Поцелуй [Нина Викторовна Соколова] (fb2) читать онлайн

Нина Соколова Поцелуй

Никогда я не испытывал ничего подобного… не испытывал такой боли. Прошло немало времени прежде, чем я смог коснуться клавиатуры и хотя бы начать писать об этом. Возможно, то, что я чувствую, и называют любовью. Я не знаю, как назвать то, как я отношусь к ней и что испытываю. Просто потому, что это нечто особенное, болезненное, даже священное для меня.

Тогда мне было двадцать пять, и я заканчивал аспирантуру на физмате, немного преподавал. Высокий самоуверенный красавец, как сказала про меня подруга моего друга. Девчонок вокруг меня всегда хватало, я не страдал от дефицита внимания. То утро следовало за ночью, которую я провел у своей подруги в общежитии. Комната была в нашем распоряжении до вечера. И вот моя подруга вышла принять душ, находившийся на этаже, а я остался валяться в постели, разглядывая верхнюю койку «вертолета». Второй стоял у противоположной стены. Вдруг дверь резко распахнулась, отворенная пинком снаружи, пружина, придерживающая ее, задрожала, в комнату сначала ворвались громкие маты, то есть слова в неприличном порядке, и следом на пороге явилась она. Черный топ с глубоким вырезом, испачканный в пыли, джинсы собрали где-то на себя ржавчину. Она меня даже не заметила, разулась, продолжая ругаться, уже начала расстегивать штаны, но увидела меня и замерла. Огляделась и снова на меня уставилась. Для нас обоих эта встреча была огромной неожиданностью. Наверно, я смотрел на нее такими же широко распахнутыми изумленными глазами. Но даже удивление не могло скрыть горящие огоньки в ее глазах. Такие знакомые глаза!

Я был поражен в самое сердце. Все остальные женщины для меня перестали существовать. Она заканчивала последний курс заочного и приехала на защиту диплома. Ей дали место как раз в этой комнате, и ей было сорок. Накануне она защитилась и вместе с остальными дипломниками отправилась обмывать в кафе. Ей было ничего неизвестно о нашей с подругой встрече, она просто завалилась к себе после бурной ночи с большой попойки, была у кого-то в гостях, говорила, что сидела на каком-то балконе и читала свои стихи, курила как паровоз, хотя вообще не курит. Затем она за занавеской переоделась, забралась на свою кровать напротив на втором ярусе и заснула.

Убедившись, что она спит крепко, мы с подругой занялись сексом. Я ничего не мог с собой поделать: втайне надеялся, что она не спит, все слышит и наблюдает через чуть приоткрытые веки. Эта мысль меня сильно возбуждала. Во сне она перевернулась на бок лицом к нам, и казалось, что это действительно так. Я оставался у подруги до самого вечера, уже вернулись и остальные соседки. Когда она проснулась, ей было очень плохо, несколько раз ее рвало. Ее загорелая кожа была бледной, появились морщинки, и синяки под глазами стали тяжелее. Я замечал ее морщины, когда она улыбалась, и в ложбинке груди, и мне они нравились. Я хотел прикоснуться к ним. Я вызвался сходить в аптеку за обезболивающими. Мне срочно нужно было на воздух, меня все бросало в жар, когда я вспоминал ее лицо с закрытыми глазами, «смотрящее» на нас сверху.

Я купил продуктов, вина, девчонки приготовили ужин. Она выпила таблетки, немного поспала и к концу ужина присоединилась к нам. Я был счастлив. Я не обращал внимания на сердито-расстроенное лицо моей подруги — я не сводил глаз с нее. Она, конечно, замечала, но старалась не подавать виду. Вышли на балкон общежития покурить. Я не курил. Я смотрел, как курит она. Уже все ушли, а она еще докуривала — с непривычки делала это медленно, держала сигарету напряженно, неумело. Я остался с ней, отметив, что ей совсем не идет курить. В ответ она сказала, что меня ждет моя девушка. А мне было на это наплевать. Наверно, я смотрел на нее восторженно, как подросток на прекрасную двадцатилетнюю девушку. Она пристально посмотрела мне в глаза, быстро затушила сигарету, обожгла пальцы и, раздраженно подув на них, вышла. Я вернулся следом за ней в комнату.

Ей стало неловко в моем присутствии, и она собралась прогуляться. Я тоже засобирался, сославшись на то, что уже поздно и мне пора. Моя подруга и остальные соседки вызвались меня проводить. Вышли всей кучей, а она отстала. Девчонки что-то бурно обсуждали и смеялись. Я воспользовался моментом и сбавил шаг. Мы поравнялись. Сначала шли молча. Я поглядывал на ее наспех убранные назад заколкой волосы, смотрел, как она смущенно время от времени опускает голову, чуть сжимая губы. От этого вокруг ее рта появлялось множество маленьких ямочек. Она вдруг стала рассказывать о том, что у нее есть ребенок и она была замужем и только развелась. Я сказал ей о том, как это здорово, что все жизненные перипетии не смогли погасить огонь в ее глазах, сказал, что, наверно, очень многие мужчины летят как мотыльки на этот огонек.

Не помню, как мы расстались, как я добрался домой. Помнил только, что на эти мои слова она в ответ посмотрела на меня, отвернулась и молча смотрела в сторону. Я жил словно в бреду следующие несколько дней. У студентов началась сессия, и моя подруга заявила, что ей нужно сосредоточиться на учебе и мы не будем встречаться в это время. Я был в отчаянии. Приходилось принимать зачеты, готовить к публикации статью, вести занятия. Сосредоточиться было крайне трудно, я был одержим мыслью найти ее. Я подумал, что начну с деканата, узнаю ее адрес. Я был уверен, что найду, ведь у нее такое редкое имя — Аделаида.

Через недели полторы мне позвонила моя подруга и сказала, что беременна. Я считал себя ответственным мужчиной, да и родители настояли, и мы расписались. А я все думал о ней. Когда родилась дочь и я увидел ее, внутри меня все перевернулось. Дочка стала моей принцессой, моей Аделаидой. Я так любил ее, что жена ревновала. Женился я не по любви, и спустя какое-то время появились увлечения на стороне. Жена подозревала, отношения становились все хуже, но ради дочери я продолжал жить той нелепой жизнью. Аспирантуру я закончил, оставил научную деятельность и преподавание — отец устроил меня в свою фирму: у меня была семья и нужно было зарабатывать.

Моей Аде было года два, мы гуляли в центральном парке. Вот, мы шли по длинной-длинной аллее, малышка что-то лепетала по-своему. Был выходной день и погода хорошая, очень людно: кто пешком, кто катался на велосипедах, на роликах. Нам навстречу среди прочих ехали молодая женщина на электросамокате и паренек лет десяти-двенадцати за ней на велосипеде. Она иногда останавливалась, смотрела, не слишком ли он отстал, и чувствовала себя на нем неуверенно, напряженно вцепившись в руль. Мне стало интересно, и я загляделся на нее. И вдруг узнал! Это была она! Аделаида проехала мимо, не обратив на меня внимания. Я застыл, обернувшись ей вслед.

В следующее мгновение я почувствовал внутри зияющую пустоту, черную дыру, от которой веяло холодом и невыносимой режущей сердце тоской. Я схватил дочь на руки и побежал вслед. Но они ехали гораздо быстрее. И вдруг, пытаясь объехать прохожего, она не справилась с управлением и упала в траву на обочине. Хорошо, что в этом месте как раз не было стриженых кустов черноплодки, которые тянулись по обе стороны всей аллеи. Прохожий подошел к ней, не стал наезжать, как я предполагал, а побеспокоился, все ли с ней в порядке. В ее голосе слышалась досада, она быстро встала, сказала, что все хорошо, хотела было взяться за самокат, но схватилась за колени. Прохожий переживал, что она сломала себе что-нибудь, но она повторила, что все в порядке и не о чем волноваться, встала на самокат и уехала. Сын тоже сел на велосипед и поспешил за матерью.

Я хотел подойти помочь и спросить, помнит ли она меня, узнала ли. Но не успел. Она так быстро уехала! Меня мутило, закружилась голова. Дочь закапризничала, и я опустил ее на дорогу. Она схватила меня за палец и потянула в противоположную сторону. В тот вечер я сильно напился, домой меня привезли друзья. Жена психовала, но мне было наплевать. Что бы я ни делал, хорошо ли, плохо ли, ей было мало, она все время была недовольна. Я понимаю, ей не хватало любви. Не знаю, что ее удерживало рядом со мной — ей было тяжело, я знаю это, но она оставалась рядом. Я не осуждаю ее. Почему я не ушел? Как-то жена выпалила, что если я брошу ее, то никогда больше не увижу дочь. Боже, каким я был идиотом! С самого начала я все делал неправильно…

Когда мы выпивали в тот вечер, подруга моего друга, Алена, прекрасный человек, к тому же красивая, мудрая не по годам девушка, спросила меня: допустим, ты встретишься с ней, что дальше? что ты ей скажешь? чего ты хочешь от нее, от отношений с ней? что тебе нужно? Я не задумывался об этом, не то чтобы совсем, просто не акцентировал на этом внимание. Что я точно знал, так это то, что я чувствовал себя живым в последний раз тогда, когда шел с ней рядом по дороге из общежития. И я почувствовал, насколько я мертв, увидев ее в парке. Я хотел быть рядом, когда ей было больно от падения. О, если бы она позволила мне просто быть рядом, хотя бы это! Мне было бы этого достаточно. Алена, выслушав меня, покачала головой и сказала, что это неправда. Может, только поначалу, и вообще все это иллюзия. Я давно не видел ее, я ее совсем не знаю, и мне как будто бы вообще неинтересно, что она за человек и чем живет, как будто для меня это неважно. И еще она добавила, что я веду себя как подросток и мне нужно повзрослеть.

Мне было так обидно слышать эти слова! У меня и не было возможности лучше узнать ее. Плохо помню, но вроде я даже что-то гадкое сказал Алене в ответ. Что-то вроде, если она такая умная и взрослая, почему за все годы, что они вместе с моим другом, они до сих пор не поженились. И, хотя она говорила потом, что не обиделась, я видел, что ей было больно. И скоро она ушла от моего друга, но тот, не будь дураком, вернул ее и сделал предложение. У них сразу родились двойняшки, мальчик и девочка. Я стал их крестным.

Спустя год мне предложили вести подготовительные курсы для абитуриентов, профильную математику, в вечернее время. Я ухватился за эту возможность вернуться в университет. Подготовка к занятиям и общение со школьниками отвлекали меня от тягот несчастливого брака, нелюбимой работы и мрачных мыслей. Я успокоился и смирился со своим положением ради дочери, по крайней мере, пока она не вырастет и не сможет понять меня. Аделаида, женщина, которая зажгла мое сердце, была всего лишь мечтой, фантазией, мимолетной и неуловимой.

В корпусе психологов случилась серьезная авария, здание закрыли на капремонт, а кафедру психологии образования переместили в наш корпус. Аудитория, в которой я преподавал, находилась с ней на одном этаже. Я проходил мимо и видел на дверях список мероприятий. Однажды я опаздывал на свои занятия, коридор был почти пуст. И вдруг увидел ее! Да, это была она… Она не видела меня, стояла и просматривала этот список. Я хотел позвать ее по имени, но оно застряло у меня в груди. В тот же миг она постучала в дверь кафедры и скрылась внутри. Что она делает здесь? Снова учится? Живет в этом городе или просто приехала? Голова заболела от множества вопросов. Я подбежал к кафедре и стал изучать список мероприятий: так, встреча-мотивация «Пора любить!», как раз сегодня, сейчас. Интересно! Что там еще по списку? Вот, встреча-мотивация «Пора делать!», затем мастер-класс «Арт-терапия: Рисуем настроение сегодняшнего дня», потом мастер-класс по работе со сновидениями и «Как быть в «своей тарелке» в общении. Как легко устанавливать контакт с новыми людьми».

Я сделал фото-копию списка и поспешил на свои лекции. Кое-как дочитав теорию, я оставил своих студентов делать самостоятельную работу и выскочил в коридор. Я постучал на кафедру психологии, чтобы записаться на мастер-классы. Встреча еще продолжалась, слушатели громко что-то обсуждали. Ко мне вышла секретарь и внесла меня в список участников, добавив, что очень рада и что ей будет приятно видеть меня на встрече. Секретарь еще улыбалась, когда я спросил, есть ли среди участников некая Аделаида. Оказалось, что она записана на каждую встречу. Секретарша заинтересованно смотрела мне вслед, когда я возвращался в свою аудиторию, чувствуя спиной ее пристальный взгляд.

До следующей встречи ждать нужно было примерно месяц. Меня снова разрывало — ждать месяц или выяснить все про нее уже сейчас, найти и… Мудрец внутри меня, такой основательный, выдержанный и рассудительный малый, появившийся относительно недавно, успокаивал меня и говорил, что не нужно пороть горячку, лучше подождать: возможно, за этот месяц придет еще что-то, какая-нибудь информация, что-нибудь значимое произойдет, и для всего такого нужно время.

Недалеко от корпуса был небольшой парк, и после занятий я пошел туда. Мне нужно было собраться с мыслями, как-то стабилизироваться. Это был субботний теплый летний вечер, и в парке играла какая-то неизвестная молодежная группа. Музыка была не очень, и особенно раздражали ударные: от их отвратного металлического дребезжания во мне поднялось такое возмущение, меня накрыла такая мощная волна гнева и обиды, что по щеке побежала слеза. Мне хотелось разнести все вокруг: почему я не могу быть с ней?! почему я вынужден жить с женщиной, от которой меня уже тошнит?! почему жизнь пошла наперекосяк и можно ли еще все исправить?!

Я выбрал скамейку в тени подальше от центрального прохода. Уже стемнело, и фонари ярко горели под кронами деревьев. Чуть поодаль виднелся фонтан, играющий своими разноцветными струями под свою, другую, музыку, которую, к счастью, мне было почти не слышно. Люди бродили по парку, и вслед за ними их призрачные тени. Мне привиделось тогда, будто вот есть настоящая жизнь где-то рядом, совсем близко, а я живу эту теневую жизнь, жизнь-призрак, которая только слегка напоминает настоящую. Я почему-то решил остаться в тени и наблюдать — не делать рывков. Ничего не предпринимать относительно нее, Аделаиды. Ее имя напоминало мне название того мифического мира — Атлантиду. Я пришел в поисках тишины и гармонии, а ушел из парка в полном раздрае.

Не знаю, чего я ждал. Каждый раз, когда я проходил мимо кафедры психологов, вообще заходил в корпус, даже приближался к нему, я думал, что сейчас увижу ее где-нибудь здесь, встречу, поздороваюсь и прочее, в красках представлял, как все происходит, тысячи вариаций. Потом заходил в аудиторию или покидал территорию университета, и внутри все успокаивалось: я снова погружался в работу, в будни, и только во время прогулок с дочерью снова мыслями возвращался к предстоящей встрече. Мне все казалось, что я наполняюсь чем-то важным перед столь значительным событием в моей жизни. Кретин! Чем была набита моя голова? Откуда взялась вся эта чепуха?! Я даже с друзьями не встречался, чтобы не расплескать, чтобы ни с кем не разговаривать об этом. И вот долгожданный день наступил.

Это был уже сентябрь. День был необыкновенный, солнечный, вокруг волшебная осенняя красота! Я очень волновался. Лекций у меня в тот день не было, и с работы я решил дойти пешком. По дороге я немного успокоился. Кафедра была занята, и мастер-класс проводили в аудитории главного корпуса постройки конца девятнадцатого века с портиком, высоченными колоннами и окнами, тяжелыми деревянными дверями — все как полагается. И внутри было также. Как будто подчеркивало всю значимость, весомость предстоящего события — высокие двухстворчатые двери в каждый лекционный зал располагались меж двумя гладкими белыми массивными колоннами, паркетный пол в коридоре покрыт бордовой ковровой дорожкой. Здорово, что по нему можно было идти бесшумно, как кошка!

Наконец, я вошел. Да, огромная лекционная аудитория, полукруглым амфитеатром уходящая куда-то в темноту: электрический свет не включили, большая часть аудитории освещалась солнечным светом из огромных окон в пол. На нижних уровнях разрозненно парами или группами сидели девушки, видимо, студентки, и женщины постарше. Ее не было. В голове промелькнуло, что, может, она вообще не придет сегодня. Не дав этой мысли ходу, я прошел и сел подальше, у окна: может, меня не заметят и я просто посижу и подожду Аделаиду. Но тут вошла ведущая и велела нам всем сесть поближе, при этом высказывая удовольствие от того, что встреча будет проходить в таком помещении, которое чудом оказалось свободно в это время.

«Пора делать!» Это сегодняшняя тема. Чего вы хотите, что вам мешает, что для этого нужно сделать?.. Если она так и не придет сегодня, я начну поиски. И я вдруг осознал, что на самом деле оттягиваю этот момент. Ну, тот самый, когда подойду к ней совсем близко. И я забыл о том, что ей теперь сорок два или сорок три, а мне еще и тридцати нет. Для нее я пацан. Что я ей скажу, что буду делать? А что если у нее есть муж, семья, еще родился ребенок? Что тогда? Тогда конец?!

Я не на шутку испугался, даже в пот бросило. И в этот момент со скрипом на всю аудиторию вошла Аделаида. У нее еще что-то выпало из сумочки на пороге, звонко ударившись о паркет. По-другому никак и быть не могло, она не умела появляться незаметно. Все оглянулись, кто-то хихикнул, а ведущая позвала ее присоединиться. Она села с краю, рядом со мной, стала снимать плащ и стягивать с шеи цветной шарф. И всю ее с ног до головы заливало солнцем из гигантского окна. Я забыл обо всем. Неловко повернулся к ней и сразу встретился взглядом. Но она тут же отвернулась, кому-то улыбаясь и помахав рукой.

Было упражнение, нужно было разделиться на пары и тройки, и Аделаида моментом упархнула к своим знакомым. Я остался в паре со студенткой второго курса психфака. Так мы с ней и тренировались весь мастер-класс. А когда все закончилось и все засобирались, я обрадовался, что сейчас догоню Аделаиду, поговорю с ней. К концу встречи я уже был настроен решительно. Но, как только я поравнялся с ведущей, та окликнула меня и спросила, не я ли преподаю абитуриентам. Мол, ей обо мне сказала секретарь кафедры — вот же, лезет не в свои дела! В общем, ведущая стала меня расспрашивать, не заканчивал ли я аспирантуру и почему не пошел по преподавательскому и научному поприщу. Я извинился и сказал, что очень тороплюсь, а она в ответ дала мне свою визитку, просила позвонить ей: она не только преподает, но и практикует.

Я схватил визитку и помчался догонять Аделаиду. Когда выбежал на улицу, ее компания была уже на выходе на проспект. Я побежал следом. Начался дождь, но мне было не до него. Вылетев на тротуар, я чуть не упал, подскользнувшись. Фонари еще не включили, и яркий свет фар, отражаясь в мокром асфальте, бил в глаза. Они уже оказались на остановке, когда я смог разглядеть их. И вдруг, откуда ни возьмись, появился автобус, и она исчезла в его глубине. И когда этот автобус проезжал мимо, я даже не смог различить ее в толпе пассажиров.

Какое-то время я все стоял и провожал взглядом проклятый автобус. Он уже давно уехал, а я все стоял. Я не мог поверить, что это не сейчас и ждать еще несколько недель, не мог поверить, что упустил эту возможность. Вид у меня, наверно, был жалкий, какая-то женщина подошла ко мне и сказала, что лучше бы мне укрыться где-нибудь от дождя, а то не ровен час простужусь. Как только она сказала мне это, я почувствовал холодные струи, стекающие по моим волосам за шиворот под рубашку, и от этого мне стало не по себе. Я поблагодарил ее и пошел к остановке спрятаться под козырек. Позвонил другу. Он очень обрадовался, позвал в гости, и я поехал к ним. Домой я вернуться не мог — как будто не сделал то, что должен был.

От алкоголя я отказался: у меня было чувство, что я упустил что-то важное. Алена нас накормила, я немного поиграл с крестниками, жалея, что ничего не принес им вкусненького. Потом их увели укладываться спать, и друг принялся меня расспрашивать, что да как, но у меня словно комок встал в горле. Тогда он снова предложил виски — привез из командировки. Я отказался и попросил его не пытать меня. Он был, конечно, заинтригован, но я не мог говорить. Просто не мог. Наверно, это был шок. Сидел и думал о том, что ничего страшного не произошло, ведь будет следующая встреча, и тогда я точно не упущу свой шанс… К нам присоединилась Алена. Она просто села рядом и погладила меня по плечу: я видел, что они оба очень рады мне. И совершенно неожиданно… меня будто разорвало! Я рыдал как ребенок, стараясь сдерживаться, чтобы не разбудить малышей. Боже, что это было со мной? Мои друзья сидели рядом, не говоря ни слова, с пониманием и сочувствием отнеслись к моему срыву. Алена даже обняла меня и сказала, что все будет хорошо.

Я сорвался! Извинялся перед друзьями. Я им так благодарен: я полный идиот, а они так любят меня! Я им все рассказал. Мы посидели еще немного, и я засобирался домой. Я больше не мог злоупотреблять их гостеприимством. Еще Алена сказала такую вещь, которая глубоко застряла в моей голове. Она сказала, что какая все-таки жизнь удивительная штука: человек живет себе и даже не подозревает, какое влияние на жизнь другого оказывает, какую работу проделывает. Мне тоскливо стало от ее слов. Я сказал другу, чтобы берег свою жену и что они вообще оба молодцы, что я их люблю. И ушел.

Шел я пешком. До дома было не близко, и я был этому рад. Написал жене сообщение, чтобы она не теряла меня, что скоро буду. Сроду я не писал ей ничего подобного, а тут — захотелось написать. Ведь она не виновата, что я такой. И снова слеза побежала по щеке, но я смахнул ее ладонью и зашагал быстрее. У дома я, правда, задержался, сел на качели и смотрел на окна своей квартиры. В детской свет не горел: дочка уже спит. Свет горел на кухне: жена готовила на завтра. И, наверно, ждала меня. Наверно. Я сидел, покачиваясь, и думал, что у меня есть семья, я обожаю свою дочурку, есть работа, и я даже преподаю теперь. Мне нравилось работать со студентами, и теперь я думал, может, эта психолог, ведущая мастер-классы, права, и мне стоит всерьез задуматься вернуться в университет.

Я решил, что мне пора стать серьезнее. Даже пришла в голову мысль, что и ходить на следующую встречу не нужно. Пришла, но я не готов был ее принять, сказал сам себе, что подумаю об этом завтра, например — только не сейчас, уже хватило! Поднялся домой. Жена хотела было поднять бучу, наверно, сказать что-то вроде, мол, что это со мной, неужели, и все в таком духе — но не стала: рот открыла, но потом отвернулась, выключила свет на кухне и ушла в спальню. Я разулся, повесил куртку в коридоре и прошел на кухню. На столе стояла моя кружка с горячим чаем и мои любимые бутерброды. И снова тоскливо сжалось сердце. И снова почувствовал холод по спине от влажной рубашки: я и забыл, что промок под дождем.

Я старался, но, конечно, не мог не думать об этом и решил идти на следующий мастер-класс: будь что будет. Он проходил вечером на кафедре в конце сентября. День снова был солнечный, только дул холодный ветер: надвигался циклон. Свои занятия я заранее отменил. Мне предложили вести пары у вечерников, и для меня это был еще один шаг. Я шел взволнованный, но собранный — не то, что в прошлый раз. На следующий день намечался большой праздник, день города, приготовления шли полным ходом, в темноте сентябрьского вечера горели разноцветные огни украшений и радовали глаз.

Когда я вошел в корпус и стал подниматься по лестнице, меня охватил страх, предчувствие чего-то пугающего — ни плохого, ни хорошего, но странного и неизвестного. Но я пошел. Навстречу. Мне нужно было увидеть ее, не знаю, за какую последнюю надежду я хватался. Все это время между мастер-классами меня штормило из одной стороны в другую, и я очень устал. То я совершенно успокаивался, стараясь ценить то, что имею, то я начинал бунтовать против несправедливости жизни. Тогда я начал впервые задавать себе вопрос: действительно ли дело в ней, она ли мне нужна и почему она? Но не смог в этом разобраться: во мне бушевали вихри, невозможно было как следует сосредоточиться.

На предстоящей встрече, как я предполагал, нужно будет рисовать настроение сегодняшнего дня. И я думал, что же я нарисую? Я так задумался, что не заметил, как вошел на кафедру. На меня все обернулись, что вполне естественно, но я не ожидал, что Аделаида будет уже там. И вместе с остальными она смотрела на меня, а я смотрел только на нее… Видимо, она это поняла и засмущалась, я это видел. И я тоже опустил голову и занял место в противоположном ряду у прохода. Я старался не смотреть на нее. Я чувствовал, что ее соседки поглядывают на меня, и, возможно, они там меня обсуждали. Ну и ладно, и хорошо, думал я, легче будет с ней объясниться.

Господи, я чувствовал, что меня несло. Мне нужно с ней поговорить, и все равно, чем это закончится. Зачем мне нужно было это обязательно сделать, я не знал, но решил, что нужно и все. Тут она встала со своего места и пошла к выходу, по пути краем платья коснувшись моей руки. У меня щеки загорелись. Я хотел было встать и пойти за ней — прекрасная возможность! Но тут вошла ведущая, и я остался сидеть на месте. Она тоже вскоре вернулась и села у прохода, чтобы уже не протискиваться за остальными. Как раз напротив меня. А я сидел и думал, что мне надо было все-таки выскочить вслед и поговорить с ней, в конце концов, и плевать на этот мастер-класс!

Мы обсудили свои впечатления и результаты с прошлой встречи. Я сказал, что двигаюсь в сторону преподавания, как и хотел всегда. Ведущая одобрительно покивала и похвалила меня. А после каждому выдала по листу ватмана, краски гуашь, кисти и попросила нарисовать соседа. И тут говорит мне, что я рисую Аделаиду, а она меня. Причем надо внимательно посмотреть на свой объект и потом уже смотреть нельзя, надо нарисовать по памяти. И не нужно, чтобы это был точный портрет: мы как бы рисуем впечатление от человека, и можно фантазировать, добавлять что-то от себя.

Я подумал, что не смогу взглянуть на неё, но в ту же секунду поднял голову. Может быть, это последний раз, когда у меня есть возможность вот так вблизи посмотреть ей в глаза. Она тоже смотрела на меня, и я увидел вдруг, что глаза у неё зелёные с позолотой и что нос у неё маленький, смешной, курносый. Я словно увидел её впервые. Почему я раньше этого не замечал? Я ведь узнал бы её, где бы она мне ни встретилась. Наверно, я с такими удивленными глазами смотрел на неё, что она улыбнулась мне не то смешливо, ни то загадочно, одними губами, и от этого тонкие-тонкие морщинки собрались под её веками, и стало видно, что она не молоденькая девчонка.

Мне захотелось нарисовать ей эти морщинки, они мне очень понравились. Она смотрела на меня как женщина, и это поразило меня. Почувствовал себя пацаном желторотым, ей Богу! Но это скоро прошло, и я стал ощущать себя в ином качестве. Пришло в голову, что именно это от меня и требовалось — я поймал ощущение некой свободы, но я был слишком впечатлен, чтобы задерживаться на этой мысли. И стал рисовать. Неловко поначалу было рисовать гуашью, я этим занимался последний раз, наверно, в начальных классах школы. Но быстро втянулся. Честно сказать, получилось у меня что-то вроде домовенка с зелеными глазами, коричневым лицом и оранжевыми волосами. Я даже веснушки ей накрапал. А морщины не стал — как-то не к месту. Это же фантазия!

Мое настроение сегодняшнего дня? Интересное ощущение, когда рисуешь другого человека. Мне понравилось ее рисовать, и я подумал, что могу это делать периодически, например, во время самостоятельных и контрольных. Я чувствовал волнение и внутренний подъем, и мне захотелось сделать что-то значимое, важное, может быть, что-то, что изменит мир. Наверно, это и называется вдохновением. Ведущая попросила обменяться рисунками. У меня в голове было только беспокойство, что Аделаида подумает насчет моего видения, но, когда в руках у меня оказался ее рисунок, я был искренне удивлен. В зеленой траве вырос цветок. Серединка желтая, а лепестки светло-голубые. Может, она хотела нарисовать их белыми, но на белой бумаге их было бы не видно.

Я молча уставился на этот цветок, не понимая, что она хотела этим выразить, как услышал смешок. Она смотрела на моего домовенка и, широко улыбаясь, прямо-таки светилась, прикрывая улыбку ладонью. Я тут же забыл про ее цветок и почувствовал себя очень счастливым. Она повернулась и улыбнулась, чуть поджав губы, кивнула мне. Я не ожидал, что ей понравится: больше похож на крашеного рыжего негритенка. Ведущая подошла к нам, посмотрела на наши рисунки и тоже улыбнулась. Наверно, она улыбалась на все рисунки, хотя я могу ошибаться. Про моего домовенка она ничего не спросила, а вот цветок ее больше заинтересовал. Аделаида сказала ей, что я у нее как молодой человек ассоциируюсь с молодостью, чистотой и непосредственностью восприятия, жизненной силой, стремлением к росту и развитию, что у меня еще все впереди, и поэтому ей захотелось нарисовать именно так. Это не портрет, а символ. И с ее сегодняшним настроением это тоже связано: тоска по лету, теплу и сочной зелени.

Внутри все сжалось от сразу нахлынувших воспоминаний о первой встрече с ней, о прогулке почти вдвоем тем единственным летним вечером. Невыносимо, почти больно. И снова это предчувствие. Что-то еще обсуждали, говорили, и я тоже, а что, не могу вспомнить. У меня не было намерения после мастер-класса хватать ее, настигать, обязательно говорить с ней. Как будто мне хватило этих рисунков и того, что она сидит рядом, пусть и через проход, улыбается мне. Наоборот, захотелось отстраниться, побыть в стороне. Как будто, если стану к ней ближе, мне будет очень больно, обнажится какая-то незаживающая рана, и она коснется ее и…

После занятия девчонки столпились в проходе, бурно обсуждая рисунки и прочее. Я терпеливо ждал. Наконец, мы вышли всей кучей на улицу. Холодный ветер стих, и стало тепло. Воздух был такой нежный, хотелось вдыхать его глубоко и как можно больше. Высказали предложение прогуляться, я не отказался. Аделаида тоже согласилась. И мы пошли. В ближайшем вагончике купили кто чай, кто кофе, шоколадки. Она первая делала заказ и попросила черный чай с имбирем и лимоном. Я подумал, что ей и вправду не хватает тепла, и мне захотелось угостить ее, я обрадовался этой возможности. Чтобы не вызвать подозрений, я объявил, что угощаю всех. Народ воспринял мой жест восторженно и с искренней благодарностью. Я почувствовал, что стал своим, и на душе потеплело и полегчало.

Мы прошли, болтая и смеясь, добрых четыре квартала и вышли на главную площадь. У остановки стали рассаживаться по свои автобусам. Я провожал всех: мне хотелось еще пройтись, продлить этот вечер, еще побыть в мире, где есть она. А она стояла рядом и махала уезжающим рукой. Мое сердце колотилось: на какой автобус она сядет, ведь все, что здесь проходят, уже уехали. В моем бедном сердце затеплилась слабая надежда. И вот мы остались вдвоем. Она сказала, что хочет еще пройтись и попрощалась. А я, конечно, напросился составить ей компанию, и она согласилась. На предпраздничной площади было очень красиво.

Сначала мы шли молча, пошли вокруг по площади. Она любовалась огнями, на ее лице переливались разноцветные подсветки зданий. И я чувствовал ее напряжение: наверно, пожалела, что согласилась на мое сопровождение. Я заговорил первый, спросил, живет ли она в нашем городе. Она ответила, что живет здесь примерно два года, и поинтересовалась, так ли очевидно, что она не коренная жительница. Мы были уже на «ты». Снова подул холодный ветер, стало довольно зябко, а мы оказались у дверей кафе. Я предположил, что она проголодалась, и сказал, что тоже перекусил бы и выпил горячего чего-нибудь. Мы вошли и устроились у окна, внутри было довольно уютно, тепло, цветы и свечи на столике.

Когда официант ушел с нашим заказом, я, наконец-то, позволил себе просто смотреть на нее. Ведь до сих пор у меня не было такой возможности — сидеть напротив наедине. Я смутил ее: щеки у нее загорелись. Я извинился и сказал, что знаю, что она родом не отсюда. Спросил, помнит ли она меня, ведь мы уже знакомы. Она удивленно молчала. Я рассказал ей о том дне. Не стал говорить о своих чувствах, хотя очень хотелось. Не стал говорить, что я женат и у меня есть дочь. Не смог и отложил разговор до десерта: не стоит вываливать на нее все это, по крайней мере, в самом начале… Может быть, подумал я, вообще не говорить ей ничего, просто начать сначала…

Аделаида сказал, что ей было очень плохо в тот день, она явно перепила и в ее возрасте по ночам уже надо спать, а не гудеть до утра, даже если повод серьезный. В ответ я наговорил ей комплиментов, и говорил искренне, и рад был хотя бы это ей сказать. А она искренне поблагодарила, сказала, что приятно слышать такие вещи от молодого человека. Ах, возраст! В ее взгляде светилась грусть, и я спросил, когда человек переходит сорокалетний рубеж, действительно ли все становится настолько серьезно. Спросил и обомлел: как будто что-то тяжелое опустилось позади нее, и она чуть улыбнулась, посмотрев в сторону, затем усмехнулась, а потом подняла на меня глаза, бездонные как изумрудный космос, в которых огоньки рассыпались на миллиарды звезд. А потом сказала, что с тем опытом, который у нее есть теперь, она бы начала все сначала.

Официант принес наш заказ как раз в тот момент. Мы молча расставили свои тарелки на небольшом столике. Официант ушел, а я не мог найти что сказать. Не то чтобы нечего — наоборот, в голове роились тысячи вопросов. Она тоже молчала и начала есть. Я последовал ее примеру. Наконец, высказал догадку, что переезд — это шанс начать новую жизнь. Она с улыбкой встретила мое предположение и закивала головой, опустив взгляд в тарелку: она как раз пыталась поместить порцию длиннющих спагетти в рот, и они никак не заканчивались. Мы посмеялись. А она спросила, как я устроился после окончания университета, чем занимаюсь, есть ли семья и прочее. Мне показалось, что ей было это действительно интересно.

А я взял да и сказал все, как есть, а потом брякнул, что развожусь. Сам не ожидал, но не хотел ставить стену между нами. Оправдывал себя тем, что если у нас с ней — Боже, помоги! — начнутся отношения, я действительно разведусь. Господи! И не хотелось, чтобы между нами были недомолвки и недоразумения. Но ведь я совсем ничего не знаю о ней самой, только то, что она переехала сюда два года назад. И спросил, как здесь у нее складывается жизнь. Она подняла брови, при этом опустив веки, как бы задумавшись — ей не хотелось говорить об этом. Сказала просто, что как раз перед дипломом развелась, через какое-то время переехала, когда нашла работу, теперь живет здесь, воспитывает сына. И все. С замиранием сердца я спросил, не собирается ли она снова замуж. И она заявила, что не планирует серьезных отношений в ближайшее время. Сказала, глядя мне прямо в глаза.

Было что-то жесткое и безапелляционное в ее взгляде. Предупреждение? Типа, не против развлечься, ничего серьезного, так? Ну, нет, милая, так не пойдет, ты нужна мне вся! Честно сказать, внутри сначала я спасовал. Оглядел эркер, внутри которого мы сидели, по дуге снизу вверх и опять вниз. Пока я проделывал этот финт, решил, что в этот раз я ее не упущу, сделаю все возможное и невозможное. И посмотрел на нее снова. Мой взгляд был полон решимости, и, думаю, она поняла. Ее взгляд смягчился, она улыбнулась и откинулась на спинку кресла. Сказала, что объелась. Я тоже расслабился — а не надо было. Спросил, где она успела побывать, порекомендовал места, где ей, на мой взгляд, будет интересно, и вдруг предложил вместе сходить в комнату смеха в одном из развлекательных центров, сказал, что это отличная разрядка и я сам с удовольствием сходил бы. Она посмеялась и сказала, что подумает. Я осмелился попросить ее номер. Она написала его на салфетке, я тут же набрал и попросил ее сохранить мой.

Я наивно полагал тогда, что, раз у меня теперь есть ее номер, я владею ситуацией, и чувствовал себя крутым и мужественным. Наше общение дальше потекло гораздо свободнее и непринужденнее. Странно, как будто мы решили первую стоящую перед нами задачу. Тут мне отчетливо пришло в голову, что легко не будет. Мне точно. И я подумал: хорошо, я готов. Я старался собраться внутри, чтобы она чувствовала, что на меня можно положиться. Да — до меня дошло! — ей нужен мужчина, на которого она могла бы положиться. Я даже, мне кажется, стал смотреть на нее по-другому. Теперь я смотрел на нее как на женщину. Я разговаривал с ней, смеялся, спорил даже, но внутри меня наполняла нежность, мне так хотелось подойти к ней и обнять. И не выпускать из своих объятий. Быть рядом и защищать. Так я чувствовал.

Мы допили кофе, я расплатился, и мы вышли на площадь. Она настаивала, что сама за себя рассчитается, но я ее опередил. Сказал, что мне очень приятно ее угостить и это ни к чему не обязывает. Она нахмурилась, но отступила. На улице стало холодно и ветрено. Она взглянула на часы, и я тоже: было уже довольно поздно. Прохожих было совсем мало. Она поблагодарила меня за вечер, и я пошел провожать ее до остановки. Автобус все не приезжал, мы ждали его одни под козырьком. И начался ливень. Она расстроилась, что не взяла зонт: ей до дома пешком далеко бежать. Я вспомнил, что у меня в рюкзаке валялся маленький складной зонтик на всякий случай, и с радостью его ей отдал. Сказал, что живу совсем рядом с остановкой.

Стою и думаю: вот идиот, надо было сказать, что мне тоже далеко бежать, и вызваться проводить ее до дома, чтобы вернуться потом под зонтиком! Подъехал автобус, но не тот. Пассажиры вышли и побежали скорее по домам. Один остался стоять, видимо, не хотел мокнуть без зонта, но посмотрел на нас, достал пакет, накинул на голову и тоже побежал. Мы снова остались одни. Я увидел, что ей холодно, собрался накинуть на нее свою куртку, но она наотрез отказалась, беспокоилась, что я замерзну и простужусь. Даже сделала шаг назад, а в глазах страх. Я надел куртку. Меня задела ее реакция: я хотел, чтобы ей было тепло, я ничего не ждал взамен.

Отвернувшись, я выпрямился и стал смотреть перед собой на площадь, как ее заливает дождем. Мне надо было собраться с мыслями. Я растерялся, но успокаивал себя: все хорошо, я сейчас посажу ее на автобус, а позже, завтра-послезавтра, в выходные, свожу ее в комнату смеха. Это будет здорово! И тут я почувствовал ее руку на своем рукаве и даже вздрогнул. Она стояла совсем близко, говорила «спасибо за заботу», что правда тронута. Так близко, подняла лицо… взгляд такой мягкий, и эти звезды… я так и не понял, что на меня нашло, но я осторожно охватил ее лицо ладонями и поцеловал. О!.. Она не отвечала, но приоткрыла губы, не оттолкнула меня. Не знаю, сколько времени прошло. Я, не отрываясь, и нежно, и горячо целовал и целовал ее.

Наконец, смог оторваться. Она застыла с закрытыми глазами на несколько мгновений. Приоткрытые губы сомкнулись. Я все смотрел, как она приходит в себя. Мне кажется, в те секунды меня не было. Просто не существовало: смотрел на нее будто из другого мира. До сих пор, несмотря ни на что, стараюсь сохранить в памяти это переживание и каждую деталь, каждый оттенок… Она, поморгав, открыла глаза, сначала растерянно смотрела, затем, словно очнувшись, порывисто вздохнула, будто способность дышать только вернулась к ней. Аделаида! Что я делаю? Нет, не тогда, а сейчас… плачу… хватит, от слез строчки расплываются!..

Прошли сутки. Адские сутки. Может быть, ради них все это! Рука дрожит. Я рвал и метал все это время, рыдал, стенал! Это единственное сокровище, что у меня осталось — мои воспоминания! Мое счастье и моя боль! Я ревел, как раненый зверь… Что ж, главное — писать. Я уже не могу не писать — мне нужно написать об этом! Никто не прочитает — я пишу для себя. И все же надо продолжать. Я потерял ее. Понимаю, что у меня ее никогда не было, но от мысли, что, если бы я не совершил тогда этой ошибки и все могло бы сложиться по-другому, меня рвет на части! Но именно сейчас, черт возьми, я чувствую себя живым, а не тогда, когда я лелеял надежду обрести ее! Чертов извращенец!..

Эта психолог-ведущая… обратился к ней, когда до меня дошло, что сам я не смогу выйти из замкнутого круга. Это она дала мне такое задание — написать. Я не обещал, что это можно будет прочесть. Это останется только моим. Напишу и сожгу! Сожгу и избавлюсь от этой ноши!..

Идти, значит, от начала и до конца. Откуда ни возьмись, из темноты, из-за стены дождя с плачущими фарами ворвался автобус. Молниеносным движением она вскочила на подножку, дверца закрылась, и автобус снова исчез так же, как появился. Я остался на остановке, и в голове сначала было пусто, как в вакууме, а затем мысли лавиной накрыли меня, одна сбивчивее другой, то радость, то грусть и отчаяние, а когда лавина сошла, я отчетливо понял, что сделал то, чего нельзя было делать. Внутри все заныло от предчувствия — сбывшегося предчувствия. Я торопливо вынул телефон из кармана, хотел позвонить ей, но остановился, решил, что сейчас ей неудобно разговаривать.

У нее был мой зонт, и я пошел под дождем. А он лил и лил не переставая. Тогда я побежал. Из-под ног брызги летели во все стороны. Меня хватило минут на десять, и я набрал ее. Не ответила — хорошо, попозже, через десять минут. Шел и поглядывал на часы — ждал, когда пройдут эти десять минут. Позвонил снова — тишина. Ладно, буду звонить каждые десять минут, и однажды она ответит. Шел дальше. Озлобился. Я уже и на себя злился, и на нее: Боже, ну, что я такого сделал? Ну, поцеловал, ошибся — с кем не бывает! Неужели крест надо ставить на человеке в таком случае?! Неужели даже возможности извиниться и выговориться он не достоин?! Я вдруг остановился и задрал голову: с дымчатого темного неба крупные капли тяжело и больно разбивались о мое лицо. Я опустил голову. Зашел под козырек ближайшего магазина, вызвал такси и попросил отвезти меня на вокзал.

Когда я приехал на станцию и вышел на перрон, дождь закончился. Никого не было — сыро и холодно. С фонарей над головой капала вода. Я вдруг подумал, что это только так кажется, что фонари горят ярко, а если подниматься все выше и выше, они станут маленькими огоньками, а если еще выше и еще — мерцающими звездами в темноте. Дурацкие мысли, но почему-то от них мне становилось легче. В этот момент громкоговоритель задрожал и дребезжащим голосом стал вещать, что прибывает какой-то поезд, кажется, на ту платформу, где я стоял. Еще несколько минут было тихо, а потом двери подземного перехода стали раскрываться, и из них повалил народ с сумками, рюкзаками, чемоданами. Кто-то, поеживаясь, жаловался на холод и сырость. Пассажиры разбрелись по перрону в соответствии со своими вагонами. Я наблюдал за ними, то и дело уступая дорогу.

Вдалеке, еще невидимый, прогудел поезд. Свет от его мощного прожектора игольчатыми белыми лучами разрезал повисшую в воздухе влагу, казалось, отражался в мельчайших капельках и становился от этого еще ярче. И вот поезд вырвался вперед, со скрежетом пытаясь остановиться. Народ суетился, задрав голову в поисках нужного числа на вагоне, кто-то что-то кому-то кричал, показывал, но от грохота состава, поглощающего все звуки, ничего нельзя было разобрать. Наконец, пыхтя, поезд остановился, на перрон спустились проводники, пассажиры подтянулись к ним вместе с багажом и провожающими. Нужно было еще выпустить прибывших, и народ нехотя расступался. Первые, неловко выволакивая свой багаж, оглядываясь, покидали поезд,вторые с нетерпением толкали свои билеты проводникам, торопясь добраться до своих мест. А я стоял, наблюдая за этим действием, и мне остро захотелось тоже сесть в поезд.

Сесть в поезд… Я размышлял: ну вот, сяду я, а билета у меня нет, и меня скоро высадят на первой же станции, а, может быть, тут же выпрут. А голосок из ниоткуда мне и говорит: зато ты хоть немножко проедешь на этом поезде — ты уж постарайся не попасться сразу на глаза проводнику! А я ему отвечаю: это полный бред, меня даже в вагон не пустят без билета! Честное слово, он ответил что-то вроде «тьфу». Я посмеялся про себя, но мне тут же стало грустно. Я вспомнил Аделаиду. Чувство от мысли, что я не могу сесть в этот поезд, по крайней мере, прямо сейчас, и то, которое сдавливало мое сердце при воспоминании о ней, были похожи, только второе было гораздо сильнее.

Да, именно тогда я понял, что она — тот поезд, на который у меня нет билета. Нет у меня права садиться и ехать в этом поезде. Почему-то нет. Понял — не значит принял. Я стал вспоминать, как целовал ее, как прикасался к ее лицу, ее глаза, всю ее, все ощущения, вкус ее губ… даже голова закружилась! Сколько у меня было женщин, но ни с кем ничего подобного не испытывал. Урвал у жизни этот поцелуй, на который не имел права… А, может, осмелился, и жизнь подарила мне такой подарок и тут же высадила на следующей станции!..

Пошел домой пешком: мне нужно было время, чтобы все обдумать. Я не хотел терять дочь — это единственное, что стало важным для меня. Я составлял план действий. Я не хотел больше жить как прежде, мириться с тем, что жизнь моя проходит в тени, в стороне, за стеклом. Хватит топтаться на месте! Сколько можно только наблюдать? Пусть меня пронзит острый свет прожектора! Случится ли чудо, и Аделаида ответит мне, или этого не произойдет, уже не имело такого значения — я решился. Придя домой, я сварил кофе на двоих, разбудил жену, поговорил с ней, предупредил, что подам в суд, если будет препятствовать общению с дочерью, собрал вещи, отвел дочку в детский сад, сообщив ей по дороге, что папе придется уехать… Вернулся за вещами, а жена вдруг сказала, что не будет препятствовать, что малышке нужен отец и прочее. Я посмотрел ей в глаза, потом попросил прощения, поблагодарил и ушел.

Пробовал связаться с Аделаидой, звонил, писал сообщения — без ответа. На мастер-классах она больше не появлялась. А через полгода, весной, гуляя с дочерью, я встретил ее в парке. Увидел издалека: она была с мужчиной, сынишка кружил вокруг них на самокате. Они двигались нам навстречу. Мужчина по возрасту что-то около пятидесяти, рядом с ним она выглядела хрупкой, нежной девушкой. А он — эдаким богатырем. Как же она была прекрасна! В тот момент мне пришло в голову, что так выглядит влюбленная женщина, которая чувствует себя любимой. И радостью, и болью отозвалась эта мысль в моем сердце. Они прошли мимо, не обращая на нас внимания. Я оглянулся: она мягко склонила голову, прижимаясь к его плечу, он же в ответ обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.

Да. Это не мой поезд, но… Это «но» вызвало во мне глубокий диссонанс. В тот раз не дошло, я все-таки втайне надеялся, идиот! Удивительное дело — писать: как тяжело было начинать, проходить через все снова, как трудно было идти! Волна за волной чувства накатывают, и порой я захлебываюсь в них, меня бросает то вверх, то вниз!.. Было непросто, но я справился! И стало не просто легче — я измотан, изнеможден, но мой взгляд стал чище. Не всегда плохо наблюдать, смотреть со стороны. Я закончу. Перечитаю. И повторю снова.