Богодул [Даниил Сергеевич Пиунов] (fb2) читать онлайн

Даниил Пиунов Богодул

Ах, Емеля-дурак, не буянь-ка,

Не рождай-ка позорный навет!

На Руси каждодневная пьянка

Чтится свято, как Божий завет!

Богом русские люди помазаны

На лобзание черных кудрей,

На груди, что растут неприкаянно

И гудят, как и волны морей!

Ах, Емеля-дурак, не скажи-ка,

Не пиши англо-саксам брехню:

Мол, мораль наша серо-безлика,

А всю святость сечем на корню.

Скоро Суд воссияет ужасный,

Призовет на войну всех Христос.

Люд убогий, юродивый — разный,

Вновь отправится в пьяный разнос.

Тихо, взвалив на больные спины баулы, чапают деревенские старушки от остановки к скромным пятиэтажкам. Последние живые свидетели покосившихся мазанок, сгнивших полов и гуляющей по улицам скотины, бредут они, провожаемые солнцем.

Деревня в Калининском районе раздалась в размерах. Несколько десятилетий назад воздвигли многоэтажных бетонных истуканов. Падают солнечные лучи на выступающие гигантские балконы со всевозможным хламом. Там и герань, и велосипед со вздувшимися шинами, и бабушкины панталоны, помнящие поднятую целину, и дедовские нарды, в которых проигрывалась и без того нищенская пенсия. Мрут деды как мухи, особенно там, где гости из Средней Азии не справляются с горячим асфальтом. Течет асфальт по всей улице, минуя отделение почты, амбулаторию и продуктовый магазин. Горькие масляные пары вздымаются в воздухе, пока старушки продолжают тягать баулы. Таковы жители деревни Калининского района.

Очередная партия прибывших суетливо высыпается из автобуса. «Голубое чудо», точнее, проловоз катится по длинному шоссе. По остаточному принципу раскидывает он горемык и скитальцев Святой Руси, но те, кто выбрался на этой остановке, встречаются взглядом с ним — с Богодулом.

Неотступно глядит Богодул на топающих по вымученной дороге. Сколько слез познал этот путь до бетонных истуканов, до продуктового магазина, в котором водка стоит дешевле палки колбасы. Завтракает Богодул, чем придется, и редко закусывает хлебушком. Все больше кусает локти, жует старые платья пожилой матери.

Не жесток, а жалостлив взгляд кряжистого мужичка. Сколько ему лет — поди разбери. Одни дают пятьдесят, а те, что помилосерднее, прочат Богодулу долгую и счастливую жизнь.

«Рано тебе, Лешик, к Богу отправляться. Ты еще нам здесь нужен» — успокаивают мыкающегося из угла в угол мужичка.

Поистрепавшиеся штаны с коричневыми пятнами на заднице, белая с высохшей рвотой маечка и накинутый пыльный тулуп. Поверх лысеющей бронзовой головы надет выцветший черный картуз. Беспутно болтаются ноги Лешки, сидящего на остановке. Взглянет в душу каждому и каждому поклонится, хоть чуть, но поклонится. Тяжело упадет полная мыслей голова, неумело прикрученная к маленькому и пухлому тельцу.

Летом Богодул вдоволь наедается какой ягоды и овощной культуры. Идет по жаре, сказочно бает матные частушки и удалые «завихрушки». Завихрушки — что-то среднее между духовной песней и тюремным романсом. Веет от завихрушек глухой нищетой и беспробудным горем. Чапает, как и старушки, по омытой слезливым дождем дороге. Чуть слышится его матный распев, как летит в Богодула когда кабачок, когда ведро клубники, а когда целая капуста. Всему радуется Богодул и жадно подбирает всякую ягодку. Падает розовая клубника в его пасть, летит по длинному пищеводу. Одна за одной ягодки наполняют его ненасытное чрево. Когда же пир кончен, то замертво падает он под черешневым деревом.

Слышится урчащий храп Богодула на всю деревню. Снится тому чудо-юдо рыба кит и северное сияние. Часто приходит во сне кит. Плывет на нем отец-подводник, машет большой рукой с длинными растопыренными пальцами сынку Лешику. Лешик, конечно же, парень не промах и знает, что за китом ему не угнаться. Да и вода больно холодная, хоть и течет мощный Гольфстрим. Про Гольфстрим им еще в начальной школе сказывали.

«Хорошо Европе, конечно! Вы на их климат-то поглядите! Теплынь, не то, что у нас. У нас и почва плохая, и дорог нет, а все почему? Гольфстрима у нас нет! Только вон в Мурманске. Там хорошо. И мишки, и киты, и северное сияние».

И с теплотой на больном сердце вспоминает Богодул это северное сияние. Лилово-лазурные полосы разливаются на темнеющем небе. Слабо воет далекая метель. Выходят в открытое море рыбаки на самодельных шхунах, ищут свою чудо-рыбу. Совсем чуть-чуть пожили Семеновы на Севере. Считай, и не жили вовсе, хоть и Богодул, и его пенсионерка-мать памятуют страшную гибель «Курска».

Сгинул отец, обещавший прокатить и на лодке, и на ките. До сих пор лежащий под черешневым деревом Богодул прокручивает в голове слова бати, рефлекторно хватается за отпущенную пушистую бороду. Помнят ручки, и тянет их мужичок к небу, будто вот-вот поймает отцовскую бороду.

Но далеко уплывает кит. Уплывает туманный образ погибшего отца, а на Богодула уже ругаются крикливые дачницы. Кроют благим матом, да так, что целая округа просыпается от дневного сна. Гонят Богодула ивовыми прутами и бойцовскими собаками. Собаки свое дело знают, потому лишь валят на землю и громко лают. Желто-ядовитые слюни слетают с их длинных клыков. Сворачивается в клубок, подобно ежику, мужичок и бормочет что-то невнятное. То ли молится Богодул, то ли исповедуется, предчувствуя неладное, да только зовут собак обратно. Кидают зверям громадную белую кость — они и рады.

Лежит мужичок, переворачивается с боку на бок. Ветер погоняет дорожную сухую пыль. Бьет в глаза она Богодулу, и яркое полуденное солнце застит их. Полу ослепший от света и пыли ползет на карачках, ищет, как раненый зверь, берлогу. Ноет и жалко блеет Богодул.

Ленивым отрешенным взглядом смотрят на сие зрелище деревенские. До пятиэтажек не меньше сотни шагов от дач, где вынужденно припал к земле мужичок. И бредущие туда-сюда жители гневно хают Богодула.

Бегают вокруг беременные кошки. Понесли они так же, как и мать Богодула: понесли случайно и по какому-то животному, дикому наваждению.

Богодула знает вся деревня, а, вероятно, и весь район. Десяток чудных присказок и пошлых басен ходит об этом божьем человеке. В порыве приступа как завоет, как закричит, как припадет к асфальту. Страшно извивается его тело, словно тысячи электрических молний пронзают Лешку. Корчится, хнычет, зовет на подмогу Бога-отца. И, кажется, когда-то Тот ему отвечает.

Подобно пухлой волосатой гусенице, продолжает ползти он через поле. Поле небольшое, вовсе и не поле, если подумать, а так — поросшее осокой земля. Слышится гулкое «ЛЕША! ЛЕША!». Во всю глотку ревет мать Богодула.

Пенсионерка, заметив, что давно не видела сына во дворе, резко выскакивает на улицу. Неряшливый вид ее производит унылое впечатление на соседей, осевших на лавочках. Кумушки беспокойно пожимают плечами. Медведица ищет своего божьего медвежонка, и чуткий нос улавливает знакомую вонь.

Богодул моется от силы раз в неделю, все чаще принимая солнечные ванны. Хорошо летом выйти в одних драных трусах с распростертыми руками. Ходит Богодул павой, всем кланяется и предлагает обниматься. Разит от него недюжинным перегаром: водка все также дешевле колбасы. Вороны, примечающие мужичка, стыдливо каркают, и неясно, насмехаются ли они или завидуют. Диву дается деревенский люд, лицезрящий милые складки волосатого живота.

Спекшийся на солнце смуглый живот выпадает из натянутых до пупка трусов. Восьмилетние девочки любознательно взирают на нестриженые когти, на нечто, выпирающее из этих трусов. Стоит Богодул, устремив одну руку к небу, как Статуя Свободы, и греется на солнце.

Где-то вдали его друзья по бутылке. Синими лапищами хотят дотянуться до любопытных девочек, но слабо падают на землю, расшибая лбы. Вокруг только бутылки и просроченная килька: просроченную отпускают почти задаром.

Плывет в голове образ отца и жены. Оба сгинули, одна от рака, другой от головотяпства начальствующих, но оба живы в его больном сердце. Тяжело дышит мужичок. Очаровательный смрад исходит от него. Испепеляющее деревню солнце нещадно палит Богодула. Борется с ним природа, но и она сгибается перед стальной волей Богодула: заволакивают светило грозовые тучи.

Пройдет или не пройдет гроза? Поди знай. Деревенские торопятся сдать анализы, купить водку и забрать письма, пришедшие с Большой Земли. Чуть закрапает дождь — разбегаются врассыпную жители, кто в дачный домик, кто в двушечку на пятом этаже, а кто в сарай.

Богодул вспоминает, как познакомился с будущей женой. В разговорах с матерью и друзьями-подвижниками вспоминает ее как «Богородицу». Чем приглянулся ей он, поцелованный Богом и одновременно этим же Богом проклятый? Вечная отдышка, пигментные пятна на все лицо и в довершение к прочему злокачественные язвы на теле.

Богодул вспоминает, как она впервые взяла его за руку, прикоснулась к стянутой грубой коже, точно выдубленной. Летними вечерами ходили они мимо дачных участков, заглядывали за забор и здоровались с деревенскими. Ее шелковистые волосы цвета блонд легко развевались на сильном августовском ветру. Соловей, спрятавшийся в кроне листьев, задавал ритм их долгим романтическим прогулкам.

Однако всему приходит конец. Какая-то остервенелая мамаша, чьи дочери продолжают глядеть на трусы Богодула, несмотря на мелко капающий дождь, добротно врежет «психу». Мужичок падает громко. Незлобный вскрик вырывается из его больной груди. Мамаша вдавливает грязным острым каблуком червяка в землю, бьет дешевой сумкой с Мигаловского рынка и жалуется на поборы. Сегодня она уплатила несколько тысяч за ЖКХ и должна отыграться хоть на ком-то. Пускай, это будут не дочки, а хотя бы Богодул.

Всякий на Святой Руси любит и ненавидит ближних. Елейно шепчутся соседушки Семеновых, глядящие на площадной смрад. Одиноко лежит Богодул, и, кажется, порванные трусы топорщатся от набегающего ветра.

Друзья Богодула наконец поднимают того и ведут к матери. Находят они его и после долгого ползанья по грязной русской земле. Часто находят друзья и часто ведут на поклон к матушке. Она разражается праведным гневом и уже сама поднимает его к Богу — на их благодатный и многострадальный третий этаж.

У Любки, как прозвали мать соседушки, свой ум, заходящий за разум. Последний ум она бережет как зеницу ока и не дает никому отобрать его.

«Всем хихоньки да хаханьки. Ничего, Лешик! Вернется им, вернется! Женку твои они в могилу свели. А че им стоило на терапию собрать? Гроши, а поскупились. Подонки, ублюдки! Выродки, Лешик. Че ж ты ходишь на площадь на потеху им? В рот их, понимаешь, в рот их нахер!».

Гневная тирада могла длиться до получаса. Пока Любка выстирывает грязные портки сына вручную, сама не зная зачем, Богодул сидит на кухонной табуретке. Любопытствующим взглядом обводит он знакомый натюрморт: банка с чайным грибом, накрытая рваной марлей, отклеивающиеся обои с розовыми цветочками и жужжащими над ними шмелями, гора немытой посуды. У Любки много дел, хотя, казалось бы, живут они смирно и ладно. Заглядывают к ним нередко. Когда заглядывают, то обязательно чего подворовывают и пакостят.

Богодул пускает всех в дом. Пока мать едет в город по делам, к ним наведываются горемыки со всей Святой Руси. Балаган стоит в квартире, но мужичок рад и тому. Гостей он встречает в майке парадной, то бишь без высохшей рвоты, и теплых тапочках. По лету тапочки меняются на вьетнамские шлепки, правда, пахнущие той самой Святой Русью.

Пахнет она смрадом. Пахнет она русским ладаном и милой хтонью. Бродит хтонь по деревне и заглядывает на огонек к Богодулу. В девчушках он помершую женку, первую и последнюю на данный момент. Друзья по спиртному успокаивают Богодула, хвалят его пятна и вовсе не смеются. Так, разве что подтрунивают, с кем не бывает? Всем показывает золотой браслет жены, на которой он копил несколько лет. Еще хранит браслет неведомый другим запах сирени и юности. Нюхает вдоволь Богодул, ласкает его и приговаривает, как тоскует по своей «Богородице».

Тепло на душе у полуслепого Богодула. С каждым годом видит он все хуже, и бродить по деревне становится труднее и труднее. Уже не различает, кто входит к ним на квартиру. Пустой взгляд у мужичка, окруженного ведьмами и бесами. Бесы пляшут вокруг Богодула, звенит их противный гогот и безостановочно топают и верещат они.

Вечерами Богодул хмуро глядит в окно. Медленно спускается на деревню тьма. Наступает холодная осень. Неспешно буреет и рыжеет листва. Сбрасывают деревья, как вышедшие из моды платья, почерневшие листья. Догнивают те на мрачной и скудной русской земле. Со временем ветер уносит их.

Уносит ветер и жизни людей. Ветер давно унес жизнь отца-подводника, унес жизнь первой и последней жены. Богодул смотрит на девиц, покупающих пиво в продуктовом магазине. Девушки несут целый ящик: вероятно, кому-то исполняется шестнадцать. Гладит себя мужичок по впалым щекам, засовывает пальцы под мышки, а после нюхает их. Пахнут, как и прежде, Святой Русью. Есть в мире нечто постоянное, что не подвластно даже ветру.

Туманным октябрьским днем Богодул выбирается наружу. Жалобно, уныло собирает он копеечку на проезд. Легенда, по его разумению, рабочая и ходовая: мать приболела, нужно съездить за лекарствами. Деньги то на лекарство, разумеется, есть, а вот проезд…

Набирается со всей деревни рублей сто, не больше. Но куда же ехать, когда водка подешевела? Да и не на проезд собирает Богодул, а на любимую смазку русской души, без которой не едет ни одна машина, не работает ни одно предприятие и не заводится ни один автобус.

Волшебная горячая водка. Как могуча и тепла она, как благодатны ее силы, подвигающие на ратный подвиг! Да какую ж водку купить на сто рублей? Одной чекушкой мужичок явно не насытится, а взять более и неоткуда.

Холод находит на притомившегося от сборов подати Богодула. Падает Лешка: новый приступ, а после лежит, но не под черешневым деревом, а под разваливающейся худой скамейкой. Начинает моросить противный октябрьский дождь. Со временем он переходит в ливень.

Снится Богодулу чудо-юдо рыба кит с подводником-отцом. Он катается не один, а вместе с умершей женой. Машут они задубевшими синими руками, такими же синими, как и Богодул.

Мать поехала с утра пораньше в город. После обеда возвращается Богодул домой. Дверь не закрыта, хотя явственно помнит, что выходил он последним и на ключ закрывал. И ключи с собой, и точно закрывал.

Врывается Лешик в квартиру. Стоит странный, доселе незнакомый запах, чужой запах. Все вроде так же, как и прежде, но чего-то не хватает в застекленной стенке. Спаситель и Богородица продолжают тоскливо взирать на Богодула. Гневно рыщет он браслет, единственно святую и истинно дорогую вещь. Яро разрывает он старые ящики, срывает дверцы. Падает стекло, режет потные руки. Алая кровь течет по ним, капая на нестираный ковер. Пуста шкатулка с драгоценностями, а вместе с ней пуста и душа Богодула.

«Нет браслета…Нет его…».

Припадает раненый мужичок на колени и жутко ревет, мечется, обращаясь к Богу. Просит он заступничества и кары для похитителей. И короткая полоса света входит в комнату матери через окно. Загорается лампочка в усталой головушке Богодула. Знает мужичок, где искать пропажу.

Ему Бог поможет, вернее, уже помог! Стремится Богодул на темную улицу, а в руках острый стальной нож. Со бычьей яростью кидается Богодул на пьянствующих на лавочке друзей: в нем вся жизнь, несправедливая и жестокая.

Короткая потасовка, взмахи стального ножа, блеск холодного металла, брызги крови и двое собутыльников замертво лежат у срамных кустиков. Выпадает нож из уставшей, окровавленной руки Богодула. Не знают они ни про какой браслет, но как же не знают? Как можно не знать, когда он точно знает и знает Бог, всевидящий и всемогущий?

Быстро приезжает полиция. Два трупа, множество свидетелей и сам Богодул, поцелованной Богом и этим же Богом проклятый.

Везут непонимающего мужичка в Бурашево. «Там ему самое место» — приговаривают соседушки. О психической экспертизе особо пеклась Любаша, и, кажется, впервые в их нищей жизни хоть что-то да выгорело. Богодула по суду признали умалишенным, ведь наблюдался он, наблюдался! Всяко лучше, чем в тюрьму к уголовникам. Кто ж не наблюдался в наши дни? Наблюдался и он.

Молчаливо наблюдает за соседями по палате. Белье меняют хоть и редко, но все-таки меняют. Облупившаяся штукатурка тихо сыплется по ночам, когда Богодулу снится чудо-юдо рыба кит и все его любимые люди: батек, матушка и женка, то есть Богородица.

Богодулу читают вслух притчи из Евангелия. До боли в сердце отзываются эти истории в душе мужичка. Смахивая скупую слезу, Богодул молится на иконку, подаренную матерью, понимает, что навсегда остается в этом забытым Богом месте.