Рысюхин, ты что, пил? [Котус] (fb2) читать онлайн

Рысюхин, ты что, пил?

Глава 1

Ещё три дня, и я буду дома! Вот уж не думал, что так буду мечтать о том, чтобы поездка закончилась и я оказался у себя в комнате сильнее, чем две недели назад мечтал об этом путешествии! Ну, тут я, пожалуй, загнул — не сильнее, но сравнимо. И вроде бричка на рессорном ходу удобная — но только первые три дня, и места вокруг далёкие и незнакомые — да по виду от родных почти не отличаются. Говор у местных порой забавный, так его только на остановках и слышишь. Готовят ещё они иногда не так, как надо — но батя говорит, что тут так принято, значит. Принято так принято, боги им судьи.

А может, дело не в бричке и не в том, что мне вместо кваса опять какую-то гадость из бураков сваренную принесли — а в результатах поездки? С одной стороны — новости радуют, с другой — совсем наоборот, а с остальных сторон вообще непонятно. Ладно, пока сон не идёт вспомню-ка я всё по порядку. Разложу по полочкам всю свою историю, сам для себя, глядишь — и обдумаю все новости по-новому. Как отец говорит: «Порядок в голове — порядок в делах». Правда, он ещё про порядок в комнате говорит сначала, но это к делу совсем не относится. Да и порядок там у меня — мой, для меня удобный и понятный! Уффф…

Итак, по порядку. Поскольку дар к магии у меня есть (а ещё бы ему не быть), и я явно не «нулёвка», как моя покойная мама, урождённая Мышеватова, то предстоит мне учиться в одном из заведений на Изнанке. Это само по себе и не новость, батя родовое кольцо подарил на четырнадцатилетие, как у нас в семье принято, и почти сразу Хранительница приняла меня — на печатке проступило лицо Рысюхи. Ну, а кого ж ещё — не Мыши же, право слово, по маминой линии? Мышь для Рыси не конкурент, а добыча! Ой, что-то меня опять занесло. Ну, князь Мышкин про меня-то никогда не узнает, не то что про мои слова и мысли, Мышеватова же нам ровня и почти родня, на подначку не обидятся.

Так, о чём я? Ага, про Рысюху. Спросите, почему мы свой тотем так фамильярно называем, не Великая Рысь, например, или даже не просто Рысь? Ну так в том-то и дело, что самой Великой Рыси до нашего рода если не как тому же ранее помянутому князю Мышкину, то где-то около того. Мы хоть и под тотемом Рыси живём, но наш род на попечении её не то внучки, не то правнучки. Тоже божественная сущность, но тут так получилось… В общем, предок наш, основатель рода, дар в себе пробудил где-то два с половиной века тому, если семейные хроники вспомнить — то двести сорок восемь лет назад, батя через два года праздновать юбилей наметился, собирается какую-то особую водку выгнать на семейном заводике и новую маку пива на другом запустить. Так вот, про предка. Он в дружине барона Клёнова состоял, но в тот день по семейным делам отпросился. Хоть апрель пора и горячая, но очень надо было, да и рассчитывал за сутки обернуться. Но как раз на полпути влетел в прорыв. Повезло: прорыв был мелкий, на первый уровень. И вылезло из него семь голов крысюков прямоходящих. Повезло два: он на полном ходу в разлом вломившись двоих конём затоптал, а потом успел обратно в мир выскочить до того, как сомлеть на изнанке. Ну, и третье везение — выжил. Четыре макра и прочие трофеи на этом фоне приятным дополнением вышли. Вот всё это он дома и отмечал, домашним продуктом, который в семье издавна делать умели и любили. И вот, когда он был уже очень хорош к нему и явилась наша Рысь, предложить покровительство. Эта молодая богиня давно уже хотела себе свой род последователей завести, и тут вдруг кандидат бесхозный совсем, она и выскочила. А тот и не в курсе был, что дар пробудил — раз, и в гостье высшую сущность не признал (у него и так всё в тумане было) — два. Ну, и ляпнул, глядя на молодую Рысь, что напротив него сидит:

— О, рысюха! Ты откуда тут, такая красивая, взялась-то?

Старшие, видать, услыхали и, полагаю, за что-то злились на нашу Хранительницу, а потому то обращение сделали официальным её прозвищем. А мы, соответственно — Рысюхины, а не Рысовы, Рысевы, Рысины или ещё кто. Но не потому, что боковая ветвь или там бастарды, а просто у нас своя хранительница, хоть и того же рода-племени. Так что я не фамильярничаю и, упасите боги, не насмехаюсь, а со всеми любовью и уважением, вот. Ну, и как понимаете, графы Рысевы и Рысины, бароны Рыськуны, Рысько и Рысьевы нам никаким боком не родственники, даже через тотем — разве что косвенно, мы сами по себе, пусть и не титулованные (и никогда не были), а всё, что имеем — всё сами выслужили, добыли и сберегли. Ну, новости и слухи про другие рода, что под Рысью ходят, собираем иногда, не без того. Однако набиваться ни к кому не собираемся. Кстати, про слухи и титулы, вспомнил тут по случаю. Дед покойный рассказывал, а ему его дядька, что в Тульском гарнизоне служил. Есть где-то на юге род Удодовых, и вот один из них, которого невесть как занесло на север, не то сдуру, не то спьяну, не то по своим каким-то соображениям возьми и спроси у одного из рода графа Рысева:

— Скажите, граф, а как правильно пишется: Рысев или Рысьев?

На его беду, там был и барон Рысьев тоже. Оба сочли сие оскорблением, оба вызвали на дуэль, барон уступил очередь графу, а тот надел удода на клинок, как перепёлку на вертел. И, я так думаю, через неделю про тот случай уже и не помнил. Это я к чему? К тому, что знать нужно знать, хотя бы в ближайших окрестностях, просто чтобы на ровном месте на неприятности не нарваться. А то перепутаешь Ласкина с Лискиным (или наоборот) и будет неприятно, причём всем. Я из-за этого с семи лет учил все эти родственные и не только отношения, чем Сосняковы отличаются от Сосновских, у кого какие титулы и как они соотносятся с семейством графа Сосновича, хозяина нашего города и его окрестностей где на пятнадцать, а где и на все сорок километров от Смолевичей.

Да что ты будешь делать — опять сбился и отвлёкся! Полёт мысли тоже должен идти строго по расчётному маршруту, как, по слухам, говаривала баронесса Рыскова — одна из первых женщин-авиаторов в Империи. Итак, кольцо. Батя только смог определить, что потенциал не меньше, чем у него, но отцу в магуче определили его когда-то чуть больше единицы, и стихия у меня другая, не Природа. У нас в семье никогда не было никого с потенциалом больше двух, не титулованные мы и Хранительница наша молода ещё по божественным меркам, так что меня даже к Оракулу не носили. А толку, если он у нас в райцентре совершенно примитивный, показывает только целое количество единиц? Для нашей семьи в любом случае, это будет или ноль, или единица, смысл ходить? Но вот чтобы определиться с местом учёбы лучше уточнить заранее параметры моего дара (поскольку от этого тоже немало зависит), потому отец и организовал наше путешествие по двум губерниям. Ну, заодно и свои вопросы по дороге решать будет, с семейным делом связанные.

Интереснее всего, конечно, Могилёвская хозяйственная Академия, тем более, там у папы знакомый работает, который и обещал частным порядком на их оборудовании меня проверить. И заведение престижное, высшее маго-техническое образование даёт, и специальность интересная: «Технология бродильных производств и виноделия», прямо вот идеально на семейное дело ложится. А кроме Могилёва такую нигде поблизости и не получишь — это надо ехать или в Крым, или на Кубань, ну, или в столицу, там всему вообще учат, но это пипец как дорого. Если туда попасть не получится, ещё есть магучи (то есть, магические училища) сходного профиля в Смиловичах, Марьиной Горке и Бобруйске. Первое самое близкое к дому, вёрст сорок по дороге, за день добраться можно, но там основной упор делают на разведение всякого зверья, включая приручение, и его лечение, а более-менее подходящее мне «Получение продукции растительного происхождения» идёт как вспомогательное, и учат там всему понемногу, по верхам, так сказать. Как они сами говорят — дать понимание профессии и основу для дальнейшего обучения более узкой специальности. В Горке обучают выращиванию и первичной обработке растений, включая изнаночные, а в Бобруйске — производству пищевых продуктов, где напитки идут мимоходом в числе прочего, основной упор у них на всякую кондитерскую продукцию и полуфабрикаты для неё. То есть, по сравнению с Могилёвом всё это «рядом, но не то». Был бы титул — в Академии учился бы бесплатно, точнее — за казённый счёт, а так казна оплатит только магуч, всё, что выше — придётся или доплатить, или оплатить полностью, или отрабатывать разницу между оплаченным и полной ценой обучения там, куда отправит, скорее даже — продаст, Академия. Всё это сильно зависит от учебного заведения, кому оно принадлежит, в чьих интересах работает — у каждого училища, не говоря уж об Академиях или Университетах свои правила, не считая той общей части, что законом установлена. Кстати говоря, обсуждение возможных схем оплаты с батиным знакомым было одной из причин того, что мы ехали вместе.

Если вы вдруг решили, что мы выбрались на городской вокзал в Смолевичи, сели на поезд и поехали себе, с пересадкой в Орше или тем паче в губернском Минске — то очень зря. Во-первых, отец считает глупым и оскорбительным для рода платить за то, что есть своё, а во-вторых, не во все те места, куда батя намылился заехать «по дороге» можно добраться по чугунке. Насчёт того, за что платить можно, и даже необходимо, а за что — глупо и недопустимо, это целый отдельный «курс Отеческой Мудрости», если позволено будет так выразится, замешанный не только на семейной экономике, но и на таких понятиях, как честь рода, шляхетская гордость и общественное мнение. Так, нам, как нетитулованным благородным не пристало ехать в общем вагоне поезда (разве что только если никто не заметит) или на телеге, но и брать спальное купе либо карету — тоже не по чину. Причём если едем, например, привести пиво из Алёшкинского бровара в лавку, что на нашем городском подворье — то на телеге ехать можно и должно, а если отправиться в то же самое Алёшкино на тот же бровар по другим делам — то телега будет жутким умалением достоинства, хуже чем пешком пойти, только пролётка или верхом. Ну, или на авто, если вдруг придёт такая блажь купить его. Короче, всё сложно.

Или вот ещё — ночлег в пути. Спать в повозке — упасите боги, срам! Про вариант «на земле под повозкой» даже упоминать не стоит, если не хочешь довести отца до белого каления в рекордные сроки. Только в жилье! Ну, если никто вообще не видит — на сеновале, но уехать надо затемно и скрытно. Причём жильё должно быть с отдельной комнатой (можно одной на семью), но при этом вопрос цены нельзя упускать. Но и в трущобы из экономии — не сметь, уж лучше прокрасться на сеновал в ближайшей деревне. И с едой в пути — тоже заморочек масса. На ходу можно съесть что-то из запасов, из холодных закусок. Съехать с дороги, остановиться на лугу и пообедать — уже нельзя, это уже удел простолюдинов. Но выехать целенаправленно «на пикник» на ту же самую полянку — можно! И на охоте — там даже нужно. Опять же, в путешествии, которое для развлечения или по дороге в гости есть послабления, в деловой поездке требования строже, при официальном визите — тем паче. Хотя, казалось бы — никто не знает, куда и зачем ты едешь, сделай вид, что у тебя пикник — фигушки! Все про всех всё знают, а чего не знают — то или скоро услышат или сами придумают. Так что обедать только в заведениях «соответствующего уровня». Но передать на кухню для приготовления птицу или кролика «с собственного подворья» либо дичь — можно, такая экономия допускается и даже одобряется — мол, хозяйственный или добычливый. А вот ту же курицу, но купленную на рынке — уже «недостойное шляхтича крохоборство» и не сметь. Так же в счёт оплаты ночлега либо кормёжки предложить «на пробу» одну-две бутылочки, или ящичек-другой продукции семейных предприятий — не только допустимо, но и вполне достойно, ибо тем самым повышаешь известность своего рода и его славу — если качество, конечно, достойное. Но рассчитаться в форме натурального обмена личными вещами уже грозит получить клеймо «опустившегося и обнищавшего» рода, которое смывать придётся годами и десятилетиями, вариант отработать ночлег означает полностью похоронить репутацию. И это у нас, у провинциалов без титула. Страшно представить, как живётся какому-нибудь графу — там, небось, нужно думать даже о том, с какой ноги встаёшь в ресторации, в какую сторону от стула смещаешься, чтоб не дать какой-то не нужный тебе намёк! Жуть, короче, этот этикет даже в нашем, облегчённом варианте.

Это я всё для чего объясняю? Батя неделю высчитывал по картам, в какой день какой перегон делать, где будем останавливаться для отдыха коню, где и у кого ночевать, где обедать, где и как пополнять запасы, что брать с собой из дому, что подхватить по дороге в нашей корчме — а он решил заодно полную инспекцию имущества рода произвести. Ещё два дня всё готовили, паковали, раскладывали, опять перекладывали, утюжили, варили, жарили и смазывали дёгтем.

Глава 2

Когда 12 мая утром наконец выехали за ворота, я добрые полчаса давил в себе ощущение, что это тоже пробный прогон, и мы сейчас вернёмся что-то переупаковывать, или что-то выбрасывать из поклажи, или, наоборот, добавлять. В первый день ничего интересного не планировалось, потому как ехали по знакомым напрочь местам: через все Смолевичи, через речку Чернушку, через лес, потом полями до деревни Алёшкино, где у нас стоял бровар, при нём, через одну дорогу — дрожжевой цех, а через другую — корчма «У Рысюхи». Мы таким образом заняли все четыре угла перекрёстка, на четвёртом был пруд для нужд пивоварни. Благо это был не центр деревни, а самый её край, так что местные владетели не обижались на наглость. Там мы выслушали отчёты по хозяйству, очередные жалобы местного старосты на то, что наши дрожжи «уж дюже воняют». Ага, как карасей, в нашем пруду на отработанном жмыхе раскормившихся, ловить — так цех им не мешает, а то воняет, видите ли. Забрали часть выручки на путевые расходы и двинули дальше, к месту обитания барона Шипунова тотема Лебедь. В деревне с его центральной усадьбой был перекрёсток пяти дорог (шести, если считать дорожку к хозяйскому дому), на самом большом углу размещался большой пруд с лебедями и парком, чуть поодаль, в месте соединения канала от пруда с речкой Менкой, стояла баронская усадьба — а напротив пруда в сотне метров от него вторая наша корчма, «Пять углов». Тут мы держали сразу двух вышибал и не было коновязи, только конюшня в глубине территории, причём въезд во двор был с алёшкинской дороги. Это всё от того, что барон когда-то, когда мои предки где-то сто двадцать лет назад пришли просить разрешения поставить корчму предупредил: если кто из наших работников, или клиентов, или их животных нагадит в пруд с тотемными птицами — то он, барон, утопит в оном пруду всех, кого застанет в корчме и первого же представителя нашей семьи, кто приедет в его поместье после этого. Сурово, но справедливо.

Потом поехали к деревне, устроившейся между грядой старых, оплывших холмов, которые местные жители не пойми с чего считали древними курганами и краем обширного торфяника. Тут, перед въездом в деревню была развилка двух трактов: налево — к владениям барона Клёнова и дальше к местечку Рованичи, направо — к торговому городу Червень, что стоял на большом тракте между губернскими городами Минском и Могилёвом. В этом углу стояла наша третья корчма, «Прикурганье», по названию деревни Курганы — видимо, фантазия у деда, строившего её, иссякла. А слева, на песчаном острове на стыке торфяника и леса стояло последнее из семейных заведений — винокуренный завод, где на бесплатном (только копай!) топливе гнали три вида водки — бурачневую, ржаную и пшеничную, в порядке роста цены — и делали на них настойки на клюкве с мёдом и на бруснике с мятой.

Вот, собственно, почти всё наше семейное имущество. Почти — потому как в двух верстах от развилки, если ехать на Червень, будет поворот на имение Дубовый Лог, бывший хутор, который когда-то, почти две с половиной сотни лет назад подарил основателю моего рода граф Соснович. Имение было разрушено тварями во время Прорыва лет семнадцать назад, вскоре после моего рождения, и после того, как семья приобрела дом в Смолевичах. С одной стороны — все остались живы при том прорыве, поскольку имение стояло временно пустое. С другой — из-за понесённых расходов не было свободных средств на восстановление разрушенного. Вариант «если бы все были в поместье, то могли бы его отстоять» не рассматривался, потому как мы трезво оценивали свои боевые возможности. Мы ж не графья какие, нам каждый рубль на счету и в дело идёт, так что магическая защита на доме с участком (если называть вещи своими именами — на полноценное поместье эти владения вряд ли тянули) была скорее сигнализацией, по минимуму ставилась только от того, что «так положено» и без неё «невместно», а потому ту тварь, что вылезла откуда-то из глубин изнанки никак бы не остановила даже при помощи всего семейства. Самое обидное, что прорыв произошёл где-то далеко в диких лесах на юго-западе от нашего имения. Тварь не то с третьего, не то с четвёртого уровня приковыляла на последнем издыхании, снесла ограду с защитой, развалила дом, завалилась на сарай и сдохла — вышел её срок. Вблизи Дубового Лога вообще никогда ни одного прорыва не было, ближайший — тот, в который основатель рода вляпался, с обратной стороны от Курганов, в четырёх с хвостиком верстах от хутора и чуть более чем в полутора от тотемной рощи барона Клёнова, так что такой исход всех в округе вообще сильно удивил. Потом тоже всё руки не доходили до восстановления — то денег не хватало, то времени, то просто было не до того совсем, как в тот год, десять лет назад, когда за одну несчастную весну ушли из жизни и мама, и дед Юра, в честь которого меня и назвали. Дед в свои восемьдесят поехал с ревизией, заехал в разрушенное имение и умудрился сломать там ногу, а пока выползал по подтаявшему снегу больше четырёх километров к корчме, пока ночью пытался привлечь внимание её обитателей подхватил воспаление и «сгорел» буквально за сутки, лекарь не успел приехать и помочь совсем чуть-чуть. Мама по пути с похорон отправила отца в дом, сама хотел посидеть в беседке на берегу речки. Но поскользнулась на спуске и ударилась головой о бордюрный камень. Когда отец через четверть часа понёс ей кружку горячего чая, то нашёл её уже холодной. Целитель сказал, что произошёл перелом основания свода черепа и мгновенная смерть. Вот так мы и остались втроём с папой и бабулей, его мамой, которой в этом году исполняется девяносто лет.

В общем, к руинам поместья мы сворачивать не стали — нечего там сейчас делать, но в принципе что-то решать необходимо, причём в ближайшее время. Дело в том, что если оно пробудет «в запустении и разоре» более двадцати лет, то его могут изъять, как брошенное и бесхозное. И это ещё спасибо, что у нас есть свой род, у простолюдинов отняли бы через пять лет. Зато граф вполне в праве объявить руины «памятным местом» и оставить в таковом качестве хоть на века — единственно что нужно было бы нанять смотрителя и наметить какое-никакое ограждение. Да, надо что-то делать, хотя бы разобрать руины и расчистить площадку, это даст ещё какую-то отсрочку. На это надо деньги, которые вроде как есть, накопил батя немного, но тут моя учёба — если в магуче можно учиться бесплатно, но пользы мало, то Академия денег стоит, которые для восстановления старого дома нужны. Ну, и молва, опять же — если родовое имение уйдёт как бесхозное, репутации рода такой урон нанесён будет, что представить трудно и страшно. Даже нам, не титулованным — а какой-нибудь барон от такого позора, пожалуй, и застрелился бы.

Тем временем день уже перевалил за середину, а мы ещё и половины пути не проехали — дел оказалось больше, чем отец рассчитывал. Эдак мы и до темноты не успеем до Червеня добраться. Я от скуки решил посчитать шансы. Итак, конь у нас молодой, сильный. Повозка сравнительно лёгкая, нагружена в меру. И хорошая, с рессорным подвесом, да на резиновом ходу. Такую и до двадцати верст в час разогнать можно. Можно, но не нужно. Во-первых, даже на хорошей, отсыпанной и укатанной, дороге растрясёт нещадно, все зубы обстучишь и язык откусишь — так гонять разве что по городу можно — до первого городового, ага. Или по имперским трактам, что особой смесью заливают, которая, как цемент, застывает, её в просторечии «дорожным камнем» называют. В душе не представляю, как её делают, вроде какие-то компоненты с изнанки используют, но получается дешевле цемента — бетоном дороги заливать, это ж какие деньги надо, империю разорить можно на таких дорогах. Камень тоже не дёшев, но в Смолевичах у нас три улицы, центральная площадь и рынок полностью залиты. Ещё леспромхоз графа Сосновича — но то уже графа дело и графские деньги, нам их считать не по чину. Да, о скорости. Во-вторых, так разгоняться смысла нет, поскольку конь уже через десять минут такой скачки устанет, а через пятнадцать пену ронять начнёт, потом ему долго отдыхать надо. Так что такие гонки — только по очень большой нужде и недалеко. Быстрой рысью или намётом со скоростью километров 10–15 в час ехать можно долго, час-полтора, но потом коня всё равно распрягать, водить, чтоб остыл и прочие процедуры — да все знают, что я рассказываю. Но когда из нового смолевического дома в Алёшкино в бровар ездим, то можно себе позволить и разогнаться, особенно под гору. Четырнадцать километров от крыльца до крыльца чуть больше, чем за час пролетаем, ну — за час с четвертью. А если ехать далеко — то тут уж лучше рысить неспешно, делая семь-восемь километров в час. Причём после двух часов езды — обязательно отдых коню нужен, хотя бы полчаса или больше. За переход в среднем километров пятнадцать одолеешь, но это сильно зависит от погоды и дороги, ну, и от груза, само собой. Иногда можно и двадцатку пролететь, а порой и десятку едва преодолеешь. После второго перехода отдыхать животному надо уже не меньше часа, причём требуется распрячь и остудить, потом напоить. И опять: два часа в пути, час отдыха, два часа ехать. А потом всё — поскольку лошадь не железная, то больше трёх-четырёх переходов в день не выдержит. Это где-то пятьдесят-шестьдесят вёрст в день. И то не больше трёх дней кряду, потом желательно сутки отдыха. Если есть специальный конский амулет на выносливость или алхимия того же порядка, то можно и пять дней подряд так идти, но злоупотреблять не стоит, если коня потерять не хочешь. Нет, конечно, если прижмёт, то и восемь десятков вёрст отмахать за день можно в упряжке, но после такого перегона рысаку минимум двое суток отдыхать надо, и то есть шанс запалить его, тогда уж только на колбасу. То есть, смысла нет день лететь потом два дня ждать. Это не я такой опытный, я дальше чем от нового дома до угодий Брусничкиных не ездил, это меньше тридцати вёрст и то верхами. Мне все тонкости батя во время сборов разъяснил, да и сам я не без мозгов, понимание имею.

Так, поворот к имению проехали, до места ночлега где-то двадцать семь вёрст — считай, два полных перехода для нашей упряжки, грузовому фургону вообще день пути. Надо часа четыре с половиной, а то и пять. А стемнеет через три с половиной или четыре. Если на батины часы посмотреть, точнее можно сказать, но и так понятно — не успеваем. Сейчас оно, конечно, не старые времена, ворот на въезде в городище нет, которые с темнотой закрывались, но всё равно по темноте шастать не пристало.

— Бать, не успеем до темноты. В поле ночевать будем, что ли?

— И думать забудь! И негоже, и мало ли — прорыв рядом? Весна ещё не кончилась. Начнёт смеркаться — будем в ближайшей деревне ночлег искать.

— Эх, а могли бы и успеть, если бы на разговоры меньше времени тратили! — позволил я себе неявный упрёк в адрес папы.

— Ты не прав. Нет, что могли успеть — правда, но и ради спешки людям грубить не стоило. Поскольку репутация — она вещь такая, в две стороны работает.

— Ага, плохая мешает, хорошая помогает.

— Не только. Вот смотри, на ближнем примере объясню. Прошлой осенью ты ездил к Брусничкину, возил деньги за ягоду и накладные. Казалось бы — простое дело. А и его повернуть и описать можно и так, и эдак, и ещё с трёх боков. Первый вариант: проявили уважение, не по почте переслали, а наследника рода гоняли, так можно посмотреть. Другие, наоборот, могут сказать, что умалили честь Брусничкина, не равного к нему прислали для переговоров, а юнца несмышлёного, тем самым его на тот же уровень опустив.

— Да не было там переговоров никаких!

— Я знаю. Ты знаешь. Те, кто языками треплют — тоже знают, но им это не мешает.

— Хммм… Это на такое простое дело и то два взгляда⁈

— Если бы два! Вот лови третью сплетню: дескать, Рысюхины настолько поиздержались, что уже слугу содержать не могут, сами письма возят. И четвёртая есть, и пятая, и восьмая. Поверь — ты и трети того не придумаешь, что у скучающей бабы под причёской зародиться может. И ничего ты с этим не сделаешь — не запретишь ни фантазировать, ни фантазии свои разносить по округе. Если, конечно, не прямые клевета и поношение, тогда и в суд можно, но такое редко бывает. Ты — не сделаешь, а твоя репутация — может. От неё зависит, каким рассказам скорее и больше поверят, что подхватят и дальше понесут, а что похоронят.

— А если…

— А если в лоб дать не так, не там и не тогда, как нужно — то можно наоборот, самую злую сплетню поддержать, дескать, не на ровном месте он так взбесился, значит, есть там что-то. Да, кстати, ты в курсе, что я с осени уже, оказывается, тяжко болен, чуть не при смерти?

— Да ты… Да как…

— Успокойся, это по мнению кумушек наших. По поводу опять-таки твоей осенней поездки. Решили некоторые, что я уже тебе понемногу дела передаю, поскольку помирать собрался. Ну, это не новость. Лет так тридцать назад — или больше? Дай прикину… Да, где-то тридцать три-тридцать четыре года тому, было что-то похожее. Сурепкина дочку свою в пятнадцать лет отправила учиться делопроизводству и бухучёту в училище, обычное, не магическое. Ну, кумушки тогда понесли то же самое: болеет, при смерти, дело передавать готовится… Короче, за осень ей уже и болезни придумали, и договорились между собой, какие тому признаки видны. Так им эта тема понравилась, что про вторую — мол, дочка её понесла в малолетстве и поехала позор прятать — и думать забыли. Зимой уже судачили только о том, доживёт она до свежей травки или раньше уйдёт к тотему, чем снега сойдут. Вот только та не померла ни весной, ни осенью, ни через год. Большую часть тех сплетниц пережила, и сейчас живёт, и ещё и меня пережить готовиться, стервь старая, сорняк живучий да неистребимый!

— Погоди, ты про старую Ванду Сурепкину? Которая приходила скандалить, что я к её внучке пристаю и все заборы вокруг их участка «пометил», как кошак какой безмозглый, дура старая⁈ У неё ещё дочка в леспромхозе у графа работает?

— Она самая, да. А дочка её, которая главбух в леспромхозе — как раз та, что учиться ездила.

— Очуметь, прости богиня…

— Да, дамское общество у нас такое. Ты с девушкой на танцах за руку подержался на десять секунд дольше, чем надо — а они уже в своих сплетнях в тот же вечер вас обручили, к утру поженили, а в обед разругались, пока за ваших детей наследство ваше делили. И не красней мне тут, не красней. А по сторонам смотри внимательнее и не попадайся! Главное, из одежды ничего не забудь в гостях, из белья особенно. Кхм… Последнюю фразу я не говорил, а ты не слышал, ладно?

— Ты о чём вообще?

— Вот-вот. Кстати, ещё одна сплетня, насчёт твоей поездки к Брусничкиным, самая живучая — что ты к дочке его ездил на смотрины.

— К какой ещё дочке⁈

— К третьей, к Розе, — батя ехидно усмехнулся на этом уточнении.

— Да её ещё только двенадцать, она дура полная и страшная, как похмелье после «бураковки»! Конопатая, морда круглая, вся розовой какой-то шерстью поросла!

— И где же и когда ты, охальник, её ВСЮ на предмет шерсти осмотреть умудрился⁈ Шучу я, шучу, не вскипай, а то слюной захлебнёшься от возмущения.

— А ты не ржи так, а то, вон уже Воронок оглядывается, не то завидует, не то конкурента высматривает!

Вот так вот коротая время за разговорами и ненавязчивым обучением мы и коротали время до темноты. Заночевали, когда уже стемнело в деревне Кукушкино, не доехав до места вёрст пять-шесть, но дальше двигаться уже возможности никакой не было. Благо, староста спать ещё не ложился, а на ужин нам хватило запасов, прихваченных в «Прикурганье». Первый, такой длинный, полный впечатлений и воспоминаний день поездки закончился.

Глава 3

Утром встали вместе с семьёй местного старосты, на рассвете. Завтракать не стали, я пошёл запрягать коня, а папа остался в доме отыгрывать пьесу «Как рассчитаться за ночлег, не уронив себя и не обидев хозяина». Один настаивает на оплате, другие отказываются принять «хоть копейку» упирая на «законы гостеприимства» и так далее, и тому подобное. При том, что обе стороны заранее примерно знают, каким будет расчёт. Я не спеша запряг Воронка, заново упаковал то, что разворошил батя, когда доставал оплату, погрузил всё, что снимали вечером и вернулся в дом доложить о готовности как раз к концу представления. Деньгами, разумеется, рассчитываться за услугу между равными (староста оказался таким же не титулованным шляхтичем, что было ожидаемо) недопустимо, но цену знали все.

В итоге сошлись на «дружеском угощении» в виде полуштофа «Клюковки» хозяйке и трёх бутылок нашего тёмного пива хозяину. С учётом того, что такая бутылка настойки в розницу шла по цене от двух с половиной до трёх рублей, пиво по шестьдесят копеек, а ночлег в комнате на двоих в сельской гостинице обошёлся бы рубля в два вместе с конюшней — то вроде как и переплатили. Но поскольку надо было «высказать уважение», да и бутылка с нашей гербовой этикеткой наверняка попадут на праздничный стол и на глаза гостям, сделав нам рекламу — то и нормально вышло. Окажись староста простолюдином — он с женой ушёл бы ночевать в другом месте, а батя заплатил бы ему те самые два рубля, и все бы остались довольны. С другой стороны, если бы пришлось напрашиваться на ночлег в дом титулованного шляхтича — то тому же барону пришлось бы «дарить» отдельные угощения ему, жене и «к столу», а уехать без завтрака могло быть сочтено за оскорбление. Это я в рамках «обучения жизни» по папиному наставлению прокручиваю происходящее в разных вариантах. Потом в пути расскажу ему, а он укажет на ошибки, если таковые будут, и добавит те варианты, что я упустил.

Вот, тоже, интересный момент. На метрическую систему мер перешли («к счастью» — как уточнял при каждом упоминании этого мой дед) давным-давно, но вот традиции жеж! Если пиво отпускать полулитрами и литрами привыкли давно и почти сразу, то с более «благородными» или крепкими напитками не всё так просто. До сих пор в ходу штоф винный, он же «осьмеричный», он же «большой», в полтора литра с хвостиком и штоф водочный, он же «десятичный», он же «малый» — этот несколько меньше, чем один и три десятых литра. Ну, и полуштофы, соответственно — ноль семьдесят восемь и ноль шестьдесят три литра примерно. Что характерно, метрическая мера тоже в ходу, и ещё как! Но штофы и полуштофы используют для напитков «ручной работы», с семейных предприятий, а если с фабрик — то для продуктов, выпущенных ограниченной партией или по какому-то поводу. А вот «казёнка» и вина с винзаводов идут в бутылках в половину и три четверти литра. Путаница некоторая есть, но зато по названию тары сразу понятно, о каком классе напитка идёт речь. Точнее, о том, на какой класс он претендует — и с частных винокурен бывает идёт тот ещё «шедевр».

Во второй день перегон был сравнительно небольшой, чуть больше сорока пяти километров. Правда, останавливались по дороге возле каждого места, где торговали спиртным, на вынос ли, в разлив ли — и везде батя оставлял образцы продукции в зависимости от уровня заведения. Тем не менее, в Березино приехали засветло и я, как только определились с ночлегом, побежал смотреть на Березину. Всё же первая большая река, которую увижу своими глазами! Плиса, Рова, Менка (не так, на которой древний Менск стоял, другая), Уша — всё реки не сильно широкие, порой больше на ручьи похожие. Нет, та же Уша, что вьётся по речной долине как ненормальная, в половодье заполняет её всю и выглядит мощно. Или Рова местами разливается болотистыми просторами в версту шириной, но это всё не то, это или временно, или не речка даже. Про Плису, на берегу которой наш новый дом стоит и говорить нечего. К северу от Смолевичей был небольшой торфяник, который местные жители выкопали и выгребли весь, до голого песка, оставив огромную грязную яму. Граф наш терпел-терпел такое безобразие, а потом приказал выровнять берега и сделать озеро. Заполняли его из речки, и заняло это полтора года, осенью начали, в половодье весь излишек води туда скинули, но только следующей весной, в новую большую воду смогли заполнить. А тут — мощь! Наше «новое» озеро эта река, наверное, за день бы заполнила! Не меньше получаса стоял на мосту, глядя на по-весеннему мощный поток воды. Какая здесь, наверное, рыбалка! Вот бы тут учиться! Но в Березино два магуча, и оба не подходят. В одном готовят специалистом по работе с мясом, от забоя и разделки до производства колбас и прочих вкусностей. А второе — в ведении Имперского Министерства финансов, там два факультета, на одном готовят специалистов по таможенному учёту, а на втором — егерей для Пограничной стражи, что к этому же ведомству относится.

Третий день оказался самый тоскливый и унылый в плане дороги — сплошь леса, болота или заболоченные леса, для разнообразия. Парочка небольших деревень на выезде из Березины и не то одна большая, не то две слипшихся маленьких незадолго до Белынич. Батя даже никуда не заезжал с целью коммерции, просто некуда было. Зато на мне отыгрался. И про шляхту нашего района мне целый экзамен устроил — кто с кем в родстве, кто с кем в дружбе, а с кем — в контрах, кому кто должен и тому подобное. Ну, хоть про невест на выдание на этот раз не стал опять намёки делать, и то мясо. Вместо этого про семейное дело разговор зашёл — после того, как папка, глядя на какую-то забегаловку сказал, что здесь он бутылку с гербовой этикеткой оставлять не рискнёт — дескать, опасно. А я имел неосторожность удивиться…

— Я тебе, балбесу, сколько раз рассказывал, когда полученный тобой от богини дар тренировали! Право ставить свой герб на бутылке и ответственность за это! Лицензия и прочее — это ладно, ответственность!

Батя перевёл дух. Ну, нудил он что-то, мне не до того было, я на даре сосредотачивался!

— Когда семья, род или клан ставит свой герб на любом продукте — он ручается за его безопасность. Во всяком случае, в нашем Великом княжестве. Если кто-то отравится нашим продуктом не по своей вине — мы все отправимся на каторгу! И срок её будет определяться степенью вреда здоровью. Если, не дай богиня, кто-нибудь после нашей водки помрёт — каторга будет пожизненной!

— Эй, как это? Если кто-то упьётся вусмерть, или рвотой захлебнётся — то мне за этого идиота на каторгу⁈

— Ты чем вообще слушаешь⁈ Говорю же: «если не по своей вине». То бишь — из-за качества продукта. Случаи, когда кто-то выпьет больше, чем в человеке помещается, или кого спьяну на подвиги потянет, или кто прошлогоднее пиво вылакает от жадности и продрищется на трое суток — это вина пьющего. А вот если в напитке отраву найдут — всё, прощайся с Лицом мира. А теперь представь, что в нашу тару нальют какого-нибудь «первача» или самых последних «хвостов» и кто-то этим отравится? Ты вообще можешь себе вообразить, сколько сил, времени, денег и здоровья придётся потратить, пока докажешь, что к содержимому бутылки никакого отношения не имеешь? Вот потому я и не заказываю тару, стеклянную ли, глиняную ли, где герб прямо на бутылке выдавлен? Да, это престижно, красиво, дорого выглядит — но, в отличие от этикетки, не истреплется и не отвалится вообще никогда. А в какие руки попадёт ёмкость года за два-три даже боги не скажут. Нет, у нас-то этикетки не простые — я их, как ты знаешь, у Пырейниковых заказываю. Каждая, по сути — простейший свиток магический, только печать от него под пробкой. И если после снятия пробки попытаться что-то в бутылку влить, то этикетка отвалится. Но ухари могут и на рыбий клей посадить попробовать, или ещё что замутить. У старого Пырейникова этикетки не просто отваливались, а ещё и в прах рассыпались мгновенно, но внучки его ещё учатся только. Нет, оно конечно, доказать можно, что в бутылке не то, что должно быть, и что этикетка на клею сидит, хоть крови попьют судейские всласть. Но не дай Рысь в нашем продукте что-то не то окажется! Потому я так твоему дару и обрадовался, что можно стало спать спокойнее.

Да, личный Дар от богини, его ещё называют «способность». В отличие от магии, потенциал в которой даётся с рождения, но пробуждается она только в день совершеннолетия, дар богини просыпается сразу, как только она признаёт тебя, то есть — на перстне появляется герб семьи. И им сразу можно начинать пользоваться. У отца это «Зализывание ран» — его слюна при определённых условиях становится целебной, ускоряя заживление поверхностных ран — царапин, порезов, небольших ожогов. До легендарной регенерации тех же Ящерициных, которые, по слухам, могут за неделю отрубленную руку отрастить, дальше, чем до Китая. Но раза в два-три заживление ускоряется. Кстати, лизать, несмотря на название, не обязательно — достаточно плюнуть на бинт, или пожевать тампон, просто с мысленным посылом на излечение. У меня же открылось «Кошачье чувство яда». Я могу чувствовать яд с том, что собираюсь съесть или выпить. Ядом дар считает всё, что может повредить здоровью, и тут есть побочные эффекты, да.

Чтобы дар сработал, мне нужно выразить намерение съесть или выпить исследуемый образец. Чем точнее нужен анализ — тем дольше нужно держать это самое намерение. А поскольку дар защитный, то при стремлении всё-таки съесть гадость — случались судороги, заставляющие неконтролируемо отбрасывать то, что в руках. Сколько посуды перебил поначалу, аж вспомнить приятно! Ой, то есть — страшно, конечно же, да. Сперва нужен был прямой контакт кожи с образцом, потом стало можно держать его в руках в посуде, но обязательно открытой. Теперь достаточно, чтобы предмет изучения был у меня в поле зрения и не далее полуметра.

Чтобы стало понятнее, какое «удовольствие» я получал при тренировках, стоит ещё сказать, что дар детально транслировал мне вкус отравы, а потом и последствия от её применения, вплоть до симптомов того, как помирать буду в случае чего, если продолжал держать намерение съесть или выпить «это вот». Мрак, короче. А мне при этом надо было ещё и концентрироваться на том, что говорит мне дар, сортировать состав жидкости. Стоит ли удивляться, что всё остальное, что говорилось рядом, я пропускал мимо ушей? Вот то-то и оно.

При этом при первых попытках проанализировать состав домашнего продукта продажи дар выдавал панический крик о высокой концентрации яда, которым обзывал спирт, и дальше на фоне «основного отравляющего компонента». Убедить дар в том, что спирт — вещество полезное или хотя бы нейтральное мне не удалось. Зато удалось, по совету отца, вынести его в отдельную строку списка — «спирты». Ага, их, оказывается, много разных — и древесный, и винный и прочие. У всех разный запах (некоторые вообще гадостно воняют) и все мой дар считает ядами разной степени опасности. Тот же древесный — самый, наверное, коварный: ни на запах, ни на вкус от винного не отличается, а буквально одной чайной ложечки хватит, чтобы ослепнуть, после маленькой рюмочки же спасти уже не удастся.

Ага, про список. Хорошо, что смог уговорить свою способность изучать состав «остатка», за вычетом спирта. Худо-бедно, но пошло дело. Затем смог вообразить, что дар мне состав на листике бумаги пишет, а то в начале он мне будто голосом в голове говорил, причём смутно так, наподобие: «отравы почти половина объёма». Затем стал писать на каком-то огрызке, но стоило отвлечься — листик исчезал. Короче говоря, за те почти четыре года, что я дар тренирую научился воображать белый лист бумаги, на котором расписан состав образца так чётко, что он как будто висит перед глазами, как настоящий. Правда, чтоб дар написал название вещества я должен это название знать и как-то объяснить дару, что как называется. Без этого получалось что-то наподобие «судорожное масло» для вещества, которое ощущалось при помощи дара как маслянистая жидкость и которое среди прочего могло вызвать судороги. На уроках натурфилософии, когда изучали химические опыты, удалось «попробовать» даром многие вещества, например, бензол и денатурат. Ох, и гадость же, что одно, что другое!

По-хорошему, в Белыничах стоило задержаться на день, чтобы дать отдохнуть Воронку, но никакого желания на это не было, как и особого смысла. Друть, конечно, река тоже большая, но всё равно ни удочек, ни сетей с собой не было. Но в Могилёве всё равно придётся остановиться — кто станет нами заниматься, когда мы приедем под вечер⁈ Тем более, что надо ещё привести себя в порядок после дороги, подготовиться ко встрече и тому подобное. Так что вечером скормили Воронку ветеринарный эликсир, который позволит ему частично восстановиться за ночь и сделать ещё два полных дневных перехода. Но нам два не надо, нам одного хватит.

В последнем дневном переходе по дороге «туда» батя на коммерцию время особо не тратил — заезжали в основном только в крупные трактиры и ресторации (хотя как по мне, так то были обычные харчевни, только выделывались сильно), стараясь подгадать эти визиты к привалам для отдыха коня. Я так думаю, батя свою продукцию тут предлагал не столько в расчёте на коммерцию, сколько чтоб похвастаться и своим делом, и своим тотемом, сделать Рысюху хоть немного известной за границами нашего района. Потому что кому оно надо, наше пиво в такую даль возить? В итогедаже со всеми разговорами, которые велись со всеми правилами приличия, до губернского Могилёва добрались засветло. Отец пошёл узнавать насчёт того, где находится Академия и где живёт его знакомец, а я опять пошёл на реку.

Я говорил, что Березина большая река⁈ Ха! Нет, я от своих слов и мыслей не отказываюсь, но Днепр ещё больше, как бы не втрое! По нему здесь даже корабли ходят! Не лодки рыбацкие, какие и у нас на озере есть, а настоящие, баржи, буксиры, парусники! А дальше они, эти две реки, сливаются, и там, по рассказам, Берзина самое малое вдвое шире, чем Днепр здесь! Я долго пытался представить, какими должны быть эти реки до слияния, и тем более — после. Налюбовавшись занялся «коммерцией» — сменял пару «Рысюхинского тёмного» на копчёного судака. Здесь и свой бровар есть, вроде как даже не один, но наше прошло как экзотика, тут такого ещё не видели и не пробовали. Папа коммерцию мою одобрил — он рыбку любит не меньше, чем я — и, употребляя мой «улов» под ещё одну бутылочку холодного тёмного, поделился новостями. Оказывается, академия хоть и называется Могилёвской, но сама она размещается в небольшом местечке к юго-западу, где расположен портал на изнанку, где и находится практически вся Академия. Ехать туда от нашей гостиницы вёрст двенадцать-пятнадцать, даже с учётом того, чтобы по дороге заехать за папиным знакомым к нему домой.

Глава 4

Знакомого отца, что работал в Академии, звали пан Нутричиевский. Он проживал в небольшом, крашеном в два цвета — синий и жёлтый — домике на западной окраине Могилёва. Чтобы забрать его нам с отцом даже не пришлось заезжать в сам город, обошлись окраинными улочками, которые ничем не отличались от таких же самых у нас в Смолевичах. Разве что окраской домов: у нас чаще всего красили нижнюю часть в коричневый цвет, а верхнюю в зелёный, или в жёлто-зелёный, или полностью зелёным. Тут же чаще попадались сочетание синего с зелёным или синего с жёлтым, как у пана Януша.

Мне ещё перед выездом из гостиницы пришлось немного переделать пролётку, а именно достать и закрепить откидную лавочку впереди. Так-то коляска у нас четырёхместная, с двумя кожаными диванами напротив друг друга. Мы с папой, когда ехали вдвоём, то оба сидели на заднем и правили конём прямо изнутри. Однако втроём было бы тесно, если же кого-то одного посадить на передний диван, то стало бы сложно править конём и появлялся риск зацепить вожжами пассажира. Так что деваться некуда — надо занимать место кучера. Так-то это безусловное умаление достоинства, на которое взрослому шляхтичу идти нельзя за исключением нескольких, строго оговоренных случаев. Мне же как ещё официально неполнолетнему подобное было позволительно, с условием, что внутри будут старшие родственники, или дамы, которым нужно уединение, или гости семьи. Но даже мне ни в коем случае нельзя было бы получать от этих гостей никакой материальной благодарности за услугу, иначе кличка «Извозчик» прилипнет надолго, как и слава, что холопским трудом промышляешь. А ведь среди гостей время от времени встречаются такие, что норовят не то по дурости, не то по злобе предложить какой-нибудь «гостинец» или «подарочек». А брать такое нельзя ни в коем случае — только до поездки или после неё, уже в доме. Взрослому шляхтичу сесть на козлы и вовсе в мирное время дозволяется лишь в двух случаях. Первый, это уже упомянутые дамы, ехать с ними в одном возке в некоторых случаях считается компрометирующим и предосудительным поступком, особенно если вдвоём. И второй — это в знак особого уважения шляхтич, связанный вассальной клятвой, может отыграть роль возчика для своего сюзерена, главное, чтобы это не стало частым или тем более регулярным делом.

В общем, пока не было пассажира я ехал внутри повозки, а потом, блюдя вежество, оставил взрослых внутри, пересев вперёд. О чём они там говорили мне слышно было плохо, мешали и цокот копыт, и звуки города, и воспитание, которое не позволяло совсем уж откровенно прислушиваться. Пусть речь там шла и обо мне, но ведь не только об этом — мало ли тем для разговора у двух давно не видевшихся взрослых? Пан Януш оказался невысоким, кругленьким, очень подвижным. Его какая-то очень уж розовая, как у младенца, кожа просвечивала между не густыми, но жёсткими на вид очень светлыми волосами. Сам пассажир оказался словоохотливым и улыбчивым, постоянно что-то рассказывал папе, время от времени прямо посреди разговора выдавая мне указание о дальнейшем маршруте, для чего ему приходилось немного повышать голос.

Несмотря на то, что встреча с паном Нутричиевским была назначена на довольно позднее утро — на девять часов, до Академии мы доехали ещё до полудня. Я уже знал, что почти вся Академия находится на изнанке, в нашем мире только минимально необходимое количество построек: административный корпус, в котором работают неодарённые служащие, приёмная комиссия, помещение с порталом, казарма охраны, какие-то склады и плац, который использовался и для торжественных линеек, и для строевой подготовки охранников — собственно, именно её мы и застали. Но даже это «минимально необходимое количество» внушало, знаете ли. Руководствуясь указаниями пана Януша я загнал наш экипаж на территорию через хозяйственные ворота где-то на задах Академии и по узкой дорожке добрался до конюшни, подписанной «только для персонала» с небольшим каретным сараем рядом. Мне было немного страшновато оставлять вещи без присмотра, но наш сопровождающий с важным видом бросил только:

— У меня, в моём хозяйстве, ещё ничего не пропадало. Но я поручу кому-нибудь присмотреть за вашими сундуками, пока мы определяем параметры дара и всё, что с этим связано.

Я уж было собрался идти к зданию приёмной комиссии — ибо где ещё быть определителю, как не там — но папин приятель замахал руками:

— Что ты, что ты! Не надо впустую тревожить уважаемых господ! Сначала мы решим между собой, что у нас есть, что с этим делать и как всё лучше провернуть. А уже потом — потом, я, именно я, сам, лично, пойду туда к нужному человеку и подам всё наилучшим образом! Идите пока за мной!

Провожатый долго водил нас по каким-то закуткам, порой к чему-то прислушиваясь, пока не довёл до небольшой клетушки, где на столе стоял некий весьма архаично выглядевший агрегат. Ну, или странная скульптура — сейчас, говорят, появились какие-то не то «суперматисты»^[1], не то «сумоисты»… Пан Януш сказал подождать здесь и убежал куда-то. Пока его не было я осмотрел стоявший на столе всё же, наверное, прибор. Некоторые детали были прикручены проволокой, что-то оказалось запаяно, где-то замотано пропитанной каучуком тканью. Ничего не понятно, но очень интересно. Я заметил даже небольшое пятнышко гари и хотел оттереть его, но папа сказал:

­– Сядь и не маячь, пока не отломал что-нибудь или не закоротил.

— Я же только смотрю!

— Самогреющийся утюг ты тоже «только смотрел», и чем всё кончилось? Напомнить?

— Ты не понимаешь, утюг — это другое…

— Конечно, другое. И явно намного более дешёвое. Сядь и не спорь!

Минут десять пришлось поскучать, рассматривая трещины лака на дверке шкафа и пытаясь мысленно составить из них неприличное слово. Потом пришёл пан Януш, одновременно взъерошенный, напряжённый и торжественный. Он извлёк из огромного накладного кармана форменного халата картонную коробку, из неё — холщовый мешок, из мешка — фанерную коробочку, из коробочки второй мешочек, уже шёлковый, оттуда совсем маленькую коробочку, в каких ювелиры продают кольца или серёжки, а уж из неё — слабо светящийся тёмно-синий макр. Повернувшись к отцу, он торжественно потряс кристаллом где-то около своего виска, после чего вставил магический камушек внутрь настольного агрегата. Тот щёлкнул, крутанул парой маховичков и загудел. В комнате отчётливо запахло слегка подгоревшим вишнёвым вареньем.

— Портативный определитель. Армейский! На века сделано! На пару дней добыл, благодаря своим связям!

Что-то мне кажется, что те века, на которые рассчитывался прибор, уже давно прошли.

— Молодой человек, встаём, встаём быстрее. И руками вот за эти два шарика, да, и покрепче!

Один из шариков как раз и был «украшен» не до конца оттёртым пятном чего-то горелого, что не повышало мой оптимизм. Но — взялся, куда деваться? Для этого, собственно, и ехали. Прибор стал не только гудеть, но и тихонечко звенеть, засветились несколько окошек и пару раз что-то щёлкнуло. Запах варенья стал гуще. Пан Януш вытащил из другого кармана стопку каких-то карточек и стал сверять с ними, лихорадочно пролистывая, какие-то показания прибора, что-то при этом неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец, он закончил шаманить, убрал карточки, вытащил макр и упаковывая его обратно во все те же слои тары сказал:

— Ну, что же? Твёрдая двоечка, да, с этим уже можно работать. Причём твёрдая сразу в нескольких смыслах: стихия Твердь, однозначно. Не Земля, нет, что-то производное, возможно камень, да. И, похоже, уже хорошо развитая родовая способность, но об этом спрашивать не буду, да.

Он закончил возню и обратился к отцу:

— Как я и говорил — с этим можно работать. Дайте мне час-полтора времени, я всё подготовлю, потом расскажу вам к кому идти, что делать и что говорить. Обойдётся подготовка в триста рублей, как мы по дороге оговаривали, да. Желательно не слишком крупными купюрами, да-да.

Забрав у отца деньги, чем-то очень довольный колобок выкатился из комнаты, оставив меня в растрёпанных чувствах. Но начал я разговор не с них.

— Пап, но это же дорого! Нам же ещё поместье восстанавливать! И мы собирались посмотреть другие места для учёбы, а ты так сразу!..

— Да, дорого. Причём это только за поступление, точнее, за то, чтобы твои документы правильно приняли и положили в нужной папочке в нужную стопочку. Ещё и за учёбу платить придётся. И другие места мы обязательно посмотрим. Но ты сам знаешь — там так, запасные варианты на случай, если бы в Академии ничего не получилось. А что до цены и поместья… Пойми — мы сейчас с нашим семейным делом упёрлись в тупик, в потолок. Еле-еле удаётся что-то отложить сверх обязательных расходов на содержание заведений, налогов и на жизнь. Так мы можем лишь начать работы над поместьем, но никак не закончить их, а любая случайность, любые непредвиденные расходы — и что? Надо что-то менять в нашем производстве, повышать доходность. При этом действовать надо не наугад — просто нет денег, пробовать то одно, то другое, и с минимальными расходами. А для этого нужен специалист в нашем деле. Не просто ремесленник, набравшийся кое-какого практического опыта и повторяющий то, что отцы и деды делали, а человек, понимающий, что и как. И таким человеком в семье можешь и должен стать только ты, больше некому. Причём стать нужным специалистом тебе можно только здесь и нигде больше.

— А поместье⁈

— А что поместье? Работы мы в этом году начнём, я с мужиками в Курганах договорился. Разрешу им кое-что с развалин себе забрать, что не дрова, что ещё для каких хозяйственных нужд, тот же кирпич на серьёзное строительство уже не годится, а в деревне ему сотню применений найдут. Так что за лето расчистят почти бесплатно, чуть ли не за одну кормёжку, которую в «Прикурганье» организовать можно. Нет, денег тоже дать придётся, но меньше, чем рассчитывали. Собственно, я старосте уже задаток выплатил и работы они уже должны были начать, не вчера, так сегодня.

Отец вздохнул и улыбнулся:

— Не о том думаешь, сынок! Ты же слышал — потенциал «твёрдая двойка»! У нас в роду только двое были с потенциалом, который полных двух единиц достигал. Ты третий, третий за два с половиной века! Поздравляю тебя, сынище! Радоваться надо, а ты сидишь мрачный, деньги жалеешь!

— А чему радоваться, если там Твердь? Не Природа, не Вода даже, которая в процессе пригодилась бы точно! Вот у тебя — заклинания полезные и нужные для семейного дела. И «Повышение сахаристости плодов», и «Хранение растений» и остальное всё! Без твоего «хранения» как бы мы вообще ту же мяту сохранили от сезона сбора в мае и до созревания брусники? А я с Камнем что делать буду? Жернова для солода укреплять?

— И жернова, и фундаменты — всё экономия. Найдём мы, куда твои дар применить, не сомневайся даже — найдём!

— Вот-вот, куда-нибудь да приткнём, как треснувший чугун, не выбрасывать же! Папа, ты пойми — Твердь это стихийное направление! Для мага-стихийника «двоечка» в потенциале это ни о чём, максимум — бытовые заклинания, и то так-сяк. У стихийника всё начинается только с «трёшки», минимальный уровень профессиональной пригодности, так сказать! Меньше — это вечный «помощник ассистента», макры в оборудовании менять да на зарядку относить! Я расходы на учёбу лет пятьдесят отрабатывать буду!

— Так, прекрати истерику! Не гневи Рысь — дар у тебя по потенциалу один из сильнейших в семье, грех большего желать! И про направление его тоже не спеши горевать — это пока только предварительно и не точно. Будем думать, будем работать и, даст Рысюха, всё у нас будет, что нужно! Вот, кстати — на восстановлении поместья маг Тверди при строительстве будет более чем полезен!

В общем, оставшееся время провели в спокойном разговоре на семейные и хозяйственные темы и в планах на будущее. Вернувшийся пан Януш выглядел довольным и благодушным. Он рассказал, куда и к кому подойти в Приёмной комиссии, к какому столу нести документы, указал ни в коем случае не упоминать вслух его имя и вопрос денег, никому не подмигивать и вообще вести себя «как все», кто нужно — уже ждут бумаги с нашей фамилией. Да, ещё сказал обязательно объехать территорию и заходить через главные ворота, чтобы слухов не было. Так мы и поступили: объехали, оставили Воронка и повозку под присмотром охранников и сдали все нужные анкеты, подписав все нужные прошения и соглашения.

Переночевать решили прямо здесь, в общежитии для поступающих и сопровождающих лиц. Меня оставили в номере, охранять вещи где я, перенервничав, и уснул. А отец с Нутричиевским пошли отмечать «это дело» в местном трактире, но с нашей семейной выпивкой. Вернулся отец уже затемно, уставший, но довольный. Я лежал, не подавая вида, что проснулся — не хотел разговоров. Папа подошёл, посмотрел на меня и тихонько сказал:

— Эх, Юрка! Хороший ты у меня пацан вырос! Всё мы с тобой сделаем, что нужно, не сомневайся!

У меня почему-то защипало в носу…

Глава 5

Выехали мы из Буйнич довольно таки поздно: утро не у всех было добрым и подзатянулось. Ехали неспешно — и трясёт меньше, и Воронок недостаточно отдохнул, а до Рогачёва расстояние около ста вёрст, можно сделать в первый день короткий переход до Быхова, а уже во второй — нормальный. Оттуда чуть больше пятидесяти километров до Бобруйска, где мы с отцом задержимся на сутки, а конь отдохнёт, как положено. В этом городе, хоть он формально и такой же райцентр, как наши Смолевичи, попечением местного владетеля Боброва из обширного и обеспеченного семейства или даже, можно сказать — клана известных на всю Империю строителей Бобровых, был построен большой зверинец, имеющий как лицевую, так и изнаночную части. Причём некоторые изнаночные твари выставлялись на лицевой части мира, но ненадолго — как только начинали слабеть, служители тут же утаскивали их «вниз» для отдыха. При зверинце, куда многие титулованные особы не гнушались отправить какую-нибудь новую, доселе невиданную зверюгу, имелись гостиница (дороговатая, правда) для людей и конюшни для их верховых и упряжных животных, где можно было заказать услуги ветеринаров, гарантирующих полную проверку здоровья, лечение, если нужно, и полный отдых за одни сутки. Воронок наш подобное обхождение уж точно заслужил.

Хороший, простой и понятный план — казалось бы, что могло пойти не так? И, наверное, всё бы так и было, если бы не батино смурное состояние. Прямо возле ворот на выезде с гостиничной территории на тракт мялся какой-то однодворец^[2]. Ну, а кто ж ещё, если одет как крестьянин, пусть и зажиточный, но со старой саблей на боку — чтобы не перепутали, стало быть, уважающего себя шляхтича с простолюдином. Увидев нас, он подскочил к коляске:

— Уважаемые господа, вы, я слышал, собираетесь в Бобруйск?

В воздухе появился слабый, но отчётливый запах неприятностей.

— Допустим, так, — осторожно ответил папа.

— Юзеф Подрепейницкий, шляхтич герба «Репейник» из Вишнёвки, что под Бобруйском. Панове, если вы окажете честь взять меня в попутчики, то я могу показать вам короткую дорогу до Бобруйска. По расстоянию — как отсюда до Рогачёва, даже чуть меньше. Дорога в основном через лес, по тенёчку, и не такая тряская, как мощёный тракт до Быхова.

Этот прохиндей мигом «срисовал» состояние отца и очень грамотно вернул пассажи про тенёк и тряску, это да. Тем временем тот продолжал:

— Я понимаю, мы с вами до сего дня не были знакомы, и вы вправе подозревать меня даже и в злом умысле. Но я клянусь Репейником, что не замышляю ничего вам во вред, только хочу добраться домой. Кроме того, за меня могут поручиться мои свояки из местной охраны.

Те самые свояки тем временем подтянулись поближе и начали уверять в полной благонадёжности возможного попутчика. Тот согласен был ехать на козлах и править экипажем, тем более, что только он знал дорогу — при условии, что его сабля будет лежать в коляске, дабы не позорить статус недостойной шляхтича работой. Будь отец в форме — он, скорее всего, смог бы отцепить этот репей, а так был не в состоянии спорить и согласился. Как я понял позже, у него был и иной резон. Стоило только проехать километров пять-шесть и выехать за границы деревни, где Быховский тракт ушёл влево, к Днепру, как отец оживился:

— Юра, достань-ка с холодка бутылочку нашего светлого! И человека угости.

Ну, да, понятно — самому пить с утра, пусть даже с лечебными целями вроде как не пристало, а вот угостить попутчика и с ним продегустировать фамильный продукт уже совсем другое дело. Хоть по сути и одно и то же.

Я приподнял задний край полога, чтобы добраться до большого холодильного ящика.

— Ух ты, и правда — холодненькое! Это как это?

Батя начал рассказывать про новинку. У нас в городе недавно такие шкафчики делать начали, Пырейникова младшая привезла идею, а дед заинтересовался и решил тряхнуть стариной. Правда, сделал на продажу совсем немного, не торопясь ваяет в своё удовольствие по одному ящику в неделю, причём двух одинаковых не найдёшь: всё что-то экспериментирует и меняет. В нашем, к примеру, поставил воздушный винт, от отдельного макра запитанный, который воздух гоняет. Арктических холодов в ящике не добьёшься, конечно, но даже в самую жару внутри всё остаётся прохладным. Так этот ящик у нас дома стоит, но на кой его там оставлять, если мы оба здесь вот, а бабуля его баловством считает — зачем, мол, нужно, если ледник есть, который энергию не потребляет? Батя специально для поездки придумал, как закрепить холодильный шкаф лёжа, вместо оригинального кофра — и, я вам скажу, на редкость полезная и удобная штука получилась! Денег, конечно, это удовольствие стоит, но не слишком много: одного накопителя из ископаемого макра хватает на двое-трое суток, в зависимости от температуры снаружи и количества продуктов внутри. Стоит такой в Смолевичах рубль у всё тех же Пырейниковых. Сын у старика, Пырейников-младший, по потенциалу до единички недотянул немного, свитки делать не может, даже этикетки нам или «живые» открытки, на которых картинка шевелится, но макры оружейные и накопители обрабатывать в состоянии. Где он заготовки берёт, точно неизвестно, сплетни пересказывать не хочу, но для моего револьвера один заряд стоит пятьдесят копеек для верхнего ствола и семьдесят для большого нижнего.

Револьвер у меня знатный, дед под заказ сделал заранее, чтоб внукам дарить, вот только внук у него всего один оказался, я. Сверху обычный ствол длиной двадцать пять сантиметров, к нему сзади приставлен крутящийся барабан, в который заранее можно забить пять зарядов с пулями. Специальная качалка поворачивает барабан на одну позицию и сдвигает его на сантиметр вперёд, надевая на ствол. За счёт этого, как отец объяснил, зарядная камора и ствол строго на одну линию ставятся, без перекоса, и сила от взрыва макра наружу не вырывается. Для этого в передней части каморы сделаны на конус. Калибр пулевого ствола тринадцать миллиметров — старый вариант в полдюйма при переходе на метрическую систему «округлили» в большую сторону. Ствол нарезной, с тремя нарезами, пули использую колпачковые — так-то их пока через весь ствол пропихнёшь, замаешься, а в камору чуть ли не просто пальцем пропихнуть можно до упора.

А под этим стволом ещё один, вместо шомпола, с отдельным спуском. Он получается короче верхнего, потому как и на продольные движения барабана место надо, и зарядная камора часть длины отбирает. Этот ствол гладкий, охотничьего двенадцатого калибра, если не больше, под усиленный заряд с картечью. Жуткая вещь получается! Если вблизи, пока картечь не разошлась, то в доске-сороковке дыру пробивает — мой кулак спокойно пролазит. А если на расстоянии метров семь-восемь и больше, пятно получается такое, что даже целиться толком не надо. В общем, или на многочисленную мелкую дичь или на особо вёрткую. Или на крупную тварь, как последний шанс, в упор если бить.

Я, как шляхтич, да ещё из боевого рода, носить такое оружие имею право. Но не дай Рысь применить не против тварей Прорыва или не для самозащиты! Вообще у нас в роду принято, чтобы один из сыновей главы семьи, если этих сыновей несколько (то есть — почти в каждом поколении) шёл в армию на постоянный контракт. Больших чинов никогда не получали, выше капитана никто не поднялся, но служили честно и право семьи на шляхетское достоинство подтверждали достойно. Я как единственный наследник от обязательной военной службы освобождён, но, опять же по традиции, хотя бы один трёхлетний контракт пройти собираюсь. И гонял меня батя как положено, и огневой бой, и холодное оружие — только не какая-нибудь, простите за выражение, шпага, против тварей мало полезная, а тяжёлый палаш и лёгкий топор. Вот только когда служить? Ни перед Академией, ни сразу после неё времени на это не будет, а дальше загадывать пока рано.

За моими размышлениями и разговором проводника с отцом я даже опомниться не успел и понять, как так получилось, что Юзеф уже сидит на переднем диване напротив папы, у них в руках уже вторая бутылка пива, а у меня — вожжи. Попутчик на мой немой вопрос в глазах только махнул рукой и пояснил, что все повороты он и так знает, а вожжи ему не мешают, даже если и зацепит по уху — не страшно, он, мол, привычный. Я только вздохнул и вынул для себя из холодильного шкафа баклажку купленного в розлив в Могилёве кваса. Причём при покупке особо уточнил, ржаной ли он? Продавец сделал удивлённое лицо и спросил:

— А какой ещё может быть?

— Ну, мне тут, неподалёку, в корчме вместо нормального кваса какое-то жуткое варево из бураков подсунуть пытались.

— А, ну так то квас был, а это квас — разные вещи, понимать надо!

Он издевается, что ли⁈

Дорога через лес была, может, и короткой, но прямой бы я её не назвал: сплошные ухабы, бугры, ямы и прочие корни, которые не давали разогнаться и вынуждали двигаться шагом с пешеходной скоростью, едва ли быстрее, чем ломовая подвода. Плюс к тому извивы дороги, старые «вечные» лужи, объезды вокруг них, а кое где и объезды вокруг объездов, разбитых до полной непроходимости. Качало коляску, как лодку на волнах, в результате и спутников моих укачало обоих — бате после пива пришло облегчение, а наш провожатый, наверное, тоже был изрядно «уставший». Я и сам впал в какую-то полудрёму. Ну, а что? Ничего особенного не происходит, всё тихо, плавно и спокойно. Отец и Юзеф храпят в противоход, звук получается ровный, гулкий, как от леспромхозовского дизельного трактора; Воронок бредёт, свесив голову, как крестьянская лошадка; молодая листва шумит на ветру; еловые лапы колышутся; коляска покачивается с носа на корму и с борта на борт; крысолюды крадутся между кустами… Что, мля⁈

Как я не дёрнулся и не заорал — до сих пор не понимаю. Изнаночные твари были разумные или полуразумные, по официальной точке зрения, поскольку в чём-то наподобие одежды и с оружием, поэтому тоже не визжали и не дёргались, похоже, собирались тих сблизиться с коляской на расстояние прыжка. Я плавным движением достал из-под сиденья свой револьвер, без рывков поднял его, направив ствол в правый дверной проём и сразу, без задержки, пока враги не опомнились, бахнул из нижнего ствола картечью. С расстояния примерно шести метров облако свинцовых пулек накрыло трёх крыс из пяти, причём одну, похоже, свалило замертво. И тут же, вскочив на ноги и схватив револьвер двумя руками, открыл стрельбу по двум оставшимся.

Воронок у нас конь обученный, от выстрелов в панику не впал, не стал ни убегать, ни наоборот, резко останавливаться: как шёл, так и продолжил идти, только встрепенулся, поднял голову и косил взглядом в мою сторону. Пан Юзеф едва ли не одновременно с моим первым выстрелом перевалился через борт, каким-то чудом подхватив свою саблю, уже без ножен, и побежал в сторону врагов, забирая влево, в сторону коня, чтобы не перекрывать мне линию огня. Разбуженный выстрелом отец тоже сразу выхватил свой револьвер. Взглянув направо, где наш проводник уже готовился зарубить последнего живого и невредимого крысюка (я пятью выстрелами умудрился три раза вообще промазать и один раз попасть не в того, случайно добив подранка вместо того, чтобы подстрелить копейщика) он вскочил на ноги и сделал то, до чего я не додумался: посмотрел поверх сложенного тента назад и на левую сторону дороги. Я, чтобы не мешать ему, сел на пол коляски в проходе между сиденьями и в растерянности не мог сообразить, что делать дальше: заряжать револьвер или доставать палаш и готовиться к схватке на холодном оружии.

За время моей растерянности Подрепейницкий успел срубить последнего стоявшего на ногах крысюка, добил подранка и потыкал саблей в тех трёх, что не шевелились. Колебания и сомнения прекратил отец. Он голосом остановил коня, потом скомандовал мне:

— Перезаряжайся, только не суетись, спокойно. А мы пока тут присмотрим.

— Да что тут смотреть, панове! Эти твари если со спины не напали — то или разбежались или их тут больше и не было. Я эту породу знаю!

— Осторожного и боги берегут, а беспечного твари на изнанке доедают.

— И то правда, пане, может, остальные добежать не успели. Вы, может, возьмёте на себя присмотр за округой, пока я насчёт добычи проверю?

Получив одобрение отца, Юзеф стал переворачивать и перетаскивать в кучу крысиные тушки, что-то насвистывая себе под нос. Я не присматривался особо — и неприятно, и своих дел хватает. Пока заряжал револьвер, вёл нехитрые подсчёты. Пять малых макров по пятьдесят копеек, да один за семьдесят — три рубля двадцать копеек сжёг. Пули и картечь делаю сам, расходы только на свинец. Пять пуль по пятнадцать граммов, сорок грамм картечи, всего сто пятнадцать, при цене свинца два пятьдесят за кило, это будет… Это где-то одна восьмая от килограмма, чуть меньше, округлённо копеек тридцать. Плюс войлок на пыжи, плюс масло и ветошь для чистки оружия — где-то на три шестьдесят настрелял. И по большей части — впустую! Стыдно то как, четыре промаха из пяти выстрелов с расстояния чуть больше пяти метров! Позорище!

Этими зряшными расчётами я отвлекал себя от звуков, раздававшихся с обочины — проводник явно искал макры в тушках. Не то, чтобы я никогда разделкой домашней живности не занимался, тех же кур и рубил, и потрошил давно уже, и с кабанчиком отцу помогал, но вот именно сейчас почему-то слушать было неприятно. К тому моменту, как я закончил трамбовать пыж поверх картечного заряда, звуки стихли, а Подрепейницкий подошёл к коляске и весёлым голосом сказал:

— Пан Викентий! Как трофеи делить будем, как обычно или?..

— А что ж вы, пан Юзеф, меня спрашиваете? Я в этом деле не участвовал, не успел, так что и доли моей в нём тоже нет. Вон, с бойцом договаривайся, — и на меня кивает, а сам ухмыляется с хитрым видом.

Попутчик повернулся ко мне.

— Ну что, пан Юрась, будем дуван дуванить? Первые трофеи, или уже доводилось подраться?

Глава 6

Интересно — с одной стороны, уважительное «пан», как к заведомо благородному лицу, а не нейтральное «спадар» или «паныч», а с другой — уменьшительная, детская форма имени. Вот как его понимать, этот намёк⁈ Но отвечать надо, пауза затягивается.

— Первый. Потому и опозорился так.

— С чего бы это… Кхм, это потом. Стандартный принцип знаешь?

— Это артельный или где «каждому со своего»?

— Ага, знаешь, уже легче. Ну, отряд мы не делали, доли не прописывали, так что артельный принцип сразу мимо. С пяти тварей только четыре макра добыл — пятый пустой, похоже, долго уже по лицу шастает, да и слабак был, скоро сам бы сдох. Я и под сердцем посмотрел, и в сердце, и печень проверил, и в голове, в мозгах и под языком, мало ли, мутант какой — точно пустой.

Юзеф показал на ладони четыре тусклых синих, скорее даже сизых, кристалла примерно одного размера — чуть больше его ногтя на большом пальце, разве что один чуть крупнее и насыщеннее цветом.

— Вот этот, — он взял другой рукой один из трёх одинаковых, — с моего. Подранков я добрал, но они были полностью никакие, так что на долю в макрах с них я не заработал, но вообще за это, как и за разделку, доля положена.

Я покосился на папу, тот едва заметно кивнул — мол, всё правильно.

— Эти два рублей по четыреста двадцать или тридцать, этот, побольше, но тоже полупустой, потянет где-то на четыреста пятьдесят. Суммарно тысяча двести пятьдесят — триста целковых на круг выйти может. Сейчас, правда, конец сезона, товара такого много, цены падают — весна, прорывы, макры при некоторой удаче любой дурак набить может, в итоге продают их и жук, и жаба, цен не знают, отдают задёшево и другим выручку сбивают. Если подождать до зимы и зарядить полностью на изнанке, то и до полутора тысяч можно выторговать.

Было видно, что считать и оценивать трофеи, выискивая варианты, как пристроить повыгоднее для попутчика занятие знакомое, привычное и даже, пожалуй, любимое.

— Из прочих трофеев. Тушки можно было бы продать, в Бобруйске так особенно, в зависимости от размера, возраста и сохранности до трёх сотен рублей, но это в идеальном состоянии, в среднем по полторы-две сотни идут, если сильно посечен, то могут рублей пятьдесят предложить, а то и вовсе за пятёрку на корм другому зверью. Но не довезём мы их! — Тут Юзеф огорчённо вздохнул и, разведя руками, повторил: — Не довезём. Они уже попахивать начинают, а пока доедем провоняют всю повозку и вещи так, что только на выброс, магическая очистка обойдётся как бы не дороже, чем новая. Да и платят за тухлятину совсем мало, могут и вовсе отказаться брать. Так что это мы не считаем. Или возьмём парочку, в вашем холодильнике могут и доехать?

— Не-не-не, и думать забудьте, пане, об этом варианте! У меня шкаф для продуктов и деликатного товара, его после такой перевозки выкидывать надо будет.

— Ну, так я и думал. Теперь по оружию. Сами крысюки его не делают, разве что могут себе дубину выточить зубами или копьё краденое под свой рост укоротить. Но тырят его где-то, возможно — в других мирах, массово. По качеству никогда не угадаешь, у кого кусок кости более-менее острый к кривой палке привязан, вместо копья, а у кого зачарованный меч из иномирского металла с каменьями драгоценными. Но это редко, очень редко бывает, чтобы так удачно Репейник зацепил. В нашем случае три копья — полный хлам, только на дрова, и то под вопросом. Ещё одно — кухонный нож, к палке примотанный. Они его где-то согнули, потом разогнули, согнули в другую сторону… Короче, тоже хлам, но кузнецу деревенскому на сырьё может сгодится. Пятое — это, простите, вилы, которым два крайних зубца отломили, два средних оставили. И древко наполовину обгрызли, в общем — в комплект к четвёртому, в металлолом.

Подрепейницкий перевёл дух.

— Теперь по ножам. Два — каменные ковыряла, только на выброс, ещё одно вроде как ничего, можно в школьный музей подарить, как образец первобытного, понимаете, быта. Четвёртый — из той же лавки, что и четвёртое копьё. Согнули всего один раз, зато зазубрин наделали — ещё немного, и ножовка получится. Пятый же на фоне прочего смотрится удивительно, поскольку это обычный нож — старый, сточенный, но явно боевой клинок, хоть и из хренового, прости боже, железа. Короче, за всё скопом может быть удастся в скупке металлолома копеек шестьдесят выручить. Но не всё так плохо, — Юзеф подмигнул. — Один из этих был вроде как пращником, я проверил его снаряды — порой эти дикари вполне забавными штуками кидаются. И не зря копался! Вот эти два кубика — пирит, «золото дураков», по сути — железная руда, один из видов, но в лоб засветить можно знатно. А вот это — похоже, самородок золотой, где-то шестисотой пробы или чуть выше, то есть золота в нём процентов шестьдесят, судя по весу и цвету, остальное серебро и медь почти пополам. Золота, если по весу брать, рублей на сто двадцать — сто пятьдесят. То есть, где-то от четверти до трети макра. Вот этот камешек я и хотел бы в счёт своей доли от общей добычи.

— Если золото изнаночное, то оно и в десять раз дороже стоить может, и больше, — это батя всё же не выдержал, вмешался.

— Или вообще ничего, если это тоже обманка.

— Или так, — папа повернулся ко мне: — что решишь?

— Если не знаем, есть ли там что-то особенное, то и говорить не о чем. Считаем как обычное золото 600-й пробы, которое ещё переплавить и очистить надо. Тогда четверть макра за то, чтобы вырезать четыре, не говоря уж о прочем — нормально будет.

В конце концов, он мог и вовсе не заглянуть в тот узелок или не опознать находку. Про «утаить» даже про себя не думаю, чтоб не оскорбить ненароком человека. Тем временем проводник влез в пролётку, и я пустил Воронка шагать дальше по дороге.

— Ну, тогда и всё на этом. С первой добычей тебя, охотник! Попробовал, так сказать, крови тварей.

На словах ветерок принёс запах от вскрытых туш, или мне так показалось, я вспомнил звуки, с которыми Юзеф потрошил их, одновременно помимо представил себе вкус крови на губах — и как-то всё это сложилось так… В общем, еле успел перегнуться наружу, как меня начало неудержимо рвать на обочину. Было стыдно, противно, но и сделать с этим не мог ничего. Наконец, отпустило. Я прополоскал рот водой из поданной кем-то фляги.

— Простите, пожалуйста. Опять опозорился, сперва со стрельбой, теперь вот ещё, как маленький…

Папа с серьёзным лицом протянул мне походный серебряный стаканчик на сто двадцать пять грамм, налитый почти до верху:

— Держи, выпей.

У меня сразу же активировалась моя способность.

— Пап, это же водка, «Пшеничная» наша!

— Поверь — я знаю. Тебе сейчас не только можно, но и нужно. Давай, залпом!

Я пригасил свой дар, которому так и не смог внушить мысль о том, что спирт является не ядом, а пусть даже и нейтральным веществом, не говоря уж о полезности. Благо научился бороться с рефлексами, мешающими «сожрать гадость» — сперва с судорогами, потом с тошнотой. Потому как иначе моя способность не давала не то, что лекарства принять — она даже против специй в еде протестовала! Надо сказать, пресная диета сильно помогла в укрощении организма. Пока я боролся с собой и закусывал выпитое куском колбасы, отец начал говорить совершенно серьёзным голосом:

— Никакого «позора» у тебя сегодня не было, и думать забудь! После первого боя очень многих полощет, можно сказать — большинство. Главное, что после, а не во время, вместо того, чтобы стрелять или рубить. Но даже и так — не позор, а небольшая слабость. Ты ещё хорошо и долго держался, я думал — раньше вывернет.

Он перевёл дух.

— Теперь о второй твоей фантазии. Которая насчёт стрельбы. Не знаю, что ты себе выдумал — положил четверых из пяти нападавших раньше, чем мы вообще что-то сделать успели. Если это «позор», то что тогда «молодец»?

— Пап, не надо, не успокаивай! С первыми тремя просто повезло картечью накрыть удачно. Повезло, понимаешь⁈ А потом⁈ Пять выстрелов — четыре промаха! Три раза просто в лес улетело, четвёртый раз вообще попал не в того, в кого целился! А если бы в своего⁈ И это всё на расстоянии, когда до цели револьвер добросить можно было! Позорище, как есть позорище!

— Сыне, не истери. На вот, ещё стопочку, поможет с нервами справиться.

— Панове, позвольте, я скажу? Вы, пан Юрась, неправильно считаете. Шестью выстрелами вырубить четверых нападающих — это, уж поверьте опытному человеку, просто отличный результат!

— Ай, не утешайте! Вы как тот поверенный Крысанович, простите уж за сравнение: «Если посмотгеть так, а если взглянуть-таки отсюда», тьфу! — я бездумно и почти без усилий задавив возмущение способности махнул подсунутую батей третью рюмку. — Как ни крути — четыре промаха на дистанции плевка, ужас! Главное, в тире с двадцати пяти метров всё в чёрное клал, не хуже «восьмёрки», край — «семёрки»! Даже хотел попроситься на пятьдесят метров стрелять, мол, на этой дистанции мне уже скучно! Самодовольный косорукий рукожоп!

То ли водка с непривычки подействовала, то ли ещё что, но язык развязался, и даже слишком. Я закусил луковкой неведомо как выпитую третью, а пока хрустел, слушал отца.

— Сын, тир и реальный бой — это как ячмень и пиво, вещи родственные, но разные. Одно из другого проистекает, но не более того. Первый бой, внезапно, с качающейся коляски, по движущимся объектам из короткоствольного оружия — тут удивительно, что вообще попал! И первый выстрел — не «повезло», а застал врага врасплох, и хорошо накрыл групповую цель. Не говоря уж о том, что вовремя заметил угрозу, которую мы проспали, причём в буквальном смысле. И не только заметил, но и грамотно пресёк. Так, трёх рюмок тебе хватит, уже развезло, но «трясучки» нет.

Я сидел, глупо улыбался и думал, что я не позор отца, а наоборот, молодец и всё сделал правильно. Так и задремал, не заметив, в какой момент и кто забрал у меня вожжи.

Пришёл в себя, когда уже подъезжали к месту будущей ночёвки. Название этого поселения — Глухая Сяліба^[3] — могло бы служить исчерпывающим описанием, если бы не одна деталь: здоровенное огороженное поле с несколькими капитальными кострищами и кучей каких-то сараев вокруг него. Как сказал местный житель:

— Так кто от Могилёва едет — никто дальше нас ещё не уехал. Ни верхом, ни в упряжке. Все тут ночуют. И на Могилёв кто едет, никто среди дня с места не снимается, всё утра ждут.

Владельцы избы привычно ушли в овин, где у них было обустроено запасное спальное место, освободив дом для проезжих шляхтичей и не забыв взять оплату ночлега вперёд. Отец недовольно косился на Подрепейницкого — ещё бы, даже тридцати километров за день не одолели, с такой дорогой — но молчал, сам ведь согласился на «короткую дорогу». Думал, что после дневного сна долго не усну, но вырубился, едва голова коснулась подушки.

На следующий день интересного было два момента: перекрёсток, что мы проехали вскоре после выезда с ночёвки — поперечный тракт уходил на юг к Быхову и куда-то на север, в том направлении указателя не было. Получается, хутор не такой уж и глухой, непонятно даже, почему не вырос во что-то большее. И второе — длиннющая, не меньше полутора километров, насыпь через пойму реки Друть. Река тут заполняла широкую долину и представляла собой жуткую мешанину проток, рукавов, островов, каких-то зарослей — кошмарный лабиринт и птичий рай, судя по тому, что можно было увидеть и услышать с дороги. На западном берегу остановились на обед в рыбацком селе Чечевичи (с ударением на второе «че») — даже не представляю себе, откуда такое название. Обед был рыбным, но рыба была разнообразная и способов её приготовления тоже хватало разных. Как нам сказали, в сезон можно купить ещё и множество пернатой дичи, но сейчас совсем не сезон, а даже наоборот — птицу бить категорически нельзя. Дорога сегодня была ощутимо лучше вчерашней, к вечеру успели проехать больше сорока километров до ночёвки в очередном местечке со странным и загадочным названием — Скачок. Кто куда откуда и зачем скакал — местные мне сказать не смогли. Или не захотели. Папа, посмеиваясь, сказал, что в молодости при поездке в Столбцы проезжал через деревню с названием Аталезь, которое вообще непонятно что и на каком языке означать может. Третьим интересным моментом стало обсуждение вчерашней добычи. Папа сказал, что она полностью окупает расходы на поступление и первый год обучения, так что я как минимум первый курс себе оплатил с лихвой. Я задумался было о перспективном способе заработка, но отец и пан Юзеф хором, на конкретных примерах и на статистике, постарались довести до меня, что охотники живут красиво, но не все и, как правило, недолго. Ну, не знаю — расходов, если считать даже еду в дорогу, рублей десять-пятнадцать, а добыча не меньше тринадцати сотен. Сто рублей за рубль затрат — смешно ли?

На третий день пути мы выехали на пресечение нашей «короткой» дороги с трактом из Речицы в Бобруйск. В итоге потратили те же самые три дня, не сэкономив ровным счётом ничего. Да уж — точно по поговорке, «Калі пойдзешь нацянькі, дык праходзіш тры дзянькі»^[4]. Ну, зато заработали… На этом перекрёстке в деревне Титовка мы расстались с нашим провожатым, который заявил, что у него тут дела и ушёл, рассыпаясь в благодарностях за транспорт и за хорошую компанию. А мы двинулись в город, до которого оставалось пару вёрст до моста через Березину и там примерно столько же до места назначения. Час дороги, не больше.

Глава 7

Этот час мы посвятили в том числе и обсуждению бывшего попутчика. Нет, не сплетничали (мы же между собой), но вопросов накопилось достаточно. Нет, не так. У отца накопилось многомелких и не очень наблюдений, и он решил провести очередной урок.

— Вот смотри. Охрана Академии его знает, на самом деле, не придуривались за бутылку, это сразу видно. Откуда? Если приезжал на работу устраиваться, то когда успел так познакомиться близко и почему не остался? Условия не подошли? Для того образа, что он показывал, любые сгодились бы.

— Может, он договорился с начала учебного года начать службу, или взял сколько-то дней на устройство дел?

— Нет, тогда и разговор был бы иной, его бы представляли не как знакомого, а как сослуживца, так доверия больше. Дальше смотри. Сабля у него из изнаночной стали, есть приметы, и не старая, как он говорит. Причём навык работы с нею очень хороший, лучше, чем пан Юзеф показать хотел. Сноровка в разделке тварей, знание повадок, цен на туши и прочую добычу — в ту же копилку. Опять же, в жизни и быте охотников хорошо разбирается, я из сегодняшнего разговора и сам немало полезного или нового узнал. Всё это пристало опытному охотнику, а он от такого статуса тоже отказывается.

— Может, с деньгами проблемы какие-то, и не хочет, чтоб его неудачником считали — а то охотник на тварей изнаночных, а сам чуть не в лаптях ходит?

— С деньгами, говоришь? Тут тоже интересное дело выходит. Цену и счёт им он знает. Но при этом копейки на ладони не считает, в тех же Чечевичах место для обеда выбирал по запаху, а не по ценнику, и рассчитывался вскладчину честно, не пытаясь как-то выгадать. Одежда его тоже, и обувь особенно — выглядит неказисто, но если присмотреться — не старьё, совсем даже, просто пошив такой, нарочито мешковатый. А так всё обмято и подогнано, как амуниция у опытного солдата. Но и не бандит точно, и не наёмник — и у тех, и у других повадки особые, которые прятать трудно, хоть краешком, да вылезут.

— Хмм… Деньги есть, но он их прячет. Ухватки опытного охотника и солдата, но их он тоже напоказ не выставляет.

— Знакомство с охраной Академии более близкое, чем показывал, не забудь. Да, ещё. Вишнёвка его, насколько я карту помню, на правом берегу Березины, ему удобнее было с нами до города доехать и уже оттуда по Гомельскому тракту вдоль реки спускаться. А он в Титовке сошёл, оттуда к Вишнёвке просёлками да буераками с учётом петель в полтора раза дальше получится, чем от Бобруйска по хорошей дороге.

— Ну, он любит напрямик ходить…

Папа хохотнул и продолжил:

— Или не хочет в Бобруйске показываться. Или даже не вообще, а в таком виде. Думаю, он сейчас помоется, переоденется и в город въедет уже в виде вполне обеспеченного шляхтича. Или не въедет, если я правильно понял его род занятий, а в обход двинет. Но по своей Вишнёвке он в таком затрапезе явно не ходит. Вот ты, Юрка, как думаешь — исходя из всех деталей, кем он может быть?

— Если ещё учесть фамилию, судя по которой он или его предки дали вассальную клятву каким-то Репейницким. Может, он доверенный служащий, который разные поручения выполняет, причём очень разные?

— Ха, «каким-то» Репейницким! Бароны Репейницкие, владельцы яблоневых садов, причём по слухам ещё и изнаночных. Держат от трети до двух пятых всего производства повидла, пастилы, мармелада и прочих сладостей в Великом княжестве и до половины продажи всего этого за его границы! «Какие-то», ну ты сказанул! Хотел бы я быть таким «каким-то Рысюхиным»!

Отец веселился на протяжении как минимум километра пути, а вот мне стало грустно, потому как почуял неизбежность заучивания всех более-менее значимых родов не только нашей губернии, но ещё и Могилёвской, раз уж там учиться буду.

— Так, посмеялись — и хватит. Твой вариант, конечно, тоже возможен, ноне учитывает тесные знакомства с охраной. Если бы охотился за выпускниками в интересах сюзерена — выглядел бы иначе и приезжал во время учёбы. Охранники что стерегут в первую очередь?

— Академию.

— А что именно в Академии? Молчишь? Эх, ты… Портал они охраняют, портал! Я так думаю, пан Юзеф немножко промышляет контрабандой с изнанки. Артельная добыча ископаемых макров запрещена, только от казны или по концессии с короной, но никто не запрещает «случайно найти» и «подобрать, чтоб не валялись». То есть, на мелких добытчиков смотрят сквозь пальцы, главное, чтоб не наглели. Ну, и охранники на приисках тоже имеют кое-какую неучтёнку. Вот, думается мне, достопочтенный пан Подрепейницкий обеспечивает им сбыт, скупая всё это там по дешёвке и пристраивая тут, на лице, немного дороже. Ну, и попутный промысел со встречных тварей. Специально на охоту он не ходит, тем более глубоко, но прибить пару-троку зверюшек с нулевого слоя случая не упустит. По моим прикидкам, у него в рюкзаке около тысячи копных макров было. Скупал он их копеек по пятнадцать-двадцать, если не сортированные с браком — то и того дешевле. Продаст как минимум по тридцать. Легально фабрики по обработке макров их у официальных поставщиков покупают по сорок пять — пятьдесят копеек за самые простые, что только в патроны идут, сбывают обработанные на патронные фабрики или в оружейные магазины от семидесяти пяти копеек до рубля за штуку. Так что рублей сто пятьдесят чистой прибыли на каждой ходке он имеет, это не считая попутной подработки на тех же тварьих макрах, или животных, как их ещё называют, да на иной добыче.

Батя хмыкнул себе под нос и закончил мысль:

— Так что, думаю, этот хитрый жук, а он хитрый и ушлый, раз не зарывается и не попадается, в селе у себя домик имеет не хуже нашего, и ходит по деревне гоголем. А барон его прикрывает — вполне возможно, что за оказание особых услуг, что на лице, что на изнанке.

— Так, подожди, пап! Если заготовка под ружейный макр полтинник стоит, то как тогда?..

— На третий день заметил, что сарай горит? Те цены, по которым мы у Пырейниковых закупаемся — это цены «для своих». Если зайдёшь не в мастерскую со двора, а в их магазинчик с улицы — то ценники тебя удивят, да. Думаешь, зять старого Пырейникова просто так к нему постоянно в гости ездит и в сумке у него гостинцы от дочки? Хе-хе… Я так думаю — самокопные макры он тестю привозит, недорого. Тот с сыном их сортирует — что под пистолетный заряд, что под ружейный. Фабрики таким не занимаются: партию получили — партию переработали, под один стандарт. Хотя ушлые мастера на такой сортировке вполне могут себе вторую зарплату сделать, не в ущерб хозяину, просто отбраковку с больших калибров перебивая под меньший или под второй сорт. Да, то фабрики, а мелким кустарям сортировку провести и то, что для других брак в какое-никакое изделие вытащить — всё копеечка к копеечке.

— А почему всё через магазин не продавать? Выгоднее же!

— Вот дурья башка! По отчётности финансовой он не может продать больше обработанных макров, чем официально сырья закупил. Меньше — пожалуйста, брак никто не отменял, а больше — шалишь, сразу спросят: откуда дровишки? То, что он «для своих» из мастерской продаёт проводит по другим статьям, что как услуги по зарядке, что как «из сырья заказчика». Тут главное не пытаться слишком много мимо кассы пускать: пока налоги с выручки платишь исправно, на то, как ты её получаешь смотрят не слишком внимательно, а если пытаешься с налоговой базой хитрить — то тут тебе всё припомнят. Вообще, каждого, кто коммерцией занимается всегда есть за что прихватить по мелочи, другое дело, что пока не зарываешься, меру знаешь и налоги платишь по большей части честно, эти мелочи тебе прощают.

— Любого? И нас тоже?

— Пффф… Ячмень пивоваренный закупить под видом и по цене фуражного если случай подвернётся — Рысюха не простит, если не воспользуешься. Опять же, выход продукта он каждый раз разный. Запускаем три тысячи двести литров сусла, пишем готового продукта две тысячи пятьсот или шестьсот, остальное — осадок и другие отходы. Если осадок отжать, можно ещё сотню литров выдавить, но там качество совсем не то, хотя есть любители закупиться, главное — дёшево, пусть горчит и воняет. Ну вот. Если вдруг выход окажется литров на пятьдесят больше… Себе забрать — это вообще не вопрос, не нарушение и никого не касается, для своих нужд можем хоть всю партию списать, главное — на продаже потом не попасться. Выкатить бочонок местным сельчанам к празднику — это можно и из учтённого списать на рекламу или благотворительность, главное меру знать. Если тут же продать в корчме, которая не случайно через дорогу стоит, то есть нюансы: мимо кассы и налогов выручку проводить дело сильно рискованное, надо сбывать или быстро и редко, или как-то проводить по документам, а тогда и смысла нет заморачиваться с занижением выхода.

— Зачем тогда вообще его занижать, в таком случае?

— Вот чудак-человек. Во-первых, выход на самом деле гуляет, если всегда показывал две семьсот, а потом вдруг несколько раз кряду шестьсот или даже пятьсот — у ревизорских душ подозрение сразу появится. Другое дело, если постоянно колеблется около одной цифры. Во-вторых, это с продажей проблемы. А вот презентовать кому бочоночек литров на двадцать пять, из тех, что «для личных нужд» — совсем другое дело. Даже тем же налоговикам — главное, чтобы после того, как все документы подписаны, до того даже намекать нельзя, а то ещё дачу взятки припишут.

Отец вздохнул.

— Я бы и рад не мухлевать, вообще, но как тогда жить-то? У нас с тобой всё на грани висит, хоть со стороны этого и не видно. За вычетом всех расходов на производство, аренды земли — а выкупили мы только участки в Алёшкино, налогов, зарплат, отчислений на амортизацию, включая замену разбитой посуды в корчмах, расходов на дом, одежду, еду и всё прочее чистой прибыли в год остаётся в банке тысяча двести — тысяча пятьсот, смотря какой год. Вроде как и ничего, но это тупик. Расширяться надо, а некуда: новое производство ставить негде, разве что в поместье, но его сначала из статуса руин вывести нужно. Дополнительного работника нанять — и всё, мы в убытке, его зарплата и наши налоги с неё в год выйдут больше нынешней прибыли. Заменить оборудование — это не только надо денег накопить на покупку, но и на работы по сносу старого и установку нового, и на то, чтобы остановку производства пережить, когда дохода не будет вообще, а людям и аренду платить нужно. Это тысяч двадцать пять — двадцать семь по моим прикидкам. Сколько копить надо? Вот-вот. Вроде как всё хорошо, дело работает, прибыль есть — а прибыли той ни на что не хватает, в том числе и на то, чтобы прибыль увеличить очевидными способами. Надо как-то ухитриться повысить доход на том же оборудовании с теми же людьми — а это нужно тебя выучить в Академии, чтобы новое что-то смог внедрить. И с поместьем та же история: строительная контора в Смолевичах берёт десять тысяч за то, чтобы площадку расчистить, при этом все оставшиеся материалы они вывозят вместе с мусором. С мужиками курганскими договорился за три тысячи наличными, плюс кормить их во время работы из корчмы будем, плюс могут себе забрать все материалы, какие захотят, кроме тех, что не пострадали. Нам треснутый или битый кирпич для дома не пойдёт, а им сарай сложить — дорого-богато даже. То же дерево треснувшее или подгнившее — что на дрова, а что обрезать и в дело пустить. Плюс обещал им на зажинки выкатить бочку пива на пятьдесят литров, а на дожинки — два ведра водки. Ну, это как раз из неучтёнки пойдёт мимо всякой отчётности. Возиться, конечно, будут долго, минимум до осени, а скорее всего и осени кусок прихватят, тогда как контора за неделю управилась бы. И, разумеется, надо будет регулярно ездить проверять — они действительно расчищают, или только столоваться на халяву ходят.

Батя покрутил головой и помял шею, как будто на ней хомут висел и натирал. После чего продолжил:

— Когда площадку расчистим, то пригласим инспектора из земельного кадастра, из списка руин и заброшенных участков своё гнездо родовое выведем, от конфискации через два года грозящей спасём. Но там надо будет построить хоть что-то, похожее на родовой дом. Нормальное поместье, не хуже того, что было — это опять тысяч тридцать, за оставшийся срок накопить не реально с нынешними доходами. Я уже подумывал наш Смолевический дом разобрать, перевести и на новом месте собрать, всё удовольствие, включая восполнение того, что при разборке или по дороге сломают либо потеряют, встанет тысяч в пять, но тогда участок в городе обустраивать надо будет с нуля. Да и жить удобнее всё же в городе, для дел полезнее. Так что это «План Г» — на случай, когда всё совсем плохо.

За папиными рассуждениями доехали до гостиницы при зверинце. Взяли номер, здесь, в отличие от Академии, общих комнат не было, да и ладно — всё равно нам в них останавливаться было невместно. А вот самый простой номер, который в Буйничах стоил три пятьдесят на троих здесь был двухкоечным, но стоил ровно пятёрку! Ладно бы сильно отличался в лучшую сторону, так ведь нет: комнатка такая же, только вместо третьей кровати стоит кресло (одно) и возле него низенький столик. И краны в санузле не латунные вентили, крашенные масляной краской в синий или красный цвет, а с цветными фаянсовыми вставками.

Пока батя ходил пристраивать Воронка в конюшни с особым уходом — взяли сразу червонец, как смеялся папа, конский номер в гостинице вдвое дороже человеческого, одно слово — звероводы, я разложил вещи в номере, и мы пошли ужинать в гостиничный ресторан. Не забыли прихватить с собой семейную продукцию, разумеется — на пробу. Причём пива папаня расщедрился передать по ящику светлого и тёмного, их кухонные рабочие под моим присмотром сами из каретного сарая перенесли. Такими темпами у него скоро для себя запаса не останется! Шучу, конечно. После ужина, поскольку было ещё светло, за день проехали порядка сорока пяти километров по неплохим дорогам, была мысль пойти погулять, но усталость взяла своё: дошли до статуи Бобра перед входом в зверинец, бросили в его хатку по монетке «на удачу» и вернулись в номер — спать. Вот тоже удивительно — работал конь, мы просто сидели на мягких диванах, а усталость накопилась такая, будто бы мы сами коляску тащили, как минимум последний день.

Глава 8

Следующий день Воронок отдыхал и лечился, отец бегал по каким-то своим делам — обещал рассказать потом, если найдёт что-то интересное, а я остался сам по себе. С утра сходил в местный магуч — тот, который по сельскому хозяйству, разумеется, два строительных меня не интересовали, кроме вопроса — зачем два⁈ Посмотрел материалы, убедился, что для меня эта учёба почти бесполезна. И что делать дальше — на Березину смотреть весь день? И тут осенило: зверинец! Там есть изнаночные твари! И, возможно, информация о том, как на них охотится и что ценное можно снять с их тушек. Или хотя бы цены на тушки, тоже полезно, если ходить охотится на изнанку. О, ещё можно узнать, что водится в изнанке Могилёвской академии! Карманные деньги есть, время — тоже, желание — в наличии, так что — иду!

Задумка удалась менее, чем на половину. На тварей посмотрел, это да. Но на простой и невинный вопрос о том, где узнать уязвимые места и лучшие способы охоты на них — смотрительница чуть меня самого не загрызла! Ну, по крайней мере, сложилось такое впечатление. Нет, сперва-то я думал, она нормальная, только слишком нервная. Как она орала! Начала что-то про бездушных убийц — вроде как ясно, что монстры бездушны, зачем так горло-то рвать на общеизвестных вещах⁈ Потом про ненасытных тварей, уничтожающих всё живое. Я стоял, скучал, морщился от бьющих по ушам воплей и ждал, когда она, наконец, перейдёт к делу. А та внезапно переключилась на мать-природу, которая что-то там якобы «не попустит», и сама, не прекращая орать, мелкими шажками ко мне приближалась. Но потом как-то вдруг оказалось, что она это всё не про тварей, а про охотников, которые «измываются над бедными зверюшками, которые безгрешны, потому что естественны» и попыталась приложить меня по голове металлической стойкой для плакатов! Пришлось убегать от больной на всю голову бабы — а что делать, не бить же её⁈ Не, я как человек гуманный и даже местами заботливый, на бегу звал санитаров, чтоб забрали буйную, но она от этого бесилась ещё сильнее, а затем к ней присоединились ещё две таких же. Насилу скрылся, как — рассказывать не буду, до сих пор стыдно. Зато, когда выбирался из тех курмышей, куда меня эти психические загнали, наткнулся на киоск с печатной продукцией и там нашёл большой иллюстрированный альбом с изнаночными тварями, где были указаны наиболее ценные ингредиенты в том числе. Без инструкций по правильному изъятию и хранению, но хоть кое-что. Ценник был, правда, тоже зверский — пятьдесят рублей, почти вся моя наличность, но я решил, что это будет мой подарок мне на восемнадцатилетие. Жаль, что до него ещё десять дней и дар магии у меня не активный, а потому на изнаночную часть зверинца сходить не смогу — там не было защитного купола, потому что смысла не было держать тварей под ним, ведь это практически то же самое, что на лице.

Я осторожно, озираясь по сторонам, чтоб не нарваться на буйных дур, прокрался к выходу из зверинца. Видимо, перестарался и выглядел подозрительно, потому что на выходе охранник подошёл ко мне с мрачным и угрожающим видом, но, увидев чек на книгу, родовой перстень на пальце и услышав про причину моих опасений ухмыльнулся понимающе и помог незаметно выйти на улицу. Занёс книгу в номер и отправился всё же гулять по городу.

Поскольку денег оставалось немного, обедать решил в городе, где будет недорого, но прилично — в гостиничном ресторане в цену номера был включены почему-то только завтраки, а обед стоил втрое дороже, чем в Чечевичах (да, понравилось название — забавно же, особенно как это местные выговаривают — «Чачэвичы». На какую-то птицу в лесу похоже: «ча-ча-чеч-че-че-чы». И на чечевицу тоже похоже, только ударение не там) и при этом по объёму был раза в два с половиной меньше, не обед, а так — перекус. Странные они в этом Бобруйске все, честное слово! А есть хочется очень — в зверинце пробыл долго, плюс занятия лёгкой атлетикой с угрозой тяжёлых травм аппетит пробуждают очень здорово. Жаль, фокус с обменом пива на рыбу тут вряд ли прокатит — в городе две пивоварни, точнее, один семейный бровар тех самых Бобровых, но они в основном для себя варят, продают немного (вот только их «немного» это минимум втрое больше, чем наше «всё») и казённый пивзавод, который гонит пиво вообще в жутких количествах. Плюс ещё из Речицы подвозят, будто своего мало. Да и осталось у нас запасов не слишком много.

Пока ходил по городу, всё удивлялся толпам народа, разнообразно одетого. Да, Бобруйск крупнее, чем мои родные Смолевичи, считай, почти сорок тысяч человек против наших двенадцати, но по ощущению их тут будто бы все шестьдесят! Ходят, головами крутят… Почти как я. Это что, всё приезжие⁈ Нагулявшись по городу, налюбовавшись на Березину (это сколько же в ней рыбы, ммм…) вернулся уставший в гостиницу — а там уже и папка сидит, альбом мой листает.

— Что, — говорит, — решил всё же пойти в охотники?

— Да не, просто нарисовано здорово. Да и мало ли, на что ещё по дороге напоремся, так хоть буду знать, с кого есть что взять, а с кого — нет. И где макр искать.

— Ну, ладно, если так. Поверь мне — в этой лотерее выиграть шанс намного меньше, чем голову сложить. А ты в нашем роду последний, нельзя тебе так рисковать!

— Ну паааап!

— Не папкай, а голову включай! Ладно, как день прошёл?

Я рассказал о своих похождениях, стараясь особо не вдаваться в лишние подробности, которые совсем лишние, но батя как чуял — вцепился, как клещ в холку, и вытащил их все. При этом ржал, как конь.

— Говоришь, «Выползай, мразь двуногая, и прими кару за страдания зверушек»? Га-га-га! И как — выполз?

— Нет, до сих пор там сижу, не видишь, что ли?

— Ххыыы… Ой, уморил. Надо же было так нарваться, на активисток из общества зверозащитниц!

— Так это общество такое⁈ Я думал, из местной дурки побег случился.

— Ой, хватит, я уже не могу смеяться! Да, общество. Начиналось всё разумно и благостно. Люди боролись с браконьерами, с незаконным промыслом зверя и прочим таким разным, вроде неоправданно жестокого обращения с животными — это когда голодом морят или мордуют почём зря. И успехи у них были, и достижения, причём реальные и полезные. Их деятельность даже царь отметил, даровал их обществу статус Императорского.

— Ого!

— Ага! А потом понесло их под откос, чем дальше — тем больше. Сперва против всей охоты разом выступать стали, без разницы, на кого и зачем. Потом против ношения мехов. Потом против скотных ферм — мол, это жестокость, разводить зверушек только для того, чтобы потом зарезать, их надо всех на волю выпустить. Вот ты смеёшься — понимаешь, что будет «на воле» с теми же курами с фермы, а они всерьёз эту чушь пороли. Дошло до того, что Император отозвал у них право называться Императорским обществом — думал, охолонут и образумятся. Вотще! Наоборот, у них последние клапана сорвало — стали изнаночных тварей защищать. Мол, прорывы — это кара Матери-Природы нам за её, природы, уничтожение и возмездие за «насилие над зверушками».

— Сказал бы матом, да ты драться будешь. А без мата и не смогу всё выразить.

— Вот тут ты правильно всё сказал, ни добавить, ни отнять. Ну, думаю, скоро они закончатся, такие больные, во всяком случае. Они договорились до того, что богов-хранителей туда же в общую кучу свалили. В своём скудоумии не поняв, что приравняли их к неразумным тварям и обозвали слишком слабыми, чтобы выжить без защиты. Прости, Рысь, это не я говорю, это я только про идиотство рассказываю. Или всё понимают, но последствий не видят. Чую, самые крикливые скоро просыпаться по утрам перестанут. И хватит о них, не стоит гневить Хранителей.

— А ты что выходил, пап?

— Да почти всё впустую. Пиво наше здесь никому не надо особо, так — разок попробовать для экзотики. Пивзавод, конечно, ту ещё мочу гонит порой, хоть некоторые сорта иногда вполне ничего. Бобровы тоже марку держат, но на мой вкус с хмелем явно перебирают. Ну, я особо и не рассчитывал, если честно. А вот от технологии карамелизации солода, которая вроде как должна была помочь тёмное пиво дешевле делать, я большего ожидал, теперь уже сомневаюсь, что получится что-то толковое. С сидром тоже не так всё просто, оборудование надо не только перенастраивать, меняя конфигурацию, но ещё и промывать с разными растворами, чтоб ни дрожжи, ни что ещё из пива туда не попало. Очень много возни, если на одном и том же оборудовании в очередь с пивом гнать, надо отдельную линию ставить, а некуда и не на что. Ладно, всё равно стоило заехать, чтобы точно знать, что и как, а не фантазировать впустую и не сожалеть зря. У тебя в магуче тоже не срослось?

— Да, не наш профиль, совсем. Кое-что интересное есть, но не настолько, чтоб тратить три года и императорскую квоту. Слушай, пап, а что это они тут с ценами озверевшие совсем? И в гостинице, и вообще? В губернском Могилёве ценники скромнее, чем здесь!

— Так город — туристический. Приезжих видел на улице?

— Конечно! Их же толпы!

— Вот именно. И все приехали, по сути, для того, чтобы тратить деньги. На всякие разные развлечения. И у местных стоит задача как можно быстрее эти деньги выкачать, чтобы эти уехали и освободили место для следующих, с деньгами. Бобровы со своим зверинцем очень удачно придумали, не отнимешь. Если бы у нас в Смолевичах было что-то для привлечения туристов, пусть не такое большое и массовое, эх… Сбыт бы втрое вырос точно! Под такие гарантированные продажи можно было бы и на ссуду в Коммерческом обществе решиться, а то и на, простите за выражение, кредит в банке. Только вот куда у нас туристам ехать и откуда? Что у нас есть такого, особенного? Лесов, рек и озёр в округе у всех хватает, из столиц жителей привлекать — надо что-то особенное, или большое озеро, или живописное особенно, и обслуживание нужно тоже — столичное. Леспромхоз у нас, как для знающего человека, очень передовой, может даже лучший в империи — ну так туда не каждого пустишь, да и замучаешься объяснять, что вот в этой вот установке такого особенного и интересного. Это тебе не изнаночный остроухий павиан с тремя яйцами, который их всем желающим и не желающим демонстрирует. Это другое, это понимать нужно.

— Ну, озеро у нас большое и красивое, даже с островами. Обустроить бы только как следует.

— И кто туда поедет?

— Да хоть из Минска! На чугунке час езды, край — полтора. От станции до озера далековато, правда — так и извозчикам работа, и конку пустить можно. И по дороге мимо всех магазинов и харчевен с тавернами пройдут, и по пути туда, и обратно.

— Хм, Минск, говоришь? У них там речка есть, да только в городе на набережной особо не отдохнёшь. Места есть, но мало: Губернаторский парк, пустырь напротив Троицкого, около городища старого, что ещё? В урочище Дрозды его хозяин, граф Дроздов, дамбу учредил и озеро проточное создал, но там родовые владения, городу под общественные нужды кусочек берега совсем небольшой выделил, остальное под птичий заказник ушло. Так что с Минском могло бы выгореть, только кто и за какие шиши этим займётся? Графу оно, похоже, не надо, а кому другому… Это берег в аренду брать, причём если не весь, то хотя бы половину. Пляж делать культурный, песка одного навозить придётся жуткое количество, поскольку и в воде отсыпать надо. Причём песка промытого, речного или из карьера, но тогда долго мыть. Зонтики от солнца поставить, беседки, кабинки для переодевания, купальни, домики гостевые. Сторожей, чтоб всё это никто не разломал и не изгадил. Пару-тройку харчевен, на разный карман. Кабаков опять же парочку. Конюшни, каретные сараи, гостиницы и кучу всего.

— А зачем много берега в аренду брать? Метров триста для пляжа хватит. Ну, ещё острова — для романтических пикников.

— Вот ты где-то соображаешь так, что завидки берут, а где-то — наоборот. Ты что, наших людей не знаешь? Нет, так-то они в массе своей нормальные, но обязательно же найдётся хоть один завистливый или просто злобный дебил… Если возьмёшь в аренду только пляж — обязательно найдётся кто-то, кто дождётся конца твоих работ и воткнёт рядом, с наветренной стороны, здоровенную сральню, прости Рысюха за грубое слово. Или ферму утиную поставит так, чтобы всё добро от уток на пляж плыло. Или ещё какую чучу удумает. Нет, если заводится с этим делом, то половину берега под контроль брать надо.

Больше в тот вечер ничего интересного и важного не было, мы ещё часок поболтали обо всём и ни о чём, да и спать легли. Двадцать первого утром встали рано, забрали Воронка и спокойно добрались до города Осиповичи. Рысак был бодрым и весёлым, как будто и не было всего ранее проделанного пути и был, казалось, готов бежать не два, а три часа кряду не снижая скорость. Но мы такого не делали, конечно, двигались в обычном темпе. Отец никуда не заезжал и образцы не оставлял. То ли разочаровался в идее, то и мало их осталось, то ли ещё что.

И вот лежу я в очередном номере очередной гостиницы и думаю, что на четвёртый день буду уже дома и начну готовиться к дню рождения и к будущему поступлению. И переживаю, как мою Твердь к семейному делу приспособить. Ладно, спать пора, утро вечера мудренее.

Глава 9

Утром мы отправились в сторону от основного маршрута, чтобы в оговорённом месте встретить знакомого отца, нашего в каком-то роде коллегу, для конкурента слишком далеко живёт и слишком маленькие у нас объёмы, который просил заехать к нему на производство. Хотел о чём-то посоветоваться и чем-то похвастаться, какой-то новой рецептурой. Меня папа взял с собой как ходячий анализатор.

По дороге отец учинял мне разнос из-за неосторожно брошенной фразы по поводу впечатлений от Бобруйска.

— Нет, ну надо же такое ляпнуть! С чего ты взял, что город принадлежит Бобровым⁈ Из одного только названия? Так наши Смолевичи вообще на первый взгляд ничего общего с графом Сосновичем не имеют, кроме первой буквы, и что? Ну, вырос посёлок смолокуров, его предком основанный, в город, а родовое имение так и осталось небольшой деревней Сосновичи, где слуги живут, которые в поместье работают, и что с того? Бобровы род большой, сильный и богатый — но не настолько же, да и не местные они. Их главные земельные владения в других местах, сильно восточнее, в Бобруйске только несколько объектов, да и те не все полностью их. Тот же зверинец — да, они основали, но содержать своими силами… Тут дело даже не в деньгах, это предприятие, думаю, не просто окупается, но и хорошую прибыль даёт. Просто нужна работа кучи специалистов самых разных направлений Дара и разных профессий, собрать их в один род, да ещё тот, у которого главный интерес в другой области — нереально. Так что данное заведение принадлежит на паях Бобровым и короне, у кого какой процент вопрос секретный, и то, что зверинец не имеет статуса Императорского вот просто вообще ни о чём не говорит. Нет, ну надо же такое ляпнуть — «город Бобровых», а? А те же Репейниковы? А Коняевы? А Пустельгины? Да в конце концов Друцкие, пусть и простолюдины, но в первой гильдии числятся и по купеческой, и по мануфактурной части⁈ Не говоря уж про полтора десятка других только титулованных родов, что в этом городе свой интерес имеют. Хорошо, что ни при ком из них такую глупость не изрёк! Нет, всё, приедем домой — и за учёбу, все основные рода Великого княжества учить будешь, и все города от пяти тысяч населения — кому принадлежат! В охотники он намылился, бестолочь! Даже там мозги нужны, чтобы выжить, а у тебя их, похоже, вообще нет! Надо же уметь вот так вот одной фразой как минимум четыре сильных рода оскорбить, хорошо хоть, никто не слышал, кроме меня и Воронка, а он у нас не болтливый.

Пока батя пыхал праведным возмущением, а я предчувствовал ожидающие меня дома радости — зная батю, он не успокоится, пока я действительно не заучу, кому в каких долях принадлежит каждое местечко минимум в двух губерниях. Ну, или пока не нужно будет в Могилёв ехать, смотря что раньше наступит, и что-то мне подсказывает, что это будет отъезд. Так вот, пока отец возмущался, а я предавался унынию, мы доехали до деревни Мезовичи, километрах в пятнадцати от города, где у папиного знакомого был дом. Этот лысеющий дядька чуть выше среднего роста с пегого цвета волосами, в которых чудилась прозелень, и похожим на клюв хищной птицы носом, представился как Артур Олегович Конопельченко, шляхтич герба Конопля (с ударением на второе «о»). Даже странно стало — с чего бы так официально, если с отцом знаком давно и представляется только мне? Ну, мне не трудно — любит человек церемонии, подыграю. Вышел из коляски, представился со всеми положенными поклонами и оборотами, смотрю — ему приятно стало, аж порозовел. За знакомством и расшаркиваниями как раз и ноги размяли, и коню дали отдохнуть.

Для разнообразия этот попутчик к нам в коляску проситься не стал, был на своих дрожках, которыми правил мужичок, одетый во что-то наподобие униформы и с нашитым на спине листом конопли из зелёной ткани. Не на груди и не на плече, где носят гербовые нашивки лица, принятые в род или гвардия родовитых аристократов, чтоб не было повода обвинить его нанимателя в самозванстве, но и в то же время — опознавательный знак. А пан Артур, похоже, человек тщеславный. Пригласивший поехал впереди, показывая дорогу, мы за ним следом, приотстав так, чтобы пыль сносило в сторону, а не к нам в коляску.

Проехав километра четыре, свернули с тракта и по лесной дорожке направились куда-то на север, если я карту точно помню. Ещё часа полтора лёгкой рыси, по моим прикидкам — километров десять-двенадцать, и мы приехали на затерянный в лесу большой хутор, где было четыре обычных избы, один большой дом жилого вида, несколько складов и винокурня со всеми положенными пристройками — уж это заведение я узнаю, и по виду, и по запаху. Хозяин хутора подошёл к нам, уже издали начав рассказывать:

— Арендовал тут местечко, очень недорого, поскольку вдали от жилья и неудобицы: мелколесье, холмы, овраги. Ближайшие деревни в ту сторону — Сутин, километров шесть, а мои Мезовичи — примерно вон там, вёрст девять по прямой будет. Только вот ездить немного длиннее приходится, чуть больше пятнадцати выходит. Выкопал пруд, пробил три колодца, построил общинный дом, чтоб работники тут в очередь жили, не таскались каждый день туда-сюда, время не тратили. Потом сменный мастер попросился постоянно здесь жить и жену перевезти — я согласился, да ещё и повысил его до управляющего, раз уж всё равно постоянно тут. За ним ещё один рабочий с семьёй переселился, на них глядя — ещё двое. Глядишь, скоро тут новая весь появится. Я уже даже название придумал — Коноплёвка! А что — почему бы и не переехать сюда? Лес с грибами-ягодами, огород себе какой хочешь, такой делай, соседи не поджимают, только меня предупреди. Дрова тоже недалеко. Работа в трёх шагах. Чем не жизнь, а?

Артур картинно развёл руками, как бы приглашая полюбоваться на окрестности.

— Глядишь, так и я своей деревенькой обзаведусь, земли выкуплю и зарегистрирую, а там… — Он замолчал и, словно встряхнувшись, сменил тему.

Ишь ты, а пан Артур никак о смене статуса мечтает! Потому и хутор его пока ни в каких реестрах и кадастрах не значится, и чтобы аренду не подняли, и чтобы никто не догадался раньше времени. Если выкупит не только эту площадку, но и кое-какие угодья, а на выкупленной «пустой» земле построит село, способное обеспечивать себя тем или иным образом и с действующим прибыльным производством, да если селяне согласятся принести ему клятву служения — то сможет претендовать на получение пусть и самого низшего, но титула, как владетель! Ну, жук! Уже и гербы на одежду своим людям нашивать начинает, чтоб привыкали и они, и окружающие. Правда, претендовать и получить — это, как говорит Крысанович «две большие разницы». Но то не мои проблемы. Послушаем дальше хозяина.

— Ладно, к делу. Мне тут один студент из Сельхозакадемии в Горках кое-какие травки на пробу привёз. Не-не-не, не наркота какая, не смотрите на меня так! Там, в Горках почему целую академию-то построили? Изнанка какая-то особенная на ботанику оказалась, вот и изучают растительность и её применения. Вооот. Стало быть, две травки изнаночных. Одна вроде как повышает градус, точнее — забористость напитка. Я на водке настоял — зверь-водка получилась, здорового мужика с неполного стакана уносит просто. Разбавил до двадцати пяти по спиртометру, пьётся как дамская настойка, а втыкает как водка! Это с одного листика на бутылку! И, главное — никаких последствий вроде как.

— Подозрительно что-то, — задумчиво вступил батя.

— Вот, чтоб подозрений ни у кого не было, я вас и позвал. Говорят, вы как-то навострились анализ продукта делать, по составу? Вы же с собой всё привезли что нужно, пробирки там, клистирки, порошки-растворы, да?

— Не нужны нам никакие пробирки и реактивы. Способность у сына открылась, позволяет определять отраву, подробности — это уже семейный секрет, сам понимаешь.

— Да, понимаю, но хотелось бы… Ладно, по результату посмотрим. А вторая травка — она и проще, и хитрее. Её вроде как в брагу добавлять хорошо по чуть-чуть. Он мне что-то тут буровил на своём, на химическом, про полисахара какие-то, про крахмал ещё приплёл зачем-то… Короче, как я понял, когда попросил попроще рассказать. Сахар бывает разный, у некоторых видов молекула сильно длинная, дрожжам в пасть не пролазит, и они такой сахар не жрут, он так в отгон и уходит. Часть таких длинных сахаров рвётся при нагревании, но далеко не все. А эта травка вроде как рвёт длинные молекулы на короткие, и не за счёт химии, а как алхимия работает, на каких-то тонких энергиях. И дрожжи такой рваный сахар жрут за милую душу! В общем, обещает студент, что с этой травкой из той же браги можно взять больше спирта. Смотря какое сырьё — где на треть, а где и вдвое. Представь: при тех же расходах, е считая расходов на траву, а её на бак пару веточек надо, получить в полтора-два раза больше продукта? Ты у нас человек опытный, сын у тебя, опять же, с талантом интересным. Вот я вас и пригласил посмотреть, попробовать, а потом и в долю войти, если что. Брага с травкой как раз подошла — ух, и бродила, как зверюга бродила! Я велел всё подготовить, но без нас выгонку не начинать, как ы приехали только должны были начать бак греть.

Хозяин открыл дверь, приглашая нас в цех.

— Ты, Викентий, глянешь, как процесс идти будет, сынок твой состав проверит. А то если эта трава не только сахар, но и спирт порвёт, и мы того же древесного спирта нагоним — кому хорошо будет? А если всё нормально по составу, мы с тобой прикинем выход, на втором агрегате как раз столько же браги на том же зерне запустили, сравним, а потом и продегустируем, лады? Пока выгонится уже и обед настанет, нам тут в беседке накроют — какой из неё вид, мммм… Посидим, дела обсудим, продукт продегустируем, да. А после обеда я вас хоть в Осиповичи отвезу — человечка дам вам на козлы, хоть ко мне домой в Мезовичи. Давайте лучше ко мне, а? Устроим сравнительную дегустацию вашей и моей продукции, так сказать. А утром, похмелившись, утрясём окончательно все вопросы, и с ценой на траву договоримся, да?

— Там видно будет, давай, сперва выгоним.

— Выгоним-выгоним, куда ж мы и брага денемся? Я, кстати, в брагу и остатки первой травки бахнул, для забористости. И чтоб два анализа не делать, так сказать!

Отец с Артуров пошли к котлу, смотреть на манометры и регулировать пламя, а я привычно отправился к выходу змеевика — ловить «головы», смотреть их состав и определять момент отсечки, когда пойдёт уже приличный продукт. Стоял обычный и привычный звуковой фон: что-то булькало, скрипело, лязгали заслонки, стучали двери, слышались голоса. Работник, стоявший на клапане, перекидывающем выход продукта между разными трубами, недовольно покосился на меня, вроде как я на его заведование покусился, но ничего не сказал, отошёл в сторонку. Я дождался первых капель, которые понемногу стали сливаться в струйку, но эту муть даже способностью смотреть не надо было, чтоб понять, что отрава настоящая. И тут звук изменился. Откуда-то со стороны котла раздалось шипение, переходящее в свист. Всё заняло буквально секунду-полторы, я только успел поднять голову и увидеть, как фланец на трубе, идущей от котла к колонне охладителя разлетается на куски!

Дальнейшее воспринималось мгновенно меняющимися картинками, которые я запоминал, но не успевал понять. Какое-то серое марево рвануло во все стороны, сдвинув немного в сторону массивную колонну конденсатора и отбросив сломанными куклами в сторону отца и Артура, потом почти прозрачная упругая стенка прошла сквозь марево, обогнав, но не разметав его и ударила по мне. Короткий полёт, хруст позади, боль, туман вокруг. Сбивчивый молодой женский голос, что-то причитающий в тумане. Боль, сильная боль. Темнота…

Глава 10

Будильник на телефоне я, как обычно, услышал с первых нот, несмотря на то, что он стоял на минимальной громкости. Чуткий сон не как признак старости, всю жизнь у меня так: если настроюсь проснуться по какому-то сигналу, то он меня будит сразу и гарантированно, какие-то другие звуки — не факт. Однажды благополучно проспал и тот момент, когда два моих кота решили подраться под утро в спальне, и то, как жена их гоняла по квартире — очень уж неделя выдалась нервная и суматошная. И сегодня день предстоит не то, чтобы сложный, скорее — суетливый, надо успеть две точки объехать, бюрократические вопросы порешать, груз получить, потом до третьей добраться и там поработать. А уже шестьдесят — зимой на работе с юбилеем поздравляли, с вручением очередной грамоты и премии. На «полтинник» так же поздравляли, разве что я тогда, несколько реорганизаций подряд, в другом отделе числился, хоть занимался тем же самым. Да, о чём я? Шестьдесят лет уже вроде как возраст, довольно солидный, хоть и не пенсионный. Вот только не чувствую я себя ни солидным, ни пенсионером, даром, что давно уже дед.

Я тихонько, чтобы не разбудить жену, у неё каникулы, в школу только к девяти и то — она сама себе начальство, пока директор в отпуске страшнее завуча зверя нет, хе-хе, может немного и задержаться, так вот, тихонько пошлёпал вниз, на кухню. Хорошо всё-таки в своём доме, правильно мы сделали, что десять лет назад решились на такую авантюру. Минская квартира осталась сыну, младшая дочка была вся такая столичная штучка, но предпочла соблазнам большого города возможность профессионального развития, за что её уважаю, и поехала работать в райцентр. И не прогадала, похоже — хоть и отработала после выпуска всего пять лет, а уже фактически исполняет обязанности городского архитектора и выполняет свою цель, хоть и в районном масштабе: «сделать так, чтобы не было мучительно стыдно смотреть на то, что строится в моём городе». Для неё эталон того, что делать ни в коем случае нельзя — это пресловутый «дом Чижа» в Минске, сколько ему лет — столько вокруг него копья ломают. По мне так китч, конечно, но не такой хтонический ужас, каким его доча воспринимает. Ну, а мелочь моя помимо творческой самореализации нашла там себе ещё и мужа.

А вот старшая давно уже живёт отдельно, сначала с бывшей, а потом и вовсе упорхнула за границу, сперва к родне мужа, затем перебрались в тёплые страны.

Позавтракал, покормил «самого голодного в мире кота», пока он своими воплями не поднял весь квартал — Платон Борисыч такой, он может, любит, практикует и я верю в его силы, собрал еды с собой, как-никак, на весь день уезжаю. Попрощался со всё же проснувшейся супругой и двинул к машине, попутно осматривая участок. Благо что жена не двинутая огородница, как многие. И хоть небольшой парничок да пару грядок «для зелени в сезон» всё же разбили, обширных сельхозугодий нет. Зато есть мой «сарайчик» — гибрид кабинета, мастерской и логова, а также небольшая винокуренка, хе-хе. Доживу до пенсии — займусь, наконец, всем этим всерьёз, и станочек токарный по-настоящему использовать буду, и для вина домашнего обустрою помещение, и аппарат перегонный (благо, за владение ими гонять перестали —меньше сотни лет понадобилось властям, чтобы понять: эту проблему надо решать как-то иначе) для давно задуманных экспериментов применю. Там, правда, не только свободное время нужно, но и деревья плодовые в силу войти должны. Хочу выгнать абрикосовку, но нормальную, а не тот жуткий ужас из жарделей (диких абрикосов), что видал когда-то под Одессой. Там, похоже, даже головы с хвостами не отсекали, чтобы побольше продукта вышло. И настойку на грецких орехах сделать хочу, причём именно на своих орехах, у себя выращенных — такой вот бзик. Летняя кухня, место для костра и мангала полустационарного, большая беседка со столом, которую не в сезон супруга постоянно пытается превратить не то в склад, не то в свалку. И гараж, с небольшой зоной парковки перед ним.

По пути по привычке проговаривал себе планы на день, чтобы ничего не забыть или вспомнить забытое ранее. Итак, сейчас заведу свою «травку», как семейство обзывает мою «Ладу Трэвел», на ней до Минска, там оставлю у метро — в центр на машине утром лезть это разновидность мазохизма, по-моему. Там зайти в отдел, забрать нужные документы и согласовать планы с начальством — они вроде как уже оговорены, но напомнить не помешает. В бухгалтерию, проверить накладные на груз, что вчера пришёл на адрес основного производства и выписать накладные же на получение того, что мне нужно. Взять топливную карту служебную, раз уж еду на своих колёсах по казённой надобности, то хоть бензин залить. Оттуда назад к машине, на ней за город в наше специальное производство. Заправиться по дороге. Получить все нужные «игрушки», состыковаться с ребятами из внедренцев. Они на тот же полигон едут, продолжат забивать таблицу стрельбы новых сто двадцать вторых карандашей, точнее, настреливать статистику на фиксированных дальностях. Подождать, пока они загрузят в «Бычок» свою пусковую и «коробки с карандашами» и колонной двинуть под Осиповичи, на артиллерийский полигон, где у нас «забито» время.

Что-то не так пошло почти сразу. Смежники, чьё изделие я должен был «выгулять» на нашем коптере, привезли шедевральную в своём роде накладную. Там значилось «Имущество по Контракту № такому-то — 2 (два) ящика». Далее шли строки «ящик 1» и «ящик 2» с указанием их стоимости, и всё. В самих ящиках, как я видел вчера, лежали листки с описью содержимого — без подписей, реквизитов, печатей и тем более цен на составные части. Бухгалтерия согласилась было ставить на учёт и выдавать ящиками, но ожидаемо взвилась на дыбы, когда я захотел изъять часть содержимого одного из них. Пришлось ловить деятеля, что привёз этот замечательный документ и вместе с ним ехать в гости. Там бухгалтера пытались было отпасовать меня с бумагами вместе обратно, но я даже не стал спорить. Просто сказал:

— Я в ваших делах не разбираюсь, сейчас вам наши объяснят, что им не нравится, — набрал нашего главбуха и передал трубочку.

Та, внешне производившая очень обманчивое впечатление, со спины так вовсе девочка-подросток, по сути была той ещё финансовой акулой, в самом лучшем (для своих) смысле слова. По заводу ходили слухи, что у неё в заветном шкафу висит мундир с двухпросветными погонами. Женщина была перфекционисткой в профессиональных вопросах, и накосячивших или подставившихся коллег размазывала тонким слоем вдумчиво, тщательно, что называется — с особым цинизмом, не скрывая при этом получаемое от процесса удовольствие. В общем, через пять минут я вернулся к тихим и задумчивым девицам, забрал свой телефон и невинным голосом спросил:

— Вам всё подробно объяснили, или мне позвонить туда ещё раз?

«Девочки» вздрогнули и через три минуты передали мне комплект образцово исполненных накладных. Дальше было делом техники доставить их к себе, выписать другие, на внешнее перемещение и заранее вывести у себя в отделе акт на списание ряда полученных «материальных ценностей» — я, собственно, и ехал на полигон их расходовать. Дело техники и времени, которое уходило сквозь пальцы.

На заправке приключения продолжились: два фуровода, выезжавший с заправки и из мойки для большегрузов не поделили выездную дорожку. Сцепились сперва полуприцепами, а потом и языками — ну, хоть до монтировок дело не дошло. Сначала он выясняли, кто из них козёл, потом мерялись какой-то своей внутренней крутизной, определяя, кто круче и кто должен уступить дорогу. Потом тот, кто сдавал назад умудрился заклиниться в проезде так, что ни туда, ни сюда. Короче, почти полчаса ушло.

Пока стоял на заправке опять терзался двумя безответными вопросами к инженерам ВАЗ касаемо «Шнюши» (он же «Шевроле-Нива», она же «Нива Шеви», она же — «Трэвел», да). Во-первых, исходя из каких соображений они поставили на единственный полноценный внедорожник в своей линейке самый дохлый двигатель из имеющихся на заводе? Нет, вот реально, даже многострадальная «Гранта» имеет четыре варианта двигателей, от восьмидесяти двух до ста шести «лошадей», а «Нива» — восемьдесят ровно и всё! Нивоводы и нивоведы измучались просьбой добавить десяток «коней», которых явно не хватает вне дороги. Причём не хватает самую малость! Как итог, двигатель выходит на завышенные обороты и нещадно греется. У тех, кто ездит на «покатушки» вообще в порядке вещей режим «десять минут едем — пятнадцать остываем». И на прямые вопросы представители завода в лучшем случае молчат, а в худшем начинают нести какую-то пургу в стиле «ретроградного Меркурия в Раке». Но никто не понимает, какая именно религия не позволяет унифицировать по двигателю «Ниву» с тем же «Икс-реем»? Ну, и второй вопрос, прямо проистекающий из первого: как они умудрились на самом «дохлом» двигателе получить самое высокое потребление топлива⁈ У жены «Веста СВ кросс» с двигателем в сто двадцать шесть лошадей, ухоженная и с правильно выставленным роботом, расход просто несопоставимый! Каждая условная лошадь в «Ниве» прожорливее такой же лошади в «Весте» более чем в два и шесть раза! Вот как⁈ Я понимаю — аэродинамика, но для такой разницы, по-моему, с развёрнутыми парусами ездить.

Разумеется, когда я приехал в цех, ребят из тематического отдела уже не было — не дождались и уехали. Ну, дело понятное — у них своя программа, а день не бесконечный. Придётся опять нарушать регламент перевозки опасных грузов, занимаясь этим в одиночку. Загрузил себе в салон коптер в укладке, наземный комплекс управления (пульт самодельный, проще говоря), несколько сменных аккумуляторов (проверив уровень их зарядки) и сменную нагрузку от камеры до… Ладно, что я сам с собой иносказаниями всё? До сравнительно новых ПТУРов, переделанных под пуск с дрона. Предстоял довольно насыщенный комплекс испытаний: надо было погонять улучшенный коптер с минимальной, штатной и максимальной нагрузкой, чтоб определить реальную степень улучшения, а потом испытать его в комплексе с «карандашиками». При пуске с рук или с гусеничного дрона они себя показали отлично, осталось отработать с воздуха. Чтобы на первом этапе не нарезать круги впустую собирался использовать его для получения данных объективного контроля в интересах коллег. Совместить, так сказать, полезное с полезным. Надо догонять ребят. Со своим грузом они больше восьмидесяти гнать не будут, но даже так я колёсами больше сорока минут не отыграю, а уехали они полтора часа назад. Ладно, пока они ещё разгрузятся, выставятся, покурят — я разве что к первым пускам не успею. Осталось решить, ехать по южной дороге или по северной? Южная дорога хуже, там стиральная доска, что на местном ушатанном тракторами асфальте, что на трассе, которую вроде и починили, но бетон залили так, что всё рычит и трясётся. Ни моя спина, ни мой груз такого не любят. Но на северном маршруте где дорога получше — и движение более напряжённое, и постов разных больше. С другой стороны — с чего меня останавливать, машина у меня частная, номера гражданские, ничем от обычного дачника не отличаюсь. Главное, правила не нарушать, но я этим и без того не увлекаюсь, За десять лет — два нарушения: паркуясь в райцентре около магазина заехал одним колесом на газон (там никакой заметной границы между обочиной и газоном и не было то) и как-то раз, заехав по пути домой из города в местный магазинчик решил последние двести метров до дома доехать не пристёгиваясь — и, естественно, встретил неведомо каким ветром занесённый в наш посёлок патруль «доильщиков»^[5]. Оба раза отделался предупреждением, что характерно. Решено, еду через север, хоть там и придётся лезть по дороге в Осиповичи и петлять по ним.

Ну, вот и КПП^[6]. Предъявив бойцу-срочнику пропуск, паспорт и прочие документы спросил:

— Наши тут давно проезжали? С нашего же завода ребята на «Бычке», госномер такой-то?

— Да, минут двадцать назад.

Ага, значит, поросята эдакие, по дороге в магазин заезжали — ну, и покурили там, разумеется. Сейчас выедут на позиции, покурят, поставят палатку, выгрузят аппаратуру и пусковую, опять покурят, сгрузят ящики с боекомплектом, отгонят «Бычок» в сторону, выставят установку по азимуту, закрепят, опять покурят — тут и я подключусь к процессу

— В каком квадрате работать будут? Мне их найти надо, общая работа планируется.

— Да, у меня записано, работают в квадрате 17С.

— Точно⁈ Это же за основным мишенным полем, в дальней части⁈

— Не знаю, вот написано, сами смотрите, если не верите! Работа в квадрате 17С.

Ничего не понимаю. Всегда все стреляют с востока на запад, разве что малыми калибрами и стрелковкой с юга на север, тут от КПП до основного рубежа огневого около двух километров, целая паутина дорог накатана, а рубеж оборудован и вовсе капитальный, поперёк всего полигона. От него по директрисам тоже дорог много, примерно в шести с половиной — семи километрах зона «лунного ландшафта», куда ствольники большими калибрами садят. Ну, и дальше тоже всё в пятнышках, километрах в девяти от капитальных позиций начинается лес — молодой, чахлый, снарядами прореженный и тоже с сеткой дорог и куда-то туда зашились, по словам солдата, мои коллеги. Они решили стрелять в сторону полигонных сооружений и им разрешили⁈ Нет, я понимаю, что от того квадрата до главной огневой на два километра больше, чем плановая дальность стрельб, оттуда до складов и боксов ещё столько же, при этом от квадрата 17С до ближайшей деревни тоже чуть больше четырёх, так на так перелёт недопустим «по бразильской системе». Хотят, чтобы приходы ложились не на лес, а не голое поле, для простоты контроля? Ладно, найду — спрошу.

— Понял тебя, воин. Рацию давай, и я поеду.

— Товарищ майор не говорил ничего про рации!

— А где он?

— Вызвали в штаб, минут через тридцать будет.

— А, ладно, пёс с ней, всё равно нифига не слышно. Связь ловит — дозвонюсь по мобильнику до своих. Всё, бывай, боец!

Ехал из соображений безопасности по самому краю полигона, по южной границе. Дорога имела несколько прихотливых изгибов, заблудиться тут, в этой паутине — раз плюнуть, но я уже не раз смотрел на местность с коптеров и ориентировался неплохо. Тем не менее телепался почти полчаса, хоть тут по дороге даже и пятнадцати километров не будет. Остановил машину в тени кустов и пошёл на открытое место, искать, где связь лучше ловит. Дело даже не в договорённостях, хоть их и надо соблюдать — я со своей спиной, трижды сорванной, дважды резаной, просто не осилю разгрузку своего имущества и погрузку его остатков назад в машину.

— Саня, да возьми ты уже трубу, чем ты там таким занят, а? Опять, небось, ку…

Удар. Темнота…

Тем временем на КПП

— Так, пока меня не было, приезжал кто-нибудь?

— Да, вторая машина с завода, как предупреждали. Спросил, где их ребята работают, я вот по планшетке посмотрел, сказал, что в квадрате 17С. Он ещё удивился, что не в ту сторону стреляют, но поехал искать.

— В смысле, не в ту сторону⁈ Всё же как обычно. Стоп, упырь, ты что ему сказал, ещё раз, дословно!

— Что работают в квадрате 17С, вот, тут написано.

— Не В квадрате, а ПО квадрату, чучело ты дикое! Вызывай его срочно, останавливай! Я пока с первыми свяжусь!

— А как, я телефон не знаю…

— По рации вызывай, дурень! Ты же ему рацию дал⁈

— Никак нет, вы не приказывали, а имущество подотчётное…

— Мля, дебил, ты инструкцию вооб… — тут рация в руке майора подала голос. — Прекратить стрельбу! Люди в районе мишенного поля! Не стрелять!!! Что значит — только что ушёл пакет⁈ Твою жеж маааать…

Глава 11

Темнота. Боль. Толчки и удары, как будто Платон своими лапками «утаптывает», но почему-то со всех сторон. Какой такой Платон? Он же философ? Ага, тот ещё мыслитель, жопа рыжая… Больно. Везде больно. И плохо, голова не работает. Как после наркоза. Что такое наркоз? Опять операция? Вроде нормально всё было, зачем? Больно-то как! Брысь, морда рыжая!

«Я тебе дам „брысь“, неблагодарный смертный!»

О! Голоса! Или мысли? Или мысли голосов? Или голоса мыслей? Мышлей. Крыслей. Гуслей… Как же больно и плохо. Всё как в тумане. Или не «как», а в тумане? Или в дыму⁈ Точно, дым, был ведь взрыв!

«Патрубок взорвался»

«Какой ещё „патрубок“⁈ Снарядом накрыло, „Град“ называется»

«При чём тут град? Это же просто лёд! Он взрывается⁈»

О, эмоции подвезли. Кто такие эмоции? Эмоции. Лоции. Опции. Моцион. Экзерциции. Эмодзи…

«Тупые смертные. Разрыв-траву в перегонку засунуть⁈ О, и ещё одолень-трава тоже здесь! Для гарантии, что ли⁈ Этот кусок сюда…»

«Снова лапки»

«Стоп! Откуда ЭТА трава у смертных⁈ Ну, сучка мстительная! Ну, куст обосцанный, я тебе это припомню! Своего не пожалела, сссорняк поганый!»

Лапки, лапки, лапки-царапки. Больно же!

«Что это за кошатина по мне топчется, да ещё и когти об меня точит⁈»

«Рысюха!,,»

«Рысюха-писюха. Что за такая?»

«Не оскорбляй богиню!!!»

«Смертные, не хамите и не мешай… Что⁈ Смертные⁈ Вас тут двое⁈»

«Вот писюха. Багиня несчастная.»

«Это Рысюха! Хранительница!»

«Оба! Заткнулись!»

Темнота…

Туман. Или дым? Нет, туман. Густой, очень, я в такой один раз попал, в день своей свадьбы, из кафешки домой ехали наощупь — из окна машины край дороги виден не был, край капота только угадывался. То есть, видимость была меньше метра. Накатило странное ощущение, смесь удивления, возмущения и отрицания, из которого пыталась возникнуть уверенность, что я никогда не был женат, и что у машины не может быть окон. Потряс головой, чтобы вытряхнуть из неё эту чушь.

Тем временем туман понемногу расходился в стороны, открывая крохотную полянку в лесу. Причём судя по тому немногому, что удавалось рассмотреть в мареве — лесу старом и дремучем. На полпути от центра поляны к дальнему её краю стоял высокий и широкий, минимум в полтора моих обхвата, пень с подозрительно ровной верхушкой, как будто там поработала даже не бензопила, а рабочая головка современного лесодобывающего комплекса. А снаружи пенёк-то ободран очень характерным образом, как будто об него постоянно точит когти какой-то кот, или кошка. Крупный такой котик, килограммов на пятнадцать — двадцать. А то и больше. Такой лапкой двинет — и ага, всю морду содрать может. Вспомнился недавний не то сон, не то бред, где меня то куда-то тянули, то рвали, то уминали большие кошачьи лапы. Может, это всё продолжение того сна, вторая серия, так сказать? Тем более, что удивления никакого нет, как и должно быть во сне. Это что, пресловутое осознанное сновидение, что ли? Говорят, что в осознанном сне можно представить себе и воплотить что угодно. Я закрыл глаза и попытался представить себе, как из тумана сгущается удобное кресло.

— Смертный, не наглей! Это всё-таки МОЙ мир и только Я решаю, чему тут быть, а чему — нет!

Я открыл глаза. Передо мной на пне сидела крупная молодая рысь, почему-то в серой зимней «шубке», несмотря на царившее вокруг явное лето. Не спрашивайте, откуда я понял, что рысь — молодая, понял, и всё. Откуда-то не то внутри меня, не то рядом, поднялась волна обожания и преклонения: «Рысюха! Богиня! Хранительница рода!» А вот глюков я не заказывал! Да, о глюках: время от времени возникает странное чувство, будто я вижу один и тот же объект одновременно с двух сторон, точнее, в двух близких ракурсах. Перспектива «плывёт», искажается и дарит ощущение тошноты, как при укачивании. И, кстати, почему это «смертный» да «смертный», как-то однообразно и даже похоже на попытку оскорбить! У меня ведь и имя есть. Стоп! Имя… Мысль о нём вызвала какое-то буйное мельтешение образов, прервавшееся чёткой мыслью, которая вырвалась невольным возгласом:

— Я что же это, умер⁈

Вернувшееся при этом удивление доказало, что вокруг что угодно, но не сон.

— Во-первых, ты и в самом деле смертный. Во-вторых, да, умер один раз и не совсем умер — во второй. И в-третьих, о том, как тебя называть теперь — придётся поговорить отдельно!

«Картинка» перед глазами странно дёрнулась и стала именно что картинкой, пусть и движущейся, но ощущение вовлечённости в процесс пропало. Я будто кино смотрел, не будучи в состоянии вмешаться в происходящее, но при этом никакого отдельного «я» вне картинки не было — ни глаз, чтоб смотреть, ни головы, чтобы их закрепить и чтоб думать. Но как-то при этом смотрел и думал.

Там же, тогда же, те же.

Я открыл глаза и не сразу понял, где я. Но прошло несколько секунд и осознал — это мир Богини, поляна, где она встречалась с достойными представителями рода! Только вот края её затянуты плотной дымкой. Где-то в углу головы (странно звучит, но как иначе описать — не знаю) мне послышался чужой, но при этом странно родной голос, низкий, басистый, с ворчливыми нотками, как будто старый кот научился говорить. Вспомнил, я слышал его в том странном бреду после взрыва! Он бормотал что-то странное, какие-то длинные цепочки созвучных и не очень слов, что-то про снаряды и про взрывающийся град. О, он ещё на Рысюху обзывался, гад такой!

Этот голос сейчас пытался уверять меня, что такой же туман я видел после свадьбы со своей второй женой. Что за чушь! Не был я никогда женат, ни разу, я вообще ещё несовершеннолетний! И откуда в паровой машине окна, тем более — как можно смотреть через них изнутри в то время, когда машина работает⁈ Нееет, здорово меня головой приложило, видимо, раз такое в неё лезет! Я даже потряс своей, как папа говорит — «бестолковкой».

О, вот пьедестал, на котором, по рассказам, обычно являет себя Хранительница. Вот только при взгляде на него перед мысленным взором возникла какая-то огромная металлическая конструкция, которая обхватила толстое дерево мощной клешнёй, из-под неё брызнули просто потоки опилок, а потом эта лапа просто сняла дерево с удивительно ровного пня, как стакан со стола. Мне даже стало интересно, что эта лапа будет делать с деревом дальше, но картинка исчезла.

Ой, что-то меня ноги не держат! Присесть бы куда-нибудь, хоть на пенёк, хоть на табуретку. Я невольно оглянулся в поисках какой-никакой мебели и тут услышал:

— Смертный, не наглей! Это всё-таки МОЙ мир и только Я решаю, чему тут быть, а чему — нет!

А я что, я не наглею, мне просто стоять трудно! И вообще — как я могу наглеть в Её присутствии! Это же сама Рысюха! Богиня! Хранительница рода! Меня затопили обожание, восторг и преклонение — надо же, меня удостоили личной встречи! Вот только почему богиня называет меня не по имени, а просто «смертным», может, я обидел её чем-то? Или у меня нет имени⁈ Имя! Меня встряхнуло изнутри, будто взрывом. Взрывом⁈ Но…

— Я что же это, умер⁈ — Не знаю, чего больше было в моём вопросе: удивления, обиды или возмущения. Но Хранительница ответила:

— Во-первых, ты и в самом деле смертный. Во-вторых, да, умер один раз и не совсем умер — во второй. И в-третьих, о том, как тебя называть теперь — придётся поговорить отдельно!

Мир перед глазами дёрнулся и перестал двоиться, вызывая тошноту. Одновременно утих и тот странный мурчаще-ворчащий бас в голове. Рысюха тем временем продолжила.

— Всего тебе знать не следует, но кое-что — необходимо. Во-первых, в том, что ты почти погиб нет вины смертных. Даже я сначала почти поверила в глупую случайность, но потом принюхалась… Те травки, что были добавлены в брагу, они не с изнанки, они из божественного плана. Одна способна одолеть любую защиту, но её потенциал в значительной степени истратили впустую. Вторая — способна разделить соединённое и разорвать целое на любом плане бытия. Пары первой сняли все защиты и предохранители на котле, второй — разрушили паропровод и вызвали взрыв. Мало того, эти травы, преодолев защиту тотема, полностью разрушили все привязки душ двоих смертных, формального виновника и твоего отца — с телом, с тотемом, с миром. После чего разрыв-трава разрушила все оболочки душ, кроме неуничтожимого ядра, так что им придётся начать череду перерождений с самого начала. Мне жаль, но теперь ты — глава рода.

Рысюха взмахнула лапкой, и я почувствовал, как потяжелел родовой перстень на пальце. Папа умер⁈ Но как же теперь… Я понимал, что именно должен чувствовать сейчас, но чувства были приглушены, скорее не сами эмоции, а знание о них. Хранительница сделала небольшую паузу и продолжила:

— Тебе повезло: ударная волна от взрыва, пусть и несла физические компоненты трав, но распространялась чуть-чуть быстрее, чем область магического воздействия. Взрыв отбросил тебя в подсобку, и пусть душа твоя сильно пострадала, а также была разорвана её связь с телом, но в мире она удержалась, и канал ко мне тоже уцелел — хотя будь он чуть-чуть слабее… Я успела вовремя, укрепила свою связь с тобой, чтобы хватило для работы, чуть-чуть подлатала тело, чтобы оно не отторгало душу, но исцелять не стала, чтобы к тебе не было подозрений и вопросов. Потом стала латать расползавшуюся, как гнилая тряпка, ткань души. И…

Тут Рысюха замялась и… смутилась, что ли? Да ладно!

— И я не сразу заметила, что душ оказалось две. Разные, но в чём-то похожие, а где-то чуть ли не идентичные! И умереть умудрились пусть в разных мирах, но в одной точке пространства своего мира, в одно и то же время, по общему хронопотоку, и даже одним и тем же способом — от взрыва, более того — от взрыва стальной трубы! Вот как вы так умудрились-то, а⁈

Хранительница явно нервничала, её короткий хвостик в возмущении и злости дёргался из стороны в сторону и барабанил об пень.

— В общем я, сперва нечаянно, а потом уже сознательно — терять-то было уже нечего, использовала душу смертного из другого мира, чтобы залатать невосполнимые разрывы в душе моего последователя из этого мира. Теперь вас двое в одном теле и в одной душе. Так делать нельзя, но так сделано. По ряду причин, в этом мире время от времени перерождаются сильные души из других миров. Так же есть причины, по которым их, таких перерожденцев, отслеживают и уничтожают — во всяком случае, официально. Причин как одного, так и другого вам знать незачем, да вы и не способны их осознать, потому что всего лишь смертные, это не уничижение, а факт — в душу смертного это знание не поместится, грубо говоря.

Рысюха перевела дух. Похоже, она сказала самую неприятную для себя часть — вон, и хвостик успокоился.

— Что будет с тобой — с вами обоими — дальше даже я сейчас не скажу. В равной степени возможны несколько вариантов, посмотрю, к чему идёт дело и поясню позже. Но сейчас, чтобы следователи и прочие не заметили неладного я временно заблокирую вторую, иномирную, душу и её влияние. Усыплю, можно сказать. Потом она проснётся, конечно. Из-за этого у тебя, Юра (а обращаться я к вам обоим вместе буду именно как к Юрию Рысюхину — всё же живёте вы в его теле и именно он является моим последователем) будут провалы в памяти, проблемы с управлением телом, но это даже к лучшему поначалу — все окружающие увидят именно то, что и должны увидеть. Потом, когда все проверки будут пройдены, эффекты пробуждения второй души и слияния можно будет списать на последствия травмы, на переживания и прочее. Смена окружения тоже поможет — с дальней Академией это хорошо придумано.

Богиня на долю секунды задумалась.

— Так, этот разговор, память о нём я тоже подправлю и скрою — до момента пробуждения второй души. Очнувшись, ты будешь помнить только, что я встречалась с тобой, одобрила тебя как главу рода и твои планы на Академию. Всё, спать!

Темнота…

Глава 12

Болит… А что болит? Да всё болит! Где я, что со мной? Поездка, академия, Бобруйск с дурами, папин знакомый, хутор в лесу. Взрыв! Папа! Туман, Рысюха… Богиня, я видел её! Папка!!! Как же так!.. И почему вокруг так темно? И так больно…

— Темно… Почему?..

— Юрий Викентьевич, вы очнулись⁈ Ну наконец-то! — раздался где-то за головой женский голос. — Не переживайте, у вас на глазах повязка — был ожог глаз паром, но целители уже всё убрали, повязка нужна для защиты глаз. Сейчас придёт доктор и снимет её.

— Что со мной?

— Доктор всё расскажет, — это донеслось уже с некоторого расстояния. Чуть хлопнула дверь, торопливо удаляющиеся шаги. Несколько минут относительной тишины — слышны только неразборчивые обрывки разговоров, скорее всего — из окна, птичий щебет, приглушённый шелест листвы. Шаги обратно, причём мне кажется, или идут несколько человек?

— Ну что же, молодой человек, вы всё же решили вернуться в сей мир и в сознание? Пора бы уже, пора, да.

— Ещё не решил…

— Шутите, да? Это хорошо, что шутите — чувство юмора, знаете ли, один из признаков здравого рассудка.

— Нет…

— Что именно «нет», позвольте спросить?

— Не шучу. Тут больно и темно…

— Ну-ну, батенька, вопрос с темнотой мы сейчас решим, это, простите за каламбур, вообще не вопрос. Посмотрите на мир по-новому, так сказать — глядишь, и укрепитесь в решении в нём задержаться!

Интересно, он такими плоскими шуточками сыплет потому что на самом деле такой, или меня за дурачка держит, или это чтобы меня заболтать и успокоить? Поживём — увидим, как папа говорит. Говорил… Это из повязки какая-то жидкость течёт, или я плачу? Или и то, и другое? Тем временем врачи или санитары закончили свои манипуляции, и доктор сказал:

— Теперь очень осторожно, понемножку открывайте глаза. Они отвыкли от света и вначале может быть больно, пока всё не придёт в норму. Нет-нет, руками пока не шевелите, не надо! Да у вас это и не получится пока что.

Под дробный говорок доктора я приоткрыл глаза, проморгался от набежавших слёз и увидел стоящего около меня мужчину. Надо сказать, он совершенно не соответствовал тому образу, что сложился у меня в голове исходя из голоса. Представлялся такой классический, если можно сказать, доктор — сухенький старичок лет пятидесяти, в полосатых брюках с подтяжками, обязательно в пенсне и с бородкой. Между тем я видел пусть и пожилого — за сорок лет точно — мужчину среднего роста, средней комплекции в тёмном официальном костюме и с густыми, коротко стриженными чёрными волосами с лёгкой проседью.

— Доктор⁈ — Изумление, видимо, так явно прорвалось в моём голосе, что незнакомец слегка усмехнулся.

— Не совсем. Следователь Могилёвского управления четвёртого отделения Жандармерии, Мурлыкин Василий Васильевич. А это мой местный коллега и сопровождающий от уже Минского управления третьего отделения.

Следователь, в котором вот совсем ничего не было от мурлыки и которого вряд ли кому-то захотелось бы назвать «котом Васькой», на редкость не соответствует человек имени, кивнул куда-то вправо от себя. Я чуть повернул голову и увидел второго мужчину в тёмном костюме. Этот был моложе, лет тридцати.

— Подпёсок Евгений Миронович, — представился он. — Присутствую здесь по принципу территориальности и от того, что у вас местом постоянного проживания указана Минская губерния.

Кот и пёс. Или у кого-то нездоровое чувство юмора, или только я такой на голову больной, кто обращает внимание на подобные коллизии. Тем временем Мурлыкин, как явно старший в паре, и не только по возрасту, продолжил:

— Вы Рысюхин Юрий Васильевич?

— Викентьевич! Рысюхин, Юрий.

— Да, всё верно. Извините — небольшая проверка. Вижу, память у вас в порядке?

— А вот этого я бы не стал утверждать так уверенно! — раздался голос доктора, и он вышел в поле моего зрения. Что ж, полосатые штаны на месте, как и борода, но скорее «шкиперская», чем «докторская». А вот насчёт «сухонького старичка» — ничего общего, здоровенный дядька под два метра ростом и чуть ли не метр шириной, как мне с кровати показалось. — Долгая кома и характер ранений, я не про физический уровень сейчас говорю, практически исключают такой вариант. Пробелы и лакуны не то, что возможны — они неизбежны, я вас об этом уже предупреждал и ещё раз напоминаю. Счастье уже, что общей амнезии нет.

Следователи синхронно поморщились — видимо, слова доктора чем-то им не понравились. Причём у старшего гримаса была почти незаметной, в отличие от младшего.

— Да, разумеется, Александр Семёнович, мы помним, хоть вы нам это всего лишь раз пятнадцать до этого сказали! — Мурлыкин слегка «выпустил коготки». — Я именно это и имел в виду — видимое отсутствие признаков общей амнезии.

— Итак, господин Рысюхин, я веду следствие по делу, связанному с обстоятельствами вашего сюда попадания. Вы что-то помните об этом?

— О попадании сюда я не помню вообще ничего — был без сознания, и не знаю даже, где это «здесь». Могу только догадываться, что где-то в Минской губернии, хоть от взрыва пострадал в Могилёвской. А вот сам взрыв вроде бы помню.

— Замечательно! «Здесь», кстати, это Минск, военный госпиталь Северо-Западного военного округа. Хоть Могилёв и был ближе, да и в Бобруйске больница хорошая, но именно тут есть специалисты по тем видам травм, что вы получили. Теперь давайте вспоминать, что привело вас на эту койку.

— Секундочку, а можно ещё один вопрос? Где я — понятно, а какое сегодня число?

— Тридцатое мая, если вас это так интересует, а что?

— Блин. Да уж, тот ещё день рождения получается.

— Кхм… Да… Поздравляю, стало быть. Ладно, для начала — несколько вопросов для протокола, как положено…

Допрашивали меня часа полтора. Коротко уточнили наш маршрут, куда, откуда и зачем мы ехали. Услышав про схватку с крысюками спросили, в какой управе мы это зарегистрировали, на что я честно ответил, что понятия не имею о самой необходимости какой-либо регистрации. Жандармы только кивнули и поставили какую-то отметку в своих бумагах. Очень подробно спрашивали про всё, что касалось хозяина взорвавшейся установки и разговоров с ним — пытались заставить вспомнить всё дословно, но тут увы — часть воспоминаний отсутствовала вообще, например, почти вся дорога от Мезович до хутора, часть была подёрнута туманом, а где-то я вообще не мог сказать, забыл я что-то или не знал никогда — например, представлял ли нам пан Адам кого-то из работников по имени или называл ли имя либо какие-то приметы человека, продавшего ему те самые «особые» травы.

У меня от всего этого голова разболелась так, что начались рвотные позывы, после чего доктор выгнал всех троих жандармов (да, был ещё третий, не представленный мне, который сидел в сторонке и вёл протокол) и со словами «поспите полчасика, станет легче» активировал какой-то амулет.

Очнулся я к обеду. Больничная еда оказалась в чём-то странной, но довольно таки приличной. Странным был суп — щи, но с пшеном, никогда раньше такого не пробовал. А приличным — кусок отварного мяса на второе, с гарниром из отварных же овощей — картошки, морковки и столовых бураков. Есть последние кусками, без соли — то ещё удовольствие, но голод оказался таким, что проглотил и не заметил. Вот компот из сухофруктов был никаким — ни странным, ни «приличным», для последнего ему не хватало сладости и насыщенности. После обеда доктор безапелляционным тоном объявил тихий час, но согласился кратко описать мне моё состояние.

— С одной стороны — типичная, классическая, можно сказать, и обыденная для нашего учреждения сочетанная ударно-компрессионная травма, отягощённая термическим воздействием. Кх-м… Если простым, бытовым языком… Результат близкого взрыва, как есть: контузия мозга и внутренних органов, ушибы, включая ушиб правой почки, трещина в правой лопаточной кости, переломы костей: левой ключицы и левого же плеча, щепка в правом лёгком, ожоги и так, по мелочи. В общем, всё обычно, ничего интересного и ничего серьёзного, если лечить как положено — с эликсирами и амулетами, недели на две работы. Но вот повреждения тонких тел… Тут всё было сурово. Если честно, мы хоть и считаемся специалистами в данной области, но действуем самым примитивным образом: залить силой и ждать, пока само заживёт. Это как если сломанную кость просто зафиксировать и ждать, пока срастётся. Это простейший перелом, ну, скажем, малой лучевой кости будет как бы не месяц срастаться, а потом ещё полгода на восстановление функций. Нет, кое-где так и лечатся, в глухих районах, где нет нормальной медицины, особенно беднота тамошняя и всякие полудикие племена. Мы же такое за два-три дня устраняем. Вот, а с душевными травмами, если не в переносно-лирическом ключе смотреть, а в отношении реальных повреждений тонких тел — увы, мы те самые «полудикие племена», включая докторов наук и академиков. Так что я рад и приятно удивлён, что вы, во-первых, очнулись и во-вторых, в ясном сознании. А дыры в памяти — они будут, это неизбежно, надо смириться и пытаться восстановить их сведениями со стороны.

Доктор встал, отряхивая брюки от невидимых крошек и направился было к двери, но остановился и, повернувшись ко мне в пол оборота, добавил:

— Ах, да! Господам жандармам по каким-то причинам хотелось поскорее с вами поговорить, поэтому лечили интенсивно, по армейским стандартам. Поскольку инициатива их, то переплаты сверх страховки, если таковые будут — за их счёт, за это не волнуйтесь. С почкой, ногой и рукой всё в порядке, сегодня к вечеру снимем фиксирующие конструкты, сможете вставать и ходить, но аккуратно и в меру. Ключицу завтра ещё посмотрю, подумаю. Лёгкое зарастили, но пару недель может быть некоторая одышка, полезно делать дыхательную гимнастику, но опять же — без рекордов и превозмоганий, чтобы не порвать всё обратно. С тонкими телами — надо понаблюдать хотя бы дня три, оценить состояние и прогресс, без этого никаких прогнозов относительно них, а в частности, что касается Дара, давать не могу. Вот теперь всё, спите, вам это необходимо.

Можно будет вставать, значит, можно докупить какой-то еды, а то обед проскочил как-то слишком легко и быстро. Стоп, нужны же деньги!

— Доктор! Ещё минуточку!

— Ну, что ещё, молодой человек?

— А мои документы и личные вещи, не знаете, где и что с ними?

— У старшего санитара узнаете. Насколько я знаю, с вами привезли небольшой тючок, подписанный «вещи, найденные на теле». Всё остальное узнавайте у господ жандармов. А теперь — спать, лучше по-хорошему, а то амулетом усыплю!

Что интересно — никаких плоских шуточек, сомнительных острот и прочих ужимок не было даже близко. Вот и думай, перед кем он так кривлялся — передо мной или перед жандармами?

Глава 13

После тихого часа ко мне опять пришли «Кот и Пёс» и снова начали пытать насчёт обстоятельств взрыва и того, что ему сопутствовало. Особое внимание уделили тому, почему я стоял отдельно он старших. Пришлось отвечать, старательно следя за тем, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Понимаете, дело касается родовых секретов, хотелось бы ограничить круг посвящённых. Можно ли попросить, чтобы ваш помощник не записывал всё подряд, а внёс только то, что будет минимально необходимо?

— Думаю, что да, это возможно.

— Хорошо. У меня способность, полученная ещё в четырнадцать лет, относящаяся к распознанию ядов. Я натренировал её достаточно, чтобы не только чуять, ядовито или нет, но и определять знакомые яды, такие, как древесный спирт или синильная кислота, а также их примерное количество. Так что меня и привезли туда, чтобы я определил пригодность продукта к использованию, не дадут ли новые добавки какую-нибудь ядовитую примесь. Иначе я мог прямо из Бобруйска домой на поезде поехать (если бы батя расщедрился на оплату билета — добавил я про себя). Соответственно, и пошёл я сразу к узлу розлива, чтобы приступить к работе, как только пойдёт продукт.

— Хм, это снимает ряд вопросов. Но вы же понимаете — мы ничего не можем брать на веру, и поэтому должны будем проверить ваши слова. Разумеется, без посягательства на тайны рода, но убедиться в наличии самой способности мы должны. Если хотите, можем закрыть эту тему отдельной клятвой о неразглашении.

— Да, согласен, по всем пунктам.

— Отлично. Вернёмся к этому вопросу завтра. А пока постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, что именно сказал…

И всё снова-заново. Ещё через два часа, не то устав спрашивать по пятому разу одно и то же, не то решив сменить тактику, Мурлыкин, наконец, заявил прямо:

— На месте происшествия обнаружены следы прямого вмешательства, либо божественного, либо потустороннего, и речь не просто об изнанке. Вы что-то можете сказать по этому поводу?

— Пожалуй, да. Думаю, это след Рысюхи.

— Простите, кого?

— Рысюхи, нашей Хранительницы. Зовут её так. Мы не боковая или ещё какая ветвь иного семейства, живущего под лапой Рыси. Мы самостоятельный род, и Рысь выделила нам свою хранительницу. Ну, или нас ей, для тренировки божественных навыков.

— Ещё раз простите, это не отражено в вашем личном деле, поэтому мы…

— Ничего страшного. Мы не делаем из этого секрета, более того, как вы и сами понимаете — заинтересованы в том, чтобы о нашей богине и о её имени узнало как можно большее количество людей.

— Да, разумеется. Так что там с вмешательством?

— Пока я был без сознания, Хранительница приходила ко мне. Сказала, что вынуждена была вмешаться лично, чтобы спасти меня, вернуть душу в тело. Она же сообщила мне о гибели отца и о том, что принимает меня в качестве главы рода. Может, это следы её вмешательства?

— Возможно, возможно… Хотя эксперты говорят, что там есть растительный компонент… Если всё так, то наши переживания о потустороннем вмешательстве напрасны, что только радует.

Помучив меня ещё полчаса уточнением каких-то частностей, жандармы попросили ознакомиться с протоколом и подписать его. Чтение заняло ещё полчаса, никто меня не торопил, более того, оба следователя ушли в буфет, оставив присматривать за мной своего писаря. Замечаний не нашлось, подписал каждый лист и был свободен. Благо, что с пером и чернильницей возиться не пришлось — бланки оказались специально зачарованы на однократное срабатывание, почти как наши этикетки, так что достаточно было прикоснуться к выделенной зоне родовым перстнем. По бумаге пробегала серебристая волна, и она словно бы покрывалась тонкой прозрачной плёнкой, не позволяющей что-либо исправить в написанном. Как сказал мне сержант (тот самый писарь) эффект видимой плёнки пропадает дня через три, но невозможность внести правки сохраняется: просто меняется структура бумаги и чернила скатываются с неё. Не будь такого полезного зачарования — даже не знаю, как бы я выкручивался с «приклеенной» к кровати половиной конечностей! Сержант буркнул под нос, что, мол, «есть варианты», но от подробностей воздержался.

Когда Мурлыкин с сопровождающим пришли за своим подчинённым (и протоколами) я решил, что теперь моя очередь задавать вопросы:

— Скажите пожалуйста, а что с нашими вещами? Рысак, коляска, походное снаряжение, включая холодильный шкаф, оружие, в конце концов! Ну, и личные вещи с документами и деньгами. И, — я сглотнул комок в горле, — что с папой? В смысле, где его… тело?

Василий Васильевич вздохнул и ответил:

— Начну с последнего. Поскольку мы не знали, когда вы очнётесь и очнётесь ли вообще, тело после проведения всех экспертиз и истечения срока безопасного хранения было кремировано вчера в городском крематории города Осиповичи в присутствии матери вашего отца — вашей бабушки. Часть вещей, в частности — документы, она забрала с собой. Конь, пролётка и все вещи, которые были найдены в ней и на теле вашего отца, за вычетом забранных родственницей, находятся в Минске, в жандармерии. Конь и пролётка в конюшне, вещи опечатаны и помещены на склад. Сможете забрать их, как только выпишетесь из госпиталя, по первому требованию.

Через четверть часа после ухода жандармов пришли два санитара и сняли с меня шины. После отключения питающих макров устройства просто опали мягкими тряпочками, которые были упакованы в небольшие сумочки. На ставший дежурным вопрос о личных вещах посоветовали идти сразу к кастеляну нашего крыла, рассказав, где его искать и что говорить.

Ещё через час неспешных ковыляний по коридорам я снова сидел в своей палате, как оказалось — офицерской, потому и отдельной. Только на столе лежали пряники, половина буханки хлеба, кусок порезанной тонкими ломтиками колбасы и стояли две бутылки лимонада, точнее, одна из них была уже из-под оного. Я же чистил ствол своего револьвера, который тоже был «найден на теле», точнее — в набедренной кобуре и возвращён вместе с прочим имуществом под роспись в журнале о том, что я получил «пакет с личными вещами» и, отдельно, что «пломба Е. И. В. К. Ж. за нумером Мог-31–216» в момент передачи не была повреждена. В кошельке шуршали и звенели оставшиеся тридцать два рубля восемнадцать копеек, во внутреннем кармане лежали три макра, в руках был верный револьвер — и я подумал, что новая жизнь начинается не самым худшим образом. Можно жить. И не просто можно — а нужно!

Утром вечерний заряд оптимизма был изрядно растрачен, но окончательно не утерян.

Сначала санитары, пришедшие с уборкой, разбудили в шесть утра. Да, дома я вставал и раньше, но здесь и сейчас не было никаких сил и желания шевелиться.

Затем меня обругали за то, что я хранил продукты в палате — оказывается, их надо было отнести в специальную буфетную и поместить в защищённый от вредителей шкаф, подписав, чьё это. Откуда бы ещё знать про такие порядки, если до этого в больнице никогда не лежал? Дежурный врач, убедившись, чтоза ознакомление с правилами внутреннего распорядка я не расписывался, и вообще только вчера очнулся, слегка снизил напор, но пообещал напоследок:

— Если придут тараканы — ловить будете лично! Всех до единого!

Потом меня опять обругали — за найденный под подушкой револьвер. Ну, как «найденный»? Выпавший на ногу очередному санитару, который пришёл постель перестилать. Оказывается — тоже не положено. Надо сдать в сейф в приёмном отделении и потом получить при выписке. Кстати, оказалось, что санитары здесь — из числа нестроевых, то есть лиц, поступивших на службу в армию, но негодных по здоровью к службе в боевых подразделениях или те, кому какие-либо принципы или обеты запрещают брать в руки оружие. Одному из таких, кстати, револьвером по ноге и досталось. Я уж было ждал повторения истории в Бобруйском зверинце и прикидывал, что вряд ли убегу, но он оказался вполне вменяемым (за исключением заскока насчёт оружия) человеком, и рассказал мне довольно много по принятым в госпитале обычаям. В конце даже угостил его пряниками (из второго, не найденного утром пакета).

Так что пришедшего утром с обходом палатного врача я встретил вопросом о том, где можно ознакомиться с теми самыми Правилами и куда сдать оружие. Он удивился, но объяснил. А после нескольких манипуляций, сопровождаемых вопросами вида: «А так болит? А так? А если я сделаю вот так?» распорядился снять фиксатор с ключицы, но запретил давать на неё сильные нагрузки ещё две недели.

После тихого часа пришли жандармы со словами, что у них всё готово для проверки наличия у меня родовой способности. В другой ситуации саму идею проведения такой проверки можно было бы счесть грубым оскорблением и поводом для дуэли, но сейчас она была процессуально обоснована — вот какие выражения выучил! Ну, и моё согласие было получено.

В комнате, куда мы все зашли, стояли на пронумерованных от руки листах пищей бумаги четыре стакана с жидкостью разной степени белёсости. Кроме жандармов были ещё знакомый писарь и двое, представленные мне как понятые. Мурлыкин успокоил меня, что они уже под клятвой, требующей не раскрывать детали того, что увидят и услышат сегодня в этой комнате.

После проведения ритуальных действий с внесением в протокол данных о том, кто, когда и зачем собрались, мне предложили подойти к образцам и по очереди дать описание содержимого стаканов.

— Первый стакан — самогонка. Обыкновенная сельская самогонка, не худший вариант, древесного спирта немного, в условно-безопасных пределах. В том смысле, что вряд ли кто-то выпьет столько чтобы за раз отравиться или зрение потерять. Но часто такое пить — так себе затея. Сивуха, а также синильная кислота и её соли, присутствуют в заметном количестве, головы отсекли рановато, а хвосты — наоборот. Но, опять же, выпить столько, чтобы это стало основной причиной отравления вряд ли удастся.

Я мог бы рассказать и подробнее, указав содержание в граммах, но решил лишнего не показывать.

— Ах, да, винного спирта здесь… В пересчёте на «градусы»… где-то тридцать шесть — тридцать восемь. Как для сельской местности — так даже и неплохо, не худший вариант. Но в семейной корчме такое продавать бы не стал.

— Стакан номер два. — Я чуть было не отбросил в сторону, как когда-то. Себя и стакан в руках удержал, но Василий Васильевич заметил, как меня передёрнуло.

— Что-то случилось, Юрий Викентьевич?

— Отрава. Тут, в стакане — самый настоящий яд, от насекомых. Он такими белёсыми кристаллами, вонючими, продаётся для фермеров. Хлорофос называется. Его сюда кто-то добавил. Не слишком много, но стакана хватит, чтобы голова закружилась и нарушилась координация. В остальном — как первый стакан, только разбавленный где-то до тридцати градусов.

Пока я говорил, среди жандармов наметилось оживление. Результат их явно заинтересовал по каким-то их соображениям. Я подождал минут пять, пока шебуршание не закончилось, но поутихло. За это время успел прополоскать рот от фантомного привкуса принесённой с собой минеральной водой местного, кстати, разлива.

— Я могу продолжать?

— Да, конечно, простите великодушно. Просто благодаря вам в парочке дел появились новые варианты.

— Третий стакан. Хм. Это что, шутка какая-то, или подменили образец⁈

— Что именно вы имеете в виду?

— Тут вообще не спиртной напиток. Это похоже… Да нет, не похоже, это и есть молоко, сильно разведённое водой!

— Да, всё правильно. Это небольшая контрольная… В общем, тестовая проба. Продолжайте, пожалуйста.

Странные люди. Кого и на что они этим проверяют⁈

— Четвёртый стакан. Фууу, гадость! Эта дрянь даже хуже той, что с хлорофосом! Похоже на то, что какой-то жадный дурак собрал то, что нормальные люди выливают, то есть головы (иначе говорят «первач») и хвосты и смешал их вместе. Количество сивухи такое, что можно клопов морить, а древесного спирта… Со стакана, если повезёт — не ослепнешь, с бутылки гарантированно умрёшь. Жуть и кошмар, короче говоря. Но и винного спирта немало, где-то градусов сорок пять крепость этой отравы.

Снова оживление и шушуканье. Минут через десять меня позвали подписать протокол, а потом, когда все, кроме двух следователей, вышли из комнаты вместе с образцами, младший вдруг сказал:

— Господин Рысюхин, у нас есть в отношении вас некое подозрение и связанное с ним взаимовыгодное предложение.

Глава 14

— Вы в чём-то меня обвиняете⁈ — я был разом и удивлён, и возмущён, и, что уж тут скрывать — напуган.

— Нет-нет, простите моего младшего коллегу, он не совсем точно выразился. Не столько «подозрение», сколько «предположение». Ни в коем случае не пытаясь нарушить вашу конфедициальность в части родовой способности, тем не менее, мы имеем основание предполагать, что вы получаете от неё намного больше данных, чем сказали нам.

— Да, спасибо, Василий Васильевич, именно это я и имел в виду. Мы опираемся на ваше точное определение крепости напитков, и не только. Нет-нет, ничего не говорите, не надо. У нас есть просьба: можете ли вы сделать более детальный анализ образцов, который будет оформлен отдельным протоколом? Это поможет нам в расследовании одного дела, где уже насчитывается более двух десятков тяжело пострадавших.

— И благодаря вашему анализу мы уже получили несколько новых мыслей, но, чтобы оформить эти шаги процессуально — нужен документ. Если хотите — сделаем анализ анонимным, точнее, за подписью эксперта-криминалиста, закрыв подробности экспертизы грифом ограничения доступа.

— И как раз с этим связано наше предложение. Мы предлагаем вам поступить на службу в качестве внештатного! — Евгений Миронович поднял вверх указательный палец, подчёркивая данное слово, — внештатного сотрудника экспертно-криминалистического отдела. Нам это даст возможность официально ввести ваши показания в дело, вам — некий статус, выслугу лет, в том числе и по статской службе, а также пусть и небольшое, но жалование. И личную номерную печать эксперта-криминалиста, которой вы сможете заверять данные анализов без раскрытия своей личности.

Мурлыкин подключился, демонстрируя полную открытость:

— Конечно, это наложит на вас некоторые ограничения и может стать источником беспокойства. В частности, вам будет нужно оповещать об отлучке с постоянного места жительства более, чем на сутки — просто чтобы было известно, где вас искать в случае необходимости. Ну, и вероятность проводить срочные анализы, уведомление о чём может прийти в любое время суток.

Минский жандарм, видя мои колебания, бросил на чашу весов очень увесистую гирю:

— Если вызовов или иных поводов для связи будет много, то мы будем ходатайствовать об установке в вашем доме в Смолевичах телефонного аппарата.

Это был бы очень, очень весомый вклад в репутацию мою и рода в целом: на нашей улице личного телефонного номера не было ни у кого. Из всей не титулованной шляхты гордых, а иногда даже очень гордых, обладателей такового было ровно трое, плюс служебный телефон дома у Сурепкиных, установленный от Леспромхоза. Правда, после появления за границей, а потом и у нас в столицах такой вещи, как мобилет престиж домашнего телефона начал было падать, но как начал, так тут же и прекратил. «Общество» пришло к мнению, что эта «дорогая игрушка» — она где-то там, а свой телефонный номер — он здесь, на земле. Разные лиги, если спортивным языком говорить. Хотя скорее всего номер будет тоже служебный, но об этом можно не распространяться…

Я поймал себя на том, что размышляю о плюсах и минусах своего телефона так, будто его установка дело уже решённое. Ну надо же, а⁈

— Не хотелось бы раскрывать секреты рода и своей способности просто так, но для дела… Тем более, что я рассказывать-то ничего и не буду… Ладно, давайте ещё раз посмотрю эту вашу отраву и запишу, что смогу. А насчёт предложения — можно, я ещё немного подумаю? Хотя бы до выписки?

— Подумать — это всегда нужно и можно, но не слишком долго. Просто хотя бы из-за того, что нам в том и другом случае по-разному протоколы экспертизы оформлять придётся. Что до отравы, то она не наша, но смысл я понял. Вам эти образцы подойдут, или нужны новые?

— Подойдут, я же в ходе проверки их не расходую.

— А штатные наши эксперты порой ещё как расходуют, — внезапно развеселился Евгений. — Коньяка контрабандного так до трёх литров может уйти на…

— Кхм! — многозначительно прокашлялся Мурлыкин.

Вот интересно: он минскому коллеге не начальник никоим образом: служат в разных отделениях и в разных губерниях, более того — Подпёсок приставлен к нему надзирающим, а как сумел задавить авторитетом! Ушлый дядька, с таким надо осторожно и внимательно. Хотя Мироновичу ни его опыт, которого всяко больше, чем у меня, ни подготовка, ни служебные инструкции не помогли.

Следующие десять минут я потратил на то, чтобы записать на два листочка расшифрованный мною состав двух стаканов. Понятно было, что написанное мною являлось не более, чем черновиком будущего протокола, хотя бы потому, что я не знал названия некоторых веществ, которые мой родовой Дар определял как яды. Приходилось описывать их, как выразился тот же Мурлыкин, «органолептические свойства» (запомнить бы выражение) и воздействие на организм. Заодно записал последствия для человека, если он выпьет стакан той и другой гадости. Ощущения при этом пережил те ещё, но старался не показать виду, в том числе и для того, чтоб не давать лишней информации о действии моей способности.

Честно говоря, не понимаю всей секретности вокруг неё. Нет, сам факт наличия, если о нём никто не будет знать, может спасти от попытки отравления, например. Но если всё будут знать, что я чую яды, то и травить не будут? Ага, и сунут ножик под ребро вместо этого. Ладно, раз не понимаю, то действую, как папа учил: делаю, как старшие сказали, пока сам не пойму, что к чему и почему именно так.

Оставив жандармов расшифровывать и пересчитывать в какие-то свои нормативные показатели написанные мною «граммы на стакан», я отправился в буфет: фантомный мерзкий вкус образцов минеральная вода смыть не могла, нужно было что-то с не менее ярким, но более приятным букетом.

На вечернем обходе врач сказал, что физическое здоровье моё хотя ещё и не пришло в полную норму, но уже позволяет выписываться, а вот за последствиями повреждения «тонких тел» он считает нужным пронаблюдать ещё хотя бы дня три.

На мой вопрос о том, кто будет оплачивать моё пребывание в госпитале, если жандармы уже получили всё, что хотели, Александр Семёнович сперва отмахнулся, потом разъяснил, что проведёт это своей властью заведующего отделением как расходы на научную работу, которую заведение должно проводить наряду с лечением пострадавших. Он пытался растолковать мне суть своей работы в целом и роль в ней «моего случая», но быстро прервался, увидев, что я во всём этом понимаю только отдельные слова, в основном — предлоги. Потом, правда, смутился и, упомянув об относительной скудности ассигнований на научную деятельность, спросил, как я отнесусь к переезду в другую палату, рассчитанную на трёх постояльцев?

— Вы не подумайте дурного, юноша, конечно же, с учётом всех сословных приличий! Палата для младшего офицерского состава, в основном попадает молодёжь лет около двадцати пяти, в званиях от прапорщика до подпоручика, повредивших себе каналы. И вам веселее будет, и страховщики не станут бушевать, тем более, что обоснование имеется, и более, чем веское.

А пищевое довольствие, по словам доктора, во всём отделении одинаковое, более-менее. Тем более что мне, несмотря на отдельную палату старшего офицерского состава, куда поместили по требованию жандармов исходя из интересов следствия, их нормы снабжения в любом случае не положены были. Ну, а я что? Я согласился, благо что переселяться прямо сейчас не требовалось, отложили это дело на утро, приурочив к грядущей замене постельного белья.

Кстати, доктор наконец-то представился полностью, немного смутившись от того, что не сделал это ранее. Он оказался по фамилии Лозицким, а его покровителем — Лоза. Вот уж не подумал бы, совсем не похож! Глядя на меня Александр Семёнович грустно усмехнулся:

— Если хотите сказать, что мне бы больше подошёл какой-нибудь дуб или иное широкое дерево, то вы такой не то, что не первый, а даже и не сотый, пожалуй. Но если хирург — а я по первой и основной специальности именно он и есть — будет эдакой «хрупкой былинкой», то как он сможет выстоять по многу часов кряду над операционным столом? Вот то-то и оно…

В новой палате моими соседями оказались два приятеля — прапорщики из Борисова, стихийники — водник и воздушник, из местного гарнизона. Вот вообще не представляю, зачем нужен гарнизон в тыловом городе? Но спрашивать не буду — ещё обидятся, чего доброго. Оба лежали с одинаковыми повреждениями каналов, обоих звали Семёнами, только один был Семён Михайлович, а второй — Семён Потапович. Фамилия Михаловича оказалась Прощукин, Потаповича — Подлещиков. Вот интересно — это судьба их свела, или в кадровой службе попался кто-то с таким чувством юмора? Как бы то ни было, молодые офицеры явно сдружились и, как выяснилось вскоре, привыкли к шуточкам окружающих насчёт «братьев». Оба они удивились моему возрасту и тому, что статский лечится в военном госпитале. Про интерес жандармерии я им рассказывать не стал, знал, что некоторые в обществе, включая также и офицеров, имели предубеждения против данной службы, ориентируясь исключительность на деятельность Пятого отделения, занимающегося надзором за неблагонадёжными лицами. И, надо признать, дуболомов там действительно хватало.

Так вот, я немного нагнал таинственности, сказав, что пострадал от взрыва, при котором использовалась ранее неизвестная алхимическая смесь, и тем самым стал почти своим. Ещё больше сблизились после того, как я рассказал свой конфуз с выпавшим из-под подушки револьвером. Молодые офицеры сперва отсмеялись от души, потом заинтересовались собственно оружием. Пришлось детально описывать и его внешний вид, и особенности устройства, и работу механизма. Окончательно лёд разрушился после того, как я описал ход и результат его практического применения по изнаночным тварям. Мы долго обсуждали результативность стрельбы из обоих стволов и способы прицеливания в бою, а также эффект воздействия пуль на тварей, в зависимости от их ранга, мощности заряда, калибра и веса пули, а также её конструкции.

Мы так увлеклись разговором, что почти не обратили внимания на завтрак, зато по нескольку раз вскакивали, собираясь «сбегать принести» то оружие, то пулелейку, то свои оружейные макры, но тут же спохватывались и садились обратно на свои стулья. Прервал нас дежурный врач, который разогнал прапорщиков — на процедуры, а меня — на обследование. Два часа меня крутили, вертели, чем-то светили, чем-то окуривали. «Встаньте здесь», «поднимите руки», «опустите руки», «дышите», «не дышите», «глубоко дышите». При этом участники представления и зрители обменивались мнениями и обсуждали меня на своём, на медицинском, совершенно не смущаясь моим присутствием. Для меня, который половину слов не разбирал вообще, а большую часть разобранных не понимал, это звучало примерно так:

— Коллега, вы это видите?

— Да, обычная «бурлякула».

— Но ведь при этом «хлым мурдыщится»!

— Да ну! А ведь и правда — «хлым». Хмм…

— Ого, вот это «блямбурла»!

— Согласен, знатная «блямбурла», почти «фунфура бельмендыкула»! Помните, как у того пациента в прошлом году? Он ещё потом умер от «курлюм дыдыкулюм», причём до окончания обследования?

— Да уж, неловко вышло. Всего двух замеров не хватило, чтобы закончить исследование.

— И не говорите, коллега, не говорите…

Меня эти разговоры изрядно нервировали, надо признаться. А эти ещё недовольны были:

— Молодой человек, а что это у вас пульс повысился? Вы чем-то обеспокоены?

Нет, конечно, что вы — вы же не меня сейчас сравниваете с каким-то неизвестным мне типом, скоропостижно помершим от неведомой чуды, ага! Конечно, так я не ответил, хоть и очень хотелось — воспитание не позволило.

— Вы столько всего у меня находите, что становится страшновато…

— Ах, не обращайте внимания, это мы о своём, о профессиональном. Так-то у вас состояние в целом не вызывает особого беспокойства, а с учётом всех обстоятельств — даже можно сказать приемлемое, да-с.

Он всерьёз считает, что объяснил и успокоил⁈ А если не «в целом»? А «не особое» беспокойство — это как? Помру, но не сразу, а после завершения исследований? Или жить буду, но калекой? А без «учёта обстоятельств» состояние, получается, неприемлемое? И какие именно «обстоятельства» он учитывает? Спаси меня, Рысюха, от этих экспериментаторов!!!

Вернувшись в палату едва успел перевести дух и немного успокоиться до обеда, усилием воли загнав тревожные мысли под спуд. Прапорщики после процедур тоже были неразговорчивы, только шипели и ругались. Процесс лечения оказался весьма болезненным, причём, как им объяснили, боль шла от тонких тел, поэтому лекарства помочь не могли, а магическое воздействие свело бы на нет весь полученный результат, так что оставалось только терпеть.

Обед был очень больничным. На первое давали рыбный суп с какой-то морской рыбой. Причём именно суп, ухой это ну никак не получилось бы назвать, даже если ты не какой-то особо придирчивый гурман. Там было довольно много картошки, много какой-то разваренной почти до неузнаваемости крупы и морковки. И цвет жидкости был белёсым, а не прозрачным, как у ухи. На второе принесли отварную картошку, отварную морковку и отварной зелёный горошек, а к ним — колбасу, похожую на домашнюю, но совсем без специй и почти не солёную, тоже отварную, впервые такое пробую! И это даже радует, что раньше подобное меня миновало — колбаска должна быть с укропчиком, тмином, кориандром, перчиком. И подаваться должна жареной, или запечённой, или копчёной, можно вяленой, да хоть тушёной, в мачанке если, но не варёной без соли!

После обеда дежурный врач разогнал нас по койкам, объявив «мёртвый час» и приказав спать, но уснуть не получалось: меня пугали воспоминания о разговорах врачей при моём обследовании, а соседей, похоже, всё ещё мучали боли.

— Братишка! — послышался шёпот одного из Семёнов. — Расскажем пацану про сома-мутанта?

Глава 15

— Это был осётр!

— Да не кричи ты так! Ну, какой же осётр, если под берегом в тине сидел? Говорю тебе — сом!

Выяснилось, что эти два названых братца наслушались рыбацких баек про живущего в реке «монстра» и загорелись идеей его отловить, в свободное от службы время, и тем прославиться. А при случае и заработать.

Правда, они разошлись во мнении о том, кто именно живёт в реке, чуть было не поссорились, после чего ещё больше укрепились в стремлении выловить легендарное чудовище и на практике выяснить, кто это в действительности. Обычную, в общем-то, байку (я и то успел таких пару штук услышать — и в Березино, и в Могилёве, и особенно в Чечевичах) украшала изюминка в виде рассказа о появившемся лет пятьдесят назад над рекой прорыве. По официальным данным, из него то ли никто не вышел, то ли твари утонули, а вот по городской легенде то был редкий «водный» прорыв и вывалившийся из него монстр «прижился» в реке. Ни рассказчиков, ни слушателей не смущал тот факт, что твари даже с нулевого уровня изнанки на Земле долго не живут. Одни уверяли, что вода «экранирует» магию, не давая ей выходить из тела, другие — что на дне реки есть некий «источник», третьи не вдавались в детали, а просто отмахивались, уверяя, что «водные монстры — совсем не то, что сухопутные». И все сходились на том, что, прожив достаточно долго на лице мира монстр якобы «привык». Эта версия у обоих Семёнов была запасной, и она же питала мечты о заработке — из такой уникальной твари и макр, и ингредиенты тоже должны были быть необычными, а значит, и дорогими.

Ребята (ну, вот не могу воспринимать их как старших, взрослых офицеров, скорее, как сверстников) подошли к делу довольно таки серьёзно и ответственно — по их меркам, по крайней мере. Они не только систематизировали все рыбацкие байки и городские легенды Борисова, в попытках вычислить место, где находится «логово монстра». Ребята нашли и выучили два заклинания — обнаружения подводных объектов за счёт отражения «неслышимого подводного звука» и «сеть Лоукрафта», заклинание двух стихий, придуманное британским некромантом Лоукрафтом для своего приятеля, предназначенное для ловли водных животных и работающее по принципу рыболовной сети. Вообще этот некромант — загадочная личность. Вместо фамилии явный псевдоним, что-то вроде «искусник нижнего мира», без указания тотема, и по миру ходит немало слухов о том, почему так.

А потом парней подвёл охотничий азарт. Едва уловив похожий, как им казалось, объект, ребята испугались, что «спугнут дичь» и бросили «сеть». Потом началась длительная борьба с «уловом», в ходе которой они и надорвались, не в силах бросить «добычу» и повредили каналы. Они, горячась и перебивая друг друга, напряжённым шёпотом доказывали и мне и себе:

— Был там монстр, точно был!

— Да, сопротивление на сети было, он трепыхался и бился из стороны в сторону!

— Да, а потом, под конец уже, сопротивление резко ослабло, и шевеление пропало!

— Мы уже концентрацию теряли, вот и упустили настоящую добычу!

Да, монстра они не поймали. Зато выдрали из донного ила топляк — пролежавшее на дне пару лет дерево, с корнями и ветками.

— Что самое обидное — дерево свежее, года два как утонуло, поэтому не морёное даже, самая обычная ольха, которая ничего практически не стоит.

— А ещё нам не верят! Говорят, что тряска и вибрация шли от того, что ветки течением трепало.

— Ага, а потом, якобы, сопротивление ослабело, потому что мы ветки из грунта вырвали. И трепыхаться перестало, потому как тянули его по течению.

— Ничего не понимают, дурачьё!

— Да, надо будет вернуться, на то, второе место!

— Ага, только дар подтянуть, хотя бы до трёх-трёх с половиной! А то сейчас всего два с половиной у каждого, из четырёх!

У меня на этих словах резко упало настроение. Вот, пожалуйста, стихийники, офицеры, считают два с половиной в развитии дара мелочью. А мне что делать, с моим стихийным даром и всего-то двоечкой в потенциале⁈ Опять ощущаю себя магическим инвалидом. И это ещё неизвестно, как мне аукнется моя травма! В общем, приход моего лечащего врача, Александра Семёновича, я встретил в крайне мрачном настроении. Прапорщики куда-то ушли, шушукаясь, едва шаги в коридоре отметили окончание «мёртвого часа», так что мы были в палате вдвоём.

— Ну-с, батенька, что тут у нас с вами? Как самочувствие? Что с настроением? Неужели соседи по палате обижают?

— С соседями всё хорошо. С самочувствием — не знаю, вам виднее.

У меня вырвался тяжкий вздох.

— Что значит, «мне виднее»⁈ Как я могу знать, что вы чувствуете? И что с настроением?

— Ну, моё мнение субъективное, может, мне только кажется, что всё нормально, а сам завтра к богине отправлюсь. Потому и настроение…

— Так-так-так, откуда такие упаднические мысли?

— Так коллег ваших сегодня послушал! — Меня словно прорвало, рассказал про все эти «блямбулы — бурлякулы», комментарии врачей, закончил же:

— Да ещё и всё время с покойниками сравнивают! Ещё утешают, мол, тот до конца экспериментов, к сожалению, не дожил, а вот ваше состояние «опасений почти не вызывает». То есть, я до конца исследований скорее всего доживу? А потом что⁈

Доктор, который в первой части моего рассказа начал было украдкой похихикивать, резко стал серьёзным:

— Так, нарушение медицинской этики налицо, и весьма серьёзное — надо этим господам фитиля вставить, хорошего, со скипидаром. Я-то думаю, почему это после обследований у многих пациентов состояние ухудшается? А оно вот в чём дело! От имени всего врачебного коллектива, примите от меня искренние извинения за неподобающее поведение коллег!

Лозинский перевёл дух.

— В целом же, по сути вопроса… Все те термины, что вы так изобретательно переврали почти до полной неузнаваемости…

— Я по-медицински ругаться не умею, уж простите, — буркнул я себе под нос, но, кажется, был услышан.

— Кхм… Так вот, эти все «медицинские ругательства» означают совершенно стандартные элементы и формации тонких тел, а также их взаимодействие. Интерес коллег и нездоровое оживление вызывали не какие-то серьёзные патологии, а некоторое смещение оных элементов либо степень их сохранности. В целом у вас, на удивление, ничего страшного нет. С учётом обстоятельств — а именно, травмирования едва ли не всех слоёв астрального и прочих тел — оно и вовсе на удивление хорошее.

Доктор потёр нос, словно бы сомневался, говорить ли дальше, но всё же продолжил:

— Тот же покойник, сравнение с которым вас так напугало — скончался не от «опытов», и даже не во время обследования. Он был доставлен в существенно более тяжёлом состоянии, и там изначально шанс на выживание не превышал одного к двадцати. И характер травм совсем иной, тогда речь шла о мужчине, попавшем под прорыв и которого сильно порвала тварь с третьего уровня изнанки.

— То есть, жить буду?

— Ну, если не станете прикладывать усилий к противному, то при нынешнем состоянии организма — безусловно.

— А дар, точнее, возможность его развития, каналы там, и прочее?

— Ну, право слово, нельзя же настолько не знать теорию! Дар у вас хоть и пробудился на днях, но никакого развития ещё не получил. По большому счёту, ещё и инициации-то полноценной не было. Так что ваши каналы и прочие структуры как были, так и находятся ныне в потенциальном состоянии.

— Ой, точно! Это я перенервничал, наверное.

— Была бы хоть причина, так себя накручивать. Нет-нет, я помню, и свой нагоняй эти «фурлыкулы» у меня получат. Но даже при учёте полученной пугающей информации — уж слишком вы распереживались, право слово.

— Знаете, доктор, у меня к вам ещё есть вопрос, довольно личный. С другой стороны — вдруг это тоже какой-то симптом? Я с момента пробуждения всё колебался, рассказывать вам или нет.

— Заинтриговали, молодой человек, так что — излагайте.

— Вы говорили о провалах в памяти. А они могут быть такими, что я что-то знаю, а откуда это знаю — не помню?

— Я, признаться, с трудом вас понимаю. Что именно вы имеете в виду?

— Ну, например, следы и синяки на локтевых сгибах. Сразу, как увидел, подумал, что это «следы от капельницы». При этом знаю, что капельница — устройство для медленного введения лекарственных растворов внутривенно при помощи иголки, и даже примерно представляю себе, как она устроена: банка вверху, потом маленький сосуд с тремя горлышками, от него трубка к иголке. Но откуда я всё это знаю — вообще никакого представления!

— Да уж, интересный случай. Устройство такое, действительно, существует, правда, в вашем случае не использовалось, это следы от обычных инъекций. Устройство довольно новое, экспериментальное, в Европе и у нас в Империи есть несколько конструкций, правда, все мне известные выглядят несколько иначе. Можно было бы предположить, что вам где-то попался на глаза каталог медицинских изделий. Тот же каталог Погонышева, к примеру. Но вот название «капельница» мне нигде не встречалось. Все, кто в курсе этого изобретения, называют его «устройство для инфузий» или «прибор для вливания физиологических растворов», либо по фамилии автора конструкции, например, «прибор Эрлиха». Хм, «капельница»… Вы знаете, мне нравится название — коротко и по делу, но где вы могли его услышать или прочитать, я не представляю. Знаете что, молодой человек? Вы записывайте, пожалуйста, такие вот внезапные знания. Возможно, путём сопоставления удастся вычислить их источник.

Доктор на несколько секунд задумался.

— Попробуйте вспомнить, знали ли вы это слово раньше, в разные моменты времени. Выясните, когда вы это узнали — сможете определить и источник знаний.

Мы ещё минут пятнадцать-двадцать пообсуждали мои состояние и перспективы, после чего доктор ушёл, оставив меня в намного лучшем состоянии, чем было до обеда. У меня не то от облегчения, не то ещё по какой причине даже родилась одна идея, которой я решил поделиться с вернувшимися соседями.

— Братцы, а ведь вы ещё можете прославиться при помощи вашего «монстра», причём довольно быстро, да и заработать!

— Ага, уже, можно сказать, прославились — на половину гарнизона как минимум.

— И заработаем — взыскание так точно.

Два Семёна дружно вздохнули.

— Да нет же, я в хорошем смысле! У вас в детстве была такая книга — «Сборник народных сказаний» Афанасия… как его там…

— А, да, зелёненькая такая! И что?

— Ну так вы можете сделать почти то же самое! У вас на руках байки и легенды Борисова, собранные, обдуманные и упорядоченные, сами же рассказывали! Остаётся только перевести с разговорного на литературный да переписать набело — и можно нести издателю!

— Ты думаешь⁈

— Конечно! Местным, думаю, понравится, что вы интересуетесь их городом и его историей. Перед командованием тоже какое-никакое оправдание: не дурью маялись, а материал к книге собирали и проверяли. А если найдётся среди местных меценат, то и написание второго тома, не связанного с рекой и рыбалкой, авансировать может.

— Хмм… Ну, это надо повспоминать, записать, попробовать…

— А что вам ещё здесь делать неделю или сколько осталось, кроме как страдать⁈

— И то правда… Вот, братишка, что значит иметь коммерческую жилку.

— А, кстати, если не секрет, чем вообще на жизнь промышлять собираешься?

— Есть семейное дело. Выпивкой мы занимаемся.

— Чееем⁈

— Бровар у нас свой, пивоварня то есть, больше двухсот лет уже, заводик винокуренный и три корчмы.

— Ух ты! Семён, а это полезное знакомство!

— И не говори, Семён!

Я вкратце рассказал об ассортименте продукции, начал было рассказывать подробнее, но был перебит едва ли не хоровым возгласом:

— Хватит! Прекрати, не дразнись! Тут и так «сухой закон», а ещё ты душу тиранишь!

Сошлись на том, что я из дома вышлю им на домашний адрес (тут же мне записанный) образцы продукции «на дегустацию», а сам подумал, что гарнизон — это тоже потенциальный рынок сбыта.

За оставшиеся до выписки дни не произошло ничего интересного или примечательного, за исключением визита жандармов, которые хотели вытащить из меня какие-нибудь ещё приметы или детали касаемо студента, продавшего «чудо-траву» погибшему владельцу взорвавшегося перегонного куба. Но я даже без проблем с памятью ничем не мог бы помочь, поскольку никогда его не видел и знал о нём только со слов покойного Конопельченко. Так что всё, что мог — это ещё раз попытаться вспомнить подробнее его упоминания «студента», хоть эти мои усилия и не имели, как пояснил Мурлыкин, никакого юридического веса, но могли бы помочь в оперативной работе. Но — увы, ничего нового вспомнить не удалось, несмотря на усилия доктора, который дал добро на попытку стимулировать память при помощи разработанного в госпитале оборудования. Только голова разболелась.

За время пребывания в госпитале сделал ещё одно дело, почувствовав себя после этого совсем взрослым. Даже грустно стало, после того, как подумал о том, что папе бы понравилось. Дело же было совсем простое, но когда о нём вспомнил — поставило ненадолго в тупик. Просто меня внезапно осенило: а в чём я собрался домой добираться? В больничном халате я по улице до первого городового только и доберусь. Особенно в халате и с револьвером, м-да. Как бы мне с таким набором в другое лечебное учреждение не переехать.

В кармане после периодических визитов в буфет (ну, не хватало мне госпитального пайка, пусть и офицерского) наличными оставалось около двадцати пяти рублей. Как бы не пришлось макр продавать. Гимназическая форма, даже в «парадном» варианте, построенном ближе к выпуску, обошлась в тридцать четыре рубля. Тоже, если вдуматься, глупость — шить (или, как настаивал портной, «строить») новенькую форму для того, чтобы надеть её от силы раз пять — на экзамены да на торжественный выпуск. А потом повесить в шкаф и никогда больше не доставать оттуда. Но вот поди ж ты! «Положено» — и всё тут, и хоть убейся, а или делай так — или готовься если не к открытым насмешкам, то к слухам и шепоткам за спиной и, в любом случае, к ущербу репутации. На моё предложение, если так уж надо пошить одноразовый костюмчик сделать его из тканей попроще, чтоб только до первой стирки цвет и форму сохранял, обрушились хором все: и портной, и отец, и даже бабуля, которой он дома нажаловался. Не просто невместно, а вообще стыд, позор и поношение!

Ладно, плевать на ту форму, тем более, что она ещё один раз пригодилась — именно в ней подавал документы в академию. Думал, буду один такой клоун, что припрётся в учебное заведение в чужой форме, но ошибся: почти все поступающие были одеты так же. Причём девушки явно были все «в статском», в отличие от парней. Тоже, видимо, очередное взрослое «так принято» — интересно, сколько их, таких деталей, батя не успел рассказать?

Дорожный костюм, по папиному выражению «приличествующий случаю» обошёлся в сорок один рубль восемьдесят копеек. Повседневные готовые костюмы, в которых бегал по Смолевичам, стоили летний восемнадцать рублей, тёплый — двадцать шесть. Вроде как должно хватить на покупку, но то были костюмы если не детские, то подростковые, а сейчас нужен взрослый. Да и великокняжеский город — не мой районный городок, пусть тут по прямой всего-то вёрст тридцать. А ещё бельё, обувь, рубашка желательно…

Вспомнил батин совет: «Не знаешь — спроси у того, кто знает. Спрашивать стыдно один раз, и то не всегда, а не знать — всю жизнь стыдно». Ну, и задал вопрос Александру Семёновичу:

— Не подскажете, как мне из дорожных сумок, которые в жандармерии хранятся, одежду бы достать? Не в халате же мне на выписку идти? Представьте только картину: иду по городу, в халате, тапочках — и с револьвером!

Доктор хохотнул, потом решил усугубить:

— Не выйдет, молодой человек: халат казённый, его при выписке сдать придётся! И тапочки тоже! И жандармы не отдадут просто так: вещи явно опечатаны, и без вашего личного присутствия печать снять без неприятных последствий не получится.

— А если новое купить? Что-то скромное, но более-менее пристойное?

— Разве что из готового, но без примерки… Хм… А чем вас ваши вещи не устраивают, в которых вы были?

— А они разве есть⁈ Мне тючок с вещами отдали, говорят, это всё.

— Вот чудак человек! То личные вещи — а то одежда! Она отдельно сдаётся при поступлении, и хранится отдельно.

Я обрадовался, но ненадолго:

— Здорово! Вот только в каком она состоянии… Где можно посмотреть? И что делать, если нужен ремонт?

— Починка всяко понадобится: как вы понимаете, проткнуть лёгкое, не повредив сюртук и рубаху, это фокус, который не каждому волшебнику по силам. Но с этим особых проблем нет, ситуация для нашего заведения не то, что нередкая, скорее типичная. Подойдите к санитарам в приёмном отделении, переговорите. Постирают и починят в лучшем виде. Правда — не бесплатно. У вас деньги-то есть, простите за вопрос, если обидел?

— Немного есть, на починку должно хватить.

— Ну и ладненько!

Проблема, действительно, оказалась решаемой, но я порадовался, что вовремя спохватился. Чистка и починка костюма обошлась мне в три рубля, с учётом доплаты «за срочность». При этом отчистить рубаху от крови полностью оказалось невозможно, но на спине под верхней одеждой не видно, до дома как-нибудь доберусь. Главной потерей оказалась обувь: привезли только один ботинок, второй, похоже, остался в обломках той кладовки, стену которой я проломил спиной при взрыве. Сделать новый такой же местный сапожник отказался, покупка похожей пары оказалась слишком дорогим удовольствием: у меня оставалось всего десять копеек, это если цену мне назвали верно. Но трофеи распродавать не пришлось: кладовщик, оглянувшись по сторонам, предложил мне «оставшиеся невостребованными» на складе сапоги. После недолгого, но горячего торга сошлись на двенадцати рублях — всё же ношеные сапожки-то, пусть и «кожаные офицерские». Шляпа тоже потерялась, но замена в виде вполне приличного картуза обошлась в рубль с четвертью всё с того же склада, на фоне всего остального самая дешёвая покупка.

Таким образом к утру четвёртого июня я был готов к выходу «в люди».

Глава 16

Вышел я на улицу после одиннадцати утра, ближе к половине двенадцатого — довольно много времени заняло оформление всех необходимых документов, довольно весомую картонную папку с которыми я нёс подмышкой. В заштопанных брюках, в залатанном сюртуке, в рубахах с бледными бурыми разводами, в ношеных сапогах с чужой ноги и в фуражке с чужой же головы. Просто шик и блеск, вылитый жених! Хорошо хоть, всё чистое. Ладно, до дома бы только добраться. Или хоть до жандармерии.

Выбрался я через боковой выход на улицу Весёлую. Правда, особого веселья на ней я пока не заметил, ну да ладно — не стоит воспринимать названия улиц так вот в лоб и буквально. Нервничаю я, вот и тянет на глупые шуточки. Через дорогу от госпиталя располагался целый комплекс зданий армейской пекарни, где выпекали хлеб явно для нужд не только городского гарнизона и госпиталя, уж больно широко раскинулись склады и пекарни. Настоящая хлебная мануфактура! Запахи оттуда порой долетали до открытых по летнему времени окон палаты, провоцируя на внеплановое посещение буфета. Вот и сейчас тоже, перебивая запах дрожжей разнёсся запах свежего ржаного хлеба. Аж в животе забурчало.

Дойдя до перекрёстка, я повернул голову направо. Там, в отдалении, пролегала центральная улица города, Захарьевская, названная в честь давнего губернатора, Захария Соколовского, который перестраивал город перед переносом сюда официальной резиденции Великого князя из Вильни. Кстати, вон и его дворец виднеется над деревьями левее улицы^[7], над крышами Артиллерийских казарм. Дворец, надо сказать, довольно скромный и компактный, с учётом статуса владельца. С другой стороны, строилось это здание как запасная резиденция, укрытие от зимних штормов на Балтике и промозглой сырости между ними. А потом, когда Великое княжество после так называемой «Войны птиц» вошло составной частью в зарождавшуюся из царства Кречета его же Империю, было не до перестройки резиденции, да и статус хозяина упал с суверенного владетеля до вассального правителя. Пусть даже он, исходя из родственных связей с сюзереном, и сохранил изрядную долю полномочий и автономии.

Исходя из рассказанного мне маршрута, сейчас следовало повернуть туда, пройти по Госпитальной около семисот метров до Захарьевской, найти там место остановки конки и доехать на ней до Захарьевского же переулка и в следующем квартале искать, какое из зданий в комплексе построек, занимаемом Корпусом Жандармов мне нужно. Доктор считал, что такая прогулка будет мне посильна и при этом вполне достаточна. Но мне, во-первых, хотелось погулять по городу, а во-вторых — жалко было отдавать тридцать копеек за проезд. Ну, не привык я дома к такому баловству, тут идти-то, меньше чем в Смолевичах от дома до вокзала, в детстве туда-сюда сбегать вообще за достойное упоминания событие не считалось, деньги отдавать за то, чтобы тебя подвезли — с той же скоростью, до в одном ящике с целой толпой народа⁈ Уж лучше погулять, тем более что неизвестно, когда опять здесь буду.

На следующем перекрёстке улица Весёлая превратилась в улицу контрастов: справа был Губернаторский сад, фактически — кусочек леса посреди города, где по дорожкам неспешно гуляла публика, а слева, также за забором, располагались армейские казармы. Из-за них неразборчиво доносились команды, судя по всему, солдаты занимались строевой подготовкой. Вроде как и то, и другое можно назвать «прогулкой на свежем воздухе» — но какая разница! Так, усмехаясь пришедшему в голову сопоставлению, я и прошагал следующие две сотни метров до деревянного моста через Свислочь.

Надолго я на том мосту не задержался. Река тоже довольно большая, по ширине сравнимая с Березиной в одноимённом с ней городе, но очевидно более мелкая. Насколько я мог видеть сверху, не больше двух с половиной или трёх метров в самом глубоком месте. Однако дело не в глубине, а в том, что от реки не сильно, но ощутимо попахивало. Говорят, городские власти уже озаботились этой проблемой и думают, как и куда отводить стоки, а пока «выселяют» ниже по течению или в сторону от реки самые «запашистые» предприятия, как то молочные и мясные фермы. Скотопригон и скотобойня ещё в конце прошлого века вынесены к югу от города, где их разместили между железной дорогой и трактом, ведущим к местечку Колядичи и дальше. Но сейчас этот тракт переименован в Дачный проспект, поскольку на нём же ещё южнее расположились дачи минчан, и те жалуются на запах и стада скота,которые периодически перекрывают дорогу. И поскольку дачами владеют люди не самые бедные, то возможен ещё один перенос. А вот конный рынок из района Осмоловки вынесли буквально только что, поскольку он считался объектом «аристократическим». Теперь место торговли лошадьми расположилос за ипподромом, через реку от него, что в целом вполне логично.

Так или иначе, пока запашок от реки наличествовал и отвратил меня от идеи прогуляться вдоль неё по набережной, заставив идти дальше. Буквально через две-две с половиной сотни шагов улица уткнулась в Т-образный перекрёсток. Пути конки сворачивали налево, в сторону уже упомянутого ипподрома, мой же путь лежал направо, в сторону центральной улицы города. Я уже ощущал одышку и начал задумываться о том, что доктор был прав, и стоило воспользоваться конкой.

Ещё два небольших квартала в горку — и всё, я выдохся. На левой стороне той улицы, по которой я поднимался, стояло здание частной мужской гимназии, зато прямо впереди на углу виднелась булочная, совмещённая с чайной, по летнему времени пара столиков была выставлена на тротуар. Я счёл это знаком свыше и решил перевести дух. Да и перекусить уже хотелось, тем более, что аромат выпечки, который доносил ветерок, был ещё аппетитнее, чем запахи от гарнизонной пекарни ранее. Стоило присесть на плетёный стул, как женщина, поправлявшая зонтик над соседним столом тут же подошла ко мне с вопросом:

— Что будем заказывать, молодой человек?

В её голосе слышались нотки сомнения, а я с трудом подавил в себе желание ответить в духе «откуда я знаю, что ВЫ будете заказывать?». Вместо этого спросил, что есть из свежей выпечки. В итоге чайничек объёмом примерно в три стакана и две плюшки с маком обошлись в целый рубль! В Смолевичах почти такая же плюшка стоила двенадцать копеек, стакан чая — пятак. Весь заказ — от силы сорок копеек обошёлся бы, в два с половиной раза дороже Минск получается! Или это за обслуживание, или и то, и другое.

В любом случае мне, вчерашнему гимназисту, было особым удовольствием свободно и чуть ли не напоказ сидеть в одном из тех заведений, посещение которых учащимися не одобрялось^[8], прямо напротив гимназии, пусть и чужой! Во время отдыха и перекуса я проводил ревизию своих планов. Идеально было бы сейчас быстренько добежать до жандармского управления, вызволить Воронка с коляской и уже к сумеркам добраться до дома, бабуля уже заждалась, небось. Хорошо ещё, что по совету кладовщика, у которого получал «вещи с тела», в тот же день отрядил одного из санитаров на почту дать бабуле телеграмму «Пришёл себя чувствую хорошо выписка три пять дней деньги есть Юра». Не бесплатно, конечно, курьеру за услуги почти полтинник сдачи остался, что при местных ценах уже не кажется чрезмерным. Но на таком грешно экономить. Да, хорошо бы, но что-то мне подсказывает, что вряд ли всё будет так просто. Но как же хочется домой!!!

Тревожила мысль, что за постой Воронка, скорее всего, придётся платить. А может быть, и за хранение коляски тоже. И мучают меня подозрения, что оставшихся уже семи рублей явно не хватит. Если наличные, что были при себе у отца и не пропали (как мои карманные), то их скорее всего забрала бабуля вместе с документами. Должен быть ещё один бумажник, среди вещей в папином саквояже, если и он не уехал с бабушкой, то лежит в коляске. Вот только чтобы добраться до него, сначала, боюсь, придётся заплатить. Тут остаются два пути — или идти в Агропромышленный банк и пытаться получить доступ к родовому счёту или всё же продавать макры. С первым вариантом могут быть проблемы — и открывали мы счёт в другом филиале, и документов о вступлении в наследство у меня не было, а примут ли банкиры за аргумент перстень главы рода — вопрос отдельный. Могут и упереться, они люди своеобразные, отец не раз и не два на них ругался. Что до трофеев — тут я невольно усмехнулся. Сколько раз собирался их продавать, а они всё ещё со мной, в кармане. Судьба у них такая, что ли?

Взгляд зацепился за указатель на углу гимназии. Улица, по которой я пришёл, называлась Конногвардейской и особого интереса не вызывала, а вот поперечная — Магазинная! При таком названии торговля на неё должна кипеть, так что можно и место для сбыта трофеев найти! Хоть вдохновение и придало мне сил, но чай всё-таки допил. При такой-то цене.

Реальность опять упорно не желала совпадать с моими предположениями и желаниями, это начинало уже раздражать. Магазинов тут вроде как хватало, но то были мелкие лавки для повседневных нужд жителей района: овощная, молочная, колбасная, бакалейная и прочее. Трактир, ещё две кофейни, прячущиеся в полуподвалах и всё на этом! Я даже не выдержал и спросил у прохожего, добродушно выглядевшего старичка, где же все магазины, если улица Магазинная⁈ Тот дробно рассмеялся и слегка ворчливым голосом пояснил:

— Эх, молодёжь… Это другие магазины имелись в виду. Во время последней большой войны там, — он махнул рукой вдоль улицы, — ближе к нынешнему вокзалу, а тогда за городом, стояли армейские магазины. На современный лад это, получается, склады провизии и амуниции. Вот дорогу, что к ним накатали, и назвали Магазинной, а затем уже и улицу построили.

Продолжая посмеиваться себе под нос, он удалился куда-то во дворы, а я, вздохнув, двинулся дальше. В любом случае, как минимум до следующего перекрёстка в направлении Захарьевской следовало идти по этой улице. Кое-что похожее на желаемое я всё же нашёл, но… Единственное более-менее подходящее заведение меня сильно разочаровало. Это была какая-то смесь лавки старьёвщика и артефактора. Стоявший за прилавком приказчик посмотрел на меня так, что захотелось сразу дать в глаз. Единственно что при виде кобуры с оружием, носимой напоказ на бедре (а других вариантов просто не было) заставил его сделать выражение морды если не более приветливым, то хотя бы чуть менее презрительным. На вопрос, покупают ли они макры, этот тип слегка сморщился и протянул:

— Смотря-а-а каки-и-ие…

Высыпанные мной на прилавок кристаллы уже насыщенно-синего цвета он пошевелил пальцем с таким видом, будто я ему сушёного навоза набросал.

— Сертификат соответствия есть? — спросил он меня скучающим тоном. И, не дожидаясь ответа, просто глядя на моё удивление, продолжил:

— Поняааа-атно. Значит, нет документов. Ну, в таком случае, могу взять по триста…

Приказчик накрыл кристаллы рукой, готовясь смахнуть их в выдвижной ящик, но меня на такой примитивной уловке не проведёшь. Я схватил его за запястье и силой приподнял руку, своей левой же выгреб камни обратно.

— За триста я и сам бы купил, да дураков продавать найти не могу.

Этот гадёныш даже возмущаться стал:

— Зачем за руки хватать⁈ Не хочешь по нормальной цене продавать — так и скажи, а будешь руки распускать, я городового позову!

Я даже отвечать на эти бредни не стал, тем более — оправдываться. Только фыркнул и тихонько сказал:

— Дурака в зеркале ищи. А городовым пугать будешь того, кто его больше, чем ты сам боится.

Тоже мне ухарь! Если бы кристаллы с прилавка смёл — всё, сделка заключена. Даже устрой я потом скандал и заставь вернуть — неведомо что бы он мне отдал. Скорее всего — какой-нибудь хлам, которому и впрямь три сотни красная цена в базарный день, и в жизни бы не доказал потом, что это не мои камни. Какой-то совсем не пуганый жулик, как будто ему редко за такое морду бьют.

Слева тянулся очередной не то парк, не то пустырь, не то заброшенное кладбище. Наконец нашёлся долгожданный правый поворот, напротив большого лабаза, отодвинувшего своей оградой непонятные заросли. Подпорченное наглым жуликом настроение быстро исправилось — в конце концов, ничего особенного не произошло, и обмануть себя я не дал. Невольно хмыкнул: «заколдованные» макры опять остались при мне. Я снова поднимался в гору, одновременно росло и беспокойство — всё же не на встречу с одноклассниками иду, а в жандармерию! Как ещё оно всё там обернётся? На нервах стал намурлыкивать себе под нос какой-то странный, но прилипчивый мотив. Вот совершенно не представляю себе, откуда он у меня в голове, а тем более слова к нему, которые вообще ни в какие ворота не лезут, но — смешные. Видимо, та же история, что и с «капельницей» — «провал в памяти второго типа», как я решил называть подобные случаи.

Пока размышлял над песнями и провалами, вышел на Захарьевскую почти напротив того квартала, в котором размещались жандармы, но пройти по улице предстояло все два, пусть и маленьких: дорогу к нужному управлению предстояло искать от здания пересыльной тюрьмы, известной в народе как Пищухинский, или чаще — Песочный Замок^[9]. Архитектор Пищухин построил её в виде классического для Великого княжества готического замка: прямоугольник стен, четыре круглые башни по углам с зубцами наверху и черепичные крыши сверху. Разве что не было отдельных стен и сооружений внутри, а всё это являлось одним зданием, да в стенах виднелись где три, а где и четыре яруса небольших окошек. Замок был виден издалека и служил хорошим, хоть и мрачным, ориентиром.

Чем ближе я подходил к месту назначения, тем больше волновался, и тем громче невольно становилась моя песенка:

Видимо, я в итоге стал петь слишком громко, поскольку из-за спины услышал удивлённый знакомый голос:

— Рысюхин, вы что, пьяны⁈

Глава 17

— Евгений Миронович? Извините, пожалуйста — дурацкие куплеты, согласен, но это я от нервов. Причём я даже не уверен, что там именно такие слова должны быть — вы ведь в курсе насчёт моих проблем с памятью?

— И вы меня извините, за такое подозрение. А по какому поводу нервничаете?

«Можно подумать, сам не понимаешь», — подумал я. С другой стороны, возможно, и не понимает, он-то сюда каждый день просто на работу ходит.

— Да по поводу рысака нашего и коляски. — Я решил ограничиться половиной правды. — За содержание коня, наверное, заплатить надо будет? А у меня в кармане семь рублей и три копейки сверху, и всё на этом.

— Ну, это не самая большая проблема.

— Возможно. Думал, макры продать трофейные, но всё никак не получается с этим делом. Сейчас вот тоже — вроде бы нашёл подходящее место, а меня там обхамили и чуть не обокрали.

— Ну-ка, ну-ка, можно подробнее?

Я рассказал про своё общение с хамоватым приказчиком.

— А, Максимка, опять за старое взялся! Надо будет зайти, вразумить его, да и хозяйку тоже.

— Чью, простите, хозяйку⁈

— Того заведения. Да и Максимкину тоже, — хохотнул Подпёсок. — Это вас занесло в ломбард некоей Блошкиной — «мадам Блошкиной», как она сама себя называть любит. Дамочке уже хорошо за восемьдесят, но она всё ещё мнит себя неотразимой. Всю кодлу держателей скупок и ломбардов в кулаке держит. Говорят, даже эмиссаров небезызвестного Клещёва из города на пинках вынесла. Максимка же чувствует себя едва ли не бессмертным, поскольку очень близко сошёлся с хозяйкой и по многочисленным слухам даже спит с ней.

— Со старухой⁈

— Ну, она молодится, как может, процедуры всякие, в том числе у магов, макияж — выглядит от силы на сорок. А, ну да, для тебя что сорок, что шестьдесят, всё старость…

— Неправда! Бате за сорок, а он совсем не старый!.. — Я осёкся. — Был…

За разговором мы незаметно для меня дошли до бокового крылечка в один из корпусов.

— Давай за мной! Так, стоп! В здание жандармерии с оружием нельзя, только сотрудникам. Придётся возвращаться к главному входу.

— А внештатным сотрудникам?

— Ага, решил всё-таки согласиться? Ой, извините, что я на «ты».

— Да ладно. Мне самому неловко, когда старшие по возрасту и званию на «вы» обращаются. И да — почему бы не согласиться?

Я и правда так решил. Вспомнил папу, который порой говаривал:

— Человек при небольшой должности в серьёзной организации поможет не всегда, даже если захочет, а вот гадость сделать при желании может легко и непринуждённо.

Не знаю, насколько высокая или низкая должность у Подпёска с Мурлыкиным, но организация более чем серьёзная. И зачем мне обижать их отказом от действительно взаимовыгодного предложения?

— Ну, к обращению на «вы» придётся привыкать — статус главы рода иного не предусматривает, за исключением родственников и близких друзей, и то с оговорками. Так, не будем здесь стоять — надо бежать в кадровый стол, пока эти служаки на обед не сбежали. Подождите здесь, я быстро — возьму бумаги.

Евгений Миронович действительно быстро сбегал, в буквальном смысле слова. «Значит, не полковник» — пробежала в голове странная мысль. Я покрутил её так и эдак, хмыкнул, и озвучил вернувшемуся жандарму:

— Сразу видно, что вы не полковник.

— Почему это?

— Полковники не бегают! В мирное время это вызывает смех, а в военное — панику!

Следователь хихикнул, но потом стал опять серьёзным:

— Это смотря какой полковник. Некоторых, действительно, бегущими представить и смешно, и страшно одновременно. А некоторые… Сама мысль о том, чтобы над ними посмеяться уже способна вызвать панику!

Так, посмеиваясь, мы и добрались до логова кадровой службы. Местные обитатели выглядели недовольными, морщились, но в присутствии моего сопровождающего вслух возмущаться не рисковали. Причём они очень торопились на обед, так что все процедуры провернули в рекордные сроки.

Единственное, что меня напрягло, это требование сделать фотографию в служебном ателье и завтра забрать удостоверение. Ночевать в городе я не собирался, но Евгений Миронович уверил, что его никто не украдёт и забрать можно позже. Главное, сильно не затягивать с этим делом.

Ну, а потом мы пошли обедать — всё равно по словам следователя в учреждении в ближайший час будут только часовые на входе и кое-где дежурные. Обедать меня повели в недорогую харчевню, которая была по факту едва ли не служебной столовой жандармерии, где её сотрудники пользовались постоянной скидкой. В итоге обед обошёлся в рубль и сорок шесть копеек, причём я, в отличие от давешней чайной, не считал ни одну копейку потраченной зря, более того, возникло ощущение, что я недоплатил. Хорошее место — как и большинство мест «для своих». Правда, думаю, что если бы я сюда пришёл один, то меню и цены для меня были бы другими.

Во время обеда следователь время от времени украдкой показывал мне людей, с которыми могу столкнуться по своей внештатной службе и отвечал на кое-какие мои вопросы. Например, про тот «Сертификат соответствия», что упоминал наглый Максимка.

— Такой документ, действительно, существует. Но прикладывается, во-первых, только к ископаемым макрам растительного происхождения, во-вторых — к крупным оптовым партиям или к тем, что идут на особо ответственное производство. Те же патронные фабрики, например, подобным как правило не озабочиваются. Требовать его применительно к единичным макрам животного происхождения, это как… Ну, не знаю — как охотничью лицензию на вот эту отбивную требовать, причём даже не с повара, а с едока. Чушь, короче говоря, рассчитанная на то, чтобы ввести человека в состояние растерянности, а то ещё и ложное чувство вины вызвать, оправдываться заставить.

Вообще я ещё по встречам в госпитале заметил, что минский жандарм, в отличие от старшего коллеги из Могилёва, человек более открытый, и может порой увлечься разговором. Я опять вернулся к вопросу о сбыте «заколдованных» макров — не подскажет ли, где можно наконец избавиться от них?

— Можно в Верхнем рынке, за ратушей который, по лавкам пройти. Там место престижное, дорогое, лавки по наследству передаются, так что торговцы не озоруют особо, берегут репутацию и место.

Следователь сделал паузу на съедение отрезанного кусочка отбивной.

— Можно продать армейцам, в службу тылового обеспечения, они скупают в своих целях. Но они зачисляют деньги на счёт в банке, наличными не рассчитываются в принципе. Вам ведь нужны наличные?

Я кивнул, выражая согласие.

— Можно ещё сдать в наше хозяйственное управление. Тоже безналичный расчёт, но! Но можно с этих сумм погасить и все волнующие вас платежи в адрес любой нашей службы.

— Но я ещё не вступил в права наследования, и доступа к семейным счётам не имею. Своего же не заводил, из-за несовершеннолетия.

— Это совершенно неважно. Для пополнения счёта иметь к нему доступ не нужно: ведь ваши покупатели переводят вам деньги, не так ли? Нужно только знать основные реквизиты: номер счёта и в каком отделении какого банка он открыт.

— Боюсь, что именно номер я в точности не вспомню, видел его написанным не так часто и боюсь что-то напутать.

— Тогда — только верхний рынок. Вот по этой улице два квартала. Там на правой стороне на углу будет шестиэтажная гостиница, на левой — сквер. Пройдёте его наискосок, мимо памятника Императору Кречету, что поставили в честь заключения унии, и как раз выйдете к рядам. Там слева от рядов ратуша, справа — Губернское присутствие, с судом, регистрационной палатой и прочими бюрократами. Так что место тихое и спокойное. Кстати, если вдоль рядов зайти за присутствие — там будет здание губернской геральдической службы и Дворянское Собрание. Насколько я знаю, вам нужно будет там зарегистрироваться, и лучше с этим не затягивать. Можете сегодня и заглянуть по дороге, чтоб два раза не ездить.

— Нет уж, в таком виде я туда не пойду. В такие места нужно ходить в мундире или официальном костюме, а не в заштопанной санитарами куртке.

— Пожалуй, да, тут я погорячился. Моим коллегам и не в таком виде в интересах службы ходить приходится, я привык не обращать внимания. Значит, после обеда прогуляйтесь, не торопясь — как раз у наших кладовщиков и прочей публики послеобеденная дремота пройдёт.

После небольшой паузы он продолжил:

— Справедливости ради, есть ещё несколько мест, где можно спокойно продать трофеи. Это, разумеется, отделения гильдии Охотников, но они предпочитают располагаться на изнанке, а в городе — на окраинах, чтобы их члены не таскали туши монстров и прочие потроха через весь город. В Минске на лицевой стороне у них два представительства, на Сторожёвке, это к северу от города, и на въезде в Долгобродскую Слободу со стороны Смиловичского тракта. И в любом ВУЗе или магуче — у них есть свои выходы на изнанку, где они и сами добывают ресурсы изнанки, нужные для обучения, а заодно охотно покупают их со стороны. Правда, цены у них минимальные, и ехать надо к месту расположения их врат.

На обед мы спустились с вершины холма примерно до середины высоты по весьма крутому склону, сейчас же я шёл по плавно поднимающейся вверх улице. Раньше не обращал внимания на такие мелочи, но сейчас лёгкое, которое по уверениям врачей зажило, напоминало о себе лёгкой одышкой при подъёме в гору или долгой прогулке. Довольно странно и неприятно чувствовать такое в восемнадцать лет. Сейчас, правда, одышки почти не было, поскольку только что съеденный обед не располагал к нагрузкам, и я шёл лёгким прогулочным шагом, посматривая по сторонам. К такой походке подошла бы трость, но она вряд ли сочеталась бы с костюмом.

Памятник Императору был не совсем обычным. Пётр Алексеевич на нём стоял в охотничьем костюме, слегка отставив правую ногу и вытянув вперёд левую руку. На руке сидел расправивший крылья ястреб — видимо, символизирующий тотем Великого князя, а из-под сапога торчали два птичьих крыла, призванных, по всей видимости, изображать польского орлана и датскую чайку. Если честно — так себе символизм, с кучей возможных нежелательных трактовок, но что поставили — то поставили. Говорят, все памятники, на которых изображён Император, он утверждает лично, так что не мне критиковать.

В торговых рядах всё прошло, как и предсказывал Евгений Миронович, тихо и спокойно. В первой же артефактной лавке меня, узнав о цели визита, обозвали «господин охотник» и приняли кристаллы на оценку. Похвалили наполненность кристаллов, предположив, что я являюсь магом Тверди, замерили габариты и какие-то ещё параметры и быстро определили цену на каждый макр по отдельности. Самый дешёвый принёс мне четыре с половиной сотни ровно, самый дорогой — на двадцать рублей больше. Всего в бумажник добавилось тысяча триста восемьдесят пять рублей. Таких сумм наличными в руках держать пока не доводилось, даже нервничать стал, подавляя желание каждые три минуты нащупывать наличие кошелька во внутреннем кармане.

Во второй заход в жандармское управление всё прошло быстро и как-то деловито. Первые два дня, пока Воронок проходил как улика по делу в Осиповичах в счёт не поставили, как и его транспортировку по железной дороге в Минск — к моему облегчению. Итого постой рысака обошёлся по полтора рубля в день, что не дёшево, за шесть дней, включая текущий, всего девять. Итого, имевшихся утром денег уже бы не хватило. К этому добавилось ещё три рубля за хранение коляски.

Я не стал рыться в вещах под взглядами местных служителей. Пересчитал количество мест багажа — всё совпало, за исключением саквояжа с документами и наличностью — его увезла бабушка, о чём была соответствующая запись. Жандармский унтер снял блокирующие скобы с колёс, потом срезал все печати со встроенных в коляску кофров и дорожных укладок. За целостность каждой печати и за её снятие мне пришлось расписаться в ведомости отдельно, кстати говоря.

Макры в холодильнике никто, разумеется, не менял и он давно отключился. Если со спиртным в нём ничего не случилось, не считая того, что нагрелось, то остатки продуктов после открытия крышки дали мощный заряд вони. Пришлось обращаться к рядовым жандармам, служившим при складе, с просьбой о помощи в утилизации всего этого. А также премировать их парой бутылок «Сахарной». Может быть, хватило бы и одной на двоих, но так мне показалось правильнее — по крайней мере, каждый сможет взять свою премию с собой и распорядиться ею самолично. Глядя на завистливо сглотнувшего при виде этого фельдфебеля понял, что и его надо угостить тоже. Правда, пришлось подумать над формулировкой обоснования: платить за сохранность вещей, что является его прямой обязанностью, было бы неверно, на мой взгляд. Но решение нашлось быстро. Я вынул из другого, не провонявшегося, кофра бутылку «Ржаной» и вручил ему со словами:

— Не побрезгуйте выпить за упокой моего отца — Рысюхина Викентия Юрьевича.

Разумеется, он не побрезговал.

Воронок встретил меня радостно, явно соскучился. Охотно схрумкал предложенную ему морковку и несколько раз фыркал в ухо, пока я вёл его к коляске и запрягал. От жандармской конюшни до дома было порядка сорока вёрст, но конь был отдохнувший и в конце пути его ждала родная конюшня, так что я планировал проехать весь путь в два перегона.

Перед отъездом я по просьбе следователя зашёл в его кабинет, оставив оружие в коляске. Он хотел оговорить порядок связи:

— Итак, если вы понадобитесь в качестве эксперта, до установки вам служебного телефонного аппарата, мы будем телеграфировать на ваш адрес. Эта телеграмма будет считаться официальным предписанием, по предъявлению которого на вокзале вам выпишут проездные документы за казённый кошт и обеспечат посадку на ближайший проходящий поезд. Обычно для внештатного сотрудника оплачивается проезд третьим классом, но в вашем случае мы смогли организовать оплату второго класса, тем более, что разница на этом перегоне не так и велика. На обратную дорогу предписание для железнодорожных касс вы будете получать у меня. С этим всё понятно, вопросов нет?

— Нет, всё предельно ясно. Только как быть с учёбой?

— После начала учёбы, когда вы переедете в Могилёв, с вами будет работать господин Мурлыкин, он вас там встретит и оговорит порядок связи.

— Далее. Знакомить с коллегами и номинальным начальником буду позже, когда приедете за удостоверением — без него в логово наших колдунов просто не пустят, а вызывать их сюда — плохая идея, во всех отношениях. Тогда же уточним по окладу жалования. Обычно для внештатных сотрудников, в зависимости от исполняемой должности и выслуги лет, это от двадцати пяти до шестидесяти рублей в месяц. Не сокровища короны, конечно, но больше чем ничего, на карманные расходы студенту хватит. Кроме того, каждый вызов для отправления службы оплачивается отдельно, есть утверждённые тарифы. Там отдельная кухня, будущие коллеги вам расскажут лучше и подробнее. Ну, вроде бы всё. Есть вопросы, пожелания?

— Вопросов нет, а пожелание одно — побыстрее попасть домой!

— Тогда давайте провожу вас до выхода, чтобы часовой не цеплялся, и будем прощаться.

До выезда из города было около четырёх с половиной вёрст, но мне понадобилось три четверти часа на то, чтобы их преодолеть, поскольку толпы народа бродили по улицам как хотели и куда хотели и приходилось практически протискиваться между ними. После того, как на въезде в кварталы плотников Захарьевская улица после излома поменяла имя на Борисовский тракт стало легче, но ненамного. Тракт вывел меня к железной дороге и дальше шёл в основном вдоль неё, то отдаляясь, то пересекая пути^[10]. Примерно на половине пути я остановился дать отдых Воронку на берегу Волмы. Нетерпение сжигало изнутри, но я старался держать себя в руках.

Ещё два с половиной часа пути и немного уставший Воронок остановился у хозяйственных ворот нашего участка. Прислуживавшая по дому женщина, тётка Ядя, как её все звали, всплеснула руками и, едва открыв ворота, убежала в дом. И не успел я распрячь коня, как в дверях показалась бабуля. Она стояла на пороге и молча, тихо плакала, глядя на меня. Я подбежал и обнял бабушку, мимоходом удивившись, какая она, оказывается, маленькая. Обняв её за плечи и целуя седую макушку, я повторял только одно:

— Не плачь, родная. Нас двое, мы справимся. Мы со всем справимся…

Глава 18

Я стоял, обнимал бабушку, а внутри как будто лопнула какая-то плёнка, которая покрывала мои чувства и эмоции, делая некоторые из них ослабленными, а иные вовсе низводя до уровня осознания того, что «тут должно быть грустно». Возможно, последствия травмы, которая вот сейчас вот залечилась, но равно это могло быть и чем-то другим, на данный момент меня этот вопрос не интересовал, так, мелькнула мыслишка по краю сознания. Меня догнало и накрыло всё то, что должен был чувствовать с момента пробуждения: боль и горе от потери отца, мука осознания, что я остался один из всего рода, тяжесть ответственности за род и за доверившихся нам людей… Если бы я не пережил часть этого раньше, пусть в ослабленном виде, и если бы не прижавшаяся ко мне бабуля, показывающая, что я всё же не один — не знаю, не сошёл ли бы я с ума. Тёмная пелена рассеялась, и я уже уверенно сказал:

— Мы справимся. Мы прорвёмся.

Бабушка подняла на меня заплаканное лицо:

— Куда прорвёмся, Юрочка, ты о чём?

— Через все беды прорвёмся. Туда, в то будущее, где будут жить наши потомки.

— Эх, Юра, Юра… Нам бы хоть выжить!

— А куда же мы денемся-то? Не для того Рысюха пинком под зад меня в этот мир возвращала, чтобы я сразу снова к ней провалился!

Бабушка вновь вздохнула и обняла меня. Но через пару секунд встрепенулась:

— Ой, что это я тебя на пороге держу? Ты же устал с дороги, да и голодный, конечно же! Где тебе было поесть-то, да и в больнице той разве кормили? Знаю я их харчи, слёзы это, а не еда для молодого парня! Вон как исхудал весь!

Я невольно усмехнулся. Всё же бабушки — это бабушки, в любой ситуации первым делом надо кормить внука. Интересно, бабушка Влада Хомячевского, одноклассника, носившего клички «Колобок» и «граф Жракула» тоже считала его исхудавшим после каждого расставания больше чем на сутки?

За разговором бабушка вела меня на кухню. Из-за винной лавки на первом этаже планировка дома получилась своеобразной. На первом этаже поместились только сама лавка, небольшая подсобная комната, кабинет управляющего лавкой (то есть — бабушкин), кухня, продуктовая кладовка, комнатка для отдыха слуг, топочная и лестницы вверх, в жилую часть дома, и вниз, в подвальный склад, разделённый на две части. В одной хранился запас товара для лавки, другая использовалась для семейных нужд: тут тебе и картошка с прочими овощами, и соленья-моченья, и инструмент и ещё боги знают что, от старых ломаных корзин до некогда дорогого, а сейчас столь же безнадёжно поломанного шёлкового зонтика от солнца времён бабулиной молодости. Папа не раз грозился разобрать завалы, сжечь весь хлам, выбросить то, что не горит и не позволять сгружать туда новый. Но всё никак не мог выбраться — то времени не хватало, то сил, то желания.

Меня сегодня не ждали, телеграмму перед выездом из города я давать не стал, не был уверен, что в этом есть смысл. Просто вспомнил случай с папиным другом, который как-то вечером постучался нам в дверь и обижался, что мы его не встретили: мол, если видеть не хотим, то так бы и сказали. Хотя вслух этого и не говорил, просто сидел хмурый. Всё разъяснилось буквально через четверть часа, когда пришёл почтальон и принёс его телеграмму, отправленную им из Минска перед отъездом^[11]. Сложилось такое ощущение, что телеграмму не передали по радио, а отправили тем же поездом. Когда всё выяснилось, все долго смеялись — кроме почтальона, который опасался, что мы напишем жалобу, а виновным за опоздание сделают его. Потом мы вспоминали этот случай годами, каждый раз, когда речь заходила про почту и её работу.

Но тётка Ядя знала бабушку, а может даже и сама была таковой, поэтому уже суетилась здесь, собирая на стол по принципу «что нашла». В ход пошли и запасы из подвала — последняя, и потому очень ядрёная квашеная капуста, нарезанное крупными ломтями начавшее немного желтеть по краям сало, пара ломтей окорока холодного копчения; и покупные продукты — хлеб и сыр; и выращенная бабушкой при помощи её дара первая зелень. Сама бабушкина служанка, которую вполне можно было бы уже звать компаньонкой, суетилась около только-только растопленной плиты. Судя по всему, она собиралась на скорую руку пожарить шкварки и пол дюжины яиц — а то «непорядок», если «молодой хозяин» останется без горячего — то есть, считай, что некормленым. Холодные закуски традиционно были «не в счёт», вне зависимости от количества их и качества. Считалось, что это не еда, а только перекус, для магического превращения второго в первое требовалось подать на стол что-то горячее, не считая напитков: хоть чашка бульона, хоть, как сейчас, яичница.

К моему удивлению, бабушка вынула из буфета и водрузила на стол две серебряные стопки и чуть початую бутылку брусничной настойки. Потом, поколебавшись пару секунд, добавила к этому полуштоф «Пшеничной». Увидев моё удивление, она пояснила:

— Помянем Викешу, сыночка моего, твоего папку.

Пробиваясь через бабушкин прерывистый вздох и грохот посуды от плиты донёсся сдавленный всхлип. Бабушка покосилась на Ядю, поколебалась секунд пять, после чего со вздохом медленно достала третью рюмку и сказала:

— Иди, Ядвига Карловна, помяни и ты. Всё же не чужая ты нам — тридцать лет в услужении, ещё со старого дома. Почти с самого детства. Сколько тебе было, когда к нам попала, пятнадцать, вроде?

— Четырнадцать, Зося Марковна.

— Тем более, Ядя, тем более…

Пока кухарка завершала какую-то загадочную манипуляцию (вот что там можно так старательно делать, если сало уже порезано, а сковорода ещё не нагрелась?) и вытирала руки о фартук, бабушка налила все три рюмки. Себе примерно половину, Яде — полную настойки, мне водки. Служанка, подойдя к столу, садиться не стала, чем заслужила чуть заметный одобрительный кивок бабушки. Та произнесла:

— Хорошего тебе посмертия, сынок. Пусть Рысюха примет тебя ласково.

Тётка Ядя лихо махнула свою стопку, закусила капусткой и вернулась к плите, тихо промолвив:

— Покойтесь с миром, Викентий Юрьевич, хороший вы были хозяин.

Я вспомнил, как в первый и единственный раз пил водку — после стычки с крысюками и заранее передёрнулся. Правда, после выпитого потом стало легче, тепло и приятно. Задержав дыхание, сделал глоток из рюмки. На мгновение появилась мысль выпить как следует, чтобы хоть на вечер забыть все проблемы, но в ушах как наяву прозвучал папин голос:

— Запомни, Юрка, водка не решает никаких проблем и никому ни в чём не помогает. Она не смывает стыд и не облегчает горе. Она только откладывает решение проблемы и тем самым как правило делает её тяжелее. Не верь водке, она обманет, и облегчение от неё ложное и краткое. А потом обязательно придёт похмелье — и от выпитого, и от не решённого.

Так что я решил не поддаваться соблазну, хотя бы в память о папе, и ограничиться одной, максимум — двумя рюмками. Бабушка мелкими глотками, морщась выпила налитое себе, а потом вдруг спросила:

— Юра, ты что, уже пил водку?

Пришлось рассказать о том случае в лесу. Я старался делать упор на том, что всё прошло быстро и легко, и совсем не страшно, упирая на то, как выгодно получилось по трофеям и на тупость монстров, которые использовали золотой самородок для метания из пращи. Но бабулю, похоже, провести не удалось. Она у меня далеко не дура и поняла, что если бы всё было так легко и просто, то батя не стал бы меня потом водкой отпаивать. Потом я рассказывал о нашей поездке и обо всём, что случилось в конце её и после того. Только про сотрудничество с жандармерией я пока умолчал — тётка Ядя, подав горячее, так и сидела в сторонке, около разделочного стола и внимательно слушала. Решил, что прежде чем пускать такую новость в массы, надо посоветоваться с бабушкой, как и через кого это лучше сделать. Что утаить не удастся, сомнений не было — до первой телеграммы все эти секреты.

Потом Ядвига всё же ушла к себе, а в воспоминания пустилась бабуля. Она перемежала смешные истории, происходившие когда-то с папой и описания его достижений. Было и смешное, и грустное, и вызывающее гордость. Мы долго сидели на кухне. Бабушка ещё дважды подливала себе по чуть-чуть настойки, я же цедил всё ту же первую рюмку. Расходились мы уже за полночь. Грусть не ушла, но стала какой-то иной, точно, как пишут в книгах — лёгкой и светлой. Хотелось не выть в голос или как-то забыться, а наоборот — сделать что-то такое, чем папа мог бы гордится, если бы был жив.

Бабушка отправилась спать на диван в своём кабинете — сказала, что не хочет в темноте по лестницам лазить, но мне вдруг подумалось, что ей это, наверное, уже просто трудно из-за возраста. Как оказалось, постель мне перестелили ещё вчера, на третий день после моей телеграммы, на всякий случай.

Родная комната показалась какой-то незнакомой, не то из-за темноты, не то ещё по какой причине. Даже не сразу удалось на ощупь раскрыть постель и найти, куда сложить покрывало с неё. В процессе возникла откуда-то мысль, что надо «свет включить». Почему включить, а не зажечь — так и не понял. Опять фокусы дырявой памяти и рваных тонких тел.

Заснул я, вопреки опасениям, практически мгновенно. И сразу понял, что это не сон — я узнал поляну, на которой видел нашу Хранительницу, когда она признавала меня главой рода. Вроде бы тогда было что-то ещё, но что именно — не могу никак вспомнить.

— И не старайся.

А вот и она, моя богиня. Серая, в зимней шубке, несмотря на лето вокруг, Рысь.

— Я закрыла часть воспоминаний до поры. Когда всё вспомнишь — поймёшь, зачем это сделано, я объясняла. Вы, смертные, постоянно везде лезете. Порой это забавно, а порой раздражает, рррр… Умудрились расшатать часть моих блокировок, надо же! В общем, странных воспоминаний и обрывков знаний не пугайся, это нормально, это из-за заплаток на твоей душе. Но ваши фокусы можно и на пользу мне обратить.

— Я готов, Рысюха.

— Конечно. Встретишь своих жандармов — можешь рассказать, что я опять приходила к тебе, проверила цельность души. Остальное они знают, может, и тебе расскажут что-нибудь. Я лишнего говорить пока не буду, неоткуда тебе это знать, так, чтобы подозрений не вызвать. Ещё скажешь, что вспомнил часть того, что было на том хуторе. А именно — что случайно услышал, как Конопельченко бурчал себе под нос, называя студента, который привёз ему траву «Алекс» и «горбоносый». Что-то вроде: «Жадный горбоносый чёрт этот Алекс, столько драть за пучок травы».

— Но я же этого не помню!

— Теперь помнишь. Какая разница, сам это услышал или от меня? Любую проверку на ложь, которую могут устроить смертные, ты пройдёшь — я закрепила воспоминания.

— Можно спросить, зачем это?

— Это нужно мне, остальное тебе знать не нужно, вообще. Да, ещё добавь, что он тогда же ещё шептал: «Надеюсь, травка будет на самом деле с „божественным эффектом“, как этот студент обещал». И не затягивай с этим. Всё понял?

— Да, великая.

— Не льсти зря — мы оба знаем, что до Великой Рыси мне, как тебе до Императора. Твою веру и преданность я и так вижу. И не забудь про учёбу — мне ваша идея с Могилёвом нравится и будет на пользу нам обоим. Всё, спи!

И я уснул — пропала богиня и её поляна, осталось только чувство мягкости и покоя. Как будто я одновременно и плыл, и летел. Ощущение времени тоже размылось, было непонятно, прошло несколько мгновений или несколько лет, но и это меня не беспокоило.

Глава 19

Проснулся я на рассвете, полностью выспавшимся и отдохнувшим. Эмоции тоже улеглись. Это не было тем барьером, как раньше, просто всё ощущалось так, будто события произошли достаточно давно, и я уже отгоревал и отпереживал своё. Надев свои привычный повседневный костюм — тот, что льняной, на лето, спустился вниз. Бабушка тоже встала недавно. Она заметила моё состояние и удивилась вслух:

— Что-то ты сегодня на удивление бодрый, даже не зеваешь. И настроение, смотрю, тоже в порядке?

— Я сегодня ночью Рысюху видел. Она мне кое-что рассказала, дала пару поручений, а потом отправила отдыхать. Наверное, и обеспечила отдых. И ещё… — тут я немного замялся. — Ты, бабуль, не обижайся, но она как-то так сделала, как будто всё, что произошло — случилось уже давно. Печаль и горе по папе остались, и скучаю я по нему очень, но всё такое, приглушённое, словно привычное. Как маму вспоминаю, так и его. Если вдруг у меня настроение слишком хорошее будет, то…

— Да что ты глупости городишь, простите, боги! — Перебила меня бабушка. — Ты что, считаешь, что как минимум год должен ходить в постоянной печали, что ли? Да так и свихнуться можно! Помогла тебе богиня — и хорошо, тебе дальше жить и род поднимать, остальное всё ботва!

Бабуля даже ногой притопнула, для внушительности.

Тётя Ядя ещё не пришла, и сейчас моя единственная родственница возилась с ещё одним экспериментом старика Пырейникова — самоваром с магическим нагревом. Макр, который служил накопителем, мастер упрятал под не слишком удобную крышечку, зато сделал его с возможностью подзарядки. Не так, как с макром животного происхождения — почти не ограничено и с самозарядкой от фона, всего полсотни циклов заряд-разряд, и только при прямой передаче силы от одарённого. Надо было взяться за ручки и направить поток в камень.

Именно это бабуля и собиралась сделать — видимо, хотела попить чаю, а заряд в кристалле иссяк. Разжигать же плиту и делать прочую «чёрную» работу она бы без совсем уж крайней нужды не стала, бабуля была упорной сторонницей «старых порядков» и истово блюла «шляхетскую годность», а также все атрибуты сословного положения. Вдруг она усмехнулась и подозвала меня:

— А ну-ка, иди сюда! Тебе же уже полные восемнадцать, магия должна пробудиться. Вот и начнём тренировать, для начала — на зарядке камушка. Тем более, если у тебя Твердь, то работать с кристаллами должен легче и лучше, чем кто другой. Сплошная польза: и тебе тренировка, и я силы сохраню для своего огорода, и чайку попьём.

Бабушка моя при замужестве тотем и фамилию не меняла. Это было и условием её семьи, иначе замуж отдавать отказывались, и перестраховкой. Дар у неё был ровно единичка, как минимум до второго знака нули. И при смене Хранителя, что неизбежно отражалось на Даре, поскольку канал к одному богу рвался, а к другому — создавался, могла просесть в силе, что для неё означало превращение в «нулёвку». Конечно, при вхождении в сильный род потенциал мог и подрасти, но в данном случае шанс на это был минимальным, а вот риск — серьёзным. Так что юная Зося даже не пыталась оспаривать волю своего деда и так и осталась Морковкиной со способностью ускорять рост некоторых растений. Вот только сил её хватало не на многое, зато те же огурцы у нас на столе появлялись недели на две раньше, чем у соседей, а зелень для приправы через неделю после того, как освободившаяся от снега земля достаточно прогревалась, одновременно с первой травкой на пригорках.

— Так я согласен, вопрос только, как это делать и на сколько меня хватит — потенциал хоть и «двойка», но развитие-то — ноль!

— Развитие — это какую часть силы ты осознанно использовать можешь и вливать в свои конструкты. А сколько в тебе силы содержится и можно из тебя в накопитель перекачать — это как раз потенциал. Должны же были тебя этому учить бестолочь!

— Забыл. Вот вообще — я же говорил, дыры, про некоторые даже не знаю.

— Ох мне, старой! Совсем из головы вылетело, внучек!

— Ладно, бабуль, не причитай! Лучше рассказывай, что делать — а то до приходя тётки Яди провозимся, опозоримся перед ней.

Бабушка фыркнула:

— Скажешь тоже! Короче, берёшься за ручки. Был бы это нормальный зарядник — сам бы из тебя силы тянуть попытался, в это вот добро силу надо запихивать. Короче, слушай…

Под бабушкины инструкции бился минут десять, а потом как щёлкнуло что-то, я прочувствовал каналы и внутри прибора, и в себе, и словно открыл заслонку, заполняя камушек. И, надо сказать, ощущения были абсолютно не похожи на те, что описывала бабушка и которыея пытался у себя вызвать по её указаниям. Думаю, без этих указаний было бы быстрее и проще, но вслух этого, конечно же, не скажу.

— Ну, наконец-то! И я бы быстрее заполнила, наверное!

Дальше всё было просто. Прибор содержал ещё два кристалла: в одном было прописано нагревающее заклинание, или конструкт, или плетение — терминология отличалась в разных регионах и даже в разных учебных заведениях; в другом размещалась структура (вот, ещё одно название для тог же самого), ответственная за управление и сигнализацию. Проще говоря, этот третий макр обеспечивал работу кнопки «Включить/выключить» и двух огоньков, один из которых сигнализировал о наличии достаточного заряда в накопителе, а другой — о закипании воды. Так-то Роман Фёдорович собирался вроде как сделать так, чтобы самовар после закипания сам выключался, но потом то ли не справился с задачей, то ли поленился, то ли просто передумал.

Пока самовар закипал, бабуля вынимала из шкафа и нарезала «заедки» к нему — это она считала позволительным, мол, не безрукая. Вообще, те грани, которые разделяли в её понимании «приличествующее», «позволительное» и «недопустимое» были весьма тонкими и извилистыми. У меня в детстве даже игра была — пытаться угадать, к какой категории она отнесёт то или иное действие. Честно признаться, до начала плотного обучения у папы, угадывал меньше, чем в трети, а то и в четверти случаев.

На столе в итоге оказались: светло-серый, ноздреватый хлеб, масло, сыр, мелко порезанный окорок вместо ветчины и два вида варенья. Всё это, надо понимать, не было завтраком в бабушкином понимании, а только «утренним чаем». Завтрак с обязательной кашей ждал ещё впереди. Ну, а поскольку бабушка сама неоднократно определяла, что это не было нормальным приёмом пищи, то и разговоры о делах в процессе также не могли считаться нарушением приличий.

Для начала я, пользуясь отсутствием прислуги, рассказал бабушке про свои отношения с жандармерией. Она, подумав, одобрила мои шаги, в том числе и желание особо не афишировать мой новый статус, правда, не с той точки зрения, как я полагал.

— Ладно бы, в штат взяли, экспертом — солидная должность в солидной организации. С мундиром, с чином и выслугой. А так, по приглашению… Ну, для студента оно ещё нормально. Только чтоб потом люди не злословили, если что…

— Какое ещё «если что», ты о чём⁈

Бабушка посмотрела на меня, как на несмышлёныша.

— Ты же в штат, как я понимаю, не собираешься? Будешь семейное дело продолжать? Вот. А злые языки обязательно скажут, что, мол, Рысюхин сколько лет крутится, а его всё никак не берут, видимо, совсем бестолковый. И плевать им, что ты сам никуда не просишься.

— Скрыть всё равно не получится, первая же телеграмма, и…

— Скажем так, что твоя способность заинтересовала врачей, и они время от времени будут приглашать тебя для помощи, пока ты на учёбу не уехал. А телеграмма от Корпуса Жандармов потому как они в ту лабораторию обратились, а те тебя посоветовали. До твоего отъезда в Могилёв тех телеграмм вряд ли много будет, а самому тебе покататься придётся, пока все дела примешь. И кто там знает, куда ты на самом деле поехал.

— А какая разница в этой истории по сравнению с тем, что есть?

— Да ты что! Совсем разные вещи же, неужели не понимаешь!

— Вообще разницы не вижу.

— Вот же балбес. Одно дело, если числишься заштатным работником, считай — подручным, которого в штат не берут, и совсем другое — специалист, которого со всем уважением иногда приглашают помочь и подсказать! Совершенно же разное положение и статус!

Попытки доказать, что «внештатный сотрудник» и «заштатный подсобник» это совершенно разные вещи ни к чему не привели. А потом я вдруг осознал, что если бабушке не могу объяснить разницу — то другим, кто так же подумает, никто и объяснять не будет! В общем, бабушкину логику я так и не понял, но принял то, что думающих так же может быть много и согласился с предложенным сценарием.

Тем временем перевалило за шесть утра и в доме стали появляться наёмные работники: тётка Ядя, совмещавшая обязанности кухарки и горничной, а также Семёныч — дворник, истопник, плотник и бабушкин помощник по саду. Третий из них, приказчик винной лавки (и он же в ней грузчик) Лёнька Патрикеев, приходил позже, ближе к восьми и начинал готовить своё заведование к открытию в девять.

Мы с бабушкой закончили чаепитие и перешли в её кабинет, где Ядвига уже убрала с дивана постель. Там мы перешли на обсуждение дел по принятию наследства и их порядка. Тут же вылезла новая проблема, о которой я до этого особо не задумывался: выяснилось, что заниматься этим всем я не могу, потому что мне нечего надеть! Попытки возмутиться бабуля пресекла на корню.

— Дорожный костюм испорчен! Даже если убрать ту жуткую штопку, что ты на себе привёз и сделать всё аккуратно, а не по-солдатски, то и тогда жилет и пиджак тебе никуда на выход надевать нельзя! Скажут — обнищал Рысюхин, в рванье штопаном ходит. Да и брюки тоже пострадали: это только ты по малолетству да твои помощники по мужской слепоте не увидели повреждений на ткани. А там и подпалины, и потёртости, и мелкие дырочки. Да и воняет от них гадостно. Короче, только для работ по саду, а лучше отдать на благотворительность, малоимущим.

— Дальше, гимназическая форма — сразу туда же! По дому, споров нашивки, ходить ещё допустимо, если не при гостях, и всё на этом. Ты уже не гимназист, вот и нечего второгодником рядиться. Дальше, то, что на тебе сейчас — это подростку годиться, взрослому человеку, главе семьи — только по дому ходить, от силы — по своим предприятиям.

— А в ту же бакалейную лавку сбегать?

— Я тебе сбегаю! Я тебе сбегаю! Про это вообще забудь, что позволительно было дитёнку, то взрослому ни-ни! Есть Ядя, есть пацаны соседские, что можно нанять на посылки, как ты в детстве бегал. Только если важный гость ожидается, можно сходить самому какое-то особое угощение выбрать. Или зайти по делу к бакалейщику и заодно, по дороге, прикупить чего-то наподобие печенья или бисквита к чаю. И всё это — не в этом! И, да, отдельно — никакой беготни больше! Только шагом, с уважением к себе и людям!

Так и оказалось, что мне за ворота выйти не в чем, кроме костюма, что полтора года назад шили для похода в гости. И то я из него вырос, даже оставленный запас длины на рукавах и штанинах не особо помог, костюм был банально узким практически везде. Но, как сказала бабуля:

— Издалека выглядит более-менее, от коляски до портного и обратно дойти можно, если руками не махать и резких движений не делать. А потом до магазина готового платья, подобрать что-то не такое позорное, как остальной гардероб на время, пока нормальный костюм шьётся.

Я высказал предложение:

— А может, ну его, с «приличным» костюмом, мне два с половиной летних месяца до академии, которые я проведу в основном на винокурне да в броваре? А там поступление, на которое можно явиться и в парадном гимназическом. После же так и так придётся форму академии покупать.

Бабушка только руками всплеснула:

— Это ты в геральдическую палату и дворянское собрание намереваешься в готовом от Мулермана явиться⁈ Смерти моей хочешь, или позора на мои седины⁈ Ладно ещё к поверенному зайти завещание почитать, на грани приличий, но простительно. Ладно, в банк — это рабочий визит, да и ты в трауре, имеешь полное право на наряжаться.

В общем, она ещё не меньше десяти минут чехвостила меня бестолочью, позором семьи и чучелом огородным, пока немного не успокоилась.

— А ещё визиты принимать! Ты, когда официально в права вступишь, к тебе вся родня дальняя, все знакомые и соседи — все должны будут с визитом явиться, высказать ещё раз соболезнования и поздравить с главенством в роду! В чём ты их встречать собрался, в парусиновой робе, как батрак?

Только когда бабушка окончательно успокоилась удалось убедить её, что поездка в Минск за удостоверением и для разговора со следователем тоже вполне себе рабочий момент. И то, я думаю, главную роль в бабулиной покладистости сыграла просьба Рысюхи «не затягивать с этим».

— Ладно, — проворчала она, — Купим у Мулермана тёмную тройку с визиткой и дорожную пару. Ещё минимум три сорочки, пока у Якова Наумовича будут нормальные шить, бельё, приличную фуражку и дорожное кепи. Так, надо определиться по деньгам, сколько с собой брать.

— Так у меня есть, с трофеев, я же говорил. Что останется домой привезём, в чём проблема-то?

— Останется у него… Сколько там у тебя с тех камушков? Сотня-то есть?

— Где-то тысяча триста семьдесят осталось, после всех расходов в городе.

— Сколько⁈

— Я же тебе говорил вчера, самый дешёвый четыреста пятьдесят стоил!

— Я, старая, недослышала, видать. Или не так поняла. Думала, они по сорок с чем-то.

— Эх, бабуля, не веришь ты в меня, как в добытчика, совсем не веришь!

После недолгой шутейной пикировки, сбросив на неё напряжение, окончательно определили порядок дел: после завтрака и открытия лавки Семёныч запрягает Воронка и везёт нас с бабулей в магазин одежды и к портному. В магазине просим подогнать купленное как можно быстрее, пусть даже придётся доплатить — тут бабуля слегка поворчала, но согласилась, что негоже это — не иметь в чём за ворота выйти. После портного возвращаемся домой. Насколько я знаю Якова Наумовича, это будет хорошо, если к обеду. А с учётом того, что еду к нему не с отцом, а с бабушкой — обед явно успеет остыть, а то и не один раз. Заранее страшно в ожидании тех мучений, что меня ждут. Далее, если готовый костюм подгонят и доставят в такое время, чтобы успеть к поверенному без «неподобающей суеты и поспешности», то едем к нему, если нет — то сидим дома, разбираем бумаги, касающиеся состояния дел в части семейного предприятия.

Сразу после этого разговора, оставив бабушку в её кабинете, я забежал на кухню, предупредил тётку Ядю, что на обед можем опоздать и что завтрак нужен плотный, а потом озадачил Семёныча. К моему удивлению, он явно обрадовался запланированной программе, что было, на мой взгляд, странно. Оказалось, что всё просто: когда его нанимали на работу, то услуги возчика по какой-то причине не оговаривали. Получилось так, что эта работа не входила в круг его обязанностей, и потому отец доплачивал ему сверх обычного жалования. Проводив взглядом Семёныча, с воодушевлением отправившегося снаряжать коляску, я пошёл наверх, в бывший отцовский, а теперь, получается, мой рабочий кабинет.

До завтрака я успел ещё разобрать корреспонденцию — отдельно уведомления о соболезнованиях, которые прислали все, кто должны были это сделать и многие те, кто не обязаны. Более того, были траурные адреса от людей, которых я вообще не знал — видимо, от деловых партнёров, это я отложил отдельно, для того, чтоб показать бабушке. Помимо этой скорбной части были уведомления от банка о необходимости визита к ним и о финансовых итогах прошлого месяца, деловые письма, от рутины до рекламных предложений и даже письмо из Могилёва с инструкциями о том, когда следует прибыть для зачисления, что иметь при себе, а что на территорию заведения проносить запрещено. Что-то я сразу выкинул, что-то прочитал и поместил в соответствующую укладку (а их ещё все пересмотреть и изучить надо!), что-то отложил для прочтения позже или обдумывания на пару с бабушкой.

Звон колокольчика с кухни, разносившийся по воздуховодам системы отопления дома, о том, что завтрак на столе я воспринял с искренней радостью и облегчением.

Глава 20

Каша, почитавшаяся бабушкой за абсолютно обязательный атрибут завтрака — сегодня это была сладкая пшённая на молоке — на сей раз выступала всего лишь десертом. Главным блюдом была мачанка с пышными блинами. Ядвига сделала её на подкопченной домашней колбасе и шкварках из сала с прослойкой. Как раз к слову в качестве лёгкого застольного разговора пришёлся рассказ про больничный вариант колбасы — отварной, без специй и соли. Женщины дружно ужаснулись и согласились, что так издеваться нельзя, ни над людьми, ни над продуктами.

Слуги в доме ели хоть и то же самое, что мы, но — отдельно, или за своим столом или вообще вразнобой, как сегодня: Семёныч со своей порцией ушёл в комнату для отдыха прислуги, а Ядвига будет завтракать уже после нашего ухода.

Строго говоря, то, что мы завтракали на кухне — уже было попранием норм и канонов, немыслимым лет десять назад. Видимо, бабушке по-настоящему сложно подниматься в обеденную комнату, она же гостиная, на втором этаже. Похоже, она нашла своеобразный компромисс, установив в углу кухни отдельный стол под белой скатертью с тремя стульями вокруг, из которых сейчас осталось два. Думаю, когда мы с отцом путешествовали, она питалась у себя в кабинете, но вряд ли признается, поскольку отцу не раз и не два влетало за попытку утащить еду в кабинет. Максимум что дозволялось — это чай с сухим печеньем. Ну, или бутылочку под лёгкую закуску в компании с приятелем, но это отдельный разговор, не подпадающий под карательную статью «нельзя есть над бумагами», поскольку перед такой встречей все документы убирались и накрывался отдельный маленький столик.

За разговорами, воспоминаниями и размышлениями завтрак был съеден, и мы с бабушкой отправились по коридорчику к выходу на хозяйственный двор. По пути я уточнил насчёт доплат Семёнычу, так ли это.

— Да, есть такая заведёнка. Викеша ему, дармоеду, целый рубль доплачивал за день на козлах. Мало того, что по дому ничего не делает, а жалование ему идёт, так ещё и рубль сверху! Мало того, если в бровар или винокурню ездили — ему, паразиту, ещё и «натурой» перепадало частенько. То пива пару бутылок, «от жары», то наоборот — водки штоф «для сугреву». Как есть, дармоед! Сегодня на полдня его берём, так что и полтинника хватит оглоеду! Даже много будет!

Да уж, бабуля иногда слишком экономная бывает, на мой взгляд. Сам для себя же решил, что если отцом установлена такая оплата, то и менять её просто так не буду, так что рубль надо подготовить. Не горсть медяков же ссыпать, и не сдачу требовать!

В целом день прошёл так, как и ожидалось. Бабуля развлекалась по полной и, похоже, получала от этого какое-то странное, чтобы не сказать больше, удовольствие. В магазине готовой одежды она особо не лютовала, видимо, чтобы сохранить время и силы на ателье. Хотя и заставила перемерять чуть ли не весь ассортимент, даже некоторые вещи, которые заведомо были не по размеру. При том, что в итоге купили и визитную тройку, и дорожную пару те, что нам принесли самыми первыми. Иногда казалось, что бабуля впала в детство и играет в куклы, где кукла — это я.

Но это всё цветочки, а вот в ателье… Я натурально готов был выть волком и бегать по стенам! Двадцать минут — подумать только, целых клятых двадцать минут! — они выбирали пуговицы, которыми на сорочке будут пристёгиваться концы отложного воротничка. Пуговицы, которые, на минуточку, скрытые, которых никто и никогда не увидит, кроме меня и прачки! Вот какая, объясните мне, кто может, какая разница какой их шести вариантов там будет — и зачем вообще нужны эти шесть вариантов скрытых пуговок одного размера и одного цвета, но чуть-чуть разной формы⁈ Это же рехнуться можно! Подкладку для брюк эти два маньяка — бабушка и Яков Наумович — выбирали с той же убийственной тщательностью, что и пуговицы, которые никто не увидит. Ну, в этом хоть какой-то смысл был — чтобы не натирало, не топорщилось и при этом не протёрлось раньше времени. Но невидимые, драть их вперехлёст сучковатым еловым поленом, пуговички!!! Нет, надо как-то успокоиться.

Даже захотелось напиться, впервые в жизни, несмотря на всё понимание пагубности такого дела и батины предупреждения — просто чтобы не было кошмаров про ПУГОВИЧКИ!!!

Я, наверное, не скоро смогу произносить это слово спокойно и без внутренней дрожи.

И ладно бы они просто сами развлекались, отпустив меня домой — нет же, постоянно спрашивали ещё и моё мнение. Несмотря на то, что сразу признался — мне абсолютно всё равно.

Чтоб я ещё когда-нибудь пошёл за одеждой, а особенно в ателье с бабушкой⁈ Уж лучше, наверное, на изнанку, крысюков потрошить. Кстати, идея! Нет, не на изнанку — кто меня туда пустит, через любой из ближайших входов — на стрельбище! После обеда, пока бабуля будет отдыхать, рвануть туда на коляске, отстрелять пяток барабанов. И картечью, картечью по старым горшкам, чтобы в клочья!

Однако моим планам не суждено было сбыться. Пока мы с бабушкой обедали — разумеется, без «непристойной торопливости», пока я сбегал к соседям-Пырейниковым в мастерскую, закупиться оружейными макрами, чтоб не трогать запас — Семёныч успел не только распрячь Воронка, но и вывесил коляску на козлы, сняв колёса, а сам исчез в неизвестном мне направлении. Нет, я понимаю — конструкция рессор из гнутых деревянных брусьев и ремней требовала особого обращения, а с учётом долгой дороги и длительного хранения в жандармерии, где никто не озаботился о вывешивании, это надо было сделать обязательно и срочно — но до чего же не вовремя! Пешком до стрельбища и обратно я никак не успевал, бегом — абсолютно недопустимо в моём нынешнем положении.

Тем паче, что бабушка вопреки обыкновению после обеда ложиться не стала. Как она заявила:

— Ой, мы сегодня так хорошо погуляли, я прямо отдохнула душой и зарядилась энергией!

— Бабуль, ты ничего не путаешь? Где ты могла сегодня гулять, если мы с тобой весь день убили на эти шмотки⁈

— Ну, да, я и говорю — по магазинам прогулялись. Маловато, правда — только один магазин и одно ателье, но хоть что-то. Правда, здорово же было?

— Ты издеваешься⁈ Эта многочасовая, бессмысленная практически абсолютно пытка — в каком месте оно «здорово»⁈ Я уверен, должна быть какая-то международная конвенция, которая прямо и категорически запрещает такое обращение с живыми людьми!

— Юрочка, ну что ты такое говоришь? Мы и так всё второпях делали, тебе всё не терпелось. Но и тебе ведь под конец понравилось — ты выбором фурнитуры интересовался же.

— Это когда это такое было⁈ Бабуль, может, ты с кем другим ходила, а⁈ Я «под конец» еле сдерживался от желания спалить это жуткое место дотла, посыпать солью, а потом идти к другому, нормальному, портному! «Интересовался» это как? Это когда на ваши многократные вопросы ответил, что мне всё равно?

— Тише, не кричи! Ты же так внимательно рассматривал пуговички…

— Я пытался увидеть между ними хоть какую-то разницу, чтобы хоть попытаться придумать иной смысл тому, что вы делали, кроме как поиздеваться надо мной!

— Да боги с тобой, внучек, они же совсем разные! На одной, например, снизу цветок выдавлен…

— Какая разница⁈ Нет, ну вот честно — какая разница, что там выдавлено, тем более — снизу, на пуговице, которая вообще! Никогда! Никому! Не будет видна! Совсем никак и никогда!!!

— Ну и что⁈ Ты же будешь знать, что там у тебя!

— Бабуль, вот честно — абсолютно никакого смысла нет во всём этом, ни на грош, ни на жёлудь! И я тоже никогда не буду об этом ни вспоминать, ни думать!

Не знаю, до чего бы мы дошли в итоге — может, поняли друг друга, но скорее поругались бы. Однако тут принесли подогнанный костюм-тройку. Они же только к вечеру обещали⁈ Только тут я сообразил, что уже вечереет — летом дни долгие, вот и не понятно. Домой мы вернулись к четырём пополудни, пока обедали — уже пять. Пока туда-сюда, уже половина шестого. Заодно понял, куда пропал Семёныч: он никуда не пропадал, просто отработал условленное время и ушёл домой.

Костюм сел отлично, рубашка тоже. Запонки для костюма взял отцовские, с родовым гербом. Оружие с собой брать смысла не было: трое городских врат, пусть не глубоких, достаточно стабилизировали ткань мира, чтобы не воспринимать всерьёз опасность прорыва в черте Смолевич. Поэтому ограничился тем, что нацепил на пояс кортик с гербовыми ножнами, как символ статуса. Казённые присутствия все уже закрылись, но частный поверенный работает до семи, так что вполне успею, даже не торопясь. Шёл и думал, что вызов какой-то странный: обычно вызывают всех наследников сразу, чтобы ни у кого не было ни сомнений, ни соблазна утаить что-то от других. А тут — меня одного. Странно и удивительно.

Поверенный носил фамилию Сребренников и был, в отличие от приснопамятного Крысановича, простолюдином. Но происходил из весьма обеспеченной семьи, включавшей в себя и купцов, и промышленников второй гильдии. Причём некоторые из них, по слухам, могли бы и в первую гильдию выйти, но не хотели, или не видели нужды переплачивать. Отец считал, что младшего в своё время выучили на юриста для того, чтобы он вёл семейные дела, а приёмы он ведёт для того, чтобы иметь официальный статус. Он как будто именно меня и именно сегодня и ждал.

— Юрий Викентьевич, доброго дня. Сочувствую вашей потере, примите мои искренние соболезнования.

— Спасибо, Пётр Ильич.

— Вы, я полагаю, желаете ознакомиться с завещанием и получить на руки все полагающиеся документы?

— Да, конечно. Но разве при этом не должны присутствовать все наследники?

Поверенный вздохнул.

— Разумеется. Но, видите ли… Ваш отец был человеком хорошим, но эээ… своеобразным. Я лично три года уговаривал его привести дела в порядок и оставить должным образом оформленное завещание, просто на всякий случай, во избежание возможных проблем и претензий сторонних лиц. А потом ещё с боем выбивал из него изменения в списке наследуемого имущества, который должен идти приложением к последней воле. В общем-то, вот всё, чего мне удалось добиться от Кеши. Ой, простите, от Викентия Юрьевича.

Поверенный протянул мне тонкий конверт.

— Я полагаю, вы были с моим отцом хорошо знакомы?

— Да, можно и так сказать. Почти пять лет в одном классе, из них три — за одной партой. Потом совместные подростковые проказы на каникулах, но постепенно жизнь нас развела по сторонам. Ладно, Юрий Викентьевич, всё же давайте сперва закончим с официальной частью, а уж потом, если будет такое настроение, продолжим воспоминания.

Я открыл конверт и достал из него единственный сложенный пополам лист бумаги и прочитал:

'Всё своё имущество, движимое, недвижимое, а также любое прочее, равно как и все права гражданского состояния завещаю своему сыну, если будет на то воля Рысюхи — следующему главе рода, Рысюхину Юрию Викентьевичу.

Условия оговаривать не буду: если мне удалось воспитать сына правильно, то он и сам сделает всё, как должно, если же нет — то теперь уж ничего не исправишь'.

Папа явно писал своё завещание просто чтоб отцепились, не то что некоторые иные, умудрявшиеся имущество на три сотни рублей распределять на трёх десятках страниц. Но то, что это писал именно он сомнений не вызвало бы даже без оттиска родового перстня и отметки поверенного.

Пётр Ильич дождался, пока я дочитаю, и протянул мне картонную укладку со словами:

— Вот перечень наследуемого имущества, включая реквизиты банковских счетов и условия доступа к ним, а также выписки из земельного кадастра о земельных участках, находящихся во владении рода. Список обновлён по состоянию на первого мая сего года. Задолженностей, обременений, а также обязательств, включая кредитные, не наложено.

Он вздохнул.

— Вам надлежит в течение полугода с даты оглашения завещания посетить районную земельную управу, чтобы подтвердить факт наследования недвижимости и оформить её на нового владельца. Также рекомендую в ближайшие два-три месяца посетить губернское Дворянское собрание и отделение геральдической палаты в Минске — там достаточно будет вашего документа, удостоверяющего личность, завещания и родового перстня. По большому счёту, хватило бы и одной только реликвии, но наличие бумаг упростит и ускорит процесс.

— Спасибо вам, Пётр Ильич, и за заботу, и за соболезнования. Я, к сожалению, не знал о ваших взаимоотношениях с отцом, пришёл с пустыми руками, да и у вас ещё присутственное время, нас в любой момент могут прервать. Если будет на то ваше желание — приходите в гости, в любой удобный вам день, буду рад принять вас, равно как и услышать об отце.

— Всенепременно, Юрий Викентьевич, всенепременно.

Дружба дружбой, а пошлина пошлиной, так что двадцать пять рублей секретарю я отдал на выходе. И это ещё скромно, поскольку мы с отцом были дворянами, а наследуемое имущество, помимо личного банковского счёта отца, было оформлено как родовое и налогом при наследовании не облагалось. Был бы я купеческим сыном — отдал бы десятину от оценочной стоимости наследства.

В целом расходы сегодня были значительные. В магазине за готовую одежду, с учётом подгонки и доставки, отдал сорок два рубля за визитную тройку, тридцать семь за дорожный костюм, по пять двадцать за две рубашки из хлопчатой бумаги и одиннадцать сорок за рубашку с сорокапроцентным содержанием шёлка. Всего сто рублей и восемьдесят копеек, плюс рубль двадцать чаевых — сто два целковых как на бывало, грабёж! Хотя чаевых можно было и больше выделить — приказчик немало набегался, принося и унося вещи по требованию бабули, но сумму определяла она. Да ещё двадцать семь рублей за приличные летние туфли «с дырочками».

В пыточном заведении в качестве аванса за «парадный» костюм, шесть повседневных рубашек и две на выход взяли сорок рублей, ещё пятьдесят нужно будет занести им позже. Намного дороже, чем готовая одежда, должен я вам заметить.

У Пырейниковых купил двадцать пять малых макров на пять барабанов и десяток средних под картечь, итого получалось девятнадцать рублей с половиной, но полтинник сдачи оставил «на мороженое» младшей из сестёр. Двадцать пять рублей пошлина за услуги поверенного. Ах да, ещё рубль «премии» Семёнычу. Итого за день на покупки ушло двести пятнадцать рублей сразу и ещё пятьдесят потом, ужас! Как-то на этом фоне взятка в три сотни перестала казаться огромной. Вот она — взрослая жизнь и взрослые расходы. А ещё две недели назад пятьдесят рублей казались мне приличными накоплениями.

Ужин прошёл очень тихо и несколько скомкано — похоже, бабушка слегка обиделась на мою оценку сегодняшнего посещения ателье, я же был просто не в настроении. Ядвига, накрыв на стол и разобрав постели ушла, поэтому я после ужина обошёл владения, проверил, все ли ворота и калитки закрыты, выпустил собак, запер двери в дом и поднялся наверх. Но не в спальню, а в кабинет. Там я разложил на «закусочном» столике принадлежности и занялся профилактической чисткой всех трёх имевшихся револьверов. Как ни странно, эта возня с железом, маслом и ветошью меня успокоила и умиротворила, так что после этого я вымыл руки и лёг спать.

Глава 21

Этой ночью сон был просто сном, я его даже не запомнил толком: вроде какие-то огромные, больше курицы, громко жужжащие мухи летали вокруг меня, а я хотел, чтобы они что-то для меня сделали. Короче говоря, полный бред. Особой энергией меня этот сон не наделил, так что вскакивать на самой заре я не стал, но и не разлёживался особо, так что в семь утра уже закончил все утренние дела, включая кормление и возвращение на привязь собак и отпирание ворот. Надев новый дорожный костюм, принесённый в то время, что я ходил к поверенному, занялся сборами в дорогу. Сегодня я в Минске не собирался идти куда-то, помимо Жандармерии, потому выложил большую часть денег, а именно — ровно тысячу, которую, вспомнив слова отца, решил отложить на оплату первого года учёбы, потому запечатал в отдельный конверт. Думаю, оставшихся ста пятидесяти пяти рублей хватит и на дорогу, и на любые возможные расходы с запасом.

Револьвер, немного поколебавшись, также взял с собой, уложив в саквояж — просто на всякий случай, вместе со всем необходимым для трёх полных перезарядок. Из документов взял только удостоверение личности, вдруг понадобится для оформления на службе. Поскольку не был титулованным дворянином и не собирался за границу, то и паспорт себе не выправлял. Однако сейчас, наверное, придётся.

Сейчас я стоял и мучительно размышлял: надо ли будет «проставляться» новым коллегам, и уместно ли будет взять для этого что-то из домашних запасов? Сам процесс я представлял себе более, чем смутно, но надеялся проконсультироваться у следователя, а вот что для этого нужно иметь при себе — спросить было не у кого. Эх, папа, папа, опять тебя не хватает! Наконец, решив, что кашу маслом не испортишь, уложил в саквояж бутылку «Клюковки» и бутылку «Пшеничной» — так, чтобы они не стучали одна о другую и об револьвер. Смена белья, небольшое полотенце, чистые носки — вдруг придётся ночевать в городе? Пара чистых платков, расчёска — вроде бы всё собрал.

Осталось придумать, как лучше добраться до вокзала. Своя коляска не на ходу, там нужен осмотр и профилактический уход, дня два-три ещё ею не воспользуешься. Пешком? По кратчайшему пути, как бегал ещё год назад, где-то версты три — три с половиной. Я, приучая себя к тому, чтобы думать «по-взрослому», мысленно прошёлся по маршруту и невольно скривился: было там два места, где солидный человек в костюме и с портфелем выглядел бы в лучшем случае неуместно, а в худшем — подозрительно, или даже смешно. Пойти через центральную площадь, мимо пожарной части и почтамта, потом вниз, через речку и вдоль путей, по Вокзальной? Там версты четыре будет, а то и больше, но на площади можно взять пролётку за гривенник, на вокзал едут охотно, особенно к поезду, там легко найти пассажира. Дожил: готов уже платить деньги за поездку по городу, хотя ещё два-три дня назад и думать об этом не хотел.

Вообще, что в нашем городе неудачно, так это расположение вокзала. Станция строилась к западу от него и чуть южнее, как грузовая и перевалочная, там, где подходящие грунты, есть место для маневровых путей, складов и прочего и поближе к промышленным предприятиям, в первую очередь — к лесному производству и его складам. Пассажирский вокзал туда прилепили уже позже, так сказать — по совместительству. А город при этом растёт к северу и к востоку, к станции за добрых полвека приблизился едва ли метров на двести-триста. Вот бы устроить ещё одну остановку, хотя бы только для пригородных поездов, на восточной окраине, в районе Заречной слободы! Туда и из центра минут десять хода, и из рабочих кварталов, что к югу от чугунки, да и от моего дома минимум втрое ближе, чем до вокзала. Хм, и к озеру, если на нём для туристов места оборудовать, прямая дорога, строго на север, да через центр — и аккурат на восточный, более чистый, берег. Вот только как это сделать, и кто должен заниматься, ни малейшего представления не имею.

С другой стороны, к северо-западу от Минска врач Зданович же смог сделать возле своей лечебницы остановку для поездов^[12]? Вот где пробивной человек: без дара, без покровителей, а ты смотри: и выучился, и денег накопил, и воду лечебную нашёл там, где никто искать не пытался, и дело своё построил. А если всё у него получится, то и новому поселению основателем станет. Ладно, это всё пустые мечтания. Лучше займусь бумагами деловыми, «на потом» отложенными, пока на завтрак не зовут.

Успел разобрать два письма и написать один ответ. После завтрака с большим трудом отбился от попыток бабушки всучить мне «небольшой перекус», для которого понадобился бы отдельный чемодан. Она уже полностью отошла от вчерашней размолвки. Спохватившись — вспомнил, как речь зашла про «еду в дорогу» — предупредил, что холодильный шкаф на кухню возвращать пока не надо, поскольку провонялся нещадно. Бабушка всплеснула руками:

— Вот чучело! Ты бы ещё недельку подождал, пока вонь поглубже впитается!

Но главное было сделано — она переключилась на новую задачу, а я смог аккуратно задвинуть баул с «лёгким перекусом» ногой под стол.

Про дорогу сказать нечего. Купил билет в единственный на весь поезд вагон второго класса, заплатив два рубля, при цене третьего класса семьдесят копеек. Это ещё ничего, лет тридцать назад билет от Изяславля до Минска стоил двадцать пять рублей^[13], а там ехать меньше даже. Потом, как расходы на строительство дороги отбились, цены, по настоятельной рекомендации Великого князя, снизили до «разумного уровня прибыльности».

Неприятным моментом оказалось то, что вокзал, который я слышал и видел от жандармского квартала, оказался принадлежащим другой железной дороге, что шла с севера на юг. А поезда, идущие с востока на запад (и обратно) останавливались на западной окраине города, в урочище Добрые Мысли. Всё как в Смолевичах, даже то, что станция это преимущественно товарная! Только от центра ещё дальше.

Перед въездом на станцию над путями стоял бетонный мост, показавшийся мне огромным. Длины его хватило бы, чтобы под ним поместилось три станции, со всеми её путями. Как я узнал от рабочего станции, у которого спрашивал дорогу к центру, он так и назывался — Бетонный и выводил на Койдановский тракт, начинавшийся сразу за ним. От вокзала к мосту, вдоль него налево и дальше через всё урочище вела улица, поименованная по названию вокзала — Московская. Прошёл по ней, нырнул под мост, по которому проходила Виленская ветка чугунки, пересёк небольшую площадь, где размещались биржа извозчиков и разворотное кольцо конки — и вот я на Захарьевской, а дальше всё просто. Ну, прошёл не как планировал — меньше версты, а почти две с половиной — и что с того? Небольшая прогулка.

На подходе к будущему месту службы опять в голову полезли какие-то дурацкие куплеты — правда, на сей раз в них хоть какой-то смысл просматривался:

Выкармливать лося морковкой идея довольно странная, конечно, но тем не менее…

Я, как меня инструктировал Евгений Миронович, сразу направился к тому кабинету в кадровой службе, где мне должны были выдать удостоверение сотрудника. На входе в здание охраны не было, как и возле двери в кабинет. Само помещение, разделённое на две неравные части высокой стойкой, напоминало банк в миниатюре. Сидевшая за окошком дама неопределённого возраста и столь же неопределённой внешности потребовала паспорт, но удовлетворилась и удостоверением личности, хоть и фыркнула при этом недовольно. Уже почти привычно расписался поочерёдно в трёх журналах: за получение удостоверения, за инструктаж о правилах его использования и предъявления, и за ответственность в случае утери документа. Что характерно, ни инструкцию по использованию, ни список наказаний мне так и не предъявили. Ну и ладно, спрошу у Мироныча.

Ключа от боковой двери, через которую мы со следователем проникали в его корпус у меня, разумеется, не было и пришлось идти через главный вход. Тут я впервые применил только что полученное удостоверение. Заглянув в него, караульный почти сразу утратил всякий интерес и ко мне, и к моему чемоданчику — только записал номер удостоверения и время входа в очередной журнал.

Подпёсок оказался на месте, а после того, как узнал, что у меня есть новости, то даже и обрадовался.

— И чем же вы меня порадуете, Юрий Викентьевич?

— Прошлой ночью я имел честь встретиться со своей Хранительницей. Она сообщила, что зашла проверить, как она выразилась, «целостность души». Сказала, что всё более-менее в порядке, немного поругалась на «слишком любопытных смертных», которые умудрились «частично расшатать» какие-то наложенные ею печати. Но для вас, как я полагаю, интереснее будет другое: после встречи с богиней и её воздействия у меня проявились некоторые куски памяти.

— Насчёт степени важности уже вами сказанного мы поговорим чуть позже. Поверьте, это всё тоже имеет огромное значение, — очень серьёзным тоном сказал Подпёсок. — Но вы продолжайте.

— Большая часть, конечно, касается детских воспоминаний и кое-каких знаний из программы обучения в гимназии. Но есть один момент, связанный со встречей с Конопляненко — или два момента, интервал между которыми пропал. У него, если не ошибаюсь, была особенность — увлёкшись рассказом, он с трудом останавливался и мог «с разгона» сказать больше, чем собирался.

— Да, родные отмечают такую черту характера.

Далее я пересказал жандарму те «оговорки» покойного приятеля отца, донести которые просила Рысюха. К моему удивлению, больший интерес вызвали не имя и приметы «студента», а фраза про «божественный эффект». Следователь трижды переспрашивал меня, уточняя формулировку. Наконец, он внёс всё сказанное в протокол, который я опять-таки подписал.

После этого Евгений Миронович вздохнул, подошёл к большому железному шкафу и какое-то время копался так. Наконец, вернулся к столу, выложив на него довольно толстую картонную укладку и отдельный бумажный бланк.

— Сведения, которые я вам должен буду довести в части, вас касающейся, не предназначены для широкого хождения. Поэтому прежде, чем мы продолжим разговор, мне придётся взять с вас обязательство о не распространении того, что услышите.

— Так, может быть, не надо мне этих сведений?

— Увы, надо. Это напрямую касается вашего состояния здоровья и перспектив его возможного изменения в будущем. Так что — надо, и мне, для закрытия вот этого дела, и вам.

— Если так — то я согласен.

Следователь скучным голосом скороговоркой перечислил перечень статей, подстатей и пунктов, которые запрещали мне разглашать кому-либо, кроме лиц, имеющих соответствующих допуск, секретную информацию и то, кто будет меня наказывать в противном случае. Вписав в бланк название той темы, что будет мне сообщена, и получив мой автограф, он убрал бланк в укладку и начал говорить уже нормальным голосом.

— Вы стали фигурантом данного дела из-за того, что на месте взрыва было обнаружено повреждение ткани мира, а также следы либо божественного, либо потустороннего вмешательства, либо их обоих. Плюс повреждения души, или, если угодно, тонких тел, у троих пострадавших. Всё это инициировало расследование по теме «Иной». Что это значит? Начну с теории. Кроме лица мира и его изнанки, со всеми её слоями, существуют иные миры, либо отражения нашего — тут учёные всё ещё активно спорят. И есть некое «межмировое» пространство, которое ещё иногда называют астралом.

— Концепция множественности миров? Но это же фантазия!

— Не перебивайте, пожалуйста. Мне и так непросто определить, что именно следует сообщить, что можно, а что — не стоит. Итак, на чём я остановился? Концепция множественности миров, как вы изволили выразится, доказана достоверно за счёт выявления проникающих в наш мир разумных существ иных миров, точнее — их душ, либо фрагментов таковых, а также иных сущностей. Всю классификацию я вам сообщать, разумеется, не буду. Да и сам я не уверен, что знаю её полностью. Назову лишь три вида, на причастность к которым вас проверяли. Да-да, не делайте такое лицо — это наша работа, причём очень важная, как вам станет понятно чуть позже.

— Итак, первый вид, наиболее легко выявляемый — это, простым языком, «вселенцы». Сущности, как правило — души жителей иных миров, которые полностью замещают душу человека из нашего мира в его теле. В самом начале они ничего не понимают, путаются в окружающем, не знают «своего» прошлого и так далее, а потому сравнительно легко выявляются. Главное, различать эти случаи от настоящих случаев полной амнезии. Тут нам врачи-психиатры в помощь. Теоретически, от таких вселенцев можно было бы узнать много нового, но практическая ценность этих знаний сомнительна, кроме того — такие вторжения крайне не одобряются нашими богами. Ну, и потом: такое вселение можно расценивать как убийство изначального владельца тела, то есть, если дело в нашей сфере ответственности — подданного Российской Империи. Что, очевидно, не может вызвать одобрения. Правда, таковые случаи редки и более-менее достоверно фиксируются не каждое десятилетие. Вас мы легко проверили при первой же встрече: небольшие ошибки в биографических данных, которые вы тотчас исправили и иные проверки.

Следователь перевёл дух, несколько секунд подумал и продолжил.

— Вторая разновидность — это «подселенцы». Души иномировых существ, которые не вытесняют и не заменяют исходного носителя полностью, а частично подавляют его. Это в чём-то сродни шизофрении, и порой одно принимают за другое. Опасность в том, что «гости» как правило пытаются полностью подавить и уничтожить «хозяина», перейдя тем самым в первую категорию. Даже если не так — зачастую под их влиянием поведение носителя становится неадекватным и общественно опасным. Ну, и опять же — недовольство богов. Этих, особенно если они достаточно умные и ухитряются заручиться поддержкой носителя, выявляются гораздо сложнее, требуется разворачивать целый комплекс мер, рассчитанный как минимум на год плотной работы и потом ещё от трёх до пяти лет наблюдений. Однако в вашем случае мы можем свернуть все работы досрочно. Если богиня — а следы недавнего контакта с божественной сущностью я на вас определил отчётливо — при личном контакте не обнаружила в вас подобных инородных включений, то целостность вашей души можно считать твёрдо установленной. Поздравляю.

Я поймал себя на том, что затаил дыхание и шумно выдохнул. Пока думал, как это всё сочетается со странностями, что я сам за собой замечал, и сомневался, стоит ли напоминать о них жандарму, тот сам поднял данную тему.

— Ваши странности и кое-какие аномалии на месте событий следует рассматривать, как случайный контакт с фрагментами тонких тел некоей разрушенной души из иного мира, либо нескольких душ. Вероятно, они, если пользоваться простыми и понятными аналогиями, прилипли к тем местам вашей души там, где она была повреждена. Вам это ничем серьёзным не грозит, они или будут ассимилированы либо отпадут, как струпья с царапины. В это время возможны появления обрывков знаний, эмоций, появление и исчезновение странных вкусов и желаний. Причём знания будут разрозненными и искажёнными, вплоть до полной невразумительности.Та ваша песенка — хороший пример тому, она явно получена от какого-то клочка души и потому искажена сверх всякой меры. Кстати, других таких не было?

Я рассказал про сегодняшний куплет о морковке и лосе.

— Вот-вот, что-то такое. Опасность данного явления только в том, что порой эти обрывки могут казаться логичными и понятными, но, поверьте, все они искажены, а ощущение цельности будет ложным. И ещё. Если вдруг — вероятность этого чрезвычайно мала, особенно с учётом божественного вмешательства, но я обязан предупредить. Так вот, если вдруг в голове появятся какие-то голоса, особенно если они будут что-то требовать или приказывать — немедленно к нам. Не бойтесь, что мы вас, как говорится «в психи запишем» — просто это будет говорить о неудачной ассимиляции достаточно большого куска чужой души или о том, что какой-то подселенец пытается пролезть по старым следам. Если начать применение защитных мер сразу — это можно будет купировать полностью без вреда для вашего здоровья, физического и психического. Вроде всё.

— Вы говорили о трёх видах…

— Ах, да. Третье, на что вас проверяли — это астральный паразит. Тварь, что на определённом этапе похожа на подселенца. Если паразит тупой и молодой — он сразу начнёт пожирать дар и тонкие тела, пытаясь в итоге поглотить душу полностью. Старый и хитрый может прикинуться симбионтом, и даже какое-то время может на самом деле оказывать какую-то незначительную помощь. Но итог будет тот же — пожирание души жителя нашего мира. Главная опасность этих тварей в том, что они, попав в населённый мир, могут размножаться. И в теории способны сожрать всех в мире. Если их окажется где-то слишком много, то придётся выжигать весь район и вводить вокруг него жёсткий карантин. Число жертв может идти на десятки тысяч — теперь понимаете, почему мы не имеем права игнорировать такую опасность?

Да уж, картина жутковатая. Интересно, сколько глобальных «природных катастроф» наподобие внезапного извержения давно уснувшего вулкана были на деле таким вот «выжиганием скверны»? Глядя на мой пришибленный вид, Евгений Миронович сказал:

— Вы сейчас посидите, подумайте. Газетки вот почитайте, свежие, в том числе из столицы Империи. Я же пока оформлю все нужные бумаги по закрытию дела, вы подпишете то, что к вам относится. Потом мы сходим пообедаем, а после обеда отведу вас и представлю коллегам.

Глава 22

Столичный «Светский вестник» я просмотрел мельком, только заголовки самых больших статей и отложил в сторону, не интересно. Где я и где светская жизнь, тем более — столичная. Другое дело — местные новости, районные, губернские, да хоть и всего Великого княжества. К сожалению, в минских газетах про наш район была только рекламная статья о том, что в магуче графа Сосновича вводится новая специальность — «Лесоведение и лесоводство», с целью, как говорилось в статье, «споспешествования скорейшему восполнению лесных ресурсов на научной основе». Набор в этом году был всего пять человек, но мне и того не надо.

В городе же одной из самых актуальных тем оказалась очистка главной реки — Свислочи. Бурно обсуждался проект строительства целого завода по очистке сточных вод, точнее, нескольких конкурирующих проектов. Местные друиды вывели какую-то водоросль с абсолютно нечитаемым научным названием, которая по их задумке должна была поглотить все органические вещества и часть солей из воды, а сама пойти потом на корм скоту. Оппоненты уверяли, что скотина эту гадость жрать не станет, а если какая дурная и найдётся — то мясо будет вонять стоками. И ратовали за завод, где очистка будет проводится посредством алхимии. «Зелёные», как назвали сторонников водорослей, уверяли, что всё в порядке с мясом, а после алхимических препаратов надо ставить ещё один завод, для очистки вод уже от них, чтоб вся рыба до самоё Березины не передохла. Судя по всему, и большая часть публики, и начальство склонялось на сторону «зелёных», которые обещали меньшие затраты в ходе работы и прибыль от продажи корма из водорослей. «Синие» сторонники алхимии ещё упирались, но, кажется, больше для приличия.

Гораздо более горячим было обсуждение того, где строить. Градоначальник, недолго думая, решил ставить его на самом краю подконтрольной ему территории, напротив болотистого урочища Серебряный Лог, примерно в двух с половиной верстах от скотобойни и чуть ниже по течению, чем дачный посёлок. Но группа активных горожан под предводительством графа Кречетовского критиковала такой проект сразу по ряду направлений: дескать, и уникальному сообществу птиц, обитающих в Серебряном Логе, повредит, и от завода вонь будет идти на дачи, и строительство слишком близко к фактической черте города. Мол, такие проекты делаются на десятилетия, если не на века, как в Лондоне, а потому негоже ставить там, откуда лет через двадцать-тридцать переносить придётся. И предлагали строить дальше, в районе деревень Чижовка или Подлосье. Мол, и коллектор туда можно протянуть из центра по прямой мимо ипподрома и конского рынка, чуть длиннее, зато проще строить. И скотобойню перенести к югу от конского рынка, убрав источник вони и грязи как от дач, так и от реки.

В свою очередь граф Чижовский с бароном Подлосевым явно не горели желанием, получить такой подарок в своих владениях. Они ехидно интересовались, что больше беспокоит оппонентов: сохранение городского бюджета или то, что границы завода оказывались в двухстах метрах от парка Кречетовского, чья усадьба с садом, парком, поместьем, охотничьим домиком и всем прочим располагалась на слиянии со Свислочью рек Серебрянки и Лошицы. Также они указывали, что Чижовка — это уже территория губернии, и минское городское руководство не имеет права что-либо там строить.

В прессе эти споры называли на грани приличия «птичий базар». А анонимный автор невесть как попавшего в подборку «Бульварного листка» (прямо так газетка и называлась), писавший под псевдонимом Ясь Птушкин^[14], высказался крайне некуртуазно и неаппетитно, но метко. Он писал, свинтус эдакий: «Общегородское бурление говн норовит поднять свою благоуханную пенную шапку на губернский уровень». Пошло и неприлично, но смешно и живописно. Настолько, что способно отбить аппетит у многих читателей.

Забавно оказалось читать про одни и те же события или выступления в трёх разных газетах: официальной «Минские Ведомости», светской «Минский Вестник» (полная калька с вестника «Светского») и промышленно-купеческой «Минское дело». Настолько, что я почти забыл о своих переживаниях в связи с услышанным сегодня и с интересом погрузился во вроде как не касающуюся меня тему. Так, что следователю, закончившему составление и визирование бумаг следователю, очередной раз вернувшемуся в кабинет, пришлось дважды окликать меня.

— Позвольте полюбопытствовать, что вас так увлекло в прессе? А, наши «вонючие салочки»!

— А сами вы, если не секрет, как считаете, кто прав?

— В том-то и гадство, что все три стороны имеют рацио в своих предложениях, но ни у кого нет безупречной позиции.

— Позвольте, какие три? В газетах только две, если не считать градоначальника, но у него же получается общая позиция с Чижовским, или нет?

Евгений Миронович усмехнулся.

— Третья сторона формально не организована. Некто Ясь Птушкин запустил мысль, что… Как там у него было-то? А, вспомнил. Что «господа дачники, когда раскупали участки между рекой ниже города и железной дорогой, о чём-то же думали. Вот пусть теперь чем думали, то и нюхают. А исправлять чужую глупость за счёт бюджета не должно». Эти предлагают реализовать самый дешёвый вариант: строить очистной завод около бойни. Мол, и затраты минимальные, и отходы можно сразу водорослям скармливать. А город расширять можно и в других направлениях, помимо как вдоль Дачного проспекта. В прессе эту тему не освещают, но среди городских низов она пользуется большой популярностью.

За разговором он переложил и просмотрел последнюю партию бумаг и протянул несколько из них мне.

— Вот, подпишите акт уведомления о прекращении дела, вашем отношении возбуждённого, в связи с отсутствием основания для расследования. И ещё пару бумаг об ознакомлении, в части касающейся. И пойдём, пообедаем, если вам наши новости аппетит не отбили. Ну, а после обеда поведу вас представлять начальству.

Уже привычно и почти не задумываясь ставя свою подпись, я задал, наконец, давно волновавший вопрос:

— Скажите, а мне на новом месте надо будет как-то «проставиться», или «вписаться», или как это ещё тут называется — если, конечно, принято? У меня с собой кое-что есть, семейного производства, но уместно ли будет и достаточно ли?

— Хм, озадачили. Давайте обсудим это по дороге, а лучше в ресторации, тут подумать надо.

После того, как сделали заказ, мой гид пояснил причины своей задумчивости.

— Видите ли, Юрий Викентьевич, традиции и обычаи в разных отделениях и службах Корпуса могут отличаться, и порой сильно. Потому я и взял время на обдумывание, дабы не ввести в заблуждение. В общем и целом, от внештатника никто ничего особого не ждёт, небольшой, чисто символический презент начальнику и коллективу уже будет принят как приятная неожиданность. Если не секрет, что вы там приготовили?

— Полуштоф «Пшеничной» и столько же сорокоградусной настойки, клюква на меду. Я не знал, есть ли в составе… эээ…

— Лаборатории, — подсказал мне Миронович название службы.

— Спасибо. Так вот, я не знал, есть ли в составе лаборатории дамы, потому брусничную настойку крепостью двадцать пять градусов не брал.

— Дама в лаборатории есть, но она такой «компот» не особо уважает, разве что на запивку или чистый спирт разводить, «для запаха». Она патологоанатом, трупы изучает. Причём попала на эту работу вынужденно, имея диплом хирурга не смогла найти достойное место из-за предрассудков. Вот только не смейте её жалеть или выражать сочувствие — станете врагом. Дама она циничная и внешне грубая, но своих в обиду не даёт. Как она говорит, «гнобить моих лабораторных мышей — это моя прерогатива, и делиться ею я не намерена!». Кстати, да — большинство сотрудников лаборатории она так и называет, «мыши мои».

— Спасибо за предупреждение.

— Сегодня у нас какой день недели? Пятница? Так, жалование выдавали с утра, большинство постарается найти благовидный предлог сбежать сразу после обеда, останется разве что дежурная смена и может быть кто-то из наказанных. Думаю, кроме начальника лаборатории максимум трое. Правда, народ там такой, что и по литру на каждого воспримут без особых усилий, но задача же не напоить, а угостить? Разве что могут послать курьера за закуской, но вряд ли вас, поскольку хоть вы и самый молодой, но ни города, ни заветных мест, ни вкусов коллег, ни местных цен не знаете. Разве что проспонсировать готовьтесь, даже если будут уверять, что принято делать это вскладчину, так правильнее будет. Рубля три, думаю, хватит.

По пути к лаборатории документы у нас проверили трижды: на входе в здание, несмотря на то, что мы входили со двора, при выходе на этаж и непосредственно за дверью в лабораторию, которая оказалась целым комплексом помещений, занимающим большую часть последнего, четвёртого, этажа. Заведующий лабораторий принял нас весьма радушно, меня так словно давно потерянного родственника. Я даже растерялся от такого напора. Тем временем заведующий, который представился как Пруссаков Мефодий Никифорович, непрерывно что-то щебеча, как большой рыжеусый воробей, вежливо, но быстро и непреклонно вытолкал Подпёска за дверь. После чего вернулся ко мне.

— Итак, голубчик, теперь с вами, Юрий. Вы же позволите называть вас по имени?

— Да, конечно.

— Итак, Юрий. Сейчас я вызову нашего молодого специалиста, Серёжу, он проведёт вам обзорную экскурсию и познакомит с сотрудниками — теми, что ещё не разбежались, паразиты. А я тем временем подготовлю все необходимые документы для ознакомления. Портфель пока можете оставить у меня в кабинете, поверьте, там его никто не тронет.

Этот самый Серёжа — худой и встрёпанный молодой мужчина лет двадцати пяти на вид, представился как Мышухин Сергей Васильевич. Увидев на моём лице усмешку, которую я старался подавить всеми силами, он только вздохнул:

— Что, уже рассказали про «мыши мои», да?

— Ага. — Не стал спорить я. — Если учесть, что мама моя урождённая Мышеватова, то должен здесь быть, как родной.

Сергей хихикнул, но тут же задумался, бормоча под нос:

— Мышеватовы, Мышеватовы… Смиловичи, да?

— Почти, Смолевичи. Очень многие путают, постоянно. Что, тоже заставляли заучивать все рода в округе, что хоть какое-то отношение к семье имеют?

— Да, бабуля в этом вопросе зверь просто. Сколько лет прошло, а до сих пор — как вспомню, так вздрогну. Но пару раз — пригодилось.

— Извини, — мы как-то незаметно сразу перешли на «ты», что со мною вообще-то очень редко случалось, — заболтался и не представился: Рысюхин, Юрий Викентьевич. Можно просто Юра.

— Мышухин и Рысюхин, кошки-мышки… Готовься — минимум по два раза каждый пошутит. И, да — просто Сергей тогда.

Он протянул руку, которую я охотно пожал. Собеседник зацепился глазами за перстень главы рода, но промолчал.

Экскурсия заняла минут пятнадцать, я даже не старался запоминать какие-то подробности, знал, что всё равно забуду, надо всё на практике опробовать, тогда только выучу. В процессе Сергей пояснил одну особенность подразделения:

— Так-то в полиции и жандармерии одарённых не слишком много, даже не титулованных, как мы с тобой. Но есть исключения, где их больше обычного: четвёртое отделение, расследовать дела, связанные с применением магии неодарённым, мягко говоря, сложно; третье — для общения с дворянами, простолюдину, пусть и в чинах, порой приходится сталкиваться с всяким разным. Ну, и лаборатории, наподобие нашей. Поскольку всё оборудование или работает на даре, или требует его для управления, то все сотрудники у нас одарённые, по необходимости. Но и титулованных практически не встречается, в нашей лаборатории только один такой, и тот — начальник охраны. Потому мы между собой по-простому, так сказать — «без чинов». Если тебя это не коробит.

— Нет, всё нормально. Слушай, тут такое дело… У меня с собой есть кое-что, думал, угостить коллег в честь устройства к вам, в портфеле лежит. Это как, нормально будет?

— А что именно?

— Настойка клюквенная, сорок градусов, и полуштоф «Пшеничной». Но настойку, наверное, шефу отдам.

— Нет, это не нормально будет. Ты издеваешься, что ли? В пятницу, в конце рабочего дня — это будет за-ме-ча-тель-но!

Вот же поросёнок! Я уже переживать начал, за время его выступления, а он!..

— Слушай, ещё вопрос: заведующий так обрадовался моему приходу, просто даже пугает немного. С чего бы это так?

— Ну, это как раз не вопрос, тут всё понятно. Во-первых, ты молодой и внештатник. Значит, никакой карьерной угрозы никому не несёшь. Во-вторых, у тебя, насколько я слышал, специализация — количественный химический анализ? — дождавшись моего кивка, он продолжил: — Вот, а это работа долгая, муторная и скрупулёзная, ему лично приходилось чуть ли не половину всей работы тащить, помимо административной, ты и его, и нас всех здорово разгрузить можешь. Ну, и третье: чем больше подчинённых в отделе, управлении, лаборатории — тем начальник выше в их внутренней иерархии. Так мы шли вровень с оружейниками, а теперь у нас на одного сотрудника больше! Если же сложить с первой причиной…

— Тогда, действительно, всё понятно, спасибо, что объяснил.

Пруссаков дождался меня в своём кабинете и сразу же взял в оборот.

— Вот, ознакомьтесь с приказом о зачислении вас на должность в лаборатории, потом распишетесь, с должностной инструкцией и приложением к ней, где оговорены размер и форма оплаты.

В отличие от многих других вариант «просто подписать» Мефодий Никифорович явно не допускал и заранее пресекал. В итоге я сидел за приставным столиком и вникал. Приказ сюрпризов не принёс, за исключением даты вступления в должность — это было четыре дня назад. Должностная инструкция немного напугала количеством того, что я обязан и чего, наоборот, делать не должен. Из приложения узнал, что оклад мне положили сорок рублей, середина диапазона, названного когда-то Мурлыкиным. Каждая бумага подписывалась в трёх экземплярах, один из которых отходил мне.

Приятным сюрпризом оказалось то, что первую «экспертизу» в больнице также оплатили, на руки вышло двенадцать рублей сорок восемь копеек. Начальник тут же пояснил:

— Заключение не было должным образом оформлено, пришлось переписывать и часть оплаты ушла делопроизводителю. Ну, вы и не могли знать порядок оформления документов, но это ненадолго.

И с этими словами мне была вручена стопка бумаг, как в укладках, так и просто прошитых вместе, толщиной в добрых полметра. Это сопровождалось комментарием:

— Вот, это необходимый минимум нормативных документов, которые вам необходимо будет изучить, а также инструкции по технике безопасности и по обращению с приборами. Увы, но пока не сдадите зачёт, до работы я вас допустить не могу: оборудование дорогое, да и несчастные случаи с членовредительством мне в лаборатории тоже не нужны.

— Простите, но мне не нужно оборудование. Возможно, вам не сказали, но анализ я провожу при помощи родовой способности.

— Так-так, а подробнее можно?

— Боюсь, что даже нужно. Иначе возможно недопонимание, из-за которого работа вообще окажется невозможной.

Далее рассказал о своём личном Даре, сделав акцент на главном требовании:

— Таким образом, способность работает только на том, что я могу и выражаю готовность съесть либо выпить. На самом деле ни пить, ни есть ни даже брать образец в рот не надо — достаточно быть на расстоянии полметра от него, и ёмкость не должна быть герметично закрыта. Если я не могу «убедить» свою способность, что я действительно могу и хочу ЭТО проглотить — то она просто не включается. Как на букет цветов в руках, растение в горшке или кошку на коленях. Так что, если нужно будет провести экспертизу чего-то изначально несъедобного — придётся провести подготовку, а именно заранее приготовить обезличенный образец в виде раствора ли, таблетки ли или пюре. Так, чтобы было похоже на что-то съедобное и ни в коем случае не говорить мне, что это и откуда. Потому что убедить Дар, что я собираюсь съесть «образец №17» я смогу, а, например, «содержимое тонкой кишки трупа, найденного третьего дня в реке» — ни при каких условиях.

— Спасибо, это важное обстоятельство. И правда, могли быть казусы. Ну, в таком случае часть инструкций вам, действительно, не нужны. Однако в дальнейшем я бы рекомендовал вам изучить и их — на случай, если потребуется ваша помощь кому-то из коллег, например.

С этими словами заведующий убрал примерно треть бумаг.

— Ну же, приступайте!

— Извините, а дома можно их изучить?

— Нет, к сожалению, большинство документов не подлежат выносу из лаборатории. Те, что можно взять с собой, надлежащим образом это оформив, отмечены зелёным ярлыком на обложке.

Таких зелёных оказалось чуть больше трети от оставшихся бумаг. Я открыл саквояж и достал из него обе бутылки.

— Вот, хотел бы в честь начала работы угостить вас и своих коллег. Продукция фамильного предприятия.

— Спасибо, спасибо. Вы, конечно, никоим образом не были обязаны это делать, но — внимание и уважение приятно. Однако коллегам мы это сейчас показывать не будем, чтобы не сорвать окончание рабочего дня. Всё в нерабочее время, и никак иначе! Приступайте, приступайте к документам!

Далее начался бумажный ад, который продолжался ровно до шести пополудни. Казённые присутственные места закрывались для посетителей в четыре часа сорок минут пополудни — только не спрашивайте меня, откуда именно такое время. А вот внутренние лаборатории работали дольше, плюс предусматривалось поочерёдное дежурство штатных сотрудников в ночное время. И всё это время я под пристальным вниманием начальника изучал плоды бумаготворчества. Оговорено было всё, даже то, что никогда бы не вызвало вопросов о необходимости регламентации. Все отступы с точностью до миллиметра, включая абзацы, списки и нумерованные списки! Высота букв, строчных и прописных, отдельно в таблицах и заголовках таблиц. Расстояние между строчками. И прочая, прочая, прочая. Я раньше состарюсь и поседею, чем эту всю белиберду выучу!

Как позже оказалось, почти никто и не учил, сваливая всё на профессионала — того самого делопроизводителя, работавшего за проценты с гонорара.

Ровно в шесть, ни минутой раньше, начальник закрыл папку с документами, с которой работал, и позволил сделать то же самое мне, истребовав обещание, что на следующей неделе я всенепременно приеду для изучения оставшихся. Затем было застолье, которое начальник не мог предотвратить, а потому возглавил. Правда, мне пришлось с него убегать ещё до начала, но аргументы «через сорок минут последний поезд» и «бабушка будет волноваться» были признаны существенными, так что я убежал с гулянки, напоследок вручив Мышухину ассигнацию в пять рублей на закусь, что было воспринято с одобрением.

В Смолевичи я добрался к восьми вечера, вымотанный так, будто весь день на станции мешки грузил. Ни секунды не колеблясь взял извозчика и поехал домой, где меня ждали любящая бабушка, вкусный ужин и свежая постель.

Глава 23

Потянулась рутина. Но такая, что я скучал по прежним временам сильнее, чем мог себе представить. Это я раньше считал, что папа и наставники в гимназии перегружают меня учёбой? Ха-ха три раза, как говорится! У меня, оказывается, был весьма щадящий режим. Вникать в дела рода — в то, что, как казалось раньше делалось «само»; вникать в текущие проблемы и задачи; изучать договора, сметы и прочее; изучать рассылки от разных регулирующих органов — это я чуть было не забросил, но бабушка на парочке примеров объяснила, какими неприятностями может грозить пропущенное изменение в правилах, казалось бы, пустяковое и неважное. Изучать то, что дали на дом в лаборатории!

Если бы не помощь бабушки, которая взяла на себя большую часть текущих документов, одновременно объясняя мне что она делает, и почему именно так — я бы, наверное, свихнулся. Ещё хорошо помогал папин своеобразный рабочий дневник — пухлый и несколько растрёпанный блокнот, что я нашёл в его столе. Пометки, примечания и напоминания к записям в кассовых и иных книгах несли в себе, как оказалось, просто невообразимую массу пользы.

Визит в банк, представлявшийся важным событием, прошёл вообще мимоходом: приехал (бабуля настояла, чтобы отправился именно в коляске и, несмотря на не типичную для начала июня жару, в костюме-тройке), предъявил, расписался, получил — всё.

Светлым пятном оказалась телеграмма, пришедшая во вторник вечером — прислали «рыбные братья», соседи по палате. Сообщали, что завтра будут проездом в Смолевичах и указали номер вагона. Я сразу понял намёк — они явно не забыли обещанных мною «образцов для дегустации», но хотели забрать их сами. Если даже не так — вряд ли откажутся от передачи. Я посоветовался с бабушкой насчёт ассортимента и количества, после чего заранее собрал две корзины с крепкими напитками и загрузил в отмытый, но всё ещё проветриваемый на улице холодильный шкаф два ящика пива, поровну светлого и тёмного. Может, половина и доедет до Борисова, по жаре-то. Подумав немного, переложил и крепкое тоже в холодок.

Утром Семёныч в предвкушении очередного сверхурочного рубля охотно согласился прикрепить шкаф на коляску, по отработанной раньше схеме. Только сглатывал, завистливо глядя на перегружаемые из шкафа, а потом обратно в него бутылки. Это он ещё не знает, что там есть и его доля.

На вокзал приехали загодя. Мой возчик получил задание к приходу поезда перегрузить бутылки в подготовленные ящики — от корзинок, подумав, решил отказаться, всё же не барышням гостинец. Напоследок я эдак небрежно бросил:

— Семёныч, если там лишнее окажется, что в ящики не войдёт — ты, думаю, разберёшься куда девать. Не обратно же вести, в самом-то деле!

Подходя к вокзалу, я оглянулся и увидел, как мой возница важно, прямо как барин, не идёт — шествует к сидящим в тенёчке местным работникам, причём так, чтобы пройти мимо скучающих отдельной группкой извозчиков — показать и тем, и другим зажатую в руке открытую бутылку холодного, запотевшего светлого пива. Ох, как бы его не побили за то, что дразнится.

Ветер сегодня был почти строго восточный, наискосок к путям и сдувал дым от паровоза на ту сторону, в направлении депо, но я тем не менее привычно подождал в здании вокзала пока локомотив не прошёл мимо. Поезд был местного назначения, Минск-Борисов и потому стоял в Смолевичах не две минуты, как пассажирский Москва-Берестье, а целых десять, что давало время и поговорить, и загрузить подарок. Прапорщики выскочили на платформу едва поезд остановился и начали шарить глазами по сторонам. Увидев меня обрадовались, но потом немного заскучали — рассмотрели, что я стою с пустыми руками. Значит, разгадал я их намерения. Но едва мы поздоровались, как из дверей вокзала показался караван грузчиков, несущих по ящику каждый и Семёныч сзади них, бдительно следящий за грузом и также нагруженный, как и остальные.

— Ну что, братцы, показывайте, куда загружать гостинцы!

— Ого, это всё нам? Щедро, даже очень!

— Ну, вы же не одни пробовать будете, правильно?

— Потапыч, покажи наше купе людям, ладно? А мы тут пока…

Один из прапорщиков возглавил караван, а его место занял другой военный. Если я правильно прочитал знаки различия — поручик артиллерист. Он не стал ни представляться, ни здороваться, хоть и видно было, что едет вместе с моими знакомыми, просто стоял чуть в стороне и курил. Ну и пусть себе, я набиваться не собираюсь.

— Так, в двух ящиках пиво, по дюжине светлого и тёмного, как раз в дорогу по такой погоде.

— Тёплое пиво⁈ Фу…

— Обижаешь! Минуты две, как с холода. И всё остальное тоже. У меня к коляске холодильный шкаф прикручен.

Предполагаемый поручик хмыкнул и недовольно покосился. Странный человек, но мне, по большому счёту, всё равно. Может, болеет чем.

— Это другое дело!

— Дальше. В том ящике, что Семёныч тащит — самый важный который, сзади идёт — настойки, полдюжины «Клюква с мёдом», полдюжины «Брусника с мятой», это скорее ликёр. В последнем — белая, все сорта. Шесть бутылок «Пшеничной», четыре «Ржаной» и две «Сахарной». Последнюю, если честно, положил чисто «чтобы было». Похмелье от неё тяжёлое, да и вообще то ещё пойло, если честно.

Тут незнакомого офицера прорвало. Он злобно процедил куда-то в пространство, но так, чтобы его точно услышали:

— До чего людей жадность доводит. Готовы травить народ любой гадостью, лишь бы прибыль себе получить!

Ах ты ж хамло, хоть и офицер! Но поскольку он мне так и не представился, да и не обратился напрямую, отвечать именно ему не буду. Я придержал за рукав дёрнувшегося было Семёна, который Михайлович, и продолжил, обращаясь к нему, как ни в чём не бывало:

— Запускали когда-то на пробу, что из новой культуры, сахарного бурака, получится посмотреть. Потом дважды пытались прекратить производство, да нам не давали. Оба раза чуть бунт не случился — мол, заводчики из жадности хотят самый дешёвый продукт убрать, чтоб покупатели платили больше. Причём во второй раз нашёлся какой-то то ли идиот, то ли провокатор — заявил, что раз мы «цукровку» гнать не буде, то и бураки сахарные покапать перестанем. И, стало быть, те, кто их садили разорятся и по миру пойдут — а дело как раз к осени шло. Ведь идиотизм чистой воды: с сахарного завода из той же Дукоры приедут, заберут и ещё попросят, да побольше! Не говоря уж о фермах, что мясных, что молочных, им такой корм для скота только дай! А поверили! Там если не половина, то треть деревни в основном именно бураки и сажает, кстати. Дошло до того, что два барона, на землях которых мы хозяйство ведём, прислали отцу письма с просьбой не баламутить народ и не провоцировать их, цитирую: «на то, о чём они потом сами жалеть будут». И с намёками, что договоры аренды земли не вечные, их продлять придётся.

Поезд дал первый гудок — стало быть, три минуты осталось до отправления. Второй будет за минуту, и третий — при трогании состава. Поручик выбросил замусоленный окурок и, направляясь к вагону, бросил так же в пространство:

— Выгодное, видно, дело — народ травить. Можно себе позволить холодильные шкафы импортные по три тысячи целковых к каждой телеге прикручивать!

Тут уж и я не выдержал, выдав так же в пространство:

— А вот хамить незнакомцам совсем не выгодно — можно и по морде получить!

Поручик дёрнулся, цапнул себя по боку — там, где должно было висеть на поясе какое-то оружие, но ничего не нашёл. И чем ответить — тоже. Так что он со словами:

— С дороги, смерд! — оттолкнул выходящего из вагона грузчика и полез внутрь.

— Вот так оно и бывает: то «народ», а то сразу и «смерд», прямо не сходя с места, — не удержался я от комментария, адресованного прапорщику. И добавил: — Не могу распоряжаться тем, что уже подарил — но этому прошу не наливать.

— Да он и не пьёт — идейный трезвенник. Но сегодня что-то особенно развоевался, не понимаю, что на него нашло. Хочу принести за него извинения, от имени офицеров полка.

— Пустое — остальные же за него не в ответе, не дитё он малое, чтоб за него другие отвечали. Кстати, шкаф не три тысячи стоил — его сосед — старый артефактор — со скуки и для эксперимента собрал, с нас по-соседски взял по себестоимости и чуток на опыты. Так что пусть не завидует.

Тем временем к нам присоединился второй прапорщик, закончивший с размещением груза.

— Трезвенник ваш бутылки там не побьёт со злости?

— Не должен вроде — это же с любой точки зрения наше имущество.

— Ну, не даром же в народе говорят: «Якi чалавек не п’е — так альбо хворы, альбо падлюка»^[15].

Оба молодых офицера достаточно пообщались с местными во время сбора баек про «речного монстра», так что белорусский понимали без перевода и только хохотнули коротко.

— Вроде, говорили, что язвенник… — задумчиво протянул один из них.

— Или просто трезвенник! — добавил второй и оба опять засмеялись.

Паровоз дал второй гудок и два Семёна, торопливо попрощавшись, полезли по лесенке в вагон. На прощание ещё успел вручить им листик с перечнем нашей семейной продукции и ценами — оптовыми и розничными, на случай, если кто-то из офицеров гарнизона заинтересуется и захочет заказать себе.

Несмотря на усилия так и не представившегося поручика настроение было хорошим — очень уж «рыбаки» были своеобразными людьми. С ними просто рядом стоишь и самочувствие улучшается. Семёныч тоже был доволен: и рубль заработал, и пива попил, и перед иными возчиками себя поставил. Пользуясь этим зарядом решил сразу ехать в логово зла — в ателье на примерку.

Зря. Зря я так легкомысленно отнёсся ко мною же придуманному названию этого места. Как я там думал? «За полчаса управлюсь — что там такого, костюм надеть — костюм снять да рубаху ещё»? Ага, уже! Полчаса ушло только на брюки! Двадцать минут на жилетку и больше сорока на длинный пиджак — не помню, как его называли, а спрашивать не хочу — боюсь на лекцию нарваться, часа на полтора. Опять захотелось кого-нибудь пристрелить. Желание стало ещё более острым, когда выяснилось, что мерять надо ВСЕ заказанные рубашки.

— Но зачем⁈ Они же одинаковые! Примерим на одной, потом вы её распорете и на остальные вырежете куски ткани точно такие же!

— Молодой человек! Я же не учу вас водку делать? Что там хитрого — купил в аптеке спигт и газбавил водой!

Не успел я возмутиться, как он сделал успокаивающий жест ладонью:

— Вот не надо, не надо! Я вас не учу — и вы мене не говогоите, как шить рубахи! Я всем говогю, что у мене каждая вещь шьётся по мегке — и, значит, я буду шить именно так именно каждую вещь! Чтобы ни один поц не мог сказать, что старый Яков выжил не только из ума, но и из совести, а потому бегёт деньги за то, чего не далает!

Портной сильно разбушевался, даже акцент, который обычно был едва различим сейчас прорывался всё чаще. Подождав, пока он перестанет бухтеть и снимая четвёртую рубашку я спросил:

— Яков Наумович, а когда забирать можно будет? В пятницу вечером нормально получится?

— Вы-таки решили весь день делать мне нервы, или вам просто нравится издеваться над старым человеком, или таки да⁈ Какое «забирать», в какую «пятницу»⁈ Мы только-только делаем первую примерку! Если вам так печёт, и вы мечтаете ходить в костюме, пошитом наспех — то извольте: на следующей неделе, а лучше бы дней через десять, вторая примерка, потом подгонка, потом последняя пгимегка, уже с фугнитурой, и через три дня, после чистовой отделки, сможете-таки забгать! Но уважающие себя люди строят достойный уважения костюм с тгемя пгимерками и двумя подгонками до того, как переходить к отделке!

Йооооолкина жизнь! Это сколько мне ещё страдать⁈ Ужас! И идея на этой неделе решить дела в Дворянском собрании и у геральдистов только что сдохла в корчах. Значит, завтра придётся ехать в лабораторию специально, а не заодно — заведующий просил заезжать хотя бы раз в неделю, чтобы, как он выразился «быть в курсе выхода новых методических и регламентирующих документов».

Бабушка была крайне недовольна моим опозданием к обеду.

— И где тебя носит в компании с этим старым пьянчугой, хотела бы я знать? Ни пообедать нормально, ни лечь отдохнуть старой женщине!

— В логове жуткого паука-людоеда. Всю кровь из меня выпил!

— Не обзывайся на Якова Наумовича, он старый, уважаемый человек!

— Но описание я дал точное, раз ты так сразу узнала!

— Вот только я подумала, что внучек вырос, начал тратить время на солидные и полезные дела, как он опять выставляет себя балбесом!

Так беззлобно пикируясь она и проводила меня к столу:

— Тебя ждать не стали, горячее укутали, конечно, но если остыло — то сам виноват, предупредить надо было.

— Я думал, что успею за полчаса, там дел-то. Но вот скажи, зачем мерять каждую рубашку, если они одинаковые⁈

— Ты опять⁈ Он мастер, он знает! Если говорит, что надо — значит, надо, и всё на этом!

После обеда я всё же съездил на стрельбище, которое располагалось в холмах восточнее и чуть севернее Нового озера. Расстрелял пять зарядок револьвера по чурбакам, корзинам да старым горшкам. Хотел имитировать реальный бой, но поскольку мишени не двигались, попробовал двигаться сам. Стрелять в движении оказалось сложно, трижды я спотыкался и один раз даже упал, случайно выстрелив при этом неведомо куда. Пришлось внимательнее смотреть под ноги, что ещё больше усложнило задачу. Плюс отдача, казалось, стала сильнее, чем в нормальной стойке. Тем не менее отстрелялся я лучше, чем в единственном реальном бою.

На вторую примерку поеду сразу с револьвером и зарядами, чтобы прямо оттуда — сюда. Успокаивает, на самом деле — успокаивает. И сама стрельба, и последующий ритуал ухода за оружием.

Глава 24

В четверг съездил в Минск. Второй раз — не первый, вроде как и дорога прошла быстрее, и идти ближе. В пути пытался ещё почитать наиболее сложно дающееся наставление — «О надлежащей подготовке и подаче служебных документов». Вот кто это всё выдумывает, как, а главное — зачем? Почему прошение на имя начальника департамента оформляется иначе, чем то же прошение, но на имя заведующего лабораторией, и оба они — не так, как докладная записка любому из них? Причём тому из них двоих, кто выше по должности, доклад я мог бы писать только по его распоряжению, либо запросу, либо по распоряжению непосредственного начальника, но ни в коем случае не по своему желанию, причём ссылка на распоряжение должна была идти в первом же предложении.

В каком случае инициалы ставятся до фамилии, в каком — после, а когда допускается только полная форма имени и отчества, вот как это запомнить и для чего такое придумано? То ли где-то сидит толпа людей, которым катастрофически нечего делать, то ли это какая-то кабалистика, то ли я слишком тупой и чего-то не понимаю⁈ Это я и спросил у встреченного в лаборатории Мышухина.

— Ой, не забивай себе в голову! Это никто не может понять и почти никто — запомнить. Есть люди специальные, которые только бумагами и занимаются. Ничего другого не соображают вообще, ни в экспертизе, ни в расследовании, зато как какую бумажку оформить знают в совершенстве, даже не понимая вообще, что там написано.

Тут-то он и познакомил меня с тем самым делопроизводителем и его помощниками, а заодно и расценки озвучил. Если неделю назад я бы с возмущением отказался, мол, что я — безрукий, сам два листа текста не напишу, то сейчас уже понимал, что переписывать придётся минимум четырежды, всё это время выглядя придурком.

Никаких новых указаний, слава богам, не поступало, но пришлось садиться и доучивать то, что не успел изучить в прошлый раз, да ещё и сдавать краткий экзамен по каждой из укладок, что брал домой. Делопроизводство ожидаемо завалил, но по остальному зачёт получил. До трёх часов пополудни эту макулатуру листал, с перерывом на обед! Дома дел куча, а я тут вникаю, чем проведение обыска на месте обнаружения тела отличается от порядка обыска на месте предполагаемого убийства и, главное, на кой это мне, если я не только не следователь, но и не штатный эксперт⁈ Оказалось — незачем, по ошибке лишнюю инструкцию дали.

Из приятного — «клюковку» мою начальник не зажилил, угостил присутствовавших, и им понравилось. Из полезного — раздал пару листовок, аналогичных той, что в Борисов уехала, на случай если кому понадобится для чего-то. И уже к моменту моего ухода появились первые заказы: на следующей неделе обязался привезти две «клюквы» и одну «бруснику», на пробу. Ну что ж, «курочка по зёрнышку клюёт»… «А весь двор в говне» — неожиданно вылезло непривычное продолжение давно известной пословицы. Спишу это на всё те же «налипшие душевные хлопья».

И опять навалилась работа по изучению семейного дела и по управлению им, плюс снова учёба, учёба, учёба…

Всё чаще в разговорах с бабушкой стала возникать тема того, что нам нужен управляющий.

— Мы, внучек, с тобой толком не успеваем за всем уследить и всё сделать. Пока боги миловали, ни одного контракта не сорвали и вроде как всё нужное вовремя закупили, да с людьми рассчитались. А ну как что-то всё же упустили?

— И как только папа всё успевал⁈

— Ну, ты сравнил! Он в дела вникал понемногу, не приходилось как тебе и учиться, и сразу же делать, у него дед твой за плечом стоял и присматривал.

— Управляющего тоже надо будет учить, самое малое — вводить в курс дел. И контролировать, обязательно — а это тоже время. Боюсь, что сразу после найма легче не станет, а как бы не наоборот.

— На первое время — возможно, но потом он на себя всю рутину возьмёт. Но вот ты ещё о чём подумай — как ты в академию уедешь, что тогда? Мне одной всё тянуть?

— Да уж, к отъезду точно надо нанимать кого-то. Вот только кого? Одного из наших управляющих повышать — остальные обидеться могут. Да и выбирать там особо не из кого — не потянут. Особенно тот, кого без особых обид повысить можно, самый старший который, из корчмы в Шипуново. Он и по своему заведованию не всё в срок делает, в производстве же и вовсе не разбирается.

— Да, из этих упырей никого не подходит. На стороне искать надо.

— Разумеется, бабуль — если у себя нет, то надо у других искать. Вот только где именно, и как сманить? Если толковый, то ему условия создать надо, а от бестолочи вреда будет больше, чем пользы. Опять же, понимать должен и в производстве, и в торговле, и в бухгалтерии, будь она неладна, и в налогах, где чёрт ногу сломит! Не троих же нанимать — у нас на одного работника прибыли еле-еле хватит, не говоря уж по целую контору!

— Если расширять дело, как Викеша хотел, то рано или поздно, а контору заводить придётся.

— Бабуль, не начинай! Ещё и это сюда же! Давай сначала одно проблему решим? Там вообще какое-то заколдованное колесо: чтобы появились деньги, надо расширять производство, а чтобы расширить производство — нужны деньги, которых не будет, пока не расширишь производство! У меня от этого и так голова кругом, давай сейчас не будем хотя бы об этом?

— Ладно, ладно, не нервничай. Вот только тут такое дело — такой специалист, который один всё потянет стоить будет как бы не дороже, чем та контора.

— Бабушка, милая, давай не будем заранее всё в кучу валить? Сперва найти надо того управляющего, а потом уж смотреть, сколько он хочет. Заранее можно разве что посчитать, что мы можем себе позволить потратить, не влезая в запасы на чёрный день.

И вот такие, или подобные разговоры возникали всё чаще, а необходимость найма толкового управляющего становилась всё острее, да только где же его сыскать? Мы и в газетах частные объявления смотрели, и всякие слухи-новости собирали, бабушка в своём кругу, я в своём — среди поставщиков и покупателей. Вотще.

В следующую среду я, желая хоть как-то отвлечься от идущих по кругу одних и тех же забот и задач, подчас нерешаемых, поехал в Минск. В лаборатории заведующий её встретил меня радушно:

— Юрочка, как вы вовремя! Нам как раз накануне принесли из Третьего отделения образцы на экспертизу по вашей части. Мы уж хотели телеграмму давать, а вы сами приехали!

Я ощутил, наоборот, сожаление: если бы не поторопился, съездил бы за казённый кошт, а так — за свои. Вроде как мелочь (хотя не сказал бы), а неприятно.

Образцами оказались десяток проб самогона самого разного вида и качества. Требовалось определить, из скольких источников они происходят и нет ли совпадений с предыдущими образцами.

Около получаса заняла сама экспертиза и запись предварительных результатов на бумажные листочки, ещё три четверти часа составление с помощьюПруссакова аналитической части и более двух — оформление результатов с делопроизводителем. Если кому интересно — совпадения были. Хлорофос нашёлся в двух образцах, причём если один был таким же ужасом, как и в прошлый раз, то второй на удивление чистым. Как будто взяли вполне качественно, «как для себя» сделанный самогон, разбавили его до тридцати двух градусов, а потом подняли «убойную силу» при помощи отравы.

— Испортили хороший продукт, ироды! — прокомментировал это ассистировавший мне сотрудник лаборатории, которого мне представили только по имени: «знакомьтесь, это Иосиф, он будет нам помогать сегодня».

Этот чистый продукт позволил выделить набор веществ, обычно в самогонке не встречающийся. Я рискнул предположить, что это могут быть вещества, попавшие в него вместе с ядом, и если в других образцах удастся найти их же в таком же соотношении с отравой, то можно будет предположить, что источник хлорофоса — один и тот же, либо он взят из одной партии. Начальник рассуждения одобрил, но в заключении сформулировал это настолько извилисто и многозначно, что их можно было трактовать любым удобным способом. Кстати сказать, во втором образце с отравой эти же вещества тоже удалось обнаружить — но только потому, что я их искал прицельно и пристально. Времени на это ушло несколько минут и гадостный, хоть и фантомный, вкус того жуткого шмурдяка поселился во рту надолго.

Жуткое месиво из голов и хвостов было в трёх образцах, но определить происхождение не представлялось возможным для меня — состав оказался до боли обычным, без каких-либо характерных особенностей. Остальные пять — самогон как самогон, что-то почище, что-то погрязнее, но даже самый лучший куда хуже нашей «цукровки». А ведь если всё же прекратить её выпуск, то крестьяне вместо перехода на более качественный продукт начнут сами гнать и пить вот такое вот, лишь бы побольше да с ног валило посильнее.

Эта экспертиза оказалась дороже предыдущей: во-первых, образцов больше, десять против четырёх (молоко я не считаю), во-вторых, требовался сравнительный анализ, в-третьих — дополнительная работа по выявлению источника отравы. Итого, если округлить копейки, заведующий определил стоимость работ в пятьдесят рублей, из которых пять ушли делопроизводителю сверх оклада, чему тот был рад. Но денег на руки я не получил — сказали, в день выплаты жалования, вместе с ним, в прошлый раз я просто случайно на кассовый день попал.

Раз уж речь зашла о деньгах, заговорил со своим начальником о еженедельных поездках: дороговато выходит, половина оклада, считай, уйдёт на дорожные нужды.

— Да уж, неловко вышло. Не подумал я как-то об этом: у нас других иногородних сотрудников нет, вот и не пришло в голову. Ладно, давайте так: если будет нужда, я вам пришлю письмо, если что-то срочное — телеграмму.

Я согласился, в свою очередь пообещав заходить, если буду в городе по своим делам. Вот что было сразу так?

Дома меня ждала телеграмма: «Приезжаем пятницу выгодным делом встречайте одиннадцать прощукин». Как я понял, а бабушка подтвердила, встречать надлежало одиннадцатичасовой из Борисова. Видимо, прапорщик везёт заказ от офицеров полка — распробовали, значит. Это хорошо, даже если пару ящиков закажут — лиха беда начало. В пятницу же назначена вторая примерка в ателье, но день обещает быть не таким беспросветным, как казалось раньше.

После ужина решил подбить складской баланс перед визитом военных. Сомневаюсь, что они много купят, но знать точно сколько и чего у меня на складах нужно в любом случае. Я стал получать какое-то странное удовольствие от новой привычки за работой напевать что-то странное, из возникающего в голове не пойми откуда. Как правило чушь редкостная, но забавная, и мелодии прилипчивые. От иной по два дня избавиться не получается.

От двери раздалось покашливание и ехидный бабушкин голос:

— Нет, внучек, это явно не твоё. Не выйдет из тебя поэта, и песенника тоже. Я, конечно, в молодости пыталась стишата сочинять, как большинство девчонок в то время. Так такая фигня получалась… «Любовь» и «кровь» рифмовала. «Розы» и…

— И «морозы»?

— Нет, и «тверёзый»^[16], — бабуля хихикнула и процитировала: — «Ты дарил мне розы, когда ты был тверёзый» — до сих пор вспомнить стыдно, — вопреки словам бабушки, выражение её лица демонстрировало скорее удовольствие и ностальгию, чем стыд. — Но по сравнению с твоими песенками — знаешь, вполне ничего так стихи были, можно сказать даже приличные.

Я, вместо привычного уже оправдания, решил пошалить и высказаться в защиту этого своего «творчества душевнобольных». Но сделать это как-то наукообразно и цветисто.

— Вот так стараешься, ночей не спишь, хочешь осчастливить человечество памятником литературного творчества, — начал я неспешно сочинять ответ, и тут меня как за язык дёрнуло, и я начал нести невесть что, точно, как с песнями. — Работаешь на стыке постироничнеской квазиготики с панк-романтизмом, а обыватели, не понимающие всей прелести абстракций мескалинного генеза, принижают твои достижения…

Глядя на шокированную бабушку, я пытался удержать свою челюсть от отвисания и понять — что я только что выдал, какой в этом смысл и откуда я этих слов набрался-то⁈

Бабуля, которая начинала разговор в шутейном духе, стала серьёзной, постояла молча ещё несколько секунд, потрясла головой и решительно заявила:

— Всё, хватит! Доработался! Мне внук нужен нормальный и дееспособный, а не пациент в приюте умалишённых. Никаких больше бумаг ни сегодня, ни завтра! Пе-ре-рыв, и не спорь! Давай, на выход из кабинета!

Бабушка проследила, чтобы я вышел в коридор и заперла за мной дверь. Отойдя от меня метра на три, она вдруг остановилась.

— Так, совсем голову задурил! Я же тебя на ужин звать пришла.

Пока мы шли в столовый уголок кухни, она продолжала бормотать себе под нос:

— Подумала бы, что пьяный, но запаха нет, и посуды в кабинете тоже. Но на трезвую голову такого тоже не выдумаешь. Или издевается, поросёнок? Нет, тут точно — или головой ударился, или накидался втихаря. Как дед — вот где умелец был, по части выпивки.

Она подумала ещё немного и громко спросила:

— Юрка, скажи честно, ты что, выпил, что ли⁈

Глава 25

В пятницу с утра в доме кипела подготовка к приёму гостей. Нет, шла она с момента получения телеграммы, но вскипела и забурлила уже утром. Казалось бы, что такого — приятель заглянет, привезёт заказ от своих знакомых. Посидим с ним в кабинете часок и всё на этом. Может где-то в других местах или больших городах оно так всё и происходит, у нас же любой гость — это событие. Даже просто заскочить к приятелю, такому же подростку, если попасть на глаза взрослым — всё, минимум час долой. А уж официальная поездка…

Тем более — приезжают из другого города, офицеры, дворяне. Вот визит тех же представителей поставщиков сырья — чисто деловая встреча, порой даже прямо в лавке на первом этаже, на прилавке бумаги подписали и разбежались. Но тут и свежие люди, и издалека, и кроме делового интереса (сбыт) есть ещё и какие-никакие личные отношения. В общем, как сказала мне бабушка. «ты не понимаешь, это другое». И убежала руководить уборкой гостиной на втором этаже и проверять запасы своих домашних, самодельных то есть, наливок с настойками.

У слуг работы хватало тоже. Семёнычу нужно было подготовить парадный подъезд к дому, редко используемый, а потому изрядно запущенный. Это кроме уборки всей территории, подвязывания и выравнивания всех кустов, что по мнению бабушки «расползлись неприлично» и прочего. Посмотрел я на всё это и пошёл готовить коляску к выезду самостоятельно. Дело нехитрое, с детства привычное и, главное, позволяет спрятаться от бушующей в доме суеты. Правда, меня нашли и здесь. Бабушка прибежала с криком, что мне срочно нужно переодеваться в костюм-«тройку» и ехать на вокзал, «чтоб заранее». Немало сил стоило убедить, что приезжать на вокзал за час до поезда — это перебор. Вдохновлённый победой, я пытался отбиться от жаркой и плотной жилетки, под предлогом того, что если еду на вокзал, то уместнее будет дорожный костюм-двойка. Не прошло. Почти убедил при помощи хитрости: сказал, что гости-то будут в дорожном, значит, и мне нужно тоже, чтобы перед ними не выпячиваться. На минуту даже показалось, что всё удалось, но бабуля всё же спохватилась:

— В каком дорожном, что ты мне голову дуришь! Офицеры же, значит в форме приедут! А твоя форма для визитов — визитка! Потому так и называется!

— Но они же в повседневной форме будут, а то и в полевой — а меня ты, считай, в парадную наряжаешь! — сделал я ещё одну попытку на том же поле, но не убедил.

Ладно, постараюсь втихаря надеть тот костюм, что полегче, а если увидит и погонит переодеваться — скажу, что некогда, что уже опаздываю. Поймал себя н мысли, что всерьёз рассуждаю о скудости своего гардероба: есть визитка для торжетсвенных и официальных случаев, есть «дорожная» пара, будет ещё «парадный» костюм, который мне «строит» этот людоед Яков Наумович. А вот повседневного считай и нет, кроме рабочей одежды, в которой можно ходить по дому или возиться по хозяйству. Спохватился в ужасе — если так пойдёт и дальше, то к двадцати пяти уже буду тоже в ателье по полчаса пуговички выбирать⁈ Кошмар какой…

Я недооценил коварство бабули и её же предусмотрительность, а вот она меня изучила хорошо. Дорожную двойку она отдала тётке Яде «в чистку», та, разумеется, в сегодняшнем аврале заниматься этим даже не собиралась ещё, а вот визитную тройку вместе с «шёлковой» рубахой и шёлковым же галстуком-бантом она подготовила лично и выложила на кровать. Возникло желание в знак протеста поехать в рабочем летнем костюме. С трудом, но я его всё же поборол, чем даже позволил себе пару минут погордиться.

На самом деле тут скорее инстинкт самосохранения сработал, чем взросление — представил себе, как и сколько мне будет за такой демарш бабушка выговаривать и стало страшно. Я тут на днях в бакалейную лавку выскочил в костюме, который в прошлом году считался нормой — крику было… И на все аргументы, что мои сверстники как ходили, так и ходят по городу в тех же самых светлых льняных или край — лёгких и светлых хлопчатых, следовал один ответ:

— Они — не ты. Они не главы родов, а многие даже и не наследники, могут себе позволить растянуть детство хоть до свадьбы. Им — можно, тебе — нельзя!

Непробиваемо, да. Ну, ничего — поеду в академию, там будет студенческая форма, и проблемы гардероба на какое-то время перестанут заботить. В итоге на перроне стоял «нарядный, как жених» по словам бабушки или «разряженный, как чучело» — по моим ощущениям.

Семён Прощукин приехал без своего «рыбного брата» (не знаю, есть ли такое выражение, но у меня будет. Это как молочные братья, только — рыбные), а я-то думал, что они подписались одной более короткой фамилией из экономии. Зато он привёз с собой другого офицера — старше и по возрасту, и по званию — если судить по стоимости мундира и количеству украшений на нём. Поздоровавшись со мной, Семён представил своего спутника:

— Господин майор, — он сделал отчётливую паузу, — Бурундучков, Илья Фёдорович. Господин майор уполномочен обсуждать вопросы закупок от имени офицерского собрания.

— Рысюхин, Юрий Викентьевич, местный шляхтич. Прошу в коляску. До дома больше трёх вёрст, сомневаюсь, что такая прогулка по жаре доставит вам удовольствие.

— Это та самая знаменитая коляска с холодильным шкафом?

— Увы, шкаф реквизирован на кухню с целью сохранения всего того, что бабушка успела подготовить к вашему приезду.

Когда мы подошли к экипажу, майор вроде как возмутился:

— Послушайте, какая же это коляска? Коляска с одним сиденьем, не считая облучка, понятно, а тут два настоящих дивана! Это, скорее, ландо!

— Не скажите. Для ландо маловата и есть возможность править изнутри, с заднего сиденья. В ландо высокий облучок не позволит такого.

В общем, тема для светской беседы в дороге нашлась сама собой. Мы все трое не на шутку увлеклись попыткой классифицировать наше транспортное средство. Мастер делал его по папиному заказу и его же чертежам, не задумываясь о названии, мы в семье тоже обзывали кто как хочет. Даже Семёныча втянули в разговор. Он был категоричен:

— Так бричка это, с верхом.

— Позвольте, бричка у нашего начальника пожарной части, она совсем не такая!

— Извините, господин майор, это местная специфика. Для наших, особенно для простого люда, «бричка» — это всё, что между телегой и каретой. Вот классификацию телег они могут развернуть на три листа мелким почерком, остальное же им интересно только из одного соображения: большое ли начальство едет или не очень.

Под конец поездки пришли к согласию именовать сей экипаж «бричка-ландонета», каковое наименование более-менее устроило всех участников дискуссии.

Перед самым домом Семёныч чуть было не опростоволосился — собрался было по привычке заехать к хозяйственным воротам, что слева от дома. Но опомнился и, заложив замысловатую кривую поперёк улицы перед фасадом и лавкой, вывернул к парадному въезду. Майор обратил внимание на вывеску:

— Ведёте торговлю прямо из дома?

— Ай, не обращайте внимания, какая там торговля, одно название. Это, фактически, игрушка для бабушки, чтобы она не чувствовала себя «бесполезной приживалкой», по её же словам, хоть её никогда никто и не думал ни в чём таком упрекать. Бабушка ощущает себя полезной и при деле, и того довольно. Чистая прибыль с этой лавки с учётом всех издержек, включая жалование приказчика и бабушкины расходы «на чаи с подругами», вряд ли до ста рублей в год дотянет. Ну, и планировка дома получилась не самая удобная.

— А покупатели н бузят?

— А тут особо не пошалишь: наискосок через дорогу участковый пристав живёт, ему только к окошку кабинета подойти, чтоб всех бузотёров в лицо разглядеть. А за два дома до него — городской дом помещика Кабановича. У него семеро сыновей, и все они те ещё лоси, скрутят хоть десяток буйных и не вспотеют.

За разговором поднялись на крыльцо. Обогнав нас Семёныч открыл дверь. Ох, рискованный манёвр: если оставленный без присмотра Воронок опять в бабушкину клумбу пастись залезет, то мало никому не покажется. Внутри встречали женщины: Ядвига в чистом переднике стояла в начале коридорчика, ведущего к кухне, а бабушка на повороте лестницы. Думаю, если бы она знала про целого майора в гостях, то спустилась бы пониже, но её за некоторое отклонение от идеального следования этикету извиняет солидный возраст.

После взаимных представлений поднялись на второй этаж, где я проводил гостей к «господской» уборной, привести себя в порядок с дороги. Ну, и немного похвастаться — настоящим ватерклозетом и умывальником с горячей водой, а также вторым таким умывальником и душем в соседней комнатке. Оставив гостей разбираться с удобствами ушёл в гостиную, где выслушал от бабушки несколько несправедливых упрёков о том, что не предупредил о «важном» госте. При этом бабушка, ругая меня, на ходу меняла рассадку за столом, передвигая одни приборы, убирая другие и выставляя третьи.

Обед прошёл как обычно, сопровождаемый тем, что называется «светской беседой», то есть попытками узнать как можно больше новостей и сплетен от бабушки. В свою очередь офицеры старались вести беседу на нейтральные темы, поскольку того, что интересовало бабулю, как правило, вообще не знали и боялись, что их привычные темы шокируют «милую старушку». Оставив бабуле на растерзание майора, который хоть как-то мог удовлетворить её любопытство, я переключился на признанного непригодным для общения прапорщика, и вот как раз у нас общие темы нашлись. Идея стать самыми настоящими авторами самой настоящей книги не была забыта, более того — активно воплощалась в жизнь. Получив предварительное одобрение от батальонного командира, данное с условием обязательно дать ему рукопись для предварительного ознакомления, ребята неделю сортировали свои записи, потом восполняли потерянное. И прямо сейчас второй Семён — Подлещиков — висел над душой у нанятого ими писаря, руководя процессом в стиле «вот с этой бумажки начало ставишь сюда, потом с обратной стороны, а потом вот это, то, что ниже пятна». Кроме своего командира прапорщики озаботились ещё и формальным одобрением офицерского собрания полка, точнее пока только его распорядительного комитета. Посовещавшись под «Клюковку» господа офицеры со ссылкой на снискавших известность на литературном поприще офицеров минулых лет вынесли вердикт, что таковой род внеслужебной деятельности не несёт урона офицерской чести, а потому допустим, но под строгим надзором, а то мало ли что. Более того, опус уже начал приносить определённые дивиденды: неведомо как прознав о ведущейся работе девицы, бывающие на общих светских мероприятиях с офицерами гарнизона, стали проявлять куда большую благосклонность к двум Семёнам. Вместо упоминания каких-либо подробностей мой собеседник очень смущался, косил одним глазом на майора, вторым — на бабушку и ограничивался туманными намёками. Исходя из этого я сделал вывод, что достижения есть.

Когда перешли, наконец-то, к чаю, кофе и наливкам стало прилично говорить о делах. Майор представился заново, уже по должности:

— Я здесь, можно сказать, един в двух лицах. С одной стороны — как представитель распорядительного комитета Офицерского собрания, с другой — как представитель интендантской службы полка.

Так-так-так, это становится интересно. Внутри просто зудело, что с ним надо говорить исключительно только приватно.

— Знаете, а давайте мы с вами перейдём в кабинет? Он, в конце концов, для того и предназначен, к тому же у меня там есть все необходимые документы.

Семён поднялся с места, явно намереваясь идти с нами. А вот это точно лишнее!

— Семён, на вас — развлечение бабушки и дегустация её наливок, а то мне, по её мнению, ещё рановато. Или можете прогуляться к озеру.

— К озеру далеко, это за станцию.

— Нет, к нашему озерцу, вдоль ручья. Да и большое озеро тоже недалеко — если к окошку подойти, слева видно.

Семён перевёл взгляд на окно, посидел, будто пытаясь понять, о чём я говорю, потом подскочил к подоконнику:

— Откуда здесь озеро⁈ Да ещё такое большое! Господин майор, смотрите — озеро!

— Ну, озеро, и что с того?

— А то, что по нашим картам — тем, что в мае месяце выдали — здесь долина реки Плиссы, пересохшее болото, луг и песчаный карьер!

— Вы ничего не путаете?

— Нет, исключено! У меня по плану развёртывания в этой долине позиция полковой батареи назначена! А на месте этого дома, судя по слиянию рек, пустырь!

— Это какого же года карта?

— Не знаю, какого года карта, — вмешался я в разговор, — но торф из пересохшего болота выгребли ещё лет пятьдесят назад, тогда же начали и песок копать. В дом семья заселилась семнадцать с половиной лет тому, и мы на улице были не первые. А озеро начали строить на месте ямы из-под торфяника около пятнадцати лет назад, и двенадцать лет, как закончили заполнять водой.

— Бардак.

Оставив Семёна возмущаться наличием в Смолевичах «лишнего» озера я отвёл майора в кабинет. Из предложенных напитков он выбрал «Брусничную». Мне он пояснил свой выбор так:

— Не все любят очень крепкие напитки. Здесь же интересное сочетание. Чистая мята была бы не то аптечным, не то однозначно дамским продуктом. Чистая брусника — «брусничная вода», опять же отсылает к аптекарям с их мочегонными. А вот вместе… Лёгкая горчинка брусники придаёт мяте «мужской» оттенок, просто замечательно.

— Я рад, что вам понравилось. Но, может, давайте к делу, пока Семён не прибежал?

Интересно, что он такое хочет сказать секретное?

Глава 26

— Да, разумеется. Как интендант, я занимаюсь закупками продовольствия, включая винную порцию для нижних чинов. Обычным порядком вино, хлебное ли, виноградное ли поставляется с казённых винных заводов. Но тут случилась такая оказия, что кто-то, то ли сдуру, то ли по какому-то умыслу^[17], закрыл на ремонт и реконструкцию сразу пять казённых винных заводов из восьми, имеющихся в окрестности: оба минских, старый и новый, могилёвский, гомельский и витебский. Остались только городенский, берестейский и смоленский.

— Извините, перебью. В армии солдатам выдают водку⁈ Но хоть не каждый же день?

— Хе-хе, нет, конечно. Такое только на флоте было, на парусном. Теперь и им норму урезали, три раза в неделю дают, и то они недовольны. У нас, в армии, только по праздникам: День рождения Государя Императора, Государыни Императрицы, Наследника престола, его супруги. Ещё в день рождения шефа полка, если таковой есть, в полковой и ротный праздник, в день принятия Присяги и в Новый год. Девять раз за год. Но кроме того, по распоряжению командира полка тем, кто исполняет тяжёлые работы, при длительных маршах, в холодное время года — сменившимся с поста. Доктор может тоже назначить винную порцию по своим соображениям, как внутренне, так и наружно.

— И много дают?

— Так вроде бы и не особо — полчарки. Можно заменять на молодое виноградное — тогда четыре с половиной чарки. Или на две бутылки пива — это по нынешней погоде бы вообще хорошо пошло, сам бы не отказался, но по деньгам сильно дороже получается, да и мороки много с доставкой и хранением. Потому как на одного солдата или унтера вроде как и немного, а как вспомнишь, что их в полку почти двадцать две сотни, то…

— Сто тридцать пять литров, плюс-минус.

— Вот-вот. У нас полк летнего формирования, полковой и ротные праздники на носу. Плюс лето — это, считай, манёвры да марши. То есть — выдачи винной порции. А пока спохватились, почему поставок нет — склады того-с… Разрешили у частников закупать, лицензированных. Ваши цены и качество пока вроде бы наиболее устраивают.

Так-так-так, становится интересно.

— Вы, извините, какой именно продукт сейчас имеете в виду?

— Да вашу «Сахарную».

Я ухмыльнулся.

— Не боитесь, что в отравители народа запишут?

— А, вы с поручика Провыдрина имеете в виду?

— Он мне не представился, но если я правильно разобрал знаки различия — то поручик артиллерист. Хм, именно «Про-», не «Под-»^[18]?

— В том-то и дело. Гонору и высокомерия, особенно в отношении нижних чинов, как у князя, а сам… В общем, сей поручик по состоянию здоровья отбыл из нашего гарнизона, да-с… А что до вашего вопроса — совсем не боюсь. Мы дали баталерам снять пробу, так сказать, и они между «Ржаной» и «Сахарной» почти единодушно выбрали последнюю. Как сказали: «Та казённая, заводская, а эта душевнее будет».

— Просто на домашнюю сивуху больше похожа, вот ностальгией и повеяло.

— Возможно. Однако некоторые офицеры также оценили данный сорт, примерно в тех же выражениях. Что до похмелья — то уверяют, что главное меру знать.

У меня в голове начала складываться интересная схема.

— Скажите, а вам же всё равно, в какой таре будет поступать продукт для выдачи винной порции?

Интерес в глазах майора стал разгораться ярче.

— Мне даже проще, скажем, из бочки зачерпнуть, чем две дюжины бутылок откупоривать.

— Про бочку это вы очень правильно сказали, удачно, можно сказать попали. Скажите, а ведь бухгалтерию же не обязательно перегружать лишними подробностями, наподобие вида тары и прочими несущественными моментами? Им же важно цена за штоф — ну, или литр?

Интерес у майора стал совсем горячим.

— Что вы, что вы! Им и так работы хватает, без того, чтоб пустые бутылки считать! Особенно если люди ценят их труд…

Ну что ж, осталось только определить долю каждого, исходя из общих объёмов.

— У меня на складе, на данный момент, официально в наличии тридцать две столитровые бочки. Есть определённые проблемы с фасовочной тарой: и с бутылками, и с этикетками, которые по сути пусть примитивный, но артефакт. Вы из этого количества возьмёте…

— Всё! И у нас расход ожидается, и коллегам из других частей гарнизона помочь нужно будет. И я правильно понял — официально тридцать две, а всего?

— А всего — сорок. Погрешности учёта, понимаете ли, и прочая усушка…

Дальше пошёл недолгий, но горячий торг.

В чём мой и майора особый интерес, спросите вы? Всё элементарно. Отпускные цены, которые указаны в моём буклете и которые я провожу по финансовой отчётности, прописаны за объём, по сути же — за счётную единицу. Ещё не понятно? Штоф водки по прейскуранту это на самом деле две бутылки, и цена включает в себя стоимость самих бутылок, этикеток, пробок и расходы по розливу. А самое главное — акцизы. Нет, налоги всё равно платить нужно, по крайней мере с официально продаваемых, но там совсем другая ставка получается. Продавая бочками с указанием той же цены за штоф я очень хорошо экономлю на расходах, получая нигде не учтённую прибыль, сверх той, что идёт в расчёт налогов. Майор же, перечисляя по бухгалтерии полную оптовую цену, часть этой суммы получает от меня обратно наличными.

Вот по поводу того, какую часть и в какой форме возвращать торг и шёл. Расставаться с живыми деньгами я не хотел, потому ещё минут десять посвятил тому, чтобы уменьшить на указанную сумму цену восьми «неофициальных» бочек, которые будут покупаться не через бухгалтерию воинской части, а за наличный расчёт. Майор и сам не горел желанием возить туда-сюда саквояж с наличными, рискуя их потерять или получить ещё какую-либо неприятность, но и свою выгоду понимал, потому упирал на необходимость делиться с другими людьми, так что по итогу пришлось округлить его долю в большую сторону, но и так он мне остался должен круглую сумму.

Отдельно обсудили то, что указанная цена — это цена отгрузки со склада, доставку к покупателю не включает. Но и это не стало проблемой. Оказалось, что южнее деревни Плисса размещаются окружные провиантские склады, откуда было около пятнадцати километров по местным коротким дорогам до заводика «Прикурганье» и склада при нём. И эти короткие дороги, в отличие от той, на которую завёл нас Подрепейников, были вполне проходимы для грузовиков, приписанных к складам. Впрочем, это уже не мои проблемы. А мои — пополнить опустошённый склад.

— Да, будет теперь вашему брату праздник, пока казённые заводы опять не запустят! Сколько ни выгони и какую цену ни поставь — всё скупят!

— Так, да не совсем. Во-первых, лишних мощностей ни у кого нет. Никто не будет ставить, скажем, пятый перегонный куб, если сбыт есть только для продукции с четырёх. Далеко возить сложно и дорого, а потому невыгодно, а вблизи спрос закрыт. Смысл покупать дорогое оборудование, чтобы оно стояло? Максимум на четверть выпуск увеличить удастся все нам вместе взятым, и то за счёт сокращения обслуживания между пусками. А вот проблем это принести может несоразмерно.

— Это каких же?

— Дефицит — оружие обоюдоострое. Тем более, что люди наши реагируют однозначно: если чего-то начинает не хватать — то этим нужно закупаться. И не важно, нужно «это» прямо сейчас и в ближайшем будущем или нет. Спрос будет расти несоразмерно, что будет усиливать дефицит, а его рост — увеличивать панику. Система с положительной обратной связью.

Что за «система» такая и с чем у неё связь — понятия не имею, само с языка соскочило. Но майор кивнул согласно и во взгляде у него вроде как даже уважение появилось.

— И чем всё кончится — неизвестно. Могут и поджечь что-нибудь, если слух пойдёт, что мы «прячем выпивку, чтобы цены поднять». И до бунтов может дойти.

— Ну, так уж и до бунтов!

— А это смотря кто и что будет «страждущим» в уши лить. Но что можно гарантировать — так это многократный рост кустарного производства всякой жути спиртосодержащей. Какую гадость могут мужички намутить и выпить, лишь бы «по шарам давало», не всякий учёный химик описать сможет. Поверьте, мне доводилось видеть такое, что иначе как «алхимическое сырьё» не назовёшь, а то и «алхимические отходы». Причём хлебать это, вроде как почти «бесплатное», будут без всякой меры и травиться массово.

— А вот с этим соглашусь.

Обсуждая качество продукта из разных источников, мы неизбежно пришли к вопросу ответственности за него.

— Вот смотрите, Илья Фёдорович, у нас в автономии ответственность за качество для лицензированных производителей суровая, можно даже сказать — зверская. И, возможно, именно поэтому желающих не так и много. Отец всех знал не только по имени, но и лично, потому что таких частных винокурен не больше полутора десятков по всему Великому княжеству.

— Всего лишь⁈ Я думал, сотни полторы, не меньше!

— Пивоварен тех больше, полсотни точно будет, не считая тех, что по поместьям титулованных дворян. А с перегонными кубами на данный момент тринадцать или четырнадцать, в зависимости от того, будут ли наследники ремонтировать завод под Мезовичами.

— Но неужели настолько страшные наказания за ненадлежащее качество?

— Верхняя планка, это если из-за состава продукта будет причинён тяжкий вред здоровью, вызвавший смерть пяти и более человек разом — лишение прав состояния и пожизненная каторга для всех совершеннолетних членов рода. Малолетних — в приюты бесфамильными, имущество на компенсацию пострадавшим и на штрафы. Судите сами — страшно это или нет.

— Строг ваш князь, крут даже.

— Зато ни одного отравления покупной водкой за последние пятнадцать лет.

— Но всё равно, таких строгостей больше нигде нет в Империи, или я ошибаюсь?

— Я и сам не обо всех местах знаю. В княжестве Финском — вообще заявительная система: достаточно прийти в управу и заявить, что ты собираешься гнать на продажу. После чего тебе обязаны за неделю выдать все нужные документы, дальше только налоги плати.

Поговорив ещё немного на светские темы перешли к изначальному поводу визита. Насчёт поставок в адрес офицерского собрания договорились быстро: список заказов был, Илья Фёдорович добавил от себя, округлив общий заказ до целого числа ящиков. Посчитали по оптовой цене (для хорошего отношения), добавили стоимость транспортировки, договорились, каким поездом буду отгружать — всё, десяти минут не ушло.

Интендант вынул из портфеля заранее заготовленный договор, куда мы вписали реквизиты продавца и конкретные (официальные) цифры. Подписав их, мы с майором отметили сделку, выпив ещё по рюмочке настойки. Он напомнил, что документы на поставки в полк после утверждения командиров полка и начальником финансовой службы мне отдаст, когда приедет за грузом и скорее всего это будет не позже вторника.

Когда гости пошли посетить удобства перед дорогой я, проходя мимо в свою комнату, случайно услышал обрывок разговора. Майор говорил Семёну:

— А наш любезный хозяин не так прост. Мало того, что владеет знаниями в области финансов, логистики и производства. У него ещё понимание политэкономии есть, а помимо того он свободно и правильно использует термины из теории управления, а её только в военных академиях дают, нев училищах — тем, кто готовится «встать на рельсы»^[19].

Да, каюсь, немного задержался и прислушался — всё же обо мне речь шла, так что имею право.

— А ещё литература, оружейное дело, механика, химия, медицина, — добавил младший офицер.

— Да уж. Уровень обучения и круг общения провинциальной шляхты впечатляет, хотелось бы узнать его поближе.

Дальше слушать не стал и пошёл дальше — забрать револьвер и припасы, поскольку прямо с вокзала собирался в ателье, а оттуда — на стрельбище.

Увидев меня с кобурой в руках, майор решил пошутить:

— Мы с прапорщиком так вам надоели, что вы решили изгнать нас силой оружия?

— Нет, мы же не в Европе.

— А причём тут Европа⁈

— Ну у них же возник обычай провожать гостей до выхода чтобы не позволить им спереть что-нибудь по дороге.

Посмеявшись, мы пошли на выход.

— И всё же, простите за любопытство, но зачем вам этот монстр?

— Всё просто: прямо с вокзала я еду в ателье к портному…

— Что, так плохо шьёт?

— Нет, шьёт хорошо, но нервы выматывает так, что никакого терпения не хватает.

— И вы решили его припугнуть⁈

— Ну что вы, это противозаконно, к сожалению. Прямо от него я отправлюсь на стрельбище. Меня это успокаивает и умиротворяет, и стрельба, и уход за оружием.

— Огонь или твердь? — задал неожиданный вопрос майор.

— Вроде бы твердь, точно неизвестно, оракул был очень потрёпанный.

— Выглядит так, что вы могли бы сделать карьеру оружейника. Не думали попробовать?

— Разве что в качестве хобби, семейное дело оставить не на кого.

Уже направляясь к коляске как-то все одновременно пришли к мысли, что уезжать с пустыми руками — контрпродуктивно. Офицеры решили прихватить с собой часть заказа, как материальное доказательство успешности переговоров, так что пришлось зайти в лавку и забрать со склада ящик, укомплектовав его согласно пожеланиям покупателей.

Проводив поезд, я глянул на часы на фронтоне вокзала и понял, что к кровопийце к трём пополудни я вполне успеваю.

Глава 27

— Ой-вей, вы-таки решили, что у меня слишком дорого и решили попытаться забрать костюм силой? Так он-таки всё равно ещё не достроен! — Так встретил меня от входа старый портной.

Хотя, какой он старый? Кажется, он больше прикидывается, а так ненамного старше папы. Вспомнил — и невольно вздохнул.

— Нет, что вы! Просто эти примерки — они очень сильно раздражают и нервируют.

— И вы решили, что если немного пострелять, то оно станет легче?

— Да, конечно, я проверял. — Тут я заметил, что выражение лица Якова Наумовича поменялось. Было дурашливым с лёгкой опаской, теперь же стало просто опасливым и напряжённым.

— Не бойтесь, не у вас здесь, а на стрельбище. На том, что в холмах, между дорогами на Дубровники и Кривую Берёзу. Домой заезжать лень просто, а на улице в бричке оружие оставлять не хочется.

Хозяин пыточного дома вроде бы успокоился, но нет-нет, да и бросал взгляд на столик, где лежал револьвер. Сама примерка ничем не отличалась от предыдущей — всё то же непонятное что-то с швами наружу. Причём мне показалось, что с прошлого раза это что-то вообще не изменилось. Не знаю, что повлияло — револьвер на видном месте или приближение конца работы, но сегодня примерка прошла намного быстрее. Однако во время неё хватило времени на то, чтобы подумать о разговоре с майором. И даже не о подсчёте ожидаемой выгоды, там я примерно прикинул уже давно, точно посчитаю, когда домой вернусь, с документами в руках. Тревожит меня такое совпадение с закрытием заводов, зудит что-то внутри, что это чревато большими проблемами. Некоторые мысли странные, про какого-то «Борюсика», некие «табачные бунты» и прочее в том же стиле. Но общая тревожность только растёт. Хотя и непонятно, почему именно у нас. Если бы бывшие польские земли взбунтовать пытались, ближе к границе, это понятнее и привычнее даже. Но наше Великое княжество, причём восточные и центральные губернии, не трогая западные, какой смысл взбудораживать?

Голова готова была лопнуть от мыслей и переживаний. Может, потому и примерка кажется более быстрой, что я отвлёкся от неё? Да всё равно, тут заботы важнее. Стоп, а что это я сам всё придумать пытаюсь? У меня же есть, с кем посоветоваться — знакомый жандарм есть, тем паче в этом деле в любом случае без титулованных, как выражаются в Корпусе — «фигурантов», дело явно не обошлось. Решено — еду к Евгению Мироновичу, всё ему рассказываю и прошу совета. Если он скажет, что это всё ерунда и я сам себе ужасов на придумывал, как барышня истеричная, то бросаю переживания и пытаюсь на этом заработать побольше. Если не ерунда — то пусть о неё головы болят у тех, что на это Государем поставлен. А мне в таком случае надо будет впредь держаться подальше от всей этой истории, не пытаясь получить с неё какую-то особую выгоду, чтоб тоже в «фигуранты» не попасть.

Фух, придумал, на кого свалить проблему — аж на душе легче стало, как после стрельбища. Может, и не ехать туда сегодня, по экономить немного? Но Яков Наумович оказался профессионалом и за оставшееся время всё облегчение устранил, а нервы опять поднял. Ладно, сегодня еду в холмы, а в понедельник — в Минск. Сомневаюсь, что на выходных смогу найти Подпёска. Был бы телефон — но его до моего отъезда в Могилёв вряд ли будут ставить: стоит ли затевать возню, если я через пару месяцев уезжаю?

Стоп, какие ещё «пару месяцев»⁈ Смех-смехом, а июнь-то за середину уже перевалил! Церемония зачисления пятого августа, остаток месяца отводится на «решение организационных вопросов», мне не позже утра четвёртого надо будет уже заселиться в ту самую гостиницу для поступающих, а лучше раньше, второго-третьего, мало ли — мест не будет, или в дороге задержка случится, обидно будет опоздать. Вот ещё задача в Минске на понедельник — сходить на вокзал Балто-Черноморской дороги, узнать расписание поездов и купить билет до Могилёва на первые числа августа. И остаётся мне до отъезда чуть больше шести недель.

На стрельбище поймал странное ощущение: казалось, я чувствую, как пуля идёт по стволу, как толкают её горячие газы, распирая нижнюю часть и заставляя её вжиматься в стенки ствола, как часть свинца срезается о кромки нарезов, как дрожит кромка «юбки» пули при выходе из ствола. Это как же я погрузился в процесс, что такие картинки себе придумывать стал?

В кабинете занялся подсчётами. Надо было пересчитать литры бочек в штофы и полуштофы, потому что в бумагах цена идёт именно на них. Или цены на штоф в цены на литр. Как же эти традиции порой мешают! Хотя… Я поймал за хвостик одну мысль и быстро прикинул карандашом на бумажке. Майору, видимо, такая неразбериха нравится, потому как он, если я сейчас правильно понял, на этом дополнительную выгоду получит. Забавная вещь получается: штоф — это дробная часть ведра, одна десятая для водочного. Чарка — тоже часть ведра, только через промежуточные величины. По идее, десять чарок должны составлять штоф, а десять получарок, которые и были нормой выдачи — полуштоф. Но то ли вёдра для расчётов брались разные, то ли ещё что — но наша бутылка водочная, именуемая «полуштоф» вмещала шестьсот тридцать миллилитров водки, а получарка казённая — шестьдесят один с половиной. На каждой бутылке получался излишек в пятнадцать миллилитров. Так, две тысячи двести порций, делим на десять и умножаем на пятнадцать — три целых три десятых литра излишков, мелочь, а приятно. Он, я уверен, ещё и на округлении при пересчёте из литров в штофы копеечку-другую себе найдёт.

Ладно, чем считать чужие деньги — займусь своими. Через несколько минут листания учётных книг и перекидывания костяшек на счётах показали, что на каждом штофе у меня получилась экономия, читай — не предусмотренная прибыль семьдесят восемь копеек, за вычетом доли майора. Странно, когда торговался, то считал, что будет восемьдесят две, надо будет потом посмотреть, где ошибся, не дело это, так промахиваться. Так, умножаем бочки на литры, делим на штофы… Итого, одна тысяча девятьсот восемьдесят рублей девяносто пять копеечек. Приятно, даже очень. Так, теперь восемь неучтённых бочек — там вся выручка, считай, «прибыль сверх ожидаемого», умножаем, делим… Неосознанно стал напевать очередной куплет:

Две тысячи сто семьдесят один рубль сорок три копейки. Ещё приятнее! Прибавляем одно к другому — ого! Минус цена бочек, минус «премия» грузчикам, минус «гостинцы» военным, что приедут забирать груз — оно, конечно, не обязательно, но не последний день живём, если к людям по-хорошему отнестись, то и они могут тем же ответить. Итого в чистом остатке без каких-то копеек четыре тысячи рублей, на которые вообще расчёта не было!

Нет, если быть честным, то с восьми «неучтённых» бочек что-то получить, конечно, наделись, но заведомо меньше. А почти две тысячи с учтённой и легально проданной вообще подарок. Сегодня я, на пустом месте, на знакомстве с двумя парнями в госпитале и на их угощении, которое смотрелось прямым убытком, получил в два с лишним раза больше, чем ожидаемая чистая прибыль за год. Кажется, я начинаю понимать отца, когда он говорил о важности личных знакомств и связей. И его слова о том, что правильно сделанные подарки — это не убытки, а семена прибыли.

Только начинаю понимать, на самом-то деле, хотя тогда казалось, что он говорит какие-то очевидные банальности или вообще ерунду какую-то маловажную. А сколько всего я пропустил мимо ушей, не осознал и забыл или вовсе не услышал, не понимая смысла сказанного? Эх, папа-папа, как мне тебя не хватает, и сколько ещё будет не хватать!

Так, хватит раскисать. Пойду, порадую бабушку — в том смысле хотя бы, что вопроса с деньгами для найма управляющего нет, нужно только найти его. Ага, всего лишь! «Мыши, станьте ёжиками!» — появилась в голове странная мысль. И что бы это значило⁈ Интересно — сам себя спросил и словно сам себе ответил: вспомнил анекдот про «мудрого филина» и мышек. Вспомнил то, чего не знал. Эти прорывы кусков песен, мыслей и прочего из «иных миров» тревожат, честно говоря. Но ни Евгению Мироновичу, ни кому бы то ни было ещё я, вопреки совету следователя, рассказывать не буду. Просто потому, что помню сказанное Рысюхой, верю в неё, а, значит, и ей. Скорее всего, дело в тех самых «расшатанных печатях», на которые жаловалась Хранительница. Расшатали их в госпитале, и если меня жандарм отправит туда на очередное «обследование», то не факт, что не расшатают ещё больше, сделав хуже, чем есть.

Я спустился вниз. Возле приоткрытой двери бабушкиного кабинета услышал всхлипывание, тихонько открыл дверь и увидел, что бабушка сидит на диванеи тихонько плачет, держа в руках фотопортрет папы. Я подошёл, сел рядом, обнял бабушку и так вдвоём мы и просидели молча до самого ужина.

После еды, когда Ядвига убрала посуду, а мы с чаем и закусками к нему переместились в бабушкин кабинет, я выложил ей результаты сегодняшних переговоров и своих подсчётов, после чего подытожил:

— Считай, проблем с деньгами на найм управляющего нет. Но и самого управляющего пока тоже нет.

— Может, их лучше потратить на твою учёбу?

— Не стоит, бабуль. На первый год у меня отложено, и дальше лучше платить по годам: мало ли что может случиться, что придётся бросить учёбу? А назад оплату не возвращают.

— Что значит, «бросить»⁈ Ещё не поступил, а уже бросать собрался⁈

Вот в этом вот она вся: услышать одно слово во всей фразе и к нему прицепиться.

— Не собираюсь я ничего бросать. Но мало ли, как жизнь сложится? Она сюрпризы любит подбрасывать, и не всегда приятные.

— Ну, смотри у меня!

Зацепившись за поднятую тему учёбы сказал бабушке, что в понедельник собираюсь в Минск, купить заранее билеты до Могилёва, что она всецело одобрила и похвалила за то, что «становлюсь совсем взрослым». Про свои размышления насчёт возможных «водочных бунтов» я ей решил не говорить, не тревожить зря. Тем более, что это всё, возможно, мои фантазии.

Спал этой ночью плохо: боролся с жадностью, которая, стоило мне задремать, почему-то представлялась в виде большой пупырчатой жабы с мощными передними лапами. Ими она пыталась схватить меня за горло. Жадность кричала, что если провернуть такую сделку ещё раз пять, то денег хватит на восстановление поместья. Гарнизонов в нашей и соседних губерниях много. Здравый смысл возражал, что найти ещё пять гарнизонов просто, а вот пять интендантов, которые будут мне доверять в достаточной степени — почти невозможно.

Даже если найти таких наивных снабженцев (смешно, да), то главный вопрос: где взять пять раз по сорок бочек водки? Ответ «сделать» — неправильный, потому что делать нужно будет очень долго. Быстренько, пока информация ещё не распространилась, скупить все запасы у коллег и перепродать? Выгода будет многократно меньше, а риски те же. Нет, неверно — риски окажутся куда выше! Тут и риск того, что коллеги, разобравшись, побьют, и шанс оказаться замешанным во всё это странное дело.

В любом случае: нет ни водки, ни покупателей на неё. Нет, и всё! Но при этом всё равно не отпускала мыслишка о том, что такие деньги проходят мимо.

Назавтра я проснулся совершенно разбитым и решил устроить себе выходной. От книг учёта уже сплошная сетка в глазах, а от деловых писем — икота. Не могу больше! У сверстников каникулы, а у меня — каторга! Да, кое-кто тоже работает, кто на семейное дело, кто просто подрабатывает «приличествующим образом», но никто в городе, насколько мне известно, такой воз задач и проблем на себе не тянет. Да, хочется немножко поныть и пожаловаться.

После завтрака полистал лениво газеты, точнее — газету, нашу, районную, но больше дюжины номеров. Просмотрел по диагонали, в основном — заголовки и некоторые, заинтересовавшие своим названием, статьи. Но быстро бросил — очень уж это напоминало работу с документами, не хочу!

Сходил на Новое озеро, на восточный берег, где было что-то вроде городского пляжа. Отметил, что кто-то сколотил себе купальную кабинку, но только одну. И больше — никакого оборудования. Ещё раз с сожалением вспомнил папину мысль о полезности иметь в городе туристический объект и о шансах сделать такой из озера. Полежал на солнышке, погрелся. Позволил себе бутылочку «Рысюхинского светлого», что лежала в воде у берега. Рискнул сам окунуться — вода холодновата, но у нас зачастую теплее и не бывает. Немного поплавал, опять погрелся на солнышке и пошёл домой.

После обеда часок поспал. Затем почистил всё оружие, достал пулелейки, пополнил запас пуль разных вариантов конструкции (и разного веса), а также калиброванной картечи. Нарубил пыжей. Накрутил из картечи и бумаги зарядов. И понял, что делать больше нечего, а до темноты и даже до ужина ещё очень далеко. Понял, что строю планы на завтра, и это не планы на отдых, а наоборот — рабочие и хозяйственные! Интересно, это ещё взросление — или уже старость⁈

Вспомнил про удочку, нашёл её в кладовке, проверил оснастку и успел ещё посидеть часа полтора над слиянием речки Плиссы и безымянного для меня ручья, что впадал в неё напротив нашего городского участка. Даже поймал около дюжины рыбок, и это при условии, что совсем мелких отпускал. Улов отдал соседским котам, которые каким-то неведомым образом учуяли грядущую поживу и ждали меня на дорожке, ведущей от речки к дому.

Так и дотянул до понедельника в попытках заставить себя ничего не делать. Как-то даже устал от такого отдыха.

Глава 28

Утром в понедельник, сразу после завтрака, меня поймал старый деловой партнёр отца. Зачем приезжал — так и не понял, если честно. Полтора часа говорили обо всём и ни о чём, подписали какой-то мелочный договор, точнее говоря — продлили старый, который и истекал-то только будущей зимой. Не то хотел что-то спросить, но передумал, не то что-то рассказать, но не решился. Или проверял — неизвестно что.

Так или иначе, выгнать его было нельзя, а на поезд я опоздал, точнее сказать — пропустил, тот ушёл на час раньше странного гостя. До следующего оставалось ещё два часа, надо было придумать себе занятие, желательно — полезное.

Первым делом я изложил на бумаге всё то, что хотел рассказать знакомому следователю — факты, свои мысли и предположения, прогнозы. Что из чего проистекает, откуда какие выводы. Перевёл немало бумаги, пока смог изложить всё связно, логично, без резких перескоков с темы на тему. Только четвёртый вариант из того, что получилось после вырисовывания стрелочек, вычёркивания, вписывания и перекладывания разрезанных листов. Переписал всё набело, чтобы убедиться, что ничего не выпало из рассуждений и ничего лишнего не пролезло и… И отнёс всё в кухонную печь, где и сжёг под немного удивлённым взглядом служанки. Ну а что, не камин же холодный с весны в кабинете растапливать? И оставлять такое валяться тоже не дело.

Оставшееся время решил посвятить выяснению причин расхождения в четыре копейки на литр в пятничных расчётах. Мимодумно опять начал напевать какую-то чушь.

Так, ага думал о литрах, а считал, что? Не штофы ли? Так, посмотрим, проверим… Точно! Ага, и вот это вот прикидывал по среднему, а гнали весной, цена на расходники выше была…

Ещё здесь… Так, процент майору — а мы торговались за проценты, а не за копейки, разумеется — тоже другой получается. Вычитаем…

Да, всё сошлось, всё понятно, когда разберёшься. Но всё равно — не дело это, в единицах измерения путаться. Да уж, не даром дед так радовался введению метрической системы. Он, правда, в основном из-за оборудования разорялся: сухопарники, паропроводы, колонны с тарелками, охладители, краны с тройниками и заглушками — всё это не вечное, рано или поздно надо менять или ремонтировать. И тут вылезало всякое… В итоге дед махнул рукой и стал подгонять детали по месту с помощью где переходника, где напильника, а где и зубила с молотком.

В детстве играл с оставшимся с тех времён ящиком переходников, причём переходников с дюймовой трубки на… дюймовую же! Просто дюймов этих было дикое стадо, больше двадцати штук в Империи и за три десятка, считая вместе с Европой^[20]! Плюс резьбу резали кому как больше нравится: и треугольный зуб, и трапеция, и эвольвента, разная высота, разный шаг… Ужас, короче! Больше всего он матерился по поводу как-то купленных британских труб. Они там у себя, на островах, вообще со странностями, но в данном случае и вовсе отличились. Там вообще нигде не было этого самого дюйма — ни внутри, ни снаружи, ни британского, ни какого-то другого! Оказалось, насколько смог разобраться дед, у них пишется какой-то диаметр «условного прохода», за который принимается наименьший диаметр в самом узком месте, которое возникает из-за установки арматуры! То есть, условно говоря, диаметр окошка в кране (британском кране!), который может быть (а может и не быть!) прикручен к этой трубе! Из-за этого труба «пол дюйма» по внутреннему диаметру фактически три пятых от «дюймовой». Короче, понять это невозможно, нужно только запомнить — если кто-то считает, что ему нужно, разумеется.

В общем, после этого дед зарёкся иметь дело с английским оборудованием вообще.

— Какая моча им в следующий раз в голову ударит? Будут писать количество лошадей, которых можно напоить за час через трубу такого диаметра? Нет уж, пока на нормальные, человеческие, меры и правила счёта не перейдут — ни болтика, ни гаечки у них не куплю, и вам запрещу, через клятву на тотеме!

Воспоминания прервала бабушка, которая позвала «перекусить перед дорогой». Уже привычно отбился от попытки дать мне с собой чемодан еды и отправился к коляске. Сегодня добирался до вокзала на своём выезде, поскольку бабуля решила «заодно» наведаться в гости к подруге и подписала Семёныча доставить её туда и обратно. Как я подозреваю — главным образом для того, чтобы «у этого прохиндея» лицо не было такое довольное. Ну, и оплату его услуг возчика также взяла на себя.

Пока ждал поезда невольно услышал некоторые разговоры тёток, также стоявших на перроне. Слухи, которые они обсуждали, оказались неожиданными и внезапно тревожными. Причём даже не сразу понял, чем меня это зацепило, но потом сопоставил с причиной своей поездки и стало совсем не по себе. В общем, по пути до кабинета Подпёска было о чём подумать.

Следователя на месте не оказалось. Я даже растерялся — почему-то в голову не пришло, что он не обязан и не может всё время сидеть в кабинете. В конце концов, у него и в городе работы хватает. И вот что сейчас делать? Попросил унтера на входе предупредить Евгения Мироновича, что я его ищу и сказать, что я буду в лаборатории, после чего пошёл по месту своей службы. Там меня приняли двояко: с одной стороны — обрадовались, с другой — обругали. Обругали за то, что я не приехал в пятницу, когда был, оказывается, кассовый день. В итоге мои деньги остались у заведующего, который получил их за меня и был недоволен этим. Извинился, подписал ведомость и расписку в получении и забрал жалование за прошедшие дни вместе с оплатой экспертизы. На фоне махинации, провёрнутой в пятницу это называется «мелочь, а приятно». Но, с другой стороны, эти деньги — вот они, в кармане. А те ещё надо получить.

Пруссаков внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Юра, вас что-то явно тревожит и беспокоит. Не поделитесь ли — может, помогу чем, хотя бы советом, как более опытный человек?

Рассказывать ему свои опасения не хотел, но к случаю вспомнил про другую свою проблему:

— Мне скоро на учёбу ехать, в дело семейное на кого оставить? Бабушка не справится, у нас кроме Смолевичей ещё в трёх деревнях сбыт и в двух производство, это же ездить надо. И с банком вопросы решать, и с поставщиками, и с покупателями… Короче говоря, управляющий нужен, которому можно доверится и на которого можно всё это возложить. И деньги на его оплату смогли выкроить, а нанимать некого!

— Вы знаете… Не буду ничего обещать, но, возможно смогу вам помочь, порекомендовать одного кандидата. Мой давний знакомый — сын маминой соседки по даче, всего-то — Пробеляков Егор Фомич.

— И какой у него опыт? И фамилия… Род Беляковых не будет ли против, всё же слуга рода, и не станет ли вмешиваться?

— Был шесть лет управляющим аналогичного предприятия у виконта… У одного виконта. Винокурня на родовых землях, для собственных нужд — обычного лицензирования не проходили, потому, наверное, вы и не знали про неё. Что до рода… Он вам расскажет подробнее, если захочет, но проблем с той стороны не будет, могу гарантировать.

— И в чём причина, по которой он ищет новое место? Тем более с переездом в провинцию?

— Ну, не такая уж и провинция, от вашего городка до Минска час на пригородном поезде или сорок минут на пассажирском. А причина… Видите ли, та винокурня разорилась…

Я, не сдержавшись, рассмеялся:

— Не находите, что это не лучшая рекомендация для управляющего?

Мефодий Никифорович вздохнул.

— Вот все так реагируют. А между тем его вины там вообще нет. Трудно, знаете ли, сохранить предприятие, если владелец постоянно лазит в кассу, не считаясь с предстоящими расходами, и тратит кучу денег на сомнительные эксперименты. Решил какую-то виску сделать, для неё вроде как торф нужно добавлять куда-то, причём не то жжёный, не то копчёный…

— Виски, шотландский или ирландский. Там солод надо сушить перед дроблением над открытым огнём или в дыму, с добавлением в топливо торфа. Но смыла в этом — самогонка как самогонка, только ещё и горелым болотом отдаёт. Но цвет красивый, да…

Откуда это у меня выскочило, а? Ну, откуда⁈

— Вот! Как я и говорю постоянно — каждым делом должен заниматься тот, кто в этом разбирается! А не все, кому приспичило! Вы вот знаете, не угадываете, а знаете, как это делать! А они — и в сусло добавляли, и всякое прочее, два раза оборудование ремонтировать приходилось — ну, это Егор подробнее расскажет, если захотите.

Заведующий перевёл дух после своего эмоционального выступления.

— В итоге граф… Граф, отец виконта, посчитал расходы и прикрыл лавочку. Оборудование продали в покрытие убытков, а работникик остались не у дел. И если рабочие быстро себе новое место нашли, то Егору с этим очень сложно. Как вы правильно заметили, разорение предприятия — плохая рекомендация для управляющего. Так как, интересует вас такой вариант?

Я махнул рукой:

— Всё равно пока никого другого нет. Пусть приезжает… Так, у меня на днях крупная сделка, скорее всего завтра. Вот, в среду жду, поезд в Смолевичи около одиннадцати утра прибывает. Его встретит мой слуга и привезёт ко мне домой. В крайнем случае, если я буду в отъезде, предварительные переговоры может провести моя бабушка, а там и я вернусь. В совсем неудачном варианте — у нас есть гостевые комнаты, если процесс растянется.

— Я передам ему ваше предложение, думаю, Егор согласится.

Побеседовав ещё несколько минут на светские темы (то есть — ни о чём, но в рамках приличий) откланялся и покинул кабинет начальника. В Лаборатории меня уже ждал сводный список заказанного и даже наличные для приобретения напитков. Объём оказался намного больше, чем я рассчитывал, может быть, даже придётся ехать на производство, в подвале домашнего магазинчика может и не хватить некоторых категорий. Договорился о том, что пришлю почтовым вагоном по железной дороге и объяснил, где и как на вокзале можно будет забрать посылку. Сам всё это узнал не так давно, когда планировал подобным образом отправлять груз в Борисов тамошним офицерам.

Зашёл к Евгению Мироновичу — его снова не было на месте. Самое обидное — входов в здание только мне известно два, сколько на самом деле — неведомо. Потому полагаться на стоящего на посту унтера было нельзя и приходилось каждый раз бегать на третий этаж и обратно. Тут я спохватился: время-то обеденное! Скорее всего, он в излюбленной ресторации. Но, а вдруг нет? Как я буду выглядеть, слоняясь по залу? И что же делать? «Что делать, что делать… Билет покупать, до Могилёва!» — внутренний голос был как никогда прав. Я же за этим, официально, в Минск и приехал!

Обедать как следует я, после бабушкиного «перекуса», был ещё не готов, но что-то пожевать хотелось. По дороге на вокзал купил три пирожка с мясом и рисом, как было написано. Но после домашних, бабушкиных, они показались не совсем съедобными. Осилив чуть больше половины одного из пирожков, скормил всё оставшееся какому-то бродячему псу. Тот капризничать не стал, слопал мгновенно и почти квартал шёл за мной, надеясь на добавку.

На вокзале я испытал минуту паники: поезда Минск — Могилёв в расписании не было! Поймал какого-то железнодорожника, тот направил меня в справочное окошко. Оказалось, что для пригородного поезда расстояние велико, а для пассажирского — маловато и расстояние, и количество пассажиров. Потому ехать надо на проходящих поездах либо на минских поездах дальнего следования. Глянул из любопытства на поезд Петербург — Одесса и мне чуть плохо не стало от цен. С другой стороны — скорый поезд из столицы на курорт, в разгар сезона, вагоны только первый класс и люкс, что тут скажешь?

В итоге остановился на скромном пассажирском поезде, который шёл из Минска в Харьков не короткой дорогой через Гомель и Киев, а замысловато петлял через Бобруйск, Могилёв, Брянск, Курск… Понятия не имею, чем был обусловлен такой маршрут, но меня в нём всё устраивало, в том числе и неспешность. Нужный мне выходил из Минска без двадцати десять вечера второго августа и прибывал в Могилёв в восемь утра третьего числа. Купе второго класса, как мне объяснили, отличалось от пригородного вагона того же класса тем, что выгородки с двумя двухместными диванами сменялись на закрытые комнатки с двумя почти такими же диванами, но рассчитанными на двоих, а не четверых пассажиров. Диванчики проводник мог по желанию превратить в постель, что и обусловило выбор именно ночного поезда. Чем плохо: сел в вагон в Минске, и приехал на место утром, выспавшийся и готовый к делам, для которых у тебя впереди целый день. Но и цена удовольствия, даже с учётом того, что поезд «медленный», впечатляла — тридцать семь рублей сорок копеек.

После возвращения с вокзала я наконец-то застал своего следователя.

— Господин Рысюхин? У вас что-то случилось? Надеюсь, это не связано с темой нашей предыдущей встречи?

— Нет-нет, ничего общего. Мне тут недавно стали известные некоторые факты, которые меня встревожили, точнее, возможные последствия. Если позволите, я хотел бы изложить всё подробно, на это мне понадобится около десяти минут. Если вы скажете с уверенностью, что это мои досужие фантазии — я с большим облегчением поеду домой.

— Ну что ж, десять минут у меня всяко есть.

Я изложил всё, что касалось ожидаемого искусственного дефицита крепкого спиртного в Минской и смежных губерниях, а также чем это может грозить. В заключение добавил ещё свежие данные.

— Пока ждал поезда, услышал разговор обывательниц на перроне. Они обсуждали слух о том, что скоро пропадёт из продажи мыло и собирались его закупать про запас. Дескать, жира не хватает, всё уходит на консервы для армии.

— Бред сивой кобылы!

— Согласен.

— Для мыла вообще используются растительные жиры или технический жир, к пищевым продуктам это вообще отношения не имеет. И почему именно армейские консервы⁈

— Ещё раз — согласен, и это абсурдно, но многие верят! Если из-за таких легковерных где-то действительно возникнет дефицит мыла — ситуация станет лавинообразно разрастаться и выходить из-под контроля. А теперь наложите это на возможные волнения из-за отсутствия спиртного…

— Пугающую картинку рисуете, Юрий Викентьевич. Пугающую, и правдоподобную.

— Проверьте ещё, по вашей линии, нет ли похожих слухов про соль и керосин.

— Почему именно эти товары? Не сахар и мука, например?

— Сахар не так критичен для большинства простых людей, он довольно дорог, и на селе часто заменяется другими подсластителями. Ситуация с хлебом, как я подозреваю, находится на постоянном контроле. А исчезновение соли и керосина способно сильно ухудшить, как бы это выразиться, качество жизни большого числа людей.

— Посмотрю. Хотелось бы, чтобы всё это оказалось досужими фантазиями, но не могу себе позволить такую позицию. Одно скажу — рапорт я подам, и расследование мы проведём. Такое одновременное закрытие сразу нескольких заводов не может быть случайно, как минимум, сговор с целью спекуляции там чрезвычайно вероятен. Если же вы правы в своих опасениях — его у нас заберут парни из СИБ^[21], но до того побегать придётся.

— Мне только непонятно, почему именно эти губернии? Почему не приграничные, не прибалтийские, а именно наши⁈

— Пока не знаю, хоть некоторые соображения есть. В любом случае, езжайте домой и готовьтесь к учёбе спокойно, дело мы к расследованию примем, в этом я уверен.

Пожав на прощание руку Подпёску, я вышел из кабинета с большим облегчением на душе. В любом случае, есть там какой-то заговор или нет, им займутся профессионалы, моя же совесть чиста.

Глава 29

Поездка домой прошла вообще привычно, как на Воронке в Алёшкино. А ведь ещё два месяца назад любая поездка на поезде представлялась событием и приключением. Развлекла, если так можно выразится, только беседа соседей по выгородке. Один из них держал в руках какую-то питерскую газету и зачитывал из неё заголовки либо куски статей, второй комментировал, достаточно едко, а иногда у них получались настоящие обсуждения.

— Граф Кротовский продал родовое имение под Петербургом купцу Хоромникову.

— Кротовский, Кротовский… Погоди, это же известный род артефакторов, но у них родовые владения где-то на юге, не то на южном Урале, не то на северном Каспии или где-то между. Откуда у них родовое имение под Питером⁈

— А то ты писак этих, — первый потряс газетой, — не знаешь? Им, особенно безродным, что «принадлежащий роду», что «родовой» — одно и то же. Небось прикупили когда-то домик по случаю, сейчас стал не нужен, вот и продали.

— Вроде как у этого рода в последнее время дела неважно шли…

— Ой, брось! То, что «неважно идут дела» для графского рода, известнейших артефакторов — то для нас «может, внуки достигнут чего-то похожего». Ладно, давай, что там дальше пишут?

Дома меня ждала телеграмма от майора Бурундучкова. Она была по-военному чёткой и лаконичной: «Вторник завод двенадцать». Предельно коротко и полностью понятно.

Выезжать придётся не позже восьми утра: полтора часа быстрой рысью до Алёшкино, полчаса там на решение текущих вопросов, Воронок слегка дух переведёт, но до Шипуново пять вёрст буду ехать минут сорок. Там тоже придётся задержаться, оттуда до Курганов тоже минут сорок — сорок пять. Оставлю коня в корчме, там его обиходят, и пешком на винокурню, минут пятнадцать. Итого не меньше четырёх часов на всё, а быть на месте надо хотя бы за полчаса до военных, так что выехать надо будет около семи. Стало быть, с Семёнычем надо договариваться уже сегодня.

Конец июня — это конец июня: ещё нет семи утра, а Солнце уже поднялось и жарит во всю мощь. Но в тенёчке под тентом жары ещё нет, однако возвращаться придётся по самой жаре. На круг получится, с учётом концов по городу, вёрст пятьдесят или чуть меньше. Завтра, если приедет кандидат в управляющие и он меня устроит — придётся везти будущего работника по всему сегодняшнему маршруту. Да ещё знакомить с людьми и делом. Как бы не пришлось в итоге ночевать в «Прикурганье». Но это забота завтрашняя, а надо решать сегодняшние.

Увидев и оценив, какое впечатление оказывает закреплённый на бричке холодильный шкаф, я сумел уговорить соседа Пырейникова сделать один, уже специально для установки на повозке, который не приходилось бы делить с кухней. Этот был меньше по объёму, но зато изначально предназначен для работы «лёжа» и рассчитан на то, чтобы в него можно было помещать довольно объёмные грузы. Сегодня этот ларец проходил «полевые испытания» — я загрузил в него предназначенный в подарок майору трёхлитровый липовый бочонок с клюквенной настойкой. Это был один из экспериментов папы в попытке придумать что-то эдакое к юбилею рода. Также я хотел подготовить гостинцы водителям грузовиков и грузчикам из числа солдат, но тут нужно было посоветоваться с Ильёй Фёдоровичем насчёт размера, вида и формы передачи. Но загрузиться я решил исходя из всех возможных вариантов. О, ещё надо отправить презент тому начальнику складов в Плиссе, который транспорт выделит. Понятно, что майор с ним рассчитается и тот если не в доле, то уж точно не обижен. Однако наладить с ним прямой контакт тоже будет не вредно, мягко говоря. Так что липовых бочонков два, и к одному из них прилагается всё тот же буклет, с ассортиментом и адресом.

Всё прошло как планировалось, без неожиданностей и сюрпризов. Пришлось только пресечь неуместную инициативу держателя корчмы в Шипуново. Он, начитавшись газет, решил «делать рекламу» и придумывал фразы для зазывал, что-то наподобие такого: «Шипит жена? Пиво шипит приятнее!». Правда, хватило всего одного наводящего вопроса:

— Хочешь, чтобы жена барона Шипунова пришла к тебе лично узнать, что и кого ты имел в виду?

Деятель побледнел и ответил только:

— Упасите боги!

Конечно, маг огня с потенциалом около четырёх с половиной это не самое страшное, что можно придумать, но это всё же маг огня, причём для неодарённого «пиита» и единички бы за глаза хватило. Категорически запретил любые «рекламы» без утверждения их текста и места проведения у меня или у бабушки — про будущего управляющего пока решил не говорить.

На винокуренном заводике тоже всё было в соответствии с ожиданиями, в частности — проезд к воротам склада был завален каким-то хламом, включая неведомо чью поломанную телегу. Вообще, по моим наблюдениям, поломанная телега — это некий мистический объект, валяющийся на въезде почти на любое предприятие или склад, либо под стеной сбоку от ворот. Один раз видел её на крыше караулки при въезде на огороженную территорию. Накрутив хвосты и предупредив о скором приезде «большого покупателя» отправился в компании одного из работников внутрь, распечатывать «заначку». Скрывавший восемь «лишних» бочек хлам отбросили в сторону и, пока помощник утаскивал маскировку в сторону, я нацепил на них оставшиеся с прошлого года акцизные марки, предназначенные вообще-то для розничной торговли. Фикция полная, просроченные марки на таре не того вида и объёма, но для беглого, особенно — неопытного взгляда выглядит достаточно убедительно, как мне кажется.

Майор приехал румяный и довольный. Выдав указания что и куда грузить, мы передали дальнейший надзор за процессом старшему над воинской командой унтеру с одной стороны и управляющему заводом — с другой, а сами отошли в мою повозку. Я, подумав, решил не оставлять её в трактире именно для использования в качестве «полевого кабинета». Ну, и чтобы не таскать вручную «гостинцы». Так что это Семёнычу пришлось возвращаться пешком туда, где его должны были накормить и напоить «за счёт заведения, но без излишеств».

В бричке, укрывшись под поднятым тентом от солнца и лишних глаз, он достал из портфеля оговорённую сумму за «не официальные» бочки. Затем с видимым удовольствием отсчитал из них свою долю и спросил:

— Всё верно?

Странно, мы вроде договаривались, что он привезёт деньги сразу за вычетом своих — но, может, в его кругах такие нормы деловой этики, или ему просто приятно лишний раз подержать в руках наличность.

— Да, конечно, как договаривались. Только ещё один момент.

Бурундучков слегка напрягся, и я решил объясниться заранее:

— Я вам, от чистого сердца, небольшой гостинец приготовил.

Откинув вперёд и вниз центральную часть спинки заднего дивана, которая при этом превратилась в небольшой столик, я через боковую дверцу достал из холодильного ларца один из бочонков.

— Вот, не побрезгуйте — подарочный вариант нашей «Клюковки», в продажу не поступает.

Илья Фёдорович вновь расслабился и заулыбался. Я же решил сразу уточнить один момент:

— Господин майор, я не разбираюсь толком в армейской субординации, посоветуйте, как опытный человек и офицер. Я хотел бы немного «премировать» бойцов за помощь, но не знаю, как это правильно сделать, в каком виде — деньгами или натуральным продуктом, и в каком объёме?

— Хм… — майор задумался или изобразил задумчивость для солидности. — Деньги точно не подходят: сыпать копейки выглядит мелочно и не солидно, на рубли они не наработали. Что до продукта… А какого и сколько вы планировали выделить?

— Рассчитывал в размере винной порции, как вы рассказывали, потому подготовил по полуштофу «Сахарной» и «Ржаной», на выбор. Однако здесь я вижу десять человек плюс одиннадцатый унтер-офицер. Что уже ломает расчёты. К тому же четверо из десяти шофера — не вижу, в каком они звании. Но есть ещё две дюжины пива в холодильнике.

— Замечательно! Как я говорил, винная порция по Уставу может быть заменена на две бутылки пива. Шофера, несмотря на их кастовость, также относятся к нижним чинам, как, строго говоря, и унтер. На одиннадцать человек — двадцать две бутылки, всё отлично.

— А две «лишних» тоже не пропадут — жара сегодня обещает быть сильная.

Собеседник довольно хмыкнул и едва заметно кивнул соглашаясь. Я тут же вынул из холодка пару «Рысюхинского светлого» и сковырнул пробки. Майор благодарно принял свою, сделал несколько глотков и даже вроде бы крякнул от удовольствия. После чего продолжил:

— Только раздавать их солдатам будет в корне неверно, да и они не имеют права брать что-либо у посторонних, тем более — гражданских. Были бы они моими подчинёнными — раздачу организовывал бы я. Теперь же придётся передавать унтеру, с моего одобрения, поскольку он откомандирован в моё распоряжение. А уже он раздаст солдатам.

Подождав, пока майор допьёт своё пиво — сам за это время тоже сделал пару глотков из вежливости и за компанию, после чего вернул на место и пробку, и бутылку — мы с ним пошли к, как выяснилось — фельдфебелю. Интендант представил нас друг другу и, дав согласие на «премирование» демонстративно отошёл в сторону. Подозвав унтера и одного из шоферов, которые не участвовали в погрузочных работах, я передал им как пиво, так и бочонок, с наказом отдать его начальнику складов, пообещав, что проверю. Кто-то может сказать, что пустое транжирство — а я скажу, что забросил прикормку или даже жерлицу поставил, и кто знает, что на неё клюнет. Вон, как угощение для «рыбных братьев» отбилось, чем плохо?

В среду было душно и парно, в воздухе висело тягостное предчувствие — явно собиралась гроза. Егор Фомич Пробеляков, кандидат в управляющие, всё же приехал. Бабушка совместила собеседование со вторым завтраком, за столом во вроде как непринуждённой обстановке расспрашивая возможного будущего работника обо всём, что её интересовало.

Меня сперва удивило, что она, такая рьяная поборница традиций и соблюдения сословного статуса, собирается садиться за один стол с простолюдином, но она растолковала мне «большую разницу»: во-первых, слуги рода стоят выше обычных безродных, во-вторых, усадила она его не за «господский стол», а на кухне (что мы и сами тут частенько едим — на нём не написано), а в-третьих, никакой «совместной трапезы» нет и в помине, чашка чая считается за «знак вежливости» и должно, по идее, служить разрешением для приглашённого продолжать есть. А вот как только она отставит чашку в сторону — он, по этикету, обязан тут же отложить приборы и прекратить еду.

Ох уж этот этикет ох уж эти тонкости…

Первым, ожидаемо, возник вопрос про фамилию и степень свободы кандидата.

— Род Беляковых ещё в прошлом веке принял вассалитет и вошёл на правах младшей ветви в род Зайцевых, переселившись куда-то под Смоленск. Наша семья на новом месте была не нужна, и глава тогда ещё самостоятельного рода Беляковых напоследок освободил моего предка от клятвы служения, даровав при этом право на использование полученной фамилии и, соответственно, на покровительство тотема. Уже три поколения мы живём сами по себе, в роду регулярно рождаются одарённые и, надеюсь, в ближайшие годы мы заслужим благосклонность нашего бога и если не в следующем поколении, то через одно кто-то получит нерукотворный перстень.

— Достойная цель.

Минут тридцать бабушка, словно забыв про свой чай, гоняла Егора Фомича по всем аспектам и особенностям промысла. В какой-то момент она, не прерывая разговор, поставила чашку на стол и отодвинула в сторонку — Пробеляков тут же отложил в сторону нож и вилку, заслужив едва заметный одобрительный кивок. Я тоже задал несколько вопросов, отложив остальной разговор на дорогу. Наконец, предварительное решение было принято, и я подвёл итог:

— Пока могу сказать, что вы нас устраиваете. Осталось выяснить, устроят ли вас объём и характер работы. Предлагаю объехать будущее заведование и осмотреть всё на месте.

Строго говоря, согласие было даже не формальностью, а, скорее, проверкой на адекватность — никто, находясь в здравом уме, не согласился бы руководить невесть чем.

В дороге речь ожидаемо зашла про виски. Я ещё раз, уже напрямую, рассказал всё, что знал (неведомо откуда) про этот напиток, вызвав бурную реакцию спутника:

— И всего-то⁈ А мы же, с подачи хозяина, чего только не вытворяли с этим торфом и ячменём!

Далее он половину дороги до Алёшкино делился наболевшим, ничуть не обижаясь на мой смех. Что там мой — порой даже Семёныч на козлах тихо трясся, сдерживая себя.

А вот в Алёшкино меня ждал не самый приятный сюрприз. Работники после моего вчерашнего визита сегодня меня явно не ждали и позволили себе излишне расслабиться. Нет, ничего критичного, наподобие пьяного полового или испорченного сусла, но мелких недочётов и недоделок была масса, плюс некоторые нарушения гигиены. Раздав люлей, познакомил работников с будущим, «если он согласится работать с такими раздолбаями», управляющим провёл ему экскурсию по всем зданиям, после чего мы двинули дальше. В Курганах нас всё же накрыла гроза, на территорию трактира «Прикурганье», который все местные упорно именовали «корчма», въезжали уже под первыми каплями ливня. Непогода продолжалась до позднего вечера, вынудив нас заночевать в гостевых комнатах данного заведения и отложить визит на винокурню до завтра. Благо, возможность такого поворота событий оговаривалась, и бабушка не будет волноваться зря.

За ужином Егор Фомич вновь вернулся к вопросу о виски:

— Хочется, понимаете ли, всё же выгнать эту виску, хотя бы для того, чтоб наконец уже забыть о ней!

— Виски, не «виска», мужского рода и не склоняется, паразит. А что до желания… Тут у нас, помимо трёх перегонных кубов промышленного, так сказать, объёма есть две малых установки. Одна — фактически обычный самогонный аппарат, только с нагревом браги на водяной бане, старинный, объём два мерных ведра, то бишь — двадцать четыре литра. Вторая — современная, на шестьдесят литров браги, со своим малым ректификатором. Используем для всяких экспериментов, пробной выгонки и для производства малых партий продукта «для себя». Оба этих аппарата — в вашем распоряжении в свободное от основной работы время. Ячменя в Алёшкино тоже хватает, вот если захотите из кукурузы выгнать — тут уж сырьё поискать придётся.

Егор Фомич, по итогам поездки, предложение работать на нас принял. У меня возник вопрос о том, где он жить собирается, и что при этом будет с семьёй.

— Спасибо, что заботитесь об этом. Вообще наш род, если позволите так называть всё семейство Подбеляковых, обитает в местечке Руденск, под Пуховичами. Там же живут жена и двое детей, мальчик и девочка. Скоро ждём третьего. Я пока поищу съёмное жильё, возможно — комнату, а позже определимся.

— Пока будем заняты передачей дел — предлагаю вам пожить у нас дома, в гостевой комнате. Это будет удобно в первую очередь для меня и для работы. Потом я бы посоветовал, хотя и не буду настаивать, снять или купить, если средства позволяют, дом в Алёшкино. Деревня большая, зажиточная, со множеством промыслов. Там даже есть своя школа-четырёхлетка, попечением барона Шипунова. И вам меньше времени на дорогу тратить. Ну и, разумеется, можете останавливаться в комнатах нашего трактира без какой-либо оплаты.

Подбеляков оказался действительно знающим и толковым специалистом. Ему понадобилась неделя на то, чтобы принять у нас с бабушкой дела — при том, что сам я, вроде как с детства будучи причастным, потратил втрое больше времени и ещё не со всем разобрался. За эту неделю он один раз проехался по будущему заведованию с Семёнычем, а после — ещё раз, уже сам и со списком конкретных вопросов. Надо сказать, что среди старых работников он быстро сумел поставить себя главным, даже без помощи моей или бабушки, всё решил сам.

Июль пролетел в хлопотах и заботах, как будто его и не было. Наш «зодчий-кровопивец», именуемый Яков Наумович, наконец-то закончил «стройку века» в виде моего парадного костюма, и я смог завершить формальности по вступлению в права главы рода, а именно — съездить в губернскую Геральдическую палату и губернское же Дворянское собрание. При том, что вопрос о назначении главы рода определяется исключительно божественной волей, а чиновникам этих заведений нужно лишь провести решённый без них вопрос по учётным книгам — в Геральдической палате я потратил полтора часа, а в Собрании — все три! Там я поблагодарил себя за привычку возить с собой изрядную сумму наличности, поскольку оказалось, что в Собрании нужно «оплатить банкет по случаю вступления в права главы рода». Что характерно, моё присутствие на оном не требовалось, только подпись в журнале регистрации пожертвований, что должно было подтвердить законность побора. Отдав двести пятьдесят рублей остался с тремя рублями монетами, едва на дорогу обратно. Как удалось подсмотреть в книге, не титулованные выделяли от двухсот до трёхсот рублей (потому и выплатил «по среднему»), а вот бароны уже от пятисот до тысячи! Графов на развороте не было, а листать сей манускрипт мне никто не позволил.

Трижды ездил по официальному вызову в лабораторию для проведения экспертиз. Один раз это были стаканчики с обезличенными названиями «Образец номер такой-то». У меня под конец работы возникли подозрения о том, что это такое, но я старательно задавил эти подозрения, запретив себе думать на данную тему. Если бы я позволил себе чётко сформулировать мысль, что в стаканчике содержимое желудка покойника, то на этом бы всё и закончилось — убедить себя и дар богини в том, что я собираюсь ЭТО съесть я бы точно не смог. Но ощущения и без того остались феерические.

Оба раза возил с собой заказы коллег, из-за чего по Минску приходилось передвигаться на извозчике. Заодно и научился общаться с этой братией. Первый из них поначалу пытался нудить на тему того, что «надо бы добавить» сверх оговорённой суммы, ссылаясь то на тяжесть груза, то на якобы угрозу обивке со стороны ящиков (картонных!). Но когда увидел вывеску над местом назначения — икнул и резко замолчал. Более того — даже помог выставить ящики на крыльцо! Ещё один раз отправлял груз в Минск и один раз — в Борисов «по почте». Причём в случае с заказом от Офицерского собрания пришлось заранее договариваться с железнодорожным начальством, поскольку выпивки заказали действительно много, да и сопровождающего подпрапорщика в почтовый вагон просто так не пустили бы.

Ещё был примечательный разговор с бабушкой. Она зашла вечером в кабинет, где я сидел над бухгалтерскими книгами.

— Внучок, что не весел? Вроде же в этом годы все расходы закрыли, и в плюсе остаёмся, несмотря ни на что?

— Так-то оно так, но… Закрыли мы всё это за счёт прибыли от разовых и, по большому счёту — случайных сделок. Регулярная деятельность еле-еле в плюс выходила, а с наймом управляющего — уходит в минус. Это не считая расходов на учёбу. Надо как-то менять ситуацию, чтобы не зависеть от случайностей.

Бабушка рассмеялась.

— Ох, внучок! Ты думаешь, у других как-то иначе дела обстоят? Да у всех дело кормит — и на том спасибо. Если что-то ещё остаётся помимо расходов на жизнь — вообще замечательно. Всё, что сверх того — это именно что на удаче и том, что удалось выкрутить. От того все и бегают, и упираются, и ищут постоянно, где и как заработать можно. А если от дела начинает постоянный доход идти сверх необходимого — то его тут же в расширение этого самого дела вкладывают, и не всегда это окупается, надо сказать.

— И толку от такой мышиной возни⁈

— Не говори! Во-первых, как уже сказала — дело кормит. Есть, где жить, есть, что надеть и что съесть, причём не слишком себя ограничивая, в разумных пределах. Во-вторых, оно кормит не только нас. Сколько человек на наших предприятиях работает? А кроме того — крестьяне, что бураки выращивают, те, у кого мы зерно покупаем, сахар, прочее сырьё? А те, кто у нас оптом скупают и потом в розницу продают? Ну, и в-третьих — налоги, вещь для нас неприятная, а для жизни в Империи — необходимая. Так что есть польза от нашей «возни», для многих есть.

— Всё равно, хочу сделать так, чтобы моя семья от случайностей не зависела!

Бабушка только потрепала меня по голове и поцеловала в макушку, молча. Больше мы к этой теме не возвращались.

И вот, наконец, вся подготовка, все сборы и суета, все споры и расчёты позади, вещи собраны, завтра еду в Могилёв, становиться студентом. Начинается новая часть моей жизни.

Конец 1-й части.

Минск, август — октябрь 2023.

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/296653

Примечания

1

Супрематисты, конечно же. Огромный, кстати говоря, вклад внесли в само создание и развитие такого понятия, как промышленный дизайн. Но Юра таких слов не знает.

(обратно)

2

Однодворцы, или шляхта-однодворцы — выслужившие личное, а потом и потомственное шляхетство бойцы из простолюдинов. На закате ВКЛ составляли численно до 80% всей шляхты. Можно считать примерным аналогом поместного войска на Руси при Иване Грозном. Как правило, из имущества имели только свой двор (потому и однодворцы) и кроме статуса иоружия почти ничем от крестьян не отличались. Возможно, именно поэтому особенно рьяно блюли свой статус и постоянно о нём напоминали окружающим, особенно тем, кто ниже или равен по иерархии.

(обратно)

3

Глухая Сяліба (бел) — Глухой Хутор.

(обратно)

4

Дословный перевод: «Если пойдёшь напрямик, то проходишь три дня».

(обратно)

5

Дорожная милиция в РБ называется как и в СССР, только на мове — «Дзяржаўная аўтаінспекцыя», сокращённо — ДАІ. Если читать слитно — получается глагол «доить» в повелительном наклонении.

(обратно)

6

В описание полигона, регламента его работы и фактического положения дел на объекте внесены УМЫШЛЕННЫЕ искажения. Описанная далее ситуация в реальности невозможна в принципе!

(обратно)

7

Примерно там, где в нашем мире стоит Оперный театр.

(обратно)

8

Как, собственно, и в нашей истории до революции — был перечень заведений, куда гимназисты имели право заходить, и все кофейни, например, были под запретом.

(обратно)

9

В реальности — Пищаловский замок, строил по концессии помещик Рудольф Пищалло по проекту архитектора Чаховского.

(обратно)

10

Современная (с некоторыми отклонениями, появившимися позже) трасса шоссе Минск — Борисов — Орша была проложена незадолго до Великой отечественной. Старое шоссе шло вдоль путей — точнее, пути в последней трети девятнадцатого века прокладывались вдоль него. Сейчас от этой дороги остались отдельные участки, самые большие это часть дороги Н-9531 и шоссе от южной окраины Смолевич до Жодинского хлебзавода.

(обратно)

11

Документальный случай, который произошёл с маминой подругой, приехавшей в гости из Риги в августе 1991-го.

(обратно)

12

Именно так и возник в реальности посёлок Ждановичи незадолго до Первой мировой — из частной водолечебницы на десяток коек на местной минералке: три домика и дощатая платформа у путей.

(обратно)

13

Тоже исторический факт: около 1880 года билет от дачного Заславля до Минска стоил столько же, сколько ведро (12 литров) водки.

(обратно)

14

Или Иван Птицын, если перевести фамилию на русский.

(обратно)

15

Кто не пьёт — то или больной, или подлюга (бел).

(обратно)

16

Цвярозы — трезвый (бел)

(обратно)

17

Аналогичным образом в 1988 году был организован дефицит сигарет в СССР: разом закрыли на ремонт и реконструкцию в среднем пять из шести табачных фабрик, включая некоторые из тех, которые уже проходили капремонт за пару лет до того. В РСФСР, в частности, 26 из 28 в один день. Споры о том, было это идиотизмом или диверсией, ходят до сих пор. Большинство склоняется к диверсии.

(обратно)

18

Напомню особенность мира. Простолюдин, становясь личным слугой аристократа или слугой рода принимает его фамилию (и тотем) с приставкой «При» или «Про»: Прокречетов, Присиницын и так далее. Дворянин, по крайней мере — в Великом Княжестве, становясь вассалом (или простолюдин, получающий дворянство одновременно с принятием служения роду) получает приставку «Под» (местная особенность). Случай не частый, поскольку смена тотема (бога) дело скользкое, рискованное и чреватое всяким разным. Как правило, это второй вариант или переход из одного многочисленного рода в другой, того же или близкого тотема. Так, какой-нибудь младший сын Потапычевых может рассчитывать на значительный рост статуса, возможностей, а если повезёт, то и силы Дара при становлении Подмедведевым.

(обратно)

19

То есть — получить погоны с двумя просветами, перейти в категорию старшего офицерского состава. В нашей армии это майор, подполковник, полковник. В царской армии РеИ — штаб-офицеры, звания которых различались в разных родах войск (звание майора то вводилось, то исключалось, то снова вводилось, но не во всех частях).

(обратно)

20

Всё, как в нашей истории. 27 разных дюймов одновременно имели хождение по Российской Империи. Польша дала три варианта, ВКЛ — два, не считая «своего суверенного» дюйма в Лифляндии, Эстляндии и где-то ещё в Прибалтике. У финнов два своих и один соседский, норвежский. В Германии после её объединения было три волны «сокращения поголовья», удалось дойти с семи до трёх штук к моменту перехода на СИ. В Австро-Венгрии тоже начинали с пяти. Самый маленький дюйм был, если склероз ни с кем не изменяет, 22.4 миллиметра, самый большой (испанский) — 33 мм ровно. В первом серийном паровозе Харьковского завода вообще не было взаимозаменяемых болтов и гаек, каждая деталь крепилась своим, уникальным крепежом — оттуда же ноги растут.

(обратно)

21

Служба Имперской Безопасности, занимается преступлениями против короны, государственной целостности и общественного строя, то есть тем, что может угрожать безопасности Империи как таковой. Уравновешивает Корпус жандармов во внутренних делах и взаимно контролирует его. Во главе Службы — князь Медведев.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

*** Примечания ***