Она либо хочет, либо не хочет его принять»⁷². Но реальная женщина — женщина вроде Girl X, или Грейс, или меня, или вас — вполне может колебаться и вести себя менее определенно: не просто «хотеть» или «не хотеть», а сомневаться, оценивать обстоятельства и собственные эмоции. Не всякий секс начинается с желания — иногда на старте его просто нет. Категории, в которых нам предлагает мыслить и действовать дискурс согласия, очень ограниченны, поскольку они попросту игнорируют одну важную истину: человек не всегда знает, чего хочет.

Когда мы вообще поверили в идею, что всегда знаем, чего хотим, о чем бы ни шла речь — о сексе или чем-то другом? Дискурс согласия предполагает, что желание, уже совершенно готовенькое, кроется где-то внутри нас и его можно просто «распаковать» в любой момент. Но желания рождаются во взаимодействии, и мы не всегда их осознаем; порой мы понимаем, что хотим чего-либо, уже в процессе, а иногда не можем выразить свои желания в словах. И этот факт нужно обязательно учитывать в сексуальной этике, а не отбрасывать прочь как неудобное затруднение.

Есть еще одна причина, по которой концепция сексуального согласия не решает всех поставленных задач. Дело в том, что перед ней стоит принципиально невыполнимое требование — обеспечить удовлетворение и безопасность женщины. Желание неопределенно и динамично, и это пугает. Нам не по себе от того, что приходится признавать существование женщин, неуверенных в своих желаниях, и как следствие — мужчин, пользующихся этим, чтобы угрозами или уговорами склонить их к исполнению собственных фантазий. Должны ли мы закрывать глаза на это обстоятельство? Нет. Даже преследуя благую цель, нельзя утверждать, что желания статичны и известны заранее. Так сексуальность попадает в заложники к насилию.

Мы не всегда понимаем, чего хотим, и не всегда можем описать это словами. Отчасти эти трудности с саморефлексией и выражением себя являются следствием насилия, мизогинии и стыда. Однако ситуация, когда желание спонтанно возникает во время контакта в ответ на обстоятельства, на наши собственные переживания, на желание и действия партнера, является нормой. Человек — социальное существо. Наше желание соотносится с людьми, которым мы дороги или, наоборот, безразличны. Оно не существует в вакууме. Именно благодаря этому секс может быть потрясающим, волнующим и прекрасным. Как перестать бояться социальной сути желания и превратить ее в нечто будоражащее наше воображение?

Апологеты современной сексуальной этики и концепции согласия частенько драматично вопрошают: почему мужчина должен «читать мысли» женщины и догадываться о том, чего ей хочется в сексе? Я поставлю вопрос по-другому: почему женщина обязана знать саму себя? Это очень серьезное требование. Женская сексуальность не раскрывается исключительно через самопознание, как и сексуальность вообще. Человеческую личность нельзя целиком постичь только путем углубленной саморефлексии. Настаивать на обратном бессмысленно, но, к сожалению, некоторые по-прежнему так делают, мешая обществу вести осмысленный диалог об удовольствии, радости, свободе и безопасности в сексе. Если мы хотим, чтобы секс стал «добрым» — снова или вообще, — нам пора распрощаться с риторикой принудительного самопознания и поискать другие способы решения проблемы. Мы изощряемся над формулировками добровольного согласия, которые не в силах справиться со всеми нашими этическими запросами, мы глумимся над попытками женщин сделать сексуальную жизнь более безопасной, а общество — более заинтересованным в женском удовольствии, в то время как все, что нам нужно сделать, — это начать разработку новой, не игнорирующей неопределенность человеческих желаний сексуальной этики. Новой этики, которая допускает существование желания неясного, размытого и еще не выявленного, этики, в основе которой лежит сложная и смелая предпосылка: для того чтобы обезопасить себя от насилия, человеку не обязательно знать себя вдоль и поперек.

2

О желании

В одной из своих статей на посвященном стилю жизни и развлечениям сайте AskMen писательница Коллин Сингер пишет, что в сексе мужчина, как правило, «ведет», а женщина «отвечает». У большинства мужчин, объясняет она, сексуальное желание и возбуждение включены по умолчанию, до начала какой-либо сексуальной активности, и именно они заставляют мужчину предпринимать какие-то действия для того, чтобы заняться сексом. Женщинам тоже порой доводится испытывать это «стихийное беспричинное вожделение», но многие все же склонны к «ответному возбуждению», то есть сексуальное желание у женщины, по мнению автора, вызывается «определенными романтическими или эротическими событиями»¹.

Это утверждение, как можно прочитать далее, подкреплено данными свежего научного исследования, но тем не менее в нем отчетливо звучат до боли знакомые мотивы. Оно транслирует все те же расхожие представления о фундаментальных различиях двух полов — вроде тех, что часто повторяют гуру пикапа, когда учат мужчин чему-то вроде «как гарантированно уложить ее в постель» (и в целом их рекомендации поразительно похожи на многие другие популярные советы о том, как улучшить сексуальную жизнь и отношения). «Покажи мужчине обложку Playboy — и он уже на низком старте», — пишет Нил Страусс в своем бестселлере «Игра» (The Game), книге о том, как устроен пикап-бизнес. «Да чего уж там, — добавляет он, — покажите ему авокадо без косточки, и он опять готов». Женщин, напротив, «не заводят откровенные картинки и разговоры»². Их нужно уговаривать, и на это требуется время. Мужчины быстрые, женщины медленные.

Описывать мужскую и женскую сексуальность как две разные стихии и объяснять их различия с точки зрения эволюционной биологии — это практически общее место. Предполагается, что мужчины более сексуально активны, потому что выгодная для них в эволюционном смысле стратегия поведения состоит в постоянном и как можно более широком распространении своего семени. В то же время в жизни женщины секс играет менее значительную, не такую важную, «менее сексуальную» роль: ее эволюционный удел — искать надежного и стабильного партнера, который сможет обеспечить ее безопасность и безопасность ее потомства. Мужчины одержимы глубокой, иррациональной, даже дорациональной тягой к сексу, в то время как женская сексуальность находится где-то вовне, никак не затрагивает личность женщины и вообще играет служебную роль, обеспечивая работу более важных функций вроде материнства.

Это спекулятивная теория. Она, в сущности, не диктует и не оправдывает никакой тип сексуального поведения³. Но в большинстве случаев ссылками на нее пытаются «научно» обосновать современные социальные нормы. И эти рассуждения о полярной природе мужской и женской сексуальности внутренне тесно связаны с оправданием агрессивного поведения мужчин: его представляют как закономерный факт, программу, заложенную самой природой. В упомянутой выше «Игре» Страусс размышляет об этической приемлемости манипулятивных техник, которым он и его ассистент Мистери (в мире пикаперов распространены абсурдные псевдонимы) обучают неловких, застенчивых мужчин. И автор находит убедительное, по его мнению, оправдание: «Всякому, кто регулярно читает газеты или книги о реальных детективных расследованиях, известно, что причиной значительного числа насильственных преступлений — от похищений до массовой стрельбы — являются подавленные мужские сексуальные импульсы и желания». «Социализируя» неудачливых мужчин, Мистери и Страусс якобы делают мир лучше и безопаснее: без сексуальной разрядки мужчина начинает вести себя агрессивно⁴.

В 2014 г. двадцатидвухлетний Эллиот Роджер убил шесть девушек и ранил еще четырнадцать в кампусе Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. Предварительно он опубликовал в YouTube видеообращение такого содержания: «Я не знаю, почему я не нравлюсь вам, девушки, но отомщу за это… Я с удовольствием вас всех перебью… Вы не захотели сделать мою жизнь счастливой, и взамен я отберу жизнь у вас — вот это будет честно… Я отомщу всем девушкам за то, что они лишили меня секса». Как пишет Шанель Миллер в книге «Знай мое имя» (она училась в Калифорнийском университете, когда случилась стрельба), «секс был его правом и нашей обязанностью»⁵.

Женщина должна мужчине секс — как минимум потому, что ей нужно предотвратить акт насилия, который неизбежен, если она не выполнит свой долг. Когда Ар Келли в 2019 г. предстал перед судом по обвинению в изнасилованиях десяти девушек-подростков (изнасилованиях с отягчающими обстоятельствами!), его адвокаты заявили прессе, что певец никого не насиловал, потому что «звезде такого масштаба секс по принуждению просто не нужен»⁶. Выходит, если неудовлетворенная похоть толкает мужчину на преступление, то женщине лучше ее удовлетворять? И если мужчина насилует, чтобы снять сексуальное напряжение, то просто принудить женщину к сексу вполне допустимо? Ведь это помогает предотвратить ее собственное или чье-нибудь еще изнасилование!

Конечно, не все мужчины, свято верящие в непреодолимую мужскую потребность в сексе, устраивают женоненавистнические бойни и насилуют несовершеннолетних девушек. Но несмотря на то, что теория конкуренции спермы сейчас уже не так актуальна, многие по-прежнему соглашаются с тем, что физический контакт с женщиной без возможности заняться с ней сексом «доводит мужчину до исступления на грани неконтролируемой ярости»⁷ (написано Эндрю Джексоном Дэвисом в 1874 г.). Миту Саньял называет этот подход к мужской сексуальности «моделью парового котла»: мужское вожделение уподобляется перегретому котлу, у которого нет выключателя. Женщине, соответственно, нужно остерегаться, если она поспособствовала нагреву «котла», заранее не подумав о последствиях. Но чего же ей остерегаться? Разумеется, неизбежного насилия! Как пишет Эмили Нагоски в книге «Как хочет женщина» (Come As You Are), утверждение о заданной природой постоянной потребности мужчин в сексе обычно «тут же становится угрозой»⁸.

Мы найдем достойную альтернативу этой спекулятивной эволюционной теории, когда докажем, что женщинам в той же степени, что и мужчинам, присуща глубинная, непреодолимая и естественная тяга к сексу, докажем, что по природе женщины столь же сладострастны. Чтобы добиться равенства в сексуальных вопросах, женщине нужно изучить и принять собственные плотские потребности. Но неужели ее сексуальная свобода и эмансипация возможны только при условии сходства мужской и женской сексуальности? В сексологии второй половины XX в. было принято считать, что сексуальное равенство — следствие сексуального сходства.

Ведущими сексологами этого времени были Уильям Мастерс и Вирджиния Джонсон. В 1950-х и 1960-х они активно (и негласно) экспериментировали с электродами, которые подключали к добровольцам обоих полов в лаборатории Вашингтонского университета в Сент-Луисе. Мастерс и Джонсон наблюдали за физиологическими реакциями организма (например, температурой тела и сердцебиением) в процессе полового акта. Среди испытуемых были одиночки, которые мастурбировали руками или вибратором, и пары, занимавшиеся сексом в разных позициях. Женщинам просто стимулировали грудь или вводили в вагину прозрачный стеклянный дилдо по имени Улисс. Камера с фонариком, встроенная в Улисса, снимала вагины участниц эксперимента изнутри, в том числе когда они испытывали оргазм.

Это исследование проводилось в эпоху жестких двойных сексуальных стандартов. Американское общество в послевоенную эпоху отличалось крайним консерватизмом. Предполагалось, что женщина должна сосредоточиться на домашних, семейных и материнских обязанностях (при этом слово «беременна» на телевидении все еще заглушали пиканьем). Пятнадцать тысяч экземпляров книги Мастерса и Джонсон «Сексуальные реакции человека» (Human Sexual Response)⁹, опубликованной в 1966 г. и написанной намеренно сухим и бесстрастным языком науки («стимулирование является важнейшим фактором для нарастания сексуального возбуждения»), были распроданы за три дня. Книга полгода продержалась в бестселлерах The New York Times, несмотря на то (а может, и благодаря тому), что авторы убедили прессу не освещать исследование до его публикации. Открытия сексологов произвели эффект разорвавшейся бомбы: один из критиков книги, Альберт Голдман, даже «был вынужден прервать чтение из-за невыносимого дискомфорта, вызванного картинкой, стоящей перед его глазами». Ему виделась женщина, «удовлетворяющая себя с помощью механического устройства»¹⁰.

Ядром исследования стала предложенная учеными модель цикла сексуальных реакций человека, свойственного и мужчинам, и женщинам. Этот цикл состоит из четырех стадий: фазы возбуждения, фазы плато, оргазма и фазы завершения. Также Мастерс и Джонсон показали, что важнейшую (если не первостепенную) роль в достижении женщиной оргазма играет клитор и что клитор и вагина связаны и отвечают за стимуляцию друг друга. Сексологи XX в. еще до публикации этого исследования отмечали значимость клитора. В 1953 г. Альфред Кинси в книге «Сексуальное поведение женщины» (Sexual Behavior in the Human Female), основываясь на анализе медицинской и анатомической литературы, доказывал, что именно клитор является главным органом женской сексуальности. Но Кинси также утверждал, что в вагине мало нервных окончаний и потому она почти не чувствительна, — правда, его целью было в основном развеивание мифа о «священном» вагинальном оргазме. Выводы же Мастерса и Джонсон основывались на результатах эксперимента. Они обнаружили, что самые яркие оргазмы женщина испытывает не при половом акте, а во время мастурбации, когда сама контролирует интенсивность и характер прикосновений. И, в отличие от Альфреда Кинси, Мастерс и Джонсон утверждали, что вагина также очень чувствительна и к проникновению, и к клиторальной стимуляции.

Конечно, для большинства женщин в этом не было никакого открытия: они и так знали, что стимуляция вагины и клитора вызывает приятные ощущения. Но все-таки подкрепление этого знания научными свидетельствами было очень значимо. Некоторые выводы, к которым пришли Мастерс и Джонсон, показались публике просто невероятными: например, ученые заключили, что женщине для достижения оргазма, в сущности, не нужен ни вагинальный секс, ни даже мужчина. Авторы, однако, несколько смягчили свои выводы (возможно, обдуманно), подчеркнув схожесть цикла сексуальных реакций у представителей обоих полов. Сходство было описано с физиологической и психологической точек зрения. Мастерс и Джонсон пришли к выводу, что эрекция и выделение смазки у мужчин и женщин, в сущности, происходят одинаковым образом, эякуляция и оргазм тоже аналогичны¹¹. Стадии сексуальной реакции также совпадают: у людей обоих полов непосредственно перед оргазмом повышается температура тела и учащаются пульс и дыхание, краснеет кожа, напрягаются мышцы. Мышечные сокращения в момент оргазма у мужчин и женщин одинаковы.

Цель Мастерса и Джонсон заключалась в том, чтобы объяснить природу женской сексуальности и дать ей научно обоснованное право на существование, поэтому они настаивали на том, что тяга к сексу заложена природой как в мужчинах, так и в женщинах. Во всех их работах многократно повторяется, что желание и сексуальный аппетит свойственны женщинам ничуть не в меньшей мере, чем мужчинам. Авторы проводили многочисленные параллели между пенисом и клитором. Как ни один мужчина не мыслит секса без стимуляции пениса, так и для женщин нет секса без стимуляции клитора, писали они. Причем клитор, в их понимании, вовсе не является бледным подобием своего более крупного «родственника»: Мастерс и Джонсон считали клитор чрезвычайно важным, чрезвычайно значимым органом.

Они настаивали на сходстве клитора и пениса, даже когда результаты их собственных исследований давали более сложную и неоднозначную картину. Полученные исследователями выводы говорили о том, что женский сексуальный потенциал больше мужского. Ощущения, которые испытывает женщина при клиторальном оргазме, значительно превосходят по яркости и интенсивности мужской оргазм. Женщина способна получать множественные оргазмы и оставаться в предоргазмическом состоянии гораздо дольше, чем мужчина. Однако Мастерс и Джонсон не стали проводить дальнейшие исследования и более тщательно изучать обнаруженные ими различия. Для них поиск физиологических расхождений между мужчиной и женщиной был прочно связан с консервативной психоаналитической моделью сексуальности, в которой женское удовольствие было полностью подчинено мужскому. В 1960-х сексуальная этика развивалась в другом направлении. Прогресс и равенство зиждились на сходстве полов, и это политическое заявление Мастерс и Джонсон подкрепили научными данными.

Мастерс и Джонсон не причисляли себя к феминистскому движению; все их исследования велись в рамках традиционалистских установок на гетеросексуальную моногамию и брак. Тем не менее исследователи активно боролись со стереотипами, связанными с женской сексуальностью. В первой половине XX в. многие эксперты продвигали идею кардинального — почти метафизического — отличия женской сексуальности от мужской. Начиная с 1910 г. семейные консультанты начали плодить руководства по семейной жизни для женатых пар. Получение удовольствия от секса обычно рассматривалось в таких брошюрах как ключевой аспект брака. Эти руководства настойчиво акцентировали внимание читателей на различиях между мужчинами и женщинами. «Мужчина возбуждается легко и быстро и так же быстро получает удовлетворение, — писала Хелена Райт в 1930 г. в книге "Сексуальные аспекты брака" (The Sex Factor in Marriage), — в то время как женщину трудно и возбудить, и удовлетворить»¹². Неприятный опыт первой брачной ночи может навсегда заблокировать сексуальный потенциал женщины, предупреждали создатели подобных брошюр. Наслаждение женщины сложно, уязвимо и одновременно опасно: ее сексуальная свобода чревата разнузданностью и катастрофой, но и чопорной рутины тоже нужно избегать. Авторы изощрялись, лавируя в поиске баланса между двумя этими полюсами. У жены, как писал один сексолог в 1937 г., «можно развить заметный сексуальный аппетит», и мужу «принадлежит честь разжигать его и поддерживать» с должной нежностью и терпением¹³. Ключи от ларца с женским наслаждением находятся в руках умелого и внимательного мужа, который бережно его «открывает», наставляя супругу на тернистом пути половой жизни: он учит, она внимает. Если он относится к удовольствию супруги без необходимого внимания, это грозит ее фригидностью или, и того хуже, нимфоманией. В целом в подобных книгах женское удовлетворение не только дозволялось, но даже всячески поощрялось, но только в надлежащих формах гетеросексуальности, традиционной женственности и связи с материнством¹⁴.

Страх перед экстремумами женской сексуальности подогревался консервативным неофрейдизмом. В создании описанного выше дискурса часто винят самого Фрейда, однако он вовсе не считал гетеросексуальность нормой или естественным выбором. Фрейд описывал ее не как биологически обусловленную установку, а как результат сложного процесса развития. Он полагал, что и мужчины, и женщины не рождаются, а становятся гетеросексуальными, причем становятся с трудом и не обязательно окончательно. По Фрейду, женская сексуальность неопределенна и двойственна. В отличие от некоторых своих последователей, Фрейд не считал закономерным трудный переход от клиторальной к вагинальной сексуальности и изменение объекта влечения с матери на отца и других мужчин; он даже не настаивал на необходимости такого изменения. С точки зрения Фрейда, в этот момент выбора девушка стоит вне четких категорий сексуальности. По словам автора книги «Революция желания» (Desiring Revolution) Джейн Герхард¹⁵, девушка находится «между сексуальными идентичностями»: она вне мужского и женского, гомосексуального и гетеросексуального, но потенциально содержит это все¹⁶.

Последователи Фрейда были куда более категоричны в своих суждениях и рекомендациях. Под влиянием Карла Абрахама, Мари Бонапарт, Карен Хорни, Эдуарда Хичманна и Эдмунда Берглера в психоанализе закрепилось мнение о том, что для женщины естественной и нормальной является тяга к вагинальному сексу, семейственности и материнству. Здоровая и зрелая женщина выбирает вагинальный оргазм, незрелая — клиторальное удовлетворение, которое также ассоциируется с тягой к мужественности, отказом от женственности и, как следствие, лесбиянством, феминистской воинственностью и желанием получать образование и строить карьеру вместо того, чтобы вить гнездо и охранять домашний очаг. Для неофрейдистов такого толка основой женской сексуальности стала вагинальная «зрелость»¹⁷.

Естественно, эти взгляды в последующие десятилетия были оспорены сексологами и психологами. Их опровержение было ключевым пунктом повестки женских движений 1960–1970-х, которые как раз набирали силу, когда Мастерс и Джонсон публиковали свои работы. Сексология Мастерса и Джонсон, кстати, была с большим энтузиазмом встречена феминистками и на некоторое время стала одним из главных козырей в их рукаве.

Конечно, и среди феминисток не все оценили революционный потенциал темы сексуального удовлетворения или освободительной роли клитора. Темнокожие феминистки — Фрэнсис Бил, Линда Ла Рю и Белл Хукс — справедливо критиковали белых за то, что те поставили во главу угла тему сексуальности, забыв, насколько проблемной и неоднозначной она является для цветных женщин¹⁸. История последних — это непрерывная сексуальная и экономическая эксплуатация, а также эпизоды вроде массовой стерилизации темнокожих женщин или исследований противозачаточных средств на малоимущих пуэрториканках. Именно поэтому исследования сексуальности не казались им особенно удачным выбором.

Но в целом сексологическая тематика и идея сексуальной свободы женщин очень занимали феминисток. Энн Коэдт и Ти-Грейс Аткинсон видели в работах Мастерса и Джонсон огромный потенциал¹⁹. В эссе «Миф о вагинальноморгазме» (The Myth of the Vaginal Orgasm) — коротком, но чрезвычайно влиятельном тексте, который сначала распространялся в самиздате, а затем вошел во все возможные феминистские антологии, — Коэдт пишет, что так называемые классические сексуальные позы «больше не должны считаться классическими», так как они не приводят к обоюдному оргазму. Исследования клиторального оргазма доказали, что сексуальное удовлетворение можно получить, занимаясь сексом как с мужчиной, так и с женщиной, а значит, пишет Коэдт, гетеросексуальность становится «выбором, а не судьбой». От фрикций во влагалище получает оргазм именно мужчина, поэтому «мужское удовлетворение становится точкой отсчета» для создания представлений о женской сексуальности, объясняет она.

Из этого рассуждения следуют далекоидущие выводы. Мужчины, предполагает Коэдт, «видят в клиторе угрозу своей мужественности». В этом она не ошибалась. Норман Мейлер, писатель, журналист и известный бабник, раздраженный феминистской критикой, в частности работой Кейт Миллет «Сексуальная политика» (Sexual Politics), ответил на нее книгой «Пленник секса» (The Prisoner of Sex). В ней он рассуждает об исследовании Мастерса и Джонсон. В характерном вычурном и самодовольном стиле он признается, что возмущен «переизбытком непрекращающихся женских оргазмов от этой пластиковой тыкалки, этого лабораторного дилдо, этого вибратора!»²⁰. Он жалуется, что чуть ли не «испытывает тоску по напыщенной и немудреной фрейдистской определенности 1950-х» — по уверенности в том, что стимуляция клитора и неспособность получить вагинальный оргазм говорят о недостатке женственности.

Как ни странно, неприятие Мейлером выводов Мастерса и Джонсон предвосхитило осмысление их наследия последующими поколениями феминисток. Пока именитые феминистки 1970-х записывались в сторонницы сексологов, Мейлер спрашивал с ученых со всей суровостью, ожесточенно искал в их трудах злоупотребления, развеивал иллюзии и выставлял на всеобщее обозрение недостатки концепции Мастерса и Джонсон. «Америкой правят полубезумные ученые, — писал он. — Люди, которые ничего не смыслят в акте созидания». Он, не жалея красок, описывал лабораторные условия их экспериментов и «паралич, который, должно быть, сковывал женщин, которым приходилось заниматься сексом под испытующим взглядом экспериментаторов». Впрочем, механистические, технически ориентированные методы Мастерса и Джонсон критиковал не только Мейлер. Так, Дана Денсмор, одна из участниц ратующей за сепарацию от мужчин феминистской группы Cell 16, тоже находила недостатки в движении за сексуальную свободу: женское «право» наслаждаться своим телом, по ее словам, его адепты делают обязанностью. Сексуальное освобождение, как пишет Денсмор, Мастерс и Джонсон превращают в «генитальное». Это казалось ей подменой ценностей. Автор также критиковала переведение проблемы в целом в плоскость физиологии. Ведь женщине нужен не только секс: «На самом деле мы нуждаемся в близости, слиянии и, может быть, отчасти забвении себя». Схожие мысли, как мы вскоре увидим, появляются у феминисток и в наши дни²¹.

К 1990-м гг. работы Мастерса и Джонсон уже неоднократно становились объектом критики ученых-сексологов. При этом пара не утратила своего огромного влияния. В 1980 г. цикл сексуальных реакций человека был внесен в принятую в США классификацию DSM-3 — третью версию «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам». В США руководство используется для классификации заболеваний и координации их диагностики и страхового покрытия лечения. Оно также играет важную роль в международных исследованиях. В DSM-3 сексуальные расстройства рассматриваются с точки зрения цикла сексуальных реакций человека; при этом отклонения от линейной модели Мастерса и Джонсон (которая теперь, благодаря усилиям сексологов Хелен Сингер Каплан и Гарольда Лифа, начинается со стадии желания) считаются дисфункциями. Методы сексуальной терапии, разработанные Мастерсом и Джонсон, стали стандартом на несколько будущих десятилетий. В их основу также была положена концепция цикла сексуальных реакций человека.

Общественное внимание к классификации DSM было привлечено в 1990-х, когда распространение рецептурных психоактивных лекарств стало практически повсеместным. Прозак, антидепрессант группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина, который прописывали всем без разбора, сделался символом медикализации обычной жизни (в ней небезосновательно винили «большую фарму», прямую потребительскую рекламу лекарств и, конечно же, классификации DSM) со всеми ее трудностями и социальными проблемами. Фармацевтическая промышленность, известная своим беспощадным маркетингом, лоббистскими приемами и мутными практиками тестирования препаратов, вызывала все больше недоверия у общества²². Скептические настроения распространялись по мере выхода новых исследований о недостатках DSM и психофармакотерапии, которая убеждала нас в том, что мы находимся в депрессии, а не просто горюем, что страдаем от СДВГ, а не перевозбуждены от многочасового использования гаджетов, и в том, что без лекарств мы попросту недееспособны²³.

Предметом ожесточенных дискуссий в этот период стала также «Виагра»²⁴. Лицензированный в 1998 г. препарат от эректильной дисфункции принес компании Pfizer такой успех, что она немедленно ринулась разрабатывать аналогичное лекарство для женщин. Надежда была на то, что средство, усиливающее кровоток, подействует на женский организм так же, как на мужской, — вызовет прилив крови к органам малого таза и их набухание (бал тогда правили гидравлические метафоры). Таким образом, женские сексуальные проблемы, которые к моменту появления на рынке «Виагры» активно обсуждались обществом и, казалось, требовали немедленного эффективного решения, будут преодолены.

Но все новоизобретенные компанией Pfizer препараты потерпели фиаско: они вызывали увеличение количества вагинальной смазки, но не пробуждали у женщин желания заниматься сексом. Другие рабочие группы исследовали возможности медикаментозного возбуждения женщины с помощью регуляции гормонов: появились тестостероновые пластыри Intrinsa (одобренные в Европе, но не в США), тестостероновый гель LibiGel и относительно недавний препарат под названием Flibanserin — провальный антидепрессант, регулирующий выработку серотонина и дофамина. «Карьера» последнего была бурной и короткой: он провалил попытку удовлетворить требованиям американского Управления по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA), а в 2015 г. его все-таки со скрипом лицензировали, переименовав в Addyi. Продается он плохо: из-за тяжелых побочных эффектов многие страховые компании просто отказываются покрывать затраты клиентов на этот препарат²⁵.

И сексологи, и прочие специалисты все чаще писали о том, что поиск женской «Виагры» является завуалированной попыткой решить сложную социальную проблему медикаментозным способом. Они поставили под сомнение адекватность общепринятой модели желания и цикла сексуальных реакций человека, от которых отталкивались составители стандартов DSM. Согласно Мастерсу и Джонсон, секс начинается с желания, далее следует возбуждение и оргазм. По DSM-3 женщине, у которой желание не возникало по первому же звонку, следовало диагностировать сексуальную дисфункцию. Более того, стандарты однозначно описывали как патологию абсолютно все, что не вписывалось в их рамки. Одним из ключевых критериев для постановки диагноза «гиполибидемия» (отсутствие или потеря сексуального желания, диагноз весьма спорный) и у мужчин, и у женщин был «недостаток/отсутствие сексуальных фантазий и полового влечения», вызывающий «заметную подавленность или трудности в личных отношениях». Другими словами, если у вас не возникает спонтанного желания заняться сексом и вы вообще маловато о нем думаете, у вас гиполибидемия. При этом сексологам хорошо известно, что, согласно всем опросам, женщины часто не имеют регулярных сексуальных фантазий и что у многих из них желание возникает не само по себе, а в определенных обстоятельствах, развиваясь в ответ на стимуляцию вместе с возбуждением.

В исследованиях Мастерса и Джонсон были обнаружены серьезные методологические недостатки. В частности, все участники их экспериментов (преимущественно белые, хорошо обеспеченные, образованные люди из Вашингтонского университета) были сексуально активны изначально. Все они были готовы заниматься сексом и мастурбировать в лабораторных условиях под наблюдением ученых, из чего можно заключить, что у них, по-видимому, не было ни психологических барьеров, ни проблем с либидо. Участников эксперимента выбирали, ориентируясь на раскованность человека и его способность подробно описывать свои ощущения. Не зря Уильям Мастерс говорил: «Если вы хотите узнать, что происходит, вам придется работать с теми, с кем это происходит»²⁶. В группу не были включены люди с низким либидо и те, кого просто смущала необходимость заниматься сексом в лаборатории. Фактически исследователи всякий раз наблюдали образцово-показательный переход от спонтанного желания к возбуждению и оргазму, но тем не менее делали на основании своих наблюдений выводы об «универсальной» сексуальной норме.

Но сила и характер полового влечения индивидуальны. Исследования, проведенные в нескольких странах, демонстрируют, что примерно треть опрошенных женщин жалуется на недостаток интереса к сексу. Их вдвое больше, чем мужчин с похожими сложностями²⁷. Однако Мастерс и Джонсон, по выражению Леонор Тьефер, описывают цикл сексуальных реакций «как врожденную программу, работающую как механические часы». По идее, желание должно запускать все остальные стадии цикла²⁸.

В этой канонической трактовке секс считается биологической потребностью — такой же, как потребность в еде или сне. Когда человек устал или хочет есть, неприятные телесные ощущения заставляют его удовлетворять эти потребности, чтобы вернуть организм к базовому уровню комфорта (и одновременно выйти из угрожающего жизни состояния). Но действительно ли секс является потребностью? Некоторые современные исследователи с этим не соглашаются, аргументируя это тем, что неудовлетворенное сексуальное желание, в отличие от голода или жажды, не угрожает выживанию. Да, иногда оно может ощущаться остро, наподобие боли или голода, и требует немедленного утоления — но в любом случае оно не первично и всегда следует за возбуждением²⁹.

Это мнение разделяют многие ученые³⁰. В 2013 г. была принята пятая редакция DSM, и ее подготовка сопровождалась серьезными обсуждениями и спорами³¹. Входившие в комиссию по доработкам и исправлениям Синтия Грэм и Лори Бротто отметили, что многие состояния, которые «Руководство» классифицирует как болезни, на самом деле ими не являются. Особенно это касается состояний, характерных для женщин. Грэм и Бротто указали, что, во-первых, кратковременные изменения в сексуальном поведении женщины могут быть объяснимой реакцией на стресс, депрессию, повышение уровня тревожности, неприятности на работе, недостаток заботы, абьюз или насилие и проблемы с самоидентификацией. Во-вторых, не исключено, что предложенная Мастерсом и Джонсон линейная модель сексуальных реакций — от желания к возбуждению и оргазму — не так уж подходит женщинам. Но именно она широко транслируется в кино и на телевидении: в бесчисленных эротических сценах герои всегда занимаются сексом технично и именно по этой схеме. Они, конечно, возбуждаются сразу, как только взглянут друг на друга; далее мы наблюдаем немного страстных объятий, пенетрацию, короткую череду стонов и бурный совместный оргазм.

Убежденность в том, что женщины не испытывают достаточного интереса к сексу, часто объясняется непониманием сути полового влечения. Существует два его типа: спонтанное и ответное. Концепцию двух типов полового влечения активно популяризирует авторитетный сексолог Розмари Бэссон³², директор Центра сексуальной медицины при Университете Британской Колумбии³³. У женщин, как отмечает автор статьи с сайта AskMen, упомянутого в начале этой главы, превалирует ответное половое влечение. Женщинам не свойственно испытывать внезапное желание заняться сексом. Женщина часто не думает в терминах «мне хочется/не хочется секса», но при этом бывает не прочь им заняться. Желание проявляется в подходящих для этого условиях, причем женщина сначала возбуждается физиологически, а потом чувствует прилив желания, а не наоборот. Сексуальные реакции женщин имеют циклический, а не линейный характер. И главную роль в процессе всегда играют условия, внешние обстоятельства: отношения и расстановка сил в паре, уровень безопасности и доверия к партнеру, сопутствующие половому акту обстоятельства, эротический накал момента, отношения женщины со своим телом, наличие или отсутствие конкретных будоражащих факторов — все это влияет на ускорение или торможение цикла желания и возбуждения.

От внешних обстоятельств зависит и характер желания. Вот, скажем, одни условия: пара в давних и прочных отношениях. Женщина вообще не думает о сексе (она «в нейтральном положении», по выражению Бэссон), но прикосновение партнера в подходящий момент может разбудить в ней чувства — если не острое желание заняться сексом, то как минимум легкое возбуждение. Желание, возникшее в других обстоятельствах (например, при долгожданной встрече с партнером после разлуки или в новых бурных отношениях), может показаться спонтанным и беспричинным. Но причины у него есть. Оно остается ответным, несмотря на свою внезапность, только теперь отвечает на волнение, радость и предвкушение встречи. Так образуется цикл позитивных реакций. Желание женщины основывается на возбуждении от происходящего, которое настраивает ее на получение удовольствия. Желание никогда не бывает совершенно независимым от внешних событий, и оно редко абсолютно спонтанно — просто иногда мы упускаем из виду обстоятельства его появления.

Внешние обстоятельства могут и негативно влиять на цикл сексуальных реакций. Отвлекающая или неприятная обстановка, неловкие заигрывания или прикосновения, неприятные запахи — все это легко может разрушить цепочку «возбуждение — желание». Женщины с низким уровнем сексуального влечения порой вообще не испытывают настоящего возбуждения. Многие из них никогда не испытывали оргазма. Секс становится для них обязанностью, исполнять которую необходимо ради того, чтобы доставить удовольствие партнеру, испытывающему, как считается, биологическую потребность в сексе. Удовлетворение женщины значит все меньше и меньше, что, в свою очередь, влияет на ее интерес к сексу: в конце концов, думает она, какой в нем смысл? Женщина начинает избегать секса, это еще сильнее усугубляет проблему, порочный круг замыкается.

Именно поэтому концепция двух типов полового влечения имеет огромное значение. Она раскрывает нам глаза на то, что сексуальное желание далеко не всегда бывает спонтанным и пронзительным. Она объясняет, что ответное влечение является вариантом нормы, а «отклонения» от доминирующей модели сексуальных реакций на самом деле таковыми не являются. Именно она оказала влияние на внесенные в DSM-5 поправки: критерий «недостаток/отсутствие сексуальных фантазий и полового влечения» (HSDD) был убран из «Руководства», и его место заняли «нарушения в области сексуального интереса/возбуждения у женщины» (FSIAD). Эта формулировка подразумевает, что реактивность является важной чертой сексуальности женщины. Поправка внесена в надежде на то, что она поможет женщинам разобраться с проблемой оргазма. К примеру, Лори Бротто в книге «Осознанность и секс» (Better Sex Through Mindfulness) рассказывает о терапии, основанной на работах Розмари Бэссон: пациентка должна подумать над тем, какие обстоятельства и стимулы помогают ей возбудиться, а затем осознанно и безо всякого стыда погрузиться в эти мысли и ощущения, переживая растущее возбуждение³⁴. Включение позволяет преодолеть внутренние психологические барьеры, «открыть тропинку» к сексуальному желанию и вслед за ним к оргазму. Позитивный результат — получение удовольствия от секса и оргазма, — в свою очередь, побуждает женщину к дальнейшим экспериментам. Хороший секс становится для нее причиной хотеть заниматься сексом в принципе.

Когда Розмари Бэссон разрабатывала свою теорию, в обществе все еще царил оптимизм по поводу медикаментозных способов решения сексуальных проблем³⁵. Исследовательнице приходилось постоянно повторять, что секс не сводится к простой физиологии. Кроме того, в нулевых годах, особенно ближе к их концу, все были озабочены постфеминистской «гиперсексуализацией» культуры и последствиями резко возросшей доступности онлайн-порнографии. «Сексуализация» — это несколько размытый термин, предполагающий существование четкой границы между невинностью детства и искушенностью взрослости. В эти годы им стало принято критически обозначать широкое проникновение порнографических элементов в массовую культуру (вызывающие принты на футболках или дизайн детской одежды, появление в фитнес-клубах занятий по танцам на шесте и пр.). Книги с заголовками вроде «Порнленд» (Pornland) и «Порнофикация: как порнография вредит нашей жизни, отношениям и семье» (Pornified: How Pornography is Damaging our Lives, Our Relationships, Our Families) публиковались параллельно с официальными документами вроде «Отчета о сексуализации девочек» Американской психологической ассоциации.

Обличительные тексты и речи были порой так же неистовы, как и осуждаемая ими порнография. В некоторых работах, например в книгах «Шовинистические свиньи» (Female Chauvinist Pigs) Ариэль Леви³⁶ и «Живые куклы» (Living Dolls) Наташи Уолтер³⁷, авторы, которые в теории горой стоят за права женщин, говорят о последних чуть ли не с отвращением: они откровенно объективируют и дегуманизируют тех, кого только что критиковали за самообъективацию. Страницы их книг пестрят «вульгарными и шлюховатыми» «эксгибиционистками» и «бимбо» и сочатся ничем не сдерживаемой мизогинией. «Куклы снова наступают», — пишет Уолтер. Ее брезгливое осуждение переплетается с отчаянием и беспокойством.

Риторика такого рода была важной частью культурного контекста, на фоне которого в начале века проводились новые исследования сексуальности. Бэссон настаивала на том, что женскому половому влечению не свойственны ни прямолинейность, ни механистичность, которые приписывали ему Мастерс и Джонсон. Она пристально изучала препятствия, с которыми сталкивается женская сексуальность, и критиковала постфеминистский угар, пытаясь защитить молодых женщин от давления культуры, требующей от них демонстрации собственной сексуальности. Вместе с сексологом Леонор Тьефер (она известна своей многолетней критикой DSM) и ее движением «Новый взгляд» (New View Campaign) Розмари Бэссон выдвинула следующие положения: половое влечение женщины зависимо от обстоятельств, и эти обстоятельства далеко не всегда складываются в ее пользу. Сексизм, мизогиния и социальное неравенство мешают женщине познавать и развивать свою сексуальность³⁸. Процесс познания и развития часто протекает довольно медленно. Раскрытию сексуального потенциала женщины могут также препятствовать и психологические блоки. Главным, что понимал читатель исследований Бэссон, было то, что женщина — это не секс-машина, работающая по заранее заданной программе (появление сексуального желания, возбуждение, оргазм), а полноценная личность, порой находящаяся в непростых обстоятельствах.

Работы Бэссон подспудно поднимали и другие вопросы. Насколько психиатрия и «большая фарма» заинтересованы в промоутировании гиперсексуальности? Какова роль Мастерса и Джонсон и их линейной модели сексуальности в культуре постфеминизма? Действительно ли именно их идеи легли в основу того упрощенно-позитивного представления о сексе, в котором желаемое принимается за действительное? Интерпретация сексуальности, которую предложила Бэссон, — сексуальности обстоятельств, сексуальности хрупкой, уклончивой и непредсказуемой — действительно могла несколько снять общественное напряжение, вызванное дискуссией о сексуальном удовлетворении женщины.

Тем не менее меня чем-то смущает модель ответного влечения и то, как ее эксплуатирует массовая культура («женщины, как правило, отвечают»). Чем же? Во-первых, исходя из этой модели, сексуальное желание может быть расценено как самоцель, которую женщина должна преследовать, даже если не очень-то этого хочет. Во-вторых, от «готовности отвечать» до «обязанности отвечать» всего пара шагов. Отличным примером тому служит большинство женских телепрограмм и журналов. Среди них особенно блещет Cosmopolitan, страницы которого пестрят советами по интимной гимнастике и утомительно жизнерадостными призывами к экспериментам в постели. Идея, что хороший секс иногда требует усилий, может, и неплоха сама по себе, но, как правило, все эти советы предполагают, что усилия будет предпринимать именно женщина³⁹.

Об этом бремени гетеросексуальной любви не забывают и многочисленные секс-руководства⁴⁰. Скажем, автор христианского справочника «Музыка простыней: раскрывая секреты сексуальной близости в браке» (Sheet Music: Uncovering the Secrets of Sexual Intimacy in Marriage) Кевин Леман пишет, что сексом «можно заниматься из отзывчивости, из чувства долга или ответственности, даже без большого желания». Да, «принудительно», но зато «вы делаете это из любви». В книге «Мультиоргазм на двоих: секреты, которые нужно знать каждой паре» (The Multi-Orgasmic Couple: Sexual Secrets Every Couple Should Know) прямо написано, что «заниматься сексом необходимо ради сохранения отношений». Даже автор «Секс-справочника состоявшейся лесбиянки» (The Whole Lesbian Sex Book) считает, что в отношениях должно действовать правило «никогда не отказывай». Ведь партнерша, которая не хотела заниматься сексом, все равно захочет им заняться, как только все дойдет до дела.

Но если принять за данность, что отношения так сильно зависят от секса, а недостаток полового влечения нужно компенсировать отзывчивостью и постоянной готовностью лечь в постель, то перед нами неизбежно встает вопрос: где граница между благородным вкладом во взаимное благополучие и неприемлемым принуждением к половому акту? «Нейтральное положение» женщины в удачных обстоятельствах превращается в желание и возбуждение, но в то же время может посеять в ней сомнения в ее праве отказаться от секса. Не вручает ли модель ответного влечения одному партнеру инструмент давления на другого?..⁴¹

Аргументы в защиту концепции ответного влечения сами по себе довольно показательны⁴². В трудах Бэссон особый упор делается на сексуальную мотивацию и стимулы. Она пишет, что женщину подталкивают к сексу в основном мотивы несексуального свойства — желание получить «награду» или «отдачу» вроде эмоциональной близости или чувства интимности. Начинать заниматься сексом в состоянии «нейтральности», как пишет Лори Бротто, «не только не аномально», но даже, напротив, «совершенно нормально для женщины, которая находится в долгих отношениях». Важно только «нормализовать ее недостаток сексуального желания в начале полового акта». В описании своей «мотивационно-стимулирующей» модели Бэссон вообще выражается очень характерно: «потенциальной возбудимостью» женщины она называет ее расположенность «быть подведенной к сексу».

Названия новых диагностических категорий, введенных в DSM-5, также отражают идею о том, что женщине не свойственно с самого начала чувствовать сильное половое влечение, да и, возможно, половое влечение как таковое. Согласно последней версии «Руководства», критерий «недостаток/отсутствие сексуальных фантазий и полового влечения» (HSDD) закреплен за мужчинами. Применительно к женщинам в DSM-5 не используется словосочетание «половое влечение», оно заменено на «сексуальный интерес». Из описания «нарушений в области сексуального интереса/возбуждения» у женщины исключены упоминания об эротических фантазиях, сексуальной инициативе, активной реакции на действия партнера. Есть только «интерес к сексуальной активности». Таким образом, согласно DSM-5, у женщины нет никакого «полового влечения», а следовательно, не может быть и его «нарушений». Разумеется, формулировки DSM не истина в последней инстанции, однако они все равно показательны: у мужчин есть половое влечение, у женщин — сексуальная мотивация и стимулы; у мужчин случаются расстройства полового влечения, а у женщин — расстройства «интереса/возбуждения». Эти тонкие семантические различия исключительно многозначительны: выходит, что вклад женщины в сексуальную жизнь пары скорее рассудочен, в то время как вклад мужчины больше связан с чистым либидо. Женщина «рассматривает возможность» секса, а мужчина просто его хочет. Интерес женщины к сексу, таким образом, гораздо менее «сексуален».

Модели сексуального поведения, конечно, нуждаются в пересмотре, а обстоятельства, от которых так зависит усиление или затухание возбуждения, — это очень важный аспект секса. Но действительно ли нужно исключать из словаря женской сексуальности все, что связано с «половым влечением»? Или, поступая так, мы, наоборот, рискуем еще глубже увязнуть в колее устаревших представлений о том, что для женщины секс — это всегда взвешивание рисков и интересов, а для мужчины — глубокая естественная потребность?

Клинический психолог Синди Местон и эволюционный психолог Дэвид Басс написали книгу «Зачем женщинам секс» (Why Women Have Sex). Заметим, что этот вопрос крайне редко (пожалуй, почти никогда) задается в отношении мужчин⁴³. Местон и Басс находят массу причин: секс нужен, чтобы поднять женскую самооценку, укрепить отношения в паре, отомстить, получить удовольствие, поправить настроение, выразить любовь, крепче привязать к себе партнера — и все это в произвольном порядке (здесь они близки Бэссон). Это практически отменяет идею «сексуальной мотивации»: если на вопрос «Почему?» можно ответить что угодно, он перестает что-либо значить.

Да и вообще, можно ли говорить о сексе в терминах «причин» и «стимулов»? Женщина в рамках этого дискурса предстает существом чрезмерно рассудочным. Сложное, загадочное явление женской сексуальности так и остается, по сути, неописанным. Рассуждения Бэссон, Местон и Басса перекликаются с представлениями о том, что женщинам вообще не присуща сексуальность, что это нечто внешнее и отдельное от их натуры. Женщина как будто стоит в стороне от «территории секса», навещая ее время от времени по определенным рациональным причинам: для деторождения, чтобы удовлетворить желание близости и теплоты или «достичь самозабвения», как писала Дана Денсмор. Секс вновь описывается как товар или ресурс, который женщина обменивает на что-то ценное. Женская сексуальность становится похожей на биржу со всеми ее показателями, договорами, отношениями купли-продажи.

Все это чревато превращением отношений между мужчиной и женщиной в худшую версию контракта, скрепленного мужским буллингом и давлением. Если женщина так ценит близость, что ради нее соглашается на секс, то недалеко и до ситуации, в которой женщина должна заняться сексом, чтобы получить то, что она, собственно, ценит. Этот дискурс не только нормализует мужскую сексуальную агрессию, но и еще сильнее отчуждает женщин от их желаний и удовольствия.

Если считать реактивность, «отзывчивость» главным свойством женской сексуальности, не пересматривая наши взгляды на сексуальность мужскую, то мы рискуем снова вернуться к осточертевшему клише: мужчина хочет и активно добивается секса, а женщина, хорошенько обдумав свои мотивы, решает, стоит ли ей ему уступить. Но в нашем мире женский отказ часто не воспринимается всерьез или становится началом выматывающих уговоров, а за согласие можно получить обвинение в распущенности или в меркантильности. Объявлять «отзывчивость» основой женской сексуальности, не меняя отношения к сексуальности мужской, — это просто рискованно.

Все эти рассуждения поощряют мужчин настаивать и добиваться, а женщин — взвешивать, подсчитывать и сопротивляться. Этот сценарий целиком и полностью скатывается к эксплуатации. Мужчины и так считают свое половое влечение биологической необходимостью, а женщин — способом его удовлетворения. Концепция ответного полового влечения может быстро превратить сексуальные отношения в кошмарный апофеоз принуждения.

Если на практике женщины и в самом деле занимаются сексом по расчету, как это объяснить? Допустим, женщиной движут мотивы несексуального свойства — например, желание порадовать партнера. Что ж, это вполне может быть социальным феноменом, а вовсе не особенностью женской сексуальности и уж тем более не биологическим фактом. Когда женский оргазм не считается обязательным, когда сексуальная жизнь женщины не слишком располагает к накалу страстей (откуда взяться желанию, если им часто пренебрегают), то неудивительно, что женщина занимается сексом по соображениям, не связанным с сексом.

Если женское половое влечение действительно сильнее зависит от обстоятельств, чем мужское (и, по утверждению Эмили Нагоски, более чувствительно к подавляющим внешним факторам), это тоже может объясняться социальными причинами: скажем, Girl X за то, что она снялась в порноролике, легко могут назвать шлюхой, а Джеймса Дина будут величать жеребцом. Проявления женской сексуальности часто жестоко осуждаются; женщины подвергаются харассменту; общество настаивает на контроле за женским телом; женщине постоянно напоминают о ее уязвимости перед мужской агрессией и ответственности за ее предотвращение. Стыд, страх, культурные запреты и травмы — часто сексуальные травмы — все это труднопреодолимые препятствия. И при этом женщина еще и должна гордо и уверенно заявлять о своих сексуальных желаниях. Неудивительно, что у многих женщин непростые отношения с половым влечением. Неудивительно, что половое влечение женщины так сложно разбудить и так легко погасить.

Все это не заданные особенности женской сексуальности, а результат того, как мир обращается с женщинами. К женщине предъявляется два несовместимых требования: ей нужно открыто выражать свои сексуальные желания и в то же время помнить, что ни ее безопасность, ни ее удовольствие не являются общественными приоритетами. Условия для веселых сексуальных приключений, свободы и порывов создает социальная среда. Нельзя признавать биологическим фактом то, что является продуктом общества, которое мы сами построили.

Жизнь мужчин тоже устроена непросто. С одной стороны, общество с готовностью принимает, одобряет и защищает их желания. Мальчики — как минимум те мальчики, которым повезло родиться с определенным цветом кожи и в определенной классовой среде, — приходят в этот мир с желаниями, к которым готовы приспосабливаться все. Право гетеросексуального мужчины на обладание женским телом считается чем-то совершенно естественным: например, отец Брока Тернера жаловался в интервью, что его сын получил приговор всего за «двадцать минут акта» (он называет изнасилование актом, и это говорит о многом, в частности о неразличимости полового акта и изнасилования в его глазах)⁴⁴. Половое влечение гетеросексуального мужчины признается биологической потребностью, потому что все складывается в его пользу, его желания социально приветствуются, хорошо изучены, облечены в приемлемую форму и охотно обслуживаются. Они глубоко укоренены в культуре, они процветают. Люди искренне считают, что мужской оргазм важнее. Мужчин сравнительно снисходительно судят за сексуальные преступления. Все это, конечно же, создает благоприятные условия для беспрепятственного прохождения цикла сексуальных реакций («желание — возбуждение — оргазм»), что так трудно дается женщинам (здесь важно сделать замечание о расовом неравенстве: сексуальность темнокожих мужчин фетишизирована и часто описывается как «необузданная животная тяга к сексу» и при этом осуждается больше, чем сексуальность белых мужчин, особенно когда дело касается контактов с белыми женщинами).

Итак, в целом социум поощряет мужскую сексуальность, однако он многого от нее требует. Ожидается, что мужчина будет вести себя как неутомимая секс-машина, — но стоит ли к этому стремиться? Он должен непрерывно покорять вершины гетеросексуальной маскулинности — но повод ли это для зависти? Необходимость постоянно быть наготове, все время демонстрировать высокое либидо, кого-то завоевывать, с кем-то соревноваться — это тоже дорога в никуда. Мужчины боятся неудач и унижений и знают, что не оправдавший общественных ожиданий самец подвергнется позору и издевательствам. Более того, будучи часто не в силах дотянуться до слишком высокой планки, заданной обществом, мужчина попадает в ловушку стыда и крайней неуверенности в себе, которые питают мужскую агрессию. Мужчины ненавидят женщин, чтобы им не пришлось ненавидеть себя.

Так же как и женщины, мужчины порой занимаются сексом не по зову полового влечения. Мотивом может быть желание доказать собственную мужественность, соответствовать общественным стереотипам и избежать насмешек. Дело не в том, что у женщин «мотивы», а у мужчин «влечение», — мы просто привыкли закрывать глаза на мотивы и стимулы, которые подталкивают мужчин к поиску новой партнерши. Мы делаем вид, что их нет, и по инерции считаем мужское половое влечение зовом природы, в то время как оно в той же степени социально обусловлено, что и женское.

Наши модели сексуальности не должны строиться на социальных конструктах, на предположениях вроде того, что мужчине всегда приятен секс, а женщина обменивает его на что-то более для нее ценное. И признавая, что в обмен на секс можно действительно получить близость, не нужно забывать, что секс и сам способен дать ее безо всякой торговли. Почему бы не принять за идеал взаимно приятный секс, который приносит удовлетворение обоим партнерам? Почему бы не начать менять наши социальные и культурные установки так, чтобы противоречивое женское сексуальное удовольствие стало осознаваться как ценность? Почему бы не признать сложность мужской сексуальности? Давайте возведем на пьедестал универсальное, демократичное, свободное от гендера наслаждение и доступный всем гедонизм — все то, что Софи Льюис назвала «экспериментом без границ и оков»⁴⁵.

Любая сексуальность в основе своей реактивна; всякое эротическое желание оформляется культурой. Давайте возьмем из концепции Бэссон самое важное — акцент на динамической природе полового влечения, рождающегося в отношениях, — и оставим за скобками разговоры о различиях мужской и женской сексуальности. Половое влечение зарождается в конкретный момент и в конкретных обстоятельствах, по-разному проживается каждым человеком и меняется под воздействием различных условий. Именно поэтому секс для нас что-то значит — это не просто функциональный акт, это событие, полное смысла. И если мы хотим, чтобы секс приносил нам радость и удовлетворение, мы должны направить все свои усилия и всю энергию на формирование социального и культурного контекста, который будет этому благоприятствовать.

3

О возбуждении

«Девушки любят секс — даже больше, чем мы»¹, — утверждает некий гуру пикапа, у которого социолог Рэйчел О'Нил взяла интервью для книги «Соблазнение» (Seduction). Любят, но, продолжает гуру, приучены себя сдерживать, потому что боятся показаться распутными. Перед тем как согласиться заняться сексом, женщина для вида отнекивается (на омерзительном языке пикапа это называется «символическим сопротивлением»). Но если уж она согласилась пойти к мужчине домой, то секс ему практически гарантирован, и «она понимает это так же хорошо, как и ты». Просто «придется немного поуламывать ее, чтобы потом она не чувствовала угрызений совести». Если «девушка всерьез отказывается, к ней нужно прислушаться… К счастью, в 99% случаев она отказывается не всерьез». Итак, отказ женщины заниматься с мужчиной сексом — это пустые слова, которые она произносит исключительно для сохранения своей репутации. Настоящие пикаперы знают, что нужно просто достучаться до потаенного желания, которое она тщательно скрывает.

Но откуда им известно, чего именно женщина хочет, учитывая, что свои желания и чувства она прячет? Ответ таков: женщину выдает ее тело. «То, что девушки говорят, и то, что они выражают невербально, — две разные вещи», — делится с О'Нил еще один собеседник. «Тело девушки жаждет секса, хотя сама она упорно сопротивляется этому желанию», — вторит ему другой. Женщина и ее тело расходятся в показаниях — и верить нужно телу.

И это широко распространенное мнение (вспомните описания в духе «она там вся намокла»). В фильме Вачовски «Связь» (Bound) две женщины, Вайолет и Корки, влюбляются друг в друга и собираются украсть крупную сумму денег у мужа Вайолет, мафиози. Первый раз чувствуя сексуальное влечение к Корки, Вайолет берет ее руку и сует себе под юбку. «Если ты не веришь глазам, поверь своим ощущениям», — говорит она. В сцене первой порки из «Пятидесяти оттенков серого» Анастейша мечется в руках Кристиана Грея [12], крича от боли. Даже «лицо ее болит». Но Кристиан Грей вводит ей пальцы во влагалище, приговаривая: «Почувствуй меня. Твоему телу нравится то, что я делаю, Анастейша». Он подразумевает, что физическое возбуждение партнерши указывает на настоящее удовольствие и наслаждение. Оно развязывает герою руки, позволяя не обращать внимания на ее слова и чувства.

Действительно, женщины иногда возбуждаются во время изнасилования². Возбуждение сопровождается выделением смазки и порой даже заканчивается оргазмом. Адвокаты насильников часто используют этот факт как козырь в судебных процессах, доказывая таким образом, что «женщина хотела этого сама» (согласно исследованиям историка Джоанны Бурке, эта практика была широко распространена в начале XX в.; в наши дни формулировки стали гораздо более обтекаемыми)³. Факт возбуждения женщины в ходе изнасилования, безусловно, может шокировать и смущать, но только в том случае, если мы устанавливаем прямую связь между физическим возбуждением, удовольствием, желанием и согласием. На деле, однако, как полагают сексологи, возбуждение является рефлекторной реакцией организма, смысл которой состоит в защите половых органов женщины от повреждений и инфекций. Приток крови к половым органам и выделение смазки, пишет Эмили Нагоски в книге «Как хочет женщина», — «это не признак желания». И не признак удовольствия — это просто «физиологический ответ организма»⁴.

Однако, как видим, некоторые мужчины считают эти физиологические реакции чем-то бо́льшим и на их основе строят свои рассуждения о том, как «ее тело жаждет секса». Возбуждение сейчас подробно изучается исследователями. Так, живейший отклик вызвали эксперименты, проведенные сексологом Мередит Чиверс и ее коллегами⁵. Участники эксперимента лежали в удобных мягких креслах с откидывающимися спинками. К их гениталиям были прикреплены измерительные приборы: у мужчин — пенильный плетизмограф, регистрирующий изменение окружности и объема члена; у женщин — вагинальный плетизмограф, небольшой акриловый зонд размером с тампон, отслеживающий изменения в кровоснабжении слизистой оболочки влагалища. Участникам демонстрировались видеоролики следующего содержания: мужчина и женщина занимаются сексом; обнаженный мужчина идет по пляжу; две женщины занимаются сексом; мужчина делает минет другому мужчине; спариваются обезьяны бонобо. Ролики длились по полторы минуты и перемежались показами спокойных умиротворяющих пейзажей, чтобы возбуждение участников эксперимента могло погаснуть.

Мужчины демонстрировали признаки физиологического возбуждения, наблюдая за тем, что они сами до начала эксперимента назвали возбуждающим, — занимающейся сексом гетеросексуальной или гомосексуальной парой, в зависимости от своей сексуальной ориентации. Большинство мужчин никак не отреагировали на ролик с обезьянами. Женщины, однако, вне зависимости от ориентации, возбуждались от просмотра буквально каждого видеоролика, включая ролик со спариванием бонобо. У женщин возбуждение, выражаясь научно, было неспецифичным, в то время как у мужчин — специфичным, оно соответствовало характерным для каждого конкретного мужчины сексуальным желаниям и вкусам. Выходит, женщин заводит все подряд?..

Однако, будучи физиологически возбужденными, участницы эксперимента утверждали, что не испытывают сексуального возбуждения. Они, помимо прочего, должны были оценивать субъективное ощущение уровня своего возбуждения с помощью кнопочной консоли. Опыт показал, что, с одной стороны, женщины возбуждаются в ответ на более широкий набор стимулов (в том числе просматривая ролики со спариванием обезьян), а с другой — что они демонстрируют так называемое рассогласование между генитальным возбуждением и субъективным ощущением сексуального подъема: то, что говорили участницы эксперимента, и то, как реагировали их тела, не совпадало⁶.

После опубликования результатов исследования многие поторопились сделать далекоидущие выводы о том, что женщины куда сильнее похожи на мужчин, чем кажется, и гораздо более сладострастны и порочны, чем принято считать. Женщинам стали приписывать хаотичную и извращенную чувственность, реагирующую на самые разнообразные и неожиданные визуальные раздражители. В конце концов, именно женщины возбуждаются, наблюдая за спариванием бонобо [13].

Уэнздей Мартин в книге «Неправда» (Untrue) заявляет, что женщины, по крайней мере в душе, — это «неразборчивые всеядные создания», «фрики» и «сексуальные анархистки»: «Нашему либидо пофиг, на что щелкать»⁷. Для Мартин результаты эксперимента Мередит Чиверс стали доказательством того, что женщинам нужно большее сексуальное разнообразие, чем то, которое предлагают традиционные моногамные отношения. Секс-коуч Кенет Плей вторит ей: мол, пора подвергнуть сомнению «устаревший стереотип о женщинах, которые не очень-то и хотят секса⁸. На самом деле они любят секс так же, как мужчины, если не больше». В книге 2013 г. «Чего хотят женщины?» (What Do Women Want?) Дэниел Бергнер сокрушается о том, что «женщина — это один сплошной разлад»: «Результаты опросов противоречат данным плетизмографов, противоречат целиком и полностью. Разум женщины отрицает ее тело». Женская сексуальность в его книге предстает извращенной,парадоксальной и, по сути, непостижимой⁹. Она подрывает «успокаивающее мужчин и привычное представителям обоих полов» представление о том, что женщины лучше мужчин приспособлены к моногамии (Бергнер пишет, что его текст «до смерти напугал одного из редакторов»). Уэнздей Мартин, со своей стороны, поет Мередит Чиверс дифирамбы за то, что ее исследовательская группа открывает миру правду о женской сексуальности, снимая с нее многовековые наслоения предрассудков и запретов, которые «так плотно укутывали и сковывали женщину, что сделали ее чужой самой себе и собственному либидо»¹⁰. Ученые, считает она, бросают вызов «самым закоренелым и тщательно выпестованным представлениям социума о том, кто такие женщины»¹¹. Они помогают нам «переосмыслить, заново оценить и, наконец, раскрыть» наше сексуальное «я»¹². Научные исследования, по мнению Мартин, это не что иное, как ключ к полноценной сексуальной жизни и политическим свободам. Полное название ее книги звучит так: «Неправда: почему почти все, что мы знаем о женщинах, половом влечении и неверности — ерунда и как наука может нас освободить»¹³ (Untrue: Why Nearly Everything We Believe About Women, Lust, and Infidelity Is Wrong and How the New Science Can Set us Free).

Уэнздей Мартин и ее единомышленники уверены, что завтра секс снова будет «добрым» только благодаря науке. Сексологические исследования обещают нам, если снова цитировать Фуко, «безусловные истины и блаженство», соединяя «азарт познания» с «вожделением земных наслаждений». И все эти истины и благодати откроются нам через внимательное и самоотверженное изучение женского тела.

Нужно подчеркнуть, что книги вроде «Неправды» пишутся с благими намерениями; в них искренне осуждаются формирующие женскую сексуальность двойные общественные стандарты. Любая женщина, которая в своей жизни хоть раз сталкивалась с сексуальными проблемами, неуверенностью, шеймингом, боязнью осуждения или непосредственной угрозой изнасилования, без лишних объяснений поймет мысль о том, что ее сексуальность стала жертвой общественного давления. Так же легко воспринимается концепция о «разобщении» разума и тела женщины.

Но действительно ли научные исследования секса могут снова сделать его «добрым»? И как нам в этом поможет информация о физиологических аспектах процесса возбуждения? Брук Маньянти в книге «Секс-миф» (The Sex Myth) тоже пишет о разнице «между тем, что женщина называет возбуждающим, и тем, от чего на самом деле приходит в возбуждение ее тело». Нам только кажется, будто мы знаем, «что заводит людей, но данные сексологических исследований дают другую картину». Маньянти считает, что истинным возбуждением является именно физиологический, генитальный отклик на сексуальные стимулы — ведь разуму и чувствам остается только следовать за ним. Элейн де Боттон также называет выделение вагинальной смазки и эрекцию пениса «бесспорными маркерами искренности»¹⁴: это физиологическая реакция, ее нельзя симулировать. Но физиологическим реакциям нельзя приписывать искренность. Они не говорят нам ничего определенного ни о сексуальных желаниях, ни и о самом процессе возбуждения. Искренними могут быть только люди.

Почему нам так хочется приравнять генитальное возбуждение к сексуальному желанию? Отчасти из-за того, что генитальное возбуждение и сопутствующее ему выделение вагинальной смазки являются обязательными условиями хорошего секса; уменьшение лубрикации во время и после менопаузы всегда доставляет женщинам сильное неудобство. Но помимо этого, гетеросексуальные женщины часто придают ему большое значение из-за склонности мужчин торопливо — нередко до того, как к этому полностью готова женщина, — переходить к пенетрации. Наличие вагинальной смазки в этом случае как бы демонстрирует, что все хорошо, что проникновению предшествовала прелюдия и все происходит в ритме, оптимальном для женщины, а не для мужчины. Генитальное возбуждение способствует получению оргазма и снижает физический дискомфорт, поэтому мы часто приравниваем его к удовольствию, особенно если учесть повсеместную ориентацию секс-руководств на гетеросексуальные отношения.

Кроме того, получить достоверную информацию от участников любого научного эксперимента в целом очень сложно: люди часто ошибаются, неосознанно искажают факты или просто привирают, о чем бы ни спрашивали их ученые — о продолжительности сна, употреблении алкоголя или об эротических переживаниях. В том, что говорят участники исследований, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Говорить правду бывает неловко, особенно когда речь идет о сексуальной жизни: люди стыдятся собственных предпочтений и хотят выглядеть более «нормальными». Социологам и психологам почти невозможно полагаться только на опросы, потому что их участники часто просто не могут дать чему-либо адекватную оценку. На этом фоне «объективные» физиологические показатели, у которых к тому же имеется длинная история успеха, внушают доверие.

В XX в. получили наиболее широкое распространение два подхода к теме сексуальности. Первый зародился еще в конце XIX в. в работах Хэвлока Эллиса, Рихарда фон Крафт-Эбинга и Зигмунда Фрейда. В его основе лежит доброжелательный интерес к человеку, а также несколько патологическая одержимость разнообразными «сексуальными девиациями». В центре всех работ этих ученых стояла человеческая личность. Ее всестороннее и внимательное изучение давало исследователям возможность сделать выводы о сексуальности.

Второй подход связан с именами Альфреда Кинси (он публиковал свои исследования в конце 1940-х и начале 1950-х), Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон (их первая книга, как я уже упоминала, вышла в 1966 г.). Они опирались исключительно на статистику и большие объемы данных, измеряя одни и те же показатели у бесчисленного количества людей. Кинси с коллегами буквально проводил «ковровые бомбардировки» опросниками, задействовав в одном из своих исследований шестнадцать тысяч человек. В лабораториях Мастерса и Джонсон исповедовали другую форму тщательности: вуайеристские проникающие в тело камеры, датчики и сенсоры на механических секс-устройствах.

Альфред Кинси, энтомолог по образованию, был одержим сбором данных; его работы поражают как минимум размахом, масштабом учета и каталогизации. До того как он обратился к сексологическим штудиям, Кинси прочесал всю территорию США, описывая разновидности орехотворок. С тем же, достойным судмедэксперта, педантизмом он подошел к изучению человеческой сексуальности¹⁵. Его команда, вооружившись анкетами из трех сотен вопросов, проводила двухчасовые интервью с каждым участником исследования. За единицу измерения сексуального опыта Кинси принял «сексуальную разрядку»: он подсчитывал оргазмы и выяснял, в каких обстоятельствах люди их получают. Вопросы, включенные в его анкету, касались того, в каких обстоятельствах и позах опрашиваемые занимаются сексом, какой секс предпочитают, как часто получают оргазм; другая часть опросника охватывала темы мастурбации, гомосексуальности, сексуальных контактов с животными, сексуальных проблем и расстройств.

Кинси признавал, что «сексуальная разрядка» не идеальная единица измерения сексуального опыта, но считал, что это единственный достаточно надежный и поддающийся учету показатель, на основании которого можно строить статистическое исследование. Акцент на оргазме — и вынесение за скобки всего, что не ведет к оргазму, — принесли некоторые плоды. Так, например, Кинси, а за ним и Мастерс, и Джонсон стали рассматривать женский оргазм как объективное явление, освободив сексуальную жизнь женщины от ранее считавшейся необходимой связи с замужеством и деторождением. Кроме того, это позволило Кинси низвести секс между состоящими в браке мужчиной и женщиной до рядовой активности в длинном ряду сексуальных практик, включающем мастурбацию, гомосексуальный секс и секс с животными. Таким образом, вынесение оргазма в центр исследования позволило Кинси игнорировать давно сложившуюся иерархию норм и «девиаций».

Результаты исследований Кинси произвели скандал в консервативном американском обществе 1950-х. Согласно собранным им данным, около 90% мужчин занимались сексом до брака и почти треть мужчин имели тот или иной гомосексуальный опыт, сопряженный с получением оргазма. Половина женщин, вступая в брак, уже не были девственницами, и две трети испытывали оргазм до замужества. Около трети опрошенных мужчин и женщин переживали как минимум один гомосексуальный опыт. 8% мужчин испытывали оргазм при сексуальном контакте с животными. Ставя в центр исследования оргазм, Кинси руководствовался исключительно математической логикой, но пришел к политически и социально заряженным результатам. Гетеронормативные установки послевоенного американского общества были разнесены в пух и прах, и социум ответил резким отпором. Конгресс инициировал расследование деятельности Кинси, а Фонд Рокфеллера перестал спонсировать его работу.

Выборка участников исследования Кинси не была репрезентативной: большую часть из них составляли белые американцы. Более того, хотя ученый понимал, что выбранные им методы небезупречны (будут ли люди говорить интервьюерам правду при наличии строгого социального табу на обсуждение секса?), он предпочитал умалчивать об этой небезупречности: и о специфической психологической обстановке на интервью, и — особенно — о тактике их ведения. Задавая интервьюируемому вопрос о каком-либо сексуальном опыте, Кинси сразу спрашивал, когда тот впервые его испытал, пренебрегая вопросом о том, испытывал ли интервьюент его вообще. Предполагалось, что это помогает людям преодолеть смущение, но можно расценить это и как давление. Интервью — это в целом довольно ненадежный источник данных. Кинси, одетый в твидовый пиджак и галстук-бабочку, забрасывал вопросами собеседников, многие из которых, возможно, никогда раньше не обсуждали секс ни с кем, тем более в таких откровенных подробностях. Исследователь, сам того не желая, мог сильно повлиять на их ответы. В подчеркнуто строгой, деловой обстановке интервью с большой вероятностью могут родиться определенные фантазии. Нейтральный и непредвзятый опрос на деле может показаться кому-то странно эротическим или как минимум провокационным.

Сексологи пытаются рассматривать «сексуальную личность» (или даже просто тело) вне культурного и социального контекста, пытаются вычленить некую чистую сексуальность, не затронутую влиянием внешнего мира. Но это просто идеалистическое стремление к упрощению, чистая иллюзия: объект исследования нельзя изолировать от реальности. Кроме того, ученые часто не принимают во внимание эротизм самого процесса и атмосферы сексологического исследования. Мастерс и Джонсон просто не могли так или иначе не повлиять на происходящее: например, у участников эксперимента сексуальное напряжение могло возникнуть, скажем, от осознания того, что они занимаются сексом за закрытыми дверями в респектабельном учебном заведении и при этом за ними внимательно кто-то наблюдает. Абсолютно исключить себя из процесса наблюдения не могут и современные сексологи: их зонды, удобные кресла, строгие ограничения и методы стимуляции не скрывают, а скорее метонимически представляют исследователей. Все подобные эксперименты — это, по сути, вуайеризм, и как бы ученые ни старались подходить к изучению секса объективно и бесстрастно, им не откреститься от собственной природы.

Кинси измерял и подсчитывал все, что мог, как и Мастерс и Джонсон. Их респектабельные выходы в белых лабораторных халатах служили подтверждением научной состоятельности их работ. Сексологам всегда приходится тщательно заботиться о своем имидже, и именно поэтому они настойчиво и даже в ущерб достоверности исследований уверяют публику в объективности своих методов. А поскольку с нейтральностью и объективностью (самыми почитаемыми в науке качествами) ассоциируется прежде всего количественный анализ, сексология часто берет его на вооружение. Ученые надеются таким образом убедить публику и, возможно, себя, что они на сто процентов нейтральны, объективны, а главное, ни в коем случае не вуайеристичны. В общем, сексологи по-прежнему измеряют и подсчитывают все, что только можно¹⁶.

Экспериментальным методам поют оды в современных обзорах научных достижений. Предполагается, что именно они должны очистить желание от культурной накипи, отмести субъективность личных рассуждений и явить нам трепещущую влажную суть истинной сексуальности. Всех воодушевляет мысль о том, что плетизмографы, регистрирующие увлажненность влагалища, и устройства, отслеживающие сердцебиение и расширение зрачков, могут наконец поведать нам о том, чего хотят женщины. Эта мечта — мечта докопаться до правды — так привлекательна, потому что наша культура — это культура измерения. Мы свято верим в то, что, если что-то можно измерить, оно должно быть измерено, и в то, что, будучи измеренным, оно сообщит нам нечто важное, откроет истину.

Все манипуляции, совершаемые участниками и над участниками современных сексологических исследований, должны удовлетворять требованиям университетских этических комиссий. Испытуемым обычно запрещается мастурбировать, и они часто обездвижены: на сексологические эксперименты деньги и так выделяют со скрипом, но получить финансирование особенно сложно, если в описании эксперимента не прописаны ограничения на собственно секс и мастурбацию. Что же изучают в ходе таких экспериментов? Я лично сомневаюсь, что мы действительно наблюдаем развитие сексуального возбуждения и желания, с помощью плетизмографа измеряя прилив крови к вагине. Мне кажется, мы просто наблюдаем прилив крови к вагине, пока женщина смотрит выбранную не ею порнографию, при этом не шевелясь и ни в коем случае не трогая себя.

В лабораторных условиях возбуждение обычно изучают, подвергая участников эксперимента воздействию разнообразных сексуальных раздражителей. Какие раздражители считаются подходящими? Иногда допускаются сексуальные фантазии, но чаще всего используются сделанные во время полового акта аудиозаписи, а также порнографические изображения и видео¹⁷. Исследователи редко углубляются в вопросы реакции на порнографию конкретного вида (хотя такие вопросы есть). Обычно порнографию считают условно нейтральным раздражителем, реакция на который позволяет сделать объективные выводы о женской сексуальности.

Но порнография отнюдь не нейтральна: исследования, нацеленные на изучение реакции на разные ее виды, демонстрируют, что женщины неодинаково воспринимают различный визуальный порноконтент¹⁸. Они, судя по всему, испытывают более сильное субъективно воспринимаемое сексуальное возбуждение, смотря специально «ориентированные на женщин» фильмы, а не стандартное, повсеместно доступное порно. К тому же последнее имеет свойство подавлять субъективно переживаемое возбуждение женщины, но при этом не ухудшает физиологический генитальный ответ. От просмотра типовой порнографии женщина физиологически возбуждается так же, как от любой другой, но воспринимает ролик обычно более негативно. Генитальное возбуждение не меняется при смене сексуального раздражителя, однако субъективно женщина оценивает возбуждение от каждого конкретного вида порнографии неодинаково.

Мы можем по-разному трактовать эти результаты. Например, как доказательство того, что женщину в целом возбуждает любое порно, но при этом она разобщена со своим телом: на сознательном уровне не понимает, что ей нравится и чего она подспудно хочет, и даже отрицает свои желания. Или же можно прийти к другому заключению: женское тело физиологически реагирует на любую порнографию (ведь это, в конце концов, мощный стимул, специально разработанный для провоцирования телесного ответа), в то время как женщина как личность предпочитает только определенные ее виды. Генитальное возбуждение не говорит нам абсолютно ничего о субъективной сексуальности — о том, что и кому нравится. Оно касается исключительно физиологии.

Чрезвычайно важно и то, что женщины сообщают о более высоком уровне субъективного сексуального возбуждения, когда им показывают расширенную подборку изображений, а также комбинируют аудио-, визуальные и печатные материалы. При наблюдении за разнообразными телами, позами, видами половых актов — и при просмотре более длинных видео — разница между генитальным и субъективно воспринимаемым возбуждением у женщин нивелируется. Так, может быть, муссируемое всеми «рассогласование» между телом и сознанием женщины есть не что иное, как недостаток методологии исследования, промах в подходе к измерению сексуальных реакций? Мне именно так и кажется.

Закройте глаза на некоторые условия своего эксперимента — искусственную обездвиженность его участников, демонстрацию коротких нарезок из типовой порнографии — и, когда результаты покажут вам пресловутое «рассогласование», просто сделайте вывод о том, что женщины глухи к телесным сигналам возбуждения. Да, вы оказались в рамках неких заранее сделанных предположений о том, какой порноконтент возбуждает женщин, и о том, что изучение физиологических реакций вообще помогает раскрыть тайны субъективного восприятия возбуждения. Вы также подписали согласие на уравнивание сексуального и генитально-физиологического. Допущения относительно понимания эротики заранее встроены в методы, с помощью которых изучаются сексуальные реакции человека. Женщина может вообще не считать эротически привлекательным то, что ей показывают ученые. Именно поэтому наблюдаемое в лабораторных условиях «рассогласование» между генитальным возбуждением и его восприятием ничего не значит. Все эти эксперименты в итоге ничего не говорят нам о природе сексуального возбуждения.

И это неудивительно. Разве данные, которые были получены в результате лабораторного эксперимента, оторванного от реальной жизни и заключающегося в пассивном просмотре порнографических роликов человеком, облепленным датчиками, вообще могут дать нам представление о чем-то за пределами этих искусственных условий? Все это бесконечно далеко от сложного, психологически напряженного, динамичного межличностного контекста, в котором обычно разворачивается половой акт (удачный или не очень) и в котором раскрывается сексуальное желание. Порнография — это совсем не нейтральный стимул, это контент, сильно искажающий результаты. Зацикленность сексологии на лабораторных экспериментах выдает нежелание ученых изучать то, что происходит с телом и психикой человека во время реального полового акта.

Конечно, идея исключения из научного анализа всех субъективных факторов очень соблазнительна. Они действительно часто вводят нас в заблуждение. Однако можно предположить, что существуют области, в которых именно субъективные данные имеют наиболее важное значение. И сексуальность может быть как раз такой областью — царством частного и субъективного. Секс — один из самых трудных для научного изучения феноменов. Он является формой взаимодействия индивидов, а половой акт происходит в конкретных обстоятельствах, которые практически невозможно искусственно воспроизвести. Сексуальность человека поистине фантастична, полна неожиданных смыслов и игры воображения. Она же глубоко связана с культурой. Но иллюзорное представление о том, будто бы отказ от путаных показаний сознания приведет нас к истине тела, весьма заразительно, и сексологи в основном предпочитают разделять его. Это представление тесно связано с установкой нашей культуры на то, что, выражаясь словами антрополога Мэрилин Стразерн, «все истинное и естественное сокрыто в глубине»¹⁹. Его же подкрепляет уверенность в том, что мы можем разработать объективную методику для изучения секса.

Да, женщины испытывают физиологическое возбуждение от самых разнообразных стимулов — и от просмотра видео с совокуплением бонобо, и от сексуального надругательства, будь то фантазии на тему изнасилования или изнасилование реальное²⁰. Но напрямую переходить от измерений генитального возбуждения к выводам относительно сексуальных желаний женщины — значит фальсифицировать данные. Конечно, хотелось бы верить в то, что тело не лжет. Но оно и не лжет, оно просто дает нам весьма противоречивую информацию. Физиологические реакции не главное, и нельзя опираться исключительно на них. Если мы действительно хотим сделать секс «добрым» и приносящим удовольствие всем его участникам, то нам нужно обращать внимание прежде всего на субъективные компоненты сексуальности. Необходимо внимательно слушать то, что женщины говорят о сексе.

Когда речь идет о мужчинах, мы оцениваем физиологическое возбуждение совершенно по-другому. В 1999 г. американский политик Боб Доул принял участие в запущенной Pfizer рекламной кампании «Виагры». Это был довольно рискованный шаг. Чтобы смягчить реакцию публики и избежать публичного конфуза, сценаристы ролика сделали акцент на том, что проблемы с эрекцией у Доула были вызваны лечением рака простаты. Таким образом, состояние, которое долгие годы стигматизировали под ярлыком «импотенция», отделялось от человека и переносилось в область обезличенных побочных эффектов лекарств.

Pfizer впервые вывел на рынок «Виагру» в 1998 г. Сегодня на рынке множество препаратов для увеличения потенции, но тогда компания, будучи пионером, ступала на зыбкую почву. Рекламная риторика должна была быть выстроена таким образом, чтобы пресекать любые сомнения в наличии у мужчин сексуального желания. Проблемы с эрекцией представлялись как некая мелкая физиологическая, почти механическая неполадка. Утверждалось, что «Виагра» улучшает кровоток и усиливает прилив крови к половым органам, обеспечивая эрекцию, но темы пониженного сексуального желания и связанной с ним «мужской силы» не поднимались²¹. Этот тон был выбран неспроста: разработчики рекламной стратегии понимали, что люди склонны воспринимать пониженное сексуальное желание у мужчины как нечто «немужественное» и «стыдное». Не хотеть секса вообще для мужчины более унизительно, чем столкнуться с временными эректильными проблемами почти технического свойства. Большинство мужчин, страдающих эректильной дисфункцией, испытывают стресс, и именно поэтому «Виагра» оказалась такой баснословно успешной. В конце концов, что останется от мужчины, если забрать у него секс? Общественно одобряемая маскулинность равняется высокому либидо, здоровому сексуальному аппетиту и постоянной готовности к коитусу.

Женщина, как внушают нам авторы секс-руководств, пикап-гуру и Кристиан Грей, не понимает, чего хочет ее тело, или скрывает свои потаенные желания. Мужчина, если судить по рекламе «Виагры», никогда не теряет этой связи между разумом и телом. Но при этом сознательный интерес к сексу считается более существенным свидетельством «половой силы» мужчины, чем его фактическая способность заняться сексом. То есть у мужчин в противопоставлении разума телу доминирует разум, и нас ничего не смущает в этом раскладе. Принятая в обществе иерархия физиологического и психологического для женщин и мужчин устроена по-разному: мужчина может решать за себя сам, а женщина — нет.

В 1941 г. американское издательство DC Comics впервые выпустило комикс о Чудо-женщине. Облаченная в красные кожаные сапоги и золотую тиару, она стала первой американской супергероиней. В качестве создателя образа был указан Чарльз Молтон. Под этим псевдонимом скрывался психолог и теоретик феминизма Уильям Марстон, которому помогала его жена Элизабет Холлоуэй, также психолог. Пара жила в полиаморных отношениях с Олив Бирн, племянницей знаменитой активистки и основательницы «Лиги контроля над рождаемостью» Маргарет Сэнгер. По задумке Марстона, Чудо-женщина должна была воплощать «женственность сильную, свободную и отважную» и вдохновлять девочек быть уверенными в себе, завоевывать свое место в обществе и не бояться браться за традиционно «мужские» занятия и профессии²². Образ был нацелен, как говорил его создатель, на «психологическую пропаганду нового типажа женщины, которая может управлять миром».

Оружием Чудо-женщины было волшебное лассо, которое заставляло пойманного им человека говорить правду. В «Тайной истории Чудо-женщины» (The Secret History of Wonder Woman) Джилл Лепор указала на связь этой детали с практиками БДСМ, с захватами, связываниями и пленением, возможно, даже наказанием. Но лассо Чудо-женщины выступало и как своего рода феминистский детектор лжи. И кто же, как вы думаете, внес существенный технический вклад в изобретение современного полиграфа?²³ Уильям Марстон собственной персоной. Ранние способы детекции лжи базировались на достижениях криминалистики XIX в.: считалось, что говорящего неправду человека выдает его собственное тело — он краснеет, потеет, у него учащается сердцебиение²⁴. Марстон вывел методики детекции лжи на новый уровень, разработав в 1915 г. технологию измерения систолического кровяного давления и придумав делать регулярные его замеры во время опросов.

Полиграфические процедуры поразительно недостоверны — и все же они приобрели значительную популярность, не в последнюю очередь благодаря Марстону и его таланту убеждения. За последние сто лет их применение даже расширилось, несмотря на всевозрастающее число исследований, доказывающих научную несостоятельность полиграфологии. Детекторы лжи не в состоянии безошибочно определить, говорит ли человек правду, потому что не существует физиологического показателя, однозначно связанного с ложью. Учащенный пульс и сердцебиение могут выдавать не только чувство вины, но и просто общее беспокойство или нервозность. Сторонники использования полиграфа тем не менее считают его полезным инструментом — в умелых руках. Иногда он действительно вызывает внезапные признания и позволяет эффективно наблюдать за поведением человека, потому что, если цитировать книгу Иэна Лесли «Прирожденные лжецы» (Born Liars), «люди верят в непогрешимость детектора лжи»²⁵. Он выводит на чистую воду людей с нечистой совестью, потому что те уверены во всемогуществе техники. То есть полиграф работает скорее как плацебо — потому что человек уверен в том, что полиграф работает. Нельзя забывать и о его месте в культуре: сцены с детектором лжи есть во многих фильмах, он то и дело заставляет героев потеть, угрожая обнажить правду, которую не в силах скрыть их тела.

За полиграфом всегда стоит тень его криминалистического прошлого. Однако он был популярен и как инструмент, позволяющий раскрыть загадки женской сексуальности. В 1928 г. Марстон и Бирн в присутствии журналистов и фотографов провели эксперимент в нью-йоркском театре Embassy (по сути, он мало чем отличался от современных сексологических исследований). Они надели на запястья шести танцовщиц кордебалета — трех блондинок и трех брюнеток — тонометры. Девушкам было предложено просмотреть кульминацию немого черно-белого романтического фильма «Плоть и дьявол» с Гретой Гарбо в главной роли. Во время просмотра Марстон и Бирн периодически снимали показания тонометров. Оказалось, что брюнетки волновались больше блондинок.

В начале карьеры Марстон часто печатал в журналах рекламные статьи, пытаясь продвинуть свой детектор лжи в качестве идеального прибора для семейного консультирования. К примеру, писал он, верность супруги можно проверить, просто измерив ее давление во время поцелуя с мужем, а потом с другим привлекательным мужчиной и сравнив показатели. На детектор лжи, таким образом, с самого начала была возложена функция открытия «правды тела», которую скрывала или искажала подозреваемая — женщина. Непостижимые и лживые женщины так и напрашивались на полиграфологические исследования. Полиграф должен был вытащить на божий свет их сексуальные желания — показания их тел.

Но прогресс не стоит на месте, и сегодня сексологи предпочитают открывать «правду женского тела» с помощью более современных технологий. Например, уже описанной выше вагинальной плетизмографии. Полиграф регистрирует ложь, плетизмограф — правду, но необходимость их использования объясняется одинаково: доверять можно только и исключительно телу женщины. Если поверхности тела недостаточно, то нужно перенести исследования вглубь тела. И эксперименты с детектором лжи, и вагинальная плетизмография базируются на убежденности сексологов в том, что сексуальность нельзя изучать с помощью внешних наблюдений и уж тем более интервью; нет — она скрыта где-то внутри.

И те и другие пытаются зафиксировать то, что Линда Уильямс называет «безумием видимого»²⁶. В 1989 г. она написала потрясающую книгу «Хардкор» (Hardcore) — одно из первых серьезных научных исследований порнографического кино. Уильямс утверждает, что в его развитии важнейшую роль играет поиск способа изображения женского наслаждения: оно трудноуловимо, но передать его нужно так же четко и однозначно, как мужскую эрекцию и эякуляцию. Главным в порнографическом кино становятся попытки запечатлеть «безумие видимого» в женском теле.

Детектор лжи, чтобы добраться до правды, фиксирует физиологические реакции организма, и то же самое делает плетизмограф, измеряя генитальное возбуждение. И те и другие эксперименты отдают одержимостью, манией выслеживать и разоблачать. И в тех и в других, несомненно, есть что-то похотливое. И преследование, и захват эротичны; зыбкая женская сексуальность наконец оказывается в плену.

Женщина, которую изучает — а вернее, создает — современная сексология, скрывает свои желания от самой себя и от всех остальных. Ученые и их благосклонные последователи настаивают на том, что женская сексуальность должна быть досконально изучена, возбуждение — измерено, желание — разоблачено. Но зачем?..

В фильме Джоша Аппиньянези «Женщина, человек, зверь» (Female Human Animal) главная героиня, писательница Хлоя Аридхис, организует в ливерпульском музее Тейт выставку художницы Леоноры Кэррингтон. Перед открытием, заканчивая кое-какие мелочи, она то и дело замечает привлекательного незнакомца, который, кажется, играет с ней в прятки в музейных залах. Он по-птичьи свистит героине в окно; она видит его сквозь пластиковые завесы, разделяющие два зала; то находит его, то теряет из вида; выходя из здания, снова замечает незнакомца, и снова он исчезает. Хлоя пытается навести о нем справки у администратора музея. Пока она мучительно неловко пытается описать этого мужчину и что-то бормочет администратору, за ее спиной вдруг появляется полицейский из Скотленд-Ярда. Несколько высокомерно и официально он сообщает ей, что у здания был замечен темноволосый мужчина высокого роста. По его тону понятно, что следователь считает мужчину опасным, хотя все его слова поразительно туманны и неопределенны.

Это фильм о последствиях проявленного женского желания. Эротическое томление и любопытство у женщины всегда идут рука об руку с осторожностью, подозрительностью и ощущением опасности. Тут же рядом находится сознание своей ответственности за риск — ведь, как известно, женщина заранее предупреждена. Признаться в своих желаниях — значит признать свою вину. Желание и вина, сексуальное влечение и ответственность едины. Проявленное женщиной желание будит у людей подозрения, а проявленное вожделение грозит общением с судьей и криминалистами.

Женщина боится мужской агрессии, но она опасается и вопросов о собственных сексуальных желаниях. Ей не нравится, когда кто-то вообще пытается пролить яркий свет на эту область: и фактически, то есть в суде, и фигурально.

Хлоя взбудоражена образом загадочного незнакомца — ее любопытство и ее желание разожжены.. Последствия не заставляют себя ждать. После очередной веселой ночи она возвращается домой под утро и находит таинственного незнакомца у себя под дверью. Они договариваются о свидании в парке Хампстед-Хит. Герой кажется Хлое эксцентриком, временами забавным, временами странным. Свидание продолжается в лобби отеля, герои разговаривают друг с другом, потом поднимаются в номер, флиртуют, целуются и в конце концов оказываются в постели. Потом мужчина уходит в ванную, но внезапно быстро возвращается с пластмассовым шнуром, которым и начинает душить героиню. Хлое удается убежать, герой преследует ее. Разворачивается сцена погони. Поймав девушку, он, похоже, собирается ее убить, но тут камера переключается на траву — птичья трель звучит в полную силу, — а когда возвращается, то мы видим, что Хлоя изо всех сил молотит незнакомца каким-то предметом. Кажется, она убивает его, но нам этого не показывают.

В начале фильма Хлоя Аридхис предстает зажатой и закомплексованной девушкой. Общение с людьми и выражение своих мыслей даются ей с трудом; на публике она волнуется, а необходимость произнести речь на открытии выставки вызывает у нее панику. После эпизода в парке она словно перерождается и возвращается к жизни обновленной, посвежевшей и хлесткой. Она решительно сдает рукопись противному издателю, который привык мотать ей нервы, играя на ее слабостях. Тот полностью обезоружен ее самообладанием. Героиня с удовольствием дает несколько бойких и внятных интервью о выставке Кэррингтон. К ней возвращается интерес к жизни, все кажется ей более ясным и определенным. Когда друзья спрашивают Хлою, как прошло свидание с незнакомцем, она небрежно отвечает, что размозжила ему камнем лицо. Все дружно смеются.

Публицисты часто делают из современных сексологических исследований следующий вывод: природой женщине дан ненасытный сексуальный аппетит, но общество держит его под строгим контролем и порицает любые его проявления. Словом, женское либидо могущественно, но сковано жесткими социальными нормами, и именно поэтому его обнаружение и распространение знаний о его истинной природной мощи являются важным вкладом в дело женской эмансипации. Научное знание о женской сексуальности необходимо для освобождения женщины. Особенно если это знание о сильном либидо.

Однако вся эта публицистическая риторика маскирует более глубокие проблемы. Сексологические исследования и их общественное обсуждение, озабоченный поиск разгадки женской сексуальности — все это нужно только затем, чтобы хоть как-то регулировать напряженные отношения между полами, в последние годы ставшие образцом взаимного непонимания. То же самое касается концепции согласия: в привлечении общественного внимания к женской сексуальности сторонники этой концепции видят способ дать женщине слово в сексуальных отношениях, что, в свою очередь, должно обеспечить ее безопасность, ведь трагическое недопонимание между партнерами будет устранено. Разгадка тайны женской сексуальности стала восприниматься ими просто как способ решения проблемы сексуального насилия.

Почему сексуальные желания женщины превратились в предмет публичного интереса и почему все буквально одержимы ими? Есть несколько причин: во-первых, публичное обсуждение этой темы — способ делегировать женщинам ответственность за предупреждение направленной на них агрессии, а во-вторых, оно позволяет полностью снять эту ответственность с кого-либо еще. Тайные желания женщины должны стать явными, чтобы мы могли решать, оправданны ли те или иные поступки мужчины. Женская сладострастность якобы объясняет некоторые акты мужской агрессии.

Но почему ответственность за качество секса должна ложиться только на женщину? Почему женщина должна тащить на себе всю тяжесть этого сложного общественного феномена, который к тому же основан на традиционных нормах доминантной маскулинности?

Пресловутое «рассогласование» — предполагаемое расхождение между тем, что женщина говорит, и тем, что чувствует ее тело, — стало объектом такого пристального внимания как раз потому, что эта концепция подразумевает, что женщина не знает себя. И это очень тревожит социум, так как мы превратили знание женщиной своих сексуальных желаний и потребностей в залог ее безопасности, в гарант юридической безопасности ее партнера, а также в признак ее развитого феминистского мировоззрения. «Рассогласование» — это очень неудобный факт: если женщина просто не знает, чего хочет ее тело, то она не может громко и открыто выразить свои желания. Она не может быть полноценным субъектом половых отношений и гражданином, ответственным за добровольный, взаимно приятный и здоровый секс. Она сама мешает собственному раскрепощению и безопасности.

Требуя от женщины исследовать и познавать свое тело и без стеснения озвучивать свои скрытые желания, мы как будто выставляем самопознание против репрессивности, открытость против тьмы невежества. И если женщина не понимает или не отстаивает своих желаний — что ж, она сама виновата. Сексология тоже играет свою роль в этой поразительной расстановке сил: ведь именно наука вооружает женщину знанием, а значит, защищает ее.

Но если мы действительно хотим хорошего секса — добровольного, радостного, классного, — не нужно подчиняться этому требованию всезнания. Очень часто страх перед насилием и желание минимизировать риск неприятностей настолько определяют поведение женщины, что она полусознательно формирует свою сексуальность в соответствии с ними. Она предпочитает иметь сексуальность, которая позволит ей не пострадать от мужской агрессии. Но мы не должны ломать себя, чтобы избежать насилия. Вопрос не в том, чтобы иметь сексуальность, невосприимчивую к насилию, а в том, чтобы другие нас не насиловали. Фетишизация научного сексологического знания на самом деле никак не способствует повышению качества секса. Нам нужно изучить неизведанное.

4

Об уязвимости

Утверждать, что женщина сама хозяйка своим желаниям и прекрасно знает, чего хочет, как минимум удобно. Но возможно ли вообще быть хозяином себе — своей сексуальности или чему бы то ни было другому? Я в этом сомневаюсь и думаю, что от уверенности в этом мало толку. Женщины не обладают полной властью над собой, и не потому, что они, в отличие от мужчин, не могут распознать свои «истинные» желания. Просто никто, буквально никто не контролирует ситуацию на сто процентов, особенно если дело касается секса. Так почему женщина обязана знать себя, чтобы защититься от насилия?

Вот что сказала в недавнем интервью теоретик феминизма Энн Снитоу, размышляя о своей десятилетней писательской и активистской карьере: «Мы пытаемся донести до мира, что насилие над женщиной недопустимо. Сделать это нужно наглядно, но при этом не запугав себя до смерти. Трудная задача»¹.

Миту Саньял в книге «Изнасилование» пишет, что активистки парадоксальным образом добились цели, которую некоторые феминистки считали исключительно мужской: довели «часть женщин до жизни в постоянном страхе»². Если все время давить на женщину разговорами об окружающих ее угрозах и мужском насилии, то страх рано или поздно сделает ее пассивной и апатичной. Это тоже своеобразный способ контроля — как раз о нем рассказывается в романе американской писательницы Сюзанны Мур «В щелке» (In the Cut)³. Главная героиня, Фрэнни, заводит отношения с детективом Мэллоем. Он расследует произошедшее на Манхэттене убийство молодой рыжеволосой женщины. Фрэнни уверена, что видела, как в ночь убийства эта женщина делала Мэллою минет. Мужчины в книге — и сам Мэллой, и друг главной героини Джон, и ее студент Корнелиус — постоянно повторяют, что женщина беззащитна перед насилием и на улицах города, и даже у себя дома. Фрэнни говорит об этом так: «Мэллой беспокоится о моей безопасности, потому что я веду себя неосторожно. Мне нельзя ездить в метро. Нельзя говорить с посторонними. Я должна запираться. Ко мне в квартиру, говорит Мэллой, сейчас пробраться легче легкого».

Угроза насилия и его постоянное предчувствие дают мужчине основание заботиться о женщине и в то же время в некоторой степени контролировать ее жизнь. Твердя об опасности, он заодно совершает ритуал предупреждения. Он заставляет женщину постоянно оценивать собственные действия с точки зрения рисков перед лицом неизбежного насилия. Ее предупреждали. Нужно было думать.

Поиск убийцы рыжеволосой девушки набирает обороты, а Фрэнни чувствует, как вокруг нее сжимается кольцо мужского внимания. Она все больше увлекается Мэллоем, хотя и боится, что именно он и есть убийца. Дальше происходит чудовищная вещь: близкая подруга Фрэнни становится жертвой того же маньяка, а героиня обнаруживает ее тело. Мэллой приезжает осматривать место убийства, и позже Фрэнни расспрашивает его в подробностях, что он там увидел и что делал. Она хочет знать все до последней мелочи, и герой интересуется, зачем ей это нужно. «Чтобы представить себе, как это было, — отвечает она. — И чтобы наконец заснуть». Она хочет визуализировать свои страхи, свои кошмары.

Нужно ли нам пытаться делать то же самое? Как понять, является ли страх нападения твоим собственным страхом? Или это продукт чужой фантазии, который тебе просто приходилось рассматривать во всех ужасающих подробностях? Может быть, созерцание худшего действительно помогает удержать страх под контролем, выхолостить его и прогнать прочь. Неудивительно, что секс «заражается» насилием.

Незадолго до шокирующего конца романа Мэллой рассказывает Фрэнни, которая изучает жаргоны, о выражении «в щелке» (in the cut). «Щелка», конечно, здесь значит «вагина». Выражение используют люди, играющие в азартные игры, и обозначает оно, как объясняет герой, «место для заначки — укромное и безопасное». Безопасное для кого? Фрэнни в сексе обычно балансирует между удовольствием и страхом. Однажды ночью она и Мэллой занимаются сексом у него в кабинете. Он нагибает героиню, сковывает ее запястья наручниками и проникает пальцами ей в анус. «"Что ты делаешь?" — прошептала я. Но я знала, что он делает. Просто мне казалось, будто я должна притворяться, что не знаю, чего он хочет. Открыть закрытое. Настаивать. Овладеть мной. "Раcпечатать" меня. Наконец-то. Я, которая не хотела принадлежать одному мужчине. Я, которая не хотела, чтобы меня сковывали, покоряли, "распечатывали" и разбивали мне сердце». Но тут же она продолжает: «Я хотела, чтобы мной владели, чтобы меня подчиняли и "распечатывали". Меня охватил древний зов, я жаждала, чтобы меня выбирали и добивались, чтобы за меня сражались».

Фрэнни приходится притворяться — и перед собой, и перед партнером, — что она знает о своих желаниях гораздо меньше, чем ей известно на самом деле. И все же героиня действительно в каком-то смысле о них не знает, ведьее желания никогда не могли раскрыться свободно. Она и хочет, и не хочет, чтобы ее подчинили с помощью секса. Эта книга глубоко, до боли эротична, и не в последнюю очередь благодаря тому, что Сюзанна Мур хорошо понимает: секс иногда подразумевает жестокость по обоюдному согласию. И при удачном раскладе такой секс бывает не просто хорош и взаимно приятен — он помогает нам проработать наши глубинные страхи и скрытые страсти.

Но как при этом не бояться секса? Мы уже видели, как раздраженно публицисты упрекают феминизм за нагнетание темы насилия. Кипнис в «Нежелательных подкатах» пишет, что «нет лучшего способа закрепостить женщину, чем убеждать ее в том, что насильник ждет ее за каждым углом».

Но суть в том, что противопоставление секса и насилия в данном случае искусственно. Нам не нужно отрицать, что насилие существует, чтобы уберечь эротику, и ни к чему исключать эротику из насилия. Достоинство книги Мур и заключается в том, что в ней описывается и блаженство секса, и его пугающие стороны. В этом романе страх и желание не противопоставлены друг другу и не существуют в отдельных мирах. Напротив, они уравнены в правах. Им приписана общая психологическая значимость. Применение силы часто зажигает искру желания, а там, где бурлит желание, легко найти отблески угрозы. Сюзанна Мур и ее героиня принимают страх и опасность как составляющие мира эротики. Социум, на свою беду, часто игнорирует этот факт.

Книга Жаклин Фридман «Чего ты на самом деле хочешь: дружеское руководство по сексу и безопасности для умной женщины» (What You Really Really Want: The Smart Girl's Shame-Free Guide to Sex and Safety) была опубликована в 2011 г. В ней Фридман обращается к своей аудитории — девушкам и молодым женщинам — с таким советом: «Главный человек, с которым нужно научиться обсуждать секс, — это ты сама»⁴. Если женщина «не может признаться самой себе в своих желаниях, то она тем более не готова делиться ими с окружающими». «Путь к своим истинным желаниям тернист, — продолжает она. — Как найти свою сексуальность, когда культура из кожи вон лезет, делая это за тебя?» Ей вторит Карен Гарни в книге «Не оступитесь: правда о влечении, или Как идеально спланировать свою сексуальную жизнь» (Mind the Gap: The Truth about Desire and how to Futureproof your Sex Life). Она пишет, что «важно разобраться в своих собственных желаниях, а не рассчитывать, что они сразу идеально совпадут с желаниями вашего партнера»⁵.

Эти книги неплохи; в них поднимаются правильные вопросы и даются дельные советы, особенно полезные для женщин, сбитых с толку противоречивыми требованиями, которые выдвигает им общество. Иногда и правда не помешает лишний раз проговорить простые истины: что женщина имеет право свободно исследовать свою сексуальность, не обращая внимания на внешнее давление; что в нашей сексуальной культуре представлены или считаются «нормой» далеко не все сексуальные практики, которые женщина может захотеть попробовать; что женщина вправе отказываться от секса и объяснять партнеру, чего, как и когда она хочет. Все это очень важно, тем более что во многих странах система полового просвещения работает плохо, а о женском оргазме говорить не очень принято (кстати, ряд исследований подтверждает, что собственное удовлетворение в сексе обычно имеет для женщин меньшее значение, чем оргазм партнера-мужчины)⁶.

Однако во всех этих рассуждениях о том, что можно раскрыть и понять свою сексуальность наедине с собой, просто проанализировав свои мысли и чувства, заложена ошибка. Не то чтобы мы долго думаем, осознаем, чего на самом деле нам хочется в сексе, а потом добавляем это в свои эротические практики как некий волшебный ингредиент. В конце концов, такие поиски обычно и начинаются с какого-то эротического опыта. Трудность в том, что каждое событие нашей сексуальной жизни по-своему уникально и эта уникальность обусловлена целым рядом внешних и внутренних обстоятельств. Никогда заранее не понятно, что произойдет и насколько тебе это понравится, независимо от того, что ты испытывал и пробовал раньше. В этом суть эротики.

Гарни пишет, что, если девушка растет в семье, в которой царит здоровое отношение к сексу, и получает ранний опыт удовлетворения с помощью мастурбации, она обязательно «поймет, какие прикосновения ей нравятся»⁷. Но это преувеличение. Сексуальность — это не самостоятельная работа, выполнив которую мы с радостью готовы обменяться результатами с другими отличникам. Ваши собственные прикосновения не инструкция для партнера по доставлению вам удовольствия, а мастурбация — это все-таки не секс. Радость секса — это во многом радость открытия, и уязвимость перед неизведанным — важная ее часть.

Откуда взялась идея о том, что свою сексуальность можно изучить в одиночку, в целом понятно: ее истоки — в скудном и обычно безрадостном сексуальном опыте, через который проходят многие женщины. Партнеры часто нарушают установленные границы, выходят за пределы высказанных женщиной пожеланий. Расизм, насилие и физические травмы тоже ожесточают женщин. В книге «По верхам: заметки о препятствиях, которые встречаются на пути женщин и любви» (Scratching the Surface: Some Notes on Barriers to Women and Loving) Одри Лорд пишет, что «воспринимать себя не как самостоятельную единицу, а относительно вреда или пользы, которые ты приносишь другим», — для темнокожей женщины или темнокожего мужчины это «данность»⁸.

Для многих женщин и жизнь, и секс — это постоянный сложный выбор между необходимостью стать сильнее, жестче, научиться выстраивать границы и требованием быть уступчивой, податливой и чуткой. Женщинам, к сожалению, хорошо известно, что такое уязвимость, — они знают это на горьком опыте: сталкиваются с реальным насилием или живут в атмосфере постоянно маячащей его угрозы. И поэтому им так приятно мечтать о полной защищенности, полной автономности, полном контроле за установленными границами и возможности отразить любое посягательство на себя. Наша уязвимость заставляет нас делать все, чтобы стать неуязвимыми. Мы хотим отрастить себе такую толстую шкуру, чтобы буквально ничто не могло ее пробить. Побочный эффект, однако, заключается в том, что так ничто не способно тебя тронуть. Как же уберечь себя от опасности, не отказываясь при этом от своей уязвимости? Как, спрашивает Лорд, «чувствовать любовь, как наслаждаться глубокими переживаниями, как разрешить себе бояться без опасений утонуть в страхе»?⁹

Уязвимость может доставлять эротическое удовольствие. Она делает секс прекрасным: дарит истому медленного погружения в близость, дрожь первого прикосновения, облегчение экстаза. Уязвимость нужна нам, чтобы открываться неизведанному, преображаться и испытывать счастье. Это непременное условие сделки: удовольствие включает риск. Невозможно жить полноценной сексуальной жизнью, отказавшись от собственной уязвимости. Напротив, путь к радости секса лежит через ее признание.

Важна также и восприимчивость. И так же как уязвимость, она двойственна: с одной стороны, восприимчивость предполагает открытость новому и энтузиазм, с другой — она тоже опасна. Податливость и способность разделить желания другого человека помогают нам почувствовать настоящую близость, но в то же время ставят нас в зависимость от партнера.

Когда я открываюсь кому-то и хочу, чтобы этот кто-то сделал шаг мне навстречу, я все равно не знаю, чего от него ожидать. Да, в общем, и не очень понимаю заранее, чего жду. Оттого-то сексуальное влечение так пугает и так приятно будоражит. Чтобы совпасть в желаниях или, наоборот, удивить друг друга неожиданными фантазиями, нужно сначала довериться другому человеку и побороть страх. Когда это удается, результат бывает волшебным. Происходит настоящая магия: чувства защищенности и опасности, комфорта и готовности к приключениям достигают идеального равновесия. Это неведомая алхимия тел и душ, подпитывающаяся контрастом между узнаванием и новизной, взаимопониманием и удивлением. Это нужно ценить.

Забыться в сексе — то есть оказаться в узкой области, где можно знать или не знать о своих желаниях, контролировать происходящее или отдаться на волю случая, выпасть из знакомого течения в бурлящие воды, которые вынесут неизвестно куда, — можно, только глубоко доверившись партнеру. Такое доверие подразумевает, что партнер свободен им воспользоваться. «Я доверяю тебе не причинять мне боль» — вот что на самом деле мы хотим до него донести. «Я доверяю тебе не злоупотреблять твоей властью». Разумеется, это трудно, почти невыполнимо. Большая удача, если нам хотя бы изредка удается переживать такие ощущения. Полное самозабвение для женщины рискованно, поскольку мужчины склонны предавать ее доверие, а общество часто рассматривает это самозабвение как готовность женщины вообще махнуть рукой на себя и свою безопасность (вспомните, как слова «трахай меня жестче» были использованы в суде против пострадавшей от изнасилования девушки). Мужчине, который открывается навстречу этому доверию, тоже нелегко, ведь он подвергается социальному давлению, если отказывается от доминирующей роли в сексе, роли «хозяина». Секс — это царство крайней уязвимости. В сексе легко травмировать любого человека, независимо от его гендера. Идеал самозабвенного и прекрасного секса труднодостижим. Именно поэтому простая и ясная риторика самопознания и изучения своих желаний начинает доминировать в современной сексуальной культуре.

В пример часто приводятся БДСМ- и кинки-сообщества. Их члены подходят к вопросу согласия крайне серьезно¹⁰. Неслучайно они в итоге пришли к называнию всех элементов полового акта своими именами и заключению самых настоящих соглашений. Люди, практикующие БДСМ, осознанно ставят себя в очень уязвимую позицию. Они знают, что могут физически пострадать: причинение партнеру боли не просто разрешено, а приветствуется, секс подразумевает яркий контраст между подчинением и доминированием, желанием и нежеланием что-то испытать. Именно поэтому всем участвующим в половом акте необходимо четко соблюдать прописанные в соглашении правила, а также помнить стоп-слова, произнесение которых означает, что любую активность следует немедленно и безоговорочно прекратить. Осознание и принятие границ дозволенного — вещей, на которые готов или не готов пойти партнер, — является, может быть, главным условием для появления самой возможности получения удовольствия от секса.

Сексуальное, по сути, основано на отношениях доминирования и подчинения и балансирует между вожделением и неуверенностью. Человек уязвим во время любого полового акта: раздет и раним как физически, так и психологически. И во время любого полового акта за нашими «да» и «нет», «можно» и «нельзя» все равно стоят те или иные представления о безопасности. Эти мысленные границы (установленные, что важно, не только для других, но и для себя) необходимы, чтобы испытывать удовольствие и чувствовать готовность пробовать новое, — а это минимально необходимые условия, при которых секс приносит радость. И по сравнению с обычной беспардонностью мужчин, которые воспитаны в уверенности, что имеют право на обладание женским телом, эмпатия и внимание к личным границам — это большой прогресс.

Опасность, однако, кроется в том, что эти мысленные границы, то есть представления о том, кто мы и чего мы хотим, имеют свойство со временем становиться частью нашей личности. Они приобретают статичность, в то время как секс прекрасен своим многообразием, заложенной в нем возможностью развиваться в неожиданном направлении и приводить его участников туда, где они даже не рассчитывали оказаться. Простая стратегия предотвращения травм — это вовсе не исчерпывающий отчет о наших желаниях. Цепляясь за привычные границы дозволенного, мы не решаем проблему, а просто указываем на то, что она существует. Привычное не должно ограничивать наши горизонты: мы должны мечтать о большем.

В книге «Секс, или Невыносимое» (Sex, or the Unbearable) Лорен Берлант и Ли Эдельман пишут: «Наше желание получать удовольствие тогда, когда от нас этого ждут, ведет к нервным расстройствам». Авторы полагают, что секс в современной культуре невыносимо «отягощен двойной ношей оптимизма и повышенной тревожности». Секс вызывает тревогу и включает защитные механизмы психики именно потому, что в нем мы открыты для пронзительного удовольствия. Потеря контроля над своими ощущениями может казаться такой пугающей, что у человека появляется потребность саботировать удовольствие и защитить, по выражению Берлант и Эдельмана, «свой номинальный суверенитет». Да, вот она, суть дела: секс и половое влечение угрожают нашей независимости, нашим представлениям о себе, нашему стремлению все контролировать. Они выбивают почву у нас из-под ног. Поэтому, пишут Берлант и Эдельман, чем ближе мы к удовольствию, тем «сильнее наша потребность от него защититься»¹¹. Поэтому женщины в ответ на половое влечение включают режим яростного сопротивления, а мужчины пытаются компенсировать свою беспомощность агрессией.

В дебютном фильме Мати Диоп «Атлантика» (Atlantique) рассказывается история Ады, девушки из пригорода Дакара. Она должна выйти замуж за состоятельного Омара, но любит другого мужчину, Сулеймана, рабочего с местной стройки. Сулейману вот уже несколько месяцев не платят зарплату, поэтому он вместе с товарищами отправляется по морю в Испанию в поисках лучшей жизни. Все они погибают в ходе опасного путешествия. Ничего не знающая о судьбе возлюбленного Ада вынуждена выйти замуж за Омара. Когда героиня вдруг решается все изменить и отказывается пойти домой с новоиспеченным супругом, он заявляет в ответ: «У меня на тебя все равно бы не встал». Омара отвергли, и он реагирует как по шаблону: оскорблением и отрицанием своего желания.

Почему отказ в сексе всегда вызывает у мужчины ярость? Что за неуверенность, какие слабости формируют это специфическое мужское отношение к сексу и почему женщины платят за него своим удовлетворением и безопасностью? Почему это вредит даже самим мужчинам? Многие исследователи, в том числе Фрейд, полагают, что в ходе развития гетеросексуальной мужественности мальчик проходит стадию разрыва с матерью — матерью, которой он обязан жизнью. Иногда этот процесс проходит бурно и сопровождается яростным неприятием и отрицанием всего «женственного», всего, что ассоциируется с матерью. В этом списке, разумеется, находятся и податливость, и уязвимость, и зависимость от кого-либо. Мужчине приходится «дефеминизироваться», чтобы выйти из потенциально аномальных отношений, разорвать узы детской зависимости и переключиться, как выражается психоаналитик Джессика Бенджамин, с «материнской подчиненности» на «отцовскую свободу»¹². В ходе этого процесса любовь и желание болезненно разделяются: мать можно любить, но нельзя желать, а сексуально привлекательный «объект» — женщина, — в свою очередь, лишается права на любовь.

Современная культура согласия, идеализирующая сексуально раскрепощенную женщину, упускает это из виду. Именно такая женщина в феминистской риторике всегда выступает неким идеалом из светлого будущего — обитательницей по-настоящему свободного мира, сексуально активной и равной мужчине. Но одновременно она становится и объектом мужских фантазий, порнографическим шаблоном, воплощающим раскованность и готовность на все. Агитируя за свободное озвучивание сексуальных желаний, сторонники концепции согласия в то же самое время подталкивают женщину примерять на себя этот образ. Но статус объекта влажных фантазий — это палка о двух концах: женщиной восхищаются, ее хотят, но при этом презирают, ненавидят и клеймят. Сексуальная женщина становится одновременно объектом вожделения и ненависти, а мужчина сгорает от желания и тут же осуждает ее, возбуждается и мстит.

У некоторых мужчин сексуальное желание сочетается с агрессией, иногда — с презрением, а удовлетворение желания немедленно приводит к отвращению. Все это верно подметил еще в 1929 г. Дэвид Герберт Лоуренс в эссе «Порнография и непристойность» (Pornography and Obscenity). Лоуренс пишет, что мужчина после соития с женщиной «нередко преисполняется торжествующим чувством, что тем самым он облил ее грязью и она теперь стала еще ничтожнее, еще продажнее, еще презреннее, чем была до тех пор» [14]¹³. Также рядом с сексуально раскрепощенной женщиной мужчина иногда чувствует, будто его лишают мужественности, потому что обычно инициатива в паре принадлежит ему.

«Меня очень заводит, когда девушка мне отказывает. Это так здорово!» — рассказывает в документальном фильме Дельфин Дилли и Бландина Грожана «Секс без согласия» (Sexe Sans Consentement) один молодой мужчина. Вот и еще одна деталь, которую упускают из виду активные сторонники концепции согласия: отказывающая в близости женщина часто кажется мужчине более привлекательной, потому что, во-первых, она не выглядит развратной в его глазах, а во-вторых, начинает казаться чем-то вроде ценного приза в соревновании, выигрыш в котором подтверждает мужскую удаль участника. (Гуру соблазнения, которые с придыханием рассказывают про радость борьбы с «символическим сопротивлением», на самом деле не хотят жить в мире, где женщин не стыдят за сексуальное влечение. Они хотят преодолевать этот стыд. Сопротивление женщины дает им ощущение собственной силы и власти.) Таким образом, женщина иногда отказывает мужчине, просто чтобы потешить его самолюбие и не подвергать сомнению его способности, — потому что, как она знает по опыту, унижать мужчину бывает опасно.

В порнографии также часто транслируется — может быть, неосознанно — мысль о том, что женщина не должна хотеть секса, а если она его хочет, то заслуживает презрения: вспомните все эти «вот тебе, сучка», «тебе же это нравится, сучка». Но эта же демонстративная жестокость служит для маскировки мужской уязвимости — уязвимости, которую ощущает мужчина, нуждающийся в женщине. Брешь, пробитая половым влечением в броне самоконтроля мужчины-повелителя, компенсируется злобой. Мужчина, раздраженный своим желанием, вымещает эту злобу на женщине. Не исключено, что именно поэтому сексуальное желание, ассоциирующееся с потерей контроля и власти, часто переосмысливается и выворачивается наизнанку, превращаясь в символ победы над женщиной, в средство ее унижения. Что ж, гетеросексуальным мужчинам необходимо как-то осознать и проработать эту порожденную осознанием своей слабости и уязвимости перед половым влечением агрессию.

Отрицающий собственную уязвимость мужчина не способен полностью погрузиться в удовольствие: он избегает искренней радости, секс для него превращается в постоянную гонку за результатом. На пикап-тренингах часто используются учебные видео, демонстрирующие разные жизненные ситуации — знакомство с девушкой, флирт и даже секс. Девушки на этих видео, конечно же, не знали, что их снимают. Это яркий пример грубейшего нарушения принципа согласия. И он демонстрирует всем нам, что мужчина может посягать на женщину и манипулировать ею, может унижать ее и глумиться над ней. Он демонстрирует острую потребность мужчины наказывать женщин. Пикапер получает удовлетворение от сексуального «потребления», потому что его оскорбляет существование женщины, которая может ему отказать. Соблазняет он даже не для удовольствия, а из мстительности и враждебности; для него имеет значение не наслаждение, а символическая победа над женщиной. Но успех в этом мире недолговечен: опасность показаться слабым и униженным все время маячит перед пикапером, и свою репутацию он может поддерживать только новыми победами. Банальная истина гласит, что желание невозможно удовлетворить. То же самое можно сказать о жестокости, которая царит в этом мире охоты на женщин.

Способны ли мужчины уважать изменчивость женского полового влечения и отказаться от какого бы то ни было принуждения? Могут ли они спокойно воспринимать отказ? Как выглядел бы мир, если бы мужчина спокойно и от всего сердца мог сказать: «Я бы хотел, чтобы ты сделала со мной то-то и то-то, но если ты этого не хочешь, я все пойму»? Могут ли мужчины адекватно реагировать на отсутствие сексуального интереса со стороны женщины?¹⁴ Может быть, мужчинам нужно как-то помочь, чтобы каждое «нет» не ввергало их в экзистенциальный кризис? Как работать с этой мужской, по выражению Одри Лорд, «психологией яремной вены», когда «уверенность женщины в себе кажется прямой угрозой»?¹⁵ Как сделать секс менее значимым и дать ему больше свободы?..

В книге «Кинг-Конг-теория» (King Kong Theory) Виржини Депант так описывает свой опыт секс-работы: «Работу осложняла мужская хрупкость… По моим скромным наблюдениям, клиенты обычно страдали от своих человеческих слабостей. Это оставляло у меня горький осадок»¹⁶. Власть мужчины — это не выдумка. Эта идея глубоко укоренена в нашем сознании и широко транслируется культурой. Мужчине легко купить секс (все мы знаем о социальном и экономическом неравенстве между мужчинами и женщинами). Этот акт можно истолковать как возможность унизить женщину и продемонстрировать ей свою власть, но он также приоткрывает дверь в мир мужской уязвимости, одиночества, тоски, страха и несостоятельности. Слова Депант доказывают, что нам стоит подумать о том, как поступки мужчины отражают его желание вернуть себе исчезающее чувство контроля над происходящим и как из попыток скрыть собственную слабость проистекает демонстрация силы. Последнее — это почти всегда паническая реакция на беспомощность.

Словом, идея о сексуальной силе и удали мужчин — это полная ерунда. Мужчину легко ранить и физически, и эмоционально. Его половое влечение и удовлетворение очень заметны. Если влечения нет, это тем более заметно. Здесь в ходу самые простые параметры сексуальной состоятельности: эрекция и эякуляция. У каждого мужчины есть надежды, мечты, страхи, фантазии и комплексы, которые можно жестоко высмеять. Быть мужчиной — значит всегда находиться на виду. Я говорю это не чтобы поиздеваться над мужчинами, а, напротив, чтобы поддержать их в процессе осознания собственной слабости.

Отрицание и унижение женского начала порождены тщетной жаждой полной самостоятельности. Но все мы так или иначе зависим друг от друга: от тех, кто дает нам жизнь, от тех, кто о нас заботится, растит нас, кормит, помогает жить, поддерживает в работе и развитии. Полной независимости не существует. И в сексуальной сфере все мы тем более уязвимы. Кем бы мы ни были, в сексе мы открываем другому человеку доступ к своим нежным, чувствительным органам, тонким ощущениям и собственной личности во всей ее сложности. Нас легко ранить. Но это не значит, что нужно бороться с собственной уязвимостью, требовать от людей «отрастить толстую шкуру», смириться с «плохим сексом», научиться уступать. Напротив, это довод в пользу принятия уязвимости, ее легитимности.

В знаковом эссе 1987 г. «Прямая кишка — дорога в могилу?» (Is the Rectum a Grave?) теоретик квир-культуры Лео Берсани писал о сексе как об опыте, в котором человек, независимо от гендера, теряет телесную «способность управлять чем-либо за пределами себя»¹⁷. Превознося и прославляя силу, мы не должны забывать о «столь же мощной притягательности слабости и потери контроля». Берсани трактует фаллоцентризм не как «символическое лишение женщины какой-либо власти» (хотя учитывает и это), а как «отрицание огромного значения слабости — как для мужчины, так и для женщины». Слабость — это не порок, не ошибка.

По Берсани, неправильно описывать секс исключительно «в терминах силы». И в этом он прав. Не имеет значения, кто ты и каково твое тело: в сексе мы все сдаемся на милость другого человека и испытываем некую беспомощность, порождающую и страх, и блаженство; мы все подчиняемся другому, доверяемся ему. Влечение и вожделение подразумевают уязвимость. Мы все нуждаемся в другом человеке, в его одобрении и принятии, в соединении. Секс, как пишет Берсани, страшит нас «потерей самости». Но в добровольном отказе от роли все контролирующего взрослого можно найти источник удовольствия и силы — и признание этого факта имеет большое социальное значение.

Берсани специально подчеркивает, что не имеет в виду «нежность, неагрессивность или пассивность», — он не проповедует ценность определенных моделей сексуального поведения, а выступает за «готовность человека любого пола к подчинению и растворению в Другом». Так и я не предлагаю мужчинам и женщинам сковать себя обетом уязвимости и не выписываю никому рецептов на те или иные модели сексуальности. Меня не волнуют ярлыки — все эти «доминанты», «сабмиссивы», «верхние», «нижние», «трахать» или «быть оттраханными». Я не считаю, что какие-то сексуальные практики напрямую связаны с демонстрацией силы или слабости: это означало бы, что «трахает» всегда кто-то активный, а «трахают» — пассивного. Все это ничего не говорит о нашем характере, слабостях и чувствах. И я предпочитаю игнорировать противопоставление активности и пассивности для различения властного мужского начала и беспомощного женского. Меня интересует социальное и психологическое признание того факта, что уязвимость легитимна, что любого человека можно ранить, что у нас всех есть слабости.

Ничто из вышесказанного не умаляет эротического очарования сексуальных игр с доминированием и подчинением: они могут доставлять людям удовольствие при любом гендерном раскладе. Я просто предлагаю всем — нравится нам это или нет — осознать, что суть удовольствия от секса частично заключается в отказе от контроля, в разрушении границы между собой и другим. Широкое осознание этого факта может привести нас к серьезным этическим изменениям. Что произойдет, когда мы, как выразилась Анат Пик в «Тварной поэтике» (Creaturely Poetics), увидим последствия «выбора уязвимости в качестве универсальной модели контакта»?¹⁸

Мир, в котором никто не питает иллюзий по поводу своей власти в сфере секса, — это наша недостижимая мечта. Феминистка Линн Сигал пишет, что тогда при удачном раскладе «в сексе исчезнет бинарное противопоставление мужского и женского, дающего и принимающего, активного и пассивного, себя и другого»¹⁹. Социолог Кэтрин Уолдби говорит о «взаимно разрушающем сексуальном обмене»²⁰, а в стихах Вики Фивер появляется «наш пенис, сияющим копьем скользящий между тел»²¹. Современный дискурс сексуальности полон образов растворения, обмена, разрушения границ, слияния, смещения, размывания различий между женской восприимчивостью и мужской активностью. Он освобождает нас: снимает оковы гендерных ролей, позволяет нам открыться большему диапазону ощущений и чувств, больше просить для себя, больше позволять другим и использовать язык, чтобы преодолевать коммуникативные барьеры. Все мы только выиграем, если оставим свою очарованность силой в прошлом.

Секс-просветитель Кристина Тезоро считает, что современную женщину учат говорить твердое «нет» или, наоборот, искреннее «да», но не учат отвечать «может быть, я не знаю…» или «поласкай меня сначала, поласкай подольше, нежнее и не торопись»²². Другая проблема, как она пишет, заключается в том, что мужчина воспринимает сомнение женщины как «преграду, в которой нужно искать лазейку».

Собираясь заняться сексом, мы не должны заранее очерчивать границы: сексуальное не нуждается в жестком планировании. Принятые решения могут меняться, потому что секс динамичен, социальные отношения динамичны, а люди не манекены. Если мы будем относиться к сексу как к контракту, условия которого после подписания нельзя изменить без скандала, мы сделаем только хуже. Секс не вещь. Его нельзя взять или дать.

Секс — это социальное взаимодействие, довольно сильно похожее на другие социальные феномены. И как все социальное, секс — это процесс, развертывающийся, развивающийся во времени. Секс — это общение, и, как всякое общение, он может быть приятным или разочаровывать. В сексе мы иногда открываем для себя что-то новое и прекрасное, а иногда набредаем на что-то уродливое и дурное.

Мы создаем мир, в котором никого не шокирует женское половое влечение и разнообразные формы его выражения. Это замечательно. Но нельзя воспринимать чье-то влечение как материальный объект, некую деталь, которую можно изолировать от личности ее носителя. Секс творится в бесчисленных разговорах, попытках, актах выражения себя. Почему женщине должно быть известно, чего она хочет? Почему бы мужчине не отправиться с ней в свободное плавание-исследование? Зацикленность на согласии или отказе не помогает нам искать путь к сути своей сексуальности: изучения требует как раз эта неизведанная территория между «да» и «нет». Именно здесь мы можем развернуть свою лабораторию и получить огромное удовольствие от процесса познания себя и партнера²³.

Главная героиня фильма Клер Дени «Вечером в пятницу» (Vendredi Soir) (это киноадаптация одноименной повести Эмманюэль Бернейм), Лор, съезжает со своей холостяцкой квартиры и пакует коробки, чтобы на следующее утро перебраться к жениху. Она разбирает свою одежду и решает, что отдать, а что забрать с собой, потом садится в машину и едет ужинать с друзьями. Вечер выдается так себе: на улице льет дождь, а забастовка транспортных работников приводит к чудовищным пробкам на дорогах. Играет песня группы Tindersticks. Лор сидит в машине и барабанит пальцами по рулю, подпевая радио и от скуки заглядывая в окна соседних автомобилей. По радио водителей то и дело просят брать в попутчики людей, пострадавших от транспортного коллапса, поэтому Лор пускает в машину постучавшего в окно мужчину по имени Жан. Какое-то время они сидят молча. В машине возникает атмосфера безмолвного эротического напряжения. Лор звонит друзьям и отменяет ужин, объясняя это дорожной обстановкой. Они с Жаном почти не разговаривают; находят гостиницу, занимаются сексом.

Потом идут в ближайший ресторанчик и тихо по-дружески ужинают. Их внимание привлекает пара, громко ссорящаяся за соседним столом. Девушка вскакивает со стула и бежит вниз по лестнице в сторону туалета. Жан идет за ней. Затем мы — или мы глазами Лор — видим, как он занимается с этой девушкой сексом. Сцена, снятая в странном прерывистом темпе, оставляет двойственное ощущение: сложно понять, случилось ли все на самом деле. Может быть, это фантазии или страхи Лор, может быть — наши собственные? Ведь Лор перешла границу: она поддалась своему порыву и испытала чисто физическое сексуальное удовлетворение в постели с незнакомцем. Не является ли эта сцена ожидаемым героиней и зрителями наказанием? Пощечиной женщине, которая последовала зову плоти? А может быть, Лор просто возбуждает вся эта история со случайным сексом, после которого мужчина тут же меняет ее на другую женщину в классических пошлых декорациях общественного туалета?

Ясно одно: выходя из дома, Лор точно не собиралась никого соблазнять. Ее влечение к Жану родилось случайно, а не дремало где-то внутри, ожидая подходящего случая. Оно возникло под влиянием обстоятельств этого вечера — последнего вечера ее свободной жизни, — атмосферы заторможенного дождливого Парижа, остановки обычного течения времени и действия обычных правил. В последней сцене Лор легкомысленно смеется, убегая от отеля. Она как будто бы сама удивлена своим поступком. Неужели героиню так поразило и застало врасплох собственное желание? Но порой оно так и действует: является нежданно-негаданно, путает планы и вносит хаос в наши представления о самих себе. Однако спонтанность возможна только тогда, когда мы ей открыты. Если бы мы прямо спросили Лор о ее сексуальных желаниях, она бы вряд ли ответила, что хочет переспать в первой попавшейся гостинице с грубоватым незнакомцем. И нам нечего на это ответить: тут не скажешь ни да ни нет. Влечение, желание еще не родилось. Но уязвимость героини делает его рождение возможным.

Когда мы смотрим на половое влечение так, как Лор, — как на нечто неизвестное и неизведанное, — мы сталкиваемся с определенным риском. Нас будут уговаривать, а грань между уговорами и принуждением очень зыбкая. Неуверенность женщины иногда подталкивает мужчин в той или иной форме принуждать ее к соитию. Пусть женщина не знает, чего она хочет, — зато мужчина знает точно и уговорит ее на это. Поэтому уверенность женщины в том, что она осознает все свои желания, очень легко понять: это дает надежду на предотвращение агрессии со стороны мужчины. И все же у нас должна остаться возможность открыто, с любознательным энтузиазмом взаимодействовать с другими людьми. Признавая только осознанное сексуальное влечение, мы лишаемся шанса обнаружить что-то более хрупкое, менее определенное, что-то еще не до конца известное. Все это не означает, что нужно полностью отказаться от концепции согласия, но границы ее применения необходимо пересмотреть. Стоит ли видеть в ней решение всех проблем современной сексуальной этики — или все же лучше в этических работах на эту тему уделять больше внимания общению, совместному познанию и феномену неуверенности, то есть всему, что отрицает традиционная маскулинность?..

Признаем мы это или нет, но любое человеческое взаимодействие строится на восприимчивости и способности найти точки соприкосновения. Нельзя считать эти качества слабостями, которые нужно преодолевать. Половое влечение не всегда очевидно, к удовольствию от секса не всегда прилагается инструкция, порой человек хочет от нас чего-то непонятного. Мы должны быть не против последовать за ним и посмотреть, к чему это приведет. Зачем считать способность идти на уступки постыдной? Чувства, ощущения и половое влечение могут зародиться где-то глубоко внутри нас — вдруг, в уникальных обстоятельствах, когда их вызовут к жизни окружающая атмосфера и действия других людей. Мы должны иметь смелость позволять этому случаться. Мы должны прекратить бороться с собственной податливостью и гибкостью.

В конечном счете, наше восприятие сексуальности неразрывно связано с восприятием человеческой личности в целом. Невозможно отрицать, что человек — это приспосабливающееся к внешним обстоятельствам социальное существо, которое непрерывно перерабатывает и усваивает информацию из окружающего мира. В нашем случае иллюзия полной автономности — это не просто иллюзия, это кошмар. Но «душа без границ», как пишет Джиллиан Роуз в «Работе любви» (Love's Work), «так же безумна, как душа, границы которой отвердели»²⁴. Нужно научиться «признавать собственные границы и границы партнера, оставаясь при этом чувствительным и ранимым». Самое искреннее наслаждение мы получаем тогда, когда открываемся другому человеку.

В короткометражном фильме «Милая Андреа» (Lovely Andrea) Хито Штейерль разыскивает фотографию, которая была сделана в Токио в ее студенческие годы и на которой она запечатлена в бандаже. В поисках снимка героиня и ее знакомый фотограф просматривают целый ворох женских портретов из этой серии. Фотограф удивленно, без малейшего нажима замечает, что «связанные модели выглядят поразительно свободными».

Быть женщиной — значит знать о собственной уязвимости и всегда стоять перед необходимостью совершать некие сложные маневры для получения сексуального удовольствия. И на всех нас, независимо от гендера, влияют насилие, стыд и социальные стереотипы. Каждый человек развивает собственную, уникальную в своем роде сексуальность. Кто знает, почему мы делаем то, что делаем, и почему хотим того, чего хотим? Я не верю в то, что секс когда-либо избавится от своей связи с подчинением и доминированием и станет сферой беззаботного равенства.

Я не верю в то, что концепция согласия разрешит все проблемы, перед которыми стоит современная сексуальная этика. «До завтра, наш добрый секс», — саркастически пошутил Фуко; но это недостижимый идеал, несбыточная мечта. Обсуждения, торг и взвешивание целого ряда обстоятельств в интеракциях между мужчиной и женщиной, между людьми в целом не останавливаются ни на минуту, ни на секунду. Не существует сферы человеческих отношений, свободной от этой динамики. Чем бы мы ни занимались, мы соотносим свои желания с желаниями других людей и каждый раз пытаемся разобраться, чего хотим сейчас. Познание себя — это труд длиной в жизнь. Познавать себя придется снова, и снова, и снова. Возможно, в этом и заключается счастье.