Сувениры доктора Ватсона (СИ) [Александр Шапиро] (fb2) читать онлайн

Александр Л. Шапиро Сувениры доктора Ватсона

Этюд о тщеславии

(Пастиш)

За те несколько лет, которые я прожил на Бейкер-стрит, я стал обладателем драгоценных воспоминаний о десятках расследований, проведённых моим другом Шерлоком Холмсом. Особого материального благополучия эти приключения не принесли ни моему другу, ни, тем более, мне. Всё же, когда я женился и съехал с Бейкер-стрит, я забрал с собой небольшую деревянную шкатулку, в которой хранились различные памятные предметы. Они не представляли ценности для каталогов и картотек Холмса, но были дороги мне, как память о нескольких любопытных делах, раскрытых моим другом.

Иногда я открываю эту шкатулку, вынимаю оттуда один из сувениров и вспоминаю, участником каких загадочных событий мне довелось побывать. Вот и сейчас резная крышка шкатулки откинута, а я держу в руке сложенный вчетверо лист, вырванный из старинного фолианта. Трудно сказать, сколько раз я вспоминал события этого расследования. Поначалу я лишь восхищался проницательностью и предприимчивостью Холмса, сумевшего догадаться о том, что происходило в усадьбе, и распутать дело. Позже к восхищению добавилось желание удержать в памяти подробности той тайны, которую я узнал. А потом появилась и обязанность летописца сохранить знание и завершить свой рассказ до того, как будет написана «последняя буква хроники времён»^[1].

Я разворачиваю лист, и угловатый шрифт манускрипта задерживает мой взгляд. Ход времени, как это часто бывает возле старинных текстов, изменяется, я задумываюсь, и воспоминания переносят меня в 1895 год.

* * *

Весна 1895 года выдалась исключительно жаркой. В один из апрельских дней Шерлок Холмс и я обедали в клубе «Диоген». Повару «Диогена» в тот раз весьма удались седло барашка и йоркширский пудинг, а атмосфера клуба молчальников позволила нам в полной мере насладиться трапезой. Как я уже сказал, погода была для лондонской весны исключительно тёплой, поэтому обратный путь мы с Шерлоком Холмсом проделали пешком. По дороге мой друг рассказывал мне о каждой улице, по которой мы проходили, а я не знал, чему мне удивляться больше — то ли причудливой истории столицы Британской империи, то ли энциклопедическим познаниям Холмса. На бульваре королевы Анны мы заглянули в табачную лавку Бринкса и пополнили свои запасы: я купил полфунта «корабельного», а Холмс — фунт крепкого филиппинского. Свернув с бульвара на Бейкер-стрит, мы подошли к нашему дому 221б. В прихожей нас встретила миссис Хадсон.

— Мистер Холмс, у вас посетительница, — произнесла наша хозяйка, расплываясь в широкой, нелепой и совсем несвойственной ей улыбке.

Надо отметить, что среди многочисленных посетителей и посетительниц Холмса были люди самых разных занятий, возрастов и общественных положений. И миссис Хадсон встречала любого гостя, от мальчишки-беспризорника до члена Парламента, с одинаковой чопорной вежливостью. Именно поэтому я был так удивлён улыбкой нашей хозяйки. Я вопросительно посмотрел на Холмса, но он только недоуменно развел руками — тоже нечастое событие. Мы поднялись в гостиную.

На стуле возле окна сидела девочка лет восьми. У девочки были медно-рыжие волосы, бледное лицо и голубые глаза. Она была одета в строгий костюм зелёного твида. Длинная юбка доставала до элегантных полусапожек, а на расширяющейся книзу курточке красовались два ряда больших медных пуговиц. Сидела девочка ровно, положив ладони на колени. Рядом с ней стояла молодая светловолосая девушка, одетая попроще — в длинную серую юбку и светлую блузку с серым, под цвет юбки, жакетом. Когда мы зашли в гостиную, девочка повернула голову в нашу сторону, а девушка суетливо оправила жакет.

Холмс подошел к ним и поклонился. Девочка, не вставая, наклонила голову, а девушка подобрала края юбки и присела в торопливом книксене.

— Здравствуйте, леди Ольнистер, — произнёс Холмс.

При этих словах стоящая девушка ахнула и закрыла рот руками.

— Откуда вам известно, как меня зовут? — спросила девочка, не вставая со стула и не отрывая от Холмса не по возрасту тяжёлый взгляд.

— Куропатка и жёлудь на пуговицах вашего пиджака. Мне не нужно открывать справочник пэров, чтобы узнать герб вашего рода, — ответил Холмс и, повернувшись к девушке, неожиданно произнёс: —  !^[2]

– , Herr Holmes,^[3] — машинально ответила та.

— Почему вы обратились к Грете по-немецки? — требовательно спросила девочка. Её настороженный взгляд был по-прежнему устремлён на моего друга.

— Когда ваша гувернантка сделала книксен, я увидел, что она обута в высокие ботинки, зашнурованные так, как это делают в альпийских деревнях Австрии и Швейцарии. Мы с Ватсоном некоторое время назад побывали в деревушке Майринген, что неподалёку от Райхенбахского водопада.

— О, там очень красивые места… — начала было Грета, но увидела, что все остальные повернули головы к ней, и осеклась.

— Позвольте представить вам моего друга и ассистента доктора Ватсона, — указал на меня открытой ладонью Холмс.

Я поздоровался, юная леди приветственно кивнула, а её гувернантка снова сделала книксен, в этот раз чуть задержав приподнятую над ботинками юбку. И я, и наша юная гостья, и сама гувернантка внимательно смотрели на высокие ботинки с действительно причудливо завязанными шнурками. И только Холмс переводил с меня на наших посетительниц насмешливый взгляд.

Я не устаю удивляться тому, как устроен разум Шерлока Холмса. Его драматичный поединок над Райхенбахским водопадом и последовавшие за ним не менее опасные события в Лондоне ни на йоту не помешали его, возможно, безграничному разуму собрать и систематизировать все знания и факты, встреченные во время пребывания на континенте.

Пока я размышлял о гениальных способностях Холмса, он принес стул для Греты, развернул два стоявших напротив камина кресла в сторону наших гостий, сел в одно из кресел сам и жестом пригласил меня занять второе. Когда я сел, мой друг спросил:

— Леди Ольнистер, что привело вас ко мне?

— Мистер Холмс, моему дедушке нужна ваша помощь, — сказала девочка.

— Я сделаю всё, что в моих силах. Но почему вы считаете, что ему нужна моя помощь?

— Мой дедушка… он… он уже несколько лет…

На этих словах юная леди Ольнистер запнулась, её губы задрожали, а из глаз потекли слёзы. Сидевшая рядом Грета всплеснула руками, вытащила из кармана носовой платок и принялась вытирать девочке слёзы. Та всхлипнула, взяла платок и поблагодарила гувернантку кивком. Грета повернулась к нам и заговорила с лёгким немецким акцентом:

— Старый герцог двинулся рассудком… давно, года три, даже четыре. Он узнавать теперь даже родственников перестал. Что с ним было десять лет назад — помнит. А что случилось вчера — забывает. Вот только внучку всегда узнаёт. Она часто в его кабинете книжки читает, там много книжек. А он тихий, сидит, как будто ждет чего. Господи, смилостивься…

— Спасибо, Грета, — сказала немного успокоившаяся девочка, вернув гувернантке платок и положив ей руку на плечо, — спасибо. Простите мою слабость, джентльмены, — она повернулась к нам, — я очень привязана к дедушке.

Холмс встал, подошел к столу, налил из графина воды в стакан и протянул его нашей заплаканной гостье. Пока она пила, он смотрел на неё слегка затуманенным взглядом, а потом мягко произнёс:

— Если что-то и хранит наш мир в целости, то это доброта к близким, особенно когда они нуждаются в ней. Расскажите нам, что произошло.

Это неожиданное и, по правде сказать, нехарактерное для моего друга проявление чувств окончательно успокоило девочку. Холмс вернулся в кресло, а она продолжила:

— Я часто читаю в кабинете у дедушки. Раньше мы подолгу разговаривали. Он мне столько всего рассказывал! Сейчас он тяжело болен и всегда молчит. Но я всё равно ему рассказываю все новости: и про спектакли, и что я выучила нового, и про ремонт старой башни, и про наш сад — в общем, всё, что происходит в «Трех башнях»…

— Так поместье называется, — , — в самой усадьбе две старые башни, а одна поодаль стоит… Ой, простите, — прошептала она и замолчала.

— Благодарю, — улыбнулся ей Холмс. — Прошу вас, продолжайте, — повернулся он к девочке.

— Я знаю, мистер Холмс, что дедушка иногда понимает, что я ему говорю. Я вижу это в его глазах. Я просто знаю!

Услышав это, Грета сочувственно покачала головой, но ничего не сказала.

— Два дня назад дедушка заговорил со мной. Впервые за несколько месяцев, наверное. И я видела, что он все понимает. Он посмотрел на меня, как раньше, и сказал: «Позови мистера Холмса. Грозит опасность. Мистер Холмс поможет». А потом как будто всё пропало. Два дня я пыталась с ним говорить, но он опять молчит. И сегодня утром я велела Грете привезти меня к мистеру Холмсу. Мистер Холмс, Грета сказала, что вы самый лучший сыщик на свете. Я не знаю, какая опасность грозит моему дедушке, но я прошу вас помочь ему!

Я без труда узнал в описанных симптомах обычный случай старческого слабоумия. У меня было несколько пациентов с таким диагнозом, и я знал, что эта болезнь тяжела и неизлечима. Мне было больно смотреть на маленькую девочку, так трогательно любящую своего дедушку и пытающуюся разглядеть хоть какой-то остаток нормальности в погружающемся во мрак рассудке близкого человека. Гувернантка Грета промокнула свои глаза платком, который она всё еще держала в руке. По всей видимости, она разделяла мои чувства. Каково же было моё и её удивление, когда Шерлок Холмс уверенно произнёс:

— Леди Ольнистер, я возьмусь за это дело.

— Ах, Мистер Холмс, спасибо, спасибо! — казалось, радости юной леди не было предела, но потом она посерьёзнела и добавила: — У меня нет денег вам заплатить, но мой отец — человек справедливый и состоятельный. Даже если он накажет меня за то, что я к вам обратилась, он непременно оплатит ваши услуги.

— Как джентльмен и как британец я не возьму денег за это расследование, — с достоинством произнес мой друг. — Более того, исключительно важно, чтобы никто не знал, что я веду это дело. А это значит, что мне нужен повод для визита в «Три башни».

— О, сейчас самое подходящее время! — вмешалась Грета.

Второй раз за сегодня все участники разговора одновременно повернули к ней головы, но в этот раз она не остановилась:

— Вы же можете приехать на спектакль. Его светлость очень увлекается Шекспиром. Он знает все пьесы, он знаком почти со всеми лондонскими актерами, и он коллекционирует старинные издания. Четыре раза в год в поместье устраивают фестиваль Шекспира и ставят его пьесы. Каждый такой фестиваль открывается «Макбетом», причем каждый раз в главной роли выступает сам Джеймс Маршалл, поэтому на открытие фестиваля зрители приезжают не только со всей округи, но даже из Лондона. Кстати, его светлость играет Макдуфа, а её светлость — леди Макбет.

— Это верно, — с гордостью подтвердила юная леди Ольнистер. — Мои родители хорошие актеры, они всегда выступают в первой пьесе фестиваля.

— И когда состоится открытие? — спросил Холмс.

— Послезавтра, — ответила Грета.

— Отлично! — потёр ладони Холмс. — Грета, есть ли рядом с «Тремя башнями» гостиница, в которой мы могли бы остановиться?

— В Чинфилде есть гостиница «Чайка». Там всегда останавливаются зрители и лондонские актёры.

— В таком случае, — поднялся с кресла Холмс, — завтра с утра мы с Ватсоном начнем расследование. Мы остановимся в «Чайке» и нанесём визит в «Три башни». Я представлюсь любителем театра, поэтому ни при каких обстоятельствах не показывайте, что мы знакомы.

— Благодарю вас, мистер Холмс, — сказала девочка, поднимаясь со стула и направляясь к лестнице. Грета последовала за ней.

Холмс спустился с нашими посетительницами. Пока он провожал их до двери, я вернул кресла на их привычное место на ковре напротив камина. Когда Холмс вернулся, я подошёл к нему и спросил:

— Почему вы взялись за это дело, Холмс?

— Ватсон! Разве можно было отказать в помощи этой девочке?!

— Но чем мы можем ей помочь?! У её дедушки, скорее всего, старческое слабоумие и эта болезнь неизлечима. Если вам недостаточно моего мнения, я могу порекомендовать вам несколько публикаций ведущих британских специалистов по ментальным расстройствам…

— Ватсон, мне более чем достаточно вашего профессионального мнения. И я не думаю, что в наших силах вылечить старого герцога. Но мы можем начать расследование. Вы знаете, Ватсон, как я не люблю делать какие-либо выводы без достаточных на то оснований. Пока что я предполагаю, что для нашего расследования есть серьёзный повод.

— Почему вы так считаете?

— Это очевидно, Ватсон. Вы не пришли к такому же заключению только потому, что вы… — тут Шерлок Холмс оборвал фразу и посмотрел на меня своим пронзительным взглядом. Я, честно говоря, ожидал услышать что-то в духе «Вы смотрите, но не замечаете» или «Вы слышите, но не делаете выводы» — уже привычные для меня слова, после которых этот надменный небожитель обычно прекращает что-либо объяснять простым смертным. Но, к моему удивлению, Холмс улыбнулся и произнёс:

— Потому что вы слишком добры ко мне, дорогой друг.

Не могу сказать, что от этих слов мне стало хоть что-нибудь понятно, но они были определённо вежливее обычных комментариев Холмса.

— Ватсон, будьте добры, посмотрите, что пишет про герцога Ольнистера справочник пэров.

Я подошел к книжному шкафу и вытащил увесистый том «Большого справочника пэров Британской Империи».

— Ольнистер… Ольнистер… — листал я. — Ага. Потомок древнего аристократического рода. В молодости участвовал в Крымской войне. Состоял на государственной службе. Способствовал внедрению в Британии телеграфа. Оставил службу по состоянию здоровья. Живет возле Чинфилда в поместье «Три башни».

Я закрыл том и вернул его на полку.

— По-моему, достойная судьба британского аристократа. Холмс, вы узнали что-нибудь новое из этой биографии?

— Нет, Ватсон, и мне это не нравится. Знаете что, давайте-ка мы отправимся в Чинфилд сегодня. Если мы поторопимся, то ещё успеем на пятичасовой поезд с вокзала Чаринг-Кросс.

Судя по всему, у моего друга случился один из его периодов кипучей энергии. Холмс зашёл на пару минут в свою комнату и вернулся оттуда с дорожным парусиновым саквояжем. Он раскрыл саквояж, в котором уже лежала смена сорочек, и начал собираться в дорогу. Сперва в саквояж отправилась снятая со стены турецкая туфля с табаком. Рядом с туфлей занял место набор отмычек. К набору отмычек добавился вынутый из ящика письменного стола сафьяновый несессер и картонная коробочка с ампулами. Когда Холмс вынул из ящика письменного стола револьвер и положил его возле несессера, я не выдержал и рассмеялся.

— Холмс, вы единственный человек на свете, кто берёт все эти вещи на постановку «Макбета» в поместье британских аристократов!

— Ватсон, не сидите без дела и поторапливайтесь!

Армейская служба в Восточных колониях сделала меня легким на подъём, и уже через несколько минут мы сели в кэб на Бейкер-стрит.

— На вокзал Чаринг-Кросс, да поживее! — Холмс протянул кэбмену шиллинг.

Увидев серебряную монету, возница встрепенулся, тряхнул поводьями, и четверть часа спустя мы оказались на вокзале. Когда мы удобно расположились в купе пятичасового поезда, идущего в сторону Чинфилда, Холмс спросил:

— Ватсон, вы читали «Макбета»?

— Конечно!

— Правда же, вы мне расскажете, о чем там речь? — немного наклонив на бок голову, попросил Холмс.

Я закатил глаза и тяжело вздохнул.

— Вполне может быть, Холмс, что вы единственный во всей Англии взрослый человек, умеющий читать, но не читавший «Макбета»!..

Всю дорогу до Чинфилда я пересказывал моему другу содержание «шотландской пьесы»^[4]. Пока мы ехали в поезде, стало темнеть. Вряд ли можно придумать декорации для пересказа «Макбета» лучшие, чем садящееся за невысокие английские холмы потускневшее солнце, обволакивающий овраги вечерний туман да мерное покачивание поезда. Когда стемнело полностью, за окном поезда стали изредка мелькать далёкие огоньки, и каждый из них казался костром, у которого сидят три древние ведьмы.

Если в начале пути я ещё скептически относился к предчувствиям и подозрениям моего друга, то когда неуклюжая коляска довезла нас от железнодорожной станции до гостиницы, я уже проникся гнетущим духом шотландской пьесы и не без тревоги готовился к тому, что нас ждет расследование «любому глазу мрачного деянья»^[5].

* * *

Наутро я проснулся поздно. Спал я с открытым окном, а свежий деревенский воздух служит для меня лучшим снотворным, особенно после тяжелого лондонского тумана. Побрившись и одевшись, я постучался в соседний гостиничный номер, где расположился Холмс, но его в номере не оказалось. Я медленно спустился на первый этаж и на входе в длинное фойе гостиницы увидел, что внутри расставлены несколько столов, за которыми постояльцам на французский манер подают лёгкий завтрак из омлета и масляной булочки с джемом.

Знакомую фигуру Холмса я заметил сразу — мой друг сидел за одним из дальних столов и неторопливо завтракал. Напротив Холмса, спиной ко мне сидел невысокий коренастый мужчина, одетый в светло-серый твидовый костюм. Судя по отставленной тарелке, он только что закончил завтракать и теперь курил сигару, сбрасывая пепел в фарфоровое чайное блюдце. Я был на полпути к Холмсу, когда к его столику подошли ещё двое: скромно одетый невысокий лысый мужчина и черноволосая девочка лет шести. Увидев их, человек, сидевший напротив Холмса, поднялся из-за стола, и они втроём направились к выходу из фойе. Когда они проходили мимо меня, я рассмотрел их лица. К моему удивлению, коренастый мужчина в светло-сером костюме оказался самим Джеймсом Маршаллом! Я смотрел пару пьес с ним, но мне никогда не доводилось видеть великого актёра так близко. Его взгляд был настолько повелительным, что я по-армейски выпрямился, когда он прошёл рядом. Лысый спутник Маршалла, как и девочка рядом с ним, выглядели бы невзрачными и непримечательными, если бы не одна странная деталь: на девочке были надеты очки с тёмными линзами. Я слышал, что такие очки вошли в моду на Лазурном берегу, но никогда не видел их в Англии.

Присев за столик напротив Холмса, я не мог сдержать возбуждения:

— Вы знаете, он только что приехал из Франции! — воскликнул я.

— Я горжусь вами, Ватсон, — произнес Холмс с покровительственной улыбкой.

— Спасибо, — опешил я, — а почему?

— Вы наконец-то прочитали мою монографию о сортах табака. — Тут Холмс показал вилкой на блюдце, в которое Джеймс Маршалл сбрасывал пепел. — Это действительно пепел трихинопольских сигар, которых практически не бывает в Англии, но которые весьма популярны по другую сторону Ла-Манша.

Пару минут я смотрел на Холмса, не говоря ни слова. По всей видимости, мой друг понятия не имел, кто сидел с ним за одним столом. Я не преминул воспользоваться этим обстоятельством и с невинным выражением лица спросил Холмса:

— А что ещё вы можете сказать об этом человеке?

— Немногое. Он учился в Оксфорде. Он силён физически и, скорее всего, придаёт большое значение пунктуальности.

— Холмс, скажите честно, вы разыгрываете меня?

— О чём вы говорите, друг мой?

— Вы знаете, кто это был?

— Нет. Кто?

— Это был Джеймс Маршалл! И вы описали те его качества, о которых постоянно пишут в театральных листках. Он самый образованный из британских актёров. Он так силён, что однажды, играя Гамлета, пробил бутафорским мечом подмостки. А к пунктуальности он настолько требователен, что прекратил свое последнее турне по Франции, когда там несколько раз задержали спектакли.

— То есть различать табачный пепел вы так и не научились?.. — недовольно покачал головой Холмс.

— Нет, Холмс. И не думаю, что в мире кто-либо, кроме вас, на это способен. Но как вы всё узнали о Маршалле?

— На лацкане его пиджака был значок с гербом Оксфорда. Эти значки носят выпускники университета.

— А физическая сила?

— У него застарелые мозоли на основаниях больших пальцев. Подобные мозоли бывают лишь у тех, кто увлекается греблей. Как правило, это очень сильные люди.

— Хорошо. А пунктуальность?

— Во время завтрака он пару раз смотрел на часы. Не часто встретишь человека, который вместо часов держит в кармане жилета копию пятой модели морского хронометра Гаррисона.

Холмс невозмутимо вернулся к завтраку, а я в очередной раз задумался о феноменальной наблюдательности моего друга. Мои размышления прервал вопрос мистера Эттвуда, добродушного и гостеприимного хозяина гостиницы, который обходил столики своего импровизированного пансиона.

— Не желаете ли наш petit dejeuner^[6]?

— Будьте так добры.

Мистер Эттвуд махнул рукой, и к нашему столику подошел повар с подносом.

— Сам Джеймс Маршалл, а?! — произнес хозяин гостиницы, неторопливо кивая головой. — Каждый раз здесь останавливается!

К киванию головой добавилась довольная улыбка.

— А кто его спутники? — поинтересовался я.

— Лысый-то? Это его импресарио. Со своей дочкой. У бедняжки глаза больные, вот она и носит очки, через которые не видно, небось, почти ничего. Они тоже каждый раз у нас останавливаются.

Пока повар расставлял передо мной тарелки с завтраком, я спросил хозяина гостиницы:

— Скажите, мистер Эттвуд, как нам пройти к усадьбе «Три башни»?

— Стало быть, к его светлости с визитом собираетесь… Что ж, когда выйдете из гостиницы, пройдите буковую аллею, а после неё сверните на запад. До усадьбы идти мили три, не больше. Можете, конечно, на двуколке поехать — я вам свою дам. Но в такую погоду лучше пешком пройтись. Ну, я так думаю.

— Благодарю вас.

После завтрака мы последовали совету мистера Эттвуда и ничуть не пожалели об этом. Весенний утренний воздух и неторопливая прогулка между двумя рядами величественных буков, на которых едва появилась первая листва, умиротворяюще действовали на меня, и даже на лице Холмса появилось некоторое подобие благосклонной улыбки. На выходе из аллеи мы свернули налево и через три четверти часа подошли к зданию усадьбы. Это был особняк елизаветинских времён. Два флигеля располагались у него по краям, а центральный вход немного выступал вперед. Особняк был построен так, чтобы выглядеть похожим на букву «Е» — сказывалась мода трёхсотлетней давности среди британских аристократов показывать подобным образом верность королеве Елизавете. В торцах обоих флигелей возвышались примыкающие к ним башни, а ярдах в ста перед усадьбой стояла ещё одна старинная башня с огромным циферблатом на самом верху. Деревянные леса окружали башню почти до часов.

Мы подошли к главному входу в центре усадьбы и постучались. Дверь открыл молодой человек лет двадцати пяти, приятной внешности, среднего роста, с тёмными глазами и гладко зачёсанными черными волосами, одетый в строгий чёрный костюм.

— Добро пожаловать, джентльмены! — радушно произнес он и пригласил нас войти.

Когда мы зашли, он представился и осведомился:

— Я Экклтон, дворецкий. Как вас представить его светлости?

Холмс протянул визитку. Дворецкий взял из высокого пенала, стоявшего возле двери, небольшую серебряную тарелочку, положил на неё визитку Холмса, поклонился и ушёл. Через несколько минут он вернулся.

— Его светлость просит вас подождать в гостиной, джентльмены. Прошу следовать за мной.

Мы поднялись по двухпролётной парадной лестнице и прошли в гостиную. Молодой дворецкий оставил нас, и мы осмотрелись. Гостиная была больше похожа на центральный зал провинциального музея. Вдоль одной из стен гостиной висели картины, на другой стене возле нескольких старинных щитов и доспехов было развешано разнообразное старинное оружие. А в самом центре стены с картинами висел огромный, в полный рост, портрет. На нём была изображена красивая молодая женщина. Длинное зеленое платье выгодно оттеняло её распущенные огненно-рыжие волосы. Но сильнее всего привлекали внимание её глаза. Один глаз красавицы был ярко-голубым, а другой — ярко-зеленым. Я никогда не видел ничего подобного и засмотрелся на портрет. Холмс тоже уделил портрету некоторое время, а после стал внимательно рассматривать картины размером поменьше и оружие. Вскоре нас окликнул приятный женский голос:

— Мистер Холмс, доктор Ватсон!

Мы обернулись и увидели женщину, изображенную на портрете. На ней было другое платье, её рыжие волосы были заколоты на античный манер, но было невозможно не узнать это красивое лицо с глазами разного цвета. Рядом с женщиной стоял высокий худощавый мужчина. Далеко не все аристократы отличаются так называемой аристократической внешностью. И уж тем более большинство обладателей такой внешности не принадлежат к древним родам. Но в данном случае внешность соответствовала титулу. У мужчины было удлиненное лицо, римский нос с горбинкой, высокий лоб и глубоко посаженные темные глаза. На нем был надет строгий тёмно-серый костюм, но было видно, что этот человек будет выглядеть не менее благородно в любом из доспехов, стоящих вдоль стены гостиной. У меня не было сомнений, что перед нами герцог и герцогиня Ольнистер.

— Ваша светлость! — Холмс подошел к герцогине и поклонился, я последовал его примеру.

Герцог протянул нам руку. После двух крепких рукопожатий он холодно спросил Холмса:

— Что привело к нам знаменитого детектива?

— Мой друг доктор Ватсон — большой поклонник творчества Шекспира. Он по мере сил пытается привить мне любовь к театру. У меня выдалось несколько свободных дней и, по совету доктора Ватсона, я хотел бы увидеть постановки вашего фестиваля, — произнес Холмс.

— В таком случае — добро пожаловать, — голос герцога заметно потеплел, а суровое выражение лица смягчилось. — Может быть, вы хотите увидеть нашу коллекцию старинных изданий Шекспира? Я всегда говорю, что знакомство с Бардом следует начинать с первых фолио.

— С радостью, ваша светлость, — согласился Холмс.

— В таком случае, — улыбнулась ему герцогиня, — пройдемте в библиотеку.

Библиотека находилась в левом флигеле особняка. По дороге мы встретили Грету и юную леди Ольнистер. Они не забыли напутствие Холмса и не подали вида, что знакомы с нами. Грета сказала герцогине:

— Мы будем в саду гулять, — и девочка с немкой-гувернанткой прошли мимо.

Когда мы оказались в библиотеке, нашим глазам представилось приятное зрелище: вдоль каждой стены поднимались к высоким потолкам шкафы, заполненные книгами, а центр комнаты занимал обитый кожей письменный стол. На столе стояла фигурная бронзовая чернильница с перьями, а рядом с ней лежала стопка писчей бумаги. Вокруг стола располагались несколько резных стульев с высокими спинками. За столом, немного в глубине, отдельно стояла закрытая на замок стеклянная витрина. Под стеклом лежал раскрытый старинный фолиант. Холмс подошёл к витрине.

— О, мистер Холмс, это фолио — гордость моей удивительной жены и причина того, почему мы всегда открываем фестиваль постановкой «Макбета». Дорогая, — обратился герцог к супруге, — расскажи про свое открытие.

— Мне, право же, неловко, — смутилась герцогиня. — Просто я заметила, что знаменитый монолог Макбета… монолог, который Макбет произносит, узнав о смерти жены… не вполне соответствует характеру главного героя пьесы. И, напротив, этот монолог гораздо лучше подходит леди Макбет. А она перед смертью что-то пишет. Вот я и предположила, что текст этого монолога — не что иное, как предсмертная записка леди Макбет. И Макбет, когда декламирует, читает эту записку. Как вы помните, в самом начале пьесы Макбет присылает жене письмо. Если моя догадка верна, то все довольно элегантно становится на свои места, — тут герцогиня немного оживилась и начала перечислять:

— С письма отношения начались, письмом и заканчиваются; стиль соответствует персонажам; записка, которую леди Макбет писала ночью перед смертью, не пропадает; единственная свеча, которая есть в тексте монолога, уместна для ночного письма, но не для залы в замке Макбета…

— Чтобы подтвердить эту блестящую догадку, — сказал герцог, — нам надо было найти раннее издание, в котором рядом с монологом Макбета стояла бы ремарка о том, что он читает письмо. Моя жена стала ездить на все аукционы старинных книг, а я её сопровождал. И однажды нам посчастливилось купить издание с той самой ремаркой!

— Вы сопровождали вашу супругу на всех аукционах? — удивился я.

— Доктор Ватсон, дело в том, что я ревнив, как венецианский мавр, — ответил герцог и с нежностью посмотрел на жену. — К тому же у меня много свободного времени. Я рано оставил государственную службу и веду лёгкий образ жизни провинциального аристократа. Моя едва ли не единственная обязанность перед Британией — это упражнения в стрельбе из лука, которыми, по указу Эдуарда Третьего, должен заниматься каждый английский землевладелец. Представляете, джентльмены, — рассмеялся герцог, — этот указ до сих пор не отменён.

Герцогиня и я засмеялись вслед за герцогом, но Холмс без тени улыбки произнёс:

— Я полагаю, ваша светлость, что Эдуард Третий предпочёл бы увидеть вас в числе своих мечников, а не лучников.

— Это верно, — с удивлением согласилась герцогиня. — Мой муж — отличный фехтовальщик. Но как вы узнали об этом, мистер Холмс?

— В вашей коллекции оружия есть несколько луков, но все они находятся в ужасном состоянии, — стал объяснять ей Холмс. — В то же время многие ваши клинки начищены и заточены, а на некоторых даже есть свежие зазубрины. Более того, эфесы нескольких старых рапир переделаны недавно. Эти эфесы сделаны для хватки левой рукой, а вы, — Холмс повернулся к герцогу, — левша. Из этого я заключаю, что вы вряд ли стреляете из лука, но наверняка любите и умеете фехтовать.

— Браво, мистер Холмс! — несколько напряженно сказал герцог. — Мы столько слышали о ваших способностях, а теперь имели возможность убедиться в них воочию. Я действительно неплохо фехтую. А Экклтон, это мой дворецкий, — пояснил герцог, — следит за клинками и составляет мне компанию в фехтовальных упражнениях. Но оставим эту мою блажь. Мне было бы гораздо интереснее, мистер Холмс, узнать ваше мнение о жемчужине моей коллекции — фолио с недостающей ремаркой.

— Для этого мне надо взглянуть на книгу, — ответил Холмс.

Герцог вынул из кармана жилетки часы на цепочке, снял с цепочки небольшой ключ, подошёл к застекленной витрине и открыл её. Герцог взял раскрытую книгу и медленно и осторожно поднёс её Холмсу.

Холмс подошёл с книгой к столу, заложил её чистым листом бумаги и закрыл. Потом он сел за один из высоких резных стульев, вынул лупу из кармана пиджака и стал осматривать книгу. Как врач, я убеждён, что если бы наши медики осматривали своих пациентов с такой же тщательностью, с какой мой друг осмотрел этот том, то правильных диагнозов было бы гораздо больше. Каждый дюйм обложки Холмс рассмотрел под лупой, он обнюхал углы, потер двумя пальцами одну из страниц, внимательно изучил все пометки на форзаце. После этого Холмс открыл книгу на заложенной странице и на несколько минут замер, изучая под разными углами, вероятно, ту самую ремарку. Герцог и герцогиня с нескрываемым восхищением следили за действиями моего друга. Даже я заворожённо наблюдал за его исследованием, хотя уже не раз видел подобный процесс. Мы втроём с нетерпением и любопытством ждали вердикта Холмса. Он отдал книгу герцогу, повернулся к герцогине и произнёс:

— Это подлинник. Поздравляю, ваша светлость. Я мало что понимаю в литературе, но думаю, что вы сделали важное открытие, а это издание подтверждает вашу гипотезу.

Две совершенно одинаковые широкие и довольные улыбки разлились на лицах четы Ольнистер от этих слов моего друга.

— Вы собираетесь опубликовать ваши наблюдения в каком-нибудь литературном журнале? — поинтересовался Холмс.

— Право же, мистер Холмс, — смутилась герцогиня, — это сущие пустяки. Я не стану беспокоить настоящих учёных своими домыслами. Это было бы слишком самонадеянно с моей стороны.

— Дорогая, приближается полдень, — тут герцог повернулся к нам и пояснил, — моя жена ведет наблюдения за птицами. Уже несколько лет каждый день, ровно в полдень она поднимается на башню и следит за полетами местных птиц. Живи мы в Древнем Риме, она бы возглавила коллегию авгуров, — улыбнулся герцог, — кстати, доктор Ватсон, не составите компанию моей жене? А я тем временем расспрошу мистера Холмса о том, как он определил, что это фолио — подлинник.

— Да, конечно, — немного растерявшись, ответил я.

До башни было довольно далеко. Герцогиня и я вышли из библиотеки, прошли вдоль всего этажа, дошли до конца коридора правого флигеля и поднялись по винтовой лестнице на три или четыре витка. На самом верху башни находился крошечный кабинет с двумя окнами. Кабинет был так мал, что в нём едва помещался небольшой стол, а места для стульев уже не было. В центре стола стоял письменный прибор, по правую сторону которого лежал журнал для заметок, а по левую — книга Брема «Жизнь птиц» и армейский бинокль.

— Простите, доктор, — улыбнулась герцогиня, — здесь даже негде сесть. Но во всей усадьбе нет места лучше для наблюдения за птицами. Кроме, пожалуй, кабинета моего тестя в башне левого флигеля.

— Как его самочувствие?

— Откуда вам известно, что мой свёкр хворает? — подняла брови её светлость.

— Об этом писали в газетах, когда он оставил службу, — нашёлся я. — Он же был одним из тех, кто проложил в Британии телеграф, верно?

— Да, телеграф был делом его жизни. В его кабинет даже когда-то провели провода.

Она взяла бинокль и подошла к восточному окну. Примерно четверть часа она стояла у окна, не отрывая глаз от бинокля, а потом вернулась к столу, открыла журнал и сделала несколько быстрых записей.

— Как вы думаете, доктор Ватсон, какие птицы больше всего меня занимают в эти дни?

— Трудно сказать… Может быть, куропатки? Если память меня не подводит, они изображены на вашем гербе.

— Я наблюдаю за ласточками. Они сегодня летали высоко, а это значит, что завтра дождя не будет. Поэтому сегодня вечером перед усадьбой разобьют павильон для завтрашнего спектакля.

— В таком случае мы не будем мешать приготовлениям, — понимающе кивнул я.

Герцогиня и я вернулись в библиотеку, где Холмс с герцогом сидели за столом и по-прежнему рассматривали фолиант. Когда мы вошли, герцог повернул голову в сторону супруги и спросил:

— Какие новости? «Увещевания его авгуров удержат дома Цезаря»^[7]?

— Погода завтра будет ясной, и, значит, пора разбивать павильон, — произнесла леди Ольнистер.

Холмс поднялся из-за стола и с поклоном произнес:

— В таком случае мы не будем мешать приготовлениям.

Герцог тоже поднялся.

— Джентльмены, — сказал он, — я сердечно благодарен вам за визит и особенно признателен мистеру Холмсу за консультацию. Позвольте, я провожу вас.

В гостиницу мы возвращались той же дорогой, что пришли. Я рассказывал Холмсу о том, как её светлость наблюдала за птицами, а он, вопреки обыкновению, даже не перебивал мой рассказ вопросами. Зная моего друга много лет, я понимал, что он сейчас сопоставляет новые факты и наблюдения, которые складываются в его уникальном разуме в немыслимое количество самых разнообразных вариантов и сочетаний.

Остаток дня прошел без заслуживающих внимания событий. Ужинали мы опять в фойе гостиницы. За ужином я спросил Холмса:

— Что вы думаете о нашем визите в усадьбу Ольнистеров? Вы по-прежнему считаете, что мы не зря приехали?

— Ватсон, я еще не вижу всей картины, но отдельные её части начинают обретать очертания. Моя интуиция говорит, что дело это окажется весьма любопытным. Но мне не хватает информации. Завтра мы поднимемся на башню, возможно это кое-что прояснит.

С этими словами Холмс пожелал мне доброй ночи и ушёл к себе. Его номер был соседним с моим, и этой ночью я заснул не только под далекое пение соловьев, которое доносилось до моего раскрытого окна из буковой аллеи, но и под звук размеренных шагов: за стеной Холмс ходил по комнате, размышляя над нерешённой проблемой.

* * *

Утро следующего дня было суетным: в гостиницу мистера Эттвуда со всех концов Британии начали съезжаться зрители предстоящих спектаклей. Готовясь к приезду этой публики, хозяин гостиницы водрузил в лобби на стойку бронзовый бюстик Шекспира, а сам вырядился в раздутые бриджи и траченный молью расшитый кафтан. Добродушный, упитанный и болтливый, мистер Эттвуд и так несколько напоминал Фальстафа, а теперь его нелепый наряд и вовсе не оставлял сомнений в подобном сходстве. Над стойкой в аккуратной рамке был вывешен застеклённый автограф Джеймса Маршалла, гласивший: «Моему доброму мистеру Эттвуду, с дружеской признательностью за неизменно радушный прием».

Наскоро перекусив, Холмс и я выбрались из оживленного фойе и отправились в поместье «Три башни». В этот раз мы шли даже медленнее, чем вчера, и в буковой аллее нас обогнала забавная процессия. Впереди величественно шествовал Джеймс Маршалл, а следом за ним ярдах в пятнадцати семенила небольшая группа пугливых молодых девиц, одетых на американский манер в отороченные кружевом широкие платья ярких расцветок. Дважды раскланявшись с этим необычным шествием, мы продолжили наш путь. Несколько минут спустя мы свернули из аллеи на запад и через час пришли к наполовину застроенной лесами башне с часами.

Мы обогнули башню и подошли к двери. Старая деревянная дверь была закрыта на амбарный замок. Холмс вытащил из кармана пиджака набор отмычек и стал возиться с замком. Я отошел в сторону дороги и огляделся — к счастью, ни обитателям усадьбы, ни идущим на спектакль зрителям не было видно Холмса. Раздался глухой щелчок замка и скрип двери. Я вернулся к Холмсу, и мы вошли в башню.

Я ожидал, что внутри башни будет пыльно, но ошибся. Деревянные ступеньки большей частью были целы, поэтому мы поднялись без труда до самого верха. Там нашим глазам предстал величественный механизм башенных часов. Немыслимое количество латунных шестерёнок — от крошечных, не больше дюйма, до гигантских, диаметром чуть ли не в пару футов — шевелились, постукивали и подёргивали друг друга. Мне пришлось по душе это достижение технической мысли, но на Холмса, судя по всему, эти часы произвели ещё большее впечатление. Некоторое время он смотрел на них, не отрываясь.

— Ватсон, это просто восхитительный механизм!

— Да, Холмс, мне тоже понравились эти большие часы.

С минуту Холмс смотрел на меня, не произнося ни слова, а потом сказал:

— Мне нужно будет серьезно поговорить с герцогом. Давайте поторопимся, друг мой.

Когда мы вышли из башни, Холмс закрыл скрипучую дверь и повесил замок на место. Короткий путь до усадьбы мы проделали быстро, то и дело обгоняя направляющихся туда же зрителей.

Перед усадьбой красовался огромный павильон, половина которого представляла собой любительскую театральную сцену. В другой половине располагались импровизированные бутафорская и гримёрная, где уже обосновались приехавшие из Лондона актёры. Перед сценой немногочисленные слуги под руководством дворецкого Экклтона расставляли стулья и сооружали длинные скамейки.

Мы подошли к дворецкому.

— Экклтон, мы хотели бы увидеться с его светлостью, — произнёс Холмс.

Дворецкий несколько раз перевел взгляд с Холмса на незаконченный зрительный зал, потом бросил одному из слуг: «Восемь рядов! Восемь рядов по двадцать мест!» — и повернулся к нам.

— Прошу вас, джентльмены.

Мы проследовали за ним в гостиную-музей.

— Я позову его светлость, — сказал дворецкий и удалился.

Несмотря на то, что мы были в этой гостиной вчера, она производила не меньшее впечатление. Я прошелся вдоль стен с картинами и доспехами.

— Вы помните, Холмс, — сказал я, обойдя зал, — как герцог рассказал нам о своей ревности?

Холмс молча смотрел на меня, немного приподняв брови.

— Может статься, — продолжил я, не дожидаясь ответа на этот риторический вопрос, — что для ревности есть повод. Посмотрите — на столике под портретом герцогини лежит букетик цветов.

Холмс подошёл к столику, взял букет и повертел его в руках. Потом Холмс положил букет и быстро направился к выходу.

— Идёмте, Ватсон! Мне нужно кое-что проверить.

— Но спектакль вот-вот начнётся…

— Это важнее, — не останавливаясь, ответил Холмс, и я последовал за ним.

На выходе мы столкнулись с герцогом. Он уже был в костюме Макдуфа, и наряд подходил ему как нельзя лучше.

— Что вам было угодно, джентльмены? — спросил он, выпрямившись и положив руку на эфес бутафорского меча.

— Мы пришли пожелать вам удачи, break a leg^[8], — ответил Холмс. — Кстати, когда ваш выход?

— Во втором и четвертом акте.

— Где вы будет в третьем?

— В оружейной. Это соседняя с гостиной комната, там из окна довольно близко видно сцену.

— Отлично. Мы подойдём туда.

Когда мы сбежали по ступенькам парадного входа усадьбы, я увидел, что большая часть зрительного зала заполнена. Едва поспевая за Холмсом, я успел заметить в последнем ряду лысую голову импресарио и сидящую рядом с ним девочку. А в первом ряду выделялся своим нарядом хозяин гостиницы мистер Эттвуд.

Все три мили до гостиницы мы едва ли не бежали. Зайдя в лобби, я опёрся руками о стойку и тяжело задышал. Гостиница была абсолютно пуста. И хозяин, и все постояльцы были на спектакле. Неутомимый Холмс забежал за стойку, вытащил из одного из ящиков гостевую книгу и пролистал её.

— Номер двадцать один, Ватсон.

Холмс захлопнул гостевую книгу, вернул её в ящик, вынул оттуда ключ и направился к лестнице.

— Хорошо, что это только второй этаж, — вздохнул я и поплёлся за Холмсом.

В коридоре перед дверью я перевёл дух и спросил:

— Чей это номер?

— Импресарио.

У меня было так много вопросов к Холмсу, что я не знал с какого начать. Поэтому я решил не задавать их, а просто смотреть, что делает мой друг, ипытаться по мере сил понять ход его мыслей.

В номере двадцать один было две комнаты. Судя по одежде и предметам туалета, в одной комнате расположился импресарио, а в другой — его дочь. Холмс устроил в комнате девочки форменный обыск. Каждая полка секретера, каждый ящик бюро… всё было открыто, тщательно осмотрено и закрыто. Длинные пальцы Холмса перелетали от одного предмета к другому. Особое внимание мой друг уделил небольшому , на котором лежали расчёска и заколки для волос.

— А куда теперь? — спросил я, когда Холмс направился к выходу.

— В мой номер.

Понятнее мне не становилось, но я, по крайней мере, успел немного отдохнуть во время обыска. Мы опять поднялись по лестнице. Меня всегда удивляло, что в комнате Холмса на Бейкер-стрит царит форменный бедлам, и в то же время мой друг остаётся образцом как аккуратности в одежде, так и пунктуальности. Немудрено, что, зайдя в номер Холмса, я увидел знакомый беспорядок. Холмс подошёл к загромождённому столу, сунул в левый карман пиджака несколько шведских спичек, а потом взял со стола картонную коробку с ампулами и положил три штуки в правый карман.

— Вы знаете, Холмс, как плохо я отношусь к этой вашей привычке… — начал было я.

— А теперь на кухню, — перебил меня Холмс.

Если бы не абсолютно серьёзное и искреннее выражение лица Холмса, я бы подумал, что мой друг нарочно старается удивить меня своими словами или действиями. Мы спустились на первый этаж и прошли в кухню через фойе. В кухне Холмс открыл бутыль с содовой, разбил туда содержимое ампул и туго закрыл пробку. Затем Холмс отдал бутыль мне и направился к выходу. Выйдя из кухни, мы миновали фойе и зашли в лобби. Там Холмс снял со стены и положил на стойку застеклённый автограф Джеймса Маршалла. После этого Холмс вытащил из одного из ящиков два листа писчей бумаги и письменный прибор.

— Редко мне случается пользоваться этим умением, — произнес мой друг, — но сейчас оно придётся весьма кстати. Меня научил этому один гравёр Королевского Монетного двора; он мог подделать любой вексель за несколько минут, а я как-то спас его от разъярённых букмекеров, с которыми он расплатился подобным образом.

С этими словами Холмс медленно написал короткую записку почерком Джеймса Маршалла. Записка гласила: «Всё раскрыто. Бросай девчонку и беги». Вторую записку Холмс написал своим почерком и она была длиннее: «Грета! Вымойте волосы девочки раствором из этой бутылки, выбросьте очки и отведите обеих девочек в оружейную. Не теряйте ни минуты!». После чего Холмс повесил автограф обратно на стену и повернулся ко мне.

— Ватсон, мы успеем вернуться до начала третьего акта. Слушайте и запоминайте! Вы должны будете во время антракта отдать импресарио эту записку. — Тут Холмс протянул мне записку, написанную почерком Маршалла. — Когда импресарио уйдет, вы отведете его дочь к Грете и отдадите ей эту записку вместе с бутылкой. — Тут Холмс протянул мне вторую записку и указал на бутыль с содовой, в которую мой друг добавил содержимое трех ампул. — Когда Грета с девочкой уйдут, вы найдёте герцогиню и приведёте её в оружейную. А теперь поторопимся!

Мы пронеслись по буковой аллее и привычно свернули на запад. Через полчаса мы миновали башню с часами. Футах в двухстах от павильона Холмс повернулся ко мне:

— Ватсон, вы хорошо всё запомнили?

— Холмс! Я не понимаю, зачем мы это делаем… — начал было я.

— Ватсон, вы помните, что вы должны сделать? Это крайне важно, друг мой. От ваших действий зависит судьба достойных людей. Я обещаю, что после расскажу вам всё в мельчайших деталях. Но сейчас вы слышите аплодисменты? Это закончился третий акт, и это значит, что вам пора действовать. Я буду ждать вас в оружейной.

Дальнейшее произошло быстро и в точности так, как планировал Холмс. Когда я подошел к лысому импресарио и отдал ему записку, он прочитал её и, не говоря ни слова, ушёл. Тогда я подошёл к его дочери и попросил её подойти со мной к Грете. Я боялся, что она испугается, но она не проявила никакой тревоги. Впрочем, выражение лица девочки было скрыто очками с затемнёнными стёклами. Грете вместе с девочкой я передал записку и бутыль. Прочитав записку Холмса, Грета быстро увела девочку в усадьбу. Потом я спросил у дворецкого, где я могу найти её светлость, и он провёл меня в её личную гримерную. Узнав, что Холмс просит её срочно прийти в оружейную, герцогиня в ту же минуту отправилась туда, а я последовал за ней.

Зрелище, свидетелями которого мы стали в оружейной, было странным и нелепым, но за сегодня я уже исчерпал свои возможности удивляться чему-то странному и нелепому, связанному с моим другом. Герцог в костюме Макдуфа ходил по комнате, размахивая бутафорским мечом, и кричал на Холмса. Поначалу я даже подумал, что герцог репетирует монолог из пьесы. Когда я и её светлость вошли, герцог повернулся к супруге:

— Дорогая, ты представить себе не можешь, в каких ужасных преступлениях обвинил тебя, а заодно и меня этот джентльмен!! История, которую он выдумал про какую-то твою…

В этот момент в комнату вошла Грета с юной леди Ольнистер и с дочерью импресарио. Но девочку было не узнать. Первое, что бросалось в глаза, были её слегка влажные волосы. Они был такими же огненно-рыжими, как и волосы герцогини. Вторым, чего нельзя было не заметить, были глаза девочки. Один — ярко голубой, а другой — ярко зеленый. Она выглядела точной копией герцогини, но только в возрасте лет шести. Её светлость бросилась к девочке, присела перед ней и взяла её за руки. Герцог прервал свой горячий монолог: несколько секунд он молча смотрел на Холмса, а потом отбросил меч, подошел к жене, преклонил колено и обнял правой рукой жену, а левой — обеих девочек. Объятие длилось не больше минуты, но стоявшая рядом со мной Грета успела пару раз всхлипнуть.

Когда герцог поднялся, его лицо было спокойно, плечи развёрнуты, а взгляд обращён немного кверху.

— Леди, джентльмены, — произнес он с картинно глубоким поклоном, — прошу прощения, сейчас мой выход.

Герцог вышел, а вслед за ним удалились и все представительницы прекрасного пола.

— Ватсон, я ненадолго отлучусь, — сказал Холмс. — Я не забыл, что задолжал вам подробный рассказ обо всем, что произошло. Но у меня есть ещё одно неотложное дело. А вы пока можете открыть окно и посмотреть остаток пьесы. Его светлость был прав, отсюда отлично видно.

Действительно, из открытого окна оружейной было очень удобно смотреть за окончанием спектакля. Вскоре ко мне присоединился Холмс. В руках он держал бутылку виски. Я в очередной раз за сегодня решил не задавать вопросов. Спектакль приближался к концу, и мне хотелось досмотреть остаток пьесы. Все актёры играли хорошо, но особенно был в ударе Джеймс Маршалл. Его исполнение монолога Макбета было великолепно, а сцена поединка с Макдуфом выше всяких похвал. Мечи звенели, Макбет и Макдуф кружили друг вокруг друга, сходились и расходились, так до тех пор, пока пронзённый Макбет не упал на сцену, заливая её кровью.

Первыми закричали зрители, сидевшие перед сценой. Несколько дам упали в обморок. Началась суматоха. Я вцепился руками в подоконник, не в силах поверить тому, что только что на моих глазах герцог Ольнистер пронзил мечом Джеймса Маршалла. Холмс дотронулся до моего плеча:

— Ватсон, представление окончено, и нам пора возвращаться в Лондон. Идёмте, друг мой.

Я шёл вслед за Холмсом и думал об ужасном убийстве, свидетелем которого я оказался. Меня не оставляла мысль о том, что мой друг был каким-то образом к этому причастен. Вдобавок, я не мог понять, кто эта девочка, так похожая на герцогиню. Мое непонимание стало абсолютным, когда мы проходили мимо обставленной лесами башни с часами. Холмс зашёл за башню, вылил на леса бутылку виски, чиркнул шведской спичкой о шершавый камень и поджёг башню. Высохшие в тёплую погоду леса вспыхнули мгновенно.

До гостиницы я шёл молча. К поезду мы ехали в той же старой коляске, которая позавчера привезла нас в гостиницу. Я всё ещё был настолько ошеломлён случившимся, что всю дорогу не проронил ни звука. Сидя рядом с Холмсом, я вспоминал события последних трёх дней и пытался понять, как они могли привести к подобной развязке.

Только когда мы удобно расположились в купе направляющегося в Лондон поезда, я нарушил молчание:

— Холмс, я до сих пор не понимаю, что произошло в этой злосчастной усадьбе.

— Мой дорогой друг, это было одно из любопытнейших дел, которые нам довелось расследовать. Вы знаете, что в силу рода деятельности мне приходится разбираться в людских побуждениях, в причинах и позывах, толкающих людей на странные поступки. Но мне трудно припомнить, когда бы ещё человеческое поведение так сильно ставило меня в тупик.

С этими словами Холмс раскрыл дорожный саквояж, вытащил оттуда наполовину опустевшую турецкую туфлю с табаком и принялся набивать вишнёвую трубку.

— Вы помните огромный портрет герцогини в гостиной? — спросил Холмс, аккуратно приминая табак.

— Да. Удивительное сходство.

— Совершенно верно. Но ничего, кроме сходства, в этой картине нет. С тем же успехом можно было бы повесить фотографию. В то же время среди остальных картин есть несколько неплохих произведений искусства. Две из них, я полагаю, принадлежат кисти Тернера. Поэтому напрашивается вывод — её светлость тщеславна. Кто, кроме исключительно тщеславного человека, согласится видеть, да еще и показывать гостям собственный огромный портрет, расположенный посреди хороших картин?

Холмс чиркнул спичкой и раскурил трубку.

— Вы знаете, Ватсон, когда герцогиня рассказала о своем литературном открытии, я ей не поверил. Я был убеждён, что вся эта история с пропущенной ремаркой — не больше, чем любительская мистификация. Заигравшаяся аристократка покупает старинное фолио и дописывает в него ремарку, чтобы обрести славу и внимание литературного бомонда — согласитесь, у меня были все основания предполагать подобный сценарий. Вообразите, мое удивление, когда я увидел, что ремарка настоящая!

В этот момент выражение лица моего друга стало напоминать удивлённо-обиженную морду борзой собаки, у которой прямо из-под носа исчезла добыча. Я не выдержал и рассмеялся.

— А эта ревность герцога, в которой он сам признался! — ворчливо добавил Холмс. — Он сопровождал жену по всем букинистическим аукционам. Скажите, Ватсон, вы пользуетесь успехом у прекрасного пола?

Я опешил от такого неожиданного вопроса.

— Не знаю… Пожалуй… Не больше других… — смутился я.

— Тогда почему этот, с позволения сказать, ревнивец отправляет свою жену с вами наблюдать за птицами?

— Холмс, но я же джентльмен! — возмутился я. — Я бы никогда…

— Но для настоящего ревнивца это безразлично, — перебил меня Холмс, — а герцогу — хоть бы что! Должен вам сказать, дорогой друг, что ещё вчера вечером я пребывал в полнейшей растерянности. Общая картина начала для меня проясняться сегодня, когда мы зашли в башню. А когда вы увидели цветы возле портрета герцогини, всё стало на свои места.

— Холмс, это был просто небольшой букет. Как может что-то прояснить букет цветов?

— Это были не просто цветы, Ватсон. Это были желтые эдельвейсы. После нашего небезынтересного пребывания в Майрингене, вы, Ватсон, сразу вернулись в Британию, а я отправился за океан. Но перед этим я еще несколько дней скрывался в соседней деревушке. Там, на местном кладбище, я сделал надгробие для одного профессора математики.

— Вы сделали надгробие для Мориарти?!

— Это был мой способ отдать дань уважения его разуму. Я не чувствую вины за его гибель. Но это неважно. Важно то, что тогда я заметил, как местные жители приносят желтые эдельвейсы на могилы своих близких. Поэтому, увидев букет желтых эдельвейсов, я сразу же предположил, что это Грета собрала букет и положила его возле портрета — портрета женщины, которая уже умерла.

— Но, Холмс, герцогиня… — начал было я, но увидел, как Холмс смотрит на меня, наклонив вперёд голову и приподняв брови, как будто ожидая, что я вот-вот догадаюсь.

Я задумался и начал рассуждать:

— Раз герцогиня жива, а это портрет умершей женщины, получается… Получается, что у неё была сестра-близнец! — радостно воскликнул я.

— Браво, Ватсон, — знакомство со мной определённо пошло на пользу вашим дедуктивным способностям, — продолжайте, друг мой.

Я немного смутился от похвалы и попытался продолжить свои рассуждения.

— Выходит, девочка, которая так похожа на герцогиню, её племянница, так?

— Именно так. Но она не просто племянница, она дочь сестры-близнеца, а это гораздо ближе. Вы знаете, как близки близнецы. Помните, бедняжку Эллен Стоунер?

Я, конечно, помнил ту мрачную историю, когда Холмс спас бедную девушку, ударив тростью по вылезающей из вентиляционного отверстия индийской гадюке.

— Вы догадались, что у герцогини есть племянница, когда увидели букет, а в комнате девочки вы искали подтверждение своей догадке? — продолжил я.

— Еще очко в вашу пользу.

— Вы нашли подтверждение?

— Да.

— И что это было?

— Ничего, Ватсон.

Я с недоумением посмотрел на Холмса.

— Ватсон, когда у ребенка болеют глаза, ему капают капли, мажут мази, накладывают компрессы. Ничего из этого я в комнате девочки не увидел. Это означало, что темные очки нужны не для того, чтобы облегчить болезнь, а для того, чтобы…

Тут Холмс сделал паузу и посмотрел на меня, ожидая, что я продолжу его мысль.

— Чтобы скрыть цвет её глаз! — догадался я.

— Совершенно верно. Один — голубой, а другой — зеленый. Глаза её светлости — явление довольно редкое. Каждый, кто увидел бы такие же разноцветные глаза этой девочки, заподозрил бы родственную связь. К тому же на расческе девочки я увидел волос. Несложно было определить, что это ярко-рыжий волос, покрашенный в черный цвет. Кстати, раствор кокаина в содовой великолепно смывает краску с волос. Осмотрев комнату, я был абсолютно уверен, что девочка, которая там живет, — дочь покойной сестры-близнеца герцогини. Зная, как обычно близки сестры-близнецы, я предположил, что девочку используют для шантажа.

— Допустим, злоумышленники вымогали у герцогини деньги. Но я всё равно не понимаю, зачем вы сожгли башню с часами?

— Я думаю, что если бы речь шла лишь о деньгах, то герцогиня выкупила бы свою племянницу за любую сумму. Но злоумышленники требовали от герцогини нечто гораздо более ценное, чем деньги. И сожгли мы не часы. Вернее, не совсем часы. Ватсон, вы помните ту забавную историю с нарисованными танцующими фигурками?

— Конечно! Вы тогда разгадали этот сложный шифр из пляшущих человечков.

— Нет, мой друг, тот шифр был очень прост. Есть множество других шифров, описание которых я когда-нибудь включу в монографию по расшифровке. Но есть один способ зашифровать текст так, что расшифровать его становится невозможно. Для этого нужен специальный ключ — невероятно сложный набор чисел. Не зная этого ключа, никто не сможет расшифровать содержание текста.

— Даже вы? — с недоверием спросил я.

— Ватсон, вы преувеличиваете мои скромные способности. Но даже я.

— И вы хотите сказать, что эти сгоревшие часы…

— Были не просто часами. Мы с вами сожгли криптограф Уитстона. Предпоследний, я полагаю.

— Холмс, вы опять говорите загадками! Что за криптограф? Кто такой Уитстон? Почему предпоследний?

— Чарльз Уитстон был одним из величайших британских изобретателей. Он придумал множество замечательных вещей, в том числе и телеграф. А еще он создал криптограф — уникальное устройство, которое производит ключи для идеального шифрования. До сегодняшнего дня я полагал, что единственный криптограф хранится в подвалах Адмиралтейства. Работает это устройство крайне медленно — производит по одной новой цифре ключа в день. О нем почти никто не знает — его видели всего несколько человек, которые отвечают за тайные сообщения в командовании британского флота. Уверен, что вы можете представить, какую ценность представляют шифровальные ключи Адмиралтейства для врагов Британии.

— Я, кажется, начинаю понимать… Старый герцог Ольнистер работал над внедрением в Британии телеграфа. Он был знаком с Уитстоном…

— Блестяще, Ватсон! Я тоже думаю, что модель криптографа в башне — результат их сотрудничества. В часах башни было небольшое окошко, в котором каждый день ровно в полдень можно было увидеть новую цифру ключа. А герцогиня во время своих наблюдений за птицами замечала новые цифры в подзорную трубу.

— Но почему криптограф не был уничтожен? — спросил я.

— Думаю, его сперва сохранили на случай, если что-либо произойдет с тем, который хранится в Адмиралтействе. А потом о нём забыли: так иногда случается с секретами, о которых мало кто знает. Уитстона давно нет в живых, а старый герцог уже мало что помнит. Но кто-то узнал про криптограф и нашел способ шантажировать герцогиню. Надо отдать должное её мужу, я редко видел столь благородное поведение.

— А что он сделал?

— Он что-то подозревал, поэтому выдумал свою ревность и практически не расставался с женой. Ей нужно было передавать Джеймсу Маршаллу шифровальные ключи, но муж всегда был поблизости. Почта слишком ненадежна для столь важных вещей, а довериться герцогиня никому не могла. Поэтому ей пришлось воспользоваться своим открытием о пропущенной ремарке. Каждый фестиваль открывался постановкой «Макбета», и она перед спектаклем записывала ключ и передавала его Джеймсу Маршаллу, исполнявшему Макбета, под видом письма от леди Макбет. Какое всё-таки необычное и талантливое решение!

— Но почему герцог не обратился в Скотленд-Ярд?

— Ищейки Скотленд-Ярда вряд ли бы что-либо обнаружили. А если бы обнаружили, то герцогине бы грозила виселица за измену. К счастью, у герцога хватило и терпения, и доверия. Но когда он увидел племянницу жены, всё разом переменилось. Долгие годы беспокойства за любимую женщину и роль этого… как его зовут? Макдуфа?… сделали своё дело. Он не сразу отправился в павильон. Когда я вышел из оружейной, он только направлялся на сцену, а в руках у него был длинный звенящий свёрток.

— Там был меч?

— Один меч не звенит, Ватсон, — сказал Холмс и опять выжидающе посмотрел на меня.

— Вы хотите сказать, что в свёртке были два меча?

Холмс кивнул.

— Значит, на сцене была дуэль? — вскричал я.

— Именно. Должен признать, я первый раз смотрел «Макбета», причем значительную часть пьесы мы пропустили, да и само представление не было закончено, но сцена поединка определенно была успешной. Мне очень понравился монолог, который Джеймс Маршалл произнес с мечом в руках, когда понял, что герцогу всё известно, а поединка не избежать. Может, что-то и есть в этом вашем театре…

За следующие несколько минут я несколько раз открывал уже было рот, чтобы что-то сказать Холмсу, о чем-то спросить его, но в последний момент останавливался. Слова Холмса практически перевернули мои представления о том, что произошло. Джеймс Маршалл, великий актер, оказался шпионом и шантажистом. Герцог Ольнистер, бездельник-аристократ, проявил благородство, достойное своих предков-рыцарей. Я стал свидетелем последнего монолога Маршалла, монолога, который актер произнёс, зная о неминуемой дуэли. Сама мысль о том, что Холмс не только понимал произошедшее, но и всё это устроил, в очередной раз убеждала меня в сверхъестественных способностях моего друга. Время от времени я поворачивал голову к Холмсу. Он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, и я мог поклясться, что иногда на его горбоносом профиле проскальзывала тень улыбки.

Тем временем Холмс затянулся трубкой. Вагон мерно покачивался, весенний пейзаж за окном поезда радовал глаз, а в купе появился аромат знакомого табака. Мы возвращались домой, на Бейкер-стрит.

* * *

Утром следующего дня я спустился в гостиную и увидел там Холмса, который допивал кофе, курил трубку и просматривал свежие газеты.

— Прочитайте передовицу «Таймс», Ватсон, — протянул мне газету Холмс.

Я взял газету, и мне сразу же бросился в глаза заголовок «Трагедия в усадьбе «Три башни». Я стал читать вслух:

— Невосполнимая утрата постигла всех любителей театра вчера во время любительской постановки «Макбета» в усадьбе герцога Ольнистера. Уже несколько сезонов герцог Ольнистер — известный меценат и покровитель театра — устраивает театральные фестивали. Они каждый раз начинаются с постановки «Макбета», в которой главную роль исполняет знаменитый актер Джеймс Маршалл. Вчера в результате нелепой ошибки бутафорские мечи были заменены на настоящие. И герцог Ольнистер, традиционно исполняющий в этих постановках роль Макдуфа, в последнем акте шотландской пьесы заколол Джеймса Маршалла, игравшего Макбета. Гибель Маршалла во время исполнения одной из его самых удачных ролей потрясла всех поклонников этого выдающегося таланта. Герцог Ольнистер в ответ на вопрос нашего репортера назвал случившееся трагической случайностью. Он заверил, что это роковое происшествие никак не повлияет на остальные пьесы сезона. Его светлость добавил, что сам не будет принимать в них участия, поскольку занят оформлением удочерения недавно найденной племянницы его жены. Её светлость от комментариев отказалась.

В этот момент послышались неторопливые шаги по лестнице, скрипнула ступенька и в гостиную поднялась миссис Хадсон.

— К вам инспектор Лестрейд, — объявила она. Миссис Хадсон ушла, и вскоре в гостиную поднялся инспектор. Не нужно было обладать дедуктивными способностями моего друга, чтобы понять, что Лестрейд устал и только что вернулся с дороги.

— Мистер Холмс! — возопил он, свалившись в кресло. — Мистер Холмс! Меня разбудили в четыре утра, чтобы я отправился в Чинфилд расследовать убийство какого-то актёришки. Я приезжаю, и оказывается, что пэр Англии… пэр Англии, мистер Холмс!.. зарезал этого актёра на глазах у полутораста зрителей. И этот самый пэр говорит мне, что все произошло случайно, и вы… вы, мистер Холмс!.. были тому свидетелем.

Лестрейд устало вздохнул и продолжил гораздо более тихим голосом:

— Там вообще творится чёрт-те что, в этом Чинфилде. Какая-то башня сгорела, и вся усадьба пропахла дымом. В гостинице горюют поклонники этого актёра. А тут еще этот пэр… Мистер Холмс, я оставил Грегсона записывать показания, там ему работёнки на неделю хватит, — хмыкнул в усы инспектор, — а сам приехал к вам. Скажите, мистер Холмс, — с выражения лица Лестрейда сошли как усталость, так и напускное недовольство, и он, наклонившись, спросил:

— Это вправду несчастный случай? Видит бог, я не хочу держать под следствием пэра Англии, но тут полтораста свидетелей и известный актёр, вы понимаете…

— Мой дорогой инспектор, — произнес Холмс, — ваша интуиция, как всегда, оказалась на высоте. Вы совершенно правильно сделали, что приехали ко мне и доктору Ватсону. Уверяю вас, и готов подтвердить это в суде присяжных, что произошел несчастный случай. Я убежден, что вам нет нужды проводить расследование.

— Да, инспектор, — кивнул я, — мы были свидетелями этого происшествия. Это именно несчастный случай.

Лестрейд переводил взгляд с меня на Холмса. Было видно, что натура инспектора не позволяет ему принять на веру наши заверения, но безрадостная перспектива вести расследование настолько странного дела пересилила подозрительность.

— Благодарю вас, джентльмены, — наконец произнес Лестрейд, — вашего свидетельства вполне достаточно. Я пойду.

Пока Лестрейд спускался к выходу, я налил себе из кофейника ещё тёплый кофе.

— И всё же я не понимаю, Холмс, — сказал я, когда за инспектором захлопнулась дверь, — В этой истории все было так запутано: сенильный вельможа, пропавшая племянница, старинная башня, наблюдения за птицами, ревнивый муж, заезжие актёры… Как вы догадались о шифровальной машине и шпионе?

— Ватсон, я знал, что в этом деле замешана политика еще до того, как мы покинули Бейкер-стрит.

— Холмс, но каким образом?

— Мой дорогой друг, всё дело в ваших рассказах обо мне.

— Холмс, это уже чересчур! Причем здесь мои рассказы?!

— Вы оказались талантливым литератором, Ватсон. Ваши заметки за последние год-другой сделали известной мою скромную персону. Но мне трудно представить, чтобы старый герцог, уже несколько лет пребывающий в деменции, слышал о сыщике Шерлоке Холмсе. Поэтому я ни секунды не сомневался, что в тот момент, когда рассудок его светлости на мгновение прояснился и он попросил позвать на помощь мистера Холмса, герцог имел в виду вовсе не вашего покорного слугу, а Майкрофта Холмса. Вы лучше других знаете, Ватсон, что у меня множество пороков, но тщеславие не из их числа, — сказал Холмс, затягиваясь своей изогнутой вишневой трубкой.

— Но почему тогда юная леди Ольнистер приехала к вам?

— Ей вообще не была знакома фамилия Холмс. А вот для её гувернантки есть только один мистер Холмс — всезнающий сыщик из увлекательных рассказов доктора Ватсона. Поэтому, когда юная леди попросила отвезти её к мистеру Холмсу, гувернантка, не задумываясь, привезла её к нам на Бейкер-стрит, 221б. Я сразу же предположил, что пути герцога и моего брата пересекались на государственной службе. К тому же, — продолжил Холмс, — событие, которое вернуло к реальности замутненный разум герцога, должно было быть достаточно важным. И когда внучка рассказала ему о том, что башню с часами будут ремонтировать, он решил, что секрет криптографа может выйти наружу. Думаю, нам завтра предстоит визит в клуб «Диоген», и надеюсь, что обед в этот раз окажется не хуже, чем в предыдущий.

— Что вы расскажете Майкрофту?

Несколько минут Холмс курил молча.

— Я расскажу ему, что старый герцог Ольнистер остался верен короне даже в сумеречном состоянии духа, что предпоследний криптограф Уитстона сожжён, что покойный Джеймс Маршалл был не только выдающимся актером, но и шпионом. Майкрофт умница и джентльмен, он не будет задавать лишних вопросов и поймёт, что это дело закрыто. И вообще, Ватсон, — сказал Холмс, снова затягиваясь и выпуская дым, — я бы не хотел, чтобы кому-нибудь стало известно о том крайне необычном способе, которым леди Ольнистер была вынуждена передавать ключ шифра. Поэтому я позволил себе небольшое кощунство.

С этими словами Холмс вынул из кармана сложенный вчетверо вырванный книжный лист и протянул его мне. Я развернул лист и ахнул. Передо мной была страница из старинного издания «Макбета», которое хранилось в библиотеке герцога в запертой застеклённой витрине. Это была та самая страница, где Макбет получал записку.

— Холмс, но это же…

— Это не важнее спокойствия и благополучия одной из достойнейших семей Британии, — перебил меня он. — Ватсон, возьмите этот лист себе, сохраните его, а если когда-нибудь посчитаете, что прошло достаточно времени, то напишите про все эти события один из ваших рассказов.

* * *

Я держу в руках лист, вырванный Шерлоком Холмсом из старинного издания «Макбета» много лет назад. Старый герцог давно умер. Его сын неожиданно для многих вернулся на государственную службу. Статью о его успешной карьере можно прочитать в последнем издании «Большого справочника пэров Британской империи». Юная леди Ольнистер выросла. Однажды, уже будучи известной светской дамой, она опять обратилась за помощью к моему другу. Но это совсем другая история. А пока что я складываю лист вчетверо и кладу его обратно в шкатулку, к остальным сувенирам.

Примечания

1

«Последняя буква хроники времен» — цитата из пьесы Шекспира «Макбет».

(обратно)

2

. — Добро пожаловать (нем.).

(обратно)

3

, Herr Holmes. — Спасибо, господин Холмс (нем.).

(обратно)

4

«Шотландская пьеса» — так традиционно называют «Макбет».

(обратно)

5

«Любому глазу мрачного деянья» — цитата из пьесы Шекспира «Макбет».

(обратно)

6

P dejeuner — легкий завтрак (фр.).

(обратно)

7

«Увещевания авгуров удержат дома Цезаря» — цитата из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь».

(обратно)

8

Break a leg — ни пуха, ни пера (англ.).

(обратно)

9

Vanitas — туалетный столик с зеркалом (англ.).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***