Бои у Халхин-Гола (1940) [Давид Иосифович Ортенберг] (fb2) читать онлайн

БОИ у ХАЛХИН-ГОЛА

«Вперед, за Родину, за Сталина!»

С этим лозунгом

шли мы в бой

и побеждали

ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАБОТА В БОЕВОЙ ОБСТАНОВКЕ

КНИГА НАПИСАНА

УЧАСТНИКАМИ

БОЕВ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга «Бои у Халхин-Гола» создавалась по заданию Главного управления Политической пропаганды Красной Армии. Ее писали красноармейцы, командиры, политработники, писатели и журналисты — непосредственные участники боевых действий. Многие статьи были написаны в разгар боев.

Книга не ставит перед собой задачи обобщить опыт военных операций. Она показывает лишь опыт партийно-политической работы в боях, рассказывает о мужестве и героизме воинов Красной Армии.

Материал для книги собрал и отредактировал бригадный комиссар Д. Ортенберг. В литературной обработке принимали участие писатели и журналисты: В. Ставский, Л. Славин, Б. Лапин, 3. Хацревин, В. Вишневский, В. Шкловский, Е. Петров, А. Эрлих, М. Розенфельд, 3. Хирен, М. Вистинецкий, А. Шуэр и Ф. Матросов. Снимки выполнены фотокорреспондентами М. Бернштейном и В. Теминым.

Герой Советского Союза генерал армии Г. ЖУКОВ ЧТО ПРОИЗОШЛО У РЕКИ ХАЛХИН-ГОЛ

С мая по сентябрь 1939 года, в продолжение четырех месяцев, в районе реки Халхин-Гол происходили ожесточенные бои между советско-монгольскими войсками и войсками японо-манчжур. Война закончилась блестящей победой советского оружия. Красная Армия отстояла честь и достоинство социалистического государства, защитила безопасность границ нашей Родины на Востоке.

На песчаных барханах восточнее Халхин-Гола были полностью уничтожены две отборные японские дивизии, считавшиеся лучшими дивизиями императорской армии. Враг был изгнан с территории дружественной нам Монгольской Народной Республики, он получил сокрушительный удар. Никогда за всю свою историю японская армия, непобедимостью которой так кичились ее хвастливые генералы, не знала такого поражения, как на Халхин-Голе.

Советские войска вернулись с поля боя победителями. Маршал Советского Союза товарищ Ворошилов в своем приказе от 7 ноября 1939 года сказал:

«Подлинной славой покрыли себя бойцы и командиры — участники боев в районе реки Халхин-Гол. За доблесть и геройство, за блестящее выполнение боевых приказов, войска, участвовавшие в боях в районе реки Халхин-Гол, заслужили всенародную, великую благодарность».

Бои у Халхин-Гола не явились плодом какого-либо пограничного недоразумения. Причины японской провокации были совершенно ясны.

Что нужно было японцам на монгольской земле?

Об этом представители японской военной клики писали откровенно. В секретном докладе начальника японской особой миссии в Бейпине Мацумура на имя штаба Квантунской армии мы читаем:

«Основываясь на точке зрения империи и ее большой континентальной политике, после захвата Манчжурии необходимо продолжать захват Монголии. Монголия является важным военным плацдармом, и в отношении Монголии наша империя прилагает все усилия к тому, чтобы последовательно ее захватить».

Генерал Араки высказывался еще более откровенно:

«Япония, — писал он, — не желает допустить существование такой двусмысленной территории, какой является Монголия, непосредственно граничащая со сферами влияния Японии — Манчжурией и Китаем. Монголия должна быть, во всяком случае, территорией, принадлежащей нам».

Один из прожженных японских империалистов Хадеказе доказывал:

«По единодушному мнению военных экспертов, наступление Японии на СССР через Внешнюю Монголию будет успешней, чем через Манчжурию».

Японская военщина зарилась на Монгольскую Народную Республику, чтобы, захватив ее, подойти к нашим забайкальским границам и угрожать советской земле от Байкала до Владивостока, а в случае войны с СССР перерезать Великий Сибирский путь.

Японцы задолго до военных действий готовили свою авантюру. Не случайно они выбрали район реки Халхин-Гол.

Они стремились создать такой театр войны, который поставил бы наши войска в исключительно тяжелое положение.

Наша ближайшая железнодорожная станция была отдалена от Халхин-Гола на 750 километров (кругооборот 1 500 километров). Это действительно создавало огромные трудности в подвозе огнеприпасов, горючего, вооружения, снаряжения и средств питания. Даже дрова и те надо было доставлять не ближе, чем за 500 километров.

Восточный район Монгольской Народной Республики — степной район, с большим количеством солончаков и соленых озер. Пресную воду здесь достать очень трудно. Местность абсолютно безлесная и малонаселенная.

Река Халхин-Гол — сложная водная преграда, особенно в районе боевых действий. Ширина ее от 50 до 130 метров, глубина — до двух, а местами и до трех метров. Бродов мало, течение реки очень быстрое. Дно — галечное. Долина реки — широкая и во многих местах заболочена. Спуски к долине от горы Хамар-Даба до горы Баин-Цаган очень крутые, а местами совершенно недоступны для машин. Восточная долина Халхин-Гола хорошо просматривается с высот как правого, так и левого берега. В 2–3 километрах восточнее Халхин-Гола тянется гряда тактически очень выгодных высот. Здесь много песчаных высот и котловин, затруднявших применение танков, броневиков и автомашин.

Наш фронт разрезала речка Хайластин-Гол — приток реки Халхин-Гол. Ее долина идет перпендикулярно фронту, изгибы и неровности этой долины использовались японцами как укрытие для своих войск и, особенно, для расположения тылов. Река Халхин-Гол и прилегающие к ней высоты являлись крайне выгодными тактическими рубежами, а обладание рядом командных высот давало японцам возможность создать здесь сильный оборонительный рубеж. По плану японского генштаба, через район Номун-Хан-Бурд-Обо должна была быть проложена железная дорога Халунь — Аршан — Ганьчжур, обеспечивающая питание войск, действующих против Монгольской Народной Республики и Забайкалья.

Японцы, выбирая эти места для своей провокации, безусловно рассчитывали на то, что Красная Армия будет оторвана от своих тылов и не сумеет развернуть здесь своей могучей техники.

По всем данным японские разведчики провели тщательную рекогносцировку и даже издали неплохие топографические карты района реки Халхин-Гол. По этим картам японцы предварительно провели несколько больших и малых военных игр, тщательно прорепетировали на картах захват данной местности и на всякий случай ее оборону.

Японцы, будучи крепко побиты у озера Хасан, видимо, надеялись в более благоприятной для себя обстановке свести счеты с Красной Армией.

Провокационные налеты в этом районе японо-манчжуры предприняли с начала 1939 года. В январе они неоднократно обстреливали дозоры 7-й пограничной заставы Монгольской Народной Республики. В феврале японцы группами до взвода несколько раз переходили границу, проникая в глубь монгольской территории. В начале мая противник стал действовать более вызывающе. Нападения на пограничные наряды производились силами до эскадрона. Одновременно японцы начали производить групповые полеты над территорией Монгольской Народной Республики с целью разведки. 11 мая японская авиация штурмовала пограничную заставу № 7 в районе горы Хамар-Даба, расположенную в 20 километрах от государственной границы. 14 мая японский отряд в составе эскадрона конницы, полуроты пехоты, при содействии группы самолетов, нарушил границу и занял безымянную высоту в 3 километрах северо-восточнее устья Хайластин-Гола. Одновременно был занят баргутским кавалерийским полком район Номун-Хан-Бурд-Обо.

Выполняя договор Советского правительства с Монгольской Народной Республикой о взаимной помощи и указания главы правительства товарища Молотова о том, что Советский Союз будет защищать монгольские границы так же, как и свои собственные, командование отдало приказ о переброске частей Красной Армии в район реки Халхин-Гол.

Японская же военщина не унималась, она продолжала свои провокации, а затем перешла и к более широким действиям.

21 мая командующий 23-й японской пехотной дивизией генерал Камацубара отдал приказ:

«1. Положение противника (идет ссылка на карту).

2. Дивизия должна уничтожить войска Внешней Монголии в районе Номанхана (т. е. Халхин-Гола).

3. Командир 64-го пехотного полка объединяет и командует всеми отрядами, образуя сводный отряд Ягамата.

Этот сводный отряд немедленно на автотранспорте перебрасывается в район Номанхана для выполнения задач по уничтожению войск Внешней Монголии.

…Я нахожусь в Хайларе.»

Командир 23 дивизии генерал-лейтенант Камацубара

К исходу дня 27 мая в район Номун-Хан-Бурд-Обо японцы подтянули часть 64-го пехотного полка, разведывательный отряд дивизии, моторизованную роту капитана Ковано, 8-й баргутский кавалерийский полк и часть 1-го и 7-го кавалерийских полков. Всего японцы стянули сюда свыше 1 500 штыков, 1 000 сабель, до 75 станковых и ручных пулеметов, 12 орудий, 6–8 бронемашин и до 40 боевых самолетов.

И вот, в 5 часов утра 28 мая японцы перешли в наступление. Японская авиация начала бомбить нашу оборону, переправу и тыл. Особую активность противник развивал на левом фланге, где разведывательным отрядом подполковника Адзумо и моторизованным отрядом капитана Ковано пытался отрезать наши части от реки Халхин-Гол, окружить и уничтожить их.

Обстановка для наших частей была тяжелой. Японцам удалось уже глубоко охватить слева нашу оборону. Создалась угроза» переправе. Людских сил и техники у нас тогда было в несколько раз меньше, чем у японцев. Кровопролитные бои продолжались два дня. Японцы проявляли исключительную активность.

Наши бойцы, командиры и политработники геройски сдерживали напор японских частей и неоднократно переходили в контратаку. С именем Сталина на устах шли они в бой, отважно сражаясь с японскими захватчиками.

Пехоты было у нас очень мало, пришлось бросить в бой саперную. роту 11-й танковой бригады. Саперы сражались с изумительным упорством и храбростью. По пять-шесть раз ходили они в контратаки. Также геройски дрался бронедивизион монгольской кавдивизии, до шести раз ходивший в атаку.

В этих боях японцам не удалось достигнуть успехов. Отряды подполковника Адзумю и капитана Ковано были почти полностью уничтожены нашим артиллерийским и пулеметным огнем. Японцы потеряли более 400 человек убитыми. Оставив на поле боя убитых, раненых и много вооружения, японские войска отступили на свою территорию в район Деп-Ден-Сумэ.

В июне наряду со столкновениями наземных войск имели место воздушные бои. 22 июня 95 советских самолетов вступили в бой со 120 японскими самолетами. В результате был сбит 31 японский самолет. 24 июня наши героические летчики сбили 25 неприятельских самолетов, потеряв лишь два истребителя. 26 июня около 60 японских истребителей появились у озера Буир-Нур. В районе Монголрыба завязался воздушный бой, в котором приняли участие 50 советских самолетов. Бой продолжался около двух часов, носил упорный характер и окончился разгромом японской авиации, которая покинула поле боя, преследуемая нашими истребителями до района Ганьчжур. В этом бою было уничтожено 25 японских самолетов. Мы потеряли три самолета.

Воздушные бои не прекращались. Каждый день наши летчики наносили все более сокрушительные удары японской авиации. Не прекращались также и столкновения пехотных частей.

Японцы готовились к новому наступлению. Они стали подтягивать в район событий крупные соединения. Новое наступление они назначили на 3 июля.

К исходу дня 30 июня в районе Джин-Джин-Сумэ и озера Яньху вышла в полном составе усиленная артиллерией за счет других частей квантунской армии 23-я пехотная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Камацубара, 26-й пехотный полк и часть 28-го пехотного полка 7-й пехотной дивизии, 3-й и 4-й танковые полки, хннганская дивизия и части баргутской конницы. Кроме того, сюда были подтянуты 1-й отдельный артиллерийский полк, 7-й тяжелый артиллерийский полк, мелкокалиберная скорострельная и горная артиллерия, до двух дивизионов зенитной артиллерии. Здесь же японцы сосредоточили не в малом количестве авиацию. Самолеты собирались со всех концов, часть их прибыла с китайского фронта, часть из Японии, и, кроме того, в операциях приняли участие почти все самолеты квантунской армии.

Всего японцы к началу этих боев собрали 20 000 штыков, 4 700 сабель, 170 полевых орудий, 98 противотанковых орудий, 136 танков и броневых машин, 164 станковых пулемета и более 250 самолетов.

План наступления японцев состоял в том, чтобы сковать наши части с фронта, обойти левый фланг нашей обороны, скрытно переправиться с главными силами через реку Халхин-Гол и, овладев господствующей высотой Баин-Цаган, ударить в тыл наших обороняющихся частей, чтобы отрезать и уничтожить их.

Генерал Камацубара в своем приказе от 30 июня, захваченном впоследствии нами, так и писал: «Дивизии главными силами переправиться через реку Халхин-Гол, захватить войска противника и уничтожить их».

Камацубара был настолько уверен в своей победе, что хвастливо уведомил в этом же приказе, что движется с основными силами на гору Баин-Цаган, где будет находиться после ее взятия.

Несколько слов о горе Баин-Цаган, где нашими войсками было учинено японцам историческое побоище.

Гора Баин-Цаган расположена в изгибе по левому берегу и охватывается с востока и севера рекой Халхин-Гол. Восточные и северные скаты этой высоты крутые, с обрывами. Западные и южные скаты скрадываются ровной горной степью. Здесь Баин-Цаган не выделяется как гора, а сливается с окружающей ее местностью. С горы Баин-Цаган открывается прекрасный обзор во все стороны на 20–25 километров, и только на запад обзор ограничен до 3–4 километров.

Наши части, сделав необходимые выводы из майских боев, организовали прочную оборону по важнейшему рубежу в 5–6 километрах восточнее реки Халхин-Гол. Правый фланг обороны наших войск проходил через гряду песчаных высот и своим охранением упирался в реку Халхин-Гол. Левый фланг проходил по высоте Ремизова, пересекая северные скаты ее, и тянулся до реки Халхин-Гол, что в 3–4 километрах южнее горы Баин-Цаган. Гора Баин-Цаган и близлежащий район Развалин прикрывались подразделениями монгольской кавалерийской дивизии.

В 100–120 километрах от района действий после длительных переходов приводили себя в порядок мото-мехчасти, в том числе 11-я танковая бригада, которой командовал комбриг Яковлев, и 24-й мотострелковый полк полковника Федюнинского.

Этих сил было далеко не достаточно для разгрома врага. Командованием было принято решение — до конца сосредоточения всех войск, намеченных по плану, советско-монгольскими частями вести активную оборону, подготовив на случай наступления противника сильный контрудар из глубины.

Общий вид реки Халхин-Гол

Активные действия японской авиации в период 22–27 июня насторожили нас. По всем данным было видно, что японцы думают в ближайшее время повторить майское наступление, но в значительно более крупном масштабе. В целях предосторожности ударная группа наших войск в ночь с 1 на 2 июля была переброшена в район озер, что 25–30 километров западнее горы Хамар-Даба.

Между 5 и 8 часами вечера 2 июля японские части, при поддержке 40–50 танков, просочившись между подразделениями, прикрывавшими границы Монгольской Народной Республики, пытались окружить их. Встретив упорное сопротивление и потеряв до десяти танков, подбитых нашей артиллерией, японские части замедлили свои действия.

Всю ночь со 2 на 3 июля японцы вели активную разведку переднего края и системы укреплений. Одновременно шумом танков, пулеметным и артиллерийским огнем они пытались замаскировать шум от передвижения своей главной группировки, торопившейся за ночь переправиться через реку и обосноваться на горе Баин-Цаган, чтобы с рассвета начать наступление в тыл нашей обороны.

В 2 часа 3 июля части нашей ударной группы были подняты по тревоге и получили задачу выступить к реке Халхин-Гол, сосредоточиться к 10 часам 3 июля в районе горы Баин-Цаган и быть готовыми нанести врагу контрудар. Ориентировочно направление указывалось через гору Баин-Цаган во фланг и тыл группировке японцев. В 7 часов 3 июля нам было ясно, что противник, ведя наступление при поддержке 80—100 танков с фронта, переправил главные силы через реку и сосредоточивает свою группировку на горе Баин-Цаган.

Малочисленные монгольские кавалерийские части были оттеснены японцами. (В 10 часов к району Баин-Цаган начали подходить головные части ударной группировки ваших войск. Первой к району Баин-Цаган подошла 11-я танковая бригада, за нею подходил 24-й мотострелковый полк.

Положение было напряженное. Нашим частям, находившимся восточнее реки Халхин-Гол, угрожала реальная опасность быть отрезанными от своих войск. Поэтому командование приняло решение немедленно атаковать японскую группировку, развернув с хода всю танковую бригаду и мотострелковый полк. Ожидать полного сосредоточения ударной группы было рискованно.

Наша идея и наш план боя были просты: танковой бригаде ударом с севера, 24-му полку ударом с северо-запада и с запада, бронебригаде Лесового (она подходила несколько позже других) ударом с юга — окружить и уничтожить главную группировку противника, переправлявшегося на западный берег реки Халхин-Гол.

Перед атакой был дан короткий шквал артиллерийского огня. Развернувшаяся танковая бригада с ревом полутора сотен моторов стремительно ринулась на японцев. Танки были встречены сильным артиллерийским и противотанковым огнем.

Но никакая сила не могла остановить наших бесстрашных танкистов, с именем великого Сталина ринувшихся в атаку. При поддержке артиллерийского огня они прорвали противотанковую оборону и, ворвавшись в центр главной вражеской группировки, давили гусеницами, беспощадно косили огнем врага, пытавшегося остановить победоносное движение танковой бригады. Развернувшаяся с юга бронебригада крепко ударила по тылам японцев. Стрелки и пулеметчики 24-го полка своим героизмом не уступали танкистам.

Контрудар, нанесенный нами, явился полной неожиданностью для противника. Враг вынужден был перейти от наступления к обороне. Инициатива перешла в наши руки. Теперь наши части пошли в наступление на разгром врага, занявшего гору Баин-Цаган.

Целый день 3 июля шли бои. В 19 часов командование наших войск организовало одновременную атаку, охватив противника с трех сторон. Атака продолжалась и ночью. 4 июля с самого утра японцы пытались перейти в контратаку, стремясь переправить через реку новые силы. Японские самолеты налетали большими группами, считая, что бомбежкой им удастся парализовать действия советских войск. Но советские летчики достойно встретили вражескую авиацию.

Вечером была организована третья общая атака. Бои не прекращались всю ночь, и только 5 июля к 3 часам утра сопротивление японцев было окончательно сломлено, и они толпами, преследуемые нашими танками и артиллерийским огнем, обратились в бегство. В панике бежали они к переправе, от страха кидались в воду, многие тонули. В перепуге японцы взорвали свой понтонный мост, бросив на произвол судьбы много солдат, оружия и имущества. Остатки вражеских полчищ были уничтожены в (рукопашной схватке.

Трупы японцев, убитые лошади, японские машины, оружие устилали гору Баин-Цаган. Японская военщина искала здесь славы, но нашла смерть.

Японцы потеряли в этих боях тысячи солдат и офицеров. Огромное количество снаряжения, боевого имущества досталось советским войскам. Наши летчики сбили 45 японских самолетов.

А генерал Камацубара, который в своем первом приказе обещал следовать вместе со своими войсками и быть на горе Баин-Цаган, теперь оказался в противоположном районе — у озера Иринган. Отсюда он отдал приказ за № 116, в котором предлагал: «Одной машине (самолету) быть в постоянной готовности в районе озера Иринган».

Баин-цаганская операция закончилась разгромом главной группировки японцев. Эта битва является образцовой операцией активной обороны наших войск и впоследствии справедливо была названа Баин-цаганским побоищем. После Баин-Цагана японцы не решались больше переправляться через реку Халхин-Гол.

В течение июля они напрягали все силы, стремясь сбить нашу оборону с выгодных позиций и отбросить наши войска на западный берег реки Халхин-Гол. В ночь на 7 июля японцы провели ряд внезапных ночных атак; особенно они были яростны в районе высоты Ремизова. Ночные атаки повторялись до 11 июля включительно. Существенных успехов, противнику не удалось добиться.

Днем усиленно действовала японская авиация. Ежедневно по 8—10 раз японцы бомбардировали переправы, огневые позиции и командные пункты. С 11 по 13 июля японцы провели наступление всеми своими силами, атакуя главным образом войска, расположенные на высоте Ремизова, и захватили ее.

Наши части героически отражали попытки японцев овладеть оборонительным рубежом. В этот «период из числа наших прекрасных бойцов и командиров выросли, закалились и прославили себя воспитанники партии Ленина — Сталина, герои, замечательные командиры Яковлев, Ремизов, Федюнинский, Зайюльев, Ермаков, Абрамов, Михайлов, Анохин, Пономарев и другие.

С 13 по 23 июля в действиях войск наступило некоторое затишье. Японцы усиленно готовились к новому наступлению, которое было назначено на 23 июля. Об этом наступлении нам заранее было известно, и мы готовились во всеоружии встретить провокаторов.

Схема района боев у р. Халхин-Гол

С самого раннего утра 23 июля японцы открыли сильный артиллерийский огонь, взяв под обстрел главным образом наши артиллерийские позиции и передний край обороны. В 9 часов японцы на южном участке перешли в атаку, пытаясь сбить наши части в районе Песчаные сопки и прорваться к переправкам. На северном участке до 10 часов продолжалась огневая подготовка японцев. Отсутствие одновременной атаки на всем фронте дало возможность нашему командованию сосредоточить на южном участке всю мощь артиллерийского огня. Атака противника была здесь отбита. В 10 ч. 30 м. японцы начали атаку на левом фланге. К этому времени наша артиллерия освободилась на правом фланге и перенесла весь свой огонь по атакующим боевым порядкам пехоты противника.

С тыла все время шли для подкрепления эшелоны машин с японской пехотой, но наши летчики встречали их за 20–30 километров от передовой линии, штурмовали их, не давая противнику возможности развернуть все свои силы для наступления. Японцы несколько раз пытались то на южном, то на северном фланге атаковать наши войска, но каждый раз терпели поражение.

25 июля, в 6 часов, японцы прекратили свое наступление. Неся большие потери от своих бесплодных атак, враг приступил к подготовке упорной обороны в районе высот Палец, Ремизова, Песчаная, Большие пески, Зеленая, готовясь к зимним действиям.

Нашим войскам приходилось вести бой в крайне тяжелых условиях. Некоторые части несколько месяцев не выходили из боя. Особенно чувствовался недостаток пехоты, ее было так мало, что между отдельными частями образовались разрывы в 1–2 километра, где стояли лишь небольшие заслоны. Чтобы сдержать натиск врага, не раз приходилось перебрасывать людей с одного фланга на другой.

Особенно ожесточенной была в эти дни воздушная война.

В результате воздушных боев за 23 июля японская авиация потеряла 15 истребителей, 2 бомбардировщика, 2 разведчика и 1 аэростат, корректировавший огонь японской артиллерии. Мы потеряли 5 самолетов. Воздушные бои происходили также 24 и 25 июля. Столкновения, начинавшиеся встречами небольших групп истребителей, как правило, разрастались в крупные воздушные сражения. В результате воздушных схваток за 24 июля японцы потеряли 34 истребителя и 2 бомбардировщика. За 25 июля было сбито 19 японских самолетов. 29 июля было сбито 32 японских самолета, 4 августа — 10 самолетов.

Герой Советского Союза генерал армии Г. Жуков

Не секрет, что японцы стянули сюда с китайского фронта своих лучших летчиков/И все же победа оставалась за нашей авиацией. Японские летчики, завидев советские самолеты, все чаще и чаще бросались в бегство, не принимая боя.

Командование советско-монгольских войск готовилось К генеральному наступлению. Идея этой операции заключалась в окружении и полном уничтожении всех частей японской армии, находившихся в районе боевых действий.

Наше Советское правительство, наша партия ничего не жалели для того, чтобы обеспечить эту операцию. Нам прислали новые пехотные части, которые мы поставили в резерв, доставили первоклассную технику — танки, артиллерию, авиацию. В огромном количестве подвозились боеприпасы, горючее, продукты и др. Именно благодаря этой помощи, заботе нам удалось преодолеть огромные трудности, связанные с отдаленностью фронта от железной дороги.

Командование армейской группы приняло ряд мер для сохранения полной тайны готовящегося наступления. Нужно было, чтобы у японцев создалось впечатление, что наши войска не собираются наступать, а готовятся к обороне, к зиме. Каждый день с командного пункта шли в тыл телеграфные запросы о проволоке и кольях для оборонительных сооружений. По радио передавались ложные распоряжения и запросы о зимнем обмундировании, причем все эти распоряжения были написаны кодом, который имелся у японцев. А чтобы создать у врага полную иллюзию реальности всей этой подготовки, мы до последних дней строили проволочные заграждения.

На фронт пришла мощная звуковещательная станция. Она прекрасно имитировала забивку кольев», работая, по меньшей мере, за сотню саперов. Выпускались листовки, содержание которых посвящалось задачам обороны. Противника приучали к шуму танков. За 10–12 дней до наступления вдоль фронта беспрерывно курсировало несколько взводов танков со снятыми глушителями. Вначале японцы забеспокоились. По утрамони даже открывали артиллерийский огонь, а затем стали равнодушны к шуму танков, очевидно решив, что «у большевиков нет дисциплины». Этот «шум» впоследствии принес нам большую пользу. 19 августа, накануне нашего наступления, японцы так и не разгадали, что к исходным рубежам сосредоточились две наши танковые бригады.

Готовясь к генеральному наступлению, мы уделяли большое внимание изучению противника. Здесь большую пользу принесли бои с ограниченной целью, проведенные нами 1 и 7 августа, и активные действия 6-й и 8-й кавалерийских дивизий на флангах обороны противника. Воздушная разведка, фотографирование, ночные поиски, неоднократный захват «языка» — все это уточняло данные о противнике. Мы проводили беспрерывную командирскую рекогносцировку. Все это также тщательно маскировалось. Командный состав был в красноармейском обмундировании, танкисты — в общевойсковой форме. С начала операции мы довольно хорошо знали оборону и группировку противника.

О готовящемся генеральном наступлении знал узкий круг людей. Командиры соединений были введены bi курс дела лишь за 3–4 дня до операции, а всему личному составу объявили о наступлении только вечером и ночью с 19 на 20 августа.

Схема решения командующего 1-й армейской группой

Была развернута огромная работа по политической подготовке людей к наступлению. Особый размах она приняла в начале августа. Настроение войск было прекрасное. Красноармейцы, командиры и политработники рвались в бой. Очень часто можно было слышать недовольство бойцов по поводу того, что мы так долго позволяем японским захватчикам сидеть на земле монгольского народа.

Замысел командования был прост: он сводился к тому, чтобы ударами фланговых групп разгромить фланги противника, сомкнуть кольцо в районе Номун-Хан-Бурд-Обо и полностью уничтожить врага. На центральную группу возлагалась задача сковать своим ударом и огнем маневренность противника, не давая ему перебрасывать свои силы, и, как только будет. завершено окружение, вместе с фланговыми группами, уничтожить врага.

К началу нашего генерального наступления японцы сформировали 6-ю армию под командованием генерала Огису Рип-пей. В районе боевых действий японцы имели две дивизии, артиллерию кванту некой армии, 3-й и 4-й танковые полки, до 250–300 самолетов, смешанную бригаду Манчжоу-Го, до трех кавалерийских полков баргут. Правда, последних оставалось мало, так как основная масса их разбежалась, не желая больше воевать за интересы японских империалистов. Наиболее сильно японцы укрепили высоты Песчаная, Зеленая, Ремизова и Палец. Здесь было много ходов сообщения, блиндажей, траншей.

С утра 20 августа началось генеральное наступление наших войск.

В 5 ч. 45 м. несколько сот бомбардировщиков в сопровождении истребителей появились над позициями японцев. Это был замечательный класс бомбардировки. Бомбы ложились по переднему краю, ближним резервам и артиллерийским позициям врага. Артиллерия своим огнем подавила зенитки противника, чем оказала большую помощь нашей авиации. В это утро ни один наш самолет не был тронут противовоздушной обороной врага.

В тылу противника вспыхнули пожары. Вслед за авиацией снова заговорила наша советская артиллерия. Сотни орудий, полевых и тяжелых, обрушили свои смертоносные килограммы на японцев. За 15 минут до начала атаки был сделан повторный налет нашей авиации на огневые позиции японцев. Затем после короткого шквала огня всей нашей артиллерии, ровно в назначенный час, доблестная пехота и героические танкисты с именем Сталина на устах, с лозунгами: «За Родину!», «За коммунистическую партию!» — бросились в атаку.

Могучее «ура» пронеслось по всему фронту на протяжении 70 километров, наводя панику и ужас на врага. Удар был внезапный. Японцы до того растерялись, что в течение полутора часов не смогли сделать ни одного ответного артиллерийского выстрела. Несмотря на упорное сопротивление японской пехоты, части нашей южной группы к концу дня 21 августа вышли в район юго-западнее Номун-Хан-Бурд-Обо, загнули правый фланг, отрезав пути отхода японцам. На левом фланге наши части, продвинувшись вперед, встретили упорное сопротивление японцев у высоты Палец. Эта высота превращена была противником в укрепленный бастион. После трехдневных ожесточенных боев высота Палец была взята, а к исходу дня 22 августа наши фланговые группы сомкнулись и отрезали путь отступления японским частям.

С 24 по 30 августа шла траншейная борьба, упорная борьба за каждый бархан. Это была целая эпопея. Возле- каждой высоты наши войска встречали бешеное сопротивление. Генерал Камацубара обманывал окруженные части, предлагал им по радио и через голубиную почту держаться, обещая поддержку. Японцы, введенные в заблуждение своим командованием, упорно отбивались. Каждую высоту приходилось брать приступом. Наша тяжелая артиллерия уже не имела возможности вести огонь, так как железное кольцо наших войск все более и более замыкалось, возникала опасность попадания в своих. Артиллеристы под огнем неприятеля выкатывали вперед пушки на открытые позиции и били по траншеям врага прямой наводкой, а затем пехотинцы со штыками и гранатами шли в атаку, врываясь в траншеи.

Схема действий частей 1-й армейской группы

Замечательно действовала наша авиация. Она беспрерывно патрулировала в воздухе, не давая японским самолетам бомбить и штурмовать наши войска. Наши летчики делали по 6–8 вылетов в день. Они разгоняли резервы противника и штурмовали его окруженные части. Японские истребители терпели поражение за поражением. С 20 по 30 августа советской авиацией сбито 204 японских самолета.

Трофейные тяжелые орудия

Так высота за высотой становились нашими. К 30 августа в руках японцев оставался последний очаг сопротивления — сопка Ремизова. На этой сопке находился когда-то командный пункт командира полка Ремизова, геройски погибшего в бою. Потом ее захватили японцы. И вот сейчас к этой сопке собрались остатки войск императорской армии. Японская артиллерия почти вся к этому времени была выведена из строя. Поэтому японцы вели главным образом минометный и пулеметный огонь. Наши части, охваченные величайшим воодушевлением, все сужали и сужали кольцо. 30 августа на сопке Ремизова заалели красные знамена.

Августовское наступление было блестяще закончено. В барханах и долинах Халхин-Гола была разгромлена и уничтожена 6-я японская армия.

В результате боев с мая по сентябрь японцы, по самым скромным подсчетам, потеряли 55 000 солдат и офицеров, из них убитыми не менее 25 000.

За последнюю операцию нами взяты огромные трофеи: пушек всех систем 175, из них более 30 тяжелых орудий, 115 станковых пулеметов, 225 ручных пулеметов, 12 000 винтовок, около 2 000 000 винтовочных патронов и масса другого имущества.

Трофейные малокалиберные орудия

За время боев японцы потеряли 660 самолетов. Потери же советской авиации составили 143 самолета.

Мы получили прямой и ясный приказ: ни в коем случае не переходить границы. Наши войска, очистив землю Монгольской Народной Республики от японцев, стали у границы, создавая неприступную оборону.

Августовское наступление было поучительной операцией по окружению и уничтожению врага. Японцы, разбитые на Халхин-Голе, поймут, надо полагать, что Монголия не «двусмысленная территория», и что любая попытка напасть на МНР и угрожать границам Советского Союза кончится для врага полным крахом.

Наша победа на Халхин-Голе — это победа двух сталинских пятилеток, оснастивших нашу Красную Армию могучей, самой передовой военной техникой. Нет такого грозного оружия, которого советская промышленность не могла бы дать Красной Армии. Эта техника проверена в бою. В умелых руках преданных, мужественных сынов Родины — воинов Красной Армии, наша техника показала свои изумительные качества.

Победа на Халхин-Голе есть победа сталинской политики защиты безопасности границ Советского Союза.

Дивизионный комиссар П. ГОРОХОВ ПОЛИТОТДЕЛ АРМЕЙСКОЙ ГРУППЫ В АВГУСТОВСКОМ НАСТУПЛЕНИИ

С мая, то разгораясь, то затихая, шла упорная, жестокая борьба с японцами. Уничтожая живую силу врага, изматывая его, наши войска мужественно, геройски отражали все попытки японцев прорваться к реке Халхин-Гол.

То был период нашей обороны. В то же время наша армия внешне незаметно готовилась к наступлению. Работники политотдела побывали уже в боях. Они накопили богатый опыт. Он помог организованно подготовиться к наступлению, устранить прежние недостатки.

Настоящая глубокая перестройка всей политической работы началась с 8 августа — после приезда на фронт начальника Политического управления Красной Армии армейского комиссара 1 ранга тов. Мехлиса. Это были дни, когда каждый из нас на практике проходил замечательный университет.

В прошлом политический отдел корпуса, как и политотделы частей, был слабо связан с командованием и, особенно, со штабами.

Начальники политотделов редко информировали командование о состоянии частей, о дисциплине, о поведении бойцов и командиров в бою. Но и некоторые штабы не особенно беспокоились, чтобы связаться с политорганами. До назначения меня начальником политотдела армейской группы я находился в 36-й стрелковой дивизии. Оторванность политорганов от оперативной работы штаба соединения бросалась резко в глаза. Естественно, что политотдел не мог своевременно развернуть работу вокруг боевых приказов.

Как пример недостаточной связи политотдела с командованием можно привести план политотдела корпуса на июль. План был составлен на целый месяц и вне всякой увязки с боевой работой командования. В июле, 3–5 числа, произошло знаменитое Баин-цаганское побоище. Если же судить по плану, то на горе Баин-Цаган все было спокойно. Не были отражены в плане мероприятия политического отдела по боевому приказу командования о готовящемся 23 июля наступлении японцев. Об этом наступлении японцев заранее было известно. Политотдел проводил большую работу в частях, но в июльском плане фронтовая обстановка была отражена лишь в том виде, как она сложилась на 1 июля.

Тов. Мехлис указал на этот серьезный пробел нашей работы и дал мне специальное указание ежедневно информировать Военный Совет о политико-моральном состоянии частей, о крупных событиях и чрезвычайных происшествиях и, вместе с тем, знакомиться с мероприятиями командования и штаба. Такой же порядок был установлен во всех соединениях. С этого времени буквально ежедневно как в период подготовки августовского наступления, так и в дни наступления я своевременно узнавал о всех боевых приказах и мероприятиях командования и подробно информировал Военный Совет и штаб армейской группы о состоянии частей.

Выше я писал, как выглядели планы работы политотдела корпуса и большинства соединений. Больше того, некоторые работники считали, что планы в боевой обстановке вообще нереальны и являются напрасной затеей. Но с того дня, когда наш политотдел крепко связался с Военным Советом и штабом, когда нам стало известно каждое мероприятие, намечавшееся командованием), мы особенно почувствовали необходимость составления плана работы политотдела по обеспечению боевых приказов.

Руководство армейской группы вместе со штабом вело большую работу по подготовке генерального наступления. Был составлен-исключительный по простоте, ясности и смелости план окружения и полного уничтожения врага- на территории Монгольской Народной Республики, в районе реки Халхин-Гол, где окопались японские захватчики.

На основе плана командования политотдел по указанию и с участием тов. Мехлиса разработал свой план. План был рассмотрен Военным Советом армейской группы, а также генерал-полковником тов. Штерном и армейским комиссаром 2 ранга тов. Бирюковым. Прежде всего надо было сохранить в секрете день наступления — 20 августа. О нем знали я и мой заместитель тов. Мельников. В интересах сохранения военной тайны мы составили два плана. Один — для широкого пользования до 18 августа. В этом плане хотя и говорилось об упорной обороне, но все мероприятия направляли работу политорганов на подготовку войск к решительному разгрому врага, воспитывали стойкого бойца, смело идущего- в рукопашный бой, умеющего действовать штыком и гранатой, вселяли уверенность в нашу силу и технику, разжигали ярую ненависть к врагу. Второй план был составлен по 20 августа и являлся абсолютно секретным. Им пользовались я и тов. Мельников.

ПЛАН ПОЛИТИЧЕСКОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ НАСТУПЛЕНИЯ

20 августа 1939 года

ОСНОВНЫЕ ЗАДАЧИ

1. Добиться еще большего укрепления воинской дисциплины и авторитета командира, знания и умелого применения воинских уставов и боевой техники, бережного отношения к ней.

2. Глубоко разъяснить международную обстановку и политический смысл военных действий на границе Монгольской Народной Республики, политику Советского правительства и партии по защите Социалистической Родины.

3. Непрерывно продолжать разъяснение всех пунктов военной присяги, закона Советского правительства о каре за измену Родине. Особенно обратить внимание на разъяснение того положения, что карается не только сам изменник Родины, но и вся его семья и родные.

4. Вести разъяснительную работу о японских зверствах в отношении красноармейцев, командиров и политработников. Поднять ярость бойцов, командиров против японской военщины. Создать боевой порыв для решительного и окончательного разгрома врага.

5. Охватить партийно-политическим влиянием и организовать детальное изучение личного состава прибывающего пополнения. Разъяснить ему боевую обстановку и задачу, героические действия бойцов, командиров и политработников, добиться, боевой сколоченности и сплоченности всего личного состава.

6. Укрепить еще больше связь военкомов, политработников и командиров с бойцами путем посещения полков, батальонов, рот и проведения задушевных бесед. Подготовить весь личный состав к решительным действиям по окончательному разгрому японских провокаторов. Мобилизовать весь командный состав и политработников, чтобы они, стоя во главе частей и подразделений, не щадя сил и самой жизни, добились полного выполнения боевого приказа командования, помня, что за выполнение боевого приказу командир и военком отвечают головой.

7. Усилить партийно-политическую работу и добиться наведения большевистского порядка в тылах. Обеспечить бесперебойное снабжение боеприпасами, питанием, водой, своевременную эвакуацию раненых, отправку пленных и трофейного имущества.

8. Еще шире развернуть политическую работу среди войск противника. Организовать систематический выпуск и разбрасывание листовок и газет на японском и баргутском языках и добиться разложения японо-баргутской армии.

ЧТО ПРОДЕЛАТЬ

I. По кадрам

До 18.VIII. Укомплектовать политотдел армейской группы по штатам и редакции газет на японском и китайском языках……….Смелов, Горохов

«17. VIII. Полностью ликвидировать некомплект политсостава в соединениях и частях………….Нач. политотделов и военкомы частей Смелов, Мельников

«18. VIII. Полностью укомплектовать партийный аппарат — секретарей парт-комиссий и партийных бюро……….Нач. политотделов Помогайло

«18. VIII. Укомплектовать парткомиссию армейской группы……….Горохов, Помогайло

«17. VIII. Полностью укомплектовать комсомольские органы………Нач. политотделов Детинов

«19. VIII. Закончить выдачу партийных документов всем вновь принятым в партию………….Заковоротный

«19. VIII. Закончить выдачу комсомольских документов вновь принятым в ряды ВЛКСМ……….Блесткин

«19. VIII. Разобрать заявления о приеме в ВКП(б) и ВЛКСМ…….Нач. политотделов Помогайло

«17. VIII. Подтянуть резервы политсостава к 2-му эшелону и подготовить их кдокладам и беседам о международном положении и задачах разгрома японских провокаторов войны……………Смелов

«14. VIII. Назначить тов. Цебенко комиссаром правофланговой группы. В его распоряжение послать тт. Бархатова, Бахто, Мамаева, Дунаева и Петракова……………

II. Организационная работа

12. VIII. Совещание начполитотделов частей и работников политотдела группы о задачах партийно-политической работы………….Армейский комиссар 1 ранга тов. Мехлис, Горохов

14. VIII. Совещание помначполитотделов по комсомольской работе «О передовой роли комсомольца в бою по разгрому японцев»…….Мехлис, Горохов

16. VIII. Совещание военкомов тылов и военкомов госпиталей об эвакуации раненых, питании действующих частей, доставке боеприпасов и пр….Мазин, Мельников

17. VIII. Инструктивный доклад для политруков резерва и стажеров «О политическом значении военных действий в МНР и задачах по разгрому врага……….Горовой

17. VIII. Указания редакторам бригадных и дивизионных газет и редакторам «Героической Красноармейской** и «Сталинского сокола»……Горохов, Соркин

18. VIII. Оперативно-политическое совещание группы Цебенко………Мехлис

18. VIII. Оперативно-политическое совещание группы Мельникова и Суслова……Никишев, Горохов

18. VIII. Работа в подразделениях военкомов частей группы Слесарева….Слесарев, Ершов, Ереминок

18. VIII. Оперативно-политическое совещание военкомов ВВС………Чернышев, Веров, Ехимчук

19. VIII. Во всех частях провести митинги. Митинги проводить при полном соблюдении маскировки, по ротам, где имеется возможность — по батальонам или группам……Военкомы частей и представители политотдела группы

15. VIII. Дать указания об организации пропагандистской работы……Горохов

III. Пропагандистская работа

До 16.VIII.

1. Провести инструктаж политруков и агитаторов по тематике, указанной тов. Мехлисом…….Нач. политотделов и военкомы частей

2. Провести беседы с бойцами на темы:

а) Долг воина РККА — выполнение военной присяги.

б) Строжайшее соблюдение военной тайны, борьба с болтливостью и распущенностью.

в) Выполнение боевого приказасвященный долг воина РККА.

г) О героизме, отваге, мужестве бойца РККА. (Герои Хасана покрыли себя неувядаемой славой. Правительство щедро отметило участников боев. О значке для всех участников хасановских боев. Бойцы Халхин-Гола должны нанести японцам двойной хасановский удар и уничтожить врага.)

д) О японских зверствах в отношении пленных бойцов, командиров и военкомов.

е) Закон против изменников Родины и кара членов семьи и родных.

ж) Сдача в плен — измена Родине со всеми вытекающими отсюда последствиями.

з) Взаимная выручка в бою.

и) Ни одного отстающего от подразделения.

к) Японцы боятся штыковой атаки.

С младшим комсоставом и замполитруками провести беседу:

Задачи подлинно большевистского руководства в бою подчиненными.

С комсоставом и политсоставом в полках, батальонах провести беседы:

«Никогда, ни при каких обстоятельствах живым не сдаваться в плен».

Задание редакторам бригадных и дивизионных газет, «Героической Красноармейской» и «Сталинскому соколу» осветить в печати:

а) Японцы боятся штыковой атаки.

б) О героическом действии наших частей.

в) О разложении войск противника и тыла.

г) О японских зверствах.

д) О работе среди войск противника.

17. VIII. Задание тов. Ортенбергу — подготовить к вечеру 18 августа газету, посвященную наступлению….Горохов

18. VIII. Отпечатать листовки к красноармейцам:

а) Политическое обращение командования и политотдела корпуса: «За что воюем»……….Горохов

16. VIII. б) Памятка бойца: «Как надо бить врага» (19 августа вечером раздать листовки в части)…….Штаб, политотдел

18. VIII. в) Памятка бойцу в обороне…….Штаб, политотдел

Имитация передвижения танков…….Поляков, Ушаков

IV. Работа среди войск противника

18. VIII. Передача по радио обращения пленного японца к японским солдатам

20. VIII. То же — к баргутам…….Соркин, Бурцев, Ушаков

18. VIII. Разбрасывание самолетами, авиабомбами и с передовой линии листовок, написанных тов. Мехлисом

21. VIII………………………………………..Соркин, Бурцев

Все, что было намечено этим планом, нам удалось почти полностью выполнить, несмотря на очень сжатые сроки.

С чего мы начали подготовку к наступлению?

В соединениях не всюду были заменены выбывшие из строя политработники, хотя мы располагали значительными резервами политработников. Политическое управление Красной Армии щедро посылало нам людей. Кроме того, за три с лишним месяца войны выросли новые замечательные кадры. Это были почти готовые руководители. Они ждали своего выдвижения, и было бы преступно держать такой золотой фонд под спудом.

В течение нескольких дней все «трудности» с кадрами политработников были разрешены. Вместе с начальником отдела кадров Смеловым я занялся кадрами дивизий, и бригад. Мой заместитель тов. Мельников — остальной группой политработников. Секретарь партийной комиссии армейской группы тов. Помогайло поехал в соединения и вместе с начальниками политотделов подобрал, взамен выбывших из строя, секретарей и членов парткомиссий, секретарей и членов партийных и комсомольских бюро. Там, где, по условиям боевой обстановки, нельзя было созывать партийные и комсомольские собрания, политотделы, посоветовавшись с партийным активом, сами подбирали состав парт-органов, а затем утверждали специальным приказом по соединению.

В некоторых частях по месяцу и более не было заместителей политруков. Это — непростительная ошибка. Кадров много. В боях, как нигде, люди быстро закаляются и быстро растут. Из числа обстрелянных комсомольцев, показавших себя в бою героями, можно было подобрать в каждой роте не только по одному, но и по 4 и по 5 заместителей политруков. В период подготовки к наступлению и этот недостаток был устранен. Мы подобрали на каждого политрука по два заместителя. Один — постоянный, другой — резервный.

Таким образом, все наши подразделения, части и соединения шли в наступление, имея полный состав политических работников, партийных и комсомольских органов. При политотделе армейской группы мы имели присланный нам Политуправлением Красной Армии резерв более трехсот политработников.

Новые кадры сразу же включились в активную политическую работу. Огромное доверие, оказанное им, подняло людей, окрылило их, и это неизмеримо увеличило наши силы.

Самые лучшие, героические бойцы и командиры всей душой стремились в партию и комсомол. Перед боями и во время боев поступали сотни и тысячи заявлений о приеме в партию и комсомол. Но наши партийные и комсомольские организации далеко не всегда справлялись с разбором этих заявлений.

Дело здесь не только в технических и организационных трудностях (подобрать рекомендации, заполнить бланки, созвать собрания, достать фото и т. п.). Многие наши товарищи просто недооценивали одного важнейшего обстоятельства. Они порой рассуждали так: человек подал заявление — это главное, а оформить успеем после боев. Например, в 149-м; стрелковом полку поступило 97 заявлений о приеме в ряды партии, а «успели» рассмотреть всего лишь шесть заявлений. В 36-й дивизии в первых числах августа было подано 195 заявлений в партию, но рассмотрено, и то лишь в низовых парторганизациях, 44 заявления. Такое же положение примерно было и в других частях, а также и в комсомольских организациях.

Группа бойцов-артиллеристов, вступивших в дни боев у Халхин-Гола в ряды ВКП(б). Политрук тов. Михайлин поздравляет красноармейца тов. Чеканцева с принятием в кандидаты партии

Тов. Мехлис разъяснил, как важно без задержки и до конца оформить прием в партию и в комсомол. Когда человек знает, что его заявление рассмотрено и партийным бюро, «и партсобранием и, наконец, партийной комиссией, он тогда по-настоящему чувствует свою ответственность как коммунист или комсомолец, приобретает большую уверенность, активнее включается в партийную жизнь. Наконец, он идет в бой и поэтому законно стремится во весь голос сказать самому себе и товарищам: я иду в бой коммунистом!

Как обстояло дело с выдачей партийных и комсомольских документов, показывает такой факт. В политотделе армейской группы не оказалось ни одного бланка партийных и комсомольских документов. Тов. Мехлис напомнил нам, что вручение партийных документов всегда было одним из важнейших актов в жизни коммуниста и партийной организации. Особое значение этот акт приобретает в боевой обстановке. Нужно помнить, что принятые в партию будут считать себя коммунистами, как только получат партийный билет на руки. Тов. Мехлис затребовал из Москвы специальным самолетом чистые бланки партийных документов и предложил выдавать партийные и комсомольские билеты непосредственно на передовых позициях.

И результаты этого мы сразу же увидели. Стоило посмотреть на молодых коммунистов, которым вручали в окопах партийные документы. Их лица сияли радостью и счастьем. Они волновались. Их слова, которые шли от самого сердца, были полны беспредельной любви к Родине, большевистской партии, любимому Сталину. Они брали на себя обязательства с удесятеренной силой громить и уничтожать врага.

Герой-пулеметчик Доля, получив кандидатскую карточку, взволнованный вернулся в свой взвод. Переползая из окопа в окоп, он показывал ее боевым товарищам, делился с ними своими мыслями и чувствами. Говорил об обязательствах, которые он берет на себя как кандидат партии. Это было лучшей агитацией за нашу партию, за дело Ленина — Сталина, за победоносное наступление, за разгром и уничтожение японцев.

Понятно, что в плане подготовки к наступлению важнейшими задачами были поставлены разбор до 19 августа всех заявлений о приеме в партию и комсомол и выдача партийных и комсомольских документов. За период подготовки к наступлению в партию были приняты 1 138 человек и в комсомол— 1 280 человек.

К началу наступления наша партийная организация значительно выросла. А это значит, что выросло число пропагандистов и агитаторов, увеличилось число бойцов, горевших желанием быть в атаках впереди, считавших это не только своим воинским, но и партийным долгом. Выросло число полнокровных ротных партийных организаций. Все это увеличило наши силы для работы с массами во время подготовки к наступлению и в дни наступления.

Военный Совет назначил наступление на 20 августа. Мы, естественно, не могли объявить срок начала наступления бойцам, но это нисколько не мешало и не могло мешать подготовке войск именно к этому дню.

12 августа в небольшой палатке у горы Хамар-Даба собрались все начальники политотделов, военкомы отдельных частей, редакторы газет. На земляных скамейках разместилось до 80 политработников, пришедших с поля боя, прямо из окопов.

При тусклом свете двух свечей открылось совещание с участием тов. Мехлиса. На этом совещании разобрали все предстоящие задачи. Хотя самое слово «наступление» на совещании и не упоминалось, но все, о чем говорил тов. Мехлис, было натравлено на решение одной центральной задачи — подготовить политорганы, партийные и комсомольские организации, командиров, бойцов и части к решающему генеральному бою.

14 августа было проведено комсомольское совещание. На этом совещании тов. Мехлис поставил основные задачи перед комсомольцами. Среди них хочу подчеркнуть одну, по-моему — первостепенную, которая в дальнейшем сыграла огромную роль в жизни, в борьбе и победах комсомольцев — участников боев у Халхин-Гола.

Тов. Мехлис говорил:

— Нужно немедленно укомплектовать руководящие комсомольские органы: бюро, президиумы, подобрать комсомольских организаторов и группоргов. В каждой воинской части из числа этих товарищей должна быть создана авангардная группа, которая будет лучшим помощником командования, партийной организации во время наступления и, особенно, в рукопашных боях. Они должны будут личным примером в самые трудные минуты, по приказу командира, подымать людей в атаку и вести их за собой.

На другой день после совещания начальников политотделов и военкомов в частях закипела горячая работа. Все работники политотделов поехали в части помогать военкомам полков, секретарям партийных и комсомольских организаций.

Я поехал в 36-ю дивизию. Там провели совещание военкомов частей. Собрали начальствующий состав, только что прибывший на фронт, рассказали о Баин-цаганском побоище, о силе и мощи наших частей, о героизме бойцов и командиров в бою и наших задачах по разгрому врага. Все совещания с руководящим составом частей, политруками, заместителями политруков, руководителями партийных и комсомольских организаций были проведены быстро. Мы торопились, так как главная работа была еще впереди — с бойцами на фронте, в окопах, в тылу и в частях, которые недавно подошли, стояли в резерве и готовились к бою.

В наш план вошли намеченные тов. Мехлисом темы бесед с бойцами и докладов по самым животрепещущим вопросам. Эти беседы и доклады должны были подготовить бойцов морально-политически к наступлению, воодушевить их на новые подвиги во славу Родины, партии Ленина — Сталина.

Тов. Мехлис напомнил нам о целом ряде важнейших вопросов пропаганды, которые порой забывались политработниками. Это относится в первую очередь к пропаганде военной присяги. Тов. Мехлис говорил:

— О присяге никогда нельзя забывать. Не думайте, что если вы провели одну или две беседы о присяге, то люди уже все усвоили. О присяге нужно неустанно напоминать и разъяснять ее всюду и везде, на всех собраниях, совещаниях, беседах, в газетах, в листовках, боевых листках, в период боя, когда бойцы идут в караул, в разведку, в атаку. Военная присяга — один из лучших методов воспитания масс. Это сильнейшее оружие нашей борьбы и побед.

Тов. Мехлис напомнил нам о пропаганде закона правительства от 1934 года о каре за измену Родине. В связи с подготовкой генерального наступления исключительно важно было рассказать бойцу и командиру об этом законе.

Наши части уже четвертый месяц находились в боях. Мы имели в неограниченном количестве яркие факты, для того чтобы каждую беседу сделать живой и убедительной. Блестящая победа наших войск на Баин-Цагане была наиболее благодарным материалом, для того чтобы воспитывать массовый героизм, веру в силу нашего оружия, стойкость и самоотверженность в бою.

Во всех частях отдельно с бойцами и отдельно с командирами и политработниками были проведены беседы на тему: «Боец, командир и политический работник Красной Армии никогда живыми в плен не сдаются». Твердым голосом мы сказали, что тот, кто сдался или попал в плен, тот предатель. Он губит себя, свою семью, имя его будет проклято семьей, детьми, народом.

Мы имели немало волнующих примеров того, как бойцы, командиры и политработники умирали, но не сдавались в плен.

Эти примеры мы сделали достоянием всех и особенно командиров и политработников. И уже в период августовских боев не было ни одного случая попадания в плен. Такая же работа была проведена вокруг лозунга «Без приказа командира — ни шагу назад».

Для того чтобы вооружить наших политработников материалом о зверствах японцев, мы в период подготовки к наступлению разослали политотделам и военкомам частей специальную директиву, в которой описали факты издевательства японцев над нашими бойцами, попавшими к ним в плен.

Эта директива помогла нашим политработникам провести беседы по темам, намеченным планом политотдела. Такими материалами мы снабжали политруков и по остальным вопросам. Впоследствии мы стали выпускать специальные печатные памятки в помощь агитатору, которые законно заняли большое место во всей пропагандистской и агитационной работе политотдела.

Исключительную роль в подготовке войск к наступлению сыграла наша печать. «Героическая Красноармейская» была самой авторитетной и любимой газетой бойцов, командиров и политработников.

Командующий 1-й армейской группой Герой Советского Союза генерал армии Г. Жуков и член Военного Совета дивизионный комиссар М. Никишев

Она изо дня в день неустанно популяризировала, в соответствии с планом Военного Совета и политотдела, подвиги наших пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и бойцов всех других родов войск. Разъясняла задачи, обобщала боевой опыт, учила любить Родину и гневно ненавидеть врага. И не случайно части ждали газету с нетерпением. Ее требовали, обижались, когда мало дают. И когда «Героическая Красноармейская» приходила на фронт, на нее буквально набрасывались, зачитывали до дыр.

Газета была любимой потому, что она говорила о сокровенных думах и желаниях наших героев-бойцов, командиров и политработников. Она ставила самые насущные задачи. Она всегда шла в ногу с мероприятиями Военного Совета и политотдела, крепко держала связь с массой и руководством, подхватывала своевременно все острые, боевые вопросы.

Большую помощь нам оказали писатели Вл. Ставский, Л. Славин, Б. Лапин, 3. Хацревин, К. Симонов и др. Мне вспоминается широкоплечая фигура тов. Ставского, который носился по фронту, пренебрегая опасностью, и вместе с бойцами, командирами и политработниками помогал готовить августовское наступление. Тов. Ставский был не только писателем, но и внештатным пропагандистом и инструктором нашего политотдела. Очерки тов. Ставского о героях Халхин-Гола производили исключительное впечатление на наших бойцов.

В газете, так же как и во всей работе политотдела, хотя и не упоминалось слово «наступление», но каждая строчка дышала подготовкой к нему. Авиационная газета «Сталинский сокол», дивизионные и бригадные газеты также провели немалую работу вокруг задач, поставленных частям.

В бою мы с особой силой почувствовали огромное значение печатной пропаганды. В боевой обстановке, на передовых позициях, когда собираться большими группами почти невозможно, для политработников возникают серьезные трудности. Как всем и сразу рассказать о том или ином важном факте или событии? Одному и даже пятерым не обойти полк и за день! Газета, а также листовки помогали нам сразу говорить со всеми бойцами фронта.

Формы массовой работы применялись самые различные. В частях, находившихся в резерве, созывали бойцов по ротам, батальонам и полкам. Здесь часто происходили собрания, доклады и митинги.

В частях, которые располагались за рекой Халхин-Гол и где из-за бомбежки и артиллерийского обстрела только изредка можно собираться и то небольшими группами, основной формой были групповые и индивидуальные беседы, чаще всего вечером или ночью. В дни подготовки к наступлению все политработники нашей группы, соединений и частей все время были с бойцами и вели там большую политическую работу.

Чем ближе к знаменательному дню 20 августа, тем сильнее накалялась атмосфера.

Вспоминаю случай во время вечерней беседы в одной из частей, находившейся за рекой, в обороне. Я рассказывал о наших силах, задачах и о зверствах врага. Боец-пехотинец с винтовкой в руках, горя нетерпением, крикнул: «Мы уже полностью готовы! Надо наступать! Я отомщу за кровь наших замученных товарищей!»

Бойцы частей, стоявших в резерве, писали командованию и в политотдел письма, в которых просили послать их на фронт на помощь или на смену товарищей, дерущихся с врагом. 18 августа по оперативным группам, созданным на флангах и в центре, были проведены совещания военкомов и начальников политотделов о последних подготовительных работах к наступлению.

Большая работа была развернута по пропаганде среди войск противника. Если до этого листовки к солдатам противника распространялись только самолетом, то сейчас их забрасывали руками в окопы. О работе среди войск противника, о разложении xинганскиx войск и их тыла мы широко информировали все наши войска, и это производило огромное впечатление на бойцов, еще больше вселяло уверенность в победе.

Мероприятия каждого политического работника, командира, партийных и комсомольских организаций, словно ручейки, вливались в одну полноводную реку, поднимали боевой дух. Можно смело сказать, что к 20 августа все наши звенья, все бойцы были в полной готовности ринуться на врага. Это являлось лучшим доказательством, что наш план подготовки к наступлению успешно выполнялся.

Настало 19 августа, канун генерального наступления. Все работники политического отдела армейской группы к этому времени уже знали, что завтра наступление, и выехали в части для проведения митингов. Я поехал в одну из дивизий.

Хотя подготовка к наступлению началась раньше, но у политорганов, как и у командиров, в этот день было особенно много работы. После митингов, во всех частях, в соответствии с указанием Военного Совета и нашим планом мы начали проверку готовности. Проверялись знание обстановки и боевой задачи, исправность оружия, наличие боеприпасов, снаряжение, противогазы, индивидуальные пакеты. Проверялось усвоение сигналов для опознавания своих частей, что в условиях боя на окружение имело огромное значение. В этот день особое внимание было уделено бытовым вопросам — питанию, воде и т. д.

На следующий день предстоял жаркий и напряженный бой, и надо было обеспечить бойцам полный отдых. После проверки приказали людям спать. Но спалось немногим. Вместе с командирами и политработниками бодрствовали и многие бойцы. Велись задушевные товарищеские беседы.

Мы с особым вниманием следили, чтобы никуда не просочиться разные паникерские слушки, которые сеют кие дни неустойчивые элементы и провокаторы. Наш говорил, что в бою самую большую опасность представляет паника. Мы и направили все силы на предупреждение ее.

Вечером, когда я находился в дивизии, по передали: «Центральная переправа взорвана». Это было как снег на голову. С рассветом — наступление, и — нет переправы. Немедленно проверили. Оказалось, что переправа цела и невредима. Только в одном месте вода шла через понтон. Дело пустяковое. Это было и в прошлом и никакой существенной роли не играло. И вот какой-то случайный человек, не разобравшись, передал, что мост взорван. Я сейчас же позвонил военкомам соединений и частей и снова их предупредил о необходимости вести самую решительную и жестокую борьбу со всякими «слухами».

Одна из листовок, выпущенных командованием и политическим отделом корпуса

Был в этот день и такой случай. Прибежал человек на артиллерийские позиции 127-го стрелкового полка и заявил собравшимся бойцам, что в подразделении, мол, все разбежались. «Был страшный бой, японцев видимо-невидимо. Я еле спасся бегством». Здесь сразу, раскусили, что это — провокатор. Его задержали. Проверили. Так и оказалось. Я собрал весь свой резерв и бросил, его в части. Нужно было лично рассказать всем командирам и военкомам об этом случае, поднять их бдительность против провокационных выступлений. Быстрое реагирование на подобные факты, большая массовая работа принесли результаты: во время августовских боев не было серьезных случаев паники.

Как мы расставили силы ко дню наступления?

Большинство политических и партийных работников полков, батальонов и рот были с бойцами в окопах и вместе со своим подразделением и частью шли в наступление. В полках находилось большинство работников политотделов соединений, а также политотдела армейской группы. Всех работников политотделов, шедших в бой, мы обязали взять с собой винтовки и гранаты.

Что касается аппарата политотдела армейской группы, то здесь мы так распределили свои силы. С вечера и ночью все работники политотдела были в частях. Мой заместитель тов. Цебенко был послан на весь период боев на решающее направление. К нему мы прикомандировали работника политотдела тов. Бархатова и еще четырех политработников из резерва. Начальника отдела руководящих парторганов тов. За-коворотного мы послали для работы в тыловые части.

Одним из больших недостатков в работе политотдела в период прошлых боев было то, что все работники политотдела уходили в полки, батальоны, роты. Там они руководили боем, проявляя на каждом шагу доблесть и отвагу. В политотделе же никого не оставалось, и он по сути прекращал свое существование. Мы же решили иначе. Ночью 20 августа из частей возвратились я, начальник отдела пропаганды и начальники ряда других отделов. Мы лично убедились, что в частях все подготовлено. Люди полностью на своих местах. Сидеть там нет надобности. Наоборот, наша обязанность была находиться сейчас в политотделе, подытожить все виденное и принять необходимые меры, чтобы подтянуть последние «хвосты».

Нужно было еще раз просмотреть свои резервы, проверить систему связи с соединениями и полками. Вышел специальный номер газеты «Героическая Красноармейская», посвященный наступлению. Вышла листовка политотдела, тоже посвященная генеральному штурму. Все это нужно было, сохраняя военную тайну, доставить в части и организовать дело так, чтобы на рассвете, после зачтения боевого приказа, газеты и листовки были розданы и обсуждены. Словом, дела оказалось много. Целую ночь кипела работа. Шли последние приготовления.

Вставало солнечное утро 20 августа. Над лощиной горы Хамар-Даба и над рекой Халхин-Гол стлался утренний туман. В 5 ч. 45 м. утра загудело монгольское лазурное небо, закрытое тучей советских самолетов. Содрогнулась земля. Началась подготовка атаки. На голову врага обрушилась могучая сила залпов нашей славной артиллерии и авиации.

Ровно в 9 часов, как было указано в приказе Военного Совета, с возгласами: «За Родину!», «За Сталина!» стальной лавиной ринулась вперед на врага наша героическая пехота, неся на своих штыках ужас и смерть японским провокаторам войны. Загудели моторами и понеслись вперед наши мощные танки, бронеавтомобили, расчищая путь своей пехоте. Ярким пламенем полыхали в каждой роте, в каждом взводе красные флаги. Все стремились первыми выполнить боевой приказ командования, свой священный долг перед Родиной, воинскую присягу.

Это был самый ответственный и самый трудный период в работе политотдела. Нужно было в любую минуту, в любой час знать о положении на фронте, на его отдельных участках и в тылу, чтобы во-время притти на помощь нашим частям. Нужно было сразу же узнать имена героев первого дня генерального наступления, чтобы их подвиги сделать, знаменем всего фронта. Нужно было знать настроения бойцов, поведение командиров и военкомов в бою, немедленно проинформировать всех бойцов фронта о первых успехах, о действиях соединений, дать им ясную перспективу дальнейшей борьбы. Нужно было, наконец, нанести новый идеологический удар врагу — рассказать японским солдатам, что они окружены и что единственный выход для них — сложить оружие и сдаться.

Выше я уже говорил, что мы составили два плана. Один для частей, другой — секретный. В дни августовского наступления специального плана на длительный срок мы не составляли. С вечера я намечал все, что нужно сделать на следующий день. Больше чем на один день планировать свою работу нам тогда не удавалось. И вряд ли это нужно было. Основные задачи ясны были из общего плана. Обстановка же менялась каждый день, менялись и наши мероприятия.

Как никогда, в эти дни у нас была крепка связь со штабом. На командном пункте, возле оперативного дежурного и начальника штаба, работал специально выделенный политическим отделом батальонный комиссар Веденеев.

На снимке справа налево: дивизионный комиссар П. Горохов, капитан Р. Медведев и полковой комиссар В. Сычов

Каждые полчаса, каждый час, как только он узнавал о действиях частей, об успехах, героизме, а также трудностях, юн немедленно докладывал мне. К Ю часам утра стали прибывать нарочные с первыми сведениями от военкомов и начальников политотделов и от работников! политотдела группы. Тов. Бархатов сообщил об успехе Южной группы, о героизме полка, которым командовал Гурьев. Начальник политотдела мото-бронебригады тов. Суслов заехал в политотдел и рассказал о героическом поведении в бою стрелково-пулеметного батальона капитана Литвинова.

У нас накопилось уже немало ярких фактов героизма и побед, и мы сразу же выпустили листовку для наших. бойцов, а также для солдат противника.

Вечером вместе с тов. Мехлисом и редактором газеты тов. Ортенбергом спланировали номер газеты «Героическая Красноармейская», посвященный итогам первого дня наступления. Тов. Мехлис сказал, что надо каждый день выпускать листовку о действиях наших войск. Необходимо через 2–3 дня издавать памятку агитатора о героях Халхин-Гола.

Несмотря на все трудности с полиграфической базой, нам удалось осуществить это важнейшее мероприятие. До наступления мы выпустили всего лишь три листовки.

С 20 же августа стали выпускать листовки каждый день.

К концу дня 20 августа мы выпустили две листовки.

В первой политотдел сообщал: «Горячее желание всех советских патриотов осуществилось… В едином боевом порыве наши части ринулись в бой… Войска по всему фронту значительно продвинулись вперед. Захвачен штаб японского кавалерийского полка, орудия и пленные солдаты…» Далее в листовке рассказывалось о героических действиях наших пехотинцев, танкистов, артиллеристов и наших героев-летчиков. «В воздушном) бою, — говорилось в листовке, — летчик тов. Гринев до тех пор преследовал японского стервятника, пока не вогнал его в землю. С такой же настойчивостью добьем всех подлых хищников!»

Политотдел поздравлял в листовке бойцов, командиров и политработников с первой победой.

В этот же день на правом фланге особенно отличился полк Гурьева, впервые вступивший в бой. Японцы пытались перейти в контратаку и захватить высоту. Полк тов. Гурьева нанес противнику решительный удар. Две роты японцев были в этом бою полностью уничтожены. Высота прочно осталась в наших руках.

Листовка политотдела рассказывала о боевых успехах бойцов Гурьева и поздравляла бойцов, командиров и политработников с боевым крещением, с первым успехом. Листовка призывала бойцов: «Вперед! На полное уничтожение врага! За нашу социалистическую Родину! За Сталина!»

К концу дня 21 августа политотдел выпустил листовку, в которой сообщалось: «В результате упорных боев 20 и 21 августа наши части выбили японцев из насиженных мест, взяли их в кольцо. Враг окружен. Он должен быть окончательно уничтожен. Остатки японцев мечутся в панике. Нашими частями захвачено 16 японских пушек, много пленных, военного снаряжения и имущества. Сбито 8 японских самолетов. Наши бойцы всех родов войск, беспредельно преданные делу Ленина — Сталина, героически, мужественно и умело громят ненавистного врага».

В конце листовка призывала к окончательному разгрому и уничтожению врага.

22 августа политотдел, снова выпустил листовку, в которой сообщалось о наших победах и о панике в стане врагов. Листовка призывала: «Полностью уничтожим бешеных собак, не дадим ни одному японскому гаду уйти живым на свою территорию».

24 августа выпустили памятку в помощь агитатору: «Героизм и мужество воинов Красной Армии». В памятке говорилось о частях, подразделениях и героях Халхин-Гола, отличившихся в первые дни августовского наступления. В тот же день политотдел выпустил листовку, в которой сообщалась обстановка на фронте, успехи наших частей.

Обращение командования и политотдела корпуса к бойцам

Политотделу стало известно, что иногда командиры и политработники, пренебрегая опасностью, несут напрасные жертвы. Одновременно с этим мы имели факты чудесных подвигов бойцов, когда они, рискуя своей жизнью, спасали жизнь командира и политработника. Мы сразу же выпустили листовку под названием: «Сохранение жизни командира и комиссара — священный долг бойца РККА».

Все эти листовки, которые часто носили характер обращений к бойцам и войскам, встречались с огромным интересом и энтузиазмом. Политотдел получал десятки писем, резолюций, где в ответ на эти листовки, призывы командования и политотдела бойцы и командиры давали клятву разгромить и уничтожить японцев.

Огромное количество листовок было выпущено для солдат противника. Большую помощь нам оказал звуковещательный отрад, передачу которого наши бойцы называли «политчасом для японцев».

Обстановка на фронте быстро менялась. К 24 августа японцы были полностью окружены. Шли упорные бои за песчаные барханы, высоты, сопки, которые враг превратил в сильно укрепленные бастионы, надеясь отсидеться в них до подхода подкрепления. Некоторые наши части заняли оборону на границах. Артиллерия перешла на открытые позиции и стреляла прямой наводкой. Настал самый напряженный период, когда вся борьба была перенесена в траншеи. В соответствии с обстановкой и приказами Военного Совета политический аппарат менял формы своей работы.

Кроме выпуска листовок, основное внимание политотдела было обращено на помощь частям во время штурма высот, особенно там, где бывали заминки.

22 августа мой заместитель тов. Мельников поехал готовить батальон мотострелковой бригады, подразделения которой залегли и медленно продвигались вперед. В дивизию, где слабо обстояло дело с бытовым обслуживанием», на второй день боя была послана группа политработников для организации доставки воды, горячей пищи бойцам и вывозки раненых.

В ночь с 24 на 25 августа мы послали группу политработников из нашего резерва во главе с преданным сыном партии тов. Шосталь для подготовки штурма ремизовских высот. Наши товарищи весь вечер проводили беседы с бойцами. Вместе с работниками политического отдела 36-й дивизии они разъясняли бойцам, что готовится решительный штурм высоты Ремизова. Они рассказали бойцам, что наши войска на правом фланге полностью окружили японцев и добивают его последние остатки, что в хинганских войсках разложение, а в тылу противника паника. Рассказали, как при наступлении должно быть построено взаимодействие стрелков и пулеметчиков, пехоты с артиллерией и танками, какие сигналы установлены для опознавания своих.

Подготовленная атака окончилась блестяще. Задача дня была выполнена. В этом бою смертью героя погиб тов. Шосталь. Умирая, он говорил товарищу: «Мне не страшно умирать за Родину, за родного Сталина. И если я умру, то ты, друг, Павлик, продолжай с еще большей ненавистью уничтожать японских гадов. Им пришел конец. Не победить 170-миллионного Советского народа никогда и никому».

Неоценимую помощь нам оказали работники резерва, присланные Политическим управлением Красной Армии. Они обеспечили нам живую связь и оперативное руководство частями, проявляя себя геройски в бою. Этими кадрами я занимался лично. Я их собирал ежедневно и информировал об обстановке, посылал в соединения и части для помощи в проведении той или иной операции, для ликвидации заминки. Я их посылал для того, чтобы быстро, наиболее точно и обстоятельно проинформировать руководителей соединений и частей об обстановке и довести до них задачу. Работники резерва хорошо информировали нас о положении на отдельных участках фронта. Они, наконец, посылались нами на руководящие посты взамен выбывших из строя политработников.

За все время наступления мы ни разу не собирали начальников политотделов и военкомов. Хорошо это или плохо? Я считаю, что не было нужды отрывать всех их сразу от частей. Но с каждым из них мы были связаны. Они приезжали к нам, когда позволяла обстановка. Мы бывали в частях и на месте разрешали все вопросы, беседовали по телефону, устанавливали связь через работников резерва.

…С каждым днем все уже и уже сжималось кольцо окружения.

Наши части в упорных боях, соревнуясь в доблести и геройстве, брали сопку за сопкой. 30 августа пал последний оплот обороны врага — сопка Ремизова. (На ней водрузил красное знамя младший комвзвод Кирин.

Наш политический аппарат в этих боях с честью выдержал экзамен на отличное выполнение задания партии и правительства. Эти бои обогатили нас замечательным опытом для мирной учебы и для будущих боев.

Лейтенант К. КРАПИВИН ГЕРОИЧЕСКИЕ ДНИ

В ОБОРОНЕ

Сутра 23 июля японцы открыли артиллерийский огонь. Они неуверенно бросали снаряды но переднему краю нашей обороны, нащупывая огневые точки.

Мы расположились на скатах песчаных барханов, хорошо окопались, не несли потерь.

В восемь утра заговорили японские ручные и станковые пулеметы. Вражеская пехота небольшими группами стала накапливаться в стыке между нашим правым флангом и левым флангом соседа. Мы знали, что противник, скопив значительные силы, собирается вести наступление, но были уверены, что он будет отбит.

Был жаркий солнечный день. Бойцы спокойно перебрасывались шутками, курили, еще раз проверяли свое оружие, готовили гранаты.

Наша артиллерия начала расстреливать обнаруженные батареи противника и уничтожать его пехоту, скопившуюся для атаки в глубокой лощине.

Артиллерист лейтенант Фетисов из приданной соседу батареи Кособрюхова стрелял точно. До нас нередко доносились стоны и визг с японской стороны.

А когда японцы, вырвавшись из лощины, попытались продвинуться вперед, их встретил дружный огонь наших станковых пулеметов. Видно было, как недобитые японские солдаты бежали назад.

На этом закончилась утренняя атака. Стало заметно, что задуманное японцами наступление проваливается с самого начала.

В 12 часов повели беспорядочную стрельбу все японские огневые средства. Это напоминало взбесившегося зверя, который уже не соображает, откуда ему наносят удары, а с (пеной на губах вгрызается во что попало и, причинив себе боль, еще больше свирепеет.

Наши артиллеристы, хладнокровные критики, тщетно пытались определить «стиль» японской стрельбы.

— Ого! Начали стрелять по площадям.

— Что ты? Для этого у них не хватит ни сил, ни снарядов. Они бьют по рубежам.

— А по-моему, бьют как (лопало, лишь бы стрелять.

— А вот мы будем стрелять не по рубежам и не по площадям, а по японским батареям, — рассудительно резюмировал командир.

Наша артиллерия открыла ураганный огонь. Задрожал воздух от непрерывных выстрелов и разрывов. В промежутках был слышен ружейный и пулеметный огонь. Он казался слабым-слабым по сравнению с сокрушительным гулом артиллерий!

Мы сидели в окопах и ожидали нового приступа. Вот в воздухе появились два японских разведчика. Они быстро прошмыгнули вдоль переднего края нашей обороны, а через 10–15 минут показались японские бомбовозы.

— Крокодилы летят! — прокричал кто-то.

Встреченные огнем зенитной артиллерии, эти «крокодилы» поспешно развернулись, сбросили бомбы в стороне от нас и скрылись.

В воздухе стоял едкий дым от взрывов. Он светлосерыми тучами слоился над землей и был похож на утренний туман. Солнце палило беспощадно. Хотелось пить, но вода осталась только для пулеметов.

Я сидел в окопе рядом с командиром пулеметной роты лейтенантом Беляковым. Он вздохнул и произнес с оттенком горькой усмешки:

— Хорошо живется станковым пулеметам! Они у меня всегда вычищены, до отказа залиты водой. А сам я хочу пить, и воды для меня нет.

Минометы ведут огонь по противнику. На снимке: наводчик С. Кутковский и второй номер И. Щербаков

Лицо Белякова, обветренное, обросшее черной бородкой, заметно осунулось, но ласковые глаза его смеются по-прежнему. Он невысок ростом, худощав, всегда удивительно спокоен. Это один из лучших командиров, любимец бойцов. Я часто завидовал ему, учился у него, как надо вести себя во время боя.

Наш разговор прерывает японская батарея. Несколько снарядов упало неподалеку от нас. Порвана телефонная связь с соседней ротой и с командным пунктом. Чтобы устранить разрыв линии, надо перебежать лощину, которая бешено обстреливается пулеметным огнем. Первый связист не пробежал и тридцати метров, как был тяжело ранен. Санитары, рискуя жизнью, кинулись спасать товарища, доставили его в окоп, перевязали. Но ведь связь-то все-таки нужно восстановить.

— Товарищ Галкин, исправьте линию, — приказал командир взвода связи.

Взяв изоляционную ленту и провод, Галкин окинул всех взглядом, словно прощаясь на всякий случай, и выскочил из окопа. Все знали Галкина как лучшего, храбрейшего связиста, но задача была исключительно трудна, и бойцы боялись потерять товарища.

— Галкин, ты больше ползком! — кричали ему вдогонку.

— Нет, ты лучше обойди вон за теми кустами, — прокричали некоторые бойцы свои советы.

Галкин, пригнувшись, стремительно побежал в лощину. Тотчас же усиленно заработали японские пулеметы, и снова в лощине разорвалось несколько снарядов.

— Упал, — сказал один из бойцов с тоской и тревогой.

— Он залег, — успокаивающе, но неуверенно произнес другой.

Томительно тянулись минуты. Всех мучила тревожная мысль: убит, ранен или залег? Видели, что Галкин неподвижно лежит в траве, а вокруг взрывают землю японские пули. Но вот пыль осела. Японцы перенесли, огонь.

— Побежал! Побежал! — закричали бойцы и, возбужденные, стали выпрыгивать из окопов.

— Куда вы? По окопам! — остановил их командир.

Галкин пробежал метров двадцать и опять залег под японскими пулями, заставляя всех волноваться за его судьбу.

Так повторялось несколько раз, но связь все же была восстановлена. Вот Галкин возвращается. Он перепрыгнул последний бугорок. Вслед за ним люто рванули песок пулеметные очереди, но боец уже вне опасности. Он устал. Старается отдышаться, широко открыв рот. Потом улыбается, стирает рукавом пот и пыль с лица, встряхивает головой и говорит своим обычным голосом:

— Жарко.

Командир отделения подал Галкину флягу с водой, оставленную про запас. Он сам мучительно хотел пить, но воду приберег. Галкин вопросительно посмотрел на командира, и тот небрежно сказал:

— Пей, пей! Это у меня была лишняя фляжка!..

Бой продолжается. Наша артиллерия по-прежнему ведет меткий огонь. Отдельные группы японской пехоты залегли в песках и, несмотря на отчаянные крики офицеров, дальше не двигаются. Вырвавшиеся вперед кучки японцев расстреливает наш пулеметный огонь.

Уже очевидно, что никакой атаки опять не получилось, но японцы, словно по инерции, продолжают стрелять. Наверно их генералы решилидотянуть до темноты. Все-таки не так стыдно будет перед своими солдатами…

В сумерки наступило затишье. Пришла наша кухня. Мы пообедали и, главное, вдоволь напились воды. Расположились на старых рубежах для ночной обороны, зная, что и ночь будет проведена в бою. Перед каждым бойцом на бруствере окопа лежат три-четыре гранаты, да по две на руках.

Враг не заставил себя ждать. Из-за песчаной сопки вскоре взвилась ракета.

— Видели ракету, товарищи? Это значит, что японцы заправились спиртом и сейчас пойдут в атаку. Приготовиться!..

Ночь была тихая, темная. Кое-где между облаками виднелись крупные звезды. Где-то вдалеке проворчал наш станковый пулемет и разорвалось несколько ручных гранат. И опять напряженная тишина. Слышно лишь, как время от времени телефонист осторожно проверяет линию условными позывными.

— Скорее бы уж лезли, черти! — не выдерживает кто-то.

— Да ты прислушайся получше, они уже лезут, — отвечает второй голос из темноты.

И действительно, справа стало слышно, как брякают котелки подползающих японцев. Вдоль линии фронта пролетело над нашими голо Bia ми несколько трассирующих пуль. В небе вспыхнула яркая ракета. Она повисла в воздухе.

— Смотри, как долго горит и не падает.

— Она с парашютом.

Снова взлетело в воздух несколько красных, синих и зеленых ракет. Еще и еще. Они извивались, как змеи. Каждая оставляла после себя тонкий огненный след и, взорвавшись, рассыпалась сотнями мелких цветных вспышек. С обоих флангов и прямо на нас полетели трассирующие пули. Все небо покрылось стремительно мчащимися, вспыхивающими и гаснущими огнями.

— Красивое зрелище!.. И, главное, бесплатно! — переговаривались бойцы.

Наконец, заговорили ручные и станковые пулеметы японцев. Теперь к огням, которые мчались в различных направлениях, рассекая небо, присоединилось журчание пуль.

Послышался пьяный галдеж японских солдат. Котелки брякали уже совсем близко. Было дано приказание: не стрелять. Подпустим противника как можно ближе, забросаем ручными гранатами, расстреляем в упор из пулеметов.

Откуда-то из тыла тоже стали лететь светящиеся пули. Вся ночная атака была построена так, чтобы с помощью «световых эффектов» создать видимость окружения и посеять среди нас панику.

Некоторые бойцы недоуменно спрашивали:

— Товарищ командир! А кто же это сзади стреляет?

— Это стреляет давно спрятанный японский снайпер, — объяснил командир. — Он нас не видит, вылезть боится и стреляет, куда попало. Видите, как пули летят! Вот станет светло, мы его поймаем, а сейчас все внимание вперед!

Японцы подползли совсем близко. Пьяный галдеж обратился в нечто, напоминающее зверинец. Каких только «звуковых эффектов» здесь не было: и свист, и шипение, и визг, и даже что-то, напоминающее собачий лай. На этом разнообразном звуковом фоне возникал время от времени крик, противный, нудный, хриплый:

— Уо-го! Банзай! Банзай! Уо-го!..

Но вдруг сотнями маленьких злых молний озарилось небо, и звонкие раскаты потрясли воздух. Это наши бойцы ручными гранатами и пулеметным огнем стали успокаивать не в меру разбушевавшихся японцев. На миг наступила тишина. Потом отовсюду послышались неистовые крики и стоны. Пулеметы продолжали работать. Наша гаубичная батарея положила десятка два снарядов, разнесла японскую свору в клочья. Враги, оставшиеся в живых, бежали уже без всяких воинственных кликов. Котелки и тапочки были предусмотрительно брошены…

Наступал рассвет. Приближался восход солнца.

НАЧАЛО ШТУРМА

Накануне нам стало известно, что наступление начнется 20 августа. Это не было неожиданностью. Уже давно все бойцы и командиры строили различные варианты разгрома японцев и терпеливо ждали приказа наступать.

19 августа началась подготовительная работа. Тщательно, детально был изучен приказ, прочитали листовки политотдела, провели беседы о международной обстановке, проверили оружие, боеприпасы, питание.

О туалете напоминать не пришлось. Все были настолько проникнуты торжественностью дня, что мобилизовали все имеющиеся средства. Один оказался мастером по правке бритв, другой — парикмахером, третий прекрасно готовил помазки и мыльный раствор, а четвертый просто успокаивал клиента, когда тот не выдерживал окопного бритья и начинал брыкаться.

Вечером пришла кухня. Поужинали, запаслись водой. Ночь прошла спокойно, но все были в боевой готовности, зная ехидный характер врага.

Наступал рассвет великого дня.

Небо побледнело, стали исчезать звезды. Зарумянились небольшие тучки, собравшиеся на востоке. Командир подразделения тов. Шевелев беспокойно поглядывал на часы. Уже давно должна была появиться кухня с завтраком, но ее не было. Командир несколько раз справлялся по телефону и получал один и тот же ответ: «кухня выехала».

— Значит, засела где-то в пути, — озабоченно произнес он.

— Приготовить полотнища! — передали из штаба части.

Сейчас начнется. Все переглянулись, улыбнувшись друг другу. Белые полотнища мы выстилали на переднем крае обороны, чтобы летчики видели расположение наших частей.

Из-за песчаных барханов показалось солнце. Реденький белый туман подымался над землей. В небе появились три разведчика-истребителя. Японские зенитки открыли по ним бешеную стрельбу. Развернувшись, разведчики пролетели вдоль линии фронта и повернули назад.

— Ну, держись, японец!

— Да! Сейчас наши бомбардировщики повезут туда шоколад!

— Летят! Смотри, смотри сколько! — закричал связист и поднялся, чтобы выйти из окопа.

— Прекратите крик и садитесь в окоп! — с нарочитой суровостью приказал младший комвзвод Ветошкин. Сам он зачарованно смотрел в небо.

Воздух наполнился нарастающим гулом. В строгом строю торжественно плыли над нами бомбардировщики, направляясь в сторону врага. Это зрелище было настолько впечатляющим, что кое-кто выбросил изо рта недокуренную папиросу, как-будто папироса могла помешать этому грандиозному воздушному наступлению.

Японские зенитки открыли стрельбу. Черными тучками дыма зарябил воздух возле самолетов. Справа, слева, сверху, внизу. Но ни один не нарушил строя. С железной неотвратимостью плыли они вперед и вперед.

Дрогнула и заколебалась земля. Перед нами стали вырастать и расплываться столбы огня, земли и металла. Они становились все гуще и, наконец, слились в сплошную темно-серую массу…

За обедом

— Товарищ командир! А ведь кухня уже пришла, — заявил младший лейтенант Зуев.

Все, будто очнувшись, оглянулись на кухню, а потом друг на друга. Засмеялись. И снова стали смотреть туда, где гремели разрывы авиационных бомб.

— Вот это видно, что наши!

— Да, красиво.

— А «крокодила» ни одного нет. Попрятались!

Бойцы были горды за себя, за свой народ, за свою могучую технику.

Не успели скрыться из виду последние самолеты, как воздух снова наполнился гулом моторов. Шла вторая волна. Японские зенитки уже не стреляли. Из-за Халхин-Гола шла третья волна. Кто-то пытался считать, но потом безнадежно махнул рукой и неожиданно заключил:

— В общем много!

Вслед за бомбардировщиками пронеслись штурмовые самолеты. Пчелиным роем гудели они над японскими окопами, и трудно было проследить за их действиями. Они то падали на землю со стремительностью ястреба, то быстро поднимались вверх. Летел самолет над самой землей, и казалось, что. вот-вот зацепится он за песчаные бугры, а он вдруг почти отвесно взмывал в воздух. Спаренные пулеметы непрерывно поливали японские окопы густыми очередями. Наконец, все самолеты набрали высоту, построились и улетели.

Дым и пыль еще не успели осесть на японском логовище, как заговорили сотни наших орудий различных калибров. С шипением проносились снаряды пушек, спокойным шелестом вторили им снаряды гаубиц. Тонны раскаленного металла вгрызались в землю, с визгом и громом рвали ее на куски, оставляя глубокие воронки…

Мы в это время заканчивали завтрак.

Начальник тыла младший лейтенант Жоголев пытался объяснить причины опоздания кухни, но командир подразделения не дослушал его.

— Ладно. Знаю, что по-пустому не сидел. Главное сделано, бойцы поели во-время.

Жоголев облегченно вздохнул.

— Я чуть было с ума не сошел от обиды, — продолжал он. — Неужели, думаю, в такой момент оставлю бойцов голодными? А машина села, проклятая, в грязь по самый дифер. Толкал, толкал я ее — не двигается ни взад, ни вперед. Вижу невдалеке артиллеристы везут снаряды. Я к ним. «Товарищи, — говорю, — не оставьте бойцов голодными, помогите вытащить кухню». Остановились они, посмотрели. «Что ж, давай, только ведь и мы торопимся, и тоже пищу везем, только для японцев». Зацепили буксиром и вытащили…

— А почему вы раньше не выехали?

— Это-то «раньше» нас и погубило. Поторопились, выехали затемно, а дороги не видно. Вот и засели…

Полтора часа длился ураганный огонь нашей артиллерии. А потом взвились в воздух зеленые ракеты, и наши командиры сказали:

— Товарищи, настал решительный час! Смерть подлым провокаторам войны! За Родину! За Сталина — вперед!

— Вперед! Смерть японским гадам!

— За Родину!

— За Сталина!

И мы пошли в наступление. Так начался штурм».

АТАКА

В начале боев сопка была зеленой и кустистой. Почти на самом гребне ее были чуть заметны следы японских оборонительных работ. Южный ее скат, обращенный к нам, оставался на первый взгляд неукрепленным. Пулеметчики и снайперы противника были тщательно замаскированы, они, как змеи, забились в норы, прикрывшись небольшими кустами и травой.

После 20 августа сопка совершенно перестала походить на «Зеленую». Это уже был пепельносерый, продолговатый холм, с прибитой землей и сожженной растительностью, пятнистый и корявый…

Японцы огня не вели. Забившись глубоко в блиндажи с мощными перекрытиями, они отсиживались, спасаясь от артиллерийского огня, и следили за каждым нашим шагом. Наше подразделение, развернувшись, продвигалось к сопке, охватывало ее с флангов. Артиллерия прекратила стрельбу.

Когда противник заметил продвижение нашей пехоты, он открыл бешеный огонь. Сопка вдруг ожила. Ее «гарнизон» отбивался всеми средствами: минами, снарядами, пулеметами. Звонко, с оглушающим сухим треском рвались мины, разбрасывая песок. Со свистом и противным жужжанием полетели в нашу сторону пулеметные очереди.

Роты залегли за песчаными буграми. Было приказано не продвигаться дальше, чтобы не иметь бесцельных потерь, а окопаться на достигнутых рубежах. За работу взялись при данные нам артиллерийский дивизион и противотанковая батарея. Пушки выкатывались на открытые позиции и прямой наводкой били по обнаруженным огневым точкам, а гаубицы громили обратные скаты.

Японцы снова замолчали. Около двух часов непрерывным шквалом огня поливалась сопка «Зеленая». Вырывались вместе с землей и сгорали последние остатки растительности Темносерыми тучами дыма заполнялись лощины. Далеко в японском тылу что-то горело в нескольких местах. Нещадно палило солнце, хотелось пить.

Взвились зеленые ракеты. Артиллерия умолкла. Мы стали опять продвигаться вперед. Но будто из-под земли вырастали новые огневые точки врага. Снова заработали его ручные и станковые пулеметы, а затем стала отплевываться минометная батарея. Одна наша рота, действовавшая на правом фланге, продвинулась и заняла выгодный рубеж, напоминавший земляной вал перед крепостью. Теперь сопка была на расстоянии 70—100 метров от наших рот. Обе стороны разделяла глубокая лощинка, которую японцы простреливали фланговым огнем. Поступил приказ, запрещающий продвижение вперед. Артиллерия снова принялась разрушать сопку. Бой длился до вечера.

Когда стало темно, к нам пришла кухня. Выставили дозоры и полевые караулы. Чаю и воды было вдоволь. Все хвалили повара за вкусный обед.

Ночью наша артиллерия время от времени стреляла по сопке, сковывая врага. Бойцы немного отдохнули.

Наступил рассвет, и снова на штурм. После двухчасового артиллерийского огня продвинулась на левом фланге рота Малашкевича. Около двухсот японцев, не выдержав натиска с левого фланга, выбежали за сопку в лощину и беспомощно заметались. Наши станковые пулеметы расстреливали их в упор. Командир гаубичной батареи стал бить по лощине осколочными снарядами. Группа противника была уничтожена. Наши роты накапливались для атаки.

Теперь снаряды нашей артиллерии рвались совсем близко впереди нас. От порохового дыма душил кашель. Слышно было, как свистят осколки. Впрочем, уши каждого бойца уже привыкли к этому хаосу звуков. Люди даже перестали замечать его, а объяснялись друг с другом знаками.

Враг все еще сопротивлялся. Надо было переставить пулеметы на новый рубеж, чтобы обеспечить нашей пехоте, приготовившейся к атаке, поддержку огнем.

Во время переброски пулеметов я почувствовал, как что-то меня толкнуло в плечо. Защемило. Что-то влажное и теплое стало расползаться по всей руке. Я заметил на рубахе две дырочки. С рукава по кисти руки бежала кровь. Рука все-таки двигалась. Я понял, что ранен пулей навылет, и кость цела. Писарь Дьяков перевязал мне рану.

В это время роты пошли в атаку.

— Вперед, вперед! Ура-а-а!

— За Родину! За Сталина!

Могучее красноармейское «ура» прокатилось по лощине. Густая трескотня ружейных и пулеметных очередей заполнила воздух. Несколько храбрых бойцов, прорвавшись на сопку, забросало траншеи и окопы противника ручными гранатами. С обратных скатов по ним застрочили японские пулеметы. Японцы выбрасывали гранаты из своих нор и разбрызгивали какое-то воспламеняющееся вещество. На одном бойце загорелась одежда.

Штыками и гранатами было уничтожено много японцев и разрушены некоторые пулеметные гнезда. Но сопка еще не была взята. Бой длился до вечера.

В этой атаке в третий раз был ранен командир роты старший лейтенант Лунегов. Когда санитары отвели его в безопасное место и сделали перевязку, он недовольно махнул рукой и сказал:

— Не везет мне в бою, чорт бы его взял…

Моя рука распухла к вечеру, стало больно двигать ею. Военврач 3 ранга Немцев, человек заботливый и внимательный, пользующийся большим уважением бойцов, все время не отходил от передовой линии. Он предложил мне горячей каши с мясом, а после ужина поикал мне руку и сказал:

— Поезжайте, отдохните немного. Рана хоть и не слишком опасна, но может осложниться. Да и что это за командир с одной рукой? Ни стрелять, ни гранату бросать…

Уже за Халхин-Голом, поднимаясь в гору, я видел вспышки выстрелов и взрывов. Ночное небо прорезали ракеты. Я мысленно прощался с друзьями — до скорого свидания, товарищи!..

Находясь в госпитале, я каждый день, как и все остальные раненые, с нетерпением ждал последних известий с фронта. Скорее хотелось знать, что делается под сопкой Зеленой.

Наконец, пришли газеты, где сообщалось, что сопки Зеленая и Песчаная взяты, что идет последний штурм сопки Ремизова. Враг окружен и почти полностью уничтожен. Появились раненые, участвовавшие в окончательном разгроме японцев.

В нашей «команде выздоравливающих» начались дни торжества и веселья. Даже давно заброшенная гитара без струн — и та приняла посильное участие в общем концерте, с успехом заменив бубен.

Комиссар Крупенко провел митинг, посвященный разгрому японских захватчиков. Все выступавшие жалели, что не смогли участвовать в последних боях. Их лица сияли радостью за победу товарищей. Каждый гордился, что в этой победе была и его доля.

Батальонный комиссар И. АСТАПЕНКО БАИН-ЦАГАНСКОЕ ПОБОИЩЕ

Навсегда останется в памяти эта зеленая гора, с огромного лба которой видна степь на десятки километров. Навсегда останутся в памяти крутые стометровые обрывы горы, а внизу — красивая долина реки Халхин-Гол в зеленых курчавых кустах. Здесь, на вершине и на скатах горы, 3 июля произошло упорное и кровопролитное сражение. Здесь, на горе Баин-Цаган, японцы узнали всю мощь советских танков.

Как известно, японцы решили переправиться через Халхин-Гол, захватить гору Баин-Цаган, укрепиться на ней и затем полностью отрезать, окружить и уничтожить наши войска, находившиеся на правом берегу реки.

Этот план генерала Камацубара «по окружению и уничтожению» оказался бы вполне реальным, если бы японцы имели перед собой слабую, неорганизованную армию.

Генерал Камацубара не учел, с кем имеет дело. Армия, воспитанная партией Ленина — Сталина, оснащенная первоклассной техникой, оказалась способной вести бой с превосходящими силами противника, и разбить его.

События развивались так. Чтобы обмануть нашу бдительность, японцы вечером 2 июля повели наступление на нашу оборону в центральном участке. Они бросили сюда танки.

Хлестал проливной дождь. Для большего эффекта японцы пустили свои танки с зажженными фарами, но «психическая атака» им не удалась. Наши части стойко сдерживали натиск врага.

В то же самое время на нашем» левом фланге под прикрытием ночи японцы навели мост через реку Халхин-Гол и начали переправляться на гору Баин-Цаган. Там занимали оборону незначительные отряды Монгольской народно-революционной армии. Под давлением явно превосходящих сил противника монгольская кавалерия отошла влево. Японцы быстро переправлялись через реку и двигались в разрыве между нашими и монгольскими частями.

К утру 3 июля на гору Баин-Цаган успели выйти два японских полка — 71-й и 72-й. Вместе с пехотой переправилась многочисленная артиллерия и множество пулеметов, в том числе и крупнокалиберные.

Заняв гору Баин-Цаган, японцы стали здесь лихорадочно готовить оборону: рыли окопы, устанавливали противотанковые пушки, пулеметы.

Одновременно частью своих сил они начали наступать вдоль берега Халхин-Гола к нашей переправе, чтобы отрезать наши части от тыла.

Генералу Камацубара уже казалось, что осуществление его планов не встретит никаких серьезных препятствий. Огромная лавина отборной японской пехоты двигалась беспрепятственно.

Камацубара имел в районе горы Баин-Цаган два пехотных полка, полк конницы, 17 батарей противотанковых орудий, 10 батарей 75-миллиметровых орудий, батарею гаубиц и др.

Итак, около 150 орудий было поставлено в полукруглых скопах. Орудия могли поворачиваться на 180 градусов.

Здесь были приготовлены «мешки» — система, при которой среднее орудие стреляет по наступающему танку, два боковых молчат. А когда танк подходит ближе, боковые орудия расстреливают его с флангов.

Тут же разместились гнезда крупнокалиберных пулеметов. В одиночных круглых окопах японцы посадили «смертников» — солдат, выделенных для нападения на танки, с гранатами и бутылками бензина, со вставленными в горлышки зажженными фитилями.

Нависла серьезная опасность. Наше командование, почувствовав эту опасность, отдало приказ 11-й танковой бригаде, 7-й бронебригаде и 24-му мотострелковому полку двинуться в район Баин-Цагана.

Наша танковая бригада уже совершила 700-километровый переход от зимних квартир к району действий. Это был небывалый в истории танковых частей, марш. Овраги, пески, кочки, солончаки — все преодолевали на своем пути танкисты, мастерски владея первоклассной техникой.

Танки приближались к исходным позициям. Стали слышны выстрелы японской артиллерии.

24-й полк задержался в пути. Из вражеского тыла, с той стороны реки, продолжалось движение пехоты, конницы, артиллерии японцев. Какое принять решение? Ждать подхода пехоты, хотя бы один час было бы непоправимой ошибкой. И командование войск и командир бригады комбриг Михаил Яковлев приняли решение: атаковать японцев одними танками.

У развалин старинной крепости развертывает он свои танковые части и двигает в бой.

Вперед была выслана разведка в составе танкового взвода лейтенанта Кудряшева. Старший лейтенант Агибалов получил приказ спуститься с восемью танками вниз к реке по одной из извилин горы, разведать силы японцев, перерезать им путь отступления.

Два его танка влетели в азарте в болото и там застряли. Но остальные задачу выполнили. Они обнаружили, что на противоположном берегу, готовясь к переправе, скопилось свыше 200 японских машин. Медлить нельзя было. И комбриг Яковлев двинул свои батальоны в бой. Могучей была стремительная атака танков.

Ворвавшись первым в расположение противника, взвод Кудряшева ведет неравный бой с врагом. Пушки и пулеметы советских танков уничтожают скопления японской пехоты.

Двинулся вперед и батальон майора Михайлова. Вот Михайлов уже сигналит флажком — танки разворачиваются в боевую линию. Широким фронтом, растянувшись на километр, двигается на противника грозная колонна.

Михайлов ударил слева, остальные батальоны с центра и справа. Противник был атакован с трех сторон. Наши танкисты уничтожали противника огнем пушек и пулеметов, давили своими гусеницами его противотанковые пушки, пулеметы, прислугу.

Навстречу хлестало море огня японских пушек и пулеметов. Вот подбит и загорелся один, другой, пятый наш танк.

Гул орудий, рев танков, черный дым и огонь покрыли всю холмистую равнину…

Грозная лавина боевых машин все глубже и глубже врезалась в уже дрогнувшие ряды противника. Вот показалась река Халхин-Гол, ее зеленая долина, переправа противника. Можно свободно наблюдать скопление японской пехоты, кавалерии и артиллерии.

Японские пушки, раздавленные нашими танками

Японцы не ожидали такого концентрированного удара. Раньше всех дрогнула и в панике кинулась к реке Халхин-Гол баргутская конница.

Но сопротивление врага все еще сильно. Из строя выбывают то один, то другой наш танк.

Вот что-то с оглушающим звуком стукнуло по моему танку. Машина сразу вспыхнула. Убит водитель. Еле успели мы снять пулемет, установили его вблизи и стали бить по окопам врага.

Еще дальше врезаются в глубь японских частей наши танки. На полном ходу несется в атаку на противотанковые батареи противника боевая машина старшего лейтенанта Соловьева. Танк вползает на пушку и гусеницами уничтожает ее, вдавливая в землю. По его машине сосредоточивается артиллерийский огонь со всех сторон. На помощь Соловьеву спешит танк тов. Шмагина.

Ранены механики-водители Таранец, Шевчук, Айманбетов, башенный стрелок Ткачев, механик-водитель Максимушкин. Но они продолжают вести машины в атаку.

Старший лейтенант Кукин так стремительно мчался со своей ротой, что прошел всю глубину расположения японских частей до самой реки и стал основательно «хозяйничать» в тылу японцев. Паника в рядах неприятеля еще больше росла.

К вечеру подошел пехотный полк Федюнинского. Танки вышли из района боя на отдых только в 2 часа ночи.

На второй день наши танки, поддержанные пехотой, снова Пошли в атаку. Деморализованный противник не выдержал и обратился в бегство. Началось подлинное побоище японцев.

Вся гора и все ее склоны были усеяны трупами японцев. С отчаянным воем бежали солдаты. Офицеры срывали с себя погоны. Поле боя застлано дымом, огнем. Страшная стальная лавина двигается вперед. Вот один из танков расстреливает японскую трехтонку, битком набитую японскими солдатами. Другой танк давит своими гусеницами противотанковую батарею. Расчет бросает оружие и бежит в страхе. Пулеметная очередь из танка догоняет его, танки наваливаются на японцев и давят их. Умолкают одна за другой противотанковые пушки. Гусеницы танков сравнивают их с землей.

Танки двигаются вперед, они врываются в гущу солдат. Вопли. Черный дым.

Многие японские солдаты сложили свои головы на этой зеленой монгольской горе. Не одна тысяча трупов осталась на месте боя.

Так кончилось сражение при Баин-Цагане. 11-я танковая бригада имени Михаила Яковлева покрыла себя неувядаемой славой. Танкисты-яковлевцы не только ликвидировали угрозу окружения советско-монгольских войск, но и сами нанесли губительный удар японским захватчикам.

Баин-цаганское побоище — страшный и памятный урок для японских захватчиков!

* * *

Прошло несколько дней после Баин-цаганских боев, и наша бригада снова получила боевую задачу. Отряд японцев, численностью в 150 штыков, ночью пробрался, сбив наше охранение, почти д самому берегу Халхин-Гола. Они засели в глубокой песчаной котловине. У крутых, почти отвесных стен котловины они установили станковые и ручные пулеметы, а также противотанковые пушки, привезенные ими на ослах. Из этой котловины японцы обстреливали переправу и били по флангам и тылу наших пехотных частей, пытаясь посеять среди них панику.

Командование наших войск послало пехотинцев выбить из котловины и уничтожить японскую банду. Пехотинцам были приданы танки. Но первые атаки не увенчались успехом. Японцы серьезно укрепились, а наши пехотинцы, — это были новые, недавно прибывшие на фронт бойцы, — не имели опыта рукопашного боя.

Тогда комбриг Яковлев на своем танке сам приезжает сюда и возглавляет штурм. Вот танки пошли вперед. Японцы открыли бешеный огонь. Оглянулся Яковлев и увидел, что наша пехота залегла. Он тогда выскочил из танка, крикнул:

«За Родину!», «За Сталина!» и с гранатой в руках повел пехоту в атаку.

Памятник, сооруженный на Баин-Цагане в честь орденоносной танковой бригады имени М. Яковлева

Бойцы под бешеным огнем неприятеля устремились за героем-танкистом.

Началась рукопашная схватка. В котловину, преодолев высокий гребень, ворвались танки и довершили разгром банды. Ни один японец не вернулся к своим. Все они были уничтожены.

Своего комбрига товарищи нашли после боя. У него было семь ран, две смертельные.

Так погиб героический командир, имя которого Советское правительство присвоило нашей бригаде.

Кровью облились наши сердца, когда мы узнали о гибели любимого командира. Над его могилой мы поклялись отомстить подлому врагу за смерть героя. И в новых боях тан-кисты-яковлевцы сражались с честью, нанося врагу один удар за другим.

Капитан Б. СИДОРОВ ХАЛХИН-ГОЛЬСКИЙ РАЗГРОМ

1

После Баин-цаганского побоища, 3–5 июля японцы, отброшенные на восточный берег реки Халхин-Гол, осели на наиболее выгодном тактическом рубеже по линии командующих высот в 4–5 километрах от берега реки.

Две их попытки снова пробиться к берегу Халхин-Гола И —13 июля и 23–25 июля успеха не имели. Японцы понесли большие потери и немедленно приступили к оборонительным работам на занятых позициях.

Надо отдать врагу справедливость. С 26 июля по 20 августа японцы «потрудились» немало. Они вспахали вдоль и поперек 420 кв. километров земли Монгольской Народной Республики, с очень выгодным для них топографическим рельефом — построили окопы, ходы сообщения, много блиндажей с перекрытиями от тяжелых снарядов и авиабомб. На основных высотах, обладание которыми давало господство над всей окружающей местностью, японцы создали прочные узлы сопротивления. Такими бастионами были ставшие теперь историческими высоты: Ремизова, Зеленая, Песчаная, Двугорбая, Палец и т. д..

Здесь были мощные укрепленные районы, а на высоте Палец был построен целый подземный городок с гаражами, конюшнями, с ходами сообщения, по которым свободно проходили, не обнаруживая себя, тяжелые грузовые машины, танки, бронеавтомобили.

В своих укреплениях японцы сосредоточили большой запас боеприпасов, продовольствия, обмундирования, медицинского имущества и в глубине своих укрытий вырыли колодцы для обеспечения гарнизонов водой.

Силы и средства противника были значительны: 23-я пехотная дивизия, 7-я пехотная дивизия, два танковых полка и ряд отдельных пехотных, кавалерийских и инженерных частей, не считая баргутской конницы и смешанной бригады войск Манчжоу-Го.

Эти силы были подкреплены значительным количеством артиллерии, начиная от скорострельных противотанковых пушек, до 155-миллиметровых орудий тяжелой крепостной артиллерии, привезенной на Халхин-Гол из Порт-Артура.

Имея столь значительные силы в обороне на исключительно (выгодном тактическом рубеже, японцы чувствовали себя на захваченной территории Монгольской Народной Республики по-домашнему, рассчитывая на полную безнаказанность.

К этому у них были некоторые основания. Место конфликта, после уроков Хасана, было выбрано со знанием дела. Например, с японской стороны к месту конфликта подходят две железные дороги е конечными станциями Хайлар на севере и Халунь-Аршан на юге. С нашей стороны ближайшая железнодорожная станция отстоит, на 750 километров от района боевых действий. Столь явное оперативное преимущество японцев, видимо, сильно подогревало их активность.

2

Подготовка августовского наступления с нашей стороны была очень сложной. Надо было в условиях удаленности войск от железной дороги подвезти необходимое количество сил и материальных средств, сосредоточить их в районе военных действий, наконец, вывести эти силы и средства в исходное положение для наступления. И все это нужно было делать в условиях, когда противник с командующих высот просматривал наше расположение на 30–40 километров в глубину.

Надо сказать, что командование, штабы и политорганы наших войск справились со своими задачами.

Одно из трофейных орудий крепостной артиллерии, привезенной японцами на Халхин-Гол из Порт-Артура

Настроение наших войск было прекрасным. Среди бойцов, командиров и политработников господствовало желание: скорее бы в решительный бой.

Подразделения и целые части присылали в политотдел письма с просьбой покончить с зарвавшимися врагами. Так, бойцы части Трухина, стоявшей в резерве, писали: «Когда же нас пошлют громить врага? В пашей груди клокочет ненависть к врагу. Нужно окончательно добить японцев. Мы не можем спокойно смотреть на то, что японцы до сих пор обстреливают наши позиции… Просим командование соединения о скорейшей посылке нас на передовые позиции».

К 19 августа вся подготовительная работа была закончена. Неудержимое стремление наших бойцов вперед было ярко выражено в заключительных строках боевого приказа: «Час настал! Приказ командования краток: Вперед, товарищи! Смерть провокаторам войны! За Родину! За Сталина!»

3

Рано утром 20 августа несколько сот советско-монгольских самолетов разных типов появилось над позициями японцев, возвестив начало решительного наступления наших войск.

Удачно организованное взаимодействие авиации с артиллерией помогло во-время придушить зенитную артиллерию японцев и нанести серьезный урон их живой силе. Ярко вспыхнувшие пожары в ближайшем тылу противника показали точность работы и высокое искусство летного состава нашей авиации. Начало было отличным.

Вслед за авиацией на позиции японцев обрушилась наша славная артиллерия.

Это был высокий класс стрельбы, где мощность соревновалась с точностью, где централизованное управление сотнями орудий совмещалось с лихой смелостью отдельных батарей, двигавшихся бок-о-бок с пехотой, облегчавших пехоте сближение с врагом, бивших врага прямой наводкой.

За 15 минут до атаки был сделан повторный налет авиации на районы огневых позиций неприятеля. После мощного огневого удара всей артиллерии по переднему краю оборонительной полосы японцев, точно в назначенный час, наша героическая пехота, наши лихие танкисты, «монгольские цирики пошли в атаку.

— За Родину! За Сталина! — прозвучало от фланга до фланга на протяжении более чем в 70 километров. И могучее «ура» прокатилось через все, даже самые высокие сопки, ворвалось в самые глубокие блиндажи противника, вселяя в сердца захватчиков трепет и страх.

Настал час расплаты. Японский фельдфебель Канэмару так записал впечатления в своем дневнике: «Бомбардировщики противника в 6 часов утра начали бомбежку. Артиллерия открыла ураганный огонь по нашим позициям. С девяти часов самолеты противника повторили бомбардировку наших позиций… В 9.30 пехота противника начала атаку, пулеметы противника открыли сильный огонь. Мы были в большой опасности и страшно напугались, настроение заметно ухудшилось. Когда всех убили, меня назначили командиром роты, — это меня страшно волновало, и я всю ночь не спал».

Не появлявшееся много дней подряд солнце золотыми лучами вдруг осветило поле боя. Незабываемая картина встала перед глазами участников сражения. Вот герои-саперы восстанавливают размытые дождями дороги, помогая потокам. танков проследовать в нужные им районы. Вот группа танков, не ожидая починки моста, ныряет в воды Халхин-Гола и через несколько томительно долгих секунд выскакивает на другом берегу. Блестя на солнце мокрой броней, спешат танки к песчаным барханам. Вот длинные, как на ходулях, но в то же время стройные и грациозные, вступают на понтонный мост зенитки, догоняя идущую впереди пехоту и танки. Вот появились первые колонны груженных доверху «зисов» и «газов». Это боевой тыл начал нормальное питание фронта.

Танки пошли в бой

Вот санитарные машины с ходу подлетают к боевым порядкам пехоты; санитары быстро и бережно подхватывают раненых.

Сердце радостно бьется, и в голове с отчетливой ясностью проносится: все в порядке, товарищи, все на своих местах.

4

Уже 21 августа части Южной группы своим правым флангом вышли к государственной границе юго-западнее Номун-Хан-Бурд-Обо, отрезая противнику пути отхода на восток. 20 августа Северная группа прорывает сильную полосу прикрытия и 21 августа выходит на укрепленный район японцев вблизи высоты Палец. Одновременно с этим Центральная-группа своими атаками приковывает серьезное внимание неприятеля.

22 и 23 августа наши войска успешно продолжали наступление на японцев, все более и более сжимая кольцо окружения. Под напором советско-монгольских войск японцы панически отступают. На правом фланге противник, поспешно отходя, бросал оружие и боеприпасы. Из этого района он стремился перейти реку Хайластин-Гол, чтобы избежать поголовного уничтожения. Однако наши войска, преследуя противника, не дали ему перейти реку и в значительной части уничтожили его.

На левом фланге, в 16 километрах северо-восточнее горы Баин-Цаган, монголо-советские войска окружили свыше батальона противника и атаковали его укрепления.

Наша авиация продолжала беспрерывно бомбить и штурмовать позиции противника и его резервы. Истребители ц бомбардировщики рассеяли кавалерийский полк и загнали группу танков в болото.

Паника и растерянность в японских войсках, зажатых в железное кольцо, нарастали все больше и больше. Нами был перехвачен голубь с донесением, из которого видно, что отрезанные от своих тылов японцы не могут пополнить свои боеприпасы.

Японцы сопротивлялись упорно, но бестолково. Захваченный нами 23 августа боевой приказ командира 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Камацубара от 20 августа, так подводит итоги первого дня боя: «Противник наступает равномерно по всему фронту, а главный удар наносит на северном участке на высоту Фуи (Палец)». Камацубара приказывает стянуть свои резервы в центр района, к высоте Песчаная, в 2 километрах юго-восточнее высоты Ремизова.

Горе-завоеватель генерал Камацубара ничего не понял.

23 августа, к исходу дня, опираясь на наиболее укрепленный район высоты Палец, японцы хотели провести перегруппировку сил и нанести контрудар по нашему левому флангу. Но было уже поздно. К вечеру высота была взята нашими войсками.

В захвате этой высоты исключительную роль сыграла артиллерия. Противник залез в глубокие блиндажи и траншеи. Его бронемашины и танки были хорошо укрыты в траншеях от настильного огня. До 200 лошадей японского разведывательного отряда также были укрыты в глубоких котлованах. Вся местность впереди была точно пристреляна огнем орудий, пулеметов и винтовок: без мощной артиллерийской подготовки, открытым штурмом брать высоту было бы безумием. Но артиллерийскую подготовку было также трудно осуществить. Наши части, окружив со всех сторон высоту, сблизились с противником на расстояние от 600 до 100 метров.

Вот тут-то наши артиллеристы и показали себя. Тяжелые батареи подтянулись к пехоте на 1,5–2,5 километра. Командиры дивизионов и батарей со средствами связи ползком продвинулись непосредственно к пехоте. Началась пристрелка каждого отдельного орудия. Каждый выстрел корректировался с десятка наблюдательных пунктов. При малейшей ошибке снаряды могли поражать своих. Там, где снаряды неизбежно ложились в 100–150 метрах от пехоты, она зарылась в узкие глубокие щели, полностью обеспечившие ее от осколков. Четыре часа шла пристрелка, после чего началась артиллерийская подготовка. Точная работа артиллерии в течение двух с половиной часов сделала свое дело. До 80 процентов огневых средств противника было уничтожено вместе с их личным составом.

Трофейное оружие

Трофейное оружие

В 19 часов пехота бросилась в атаку и штыком и гранатой завершила дело. К 21.30 высота была взята. Всю ночь и значительную часть следующего дня специальные команды «чистильщиков» очищали захваченный район от отдельных групп противника, засевших в особо прочных блиндажах.

24 августа крылья Южной и Северной групп вошли в зрительную и огневую связь у Номун-Хан-Бурд-Обо. Как трогательно было послание северян к южанам с предложением заправить их боевые машины горючим из японских бочек, захваченных в районе Номун-Хан-Бурд-Обо! Окружение стало фактом.

24 августа знаменательно еще и другим фактом. Это был день «решительного контрудара» Камацубары. В своем приказе от 23 августа японский командующий поставил своим частям следующие боевые задачи: «Сосредоточить все свои резервы в районе к югу от озера Махолей, оттянуть туда с северного участка 26-й пехотный полк и 7-ю пехотную дивизию, с тем чтобы мощным контрударом нанести уничтожающее поражение правому флангу русских на песчаных буграх, выйти к их южным переправам, отрезав противнику пути отхода на западный берег реки Халхин-Гол».

С точки зрения оперативной, этот приказ был горячечным бредом потерявшего голову генерала. В этом Камацубара незамедлительно убедился в тот же день. Яростные его атаки на песчаные бугры в 10 километрах юго-западнее Номун-Хан-Бурд-Обо были, не только отбиты, но в этих атаках он потерял свои последние резервы, наголову разгромленные нашей авиацией, танками и пехотой.

К исходу 24 августа даже для Камацубары должно было быть ясно, что главные его силы, вся богатая материальная часть окружены и выхода нет. Дальнейшее сопротивление было бесполезно. Вместо того чтобы сознаться в этом и сделать соответствующие выводы, он обманывает окруженных солдат и офицеров, предлагая им по радио и через голубиную почту держаться стойко, в полной надежде на скорое освобождение. Вместе с тем в Токио летят хвастливые донесения от 26 и 27 августа, что две дивизии монголо-советских войск полностью окружены и вот-вот будут уничтожены. Камацубара обманывал себя, своих подчиненных и свое правительство.

С 24 по 30 августа шла упорная траншейная борьба. Веря в хвастливые радиозаверения Камацубары о быстром разгроме «окруженных» монголо-советских войск, японские солдаты дрались с отчаянной стойкостью.

Первыми дрогнули, еще в начале наступления, подневольные манчжурские части. Большими группами, во главе с офицерами, с оружием (В руках, они стали переходить на нашу сторону. Но японцы продолжали сопротивляться.

В наших рядах царил небывалый энтузиазм. Партийные и комсомольские организации получали ежедневно десятки и сотни заявлений о приеме в партию и комсомол.

Не было и не могло быть уже той силы, которая сумела бы разорвать сомкнувшиеся боевые ряды Северной и Южной «клещевин». По меткому выражению одного из наших артиллеристов, клещи сомкнулись намертво.

К юго-востоку от сопки Ремизова, в 2 километрах от нее, находится большой, глубокий котлован, со всех сторон окруженный грядою высот, над которыми, как монумент, возвышается огромная высота Песчаная, где недавно Камацубара собирал свои резервы. Здесь скопились все, Кто уцелел от разгрома. Сюда стекались все, кто надеялся еще на «непобедимость» императорской японской армии, на чудо спасения. Здесь были сливки японских частей — офицеры, унтер-офицеры и редко-редко солдаты 2-го разряда. Этот узел, бастион, перерезанный во всех направлениях ходами сообщения, облегчал японцам маневрирование огнем и живой силой. Разрозненные атаки наших частей, пытавшихся с хода ворваться в это логовище, успеха не имели.

Но вот к 13 часам на ходу, под визг и свист японских пуль, собрались командиры частей и батальонов в удобном песчаном бархане. Был выработан единый план атаки. В 16 часов взвились три красные, а за ними три зеленые ракеты. Пехота, танки и бронемашины двинулись вперед. До глубокой ночи шел упорный, кровопролитный бой за каждую яму, за каждый бархан.

В час ночи в бешеной ярости японцы сделали последнюю отчаянную попытку вырваться из окружения. С бешеным визгом «банзай» несколько сотен японцев бросились в контратаку в юго-восточном направлении по лощине к реке Хайластин-Гол. Мощным, заранее подготовленным огневым шквалом большая часть этой группы неприятеля была уничтожена.

Герои-пехотинцы вместе с танкистами и артиллеристами в едином могучем порыве овладевали укрепленным узлом высот, носящих название Ремизовских.

Это был бесподобный, блестящий штурм. Японцы бешено сопротивлялись, переходили в яростные контратаки, но бесполезно. Десятки красных знамен в руках наступавших бойцов стали кольцом вокруг центральной сопки. Вот тронулся 2-й батальон федюнинцев, горячей волной прокатилось по рядам могучее «ура», и не успели еще соседи глазом моргнуть, как федюнинцы уже водрузили красное знамя на северо-восточной вершине сопки Ремизова. Мощный узел сопротивления с прочными укреплениями, испещренный вдоль и поперек окопами и ходами сообщения, — пал.

Итоги операции: две отборные дивизии японской императорской армии уничтожены. Японцам понадобится немало сил и средств, чтобы их восстановить. На западном берегу Халхин-Гола выстроены, как на параде, много численные трофеи, захваченные нашими войсками.

Это, так сказать, физические, реальноосязаемые результаты халхин-гольского разгрома. Но ведь это далеко не все. Ведь есть же на свете такие «любопытные» люди, которые обязательно займутся анализом халхин-гольских событий. И получается явно нехорошо для инициаторов этого «инцидента». Что получается:

1. Заранее готовились? Готовились.

2. Место для инцидента выбирали? Выбирали.

3. Хорошее место выбрали? Безусловно, хорошее. Ни один самый придирчивый генерал не придерется.

4. В буржуазной прессе всего мира о «величайших победах» «непобедимой» императорской армии на Халхин-Голе трубили? Трубили.

5. О тысячах советско-монгольских самолетов, ежедневно сбиваемых «дикими орлами», писали? Писали.

6. О немедленной сдаче монголо-советских войск на милость «великодушных победителей» воззвания в сотнях тысяч экземпляров писали? Писали.

А что из этого получилось? Получился полный крах японской генеральской авантюры.

Красноармеец П. БЫКОВ В ТРАНШЕЯХ ВРАГА

В траншею я прыгнул первым. Сразу же увидел перед собой машину, накрытую палаткой. Мы с красноармейцем Белобородовым стали по ней стрелять. Оттуда выскочил японец в тапочках. Он бросился бежать. Я выстрелил, и японец упал. Решили посмотреть, не остался ли еще кто-нибудь в машине. Подошли, откинули палатку, заглянули в середину. Никого там не было. Валялись раскрытые чемоданы с бумагами и картами…

Мы находились в тех самых траншеях, которые японцы считали неприступными. Несколько дней наша артиллерия прокладывала нам сюда дорогу. Все вокруг содрогалось и дымилось от беспрерывной артиллерийской канонады. Участь врага, по существу, была решена. Но японские солдаты и офицеры продолжали упорно сопротивляться. Они пустили в ход все уцелевшие средства. Напрасно только старались.

Высота, где вырыты были японские траншеи, носила название Палец. Японцы устроили здесь прочную систему искусственных укреплений. Для укрытия от авиации и артиллерийских снарядов противник — соорудил блиндажи с тяжелыми навесами из бревен и специальных бетонированных плит. Накатники блиндажей были покрыты бетонными плитами, толщиной в 20–25 сантиметров. Имелись гаражи, подземные конюшни. Для орудий, пулеметов, минометов были устроены специальные площадки, соединенные множеством ходов сообщения.

Японцы, видимо, собирались зимовать в этих укреплениях. Мы нашли здесь склады огнеприпасов, оружия, продовольствия, фуража, обмундирования. Склады были набиты меховой одеждой, печками, углем, дровами, набрюшниками, утепленными перчатками с маленькими батарейками. А ведь дело-то происходило в августе!

Застигнутые врасплох, японцы бешено метались по траншеям и ходам сообщения. Ориентироваться в этом укрепленном узле нам было нелегко. Девять рядов траншей. Каждая имеет десятки блиндажей с несколькими ходами и выходами.

Множество темных закоулков, перекрестков, запутанных лабиринтов. На каждом шагу встречались новые и новые, наглухо закупоренные казематы.

Мы решили не пропускать ни одного блиндажа. В первом никого не оказалось. Заходим во второй. Валяются папиросы, несколько бутылок вина и ни одной живой души. Вдруг красноармеец Буртовский стал к чему-то внимательно прислушиваться.

Когда мы подошли к следующему подземному каземату, возле него уже стоял политрук Серегин. Он велел подкатить пулемет. Толкая «впереди себя пулемет, я пополз по-пластунски. Через смотровое оконце щита заметил трех японцев. Сейчас же в мою сторону последовали выстрелы. Первая пуля ударилась о щит и отскочила. Вторая ушла в землю.

Я перезарядил пулемет и пустил очередь. Японцы попадали, но появились новые. Оставив у пулемета Белобородова, я подполз поближе к двери блиндажа. Оказалось, что там, внутри, вырыты ниши, в которых и прятались японцы. Как только я бросил первую гранату, враги побежали к выходу и стали стрелять оттуда. Политрук Серегин стоял у другого края блиндажа, имевшего форму копыта. Он забрасывал убегавших японцев гранатами.

Однако выкурить врагов из этих лисьих нор было не так-то легко, и мы решили «подвезти сюда броневичок, чтобы расстрелять блиндаж из пушки. Быстро вырыли дорогу для машины. Броневичок подошел. Заместитель политрука Тимченко подполз к смотровой щели и объяснил командиру, куда вести огонь. Мы же установили на соседнем бруствере пулемет и приготовились расстреливать японцев, если они будут выбегать наверх.

Обе пушки стали, бить по блиндажу. Японцы заметались. Сперва показались их головы, потом плечи. Они карабкались наверх, а тут как раз и ждали их пулеметчики. Пораженные пулями, враги один за другим падали вниз.

Потом мы стали разбирать крышу блиндажа. Японцы пытались в свое время забетонировать ее, но, невидимому, не успели. Теперь можно было руками раскидывать остатки тяжелых перекрытий. Стены этого блиндажа были сбиты из толстых бревен. В проходах всюду штабелями стояли мешки с песком. Все ходы сообщения имели зигзагообразную форму.

Когда мы разобрали верх блиндажа, нашим глазам представилась такая картина: некоторые японцы завернулись в одеяла, другие в рогожу, в брезент. Так их и застигла гибель. На земле валялись в беспорядке ночные фонари, записные книжки, печати, полевой телефон, сундук с деньгами. Мы спустились вниз и насчитали здесь 16 трупов японских офицеров. Это был офицерский блиндаж.

Траншейная борьба велась в полумраке, среди узких коридорчиков и всяких закоулков. Вокруг беспрерывная стрельба, разрывы гранат. Мы разбились на небольшие группы. Чтобы не налететь на своих, выработали условные знаки. Например, над бруствером показывалась винтовка прикладом вверх. Это означало, что в траншее находятся свои.

Враг упорствовал на каждом шагу. Даже те японцы, которые растеряли оружие в траншейных схватках, все-таки пытались сопротивляться. Часто нам попадались офицеры, защищавшиеся лопатами. Некоторые в отчаянии хватали пригоршни земли, чтобы засыпать нам глаза. В отдельных блиндажах и траншеях разгорались горячие сражения.

На красноармейца Ефима Корчанова напало несколько японцев. Он встретился с ними в узком коридоре траншеи. В руках у Корчанова были две гранаты. Он бросил их во врагов. В это время к нему сзади подкрался японец и ударил своей винтовкой по винтовке Корчанова. Но не так-то легко выбить винтовку из рук нашего бойца! Корчанов быстро обернулся и заколол врага штыком.

Подобных стычек было немало. Красноармейцы Нестеров, Суханов и Савельев были встречены вражеским огнем у одного из перекрестков траншеи. Бойцы ответили гранатами. Двенадцать японцев были уничтожены до единого. Но вскоре опять появились японские солдаты, а у наших бойцов гранат уже не было. Суханов и Нестеров стали отстреливаться, а Савельев побежал за гранатами. Вскоре он принес их, и остатки врагов тоже нашли свою гибель. Только что окончилось это столкновение, как из другого коридорчика выскочили еще два японца и открыли огонь. Опять завязалась перестрелка.

Так пришлось отвоевывать каждую пядь траншей.

Подходим к одной двери, раскрыли ее, а рядом еще одна. Красноармеец Нестеров говорит:

— Товарищ Савельев, вы зайдите с одной стороны, а я — с другой.

Спустились вниз. В полумраке заметили сидящего на полу японца. Попробовали штыком — не шевелится.

Но кто-то из бойцов шепнул:

— Он дышит!

Выстрелили вверх, и японец очнулся. Он бросился к стене, где висела сабля, но его на половине дороги остановила пуля Савельева. Такие мнимые «покойники» попадались то и дело.

Нередко японские офицеры старались спрятаться между трупами своих солдат.

Начинало смеркаться, продолжать траншейную борьбу ночью не было смысла. Японцы хорошо знали здесь все ходы и выходы, а нам устройство траншей было незнакомо. Мы выставили пулеметы по флангам, распределили секреты и прекратили стрельбу. Всю ночь вели усиленную разведку и взяли в плен нескольких японцев. Наперекор всем ожиданиям, враги забились ночью по углам и носа не высунули.

На рассвете возобновились схватки в траншеях. Снова начали смело спускаться в блиндажи наши бойцы, готовые в любую минуту к рукопашному бою с врагом. Все просили, чтобы именно их отправили на расчистку блиндажей. Приказ командования был выполнен с честью. Ни один японец не ушел из траншей.

Герой Советского Союза майор Н. ЗАЙЮЛЬЕВ ВЗЯТИЕ ВЫСОТ ЗЕЛЕНАЯ И ПЕСЧАНАЯ

В жаркие июльские дни мы перешли на новые позиции.

Японцы были оттеснены от реки и бежали в песчаные манханы.

На широком зеленом лугу повсюду валялись трупы японских солдат и офицеров.

С командного наблюдательного пункта нашего полка может показаться, что равнина до сопок совершенно гладкая, ровная, а сопки не опасны и доступны. Только две высоты — в дальнейшем их назвали «Зеленая» и «Песчаная» — стояли грозными препятствиями. На этих высотах расположились главные огневые позиции противника. У подступов к ним развернулся наш полк.

Вместе с комиссаром Пильником я часами стоял на наблюдательном пункте, оглядывая местность в бинокль.

Эти скрытые травой и камышом высоты таили для нас неизвестные опасности. Мне почему-то казалось, что именно здесь японцы готовят удар.

Я поделился своей мыслью с комиссаром.

— Конечно, — сказал он. — Враг отсюда начнет бешеное нападение. Он, безусловно, многое подготовил для борьбы с нами…

Разведка вскоре подтвердила наши предположения.

Высокая трава, речной камыш, чахлые кусты ивняка, черемухи и крушины покрывали склоны крутых манханов. Каждый манхан представлял собой естественно замаскированное укрепление.

У противника было огромное преимущество перед нами. Все наши позиции легко просматривались — нас можно было обстреливать в любом направлении. Мы же видели перед собой только низкую гряду сопок, на вершине которых то там, то здесь вспыхивали дымки выстрелов.

Полк наш стоял на этом месте около месяца. Японцы почти ежедневно пытались вести наступление — и всякий раз безуспешно. По ночам они бросали в атаку большие группы солдат. Подпустив к себе врага поближе, мы забрасывали его гранатами и уничтожали штыковым ударом.

Постепенно позиции продвигались к подножию сопок Зеленой и Песчаной. Не ведя по существу наступления, мы накапливали силы и опыт. С каждым днем все ближе подтягивались к высотам, выматывали силы противника. Легко можно было заметить, что японская пехота от неудачных попыток наступать истощается, устает. Атаки становились менее решительными и менее упорными. Реже раздавался крик «банзай» из вражеских окопов.

У нас же сколоченность подразделений увеличивалась с каждым днем, росли и закалялись боевые кадры.

Кипела ненависть к врагу, росло неудержимое стремление ринуться в бой и разгромить противника.

В течение десяти дней на фронте шли дожди. Они прекратились только 18 августа. Бойцы сидели в сырых окопах и блиндажах и с нетерпением ожидали решительного, генерального наступления.

Разговоры были такие:

— Наверно, недолго будем терпеть их нахальство. Как, товарищ командир?

— Эх, когда придет приказ «Идите и громите!» — кажется, сердце выскочит от радости…

В заявлениях красноармейцев и командиров, поданных в эти дни в партийную организацию, с особой силой выражена глубокая преданность Родине, партии, великому Сталину.

«В эти боевые дни, под гул снарядов и свист пуль, прошу принять меня в коммунистическую партию».

Так заканчивались многие заявления…

Перед генеральным наступлением мы занимали оборону уже под самыми высотами Зеленой и Песчаной, в нижней частя склонов.

Я раньше сказал, что противник находился на исключительно выгодном в тактическом отношении рубеже и господствовал над всеми нашими позициями. Но этого мало. Каждый подступ к высотам был у японцев минирован и защищен артиллерией и минометами.

Из материалов разведки боем и скудных показаний пленных мы узнали, что враг сосредоточил на высотах огромные силы и огневые средства. Укрепленный район был выбран очень удачно. Обстроились японцы не без знания новейшей техники.

Они соорудили длинные ряды основательно укрепленных траншей, убежищ и укрытий, соединенных между собой ходами сообщения. Это был настоящий форт с мощными огневыми средствами, сделанный из прочных материалов и способный сильно сопротивляться.

На высотах они оборудовали прочные блиндажи для жилья, оружейные, пошивочные, сапожные мастерские. Перекрытия блиндажей свободно выдерживали огонь наших тяжелых снарядов.

В сопки врыты щели — длиной до двенадцати, шириной больше двух метров. В длинных коридорах установлены столбы толщиной в двадцать сантиметров. Стены коридоров обложены брусьями. Потолок сделан из накатника, устланного котельным железом и цементно-бетонными кирпичами. Сверху уложены в шесть рядов мешки с песком, засыпанные двухметровым слоем земли. Все это укрепление имеет выходную дверь и тщательно замаскировано. В каждом узле сопротивления было по нескольку таких убежищ.

Словом, японцы устраивались надолго, уверенные в успехе затеянной ими авантюры. Зеленая и Песчаная были связаны между собой цепью осыпающихся котлованов. К тылам шли глубокие окопы и телефонные провода.

Японцы готовились зимовать на монгольской земле. Они собрали в интендантских складах запасы зимней суконной одежды, отороченные волчьим мехом тулупы, жаровни с углем. Впоследствии все это снаряжение было захвачено у них.

Два укрепленных бастиона — Песчаная и Зеленая — стояли перед полком. Следовало решить задачу, как овладеть ими.

Очевидно было одно: взять обе высоты одновременно с фронта нельзя. Кроме потерь в личном составе, ничего этим не добьешься. Удар во фланг и в тыл неприятеля также должен встретить сильное сопротивление. Засевший в манханах противник будет обстреливать нас с выгодных позиций.

И вот 20 августа наш полк должен был двинуться для выполнения своей боевой задачи…

Герой Советского Союза старший лейтенант А. Кукин ставит боевую задачу танкистам. Слева направо: командиры танков И. Лопатков, М. Москалев и механик-водитель С. Обоймов

Детально изучив оборону врага, мы пришли к заключению, что необходимо прорываться между высотами и брать сначала сопку Зеленую. Захват ее даст нам возможность выйти в тыл врага, к высоте Песчаной. Кроме того, ворвавшись внутрь оборонительной полосы, мы сможем расстроить всю систему обороны противника на участке к югу от речки Хайластин-Гол.

Приказ командования все наши красноармейцы, командиры и политработники встретили с радостью. Проходя по окопам, я слышал голоса:

— Дождались, товарищ командир! Наконец-то…

— Ну, сейчас японцам крышка!..

Везде проходили собрания, совещания, тихие ночные митинги. Вечером политруки читали боевые листовки, рассказывавшие об очередных наших задачах.

19 августа…

Кончается день. Солнце скрывается за холмами. Командиры батальонов, вызванные мною на один из боевых рубежей («Сопка с седловиной»), явились минута в минуту, с военной аккуратностью. Я выбрал именно эту сопку, так как с ее вершины видны почти все участки, на которых мы решили развернуть полк для осуществления боевой задачи. Здесь можно было, так сказать, наглядно говорить о завтрашнем бое.

Приказ мой был краток. Я бегло сформулировал план операции и особо подчеркнул, что выполнение его связано с большими трудностями.

План был такой: для окружения высоты два батальона врываются в полосу обороны противника и разбивают ее, приняв на себя удар с трех сторон.

Чтобы выполнить эту операцию, требуются огромная выдержка, упорство, умелая организация сил и полное взаимодействие огневых средств.

По решительным, сосредоточенным лицам командиров я понял, что мои боевые товарищи готовы к выполнению любых заданий.

Я следующим образом ставил перед ними задачи:

— Итак, товарищи, внимание!.. Первому стрелковому батальону (командир товарищ Матюшенко), взяв четыре танка, взвод полковой батареи и два взвода противотанковых орудий, выйти с правого фланга в тыл противника на юго-восточном скате высоты Зеленой. Нужно прервать связь противника с песчаными манханами, откуда ведется огневое прикрытие Зеленой. Ворвавшись в полосу обороны, организуйте тщательное прикрытие правого фланга своего батальона.

…Третьему батальону (командир товарищ Коробков) взять батарею противотанковых орудий, взвод полковой батареи, два миномета и выйти на северо-западный скат высоты Зеленой. Вы должны отрезать врага от высоты Песчаной. Одновременно продолжайте одним подразделением сковывать японцев па высоте Песчаной. Понятно?

…Второй батальон (командир товарищ Броновец) — со взводом противотанковых орудий, взводом полковой батареи и четырьмя минометами — будет сковывать противника на высоте Зеленой. Он поможет первому и третьему батальонам выполнить боевые задачи по окружению высоты.

…Завершив окружение, все батальоны по особому сигналу одновременно пойдут в атаку и полностью уничтожат стоящего перед ними врага. При этом первый и второй батальоны выйдут к реке Хайластин-Гол и отрежут противника на высоте Песчаной, а третий батальон, окружив высоту с запада и северо-запада, будет добивать его штыком и гранатой. Вот наша задача. В заключение уточним сигналы и еще ряд деталей…

Командиры батальонов по очереди повторили приказ, добавляя, что «задача ясна и будет выполнена».

Стояла тогда темная ночь, степная, осенняя. Холодный ветер мел песок на барханах. Нужно было расходиться. Крепко пожав друг другу руки, командиры скрылись в темноте. Каждый направился в свой батальон.

Ночь прошла на нашем участке фронта относительно «спокойно». В батальонах шла кропотливая подготовка к завтрашней атаке. Японцы, привыкшие к тому, что мы «стоим в длительной обороне», не подозревали о наших планах и намерениях.

На рассвете, в точно установленный час, в воздух взвились условные ракеты. Одновременно на обеих высотах задрожала земля. Артиллеристы с ураганной силой начали огневую подготовку.

Высоты впереди нас покрылись столбами дыма и песка. Наши батальоны под прикрытием артиллерии выдвинулись на исходные рубежи.

В это время советские бомбардировщики начали сбрасывать бомбы в японское расположение. На передовых позициях врага поднялись столбы черного дыма. Затем наши батареи по сигналу перенесли огонь в глубь оборонительной полосы противника.

Я с нетерпением глядел на часы, ожидая решительной минуты. И вот она наступила. Отдан приказ. Батальоны пошли в наступление.

По всей линии в одну и ту же секунду пронесся крик: «Ура! За Родину! За Сталина!» Цепи выбежали из окопов и кинулись вверх по склонам холма, укрываясь за каждым песчаным выступом.

Японцы, не ожидавшие резкого натиска, сначала несколько растерялись. Но, придя в себя, они обрушили на нас огонь артиллерии и минометов. Винтовочные и пулеметные залпы слышны были непрерывно. Бойцы, атаковавшие сопку, припали к земле, продолжая ползти вперед. От наших исходных позиций отделились санитары; по-пластунски двигаясь к полю боя, они подхватывали раненых и уносили их в окопы.

Первый огневой удар принял на себя батальон товарища Броновца. В бой с ним были вовлечены основные силы японцев, занимавших высоту.

В это время батальоны Матюшенко и Коробкова, воспользовавшись замешательством японских офицеров, не разгадавших нашей тактики, стремительным ударом врезались на плечах врага в передний край японской обороны, сбили боевое охранение и продвинулись примерно на километр.

Всю ночь и весь день противник безуспешно пытался восстановить прежнее положение на участках первого и третьего батальонов. Однако Матюшенко и Коробков прочно закрепились здесь.

Одновременно второй батальон продолжал сковывать противника и отвлекал его внимание от флангов.

Затем новым броском первый и третий батальоны пробились в глубину обороны противника. Они натолкнулись здесь на цепь укрепленных манханов, изрытых траншеями. Противник с двух сторон бил жестоким огнем. Все же, благодаря помощи танков, батальоны ворвались в оборонительную полосу без. больших потерь.

Высота Зеленая!.. Название это явно устарело. После этого как наша артиллерия обстреляла эту высоту, она из зеленой превратилась в пепельную.

Японцы закопались в траншеях и блиндажах, не принимая штыкового боя. Из глубины укрытий они отбивались минометами, пулеметами и гранатами. У наших батальонов почти не было возможности вести артиллерийский и пулеметный огонь. Они задевали бы свои подразделения, уже ворвавшиеся во вражеские траншеи.

Позади сопки бушевало пламя — огромное море огня, окруженное черным дымом. Там работали наши огнеметы. По ту сторону сопки также стояли танки. Их пушки били до склонам. А между танками двигалась пехота. Все выше и выше взбиралась она к котлованам, где скопились отступавшие японцы.

Борьба была суровая. Японцы бились за каждый окоп, за каждый блиндаж, отстреливаясь из пулеметов и минометов. Наши бойцы беспощадно забрасывали их гранатами и кидались в окопы со штыками наперевес. Сближение с противником происходило так стремительно, что японцы кидали в наших бойцов винтовки штыками вперед, швыряли банки с горючим, а гранаты их нередко не успевали взорваться; бойцы подхватывали их и направляли обратно в неприятельскую траншею.

Как далеко ни прятались японцы в бетонные норы своих укрытий, как злобно ни огрызались они излюбленными своими минометами, — высота Зеленая метр за метром переходила в наши руки.

24 августа, во второй половине дня, воспользовавшись ожесточенным боем внутри оборонительной полосы, наш второй батальон занял с фронта переднюю линию траншей и водрузил красный флаг на высоте Зеленой. Сейчас же из темных кустов, заслонявших розовые вечерние облака, вырвался шквал огня.

Обозленные тем, что мы водрузили на высоте свой флаг японцы открыли огонь из всех оставшихся у них пулеметов, минометов, винтовок.

Однако вскоре и на соседнем склоне взвился красный флаг. Водрузил его первый батальон. Затем поставил флаг и третий батальон.

Заключительные дни штурма выдвинули особенно много героев.

Политрук Цуканов с бойцами ворвался под пулеметным огнем в траншею и забросал неприятеля гранатами. Пулеметчики Чернов и Желтиков, окруженные японцами со всех сто рон, вплотную расстреливали неприятеля. Политруки Есипов и Мартынов, руководя бойцами, с бесстрашной ловкостью захватывали траншею за траншеей. Храбрый боец Дьяков, находясь в оборонительной полосе врага, организовал засыпку блиндажей мешками с песком, запирая окопавшихся там японцев.

Трофейные минометы

Незаметные прежде бойцы показывали чудеса отваги.

Утром 25 августа высота Зеленая была окончательно очищена от врагов. Мы захватили здесь много имущества, массу штабных бумаг, карт, дислокаций, важных оперативных документов.

Итак, наш полк выполнил с честью первую боевую задачу и уже в ночь на 25 августа взялся за выполнение второй.

От сопки Песчаной нас отделяло теперь не более 800 метров — густой камыш, осыпи, мелкий кустарник. К ней можно было пробраться по узкой лощине — ползком и пригибаясь. Воспользовавшись темнотой, бойцы стали штыком и гранатой пробивать себе путь к высоте Песчаной. Окружение ее произошло по намеченному плану.

На рассвете с криком «ура!» батальоны кинулись в новый бой. Японцы сосредоточили все свои силы и предприняли контратаку. Наши пулеметчики рассеяли их. Остатки атакующих были взяты на штыки.

Лишенные связи с тылом и помощи, японцы сопротивлялись еще упорнее, чем на Зеленой. Бой продолжался весь день. Но к вечеру 25 августа и на Песчаной высоко развевались красные победные знамена…

Теперь, вспоминая эти горячие часы, я могу с гордостью сказать, что партийные и непартийные большевики нашего полка с честью выполнили боевую задачу.

Неприятель был окружен и уничтожен точно по намеченному плану. Разбиты были последние укрепленные бастионы врага на монгольской территории.

Отлично работал штаб, возглавляемый молодым энергичным капитаном Першиным. Прекрасно действовала связь под руководством капитана Скрябина. Все эти дни я находился во втором батальоне. Отсюда удобнее всего было руководить полком. Отлучался я лишь в критические моменты на том или ином участке.

На высотах Зеленой и Песчаной был уничтожен почти целый японский полк. Захвачены четыре штаба, 13 орудий, больше двух десятков пулеметов, 13 минометов, 19 гранатометов, тысячи снарядов, патронов и масса снаряжения. Мы захватили также оружейную мастерскую, санитарную часть и другие службы полка.

В этой военной операции, как в зеркале, отразились беспримерное мужество и отвага нашей родной Красной Армии. Век буду помнить эти штурмовые дни! Никогда не забыть мне моих боевых товарищей!

Вл. СТАВСКИЙ ШТУРМ СОПКИ РЕМИЗОВА

I

На фоне густой и недвижной, словно выкованной, синевы неба очень ясно видны зубчатые гребни ремизовских высот.

Скаты и отроги изрыты воронками артиллерийских снарядов и авиационных бомб, пропороты траншеями и ходами сообщения.

Сереет вздыбленный песок. На самой макушке сопки видна купа чахлых деревьев. Давно ли они раскидисто зеленели, манили в свою прохладу!..

Там был командный пункт командира полка товарища Ремизова.

Между ремизовскими высотами и вот этими песчаными буграми, словно травяная река, лежит ровная долина. Каждый метр на этой долине простреливается оттуда, с ремизовских высот, из вражеских окопов и траншей, из последнего японского бастиона.

Наша артиллерия ожесточенно бьет из-за бугров по японским позициям. Снаряды рвутся там, в траншеях и окопах врага. На горизонте возникают причудливые взлеты огня, сизо-белые султаны дыма. Но японцы все еще отвечают, еще бьют оставшиеся японские пушки и минометы.

На севере, за дальними буграми, тоже идет бой, ухают орудия, строчат пулеметы. Смрадный дым пожарища стелется, извиваясь и клубясь.

Командир 24-го стрелкового полка майор Беляков, заменивший раненого полковника Федюнинского, разглядывает в бинокль рем изо век и е высоты, седловинки между ними, скаты, отроги.

Худое и смуглое лицо Белякова невозмутимо. Внешне он кажется малоподвижным. Светлосерые глаза его быстры. Они схватывают сразу все — и большое и малое. Ничто не ускользает от этого спокойного и глубокого взгляда.

Батальоны лежат у подошвы высот, за складками. Сегодня высоты должны быть взяты. Но как их взять малой кровью?..

Рядом с Беляковым, пригнувшись над аппаратами, работают связисты. Начальник штаба капитан Полунин говорит с подразделениями. Командный пункт расположен на гребне песчаного котлована. Скаты котлована опоясаны глубокими траншеями и ходами. Тут и там видны черные норы, массивные козырьки блиндажей.

Всюду валяются японские винтовки, штыки, гранаты, ящики с патронами и пулеметные ленты.

Ветер шуршит, гонит по песку клочья бумаги, листы из книжек, испещренные столбиками японских иероглифов.

Здесь, в котлованах, тоже был узел обороны японцев. Этот бастион был взят штурмом вчера. Уже увезли (отсюда пять грузовиков с японским оружием, а его еще возить да возить…;

Дальше, за котлованом, в долине, поросшей густым, жирным камышом, стоят танки и бензиновые цистерны. Идет заправка. Быстро и ловко действуют экипажи в синих комбинезонах и черных шлемах.

Лица танкистов, их одежда — все прокоптилось пороховой гарью и дымом. Они уже дважды за этот день были в атаке.

Внизу, на дне котлована, комиссар полка Щелчков разговаривает с красноармейцем Смирновым. Смирнов только сегодня вернулся из лазарета. 8 июля, в тот день, когда был убит Ремизов, этот боец был ранен в бедро. Совсем юный, нескладный на вид, в большой, не по росту, шинели, Смирнов с жаром говорит комиссару:

— До чего же я боялся опоздать, товарищ комиссар! От командного пункта до переправы бегом бежал. Как же, думаю, я домой вернусь, если в победе участвовать не буду. И вот не опоздал. Прошусь в свой батальон.

Комиссар Щелчков крепко жмет руку Смирнову. Тот уходит. Комиссар глядит ему вслед. Синие, как это небо, глаза комиссара блестят. Они влажны от волнения. На смуглом лице его пылает ровный и сильный румянец. Плотный, широкоплечий, он легко и проворно поднимается по траншеям к командиру полка.

— Как в батальонах? — спрашивает Щелчков.

— Лежат, головы поднять нельзя. Просто удивительно, на что рассчитывают эти японцы. С той стороны высот вплотную подошел 149-й полк и Н-ская бригада. Левее нас — 601-й полк и яковлевцы. Видно же ведь, простым глазом видно, что деваться некуда. А все-таки сопротивляются. Наверно рассчитывают, что генерал Камацубара им на выручку придет!

— А вот сейчас танки заправятся, мы их подожмем.

Щелчков поднимается на бруствер, разглядывает в бинокль позиции врага.

Над складками, за которыми лежат батальоны, взрываются вражьи мины. Японские пули воют и свищут над землей. Над бруствером вздымается песок.

Совсем близко от комиссара Щелчкова легла длинная очередь пуль из японского пулемета.

— Смотри в стереотрубу, — строго говорит майор Беляков и становится рядом с комиссаром.

Майор показывает рукой:

— Вон те отроги, а за ними седловинка, — видишь? Забрать отроги, в седловинке той накопиться — половина дела. А оттуда уже их штурмовать.

— Точно. Мы с тобой и думаем одинаково!

Беляков вызывает командира приданного ему танкового батальона. Майор Воронков в короткой кожаной куртке появляется снизу, словно из-под земли.

— По вашему приказанию явился, — звучно говорит он приятным баском.

Лицо его сурово — резкие черты, крутой подбородок, упрямая складка между бровями. А в светлых глазах веселые огоньки.

Беляков ставит Воронкову боевую задачу. Они еще раз разглядывают местность.

И снова, совсем близко от них, вражеские пули вздымают песок.

— Понятно, товарищ командир полка. Будет сделано! — чеканит Воронков. Обернувшись к комиссару, он говорит тихо и просто: — Мы вчера у танков собрание провели, приняли в партию пять человек. Механика-водителя Пыркова приняли, ну, того самого, у которого танк был подбит, загорелся, командира убило, а он вывел машину за укрытие и потушил пламя. Руки и лицо обжег, а в тыл не ушел. И сейчас на танке!..

Воронков сбегает в котлован, мчится к танкам. От грозных машин к нему проворно собираются экипажи.

В стороне от командного пункта с противным зудящим гулом летят японские бомбовозы. Беляков и Щелчков озабоченно поглядывают на них. Бомбят японцы плохо, почти всегда мимо цели, но каждый такой налет, конечно, мешает руководить боем.

Майор Беляков вызывает к телефону командиров батальонов, знакомит каждого с обстановкой, ставит задачи.

Комиссар Щелчков говорит с комиссарами батальонов. В голосе его ощущаются непреклонная воля и спокойная уверенность.

— Ну, что же танки? — вслух думает Беляков.

Из долины слышен рев заведенных моторов. И вот, с грохотом и скрежетом, вздымая пыль, наши танки огибают холмы и устремляются по широкой травянистой долине к отрогам ремизовских высот. Они раскачиваются над ямками и воронками от снарядов. Они идут широким фронтом. Командир батальона Воронков, возвышаясь над открытым люком башни, словно литая из металла скульптура, флажком командует: «Делай, что я!»

Рядом с его танком рвется японский снаряд. Воронков закрывает люк своей башни. Из жерла его пушки вырываются кинжалы огня, и на всех танках командиры захлопывают люки, открывают огонь.

На командном пункте полка вдруг появляется комиссар дивизии Лебедев. Стремительный и резкий, он забрасывает вопросами Белякова и Щелчкова, выскакивает на вершину гребня. Карие глаза его становятся совсем круглыми от внутреннего жара.

— Танки атакуют, а наши пушки могут им помешать. Или они будут молчать?

Беляков посылает начальника штаба к артиллеристам, стоящим с орудиями на обратном скате.

Артиллеристы быстро прицепляют орудия к танкеткам. Вот уже мчатся танкетки, и сзади на прицепе подпрыгивают пушки.

А танки дошли уже до последних складок перед отрогами высот. Они ведут огонь из пушек и пулеметов. По склонам и по отрогам высот, словно волны, ходят непрерывные всплески пламени, кипят разрывы, мечутся тревожные космы дыма.

На складках, где лежат батальоны, вдруг, вспыхивают огнем красные флажки.

Отличившийся в боях ручной пулеметчик И. Бутковский

Вот уже и пушки отцеплены от танкеток. Артиллеристы выкатили их на позиции. Звонкие голоса пушек присоединяются к огневому хору танкового оружия.

Майор Воронков на своей грозной машине подскакивает к седловине. Беляков, все так же невозмутимо говорит по телефону командиру батальона, чтобы тот поднимал своих бойцов и вел их вслед за танками.

Комиссар Щелчков, не отрываясь, смотрит в бинокль. Полные и добродушные губы его сурово сжаты. И вдруг сердце его вздрагивает от радости.

Из передней линии японских окопов, что на склоне, ведущем в седловинку, словно выброшенный пружиной, выскакивает японец и бежит, пригнувшись, в глубину. За ним выскакивает другой, третий. Щелчков ясно видит их ошалелые фигурки, их безумные и частые прыжки. А из окопов все выскакивают и выскакивают японские солдаты. Танки и пушки переносят огонь сюда, на скат и в седловинку. Японцы падают. Вот один, будто в лохмотья, разлетелся от снаряда. Четко видно, как по самому гребню высоты бегут три японца. И вдруг там встает облако дыма. Когда дым рассеивается, на гребне уже никого нет. Над ним безмятежно сияет кованое степное небо.

Комиссар Щелчков стискивает бинокль. Пальцы побелели от напряжения. Он видит, как над складками поднялись наши бойцы. Их грозные ряды стремительным броском проскочили переднюю линию японских окопов. Вон они уже и в седловинке, залегают на отрогах высот.

Первая часть задачи выполнена.

II

Догорает холодный закат. В долине за котлованом заправляются горючим и боевыми комплектами танки.

Комиссар Щелчков возвращается на командный пункт. Он только что отправил в батальоны походные кухни с горячей пищей. Майор Беляков, пригнувшись над телефонным аппаратом, поднимает голову навстречу комиссару. Лицо его очень серьезно.

— Из дивизии приказ: в 22 часа атаковать ремизовские высоты. Я думаю, мы с тобой по батальонам пойдем. Я во второй. Ему придется наносить главный удар.

— Ну, а я в третий пойду, — спокойно говорит комиссар. Вот увидишь, первыми будем на высотах.

Беляков сдержанно улыбается. И раздумье охватывает на мгновение обоих.

Через шесть дней исполнится ровно два месяца непрерывных боев. Сколько было невероятно трудных моментов, когда враг, во много раз превышающий численностью, враг упорный и жестокий наваливался, обстреливал, забрасывал подразделения полка десятками тысяч снарядов, осыпал бойцов тысячами авиационных бомб. Полк с честью и доблестью служил Родине, нерушимо спаянный боевой дружбой.

Настают долгожданные минуты…

Быстры степные сумерки. Сизая туча закрыла закат солнца. На востоке уже показался чистый диск луны. Беляков и Щелчков крепко жмут друг другу руки, порывисто обнимаются и идут каждый в свой батальон.

Генерал-полковник тов. Штерн и армейский комиссар 2 ранга тов. Бирюков на командном пункте

Бойцы третьего батальона кончали ужинать у ложбины. Над головами была вечерняя мгла. Огненно-красными шмелями мелькали трассирующие пули японцев. Резко взрывались, вспарывая тьму, японские мины. Отрывисто и сухо стучали винтовочные выстрелы.

Комиссар побеседовал с командиром батальона Акиловым, с командирами рот и политруками. Все говорили сдержанно и приподнято.

Щелчков вслушивался, вглядывался, и в глубине души у него нарастало светлое, радостное чувство.

Командиры и политработники торопливо разошлись по своим подразделениям. Вокруг Щелчкова на траве расположилась группа красноармейцев.

— Значит, сегодня кончаем с японцами, товарищ комиссар? — спросил Щелчкова красноармеец.

— Может за нас кто-либо кончит, — сказал Щелчков. — Вы же знаете, товарищи, что японцы окружены. На этих высотах последнее их логовище. Кругом отовсюду — наши части. Они тоже рвутся к сопке. Еще не известно, кто скорей захватит высоту…

— Ну, это известно. Чтобы кто-нибудь раньше нас подоспел? Да никогда! — задорно проговорил красноармеец, яростно пыхнув папиросой, озарившей его молодое, упрямое лицо.

Все рассмеялись…

Сизая туча постепенно закрыла все небо.

Ветер шумел в траве, срывал с бугров песок и швырял его в долину.

— Монгольский дождик начинается, — сказал кто-то.

Сквозь тучу пробивался свет луны. Фигуры бойцов, отроги сопок, былинки — все стало неясным, приобрело причудливые очертания. Командир полка Беляков был во втором батальоне. Бесстрашные и неутомимые связисты уже подали ему сюда связь.

Командир батальона Коровяк провожает разведку. Это шесть отважных добровольцев: лейтенант Люпаев и с ним бойцы — Привалов, двое Снитковых, Мирхайдаров, а шестой — Василий Смирнов, тот самый, который только утром вернулся из лазарета.

Двинулась и пропала в призрачной тьме шестерка храбрецов.

Командир полка все так же неспеша и вразумительно поговорил по телефону с другими батальонами и выпрямился:

— Пора!

Зелено-фосфористые стрелки на циферблате сошлись над цифрой 10.

Вглядываясь в тьму, Беляков угадывал, что в подразделениях командиры и политработники еще раз проверяют бойцов, их боевую готовность, отдают последние распоряжения. Эти десять минут, оставшиеся до срока, кажутся Белякову нескончаемо долгими. Наконец, слух его уловил шорох и шум движения.

Батальон двинулся вперед.

Комиссар батальона Тихон Буряк шел в передней цепи. На правом фланге, рядом с ним, плечом к плечу, шел младший комвзвод Василий Кирин. Комиссар передал ему красный флаг:

— Смотри, от меня не отходи. Мы с тобой знамя на самой сопке поставим.

Кирин молча пожал руку своему комиссару. Вчера только он прибыл в батальон. Был в первом своем бою, был в атаке и сейчас вот такая честь!

Комиссар Буряк, сжимая винтовку, шагал впереди, пристально, до боли в глазах, всматриваясь в темноту. Он чувствовал и понимал волнение Кирина. Сам он стал комиссаром батальона всего пять дней назад, а прибыл в полк только к началу наступления.

По ту сторону ремизовских высот то утихала, то вспыхивала и снова разгоралась стрельба. Здесь было тихо, но Буряку казалось, что ночь полна шума и грохота от дыхания бойцов, от их шагов, от стука их сердец.

Где-то впереди, недалеко беззвучно двигалась разведка. Буряк поднимался по скату вверх.

Он вышел к кусту и, когда начал обходить его справа, увидел на земле человека. Сквозь узкие прорехи туч просвечивала луна.

Буряк ясно увидел, что на земле японец. Он нагнулся, чтобы проверить, не убитый ли. Японец выбросил руку с пистолетом. Штык Буряка молниеносно пригвоздил его к земле. Дикий вопль прорезал ночь. И тут же с вражеских траншей загремели выстрелы, рядом стали рваться гранаты.

— За Родину, за Сталина, вперед! — звонко прокричал Буряк и метнул, припав: на колено, одну за другой свои гранаты в траншеи.

Красный огонь разрывов вспарывал тьму. Было хорошо видно, как выскакивали из траншей японцы и падали. И уже прыгали со штыками наперевес бойцы в траншеи по всей вершине сопки. Откуда-то снизу, из мрака хлынули снопы красных трассирующих пуль.

— Ложись!

— Окопайсь!

Батальон залег и быстро окопался.

Буряк, лежа, тихо позвал командира Кирина.

— Да, я здесь, товарищ комиссар, — отозвался Кирин.

— А флаг?

— Вот он.

И комиссар Буряк разглядел недалеко от себя древко и полотнище флага и силуэт бойца возле него. Разведчик Василий Смирнов молча стоял около флага, водруженного на вершине сопки. Никто не видел, как блестели слезы на его глазах… Как спешил он из лазарета сюда! Как боялся опоздать! И вот не опоздал. Стоит на высоте Ремизова, рядом с победным флагом!

— Кто там стоит? Ложись! — строго говорит комиссар Буряк.

Василий Смирнов опускается на землю, и сердце его замирает от счастья…

На высотах слева тоже гремят гранаты, стучат выстрелы винтовок и плещется победное «ура».

Это третий батальон. Он вышел и занял свой рубеж. Когда батальон подошел к японским окопам, навстречу полетели гранаты. Кто-то из бойцов дрогнул и подался было назад. Комиссар Щелчков грозно крикнул:

— Куда? Паршивых японцев испугались? Вперед, товарищи, за мной!

— За Родину! Все, как один! — подхватил командир батальона Акилов.

Батальон ринулся в окопы. Никто из японцев не успел уйти. Наши бойцы безошибочно различали их по блеску широких штыков, по беловатым в темноте курткам.

И первый батальон столь же быстро, штыковым ударом раздавив врага, занял свой рубеж.

Комиссар Щелчков разыскал в темноте командира полка Белякова. Тот обосновался в глубокой яме. Телефонисты успели, поражая даже испытанных героев своим бесстрашием и мужеством, подтянуть сюда, на этот новый командный пункт, провода. И Беляков уже говорит с командирами батальонов:

— Шестая, ты меня слышишь?

— Слышу, — отвечает шестая. — Это командир Акилов.

— Я нахожусь в двойке — знаете?

— Нет.

— Смотрите зеленую ракету.

Беляков приказывает пустить вверх зеленую ракету. Бахает выстрел, и ракета, шипя, озаряет дрожащим, призрачным светом окрестность.

— Видали ракету? Хорошо. Теперь давайте вы ракету. Покажите, где вы находитесь.

Командир полка устанавливает расположение своих батальонов и передвигает их. Батальоны окапываются. Раненые уже отправлены в тыл. Беляков добивается связи с дивизией.

— Где. враг? Что он затевает еще?

Перед рассветом командиру и комиссару полка доносят, что из глубоких барханов слышен шум движения.

Комиссар батальона Тихон Буряк тоже слышит это движение. Он приказывает командиру пулеметной роты кубанскому казаку Григорию Доле подтянуть свои станковые пулеметы.

Командир полка отдает приказ, и артиллеристы на руках подтягивают вперед по отрогам и скатам свои пушки.

— Идут! Идут!

Бойцы и командиры увидали в предрассветных сумерках, как по узкой ложбине между двумя сопками приближалисьяпонцы. Они двигались густой, сплошной массой и вдруг неистово, отвратительно завопили:

— Банзай, банзай!

Огненный ливень обрушился на врага. Осатанелые японцы падали, корчились.

Группа японцев бросилась на батальон комиссара Буряка, швыряя гранаты. Одна граната упала в траншею рядом с комиссаром. Он успел выпрыгнуть. Осколками ранило его в руки, ноги и в шею.

— Нет, не взять вам большевистской крепости! — крикнул Григорий Доля. Его пулеметы смели японцев.

Когда командир батальона Коровяк прибежал со своего левого фланга сюда, на правый, врага уже не было. Красноармейцы перевязывали своего комиссара.

Сопка взята!

— Меня немножко ранили, пощипали, — сказал командиру Буряк.

— Отправить в санчасть?

— Ну, нет, ни за что!

— Так приляг, отдохни!

Коровяк бережно накрыл шинелью прикурнувшего на дне окопа комиссара и умчался к себе на левый фланг.

Комиссар закрыл глаза, чтобы хоть немного вздремнуть. Но какой же тут сон? Откуда ему взяться? Он подозвал младшего комвзвода Кирина и приказал ему тщательно наблюдать из блиндажа, особенно за той стороной, откуда только что показывались японцы.

Пулеметчику Доле он приказал направить все пулеметы на ту ложбину. Тот озорно и хитро усмехнулся:

— Где Доля, там- ясно и точно. Пулеметы уже стоят!

— Надо по траншеям разведку выслать! — вслух подумал Буряк.

Сразу нашлись добровольцы. Они сейчас же скрылись. в траншеях…

Приближалось утро. Небо на востоке становилось зеленым. За высотами Ремизова, в долине реки Хайластин-Гол, били пушки, рвались мины, стучали пулеметы. Над высотами журчали снаряды.

Комиссар Щелчков сказал командиру Белякову:

— Как бы свои своих не зацепили. Не наши ли пушки с той стороны хватают?

Тут он заметил, что по гребню за лощинкой перебегают, пригибаясь, люди.

А если это к японцам подошла выручка? Сегодня ведь одиннадцатый день наступления пошел! Надо немедленно установить!

Комиссар Щелчков с двумя красноармейцами пошел в разведку. Сначала по склону, а потом и по вершине гребня, навстречу тем людям. В сумерках раздался окрик:

— Эй, кто вы такие?

Щелчкова обожгла радость: «Это наши!»

— А вы кто? — крикнул красноармеец.

— Не слышите? Свои!

— Идите к нам, если так.

— А вы сами идите к нам! — звали оттуда.

И вдруг на всю сопку, на все высоты звонко и радостно прокричал красноармеец:

— Да здравствует товарищ Сталин!

— Ура! Ура! Ура! — загремело с той и с другой стороны и с дальних сопок.

Свежее утро развертывало знамена над высотами. Все яснее был виден флаг, трепетавший под ветром над сопкой Ремизова. Левее, тоже на высоте, алел флаг, водруженный стрелками и пулеметчиками орденоносной части имени Яковлева. И на дальней сопке виднелись флаги.

Над горизонтом показалось солнце, и алые флаги вспыхнули пламенем большой победы.

Н. Кружков МАЙОР РЕМИЗОВ

За рекой Халкин-Гол среди песчаных барханов, поросших мелким кустарником, выделяется своими массивными очертаниями высота, названная именем одного из замечательных героев Халхин-Гола — майора Ивана Михайловича Ремизова.

Ремизовский полк — полк, покрывший себя славой в упорных, ожесточенных боях с японцами! С нежностью и любовью говорят однополчане о своем командире, павшем смертью героя на барханах Халхин-Гола. Неприятельская шрапнель прервала его жизнь, но память об этом скромном и чистом человеке, об этом замечательном командире Красной Армии и коммунисте никогда не умрет в сердцах тех, кто его знал, кто вместе с ним сражался, кто вместе с ним громил врага. Долгое время после боев «на высоте Ремизова алел колеблемый степным ветром флаг, водруженный однополчанами майора. Это памятник Ремизову, памятник скромный и чистый, как был скромен и чист человек, именем которого названа высота.

* * *

Когда японцы перешли границу, полк Ремизова получил задание выбить наглого врага. День и ночь на грузовиках ехал полк к границе. Настроение у бойцов и командиров было приподнятое, как всегда бывает перед боем. Монгольская степь раскрывала перед ними свои широкие просторы. Сверкали яркие, низкие звезды. Встречавшиеся на пути монгольские кочевья тепло, дружелюбно, радостно провожали полк. По степи уже разнесся слух, что враг перешел границу. Красная Армия шла сражаться с японцами. Гремели орудия, лязгали гусеницы танков, мерный шум автомобильных моторов нарушал извечную тишину степи.

Река Халхин-Гол, спрятавшаяся в низинке, несла свои быстрые воды к озеру Буир-Нур, поблескивая серебром струй в окаймлении зеленых берегов, пахнущих пряными степными травами. К реке Халхин-Гол двигались войска.

Майор Ремизов вел полк. Он был спокоен, как всегда, как на параде, как на маневрах. Ни один мускул на его лице не выдавал внутреннего волнения. Спокойным, уверенным шагом он обходил на бивуаках роты, спрашивал, как кормили, как настроение, привезли ли почту. От всей его фигуры веяло твердостью, решительностью, убежденностью в победе.

Свое волнение и свои тревоги Ремизов прятал глубоко внутрь. Никто из окружающих не мог прочесть в глазах командира волновавшие его чувства. А волноваться было из-за чего. Полк впервые шел в бой. Как покажут себя бойцы и командиры? Не растеряются ли? Справятся ли?

Ремизов собирал командиров и комиссаров, разъяснял поставленную боевую задачу, беседовал с бойцами, внимательно всматривался в лица. Но нет — народ хороший в полку, неплохо обучен, свое дело знает, такой народ не подведет!..

Майор Ремизов вместе с комиссаром Кабановым совещался с коммунистами, комсомольцами, беспартийными бойцами, беседовал со всеми вместе и с каждым в отдельности, старался проникнуть в душу каждого, вселяя бодрость, веселье…

Бойцы провожали его ласковыми взглядами:

— Наш командир, — говорили они, — наш молодец. С таким не пропадешь.

28 мая пять рот Ремизовского полка форсировали Халхин-Гол и пошли в наступление на японцев. Высоты, занятые противником, господствовали над долиной реки. Изрытые окопами и блиндажами, они представляли собой серьезную преграду. Но напор Ремизовского полка был столь силен, решимость и смелость бойцов и командиров были столь безграничны, что враг не выдержал натиска и покатился назад, устилая песчаные склоны халхин-гольских барханов трупами, брошенным оружием и снаряжением.

Герой Советского Союза майор И. Ремизов

Ремизов всегда находился в самых решающих пунктах боя. Его машина, на которой он стремительно носился по всей линии сражения, была своеобразным вестником победы.

— Где тяжело, там ищи майора — всегда найдешь, — говорили бойцы.

И действительно, во время самых ожесточенных схваток, когда враг давил на наши позиции, пользуясь превосходством своих сил, когда тревога проникала в сердца бойцов, тогда появлялся спокойный, медлительный в движениях, внешне совершенно невозмутимый Ремизов, быстро схватывал обстановку, давал краткие, всегда четкие распоряжения, и чаша весов боя неизменно склонялась в нашу пользу.

От подразделений, находившихся в непосредственном соприкосновении с противником, Ремизов ехал к кухням, пробовал щи, кашу, давал нагоняй поварам, если видел неряшливость и беспорядок; отсюда направлялся к раненым, беседовал с ними — лично перевязывал тех, кто был перевязан плохо, всюду внося с собой спокойствие, уверенность, ясность.

Когда он спал, когда ел, — это оставалось тайной для окружавших. Нередко комиссар Кабанов! гонялся за майором с котелком супа в руках, заставляя, требуя, чтобы командир поел, наконец, по-человечески.

— Сейчас, погоди немножко, вот еще раз съезжу, моментально вернусь…

И немедленно исчезал. Шофер вез его туда, где особенно ожесточенно гремела стрельба и где, по мнению Ремизова, требовалось его личное присутствие.

Для выяснения сил противника Ремизов вскоре после занятия линии границы предпринял разведку боем, поиск в сторону японского лагеря. Разведка увенчалась полным успехом. Неприятель был рассеян и проворно бежал, покинув городок, оставив в руках наших войск планы, карты, документы. Конница, пытавшаяся атаковать Ремизова, была опрокинута и отступила.

Поиском лично руководил Ремизов, тщательно подготовив всю операцию.

2 июля началось наступление японцев. Стояла глухая черная ночь. Гроза гремела на небе, чудовищная июльская гроза, когда раскаты грома перекрывали орудийные залпы и треск винтовок и пулеметов, когда казалось, что над головами происходит второе сражение, еще более ожесточенное, чем на земле.

Несколько десятков японских танков, после жестокой артиллерийской подготовки, пошли в атаку. В целях психического воздействия японцы пустили их с горящими фарами. Батальон, защищавший высоту, названную впоследствии высотой Ремизова, после упорного боя отошел на один километр. Майор Ремизов умело выводил батальон из окружения, в котором он очутился. Это был волнующий, критический момент сражения. Силы противника превосходили наши в несколько раз. Однако необычайная стойкость наших бойцов и командиров создала непреодолимую преграду для японцев. Все их усилия разбивались о железную стену ремизовских батальонов.

В дозоре

… Японцы растекались по соседним высотам, охватывая фланги Ремизовского полка.

Командир и бойцы с тревогой посматривали на Ремизова. Что скажет майор? Ведь, полк может оказаться в ловушке, если только японцам удастся сомкнуть кольцо.

Но Ремизов был совершенно спокоен.

— Бояться нечего, — говорил он, — если страшно — пойте песни. Когда мне страшно, я всегда пою песни.

На предложение штаба корпуса прислать подкрепления Ремизов ответил отказом:

— У нас сил достаточно…

Спокойствие командира зиждилось на ясном и трезвом понимании складывающейся обстановки. Бойцы держались крепко. Ремизов знал своих людей, знал им цену, видел их стойкость, их сплоченность, выкованную в предшествующих боях. К тому же в бой вступала мото-механизированная бригада. У Баин-Цагана уже гремели ее орудия.

Вскоре, действительно, картина резко изменилась. Обходившие части противника начали отступать, отступление это переходило в бегство. «Славная полковушка», как называл Ремизов свою полковую артиллерию, открыла огонь по расстроенному противнику.

Советские танки нанесли полное поражение японцам на высотах Баин-Цаган. Ремизовский полк был освобожден от охватывавшего его полукольца и двинулся вперед.

Майор Ремизов был человек огромной личной храбрости. Много раз попадал он в весьма затруднительные положения и каждый раз с успехом выходил ив них. Однажды он нечаянно заехал на территорию, занятую японцами. Завидев добычу, которая, казалось, сама шла в руки, японцы бросились к машине. Ремизов повернул назад, сбил с ног особо усердного унтера, забежавшего вперед, открыл стрельбу и благополучно вернулся восвояси. Неоднократно Ремизов лично ходил в разведки и поиски.

На этой почве у него происходили неоднократные столкновения с комиссаром.

— Вы себя не бережете, Иван Михайлович, — справедливо возмущался комиссар.

— Я полк берегу, — отвечал майор, — и потом я привык и, право, со мной ничего не случится, напрасно вы беспокоитесь… Не беспокойтесь, я скоро вернусь.

И исчезал на добрые три-четыре часа. Он объезжал части, лично знакомился с обстановкой, подбадривал и вдохновлял людей и возвращался довольный, радостный.

Это был воин по призванию, с холодным умом, твердым расчетом, ясностью мышления и большим чистым сердцем, командир — отец-командир, друг и товарищ.

* * *

7 июля японцы вновь перешли в наступление. Ремизовский полк принял на себя тяжесть удара превосходящих сил противника. Стойко и мужественно отражали ремизовцы врага, нанося ему жестокие потери.

8 июля Иван Михайлович Ремизов был убит шрапнелью в тот момент, когда он в разгар боя говорил по телефону с командованием армейской группы, убит при исполнении служебных обязанностей — пал смертью воина. Много раз Иван Михайлович Ремизов, боевой командир — большевик, ветеран гражданской войны, смотрел бесстрашно смерти в глаза, отводя ее, казалось бы, неотвратимые удары. Она настигла его, наконец, в песчаных барханах Халхин-Гола.

Командиры, политработники и бойцы стали у изголовья павшего героя. Они отерли кровь с его лица, они не плакали, нет — хотя острая боль сдавливала сердце, они поклялись над его прахом бить нещадно, разить и уничтожать врага и тем отомстить за смерть любимого командира.

И они сдержали свое слово. В августовском наступлении, закончившемся полным разгромом и уничтожением врага, Ремизовский полк показал себя блестяще. Традиции, привитые в полку Иваном Михайловичем Ремизовым, свято оберегались его соратниками и друзьями — комиссаром Кабановым, капитаном Рывшем, отсекром Петровым, новым командиром полка майором Прокофьевым и другими славными однополчанами.

И когда полк в стремительном наступлении, разбив врага, занял высоту, господствующую над долиной Халхин-Гола, то назвал ее высотой Ремизова — именем славного героя.

Высота эта была завалена трупами японцев.

Полк достойно отомстил за смерть своего любимого командира.

* * *

В глухой монгольской стороне, недалеко от серебряно-струйного Халхин-Гола, находится могила Ивана Михайловича Ремизова, посмертно награжденного Правительством высоким званием Героя Советского Союза.

…Над могилой этой шумят неугомонные степные ветры, и гордые орлы простирают над ней свои крылья.

Старший политрук П. КРАВЧЕНКО ПАРТИЙНАЯ РАБОТА СРЕДИ ЛЕТЧИКОВ

Стояла ясная монгольская весна. Необозримым зеленым простором раскинулась бескрайняя степь. В чистом голубом небе шумели моторы. Самолеты взмывали в воздух. Летчики совершенствовались в высшем пилотаже, в точности стрельбы. От зари и до зари шла обычная учеба.

Ночью пришла тревожная весть: отряд японских солдат нарушил границу дружественной Советскому Союзу Монгольской Народной Республики. Японские захватчики, видимо, затевали новую провокацию.

На рассвете мы поднялись по тревоге и вылетели в район реки Халхин-Гол. Через четыре дня наша часть уже приняла участие в первых боях с японскими истребителями.

Никогда еще не приходилось мне работать секретарем партийной организации авиационной части в боевых условиях. Не было опыта, а обстановка требовала быстрой перестройки всей партийной работы. Ее следовало направить на обеспечение полной боевой готовности всего личного состава и материальной части. Надо было еще выше поднять авангардную роль коммунистов в бою.

Опыт партийно-политической работы на Хасане явился для нас путеводной нитью. Перестройка пошла быстрыми темпами.

В первую очередь перед партийной организацией стала задача разъяснения каждому летчику, технику, мотористу, оружейнику международной обстановки. Весь личный состав должен был проникнуться мыслью о необходимости защищать границы Монгольской Народной Республики так же решительно, как границы нашей социалистической Родины.

Требовалось по-настоящему мобилизовать людей на выполнение почетной задачи, поставленном перед советскими войсками партией и правительством, и в кратчайший срок разгромить японских провокаторов.

В мирных условиях мы привыкли решать большие вопросы на общих собраниях партийной организации или всей части. Здесь, в боевой обстановке, мы были лишены этой возможности.

Монгольская степь совершенно открыта. На протяжении десятков километров не встретишь ни единого кустика, ни единого деревца. Местность проглядывается на громадном расстоянии. Это потребовало рассредоточения, подразделений части на значительной площади, в радиусе примерно от 8 до 12 километров.

Но не только рассредоточенность подразделений не давала нам возможности собирать коммунистов в одном месте. Напряженность боевой обстановки и необходимость в любую минуту быть готовыми к уходу в воздух заставляли летчиков, техников и мотористов неотлучно находиться у самолетов. И если летный состав с наступлением темноты съезжался в одно место, то технический состав дежурил у машин круглые сутки. Днем техники готовили самолеты к бою, а когда над степью опускалась короткая монгольская ночь, они, не зажигая огней, производили текущий ремонт моторов и вооружения.

Это обстоятельство заставило нас отказаться от привычных форм работы.

Остро стал вопрос о необходимости создания первичных партийных организаций в подразделениях. Кстати, в нашу партийную организацию влилась большая группа коммунистов — летчиков и техников из других частей. Партийное бюро составило план оформления низовых парторганизаций. Был выявлен партийный актив. Затем состоялись выборы парторгов на основе тайного голосования. Собрания проходили у машин после окончания боевой работы. Началась партийная жизнь по-новому.

В дальнейшем, когда по каким-либо причинам парторг выбывал из подразделения, выборы по указанию начальника Политического управления Красной Армии тов. Мехлиса проводились открытым голосованием. Это указание было продиктовано условиями боевой работы. Мы не имели возможности отводить на выборное собрание 2–3 часа, что является минимумом при закрытом тайном голосовании. Открытое же голосование значительно сокращало этот срок. Проводя выборные собрания открытым голосованием, мы в то же время не нарушали принципа обсуждения кандидатур и не ущемляли прав членов партии.

Боевая полнокровная жизнь кипела в низовых партийных организациях. Напряженность боевой обстановки с еще большей остротой поставила вопросы работы с каждым товарищем. Постановка партийной и политической информации стала важнейшей задачей парторганизации. Ведь, когда к самолету подходил кто-либо из политработников, ему задавали один и тот же вопрос:

— Что на фронте? Как действуют наши наземные войска? Каковы международные новости?

Необходимо было держать каждого коммуниста, каждого летчика, техника и моториста в курсе всех событий дня. Систематическая информация о действиях советских войск, о мужестве и героизме славных пехотинцев, артиллеристов и танкистов, беспощадно уничтожавших заклятого врага, вдохновляла весь личный состав летных частей. Между землей и небом протянулись нити теснейшей связи. Летчики, слыша об успехах наземных войск, еще лучше и самоотверженнее выполняли боевые задачи в воздухе.

Как решить в новых, боевых условиях задачу полного охвата партийным влиянием каждого летчика, техника, моториста? Сама жизнь подсказала нам решение. Партийному организатору эскадрильи невозможно в боевой обстановке вести работу среди 35–40 коммунистов, тем более что площадка, занимаемая эскадрильей, имела полтора-два километра в радиусе. Для повышения оперативности в партийной работе и самого широкого охвата масс мы создали партгруппы в каждом звене. Если в звене было не менее трех членов партии, избирался группорг. Там где насчитывалось менее трех членов партии, группорг выделялся, и его утверждало партийное бюро.

Комиссар эскадрильи и партийный организатор проводили партийно-политическую работу вместе с группоргами звеньев. Центр партийно-политической работы был перенесен в звено и экипаж. Пульс партийной жизни забился сильнее. Ни один человек с этих пор не оставался вне партийного влияния.

Задача партийных групп и всей партийной организации в целом состояла в том, чтобы каждое звено и подразделение всегда находилось в полной боевой готовности, чтобы весь личный состав в любую минуту мог выполнить свой священный долг перед Родиной, как подобает воину Красной Армии.

Благодаря настойчивости и активности наша партийная организация добилась немалых успехов. Наша истребительная часть стала боевым, крепко спаянным большевистским коллективом. В боях за Родину славные сталинские соколы прославились многими подвигами.

* * *

Партийные группы в звеньях откликались на самые жгучие вопросы дня.

Ежедневная политинформация стала насущной потребностью. Материалами служили бюллетени ТАСС, которые мы принимали по радио из Хабаровска, Читы или Иркутска, газеты «Героическая Красноармейская» и «Сталинский сокол». Проводили политинформации главным образом группорги звеньев тт. Герасимов, Голубь, Киреев, Банников и другие. Время выбиралось в зависимости от обстановки. Нередки были случаи, когда агитатору приходилось прерывать беседу на полуслове, так как с командного пункта взвивалась ракета и летчики спешили к своим самолетам. Беседа продолжалась после возвращения из боя.

Политинформация, как правило, включала в себя краткое сообщение о положении на фронте и действиях соседних авиационных частей.

Большое внимание уделялось доведению до каждого летчика результатов воздушных боев, проведенных нашей частью. Часто бывало, что в воздушных боях одновременно с обеих сторон участвовало от 150 до 200 самолетов. Бои продолжались по два-три часа, носили ожесточенный характер и были исключительно напряженными, особенно истребительных частей. Нередко часть совершала в день по 6–7 вылетов с боевым заданием.

Политический аппарат нашей части и партийная организация упорно и повседневно доводили опыт и наблюдения лучших летчиков до всего летного состава. Наши храбрейшие и опытнейшие летчики Трубаченко, Шабашев, Голуба, Мурмылов и другие проводили в звеньях беседы по тактике борьбы с японскими истребителями. Хитрые приемы врага очень быстро были разгаданы, и уже начиная с июньских боев японская авиация терпела поражения одно значительнее другого.

В промежутках между боями днем» под плоскостями самолетов, вечерами в палатках и юртах низовые агитаторы вели беседы с личным составом экипажей и звеньев о прошедшем боевом дне. На этих беседах вскрывались и предупреждались ошибки и недочеты в боевой работе.

В период боевых действий выросли новые кадры партийных работников. Тов. Банников — техник звена — был переведен из кандидатов в члены партии. В сложных боевых условиях он работал группоргом звена. Он добился в звене крепкой воинской дисциплины. Материальная часть всегда работала безотказно.

Тов. Банников показал себя отличным организатором и агитатором. Все люди звена всегда были в курсе международных событий.

Но были у нас и такие группорги, которые сначала очень плохо работали с людьми, не воспитывали их в духе крепкой воинской дисциплины, не повышали свой идейно-политический уровень и слабо были связаны с массами. Сейчас, мол, трудно и некогда заниматься партийной работой — так рассуждали они. Пришлось членам бюро доказать им необходимость усиления партийной работы. Отстававшим группоргам тт. Попову и Коротко свое времен но была оказана помощь в практической работе. Вскоре они исправили свои ошибки и стали работать с необходимой активностью.

В боях люди растут быстро. Ярко проявляются прекрасные воинские качества партийных и непартийных большевиков. В первые же этапы боев в нашей части выделились замечательные люди, первоклассные мастера, бесстрашные сталинские соколы. Достаточно назвать имена Калачева, Балашева, Рахова, Чистякова, Скобарихина, Трубаченко и Якименко, которых теперь знает вся страна. Правительство высоко оценило их подвиги, присвоив им звание Героя Советского Союза. Дважды Героем Советского Союза стал командир нашей части Г. П. Кравченко.

Технический состав всю душу вкладывал в свою кропотливую работу. Люди не спали ночами, меняли моторы, пробитые в боях, устраняли неисправности и в кратчайшие сроки вводили самолеты снова в строй. Самой высокой оценкой работы наших техников, мотористов и оружейников является тот факт, что мы не имели ни единого случая отказа материальной части в бою по вине технического состава. Летчики всегда давали самые лестные отзывы о своих техниках и мотористах.

Как на земле, так и в воздухе в авангарде всегда были коммунисты. Своей самоотверженностью и героизмом они увлекали за собой всю массу.

С первых же дней боев в нашей части чувствовался небывалый политический подъем. Он выразился в десятках заявлений о приеме в партию, которые были поданы в нашу партийную организацию. Беспартийные, видя замечательный боевой пример коммунистов, проникались еще большей любовью и верою в партию. Самым горячим их желанием стало вступление в ее ряды.

Летчик Акимов писал в своем заявлении:

«Прошу партийную организацию принять меня в кандидаты нашей славной партии большевиков. До этого времени я был беспартийным большевиком, шел вместе с партией, выполнял все поставленные ею задачи. Сейчас я хочу вступить в партию, стать в ее железные ряды и в боях бить японских «ассов» большевистской беспощадной рукой».

В период боевых действий мы приняли в партию 55 лучших людей нашей части.

* * *

Партийное собрание — это лучшая школа большевистского воспитания коммунистов. Несмотря на трудность проведения партийных собраний в боевой обстановке, бюро систематически организовывало партийные собрания в эскадрильях. Собрания, при помощи членов бюро, подготавливались с особой тщательностью. Повестка дня всегда учитывала запросы самих коммунистов. Поэтому партийные собрания проходили с большой активностью и на высоком идейно-политическом уровне.

В низовых партийных организациях мы ставили на обсуждение следующие вопросы: о решениях майского пленума ЦК ВКП(б); об итогах воздушных боев и авангардной роли коммунистов в боях; о работе материальной части; о политико-моральном состоянии подразделений; прием в партию и другие. На собрании обычно разбирался один вопрос. Это делалось для того, чтобы не загромождать повестку дня и не затягивать собрание на продолжительное время.

Однажды у нас произошел такой случай: подразделение вылетело для выполнения боевого задания и вернулось, не найдя в воздухе противника, в то время как другие подразделения нашли противника и с честью выполнили боевое задание. Этот случай подвергся обсуждению на партийном собрании подразделения. Товарищам было указано, что противника следовало обнаружить во что бы то ни стало и уничтожить его в воздухе или на земле. Одного партийного собрания было достаточно, чтобы подобные факты больше не повторились.

Случай, который мы описали, благодаря агитаторам стал широко известен во всей части и послужил предупреждением для других.

Боевые действия не позволяли нам проводить собрания первичной партийной организации. Вместо общих партийных собраний мы провели в районе боев два делегатских собрания.

На первом состоялись довыборы партийного бюро, на втором был сделан отчет бюро «О работе партийной организации в боевых условиях».

Сначала мы практиковали выборы на делегатское собрание — по одному делегату от трех членов партии, а затем, когда обстановка не позволила произвести выборы, делегаты были выделены комиссаром и партийными организаторами из числа партийного актива.

Делегатское партийное собрание, на котором состоялся отчет бюро, сыграло громадную роль в мобилизации коммунистов к готовившемуся решительному наступлению советско-монгольских войск против японских захватчиков.

Коммунисты резко критиковали партийное бюро за недостаточную работу с отдельными товарищами, не проявлявшими активности в бою. Собрание указало на необходимость более решительной борьбы с недисциплинированностью и неорганизованностью, выразившимися в нескольких случаях пьянства и поломок самолетов вне боя.

Партийные собрания всегда происходили у самолетов к концу дня, когда мы могли быть гарантированы, что враг не заявится к нам в «гости». Однако на всякий случай у места собрания дежурили автомашины, чтобы в момент тревоги быстро доставить коммунистов к самолетам.

А подготовка к решительному сражению все усиливалась. В начале августа мы провели совещание партийного актива. Были подведены итоги последних воздушных боев и намечены очередные задачи, состоявшие в том, чтобы мобилизовать весь личный состав к решающему удару по врагу, к окончательному разгрому японских войск.

После совещания все его участники были посланы в подразделения для работы среди летчиков, техников и мотористов. Лучшие агитаторы и пропагандисты тт. Каретников, Бурык, Банников, Шучалин, Пьянков, Киреев и другие отправились в экипажи и звенья, неся с собой призыв к еще большей организованности, самоотверженности и героизму в предстоящих боях.

С молодыми летчиками беседовали испытанные во многих боях герои-летчики Скобарихин, Чистяков, Трубаченко.

Когда 19 августа, в 18 часов, — стало известно о приказе командования войскам перейти к решительному наступлению по всему фронту, мы снова созвали партийный актив, на котором выступил Герой Советского Союза Г. П. Кравченко. Он объяснил задачу летчиков-истребителей: штурмовыми действиями подавить зенитную артиллерию противника и обеспечить бесперебойную работу бомбардировщикам.

Тут же были распределены силы партийного актива. Все разошлись по эскадрильям.

В это время пришли газеты. Их быстро расхватали. Каждая строка звала в бой:

«Вперед, на полный разгром и уничтожение японских захватчиков! За Родину, за любимого Сталина!»

Я пошел в эскадрилью тов. Шебашева. Стал обходить самолеты, выясняя их готовность к вылету. Отовсюду слышался один и тот же-ответ:

— Самолет готов к бою!

Начало светать. От озер и болот поднялся густой туман. Вскоре белесая пелена покрыла всю площадку. В десяти метрах нельзя было различить контуров машин. С минуты на минуту можно было ожидать приказания на вылет, но этот туман… Он не собирался рассеиваться. Земля, обильно вспоенная дождями, дымилась, как кипящий котел.

Сообщение: «Бомбардировщики в воздухе. Легли на курс». Минут через десять они будут над нашей площадкой. Туман сгущается. Тов. Шибаев задумчиво глядит на его вьющиеся клубы.

— Ну как, комиссар, — спрашивает он.

— Летим! — твердым голосом отвечает комиссар.

— Правильно, — одобряет Шибаев и командует: — По самолетам!

Самолеты командира и комиссара первыми отрываются от земли и тотчас же пропадают в непроницаемом тумане. За ними в густую белую мглу уходят один за другим самолеты эскадрильи.

Созвав митинг, я рассказал техническому составу о начавшемся по всему фронту наступлении с задачей — разгромить и уничтожить без остатка войска японских провокаторов.

Техники, мотористы и оружейники выступили с заверениями, что они отдадут все силы, чтобы материальная часть работала безотказно. Они сдержали свое слово.

В этот день наша часть совершила пять боевых вылетов.

Задача была выполнена с честью. В тесном боевом содружестве с наземными войсками сталинские летчики смели с лица земли японские войска у реки Халхин-Гол.

Младший политрук А. КРАЙКИН ПОЛИТРУК В БОЮ

Всего лишь за восемь месяцев до событий на Халхин-Голе я окончил Военно-политическое училище имени Энгельса.

Сильно чувствовал недостаток военной практики. Но вот мне посчастливилось попасть на фронт.

Боевая обстановка. Сборы. С командиром роты мы продумали и составили план. Необходимо было вплоть до мелочей проверить систему управления, снабжения, боевого питания роты. Нужно было принять приписной состав, расставить людей на места, проверить каждого человека, с каждым поговорить, уяснить для себя склонности и характер каждого бойца.

В самый разгар сборов выбыл командир роты. Пришлось работать с удвоенной энергией до назначения нового командира. Следовало узнать, в чем нуждаются вновь прибывшие бойцы, и помочь им, осветить перед ними международное положение, разрешить все вопросы, которые у них возникали, провести ряд бесед и лекций. Хорошо помогала мне комсомольская организация, в частности ее секретарь тов. Балдин.

Лично и с помощью комсомольцев он организовал лекции, беседы, читки газет. Одновременно нужно было готовиться к предстоящему длительному маршу, пригласить врача, санитарного инструктора, продумать свой опыт и опыт старослужащих бойцов и командиров.

Еще до марша были подобраны беседчики — младшие командиры Старостин и Сумароков, красноармеец Степанов. Они энергично взялись за работу. На каждом привале вытаскивали газеты, проводили читки и беседы. Старые бойцы Минин, Тимофеев делились опытом боев и рассказывали о том, как они гнали барона Унгерна и генерала Семенова с территории Монгольской Народной Республики. Бойцы с восторгом слушали «старичков». Впоследствии, в боях с японцами, практика этих «старичков» очень пригодилась.

Кроме газет, на марше неизменными друзьями были гармошка и бубен. Старшина Овсянников — замечательный гармонист. Он превосходно играл и в пешем строю и на коне. Гармонь, бубен и веселые песни ободряли бойцов в тяжелом пути по монгольским степям и горам. Не было у нас за время марша ни одного выбывшего из строя.

Необычна и нова была работа в автомашинах. Под шум мотора приходилось проводить беседы, писать, несмотря на качку, политдонесения, рапорты. Необходимо было строго следить за самочувствием каждого бойца и предупреждать случаи аварий. О сне не было и речи, особенно ночью, когда машины шли с потушенными фарами.

Хамар-Даба. Здесь тщательно готовились к предстоящему бою с японцами. Уже слышны выстрелы артиллерии, видны разрывы снарядов и бомб. Здесь еще раз с командиром роты тов. Мироненко тщательно проверяем все до мелочей, чтобы не спохватиться после, когда будет уже поздно.

Хорошо помогала нам газета «Героическая Красноармейская». Она рассказывала о коварных приемах врага, о его тактике. Она показывала героизм бойцов Халхин-Гола, давала советы и направляла нашу подготовку к предстоящим боям. Нам, разведчикам, было особенно это дорого, так как в разведке мы первыми сталкивались лицом) к лицу с хитрым и коварным противником.

В самом бою выявилось, что политрук должен быть не только политработником и военным специалистом, но и хорошим хозяйственником. Когда рота осталась без старшины, пришлось поработать и за него. Взять хотя бы снабжение водой. В условиях Монголии это — дело первостепенной важности.

Было так. Тылы находились у реки Халхин-Гол, а бойцы целые сутки были без воды. Вступили в бой. Пошли в разведку.

Из рапорта красноармейца В. Устимова

Вторые сутки на исходе. Воды по прежнему нет. Болит сердце за каждого бойца. Чем помочь? Не могут дальше итти Евсеев, Ласточкин. Бойцы изнурены. Бегу, останавливаю проходящий танк, достаю 3–4 кружки этой чудесной влаги. Немного с бензином, но ничего. Досталось каждому не больше чайной ложки. Бегу дальше. О, радость! Машина, старшина Батухтин, вода. Но, увы! Ее мало. На семьдесят девять человек — одна каска. Затыкаю в каске отверстие и несу бойцам. Сперва по одной столовой ложке, потом по другой. Осталась фляга с водой, это для первого взвода, который находится в двух километрах от нас. С полной флягой бегу туда. Встречают с улыбками. Двое суток без воды, позади десятки километров, жара тридцать градусов, а они еще в состоянии улыбаться. Милые мои! «Сейчас плясать будем», — шутят бойцы. Прикладываю каждому к губам флягу. Одна фляга — на тридцать человек. Еще на дне три-четыре капли, отдаю и это. А сам отошел за куст, пососал тряпочку, которой была обвернута пробка фляги. Стало немного легче.

И через несколько часов пришла вода! Воды сколько угодно. Бойцы напились. Один или двое даже промыли глаза, — умываться как следует еще нельзя, это роскошь. Но скоро наступило и это время. В окопчике устроили «неприкосновенный запас» — врыли банку из-под бензина, которую я выпросил в полковой артиллерии, да три банки из-под боеприпасов. Врыли в землю плащ-палатку. Воды достаточно. Но снабжение все же еще не регулярное. Нужно беречь воду, дорожить каждой каплей. Бойцы пошли в разведку на 7–8 километров в тыл врага. Даю всем по кружке напиться, наполняю фляги. Придут, напою снова. После, когда воды стало сколько угодно, долго мы вспоминали это пережитое время…

— Помните, товарищ политрук, как вы нас — из ложки отпаивали, будто малых ребят?

Что говорить, — конечно, помню. Да разве забудешь!..

Военный опыт пригодился мне, когда был ранен командир роты тов. Мироненко. Я ходил с бойцами в разведку, в атаку. Шесть суток находились в обороне, сдерживая превосходящую силу противника. Из окопа в окоп перебегал к каждому бойцу с газетами и новостями. Тут же, в окопах, было принято в комсомол и партию несколько бойцов.

Однажды случилось так. Свистели пули, ложились один за другим снаряды, а я ползу, иногда бегу со связкой газет. Как на грех, надел новое обмундирование, не успел пришить петлицы. Старое было изорвано в бою. И вот бойцы из соседнего подразделения захватили меня «в плен», сочли за чужого. Несмотря на мои уверения и просьбы, увели километра за два. Добрался к своим бойцам уже только с половиной газет, а остальное пришлось раздать по пути.

Так проходили боевые дни и ночи.

Красноармеец М. ПЕВЗНЕР В СЕКРЕТЕ

Весь день стояла томительная жара. Степь дышала зноем.

Накаленный, пахнущий гарью воздух содрогался от артиллерийской канонады и гула истребителей. Земля дрожала от взрывов. То там, то здесь вздымались столбы песка, пыли и дыма.

Вечер принес прохладу и тревожную тишину.

Двигались молча, уже в темноте. Впереди командир отделения Павел Пономарев, за ним бойцы — Власов и Абросимов. Вот и пологая сопка. Наискось от нее другая — повыше, острым горбом врезается в небо.

Между сопками легла лощина, где должен расположиться секрет.

Остановились у подножья. Прислушались. Тихо. Далеко на горизонте виднелось пламя. Изредка глухо доносился орудийный выстрел, стремительно взлетала ракета, озаряя нестройное очертание сопок.

Впереди, метрах в 300–400, находились японские позиции. В последний раз оглянулись назад — туда, где лежала линия окопов батальона, и стали спускаться в лощину. Пономарев, не останавливаясь, обернулся в сторону товарищей.

— Не отставай, — топотом предупредил он Абросимова, который шел последним. И неожиданно сам замедлил шаги, прислушиваясь.

Чуткое ухо Пономарева уловило сначала неясный шорох, потом звяканье, глухой топот ног…

«Японцы!» — пронеслось в сознании.

Прямо на секрет, еще не успевший занять свои позиции, надвигалась темная, колеблющаяся масса.

Пономарев вполголоса отдал приказание:

— Власов, беги, донеси в штаб.

Власов отполз в сторону и исчез в темноте ночи.

— Снимай шинель, заряжай! — приказал командир Абросимову. Светлая шинель выделялась в темноте и могла привлечь внимание врага. —.

— Стрелять по команде, подпустим ближе!

Пономарев снял шинель, ощупал гранаты на ремне и залег в траву, стиснув в руках винтовку.

Темные фигуры надвигались.

И тут вдруг случилось неожиданное. Испугавшись японцев, Абросимов дико вскрикнул, бросил винтовку и побежал в животном страхе.

В то же мгновенье раздалась японская команда и вслед залп. Нелепо вскинув руками, Абросимов упал.

Пономарев приложил винтовку к плечу и выстрелил. Потом он с силой метнул гранату. Раздался взрыв, сопровождаемый стонами и криками.

Пуля и граната попали в цель. Ошеломленные неожиданным ударом, японцы в смятении побежали в разные стороны.

Пономарев почувствовал острую боль в ноге. Стреляли откуда-то сзади.

«Японцы зашли в тыл» — промелькнуло в сознании. Пономарев остро ощутил всю безвыходность своего положения.

Один против двадцати. Японцы обходили его со всех сторон.

Оправившись от первого удара, противник изменил тактику. Ползком с трех сторон приближались японцы к Пономареву. С визгом и улюлюканьем, с криками «банзай» кинулись они на отважного бойца.

Впереди банды бежало трое. Уже слышно было их учащенное дыхание. Щелкнул затвор. Пономарев спокойно выстрелил. Один японец грохнулся на землю. Винтовка вылетела у него из рук.

Пономарев нажал на спусковой крючок, еще раз — винтовка молчала. «Засорилась», догадался он, и холодок пробежал по телу. А японцы все ближе и ближе. Пономарев поднялся, с винтовкой наперевес бросился на одного из нападавших и с силой ударил его штыком. Японец грохнулся замертво. Другого японца он свалил страшным ударом приклада по переносице.

Противник откатился, но он еще близко, где-то здесь, в кустах, в складках сопки. Пули свистели над головой. Как быть дальше? Пономарев обрадованно вспомнил: у Абросимова винтовка, два подсумка с патронами, две гранаты.

Превозмогая боль, он пополз.

Услышав шорох, японцы открыли частую стрельбу. У Пономарева была еще одна граната. Последняя! Он бросил ее и в ту же минуту почувствовал острую боль в правом боку. Он продолжал ползти и добрался до того места, где лежал труп Абросимова. Гранаты и винтовка валялись рядом с трупом. Пономарев схватил гранаты и одну за другой метнул их в японцев. Потом стал стрелять из винтовки. Но вскоре отказала и винтовка Абросимова — в затвор попал песок.

Корчась от невыносимой боли, оставляя кровавые следы за собой, пополз Пономарев к трупам японцев. Около убитого офицера валялась винтовка. Японский командир лежал скрючившись, мертвой хваткой зажав пистолет в руке. Пономарев вырвал пистолет, подобрал винтовку и коробку патронов. С новым оружием приполз он к своему убежищу и стал торопливо рыть окоп.

Несколько раз пытались подползать враги к отделенному командиру, но откатывались, отброшенные метким огнем Пономарева.

Начало светать.

В туманной дымке рассвета выступили очертания сопок. Перед глазами встала страшная картина боя. Впереди, метрах в семи-восьми, беспорядочно валялись трупы японцев, каски, винтовки, коробки с патронами.

Неподалеку, с выброшенными вперед руками, растянулся мертвый Абросимов. А сзади, уткнувшись лицом в траву, порыжевшую от крови, лежал труп человека в красноармейской форме:

«Власов», решил Пономарев. Теперь он понял, почему не пришла помощь. Японцы закололи Власова, прежде чем тот доставил донесение в штаб.

…На горизонте показался красный диск солнца. Тревожная ночь позади. Пономарев сидел в окопе, державинтовку на бруствере.

Из-за сопки показались две фигуры.

Пономарев узнал товарищей — связистов.

Один из них остался с ним, другой побежал в штаб.

Пономарева принесли на командный пункт, положили на траву, постелив шинель.

Раненого окружили бойцы. Мертвенно бледный, ослабевший от потери крови, он оглядел товарищей, взволнованно рассказал о ночном бое. Его слушали, затаив дыхание.

— Власов погиб геройски. А другой, Абросимов, позорно струсил… — Гневом и болью звучали слова раненого командира, когда он рассказывал об Абросимове.

Принесли носилки. Санитары уложили на них Пономарева и понесли к санитарной машине, стоявшей в укрытии за бугром.

Здесь, у машины отделенный командир Пономарев расставался с боевыми товарищами.

Каждый подходил к отважному бойцу и молча пожимал ему. руку.

Уже после выяснилось, что Пономарев задержал диверсионную банду японских «смертников», которые пытались прорваться через линию нашей обороны и взорвать переправу.

Прошло около трех месяцев. По проторенной дороге вдоль границы быстро катился автомобиль. Справа и слева высились покрытые скудной растительностью сопки, мелькали кусты, одинокие деревья.

Машина остановилась в котловане. Из нее в новенькой форме, чуть прихрамывая, вышел коренастый, среднего роста человек с светлыми глазами на простом русском лице. Это был Павел Пономарев. Из землянок и блиндажей выбежали боевые товарищи.

Знакомые и незнакомые обступили его, радостно здоровались, поздравляли с высокой заслуженной наградой — званием Героя Советского Союза.

Майор А. КУЗНЕЦОВ и полковой комиссар В. СЫЧОВ В ТЫЛУ У ВРАГА

Широко раскинулись песчаные барханы. Вершины невысоких сопок поросли скудной травой и кустарником. В 3–4 километрах, извиваясь между горами, быстро мчится река Халхин-Гол. Кипят ее пенистые волны у широких болотистых берегов. В этих барханах, недалеко от реки, в глубокой котловине, заросшей камышом, расположен наш разведывательный батальон. Ни с воздуха, ни с земли нельзя увидеть ничего подозрительного.

Наверху тщательно замаскировался наблюдатель. Он ежеминутно осматривает в бинокль голубую даль. Никто не ускользнет от внимательного наблюдателя. Каждый кустик, каждый бугорок на десятки километров вокруг ему знакомы, и в них не укрыться врагу.

В холодке, в тени машин, беседуют политруки с бойцами.

В четыре часа дня из командного пункта получен боевой приказ: немедленно сформировать легкую, подвижную, но сильную группу, выступить в район Депден-Сумэ и своим огнем оказать помощь нашему батальону. Надо было внезапно, выйти в тыл и фланг противнику и нанести ему сокрушительный удар. Операцию приказано было закончить в тот же день, к десяти часам вечера.

Депден-Сумэ — в 20–25 километрах. Отряд нужен легкий, чтобы быстро одолеть расстояние по трудной песчаной местности, и в то же время мощный, способный открыть сокрушительный огонь.

Формируем отряд из броневой роты под командой старшего лейтенанта Кореняко, стрелковой роты Иванова, одной 76-миллиметровой пушки Зелихова и санитарной машины Занина. Командиры разошлись по своим подразделениям. А мы в это время в штабном автобусе внимательно изучаем карту. По эту сторону границы, на территории МНР, она вся искрапана точками, голубенькими кружочками и «птичками». По ту сторону границы карта безмолвна, на ней никаких знаков. По какой местности будем мы двигаться, какие препятствия одолевать? В 16.20 командир роты старший лейтенант тов. Кореняко доложил, что готов к выступлению. За ним докладывают о готовности тт. Занин, Иванов и Зелихов.:

Стройной колонной вытянулись грозные броневики. Обнажены от чехлов их огнедышащие дула. Штыки сверкают над головами стрелков. Все бойцы уверены в себе и в своем оружии. Каждый горд сознанием, что он идет в бой, на помощь дорогим товарищам. Остающиеся завидовали уходящим. Последняя минута. Люди прощаются.

— Счастливого пути и победного возвращения!

В момент выступления заместитель политрука броневой роты тов. Саликов крикнул:

— Ровесники Великого Октября, будем, как наши отцы!

Отряд выступил.

* * *

Маршрут, избранный нами по карте, оказался трудным. На карте нанесена была хорошая дорога. В действительности же эта дорога заросла многолетним бурьяном и во многих местах была поражена солончаком. Несколько дней назад прошли большие дожди, превратившие местность в заболоченное поле.

Двигаться было трудно, но ничто не могло остановить или задержать отряд.

Там, где болотистые места сменились сыпучими песками, двигаться стало еще труднее и опаснее. Здесь враг мог создать артиллерийскую пробку. Мы были наготове и высылали за несколько километров вперед разведку.

Наконец, мы провели к назначенному месту все наши броневики и машины с пехотой. Издалека доносилась оружейная и пулеметная стрельба. По артиллерийским вспышкам и по шуму разрывов мы вскоре определили, где находится враг, и вышли ему в тыл с правого фланга, укрываясь за песчаными барханами. Марш длился больше двух часов. До сумерек оставалось немного. Надо было немедленно организовать наступление, чтобы еще засветло рассчитаться с противником и освободить из окружения батальон.

Продвинулись вперед еще немного — перед нами открылся Депден-Сумэ, военный городок. Тут и там маячили одиночные всадники и пехотинцы. Враг сосредоточивал все большие силы, в городке уже находились и артиллерия и кавалерия. Видимо, противник собирался к концу дня завершить разгром нашего батальона.

Отдаем приказ: военфельдшеру тов. Занину немедленно установить связь с батальоном; тов. Зелихову приготовить к бою пушку; тов. Кореняко ведет разведку с барханов, прикрывая своим огнем продвижение стрелковой роты на случай внезапного нападения противника; с правого фланга со своими дозорами движется броневая рота непосредственно на Депден-Сумэ.

Мы условились, что сигналом к всеобщему наступлению будет белая ракета.

С ураганной скоростью двинулись на врага броневики. Загудели их мощные моторы.

И вот сигнал наступления. С дистанции 800–900 метров броневики с полного хода открыли сильный пушечный огонь, обрушивая килограммы металла на головы врага. Пехота на машинах, на больших скоростях, подлетела к противнику, быстро спешилась, заняла удобную позицию и открыла меткий ружейный и пулеметный огонь.

Наступление началось.

* * *

По полю мчится броневик, ныряя между разрывами снарядов.

— Токарев, нажми, подбавь еще газу!

— Товарищ военфельдшер, не могу больше, итак жму на все жестянки.

Впереди болото. Объезжать его — несколько километров, а приказание срочное.

Резолюция митинга бойцов, посвященного памяти ст. лейтенанта В. Кропочева, погибшего смертью храбрых в боях у Халхин-Гола

— Стой! — приказал Занин и выскочил из машины. — Здесь жди, а я перемахну через это озеро.

С полного бега Занин кинулся в воду. Разгребая ее ладонями, он облегчал себе бег. Несколько раз он падал — окунется с головой, вынырнет, отряхнется и снова бежит. Выбившись изсил, наглотавшись горькой воды, Занин выскочил на берег и прокричал стоявшему неподалеку красноармейцу: «Командира немедленно!» Спустя минуту связь с командиром была установлена.

— Товарищ майор, — сказал командиру батальона военфельдшер Занин, — с тыла действует батальон Кузнецова, явившийся вам на помощь.

Знамя, водруженное 30 августа 1939 года на сопке Ремизова

Командир обнял боевого друга.

* * *

Жестокий бой повели броневики, наступавшие на город. Японцы открыли сильный огонь из противотанковых пушек, но броневики летели вперед. В панике начал отступать противник, неся огромные потери.

В это время из-за стены кирпичной казармы неожиданно ударила еще одна противотанковая пушка. Снаряд прямой наводкой угодил в броневик тов. Русака, вспыхнула машина.

Едкий дым охватил экипаж.

— Приказываю всем вылезти из машины! — скомандовал Русак.

Выскочили из пламени водитель и пулеметчик. Башенный стрелок открыл люк. Пламя рвалось вверх, обжигая лицо. Запылали гимнастерки на людях. Сорокин за что-то зацепился и никак не мог выбраться из машины. Командир Русак кинулся на помощь красноармейцу, жертвуя своей жизнью. Он приподнял товарища и вытолкнул его из люка. Когда же экипаж был спасен, из верхнего люка показался горящий клубок. Русак горел с ног до головы. Он катался по земле. Санитары сорвали с него горящее обмундирование. Комсомольца Федю Русака и его боевых товарищей отправили в санитарную часть. По дороге Федя говорил врачу:

— Я комсомолец… Говорите только правду… Нет, я и сам знаю — умру! И все же я горд! Жизнь моя отдана за народ, за великую Родину, за любимого Сталина.

Федя Русак умер. Но не умерла и никогда не умрет память о нем в сердцах его друзей и товарищей.

— По врагу огонь!

— Есть, огонь.

Прогремел залп. От первого выстрела зазвенело в ушах, запахло порохом.

— Товарищ командир, недолет, — печально проговорил наводчик.

— Ничего, Федотов, сейчас достанем. Расстояние две тысячи пятьсот, — сказал Зелихов.

— За Родину, за великого Сталина, огонь!

Снова оглушительный взрыв. Через несколько секунд задымилось здание вражеского штаба. Оттуда выбежали японцы, трусливо разбегаясь в стороны. Их настигали меткие снайперские выстрелы пехотинцев. Зелихов послал еще несколько снарядов, и здание воспламенилось. Огненные языки лизали его со всех сторон. По пушке начала обстрел японская батарея.

— Разгромить казарму! — приказал Зелихов. — Ни одному гаду не дадим уйти!

Один за другим врезаются снаряды в здание. Вверх летят кирпичи. Все сметает пушка Зелихова.

* * *

Черная ночь легла над степями. Батальон возвращается на место. В темноте серебряными отблесками раскинулись озера, притоки реки Халхин-Гол. Повеяло легкой прохладой. Освежались уставшие после ожесточенного боя красноармейцы. И уже на заре, когда легла на траву прозрачная утренняя роса, нас радостно встречали бойцы.

Красноармеец П. ЕРОШКИН БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

День 29 августа 1939 года на-веки останется в моей памяти как самый знаменательный: то был день моего боевого крещения.

Я охранял вместе с своими товарищами штаб. Была ночь. Враг начал нас беспокоить еще с наступлением темноты. Он вел редкий огонь трассирующими пулями и выслал вперед разведку. Мы заметили ползущих солдат, но не стреляли. Маневр врага был ясен: он хотел заставить нас открыть огонь, чтобы с точностью установить наше расположение и выявить систему обороны.

Перед самой зорькой японцы открыли сильный пулеметный и артиллерийский огонь. Пули срезали траву, как косой. От разрывов мин и снарядов снесло бруствер моего окопа.

Японцы силой до батальона повели наступление на расположение пятой роты и штаба. Враг превосходил нас по численности в 4–5 раз. Японцы подвигались к нам ползком и короткими перебежками. Мы уже видели их рожи. Мы поняли их расчет. Они хотели зайти нам в тыл, окружить нас.

Письмо родным

Мы переглянулись. Небольшая у нас группа, но зато все бравые ребята — бойцы взвода боевого питания во главе с командиром взвода тов. Сахно, да еще писарь батальона тов. Топыркин, да трое связных от рот, помначштаба тов. Гладовский, замполитрука тов. Данилов, инструктор политотдела тов. Жижин и четыре телефониста. Вот и все.

Противник совсем близко. Тов. Сахно скомандовал тогда: «В атаку, ура-а-а!» В ответ хором все крикнули: «За родного Сталина! За Родину!»

Мы поднялись и ринулись в атаку с гранатами на боевом взводе, с винтовками наперевес. Мы ясно видели, что наш решительный бросок ошеломил японских солдат. Один их офицер с тремя звездочками и галунной окантовкой лопотал в злобе, размахивая руками в нашу сторону, кричал «банзай», но его солдаты топтались на месте.

Казалось, наше «ура» заглушает свист пуль и разрывы снарядов. Я «направился прямо к офицеру. Дай, думаю, прежде всего сниму этого неспокойного, приплясывающего молодчика. Офицер выстрелил в нашего командира Сахно, потом нацелился в замполитрука. Несказанный гнев охватил меня. Подскочил я и всадил в офицера штык, прежде чем он успел спустить курок.

Я чуял, что и товарищи мои вокруг работают жарко. Враги не выдержали, стали удирать. Мы догоняли их гранатами, расстреливали их из автоматического пулемета.

Тут я вспомнил о своей основной обязанности подносчика патронов. Надо было поскорее вернуться к машине, груженной боеприпасами.

Пули веером взметывали землю, то провожая, то опережая меня.

Врешь, думаю, бесись не бесись, а патроны я доставлю. Добрался благополучно к месту боя, роздал патроны, перевязал кое-кого из товарищей, раненных легко, и пошел обратно, уже за гранатами.

Что ж делать? Просят ребята гранат, без гранат дела не решить.

Дай, думаю, захвачу побольше, как можно больше. Привязал веревку от плаща-палатки к ящику, замаскировал ящик травой, чтобы не блестел на солнце, и выволок ящик весь целиком к своим. Радостно было, когда мои гранаты пошли дела делать, оглушая взрывом и поднимая в воздух вражеские шкуры.

И тут «ура-а-а!» с левого фланга. Подоспела нам помощь. Это третий батальон зашел противнику с фланга. Враг окончательно растерялся.

Вот тебе и окружение! Хотели окружить нас, — оказывается, сами попались.

От мощного штыкового удара наших бойцов на поле, далеко простиравшемся к верховьям Хайластин-Гола, остались груды японских трупов.

Политрук Ф. МЫСЛЯЕВ ВОЕННАЯ ПРИСЯГА

Полк получил приказ о выступлении.

Незадолго до посадки в вагоны комиссар полка тов. Куропаткин собрал политруков, парторгов и секретарей президиумов комсомола.

— По заданию командования, — сказал комиссар, — мы должны совершить сложный и ответственный марш. Надо подготовить к нему личный состав. Наша задача — неустанно разъяснять смысл и значение военной присяги. Напомните, что выполнять присягу — это значит образцово выполнять задания, беречь военное имущество, сохранять военную и государственную тайну…

Едва поезд тронулся, политруки и партийно-комсомольский актив приступили к работе. Под мерный стук колес велись задушевные беседы. Все быстрее мчался поезд вперед, а в вагонах партийные и непартийные большевики разъясняли все величественное значение клятвы воина Советской страны.

…Люди вышли из вагонов и приготовились к походу. Все, казалось, было в порядке, можно было тронуться в путь.

Но замполитрука тов. Кудряшев все же решил заглянуть еще разок в вагон — и правильно поступил: под одной полкой он нашел смятый экземпляр многотиражки.

На первом же привале тов. Кудряшев провел с бойцами роты беседу о военной присяге, о том, что народ и Правительство требуют от воина Красной Армии быть бдительным, свято хранить военную тайну. А потерянным или забытым экземпляром многотиражки могли воспользоваться шпионы.

Прибыв на фронт, мы начали широко пропагандировать военную присягу на основе героических примеров бойцов Халхин-Гола. Эти примеры мы черпали из фронтовой газеты «Героическая Красноармейская». С волнением слушали красноармейцы и командиры рассказ об отважном командире танковой бригады тов. Яковлеве, о мужественном пулеметчике Иване Рыбалке, о командире пушки Зелихове, о героях-летчиках.

…Недалеко от линий фронта, на западном берегу реки Халхин-Гол, принимали военную присягу новые бойцы, прибывшие к нам в дни, когда мы были на марше. Рядом рвались японские снаряды, грозно пудели моторы наших самолетов, вылетавших навстречу японским стервятникам, а в небольшой лощине советские патриоты один за другим торжественно приносили присягу.

Принесение присяги во время боевых действий произвело на всех неизгладимое впечатление. Все рвались в бой.

…16 августа в наш полк прибыл заместитель народного комиссара обороны, армейский комиссар 1 ранга товарищ Мехлис.

Бойцы узнали товарища Мехлиса и окружили его плотным кольцом.

— Понимаете ли вы, зачем сюда приехали? — спросил товарищ Мехлис у красноармейца тов. Маврина.

— Понимаю, товарищ армейский комиссар. Наше Правительство заключило с правительством Монгольской Республики Договор о взаимной помощи, и поэтому границы Монголии мы будем защищать, как свои собственные. Здесь, у Халхин-Гола, мы защищаем наши советские рубежи, от Байкала до Владивостока.

— Задачу вы понимаете правильно, а есть ли решимость ее выполнить? — спросил товарищ Мехлис.

— Есть такая решимость, товарищ армейский комиссар. Присягу принимали, что не пощадим своей крови, а если надо, то и самой жизни для полной победы над врагами. А у большевиков дело верное.

— BЫ КОММУНИСТ?

— Нет, я беспартийный… пока беспартийный, — ну, словом, беспартийный большевик.

Армейский комиссар 1 ранга Л. Мехлис среди бойцов Халхин-Гола

— Ну, а у вас каково настроение? — спросил товарищ Мехлис у группы красноармейцев.

— Неважное, — послышалось в ответ.

— В чем дело? Чем же вас обидели?

— А как же, товарищ армейский комиссар, на фронте воюют, а мы стоим на другой стороне реки и только издалека слышим, как другие стреляют. Разве не обидно? — ответил за всех красноармеец тов. Соловаров.

— Ну, если только в этом причина, то дело ваше поправимо, — сказал, улыбаясь, товарищ Мехлис. — По секрету скажу вам, товарищи, что в предстоящих в сбором времени делах для вас мы кое-что специально оставили.

Тепло распрощавшись, товарищ Мехлис уехал, пожелав боевого успеха.

Беседа с товарищем Мехлисом окрылила людей. И когда был получен приказ о переходе в генеральное наступление, в полку царило праздничное настроение — предвестник грядущей победы.

* * *

Пятый день шли упорные бои. Окруженные со всех сторон японские захватчики, чувствуя свою неизбежную гибель, яростно сопротивлялись и пытались во что бы то ни стало прорвать кольцо. В одном месте за барханом скопилось примерно около батальона японцев. Здесь они надеялись совершить прорыв.

Комиссар полка тов. Куропаткин во-время разгадал их намерение и решил энергичным ударом уничтожить противника. Но откуда взять людей? Снять с других участков — это значило ослабить атаку. Л ослаблять атаку нельзя, нельзя врагу давать передышку.

И комиссар принял решение: послать бойцов из резерва. Вскоре у подножья бархана собрались дегазационный взвод, разведывательная рота, химический взвод. Большинство из этих людей ни разу еще не ходило в атаку. Им нужен был опытный и волевой руководитель. Комиссар решил лично повести их в бой.

— Ясна вам задача, товарищи? — спросил бойцов тов. Куропаткин.

— Ясна, товарищ комиссар.

— Если задача ясна, — давайте выполним ее по-большевистски, как сказано в военной присяге. Повторим, товарищи, перед боем священные слова красноармейской клятвы.

Много раз слышали и читали бойцы эти слова, но в эту минуту они звучали в устах комиссара и бойцов особенно торжественно и многозначительно.

— За Сталина! За Родину! Вперед, товарищи! — воскликнул комиссар, и красноармейцы лавиной пошли на врага.

Японцы открыли сильный пулеметный и ружейный огонь, бросали гранаты. Тов. Куропаткин шел впереди. Красноармейцы следовали за своим комиссаром.

Японцы кинули в комиссара две гранаты. Одну из них тов. Куропаткин бросил обратно в японский окоп, кинулся к второй, но уже было поздно. Граната разорвалась у него в руках. Обливаясь кровью, он упал на землю, последними его словами были:

— Вперед, товарищи! Помните присягу…

Бойцы помнили! Спустя несколько минут бархан был взят, а скопление японцев уничтожено.

Мы будем вечно хранить в памяти образ несгибаемого большевистского комиссара тов. Куропаткина, учившего нас личным примером честно и самоотверженно выполнять военную присягу, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом.

Опыт приходит со временем. В первом бою некоторые бойцы, не разобравшись в обстановке, намеревались уйти с передовой линии огня.

Инструктор пропаганды старший полит рук тов. Кулаков во время одного из боев увидел, что некоторые новички ушли с переднего края, направляясь к лощине:

— Вы куда, товарищи красноармейцы? — сказал им тов. Кулаков. — Разве вы не помните присяги? Разве вы не помните, что того, кто нарушит торжественную присягу, постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся?

Одно только напоминание о военной присяге заставило людей встряхнуться и крепко взять себя в руки. Бойцы вернулись на передний край. В следующих боях они уже действовали отважно и бесстрашно.

Мы использовали для пропаганды присяги каждую свободную минуту.

Во время одной из передышек красноармейцы Позон и Садовенко рассказали об эпизоде из. последних боев.

Тягач, пробираясь через бархан, зарылся глубоко в песок. Как ни старались тт. Позон и Садовенко сдвинуть с места машину, им не удавалось этого добиться. Тем временем стемнело, наступила безлунная ночь. Красноармейцы засели в тягаче. Сначала они отстреливались, но вскоре вышли все патроны. Последние два патрона тт. Позон и Садовенко оставили для себя. Живыми они решили в плен не сдаваться.

Японцы, подойдя к тягачу, стреляли в упор, пытались киркой и ломом взломать люк, но безуспешно. Потом они вздумали поджечь тягач, — Ничего не вышло. Целую ночь японцы, словно крысы, ползали по тягачу и ничего не могли с ним поделать. На рассвете наши пехотинцы перешли в атаку и выручили обоих храбрых бойцов.

— Мы действовали так уверенно, — закончил свой рассказ тов. Садовенко, — потому что не переставали думать о своем долге перед Родиной, потому что помнили военную присягу. Мы клялись всемерно беречь военное и народное имущество. Могли ли мы ради личной безопасности оставить тягач японцам? Нет! Тягач нам нужен, он государственный, народный, значит надо во что бы то ни стало его отстоять!

Таков облик советских патриотов, самоотверженно выполняющих принятые обязательства перед Родиной.

* * *

В самой сложной обстановке боя политработники нашего полка неустанно пропагандировали и разъясняли значение и смысл военной присяги воина Красной Армии. У каждого политработника, парторга, комсорга, по примеру комиссара тов. Куропаткина, всегда был с собой текст присяги — замечательного документа сталинской эпохи, воспитывающего в людях стойкость, мужество, бесстрашие в бою, вдохновляющего красноармейцев! и командиров на героические подвиги во имя всепобеждающего дела Ленина— Сталина.

К. СИМОНОВ БАИН-ЦАГАН

Посвящается Герою Советского Союза майору Михайлову

(Рассказ танкиста)

Красноармеец Н. ДАМАСКИН ЗАПИСКИ АРТИЛЛЕРИСТА

В конце мая 1939 года нас призвали на сбор. В Красной Армии я не был десять лет, с 1929 года. «Ну, — думаю, — надо подучиться, а то уже и пушку забыл».

Приехали мы, увидели орудия, — и глазам своим не поверили. Невиданные, совсем иной конструкции пушки стояли на полигоне. Ствол короткий, колеса на резине. Ну, значит, придется заново учиться!

12 июня для меня был великий день. Я принял воинскую присягу, дал клятву на верность своему народу. А вскоре мы получили приказ выехать на восток. В пути изучали доклад товарища Сталина и речь товарища Ворошилова на XVIII съезде партии. Из газеты «На боевом посту» узнали о японской провокации у реки Халхин-Гол. «Эх, — думаем, — направили бы нас туда!» Выгрузились на одной из далеких станций и двинулись дальше пешим маршем. Вскоре стало ясно, что мы идем как раз туда, куда так желали.

Путь был труден. Шли безлюдными степями Монгольской Народной Республики 700 с лишним километров. Шли ночью, а днем отдыхали. Случалось, на дневках не было воды, и чтобы напоить коней, приходилось ездить за 12 километров. Жара становилась все сильнее. Кони вязли в песках. Мы простились с нашими боевыми друзьями и пересели на машины.

20 июля впервые увидели над собой — японские самолеты. Они пытались бомбить нас. Наши «ястребки» быстро заставили их удрать восвояси.

25 июля на рассвете благополучно переправились через реку Халхин-Гол. Она часто обстреливалась японцами из орудий, особенно утром и вечером. Был дождь, грязь. Мы помогли застрявшим машинам с пушками подняться в гору и потом остановились, ожидая приказа.

Пришел лейтенант Басов и сообщил, что наш третий взвод действует отдельно со вторым батальоном. Батальон уже находился на передовой позиции. Снова двинулись в путь. Едем, как и раньше. Разница лишь в том, что вокруг рвутся снаряды и даже пули свистят. Но я и все мои товарищи чувствуем себя храбро. Главное, хочется поскорее вступить в бой.

Подъехали к сопке, занятой нашей пехотой. Откатили пушки, сгрузили часть снарядов, а машины отвели в надежное укрытие. Энергично занялись оборудованием огневой позиции.

Лейтенант Басов выбрал позицию в кустах, где легче было маскироваться. Едва мы расположились, как вблизи стали падать вражеские снаряды. Один упал в двух метрах от Вшивкова и Долгих, но, к счастью, не разорвался. А японцы, слегка прощупав кусты, тотчас же перенесли огонь влево, не причинив нам никакого вреда.

Окопались. Боевой наш командир тов. Бойченко определил цель, дал указания. Орудие Заякина начало стрелять. Снаряды рвались близко, сразу же за сопкой. Значит японцы находятся не дальше как в полутора километрах. Пристрелка готова.

Вечером враг собирался пойти в атаку. Это заметили с наблюдательного пункта тов. Бойченко и его храбрые разведчики Бушуев и Гилев. Мы открыли огонь. Группировка японцев рассеяна, уничтожен один пулемет.

— Пехота повеселела и аплодирует, — сказал тогда Бойченко.

Пробовали японцы еще раз пойти в атаку, и опять мы их сбили. К вечеру враг открыл сильный артиллерийский огонь. Ведь мы уже достаточно дали о себе знать. Японская артиллерия била подряд полтора часа, осыпая снарядами все кругом. Снаряды рвались рядом с моим окопом, так что осыпалась земля. У Вшивкова побило осколком винтовку, у Микова порвало шинель. Один обессилевший осколок угодил прямо в грудь бойцу Долгих. Толкнул — и только.

Вот один снаряд упал у самого того окопа, где находится пятое орудие. «Ну, — думаю, — побьет кого-нибудь». Тишина. Все молчат, ждут. Разрыва так и не последовало. Многие вражеские снаряды не рвались, и мы подумали, что это помощь наших братьев — рабочих Японии. Так оно и оказалось. Когда вскрыли некоторые неразорвавшиеся снаряды, то находили в них листовки, а вместо взрывчатого — песок. В листовках было написано: «Чем можем, помогаем».

Все кончилось благополучно: пушки все целы, люди — тоже. Я чувствовал себя во время обстрела отлично. Все время укреплял свой окоп, чаще обычного курил.

Ночью командир Басов решил сменить позицию. Он выбрал место в удобной лощинке. Здесь имелось неплохое укрытие, удобнее было держать запас снарядов. А то на прежней позиции приходилось во время стрельбы таскать снаряды под пулеметным и артиллерийским! огнем противника.

На новой позиции мы простояли до 19 августа, т. е. 24 дня. Сделали для себя блиндажи, закрыв их ящиками с песком. А Сережа Ощепков, — тот устроил их даже в три ряда. Били по врагу крепко, мы не дали ему ни одной атаки совершить. Рассеивали японцев огнем еще в те минуты, когда они пробовали только группироваться.

Как только у японцев замечалось оживление, пехота просила: «Дайте огонька им, Бойченко». В любое время дня и ночи мы не отказывали в этой просьбе, и наш взвод пользовался большим авторитетом у пехоты.

Жили ладно и сытно. Воды хватало. Могли даже мыться с головы до пят. Тов. Шашмурин выпускал боевой листок, в котором отражались наши позиционные дела. У всех на уме было одно: когда же, наконец, пойдем в наступление, чтобы до конца разделаться с надоедливым врагом и вышвырнуть его с территории Монгольской Народной Республики? Нам говорили: «Погодите, наступит и час расплаты. А врагов нужно не выгонять, а уничтожить всех до единого».

Ночью 19 августа был дан приказ погрузиться и ехать вперед, на новые позиции. Пришли машины. В самый момент погрузки снарядов, — а нам надо было погрузить четыре машины, — враг открыл минометный и пулеметный огонь. Пули свистели рядом, мины рвались, но медлить было нельзя. Приказ был выполнен под огнем противника.

С рассветом мы расположились на горе и увидали, что долгожданный день общего наступления настал: на левом фланге уже шел горячий бой. Двинулись и мы, опять отдельно от батареи. Переправились через Халхин-Гол на левом фланге, у развалин. После переправы предстоял трудный путь песками. Пришлось двигать машины по доскам.

С 20 по 23 августа мы громили группировку врага. Он крепко устроился. Но наши части и монгольская кавалерия уже окружили его логово и отрезали от тылов.

Заместитель политрука тов. Сафронов проводит политинформацию среди бойцов орудийного расчета

23 августа несколько наших батарей, — а всего до 60 орудий — в течение сорока минут вели огонь по вражеским блиндажам, после чего там еще прошлись танки и огнеметы. Можно было полагать, что в расположении врага остались одни могилы.

На следующее утро мы двинулись дальше и действительно никого уже не встречали на своем пути. Повсюду были только брошенные окопы, валялись на дороге трупы. Японцы удирали, собираясь в одну кучу и побросав все свои запасы: шубы, одеяла, валенки, продовольствие и даже вино. Враг бежал так поспешно, что его не могла догнать наша разведывательная рота.

К 25 августа японцы сгрудились на сопке Песчаной, на сопке Ремизова, во всех прилегающих к ним ложбинах. Они оказались в крепком кольце, но еще отбивались. У них еще хватало пушек, минометов, пулеметов. Стала чаще появляться и японская авиация.

26 августа наш взвод поработал на славу. Стреляли целый день, только вечером пришлось прекратить огонь — наши двинулись в наступление. Заякин дал 303 выстрела за день, а я— 310. Но вот уже в сумерках тов. Бойченко зовут к телефону.

Говорят, что замечены пушки противника. Бойченко скомандовал: «Приготовиться!» Через десять минут шестому орудию, то-есть моему, приказано было: «Огонь!» В течение каких-нибудь двадцати минут я дал 105 выстрелов. Пушки и зарядные ящики врага были разбиты вдребезги, а расчеты зарылись в песок с разбитыми черепами. Мы сами видели все это 29 августа, когда проходили мимо.

Здорово поработали у нас ящичные. Ведь 718 снарядов — это 120 ящиков. Только успевали подвозить без взрывателей, быстро сгружали, заряжали и подносили к орудию.

27 августа мы снова били врага, уничтожили еще одну пушку. Дальше стрелять с закрытой позиции уже становилось трудно: кругом были свои войска.

29 августа лейтенанты Бойченко и Басов повели нас дальше. Враг сгруппировался на сопке Ремизова. Поехали на сопку Песчаную, что рядом с сопкой Ремизова, и возле нее встали. Мне было приказано катить свое орудие на сопку — метров 60 в гору. Песок неимоверно вязкий, но докатили быстро, потому что нам помогли связисты и расчет пятого орудия.

Логово японцев находилось на виду, в 300–400 метрах. Бойченко уже указывает, куда бить. Навожу. Требуется величайшая точность. Ведь всюду наши: и налево, и направо, и за горой. Если недолет, — в своих угодишь, а перелет — тоже. Ударил я в самый лог, прямо в нору попал. Там раздался крик, японцы побежали. Бойченко кричит:

— Бей скорее!

Бью, как успевают заряжать. Летят вверх ногами японцы; многие из них прямо на виду выскакивают из траншей и бегут. А на сопке пулемет, он их тоже потчует. После каждого выстрела пушка на полметра лезет лафетом в песок — успевай только отскакивать. Сам я ползаю на коленях, высунуть голову нельзя. Враг жарит из пулемета, мешает таскать снаряды с машины на гору, а снаряды носили все разведчики, связисты, расчет пятого орудия. Командир Щукин, правильный Долгих и ящичный Фуканов стоят у правила, вытаскивают после каждого выстрела пушку из песка.

В общем пушка работала хорошо. Вот замолчал и пулемет. Японские пулеметчики убежали.

Приказ командира батальона: «Прекратить огонь!» Идут наши в атаку. Снова японцы бегут в свои норы. Опять открыли они огонь из пулемета. Нельзя нам и головы поднять. Эх, жаль! Вижу отлично, куда забежали, но стрелять — нет приказа.

В этот жаркий день не успели прикончить врага, спустились с. горы, отошли метров на 200 и заночевали. 30 августа спозаранку снова выступили на прежнюю позицию. Нашли здесь раненого японского офицера. Откуда-то приполз ночью, обе ноги у него были перебиты ниже колен. Сняли с него пистолет, а в карман не посмотрели. Там у него была ручная граната, и он попытался ее бросить в нас. Вот какой враг! Успели вовремя вышибить у него гранату, а самого офицера отправили в штаб части, как приказал командир.

30 августа стреляли мало. В этот день пехоте был дан приказ докончить врага. Я выпустил 60 снарядов, уничтожил вражеский пулемет. Вечером пехота со всех сторон сжала японцев и ночью в атаке доколола их остатки штыком, добила гранатами.

Приказ — не выпустить из пределов Монгольской Народной Республики ни одного живого врага — был — выполнен.

Красноармеец Е. ГЕХМАН ЗАМЕТКИ ПАРТОРГА

Орудие стояло, склонившись на одно колесо. Больно было смотреть на это.

…В пути больше других волновался красноармеец Старичков. Почти на каждой остановке поезда он выбегал из вагона, взбирался на платформу и заботливо ощупывал крепления. Возвращаясь в вагон, он обычно говорил:

— Все в порядке. Ну и стрельнем же мы! Врагу тошно станет.

А тут, почти у самой цели, недалеко от фронта, орудие повреждено. Виновник аварии красноармеец Герасимов стоял бледный, с закушенными губами. Меньше всего он думал о взыскании, которое на него наложат. Ему было до боли обидно, что он подвел товарищей, наложил пятно на батарею.

— А кто знал, что надо было смотреть на хомуты, — оправдываясь, говорил он.

Случай с орудием оживленно обсуждался красноармейцами.

— Двумя орудиями будем только стрелять, а на другие два орудия и рассчитывать нечего, — раздавались голоса.

Дело было вот в чем. Батарея выехала на фронт с четырьмя орудиями. Два орудийных расчета были укомплектованы кадровыми красноармейцами второго года службы, а два других — бойцами приписного состава, из которых многие впервые встретились с такой техникой.

Когда тронулись в длинный путь по степям Монголии, красноармейцу приписного состава тов. Герасимову приказали сидеть на тормозном сидении орудия и разъяснили:

— Когда едете на уклон, тормозите. Следите за валами и клиньями, чтобы не потерять их. И вообще, чтобы все было в порядке…

Герасимов видел, что хомуты сбились набок, а рессоры сгрудились на одной стороне, но не понял значения происшедшего. В результате — авария.

Перед выездом на фронт командованию пришлось сделать некоторую перестановку людей. В орудийные расчеты попали прибористы, разведчики, связисты.

Старым кадровикам казалось, что новички подведут их в бою, помешают показать высший класс стрельбы.

Ясно было, что с такими настроениями нельзя итти в бой. Надо было вдохнуть в каждого чувство непоколебимой веры в свои силы и в силы товарищей.

С этого и начала свою работу низовая партийная организация. На партийном собрании коммунисты, недавно пришедшие в батарею, рассказали о своих трудностях и о том, в какой помощи они нуждаются. «Помогите нам, и первый бой мы встретим в полной готовности», — сказали они.

Собрание посоветовало коммунистам обратить особое внимание на вновь прибывших, оказывать им всемерную помощь, окружить их доверием.

Через два дня четвертый орудийный расчет привел орудие из походного положения в боевое одновременно с другими товарищами.

Это обрадовало весь личный состав батареи. А когда на следующее утро батарея открыла огонь по самолетам противника всеми четырьмя орудиями, почувствовался настоящий праздник.

После стрельбы к новичкам подходили кадровые красноармейцы и весело расспрашивали:

— Ну, как стрелялось? Что, в ушах звенит? Ничего, пройдет. В лагерях, когда мы в первый раз стреляли, у нас тоже гудело в ушах. А стреляли хорошо… Молодцы!

Коммунисты беседовали с каждым бойцом и младшим командиром, разъясняли важность и значение товарищеской взаимопомощи. Наши беседы помогли. Когда красноармеец Ходжаев научился устанавливать трубки на снаряды, это было радостным событием для всего орудийного расчета. Ходжаев гордился тем, что овладел техникой своего дела; его товарищи радовались тому, что у них есть еще один квалифицированный установщик трубок.

* * *

Еще по дороге на фронт мы встречали многих красноармейцев, которые радостно приветствовали нас.

— Здорово, зенитчики! — говорили они нам, — сбивайте японцев, а то сволочи надоели. Воздух портят…

В лагерях мы стреляли неплохо, и многим из нас казалось, что после каждого нашего залпа будет валиться японский самолет. Ведь в лагерях почти после каждой стрельбы летчик сбрасывал пробитый конус.

…Безоблачное монгольское утро. Вдали слышен гул мотора… Чьи самолеты? Никто точно сказать не может. Может быть, свои. А может быть, вражеские. Уши еще не привыкли отличать своих от чужих по звуку мотора.

Наконец, показались самолеты, и мы убедились, что это японские. Открываем огонь. Снаряды ложатся кучно, недалеко от самолетов. Японцы быстро ломают строй и летят в одиночку. Мы продолжаем стрельбу по одиночному истребителю. Вдруг японский самолет накренился набок и начал быстро падать вниз.

— Самолет сбит! — воскликнул разведчик-наблюдатель.

Все жадно наблюдали падение врага. Но в двухстах метрах от земли японец вдруг выровнялся и удрал. Видимое падение было всего лишь уловкой коварного врага.

Вскоре противник изучил зону досягаемости нашего огня и изменит тактику. Как только он достигал этой зоны, японцы распыляли свой строй и старались пробираться в наш тыл отдельными звеньями, по разным направлениям.

Это для нас было неожиданностью. В лагерях мы привыкли, что самолеты идут точно по курсу, на одной высоте, никуда не сворачивая. А здесь они извиваются, виражируют, пикируют, рассеиваются небольшими группами по всему небосклону…

Вот налетела эскадрилья японцев. Наткнувшись на наш заградительный огонь, они быстро рассыпались в разных направлениях. По какому из самолетов вести огонь? Командир батареи указал на одну цель.

Прибористы начинают измерения. Вдруг разведчик-наблюдатель, заметив, что один из самолетов летит по направлению к огневой позиции, начинает кричать:

— Противник на батарею! Вот он совсем близко…

Прибористы начинают ловить новую цель… В это время командир-огневого взвода увидел, что одно звено бомбардировщиков настойчиво пробирается к штабу соединения. Командир взвода управления на другой стороне тоже заметил группу самолетов, рвущихся вперед.

Орудие на огневой позиции

В итоге прибористы дезориентированы, каждый прибор ведет наблюдения заразными группами самолетов, и батарея открывает огонь с большим опозданием.

Ясно, что при такой постановке дела самолетов не собьешь. Закончив безрезультатную стрельбу, люди нервничали, ругались между собой. Огневики считали, что виноваты прибористы, у которых не получалось совмещения в решительную для стрельбы минуту. Прибористы винили дальномерщиков, которые неправильно и поздно определяют высоту самолета. Дальномерщики, в свою очередь, валили все на разведчиков, которые слишком? поздно докладывают о появлении цели, и т. д.

А виноваты были все. Не было сработанности и четкой слаженности в работе батареи, не было четкой и спокойной команды. Зато много было суеты. Приходилось помогать людям разобраться в своих ошибках, вскрыть их причины.

…Когда стемнело, в одном из укрытий собралась низовая партийная организация. Командир батареи член партии т. Брызгалов сообщил собранию о выполнении боевой задачи.

Члены и кандидаты партии дополнили наблюдения командира. Собрание дало каждому почувствовать, что, раз причины ошибок ясны и пути к их устранению изведаны, победа будет обеспечена.

Это настроение коммунистов передалось всему личному coставу. Наутро мы собрали комсомольцев, рассказали им об итогах партийного собрания.

Люди воодушевились, у них поднялось настроение. В этот день «мы сбили первый самолет.

Парторганизация батареи не испугалась первых неудач, не ударилась в панику, а спокойно разобралась в ошибках и научила людей исправлять и устранять их.

* * *

В боях люди закаляются и совершенствуются. Этот рост идет не только по линии боевой выучки. Растет политическое самосознание, политический уровень и кругозор.

У нас есть отдельные красноармейцы, которые в мирных условиях со скучным и безразличным видом сидели на политинформациях, редко брали газету в руки.

На фронте эти товарищи стали неузнаваемыми. Газеты прочитывались до последней строчки. На политинформациях бойцы задавали вопросы, показывающие глубокое понимание международного положения и умение красноармейцев увязывать события на фронте со всем, что происходит в мире.

Отсутствие своевременной информации о положении на фронте (иногда были такие случаи), перебои в доставке газет переносились труднее, чем промедление в доставке пищи.

Газеты доставлялись случайно: или комиссар приедет, или поедут за продуктами и захватят с собою газеты. Между тем нетрудно было выделить специальную — машину и одного человека, который ежедневно доставлял бы газеты в подразделения.

Чтобы удовлетворить возросший интерес к политической информации, политруки и партработники должны еще в мирных условиях больше работать над собой, больше читать. В боевой обстановке не всегда достанешь нужную литературу.

Наступило 6 августа — годовщина Хасана. Политрук и парторг должны знать подробно о хасановских боях, ибо вопросы задаются самые разнообразные. Бойцы хотят провести параллель между событиями у Хасана и сегодняшним положением на фронте. Это законное желание, и ему надо итти навстречу.

18 августа — День авиации. 6 сентября — Международный юношеский день. По всем этим вопросам надо проводить беседы, причем беседы глубокие, содержательные. И все это приходится проводить… по памяти. Московские газеты о годовщине Хасана мы получили только 21 августа. Хорошо было тому, кто в мирной обстановке засиживался в библиотеке, кто больше читал…

После боя старший политрук П. В. Храпкин дает рекомендации для вступления в ВКП(б) (слева направо): младшему командиру А. Бар, зам. политрука В. Гнездовскому и старшине Д. Агееву

И еще о неиспользованных возможностях: все культурное имущество батареи составляли 1 патефон, 10 пластинок к нему, 2 комплекта шашек и 1 гармошка… Мало!

В свободные минуты (а таких, особенно за время ведения обороны, было немало) бойцы заводят патефон, и в который раз раздается голос Утесова: «Раскинулось море широко!!»

В такие минуты с сожалением отмечаешь отсутствие радиоприемника. Неизвестно почему, но радио далеко не в почете у наших политработников, к нему установилось какое-то пренебрежительное отношение.

Между тем радио может сыграть в боевой обстановке большую роль в улучшении политической и культурной работы.

…На 28 августа было назначено открытие IV Внеочередной сессии Верховного Совета СССР. Четыре дня подряд ко мне приходили бойцы, и все спрашивали, не знаю ли я, что происходит на сессии, какие вопросы обсуждаются. С подобным вопросом я обращался к секретарю партбюро, к комиссару дивизиона. Никто ничего определенного не мог ответить. Только 6 сентября мы получили текст докладов товарищей Молотова и Ворошилова.

При наличии радиоприемника мы обо всем узнали бы на четверо суток раньше. Вопрос этот легко разрешить: в каждом ленинском уголке есть радиоприемник, в каждой зенитной части имеется зарядная станция для аккумуляторов.

Некоторые стараются увильнуть от возни с радиоприемником. Возни, говорят, много с ним, хлопот не оберешься.

А все же стоит похлопотать. Труды окупятся стократно.

* * *

В боевой обстановке время для партийно-политической работы приходится выкраивать буквально минутами. Вот, примерно, идет беседа на тему «Войны справедливые и несправедливые». Вдруг с наблюдательного пункта сообщают: «Слышен шум мотора над четырнадцатым!»

Это японцы. Раздается команда: «К бо-ю! Включить ток!» И все мгновенно разбегаются по своим окопам. Через несколько минут батарея открывает огонь. Орудия стреляют метко, дружно.

Японцы убираются восвояси.

Через некоторое время все снова собрались в условленное место, и беседчик начинает:

— Итак, товарищи, мы остановились с вами…

Этой мобильности в политической работе мы добились не сразу. Приходилось переучиваться, вернее — отучиваться от некоторых дурных привычек, выработавшихся в мирных условиях, — от медлительности, от неповоротливости.

В первые дни по приезде в район боевых действий президиум комсомольской организации! не мог закончить свое дважды прерванное заседание. На зимних квартирах секретарь президиума знал, что раз по плану в такие часы должно быть заседание, нужных ему людей никто отвлекать не будет, от наряда в эти дни можно их освободить и т. д. А тут противник, не считаясь с планами комсомольской работы и заседаниями президиума, высылает самолеты звено за звеном».

Вот почему в мирных условиях надо приобретать опыт и навыки проведения партийно-политической работы в любых условиях.

К этому надо приучать не только политработников, не только докладчиков и беседчиков, но и весь личный состав, всех слушателей.

Политический рост людей в условиях боя вызывает у них законное желание еще теснее сблизиться с большевистской партией, желание вступить в ее ряды.

Наибольшее число заявлений мы получили не перед боями, а после боев. Это легко объяснимо. Каждый человек в боях проверял свои личные качества, и заявления о вступлении в партию он подает, доказав свою беспредельную преданность Родине и партии Ленина — Сталина.

Мы столкнулись в этом деле с некоторыми трудностями. В батарее только два члена партии, имеющие по уставу право давать рекомендации в партию. Третью рекомендацию давала комсомольская организация.

Но один из этих членов партии, выдав несколько рекомендаций, заявил:

— Я не могу брать ответственность за всех людей. С меня хватит.

Правильна ли такая позиция? По-моему, нет. В боях люди проходят особую проверку.

В бою за один день человека легче узнать, чем в обычных условиях за долгие месяцы.

А что может быть для большевика почетней, чем отбор в ряды партии лучших людей нашей Родины, закаленных в бою, с оружием в руках доказавших свою непоколебимую верность делу коммунизма?

* * *

Во время боев наша партийная организация численно утроилась, батарея стала в основном комсомольской, — это свидетельствует об авторитете партийной организации, о ее связи с массами.

В дни боев в районе военных событий партийная организация нашей батареи за короткий срок сплотила вокруг себя весь личный состав и была верным помощником командира. Батарея заняла первенство среди зенитной артиллерии фронта.

Батальонный комиссар Ш. ГИЗАТУЛИН ПРИЕМ В ПАРТИЮ НА ФРОНТЕ

D бою проверяются люди. Все моральные силы человека раскрываются под огнем до конца. Любовь к Родине, мужество и твердая воля — вот те качества, которые с особой силой проявились у бойцов, командиров! и политработников в боях на реке Халхин-Гол.

Советский человек в открытой схватке с врагом особенно глубоко чувствует, как дороги ему социалистическая Родина, родной народ и партия Ленина — Сталина. И тогда годами зревшие — чувства и мысли сливаются в одном горячем желании — быть в рядах большевистской партии.

Нетрудно поэтому понять радость бойцов и командиров, когда им стало известно, что начальник Политического управления Красной Армии тов. Мехлис разрешил коммунистам давать рекомендации людям, отличившимся в бою, даже в том случае, если они знают их менее года. Это еще больше усилило поток заявлений о приеме в партию и комсомол. У нас за короткое время 75 человек подали заявления о приеме в ряды ВКП(б) и 98 — в члены ВЛКСМ.

Красноармеец Корсаков Василий Иванович пишет в заявлении перед боем: «Прошу парторганизацию принять меня в кандидаты партии. Выполняя ответственную задачу, поставленную нашей партией, Советским) правительством и всем советским народом, я буду ее выполнять до победного конца, честно, добросовестно и храбро, как подобает коммунисту. И пусть знают презренные враги, что против них борются большевики, которые свое начатое дело доводят до победного конца. Я хочу итти коммунистом в бой на окончательный разгром врагов. Если придется отдать свою жизнь в борьбе за дело партии Ленина — Сталина, то прошу считать меня коммунистом».

Мы не ждали, понятно, когда представится возможность в удобной и спокойной обстановке оформлять документы и проводить партийные собрания. Всякий раз, как поступали к нам заявления, секретари партийных бюро шли на передовую линию, беседовали с товарищами.

Секретарь партбюро товарищ Чехранов с первых же дней сам записывал начерно анкетные данные, а потом, где-нибудь в укрытии, окончательно оформлял документ. Мы тотчас же порекомендовали и другим партийным организациям действовать по методу товарища Чехранова. Это дало возможность правильно оформлять дела вступающих в партию.

Заявления о приеме в ВКП(б), автобиографии и рекомендации на передовой линии мы разрешали писать химическим карандашом. Я считаю, что это вполне допустимо в боевых условиях. Другое дело — окончательное оформление материалов. Тут уже никаких отступлений от существующих правил быть не должно, и секретари партийных организаций обязаны следить, чтобы документы эти писались только чернилами.

На фронте не всегда возможны общие собрания членов партии. Нередко поэтому мы созывали делегатские собрания. Сколько делегатов и кого именно можно вызвать без ущерба для выполнения боевой задачи? Это устанавливали секретари партийных бюро вместе с командиром и комиссаром части.

В решениях делегатских собраний должна быть выражена воля всей партийной организации. Поэтому готовить делегатское собрание нужно еще более тщательно, чем обычные. Большую роль здесь играет партийный актив. Он должен каждого коммуниста познакомить с повесткой дня, с каждым побеседовать, обменяться мнениями, сообща подготовить практические предложения и т. д. Если так пройдет подготовка делегатского собрания, то делегаты будут в своих выступлениях выражать не только свое личное мнение, но и мнение всех коммунистов подразделения.

Политбеседа на артиллерийских позициях в перерыве между боями

На 12 июля в районе командного пункта было назначено делегатское собрание. Но в этот день противник с раннего утра начал артиллерийский и минометный обстрел. Заседать в этом районе пункта оказалось невозможно. Недалеко от командного пункта, за бугорком, было спокойнее. По предложению комиссара, коммунисты по одному перебежали на новое место.

Когда все коммунисты собрались, секретарь партийного бюро тов. Петров под визг пуль и разрывы снарядов открыл собрание.

«На повестке дня один вопрос — разбор заявлений о приеме в ВКП(б)», — говорит он.

Начинается деловая работа, разбирают каждое заявление в отдельности. Всем присутствующим хочется сказать свое мнение о товарище.

Успели разобрать четыре заявления, и вдруг команда: «Отразить атаку противника». На этом собрание временно прерывается.

Были и такие моменты, когда нельзя было собрать даже делегатское собрание. И в таких случаях мы не задерживали разбор заявлений: ведь, товарищи пишут, что они хотят итти в бой коммунистами. В таких случаях принимали в партию путем опроса коммунистов. Практически это делалось так: вот наша часть готовится к наступлению; противник ведет усиленный артиллерийский и пулеметный огонь. В этот момент к секретарю бюро прибегает красноармеец с заявлением. Он пишет: «Прошу принять меня в партию. Хочу итти в бой коммунистом, буду бить врага беспощадно. Звание кандидата партии оправдаю с честью».

Подготовить собрание невозможно, и секретарь бюро решает разобрать заявление путем опроса. Он идет по экипажам, знакомит каждого члена партии с материалами.

«Да, хороший товарищ, — говорят коммунисты, — он не раз был в атаках и смело громил японцев. Считаем, что он достоин быть в рядах нашей партии». Коммунисты подписываются в протоколе. Секретарь идет к другим товарищам. Все высказываются за то, чтобы принять в партию. Но не успел секретарь сообщить ему результат разбора заявления, как боевая машина стрелой устремилась вперед, на разгром врага. Секретарь бюро, заняв место в своей боевой машине, помчался в бой. Такие эпизоды партийной жизни были нередки в боевом обстановке.

Члены партийной комиссии тоже выезжали на передовые позиции. Чтобы не отрывать красноармейцев и командиров от выполнения боевых задач, их вызывали по одному за укрытие или в окоп и тут же разбирали заявления. Ни бомбежка с воздуха, ни артиллерийский и пулеметный огонь не могли остановить работу партийной комиссии. Непосредственно в окопах, на передовой линии, комиссия разобрала 78 заявлений. Остальные заявления были разобраны в ту пору, когда части находились на отдыхе.

Главные затруднения у нас были с выдачей партийных документов. В мирной обстановке каждый вступающий в партию представляет в политотдел фотографии для партийного билета и для учетной карточки. Но требовать в боевой обстановке, чтобы каждый сам похлопотал об этом, было бы смешно и дико. Пришлось поэтому организовать фотографирование людей. К сожалению, у нас ни в политотделе, ни в парторганизации не оказалось фотоаппаратов. Да и снимать никто не умел. Выручил начальник связи одного из батальонов, товарищ Чугунов, у которого была «лейка» и фотоматериалы. По указанию начальника политотдела, он ходил на передовые линии, прямо в окопе фотографировал товарищей. Проявлял и печатал он в окопе, в районе командного пункта, накрывшись плащом-палаткой.

Неподалеку от передовых линий находился инструктор политотдела по партийному учету. Специально для него была врыта в землю палатка, в которой он по многу часов работал, заполняя партийные документы. Выдача партийных билетов производилась прямо на передовой линии. Для этого начальник политотдела выезжал вместе с инструктором в броневой машине на линию огня и здесь вручал товарищам партийные билеты и кандидатские карточки.

Заявление красноармейца М. Федотова о приеме в члены ВКП(б)

Невозможно описать радость товарищей, в огне завоевавших право стать в ряды коммунистической партии и под пулями получивших партийные документы. Любо было им с партийным билетом в грудном кармане итти в бой за большевистское ленинско-сталинское знамя.

Серьезнейшим делом партийной работы в боевой обстановке является хранение партийного хозяйства. В каждом политотделе есть хорошие сейфы. Был он и у нас, но взять его с собой мы, естественно, не могли. Вещь эта хороша для мирной обстановки. Кроме того, совсем нецелесообразно возить все партийное хозяйство в район боевых действий и тем самым подвергать его различным случайностям. Поэтому я считаю необходимым, чтобы, кроме сейфа, в каждом политотделе был небольшой железный ящик для хранения партийного хозяйства в боевой обстановке. Железный ящик, как будто мелочь. Но попробуй без нее обойтись! Уже в мирное время мы обязаны продумать «все мелочи, все детали. Иначе они могут серьезно тормозить партийную работу в боевой обстановке. Надо быть запасливым. Каждому секретарю следует иметь небольшой фанерный ящик размером 25 X 40 сантиметров и вышиной в 6 сантиметров для ручек, карандашей, для бумаги, анкет и дорожной чернильницы. Этот же ящик послужит для секретаря столом, когда он в окопах будет оформлять партийные документы.

В боевых условиях секретарь партийной организации на месте сидеть не будет. Но где именно он должен находиться, на этот счет у нас вначале были разные мнения. Я считаю бесспорным, что секретарь бюро должен заниматься прежде всего партийной работой, руководить коммунистами своей организации, принимать заявления и помогать товарищам оформлять документы и не становиться в положение бойца, когда этого не требует обстановка.

В одной из частей мы имели такой факт. Военком направил секретаря бюро в роту, чтобы помочь политруку. Военком сказал при этом: «В роте будете работать до моего вызова». Секретарь ожидал вызова пять дней, и за это время он, конечно, оторвался от партийной работы в части, не мог конкретно руководить низовыми организациями и собирать заявления о приеме в партию. Практика прикрепления секретарей к отдельным ротам не оправдала себя. Политорганы должны заботиться, чтобы секретарь партбюро был постоянно связан со всеми партийными организациями, не отрывался от них. А когда потребуется, он с винтовкой в руках поведет бойцов в атаку.

Партийные организации в боевой обстановке занимались не только приемом в партию. Они ставили и обсуждали множество политических и практических вопросов. Коммунисты своей упорной работой еще теснее сплотили красноармейцев и командиров вокруг партии Ленина — Сталина. Они были всегда впереди и, воодушевляя бойцов своим личным примером, вели их в бой.

Политрук, М. ГУДКОВ КОМСОМОЛЬЦЫ В БОЮ

Секретарем комсомольской организации нашей части я был избран в бою. Воспользовавшись первой же «мирной передышкой», когда часть вышла из боя-и находилась в резерве, я созвал членов бюро ВЛКСМ, познакомился ближе с ними и тут же раскрепил по низовым комсомольским организациям. Первое, что нужно было сделать, — это учесть комсомольцев. Списка я не имел: мой предшественник был тяжело ранен и срочно отправлен в госпиталь. Впрочем, и список меня мало устраивал. В боевой обстановке нельзя доверяться бумажке, надо, как это ни сложно, установить личную связь со всеми комсоргами, активистами и по возможности рядовыми комсомольцами.

Три дня — 18, 19 и 20 июля — я знакомился с организацией, ее людьми. За это время я поговорил с активом. На фронте актив — это все. Без него ничего не сделаешь, с ним — своротишь горы.

К 20 июля мы подготовили первые в фронтовых условиях собрания ротных комсомольских организаций. Нужно было поделиться боевым опытом, поговорить о дальнейшей работе. Поэтому на повестке дня всех ротных собраний стоял один вопрос: «Итоги участия комсомола в бою и задача комсомольских организаций».

Собрания прошли с большим подъемом. Они помогли комсомольцам почувствовать свою огромную роль в действиях советских войск, проникнуться чувством величайшей ответственности перед комсомолом, партией, Родиной.

Комсомольцы говорили коротко, сжато, скупо, но необычайно ярко, выразительно.

Все свои лучшие качества, весь арсенал своих духовных сил вкладывал каждый честный комсомолец в выполнение боевой задачи. Поэтому так взволнованно, так трогательно и сильно звучали на собраниях слова комсомольцев, рассказывавших о фронтовых эпизодах.

— Наша рота находилась в бою, — говорил комсомолец старшина Швец. — И вот я узнал, что боеприпасы на исходе. Решил во что бы то ни стало добраться до роты и обеспечить ее патронами. Я взял винтовку, собрал боеприпасы и пошел. С большим трудом добрался до передовой позиции. Пришел туда вовремя: был самый разгар сражения. Наступил переломный момент битвы. Минута, — и наша фота перешла в атаку. Я не выдержал и вместе с товарищами бросился на врага. Противник не устоял перед нашим натиском и побежал.

Сколько в этом коротеньком рассказе пламенного патриотизма, высокого благородства и законной гордости доблестного воина Красной Армии!

Запомнилось мне выступление и другого молодого героя — заместителя политрука Промышленникова.

— Метрах в ста от нас, — рассказывал он, — мы увидели засевшего противника, который численно превосходил наши силы в несколько раз. Мы решили втроем пробраться в расположение японцев и забросать их гранатами. Поползли, соблюдая величайшую осторожность, чтобы не выдать себя. Метрах в тридцати от врага начали бросать гранаты. У японцев поднялась паника. В это время наша рота перешла в наступление и крепко почистила противника…

Стало уже темно, и мы оказались каким-то образом в тылу у группы японцев. Решили ползком отходить к своей роте, но в это время беспрерывно велся оружейный и пулеметный огонь. Зашли в окоп и вдруг услышали недалеко от нас сдержанный стон. Подойдя ближе, увидели двух тяжело раненых наших товарищей. Мы их перевязали, положили к себе на спину и под огнем эвакуировали. К рассвету добрались в расположение наших частей.

Заявление комсомольца С. Демчинского

Этот безыскусственный рассказ о героизме, мужестве, товарищеской верности лишний раз убедил меня, что с такими комсомольцами можно сделать передовой, образцовой всю организацию. Все дело лишь за нами, руководителями.

Вскоре наша часть получила боевой приказ.

Я срочно созвал членов бюро, рассказал им о приказе. Заседание длилось 12–15 минут. Для разговора времени не было. Все члены бюро немедленно вышли в подразделения, там собрали актив комсомола, рассказали задачу, поручили довести приказ до сознания каждого бойца.

Когда началось выступление, члены бюро находились в подразделениях. Я находился в роте, перед которой была поставлена наиболее ответственная задача.

К утру 21 июля мы заняли рубеж обороны. Нам предстояло повседневно вести разведку, обнаруживая огневые точки противника, изматывая его силы.

Я собрал комсомольцев-активистов роты и рассказал им о цели и значении разведки. Такую же разъяснительную работу проводили все члены бюро в других ротах. Наши активисты переползали из окопа в окоп и рассказывали об ответственной и почетной работе разведчика. К вечеру более десятка комсомольцев изъявило желание ходить в разведку. И вот с ночи 21 июля группа бойцов, во главе с заместителем политрука Промышленниковым и командиром отделения Колесниковым, начала каждую ночь ходить в разведку. И хотя зачастую приходилось вести разведку боем, они всегда приносили все новые и новые ценнейшие сведения о неприятеле.

Целый месяц — по 19 августа — наша часть находилась в обороне. Несмотря на то, что подразделения были чрезвычайно разбросаны, мы не ослабляли ни на один день политическое воспитание.

В окопах с группами по 3–4 человека проводились беседы о японской авантюре на границе Монгольской Народной Республики, о войнах справедливых и несправедливых, по вопросам текущей политики.

Распространенной формой массовой работы были также рассказы лучших бойцов о своем боевом опыте, о выполнении заданий командира, о действиях разведчиков.

Раз в шестидневку у нас проходили ротные комсомольские собрания. На собраниях обычно обсуждались заявления о приеме в члены ВЛКСМ, о рекомендациях в партию. За период боев мы приняли в члены ленинско-сталинского комсомола 23 товарища и 14 рекомендовали в кандидаты ВКП(б). Вновь принятые товарищи — Каребин, Богодухов, Вдовин, Кашлев, Гречаный и другие — в своих заявлениях обещали самоотверженно драться с врагами. И действительно, они на деле оправдали свои заверения, в боях с японцами показали чудеса храбрости и отваги.

Принятый в комсомол тов. Богодухов постоянно был примерным красноармейцем. Скромный, вежливый в обращении, дисциплинированный, он пятнадцать раз ходил в атаку.

Богодухов прекрасно овладел своим ручным пулеметом. Он стрелял из него не только лежа, но и на ходу. Крепко прижимая пулемет к груди, Богодухов подходил к японским траншеям и бил в упор по лежащему в траншее врагу.

Участники боев у Халхин-Гола, вступившие в ряды ВКП(б); слева-направо: зам. политрука Т. Сафонов, пом. командира взвода А. Поленов, командир огневого взвода А. Анисимов

Такими героями были все наши товарищи, принятые в комсомол в боевой обстановке.

Честно, на деле, в боях с врагом оправдали свои заявления и товарищи, которым мы дали рекомендации для вступления в ряды ВКП(б).

Подавший заявление в партию тов. Одинцов работал связным у командира роты. Бесстрашный комсомолец, он под ураганным огнем пробирался к взводам и четко передавал приказы командира роты. Четырнадцать раз вместе с бойцами ходил тов. Одинцов в атаку.

Иногда на бюро мы разбирали проступки отдельных комсомольцев. К этим вопросам мы подходили особенно серьезно, без торопливости. Какое-либо взыскание или даже замечание в боевой обстановке воспринималось комсомольцем в десятки раз острее, чем в мирных условиях. Поэтому мы не спешили с выговорами там, где без них можно было обойтись. Низовая комсомольская организация вынесла выговор тов. Маркитану за недисциплинированность. На бюро установили, что тов. Маркитан понял свои ошибки, в бою проявил себя хорошо. Ясно, что бюро не утвердило выговор, а по-товарищески побеседовало с Маркитаном.

Наши части готовились к генеральному штурму. Надо было подвести итоги работы комсомола в обороне, подготовить организацию к наступлению.

Пробитый вражеской пулей комсомольский билет А.Нечаева, погибшего смертью героя в боях у Халхин-Гола

Созвать общее собрание не представлялось возможным, и мы решили провести первое делегатское собрание. Подготовку к нему начали за семь дней. Всем комсомольцам было рассказано, что общее собрание провести нельзя, ибо часть разбросана и находится всего в 400 метрах от противника.

После большой подготовительной работы у бархана, в лощине, мы созвали делегатское комсомольское собрание. Присутствовали на нем 47 человек. Собрание прошло очень интересно и живо. Выступили 16 товарищей.

Делегатское собрание вынесло два важных решения.

Еще раз проверить все оружие у себя и у товарищей.

Создать актив в каждом отделении, взводе, роте, который первым поднялся бы в атаку и увлек бы за собой всех бойцов.

Особенно интересным и важным было последнее решение. Делегаты вернулись в роты и с энтузиазмом принялись за работу. Они разбились по отделениям и, переползая из окопа в окоп, рассказали всем комсомольцам о решении делегатского собрания.

Члены бюро находились в ротах и помогали комсомольским организаторам сколачивать боевой актив.

19 августа мы уже имели в каждом взводе боевой актив из 7–8 комсомольцев, которые первыми по приказу командира бросятся в атаку. Во всей организации у нас было 66 комсомольцев, которые должны были первыми подниматься в атаку.

Этот опыт подготовки боевого актива был очень удачен. Активисты всегда и везде геройски выполняли приказы командира.

Боевой активист тов. Кашлев во время наступления всегда был впереди товарищей, первым кидался в атаку с возгласами: «За Родину!», «За Сталина!» Вслед за ним поднималась вся рота и грозной силой шла на врага. Однажды, идя по обыкновению впереди всех, тов. Кашлев с группой товарищей обнаружил нескольких японцев, расположившихся в лощине. Один из японцев схватил гранату и хотел было бросить ее, но, увидев, что наши бойцы в 3–4 метрах от него, испугался, выронил гранату из рук. Враг бросился бежать. Красноармейцы, увлекаемые Кашлевым, кинулись за ним и уничтожили врага.

Наши комсомольцы в халхин-гольских боях высоко держали непобедимое знамя партии Ленина — Сталина.

Вл. СТАВСКИЙ ПУЛЕМЕТЧИК ИВАН РЫБАЛКА

Грохочет бой. Один за другим бьют артиллерийские залпы.

В воздухе пронзительно воют снаряды и лопаются с отчетливым звенящим звуком.

Иван Иванович Рыбалка прохаживается невозмутимо вокруг треноги, на которой — обычный ручной пулемет, приспособленный для противовоздушной защиты.

Серые глаза Рыбалки внимательно исследуют небо, задерживаются на кучевых и перистых облаках. Эти подлые японцы все время хитрят! Только встало солнце, как появился «гнилокрылый» разведчик. Там, за рекой, он набрал высоту и спланировал прямо сюда. Дали ему перцу наши истребители — еле ушел, проклятый.

Рыбалка зорко следит за небом, и тут же — нет-нет, да и глянет хозяйским глазом на трех статных картинных коней. Это — трофеи, отбитые у японских офицеров. Товарищи посмеиваются:

— Ну, теперь мы — мото-пеше-конная разведывательная часть.

А кони! Хорошие кони! Вон светлогнедой клинушком поставил уши. Отличного сложения! Голова — точеная. Сильная грудь! Такого коня — да в родной колхоз, в Дибривку около Золотоноши над Днепром.

Что там сейчас делается? Должно быть — и косовица скоро закончится. Да какая там косовица — комбайнами убирают хлеб! А зерно, зерно — литое!

Порыв ветра из широкой степи доносит сильные волнующие запахи полыни и дикого лука.

— На этой бы земле да хозяйновать, хозяйновать! — И крепкие, черные от боевой работы руки Рыбалки сжимаются — словно на ручках плуга.

За буграм утробно грохают взрывы японских авиабомб. Черные валы дыма вздымаются на горизонте. Добродушное смуглое лицо Рыбалки и зеленоватые, совсем еще недавно ласковые глаза его горят огнем ненависти, священной ненависти к врагам.

— Чортово японьске стерво! У себе пакостить, тай на чужу землю лизе! — шепчет Рыбалка, кусая губы, подобравшись всем молодым и сильным телом.

Он уже показал врагу и свой гнев! патриота, и боевое умение воина Красной Армии — веселый и добрый парубок, комсомолец с Украины. Как будто вчера был его первый бой, а он — уже закаленный зрелый боец.

— Первый день плечи сами сдвигались! А как начнешь стрелять — только давай! — с усмешкой вспоминает Рыбалка.

Его подразделение выдержало, не дрогнув, атаку японских танков. Он бил по чудовищам бронебойными пулями. И когда танк проходил метрах в десяти, Рыбалка сильной рукой швырнул под гусеницы гранаты. Тотчас подбавили наши пушки, и танк был уничтожен.

Про весь этот бой Рыбалка рассказал очень скупо и кратко закончил:

— Бильш чего такого не було!

В другом бою его пулемет отказал. Винтовки под рукой не оказалось. Рыбалка с другом своим набрал гранат и пошел вместе со всеми в атаку. Его гранаты летели далеко, падали метко и рвали врагов в куски.

Потом Рыбалка в один день три раза ходил в атаку, бесстрашно и деловито громя подлую свору.

Однажды темной ночью бойцы спали; Рыбалка старательно и любовно чистил винтовку. Он услышал крик полевого караула и скомандовал: «В ружье!»

Из кромешной тьмы донеслись неистовые вопли «банзай», какой-то женский истошный визг.

Шквал огня смял ночную атаку японцев.

И. Рыбалка у ручного пулемета и наблюдатель В. Синицкий

Вдруг у самых окопов подразделения кто-то заорал по-русски:

— Стой! Куда стреляешь!

На мгновенье (Прекратился наш огонь. И тут же японцы осатанело ринулись в атаку.

— Тож билогвардиець! — Во весь голос крикнул Рыбалка и, стиснув зубы, начал стрелять.

Из тьмы внезапно вырвалось пламя. Японец с факелом, вытаращив глаза и перекосив рот, подбегал к нашему броневику. Рыбалка выстрелил. Японец был убит. Факел, шипя, погас в траве.

Уже много-много дней в бою насчитывает Иван Рыбалка. Строже и мужественнее стало его лицо. В лазарет отправлены два друга, с которыми так хорошо было вспоминать про майские украинские зори, спеть вполголоса:

— Розпрягайте, хлопци, коней…

В глубоком взгляде Рыбалки — отвага и спокойствие бойца и неутолимая ненависть к врагу.

И сейчас, всматриваясь в небо, по синеве которого серыми гадами проходят японские самолеты, Рыбалка думает:

— Щоб вам скризь повылазило, бисовы бандюги! Пидождить, буде вам жарко!

В памяти его нестерпимо резко встает: на зеленой траве лежат мертвые товарищи. Обмундирование их в засохшей крови жестко, словно лубок. У лейтенанта Щербака вместо лица кровавая страшная рана. Нос и губы срублены. Выколоты глаза. У водителя Онуфриева тело изрезано и испорото штыками, а на шее — толстый багровый рубец от петли.

Боевая машина товарищей застряла в трясине. Израненные бойцы отбивались из последних сил..

Японцы чудовищно, зверски замучили умирающих.

Грозно, словно клятву, произносит Рыбалка: «Треба уничтожить все это стерво!»

Слух его ловит низкий и музыкальный гул над облачками, — словно звучит гигантская и такая родная кобза.

— Наши! Вертаются! — радостно вскрикивает Рыбалка.

В бездонной синеве неба он видит празднично-белые легкие силуэты наших бомбардировщиков. Вот они уже над головой. Но почему же в мелодию мотора вдруг врывается резкий треск пулемета?

Рыбалка, волнуясь, всматривается. Стреляют пулеметы с наших воздушных кораблей. Вдруг злобно пронзительный вой мотора наполняет все небо. За треугольниками бомбардировщиков появляется белая полоса, идет вправо и вниз. Вот уже виден японский самолет.

— Добре тоби попало! — радуется Рыбалка.

Сбитый японский самолет

Японец, снижаясь, мчится прямо на него. Рыбалка, не отходя от треноги, громко предупреждает товарищей. Все быстро прячутся по окопам. Японец, пикируя, стреляет.

Рыбалка — один на всей залитой солнцем лощине. Он спокойно сжимает рукоять своего пулемета и дает очередь впереди вражеского самолета, преграждая ему путь.

Самолет врага проносится совсем низко и возвращается после глубокого виража. Рыбалка мужественно встречает его длинной очередью, также обрезая путь. Пули его бьют по крыльям, по фюзеляжу. Самолет козлом взлетает вверх и за бугром косо, крылом врезается в землю.

Из окопов несется восторженное «ура» товарищей.

Они выскакивают, мчатся к месту падения и гибели стервятника, подбитого нашими самолетами и добитого пулеметчиком.

Вечером, когда отпылал в степи золотой закат и Рыбалка мог уйти с своего поста до утра, товарищи расспрашивали, тормоша его. И он отвечал, коротко и несложно:

— Бачу летыть! Я дал очередь, другу! Вин на мене, а я ще! Боявся? Та ни трюхы! Коли туточкы бояться? Треба же быты!

Простое и добродушное лицо его — лоснящееся от солнца— было невозмутимо.

В сумерках, когда зажглись звезды и попрежнему били и били пушки, мы вспомнили с Рыбалкой Золотоношу, хутор над Днепром.

Он вдруг затих, потом оказал очень тихим голосом, из самого своего сердца:

— Що я хочу? Ось, мы бъемось за Родину, побьем врага! Тоди я хочу вертатыся и побачыть самого любого товарища Сталина.

3. ХИРЕН БОЙ ЗА СПАСЕНИЕ РАНЕНОГО

Снова и снова подносит майор Касперович бинокль к глазам, но на желтой песчаной дороге, изрытой разрывами бомб и снарядов, стоит лишь одинокий грузовик с пробитым баком. Тимохина — великолепного водителя этой машины — нет.

Лишь недавно Тимохин был здесь, на этом же бугорке, рядом с Каеперовичем, и внимательно слушал боевой приказ. Ему предстояло вместе с двумя другими машинами пробраться к нашей пешей разведке и доставить ее сюда. Маленький Тимохин улыбнулся, когда майор в, шутку спросил, не страшно ли ему мотаться на своем «газе», когда вокруг рвутся снаряды и пули летят.

— Ничего, не страшно, — ответил Тимохин, улыбнувшись.

А сейчас боевого разведчика, исправного шофера, примерного красноармейца нет в кругу друзей.

Два шофера, отправившиеся вместе с ним, вернулись, а он остался на дороге вместе со своей машиной, подбитой японцами.

И майор Касперович, подвинувшись поближе к командиру орудия Го лавки ну, смотрит в лажными глазами на молодого артиллериста. Что скажет Голавкин?

Касперович зажигает спичку, чтобы закурить, но машинально снова берется за бинокль. Тревожные мысли о пропавшем красноармейце не оставляют его.

Японцы же словно вымерли — никаких признаков жизни…

— А не выкатить ли нам снова орудие? — обращается Касперович к артиллеристу, и лицо его озаряется надеждой.

И вот уже орудие снова на бугорке. Один за другим вспыхивают огоньки разрывов, а горячие гильзы жгут пальцы. Но только эхом отдаются раскаты канонады, с японской же стороны ни звука. Враг продолжает хитрить.

Касперович спускается вниз к своим разведчикам.

Дав задание командирам бронемашин, Касперович подзывает к себе смуглого Лызина — младшего политрука.

— Подъедете к грузовику, возьмете на буксир и подведете его сюда, ко мне. Живым или мертвым — нужно спасти Тимохина, чтоб не дать японцам издеваться над нашим бойцом. Мы же с лейтенантом Голавкиным поддержим вас артиллерийским огнем.

Как только бронемашины приблизились к высоте, японцы открыли по ним сильный огонь. Безмолвствовавший до этого бархан охватило пламенем. Майор Касперович, наблюдавший за боем, открыл огонь из пушки, которая стояла на бугре. Тотчас же в воздух полетело противотанковое орудие японцев. Это оно мешало младшему политруку Лызину подобраться к машине Тимохина. Но в это время с новой силой загремела канонада, и думать нельзя было открыть люк бронемашины. Сквозь дым и пламя Лызину лишь удалось заметить, что ни около машины, ни в машине Тимохина нет.

Всю ночь майор Касперович вел беспрерывную разведку боем. Ни одна японская огневая точка не должна была остаться незамеченной. На утро предстояло горячее сражение.

Ночная разведка продолжалась. То в одном, то в другом конце бархана вспыхивали японские разрывы. Выделенная майором партия разведчиков боем вызывала огонь врага. Касперович засекал вражеские вспышки и наносил на карту точное расположение японцев. Одновременно он проверял готовность части к завтрашнему бою.

Вот он остановился около военфельдшера Бурмистрова и беседует с ним о расположении санитарного пункта, о том, как завтра будет организована работа санитаров. Но в это время с южных высот разведчикам удалось обнаружить три вражеских станковых пулемета. И Касперович, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к стрельбе, наносит огневые точки на карту.

Только что мимо него пронесли носилки. Касперович останавливает санитара, спрашивает, куда ранен боец, пристально вглядывается в лицо раненого.

Остановившись около группы красноармейцев, он слушает их разговор. Это пулеметчики. Часть только что пришла сюда, кухня еще не подоспела, и пулеметчики обеспокоены тем, что утром итти в бои, а в пулеметах нет воды. К тому же, по правде сказать, самим также хочется пить, а в баклажках сухо.

Майор вспоминает о небольшом запасе воды, имеющемся у него. Он принес воду пулеметчикам и наполнил водой их пулеметные коробки.

Наблюдая, как жадно пьют воду бойцы, майор невольно вспоминает о Тимохине. Жив ли он, кто утолит его жажду?!

Ночь близится к концу, майор проверяет собранные данные, он точно знает расположение огневых средств! врага, словно сам присутствовал во время их установки.

К четырем часам утра Касперович уже снова на высоте. Как будто не было здесь ночью горячей перестрелки, спокойствие и тишина поражают. Но это тишина обманчивая…

Заалел рассвет, и наступление началось. Открывая путь своей пехоте, майор уже мчался на броневике. И вот в разгар сражения, сквозь мутно-желтое стекло триплекса майор увидел знакомую машину, а рядом с ней стоял Тимохин. Неужели это лишь счастливое видение? Но нет, глава никогда еще не обманывали майора. И вот уже навстречу Касперовичу бежит знакомая фигурка. Да, это Тимохин, теперь уж никаких сомнений нет.

На высоте только что взвился красный флаг. Майор уже подошел к грузовику, и Тимохин очутился в объятиях своего любимого командира.

Перед Касперовичем стоял Тимохин — окровавленный, грязный, с запекшимися ранами, почти голый. Бойца и командира душили слезы радости.

— Я так и знал, я так и думал, — твердил Тимохин, — я был уверен, что обо мне не забудут, меня не оставят. Мой майор меня спасет.

Командир подносит ко рту больного флягу с водой, отдает ему плитку шоколада. Усадив Тимохина в кабину, сам быстро набрасывает серьгу на подбитый грузовик. А Тимохин не успокаивается. С волнением он начинает рассказывать…

…После того как машина была подбита, он решил не сдаваться, выхватил ив кабины винтовку и примкнул к ней штык, но в это время его ранили в грудь и четверо японцев подползли к нему, желая — взять живым. Ударом приклада он размозжил одному череп, с остальными пришлось еще повозиться. Только отбился он от них, как снова был ранен. Вражеские пули угодили ему в бедро и голень. Ослабевший, истекающий кровью, он бросился бежать, но откуда-то вынырнул еще японец. Патронов у Тимохина уже не было, и он, собрав последние силы, обеими руками бросил винтовку в японца, и тот свалился.

День был жаркий, знойный. Пот, кровь, грязь — все перемешалось. Тимохин на ходу скинул сапоги и, добежав до куста, снял с себя все снаряжение, обмундирование и перевязал сквозные раны на груди и голени.

— Я верил, я надеялся, что меня выручат, — прервал свой рассказ раненый…

Ночью мимо него прошел наш танк. Тимохин кричал, махал каской, но его не заметили, и он до утра оставался в траве. Позже слышал, какяпонцы подошли к его машине и долго о чем-то разговаривали. Они достали оттуда консервы и галеты и стали есть.

А на рассвете, когда наши пошли в. наступление, он встал и при прохождении пехоты пробрался к своей машине. Здесь-то его скорей всего найдут.

Рассказ окончен. И раненый боец снова протягивает руки к своему любимому командиру. Грузовик уже взят на буксир, теперь он мчится на медицинский пункт. Вот уже показались санитарные палатки. На руках майор Касперович несет раненого бойца к врачу. У Тимохина семь ран, Касперович настаивает, чтобы немедленно отправили на самолете в госпиталь. Тимохин с любовью смотрит на своего майора, глазами зовет его к себе и ослабевшей рукой пожимает ему руку.

Самолет уже в воздухе, а броневик Касперовича снова мчится в бой на врага.

Красноармеец С. БЕССОНОВ НА ФРОНТЕ

Я — слесарь. Зовут меня Степан Васильевич Бессонов. Семь лет тому назад отпустили меня в долгосрочный отпуск. Работал на Урале.

После событий на Хасане начали наши ребята заниматься военной тренировкой. Я сдал на ГТО. Лучше всего у меня выходило бросание гранат. Рука, привычная к точной работе, бросала гранату за 50 метров и укладывала на 2–3 квадратных метра десяток гранат.

И вот я — военный человек, и мне выпала высокая честь в рядах Красной Армии защищать в Монгольской Народной Республике Советский Восток.

Поход по Монголии — вещь трудная. Солнце немилосердно, тени нет, и скоро мы узнали, сколько глотков в солдатской фляжке.

Вот линия фронта. Мы узнали, как жужжат пули и как шлепаются о землю мины.

Через десять дней обороны мы освоились с фронтовой обстановкой. У нас составился примерный распорядок окопного дня.

День начинался «с минного завтрака».

Наша артиллерия немедленно оплачивает «завтрак». У врагов пропадает активность.

Часов в одиннадцать дня перерыв на час-полтора.

Перед обедом работает наша артиллерия и портит японцам аппетит. После обеда артиллерийская дуэль, потом солнце уходит за сопку, наступает прохлада, быстро приближается холодная монгольская ночь.

— Близится «минный ужин», — шутим мы.

К минам мы привыкли: сделали ячейки и во время минного обстрела укрываемся в них.

Ночь холодная и беспокойная. С наступлением сумерек готовим гранаты, раскладываем их на бруствере: ночью враг активен.

Первую рану получил 18 августа. Пуля пробила мякоть ладони.

Мы знали, что на фронт приехал армейский комиссар 1 ранга товарищ Мехлис, и сразу поняли, что будет наступление.

Я в тыл не пошел.

И верно: 20 августа мы пошли в бой. Рана почти не мешала.

Нашего лейтенанта, тов. Максимова, контузило, и мне пришлось взять командование взводом на себя.

Сутки мы не спали. Сознание ответственности меня беспокоило. Мне все казалось, что я усну и уснут мои товарищи, и враг застанет нас врасплох. Особенно трудно было на третьи сутки. Чувствуешь, что заснешь в любой позе.

Наконец, я решил закурить папиросу, осторожно зажав ее в кулаке. Как только задремлешь, отпускаешь папиросу, огонь прикасается к ладони — и будит.

За это время мы три раза ходили в атаку.

В обороне, в огневом деле, японцы упорны.

Но вот мы перешли в генеральное наступление и крепко зажали японцев. Они бьются в наших клещах пятые сутки.

Время для отхода ими потеряно, надежды на подкрепление у их командования нет.

Японские солдаты не знают, что они окружены. Их обманывают приказами, говоря, что советско-монгольские войска пришли в соприкосновение с ними по всему фронту. Японский солдат еще не знает, что фронт у него круглый.

Сегодня 25 августа. На рассвете назначена атака сопки Песчаной.

Первое время, подымаясь в атаку, мы еще у своих окопов кричали «ура». А теперь скапливаемся у переднего края японской линии.

Ползем. В карманах гранаты, за ремнем гранаты, в плаще-палатке еще гранаты.

Прежде мы брали в атаку по четыре гранаты, а теперь берем двадцать пять.

Скопились.

Короткая команда:

— Гранатами — огонь!

Сразу же закричали бойцы:

— За Родину! За партию, за Сталина — вперед!

Японцы боятся наших штыковых атак.

Восемь раз ходил я в штыковую атаку, но ни одной не приняли японцы. Встретиться с врагом штык в штык так и не пришлось.

Думаем: «Может быть, сегодня!» Бегу вперед, следя за гранатами. Влево летит одна, за ней вторая… В воздухе они начинают шипеть. У меня в руке готовая граната. Сильно взмахиваю ею. Боек разбивает капсюль. Граната шипит. Тут нужно боевое спокойствие. Надо кинуть гранату так, чтобы ее не могли бросить обратно. Еще раз взмахиваю гранатой, бросок — и граната рвется в самом окопе.

В атаке думать секунду — смерть.

Падает к ногам японская шипящая граната. Успеваю схватить ее и бросить обратно. Сосед слева возвращает вторую.

Японцы бросают гранаты торопясь. Они взрываются через 6–7 секунд.

Хуже с теми, что кинуты из дальнего окопа. Такую гранату и в руки взять опасно.

Продвигаюсь. Вот она, дальняя. Откатываюсь в сторону. Взрыв. Бросаюсь вперед.

Вот он, японский окоп. Из него уже не вылетают гранаты. Прыгаю вниз.

В окопе чернеет лисья нора. В углу, во тьме что-то зашевелилось, высунулось лицо. Очень оно мне показалось несимпатичным! Бросаюсь со штыком.

В тот день мы дважды ходили в атаку, взяли первую линию окопов. А 26-го добрались до главной траншеи.

Почти вся Песчаная — наша.

26 августа в конце второй атаки меня ранило: просмотрел японскую гранату. Она была третьей, две я успел вернуть обратно. Мелкие осколки попали в лицо. Сперва я думал, что ослеп. Зажал глаза рукой. Товарищи забинтовали.

Под бинтом моргаю. Как будто есть глаза!

Освободил левый глаз — смотрит. Попробовал правый — больно.

До начала новой атаки еще два-три часа. Зарядил гранаты. Решил сходить в санитарный пункт на перевязку. Горько потом раскаялся: задержали.

Я говорю им, что остался один час до победы. Не отпустили.

Уход в госпитале хороший. Глаз мне сохранили.

Военврач 3 ранга В. САКАЛО ТРИ ДНЯ

Два дня были пасмурными и дождливыми. Наша зенитная батарея отдыхала в это время. Но с утра 18 августа, лишь только засияло солнце, японская артиллерия открыла по нас интенсивный огонь. В течение 45 минут вокруг ложились снаряды, а сверху нас нащупывали вражеские самолеты. От разрывов тяжелых бомб бойцов засыпало землей в окопе.

Старший лейтенант Мазов начал под градом осколков откапывать своих товарищей и в эту минуту был ранен в ногу.

— Убедительно прошу вас, доктор, не везите меня в госпиталь. Буду лечиться на месте, — взмолился командир. — Хочу сбить еще несколько японских машин.

Но я не мог согласиться с его просьбой: рана была тяжелой. Мы отправили командира.

День прошел в жестоких боях, а ночью нам нужно было занять новые позиции за рекой Халхин-Гол. С трудом различали, как поблескивают ручейки на черной дороге. Среди ночи над нами, в невидимой заоблачной высоте, загудели моторы, и мы знали, что это наши соколы отправились на работу.

Мы смотрели в темное небо, и каждый говорил по-своему. Один говорит, что «яблоки» повезли японцам, другой находит, что это «груши», а третий находит, что скорее «свежие огурцы». Через несколько минут к нам донесся гул разрывов.

Наши самолеты сбрасывали свои смертоносные «груши» на позиции противника.

Колонна машин двигалась медленно. Перед нами возник очень крутой спуск. Справа — бугор, слева — обрыв. Вдруг слышим крик: «Врача!» Что случилось? Я побежал вперед. Мне сказали, что два красноармейца сорвались с крутого обрыва. Командир и я побежали к месту происшествия. Дорогу нам преградила речушка с высоким камышом. Я прыгнул, оказался на середине реки. Вода ниже колен. Пробираюсь сквозь камыши. И вот, наконец, вижу: разбитая машина торчит вверх колесами, рядом с ней лежит без сознания человек. В темноте я ощупал раненого с головы до пяток. Он очнулся, пожаловался на сильные боли в коленях. Я зажег спичку: ниже колен лоскутные обрывки кожи с кровотечением. Произвел туалет раны, наложил стерильную повязку, помог пострадавшему отделенному командиру добраться до машины.

Между тем колонна достигла понтонного моста через Халхин-Гол. Сверкает во мраке быстрая река. У моста дежурит наш караул, который регулирует движение. Я иду впереди и указываю первому водителю, куда вести машину. Понтонный мост был затоплен в реке, вздувшейся после двухдневных обильных дождей. Я погружаюсь в воду. Она чуть не сбивает меня с ног. Я цепляюсь левой рукой за кузов легковой машины, а правой указываю дорогу идущей следом санитарной.

К рассвету мы уже были на новой позиции. Это был знаменательный день генерального наступления на японцев. На чистом голубом небе появились непобедимые сталинские соколы. Они направились к сопке Ремизова.

В 9 часов осмелились показаться и японские бомбовозы в сопровождении 34 истребителей. Встреченные нашей авиацией и залпами зенитных батарей, они сбросили бомбы как попало, лишь бы поскорее удрать на посадку.

В 12 часов из-за японских барханов вновь появились 9 двухмоторных бомбовозов. Стали рваться бомбы. Послышался крик: «Давай сюда врача!» Засыпало землей одного младшего командира, сидевшего в окопе. Я прибежал. Окоп совсем завалило. Видно только человеческую голову. А японцы бьют сюда же из дальнобойной пушки. Снаряды рвутся близко, непрерывно свистят вокруг осколки. Я быстро откопал засыпанного землей товарища, потом взял его под руки и вытащил. Он начал дышать. Санитары ползком поднесли сюда носилки. Мы переправили контуженного в санитарную машину, дали ему кислород, а под кожу — лобелии, морфий и противостолбнячную сыворотку. Через двадцать минут контуженный стал говорить. Это был младший комвзвод боепитания соседней части тов, Пилипенко.

В походном душе 24-го полка

В 13 часов ко мне прибежал раненый.

— Товарищ доктор, окажите мне помощь скорее, и я пойду. Скорее, пожалуйста, а то мои товарищи заняли большую сопку. Уже красное знамя там ставят.

Как выяснилось, этот боец шесть раз ходил в атаку, и в последний раз осколками близко разорвавшегося снаряда ему повредило бок. Лицо бледное, но держится он мужественно. Все время поглядывает в ту сторону, где враг, где бой, где решается исход сражения. Гимнастерка на нем разорвана, рубашка вся в пыли, мокрая от пота. Бережно помогаю ему сбросить одежду. Смотрю, — три раны в боку. В двух из них глубоко сидят осколки. Боль, должно быть, адская. Но человек просит только поскорее помочь ему, чтобы тут же вернуться в бой.

— Как ваша фамилия? — спрашиваю.

— Махалошвили.

Красноармеец Махалошвили ни разу не застонал, когда я пинцетом вытаскивал один и затем другой осколок.

— Друг мой, — сказал я ему, наложив повязку, — прежде чем возвращаться в бой, давай еще немного потерпим. Осталась одна маленькая процедура: противостолбнячный укол.

— Что же, — отвечает, — такое уж ваше дело. Только, товарищ доктор, давайте скорее.

Вокруг гудели, шипели, рвались японские снаряды. Все работали, не обращая на них внимания.

Вот помощь оказана. Но теперь нельзя надеть нательной рубашки — не налезает. А гимнастерка у бойца рваная, грязная. Я снимаю с себя чистую гимнастерку и надеваю на раненого.

Говорю:

— Был ты, друг дорогой, бесстрашным пехотинцем, стал теперь интендантом. Иди и бей врага насмерть…

Бой все разгорался. Зеленая сопка, что вправо от нас, стала буро-пепельной от артиллерийского огня. Барханы влево от сопки Ремизова буквально горели. Заметно было, как вместе со столбами пыли взлетают кверху обломки вражеских укреплений, трупы.

Этот день никогда не забудешь. С гордостью вспомнишь, как наши отважные бойцы громили японцев на Халхин-Голе.

Младший командир А. МОРГУНОВ ИЗ ДНЕВНИКА КОМАНДИРА ПРОТИВОТАНКОВОГО ОРУДИЯ

Шестнадцатое августа. «Скоро, что ли, мы поедем на линию фронта?» — нетерпеливо спрашивает каждый день тов. Никифоров.

Ребятки моего расчета крепкие: все, как один, горят желанием бить наглых провокаторов.

21 августа. Солнце уходит за горизонт. Все небо на западе багрово-красное. До заката гремели наши орудия — выбивали «храбрых» из их бетонных гнезд. А сколько сегодня там было самолетов! И как наши соколы бомбили врага!..

Только что отужинали. Спасибо старшине тов. Кирсанову. НЗ (неприкосновенный запас) еще не трогали, галет и консервов хватает, и даже с добавкой.

22 августа. Вчера не удалось дописать — пришел приказ о переброске нашего подразделения левее. Японцы пытаются ударить во фланг.

Ну что ж, недолгие сборы — орудие к передку, и готово.

— По местам! Заводи моторы! За мной, в походную колонну, марш! — командует тов. Ирбулатов, и вот с бархана на бархан медленно двинулись противотанковые пушки, освещаемые с высокого небосклона луной.

Женя Киндяк тихо запел. Никифоров своим тенорком подхватил.

— Не так громко, товарищи, — предупредил я. — Давайте вполголоса, если хорошее настроение.

А путь становился все труднее. Такие перекосы из-за этих проклятых барханов — того и гляди перевернешь пушку или ящик со снарядами. Я вылез из люка, стал показывать водителю, как ехать.

… Приехали на позицию. Бархан и кустарник. В кустах бронемашины. Комвзвод Ирбулатов ушел вперед, а бойцы с броневиков завязали с нами беседу. Ну, как полагается, сперва — кто, откуда. Один парень — сталинградский — рассказывает о ходе боев за последние двое суток.

Японцы в кольце. У них кончается запас пищи. Подкреплений не получают. Японские офицеры для бодрости, наверно, распустили слух, что, мол, окружены не японцы, а монголо-советские войска. А вот еще японо-белогвардейская брехня: японцы будто бы собираются накинуть мешок на солнце, чтобы оно грело только Японию.

Наш боец Тюрин по этому поводу сказал:

— Мы еще посмотрим, кому солнце светит последний раз.

23 августа. Вчера ночью мы заняли оборону. Спать не пришлось: маскировали орудие, вырыли щели и ровики. Работали крепко и не зря — нас едва ли кто увидит, а обстрел у нас замечательный, и снарядов хватит на всех, кто захочет поинтересоваться нами всерьез и поближе.

Между тем мой расчет готовится к боям. Наводчик тов. Рожков только и ждет, чтобы показался японский танк. Никифоров, заряжающий, еще раз договаривается с подносчиком «насчет проворности» и «чтобы успевал с консервами».

— Ты, брат, не гляди, что я из приписного состава!..

24 августа. Ночь прошла в беспокойстве. Ветер, а еще хуже того — комары. Ну, и комары! Нахально действуют: ни ветер, ничто им не мешает — лезут и в нос, и в уши, и чорт знает куда. И только под утро исчезают. Ну, спать все равно не пришлось. Надо следить за местностью.

…Безветренное, туманное утро. Солнце встает пока еще без японского мешка. По сведениям разведки, сегодня надо ждать контратаки японцев. Добро пожаловать. Угостим, чем богаты!..

Стоя на дне окопа, я в бинокль вижу всю местность, весь сектор обстрела. При мне пулемет и винтовка. Позади — орудие и расчет. В семь часов показались японцы с винтовками и пулеметами. Перебежка в направлении нашего правого фланга. Бухает японская артиллерия, рвутся где-то рядом с нами снаряды, а открывать огонь нельзя, пока не разрешено.

— Бей, бей! Все равно ничего не видишь, — насмешливо кричит тов. Киндяк по адресу японцев. — А мы-то что молчим?

— Терпение, терпение, — отвечаю. А самого разбирает такая же досада: враги, как на ладони. Идут лавиной, пробегут несколько шагов, лягут и стреляют по бархану, за которым наша рота. А наши все ждут, не отвечают.

Японцы почти около нас, и в это время комбат тов. Ткаченко скомандовал: «Огонь!»

Расчет уже знает свое дело — заряжают осколочным. Наводчик повторяет:

— Угломер тридцать ноль ноль. Прицел семь. Готово!

— Огонь!

— Есть!.. — и снаряд лег точно: пьяные японцы так и повалились.

Одновременно вступили три наши пушки и все пулеметы. Стрельба настолько верна, что мне и корректировать не надо, а потому я взялся за пулемет.

Вот идут три японца. Наводчик!.. Выстрел — и группы как не бывало. Сердце радуется — до чего хорошо работают все механизмы! Разгорается беспощадное чувство к врагам:

— За Родину! За Сталина! Поддай, Рожков!

— Есть…

Опять гремит выстрел, и японцы разлетаются в стороны.

Вдруг доносят, что осколочные снаряды все вышли.

— Давай бронебойные!..

Клубок дыма вперемешку с землей — и пулеметчики противника похоронены на месте.

Перебежка сразу замедлилась. Наша стрельба умолкает. Бой окончен. Между станинами — гора гильз. А Мартынов еще недоволен: все же мало стреляли!..

— Молодцы! Отлично стреляли, — хвалит нас старший лейтенант.

Солнце уже не светит офицерам, собиравшимся накинуть на него мешок!

26 августа. Интересный метод стрельбы у японских артиллеристов. Слышишь — летит снаряд. Прячешься в щель. Разрыв впереди. Ну, сейчас держись!.. Нет, второй снаряд рвется где-то сбоку. Так и сеют… Вот и сегодня: весь день их батарея палила — и ни одного попадания. И самолеты летали над нами, а почему-то не бомбили. А японец, очевидно, с похмелья — спит, спит, проснется, не продрав глаза, долбанет раз-два куда попало.

Наши не так бьют: заметили цель и давай в одно место класть, пока не выбьют все, живое и мертвое…

30 августа. Наша группа выполнила задание партии и правительства — японцы окружены и уничтожены.

«Ястребки» сегодня сбили четыре японских самолета. Два офицера-летчика сгорели, два спрыгнули с парашютами. Одного обстрелял с лету наш истребитель, но не добил. Когда офицер приземлился, то сначала притворился мертвым, а потом вскочил, побежал было. Однако с броневика дали по нему один выстрел — и готово.

Пробовали японцы нас бомбить — не попали и в конце концов были отогнаны нашими «ястребками».

А больше ничего особенного.

1 сентября. Мы заняли оборону на правом фланге: закапываемся в землю, роем блиндажи. Запираем границу на крепкий, сталинский замок.

Красноармеец И. МОЛЧАНОВ ЭКИПАЖ МИХАИЛА РЫБКИНА

Михаил Рыбкин приказал экипажу занять места, и машина пошла вперед. Загрохотали выстрелы. Потом — показалась река, быстрая, — голубая, извилистая. Саперы успели сделать через нее прочные мосты.

Переправлялись — под огнем. Осторожно шли по незнакомой местности. От грохота снарядов и визга пуль звенело в ушах. Броня накалялась, давала себя чувствовать духота. Но хотя и пересыхало во рту, запас воды расходовали бережно.

Впереди тянулись барханы, в которых закопался коварный враг. Под неприятельскими выстрелами машины подошли к роте, передали бензин и боевые припасы.

Радостна была встреча с товарищами. Хотелось обо многом спросить, многое рассказать, но приходилось торопиться на поддержку второго батальона ремизовцев.

Экипаж Рыбкина выдвинулся вперед. Опытный водитель старался полностью использовать мощность машины и каждый квадрат твердого грунта, чтобы продвигаться возможно быстрее. Но — песок становился глубже, и ехать было все труднее. Молодой командир решил поставить машину в укрытое место, проползти на бугор и разведать, что впереди. Из-за бугра, над которым струился нагретый воздух, показался японский танк. Одно желание охватило всех: не упустить, уничтожить врага.

А дальше все происходило не так, как представляли себе раньше, когда толковали о грядущих боях.

Правда, Рыбкин слегка волновался при первом выстреле. Но дымок, поднявшийся от вражеского танка, показал, что попадание прямое и верное. От второго снаряда танк вспыхнул. Выскочить успел только один солдат, но и он был уложен меткими пулями Степана Вечеры.

Первая победа воодушевила бойцов, хотя опасности подстерегали их на каждом шагу. Вот из блиндажа выскочила группа японцев с бутылками. Экипаж знал, что в этих, бутылках заключена гибель для машины. Пулеметчик Вечера дал очередь. Два солдата упали, взмахнув руками. Трое, пытаясь спрятаться от меткого огня, залегли, но и они больше не встали. Лишь одному удалось подскочить к самой машине. Перед смертью он все же успел подсунуть под пулемет химическую шашку. Ядовитый газ хлынул в машину.

Рыбкин приказал надеть противогазы и вести наблюдение. Японские пулеметы мешали продвижению ремизовцев. Рыбкин до боли в глазах всматривался в даль, покрытую маревом, и посылал туда снаряды.

Снова двинулись вперед. Неожиданно раздался грохот, и машина наполнилась дымом. Ярко резнул солнечный свет, ворвавшийся в пробоину. Оглушенный взрывом Михаил Рыбкин встревоженно спросил у башенного стрелка Фисенко:

— Не убило?

С радостью услышал он знакомый голос:

— Нет!

— Не ранило?

— Нет!

Бегло осмотрели машину. Картина неутешительная. Японский снаряд, ударив в башню, разбил кожух маски, верхний кожух ствола и выбил пулемет с шаровой установкой.

— Будем отбиваться тем, что есть, — решил экипаж.

А японцы продолжали стрелять из крупнокалиберного пулемета.

— Сначала подавим огневые точки врага, а потом наденем гусеницы. Без них двигаться трудно, — сказал командир машины.

Весь экипаж пожелал пойти на это опасное и почетное задание.

— Всем нельзя, — сказал Рыбкин, — пойдут водитель Фисенко и Вечера. Я сяду за руль, и мы с вами, Фисенко, — обратился он к брату водителя, — будем вести огонь из пушки и лобового пулемета.

Участники боев на Халхин-Голе: Герой Советского Союза генерал-лейтенант танковых войск М. Терехин (справа) и генерал-майор танковых войск М. Потапов

Пули засвистели как будто еще сильнее, когда два отважных бойца выскочили на горячий песок. Они быстро сняли гусеницу и приготовились ее надеть. Командир пытался сдвинуть машину с места. Он долго раскачивал ее, пока бойцам не удалось, наконец, надеть одну гусеницу.

Тревога охватывала командира, когда пронзительно взвизгивали вокруг вражеские пули. Бойцы, с которыми он был спаян огнем и кровью, все время подвергались смертельной опасности. Рыбкин неустанно оберегал их меткими выстрелами из пушки и пулемета. Жара в машине усилилась. Сохли и трескались губы. Рыбкин изнывал от жажды, но последние капли воды оставил для товарищей.

Снова стучат о броню японские пули. Снова острая тревога обжигает сердце командира. Но вот хлынул яркий свет, и в машину вскочили бойцы. Лица их раскраснелись не то ют солнца и ветра, не то от возбуждения. Рыбкин обрадовался: ни одной царапины на людях, гусеницы на ходу!

Можно было уже возвращаться, но тут подошла другая машина, с трудом выбираясь из непроходимых песков. Рыбкин решил поддержать ее огнем, пока экипаж будет надевать гусеницы. Люди, не мешкая, принялись за работу, охраняемые огнем из машины Рыбкина. Чуть засвистят пули, пошлет Рыбкин снаряд, — и замолкнет вражеская огневая точка. Изрядно побитые японцы, наконец, нащупали машину Рыбкина. Осколком снаряда, взорвавшегося возле нее, пробило картер. Но все было уже сделано.

— Соседняя машина пошла, товарищи. Тронемся и мы, — сказал Рыбкин.

Водитель быстро и ловко развернулся…

Явившись к командиру Бубнову, Рыбкин доложил о результатах разведки. Он сообщил, что машины без гусениц пускать нельзя, — пески. Потом пошел к своему начальнику и доложил о пробоинах. Начальник объявил:

— Заводской ремонт!

Это означало, что в самый разгар сражений Рыбкин со своим экипажем выходит из строя.

— Ничего не выйдет. Не могу я так, — и тут же попросил разрешения снять маску с одной подбитой машины.

Когда разрешили, отлегло от сердца. Закрыл щитком пулеметные отверстия и снова поехал на разведку. Высмотрел все, что надо, вел меткий огонь, а главное — подобрался к подбитой машине и снял маску. Довольный, привез ее в мастерскую.

— Получайте, да чините поскорей. Ждать некогда.

Мастера сами знают, их торопить незачем. Быстро отремонтировали боевую, машину Михаила Рыбкина, и он снова повел ее в бой.

Много еще славных дел совершил этот замечательный экипаж, пока наглый враг не был окончательно разгромлен и уничтожен.

За отвагу и мужество, за смелость и доблесть командир машины Михаил Рыбкин и красноармейцы Василий Фисенко и Михаил Фисенко награждены высшей наградой — орденом Ленина.

Полковой комиссар Г. СЛЕСАРЕВ ПОЛИТОТДЕЛ В ДНИ ОБОРОНЫ

Во второй половине мая японцы стали все чаще нарушать границы Монгольской Народной Республики. К нам долетали отрывочные вести с далеких рубежей. Дивизия настороженно прислушивалась к сводкам. Политотдел готовил части к выступлению в район боевых действий.

Ждать выступления долго не пришлось. Первыми отправились на фронт полк майора Ремизова и артиллерийский дивизион капитана Рыбкина. Через двенадцать дней — 29 мая — я получил приказ выступить с артиллерийским полком товарища Полянского, догнать в Баин-Шин-Ту 24-й мотострелковый полк и возглавить колонну.

Предстоял трудный марш. Нужно было пройти 1 000 километров по песчаной бездорожной монгольской степи. До первого пункта двигались по целине. Путь пролагали по азимуту. За ночь прошли свыше 200 километров. Утром вышли на еле заметную дорогу и встретились с 24-м полком.

Был знойный день. Нестерпимо палило солнце. Колодцы в степи — редкость. Запасов воды нехватало. Нередко красноармейцы, сами страдая от жажды, выливали последнюю фляжку в кипящую воду радиаторов.

Работники политотдела были все время с бойцами. Они выполняли мои поручения. Всюду, где что-либо тормозило марш, появлялись политотдельцы. Они следили, чтобы не запаздывала пища, подтягивали колонну. Водители были в центре нашего внимания. Политработники помогали им, подбадривали, облегчали их нелегкий труд. И водители блестяще провели машины по маршруту — почти без единой аварии и поломки.

Я прибыл в полк Ремизова после майских боев. Первый контрудар наших войск охладил воинственный пыл японцев, и они пока воздерживались от наступления. Наши части заняли оборону. Командование поставило задачу: прочно удерживать занятые рубежи в обороне, не отступать ни на шаг, громить все попытки врага прорвать линию фронта. Это стало программой работы политотдела в дни обороны.

Полк Ремизова и дивизион Рыбкина участвовали в первых боях. Бойцы уже знали повадки врага. В этих частях было уже немало героев. Они могли многому научить необстрелянных бойцов.

Я пошел к Ремизову за советом. Так родилась идея созвать совещание красноармейцев, командиров и политработников, наиболее отличившихся в боях. В начале июня состоялось первое совещание. В нем участвовало 130 человек. Открыл совещание героический командир полка майор Ремизов. В течение пяти часов выступали участники боевых действий. Опп рассказывали о том, как громили врага, как надо отвечать на коварные приемы японцев, как организовать железную оборону.

Совещание прошло с большим подъемом и принесло огромную пользу. В дальнейшем такие совещания получили название «боевых перекличек халхин-гольцев» и широко практиковались не только в нашей дивизии, но и в других соединениях фронта.

Первое совещание помогло политотделу составить примерные темы бесед в подразделениях. Вот эти темы:

О ночных действиях противника.

О провокациях японцев во время боя.

Враг боится русского штыка — бери японца на штык.

Наши герои.

Маскировка.

Упорство в обороне.

Военная присяга и закон о каре за измену Родине.

Беседы были насыщены яркими, героическими примерами из боевых действий полка Ремизова и артдивизиона Рыбкина.

Участники совещания стали активом политотдела. Мы посылали их проводить беседы в частях дивизии, которые недавно прибыли на фронт и еще не были в боях. Работников в политотделе было мало.

Маршал Монгольской Народной Республики Чойбалсан на командном пункте

Во всех частях мы физически не успевали бывать, и актив оказал нам неоценимую помощь.

Первые же крупные бои показали, что наши части многому научились у своих героических товарищей-ремизовцев. В Баин-цаганском сражении, когда японцы пытались окружить наши войска, полк Федюнинского в трехдневных жестоких боях проявил исключительное упорство и героизм. Это было боевое крещение полка.

На полк Федюнинского вместе с танковой бригадой Яковлева легла основная тяжесть разгрома японских провокаторов на Баин-Цагане. Перед контратакой все работники политотдела пошли в этот полк. Нас было всего четыре человека. Два инструктора работали в батальонах и фактически выполняли там обязанности комиссаров, которые по штату не предусмотрены. Секретаря — парткомиссии товарища Горчакова я направил в тылы, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение полка питанием, водой и боеприпасами. Я помогал комиссару товарищу Щелчкову. Он работал заведующим организационно-партийной частью политотдела и недавно был назначен военкомом полка.

Хорошо, что весь политотдел был на решающем участке. Но ведь бои шли не только на участке Федюнинского. Сражались с врагами и Рыбкин, и ремизовцы, и другие части. Что там делалось — мы не знали. Там никого из политотдельцев не было. Здесь сказалось отсутствие резерва политработников, а также и то, что наш политотдел не был полностью укомплектован. В эти дни политотдел был оголен и не выполнял своих обязанностей перед всеми частями дивизии.

После Баин-Цагана в обороне стояла уже вся дивизия. Трудности были большие. Пехоты было так мало, что не удалось даже создать сплошную линию обороны. Группы японцев просачивались через разрывы между нашими подразделениями в тыл, пытаясь создать видимость окружения. Ночные атаки не прекращались.

Задача выковать в этих условиях упорство в обороне была для нас еще более острой и насущной, чем в период первых боев. Что было главным в политической работе? Воспитать в каждом бойце полную уверенность в своих силах, сознание нерушимости воинского закона: что бы ни случилось, без приказа командира не отходить ни на шаг! Этот приказ тем легче выполняется, чем больше люди знают об обстановке и чем крепче связаны со своими соседями.

В середине июля из части Прокофьева донесли, что кавалерийский полк японцев окружает подразделение Свешникова. Мы сейчас же выехали туда. На самом деле никакого японского полка мы не обнаружили. Подобного рода донесения поступали и из других частей. Иногда в штаб присылали делегата связи или звонили по телефону и с тревогой спрашивали, не отходит ли «сосед справа» или «сосед слева». Людям что-то померещилось, вот они и шлют запросы.

Во всех этих случаях я лично, товарищ Горчаков и другие работники политотдела немедленно выезжали на место, разъясняли обстановку. Но задача политотдела заключается не только в том, чтобы регистрировать совершившиеся факты, а предупреждать самую возможность возникновения хотя бы подобия паники. Политотдел обязан знать, что делается во всех частях и подразделениях, связывать соседей, беспрерывно информировать комиссаров и политработников об обстановке. Мало, чтобы политсостав знал обстановку — о ней должны быть осведомлены все до единого бойцы. Чем объяснить, например, что полк Федюнинского был упорнее всех в обороне и бойцы его никогда не отходили без приказа командира? В значительной степени тем, что комиссар полка товарищ Щелчков, секретарь партбюро Пермяков, политрук Кабаньков и другие политработники не жалели ни сил, ни труда, по нескольку раз в сутки обходя подразделения и даже одиночных бойцов и разъясняя им обстановку в полку, у соседей, на фронте.

Это одна сторона политической работы в обороне. Другая сторона — это воспитание в бойцах самоотверженности, стойкости и мужества. Тут были богатейшие возможности для каждого вдумчивого политработника. В каждом подразделении, в каждом полку было множество примеров героизма и отваги. На них мы воспитывали людей. Рассказывая о героях Халхин-Гола, мы особенно подчеркивали храбрость людей, их упорство в обороне, умение отвечать на хитрость врага двойной хитростью, беспредельную преданность Родине. И в самом деле, например, рассказ о действиях бойцов старшего лейтенанта Шевелева был лучшей агитацией за стойкость в обороне.

В ночь на 24 июля на участке Шевелева японцы предприняли атаку. Перед атакой они послали на наши фланги двух лазутчиков, которые истошным голосом кричали «банзай», пытаясь посеять среди красноармейцев панику. Но это им не удалось.

— Будем биться до последнего патрона. Патронов нехватит — в штыки возьмем японцев, — предупредил своих бойцов старший лейтенант.

Но бойцы и без этого предупреждения были полны решимости отразить врага и спокойно ждали атаки. Когда японцы подползли на 40–50 метров, они были встречены шквалом ружейно-пулеметного огня и гранатами. Бой длился около трех часов, огонь наших хладнокровных стрелков все усиливался. Враг бежал, оставив на поле боя груды убитых и раненых. Из роты Шевелева был ранен лишь один человек — дозорный, предупредивший о подходе японцев.

Такие эпизоды мы делали достоянием всей дивизии. Однако в популяризации выдающихся фактов из боевой жизни дивизии мы встречали большие трудности. Долгое время политотдел был лишен такого могучего оружия пропаганды, как газета. Поэтому основной упор был на устную передачу героических примеров. И тут выяснилось, что не все работники политотдела умели ярко и красочно передать волнующие рассказы о беспримерной доблести верных сынов Родины — героев Халхин-Гола.

В этот период, больше чем когда-либо, от работников политотдела требовалась не общая, а конкретная агитация. Нужно было кропотливо и настойчиво учить людей. Нужно было учить бойцов во время ночных атак японцев подпускать врага близко и брать его на штык, готовить днем данные для ночной стрельбы из пулеметов. Нужно было научить людей глубоко влезать в землю, маскироваться, не обнаруживать свои огневые средства.

Эту работу развернули в подразделениях командиры, комиссары, политруки и работники политотдела (во время пребывания в частях. Политотдел должен был обобщать опыт частей, распространять новые формы работы, подсказанные самой жизнью.

Герой Советского Союза полковник И. Федюнинский

Вначале нам очень редко удавалось собирать при политотделе комиссаров, партийных и комсомольских работников. В эти напряженные дни нельзя было ни на одну минуту отвлекать политработников от части. В конце июля обстановка дала возможность вызвать людей из полков, и мы этим воспользовались. Впервые, после долгого перерыва, в политотделе встретились комиссары всех частей. Первое слово по праву было предоставлено комиссару героического Ремизовского полка Кабанову. Он раньше всех вступил в бой с японцами и сейчас подробно рассказал о своем опыте партийно-политической работы в обороне.

Потом мы отдельно собирали секретарей партийных и комсомольских организаций, начальников клубов.

Как ни ценны подобные совещания, нужно прямо сказать, что в условиях войны не они являются главными формами связи и руководства политотдела частями. Ничто не давало нам таких результатов, как личное посещение частей и подразделений работниками политотдела. Такую возможность мы получили после пополнения политотдела работниками, прибывшими с зимних квартир, и слушателями Военно-политической ордена Ленина академии имени Ленина.

Воспитание стойкого, хладнокровного бойца, уверенного в своих силах, требует ежедневного, упорного обучения личным показом, личным общением. Когда люди сидят в окопах, тщательно замаскировавшись, — митинга, особенно днем, не соберешь. Индивидуальная политическая работа — вот что решает успех в таких условиях.

Днем, когда ничто живое не поднимается над поверхностью земли, действовала печатная пропаганда. Газеты, боевые листки, памятки, листовки передавались из окопа в окоп. Беседы, а иногда даже митинги происходили ночью. Своеобразие и сила этих бесед были в том, что ночью, когда японцы проявляли особенную активность, красноармеец видел рядом с собой политработника, который не только разъяснял ему обстановку, но в случае нападения врага личным примером подымал людей на контратаку, вел их за собой. Так действовали не только политруки. В эти боевые дни и ночи место комиссара, работника политотдела было на передовой линии, в окопах. Комиссар батальона товарищ Кабаньков потому и сумел так хорошо воспитать своих бойцов, что самоотверженно работал непосредственно с бойцами, шел к людям — в роту, во взвод, в отделение.

Но комиссар, работник политотдела или даже политрук физически не могли охватить своим влиянием всех бойцов, нередко разбросанных на значительном расстоянии. Нужно было опираться на актив в подразделениях, на людей, которые полюбили политическую работу, овладели ее искусством, сделали ее своим оружием в борьбе за создание несокрушимой обороны. Таких людей среди бойцов и командиров было сколько угодно. Многие из них в дни обороны обнаружили незаурядные способности организаторов, мастеров пропаганды — военно-производственной и политической. В большинстве своем это были самые храбрые, самые прославленные герои Халхин-Гола. Яркой фигурой среди таких активистов был доблестный командир пулеметного взвода из курсантов Григорий Доля, слава о котором гремела по всему фронту.

Обращение политотдела корпуса к бойцам, командирам и политработникам.

Еще когда автоколонна двигалась на фронт, Доля выделялся как многообещающий, спокойный и уверенный командир, умеющий подойти к людям, разъяснить просто и ясно обстановку. Во время налета японской авиации отдельные курсанты растерялись. Кто-то кричал водителю: «Останови машину! Куда везешь прямо под самолеты?»

Доля собрал взвод и умно высмеял паникеров.

— Подумайте сами, — .говорил он, — машина идет со скоростью 30 километров в час, а самолет — 500 километров. Куда же может подвезти нас машина, и какое имеет значение, стоит она или двигается?!

Люди сразу устыдились своего поведения, успокоились и в дальнейшем организованно и дисциплинированно вели себя при воздушной тревоге.

В обороне, особенно ночью, Доля заботливо готовил каждого бойца на случай вражеской атаки. Еще днем он сам выбирал площадки для пулеметов, давал полосу обстрела, наводил пулеметы так, чтобы пули ложились в 30–40 метрах от окопов, поражая подползавших врагов.

В тревожные ночи Доля по нескольку раз обходил отделение, беседовал с бойцами, разъясняя им обстановку, рассказывая о коварных приемах японцев, напоминая о бдительности.

— Если не уснем, — говорил Доля, — никакая сила нас не возьмет, никакой враг не сломит.

При ночных атаках Доля подпускал японцев поближе и открывал по команде огонь из всех пулеметов. Сам отличный гранатометчик, он учил бойцов не тратить зря гранат, бросать их только с появлением цели.

Политработники заметили героя-пулеметчика, помогали ему. Однажды, находясь с Долей в окопе у пулемета, секретарь партбюро Пермяков посоветовал ему подать заявление о приеме в партию и выразил готовность дать рекомендацию.

7 августа на передовой линии парткомиссия принимала Долю в ряды партии. В своем заявлении отважный пулеметчик писал:

«Прошу парторганизацию принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Учитывая настоящую боевую обстановку, в ответ на листовки проклятых провокаторов, где они пишут: «Мы бьем только коммунистов», я решил доказать им еще раз, что у нас каждый честный гражданин хочет и старается стать коммунистом и бить проклятых врагов счастливого советского народа в любом месте на их территории так, как я их бил с 3 июля по настоящий день и еще крепче буду бить. Наркомовскую норму — 20 человек за одного нашего убитого — я уже перевыполнил и еще буду перевыполнять. Прошу парторганизацию не отказать в моей просьбе. Все решения партии и правительства я обязуюсь проводить в жизнь так, как я провожу их в настоящем бою».

Доля был принят в кандидаты партии и тут же, на передовых позициях, получил партийный документ.

Такие люди, как Доля, — а их с каждым днем становилось вое больше и больше, — были неотъемлемой частью нашего партийно-политического аппарата. Без этого актива мы бы не могли решить и наполовину те большие задачи, которые стояли перед нами в боевой обстановке.

Актив этот создавался не сразу. В мирных условиях далеко не все наши политработники, особенно политотдельцы, доходят до отделения, до бойца. Мы мало знали ротный актив, не задумывались над тем, как будем работать на фронте. Боевой опыт показывает, что политотдел может рассчитывать на силы десятков и сотен помощников в каждой части, в каждом подразделении. Надо только поискать таких людей и приблизить их к политотделу.

Так изо дня в день росли наши силы в обороне, накоплялся опыт партийно-политической работы. Несмотря на необычные условия, партийная работа проходила оживленно: мы научились непосредственно на передовых позициях принимать лучших людей в партию, оформлять тут же партийные и комсомольские документы и т. д..

В августе части фронта готовились к генеральному наступлению. Опыт, полученный политотделом в дни обороны, послужил основой огромной политической работы, развернутой в период подготовки к наступлению и во время самого наступления. О героизме бойцов, командиров, комиссаров и политработников, о боевых заслугах дивизии в целом свидетельствует высокая награда Правительства. 36-я мотострелковая дивизия награждена орденом Ленина. Все ее части также награждены орденами Союза ССР.

Для меня лично после академии имени Ленина бои у Хал-хин-Гола были второй академией, удвоившей мои знания, обогатившей мой опыт.

К. СИМОНОВ ПОХОДНАЯ ХАЛХИН-ГОЛЬСКАЯ