Омут клевера [Виан Вольф] (fb2) читать онлайн

Виан Вольф Омут клевера

Из дневника Полины Штейман

17 апреля.

Сегодня был отличный день. Старый осёл Филипп всё-таки сдался. Была с ним в его кабинете. Он просил называть его «малыш». Господи, дай мне сил. Обещал мне помочь с дипломом. Надо потерпеть, потерпеть… Этот Филипп — офигенный шанс для меня. Я не хочу всю жизнь пахать медсестрой в этой психушке. Гребаная нищета.

Наша белобрысая выдра сообщила мне, что всё расскажет его жене… Какое ей дело вообще? Она даже не врач. Администратор. Я у неё на карьерном пути не стою, или у нее личные виды на него? Смешно. Его жена крутит с нашим фитнес-тренером — он сам мне хвастался новым смартфоном, который она ему подарила. Лучше бы она ему мозги подарила.

20 апреля.

Полночи просидела рядом с Дианой Либерт. Сначала она билась в двери, потом плакала. Я никогда не думала, что из человека может вылиться столько слёз. Реально ручей! Меняла ей белье, потому как было мокро, хоть выжимай. Но за все эти несколько часов она не сказала ни одного слова. Никакого звука. Ни воя, ни стона. Ничего.

Мне жаль её. Она не выглядит как-то по-особому нормальней, чем остальные пассажиры нашей голубятни, но что-то цепляет в ней. Странное чувство. Она всё время молчит и рисует. Её состояние за эти почти два месяца, что она здесь, мягко говоря, не улучшилось. Это притом, что её муженёк платит нехилые суммы за это «лечение» в пансионате. По мне, так он просто сбагрил её сюда, решив таким образом какие-то свои вопросы.

22 апреля.

Нашла у Филиппа в кабинете чей-то личный дневник. Видимо, кого-то из пациентов. Может быть, мне должно быть стыдно, но я его читаю. Интересно.

23 апреля.

Сегодня наш малыш был особенно страстен. Мне кажется, он жрет какую-то дрянь. Хоть бы не помер на мне от перевозбуждения… А я всё время думаю об этом дневнике. Читаю его, конечно же, тайно.

27 апреля.

Это дневник Дианы. Я уверена. Там в нём тот же портрет мужчины, что она постоянно рисует. Такие же нервозные жёсткие штрихи её рукой. Одно и тоже лицо. Эти глаза… Надо как-то попробовать поговорить с ней.

Дневник Дианы

Август.

19/

Это началось с июльского кошмара. Сначала это было похоже на последствия гриппа или какой-то другой вирусной инфекции, но последствия эти явно затянулись. Мне было плохо. Везде. Без явных клинических причин мне было просто плохо. Анализ крови ничего интересного не показал, но у меня было ощущение, что меня разбирают на пазлы. Меня тянут в разные стороны. Желудок отказывался работать, слабые и тяжёлые ноги, в глазах то и дело всё двоится и куда-то уплывает. И к ночи это дикое непонятное желание куда-то идти. Я лежу и борюсь с желанием выбежать из дома. Точнее выползти, потому что силы уже на исходе.

Сейчас август. Я как-то выжила. Выгребла. Но по ночам происходит нечто. Кто-то будит меня среди ночи, зовёт. Иногда я ощущаю это как толчок в плечо или спину. Не сильно.

Кто это может делать? Я сейчас одна — муж вернётся минимум через две недели. Дом на сигнализации. Весь персонал, помогающий содержать дом и территорию в порядке, на ночь никогда не остается. Что-то пугает меня вся эта история…

22/

Меня снова звали. В полусне. Мужской голос. По имени звал. Не близко, как будто я слышу его издалека. Резко. Так зовут, когда тебя видят где-то и хотят окликнуть, перекрикивая шум улицы.

25/

Сегодня я сняла обручальное кольцо. Оно мне мешает. Я не могу это объяснить. Просто сняла и убрала подальше.

Сентябрь.

2/

Кошмар прекратился. Голос исчез. Меня никто не толкает, и я почти нормально сплю. Мне кажется, что это как-то связано с кольцом.

7/

Он вернулся. Не голос. Тот, кто звал меня. Это точно он. Я чувствую. Сегодня ночью он прикасался ко мне. После того, как я выключила свет и легла, буквально через несколько минут, я почувствовала его ладонь на моей. Совершенно четкие, живые ощущения. Я даже чувствовала её вес. По-мужски немного грубовата… Нет, это не детская рука. Не женская. Она не двигалась, но я не могу назвать неживой. Но самое странное то, что мне не было страшно. Я даже не пыталась убрать свою руку или дотянуться другой до ночника и включить свет. Нет. Мне было так спокойно! Забытое чувство за эти два месяца.

12/

Он приходит каждую ночь. Я чувствую его даже при свете, стоит только закрыть глаза. Но я не вижу его. Совсем ничего. Даже тени. Даже намека на тень. И он молчит. Он гладит мои руки.

Если задержать дыхание, то на какую-то долю секунды я чувствую его кожу — теплую, живую.

24/

Стефан опять укатил — у него какой-то новый проект на юге. Когда я просила дом за городом, то рассчитывала на то, что мы будем в нем жить семьёй… А теперь я здесь, в лесу, а у него квартира с видом на море. Я не знаю, что он считает своим домом, но спрашивать его об этом не хочу. Он снова говорил о детях… И мне не нравятся те интонации, которые мелькнули в его голосе… Чёрт возьми, что я могу сделать?! Это не моя вина, что я не могу забеременеть.

Октябрь

5/

Я уже неделю думаю о том, чтобы поговорить с Филиппом. Он знает меня с детства. Правда, отец, когда был жив, часто скептически относился к его работе, к его принципам всё решать таблетками и уколами… Но всё ж-таки он, какой-никакой, но свой. Может быть, я реально сошла с ума и даже не заметила этого.

11/

Была сегодня у Филиппа в клинике. Да, он сильно постарел… Слушал меня абсолютно спокойно. Давал какие-то тесты. Назначил кое-какие обследования. Надо признаться, я рассказала ему не всё. Не смогла. Я так и не поняла для себя — хочу я решить эту проблему или нет. И проблема ли это вообще. Я думаю, что если я психически нездорова, то это выявится на обследовании, но никак не будет зависеть от того, где и как я чувствую на себе эти прикосновения и насколько мне это приятно.

15/

Ну, я относительно здорова. Филипп отправил меня с богом домой. Прописал мне таблетки для «снятия тревожности и нормализации сна». Прочитала к ним инструкцию и побочки… Пожалуй, подожду я пока с лечением — не настолько уж мне тревожно.

19/

Боже мой, как же я жду ночи! Я жду, когда он придет. И я снова буду чувствовать его рядом. Нет, это не секс с призраком, это другое. Мы просто молча лежим. Он обнимает меня. Кладет голову мне на грудь. Я могу погладить его по волосам, погладить его плечи… Я абсолютно ясно чувствую рельеф его мышц, рельеф его кожи… Я могу описать его фигуру исходя даже из этих ощущений. Могу, но не буду. Это в самом деле не имеет значения. И да, я по-прежнему не вижу его.

Ноябрь

9/

Проснулась в 5.20 утра от приступа тахикардии. Несколько минут собиралась с силами, чтобы встать и начать себя спасать, но приступ прошел. Вместо бешеного пульса, в котором кроме сердца бился и мой сонный разум, появились слова «я люблю тебя». Вот так просто: «я люблю тебя». И снова, и снова. Как ни странно, но я заснула. Проснулась через пару часов. С этими же словами в голове. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… Беспрерывно. Сейчас я пишу эти строки, думаю о словах, которые надо написать, и параллельно с этим, как задний фон: я люблю тебя, я люблю тебя… Я не могу понять — это мои мысли или нет? Кого я люблю? Или кто-то любит меня?

Я люблю тебя… я люблю тебя… Это звучит мой внутренний голос. Это как читаешь чьи-то слова у себя в голове. Ох, это сложно. Сложно.

27/

Я могу чувствовать его, когда захочу. При солнечном свете это проще всего получается на кухне — когда я утром открываю окно, дышу холодным свежим воздухом… И он обнимает меня. Сзади, со спины. Я чувствую его тепло, он дышит мне в волосы, целует шею… Нет, даже если это психиатрический случай — к чёрту лечение. За последние пятнадцать лет я никогда не была так счастлива, как сейчас.

Всё эти годы я чувствовала себя как лебедь, которого подстрелили на взлёте. Он летел куда-то высоко-высоко, расправив крылья… Секунда — и он уже лежит в болоте и не понимает, как это произошло. Иногда этот лебедь подаёт признаки жизни, но в основном он мёртв. Был мёртв. А сейчас всё иначе. Как будто открыли шлюз, и меня просто сбивает с ног идущим потоком: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… Если я выдержу, то это будет победа. Над смертью. Над этим скотским для меня существованием: деньги, еда, секс, немного политики… снова деньги, шмотки, барахло… снова еда и секс… Это жизнь Стефана. Это его религия. Я не презираю его за это. Мы очень разные. Но я за эти 15 лет не написала ни одного стихотворения, не написала ни одной картины. Противоположности сходятся? Нет. Никуда они сходятся. Всё это чушь. Горько осознавать это с таким запозданием.

29/

Да! Да! Да! Я услышала его. Это тот же голос, что звал меня по имени и будил среди ночи. Но сейчас просто не описать, как я рада ему. Он пришел, как обычно. Я чувствовала его дыхание возле своего левого плеча. Я услышала, что звонит телефон и хотела встать, но он сказал: «Не уходи». И я осталась. Мы просто лежали и целовались. Долго. Пока телефон разрывался от настойчивого звонка. Кроме поцелуев между нами ничего не было. Но как же это прекрасно! Так нежно…

Да, я люблю тебя. Тебя. Теперь эти слова в моей голове звучат совершенно осознанно. Не просто какой-то морзянкой. Это оркестр. Каждая частичка моего организма задействована в этом оркестре. И ты — дирижёр.

Из дневника Полины Штейман

28 апреля.

Бедная Диана! Сегодня я смотрела на неё совершенно другими глазами. Но ее глаза всё те же — никакие. Как будто она смотрит внутрь себя. В нашем мире её нет. Я поняла, что никакого разговора не будет.

Но! У меня есть идея.

Бог мне в помощь.

1 мая.

Да, Бог определенно есть. Я уже три дня сливаю назначенный ей трисульпрапин в унитаз, и никто меня пока не спалил… И результат?! Есть! Сегодня она смотрела на меня почти осмысленно!

2 мая.

Мне удалось поговорить с Дианой. Очень недолго, но это суперважный шаг. О дневнике я пока, конечно же, молчу. Ни о чем серьезном не говорили. Надо действовать плавно и осторожно.

4 мая.

Приходил Стефан — муж Дианы. Что-то перетирали с Филиппом в его кабинете.

5 мая.

Диане назначили двойную дозу трисульпрапина. Филипп, мой малыш… что же ты, сволочь, делаешь?! Конечно же, всё пойдёт в унитаз. Не сомневайся. Я не даю ей ничего из назначенных препаратов. Даже витамины. Да, приходится работать без выходных, чтобы всё это контролировать. Ни одна живая душа не должна об этом знать. Я очень устала, но держусь. Держусь.

Дневник Дианы

Декабрь.

15/

До конца года осталось две недели. Год прошел в каком-то бреду. Как будто я смотрела странное кино, со стороны. Местами было страшно, но никогда — смешно. Сейчас у меня такое ощущение, что кино закончилось. Я сижу в пустом темном зале этого кинотеатра перед черным экраном. Никто не просит меня выйти. Я выйду только когда захочу этого сама, либо я могу остаться здесь навсегда. Я сижу и считаю секунды, часы, дни, когда я сделаю это — когда я поднимусь и сделаю шаг к выходу.

27/

Он пришел уже за полночь. Я смотрела на полную луну в окне, на её огромные кратеры, что отсюда кажутся просто грязными пятнами, на тихий снег. И внезапно я почувствовала его прикосновения. Необычно уверенные, как пишут чернильным пером — то тонко-тонко, то с нажимом, выводя на бумаге свои мысли и чувства. Только вместо бумаги было мое тело, а вместо пера — его руки. И да, это было красиво. И страстно. Я чувствовала и ту часть его мужского естества, которая могла бы соединить нас во всех смыслах. Нас отделяла лишь тонкая ткань моего нижнего белья. У меня появилась мысль, что он не может в нашем физическом мире сдвинуть её, и я попыталась сделать это сама, но он остановил меня. Просто сказал: «Не надо» и остановил мою руку, готовую стянуть уже мокрые насквозь трусы. И снова — линии, линии, точки, запятые, прописные, строчные… медленнее, быстрее, быстрее, быстрее… Это был переход на другой уровень сознания. Я не была в забытьи, и мои стоны были непроизвольными, но осознанными. При этом я словно бы переступила какую-то грань, какой-то предел, сохраняя связь с этим миром. Возможно ли испытать оргазм только лишь от соприкосновения рук? Возможно. И я его испытала. Когда он вел своими пальцами по моим… кожа к коже… я чувствовала каждый миллиметр… я целовала эти невидимые руки, по моим щекам текли слёзы, я прижимала его к себе и шептала: «Я люблю тебя, я люблю тебя».

Господи, как же я хочу его увидеть!

28/

Сегодня купила большой белый лист бумаги для рисования. Положила его перед собой и просто тупо полчаса смотрела на него и не понимала, что с ним делать. Я ощущала этот так, что с той секунды как этого листа коснется карандаш или кисть, с этого момента произойдет зарождение новой жизни. Меня тяготило чувство ответственности за то, что я сейчас могу создать. После стольких лет простоя, конечно же, надо создать нечто шедевральное… Но в голове у меня была полная пустота. Я поставила карандашом точку в центре листа и смотрела на эту точку ещё полчаса. Я хотела нарисовать его. Написать его портрет. Но я не хотела ничего придумывать. Не хотела воплощать свои фантазии, какими бы яркими они ни были. В итоге моя картина как началась, так и закончилась точкой на белом листе.

Я хочу его увидеть. Я. Хочу. Его. Увидеть.

Когда он придет снова, я буду просить его об этом. Я знаю, что он слышит мои мысли, мои чувства. И он прекрасно знает, что я этого хочу. Но я никогда не произносила вслух этой просьбы.

Из дневника Полины Штейман

27 мая.

Диану собираются переводить в наш второй рехаб. Там будет всё согласно рекламному проспекту — горы, чистый воздух и хвойные леса. А ещё это будет билет в один конец. Она уже не выйдет оттуда. Никогда. Только если вперёд ногами. Если она будет там, мне будет очень сложно что-либо сделать.

Дневник Дианы

Январь.

7/

Я получила отказ.

Он сказал мне, что я не смогу его увидеть, потому что он любит меня. Как эти две части одной фразы могут существовать вместе и зависеть друг от друга?! Если ты любишь меня, почему ты делаешь мне больно? Пожалуйста, дай мне то, что я прошу.

Если он уйдет и больше никогда не вернётся — больнее, чем сейчас мне уже не будет.

Снова просить. Умалять.

Или твоя любовь — это рапира, смазанная мёдом? Зачем ты пронзил ею моё сердце? Зачем ты пришел в мою жизнь?

Февраль.

14/

Это произошло в воскресный вечер.

Я стояла в сумеречном свете перед большим зеркалом спальни. Единственное, что как-то прикрывало мою наготу — это волосы, спускающиеся темными локонами на грудь. Я чувствовала лишь холодный паркет под моими босыми ногами. Больше ничего — ни восторга, ни радости, ни страха…

Он пришел. Я почувствовала его руки на своей талии. Он сказал лишь одно слово: «Смотри».

Я увидела его в зеркале. Таким, каким он и должен был быть — идеальным. У меня не было ни малейшего удивления, я не рассматривала его с интересом. Наоборот, это было, как будто я знала его всю жизнь. И даже не только эту. Едва ли я его знала меньше, чем существует этот мир. Там, в зеркале, он обнимал меня нежно, как всегда.

Это были максимально странные ощущения — мы занимались любовью перед зеркалом, я могла наблюдать это со стороны, но за пределами зеркала он по-прежнему оставался невидимым.

Сегодня 14 февраля — и уже неделя как он не появляется. Сердце ёкнуло робкой надеждой, что он придет сегодня… Но нет.

Когда я просила его выполнить мою просьбу, то совсем не думала о том, что является платой за моё желание. Я и сейчас не хочу об этом думать. Я ни о чём не жалею. Пока я до сих пор пребываю в состоянии кайфа от того, что это всё-таки произошло. И я пытаюсь протащить этот кайф как можно дольше, не думая о последствиях. Но недавно у меня появилась нехорошее предчувствие. Как будто я стою на берегу моря, любуясь его спокойными лазурными волнами, но где-то там, вдали, на меня надвигается нечто страшное, огромное, всепоглощающее, уничтожающее… Буря, смерч, ураган… И это неизбежно. Я просто стою и жду, когда меня накроет.

15/

Я постоянно думаю о нем. Я хочу, чтобы он пришел, пусть невидимый и неслышимый. Но его нет.

17/

Мне страшно. Очень. Так страшно мне не было никогда в жизни. Что происходит? Ничего. Просто я больше не чувствую его. Его нет. Я не знаю, где брать силы, чтобы жить…

18/

Я ненавижу его. Я ненавижу себя. Я ненавижу его и люблю. Это разрывает мою душу и взрывает мой разум. Я буду просить и Бога и дьявола, чтобы он вернулся. Мне всё равно с кем из них заключать контракт, и какую плату они с меня за это потребуют.

Люблю… люблю… люблю… люблю…

***

Синий, зелёный… синий, зелёный…

Альберт Легран, офицер полиции, переводил взгляд от одного к другому. Перед ним лежали два дневника — один принадлежал Полине Штейман, медсестре реабилитационного пансионата Филиппа Боркка, другой дневник — пациентке этого пансионата. Ещё не так давно эти две женщины не знали о существовании друг друга, а сейчас их судьбы сплелись в один клубок, который предстояло распутать. Господин Филипп Боркк имел неосторожность внезапно умереть, и некоторые обстоятельства заставляли усомниться в естественности этого события. Его обнаружили в кабинете, со спущенными штанами и початой упаковкой Виагры в ящике стола. Анализ крови показал, что господин Боркк преставился от передоза — силденафил, являющийся основным действующим веществом волшебных таблеток, вызвал остановку сердца. Полина Штейман пока проходила по этому делу свидетелем — она была последней, кто видел Филиппа живым, и первой, кто видел его мертвым, что просматривалось по камерам наблюдения, которыми был нашпигован весь пансионат. В самом кабинете Филиппа, как и следовало ожидать, камеры отсутствовали.

С Дианой всё было не менее интересно — накануне смерти Филиппа она исчезла на полпути её транспортировки в другой филиал пансионата. Автомобиль выехал из точки А в точку Б, и по истечении сорока минут пропал с радаров. Вскоре автомобиль обнаружился на обочине, при этом сопровождающий медперсонал и водитель были в полной дезориентации и прострации, и не пролили ни малейшего света на случившееся.

Альберт потянулся и поскрипел креслом, пытаясь расправить спину. Почему-то перед глазами вспыхнул радужный бок форели, каменные пороги реки, розовый рассветный дымок… И нестерпимо захотелось в отпуск, вспомнив себя вот так стоящим на мостике… а впереди, через речку — красные сосны, торчащие на краю скалы, обрывающейся в противоположный берег… Он тяжело вздохнул, провалившись во внезапную реальность воспоминаний, но вместо чистого лесного воздуха почувствовал только вонь от пепельницы, которая представляла собой уже братскую могилу отработавших своё… Между тем он добавил к ним ещё одного бедолагу, которого даже толком не выкурили, а просто сожгли, зажав меж пальцев.

Накатившее чувство голода больно клюнуло в левый висок, давая понять, что борьба с этим чувством будет проиграна. Он порылся в ящике стола в поисках еды — под бумагами нашелся свёрток фольги с обломками шоколада. Альберт муркнул, закидывая в рот горьковатый кусочек.

Докапываясь до шоколадки, он наткнулся на файл с заявлением, которое лежало здесь уже год. Это было его заявление об увольнении, без даты: «Прошу уволить меня по собственному…».

Он написал его ещё в прошлом апреле, но так никому и не показал. Но и не уничтожил. Пару раз он доставал его в порыве поставить точку в этом тягостном, бесконечном сериале, в котором у него семь лет назад появилась роль. Когда-то он хотел эту роль. Теперь — нет.

Он перехотел её, когда сидел, свесив ноги с Клифтон Бридж, наблюдая за полетом лошади… Маленькая белая лошадь, красовавшаяся на пустой бутылке, летела в бездну мутных вод и его душа летела вместе с ней. А перед этим был бракоразводный процесс, на котором его пока-ещё-жена представала с такой уверенностью и энтузиазмом, которому позавидовала бы даже свинья, добывающая трюфели.

Альберт снова потянулся, заставляя себя, наконец, встать и идти домой. Он взял в руки дневник Полины Штейман и ещё раз пролистал его. Интересная она, всё-таки девушка… Сегодня она была у него — по делу Боркка. Упругая стружка завитых волос гранатового цвета, зелёные ведьмины глаза, губы каким-то надменным бантиком, манящая своей женственностью линия бёдер — её образ яркими слайдами врезался в память, привнося при этом некое чувство беспокойства. Медсестра… А халатик-то белый наверняка ей к лицу. Мда… Альберт догрыз шоколад и вышел из кабинета, прихватив её дневник.

Уже дома он снова смотрел на него, листал страницы и думал. Полина… Полина… Стерва она. Но красивая. И не дура. Не может быть, чтобы похотливый старикан Филипп был убит её хладнокровной рукой. Альберт за годы работы насмотрелся всякого, но практически никогда не ошибался в своих ощущениях.

Он взял телефон и поборов вялое минутное сопротивление, усыпленное стаканом холодного пива, набрал её номер.

— Добрый вечер, месье Легран, — Полина ответила, сделав ударение на слове «месье». Её голос был спокоен и вежлив.

Альберт извинился за поздний звонок и задал несколько уточняющих вопросов по работе. Полина отвечала с небольшими паузами на раздумье, но без нервозности. Но с каждым её словом Альберту всё больше казалось, что она наверняка улыбается сейчас во все тридцать два… Быстро свернув разговор и попрощавшись, он выключил телефон и плюхнулся на диван, где и заснул, недодумав какую-то нужную мысль.

***

— Любовь нельзя убить ожиданием! Ожидание, надежды, планы можно убить — временем. Убить любовь временем нельзя! Если она есть, то есть. Всегда! Не бывает такого — любил, разлюбил. Значит, это просто была не любовь, а неоправданные ожидания, иллюзия с неудовлетворенными претензиями. А настоящая, истинная любовь — вечна!

Альберт проводил свой первый за две недели выходной в пабе, слушая спившегося художника Бернара, который как всегда на очередном своем алкогольном вираже начинал философские беседы о высоком. Бернар, этот мятежный сын Франции, раскатывал свой «р» так, что даже у французов начинался нервный тик, похлопывал его по плечу и продолжал вещать:

— Никогда не предавай любовь, сынок! Ты можешь предать человека, можешь вычеркнуть его из своей жизни, расстаться с ним, но не убивай свои чувства. Предательство в отношениях — это всего лишь невыполнение чьих-то ожиданий. Мы не обязаны служить кому-то вечно. Рано или поздно наши интересы могут разойтись даже с тем, кого мы любим. И мы пойдем своим путём.

Альберт рискнул прервать этот поток умных мыслей, удивлённо спросив:

— Вы оправдываете предательство?

Бернард потрусил грязной седой гривой и пожал сутулыми плечами:

— Всё относительно, сынок. Храни любовь, береги, спрячь её в самый темный угол, но не убивай. И не предавай её. Наступит тот день, когда она спасет тебя. Однажды это обязательно произойдет. Она пробьётся, как нежный росток через толщу асфальта…

— То есть я должен продолжать любить свою бывшую жену, которая похерила десять лет моей жизни? Я должен хранить любовь к ней на тот случай, если она вздумает вернуться и принять её с распростёртыми объятиями?

— А с чего ты взял, что ты её любил? И что она любила тебя? Я говорю об истинной любви, которую далеко не каждому суждено испытать, не каждому дано попробовать испить даже росы от неё, не говоря уже о том, чтобы всецело ею наполниться… А то, что было между вами — это шаблоны социума. Ты казался ей перспективным, она тебе — полезной. И вы оба ошиблись…

— Демагогия!

— Когда-нибудь ты поймешь меня мой мальчик!

— Мальчик… Мне уже четвертый десяток, — Альберт смотрел в сторону и недовольно щурился, видимо приняв слишком близко к сердцу этот пьяный бред.

Или не бред?..

Он повернулся, чтобы что-то ответить своему нетрезвому собеседнику, но тот исчез. Альберт удивлённо пошарил глазами по столикам, но Бернара нигде не было. Зато он увидел того, кого он меньше всего ожидал здесь увидеть — перед ним стояла Полина, которая старалась сдерживать улыбку, которая всё-таки появилась вместе с приветствием.

— Вы говорили по-французски, и я не поняла ни слова, но я уверена, вы говорили о чем-то прекрасном!

— А где Бернар? — Альберт ещё раз огляделся, поправляя волосы и смущаясь своего несколько помятого вида. — Да, мы говорили… о разном… Как вас сюда занесло?

— Хочу разбить свою грусть о гитарные рифы, — отшутилась Полина и присела рядом, у барной стойки.

От нее шла волна тепла с запахом хмеля, парфюма и вспотевшего чистого женского тела, разгоряченного принятыми напитками душным вечером.

Альберт немного подзавис, но быстро собрался:

— Вам это удалось?

— Разбить грусть? О, да! Этот парень на сцене — поёт как бог… Но музыкой можно сказать гораздо больше, чем словами… И… Да, безусловно, я получила то, за чем пришла.

Альберт невольно остановил свой взгляд на ее ножке, которая как метроном покачивалась туда-сюда в серебристой туфле на тонкой шпильке.

— Полина… Если вы не против, я провожу вас. Уже поздно, а район здесь не спокойный, можете мне поверить.

Полина томно улыбнулась.

— Оправиться домой под надзором полиции? Это будет лучшее завершение вечера! Я согласна.

Она игриво смотрела на Альберта, который даже на допросах не был так серьёзен как сейчас. Точнее, он старался выглядеть серьёзным, несмотря на тот хоровод чертей, что прыгал в его душе в эти минуты.

***

Как же болит голова!..

Альберт приоткрыл глаза и, убедившись, что он не ослеп и не умер, закрыл их обратно.

Он был в доме…

…Полины?

Очевидно.

Теперь бы постараться восстановить цепочку событий.

Он вспомнил, как они вышли из паба, по дороге Полина беспрерывно и несмешно шутила и беспрерывно же извинялась и ругала себя… Потом бахнула гроза, пошел ливень, и они насквозь мокрые целовались в какой-то подворотне… Потом уже у Полины он выпил с полбутылки абсента… Потом тьма. Потом было что-то очень-очень приятное, и снова — провал…

Полина лежала рядом и смотрела в потолок:

— Ты мне веришь?

— М-м?

— Ты веришь в то, что я не убивала Филиппа?

— М-м-м…

— Альберт, я не хочу, чтобы ты думал, что всё это только ради того, чтобы как-то повлиять на тебя. Я не бегу от правосудия, но только если оно действительно «право». Он сам погубил себя. Но здесь дело репутации. И если его семейка будет продавливать тему убийства, то и убийца найдется. Я не знаю, что со мной будет. Но я хочу быть уверена в том, что ты мне веришь.

— М-м-м.

— Спасибо. Для меня это действительно очень важно. У меня были планы на Филиппа, и его смерть совершенно ничего не решала.

— Ты могла таким образом отомстить за Диану, — предположил Альберт, отмечая про себя её преображение в сторону холодной безэмоциональной рассудительности. Это была какая-то совсем другая Полина.

Он провел рукой по её бедру, по мягкой округлости животика без признаков кубиков и прочей геометрии, потом ниже, ниже… к центру вселенной… Да, к счастью в основном Полина осталась прежней — здесь он не чувствовал холодность, здесь было жарко. Теплая влажность под его пальцами каким-то чудесным образом излечила и его голову — в ней вместо тяжёлой, пыльной ваты с опилками появилась лёгкость и ясность мыслей.

Полина с низким стоном убрала его руку в сторону, но не отпустила.

— У меня было больше шансов помочь ей, если бы Филипп был жив, месье Легран. Если бы её муженёк не старался так активно избавиться от неё…

— Он просто боялся за свою жизнь. Неизвестно, какой фортель она могла бы выкинуть после этих бесед с призраком.

— Ерунда!

Альберт приподнялся над Полиной, не давая ей шансов на сопротивление, после чего аккуратно, но настойчиво продолжил начатое.

— Почему ты вообще помогала ей?

— Я хотела, чтобы она была счастлива.

— Счастлива в своём безумии?

— Счастлива в своей любви. Она безумна не более чем мы с тобой.

— Ну такое себе сравнение, — скептически заметил Альберт, между тем с удовольствием наблюдая, как Полина, закрыв глаза, переходит в иное измерение, где уже нет места спорам и разговорам.

Она проваливалась в это состояние, как в мягкое облако, притянув с собой и Альберта. Притянув в прямом смысле — она держалась за него так, словно висела над пропастью, а он был её спасителем. Мягкое облако стало огненным вихрем страсти, что закружил их обоих. Этот огненный вихрь бил жаром, ускорял пульс, гнал их к вершине чувственных переживаний, чтобы оставить их там, в объятиях друг друга, обессиленных, но довольных.

…Полина заметила, что футболка Альберта лежит на полу, и подняла ее, чтобы повесить на спинку стула. Темно-синий трикотаж, ещё толком не просохший после дождя, теперь отдавал все запахи, которые он впитал накануне. Среди них не было запаха страха — его Полина прекрасно знала. Запах страха, прикрывающий собой ложь. Она чувствовала запах мужчины, и этот мужчина был с ней честен. Он встряхнула футболку и примерила её к своим плечам.

— Не вздумай её надеть, — предупредил Альберт.

— Почему?

— Меня это бесит. Бесит, когда кто-то надевает мои вещи.

— Хорошо. Но я и не собиралась этого делать… А ты не вздумай курить в постели.

— Договорились.

Альберт растянул на лице кошачью ухмылочку, в которую тут же полетела скомканная футболка.

Телефон Альберта завибрировал, сообщая, что расслабуха закончилась — недалеко отсюда заметили женщину, похожую на Диану. И ему, конечно же, предстоит туда отправиться. Немедленно.

Он просвистел мимо Полины, успев сказать ей на ходу:

— Ты едешь со мной!

***

— Тони, где Рыжий?

— У-у-у…

— Просто скажи мне, где Рыжий? Полчаса назад он сказал, что видел эту женщину, Диану. Её ищет весь округ, ты же знаешь об этом Тони. Ты не можешь этого не знать.

— У-у-у-г-у…

— Тони?!

— Э-э-э-э…

— Твою ж мать!.. Долбанные наркоманы…

Альберт с нервом отошёл от вжавшегося в угол Тони — прикормленного полицией гражданина, который приобрел свою активную гражданскую позицию после недолгой, но запоминающейся отсидки за хранение запрещенных веществ, во время которой он был изолирован от общества в исправительных целях. То, что цели не были достигнуты в полном объеме, было видно невооружённым глазом — Тони выглядел отвратительно. Его упоротый вид откровенно злил Альберта, но выбора не было. Надо вытягивать из этого ушлёпка информацию. Альберт присел возле Тони снова:

— Тони, что произошло? Скажи. Мне. Где. Рыжий.

— Э-э-э…

Тони лишь с остервенением мотал головой и таращил глаза, закрываясь руками.

Альберт плюнул под ноги и, ругаясь, встал.

Полина была рядом, но упоротый Тони отвращения у неё не вызывал. Скорее — профессиональный интерес.

— Он до смерти напуган. Это шок и страх. Так он ничего тебе не скажет. Я попробую поговорить с ним.

Альберт только развел руками, продолжая негромкую ругань.

Завывания Тони эхом улетали по сторонам — они втроём находились на первом этаже жуткой, пустой, старой, заброшенной пятиэтажки, предназначенной под снос.

Полине удалось поймать взгляд Тони, его зрачки перестали троить и глаза приобрели вид как у почтидумающего почтичеловека.

— Тони, я сейчас видела твою маму. Она сказала, что любит тебя. Твоя мама сказала, что придёт за тобой. Обязательно придет. Но ты должен оставаться здесь. Никуда не уходи, хорошо? Ты слышишь меня, Тони?

Тони кивнул «да» и, кажется впервые с момента их встречи, моргнул.

Полина подняла обе руки вверх.

— Тони, посмотри на мои руки. В них ничего нет. Нет ничего опасного для тебя. Я буду держать их вот так, чтобы ты видел, что тебе ничего не угрожает. Мы будем ждать твою маму, да, Тони? Молодец! Смотри на меня, пожалуйста. А теперь я медленно опущу свою правую руку и дотронусь до тебя. Я могу дотронуться до тебя?

Тони ожидаемо конвульсивно отдернулся, но после вытянул свою рученьку навстречу Полине. Она мягко, медленно, палец за пальцем, обхватила его запястье, не отводя от него взгляда.

— Спасибо! Ты молодец! Я хочу помочь тебе, Тони. Что здесь произошло? Что напугало тебя?

Тони снова перестал моргать.

Альберт всё это время стоял с повисшей незажженной сигаретой во рту, которую он забыл зажечь на слове «мама». Мама… Свою маму Тони видел два года назад — в последний раз, за несколько минут до того, как она под чем-то чрезвычайно забористым вышла в открытое окно на пятнадцатом этаже.

«Ничего не выйдет. Полина, конечно, старается, но ничего не выйдет. Этот…»

Мысли Альберта оборвал плач. Плач, переходящий в визг — это плакал Тони, к которому к тому же вернулся дар человеческой членораздельной речи.

— Его нет! Его больше нет! Эта тварь убила его!

— Кто? О ком ты говоришь? — Альберт, пораженный заговорившим Тони, даже не подумал об осторожности — чтобы не задавать ему слишком много вопросов. — Это была женщина?

— Нет! Не женщина! Я её не видел! Её видел Рыжий! А я видел эту тварь, что убила, его, там у чердака!

— Почему эта тварь не убила тебя?

— Я не знаю… Я не знаю!

Тони снова забился в угол, пытаясь лицом уйти в стену. Альберт понял, что больше никакой информации не будет.

— Хватит. Всё, пойдем!

Он повел Полину дальше на этажи.

— Ему и правда нужна помощь, — Полина с укоризной смотрела на Альберта.

— Хрен с ним… Надо искать Диану!

— О какой твари он говорил?

— Может быть о себе?.. Он в неадеквате. Мы даже примерно не можем предоставить, что у него там в башке происходит.

Практически у всех квартир в доме отсутствовали двери. Альберт быстро заходил туда, где была возможность зайти, проверял, прислушиваясь, по пути к последнему этажу, к чердаку. Стояла какая-то расслабленная, не напряжённая тишина, и даже не верилось, что здесь только что могла произойти драма.

Всё так же в тишине они увидели тонкую дорожку из кровавых капель, которая шла по последнему пролету лестницы, наверх. Полина смотрела на эту дорожку и понимала, что ни к какому добру она не приведет. Капли скоро привели к огромной кровавой луже, растекшейся по полу площадки пятого этажа. В центре лужи лежал Рыжий. Частями. Его просто разорвало на куски какой-то неведомой силой. Это было бы похоже на взрыв, если бы не оставшиеся целыми, пусть и забрызганные кровью, стекла в окне, в паре метров от него.

Альберт смотрел на весь этот запредельный звездец, стараясь быть собранным и соображая, как ему действовать. Здесь, на пятом этаже были всего две квартиры. Из одной слышался какой-то шорох, монотонный шелест, и Альберт, стараясь не наступить в кровь, пошел туда вместе с Полиной.

Разорванное тело, теперь черные после пожара стены, разлагающийся хлам, грязь, ужасный запах — всё это проплывало мимо внимания Полины, особо не задерживаясь. То, что она увидела в помещении, которое когда-то служило гостиной, было для неё гораздо важнее. У стены сидела Диана Либерт и обломком ржавого ножа и ногтями выцарапывала на ней портрет.

— Диана!

Диана обернулась, не отрывая измазанных осыпающейся штукатуркой и кровью рук от портрета. Альберт почувствовал то, что не испытывал очень давно — чувство ужаса, отрывающее сердце. Это чувство ужаса вызывало лицо Дианы — это было лицо счастливой женщины. Казалось, что она была абсолютно в себе.

— Полина! Как я рада тебя видеть! Правда, он прекрасен? — Диана поцеловала портрет и прижалась к нему щекой.

Полина же, кусая губы, стояла оторопев. Что касается портрета, то ни дать ни взять он и правда был прекрасен. Сложно было подобрать слова, чтобы описать красоту того, кто был на нем представлен, и эта красота читалась, даже будучи изображенной таким необычным способом.

— Я так люблю его! — продолжала Диана улыбаясь. — Скоро он вернется, и мы будем снова вместе! И мы уже никогда не расстанемся. Никогда! Я хочу… Я хочу рассказать тебе одну историю, Полина. Когда-то в детстве я узнала о том, что если найти четырехлистный клевер, то будешь счастливым… Однажды, гуляя, я нашла поляну с клевером и у меня появилась мысль… даже нет, не мысль, чувство… уверенность в том, что вот сейчас я найду этот волшебный, необыкновенный цветок. И мне даже не пришлось искать его — я просто присела, опустила руку и между моих пальцев я сразу увидела его. Представляешь? Он вырос для меня! Он ждал меня, чтобы сделать счастливой! Я аккуратно его сорвала и хранила долгие годы. Он был не такой как все. Что это — быть не таким как все? Уродство ли это или дар божий?! Но потом… Ты знаешь, что случилось с ним?

— Что случилось с ним, Диана?

Полина спросила так, словно они с Дианой мирно беседовали за чашечкой чая в кафешантане. Альберт пока только молча слушал этот диалог, потихоньку подбираясь рукой к висящей у пояса кобуре, на всякий случай.

— Его уничтожили! Раздавили, растоптали! Это сделали те, кто втянул меня в свою жизнь. Они лишили меня счастья!.. Но он вернулся, Полина, он вернулся! И теперь всё-всё будет по-другому! Мой родной, мой любимый… Мой милый мальчик… Я чувствую, что он уже здесь!.. Кто это рядом с тобой, Полина?

— Это мой… друг.

— Он твой друг… Ты его друг… Вот и любите друг друга! Это так прекрасно!

Мальчик, однако, не заставил себя долго ждать — из стены, через портрет, стала сочиться какая-то маслянистая темная жижа, стена лопнула, как созревший гнойник, из нее вывалились огромные серые блестящие щупальца, и запахло отработанной солярой. Щупальца без тела, без начала и конца, извивались, тёрлись, как кошка о ноги Дианы. Диана, улыбаясь, гладила их своими убитыми руками с остатками ногтей, и шептала:

— Мой милый, мой хороший… ты пришёл… Я знала, что ты придешь…

Альберт уже не чувствовал ужаса. Он думал только о том, как успокоить свою руку, чтобы она не дрожала перед тем, как он будет стрелять в эту извивающуюся хрень.

Щупальца замерли и через секунду выросли стеной перед Альбертом. Он медленно поднял перед собой пистолет.

Вначале было слово:

— Опусти ствол, Легран.

А потом пошли метаморфозы: щупальца трещали электричеством, вздувались, сжимались, пускали жёлтый туман, пока не стали тем, кого Альберт уже видел и не раз — в своих детских страшных снах — он подходит к зеркалу и видит в нем себя другим, взрослым, большим, сильным. Этот взрослый протягивает ему руку и зовёт за собой. Но отчего-то Альберту так страшно, что он кричит и просыпается от собственного крика.

Альберт сжал зубы, чтобы не заваливаться в эти воспоминания. Вот же мразь!..

— Опусти ствол, Легран, — повторило нечто, которое уже выглядело как мужчина с невероятной красоты глазами. В этих красивых глазах было столько яда, что его хватило бы на то, чтобы отправить на тот свет половину земного шара, если не весь. — Ты не сможешь меня убить. А вот я тебя — да. Одно мое желание — и ты лопнешь, как воздушный шар.

— Зачем ты убил Рыжего?

— Он прикасался к моей девочке.

Альберт коротко и нервно вздохнул, продолжая держать окаменевшую уже руку с пистолетом перед собой.

— Что ты такое? И зачем ты здесь?

— Что я такое — я тебе не скажу, твой человеческий разум слишком примитивен, чтобы это осмыслить, — деловито ответило нечто. — Я пришел за ней. За Дианой. За моей девочкой. Я её люблю, и мы должны быть вместе.

— Как-то странно слышать от тебя слова о любви.

— Ты не понимаешь. Но это и не важно. Просто не мешай мне. И будет тебе счастье, — нечто выразительно посмотрело на побледневшую Полину. — Ну, или как минимум ты останешься жив.

Нечто отступило, подошло к Диане и подняло её на руки. Она обняла его всё с тем же светлым, умиротворённым лицом и блаженной улыбкой.

— Полина, прощай! Спасибо тебе. Мне так хорошо сейчас… Так хорошо…

Полина лишь приподняла руку, не в силах ответить.

Нечто, с Дианой на руках, подошло к лежавшему на полу большому грязному зеркалу. Он прижал к себе Диану и, набрав воздуха, нырнул в это зеркало как в воду.

Всё закончилось.

Альберт и Полина остались одни.

Альберт опустил свою Беретту и сел на пол, держась за голову, чтобы та ненароком не отлетела.

Полина побрела в коридор и присела там на какой-то ящик. Сдерживаемое напряжение теперь выливалось в тошнотную лихорадку со слезами.

Слышалось глухое гудение виброзвонка. Альберт не сразу, но ответил:

— Нет. Нет. Со мной всё в порядке. Ложный сигнал — её здесь нет… Но вам стоит сюда приехать. Да. До связи.

Альберт подошёл к Полине. Они молча сидели, взявшись за руки, и думали каждый о своём.

Вдалеке трижды мягким звоном ударил колокол… Где-то далеко и тихо, а потом всё громче и громче, завыла полицейская сирена.

Сентябрь, 2023