Я – Рассвет [Ева Громова] (fb2) читать онлайн

Ева Громова Я — Рассвет

Я написала черновой вариант этого рассказа в далёком и беспечном для меня 2019 году, когда всё вокруг казалось сказкой, а ради людей, окружавших меня тогда, я была готова на всё на свете. С тех пор многое изменилось, в том числе и я сама. И пускай с человеком, который вдохновил меня на написание этого рассказа, мы уже давно не общаемся, глупо отрицать то, как много он для меня тогда значил, да и, в какой-то степени, значит до сих пор.

Итак, я посвящаю этот рассказ одному очень дорогому мне человеку, который думает иногда о нехороших вещах. Пожалуйста, не делай глупостей, я до сих пор люблю тебя. Ты нужна своим собакам, без тебя они будут грустить.

Курение и употребление алкоголя вредит вашему здоровью. Пожалуйста, продолжайте чтение с осторожностью.

Я — рассвет

Закрыв за собой дверь, я осела на пол. Вокруг было одиноко и пустынно, отвратительно чисто и как-то уж слишком светло. Комната отдавала запахом хлорки, словно здесь совсем недавно убирались, и не производила впечатления самого уютного места на Земле. Обычные белые обои, серые диван и кресло, небольшой скромный камин, балкон и полупрозрачные занавески на окнах.

— Неужели это и есть конец? — болезненно вопросила я сама у себя, прижимая колени к груди.

Я задыхалась то ли от жгучего преследования постоянно гнетущих мыслей, то ли от жуткой духоты. Пришлось подхватиться на ноги и распахнуть окна, чтобы впустить в помещение хоть немного свежего воздуха. Запах дождя врезался в моё лицо, и занавески, точно испугавшись тёплого потока, заколыхались на окнах, вздымаясь вверх и вновь опускаясь к полу.

Я облокотилась о стену и закрыла глаза в наслаждении, пытаясь перевести дух и успокоиться. Глубокий вдох и всё такой же глубокий выдох, вновь и вновь. Я запустила пальцы в карман, нащупала в нём сигареты, и уже хотела было закурить, как вдруг вспомнила голос девушки с ресепшена:

«Обращаем ваше внимание на то, что у нас не курят»

Немного поколебавшись, я всё же спрятала сигарету обратно.

«Не стоит привлекать к себе внимание…» — подумала я.

Гостиничный номер выглядел именно так, как я его себе и представляла: серые холодные тона, резкая угловатая мебель — никакой души. Мне казалось, точно отовсюду отдавало морозом, не хотелось ни к чему прикасаться и вообще находиться здесь хоть сколько. Одна тоска, да желание закрыть глаза, чтобы всё поскорее закончилось.

Я всё же посмотрела на часы и поняла, что времени у меня ещё полно. До конца не понимая, хорошо это или плохо, я бросила дорожную сумку на пол и приземлилась на диван. Сложив ногу на ногу и опершись о холодный кожаный подлокотник, я устремила свой долгий томный взгляд куда-то вперёд. И вновь, сама собой, как по привычке, рука потянулась в карман. Но голос в голове продолжал настаивать:

«Обращаем ваше внимание на то, что у нас не курят»

Сжав в раздумьях пальцы, я вдруг резко скорчилась, махнула на замечание рукой и, убедившись в том, что на потолке нет пожарных сигнализаций, всё же закурила.

— Один раз живём.

Белый дым заструился в воздухе, и я задумчиво посмотрела вперёд, на небольшой тёмный камин, как будто бы лишний во всём этом параде холодных оттенков. В нём не было дров: очевидно, служила эта бандура исключительно для создания атмосферы. Камин находился прямо напротив меня, буквально в трёх метрах, и был обставлен всяким декоративным хламом. Ближе к краю стояла статуэтка тощей белой кошечки, изогнувшейся всем телом и украдкой прикрывшей глаза от удовольствия. И я смотрела на эту кошку, не отрываясь. Слегка прищурившись, рассматривала каждый изгиб этой абсолютно безвкусной статуэтки, выпускала дым в воздух и стряхивала пепел в стеклянное блюдце с фруктами. Серые комочки опадали на поверхность яблок и персиков, слегка касались их кожуры и остывали, скатившись на дно сосуда.

Негромко тикали часы. В номере было так тихо, что в ушах моих звенело, и каждый вздох отдавался тоскливой усталостью.

— Как же всё это, наверное, нелепо… — произнесла я задумчиво, вроде как, сама себе. — Приехать за десятки километров, в незнакомый город, в первую попавшуюся гостиницу, сесть на диван и, вопреки всем запретам и правилам, закурить, предвкушая конец. Конец всего, что осталось. Без чувств, без сожаления, без капельки стыда. Просто взять и уехать, чтобы смело посмотреть в глаза страху, покончить со всем этим и больше никогда не вернуться.

Я вдруг бросила сигарету и неспешно подошла к оставленной на полу сумке. Я словно желала убедиться в том, что ничего не забыла. Пошарила в ней рукой, провела пальцами по сложенной одежде и мятым тетрадкам с какими-то личными записями, и, наконец, нащупала что-то и холодное и твёрдое. Что-то столь же смертоносное, что и одиночество, настигшее меня в этом бездушном сером номере. Я потянула руку на себя и извлекла на свет небольшой чёрный пистолет.

Он был изящен и красив со всех сторон, как не посмотри: чёрный, блестящий, удобно лежал в моей руке. Отец хранил его как зеницу ока. Он почти никому не позволял прикасаться к своему сокровищу. Однажды пуля попала в колесо нашей машины и спустила ей покрышку: отец учил меня стрелять по банкам, и я случайно промахнулась. Сколько же шуму тогда было…

Да, стрелок из меня сделался неважный. Отец, конечно, запретил с тех пор мне его брать, но сегодня, возможно впервые жизни, я осмелилась ослушаться. Я покрутила оружие, осмотрела его со всех сторон и, тихо поднявшись на ноги, сунула пистолет во второй ящик белого деревянного комода, расписанного нежными розовыми цветами.

Послышался запах гари, и я резко обернулась: сигарета, неосмотрительно брошенная мной на деревянном столике, дымилась, точно печная труба. В мгновение ока я подлетела к дивану, на котором сидела пять минут назад, и схватила окурок, моментально затушив его о край блюдца с яблоками и персиками. На столе осталась прожженная вмятина, припорошенная серым пеплом.

— Чёрт… — тихо выругалась я себе под нос.

С этими словами я устало выдохнула и, задрав голову к потолку, всем весом своего тела упала на диван.

Остаток вечера я провела в номере, продолжая курить, будто ничему жизнь меня так и не научила. Пила вино, слушала тишину, вспоминала бесцельно прожитые дни, мысленно пытаясь понять, как же я докатилась до такого жалкого состояния.

Я смутно помнила, как рисовала в детстве красивые летние пейзажи, сколько было у меня кистей и красок, и как все знакомые, увидав хоть одну из моих картин, восторженно присвистывали и просили потрогать. Я уже не могла припомнить точно ни одного из своих рисунков, но отчётливо знала, что любила писать пейзажи. Весь мой альбом был заполнен картинками, на которых я запечатлела красоты природы, хоть я никогда и не видела их вживую, а лишь подглядывала в разных географических журналах. Сейчас я вдруг неясно вспомнила поляну, усыпанную алыми маками, яркое солнце, заливающее своим светом каждый их лепесток. Откуда-то издали услышала шум прибоя и крики чаек, кружащихся над берегом песчаного пляжа, усыпанного разноцветными ракушками. Я закрыла глаза, вдохнула глубже, полной грудью, и тут же уловила аромат свежей выпечки, усыпанной сахарной пудрой и аккуратно разложенной в корзинках на прилавке маленькой пекарни. Я сидела смирно, внимала этим сладостным, печально далёким иллюзиям, затерявшимся где-то в моей памяти, и понимала, что уже никогда не смогу повернуть время вспять.

Неожиданно, красные маки завяли прямо у меня на глазах. Небо почернело, и море пропало. Маленькая уютная пекарня закрылась, а на её месте возник серый невзрачный офис. Хмурые, печальные люди повесили на дверях табличку «Юридическая консультация», и теперь оттуда пахло лишь бумагой и чернилами. Откуда-то из-за угла послышались шаги, и, обернувшись, я неотчетливо разглядела силуэт своего отца. Он стоял во тьме молча, смотрел на меня сверху вниз. Испепелял своим строгим пронизывающим насквозь взглядом, а потом сказал негромко:

— Собирайся.

Что-то вспыхнуло, и все мои рисунки сгорели, вмиг превратившись в пепел. Я стояла над ними и наблюдала за тем, как на моих глазах горит костёр из того что было мне так дорого. Вопреки всему, я не кричала и не плакала, и только молча наблюдала за языками пламени, танцующими на могиле моего таланта. А позади стоял отец и сдержанно поглаживал меня по плечу. Лица его не было видно за очками, но его сухие потрескавшиеся губы слегка шевелились под густыми тёмными усами.

— Я знаю, как тебе будет лучше. Ты ещё всё поймёшь.

Прошло столько времени, а я так ничего и не поняла. Вот уже год, как нет его на свете — того, кем ограничивался мой кругозор с детства и по сей день. Абсолютный авторитет, человек, ради похвалы которого я была готова на всё на свете. Вечно занятой, всегда на работе, но точно знающий, как мне будет лучше. Я так старалась угодить ему, заслужить хотя бы один одобрительный кивок в свою сторону. Зачем? Сложно сказать… Должно быть я всегда была убеждена в том, что лишь одобрение папы сможет меня осчастливить. Я вполне надеялась на то, что это вновь сделает нас хоть чуточку ближе, как тогда, когда ещё была жива мама. Но правда в том, что даже в день вручения дипломов, когда он наблюдал за мной с первого ряда, снисходительно аплодируя и сдержанно улыбаясь, сама я была так несчастна… Я едва сдерживала слёзы на глазах, глядя на ослепительный свет вспышек в зале. Так отчаянно пыталась стать для него «хорошей» дочерью, что совсем не задумывалась о том, хотел ли он стать для меня хорошим отцом. Должно быть, хотел, но ему это едва ли удавалось.

Осознание пришло лишь много лет спустя, когда я сидела у гроба в родительской спальне. Отец лежал в нём ровно, выпрямившись и сложив руки на торсе, как лежала когда-то мама. Теперь же и сам он покоился среди белой обивки, весь заваленный цветами, в этом своём сером костюме и чёрном галстуке. Прекрасный муж, образцовый отец, примерный семьянин. Как всегда идеально побритый и гладко выглаженный, а подле него — его верная как собачонка дочь, видевшая остаток смысла своей жизни лишь в том, чтобы впечатлить требовательного отца. Она сидела и не знала, что же ей дальше делать, ведь единственный её смысл пропал в один миг, угас как по щелчку пальца, а другого смысла она никогда и не знала.

— Папа…

Мне вдруг безумно захотелось плакать, но что-то всё никак не получалось. Должно быть, я отвыкла, или вовсе никогда этого не умела.

Я приехала сюда нарочно, за сотни километров с одной только сумкой на плече, чтобы не мучиться и не переживать. Чтобы не сорваться в самый ответственный момент и не броситься обратно, в свой невыносимо скучный серый город. К своей ужасной жизни, пропитанной ложью, светскостью и дорогими духами, запах которых я не переношу. Бесконечная тоскливая рутина, серые будни, работа, которую я ненавижу. Бумаги и скрепки, горящие сроки и хроническая усталость. Дома — таблетки от бессонницы и давящая тишина. Еда из пластиковых коробок, гора немытой посуды, балкон, заставленный пустыми бутылками, и пепельница, переполненная окурками. Сил нет даже на то, чтобы сходить в душ или причесаться, и так каждый раз, пять дней в неделю. Два выходных и отпуск в июне, белая зарплата — всё то, к чему я стремилась всю жизнь, но была ли это я? Едва ли. Так много денег и так мало любви, потому что любовь невозможно купить. Её, как объяснял мне папа, можно только заслужить в бою за признание. И бой этот я проиграла.

Часы показали без пятнадцати семь, и я поняла, что мне пора. Тяжело, на ватных ногах я встала с дивана и остановилась посреди помрачневшей комнаты. Окна по-прежнему были раскрыты, и всей грудью я вдохнула свежий воздух, слегка нахмурившись, словно не разрешая себе расслабляться.

Я медленно двинулась к белому комоду, расписанному розовыми цветами, и, выдвинув второй ящик, достала оттуда блестящий чёрный пистолет. Он тотчас удобно лёг в моей руке, и я погладила мушку пальцами, желая как можно лучше прочувствовать последние минуты. Подойдя к креслу и аккуратно опустившись на сиденье, я придвинулась к спинке и возложила свои слегка трясущиеся руки на холодные кожаные подлокотники.

В номере по-прежнему было тихо как в гробу, и лишь тиканье часов нарушало это тревожное молчание. Полупрозрачные занавески слегка струились по полу от дуновения лёгкого летнего ветерка. Воздушный поток летел через раскрытые настежь двери балкона и окутывал собой всё свободное пространство, заглядывая в каждую щель, проползая по моим босым ногам и заставляя их вздрагивать. Тело моё вмиг покрылось мурашками, то ли от прохлады, то ли от страха. Я судорожно выдохнула и на минуту откинула голову назад, приготовившись к неминуемому финалу. Во рту пересохло, и я задрожала. Тяжело дыша, закрыла глаза и зажмурилась.

Пальцы сжали пистолет, и холодное дуло упёрлось мне в висок. По телу пробежалась лихорадка, к горлу подступил ком, а губы задрожали, когда по щекам забила мелкая рябь. Указательный палец напрягся, приготовившись нажать на курок. Ледяной металл обжёг пальцы, и я боялась шевелиться. Левая рука вцепилась в подлокотник мёртвой хваткой, горячий пот стекал по лбу, и я вся оцепенела.

Всё вокруг отвлекало и не давало сосредоточиться. Шуршащие занавески, крики за окном и едва уловимый свист ветра сбивали меня с толку. Странные чувства одолевали моё тело, бросая его то в жар, то в холод. Ветряной поток, скользящий мимо ушей, что-то зашептал, и среди стука собственного сердца, я вдруг отчётливо услышала голоса. Сотни голосов, что были мне так хорошо знакомы и одновременно неизвестны вовсе. Кто-то умолял не совершать глупостей, а кто-то — напротив — подначивал скорее спустить курок. Они шептали наперебой, становясь всё громче и непонятнее, вторили друг другу и пытались подступиться ко мне всё ближе. И среди всех них был он — тот, по чьей вине я здесь оказалась. Словно прижимая пистолет невидимой ладонью мне к виску, его голос молвил в самое ухо:

— Я знаю, как тебе будет лучше. Ты ещё всё поймёшь.

Всё вокруг смешалось в кучу. Голоса, воспоминания, давно ушедшие события разрывали мне голову. Что-то глубоко внутри сдавливало грудную клетку и будто пыталось выпрыгнуть от волнения, но, сжавшись, я держала эмоции внутри. Еле дыша, я зажмурилась, а затем резко раскрыла глаза и обессилено выдохнула. Отяжелевшая рука упала на колени, и пистолет полетел вниз, громко ударившись о пол. Я схватилась за голову, закопавшись пальцами в волосы, и на моих глазах проступили слёзы.

— Слабая, — тяжело произнесла я, пытаясь отдышаться. — Даже уйти достойно не могу. Что сказал бы отец, если бы увидел меня такой?

Взгляд мой скользнул на пол. Прямо у моих ног, на идеально чистом паркете валялся заряженный пистолет, дулом направленный куда-то в сторону. Только сейчас я заметила, что пол под ним залило ало-розовым светом вечернего неба, а тени белого полупрозрачного тюля скользили по гладкой поверхности номера. Я резко оглянулась, вцепившись пальцами в подлокотники: позади меня, на распахнутых дверях балкона еле слышно шептались белые игривые занавески, а снаружи…

… снаружи пылало небо.

Я привстала, будто завороженная, небрежно пихнула ногой валяющийся у кресла пистолет, и осторожно подошла к балкону. Где-то вдалеке небо горело алым закатом, заливая бордовой краской весь город, но за огромной серой многоэтажкой, возвышающейся прямо напротив гостиницы, было совсем ничего не видно.

Меня распирало от любопытства. Тут же, позабыв обо всём на свете и боясь потерять из виду алый закат, я бросилась вон из номера. Перепуганные работницы ресепшена сопроводили меня ошеломлённым взглядом, когда я с грохотом пронеслась мимо них по лестнице и выбежала на улицу в чём была в поисках чего-то. Взгляд же мой был устремлён далеко ввысь: среди громадных серых домов, закрывающих собой всё и вся, глазами я искала небо. Не желая терять драгоценные минуты, я тотчас бросилась по переулкам, пытаясь найти выход из города, из этого лабиринта бесконечных зданий, похожих друг на друга. Я знала, вернее, помнила, что на окраине есть огромное поле рядом в железной дорогой. Я видела его, когда ехала сюда на машине. И будто на ощупь, сама не понимая, куда идти, я принялась делать то, чего ещё не делала ни разу в жизни — искать выход.

Когда надежды выбраться из этой кутерьмы одинаковых улиц и дорог почти не осталось, я вдруг свернула в один из переулков, такой же, как остальные переулки этого странного города. Как и все прочие, он был сер и мрачен, захламлён мусором и противно пах, и лишь сквозь небольшую щель меж домов я сумела разглядеть пробивающийся лучик света. Я сделала усилие над собой, и, не замечая запаха и грязи, двинулась сквозь стоящие совсем близко друг к другу дома. Стены давили на меня со всех сторон, обувь увязла в тёмной гадкой жиже, но морщась и кривясь, я продолжала двигаться наружу, царапая себе грудь и руки острыми бетонными углами. Наконец, я вырвалась из этих жадных холодных объятий бездушного города и оказалась в том самом чудесном поле, что видела из машины. Чуть отдышавшись, отряхнула брюки от пыли, с досадой обнаружив на них дырку, а затем медленно подняла голову наверх.

Взору моему предстала картина, удивительнее которой в жизни мне не приходилось наблюдать. Небо полыхало в кровавых тонах, захватывая дух и всё моё внимание. Белые полосы, оставленные самолётами, резали небо на кусочки, а ватные облака ветер с силой гнал вдоль рдяного зарева прочь. Огромное горячее солнце готовилось провалиться за горизонт, чтобы забрать всё это великолепие за собой, но нарочно тянуло время, чтобы хоть кто-нибудь мог насладиться этой восхитительной картиной, не поддающейся описанию.

Дыхание спёрло. Нечто подобное я видела раньше лишь на картинках, в старых географических журналах школьной библиотеки. Но наяву всё представилось мне куда более захватывающе, чем на плоскости печатных изданий. Сейчас мне не хотелось думать ни о чём, а только созерцать и созерцать. Мои волосы и одежду трепал яростный полевой ветер, а в глазах отражался финал дня, передающего своё место ночи. В голове не было ничего, кроме прекрасной разливающейся по всему сознанию сладостной музыки, наполненной звоном хрустальных колокольчиков. Я не могла припомнить ни одного подобного заката в своей жизни. Сколько себя помнила, я видела лишь серое небо, одинаковые виды, а оказавшись дома, даже не пыталась выходить наружу. В детстве отец часто твердил, чтобы я смотрела себе под ноги, а не отвлекалась по сторонам. И даже повзрослев, я и представить себе не могла, что небо способно быть таким необыкновенным.

Я простояла там до самой темноты, наслаждаясь этим неописуемым зрелищем, меняющимся каждую минуту и предстающим передо мной каждый раз по-новому. Я не думала ни о чём, не переживала и не боялась, а лишь наблюдала. А когда закат кончился, утянув свой багряный шлейф за линию горизонта, и небо окончательно стало тёмным, я вернулась обратно в номер, не переставая думать об увиденном. На ватных ногах я протащилась мимо кресла и вдруг вспомнила про пистолет, всё также валявшийся на полу посреди комнаты. В раздумьях, я застыла на месте, не решаясь ни подойти к оружию ближе, ни отклониться от него вовсе. Навязчивая идея, цель с которой я приехала сюда, всё ещё крутилась в моей голове, но закат… Пылающее небо не покидало моих мыслей.

Я знала: конца уже не избежать, и песенка моя спета. Но внезапно мне подумалось: раз уж финал так близок, почему бы мне не посмотреть на то, какой закат будет завтра? В конце концов, пускай это станет моим последним желанием. Тем, что напоследок хоть немного скрасит существование. И с этими мыслями я завалилась на кровать, проспав до следующего дня. Мне снились маки на лугу, весёлый шум прибоя и маленькая пекарня со свежей выпечкой, и так оттуда веяло теплом и любовью, что мне совсем не хотелось просыпаться.

Я встала вечером, когда солнце вновь готовилось катиться к горизонту. Недолго думая, схватила сапоги и пальто и снова выбежала на улицу, на этот раз прекрасно зная, куда следует идти. Я вновь любовалась огненным закатом, таким же неописуемо прекрасным, как и предыдущий, но, что странно, уже совершенно иным. В нём бушевали новые краски, белые облака проходили сквозь свет рябью и сами приобретали нежный розовый оттенок. На сей раз закат не угасал так медленно, будто истекая кровью, как вчера. Теперь небо скорее напоминало яркий летний платок на шее зрелой женщины, что свободно развивался на ветру и звал с собой куда-то вдаль. Будто завороженная я глядела в небо до тех самых пор, пока оно вновь не потемнело и не оделось звёздной россыпью.

Когда же наступила ночь, я опять вернулась в номер и, захваченная любопытством, решила оставить себе ещё один день, чтобы посмотреть ещё на один закат. Так я провела в городе, который должен был стать мне последним пристанищем, ещё целую неделю, день за днём откладывая задуманное ради созерцания величайшего из всех чудес, что когда-либо видела. Каждый вечер пейзажи менялись, а один и тот же небосвод представал предо мной во всё новых и новых одеяниях, не повторившись ни разу. И в один из дней, когда небеса вновь горели ярким пламенем, ко мне вдруг пришло озарение, как тогда, в комнате родителей. Мысли с новой силой хлынули в голову, и я внезапно вспомнила обо всём, что оставила позади, и какую непоправимую ошибку едва не совершила здесь, в этом холодном гостиничном номере.

Я вспомнила отца, насильно ставшего мне примером — того, кто дал мне смысл жить, а потом отнял его, оставив одну. Я вспомнила ящики, набитые яркими рисунками, красками и кистями, как я собственными руками сожгла их все до единого, как только это велел мне сделать папа. Взглянув на небо, я увидела в нём все свои картины, и даже те, что не могла припомнить много лет. Все, до одной, явились мне чёткими и ясными воспоминаниями, и я поняла, как была счастлива, когда писала их. Я вдруг услышала смех, звенящий колокольчик на ручке детского велосипеда, узрела добрые папины глаза сквозь его строгие очки. И вновь кто-то взял меня за плечи, но на сей раз совсем тепло, по-отечески. Тогда мягкий низкий голос зашептал мне свистом ветра прямо в ухо:

— Собирайся.

Как небо вспыхнуло, так оно и погасло. И вот тогда до меня дошло, наконец. В один миг я осознала, что чуть не натворила, и бросилась бежать в гостиницу, чтобы всё исправить.

В спешке, я бросала свои вещи в сумку, вытряхивала пепел из стеклянной вазы для фруктов и выбрасывала бутылки из-под вина. Одним рывком я вытащила из пистолета магазин и отвела затвор, избавив его от патронов, после чего замотала в платок и спрятала на дно сумки. Белые полупрозрачные занавески по-прежнему яростно трепал ветер, и настойчиво тикали настенные часы. На камине статуэтка маленькой кошки, прищурившись, наблюдала за тем, как я суетливо собираю вещи и судорожно приговариваю себе под нос:

— Дура! Какая же я была дура! Слабая, безвольная… Мне нужно ехать. Немедленно. Нельзя оставаться здесь ни минуты. Я уеду сейчас же и больше никогда не вернусь. Этот закат… сколько ещё таких будет? Неужели все они разные? Быть того не может… Но ничего. Ничего ещё не потеряно. Я всё смогу. Я смогу начать всё заново, с чистого листа. Куплю хост и краски, напишу каждый закат, какой мне доведётся увидеть. Я покажу их тем, кто также как и я думал, что нет в этой жизни ничего прекрасного. И всё изменится. Да, я не смогу повернуть время вспять, но смогу хоть что-то исправить.

С силой я захлопнула за собой дверь и понеслась вниз по лестнице, а когда вырвалась наружу, решительно произнесла, вздёрнув голову к небу:

— Да, быть может, ты не простишь мне этого, отец. Но главное, что сегодня я прощаю тебя. Я — непобедимая сила воли. Я — рассвет.

Моя машина загудела и тронулась с места, выезжая из города. Я неслась по дороге, пока в окне пролетали пейзажи бескрайних зелёных полей. Ветер обдувал мне лицо через приспущенное стекло автомобиля, сдувал слёзы счастья и сожаления с моих щёк, унося их прочь. Я знала, что жизнь моя не закончилась, а только началась, и я гордилась собой за то, что смогла обрести смысл после того, как давным-давно его потеряла. Отныне, я знаю, как мне будет лучше. Надеюсь, и ты поймёшь.