В густых зарослях смородины, крыжовника, в раскидистых ветвях слив, вишен и яблонь спрятался старый особняк. Территория, огороженная выцветшим деревянным забором, занимала шестнадцать соток государственной земли, и, помимо двухэтажного дома и сада, на ней располагалось ещё несколько приусадебных построек. С возвышенности, на которой располагался участок, открывался удивительный глазу вид на долину и широкую реку, начинавшуюся где-то в кроне соседских слив и уходящую в зелёную даль.
Особняк не особо ухожен, некоторые стекла треснули, доски поотлетали, краска выцвела и обшарпалась, крыша покосилась.
С утра сильно парило, после полудня должна была начаться гроза. Степан Николаевич сидел на скамейке в тени вишни, и вот уже краски померкли, потянул ветерок, а с юга выплыла огромная фиолетовая туча, охватившая полнеба. «Как будто окружать собирается, — подумал Степан Николаевич. — Ох, какой бой сейчас будет с бурей. Ну ничего, выстоим».
Грозовой фронт стремительно приближался, ветер крепчал, потянуло сыростью. Степан Николаевич поспешил в дом — на костылях не побежишь. Да и набегался в сорок втором.
Скрипучая дверь с мутными стеклянными вставками легко открылась — рассохлась. Войдя в полутемную прихожую, Степан Николаевич захлопнул дверь, щелкнул засовом, зажег свет. Замка он не имел, чтобы с ним не возились, если помрет. За окном совсем стемнело. От ветра распахнулась форточка.
— Ну, ну, — прикрикнул на нее Степан Николаевич, — брешь даешь? Сейчас помощь прибудет.
Он доковылял до окна и с силой захлопнул сопротивляющуюся раму. Редкие седые волосы на голове слегка растрепались, но Степан Николаевич не почувствовал этого. Он, не гася в коридоре свет, прошел в комнату. В этой дырявой, разваливавшейся коробке Степан Николаевич и проводил последние 73 года своей жизни. В одиночестве. На комоде, рядом со старым телевизором, среди прочих фотографий, а их было немного, стоял портрет родителей. Галина Сергеевна и Николай Борисович Септелинские серьезно глядели с почти выцветшего фото. Мать умерла в 1942-м от истощения. Отец — спустя четыре месяца — от ранения в голову. Степан Николаевич узнал об этом лишь в 1944-м, в госпиталь пришло письмо.
Сам Степан Септелинский повоевал немного. В 1942-м году разведывательный батальон, в составе которого он воевал, столкнулся с фрицами. Несколькими отделениями прочесывали лес. Тогда Степану Николаевичу и перебило ноги.
***
По лесу шли цепочкой, в метре друг от друга. Внезапно полоснуло автоматной очередью, несколько товарищей упали, но Степан успел прижаться к земле, залечь в редком кустарнике. Противник занял выжидательную позицию. Все немецкие солдаты, а их было семеро, попрятались.
Короткие очереди мешали сосредоточиться. Решили обходить немцев слева, с тыла. Степан прополз метров пять, когда немцы, заметившие движение, перешли на шквальный огонь.
Степан хотел скатиться в овраг, когда прозвучало три разрыва. Два невдалеке, а один совсем рядом. Все произошло мгновенно: земля содрогнулась, тело, подброшенное вместе с комками земли, перевернулось. Глаза оказались замазаны землей. В ушах звенело. Терялась ориентация в пространстве. Степана подташнивало, он как будто куда-то проваливался.
***
По земле забарабанил град, да какой крупный. Все посшибает, как в прошлом году, ни яблок, ничего не будет.
— Обстрел, бомбежка, все в укрытие, по подвалам! — кричал Степан Николаевич и ковылял на кухню.
Свет мерцал, напряжение проседало. «Сейчас как жахнет, все пробки повыбивает!» — подумал Степан. И точно, яркая вспышка, грохот — и свет погас, а вместе с ним затих холодильник. Дом замолчал, как — будто умер.
Степан Николаевич выпил стакан воды и снова вернулся в комнату. Там он сел в старое громоздкое кресло и хотел почитать газету, но потом вспомнил, что без света ничего не увидит.
За окном вся земля была покрыта градинками. Стеной шел ливень. Сверкало и грохотало.
Лицо Степана, освещаемое отблесками молний, исказилось. Он вспомнил, что почти в такой же тьме, шуме, стрельбе, криках, пытался приподняться, привстать, пошевелить ногами. И не мог. Это очень странное чувство, когда знаешь, что нужно сделать, и хочешь это сделать, но ноги не хотят тебя слушаться.
***
Да какие ноги. Степан наконец протер глаза и с трудом приподнялся. Вместо ног было кровавое месиво. На правой ноге штанина разорвалась почти до колена, а ниже на ниточках кожи свисали куски разрубленного мяса. Из раны сочилась горячая алая кровь и разливалась по студеной земле.
Штанина на левой ноге тоже разорвалась, пропиталась кровью. В нее попали осколки.
Контуженный, теряющий кровь, Степан Николаевич сумел крикнуть товарищей. К нему подбежал Мишка Белокамов, сдружились еще в самом начале войны. Достал бинты, марлю, стал бинтовать ноги. Марля тут же пропиталась насквозь.
— Держись, — сказал ему тогда Миша, — два фрица осталось,
Последние комментарии