Разбойничьи Острова [Яна Вальд] (fb2) читать онлайн

Яна Вальд Разбойничьи Острова

— Твоих братьев можно спасти.

Но хватит ли у тебя мужества и стойкости?

Вода мягче твоих нежных рук

и все-таки шлифует камни,

но она не ощущает боли…

Андерсон. “Дикие лебеди”

Говорят, волны уносят прошлое. Говорят “смыто прибоем”. Но куда исчезает смытое? Оседает на дно и бережно хранится вечностью. Только Море бескрайнее способно вместить в себя всех живших и все бывшее. Только Море можно читать, как хронику, и слушать, как древнюю песнь.

На Острове Леса Терий, один из отцов-наставников, собирал детей вокруг костра и пересказывал им легенды. Он говорил о богах и об Ариде, великой колдунье древности, о женщине, что повелевала волнами, как воинами.

— Она была из нашего народа, дети. Она приходит и теперь, если позвать. А Региния помнит мощь Моря и боится нас, — он хитро подмигивал и добавлял. — Но вы одолеете регинцев без чудес, когда научитесь хорошо владеть оружием.

— А я умею! Я уже умею! — отвечал ему хор звонких голосов.

Игн и Меда, Санда и Глор, Теор и Наэв, малыш Ирис, Ана, Ора, Кэв и Урса, будущие названые братья, тэру, следующее поколение островной Общины — темные головки покачивались в такт. Песок, прожаренный летним пеклом, оставался теплым, как лежанки их далеких домов, согретые телами их многочисленных родных сестер и братьев. Словно сама от себя устав, жара окуналась в Море вместе с солнцем. Море брызгалось, ночь шевелилась бризом, ласкала прохладой, в которую трудно было поверить днем. Каждый бесконечный день дети Острова Леса почти не верили, что наступит вечер и отдых. Тогда никто из них еще не стриг волос и не носил кинжала.

Любимица Терия сидела за спинами других детей, вычерчивала на песке игру костра и теней, слушала внимательней всех. Однажды она спросила:

— А колдунья была Жрицей Алтимара, как Мудрые?

— Смертные женщины становятся Жрицами, а Арида не родилась от людей. Ее нашли… Ты ведь помнишь, Дельфина?

Девочка с готовностью продолжила:

— Ее нашли на островке посреди Моря и назвали Аридой, что значит "Суша". Потому что она была на суше посреди воды.

Терий говорил о том, как встретились на заре времен Дэя и ясный Каэ, и о первых жителях Островов. И о том, как грозная богиня Мара умерла и стала владычицей царства мертвых, а земля, небо и Море были созданы из ее тела. В темноте угадывались деревья Мары — устремленные ввысь пирамидки кипарисов. Небо в тысячах огоньков походило на диадему из прошлогодней добычи. Давший острову название лес шуршал дубами и соснами, прибой вторил голосу Терия, теплая южная ночь навевала грезы. Малыш Ирис засыпал на руках у Дельфины. Многие засыпали — матушка Маргара считала своим долгом загонять воспитанников до изнеможения. Девочка слушала, широко раскрыв синие глаза, наяву видела древних героев. Море перекатывалось в такт ее воображению, крабы и морские девы выбирались на берег послушать, каменный Инве, Господин волков, склонял голову в полудреме. А над волнами, над Островами и братством, над маленькой Дельфиной царил ее бог и покровитель — Алтимар, Душа Глубины.

Меч

Он сказал: ты лучше, чем этот мир.

Он сказал: правильно, что даже ты не можешь меня простить.

Дважды по пять десятков шагов от сарая до берега Дельфина пробежала на пределе дыхания. Мимо обгоревших развалин. Через полу-закопанный ров, через Холм, по холодному песку, по серому пеплу, по острым ракушкам бежала, как от погони. Схватилась за скользкий валун на линии прибоя и рухнула на колени в воду. Взвыла:

— Алтимар!!!

Старик-из-Холма проводил ее удивленным взглядом. Божку плодородия нечего сказать, когда зовут великого Господина Моря, но жители деревни редко топтали Холм без поклона его Хозяину.

Не жаловаться Дельфину приучили еще в детстве на Острове Леса. Ей всегда хватало выдержки, чтобы захлебываться отчаянием молча.

— Ты все видел, Алтимар, все слышал. Когда-то он был одним из нас!

Море беззвучно гудело, словно запертое в ракушку — так было в ее снах. Море есть прозрачная кровь богини Мары, отданная во владение Алтимару, ее сыну. Оно не отвечало Дельфине. Островитяне — порождения Моря, так думают и враги, и они сами. Дельфина не сомневалась, что Острова появились из соленых волн, как плод из цветка. По ту сторону воды живут извечные противники — странный народ Регинии. Они молятся Распятому богу, позволяют знати из замков править собой и не подпускают женщин к оружию. В регинских хрониках предки Дельфины маячили как “беры”, побежденные и бежавшие со своей земли пять веков назад. Уже пять веков народы Побережья живут в страхе перед парусом на горизонте, а новую родину беров называют Островами Морского Дьявола или мягче — Разбойничьими Островами. Монахи очень приблизительно отмечают Острова на картах, но те редко попадают на глаза простецам. Иногда карты горят вместе с другими пергаментами во время набега, а разбойники и не догадываются, что подожгли изображение своего дома.

Всю жизнь Дельфина знала, что вода теплее, надежнее, проще суши, всю жизни она выходила на этот берег. Совсем крошкой бежала по косе, кидалась в волны со скал, ныряла в омуты и доплывала почти до горизонта. На расстоянии вытянутой руки видела и акулий серый бок, и черно-красную чешую змеи, чей укус смертелен, и многоцветных жгучих червей — ни разу не назвала опасным свое Море. Она будет приходить сюда и старухой, а когда она умрет, ее тело отдадут волнам. Дельфина — женщина Островов. Женщина-воин. Для врагов — существо дьявольское, едва ли не бесполое, для своих же — тэру,“названый брат”. Таких, как она, народ Побережья зовет морскими сучками, распуская о них слухи, один другого глупее.

Деревянные башмаки Дельфина сбросила еще на бегу. Стала машинально развязывать шнур, служивший поясом ее простому наряду. Cтянула тунику из серой шерсти и чулки, а потом и нижнюю льняную рубаху, не заботясь, что кто-нибудь увидит ее. Без Акульего Зуба, своего верного кинжала, она и в одежде ощущала себя голой. Да и одежда, кроме рубахи, была с чужого плеча. В Море женщина вошла, не оставив на себе ничего, сделанного человеческими руками. Разве что, Синие Ленты, вплетенные в пять тонких кос, — знак Жрицы. Но Ленты принадлежали к сакральному, пусть даже Дельфина сама их ткала и сама красила в отваре из листьев травы-синедара.

Осенняя вода обдала тело прохладой, отразила еще не старую женщину, лукаво подметив, что прическа не так чиста и аккуратна, как следовало бы. Не до того было. Густо-черные сакральные косы пятью змеями терялись среди распущенных волос, что ниспадали до самых бедер. Разменяв четвертый десяток, двадцать лет проведя в морских набегах, Дельфина все еще была хороша. Коже повезло остаться без шрамов, груди и живот не смотрелись рыхлыми медузами, как у соседок, — потому что рожала и кормила всего дважды. Она не была могучей, как матушка Маргара, но всегда оставалась крепкой. Не как скала или железо — как вода, которая все поглотит и покроет, всякую форму примет и везде пробьет дорогу.

Песчаная коса далеко вдавалась в Море, и, закрыв глаза, Дельфина пошла вперед, зная, что может оступиться и полететь в воду. В эту игру она играла с детства, и давно уже оступалась только по своей воле. Жрица с нежностью подумала, что вода холодна лишь в первый миг. Потом Море узнает ее и обнимет, как мать или любимый. Она скользнула на глубину и перестала шевелиться, погрузилась. В покой — лишь на поверхности бывают бури. В безопасность — Море защищает Острова от гнева Побережья, которое они ежегодно грабят. В родную стихию — вода принадлежит супругу ее, великому Алтимару. Дельфина не понимала, как можно в воде утонуть, чаще ей казалось, что она захлебнется на суше.

В Море она окунулась, как в память.

— Почему, Алтимар? Как мы пришли к нынешнему дню?

Когда-то они были детьми, играли на этом берегу — вчетвером, неразлучные. Их готовили к жизни в Общине. Потом детство кончилось в день Посвящения юных воинов — не с него ли все началось? Ей было четырнадцать в тот год, она носила Белые Ленты Невесты. Потом была целая жизнь. Вот оно, на дне, в копилке прошлого — то лето и первые сражения. И первый шаг в нынешнюю пропасть. Дельфина широко распахнула глаза и вцепилась в воду обоими кулаками — это не возможно, но ей удалось.

— Неужели нельзя было все изменить?

Лето. Побережье. Местные жители эту крупную регинскую сеньорию называют Ландом. Для Дельфины это просто Земля Герцога — слова, которые не приходится объяснять, все равно, что сказать “опасность” или “добыча”. Каждый год Совет Островов посылает гонцов в селения с наказом снарядить корабли. Совету решать, сколько тэру отправятся в рейд, сколько останутся дома тренироваться, пасти скот, обрабатывать виноградники. Корабли рыскают по Регинии, нападают и грабят, и, если милостив бог Инве, возвращаются, набитые зерном, тканями, серебром и прочим добром на продажу. Региния против воли кормила юную разбойницу и охотно повесила бы ее, если б поймала. В Ланде Герцог славился такой изобретательной жестокостью к пленным разбойникам, что удивлял даже соседей. “Опасность”, “добыча” — вечная дилемма. Ни одна прибрежная сеньория так не манила островитян богатыми церквями, полными амбарами и знаменитым на всю Регинию янтарем, который дорого ценят меркатские купцы. Мать рассказывала Дельфине о схватке, в которой сражалась еще девушкой. Совсем молодой ландский Герцог был тяжело ранен тогда, и, говорят, дал клятву небесам: если выживет, сделать возможное и невозможное, чтобы уберечь свою землю от набегов с Моря. За сорок лет правления Герцог сдержал слово — приучил разбойников думать дважды прежде, чем вторгаться в его владения.

Одномачтовая галера “Удача” пристала к берегу не ради грабежа. Западный Ланд был щедро одарен укромными бухтами и зарослями вечнозеленного дуба. Размашистые ветви тянулись друг к другу, закрывая проход и обзор, будто нарочно скрывали тайну. Их перевила ежевичная лоза, как шнуровка по рукавам дорогого женского платья. Кто не знает местность, будет плутать три дня. Ландцы чащу не любили, считали домом злого бога по имени Дьявол. В лесу прятались развалины древних камней, покрытые мхом и стертыми рисунками — на них еще можно было различить вереницы быков и рогатого исполина. Когда-то здесь поклонялись Каэ — островитянам это было понятно, регинцам давно уже нет. Быть может, Каэ гневался на людей Побережье за то, что приняли новую веру? Разбойникам кстати пришелся ландский страх, а Дьявол, кем бы он ни был, благосклонно встречал морских гостей. Наблюдал, как они пополняют запасы воды, охотятся в лесу, отсыпаются на суше, зализывают раны. Потом оставляют ему жертвы и скрываются вдали, и — Дельфина сама видела — этот странный бог махал им рукой с песчаной отмели.

Может, тем летом стало скучно регинскому богу зла? Жрица Маргара гадала, и четко выпал ответ: здесь, в Рогатой Бухте, быть Посвящению.

Отражение в воде говорило Дельфине, что она похожа на проворного зверька, вроде кошки или ласки, только с черной гривой. (“На молодую кобылицу”, — страстно сказал Игн.) Она выросла до среднего для островитянок роста, и была теперь не ниже замужних сестер. По словам старших, ей шел четырнадцатый год. Ей объяснили, что четырнадцать — это пальцы обеих рук и еще четыре ракушки. Следует прибавлять по одной ракушке каждое лето. Девочке нравилось раскладывать их на песке, добавлять, отнимать и воображать: “Вот так мне исполнится шестнадцать, и Мудрые отдадут меня Алтимару — выберу самую красивую ракушку для этого года. А вот тааак, — сыпет года кучей, — я буду старухой! Мне будет сорок!”. Она дошла до глубокой дряхлости шестидесяти трех лет, когда мужчины вернулись и притащили пленников. Четырех!

Наставница Маргара рявкнула:

— Завтра! Да, все четверо, хоть это и глупо! — и пнула Дельфину, свалив с ног. — Хватит играть, как дитя! Что это такое?

Воспитанники Маргары всегда были в чем-нибудь виноваты, а Дельфина и еще трое совершили преступление с самого утра — бегали купаться за каменный хребет без спроса. Девочка оторвалась от узора на песке, объяснила:

— Матушка, это — моя будущая жизнь.

Маргара нависла над ней, огромная, всегда взлохмаченная, пропахшая смесью пота и целебных трав. Криво улыбнулась и раздавила ракушки, кивнув на регинцев:

— Вот так завтра один из этих молодцов раздробит твой безмозглый череп! — камни отразили ее бас, перекрывший ругань пленников с охраной. — Иди готовиться! Все четверо идите! Посмейте только проиграть, щенки паршивые! Хвостом Мары удавлю!

Могла бы и не говорить. Проигравшие становятся дэрэ — “никем”.

От успеха летних рейдов подчас зависит выживание полу-бесплодных Островов. Во времена предков было иначе, а теперь всех детей растят добытчиками-воинами. Когда Дельфина начала шевелится в утробе матери, ей выковали первое оружие — Акулий Зуб, кинжал-амулет, подобный тому, что у самого Алтимара на поясе. Кинжал был готов — значит, и новое дитя морского народа обрело душу. Она научилась плавать раньше, чем ползать, а ее первой игрушкой был деревянный меч. Ее одели, как мальчика, и забрали от родителей, едва начала говорить, воспитывали в детской Общине на Острове Леса, не так уж много лет прошло — начали брать в Море. В двенадцать девочку опоясали мечом и благословили носить его. В тот же год у нее впервые пошла кровь, и Мудрые вплели ей в волосы Белые Ленты, объявив Невестой морского бога. Отныне девушке было запрещено есть мясо белых быков, ругаться, а более всего — прикасаться к мужчинам. Дельфина шла тем же путем, что и все дочери Островов, и к четырнадцати годам была готова: корабли привычней родного дома, по звездам найдет дорогу хоть в царство Мары и назад, из лука по мишени почти не промахивалась, мечом владела настолько хорошо, насколько это доступно девчонке. И самое главное, привыкла всем нутром, всей сутью ощущать себя частью островного братства, в первую очередь — тэру, а уж потом самой собой, Дельфиной. Остров Леса сделал свое дело. Трижды ее брали в рейды, набеги юная воительница видела издали, со строгим наказом: “Ни на шаг от взрослых! Под страхом смерти!”. Но страха смерти она не знала пока, больше боялась затрещины.

Завтра все изменится. Посвящение либо убьет ее, либо сделает взрослой.

Маргара означает Жемчужина. Словно в насмешку, это имя досталось женщине на редкость крупной и плечистой, с квадратным лицом и железными мускулами. Жители Регинии такими представляли себе всех островитянок. Маргара ростом превосходила многих мужчин, силой им почти не уступала. В битве одним махом рубила головы, на пиру пила взапой, не пьянея. А ругалась так, что покраснел бы видавший виды бродяга. Теор как-то шепнул друзьям, что “матушка” мочится стоя. “Сам видел”, — сообщил он гордо. Дельфина немела от его дерзости, хоть и подозревала, что братец ее все выдумал. Маргара была Жрицей, супругой морского бога. Едва ли нашелся бы кто-то еще, готовый взять ее в жены. Она полжизни провела в наставницах на Острове Леса, вырастила десятки детей. Девочке из ее уроков лучше всего запомнилась плетка, всегда готовая к действию. Но наставница учила науке, что многократно сохранит воспитанникам жизнь, и обычай велел называть ее матушкой.

Маргара приказала готовиться, и остаток дня девочка до блеска начищала меч, для которого бой тоже станет первым. Зимой отец выковал его специально ради ее Посвящений. Узор на рукояти напоминал волны — подобно ряби на воде, они легонько вздрагивали под рукой хозяйки. О смысле этого украшения можно было только гадать — все кузнецы немного колдуны. Оружейники Островов ковали и чинили столько оружия, сколько приказывал местный старейшина, и обязаны были снабжать несколько деревень. В сплошном потоке мечи и копья мало чем отличались друг от друга, почти не украшались и редко имели имена — не то, что у славных регинских рыцарей. Но меч Дельфины сам подсказал, что зовут его Меч Волн. Двадцать лет спустя, не ей служит это верное, как собака, лезвие, а тогда меч с ней говорил. Отец на языке огня и железа приказал своему творению беречь и защищать дочку так, как он сам бы хотел ее защищать, а, значит, ей нечего бояться. Маргара вот ничего не боится — первый раз в жизни девочке захотелось стать похожей на нее.

Дельфина принесла в жертву Маре петуха, умоляя насытиться кровью птицы, а ее собственную кровь пощадить. Мысленно склонилась перед каменным истуканом на Острове Леса, — Инве, богом войны — просила послать ей удачу. Маленький кусочек этого бога носил на шее ее названый брат — нашел возле идола камешек с аккуратно пробитой дырочкой в середине. Наэв уже два месяца хвалился находкой к месту и не к месту, давал каждому приложить к камню руку, убедиться, что он всегда остается теплым.

Дельфина взмолилась душам умерших Жриц и Ариде. И решила, что сделала все возможное.

Издали девочка наблюдала за пленниками. За ними мужчины ходили далеко и отсутствовали несколько дней, ведь непростая задача — захватить подходящих. Да скрытно и тихо, чтоб местные жители не всполошились. Их привязали к сосне, венчавшей скалу — на виду у каждого, сбежать не возможно. Кому-то из тэру предстояло стеречь их всю ночь. Пленники были мальчишками, почти одного возраста с посвящаемыми — равные по силам противники. Выбранный Главарь Аквин втолковывал им на ломаном регинском: если хотите жить, будете сражаться. Одолеете нашего человека — отпустим на свободу, проиграете — пеняйте на себя. Дельфина понимала, на Острове Леса их учили языку врагов. Двое парней ответили молчанием, двое резко отказались — должно быть, сыновья рыцарей, помнящие и в плену о породистой гордости своего рода. Аквин кивнул девочке: “Подойди”, а двух упрямых по его жесту отволокли в лес. Дельфина знала, что ночью услышит крики, и что завтра они станут сговорчивей.

Аквин, сын Коры и Хаста, вопреки обыкновению, не приказал Дельфине что-нибудь принести, вычистить или залатать. Чуть растерянно спросил:

— Помнишь все, чему тебя учили?

— Конечно, — заверила юная разбойница его и себя.

— Что сильнее силы, девочка?

— Хитрость!

— Что ценим больше храбрости?

— Благоразумие!

— А что следует ценить больше всего?

На Островах даже младенцам известно, впитано с молоком матери:

— Верного друга!

— Ну, беги. Ты готова. Нет, постой! — Аквин не приказал, а попросил. — Состригла бы волосы. Они будут тебе мешать.

В который раз предлагал, и Дельфина в очередной раз мотнула головой: нет. И убежала. Внимание Аквина ее смущало. Не потому, что это Выбранный Главарь рейда (большая честь, а выбирают Аквина почти каждый год!), и не потому что, он лучший оружейник Островов и старейшина ее родной деревни. По обычаю, она обращалась к нему только по имени, а Аквин в рейдах никак не выделял ее между другими. Аквин был ее отцом. Воспитанная на Острове Леса, девочка не видела родителей месяцами и не привыкла к заботе. И странно было сознавать: Выбранный Главарь тревожится не просто за юного воина, а за дочь, которую очень любит. Трое братьев Дельфины погибли в рейдах еще до ее рождения. Ей, самой младшей, было неловко перед отцом за то, что кончилась ее безопасная жизнь. Дельфина убежала к Морю, к богу Алтимару — отцу Островов, который всегда был рядом.

Песок

Вот так все начиналось. Она была девочкой, а будущий предатель — ребенком на грани юности. Все друзья и подруги уже обрезали волосы, как взрослые воины, только Дельфина упорно повторяла: нет. Берегла свою черную гриву для Господина Морского Алтимара. Жрицы не стригут волос, она хотела во всем подражать Жрицам. Не считая этого, воспитанница Острова Леса всегда была послушна старшим.

Два десятка лет минуло с того лета…

Цепляясь за воду, она почти спала на мягком ложе водорослей. Глубина и долгая задержка дыхания действовала на нее, как отвары грибов и меркатская смола, которую пьют во время Обряда. В Море душа освобождается от тела. В Море тело становится безграничным, как душа, не скованная земными законами. Внизу разноцветный мир рыб, водорослей, ила и морских духов, хрустальное сияние чертогов Алтимара. И еще глубже — тихие пещеры, омут матери всех богов Мары, приносящей смерть. “Дом богини покоя”, — решила Жрица когда-то. Но помнить об этом не легко.

В детстве Дельфину учили, что ей дана невиданная для девушки свобода. Кивали на регинок, объясняли: на Побережье женщины живут без собственной воли. Отцы и мужья следят за ними, чтобы не кормить бог весть от кого прижитого кукушонка. А дети Островов родятся, чтобы служить Общине, и родителям не принадлежат. Не так уж важно, кто отец, если дитя все равно заберут на Остров Леса. Язык Общины не породил слова “названая сестра”, не делал различий между тэру — мужчинами и женщинами. Девушке, прошедшей Посвящения, носящей меч на поясе, Совет давал те же права и ту же долю добычи, что и братьям ее.

В четырнадцать лет Дельфина верила всему, что говорили. Шагнула бы в огонь, не задумываясь, если б так приказали старшие. Острова дали ей равенство, а, значит, у них есть несомненное право требовать взамен ее покорность, храбрость и жизнь. Раз ей говорят, что она свободна, — значит, так и есть. И подчиняться надо только Выбранному Главарю и наставникам, и Старухам — Жрицам, и родителям, когда она их видит, и Отцам-Старейшинам из Совета Островов, если те найдут, что приказать девчонке. Подчиняться Дельфина умела. Она была девочкой с черной гривой, ей предстояло стать воином.

Женщина протягивает руку через годы, словно может дотронуться до себя, четырнадцатилетней.

Рассвет дня, к которому ее так долго готовили. Лес колышется на холмах, на прибрежных скалах. К Дельфине, словно чужеземное войско, подступает дуб и можжевельник. Солнце медленно закипает. Море, как ткань на ветру, чуть топорщится мелкой рябью. В такт ему качает парусом красавец-корабль. Вернее, красавица, ведь корабли, подобно людям, рождаются мужчинами и женщина, каждый со своим нравом, душой и судьбой. Гордая матрона “Удача” помнила Дельфину малюткой.

Вчетвером они сидят на теплом от солнца валуне, смеются — стараются, по крайней мере. Теор играет кинжалом, всаживая его в песок между пальцами на сумасшедшей скорости. Рукоять изрезана символикой акульих зубов, знаком Алтимара. Дельфина гадает по камешкам, как ее учила мать. Спрашивает: “Жизнь или смерть?” и поднимает камень. Найти внизу какую-нибудь морскую тварь считалось добрым знамением.

Два мальчика и две девочки родились в один год у матерей-соседок, росли вместе, неразлучные, друг другу, как родные. И Посвящение их состоится в один день. Теор и Наэв, Дельфина и еще одна девочка, хромоножка с необычным для Островов именем — Ана. Вот-вот Посвящение сделает их побратимами-тэру, свяжет крепче любого родства.

Какими же они были? Дельфина очень ясно видит себя испуганной девочкой на камне. Ее волосы как ночь, а миндалевидные глаза, как Море, — темно-синие. Дитя морского народа, она невысокая и смуглая. Ее тело отшлифовано годами тренировок, словно галька в волнах прибоя. Пахнущее Морем, обласканное загаром, оно упругое и гибкое, сильное и надежное, как тетива ее лука. Одеты они с Аной, разумеется, как мальчишки. На такой жаре Дельфина согласилась снять верхнюю тунику, а Ана сделала это с кокетливым удовольствием, подмигнув мальчикам. На них остались некрашеные рубахи едва до бедер, ноги прикрыты льняными чулками. Люди Побережья сказали бы, что это нарушение Божьих законов, искушение и позор; а на Острове Леса для девушек их возраста позором было бы носить женское. Дельфина отчаянно старалась не залиться краской. Невестам Алтимара никто не велит одевать побольше слоев одежды, как она обычно делала. Господин Морской получит ее однажды девой, но смотреть-то на нее мужчинам не запрещено. Даже так, как смотрит Игн. Она обрадовалась, когда пришло время натянуть поддоспешник, а потом кольчугу. Повязала пояс с мечом и Акульим кинжалом. Щит и шлем ждали своего часа. Все как у Теора и Наэва, за исключением толстой косы. (Та была крепко сплетена и убрана под одежду, но все равно опасно длинная.) Кольчуга в то утро показалась особенно тяжела, особенно горяча под солнцем. Островитянка то ли в шутку, то ли всерьез, задумалась: а может ли железо бояться?

Напротив четверых друзей четверо пленников. Им предстоит поединок, поэтому их не пытали, только выбили спесь и пару зубов. Двое выглядят изрядно помятыми и больше не спорят. Интересно, что происходит с пленниками, которых не удалось сломить? Бывают ли такие? Дельфина не спрашивала об этом наставников, Острова вообще не жаловали лишние вопросы. В одном девушка была уверена — регинцам куда страшнее, чем ей, она-то хотя бы среди своих.

Хромоножка Ана заговорщически шепнула:

— Посмотри на Игна, сестрица. Уж постарайся выйти целой. Представить страшно, что сделает Игн с регинцами, если на тебе будет хоть царапина.

Она была удивительно спокойна, главное испытание уже прошла — несмотря на хромоту, допущена к поединку. Вчера Маргара до хрипоты наспорилась с Терием, но проиграла спор. Да и гадание четко сказало: все четверо! И вот Ана здесь, а Маргара может сколько угодно бормотать себе под нос слова, за которые девочкам вымыла бы рот песком. Осталось дело за малым — победить.

— Как думаешь, — прошептала Дельфина в ответ, — если регинцы нас поубивают, их действительно отпустят?

Подруга чуть подняла бровь:

— Им обещали. Будут драться, как бешеные, — хромоножку, похоже, это радовала.

Очередность определяет жребий. Дельфине выпал первый черед — милостью богов ей не пришлось ждать. Братья горячо желают ей удачи, подают щит, Ана помогает надеть последнюю защиту — шлем. Взрослые образуют живой круг, развязывают одного из пленников, вталкивают его в центр. И так же резко, словно чужую, толкают ему навстречу посвящаемую. Никакого оружия, кроме меча и кинжала, оно не будет заменено, если сломается. Они будут сражаться, пока один из двоих не признает поражения или не будет убит. Все по-честному. Один на один.

Девочка косится на Море — смотрит ли оно на нее?

“Господин мой, Алтимар, сегодня ты не станешь меня защищать?”

“Ты сама знаешь, Дельфина, — я не должен”.

“Знаю, Господин. Испытание должно быть настоящим”.

Она взвешивает свои шансы, примеривается, как учили. Она слабее мужчины, даже такого юного, но ловкость и хитрость на ее стороне. На Острове Леса Маргара сотни раз ставила ее против мальчишек. Регинцу дали ту же защиту — щит, кольчугу, шлем, и то же оружие — меч и кинжал, но оно уж точно не выковано с отцовской любовью. Дельфина уверена, что перед ней юноша из знатной семьи, возможно, оруженосец какого-то рыцаря. Поняла бы это по взгляду, если б не было на нем добротной болотного цвета туники с вышивкой по кайме рукава. Не самая богатая одежда, а все же не крестьянская. Он рассматривал девушку с удивлением и презрением. На регинском сказал, что бой с ней — насмешка. Что в нее бы сначала ### всадить, а меч потом — кажется, она правильно поняла. Эти слова были б страшным оскорблением, произнеси их кто-то из своих, а что взять с чужака, который даже не понимает, зачем в ее волосы вплетены Белые Ленты! Дельфина не воспринимает грубость всерьез, а он не воспринимает всерьез Дельфину — и тем дает ей еще одно преимущество.

Она удивленно ловит себя на мысли — страх остался за пределами круга.

Посвящения друзей запечатлелись в памяти разбойницы лучше, чем собственное. Скорость, ловкость, немного хитрости, немного удачи. Автоматически, не задумываясь, подчиняясь годами вбиваемым инстинктам. Парень налетел на нее с силой дикого вепря, думал растоптать мгновенно. Пришел в ярость, когда девчонка увернулась и раз, и другой. Она закрывалась щитом, выскальзывала из-под ударов, не пробовала атаковать сама, но оставалась возмутительно невредимой. Выжидала, как змея в засаде, и, наконец, не решила, а почувствовала кожей: сейчас! Рванулась вперед и позволила отшвырнуть себя на землю — или скорее, сама, предупредив движение противника, оказалась на песке, незаметно запустила руку в его теплые недра. Кто это вообразил, что Дельфина будет сражаться в одиночестве, если каждая песчинка здесь за нее? Он видел, что щит она потеряла, неловко бросив ему под ноги, — не видел, какая лукавая улыбка мелькнула на ее распаренном лице. Бросился добивать, но снова удар пришелся в метал. Взвыли на много голосов кольца кольчуги в такт крику хозяйки, где-то глубже поддоспешника сотряслись ребра, по коже разлился синяк. Дельфина извернулась и вскочила на ноги. А в следующий миг швырнула ему в лицо полную горсть песка. Наполовину ослепнув, оруженосец увидел, как она заносит руку для удара, инстинктивно прикрыл голову щитом — и сделал именно то, чего девочка добивалась. Меч устремился к его оставшимся без защиты ногам.

Сколько раз Маргара проделывала этот трюк с самой Дельфиной. И награждала подзатыльником, если воспитанница позволяла себя обмануть.

Дельфине показалось, что меч, впервые лизнув крови, извивается в руке радостно и изумленно. А потом Меч Волн словно сделал все за нее — улучил момент и впился в шатающегося противника еще раз, потом еще. И, наконец, он упал. Девушка отскочила назад, чуть отдышаться — не спуская глаз с регинца, в любой момент готовая продолжать. Запомнила жгучую ненависть в его гаснущем взгляде. Удивилась, что он не закричал, — с тремя ранами она наверняка вопила бы на весь берег. Разом ощутила и ликование: сумела! — и смутную растерянность: впервые в жизни намеренно причинила человеку зло. Ликование в ее душе все-таки победило.

— Признавай поражение, регинец!

Он так и не ответил, он рухнул навзничь — то ли потерял сознание, то ли, претворился, чтобы не просить пощады у девчонки. Но ее победа была несомненной.

Дельфину разбудил дикий вопль, победный рев, и как со стороны удивилась мысли — это она так кричит. Не одна, а вместе с толпой поздравлявших ее тэру. Она не видела, кто и куда отволок бесчувственного парня. Его раны не смертельны, если вовремя перевязать. Дельфина задушила в себе желание помочь, но надеялась, что кто-нибудь другой это сделает. О дальнейшей судьбе регинца островитянка решила не думать — не ее это забота.

Произнесла положенное ритуалом:

— Вот, моя победа перед вашими глазами.

Уже в полной тишине подошла к линии прибоя, поклонилась своему любимому наставнику Терию, которому предстояло говорить от имени всех.

— Дельфина, дочь Цианы и Аквина, сегодня перед нами, перед всеми богами и духами земли и Моря ты станешь взрослой. Известен ли тебе наш закон? Будешь ли исполнять его? Будешь ли верна Островам больше, чем самой себе?

Кинжалом она надрезала правую руку, опустила ее в Море, и соленая вода обожгла, словно раскаленное железо. А ей сейчас того и хотелось — боли. Каждый воин Островов проходил этот обряд, кровь смешивалась в воде, делая их побратимами с живыми и давно умершими, с богом Алтимаром, с самим Морем. Дельфина всем существом так и впитывала чувство сопричастности.

— Слышит Алтимар и слышат мои братья, — произнесла она священную клятву. — Мне известны законы. Я буду покорна Совету и Мудрым. Я пойду в рейд, когда мне прикажут и останусь, когда велят. Я рожу Островам столько детей, сколько будет угодно солнечной Дэи. Островам будут принадлежать две трети любой моей добычи или больше, если так решит Совет. Слышит Алтимар и слышат мои братья. Да будет так.

Пятьдесят голосов повторили за ней:

— Да будет так!

Нерушима клятва, данная возле Моря.

Терий произнес слова, которых она ждала:

— Дельфина, дочь Цианы и Аквина, отныне ты тэру нам и одна из нас. Ты равна остальным и никому больше не поклонишься иначе, как по собственной воле. Никто не вправе ударить тебя, но лишь судить, как равную. Сегодня в первый и последний раз ты сражалась в одиночестве, каждый твой враг будет нашим врагом, и защита Остров будет над тобой на всю жизнь. И если ты предашь нас — ты умрешь.

Она была бы счастлива умереть за Острова, не сходя с места.

Свершилось! Женщины кинулись ее обнимать, мужчины, даже Аквин, приветствовали, не прикасаясь, и Господин Морской, невидимый, но ясно ощутимый, улыбнулся ей тепло, как отец. Оглушенная, девушка заняла место в кругу. Все должно было повториться еще трижды — для Наэва, Теора и Аны.

Хромоножка

Теор, самый решительный из четверых, был несколько разочарован, что следующим жребий выбрал не его, а Наэва, сына Авы и Сагитта. Это Теор вчера увлек приятелей сбежать без разрешения. (“А кто не со мной — тот регинская девчонка!”). Гнев Маргары ему нипочем, а какие-то вражеские воины — тем более.

Наэв разглядывает своего противника, а Дельфина легко угадывает мысли обоих. Обоим до смерти страшно. Регинец одет победнее первого и без синяков на лице — значит, вчера не упрямился. Выше островитянина, взгляд пустой и смирившийся, но кулаки кажутся крепкими. Всегда ли хватало юному разбойнику силы, ловкости и удачи? Он, к сожалению, знает ответ. Против воли высматривает на горизонте змеиный хвост Мары, ждущей крови, — Мару легко увидеть, когда ее боишься. Если меч регинца окажется проворней и первый поединок станет для мальчика последним — это еще не худшее. Вот, если он проиграет и останется жив, и назовут его дэрэ… А неразлучный друг Теор обезоруживающе искренно скажет: “Хотя бы мне ты все равно будешь братом. Я после каждого рейда буду рассказывать тебе обо всем, что мы видели”. Скажет так, чтобы слышали все. И Ана тоже. И станут о нем шептаться, как о бедняжке Акоре. Как об Ульнмаре, лучшем корабельном мастере, который, уже сорок лет не смеет поднять глаза на воинов Общины. Как о том пареньке три года назад, что повесился после неудачного Посвящения. Наэв сжимает рукой всегда теплый камень Инве, а в мыслях слышит насмешку приятеля: “Да он же нагревается просто от твоего тела!”. Теор не верит в амулеты. А Наэву уже поздно признаваться, что милость Инве — выдуманная. Он сам сделал отверстие в обычном камне и рассказывает о своем “чуде” каждому, кто готов слушать. Жалкая попытка хоть немного поверить в себя.

Теор хлопает его по плечу, успокаивает:

— Ты с этим парнем справишься, брат. Он трясется от страха еще больше тебя!

Наверное, говорит искренне. Теор всегда такой — бесхитростный, беспечный, привык, что все его любят. Хотя бы пару раз за день Наэву хочется придушить лучшего друга, и одновременно — он даже часа не представляет без него рядом, без его задора и упрямства. Жаль, что регинский паренек ничем на Теора не похож, вот был бы желанный поединок. Но будь регинец хоть вполовину таким, следовало бы сдаться сразу. В свои четырнадцать этот мальчик мастерством превосходит иных взрослых, играючи ему дается то, на что другие тратят месяцы. Когда наставники ставили их с Наэвом друг против друга, Теор без особых усилий втаптывал братца в песок.

Позади звонкий смех Аны, та поддразнивает:

— А вдруг не ты сегодня победишь?

Мальчишка хохочет, ведь такого не может быть. Дельфине известно, что это не бравада: он действительно полон радостного предвкушения, ему совсем не страшно. О Теоре ей известно все и всегда, понимает его лучше, чем он сам себя. Из них четверых только он пренебрег жертвой богам, посмеялся над остальными: “Из петухов лучше сварить похлебку!”

— Обещаю, — шепчет Теор Ане, — первое же сокровище, которое я сорву с регинки, будет твое.

— А я не возьму, — кокетничает она. — Подари украшение своей матери, она всем ради тебя рисковала.

Наэв сжимает кулаки. Почему он не додумался обещать подарок? На Острове Леса девочкам не позволяют носить драгоценности. Каждая завидует старшим сестрам и предвкушает свои кольца, обручи и расшитые пояса не меньше, чем первый набег. Смотрит ли Ана? Наэв входит в круг…

Назад он вышел победителем. Не настигли его ужасы, которые он так ясно себе представил. Довольно ловко справившись с противником, юноша произнес клятву и занял место среди тэру, и Теор первым кинулся его обнимать — конечно же, он желал брату только победы. Сквозь мимолетное торжество Наэв подумал: о первом поединке Теора, лучшего из лучших, будут говорить годами. Ну, а кто вспомнит, как умело он, Наэв, выбил у противника клинок? Скорей вспомнят, что сначала регинцу удалось его свалить. Да и был регинец, наверное, слугой каким-нибудь, не воином.

А потом оба мальчика затаили дыхание: следующая — Ана, дочь Унды и Корвилда.

В древности таких младенцев бросали в Море. Это было в Плохие времена, о которых не любят вспоминать, это было до Общины. Ане повезло жить много позже, когда любому ребенку, даже калеке, Острова дают шанс.

Она родилась хромой, из-за ноги и получила странное имя. В честь Святой Аны — одной из почитаемых в Регинии богинь, чье святилище стоит в Лусинии. (Образованные церковники произносили "Анна" и богиней не называли). В день, когда сотня вопящих тэру сшибла ворота, смела защитников и ворвалась в святилище (монастырь, как говорят регинцы), рыжая Унда шла с ними и не подозревала, что носит ребенка. Никто не знает, чем визгливые регинские жрецы рассердили обычно не злобную лучницу, но она выпустила стрелу в саму хозяйку святилища. Говорят, попала изображению Святой Анны в ногу. Женщина до сих пор уверена: ее пятая дочка родилась с изъяном из-за проклятия обозленной богини. Хоть и уверяют Старухи, что чужеземному колдовству не под силу пересечь Море, Унда принесла святой жертвы и назвала дитя в ее честь, чтобы покровительница Регинии больше не вредила. После многих сомнений, наставники стали обучать хромую девочку так же, как всех. К четырнадцати годам она ничем не хуже ровесников — только нога, единственная помеха. Успехи Аны никого не обманут, особенно, ее саму. Лучница, каких поискать еще, в поединке лицом к лицу она не выстоит, даже убежать не сможет. Маргара предрекла, что ее убьют в первом же набеге.

Хмурая, как небо в шторм, Маргара подала ей щит и толкнула в круг:

— Иди, раз так хочешь. Пусть регинец прибавит тебе ума!

Девочка улыбнулась, словно ее благословили на победу.

Ана прелестна на загляденье — даже ее противник должен залюбоваться, если не слеп. Нежно-карие глаза, загорелая кожа южанки в противовес волосам цвета спелой пшеницы, девичья грация пополам с мальчишеской решимостью. Народ Островов веками мешался с еще более южными меркатцами, островитянам были в диковинку волосы, светлее черных. Ана и казалась диковинкой в каждом жесте своем, жаркой мечта, солнечным сокровища, которое хочется удержать в руках. Ее красота была дурманящей и отчаянной, черты тонкого лица неправильны, если присмотреться. Но не присматривались счастливчики, поймавшие ее улыбку. Красота зари над Морем, думала Дельфина, ослепляющая. Девушку не портила даже хромая нога, лишь делала трогательно беззащитной. Трогательно смелой. Тело Аны, переплавляясь из детского в женское, стало округлым и манящим, и мальчишеский наряд сладко подчеркивал формы. Ее младшие сестры — очаровательные куклы, которых хочется приласкать, старшие — рыжеволосые красавицы, чьим мужьям позавидуешь. Ана обещала всех превзойти. Три года, как Белые Ленты отделили ее от мужчин. Для Наэва и Теора, недавних товарищей по играм, она — словно вишня за чужим забором.

Дельфина изучает пленника, который по жребию выпал подруге. Да понимает ли регинец, что сейчас решит судьбу девушки? Должен же он понимать, как сильно она рискует! Юноша не рассмеялся, не сказал какую-нибудь мерзость. Дельфина вглядывается, стараясь угадать его мысли, и вроде читает на его лице — уважение? Она отчаянно хочет в это верить.

Сталкиваются — и Ана, отскочив, неловко падает. Встает, не задетой отбегает в сторону, ухмыляется с вызовом — но каждому ясно, что ее слабая нога не выдерживает темпа. Да и противник ей достался менее самоуверенный и более искусный, чем его товарищи. А, впрочем… Дельфина отчего-то уверена, что регинец уже проткнул бы столь медленного воина, если б хотел. Для победы ему достаточно оглушить ее, может, он и вправду не желает причинять девушке вреда? Новоиспеченную тэру эта мысль удивляет куда меньше, чем должна бы. Ей кощунством кажется поднимать руку на Ану, которую она и все вокруг любят. Странно, если так же не считает весь мир, — и богиня Мара тоже.

Зрители замерли в молчание.

— О, Инве и Нера! — шепчет пышнотелая красотка рядом с Дельфиной. — Она проиграет…

Кокетка и хохотушка Меда, дочь Унды и Корвилда, Ане приходится родной сестрой. Очаровашка с ямочками на щеках, имя она получила за редкий для Островов цвет шевелюры — умеет рыжая Унда рожать красивых рыжих дочерей! Меда старше на пару лет, уже сняла Белые Ленты. Она в ужасе прижалась не к лучшим подругам Урсе и Санде, а к одному из парней — так переживать за сестру интересней. Случайно или нет повезло Кэву, родному брату Дельфины. Успокаивая, он обнимает рыжую девушку все крепче.

А Ана снова оступается и не с первой резвостью вскакивает на ноги. Капает первая кровь, Теор и Наэв еле сдерживаются, чтобы не кинуться на помощь. Но регинец благородно отступает, давая ей время прийти в себя. И, когда девушка, задыхаясь и хромая больше обычного, делает шаг вперед, всем ясно: он не хочет продолжения. Но поединок не кончен, пока кто-то не признает себя побежденным, и Дельфина знает, что это будет не Ана.

… как во сне слышит слова, которые только она слышала от подруги: “Мне, как регинке трусливой, сидеть дома! Не бывать тому!”. Ана не говорила вслух, что без Посвящения лучше не жить. Все существо Дельфины восстает: “Не бывать тому!”. Женщины остров — чтоб там ни воображало о них Побережье — лишь в ранней юности ходят в Море, переживают несколько бурных лет, потом выходят замуж и растят детей. Бывают и неугомонные. Иногда сам Совет приказывает наиболее талантливым лучницам продолжать молодые подвиги — так было с Ундой. А еще бывают проигравшие, дэрэ.

Их не убивают, как в старые времена, им дано право — служить Общине. Ни брака, ни братства, ни той прославленной свободы равных, которую изливает Община на своих тэру. Быть дэрэ — быть призраком среди живых, не заслужить права на существование.

“Не бывать тому”, — шепчет Дельфина. Ана должна победить…

Маргара кричит сдаваться, требует прекратить поединок. Но даже Жрица не вправе нарушить богами заповеданный ритуал. Если девчонка решила вставать до тех, пока не упадет замертво, — это ее выбор. Дельфина собственной кожей ощущает жар песка, боль порезов. Она хочет, чтобы любимая сестра ее победила, — и желание, как вода, пробивает себедорогу.

“…возьми все мои силы, поднимись…”

Скрепя сердце, взрослые подталкивают в спину регинца:

— Сражайся или пожалеешь!

Юноше обещали свободу за победу, жаль ему Ану или нет — выбора ему не оставили.

“…увернись. Ты сможешь. Он тоже устанет когда-нибудь, он устанет раньше тебя — я так хочу… ”

“Что ты делаешь, Дельфина? Разве забыла — даже боги не должны помогать в поединке?”

Господин Морской часто говорит с ней, но сейчас Дельфина предпочла не услышать. Зажмурившись, она видит перед глазами ядовито-яркие солнца, видит боль и слабость — да растворятся они в Море! Самой схватки девочка больше не видит, чувствует, что Ана, вопреки всем ожиданиям, держится на ногах. И, наконец — толпа взорвалась ликующим криком, Дельфина открыла глаза. “Да!”

Никто не понял, как хромоножке это удалось, но она выбила меч из рук противника, и мгновенно приставила клинок к его горлу:

— Хороший ли обмен, регинец: моя победа — на твою жизнь?

Дельфина думала потом — уж не поддался ли парень? Неужели и вправду не хотел убивать смелую островитянку и рискнул ради нее обещанной свободой? Вряд ли. Оставалось поверить, что целая армия не удержала бы Ану на пороге ее мечты. Не смущаясь, он признал, что победу она заслужила.

— Мы враги, — произнес он, — но я восхищен таким врагом. Если бы нам довелось столкнуться вновь, клянусь, я не стал бы тебя убивать.

— И я тебя, — искренне ответила девушка. — Спасибо тебе.

Дельфина чуть не задушила ее в объятьях. Маргара назвала дурой. Но поединок был выигран, пусть и чудом. Сама Ана не поняла, как досталась ей победа, и потом говорила, что боги послали ей откуда-то извне прибывающие силы.

Обнимая Дельфину, Ана тихонько шепнула ей:

— Взгляни, сестренка! Какой же он красивый! Как смотрит на меня!

Сияющий взгляд устремлен на мальчиков — неужели и во время поединка успевала о нем думать? Ее слова справедливы для них обоих, но для златовласой островитянки существует лишь один, и она даже не уточняет, о ком говорит. Дельфина и так все знает.

Кровь

Теор кажется старше на пару лет, выше, взрослее приятелей, над верхней губой пробивается темноватый пушок — огромная гордость для мальчишки. Он мало похож на островитян, еще меньше на меркатцев или регинцев, но его внешности досталось лучшее от всех трех народов. Черты его лица правильны и мужественны, как у статуй, созданных еще при Империи. Кожа загорела до бронзы, волосы, цветом чуть темнее каштановых, нежно вьются, а на ощупь мягче самого дорого шелка. На Островах длинные волосы лишь у женщин и малых детей, но юноша — по небрежности, а может, и нарочно — всякий раз не торопился стричь свои прекрасные кудри. В тот день они выбивались из-под шлема, украшая и хвастаясь. Другого бы засмеяли, но давно было молчаливо признано: этот мальчик — особенный. Ему можно чуть больше. Матушка Теора говорила: еще год — другой — и все девы Островов увешают идол златовласой Акрины ожерельями, шепча его имя.

Ана игриво вздохнула:

— Обняла бы тебя, братик, если б было можно, — и, словно случайно вспомнив, обернулась к Наэву. — Ну и тебя, конечно, тоже.

И за обоих обняла их младшего приятеля, малыша Ириса, которого еще рано было считать мужчиной.

Да, это было в день Посвящения: Дельфина впервые новым взглядом посмотрела на своих братьев. Нескладный подросток Наэв, черноглазый, темноволосый и смуглый, как кора деревьев, выгоревших под южным солнцем. Должно быть, в него подмешана изрядная доля меркатской крови. И Теор, непобедимый, прекрасный, словно из сказки, мальчик-юноша. Впервые девушка призналась себе: они — соперники. За мастерство в поединках, за успехи в рейдах, за манящую улыбку Ану. Наэв не хуже других, но он хуже Теора, и до края переполнен обидой и завистью. Ужасно быть вечно вторым! Воспитали их братьями, и даже самому себе он не признается в задушенной ярости, что точит его долгие годы. Но никому не дано обуздать — морской шторм и свои чувства.

Пока Ана носит Белые Ленты, она запретна для обоих. Но состоится ее Священный Брак с морским богом, и после Старухи позволят, даже велят ей выбрать земного мужа, от которого она родит Островам детей. Дельфине было подумать страшно, как двое будут оспаривать ее любовь.

Обряд оставалось провести в последний раз. Кульминация дня — Посвящение лучшего из лучших. Украшение церемонии. Именно с таким чувством его Посвящения ждали все, особенно сам Теор. Дельфина потом часто об этом думала. Если мальчишку нарекли непобедимым, стоит ли удивляться, что он поверил? Она ведь тоже поддалась поветрию, ждала чего-то великого.

Из четырех пленников Теору достался самый старший и сильный, почти взрослый парень. Жребий ли выпал не случайно, по человеческой, а не божественной воли? Или даже боги верили, что этому мальчику любой бой по силам? Никого не удивило, что противник лучшего из лучших на три года старше его самого.

Поначалу все шло так, как они воображали. Теор сияющий, уверенный, в центре круга. Едва прикрывается щитом, стоит на месте до последнего момента, смотрит будто сквозь опасность. И неизбежной кажется рана, и меч летит ниже кольчуги — и все же полосует воздух. Островитянин на пол-шага в стороне смеется и небрежно достает противника, оставляет глубокий порез на щеке. На лице того кровь, ярость, растерянность. И страх, который Теор принимает, как дань. Теор играет. Движения его настолько легки, что кольчуга кажется невесомой, он мог бы и вовсе без нее обойтись — по крайней мере, сам он так считает. Зрители восхищены, Маргара кричит, чтобы перестал дурачиться. Но Теор обожает быть в центре внимания и не спешит заканчивать поединок. Мастерство, думает Дельфина, у него в крови. Это талант, которому нельзя научиться. И представляет праздник до рассвета, что устроят в честь них, четверых, мысленно уже примеряет ожерелье из ракушек и первое платье, что осенью сошьет ей мать. Она ведь теперь взрослая, может вернуться в родительский дом и, наконец, одеваться, как девушка! Девушка думает о первом набеге, которого так ждет ее брат. В тот момент она была уверена, что Посвящение уже кончено, можно праздновать.

Дельфина почувствовала что-то за миг до того, как все случилось. Порыв ледяного ветра, взгляд, скользящий по толпе, ищущий. Она не увидела, а догадалась: “Мара!”. Богиня Смерть, которой братец самонадеянно отказался принести жертву. Близко! Девочка успела беззвучно вскрикнуть:

— Теор…!

Противники стояли довольно далеко друг от друга и вроде бы только примеривались перед новой атакой. Потом меч невозможным движением скользнул поверх кольчуги. Отточено полоснул горло и, сочась алым, остался в руке победителя. Регинец отступил назад, удивленно как-то поднял руку. И, захлебываясь кровью, рухнул к ногам Теора. Толпа в неистовстве закричала: “Добей!”, и это следовало сделать хотя бы из жалости, но он не слышал. Человек на земле метался в агонии, а островитянин на свой меч смотрел так, словно тот превратился в гадюку. Игра, в которой ему равных не было, вдруг перестала быть игрой.

— Клятва, — напомнили ему, когда регинец затих. — Иди к Морю.

Он не пошевелился. Но Обряд следовало завершить, и Терий подтолкнул его, заставил подчиниться.

— Надо произнести клятву, мальчик…

Теор был не первым и не последним, кого наставнику довелось видеть в момент первого убийства.

— Дай руку. Теперь повторяй за мной. Ничего, мальчик, это со всеми однажды было.

Наверное, Теор все-таки произнес положенные слова, но никто, кроме Терия, их не услышал. Юного разбойника назвали “тэру, одним из нас”, стали поздравлять, а он совсем по-детски расплакался, повторяя, что “не хотел”. Дельфина ужасно жалела, что не вправе к нему прикоснуться, но это мог сделать Наэв. Он пробрался через толпу, повел друга прочь, уговаривая:

— Но ведь к этому нас и готовили. Разве нет?

Еще вчера Дельфина не задумывалась о гибели врагов, хоть и видела много раз, как их убивают. Срочно решила не задумываться и впредь — а то ведь и с ума сойти можно. Теор, забыв всю браваду, всхлипывал на плече названого брата, и юной тэру показалось: нет и не может быть никакого соперничества. Она все придумала. Вот же Наэв, здесь, утешает, как может. Сколько их помнит Дельфина, лучший из лучших шагу не делал без приятеля, хоть и без сомнений мнит себя главным.

И последнее, что запомнилось Дельфине из того дня — признание Теора:

— … это было…так легко…

Жрица рванулась к поверхности, и воспоминания рассыпались на тысячу текущих по лицу капель. Поединок — всем известная часть Посвящения, есть и потаенная его часть. На берегу шло пиршество. Тэру уплетали дичь, рыбные лепешки и редкий лесной дар — плоды древесной земляники. Шутливо делали вид, что не узнают новопосвященных. Говорили: акула Мары сожрала детей, которыми еще вчера были эти четверо. Сожрала детей — вернет воинов. Маргара обошла всех четверых с чашей, сказала: они достаточно взрослые, чтоб попробовать меркатскую смолу. Теперь Дельфина все знает о тайной стороне Посвящения, а тогда просто делала, что велели. Осушила чашу, не морщась, стало веселей и теплей. За спиной Маргары стояла змеехвостая богиня Мара, а девочка едва подавила смех, представив, как неуклюжа на суше богиня дальних глубин. Не удивилась, не испугалась: Госпожа Смерть пришла на ее праздник и ждет угощения, как и все. Маргара протянула руку: "Твой Акулий Зуб, дева", — и Дельфина отдала кинжал. Не спрашивала, какой обряд свершится в лесу. И Теор не спрашивал, но все понял.

Ныне Акулий Зуб ее погребен в пучине. Она нащупала ногами дно и почувствовала в нем дрожь. Или дрожала она сама — для Дельфины иногда стиралась грань между стихией и собственным телом. Может, Море готово извергнуть назад всю кровь, что слизало с берега за века? И ту, что запеклась на ее кинжале, тоже.

Нетвердой походкой она пошла на берег.

Молоко

На память о морском народе в Регинии осталась область Бера — его древняя прародина. Это по ее берегу когда-то бродила великая колдунья Арида, чьим именем и теперь пугают регинских детей. Островитяне не пишут хроник. Лишь легенды повествуют о том, как их предки проиграли в борьбе с более сильными народами, и о том, как Острова стали их спасением от рабства.

Родина Дельфины — десять упрямых клочков суши. В голове четырнадцатилетней девочки плохо укладывалась мысль, что мир, подобно человеку, взрослеет и меняется, но она знала, что это так. Непостоянны даже боги. Острова в младенчестве были зелены, изобильны и безлюдны. По их каменистым берегам бродил Алтимар, Господин Морской Глубины, оглядывал, как добрый хозяин, владения — готовил дом своим детям. Первой из людей на Острова ступила дева, и была она из рода колдуньи Ариды. Потом морской народ заселил эту благословенную землю, возделывал почву, растил виноград и оливы, охотился в лесах, ловил рыбу, множился и процветал. Боги не ошиблись, избрав своими любимцами островитян, потому что Региния скоро променяла старых богов на Распятого.

В неурожайные годы островитяне привыкли обращать взгляд на Побережье: если высшие силы не дают благополучия, значит, велят его украсть. Прежде было, не как теперь. Походы и набеги были делом отчаянных, остальным и дома жилось не плохо. Но Острова иссякали, не в силах прокормить растущее население. Рыба уходила от берегов, исчезла крупная дичь, измученная земля год от года давала меньше урожая. Навоз и ценный птичий помет уже не могли накормить почву. Господин Морской щедро выбрасывал на берег водоросли, а островитяне вилами зарывали их в пашню, и молили о плодородии матушку Дэю. Уже не помогало. И все заманчивей казались богатые Лесные Земли по ту сторону Моря — сколько же там полей, сколько добычи! Постепенно складывалась военная Община. Родившись на Острове Леса, она скоро все Острова взяла под свою твердую руку. Современники Дельфины смутно помнили, как чуть было не собрался морской народ перейти от набегов к завоеванию. И кто знает, чем бы это закончилось для регинцев. То ли Распятый Бог вступился за своих, то ли Мара не знает разницы между своими и чужими. Эпидемия захлестнула вначале Меркат, потом на кораблях причалила к Островам и стала кошмаром для замкнутого мирка. С ужасом повествуют легенды о Плохих Временах мора, голода и безвластия. Смерть добралась и до Побережья, больно прикусила его города и деревни, но островитянам было уже не завоеваний.

Тэру — потомки выживших. Эпидемия навсегда изменила облик Общины, сплотила — заперла остатки морского народа в единую семью под непререкаемой властью Старейшин. Эпидемия же подсказала кому-то мысль: заменить умерших сыновей дочерьми. Когда мужчин не хватает, женщины могут пахать землю, управлять и сражаться — нужно лишь их правильно воспитать. Во времена Дельфины население Островов вновь росло, а земля медленно, но верно, превращалась в камень. Никто уже не помнил года без набега. Инве и его волков чтили больше, чем богов урожая. А первее всех чтили Алтимара, что открывает дорогу к добыче.

Господин Морской правит великой стихией, от которой зависят Острова. Ему поклоняются в Святилище, его Жрицы благословляют в битву. Каждая девочка становится его женой прежде, чем будет отдана смертному мужу. Мужчины Островов знали, что лучше руку себе отрубить, чем коснуться Невесты, носящей Белые Ленты в волосах. Пять Старших Жриц, Мудрые, были наделены даже большей властью, чем трое Отцов-Старейшин. Их слово священно, их мнение на Большом Совете не оспаривалось, и не было важного вопроса, что решался бы без их участия.

Много лет назад Циана, дочь Цианы и Алтима, явилась на Остров Обрядов с кувшином молока и маленьким сыном, который увязался за ней вприпрыжку. Боги Островов, кроме Мары и Алтимара, считались детьми царственной четы — матушки Дэи и Каэ, повелителя голубого неба. В древности у каждого культа были свои храмы и жрецы, но в Плохие Времена боги пожелали жить единой семьей под властью Алтимара. Отчего-то лишь Жрицы Алтимара верно истолковали их волю. Служители других культов, особенно гордые жрецы Каэ, возражали, но не долго. С тех пор нет на Островах жрецов-мужчин.

Циана привязала лодку. Напомнила сыну вести себя тихо. Тщательно расправила покрывало на голове, чтоб ни пряди седеющих волос не было видно. Умылась, выжала и отряхнула намокший подол рубахи. Поверх рубахи была надета лучшая из двух ее туник — почти без заплат и крашенная отваром желудей в коричневый. Трудно являться к богам опрятной, если до них несколько часов гребли против течения. Циана была простой и набожной женщиной, при одной мысли о Святилище ей хотелось пасть ниц.

В полном молчании она минула колоннаду, с которой начинались владения высших сил. Склонила голову перед Стражницами Ворот — самыми юными женами Алтимара. Их было десять, по числу колон, и на Циану они обратили не больше внимания, чем на палящее солнце. Остров Обрядов тонул в крупнолистной сочной зелени, за которой почти не видно было построек. У малыша Кэва глаза разбегались от цветов всех красок, форм и ароматов. За частоколом стволов и кружевом лиан настолько мало угадывались каменные стены, что и не верилось в камень. Тэру мало размышляли о том, кем и когда было построено Святилище. И не удивлялись, что растения земли богов не встречаются больше нигде на Островах и в Регинии, и даже на родине всех диковинок — в Меркате.

Циана прошла мимо рощи Нат, мимо Пряхи на серебряном троне, и, наконец, остановилась у Террасы Супругов. Никто ей не встретился. Ни один звук не нарушал тишину, кроме рокота Моря и пения Стражниц. Кожей Циана ощущала, что за ней наблюдают, но, подобно духам природы, Жрицы оставались не видимы. На ступенях красовались Каэ-бык и золотое дерево Дэи — рогатый череп с последнего Бычьего Праздника и ветви, тяжелые от золотых украшений. “Дерево” было вертикальной жердью с неловко прилаженными “ветками”, но таким оно могло показаться лишь чужаку. Циана твердо верила, что перед ней воплощение богини. Одиннадцатый раз в жизни она пришла полить воображаемые корни молоком белой телки. Циана не ощущала радости, за которую благодарила богиню, но таков был обычай. Она знала, что отвар спорыньи избавляет от лишних даров свыше, но не смела так поступить без разрешения Старух. Совет учит, что родить Общине ребенка — деяние столь же достойное, как сражаться за Общину. Ведь единственное плодородие Островов, которое не идет на спад, — в их женщинах.

Анфилада виноградных арок привела Циану к последнему пределу, за который не дозволялось заходить простым смертным, — к самому храму Алтимара. Густо высаженные деревья Мары преградили путь, не давая даже рассмотреть священное здание. Женщина склонилась и заставила поклониться Кэва. И произнесла свою просьбу:

— Никогда прежде, Мудрые, я так не поступала. У моих старших детей уже растут свои дети. Я рожала десять раз, и с каждым годом это все тяжелее. Что, если в одиннадцатый я умру?

Возможно, позади зелени открылись ворота или калитка. Гроздья желтых цветков чуть задрожали, чуть шевельнулись хвойные лапы дерева Мары. Островитяне умели бесшумно двигаться. Жрицы владели этим искусством настолько, что их появление казалось чудом. Перед Цианой замаячило синее платье.

— Молись Матери Дэе, — произнес голос над головой женщины. Кэв под боком восторженно прошептал "Рыбки!" и потянулся к серебряной вышивке на подоле Жрицы. Мать машинально дала ему по рукам. — Ты крепкая женщина, — говорила Мудрая, которую все привыкли звать Медуза. Она была так стара, что все успели забыть, имя это или прозвище. — Твой младший уже говорит и не сосет молоко, скоро ты отдашь его Острову Леса. Тебе рано еще быть засохшей лозой. Кто знает, быть может, одиннадцатый ребенок будет тебе дороже остальных?

— Они все мне одинаково дороги, — сказала Циана, но спорить не посмела. Поклонилась и пошла обратно. Маленький Кэв из всего сказанного понял, что скоро не будет самым младшим.

Мудрые правы, рассудила Циана. Злое дело — оборвать чью-то жизнь, а ей доводилось делать это в юности чаще, чем хотелось. “Незачем поступать с моим ребенком, как с регинцами”, — решила Циана и в очередной раз подчинилась долгу.

Позже к Старухам явилась другая женщина из той же деревни, но в синем платье Жрицы. Совсем юная Стражница Ворот, лишь недавно сменившая Белые Ленты на Синие, жреческие, Тина, дочь Круды и Нависа, услышала приговор:

— Твои бедра слишком узкие. Дитя застрянет и убьет тебя.

Тина была тоненькая и щуплая, угловатая и бойкая — особенно, когда упоминали ее рост. Казалось, всю отпущенную длину ее тело потратило на волосы — угольно-черные, они с бешеной яростью вились, жесткие, неподвластные даже ветру на Море, не то что гребню. За девушкой словно повсюду следовал густой водопад из смолы. В рейдах она бывала отчаянней иных здоровых громил, и гордилась этим. А наставники гордились Тиной как шедевром Острова Леса: даже такую пигалицу можно воспитать правильно! Достигать и не жаловаться — вот чему ее научили хорошо. Тринадцать из своих шестнадцати лет она провела на Острове Леса, не помнила давно умерших родителей, почти не знала иной жизни, кроме детской общины. Она выбрала жизнь Жрицы. Значит, у нее не будет иного супруга, кроме Алтимара. А дети ее должны родиться от таинств при полной Луне, когда Жрицы пируют на берегу с богом Моря.

— Я дала клятву служить Островам и быть плодоносной! — заспорила Тина.

— Ты не давала клятвы умереть без всякой пользы, — возразили Старухи. — Боги знают, как ты смела во время рейдов. Но не каждая создана быть матерью.

Дельфины

Этот берег отчего-то называли Берегом Чаек, хотя водились они на Островах повсюду. Это была большая (но не самая большая на Островах) деревня. Тэру приучены были ничего не считать своим. Земля и виноградники, скот и лодки принадлежали Общине. Региния делила людей на молящихся, трудящихся и сражающихся. Людей и деревьев на Побережье всегда было больше, чем на Островах. Но разбойникам, как и их врагам, приходилось сеять и жать, полоть и молотить, косить и пасти. Поэтому трудились, как и сражались, вместе, чередуя обязанности. Хлеб и улов делили по слову старейшины. О сиротах и немощных заботились всей деревней. Никто не голодал, никто не ютился в покосившейся хижине — кроме дэрэ, конечно. В хороший год посланцы Отцов-Старейшин шли по домам и забирали столько излишков, сколько считали нужным. В год саранчи и засухи зерно из амбаров Совета раздавали людям. Циана вернулась на Берег Чаек, домой, и мужу сказала, что их одиннадцатое дитя появится на свет по воле Дэи и Медузы. Вернулась и Тина несколько дней спустя, когда кончился ее черед петь перед Воротами. Мудрые дали ей отвар. Велели выпить перед грядущим Полнолунием, чтобы семя бога не стало в ней ребенком. Тина вылила отвар в Море. Она никогда не отступала перед опасностью. И ненавидела приказы.

Много слухов потом ходило о первом для Тины Обряде. Шептались о предсказание. Будто бы гадание обещало Жрицам, что родится на Островах великий воин. Она быстро поняла, что боги благословили ее, и возгордилась милостью Алтимара и своей смелостью. Молоденькая Жрица, единственная в деревне, не имела близкой родни и жила одна. С соседками она держалась колючим морским ежом, а с соседями начала флиртовать, едва сняв Ленты. Никто не заметил ее секрет. Как и всегда, Тина выходила на лодке за летним зубастиком и сар-рыбой; упражнялась с оружием; вместе с другими женщинами таскала тяжелые ведра морской воды к сушильным котлам, где вода испарялась, оставляя соль. Растущий живот она прятала под одеждой не по размеру. Дитя в ней жило, как звереныш, без человеческой души, потому что Тина не могла просить кузнеца выковать Акулий кинжал ее ребенку. После месяца жатвы пашня заснула под беспощадным солнцем. Деревня снаряжала корабль, мужчин и молодых женщин летом останется дома не больше трети. Накануне рейда Жрица нарочно проколола руку рыбьей костью, чтобы остаться дома. Хвалила себя за находчивость, тихонько смеялась над Старухами из Святилища. Родить она решила тайком и тогда уже предъявить Мудрым живое и здоровое дитя Алтимара как победу над их приказами.

Она не испугалась, когда воды отошли до срока, даже обрадовалась, что небольшой еще плод родить легко. Что дитя Алтимара, даже недоношенное, выживет, Тина не сомневалась. Она ходила кругами по дому, пока могла, потом каталась по кровати, выгибалась так и сяк, убедилась, что нет позы, в которой схватки хоть сколько-нибудь менее ощутимы. Боль рождения оказалась унизительной и бесконечной, не сравнимой с поркой, с застрявшей в теле стрелой, со сломанной костью — Тина-то была уверена, что терпеть умеет. Долго еще она торговалась со своей гордостью и медлила позвать на помощь, а ребенок будто ломился в закрытую дверь. Солнце село и встало вновь — Тина сдалась. Из соседок выбрала очень милую и веселую женщину по имени Ава, и пообещала себе открыться только ей. Кажется, только с Авой эта упрямица еще не успела рассориться.

Она встала — и свалилась, придавленная болью и тяжестью. День был в разгаре. По соседним дворам шагали лишь злобные гуси. Не ушедшие в рейд мужчины работали в винограднике, женщины с лодок ловили рыбу, дети и подростки тренировались на Острове Леса. За стрекотом цикад стонов Тины не услышали, и она перестала звать. А потом перестала молиться, потому что Алтимар и Арида тоже не услышали ее. Тина знала всякую смерть. Насмотрелась в рейдах и дома на тех, кому стрела попала в горло и в глаз, на умерших от тифа и холеры. Она не умела бояться смерти, потому, корчась на полу, думала о другом — о том, как завтра деревня посмеется над ее глупостью.

— Великая Дэя! Как же мы не замечали! Авмита! Авнора! Быстро сюда! Ну-ка бегите за Хоной. Тина, деточка, давай, глотни воду. Ну потерпи, потерпи, первенец всегда тяжело дается.

На рассвете Ава нашла ее сама. С корзиной улова в руках и спящим Наэвом на спине она шла с ночной рыбалки и заподозрила неладное. Тине следовала благодарить светящихся кальмаров, что всплывают по ночам, да своих расшумевшихся от голода кур.

Сбежались соседки, обвешали роженицу амулетами, что изображали кошек и коров, Нат и Дэю, напоили отваром можжевельника и кориандра. Лоно смазали жиром и воском, чтоб облегчить ребенку путь. Тина пообещала себе держаться достойно, и каждую схватку проигрывала борьбу с собственной волей. Вначале отчаянно старалась молчать, в конце со стоном цеплялась за Аву. От ее гордости один за другим отламывалось по куску. Она отлично знала, что та же Ава прошла через очень тяжелое появление на свет двойняшек; что совсем недавно Унда родила увечное дитя, а Дэлада — одних лет с юной Жрицей — успела потерять первенца. Тина всю жизнь знала этих женщин, называла их тэру. Ссорились они или дружили — они были вместе в рейдах и на суше, выхаживали друг друга в болезни, делились едой и кормили грудью соседских младенцев. Она не смогла бы объяснить, почему воспринимает их доброту как кромешное унижение.

Пришла Хона, высокомерная Жрица постарше, насмешница и ворчунья, которую Тина терпеть не могла. На Острове Леса она достаточно от Хоны получила оплеух. Обругала Тину за самодурство: "Да как тебе в голову пришло рожать одной, словно лиса в норе!". Приложила ухо к животу, ощупала и объявила, что дитя живо, но застряло. Замахнулась: "Тебя же предупреждали! Молись теперь, кому хочешь, упрямая дурища". Тина — в который раз — дала себе слово не унижаться хотя бы перед этой мегерой. И не закричала. Пару мгновений праздновала победу. И вдруг, будто предательство, — липкий пот, тошнит, в глазах темнеет, голоса звучат, как издалека. Кажется, ее облили водой. "Просто обморок, деточка, сейчас пройдет. Наклонись к тазу". И вот ее сгибает пополам хлещущий наружу желудок. А между спазмами она тряпочкой висит на руках Авы, ее умывают и щебечут, что наверняка она носит мальчишку.

— А могла до сих пор валяться на полу и захлебнуться, — наставительно сказала Хона.

Ава и Унда зашипели на нее — та еще стерва с детства! — но она была Жрицей и последнее слово было за ней. Больше Тина не обещала себе ничего. Когда перестало полоскать, она уткнулась в Аву и разрыдалась.

Время неумолимо шло. От отчаянья роженице вливали ядовитую спорынью, разведенную в молоке белой телки. Хона раз двадцать шарила рукой внутри, пытаясь развернуть ребенка. Разорвала Тину в клочья, но не сдвинула дитя даже на волос. Циане пришло в голову развязать все узлы и отпереть все замки в доме. Она сама донашивала последние дни беременности, магия замков подействовала на нее. Вздохнув, женщина решила, что богам и соседкам сейчас не до нее, и тихо ушла домой. Нагрела воду, выставила Кэва за дверь, в руке сжала коралл-талисман — и отдалась на милость Дэи.

На третий день Тина взмолилась рассечь и вынуть плод по частям.

— Это дитя Алтимара, — отрезала Хона. К третьем дню это красивая двадцатипятилетняя женщина выглядела растрепанной и взмокшей не меньше роженицы.

— Он давно задохнулся, — взвыла Тина.

— Надо было слушать Мудрых! Я разрежу его, когда перестану слышать его сердце. А если сначала умрешь ты — значит, разрежу брюхо и вытащу ребенка. А пока вы оба живы, замолчи и слушай меня!

Крики Тины услышала вся улица, гордости у нее не осталось. Сама бы распорола живот, чтоб только демон внутри перестал ее пытать. От спорыньи ее скрутила одна непрерывная схватка. Она теряла сознание, бредила, вывернула все содержимое желудка и уже не стыдилась. У нее не было подруг, но половина женщин деревни в этот момент подносили кто кольцо, кто шелковую ленту белой телке, чтоб смилостивилась Дэя. Ава и Урса бесконечно терпеливо обнимали и успокаивали. Тэру оставили все дела и молились, говорили в пол-голоса, притихли даже дети. Человек двадцать перед домом ждали новостей. Тина не знала об этом. Перед собой она видела лишь раздраженное лицо Хоны.

Циана между тем легко родила девочку. Из десяти отпрысков Цианы все дожили до зрелости, что было редкой удачей. Трое сыновей погибли в рейдах, одну дочь ужалил скорпион, еще шестеро были живы. Ее последняя девочка родилась крепкой и неприхотливой. Когда Циана была моложе, ее как самую плодовитую мать в деревне выбирали изображать Дэю на Бычьем Празднике. Соседки выпрашивали поносить ее платок или пояс, чтоб вместе с одеждой одолжить силу ее утробы. Циана хорошо знала, что удачей надо делиться. Она кое-как поднялась, уложила дочь в корзинку и пошла назад.

Тина мучилась четвертые сутки, никого не узнавала и кричать перестала. К этому моменту Ава уже просто гладила ее по голове, напевая колыбельную. Испробовано было все, что можно, а Хона по-прежнему уверяла, что ребенок жив, и не давала им пожертвовать. Продолжала пытки-попытки вытащить его. Тину одели в рубаху Цианы, саму Циану устроили рядом и велели держать роженицу за руку. А в корзинке на полу, всеми забытая в суматохе, лежала девочка. Мать тихонько велела ей пищать пореже: “Не тебе сейчас хуже всех, доченька,” — и только иногда брала покормить. Малышка как будто поняла и не требовала внимания. Женщины не нашли время ее спеленать, поэтому она не спала, как положено новорожденной, а тянулась ручонками вдаль — быть может, к существам того мира, из которого только что пришла. Помнила, что в том мире у нее был братец.

Солнце встало и село вновь — одни боги знают, почему они сжалились. Хоне, наконец, удалось повернуть ребенка. Тину отхлестали по щекам. “Тужься! Сильнее! Можешь!”. Говорили, что плод очень большой — истинное дитя богов — поэтому так тяжело. Тина мало, что соображала, но запомнила: Алтимар проклял ее этим ребенком.

— Мертвый, — вздохнула Ава, когда голова пробилась сквозь лоно. — Уже почернел от удушья, бедняжка. Что поделаешь. Давай, деточка, еще одно усилие, извергни его.

Узкий таз Тины хрустнул. Хона, давя на живот, сломала ей пару ребер, но выжала из нее неживого младенца. Более милостивого исхода никто и не ждал. Кроме Хоны. Чертыхаясь, она высосала изо рта и носа ребенка слизь, растирала его, трясла, шлепала и все-таки заставила закричать. И, наконец, восславила Алтимара за чудо.

И вот усталые женщины поздравляли другу друга над изломанным телом Тины и обнимали Хону — ту еще стерву, но лучшую знахарку Островов. Хона вынесла ребенка толпе, словно наследного принца, — теперь Алтимара и его сына славила вся улица. Тина лежала, как раздавленное насекомое. Ей показали младенца, и она бессмысленно повторила: “Разрежьте его на части”. Циана по-матерински положила ей руку на лоб: “Я его сама покормлю. Отдыхай, моя хорошая, все позади”. Хотя все знали, что для Тины борьба со смертью только начинается. А вот мальчик ее быстро оживал. Он поместился в одной корзинке с девочкой, Циана забрала его к себе и с тех пор относилась к своему и чужому ребенку, как к близнецам.

Через десять дней Циана взяла детей в лодку, чтобы представить новорожденных Алтимару и Морю. Старшего сына на Островах называли в честь отца, старшую дочь — в честь матери, но мать одиннадцати детей давно отдала дань этому обычаю. Когда она подняла девочку над головой, подставив ее морскому ветру, на горизонте показалась стайка дельфинов. Мать сочла это добрым знаком.

— Вот, Господин, дитя, которое дала мне Дэя, — произнесла она и окунула дочь в воду. — Я назову ее Дельфиной в честь морских созданий, которых ты послал ее приветствовать.

Тина, когда бывала в сознании, не желала слышать о ребенке, ничего не говорила о том, как его назовет. Он был сыном Алтимара, а имени его земного отца Циана не знала. Она редко задумывалась о богах, исполняла их волю, а размышления оставляла Мудрым. Но ребенок воистину навевал благоговейные мысли. Абсолютно здоровый после такого рождения. Недоношенный, он был крупнее, чем девочка Цианы. Он высасывал из кормилицы все соки и — женщина могла поклясться — осознанно ей улыбался. Ручонки цеплялись с не-младенческой силой, а глаза, еще бессмысленно голубые, приобретали нечеловеческий, слишком светлый оттенок. И вправду, божественное дитя.

— Вот, Господин, младенец, которого Дэя дала Тине, — произнесла Циана, подняв странно тяжелого ребенка к небу. Подумала и добавила: — Тот, которого Тина взяла у нее сама. Он жил без души и умер, не родившись. И все же жив. Он твой сын, поэтому я назову его Теор, Божественный.

Теор, сын Тины, брат Дельфины. Росший с ней за руку на коленях одной матери. Не названый, а более родной, чем ее кровные братья. Дельфина верила, что в подводной кузнице Алтимара ее и Теора души ковали одновременно. И они в самом деле близнецы, пусть и от разных земных родителей.

Обычно дети Обрядов знали своих смертных отцов, но отец лучшего из лучших оставил лишь домыслы о себе. Полнолунные Пиры были тайной для непосвященных, слухи о них скупо просачивались сквозь молчание Жриц. Много лет шептались, будто незнакомец увел тогда Тину в ночь. А кто, кроме бога, может появиться на затерянных в Море Островах?

Тина очень тяжело болела, раза три была на грани смерти, а, может, и за гранью — и, говорят, просила дать ей умереть. Ее вытащили забота Авы и упорство Хоны. Она не вставала четыре месяца. Потом еще долго ходила утиной походкой, и сомневалась, сможет ли когда-нибудь натянуть лук, взойти на корабль, лечь с мужчиной. Или хотя бы естественные надобности отправлять без мучений. Почти год спустя, когда тело ее зажило, мудрые призвали Тину в Святилище и сказали, что не накажут.

— Госпожа Дэя наказала тебя достаточно. Гадания говорят: Алтимар дал тебе дитя с особенной судьбой. На Островах много детей Обрядов, и все они просто люди. Но мальчик твой — он другой.

Тина только что зубами не скрежетала — о чуде Алтимара она слышала каждый день. Ни разу за год она не навестила сына в доме Цианы. Она не желала видеть и саму Циану — уже старуха, а родила, словно по нужде сбегала! — и Хону с ее язвительными напоминаниями. И Унду, которая вроде бы ничем ее не обидела. Ава оставалась единственной, кого Тина сколько-нибудь выносила, но даже ее не поблагодарила ни разу.

Тина попросила:

— Отпустите в рейд. Мои кости срослись. У меня нет молока, ребенку я не нужна.

Дельфина слышала разговоры старших. В том рейде Тина, как с цепи сорвалась, и потом не угомонилась. Бесстрашная всегда — она стала искать опасность люто и безумно. И столь же люто упивалась наслаждением. Тело ее — не женственное, мальчишеское — бог весть чем привлекало мужчин, а Тину влекли все молодые мужчины вокруг. Скоро заговорили, что в объятьях она так же неистова и неутомима, как бою. Женская кровь больше никогда не приходила к ней, словно вся вытекла при родах. Теперь она и без отваров была бесплодна, как песок на пляже.

Теор раньше положенного выучился ползать и ходить — казалось, лишь за тем, чтоб успевать за своим неразлучным братцем Наэвом, который был немного старше остальных. А скоро на Острове Леса никто не мог обогнать сына Жрицы. Никто из сверстников не побеждал его в единоборстве — на деревянных мечах или голыми руками. Из лука разве что Ана чаще попадала в мишень. Острова быстро перестали удивляться ему — это же дитя морского бога. Лучший из лучших, чудесно рожденный. Даже грозная Маргара баловала его, прощая своеволие и упрямство.

Цветы

В год, когда Дельфина прошла Посвящение, в далекой Лантисии парнишка лет семнадцати напрочь рассорился с отцом и ушел из дому. Сбежал от деспотичного нрава отца и — в первую очередь — от планов родителей женить его на дочери соседа. Сын уважаемого кузнеца, который самому сеньору изготавливал оружие, парень считался завидным женихом. Пригожий, статный, зеленоглазый. Крупный слегка плоский нос, густые брови — как у его отца — не портили лицо, не казались грозными, а будто арку создавали над зелеными глазами — теплыми, ворожащими. Соседская дочь целовалась с ним украдкой, и не только она. Парень и не скрывал, что любит не одну, а многих, а обласканные девушки почему-то его прощали. Семнадцатилетний лантис мечтал о богатстве, о славе, о подвигах, о лихой вседозволенности. Мечтал окунуться в войну без жалкого страха крестьян перед господами и их армиями. Он был сыном оружейника и немного умел обращаться с мечом — решил научиться всему, что надо. Лишь бы не коротать жизнь в кузнице, как отец и дед, не пахать землю, как односельчане. Родня поворчала вслед непокорному сыну и смирилась. Старухи говорили: чего еще было ждать от человека, который владеет левой рукой лучше, чем правой? Это же верный знак сатаны. А молодые девушки не говорили ничего, и тайком от родителей плакали, вспоминая нежные слова и жаркие ласки паренька.

Регинские жрецы, называемые монахами, рассказывали о страшном месте, полном огня. Уверяли, что именно там окажутся морские разбойники. Дельфина признавала, что они вправе так говорить: набеги с Моря были одной из тысяч бед Регинии. В придачу к полу-голоду в нищих деревнях, к хаосу междоусобных войн и эпидемиям. От непокорного Монланда на Западе до урожайной Сургурии на Востоке, Побережье было чередой сеньорий, чьи правители насмерть грызлись с соседями. Островитяне смотрели на эти земли, как на свой курятник, законную долю сильного. А местные распри упрощали Островам задачу — налететь с Моря, взять добычу и уплыть.

Дельфина отлично помнила свой первый рейд, в котором четверо посвященных участвовали наравне со взрослыми. На борту “Удачи”, под руководством Аквина. Иногда было весело, иногда хотелось домой. Крестьяне разбегались в ужасе, стрелы били в цель, а корабль заполнялся краденым зерном, вином и маслом. Дельфина плескалась в Море на стоянках, а вечерами заливисто хохотала с подружками, обсуждая парней. Из полусотни тэру убили семерых. Но на Берегу Чаек за то же лето умерло пол-дюжины младенцев, иные вместе с матерями, кто-то из соседей утонул, кого-то добила гноящаяся рана. Мара всегда бродила рядом. Как зловеще повторяла матушка Теора: только пытать себя не давай — а сдохнем однажды все. Девушка не стыдилась бояться, верила, что страх надо скрывать от врагов, а не от друзей. Но она быстро научилась не думать о смерти, пока вокруг кипит жизнь.

Первый набег Дельфины и набегом-то не назвать. Из опасного Ланда “Удача” отправилась искать добычу по-проще. В Вирлею. В преданиях морского народа эта земля маячила как непримиримый противник. Вирлейцы и теперь могли показать курган, где покоился древний правитель, изгнавший предков тэру с их прародины, Беры. Но слава Вирлеи затерялась в прошлом, растворилась в войнах и усобицах. Последние лет сорок этот феод и вовсе откупался данью, стоило островитянам только причалить. Аквин решил, что потребовать дань успеет всегда, а сперва напомнит вирлейцам, от чего они откупаются.

То была деревушка из пяти домов, намного меньше Берега Чаек, отделенная лесом от всего мира и от помощи сеньора. Крестьяне ничего не могли противопоставить прекрасно обученным воинам, и просто удрали, завидев парус на горизонте. Щедрой добычи здесь не было, но взяли все железное, что нашли, запасы муки, яйца из-под несушек и дары леса — мед, орехи, сушеные грибы, да еще свинью, которую здесь же зарезали и изжарили. Островитяне чувствовали себя совсем вольготно и не спешили. Дельфине деревня показалась похожей и не похожей на Берег Чаек. Крестьяне выращивали лен и рожь, как и на Островах. На огородах те же капуста, салат и лук, именуемые общим словом "трава". Дома деревянные, не каменные — в Регинии сколько угодно леса. Такие же темные и маленькие, как дом Цианы и Аквина, только грязнее и беднее. И к земле жмутся, будто напуганы. Регинцы, по словам наставников, боятся даже собственной знати, их властители рождаются властителями, никто их не выбирает. Для девочки с Островов это звучало дико — зачем исполнять приказы тех, кому не веришь?

Не найдя противников, юные тэру разбрелись по деревни. На них лаяли собаки и удивленно смотрела пара волов. А они, словно дети, гонялись друг за другом между домами, опрокидывали скамьи, вспарывали матрасы и закидывали друзей соломой. Просто потому, что здесь было можно все разгромить. Ана выбрала мишенью кур и на них оттачивала меткость своего лука. Санда и Урса, подкравшись, толкнули Меду в лохань с водой, в которую она смотрелась. А Теор наконец ожил. Два дня после Посвящения он не ел, не мог спать и лишь Наэву односложно отвечал на вопросы. Внутри домов была та же мебель — кровать, скамьи, сундуки — и те же вещи, что и дома. Плетенные корзины, топоры и ножницы — их немедленно украли — веретена, деревянная и глиняная посуда. Огонь здесь разводили в доме, а на Островах очаг чаще был во дворе. Теор и Дельфина попробовали похлебку из бобов у какой-то хозяйки. Признали, что варево лучше, чем знаменитое нечто — дрянь, которую им доводилось хлебать на Острове Леса. Там о провизии заботились старшие воспитанники — искусные и не очень. В котел порой шло все, что растет или ползает под ногами.

А потом над деревней разнесся крик ненависти.

Выскочив на улицу, островитянка увидела на западной окраине регинца. И Ану, которая слишком далеко отошла. И теперь была шагах в пятисот от своих, и в пяти — от врага. Позади нее раскинулись деревья с огромными цветами, зловеще кровавого цвета — Дельфина первый раз видела такой буйный цвет летом и не знала названия. Ана медленно пятилась под защиту ветвей. Что крестьяне прячутся в лесу, было ясно, но сопротивление от них не ждали. Этот, наверное, совсем обезумел, глядя, как громят и грабят его скудное имущество. Вышел он на верную смерть — один против пятидесяти. Но это все сестра Аны обдумала потом. Пока же она, холодея, смотрела на то, чего боялись братья и наставники: хромоножка один на один с врагом. Пусть он и не воин, это сильный, взрослый мужчина с ножом и топором. Человек двадцать бросились ему наперерез, Дельфина схватилась за лук, но было ясно, что никто не успеет. Регинец жаждал хоть с одним разбойником расправиться и шел к цели. Быть может, принял молоденькую островитянку за парня. Не моргнув глазом, Ана метнула в него кинжал. Когда Наэв и Теор добежали и заслонили ее, регинец уже катался по земле с клинком, глубоко вошедшим над коленом. Тэру, казалось, хором выдохнули. А хромоножка осталась стоять невозмутимая и смиренная под руганью Маргары.

— Да, матушка. Прости, матушка. Больше не буду отходить далеко, — и всем видом показывала, что справиться с ней не так просто. В руках за спиной она сжимала что-то яркое.

Маргара пообещала ее посадить голой задницей в муравейник и, наконец, утихла. Тогда Ана обернулась к Наэву и Теору, словно к верным своим пажам:

— Мне нельзя дотрагиваться до мужчины. Кто из вас, братья, вернет мне кинжал?

И вот Анапо-королевски взирает, как мальчишки наперегонки стараются ей угодить. Акулий Зуб в крови, ее улыбка солнечно-прелестна. Теору она кивает благодарно, Наэву — утешительно. Все это — под безумные вопли регинца.

Дельфина видела, как брат ее попытался убить во второй раз. Пока не остыл яростный страх за Ану, он занес меч над тем, кто посмел ей угрожать. Никто ему не приказал и не запретил — наставники, как и Дельфина, наблюдали. Человек с развороченной в мясо ногой перестал кричать. Обреченно закрыл глаза, сдавшись не мальчишке-разбойнику, а воле своего Бога. Это его и спасло. Дважды Теор поднимал меч и дважды не смог опустить.

— Он даже с девой Островов не справился! — сказал мальчик, наконец, Терию. — Этот крестьянин не опасен. Пусть еще лет двадцать хромает по своей деревни и напоминает другим, чтоб прятались в лес поглубже.

Отец-наставник еле заметно нахмурился, но согласился. Регинца привязали к дереву в назидание остальным и оставили стонать.

Ана закрепила в волосах алый бутон, большой, не уместно нежный. Вот, что привлекло ее в лесу, — цветы, какие на Островах не растут. Островитянки любили украшать одежду безделушками из всего, что дает земля и Моря. Камни, ракушки, лепестки — даже на корабле Ана не забывала надеть браслет из ягод. Внешность для нее была, как канва для талантливой вышивальщицы. На Острове Леса она не смела красоваться под грозным взором Инве, но была из тех, на чьей одежде не задерживаются пятна. Чьи волосы вечером вымыты и расчесаны, как бы ни трепал их день. Невеста Алтимара, она имела право и должна была оставаться красивой. В захваченной деревне — как и дома каждый свободный миг — Ана выбрала дерево и целилась в лист, и в черенок листа. Шутливо соревновалась с Дельфиной и Медой, и выигрывала. Тренировались они все очень много, но Ана, кажется, не опускала лук с тех пор, как Унда научила ее натягивать тетиву. К четырнадцати годам она попадала в мишень с двухсот шагов с закрытыми глазами. Ей, не способной даже ходить быстро, стрелы давали власть бьющего кречета. Руки, натренированные тетивой, могли сжаться в крепкий кулак и при случае выбить зубы. А позже, под светом звезд, разбойница сидела у костра между обоими братьями, с кокетливым цветком в волосах. Смеялась с Теором, что влюблена только в свой лук. Наэв в их воркование вклиниться не умел, поэтому молча смотрел в огонь. В изгибах пламени видел изгибы лица и тела, до мельчайшей черточки знакомые. Он знал свою Ану, всю, без единой тайны, как звездную карту над головой. Ее привычку откидывать назад стриженные волосы таким движением, будто они по-зимнему длинные. Ее нос чуть длиннее идеального, и пальцы на руках — чуть короче, чем у большинства. Все родинки, все шрамы от детских падений он помнил с давних времен, когда малышами они плескались в Море раздетыми. Ее напряженную походку, босые пятки и то, чего давно не видел сам, — исполосованные голени. На Острове Леса они в полном вооружении пробегали путь от южной бухты до северной, а отставших матушка Маргара гнала плеткой, как ленивых кляч. И хромоножку не жалела. Тысячу раз Ана доковыляла последней, но не остановилась. Его Ана. Хотя бы в мечтах — всегда его. Смеется с Теором, бросает сладкие взгляды на второго. Наэв смирился, что ей, как и Теору, нравится его дразнить.

Дельфина той ночью, наконец, призналась себе, чего она боится. И упрекнула красавицу:

— Что ты творишь? Хочешь, чтоб они друг друга поубивали?!

— Хочу! — отвечала Ана без тени сомнения. — За меня можно и умереть. — И тут же рассмеялась, искренне превратив все в шутку: — Да что ты, сестра! Мы ведь не регинцы, поединков между собой не устраиваем. Даже за меня.

Волки

— Ну, а ты, — шептала Ана ей ночью, — о ком из братьев ты думаешь?

На ночь галера старалась бросить якорь. Невесты Алтимара спали в обнимку на песчаном берегу, подальше от общей кучи тэру. Дельфина утыкалась головой в плечо подруги и очень тихо отвечала, что в ее мыслях нет никого, кроме Господина Морей.

— Игн смотрит только на тебя. Когда, наконец, ему улыбнешься?

— Я — Невеста, — отвечала Дельфина. — Пусть смотрит в другую сторону.

— Но глаза-то у тебя не завязаны Белой Лентой! Быть не может, чтобы все мужчины были тебе безразличны, — в карих глазах Аны иногда мелькало подозрение. — Дельфина, но ведь не…

— Нет, — смеялась та. — Мне он брат. Он — твой.

Ей не надо было видеть в темноте лицо названой сестры, чтобы знать, что оно сияет. Ночью Ане приснится любимый, и даже Жених Алтимар не осудит ее за сладкие сны. Дельфине тоже во сне являлся тот единственный, кого она выбрала.

— Умерла великая Мара, — шептала девочке мать, когда та была совсем крохой. — Прежде, чем сойти в Царство Мертвых, она призвала своих детей и велела сотворить мир из ее тела.

— Алтимар? — лепетала Дельфина.

— Алтимар, Каэ и Дэя — дети Мары. Они поделили между собой мир.

— Алтимар там, — указывала Дельфина на Море. Ночами ей снилось подводное царство, которое она еще помнила и знала лучше мира человеческого.

За малышами присматривала Дэлада, в то время все еще бездетная. Циана знала, что скоро отвезет дочь на Остров Леса, и старалась не приучать ее к нежности. Лишь рассказывая о богах, обнимала и брала на руки, чтобы отнести на берег. Дельфина и теперь до мельчайших деталей помнила ветерок, трепетавший в ее волосах, мягкое тело матери, визг Теора, что цеплялся за подол Цианы и, как обычно, требовал внимания. Циана качала ее на руках и повторяла:

— Алтимар повсюду, всегда с тобой.

“Алтимар защитит тебя там, где меня не будет”, — звучало в ее мыслях. Малышка не понимала слов, но мысли были ей видны — струились в воздухе, как разноцветные ленты. Ласка матери казалась зыбкой, как капли росы. Вокруг Цианы веяла темно-голубая покорность судьбе, а ее тревога была цвета запекшейся крови. Радость сияла золотом, боль могла разливаться темной лужей, а по земле ползали невысказанные жалобы Дэлады, серые, как ужи: “Почему я не красивая, как ее дочери? Почему эта старуха родила здоровую девочку, а мои младенцы умирают?” Едва научившись ходить, Дельфина научилась удирать от Дэлады — на берег, к Алтимару. У Господина Морского всегда находились для нее самые красивые ракушки и слова утешения. Дельфине еще не рассказали, что души приходят из воды и уходят в воду, но она была уверена, что может спрятаться под волнами и не выныривать вовсе.

В три года девочка, как и все дети Островов, пережила великое потрясение — Циане пришлось отвезти ее на Остров Леса и оставить там на долгие годы.

— Пришло время, девочка, тебе стать истинной дочерью Островов.

До сих пор Дельфина видела свой Акулий Зуб лишь в руках у матери. Зубом Циана срезала с ее головы четыре пряди и четыре раза отреклась:

— Это дитя говорит — потому оно не мое теперь. Это дитя больше не ползает — оно больше не мое. Это дитя не сосет мою грудь — оно не мое теперь, матерь Дэя! Она готова надеть кинжал — она не моя!

Пряди волос Циана сожгла в знак того, что Дельфины-младенца больше не существует, совсем другого ребенка она отдаст Острову Леса.

— Сегодня я одену тебя, как сына. Я повешу Акулий кинжал на пояс и отдам тебя великому Инве, Господину Волков, чтоб он вырастил тебя воином. На Острове Леса ты не должна носить девичье платье и украшения. Нельзя прясть, шить, стирать. Тебе позволят иногда навещать меня — но Зуб останется на Острове Леса.

— Не прясть? — это больше всего удивило девочку. Матушка постоянно сидела за веретеном, как любая регинка или островитянка, и даже богиня Дэя.

— Это женское занятие. Женщины не приходят во владения Инве.

Украшения Дельфине были безразличны, остальное — слишком сложно. Будь она старше, спросила бы про Жриц — они ведь живут на Острове Леса и обучают детей. Островитяне никакого противоречия здесь не видели: женщинам нельзя приближаться к богу войны, тэру в мужском платье — можно. Ей хотелось спросить, где кинжалы тех акул, которых она видела? И зачем акулам кинжалы, если у них нет рук? И почему Циана называет ее не-своей твердо и гордо, хотя в мыслях Цианы совсем другое? Самое первое воспоминание Дельфины — братишку ее Наэва опоясывают кинжалом и уносят. И Теор отчаянно ревет, потому что впервые их разлучили. Ава обнимает жмущегося к ней сына, повторяя, что обязательно за ним вернется. С Дельфиной никто так нежно не обращался, та же Ава разве что могла приласкать.

Циана провела обряд и для Теора, усадила обоих детей в лодку. А с берега им махала рукой Ана рядом с Ундой, просилась с ними. Но в три года хромоножка ходила слишком нетвердо, и верили в лучшее только ее родители. Лодка не причалила к Острову Леса, детям велено было добираться вплавь — словно родились они из воды, а не от матери. Девочка точно знала, что цепляться за подол и проситься домой бесполезно, и сделала, как велят.

На Острове Леса детей посвятили Инве, что стоял, в окружении каменных волков, лицом к северу, к Регинии. Инве и сам был камнем, огромным утесом, которому стихия придала смутные черты человеческого лица. Акулий кинжал Дельфины теперь был в руках наставниц — с нынешнего дня и до ее первого рейда, когда она станет достаточно большой, чтобы носить на поясе оружие. Вечером перед идолом разожгли костер, лили в него вино и пели гимны. Волки Инве беззвучно выли, черный дым стелил тропинку к небесам, а в глубине огня метались воины давних сражений, все убивавшие и убитые. Тень бога войны витала над ними, и Дельфина даже различила в его руках знаменитый меч — великолепное древнее оружие, украшенное золотом и темно-кровавыми гранатами. Она знала, что меч навеки зарыт под идолом-утесом.

Дельфина давно знала отца-наставника Терия, друга ее родителей. Ее отдали на попечение старшим сестрам, которых она раньше с завистью провожала в детскую общину. И, конечно, с ней были Наэв и Теор. Но всего этого было недостаточно для малышки, оставшейся без матери. Несколько лет спустя оставленный так же, как она, Ирис рыдал целый день, пока Дельфина не взяла его под свою опеку. Она не умела рыдать навзрыд. Синеглазая девочка была истинным порождением своего народа — как только позволили, она спустилась на берег. Не искать мать (уже поняла, что не найдет), просто ощутить, что бог рядом. Ринулась в волны, и Алтимар подхватил, заверил, что никогда ее не бросит. К Острову Леса Дельфина привыкла, как привыкали все, — подчиняться старшим, называть матушкой Маргару, вскакивать мгновенно по ее совсем не материнскому окрику, не подсматривать чужие мысли. Научилась жить с нагрузкой бесконечных тренировок и не удивляться запретам. (На Острове Леса, разумеется, пряли, шили и стирали, но воспрещали об этом говорить). Морской Господин каждый вечер ждал ее на берегу — все можно было пережить, зная, что он обнимет.

В три года Алтимар казался Дельфине сильным и надежным, как отец, когда он возвращается из рейдов и подбрасывает ее к небу. В четырнадцать островитянка была влюблена в морского бога, как девочка любит взрослого мужчину. Соперничать с ним не мог Игн или любой другой, и Дельфина не замечала других.

Шкатулка

Настал черед Вилании.

Снизу вверх Дельфина смотрела, как Теор карабкается по скалам. От Моря они отошли на пол-дня пути, двадцать самых юных во главе с Терием — в поисках чего-нибудь ценного и приключений. На вершине островитянин припал к камням и сделался не виден тэру, а главное — не виден с дороги, если найдется там неосторожный путник. К полудню он с горящими глазами докладывал Терию:

— Карета и семь или десять всадников с ней! Отец-наставник, мы ведь узнаем, что они везут?

Терий, скрывая улыбку, испытывающе посмотрел на свой отряд:

— Это не крестьяне беспомощные. Пешему тяжело справиться с конным. Одолеют ли мои волчата рыцарей?

Знал, что только Меда задрожит от страха, остальных его слова раззадорят. Региния много презрительного говорила о разбойниках. Для тэру победа измерялась добычей, а не подвигами. Они и правда, если могли, не встречались с настоящими воинами Побережья. Но только не сегодня.

С пяти шагов стрела пробивает кольчугу наверняка. Лучницам редко удавалось подойти так близко, но лес по обе стороны дороги укрыл засаду. Замешательство и ярость на лицах регинцев, женский крик из кареты. Стрелы Дельфины, Аны, Меды сбивает троих с седла. Тэру обступают всадников со всех сторон, колют копьями, стараясь увернуться самим. Пешие против конных, молодые против опытных. По два-три человека против каждого регинца, а тем на узкой дороге не разогнаться, не нанести рыцарский удар. Дельфина с луком подальше от толчеи копыт. Меч Волн она достанет лишь в крайнем случае. Рядом Ана нашептывает что-то стреле прежде, чем отпустить в полет. Попадает. Лошадь, обезумев об боли, встает на дыбы, сбрасывает всадника Теору под ноги. Он оглушает регинца. Не убивает. Вместе с Терием и Наэвом теснит другого на коне, в самой гуще, к отцу-наставнику поближе, чтоб себя показать. Теор вцепляется в противника, тащит с лошади с силой, которой не бывает у четырнадцатилетнего мальчика. Если только он не сын божества. Регинец в крови, но отбивается неистово, и наконец на земле. Его тоже Теор оглушает, не убивает. Один из всадников меж тем выхватил из кареты женщину, вскидывает ее на седло и рвется вперед под крики ужаса. Едва не растоптав Кэва, заставляет его отскочить и дать дорогу.

— У нее шкатулка в руках! — орет Кэв вслед. — Наверняка, самое ценное!

Ана натягивает лук:

— От меня не уйдешь!

И конечно Теор. Как-то поладив в лошадью, оставшейся без седока, он взлетает в седло:

— Я их поймаю! — приказа и позволения он не ждет. По силам ли ему воин вдвое старше, который провел верхом пол-жизни, — у чудо-мальчика нет сомнений. Сестре кричит на ходу, разворачивая лошадь: — Нет, осторожен не буду!

Кажется, Дельфина еще не видела своего близнеца таким счастливым. Регинец со стрелой в спине покачнулся, но удержался. Попытался мечом достать островитянина — тот ускользнул, обогнал и преградил дорогу. Копья у всадника уже не было, а у Теора было, и он выставил его вперед, хотя его почти не учили сражаться верхом. Видел и упивался яростью на лице регинца. Видел изумление — тот ошалел от самоуверенности молодого разбойника. Регинец придержал лошадь, женщину в полу-обмороке столкнул на землю: "Беги, госпожа!", и почти зарычал:

— Иди сюда, щенок! Сдохни сегодня!

Шкатулка упала на дорогу, в пыли заблестело кольцо — наверняка золотое. Но для Теора драгоценностью был сам бой. И враг — наконец-то, сильный, стоящий поединка. Наконец-то, победа, которой он вечером будет хвалиться перед тэру. Регинец дважды уклонился он неловкого выпада копья, но и Теора не задел. А потом взяла свое стрела Аны. Резкие движения разбередили рану. На последней силе воли регинец рванулся вперед, меч обрушился на щит островитянина. Всадник следом повалился на шею лошади и медленно сполз на землю. Юноша чуть разочарованно спешился — слишком легко все вышло. Но — потому его и называют чудом Алтимара, что ему везет. Он оглушил и так оглушенного человека. Не убил — пусть живет и рассказывает, как проиграл.

Женщина удрала не дальше соседних кустов и рыдала там, заламывая руки. Запричитала:

— Пощади! Не надо!

Теор смотрел с брезгливым презрением — даже трусиха Меда не стала бы так унижаться. Впервые он видел регинку близко. Убедился, что они жалкие, как и говорили наставники. Но поверженный воин валялся рядом, под ногами рассыпались драгоценности, и женщина врага молила о пощаде — наконец-то рейд выглядел так, как Теор представлял. Когда Наэв нагнал его, он стоял гордым победителем, любуясь собой. Регинка при появлении еще одного взвыла вдвое громче, а смуглый юноша уставился на нее, будто на легендарное чудовище. Яснее, чем на Посвящение или в минувшей схватке, понял по ужасу в ее глазах: в нем и вправду видят мужчину, а не дитя. Вот, значит, как выглядит то, о чем старшие тэру гогочут, когда не слышат их жены. О чем предупреждала Наэва мать: "Саму Госпожу Дэю оскорбляет всякий, кто надругается над женщиной. Не делай, сын мой, того, о чем будет стыдно мне рассказать". Во имя Дэи и Мары — меньше всего он желал это зареванное и наверняка обмочившееся со страху существо! К тому же, старуху — лет двадцать пять. Вопросительно посмотрел на Теора:

— Мы ведь не тронем ее, правда?

Того передернуло, оказывается, он об этом вообще не подумал:

— Нет!

Оба женских ласк еще не изведали, хоть Теор и любил складно врать о прелестях меркатских дев. Лес отразил крики ликования и славы Инве — значит, регинцы добиты, а добыча мальчишек скоро станет общей. Иных тэру останавливала мысль о своих сестрах, что в каждом рейде рисковали достаться врагам. Остальных же месть распаляла, с регинками поступали, как любые воины-победители.

— Игн ее не упустит, — предупредил Наэв. — И Кэв тоже. Давай сами обыщем ее, и пусть убирается.

Схватив женщину, Теор зажал ей рот:

— Не визжи, дура!

Вроде не больно ее прижал, но регинка тут же сомлела. Тем лучше. Она несомненно была из знати, хоть и не из самых богатых. Даже одежда пригодилась бы, но оставить ее раздетой — Теор улыбнулся этой мысли, но поступать так не стал. Обшарив тело, он, нашел, наконец серебряный браслет. Кто знает, почему регинка носила его на руке, а не положила в шкатулку. Быть может, это талисман, дорогой ей подарок? И подарком он станет вновь — для Аны. Выбежав на дорогу, разбойник замахал трофеем. С такого расстояния тэру видели лишь его силуэт, но пусть видят, кто взял самую ценную добычу. Наэв, ползая по земле, собирал раскатившиеся кольца и монеты. А регинец очнулся. Редко Теора удавалось застать врасплох, но он увлекся и не услышал врага за спиной. Вздрогнул слишком поздно от шепота: "Умри, щенок!". Он схватился за Акулий Зуб. А обернулся уже на предсмертный хрип самого регинца — меч Наэва успел вовремя. На пару мгновений Теор замер, как на Посвящении. Что Маре до него не хватило шага, принял, как должное. Не хватит и впредь. Это было безумие для мальчика с Островов, но Теор не хотел убивать и видеть смерть. А на совести другого мальчика был теперь первый мертвец, и ничего особенного он не почувствовал. Разве что, облегчение — справился. Теор все же задушил в себе ужас и лишние вопросы, отвернулся. Снял шлем, позволив ветру трепать слишком длинные волосы, вскочил на коня. К тэру вернулся красавцем-победителем, верхом и с браслетом в руке — первым украшением, сорванным с регинки.

Теор, разумеется, не мог оставить трофей себе. Всю добычу рейда складывали вместе и по возвращению клали к ногам Отцов-Старейшин, а уж они выделяли треть, которую команда могла разделить между собой. Масло, мука и вино оседали в амбарах под надзором Старейшин, все ценное отправлялось в сокровищницу на Острове Совета. На другом берегу Моря островитян с нетерпением ждал Меркат — страна торговых городов, край чудес. Процветающее государство, где мешались все языки, верования и обычаи. В глазах тэру, меркатцы были изнеженными чудаками. А те островитян и регинцев называли варварами из-за Моря, но с Островами не воевали. Летнюю добычу посланцы Совета втридорога обменивали у купцов на зерно, ткани, железо. Меркат знал, что без этой торговли Островам плохо придется зимой, Острова знали, что им не с кем торговать, кроме Мерката. Совет строго-настрого запрещал грабить эту страну, если такая мысль и приходила в чью-нибудь горячую голову. А простые тэру охотно отдавали купцам свою долю добычи за диковинки, которыми славилась эта земля. За искуснейшей работы гребни и кольца, обручи и ожерелья, клинки и шелк, а иногда — за черноглазую меркатку, проданную замуж иноземцу.

Свою долю Теору еще предстояло заслужить, но тут у него сомнений не было. На другой день маленький отряд вернулся к остальным тэру, и все услышали про его подвиги. Терий очень его хвалил так, чтоб слышали все. Много раз вспомнили, как он взрослого рыцаря стащил с лошади. А перед самым отплытием Терий отвел мальчика в сторону и о чем-то долго говорил.

Приключения быстро находят того, кто их ищет. Если сбежавший сын кузнеца и пожалел вскоре о чем-нибудь, то было уже поздно.

В Вилании молодой лантис впервые оказался на берегу Моря. Рассматривал бесконечный простор с недоверчивым любопытством, с подспудной мыслью: Море есть дом древней нечисти. Региния не совсем забыла старых богов, монахи вырубили еще не все рощи девы Нат, а крестьянки еще путали Дэю и Богоматерь. Но Алтимар и в языческие времена был богом врагов. Рассказывали, что Арида, Морская Ведьма, обратила в бегство армию величайшего регинского короля. По обе стороны Моря верили, что Арида не умерла. Острова знали, что она бродит невидимая между людьми и приходит на помощь. Регинские летописи сообщали, что она бежала и исчезла в волнах, когда в Беру пришел Святой Фавентий. У берега она принимает облик акулы, в открытом Море насылает шторма и разбойников, в болотах может утянуть заблудившегося ребенка. Однажды она вернется и отомстит регинцам. Лантис не забывал молиться святому Марку, которого считал своим покровителем, и выбрал путь через лес, от Моря подальше. Там и настигло его ужасное зрелище.

Издали он услышал ржание лошадей, потом стоны. Вышел из-за поворота — и оказался перед каретой, окруженной мертвыми и умирающими людьми.

— Святой Марк!..

Вспоминая много лет спустя, он отдавал себе должное — застыл тогда лишь на пару мгновений, потом бросился помогать тем, кому еще можно было. И как-то не пришло в голову испугаться, где убийцы и не вернутся ли — а у него, кроме ножа, даже оружия при себе не было. Не при смерти он нашел двоих, перевязал, как сумел. Один очнулся и прохрипел, что госпожа, если жива, дальше по дороге.

Паренек из Лантисии в этот день протаптывал себе путь к виланский замок, хоть и меньше всего об этом думал. Он доставит в замок двух людей сеньора и его дальнюю родственницу, и, удивится, когда сеньор с ним, простым крестьянином, заговорит о награде. Из двоих раненых один выживет, другой умрет. А бедную госпожу Камэлу сеньору останется только в монастырь отправить после того, что сделали с ней разбойники. Хоть она и будет клясться, что разбойники ничего с ней не сделали. Юного лантиса захлестнет та жизнь, которую он искал. Его оставят в гарнизоне замка и многому научат. Долгие годы он будет служить виланскому сеньору.

Лишь одно в Море Дельфина ненавидела — ночную качку. Штормов островитянка не боялась. Пережила их вдоволь и всегда знала: непогода закончится, корабль дойдет до суши. Качка днем — просто шалость духов ветра, Воздушных Братьев. Если ветер попутный, тэру ему рады, если же нет — ей, девушке, не приходится работать тяжелыми веслами, борясь с капризами стихии. Ей было весело каждым шагом предчувствовать движения корабля, словно шут на канате, стараться не потерять равновесие. Потом споткнуться и толкнуть Ану, в шутливой борьбе растрепать сестренке волосы. С младенчества Циана брала дочь в рыбачью лодку, с семи лет ее ежегодно брали в Меркат. О том, что качка укачивает, Дельфина с удивлением слышала от других.

Но волнение ночью — особенное. В неспокойном Море корабль, казалось, начинает сомневаться в себе, жаловаться. Скрепит каждая снасть, плещется вода в каждой бочке. Сотни назойливых голосов рассказывают свои истории и не дают Дельфине заснуть. Чем старше корабль, тем больше историй. И она напрасно зажимает уши, запирает на замок мысли, чтобы не понимать, о чем скрипят унылые голоса из другого мира.

“Удача” отправилась восточнее, все еще в землях Вилании. Ночью Дельфина устала бороться с собственным слухом и выбралась из сонных рук Аны. Стоит только встать — голоса умолкают. Ветер становится другом, играет Белыми Лентами, обдает россыпью белых брызг. Длиной всего в сорок шагов, “Удача” служила плавучим домом для полусотни человек — уединение на борту не существовало даже в мечтах. Но Воздушные Братья были милостивы той ночью. Корабль шел под парусом, и большая часть команды спала. Двое кормчих и еще несколько человек на Дельфину не обратили внимания. Их занимало более интересное зрелище — вздрагивающая ткань шатра на корме. Под этим укрытием размещали раненых, если уж приходилось ночевать в Море. Но сегодня все были здоровы, и шатер избрала своим убежищем Меда, потому что была не одна. Дельфина мысленно поздравила Кэва. В рейдах жизни не только обрываются, но и начинаются довольно часто. Никого не смущал вид обнявшейся парочки. Все островитяне ранее детство провели в доме с единственной комнатой, и родители на их глазах зачинали братьев и сестер. Санда и Урса устроились с краю шатра, смеялись и шепотом обсуждали происходящее, а веселый кормчий со своего места вздумал давать любовнику советы. Похоже, осенью Берег Чаек будет гулять на свадьбе.

Ясное небо, стоны влюбленной пары и не верится, что скоро битва. Вот теперь Дельфина любила ночь. Госпожа Дэя, как девочка Меда, сейчас на ложе со своим супругом, и над землей нет ее света. Но богиня Нат когда-то поклялась указывать путь морякам и соткала прекрасное звездное покрывало, по которому Дельфина сейчас определяла самое любимое свое направление — к дому. Посреди неба настежь раскрыто окошечко — Луна, как говорят в Регинии. Нат столь прекрасна, что никогда не покидает свой замок, не показывает бессмертную красоту людям, и лишь через окно в ясные ночи она смотрит на мир.

— Ты совсем русалка!

Теор часто так ее называл. Он смеется. Его глаза странно светлого цвета, почти золотистые — не бывает таких у людей. Такова лунная дорожка на ночном Море. Улыбаясь, Дельфина повторила рассказ Цианы:

— Когда в брызгах пены отражается лунный свет — тогда рождаются морские девы. Вот в такую ночь, как сегодня. Русалка? Нет, я хотела бы стать дельфином. Поплыла бы домой. Эльма, наверняка уже родила — хоть бы узнать, племянник или племянница. А малышка Дэла так плакала, когда меня провожала, — без меня ее некому приласкать. Дэлада злее всех собак, с тех пор, как снова потеряла ребенка.

Почему братец не спит, она и спрашивать не стала. Видела, как он вскочил от кошмара, — после Посвящения так почти каждую ночь, меняются только сны. На сей раз это была женщина на дороге. Наступал на нее, ухмыляясь, не Теор, а неведомый регинец. Один из убитых, или тот, кого ещё придется убить. Тот, кто без сомнений ее изнасилует и задушит. И была в его власти уже не испуганная регинка, а Дельфина. Она поежилась, отгоняя видение, погладила Акулий Зуб — амулет и хранитель. А еще — залог, что не достанется врагам живой. Островитянки попадаются редко.

— Я на ее месте никогда не буду.

Он руками замахал:

— Даже не говори о таком! Да откуда ты знаешь, что мне снится?

— Знаю…

Всякий раз он заново удивлялся, что сестренка видит невидимое. Для нее сомнения выглядели спрутом, что снова ухватил его за ногу и тащит вниз. Туда, куда лучше не заглядывать. Регинцы, погибшие и живые, юноши на Посвящении. Враги, угроза, бесстрашные люди, защищающие свою землю от разбоя. Все, что говорят наставники. Все, что он видит и понимает. По кругу мысли, которые на виланской дороге ему удалось запрятать поглубже. В золотистых глазах Теора разгорался огонь, который пугал ее.

— Дельфина, тот парень, что был против Аны, — помнишь, как он ее берег? В омуты это все! Это был хороший человек! Наверняка, он уже мертв.

Она осторожно предположила:

— Значит, такую судьбу ему дал его бог. Победителей отпускают, он честно проиграл. А может пленников просто запугивают, чтоб сражались яростно?

— К Маре их отпускают, дурочка!!

Спящие начали поднимать головы. Тэру уже привыкли, что Теор иной раз кричит во сне, но наяву посреди ночи — это уж слишком. Они искренне не понимали, что творится с мальчишкой. Наэв начал пробираться на нос корабля, а Теор объяснил сестре, как маленькой:

— Они видели наше убежище в Бухте. Проиграют или выиграют, пленники все равно мертвы. Посвящение — не поединок, а расправа!

Ночь больше не плескалась безмятежной лагуной. Неужели все четверо мальчишек… все тысячи мальчишек, которых когда-либо хватали для Посвящений…? И такой приказ мог равнодушно отдать ее отец, Дельфине даже уши не надравший за все детство?

Наэв положил ему руку на плечо и предложил:

— Идем-ка спать, а то весь корабль перебудишь.

Теор обернулся к нему, ища понимания — с Посвящения ему казалось, будто все вокруг заговорили на другом языке. Даже самые близкие.

— Вы правда совсем об этом не думаете?? Вам их не жаль?

Наэв правда не привык много думать, Дельфина топила лишние мысли в Море. Она не желала смерти побежденным врагам, но — старшим лучше знать. Так она и ответила:

— Мы поступаем так, как велят Острова, а, значит, поступаем правильно.

— Мы — охотничьи псы Совета! Нас вырастили приносить добычу!

Дельфина отшатнулась:

— Не разрушай мир, брат! Нельзя так говорить!

Лучший из лучших показался совсем затравленным, когда признался:

— Знаете, что мне сказал Терий…

— На дороге я все видел, — сказал Терий перед отплытием. — Да-да, ты справился с одним, вторым, сражался, как дитя Алтимара. Совет узнает об этом осенью. А теперь слушай меня, Теор, сын Тины. Мы не играем! Ты не можешь жизнь врага беречь больше, чем собственную!

Рассудительный и терпеливый Терий воспитанников не порол и всегда находил время выслушать. Запреты матушки Маргары обходили с ухмылкой, запреты Терия — никогда. Жаркие возражения Теора он не оборвал, но оба знали: мальчик подчинится, сколько бы ни брыкался. Потому что отец-наставник просто так говорить не будет. В ответ Терий лишь одно сказал:

— Опоздай Наэв на мгновение, ты бы сейчас не спорил.

Теор пересказал как можно безразличнее, а у названого брата чуть загорелись уши. Один не замечал своих ошибок, другой — заслуг, и оба как-то не подумали, что Наэва следует поблагодарить.

“Удача” уже предвкушала возвращение домой, особенно новопосвященные. Еще с корабля замахать родителям руками, крича, что теперь они тэру. Родители Аны, наконец, дождались этого дня. Рыжие сестры — четыре старших, четыре младших — закружат ее в хороводе. И Наэва обнимут отец, мать, двойняшки с племянниками. А Циана только прошепчет молитву, будто боится радоваться. Вместо нее Ава расцелует Дельфину и Теора, как родных. Потом будут пиры, и дележка добычи, и Меркат. Его кричащий всеми голосами базар. И те таинственные дома, куда зазывают мужчин шныряющие по толпе старухи — все как одна, пронырливые, улыбчивые, жадные до серебра. Девушка слышала, как братья перешептываются, как рассуждает Теор, будто все на свете знает: “Меркатки — не как регинки. Хотя бы моются”. Осенью шторма отрежут Острова от остального мира — вот, когда будет ясно, успешны ли были летние походы. Осенью Каэ посылает дождь, оживляя землю, зерно ложится в почву и станет урожаем, если повезет.

Годы спустя Дельфина тепло вспомнила Аву и Сагитта — в их доме ей бывало уютнее, чем в собственном. Ава многих детей похоронила младенцами — тем сильнее любила живых. Да и всю детвору Берега Чаек охотно угощала медовыми лепешками. После многих мертворожденных у нее внезапно выжили двойняшки, Авмита и Авнора, и, спустя лет пять, — Наэв. В год Посвящения двойняшки были уже замужем, и в рейды больше не ходили. А Ава умрет той зимой, боги знают, отчего, просто сляжет в один день и тихо уйдет к вечеру. И Сагитт скоро начнет болеть, быть может, потому, что так и не научится жить без нее. Даже столько лет спустя Дельфина склонила голову: какая горькая потеря. И для Наэва, и для всего Берега Чаек.

Слова Терия быстро настигли лучшего из лучших. “Удача” осмелилась пристать опасно близко от замка сеньора, а те двое молодых всадников просто охотились в лесу. Видели они корабль или нет — они оказались рядом с убежищем разбойников, а тэру не желали рисковать. Одного убили сразу, второго схватили живым. И речи не было о том, чтоб пощадить его, как недавно крестьянина. В виланском замке, конечно, знают, что на берегу промышляют морские дьяволы. Сеньор наверняка уже собрал людей и готов дать отпор. Терий указал на Теора:

— Ты!

Виланец — лет двадцати, наверное, рыцарь из тех, что живут в замке сеньора и собственной земли не имеют — вырывался из рук тэру, не давая поставить себя на колени. На палача своего взглянул с презрением и пообещал:

— Скоро будешь на моем месте, мальчишка!

Словом, сделал все, чтоб не сдаться. Но, если б он пощады просил, Теору легче бы не было. Даже друзьям мальчик не пересказал весь разговор с Терием. “Совет может не о подвигах твоих услышать, а другое, — предупредил отец-наставник перед отплытием. — Ты сын Алтимара, но не сам Алтимар. Ты не бессмертен! Если будешь жалеть врагов — останешься впредь дома, как если бы ты проиграл Посвящение”. Лучшему из лучших очень ясно объяснили, что выбора у него нет.

Регинца повалили втроем, откинули голову, подставив горло клинку. В глазах ярость, насмешка и ненависть. Попадись ему Теор, он бы не сомневался. А попадись Дельфина или Ана… Заклятый враг? Смелый человек, который умрет достойно? Раз и навсегда переступив через себя, Теор вонзил кинжал. На сей раз у него получилось убить мгновенно.

Вышло, как он хотел той осенью. Все Острова обсуждали первый рейд лучшего из лучших. Теору позволили взять себе браслет. Отныне Ана красовалась в нем на пирах, а Наэв отводил глаза, подавляя ревность.

Приношение

Острова, плод Моря, твердь посреди воды. Капризная земля; леса, которым предстоит стать кораблями; камни, покрытые травами, острая галька и песок. Родная деревня Дельфины стоит… стояла до недавнего времени на самом крупном и густонаселенном Острове, который так и называют — Больший. Дважды по пять десятков шагов до Моря, которые женщина могла бы пройти с закрытыми глазами. Осталось шесть домов, а было около тридцати. Была мельница и оливковая роща, виноградник и поле, которое возделывали, несмотря на суровый нрав почвы. Старик-из-Холма, покровитель деревни, не очень-то щедр. Намного добрее божки Плодородных Долин — там общая пашня кормит сотню дворов. Женщина не завидовала, ведь Совет поровну распределял между тэру собранный урожай. А в Регинии уже передрались бы за такую Долину!

От деревни Дельфины мало что уцелело, от многих других деревень — и вовсе ничего, даже жителей. Невредимы лишь Остров Леса и четыре крошечных островка, которые называют единым словом — Ожерелье. Родина морских черепах, они бесплодны и безлюдны.

Предатель сказал ей в самый безнадежный момент: “Община не заботилась о тебе! Они приносили тебе в жертву, а ты этого даже не понимаешь!”. Может, он и прав, Острова всегда от нее много требовали. Но каждый камень здесь Дельфина знает, не как свои пять пальцев — как свою душу. Может ли она судить беспристрастно?

Как и большинство островитянок, Дельфина была лучница. Меч Волн угадывал ее мысли, подсказывал уловки, но сражаться лицом к лицу ей доводилось не часто. К тридцати с лишком годам она осталась целее, чем обычно остаются мужчины. За почти двадцать рейдов много было стрел, которые НЕ убили ее. И была та стрела, которую она сохранила, — у берега Сургурии. Рейд был третий в жизни девушки. На сей раз под командованием прославленного Главаря Милитара. “Острие” схлестнулось с долговязой посудиной, которую Дельфина отказывалась называть гордым словом “корабль”. На Море регинцы всегда будут чужаками, и суда их такие же — будто раненая рыба. Но защищали торговое судно отчаянно, “Острие” засыпали стрелами, стоило ему приблизиться. Сбежать от корабля Островов у регинцев не были даже малого шанса — ни на веслах, ни под парусом — поэтому дрались до последнего. В тот момент Дельфина сама натягивала лук, щитом ее никто не прикрывал. Услышала вскрик Теора, краем глаза видела его движение вперед. Собирался ли он ее оттолкнуть или заслонить, Дельфина не узнала, потому что Маргара успела быстрее. Железной хваткой потянула юношу:

— Не смей!!

Дельфина все это отметила, не успев понять, что происходит, но, видно, все же сделала шаг в сторону. Ее настигло пугающее “бум” по шлему — но в разгар боя пугаться было некогда. Голова чуть зазвенела, стрела покореженной упала к ногам. Тэру прошептала: “Как близко…” — и оставила эту мысль на потом. Регинцев взяли на абордаж, судно очистили с носа до кормы от всех, кто не сдавался. Остальных связали. Добычу — железо из рудников Сургурии — перенесли на “Острие”, а регинцев отпустили дрейфовать по течению. Лишь, когда все было кончено, на Теора набросились Милитар и матушка Маргара, и даже Дельфина от потрясения перед едва не случившимся:

— Да ты понимаешь, что мог натворить!!

Девушка с ужасом видела, что не понимает, совсем о другом думает:

— Я что, должен был стоять и смотреть?! На пол-пальца ниже — стрела бы ей глаз выбила!

— И она бы просто умерла! — взревела Маргара. — А не была бы проклята!

Теор готов был дотронуться до Невесты. Дельфине не верилось, что братец в самом деле едва не совершил это. Худшее из святотатств, вечное проклятье для нее и себя, гнев Алтимара на все Острова. Она испугалась настолько, что не осталось страха перед смертью. Даже малые дети на Островах усвоили раз и навсегда: мужчина не должен касаться девы в Белых Лентах. Никогда. Даже, если от этого зависит его или ее жизнь. Разве что случайные прикосновения в бою или в шторм Алтимар прощает, если Старухи проведут очистительный ритуал. Но дотронуться по своей воле — Дельфина представить не могла, какая последует кара. У регинского Распятого тоже есть Невесты (кажется, женами они так и не становятся), и живут они взаперти в святилищах. Меркатки закрывают лица и не выходят из дома одни. А великому Алтимару, учили Мудрые, не нужна верность под замком — слишком это просто. Господин свободной стихии, он дает Невестам свободу. Они рядом с мужчинами всегда — желанные, но не доступные. Они сами в ответе за свою невинность. Девы Островов сильно рискуют — потому и велика будет награда Алтимара. Дельфина знала: если ее ранят и не будет рядом женщины, чтоб перевязать, тэру — хоть и с глубокой скорбью — дадут ей истечь кровью. Но не преступят запрет. Ленты бросят в Море вместе с ее телом и будут уверены: Господин пожелал забрать Невесту раньше срока. Теор словно впервые слышал о том, что для всех было основой основ.

— Вы словно безумные, — закричал он, удивленно оглядываясь: неужели никто не согласится?? — Зачем ей умирать из-за простого прикосновения?? Если Алтимар так хочет — он чудовище, а не бог!

Тэру завопили в гневе, Милитар велел ему прикусить язык и объявил:

— Обойдешься без добычи в этот раз! Все согласны, что это справедливо?

И все, кроме сестренки, согласились, даже без решения Совета — Отцы-Старейшины могли бы наказать и строже. Ане и Наэву выпали другие корабли. И, видят боги, Наэва очень не хватало на “Острие”, чтобы оттеснить взбешенного Теора назад и найти слова, которые он услышит. Лучший из лучших не привык к наказаниям! А Милитар — человек, все на свете в рейдах повидавший — не так уж и восхищался зарвавшимся мальчишкой. Пусть тот и может в свои шестнадцать любого регинца уложить, из любой передряги вернуться живым. Юнцов, что одержимо рвутся вперед, Милитар терпеть не мог. А этого еще и не осадишь приказом — отвечает, спорит! Такой рано или поздно передрягу сам создаст и выберется. А кто-то рядом с ним — нет.

Когда все, даже Теор, умолкли, Дельфина подняла и протянула ему стрелу:

— Возьми себе, братец, вместо добычи. Я все-таки жива — пусть это будет твоей наградой.

Он демонстративно взял стрелу за самый кончик, чтоб уж точно не тронуть ее руку. Ответил, едва пересиливая клокочущую ярость:

— Не умеешь долго злиться? Даже за всю чепуху…

Она перебила, пока еще чего-то не наговорил:

— За то, что мне жизнь хотел спасти? Нет, не злюсь. Осенью Старухи наверняка снимут Ленты, тогда и спасай меня, сколько пожелаешь.

— Ты ведь ничего не знаешь про Обряд! Осенью…

— И не желаю знать до времени! — оборвала Дельфина.

Теор горько спросил:

— И чем только они все заслужили, что ты им веришь? — один из многих вопросов, что в голову приходил только ему. Третий рейд, а он так и не привык по-настоящему. Кто бы мог подумать, удивлялась Дельфина, что из них четверых тяжелее всех придется лучшему! Тому, под чьими ударами валятся регинцы старше и опытнее его. Тому, кому всегда везет. Все говорят, что раз в тысячу лет рождается такой воин. А кошмары ему снятся по-прежнему. За свою жизнь Теор не боится, словно заговоренный. Верит, что его не могут убить, так же, как Дельфина уверена, что никогда не утонет. О том, что Мара может в любой рейд забрать сестренку, даже слышать не желает. День и ночь думает, живы ли сейчас Наэв и Ана где-то между Виланией и Ландом. Сколько бы ни хорохорился перед другими и собой, сколько бы ни излучал самоуверенность — без них жизни не представляет. Потому и испугался сегодня настолько, что был готов пойти против самого Алтимара. Выбранный Главарь Милитар этот рейд не забудет, как и Теор, — отныне они друг друга не выносили. И с Господином Морском, думала Дельфина потом, Теор в тот день рассорился навсегда.

С Посвящения прошло два года — две ракушке в рисунке на песке. Они выросли. После детства на Острове Леса Дельфине, наконец, позволили жить дома. Забота Цианы опоздала на пятнадцать лет, дочь ее избегала, да мать и не умела быть нежной. Брат Акв замечал сестру реже, чем кур во дворе; перед увядающей Дэладой она была вечно виновата в том, что молода и красива, а маленькая племянница прятались от матери за ее спиной. Дельфина убегала к скалам и соленым брызгам, к песчаной косе и подводным дворцам. В своем доме она так и осталась гостьей.

Девы постарше каждый год уходили с Мудрыми и возвращались без Белых Лент, вся деревня ходила на Остров Обрядов встречать их. Теор и Наэв ходили с тех пор, как прошли Посвящение. Детей и Невест с собой не брали, Дельфина так и не позволила братцу рассказать, что там происходит. Запретное должно быть запретно.

Сбывалось предсказание Тины: девы, уже снявшие Ленты, дружно мечтали о пригожем юноше необыкновенной силы. Его выбрали изображать Каэ на Бычьем Празднике и в этом облике войти к самой плодовитой женщине в деревне. Теор посмеивался над обрядами, но в этом охотно участвовал. “Кто ж от женщины откажется?”. Скромница Ора вздыхала о нем издали, Урса целовалась с ним у костра, резвая Санда — двумя годами старше — хвасталась подругам, что соблазнила его первой. Красавицы роем вились вокруг лучшего из лучших. Вокруг Наэва, каменевшего в их присутствии, тоже вились, —ведь он всегда был с Теором. Вернее, при Теоре. Когда Дельфина по секрету нашептала Наэву, что иные ее подружки его имя произносят перед идолом златовласой Акрины, он, наверное, не поверил.

— Им есть, что просить у богини любви, — смеялась Дельфина, — От тебя же слова не дождешься. Ни в Бычий Праздник, ни на Берегу Черепах, ни на корабле ночью.

Она говорила правду, но Теор мог затмить кого угодно. Все знали, что по-настоящему ему нужна только Ана. А она, все еще Невеста, хорошела год от года и, словно украшением, гордилась мыслью: это ее улыбки ждет тот, о ком вздыхают все подружки. От обоих названых братьев принимала подарки, обоих манила и отталкивала, коротая ожидание. А ждать оставалось недолго.

Это произошло весной. Дельфина с соседками была на реке. Каждая принесла тяжелую корзину белья — накануне его замочили в благоухающей смеси виноградного сока с мочой, затем отколотили. Теперь же женщины тщательно полоскали белье в проточной воде и заодно перемывали косточки всему Берегу Чаек. Как удивились бы регинцы, если б застали морских сучек за столь обычной женской работой! Явились Мудрые, указали на Дельфину:

— Как твое имя, дева?

Согласно ритуалу она отвечала:

— Я не знаю.

Пришло время. У Невесты морского бога не может быть имени, известного смертным.

— Господин Морской избрал новую супругу! — объявили Жрицы.

Белье пришлось бросить на соседок. Ее поверх вымокшей одежды накрыли замысловатым покрывалом, спрятавшим тело с головы до пят. Прочие женщины застыли безмолвно, а мужчины, не успевшие отойти достаточно далеко, преклонили колени перед Новоизбранной — чтобы видел Алтимар: они и не помышляют о его Невесте. Она станет супругой покровителя Островов и к людям вернется, познав его объятья. Принесет благословение Островам и всем живущим на них. А до тех пор она словно живая богиня. Никто не смеет называть ее по имени, а тем более, видеть.

О священной церемонии память Дельфины сохранила меньше, чем ей хотелось бы.

Жрицы убедились в ее девственности, но этого было недостаточно. Ее снова и снова спрашивали, достойна ли она бога.

— Если хоть один мужчина коснулся тебя, — предупреждали Мудрые, — если хотя бы за руку ты взяла мужчину по своей воле, если показалась кому обнаженной… Алтимару все известно. Алтимар проклянет ту, что пришла к нему запятнанной.

Ее заставляли поклясться.

Потом держали в Гроте Мары на Острове Обрядов, вокруг были женщины. Остров, посвященный богам, хорошо знали только Жрицы, для остальных его чащобы существовали как бы в другом мире. Ее все время поили меркатской смолой — зельем, что дурманит разум, навевая видения. Открывает путь к богам, как сказала бы сама девушка. День не отличался от ночи, а сны от яви. Земля колыхалась, как Море, и, как небо, сияла звездами. Приходила сестра Дельфины — та, что двадцать лет назад умерла от укуса скорпиона — и дочь Дельфины, которой еще предстояло родиться. Госпожа Дэя чесала ее роскошные черные волосы черепашьим гребнем и наставляла:

— Любой мужчина, что прикоснется к тебе, будет воплощением морского бога. Любое дитя, что у тебя родится, — его дитя.

Она говорила еще многое, но память того не удержала. Однажды глубокой ночью ее водили к колодцу и спрашивали, что она видит в воде. Она что-то говорила о стене волн, а Мудрых, похоже, пугали ее слова, ее заставляли пить зелье еще и еще и говорить дальше. Только самой ей было не страшно, а смешно. Говорила и хохотала, пока не свалилась на землю. Ей потом так и не рассказали, что за страшное знамение она увидала.

Потом настал день Обряда. На сей раз ей ничего не дали выпить, и голова у нее была ясной.

— Сегодня ты увидишь Жениха, — сказала Медуза. И похвалила: — Другие девы несколько суток приходят в себя после меркатской смолы, а ты — словно цветок весенний. Ты из тех, кому не нужны зелья.

Ее облачили в совершено белое одеяние, укрывшее все тело, и вывели на закат. Много дней ее прятали от людей, но пришло время — у Святилища ждала целая толпа, сплошь из беснующихся мужчин с Берега Чаек. Такова была часть Обряда — Невесту следовало показать, возжелать, чтобы видел Морской Господин, что ему отдают самую лучшую. Старухи стали срывать слои ткани, в которые заботливо укутали ее в гроте, пока она не осталась в одной льняной рубахе, а толпа выла и тянулась к ней. Жрицы плетьми гнали самых настойчивых, хоть исступление и было ритуальным, и никто на самом деле не посмел бы коснуться Невесты. Жены морского бога, облаченные в темно-синее, встретили ее на берегу, распевая гимны.

— Иди и вернись к нам с дарами, — сказали Мудрые.

Она зашла в Море, окунулась с головой. Весенняя вода одела ее поверх рубахи серебристой и смертельно холодной туникой. Когда она вынырнула, берег был пуст. Ее до утра оставили наедине с божественным супругом.

Дельфина — теперь она могла вспомнить свое имя — вышла из воды, села на песок. Она знала, что люди с Берега Чаек будут пировать до рассвета, возлягут с женами и подругами, чтобы почтить новый брак своего бога. А, впрочем, казалось, что никаких людей нет вовсе, и она одна во всем мире. Никто не объяснял ей, что следует делать. Юная разбойница знала лишь то, что ей ужасно холодно на ветру в мокрой рубахе. Хотелось спать, и она легла на песок, свернулась калачиком. И вспомнила….

…каменный столб в Святилище, изрезанный магическими рисунками боя — один из многочисленных идолов Алтимара. Он украшен сюжетом мифа: Алтимар повергает демонов, но демоны безлики и безымянны, изображения их почти стерты. Мудрые говорят, что ныне их нет. Противники Алтимара однажды закляли все живое и неживое, чтобы оно не могло причинить им вред. Лишь одна старая акула укрылась от чар в бездне Мары, и Алтимар сделал кинжалы из ее зубов. А после обратил кинжалы в воинов и воительниц — прародителей морского народа. Рука Дельфины машинально тянется к Акульему Зубу на поясе — к знаку победы бога над хаосом, воплощению ее предка и душе ее, обрамленной в металл. Если кинжал будет сломан в бою, его похоронят его, как человека; если он переживет хозяйку, кинжал бросят в Море вместе с ее телом.

Рисунки уходят вглубь темноты, ведя Дельфину за собой к давно умершим поколениям. К тысячам свершенных Обрядов, к тысячам тысяч Жриц, Невест, Отцов-Старейшин. К девам, что вернулись утром, как вернется она, и к тем, кого когда-то действительно приносили в жертву Морю. К битвам с ландцами, вирами, лусинами, к битвам за Меркат против народов пустыни. А посреди всего этого — Плохие Времена и междоусобная бойня островитян с островитянами. Мир, привычный Дельфине, родился из смуты, похоронив всех, кто не захотел стать его частью. “Это в прошлом”, — шепчет она, глядя на силуэты преступников, приговоренных к казне. Самых ярых сторонников Каэ накрепко привязывают к столбам по слову женщин, увенчанных Синими Лентами. “Увидим, — говорят женщины, — спасет ли вас бог неба от бога Моря”. И еще дальше. Острова безлюдны и покрыты лесом, и на песке отпечатались следы босых ног той девы из рода Ариды. Следы ведут Дельфину в Святилище — давно погибшее, стоявшее на другом берегу Моря. Древняя земля Беры, когда предки еще жили там. Жрицы из народа беров просят у Алтимара защиты от народов, пришедших с севера, еще не знают, как близок разгром. Перед молящимися столб-идол, на столбе вырезаны мифы. Акула и битва Алтимара, но теперь противник его обрел плоть — это брат его Каэ, бог дождя и неба. Взгляд одной молодой Жрицы вдруг замер, пронзая время. Ее подруги истово зовут Морского Господина, но только ей одной дан ответ — тающий в дымке силуэт Дельфины. Только на миг — девушка решит, что померещилось…

Девушка резко села на песке, вновь в своей эпохе.

“Что это, Господин мой? Неужели ты действительно сражался со своим братом Каэ?”

“На этот вопрос ответь сама. Люди властны над мифами”.

В месяц сева Каэ приносят в жертву белого быка. Дельфина знает этого бога как супруга Дэи, покровителя закона и плодородия. Выходит, лишь такую власть оставили ему Мудрые минувших времен — после того, как утопили в приливе его последних жрецов.

“Алтимар, зачем ты показал мне все это?”

“Чтобы ты знала правду. Правители скажут тебе лишь то, что сочтут нужным. Но никто не должен выбирать судьбу с завязанными глазами”.

“Это — не правда, это — прошлое! Все было неправильно до Общины — именно так нас и учили на Острове Леса”.

“Ты действительно в это веришь, Дельфина?”

“А разве я не должна?”

“Не знаю, девочка. Я ведь не наставник и не Отец-Старейшина. Я никому не говорю, во что ему верить”.

Дельфина сбросила задеревеневшую рубаху, обнаженной, увенчанной лишь Лентами, пошла к воде.

“Не жертвой, не рабыней, как девы прошлого. Супругой я прихожу к тебе, Алтимар. По своей воле”.

Она легла на линии прибоя, позволила волнам накатываться на нее, лаская. И тогда он явился — не отцом, не другом, игравшим с ней когда-то, а супругом и любимым.

“Господин Морской, помнишь ли ты Циану, когда она приходила к тебе юной?”

“Я помню ее”.

“А мать Цианы? И мать ее матери? И ту деву, которой ты впервые показал Острова? Тысячи жен у тебя, Алтимар, я не надеюсь, что из многих ты выбрал меня. Но я тебя выбрала. Я давно решила. У меня не будет супруга, кроме тебя. Сегодня мое тело — приношение, дар Островов своему Господину. Я хочу, чтобы вся моя судьба была приношением”.

“Ты принадлежишь Морю, маленькая русалка. Но ты можешь полюбить”.

“Уже полюбила, Господин. Навечно”.

“Что смертная девочка знает о вечности? Поступай так, как решила, моя Дельфина. Но судьбу свою оставь себе”.

Лоскутки

Настало время той части Священной Свадьбы, о которой пытался предупредить ее Теор. Десятки людей встретили Дельфину утром на берегу. Жители деревни принесли Алтимару жертву — деву — и явились за ответным даром. Она больше не была неприкосновенна, и каждый спешил дотронуться до ее благословленного богом тела — получить долю священной силы, которую она принесла. Первыми накинулись женщины. Новоизбранную Алтимара чуть не растоптали, ее рубаху, не заботясь о скромности, разорвали в клочья. Остервенело, неистового, хищно, словно желали разорвать саму Дельфину, словно дар Алтимара был у нее внутри. Она знала, что должна стерпеть и отдать, как отдавали ей еду добытчики-тэру, пока она была ребенком. Сегодня женщины прикоснуться к своим детям руками, что трогали Благословенную, передадут детям удачу и здоровье. Лоскутки ее рубахи будут прикладывать к ранам, зашьют в амулеты, хранящие от стрел и копий. Ее Белые Ленты привяжут к мачте корабля, и бури пощадят его ради девы, что вошла к морскому богу. Вечен союз Островов с хозяином моря, и заключен этот союз через женщин. Каждая Невеста подтверждает его заново. Лохмотьев не хватало на всех, и женщины вцеплялись в ее волосы, царапали кожу, слизывали с пальцев капли крови, и просили о детях и мужьях. И Дельфина повторяла: "Пусть сбудется".

Подошли мужчины, и девушка удивилась: что же отдаст им, если стоит в чем мать родила? Подавила смущение, запретила рукам шевелиться в попытке прикрыть наготу. Отца ее и родных братьев в толпе не было, и Дельфина начала понимать. Вдохнула и выдохнула, шагнула вперед. Не страшно, не стыдно — сковала цепями мысли, запретила сомневаться. Она — не она сейчас, а дар Алтимара людям.

Шли в полном молчание, в оцепенение перед величием таинства. Отец Наэва, Сагитт, впереди всех. Он был болен и выглядел дряхлым не по годам, но той весной еще надеялись. Он склонился перед Дельфиной до земли, шепотом попросил благополучия своей семье и исцеления. Она благословила: "Пусть сбудется". И с этого мига смотрела только в небо.

“Не страшно, не стыдно, не больно. Господин мой, Алтимар, дай мне быть только твоей”.

Мужчина взял ее на земле, быстро и без единого слова. Потом отец Аны, и еще несколько самых уважаемых тэру деревни, и Игн, и приятель из детства Глор, и даже для Наэва она сейчас была частью обряда, а не сестренкой. Старательно отводя глаза, он попросил: "Пусть выздоровеет мой отец". Никогда после они не говорили о том дне.

Ее мать, дочь, сестры и подруги проходили через Священный Брак. Дельфина не сомневалась тогда и после, что такова была ее дань Общине и богу. Так она и ответила, когда Теор склонился над ней в ужасе: "Что они с тобой сделали…". Мужчины обращались с ней, как могли, бережно, но их было слишком много — на теле остались синяки, по ногам сочилась кровь. Теор появился, когда ее наконец оставили одну на берегу. Выкормлен, но не рожден ее матерью — Старухи не говорили, достаточно ли близкое между ними родство. Пока Дельфина раздумывала, должна ли и его тоже одарить благословением, Теор закутал ее в плащ и прижал к себе впервые с тех пор, как она надела Белые Ленты. Она поняла, наконец, что у него и в мыслях нет тронуть названую близняшку. Решила, что он прав: перед богами они брат и сестра несомненно. И тогда ответила: "Не жалей меня. Сегодня я была лишь источником".

В конце-концов, отец Наэва прожил еще несколько месяцев. Просьбы остальных, надеялась Дельфина, тоже исполнились хоть частично.

Много позже она узнала, что Теор давно избегает Обрядов и Наэва уговаривал хотя бы от сестренки отказаться. В тот день они едва не подрались. Теор, словно обезумев, ворвался в дом Сагитта, сгреб приятеля железными руками и со всей дури встряхнул:

— Как ты мог! Это же наша Дельфина!

Лавка, на которую он свалил Наэва, заскрипела, серая шерсть туники треснула, а Наэв так и не уразумел, в чем его обвиняют. Для мужчины Островов кощунством было не принять дар, ради которого девы берегут себя так долго. Он попытался оттолкнуть взбесившегося приятеля — увы, тот был безнадежно сильнее. Слишком унизительно было брыкаться, как зажатая в кулаке мышь, поэтому Наэв решил стоять и пережидать, словно происходящее его не касалось.

— Ты, дитя Алтимара, возомнил себя выше самого Алтимара, — произнес он совершенно спокойно.

Теор почти зарычал:

— Ты и Ану, когда ее время придет, завалишь и возьмешь, как девку регинскую? Это ведь твой единственный шанс ее получить — насильно! Я же знаю, что ты все время только о ней и думаешь!

И снова Наэв ответил спокойно, хоть и с трудом ему это далось:

— Ты сам слышишь, что городишь?!

Малыши Авмиты и Авноры смотрели на них расширенными глазами, самые маленькие — с любопытством, постарше — с недоумением и страхом. Двойняшки были на стрельбище, их мужья мотыжили землю виноградника, а Сагитт спал так крепко, что зашевелился только сейчас.

— О чем расшумелись, мальчики? — отцу Наэва и в голову не пришло, что это ссора, ведь эти двое даже в детстве не ссорились.

Теор разжал руки, оба вымученно рассмеялись и стали наперебой придумывать, о чем говорили, почему одежда порвана. Да, да, увлеклись шуточной борьбой, Ава надрала бы уши. Сагитт кивнул им и уснул, постанывая и дрожа во сне, хотя любому здоровому человеку было жарко. Весь Берег Чаек понимал, что отец Наэва умирает. Едва слышно Теор прошептал: "Ану я вам не отдам…". С братом встретился взглядом и мотнул головой, давая понять: все, забудем.

А Наэв остался с вечным вопросом: почему против Теора он всегда, словно ребенок.

Старухи отвели Дельфину в Святилище, велели склониться перед идолами всех богов и богинь, страстно молить у них благополучия Островам — Благословенной не откажут в просьбе. А когда Обряды были кончены, ей задали самый главный:

— Ты выросла. Твое тело, сильное и здоровое, не должно оставаться праздным. Помнишь ли клятву, что дала при Посвящении?

Дельфина склонила голову:

— Да, Мудрые.

— Острова ждут детей, которых пошлет тебе Госпожа Дэя. У тебя два пути — выйти замуж или стать служительницей. Ответь, чего ты желаешь?

Она знала свой выбор — брак с кем-то из тэру или Обряды во славу богов. Женщина для Обрядов не связывает себя обетами с земным мужчиной, не покрывает голову. Она вплетет Синие Ленты в пять тонких кос, а остальные волосы будет до старости распускать по-девичьи. Алтимар является своим женам в ритуальном дурмане Полнолуния. Каждый мужчина, что прикоснется к Жрице, — лишь отражение бога. Ей не позволят мирно нянчить дома детей. До старости или гибели ее уделом будут морские походы и Святилище. И даже после смерти она останется хранительницей Островов. Дельфина не была уверена, что желает этого, но точно знала, что брак — не ее судьба. И ответила:

— Я выбрала служение, Мудрые.

Так она выбрала свою участь. Жрица. Теперь, почти двадцать лет спустя, она знает травы и таинства. Она мать девочки, рожденной от Обряда. Она ни разу не пожалела о своем решении. И лишь через много лет поняла слова, что слышала священной ночью: “…судьбу свою оставь себе”. Очень далеко была ее судьба от той весны, когда Дельфина стала Жрицей.

Ане же выбора не дали. Она ждала и ждала своего часа отправиться на Остров Обрядов, а вместо того дождалась матушку Маргару. "Не будет свершен Обряд, — сказала Жрица. — Так велело гадание: увечную деву не должны подносить в дар богу. Брось в воду все драгоценности, какие у тебя есть, во искупление того, что не можешь отдать Господину нашему Алтимару. Сними Ленты и иди замуж, дай Островам хотя бы детей". Маргара произнесла приговор мягко, как только умела, — ее громовой голос не годился для утешения.

Малый обряд Жрицы все же провели, Ана побывала в Гроте Мары, пила меркатскую смолу и предсказывала. Ленты не разрывали на лоскуты, не брали на счастье. Браслет, подарок Теора, полетел в Море, но унижение Аны было не смыть и в тысяче морей. Она была дочерью Островов, и даже Дельфина не увидела ее слез. Жрицы велели — тэру и хромоножка жили, будто все шло своим чередом, и навеки замолчали о Браке, так и не состоявшемся. Ана таинственно улыбалась перед подругами и кокетничала с друзьями уже открыто. И жила отныне с мыслью, что обокрала богов и братьев, не стала даром и не вернулась с удачей.

Долго Дельфина верила, что Алтимар отказался от хромоножки. Однажды узнала, что то роковое гадание выпало Тине, и не заподозрила лжи, потому что была наивна. Но даже Дельфине не хватило наивности на всю жизнь. Теперь-то она понимала, что гадание ответило устами Тины, а не высших сил. Что Тину упросил сын — Ану не отдали всем мужчинам деревни. Теор искренне верил, что уберег ее.

Травы

Больший, словно короной, увенчан Птичьей Скалой. В ее расщелинах начинают жизнь сотни птенцов, ее уступы щедро усеяны пометом, который люди добывают и разбрасывают по полям. У ног ее знаменитая Пещера, а тропинку по ее склону Дельфина прозвала Свадебной, потому что поднималась туда в день свадьбы Аны.

Была зима. Юная Жрица поднялась наверх, чтобы остаться одной. Днем с этой скалы она разглядела бы засеянное поле и поле под паром, на котором пасут скот. С запада деревню обнимала река. Позади домов лес медленно отползал от жилья. Чем больше кораблей — тем меньше деревьев. Поля, скот и даже дома принадлежали не семье, а Общине, и потому не наследовались. Но старшему из детей Община позволяла остаться жить в родительском доме. Сейчас ясно сияло лишь полотно Нат над головой и внизу, отражением звезд, горели костры праздника. На поляне, где собираются на совет жители деревни, Малый Каэ, столб-идол, благодушно взирал на веселье. Старик-из-Холма, наверное, угощается вином и неуклюже пляшет в толпе. Утром девушки станут рассказывать, что маленькая рука из темноты хлопала их по заду, а кто-то обязательно увидит, как он нетвердой походкой возвращается в свой Холм.

На Море Дельфина безошибочно предсказывала погоду, и среди людей — чаще, чем ей хотелось — видела сквозь веселье грядущую бурю. Она легла на камень, подстелив теплый плащ. Дома она всегда ходила в женском платье, ее одежда мало чем отличалось от той, что носят регинки. Разве что добротностью — мягкий лен рубахи, прочная без примесей шерсть верхней туники, теплый мех плаща. Хорошая ткань, не истерзанная тысячей заплат, чистая на чистом теле.

Сняв Ленты, Ана впервые явилась к идолу Акрины, чтобы надеть на богиню любви ожерелье из сушеных ягод. И одними губами прошептала имя, а девушки смеялись:

— Тебе-то о чем просить богиню любви? Он же следы твои в пыли будет целовать — только прикажи.

Но Акрина ее услышала.

Черепахи приплывали на Ожерелье в начале лета. Под покровом ночи выбирались на сушу, где когда-то родились сами, и оставляли пир для людей и животных. Мясо черепах было то съедобно, то ядовито, поэтому на них охотились редко, но сбор яиц был событием. Дети и подростки присоединялись к наземным хищникам и набирали полные корзины. А самое главное, пировали и играли вокруг костров, без наставников, почти без запретов. В детстве Дельфина дождаться не могла, когда их отпустят с Острова Леса на Берег Черепах.

Пять кос новой Жрицы перевили Синими Лентами — символом Моря, могущества и священного уважения. Тэру будут уступать ей дорогу, а в миг опасности призывать ее, как живое божество. Ленты означали, что она никогда больше не будет играть с друзьями на Берегу Черепах.

— Это свиной боб, — представила Медуза сухую траву с неприятным запахом. — От его семян человек горит огнем и видит демонов. Вот корень Дэи, который навевает любовь и забвение. А это порошок из красных грибов, его достаточно лишь лизнуть.

Дельфина послушно шла за Мудрой, изучая содержимое глиняных горшков и кувшинов. Летом травы покрывают мягким ковром каменеющую землю, и Жрицам известна скрытая в них сила. Есть снадобья нагоняющие видения и отбивающие память, дарующие детей и изгоняющие плод, ядовитые и целебные. Дельфине — очевидно, к глубокой старости — предстояло изучить все тайны, преумножать по мере сил бесценные знания, и однажды передать их дальше, чтобы век за веком они служили людям.

— Девочка, понимаешь, почему этот Грот называют Гротом Мары?

— Потому что от трав можно умереть?

Медуза кивнула:

— Верно, девочка. Они опасны в неумелых руках, демоны крадут разум у того, кто не готов их увидеть. Поэтому только Жрицы знают дорогу к Гроту.

Дельфина старалась слушать внимательно, но мысли утекали прочь. Теор и Наэв сейчас на Берегу Черепах, где она сама хотела бы оказаться. Молчаливо помирились. Или сделали вид, что не было потасовки в доме. Они слишком взрослые, чтобы участвовать в детских забавах, и именно поэтому дурачатся, как мальчишки. Закидывают друг друга песком и ракушками, и черепашьими яйцами, которые должны собирать.

… — напоследок, — сказал Теор. — В следующем году мы, быть может, будем женаты, и не придем сюда. Так, брат?

Наэв обреченно признал:

— Один из нас будет женат…

Усилием воли Дельфина вернулась в реальность. Трудно сказать, видела ли она нездешним зрением, что происходило на берегу, или просто представляла, как это должно произойти. Ана больше не связана Белыми Лентами. Не нужен пророческий дар, чтобы знать: она сидит у костра и заливисто хохочет с ровесницами. Не замечает двоих, что издали пожирают ее взглядом. Погаснет костер, и темнота укроет молодые пары. “И думать не смей!” — читается в золотистых глазах Теор. В черном взгляде Наэва: “А я и не смею…”.

— Медуза, почему не рассказывают о битве Каэ с Алтимаром?

Старуха вся поглощена похожей на мед смесью в плошке. Когда надо, она глуха, как каменная стена.

— Узнаешь, Дельфина? Это меркатская смола. Ее ты видела в рейдах.

— Много раз. Жрицы дают ее тяжело раненым, чтобы унять боль.

— Именно так, девочка. Но если прибегать к ней слишком часто, потеряешь свою душу. Не сможешь без нее.

Дельфина поняла, что ответа на вопрос о Каэ не получит. Молчание Мудрой означает, что вопрос не имеет право на существование, или, что ученица сама должна найти ответ. А, может, Старуха действительно не слышала.

Дельфине пришла в голову детская мысль:

— А что будет, если проглотить все снадобья сразу?

Она не знала, что много лет спустя увидит ответ собственными глазами.

— Никому не пожелаю, — затряслась Медуза сухим смехом. Костлявой рукой сжала руку молодой Жрицы. — Все запомнила, девочка? Проведешь в Гроте ночь, а завтра в полдень отправляйся домой, повидай родителей. Потом вернешься. Но, прежде, чем уйти, расскажешь мне, как готовятся снадобья.

Дельфина не решилась сказать, что половину секретов Медуза ей еще не открыла, а вторая половина смешалась в ее голове в полный хаос.

— Спроси у трав, — прошепелявила Медуза. — Они помнят, как их собирали.

И ушла. Медуза хотя бы не высмеивает за ошибки. Не то, что Хона — эта, наверное, язык на точильных камнях затачивает чаще, чем свой меч.

Старуха может и не знать истинного противника Алтимара, решила Дельфина. Она ведь родилась через сотни лет после гибели последних жрецов Каэ. Гимны, заклинания и легенды никогда не записываются, Жрицы учат их наизусть и, очевидно, изменяют, когда так нужно. Алтимар сказал, что люди властны над мифами. Сторонники Каэ погибли на Берегу Черепах, который в пол-голоса называют Бухтой Призраков. Вслух не любят говорить о том, что когда-то это было место казни.

Корень Дэи похож на смешного человечка. Дельфина представила, как он убегает от Жрицы, решившей сделать из него снадобье. Она порылась в памяти, как в сарае, полном хлама:

— Ты указываешь клады, — сообщила она корню, — даешь женам детей, навеваешь грезы. Из вас, — сказала она зеленым побегам, — плетут канаты, которые не боятся морской соли, а дым от вашего костра уводит в край духов. Это не далеко — лишь закрыть глаза.

Она закрыла, и увидела Бухту. Уже не вспомнить, кто и когда выбрал это мирное место для истязаний. В прежние века, особенно в Плохие Времена, излюбленной казнью было привязывание к столбу. Дельфину поражала изобретательность предков — обычный столб научились использовать десятками способов. Утопить жертву в приливе считалось легкой смертью. Бывало, человека в адскую жару оставляли привязанным на суше, или зимой погружали в воду по пояс на сутки и больше. (Теор смеялся, что выжить после такого можно, но с женщиной уже не ляжешь). В худшем случае столб крепили шагах в двадцати от берега, где вода поднимается не выше плеч, волны захлестывают, но не топят. Юной тэру страшно подумать, что испытывали люди, обреченные на долгую смерть от холода и изнеможения. Интересно, как Медуза приказала бы убивать своих соперников, если б жила в то время?

Дельфина тряхнула головой. Маленькие собиратели яиц сейчас играют в казнь, пользуясь отсутствием взрослых. Вместо столба — двое удерживают “преступника” под водой, пока он не начнет захлебываться. И Дельфину когда-то держали, удивляясь тому, как долго она может задерживать дыхание. Даже Теор ей проигрывал — и до сих пор ласково называет русалкой. Она улыбается и благодарит богов за то, что превратили ужас прошлого в забаву. На Островах нет больше вражды — значит, Жрицы поступили верно.

На Берегу Черепах Теор решился первым:

— Мы оба не слепы, оба знаем, что любим ее. Ей решать. Пойдем к ней, скажем как есть: оба мы перед тобой, выбери одного.

— Вот именно, — ответил Наэв. — Я не слепой, и видел, как она на тебя смотрит. Иди и говори с ней, мне нечего там делать.

— Как она на меня смотрит?

Теор не замечал особого внимания Аны к себе, которое Наэв видел на каждом шагу. Но лучший из лучших знал себе цену и последнее слово всегда оставлял за собой.

— Идем вместе, — решил он. — Молчи, если хочешь, я буду говорить за двоих. И, что бы она ни ответила, мы ведь останемся друзьями? Правда?

Наэв горько улыбнулся. Это он в битвах прикрывает спину непобедимого и не слыхал ни разу благодарности, потому что — все правильно: ему самое место у Теора за спиной. Это ему в детстве перепадала порка за все, во что приятель его втягивал. И только он видел лучшего из лучших рыдающим и трясущимся от ночных кошмаров, потому что какие могут быть секреты от своей тени? Перед ним Теор не хорохорится.

— Мы не друзья, а братья по Посвящению, — напомнил Наэв. — Что здесь может измениться? — и попросил, как пощады: — Скажешь ей завтра. Пусть сегодня останется все, как есть.

Дельфина еще только постигала силу трав, а по Берегу Чаек полз шепот. Родившийся, быть может, до Синих Лент в ее волосах. Полу-намеками, чтоб не спугнуть милость Алтимара, передавали друг другу: дочь Цианы и Аквина умеет исцелять. Не так, как Медуза, Хона или Маргара, не заклинаниями, а внутренней силой, подобной амулету. После рейда Хона поведала Медузе пару историй, удивительных “не должен был выжить, но жив” и “слишком быстро зажило”. Старая Жрица улыбнулась, будто давно ждала этой вести. Напрямую никто вопросов Дельфине не задавал, поэтому она о своей славе услышала последней и удивилась больше всех. Могла ли она сделать больше, чем успел научить ее Остров Обрядов? Она не знала, да и не надо человеку знать, когда его руку направляют боги. Дельфина порой просто очень хотела помочь — и у нее получалось.

Танец

Приближался месяц жатвы, а потом отплытие. Островитяне соберут свой урожай прежде, чем отправиться за чужим. Сбор черепашьих яиц закончился, Дельфина вернулась домой, а Теору надоело ждать, пока приятель наберется смелости. Как всегда, он решил все сам.

Названых сестер юноши нашли неподалеку от деревни, близ одного из самых примечательных и опасных мест на Островах — прибрежных пещер, наземных и подводных, где девушки в отлив собирали моллюсков. Для разговора место самое удобное — со множеством уединенных переходов, скрыться от чужих глаз. Дельфина тактично оставила Ану с Теором наедине, Наэв отошел как можно дальше. В рейдах отнюдь не трус, он в жизни не признался девушке бы в любви. Особенно той, что пренебрегала им много лет.

Очень быстро это произошло.

Теор появился из темноты перехода, шел к Наэву, улыбаясь, старательно счастливый.

— Она тебя выбрала, брат. Она ждет тебя.

Наэв шарахнулся назад:

— Если это шутка…

— Это правда.

Ана поманила его с порога Пещеры, он пошел, не веря. Ожидая, что в любой момент она рассмеется и прогонит его.

— Ана… я…, — слов он так и не нашел.

Замер перед ней, чувствуя себя последним дураком, которого прогонят заслужено.

Тогда она действительно засмеялась, а лицо лишь чуть-чуть заалело смущением, когда она ответила:

— А я вот так себе все и представляла. Только златовласая Акрина знает, как я ждала именно это от тебя услышать.

Они исчезли в одном из каменных коридоров.

— Теор, — говорила Ана Дельфине, когда они пряли и делились секретами, — словно из легенды. Всегда лучший, всегда первый, Морской Господин благословил его матушку. Я горжусь быть его сестрой. А Наэв…

А Наэв был тем, напротив кого Ана становилась с деревянным мечом и требовала: “Обещай меня не жалеть!”. И Наэв обещание выполнял, сколько бы синяков на ней не осталось. Он был тем, кто не останавливался ее подождать, когда Маргара гоняла детей через весь остров. И не уговаривал хромоножку отдохнуть. Когда девочки стали достаточно большими, чтоб стесняться, но оставались слишком юными для Белых Лент, — Наэв ни разу не прятался за стеной кустарника, подглядывая за ее купанием. В отличие от Теора. Ана, разумеется, об этом знала. Один сгорал от едва проснувшихся желаний в пяти шагах от нее, другой мечтал и не осмеливался взглянуть. Сгорать он будет ночью, воображая во всех подробностях ее тело. А днем сядет на расстояние и будет молчать, поглядывая на нее лишь украдкой. Так же, как молчит теперь, когда златовласка затянула его в Пещеру. Наэв был и будет тем, в чьих темных глазах она отражается солнцем. Ана прижалась к стене, приглашая целовать себя. Сладко велела:

— Просто скажи “Навсегда”. Всегда вместе. Мой.

Как же она наслаждалась в этот миг лицом Наэва, который все поверить не мог, что это не сон. За всю свою хромоногую жизнь; за риск на регинском берегу, больший, чем у других тэру; за вечную боль в ноге и занозу в душе: “недостойна!” — она заслужила побыть богиней. И парня, которые обожает ее самозабвенно.

Они вместе появились из Пещеры. Обнимающиеся, счастливые — никогда Дельфине не доводилось видеть таким счастливым Наэва, и уже не доведется, потому что этот день был в его жизни вершиной. Триумфом. Мигом, когда не мечта его сбылась, а произошло чудо. Пшенично-золотым, нежно-карим сияет солнце, цветут травы, слепит Море, убранное, как невеста — его невеста! Спасибо тебе, Акрина, и Господин Морской, всем богам и богиням, всем рейдам, в которых не убили, спасибо тебе, жизнь!

— Но мы ведь останемся друзьями, — повторил он Теору его собственные слова. Как же легко, оказывается, говорить их победителю!

Теор обнял их обоих:

— Ну, конечно. Я рад за вас.

Они убежали — смеющиеся, сияющие. Рассказать, показать всем, что они вместе, разделить со всеми радость. Они поклонятся родителям, будут просить у них не позволения, а благословения. На Островах отец и мать не вправе запретить детям жениться, такая власть есть разве что у Совета — но с чего бы Совету вмешиваться? Унда с Корвилдом, прежде, чем обнять дочку, округлят глаза: “Но, мы были уверены, что…”. Даже трое правящих Старейшин удивятся, а толпа влюбленных в Теора девчонок завизжит от радости.

Дельфина оставалась в стороне, наблюдала за Теором издали. Ждала, заметит ли он ее. Позовет ли. Пришла бы она поплакаться брату, если б ее отверг любимый? Жрица не могла себе этого представить, бог не предпочтет одну женщину другой, его любовь словно Море, неисчерпаема. Землю можно делить между собой — из-за этого случалось немало войн, но Море принадлежит всем, потому что разделить его никому не под силу. Дельфина мало что знала о человеческой любви, но полагала, что это чувство должно быть подобно воде, а не суше.

Удивление — вот что было на лице Теора. Как поступают, не получив желаемое? Он привык быть на первом месте. Грозная Маргара, и та его числила своим любимчиком. У Дельфины все сжалось внутри — сколь проще было бы Наэву принять отказ.

— Я видел Ану, когда Жрицы проводили малый обряд вместо настоящего.

Это было святотатством, хоть и не таким страшным, как нарушить Обряд Невесты. Теор сказал это, должно быть, назло все слышащему Господину Морей. На кого еще злиться, если любимую и брата он упрекать не желает? Но Теор не верит в богов — Дельфине все чаще казалось, что не верит, хотя она плохо представляла себе, как это возможно. Он не привык, как другие, просить у богов удачи и не понимает: еще нужнее боги, чтобы на них свалить свои беды.

— Ее привели к колодцу, — сказал Теор. — Старухи поддерживали ее с двух сторон и внимательно слушали вздор, который она лепетала. Что-то о береге и скачущих всадниках, — он неестественно засмеялся. — Ты теперь одна из них, сестренка, Синие Ленты носишь. Может, объяснишь, что она предсказала?

Хотела бы Дельфина знать, как наказывает Морской Господин того, кто слышал запретное. Но какого бы ни было наказание, ей к гневу бога нечего добавить. Она не упрекнула, только покачала головой:

— Я не рассказала бы, даже если б знала.

— Тогда я тебе расскажу. Это просто мак. Вашу меркатскую смолу получают, надрезав не вскрывшуюся коробочку. Любой дурак может нализаться и предсказывать. Или ты веришь, что Жрицам ее вручают боги?

Наверняка, и это рассказала ему мать. Что могла ответить Дельфина? Ведь не спорить же о том, чего Теору вообще не полагалось знать. Она видела, как смола облегчает страдания и спасает жизни. Как тут не поверить, что это зелье — дар богов, даже, если его получают из простого цветка человеческими руками? Если Теор думал, что открыл близняшке секрет, то это было не так. Она не то чтобы не знала: Госпожа Дэя, что расчесывала ее волосы в Гроте, была наряженной Хоной. Просто Дельфине не пришло бы в голову полагать, что Хона в тот миг не была Госпожой. Каким же видится мир тому, который равняет истинное с очевидным? О чем думает Тина, когда приходит ее очередь служения в Святилище? Относится к Обрядам, как к хмельной пирушке? Бог таков, каким люди видят его. Если для Тины он — лишь дурман особых трав, то не Дельфине ее наставлять. И тем более судить.

…ну и вот, она лежит на Птичьей Скале, завернувшись в плащ, вспоминает. А внизу играют свадьбу Аны и Наэва.

Жертвы Алтимару и Каэ, красавице Акрине, дарящей любовь, и Госпоже Дэе, чтобы благословила брак детьми. Сладкое зажаренное мясо, пряное вино, чаша для Старика-из-Холма. Десятки гостей, земля, утоптанная хороводом. Даже дэрэ, что живут на окраине деревни, жмутся позади общего веселья. Для Сагитта соорудили деревянный настил. Он, укутанный в одеяла, не встает уже, но счастлив, что дожил. Ана не то чтоб совсем не может вышагивать и подпрыгивать в хороводе, но слишком жалкое это зрелище. Поэтому она сидит подле свекра, на Наэва, которого друзья и подруги закружили в танце, смотрит издали. За двоих отплясывает пышка Меда со своим мужем Кэвом, с маленьким первенцем на спине. Десятилетний Ирис теперь ненавидит, когда его называют малышом. Игн по-прежнему смотрит только на Дельфину — с безнадежной тоской с тех пор, как она выбрала судьбу Жрицы. Мрачная без причины Маргара. Тина, у которой есть причина грустить, — но она веселится.

Теор. Ну, конечно, и он там, в не спящей всю ночь деревне. Убеждает себя, что рад чужому счастью, и опрокидывает чашу за чашей. Он стоит в отдалении от других гостей. Рядом только обожающий его Ирис, остальные поглядывают с любопытством — вот, значит, как вышло. Лучший из лучших, но свадьба не его.

Из сыновей Авы и Сагитта до взрослых лет дожил только один. В Регинии это означало бы, что родительский дом принадлежит ему после смерти отца, но обычаи Островов были не в его пользу. Двойняшки остались в родном доме вместе со своими семьями и настолько же хорошо ладили между собой, насколько не выносили друг друга их мужья. Новое жилье Наэва и Ана выстроено к свадьбе, закончено только что. Дельфина со скалы представила, как родственницы жениха и невесты, шепча благие заклинания, стелют брачное ложе — ей бы быть сейчас среди них. Ана уже гадает, куда делась подруга. В четырнадцать первая красавица Островов смотрелась бутоном, теперь должна быть розой — такой она видится Наэву и Теору. Одному — почти сорванной, другому — за чужим забором навсегда. Она в своем лучшем платье из зеленой парчи, расшитом и чуть потертом, потому что в нем выходили замуж все ее сестры и мать. Солнечно-пшеничные волосы до плеч убраны обручем, красуются в последний раз. Утром платок замужней женщины скроет их от всех мужчин, кроме Наэва. Зимой они будут отрастать и во время работы рассеянно выбиваться наружу; и лишь на регинском берегу ее светлые пряди покинут свою тюрьму. В набегах обычаи слабеют, жены становятся в первую очередь воинами. Но зачем ей теперь регинский берег? Если Дэя милостива, к лету новобрачная уже может носить ребенка.

Дельфина видела, как Теор вручил Ане подарок им вырезанную дудочку.

— На Побережье, — сказал он, — держи ее при себе. Чтобы ты всегда могла позвать на помощь, если будешь в опасности.

Она улыбнулась. Взяла подарок, извлекла из него пронзительный верещащий звук. Любой пастух, умеющий играть на дудочке, сказал бы, что получается у нее отвратительно.

— Спасибо тебе, — сказала Ана очень тепло. — Я буду хранить твой подарок. А ты храни мой.

Это был амулет. Маленький полотняный мешочек, сделанный Аной собственноручно.

— Я зашила сюда Белую Ленту. Я не принесла Островам благословение Алтимара, но Алтимар знает, что я честно и достойно хранила себя для него. Я верю, что моей Ленте хватит сил беречь хотя бы одного человека. Верю — пока носишь мой амулет, не утонешь в Море, не заболеешь, из любой битвы выйдешь цел. Я буду хранить твою дудочку, а тебя пусть хранит мой подарок.

Ана сама надела мешочек ему на шею — прикосновение, что дороже тысячи амулетов. Дельфина издали наблюдала обмен дарами, наблюдал и Наэв. Сегодня на нем дорогой плащ, взятый в бою, меркатский пояс и туника, искусно расшитая его сестрами. Авмита и Авнора на все лады повторяют, как он хорош. Не знают, чего не хватает сегодня их брату, — зашитой в полотно Белой Ленты Аны. Она не жениху ее отдала, а тому, перед кем чувствует вину. Наэву она вручила себя — что может быть больше? Он это понимает.

Он, а не Теор, останется в темноте с ней, еще не тронутой.

Никогда больше не пустит ее в рейд и сломает эту проклятую дудочку, напоминание о сопернике!

Нет, не сломает — ревновать к дудочке смешно.

Сегодня должен был кончиться спор двоих. И Дельфина явно читала в глазах одного: “Я всем лучше. Почему он?”. И в глазах другого столь же ясно: “Почему я? Он же лучше во всем”. Она годами подмечала, как в одном из мальчиков копились ревность и зависть — почему она не видела, каким буйным цветом расцвела во втором избалованная гордыня? Спор не кончен. Он начат.

Вот тогда Дельфина ушла незамеченной к скалам. И щемяще ощущала, как любит их всех: друзей, дом, Острова. Шептала эти слова ночи, чтобы услышала богиня Нат, вплела ее любовь в звездное покрывало, словно куполом, накрыла им ее мир. Но никого не защитила та ночь, и молитва Дельфины не уберегла от ошибок.

— Подхвати меня и кружи, — Ана обхватывает мужа руками, повисает на шее. — Это моя свадьба. Танцевать я буду, даже, если не могу.

Она смеется, запрокинув голову к звездам, отклоняется назад. Волосы хлещут водопадом, платье почти непристойно подчеркивает очаровательные холмики. Знает, что мужчины вокруг млеют, а Теор кидается к первой попавшейся красотке и тянет ее в хоровод. У Наэва в глазах плывет от мысли, что этот жаркий дурман теперь его. И не понять уже, он ли Ану кружит, его ли Ана тянет за собой, словно в водоворот. Она хохочет, наслаждаясь своей и его красотой, силой, молодостью:

— Кружи быстрее! Пока не уронишь!

— Не уроню!

— Скоро получишь то, что самому Господину Морскому не досталось.

Наэв смущенно вздрагивает:

— Нельзя так говорить.

Она словно вызов бросает:

— Мне можно!

Никто вслух не обсуждает, но все помнят, а Ана лучше всех: островитянки не выходят замуж девственницами.

Ночью Наэв ощутил себя первым, последним и единственным мужчиной на земле, королем и богом. А утром Ана лукаво прищурилась:

— Сомневаешься? Боишься, что я однажды передумаю и выберу другого? Ох, боги, какое у тебя сейчас лицо! Словно водой холодной окатили.

Острова и здесь были не на стороне мужа, а женщине, делившей с ним все опасности Моря, не прикажешь, как собственности. Только Совет мог позволитьпаре расстаться, но он обычно не возражал, при условии, что бывшая супруга немедленно выйдет замуж снова. Наэв, наконец, смог ответить:

— Зачем ты со мной играешь?

Ана, прижавшись в нему, зашептала жарко:

— Потому что мне — можно. Потому что — твоя. Сомневайся всегда, так надежнее.

Гребень

— Медуза, что происходит с молодыми регинцами после Обряда Посвящения?

Дельфина до последнего надеялась, что Мудрая развеет ее опасения, но этого не случилось.

— Ты приносишь в жертву Маре птиц перед рейдом, — сказала Старуха. — Побежденного пленника отдали Маре, чтобы она щадила тебя. Его жизнь — за твою.

Медуза не добавила малоутешительное “Так надо” — это Дельфина знала и без нее. Жрицам и Совету виднее, как поступать, сомнений быть не может, вот только… все существо Дельфины восставало. Сами боги не убедили бы ее, что в гибели юношей есть что-то правильное.

— Медуза, как их убивают?

— Придет время, тебя посвятят в это таинство.

В Рогатой Бухте с ними расправлялась Маргара. За четверых дорогих ей воспитанников — четверо регинских сыновей, за Дельфину — тот спесивый и гордый мальчишка. Мара, видимо, довольна жертвой, раз Дельфина невредимой вернулась уже из четырех рейдов.

— Медуза, а что происходит с мальчиками, которые выиграли бой?

— Этих в жертву не приносят. Просто убивают.

— Им ведь обещают жизнь! Все обещания, выходит, обман?

Ну, конечно, обманывать нельзя только тэру, с врагами позволено все. Дельфина не первая и не последняя юная Жрица, которая содрогнулась от правды. Должно быть, и Медуза лет пятьдесят назад была в ужасе. Тэру не рассказывают о жертвоприношении, потому что это одна из тайн, известная лишь Жрицам и богам. Но многие, наверное, понимают. А сами регинцы — догадываются и они. По крайней мере, некоторые. Соперник Аны, щадивший ее, мог знать, что обречен в любом случае. Дельфина задала следующий вопрос, не уверенная, что хочет слышать ответ:

— Почему они вообще сражаются? Те, кто понимают, что им уже все равно.

— Потому что умереть можно медленно и унизительно — или же в поединке, прикончив напоследок врага. Что бы ты предпочла? Есть среди тэру такие, кто умеют все объяснить регинским мальчишкам.

Очевидно, эти тэру и убивают тех, кто выбрал смерть. Как интересно? Тоже Маргара? Дельфина попыталась вспомнить, кому ее отец велел тогда заняться ночью пленниками. А быть может, он сам? Дельфина не создана для бунта. Уверенная в правоте старших, она очень твердо произнесла:

— Я не буду убивать пленников. Даже, если мне прикажут.

Медуза не стала спорить, лишь брови Старухи иронично поползли вверх:

— В самом деле, девочка?

Перед рейдом Дельфине велели прийти на Полнолунный Мыс — северную оконечность Острова Обрядов, потайное место, о котором простые люди говорили только шепотом. В ночь ее Священного брака Господин Морской явился ей в облике божества, теперь ей предстояло узнать его во плоти мужчины. "Лишь одного мужчины, — заверили ее Жрицы. — Второй раз уже не больно". Дельфину нарядили в синий шелк, волосы перевили жемчугами, тело натерли благоуханными травами. Дали выпить отвар, который был, словно хмель, — дарил приятную легкость, оставляя сознание почти ясным. На берегу ее встретили Жрицы, убранные в синие — жены бога. Тина стала делиться своим богатым опытом, как во время Обряда угадать и достаться самому пригожему воплощению Алтимара. У Тины глаза разгорались предвкушением, а Дельфина послушно кивала, зная, что не имеет право выбирать.

— Не бойся, девочка, — уговаривала Тина. — Это весело.

В свои за тридцать она сама издали смотрелась девочкой — Дельфине по плечо, а с Маргарой лучше и не сравнивать. Удивительно, как в ее маленьком теле помещалось столько страсти.

Маргара, нелюбимая жена бога, которую Дельфине до сих пор приходилось звать матушкой, явно не ждала Обряд с нетерпением. Даже дома не снимавшая мужского наряда, Маргара была разодета в шелк, словно знатная дама, — с дамы Побережья дорогое платье и было снято ею самою. Оно почти лопался на богатырском теле. Изукрашена ожерельями и браслетами, венец в волосах, а волосы — в кой-то веки! — расчесаны, но все равно похожи на старую метлу. Нелепей в этом убранстве смотрелся бы только боевой конь. Дельфина отвела глаза, чтобы не расхохотаться.

Потом они ели на берегу, пили вино, танцевали, кружились, распевая гимны. То ли в еду было что-то подмешано, то ли это был сам танец. Берег плыл под ногами, Море закипало, небо извивалось, как страстная женщина на ложе. Юная Жрица всей сутью ощутила: теперь они все — одно единственное существо, тело богини Моря, неуловимой и безымянной. Богиня, как бабочка, отбросила свой кокон-Дельфину, завладела ею, чтобы отдаться Господину. Тогда появились мужчины. Не сосчитать сколько, не различить лиц и не понять, откуда они взялись. Дельфина точно знала, что вышли из воды. Присоединились к танцу. Брали за руки, обнимали, уводили за собой. Дельфина не заметила, как осталась единственной кружащейся фигурой посреди пляжа, шевелившегося от сплетенных тел.

Она резко остановилась, не решив, куда идти, пошла к прибою. Краем глаза увидела: Тину, распаленную, распластанную на песке, сгоравшую под руками сразу двоих любовников. Та заметила ее, поманила:

— Иди к нам, красавица.

Ничто не запретно в ночь Полнолунного Обряда, праздника, стиравшего границы. Тина была верна себе — в жизнь, словно в спелое яблоко, вгрызалась зубами, так, чтобы брызнул сок, до капли высасывала каждый миг, и сама растворялась в нем без остатка. Ее мужчины, должно быть, считали, что им повезло, — а ведь кому-то досталась Маргара.

Дельфина прошла мимо. Тина хитро усмехается, когда говорят об земном отце Теора. Наверное, сама не знает, кто он. Сыну она несомненно рассказывала об Обрядах в своей обычной манере, смеясь над священным. Дельфине захотелось, чтобы Мудрые узнали и наказали Тину за длинный язык. Но узнать могли бы только от нее, Дельфины.

Она вдруг испугалась, что мыслит по-земному ясно. Быть может, действие отвара уже иссякло? Подумала — и тотчас же всей сутью ощутила, что Господин стоит у нее за спиной. Не оглядываясь, побежала по берегу. Знала, что он преследует, и не знала, зачем убегает, если хочет быть пойманной. Она свалилась на песок, и кто-то настиг, зарылся лицом в рассыпавшиеся черные волосы, припал к трепещущему телу. Ночь перевернулась, навалилась. По телу побежали мурашки. Вода совсем не так ее ласкала, не сжимала, не обдавала кипятком. Он, мужчина из темноты, отнюдь не был груб, но его прикосновения рождали панику — словно, это в бою кто-то разбил ее щит, сделав уязвимой. Отбиваться Дельфина не имела права, но она знала, что делать. Стоит лишь закрыть глаза — и неведомый он перевоплотится в Алтимара, ее божественного возлюбленного.

Утром юная тэру проснулась в объятьях. Совсем новое ощущение — чужое дыхание рядом, тяжелая рука на ее груди. Она зашевелилась, и он тут же ее отпустил, сказал что-то снисходительно — ласковое. Островитяне верили, что на Полнолунном Мысе Алтимар является своим Жрицам, — никому не полагалось знать большее. Дельфине было известно, что бог в священную ночь завладевает телами мужчин, достойных такой чести, — их выбирают Старухи. После им настрого запрещается рассказывать кому-либо об Обряде.

Она узнала человека, с которым провела ночь, вспомнила имя — Нан, сын Крибы и Нара. Человек с Острова Рифов, чья жена умерла год назад, а дети были старше Дельфины. Он погладил Дельфину по голове, назвал девочкой — хороший добрый тэру, брат, годящийся ей в отцы. Да он и был старым другом ее отца Аквина. Женщина раз и навсегда решила, что Нан не имеет отношения к тому, что было ночью. Ее ласкал любимый и отвечала она любимому. Знакомому с Острова Рифов она могла только дружески улыбнуться, старательно не опуская глаз и не краснея. Даже берег сегодня был совсем не тот, что накануне: тихий, пустынный, бесплодный, как и все береговая линия Остров. Простой мыс, каких вокруг десятки, и не следа вчерашнего безумия на грани миров — только песок, истоптанный не богами, а до полусмерти пьяными людьми. “Так и должно быть, — решила Дельфина. — Человечески мир большую часть времени должен оставаться обычным, иначе он не выдержит”. Вчерашние танцоры приходили в себя, испытывая все муки похмелья. Она угадала, что голова у Нана раскалывается, и пожалела его — травы опасны, а он ведь уже не молод. Сама она не знала дурноты, которую оставляет после себя блуждание в иных мирах. Старух это удивляло, а Дельфину ничуть: разве странно, что прикосновение богов не причиняет боли? Она встала и пошла прочь.

У нее может быть мужчина и вне Обрядов, это дозволяется, хоть смертный и не посмеет назвать ее своей. Дельфина верила, что ей не нужен смертный. Теор, смеясь, называл ее русалкой, она сама верила, что отличается. Не лучше других людей — юная Жрица ощущала это иначе и скромнее. Есть человеческий род — он не враждебен, но далек от нее. Есть стихии и братство Общины, одна из природных сил, — Дельфина часть их, волна среди волн, и осознает это чуть яснее остальных. Ее считали кроткой и покладистой — так и было, но Дельфина знала, что ее заслуги в этом нет. Просто из всех форм гордыни ей досталась самая безобидная — влюбиться в бога.

Через два дня после ее возвращения на Берег Чаек, Нан постучался в дом Цианы и Аквина. Принес в подарок их дочери искусно сделанный костяной гребень.

— Девочка, — шепнул он Дельфине, — что ты скажешь о старом дураке, который думает о тебе все время?

Он был смущен намного больше нее, а Дельфина знала, как должна поступить: обрадоваться подарку, как ребенок. Быть может, гребень принадлежал жене Нана? Дочь Аквина, наверное, казалась ему похожей на ту девушку, которой когда-то встретилась ему будущая жена. Дельфина угадывала, что ему одиноко в доме, полном внуков. Решила, что жестоко прогнать человека, для которого она утешение-воспоминание. Да и зачем? Он не хуже других и Дельфине не отвратителен. Ей легко было увидеть в Нане один из ликов Алтимара — ласкового и заботливого отца.

Потом Нан приходил часто, или же сама Дельфина навещала его на Острове Рифов. Часами сидела рядом и слушала его рассказы, позволяла ему еще поучить себя владению мечом, словно юную дочь. А иногда гладила его седеющую голову — и ощущала себя почти его матерью.

Пожалуй, самое опасное место на Островах — это Берег Пещер на Большем. К востоку от деревни Дельфины располагались глубоко вдающиеся в Море скалы, изъеденные тысячей каменных нор. Путаная паутина из пещер всех размеров, некоторые слишком высоко или далеко от воды и всегда остаются сухими, другие затопляются в прилив. И есть одна — Пещера. Ее, как Земли Герцога, упоминают без пояснений, с уважением и страхом. Она не велика, на вид не отличается от других. В прилив вода стоит в ней лишь по колено, а при низкой воде в самой ее глубине можно различить озеро. И не каждый поймет, что это крыша огромного подземного мира, лабиринта, куда не проникал луч солнца. Соленная вода прогрызла в скале целый замок, великолепию которого позавидовали бы Герцог и даже Король Регинии. Среди подводных зал есть и не затопленные до конца. Есть и совсем сухие возвышения, где можно развести костер, если доставить туда не намокшими кремень и пучок хвороста. Уже которое поколение островитян ныряло в лабиринт за моллюсками. Но каждый на Островах с детства понимал: каменное нутро Пещеры — не что иное, как ловушка, получившая за свой век немало жертв. Ни в коем случае не следовало приходить туда одному, заплывать слишком глубоко, не обвязавшись веревкой. И только безумный пошел бы в Пещеру в прилив, когда она, будто прирученный зверь, вспоминала свою истинную суть. Озеро сливалось с нахлынувшей от берега водой — такой заманчиво неопасной, до колена. Пол Пещеры неожиданно обрывался под ногами. И сильное от прилива течение, словно в пропасть, тянуло вниз, в подземные камеры, что откуда-то изнутри наполнялись морской водой полностью, — не вынырнуть, не вздохнуть.

Некоторые тэру верили, что далекая глубина Пещеры ведет к покоям Мары. Но за много лет до рождения Дельфины нашлись смельчаки, которые проплыли лабиринт насквозь и узнали, что он всего лишь соединен с переходами других пещер. Повторить их путь давно уже не считалось деянием. Дельфина знала лабиринт, как свой дом.

Она часто слышала, как ссору сравнивают с разгорающимся пламенем. Но ее стихией была вода — глядя на Теора и Наэва, Дельфина думала о Пещере. О неосторожном, который делает шаг и оказывается во власти течений. Не ощущает поначалу опасности, совершает одно неверное движение, другое — и вот он уже в самом сердце ловушки.

Весной Ана состригла волосы до короткой мальчишеской прически и сожгла пряди в знак того, что посвящает себя Инве. Они с Наэвом успели насладиться первыми месяцами брака. Успели обжить новый дом, где Ана порой вспоминала их бешеный танец и ненасытно кидалась в объятья: “Кружи меня! Кружи!” Она сладко дразнила мужа на стрельбище, обещая в награду себя, если Наэв ее победит. Но — все знали — в меткости ей не было равных. А после они исчезали в гроте Пещеры и разговаривали под переливы воды. Ловя рыбу, они вдруг набрасывались друг на друга, и рыбалка заканчивалась перевернутой лодкой и потасовкой в волнах — все-таки им обоим было шестнадцать. Рядом они были с рождения — Ава и Унда дружили так же неразлучно, как Ана и Дельфина — знали друг о друге почти все. Теперь же Ана и Наэв постигали единение в кипящей страсти. А потом и в горе. Слишком скоро после свадьбы они отдали Морю тело Сагитта, и до сих пор оплакивали его без слез, без слов, но вместе. Сагитт уходил, обещая рассказать Аве: их сын счастлив.

Но пришло время снаряжать корабли, и несбыточный сон Наэва стал иссякать и истончаться. Сколько бы юные супруги не изматывали друг друга ночами, пол-года брака не принесли плода. А значит, Ана отправлялась в рейд, и с остриженными волосами могла снять платок, не нарушая приличий. Жребий разделил ее с мужем. Зато оставил с Теором на великолепном корабле, прозванном “Скакуном” за непревзойденную скорость. Вслух Наэв не сказал, что хуже и быть не может. Вслух Теор пообещал Наэву беречь свою любимую сестру. Дельфина — тоже весь рейд на “Скакуне” — могла бы свидетельствовать, если б ее спросили: все мысли Ана были только о муже, вся забота Теора — искренняя забота брата. Чего бы ни стоило ему, скрывать не умевшему, держать на привязи чувства.

А сама Дельфина вскоре поняла, что Дэя благословила одну из ее встреч с Наном — она не сомневалась: первую, в ночь Обряда. У нее не было дурноты, что изводила Дэладу каждую беременность, не было вообще никаких доказательств, кроме ощущения — существует. Она всячески изучало новое чувство, растущее внутри. Еще не шевелится, не имеет мыслей, которые можно угадать. Вся заключена в слове “существует”, в уверенности Дельфины, что крошечная жизнь зародилась. Дэльфа — назвала она свой росток, старшую дочь, которая должна носить имя матери. Дельфина была не первой и не последней женщиной Островов, с которой это случилось во время рейда. Ей пришлось признаться Выбранному Главарю Милитару, выслушать его “вот и бери с собой девчонок!”. Следующие месяцы ее делом было готовить, стирать, чинить одежду, выхаживать раненых, ворожить на удачу. Ребенок освобождал ее от участия в набегах, и Дельфина была благодарна ему — по грабежам и опасностям она отнюдь не скучала.

— Какая ты счастливая, — говорила Ана и всячески оберегала сестру, словно та вдруг стала хрупкой.

Потом настал счастливый день осени, когда “Скакун” медленно вошел в Гавань Острова Кораблей и заметил ранее вернувшегося собрата — “Острие”. И Ана сквозь холодеющую осеннюю воду кинулась навстречу мужу. Живая и невредимая, как и он сам.

— Скучала по мне?

Златовласка рассмеялась:

— Вот еще! Ничуть!

Наэв подхватил ее на руки, закружил, и так на руках унес в лодку. Домой. Остаться наедине. А Дельфина подумала, что боги создали мир ради таких мгновений.

— Знаю, знаю! — вслед им подтвердила хохотушка Меда. — И ночами не скучала, и во сне не видела, и дни не считала, и вдаль не глядела, не вспоминала и не тревожилась. Знаю. Эй, сестрица, ты спроси-ка его, много ли регинских красавиц о пощаде молили? Все — прелестные, ласковые, благодарные, что не убил. Кэв каждую осень передо мной кается.

Трусоватая рыжая Меда донашивала последние дни беременности, но это не мешало ей шутить, и уж, конечно, не отучила кокетничать напропалую, пока Кэв далеко. Ее мужа нрав жены не тревожил — пусть красивая женщина улыбается всем, а любит его одного.

А Ана изменилась буквально на глазах, когда Теор сошел на берег. Весь рейд ревновать ее было некому, потому и отношение ее к Теору было совершенно невинное. И вот, стоя возле Наэва, она сладко замахала названому брату рукой, убедилась, что в черных, на нее одну обращенных глазах, загорелся злой огонек сомнений. Дельфина наблюдала с болью и страхом. Знала, что упрекнет сестру позже, и та смутится, но не перестанет. Не сможет. Иные люди пьют без меры. Такие, как Тина, одержимо ищут опасность. А Ана жить не может, не проверяя каждый день власть своей красоты. Теор — он честен с ней и собой. Прокрасться запретными тропами, взглянуть на Невесту божества — это для него игра. Хотя его казнить могут, если узнают. Но на жену лучшего друга он не посягнет никогда. Дельфина это знала, и Ана знала. Наэв же никогда этого не поймет — слишком привык рядом с Теором быть проигравшим. А Ана — она не позволит лучшему из лучших себя забыть, как бы Теор ни старался.

После дележки добычи Ана показала Дельфине браслет из чистого золота, словно с дочери самого Герцога сорванный. Они вместе восхитились и испугались — надо было много раз рискнуть головой, чтобы заслужить право на такое сокровище. Лучше, отметила Дельфина, чем серебряный браслет из их первого рейда, от Теора. Не хуже всех тех браслетов, гребней, колец, обручей, поясов и тканей, которыми Теор мог бы осыпать любимую. Об этом думал Наэв, когда не жалел себя в рейде.

— Он сказал, — зашептала Ана, — что никогда больше не отпустит меня в Море. В шутку, конечно. Сказал, к следующей весне я обязательно рожу ему ребенка, — и закончатся для меня походы. Я ответила: если все мои ночи будут, как нынешняя, — я рожу тебе тройню.

Наэв говорил, смеясь, и Ана передавала его слова, сладко хихикая. У Дельфины на душе скребли кошки.

Получила и Дельфина подарок — от Нана, чей “Великан” вернулся последним, очень задержавшись и напугав женщину. Нан пришел к ней, увидел ее округлившуюся фигуру и опустил глаза, чтобы не выдать радость. Обычаи запрещали ему говорить вслух, что он имеет отношение к ребенку морского бога.

Зимой, когда пришло время, Дельфина ощутила себя праматерью богов Марой, из тело которой сотворили мир. Было ли больно великой Маре? Дельфина запомнила не мучение, а таинство. Не сравнить с Обрядами, не сравнить с любой иной болью, потому и болью она отказывалась называть это чувство иного мира — стать первоматерией, дающей жизнь. Выбрав ночь самого сильно шторма, Дэльфа родилась неприлично быстро и легко для первенца.

Ракушки

Дельфине запомнился день, когда в последний раз они четверо были вместе и дружба еще не стала враждой. Жене Наэв приказать не мог, но рано или поздно должен был обрушить на соперника тяжесть своих сомнений. Тогда они были возле Пещеры, выбрались из нее перед самым приливом, набрав полные корзины моллюсков.

Берег Пещер. Море. Костер, на котором поджариваются ракушки. В огонь отправились плотно сжатые раковины с живыми и здоровыми обитателями. Дельфина знает, что именно они самые вкусные, но ей слишком ясно дано представить моллюска, сжавшегося в своем горящем доме. Мурашки по коже. Особенно рядом с Пещерой, которая была родиной для моллюсков, а людям могла стать могилой.

Ана без верхней туники. Выбралась мокрее мокрого, на миг сняла и выжала платок, заново переплела волосы. Все это — не спрятавшись за валун, как поступила бы любая женщина на ее месте. И Теор глаз не отвел. Протягивает Ане только что раскрывшееся лакомство, Наэв неподвижно наблюдает за каждым его движением. Хочет и не может отвести глаза, словно это он отвергнутый влюбленный. Дельфина толкает ее под бок, шипит:

— Перестань вести себя, будто он вправду тебе брат!

— А разве нет? — усмехается красавица. Что-то горькое и отчаянное в ее усмешке.

Предупреждать ее бесполезно — Дельфина давно поняла. Островитянки свободны, разве не так? Все привыкли, что женщины, чужие жены, проводят месяцы с мужчинами на кораблях, называют их братьями. Мужчины видят их простоволосыми, они же мужчин — обнаженными по пояс в самую жару. На борту не спрячешься, переодеваясь или справляя нужду, о таких мелочах не беспокоились. Разумеется, и раны перевязывали без смущения. Но это в Море, а не в деревне. Ана всякий раз заходила на шаг дальше дозволенного.

Дельфина сделала последнюю попытку отвлечь бурю, заговорила о Пещере.

— Внутри кричат камни, — сказала она. — Она кричит, Пещера.

Ее слова с трудом пробились сквозь паутину, окутавшую троих. Теор пожал плечами.

— Кому там кричать, кроме эха? — и усмехнулся пренебрежительно. — Только утопленникам.

Даже эхо в Пещере не безопасно — иногда случаются обвалы. Дельфина уверенно закачала головой:

— Я слышала. Пещера соскучилась, она хочет жертву.

На их памяти в Пещере никто не тонул, все умели перехитрить ее коварство. Слова Жрицы должны бы прозвучать жутковато, но страшно одной Дельфине. Потому что, буря, которую она надеялась удержать, набирает силу. Теор всегда раззадоривало то, что навевает страх:

— А что, сестренка. Пещеру из конца в конец исплавали еще наши прадеды, но только при отливе. Почему до сих пор никто не проплыл через нее при высокой воде?

Дельфина и Ана знали, что он скажет дальше, а потому испуганным хором ответили:

— Это невозможно!

— Ну, так я это сделаю!

Он не оглянулся на Наэва, но в воздухе повисло молчаливое: “А ты, братец, можешь?”. Теору хотелось идти вдвоем, и не ради уверенности — этого ему хватало. Совершать невозможное надо обязательно у кого-то на глазах. Промелькнуло ли у него в голове: Пещера легко может сделать Ану вдовой? Нет, Дельфина никогда бы не поверила в злой умысел своего близнеца. Скорее Теор представил себя, как в последний момент вытащит захлебывающегося брата. На глазах у Аны. Ради нее.

Наэв мгновение обдумывал, как согласится на безумный вызов, пойдет в Пещеру. Но вслух сказал другое.

— Вот скала, — указал он вверх, на Птичий обрыв. — Если хочешь умереть, как дурак, достаточно забраться и спрыгнуть вниз.

— Не пойдешь со мной?

— Я не сумасшедший.

Теор не произнес насмешки насчет трусости. Поднялся:

— Как знаешь. Расскажу тебе после, какова на вид старушка Мара.

Конечно, трое остальных вскочили и не дали ему сделать и шага. Дельфина кивнула на принесенную с собой веревку:

— Привяжу вон к тому дереву, и не отпущу, пока не выбросишь дурь из головы.

Силой Теора они едва ли одели бы даже втроем, но он, смеясь, отступил:

— Вот видишь, сестренка, тебя боюсь больше, чем Мару.

Прежде, чем уйти, Дельфина задержалась немного, обернулась к Пещере. И закляла ее ради великого Алтимара, и светлой Дэи, и всесильной Мары:

— Если ты, каменная нора, ждешь новую жертву, то вот тебе мое слово: возьми только того, кто заслужил такую смерть.

Вода подземного озера всколыхнулась и затихла. Пещера видела прадедов Дельфины — увидит и ее правнуков. Она могла долго ждать. Если б Дельфина так же могла заклясть нарождающуюся вражду!

Прежде, чем уйти, Наэв прижал Теора к скале и, наконец, открыто приказал держаться от Аны подальше:

— Иди тони в своей Пещере! Мару тебе обнимать! Ана моя жена, моя! Меня выбрала! Меня, будь ты хоть сам Господин Морской!

Теор даже не попытался освободиться. Им давно не доводилось мериться силой, но оба хорошо помнили: это Наэв в детстве каждый раз оказывался на земле.

— Твой трофей, — ответил Теор. — Твоя единственная кость, над которой ты рычишь, как голодная собака. Я не подойду к ней, только если она сама попросит.

Таково было их первое настоящее столкновение. Ану оно, кажется, обрадовало, а не напугало.

— Все еще сомневаешься? — спросила она Наэва ночью. И довольно потянулась: — Хорошо. Никогда, муж мой, не приходило тебе в голову, что и ты можешь передумать? На Островах много девиц, моложе меня. Не хромых. Алтимаром не отвергнутых. Не бесплодных.

Ана впервые сказала это вслух. Почти два года прошло со свадьбы, благословение Дэи так и не пришло в их дом.

— Знаешь же, что…

— Знаю, знаю, — Ана сомкнула вокруг него руки-цепи, почти задушив в объятьях. — Навсегда. Только мой. Потому что таких, как я, больше нет — так ведь?

Горько-отчаянно она говорила все чаще. Приличие и Наэва все безумнее испытывала на прочность.

На другой день Теор постучался в дом Дельфины — валящийся от усталости, довольный собой и мокрый до нитки. Она все поняла и хлестнула его по лицу:

— Дурак!

Но ему действительно казалось, что это весело — играть со смертью. Задыхаясь от хохота, он признал, что она права: переплыть Пещеру в прилив невозможно.

…и словно что-то тянуло ее братьев — в бездну…

Летом сам жребий столкнул Теора и Наэва на борту “Смелого”.

На Островах был обычай — любое дело должно обсуждаться всеми, кто в нем участвует. Главаря перед рейдом выбирала команда. В тот год Теор впервые поднялся, предлагая себя. Он был слишком молод для этой чести, но уже столько раз показал себя в деле, что не сомневался: он достоин и все об этом знают. И тут же за ним поднялся Наэв. Смерили друг друга волчьим взглядом, и Теор усмехнулся:

— Хочешь не отстать?

Он знал, какими словами привести вчерашнего приятеля в бешенство, тем более, что это была правда: минуту назад Наэв и не думал о чести командовать. Понимал прекрасно — ну, какой из него Главарь? Но слишком ясно представил, каково будет весь рейд выполнять приказы бывшего друга. Мало что могло заставить Наэва поддаться гневу. Он проглотил ярость и ответил медленно и ровно:

— Главарь не может быть безумцем, вроде тебя.

— А может ли он быть неудачником и трусом?

Терий прикрикнул на обоих, им пришлось подчиниться. Все знали, что корабль не доходит до берега, если на борту плывет ссора. Остальные посмотрели на Теора, на Наэва, а потом обернулись к мудрому опытному Терию:

— Почему бы не быть предводителем тебе?

Руководящий рейдом, Выбранный Главарь, за свои заслуги не получал ничего, кроме уважения. Кто ждет награды для себя — тот не сможет по-настоящему заботиться об успехе похода. Признавая себя Главарем, выбранный должен был поклониться тем, кто его выбрал, в знак того, что ни в коем случае не ставит себя выше их. Терий поклонился. Наэва поддержала только Ана. Теора охотно поддержал бы Ирис, но до Посвящения не имел права голоса.

Таково было их второе столкновение. Потом Дельфина сбилась со счета.

Дельфина отчаянно надеялась, что рейд их помирит. Если один оттолкнет другого от летящей стрелы — разве устоит перед этим обида? Шепотом она попросила Неру напрясть что-то подобное, особенно сейчас, когда она все еще кормила малышку и потому оставалась дома.

Но ничего такого не произошло. Осенью от команды “Смелого” Дельфина слышала только два имени: Наэв и Теор. Словно сухое сено и зажженный факел — груз, который ни один корабль не довезет целым. В конце концов, Выбранный Главарь Терий велел им прекратить задирать друг друга или же обоим убираться вон. Здесь у Наэва было надежное преимущество, единственно умение, в котором он Теора превосходил — умение скрыть досаду и подчиниться. Всю жизнь рядом с лучшим из лучших он только это и делал. Сын Тины унаследовал несговорчивый характер матушки, но та обходила запреты с усмешкой и исподтишка. Сын же привык действовать напролом. Он мог проиграть Пещере, но не человеку, и не забыл, что Терия, а не его назвали Главарем. И открыто воспротивился его власти, о чем и доложили осенью Совету. И еще хуже: несколько раз, сцепившись с Наэвом, Теор, не раздумывая, тянулся к кинжалу.

Дельфина похолодела, услышав. Она хорошо помнила, как твердила им Маргара, тыча пальцем в горизонт: “Вон там живут люди, которые мстят за слова оружием. Видите мою плетку? Припомните — прошлась она по чьей-то заднице за слово, а не дело? За то, что сказали: “Маргара плохая”? Между нашими врагами всегда будет раздор. А между вами быть-не-мо-жет! Злиться можно, а за клинки хвататься не смейте! Не для того вас учат!” На Островах не было страшнее преступления, чем поднять руку на своего, и Теор хорошо знал, с каким огнем играет. Его вовремя останавливали, но все видели: в ярости он не понимает, что делает.

Дельфине об этом рассказывал сам Терий, бывший наставник, который, в отличие от Маргары, ни разу ее не обидел. Его Дельфина с удовольствием называла отцом, ему Дельфина задала вопрос, как старшему и мудрому:

— Что с Теором происходит?

Сама она не могла найти подходящего слова, которое бы это объяснило. Терий развел руками:

— Может, просто вырос?

Может быть. Дельфина вспоминала мальчика, так ждавшего первого настоящего похода. Брата, которого все любили, называли лучшим и за это прощали гордыню и своеволие. Брата, который всех любил, потому что легко любить, когда хвалят. Потом он узнал, что меньше всего набеги похожи на лихую забаву. Его заставили поступать против совести, делать то, во что не верит, и он не простил этого — себе и Островам. Самая желанная женщина на свете предпочла другого, и друг стал врагом. Наверное, это и называется вырасти — обнаружить, что жизнь пройдет не так, как ты себе представлял.

Дельфина знала, что для Теора она просто младшая сестренка, которую жаль огорчать. Если заговорить, он рассмеется, словно не понимая, о чем она. А может, и вправду не понимает — мало кому дано понимать самого себя. Только Наэв умел говорить так, чтоб Теор услышал, но те времена прошли. И Дельфина лучше Теора видела, насколько потерянным он себя чувствует без брата за спиной.

А по Берегу Чаек полз сочувствующий шепот: утроба красавицы оказалась такой проклятой, как нога. И чем только Ана богам не угодила? Тина подкалывала, как скорпионье жало:

— Что, Наэв, даже на брачном ложе не везет? Потому что ложе — не твое! Знаешь, как поступают с женой, которая не рожает Островам детей?

Он знал, все прекрасно знали. Дети драгоценны, Старухи без колебания пренебрегают браком, если он мешает продолжению роду. Старухи прикажут ей оставить мужа и отдаться другому, потом третьему, да хоть каждому — пока не родит или докажет окончательно, что бесплодна. На Острове Леса их не так воспитали, чтоб Наэв мог Жрицу вдвое старше себя назвать злобной каргой. Он отводил глаза и оставался наедине с задушенным в себе бешенством. А Ана становилась день ото дня красивее и игривее.

— И на кого укажут Мудрые первым? — ворковала Тина. — Конечно, на лучшего, божественного. Та, кто не слепа, выбрала бы моего сына сразу. Если у хромоножки вдобавок пелена на глазах — что ж, решат за нее. А ты, муженек, можешь хоть волком выть, все равно подчиниться.

— Я не подчинюсь, — говорил Теор, но осадить мать не смел. Разозлить по-настоящему ей удалось Дельфину — а это мало кому удавалось. Однажды она ответила вместо всех:

— Разве бесплодной не должна была остаться ты?! Разве ты часто вспоминала, что у тебя есть сын? И языком ты мелешь до сих пор потому, что матушка Наэва о тебе заботилась.

Тину, конечно, было не смутить, тем более, какой-то девчонке. Дельфина сама смутилась, что напомнила про ужасное рождение Теора, — не умела она поступать жестоко.

— Помню, — хмыкнула Тина, — да, отлеживалась в доме Авы. Братец твой Наэв как раз научился ползать и был таким же надоедливым червяком, как сейчас, только поменьше. Лучше порадуйся, девочка, за другого своего братца, которого ты придумала считать близнецом.

Дельфине показалось, что эта женщина ненавидит всех, и своего сына тоже. Не настолько же она глупа, чтоб говорить всерьез! Радоваться? Наэв и Теор — и Ана, чарующая ловушка для обоих. Теор живет будто с затягивающейся петлей на шее. Виновный заранее в том, чего никогда не сделает. Ава когда-то советовала не обращать внимания на колкий язык Тины. Шепотом объясняла: “Месяц она не говорила вовсе — тогда, когда стало ясно, что она не умрет. Мара из своих когтей никого не выпускает без шрамов.” У матушки Наэва было много доброты и терпения, с ней Тина почти дружила. Заходила к Аве во двор и просто сидела рядом, пока та молола зерно в ручной мельнице или чесала шерсть. И молчала — видно, это было самое доброе отношение к человеку, на которое коротышка способна. Впрочем, Тина бровью не повела, когда Ава умерла, единственная из деревни осталась дома в день ее похорон.

Пепел

Они похожи на осколки разбитого витража — льдинки в зимнем Море. Из разноцветных кусочков жители Побережья выкладывают в храмах лицо некрасивого Бога, странно ревнивого к другим богам. Дельфине доводилось видеть витражи, никогда не доводилось их разбивать. Ей не найти ответа на вопрос: чего ради уничтожать безвредное?

Теплое Море, омывающее Острова, замерзало очень редко. Лед Дельфина видела лишь раз, еще в детстве — почти прозрачный покров, как утренняя роса, мимолетный. Волны терзали и разрывали его, но менее прекрасным не сделали. Солнце, золотистый убор Госпожи, растекалось ручейками и каплями, преломлялось и сияло на ледяной россыпи, словно тысяча алмазов. У Дельфины дух захватывало от красоты — ни у Герцога, ни у Короля нет равного сокровища, Островам никогда его не украсть. И вот оно, под ногами — серебро и золото зимнего Моря. Девочка окуналась в холодную воду, ее тело впитывало красоту тающего льда, а вода обжигала ласково, не больно — словно ущипнул шаловливый братишка.

Было лето, когда Море кричало. Была зима, когда холод сверкал, как меч, и так же впивался в тело — не игристая сказка, а безликая пустыня воды. Той зимой Дельфина выбегала на берег иногда в одной рубахе, подставляла лицо оплеухам ветра, и он терзал ее черные волосы, как вражеское знамя. Холод оставался мертвым, отказываясь рождать красоту, — не замерзал. Словно не было и не могло быть льдинок — ожерелий, переливов, самоцветов. Женщина очертя голову кидалась в воду и резалась в кровь о несуществующий лед. Одеревеневшая одежда тянула ко дну, и казалось, что Море не принадлежит больше богу, который ласкал свою Жрицу. Казалось, на его месте другой — враг, берущий силой.

Дельфина выбиралась на берег, когда тело уже почти переставало ее слушаться, и с благодарностью ощущала, что теперь у нее нет времени на раздумья. Пока она еще в силах, надо бежать домой, сбросить мокрую одежду, завернуться в одеяло. Она не умела рыдать, вместо этого она кидалась в зимнее Море.

Той весной Ана казалась потухшей и усталой, даже красоту ее будто укрыла вуаль. Что-то погасло в ее улыбке чаровницы, в нраве исчезло что-то беззаботное. На Большом Совете было принято решение вновь потревожить монастырь Святой Анны. Берег Чаек и соседние деревни снаряжали сразу четыре корабля, что вмещали почти две сотни человек. Защищенный не только милостью богини, но и крепкими воротами, храм был лакомой добычей и серьезным противником. Многие жрецы Распятого владеют оружием, хоть и осуждают войну, да и местные жители кинутся на оборону святыни. Ана вздрогнула и отказалась сражаться против божественной тезки. Да и просто глядя на нее было ясно, что ей не взойти в этот раз на корабль. Иногда хромоножка говорила, что нездорова. Но, как водится в тесной общине, на Берегу Чаек все знали всё. Знали: Наэв ее отчаянно ревнует, они ссорятся из-за каждого взгляда в сторону Теора. Знали, что Ана злится на колючие стычки мужа с названым братом. Только она из них двоих упрекала всякий раз Наэва.

— Теор, как дитя, — говорила она. — Думать надо за него.

— А может хватит уже за него думать? — говорил Наэв, который только это и делал, сколько помнил себя: либо отговаривал братца от очередной лихой глупости, либо шел с ним и расхлебывал. Увы, дружба их осталась в прошлом.

Упрямый Теор многим был поперек горла. Деревня, Совет и все Выбранные Главари убедились, что лучший из лучших слышит одного себя. В двадцать лет готов самих Отцов-Старейшин поучать. Он действительно вырос, никто больше не желал прощать его бешеные вспышки и тягу нарушать приказы.

В тот год вышла ссора между сеньорами лусинскими и монладскими. Правители Лусинии были связаны с Герцогом Ланда вассальной зависимостью и родством, а Ланд был достаточно силен, чтобы вмешиваться повсюду. Герцог призвал монландцев к миру, а, когда те ответили насмешкой, собрал армию. Островитяне, разумеется, ничего не знали об этих событиях.

Дельфина уже успела отвезти дочь на Остров Леса. Накануне торжественного дня она долго объясняла, что обряд отречение, — это вроде игры:

— Мы проведем его, чтобы обмануть духов. Но мы-то с тобой знаем, что ты всегда будешь моей девочкой.

Объяснение вроде бы помогло. Дэльфа спокойно отнеслась к разлуке с матерью и уж вовсе пришла в восторг, когда ее опоясали Акульим кинжалом. Дельфине расставание далось куда труднее.

Тот рейд… Под руководством седовласого Милитара к Лусинии шли корабли-близнецы, в один год спущенные на воду — “Шторм” и “Ураган”. И на борту “Урагана” упрямый жребий вновь столкнул Теора и Наэва, словно к чему-то подстрекая. Аквину досталось командовать “Змеей” и еще одним судном, носившим пышное название “Слава Инве”. Дельфина робко попросила вопреки жребию позволить ей идти в плавание на одном корабле с назваными братьями. Верила, что ее присутствие смягчит вражду. Ей не позволили: жребий — воля богов. Что будет с Островами, если каждый станет делать, что хочет? Ее негодование понимал разве что Ирис, мечтавший ни на шаг от Теора не отходить, но, как и Дельфина, прикованный жребием к другому кораблю.

— Я расскажу тебе, — пообещала она Дэльфе, прощаясь, — о том, как мы взломаем ворота, как регинские жрецы сдадутся. Золотые чаши в их святилище сияют, словно убор Дэи, а самоцветы размером с твой кулачок. Мы возьмем, что пожелаем, и я скажу регинцам: “Это все для моей доченьки”. Помнишь, что тетушка Унда рассказывала тебе про храм? Там есть колокола, и они умеют петь как птицы. Я прикажу жрецам звонить так громко, что звон перелетит Море. И я скажу им: “Колокола поют для моей доченьки”.

Дважды Дельфине довелось побывать возле Святой Анны. Дважды она не услышала ее колоколов.

Лусиния. Берег. Пепел. Не островитянами выжженная земля и храм, разрушенный до основания.

— Конечно, Монланд! Его проклятые наемники! — сказал Аквин, указав в сторону соседней затерянной в горах сеньории, не хуже Островов прославленной разбоем. — И здесь сожгли все к Маре!

Аквин и остальные раздумывали, не догнать ли отряд, что ушел с добычей. Дельфину это не касалось — они решат, а она выполнит, что прикажут. Приказали на развалинах собрать все, сколько-нибудь ценное — вот она и собирает. Недоуменно смотрит на осколки витражей, разбитые статуи, обгоревшие клочки пергаментов. Дельфина не умела читать, но буквы всегда ее завораживали. Великий труд был потрачен на то, чтобы пригвоздить слова к страницам, — наверняка они очень важны. Вокруг только мертвые — защитники святилища и нападавшие, монахи, крестьяне, наемники лежат вместе, перед ликом Мары мало отличаются друг от друга. Выжившие разбежались или ушли с победой.

Дельфине попался труп, словно более мертвый, чем прочие — с выколотыми глаза. За свои неполные двадцать лет она много всего повидала, она не вскрикнула и не отшатнулась. Но молодая женщина не хотела бы дожить до дня, когда спокойно пройдет мимо такого. Все лицо в крови, видно, истязали еще живого. И, даже не добили, а бросили умирать. Такое Дельфина понимать отказывалась.

Помнится, однажды она сказала, что не станет убивать беспомощных пленников. Медуза посмеялась ее наивности и была права. Десять дней назад свершилось Посвящение Ириса. Своего противника он легко одолел, а после Дельфине старшая Жрица Хона приказала исполнить Обряд до конца. И она согласилась, не споря. Пленник — жертва Маре. Страшно подумать, что будет с Ирисом, если не задобрить Госпожу Смерть. Дельфине казалось лицемерием оставлять эту тяжелую обязанность другим Жрицам. Если человек обречен, какое ему дело до совести полача? Ее совесть принадлежит Общине и все выдержит. Молодой регинец был серьезно ранен, в смерть шагнул из забытья. Быть может, кинжал избавил его от мучений, — но Дельфина запретила себе искать оправдания.

Зажмурившись, она попросила бездомную богиню Ану принять этого мальчика в край регинских богов. Колокольчиком в пыльном воздухе представила себе ответ богини.

Дельфина подсчитывает, загибая пальцы. Нравится или нет, но за двадцать лет рейдов ей семь раз приходилось совершать Обряд жертвоприношения. Ее кинжал обрывал жизни единственным ударом — мгновенно, почти безболезненно. По крайней мере, так ей кажется. Но она и теперь оправданий себе не ищет.

Люди монладского сеньора прошлись по всему побережью Лусинии, Островам оставили сгоревшие дотла деревушки и вытоптанные поля. И вдоволь мертвецов. Часто — не воинов, а крестьян, которые пытались защитить свои дома. “И женщин! — недоумевала Дельфина. — Но зачем? Регинки ведь не как мы, за оружие не берутся”. Она видела задранные подолы погибших и холодела при мысли о том, как они умирали.

“Господин мой, Алтимар, не дай мне никогда попасть в лапы этих чудовищ! Господин мой, я видела и детей. Глупо, знаю, что невозможно, — но каждый раз, когда подхожу к мертвому ребенку, мне кажется, что это моя девочка…”

Материнство не пошло на пользу воинскому таланту Дельфины, если у нее вообще был такой талант. Она жила грабежом — и все равно не понимала бессмысленной жестокости. Должна же существовать причина, зажигающая в людях страсть к уничтожению! Она спросила об этом Аквина, и тот ответил:

— Страх, злость, власть. Человек с окровавленным мечом — он на миг вроде бы всесилен. Словно бог, распоряжается жизнью и смертью.

— Почему им разрешают? — спросила Дельфина.

— Кто ж им запретит?

Тогда, глядя на дымящуюся Лусинию, Дельфина дивилась:“За что регинцы нас так ненавидят, если сами режут друг друга? Мы грабим, но разве так зверствуем?”. Аквин как-то объяснил ей, чтоСовет не доверяет излишне лютым. “Зверя не удержать в узде”, — повторил Аквин мудрость Отцов-Старейшин. Наказать деревню, что слишком резво защищалась, вздернуть храбрых в назидание остальным — это необходимость: следующая деревня без боя запросит пощады. Потешаться над беспомощным, раздавленным врагов — это право победителя, заслуженная забава. Красивую крестьянку зажать в углу — это случается, признавала Дельфина. Перед ней, женщиной и Жрицей, такими делами не хвастали, но она слышала вскользь. Но Дельфина никогда не видела, чтобы островитяне полностью вырезали селение.

— Здесь нечего искать, — сказал Аквин на очередном пепелище. — Монландцы ничего нам не оставили.

От деревни в шесть дворов чудом уцелели сарай и тощая кошка. Прежде селение, кажется, называлось Нелиа.

— Придется идти в другие земли, — сказал Наэв. — В Ланде до янтаря не добраться, но урожай там изобильный.

Земля Герцога — предложение было смелое и заманчивое. Милитар кивнул:

— Обдумаем, — и было видно, что Наэв высказал вслух его собственные мысли. Выбранному Главарю этот парень нравился настолько же, насколько не нравился Теор. А тот и сам хотел заговорить про крупнейшую прибрежную сеньорию, не успел и только криво усмехнулся:

— До янтаря не доберемся, если, будем по лесам дрожать от страха. Ланд заслуживает, чтобы его ощипали, как курицу!

Ланд больше похож на ястреба, это признавали все, кроме сына Алтимара. Милитар, едва подняв на него глаза, процедил:

— Вот почему тебе не бывать Выбранным Главарем, — и обернулся к остальным. — Мондланский отряд еще не слишком далеко ушел. Пора нам нагрузить корабли.

Дельфина рада была поскорей отсюда уйти — уже по горло насмотрелась на следы чужой жесткости. Издали женщина увидела одного из своих — он беспечно нырнул внутрь сарая, будто там могло быть что-то ценное. Или не мог прятаться враг, или обвалиться крыша. Конечно, Теор.

За прошедшие годы его, лучшего из лучших, так и не выбрали Главарем. Им должны были восхищаться, но, приходилось признать, уже не любили, а терпели. Да и он терпел вечно недовольных им тэру и Главаря Милитара, который при взгляде на него только что не вскипал, как вода в котле. Ана изводила надеждой. Про Наэва лучше и не говорить, тот его ненавидел. А Теор все не мог научиться отвечать тем же. Оставалась только сестренка. Да еще Ирис до сих пор восхищался своим кумиром.

Сам Совет устал от непокорства и предупредил этой весной: довольно! Все знали, что бывает, когда предупреждает Совет. Наказания Островов не отличались фантазией: за преступления казнили, за проступки изгоняли. Теор так и нарывался. И ощущал не страх, а обиду — теперь это было самое известное ему чувство.

Сарай стоял посреди не самого бедного хозяйства. Хранили здесь мешки зерна — ныне украденные — солому и сено. Где-то теперь корова или даже две, которым заботливо запасали корм? На Островах скот держали в отдельных строениях, ведь овцы, быки, свиньи не принадлежали одной семье. А кормилица сгоревшего дома наверняка зимовала за перегородкой в единственной комнате. И люди в самые холодные ночи спали в стойлах, греясь теплом коровы. Она зарезана и сожрана монландцами теперь, и, наверное, воссоединилась с хозяевами на регинских небесах. Теор усмехнулся — Дельфина не могла понять, зачем в доме врага убивают даже собак. А ему было предельно ясно. Потому что хотят убивать, это вроде голода. Дельфина смотрела на мертвые тела так, словно не хотела, но обязана была их запомнить. Теору до сих снились ужасные сны, заставляя вскакивать в холодном поту, но хуже было другое — то, в чем никогда бы не признался. Он ненавидел рейды и ждал рейдов, как хмельного бегства от себя самого. Не привык, не смирился, а хуже: упивался жарким безумием боя, упивался превосходством. Против воли, ненавидя себя, выплескивая злобу на врагов и своих. На руинах монастыря Милитар в очередной раз отчитал его, как мальчишку, перед всеми. А потом, когда собирали оружие с трупов, что-то новое проснулось в Теоре, что-то нашло, когда никто не видел. “Убивают, потому что мрази, как и мы! — сказал он вдруг сам себе и вонзил копье в мертвое тело. — Потому что, звери! Потому что пощады не заслуживают!” Раз, другой, с отчаянной яростью он убивал неизвестного мертвеца. “Потому что все мы заслуживаем сдохнуть!” Представил, как расправился с этим регинцем — так отчетливо, будто это было на самом деле — и ощутил, как растекается месть по жилам. И нет ничего, кроме мести, — страшно и легко, совсем как в кошмарах. Когда опомнился, его наизнанку вывернуло, словно первый раз видел кровь.

Тот, кто не вырос на Острове Леса, заметил бы в сарае лишь ворохи соломы, но Теор обостренным инстинктом опасности сразу понял — он здесь не один. Рука потянулась к мечу, и всколыхнулся шальной азарт, словно ему бросили вызов. Хоть бы здесь был враг, а лучше двое! Но в соломе никак не смог бы укрыться взрослый мужчина. Может, собака? Островитянин разгреб убежище, и на него уставились два внимательных серых глаза. Не собака — тощая чумазая девочка. Выглядела, как все регинские дети, которых ему случалось встречать, — заморыш на вид, но смышленая и живучая, словно детеныш дикого зверя. Прочие, наверное, умирают в младенчестве в этих грязных лачугах, у голодных вшивых и вечно беременных матерей. Эта пережила уже, по крайней мере, два лета.

Девочка не закричала, когда он взял ее на руки. Она совсем не боялась, наоборот, радовалась, что, за ней, наконец, пришли. Теор очень ясно представил, как мать с ребенком бежит в чужой сарай, — это недокормленное дитя едва ли из той семьи, что владела коровой. Как прячет ее в соломе, строго-настрого приказывает не выходить. Ее мать, видно, чем-то заслужила у своих богов милость — но уже не узнает об этом. Что делать с находкой, Теор прекрасно знал. Не бывают лишними дети, плодовитые жены и воины-лучницы, девочке самое место на Острове Леса. Все равно здесь у нее вряд ли кто-нибудь остался. Он улыбнулся, погладил ее по спутанным светлым волосам:

— Однажды монландцы еще побегут от тебя.

Она была в том возрасте, когда дети уже кое-как говорят, но, конечно, не разобрала слов на чужом языке. И все-таки засмеялась. Дети, в отличие от взрослых, Теора всегда любили, малютка Дэльфа засыпала у него на руках охотней, чем у матери. Он подумал: понимает ли его находка, что произошло? Ее разум слишком мал для понимания смерти. Мирно проспала в сене истребление деревни, а вопли снаружи приняла за игру.

— Не надо тебе видеть, что там творится, — сказал он, мотнув головой. — Сам бы всего этого не видел…

И, прежде, чем шагнуть за дверь, закрыл ей глаза рукой. Теор мало понимал чужую душу, да еще такую крошечную. Закрыл ей глаза — и доверчивую девочку словно подменили на визжащего нечеловеческим голосом зверенка, рвущегося, как из-под ножа. И как фурия в легенде — в ответ на ее крик перед сараем выросла из неоткуда старуха. Одежда в лохмотьях, седые волосы не покрыты. На волосах кровь. На одежде, на руках. Редко Теора мог напугать человек, но он шарахнулся назад от ее взгляда, и в голове пронеслось: Мара, над которой он столько раз смеялся!

Она указала на островитянина — и закричала. Подбежавшей Дельфине отчаянно захотелось не понимать язык Побережья. Она указывала на Теор, на мертвые тела вокруг — и кричала, выла, проклинала.

— Зверь! Убиииица!

Конечно, не Мара, не призрак. Просто женщина, уцелевшая во время резни, для которой не было разницы между одними разбойниками и другими. Кто знает, чего она насмотрелась, что пробудил в ней крик ребенка. Если она выжила одна из всей своей семьи — какое дело ей было до того, что не Теор в том виновен…

Дельфина видела, как его лицо стало белым, потом серым. Он сунул ребенка в руки сестре и пошел прочь. Дельфина без слов поняла: пусть бы на кого угодно выжившая, но обезумевшая женщина обрушила проклятья, но не на Теора. Как там Аквин говорил? Быть всесильным богом с мечом — вот что рождается в душе ее близнеца каждый рейд, так легко дается ему и отчаянно хочется. Вот что со дня Посвящения его пугает и сводит с ума.

Девочка замолчала, едва ей позволили открыть глаза — быть может, темнота напомнила ей о долгих часах в сарае. На ее шее Дельфина увидела амулет, который часто носили жители Побережья, — крест. Сколько таких амулетов из чистого золота не уберегли монастырь, а малышку сохранил простой, деревянный. Дельфина протянула девочку вперед, старательно выговорила по-регински:

— Если это твое дитя, возьми.

Женщина была слишком стара, чтобы быть ей матерью. Быть может, бабка? Или ее за один день состарил пережитый ужас? Она отшатнулась вначале, потом вроде поверила, что морская сучка не причинит ей зла, сделала шаг. А в следующий миг распласталась на земле от удара по затылку.

— Глупая! — рявкнула на Дельфину Хона, опуская камень. — Для девчонки счастье — стать дочерью Островов. Нам нужны люди. Да и не выжила бы она на развалинах с полоумной старухой.

Так судьба маленькой лусинки была определена.

Девочку назвали в честь деревушки Нелой. Она выросла у Дельфины на глазах, и Дельфина, не колеблясь, причисляла ее к своим детям. Нела, Ничья Дочь, — так называли ее Совет и Старухи. В день, когда, девочка надела Белые Ленты, ее названой матушке приснилось, будто Ленты тонут в воде. Лишь в одном случае островитяне бросали Ленты в Море — если приходилось хоронить Невесту до Священного Брака. Жрица гадала по волнам и по птичьему полету: означает ли сон, что девочка умрет юной? Так и не получила ясного ответа. Однажды Дельфина поклялась себе — верить в чудеса и никогда не отказываться от надежды. Она прогнала дурные мысли прочь, а Неле ничего не сказала.

Теперь сон уже сбылся.

Не так часто Дельфина оказывалась от Моря достаточно далеко, чтобы его не видеть, и всякий раз ощущала себя заблудившейся. Прав Теор, когда называет ее русалкой. Монладнцы ушли вглубь побережья более чем на десять перелетов стрелы — немного, но ощутимо для молодой женщины, вынужденной пробежать это расстояние в полном вооружении, да еще за каждым валуном подозревая засаду. Она услышала, как Теор, ни к кому не обращаясь, вдруг спросил:

— Почему мы до сих пор не покорили эту страну? Сами бы разделили ее на феоды и жили бы в роскоши!

На него покосились оба Выбранных Главаря, предчувствуя недоброе, отвечать не стали. Ребенку же ясно, что Островам сил и людей не хватит для настоящей войны с Регинией.

— Почему с толстозадыми меркатцами мы торгуем на их условиях, а не берем, что пожелаем? Почему мы еще не перерезали всех их к Маре и омутам?

Милитар покачал головой, всем видом давая понять — большую чепуху редко услышишь. Никому не хотелось спорить на бегу, сбивая дыхание, но — к ужасу Дельфины — Теору ответил Наэв, бросил через плечо:

— Чего тебе не хватает?

И словно оборвалась натянутая нить, Теор бешено заорал:

— А чего мне хватает?! Что у всех нас есть, кроме права вечно исполнять приказы?!

Ссора перед боем — худшее, что только можно придумать. Наэв понимал, что нарывается, и, как обычно, сумел замолчать первым. Теора осадил не он, а Милитар:

— Совет предупредил тебя, парень. Их терпение на исходе, а мое давно иссякло. Клянусь Морем, осенью они о тебе еще услышат.

— Прогнать меня попросишь, Выбранный Главарь?

— Ради бороды Алтимара! Попрошу их впредь оставлять тебя дома! С беременными женами сети вязать! Нечего тебе делать в рейдах!

Теор рассмеялся — Дельфина ненавидела такой его смех.

Они настигли монладнцев…

Редкий регинец не был для Теора легкой победой. В том отряде нашлось двое или трое, что могли сравниться с ним, но и они не устояли перед его одержимым желанием смести все вокруг. А потом был юноша. Для Ириса это был первый набег после Посвящения, уж он постарался оказаться в самой гуще. К кумиру и герою поближе. Ирис и рассказал Дельфине подробности. Тот молодой воин даже не пытался сопротивляться, рухнул на колени и простер руки к победителю:

— Умоляю…

Не останавливаясь, не раздумывая, Теор пронзил его копьем. Раз, другой, третий. Словно остановиться не мог, желал убивать снова и снова. Милитаром ли был в его воображение этот человек или мальчиком с Посвящения, его затаенным страхом? Теперь он был убит. А Теор, весь в алых бусинках чужой крови, вдруг замер, словно что-то его разбудило. Бросил копье и не сознавал уже, что стоит без движения посреди врагов. Сломленные монландцы думали только о спасении собственных жизней — лишь поэтому его не убили в тот же миг. Пять-шесть тэру, Наэв и Милитар в том числе, сгрудились вокруг него, закрыли и вытолкали за пределы схватки. Когда монладнцы побежали, бросив добычу, Теор так и продолжал стоять, застыв. Не обращал внимания на победу, вопросы тэру и яростные окрики Милитара.

— Ну, хватит с меня! — объявил Выбранный Главарь. — Отныне место твое на корабле — понял меня, парень? Это была последняя твоя битва!

Ответа так и не дождались.

Вода

Западней сгоревшей Нелии островитяне укрылись в заливе и бросили жребий: кораблям Аквина выпало идти в Сургурию, “близнецам” — в Землю Герцога.

— В самое пекло, — ухмыльнулся Теор недобро радостно.

Он молчал с самого боя и не смыл с одежды кровь, Дельфине показалось — так и будет теперь ходить в запекшихся пятнах. Будто кровь, предназначенную Маре, решил оставить себе как трофей или наказание. Она смотрела и чувствовала, как мурашки ползут по коже. “Боги, что же с ним?” Только Ирис по-прежнему держался рядом с Теором, но и на него тот странно смотрел — словно видя впервые. Уже темнело, женщины разбрелись собирать моллюсков, водоросли и коренья в лесу, чтоб отправить все это в котел. Тэру устраивались спать кто на корабле, кто возле разведенного костра. Теор бродил по берегу от Моря к мокрым валунам, к близко подступавшим деревьям, чуть не врезаясь в них, и никого вокруг не замечал. Потом нашел Наэва, следуя за какими-то своими мыслями, громко спросил:

— Ненавидишь меня? Насколько сильно?

Наэв в полу-сне и отвечать не стал, всем видом показывая: отвали.

— На что бы ты решился, чтоб избавиться от меня? Ведь ты об этом думаешь. Все время. Смог бы явиться к Герцогу, указать, где корабли? Перебили бы всех и меня тоже. И больше никто бы тебе не мешал, — Теор говорил отрывисто, то умолкая, то смеясь, и, наконец, начал хохотать, словно против воли, давясь смехом. — Что скажешь, братец, у тебя скоро будет шанс. Твое предложение — Ланд…

Тот вскочил, едва сдерживаясь:

— Да ты пьян, что ли!

— Любой регинец на твоем месте уже выхватил бы меч, — хохотал Теор. — Боишься?

И было видно: ему очень хочется, чтобы дошло до мечей.

Из сумерек показался Милитар, прикрикнул на него — Теор не услышал. Он все смеялся, бешено озираясь по сторонам, и глаза его горели. Вправду казался пьян или безумен. Милитар зачерпнул еще холодную воду из котла и плеснул ему в лицо, рявкнув: “Хватит!”. Теор рухнул на колени и затих. Он успел перессориться со всеми, и теперь не нашлось того, кто захотел бы поднять его с земли. Кроме Дельфины. Но и ее брат резко оттолкнул, чуть не свалив с ног. После этого даже Ирис стал держаться подальше.

Дельфина не знала, что думать, знала только — все хуже некуда. Кинулась к отцу, уже дремавшему на песке:

— Ради Господина Морского, Аквин! Им с Наэвом нельзя идти на одном корабле!

Главарь выслушал ее и развел руками:

— Что бы там не нашло на этого парня, он и без Наэва придумает, кого задирать, уж поверь мне, — Аквин колебался. Ему не верилось, что вросшие на его глазах мальчики зайдут дальше словесных перепалок. А Дельфине отчаянно не хватало Терия — тот бы понял. Но отца-наставника выбрали Отцом-Старейшиной Островов, для походов он стал слишком стар.

Подошел Милитар, в пол-голоса — чтоб не сильно хвалить вслух — сказал, что Наэва на другой корабль не отпустит:

— Прости, старый друг, но самого надежного из моих людей не отдам. Пусть лучше этот сумасшедший поменяется с кем-то из твоих.

Подошла Хона и напомнила, что жребий есть воля богов:

— Знамения обещали нам удачу. Но Алтимар отвернется от нас, если мы отвернемся от жребия.

Подошел сам Наэв, внезапно согласился и возразил одновременно:

— Не надо нас разнимать, как подравшихся детей. Но сестренка права — не должно быть между тэру вражды. Тебя, Выбранный Главарь Милитар, Теор не послушает, хоть и должен. И тебя, Аквин, хоть и вырос в твоем доме, он сейчас не услышит. А я его лучше всех знаю и слова найду. Успокоится через пару дней — тогда и помиримся.

Спрашивать Теора никто не стал. А Дельфина сделала то, что делала всю свою жизнь, — пошла к воде, погрузилась в Море.

Глубже. Словно в сон.

“Ты наказываешь его, Алтимар? Я знаю только твою ласку, я не видела твой гнев”.

Вода обволакивала, нежила слух.

“Ты видела шторма”.

“Это не кара, а часть твоя. Море не живет без ветра, ветра сплетаются в бури. Могут ли люди жить без бурь, что бушуют в них самих? Ты наказываешь его за то, что взглянул на малый обряд Аны?”

“Ты не веришь в это. Я таков, как ты веришь”.

“Что мне делать?”

“А что ты можешь сделать?”

Теор сидел на песке на коленях, играл Акульим Зубом, всаживая его между пальцами. Он никогда не признавался, что мельтешение кинжала помогает ему обуздать мысли, но Дельфина и так об этом знала. За возней с кинжалом Теора видели все чаще. Сегодня лезвие летало с такой скоростью, что перед глазами Дельфины начали прыгать молнии. Она шла к кораблю — одежда натянута на мокрое тело, пропитана солью, с распущенных волос потоками течет вода.

— Русалка, — сказал Теор. — Я удивляюсь каждый раз, что из своего Моря ты все-таки возвращаешься назад.

Он часто смеялся, говоря, что после купания взгляд у нее, как после свидания. И еще больше смеялся, когда она отвечала, что так и есть. Молодая Жрица плюхнулась на песок рядом с ним. Знала: ему нравится, когда подначивают его умения — можно похвастать в ответ — поэтому сказала:

— Ты уверен, что однажды не отрежешь себе палец?

— Только, если сам захочу.

— Тогда попробуй с моей рукой, — Дельфина вызывающе положила ладонь рядом с его.

Кинжал замер, а Теор замотал головой, признавая: все-таки подловила.

— Так значит ты умеешь в себе сомневаться, — обхватила его лицо руками, глаза в глаза. — Теперь услышь меня, братец. Так продолжаться не может. Это последний твой рейд. Регинский берег тебя убьет или с ума сведет.

Он попытался еще обратить в шутку:

— Тебя пока не выбрали в Совет.

Но ясно было — какие уж шутки…

— Ты понимаешь, что говоришь?

Дельфина опустила голову:

— Нет. Не осознала еще. У меня нет ответов, особенно, простых. Помнишь Флорува с Острова Кораблей? Ему десять лет назад в битве ногу отрубили. Живет же как-то без рейдов.

Живет бесполезной жизнью дэрэ — но одноногого человека никто не упрекнет. А лучшего из лучших, которого оставят на Островах — в наказание? Что бы защитить от самого себя? Что б не мешал другим? Он прошелся по берегу, глядя на прибой, на небо. Нат уже приоткрыла оконце, тонкую светлую щелочку на темном фоне, и Дельфине показалось: подслушивает, словно девочка, стесняясь своего любопытства.

— Сегодня, — сказал Теор, — я, кажется, толкнул тебя? Прости…, — и без всякого перехода спросил: — Знаешь, что для людей Побережья ты шлюха?

Дельфина так и не поняла, было ли это сказано резко или с насмешкой.

— Ты, — продолжал Теор, — и Тина, и любая женщина для Обрядов. Мать та-акое рассказывает про ваши забавы…

— Я Жрица.

— Да-да, священная подстилка священно пьяных мужчин. В Регинии это по-другому называется.

— У Жрицы, — убежденно сказала Дельфина, — мужчина только один — бог.

Вот теперь он расхохотался. К ней после Священного Брака прикасался лишь один мужчина — Нан, но об этом нельзя было говорить вслух. На Побережье о многом судят не так, как она привыкла, — но чтобы равнять таинство с закрытыми домами Мерката! Побережьем правит мертвый Бог, распластанный на кресте, который они почитают амулетом, — ясно, что такому Богу не нужны молодые жены. Не ясно, как же родит их земля, скот и женщины.

— Старухи рассказывают много сказок, сестренка.

— Но я говорю правду! Ты не веришь, что я слышу Море, но это так. В каждой волне звенит его страх за тебя. За малейшую искру, которая станет пожаром. Море не враг тебе. И Отцы-Старейшины зла не желают.

— Осенью на Островах увидимся, — ответил он, наконец. — Тогда и поговорим…

В четырех переходах от Рогатой Бухты, на земле Лусинии, Герцог наголову разбил монландцев. Навязал Лусинии и Монланду выгодный для себя мир и возвращался с победой. Островитянам не откуда было знать, что целая армия идет домой близко от их любимого убежища.

Тем летом Море кричало, предупреждая. Был штиль, какого не помнили и старики, Море было гладко и напряжено, как тетива лука. Оно ждало, и Дельфина ждала с ним — беды, но не знала, какой. Она понимала язык Моря, но невозможно его перевести на человеческий, выразить словами. Снова и снова она вспоминала, как сказал Теор Наэву: “явиться к Герцогу, указать, где корабли”. Отмахивалась. Наэв никогда бы… Море кричало безмолвно, звало и подсказывало ответ.

Той весной Наэв и Ана поссорились накануне рейда. В Гавани Ана выглядела больной и растерянной от обиды, не обняла мужа, не дала обнять себя. Где-то сзади хихикала Тина, Теор упорно смотрел в другую сторону. У Дельфины на языке вертелось “ты же себе никогда не простишь, если…”. Но так и не решилась сказать сестренке “если с ним что-то случится”. Слышала, как Наэв, прижимаясь к ней, бормочет:

— Прости. Знаю, что дурак…

Ана оттолкнула его.

— Я верю тебе, — сказал Наэв.

Она горько расхохоталась.

У Наэва прощание весь рейд стоит перед глазами — Дельфина думала об этом на пути в Сургурию. У сестренки не было от нее секретов, и поливать корни Дэи молоком они ходили вместе. Дельфина знала, что Ана сейчас в том ужасном состоянии, когда холодно и жарко одновременно; хочется и не хочется есть; уже невмоготу, но еще не выворачивает. Знала, что ее болезнь, — не что иное, как первые месяцы беременности. От остальных, даже от мужа, Ана скрывала до последнего, боясь спугнуть долгожданное счастье.

Дельфина склонялась к воде, просила Господина Морей:

— Защити их.

И понимала — как он защит их от того, что они творят сами?

Поляна

Земля Герцога. Рогатая Бухта, дом злого бога, которого боится Побережье. Лес величаво шагает по скалам, спускается к самому Морю. Их учили когда-то на Острове Леса: густые деревья — лучшее убежище для лучника.

После деревушки Теор жил, как во сне. На корабле он нарывался на ссору, либо лежал неподвижно, пропуская свой черед грести, на стоянках бессмысленно шатался по берегу или уходил в лес. Тэру, законы и приказы больше не существовали для него, Милитару пришлось с этим мириться. Милитар махнул рукой и оставил Совету решать, что это — безумие или причуда. В тот день Главарь велел Теору убраться вон с глаз и набить в лесу птиц. Отослал подальше от Рогатой Бухты, чтобы до вечера вздохнуть с облегчением. Много лет спустя Дельфина решит: жизнью правят случайности. Неприязнь и недальновидность Милитара. Ссора с Аной. Бесполезно искать причину. Двадцатилетняя Дельфина того лета еще называла цепь случайностей судьбой, которую прядет богиня Нера.

Ускользнув из Бухты потихоньку, прокрадываясь через лес, Наэв так и не понял, сумел ли единственный раз в жизни перехитрить Теора, или тот и землетрясения сейчас бы не заметил. Наэв хотел только поговорить — по крайней мере, сам себе это повторял.

Сына Тины он нашел сидящим на поляне — про охоту тот совершенно забыл, положил лук на землю. На шорох в кустах и головы не поднял. Сын Авы почувствовал, как тяжелеет его собственный лук за спиной: “С Марой заигрывает! Так и напрашивается на стрелу.” Богиня Смерть всегда была благосклонна к Теору, словно сама влюбилась в лучшего из лучших.

Ана призналась накануне отплытия, что Дэя, наконец, услышала молитвы. Два года Тина хвалилась, что бесплодную красавицу вот-вот отдадут ее сыну. “А она и рада будет”, — говорила Тина. Бессчетное число раз Ана и Теор были наедине. И Наэв задал ей вопрос, за который теперь хотелось себя придушить. Она растирала в ступке листья мяты — теперь она все время носила их с собой — и замерла с деревянным пестиком в руке. Повторила, давясь словами:

— Твое ли дитя? Твое ли? — и закричала, наступая на него: — А мне откуда знать? В деревне много мужчин, не только Теор. Вот, как ты обо мне думаешь!

— Четыре года детей не было, что теперь изменилось? — произнес он безжалостней, чем хотел. Ведь и он вырос, и не был мальчиком, ловившим каждую ее улыбку, как милостыню. — Что я должен думать про… вертихвостку? — удержал ее руку: — Не смей! Мать меня по лицу не била и ты, женщина, не ударишь.

Его чуть не сжег взгляд жены. Так смотрела она — нет, не на регинцев. Их лучница убивала легко и хладнокровно. Когда — очень редко — Ана промахивалась на стрельбище, глаза ее становились уже и светлее, из бархатно-карих — в цвет молнии. Словно непокорная мишень стала ее личным врагом. Она ударила свободной рукой, в которой сжимала деревянную ступку, по запястью мужа. Не как разгневанная женщина — как тэру. Наэв ее отпустил, и машинально она приняла боевую стойку, готовая защищаться. Лицо так и горело, бросало вызов: давай, поколоти меня, если сможешь! Разумеется, Наэв ее тронул.

Потом Ана долго стояла одна на берегу, подставив лицо бризу. Смотрела в даль. Теребила в руках изумрудные листья, слизывая капли сока. А Наэв смотрел на нее и не звал обратно. Злился на себя за сомнения — она настолько искренне казалась оскорбленной. Верил ей — своей Ане, которая никогда не врала и ничего не боялась. И совсем не верил в себя. Он, тень Теора, как может быть любим самой красивой женщиной Островов? Было еще свежо по-весеннему, ветерок без толку обдувал взмокшее лицо Аны, платок шевелился, волосы выбивались и липли ко лбу. Она выглядела совсем измученной. Наконец, она запихнула в рот всю пригоршню листьев и, давясь, проглотила. Опустилась на колени и вывернула все назад. Наверное, ей это помогло. Ана зашла в дом, не взглянув на мужа. И больше не позволила к себе прикоснуться даже в момент прощания.

И вот в ландском лесу Наэв спрашивал себя, не найдет ли свой дом пустым. Увидит ли жену на берегу, когда “Ураган” подойдет к Острову Кораблей? И кого из двоих она обнимет? Всего десять шагов было до Теора — не промахнется даже ребенок. Милитар и Совет подумали бы на регинцев.

Самому холодно от таких мыслей. Он только поговорить хочет, убедить словами. А лук взял из осторожности — это же Ланд. Да кого он обманывает! Оружие обладает собственной душой и волей — может, это стрелы в колчане нашептывают, шипят, как змеи: “Такой шшшанссс… неужжжели, как всегда, струсссишшшь…?” Наэв снял лук с плеча, даже не заботясь сделать это тихо. Брат, враг, соперник думал о чем-то своем и был перед ним был беззащитен. На этой земле состоялось Посвящение Теора — здесь ему есть, что вспоминать. “Но я же не сумасшедший…”. Лук и стрелы-подстрекатели Наэв отбросил в сторону, вышел на поляну и произнес:

— Обещай, что уйдешь в Меркате.

Теор услышал не совет, а приказ и ответил в тон:

— А иначе — что? Убьешь? А сможешь?

Непроизвольно сжимаются кулаки — такое знакомое Наэву чувство. Удушающая, годами сдерживаемая ярость, красный туман перед глазами. И Ана — чужая, как в день отплытия. Последним усилием он произнес спокойно:

— Тебе не место среди нас больше — сам видишь. Ты что собираешься делать вместо рейдов? Себя жалеть и тереться вокруг моей жены?

— Боишься меня?

— Просто обещай уйти, — повторил Наэв, — скажи это, и вернемся в Бухту. Не вынуждай поступать иначе. К Ане подойти я тебе больше не дам.

Угрожать упрямцу — самое бесполезное занятие на свете, все равно, что тушить огонь сухим хворостом. Теору не дано понять, что бывший друг его умоляет. Он зло рассмеялся:

— Запрешь ее, как регинку? Я не исчезну, хочешь ты того или нет. Твою жену — пока еще, твою — я спрошу, хорошо ли ей с тобой. Осенью услышим, что Ана ответит. Но я и так знаю, что права Тина: пора отобрать у тебя женщину, которую ты никогда не заслуживал.

Он пожалел бы, что сказал лишнее, если б успел. Если б Наэв не выхватил меч прежде, чем до конца прозвучала насмешка. Кинулся на Теора, вынуждая того защищаться. Теор успел еще удивиться — такой одержимой ненависти он не видел даже в рыцарях Побережья.

Они бьются, долго, изматывая другу друга, падая и тут же вскакивая, неточными ударами срубая ветки, распугивая птиц звоном железа. Обоих учили одинаково, оба стараются подловить друг друга каким-то трюком — а, впрочем, Наэв понятия не имел, что Теор станет делать. Как всегда. И, как всегда, он, Наэв, устанет первым. В его пылающей голове маячила мысль: ведь не только лес может услышать. Если хоть один регинец есть поблизости — накличут они беду. Теор теснит его к ручью, на скользкую грязь — Наэв и сам бы так поступил, если б противником не был лучший из лучших. Он проклинает последними словами непревзойденное, нечеловеческое мастерство, а самого себя проклинает еще хуже. Мечется перед глазами солнечный свет, кружится поляна и ускользает из-под ног земля. Не будет большей беды, чем он, Наэв, уже сотворил. Обнажить меч против своего — это же конец всему! Насколько он еще может рассуждать, настолько понимает: Теора нельзя отпустить живым. Но это легче сказать, чем сделать. Прошло то время, когда Теор мог легко швырнуть брата на землю, Наэву хватает и опыта, и ловкости — только боги знают, чего ему все-таки не хватает. Должно быть, удачи. На противнике никакой защиты, ничего не стоит распороть живот или грудь. Но почему-то выходило наоборот: это Теор уже пару раз достал его спрятанное под кольчугу тело — чувствительно, но не опасно, точно рассчитав удар, чтобы не ранить. Выше и сильнее Наэва, Теор быстр, как кошка, как невесомая коротышка Тина. Задыхаясь то ли яростью, то ли усталостью, то ли страхом перед тем, что творит, Наэв улучил миг, когда солнце сверкнуло в глаза противнику, и отточенным движением полоснул по горлу — перерезать и жизнь, и шнурок, на котором, как насмешка, висит амулет Аны. Мелькнуло в голове: клинок сейчас сломается о тело полубога. Нет, меч не сломался. Наэв вроде бы не закрывал глаз, даже не почувствовал, что промахнулся, — просто вдруг обнаружил Теора сбоку от себя, совсем не там, где ожидал. Угадал, что будет дальше, но сделать ничего не успел: сын Тины рассек ему руку ниже короткого рукава кольчуги, заставил выронить меч. И тут же отступал назад, даже острие к побежденному не приставил — все-таки перед ним был брат, а не враг.

— Хватит дурачиться, — сказал он Наэву. — Перевяжи рану так, чтобы не было заметно, и пойдем назад.

Вот, значит, как — прощает, сделает вид, что Наэв не пытался его убить. “К Маре, в омуты твое благородство!” Бешеную лавину ярости, зависти, сомнения в себе было уже не остановить. Подойти со словами примирения и потихоньку выхватить кинжал… Но берет ли вообще оружие сына Алтимара? “Только не то, что в моих руках…”, — после такого поединка Наэв был готов признать, что ему самое место прясть со старухами. Но всегда есть другой выход — этому их тоже учили на Острове Леса. Кровь стучала в голове, кровь медленно впитывалась в рукав рубахи — уж этого шанса он не упустит!

В ответ на примирительные слова Наэв с холодной улыбкой произнес:

— Мне тебя не одолеть, все, как обычно! — провел ладонью по вспоротому рукаву, указал на противника измазанным пальцем. — Это кровь! Я вернусь назад и скажу: я хотел только поговорить с Теором, а он набросился на меня и пытался убить. Я поклянусь священной клятвой, и мне поверят, потому что все знают, на что ты способен!

Он видел, как угроза, будто удар щита по лицу, отбрасывает непобедимого назад. А потом змеиным узлом душит. Нападение на своего, на брата по Посвящению — за такое на Островах не изгоняют… Много раз Теор был к этому близок, но всегда останавливался — не настолько же он безумен.

— Ты же вынудил меня…, — шепчет он. — Я защищался…

Наэв как ножом отрезает слова:

— А кто это видел? Зато все видели, как ты в ссоре хватаешься за меч.

Для Теора царапина могла стать смертным приговором. И лучший из лучших застыл ошеломленный, не представляя, что ответить. Подлость, уверенная, неотразимая, побеждающая — такой она бывает в легендах, что рассказывают у костра. Подлость не меч, не копье, не штормящее Море — против нее величайший воин Островов сражаться не умеет. От врага кинжал в спину никогда не сумел бы его настичь, но от Наэва…

Теор мог бы вонзить меч еще раз. Своим потом сказал бы, что нарвались на людей Герцога. Наэв произнес это вслух, прежде, чем сын Тины успел даже подумать. Наэв смеется — хоть раз в жизни ему дано насмехаться над бывшим приятелем:

— Ты этого не сделаешь. Я заслужил, но ты не сможешь.

Он прав: сгоряча Теор способен на любое безумие, но только не вот так — все рассчитав, спокойно, как змей в засаде. Он смотрит в угольно-черные глаза и единственный раз просит:

— Мы ведь друзьями были …

— Не были! — взрывается Наэв. — Ни дня! Шавка при хозяине — вот кем я был!

Он говорит и говорит еще долго. Ему есть, что сказать. Теор едва слышит, едва верит.

— Убирайся, уходи! Никогда не возвращайся, не приближайся к нам! Ана не твоя, никогда ты ее не отнимешь!

С каждым словом лучший из лучших отступает на шаг, и, наконец, исчезает между деревьями, уже не видит, как Наэв падает на колени, шепчет:

— Никто ее не отнимет…

Если это победа, то он победил. Горит огнем камень Инве, не сохранивший его от меча брата.

Много времени прошло, прежде, чем Наэв встал. В ручье тщательно смыл кровь с тела и рубахи, той же холодной водой обдал лицо. Удивился, что вода не причиняет ему зла после того, что он сделал. “Алтимар проклянет меня…” Но разве боги его когда-нибудь любили? Боги никогда не ошибаются, совсем, как Совет Островов.

Увлеченные ссорой, двое не заметили тихих голосов и хруста веток под шагами. Ссора их была услышана.

В бухту Наэв вернулся так же спокойно, как ушел. Тэру рассказал: видел Теора в лесу, пытался помириться, но он не стал слушать. Рану надежно скрывал рукав рубахи. Наэва ни в чем дурном не заподозрили — к его ужасу. А Милитар уже кипятился на долгое отсутствие смутьяна:

— Ему велели птиц набить, а не бродить до утра, где хочет! Дождется ведь, что уплывем без него!

Наэв вздрогнул. Все, что представлял от самого себя в тайне, что обдумывал и вынашивал, получилось слишком легко. Слишком по-настоящему.

— Ты шутишь, Главарь, правда? Он вернется.

“Конечно, вернется. Не мог же он мне поверить…”

Петля

Теор долго продирался через лес куда глаза глядят, почти не видя ничего перед собой. “Они поверят мне. Они знают, на что ты способен”. Он так ясно представлял, как Наэв перед всеми показывает залитую кровью руку. И его, Теора, сначала объявляют чужим: “Он не брат нам и не один из нас!” — а после приговаривают к несправедливой казни. Если его найдут, убьют без лишних слов, тихо и скрытно, как опасного зверя. А Наэв перескажет свою ложь Ане, и она поверит, потому что ложь Наэва сильнее правды. Больше безвыходности Теора терзала несправедливость — видели боги, такого он не заслуживал!

В тот момент он лесного пожара бы не заметил, не услышал и регинцев. А потом все потемнело перед глазами от удара.

“Не мог же он поверить, что его казнят из-за царапины! Ну что бы я сказал? Никто нас в лесу не видел, только мое слово против его слова. Уж Совет бы дознался, что на самом деле произошло.”

Наэв давно хотел отомстить, унизить, избавиться от Теора, умевшего унижать даже похвалой. Мир был бы слишком безумен, если б люди осуществляли все, о чем мечтают втайне. “Явиться к Герцогу… Перебьют всех…” Звучало, как бред, — Теор едва ли сам верил. А ведь угадал, что незваными гостями в голову Наэва закрадываются мысли, за которые стыдно. Он, конечно, не собирался губить корабли, его желания были скромнее. Одна меткая стрела, один удар копья избавил бы его от соперника. На теле Наэва уже было несколько шрамов, Теора сталь обходила стороной. И мелькало страшное намерение — в хаосе боя подкрасться со спины.

Наэв умел скрывать чувства, тэру у костра так и не поняли, что он места себе не находит. Наступила ночь, Милитар злился все больше. Сидя у котла между другими, Наэв слушал чьи-то рассказы о давних походах и косился на лес. Теор исчез, не подобрав даже лука. Когда вернется, не похвалят его за потерю оружия. “Если вернется…”. В Ланде достаточно одного глупого шага — а когда этот сумасброд вспоминал об осторожности? Наэв смеялся и что-то отвечал на шутки, и молил богов, чтобы сын Алтимара вправду был неуязвим.

Теор, наконец, поверил, что связанные руки и регинская речь над головой, — это не сон. И все остальное тоже случилось наяву. Он, лучший из лучших, попался нелепо. Попался, едва прозвучала в лесу ложь Наэва, — словно регинский берег встал на его сторону и поспешил избавиться от Теора. Уже стемнело, вокруг была какая-то опушка, а мимо тянулась не плохая для глуши дорога. Пару раз тряхнув головой, он прогнал остатки головокружения и стал узнавать местность. За годы остановок в Рогатой Бухте островитяне излазили все вокруг. Он оказался довольно далеко от места, где его схватили. И в плену. Над Теором возвышались шесть человек, поодаль привязывали коней и отдавали приказы еще не более пятнадцати. Все вооруженные мечами и копьями, некоторые — очевидно, побогаче — в кольчугах, другие защищены лишь шлемами и щитами. Внушительный отряд для устрашения окрестных деревень. Экипажу двух кораблей проиграл бы с треском.

Теора резко поставили на ноги перед стариком-предводителем, и прозвучал вопрос, которого островитянин ждал:

— Где корабль?

Региния сравнивала разбойников с муравьями: где один, там и муравейник поблизости. Теор знал, что с ним сделают. Все его чувства сегодня уже побывали на дыбе. Преданность, что внушал Остров Леса, стала ложью, в тэру давно не видел братьев. Но упрямства и гордости ему хватало, на вопрос он рассмеялся:

— Твои слуги поседеют, прежде, чем узнают что-то от меня.

Понимал, что за ночь его в кровавое мясо превратят, подыскивал дерзкие ответы на корявом регинском, и едва ли верил до конца, что к утру будет мертв. Теор не умел бояться. Дрожь за свою шкуру считал уделом других, простых тэру, что не чета лучшему из лучших. Вместо страха за плечами маячила обида: "Братья даже не узнают!"

Старик пожал плечами и равнодушно отдал приказ:

— Повесить.

Бросив Теора на землю, регинцы столь же равнодушно и буднично отправились искать веревку и выбирать дерево.

"Что??!!"

Допроса не будет, враги не запомнят его смелости — вздернут, как простого вора, и пойдут дальше. Словно кто-то рассмеялся в лицо, напомнил, что якобы сын Алтимара — не бог, не легенда, всего лишь мальчишка из разбойничьего народа.

— Вы не можете! — кажется, он вслух это закричал, когда потащили к завязанной петле. Не мольба о пощаде — обвинение. Не регинцам, а Нере-Пряхе, глупой сказке Старух, что решила задушить его своей нитью. Посмела так решить — послать ему глупую смерть, до которой никому нет дела, даже врагам. Из-за Наэва, что вернется целым и невредимым и лет тридцать еще будет гордиться своей подлостью. Ради восьми десятков бывших тэру, с которыми этой горстке воинов все равно не справиться. Ради кораблей, которые… "давно уплыли!" Теор удивился, что не подумал об этом раньше. Милитар умен и осторожен, и конечно, не остался бы в Рогатой Бухте, зная, что кто-то может это место выдать. Милитар наверняка был рад избавиться от бунтаря и смутьяна, который сам мог бы быть Выбранным Главарем.

Странное облегчение нашло на Теора. Он рванулся из рук регинцев и теперь вправе был окликнуть старика, и сказать:

— Не убивайте, я расскажу…

И посмеялся мысленно своей хитрости. До Рогатой Бухты он сотню раз придумает, как сбежать.

— … после той деревушки Теор сам не свой, его надо было лишь подтолкнуть, — Наэв умолк на миг, а потом все же произнес это вслух: — Я хотел избавиться от него. Я заставил его сражаться, чтоб потом его изгнали. Я не собирался с ним мириться.

Выбранный Главарь Милитар выслушал молча. Вместо ответа вмазал кулаком под дых так, что у Наэва затрещали ребра. Тэру, кто еще не спал, выпучили глаза — Милитара не имел ни малейшего права кого-то бить. А Наэв был ему благодарен. Было бы намного хуже, если б Главарь словами сказал, как разочаровал его любимчик.

— Один безумен, второй — дурак, и оба, словно малые дети! — пробормотал старый воин, обращаясь к самому себе. — И что теперь делать?! — приказал: — Иди за мной! Расскажешь всем, что натворил. Не знаю, где его искать, но не бросать же его здесь!

Наэв еще хватал ртом воздух и не мог ответить, что сделает теперь все. И крики сначала принял за звон в ушах. Дозорные не подали сигнала, спящие тэру проснулись от первых воплей агонии.

Близился рассвет, Наэв слишком долго решался признаться.

Стрела

Если для Наэва худший рассвет в жизни начался со внезапной атаки, то для Теора битва в Рогатой Бухте началась еще раньше — с костра.

Он попался передовому отряду ландцев, властный старик оказался самим Герцогом. Это сын Тины понял слишком поздно, когда вернулись гонцы с подкреплением в сорок человек. Потом еще человек двадцать, и еще. К полуночи количество врагов стало под стать его тщеславию, и Теор сказал себе: "Тем легче будет улизнуть". Регинцы ведь не тэру, что воспитаны в железной дисциплине. Чем их больше — тем больше неразберихи.

— Каждый камень здесь покажешь! — сказали пленнику, и он не спорил. Руки у него были связаны, ноги свободны. Двое хмурых здоровяков шли по бокам, следя за каждым его шагом — думали, что двоим по силам его удержать. Теор посмеивался над ними. Покорно вел регинцев к Рогатой Бухте и верил в непроходимый регинский лес больше, чем в любое божество. Только оторваться, нырнуть в зелень, как в Пещеру его родного острова. Он уже понял, что уроженцы побережья совсем не знают местность. Самого Герцога оставить в дураках — в другой день Теор предвкушал бы, как вечером будет хвастаться перед тэру. Ложь Наэва делала бессмысленным все, даже подвиг.

Он не догадывался и никогда не узнал, что человек Герцога слышал и видел стычку на поляне. Предводитель Ланда знал, что странного светлоглазогоостровитянина чем-то очень обидели свои. Герцог умел использовать случайный шанс.

Ночь была не кромешной, но достаточно темной даже, когда дева Нат разгоняла тучи и открывала в небесном окне щелку. Регинцы погасили факелы, чтоб не выдать себя, шли, едва видя на четыре шага вперед, то и дело спотыкались и глухо проклинали лес. Местом своего спасения Теор назначил овражек, достаточно глубокий и заросший. Регинцы не подозревали о его существовании, его даже днем легко было принять за обычную ровную землю. Деревья, что нашли себе место в его глубине и на склонах, походили на толпу людей разного роста. Со стороны казались единым массивом, не отличимым от зарослей вокруг. На дне трухлявые пни чередовались с гниющими стволами, трава цеплялась за ноги, как рыбачья сеть, а под тонким слоем всего этого своей вечной жизнью жила скала с коварными камнями и трещинами. Теор отсчитывал шаги. Чуть приостановился — стражи не заметили, луна уползла за очередное облако. Еще не более сотни ударов сердца — и овраг будет по правую руку. И он метнется прочь, сбив одного из стражей. Скатится вниз. Регинцы, что кинутся следом, может, и не все переломают ноги, но в темноте уж точно его потеряют. Теор умел скользить, как тень, а в чаще беглеца можно искать вечно.

Могло получиться. Не даром его называли лучшим из лучших. До исполнения своего плана он не дошел десяток шагов — и увидел огонь. Костер одного из дозорных на скале, верный знак, что корабли остались на месте. Рогатая Бухта считалась настолько уединенной, что островитяне не боялись выдать себя столбом дыма. Всякая мысль в его голове растаяла, ноги стали подкашиваться. Огонь мерцал, будто смеясь над ним, связанным и трясущимся. “Почему…? Как так…?” Хотел закричать, предупредить тэру — петля, накинутая сзади, сжала горло быстрее, чем он успел хотя бы выдохнуть. Регинцы были наготове.

Стрелы в то утро срывались, как гончие с привязи. Герцог заставил пленника рассказать о каждой кочке Рогатой Бухты и умело использовал каждую. Перед господином Ланда не даром трепетали враги.

— Спасайте корабли!

Крики накрыли берег. Сжечь корабли на чужом берегу — все равно, что отрубить противнику ноги, регинцы это понимают. Отлично вооруженный отряд выныривает из леса с южной стороны бухты, отрезает спавших на песке тэру от тех, кто спал прямо на борту или в тени судна. Пять-шесть человек стрелы пригвождают к пляжу раньше, чем они проснулись. К "Шторму" и "Урагану" теперь надо пробиваться сквозь регинские копья. Но застать врасплох — еще не значит победить.

— Инве! Алтимар! Арида!

Каждый тэру выдрессирован, как хороший конь, каждый знает свое место в боевом построении. Строятся они мигом почти без приказов Милитара. Чью-то грудь находит стрела, пока развязывал промасленный мешок с кольчугой. Другой кольчугу успел натянуть, и стрела сражает его в глаз. Многие — и Наэв тоже — кидаются вперед, подхватив только оружие, призывают богов и верят, что щит и Инве уберегут не хуже железа. Кто-то не успел и до щита дотянуться. От кораблей их отделил отряд человек в шестьдесят. Регинцы — даже рыцари — сегодня пешие, островитяне пешие всегда. Берег топчет более сотни ног, песок поднимается пылью и оседает алыми комками. Снизу вверх летят копья и камни из пращей, сверху вниз сыпятся стрелы. Один лучник срывается и бьется на земле с переломанными конечностями, пока его не затаптывают — враги или свои, не разобрать в толпе напирающих друг на друга тел. То одного, то другого бьет стрела, настигает разбойника и следом невезучего ландца, который с ним сражался, — в мешанине лучник ошибся.

Милитар рычит: "Уберите их!"

Стрелы — не самые верные слуги Мары, в битвах они чаще находят землю, чем противника. Да и кольчугу пробивает не каждая. Сегодня все иначе. Лучники, те, что шли с Теором, встали на утесе над самыми кораблями, и поливают берег, словно кипящей смолой со стены замка. Высота на их стороне.

— Саэр, Глор, Рувмар! — Милитар называет десять ближайших воинов. — Немедленно наверх! Уберите к Маре лучников!

Наэва не назвал, хотя тот рядом. Десять человек выбираются из схватки и бегут к лесу, не спрашивая, как им одолеть резервы регинцев, которые, наверняка, где-то припрятаны и попадутся им на пути. Самих лучников человек двадцать или больше. Десяток тэру едва ли их перебьют, но отвлекут на время. И тут стрела разит самого Милитара. Многие голоса горестно выкрикивают его имя, а он падает молча и, похоже, умирает без страданий. Рядом с Наэвом — тот несколько раз оступается на грузном теле Выбранного Главаря. Щитом Наэв отбрасывает врага, копьем пригвождает. Едва успевает поднять щит, накрыться от стрел. Его толкают, и древко копья ломается о некстати попавшийся камень. Обломком копья он протыкает чью-то ногу, регинец валится на него, закрывает на миг от следующего удара. По телу там и тут струятся ручейки — пота, крови, своей, чужой. Весь в песке, Наэв успевает достать меч и отсекает занесенную на ним руку. Вскакивает, цел или нет — выяснять некогда, но стоять еще может. Выбранный Главарь под ногами, регинцы и свои то и дело наступают на него. Хочется помочь — но Милитар бы строго-настрого запретил тащить его тело в безопасность в надежде на чудо. Наэв и еще два десятка тэру рядом с телом подчиняются этому невысказанному приказу.

Прибой качает чью-то голову, чье-то тело свешивается с борта. Немногие защитники "Шторма" и "Урагана" продержались, сколько могли, и это было не дольше, чем тысяча ударов сердца. Первые регинцы устремляются на борт одиноких кораблей, пару человек в обход основной схватки кидается им помешать. Падают, не добежав. Регинец рубит мачту. Она валится с глухим стоном, свалив кого-то в воду, словно "Шторм" решил защищаться. Регинец пробивает борт. Его товарищи стоят из последних сил, островитяне в отчаяние напирают.

И тут помощь утеса своим иссякла. Наверху потасовка, вместо стрел вниз летят тела и проклятья.

Корабли уже не спасти, но разбойники рвутся вперед и, наконец, ломают строй — и регинцев, и собственный. Бой рассыпается на отдельные стычки.

Против Наэва молодой ландец в длинной добротной кольчуге, копьем не дает к себе приблизиться. Не такого отлично вооруженного и выученного противника Наэв хотел бы встретить сейчас, когда сам прикрыт лишь трещащим щитом. К молодому кидается еще один на подмогу, но скользит на песке. Одним выпадом Наэв его убивает, одновременно уворачивается от удара щита. Щит у юноши в половину больше того, которым прикрывается островитянин — щит всадника. У разбойника особого выбора у него нет, только наступать. Удар за ударом он теснит регинца в воду, не давая ему опомниться, но и не в силах нанести серьезный вред. Оба еще не выдохлись. Человек на берегу — тот, которому Наэв отрубил руку — катается по песку и что-то кричит юноше. Или просто орет от боли. В схватке он постоянно видел этого воина рядом с молодым регинцем, должно быть, он приставлен беречь господина. Корабли кто-то успел поджечь, островитянин и ландец в Море по колено, и коварные водоросли скользят под ногами у обоих. Пот льет градом, застилая глаза, летят брызги неточных ударов. Одной силой и выучкой регинца явно не одолеть. Наэв вдруг соображает, что не случайно этот знатный паренек на него набросился. Хочет отомстить за своего человека — тем лучше. Между взмахами Наэв ухмыляется, собирает регинские слова:

— Кто научил тебя промахиваться, дитя? Вон тот что ли, безрукий?

Распаренное лицо парня перецветает в багровое, он кидается вперед, не дав себе время перевести дух, — копье сталкивается с мечом, древко разрублено. Регинец пятится, выхватывает меч, явно злясь на себя. До сих пор он не совершал ошибок, но точность дружит с холодной головой. С издевательской усмешкой Наэв приглашает его: вот он я! Подходи! Ловит удар меча измученным щитом. Делает шаг назад в ответ на выпад, а в следующий миг швыряет щит ему под ноги — тот, спотыкаясь, судорожно прикрывает тело собственным щитом, меч рубит воздух. Вложив всю силу в удар, Наэв обрушивает меч на голову. Шлем погнулся, по лицу регинца льет кровь. Он оглушен, да и у разбойника все плывет перед глазами от жары и напряжения. Берег кричит десятками новых голосов. Инве знает, что там творится, пару мгновений Наэв не понимает, где суша, где Море. Встряхивается, готов перерезать парню горло и искать следующего противника. И тут его находит стрела. Впивается в бок, поначалу даже не больно.

Маре одной известно, где тэру, которые бились с лучниками, но лучники живы. По крайней мере, некоторые. Один из них только что спас жизнь молодому господину.

Наэв сделал еще пару шагов прочь, прежде, чем земля властно потянула к себе. Погружаясь в воду, почувствовал, наконец, как устали руки, как хороша прохладная вода. Понимал, что захлебывается, и было все равно. Смешно разве что — захлебнуться в воде по колено, в десяти шагах от берега. Регинец, захлебываясь рядом, не добил его. Потом регинца кто-то вытащил — Наэв смутно слышал шелест голосов и воды. Этот второй Наэва тоже не добил. Должно быть, тот преданный воин нашел в себе силы встать. Без руки и с оглушенным господином ему было не разбойника.

На тэру между тем с тыла налетел небольшой отряд, который Герцог сберег для этого часа. Удар с тыла стал последней каплей. Силы островитян были на исходе, теперь не осталось и надежды, их окружили и добивали. Им было нечего терять, и много еще ландцев заплатили жизнями за конец разбойничьего логова. Жрица Хона первая решилась скоротать время. Рассмеялась и пронзила себя мечом. Остатки тэру тут же последовали за ней, словно услышав приказ. Между Марой и лапами Герцога они даже не выбирали. Теор очнулся как раз вовремя, что б увидеть конец разгрома. Он был на утесе, будто кто-то позаботился, чтоб ему было хорошо видно. Лучники связали его, но в сумятице боя мало за ним следили. Мог бы и сбежать.

— Их не должно быть здесь! — кричал Теор незнамо кому. — Корабли должны были уйти!

Ландцы, если и слушали, не поняли причитаний на языке Островов. Тот, кто привык видеть себя лучшим, не пытался освободиться. Даже не думал об этом. Корабли-близнецы полыхали дружным заревом, Рогатую Бухту заполнили мертвые тела, которые тут и останутся, и, наверное, дадут этому месту название Бухта Скелетов. Теор смотрел с утеса и плакал, как ребенок.

Наэв цеплялся за шелково-нежный песок мелководья и жадно хватал ртом воздух. Выполз и даже кровью пока не истек — ложный камень Инве, видно, все же его хранил. Он не разобрался еще, застряла стрела в животе или в ребрах, смутно понимал, что и то, и другое скорее всего смерть. Так же смутно чувствовал боль при каждом движении. Но выполз, потому что помнил, что так надо. Стебли жесткой прибрежной травы скрыли его наполовину. Как и многие на Островах, Наэв о Герцоге привык думать как об упыре с длинными когтями, что лично разрывает пленников на куски. В полу-сознании он, как наяву, слышал истории о стальных шипах и бичах, которыми они пугали друг друга в детстве. На Острове Леса, когда они четверо шептались ночами, Наэв все надеялся, что Ана в ужасе прижмется к нему. И боялся, что она прижмется к другому. Но она слушала, не бледнея. Он впился зубами в песок, хватая реальность так же судорожно, как воздух, — только не засыпать! Регинцы обходили берег в поисках живых и троих уже нашли. Алтив, Алэд и Фалмар — следует благодарить судьбу, что регинцам не достались женщины. Наэв знал, что пленников потащат в замок, где расправятся празднично и жестоко. Знал, что скоро найдут и его. Инве уберег ему с тем издевательским смехом богов, что преследовал Наэва всю жизнь, — дал выжить и стать пленником.

Герцог оказался высоким и седовласым, прямым и величественным, несмотря на годы. Он лично возглавил отряд, что ударил в тыл и решил исход боя. Наэв вроде даже ощутил к нему уважение. Пленникам, которых бросили к его ногам, Герцог ничего не сказал, даже насмешки. Эти смертельно опасные для Ланда паразиты были почти мертвы, а, значит, не интересовали его больше. Очень давно разбойники чуть не оставили Ланд без господина, и Наэв почему-то ждал увидеть на его лице страшный шрам от той раны. Ничего подобного не было. Рядом со стариком островитянин узнал воина, которого одолел с таким трудом. Теперь без шлема рассмотрел его лучше. Да, совсем юный, года на три моложе Наэва. Он сидел на песке, выглядел, будто сейчас упадет, а посреди светлых волосах кровь запеклась кусками. Кольчугу с него тоже сняли в поисках ран на теле. Под кольчугой оказалась алая и наверняка дорогая туника. "Сын Герцога!" — догадался Наэв, заметив сходство. По летам мог бы быть и внуком. Оба белокурые, у обоих черты лица резкие, тонкие, этакие ястребиные. Среди регинцев мало сохранилось таких лиц, чуждых югу, как их далекие северные предки. Наследник Ланда сокрушенно кивал и похоже выслушивал от отца упреки. А Наэв признал, что сражался парень отлично, и победить такого воина — большая честь. "Вот старик мне и воздаст. За его разбитую голову, наверное, новую казнь изобретет".

Люди Герцога притащили еще одного пленника и спросили, что делать с ним.

Разумеется, Наэв его узнал.

А ведь еще мгновение назад казалось, что хуже быть не может…

Отныне бывший побратим Теора знал, что они не просто попались регинцам. Что это его, Наэва, Господин Морской наказывает с жестокостью, которая Герцогу и не снилась.

Сын Тины все еще что-то шептал сам себе и не сопротивлялся. Попытался наклониться к телу Милитара — его грубо толкнули вперед.

— Что ж, — сказал Герцог. — Ты нас не обманул.

Алтив первым произнес слово "предатель". Теор замер и словно резко проснулся. Что-то очень страшное вспыхнуло в его пустом взгляде.

— Что?

— Убийца своих братьев!

Алтив был ранен в шею, говорил, сплевывая кровь, и голос звучал как бульканье сквозь розовые пузыри на губах. Теор сделал шаг к нему. Что-то ломалось в нем, руки тряслись, как у спившегося, губы шептали "Нет…". Он закричал "нет" вслух — Морю, скалам. Не Алтиву, а всему, чему Алтив до последнего вздоха будет верен. Булькающим обвинениям глубин, проклятиям Жриц, всему, что чтил народ Островов, — не его народ отныне. "Ложь! Вы же сами…," — голос прерывался, слов было не разобрать. Милитару, Отцам-Старейшинам, Островам он пытался кричать, что они не смеют с него спрашивать, — и никто не слышал. И Море смеялось от имени его якобы отца Алтимара.

— Убийца своих! — повторил Алтив, и Теор вцепился ему в горло.

Герцог сделал знак не вмешиваться. Руки разбойника были связаны, но ослабшие веревки не удержали его ярость. Бывший лучший из лучших и не заметил, как парой движений управился с путами, а регинцы в ужасе дивились его силе.

— НЕТ НИКАКИХ БРАТЬЕВ… ТОЛЬКО ЛОЖЬ… ПОЧЕМУ ВЫ ОСТАЛИСЬ В БУХТЕ? ПОЧЕМУ?…

Некому было остановить Теора, как во время ссор с Наэвом. Всей мощью он вдавил полуживого Алтива в землю и задушил слово "предатель". Задушил и Алтива, но понял это слишком поздно. Он резко отпустил руки, шарахнулся от тела назад. Смотрел, как когда-то на Посвящении, медленно понимая, что натворил. Кошмарные сны стали явью, а обвинения Алтива — правдой: Теор убил своего. Смотрел долго, отрицая и принимая. Запинаясь, произнес свое обвинение Островам: "Но вы же сами убийцы… И растили убийцами нас". И рухнул на песок.

Наэв смотрел, и руки холодели не только от потери крови. Тысячу раз успел повторить: "Если б не я, этого бы не случилось". Одна подлость на лесной поляне. Восемь десятков жизней, Милитар, корабли, Теор, что был ему братом… Теору тоже конец. Если не регинцы повесят, то отомстят свои. Если руки на себе не наложит, то уж точно рехнется. Не важно теперь, по своей воле или нет он выдал Бухту. Давно в лучшем из лучших было что-то на грани, и вот надломилось. Тысячу раз Наэв признал: "Я в ответе". Отныне он знал, почему Инве сберег его. Знал, что не сдастся регинцам, — нельзя же, стольких погубив, спрятаться у Мары. За преступления судит Большой Совет, от Совета его отделяло Море и люди Герцога. Наэв отлично понимал, что должен делать.

Путь к бегству был один — обратно в Море. Меч разбойник сохранил — впрочем, сильно покореженный от удара по шлему. Улизнуть незаметно у него шансов не было, и он решил лежать, как труп, пока регинцы шли к нему, шевеля настоящие трупы. Врагов было двое, оба опасливо косились на мертвую Хону, словно ждали козней от ее духа. Наэв казался одним из многих тел, к нему шли без опаски. Один склонился — и Наэв всадил ему в горло кинжал. Толкнул умирающего под ноги второму и бросился в волны. Вода скрыла его, закружила. Мара кусала и лизала рану, довольно причмокивая, и бок страшно жгло от ее зубов. Но он должен был выжить, и не поддавался боли. Лес, этот друг и хранитель всех беглецов, обступал Бухту со всех сторон, словно стремясь удержать песчаный пляж в раз и навсегда отведенных границах. Выбраться и исчезнуть — вот только Наэв плохо понимал, в какой стороне берег. Обескровленное и лишенное воздуха тело едва шевелилось, голова отказывалась думать. Легкие так и норовили предать и затянуть воду. Об утоплении морской народ знал все. Знал, как оно начинается: с непроизвольного вдоха под водой. Легкие горели. Но он помнил, что должен выжить.

Волна швырнула его на камни, как дохлую рыбу, стрела надломилась. Он закричал и воды все-таки нахлебался, но берег был под боком. Подводные камни встретили его стеной кинжалов, исцарапали руки в кровь, корни елей плескались в воде, как спасительная веревка, которую кто-то бросил очень вовремя. Арида, должно быть, — она приходит, когда зовут. Наэв рванулся вверх и, наконец, вдохнул. Горло жгло теперь не меньше, чем рану. Откашливаясь и отплевываясь, он слышал регинскую речь, знал, что ищут по всему подлеску. Прижался к скале, наслаждаясь мигом: можно лежать и больше не шевелиться. Но это, конечно, была ложь.

Он сказал себе, что не увидит больше Ану, если сейчас не встанет. Не помогло. Сказал, что его раны — царапины в сравнении с тем, что ждет Алэда и Фалмара. И это не помогло. Тело его, казалось, уже стало частью скалы и больше не двинется. Но на Острове Леса их научили не ждать помощи, когда есть приказ. Наэв встал.

Он прошел расстояние, равное двадцати перелетам стрелы или больше, и отдохнуть себе позволил только у ручья. Не рухнул без чувств, а выбрал сухое место, где до воды можно дотянуться рукой и деревья укрывают от солнца. Еще на мгновение соврал себе — вот теперь можно не шевелиться. Потом приподнялся и занялся, наконец, раной. Если стрела пробила кишки или желудок — это смерть, да такая, что лучше заранее вскрыть вены. Но это был не самый меткий выстрел лучника. Страшную слабость и боль Наэв чувствовал, но кровавой тошноты не было, внутренности вроде остались целы. Как-то раз стрелу из его тела уже вынимали. Тогда это умелыми руками сделала Хона, напоив его меркатской смолой. Не так уж и больно. Предстояло сделать то же самое самому, да без дурмана снадобий. Что ж, Наэв отлично помнил, что не вправе себя жалеть.

После он три дня отлеживался у ручья, шепча все заклинания с именем Ариды, какие помнил. Ручей был тот самый, что видел стычку на поляне, его воды текли ядовитой памятью. Наэв отлеживался и думал об Ане. О сыне или дочери в ее животе — застряв на враждебной земле, он не сомневался, что ребенок его. Ана не унизилась бы до измены. Он повторял имена убитых, загибая пальцы, насчитал семь десятков и еще восемь. Он думал об Отцах-Старейшинах, которым все расскажет, и о своих родителях, которые, к счастью, не дожили. Наэв часами лежал, неподвижный, как полено, и лягушки принимали его за часть местности. Иногда ему удавалось поймать доверчивую лягушку и съесть живьем. Целебных трав, известных Жрицам, разбойник не знал, и все равно не смог бы собрать. Он лежал и ждал, как раненное животное, а рана затягивалась и не гноилась, потому что добрая колдунья Арида услышала его. Или же потому, что ему было двадцать лет, и выносливость его, закаленная Островом Леса, была упорней и покорней вола.

На третий день Наэв скорей почувствовал, чем услышал, шаги в зарослях. Потянулся к мечу, хотя сейчас не одолел бы и кролика. Кто-то шел через лес короткими рывками, очень тихо, часто замирая и явно решая, куда лучше наступить. Слух, менее подозрительный, принял бы его за обычные звуки чащи. Если это регинец, у него были причины идти, крадучись, если же это Теор…

Человек тоже почувствовал чье-то присутствие и остановился, наверняка, тоже достал оружие. Вышел из-за ветвей.

— Наэв!

— Глор!

Один из тэру, что пытались отвлечь лучников. Семь десятков и еще семь убитых — семь, не восемь! Глор, сын Аруты и Элната, был родом с Берега Чаек, с Наэвом вырос рядом, но друзьями они не были. Теперь обнялись, как братья.

— Жив еще, значит, не умру, — ответил Наэв на вопрос о ране. — Есть еда?

Глор с трогательной готовностью отдал ему припрятанную за пазухой лепешку. Не спросил, как выбрался Наэв, зато рассказал собственную историю спасения. То была история с рукопашной схваткой, выдавленными глазами и откушенными пальцами. Глор рассказал раз, потом снова и снова. Он резко дернулся, когда тэру положил ему руку на плечо:

— Мы здесь, брат. Все, что было, уже позади.

Глор растерянно кивнул, видно, только сейчас понял, что повторяет одно и то же. Стал рассказывать, как погибли другие. Увидеть ему довелось еще больше, чем Наэву, поэтому он говорил и говорил, сбиваясь и путаясь, временами забывая, что не сам с собой говорит, как все эти дни в одиночестве. Наэв уже понял, что думать должен за двоих, хоть второй выживший старше его и здоров.

— Нам нужно охотиться, — сказал он, когда повесть о кошмаре, наконец, выдохлась. — У тебя нет лука?

Глор обреченно покачал головой, а Наэв поспешно перебил историю о том, что сталось с оружием:

— У меня тоже только меч. Это ничего, главное, сами живы, — заговорил медленно и размеренно, будто обращаясь к ребенку, и с удивлением увидел, что это действует. Глор ловил каждое слово. — Поднимись по течению ручья. Если нам повезет, там все еще лежит лук со стрелами. Ни о чем не спрашивай, просто иди и найди его.

Лук Теора на Наэва наверняка затаил злобу, но не на Глора — тот сможет им пользоваться. Для любого островитянина или регинца забыть оружие было так же немыслимо, как забыть собственную руку. Но, если Наэв хоть сколько-нибудь понимал бывшего брата, мог поклясться — лук лежит там, где потерян, и хозяин не придет за ним, даже, если жив. Жив ли? Наэв долго не решался спросить.

— Его не убили! — жарко заверил Глор. — Я видел, как регинцы уходили. Убили стольких, а его просто бросили и пошли прочь. Почему? Не в награду же за предательство! Если он им еще нужен, почему отпустили?

Наэв, увы, догадывался, и боялся, что оставить Теора во владениях хитрого Герцога — еще аукнется Островам недобрым. Старик своего не упустит, и похоже, многое понял о новоявленном изгнаннике. Наэв заговорил снова, подбирая слова:

— Теор не себе. Уж поверь мне, это так, и виноват не он один. Если встретишь его, силой все равно не одолеешь, и не пытайся. Понимаю, о чем прошу тебя, брат, но — попытайся образумить его, уговорить и привести сюда, — знал, что Глор не сможет. Теор отродясь никого не слушал, названого брата разве что в лучшие времена. Глор, который охотно задушил бы предателя, слов не найдет и подавно. Ухмыльнулся, вдруг сообразив: — Если Теор попадется тебе, просто скажи, где меня искать.

К вечеру Глор стоял перед Наэвом, с луком Теора и не встретив самого Теора, — наверное, к счастью.

— Что нам теперь делать? — спросил он с отчаянием в голосе и явно, ожидая указаний.

Наэв все поверить не мог, что кто-то столь серьезно относится к его словам. Ему пришлось говорить уверенней, чем когда-либо в жизни:

— Я отлежусь еще день-другой, и хватит. Надо добраться до Островов.

— Как, если от кораблей остались горелые щепки?

— Ветер попутный, течения несут на юг. Где ходят корабли, там пройдет и лодка.

— Лодка? — тупо повторил Глор.

— В Ланде достаточно деревень на берегу, а в деревнях есть рыбаки.

— Но сколько же это дней в открытом Море?

Наэв улыбнулся:

— Ландские крестьяне уже запасли нам хлеб, и зелень, и вяленое мясо на дорогу. Только сами об этом еще не знают.

— Их скорлупки у берега на плаву держатся только потому, что смешат Алтимара! Если начнется шторм…

— Не начнется, — пообещал Наэв, словно это от него зависело. — Поверь, Господин Морской знает, что мне обязательно нужно вернуться.

Пару дней спустя рыбаки крошечной деревушки благодарили Господа, что за грехи им посланные разбойники забрали все, что могли, но не перебили мужчин и на женщин не позарились.

Дом

Берег Чаек накрыло пыльное лето, время жары и орущих цикад. Месяцами небо оставалось прозрачно-голубым, а земля морщинисто-желтой, как древняя старуха. К вечеру Море становилось перегретой рыбной похлебкой и благоухало дохлятиной. На суше гнило все, что не засохло. Общий скот Берега Чаек унавоживал общее поле. В каждом доме островитянки потрошили улов. Замученные жарой собаки лежали на линии прибоя, а потом обтряхивали все вокруг волнами мокрой псины. Мята Ане уже не помогала.

Ее беременность была не видана, но очевидна любой понимающей женщине, поэтому скрывать Ана перестала. В отличие от Дельфины, она носила тяжело. В хорошие дни Ана в оцепенение сидела за веретеном, в плохие — лежала ничком, помирая от дурноты. И страха — но об этом никто не догадывался. Плохих дней было больше. Не удивительно, решил весь Берег Чаек. Ана слишком стара носить первенца — никак не меньше двадцати лет. Авмита и Авнора, Меда и даже Дэлада с вечно поджатыми губами вились вокруг нее, оберегали и помогали. За нее кормили птиц, носили воду из реки, готовили еду, которую Ана пыталась в себя впихнуть, прибирали, когда она не успевала к ведру и опорожняла желудок, где стояла. Каждая соседка отдавала ей часть того, что удалось поймать. Во дворе вялилось на солнце, может быть, больше рыбешек, чем обычно, хотя Ана тем летом ни разу не ступала на лодку.

— Что-то в Море, — указала она рукой, присматриваясь сквозь солнце. Люди на берегу явно что-то заметили и тоже вглядывались в горизонт. — Но это не корабль.

День был из тех, когда она почти не вставала. Стоило за порог шагнуть — марево набросилось на нее, как на разбитое яйца, которое зажаривается на камне. И без того измученная рубаха взмокла насквозь. Авмита — скорее всего она, Ана их путала — разжигала во дворе ее дома очаг, замешивала тесто. Возня наверняка закончится медовыми лепешками, на которые сбежится детвора, и о которых беременной лучше не думать. Авнора мигом оказалась позади нее, как часовой, пожурила хромоножку:

— Ты зачем вышла? Тебе только хуже от жары.

— Скучно выворачиваться в одиночестве, — пожала плечами Ана. Прижалась к горячей стене дома, стараясь глубоко дышать и сглатывать. — Я там будто черепашка в панцире.

Со стрельбища ей замахали руками Меда, Ора, Санда. Рыжая Унда — старенькая сорокапятилетняя матушка Аны и Меды — поклялась натягивать лук, пока ее держат ноги, и теперь поучала внучат. Оставшиеся дома тэру регулярно тренировались, даже те, кто давно не ходил в Море. За их спинами синел простор, полный рыбацких лодок, сливающийся где-то там с горизонтом. Их ноги ласкал горячий песок, так же, как босые стопы Аны обвивала мелкая сухая пыль пополам с куриным пометом. И — словно ров неприступной крепости — приторно-мерзкий мед, сохнущие во дворе рыбьи трупы, жара отделяли Ану от Моря, тэру, дружеского соревнования в меткости, которое она бы выиграла. Без нее самой меткой была Меда — с двухсот шагов. Лук Аны два месяца скучал без тетивы так же, как хозяйка скучала без корабля под ногами и регинского побережья на горизонте.

Никогда прежде она не проводила столько времени в доме — островитяне (да и регинцы) привыкли под крышей лишь ночевать и укрываться от непогоды. Никогда с ней так не возились всей деревней, хотя родители, сестры, друзья с рождения порывались беречь хромоножку. Ана принимала помощь — а раньше ее ненавидела. С красавицы Аны будто личину сорвали — вместе с дурманящей прелестью, с украшениями, вместе с кожей. Она выходила на улицу неприбранной, если вообще выходила, в кои-то веки не ощущала себя манящим факелом, которому мужчины смотрят вслед. Без Дельфины ей не с кем было поделиться, некому признаться: безумно страшно. Впервые в жизни, по-настоящему. На враждебном берегу Ана легко отдавала себя во власть Инве и Неры-Пряхи и не задумывалась, будет ли жива завтра или через месяц, а теперь боялась. Потерять ребенка. Или мужа. Или Теора — друга, который был ей очень дорог. Или умереть при родах — тогда уж точно потеряет всех. Ана принесла в жертву Маре петуха на другой день после отплытия кораблей. Может, надо было в тот же день? Может, ее злость раздразнила Мару? Она с тревогой ждала дня, когда вернется “Ураган”, и не все отплывшие сойдут на берег. Или дня, когда он не вернется, — ведь и такое бывает. Иные корабли исчезают, и однажды их перестают ждать на суше. Регинцы по ту сторону Моря — конные, вооруженные, наступающие — были привычной стихией, которая Ану не пугала никогда. Они удивились бы, что женщина Островов скучает по врагам.

— Там лодка слишком далеко для рыбаков, — прибежала Меда к забору. — Ничего не понятно. Кого-то в Море унесло? Но ведь штиль, — перевела взгляд на Ану — ту накрыл очередной позыв, жалостливо улыбнулась: — Бедная моя сестра. Нехорошо тебе?

Ана невозмутимо улыбнулась в ответ:

— Хорошо… — наклонилась, и ее стошнило на землю, забрызгав подол рубахи. — Теперь еще лучше, — провела рукой перед лицом, словно отгоняя туман: — Ой…

Ану подхватили сзади:

— Только не падай. Не надо было выходить.

Одна из двойняшек побежала с Медой на берег, другая осталась с Аной. В лодке уже четко рассмотрели машущие руками силуэты, еще немного ближе — и их узнают. Люди стали звать друг друга и сбегаться, Берег Чаек предчувствовал беду. Ана в это время ощущала себя переполненной бочкой на качающейся палубе — как говорили женщины, верный признак, что дитя в ней живо и растет. Ее как-то довели до кровати, она десять раз повторила, что все хорошо, только голова очень кружится. Потом Ана себя обнаружила уже рядом с кроватью, на коленях перед ведром. Ее обмахивали упавшим с головы платком, обтирали водой. Все уже знали, что хромоножке ничего не помогает, только ждать, пока внутренности перестанут кувыркаться. Другие женщины рожали каждый год, едва замечая беременность. Недаром шептались, что ее утроба проклята. Ана замучено подняла голову на ту из сестер, что осталась с ней:

— Ты Авмита или Авнора?

Та подмигнула старой шутке:

— Не скажу!

— Наэв как-то ухитряется вас различать…

— Нас и мужья обычно не путают, — засмеялась двойняшка. Скорее всего, Авнора. К своим годам двадцати пяти она родила восьмерых, знала, как это бывает: — Давай все наружу, и легче станет. Вот так. Вот, хорошо. Еще месяц или два осталось потерпеть, и пройдет.

Ана только родителям позволяла себя жалеть. Когда смогла говорить, повторила:

— Еще месяц или два, и не надо будет со мной нянчиться. А потом буду год делать всю работу по дому за тебя.

— Уже много раз делала и еще будешь.

Так и было. Когда лодку с сыном Авмиты унесло в Море; когда сухая трава во дворе вспыхнула и едва не спалила дом двойняшек — разумеется, Ана приходила на помощь им и любому тэру. По-другому на Островах и быть не могло.

Авмита и Меда в это время уже бежали с криками назад. Ану маленькими глотками напоили водой, прежде, чем она услышала и забыла обо всем на свете:

– “Шторм” и “Ураган” — только два человека вернулись!

Наэв увидел жену на пороге дома. Простоволосая и растрепанная, она выбежала, как стояла. За семь дней под палящим солнцем черные волосы Наэва чуть выгорели, изжаренное лицо потемнело вдвое больше обычного и покрылось колкой щетиной. А одежда намертво задубела от соли и пота. Но могло быть много хуже — лодочка, отобранная у дрожащего рыбака, послужила им верой-правдой. Воздушные Братья их сберегли, запасенной воды в обрез, но хватило. Чудом они были дома, и Глор мог благодарить Господина Морского. Для Наэва же начиналось самое страшное.

Единственные три слова, которые Глор произнес — “Никого не осталось” — охватят Острова быстрей лесного пожара. Он обнимал жену, Наэва крепко сжали Авмита и Авнора. Сбежалась толпа, но тишина была похоронной. Все они на Острове Леса усвоили, что нет толку от причитаний. Незачем на улице расспрашивать о мертвых, это уже не поможет. Вдовы завидовали, должно быть, Ане.

Наэв мягко отстранил руки жены, а людям вокруг сказал:

— Завтра вы и Совет все узнаете. Сегодня, прошу, позвольте обо всем забыть.

О предательстве Глор впрочем уже заговорил, Берег Чаек уже наполняла ярость.

В доме, наедине с ней, Наэв неловко остановился посреди единственной комнаты, словно чужой здесь. С не зажившей до конца раной, он не торопился сесть на скамью. Хромоножка смотрела расширенными глазами и больше не решалась к нему прикоснуться. Лишь одно окно, закрытое промасленной тканью, пропускало в дом солнечные лучи, поэтому внутри всегда было полу-темно и прохладно. Спохватившись, Ана оглянулась в поисках еды. Ее выворачивало от одной мысли об ячменной похлебке, сыре или маслинах, поэтому в доме не нашлось почти ничего. Корзина водорослей, что показались ей склизкими зелеными червями. Миска кислых ягод — только из-за них она еще не умерла с голоду. Ана выбежала на улицу, вернулась с горячей лепешкой Авмиты, но он только головой покачал, хотя последние три дня питался сырой рыбой. Нежно-карие глаза жены умоляли, его, совсем черные, были заперты на замок. Она прошептала:

— Неужели ты до сих пор на меня злишься?

Она не понимала.

Наэв снял с шее амулет Инве, с которым много лет не расставался, прошептал: “Незачем…”. Обернулся и, наконец, заговорил:

— Еще решишь, надо ли меня обнимать.

Она выслушала, ни разу не перебив. Медленно опустилась на сундук, вцепились руками намертво, словно сундук мог провалиться под землю сквозь земляной пол. Слабые ноги похоже впервые взяли вверх над волей и подкосились. Наэв сел на мешок сена, служивший вместо табурета, от жены подальше:

— Завтра я то же самое расскажу Совету. Ты можешь вернуться к родителям. Если попросишь, Совет разрешит тебе быть свободной.

Нежно-карие глаза теперь были устремлены прочь, видели что-то далекое. Резню? Ссору? Семь десятков и семь убитых — Ана знала каждого. Она словно не сразу услышала. Выплыла из своих мыслей, обернулась невидящим взглядом:

— Что…?

— Ты свободна. Ты действительно выбрала не того.

Ана думала о другом, ответила будто сквозь сон:

— Я не выбирала, я всегда знала. Как ты выбрался из Бухты, когда там повсюду были люди Герцога…?

Наэв рассказал — ему это и важным не казалось.

— А потом — как ты выжил со стрелой…?

Он начал было рассказывать, и вдруг понял, что Ана уже не слышит. Совершенно побелев и цепляясь за сундук, она медленно клонилась к полу. Наэв подхватил ее, и Ана полностью обмякла на его руках. Обе раны на теле — от стрелы и меча — даже на легкий вес Аны отозвались болью. Наэв не заметил. Перенес ее на кровать. Знал, что обморок проходит сам, поэтому просто застыл рядом. Теперь только рассмотрел, как изменил ее прошедший месяц. Она еще не начало округляться, наоборот, стала похожа на землю летом — желтоватая и высохшая, с опухшим лицом в каких-то темных точках. Без сознания она и вовсе выглядела нелепо и странно с откинутой головой и закатившимися глазами — словно кто-то жестоко высмеивал ее красоту. Рубаха не подпоясана, пшеничные волосы отросли, как у регинок, и были, как у регинок, слишком давно не мыты. Ана, чаровница и кокетка, никогда прежде не показывалась так людям. Наэв, кажется, не мог возненавидеть себя еще больше. Сразу должен был понять, что ей хуже, чем месяц назад! И вот он в отчаяние говорил себе, что надо было ее пожалеть хотя бы сегодня. И с еще большим отчаянием говорил — завтра ничего не изменится. Он стоял и смотрел на свою — или не свою уже — Ану, как в Бухте смотрел на горящие корабли.

Она резко открыла глаза и села. И Наэв не успел сказать, что ей надо отдыхать и поговорят они завтра. Потому что Ана вцепилась в него, рыдая, целуя и благодаря всех богов.

— …я бы даже не узнала…, — вздрагивала Ана, с трудом выговаривая слова. — Ты мог быть уже мертв…

И вот он целовал ее, уговаривая “Я же здесь, любимая, живой” — и был, словно в самом странном сне. Он ведь рассказал все — его проклинать должны, а не оплакивать. Никогда Наэв не видел Ану такой, даже представить не мог. Свою бесстрашную Ану, разучившуюся плакать еще на Острове Леса, как и все они. Она затихла и с горящими глазами приложила его руку к совершенно плоскому животу:

— Мы ведь даже порадоваться не успели… Наш сын…

Наэв изобразил удивление, лишь бы только она отвлеклась и успокоилась:

— Сын? Точно знаешь?

— Он выталкивает назад все, что я ем. Конечно, там мальчик.

— Бедная моя красавица.

Ана замотала головой:

— Нет, я счастлива. Он здоровый и сильный, и растет, — вцепившись в руку Наэва она заговорила очень быстро, словно боясь сказать не все: — Я же так долго ждала… Его будут звать, как тебя. Он будет похож на тебя. Не на меня, только не на меня! Не калека! Он будет, как ты. Будет опорой другим, не опустит руки даже, когда все потеряно, — улыбнулась: — Красавицей называешь! Да сейчас я понравилась бы только теням регинцев, которых прикончила.

— Знаешь же, что…

— Не знаю! — всхлипнула Ана. — От тебя, дорогой мой, любимый мой, всю жизнь слышу, что нужна — вот такая. И наслушаться не могу! — вдруг вздрогнула, вспомнила: — Твоя рана…

— Уже зажила, — заверил ее Наэв. — Могу тебя подхватить и кружить, как на свадьбе.

Она поморщилась:

— Только не кружить!

Он обнял настолько крепко, насколько решался сжимать ее измученное тело. Руки его дрожали.

— Хотя бы тебя у меня никто не отнимет. Никогда.

Ана горячо зашептала:

— Никогда, никогда… Что завтра скажет Совет?

А Наэв неожиданно для себя рассмеялся:

— Да какая разница?

Она тоже рассмеялась слишком громко и надрывно. И без всякого перехода вновь забилась в истерике:

–..лодка могла перевернуться… Я бы только дождалась, пока ребенок родится, я бы без тебя жить не стала…

Наэв гладил ее спутанные волосы, обнимал и уже ничего не говорил, давая ей выплакаться. Наконец, Ана смогла выпить воды и уснула в его объятьях. Он сидел, не смея пошевелиться, глядя на серые каменные стены, и, вопреки всему, смеялся. В основном, над собой. Почему не понимал? В чем сомневался? Лепешка, от которой он отказался, недосягаемая лежала на сундуке. А ему отчаянно хотелось есть, спать, умыться — все, что он делал после Рогатой Бухты словно по привычке. Его начинало трясти от воспоминаний, хотя недавно был спокоен. Глора в лодке убеждал держаться и верить в лучшее. Выдержка его и стойкость, словно дозорные после бессменной вахты, рухнули и заснули. Впервые после Рогатой Бухты Наэв сознавал, что жив. А то, что он видел только что, в первый и наверняка в последний раз свою Ану в слезах, — это день его похорон. Ничто не может сломить его хромоножку. Но в день, когда он не вернется из рейда, Ана перестанет существовать. А ее пустая оболочка, наверное, бросится с Птичьего Обрыва. Если, конечно, будут еще в его жизни рейды… Хотя бы до утра Наэву было действительно все равно, что сделает с ним Совет.

Он смотрел на серые стены, смеясь сквозь слезы.

Валуны

Наверное, никогда Дельфина не найдет в памяти момента, когда их история началась, но после бойни в Рогатой Бухте стал неотвратимым ее финал. Еще во время рейда в Сургурию Дельфина предчувствовала свое нынешнее отчаяние. Приговор Теору вынесли еще тогда, и любой из тэру обязан был свершить этот приговор, если Теор ему попадется. Убить его. И Дельфина тоже — разве она посмела бы ослушаться Совета? Если в руках у нее будет лук, ей придется спустить тетиву. Если б она знала брата чуть хуже, успокаивала бы себя: мир большой, Теору лишь надо держаться подальше от мстителей с Островов. Но Дельфина слишком хорошо его знала.

Дельфина много думала, в первый раз ли такое на Островах. Ее воображение буксовало — братья предавать не могут! Но она знала теперь, что это ложь, и, как лошадку, стегала воображение хлыстом. Конечно, бывает в Общине измена и вражда. Иначе не внушали бы им так настойчиво мысль о единстве. Предателей, отступников вычеркивали из памяти, не упоминали даже в назидание. Братство не могло позволить себе и тени сомнения в том, что оно незыблемо.

Иногда корабли в чужих землях встречались друг с другом, передавая новости с Островов. Дельфина узнала обо всем задолго до того, как увидела Наэва. Совет выслушал его и постановил, что решение должно быть принято с согласия всех тэру осенью на Большом Совете. А до тех пор Берег Чаек жил в заговоре молчания. Не проследить нитей, кто кому рассказал (Наэв сестрам, те — мужьям, они — своей родне), но люди знали, что он сделал. И не говорили вслух, что осенью — вряд ли его казнят, но изгнать могут. Не говорила и Ана, лишь раз произнесла без сомнений: “Что бы ни случилось — будем вместе. Всегда”. А пока Море жалобно и растеряно билось о борт “Змеи”, о плодородную землю Сургурию, ласкалось к ногам Дельфины: “Я не виновато, я предупреждало, я сделало все, что могу…” Дельфине хотелось погладить волны, прижать к себе, утешая — но как обнимешь воду?

“Что с ним сейчас, Господин Морской?”

Море ласкало ее молча.

“Он жив?”

“Жив”.

“Тогда ты, бог, должен ответить мне, где он. Все воды подвластны тебе, а вода повсюду”.

“Я отвечу тебе, Дельфина: он близ воды”.

“Я еще увижу его?”

“Ты должна будешь убить его, если увидишь…”

Сургурия не уберегла от разбойников своих богатств. Войско самого сеньора проиграло стычку и бежало, поджав хвост. Одна за другой деревни доставались победителям, и крестьяне запомнили этот год надолго. Нера-Пряха пряла удачу, словно извиняясь за Рогатую Бухту. Или это дух Хоны хранил островитян с особым рвением.

Дельфине хотелось напиться до бесчувствия. Мироздание металось в агонии: ее вера в Острова, ее привязанность к обоим братьям. Знать, что один предал другого, а другой предал всех, было так же больно, как самой в себя вонзить меч. Зимой она обнаружит, что боль можно не утопить, но заморозить в ледяной воде. А пока ее, как и Море, никто не утешал. Всю жизнь и тогда тоже Дельфина говорила себе, что не ей хуже всех, — значит, нечего и жаловаться.

Девочка Нела быстро признала Дельфину матерью и не отходила от нее.О своей настоящей матери малышка не спрашивала, успела надежно забыть регинский язык и прежнюю жизнь. У Нелы были особенности, что останутся с ней навсегда: она могла бесконечно есть и боялась Моря. Она легко освоилась на корабле, без единого шлепка усвоила, что перегибаться через борт запрещено, и уплетала за обе щеки, сколько бы Море ни качало. Видно, успела наголодаться за свои два-три года жизни. Но на берегу малышка шарахалась от прибоя, как от своры собак, в ужасе жалась к Дельфине. Это было что-то большее, чем страх утонуть. Взращенный поколениями, внушенный матерью инстинкт: Море — обитель зла. Ее деревушку от воды отделяла сотня шагов, наверняка, ее отец и дед промышляли рыбной ловлей. Но никогда не шли в волны доверчиво. “Это то, что защищает нас от регинцев, — думала Дельфина. — Их страх”.

Люди Побережья едва ориентируются в открытом Море и не знают путей к дальним землям, многие не умеют плавать, не переносят качку. Их легенды полны россказней о змеях из глубин, чудовищных спрутах и прочих слугах Алтимара. Их корабли жмутся к берегу, как слепые щенки к суке. Дельфину не удивляло, что Море жестоко к непривычному, удивляло другое — за века регинцы так и не помирились с ним. Даже те, что возят грузы на слабых судах, — они покоряют водный простор, словно врага, иногда проигрывают, иногда побеждают. Не почитают, не понимают, не любят Море. Жрица представляла, как матушка Нелы вбивала в ее детскую головку: держаться подальше от воды, чтобы не утащила ведьма Арида.

Дельфина не принуждала девочку силой, шла в волны сама, гладила пену, словно пушистых зверят.

— Видишь, — говорила она Неле, — вода рада мне. Тебе рассказывали, что Море полно зла, а оно подобно человеку: не хорошее, и не плохое, великодушное и ласковое, и способное на ужасные поступки. Если разыграется шторм, оно может меня убить. Разве стану я его за это ненавидеть?

Мокрой рукой Дельфина терла лицо, и по нему вместо слез катились соленые капли. Может быть ей слишком легко судить? Не то, что родственникам погибших. Ей даже родные братья не были так близки, как Теор, и она только малышке могла признаться:

— Я должна буду убить его, если встречу. Я перестану быть дочерью Островов, если откажусь это сделать. Я никогда не возненавижу его, не перестану по нему тосковать, даже, если убью…

Сегодня Теор посмеивался, когда сказал ей:

— Все еще веришь в сказки, бывшая сестра, все хочешь быть доброй. Но даже ты не сможешь меня простить.

Ей пришлось кивнуть:

— Не смогу…

В споре, как в сражении, Теор ее победил — а, значит, проиграл.

Минули пресловутые пару месяцев и больше. Ану стало выворачивать два раза в день, а не двадцать. Когда “Змея” вместе с Дельфиной вернулась на Острова, тощая, как жердь Ана, казалась спрятавшейся за свой живот. Дэльфа получила в подарок от матери сестренку Нелу и не удивилась. На Острове Леса девочке внушали правильный образ мыслей и уже объяснили: нет разницы между сестрами, с которыми она растет, и теми, кого родит ее матушка. А братья названые от кровных отличаются лишь одним — за последних она, когда вырастет, не сможет выйти замуж.

Одна мысль не давала Дельфине покоя. Сомнение мешалось с любопытством, подозрение со страхом узнать. Наконец, она пошла за ответами к Аквину — то есть совершила то, на что решалась крайне редко. Удивительно, но ей всегда было трудно говорить со своими добрыми и благосклонными родителями. Куда проще призывать незримого Алтимара!

— Судьбу Наэва определит Большой Совет, — сказала она. — Перед всеми. Почему… такое в первый раз?

Дельфине упорно казалось, что за всю историю мироздания Большой Совет впервые кого-то судит. Она понимала, что история мира длиннее, чем ее память, но даже ее двадцать лет — срок достаточный.

— Аквин, как обычно Совет поступает с виновными? Я не верю, что прежде никто не нарушал законы!

Аквин сидел в тени на поваленном бревне, любуясь на возню внучат. В трех шагах от него Дэльфа сосредоточенно колотила Алтима. Малышка Нела — загорелая, умытая, покруглевшая после сытого лета — нежно мучила котенка и держалась от всех в стороне. Отец жестом указал Дельфине место рядом с собой, и Нела сразу вскарабкалась ей на руки.

— Два корабля погибли, — произнес Аквин. — Такое невозможно скрыть…

— Скрыть?!!! — в душе она вскрикнула, на самом деле лишь прошептала это слово. Шепот потонул в детском визге, в ритмичном стуке кузницы — теперь там хозяйничал Акв.

Аквин попытался объяснить:

— Конечно, тэру не безгрешны. Если б ты заснула в дозоре или… утаила часть добычи — что б ты сделала потом?

У Дельфине язык не повернулся повторить “если б я утаила…”:

— Рассказала бы тебе.

— Да, конечно. Я бы велел тебе отдавать Совету всю свою долю несколько рейдов подряд, но знали бы об этом только ты, я и Старейшины. Так обычно и бывает. Люди ошибаются, но Совет не видит пользы в публичном позоре.

Это Дельфине было ясно. Маргара тоже не порола воспитанников на глазах у всех. Мысль молодой тэру устремилась дальше, к неумолимым выводам.

— Аквин, если я увижу, что один из братьев совершил что-то по-настоящему дурное и не спешит признаваться — я ведь тоже расскажу тебе. А ты — Совету. Его накажут. А если вина его велика, он внезапно умрет, или утонет, или сорвется со скалы. Ведь так обычно бывает?

Нет, на памяти Дельфины никто таинственно не исчезал. Или же…? Года четыре назад Элькрин из ее деревни не проснулся утром, хотя был молод и казался здоров. Тело Флосы нашли на берегу, когда Дельфина была еще маленькой. Говорили, что она споткнулась и ударилась головой о камень. А сколько лодок уносит в Море? Сколько людей гибнет в рейдах — всегда ли от рук регинцев? У Дельфины все похолодело внутри. Вправду ли ее сестру когда-то укусил скорпион? В гроте Мары есть яд, который вызывает похожую смерть. Как часто Совет прибегает к крайностям? Должна ли она теперь за каждым несчастным случаем угадывать чью-то волю? Дельфина видела, что отцу очень тяжело объяснять ей, и жалела его. Нелегко разбивать иллюзии.

— Ты умная девочка, — сказал он. — Об иных делах следует молчать — так всем будет лучше.

Может, только она, дурочка наивная, удивляется тому, о чем другие давно знают? Забытые мифы под охраной Мудрых, негласные приговоры, нерушимое братство… Представила, как Отцы-Старейшины бесстрастно отдают приказ: избавиться от такого-то. Или не бесстрастно — какая разница? Какие же они после этого Отцы?!

Дэлада — как всегда, усталая, сердитая, беременная — прошла мимо, разняла дерущихся детей, наградила Алтима затрещиной. Дельфина запретила ей бить свою дочь — хватит и матушек-наставниц — поэтому Дэлада подчеркнуто не замечала племянницу. Через пару дней дети вернутся на Остров Леса, в свою настоящую семью — Общину. Они ведь в первую очередь часть целого.

Дельфина передала спящую Нелу Аквину и пошла на берег. Нужно было остаться в одиночестве, чтобы прошептать: “На Острове Леса нас обманули”. Она почувствовала вкус этих слов, проглотила их яд. Ее взгляд перехватил Старик-из-Холма, развел руками: “Что поделаешь?” Никто не виноват, наставники сами верят тому, что внушают детям. Аквину, быть может, доводилось вершить тайные приговоры, и он уверен, что поступал правильно. И Дельфина — разве она не верит больше??? Она действительно скорее руку себе отрежет, чем утаит добычу или нарушит приказ, и таких, как она, много. Значит, братство — вовсе не ложь. Просто Острова сложнее, чем ей казалось в детстве, — Дельфина приняла эту истину, как когда-то удары плетки.

Накануне Бычьего Праздника Наэв повторил свой рассказ перед толпой тэру. Советы проходили на Холме Каэ посреди Острова Совета, что издревле был символом свободы и закона. Каэ и — конечно же! — брат его Алтимар, два великих бога, взирали на происходящее с высоты своего немалого роста. Три громадных обтесанных валуна по одну сторону Холма, на них восседают Отцы-Старейшины, напротив — пять Старших Жриц на таких же каменных тронах. И посередине, на месте говорящего, Наэв.

— Слышит Алтимар и слышат мои братья: Теору я угрожал, но Выбранному Главарю сказал правду.

Разумеется, Большой Совет не прошел без Аны. Вместе с Дельфиной она стояла в первых рядах. Знала, что на нее все смотрят, и по одной штуке отправляла в рот виноградины. Знала, что все посмеиваются, но прощают прихоть беременной — есть во время Совета. Да еще виноград, который никто не ест, из него только вино давят. Подвески из красных ягод оттеняли ее платок и пояс. Рубаху она выбрала идеально выбеленную золой и солнцем, а тунику — крашенную отваром трав в нежно-зеленый. Ана смотрелась ягодкой на лужайке. Не бледная, потому что натерла щеки соком тех же ягоды. Только соседи с Берега Чаек, видевшие ее каждый день, знали, что ее мутит даже на девятом месяце, что ей тяжело дышать, что рубаха до земли скрывает оттекшие ноги. Стоило Ане пожелать, чтоб ей снова восхищались, — и она выглядела восхитительно. И никто не заметит, чего это ей стоит. А Дельфина думала: вот она, искорка-изюминка, которая делает ее сестру красавицей, — стальная воля.

Самое главное чудо Больших Советов — это тишина. Холм опоясывала многотысячная толпа, и Дельфина каждый раз заново изумлялась: тысячи глоток дружно умолкли, стоило только подняться одному из Старейшин. Эхо от скал разносило голоса, а специально расставленные люди громко пересказывали задним рядам речи наверху.

Кто-то задал Наэву вопрос — убил бы он Теора в лесу, если б сумел? Наэв ответил:

— Не знаю…

Он первым схватился за меч, то есть, был виновен в том, чем грозил Теору, — в нападение на своего. Но в схватке ему же, Наэву, и досталось, а предателя Островам было не жаль. Дали говорить Глору — тот был всецело на стороне Наэва. Повторял, что без него бы не выбрался. Говорили люди с Берега Чаек — напомнили, что Милитар видел в Наэве своего ученика и приемника. А что творил Теор, и напоминать не надо было. Говорили Мудрые и Старейшины. Дельфина заметила, что Ана время от времени замирает на пару мгновений со слишком уж безмятежным лицом. Незаметно приобняла ее, позволяя на себя опереться. Так благодарно кивнула.

Совет рассудил, что сказать — не сделать, и нельзя, как за поступок, карать за слова, произнесенные в гневе. Наэва приговорили три года оставаться без своей доли добычи.

— Да будет эта история уроком всем нам, братья, — изрек Терий. — Теор поплатится за то, что совершил. Ты же, сын Авы и Сагитта, этот день всю жизнь не забудешь. Будь сам себе судьей. Пусть тот из вас, братья, кто считает приговор несправедливым, выйдет из толпы и коснется рукой Каэ в знак своего несогласия.

Теперь, много лет спустя, Дельфина понимала прозорливость Терия. Люди вроде Наэва, раз оступившись, искупают вину до конца дней. Старейшины понимали, как полезна Островам беззаветная преданность прощенного.

Косяки лодок возвращались на Берег Чаек, огибая Больший с западной стороны. Аквин и Циана с сыном, невесткой и внуками, Авмита и Авнора с детишками и мужьями, Меда и Кэв — люди переговаривались, махали друг другу, обгоняли и отставали. Все за Наэва были рады, даже родственники погибших не винили его — ненависть досталась Теору. Тина слова не сказала в его защиту, Наэва не упрекнула. Аквин и Циана отреклись от мальчика, которого вырастили, а за Наэва сегодня вступились. А Дельфина — ведь и она сказала себе: “Я не смогу винить его сильнее, чем он сам себя”. Но это были слова, а не чувства. В лодке Ана сразу уснула и теперь беспокойно ерзала во сне, ища удобную позу. Дельфина поглядывала на ее напрягающийся под одеждой живот и думала, что в крайнем случае они пристанут к западному берегу и постучаться в любой дом. Но пока не было необходимости. Она ощупывала Ану накануне. Если ее руки не врут, первое, что покажет миру младенец, — это ножки. Должны быть, потому что мать всю беременность тревожилась, чтоб малыш не оказался хромым.

Дельфине вдруг пришло в голову: с Аной они, когда бывали наедине, смеялись и болтали обо всем подряд. С Теором — ласково подначивали друг друга. Теор ее очень любил, но считал просто милой мечтательницей. С Наэвом же — самым неразговорчивым из четверых — они молчали, понимая друг друга без слов. И сейчас Наэв отлично знает, какой разлад кипит в ее душе.

Он спросил то ли в шутку, то всерьез:

— Что, сестренка, летом, когда пойдем собирать моллюсков, твоя Пещера меня назад не выпустит?

О заклятии, наложенном на Пещеру, Дельфина по секрету рассказала Ане, та — Меде, Меда — подругам, в итоге, знали все Острова. И верили — слово Жрицы многого стоит.

— Летом увидим, — ответила она резче, чем хотела. И произнесла, глядя в водную гладь: — Ты бы его не убил. Теор сгоряча может. А ты — нет, ты понимал, что делаешь.

Наэв мог только опустить голову и слушать.

— Ты мне брат, — сказала Дельфина, — и всегда будешь. А с ним наши души из одного куска железа выкованы. Я не знаю, где он, но знаю, каково ему сейчас…

Наэв мог лишь опустить голову еще ниже. На Берегу Чаек давно привыкли, что Теор и Дельфина, не похожие внешне и не родные по крови, считают друг друга близнецами. И она, наконец, сделала то, чего ей хотелось, — хлестнула виновного по лицу. Со всей силы, с одной стороны, с другой. То, чего и Наэву хотелось, — чтоб его наказали, как Выбранный Главарь Милитар. Слишком легко ему сошло все с рук. Знавшие его с детства люди так и не поверили, что этот спокойный и надежный человек способен на подлость. Судили его с подспудной мыслью: смутьян сам нарвался, наверняка и так готов был предать. Совсем по-другому прошел бы сегодня суд, не попадись Теор регинцам. Дельфина остановилась, увидев, что разбила ему губу в кровь, — все-таки у нее была тяжелая рука лучницы. Задыхаясь, произнесла:

— Ты убил его заживо! Лучше всех ты его понимал — и погубить его тебе было просто. Что с ним творилось в рейдах! А что станет на чужой земле, в одиночестве — мы даже представить не можем! Теор не из тех, кто способен такое выдержать, он ведь только в бою непобедим. Я буду молчать о том, что ты сделал. Теперь все Острова будут молчать. Но каждый день я буду помнить…

Оба, избегая встречаться взглядом, обернулись к Ане — нет, не проснулась.

— Пусть спит, пока может, — вздохнула Дельфина. — Еще накричится сегодня.

— Что??

— Твой ребенок родится совсем скоро. Еще во время Совета началось. Но пока все идет хорошо, домой добраться успеем.

— …а за глупость Совет не судит. За самовлюбленность. За кокетство. Я не меньше заслуживаю твоих пощечин, — Ана это сказала, когда они, наконец, оказались дома, а Наэв побежал звать женщин. Стало быть, все-таки не спала.

— Тебя отлуплю потом, — пообещала Дельфина. — Умойся молоком белой телки и не думай сейчас о плохом.

Ана дала себе волю рычать от боли. Как все женщины деревни, она помогала на многих родах и знала сама, что делать. Она расплела волосы, развязала пояс и все узлы в доме. И, пока могла, держась за Дельфину, ходила по комнате. Схватка отступила. Ана выпрямилась и отпустила сестру, пережидая и сжимая в руках корешок Дэи. Теперь они стояли друг напротив друга, хромоножка, в отличие от Наэва, глаза не опустила:

— Несправедливо, что мы будем жить, как жили, а Теор изгнан и проклят, — тебе ведь это не дает покоя?

Дельфина покопалась в себе и честно ответила:

— Я не желаю вас наказать, конечно, нет. Что Наэв жив и почти прощен, я рада — разве может быть иначе? Но… я не знаю, как все мы будем теперь жить. Поверить не могу, что это все с нами…

Ана ухватилась за нее, чтоб не упасть, но и обняла одновременно:

— Ты ведь никогда не говоришь, каково тебе.

— Не хуже всех, — привычно прошептала Дельфина. Почему ей всегда вспоминаются эти слова, когда трудно? Кажется, ей так кто-то сказал. Ана трепетала на ее плече, не замечала, что впилась в нее ногтями до крови. И Дельфина решила не замечать, если сестренке так легче. Это только ей, Дельфине, удивительно не больно было рожать Дэльфу.

— Он не помогает…, — выдохнула Ана, уронив корень. Взмокшие светлые волосы размечтались по плечам, на лице проступала паника. — Нечем дышать… Дэя не со мной…

— Ты держись за меня. Все у тебя идет, как должно, просто медленно.

Слишком медленно, думала Жрица на самом деле. Роды будут тяжелые. Дети и ногами вперед рождаются живыми, но ничего хорошего такая поза не предвещает.

— У моей матушки, — уговаривала Дельфина тихо и размеренно, — есть коралл, с которым она рожала нас всех. Вот придет кто-нибудь, чтоб я могла тебя оставить, я его принесу.

— Нет! — вцепилась в нее Ана. — Ты сама талисман сильнее всех амулетов и снадобий — об этом же все знают! Ты меня только не отпускай. Мне страшно… очень…, — рожая, многие говорят больше, чем когда-либо. Дельфина привыкла видеть соседок, когда они, уязвимы, как никогда. И Ана не исключение. — Люди не наказали нас с Наэвом, а что сделают боги? Я боюсь, сестренка, не боли… Вдруг Дэя отомстит через нашего сына? Моей матушке ведь отомстила регинская Ана…, — она выгнулась от схватки и придушенно закричала, а потом зашептала: — Вы все не понимаете… Красавица? Да это же подачка богов, милостыня! Господин наш Алтимар дал чужой богини меня проклясть, а потом спохватился и одарил хоть чем-то. Смазливым личиком, как регинку! Будто клеймо поставил, что я не достойна быть дочерью Островов.

Вот оно что! Дельфина знала, что не в силах защитить от воли богов, но от страха — могла. Крепче сжала Ану и зашептала:

— Я вижу иногда то, что еще не случилось, — об этом тоже вся деревня знает. Просто верь мне.

Она будет повторять это весь день и ночь. Будет говорить тихонько, когда прибегут на помощь Меда и Ора, и Ана улыбнется им через боль. Перед всеми, кроме Дельфины, Ана этой ночью останется такой, какой ее знают, — неунывающей и несгибаемой. А Дельфина будет держать ее за руку, шептать и обещать, когда схватки станут нестерпимыми. Когда к утру Ана почти перестанет соображать, а Наэв под дверью забудет все молитвы и просто уткнется головой в стену, чтоб не слышать ее криков, — Дельфина уверенно предскажет:

— Все обойдется. Твой сын родится здоровым и проживет долгую жизнь.

Дельфина будет говорить то, что Ана хочет услышать. То, чего НЕ видит.

На другой день женщины показали Наэву дочь. Здоровую и с совершенно здоровыми ножками, заверила Дельфина, обнялась с братом и помирилась. И отныне не говорила вслух о его вине. Совет молчаливо велел: не напоминать и жить дальше. Кто она такая, что бы спорить? Наэва пустили в дом на пару минут — взглянуть на ребенка, поблагодарить жену — и выгнали на пять дней, пока проводятся женские очистительные ритуалы. На Островах мальчикам и девочкам радовались одинаково, но Ане уж очень хотелось родить сына, похожего на Наэва.

— Мальчик будет через год, — сказала она, усталая и довольная, откинувшись на высокие подушки, с присосавшимся к груди младенцем. Замучивший ее ребенок, наконец, был снаружи, все случившееся позади — теперь Ана быстро поправится. Когда придет время вывести девочку на лодке и окунуть в Море, ее, разумеется, нарекут Аной. Но уже было видно, что малышка смуглая и темненькая, похожа на отца, а не на мать. И вот, пока суетящиеся в доме женщины не слышали, Ана взяла Дельфину за руку и рассказала:

— Я загадала в тот день, когда Наэв вернулся. Я сказала тогда Маре: ты отпустила его ко мне — теперь уже не посмеешь отнять. Слишком это было бы жестоко. Мне кажется, Мара меня услышала…

— Она услышала, — ответила Дельфина и вместе с Аной верила: Наэва никогда не убьют в рейде, Ана родит еще много детей, и следующим будет мальчик. Хотя умом целительницы понимала, что вторую такую беременность хромоножка может не пережить.

Рубины

Корабли Островов, подобно детям, получали имена в день первой встречи с Морем. Большинство помнили юными еще Циану и Аквина, но Дельфине довелось увидеть рождение "Плясуньи" — самого юного судна разбойничьего флота. Как и "Удача", это была одномачтовая галера с косым парусом. Дельфина тогда только училась стрелять из лука и еще ни разу не покидала Островов. Аквин брал ее с собой на Остров Кораблей, где девочку не оторвать было от верфи. Она заворожено смотрела на работавших мужчин. Касаясь заготовленного леса, в дереве ощущала искорку нетерпения — скорей бы стать килем, бортами, мачтой. Она хвостиком ходила за корабельным мастером Ульнмаром, и тот терпеливо отвечал на ее вопросы. Объяснял, что подводную часть корпуса делают из дуба, надводную — из бука, обшивку — из сосны. Рассказывал, как выбирают дерево и в какой сезон его рубят. Другой уже прогнал бы девчонку, но Ульнмар был одним из тех несчастных, что когда-то проиграли Посвящение. Община считала его чуть ли не рабом, вечно благодарным за кусок хлеба. Он не имел права указывать даже ребенку.

Имя дают по знамениям. Дельфина увидела Обряд спуска на воду, помнила и теперь, с каким задором дитя-корабль окунулся в родную стихию. Как он отошел от берега, отправился огибать остров. Как схлестнулся с Воздушными Братьями. Ульнмар объяснил, что с таким парусом галере не страшны капризы морских духов — она способна идти при самом слабом и даже при встречном ветре. Парус играл на ветру, словно платье танцующей девы. Дельфина выкрикнула имя раньше взрослых. Люди вокруг покатились со смеху:

— Это боевое судно, малышка, а не твоя кукла.

Но, ко всеобщему удивлению, Медуза стала серьезно расспрашивать Дельфину, хотя та могла только пожимать плечами и кивать на корабль:

— Ее зовут “Плясунья” — она так говорит. Разве вы не слышите?

Корабль был построен, чтобы стать очередным кошмаром Побережья, но боги наделили его шаловливой душой. Мудрые согласились с шестилеткой. Остальные смеялись над нелепым именем, но спорить со Жрицами не посмели. Да, люди вскоре и вправду стали замечать: парус корабля даже при полном штиле чуть трепещет, будто пляшет. На борту “Плясуньи” Дельфина пережила свой первый морской поход в Меркат и первый боевой поход. Много позже к мачте под танцующим парусом привязали Белую Ленту Дельфины. Это был ее корабль.

Тот рейд к Берегу Зубов выпал “Плясунье”, и добрый жребий свел на одном борту всех, кого Дельфина хотела бы там видеть: Ану и Наэва, Ириса и Меду.

В тот год небо было синее и безбрежное, как Море, а Море гладкое и прозрачное, как зеркало. Жребий определил им жаркую и влажную, покрытую цветущим ковром Леонию — самую пеструю из регинских земель. В прошлом здесь действительно водились грозные животные с гривой, что украшали теперь гербы знатных родов. Леония славилась рекой Фло. Та начиналась где-то в болотистых лесах Сильва и Лустеры, а на восточной границе Леонии, образую густую дельту, впадала в Море. То была полноводная, пригодная для судоходства артерия материка, заманчивая дорога к внутренним землям. Иные Главари осмеливались подниматься верх по течению и налетать на деревни. Но случалось это так редко, что для местных жителей разбойники каждый раз становились нежданной бедой.

Дельфина знала, что земля, дающая жизнь растениям, — это богиня, жена, вынашивающая во чреве плоды будущего урожая. Даже у Дельфины, ничем, кроме грабежа, регинские плоды не заслужившей, они не станут ядовитыми во рту. Регинская почва щедра и заботится о ней, как мачеха о падчерице. Земля цветет, как любимая женщина. Как Жрица, когда Морской Господин обнимает ее. Как Дэя, ради супруга убранная в солнечное золото, — даже мертвые камни Острова Обрядов просыпаются под ее взглядом, зеленеют добрыми травами. Из трав сделают отвары, что возвращают здоровье и дают женщинам детей. И должна быть, думала Дельфина, в каждом из нас частичка живого солнца, что пробуждает землю. Происходящую от того же солнца засуху считали гневом богов, Дельфина же объясняла иначе: случается, что матушка Дэя слишком щедро хочет нас одарить, слишком крепко обнимает.

Пеструю Леонию Дельфина видела уже не первый раз и любила ее бурный цвет настолько, насколько можно любить земли врага. Ничего нет прекрасней Островов, но они выглядели пустыней по сравнению с болотным изобилием. Той весной она восхищалась Леонией вдвойне, потому что эта земля единственная расцвела в неурожайный год. Зиму Каэ послал холодную и сухую. Пугливые духи хлеба отказались покидать почву, оливы и виноградники не проснулись в срок. Островитяне ничего не выцарапали из своих полей, и мужчины почти все ушли в Море грабить. Да, и женщин дома осталось меньше, чем в благополучные годы. Что ж, еще одну зиму Острова будут кормиться небогатыми припасами, морскими дарами и плодами разбоя. Такое бывает, говорила себе Дельфина, жаловаться не на что. Но оба берега Моря, Регинию и Меркат, постигла та же беда — засуха, убившая урожай. Осенью Меркат по пятикратной цене будет продавать Совету зерно, чтобы Островам хоть как-то продержаться. Совет прямо говорил Выбранным Главарям: от вашей добычи зимой будет зависеть чья-то жизнь или смерть. Но солнечной Леонии не было дела до несчастий, даже до собственных. Разодетая в цветы, словно девушка, убранная к свадьбе, эта земля не замечала своих иссушенных пашен.

В тот год Наэва впервые выбрали Главарем. Все помнили, что еще Милитар, опытный и мудрый, его выделял. В рейдах к затеям Наэва умели прислушиваться. Многие говорили, что он еще будет Главарем не хуже Милитара. Наэв решительно не понимал, как тэру могли простить ему Рогатую Бухту. Но команда “Плясуньи” выбрала его, и Совет согласился с ней. И не отменил своего решения, даже поняв, каким трудным будет этот рейд. Совет сказал: “Мы тебе верим”. А, значит, у него должно было получиться — ему просто не оставили права на неудачу. Боги не наделили его особыми талантами, не то что любимца судьбы Теора. Наэв признавал это без жалости к себе, и, конечно, никогда не произносил вслух: зачем другим его сомнения? Он не говорил, что сделает все, что может, потому что мог слишком мало. Сделает он все, что от него потребуется.

Ана ликовала, понимая, что значит для него доверие тэру. Она, как и красавица Леония, цвела цветом жаркого полудня — еще молодая, уже не юная. Мать и жена, тем более, хромая, она могла бы остаться дома, но отказалась наотрез. Откормив малышку два года, Ана заявила, что поседеет и рехнется, если еще одно лето будет ждать мужа на берегу. Срезала волосы, сняла платок и взошла на борт как лучница и тэру.

А Дельфина часто видела во сне своего близнеца. Видела его глазами чужую землю. И море, но не это, ласковое, а грязное и отвратительно кислое на вкус — оно захлестывало с головой. “Это же вино. Что ты делаешь, братец?!” Ей снились короткие схватки не понятно кого с кем и за что. Снилась мешанина лиц — нападающих, проклинающих, мертвых, пьющих вместе с ним. Горели дома, какие-то люди просили пощады, другие подталкивали в спину: “Ты что, сомневаешься?!” И он перестал сомневаться. Разъяренные рожи вокруг не для того победили, чтоб кого-то жалеть. Дельфина просыпалась с тяжелой головой, словно все это было с ней. А, выйдя из дома, видела Наэва и Ану, и ту порой вспыхивающую между ними молнию, их полунамеки, понятные только им двоим, за столько лет брака не угасшую страсть. Видела в Гавани, как Наэв подбрасывает дочку к небу, прежде, чем оставить ее Унде и Корвилду. Слышала короткие споры тэру, быть ли Наэву Выбранным Главарем: “В Рогатой Бухте не растерялся и выбрался!” Почти все поддержали его, и Дельфина тоже. Ана поверяла ей свои надежды: быть может, в рейде будет зачат их долгожданный сын. А Дельфина не знала, что чувствовать. Она слишком любила их обоих, не могла винить их за то, что счастливы.

Они прошли прибрежные деревушки Леонии, ограбили купеческий корабль, почти не встретив сопротивления. Им везло настолько, насколько может вести на измученной неурожаем земле. После четырех набегов все были живы, но добычи было непозволительно мало. Пестрой Леонии нечего было отдавать. Дельфине приходило в голову, что их рейды утроят число голодных смертей на Побережье — но что толку было об этом думать? Наконец, устав потрошить пустые амбары, Наэв сказал, что настало время вспомнить о реке Фло и попытать удачу в землях, которые она омывает. Выбранный Главарь не мог принимать подобное решение без согласия всей команды, но Наэв предложил то, о чем многие уже подумывали. Только Маргара, всегда ожидавшая худшего, мрачно предрекла:

— А если они перегородят реку и отрежут нам путь в Море? И сколько человек подхватит там лихорадку? — и развела руками. — А, впрочем, все равно дела плохи. В болота — так в болота.

Гадание сообщило Маргаре, что демоница лихорадка потребует лишь одну жертву. Кто это будет, гадание не ответило, и потому все предпочли забыть о том, что они не в силах изменить. Дельфина помалкивала, но смутно ощущала: лучше бы им не идти по реке Фло. Какая беда их там подстерегает, Дельфина не знала, потому ей было не о чем предупреждать других. И без ее предчувствий каждый понимал, что поход опасен, а выбор у них действительно не велик.

Но набег прошел удивительно гладко. Севернее засуха принесла меньше вреда, и крестьяне могли считать год удачным — до появления разбойников. Островитяне поднялись по реке до Западного Крудланда, явились ночью, так внезапно, что местные приняли их за восставшую из болот нечисть. Биться пришлось разве что с комарами и москитами, зерно досталось грабителям без сопротивления. Потом они просто ушли обратно в Море так быстро, как только могли, — благо, идти вниз по течению не трудно. Перепуганные крестьяне не успели опомниться и задержать разбойничий корабль — Наэв все верно рассчитал. После этого успеха все тэру с удовольствием признавали, что их Главарь многому научился у покойного Милитара.

“Плясунья” была нагружена кое-какой добычей — но много ли можно взять с двух деревень? Встал вопрос: что дальше? Снова рыскать по голодному Побережью?

Дельфина устроилась на носу галеры и в полусне слушала бесконечный разговор возле себя.

Игн. Три года назад он удивил всех, взяв в жены меркатку, но и теперь его взгляд иногда замирает на синеглазой Жрице.

— … а этот длинноносый съежился позади своей коровы и как завизжит: “Не убивай меня! Я тебе расскажу”…

Меда. Она славится трусостью, но, на беду свою, стреляет метко — особенно с перепугу. Совет приказал идти в рейд, ее муж на другом корабле, и теперь у нее одна радость — флиртовать с приятелями, хотя бы с Игном.

— Что же такого он мог тебе рассказать? Его прапрадед спрятал в болоте клад?

Они говорили о последнем набеге. “Плясунья” по абсолютному штилю шла к пустынному островку неподалеку от Вирлеи. Тэру собирались отдохнуть, посоветоваться и что-то решить. А между тем к середине дня пекло сделалось невыносимым даже по меркам людей, поколениями живших в жарком климате. Корабль продвигался вперед только за счет усилий обливавшихся потом, проклинавших все на свете гребцов. Хоть бы Игн сменил одного из них — тогда, может, Дельфине удалось бы поспать.

— …целые сундуки золота! Выкуп за какого-то важного пленника — такой, что пол-Мерката можно скупить! Его жирная корова так описывала золото, будто сама его собирала…

Дельфина закрыла уши руками. Коровой Игн называл женщину, до смерти перепуганную крестьянку, которая наврет с три короба. Как подошел Наэв, Дельфина не заметила, но услышала его голос:

— Игн, расскажи всем то, что ты говорил сестре. Внятно и подробно.

Дельфина приподнялась на локтях. Ворвавшемуся в их дом Игну крестьяне поведали следующее: сеньор Западного Крудланда отправляет в Сургурию богатый выкуп за своего сына. По словам “коровы”, целая вереница телег, груженных золотом, серебром, рубинами. Ограбленные круды знали все это от собственного сына, а он — от какого-то слуги из замка. Отбросив бурное воображение крестьян и раза в три сократив то, что осталось, можно было представить истинные размеры богатства. Двух-трехлетний доход неплохой сеньории. Или даже больше. Перед мысленным взглядом Дельфины так и замелькало это золото. Если его добыть, если привезти Совету… Она оглянулась на лица тэру и поняла, что каждый думает о том же.

— Так какой же дорогой они поедут?

Игн беспомощно развел руками:

— Возле Моря — только по Тихой Дороге через Берег Зубов. Все остальное время — глубоко внутри материка…

Слушатели, уже вообразившие в руках рубины, шумно выдохнули и расхохотались. Тихая Дорога! Даже в омуте Мары богатство не могло быть спрятано надежней.

Вечером “Плясунья” добралась до желанного отдыха. Дельфина благодарно окунулась в Море, а после развели костер, стали жарить рыбу. Тина, которую все не брала старость, изящно улеглась на песке. Тунику скинула, а мокрая рубаха подчеркивала каждый изгиб ее упругого тела — зрелище, от которого мужчины забывали и усталость, и возраст Тины. Шестнадцатилетний Ирис так и пожирал ее взглядом, к ее огромному удовольствию. Наэв увлек Ану подальше от костра, сказав, что сегодня еще не слишком устал. А в небе Нат раскинула вышитое покрывало, и Дельфина любовалась им, радуясь спокойной ночи. Но ко всем людям, отдыхавшим на островке, как лихорадка, привязалась мысль о таком нужном и недоступном богатстве. И сомнение: вправду ли оно недосягаемо?

Берег Зубов Дельфина впервые увидела лет в двенадцать и, как и все прочие, спросила: “Почему его не назвали Берегом Утеса? Вон же утес торчит из Моря”. Ответ был прост: славу этим местам принесла не хмурая глыбы, а острые каменные шипы, скрытые под водой и покрывавшие здесь все дно. Место более гибельное, чем даже Остров Рифов. Ни один корабль не смел подойти близко. Дорогу, идущую вдоль этого берега, поколения регинцев привыкли считать безопасной от налетов с Моря.

Утром Наэв растолкал Дельфину, чтобы поговорить, пока большая часть команды еще спала.

— Не поверю, сестренка, что тебе ночью не приснились рубины. Как и всем остальным.

Дельфина улыбнулась ему и Ане:

— А я не поверю, что вы двое вообще спали. Неужели богиня любви что-то нашептывает про набеги?

Чертя камнем на песке, Наэв стал объяснять:

— Мы здесь. А выкуп повезут вот здесь: сначала по Тихой Дороге, потом через Берег Зубов, к востоку от Фло. Им проще везти телеги по берегу, чем продираться через болота. Вдоль Тихой Дороги сплошные мели, любой корабль, что подойдет близко, там и останется. Берег Зубов — сами понимаете, — он поднял глаза на сестру, на жену, уже знавшую его замысел, потом, на Маргару, которая подошла незваной. — Да, нам никогда не подобраться Морем, но всегда же есть другой выход. Нас не ждут на берегу — это многого стоит. Круды очень удивятся, когда мы догоним их верхом. А нас ведь вполне достаточно, чтобы им не удалось отстоять свое золото.

Дельфина попыталась не столько осмыслить план, сколько прислушаться к себе — получится ли? Ее предчувствия были спокойны, как Море вокруг, словно река Фло уже поглотила все так и не настигшие их беды. Маргара спросила:

— А где, Выбранный Главарь, мы возьмем столько лошадей?

И Наэв ткнул пальцем в ту точку рисунка, где должна была находиться Вирлея:

— Их сеньор любит мир. Какую дань он согласится отдать, если услышит о четырех разбойничьих кораблях возле своего побережья? Дань, которая вернется к нему, когда все будет кончено, — не увозить же нам коней с собой. Вирлея еще будет благодарна нам, что мы не потребовали большего. Что скажешь, матушка?

Маргару ни разу не избирали Главарем и советов от нее ждали редко. Она привыкла рубить, а не изобретать хитрости, поэтому ответила она так, как Наэв и ожидал. Пожала плечами и кивнула на спящую еще команду:

— Это их тебе предстоит уговорить, — и вдруг добавила. — Если б такое предлагал Теор, я б сказала, что это безумие. Ну, а тебя я достаточно порола в детстве, что бы верить тебе теперь.

Большей похвалы Наэв от нее никогда не слышал.

Тогда Дельфина тихо спросила:

— Брат, а где ты возьмешь еще три корабля?…

— Сорок лошадей — и мы, может быть, пощадим вашу землю, — Наэв произнес эти слова по-регински, стараясь, чтобы как можно внятней звучал его островной акцент. Говор, который Побережье привыкло слышать в кошмарах. В прошлом разбойники несколько раз беспощадно разоряли Вирлею — Наэву хотелось верить, что здесь еще свежи воспоминания.

Деревянный замок был стар и уязвим, сеньор же, наоборот, слишком молод. Морской народ не решался посягать на замки, и Наэв мало что знал про штурм и осаду, да и внутри регинской крепости оказался впервые. Но даже он взглядом воина подметил: гарнизон очень мал, во дворе замка Наэву попалось лишь пару человек, способных держать оружие. Должно быть, вся защита здесь — несколько лучников, да трусливые слуги. Наэв легко мог представить себе, как достаточно большой отряд врагов сравняет замок с землей — хотя бы возьмет измором. Конечно, это будет не экипаж “Плясуньи”, но юный сеньор Вирлеи в каждом сне должен видеть: первая же осада станет для него последней.

Мальчишка-сеньор вместе с каким-то пожилым рыцарем во все глаза рассматривал смуглого чужака, морского дьявола из дьявольского народа. И, наконец, не уверенно ответил:

— Сорок — это же для целого отряда. Да во всей Вирлеи … едва ли найдется…

Какая глупость — признаваться врагу в своей слабости! Мальчика учили не на Острове Леса. Наэв возблагодарил Инве: он-то в ответ ждал насмешек и приказа уволочь дерзкого разбойника в темницу. Он каждый миг заново удивлялся мысли, что стоит один в регинском замке и угрожает сеньору.

— У меня шесть кораблей, — сказал Наэв, с удовольствием добавив пять судов под свое начало. — Клянусь змеиным хвостом Мары, от твоей земли не останется и пепла.

Сеньору докладывали о корабле или кораблях в Море. Те шли ночью, и никто толком не мог сказать, сколько их. Может, и вправду шесть. Но почему тогда лошадей требуется только сорок? Разбойник не собирался объяснять, что он затевает и для чего нужны лошади, но юного сеньора очень подавляла уверенность в голосе этого человека — будто привык получать все, что захочет. Откуда ему было знать, что чужак сейчас хочет лишь одного: живым вернуться к Ане? Пожилой рыцарь что-то зашептал своему господину, очевидно, убийственный для Наэва вопрос: почему мы должны верить разбойнику? Быть может, его флот существует только в угрозах? Наэв в жизни бы себе не поверил. Он вспомнил Теора — тот и в семнадцать готов был править хоть всеми кораблями Островов. Он произнес, пристально глядя регинцу в глаза:

— Раздумываешь, сеньор? Ты можешь отказаться и убить меня — тогда и узнаешь, сколько кораблей придет за меня мстить. Часто ли Выбранные Главари Островов являлись в твой замок? Как думаешь, мальчик, я поступил бы так, если б мне было чего бояться?

Наверное, юного сеньора взбесило обращение — мальчик. Но глаза он все-таки опустил первым.

— Я ведь могу вам приказать помолчать, правда?

Островитян, у которых дисциплина была в крови, такой вопрос смущал больше гневного окрика — ослушаться было просто не возможно. Фор и Алтрис, только что яростно спорившие, умолкли и опустили глаза:

— Как скажешь, Выбранный Главарь…

— Вы оба остаетесь возле корабля. И у меня есть для вас поручение.

Дельфине достался ласковый серый жеребчик, которого она тут же полюбила. Ане — черная молодая лошадка. Оставаться охранять корабль не желал никто — верили, что о таком набеге еще расскажут внукам. “Плясунью” укрыли в потайном вирлейском заливе. По жребию выбрали двадцать неудачников, и они огрызались больше, чем было принято в Общине. Двое самых строптивых — Фор и Алтрис — замолчали лишь от изумления, когда лично Наэв подозвал их к себе. Обычно Выбранные Главари приказывали, а не уговаривали.

Тихая Дорога. Полутьма на пороге рассвета. Вожделенный караван с выкупом уже виден издалека. Если и заметит опасность — скрыться с нагруженными телегами не успеет. Выкуп хорошо охраняют, но силы равны, а такая добыча стоит риска.

Вирлейский сеньор дал разбойникам, конечно, не боевых коней, а тех, кого сумел собрать. Если не обученные лошадки хотя бы не начнут шарахаться, почуяв кровь, — и на том спасибо. Рыцари-круды полжизни провели в седле, при прямом столкновении у разбойников Наэва не было бы шансов. Исход боя решили не копья и мечи, а внезапность, засада и стрелы — они втрое сократили регинский отряд прежде, чем островитяне решились на прямую атаку. Лишний повод для Регинии утверждать, что морские трусы боятся настоящих сражений. Впрочем, не останется выживших регинцев, чтоб рассказать о битве на Тихой Дороге.

Дельфина понимала: им вместе с захваченными телегами предстоит опасный путь к кораблю. Из-за добычи они будут двигаться медленно, а предстоит миновать земли Вилании. В каких бы отношениях не был местный сеньор с Западным Крудландом, он будет счастлив вырезать целый отряд разбойников, да еще и присвоить чужое золото. Стоит кому-то поднять тревогу… Минутных пленников швыряли на колени и одному за другим перерезали горло. Женщины в казни не участвовали — разве что, Маргара, матушка, которую воспитанники в глубине души не причисляли к женщинам. Дельфина наблюдала со стороны, не смеялась над умиравшими людьми, как Тина, но и не отворачиваясь, как Меда. Стрелы Дельфины сегодня верно били в цель, и не было у нее права отворачиваться, словно она тут не причем. Для многих тэру убийство врага — необходимость, вроде охоты. Для Наэва регинцы не люди, а враждебная стихия, жалости, как и ненависти, к ним нет. Дельфина раз и навсегда для себя решила, что это правильно. К чему мучить себя сомнениями там, где они не в силах что-то изменить? Но всякий раз вспоминала Теора, который так и не научился мыслить “правильно”.

Она видела, как Наэв подошел к Ане: в одной руке славно потрудившийся, залитый кровью меч, в другой — что-то маняще алое. Может, и вправду рубин. Крестьяне, конечно, приврали, и большая часть выкупа состояла из монет и слитков, но Наэв нашел сундук с драгоценностями. Ему до сих пор не дозволялось оставлять ничего из добычи себе. В такой год Совет и остальным велит все захваченное нести в общую сокровищницу. Но хотя бы здесь, на дороге, Наэв увенчивал свою красавицу краденым богатством. Земля под их ногами была в густо-красных прожилках, а в небе нежными розовыми бликами плескался рассвет. И Ана, усталая, но прекрасная, как богиня, не видела вокруг ничего, кроме вновь уцелевшего любимого. Дельфина против воли выдохнула: “Как красиво…”. И ей хотелось разрыдаться от мысли, что измазанный смертью мир все-таки безумно красив и любим. А чего больше было в этой мысли, радости или печали, Дельфина не знала.

Кинжал

На Побережье все чувства обострены до предела, но Дельфина отчего-то не сразу разобрала, чтопроисходит. Захваченные телеги добрались до Берега Зубов, она радостно кивнула утесу — теперь и до Вирлеи недалеко. Подумала так — и как в насмешку, оборвался такой ясный и правильный план Наэва.

Дельфина заметила, как беспокойно прядает ушами ее жеребчик, услышавший раньше нее. Потом гул скал, цокот копыт и крик:

— Всадники!

Позади — движется лавиной конный отряд, вынырнул откуда-то из ущелья, которое они знают много лучше островитян. Неужели кто-то из перерезанных крудов воскрес и предупредил? Неужели местные жители увидели? Или мальчишка-сеньор посмел предать? Или — проклятая случайность? Окрик Наэва:

— Уходим! — и набег становится бегством.

Нет, не привезут они Островам золото…

Перегородить бы брошенными телегами дорогу, чтобы задержать погоню, — но нет времени. Пусть бы только преследователи были жадны до богатства и сразу бросились на добычу.

И снова Дельфина услышала, прежде, чем разглядела:

— Рыцари!

— Отряд!

— Ловушка!

Кто-то признал:

— Вот теперь нам конец.

С противоположной стороны, преграждая им путь, — эти уж точно не могут быть здесь случайно. В голове Дельфины мешался стук копыт, проклятья, голоса нежданных врагов, крики, в которых она не разбирала слов, но узнала виланский говор. Голова вдруг стала не подъемно тяжелой, а тело тряпично-мягким и слабым. Хорошая ловушка! Кто бы там ее ни подстроил…

Дельфина видела такое в Море: дельфины, ее подводные сородичи, врезаются в прижатый к поверхности косяк, а с воздуха мечущихся рыбешек клюют птицы. Она закрывала глаза и представляла себя изящным созданием с серой спиной и сильными плавниками. Но, оказывается, ей уготовлена участь рыбки — между скалами и Морем, между двумя отрядами, что численностью превосходят тэру вдвое. В голове пронеслось: “Это же и есть бойня”. Рядом разрыдалась Меда, на нее привычно не обратили внимания. А сама Дельфина настолько оцепенела от ужаса, что и ужаса больше не ощущала, как не чувствует холода обмороженная кожа. На Острове Леса ребятня будет шепотом пересказывать друг другу, как на Берегу Зубов вырезали человек пятьдесят…

Возле себя она увидела Наэва, он вроде бы кивнул ей — “Все хорошо”, и, проследив за его взглядом, женщина отметила малое расстояние, еще отделявшее их от врагов. Всем не прорваться, но один — два всадника удрать бы успели. Дельфина не знала, что каждый из тэру отчаянно смотрит на лазейку и думает о том же. Наэв указал на Ану и на мальчика, только что прошедшего Посвящение:

— Ты и Лан — быстро к кораблю! Скажи, пусть разгрузят его, выбросят, что угодно за борт и налегке идут сюда.

Она видела глаза Аны, застывший в них вопрос, который та не посмела задать: “Мы ведь не прощаемся?” Наэв еле заметно покачал головой: “Нет”. Приказу Выбранного Главаря Ана должна была подчиниться. Уж Дельфина бы подчинилась, не раздумывая. Две лошадки отделились от остальных, набирая скорость, поскакали прямо на приближающихся рыцарей. Кто-то из них даже опустил копье, готовясь к столкновению, но в последний миг оба всадника резко метнулись вправо и унеслись прочь. Дельфина проводила их взглядом. Регинцы, конечно, поймут, что поскакали они к кораблю. Их будут преследовать, но не целым войском. Лук Аны, не знающий промахов, при ней, ее лошадь быстрее той, что несет крепкого регинского воина. Одно из немногих преимуществ женщины в битве — всадница легче всадника. По сравнению с окруженными, хромоножка, можно сказать, в безопасности. Наэв выбрал двух самых уязвимых, дал им избежать верной гибели — Дельфина, и не ждала, что он выберет ее, а не жену. Не ясно ей было другое: корабль слишком далеко, гребцов на нем мало, а гонцам еще предстоит оторваться от погони и запутать следы. Когда “Плясунья” придет, будет давно уже поздно! Ана, Лан и люди на корабле только и уцелеют!

“Но так же не должно быть! Ты ведь загадала, Ана, — Наэва убить не должны! И нас всех вместе с ним…”

У Неры, видно, запуталась пряжа!

И снова она услышала голос Наэва:

— На утес! Быстро!

Подняла глаза — и поняла! Знак этого берега, утес, отделенный полосой воды! Бойни не будет! Бойня была бы, если б она, дурища, командовала, потому что никогда бы она в единый миг не сообразила. На скале, словно в крепости, они будут неприступны, пока не иссякнут стрелы и силы. Кораблю достаточно появится на горизонте, а уж доплыть Дельфина готова хоть до самых Островов. Она пожалела, что не может расцеловать Наэва прямо сейчас.

А потом берег накрыл сплошной хаос. Две волны слились, окружив их, — слишком большой удачей было бы достигнуть утеса, не залив песок кровью. К спасительному убежищу приходилось прорываться, прорубаться. Щиты, мечи, стрелы, перепуганные лошади против хорошо выученных рыцарских коней и алая, будто усыпанная рубинами, земля…

Обезумевший жеребчик метался из стороны в сторону в любом направлении, кроме нужного. По всему берегу островитяне спешивались, чтобы сражаться так, как привыкли, а Дельфина оставалась всадницей не по своей воле.

— Стой же, глупый! С лошадьми регинцы не враждуют!

Если конь понесет — то к верной смерти, если сбросит — то прямо под копыта. Утес парил над ее головой, как божество безопасности, и был далек, как рай, женщину оттеснили к скалам. Единой стены соратников больше не было, виланцы сосредоточенно рубили разметанные группы. Первый раз в жизни Дельфина поняла, что никто не придет на помощь.

— Смотри-ка, лантис! Морская сучка!

Танцующего жеребца обступили со всех сторон — к счастью, не рыцари, а три пеших воина. Беззащитные ноги всадницы так и просили рубящего удара.

— Наш лантис баб умеет побеждать, но по-другому!

Дельфина поняла, что въедет к Маре верхом. Только регинцы могли бы сказать, отразился ли на ее лице страх, но в душе она заскулила от ужаса. Одной рукой сражаться, другой удерживать коня — такому ее не учили! Отмахнулась мечом, но лишь чуть задела ближайшего противника — того, кого соратники называли лантисом. Того, о ком угадала шестым чувством: он впервые видит морской народ и женщин-воинов. Лантис отвлек Дельфину, а товарищ его между тем перехватил поводья. Третьему регинцу пришлось взять на себя матушку Маргару, которая вдруг возникла рядом. Дельфина как со стороны услышала свой же нечеловеческий крик “Алтимар!”, истерическое ржание жеребца. Стремена вгрызлись в бока до крови, заставили осмелеть от страха. Взвившись на дыбу, он сбросил Дельфину.

Она оказалась в мире копыт, на земле, гадая: затопчут или зарубят? Градом ливший пот смешался с пылью, сердце колотилось, как сумасшедшее, — всем регинцам назло! Жеребчик умчался прочь.

Первым движением — дотянуться до меча. Верный Меч Волн подполз под руку. Вторым движением — на ноги.

Ремень щита лопнул, и щит отлетел Инве весть куда, лук, кажется, был поврежден, но Дельфина вскочила. Руки, ноги целы, песка объелась на всю жизнь. Парень, что удерживал коня, стонал на земле, пытаясь встать, но был не так проворен. Его судьба была решена. Жрица сначала нанесла удар, вложив всю силу и страх, потом уже сообразила, что произошло. Жеребчик, выходит, спас ее, оглушив врага. Регинец взвыл и затих. Тот, что достался Маргаре, тоже был мертв, но Маргару оттеснили в сторону. Ну вот. Теперь против Дельфины только один — лантис. Вон ее щит, под ногами противника — очень пригодился бы. Наметанным глазом островитянка оценила этого воина, который, прикрываясь щитом, не забывал рассматривать ее с любопытством. Ее ровесник, по одежде — человек не богатый, быть может, наемник. По отточенным движениям и взгляду — больше нее повидал сражений. И меч в левой руке. Дельфина честно постаралась принять грозный вид.

Жара уже достигла полуденной ярости, воздух был, как металл, а металл — как огонь. Солнце сражалось против всех, кольчуга стала защитой и пыткой. Дельфина чувствовала, как мысли начинают зажариваться и хрустеть под разогретым шлемом. Уже забыла, почему хочет жить. Наверное, потому, что смерть отвратительна. Пропущенный удар добавит ее в разлитое по берегу ведьмино зелье — смесь крови и внутренностей, всех человеческих соков.

Лантис вдруг отступил, давая ей дорогу:

— Иди!

Уловка, конечно, — Дельфина в жизни бы не поверила, что напугала такого воина. Только ее горящая голова не могла сообразить, что он задумал. Лантис указал:

— Вот твой щит, женщина. Подними его и беги. Слышишь? Я не хочу с тобой сражаться.

Он добавил: “Поторопись” — и тогда разбойница поняла. Она стояла над распоротым виланцем в каше из песка и крови, деревянные подошвы башмаков навсегда пропитались багровым. Но парень, которого они с жеребчиком уложили, еще дышал. Когда кровь так льет, мгновения драгоценны. Противник отпускал ее, чтобы спасти своего друга. Искоркой — звездой блеснуло, засеяло в небесах сознания: не придется в очередной раз стоять насмерть! Передышка, несколько спасительных шагов к утесу. Разрыдаться захотелось от облегчения и благодарности судьбе. Дельфина одними губами ответила:

— Да…

Устало подобрала щит. Издали видела, как он оттаскивает соратника в безопасность, как зачем-то смотрит ей вслед. Потом они потеряли друг друга из виду.

Мгновенная передышка иссякла, как последняя капля воды в пустыне. Ничего еще не было кончено. Прямо перед собой она увидела Маргару, которая в ярости что-то кричала. Дельфине показалось — ее ругает, краем сознания привычно решила: “Выпорет…”. Потом разглядела: весь живот наставницы выпотрошен, она в ярости, потому что ее проткнули насквозь. Массивная фигура отшвырнула Маргару с дороги и двинулась на Дельфину.

Он был огромен, этот воин, намертво перегородивший ей путь к утесу, а островитянке с перепугу показался еще выше и мощнее, чем был. В одной руке копье, в другой — щит, плотоядно хохочет. Не отпустит. Мелькнула мысль: вот бы встретиться им в воде, там русалка кого угодно на дно утащит. И еще мысль: хвала богам, он не встретился ей, пока была на коне! Потом словно тень Маргары сердито толкнула в спину — не раздумывай, защищайся!

А гигант, глядя сверху вниз, ухмыльнулся, и швырнул в нее щит — Дельфина едва отскочила. Он зарычал от злости. И ударил.

Копье врезалось всей массой, всей силой его руки — сшибло с ног, впилось в щит. (Спасибо тебе, лантис, что дал подобрать!) Впечатанной в песок женщине понадобилось пару мгновений, чтобы осознать: она не рассыпалась на куски. А противник рванул копье обратно, вместе с деревянным мясом выдирая его из щита, выдирая щит из рук Дельфины, — тоже, видимо, с мясом. Не раздумывая, она отпустила щит, откатилась в сторону, почти достала мечом ноги регинца. Поднялась. Расстояние до ближайшей подмоги оценила как безнадежное. Регинец, не пожелав возиться с застрявшим копьем, тоже вынул меч, но весь его вид говорил, что разбойницу он может просто растоптать. Слишком силен, намного тяжелее нее, лучше и не пытаться парировать удары. Только уворачиваться в надежде на один удачный выпад. Он легко мог бы сокрушить любого из тэру или даже двоих. Против Теора не устоял бы — но где теперь Теор?…

Дельфина плохо запомнила, что произошло дальше, даже не поняла, долго ли продержалась. Взметенный песок, обманные движения — она испробовала все, что умела, зацепила его несколько раз. Потом два клинка все-таки схлестнулись, и все произошло так, как она ожидала. Чудовищной силы удар разлился по телу, правая рука стала, словно чужая, и не удержала меч. Он полетел в сторону и — Жрица могла поклясться — металлическим голосом взвыл от отчаяния, что впервые не уберег хозяйку. Меч Волн сделал для нее последнее: принял на себя удар, который, должен был отсечь ей руку.

Отброшенная назад и теперь безоружная, островитянка всей кожей успела ощутить… ожидание… тишину, наступившую только для нее. Замедлившееся, ставшее вязким время. Горячая струйка крови бежит по животу. На берегу догорает бой, братья всего в десятке шагов, Наэв что-то ей кричит, но сам отбивается от двоих. Не успеет… В глазах врага раздражение. И в каждом ударе сердца, в самом воздухе — упоительное желание жить.

А потом время, густое, как кровь, сдвинулось с места, и Дельфина кувырком полетела на камни.

… — Ты мертва!

Это была любимая фраза Маргары, бестактная, поскольку на Островах было не принято лишний раз поминать смерть.

Однажды десятилетнюю Дельфину поставили против Меды, и, девочка не рассчитала силу удару. Меда рухнула на землю, нелепо изогнув ногу и вопя так, словно ее разрезали пополам. Перепуганная Дельфина склонилась над ней, в первый и последний раз не подчинилась окрику Маргары:

— Не смей останавливаться! Приставь меч к горлу!

Наставница подошла, сначала влепила пощечину, а потом уже объяснила:

— Ты убита, глупая!

Юная островитянка даже решилась возразить:

— Но, матушка, у нее перебито колено.

— Зато целы обе руки. А хватит и одной, чтоб распороть тебе брюхо. Запомни навсегда, все запомните: враг не опасен только тогда, когда зарыт в могилу!

Для убедительности она хлестнула еще раз. Она была права, но Дельфина до сих пор считала, что слова не обязательно подкреплять оплеухами. У Меды, как выяснилось потом, с коленом все было в порядке, вопила она в основном от страха.

С Дельфины резкими движениями сорвали шлем. Мгновение она надеялась, что это тэру, но свои не обращались бы с ней так грубо. Настала очередь кольчуги, и Жрица уже не сомневалась: так грабят мертвых. Она сама делала это много раз. Но она жива, иначе не было бы так больно. Дельфина прислушалась, потом открыла глаза. Как только мир перестал вращаться, она сделала некоторые выводы. Бой не кончен, но ее гигант поступил не как верный воин своего господина, а как простой мародер: оставил другим добивать разбойников, занялся добычей. Доспехи ему, конечно, не по размеру, но, может, у него есть сын-подросток? Дельфина ощущала под собой траву, а не песок — значит, регинец отволок ее в сторону, чтобы никто не мешал. Ну, а в остальном все по-прежнему: они с гигантом один на один, островитяне еще дальше, чем были, и каждый сражается за свою жизнь. Только теперь все тело ломила боль, во рту поселился соленый привкус, голова звенела. Да в придача лицо разбито — по нему пришелся удар кулака. Но регинец мог просто срубить ей голову — почему не сделал этого до сих пор? Неужели пощадит?

Она приподнялась и почувствовала, как что-то теплое струится по спине. И там кровь? Потом сообразила и чуть не рассмеялась: ее ведь предупреждали, что это случится в самый неподходящий момент! Синяя Лента порвалась, густая коса расплелась и рассыпалась на тысячу прядей. Краем глаза Дельфина отметила, что по правую руку регинец швырнул ее пояс. Там Акулий Зуб. Она услышала хищный смех и со стоном повалилась назад. Следующий удар точно станет последним — пусть думает, что она не в силах шевельнуться. Это почти правда.

Гигант не собирался ее щадить. Он поступил так, как поступало большинство — навалился огромным жаждущим телом. Не только оружие, но и сама Дельфина была добычей, а он считал, что заслужил минутную награду. Потому и не спешил убивать. Еще с соратниками разделит пригожую островитянку.

Он нетерпеливо полу-стянул, полу-разорвал поддоспешник, добираясь до ее груди, как голодный до хлеба. Нащупал, довольно заурчал, и полез ниже. Он говорил на регинском, мол, надо проверить: на поясе меч — может, и между ног не то, что велено природой? И пока потные руки разрывали на ней исподние льняные штаны и прорывались глубже, пока Дельфина, как могла, отбивалась коленками и силилась удержать ноги вместе, а ее рука медленно ползла к кинжалу, она думала: справедливо — нет к чужому жалости, будь это мужчина или женщина; не справедливо — мужчину он бы просто убил…

— Говорили ли тебе, регинский воин: враг не опасен только тогда, когда зарыт в могилу?…

Глаза округлились, как от изумления, тело вздрогнуло несколько раз и затихло, придавив Дельфину тяжестью. Она лежала, не шевелясь, словно боялась его разбудить, и тонула в соленом болоте. Кинжал сделал свое дело. Она не увидела муки на лице регинца и была ему за это благодарна. И устало призвала Мару взять теплую кровь ее жертвы.

Потом — одни боги знают, сколько прошло времени — Дельфина услышала невнятный шум, кто-то снял с нее грузное тело, бережно приподнял голову.

— Сестрица! — дрогнувший голос она узнала.

Она была вся залита кровью и показалась при смерти малышу Ирису — которого, впрочем, давно не называли малышом. Не было времени перевязывать, Ирис подхватил ее на руки и крикнул остальным, что сестра жива. К его огромному облегчению, Дельфина открыла глаза.

Рядом, почти наступая на нее, мешались проклятья на двух языках, прерывистое дыхание воинов, звон оружия и крики боли — так к оглушенной Дельфине возвращался реальный мир. Тот самый мир, где ее не убили только случайно. Подоспел и Наэв, как и она, в крови, но тоже в чужой. Бросил взгляд на тело гиганта, на ее разорванную одежду — пожалел, наверное, что не может убить его второй раз. И порадовался, что нет на этом берегу Аны.

Дельфина поняла, что бой рядом с ней идет за нее. Наэв, Ирис, Тирув и еще двое прорвались к ней и из последних сил сдерживают натиск регинцев. Потому Дельфина и называет их братьями. Даже Побережье признавало: разбойники не знают чести, но отчаянно отстаивают жизнь каждого своего человека.

Сама тому удивляясь, она смогла встать. Мир поплыл, тело заныло вдвойне, но нигде не вспыхнуло страшной болью. Значит, кости целы. Ее прикрывали, отталкивали к спасительному Морю. Туда же отступали ее защитники. С утеса летели стрел. Ирис тащил ее то на себе, то за руку. Наконец, по колено в воде спросил:

— Плыть можешь?

Оценив количество врагов, Дельфина решила, что правильный ответ — да.

— Да, конечно.

Ирис оттолкнул ее:

— Беги! Мы их задержим.

Она подчинилась, не раздумывая.

Вода немного привела ее в чувства, и женщина поняла, насколько даром не прошел удар гигантского кулака. Лицо начало распухать, голова гудела, тело еле слушалось, и взмокшие волосы лезли повсюду, как водоросли, желали утащить на дно. Регинец невольно оказал ей услугу, сняв все железо. При ней остался Акулий кинжал, а меч было жаль до слез. Мысленно Дельфина простилась с мечом, как с погибшим другом.

Стена утеса была не отвесной, но очень скользкой, казалось, она отталкивает островитянку и вырывается из рук. Ана никогда бы сюда не забралась, прав был Наэв, отослав ее. И, может, не стоило завидовать ей, мчавшейся сейчас во весь опор с единственной мыслью — успеть. Ей еще тяжелее. Пару раз слетев в воду, Дельфина все-таки оказалась наверху. Почти все, кому суждено было попасть на утес, уже были там — около трех десятков человек, большинство без щитов, некоторые, как и Дельфина, вовсе без оружия. Но многие сохранили жизненно необходимые луки. Первой безопасности достигла заплаканная, трясущаяся Меда — этой не было равных в умении удирать. Рядом с ней — без единой царапинки Тина. Сражаться против Тины — все равно, что ловить мечом блоху. Она в ярости и восторге ощущала себя громовержцем на утесе и истово визжала, когда находила цель ее стрела.

Наэв и Ирис забрались последними. Дельфина хотела спросить, где еще трое тэру, что защищали ее, но без сил повалилась на камень.

Дерево

В воде покачивались тела — островитяне, не осилившие подъем, и самые отчаянные регинцы, что пытались штурмовать каменный склон. Их товарищи быстро оставили эту затею, решили поступить проще.

Живые мишени на утесе в отчаянии припали к земле, закрылись немногими щитами. С неба посыпался кусачий ливень, кто-то истерически рассмеялся, другой взвыл от боли и свалился вниз. У Наэва щита не было, поэтому он сгреб Дельфину в охапку и накрыл своим телом. Откуда-то пришла уверенность, что надо встать. Конечно, ей не позволили, но она слишком мутно сознавала происходящее. Замаячили видения, швыряя Дельфину из стороны в сторону. Ураган, Воздушные Братья, призраки всех бывших и грядущих бурь. Седая старуха повелевает стихией — давным-давно, но регинцы до сих пор боятся. Только встать…

— Ураган… отклони стрелы, защити нас…

— Какой ураган, сестренка? Сегодня, как и все эти дни, — ни ветерка.

— Защити нас, ветер! Будь выше утеса, сильнее всякой силы!

— Что она такое говорит?

Тина фыркнула:

— Чепуху, как обычно. Только на сей раз это потому, что треснулась головой.

Дельфина не слышала. Наэв что-то ей нашептывал, успокаивал, а позади Ирис сдавленным голосом пробормотал:

— Взгляните… ведь и вправду… стрелам будто мешает что-то…

Наконец, поток выстрелов иссяк. На берегу поняли, что толку от этой тактики мало — утес далеко, только некоторые стрелы попадают в цель. Регинцы могли не утруждать себя вовсе, просто ждать, пока враги свалятся сами без воды и отдыха. Виланским воинам доводилось штурмовать укрепленные замки, все знали, что победу приносят не столько осадные орудия, сколько сама изматывающая осада.

Солнце радостно по-летнему золотило скалы и воду, раскрашивало мир огненно-рыжим. Дельфина сполна узнала, что это не украшение неба, не ласковая свеча, а враг, непримиримый и беспощадный. С полудня до заката на голой скале без воды и тени — прежде Жрица не понимала значения слова “невыносимо”. За глоток воды она сейчас отдала бы все рубины Регинии и Мерката. Из виланского замка явилось несколько телег — забрать раненых и добычу, доставить припасы. У регинцев было сколько угодно воды, и они демонстративно проливали ее на землю.

Дельфина не решалась пересчитать, сколько же их осталось. Некоторых тэру затащили на утес тяжело раненными — как и Дельфину, их отбили у регинцев, но они умирали один за другим. Некоторых все же настигли стрелы. Выжившие тихо молились и шептали проклятья, и всех мучил уже неважный вопрос: “Откуда виланцы узнали про нас?!!!”

— Они не узнали, — предположил Наэв. — Они хотели прибрать к рукам выкуп. А в ловушку для крудов попались мы.

А снизу, помимо отборной регинской брани, доносилось самое страшное — двое островитян достались врагам живыми. Дельфина узнала голоса — Игн и Тирув. Не в силах помочь, тэру слышали их крики и молились, чтобы они умерли быстро. Умерли, не ответив на любимый регинский вопрос: где спрятан корабль? Но на это было мало надежды. Корабль на территории другого феода, но только ленивый не грабит Вирлею. Случая уничтожить логово разбойников виланцы не упустят. Островитяне уверяли друг друга:

— Ана успеет предупредить “Плясунью”.

На куске полотна, прижатом к затылку Дельфины, осталось пятнышко крови.

— Тебе сильно досталось, сестренка, — сказал Наэв.

Кто-то присвистнул:

— Сильно! Она же была у самых скал. Ты видел, что там творилось?

Дельфина цеплялась за Наэва, чтобы не упасть в темноту, но балансировала на грани, последние силы канули еще во время обстрела. Ответить, что с ней все в порядке было бы слишком очевидной ложью. Она прошептала:

— Я сумела забраться сюда. Сумею доплыть до корабля и не утонуть.

— Ты, сестренка? Да скорей утонет Мара!

Хотелось спать, будто Старухи опоили ее своим зельем. Ей здесь точно не хуже всех, вот только Дельфина не могла определить, кому еще хуже. Она осталась единственной на утесе, кто не мог стоять на ногах. Бывает, что кровь течет внутри тела, человек медленно слабеет и умирает — Жрица и лекарка, она видела достаточно таких смертей. Решила не верить, что именно это с ней происходит. Те, кому “досталось” по-настоящему, лежат на берегу, а ссадины в таком бою можно считать ласковой трепкой.

Настала ночь, а корабль так и не появился. На берегу слышалась какая-то возня и стоны. В темноте, по крайней мере, никто не станет штурмовать утес, а все прочее Дельфину уже не волновало. А там, на берегу…

… ее глаза открыты, но, это, наверное, сон — четкий, как явь или видение. На берегу переносят мертвых — она не может увидеть этого в темноте, просто знает. Своих товарищей виланцы похоронят, островитян бросят на поживу птицам.

… три дерева… нет, не разглядеть, почему деревья манят ее. Всадник вернулся, что-то переброшено через седло…

…огромное тело с трудом волочат двое, без всякого почтения ругают погибшего. Был бы жив — получил бы от соратников тумаков.

— Сукин сын поживиться решил, пока мы сражались!

Брезгливое презрение сквозит в чьих-то зеленых глазах:

— Сам виноват, что полез на женщину, как взбесившийся кобель!

В ответ усмехаются:

— А ты, левша, поступил бы иначе?

Потом хохочут:

— Если б не упустил ее!

Он молчит, а насмешники злятся. Он отказался пытать захваченных разбойников, а теперь странные вещи говорит…

— Ты не на солнце перегрелся, левша? Жаль тебе их что ли?!!!

Левша из Лантисии плюет и отходит, не отвечая. Бесполезно объяснять. Конечно, ему не жаль морских дьяволов — они, наверное, вообще не люди. А женщину ему пришлось отпустить. Но видит святой Марк — никогда еще он не убивал женщин! Ее глаза цвета синевы перед грозой — это он запомнил. А помнить бы следовало, как она распорола бок Ансэлу. Островитянка хорошо сражалась. Не заслуживает пощады, но достойна уважения.

Вслед лантису гогочут:

— Эта чертовка на утесе! Завтра твоя будет!

— Если не сдохнет!

— Если не отрежет тебе ничего! Без чего красотки любить перестанут! — шутка вызывает бурный восторг, потому что всем известно: немало женщин с первого взгляда влюбилось в зеленоглазого лантиса.

…он ни разу не пожалел о том, что мальчишкой сбежал из дому, — его жизнь должна была течь здесь, а не в отцовской кузнице. Но сегодня один из таких дней, когда не получается отогнать навязчивую мысль: сыт по горло.

Виланский сеньор окликает лантиса, велит найти коня.

Рассвет начался с новых воплей, Госпожа озарила три дерева. И привязанных к ним людей — красноречивое предупреждение всем разбойникам, забаву для регинских лучников. Хвалясь меткостью, они целились то в ногу, то в плечо, чтобы рана не стала смертельной. Игна и Тирува за ночь истерзали в клочья, но они были еще живы. Один истошно кричал, то ли умоляя, то ли проклиная, второй так и не издал ни звука. И третье дерево, третья жертва… Обнаженное, беспомощно выставленное на показ женское тело чуть вздрагивало от вонзавшихся в него стрел. Она ни разу не подняла головы.

У Дельфины бестолково завертелась мысль: “Зачем они раздели ее? Мужчин ведь не раздели…”. Крик застрял в горле, вместо нее заголосила Меда.

Ана…

Дельфина услышала собственный голос:

— Наверное, она упала с лошади…

Едва удержалась, чтобы не спросить вслух: “Что они делали с ней всю ночь?”. Эхом отозвалось в голове каждого: “А что они сделают со мной???” Пленники указали, где корабль, — регинцы хвастливо орали об этом в сотню глоток. “Плясунью” никто не предупредил! Им сидеть на утесе, пока с ума не сойдут, а дальше — только смерть. В памяти заплясали мертвецы с выколотыми глазами. У регинцев богатое воображение: живой мишенью к дереву — еще не худшая участь. И разве только вены себе вскрыть — она прочла эту мысль на многих лицах. Круды вчера умирали молча, подчеркивая свое презрение к смерти. Особой храбрости от себя Дельфина не ждала, да и не все ли равно, если Мара одинаково забирает трусов и героев? А прежде Мары ее ждут десятки разгоряченных битвой самцов.

Дельфина все еще опиралась на Наэва и не видела его лица. Почувствовала, что он вздрогнул всем телом, зашатался, сжал ее так крепко, что перехватило дыхание. Потом резко тряхнул головой, кулаки стиснул, наверное, до крови. У нее все плыло перед глазами, на голову давило тяжелое молчание тэру, а с берега радостно пророчили на регинском: “Корабль свой ждете? Встретитесь с ним в аду!”.

Одни боги знают, сколько прошло времени. Игн больше не кричал, а корчился молча, потом совсем перестал реагировать на кромсавшие его стрелы. И, наконец, Дельфина увидела рядом с ним метнувшуюся тень Мары. Потом Мара пришла за Тирувом. Лучники сосредоточились на Ане. Отходили на сто шагов, на двести — как она сама перед деревянным столбом на стрельбище. С утеса не разглядеть было, льет ли кровь из тела Аны, как это бывает у живых, или едва сочится, как у мертвых, но Дельфина была уверена:

— Братик, ее убили давно… Наверное, еще ночью.

Змеехвостая Мара не приблизилась к хромоножке, потому что забрала ее намного раньше. Но богиня сама решает, кому дано ее видеть. Наэв, Меда, родители Аны — если будет, кому рассказать им про этот день — никогда не узнают наверняка, умерла она раньше всех или позже.

Наэв ответил очень тихо — одной Дельфине:

— Ей уже не больно…, — обернулся к остальным, произнес мертвенно-спокойно. — Вы же знаете! Кораблю приказано ждать нас сутки, а потом искать вдоль всей Тихой Дороги.

Нет, не удалось разбить молчаливого отчаяния, охватившего утес. Но ему, Выбранному Главарю, пусть даже худшему из всех Главарей, должны были поверить — просто потому, что не время сейчас для споров.

— Даже, если погибли гонцы, “Плясунья” уже идет сюда!

Симар, сын Феры и Симара, наконец, возразил вслух:

— Выбранный Главарь, “Плясуньи” больше нет…

— Кто тебе сказал это? Регинцы?

Заговорили разом все:

— Выбираться надо по одному.

— Спрыгнем в воду, попробуем уйти в лес, хоть кому-то повезет.

— Но лес очень далеко. Нам не пробиться, не спрятаться.

— А какой выбор? Мы все равно, считай, покойники.

Дрожащий шепот Меды:

— Братья, “Плясунью” ведь охраняют дозорные. Может, они заметили…?

Беспощадная уверенность Симара:

— Регинцы знают, где искать дозоры, придумают, как их обойти. Ты же слышишь, сестра, — из Игна и Тирува все вытрясли…

— Темноты надо дождаться!

— Хвост Мары! Дождемся мы только новых стрел!

— К ночи половина и шевельнуться уже не сможет! Если они решаться штурмовать утес — голыми руками нас возьмут!

— Сейчас! Прямо сейчас!

Ухмылка Тины:

— Сейчас! А то скучно мне сидеть, как ворона.

Дельфина переводила взгляд с одного на другого и понимала, что слышит мертвых: в безумной попытке никто не выберется. Тина думает о том же, но ей все равно — ждать регинцев на утесе или прорываться через тех же регинцев. Она в своей стихии: живой не сдастся, прихватит к Маре столько врагов, сколько сможет. А смерть, своя или чужая, мало что для нее значит. Если это и есть храбрость, то Дельфина предпочитала бояться.

— Всё сказали? — Наэв заговорил, не повышая голоса, но хор отчаянных идей сразу затих. — Слышит Алтимар и слышат мои братья — я клянусь: ни один из вас сегодня не умрет! Теперь отвечайте: у меня еще есть право приказывать? Кто-нибудь считает, что священную клятву можно дать и нарушить? Нет? Тогда уясните: вы будете здесь ждать корабль. Все! Здесь! Здесь, во имя всех богов и всех демонов! Потому что утес неприступен. Регинцы играют с телами убитых от бессилия, потому что не могут до вас добраться. Потому что те мертвы, а вы живы! — он сказал “вы”, а не “мы”, но заметила только Дельфина. Он сказал еще многое про намоченные штаны и хвост Мары. А Дельфина даже представить не смела, что он сейчас чувствует.

Его услышали. Кто-то поверил, что они выберутся; кто-то претворился, что верит; даже Меда закусила дрожащие губки. Дельфины подчинилась. Она сознавала, что нет более страшного врага, чем отчаяние, сдавшийся наполовину мертв. Ей Выбранный Главарь велел верить, что это не последний их день. Всю жизнь ее учили не спорить с приказами тех, кому она сама же доверила приказывать.

А внизу плескалось, волновалось Море, простирало руки, звало, готовое укрыть от всех напастей.

“Где ты, Господин Морской? Может, смотришь на меня, как Наэв на свою Ану… ”

— Дельфина, “Плясунья” ведь цела? Правда? — Ирис тряс ее, повторяя снова и снова, а она все не могла взять в толк, чего он от нее хочет.

— Спятил?! Ей-то откуда знать?

— Должна знать! — не унимался Ирис. — Она дала этому кораблю имя!

Хриплый голос Тины подтвердил:

— Самое паршивое имя в этом паршивом мире!

— Дельфина, скажи нам!

Голос Наэва:

— Оставь ее в покое. Корабль цел, потому что его не застать врасплох.

Сколько времени прошло? Только у Тины хватает не сил, но задора отвечать на ругань регинцев. Разговор то звучит, то затихает. Тихо плачет Меда, голос Симара дрожит и срывается. Совет запретил упоминать, но Совет уже почти остался в прошлой жизни.

— В Рогатой Бухте корабли застали врасплох! Наш Выбранный Главарь это очень хорошо знает.

Голос Наэва спокоен, словно и не умеет быть другим:

— Я помню Рогатую Бухту, Симар. Лучше тебя, потому что тебя там не было.

Снизу им обещают адские муки — но они ведь и так в аду. Раскаленный день пылает; камень, как печь, кожа Дельфины медленно плавится под солнцем. Все чувства в ней давно выгорели, уже ни страха, ни горя, одно полумертвое безразличие рыбы без воды. Брат что-то ей шепчет, гладит по голове, быть может, проверяя, жива ли она. Кто-то вновь заплел волосы в косу, чтоб не мешали, — неужели Наэв?

— Сестренка, помнишь день перед Посвящением? Мы удрали без разрешения, а потом нам досталось от матушки Маргары, — прижимает ее к себе, устраивает поудобней. — Хороший был день. Хоть нас и наказали. Но мне же было не привыкать. Помнишь? Ты и Ана были послушны, Теор — его наставники всякий раз прощали. Этот его призыв: “Кто не со мной, тот — трусливая регинка!”? — смеется. — Запреты существовали только за тем, чтобы он их нарушал. И я следом, мне же он первому поверял все свои затеи. А потом перед Маргарой первый за меня вступался. Я не рассказывал, как мы в Меркате сбежали от наставников? Нам было тогда лет восемь…

Впервые за два года он говорит о Теоре вслух. Без тени вражды — сейчас вражда нелепа. Дельфина постаралась ответить хотя бы улыбкой. Редко кто ее утешал, наверное, она сама искусно убеждала всех, что в помощи не нуждается. Так и слышала в мыслях Наэва: хоть сестру уберечь.

Дельфина едва расслышала ликующие вопли пересохших глоток. Она одна ничего не понимала, когда Наэв начал ее тормошить и что-то втолковывать, потащил к краю утеса.

— Корабль, сестренка. Ну, взгляни же!

У нее не было сил на эти пару шагов, не было и желания их сделать. Внизу ждали острые, скрытые водой камни — Дельфина подумала о них и тут же забыла. В воздухе вновь появились стрелы, но никого не задели, уже даже не испугали. Наэв потянул Дельфину за собой, в пустоту.

Сам он вынырнул через мгновение. Алтимар услышал его клятву — “Плясунья” была далеко от берега, но была здесь каким-то чудом. Выбрались!

Держась на плаву, Наэв отчаянно вглядывался в волны, бившие об утес. Он надеялся, что не потеряет сестру в воде. Глупо надеялся.

— Дельфина!!!

Она знала, что при падении с высоты вода кажется тверже камня, но боли не почувствовала — как могло Море причинить боль своей Дельфине? Она часто силилась представить, какого же это — тонуть? Ужасно, наверное, когда легкие разрываются от желания сделать вдох. Но нет, вода сразу вобрала в себя боль, страх, усталость, смыла кровь с лохмотьев одежды, открыла двери и впустила в прохладный покой. Она не шла камнем к дну, она словно парила, даже пальцем не хотелось пошевелить. Чьи-то руки ее подхватили, и Дельфина сразу поняла, что это не Наэв, так хотевший ее сберечь, не кто-то из своих. Она отчаянно вцепилась в него, прижалась, как в детстве, когда мать оставила ее одну.

“Любимый…”

“Я здесь, Дельфина. Тебе надо дышать”.

Она, на суше плакать не умевшая, зарыдала в три ручья, но Море все равно не сделать солонее.

“Всегда надо больше, чем я могу!”

“Твоя судьба ждет тебя. Наверху”.

Он припал к губам поцелуем, которым ни один смертный не одарит, — и оттолкнул ее прочь.

Воздух встретил Дельфину безжалостно, словно новый удар по голове. Волны заспорили с ней, попытались унести к утесу — но она не зря плавать научилась раньше, чем ходить. Она удержалась на поверхности. А потом крепко сжал Наэв.

— Слава богам, сестренка! Хотя бы за тебя…

Дельфина достаточно была в сознании, чтоб понять его слова. И ей стало стыдно. Можно было меньше себя жалеть и выныривать проворнее.

Потом картины поплыли перед глазами, как тучи по небу. Белая Лента под парусом, наконец-то знакомые доски “Плясуньи”. Полумертвые от усталости гребцы. Наконец-то вода — Дельфина жадно пьет, проливая половину, умоляет Лана: “Еще!”. Знает, что гонец Лан убит вместе с Аной, но думает только о воде: “Еще…”. Фор и Алтрис рассказывают наперебой, не слыша друг друга. На берегу беснуются регинцы. Наэв отдает команды. Малыш Ирис — все-таки малыш, хоть и сражался храбро — на скамье рыдает взахлеб. А сама Дельфина — увидела, словно со стороны — обнимает Лана и не плачет, а отчаянно хохочет.

В Море утонули последние стрелы и проклятья, на берегу птицы начали свой пир. Виланский сеньор прибрал к рукам немалое богатство, за сутки успевшее трижды сменить хозяев. Люди сеньора, наконец, получат награду. Пленник, ради которого круды собирали выкуп, теперь надолго останется в плену, но о нем никто не вспомнил.

Зеленоглазый левша поднял меч, отброшенный в сторону во время боя. На покореженном лезвии запеклась кровь Ансэла, да и лантиса клинок успел задеть. Меч той женщины — странно, что до сих пор никто не нашел.

— Клянусь святым Марком, это работа настоящего мастера!

Лантис сам был сыном оружейника и знал, о чем говорил. Лезвие было повреждено, но можно исправить, и меч прослужит долгие годы. Еще немало врагов положит. Клинок слепил солнцем, смотрел на победителя пустыми глазами рыбы. Левая рука лантиса сомкнулась на волнах рукояти, и те ужалили холодом. Навевали дурные мысли о морских глубинах. С ужасом виланский воин понял, что меч не желает менять хозяина. Волны превращались в шторм, цепкие водоросли тянули к нему свои сети. Захотелось бросить трофей, но из упрямства лантис этого не сделал. Море — всего в нескольких шагах от его ног — ответило на зов, как ведьма, зашептало. И вдруг все кончилось. Или все это было лишь игрой света и усталого воображения? Меч затих, заснул, покорился — человеку или приказу иных сил. Левша мысленно обругал себя: стыдно в подобное верить. Рукоять с этими проклятыми волнами надо заменить, да и только, и пусть меч волей-неволей сражается против Островов.

Дудочка

— Почему она не приходит в себя? Ведь ни одной серьезной раны.

Тина безразлично фыркнула:

— Понятия не имею, Выбранный Главарь. Жара нет, тошноты нет, дышит она ровно, — немилосердно щиплет Дельфину. — Видишь? Она морщится. Если б голова была сильно повреждена, она бы уже не чувствовала боли. По-моему, она просто спит. Или… Этого быть не может, но очень уж похоже на сон после меркатской смолы. Медуза часто про Дельфину говорила, что она и без зелий все пути в иной мир знает.

Даже в полу-сне Жрица возмутилась: вечно Тина болтает о том, что должно быть сокрыто!

Островитянке казалось, что, если ей доведется еще когда-нибудь прилечь, она не откроет глаз целый месяц, но проспала она всего двое суток. Пробудилась от ярких лучей солнца и на грани сна и яви ощутила ни с чем не сравнимое счастье: она жива. А потом все вспомнила. Тирув с Острова Рифов — Дельфина и ста слов с ним за всю жизнь не сказала, но он сражался за нее на берегу и отстоял. Игн, когда-то так и не дождавшийся от нее улыбки. Маргара, которую она не любила, но называла матушкой. Ана…

Женщина отчаянно стиснула зубы, зажмурилась, пока не замелькали перед глазами яркие пятна, вместо слез. Долго же ей придется говорить себе, что и такое случается в рейдах, и надо это пережить…

Оказалось, что спала она на островке, где задумывали поход за выкупом. “Плясунья” вернулась сюда передохнуть в безопасности. Кожа Дельфины сильно обгорела на солнце, но прочие следы боя заживали удивительно быстро. Даже на лице синяков почти не осталось — еще день-два, и вновь будет достаточно хороша, чтоб приглянуться какому-нибудь регинскому громиле.

Наэва она увидела возле корабля. Увидела — и едва узнала. За двое суток он, казалось, пострел лет на десять. Дельфина могла поклясться, что с самого утеса он так и не прилег. Отдыхавшей команде не нужны были его приказы, а потому Выбранный Главарь просто стоял в стороне от других, на самом солнце, и смотрел вдаль. На не видный отсюда Берег Зубов. Не было и речи о том, чтобы вернуться к утесу и похоронить убитых, островитяне никогда не рисковали живыми ради мертвых. Тело Аны пришлось среди еще трех десятков тел. Дельфина закрыла глаза на миг, открыла — Ана стояла позади мужа, в пышном золоте распущенных волос, будто в сиянии. Она улыбнулась сестренке. Хромой ноге она сопротивлялась всю жизнь — не покорится и смерти. Моргнули солнечные блики, видение исчезло.

Дельфина видела, как тэру подходят к Наэву, что-то спрашивают — он отвечает ровно, уверенно. Даже улыбается, когда Симар признает, что вел себя не лучше плаксы Меды. Выбранный Главарь обязан оставаться спокойным, чтобы ни случилось. У Дельфины не хватало сил видеть это спокойствие. Она не представляла, что сказать, слова благодарности примерзали к языку.

— Брат…, — обняв его, Дельфина задала единственный вопрос, на который осмелилась: — Что будем делать теперь?

Их осталось меньше половины из отправившихся в рейд семидесяти человек. Маловато, чтобы в бесплодный год бороться за что-то стоящее. Прежняя добыча покоилась на дне, выброшенная за борт, чтобы ускорить ход “Плясуньи”. Возвращаться домой? Но и там нет боеспособных людей. Если б тэру сказали, что Наэв не смеет оставаться их Главарем ни минуты более, — он бы первый признал их правоту. Но говорили отчего-то другое. Один за другим к Наэву подходили выбравшиеся с утеса люди и благодарили за то, что остались живы.

— Тридцать воинов, — сказал он Дельфине, — это не так уж мало. Только оружия не хватает, много на берегу осталось… Демоны! Островам нужна добыча, а не рассказ о нашем провале! Нет у нас права возвращаться ни с чем, и без нас половина кораблей придет пустыми, — он улыбнулся невесело. — Пригодилась бы нам сейчас колдунья Арида. Помнишь рассказы Терия?

Теперь и Дельфина мечтательно посмотрела вдаль. Увидела, как наяву: Остров Леса, дети жарят на костре кто рыбешку, кто — саранчу.

— Помню лучше, чем он сам. Жаль, давно это было.

— А я сказал однажды отцу-наставнику: в нашей Дельфине есть капля крови Ариды. Смеешься? А вот Терий ответил, что это возможно. У великой колдунью было много потомков.

— Завтра же превращу песок в золото, — пообещала Дельфина. — А регинцев в морских ежей. Ну, а пока я их превращаю… что будем делать?

— Пойдем на запад, — сказал Наэв, — попытаемся снова… если остальные согласятся. Я думаю про храм вЛусинии. Храм…, — он умолк на мгновение, — той богини, в честь которой Ана названа. Его сожгли, а теперь отстраивают. Там должно быть много ценного, регинцы всегда щедро одаривают своих богов. Ана ведь хочет его увидеть. Хотела… Ана, она…, — замолчал, оборвав себя на полуслове. — Но нельзя больше рисковать всеми. В Лусинии надо придумать что-то… еще не знаю, что… но пусть только один человек выйдет вперед… так, чтобы остальные успели уйти, если ему не будет удачи.

У Дельфины не было сомнений в том, что человеком этим будет сам Наэв.

Они отплыли на следующий день, единогласно решив: надо попробовать снова. Еще трое суток “Плясунья” шла намеченным путем. Дельфина так и запомнила эти дни: жара прежняя, но Море извиняется за долгий штиль и качает все сильнее. Притихшие тэру не говорят о случившемся — ведь Совет учит забывать о неудачах. И Наэв… Не говорит про Ану.

Когда они были детьми, Маргара не высмеивала их страхи и слезы — то было одно из ее редких хороших качеств. Ей, как и Совету, хватало мудрости понимать: можно заставить человека стать каменным — но много ли потребуешь от камня? Но мертвых Острова не оплакивали публично, тем более во время рейда, тем более Выбранный Главарь. Наэв молчал и действительно не замечал многодневной усталости и жары. Дельфина умоляла его поспать, а он отвечал ласково, успокаивающе — и будто издалека. Горе, думала Дельфина, пока не добралось до него. Бездна, слишком огромная, чтоб в нее поверить, еще не поглотила. Ана стояла рядом с любимым, держала за руку невидимой рукой. Его мир еще не рухнул.

А Море волновалось и билось, щедро одаривая тем, что Дельфина не выносила, — ночной качкой. Танцующий парус “Плясуньи” весело трепетал — в отличие от людей, корабли не взрослеют, что бы ни пережили. Вместо этого они начинают говорить ночами. “Плясунья” скрипела и стонала на десятки голосов, к которым добавились еще двадцать семь, и один из них — тихий шепот Аны. А Дельфина умоляла Море — не сводить ее с ума, умолкнуть или хотя бы послать шторм.

Она уже знала, как умерла сестра. Из собственного воображения, из причитаний корабля, что непрошеными лезли в уши. Знала и со слов мальчика Лана, которого тэру поторопились объявить убитым.

… пятеро всадников преследовали их по пятам и уже настигали. Дельфина никогда не узнает, что произошло, может, то был камень на дороге. Случайность, нелепость — лошадь оступилась, сбросив Ану. Мальчик в этом месте умолкал, потому что надо было признаться: он умчался прочь, оглянулся, но не пришел ей на помощь. За него сказал Наэв, не дав никому упрекнуть Лана в трусости:

— Если б он вернулся, просто убили бы обоих. А “Плясунья”, не зная, где искать, прошла бы мимо утеса.

Ана вскочила и схватилась за лук — свое единственное преимущество.

Закрыв глаза, Дельфина так и видела этот момент: стрелы метко останавливают одного, второго… Ее настигают, заставляют, уворачиваясь от копыт и копий, выронить лук. Хромоножка достает из-за пазухи — Дельфина давно и думать о ней забыла! — подарок Теора, дудочку. Подносит к губам, зовет на помощь. Вынимает меч, с хищной ухмылкой делает шаг вперед. Один всадник спрыгивает с коня, тоже достает меч, давая ей шанс сражаться на равных, — почти честно. Двое других гонятся за мальчишкой.

На этом воображение Дельфины останавливалось — она не хотела знать развязку. Должно было произойти чудо! Теор должен был случайно оказаться на этом берегу, услышать им же вырезанную дудочку. Но услышал только Лан.

У регинца не было причин щадить морскую сучку, которая насмерть поразила двух его товарищей. Это Дельфина верила, что для убийства, а не для пощады, нужно долго искать причину. Ана защищалась до последнего. Может, убийца назовет ее смелой? Региния верит, что воину пристало умирать с оружием в руках, не ища жалости. Ана не старалась умереть, как воин, она хотела выиграть время…

Дельфина зажимала уши руками, не желала слушать.

Юный Лан между тем загнал лошадь и едва не попался. Его спасла узкая щель в скале, куда не смогли протиснуться мужчины. Двое пытались выцарапать мальчишку из убежища, когда их догнал третий — с перекинутым через седло телом. Соратники еще упрекнули его, что не захватил живой такую красавицу. Тот огрызнулся: не о том думаете, жеребцы! Наверное, этому воину было невыносимо обидно за убитых товарищей, раз не поленился тащить тело разбойницы обратно, привязывать. Несправедливо, что годами Дельфина будет помнить сестру, привязанной к дереву! Склоненную голову, побелевшую кожу. Да разве Аной была та мертвая кукла? Что общего между ней и девочкой, которая смеялась, шепталась и секретничала с Дельфиной? Даже между ней и тенью, которую Дельфина упорно видела возле Наэва.

… прошла целая ночь. Еще один всадник примчался сообщить регинцам: из пленников выбили все, что хотели. К кораблю отправлен конный отряд по какой-то короткой дороге, не известной островитянам. Гонец — свои называли его лантисом — спросил, кого они здесь караулят.

— Щенка беззубого, — ответили усталые воины.

— Так бросьте его! — сказал лантис. — На берегу нужны люди. А этот своих не успеет предупредить, даже, если отрастит копыта и поскачет галопом. Эй ты, в норе, слышишь? Живи, пока следующий раз не встретимся.

На другой день Лан, в полном отчаянии скитаясь по берегу, увидел “Плясунью”.

Остальное рассказывали тэру, что были на корабле, особенно Алтрис и Фор:

— Регинцев заметил Алтрис. Они шли тропинкой с северо-запада. Мы и подумать не могли, что между скалами можно пройти, но они знали дорогу. И про наши дозоры в лесу знали, обошли их. Я был на восточном склоне, Алтрис на западном. Все, как Выбранный Главарь приказал: забраться на скалы, глядеть во оба во все стороны, особенно туда, откуда не ждешь беды. И приказ держать в тайне даже от тэру. Ну, вот Алтрис их и заметил.

Расчет Наэва оказался верен. “Плясунья” избежала своей участи, потому что из пленников регинцы смогли выжать лишь то, что было известно самим пленникам.

Никто не отнимет, говорил Наэв когда-то.

Ана верила — ничто не разлучит.

Солнце нагревало, колыхалась вода перед его взглядом, билась о борт.

Не кончено, не может быть того!

Солнце припекает, но лучи веют холодом. Подходят и что-то спрашивают тэру, и Наэв отвечает, приказывает, обсуждает стоянки на пути к Лусинии, и его называют Выбранным Главарем. Говорят, что ему надо отдохнуть. Как может колотить от холода в самый полдень?

Он ломает голову над предстоящим набегом, который им не выиграть. Но права на провал у них больше нет, значит, что-нибудь он придумает. Впервые Наэв в себе не сомневается, словно не с ним уже это происходит. И действительно — это с кем-то другим. Не возможно же, чтобы он размышлял и распоряжался, жил и дышал, зная, что нет больше его Аны. Как сквозь туман, повторяет: Ана умерла. И ничего не чувствует. Говорит себе: это я не уберег; позарился на выкуп; отослал ее прочь одну; предал и изгнал Теора, который никогда бы не совершил такой ошибки. Нет, пока это просто слова. Много раз он представлял собственную смерть, но мир без Аны — слишком нелепо.

Алтрис и Фор вызываются быть соглядатаями на лусинском берегу.

Наэв позволяет им.

— И ты с ними пойдешь, — обращается он к поникшему Лану.

Тот резко вскакивает:

— Да, Выбранный Главарь. Я больше не испугаюсь!

Наэв не устал, но едва удерживает растекающиеся мысли. За мальчишкой присмотреть надо, чтоб глупостей не натворил, — Наэв слишком хорошо знает, какого жить виноватым. Он подзывает Лана к себе и, держа за руку, втолковывает:

— Если хочешь доказать, что ты не трус, брось это желание в Море. Островам ты нужен живым.

Мальчик кивает, обещает, но смотрит на него странно-тревожно:

— Выбранный Главарь, ты же весь горишь.

— Просто жарко, — оправдывается Наэв. Настолько, что тяжело дышать, — даже на утесе так не было.

Тысячу лет назад казалось: сжечь целый мир не жаль, чтобы только не ушла, не предпочла другого.

Ана не ушла, она умерла.

Выбранный Главарь с трудом соображает, которая сторона подветренная. В самые жестокие шторма качка не добиралась до него — и вот томительно мерзко, хотя Море еле шевелится. Его обнимает жаркое марево: “Кружи меня!”. Солнце сжимает голову тисками, и на миг ему становится ясно, что делать в Лусинии. Только собрать мысли в слова не может. Ирис пытается докричаться, как до глухого, хоть и рядом стоит:

— Наэв, Выбранный Главарь, понимаешь меня? Ты слишком долго на солнце. Нет, не все в порядке, ты сейчас рухнешь. Ради всех богов, отдохни!

Наэв отвечает и не помнит, что сказал. Все вращается, расплываясь, мысли, как и руки, кажутся набиты соломой.

“Кружи, пока не уронишь!”

Его рвет за борт.

На него выливают ведро воды.

Не с ним это все, Ана не умерла…

“Кружи, пока не упадешь!”

Огонь

Поначалу тэру были уверены, что это золотая Дэя слишком крепко обняла Выбранного Главаря. Дельфина засомневалась в этом сразу. Привыкнув не замечать жару, как любую непогоду, усталости Наэв так и не почувствовал — просто начал засыпать стоя и заговариваться. Его почти без сознания затащили в шатер на корме, напоили водой, но лучше не стало. Настал душный вечер. Жар в теле бывает целительным, как тепло домашнего очага, а бывает злой и подлый. Тот, что душит огненной цепью и забирает силы. Дельфина умела их различать, и ей очень не нравилось то, что она видела. Тэру перешептывались и тайком прикладывали руки к кинжалом-амулетам, прося защиты. Слишком много они знали напастей, которые с одного человека могут перекинуться на всех. Наэву к этому времени уже казалось, что он снова в ландском лесу со стрелой в боку, а лицо его, всегда смуглое, странно отливало желтым. Дельфина вдруг сообразила.

— Тебе больно, братик? — Он не ответил, но она уже сама нащупала. Приложила руку Меды. — Вот справа, чувствуешь? Печень вспухшая. Вспомни последнее гадание Маргары.

О предсказание они и думать забыли после всех несчастий. Но о них не забыли демоны реки Фло. Вокруг Дельфины столпились тэру, спрашивали, что будет дальше. Она объясняла, как когда-то ей объясняла Медуза. Это речная лихорадка — ее невидимая стрела попадает в печень и отравляет кровь. Живет эта служанка Мары в лесах и болотах, на Острова с их сухим климатом заглядывает редко — разбойница впервые видела ее воочию. Что будет? Дельфине не верилось, что она все еще может говорить спокойно. Лихорадка добрее демонов оспы или чумы, может наиграться и пощадить. Лихорадка не жадная, от нее не вымирают деревни. Хотя бы в этом “Плясунье” повезло.

Ирис мрачно спросил:

— Нас что, боги наказывают?

Ответить Дельфине было нечего. Наэв — как и она сама — не болел ни разу в жизни. И вот именно сейчас, когда он так нужен… Она сделала самое очевидное — Акульим зубом Наэва вскрыла вену и дала вытечь отравленной крови. “Насыться, Мара, и уходи”. Быть может, ядовитая кровь — на вид, впрочем, самая обычная, густо-вишневая — пришлась не по вкусу Госпоже Смерти? Дельфина видела, что не помогло.

— Намочи рубаху в Море, — сказала она Меде. — Переоденем его в мокрое, должно помочь, — склонилась к Наэву, сжала его руку: — Потерпи, я сейчас…

В своем сундучке с зельями, снадобьями и мазями — даром островных трав — Дельфина нашла отвар ивовой коры. Закляла иву снять жар по велению Каэ и Дэи — отца и матери всех растений. Бросилась обратно к Наэву — и поняла, что он намертво стиснул зубы. Чертыхнувшись неподобающими Жрице словами — чего обычно она не делала — Дельфина снова взяла его кинжал. Знак Алтимара, душу предка, который должен же помочь! Провозилась бесконечно долго, но все же смогла разжать словно в судороге сведенные челюсти и влить отвар. И — его тут же вывернуло. Она попыталась еще пару раз. “Ну давай же, братик, по глотку.” Все было без толку. Не зарыдала Дельфина лишь потому, что не умела.

Рейда без Главаря не бывает. “Плясунья” растерянно ползла на запад, по инерции, по последнему приказу Наэва. Остановились у первого берегу, что показался команде безопасным. Всякое случается в рейдах, но даже тэру вдвое старше Дельфины не помнили такого невезения. А нет худшего, чем думать о плохом.

Ей было безразлично, что там решит команда, она даже на берег не сошла. Пусть выбирают другого Главаря или возвращаются на Острова без единого зернышка. Отчаянным усилием Дельфина держалась в шаге от паники. И старалась гнать прочь то, что ощущала: незримую стену, сквозь которую ей не пробиться. Наэву стремительно становилось хуже, тело сочилось огнем, не переходящим в пот. Лоскут Белой Ленты — ее Ленты, бережно хранимый на удачу! — терял силу, казался обычной тряпкой, когда Дельфина вложила его в руку брата. Заставляя его пить хотя бы воду, охлаждая лоб мокрым полотном, она чувствовала, как сопротивляется всем ее знанием демоница с реки Фло.

“…возьми все мои силы… услышь меня… Я так хочу. К ночи станет легче”. Иногда у Дельфины получалось — захотеть так, чтобы сбылось. “Убирайся, дева-лучница. Иди на север, восток и запад, иди в леса, иди к регинцам”. Не сегодня. Вихрь много сильнее Дельфины отшвырнул прочь ее чары. “Матушка Медуза, — взмолилась она, — пошли знак, научи меня. Хона, Маргара — вы бы знали, что делать!” Из живых она могла посоветоваться лишь с Тиной — ту тоже когда-то Медуза обучала, впрочем безуспешно. Коротышка снисходила до перевязывания ран, если не находила, кому перепоручить. На большее у нее не хватало терпения и сочувствия.

— А ты в отчаяние, раз спрашиваешь меня, — прищурилась Тина. Она тоже не сошла на берег — видно, и ей было все равно, что будет. Пока Дельфина и Меда суетились вокруг Выбранного Главаря, Тина по-кошачье грелась на заходящем солнце и единственная на “Плясунье” выглядела так, будто ничего не случилось. — Уйти с утеса живым, чтобы подохнуть от лихорадки! Везет твоему братцу так же, как всегда.

— Дева с реки Фло не настолько сильный демон, — возразила Дельфина. — Многие от ее стрелы не умирают.

Тина согласилась:

— Только те, кому не везет, — и добавила безжалостно: — Он не хочет жить, неужели не понимаете? Он загонял себя до смерти — сколько дней? Пять? Специально. Хромоножка с детства обоих держала на привязи, оба любили ее, как сумасшедшие. С Теором наигралась и погубила, теперь тянет за собой второго. К Маре эта бестия одна не уйдет.

Меда держала голову Наэва на коленях и от слов Тины разрыдалась. У Дельфины не было сил даже разозлиться. Ненавидит ли мать Теора Наэва — ведь есть, за что! — или ей ни до кого нет дела? Дельфина чувствовала сестренку рядом, по ту сторону стены, которую почти осязала руками. Конечно, коротышка болтала злобную чушь, как всегда. Ана или ее тень никогда бы любимому зла не причинила и дочь не оставила бы круглой сиротой. Но вдруг судьба этих двоих — быть навсегда вместе, как они и клялись много раз? Дельфине хотелось выпороть себя за беспомощность. За все россказни, что она умеет исцелять. Ее знания иссякли. Жертву Маре принести? Ана приносила перед каждым набегом — и кого ее жертвы защитили?

А на берегу тэру о чем-то жарко спорили, и ветер доносил до нее убежденный голос Ириса:

— … не говорите, что я один это видел! Нас должны были превратить в решето — почему лучники стреляли, как слепые старухи? Почему из десяти стрел одна в цель попадала? Вы помните, как она призвала ветер?

— …Милитар…, — Наэва бесконечно обтирали водой, а он метался во власти видений, вырываясь из успокаивающих рук Дельфины, — Выбранный Главарь… мне надо рассказать…

Обычно немногословный, в бреду он говорил, кажется, больше, чем за всю жизнь. А под мокрой рубахой сердце стучало так, будто вот-вот проломит грудную клетку. В кошмарах Дельфине будут сниться не гигант и не утес, а следующие дни и ночи. Она ждала и ждала испарины, за которой жар спадет хоть на время, — ведь при лихорадке озноб, жар и пот сменяют друг друга. Но Наэва будто кто-то запер в пожаре. Она перебрала все заговоры, какие знала. Невольно думала о смерти Сагитта — тот умер, посинев и задохнувшись, потому что сердце колотилось слишком быстро и разорвалось. Конечно, отец Наэва был тогда старше вдвое.

— …ты мог просто вернуться… почему не вернулся?…

— Утром станет легче, — обещала Дельфина. — Это просто сны, братик. Пожалуйста, выдержи…

Знала, что саму себя успокаивает, слышит корабль, слышит и жалеет ее Море, а Наэв смотрит сквозь нее и говорит с кем-то, кто сейчас далеко. Вцепившись в его руку, словно так могла удержать, женщина удивляться не переставала: тело горит, а рука ледяная. Так и бывает при лихорадке, но это же глупо — как случайная стрела, как камень на дороге. Гиганта не она убила, а собственная его беспечность. Гигант сразил Маргару. А Дельфина, выходит, отомстила, хотя не любила матушку, и мечом владела куда хуже наставницы. Да и что за безумие — армиями собираться ради убийств, а потом мстить друг другу за то, что убивают? Маре достаточно лишь приказать своим слугам… Все смерти нелепы, все жизни бесценны! Наэв задыхался в бреду. Чье имя он рано или поздно назовет, Дельфина знала, думала, что готова, но имя Аны хлестнуло болью. Воспитанница Острова Леса была привычна к ударам плетью — спасибо Маргаре! — не плакала даже в детстве. С самого утеса держала взаперти свое горе. Той ночью ее стойкость обрушилась, погребая Дельфину где-то бесконечно глубоко.

“Почему ты не предупредил меня, Господин мой?! Почему не уберег? Почему — Ана?!”

Дельфина вскочила, жестом позвала Меду себя сменить, и кинулась через борт на берег. Не к спорящим тэру, а побежала прочь, даже не думая, безопасно ли это. Ноги подкосились, уронили ее на песок, и тогда она, наконец, закричала. Не в полный голос, как ей хотелось, а, прикусив руку до крови. Душило детское чувство — не справедливо! Что с того, что она понимала: судьба — просто случайность, складывается, как придется. Нере-Пряхе нет дела до того, что она прядет. А, может, и Пряхи никакой нет, выдумки Старух, как говорил Теор. Если б она разрыдалась, остальные сделали бы вид, что не смотрят на нее. Так их учили относиться к слезам. Ей не рыдать хотелось, а выть и грызть борт зубами. Как ребенок, кататься по земле и визжать. Маргара уже никогда ее не выпорет! На утесе Наэв собой закрыл ее от стрел, и Дельфина этого не забудет — а что толку?

— Мара, старая ведьма, что ж ты делаешь!

С шеи она сорвала ожерелье из ракушек, резко, словно хлестнув богиню по лицу, швырнула его в воду:

— Вот моя жертва тебе, Мара! Ракушки, мертвые, как ты сама. Хватит с тебя крови!

… спор притих, с корабля взвизгнула Тина:

— Я??? Ни за что!!!

Интересно, чем бесстрашную Тину сумели так напугать?…

Море не всколыхнулось от слов Дельфины, Мара не утащила ее своим змеиным хвостом. А, впрочем, Дельфине было все равно. Если б богиня появилась перед ней, разбойница вцепилась бы в ее седые волосы.

Амулет

В эти же часы далеко от Дельфины происходили события, о которых она узнает много лет спустя. Накануне конюх рыцаря Угберта Виланского выпил лишнего и решил удивить случайного знакомца в таверне. Рассказал о хромоножке с Островов.

— Двух славных воинов подстрелить успела! Прежде, чем мой господин ее настиг.

Конюх не мог понять, отчего его молчаливый собеседник резко вскочил, едва не опрокинув деревянные чаши на столе. Снова сел, почти рухнул на скамью. До сих пор он казался конюху намного трезвее, чем ему полагалось быть.

— Ведьмы с Островов, — повествовал виланский слуга, — никогда не промахиваются. Знаешь, какой лучник всегда попадает в цель? Тот, кто первую свою стрелу выпустил в Распятие.

— Как зовут твоего господина?

Конюх сначала ответил, а потом уже всполошился: новый знакомый даже имени своего пока не назвал. Вертевшиеся на языке вопросы регинец побоялся задать. Чужак был безоружен, но что-то подсказывало: безопасней будет остаться в неведении. Странные, очень светлые глаза незнакомца вспыхнули такой яростью, что конюх мгновение не сомневался: сейчас этот сумасшедший задушит его не понятно за какую провинность.

— Говори! Хромоножка… досталась им живой? Им… всем?…

Конюх испуганно заверил, что этого не было, для убедительности поделился своими знаниями об островитянах:

— Да ты слышал когда-нибудь, приятель, каковы их женщины? Детей они рожают от родных братьев, а то и от самого дьявола морского! У нее, у этой хромой, была дудочка в руках, не иначе, как своего покровителя звала.

Конюх набожно перекрестился. Светлоглазый бессмысленно повторил:

— Дудочка…

— Вот мне один ученый человек рассказывал: давно когда-то были воительницы, которые одну грудь себе с детства прижигали. Уверен, и морские сучки так делают — одна их нечисть знает, зачем.

Не поднимая головы, человек спросил:

— Ты видел когда-нибудь островитянок?

— Да сохранят меня святые! А ты видел?

Он кивнул, и конюху захотелось удовлетворить любопытство:

— Приятель, а правда, что у них ###, как у мужчин?

Собеседник окинул его пустым взглядом и безумно рассмеялся, сотрясаясь от хохота, выговорил:

— Как, по-твоему, они детей рожают, если у них…?

Конюх засмеялся вместе с ним. А он вдруг уронил голову на стол и зарыдал, даже не пытаясь скрыть слез.

— Ты совсем пьян, друг…

На другой день Угберта Виланского на пустынной дороге нагнал вооруженный всадник. Предупредил:

— Можешь позвать на помощь.

Рыцарь был лет на двадцать старше внезапного врага, всякое успел повидать — но в глубине души содрогнулся. Зловещее впечатление производил незнакомец. Быть может, из-за слишком светлых глаз — нечеловеческого какого-то цвета.

— Не бойся, регинец, я не стану привязывать твое тело к дереву воронам на потребу.

Угберт начал понимать, но было поздно — единственный удар пронзил его насквозь. Светлоглазый не улыбнулся победе, но и не вонзил копье второй раз, наслаждаясь местью. Было время — в другой жизни — когда одна мысль об убийстве вызывала в нем отвращение. Был день, когда он зарубил сдавшегося врага и думал, что земля должна поглотить его живьем. Но даже малыш Ирис — такой же мальчик, как убитый — продолжал сидеть с ним рядом, словно ничего не случилось. Был момент, когда он осознал, что убивать до смешного легко, человеческая жизнь хрупкая, как сухая ветка, а стоит и того меньше. Сейчас он ничего не чувствовал, даже во сне видел одну темноту.

На закате возле утеса появилась лодка. Медленно прокралась поверх острых камней, замерла на мелководье. С нее сошел человек. Тела убитых бросили без погребения, и многих он узнал. Маргару, например, которая — невероятно! — показалась ему удивительно беззащитной. У наставницы было правило: если нашалившему воспитаннику удавалось удрать из ее железных рук, его прощали. В одиннадцать лет он рванулся с такой силой, что повалил ее на землю. Все ахнули, а Маргара улыбнулась и похвалила его. Хорошо она все-таки учила.

Подходить к мертвым он не стал. Если найдет между ними Наэва, то лишь пожалеет, что не его руками свершилась месть. Но что-то подсказывало ему: этот, Ану не сохранив, ушел живым. В Рогатой Бухте Наэва среди трупов не было — такие живут долго! Если ж он увидит бывшую сестренку Дельфину… Изгнанник даже думать об этом не хотел. Ну, а прочие, враги и предатели, которым Наэв, должно быть, еще повторяет свою ложь, его не интересовали,

Та, ради кого он пришел, была до сих пор привязана к дереву, и Теор остановился на расстоянии, пару мгновений медлил, прежде, чем подойти. Как же давно он ее не видел. Да и Теором его не называли так давно, что уже начал забывать это имя. Он перерезал веревки Акульим кинжалом, который хранил, хоть и сам над собой смеялся. Но сын Островов, даже изгнанный, не в силах расстаться с амулетом добровольно. Еще чуть помедлил, прежде, чем решился взглянуть на лицо. Взглянул. Сколько покойников видел, но не выдержал и отвел глаза. Накрыл Ану плащом. Глупо было надеяться, что мертвая уже столько дней, она сохранит красоту.

— Вот и свиделись, сестрица. На мне кровь того, кто тебя убил. Не думаю, что тебя это обрадует. Но у регинцев принято мстить, — рассмеялся смехом, полным отчаяние. — Я ведь теперь регинец! — и вдруг взвыл, как раненный зверь, вцепился кулаками в песок: — Не виланец этот, а Острова тебя погубили! Тебя не должно было быть здесь вовсе! Женщина, хромоножка, ты должна была не знать, что такое сражение!

Солнце почти село, когда Теор поднял ее на руки и отнес в лодку. Это Региния заваливала покойников землей, словно запирая в тюрьме. Острова отдавали мертвых бесконечному свободному Морю. Если не удавалось похоронить тело, живые утешали себя: от чего угодно в мире можно скрыться, но не от воды. Дождем или подземной влагой она придет за тем, кому настало время стать ее частью. Он обмотал Ану веревкой, привязал к ней крепкий камень. Если верить Старухам, Господин Морской встретит ее на дне, вместо камня украсит изумрудами, сам Инве подаст ей руку и похвалит за храбрость. А регинцы сказали бы, что по ту сторону ее ждет адский огонь.

Теор ни во что не верил, лишь в то, что несет безжизненное тело, когда-то бывшее Аной.

И он сделал то, о чем Дельфина не узнает никогда, разве что, из вещего шепота Моря. Когда лодка отошла от берега достаточно далеко, он и собственные руки обмотал концом веревки, что связывала Ану и камень.

— Ну, хотя бы теперь — будь моей!

И перевернул лодку. Камень рванулся ко дну, увлекая обоих…

Теор очнулся на берегу под светом любопытного окошечка в небе, которое он за годы в Регинии привык называть Луной. У него не было и никогда не будет ответа на вопрос, как он там оказался. Неужели его тело пожелало жить даже против его воли? Или морские девы пожалели? На руках остался обрывок веревки, но руки были не связаны. Волны аккуратно вынесли его на берег, отвергли его — уже который год все вокруг отвергали его, называли чужим. Ана не стала исключением.

Видел только берег, как он зарыдал, вжимаясь в землю. Видел только молчаливый утес, как потом, поднялся в полный рост, закричал сомкнувшимся волнам:

— Кто на этот раз лучше для тебя, чем я? Кого ты выбрала, кого будешь ждать в морских чертогах? Наэва, которому не хватило смелости даже похоронить тебя?

Слышал утес и никому не мог поведать.

— Будьте прокляты, боги, если существуете! Будьте прокляты, Острова!

Теор вдруг обнаружил ее подарок — до сих пор носил на шее, не замечая. “Пока носишь мой амулет, не утонешь в Море, не заболеешь, из любой битвы выйдешь цел,” — сказала Ана когда-то. С отчаянным хохотом сорвал он и бросил мешочек в воду:

— Если вправду твоя Лента спасла меня, как бы не пожалеть тебе об этом, Ана!

Лодка

Стоя на берегу, Дельфина думала о своем близнеце. Как случилось, что в этот страшный час они не вместе? Она представляла служанку Мары, лихорадку — деву-лучницу, что выходит из своих лесов, приближается, никого не боясь, медленно, неотвратимо, натягивает лук. Храбрейшие воины побежали бы прочь, если б могли ее видеть. За спиной она услышала шаги, обернулась — вся команда стояла позади. На миг у Дельфины мелькнула страшная мысль. Но нет, если б Наэв умер, ей об этом тихо сообщил бы кто-то один.

— Дельфина, дочь Цианы и Аквина, мы долго совещались. Мы пришли сказать, что верим тебе и просим — распоряжайся.

Она поняла, почему просят ее, а не кого-нибудь старше и опытней. Тэру уверены, что боги ими недовольны, хотят умилостивить Алтимара, выбирая одну из его жен. “Почему же не Тину?” Ах да, Тина наотрез отказалась от такой чести — и вот стояла между другими, охотно увенчивая этим бременем Дельфину. Предполагалось, что у женщины есть выбор, но сама она так не считала — если ей есть что отдать Островам, она сделает это. Если ее поступки угодны богам, они дадут ей решимость и мудрость предводителя, если же нет — все равно она сделает, что может.

Дельфина, не раздумывая, поклонилась тэру в знак согласия, и от Ириса первого услышала:

— Выбранный Главарь, что будем делать?

Главарь “Плясуньи”! Она, не помышлявшая о власти. Умеющая подчиняться, а не приказывать.

— То, что сказал Наэв, — ответила Дельфина. — Пойдем в Лусинию.

— А потом?

Ей самой хотелось кому-нибудь задать этот вопрос. Рисковать одним человеком, а не всеми — это было единственное, что разбойница точно знала. Она подняла голову, указала на совершенные ясные небеса:

— Видите? Собирается буря.

Настало утро. Наэву легче не стало.

Монастырь Святой Аны отстраивался вновь и, еще не построенный, стал центром жизни для деревень на многие мили вокруг. Сюда стекались мастера, надеясь обрести работу на годы, а то и на всю жизнь. Здесь по праздникам устраивали шумные ярмарки — убогими они показались бы лишь тому, кто видел Меркат. Сюда везли лес, камень и благородные металлы для украшения, сюда пригоняли скот и доставляли припасы, чтобы прокормить толпу людей. Даже в неурожайный год не жалели сил и средств для будущего монастыря — пусть Господь смилостивится, видя усердие людей в святом деле. У причала стояли неуклюжие баржи, а их капитаны благодарили святых за удачное плавание. В открытом Море разбойничий корабль, не устав, догнал бы любую из этих посудин. Регинские суда благоразумно держались берега, шли строго друг за другом, и на борту каждого хватало воинов для охраны.

Толпа не обращала внимания на двух молчаливых странников и мальчика, что прислушивались и присматривались ко всему вокруг, особенно к баржам. Трое вернулись к своему Главарю с неутешительным докладом. Штурмовать гавань — нечего и думать, а по пути суда держаться вместе. “Плясунья” справилась бы с одной баржой, но не с целым караваном.

На небе начинали собираться облака, а не берегу — шумные чайки, приметы близкого шторма. Дельфина тихо поблагодарила соглядатаев, прошептала: “…так даже лучше”. Обернулась к Наэву — он смотрел бессмысленным взглядом и слабо вздрагивал. Не легче уже которые сутки. После бессонных ночей Дельфина плохо соображала. Она успела увидеть, кажется, все, на что способна лучница с реки Фло. То, о чем не предупреждали Мудрые. Когда жар не спадает сутками — и это посреди дневного пекла, от которого и здоровые еле живы. Когда озноб трясет так, что едва не крошатся зубы. Когда все не так, как рассказывала Медуза, передышки между приступами нет. Ивовый отвар был бесполезен, полынь не отпугивала демоницу, заклинания и заговоры растворялись в воздухе. Боги не слышали ее молитв, и Наэв не слышал, когда она говорила с ним, звала, напоминала про дочку. Ана обнимала ее бестелесными руками и жалела: “Я рядом, сестренка, и всегда буду. Но мертвые не могут помочь живым”. Прошлой ночью Дельфина сдалась. Чего только не было в ту ночь кромешной агонии, самую тяжелую из всех. Сломалась Дельфина, когда Наэв вдруг рванулся встать. С невесть откуда взявшейся силой оттолкнул ее и Меду, фанатично уверенный, что кого-то перед собой видит. Выглядело это страшно. Потом все резко кончилось, будто его перестали тянуть за невидимую нить. Он повалился назад, глаза закатились, начались конвульсии. Еще мгновение — обмяк и затих, перестал даже бредить. А Дельфина не сделала ничего. Окаменела рядом, уверенная, что он умирает. Вместо нее до его губ дотронулась Меда — Наэв дышал. Дельфина минуты на две дышать перестала. Признала, что борется с самой Нерой-Пряхой. Она не сильнее неизбежного. Именно тогда островитянка все решила про Лусинию.

— Скажите остальным, — приказала она чуть громче, — пусть соберутся на берегу. Я сейчас…

Алтрис и Фор, переглянувшись, кивнули, а про себя подумали: тэру, нежданно-негаданно названая Главарем, четвертые сутки, словно во сне. Делает усилие, чтобы замечать своих воинов. То ли прислушивается к голосам, звучащим только для нее, то ли просто измотана до предела. Так думали многие. Все знали, что Дельфина, Ана и Наэв (“и Теор” — добавляли шепотом) с детства неразлучны. Ее не осуждали, а жалели: есть же грань человеческой выдержке. Но веры такому Главарю было мало. Команда “Плясуньи” вообще ни во что уже верила.

На берегу ее выслушали в полном молчании. Ирис неуверенно ответил:

— Если только случится чудо…

Остальные в один голос сказали Дельфине, что ее просто убьют. Она отрешенно покачала головой:

— Нет. Но, если это случится, “Плясунья” успеет уйти, а я буду хранить вас лучше, чем при жизни. Тогда возвращайтесь на Острова. Или делайте то, что прикажет следующий Выбранный Главарь, — устало улыбнулась. — Этого не будет! — обвела глазами команду и покорно спросила: — Кто предложит что-нибудь другое?

Оглянулась на корабль, тяжело опустила голову на руки. Она и не пыталась скрывать, что это самые страшные дни за ее двадцать с лишком лет. Дева-лучница отнимала у нее последнего близкого человека, так внезапно и нелепо. Долг требовал думать о набеге и не торопиться обратно к Наэву — Острова не могли бы потребовать от нее большего.

На вопрос тэру не ответили — то есть, дали себя уговорить. На сей раз “Плясунья” почти не рисковала, разве что могла потерять Главаря.

— Тогда по местам все, отплываем, — она поднялась, стала распоряжаться. — До шторма надо успеть! Меда, у меня есть поручения именно для тебя. Не волнуйся, сражаться тебе не придется. Тина, знаю, ты хочешь сражаться, но пойдешь с Медой. Это приказ!

Перед боем следовало умилостивить богиню Смерть. Маре, может, и нет дела до человеческих Обрядов, но тэру он придаст уверенности, а уверенность нужна, как никогда. Обычно в жертву Маре сбивали чайку, но — сегодня Дельфина не верила уже ни во что. В конце концов, чем провинилась бедная птица? На глазах у всех женщина надрезала руку Акульим Зубом и, произнеся положенные слова, дала крови стечь в Море.

— Жрица…

— Выбранный Главарь…

Еще вчера она побоялась бы кормить Мару собственной кровью: вдруг Госпожа Смерть захочет еще. Дельфина улыбнулась команде ласково, словно малым детям. Хуже быть не может — значит, должно произойти что-то хорошее. Она знала, что ее не убьют… скорей всего, не убьют.

В тот день лусинские монахи, строители, торговцы, воины на баржах увидели зрелище, о котором станут рассказывать внукам.

Надвигалась непогода, и с Моря надвигался корабль — словно шторм и вместе со штормом, он шел к берегу. Монастырь еще не мог служить крепостью, но за оружие схватились все, кто был способен его держать. Корабль Островов — его невозможно было перепутать с регинским. Невозможно было и поверить, что разбойники вздумали напасть на целую толпу. За кораблем по небу, словно отражение, шли черные тучи, но он не от шторма искал укрытие. Он шел уверенно, как хозяин, и нараставший ветер был на его стороне, надувал паруса, давая гребцам отдых. Люди переглядывались в испуге. На что надеются дети морского дьявола? Сколько их там? На одном корабле не может быть армии — это все понимали. Но не безумны же они!

А потом корабль спустил на воду маленькую лодку с единственной фигуркой на борту, и удивленные регинцы даже не сразу стали стрелять. Региния знала и сочиняла небылицы о женщинах — воинах Островов, коротко остриженных, издали не отличимых от мужчин. Региния знала Жриц с Синими Лентами в волосах. Но мало кто на Побережье видел Жрицу во время обряда, островитянку без оружия, не одетую мальчишкой. Морской хозяйкой стояла она на лодке, ни разу не покачнувшись, словно на твердой земле, в платье цвета Моря, украшенная кораллами, убранная для праздника, а не боя, и черные волосы, как черное пламя, бились на ветру — самые зоркие различили в них Ленты. Волны с поклоном ложись под лодку, толкая ее вперед, а небо позади темнело. Женщина плыла к берегу, неся с собой бурю.

В нее полетели стрелы, но не попала ни одна. Мешал ветер, да и расстояние было еще значительное. Женщина стояла спокойно, равнодушно смотрела на толпу врагов. Кому-то показалось, что она смеется. А промахнувшиеся лучники уверяли: стрелы падали в Море на полпути, а то и вовсе рассыпались в полете, превращаясь в воду. Воины истово крестились, а по толпе ползла дрожь: “Ведьма!”

“Алтимар, великий бог, любимый! Стрелы. Я знала, что у них будут луки, тэру говорили, что мне и трех мгновений не прожить. Они такие наивные! Если мое время пришло, Мара найдет стрелу, от которой не спрячешься. Пока летят мимо? Удивительно, что я не уверена. Может, я уже мертва и не понимаю этого? Мне не страшно, это моя затея, я знала и вчера, и сегодня, что буду стоять в лодке. Страха нам на всю жизнь отмерен запас, иначе он, как лихорадка, давно сжег бы меня дотла. Смерть — я ведь уже видела ее: ты обнимешь меня и не отпустишь. Когда один убивает другого, смерть смешна и глупа. Вот я и смеюсь, Господин мой. Я не хочу умирать, но я не боюсь. Но… странно было бы совсем не думать про их луки. Я не знаю, почему стрелы летят мимо, — просто так должно быть. Их так много, а достаточно лишь одной… Господин Моря, регинцы тоже призывают своего бога — я верю, что ты сильнее его! А больше верю в другое: боги не сражаются, не враждуют, не подобны нам! Вы, надежда наша, наша уверенность, должны быть нас мудрее! Я не знаю, о чем тебя просить. Не о дочерях, не об Островах, не о Теоре, где бы он ни был. Их ты и так защитишь от всего, кроме того, чему должно случиться. Да, мне все-таки немного страшно. Мир умирает для мертвого, для Аны умер, я слишком люблю этот мир. О чем попросить тебя? Явить мощь свою, внушить врагам ужас? Может, о том, чтоб стрелы и дальше летели мимо…”

Люди видели и рассказывали друг другу: она указала рукой на воду — и в тот же миг птицы с окрестных скал взвились с громким криком. И вслед за ними взвилось Море. Ощетинилось яростными волнами, заревело, как спущенный с цепи пес, кинулось на берег. Взвилось небо, взорвалось молниями, рухнуло на толпу ветром и градом. И многие разглядели в пенистых гребнях что-то страшное, что-то большее, чем буря. Лодочка дошла до мелководья, и вся в синем женщина легко спрыгнула с нее. Несколько воинов кинулись к ней с обнаженными мечами, они и рассказали потом: глаза у нее были синие, цвета морской бездны, заглянешь — и кажется, будто тонешь в водовороте. Она вновь подняла руку, указала на пораженных страхом мужчин, так и не добежавших до нее, на толпу, на саму землю — и никто не усомнился: сейчас Море хлынет на берег, захлестнув все кругом. Ожили придания, страх, передаваемый из поколения в поколения. Один голос завизжал: “Морской дьявол!”, другие подхватили: “Арида вернулась!”. Люди кричали, что видят между волнами морских змей, уже раскрывших жадные пасти. И, наконец, регинцы дрогнули, побежали.

Дельфина махнула рукой своей команде, ошарашенной не меньше регинцев:

— Вперед!

И мысленно добавила: “Пока они не опомнились…”

Много лет спустя разбойница знала точно: совершенное безумие — горсткой выйти на берег и взять все, что хотят. Невозможно! Долг, решимость, преданность не заставили бы ее снова встать под стрелы. А тогда почему-то была уверена, что останется цела. Господин Морской подсказал? Или простое отчаяние? Как в забытье, она стояла в лодке, на мир вокруг смотрела, словно на отражение мира в воде, даже страх был какой-то ненастоящий. Бесконечные дни и ночи Дельфина могла лишь держать Наэва за руку. Есть предел, за которым все кажется возможным, — Дельфина переступила его, смирившись с мыслью, что из четверых она останется одна.

И сбылся единственный шанс из тысячи — набег удался.

— А птицы…?

— Их вспугнули, конечно, — сказала Дельфина. — Меда и Тина просто сделали это в нужный момент.

Лицо Наэва чуть дрогнуло, что означало улыбку. Для разговоров он был еще слаб. И от слабости потрясен меньше, чем следовало.

Десять дней назад островитянка дала себе клятву. “Плясунья” после многих трудов и приключений устраивалась на ночлег у одинокого берега, а Наэв расплавился от пота. Пока Меда и Дельфина стягивали с него рубаху, он вдруг внятно спросил, в какой они земле. И, наверное, удивился, что вместо ответа Меда запричитала благодарности Дэе и Ариде, а половина тэру над ним склонились:

— Выбранный Главарь!

— Наэв!

— Братец!

— Как ты?

Он, едва шевеля языком, не в силах даже голову поднять, попробовал описать это словами:

— Как рыба… которую варили… дней десять…

— Восемь…, — прошептала Дельфина. — Мы в Лусинии, братик, наведались после монастыря в деревни.

Она сидела рядом на коленях — как все эти дни — и все еще держала Наэва за руку. Поняла, что о змеях, стрелах и лодке надо молчать, пока он не окрепнет хоть немного. И с этой мыслью будто сама очнулась. Осознала, насколько верной смертью была ее затея. Дельфина тихо выбралась из толпы тэру, прошмыгнула на нос корабля. Не плакала, но лицо руками закрыла. И поклялась, что никогда больше не откажется от надежды.

Еще десять дней Наэв все время спал, даже пару фраз подряд произносил с трудом. Приступы жара и озноба продолжались, но, наконец, стали приступами, а не безвыходной многодневной ловушкой. Потом они ослабли, словно наскучили речной демонице. Наконец, тоном Выбранного Главаря, а не брата, он сказал, что уши-то у него здоровы, слушать может, и должен знать, что произошло.

— Они бросили корабли, — рассказывала Дельфина, — кинулись прятаться в недостроенном святилище. Кричали про морских змей. Конечно, побежали не все, многие пытались сражаться. Но дождь так хлестал, что мы едва видели их, а они нас.

— Дождь?… вроде было… ничего не помню!

— Вот и хорошо, — пробормотала она. Хотелось бы ей тоже забыть. Продолжила: — Представляешь — регинцы меня боялись! Узнавали и отступали, стоило мне только на них взглянуть. Жрец шел на меня с мечом и крестом и называл ведьмой. У меня был только Зуб, но Лан бросился на него, мне и рукой шевельнуть не пришлось. Инве услышал наши молитвы — теперь у нас много добычи, даже ландский янтарь, дар Герцога святилищу. Хотела бы я увидеть лицо Герцога, когда ему об этом доложат.

— Нельзя было… Тину… посадить в лодку?…

Дельфина засмеялась:

— Ты бы поверил, что Тина может наслать морских змей? Кроме того… это ведь я придумала.

Наэв понимал, что ее выбрали Главарем, а не младшей сестренкой, и не пожалеют лишний раз. Из команды "Плясуньи" одна Дельфина еще раздумывала, не были ли змеи игрой буйного воображения. Люди верят тому, чему привыкли верить. Слишком долго Региния считала Острова порождением морских чудовищ. Тэру знали все уловки Жрицы и все равно не сомневались, что это ее слово вызвало бурю. Может, они правы?

— А потом мы шли в самый шторм, — рассказывала Дельфина. — “Плясунью” швыряло, как пылинку. Только я тоже этого не помню. Тэру сказали, что хватит уже сменя, чуть ли не за руку уложили спать. Я свернулась клубочком рядом с тобой, и глаза открыла через сутки.

— В бурю — спала…?

— Словно на руках у матери. Я ведь знаю, что Море нас не обидит.

— Что ж…тебе…снилось…?

— Лодка, конечно, — сказала Дельфина, — будто Алтимар стоит в ней рядом со мной. — И улыбнулась беспечно. — А что еще делать в шторм женщине? Только видеть сладкие сны.

— Ты даже не знаешь…какое ты чудо…сестренка… Только… не рискуй так больше… никогда… Выбранный Главарь…

Дельфина охотно закивала:

— Не буду, не буду!

К счастью, Наэву еще не рассказали, как она окропила Море своей, а не птичьей кровью, Дельфине пока не приходилось оправдываться еще и за эту глупость. По мнению тэру, она предложила себя Маре в обмен на удачу в бою — об этом говорили с восхищением и ужасом.

— Ты береги меня, — попросила Дельфина. — Как на утесе.

Одежда и волосы Наэва взмокли от пота, хоть выжимай. Лихорадка отступала. Дельфина жалась к брату и не верила, что успела проститься с ним — только Ариде ведомо, сколько раз.

— Помнишь день перед нашим Посвящением? — тихонько зашептала она. — Мы играли на берегу, потом нас наказали. Хороший был день, потому что мы были все вместе. Нас совсем маленькими оторвали от родителей, наверное, иначе нельзя было. Откуда мне знать? Вы были моей семьей, мои два брата и сестра. Теора нет. Теперь Ана…, — она обняла Наэва так крепко, как только могла. — Пожалуйста, не умирай еще очень долго. Кроме тебя, у меня никого нет…

Теперь он засмеялся по-настоящему:

— Я…и не собираюсь…

Когда корабль вошел в Гавань, к двоим обращались со словами “Выбранный Главарь” — хоть Дельфина и стала отказываться от этой чести в день, когда Наэв поднялся. Провалявшись месяц, он еще успел возглавить тэру, когда они обрушились на ландские деревни. “Плясунья” привезла больше добычи, чем другие корабли, и Совет поблагодарил обоих — Дельфину и Наэва. Он ответил, что не под его началом взята самая главная добыча, но Совет почему-то и тогда его похвалил:

— Ты сохранил людей! Это ценнее, чем весь янтарь Ланда.

А команда “Плясуньи” говорила, что после утеса за Наэвом пойдет в огонь, а за Дельфиной после Лусинии — хоть замок самого Герцога штурмовать, одно ее присутствие приносит удачу. Любимица морского бога! Она, склоняя голову, вынуждена была согласиться.

Аквин сказал, что гордится ею. Из его одиннадцати детей ее первую выбрали Главарем. Но прежде Аквин долго смотрел на свою младшую и тихо сказал, до чего рад видеть ее невредимой. И самое желанное: держащиеся за руки фигурки — Дэльфа и Нел — увидели ее еще на корабле и на два голоса завопили:

— Дельфина! — а ей показалось, что берег так и сияет радостью встречи.

Но на том же берегу родители Аны и Меды обнимали только одну из двух дочерей, плакала вдова Игна с маленьким сыном на руках, отводили глаза братья Маргары, и еще многие, многие. Здесь Ана когда-то кидалась к мужу после лета порознь, он подхватывал ее на руки и уносил в лодку. А сегодня подле девочек Дельфины стояла малышка, носящая то же имя, что и мать. Наэва девочка издали узнала, но не побежала навстречу, как в прошлом году из рук Аны. Только внимательно созерцала его темными — такими же, как у него — глазенками.

— Мне Дэльфа сплела куклу, — сообщила она отцу. — Вот.

Он поднял дочурку и пошел прочь. Дельфина подметила — и Наэв смотрит на девочку новым взглядом, изучает, будто не видел прежде. “Ищет в ней черты Аны…”. Зря ищет. Словно в насмешку над сомнениями, девочка была всем похожа на него.

Он потом рассказал Дельфине: весть о смерти матери малышка приняла очень спокойно.

— Похоже, не поняла ничего.

Дельфина решила согласиться:

— Не поняла…

И вспомнила, как в детстве совсем не надеялась, что мать еще вернется за ней на Остров Леса. Не надеяться было легче, чем ждать каждый день. Если бы ей тогда сказали, что Циана умерла, Дельфина тоже приняла бы это со спокойной обреченностью.

Дельфина удивленно признавалась себе: как ни любила она сестру, Море плещется о берег и солнце продолжает всходить по утрам, не заметив потери. Со смертью Аны ничто не закончилось, только ее жизнь. Совет пересчитает добычу и снарядит корабли в Меркат. Островитяне без особой надежды засеют поля, переживут голодную зиму, а летом вновь отправятся в рейды. И будет так год за годом. Красавицу-хромоножку будут вспоминать живой, потому что Острова не любят смерть. Даже ее родители не зададут лишних вопросов, уж, конечно, не спросят, что стало с телом. Отданная Морю, Ана стала частью воды. Вода повсюду. О том, что останки сестры достигли морского дна, Дельфина знала наверняка, как знало Море.

Жрице часто думалось той осенью — что, как не любовь освещает мир? Госпожа Дэя украшает себя солнечными алмазами, чтобы быть красивой перед своим супругом. Сияние — ее платье, небо — ее великое надземное Море. Госпоже, должно быть, радостно глядеть на людей счастливых, как матери на своих детей. И тем ярче ее улыбка, чем прекрасней мир, который она согревает. Той осенью Дельфине казалось, что в мире стало темнее. Это было несправедливо, ведь еще много счастливых пар жило на земле, и солнце вставало каждое утро. А Дельфине казалось, что из сияния солнца вырезали один лучик.

Эхо лусинских событий прокатилось по всей Регинии. Слухи порождали слухи, разрастались, как снежный ком, и переплетались, как клубок змей, что якобы пожирали людей на берегу Святой Анны. В замок виланского сеньора эта история прибыла вместе с долговязым паломником — попрошайкой, которого пустили переночевать. В награду за рассказ он — помимо бобовой похлебки и чаши вина — получил местную повесть о битве.

— Дьявол знает, что там за ведьма, — говорили воины, — а от нас разбойники еле ноги унесли.

Начинали громко хвалиться добычей, из которой им кое-что перепало, а, совсем захмелев, звали левшу-лантиса:

— Покажи-ка свой трофей святому человеку! Этим мечом сражалась…

— …сука! — вставлял Ансэл.

— …морская чертовка. Барт, что руками железные цепи рвал, рассказал бы тебе про нее. Но Барта теперь не спросишь.

— Меня спроси! — заплетался язык Ансэла. На нем от ребер до бедра остался толстый шрам, как память о прибрежной стычке. — Я сам бы там остался, если б не наш левша… А дрянь морскую, — ударял он кулаком по столу, — еще встречу и выпотрошу! Это хорошо, что ты, приятель, ее не убил… оставил мне…

Лантис соглашался и надеялся, что Ансэл, совсем наберется и захрапит раньше, чем начнет его снова благодарить или хуже того — предлагать ему в жены свою сестру. У Ансэла едва ли будет шанс отомстить той женщине, и лантиса это радовало. Хоть и был Ансэл его другом и соратником, а островитянка — опасным врагом.

Вопреки Берегу Зубов, не вязались в голове левши из Лантисии: женщина и месть, женщина и битва. Он верил, что морские сучки — не человеческие существа, не жены, не матери. Разновидность морских чудовищ, и убивать их — не грех. Верил — и все равно не мог забыть. Глаза цвета синих сумерек. Огромная рука, что срывает с нее шлем, мысль, что ей конец, и вольно рассыпавшиеся черные волосы. Лица ее не мог забыть — неожиданно мягкого. Свою дурацкую досаду: женщина, которую он отпустил, в руках сущего животного Барта. И свою совсем уж непозволительную радость, когда понял, что она жива. “Разве нет у нее отца или мужа? — гадал лантис. — Святой Марк! Почему никто не прикажет ей сидеть дома, пока ее, в самом деле, не выпотрошили?” Он отлично помнил, что лицо островитянки было разбито в кровь, понимал, что нежные черты привиделись ему под запекшейся коркой. Более опытные товарищи говорили, что это была Жрица, наложница сатаны. И все равно — наемник из Лантисии благодарил святого Марка, что не пришлось ее убить.

Морская Ведьма, по словам паломника, была огромного роста и “вся овита водорослями, как утопленница”. Лантис и не думал связывать эту историю со своей синеглазкой. И до сих пор не решил, в воображении или наяву шевелятся волны на ее мече.

Сад

Последние годы ходил слух: Герцог что-то замышляет. Говорили, его затея проваливается раз за разом, но не говорили, в чем смысл затеи. До островитян этот шепот доходил через Монланд, и, наверное, стоило прислушаться. Но против врагов Герцог всегда что-нибудь замышлял, как и они против него. Острова не слишком беспокоило, каким еще образом старик намерен сделать Ланд неприступным — из своей заморской дали им все равно было не сорвать его планы. Теперь — слишком поздно — Дельфина знала, как план сеньора воплотился в жизнь.

Лет десять назад Герцог велел в самом сердце Ланда построить замок, который потом многие века так и называли — Новым. Возведенный на искусственном холме, обнесенный рвом, каменный, не деревянный (что было редкостью), он стал символом ландского могущества и предметом зависти соседей. Прежде сеньор со всем двором постоянно объезжал владения, проверяя управляющих, напоминая подданным о своей власти. Теперь эта обязанность перешла к его сыну Гэриху Ландскому, а Новый Замок стал постоянной резиденцией хозяина. Неприступный снаружи, изнутри убранный с уютной роскошью — говорили, что именно здесь старый Герцог хочет окончить свои дни.

Зимой уже на закате перед рвом появился незнакомец. Беспечно приблизился на расстояние, меньшее, чем полет стрелы, и потребовал (потребовал!) впустить его. Лучники на стенах изумились: так дерзко мог себя вести только Король или безумец. А королем путник в видавшей виды некрашеной тунике и потрепанном плаще был едва ли. Один из стражников недовольно прокричал — что ему надо? И услышал в ответ:

— Видеть твоего господина.

Наверху рассмеялись:

— А господину нет нужды ради каждого бродяги опускать мост.

— Иди и скажи Герцогу: если б я желал ему зла, поднятый мост не помешал бы мне нынче же ночью войти в его покои и перерезать горло ему и всей его семье. И тебе заодно. Но я пришел с миром. Иди и передай это Герцогу.

Редкий противник решался так говорить, даже угрожая Новому Замку во главе целой армии. Чужак нарывался на стрелу — и получил ее. Стражники едва поверили своим глазам — его меч покоился в ножнах, когда лучник натягивал тетиву, и все же стрела упала на землю, рассеченная надвое. Отбить стрелу мечом — это бы опытных воинов не удивило, но чтобы успеть еще и выхватить меч! У незнакомца и собственный лук висел за спиной. Тяжело с земли попасть в человека на крепостной стене, но стражники невольно спросили себя — каких еще чудес ждать? Он даже не улыбнулся их замешательству, словно хвастаться мастерством ему давно надоело. Только сказал:

— Тебя накажут, если будешь тратить стрелы зря. Лучше впусти меня.

Хозяин Нового Замка сам теперь не водил войско и даже не каждый день вставал с постели, но голова его оставалась ясной, а в глазах поданных годы только добавляли ему величия. Его единственный наследник давно был взрослым мужчиной, но старик, казалось, решил жить вечно. Герцог любил повторять, что ему повезло быть отцом терпеливого сына. Другой давно бы отравил слишком задержавшегося на этом свете батюшку.

Незнакомца провели на верхний этаж замка в личные покои Герцога, которые тот не пожелал сегодня покидать. Слуг несколько удивило, что такого маловажного посетителя господин решил выслушать сам, а не доверил это Гэриху. Но Герцогу Ланда не чужда была интуиция — как и любопытство. Чужака он встретил, сидя в кресле и слушая замкового капеллана, читавшего вслух Святое Писание. Не прерывая капеллана, бесстрастно рассмотрел пришлеца. Поношенная одежда, но на поясе неплохой меч — Герцог мог судить только по видной из ножен гарде и рукоятке, но чутье подсказывало, что это оружие ковалось для богатого человека. Конечно, меч добыт в бою или украден. Слуги, повторяя за лучниками, болтают, будто парень выхватывает оружие быстрее, чем летит стрела. Герцог усмехнулся: вот так рождаются легенды о непобедимых воинах. А ведь герой-оборванец наверняка стоял вполоборота к воротам, меч держал наготове, прикрывая его туловищем, — со стены немного разглядишь. Ну, а рассечь стрелу Герцог в юности тоже мог.

Повелитель Ланда умел и друзей, и врагов измерять тяжелым проницательным взглядом, чтобы у них не оставалось сомнений: господин знает о них все, просто господина пока не интересуют их прегрешения. Но этого было не смутить. Он явно впервые оказался посреди такой роскоши и во все глаза разглядывал комнату, канделябры, гобелены. И особенно кровать — огромную, с пуховыми покрывалами и башней подушек в шелковых наволочках. На самого Герцога едва взглянул, будто это он, чужак, принимает назойливого просителя.

— Узнаешь меня, сеньор?

Герцог отметил, как четко он теперь говорит по-регинский. Как человек, который годами учился не вставлять в речь ни одного чужеземного слова. В Регинии наречие Островов могло дорого ему обойтись.

— Тебя я последний раз видел юнцом. Я редко встречал людей с таким дьявольским цветом глаз. А оборванцев, которые, мне не кланяются, — еще реже. Таких я долго не забываю.

— Ну а я, — ответил пришлец, — последний раз видел тебя, как и сейчас, стариком. Я пришел помочь, пока ты еще не рассыпался в прах.

— Помочь? Ты, похожий на бродягу?

Герцог никогда не видел его улыбки — только усмешку. Женщина сказала бы, что он красив, а старик в идеальных чертах лица различил что-то намеренно-хищное. Этакая сметающая всех и все самоуверенность человека, не умеющего проигрывать. Чужак был выше большинства его людей — а ведь обычно наоборот, островитяне против регинцев не вышли ростом. Он не выглядел громилой, но интуицией опытного воина Герцог чувствовал, что это самый опасный противник из когда-либо встреченных. Любого в замке одолеет.

— Похож я на разбойника, я разбойник и есть, и за мою голову назначена награда по всему Сильву и Монланду. Но я могу помочь построить корабли, способные переплыть Море и добраться до логова твоего заклятого врага.

Герцог полвека правил Ландом, давно привык скрывать удивление. Он словно не заметил повисшую в комнате тишину, только глаза его чуть сощурились.

— Мои герольды не кричали на каждой площади о том, что я строю корабли. Откуда ты про них знаешь?

– “Кто имеет уши слышать, да слышит” — так ведь говорят священники? — Теор, не дожидаясь позволения, сел на богато отделанный сундук. — Ты вздумал покорить морских дьяволов, но твой народ не покорил даже волны. Если ты и построишь корабли, способные несколько суток не видеть суши, если найдешь людей, что при шторме умеют не только молиться, — пройдут годы, прежде, чем они узнают дорогу к Островам. Скорее Острова найдут вас раньше и отправят твои суденышки к Маре в пучину. А может, тебе известны подходы к Большему? Ты повеселишь разбойников, когда твои корабли сядут на мель возле берега. Я мог бы помочь.

— Интересно, зачем это тебе? Ведь не ради награды.

Пришлец отрезал:

— Не интересно! Просто радуйся, господин, что получишь в руки злейшего врага.

— Так хочешь отомстить бывшим приятелям? Ладно, — проворчал Герцог, — я старик, а не старуха, любопытничать не стану. Мне все равно, что они тебе сделали. Но я не привык кормить в своем замке задир…

— Не задирайте — тогда и жалеть не придется.

— …язычников…

— Мне все равно, в какого бога не верить.

— …и наглецов, что смеют меня перебивать! — жестом он оборвал колкий ответ. — Иди, морской дьявол, жди моего решения. Кормить тебя будут.

— А не боишься, что я передумаю, пока ты будешь решать?

Вот теперь Герцог по-настоящему рассмеялся, что нечасто с ним случалось.

— Давно же мне никто не говорил, что я боюсь. А ты мне нравишься, разбойник. Шутом тебя точно следует оставить. Теперь иди… Нет, сначала ответь: по всей Регинии ходят слухи о какой-то ведьме, чуть не утопившей берег Лусинии. Что ты знаешь о ней?

— Я не верю в сказки, — отвечал Теор.

Когда стража его увела, Герцога кивнул мальчику-пажу, которого держал при себе:

— Интересный наглец. Сатана кует души беров из кинжалов. Этого в адской кузнеце забыли остудить.

Мальчик предание о кинжалах слышал в первый раз и очень смутно представлял, кто такие беры, но привык, что господин говорит сам с собой. Герцог велел:

— Беги, Рэн, позови моего сына, — а слугам сделал знак уложить себя в постель. В спальне топили камин, и было непривычно тепло для зимы. Господина укрыли одеялом, подбитым мехом горностая, которое его так и не согрело. Последние лет десять он дал себе право: отдыхать, когда устал — оказалось, это приятно. Было время, когда он и со свежей раной рвался в бой. Когда-то считал это доблестью, а теперь — позерством. Видно, слишком давно он был стар.

Сеньор Ланда верил, что про врага надо знать все, о древней истории Островов он мог бы рассказать больше Жриц. Ведь на Островах прошлое хранили легенды, а в Регинии — письменные хроники. (Герцог, в отличие от многих феодалов, дал себе труд обучиться грамоте.) Разбойники считали себя потомками народа, что когда-то населял Беру. Но пять веков назад, в эпоху заселения Островов, туда бежали любые изгои, которым хватало смелости пересечь Море. Лесные Земли, которым предстояло стать Регинией, бурлили от наплыва новых народов и вражды между старыми, от борьбы прежней религии и единобожия — Море скрыло проигравших. Длилось бегство меньше века. Войны в Регинии продолжались — не стало то ли смельчаков, то ли места на Островах.

Многое Герцог знал о древности и почти ничего о нынешних Островах. Задира с того берега бесценен — это старик понял еще годы назад, когда помиловал его в Рогатой Бухте. Герцогу повезло схватить его в день, когда изгнанный и потерянный, морской дьявол был не готов умереть за своих. Но господин Ланда сразу увидел: перед ним далеко не трус, силой от такого мало чего добьешься. Пусть однажды сам придет с просьбой о мести. С его помощью Герцог до конца исполнит клятву, которую дал когда-то на пороге смерти: защитить от разбойников Ланд. Все возможное он уже сделал, осталось невозможное, то, чего раньше не совершал никто.

За долгую жизнь Герцог каких только людей не встречал, а уж жаждавших мести — десятки. Мечтает в пепел превратить дом, куда не может вернуться. Бывшая родина — она вроде женщины, что отвергла. “Мальчишка, — думал сеньор, — хоть и не молод уже, все равно мальчишка”. Теперь он о многих так думал и понимал, что это еще одна черта старости — видеть в людях обиженных детей, которым не хватает то ли порки, то ли матушки. Что ж, повелитель Ланда мало верил в любовь и преданность, но ненависть — чувство надежное.

Герцог объявил сыну свое решение. Лукаво сощурил глаза в ответ на вопрос Гэриха: как можно довериться разбойнику?

— Сын мой, Господь ошибся, создав такого человека бером. Родиться бы ему правителем какой-нибудь крупной сеньории… И мы давно уже прибрали бы эту сеньорию к рукам.

На другой день Герцог услышал об Островах больше, чем слышал за всю жизнь. Ветра и течения на пути, удобные бухты и заливы Большего, количество кораблей в Гавани — за эти сведения сеньор, не раздумывая, отсыпал бы мешок серебра. А надо было лишь кивать и подливать Теору вина.

Через пару дней молодая служанка уступила скорее нажиму, чем обаянию Теора, и стала делить с ним ложе. Никто не замечал, чтобы дьявол-островитянин обращался с ней жестоко, но и счастливой она не казалась.

Замковой челяди потребовалась неделя, чтобы убедиться: на насмешки чужак не обращает внимания. И еще два месяца, чтобы навсегда пропало желание его задирать. Однажды Гутер-псарь выпил лишнего и кинулся на разбойника с кулаками. Единственным движением Теор опрокинул его на землю — и сломал позвоночник.

Замковому капеллану хватило одного взгляда на островитянина, чтобы перекреститься в страхе: “Да хранит нас Святая Дева!”. Как истинный пастырь душ, даже заблудших, капеллан пытался заговорить с ним о вере истинной. Тот оскалился белозубой ухмылкой: “Если ваш Распятый вправду Сын Бога — значит, Он мне ровня”. Капеллан бежал в ужасе жаловаться хозяину замка. Теору обещали намять бока, вместо того, чтоб повесить за богохульство, — так он убедился, что действительно нужен сеньору.

Месяца три спустя Гэрих впервые усомнился в мудрости своего отца.

Они столкнулись в саду замка. С годами Герцог все больше любил роскошь, уют и красоту. Одной из старческих причуд стал сад, созданный, чтобы любоваться, а не ради урожая. Яблони, груши, сливы и так росли во дворе замка и на опушке ближайшего леса. Их плоды были дикие и кислые, но их ели и делали из них вино. А под замком приютился лабиринт из кустов и невысоких деревьев. Гэрих подошел незамеченным к увитой зеленью беседке. Услышал издали смех Теора и очень удивился — так не смеются наедине, а друзей у разбойника не было.

— Морской дьявол, дашь кинжал подержать? Ты обещал! Он правда из пасти акулы?

— Ты вырежешь мне дудочку?

— Ты действительно видел Ариду?

— Конечно, видел, — подтвердил островитянин. Протянул кинжал старшему из обступивших его мальчишек. — Ну, скажи, будущий воин, разве можно выковать клинок из зуба?

— Няня говорит, Арида вся покрыта водорослями.

— Матушка говорит, что Ведьма схватит и утащит на дно, если не будем слушаться.

Гэрих так и замер, узнав голоса своих троих сыновей.

— Вот так схватит, — подхватил Теор самого маленького, — и вот так утащит! — подбросил его вверх под бурю детского визга.

Гэрих глазам своим не поверил: того ли человека перед собой видит? Неужели того же самого, что равнодушно перешагнул через тело несчастного псаря? Потом пришел в ужас: это чудовище рядом с его детьми! Разбойник заметил Молодого Герцога — и все встало на свои места. Опустил мальчика на землю, погладил по голове, а кошачье светлые глаза вспыхнули хищным.

— Хорошие у тебя сыновья, господин. Береги их, — Теор повторил тоном, от которого все перевернулось в душе Гэриха. — Береги, господин. А то вдруг что-нибудь случится.

Вино

Дельфина давно уже перестала измерять свой возраст ракушками, сбившись со счета, да и ракушек теперь хватило бы на целое ожерелье. В себе она перемен еще не ощущала — волосы оставались черными, а тело гибким и выносливым. Она отслеживала годы по-другому. Сперва — по детям. Из одиннадцати отпрысков Аквина и Цианы были живы семеро. Дельфина была сестрой шестерых родных братьев и сестер, теткой целой толпы племянников, да и всех детей на Островах привыкла считать не чужими. Те, кого она помнила младенцами, стали выше нее. Дэла, дочь Дэлады и Аква была уже замужем, Посвящение их сына Алтима вот-вот должно было состояться.

Дэльфа походила на мать внешне, но совсем не от Дельфины унаследовала задор шаловливого сорванца, упрямство и жажду приключений. У девочки с Островов приключения не заставили себя ждать. На носу корабля, играя с Воздушными Братьями, она заранее представляла себя лихим Главарем. Каждому лидеру нужны подчиненные. У Дэльфы для этого была неразлучная сестренка Нела, которую она за руку тащила к шалостям, неприятностям и наказаниям — тихая регинка охотно уступала первенство.

Своеобразная награда досталась Дельфине после лусинских приключений, прославивших ее на все Острова. Мудрые долго расспрашивали ее, как ей удалось вызвать морских змей, а у нее был только один ответ:

— Не знаю.

Старухи объявили Дельфине: ни один год отныне не должен обходиться без ее участия в походах, а, значит, детей у нее больше быть не должно. Ей велели пить зелье перед каждым лунным Обрядом, чтобы бог-супруг мог наслаждаться ей, не оставляя приплода. Жрица охотно нянчила бы малыша в мире и покое, но Старухам было решать, кому и когда рожать детей, Совету — кому отправляться в рейды. Женщине и в голову не приходило, что у нее может быть собственное мнение.

Ей приказали заменить на Острове Леса Маргару. Отныне она была матушкой-наставницей и должна была убедить детей: Община — самая главная их семья, самое драгоценное благо. Но чему же ей учить воспитанников, если она отлично понимала: законы Остров неумолимо жестоки, а Совет может ошибаться и лгать? Дельфина решила просто: если не знаешь, что сказать — скажи правду.

— Свой дом, дети, никому не дано выбирать. Но да помогут боги человеку, который не умеет любить свой дом.

Настал момент, когда течение времени явилось не только в детях, но и в стариках. Из-за рейдов, служений в Святилище и Острова Леса, Дельфина почти не возвращалась на Берег Чаек. Дэльфа, Нела и Алтим, маленькая Ана и дети Меды росли на ее глазах, но Аквина, Циану и старших братьев она видела редко, а замужних сестер, что жили в Долинах, — еще реже. Она была в Море, когда Аквин внезапно умер, — даже знамения никакого не ощутила, как обычно бывало с ней перед бедой. Циана пережила мужа всего на год и тихо ушла в окружении сыновей, дочерей и внуков.

И, ясней, чем после потери родителей, Дельфина ощутила, сколько прошло лет, в день, когда непокорная, бесстрашная, вечная Тина поддалась старости и не отправилась в рейд. Целую жизнь Тина была головной болью для своих и бедствием для врага. Дельфина не представляла, что будет эта женщина делать дома. Разве что, рассказывать о молодости. Тина быстро нашла слушателя — такую же, как она, неугомонную Дэльфу. Удивительно, но Тина — равнодушная к детям, сына ни раз не приласкавшая — вдруг привязалась к маленькой дочери Дельфины.

Дельфина иногда спрашивала себя: должен ли дом, построенный к свадьбе, со смертью одного из хозяев умереть наполовину? И как сказать по каменному строению, живо оно или мертво, если оно по привычке продолжает стоять вокруг пустоты? Наэв был верен себе — молчалив и спокоен. Никто не говорил вслух, что Ана погибла давно, мог бы он и вновь жениться. Его, а не Аква, после смерти Аквина провозгласили старейшиной Берега Чаек. Отныне его слово определяло, кому стрелять на стрельбище или упражняться с оружием, кому идти в виноградник, на поле или пасти овец, что снабжали деревню шерстью. И Главарем его выбирали почти каждый рейд. Его пустой дом оживляла лишь дочка, когда ее отпускали с Острова Леса.

Дельфина удивлялась маленькой Ане. На Острове Леса та была не по возрасту задумчива, а при отце вдруг становилась отточено беззаботной и озорной — словно кто-то объяснил ей, как должен себя вести ребенок. Жрица с замиранием думала: может ли такая малышка понимать, что она — все, что осталось у Наэва? Драгоценная память. Дома девочка и вела себя, как бережно хранимая драгоценность, — сияла и переливалась всеми красками детства.

Однажды — после трагического похода к Берегу Зубов прошел год — она вдруг спросила Дельфину:

— Ана ведь не вернется, да?

Неужели целый год боялась узнать окончательно? Дельфину в который раз поразила стойкость детей: плачут, коленку разбив, но месяцами молчат о том, что пугает их до смерти.

— Не вернется, — ответила Дельфина.

Тем же тоном, что спрашивают о зеленой траве и голубом небе, малышка спросила:

— Почему?

— Потому что она умерла.

И снова девочка задала вопрос:

— Почему?

Вопрос, на который сестра Аны не находила ответа. “Потому что ее пронзили мечом. Потому что чуда не произошло, хромоножке было не устоять против регинца. Потому что всех нас рядом не было, нас в это время в другом месте убивали”, — что еще было сказать? Не было у смерти достойных причин.

— Потому что так случилось…

Каждый корабль во время рейда стремился зайти в Монланд на несколько дней — передохнуть и пополнить запасы. Эта буйная взгромоздившаяся на горы сеньория не дружила с Островами, но и враждовала не больше, чем со всеми своими соседями. Морской народ иногда торговал с монландцами, а грабил их редко. Замки были ему не по зубам, а на берегу жили лишь нищие рыбаки. Почти не скрываясь, островитяне охотились в монладских лесах, а в городских тавернах и борделях смешивались с прочим сомнительным сбродом, которым славились эти земли. В Монланде корабль Остров опасался не поимки, а грабежа. Ибо, если иные сеньоры Регинии мало чем отличались от разбойников, то монландские сеньоры не отличались вовсе ничем.

Наэв, как и все островитяне, время измерял жатвой и посевом, праздниками и походами. Он лишь приблизительно мог сказать, сколько ему лет и сколько лет прошло после гибели Аны. Вновь было лето, и вновь он был Выбранным Главарем — как говорили, хорошим. Наэв до сих пор удивлялся, что ему ставят в заслугу день, когда он попался в ловушку. Да любому пришло бы в голову искать убежища на утесе. Но любому, кроме него, отмерено хоть сколько-то везения — если не ловушки избежать, то хотя бы дурацкой болезни в самый неподходящий момент. И не пришлось бы сестренке подставлять себя всем лусинским стрелам. Но Главарем Наэва почему-то выбирали снова и снова.

Их восьми дней, сгоревших в лихорадке, Наэв запомнил лишь кружение цветных пятен и бесконечное удивление — раньше и не подозревал, что бывает настолько плохо. Но и мертвую Ану он не помнил. Утес, зреющую панику, бунт Симара — во всех деталях. Ану у дерева — нет, словно солнце его ослепило. Воображение рисовало страшные картины, где ее пытали заживо, и она кричала, как Игн, и не умирала от тысячи стрел. Наверное, в бреду привиделось. Этот мираж навсегда остался перед глазами, а реальность ускользала, словно мокрая рыба из рук. Весь тот отчаянный рейд он не говорил об Ане. Даже с Дельфиной. Даже мысленно с самим собой. Как наваждение, преследовала уверенность, что любимая встретит его дома. Знал, конечно, что этого не будет, в лодке объяснял дочери: матушка не вернется. А потом увидел свой дом пустым — и оборвалось что-то внутри. Все на свете позабыв, рухнул на пол и зарыдал. Маленькая Ана, думал он потом, ничего не поняла. Играла рядом с соломенной куклой, зарывая ее в сухую траву. Потом забралась к нему и уснула на руках, как когда-то другая Ана.

Он не искал смерти — что бы там Тина ни воображала. Не задавал вопроса: как жить без первой, последней и единственной любви? Как ему жить было определено укладом Островов за века до его рождения. Прошло года три или четыре, а Наэв каждый день удивлялся заново: ведь нет его Аны, действительно нет, как же это возможно??? Самым странным оказалось, что к этой мысли можно привыкнуть. Для друзей и родителей, для Дельфины хромоножка застыла радостным и грустным воспоминанием. Для Наэва — она словно медлила где-то, стала невидимкой, но не ушла насовсем. И не уйдет — в смерть Аны он не мог поверить так же отчаянно, как не верил когда-то в ее любовь. Чуть больше двадцати лет им было отмерено до Берега Зубов — ничем он не заслуживал такое сокровище. И вот без Аны с ним остался каждый день, каждый миг, когда называл ее своей, когда мечтал о ней, когда хотя бы видел ее, флиртующую с другим. И еще дочь, последняя искорка ее жизни.

Таверна в монландском городке. Все города Регинии, на взгляд человека с Островов, были одинаковы — слишком многолюдны. Немощеная улица, на которой десятки ног месили пыль, навоз, содержимое ночных горшков. Город благоухал выгребной ямой и десятками потных тел. Таверна показалась Наэву сточной канавой улицы. Региния славилась несколькими сортами вин, но не благодаря этому закутку, где всякий сброд за гроши напивался до полусмерти. Во время рейдов напиваться строго воспрещалось — хотел бы Наэв первый раз в жизни ослушаться в месте получше.

Он не подозревал о существовании календарей и не слыхал слова “годовщина” — но ощущал именно это. Те же ветра, те же летние созвездия, вечер всем похож на тот, последний для Аны. Сегодня — лучше уж чужой грязный город, чем тэру, для которых день такой же, как любой другой. В сомнительной таверне никому не было дела до человека, говорившего по-регински с акцентом.

Там Наэв и увидел ее. И точно мог бы сказать, что с первого взгляда среди других ее выделяла чистота. Регинские проповедники, любители рассуждать о чистоте дев, не упомянули бы служанку из таверны — но ее действительно вымыли не далее, как неделю назад. Явно старалась, чтобы смотреть на нее было приятно. Платье на ней было почти без пятен, из крашеной и когда-то добротной ткани, но латаное-перелатаное. Должно быть, переходило по наследству несколько поколений. Она разливала вино, застенчиво улыбалась гостям и замирала, когда те шарили по ней руками. Возле Наэва вроде бы пару раз задержалась дольше необходимого — девочка, едва ли на десять лет старше его дочери и более, чем на десять лет, моложе его самого.

…самый возраст Белых Лент, Ану в ее годы он и за руку взять не смел…

Он видел, как хозяин, которого девочка называла дядей, влепил ей оплеуху. Отныне девочка разносила вино и шарахалась от пьяных рук, вытирая слезы. Наэв подметил, что личико у нее по-детски круглое, но щеки впалые, худые, руки потрепаны работой, но пухлые, с детскими короткими пальцами. Едва ли она всегда ела досыта, поэтому и не расцвела, как могла бы. Молчаливый даже с родными, он вдруг подумал: ее ведь совсем некому пожалеть. И неожиданно для самого себя улыбнулся ей:

— Сядь рядом.

Служанка повиновалась. Ему показалось, что охотно. Сжалась на скамье, глядя в пол, но украдкой разглядывая чужака и не смея дать волю любопытству. Морской дьявол. Настоящий. Даже самый наивный взгляд не принял бы Наэва за регинца.

— На моей родине, — произнес он, отвечая на не заданные вопросы, — столь взрослых девиц не бьют. В чем ты провинилась?

Она руками всплеснула от удивления:

— Никто не бьет? Даже муж?

…кто посмел бы тронуть Ану? А вот ему Ана однажды чуть пальцы не сломала деревянным пестиком…

Он и теперь помнил наставления матери, в разоренных деревнях женщин не насиловал, не убивал, но к регинкам привык относиться, как к животным. Глядя на девушку перед собой, подумал, что монландки все-таки другие, не совсем регинки. Потому что… да просто потому, что с Монландом вражды нет. Она — красивая? Просто хорошенькая, как любая молодая? Наэв так и не решил. Спросил, где родители девушки. В ответ услышал то, что ожидал. Чуть больше года назад всех унесла холера. Дядя, выходило с ее слов, очень добр к ней, взял к себе в дом, кормит. Да, уверяла она, расплакавшись, ничего, кроме заботы, она от дяди не видела. Разбойник решительно не понимал, где у женщин Побережья прячется гордость.

— Мои отец и мать, — сказал он зачем-то, — тоже умерли давно. Я был не старше тебя.

Сомнительное пойло явно отжали из слишком рано снятого винограда. Матушка Ава смешивала такой сок с медом и пахучими травами. Торговец, продавший вино в таверну, видно, плохо старался, получилась крепкая кислятина. Тонут ли воспоминания в вине или наоборот становятся ярче, Наэв так и не решил, но язык оно определенно развязывало. Он рассказал про Аву, про ее медовые лепешки и внезапную смерть. Когда окошечко Нат сияло уже в полную силу, он все еще мог стоять на ногах и достаточно ясно соображал. Точно знал, что он, Выбранный Главарь, тэру покажется не раньше, чем окончательно протрезвеет. Да и городские ворота давно закрыли. Девочка угадала его мысли, хотя он ни о чем не спрашивал:

— Господин, у дяди есть сарай. Там тебя никто не потревожит.

“Господин” — так Наэва еще не называли. Монландка провела его по лестнице на задний двор, где оказались грядки моркови и укропа и тот самый сарай позади них. Видно, у сироты-приживалки здесь было маленькое царство, куда дядя не вмешивался.

Уснуть островитянин и не пытался. Забившись вглубь сырой темноты и закрыв глаза, как наяву увидел все тот же неотвязный кошмар, которого не было на самом деле. Страшную смерть Аны под пытками — от которой ее спасла смелость, не он. Впрочем, спасла ли? Наэв ведь мог только надеяться, что она не побывала в руках регинцев живой. Он вздрогнул и открыл глаза. Девочка жалась у двери, ей некуда было идти — только обратно к пьяным гостям и колотушкам дяди.

…не похожа на его Ану… совсем не похожа…

Наэв протянул к ней руку, чтоб только не быть одному:

— Если хочешь, подойди и останься со мной.

Утром Наэв проснулся, сжимая девочку в объятьях. На Островах не зазорно было провести ночь с той, что отдалась добровольно, не чужая жена и не посвящена богу. Он слышал, что у регинцев нравы иные, но мало об этом задумывался.

— Как тебя зовут?

Она пропищала:

— Тэрэсса…, — совершенно растерянная, испуганная, как птичка. Первым был у нее Наэв, и при свете дня она стыдилась поднять глаза на того, кто ласкал ее всю ночь. Смотрела исподтишка, запечатлевая его в памяти, — самый смелый свой поступок, самое яркое событие в жизни.

— Спасибо тебе, малышка, за все, — захотелось что-то ей подарить на память, но у него при себе ничего не было. Подумал, что девочка заслуживает хотя бы знать его имя. — Наэв, сын Авы и Сагитта, — назвал он себя.

Девочка повторила непривычные слова чужого языка:

— Красиво…

— Это значит "кинжал". Вот вроде этого, — указал он на Акулий Зуб на поясе. — У нас так многих зовут. Просто первое слово, что матери моей пришло в голову.

Удивляясь себе, Наэв понимал, что медлит уйти, что давно ему не было так тепло и легко.

— Хозяин накажет тебя?

Она неуверенно замотала головой:

— Священник накажет, это ведь грех… А дядя — он же сам приказал.

— Что приказал??

— Быть ласковой с посетителями…, — Тэрэсса залилась краской вины. — Не с тобой, к тебе велел не подходить. А я рада, что хотя бы первый раз я сама выбрала! — произнесла и в ужасе от своей дерзости стала оправдываться: дядя не может кормить ее даром.

Вот оно что, вот за какое непослушание она получает оплеухи. Хозяин таверны небось лично умыл и нарядил племянницу, и не за тем, что б была недотрогой.

— Идем-ка к твоему доброму дяди, — сказал Наэв. — Вместе поблагодарим.

Несколько мгновений спустя он вжал перепуганного хозяина в стену и объяснил:

— Ты догадываешься, кто я. Если узнаю, что ты снова ее бьешь, если узнаю, что ты кому-нибудь ее продал…

Он сделал для нее все, что мог, теперь действительно следовало уйти навсегда.

Девочка проводила его до двери — и вдруг кинулась на шею. Мало от кого она видела добро.

— Господин, а Анна… она умерла?

Странно и непривычно прозвучало имя Аны на регинском. Наэв так и замер у двери:

— Откуда ты знаешь?

Девочка вспыхнула до корней волос, пролепетала:

— Ты ночью меня так называл… Анной… А то, что ее нет, я по глазам твоим вижу…, — и вдруг отчаянно вскинула голову, выпалила. — Я буду за ее душу молиться, господин, и за тебя! Даже, если это грех! Всю жизнь буду!

И на следующий год его корабль, "Скакун", пристал к берегам Монланда, и Наэв нашел ее — напомнить о себе не столько ей, сколько хозяину таверны. Тэрэсса встретила его, будто последний раз видела вчера, такая же покорная, тихая, влюбленная. Отчего-то испуганно прошептала, что в сарай теперь нельзя. Ни одна женщина еще не смотрела на Наэва с таким обожанием, уж, конечно, так не смотрела Ана, любившая его, но не преклонявшаяся перед ним. Если Тэрэсса и слышала слово “гордость”, то на себя это понятие, словно платье королевы, примерять и не думала.

Она не задала ему ни единого вопроса, но дядька был более рассудителен и знал, что гость-разбойник вот-вот исчезнет снова, может быть, навсегда. Сбегав в сарай, а потом отпихнув зарыдавшую девчонку, хозяин сунул в руки Наэву сверток, робея и объясняя: он бедный человек, ему и сиротка-племянница обуза. Наэв не сразу сообразил, что у него в руках.

— Тэрэсса, что ж ты не сказала? Зачем прятала?

Она зарыдала громче, а Наэв представил себе, какого ж ей было весь этот долгий год в доме жадного дядьки, что попрекает каждым куском. Позже Тэрэсса всеми регинскими святыми клялась, что, никто, кроме островитянина, ее не касался.

Наэв обнял ее, попытался убедить:

— Я не сержусь, глупенькая. Это же самый счастливый для меня день… за многие годы.

Она сквозь слезы прошептала, что родила мальчика. Называет его просто мальчик, потому что священник отказался крестить плод греха с морским дьяволом.

…Ана мечтала о сыне…

— Пойдешь ли со мной на мою родину, Тэрэсса? Будешь мне женой?

Повторив несколько раз, Наэв понял, что ответа не получит, всю жизнь решали за нее, и на сей раз решать придется ему. Он передал ей пищащий сверток, который уже нарек своим именем, и сказал:

— Идем.

И поразился — напоследок, она попросила прощения у дяди. Ему пришло в голову, что девушка, доверчиво протянувшая ему руку, мать его ребенка, ничего о нем не знает.

— У тебя будет падчерица, — произнес Наэв, ведя ее тайными дорогами к кораблю и не придумав, что еще сказать. — Ей лет шесть. — Он чувствовал, что Тэрэсса не решается спрашивать, и стал говорить дальше: про обычай нарекать старшую дочь в честь матери, про Остров Леса. Наконец, решил, что женщина, которая войдет в его дом, вправе от него услышать про свою предшественницу. Наэв, конечно, уже рассказывал и Совету, и родителям Аны, но, держа за руку другую, словно впервые вслух произнес: — А матушку дочка совсем не помнит. Ану, мою жену, убили… на Тихой дороге… года четыре назад.

Так на Островах появилась женщина Побережья. Девочка, до смерти боявшаяся новых соплеменников, а Наэва, которого она к тому же любила, — больше всех. Жены-монландки были редкостью даже большей, чем жены-меркатки, но Совет не возражал против таких браков. Лучших воинов рожают женщины, что сражались сами, таково поверье. Но Отцы-Старейшины понимали, что без прилива чужой крови островитяне однажды и вправду станут родными братьями друг другу.

Никому не удалось бы долго бояться Дельфину, с ней маленькая регинка легко подружилась. Покорная Тэрэсса должна была казаться очень слабой той, что уже дважды побывала Выбранным Главарем, но Дельфина мыслила иначе. Ни одной жалобы она не услышала от этой девочки, что была совсем одна среди чужих людей, женой человека, который все еще иногда называл ее именем другой.

Дельфина не спрашивала Наэва, любит ли он монландку. Сама Тэрэсса, если и задавала себе этот вопрос, то отвечала на него, как девочка из регинской таверны. Ее не колотят, не заставляют без устали работать — что это, как не любовь? Не прошло и года, как живот регинки округлился снова, а глаза округлялись еще больше, когда Дельфина говорила, что завидует ей. Второго сына назвали Сагитт в честь его давно покойного деда и давно умершего первенца Авы.

От Тэрэссы Дельфина услышала заморскую версию событий в Лусинии. История о Морской Ведьме обросла убедительными подробностями, которые Дельфине и в голову бы ни пришли.

Деревяшка

Может, то был самый главный рейд в жизни Дельфины?

Были жертвы богам и добрые знамения, и прощание с Наэвом, которому выпал другой корабль. Отплытие “Великана” и жребий — Бера. Поход, один изтех, что на памяти Дельфины набралось уже около двух десятков, один из многих. А в Ланде между тем снаряжали корабль, нагруженный бесценным янтарем, — его отправляли в Сургурию. Ниточку за ниточкой плела Нера-Пряха, и судьбу Дельфины невольно решал Герцог, которому требовалось все больше серебра на оплату будущей войны. Капитану торгового судна было велено набрать лучших наемников.

Волны на рукояти перешептывались в ответ волнам прибоя. Чем ближе к воде — тем меч беспокойней, то ли отвечает на нездешний зов, то ли сам колдует. Новый хозяин меча ненавидел скрытые в нем тайны, но давно смирился. Клинок верно служил ему, и казалось, что заменить рукоять, — все равно, что срубить голову связанному пленнику. Много было грехов у левши из Лантисии, привыкшего жить одним днем, — сражения и женщины, небрежность в вере, приводившая капеллана в ужас, а позади всего этого ссора с отцом. Но никогда он не убивал противника беспомощного.

— А ты плавал когда-нибудь на кораблях, парень? Не знаю, что ты на суше повидал, но, если появятся морские мерзавцы, — да сохранят нас святые! Море — их родной дом, там от них нет спасения.

Зеленоглазый лантис кивнул:

— Мне доводилось сражаться с ними, — не стал добавлять, что это было на берегу.

В Вилании его давно так не допрашивали. Но прежний господин, запутавшись в интригах и войнах, был разбит наголову. Не помогли Вилании золото выкупа и паломник, что обещал помолиться у святых мощей за гостеприимный виланский замок. Теперь замок взят крудами, сеньор убит, а выжившие остатки гарнизона разбрелись в поисках того, кто готов платить за верность.

— А ты действительно умеешь сражаться? Левой-то рукой?

— Нет, — отвечал лантис. — Как доходит до схватки — умоляю противника сдаться мне за “спасибо”. И так уже лет пятнадцать.

Капитан засмеялся.

— А Морской Ведьмы не боишься? У нас о ней такое рассказывают…

Море, соленая, кипящая, беснующаяся вода. Впервые за сутки близко земля, но земли не видно, ничего не видно, кроме встающих стенами волн. Берег не укрытие, а угроза. И в открытое Море не уйти, потому что ветер сильнее тысячи гребцов, с ним можно поспорить, но не побороть. По словам Ириса, увязли, как муха в паутине. Им еще повезло, что с таким штормом они сражаются на борту могучего морского воина “Великана” — другой корабль давно бы лежал на дне.

И таким Дельфина любила свое Море — необузданным, сильным, великим. Она, третий раз выбранная Главарем, вместе с кораблем — пушинка на его руках. Перед людьми Жрица не желала быть слабой, но перед богом она навсегда останется маленькой девочкой. Скользкое покрытие танцует под ногами, мачта с опущенным парусом то ли причитает, то ли поет, славя великую бурю. Море — не регинский воин, его не обманешь уловками, нужна мужская сила, чтоб править кораблем. Даже названая Главарем, женщина побратимам своим равна когда угодно, только не во время урагана. Ей либо воду вычерпывать, либо сжаться в комок и не мешать. Да и единственный приказ, который Главарь мог бы отдать, — держаться подальше от скал — ясен без слов. Но двое суток не стихает шторм, пригнавший “Великан” к неизвестной земле. Измученным гребцам намного труднее, чем Дельфине, верить, что Море не предаст своих детей. В синем платье Жрицы возле Ириса, борющегося с рулевым веслом, она стоит на корме — живой амулет корабля, знак Алтимару, вроде привязанной к мачте Белой Ленты.

“О чем поют твои ветра, Господин мой, что говорят мне? Чей-то взгляд чувствую на себе — твой ли, любимый?”

Чернявая головка возникает рядом, за ней покорно следует светлая.

— Дельфина, можно нам…

Ирис замахивается:

— А ну брысь, пока за борт не смыло!

Само собой как-то сложилось, что Ирис — не наставник, до сих пор не женатый и не имеющий своих детей — обучает дочь Дельфины. На корабле они всякий раз друзья-враги, Дэльфа гордо показала ему язык.

— Моя дочь, что мы ценим выше смелости?

Благоразумие — Дэльфа прекрасно это знает. С матерью она еще могла бы заспорить, но не с Выбранным Главарем. Девочка страшно гордилась, что в этом походе ее и в набег уже брали, — пусть и с наказом, ни на шаг не отходить от Ириса. И в ножнах ее был настоящий меч. Жаль, кузен Алтим не видел! Позади Дэльфу тянет за руку Нела. Маленькая регинка боится Моря, даже спокойного. Так и не привыкла.

“Ветер предупреждает меня. О чем-то хочет рассказать, что-то несет мне…”

Дельфина с годами разучилась бояться или просто привыкла, убедила себя, что страх смерти так же нелеп, как страх перед наступлением ночи.

— Сегодня у старухи Мары пир!

Позади взрыв хохота — гребцы представили себе дряхлую Мару в расшитом платье. Жаль, они не видали матушку Маргару в жемчугах.

— И что ж, — ухмыляется Ирис, — мы среди приглашенных?

Дельфина качает головой — конечно, нет. И сзади кто-то соглашается с ней:

— Мы — вряд ли, а вон те — наверняка.

Всматриваясь, женщина видит, куда он указывает. Убийственно близко от берега волны швыряют регинское суденышко. Если “Великан” борется из последних сил, то регинцам конец, и они это понимают. Наверняка сейчас прощаются и каются в грехах — до слуха Дельфины ветер, казалось, доносил их молитвы. Она не боится смерти, (почти), но умереть, когда придет время, хотела бы быстро и внезапно. Не так, как эти регинцы.

Ирис еще пытается шутить:

— Эх, жаль, что столько добычи утонет!

Ему, как и всем, не по себе от этой сцены. Что еще сказать…

Все закончилось быстро. Водяная гора подкинула “Великан”, сорвав Белую Ленту и сбив Дельфину с ног, закружила корабль, как невесту на руках, но отпустила. И бешеным натиском рухнула на берег, на скалы, на суденышко, бросило его на камни, и корабль рассыпался, словно стеклянный. За спиной Дельфины громче бури кричащая тишина. “Вот, значит, как это происходит…” Враг сражается и убивает, а Море прихлопнет, как муху.

Любят без всяких причин, и Море, как человека, Дельфина любила всяким. Если б могла, приласкала бы его, успокоила, как испуганного коня. Она тихонько попросила волны: расступиться перед мертвыми, отпустить души регинцев в небесные сады их бога.

Посреди мешанины обломков и растерзанных тел один человек вцепился в кусок дерева. Море злобно пыталось стряхнуть его со своей спины, волны накрывали с головой. Но обломок раз за разом всплывал, а человек из последних сил держался. Во вспышки молнии сумел что-то рассмотреть. Безнадежно далекий берег. Камни, об которые его вот-вот размозжит. Он закрыл глаза и взмолился о помилование души, но спасительную доску не отпустил.

"Святой Марк… хоть я и не заслуживаю…"

Вода швырнула его вместе с тем, что осталось от бортов и мачты, и деревяшки, быть может, смягчили удар. По лицу хлынула кровь. Долгое время он висел на доске безжизненно, от сознания не осталось ничего, кроме тлеющей мысли удержаться. Его, будто на дыбе, поднимали и опускали волны. Море хлестало по лицу, словно хотело привести его в чувства прежде, чем утопить. Проблесками стала возвращаться сначала боль — каждое движение отзывалось в голове кувалдой — потом холод. Его вырвало, он зашевелился, отплевываясь и, наконец, вспомнил, где он. Тяжело поднял голову и в отчаяние опустил, понимая, что обречен. Если и доживет до конца шторма — все равно не выберется.

“Святой Марк… очень нужно чудо…”.

К вечеру шторм и без колдовства Дельфины утих, но она достаточно знала Море и чувствовала — передышка временная. Им дан шанс выбраться на берег и простоять трое — четверо суток, пока не нарезвиться удивительно беспокойное в это лето Море. Тэру рады были отоспаться на суше. По блеклым звездам Дельфина определила, что они все еще на территории Беры, но землю, куда их занесло, Дельфина никогда прежде не видела. Сколько хватало глаз, берег представлял собой череду мысов и заливов, в одном из которых примостился “Великан”. Ни следа человеческого жилья — к счастью, разумеется. Хоть Бера и был домом морского народа пять веков назад, здесь ничего не напоминала о прошлом. Это был феод Регинии, враждебный, как все прочие.

Дельфина приказала двум тэру обшарить место катастрофы на лодке. После торгового судна должно было остаться что-нибудь, имеющее в Меркате ценность. Лан снял кольцо с руки утопленника, Мист нашел примостившийся на обломке сундук, в котором, увы, был не янтарь, а рулоны подмокшей ткани. Ландским янтарем украсят себя морские девы. А потом оба одновременно заметили у самых скал.

— Вон там…

— Неужели живой?

— И даже меч при нем. Вот это везение.

В несколько ударов весел лодка подошла ближе. Всякому регинцу место в морской пучине, но кто же позволит утонуть хорошему железному мечу? Перегнувшись через борт, Лан кинжалом срезал пояс регинца вместе с оружием, аккуратно положил меч в ножнах на дно лодки. Человек застонал и попытался что-то сказать.

— А ведь он даже не при смерти…

— Значит, морские девы повеселятся, — равнодушно хмыкнул Мист.

— Надо сбросить его в воду, — сказал Лан, неожиданно даже для себя. — Иначе будет мучиться еще долго.

— А нам какое дело?

У Лана ответов не было. После шести рейдов за плечами он убивал без сомнений, но то — в битве. А сейчас был слишком свеж ужас перед стихией. Была уверенность, что вот так же болтался бы на обломке, если б не колдовство их синеглазого Главаря. Он потянул регинца за шиворот и — не смог оторвать от доски. Руки тонущего цеплялись за обломок будто в судороге.

— Вот ведь упрямый!

Мисту возня надоела.

— Послушай, — сказал он, наконец. — Море не спокойно, нам пора возвращаться. Добей его кинжалом, раз так хочешь. Если охота тебе потом чистить лезвие.

Лан кивнул, потянулся за Акульим Зубом. И вдруг остановился. Тихо произнес:

— Да кто я такой, чтоб утопить человека, которого Господин Морской пощадил? — обернулся к приятелю. — Руки все же придется как-то разжать, хотя бы кинжалом уколоть. Помоги затащить его в лодку.

Мист уставился на него вытаращенными глазами:

— Ты что, спятил?

Дельфина хорошо запомнила чувство, будто кто-то ее позвал. Тэру жались друг к другу, прячась от ветра за корпусом “Великана”. Под непогодой зародыш костра раз за разом гас. Островитяне, поминая всех демонов, бросили попытки согреться. Дельфина отпустила дочерей и резко поднялась за мгновение до того, как ее действительно окликнули. Первое, что увидела Дельфина, когда человека вытащили из лодки, — это дань жадной Маре, ручеек крови. Лан перевязал его, как мог, но повязка на голове пропиталась насквозь. А человек чуть приподнялся и разглядел Дельфину: мокрые волосы распущены по плечам, синие платье, Синие Ленты. Синие, как Море, глаза.

— Чертовка с утеса…, — никто не понял, о чем он говорит. Лантис сам не понимал, наяву ее видит или в агонии. Все вокруг муторно скакало перед взглядом, словно он продолжал качаться на волнах. Но под пальцами сквозил песок — земля, берег. А значит, будь что будет. Он возблагодарил святого Марка и потерял сознание.

Кто-то сунул ей в руки полотно, и Дельфина машинально кинулась поверх первой повязки накладывать вторую, шепча заклинания, известные только Жрицам. Мист повторял раз за разом, что не его это блажь — спасти регинца. Лан смущенно лепетал: “Раз пережил шторм — пусть живет. Один регинец ведь не опасен”. Дельфина отмахнулась от них, как от назойливой помехи. Оправдываются, что не дали человеку утонуть, — неужели только она считает это странным?

Он был страшно бледен, но дышал, и Мара не спешила его забирать. “Ты любишь жизнь, регинец. И она тебя любит”. Его зацепила какая-то снасть развалившегося корабля, на виске осталась широкая рана. Дельфина даже удивилась, что кости целы. А в памяти зачем-то шевельнулось давнее: жарко, больно и алое пятно на куске ткани походит на рубин. Гигант первым же ударом должен был ей проломить голову, и никто бы уже не помог. Как вышло, что о той схватке напоминает лишь шрамик под гущей ее черных волос?

Все предопределено и все случайно, думала Дельфина. И обломок, вовремя всплывший рядом, и доска, разбившая ему голову. Тысячи случайностей, как обломки в шторм, вертятся вокруг каждого, определяя его судьбу. Быть может, ими движут боги. А, может, и нет — Дельфина не решила этого и по сей день.

Пять дней билась непогода, а над человеком из Моря спорили жизнь и смерть. Дельфина видала раны и пострашнее, но Мара непредсказуема, как и удар по голове. Он долго пролежал без памяти во власти дурноты и боли. Иногда вздрагивал, вроде начинал приходить в себя, нащупывал рукой землю и проваливался обратно. Дельфина наклонялась к нему и шептала, что рана затягивается, надеясь, что он слышит. И думала: легко ей рассуждать и смиряться с судьбой этого человека — он ведь ей чужой. Регинца устроили под одним из сооруженных навесов. Тот же Лан, хоть и стыдился своего порыва, отдал Дельфине сухие рубаху и плащ: “Раз уж я его вытащил — пусть согреется. А я и мокрым не размокну”. Спасенного — на зависть замерзшим тэру — переодели и тепло укутали. Рану Дельфина промыла вином и морской водой, зашила, и еще раз перевязала полотном, пропитанным особой мазью из трухи и плодов дикого винограда. Окровавленные повязки бросила Маре в Море, прося взять кровь, а жизнь оставить. Кинула взгляд на остатки Белой Ленты “Великана”, но тратить на врага силу священного амулета не посмела. Она сделала все, что было возможно, оставалось только ждать. На регинца многие смотрели с неприязнью, и у Выбранного Главаря не хватило духу приказать кому-то с ним возиться. Корабль так скрипел от ветра, что Дельфина и не надеялась ночью заснуть. Поэтому возле регинца она сидела сама, и ей даже любопытно было рассмотреть его получше.

Чужак, враг, воин из тех, кто противостоит ей в набегах, — она впервые видела его так близко, не уворачиваясь при этом от клинка. Левша — женщина поняла это по отметине, которую оставляет меч на руке, держащей его день за днем. Многие, да и она тоже, умеют сражаться обеими, но Дельфина взяла бы меч в левую руку, разве что сломав правую.

Единственную ценную вещь, что была при нем, — чудом не потерянный меч — разбойница с самого начала считала своей добычей. Присмотрелась — и едва не взвизгнула: это действительно был ее меч! Волнистый узор рукояти лизнул ее руку, сталь беззвучно пела. Вот, значит, чей призыв она услышала — меч, как верный пес, узнал хозяйку. Разом вспыхнули в памяти: та зима перед Посвящением, когда Аквин ковал его дочке на удачу; то лето после Берега Зубов, Аквин встречает ее на Острове Кораблей — без его подарка, но живую. Аквина нет больше… Так часто в походе Дельфина мечтала прижаться к родителям, но не делала этого, когда те были рядом, потому что, еще в детстве отвыкла от ласки. Аквин и Циана стали частью Моря, теперь вода обнимает Дельфину и их руками тоже. Волей воды меч вернулся к ней.

“Кто же ты, регинец? Нежели ты был на Берегу Зубов?”

Она поглубже закуталась в одеяло, воспоминания пронизывали сильнее штормового ветра. И копыта над головой, и жадные руки, шарившие по телу, и братья, растерзанные заживо. “Вот очнется, стану расспрашивать, и услышу, что это он выбивал из Игна и Тирува признания. Или, что гигант был его лучшим другом. Что мне с этим делать, зачем это знать? Как с ним говорить, если мы друг для друга — смерть?” Конечно, он мог и не слышать о той битве, а меч купить или украсть.

Дельфина стала пристально всматриваться, попыталась его узнать. Черты лица были крупные, как у регинских крестьян, обветренные и прожаренные солнцем. Такие лица — обычно перекошенные ужасом перед ней же — разбойнице всегда казались бесхитростными по-детски. Волосы лантиса оказались темнее и жестче, чем у многих тэру. Несколько старых шрамов, память о бурной жизни — говорят, что мужчин украшают эти отметины. Маргара учила иначе: каждый шрам — это след пропущенного удара, и гордиться здесь нечем. “Ты не берег себя, регинец, но ты умелый воин. Вижу, боги тебя не раз защитили”. Многих женщин лантис очаровывал, многие называли прекрасными его зеленые глаза, но Дельфина их не видела. Видела, как искажается от боли лицо при малейшем движение головой. Как губы его шевелятся, слышала молитву. Не мольбу, а благодарность каждый раз, когда он нащупывал рукой сушу. Слов она не понимала, но смысл откуда-то знала. И было это настолько искренне, что островитянке становилось неловко находиться в этот момент рядом. Она почему-то подумала: “Регинкам ты нравишься…”. Рассмотрела, увидела, она человека из Моря только сейчас, хотя сидела с ним уже сутки. Левша… Ну, конечно! Лантис, не пожелавший сражаться с ней, был левшой.

Теперь Дельфине стало жарко, будто тысячи угольков вспыхнули внутри головы. Тот самый человек! Отлично помнила, что лантис пожалел не ее, а своего соратника, истекавшего кровью. Благодарить вроде не за что. Но она не была бы жива, поступи он иначе.

“Господин мой, не бывает в твоем Море таких штормов летом. И без воли твоей, не бывает таких совпадений”.

Ее разбудил чей-то взгляд. Тишина была не от мира сего, ни ветра, ни плеска волн. Женщина с распущенными волосами сидела рядом с ней на песке, нежно протянула к Дельфине руку, но не коснулась. В первый миг показалось, что это одна из тэру подошла ее сменить, но нет…

— Ана…?

Нет, женщина была лишь отдаленно похожа на Ану. И на Циану, и на Маргару, и на Медузу. Остальная команда спала так крепко, словно исчезла вовсе. Только женщина-видение, лантис, Дельфина и пустынный берег ее прародины. Она все поняла, даже ожерелье из ракушек на ее шее узнала — то самое, что однажды сорвала с себя.

— Мара!

Не уродливая, не старая, как представляют ее, посмеиваясь. Усталая и печальная, но печалью мудрой и спокойной. Ненавистная людям Мара приходится матерью Алтимару и Госпоже Дэе, дарящей жизнь, — Дельфина, как и все, знала об этом, но не часто вспоминала. Иногда разбойница злилась на нее, часто просила ее о милости, но никогда не боялась. Глаза лантиса были открыты, но смотрели за грань. Дельфина была уверена, что и он видит богиню.

— Госпожа Смерть, ты пришла за ним?

Голова, снежно-белая, не седая, чуть качнулась — нет. Мертвая Мара, как Дельфина когда-то прокричала в отчаяние, Мара, любящая кровь. Великая и мудрая богиня покоя, вновь собравшая разорванное ожерелье, богиня продолжения, а не конца.

— Я поняла тебя, Госпожа, пусть будет так, как ты хочешь…

Кто-то толкнул ее в плечо: “Дельфина, проснись!”.

Виа, дочь Апии и Нана.

— С кем ты говорила во сне, Выбранный Главарь? Шторм кончился, можно отплывать.

Впервые за пять дней Море затихло, и, по всем приметам, обещало без шалостей донести “Великан” до Островов. Дельфина подтвердила приказ немедленно готовиться к отплытию.

— Выбранный Главарь, а с этим что делать?

Дельфина покосилась на человека из Моря. Он лежал с закрытыми глазами и совершенно неподвижно — даже слишком. Как тот, кто не хочет себя выдать. “Ты отлично слышишь нас, лантис, и понимаешь, что мы говорим о тебе”. Ему явно было лучше, и все же он был слишком слаб, чтоб оставаться в одиночестве. Берег вокруг безлюден, а значит… Дельфина развела руками:

— Ну, не обратно же в Море бросить. Позови тэру, пусть перенесут его на корабль.

— Как? — изумилась Виа. — К нам домой? Регинца???

Дельфина изобразила уверенность так честно, как только умела:

— Острова не так беззащитны, чтобы бояться одного человека.

К счастью, Виа спорить не стала, и остальные подчинились без вопросов. Ответов у Дельфины все равно не было. Из жалости, из благодарности она не могла бросить этого человека. По воле Мары — не могла, хоть и не понимала еще толком, чего хочет Мара.

Масло

На четвертый день плавания Дэльфа взвизгнула: “Очнулся!”.

“Ага, регинец. Значит, ты решил, что достаточно отлежался, и готов заговорить с нами”.

Дельфина знала, что он давно не в таком глубоком забытье, как кажется. Очнувшись среди врагов, она тоже не спешила бы себя обнаружить. Лантис выбрался из шатра на корме, потом сумел встать на ноги. Страшно гордая открытием Дэльфа выросла перед ним, разглядывая, словно диковинного зверя. Регинец не обратил на девчонку внимания, пошатываясь, сделал несколько шагов и остановился, выжидая. Должно быть, палуба еще плыла перед его глазами, но левая рука привычно потянулась к ножнам — увы, их не было.

Темно-изумрудные глаза смотрели не затравленно, хотя было чего испугаться. Регинец понимал — или надеялся — что с ним так возились не затем, чтоб убить, но об островитянах ходили самые жуткие слухи. Он не знал, чего ждать, и ждал, чего угодно.

Дельфина выступила вперед ему навстречу. На самом деле, это ей было страшно.

— Кто главный среди вас, разбойники?

Мог бы и догадаться. Она ответила на медленном регинском:

— В этом рейде Выбранным Главарем объявили меня, Дельфину, дочь Цианы и Аквина.

Ее смерил оценивающий и недоверчивый взгляд. Что бы ни думал регинец о женщине — предводителе, свое мнение он оставил при себе. Он узнал разбойницу с Берега Зубов. Ничем этого не выдал, но она была уверена, что это так. И это пугало. Можно ли годами помнить лицо, что мельком видел в хаосе битвы?

— Мое имя Марк из Лантисии. Ты потопила наш корабль?

Жаль, Совет не слышит, ему бы понравилось. Ей еще предстояло объяснить Совету милосердный приказ — взять регинца с собой. Хорошо, что своих Дельфина бояться не умеет.

Он произнес без вызова, как тот, кто знает себе цену:

— В Регинии пленником считают лишь того, кого победили в битве. Если у вас, разбойников, есть уважение к этому обычаю, я готов сразиться с вашим…, — еще один насмешливый взгляд на Дельфину, — с тем, кого назовет ваш предводитель.

Она подумала: собственное бесстрашие, наверное, утешает, когда утешаться больше нечем. Острова тем и отличались от рыцарства, что не славили честный бой. Остров Леса объяснил Дельфине доходчиво, что в бою бывает победитель и побежденный — последний обычно мертв. Если б ей нужна была жизнь лантиса, она бы просто кивнула бы трем-четырем тэру покрепче. Он наверняка это знал.

— Мы сражаемся, — сказала Дельфина, — лишь ради ради добычи, а у тебя ничего нет, Марк из Лантисии. Пленники нам не нужны. Наш рейд был успешен, корабль побывает дома, а потом пойдет в Меркат. И там иди себе, куда хочешь.

Ответа она не ждала и не услышала, он сделал несколько шагов обратно и снова лег. Дельфина все же заметила — на миг в зеленых глазах полыхнуло облегчение. Ему совсем не хотелось, едва стоя на ногах, сражаться против целого корабля. А потом регинец вновь поднял голову, обернулся на Дельфину — не насмешливо, не признательно, а как-то… иначе. Словно, что-то решил для себя. Взгляд так и пригвоздил Дельфину — это решение касалось нее.

Если Марк из Лантисии надеялся, что его оставят в покое, то напрасно. Такая диковинка — регинский воин, враг! С ним можно было говорить, браниться, угрожать, хвастаться будущими победами — целое войско не защитило бы его от любопытства Дэльфы. Именно такие, как он, скоро будут удирать от нее, поджав хвост, — как же было не сообщить об этом первому недругу, который волей-неволей был вынужден ее слушать?

— Я Дэльфа, дочь Дельфины. А это — Нела.

Ей не хотелось называть сестренку Нела, Ничья Дочь. Та привыкла, что ее полное имя коротко и приготовилась ответить, почему не упоминает родителей. Но он спросил о Дэльфе:

— Где твой отец, девочка?

И она растерялась, что не часто с ней случалось. Дитя Обряда, она знала, что морской бог, прежде, чем стать ее отцом, вселился в тело Нана с Острова Рифов, но никто никогда ее об этом не расспрашивал.

— Мой отец — Алтимар, Господин Морской.

Лантис согласился:

— Да, у тебя глаза дьяволенка, — и вдруг, улыбнувшись, добавил. — Но лицо матери. Вырастешь — красавицей будешь.

Марк из Лантисии смотрел в небо. Недавно небо спустилось ближе, склонилось над ним и впервые в жизни одарило видением, которое он почти не помнил, но никогда не забудет. Женское лицо, как солнце, сияло сквозь непогоду. Не синеглазое в обрамлении черного шелка волос — нет, разбойница была наяву. Выхаживала его — он это помнил отлично. Поила каким-то зельем, от которого голова трещала меньше. Не давала захлебнуться, когда его тошнило, и потом, когда он, наконец, смог есть, разжевывала еду. В первую ночь удар по голове был совсем свежий и было ему совсем паршиво. Кажется, не приснилось — она положила руку ему на лоб и пообещала: “Все пройдет, регинец. Рана чистая, скоро затянется. Кроме головы, все цело. Тебе очень повезло”. Давно же его никто не жалел! С детства, наверное. Женщиной из тумана была то ли его мать, которой уже нет в живых. То ли Святая Дева, хоть он и не достоин Ее милости. Видение оставило в его душе чувство удивительного покоя, будто пообещав: все, что происходит с тобой, — правильно.

Настолько странно было все случившееся, что он перестал удивляться. Он просил чуда и был готов к чуду. Если бы сам Господь пришел за ним по воде, если б демон Алтимар утянул его в ад, — он был готов. И встретить ту самую синеглазку казалось само собой разумеющимся. Морская Ведьма. Ну, конечно. Кем еще могла быть хозяйка колдовского говорящего меча? Видение свыше назвало ее ведьмой без обвинений, словно ему самому оставило судить. Она крепко спала, сидя рядом с ним, и лантис без помех ее разглядывал. Искал в мягких чертах знаки порока или обмана. Но она выглядела обычной усталой женщиной. Усталой, потому что была к нему очень добра.

Небо не слепило сегодня обжигающим зноем, как обычно летом. Оно колыхалось, как крашеное полотно и казалось легким и хрупким. Весь мир был приветливо-новым и таким щемяще красивым, каким он бывает только весной; только в юности, когда зарождается первая любви; и еще после смертельной опасности. Марк из Лантисии плыл неведомо куда на корабле заклятых врагов, возглавляемых Морской Ведьмой, — и не ощущал даже капли страха. Если б ему рассказали об этом приключении лет пятнадцать назад, он сбежал бы из дому еще раньше. А месяц назад сказал бы, что спокойствие его можно объяснить только ударом по голове. Ему действительно было все равно, где он теперь окажется. Даже боль в не зажившей ране встречал с радостью, потому что боль означала жизнь.

Он не стал спрашивать, зачем островитяне его спасли, догадываясь, что паренек из лодки сам не знает, что на него нашло. Марк тоже щадил раненных противников, когда мог. Дал себе зарок никогда больше не сражаться против островитян, и решил, что этого достаточно. Благодарить не собирался. Разбойники все равно оставались ему врагами, но теперь он готов был признать: морские дьяволы — люди. Пусть, язычники и грешники, проклятые Богом, но из плоти и крови, такие же, как регинцы. Ну, хотя бы девчонка, что сидела возле него и рассказывала о своих будущих победах над Регинией, — Марк так и не сумел на нее разозлиться.

И женщина, которую называют Дельфиной. Толпа сильных мужчин подчиняется ей беспрекословно. У нее есть дочь, но волосы не покрыты, как у девушки, ее считают супругой божества — то есть, дьявола. И она прелестна — никакая вражда не помешала бы Марку залюбоваться красивой женщиной. Видно, чары ее столь искусно сотканы, что опасности он не ощущает. Морская Ведьма — просто женщина. И разгорался озорной огонек, зрела шальная мысль: так ли уж отличается островитянка от регинок?

“Что за тревога во мне, Господин Морской?Не знаю, с чем сравнить, но не могу сравнить с Морем”.

Стоя у борта и глядя в морское зеркало, Дельфина видела Мару. Многое вправе требовать богиня, из чьей крови создано Море, но Дельфине она не приказывала, а просила. Что именно — Дельфина еще не поняла, но начинала догадываться. Странная мысль сегодня не давала Дельфине покоя: она знала, что красива. Нан, ее первое воплощение Алтимара, не появлялся больше на Обрядах, навещал ее лишь, чтобы повидать дочь. Дряхлым Нан еще не выглядел, но, видно, решил, что для женщины в самом цвете он стар. На Полнолунном Мысу островитянку ласкали другие, вне мыса у нее не было мужчин — Дельфина даже не задумывалась, почему. Раньше не задумывалась. Она еще красива, еще молода. Она знала это прежде, но сегодня — через Дэльфу — услышала от регинца. И зачем-то особенно тщательно расчесала смоляные волосы, расправила складки туники. Неужели — для него? Женщина еще не готова была это признать.

К вечеру Марк из Лантисии снова поднялся, прошел по кораблю, с любопытством осматриваясь, сел на регинский сундук. Он ни с кем не заговорил, но Дельфина спиной чувствовала его взгляд. Все дни она сама меняла повязку на голове, знала, что ее руки умеют не причинить лишней боли, а теперь вдруг стала искать себе оправдания, чтобы не подходить к нему.

Но, все-таки приблизившись к регинцу, Дельфина встретила любопытство, а не враждебность.

— Я видел твой корабль в шторм, вы тоже чуть не утонули. Если ты ведьма, то неискусная.

Она криво усмехнулась. Поблагодарить что ли за такую похвалу? Занялась повязкой, но ловила себя на желании немедленно отдернуть руку, убежать. Интересно, удавалось ей хотя бы скрывать это? Наверное, не слишком. Когда, закончив, Дельфина хотела встать, он вдруг схватил ее за руку, удержал, и она позволила, что-то непреодолимое ощутив в его хватке. Что-то неизвестное ей, похожее на власть…

Лантис долго рассматривал ее, всматривался, словно пытаясь понять, потом спросил:

— Неужели это тебя боится берег?

Дельфина улыбнулась, понимая, что вблизи выглядит совсем не грозно. Хорошо все-таки, что она не похожа на матушку Маргару.

— Неужели, женщина, тебе не бывает страшно?

Она вспомнила шрамы на его теле, и тоже спросила:

— А тебе?

— Почему тебе нравится убивать нас?

Дельфина хотела сказать: “А тебе — нас?”, отбить неприятный вопрос, как щитом отбивают меч. Имела полное право так поступить — лантис и сам оборвал достаточно жизней. Но она вдруг так отчетливо вспомнила: разоренные деревни, ее выстрелы без промаха, перерезанные круды на Тихой Дороге… Она не сумела ответить.

Она убежала на другой конец корабля, чувствуя, что щеки, горят, как у девчонки. Тэру радостно гребли, предвкушая дом, Дэльфа бойко препиралась с Ирисом (“Да послушай же, упрямая девчонка, что говорю!”), в воздухе витало ощущение скорой суши.

Дельфина вцепилась в борт, переводя дыхание. И почему ей понадобился чарующий взгляд этого регинца, чтоб так остро ощутить на себе кровь? Каждая ее стрела, попавшая в цель, — страшное преступление перед Дэей, матушкой всего живого.

Оправдывает ли ее то, что ни к кому, даже к гиганту, она не испытывала ненависти? Едва ли. Мертвому все равно, о чем думал убийца. Но Острова ведь никогда не давали Дельфине выбора, просто воспитали так же, как бабок и прабабок, — в этом она мало чем отличалась от женщин Побережья. Среди тэру были созданные для такой жизни, были и те, кому она совсем не подходила. Кокетка Меда охотно оставалась дома. Тихая послушная Нела неужели научится убивать? И Теор — ведь и он тоже, хотя мало кто это понимал, особенно он сам. Родиться бы ему в Регинии, не сыном рыцаря, сыном пастуха, и никогда не прикасаться к оружию. Да и сама Дельфина предпочла бы ловить рыбу и растить детей. Но на Островах не было иной судьбы, кроме рейдов и набегов. Может, надо было проиграть Посвящение, как Акора? Мысль не показалась кощунственной — видно, совсем с ума сошла.

Марк из Лантисии, регинец…

Смущение — вот что испытывала Дельфина, прикасаясь к нему. Неведомое прежде чувство. Месяцы на корабле с мужчинами не располагали к стыдливости, а ее лекарское искусство — тем более. Всех тэру она действительно считала братьями, даже Нана, от которого родила. Но Марк — он совсем другой…

“Я приглянулась ему”. Жрица отлично понимала, как он на нее смотрит. “Словно уже раздевает”. Если кто-нибудь и смотрел так раньше, она не замечала. Она легко могла бы сказать, что она сейчас для человека, успевшего проститься с жизнью в крушении. Дельфине самой было известно это сладостное чувство минувшей опасности, это торжество — жив! Значит, Море по колено, и нет запретного и невозможного, и саму жизнь хочется обнять за то, что продолжается. Так почему бы не обнять прелестную разбойницу, загадочное существо, женщину-врага? Все равно что чашу до дна за свою победу. Его Дельфина понимала — а себя? Отчего не спокойна, как вода, а тает, как масло на солнце?

— Удивительно, Морская Ведьма, что хвалю злейшего врага моей земли. Но я еще с виланского берега хотел тебе сказать: ты достойно сражалась.

Марк откуда-то появился у нее за спиной — с каких пор к ней, Выбранному Главарю, воину Островов, можно приблизиться незаметно? Дельфина не решилась обернуться и снова на него взглянуть, иначе выдала бы себя с головой. А, впрочем, со ста шагов можно было разглядеть, как она трепещет.

— С Бартом трое мужчин бы не справились, но ты не отступила перед ним. И победила.

Она растеряно, как девочка, спросила:

— Это… хорошо?

Куда, во имя Инве, ей было отступать тогда? Разбойница всегда признавала, что особой храбрости ей не дано. Барт, стало быть, — вот как звали громилу. Дельфина на всякий случай уточнила:

— Он ведь не был твоим другом? — и зачем-то стала оправдываться: — Он не оставил мне выбора…

На Острове Леса учили скрывать от врага слабость — сегодня она забыла все, чему учили. Саму себя забыла, будто околдованная. Регинец снова коснулся ее, покрыл ее лежащую на борту руку своей, словно имел на это право, и Дельфина не отпрянула — а значит, дала ему все права. Вот так в битве отступают и признают поражение — самое время просить пощады.

“Алтимар… о… Алтимар…”

Не ответит ей сегодня Море. Каждый мужчина, что коснется Жрицы, будет лишь воплощением бога — Тина, пока была молода, помнила эту мудрость и редко спала одна. Старухи не доискивались, служит ли она богу или услаждает себя. Но она-то не Тина. И Марк из Лантисии — кто угодно, но не Господин Морской в человеческом облике, не часть ритуала. Совсем не то, что Дельфина выбрала на всю жизнь. Как мало понадобилось ей, чтобы первый в жизни раз заглядеться на мужчину земного, из плоти и крови! Всего-то — человек, не похожий на тэру. И воля Мары. “Судьбу свою оставь себе”, — говорил ей когда-то Морской Господин. И бесполезно уверять себя, что это безумие.

Над Морем сомкнулась ночь.

— Когда корабль доберется до Островов?

— К рассвету, — ответила Дельфина, сидя рядом с ним. Она сама пришла на корму, а, значит, сдалась окончательно.

— А когда соберутся в Меркат?

— Когда скажет Совет.

— Каков на вид твой дом, Морская Ведьма? Я должен узнать его среди других, потому что меня туда пригласили.

Дэльфа, конечно. Нашла себе игрушку!

— Я не прогоню, — сказала Дельфина.

Это было все равно, что сказать “да”. В начале плаванья женщина подложила ему под голову свой плащ вместо подушки — плащу предстояло сослужить еще одну службу. Марк накрыл им Дельфину, оградив от всего мира, притянул ее к себе.

— У тебя нет мужа, островитянка?

— Есть.

— Где он?

— Повсюду, — сказала она. — Но только не здесь и не сейчас.

Под ними волны притихли, замерев, над ними ветер перестал надувать парус, не смея вмешиваться. Море, взявшее столько жертв, его отпустило и теперь благословляло. Мара смотрела издали, как короной, увенчивала — жизнью, наградой, Дельфиной.

Кипящим был прибой в Полнолунные ночи, жаркими руки Нана и других, что ласкали ее, как воду, и она, как вода, поддавалась и ускользала. Неземными были волны Алтимара, что обнимал ее руками Моря. Водой была ее любовь, огня она прежде не знала. Марк из Лантисии, данный ей штормом, чужой всему, что было ей родное. Гореть, и сгорать, и сжигать — этого раньше Дельфина не знала. Жизнь всесильная, победившая, ложе, где не умер, — что как не алтарь Жизни?

“Смотри, Мара! Это воля твоя, и приношение мое тебе — на алтаре Жизни”.

Он называл ее самой красивой на свете, клялся ей и благословлял бурю. Все так говорят, лаская, и Дельфина знала, что от Марка из Лантисии слышит эти слова не первой, не последней. Пусть — разве жаль солнцу своего сияния? Разве нынешний миг перечеркнут сотни других мгновений? Дельфина отдавать создана, не отнимать, не разрушать — и потому ее не убить, не разрушить.

Растерянные тэру подталкивали друг друга, обмениваясь единственным словом — “Смотри”. Тех, кто спал, разбудили. Кто-то огрызнулся на Лана: “Так значит, один регинец не опасен?!!!”. Жрице Алтимара никто не указ, кроме Старших Жриц, и, когда под утро Дельфина — растрепанная, взмокшая, счастливая — выбралась из шатра, ее встретило лишь натянутое молчание. Она даже не заметила. Как впервые, увидела тихое Море, темно-изумрудное, и темно-изумрудное небо. Новый мир, ее мир. Спасибо тебе, Мара…

А впереди уже маячил Остров Кораблей, которому предстояло великое изумление.

Уголь

— Остров Кораблей, — показал Теор на грубом рисунке, что начертил углем на куске полотна. — На Островах почти всюду неудобное дно, Гавань всего одна, там же верфи и склады, — он помнил имена всех судов разбойничьего флота, но никогда раньше не задумывался, сколько кораблей у Островов. Оказалось, более двух сотен. — Охрана? В Гавани ее нет, разумеется. От кого им охранять собственные корабли? Остров мало заселен, рыбных мест поблизости от причала нет. Если твои люди, господин, высадятся ночью, вы успеете поджечь Гавань прежде, чем разбойники проснутся. Вот Остров Совета, — рука переместилась по рисунку к северо-западу. — Здесь сокровищница, сюда попадает летняя добыча. Стража там стоит лишь ради обычая. Остров Обрядов к югу от Острова Кораблей. Там нет никого, кроме сумасшедших баб, уверенных, что с ними говорят боги. А деревянная палка-Дэя увешана золотом.

— Не поверю, — всплеснул руками Луэс Норлитский, седовласый вассал и соратник Герцога, — что среди разбойников еще не было охотников украсть все эти сокровища, лежащие без охраны!

Теор посмотрел на него, как на глупого ребенка:

— Господин, у Совета много ушей и глаз. Любой, кто живет не по слову Старейшин, внезапно умирает так, что и тела не найти. А все будут говорить, что произошел несчастный случай.

Это было разумное объяснение, в которое верили регинцы, и Теор верил. У Совета есть доносчики и палачи — эту половину правды он охотно признавал. Вторая половина заключалась в том, что тэру действительно очень редко нарушают закон. На совести самых закоренелых возмутителей спокойствия — вроде Тины — десятки проступков, но ни одного преступления.

Совещание происходило в личных покоях Герцога. В центре комнаты соорудили временный стол, положив доску на козлы. Обычно здесь толклись слуги и пажи, они даже ночевали на полу в комнате господина. Сейчас все лишние уши прогнали прочь. Рядом с сеньором стоял огромный детина — не воин, как ни странно, а прославленный аскезой и добродетелью брат Элэз из обители Святого Фавентия. Господин Ланда сделал его своим духовником, подолгу беседовал с ним о вечном и допускал на все советы. Герцог восседал на удобном резном кресле, остальные — трое приближенных и Гэрих размещались на табуретах. Островитянин рисовал карту, стоя. Старому Луэсу господин доверял, как самому себе; Даберту, сеньору Вермии, не доверял вовсе, но не мог обойтись без поддержки самого могущественного из своих вассалов. Даберт, в свою очередь, не выносил Карэла Сильвийского и всех сильвийских выскочек, включая юную Герцогиню Маду. Он охотно напомнил бы, что был против союза с Сильвом, который закрепили браком ландского наследника с этой девицей. Еще охотней Даберт — хитрец, но не бог весть какой воитель — уклонился бы от похода, оставив морских чертей дьяволу. Благо, его земли далеки от Побережья. Но открыто идти против своего сеньора он не смел. Карэл, один их бесчисленных сыновей сильвийского герцога и брат Герцогини Мады, готов был Даберту словом или мечом доказать, что какой-то вермийской барон не смеет презирать Сильв. Не смотря на все прежние трения между Сильвом и Ландом.

Напротив Теора сидели три столпа интриг, от которых голова шла кругом. Наука улыбаться врагу и помнить о выгоде была совершенно не по силам разбойнику с Островов. Ему было почти жаль Герцога, что вынужден править этой псарней вассалов. Для вечного изгоя все было проще — его ненавидели всегда и все, от Гэриха до последней дворни. Чужак и враг, которого приходится терпеть. Задира, для которого нет законов. Непредсказуем, не управляем, как адское пламя на воле. Челядь боялась Теора, Гэрих понимал, почему такого прогнали свои же. Легко верилось, что он вправду сын дьявола Алтимара, хотя сам Теор говорил об этом, смеясь. Он даже не смеялся, как все люди, а заходился безумным хохотом и не мог остановиться. Замковый капеллан уверял, что этим человеком владеет злой дух. Гэрих полагал, что дело в крепком вине, к которому островитянин прикладывался слишком часто. И сегодня успел нализаться.

Гэрих заставил себя думать о походе. Чего ждать от Совета, когда на его землю вторгнется враг? Из слов Теора выходило, что на Островах власть принадлежит трем Старейшинам, которые всегда единодушны в решениях. То есть, достаточно умны, чтобы прилюдно не спорить. Да еще в каждой деревне есть уважаемый человек, руководящий местной жизнью. На воинственных Островах, оказывается, нет единого военного предводителя — отличная новость для захватчика, который сумеет застать Острова врасплох. Гэриху Ландскому предстояло сделать это, как только будет готов первый регинский флот. По всему побережью Ланда рубили тысячи деревьев в жертву будущей войне.

— Сколько человек на Островах?

Изгнанник развел руками:

— Никто не считал.

— Ты не считал! А Совет ваш отлично знает, сколько народу посылает в набеги и сколько припасов закупает в Меркате.

Разбойник мог приблизительно сказать, каково население его деревни и сколько всего деревень на Большем. Чуть подсчитав, Гэрих решил, что на Островах наберется менее 30 тысяч человек. Это около 8 тысяч воинов, если учесть женщин, — а Теор очень не советовал о них забывать. Даже в лучшем случае войско Ланда будет уступать островитянам в численности. Внезапность — великая сила. Но ландские воины не привычны к Морю, большинство укачает, и одному Богу известно, как они будут сражаться сразу же после многих дней пути. “Островитяне привыкли к вылазкам, а не к войне, — утешал себя Гэрих. — И они — пешие”. Разбойники всякий раз бегут от рыцарской конницы Ланда, это и есть главный козырь его армии. Вот только перевезти на судах столько лошадей — если не безумие, то все равно не малая авантюра. Гэрих слышал о завоевателе, которому удавалось подобное, но тому, кажется, небыло нужды плыть так далеко.

— Расскажи про Меркат, — приказал Герцог. — Разбойники торгуют с ним. Насколько Меркат с ними дружен?

— Хочешь знать, — ухмыльнулся Теор, — придут ли они на помощь? Захотят ли богатеи оторваться от своих любовниц и любовников ради Островов? Меркатцы любят шелка, вино и заумные речи, а в бою словно разодетая шлюха.

— Тогда почему Меркат до сих пор не завоеван?

Теор пожал плечами. Об этом он раньше не задумывался и впредь не собирался.

— Вы не сможете захватить Острова, — сказал он, — но вы можете их разорить. Вы должны прийти осенью, когда корабли уже укрыты в сараях, поля засеяны, а амбары полны награбленного. Сожгите все, что горит, разрушьте все, что построено, — провел рукой по рисунку, размазывая уголь, будто предрекая Островам судьбу. — Сожгите корабли — без них эти клочки суши станут ловушкой. Здесь, — указал он на Гавань, — вся их жизнь, душа морского разбоя. Уничтожьте ее.

Теор бросил взгляд на узкую полоску окна, сквозь которую просвечивало серое небо. Сейчас тоже осень, и Гавань, может быть, в этот самый момент радостно встречает “Славу Инве” или “Скакуна”. Бывший тэру отошел от стола, забился от всех подальше. Будь пол земляным — начал бы всаживать в него кинжал между пальцами. Разговор сеньоров бродил вокруг какой-то осиротевшей наследницы и туманного договора с Сильвом. Теор едва слушал, как господа перебрасываются упреками. Всадить в кого-нибудь кинжал отчаянно хотелось. Пол, усыпанный сухими лилиями и ирисами, сочился слабым запахом мяты. То была новая прихоть старика — застилать пол не только камышом, но и благоуханными травами. Мята непрошено напоминала о прошлом. Платья и волосы сестренки пропахли травами, как и руки Маргары. И даже стены в доме Тины всегда увешены сухими пучками. В Гавани сейчас друзья и родные обнимают друг друга. Принесут жертвы Алтимару, устроят пир. А его, дитя Островов, лучшего из лучших, даже не вспомнят! Ни повзрослевшие, когда-то влюбленные в него девчонки, ни родная мать, ни Наэв, сделавший его изгнанником. Этот, наверное, уже нашел новую жену. У Теора все темнело перед глазами от ненависти, от одного воспоминания — Наэв. Тот, кому когда-то он бесконечно верил, должен не просто умереть. Тот, кто все отнял, должен потерять все, а потом уже сдохнуть. Или остаться жить — это еще хуже, изгнанник точно знал. Его воображение изощрялось в поисках мести. Он насмотрелся всякого, пока был наемником и разбойником, очень много натворил и жалеть разучился. Когда-то лучший из лучших не желал убивать, теперь же выдумывал казни одна другой страшнее — для бывшего брата и всех, кого он любит.

Карэл, как обычно, клянчил помощи для незадачливого батюшки, хотя тот сам обещал помогать походу. За Сильв Теору довелось повоевать, ему многое хотелось сказать о Кристэне Длинном, как его называют.

— Глупый осел сильвийский…

Лицо Карэла вспыхнуло всеми оттенками бешенства:

— Да как ты смеешь, морское отродье…

Разбойник вскочил, а потом уже сообразил, в чем виноват. Он говорил на языке Островов, но языки похожи, сын Кристэна его понял. Схватка — так схватка, так даже лучше. Теору было все равно, сколько вооруженных слуг на него набросится, лопнет терпение сеньоров сегодня или завтра. На Карэла он посмотрел с тем непреклонным вызовом, который еще Главаря Милитара приводил в ярость.

— Победа вашего проклятого Ланда зависит от меня. Я все смею.

Если играть — то только с огнем, если дразнить — то дракона. Изгнанник с иступленным азартом проверял, как далеко может зайти, а Новый Замок, всплескивая руками, прощал ему одну выходку за другой, чтобы однажды припомнить все сразу. Оскорбить второго по могуществу феодала Регинии — неужели слишком мало? Герцог продолжал изучать рисунок, лишь жестом дал понять, что перебранка ему мешает. Гэрих давно мечтал повесить разбойника, но и он вынужден был запрятать подальше ярость. Прикрикнул на Теора, как на слугу. Обратился к Карэлу, стал убеждать, что пьяный дурак не стоит его злости. А все потому, что Теор прав — от него в значительной степени зависит успех похода. И поможет упрямый дьявол только добровольно, если решит молчать — никакие пытки не сломят. Этому сумасброду позволено куражиться, сколько угодно, лишь бы вырыл Островам достаточно глубокую могилу. Никогда не поздно и его туда столкнуть.

Демонстративно вложив Зуб в ножны, Теор сел. Он действительно был пьян, но не достаточно. Даже, когда он ночью валится на лежанку и уже не чувствует, как его женщина стаскивает с него башмаки, — все равно не достаточно. Во всей Регинии не хватит вина, чтобы забыть обо всем.

Тихо, сквозь зубы Теор повторил на родном языке:

— Сожгите душу Островов. Так же, как Острова сожгли мою душу…

Фея

Было ли это любовью, волей богов или безумием, Дельфина не решила и по сей день. Чем угодно это могло быть — только не отступничеством. Морской Господин предсказывал ей Марка за годы до великого шторма.

Алтимару все известно о подводных вулканах. Островитянка не могла знать о них ничего, по крайней мере, наяву — в единственном Море, которое она видела, их не было. Ее народ не делил Море на моря. Сознавал, конечно, что мир продолжается и за Монландским Мысом, но так далеко корабли Островов не ходили. Нездешней памятью Дельфине было ведомо о громадах льда на макушке мироздания и о поясе света вокруг голубого шара. И о том, что под скорлупкой морского дна переливается иное море — огненное.

Как пробуждается раз в тысячу лет подводный вулкан, так и в ее душе проснулась способность — влюбиться. Возжелать. Отдаться без оглядки. Понимала, что, как девчонка, себя ведет. Но ведь она и была девочкой в душе, совсем неискушенной в том, что касалось земных мужчин.

Марк, ступая на Острова, решил для себя: пусть его могут прикончить в любой момент, но пережитое того стоит. Другой мир и женщина из легенды — он шел за ней, как идут герои баллад за феей в страну фей. Когда Марк спрашивал Дельфину, что сделают с ней соплеменники за связь с регинцем, она отвечала: “Ничего” — и действительно верила в это. Ведь женщина Островов свободна. Впервые за почти тридцать лет жизни Дельфина испытывала границы дозволенного.

Остров Кораблей, первое знакомство Марка с враждебной землей. Вокруг приветствия и объятья, и, как ни странно, женщины, на вид, мало чем отличающиеся от регинок. Одни счастливо обнимает отцов и мужей, другие прячут слезы. Куда подевались свирепые морские сучки? Разбойники склоняют голову перед стариком, которого называют Отцом-Старейшиной, Дельфина выступает вперед и легко объясняет, кто такой Марк. Экипаж “Великана” смущен, будто каждый виноват в чем-то. Но отвечать только Выбранному Главарю, и она единственная улыбается. Шепчет Марку:

— Терий все поймет.

Марк уже понял, что его островитянка не от мира сего. Терий, член всесильного Совета, похоже, не знает, что сказать, лишь кивает в знак согласия. Что означает: регинцу позволено остаться и сегодня же предстать перед остальными Старейшинами.

Дельфина горячо обнимает какого-то смуглого мужчину. Тот ничего не говорит о Марке, но тяжелый взгляд, брошенный на регинца, красноречивей слов. Видно, к регинцам у него длинный счет. Толпа изучает Марка, как диковинного зверя, да и сам он озирается с тем же чувством. Беспрекословное повиновение Жрице — Главарю на берегу ослабло. Немолодая пара, видно, муж и жена, протискиваются вперед и орут на Дельфину так, что воздух звенит. Змеиный хвост Мары помянут столько раз, что из него уже можно свить веревку. Марку не разобрать быструю ругань, но общий смысл ему ясен. Мужчина — Дельфина называет его Акв, по возрасту, он мог бы быть ей отцом — клянется, что никогда не войдет регинец в его дом, остальная речь посвящена святотатству и позору. Лантис прикидывает, как защищаться, если дойдет до того, а островитянка во время этой длинной речи успела обнять полтора десятка племянников и еще толпу детей, Бог знает кем ей доводящихся. И какого-то старца с длинными седыми космами, которого Марк чуть не принял за женщину.

— Ульнмар! — верещит Дельфина, а старик почтительно кланяется. Он единственный не ведет себя, как равный. — Мы такой шторм видели! Если б не "Великан"… Да благословит Алтимар твои руки! — и рассказывает, рассказывает взахлеб.

— Ты! — шипит ее родич. — Ты…, — подбирает слово.

Разбойница без малейшего гнева предупреждает:

— Не забывайся, брат.

Тот глотает ярость, но не смеет назвать шлюхой Жрицу Алтимара. И тут вмешивается ее смуглый приятель, который, судя по глазам, Марка бы задушил на месте.

— Мой дом, — говорит он, — всегда открыт для тебя, сестренка. И для твоего гостя тоже.

Деревни островитян изумили Марка даже больше, чем женщины-воины. У себя дома разбойники оказались земледельцами! Бог знает, что он ожидал увидеть и почему так удивился. Наверное, вовсе не думал, что у порождений Моря где-то есть дом. Их жилища каменные, как у самых богатых регинцев, добротные и чистые, амбары не пусты еще с прошлого урожая. И никакого сеньора! На Острове Кораблей Дельфина указала ему на дом Терия. И что же? Старейшина жил отнюдь не богаче своих поданных, хотя, по словам Дельфины, Совет забирает излишки урожая и две трети добычи. Марк хорошо помнил, что благополучие вокруг нажито на разорении Побережья, но островитяне вызывали уважение. Владеют каменеющей, будто проклятой, землей и ухитряются даже не выживать, а неплохо жить.

Марк предстал перед Советом, и Старейшины — во многом благодаря Терию — вынесли решение: если боги сохранили жизнь человеку из Моря, значит, не будет от него вреда Островам.

— Ведь действительно не будет? — многозначительно спросил Дельфину Эленар, сын Рисмары и Фавила. — Мы верим тебе, Жрица.

Один из помощников Старейшины — Арлиг из Долин — наклонился к нему, нашептывая что-то не в пользу Дельфины. Будь высшая власть в руках других людей, хотя бы в руках этого помощника, — судьба Дельфины и Марка была бы хуже. Но Эленар покачал головой, и этого было достаточно, чтобы Арлиг из Долин о своем мнение забыл. Этот умный человек и незаменимый помощник спорил с членами Совета лишь тогда, когда речь шла о его собственной выгоде.

Ей поверили. В первый и последний раз.

Марку дозволили остаться на месяц, до отхода кораблей в Меркат. Сумасшедший месяц, который он будет после вспоминать, как сон. В углу чужого дома, в роли иноземного зверя, которого разглядывают с любопытством и ненавистью. Рядом с женщиной, позабывшей ради него обо всем на свете. После Марк поймет, что это был самый счастливый месяц в его жизни. Чем она была для лантиса? Приключением, добычей, победой? Он еще не решил, а островитянка не требовала клятв, которым все равно бы не поверила. Он знал, что родня ее избегает, а все вокруг твердят, что она потеряла голову. Знал, что Дельфина отмахивается от всех, захлебываясь счастьем. Марк не впервые все это видел — женщины в него часто влюблялись.

Не упрекал Дельфину только один человек — Наэв. Он пустил в свой дом соратника тех, кто убил Ану, за месяц не обмолвился с ним даже словом. В ответ на благодарность сестры, Наэв только пожал плечами:

— Я тоже многих убил, и все были кем-нибудь любимы. За Берег Зубов твоего лантиса глупо ненавидеть.

А во взгляде сквозила плохо скрытая досада: лучше бы ты утонул, человек из Моря, прежде, чем запасть в душу сестренке; прежде, чем уйдешь, бросив Дельфину с ее любовью. Наэв слишком хорошо знал, что такое потеря.

По крайней мере, Марк развеял сомнения: привязанная к дереву женщина была мертва, убита рыцарем Угбертом Виланским быстро и без мучений. Угберт вскоре тоже погиб не известно от чьей руки.

“Ты большене говоришь со мной, Господин Морской. Может быть, ты смотришь на меня издали, как Нан, ничего не требуя? Море обнимает меня, но молчит.”

Дельфина знала и ни разу не усомнилась: регинец уйдет. Конечно, не пожелает остаться на Островах ради нее — он же не Тэрэсса. Первой и единственной ее любовью был человек, который должен ее бросить, даже не задумывается, что можно поступить иначе. Если это была шутка златовласой Акрины — что ж, Дельфина улыбалась. Она одна из всех Островов верила, видела: когда лантис ласкает ее, он забывает про расставание. Он уйдет, но уходить он не хочет. И она не считала дни до отплытия кораблей, не просила время замедлиться, а взапой пила настоящее. Каждый миг, каждую ночь.

“Мара, а не златовласая Акрина, благословила эту любовь, Мара так хотела — и я тоже хотела”.

Мудрые призвали Дельфину в Святилище и велели:

— Говори.

Стоя в центре круга, под взглядом всех богов она рассказала про меч и про Мару, явившуюся ей в видении.

— Я сделала то, чего желали боги.

— Если регинец позовет тебя за собой, — спросили Мудрые, — что ты ему ответишь?

Дельфина задумывалась об этом много раз. Она знала, что этого не будет, но спрашивала себя — как поступают Острова с теми, кто решил уйти? Женщина со всей наивностью верила, что силой держать не станут. Кому нужна навязанная преданность? Назовут ее “не-сестрой”, Наэв обнимет напоследок — и путь на Острова будет для нее закрыт, а ее имя будут упоминать со смутной неловкостью. Дэльфу и Нел, конечно, с ней не отпустят — две крепкие девочки еще послужат Островам. Марку из Лантисии нечего делать в чужом многоликом Меркате, а на другом берегу сразу поймут, кто она. Публично повесят или отдадут на растерзание толпе, если только никто не признают в ней Морскую Ведьму — ведьм Побережье сжигает. Марк не сможет ее защитить, только разделит ее участь. Но если чудом Региния и помилует ее, кем будет там Дельфина, Жрица, возглавлявшая морские походы? Молчаливой женой? Презренной шлюхой наемника? Идти за Марком — все равно, что шагнуть с обрыва, и хорошо, что он не позовет ее с собой.

— Я пошла бы за ним, Мудрые. Возможно, пожалела бы об этом потом. Но сейчас — пошла бы, не раздумывая.

— Ты не боишься произнести это вслух перед нами?

Дельфина выдержала их взгляды, не опустив синих глаз, тихо спросила:

— Разве вы хотели, чтобы я солгала в Святилище?

И ясно услышала мысли Старших Жриц. С чем труднее будет смириться тэру: с примерным наказанием любимицы Алтимара или с ее возможным бегством? И на что способна по уши влюбленная женщина, если ей не оставить выбора? Не нашлет ли она морских змей на Острова, если придется? А, может, пора ей исчезнуть по тайному приказу Совета? Старухи допускали, что Дельфина может предать Острова. Несколько мгновений она осознавала эту… нелепость. Не оскорбление, не обида — это вроде землетрясения, что рушит вечные горы. В глубине памяти вспыхнули слова Теора: “Старухи рассказывают много сказок, сестренка”. Теор знал об Островах больше, чем его близняшка хотела знать. А она давно уже не четырнадцатилетняя девочка, чтобы считать мир простым. В мире, что создан богами, убивают, предают и подозревают — кто она такая, чтобы назвать мир неправильным?

Не дожидаясь разрешения, Дельфина повернулась и вышла из Святилища, остановилась на пороге и сказала:

— Зелье, что не дает мне понести от Обряда… Я не пила его с тех пор, как отдалась регинцу. Я хочу, чтобы вы это знали.

Оправдав свое название, Мудрые не стали бороться с наваждением, что вскоре уйдет само. Менее, чем через месяц, снарядили тот корабль, что должен был унести его в Меркат. Море свело их, Море и разлучало. Дельфина не верила в разлуку — не так велик мир, чтобы был от нее далеко тот, кого она любит. И, когда на корабле Марк спросил ее в который раз:

— Почему ты не плачешь, женщина?

Она ответила:

— Потому что счастлива.

Наэв правил кораблем, Дэльфа и Ирис привычно ругались (“Отвяжись, упрямая девчонка, кому говорю!”), а Дельфина целовала своего — конечно, своего! — Марка на глазах у всех. Не теряла — отпускала. Она знала, как смотрят тэру на живой амулет, как поглядывают на волны: не обрушится ли на корабль ревность Господина? Море несло “Змею” бережно, как ребенка, — как могло Море сердиться на свою Дельфину? Частью этой стихии были ее родители, и столько друзей, и Ана, ее дорогая сестренка. Одно Море было ей и отцом, и матерью, и любовью — раньше, до великого шторма.

— Меч, что свел нас вместе, — сказала островитянка, — я не оставлю себе. Отдам нашему сыну.

Слишком мало времени прошло, чтобы к ее словам относиться серьезно, Марк засмеялся:

— Сыновей у меня еще не было. Неужели первый будет разбойник и враг Регинии?

Это Дельфине следовало смеяться — откуда знать беспечному скитальцу, сколько у него сыновей?

— У него будут твои глаза и твое имя. Мой сын никогда не поднимет оружие против тебя.

Позади:

— Ведь выпорю, упрямица!

— Начинай! Я уже боюсь.

В этом походе Дэльфа шалила вдвое больше обычного — неужели в глубине души боялась, что мать откажется плыть назад? Детство ее было на исходе. На стоянке восточнее Мерката девочка убежала собирать ракушки. А вернулась растерянной и такой бледной, что Ирис испугался, не укусила ли ее змея, которыми богата эта местность. Когда он подошел, девочка вдруг завизжала и спряталась за мать. Ирис смущенно отвел глаза, догадавшись. К Дэльфе, которую он и Дельфина привыкли считать малышкой, подкралась не змея, а зрелость. Пришло время Белых Лент.

Дельфина увела девочку прочь. Не видать теперь ее дочери меркатских чудес. Ей предстояло сторониться людей, пока Мудрые не проведут надлежащих Обрядов. На Островах Дэльфу бы заперли в доме, на корабле прятаться негде, поэтому ее с головы до ног укутают белой тканью, и она будет походить на куколку, готовую стать бабочкой. Пару лет спустя состоится ее Посвящение, и Дельфина будет встречать дочь осенью на Острове Кораблей, как встречала ее Циана. И — приходится вспомнить — как Унда встречала Ану. Движется солнце по небу, неостановимо движется жизнь — не Дельфине замедлять ее ход.

Они простились в Меркате. Ей предстояло возвращаться назад, Марку же — сухопутным Восточным Путем добираться до Регинии. Жрица не спрашивала, куда он там отправится, да он едва ли знал.

— Сделай, как я хочу, Дельфина с Островов. Если вправду будет у тебя мой ребенок, пусть он знает истинного Бога.

Она заглянула в темно-изумрудные глаза — запечатлеть в памяти, чтобы снились каждую ночь.

— Между богами нет вражды.

Они стояли на берегу, впереди маячили стены меркатского города. Море ждало Дельфину, как его — суша. Но между Морем и сушей нет вражды. Только женщины плачут при расставании, Марк из Лантисии казался спокоен и утешал Дельфину, хотя она улыбалась. Может быть, он еще похвалится друзьям однажды, скажет: “Морская Ведьма, влюбилась в меня, как кошка”. Он вправе так сказать. Язычница с Островов, приключение, та, о ком не вспомнишь назавтра с тоской — разбойница улыбалась: пусть думает так, если хочет. Она-то знает — лучше его знает — что никогда не станет одной из многих.

— Услышь меня, Морская Ведьма. Язычники горят в аду, где и мы с тобой однажды встретимся, — целует ее. — Но и там я буду рад тебя видеть.

— Мы встретимся на земле, — предсказала Дельфина. — Или на Море.

Он не часто позволял Дельфине ей заглянуть в свою душу — по крайней мере, он в это верил. Не знал, что любую душу она видит насквозь. Марк ответил тихо, доверяя тайну:

— Я мало что знаю о Боге, женщина, реже, чем следует, думаю о Нем. Но, вцепившись в обломок, я пообещал Небесам… сам не знаю, что… все, что угодно. Пусть мне и совсем нечего им дать, ни смирения, ни добрых дел. Я просил у святого Марка, моего покровителя, и у Небесной Владычицы хотя бы не такой смерти, без покаяния и могилы. Мне кажется, потом я увидел Ее над собой…

Дельфина подняла голову:

— Кого?

— Святую Деву. Она пообещала мне жизнь. Чему ты улыбаешься, женщина? Конечно, ты, язычница, не могла Ее видеть.

Дельфина обняла его, и не рассказала про Госпожу Смерть. Великая Мара была раньше мира и раньше богов, мать Каэ, Дэи и Алтимара. У Распятого Бога тоже есть Мать, одна из любимых регинских богинь, — Дельфина слышала, как Марк звал ее в забытье. И богиня явилась ему такой, какой он ее себе представляет. Оказывается, много у великой Мары имен и обличий.

— Ты видела, женщина, как я распорядился Ее милостью: тебя швырнул на ложе, над которым Она склонялась. Господу я плохой раб, я знаю, но не хочу плодить свой грех. Если будет ребенок, обещай не обрекать его на ад.

Вот, значит, как по-регински он судит о том, что ей казалось алтарем и светочем жизни.

— Вашим жрецам, — сказала она, — пришлось бы долго объяснять мне, что плохого мы с тобой сделали. У тебя будет сын, и он будет дитя двух миров, он будет знать о тебе и о твоем Боге. Это все, что я могу пообещать тебе. Твой сын однажды распорядится этим так, как сам пожелает.

“Господин мой Алтимар, я снова здесь — на корабле посреди твоего Моря. Твоя, всегда твоя! Не с кем Морю соперничать, ничего нельзя отнять у Моря — особенно Дельфину. Я еще приду к Обрядам, и каждый, кто коснется меня, будет воплощением твоим. И ни один не будет Марком. Я знаю, что это был твой дар мне: узнать земную любовь и никогда уже не забыть. И пусть причисляет меня к своим грехам и победам, или хвалится мной, или думает, что не вспомнит обо мне — и вспоминает каждый день. И его будут беречь Море и суша, потому что я так хочу. Я, как вода, буду повсюду, и каждая, кто поцелует его, будет моим воплощением. Я услышала то, о чем всегда догадывалась, — нет между богами вражды, нет и различий. Я ношу дитя, зачатое на ложе, что не стало смертным ложем. Его будут звать Марк или Мар на языке Островов — в честь его отца и в честь Мары, великой богини жизни, что лишь другой облик светлой Дэи, и Акрины, и Неры, и доброй богини Побережья, и тебя, Господин Морской, и регинского Распятого. Лишь часть той единственной великой силы, которая над нами”.

Ночь

Солнце садилось.

“C чего началась эта история для нас четверых?”. Она никогда не узнает первопричину, но ей известно, чем их история закончилась. Для нее, для Теора, для девочки Нелы, для Островов. Дельфина хорошо помнила события, от которых ее отделяли годы, но недавний кошмар с трудом поддавался памяти — лишь вспыхивали в ее сознании искорки пожара.

Герцог наконец построил флот…

Они идут. Пузатые и медлительные, будто объевшиеся морские чудовища. Совсем не похожи на корабли, что осенью радостно возвращаются в Гавань. Маленький мальчик на Острове Леса заворочался во сне, поудобнее устраиваясь между спящими приятелями. Такие корабли не привезут домой его любимую матушку Дельфину, не возьмут его на следующий год в Меркат, как она обещала. Они несли к берегу удивительного незнакомца. Одного из старших братьев-островитян, но такого странного, что мальчик едва не проснулся от удивления. Мрачное сияние окружало этого человека, и не было слова для этого сияния, потому что Мар еще плохо понимал, что такое обида и обозленность. Море шалило по-осеннему. Каждая волна подпрыгивала, оставляя на нем поцелуй, а он, с ног до головы мокрый, упивался брызгами, как в детстве. Против воли, желая Акульим Зубом отрезать Море от своей души, вдыхал ветер. Надо быть сыном Островов, двенадцать лет не ступавшим на корабль, чтобы понять сладость соли. Спутники его жалко перегибались за борт и ненавидели островитянина больше обычного за то, что ему нипочем качка. Он вертел Зуб в руках и — быть не может! — думал о том, чтобы бросить кинжал в Море. Матушка-наставница Ува повторяла воспитанникам, что нет худшего, чем потерять амулет, и наказала бы Мара, если б он взял свой кинжал без спроса. “Не надо! — закричал он человеку из сна. — Нельзя!”. Тот обернулся, но мальчика, конечно, не увидел. Прошептал: “Безумие…”, но все же убрал Акулий Зуб в ножны.

Мар проснулся и сел, затормошил соседа постарше:

— Братец, там корабли!

Тот лишь повернулся на другой бок:

— Все корабли давно вернулись, глупыш. Спи.

Мар не послушался. Выбрался из теплого клубка мальчишек, потом из шалаша, прошмыгнул мимо спящей матушки-наставницы и выбежал на берег, убедиться, что Море чисто.

Мару, сыну Дельфины и Марка, сравнялось четыре года. От отца, которого он никогда не видел, ему достались прекрасные глаза цвета морских зарослей, от матери — мечтательная задумчивость и любовь к великой стихии, от них обоих — умение равно ловко владеть правой и левой рукой. Как-то он спросил у Дельфины, почему такой способности нет у его сестер, и та ответила:

— Потому что ты — дитя двух миров.

Она не объяснила, что это значит. Мару еще не приходил в голову вопрос: хорошо или плохо быть не таким, как другие? Если б его об этом спросили, он, пожалуй, рассудил бы: все чем-то отличаются. У сестрицы Дэльфы волосы черные, как уголь, а у Нелы — светлые, как лен. Ну, а он легко управляется с мечом — пока лишь игрушечным — обеими руками, иногда видит больше других, и только его называют регинским отродьем. Не часто. Родители запрещают детям обсуждать поступок Жрицы, наставники пресекают вражду, а названые братья Наэв и Сагитт — сыновья Тэрэссы и Наэва — поколотят любого обидчика. Но дядю Аква они поколотить не могут.

Корабли действительно оказались сном, Море, чистое и ясное до самого горизонта, мирно плескалось у берега. Надо было возвращаться в шалаш, досыпать оставшиеся до рассвета часы. Но слишком явным и пугающим был тот человек — Мар не сомневался, что скоро встретится с ним наяву. Ему повезло родиться сыном наставницы и, в отличие от сверстников, видеть матушку каждый день. Но не сегодня, ведь матушка еще и Жрица, и ныне ее очередь служить в Святилище Господину Морей. Мар остро ощутил, что лучше бы Дельфине быть здесь. Она не отмахнулась бы от его предчувствий.

Корабли шли с севера, от Регинии. На самом южном из Островов, Острове Леса, их невозможно было увидеть.

Регинец, заставивший Дельфину забыть обо всем на свете, бесследно исчез почти пять лет назад, и пять лет Мудрые, Совет и тэру делали вид, что не было никакого регинца. Если в присутствии Дельфины и упоминали эту историю, то лишь затем, чтобы лишний раз напомнить: он и имя твое давно забыл. Меда, Дэлада, Тина повторили ей это сотню раз — Дельфина улыбалась и не спорила. Она родила Мара и, едва отлучив его от груди, ушла в рейд по велению Совета. Она, приносящая в походах удачу, покорно пила зелье Мудрых, и чувствовала, что боги больше не пошлют ей детей. Да, и молодость Дельфины осталась в прошлом.

Дэльфа успела снять Белые Ленты, прошла через столько желанное ей Посвящение, взахлеб рассказывала о первых битвах. Никто не понял, как и когда этот отчаянный дьяволенок превратился в стройную синеглазую красавицу. Похожую на Дельфину в молодости, только вдвое смелее и непокорней. После Обряда девушка выбрала замужество, и Дельфина хорошо знала, сколько молодых тэру надеялись увидеть ласку в этих синих глазах. Дэльфа знала это еще лучше и, как в Море, купалась в их надеждах. Тайнами она делилась чаще с подругами, чем с матерью, но Дельфине, конечно, было известно, кто ее главная тайна.

Кроткая Нела еще носила Ленты Невесты. Серые растерянные глаза излучали вопрос.

— Дельфина, что я должна сделать после того, как Господин Морской возьмет меня? Нет никого среди братьев, за кого я хотела бы выйти замуж. Да и они, — признавалась Нела, — не замечают меня. Зачем им регинка? Значит ли это, что я должна выбрать бога, как ты?

Дельфина качала головой и не решалась ответить. Белокурая, светлокожая, хоть и под вуалью загара, девочка выглядела призраком между смуглыми островитянами. Она казалась бледнее и слабее других, хоть это было и обманчивое впечатление — Остров Леса ее хорошо выучил. Как скрытые рифы и мели, как приметы шторма в ясном небе — так же ясно Дельфина видела, что Нелу боги не для создали для Обрядов. Сон предупредил: Белые Ленты утонут, девочке не суждено отдаться богу или стать женой одному из тэру. Не доживет? Может, добрые боги нарочно берегут ее от любви? Пусть не станет, как Ана, чьим-то вечным горем. Но ведь надо верить в лучшее, не так ли? Дельфина очень старалась.

Кроткой Неле тяжело давались набеги, которых она к пятнадцати годам видела достаточно. Послушная, но не решительная, Нела прошла Посвящение — хоть и проплакала накануне всю ночь от страха. И после каждого набега молчала по три дня. Ничего еще сама не натворила, а кошмары уже снились.

— Это же ужасно, Дельфина…

Дельфина не пыталась ее переубедить. Какая-то часть Нелы помнила, наверное, о том, что случилось в ее родной деревне. Для девочки рейды был невыносимы.

— Я обязательно привыкну, матушка-наставница.

— Морской Господин укажет тебе дорогу, — отвечала Дельфина, и очень дурное воспоминание шевелилось в ней. Во взгляде регинки сквозило что-то — знакомое, уже случившееся однажды. Меда тоже тряслась перед набегами, но беспечно хохотала, едва оставив опасность позади. Дельфина думала не о ней, а о Теоре. Ведь и ему снились кошмары. Есть люди, не способные привыкнуть, те, кого такая жизнь может только с ума свести. Нела не приведет врагов и не сожжет корабли, скорей, ее саму будет медленно сжигать то, что приходиться видеть и делать. Лучше было бы островитянам никогда ее не находить.

Завтра Дельфине надлежало явиться в Святилище, ныне была одна из тех редких ночей, что она провела дома. Два дня назад Берег Чаек гулял на свадьбе Лана с очаровательной семнадцатилетней Ивирой. Дельфина, конечно, не пропустила праздник.

Акв и Дэлада храпели на два баса, в темноте посапывали дети и новый любимец Дэльфы — щенок Орех. Дочь Дельфины спала возле колыбели, одной рукой качала племянника, босой ногой почесывала собачье пузо, и во сне видела свою тайну. Накануне снова прогнала его прочь. Ужасно собой гордилась: завтра придет, хоть и поклялся, что не желает больше ее видеть. Нела с дочерьми Оры и Санды отправилась на ночную охоту за кальмарами. Обсохшие и обогретые, они спали в доме одной из девушек, и снились им склизкие щупальца. Успокоенный Мар спал в шалаше, спал крепко, потому что, ему, наконец-то, ничего не снилось. Дельфина знала, что Марк из Лантисии, где бы он ни был, увидит во сне ее темно-синие глаза. А сама она видела, как вздрагивает земля, и водная стена движется на Острова. И то была не опасность, а рука Моря.

В это время уже пылал Остров Обрядов. Разоренная Терраса Супругов уже полнилась телами Жриц. На Большем судно пристало у Западного Мыса, к Берегу Чаек приближался отряд, чтобы окружить и уничтожить. На Острова Кораблей Ирис застучал в дом Терий, неся бессмыслицу:

— Я видел корабли, Отец-Старейшина! Три… нет, четыре. Пристали восточней Гавани. Не наши… Не меркатские… Огромные круглые корабли! С них высаживаются воины и говорят на регинском…

Сыновья, внуки, невестки Терия еще не проснулись до конца и смотрели на него, как на спятившего. Ирис, казалось, сам себе не верил. На Острова никогда не нападали!

— Да что ты делал на берегу в такое время??

Терий с последней надеждой попросил:

— Скажи, что ты пьян! — но отлично видел, что нет. — Дэм, — велел он сыну, — иди с ним, посмотри, что там. Уверен, что регинцы ему приснились, но смеяться будем завтра. А сейчас, Арниса, Игнэса, поднимайте людей. Тихо!

Ирису той ночью было не до сна, потому что Дэльфа, несносный красивый бесенок, снова прогнала его. Передовые суда регинского флота старались подойти незамеченными. На Острове Кораблей их планы были нарушены из-за строптивой девчонки.

Дельфина не видела регинцев. Во сне она ступала по пеплу из далекого прошлого, по песку сожженной Лусинии, звала Морского Господина, потому что больше никто не желал верить ее предчувствиям. Спрашивала о Теоре:

“Ты наказываешь его, Алтимар?”

В сотне шагов от нее покачивались “Шторм” и “Ураган”, еще не погибшие в Рогатой Бухте, и Теор еще был тэру, а не предателем. Дельфине снился день, когда она видела его в последний раз. Яснее, чем когда-то наяву, ощущала: вот-вот грянет беда. Над ее близнецом сгущается такие зловещие тучи, каких не бывает и в самую сильную бурю.

На другом конце деревни какой-то бедолага вышел из дому по нужде и, не успев ничего понять, получил стрелу в горло. Светлоглазый стрелок плотоядно усмехнулся — месть началась.

“Ты наказываешь его?!!! Теора ведь называли твоим сыном. Почему ты молчишь, Алтимар?”

Звенящее эхо, ласковая вода у ног. Еще нет вздымающихся волн, но в воздухе реет их призрак.

“Что мне делать?”

Наконец, Море ответило:

“А что ты можешь сделать?”

“Все изменить…”

Деревня, где Теор родился, доживала последние мирные мгновения. Каменные дома, лодочные сараи, амбары с общим зерном — в лунном свете все казалось тучей призраков, всплывших в его памяти. И дом, когда-то выстроенный не к его свадьбе, средоточие ненависти — дом Наэва. Забор в забор с домом Тины — пусть же запылают единым заревом. А где-то здесь сестренка Дельфина. Бывшая сестренка. А Цианы с Аквином и в живых, наверное, нет. Дельфину Теор пообещал себе спасти. Да и мать, пожалуй, тоже. Остальным он нес огонь, что много лет сжигал его самого.

Еле слышное движение на улице разбудило Аква. На Островах не могло быть врагов, но многолетняя привычка к опасности заставила его все же встать, открыть дверь.

Его сестра-Жрица заметалась на лежанке во власти видений.

“Алтимар, дай мне все изменить…”

Во сне вода услышала ее призыв и откликнулась. Дельфина проснулась с криком “Теор!” за миг до сумасшедшего вопля:

— Напали!!!

Акв рухнул на пороге, и захватчики переступили через его тело. Дельфина проснулась в мире, изменившемся навсегда.

В доме тесно и темно. Будто стрелы, мечутся бессмысленные угрозы регинцев, им вторит детский плач, улица объята воем сражения, который не спутаешь ни с чем. Дельфину еще не заметили, регинцы рубятся с сыном и зятем Аква, с Дэлой и Дэльфой, юными и ловкими, да еще со старой фурией Дэладой. Островитянку учили сохранять рассудок в любой беде, но ее сознание воспротивилось — такого не может быть! Первой мыслью было — накрыться одеялом с головой, второй, рефреном всякой другой мысли — “Марк…”. Обещала ему, что встретятся на этом свете, а, значит, не могут ее убить даже с неба свалившиеся регинцы.

Воинская выучка взяла верх. Дельфина обнаружила, что не трясется под одеялом, а ищет оружие. В походе меч всегда подле нее, но сейчас она могла дотянуться разве что до Акульего Зуба — тот висел над ее лежанкой, служа оберегом.

Дыхание за спиной, регинский выговор:

— Еще одна!

Рука Дельфины, судорожно шаря по стене, напоролась на лезвие ее же кинжала, тот звякнул и свалился в темноту. Теперь она окончательно беззащитна против четверых подступивших регинцев. Зуб мало чем смог бы ей помочь.

Дом больше не похож на человеческое жилище, это кровавая каша, в которой перемешены мертвые люди и сломанные вещи. Силуэтами в полутьме мелькает кошмарный танец: взмах — удар — вскрик. Муж Дэлы падает, его тащат на улицу и добивают там. Алтим единственный из мужчин еще на ногах, но прижат к стене, Дэлада воет над телом Аква, безоружная Дэла виснет на регинце, оттаскивая его от своих малышей. А где дочь? Дельфина слышит ее крики — нечто среднее между боевым кличем и поросячьим визгом. Потом треск колыбели, которую Дэльфа защищала, затихающий плач младенца. Регинский удалец валит девушку на пол, одной рукой хватает за волосы, другой готов перерезать горло. Но взвывает от боли и клянет морских сучек — значит, кинжал Дэльфы при ней.

Не видя выхода, Дельфина вцепилась в соломенный матрас, словно в надежную опору. Четверо солдат скорей с любопытством, чем с вожделением, разглядывали ее обнаженное тело. По Побережью бродили слухи о мужском естестве островитянок, и регинцы, кажется, удивились, что у женщины между ног не пенис. Потом ближайший воин — монландец с заметным шрамом на лице — равнодушно занес над ней меч. Она не шелохнулась, подняла глаза, то ли мысленно пожелала, то ли все-таки прошептала вслух: “Не убивай…”. Регинец рассмеялся и толкнул ее на пол, на мертвое тело Дэлы.

Очень медленно, жестами показывая, что сдается, Дельфина потянулась за рубахой.

Дельфина не знала, и регинец никому не рассказал: заглянул в синь ее глаз, и показалось, что не женщина просит пощады, а само Море. Вспомнил, что бесконечный синий простор отделяют его от родины, синяя пучина поджидает его, как хищник в засаде. Ведь Море не умеет просить.

Ночь прошлась кровавым серпом. Регинцы до конца выжимали удачу из внезапности. Прибрежная линия Большего, Святилище и Гавань изведали регинскую ярость. Еще одно судно выпотрошило сокровищницу на Острове Совета.

Ярче всего в памяти Жрицы осталось небо: Дэя, добрая матушка всего живого, смотрит в ужасе, окно девы Нат настежь. Небо светлое, Море темное, темно-синее, как глаза Дельфины. Дельфина живая, все еще живая, потому что обещала Марку.

Монладец выволок ее за волосы на улицу прежде, чем поджечь дом, швырнул на землю и всего пару раз пнул ногами, вымещая злобу. То есть обошелся с ней милостиво, даже рубаху натянуть позволил — других женщин вытаскивали раздетыми, насиловали и убивали на месте. Зачем регинец ее пощадил, Дельфина не поняла, но точно знала — не из жалости. И, если он еще не решил, как поступить с добычей, то островитянка соображала быстрее. Инстинкт выживания все сделал за нее. Сама не помня как, она отползла в сторону, потом вскочила. Никто не преследовал. Привычная деревенская дорога стала полем битвы, а Дельфина — одной из многих мечущихся фигур.

Ее крик: “Дэльфа!!!” затерялся среди сотни голосов.

Ни старейшины, ни Выбранного Главаря, каждый сражается в одиночку и за себя, потому что некому отдать приказ. Не бой, а бойня. Позади все горит, впереди проклятья, мольбы, молитвы, хлопают двери домов — где распахнуты настежь, где заперты в тщетной попытке преградить врагам путь. Не удалось выбить дверь — поджигают дом, и пусть хозяева жарятся внутри или бегут на копья. Островитяне сами так поступали, и тысячи регинцев явились отплатить им той же монетой, методично спалить все — жилища, лодки, сараи с припасами, людей, землю Островов, небо над Островами. Восточная окраина деревни была почти вырезана, там и тут догорало беспорядочное сопротивление. Люди бежали к Морю или к Холму, но чаще всего нарывались на регинцев, которые были повсюду. Дома, что ближе к реке, доставались захватчикам труднее. Босые ноги Дельфины скользили на камнях. Она выбралась на поляну, задыхаясь от дыма, бега, страха ухватилась за Малого Каэ, прилипла к идолу, моля сделать ее невидимкой. Луна была не на ее стороне. Грызущий ужас внушал, что ее все равно убьют, чтобы она ни делала. Не убили до сих пор лишь потому, что регинцы в первую очередь расправляются с мужчинами. Привыкли к войнам на своей родине, где несчастные крестьянки способны лишь молить о пощаде! На самом деле, регинцы правы. Дельфина отлично знала предел своих сил, а большинство ее соседок давным-давно не сражались.

Ее дом меж тем быстро превращался в печь. В огне исчезли ее меч, лук, Акулий Кинжал и веретено, синее платье Жрицы, колыбель с младенцем, тела Дэлады и Аква поверх тел их детей и внуков. А где дочь? Где Мар, и что творится сейчас на Острове Леса? Отсветы пламени мечутся в синих глаза Дельфины, словно ответ. Ругаясь и заметно хромая, спотыкаясь о тела, через поляну идет воин, тот, что тащил Дэльфу. Он довольно молод, голова защищена шлемом, но кольчуги нет — видимо, не достаточно богат, и на одежде багрово красуются пятна крови. Одними губами женщина задала вопрос: “Где Дэльфа?…”

Наверное, именно так ощущается ненависть — Дельфина не знала ее за столько походов. В ушах, причиняя физическую боль, звенели последние вскрики мальчиков Дэлы, телом, казалось, завладел кто-то другой. Руками Дельфины он подобрал меч мертвого воина и кинулся вперед, как одержимый. Что угодно — лишь бы умолк в памяти детский плач.

Мгновение спустя Дельфина и ее противник оба оседают на землю, она — по инерции, он — потому что клинок чуть не по рукоять вошел в легкие.

— Где Дэльфа? — трясет его островитянка. — Где моя Дэльфа?

Регинец хрипит и хлебает кровь, ответить он не смог бы, даже если б хотел. Женщина задает вопрос уже не ему, а самой Маре:

— Где моя Дэльфа?

Дымная темнота тянет ее за плечи и срывающимся голосом отвечает:

— Она выскочила в дверь… я видел…, — перед разбойницей паренек семнадцати лет. — Она убежала…, — убеждает он больше себя, чем Дельфину.

Лица почти не видно под запекшейся маской, из плеча сочится кровь, волосы подпалены. Алтим, сын Дэлады и Аква. Кажется, и вправду он, а не его призрак, хотя Дельфина не представляет, как мог ее племянник выбраться из дома. Они цепляются друг за друга, как за обломки посреди кораблекрушения.

— Бежим…

Только прорубиться через бесконечных регинцев. Алтим, не смотря на раны, сражаться еще способен, Жрица совсем не удивлена, видя при нем Меч Волн. Выкованный Аквином, хранивший ее, пленный лантисом и вернувшийся назад — меч уже пять лет лежит без дела, ожидая, когда подрастет Мар. Семья Аква на оружие, побывавшее в руках врага, смотрела брезгливо, но сегодня юноше не пришлось выбирать. Дельфина с трудом выдернула клинок из мертвого тела. Она не помнила, как справилась с этим малым, должно быть, просто забыла, насколько неравны шансы. Регинцы прикрыты щитами и шлемами, а многие и кольчугой, на ней только изорванная рубаха до земли. Силы ее иссякали, а мужество давным-давно закончилось — на сколько же ее хватит?

Женщина пробежала за Алтимом шагов двадцать — и повстречала наяву свое видение.

Теор прорубал дорогу, легко сметая бывших тэру. Если б с ненавистью — нет, с безразличием привычного палача. В одной руке копье, в другой факел. Не помня себя, Дельфина, замерла у него на пути, встретилась взглядом.

— Теор! Брат! — и вдруг поняла, что стоит перед врагом, растерянная, глупо подставив себя под удар. Вспомнились детские страшилки: в Ланде есть то ли пытка, то ли казнь, когда преступнику поджигают волосы. Ее смоляные, роскошные, ниже пояса прекрасно подойдут. Предатель отшвырнул ее с дороги, вроде крикнул: "Спрячься!". Бросил огонь в открытую дверь дома Меды и Кэва и двинулся дальше. Дельфина ошарашено смотрела вслед. Ведь был же день, когда безутешно рыдал над убитым противником! Неужели слишком давно был тот день? Из горящего дома выскочил живой костер, покатился по траве, заливаясь истошным криком, и прошло бесконечно много времени, прежде, чем на руках у Дельфины затихла рыжеволосая девочка, одна из многих жертв этой ночи. Алтим звал тетку, но был уже далеко от нее, она отчаянно замахала ему:

— Не смей думать обо мне! Беги!

Потом Дельфинаувидела Кэва — он рвался к Теору, чтобы убить, но рухнул, пронзенный копьем. Потом Меду — та с распущенными волосами бежала сквозь битву, не замечая регинцев, без единого звука припала к обгоревшему телу и замерла рядом с ним. И тогда Жрица узнала мертвую девочку — Фемину, дочь Меды и Кэва.

Наэв, полуодетый, с мечом в руках, замер на пороге. Повторил мысленно, осознавая: регинцы во главе с Теором идут к его дому. Другой решил бы, что это страшный сон, а Наэв годам к десяти уже понял свою судьбу: представь худшее, что может случиться, помножь на десять, и знай, что это и есть твое будущее. Но его воображения не хватило бы, чтоб такое представить! Теор привел на Острова врагов! Идет растерзать. Словно восставший мертвец, который приходит в мир живых чудовищем, а не тем, кем был при жизни.

К Наэву жалась Тэрэсса с младшим сыном на руках, двухлетний малыш цеплялся за ее подол. Старшие, Наэв и Сагитт, были на Острове Леса, но Ана была уже достаточно большой — как и Дельфину, ее отпустили погулять на свадьбе. Сам себя не слыша, Наэв еще повторял Тэрэссе, что все будет хорошо, и отчаянно соображал, что может сделать. Возле реки островитяне смогли организовать сопротивление, мужчины и многие женщины выстроились стеной, и захватчикам пока не удалось их опрокинуть. У чьих-то детей будет время убежать. Тэру, что жили ближе к берегу, успели столкнуть в Море лодки. Авмита и Авнора могут спастись, если Господин Морской их сохранит. Дом Наэва стоял ровно посередине и был окружен со всех сторон — его обычное везение. Человек двадцать регинцев против него одного — даже на миг не задержит, а мертвым уже никого не защитит.

Наэв бросил меч, тихо, уверено сказал Тэрэссе:

— Идите назад в дом.

Один шанс из тысячи лучше, чем ни одного. Пусть все будет, как Теор хочет.

Не оборачиваясь, он слышал, как Ана подхватила на руки двухлетнего братишку, ровный девичий голос повторил: “Идемте. Вы же слышали — все хорошо”.

— Зажила ли твоя рука, бывший брат?

Наэв невольно отметил, что даже с ним изгнанник говорит на регинском. Видно, отвык от родного языка.

Теор не убил его мгновенно, приставил меч, заставляя его, безоружного, отступать назад, к дверям. Хочет поиграть, как кошка с мышкой, насладиться местью — слава богам за этот шанс. Регинцы уже хозяйничали в доме, шарили в сундуках, ссорились из-за золотого браслета. Семью Наэва пока не трогали, отчасти потому, что те сжались в углу и почти не бросались в глаза. Отчасти же, потому, что Теор предупредил: эти — мои, этот дом — не жечь. Спесивого островитянина ненавидели все, но регинские воины смутно знали, что даже Герцог лишний раз с ним не спорит. Есть в этом человеке что-то, заставляющее подчиняться.

Взгляд изгнанника скользнул по женщине и выводку детей, и он усмехнулся, словно говоря: так и знал. Их, насколько возможно, прикрывала собой девочка лет двенадцати. Регинцы, наверное, принимали ее за мальчика — стриженную и в мужской одежде. Она что-то шептала маленькому и довольно ловко делала вид, что не обращает на захватчиков внимания. Но не спускала с Теора черных глаз, как кошка, готовая к защите. Он даже присвистнул от внешнего сходства — ну словно перед ним Наэв, такой, каким был двадцать лет назад, только в девичьем облике!

Он обернулся к Наэву:

— Вот и свиделись. Вспоминал обо мне, бывший брат? Или тебе слишком хорошо жилось и с Аной, и без нее? — подступил вплотную. — Был ли ты на Берегу Зубов, когда ее убили? Отвечай!

Наэв ответил:

— Я был Выбранным Главарем в тот рейд. Я видел, как ее убивали. Я был там, на расстоянии чуть больше полета стрелы от нее. Ты это хотел услышать?

В светлых, нечеловеческих глазах полыхнул и погас огонь, Теор произнес тихо:

— Да как же ты жив до сих пор? — глаза снова вспыхнули, уже не болью, а звериной ненавистью, он рассмеялся. — Как ты думаешь, бывший брат, что я теперь могу сделать?

— Все, что угодно, — ответил Наэв.

— Боишься меня?

Наэв не опустил взгляд:

— Да.

— Хорошенькая у тебя монландка. А детишки, неужели, все твои? С Аной у тебя мало что получалось, — не то разрешил, не то приказал: — Подними меч, ничтожество. Кого из своих детей ты больше любишь? Я предлагаю поединок, бывший брат. Однажды я именно так избежал казни. Если победишь меня, получишь жизнь, — не свою, конечно, а кого-то из них. Одного! — рассмеялся, потирая руки, предвкушая. — Хватит тебе смелости сразиться или сразу на колени встанешь?

Лучшему из лучших не интересно было убивать главного своего врага безоружным. Сразить подлеца в битве, да не насмерть, чтоб еще увидел, как перережут детей и жену, еще напомнить напоследок: их гибель — твоя вина. И действительно пощадить одного, дать ему самому выбрать. За столько лет растравленное воображение Теора какой только мести не изобрело.

Все, что он представлял себе, разбилось со звоном, когда Наэв рухнул на колени. Не поднимая головы, спросил:

— А что ты мне приготовил, если проиграю? Мне не справиться с тобой, и ты это знаешь.

— Ты… отказываешься? — мало кто мог заставить Теора растеряться, но Наэву удалось сбить его с толку. — Ты не смеешь!

Наэв в душе даже усмехнулся: сын Алтимара только в бою непобедим, в остальном всегда был предсказуем. Тэрэсса и дети интересует этого безумца лишь пока он, Наэв, жив, покончив с ним, Теор о них забудет. Приходится верить этой надежде, раз другой нет.

Бой на улице между тем догорал, а вместе с рассветом занималось еще одно издали видное пламя. Регинцы встретили его ликующим ревом, островитяне — воплем ужаса, что пронесся над разоренными деревнями Большего:

— Корабли! Наши корабли горят!

Сотни регинцев благословили небеса и Молодого Герцога. Последние сражавшиеся мечи рухнули на землю. “Великан”, “Острие”, “Удача” — горела вся Гавань, регинцы позаботились, чтобы не на чем больше было разорять их страну. Теор даже про Наэва на миг забыл, выбежал на дорогу, чтоб лучше видеть. Потому что свершилось: в самое сердце Островов вонзилась его месть. Тэру — кого свалили и связали и те, кому удалось бежать из разоренных деревень — поверили, как и он: Островам конец без флота.

В Гавани бой был давно проигран. Регинцы хватали людей и отрезали им уши и пальцы, спрашивая: "Где ваши Старейшины?". Пленники указывали на дряхлого старика, что стоял почти в огне, прощаясь с умирающими кораблями: "Это Отец-Старейшина Терий". Он сам сказал регинцам: "Я Терий, Старейшина Островов. Я перед вами. Теперь подарите пленным легкую смерть". Ему накинули веревку на шею и потащили с собой.

На Берегу Чаек Наэв опомнился раньше всех. Ему повезло в кои-то веки — всего-то понадобилось сжечь корабли и надежду его народа. Метнувшись в дом, Наэв жестом подозвал к себе Тэрэссу, огляделся. Захватчики пинками гнали пленников к центральной поляне, а, впрочем, сейчас всех занимало только зарево. Он понимал, что Тэрэсса и малыши сбежать не смогут, в его силах лишь выиграть время. Наэв тихонько подтолкнул ее: “Идем”. Лучше уж регинцы, чем Теор.

Жители Большего не знали еще, что Остров Кораблей в эту страшную ночь проснулся вовремя. Защитники Гавани стояли насмерть, удерживая регинцев, пока другие тэру сталкивали корабли в воду. Два десятка судов избежали расправы и во главе с “Плясуньей” удрали в Море.

Утро

Небо серое, земля красная, Море синее — бесконечно синее, сколько бы крови не смыл прилив. Море не изменить никому, Дельфина похожа на это Море — и потому еще жива. Меч она бросила, и при свете дня старалась выглядеть беззащитной женщиной — авось, не вспомнят, что ночью она сражалась и даже убила. Берег Чаек не узнать, он не похож на разоренные регинские деревушки. Островитяне ведь являлись грабить, а не истреблять. Земля просто усеяна неподвижными и еще шевелящимися. И что толку гадать, скольких Жрица могла бы спасти, если б только подойти, перевязать.

“Алтимар, где же твои волны?…”

Островитяне не выставляли дозоров, не следили за горизонтом — слишком привыкли себя считать единственными хозяевами Моря. Веками смеяться над безрассудной храбростью регинцев и не обезопасить собственный дом! Южная и северная окраины деревни дымились, но дома в центре регинцы пощадили. “Надо же где-то нас запереть”. По разговорам Дельфина поняла, что захватчикам нужны пленники. Очевидно, чтобы выбить из них все, чего Теор не знает. А может, к деревьям привяжут, как мишени? Ее мысли начинали путаться.

Раненых добивали, мертвых оттащили в сторону и свалили в канаву. Дельфина глазами поискала тело Кэва, но не нашла. А Меда так и не оторвалась от малютки Фемины, и регинцы бросили в канаву обеих, сочтя рыжую женщину убитой. Но Жрица знала, что та даже не ранена, а от горя все-таки не умирают. Не считая детей, на берегу осталось человек пятнадцать, живых, не успевших бежать. Женщин больше, чем мужчин. Их сгоняли к Малому Каэ — от идола впрочем осталась дымящаяся жердь — пред очи какого-то сеньора. Позже Дельфина услышала его имя, ничего ей не сказавшее — Эдар Монвульский. Она безвольно подчинилась толчкам и пинкам. Каждого выжившего спросила о Дэльфе. Все опускали глаза, разводили руками и спрашивали о своих детях, родителях, мужьях и женах. По крайней мере, мертвой дочь Дельфины никто не видел. Среди пленников нашлись соседка Урса, Олеар и его жена Ора, Санда с младшей дочкой, и… (“Ах, Мара, не поступай так жестоко! Всего два дня назад мы на свадьбе гуляли…”) безжизненная Ивира на руках Лана. Юноша сжимал ее в объятьях, убито повторяя “Нет…”, залитый всеми оттенками алого — багровым, запекшимся давно, свежим ярким, струящимся из ноги Ивиры. Взмолился, глядя на Дельфину, как на саму матерь Дэю:

— Сделай что-нибудь, Жрица! Пожалуйста…

Регинцы приволокли отчаянно отбивающуюся коротышку.

— Взгляните, господин, эта карга дралась, как бешеная, ранила одного из наших.

Оружие у нее отобрали, но это ей не мешало осыпать врагов замысловатыми проклятьями. Матушка Теора давно утратила непревзойденную скорость, теперь она просто миниатюрная старушка. Но не та, которую можно швырнуть в ноги победителю. Ее не застали врасплох, не вытащили спящей из постели. Прежде, чем схватиться с регинцами, Тина как-то успела полностью одеться в мужское и даже кольчугу натянуть. Словом, встретила врагов так, будто всю жизнь их ждала. Кольчугу, конечно, отняли. Но встрепанная, полу-седая и босяком Тина выглядела менее помятой, чем ее победители. От удивления ее даже оставили пока в живых.

— Господин, не эта ли — Морская Ведьма?

Барон покачал головой: Морская Ведьма, как он слышал, много моложе. А, впрочем, ведьмам свойственно менять облик. Герцог смеялся над россказнями о колдовстве Островов, но Эдар был более суеверен. В сеньоре-победителе чувствовалась неуверенность, если не страх. Его люди — да и сам он, если честно — нуждались в отдыхе после битвы с удивительно стойкой деревенькой. Но об отдыхе на чужой земле не могло быть и речи, пока не сооружен укрепленный лагерь, не выставлены дозорные.

— Чего вы возитесь! — рявкнул он на воинов, которые уже делили между собой захваченных женщин. — Запереть их, жеребцы безмозглые! Ну, живо!

Низкорослая старуха подхватила, будто только ее приказа и ждали:

— Давай, подойди по мне! Отправлю к Маре не жеребцом, а мерином! Зубы вы обломаете о наши Острова!

Мист, Кэмора и еще несколько горячих голов присоединились, пророча регинцам гибель, а на Теора призывая все кары богов. Ровный голос позади как-то сумел заглушить всех:

— А я могу приказать вам заткнуться? И тебе тоже, Тина.

Наэв! Живой, слава богам. Он был старейшиной деревни, ему подчинились моментально.

Желтая трава под Ивирой окрасилась густо-красным, а Ивира казалась прозрачной, словно лед, готовый растаять. Дельфина перевязывала, даже не проверив, дышит ли она. И не могла удержать хлещущую кровь. Как не смог и Лан — одна только Мара знает, сколько времени назад. Рубаха, туника и чулки молодой женщины пропитались насквозь, как и льняные рукава Жрицы. По голени пришелся удар меча, несомненно перебил какую-то крупную жилу, вошел в кость — повезло, что ногу не отрубил. Наконец, Мара насытилась, а заклинания Дельфины обрели силу. Струя превратилась в ручеек, потом и ручеек иссяк, затерявшись в слоях повязок. Лан, белый, как смерть, держал жену за руку, что-то нашептывая. Поднял глаза на Дельфину и еле выговорил:

— Пульс не могу нащупать… Она умерла…

Человек пятнадцать вокруг застыли в отчаяние и надежде, когда Дельфина припала ухом к груди Ивиры. Так много горя за одну ночь — неужели не достаточно? Дельфина слышала, как Мист, Кэмора, Санда шепчут молитвы. Казалось, слышала, как колотится сердце Лана. И целую вечность не могла понять, замерло сердце его жены или трепещет очень тихо.

“…возьми все мои силы, девочка. Не уходи. Я так хочу!” — не от Мудрых она научилась этой магии и никогда не говорила о ней вслух.

Ивира застонала. Лан пошатнулся и явно последним усилием держался, чтоб не зарыдать.

— Да хранят тебя боги, Жрица! Ты и вправду амулет наш и чудо!

— Амулет…? — оглянулась Дельфина вокруг. Ее и за Ивиру благодарить рано, Госпожа Смерть еще и не думает отступать. Лану она, конечно, сказала другое, устало оставив молодую женщину на его руках. — Обними ее. Говори с ней. Ничем больше ей сейчас не помочь.

“Одежду надо отстирать в Море, — думала островитянка, глядя на тэру и себя. — Непременно отдать кровь Маре… Но регинцы ведь не дадут мне подойти к линии прибоя! Регинцы… враги… будут приказывать мне на Берегу Чаек! Отцы и прадеды не могли подумать о таком. Мы, засыпая вчера, не могли представить…”

Почувствовала на плече руку Наэва, и захотелось разрыдаться от сознания, что он здесь.

— Как ты, сестренка?

— Аква и Дэладу убили, и Дэлу с ребятишками. И ее мужа. Кэва и Фемину тоже убили…, — она резко оборвала себя. Не ей сейчас хуже всех — какой смысл жаловаться? Тряхнула головой: — Я нормально, не тронули меня.

Издали женщина снова увидела Теора — тому что-то выговаривал монвульский барон. Судя по лицу сеньора, разбойник в ответ послал его к Маре или к дьяволу, как принято на Побережье. Наэв чуть улыбнулся:

— Неудобного выбрали регинцы предателя, — притянул Дельфину к себе, чтобы слышала только она, не Тэрэсса. — Женщин с детьми, думаю, запрут отдельно от мужчин, меня не будет с вами. Тэрэсса и дети… Ночью он только милостью Ариды не убил их. Он безумен и на все способен. Когда он придет за ними — останови его, сестренка, пожалуйста! Может, хоть на тебя у него рука не поднимется.

Дельфина склонила голову, обещая, но не представляя, что теперь сможет остановить Теора.

— Пусть брат Элэз отслужит благодарственный молебен, — распорядился Гэрих Ландский. — О прошедшей ночи мы будем рассказывать своим детям.

В сопровождении Эдара Монвульского и двух оруженосцев он обходил захваченный Берег Чаек. Сын Герцога не забыл Рогатую Бухту. Шлем с глубокой вмятиной, похожей на шрам, хранил до сих пор. Урок Гэрих Ландский тогда усвоил: знал, чего стоят воины Островов, и как дорого обходится даже один неосторожный шаг. За его неполные тридцать лет эта военная компания была самой опасной и непредсказуемой. Но поход начался так, как он просил в молитвах. Ночь принесла сразу несколько побед, уничтожение вражеского флота и полное смятение на Островах.

— Пусть будут награждены Ирэм из Орива, Большой Корэд и тот, одноглазый — не знаю имени, — перечислил Гэрих наиболее отличившихся воинов. — И те, из твоих людей, что заслуживают награды, — невесело признал: — У нас много героев, потому что разбойники дрались, как черти.

Не стал говорить, что и убитых много. Гэрих обернулся к рыжему юноше, своему новому оруженосцу — во время битвы в Гавани тот верно прикрывал спину господина, а после первым прорвался к кораблям.

— Ив из Роана, — произнес он громко, чтоб люди знали щедрость своего сеньора, — я видел тебя в деле в Левонии и сделал оруженосцем. Я ценю, когда мое доверие оправдывают. Из добычи сегодня выберешь награду, какую пожелаешь.

Загорелое лицо юноши от похвалы вспыхнуло под цвет волос, Гэрих едва расслышал слова благодарности. Второй его оруженосец, Рэн, посерел от зависти — эти двое друг друга не выносили с первой встречи. Рэн был сыном давно погибшего от гангрены воина — того, что потерял руку в Рогатой Бухте, но господина из воды вытащил. Ив же попросился в гарнизон Нового Замка чуть больше года назад, явившись Бог весть откуда. Если начинали расспрашивать, он называл себя сыном роанского барона — впрочем, неохотно и явно родством не хвастал. В Ланде он появился верхом и с не плохим оружием — кольчугой, мечом, копьем — но в потрепанном плаще, залатанной тунике и без единой монеты. Было ясно, что конь и оружие составляют все его имущество. С ним был всего один человек — его ровесник Марэт — вроде бы конюх. Но обращался с ним Ив, как с другом и родственником, а не слугой. Гэрих умел распознавать хороших и преданных воинов, и в юноше не ошибся.

Молодой Герцог остановился перед уцелевшим домом. В воздухе расплывался тяжелый запах смерти, впереди были пытки и допросы. Гэрих Ландский готов был применить столько жестокости, сколько потребуется, но он был не из тех, кто наслаждается мучениями врага. Корабли ландского флота постепенно собирались у Берега Чаек. Круглые гиганты, построенные для перевозки как можно большего числа людей и лошадей, были лишены весел, кроме рулевых. Они шли под парусами и неловко маневрировали, обходя мель. Были у регинцев и огромные галеры. Капитаны Герцога отлично понимали, почему Гавань разбойников располагалась в месте получше. Но разбивать лагерь следовало на самом крупном и густонаселенном острове. Усталые регинцы выводили лошадей, ошалевших от качки, спешно рыли ров и строили укрепления. Одновременно готовились отразить вылазку тех разбойников, что удрали вглубь Большего, и тех, что могут прийти на сбежавших кораблях, и тех, что откуда-нибудь возникнут во главе с Морской Ведьмой. Ждали нападения отовсюду, даже со дна Моря. Тем охотнее регинцы пинали мертвые тела врагов, тем восторженнее приветствовали Гэриха. Сам он лучше всех понимал, как нескоро еще будет рассказывать сыновьям о походе.

Теора Молодой Герцог увидел возле реки. Даже спрашивать не стал, почему тот стоит без дела, когда все заняты строительством укреплений. Никто еще не сумел заставить морского дьявола работать. Гэриху рассказали, что ночью островитянин мертвыми телами устилал себе дорогу, обходясь без кольчуги и щита. И даже усталым не кажется! Что за человек!

Приволокли старика, которого захватили в Гавани, показали его Теору — бывший тэру покатился со смеху:

— Вам этого выдали за Старейшину?? Хорошо, что дворового пса! Это же дэрэ Ульнмар. Он лет шестьдесят живет при Гавани, ест объедки и строит Общине корабли.

Гэрих слышал, как поступают Острова с проигравшими Посвящение. Рассмотрел получше корабельного мастера — обветренный и закопченный солнцем старик выглядел старше скал. Волосы у него были снежные, но еще густые, в спешке обрезаны до ушей. Гэриху было неведомо, что Ульнмар, словно женщина, лет шестьдесят носил космы ниже талии, и только сегодня заслужил право состричь знак своего позора.

— Ты мог бы спрятаться в глубине острова, — сказал Молодой Герцог. — Тебе ваш настоящий повелитель велел обмануть нас?

— Отец-Старейшина позволил мне это сделать, — ответил Ульнмар.

— Для своих ты был не лучше собаки. А теперь ты за них умрешь.

Ульнмар что-то ответил на языке Остров.

— Благодарит, — перевел Теор, — что дашь ему искупить проигранное Посвящение.

Гэриху Ландскому Острова нравились все меньше.

В других деревнях регинцам подсунули еще десяток ложных Старейшин, и все оказалась дэрэ.

Наэв оказался прав. Лана оторвали от Ивиры, Олеара от Оры. Мужчин куда-то увели, Дельфину с другими женщинами и детьми поместили в доме, который она уже с сомнением называла домом Наэва. Это строение, ставшее невообразимо тесным, походило на плот посреди шторма. Сломанную скамью, развороченные бочки регинцы унесли — пойдут на дрова, да и по голове доской можно получить от отчаянной островитянки. Разумеется, исчезло оружие, топор и все железное. Повсюду валялись щепки от деревянной посуды и обрывки одежды, слишком ветхой, чтоб захватчики на нее позарились. Хорошую одежду забрали. Пара воинов, опоздавших к разграблению, бесцеремонно переворачивали все, что еще не было перевернуто. На выпотрошенном сундуке воцарилась Тина и оттуда бормотала самое разное о регинцах и их матерях. Ее не поколотили лишь потому, что захватчики плохо понимали язык Островов. Женщины жались по углам, прикрывая детей, взглядом ища все, что можно взять в руки для защиты. Наконец, мародеры оставили их одних, и первой встала маленькая Ана. Молча начала прибирать разгромленный дом. Ивиру устроили на вспоротом матрасе. Дельфина крикнула сестрам принести воды и полотен. Или хоть что-нибудь! За окном, режа слух, звучала чужая речь, возгласы удивления — кажется, там происходило что-то важное. Жрица вспоминала потом, что, занятая Ивирой, не заметила, как кто-то на улице крикнул: “…в амбаре… идите взгляните”.

Первый раз она увидела господина захватчиков, когда он зашел посмотреть на пленных. Гэрих не обратил на нее внимания. Дельфина, мельком взглянув, только удивилась, что сын старого Герцога — вечного Герцога! — моложе нее. С ним явились монвульский сеньор, несколько воинов и Теор. Встретился с ней взглядом, и — кто бы мог подумать? — опустил глаза, отвернулся. Фемине было лет девять, Меда и Кэв ничего плохого изгнаннику не сделали. Знает ли Теор о смерти маленькой девочки? Хотел ли как можно больше смертей, когда поджигал ее дом, или же ему было все равно? Дельфина рада была бы забыть, что звала этого человека братом. Признать, что нет больше мальчика, которого выкормила ее мать, и возненавидеть, как ненавидели все Острова.

“Боги, но не бывает же бывших братьев…”

— А теперь отвечайте, где женщина, которую называют Морской Ведьмой?

Дельфина пониже опустила голову, проклиная свой лусинский трюк. Но Эдар указал не на нее, а на Тину:

— Не ты ли, старуха?

Та вызывающе поднялась с сундука. Медовым голосом, что когда-то зачаровывал мужчин, ответила:

— Была бы я ведьмой, ты, тварь регинская, давно стал бы жабой! — перевела взгляд на Теора. Если Тина и была потрясена, увидев его через столько лет, то ничем того не выдала. Гордо вскинув голову, предложила: — Ну, подойди ко мне, если не боишься, сынок. Жаль, стара я стала, чтобы встретить тебя стрелой.

Дельфина была уверена, что под одеждой коротышка прячет кинжал. Только о том и думает, чтобы не в одиночку отправиться к Маре. И Теора прихватит, если сумеет. Пленницы смотрели на нее с гордостью, но не Дельфина — та отвела глаза. Боги не создали Тину быть матерью, боги не ошибаются. Дельфина точно знала: ее дети не услышат от нее таких слов, что бы ни натворили.

Гэрих потребовал от пленниц назвать имена членов Совета, и Санда с Урсой наперебой выкрикнули три придуманных имени. Предатель, изгнанный много лет назад, не мог уличить их во лжи.

— Мой сеньор, вели прижечь им пятки, — подал совет барон Эдар. — Горячие угли отбивают охоту хитрить.

Теор шагнул вперед раньше, чем был отдан приказ, поманил к себе четырехлетнюю дочь Санды:

— Подойди, девочка, не бойся.

Та крепче прижалась к матери, а воины дали женщине понять: любое сопротивление будет концом для нее и для ребенка. Санда вынуждена была держаться спокойно, глядя на нее, успокоилась и девочка. Теор заговорил на языке Островов, который Гэрих, к своему огромному сожалению, почти не понимал. Он разобрал лишь отдельные фразы вроде “совсем взрослая”, “уже брали на Большой Совет”. Один дьявол знает, почему маленьким детям Теор нравился. Сыновья Герцога липли к нему, как привороженные, несмотря на запреты и наказания. Тиба охотно закивала:

— Терий с Острова Леса. Сангмар…, — оглянулась на мать, словно забыв урок, потом все же сообразила: — Сангмар, сын Ларвы и Ирида! И Арлиг из Долины Быка.

Потрепав ее по голове, Теор победно обернулся к сеньорам:

— Ребенок хитрить не станет. Терий был Отцом-Старейшиной еще при мне, удивительно, что он до сих пор не умер. Сангмар наверняка убит — в его деревне вырезали всех. А вот Арлиг жив.

— Спроси у нее про Морскую Ведьму, — велел Эдар.

Но разбойник отмахнулся:

— Ведьма — просто сказка!

На улице послышались крики то ли удивления, то ли гнева, а, может, и смеха. Снова помянули амбар. Ивира вдруг очнулась и повторила:

— Амбар, что возле поля…, — уцепилась за руку Дельфины и выдохнула. — Мы сражались…рядом… я видела… ее там… видела…

— Кого, милая?

Тело Ивиры начинало полыхать, и это давало надежду. Огонь — от золотой Дэи. Намного хуже, когда раненный скован безразличным холодом Мары. Вот только натерпеться ей предстояло в ближайшие дни — даже врагам Дельфина не желала такой боли. Срываясь в беспамятство, Ивира ответила:

— Твою дочь…

— Дэльфу?

Шум на улице, “амбар”, “смотри-ка” сложились в ответ на вопросы. Находка в амбаре! Жрица вскочила и метнулась к открытой двери. Регинский воин ухватил было за руку: “На место, сучка!”, но руки Дельфины не зря натягивали лук три десятка лет. Рванулась со всех сил, и он не удержал. Завизжала:

— Дэльфа!

И, оказавшись на улице, наконец, увидела…

Возле поля разыгрывалась последняя драма ночного сражения. Уцелевший амбар, где хранили серпы, косы, цепы, и на пороге — не Дэльфа. Светловолосая девочка с Белыми Лентами. Прижалась к деревянной стене, лицо белее Лент, в руках лук, за который она ухватилась, как тонущий за бесполезную соломинку. Дельфина поняла, что за ночь так и не вспомнила про Нелу, хотя всегда считала, что любит приемную дочь, как родную. Значит, лусинка пряталась в амбаре. Где только лук раздобыла? В мирное время они хранятся со снятой тетивой, ночью мало кто успел подготовить свой лук к бою. В памяти Дельфины так и вспыхнула картина, которую она никогда не видела наяву: другая лучница, хромоножка, на другом берегу. У нее и так нет шансов на пощаду, а уж если убьет кого-то…

— Нела!!! Нет!!!

Не слышит! Или ничего не соображает от страха, машинально делает то, чему ее многие годы учили. Это Тина жаждет схватки, а маленькая регинка смела не из храбрости, а от ужаса. Ребенком она видела резню, минувшая ночь слишком похожа на ночь, которой она не помнит.

— Нела!!!

Не слышит, собирается натянуть лук. Дельфину ведь давно предупредил сон — Белые Ленты утонут в воде.

Первый из приближавшихся регинцев, плотный крепкий малый, плотоядно ухмылялся, но остановился, вызвав среди остальных замешательство. Стрела у нее только одна, но хотя бы для одного это верная смерть. Регинцу наверняка было стыдно спасовать перед девчонкой, и для Нелы его страх — приговор. Его товарищ выступил вперед, рыжий паренек, смеясь, пошел к ней, словно не видя опасности. Трясущаяся Нела и вправду была смешна и нелепа в мокрой еще с рыбалки тунике, с взлохмаченными волосами — перепуганная девочка, каких он десятки видел в Регинии. Нелепей всего смотрелось оружие в ее руках.

Она что-то закричала, шарахнулась назад. Натянула тетиву, и Дельфина собственными пальцами лучницы ощутила, как слабеют пальцы Нелы, медлящей слишком долго. Здесь не было единства и азарта, что кое-как поддерживали ее во время рейдов. Не было обезличенности, когда десятки стрел взмывают разом, и не известно, чья принесет кому-то смерть. Рыжему воину ничего не грозило — Нела расплакалась и опустила лук. Регинцы захохотали — тем громче, что понимали: по-настоящему смеяться над ней вправе только один из них.

Девочка ловко метнулась из рук воина, что пытался ее схватить и, возможно, убежала бы, если бы рыжий уже не был рядом, подножкой сбил ее с ног. Ана в такой момент схватилась за свою последнюю надежду — дудочку, Нела просто замерла, как крольчонок перед змеей.

Дельфина обернулась к Теору, что безучастно наблюдал. Если б только он узнал девочку, которую сам когда-то нашел! А если б и узнал… островитянка уже понимала — он не вступится.

Вместо него это вдруг сделал рыжий, удержал своего соратника и не дал зарубить девчонку. Издали разбойница видела, как они спорят, как рыжий, на что-то указывая, склоняется к Неле. “Крестик! — угадала Дельфина. — Амулет Побережья — вот что он заметил у нее на шее”. Споривший с ним здоровяк — тот, что испугался шагнуть под стрелу — не считал этот знак оправданием. Мало ли регинок носят такой, и сколько они их видали в Монланде и в Лусинии, во всех землях, перечивших воле Герцога. Рыжий — громко, чтоб все слышали — привел последний довод:

— Вижу, Рэн из Ланда, девчонка слишком сильно тебя напугала!

Волна хохота. Тот, кого он звал Рэном, побелел от злости, но отступил. Нела не пошевелилась, и лишь тогда вскочила, как ошпаренная, когда рыжий сам хотел ее поднять. Он проводил ее к прочим пленницам, где она, захлебываясь плачем, повисла на приемной матери. Дельфина вместо нее подняла глаза на рыжего оруженосца, по-регински произнесла:

— Спасибо.

— Она ведь еще почти ребенок, — ответил регинец, сам старше Нелы всего на два-три года. И, отходя, еще раз обернулся на девочку.

Пещера

“Интересно, как они назвали свои корабли? При каких знамениях спустили их на воду? Ты, Алтимар, не потопил флот, идущий на нас, теперь регинцы скажут, что ты слабее Распятого Бога”.

Дельфине отвечал расшалившийся за окном ветер. Двери и замки Гэрих Ландский считал надежней веревок, уцелевшие дома он велел использовать как темницы для пленных. Да не набивать в один дом слишком много человек, будь это даже женщины, которых регинцы в избытке захватили по соседним деревням. Господин регинцев не был самоуверен и понимал, на что способны люди в отчаянии. К великому недовольству своего войска, он приказал перебить большинство островитянок. А ведь захватчики явились на Острова без женщин, что обычно следуют за армиями. Даже прачкам места на кораблях не нашлось. Тина сказала:

— Ублюдкам придется иметь друг друга. Вы, сестры, достанетесь самым везучим.

Вечно Тина говорит вслух то, о чем никто не хочет думать.

Себе и окружающим Дельфина повторяла, что все не так уж плохо — верный признак, что все хуже некуда. Ивира извивалась на рваном матрас и сжимала зубами одеяло, чтоб не кричать, а Жрица все бы отдала за меркатскую смолу.

— Держи меня за руку, девочка. Потерпи.

Всего на год старше Дэльфы — сейчас Ивира была единственной, кому Дельфина могла хоть чем-то помочь. Ночная резня унесла одного из сыновей Оры, мужа и сестер Урсы, двух старших дочерей Санды — Дельфине не понять, откуда у женщин столько стойкости. Ни одна не плачет, лишь Нела еще всхлипывает от страха и стыда за свою слабость. В пол-голоса обсуждают побег, Тина с горящими глазами призывает к мести:

— Не за тем я дочерью Островов родилась, чтобы вздернули, как воровку. Пусть дают мне в руки оружие и пусть выходит против меня хоть сам мальчишка-Герцог. Сделаю напоследок еще одну регинку вдовой.

Будь здесь Дэльфа, у Тины была бы верная поддержка. Но Дельфина гонит мысли о дочери, пригвождает, как копьем, свой страх: она жива — не может быть иначе. Нела жмется к названой матери, Тэрэсса тихо молится. Маленькая Ана уговаривает Тэрэссу не волноваться, чтоб не пропало молоко. Ана уверенна, что сейчас она в ответе за младших братьев и мачеху, ответственность придает ей сил.

Море подобно кошке, что, почуяв опасность, выгибает спину и шипит. Не шторм, всего лишь осенняя непогода, но достаточно, чтобы гребцам вымокнуть до нитки и стереть руки в кровь. Если в Море есть регинские суда, то людям на них не кажется, что бог морского народа слаб. Дельфина хотя бы под крышей. Захватчики, даже их знать, вынуждены обходиться шатрами и палатками, и ветер неласков с ними.

“С Морем что-то происходит, незнакомое, неведомое прежде. Оно, словно от боли сжалось, не могу иного слова подобрать”.

Дельфина видела, как тело беременной женщины до срока выталкивает ребенка, если мать слишком измучена или напугана. Ее не оставляет ощущение, что и с Морем что-то подобное. Вот-вот…

Пленников не спешили кормить, но двое регинцев — молодой слуга и уже знакомый рыжий — принесли в дом бочку воды. Ив попробовал заговорить с Нелой, но та отвернулась, и ему пришлось говорить с Дельфиной:

— Она — твоя дочь?

— Дочь, — ответила Дельфина, — которую не я родила.

— Она вправду нашей веры?

Островитянка подумала, а не по собственному ли решению, без приказа, рыжий принес им воду? Чтобы увидеть девушку? Из любопытства? Из чувства сопричастности, что дает крест-амулет? Говор парня не походил на речь жителей Побережья, под загаром угадывалась россыпь веснушек. Дельфина предположила, что родом он издалека. Возможно, с севера, которому не угрожают морские набеги. Он служит ландскому Герцогу, но у самого не так уж много ненависти к островитянам.

— Крестик, — сказала Дельфина, — память о другом доме, который очень давно сожгли, как теперь сожгли Острова. Если носить его многие годы, значит, верить во что-то — пусть будет так. Она не ответит тебе, рыжий воин, вы напугали ее до смерти.

Нела подняла заплаканное лицо. Она не знала толком, чего хочет — поблагодарить или сказать, что ей не нужна жалость. Ее воспитали воином, в рейдах и даже этой ночью она держалась… почти достойно. Ей стыдно было не найти решимости хотя бы ответить. Другие женщины заговорили разом, надеясь развеять свой главный страх.

— Ответь, были ли твои соратники на Острове Леса? Там наши дети.

Дельфина была уверена, что до этого острова доберутся в последнюю очередь, слишком он удален. Но регинцы побывают там, и у них нет причин щадить следующее поколение разбойников. Рыжий отвернулся, не желая видеть в извечных врагах человеческое. Конечно, решила Дельфина, ему сотню раз повторили, что морские сучки не лучше своих мужчин. Она по себе знала, как легко верить тому, что внушают старшие. Парень не ответил, но другой произнес бы что-нибудь страшное вроде: “Ваших щенков вздернут, как и вас самих!”.

— …эта девушка — регинка, — говорил чуть позже Ив своему господину. — Она не по своей воле оказалась на Островах. С ней не должно обращаться, как с остальными.

Гэриху Ландскому забот хватало, но он любил поступать справедливо и ценил это желание в других. Он кивнул: желаю взглянуть на нее сам. Позже.

Рэн, когда сеньор не мог их слышать, зло рассмеялся:

— Достойный защитник для морской сучки! Не из твоей ли она грязной деревни? Ведь, чтоб ты там ни болтал про роанского барона, это только слова. Наверняка ты просто сбежавший от своего господина деревенщина, который украл оружие и коня.

Рэн не первый раз это говорил. Кое-кто в Новом Замке был с ним согласен, но большинству рыжий роанец нравился, кем бы он ни был.

— Я и не скрываю, — ответил Ив тоже не первый раз. — Моя мать была крестьянкой. А кто из нас оружие носит не по праву, пусть битва покажет.

Он не произнес больше ничего, но вокруг стали посмеиваться. Люди из Нового Замка и сам Гэрих хорошо знали, кто стал оруженосцем за свою храбрость, а кто — за чужую.

“Герцог, наверное, отовсюду собрал наемников — откуда иначе у него такая армия? Одних вассалов было бы мало. Нет, Марка между ними быть не может, не пришел бы он убивать нас. Региния велика, едва ли он знает о походе. Все говорят, что он забыл меня, что я просто мечтательница. Но, Господин Морской, разве ты только мечтой мне был? Разве не таков мир, каким я решила его видеть? Марк еще встретит меня живой. Живой!Слышишь, Алтимар?”

“На тысячу человек хватило бы с избытком твоего желание выжить”.

“Так раздели его между всеми!”

Непогода улеглась, лагерь регинцев так никто и не потревожил.

Потом произошло то, чего Дельфина боялась. Шаги за дверью, краткие переговоры стражников с человеком, которого называли Рэном из Ланда. Смешки. Если б Жрица и не расслышала слов, все равно знала бы, зачем он пришел. Каждая женщина внутренне сжалась, каждая заявила, что будет защищаться до последнего:

— Мы ему не регинки сопливые, нас надолго запомнит!

И снова мелькнуло в голове: если Теор рядом, неужели не вмешается? Если этот боров из Ланда ее потащит за волосы, неужели бывший брат будет стоять и смотреть? Но Дельфина понимала, что ее Рэн не выберет, — она ему почти в матери годится.

“Что мы ценим больше силы? Хитрость”. На Острове Леса им внушали, что нет ситуаций безвыходных, Наэв знал это возле утеса. Если б Наэв был здесь, то… понял бы, что регинец, наверняка, потащит свою добычу к приятелям.

— Пещера! — произнесла Дельфина вслух. — Она ведь совсем близко.

Тина первой поняла ее мысль, равнодушно бросила через плечо:

— Сейчас прилив. И Море неспокойно.

Ей, старухе, нечего было бояться. Возможно, она об этом сожалела.

Единственный шанс хорош тем, что выбирать не приходится, и Дельфина уверено продолжала:

— Вода — друг нам, и враг нашим врагам. Пещеры не бойтесь. Ее не проплыть в прилив насквозь, но до платформы добраться можно.

Именно так выжил Теор в своей глупой попытке много лет назад. Да и до него случалось кому-то задержаться в Пещере дольше разумного и пережидать в сухом гроте, пока не успокоится течение. Кроме сына Тины, конечно, не было безумцев, кто бы вляпывался так специально. В глазах тэру зажглись озорные огоньки — хоть одного регинца оставить в дураках!

— Ну, что, шлюхи Островов, теперь вы не так смелы, как говорят?

В ответ завизжали, засмеялись:

— Трус о смелости говорит!

— Что, регинец, отстирал сегодня штаны?

Он заинтересовано оглядел Тэрэссу, юную удивительно пригожую Кэмору, даже Ану — и нашел ту, за кем явился. Он не простил Неле унижения. Дельфина прижала ее к себе и предупредила, зная, что любые слова бесполезны:

— Эта дева посвящена великому богу, не буди его ревность, регинец.

Со всех сторон:

— Алтимар накажет тебя!

Кэмора — смелее и красивее Нелы — попыталась отвлечь его внимание на себя:

— Пусть Алтимар утопит тебя и твоих вшей, регинская крыса! Что? Ко мне подойти боишься?

Дельфина видела, как приятна ему беспомощная ярость. Как акул манит кровь, так людей, вроде Рэна, привлекает страх, и не горящий вызовом взгляд ему нужен. Обмякшая Нела не заплакала, поднялась сама, чтоб хоть на миг отсрочить кощунство — когда мужчина ее, Невесту, схватит за руку. Оглянулась на приемную мать. Та прошептала на языке Островов:

— Рука Господина Морей проведет тебя, — и вслух по-регинский предрекла: — Рука Алтимара занесена над тобой, регинец, ты сам себя проклял. Теперь бойся и воды, и суши.

“Чувствую волю твою, бог и любимый, на том, что вижу. Не обмани меня, бог Моря”.

— Шевелись, шлюха!

Рэн из Ланда не верит Морю, хочет отойти подальше. Боится, хоть и не признается в том, морского дьявола. Господь сильнее, но сомнительно, чтоб Господь стал помогать ему в таком деле. Девчонку он возьмет возле костра, и пусть все, кто смеялись над ним, позавидуют. Особенно рыжий любимчик сеньора, Ив из Роана, и его неразлучный приятель, конюх Марэт. Оба Рэна взаимно ненавидят, оба чужаки в Ланде, обоих господин жалует чаще, чем его, в герцогском замке рожденного Рэна.

Нела знала, что никто не защитит, даже Господин Морской не встанет на пути насильника. Давно смирилась — женщине Островов позволено многое, только не быть слабой. Регинец коснулся ее, Белая Лента ее больше не чиста — Алтимар уже ее проклял. Быть может, бог Моря, как и многие тэру, всегда презирал девочку с чужого берега? Добраться до Пещеры, сбежать — что бы Мудрые очистили ее от нарушения обета. Нела знала, что выжить обязана. Ради Общины.

Ее научили на Острове Леса: сильного противника можно свалить единственным ударом в верную точку. На Острове Леса у нее получалось не хуже, чем у других. Там это было, словно игра, не то, что в рейдах. Она ждала момента, примерялась, решалась. Или, скорей, кто-то другой в ней — тот, кого муштровали в детской Общине — готовился к борьбе, трепещущую, не способную к этому Нелу подвинув в сторону. Кто-то другой в ее теле — тот, кто считал себя даром, украденным у Алтимара и тэру. Нела же боялась Пещеры до смерти, быть может, больше, чем регинцев.

Ей так и не пришлось ударить, потому что на пути Рэна встал Ив из Роана, что-то резко прокричал ему. Нела не поняла регинских ругательств, зато поняла ответ ландца:

— Если понравилась пегая суку, жди своей очереди!

Она видела — приятель рыжего пытается его удержать, просит не затевать из-за девчонки ссоры. Тот не прислушался, но это было уже не важно, потому что Рэн на миг отвлекся, ослабил хватку. Юную регинку хорошо выучили, ей не надо было второго шанса. Она шла так покорно, он не ждал сопротивления, даже не сразу понял, как удалось ей толкнуть его и отскочить. С проворством выпущенной стрелы Нела ринулась в щель недостроенного частокола, сползла в ров, выбралась. Пока парень поднимался и соображал, что произошло, его добыча исчезла в одной из пещер. У костра воины заржали, как вся герцогская конюшня, — до конца жизни Рэну будут припоминать, что девчонка способна его не только напугать, но и сбить с ног.

Скрежеща зубами, оруженосец пошел за ней. Пусть его вправду возьмет морской дьявол, если пегой сучке придется еще когда-нибудь бегать!

Пещера приветливо разинула пасть перед Рэном, скрипучий смех Старика-из-Холма его проводил.

В семи шагах от входа, по колено в воде, он сгреб Нелу в охапку. Вода, неспокойная от прилива, была на ее стороне, ноги скользили, а девчонка визжала и вырывалась. “Назад!” и “Ловушка!” ландец пропустил мимо ушей, не придал значение и тому, что невольно заходит все дальше. Насиловать ее Рэн уже не желал, только растерзать.

Руки сомкнулись на девичьей шее — и в тот же миг его самого потянула назад чья-то крепкая хватка.

Ив! Рыжий выскочка!

Нела помедлила последний миг. Страх утонуть, страх из детства перед Аридой и Марой накрыл ее — девочка едва не шагнула назад к регинцам. Вода подхватила ее и утащила вниз.

Удар кулака отшвырнул Рэна вглубь темноты. Он потянулся за мечом, радуясь, что, наконец, проучит своего врага, а потом дно под ногами оборвалось. Все произошло в сотню раз быстрее, чем бывает в сражении. Вода, хлещущая в легкие, всесильное течение обвивает, как сотня морских змей. Остального Рэн не запомнил. Ни Ива, который в последний миг метнулся вперед и схватил его. Ни того, как ничего уже не соображая, вцепился в Ива мертвой хваткой и потащил за собой. Ни любопытных прикосновений морских дев, ни шелеста воды “жжжертва…нашшшшшш”.

ПотрясенныйМарэт отстал от Ива шагов на десять. Замер, трясясь, на границе Пещеры, воинам, прибежавшим на его крик, едва сумел объяснить: каменная нора сожрала двух человек. Троих, считая девчонку. С зажженными факелами регинцы вошли в каменное чрево, позвали — никто не ответил. Факелы осветили лишь склизкие от многолетней воды стены. Враги ли там? Или что-то похуже? И всколыхнулся притихший было страх, пополз по берегу, жаля исподтишка: чего еще ждать от проклятых Островов? Собралась целая толпа, когда подошел Гэрих. Велел позвать Теора и спросил у него, где пропавшие люди.

— У Мары, — ответил тот и рассказал о Пещере.

— Почему ты не предупредил раньше???

— Потому что я не нянька твоим дуракам.

— Они утонули? — спросил Гэрих.

— Наверняка.

Марэт затряс головой, едва не плача:

— Ив отлично плавает. Мы на реке выросли, он умеет плавать.

— А дышать под водой умеет? — безразлично произнес Теор. — В прилив из Пещеры даже я однажды еле выбрался.

— А девчонка? Она-то знала, куда бежит.

Теор пожал плечами:

— Выбрала смерть. А впрочем — Пещера затоплена не вся. Тут дело в сноровке, хватит ли дыхания вынырнуть. Она плавает лучше рыб и в лабиринте помнит каждый выступ, — усмехнулся. — И еще предсказано, что Пещера пощадит невиновного.

Эдар Монвульский заговорил, безуспешно пытаясь скрыть суеверный страх:

— Мой сеньор, одна из пленниц только что предрекла Рэну ужасную смерть — и вот, исполнилось! Велите перебить этих чертовок, господин! Колдовства Остров люди боятся больше, чем их оружия. Морская Ведьма…

Теор неожиданно вскинулся, словно речь шла о нем:

— Пусть сидят дома с матушками твои люди, которые так испугались слов женщины! Морская Ведьма — это ложь! Обман! Просто островитянка, который разбойники прикрывались, как щитом!

— Господин, — взмолился Марэт, миролюбивый конюх, в тайне боявшийся крови, — позвольте мне самому зарубить этих тварей!

Всхлипнул и закрыл лицо руками.

Гэриху было невыносимо жаль оруженосца и совсем не жаль пленниц. Но и убивать их всех он не спешил, потому что живые обычно полезнее мертвых.

— Распорядись повесить ту, что прокляла Рэна, — ответил он Эдару. — И еще двоих за гибель наших людей, — по замешательству монвульского сеньора понял, что тот не знает, которую женщину следует повесить. Рэн вошел в дом один, стражи лишь из-за двери слышали голос островитянки. — Неважно. Выбери любых трех женщин, дай воинам развлечься, затем повесь.

Эдар с большой охотой отправился исполнять приказ, но Теор его опередил. Стражам он небрежно бросил, что желает поговорить вот с этой, — и указал на Дельфину. Те не стали спорить. Знали, что островитянину позволено многое, а от него никто не сбежит. Вслед за Теором Дельфина вышла из дома.

Капелла

Заклятье Жрицы, произнесенное много лет назад, расплывалось пятном в воде: “не нашшшшш…не сссссссмеем…”. Или это был лишь шум в ушах?

В затопленном коридоре прилив и отлив нежно обнимали друг друга, рождая воронки. Вода закручивала до каменного дна, и одному Богу известно, сколько раз Ив вырывался и всплывал, — но лишь затем, чтоб удариться о каменный потолок. Поначалу он пытался удержать Рэна — тот вовсе не умел плавать — но течение выхватило ландца из рук. “нашшшшш…нашшшшш…” Он искал Рэна на ощупь, шарил по стенам, ища выход, пока еще хватало воздуха. Он бился, сколько мог, отбиваясь от клешней ведьмы Ариды, и молился. А вода будто становилась гуще с каждым мгновением. И, наконец, против воли он сделал вдох. Горло перехватил спазм, легкие обожгло кипятком. Боль, паника, судорога прокатились по телу и замерли. Стало удивительно легко. Он чувствовал, как тело сдается, а видел перед собой капеллу в Новом Замке. Неф из белого камня, массивные своды почти без украшений — капелла подавляла грандиозной строгостью, словно длань самого Господа. Перед отплытием все люди Герцога причастились и исповедовались — за душу свою Ив был спокоен. Вода отталкивала его тысячей рук, потом кто-то вцепился в него или он в кого-то — было уже все равно. Последней мелькнула мысль, что мать его тоже окончила жизнь в воде, — очень давно и по своей воле.

Потом Ив видел, как со стороны, несмотря на кромешную тьму Пещеры. Он видел незатопленный грот — выход, до которого ему совсем чуть-чуть не хватило сил — и себя на каменной платформе. Губы синеют, глаза стекленеют, изо рта течет струйка воды, и похож он на мешок зерна из снесенного рекой амбара. Видел девчонку, из-за которой все произошло. Она не столько выволокла, сколько стряхнула с себя его тело. Повалилась рядом, дрожа и хватая ртом воздух. Значит, островитянка выжила. А нет ли жабр у морского народа? Сначала она закрылась руками, будто кто-то нападал, вжалась в камень, мотая головой: “нет, не надо”. Потом не выдержала, стала его тормошить, искать удары пульса, сердца. На ощупь — в Пещере собственную руку было не разглядеть. Завизжала и отскочила, как от прокаженного. Вот оно что. Девочка из народа Ариды боится утопленников. Над ней многие смеются, наверное. Островитянка явно большим усилием заставила себя вновь до него дотронуться. Запросила, залепетала, как маленькая: “Подожди, регинец, не умирай!”. Припала к его губам, будто целуя. Нела, вспомнилось роанцу, ее зовут Нела. Ее трясло, но похоже она знала, что делает. Ив смутно чувствовал, как грудь немилосердно давят и растирают. Пару раз она прерывалась, едва не падая, плакала и умоляла “Дыши…”, силы ее были на исходе. И, наконец, будто прорвала невидимую плотину. Ив стал мучительно оживать, застонал, захрипел, из желудка хлынуло горько-соленное Море. Теперь девчонка всхлипывала над ним с облегчением.

— Наконец-то, регинец! Благодари Дэю. Вода выходит, значит, не умрешь.

Только что Ив вроде бы четко видел происходящее — теперь не понимал ничего, каменел от холода и не мог откашляться. Его рвало, внутри все горело, мысли вязли, как осы в меду. Очень смутно помнил, как здесь оказался. Хотел осенить себя крестным знамением, но не смог и пальцем шевельнуть. Соленная тошнота наконец иссякла, Ив провалился в сон. Островитянка сидела рядом, поддерживая его голову, и осознавала, что натворила.

Ив очнулся рядом с горящим костром и поначалу даже не удивился, откуда огонь в сердце водяного мира. Голова отчаянно кружилась, в ушах звенело — но и только. Видно, прошло много времени. До роанца медленно доходило, что он находится в недрах скалы и жив милостью Божьей. Над ним раскинулся купол, серый в тени, а в бликах костра будто позолоченный. Снизу к потолку, с потолка книзу стремились огромные каменные свечи. На стенах нечеловеческие руки высекли из камней узор, в котором легко было различить чешую морских чудовищ. Демоны Пещеры будто славили сами себя. “Это тоже капелла, — решил Ив. — Но дьявола Алтимара”. Он слишком искренне верил во всемогущество Господа, чтоб бояться нечисти. Он встал, шатаясь, позвал Рэна. Опасно ухнуло эхо, закрошились камешки, предупреждая, что кричать в вотчине Алтимара нельзя. Рэн исчез навсегда. Опустившись на колени, Ив тихо произнес молитву за его душу и за свое спасение.

Нела сжалась в комок по другую сторону огня, взвизгнула шепотом:

— Не трогай меня! Запрещено!

Могла бы и не говорить. Всем регинцам теперь было известно, какова расплата за прикосновение к Невесте.

— Как выбраться отсюда? Ты ведь знаешь!

Нет ответа. Ив отодвинулся, насколько позволяла узкая платформа, попытался говорить спокойно.

— Я не враг тебе, дева, — понимал, насколько глупо это звучит после сожженного Берега Чаек. — Отныне мы не враги. Мы ведь верим в одного Бога — просто тебя не учили в Него верить. Разве ты совсем не помнишь Бога твоих настоящих родителей?

Страх иной раз нагоняет ступор, похожий на обморок, — Ив не был уверен, что девушка его вообще слышит.

— Когда закончится поход, Герцог мог бы простить тебя и взять с собой в Ланд. Твое место не среди язычников!

Молчание.

— Послушай, я ничего тебе не сделаю. Ты же мне жизнь спасла.

Она безутешно разрыдалась. Ив скорей догадался, чем разобрал из ее причитаний. Худшее преступление для Невесты — по своей воле коснуться мужчины. Девушка нарушила запрет. В час беды для Островов оскорбила Алтимара! Что теперь будет, если она не имеет права жить? Иву очень хотелось сказать, что ее вера ошибочна, и что от мести морского демона он Нелу защитит. Слов он так и не нашел. Подождал, пока она выплакала все слезы, и заговорил о простом:

— Как ты сумела костер развести? Это что, колдовство?

Не надеялся на ответ, но она пролепетала:

— Вон тот уступ всегда сухой, там мы храним кремень и хворост в промасленной ткани.

— Ты здесь, как дома. Неужели ты часто бывала в этой норе?

— Конечно, — всхлипнула Нела. — С сестрами. Мы моллюсков ловим, — чуть помедлила, добавила. — Ты согрейся, регинец. Тебе это очень нужно.

— И тебе тоже. Сядь ближе к костру, я к тебе не прикоснусь, — Ив демонстративно убрал руки за спину.

Девочка с Островов неуверенно подвинулась к огню.

Взору Дельфины предстала совершенно новая стихия — вражеский лагерь. Одни регинцы ожесточенно копали ров, из выброшенной земли сооружая насыпь, другие рубили деревья и остатки строений на частокол. Тактику врагов женщина оценила — построить такие укрепления не сложно, а взять не легко. Попыталась хотя бы приблизительно оценить количество регинцев, но тщетно. Она никогда еще не видела столько врагов и столько мачт у берега. Теор с названой близняшкой вышли во двор под навес, что соединял дом и птичник, укрывая при надобности от палящего солнца и непогоды. Без собак и снующих под ногами кур здесь было непривычно тихо.

— Вижу, не боишься меня, бывшая сестренка.

На родном языке изгнанник говорил так, будто делал усилие, чтобы не сбиться на регинский. В остальном он удивительно мало изменился. Темно-каштановые волосы и теперь были длиннее, чем надо. На лице не прибавилось шрамов и морщин — все такое же, будто идеально вырезанные статуи в Святилище. Мальчиком Теор казался старше сверстников, теперь выглядел моложе. Время текло для него по своим собственным законам. Глаза разве что его выдавали — потухшие и чуть опухшие. Глаза того, кто мало спит и много пьет. Дельфина вдруг вспомнила рассказы матери. Всю жизнь Теор называл ее младшей сестренкой — а ведь это он младше. На целые сутки. Если однодневный младенец способен что-то видеть, значит, она видела рождение брата. Поймала себя на мысли — какая-то часть ее и теперь рвется его обнять. А впрочем — не разделить Дельфину на части, ей действительно хочется его обнять, да и как может быть иначе? Это же Теор.

— В день Посвящения, — ответила она, — мы в воде смешали кровь. Доведется — будем сражаться. Но, пока не высохнет Море, не зови меня бывшей сестрой.

Он зачем-то пнул ногой перевернутый котел, в котором накануне еще Тэрэсса варила похлебку детям. Тот покатился с глухим звоном, и Теор рассмеялся ему в тон:

— А я не помню Посвящение! Даже клятву в тот день не сам произнес. За меня это сделал Терий. Выходит, никого я не предавал, — смех получился натянутым. — Это они меня…

Ждал, что Дельфина возразит, но она молчала, отрешенная, удивительно спокойная. Как Море — то не умеет обвинять и ненавидеть, и сдаваться тоже не умеет. За годы Теор совсем забыл взгляд пронзительно-синих глаз сестренки, и теперь залюбовался.

— Циана умерла лет пять назад, — сказала, наконец, Жрица. — Она выкормила тебя, ты имеешь право знать. Ана…

Он оборвал резким жестом руки, будто закрываясь от этой боли:

— Знаю!

— Конечно, знаешь. Иначе не привел бы врагов. Аквин тоже давно умер. А вот дети их и внуки — этой ночью. А родители Аны живы! Были вчера…, — произнесла Дельфина горько. Едва подавила вопль "Неужели тебе все равно?!" — Они еще крепкие старички, может, успели сбежать. И Меда, может быть, жива.

"Не все равно! — убеждала она себя, надеясь, что правда видит в глазах своего близнеца что-то от прежнего Теора. — Не верю! Тем сильнее ты хочешь нас ненавидеть, потому что прячешься за ненависть."

— Пещера заклята: взять лишь того, кто заслуживает смерти. Ты, рыжий регинец, не заслуживаешь — это я хоть перед самим Господином Алтимаром повторю!

Господин Морской пока не утопил их и не обрушил серый свод на их головы — Нелу эта мысль чуть утешала. Она не верила, что боги или тэру ее простят. А, впрочем, лусинка знала себя: если ей суждено еще увидеть солнечный свет, она будет молчать. Окажется слишком труслива, чтобы признаться, и тем еще больше оскорбит Алтимара. Лучше бы островитянам никогда ее не находить — она много раз так думала. В Регинии одинокого ребенка съели бы бродячие собаки, но лучше бы не быть ей приемной дочерью Общины. Алтимару ведомо, что она, воин и Невеста, боится воды. Плавать и править лодкой, разумеется, умеет, но не верит Морю. Для названых сестер эта стихия — дом родной, для нее — опасный зверь. Нела рассказывала все это рыжему врагу и сгорела бы со стыда, если б не была насквозь мокрой, испуганной и усталой.

Ив спросил:

— Как ты выплыла?

Девушка казалась очень хрупкой по сравнению с бешеным потоком. Она почти улыбнулась:

— Проползла вдоль стены, как морская улитка. Коридор закрученный, но не длинный. Спадет вода — и ты легко сможешь выбраться.

— А ты, Нела?

— Отсюда много выходов, — ответила она, сомневаясь, отпустит ли ее Пещера.

Как и Ив, она десяток раз прошла через кружащие воронки. Десяток раз пережила пытку неизвестности — затянет на дно, может, пощадит, может, удержит слишком долго. “Не борись с течением, — учили матушки-наставницы. — Не борись с водоворотом. Морские девы наиграются и отпустят”. Нелу научили беречь силы. Но сегодня она десять раз едва не утонула и никогда об этом не забудет. От мысли, что снова придется лезть в воду, хотелось визжать. Она бы и визжала, вжавшись в платформу и накрыв голову руками, будь она одна. Спокойствие недавнего врага, невольного союзника почему-то согревало.

— А меня как нашла в темноте?

Нела пожала плечами:

— Нас просто столкнула вода, — поняла, какой вопрос задает и будет задавать себе регинец, и ответила: — Того второго ты не мог спасти. Никто бы не смог. Он… был ужасным человеком.

— Да, — сказал Ив. — Но такой смерти никто не заслуживает. Дева, где твоя настоящая родина?

— Ее звали почти, как меня, — Нелиа. В Лусинии. Этой деревни нет больше, и я ее совсем не помню.

— Нела из Нелии. А настоящее имя? Ведь не в честь деревушки тебя звали отец и мать.

Она хотела ответить, что не помнит, но впервые вслух сказала другое:

— Мариа. Наверное. Мне кажется, это имя я слышала чаще всего.

— Значит, Мариа из Нелии, — повторил он, словно пробуя на вкус.

Прозвучало лучше, чем “Нела, Ничья Дочь”. Она тоже решилась задать вопрос:

— Почему ты стал меня защищать?

— Потому что Господь не так заповедовал обращаться с женщиной, даже из вражеского стана. Я… знал женщину, которая не смогла жить после насилия.

Нет, Ив не знал ее, хоть и молился каждый день за ее душу. Он был бастардом роанского барона и служанки. Его матушка бросилась в колодец сразу после его рождения.

— Ты не похож на соратников, — сказала Нела.

— Ты тоже не похожа на морских дьяволов.

Впервые кто-то с похвалой сказал ей, что она другая.

Островитянка инстинктивно замерла, перешла на настороженный шепот:

— Зачем в дом вошли воины?

Шесть регинцев вошли к пленницам с мрачным удовольствием на лицах, не заметили Дельфину во дворе. В доме зазвенели крики — проклинающий женский вой, регинская ругань и звуки борьбы. Визг Тины оборвался ударом — воин отшвырнул ее просто рукой, не прибегая к оружию. Ору, Кэмору и Лату вытолкнули на улицу, велели идти — теперь они не сопротивлялись. Внутри сжавшись в комок, внешне неподвижная, Жрица проводила трех тэру взглядом. Она знала, что будет. Со двора не могла видеть людей, что у реки укрепляли веревки на деревьях, ни тех, кто кидал жребий, определяя свою очередь на женщин. Выбранный Главарь пяти рейдов, она понимала, как рассудил предводитель регинцев. Месть и устрашение — полной горстью, и ни капли пощады врагу. Могли бы выбрать и Дельфину для показательной расправы — если б Теор не увел ее из дома. Он упорно молчал, словно казнь считал обычным делом. И был прав: казнь пленников — обычный ритуал войны. Дельфина удивилась, что голос до сих пор ей повинуется. После каждой битвы она удивлялась этому заново:

— А если бы они взяли Тину?

Он и теперь не ответил, но по лицу разбойница все прочла — брат ее ведь никогда не умел прятать чувства. Предатель, безумец или дьявол — к убийству матери Теор не готов. И он сам не знает, что с этим делать.

— Вот что, — произнес изгнанник, перекрывая крики у реки. — Твоей смерти я не хочу, я могу тебя уберечь.

Крики означали, что к делу приступил счастливчик, первый по жребию. Эхом в крови Дельфины шевельнулся Берег Зубов. Она не слышала, что говорит Теор. Лата, Ора или Кэмора? Дельфина не узнавала голоса. Но Олеар, супруг Оры, ее голос узнает. Может, пришло время молить богов, чтобы Олеара уже не было в живых?

— Сколько у тебя детей?

Она ответила, не раздумывая:

— Все, какие есть на Островах, мои. Ты забыл, как мы здесь живем.

— Да, я забыл, что ты послушная девочка Совета. Такая же, как эти три, — кивнул он на реку. — И что? Где теперь Отцы-Старейшины? Если хочешь жить, пойдешь со мной.

Она безлико спросила:

— Куда?

— В Меркат! В Регинию!

— Я вижу, тебе там было очень хорошо.

О да, она все видела. Регинцы ведь не друзья ему и никогда не позовут к своему костру. Регинцы… “убьют его, — подумала вдруг Дельфина. — Убьют, как только станет не нужен!” Это было предчувствие, а в предчувствиях она не ошибалась. Хотела его предупредить, но поняла: “Он знает…”.

Почувствовала, как закипает в Теоре ярость.

— Дельфина, ведь ты не глупа! Ты действительно веришь им — Совету, Старухам, наставникам??? Выбранным Главарям, всем своим богам? Действительно не понимаешь, что ты — разменная монета? Тебя называют свободной, чтобы приказывать. Тебе подарили равенство, чтобы бросать в битву. В рейдах им твоя жизнь — дешевле придорожной грязи. На Обрядах тебя спаривают, как племенную кобылу, а потом отнимают детей, чтобы вырастить новых добытчиков. Ведьма на лусинском берегу — ведь это ты! На Островах нет второй настолько покорной дуры! Это была ты?

Стиснул ее железной хваткой, чуть не оторвав от земли, не задумываясь, что причиняет ей боль. Дельфина пискнула:

— Я!

— Ну, конечно! Я говорил с людьми, которые видели корабль в Вилании и в Лусинии — описывают слово в слово "Плясунью". Это был тот же рейд! В котором Наэва Главарем выбрали. Этот трус погубил Ану, а потом ничего лучше не придумал, чем выставить тебя под стрелы!

Что могла ответить Дельфина, которой до сих пор снились те восемь дней? Только:

— Ты дурак.

— Почему ты упорно служишь миру, который ни разу тебя не пожалел?

— Я не служу, — уверенно сказала Жрица. — И не Совет приказал мне любить Острова и тэру.

Между верностью Островам и жизнью Дельфина выбрала бы жизнь, но такого выбора для нее не существовало. И снова Теор ее встряхнул, убеждая:

— Они чужие тебе, те, кого ты приучена звать братьями!

— Как и я тебе. Почему же хочешь меня спасти?

— На моей родине течет река Роан. Конечно, это не Море, но с одного берега другой не видно. Река смирная, будто сам Господь дал ее в услужение людям. Мы с Марэтом наперегонки переплывали ее еще маленькими.

— Ни штормов, ни водоворотов, — прошептала Нела грустно, как о недостижимом. — Хотела бы я за рыбой выходить туда, где ветер не унесет дальше другого берега.

— Рыбы в Роане больше, чем звезд на небе. Барон позволяет крестьянам ловить сетью и ставить запруды. Отец Марэта приносит в замок угрей, щук, лещей.

— Это твой друг, с которым вы вместе принесли нам воду?

— Мой двоюродный брат, — сказал Ив. — Только он рос в деревне, меня же отправили в замок, едва отлучив от кормилицы. Барон признал меня сыном. Больше, чем я признаю его отцом…

— Как же ты оказался так далеко от дома?

По усмешки Ива девушка поняла, что у него, полукровки благородной крови, дома никогда не было. Знак позора и горя для материнской родни, для сеньора — память о грехе, который этот человек, видно, пытался загладить. Регинка-островитянка знала, как это бывает. Когда вроде и неплохо все относятся, но все равно ты лишний. Роан был землей, где не всесилен Алтимар, и нравился Неле больше, чем следовало, — как и Ив. Но она знала, что обязана ответить на горячие убеждения вспомнить о том, что она регинка по рождению.

— На Посвящении своем я поклялась в верности Островам…

Должен понять — регинские воины высоко ценят верность господину.

— Хотя бы затаись на время, Мариа, держись от сражений подальше!

— Не могу…

— Пожалуйста! Я не хочу, чтобы тебя убили.

Нела-Мариа улыбнулась:

— Поверь, я тоже этого не хочу…

Смолкли крики. Был день, когда Дельфина одарила силой Алтимара всех мужчин с Берега Чаек. Память запрятала этот день поглубже. Но у Дельфины язык бы не повернулся назвать изнасилованием ритуал, когда тэру опускались перед ней на колени и просили о милости. Была битва, когда огромный бугай вдавил ее в землю всей тушей. Жрицы рискуют собой до старости или гибели — это означает, что жизнь Жриц порой обрывается так. Дельфина знала. Но никогда не видела, как это происходит, — когда много мужчин на одну женщину. Двое услужливо держат Кэмору, пока забавляется их товарищ? Она во всей жути представила себя на месте Кэморы, успела покрыться дрожащими мурашками, когда Теор вынес ей другой приговор:

— Тебя сожгут, дурочка.

Земля под ногами начала растворяться, мурашки превратились в угольки.

— Армия ненавидит и боится Морскую Ведьму. На что способны испуганные воины? Тебя сожгут после пыток, которые ты и вообразить не можешь. Не боишься, сестренка?

— Боюсь.

— Я предложил тебе жизнь. Будешь слепо искать смерти, потому что так тебя научили?

— Буду надеяться, что это не конец.

Оттолкнул ее, наградив тихими словами ее упрямство. “Помнит наш язык! Но до матушки Маргары ему далеко”. Что может сделать она? Какого, в самом деле, ждет чуда?

— Посмотри мне в глаза, Теор.

Отмахивается:

— Ты свой выбор сделала. Иди назад в дом.

— Посмотри!

Наэв говорил — глаза одержимого. Регинцы думали — дьявольские, кошачьи, слишком светлые. Цвета лунной дорожки над водой — встретились, схлестнулись с ее, темно-синими. Не было такой воды, в которой Дельфина не различила бы дна, и дно встретило ее… “пустотой, мертвой, убивающей! Готовой рядиться в месть, в ненависть — во что угодно, лишь бы не быть собой!”. Ведь был же когда-то, как чистый ручей. Ручью так легко стать болотом!

— Это не конец, — повторила она снова. — Я не надеюсь, а вижу.

Усмешка:

— Алтимар поможет?

— Нас с тобой в одну колыбель клали, и знаю я тебе лучше, чем ты сам себя знаешь. Так что просто поверь мне.

Резко оттолкнул ее, отвернулся:

— Сумасшедшая…

— Рыжий регинец, я метко стреляю. Обещай не попадаться мне в битве. Я и хотела бы промахнуться, да не смогу.

— Обещай, Мариа из Нелии, что мы еще увидимся.

Она знала, что должна ответить “нет”. Но не сумела.

Утром Ив вернулся в похоронивший его лагерь. Когда он, весь мокрый и шатающийся, появился из Пещеры, люди в ужасе шарахнулись от призрака. Потом был плачущий от радости Марэт. И сам Гэрих велел монахам провести молебен в благодарность. А лагерь охватил фанатичный восторг: демоны Островов посрамлены! Юношу расспрашивали снова и снова, и только Теор глухо посмеивался над его рассказом:

— Сам платформу нашел? Случайно? Ну да, ну да. Из восьми поворотов лабиринта выбрать третий от начала, поднырнуть ровно в середине скалы, отмерив девятнадцать ладоний от дна… Не знаю, какой святой тебе помогает, но он очень хорошо видит в темноте.

Но Теору не было дела до оруженосца, а всему лагерю — до сомнений Теора. Правду Ив рассказал лишь Марэту, да еще на исповеди. Брат Элэз выслушал и согласился:

— Эта дева еще не потеряна для Господа. Найди ее.

Алтимар милостиво позволил Неле вынырнуть возле камня, обозначавшего другой выход из Пещеры. Щеки горели до сих пор, даже вода не остудила. Потом девушка всю ночь бежала в сторону Долин, свалилась на землю, когда ноги отказались ей служить. Услышала шаги, но бежать или защищаться все равно бы не смогла. Завизжал знакомый голос, ее до смерти стиснули в объятьях:

— Нела!

И тогда она открыла глаза:

— Дэльфа!

Перстень

Зеленая Долина. Для многих поколений это название означало всего лишь переход холмистой местности в равнинную. Современники Дельфины и их потомки запомнят Зеленую Долину как поле битвы. Для Гэриха эта угольная полоска на карте — шаг к преимуществу. Рыцарской коннице нужен простор, чтобы явить свою мощь.

— Островитяне сделают все, чтобы не пустить нас в Долины, — говорит Гэрих скорее сам с собой, но обращаясь к воскресшему оруженосцу. — Я могу лишь гадать, какое войско выставит Арлиг Старейшина!

Тонкое кружево темноты почти сменилось рассветом. Лагерь кипит, готовясь к выступлению. Несомненно, ночь была бессонной и для островитян, собиравшихся где-то на юге, и для их соглядатаев, которых Гэрих Ландский не поймал и не видел, но чувствует поблизости. Войско верит в успех, чудесное спасение оруженосца многие толкуют как знамение. Сам роанец говорит о Пещере меньше всех, а мысли его бродят где-то далеко.

— Беги, Ив, приведи ко мне морского дьявола, — Молодому Герцогу не нужно уточнять, что он имеет в виду Теора. — У Арлига слишком мало времени, чтобы собрать все силы Островов. Хватит ли ему выдержки — вот, что я желал бы знать.

Гэриха не заботило, как юноша мгновенно отыщет одного человека среди семи тысяч, но Теора легко было найти. Уже сутки он сидел на берегу реки, в окружении то ли воспоминаний, то ли демонов своего безумия. Суета лагеря разбивалась об его отрешенность, как волны об утес. Мелкие камешки, брошенные его рукой, озорно скакали по глади реки прежде, чем утонуть, ветви древнего дуба гнулись под весом восьми тел тэру, птицы ссорились из-за кусков мертвечины. К повешенным Теор не подходил, но похоже, говорил с ними. Потом вынимал кинжал и с яростной скоростью втыкал его в землю между пальцами.

Знать противника лучше, чем самого себя, — вот чему научил ландский Герцог своего сына. Как мыслит военачальник разбойников? Чего боится? На что способен? У Старейшины из Долины Быка мало времени, но ему достаточно лишь разослать гонцов с приказом. Гэрих готов был завидовать полководцу, которому не приходится угрожать и сулить непокорным вассалам. Все боеспособное население Большего стекалось под руку Арлига, и армия его, растущая с каждым часом, не будет меньше регинской.

— Имя помню, — равнодушно ответил Теор, когда, наконец, явился пред очи ландского сеньора. — Должно быть, тэру избрали его после смерти Эленара. Арлига выбирали Главарем еще до моего Посвящения, у Совета он был в большой милости.

— Он хороший предводитель?

— Он женился на дочери Старейшины Эленара. А, впрочем, его корабли не приходили назад пустыми.

Молодой Герцог убедился, что предатель едва знает Арлига и понятие не имеет, что тот станет делать.

— Вспоминай, может ли кто-то из пленных рассказать больше тебя, — велел Гэрих без особой надежды. Этот безумец сейчас вернется к реке и, занятый лишь игрой с кинжалом, забудет, что вокруг идет война. Острова Теор ненавидит ненавистью изгнанника, совершившего слишком много ошибок, его чувства так же непредсказуемы, как он сам. Без него высадка регинского флота не прошла бы гладко, но разбойник уже рассказал все, что знал. Гэрих порядком устал от человека, чье настроение меняется каждый день, а жажда мести, похоже, не простирается дальше Берега Чаек.

— Останешься в лагере, — приказал Гэрих. — Не желаю видеть тебя среди моих воинов.

Прошло то время, когда морской дьявол мог своевольничать в Новом Замке. Если заспорит, прикончат на месте. Но Теор неожиданно согласился:

— Сражайся, с кем пожелаешь, господин. Все, что я любил и ненавидел, на этом берегу.

Эдару Монвульскому предстояло распоряжаться в лагере и охранять регинский флот. Ему перед выступлением сказал Гэрих:

— Теор с Островов мне больше не нужен.

На что способен предводитель разбойников? Гэрих желал получить ответ, которого не знал сам Арлиг.

— … мы с севера, Отец-Старейшина. Мы ловили кальмаров, когда пришли регинцы, потому и живы. А деревня…

— … словно боги прокляли нас!

— … словно демоны из темноты!

— … мы сражались, но они были повсюду…

— … оружие, Отец-Старейшина! Перед зимой его ведь никогда не спешат чинить!

— … моей дочери не было и пятнадцати!

— … в нашей деревне они пытали людей раскаленным железом, чтобы узнать имена Старейшин!

Плохие новости сыпятся как из рога изобилия. Трое помощников — их вся Община выбирала на Большом Совете — не успевают выслушать всех, и Арлиг вынужден наделить теми же полномочиями старших дочерей. Против обычая раздавать власть родне, но в ком еще он может быть так уверен?

Деревня Арлига — одна из самых крупных на Островах — окружена густым лесом. Полудикие свиньи отъедаются в нем, предоставленные сами себе, коровы и овцы пасутся на лугу. Минул Бычий Праздник, когда красивый юноша и многодетная женщина — Каэ и Дэя — возлегли на поле, призывая плодородие. Духи земли ждут начала осенних работ и белого быка, который вспашет первую борозду. Деревня далеко от берега. Никто и подумать не мог, как это важно, когда выбирали Арлига Старейшиной.

Несколько человек своими глазами видели гибель Сангмара, который жил возле Моря. Юноша с опаленными волосами и кровящей отметиной на щеке сообщает:

— Регинцы сожгли Гавань. С Берега Чаек мы все хорошо видели.

Каменное молчание. Каждый корабль для тэру — друг и верный соратник, и дом Терия неподалеку от Гавани. Значит, из членов Совета только Арлиг жив наверняка.

— Бери лошадь, — приказывает он. — Выбери десять проворных человек себе в помощь, и отправляйтесь через лес на восток.

Там десяток крошечных селений, разбросанных по всей береговой линии. Арлиг понятия не имеет, побывали ли там регинцы, добрались ли туда беженцы с Острова Кораблей. А может, там Терий?

— Назад вернетесь с ответами на мои вопросы и со всеми, кто может держать оружие.

О боги, сколько на это нужно времени? Что успеют регинцы за это время? Арлиг растерян и потому отдает самый простой приказ — отзывает в сторону трех верных людей и велит тихо задушить всех дэрэ в окрестностях. Чтоб не переметнулись. Ни один дэрэ еще не предал, но Отец-Старейшина действует на опережение. Держать при себе людей, которые не обсуждают приказы, — это он всегда умел.

Лет тридцать назад Арлиг был примерным воспитанником Острова Леса, а, значит, убежден, что жалеть себя — непозволительная роскошь. Иначе решил бы, что Нера-Пряха посмеялась над ним. Год как исполнилась мечта всей его жизни — быть избранным в Совет, он ничем не заслужил свалившуюся беду.

— Гонец с юга, Отец-Старейшина. Братья с южного берега подойдут так быстро, как только смогут.

— Регинцы были на Острове Совета. Сокровищница пуста.

Что ж, Арлиг ожидал этого.

— Да помогут нам боги! Остров Обрядов!

Нескольким Жрицам удалось спастись, они и сообщают о том, как, словно овец, регинцы перерезали Мудрых. Долина Быка стала военным лагерем и едва не плавится от ярости морского народа, тысячи человек пылают единым порывом “Отомстим! Отомстим!”, и благоразумие их на исходе.

Наконец, точно стрела, летит весть: “Выступили!”

— Убивайте каждого встречного, — напутствует Гэрих своих людей. — Да так убивайте, чтобы живые содрогнулись! Отплатим им за все!

Регинцы бурно приветствуют приказ. “Отплатим за все!” ревом катится по берегу, распугивая морских дев и птиц, будит Ивиру и младенца Тэрэссы. Слышат, задыхаясь от беспомощности, пленники, и Наэв — так же ясно, как накануне слышал крики умиравших тэру. Будто снова в Рогатой Бухте. Старая вина его, словно река расплавленного металла, течет по Островам, сжигая неповинных, — тех, кто и не знает о его давнем проступке. Четверо мужчин, связанные в доме Тины, объявили Наэва Выбранным Главарем, поэтому им он может велеть: не думайте сейчас о тех, кому не в силах помочь. “Иначе сломаетесь, а регинцам это и надо”. Враги его обходят стороной. Когда Теор явился с двумя воинами указать на Олеара — “Вот этот был дружен со Старейшиной”; когда Миста забили до смерти прямо в доме, потому что слишком яростно проклинал, — регинцы кивали на смуглого островитянина и предупреждали друг друга: этого не трогать. Конечно, это происками Теора ему такая милость. Себе Наэв тоже запретил думать — о Тэрэссе, Дельфине, детях — иначе б рехнулся еще в первый день. Много лет назад он решил: ненавидеть себя еще подлее, чем жалеть. Никому его бездна вины не поможет. Кроме Наэва, остался только Лан. Совершенно истерзанный мыслями о жене, да еще гибелью Миста в двух шагах, он почти созрел для чего-нибудь отчаянного и последнего. Только слово Выбранного Главаря останавливает. Наэв сам бы удивился, до чего спокойно и уверенно выглядит со стороны.

У реки Теор машинально всаживает кинжал в песок, поднимает глаза и недобро улыбается, будто видя Наэва перед собой: “Не так быстро, бывший брат. Смерть надо заслужить, а пока подыхай от страха”.

По влажному лбу Ивиры скользит рука синеглазой Жрицы, напоминающей ей мать:

— Все хорошо, милая. Отдыхай.

Волосы Дельфины неряшливо заплетены и давно тоскуют по гребню. Она перехватила рубаху поясом из веревки, чтоб выглядеть хоть сколько-нибудь прилично. В распоряжении пленниц все та же бочка воды, немного хлеба и ни малейшей возможности вымыться и постирать одежду. Жрица Алтимара похожа на регинских нищенок — она чуть улыбается этой мысли. Санда все повторяет, что Алтимар хранит своих Жриц. Едва живая Ивира воинам не интересна; Тэрэссу, видимо, считают добычей Теора. Но лишь Алтимар и регинцы знают, почему ночью выволокли на допрос и смерть не Тину и не Дельфину. Санда, прижав к себе дочь, будто в магическом сне. Едва подняла голову, когда увели ее подругу Урсу. Как и предрекала Тина, пленниц слишком мало. Урса не молода, но даже за нее разгорелся спор, дело кончилось дракой, двумя тяжело раненными и одним мертвецом. Еще двоих зачинщиков Эдар в назидание остальным повесил, а пленницу увел в свой шатер. “Мара бродит по Островам, выбирая жизни, но Господин Морской бережет Жриц, — шепчет Санда с фанатичной уверенностью. — Поэтому следующая — я”.

— Однажды, — произнесла Дельфина вслух, — я обещала себе никогда не отказываться от надежды. Это обещание — единственное, что у меня есть сейчас.

Вряд ли ее кто-то услышал, кроме Ивиры.

— Они жгут деревни на холмах, Отец-Старейшина!

— Они убивают всех, кто еще там остался!

Арлиг понимает, что враг нарочно провоцирует его жестокостью, подстрекает к битве. Против регинцев время и Море, что скоро будет слишком бурным для их неуклюжих кораблей.

— Их бесконечно много, Отец-Старейшина! Мы с Алтрисом прятались на Змеином Холме с рассвета до полудня, а они все шли и шли мимо. Конные, пешие и обоз. И боги знают, сколько еще осталось в лагере!

Численность вражеской армии неизвестна. Дозорные Арлига, словно перепуганные бабы, повторяют “бесконечно много”, а в глазах ужас людей, повстречавших демона. Арлиг их не винит — они же первый раз видят целое войско. Если на то пошло, он и сам в рейдах встречал лишь дружины отдельных сеньоров. Здравый смысл подсказывает, что регинцев меньше, чем островитян, но из паникующей армии здравый смысл дезертирует первым.

Нела, чудом сбежавшая девочка, рассказывает про Берег Чаек.

— А Наэв? — называет Арлиг знакомые имена. — А Олеар? Ора?

Нела отвечает, еле сдерживая слезы. Толпа людей — свита Старейшины и любопытные — хором расспрашивают про Дельфину, и Арлига в глубине души это бесит. “Что ж она сейчас змей Алтимара не призовет?!” Колдовская душа, после Лусинии возомнившая о себе невесть что, забывшаяся настолько, что бы притащить на Острова регинца и родить от него ребенка, — это слишком много для устоев Арлига, для его вечно голодной подозрительности. Дельфину еще пять лет назад изгнали бы с позором, если б это зависело него. Тогда он еще не был Старейшиной. Арлиг прячет раздражение и злится на девчонку, которая не настолько собой владеет:

— Хватит всхлипывать, регинка! Не маленькая! Найди лошадь, у меня есть для тебя поручение.

Если б Арлига сколько-нибудь заботили ее чувства, он заметил бы, что слово регинка для нее, как пощечина. Но ему нет дела до Нелы, даже злится Арлиг не на нее, а, разумеется, на врагов, что возьмут или уже взяли жизнь его друга Олеара, на отсутствие хороших новостей и на Дельфину, что, живая или мертвая, ничем не может помочь. И все-таки ему и не только ему трудно забыть, что девочка-найденыш одной крови с захватчиками.

Собрав помощников, Отец-Старейшина обсуждает положение. В этот день Зеленая Долина упомянута впервые как возможное место битвы. Через помощников Арлиг объявляет войску: выступаем регинцам навстречу.

Седовласому Луэсу Норлитскому под пятьдесят, поход дается ему тяжело, но верхом он смотрится так, будто родился в седле. Он указывает на горящие дома:

— Разбойники все бросили, убегая. Скот и припасы оставили нам.

— Их войско движется с юга на северо-запад, — сообщает Гэриху другой вассал. — Мои люди захватили соглядатая и вытрясли из него все. Вернее, из нее, — скалится в усмешке регинец, — это женщина.

Ив едва не спрашивает вслух: “Светловолосая?”.

Гэрих благосклонно кивает головой, а про себя решает, могут ли разбойники обойти его армию с тыла. Вряд ли им удалось бы сделать это незаметно для повсюду разосланных дозорных.

— Одна из сестер попалась, Отец-Старейшина. Если прежде регинцы не знали, где мы, то теперь знают наверняка.

— Которая… попалась? — выдыхает Арлиг. Его сердце обрывается в пропасть, потому что в неудачном дозоре участвовала одна из его дочерей. Но в толпе тэру он видит кудрявую голову своей Эльты, она и рассказывает, как другая девушка не сумела убежать. Отец-Старейшина что-то машинально отвечает, пряча за спину трясущиеся руки. И злится на себя, потому что член Совета не должен дорожить своими детьми больше, чем своим народом. Но кому боги дали такую силу воли? Только не Арлигу.

Снова юноша с кровящей щекой, и первая хорошая новость. Некоторые суда уцелели. Беглецы с Острова Кораблей добрались до восточного берега Большего и уверяют, что Терий жив.

— Люди, которые это рассказывают, сами видели Терия?

Юноша качает головой и, к сожалению, догадывается, о чем думает Арлиг. Помощники Старейшины могут скрывать его гибель, чтобы не допустить еще большей паники.

— Отдохни, — велит Арлиг, надеясь, что приказ звучит по-отечески. Старается припомнить имя этого мальчика с Берега Чаек — то ли младшего брата, то ли племянника Жрицы Дельфины. Арлиг, несомненно, видел его раньше.

Алтима, которому приказано отдыхать, обступают его тетушки из Долин (“Чудо, что ты здесь, сынок!”), кузина Дэльфа (“Ты нашел Ириса? Что-нибудь слышал о нем?”) и любопытная дочка Арлига (“Ты действительно родич великой Дельфины?”).

Если б Алтим и Дэльфа знали, где сейчас Нела, то, возможно, предпочли бы видеть ее мертвой. Она повторяет себе это, но все равно натягивает поводья, сворачивает с дороги. Она исполнила приказ Арлига и возвращается обратно с вестями от западных селений. Но Отец-Старейшина подождет, все на свете подождут. В ушах девушки так и горит его презрительное “Регинка!”, в крови бродит бунт, неумелый и отчаянный. Она выросла на Островах и прошла Посвящение. Когда рыжий роанец позвал ее за собой, обещая прощение и мирную жизнь, — она ведь без раздумий отказалась! Не предала, хотя лишь о мирной жизни мечтала всегда. Но для людей, вроде Арлига, свои и чужие — это вопрос крови. Что ж, она поступит не так, как должно тэру. Поступит так, как хочет! А хотелось Неле снова увидеть рыжего Ива. Зачем — еще не решила. Но увидеть должна. Перед богами все равно уже виновна и будет наказана — нечего терять. Ощущая себя преступницей, Нела свернула с дороги.

— И ты чувствуешь? — шепчутся регинские воины. — Словно чьи-то глаза наблюдают за нами.

— Люди напуганы, — говорят военачальники, опытный Луэс, и Карэл Сильвийский, и даже высокомерный Даберт, что желает завершить поход поскорее. — Мы побеждаем, но Острова все равно внушают им ужас.

— Конечно, наблюдают, — отвечает Молодой Герцог. — Разбойники были бы последними глупцами, если б не высылали дозорных.

Суеверные, вроде конюха Марэта, крестятся и молятся, а один монландец со шрамом в пол-лица выразил словами общий страх:

— Это не дозорные. Это глаза их бога — он следит за каждым нашим шагом…

Карэл знает этого монладца как человека сурового, не умеющего боятся. Со дня высадки бывалый воин сам не свой, словно дьявола увидал и мечен его лапой. Сам Карэл даже разочарован, что Морская Ведьма до сих пор не явилась. Младший брат Герцогини Мады, сын бездарного сильвийского герцога, в Новом Замке он то ли шпион Сильва, то ли загостившийся родственник. Вечный проситель помощи для своего батюшки. Не о такой доле мечтал этот молодой человек, жаждущий битв и славы. И пусть противником будет дьявол!

— Зло Островов не властно над нами, — убежден Луэс, человек самой твердой и искренней веры. — Взгляните на рыжего Ива. Он выжил в Пещере. Разве это не доказательство, что демоны бессильны перед истинным Богом?

Пока сеньоры полны мыслей о грядущем сражении, Нела останавливает выбор на оборванце — видимо, слуге небогатого господина. Авангард регинской армии расположился близ реки, чутко отдыхает и поджидает отставших. Девушка подобралась к регинцам ближе любого соглядатая, ветви и отличная выучка скрывают ее, а благоразумие она оставила далеко позади. Эта та же самая Нела, что до слез боялась рейдов и битв, и лишь златовласой Акрине ведомо, что творится в ее душе. Быть может, это Акрина сжалилась: заставила слугу так беспечно отойти от своих, избрать для справления нужды густые заросли. Нела решается. Выбор у нее не велик, а враг внушает меньше страха, когда застаешь его присевшим в кустах. Приставив к его спине острие меча, она предупреждает:

— Закричишь — умрешь. Знаешь Ива из Роана?

Ошеломленный регинец кивает. Кого-то другого Неле было бытрудно найти, но оруженосец теперь известен всей армии.

— Если поможешь мне, я тебя отблагодарю, — обещает она, хотя у нее нет ничего ценного. О награде придется думать Иву — очень кстати господин одарил его после битвы в Гавани.

— Приведи его, — просит Нела.

Чуть позже Молодой Герцог не может понять, куда исчез его оруженосец. Оборванный слуга прячет за пазуху перстень из чистого золота. Недавно перстень украшал дерево Дэи, сделался военной добычей, был вручен Иву в награду и вот стал платой за встречу.

Канун дня святого Фавентия, для монахов — символ победы новой религии над миром ведьмы Ариды. Все церкви и монастыри Ланда бьют в колокола и молятся за удачу похода. Герцогиня Мада с сыновьями склонились в аббатстве прославленного святого, Старый Герцог в последний раз поднялся с постели и с помощью слуг дошел до часовни. Новый монастырь Святой Анны, щедро одаренный Герцогом, призывают свою покровительницу и бьет в колокола так усердно, что звон почти перелетает Море. В далекую от Моря Лантисию вести пришли с торговцами, но лантисов мало интересовали дела Побережья. В часовне позади всех стоит человек, которого нечасто видят за молитвой. Который нарушал заповеди и сомневался в истинах. Жизнь наемника снова его закружила. Провела полной приключений дорогой от Мерката, через Восточный путь, в Сургурию и Восточный Крудланд, и наконец в родную Лантисию. Он знал других женщин и даже на исповеди не решался говорить о Морской Ведьме. “Но она не ведьма, святой Марк. И нет у нее могущества, которое ей приписывают”. Он холодеет от рассказов о том, какой большой флот собрал Герцог, какая могучая у него армия. Кто бы ни победил, Острова ждет кровавая баня. “А ее деревня — на самом берегу. Я не смею просить тебя, святой Марк, за язычницу… И за наше дитя, если у нас есть дитя”. Он почти не разговаривал с островитянами, кроме Дельфины, но память подсовывала одно лицо за другим. Ее дочери, ее названый брат, старик-Старейшина, который позволил ему остаться. Судьбу свою они все заслужили, но Марк не мог желать им смерти. Он помедлил, не решаясь докучать просьбами небесному покровителя. Потом все же добавил: “…и те два паренька, что были в лодке, Мист и Лан. Если живы еще — пусть живут. Они ведь могли и мимо тогда проплыть.”

Битва

Канун дня святого Фавентия. Для регинских воинов битва в такой день — доброе знамение, они и не подозревают, что история святого островитянам неизвестна. Зеленая Долина, местность шероховатой равнины и пологих холмов. Птицам с высоты она, должно быть, напоминает складки небрежно брошенного одеяла. Тучи то и дело начинают протекать, как испорченная лодка, река от недавних дождей распухла и подтопила берег. Регинцы наяву видят свой кошмар, живое воплощение Ариды — женщин в синих платьях. Суеверные крестятся, рассудительные говорят, что это Жрицы.

— Подстилки сатаны!

— Морские шлюхи!

На ветру, словно вороньи крылья, взвиваются их ритуально распущенные волосы. Выступив вперед, десятки Жриц мечут в регинцев проклятья, позади взрываются ряды тэру: “Алтимар! Инве! Отомстим!”. И многие уверены, что видят бога Моря и бога войны, и Неру-Пряху с окровавленными нитями вражеских жизней. И каждый уверен, что не видит Мару. В ответ от регинцев летят первые стрелы. Никого не задевают, Мара подождет.

Островитяне выбрали позицию на холме, что должно помешать напору конницы. Спины и правый фланг прикрывает лес, слева река. Холм не так высок, как хотелось бы Арлигу, но ему выпало лучшее из возможного — армия не успела бы преградить регинцам путь в более подходящей местности. В его распоряжении около четырех тысяч мужчин в полном вооружении и лучницы, которых никто не трудился пересчитать. Арлиг полагается больше на их количество, чем на меткость. Много раз он водил в бой десятки людей — но не тысячи. Ему, как и всем, не по себе от величины своей и вражеской армий. Для большей уверенности и удобства тэру велели разделиться на команды несуществующих кораблей и выбрать Главарей, которым Арлиг и его помощники будут отдавать приказы. В остальном Главарям предоставлена полная свобода и власть над своими людьми, как это бывает в рейдах.

Под предводителем разбойников самая невозмутимая кобыла, которую только удалось сыскать в Долинах. Он толком не умеет сражаться верхом, но так легче перемещаться от фланга к флангу и обозревать поле битвы. Без нужды он не станет рисковать жизнью. А, если придется, мигом спрыгнет с седла и покажет врагам, чего стоит Отец-Старейшина.

— Проклятое поле перекопано! — орет Карэл так, будто это радостная новость. Голос его соревнуется с ревом двух армий, что стоят напротив друга друга, выкрикивая оскорбления. Речь о чужих матерях, гениталиях и о том, кого разрежут на куски. Рыцари строятся позади пехоты, сеньоры верхом объезжают позиции и вынуждены напрягать всю мощь легких, чтобы просто слышать друг друга.

Поле перегорожено бревнами и другими наспех сооруженными препятствиями, подступы к холму наверняка скрывают ямы. Островитяне сделали все, чтобы помешать коннице, но Карэл из тех, кого опасность пьянит. Что ему жалкие попытки жалкого морского отребья? Забава, веселье. Слава и радость битвы.

— Их господин позади всех! — орет Карэл. — Нашел себе клячу, чтобы убегать быстрее!

— Трус! — подхватывает Даберт Вермийский, сам прославленный трусостью и глупейшими ошибками.

Молодой Герцог ничего не говорит. Пристально вглядывается в фигуру всадника на холме, которая должна быть тем самым Арлигом из Долин. Среди пленников отыскался приятель этого Арлига — кажется, звали его Олеар. Не легко было заставить его говорить, но кое-что о Старейшине Островов, об его родне и прошлом, теперь известно. Насколько Гэрих может судить, ему противостоит человек крайне честолюбивый и упрямый. Но тот, кто шаг за шагом шел к власти и добился своего, уж точно не глуп.

— Стадо свиней! — орет холм.

— Бабье войско! — отвечает равнина.

Дельфины нет на поле боя, но ее Меч Волн здесь — на поясе Алтима равнодушно ждет своего часа. Сын Дэлады и Аква во втором ряду, хотя желал бы быть первым, изведать мощь регинского удара и ответить на него сполна — такого горе под маской ярости. К счастью, решает не он, а жребий. Незнакомый тэру рядом бросает взгляд на его лицо, отмеченное рваной раной, интересуется:

— Чем это?

Алтим пожимает плечами:

— Щитом. Наверное.

Он плохо помнит. Дом уже полыхал, на полу были тела родителей, и в дверях тот воин со щитом и почему-то без копья или меча. Щит способен ломать кости, но регинец сам был ранен, ударил не в висок и не в полную силу. Удар свалил Алтима в темноту, полную дыма и привкуса крови, потом рукоять в волнистых узорах как-то оказалась под рукой. Кажется, меч заговорил с ним, загудел странной мыслью в голове: “Огонь не властен над волнами!”. Откуда-то взялись силы встать на ноги. Алтим и теперь уверен, что это меч не пожелал сгореть, а его, человека, просто прихватил с собой.

Воин рядом присвистывает, оценив его везение. И вдруг спрашивает:

— Знаешь, как правильно убивать регинцев?

— Правильно?

Этот юноша ровесник Алтима. Драть глотку, мешая врагов с грязью, ему надоело, со знанием дела он рассуждает:

— В битве, конечно, не до того, но, если придется добивать пленника или раненного, запомни: только в брюхо! Не в горло, не так, как скотину режут. Вонзай меч в кишки, остальное пусть сделает Мара.

Алтиму не надо объяснять, что такая рана повлечет медленную и страшную смерть.

— Регинец еще успеет проклясть всех своих богов. Если это пленник, ты сам увидишь потеху.

Племянник Дельфины не сразу и находит, что ответить. За его плечами Посвящение, три рейда и кошмар на Берегу Чаек — убивать он умеет. Но не представлял, что агонией врага можно упиваться. Осторожно спрашивает:

— Регинцы убили кого-нибудь из твоей семьи?

Нет, его собеседник жесток не из мести.

— Живы-здоровы все. Слава Ариде, мы с юга, — и, конечно, спрашивает про семью Алтима. И тот, вспомнив дом, полный мертвых, понимает, что новый знакомый прав. Не как скотину! Кожу живьем следует содрать и с каждого регинца, и с предателя Теора! Дельфина на Острове Леса, бывало, сажала племянника на колени и говорила о милосердии. Не жаль врага, говорила она, так пожалей свою совесть. Но Дельфину регинцы не пожалели, а с ней отца, мать и сестру Алтима, и маленьких племянников.

— Как тебя зовут, брат?

— Норвин, — откликается тот, — сын Флариссы и Салма.

Регинцы меж тем с ругани перешли на свой клич “Святой Фавентий!”, Гэрих Ландский дает сигнал к атаке.

Теору не было и пятнадцати, Санде почти сравнялось семнадцать — по меркам ее подруг, он считался “маленьким”. Но для сына Алтимара можно было сделать исключение. Они вынырнули из пляски у осеннего костра и вместе убежали к Морю — уже не вспомнить, позвала ли его Санда за собой, или без слов дала понять, что не против. Кромешная ночь поглотила ее, Теор слышал лишь смех, да потом — всплеск. Наступил на сброшенную ею тунику, подумал, что в такой темноте она могла бы без стыда снять и нижнюю рубаху. Под водой девушка легко скользнула ему в руки, обхватила, то ли лаская, то ли играя, то ли увлекая на дно. Лучший из лучших запомнил нитку ягод на ее шее и острые коленки, а слова, что они шептали друг другу, забыл. Он на руках вынес свою “добычу” из Моря, и она приказала:

— Пусти.

Поставил ее на землю. Санда сладко поцеловала его в губы, засмеялась:

— Маленький дурачок! — и убежала в темноту.

Всем подружкам она потом хвалилась своим приключением.

— Я сделала это на спор, — призналась вдруг Санда, и никто из женщин не понял, о чем она говорит.

Она резко встает, подводит дочь к Дельфине и просит однажды сделать девочку Жрицей. Произносит:

— Я следующая. Я больше не могу…

И кидается на дверь, колотит, как сумасшедшая:

— Дайте мне меч! Позвольте умереть, защищаясь!

Уговоры тэру и кулаки стражей не в силах ее унять. Санду, уставшую ждать смерти, волочат на улицу. На зрелище сбегаются воины, сам Эдар Монвульский выходит из шатра, и за ним тенью — Урса, которую подруги считают убитой. Пока регинцы решают, прикончить ли строптивую пленницу, Теор протискивается сквозь них, отталкивает того, что колотит Санду, протягивает ей свой меч:

— Защищайся, раз так решила.

Лицо барона Эдара выражает “этого еще не хватало!”. Он желал бы биться с врагом, а не охранять столь хлипкую вещь, как порядок в лагере. Наконец, он нетерпеливо машет Теору рукой:

— Ладно, прикончи ее, — и дает приказ остальным расступиться.

Поединок интересней простой казни, регинцы одобрительно — почти, как своему — кричат Теору:

— Давай, морской дьявол!

Лучшие из них отказались бы от единоборства с ним, и шансов у островитянки нет. Но у нее меч, а у предателя — ничего, кроме Акульего Зуба. Регинцы бьются об заклад, споря, сколько же она продержится.

Теор больше не нужен регинцам, знатнейшие сеньоры его ненавидят. Люди Эдара лишь удобного момента ждут, забавляя разбойника нерешительностью. Похоже, что жить ему осталось считанные дни или часы — но не все ли равно?

Закрываться или парировать удары ему нечем, и Теор просто стоит на месте. Приводя регинцев в восторг, на волосок уклоняется от каждого выпада женщины. И кажется со стороны, что для этого человека не существует оружия в чужих руках. До регинцев ему дела нет, и Санда, живая или мертвая, ничего для него не значит. Если бывший тэру и ведет с кем-то истинный бой — то лишь со взглядами пленниц. “Смотри, бывшая сестра, на что обрекла себя!”. Он чувствует близняшку у окна, почти видит, как расширяются синие глаза и щеки перецветают в белый цвет страха. Дельфина, как всегда, не заплачет, остальным скажет, что на все воля Алтимара. Непроницаемое лицо Санды означает, что и в ее мыслях Алтимар и его чертоги, обещанный Старухами покой. “Что ж, иди к чепухе, в которую веришь”. Регинцы опомниться не успели, как Теор вдруг перехватил руку с мечом, а другой рукой всадил кинжал в самое сердце. Мгновенно и наверняка. Санда так и не успела понять, что убита.

В одном Теор ошибался: из окна за ним наблюдала не Дельфина, а девочка Ана. Против воли околдованная зрелищем, она следила за каждым движением изгнанника. Уверенная, что она видит свою судьбу. Ее, как Санду, убьет этот странный враг, сражающийся лучше всех наставников, не похожий на регинцев. Похожий на бога, живущего между людьми. Ана не чувствовала страха, по крайней мере, ничего похожего на трепет перед старшими или тревогу за отца, когда провожала его в рейды. Двенадцатилетней девочке смерть представлялась чем угодно, только не концом. Таинством, Посвящением, что пришло за ней раньше времени. Страх был слишком мелким чувством для такого события.

Ана медленно отошла от окна. В недрах сундука она отыскала камень Инве, амулет, который почему-то никогда не надевал ее отец. Дочь Наэва еще в раннем детстве поняла, что о прошлом лучше не задавать вопросов. Регинцы забрали золотой браслет, а на камень не обратили внимания — да что понимают регинцы? Девочка вынула амулет и улыбнулась: “Теплый!”

Пехота и лучники стали первыми гостями Мары. Регинские стрелы в невыгодном положении, им приходится бить снизу вверх. Пешие регинцы, обсыпанные стрелами лучниц, лишь испытали тэру на прочность и были довольно легко отбиты. И вот строится клиньями рыцарская конница.

Марэт и Ив ведут великолепного жеребца, на которого Гэрих пересядет в последний момент. Оруженосец неплохо защищен железом. От клинков кольчуга сохранит его почти наверняка, да и стрелу может удержать, если лучник не слишком близко. Ему страшно не за себя. Марэт уже сто раз сказал, что островитянка не иначе как приворожила его друга. Гэриху Ландскому не ведомо, что начатая им война переплела две судьбы. Пришпорив коня, призывая святого Фавентия, Молодой Герцог устремляется вперед.

Всадники движутся заостренными колоннами, поначалу медленно, лишь на последнем рывке пришпоривая коней. Скачут вспороть строй островитян. “Словно кинжалы, — сравнивает Алтим. — Словно зубастая волна”. Копье его уже полакомилось пешими, отправив кого-то в регинский рай. В крови бродит звериное исступление с животным страхом пополам. Инве непобедимый! Какие огромные кони! В набегах он привык иметь дело с крестьянами и теперь всей шкурой осознает разницу. И тем громче вместе со всеми орет:

— Стоять на месте!

Одни клинья меж тем опережают другие. Самые ярые вояки устремляются вперед, чтобы налететь на врага первыми, — тем самым, ослабляя общий удар.

— Они что, спятили???

— Славы ищут, — объясняет Норвин. — Стадо боевых баранов!

Ему, Алтиму и любому островитянину не понять: какая ж это слава — приказ нарушить! Если и есть среди регинцев человек, которому этого тоже не понять, то это Молодой Герцог. Он клянется шкуру спустить с героев, особенно с Карэла, который ему дорог.

Целой толпой льются с холма лучницы, бегут от леса и реки, со всех сторон с четкой миссией — целиться в лошадей. И в Молодого Герцога, если будет такая удача. Перед первой атакой женщины, сделав выстрел, со всех ног удирали от регинской пехоты. Теперь им велено не спешить.

— Не тратить стрелы зря! — орут Выбранные Главари. — Стоять! Подпустить этих тварей ближе!

Меда, Дэльфа, Виа, сестры Наэва, дочери Арлига — женщины медлят, сколько возможно, выпуская стрелу за стрелой. И Нела — конечно, и она здесь. Иначе и быть не могло. Мальчишеский наряд, кинжал и меч на поясе, натянутый лук — Ив не отличит ее от других тэру, даже если увидит. Сердце заглушает стук копыт, разум отказывается верить. “Нас сейчас затопчут!”. Всю жизнь приемыша Островов готовили к войне, но в белокурой головке не укладывается, что смерть в сотне шагов смотрит тысячей разъяренных лиц. Ее стрелы настигают чьих-то лошадей. Всадники летят на землю, и горе тем, кто оглушен и не может встать. Других пожирают ямы-ловушки, острые колья встречают провалившихся лошадей, а всадники становятся легкой мишенью. Мара не успевает повсюду, а Нела глохнет от стонов, ржания, клятв и проклятий.

— Так-то! Еще один! — визжит Дэльфа, упиваясь битвой. — Еще! Эх, жаль, Тины здесь нет!

Конечно, затопчут, Нела ведь знает, что заслужила это.

Первые всадники достигают холма, одни приносят смерть, других убивают. Не просто убить человека, скрытого под щитом и длинной кольчугой. Алтим в центре, он слышит вопль регинского торжества “Карэл!”, издали видит молодого рыцаря, который с горской воинов теснит правый фланг. Стрелы и ловушки потрепали регинскую атаку, но не свели ее на нет, вслед за первыми героями холм штурмуют остальные. Юноше в кошмарах будут сниться приближение железных людей, холодный пот и инстинкт спасаться. Кто побежит — тот трус, ничтожество, регинская девка! Кто побежит — тот мертвец, потому что сила воинов на холме в непробиваемом единстве. Алтима удерживает на месте не столько разум, сколько привычка исполнять приказы. Четырех-копытная лавина налетает на копья первого ряда, разбивается на поединки, где-то отступает, где-то прорывает стену и месит людей в кашу. Алтим хотел быть на гребне удара — он именно там, потому что тэру, стоявший впереди, упал под ноги регинской зверюге и теперь захлебывается кровью из раздавленной грудной клетки. Умирающее доказательство, что кольчуга не спасает от веса боевого коня. Рыцарь, успев сломать копье, орудует мечом, чудовище под ним лягается, кусается и топчет упавших. И, наконец, распоротое Мечом Волн, заливает воинов кровавой пеной, падает вместе с всадником. С воем, руганью и рычанием тэру добивают рыцаря, придавленного конем. В других местах сбитым и стащенным с седла всадникам иногда удается встать и даже выбраться.

Два человека в Зеленой Долине уверены, что битву им не пережить. Это Нела, ждущая кары богов, и Луэс Норлитский. Это предчувствие, о котором знает лишь исповедник старого сеньора, вроде вести свыше — час пробил. В разгар боя не до предчувствий, и смерти он, в отличие от Нелы, не боится. Пусть смерть боится его. Стрелы обошли стороной, противник повис на его копье, не достав своим. Оставив позади немалый урон, Луэс невредимым скачет за прикрытие пехотинцев, передохнуть и сменить коня. Чувствует и уязвимость врага, и уважение к врагу — морские дьяволы и даже их женщины держатся достойно. Жаль, что это сплошь язычники, которым гореть в аду. Жаль, что между Островами и Регинией возможна только война.

Женщины бежали с направления удара в последний момент, но продолжают сыпать стрелами от реки — благо, вязкий берег для конницы не подходит. Долго стрелять им не дает подоспевшая регинская пехота. Нела, к ужасу своему, оказалась среди лучниц, что слишком далеко ушли от холма и теперь вынуждены обнажить мечи. Лицом к лицу она еще никогда не убивала! Через секунду девушка на земле, и кто-то намерен пригвоздить ее копьем. Не помня себя, она визжит, зовет Ива, а голова ее противника меж тем неестественно клонится набок, из шеи льет поток. Он падает, в последний миг хватая Нелу мертвыми руками.

— Вставай, регинка, — над Нелой не Ив, а Сильвира, старшая дочь Арлига и Выбранный Главарь лучниц. Регинкой назвала вроде бы беззлобно. У девочки из Лусинии нет выбора — только вставать спина к спине с сестрами и отбиваться.

Прежде, чем лучницы прорвутся на холм, она первый раз зарубит человека.

— Итак, — подвела итог Тина, — нас оставили на закуску. После победы им нужна будет красивая казнь. А кого-то приберегут, чтобы повесить в Регинии. Не меня, конечно, не для того кинжал храню. Что приуныли, сестры? Вы, что, мечтали умереть от старости?

Теор наедине с бочкой вина. “Как всегда”, — скажет Эдар Монвульский. Сеньор медлит покончить с ним только потому, что видел морского дьявола в деле. Такой способен пять — шесть воинов положить прежде, чем будет убит. Слишком большая цена за ничтожную жизнь. Люди сеньора не мешают островитянину заливаться вином, что приготовлено ко дню святого Фавентия. Пьяного надеются легко одолеть. Теору смешно, а на благоразумие плевать. Он осушил до дна чашу, потом вторую — залпом, словно воду. Третью. Всю жизнь вино действовало на него невозможно медленно, сегодня это некстати. Уже двенадцать лет некстати. Ему осталось поквитаться с Наэвом и Дельфину спасти, даже против ее воли. И пусть регинцы делают с ним, что угодно.

Бывшая сестренка готова умереть за Острова — иного он и не ждал, и все-таки чувствует себя брошенным, как ребенок. Эта сумасшедшая выбрала даже не смерть, а какую-то надежду! А что предпочла бы Ана, будь она здесь? Теор слишком любил Ану, чтобы ее недооценивать, он понимал: швырнула бы ему в лицо его пощаду и его любовь, отправилась бы в петлю вместе с Наэвом. Тысячу раз выбрала бы Наэва, а не его. Четвертая чаша. “За тебя, Ана!”. Изгнанник надеялся, что душа ее вспоминает о нем хотя бы с ненавистью. Если б явилась хоть во сне, упрекнула! Но Теору давно уже не снились сны, спал он все меньше и меньше. Ночная тьма — словно песок, на котором воображение рисует картины. Детство, юность, его невозможная жизнь бродяги, наемника, потом разбойника, главаря безжалостной шайки. Наэв, предательство, месть — и так по кругу. Давно пора сойти с ума — регинцы и считают его безумцем, и, наверное, правы.

Теор отшвырнул чашу, в который раз опустевшую, словно та больше всех была перед ним виновата. От вина начинало мутить, но он все еще был отвратительно трезв.

Ну вот. А теперь пора сны наяву сделать правдой.

Пока Гэрих был в лагере, пленников запирали в домах, но Эдар Монвульский нарушил его приказ. Велел на улице вбить крепкие столбы и намертво привязать к ним двоих оставшихся мужчин. Эдар охотно перебрался в освобожденный дом вместе с личной охраной, слугами и островитянкой Урсой для утех. Столбы были вбиты ровно на том месте, где стоял прежде Малый Каэ, словно в насмешку. Хотя регинцы едва ли понимали, что эта поляна символизирует для жителей деревни свободу. Перед Теором двое оставшихся тэру — Наэв и еще один намного моложе. Сын Тины знал его ребенком, но имени не вспомнил. Регинцы приготовились к интересному зрелищу.

Теперь только изгнанник разглядел, как мало осталось от двадцатилетнего Наэва, которого он помнил. Перед ним связанный человек, измученный ожиданием, не спавший боги знают сколько суток. Старый. Даже волосы местами уже побелели — а ведь Наэву чуть больше тридцати. Он молчит и смотрит в землю. Молчит и Теор, улыбаясь страшной улыбкой. Молодой пленник не выдержал первым:

— Что тебе надо?

Бывший тэру взглянул на него равнодушно:

— От тебя — ничего. Ты доживешь до казни в Ланде.

Наэв, помнится, всегда обладал терпением охотящейся кошки. Нарывался на ссору, но перед Выбранным Главарем всегда оказывался не он, а Теор виноват. И вот Теор стоит и ждет, хватит ли бывшему приятелю выдержки теперь. Задаст ли вопрос.

Не хватило.

— Что ты сделал с моими детьми, зверь?

“Зверь, значит. Что ж, бывший братец, добро пожаловать в ад”.

— Задушил! — рассмеялся изгнанник, и глаза вспыхнули безумием. — Как щенков паршивой шавки. Вот этими руками переломил шейки твоих мальчишек. А теперь спроси, что я сделал с твоей женой и дочкой, я расскажу.

Наэв почему-то не пытается вскочить, как Теор ожидал, наоборот, замирает. Прижимается к столбу, словно его пригвоздили колом в грудь. Срывающимся голосом произносит:

— Ты врешь…

— Что принести тебе в доказательство? Голову? Ручонку? Старшего или младшего? Ты же не ждал от меня милости! Мы друзьями не были, никогда — ты это сказал в лесу, — за волосы отдергивает назад голову связанного, будто собираясь перерезать горло. Достает кинжал, но лишь оставляет на шее Наэва кровящую полосу. Хохочет: — Думаешь, убью тебя теперь? Ну давай, проси убить. Знаешь, как сеньоры мстят тем, кого по-настоящему ненавидят? Выкалывают глаза и отпускают. И скитайся веки вечные по Регинии, как выброшенный пес!

Он отходит назад и видит, наконец, то, что хотел увидеть.

Как Наэв беспомощно рвется из веревок.

Как ломается и сдается, и умоляет сказать, что это ложь.

Теор повернулся и пошел прочь.

Он все знал про отчаяние — упиваться бы мыслью, что враг его испытает это чувство сполна. Торжество Теор ощущал, радость — нет. Наэв вдребезги разбил его жизнь, этого не исправить, можно лишь растоптать осколки.

Бывший островитянин не понимал, зачем понадобилось ему опережать события. Говорить раньше времени, что дети мертвы. Его шайка в Монланде чего только не творила, но собственноручно ему еще не приходилось убивать ребенка. Мог бы, конечно. Наэв, Гэрих и сам Теор в этом не сомневались. Молодой Герцог верил, что разбойник только и ждет удобного случая свернуть шеи его сыновьям. Морской дьявол подначивал его страх. А мальчишки Теора обожали, прибегали к нему, обходя любой запрет. Господам Ланда он казался упрямей мула, а мальчикам стоило лишь попросить вырезать им дудочку или рассказать про битву — и он охотно сдавался. Потому что только эти трое не смотрели на него, как на чудовище.

И Дельфина не видела в нем зверя, говоря: “Я знаю тебя”. Дельфина — единственный человек на Островах, который его не проклинает. Юродивая дурочка, что видит лишь свои мечты, верит тому, чему хочет верить. Она в доме Наэва, месть свершится на ее глазах.

Он резко тряхнул головой. Ему ли, безжалостному убийце, сомневаться?

Теор бегом преодолел расстояние до бывшего дома Наэва, вошел. Намерения читались на его лице, женщины резко вскочили. С кровати на него указала совсем юная женщина с перевязанной ногой, вскрикнула клекотом раненой чайки. Узнала? Теор не помнил ее в битве за деревню, а вот ей, похоже, было, что вспомнить. Перед дверью прямо под ногами у него оказался двухлетний малыш — он с любопытством уставился наверх, не ощущая опасности. Сын Наэва? А может, и нет. Теор до сих мало разглядывал пленников, демоны знают, сколько среди них детей и чьих. Или это уже не имеет значения? Тина меж тем метнулась вперед, отпихнула ребенка, встала между сыном и Тэрэссой:

— Пока я жива, ты их не тронешь!

Рядом с ней — и почти одного роста с коротышкой — встала старшая девочка Наэва. И даже монландка за их спинами вся подобралась для борьбы, прижала отчаянно вопящего младенца. По лицу было видно, что детей из ее рук выдрать можно только вместе с руками. Теора ее жалкая решимость забавляла. Нашел же Наэв, кем заменить Ану! Раненная пленница, наверное, не понимала, что делает, но попыталась сползти с кровати и тоже защищать малышей. Ее мягко удержала Дельфина. Сама же Дельфина — единственная, кто могла бы ему дать хоть какой-то ему отпор — плечом к плечу с другим не встала, даже не взглянула на бывшего близнеца. И он не решался поднять глаза на бывшую сестренку.

Теор не признал бы, что растерялся в час долгожданной мести. Что теперь? Меч вынимать или задушить, как обещал? Когда Тина выхватит кинжал и будет за чужих детей драться насмерть — ему, конечно, ничего не стоит ее оглушить. Но ударить собственную мать, уже старуху… Лучший из лучших против женщин, которых он сильнее втрое даже всех вместе. Настолько нелепо и мерзко это выглядело, что не верилось. “Вот сестренка и не верит…”.

Теор перевел взгляд на девочку, которая явно собиралась подкатиться ему под ноги, как только он сделает шаг. А потом — боги знают, на что она потом надеялась. Укусить? Вцепиться в волосы? В гениталии? Оружия у нее не было. Совсем малявка, но Остров Леса знает свое дело. “Значит, умрет первой…”, — решил он с сожалением, будто кто-то решал за него. Дочь Наэва, сомнений быть не могло. Даже амулет на шее тот, что Наэв носил.

Словно кинжал в спину, Теора настигла мысль: монландка слишком молода, чтобы быть матерью этой девочки! Он почувствовал, что задыхается. Не своим голосом приказал:

— Подойди.

И тогда, сбоку от себя, услышал голос Дельфины:

— Ана, милая, делай, как он велит.

За часы, минувшие со смерти Санды, Ана не произнесла и пяти слов, но совершенно преобразилась. До Посвящения она не имела права одеваться в женское, поэтому сегодня сняла мальчишеский наряд впервые. Взамен нашла лучшее из того, что не унесли регинцы, — рубаху Тэрэссы и нежно-зеленую шерстяную тунику матери. Волосы тщательно расчесала и украсила ожерельем из ракушек. Когда Тина спросила, для кого это она старается, для встречи с Алтимаром что ли, девочка (убедившись, что Тэрэсса спит), серьезно ответила: “Да”.

Ана очень смутно знала, кто такой Теор, но не удивилась, что он указал именно на нее. Сделала шаг вперед, остановилась перед ним. Он приказал:

— Назови свое имя, — хотя уже знал ответ.

— Ана, дочь Аны и Наэва.

Дети и взрослые в доме перестали существовать для изгнанника, осталась только девочка. Почему же она не боится?! Неужели, как Санда, верит, что ее судьба — лишь воля богов? Как верила в каждом рейде ее мать. Будь он проклят, Остров Леса! Растерянно и беспомощно Теор произнес:

— Ты не можешь быть ее дочерью! Ана была… светлой… совсем другой. А ты похожа на вороненка!

Девочка ответила отчетливо и без всякого выражения:

— Если б матушка была здесь, тебя бы настигла ее стрела.

— Да. Она не промахивалась…

— И я не промахнусь, когда лук добуду.

Теор наклонился к ней, тихо спросил:

— Тебе говорили, как она умерла? Я был там… случайно. Я отдал ее тело волнам. Просто… хотел тебе об этом рассказать.

Развернулся и выбежал, оставив потрясенных женщин. Стражи у двери пожали плечами: безумен, а Ана едва слышно повторила: “На вороненка???”

Ее дочь! Теору почему-то и в голову не приходило, что у Аны мог остаться ребенок. Что это меняет?

Убегая от самого себя, он метнулся в ближайшее строение — сарай с рухнувшей крышей. Прижался пылающим лицом к сырым деревянным стенам. Расправиться с мальчишками, а девочку не трогать? Дитя Аны, последняя память о ней. Голос демона внутри — удивительно похожий на голос Дельфины — напомнил: “Она и Наэва дитя. Пополам ее разрежешь?”. Ничего на свете предатель не боялся, кроме сомнений. Двенадцать лет вытравливал в себе любое чувство, кроме готовности идти до конца, колебания хуже пытки. Будь она проклята, девчонка!

Он резко оторвался от стены. Все, что было у Теора священного, — это память о любимой. Но к чему память, которая причиняет боль? Ана сама выбрала это ничтожество, этого труса, сама отвергла лучшего — и при жизни, и после смерти. Словно давая клятву, Теор произнес вслух: “Если б жива была — мне досталась бы силой”. Мир от его слов не рухнул, да он знал давно: мир удивительно прочен, любое зло и любое горе на себе носит. Дети Наэва не виноваты — а что плохого сделали Островам крестьяне с разоренного Побережья? Сколько таких неповинных на счету каждого из тэру, даже Дельфины! Острова сами когда-то приказали ему убивать, а жалеть запретили. Для себя разбойник давно решил, что совесть — она вроде женщины, и невинность теряет один раз. И кто потом укажет, где граница между злом дозволенным и зверством? Аны нет, но живет плод ее ошибки. “Скольким регинцам девочка придется по вкусу? У тебя на глазах, Наэв!”. Будто с кем-то споря, Теор возразил: “Но она же совсем дитя, даже Белых Лент еще не носит”. И рассмеялся: “А какое дело регинцам до этих белых тряпок? И монландка его сгодится для забавы. А потом принесу ему головы сыновей”. А почему же нет?! Теора, словно регинского дьявола, устали проклинать. Его совесть давным-давно шлюха, сбившаяся со счета, и у всех его врагов и союзников — не чище. Если боги и существуют, они не вмешаются, как не вмешивались никогда. Нет ему достойного противника, никто не остановит — так что же может ему помешать? Наэва он ненавидел так же сильно, как самого себя, и мстил сразу обоим.

Теор вышел наружу, сделал пару шагов к дому Наэва. И без всякой внятной причины замер, словно сама земля вцепилась в ноги: “Я знаю тебя…”. То ли камни, то ли Море — наверное, он и вправду с ума сходит или слишком давно не спал. “…лучше, чем ты сам себя знаешь…”. Эхо подхватывает: “…лучше…лучше…”. Как чужие, услышал свои мысли и намерения — и ужаснулся. Как впервые, увидел разоренную деревню, виселицы, регинское войско. Берег Чаек в руках заклятых врагов. Себя, готового растерзать все, что еще не уничтожено. Закрыл глаза, зажмурился. Открыл. Регинцы не исчезли. Теор отступил назад, как загнанный зверь, вжался в стену сарая.

— Что же я натворил?…

Чудо

Стена на холме трещит по швам. Грызет страх, берут свое усталость и потери. Сказывается и разница в вооружении, ведь рыцари прикрыты щитом от шеи лошади до бедра всадника, а щиты островитян меньше в половину. Гэрих бросает в бой то конных, то пеших, не давая тэру передышки, в то время как его воины могут перевести дух и сменить коней. И Гэриху, и Арлигу ясно, на чьей стороне перевес.

Позади мужчин, в относительной безопасности, Нела закрывает лицо руками:

— Больше не могу!

Плачется она Дэльфе, остальные не станут слушать. Дэльфа здесь, Меда и Виа здесь. А где же Сильвира? Подняв заплаканные глаза, Нела видит трех дочерей Арлига вокруг Отца-Старейшины, разговора не слышит, но все ясно по их лицам.

— Нет…

Лучницам просто сообщают, что Сильвиру заменит следующая по старшинству сестра Рисмара.

— Нас перебьют, — прижимается Нела к Дэльфе горячим лбом. — Я знаю, что перебьют…

Дельфина говорила ей, что страх — это просто желание жить, и стыдиться здесь нечего. Но она не смеет поднять глаза даже на Дэльфу, которая жалеет ее и рвется в бой. На Дэльфу, которая, как и Алтим, видела гибель родных и по-прежнему ничего не знает о матери и об Ирисе. Даже самой Дэльфе вряд ли ведомо, что она чувствует сейчас, кроме жажды рисковать головой.

— Рано или поздно нас рассеют и изрубят по частям, — говорит Арлиг помощникам, и голос его почти не выдает, что одной дочери больше нет. — Это только вопрос времени. Я вижу лишь один выход…

На противоположной стороне долины чествуют Карэла, ставшего героем. Молодой Герцог бранит его на чем свет стоит, тот лишь смеется.

— Где прячется их господин? — вопрошает он, переполненный лихим азартом. — Что за честь рубить это отребье, которое даже псам моим не ровня? Раз нет у них рыцарей, пусть выходит против меня Арлиг или хотя бы его сыновья!

— У него шесть дочерей, упрямый глупец!

Карэл неистово хохочет. Дочери? Тем лучше. Пусть выходят все шесть сразу. Воины слышат его и смеются, хлопают себя по причинным местам, обещая каждую морскую сучку насадить на копье. Пришпорив коня, Карэл вылетает на открытое место — всем лучницам мишень — и зовет на бой главаря разбойников. И Морскую Ведьму. И дьявола Алтимара, который ее бережет. Монладнец со шрамом в задних рядах войска крестится и дрожит от страха, армия выкрикивает славу сильвийскому рыцарю. Гэрих с трудом сдерживается, чтобы не пустить в ход кулаки. Клянется повесить как предателя любого, кто еще раз нарушит порядок.

— И тебя тоже, родственник! Понял меня?

Карэл ничего не понял, а Гэриху известно, как быстро погибают горячие юнцы.

У Арлига теперь пять дочерей, и три из них в Зеленой Долине.

— Я вижу лишь один выход, — говорит он помощникам. — Мы не можем просто отступить, потому что нас перебьют, едва сдвинемся с места. Поэтому приказываю выбрать пять сотен мужчин и сотню лучниц — и пусть задержат регинцев, сколько смогут. Да будут эти сотни жизней жертвой Маре за всех своих братьев.

О жизни самого Арлига не может быть и речи — он уйдет с основными силами и Островам еще послужит.

— Бросьте жребий, — велит он растерявшимся помощникам. — Сами решите, кто из вас останется здесь. — Он произносит как можно громче, чтобы слышали тэру: — Все мои дочери пусть будут среди выбранных лучниц!

Регинцы видят какое-то оживление на холме и гадают, что там происходит. Слова Арлига быстро облетают войско, Главари отбирают людей, некоторые — как Алтим — вызываются добровольно, но у большинства нет выбора. Проходя мимо Нелы, Рисмара безнадежно качает головой, и Дэльфе, сколько бы та ни просилась, отказывает. Норвин и многие из тех, кому предстоит отступать, лихорадочно стягивают кольчуги, чтобы отдать их лучницам. Многие — как Дэльфа — клянутся быть поблизости и прийти на помощь тем, кто выживет.

В последний раз ряды тэру оглашаются кличем “Алтимар!”.

“Алтимар, Господин бескрайнего…”

Гэрих может клясться и грозить, но порядка в его войске несравнимо меньше, чем у противника. Дисциплина исчезает, когда толпа островитян устремляется с холма на регинцев. Никакой слаженности действий. Приказов Молодого Герцога никто не слушает, да он и не понимает толком, что происходит. Как могут разбойники добровольно покинуть позицию и атаковать? Рождается и мигом расходится слух, что к островитянам явилось подкрепление, даже Гэрих верит поначалу. Тэру выбрали момент, когда всадники отдыхали, а пехотинцы только готовились к атаке — ошеломленные, они сразу и не разобрали, что противостоят им всего несколько сотен. Часть пеших отступила назад, а горячие головы, вроде Карэла, бросились в битву напролом сквозь своих же бегущих. Паника и неразбериха, минутного преимущества островитян достаточно, чтобы Карэла стащили с коня и проткнули. И над всем этим ликующий вопль “Алтимар!”. Затея Арлига удалась полностью, сотни выиграли время для тысяч.

А потом Мара явилась забрать свое.

“… Господин просторов и далей, Господин мой! Я, твоя Жрица, я слышу зов моего меча, слышу слезы моей дочери. Я заперта и никому не могу помочь — это так. Но это не так! Не правда! Я принадлежу Островам, Общине, тебе, я жива — и прошу жизни. Многих жизней прошу у твоей матушки, которая за каждым придет в его время. Алтимар, да свершится чудо!”

— Мертвецки пьян, — докладывают барону Эдару. — Он свалился возле частокола, и даже труба архангела его сейчас не разбудит.

Очень хорошо. Морской дьявол Теор больше не станет раздражать сеньоров.

— Зарежьте, как свинью, — приказывает Эдар своим людям. — Каждый предатель пусть найдет такую смерть.

Зеленая Долина заслужила название Алой.

Разбойники, что прикрыли отход остальных, сражались, как те, кому нечего терять. Регинцы бились, как бьются в шаге от победы.

Дурацкие мысли порой закрадываются в голову Луэса Норлитского. Теперь, когда избиение окончено, он думает, что в любой битве побеждают вороны, волки и бродячие псы. Думает, как странно видеть в луже крови Карэла, которому жить да жить, а себя, старика, — невредимым. Смерть сегодня много раз заигрывала с ним. Он был отрезан от свиты, сбит на землю, поднялся и сражался, как в лучшие свои годы, сумел вновь вскочить в седло. Когда все уже позади, возраст Луэса напоминает о себе. В рощице, скрывшей от врагов и своих, он дает себе передышку, снимает шлем, откидывает кольчужный капюшон. Осеняет себя крестным знамением. И обнаруживает вдруг, что вырезаны не все разбойники. В пяти шагах от него, забившись под дерево, плачет морская сучка. Ровесница его младшей дочери, черные волосы неровно срезаны, не по размеру кольчуга и пронзительно синие глаза. Такие, говорят, у Морской Ведьмы. Она не бежит, а Луэс наставляет на нее копье, но медлит заколоть.

— Я не хотела целиться в лошадей! — всхлипывает девушка, словно не понимая, что говорит с врагом. — Регинцев я убиваю охотно, но так жалко лошадей…

Она кажется слегка не в себе. В том ступоре после опасности, когда уже все равно. Луэс насмотрелся сегодня на островитянок, знает, чего стоят их стрелы. Но, Господи, как же он, поседевший в битвах рыцарь, пронзит заплаканную деву шестнадцати лет! Думает: ее и без него прикончат не сегодня, так завтра, и это будет правильно, ведь всякое семя дьявольского народа — враг, а живая душа. Все предки Луэса и он сам так считали. Но и ей, девушке с другого берега, твердили с рождения: регинец — это просто мишень для стрел. Одних лет с его дочерью и тоже чья-нибудь дочь.

— Беги, дурочка. Своему отцу передай, что он безумен, раз отпустил тебя сюда.

— Мой отец — Господин Морской, — шепчет Дэльфа вслед старому воину. Она, как и обещала, вернулась искать друзей. Резню она видела во всех подробностях.

Луэс шагом едет прочь и думает, что он совсем стар и глуп, раз жалеет девчонку. Его мысли прерывает стрела сзади, в голову — напрасно он снял капюшон. Падая с коня, он еще успевает представить, как островитянка опускает лук и улыбается сквозь слезы.

— Как исчез?! — орет Эдар Монвульский. — Как он мог исчезнуть?!

Воины виновато опускают глаза, сами гадают, что произошло. Теора, которого они собирались убить, нет в лагере.

“Я прошу у тебя чуда, Господин мой. Я прошу у тебя надежду”.

Остаток дня разбитое войско идет через лес в сторону Западного Берега. Идут разрозненными отрядами, многие отстали, и не сосчитать, велики ли потери. Нела намеренно потерялась, но некому ее хватиться.

— Вестник, Отец-Старейшина!

Один из тэру, переживших избиение в Зеленой Долине, — из шестисот выбралось меньше пятидесяти. Взгляд измученного человека так и вскипает при виде Старейшины, так и жжет невысказанным укором: “Разве это было необходимо???”.

— Теперь у тебя лишь две дочери, — кратко сообщает посланец, имея в виду двух самых младших на Острове Леса. Рисмары, что недолго пробыла Главарем, кудрявой Эльты, четырнадцатилетней Имы, прошедшей Посвящение этим летом, нет между выжившими. Гонцу и остаткам свиты хватает ума ненадолго оставить Арлига в одиночестве.

В Зеленой Долине оруженосец медлит, прежде, чем принести Гэриху Ландскому печальную весть, уже не первую за сегодня.

— Карэла нашли, господин. Он жив пока, но лекарь говорит, задето легкое…

Герцогиня Мада любит младшего брата, Гэрих всегда тепло относился к этому юноше, которому на поле боя уютней, чем среди придворных интриг. Луэса Норлитского Гэрих почетал почти, как отца. Дорого его войску дался успех. Хоронить убитых, кроме самых знатных, придется на земле Островов, и могилы будут осквернены, как только отчалит регинский флот.

Ив опять куда-то подевался, подле Молодого Герцога другой юноша, заменивший Рэна.

— Господин, разбойников видели поблизости. Они ждут возможности вернуться за ранеными. Благородный сеньор Даберт приказал своим людям оставаться на поле битвы всю ночь, чтобы любой живой разбойник достался только воронам.

Гэрих кивает молча и устало. До самого заката регинцы будут искать на поле битвы товарищей и добивать противников — едва ли разбойники найдут кого-то живым к ночи. Но они придут, и будут обходить воинов Даберта или биться с ними в темноте, и утром в Долине станет больше трупов. Островитяне никогда не бросают своих.

Армия Молодого Герцогаоставалась в Зеленой Долине еще двое суток, слишком усталая, чтобы идти дальше. Пленных допросили и умертвили в день святого Фавентия, оставив солдатам лишь немногих женщин.

А чудо, о котором молилась Дельфина, все же произошло. Ночью, накануне праздника святого Фавентия, среди мертвой долины.

Алтима нет между теми, кого пронзили, зарубили, растоптали, кого найдут слишком поздно. То ли Меч Волн его хранит, то ли Алтимар, в честь которого он назван, — но Алтим из тех пятидесяти, что живы и вернулись помочь другим. Битва обошлась ему лишь в несколько легких ран. Он слишком молод, слишком измучен всем, что видел, и потому не считает пока, что повезло. Над телом каждого убитого друга Алтиму кажется, что боги смеются, а не милуют. Должно пройти лет двадцать, должны родиться и вырасти его дети, чтобы однажды по-настоящему ощутил: жизни могло и не быть.

Чудо настигает юношу, когда он и не надеялся уже найти кого-то живым. Груда тел шевелится и окликает его:

— Брат…

Голос женский, почти детский. Он шепотом уверяет тэру, что теперь-то все хорошо, стаскивает с нее трупы, отбрасывает сломанный лук. Видит сначала руку, судорожно сжавшую кинжал, потом ее — щуплую девочку-подростка, дождавшуюся спасения. Она в сознании, а, значит, помнит о самом главном:

— Ко мне можно прикасаться, брат. Я не ношу Белые Ленты. Еще не ношу, — признается она со стыдом. — Но я прошла Посвящение!

Она жадно припадает к воде из бычьего пузыря. Цепляясь за Алтима, бесшумно встает, говорит, что почти цела. Притворялась мертвой, обманула и врагов, и Мару. Где-то близко, словно вороны, перекликаются люди Даберта, не видят двоих, но преграждают им путь со всех сторон. Алтим поклялся, что вся регинская армия не отнимет у него чудо. Берет ее за руку в темноте:

— Не бойся, выберемся.

Она отвечает легко и уверенно:

— Нечего бояться. Вот Акулий Зуб, вот моя шея. Одно движение — и регинцы меня не поймают.

Алтим видел Иму прежде, но не узнает.

Скоро он всем Островам станет известен как человек, который спас дочь Старейшины.

Обломки

Тысячи песчинок, словно бисер, украшают мокрое тело Дельфины. Она лежит на берегу. Песок холоден осенью, Море иногда дотягивается и гладит ее руку. Море перепугано, переполнено, Море до смерти устало. Дельфина слышала регинскую легенду о потопе, когда вода захлестнула сушу. Жрецы Распятого Бога говорят, что так Он покарал людей за грехи. Островитянка гадает, может ли та высшая сила, которую регинцы называют Господом, а она делит на многих богов и богинь, — может ли эта сила устать? Не наказать, а просто не выдержать, как плотина? Сколько людей обращается к божеству со своими грехами, бедами, отчаянием! Есть ли у него предел?

Женщина думает о лодке. Многое в их истории неизвестно ей, она может лишь представлять, как лодка Теора подходила к Острову Обрядов. Это было в ночь после битвы в Зеленой Долине. Молодая Луна плескалась в воде, серебристо освещая Море. Дельфина видела из заточения ее свет, напоминавший цвет глаз ее брата. Она не знала еще, что Теор бежал от регинцев. И поражение в Зеленой Долине лишь предчувствовала — утром гонец принесет эту новость в лагерь. Лодка приближалась к пристани в полной тишине, и Остров Обрядов не показался изгнаннику более безлюдным, чем обычно. В лучшие времена посетитель встретил бы лишь Стражниц Ворот и одну из Мудрых, которая выслушала бы его благодарность или просьбу. Дельфина может лишь догадываться, сколько раз в детстве Теор обманывал внимание жен Алтимара и пробирался тайком, куда не следовало. О своих похождениях он рассказывал Наэву, а не сестре. Той ночью сын Тины вошел открыто, в мертвом Святилище не с кем было играть в прятки.

Теор шел по обломкам ритуального, мимо тайн, в которые не верил. Регинцы обшарили весь Остров. Грот Мары разве что, скрытый и не заметный в дебрях, не нашли. После нападения в Святилище два дня бушевал пожар. От роскошной зелени мало что осталось, да и то сохло и жухло под солнцем. А Теор раньше и не задумывался, что многоцветье Острова Обрядов держится не на магии, а на бережном уходе Жриц за растениями. Он злился больше, чем ожидал от себя. Не на регинцев даже — с богами Островов они поступили, как враги с врагами. Злился на Алтимара и гимн славы ему, что не умолкал перед Святилищем много веков. На Старух, что не отдали приказ бежать. На Стражниц Ворот, совсем девчонок, которые не разбежались без приказа, наверное, даже пели гимн до последнего. На Дельфину за то, что поступила бы так же.

Он замер на миг прежде, чем миновать колонны. Нога мужчины не ступала сюда боги знают сколько столетий, даже Отцы-Старейшины не посмели бы. И Теор не посмел, обошел другой дорогой, когда давным-давно пробрался к Гроту Мары взглянуть на Ану. Регинцы, конечно, здесь побывали. Все серебро и золото исчезло с Террасы Супругов. Под ногами валялась закопченная статуя Акрины без глаз — они были из черного оникса — а тел Жриц нигде не было видно. Теор знал, что регинцы постарались их сжечь. Он невольно смотрел только под ноги, чтоб не увидеть лишнее. Берег Чаек хранил Малый Каэ — грубо вырезанная деревяшка, на которой едва угадывались черты лица. Но статуи в Святилище были настоящие, мраморные, божественно-живые, созданные неведомо кем и когда, привезенные еще с заморской родины беров. Половина бородатого лица лежала на пороге Святилища. Рот с крошащейся верхней губой и поразительно вьющиеся в камне пряди волос. Мрамор был абсолютно белый — даже огнем не тронут — но лицо смотрелось молодым. Теор ничего не знал о работе скульпторов, не сознавал, что столь настоящее человеческое лицо из камня вырезано человеческими руками. Для него это было волшебством. И несомненным представлялось рядом со статуей, что когда-то белый и бородатый Господин Морской увлек Тину в Святилище и зачал чудесное дитя. Нижняя часть лица и туловище остались разбросаны внутри Святилища и слишком сакральны даже для такого насмешника, как Теор. Годам к двадцати он решил: если Алтимар существует, то и он тоже мог быть отцом сына Тины — матушка никому не отказывала.

Однажды мать — в кои-то веки, заметив его — заговорила о смерти.

— Знаешь, почему его называют Гротом Мары? — горько смеялась коротышка. — Потому что это отличное место, чтобы сдохнуть!

Она напилась в тот день, поэтому говорила вслух не только колкости. Он еще мальчишкой был, вскоре после Посвящения. Из любопытства вытянул у матери, как найти Грот.

— Только лизнуть из иных пузырей содержимое, — усмехалась Тина, — и все. Но это, если знаешь, что брать и сколько. А я не знаю. Потому что не для меня вся эта жреческая премудрость. Если ошибешься — о, жить будешь, но запомнишь свою глупость навсегда. Сдохнуть легко, а выжить после пыток…

Да, это было в день, когда умерла Ава. Тине, похоже, было не настолько все равно, как казалось.

И вот, лет двадцать спустя, все зависело от того, помнит ли он тайные тропинки. После всего, что Теор натворил, бессмысленно было спрашивать, на чьей он стороне. Последний рубеж мести и злобы так и не смог перешагнуть, через детство свое, память, первую и последнюю любовь не перешагнул. Быть может, это самая большая его ошибка — не пойти до конца. Островам он враг и чужой, Острова он ненавидит, Острова — единственный дом, который у него когда-либо был. Словно яд в жилах, впитанный с рождения. Ненавидит — но на растерзание регинцам не отдаст. Ни народ свой, ни сестренку Дельфину. Хотел бы он видеть лицо Эдара Монвульского, когда тому доложат его простофили: морской дьявол удрал. Кто-то другой признал бы, что никому не под силу повернуть время вспять и исправить содеянное. Но Теор верил, что он — лучший из лучших. Так же искренне, как верил в четырнадцать лет. На невозможное шел с легкостью не до конца протрезвевшего человека. (Перед людьми Эдара он претворился лишь самую малость. Это в Новом Замке знали, что морской дьявол может хоть бочку осушить, и все равно совсем в хлам не свалится.) Он не все еще решил, но регинцы пожалеют, что упустили его.

Дельфина раскидывает руки, как крылья, погружается в воду. Море трепещет, как жертва на алтаре.

Дельфина не совсем спит. В пол-глаза она видит девочку Санды, Тибу. Та все спрашивает, почему Санда не возвращается. Видит притихшую, задумчивую Ану. Видит и другую Ану, златовласую, навсегда молодую — невесомой рукой она гладит дочь по голове, улыбается и уходит, совсем не хромая. Все Острова расстилаются перед Дельфиной с высоты птичьего полета. Она видит пирующих регинцев и мечущихся бесприютных духов ее земли. Видит брата. Наэв думает сейчас о ней не как о сестренке, а как о Жрице великого Алтимара, умоляет: "Пусть окажется, что он соврал…" — но уверен, что Теор сказал правду. Лан много раз пытался найти слова, но Наэв просто смотрит в темноту невидящим взглядом. Пьяный барон Эдар без лишних слов подминает под себя пленницу. Снаружи гремят тосты во славу святого Фавентия, катится бочка вина, идол Инве тяжелыми шагами покидает Остров Леса. Лик его устрашающе прекрасен и каменный меч обнажен. Регинцы допьяна упиваются кровью, принимая ее за вино.

А вот и родина их, Региния, там их ждут. В Новом Замке слуги и лекари хлопочут вокруг очень старого человека, замковый капеллан читает молитву. Вечный Герцог не желает оставить этот мир раньше, чем возвратятся его корабли. Мара сидит подле него, словно верная жена, гладит его седые волосы. Напрасно Наэв зовет ее, нынче нет Мары на Островах. По всей Регинии обсуждают поход и славят ландского Герцога, но он уже не обнимет сына. Трепещет дно морское от каменных шагов Инве, и Алтимар кивает головой: “Сделай это, такова моя воля”. Всех видит Дельфина, кроме Теора, его скрывает темнота. Где-то в глубине материка тень Жрицы скользит по главной зале небольшого замка. По полу из камня, усыпанному жухлым камышом. Мимо холодных стен, увешанных видавшими виды коврами и гобеленами. Мимо храпящих слуг и собак, она с улыбкой входит в чужой сон. “Вот я, Марк из Лантисии”. Целует губы, что во сне шепчут ее имя. Он резко вскакивает, хватает ее за руку, как когда-то, на корабле: “Жива ли ты, островитянка?”

Не успев ответить, Дельфина обнаружила себя по-прежнему в доме Наэва, пленницей посреди вражеского лагеря. За окном — регинский пир. Подле нее Ана. Простенькие украшения девочка так и не сняла, она смотрится гостей с чужого праздника.

— Дельфина, почему этот человек так ненавидит нас?

Тина зло хихикает:

— Расскажи ей! Двадцать лет назад в моего Теора были влюблены все дуры Островов, кроме одной, и этой единственной была твоя мать.

Ана осмысливает услышанное.

— Теор любил ее?

— Так же сильно, как твой отец, — кивает Дельфина.

— А матушка выбрала не его? Он за это Наэву мстит?

Придется рассказать ей рано или поздно.

— Не за это, девочка. Однажды твой отец совершил очень злое дело.

Темные — как у Наэва — глаза Аны округляются недоверчиво. Она же обожает отца.

— Как так, Дельфина? Почему?

— Наверное, потому что был молод.

Наэв еще расскажет ей сам — этой мыслью Дельфина отметает все сомнения, увидит ли его Ана. Закрывает глаза. Сегодня будет долгая ночь, и иные заснут навсегда. Видения Жрицы ползут над походным шатром, где Гэрих Ландский преклонил колени в молитве. Над телами врагов и друзей в Зеленой Долине; над Нелой, крадущейся во тьме; над всадником, что ворвался в лагерь тэру на юге.

— Ирис, сын Миты и Ириса, — называет он себя перед Арлигом. — Отец-Старейшина Терий выслал меня вперед сказать тебе, что “Плясунья” и еще три судна пристали в Рыбьем Заливе. С Терием две сотни воинов.

Мигом разлетается весть о том, что Терий жив, а Ирис, исполнив поручение, кидается то к одному, то к другому и спрашивает о Дэльфе с Берега Чаек. Дочь Дельфины чистит до блеска меч, чтобы хоть чем-то себя занять. Гордится тем, что была в Зеленой Долине, и завидует Име, которая побывала еще ближе к смерти. И по-прежнему разрешает себе оплакивать лишь регинских лошадей. Гонца она еще не разглядела.

Мир сотрясается от шагов бога войны, Море замирает. Каменный меч Инве вспарывает дно, как живую плоть, и хлещет кровь, заливает, топит Регинию.

Дельфину разбудил странный шум. Праздничный гомон сменили вопли ужаса и смятения. В лагере поднималась невообразимая суматоха. Дельфина подбежала к окну и не удивилась бы, если б регинцев топтал каменный Инве. Но она ничего не рассмотрела, Нат в небесном замке заперлась наглухо, оставив мир в темноте. Костры едва освещали землю вокруг себя, большинство костров уже затоптали.

— На лагерь напали?

Но паника не походила на сражение, разве что регинцы сражались с невидимым врагом. Дельфина различила крики “дьявол” и “колдовство”. Тина руками развела:

— Они там перепились до смерти или рехнулись.

Женщины посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, кинулись к двери, навалились на нее всей силой, на какую были способны. Двери на Островах, конечно, не тюремные, созданы защищать лишь от ветра и злобных свиней, которые могут и младенца сожрать, если проберутся внутрь. Но дверь в доме Наэва оказалась добротной, она дрожала и отчаянно скрипела под ударами, но выдержала натиск. Все понимали, что времени им отпущено очень мало. Если хоть кто-то из регинцев еще в своем уме, попытку бегства быстро заметят. Крики смешались с мычанием и стуком копыт, небо окрасилось всполохами пожара. Прижав детей, Тэрэсса прошептала:

— Они превращаются в зверей? Мне про такое колдовство матушка рассказывала…

— Лучше б превратились!

Регинцы остались людьми, но кто-то поджег сараи и выпустил скот. Обезумевшие животные метались по лагерю, внося свою лепту в хаос.

Тина вдруг сделала знак: “Тихо!” и отскочила назад, выхватив кинжал. Снаружи отодвигали засов. У Дельфины кинжала не было, ничего, что могло бы служить оружием. Интересно, на сколько мгновений она сумеет задержать регинцев голыми руками? Если их один-два человека, если она ударит первой или бросится им под ноги, у детей и Тэрэссы будет шанс убежать.

— В разные стороны, — зашептала Тина, — как зайцы!

Могло получиться. Но Ивира и пяти шагов не сделает. А сама Дельфина хочет жить, хоть убей.

Тина дождалась своего часа, выступила вперед, готовая сразиться с кем угодно. Дверь открылась. Слабо вскрикнула Тэрэсса, а коротышка всплеснула руками:

— Наэв! Впервые в жизни я рада тебя видеть!

Наэв и Лан, оба живые, свободные, даже вооруженные чужими мечами — они открыли дверь к женщинам, словно не было вокруг никаких регинцев. Минуту назад Дельфина была вся, без остатка, готова к борьбе, но теперь силы ее покинули, тело показалось тряпичным. Она выдохнула: “Как же вы…,” — и поняла, что не может сказать ни слова.

“Алтимар, так значит это действительно не конец!”

Позади мужчин замаячила Урса, она и начала объяснять. Только барону Эдару известно, чем приглянулась ему женщина старше него самого, но он оставил Урсу для развлечения. Ее не допрашивали, не пытали.

— Я удрала, когда началась паника. Нашла братьев. Регинцы, что их охраняли…, — Урса пыталась подобрать слова, но не нашла. — Я не знаю, что происходит, они слово обезумели. Мне никто не мешал перерезать веревки.

Урсу поблагодарят после, сейчас ее слушала разве что Ана. Крепко обняв отца, рассказав все парой слов — “Никто не тронул. Заходил. Ничего не сделал.” — она оставила радость встречи другим. Сама встала у двери, прислушиваясь, готовая бежать, прятаться или драться. Лан и Ивира вцепились друг в друга, а Дельфина позади уверяла: жар скоро перегорит, она поправится. Оба готовы были ей руки целовать. На Наэве повисла Тэрэсса. Дельфина услышала, как он, прижимая сыновей и вздрагивая всем телом, шепчет: “Я знал, что он врет…”.

— Идем!

Выбежав из дому, пленницы так и замерли, потрясенные, даже об опасности забыли. На пороге с ними почти столкнулся регинец — еще недавно охранял их, теперь смотрел сквозь них стеклянными глазами. Он сделал пару нетвердых шагов и рухнул. Люди тут и там лежали на земле, иные бились в конвульсиях, кого-то выворачивало. Тина беспрепятственно сняла меч с пояса одного полу-живого и в него же этот меч всадила. Урса недобро улыбалась. У нее на поясе тоже висел меч, и на нем запеклась кровь Эдара Монвульского. Те, кто остались на ногах, отчаянно вопили, видели то, чего не видели другие. Скольких человек охватила эпидемия безумия, Дельфине не удалось сосчитать. Лан в благоговейном ужасе прошептал:

— Их боги наказали!

Тина и Дельфина чуть лучше понимали происходящее, им, Жрицам, зрелище было отчасти знакомо. Одними губами Дельфина прошептала, чтобы не выдать тайну:

— Меркатская смола?

Тина кивнула:

— Да. И не только она. И порции лошадиные.

Большинство регинцев не были одурманены, но темнота и вера в колдовство сделали свое дело — лагерь поддался панике. Ожидали нападения местной нечисти, змей из Моря и уж, наверняка, островитян. Приказов никто не слушал, да никто и не приказывал. Пожар тушило слишком мало человек. Самые робкие повалились на землю и накрыли руками головы. Кому-то пришла мысль отплывать немедленно, к кораблям устремилась не густая, но решительная от страха толпа. Товарищи не пустили их, завязалась потасовка, и многие приняли ее за атаку врагов. Дельфину не удивляло, что в таком хаосе Урса сумела выбраться. Это по силам всякому, кто прошел Остров Леса. Беглецов заметил только их бывший страж — но он сейчас не одолел бы и крысу. Властным жестом Дельфина не позволила Наэву его зарубить. Она не понимала, что происходит, но сообразила, как использовать чужой страх. Выступила вперед, и Нат, как по команде, раскрыла окно, залила ее нездешним светом. Регинец, совершенно беспомощный, корчился на земле, но, очевидно, хорошо ее слышал.

— Запомни меня, воин! Расскажи твоему господину! Я, Морская Ведьма, Жрица великого Алтимара, проклинаю тех, кто пришел на мои берега! Море слышит, боги слышат — убирайтесь отсюда или ни один не уйдет живым! Вам не сжечь русалку!

Лицо ее озарилось огнем, на сей раз, земным, пламенем нового пожара — то вспыхнуло регинское судно. В глазах регинца застыл ужас, на лицах тэру — ужас и восхищение, хотя Дельфина понятия не имела, что произошло с кораблем.

Меч стражника она оставила себе, и теперь одной рукой держала наготове клинок, другой тащила за собой Тибу. Рядом оказалась Ана с братишкой на руках. В темноте и хаосе их пока не замечали, но и Дельфина боялась потерять своих. Наэв и Лан прикрывали женщин по бокам, насколько это могут делать два человека. Ивира повисла на Тине и Тэрэссе и едва плелась, когда надо было бежать. Частокол для нее будет так же неприступен, как стены самого укрепленного замка, а там еще ров. А уж чего ей стоит не кричать при каждом движении… А если расплачется младенец на спине Тэрэссы? Но закричала первой Тиба. Дельфина слишком поздно зажала ей рот, да и сама едва сдержала вопль перед деревом мертвецов. Они будто выступали из темноты, паря над головами. Казалось, не надеясь на живых, они медленно идут по воздуху в Море. Санду между остальными было не отличить. Дай-то все боги, чтоб и Тиба мать не разглядела.

— Морская дрянь! — какой-то регинец узнал среди силуэтов убегающую пленницу и наступал на нее. К счастью, не сумел еще привлечь внимание товарищей. Дельфина пихнула Тибу за спину и выставила меч, гадая, как же справиться с ним бесшумно? Регинец успел один раз замахнуться — и рухнул, пронзенный ударом в спину. Метнулась тень. Наэв? Лан? Даже, если это малышка Ана где-то добыла оружие — Дельфина бы не удивилась. Но остальные были шагов на двадцать то ли впереди, то ли позади нее. Размышлять было некогда. Ворота внезапно оказались открыты, дозорные задушены. Беглецов никто не остановил.

Отбежав на пятьдесят шагов от частокола, Дельфина обернулась, закричала в ночь, хоть и понимала, что не должна:

— Никому не дано сжечь русалку! — прикусила руку, заставляя себя молчать. — Я жива, Марк, жива…

В Лантисии человек смотрел вдаль со стены замка. В такой час рядом не было никого, кроме обходивших стену сонных стражей. Было еще темно, он смутно различал лысую возвышенность от рва до ближайшего леса — деревья перед замком тщательно вырубались, чтоб не стать укрытием атакующих. Он видел дорогу, которая уводила прочь, и знал, что скоро на нее ступит. Пойдет в Ланд. Корабли Герцога наверняка вернутся до начала зимы, весь Ланд только и будет обсуждать поход. И он будет расспрашивать воинов, и найдет ответ на вопрос. Если же нет, он пойдет в Монланд. Если хоть кто-то выживет на Островах, в Монланде узнают об этом рано или поздно. Если же Региния никогда больше не увидит враждебный парус на горизонте — Марк из Лантисии не знал, к кому из святых или морских демонов тогда идти за ответом. Но точно знал, что не уснет спокойно, пока не узнает, жива ли его островитянка.

Регинцы милостью Алтимара не нашли лодочный сарай в трех перелетах стрелы от деревни. За время, через которое беглецы оказались в лодке, Дельфина могла бы досчитать до двух тысяч, если б умела без ракушек считать до таких чисел. Их проводила взглядом темная фигура, издали похожая на тень самого Алтимара. Никто его не заметил, поскольку он не желал быть замеченным. Лучшему из лучших удалось задуманное — как всегда. Сестренка его, по крайней мере, жива. А с Наэвом он еще встретится.

Послание Дельфины услышали. Лодка беглецов еще качалась в ночном Море, лагерь медленно приходил в себя, а страх полз от регинца к регинцу: “Морская Ведьма!”. Эдара Монвульского нашли мертвым в доме. Растерянный рыцарь, взявший на себя командование вместо него, тряс стража, который видел ведьму в лицо, тот повторял одно и то же: “Порождение Моря… Не одна из пленниц, клянусь, не просто женщина. Нет, не чудовище, каким описывают Ариду. Хуже! В ее глазах я видел отражение всех вихрей, всех волн выше скал. Это сама стихия!”. Пели голоса русалок “Морская Ведьма вернулась!” — их слышали те, кому дано услышать. В шорохе волн, в клекоте чаек звучало: “Убирайтесь отсюда! Никому не дано сжечь морскую деву!”

Гадание

— Колдовство или нет, — произнес Гэрих, — но могу ручаться, что без этого дьявола сумасшедшего не обошлось! Когда-то он предал разбойников, а теперь нас. Надо было убить его намного раньше!

В лагере на Берегу Чаек (регинцы окрестили его Северный Лагерь) было больше паники, чем ущерба. Пострадало лишь одно судно. Среди переполоха оно вспыхнуло по неосторожности самих же регинцев. Ночью воинам казалось, что их атакует армия призраков, но при свете дня в лагере не насчитали и двух дюжин мертвецов. Еще с пол-сотни человек оправлялись от странного недуга, похожего на отравление или похмелье. Они клялись, что видели в темноте каменное чудовище, слышали волчий вой, хоть волки на Островах давным-давно исчезли. Что-то о чудовищах и Морской Ведьме шептал в бреду Карэл Сильвийский — по армии бродил такой слух и не добавлял ей уверенности. Монландец со шрамом — тот, что давно вел себя странно — поклялся уйти в монастырь, если вернется живым в Регинию. Гэрих догадывался, что, кроме чар, в лагере действовало какое-то зелье. Мог ли ловкий и удачливый дьявол что-то подсыпать в бочку с вином или в еду воинов? Один котелок кормит человек десять — пятнадцать. С трудом верилось, что кто-то способен скользить невидимкой по лагерю и отравить хотя бы десяток обедов. Но оставалось верить — другого объяснения Молодой Герцог не придумал.

После Зеленой Долины Гэрих ничего не знал о действиях врага. Его палачи так и не выбили из пленных ответа на вопрос, где и когда Арлиг соберет новое войско.

— С Островами покончено, — бахвалился Даберт Вермийский, словно то была его заслуга. — Их кораблей больше нет, их армия разбежалась. Арлигу следовало бы броситься на собственный меч, который он ни разу не вынул в битве. Господин, не пора ли нам подумать о возвращении домой?

— Нас ждет битва, Ив, — говорил Гэрих ночами в шатре. — Страшнее и упорней, чем минувшая. Арлигу с его разбойниками уже нечего терять.

— Нас ждет великая победа, — отвечал Ив, а в душе молил небо уберечь Мариу из Нелии от грядущего.

— Братья, — говорил Терий перед толпой, которую можно было считать неполным Большим Советом, — я знаю, что каждый из вас жаждет мести. И я тоже! Но нет у нас права быть безрассудными. Мы можем еще собрать армию больше регинской и одолеть их на поле боя. Можем! Но что же будет дальше?

Говорил Терий в лесистом заливе Южного Берега. Лицом к лесу и тэру, спиной к Морю и закату. Старый, почти восьмидесятилетний, он стоял, опираясь на палку, и все же выглядел менее усталым, чем Арлиг. Тот сидел на сваленном дереве и молча выражал полное согласие. Дельфина тогда еще мало знала о битве в Зеленой Долине и про гибель дочерей Арлига еще не слышала. Но, глядя на него, подумала, что лишь сейчас, с появлением второго Отца-Старейшины, этот человек позволил себе присесть.

Старый Терий понимал, что речь его станет известна врагу, — обязательно дойдет через какого-нибудь угодившего в плен бедолагу. Знал, что после всех потерь его войско составит самое большее пять тысяч человек и не будет многочисленнее регинцев. Все силы пришлось бы высосать из морского народа, чтобы собрать новое войско, а его разгром стал бы для Островов приговорам.

— Мы победим, — уверял Терий, не веря в это, — но какой ценой? Можем ли мы оставить без защиты Остров Рифов и Остров Леса? Регинцам ведь достаточно отправить туда десяток судов, чтобы вырезать там всех поголовно. Мы победим. Но кто засеет нашу землю, кто построит новые корабли? Кто отправится громить Побережье и встретит регинцев, когда они снова явятся нас покорить? Кто, если тысячи из вас полягут в битве?

Дельфина услышала речь примерно с середины из задних рядов толпы. Она и ее спутники плыли сутки, а после шли пешком от Сизых Скал до Южного Берега ночь и большую часть дня. Время в голове женщины давно смешалось. Осенний холод был незримым спутником. Единственная одеяние — когда-то светло-серая рубаха — собрала всю дорожную грязь и стала черной поверх пятен крови. Ее страхи метался между регинцами, которые могут повстречаться, и Ивирой, чья рана может открыться. С рук не слезала Тиба, а Дельфине не хватало духу передать кому-то другому девочку, которую покойная Санда вручила ей. В босоногой и оборванной женщине островитяне поначалу не узнали Жрицу. Ее не заметили.

— Братья, вспомните, что время против регинцев. Между их предводителями нет согласия. Надолго ли их хватит? После всех смертей наших близких я не смею приказать вам: наберитесь терпения. У меня самого его нет! Но могу ли я, ваш Отец-Старейшина, просить вас, как отец своих детей, — не совершайте необдуманного, останьтесь живы?!

Для половины толпы, даже для сорокапятилетнего Арлига, Терий был отцом-наставником с Острова Леса. Дельфина же знала Терия еще раньше, совсем малюткой забиралась к нему на колени, когда он, друг Аквина и Цианы, приходил к ним в дом. Она едва видела его из задних рядов, а хотелось броситься на шею — обнять вместо Аквина, которого она никогда не обнимала.

— Мы все сделаем, отец! — закричала она от имени всей толпы. — Все, что скажешь.

Тогда ее узнали.

Дельфина лежит на берегу. Руки машинально перебирают песок, словно ларец с драгоценностями. Сейчас холоден, а летом песок горяч и после заката, так и Острова излучают жар недавних битв. И, возможно, никогда уже не остынут. Разумения Дельфины не хватает, чтобы постичь размер беды, перепахавшей ее мир до самых глубин. Память ее — словно сшитое из лоскутков одеяло, оборванное, как у нищих, со многими дырами и заплатами. Одни события, другие, битвы и бегства, выжившие и погибшие — связь теряется. Южный Берег. Тэру приветствуют свою Жрицу, как воплощенную надежду, как весть от богов, и Дельфина им почти верит. Терий обнимает ее, Арлиг встречает холодно, но она тогда не обратила внимания. Она обнимает дочерей и Алтима. И Меду. Пальцы Дельфины безжалостно впиваются в песок, сообщая ему свою боль. Как и Острова, Меда никогда не будет прежней.

Одетая, как в походе, в чулки и серую короткую тунику поверх короткой рубахи, Меда сидела прямо на траве. Рядом лежали ее колчан и лук. Непокрытые волосы были острижены и, кажется, поблекли, потухли — не поверишь, что были огненно-рыжими. Потух и взгляд. Дельфина засомневалась, узнает ли ее соседка.

— Меда…

Та будто издалека ответила:

— Кэв жив. Ранен, но жить будет. А нашей Фемины нет. И сыновей тоже.

Дельфина уже знала, что в ту страшную ночь Кэв сумел отползти в сторону, и позже Меда нашла его. Знала и о том, что все их пятеро детей убиты. Рыжая Меда никогда не отличалась силой духа. Ее спокойствие пугало Дельфину больше любой истерики. Словно умерла та Меда, плакса и хохотушка, с которой они вместе выросли. Не представляя, что еще сделать, Дельфина обняла ее — та никак не отреагировала. Потом вдруг спросила:

— Ты видела Теора?

Дельфине пришлось ответить:

— Да. Он среди регинцев.

— Живет, ходит по земле, — глухо произнесла Меда. — А мои дети — нет…

Остров Обрядов, еще один лоскут в одеяле воспоминаний.

Жрицы одна за другой до земли склоняются перед кучей обгоревших веток — все, что осталось от Госпожи Дэи.

— Прости нас, матушка, что не уберегли тебя.

В уединение Грота Мары Дельфина склоняется перед самими богинями — зыбкими тенями, что говорят с людьми через дурман зелий. Кто-то побывал в Гроте Мары. Травы поют о том, как к ним прикоснулись чужие руки. Кто-то второпях хватал все подряд, явно не смысля в травяной мудрости. Безобидный синедар для окраски Лент исчез и, очевидно, оказался у регинцев в желудках вместе с меркатской смолой и толченными грибами. Скальная трава могла бы пол-лагеря отправить на тот свет, но похититель не взял ее. Наверное, счел нежно-фиолетовые лепестки не достаточно зловещими. Дельфине известно, кто так и не забыл дорогу в Грот Мары.

— Пошлите знак, — зовет она богинь. — Ответь мне, матушка Дэя. Ответьте, Нера-Пряха, златовласая Акрина, Нат, дева вечно-сокрытая. Ответь мне, всесильная Мара. Пять великих богинь, пять Старших Жриц служат вам на каменных тронах. Объявите волю свою! Ответьте, кого из дочерей Островов вы избрали себе в услужение?

На руках у Дельфины спит Тиба, льнет к ней во сне так же, как во время бегства от регинцев. Тиба будет долго спать. Дельфина напоила ее меркатской смолой, но сама к зелью не притронулась — она из тех, кто видит богинь наяву.

— Тиба, — тормошит она девочку, — назови имя Жрицы.

— Санда, — лепечет та во сне и тянет ручонки.

— Нет, дитя. Санда не была Жрицей. Назови другую.

Слух женщины ловит шум из мира человеческого за пределами Грота — так не должно быть. В другие времена ни одна лодка не приблизилась бы к священному Острову в день избрания новой Мудрой. Около сотни тэру во главе с Арлигом охраняют Жриц на случай, если появятся регинцы. Иначе нельзя — но разве проводят Обряд в страхе? Синие Платье Дельфины сгорело вместе с домом, и ничто не заставит ее надеть чужое — это все равно, что украсть чужие сны. На ней одето лучшее, что удалось найти, — рубаха из чистейшего льна и крашеная в синий расшитая туника с широкими рукавами — но не ритуальное. Может, поэтому богини молчат?

Тряхнув головой, Дельфина гонит лишние мысли, будит Тибу:

— Ну же, дитя. Назови одно из тех имен, что мы с тобой учили.

— Санда!

— Но твоя матушка не может стать Мудрой! Она умерла!

Санда стоит позади Мары и улыбается дочери. Манит за собой. С Тибой на руках Дельфина шаг за шагом спускается в морскую бездну, в незримые гроты матери богов.

— Всесильная Мара, ответь устами ребенка: кого богини хотят видеть своими служительницами?

Перед островитянкой тысячи теней. Ульнмар, Дэлада с внуками на руках, Рисмара с сестрами. Есть и регинские тени — им, должно быть, видится дорога к раю небесному, а не подводному. А может, им уже ведомо, что между иными мирами нет границ?

— Где Морская Ведьма? — вопрошает воин, которого Дельфина никогда не встречала наяву. — Я зову на бой и ее, и дьявола, который ее защищает!

На губах у Дельфины привкус теплой соли, вода в гроте вязко-кровая. Мара захлебывается.

— Почему не выходит против меня Морская Ведьма? — кричит воин — единственный в царстве теней, кто может прикоснуться к разбойнице. Потому что, как и Дельфина, он не тень. В этот самый миг в регинском лагере монах молится подле Карэла Сильвийского и крестится, когда тот в забытье шепчет: “Где Морская Ведьма…”. У Дельфины нет оружия — но разве это важно? В ней ни страха, ни ненависти — остались по ту сторону.

— Что ты делаешь здесь? — удивляется женщина. Удивляется искренне, словно не видала стольких битв. — Зачем ты здесь? Ты еще так молод.

Человек, которого она наяву никогда не встретит, смотрит растерянно, словно о чем-то забыл.

— Где твоя матушка, воин? Где твоя невеста? Где все, кто ждут тебя?

Он с трудом припоминает:

— В Сильве. В Ланде. Далеко.

Где-то между тенями бродит и Циана. Полжизни она провела, ожидая одиннадцать детей из рейдов, и троих не дождалась. Дочь не видела ее слез, не увидела и материнской нежности — ведь Циана боялась любить тех, кого может легко потерять.

— Возвращайся, если тебя ждут, — просит Дельфина неведомого регинца, — всегда возвращайся. Мара сыта сегодня, врата ее чертога открыты.

Она слышит шорох, словно глубокий вздох того, кто вынырнул на поверхность. Ни богинь, ни призраков — Дельфина и Тиба одни посреди темноты. Над Карэлом кружится купол шатра, рядом шелестит молитва. Брат Элэз еще не заметил, что молодой господин открыл глаза.

Так издревле повелось, что Старейшин и Главарей выбирают люди, а Мудрых — боги. Маленькую девочку заставляли выучить имена самых уважаемых Жриц, поили дурманом и слушали ее предсказания. Считалось, что бесхитростный ребенок говорит от имени высших сил, а не чьих-то амбиций. Дельфине нечем было утешить народ Островов.

— Девочка говорила неопределенно. Видно, богини пока не желают открыть нам свою волю.

Колкий взгляд Арлига так и втыкал в ее тело иголочки — смесь раздражения и злорадства: любимица Островов не сумела провести Обряд должным образом. Пусть услышат все, кто поют ей хвалу! После Зеленой Долины он навсегда останется Старейшиной-Который-Проиграл-Битву, чужая слава ему — как стрела в горле.

— Отчего же богини решили молчать, когда они нам так нужны? — спрашивает он громко.

Знает, что у Дельфины нет ответа. Плохая новость для тысяч тэру, что остались без хранительниц веры и магии. Выбор новой Мудрой и прежде мог занять много времени, но никогда еще все пять Старух не погибали одновременно. Дельфина выдержала его взгляд и ответила единственно возможное:

— Мне не ведомы замыслы богов.

— Ну, так помни же, Жрица, что ты не всесильна, — Арлиг продолжает, понизив голос — не решается отчитывать великую Дельфину публично, такого ему не простят. — Многие называют тебя новой Аридой, даже рождение регинского ублюдка тебе простили. Вот я и предупреждаю для твоего же блага: не забывайся.

— О чем ты, Отец-Старейшина?

Он повидал достаточно волков и волчиц в овечьих шкурах и удивление принимает за уловку. Дельфину давно считает не избранницей Алтимара, а хитрой колдуньей, умеющей дурачить богов и людей. Сам Арлиг полжизни потратил на путь к власти — он не верит, что есть люди, лишенные честолюбия.

— Я был уверен, что девочка назовет тебя, — шепчет он Дельфине. — Удобно быть Жрицей, что сама проводит обряд. Но ты оказалась умнее. Так что же ты задумала?

Дельфина решила молчать. Глупо оправдываться за то, чего у нее и в мыслях не было.

— И я предупреждаю тебя еще раз: не забывайся. Не переходи мне дорогу.

Лоскут коричнево-бурый, цвета нечистот и гнили, черный провал в памяти Дельфины.

Это был полотняный куль, пропитанный засохшей кровью. Казалось, кто-то завернул в ткань старый кусок мяса. Это было еще до Обряда, быть может, даже до речи Терия. Дельфина уверена, что не видала этот куль сама, знает о нем с чужих слов. Молодой гонец, Норвин, приторочил набитую потрохами тряпку к седлу, приводя в ужас миролюбивую лошадку.

— Неужели ты?! — кинулся он на шею Алтиму, узнав его между людьми Старейшины. — Слышал я, что Арлиг новым помощником сделал того, кто вынес его дочь с поля битвы. Вот уж не думал, что это ты! Не думал, что живым тебя увижу!

Алтим смущенно оправдывается. Помощник Старейшины он лишь временно, ничего особенного не сделал:

— Има шла своими ногами и даже испугана не была! Взгляни вон. Она и без меня бы выбралась.

Он указывает на мало примечательную девушку подле Арлига. Темненькая, долговязая, довольно невзрачная, спокойно и собрано ждет приказов. Выглядит она так, словно и не вспоминает Зеленую Долину.

Норвин склонился перед Отцом-Старейшиной ниже, чем следовало, кровавый куль торжественно бросил к его ногам.

— Они в засаду попали, — рассказывал он, сияя гордостью. — Никто живым не ушел.

В рейдах редко доходило до изощренных зверств, но теперь все иначе. Норвин сам придумал регинцам казнь, и он говорит об этом с удовольствием.

— Вот! — разворачивает он трофеи. — Они насиловали наших сестер — больше не смогут!

Души регинцев войдут в рай холощенными, чтобы их боги посмеялись над ними. Изувеченные тела кормят теперь ворон, а Молодому Герцогу, должно быть, уже сообщили о судьбе его поданных. Если есть у регинцев пленники — им конец, но не о них думает Арлиг, принимая дар мести. Его выжившая дочь Има сегодня рядом с ним, завтра отправится с остальными навстречу опасности, Отец-Старейшина публично ей прикажет. Изрезать бы на куски каждого регинца за этот приказ.

Дельфина не видела кровавый куль, но будет видеть его во сне до конца жизни.

Ленты

Скалистое побережье. На Дельфине кольчуга, тяжелая защита от регинских клинков, с чужого плеча, но выкованная, быть может, ее отцом или братом — творения Аквина и Аква расходились по всем Островам. Аквин и Акв самому Алтимару теперь куют оружие. Или нет? Жрицы ведь учат, что у Господина Морского противников давно не осталось. Выбранный Главарь сотни лучниц, Дельфина слушает мерный гул прибоя. Словно колокол. Словно поступь того чудовища, что грызет ее мир, — иноземцев. Дельфина так и не отучилась видеть во врагах людей, таких же живых и любящих жизнь, как она сама. Потому и старается думать о войске, как о существе едином и бездушном. Так легче.

Регинцы не рискнули вступить в лес, поэтому путь на юг им остался один. Армия бредет восточным берегом, между лесом и длинным обрывом в Море. Местность хороша для засад, и обе стороны это понимают. Лучницы Дельфины не застанут регинцев врасплох.

Заметили. Кричат, угрожая, выхватывают мечи, пропускают вперед своих лучников. Пора.

— Алтимар! — призывает Дельфина. — Инве! Арида! Вперед, тэру!

Словно эхо, детский голос Имы:

— Инве! Арида!

Осенний воздух пропитан жаждой крови, сотня женщин едва не рычит в предвкушении. И вправду свора сук, сорвавшихся с цепи. А между ними Нела, приемная мышка. Достаточно меткая лучница, никчемный воин, если дойдет до схватки лицом к лицом. Что-то новое видит Дельфина в названой дочери, что-то сильнее и хуже страха. Протест, решимость, но не ту, что ведет в бой. Смелость приговоренного к казни, отчаяние в серых глазах: “За что мне все это???”

— Алтимар! Арида!

Стая стрел и ответная стая, одна вонзила хищный клюв в сосенку, что закрыла собой Дельфину. “Спасибо тебе, дерево”. Срывается со скалы всадник на подстреленной лошади, падает и не встает женщина рядом с Дельфиной. Для конной атаки местность мало пригодна, и островитяне используют преимущество. Дорога перегорожена поваленными деревьями, лучницы отступают за укрепление. Будут вместе с мужчинами защищать его, удерживая регинцев, сколько возможно. Не важно, что скоро им придется бежать, важно, что по всей дороге там и тут звучит клич:

— Алтимар! Арида!

Регинская армия, уязвимая в походе, растянулась на многие мили, и атакована в пяти или шести местах. Еще один отряд ударил по арьергарду — пинок под зад, как сказала бы Тина. Так волчья стая бросается на огромного медведя, так дровосек рубит вековой дуб — удар за ударом. Регинцы не выкованы их железа, их стойкость не беспредельна.

— Алтимар! Арида! Дельфина!

Она кричит вместе со всеми и не сразу понимает, что ее имя стало боевым кличем. Теперь регинцам известно, как зовут Морскую Ведьму. Машинально ее губы шепчут гимн, что распевают молодые Жрицы перед Святилищем. Поначалу тихо, потом, видимо, вслух, потому что тэру подхватывают. Звенят стоны и команды, кони рискуют переломать ноги на камнях.

Стрела, более коварная и везучая, чем другие, находит бок жеребца — и на миг затаивают дыхание воины обеих сторон. Жеребец валится и бьется со злобным ржанием, и под ним — Молодой Герцог. Неужели убит? Дельфина вспоминает тучи комаров на реке Фло. На них похожи десятки стрел, что усеивают труп коня, жалят землю вокруг Гэриха, мертвого или оглушенного. На богатом сеньоре, быть может, лучшая в Регинии кольчуга, и само тело коня прикрывает его. Но шлем свалился при падении, кольчужный капюшон откинут. Всего одна стрела нужна в голову! Никогда Дельфина так не желала кому-то смерти. Один верный выстрел — и, быть может, регинцы повернут назад, оставшись без предводителя.

Инве не настолько милостив. Натягивая лук, повторяя гимн, Дельфина видит, как оруженосец Гэриха Ландского молниеносно закрывает его собой. Стрелы, предназначенные его господину, вонзаются в него — сквозь кольчугу и поддоспешник подбираются к телу. Вопль Нелы теряется среди ликующих криков регинцев. Молодой Герцог жив и цел, ему подводят другого коня.

— Одна стрела моя, — рыдает Нела, которую все равно никто не слушает. — Может быть, моя…

Первые регинцы прорываются за укрепления, островитяне на сей раз не стоят насмерть. Не в этом их задача.

— Отходим! Назад!

Лес прячет бегущих, громовой голос Гэриха запрещает преследовать островитян. Не все его люди послушны, не все вассалы, командующие своими отрядами, умеют оценить положение. Дельфину и ее людей не преследовали, в других местах регинцы устремились за отступающими разбойниками — себе же на беду. В лесу горячих воинов ждали засады.

Лучницы Дельфины собрались на поляне, и никто не видел, куда делась Нела.

Островитяне привыкли к набегам, а не к войне. Отец-Старейшина Терий понимал это не хуже предводителя регинцев, и приказал людям делать то, что они лучше всего умели: нападать и бежать.

Восточный берег не был густо заселен, рыбных мест там было мало, земля не плодородна. Обитатели крошечных деревень ушли, а перед темсами подожгли свои дома. Регинцам ничего не оставили. Многотысячная армия вынуждена рассчитывать лишь на свой обоз, а это сотни телег с припасами, а за ними — живые коровы и козы. Все это еле тащится, упрямясь, ломаясь и увязая в грязи. Хвала богам, дороги на Островах такие же отвратительные, как в Регинии. А разбойники сделают все возможное, чтобы регинцы запомнили этот путь надолго. Они не в силах разбить армию, но могут ее измучить.

— Дельфина, Выбранный Главарь, тэру рассказывают друг другу, что в твоем отряде потерь меньше всего. Алтимар благословил каждый твой шаг!

Людям хочется во что-то верить, поэтому Дельфина часто слышит себе хвалу. Едва ли заслуженную — никто, кроме Старейшин, толком не подсчитывает потери. Если Алтимар вправду к ней благоволит, пусть сбережет Дэльфу. Она не видела дочь уже пару дней — слишком много для таких времен. Два дня островитяне не дают врагам передышки, засада за засадой, стычка за стычкой. Дэльфа с Ирисом где-то там, в этот самый миг Ирис бранит ее за слепую смелость. Дельфине не нужен пророческий дар, чтобы знать об этом. Ирис всегда бранит ее дочь, а Дэльфа всегда рискует. Обещала матери быть осторожней, обещала Тине убивать регинцев за двоих, раз Тина уже не в силах сражаться. Дельфине ясно, какое обещание перевесит.

Тина здесь. Пользуясь передышкой, храпит на траве, словно на ложе у себя дома. Коротышка наотрез отказалась покидать Больший.

— Я Жрица, — сказала она Старейшинам. — Разве я не должна приносить удачу? Перевязывать раны, шептать заговоры я еще могу.

— Разве не я родила Островам чудовище? — сказала она Дельфине. Впрочем, без особого горя в голосе. — Буду здесь — может, и доведется встретить и прикончить сына. Акулий Зуб метнуть и не промахнуться я еще могу.

Тина спит сном младенца, не верится, что ей ведома печаль. Она была гордостью Острова Леса, правильно воспитанной дочерью Общины.

Дельфину называют новой Аридой, вспоминают, что непобедим был морской народ, пока великая колдунья древности была жива. Раненые умоляют Дельфину прикоснуться к ним, юные тэру просят прядь ее волос, веря, что это защитит их от смерти. Дельфина охотно раздает надежду. Есть и те, кто с раздражением говорят:

— Она возомнила себя новой Аридой!

— Матушка-наставница, — склоняет перед ней голову Има, дочь Сильвиры и Арлига, с недавних пор — старшая дочь Старейшины. Это о ней говорят: “…Даже испугана не была, когда Алтим нашел ее!”. Има не задает вопросов, просто садится подле Жрицы, приваливается спиной к дереву — будто переносит на него тяжесть. Всех дочерей Арлига Дельфина растила на Острове Леса, но об Име не может вспомнить ничего примечательного. Девочка всегда была тенью своих сестер, одной из многих.

— Тетушка, — спрашивает Алтим, — как тебе удалось сбежать от регинцев?

Он, разумеется, уже слышал о ночной панике в лагере, но женщина рассказывает еще раз.

— Тетушка, потому ли это, что ты возлюбленная Алтимара? Поэтому он дал тебе спастись?

— Наверное, мне должна сниться битва, — шепчет Има то ли Дельфине, то ли дереву. — Нет. Снится мать, сестренки, племянники. Как стрижем овец и как на дерево карабкаюсь за медом. Матушка Жрица, я хочу рассказать тебе. Только тебе, другим не могу…, — и умолкает. Не находит слов, чтобы говорить о Зеленой Долине.

Нелы не было до вечера, вернулась она с какой-то нелепой отговоркой и сломанной стрелой в руке. Замкнутая, отрешенная, она трясет Дельфину, не давая ей уснуть:

— Расскажи, матушка-наставница, о том, как меня нашли.

Она слышала эту историю сотню раз.

— Та женщина, — шепчет девочка, — та, которой вы меня не отдали, — она могла быть моей бабкой. Наверное, она уже умерла. Матушка Дельфина, думала ли ты когда-нибудь о том, что эта женщина умерла в одиночестве, потому что вы, морские разбойники, украли меня у нее?

Снова Алтим, которого Дельфина когда-то качала на коленях. Совсем взрослый, а из-за шрама на щеке кажется старше, чем есть.

— Тетушка, почему от регинцев спаслась ты, а не моя мать? Почему?

Он похож на Дэладу, высокий, жилистый и чернявый. В отличие от матери, он не дурен собой — суровые и резкие черты Дэлады на мужском лице стали почти красивы. Шрам совсем его не портит, говорят Дельфина и Дэльфа. Что сам Алтим об этом думает, не известно никому.

Дельфина приглашает его на траву:

— Сядь, сынок, рядом со мной. Помнишь, ты когда-то прибегал ко мне, и мы вместе прятались? Я накрывала тебя одеялом и говорила, что теперь ничего не страшно, надо только закрыть глаза. Мне сейчас очень хочется закрыть глаза и исчезнуть. Хотя бы до рассвета.

Потом Алтим целовал ее руки, чуть не плача, повторял:

— Прости меня. Конечно, я рад, что ты жива. У меня же никого теперь нет, кроме тебя и Дэльфы!

Мара он почему-то не упомянул. Потом Алтим поднял голову и спросил уже иным тоном:

— Да, я помню, как прибегал к тебе прятаться от Дэлады. А почему ты всегда ссорилась с моей матерью?

Почти рассвет. Нела — словно гладкое зеркало воды перед штормом. Кажется, хочет и обнять Дельфину, и ударить:

— Матушка-наставница, среди регинцев есть, наверное, лусины. Может, есть и мои родственники, и они оплакивают меня, пропавшую много лет назад. Они зарубят меня, есть попадусь, так и не узнав, кто я! Матушка Дельфина, неужели это правильно?!

Пусть судят боги Хону, что когда-то не позволила оставить девочку на берегу ее деревушки. Дельфине нечего ответить, она может только обнять:

— Многое неправильно, дитя. Но я никогда не пожалею, что ты выросла у меня на руках.

Нела судорожно вытирает слезы:

— Дельфина, рыжий роанец, в которого попала моя стрела, жив. Почти цел. Расстояние было дальнее, стрелы уже на излете попадали. Его спасла кольчуга. Едва закончилась битва, Гэрих Ландский велел ему опуститься на колени, ударил мечом по щеке и назвал рыцарем.

Дельфина оборачивается, начиная пугаться:

— О чем ты, Нела? Откуда ты знаешь, что происходит у регинцев?

Тихая кроткая девочка внезапно огрызается:

— Мариа! Ты дала мне имя, матушка, не спросив, забыла ли я настоящее.

Дельфина попыталась заглянуть в глаза приемной дочери, но та упорно смотрела в сторону.

— Что ты хочешь рассказать мне, дитя?

— Пойдем — сказала Нела. — Спустимся к Морю.

Тропинка вывела их на каменистый пляж между скалами, безлюдный, пока еще мирный — в двадцати-тридцати перелетах стрелы от врага. Регинцы не осмеливаются больше высылать вперед дозоры. Последний отправился по приказу Даберта Вермийского, островитянам известна теперь военная бездарность этого сеньора. Ни один из его людей не вернулся назад, Дельфина содрогается при воспоминании о том, какой была их смерть.

— Выбранный Главарь, матушка-наставница, Море ведь все слышит — так ты нас учила. Пусть слышит. Я ухожу…

Акульего Зуба у Нелы никогда не было, потому что не боги Островов ковали ее душу. Белые Ленты она резким движением оторвала от туники и бросила прочь, словно жертвуя прибою. Меч положила к ногам Дельфины.

— Я больше не сестра вам и не одна из вас.

Воздушные Братья, осенние гости Островов, резвились на пляже, продували тунику Дельфины насквозь, трепали черные волосы, навек скованные Лентами Жрицы. Никогда в ее тело не вонзалась сталь, она лишь с чужих слов знала, как это бывает. Сначала осознание кровоточащей раны, боль — потом, словно боль надо заслужить. Именно так Дельфина ощущала неизбежное, пока Нела рассказывала про Пещеру и Ива, и о том, что давно не по праву носит Ленты. Дельфина слушала и поняла, что свою девочку она потеряет. Как же наказывает Алтимар Невест, не сохранивших чистоту? Ему одному ведомо, Дельфина до последнего часа будет верить в его милость. Веры в людей у нее меньше, особенно сейчас, когда многовековая вражда рыщет по Островам, словно сорвавшийся с цепи пес.

— Господин Морской не карает за доброту, — сказала Дельфина наконец.

Девушка расхохоталась тем горьким смехом, которым порой смеялись над наивностью синеглазой Жрицы:

— Матушка, знаешь ли, что я никогда не хожу на Море одна? — Об этом все знали. Потому и припоминали Неле, что она регинка. — Я забыла все обеты просто от ужаса. Нас столкнула вода, он — его тело — чуть меня на дно не утянуло. Я не помню, как вытащила его, я просто пыталась утопленника от себя оттолкнуть. А потом, в этой подводной могиле наедине с мертвецом… я бы от страха не дожила до отлива. Я просто хотела, чтоб он ожил. Будь он, кто угодно, даже тот второй… подонок. Понимаешь меня, матушка? Я испугалась того, чего не может бояться дочь Островов. Потому что я не ваша.

Дельфина понимала. Белые Ленты качались на волнах, словно мертвые чайки, набирались воды, чтобы пойти ко дну. Совсем как в ее давнем сне. Забыв устои один раз, девочка не захотела их вспоминать.

— Я видела его еще трижды, — призналась Нела. — Я позволила держать себя за руку. После битвы в Зеленой Долине мы так рады были встретить друг друга, что не помнили о запретах… Нет! Я помнила. Я хотела поступить неправильно! Ив из Роана звал меня за собой. Много раз. И вчера тоже.

— Девочка, — протянула к ней руку Дельфина. — Регинцы тебя просто убьют!

— Может и не убьют, — спокойно возразила Нела. — Ив в большой милости у своего господина.

— Но тебя убьют прежде, чем Молодой Герцог узнает о тебе!

Дельфина приводила доводы, зная, что не изменит судьбу девочки из лусинской деревни, чужой между двумя берегами. Маргара притащила бы ее обратно силой — но тогда Нела сотню раз повторит отречение перед тэру и Старейшинами. И боги знают, что с ней сделают. Или же девочка смирится — и что ждет ее на Островах? Регинку, доказавшую трусость в бою? Разве есть человек, готовый взять ее в жены? Разве Отец-Старейшина Арлиг даст однажды согласие на ее брак, а не потребует изгнать ее, как недостойную? Что ждет ее в Регинии, пусть даже с этим рыжим Ивом? Казнь? Жизнь изгоя? Все то, что изведала бы Дельфина, последуй она за Марком из Лантисии. Марк не позвал ее, и год за годом он будет повторять себе: она бы не пошла. Год за годом Дельфина будет верить, что могла бы любить его больше Островов, — но он не позвал.

— Девочка, — сказала Дельфина. — Мариа, если ты так хочешь. Ты пытаешься говорить со мной, как с врагом, а не с твоей тэру, потому что так тебе легче. Тогда позволь мне отвечать, как мать, а не матушка-наставница. Тебе нравится этот паренек? Он хороший человек, я это видела. Но регинцам ты всегда будешь чужой и непонятной, даже ему.

— Я самой себе чужая, — пожала плечами Нела. — Я нравлюсь ему, он мне благодарен, он считает своим долгом меня спасти. Клянусь, после Зеленой Долины я хочу, чтоб меня кто-нибудь спас от такого жизни.

Тем утром Дельфина видела Нелу в последний раз. Она не обняла приемную дочь, потому что та держалась на расстоянии пяти шагов, не ближе. Боялась, что ее принудят остаться силой.

— Я появлюсь перед регинцами. Просто выйду к ним и попрошу отвести меня к Герцогу. И будь что будет. Теперь оставь меня, матушка. И прощай.

— Когда они схватят тебя, — произнесла Дельфина, — закричи, что расскажешь все о Морской Ведьме. Тогда они, может, и не убьют тебя, пока не доставят к своему господину, — изумление в серых глазах. Дельфина продолжила, не давая возразить: — Обо мне, девочка, рассказывай, что угодно. Я ведь не собираюсь попадаться.

Скалы позади окликнули Дельфину, отразив девичий голос:

— Матушка-наставница…, — на тропинке Има, девочка-тень. — Прости, матушка Дельфина, если отвлекла тебя от чего-то важного. Мне хочется рассказать тебе…, — и замолкает.

Отвернувшись от приемной дочери, Жрица подошла к Име и крепко прижала ее, как сделала бы ее мать Сильвира. Как самой Дельфине хотелось сейчас обнять Циану. Девочка беззвучно зарыдала, в первый и последний раз оплакивая все, что так и не сумела выразить словами. Так хотела бы рыдать Дельфина — но слезы ей не даны. Если не можешь помочь, будь просто рядом — Дельфина всю жизнь убеждалась в этой истине. Она не может помочь. Ни детям, из которых Община лепит воинов, ни миру своему, живущему разбоем и дорого платящему за разбой, ни предателю и брату ее Теору — плоть от плоти ее мира. Острова — часть души своих детей, и Острова порой убивают душу. Вот еще одна истина, которую Дельфина постигла до конца. Она знала, что Нелы не будет рядом, когда она обернется.

Дэльфа пообещала лично отрезать язык любому, кто назовет Нелу предательницей. И лично выпотрошить любого ландца, лусина, роанаца или демона, если тот обидит ее названую сестру.

— Нела никогда не была нашей, — сказал Алтим. — Она регинка, и должна была уйти, — и вдруг добавил: — Не ее жаль, а Дельфину.

Дэльфа удивленно на него уставилась, ему пришлось продолжать:

— Дельфина наша — но… не такая, какой должна быть. Вот мне и тебе ясно, что регинцы только мертвыми хороши, а тетушка — не знаю, как и объяснить. Она больше нас с тобой убивала, а все равно — не от мира сего, о врагах судит так, будто… будто они такие же, как мы. Ее сын…

— Мой брат! — отрезала Дэльфа. — И твой тоже!

— Ладно, брат. Малыша Мара я не виню, да и тетю тоже. Знаешь, я ведь верю, что в ней течет кровь Ариды. Тем хуже. Дельфина по законам иным живет, не человеческим. Островам и Совету она покорна, как покорны морские волны, — только до времени. Понимаешь? Ни в чем я ее не виню, но все необычное — опасно.

Дэльфа стояла перед ним, уперев кулачки в бока, — разъяренный синеглазый бесенок. В детстве им с Алтимом случалось кататься кубарем, и он, хоть и был старше, получал вдоволь синяков.

— Что еще наговорил тебе Отец-Старейшина Арлиг? — поинтересовалась Дэльфа. — Это ведь все его мысли, не так ли?

Алтим отпираться не стал. Разве надо скрывать, что Старейшина Островов удостоил его беседой?

— Не только он, — сказал Алтим. — Дэлада то же самое говорила. И многие еще. Слава Дельфины велика, но судят о ней по-разному. Поверь мне.

Дэльфа и Алтим не узнают, что Дельфина слышала их разговор.

Кустарник

На Острова обрушился первый в этом году безудержный ливень, провозвестник зимы.

— Еще четыре — пять переходов, — сказал Гэрих Ландский, — и мы выберемся с этой проклятой пустоши на равнины южного берега. Еще четыре или пять дней. Или так было до ливня.

Насквозь промокшая армия выглядела жалко. Передовые отряды устроились на ночной привал, но большая часть телег еще ползли где-то позади и могли стать добычей островитян. Беречь обоз было поручено Даберту Вермийскому. Его люди, проклиная все на свете, брели по колено в грязи, усталые до смерти, но готовые отразить нападение. Армия одолела пятидневный путь. Десятки мелких стычек, засады повсюду, боевой клич разбойников, словно непрерывно звучащее эхо. Люди научились опасаться каждого камня, каждых зарослей, не выпускать оружия из рук, спать в кольчугах. Потери были не так велики, как казалось рядовым воинам, раненых больше, чем убитых, но постоянное напряжение изматывало не хуже боя. Молодому Герцогу известно, что половина его армии готова хоть сейчас повернуть назад, не об истреблении разбойничьего гнезда тревожатся его люди. Каждый феодал имеет соседа, готового оторвать кусок чужой земли. Сам Гэрих день и ночь помнил, что его отец был совсем плох в последние месяцы. Всякое может случиться. Перед отплытием Гэрих заставил вассалов присягнуть на верность своему старшему сыну, но он знает цену таких клятв.

Гремят удары капель. Тяжелый ливень бьется о шатер, как таран о ворота крепости, как волны о скалы. Стонет Карэл, брат Элэз рядом с ним читает молитвы. Слова псалмов сильны и красивы, а внизу, у подножья обрыва, слышен рев морских чудовищ.

— Четыре-пять дней, — говорит Гэрих Иву. — Или больше. Потом нам преградит путь река, если только верны были карты этого дьявола Теора. Вот там-то, на переправе, разбойники и обрушат на нас всю силу, какая у них еще осталась. Это их последний шанс.

Ив теперь рыцарь, впрочем, не владеющий ничем, кроме своего оружия, коня и милости сеньора. И все же не часто так везет людям его происхождения. Он бледнее обычного, а плечо, из которого извлекли стрелу, перевязано все тем же монахом-лекарем. Жизни рана не угрожает, но правая рука едва слушается, не способна удержать меч или поводья. Герцог строго-настрого велел юноше держаться от врагов подальше, пока плечо не заживет.

— Мы победим, господин.

Гэрих соглашается невесело:

— Да. И победа даст Побережью пять или десять спокойных лет. Но не более того. Теор сказал однажды, что душу Островов надо сжечь. Я понимаю теперь эти слова лучше, чем прежде. Мы разгромим их армию, разорим землю и без счету вырежем их самим — но не одержим победы, пока душа их мира не взойдет на костер.

— Морская Ведьма? Та женщина, которую называют Дельфиной?

— Нет, Ив. Было бы слишком легко, если б все зависело от казни одной островитянки. Понимаешь ли ты, почему разбойники, словно привороженные, влюблены в эти клочки скал посреди Моря? Почему они считают себя свободными, но сотнями идут на смерть по единому жесту Старейшины? Я не понимаю. А здесь каждый трехлетний ребенок уже убежден, что иначе жить невозможно. Все, чего не понимаю я, течет в их крови, веет в морских ветрах. Именно в этом — душа морского народа, морского разбоя. Я могу казнить ту, кого называют Ведьмой, но, пока живы Острова, она будет рождаться вновь и вновь. Эта земля останется разбойничьим логовом, пока морской народ не будет вырезан поголовно, — ненависти в голосе Гэриха не слышно, об Островах он судит, как лекарь о гнойной ране. — Они будут биться до последнего человека или запросят мира — неважно. Я ведь не поверю их клятвам, и разбойники это знают. Выжженную землю мы оставим за собой, когда отплывем. И, если будет на то воля Божья, я вновь приведу сюда армию так скоро, как только смогу. Мои сыновья и внуки будут вновь и вновь вычищать это змеиное гнездо, рубить головы морскому чудовищу быстрее, чем они растут. Чтобы дети Островов, а не наши, жили в страхе. Чтобы дети Островов однажды перестали рождаться и сеять смерть на нашем берегу.

Промокший воин вошел в шатер и с поклоном доложил о странной пленнице. Светловолосой женщине, что вышла к регинцам сама и закричала, что все расскажет о Морской Ведьме.

За армией следовала тень с кинжалом, Теор. Регинцы и островитяне не видели его, но он видел все. Бесконечные стычки; могилы наспех; тела женщин в изорванной одежде — перед смертью они достались целым отрядам; обнаженные тела женщин повешенных — это те, что закололись сами, лишь бы не стать забавой регинцам; ошметки тел регинцев, что угодили в засады и не были сразу изрублены — их привязывали к лошадям и разрывали. Иных регинцев и своих Теор узнавал. Никогда он по-настоящему Алтимару или другому божеству не молился, слишком мало верил в кого-либо, кроме себя. И все же, к каждой мертвой приближаясь, он загадывал в сторону Моря: пусть и это будет не сестренка. Невидимкой Теор следовал за армией и ждал своего часа. По глупости, в ослеплении он привел регинцев на Острова — и заставит их повернуть назад. Не будь он лучший из лучших.

Дождь бьет по шатру боем, мерным, как ритм молитвы. Монах, неутомимый, как дождь, читает псалмы, а Карэл затих. Это значит, что он очнулся. Он сдерживает стоны, когда сознает происходящее, вновь и вновь доказывая себе свою же храбрость. В Зеленой Долине кто-то распорол его от шеи до груди, а после пригвоздил копьем, чтоб наверняка — задев легкое, чудом не задев сердце. Жизнь сильвийца по-прежнему на волоске, но — молитвами и заботами монаха — волосок стал немного толще.

— Говори, — велит Гэрих светловолосой девушке, такой же мокрой до нитки, как все Острова.

Перед ним та, которую Ив называет Мариа из Нелии. Любовь Ива с первого взгляда, разгадка его таинственных исчезновений, островитянка, регинка, шпионка, покаявшаяся грешница — один Господь знает о ней правду. Уверяет, что разбойники прогнали ее, что не желает больше быть одной из них. Ив молит сохранить ей жизнь, Ив как никто заслужил от Молодого Герцога награду. Ему Гэрих верит — но не Островам и их посланницам. Девушка многое рассказала о Морской Ведьме, но что с того проку?

— Проклятье! Что за день! — в шатер вваливается благородный сеньор Даберт, неся потоки воды и грязной брани. — Клянусь святым Фавентием, дьявол Алтимар вломился на небеса и оттуда льет на нас бочку за бочку! — замечает Нелу, оценивает. — А это что за белая курочка?

Монах прерывает псалом и запрещает ему богохульствовать. Этот святой человек, быть может, единственный, кто смеет Даберту Вермийскому что-то запретить. Благородный сеньор бросил своих людей тащить и охранять обоз, как знают, ускакал вперед и пересчитал зубы слугам за то, что недостаточно проворно натягивали шатер для отдыха его особы.

В глазах Нелы страх, покорность, робкая надежда. Нет рядом Ива, единственного ее защитника, — Молодой Герцог выставил его из шатра, пока решает, что делать с пленницей. Она знает, что отвечать на вопросы, заранее все обдумала. Говорит, запинаясь, что Отцов-Старейшин давно не видела. Никто их теперь не слушает, им нет веры после стольких поражений. Только сумасшедшие готовы продолжать борьбу, большинство хотят сдаться на милость победителя, но им не позволяют.

— Сражаются отдельные отряды, господин, каждый подчиняется лишь своему Выбранному Главарю или вовсе никому. Между собой Выбранные Главари не могут договориться. Прежде они Старейшинам были подвластны, а теперь никому.

Даберту такой ответ по душе, он сам беспрестанно твердит, что Острова разбиты, а регинская армия тащится на этот клятый юг воевать с призраком. А могла бы уже плыть домой. Сеньор Даберт отнюдь не глуп, но охотно поверит всему, во что ему выгодно верить.

Гэрих пристально смотрит в серые глаза девушки:

— Днем и ночью нас атакуют отдельные отряды?

— Да, господин.

— А их предводители готовы сцепиться за власть между собой?

— Готовы, господин.

— А прочие трясутся от страха?

— Именно так, господин.

— А тебя прислали сюда, чтобы плела чепуху?

Нела сглотнула, судорожно попятилась, но позади нее — лишь угрюмые стражи.

— Нет, господин!

Сжав руку на горле, Гэрих повторяет вопросы:

— Что задумали твои повелители?

— Я ничего не знаю! Был Большой Совет. Отец-Старейшина Терий уговаривал нас обойтись без новой битвы…

Молодой Герцог уже слышал это от других пленников. Замысел врага ему ясен — изматывающее противостояние без крупный сражений, на месте островитян он сам бы так поступил.

— Где ждать нам засад и ловушек?

Нела не знает — это известно лишь Выбранным Главарям.

— Если прикажу пытать тебя, ты вспомнишь больше.

— Нет! — выдохнула островитянка. — От боли говорят больше, чем знают на самом деле. Пощадите меня, господин, я хочу только покоя…

Второй раз монах прервал псалом и, не спрашивая позволения, заговорил с девушкой:

— Правда ли, что ты носишь крест в знак истинной веры? Отрекаешься ли ты ложных богов? Признаешь ли нашего Господа единственным?

Нела, отныне уж точно Мариа, с горячей искренностью признала регинскую веру, ради своей жизни она согласна молиться, кому угодно. Брат Элэз из тех людей, что боятся только Господа, он безапелляционно заявил Молодому Герцогу, что девушке не должно причинять зла. Даберт, которому пленные островитянки выдрали не один клок волос, мысленно усмехнулся: “А эта курочка будет получше сучек. Должно быть, и в постели не такая дикарка”. Мариу из Нелии оставили в живых.

До Южного берега регинцам осталось два-три перехода. Сами они, возможно, еще не знали, как близки к цели, но островитянам это было известно. Тревогу тэру Дельфина ощущала, как испарения ядовитых далеких от Островов болот. Тех, что медленно одурманивают и точат силы. Армия врага потрепана и сильно устала, но это все еще армия. Островитяне понимали, что их ждет.

Палочкой на земле Наэв нарисовал Дельфине их положение:

— Мы здесь. Вот здесь река повернет на восток, преградив регинцам путь. Им придется переправляться. Там и встретим их. Берег там высок, регинцы будут измотаны переходом, а уж мы заставим их вступить в бой тотчас же с марша, без отдыха.

Он излагал план Старейшин. Вернее собственный план, который Старейшины одобрили. Больше всего Дельфине хотелось согласиться с каждым словом.

— Мы тоже измотаны, — возразила Дельфина. Мысленно добавила: “И обескровлены тоже”, и от этой мысли крепче сжала руку Наэву. — Братик, регинцев не меньше, чем нас. Если не больше. А наши воины отважны, полны решимости, послушны — да, это так. Пусть мне кто-нибудь прикажет не сомневаться в воинстве Островов, потому что я вижу то, что вижу. Я думаю о двойняшках твоих, Авмите и Авноре. Когда дойдет до рукопашной схватки, кто будет сильнее: любой регинец или они даже вдвоем? Отцы-Старейшины собрали всех, кого могли, даже дэрэ. Немалая часть нашего воинства теперь — это подростки и женщины. Я вижу то, что вижу, брат. Мы можем не устоять.

В ее мыслях мелькнула уверенность: “Мы будем разбиты”. То ли предчувствие, то ли просто страх — она не решалась много думать. Рука Наэва переместилась по рисунку к тылу регинцев:

— Да, положение у нас не завидное. Но одновременно сюда ударит отряд. Знаешь, какую панику способен посеять удар в тыл, один только боевой клич за спиной? Регинцы ведь не знают точно, сколько у нас сил.

— Гэрих Ландский будет ждать от нас чего-то подобного…

— Да, — согласился Наэв. — Я бы на его месте ждал.

“Мы будем разбиты. И беззащитны после поражения. А потом регинцы отыщут Морскую Ведьму. Меня”. Брат сам знает все ее доводы, зачем только она терзает его своими сомнениями? Разве в силах Отцы-Старейшины собрать войско лучше того, что уже собрано? Теор сказал, что Морскую Ведьму сожгут…Дельфина — хоть на миг не Выбранный Главарь, а просто женщина, которой страшно — ждала, что Наэв улыбнется и утешит ее, и он это сделал:

— Всегда есть выход, сестренка.

Она улыбнулась в ответ:

— Всегда есть надежда. Регинцам ведь надо одолеть еще целых три перехода.

Два перехода до Южного Берега. Боевой клич разрывает ночь — “Алтимар!” — и в который раз островитяне появляются из темноты, регинцы, забыв об отдыхе, хватаются за оружие. Звуки боя долетают до Теора, ласкают его, как волны, — вой ярости и боли и звон металла. Песня той стихии, для которой он рожден. И не верится, что было иное время, когда он не хотел быть убийцей. И были у него тогда друзья, надежды и любимая. Очень давно. Слишком давно.

Пришло время пожалеть регинцам, что морской дьявол еще жив. Зря думают, что со стороны обрыва они защищены от нападения.

Теор завис над пропастью, невидимый на скале. Над головой погожая ночь, далеко под ногами — Море. Трепет опасности в воздухе, танец риска, кружащий голову. Меч и кинжал на поясе, лицо и потрепанная одежда тщательно измазаны сажей, землей и кровью, руки цепляются за жесткий кустарник. Он должен выглядеть так, словно только что из жаркой схватки, и Теор постарался придать себе нужный вид. Первый раз в жизни ему надо притворяться, что был в самом аду. Он без кольчуги, и рад сознавать, что между ним и ударом врага нет преграды — ни защиты металла, ни воли богов. В богов сын Алтимара не верит. Сам не знает, к кому обращается, бросая вызов небесам и волнам: “Думаешь, мне это не по силам?!” Сухой климат стер все следы дождя, кустарник колючий и жесткий. Он царапает руки, а Теор вцепляется в ветви, словно в глотку врага. И почти счастлив от того, что может сорваться в любой миг, что будет сотню раз убит прежде, чем осуществит свой замысел. Он верен тщеславию до конца — не сомневается в победе, и поэтому счастлив сознавать, как безнадежна его игра со смертью. Его руки в крови от укусов растения — пусть это будет единственный противник, сумевший пролить кровь лучшего из лучших. Морской дьявол смеется, как мальчишка. Не верит в переселение душ, но если б верил, в следующей жизни пожелал бы стать кустарником над пропастью.

Боевой клич — “Алтимар” — и эхо регинской брани. Рыжий Ив созерцает схватку, не отходя далеко от шатра и молясь, чтобы рука зажила через двое-трое суток — к битве решающей. Шатер сотрясается от топота многих ног, а внутри Нела дрожит от страха. Регинка, островитянка, изменница, чужая всем, кроме Ива, — нападение вчерашних братьев для нее страшнее набегов, в которых она сама участвовала. Пленница регинцев сжалась внутри шатра. Она облачена в неуместно роскошное платье из меркатского шелка, расшитое золотой нитью. Скроенное на полную женщину, оно висит на девушке, как мешок. Из-под платья видна длинная женская рубаха, из самого дешевого льна и потрепанная — одела, что нашлось. У платья своя история. Девушка может только гадать, кто привез шелк из Мерката, чья жена надевала его в праздник, чьей дочери оно не перейдет по наследству. Монах, взявший Мариу под свое покровительства, объявил, что она не должна больше ходить в мужской одежде. Не поленился сам обойти воинов в поисках чего-то женского и нашел это платье. Трофей, прихваченный каким-то регинцем в доме, которого больше нет.

Шатер трясет, как сильвийца Карэла в жару, по краю обрыва гуляет ветер.

— Молись, девица, — велит монах, и Нела охотно слушается. Ей есть, о чем просить регинского Распятого и матушку Дэю. Тэру могут ее убить, если прорвутся к шатрам. А регинцы сорвут на ней злость, если схватка окажется слишком кровопролитной. Но не может же она желать островитянам поражения! Закрыв глаза, зажимая уши, Нела молится всем богам о том, чтобы оказаться подальше от этого кошмара.

Островитяне побежали, и это, видимо, не было уловкой — вылазка захлебнулась. Тогда это произошло. Ив видел издали, и всю жизнь будет собирать по крупицам обрывки той ночи, и задавать вопрос: да как же так? Ошибка дозорных? Злой рок? Воля Божья? Он был у шатра, краем глаза заметил движение, которое принял за игру тени. Оглянулся — никого позади. Чуть пляшет от ветра костер, шепчут заросли, грозно молчит обрыв. Привязанные лошади нервно топчутся, напуганные сражением. Шатры всегда ставили подле обрыва, полагая, что так далеко островитяне не прорвутся. Это потом Ив будет уверен, что враг наблюдал за ним из темноты, держа кинжал наготове. Ив вскрикнуть бы не успел, если б подошел ближе к зарослям. Он не подошел, глупо считая себя в безопасности. А потом все случилось.

Началось со вспышки огня и хаоса между лошадьми, которых огонь напугал до смерти. Дикое ржание, галоп сорвавшихся с привязи. Ива чуть не растоптала кобыла с горящей гривой, что, обезумев, кинулась к обрыву и звездой полетала вниз. И тотчас — будто в память о погибшей лошади — вспыхнул кустарник. Ветер накинулся на него, помогая гореть, сухие ветки легко передавали огонь друг другу, извивались, словно радуясь, что смерть их окажется ярче жизни. И — никого. Вернее, на пожар сбежались все, кто был поблизости, — и, конечно, упустили виновника, он легко затерялся в толпе.

Молодому Герцогу и воинам, которые только что загнали разбойников в лес, было не разглядеть, пылает кустарник или уже шатры. Они видели огонь и суматоху и поняли только одно: каким-то невообразимым образом враг окружил их, ударив с тыла. Регинцы устремились назад, и у каждого мелькнула мысль: не чудовища ли островные снова показали свой нрав? Не ждет ли их тот же кошмар, что был в Северном Лагере? Отшагав мили почти без сна и отдыха, люди плохо соображали, но легко поддавались суевериям.

Клич Молодого Герцога:

— Дьявол или нет — он будет иметь дело со мной!

Крики, толчея. На пути Гэриха вырастает какой-то воин — трясущийся человек, весь в крови и грязи, совершенно безумный от страха, он срывающимся голосом визжит:

— Господин! Я видел чудовище! — припадает к ногам Молодого Герцога и ревет, как ребенок. — Там морские змеи, господин!

Он похитил мгновение у Гэриха, его личная охрана успела отойти на десять шагов вперед. Страх заразнее чумы. Сын Герцога явил огромное великодушие, вмазав трусу кулаком и отпихнув: “Прочь с дороги, деревенщина!” — мог бы и зарубить на месте. Кинжал у него ландец заметил слишком поздно. Человек нанес удар — и лишь тогда Гэрих его узнал.

Акулий Зуб впился в герцогскую плоть несколько раз с молниеносной скоростью, словно обладал собственной волей убивать. Боли Гэрих не почувствовал, лишь горячую кровь по ногам и удивление. Хищная улыбка, кошачье-светлые глаза — да как он мог не узнать Теора? Морской дьявол на земле, у его колен — и владеет преимуществом. Кинжал не пробил бы кольчугу, но ноги рыцаря защищены хуже всего, а островитян не зря учат сражаться в любом положении. Шатаясь, Гэрих еще замахнулся мечом, но вонзить не сумел. Воинов и сеньора разделял миг, а Зуб меж тем нашел свою главную цель.

— Прощай, господин.

Кинжал резко вошел в пах, повернулся внутри, разрывая сосуды. Фонтаном алая кровь — значит, удар верен. Гэрих рухнул на землю. И прежде, чем на Теора бросилась чуть не половина регинского войска, он успел всадить Зуб еще раз — наугад, в низ живота. Его учили за секунды потрошить врага, как цыпленка, и он сделал это, не оставив Гэриху ни единого шанса.

Телом Молодого Герцога Теор прикрылся от первого удара. Сам бросился кому-то под ноги, перекатился и вскочил. Выхватил копье у регинца, который тщетно пытался всадить в него это копье. В светлых глазах блеск безумия, взмокшие волосы липнут ко лбу, истекая чужой кровью, весь в этой крови и грязи, словно в буром плаще — бешеным зверем он стоял перед десятками врагов и казался им демоном ада. Мгновение растянулось липкой смолой.

— Ну, подходите! Ну же! Кто готов к Маре в зубы?!

Ни единой лишней мысли в голове, ни желаний, ни сожалений, один бессмысленный азарт: превзойти противника. Это вроде игры, в которую изгнанник слишком заигрался. У него нет плана бегства. Весь его замысел был — прикончить Гэриха и биться насмерть. Он смеется и загадывает: чьим же мечом будет для него все кончено? Так было уже однажды в его жизни — один за другим, сменяющие друг друга пятнадцать противников, и тогда он тоже загадывал. Тогда он победил. Но одолеть толпу один человек может только в балладах.

Он отражал удары, а взгляд метался, словно зверь в клетке, в голове было ясно, как никогда. Рыжий Ив над телом господина, монах-лекарь, лица воинов — знакомые и незнакомые. Не пробиться к обрыву. Благородный сеньор Даберт в первых рядах, готов явить храбрость в битве десятков против одного. Даберт — вермийский тюфяк — шанс. Теор оставил копье в воине, что отделял его от вермийца, другого сбил с ног, и оказался за спиной Даберта, с кинжалом у его горла.

— Назад! Или считайте своего сеньора мертвым!

Даберт истошно завопил:

— Назад! — даже не пытаясь сопротивляться.

Подчинились не все и не охотно. Люди Гэриха жаждали отомстить, а жизнью вермийца не дорожили. Но ближайшее окружение Даберта не устало кормиться от его щедрот — они попятились и чуть ли не оружием заставили ландцев поступить так же. Отступая к обрыву, Теор ждал удара сзади, меткой стрелы, брошенного копья или кинжала. Утешало, что последним движением он успеет перерезать сеньору его крикливое горло. В дыму пожара он оттолкнул полу-задушенного заложника, убивать не стал, потому что бездарный правитель для врагов полезней живым. И сделал еще шаг — вниз, с обрыва. В небе проклюнулся рассвет нового дня. Гэрих Ландский открыл глаза, узнал Ива — и перестал дышать.

Шатер

Рассвет растекался по небесам царственно медленно, словно любуясь собой. Солнечного цвета облака плыли над шатром мертвого предводителя, те же облака видели, как выбрался из воды, рухнул на песок его убийца. Облака цвета пшеницы, то яркие, то укрытые платком туч. Цвета волос Аны, что вились и озорно выбивались из-под покрывала, и спелыми колосьями сыпались на землю, когда она стригла их перед рейдом. Ана умерла в самом расцвете красоты, ее волосы никогда не станут седыми.

Теор смотрел в небо. Живой, хотя меньше всего берег свою жизнь, не надеялся, да и не хотел выжить. Победитель даже там, где победить невозможно. В такие моменты он верил, что Алтимар причастен к его рождению. Или же, в то, что дьявол его бережет, как говорили регинцы.

Карэл Сильвийский не видел, но ощущал рассвет. К утру забытье медленно отпускало его, а боль возвращалась. В шатре было не протолкнуться. Все кричали, обвиняя в чем-то друг друга, и не покрывал этот шум властный голос Гэриха, как обычно бывало. Подле Карэла ни монаха, ни слуг, ни его рыцарей, о нем все забыли, увязнув в сваре. Сильвиец не в силах был кого-то подозвать, потому что голос его умер в Зеленой Долине, убит ударом в шею.

Потом вдруг все затихли, нашли виновного. Женский плач:

— Но я же ничего не сделала… Все время была здесь…

Она забилась в недра шатра от расправы. Островитянка, которая оказалась регинкой, — Карэл ее вспомнил. Та девушка, что все рассказала о Морской Ведьме.

— Я ничего не знала!

Крик Ива:

— Оставьте ее!

И брата Элэза:

— Побойтесь Бога! Она не та, кому должно мстить!

Карэлу видна лишь борьба силуэтов, он не уверен, в бреду это или наяву. Ее хватают за руки, Иву не дают сделать и шага. Она плачет и умоляет, как любая женщина, и отбивается, как любая морская сучка. Выскальзывает из рук человека, державшего ее. Он получил удар между ног, и согнутый пополам, клянет все на свете. Если это бред, он занятней всего, что раньше виделось Карэлу. Девушка прямо перед ним, над ним, понимает, что у нее один миг на раздумье.

— Сжальтесь, господин! Остановите их! — сложно пасть в ноги тому, кто лежит пластом, но Нела попыталась. — Клянусь, господин, я не знала, что он убьет его милость Молодого Герцога!

Словно молния в мутном сознании Карэла Сильвийского:

— Гэрих убит? — шепчет одними губами, приподымает голову, даже боли не чувствует. — Как…?

Над ним лица слуг, рыжий Ив, белокурая островитянка, его поддерживают, десяток голосов хором объясняет, что произошло. И не верится до сих пор, что не в бреду это, — мертв Гэрих Ландский. Меньше всего сейчас Карэла заботит судьба какой-то пленницы, сколько бы ни умолял его Ив.

Нелу вытаскивают из шатра, тащат то ли в петлю, то ли к обрыву — разъяренные воины еще не решили. Не слушают увещевания монаха, Ива сбивают с ног. И внезапно отступают перед Дабертом Вермийским и его людьми. Придушенным голосом он начинает распоряжаться:

— Девицу должно сначала допросить, а не казнить бездумно! — объявляет с ухмылкой. — Я сам ее допрошу. В моем шатре.

— Отец-Старейшина, регинцы стоят на месте уже более суток. Выставили дозоры, но укрепления не строят, да там и негде встать лагерем.

— Мы с Фором подобрались так близко, что слышали разговоры воинов. Смысл не поняли, но они в замешательстве. Их предводители о чем-то спорят…

— …а жрецы молятся. Что-то у регинцев произошло.

— Нужен пленник, который все расскажет, — ответил Арлиг соглядатаем. — Передайте людям: пусть готовятся к новой вылазке.

Больше всего ему хочется добавить: в этот раз сам вас поведу. Но это невозможно. Терий слишком стар. Одним богам известно, когда в такой неразберихе соберется Большой Совет и выберет третьего Старейшину. Потому Арлиг не имеет права рисковать собой и чувствует себя, словно в кандалах.

Самый счастливый человек на Островах — это Даберт Вермийский. Теор его чуть не убил — но не убил же, а глотать позор Даберт умеет, не подавившись. Война, которой он не желал, осуществляла его мечты одну за другой. Луэс Норлитский пал в Зеленой Долине, теперь погиб и Гэрих. Ландом правит старик, готовый отойти в лучший мир, а наследники его — дети. Больше нет крепкой руки, державшей вассалов в подчинении! Никто не помешает Даберту жениться на владениях осиротевшей наследницы, которую он приметил давно, а Герцог прочил в жены другому барону. Никто не помешает Вермии расширить границы, а, может, и вовсе забыть о власти Ланда. Кому нужны проклятые Острова за Морем, когда земли соседей так и просятся в руки? Герцогиня Мада, должно быть, уже созвала всю сильвийскую родню к сокровищнице Герцога поближе! Спасибо разбойникам, ее братец Карэл между жизнью и смертью. Но у нее еще много братьев, и все запляшут от радости, если она станет регентшей при малолетнем сыне. Даберта до глубины души возмущала мысль, что чужаки-сильвийцы разграбят богатства Ланда, которые он сам не прочь разграбить.

— Каждому ясно, что Острова разбиты, — объявил Даберт, провозгласив себя предводителем похода. Он был знатнее, богаче и могущественней других сеньоров — по крайней мере, сам так считал, и готов был оружием убедить несогласных. — Довольно нам гоняться за какими-то шайками разбойников, когда наш старый сеньор остался без нашей защиты и помощи.

В подтверждение своих слов он велел вытащить Нелу из шатра и заставил ее говорить перед всеми.

— Повтори, девица, что рассказывала мне и покойному Гэриху, да пребудет он в раю. Правда ли, что власть ваших Старейшин рухнула? Что твои собратья готовы передраться между собой и не помышляют больше о набегах?

Девушка повторила все, что он хотел услышать. Белокурая, послушная и испуганная — Даберт таких любил. Прежде, чем отпустить, увесисто хлопнул ее по заду, выразив свою милость. Слова пленницы были хлипким доводом, но половина сеньоров, как и Даберт, подсчитывали выгоду от грядущей смуты. Что им до Островов? И пусть Гэриху были преданы многие и многие желали за него отомстить — даже самые безрассудные понимали: самоубийством будет продолжать поход, если армия разделится.

Карэл назвал вермийца предателем, но услышали только лично Карэлу преданные рыцари и слуги. Его слово могло бы что-то значить при дворе его сестры Мады, но не теперь, когда он едва мог поднять голову. Рыжий Ив склонился перед ним и признал:

— Они за день погубят все, чего добился мой господин. Пусть сын Гэриха однажды соберет войско и закончит этот поход.

— …если доживет, — прошептал Карэл.

Каждому было ясно, что не только Вермия бросит вызов Ланду, как только умрет старый Герцог, а может, и раньше. С наследниками Гэриха могло случиться, что угодно.

— Я всем обязан его милости, — продолжал Ив, — я хочу, чтоб его воля исполнилась, и Ландом правил его сын. Позволь служить тебе, господин. Я знаю, ты будешь до конца на стороне юного наследника Ланда.

— …если доживу, — прошептал Карэл. Верные люди ему были нужны, а в рыжем роанце можно было не сомневаться.

И вот один из рыцарей поддерживает Карэла полу-сидя, Ив вкладывает руки в его руку и произносит вассальную клятву. А, когда церемония кончена, Ив, склонив голову, но настойчиво, произносит:

— Теперь выслушай меня, мой сеньор…

В это время брат Элэз преградил дорогу Даберту, обходящему войска, и стал задавать вопросы.

— Можешь ли ты поклясться, сын мой, что девица в твоем шатре еще не опозорена?

Едва не зашипев "Как ты смеешь!", Даберт все же придержал ярость. Многие — и среди людей Даберта тоже — почитали этого монаха как святого. Еще непогрешимее он в глазах людей, когда решается так говорить с могущественным феодалом. Поклясться Даберт мог пока еще честно. Всю ночь и день он спорил, угрожал, склонял на свою сторону колеблющихся. Если б довелось ему сейчас вернуться в шатер — а доведется не скоро — он бы мгновенно уснул.

— Я и наедине с ней не был, — отвечал вермиец, претворяясь удивленным. — Почему тебя, достойнейший святой отче, так беспокоит выкормыш Островов? Не отрывай на нее время от молитв за нас, грешных.

— Тревожусь за твою душу, — произнес монах самым серьезным тоном, но чуть сощурив глаза. Уйти с пути сеньора он не торопился. — Теперь я должен исповедовать девицу и взять и с нее клятву, что не помышляет тебя соблазнить.

Самозваному предводителю регинцев было уже любопытно. "Что же ты задумал, монастырская крыса?" Брат Элэз впрочем походил скорее на огромного охотничьего пса и был выше Даберта. Строгий в аскезе, но не истощенный, мужчина в самом расцвете. Он был бы прославленным воином, если б не принял постриг много лет назад. Сеньор велел привести девушку, позволил монаху кратко поговорить с ней в двадцати шагах от охраны.

Нела отчаянно оглядывалась в поисках Ива или хотя бы Марэта, но их видно не было. Монах громко задал ей какие-то мало понятные вопросы и тихо приказал:

— Выберись из шатра! Мы отвлечем их, мы что-то придумаем, но тебе надо выбраться. У нас только один шанс — иначе тебя увезут в Вермию, как часть добычи. Отпускаю тебе, — сказал он громко и добавил пару фраз на неизвестном Неле языке. И шепотом: — …и этот грех тоже отпускаю заранее. Спрячь кинжал, — прикрывая своим телом от надзора охраны, сунул ей в руки клинок. — Ты умеешь с ним обращаться, хоть это и против замыслов Господа для женщины. Выберись!

Умеет ли она? Она носит кинжал на поясе с десяти лет — не Акулий Зуб, а обычный. Остров Леса научил и ударить исподтишка насмерть, и выбить клинок из рук. Нела давно убедилась, что уметь и справиться — не одно и то же. "Матушка Дельфина", — шепчет она, не зная, кому еще молиться. Только выбраться из шатра — потом пусть все решат за нее. Видят все боги Островов и Регинии, девочка их Нелии безумно хочет туда, где решать будут за нее! Будь у нее выбор, она бы выбрала судьбу жриц Распятого Бога — те, говорят, живут взаперти. Наверное, в безопасности. А у шатра нет замков, только пара стражей, хранящих награбленную добычу Даберта Вермийского. Пленницу, в том числе. Кинжал, конечно, не для них. После Зеленой Долины, после кромешного ужаса, в котором Нела пребывала каждый день, она перестала сомневаться, что способна зарезать человека, глядя ему в глаза. Но за убийства регинца ее повесят. Должен ли кинжал в самом крайнем случае защитить ее от насилия Даберта? Быть может, монах на это надеется — жрецы Распятого, как и Жрицы Островов, ценят невинность девы выше ее жизни. Если Нелу повесят за малейшую царапину на вермийском сеньоре — что ж, брат Элэз будет молиться за ее душу.

"Матушка Дельфина, — шепчет Нела. — Помоги…"

Она дождалась, пока один из стражником отошел поесть или по нужде. Из предметов в шатре выбрала небольшую амфору с резким запахом — наверняка, из Святилища. Что это такое, Нела понятия не имела, как и Даберт, но вещь была явно дорогая. И тяжелая.

Немногим позже Даберт навешивал оплеухи только что пришедшему в себя стражнику:

— По голове она тебя ударила? Вот я тебе голову срублю, чтоб больше никто не бил! Где девчонка?!!

По другую сторону от входа шатер оказался разрезан кинжалом, Нелы нигде не было. Падение оглушенного стража привлекло много внимания, но никто не видел, как девчонка убежала.

— Бестолковые олухи! — взревел Даберт, и свалил стража на землю прежде, чем скрыться в шатре. Слуги пригибались, когда видели его в гневе. Любопытные, что наблюдали издали, были уверены, что вермийский сеньор разнесет все внутри от ярости. Иногда он так действительно поступал, но сейчас он был один в шатре — буйствовать не было необходимости. Кто знал вермийца хорошо — он надеялся, что таких нет — тот знал: головы он не теряет. У него было слишком много забот, чтоб тратить время на поиск пленницы. Да и куда она денется, если бежать ей некуда? И снова ему было любопытно: что же дальше девчонка и ее покровители придумают? Даберт налил себе вина и, посмеиваясь, признал:

— Островитянка островитянкой останется, даже если не здесь родилась. Этих женщин, наверное, кормят мясом морских драконов.

Когда он ушел, Нела, чуть подождав, вылезла из-за сундука, на котором вермиец сидел только что. Усмехнулась: слышал бы Отец-Старейшина Арлиг, как ее называют островитянкой. Теперь, когда за ней не следили, выбраться из шатра стало намного проще.

Мариа из Нелии быстро нашлась. Рыжий Ив в сопровождение монаха и двух рыцарей Карэла Сильвийского сам приблизился к Даберту. Девчонка шла позади них, вместе с конюхом Марэтом, которой, видно, стал бы последней линией ее обороны, если б вермийцы набросились. Волосы она успела заплести в косу и покрыть каким-то тряпьем, явно первым, что попалось под руку.

— Что это ты напялила? — вопросил Даберт. — И как посмела сбежать?

Ясно было, что говорить с ним будет отныне не девчонка. Рыжий Ив произнес как можно громче, чтоб слышало побольше любопытных:

— Даберт Вермийский, хоть ты и забыл клятвы быстрее, чем остыло тело твоего сеньора, — ты и все войско видели, как его милость Молодой Герцог посвятил меня в рыцари. Теперь мы ровня.

Даберт чуть со смеху не покатился. Ровня ему? Какой-то голодранец из Роана?

— Я клянусь, — продолжал Ив, — что Мариа из Нелии — законная жена мне перед людьми и Господом. Я могу поклясться на Святых Дарах, все эти люди, — кивнул он на рыцарей и Марэта, — могут подтвердить, что брат Элэз обвенчал нас. Ты не смеешь оставаться с ней наедине, ты не вправе держать ее силой! Если ты в чем-то обвиняешь эту женщину — я клянусь, что она невиновна и вызываю тебя на поединок. И пусть нас Господь рассудит!

Люди позади перешептывались и явно были не прочь увидеть такое зрелище, как поединок совсем юного Ива с опытным, но трусоватым вермийцем. Но Даберт на происходящее смотрел, как на выступление шутов у себя в замке. Он признавал только силу, а силы не стояло за юношей из Роана. Сеньор усмехнулся почти с жалостью:

— Ну хоть балладу о тебе слагай! Ты кем себя возомнил, мальчишка? — и готов был приказать своим людям увести Нелу. Как вдруг его окликнул властный голос из шатра Молодого Герцога:

— Даберт Вермийский! Подойди!

Он обернулся слишком поспешно, словно застигнутый в амбаре вор. Конечно, это не Гэрих воскрес. Это Карэл Сильвийский нетвердо стоял на пороге шатра, опираясь на двух человек. Голос принадлежал одному из его рыцарей, который громко повторял шепот господина. Даберт вознегодовал — как смеют его подзывать, точно слугу?! — но подойти пришлось. Не ответит же он тяжело раненному человеку, чтоб сам преодолел шагов двести между шатрами.

— Говорить я уже не смогу, — произнес сильвиец едва внятно, а рыцарь его повторил так, чтоб слышали все. — Но смогу сражаться через пару месяцев, если будет на то воля Божья. И тогда, Даберт Вермийский, тебе придется принять вызов от меня, если мой вассал не достаточно для тебя знатен.

Воины одобрительно загудели, сравнивая, оценивая не в пользу вермийца. Даберт был не ниже сильвийца ростом, быть может, не слабее, но слишком любил излишества и выглядел тучнее и старше своих тридцати с лишком лет. Даберт смотрел и решал. Карэл Сильвийский был для него голодранцем лишь немногим меньше Ива — шестой по счету сынок Сильвийского герцога, владеющий лишь мельницей и какой-то деревенькой в Сильве. И все же это сын могущественного герцога и герой недавней битвы. В том время, как Даберт — все знают — в битвах себя щадит, и похвастаться ему нечем. Рыцарей с Карэлом было всего пятеро. Шестеро, теперь. Конечно, вермийцы легко бы их одолели. Но — признал вермийский сеньор — мальчишка все верно сообразил: он не затеет из-за пленницы кровопролития. Только не сейчас, когда он пытается занять место Гэриха, и армия должна его признать и уважать хоть сколько-нибудь. И отмахнуться от вызова на поединок Даберт не сможет, такой трусости ему не простят его же люди. А Карэл Сильвийский не смог отмахнуться от просьбы своего вассала. И вместо того, чтоб разозлиться, Даберт совершенно искренне рассмеялся: мальчишка его переиграл! Проигрывать Даберт Вермийский умел — быть может, только поэтому и выигрывал достаточно часто у людей смелее и доблестнее себя.

— Что ж, прекрасная курочка, еще встретимся.

После вылазки у островитян снова пленник. Не воин. Человек в грубой долгополой одежде с выбритой головой — по лусинскому походу Дельфина помнила, что этим знаком мечены жрецы Распятого Бога. Оружием он, впрочем, владел отлично — победители вернулись окровавленными и злыми. Тем хуже для регинца.

Дельфина плохо знала науку пыток. Ей доводилось захватывать юношей для Обряда Посвящения, но ломать их волю она оставляла другим. Хвала Алтимару, никогда не видела, как это бывает. “Вот найдут регинцы Морскую Ведьму, тогда и узнаю, больше, чем хочу…”, — мысль, от которой трудно избавиться, когда в соседней роще кричит и стонет пленник.

По лицу Арлига Дельфина угадала, что старались его подручные не зря, выбили из несчастного жреца что-то очень важное.

— Братья! — возвестил Арлиг. — Все мы гадали, почему регинцы стоят лагерем и не двигаются с места. Теперь мы знаем ответ. Слава Инве и Алтимару, их господин убит. Гэрих Ландский мертв, братья! Посреди ликования тэру он незаметно отозвал Дельфину в сторону. Оглушенная радостью, женщина не раздумывала, чего хочет от нее член Совета. Даже не заметила, что идет в рощу, где происходил допрос. Ее мысли прыгали и разбегались, как игривые жеребята. Молодой Герцог мертв! Означает ли это конец регинского похода, избавление? Не будет битвы на реке и последнего разгрома, и того костра, что снился ей ночами? А кто же сумел убить Гэриха Ландского?

В роще остывали угольки, на дереве раскачивались веревки, сделавшие свое дело. Хохот Норвина и еще двух молодчиков, подручных Отца-Старейшины, и едва живой человек у их ног. Дельфина словно с разбега на каменную стену налетела. Вот, значит, как это вершится: подвешивают за руки, поджаривают снизу, полосуют плетью, а, может, и железной цепью. Монах продержался целый день, а она, только увидев веревки, наверное, рассказала бы больше, чем знает. Кто-то должен развязывать языки пленникам — но, боги, неужели можно делать это с улыбкой, как у Норвина?

— Он был очень упрям, — заметил Арлиг, угадав ее мысли. — Тем хуже для него, — и понизив голос, спросил тоном судья: — Кем ты возомнила себя, Дельфина, дочь Цианы и Аквина? Как посмела отпустить девчонку? Не смей оправдываться и отпираться! Я знаю, что эта трусливая дрянь Нела решила уйти, переметнуться, а ты ей позволила.

Говорил он почти шепотом, все еще не решаясь явить на людях свою ненависть к любимице Алтимара. Рукой машинально теребил гладкий черный камень на шее, видно, амулет. Угрожает, но боится сам — может, ей следует рассмеяться в ответ? Спорить она не хотела, но ответить пришлось:

— Настали странные дни, Отец-Старейшина. Многие делают то, на что не имеют права. Разве помощников твоих не должен выбирать Большой Совет? Разве мы выбираем помощниками таких юнцов, как мой племянник Алтим? Я не оспариваю твою власть Арлиг, сын Эльты и Фамунда. Ничего не знаю о власти и не хочу знать. Верю, как нас учили: любое решение Старейшины правильно. Это ведь мудро — держать при себе таких, как Алтим: молодых, удобных, готовых ловить каждое твое слово.

Он улыбнулся:

— Вот значит как. Рад слышать, что ты никогда не оспоришь мою власть.

Арлиг обернулся к тэру, что потешались над пленником, распорядился:

— Нам больше не нужна эта падаль. Тащите его на поляну, чтобы все увидели расправу.

Норвин с удовольствием накинул на шею регинцу веревку и потащил, как козу на привязи. С другой стороны деревьев зазвучали взрывы смеха:

— В таком платье — только дома сидеть и рожать детей!

— Наши женщины в битву одеваются по-мужски, а этот вырядился, как баба!

Кто-то кричит, что регинца надо раздеть и проверить, мужчина ли он, с визгом рвут рясу в разные стороны. Давным-давно Дельфина думала, что ее мир чем-то лучше Побережья, — теперь она знает, что ошибалась. Арлиг предупреждает ее:

— Обряд избрания Мудрых проведут вновь, и проведет его другая Жрица, разумней тебя.

— Покорней меня. Она назовет имена тех, кого ты выбрал. Не тревожься, Отец-Старейшина. Я вовсе не желаю быть на месте Жрицы, которая солжет от имени богов.

— Он был очень упрям, — говорит Арлиг об умирающем монахе, — и поплатился за это. Ненавижу упрямых. И тех, кто бросает мне вызов.

До сих пор у Дельфины не было врагов, регинцы разве что. Разве можно считать врагом Отца-Старейшину, которому она сама же, вместе со другими, вручила власть? С Арлигом она была почти не знакома. На Острове Леса в детстве если и пересеклись, Дельфина была совсем маленькой, а он почти взрослым. Говорили, что Выбранным Главарем он был хорошим. Она не возражала против его избрания в Совет год назад. Все Острова были давно уверены, что Арлигу из Долин быть в Совете — вот Дельфина и последовала за всеми, не задумываясь. Так она поступала слишком часто в жизни. Она всмотрелась в человека перед собой. Обветренное смуглое лицо прорезали морщины, подбородок отмечен шрамом. И по руке, вертящей амулет, толстый шрам уходит под рубаху. Наверняка, и тело исполосовано. Наверняка за последние недели прибавилось вдвое морщин и седины. А в молодости, подумала Дельфина, был жгуче красив, черноволосый и черноглазый. Она печально вспомнила Сильвиру, Рисмару и Эльту — все три были похожи на отца. А невзрачная Има пошла в мать. Дельфина не слушала сплетни, но про жену Арлига судачили все Острова больше, чем лет двадцать пять назад, когда они поженились. Все вдруг вспомнили, что самое привлекательное в ней было — батюшка Старейшина. Верит ли Дельфина этому человеку, который с юности жаждал власти? Намного меньше верит, чем хотела бы. Видит, что он не лучший предводитель, не самый талантливый полководец, — все Острова видят. Он был бесстрашен в рейдах, а теперь вынужден, обязан, беречь свою жизнь, в сражения посылать других, браниться со Жрицей, и запереть на семь замков и горе свое, и жажду мести. Арлиг всей душой предан Островам, а еще любит свои амбиции. И считает Дельфину угрозой. “Что ж с того? Я исполню любой его приказ, потому что Старейшине должно повиноваться. Кроме тех приказов, которые он отдавать не вправе”.

Ни слова не ответив на обвинения, Дельфина задала вопрос:

— Кто убил Молодого Герцога? Пленник, должно быть, рассказал об этом.

— Неизвестно, — коротко ответил Арлиг. — И не важно.

— Неужели…?

— Не важно, — повторил Арлиг. — Лучше пойми меня, Жрица. Сын Герцога мертв, остальное не должно тебя интересовать.

Орех

— Регинцы повернули назад, Отец-Старейшина!

— Они движутся на север!

Семь переходов спустя регинцы снова посреди холмов, основательно разоряют все, что не уничтожили в прошлый раз. Разбойники мало чем могут им помешать.

— Их новый господин выслал гонцов на Берег Чаек. Уверен, он приказал готовить корабли к отплытию.

— Отец-Старейшина, мы на лодке с Алтрисом подошли к лагерю так близко, как только смогли. Они переносят на корабли награбленное.

— Они режут весь скот, который не успели сожрать. Даже белых телок Дэи! Чьим молоком мы польем посевы?!

— Что мы будем есть зимой?

— Как будут рожать наши жены, если нам нечем отблагодарить матушку Дэю?!

— Они отплыли, Отец-Старейшина! Слава богам — отплыли!

— Но они вернуться когда-нибудь. Быть может, уже весной…

— Вернуться, — произнес Терий. — Но мы будем готовы.

Меда, запыленная, растрепанная, равнодушная ко всему, прислушивается к новостям. Спрашивает:

— А Теор? Кто-нибудь видел его между регинцами?

Ответить ей мог бы Отец-Старейшина, но Арлиг не рассказывает никому то, что узнал от пленника. Зачем? Сын Тины приговорен, можно считать, уже мертв. Если у предателя есть хоть капля ума, он покинет Острова любым способом, хотя бы на лодке, пусть это и верная смерть осенью.

Десятки Жриц в синем вышли на берег и пели проклятье вслед регинским кораблям. Стоя у борта, Нела видела только силуэты, но знала, что Дельфина между теми, кто призывает на ее спутников шторма и бури. Она привыкла к шустрым галерам Островов, которые скользили по воде, как змеи морские. Этот корабль был совсем другим. Он еле тащился и вез, будто тяжелый груз, незабываемый запах людей и навоза. Вся прежняя жизнь девочки из Лусинии уплывала вдаль, а она не решалась даже плакать под ледяными взглядами спутников. Монах, защищавший ее, умер страшной смертью в плену, и гибель Молодого Герцога ей то и дело припоминали. Даберт, к счастью, плыл на другом корабле, вместе с захваченной добычей — Нела молилась, чтобы его корабль пошел ко дну. Но до самого Побережья она останется единственной женщиной на сотню озверевших мужчин. Она не снимала кинжал с пояса. Кое-как ее хранили воля Карэла Сильвийского, да еще качка. На взгляд Нелы, волны едва шевелили регинскую громадину. Но регинцам так не казалось. Большинству из них было не до женщин. Рыжий Ив был теперь ее супругом, разделившем с ней ложе еще на Островах. Уж лучше он, чем такие мужчины, как Рэн или Даберт. Или Алтимар, такой же насильник, как земные воины. Нела не забыла Пещеру и жадные лапы воды, что тащат вниз. Ив кратко объяснил жене, какие тучи сгущаются над Ландом, кто поддержит юного сына Гэриха, а кто — его противников. Нела поняла лишь то, что люди, от которых зависит ее судьба, будут сражаться за интересы какого-то мальчишки и, быть может, проиграют. Ив не станет ей каменной стеной от всех бед, как бы ни хотел. Если не настигнет ее ревность Господина Морского и не выбросят за борт в особенно грозный шторм — тогда ее ждет полная неизвестность. Больше не тэру и не дочь Островов, Мариа из Нелии никогда не обрежет волосы перед битвой. Но, видно, до конца жизни будет спать с кинжалом под подушкой.

— Супруг мой, господин мой, Алтимар, я знаю, что Нела под одним из этих парусов, идущих вдаль.

— Она смотрит на тебя, Дельфина.

— Ты не палач, не мститель. Ты на руках донесешь ее корабль до суши, укроешь от бурь и волн, уймешь ветра, запрешь твоих чудовищ.

— Все Острова о другом меня молят.

— Нела — моя дочь, господин. А я, видно, плохая дочь Островам.

— Так скажет о тебе Арлиг. Но ты не умеешь судить и осуждать — ни себя, ни других.

— Ответь мне на вопрос, Господин Морей: смотрит ли с этого корабля на меня брат мой Теор? Кто убил Молодого Герцога, почему Отцы-Старейшины говорят об этом уклончиво? Алтимар, я так хочу верить, что ошибаюсь! Скажи мне, что Теор не раскаялся. Скажи, что он отплыл с регинцами, и я никогда его больше не увижу. Тэру привязывали пленных регинцев к лошадям и упивались их мучениями. Я боюсь представить, что сделают с предателем, если поймают. Пусть лучше останется врагом и будет подальше от нас!

— Я отвечу тебе, Дельфина. Он смотрит на тебя.

Сын Алтимара с Птичьей Скалы смотрел на Жриц и на уплывавшие корабли. Изгнанник знал, что ему конец. Он думал о маленьких наследниках Ланда, которые бегали за ним хвостиком и не верили, что морской дьявол — лишь чудовище, негодяй и предатель. Теперь поверят. Думал Теор и о девушке из Нового Замка, делившей с ним ложе, вспомнил, что даже не простился с ней перед походом. Любила она его или боялась — он не знал, еще недавно ему было все равно. Много женщин прошло через руки бродяги, наемника, разбойника — иные легли с ним против свой воли, ни одна о нем не заплачет. Вся жизнь его соткана из обид и ошибок. Столько лет искал мести — и вот, Острова лежали в руинах, и слишком поздно было об этом жалеть. Он стал проклятьем для Островов и для Ланда, и тысячи людей по обе стороны Моря желали ему смерти. Вонзить бы в сердце Акулий Зуб и покончить с этим — как разочарованы будут сотни мстителей, мечтающих убить Теора своими руками. Не для этого ли удара он хранил Зуб столько лет? Он вынул кинжал, повертел в руках, рассматривая хищные символы на рукояти. Ни одного шрама не было на теле Теора, он привык в глазах врагов и соратников видеть суеверный ужас: «Неуязвим!». Может, и вправду кинжал сломается об его плоть? А может, он сам и есть тот единственный противник, которому по силам сразить лучшего из лучших? От удара Теора удерживала лишь одна мысль, последняя искорка ненависти — Наэв! О детях Наэва, о том, как всерьез собирался задушить младенца, вспоминать было настолько стыдно, что Теор не вспоминал. Но человек, сломавший его жизнь, не должен остаться безнаказанным. Сын Тины мог бы укрыться в лесу, как-нибудь переждать зиму, держась подальше от островитян, а весной раздобыть лодку и бежать в Меркат. Мог бы… Он не думал о спасении — лишь о том, что Наэв должен умереть первым.

Берег Чаек накрыла ночь, не принесшая спокойных снов. На берегу осталась грязь от брошенного лагеря, дерево, увешанное мертвецами, и почти ничего от селения, что стояло здесь пять сотен лет. Ни детских голосов и плеска лодок, ни кудахтанья и мычания, ни смеха юных тэру. Повсюду вооруженные люди, настороженные и усталые. Не готовые поверить в передышку, ведь отплытие регинцев может быть уловкой. Дозорные с факелами в руках обходили берег, громко перекликаясь, их спящие братья держали мечи при себе. И каждый ощущал себя в походе, а не дома. Темнота перестала быть безопасной, Море словно стало меньше, а Региния — ближе.

Теор знал, что незаметней всего тот, кто у всех на виду. Он зажег факел и стал одной из фигур, обходивших деревню. Понадеялся на свою удачу и на сумятицу, царящую на Островах. Наверняка половина храпящих прямо на земле воинов родом не отсюда, а молодые тэру плохо знают его в лицо. Если и разглядят, примут за человека из другой деревни. Или же придется драться и бежать — Теор думал об этом удивительно беспечно. И не из такого выпутывался, и уже перестал верить, что уязвим и смертен, как все люди.

Частоколу регинцев суждено было стать домами и дровами, частично он был уже разобран. Подле сломанного забора два факела воткнуты в землю, шепот двух голосов в темноте.

— Теперь пойдешь за меня?

Кокетливый девичий смех:

— Не знаю. Но подумаю.

На Теора влюбленная пара даже не обернулась. Он прошел мимо, в душе хохоча до упаду, и вдруг остановился. Он ведь понятия не имеет, где искать Наэва, а голубки хотят лишь одного — что бы их оставили в покое. Была не была.

— Брат, — окликнул Теор мужчину из темноты, — здесь ли Наэв, сын Авы и Сагитта?

Темнота недовольно отозвалась:

— Выбранный Главарь? Конечно, здесь, в своем доме.

Ну, конечно, ведь дом Наэва уцелел. Где же еще ему быть? Выбранный Главарь… Наэв всегда был из тех покорных ничтожеств, что так нравятся Совету. Теору следовало идти дальше и перестать испытывать судьбу, но еще один вопрос так и рвался наружу. Он ведь до сих пор не знал, жива ли сестренка.

— А Дельфина? Она тоже здесь?

На сей раз ему ответила девушка, довольно злобно попросила оставить Дельфину в покое хоть на одну ночь. Жива, значит. В голосе девушки Теор уловил тень подозрения, возможно, раньше, чем она сама осознала: что-то не так с человеком из ночи. Мара знает, что он сказал не так, и хвала всем богам за то, что островитяне не приучены подозревать друг друга. Девушка вот-вот спросит, кто он, — Теор решил опередить вопрос. Засмеялся:

— Договоримся, тэру. Если пообещаешь сказать своему жениху «да», я согласен до утра не будить Дельфину. После всего, что было, мы заслужили погулять на свадьбе.

Уверенность успокаивает. Теору ответил смех, и он пошел дальше, оставив пару целоваться в темноте.

Уцелевшие дома были забиты до отказа. Теор пока не знал, как проникнуть внутрь незаметно и мгновенно отличить Наэва среди спящих. Но знал, что нет для него препятствий. Молодого Герцога целая армия не спасла от его кинжала. Теор сам — словно кинжал, пронзающий плоть судьбы. И судьба покоряется ему, потому что у нее нет выбора. В его голове сложилось два-три плана, и хоть один обязательно бы сработал. Если бы Теор не забыл смотреть под ноги.

Взвизгнул шерстяной клубок — сперва обиженно, потом по-щенячье радостно. На Островах не было воров и хищных животных, собак здесь держали пастушьих, не сторожевых. Щенок, на которого Теор наступил, всего лишь кинулся к нему ласкаться, но он стал тем первым камнем, который сдвигает с места лавину. Закричала девушка, с которой Теор только что говорил:

— Орех! Орех нашелся! — и тут же оказалась рядом с факелом в руках. Осветила и щенка, и лицо незнакомца. Миг замешательства — а потом она завопила на весь берег:

— Предатель!

Берег Чаек пробудился мгновенно. Оттолкнув ее, Теор бросился в темноту.

Ночь ожила, заметалась сотней голосов и огней. Единственный приказ завладел берегом — схватить предателя живым. Вот уж действительно вызов! “Казнить хотите? Не бывать тому!”. Не может лучший из лучших попасться так глупо, из-за собачонки!

Трое мужчин перегородили ему дорогу. Один показался Наэвом, но в потемках Теор не мог быть уверен. А убить случайного тэру не хотел — и так слишком много на нем крови. Он легко перебросил через себя одного, перехватил занесенную руку с мечом другого, ударил кого поддых, кого снизу в челюсть, оставил троих кататься на земле в полу-обмороке. Еще кто-то навалился на него у остатков частокола — тоже не справился. Теор перемахнул через частокол и припал к земле, в мыслях уже просчитав каждый шаг. До Наэва сегодня было не добраться. “Что ж, бывший братец, ходи теперь по Островам, оглядываясь.”

Путь к бегству оставался один — к скалам. Пещера уже доказала, что может быть идеальной лазейкой, а тэру дважды подумают, прежде, чем искать его там в прилив. Говорят, что Пещера не отпустит того, кто заслужил смерти. Теор заслужил сотню раз. Неужели честь покончить с ним достанется простой воде? А может он, сын Алтимара, не способен утонуть? Ведь на Берегу Зубов уже пробовал. Беглец засмеялся — ему действительно любопытно было, как встретит его Пещера. Кому страшно, пусть считает себя регинской девчонкой, а он напоследок еще отрежет Маре хвост. И убьют его не раньше, чем он сам позволит. Не раньше Наэва.

Теор приподнялся, решив, что достаточно скрыт темнотой, что бы тихо ускользнуть. И даже не сразу понял, что произошло. Резкая боль, горячая струя по спине, туман перед глазами. Стрела! Значит, все-таки уязвим! Еще мгновение сын Тины не верил — слишком темно для лучниц! Потом не верил, что всего одна стрела может его остановить. И, наконец, удивленно понял, что падает. Полоснула мысль о кинжале. Акулий Зуб, который он берег столько лет, сломают и бросят в грязь. Акулий Зуб — его последний друг, и последним осознанным движением Теор отшвырнул его в сторону. Авось не найдут. Потом нахлынула тьма.

Многие спрашивали потом девушку из темноты, Дэльфу, как смогла она узнать предателя, — ведь видела его последний раз еще совсем маленькой. Она пожимала плечами. Дети всегда ладили с Теором, и Дэльфа не была исключением. Когда-то качал ее на руках, вырезал ей игрушки, был для нее самым добрым из взрослых — и вдруг оказался плохим. Для дочери Дельфины Теор остался ярчайшим воспоминанием детства. Он удивительно мало изменился, он не постарел, как не стареют боги, — впервые это сыграло против него.

Бывший тэру слышал, как кому-то не дали прикончить его сразу.

— Его будут судить все, — очень мягко уговаривал голос Наэва. — Меда, дорогая моя, я знаю, что ты чувствуешь. Уж поверь, знаю, хоть мои все живы… Но это не только твое горе.

Меда? Теор так и не решил, взвыть от позора или хохотать. После стольких битв и сильнейших противников его свалила первая трусиха Островов. Было холодно, беспросветно темно и больно, будто тело рвут на части. Несколько минут боль застилала весь мир, потом сжалась в горящую точку в плече. Потом прозвучал приговор:

— Ничего, не подохнет.

Теор с трудом открыл глаза. По лицу текла вода, словно он только что вынырнул на поверхность, тело надежно стянули веревки. Теор закрыл глаза. Все правильно, с ним обошлись именно так, как он и ожидал: стрелу вынули, рану промыли и перевязали, чтоб он дожил до казни, — похоже, он и вправду не умирает. Связали, а потом уже окатили водой, приводя в чувства. И вот он, когда-то лучший, попался так нелепо, и связанным лежит у ног заклятого врага — Наэва, Выбранного Главаря и старейшины Берега Чаек. Значит, все кончено. На памяти Теора никто из островитян не удостоился еще публичной казни — видно, он будет первым. Судя по свежим синякам и досаде на лице Наэва, одним из мужчин в темноте был он. И, как всегда, не справился с лучшим из лучших.

— Ты…, — наступает он ногой на горло предателю. Едва пересиливает желание убить. — Ты, мерзавец…

Теор попробовал засмеяться, но было слишком больно:

— Ну давай, задуши меня! Бывший брат, связанный, я, может быть, тебе по силам!

— Ты не тронул моих детей — только поэтому до суда доживешь. Но ты им угрожал. После суда я увижу, как ты сдохнешь!

— Не боишься, что расскажу напоследок правду о Рогатой Бухте? О том, как ты, ты первый, не сумел одолеть меня мечом — пришлось ложью.

Темные глаза Наэва темней омутов и туч.

— Все давно знают. Той же осенью я во всем признался на Большом Совете. А Главарю Милитару еще в Рогатой Бухте рассказал.

— Что…?

На лице Наэва, обычно непроницаемом, ярая, отчаянная ненависть, он встряхивает Теора, едва головой об землю не бьет:

— Будь ты проклят, никто тебя не изгонял! В тот день — ты мог просто вернуться! Я бы сам у тебя прощения просил уже к вечеру!

Теор хохочет, захлебываясь смехом, не в силах остановиться:

— Какой же ты трус! Подлость — и та наполовину!

И Наэв захлебывается, задыхается:

— Я просил тебя уйти по-хорошему! Ты не знаешь — я чуть не подстрелил тебя из лука!

— Так почему же не подстрелил? Рука дрогнула? А зачем марать руки самому, если в Ланде это охотно за тебя сделает каждый встречный? Так ведь ты думал? Позволь угадать: ты приполз на коленях к Совету и тебя простили. Сам признался, раскаялся. Можно спокойно жить на Островах, среди братьев, равным, одним из всех — и это называлось справедливо! И Ана не плюнула тебе в лицо?

— Нет!!!

— Конечно, нет! Дура влюбленная, как все женщины! Верно же регинцы о них судят! А думал ты когда-нибудь, что лучше уж было убить меня, чем изгонять?

Наэв отчаянно старается ответить спокойно:

— Я сожалею о том, что сделал. Но я не заставлял тебя начинать эту бойню, мстить неведомо кому! Не мальчишка ты, чтобы кто-то другой был в ответе за твои поступки. Себя, не меня, вини за всю свою жизнь!

И снова хохот:

— Моя жизнь — да что ты о ней знаешь? А говорил ты себе, какое же ты ничтожество?! Что Ану ты не заслуживал?

— Она считала иначе!

— И потому мертва! Говорил ты себе, что тебя, не ее, должны были схватить регинцы, к дереву привязать и добивать стрелами?!!

Наэв отшатывается.

— Говорил. Каждый день. Ты знаешь, потому что каждый день повторяешь себе то же самое, — Он произносит еле слышно: — Что ты хочешь услышать от меня теперь? Ты берег бы Ану лучше меня. Ты же всегда был лучше! Если б вернуть день, когда Ана между нами выбирала, — сам бы за руку ее к тебе привел. Только б жива была… Нет Аны! Десять лет, как делить нам нечего…, — голос срывается, Наэв закрывает лицо руками.

Рядом тэру поспешно отворачиваются, с детства приученные “не видеть” чужих слез.

— Ты…, — начинает Теор очередное обвинение и вдруг осекается.

Позади Наэва с земли поднялась старуха. В женской видавшей виды тунике поверх рубахи, но с непокрытой головой — уже одно это смотрелось, как крах устоев. Она стояла, чуть раскачиваясь, смотрела пустым взглядом. Лицо в отсветах факелов казалось одновременно потемневшим и бескровным. “Меда??” Теор вспомнил, что Наэв говорил о каком-то ее горе. Понял, что не хочет узнать больше. Похоже, сам Инве сегодня направил стрелу Меды, потому что ей есть за, что мстить.

Теор ответил, наконец, Наэву удивительно тихо:

— Ана не захотела бы долгой жизни со мной, она не меня любила. Я ведь был в Вилании, не так далеко от Берега Зубов. Если б только знал… Иди, бывший брат, к своей монладке, она ждет. Хорошо, когда кто-нибудь ждет.

Сарай

Это было трое суток назад. Теора заперли в сарае ждать Большого Совета, а Берег Чаек медленно возвращался к жизни, словно человек после тяжелой раны. Дельфина с сыном и дочерью жила в доме Наэва, туда же набились семьи его сестер-двойняшек. Лучше в тесноте, чем под открытым небом. Детей было бы разумнее оставить на Острове Леса, но после пережитого каждая семья желала держаться вместе. На Большем не хватало почти всего, но — хоть одно доказательство милости богов — ребятни было в избытке.

Дельфину приучили думать, что имуществом владеет Община, ей лично принадлежат разве что одежда и оружие. Из всего, что Дельфине не принадлежало, уцелели железный котел, часть изгороди и щенок Дэльфы. Перед отплытием регинцы старались как могли, истребили все запасы, которые армия не успела сожрать. Виноградник уничтожен. Остатки зерна сжигали, скот резали, а туши бросали в реку. Этой осенью никто не пахал землю. Пашню не подготовят должным образом, пройдя ее несколько раз плугом. Да и сеять почти нечего. Одним богам ведомо, как Острова переживут этот год. В выгоревшем доме Дельфина нашла остатки Акульего Зуба и отдала его волнам, как погибшего товарища. Наверное, часть ее души должна умереть вместе с ритуальным кинжалом, — Мудрые не рассказали Дельфине всех тайн этой мистической связи. И уже не расскажут. Останки Аква, Дэлады, Дэлы, ее мужа и сыновей, маленькой Фемины, ее старших братьев нашли в канаве и отдали волнам. Дуб освободили от мертвой ноши. День за днем Острова хоронили убитых, число их ведало лишь дно морское. На Берегу Чаек не было человека, который не оплакивал бы кого-то из родных. Разве могла душа Дельфины остаться прежней?

Душа всей Общины, сама суть Островов не вышла из битв целой. Дельфина кожей ощущала трещину на чем-то невидимом — столь же заметную, как шрам на щеке Алтима. Страх. Боль. Гнев. Вернутся ли регинцы весной? Выстоим ли мы? Как будем жить без кораблей, без набегов, без воли морской, без грозы Побережья? Как будем жить с мыслью, что Острова не безопасны? Почему боги допустили? Почему Старейшины допустили?

Вслух Старейшин никто не винил. Пока, по крайней мере. Но там и тут Дельфина слышала шепоток, который раньше не представляла возможным. Битва в Зеленой Долине могла бы завершиться иначе, если б не торопились, выбрали другую позицию, не наступали, не отступали, не послали бы шестьсот человек на убой. В каждом тэру проснулся запоздалый талант полководца. Каждый готов был рассказать, что делал бы на месте Арлига.

— Я благодарю Неру-Пряху, что не была на его месте, — отвечала Дельфина, когда спрашивали ее мнение.

Тэру поспешно соглашались — она не сразу и поняла, почему ропот так легко умолкает. Островитяне молчали, но всегда помнили о темной стороне Общины, о том, как исчезают неугодные Совету. В такие времена правители не допустят сомнений. В каждой душе паутина трещин, думала Дельфина, словно на морском дне перед взрывом. А ненависть Островов устремлялась руслом дозволенным — к виновнику всего, к Теору.

— Сегодня, — шепчет Дельфина, — я видела его. Я ходила к нему, Господин Морской, разве я могла поступить иначе? Алтимар, все эти годы я спрашивала тебя, что с моим братом. Я получила ответ.

— Они выбрали палачом тебя, сестра? Ты Жрица, вот и принеси жертву Маре.

Дельфина покачала головой:

— Мара возьмет, кого пожелает, ей не нужна моя помощь.

— Говоришь так, будто знаешь ее. Всегда ты воображала, что видишь богов.

Сарай был тот самый, лодочный, до которого у регинцев, видно, руки не дошли. Внутри было странно уютно и мирно — парусина, свернутые канаты, лодки, будто уснувшие до весны. И между ними человек в нелепо-скрюченной позе. Теора боялись. Даже раненым, связанным и запертым. Веревками его стянули так, что шевелить он мог лишь головой. Дельфина пыталась представить себе, насколько тяжело лежать часами неподвижно. Какого час за часом ждать смерти? Глупо было спрашивать, как он себя чувствует, Дельфина боролась с этим вопросом, готовым сорваться с губ. Для раненного пленника бывший тэру выглядел не так уж плохо.

Он заговорил с ленивой насмешкой:

— Я побывал в регинском плену, и сарай ваш — просто детская игра. Стражи даже издеваться не приходят, а то было бы веселей. Ах да, у них ведь нет позволения Совета. Истинные сыновья Островов без приказа даже по нужде не ходят! — поднял на нее золотистые глаза, смеющиеся, но все равно погасшие: — Зачем пришла?

Дельфина опустилась на пустую бочку рядом.

— Где ты был все эти годы? Что произошло с тобой?

— Где только не был! Всего не расскажешь.

— Я знать хочу, Теор. Мне надо понять. Что с тобой… что с нами случилось?

— Понимать нечего…

О чем он мог ей рассказать? О Рогатой Бухте? О том, как стоял возле догоревшего корабля и мертвых тел и думал мечом перерезать себе горло?

Потом он оказался в лесу, потому что лес в Регинии повсюду, а идти ему было некуда. Герцог помиловал Теора, но кому из поданных Герцога было до того дело? Разбойника с ненавистных Островов убили бы обязательно, а он и говорить по-регински не слишком умел. Недели, месяцы он слонялся по лесу, один, снова и снова растравляя обиду. Вспоминал: его, лучшего из лучших, вышвырнули с Островов, как щенка. Хотелось снова пережить резню в Бухте, наказать их всех, хотелось выть волком. Теор сполна познал чувство, которому не научился в рейдах, — ненависть. А иногда мерцало, пробивалось самое мучительное — жалость к тем, кто мертв. Алтив, так глупо погибший. И Хона, без которой Теор не жил бы на свете. И даже Выбранный Главарь Милитар. Ничто так не питает ненависть, как чувство вины.

Дельфины, сестренки, ему отчаянно не хватало — но ей он об этом не расскажет.

Потом Теор понял, что с ума сойдет в одиночестве, и пошел прочь, куда угодно, лишь бы к людям. Ему хватило осторожности уйти как можно дальше от берега и его озлобленных жителей. Через несколько дней пути начинались земли, только слыхавшие о налетах с Моря. Всю жизнь на имущество регинцев Теор смотрел как на добычу, и странным было сомнение: он не разбойник больше и не имеет права грабить этих людей. Теперь смешно вспомнить, как, вопреки голоду, надеялся соблюдать законы чужой страны.

— Потом был пастух в одной деревушке, уж не помню, где. Он увидал меня возле своей хижины в непогоду и позвал внутрь. Говор Островов он слышал впервые, понял лишь то, что пришел я издалека. Жил этот человек один, жена и дети умерли. Чужаков регинские деревни, как и все прочие, не любят, но ему нужен был помощник. Нрав у него был такой, что ладил он только со скотиной, — это я уже потом понял.

Изгнанник остался у пастуха. Он усмехается:

— Ненадолго.

Он тогда мало знал о хозяевах и работниках — на его родине не было самого понятия “хозяин”. Что там, кивая на Регинию, втолковывали им в детстве о равенстве? Теор не помнил уже, чем провинился в тот день, когда пастух вдруг стегнул его плеткой:

— Пока ешь мой хлеб, будешь слушаться!

Регинец не понял еще: работник стоит смирно только от изумления. Его, взрослого, прошедшего Посвящение, вразумляют плетью! На Островах даже Отец-Старейшина не посмел бы. Пастух успел замахнуться второй раз — и отлетел к противоположной стене. Он был крепким мужчиной, считался неплохим бойцом по меркам своей деревни, но против воина Островов был, словно котенок, а против Теора — тем более. Он подавился окриком: “Как ты смеешь!” и лишь теперь догадался, что приютил не простого бродягу. Убивать Теор не стал, оглушил регинца страшным ударом, взял еду, топор, длинный нож, все ценное, что нашел в доме. И рассмеялся: ну какой из разбойника работник!

— Я пошел в Монланд, был наемником, сражался повсюду, где только шли войны, всю Регинию прошел, и десятой части не расскажешь. У наемников редко спрашивают о прошлом, лишь бы верно служили.

Пусть Теору и не задавали вопросов, соратники, откуда бы ни пришли сами, чувствовали в нем чужака и держались подальше. Региния тонула в междоусобицах, и Теора с головой захлестнул этот шквал. Даже набеги игрой показались! Сеньорам случалось безжалостно разорять землю врага, оставляя смерть и страх позади своих войск. То была жестокая и действенная тактика, и никто не справлялся с грязной работой лучше наемников, живущих только войной. Теор не рассказывает: поначалу ему еще снились кошмары, а в пылу сражения еще накатывала кружащая голову легкость — все дозволено! С богом сравнимая власть победителя, побежденный в прахе у его ног — да, ему это нравилось. Кровью упивался больше, чем вином, утопал и в том, и в другом, лишь бы ни о чем не думать.

— Потом Ана умерла. Я случайно узнал в Вилании.

Об этом незачем рассказывать, да и слов Теору все равно не найти.

— Потом было всякое, долго перечислять. Лет семь назад случилась битва при Валфло, когда веридский сеньор наголову разбил Кристэна Второго. Неужели на Островах об этом не слыхали? Вириду поддержали тогда Рив и Восточный Крудланд, нас окружили… Словом, мы служили набитому ослу Кристэну, Герцогу Сильва, потому что он щедро платил. Его милость с рыцарями умчались, а наемников бросили на произвол судьбы. А Вирида ох как ненавидит Сильв и всех, кто служит Сильву.

Что ж, Теор не ждал заботы от какого-то сеньора, занятого своей войной. Так он на своей шкуре узнал плен. Победители-виридцы бросили наемников к ногам своего господина, и тот объявил: казнены будут все, за кого не дадут большой выкуп, — чистая насмешка над людьми без роду, без племени. Теору давно не хотелось спасать свою шкуру, а еще меньше — чужую. Но не хотелось и умирать в петле, и потому ответил: единственный выкуп, который он может дать, — это бой. Он готов сразиться с любым из людей сеньора. Если победит — пусть победа будет платой за жизнь одного пленника. “Если не боитесь, конечно”, — добавил Теор, зная, что на многих воинов эта фраза действуют, как заклинание. Тогда и загадал впервые — на сколько же противников хватитего мастерства и везения?

— Три дня это длилось, пятнадцать противников, пятнадцать поединков подряд. Ну ладно, не подряд. Мне давали отдохнуть. А пленники вокруг меня кудахтали, как служанки брюхатой королевы. Нашли и вино, и хлеб, и мази какие-то от всех ран — хотя это моим противникам нужно было больше. Забавно было. Раньше вряд ли знали, как меня зовут. Они бросали жребий, за кого мне сражаться. А виридцы меж тем вешали по несколько человек каждый день. Так и соревновались мы с Марой, кто быстрее. Как видишь, я здесь, — значит, не проиграл. За себя самого я сражаться отказался. Когда все остальные были свободны или мертвы, я засмеялся и сказал, что мне надоело. Виридский сеньор велел меня отпустить. Так началась моя шайка.

Тогда и почувствовал — даже победы приедаются. Рубил людей не как деревья даже — как дрова. Но пятнадцать спасенных им человек сказали, что и в ад за ним пойдут. От наемника до разбойника — один шаг. Его пятнадцать сторонников были отчаянными головорезами, что привыкли жить насилием, законным или нет. Потом его шайка значительно возросла, потом за его голову сразу несколько сеньоров назначили награду большую, чем он когда-либо держал в руках. Теор был предводителем — то, чего так и не доверили ему тэру, разве что в детстве на Острове Леса. В регинской глуши у него было вдоволь власти и добычи. И достаточно соперников.

— Шесть раз они пытались сменить меня на другого. Конечно, не так, как вы Главаря выбираете, а кинжалом в спину. Я здесь — значит, кинжал в ком-то другом.

Трое заговорщиков были из тех пятнадцати, обязанных ему жизнью, но Теор и не ждал от матерых волков преданности.

Даже самое крепкое вино брало его не скоро, поэтому Теор был лишь слегка пьян, возвращаясь однажды из города к своей шайке. Заснул в лесу и проснулся от конской поступи. Из разговоров всадников он понял, что убежище шайки стало известно местному сеньору. Разбойник знал и короткую дорогу через лес, мог бы опередить отряд. Перебрал в памяти сотоварищей, прикидывая, кто из них заслуживает жизни. Не смог назвать ни одного, включая самого себя. Но ему снова повезло, если остальных везение не преследовало — это их забота. Бывший тэру просто пошел прочь.

— Потом Герцог решил построить корабли… Вот примерно так все и было. О чем тебе еще рассказать? Может, о том, что творила моя шайка?

— Я видела, — прошептала Дельфина. И задала все-таки вопрос про ночь высадки, и факел, и дочь Меды.

Лежащий и связанный, Теор не мог опустить голову. Он на миг закрыл глаза, очень тихо ответил:

— Меня все равно убьют… и за это тоже…

Нет, он не видел тогда в горящем доме ребенка. Но он и не смотрел.

Дельфина знала, о чем Теор не рассказывает: о беспросветном одиночестве чужого среди чужих. О жизни, где слова на родном языке сказать нельзя, да и не с кем, ведь вокруг враги, да минутные приятели, готовые стать врагами. Ни друзей, ни семьи, ни женщины, которая любит. С рождения Дельфина ощущала себя частью целого, знала, что тэру горой за нее встанут. Не представляла, как жить без чувства тыла, где найти смелость просыпаться по утрам. Теору было за что ненавидеть Наэва.

Потом Теор спросил, может ли Дельфина его простить, и кивнул, когда она покачала головой:

— Конечно, нет. Все правильно. Знаю, ты хочешь, чтобы Острова не слишком замарали себя расправой. Все еще веришь, что вы чем-то лучше Герцога с его палачами! — и вдруг произнес без насмешки: — Ты действительно лучше их всех. Хорошо, что ты жива. Хотя бы твоей крови нет на мне…

Она искала нужные слова, но их не было. Предатель получит то, что заслужил, отрицать и утешать бессмысленно. Не было и не будет ответа, почему так случилось. Наэв виноват перед ним, но ссора в лесу стала лишь последней каплей, первым шагом в пропасть. Упрекнуть ли теперь Острова в том, что заставили Теора, как и тысячи других детей, любой ценой приносить добычу? Упрекнуть ли Ану — его первое поражение? Или насквозь чужую ему Регинию, в которой сумел жить только зверем? У Дельфины все сжималось внутри от мысли: лучший из лучших так и не побежден в бою, но перед жизнью беззащитен, как ребенок. Иначе не натворил бы столько.

Он засмеялся над ее печалью. Кивнул то ли на Море, то ли на небо:

— Там меня заждались. Если есть там бог или демон, буду биться с ним. Ничего другого я не умею. В чертоги Алтимара впускают только достойных. А куда идут остальные?

Удивительно, но Дельфина ни разу об этом не задумывалась.

— Я однажды задал этот вопрос матушке Маргаре, еще в детстве. Знаешь, что она ответила?

Дельфина знала отношение наставниц к лишним вопросам. Сотни лет назад, еще в языческой Регинии, верили, что дурных людей Мара запрет в своих подземельях навечно. Позже эта вера куда-то ушла, канула в позабытое прошлое, о котором молчат Жрицы.

— Маргара рявкнула, что между братьями плохих людей нет. И быть не может. У Островов всегда есть простой ответ, — Он тихо признался: — Я очень-очень устал, сестра. Все правильно. Лишь бы Совет ваш состоялся поскорее. Теперь, пожалуйста, уходи. И прощай.

Пять десятков шагов, от сарая до берега, Дельфина пробежала на пределе дыхания. По холодному песку, по серому пеплу, по острым ракушкам бежала, как от погони. Схватилась за скользкий валун на линии прибоя и рухнула на колени в воду. Взвыла, как от боли:

— Алтимар!!!

И вспомнила всю свою жизнь, от далекого лета Посвящения, до нынешнего дня.

Трещины

Из восьми каменных тронов были заняты два. Регинцы остервенело уничтожали символы Общины, истуканы Каэ и Алтимара были сброшены и расколоты. Но троны-валуны намертво вросли в землю Острова Советов, они ждали своих владельцев, словно ничего не произошло. Третьего Старейшину еще предстояло выбрать, а гадания о Мудрых так и оставались без ответа. Может, Арлиг еще не выбрал свою ставленницу, а, может, с покорными ему Жрицами говорили боги и запретили исполнять прихоти Старейшины, — Дельфина не знала. В другие времена решения столь не полного Совета не имело бы законной силы. И разве до суда теперь, когда предстоит отстроить заново столько домов. Надо выйти за рыбой, пока еще на набрали полную силу шторма, и засолить на зиму хотя бы четверть обычного запаса. Не погребены сотни тел, Островам грозит мор, если не поторопиться. Надо принести жертвы богам и испуганным духам плодородия…

Дельфина, видно, начинала стареть: ее уже не удивляло, что время для расправы люди найдут всегда. Регинские могилы островитяне обходили стороной, так и не осквернили, но предатель много хуже врага. Вся боль и ярость Островов сосредоточились на Теоре.

Малолюдно на Больших Советах не было никогда, а сегодня Дельфине казалось, что население Островов утроилось. Пришли все. Даже дэрэ, отличившимся в боях, разрешили присутствовать. Кэв с трудом сидел на земле, прислоняясь к дереву, рядом с ним поблекшая молчаливая Меда. Глядя на нее, Дельфина непроизвольно крепче прижимала к себе сына. Она с детьми оказалась в первых рядах толпы, из уважения тэру пропускали ее вперед.

Арлиг поднялся, и толпа мигом умолкла. Началось…

— Теор, сын Тины, есть ли тебе что сказать в свое оправдание?

Его связанным вывели на Холм, пред очи братьев и богов, ответа не дождались.

— Есть ли кому-нибудь что сказать в его защиту?

Дельфина опустила голову. Сколько еще человек, как она, были уверены, что именно Теор покончил с Гэрихом Ландским? Но брат ее не станет выпрашивать себе жизнь и первым посмеется над ней, если она выскажет вслух догадку. Взоры обратились к Тине, единственной родне Теора. Она отвечала, тверда и безразлична, как серый валун:

— Слышит Алтимар и слышат мои братья: тот, кто предал Острова, мне чужой. Если мне прикажут снести ему голову, я сделаю это охотно.

С трудом поднялся Терий:

— Теор, сын Тины, ты не брат нам и не один из нас. Будь приговорен к смерти за то, что сделал.

Дельфина мысленно отозвалась: “Ради великой Мара — будь приговорен к покою”. Но, видно, не услышали ее боги…

— Ты будешь повешен, Теор, сын Тины. Тот из вас, братья, кто не находит приговор справедливым, пусть выйдет из толпы и коснется рукой Каэ в знак своего несогласия.

Голос Терия чуть сбивается: от Каэ остались обломки. Толпа истово орет “Смерть! Смерть!”, никто и шагу не делает к идолу.

Кроме одной женской фигуры.

Под озадаченные возгласы она поднимается на Холм и кладет руку на кусок каменной шевелюры.

Каждый тэру вправе оспорить решение Старейшин, для того и собирается Большой Совет. Но авторитет троих избранных так велик, что несогласие возникает редко. Тем не менее, женщина выразила свою волю, и Арлиг кивает ей:

— Меда, дочь Унды и Корвилда, говори.

Блуждающий взгляд Меды замирает на Теоре, кажется, спалит его на месте.

— Отец и наставник, ты сказал, он будет повешен. Я видела, как моя дочь сгорела заживо. Как погибли ваши близкие? — спрашивает Меда толпу, и ее слова старательно повторяют глашатаи. — Он будет только повешен?? Умрет без мучений??

“Я действительно слышу это, Господин Морской? Наяву, не в кошмаре? От Меды!”

Меда заслуживала остаться на всю жизнь кокетливой хохотушкой, маленькая Фемина заслуживала дожить до старости. Рыжая фигура на холме веет даже не злобой, а чистой тьмой, холодом тел на морском дне, пеплом всех сожженных домов. И толпа взрывается:

— Правильно!

— Не будет ему легкой смерти!

С трудом Терий перекрикивает гомон:

— Он ведь не регинец! Когда-то он был одним из нас, мы не можем обойтись с ним, как с врагами!

Перст Меды направлен на Старейшину, как туча стрел:

— Ты не уберег нас, отец Островов! А теперь жалеешь это чудовище, потому что помнишь его ребенком. Моя дочь сгорела заживо! Пусть он будет сожжен! Да на влажном хворосте, чтоб горел медленно!

Ее уже мало кто слышит, но слова превратились в демонов и разлетелись по Островам, Дельфина всем телом ощущает кипяток горя и мести. Тысячи голосов завывают “моя мать!”, “мой муж!”, “вся наша деревня!”, тысячи рук готовы растерзать предателя прямо здесь. Жалеют, что убить его можно только один раз.

— Почему мы судим его? Разве регинцы нас судили?

— Вы виновны, Отцы-Старейшины! Вы должны исполнить нашу волю! — слова, что звучат для Дельфины, как раскат грома.

Кто это сказал? Не узнать. Паутина трещин на устоях Общины.

— Содрать с него кожу заживо! И сделаю это я!

К ужасу Дельфину, это говорит Алтим, и, похоже, всерьез. Она кладет ему руку на плечо:

— Да что ты, сынок! — но он не слышат.

Может, ее услышат с Холма?

Дельфина резво взбежала наверх, подняла руки и набрала полные легкие:

— Братья! Братья!

Многие готовы слушать любимую Жрицу Островов, но задние ряды ее не разглядели. Где же глашатаи? Без них толпа зажила своей собственной жизнью и превратилась в стихию.

— Тэру! — кричала Дельфина тем, кто обращал на нее внимание, а люди меж тем подступали все ближе. — Если он заслужил все, что вы предлагаете, разве мы заслужили стать палачами??

Кэв сделал десять шагов вперед и тяжело рухнул на колени, но его голос как-то сумел пробиться:

— Твои дети живы, сестра. Ты говорить не смеешь.

За ним и без глашатаев повторили — увы, у многих есть основания так сказать. И у Арлига тоже. Арлиг охотно отдал бы Теора толпе, но это значит — отдать толпе власть. Последнее слово не должно быть за бунтовщиками. Наэв, Ирис и еще сотни человек закричали в ответ Кэву, что никто не смеет прерывать Дельфину:

— Она одна из нас и Островам не хуже тебя служила!

А что же Дельфине возразить? Кэв ведь прав, легко ей рассуждать. Она знает, что пережить смогла бы многое, но только не смерть своего ребенка.

Яростные перепалки вот-вот перерастут в драку, толпа подобна псу, готовому сорваться с цепи. Арлиг и Терий воззвали к тем, кто еще готов был подчиняться приказам, велели силой остановить непокорных. У Дельфины голова шла кругом. Силой?? Своих же братьев??? На Острове Совета запрещалось появляться с оружием, но кинжалы есть у всех, и постоять за себя каждый умеет. Дельфина беспомощно обернулась к Теору — он-то как держится, когда придумывают ему казни одна страшнее другой? И поняла — он даже не слушает, даже голову не повернет в сторону спорящих. И это не бравада, ему действительно все равно, что с ним сделают. Благословение страх, страшно позабыть это чувство совсем.

Она вдруг сообразила, что стоит между Теором и толпой. Значит, ни с места — не кинутся же тэру топтать Жрицу. Или кинутся?

Она умоляет:

— Опомнитесь! Он ведь сын Алтимара, не гневите Море! — она указывает на идола. — Господин Морской все видит!

А Меда впервые за много дней смеется:

— Оглянись, Дельфина. Ты указываешь на пустое место.

Никто не учил Меду управлять толпой, но это получается у нее лучше, чем у опытных Старейшин. Она подстегивает:

— Этот человек утопил в крови нашу землю! — окликает его: — Теор, сын Тины, расскажи нам, как умирали наши братья в Рогатой Бухте? А казнь пленников, которых Герцог оставил для публичной расправы, ты видел?

Он скалится:

— Я убивал их собственными руками!

Это самоубийство, последняя капля, толпа срывается с места.

Дельфина может сколько угодно кричать, что он врет, что из дурацкой гордости обвинит себя в чем угодно. Одни тэру штурмуют Холм, другие сдерживают их натиск. Дельфина посреди хаоса, и в голове мелькает: заколоть бы Теора кинжалом, прежде, чем эти сумасшедшие доберутся до него, — даже так было бы правильней! Но у Дельфины нет кинжала. Кто-то яростно кричит ей убираться. Потом вдруг толчок, удар — и мир летит верх тормашками, бушуют стихии, дно морское изнутри разрывает огонь. Море сжалось в комок, Море все слышит, дети слышат и учатся — неужели такими отныне будут ее Острова? Или такими и были — они же разбойники, ужас Побережья?

В сумасшедшем мире, как во сне, Дельфине протянула руку Тина. Помогая встать, сказала без всякого сочувствия:

— Юродивая дурочка. Считай, тебе повезло, что не вышибли мозги.

Может, Тина шла убить сына собственными руками? Дельфина не удивилась бы — мир ведь перевернулся.

Она обвела глазами Холм. Море осталось на месте, хмуро плескалось вдалеке и выглядело, как предвестие беды. Порядок на Холме был более-менее восстановлен, люди подчинились то ли окрикам Старейшин, то ли кулакам более разумных тэру и отступили. Теор оказался между каменными тронами, куда затолкала его охрана. Стражники были полностью на стороне толпы, но приказа нарушить не посмели. В итоге, Теора поколотили только они сами. Дельфине понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что она сейчас видела: зыбкость власти Старейшин. Воспитанные в подчинение, островитяне сами ошалели от того, что готовы были сотворить. Но начало было положено, теперь им было известно: приказ можно нарушить, против своего можно обнажить кинжал, можно толкнуть Жрицу. Небо не расколется, и земля не дрогнет. Дельфина чувствовала холодные иголочки в кончиках пальцев, подгибающиеся колени. Не так ли начались когда-то Плохие Времена?

Человек рядом с ней громко обругал того, кто сбил ее с ног. Дельфина так и не поняла, кому именно предназначалась брань. Возможно, этого не знал и новоявленный защитник, но окружающие четко услышали: кто-то едва не растоптал Жрицу. Человек перекинул ее руку через плечо, будто она не могла стоять, а потом уже предложил:

— Обопрись на меня, я отведу тебя в безопасность.

— Со мной все в порядке, брат. Уверяю тебя.

— Я отведу тебя в безопасность, — повторил он, держа Дельфину очень крепко. Помощь была безжалостна к ее свежим синякам. — Отец-Старейшина Терий хочется убедиться, что ты цела.

Если б в бою Дельфина соображала так же медленно, она не дожила бы до нынешнего дня. Но в своих она до сих пор не умела сомневаться, тем более, в Терии, которому она, как дочь. Она начала понимать, что происходит, лишь оказавшись позади каменных тронов, — от глаз толпы подальше. Теор — теперь он был всего в десятке шагов — скользнул по ней взглядом, изображая безразличие.

— Отдохни здесь до конца Совета, — велел то ли хранитель ее, то ли уже тюремщик. Ее тут же обступили еще трое, чтобы отдыхала без возражений. Подняла глаза на Терия — тот кивнул ей ласково и чуть виновато, должно быть, прошептал: “Так надо, девочка”. Не по его приказу Дельфину удерживали силой, но он признавал, что так надо.

— Братья, — заговорил Арлиг, когда все немного успокоились. — Права ваша ярость. Но предатель действительно сын Алтимара и Жрицы, пусть на наших руках не будет его крови. Тэру, вспомните, как поступали наши предки в былые времена. На Берегу Черепах виновного привязывали к столбу и отдавали приливу. Я клянусь, с ним обойдутся, как с худшими из преступников: привяжут так, чтобы он не утонул, чтобы подыхал очень долго. Пусть на наших руках не будет его крови, пусть его судят боги!

Толпа выразила одобрение, Арлигу следовало отдать должное за изобретательность. Несомненно, ему хотелось поскорей закончить Совет на грани бунта, велеть расходиться толпе, которую он боялся не без оснований.

— Такие казни были в ужасные времена! — прошептала Дельфина. — Нас на Острове Леса учили, что больше их не будет…

Руки Теора были связаны, по губам медленно текла кровь, которую он не мог утереть, и сквозь блики крови проступала ухмылка. Насмешка. Шепотом он назвал Дельфину дурочкой. Она чувствовала себя измотанной, как после сражения. Она зовет островитян братьями, но это те же разбойники, что громили Побережье и не щадили врагов, — вместе с ней, с ее благословения, иногда и по ее приказу. Она молчала, когда на куски рвали пленных регинцев, — почему же ее сейчас удивляет беспросветная жестокость? Потому что речь об ее близнеце? Или потому что всю жизнь не желала знать правду об Островах? Острова породили Теора, и его кровь, что бы ни говорил Арлиг, будет на каждом члене Общины, и на Дельфине тоже — ведь она часть целого. Морская Ведьма, лучница, Главарь, морской хищник — а отныне кто? Морское чудовище? Но в Море нет никаких чудовищ, лишь слуги стихий — она это знает. Монстры живут на суше.

— Совет вынес приговор, братья. Пусть тот, кто не находит наше решение справедливым, выйдет вперед и коснется рукой Каэ.

Страж очень ясно предупредил Дельфину:

— Ни шагу вперед, Жрица. Ни одного слова.

Она возразила:

— Это Большой Совет. Даже Старейшина не может запретить мне говорить.

У каждого властелина есть исполнители без единой мысли в голове — Арлиг не был исключением. Арлиг, конечно, не первый и не последний Старейшина, что злоупотребляет властью. Запретить он не вправе, но строптивую Жрицу можно вразумить ударом — так, чтоб замолчала суток на десять. Или навсегда. А обвинят во всем неведомого человека, который толкнул ее. Или же — она должна ударить первой?

Теор тихо произнес:

— Не совершай глупостей, сестра. Пусть они быстрее решают.

К Каэ так никто и не вышел.

Холод

Каменистый пляж, икристые волны, склизкие валуны, раскиданные там и тут. Берег Черепах — он же Бухта Призраков — остался таким, как в детстве, когда Теор единственное состязание не мог выиграть: дольше Дельфины продержаться под водой. Бывший тэру узнал пологую скалу, где когда-то пугал друзей рассказами о казнях, — издали она смотрелась грудой мокрых щепок. Сегодня он проверит, точны ли были его детские выдумки.

Осенью солнце не сжигает, как летом, а вода не ледяная, как зимой. И захлебнуться он не сможет. Всем Островам и самому Теору, было интересно, сколько же он продержится. Он видел публичные казни в Регинии, а на Островах их не бывало давным-давно. Уж не с него ли начнется новая традиция? Изгнанник представлял, как, ухмыляясь, пройдет свою последнюю дорогу, а бывшие братья будут забрасывать его грязью, если не камнями — но нет. То ли островитяне устали бесноваться, то ли Старейшины заставили умолкнуть самых мятежных. Связанного Теора вели к воде, а толпа провожала его ледяной тишиной и жгучей ненавистью в каждом взоре. Арлиг, Наэв, Кэв — Теор шел мимо, и каждый на берегу переживал казнь так, словно убивал предателя собственными руками. На плечах Теор ощущал каменную тяжесть — лучше б проклинали его на все лады.

Дельфина стояла в первом ряду, держа за руку мальчика, и единственная не подняла на брата глаз. Ему вдруг стало смешно — Дельфина побеждена! Бедная блаженная дурочка увидела истинное лицо Островов. И вынуждена, обязана, любить даже пасть с кровавыми клыками — иначе Дельфина не умеет.

Детский голос над берегом:

— Это ведь тот человек! — мальчик тянет ее вперед, желая коснуться Теора, проверить, настоящий ли он.

— Какой человек, сынок?

— Тот, что плыл на корабле в моем сне! Дельфина, он плохой?

Теор как раз поравнялся с мальчиком и подмигнул ему:

— Очень плохой. А из любопытных детей варю похлебку.

— Как из моллюсков? С травой? — идея захватила ребенка куда больше, чем вся казнь. — Как та, что варят сестры?

Стражники толкнули осужденного дольше, но там и тут прыснули смешки. Каждый островитянин вспомнил знаменитое нечто с Острова Леса.

— Дельфина, а ты тоже умеешь варить еду из мальчишек? А самые вкусные — это самые любопытные?

Оглянувшись в последний раз, Теор увидел, как она склонилась к малышу и что-то ему ласково объясняет. Наставления, видно, не помогли.

— Дельфина, а этот человек станет призраком и останется здесь? Когда мы придем собирать черепашьи яйца, он будет здесь?

Вне сомнений, любимой детской игрой на Островах теперь будет «казнь предателя».

Странно, но сын Дельфины стал для Теора последней каплей. Яснее толпы напомнил, каков конец лучшего из лучших. Всеми проклят, от всех отрекся и сотворил больше зла, чем под силу человеку за одну жизнь. Дельфина, наивный цветок морской, и та простить не в силах. И сам себя никогда не простит. Лучше б регинцы убили его много лет назад. Когда по глупости нарвался на их отряд, а потом струсил и выдал Бухту, убедив себя, что корабли ушли, — лишь теперь, Теор признавал, что все так и было.

Море простиралось перед ним безбрежное, как отчаяние. Его привязали к столбу.

Теор не знал, что толпе позволили наблюдать лишь за началом казни. К полудню тэру велели разойтись и не появляться на Ожерелье до смерти преступника. Все влияние Жрицы, вся сила убеждения понадобились Дельфине, чтобы уговорить Совет: не достойно делать зрелищем агонию. Терий был на ее стороне, Арлиг возражал:

— В Регинии, в Меркате и повсюду казнят публично.

— В Регинии и в Меркате, — сказала Дельфина, — не называют другу друга братьями.

Наверняка, Мудрые всех времен рвались к власти, и не всегда жили со Старейшинами в мире. Но не бывало на Островах публичных споров. Дельфина понимала, что играет не по правилам еще с Большого Совета. Знала, что Арлиг, как Мудрые когда-то, не доверяет ей: что сделает Жрица столь могущественная, если ее воля не будет исполнена? И кто теперь ей указ, если Старших Жриц не осталось? Арлиг был по горло сыт ее настойчивостью.

— Не оступись, — предупредил он, и в голосе прозвучала угроза. — Ты на краю пропасти.

— Как прикажешь, Отец-Старейшина.

Что там, за краем, как туда падают — она не пожелала узнать.

Мар все тянул ее за руку к воде, получше рассмотреть Теора, толпа начинала расходиться.

— Девочка, — к ней обратился Терий, единственный, кто до сих пор ее так называл.

Дельфина даже не оглянулась:

— Слушаю, Отец-Старейшина.

— Иди домой. Сама знаешь, Совет не велел здесь оставаться.

— Да, Отец-Старейшина. Что еще прикажешь, Отец-Старейшина? Убить ради Островов? Умереть ради Островов? Не умирать, потому у Островов еще много приказов в запасе?

— Дельфина!

Добрый дряхлый Терий не заслужил ее упреков, но какая теперь разница? Она устало попросила женщин увести Мара, а сама не двинулась с места.

— Дочка, это ведь не тебя приговорили к казни. Ради всех богов, уходи.

Она развернулась так резко, что чуть не сбила старика с ног. Никто еще не видел Дельфину разъяренной — Терий удивленно попятился.

— Ты! — указала она на него. — Это ты на Острове Леса учил, что все мы одно целое, единая семья! Как смеешь ты говорить теперь, что это не меня приговорили к казни?

Гладя черные волосы Мара, Дельфина глядела в Море.

— …солнце уже садилось, вот как сейчас. Старый рыбак подвел лодку к островку, чтобы передохнуть, и там нашел ее. Великую Ариду…

Мар сонным комочком свернулся на руках матери.

— Дельфина?

— Что, сынок?

— Человек, которого казнили сегодня утром, про похлебку соврал. Когда он будет призраком, я скажу ему, что врать нельзя. Только регинцам можно.

Она прижала Мара крепче и продолжила:

— …Арида была маленькой девочкой, дочерью морских вод. Ее кожа была бела, как пена на волнах, а волосы зелены, как водоросли. Волосы ниспадали до самых пят и укрывали ее, потому что на ней не было никакой одежды…

— Дельфина?

— Спи, сынок.

— Этот человек раньше был хороший?

Ана — ушки на макушки — подняла голову и прислушалась, но ничего не спросила.

— Не знаю, — зашептала Дельфина. — Ничего не знаю. Он заблудился в жизни, как в лесу.

“И что же? — спросила Дельфина саму себя. — Разве это его оправдывает?”. Конечно, нет, и Совет поступил справедливо.

Все вокруг знали, что сегодня утром она закричала на Старейшину. Из-за Дельфины половина тэру тихо спорила со второй половиной о приговоре. Теора никто не жалел, но многих терзали сомнения: можно ли отмахнуться от слов Жрицы? Неужели она стала причиной раздоров? Говорливые двойняшки обходили ее стороной, смотрели сочувственно, но держались поодаль, будто увидели на ней чуму или проказу. Кэв после Большого Совета не глядел в ее сторону. Арлиг ее предупредил. Двенадцать лет назад и Теора предупреждали, он тоже был на краю и на грани, но Главарь Милитар не заметил этого вовремя. Зато заметил Наэв…

Дельфина отнесла Мара в дом и устроила его в углу на соломе. Как похож на Марка ее спящий сын, как редко ей позволено самой уложить его спать. А ведь дети — то единственное, что Дельфина любила больше Островов.

В доме царил привычный гомон большой семьи. Сестры Наэва болтали без умолку, зятья препирались. Единственная уцелевшая курица кудахтала на единственной уцелевшей бочке. Малышка Тиба забилась в угол и почти не говорила с тех пор, как увидела дерево мертвых. Странно молчаливой была и Ана. В сотый раз она разглядывала свое отражение в лохани воды и безнадежно отмахивалась: “Вороненок…”. Мальчишки Тэрэссы что-то отнимали у мальчишек Авмиты, дочери Авноры дразнили тех и других, и в конце-концов, всем влетело от Дэльфы: “Ну-ка молчать, бесенята!”. Дэльфа наконец ответила Ирису согласием, их свадьба состоится, как только закончат погребать мертвых. Жизнь продолжалась.

Дельфина отрешенным взглядом смотрела на свой мир. Позвала:

— Наэв…

— Что, сестренка?

— Не знаю. Скоро придет вода. Море надвигается на Острова.

В доме повисла тишина, взрослые и дети принялись разглядывать вроде бы спокойную даль. Дельфина и не заметила, что ее услышали. Мысли ее блуждали далеко.

— О чем ты, сестра? Будет шторм?

Она сказала как о будничном:

— На нас кровь, и на Регинии кровь. На дне трещина. Это не шторм, такого мы еще не видели.

— Когда это случится?

— Через три заката.

Солнце утонуло в воде, начав отсчет.

— И что нам делать?

— Не знаю…

Встала и вышла на улицу. Наэв, не уверенный, предсказание он слышал или нет, сказал домочадцам держать слова Дельфины в тайне — и без того хватает паникеров. Сама она свои слова тут же забыла.

Дельфина шла, не понимая, куда бредет. Не может же она в такую ночь просто лечь спать! Тысячи тэру засыпают легко, и потому Дельфина отделена от них мертвенно-каменной стеной. Замурована в эту стену. Именно так много лет жилось Теору. Холодный вечерний воздух Дельфина глотала, как морскую воду, и чувствовала себя русалкой на суше. Просоленный ветер, горький на вкус, заполнял легкие, перерождался в боль, разрывал на части. Потом волна и боль отступают, дают передышку — именно это испытывает в воде связанный человек. Хочется замереть и захлебнуться — Дельфина так бы и поступила. Но Теор будет биться до конца, и одни боги знают, на сколько дней и приливов хватит его сил.

Утром Дельфина проснулась на берегу и не вспомнила, как пришла сюда. Вернулись трое стражей с Ожерелья, их место заняла следующая троица. Главная новость рассвета была — жив и умирать не собирается. Все повторяли, что предатель крепок, как бык, и продержится еще долго. Вспоминали домыслы вековой давности:

— Слышали? Иные преступники по двадцать дней подыхали на столбах?

— Как это? Больше пяти суток без воды никто не выдержит!

Дельфина зажимала уши.

Днем Дельфина помирилась с Кэвом. “Когда регинцы сожгли деревню, сестра, я не думал, что еще увижу тебя. Глупо нам после этого ссориться”. Он медленно выздоравливал, отлеживаясь в уцелевшем доме Тины. Рядом с ним, прямо на полу, сидела Меда лицом к стене и машинально била по ней кулаком. Взгляд замер в одной точке, а тело чуть раскачивалось.

— Она все время так сидит, — пожаловался Кэв, говоря так, словно жена его не слышала, — похоже, так и было. — Ни родителей, ни сестер видеть не хочет. Меня едва замечает. Говорит, лучше бы и нас обоих тоже… сразу. Зачем, говорит, нам жить и любить друг друга, если регинцы вернутся и добьют? Я не знаю, что делать, Дельфина.

Повсюду валялись глиняные черепки и обломки рухнувших полок. Тина здесь скакала по кровати и всем скамьям, отбиваясь, — забавно, наверное, это смотрелось со стороны.“Стены словно раздеты”, — подумала Дельфина. Боги знают, куда сгинули рыболовные сети, ножницы и пучки трав, всегда здесь развешанные. Разоренный дом выглядел непристойно, как изнасилованная женщина. Она знала, что разум Меды так же не склеить, как обломки разбитых кувшинов. Меда ждет смерти предателя. А потом наверняка что-то с собой сделает — Дельфина предупредила об этом брата. За Медой будут следить, но невозможно насильно заставить жить.

Ночь Жрица вновь провела на улице, несмотря на холод. Ей снилась Меда, и Теор в воде, мертвые Акв и Дэлада, и снова Теор. Тысячу раз справедлив приговор Совета. Был бы справедлив, если б смерть Теора могла вернуть хоть одну жизнь…

“Что делать мне, Морской Господин? Как смириться?”

“Обернись, Дельфина”.

“Что…?”

“Просто обернись”.

Обернувшись, она увидела на берегу Тину — та медленно шла, оставляя следы на мокром песке. Ленты в седеющих волосах выгорели на солнце и издали казались белыми, как у Невесты. Дельфине пришло в голову, что Тина издали вся выглядит, как обман: слишком малорослая, похожая на ребенка. На вид, беззащитная, а сколько регинцев положила за свою жизнь. Она подошла, и Дельфина, глазам не веря, разглядела на лице дорожки слез. Но голос был насмешливый, как всегда, словно, Тина и вблизи хотела быть сплошным обманом:

— С кем ты разговаривала, Жрица?

Дельфина ни в чем уже не была уверена — может, она всю жизнь говорила сама с собой?

— Хочу думать, что с Алтимаром, моим и твоим супругом.

Тина пожала плечами:

— Наверное, он и вправду тебе отвечает. Я еще у лусинского берега поняла — тэру глупцами будут, если не выберут тебя однажды в Совет, — поманила. — Иди сюда. — И попросила без всякого предисловия: — Освободи его, помоги ему бежать.

Дельфина так и замерла на месте.

— Но ты же сама говорила на Совете…

— Говорила и повторю! И поделом ему! Он вообще не должен был жить, он мертвым родился! Дельфина, это же мой единственный сын…

Дельфина смотрела на нее и пыталась разгадать. Она ощущала чувства других людей, но Тина была, как запечатанная амфора вина, — наверное, давно прокисшего. Всю жизнь Дельфина ее знала и относилась, как к злой девчонке, хотя коротышка ей в матери годилась. Нет, в матери эта женщина не годилась никому. Или же — просто слишком молода была и не готова к испытаниям? Совсем девочкой она прошла через очень страшную смерть и еще более страшное воскрешение, когда месяцами даже мочиться больно невыносимо, — кто вообще к такому готов? Циана никогда не говорила с дочерью по душам, а вот Ава кое-что рассказывала. Дельфина насмотрелась всякого, представляла, что было с матерью Теора после его рождения. У иных женщин тело загнивает изнутри. Обычно им уже не помочь, но Хона совершила невозможное, ужасно этим гордилась и любила попрекать своей помощью. Пусть боги судят Хону за злой язык. А Тина с тех пор боится только пыток…

Ее мысли Тина, видно, угадала, и напомнила:

— Прямо сейчас его там не просто убивают. Когда Мара держит за руку, но не забирает, — это очень страшно, уж я-то знаю… Дельфина, он любит тебя, как родную сестру, кто, если не ты? Все можно сделать незаметно. В рейдах и не такое совершают. Поклянешься перед братьями и Алтимаром, что ничего не знаешь о его бегстве. Тебе поверят! Я слишком стара для таких приключений, я не могу. И потом — что сделают со мной, если попадусь? Тебя простят, ты же словно амулет наш. А я не могу. Если даже меня не приговорят к смерти, только к изгнанию — ну что мне делать без Островов? Только в Море утопиться.

“Вот и утопись”, — подумала Дельфина, но вслух произнести не смогла. Она видела ярость толпы. Никакие заслуги не спасут сейчас того, кто вздумает помочь Теору. Что сказать, что ответить? Дельфина подбирала слова.

— Тина, если б даже ему удалось бежать с Островов, идти ему все равно некуда. Для него это хуже смерти.

Старая Жрица протянула ей кинжал, а возражений будто не услышала:

— Возьми, отдашь ему.

Тину было не остановить в бою — не удержать и теперь, когда пришла загребать жар чужими руками. Дельфина с изумлением смотрела на Акулий Зуб Теора.

— Я думала, его уничтожили.

— Позабыли в суматохе, — улыбнулась Тина. — Так и оставили валяться в пыли. Прости меня, Дельфина. Но мне некого больше просить. Я знаю, ты это сделаешь.

— Наэв?

— Что, сестренка?

— Что ты знаешь о дьяволе, которого так боятся регинцы?

Наэв не привык много рассуждать. Он разводит руками:

— Разве я могу знать о богах больше Жрицы? Моя Тэрэсса говорит, что это злой бог, и он может завладеть человеком.

— И навязать ему свою волю, чтобы творил зло?

— Наверное, так. Регинцы не оставляют ему приношений, вот он и вредит им.

Она улыбается:

— Регинцы хитрые. Хорошо, когда есть бог сваленной вины.

— Не мучь себя вопросами, — просит Наэв.

— Брат, что ты знаешь о боге печали?

— Никогда о таком не слышал.

— Вот и я тоже. Неужели такого нет? — она хотела бы заплакать, но не может. Говорят, русалкам не даны слезы. — Есть ли бог или дух, который оплакивает нашу боль? Такой, что хотя бы жалеет нас, когда помочь не в силах? Нас, хороших и плохих, своих и врагов. Сколько душ человеческих разрывалось на куски — разве возможно, чтобы никто не слышал наше горе!

— Не мучь себя больше.

Она обещает:

— Не буду! — и улыбается, как послушная ученица.

— Дельфина!

— Да?

— Что ты затеваешь?

Она смотрит удивленно:

— Затеваю? Ничего, разумеется.

Дельфине еще не случалось проверить, умеет ли она врать.

Веревки

Cегодня вечером, решила Дельфина. Чувства требовали от нее идти сейчас же, выучка подсказывала не спешить и дождаться отлива. Троица стражей снова сменилась, настал черед Алтима, Норвина и Лана. К лучшему или к худшему, на Ожерелье был родной племянник Дельфины. Все трое при кинжалах. “Ну, и пусть”, — решила женщина. Не наступит день, когда она будет сражаться против своих, а раз так — не все ли равно, трое их или тридцать? Любое дитя на Островах знало, что прикасаться к чужому Зубу без разрешения нельзя, но у Дельфины не было выбора. Днем, когда вся семья была на дворе, она спрятала кинжал Теора под своим матрасом. Вечером Жрица повесила кинжал на пояс, как свой собственный, тщательно закуталась в плащ. Вроде бы, не заметно.

Алтим знает, что ее Зуб уничтожен. Сколько еще человек об этом знает? В мужских чулках и тунике ей было бы удобнее, чем в женской неуклюжей одежде. Но тогда пришлось бы отвечать на вопросы.

Ни в одном рейде Дельфине не было так страшно.

Три часа до темноты, мокрое солнце чуть клонит голову к Западу. На улице ветер и мелкий дождь. “Вот и хорошо. Стражники устали и замерзли”. Если и существовал способ освободить Теора незаметно, то Дельфина его не придумала. Ее план был проще. Она явится в Бухту Призраков и попросит стражей оставить ее с преступником наедине. “Так надо, поверьте”, — скажет она. Власти Жрицы достаточно, чтобы ничего не объяснять. В конце концов, кому еще так доверяют Острова, как своей Дельфине? Она обманет их доверие. Потом надо скрыться хотя бы на день, запастись водой и пищей. Дельфине ничего не приходило в голову, кроме священных дебрей Острова Обрядов. После гибели Святилища остров безлюден, только Жрицы знают его потайные гроты, остальным, тем более мужчинам, запрещено там появляться. И Теору тоже, но он всю жизнь делает то, что не должен. Совет, конечно, нарушит любые запреты, чтобы поймать беглецов, но на это нужно время. Всех ракушек Большего не хватит, чтобы пересчитать пропасти, в которые мог провалиться такой план, но ведь могло и получиться. Она отдаст Теору лодку. Море давно во власти осени, но лодка может доплыть до Мерката… если будет на то воля Алтимара… если выбора все равно нет. У Дельфины и в мыслях не было бежать вместе с Теором. Когда все будет кончено, Совету не придется ее искать. О том, что произойдет потом, Дельфина предпочитала не думать.

Мелкий дождь струился по ее телу, как холодный пот. Она выбрала лодочный сарай за рекой, подальше от глаз людских. Семью Наэва Дельфина невольно приучила к тому, что ночует на улице, никто не удивился, когда она ушла до заката. Она вытащила самую маленькую рыбацкую лодку, дрожащими руками начала прилаживать парус. Дельфина не скрывалась. Если соседи ее заметят, скажет, что должна провести эту ночь в Море. Право Жрицы — быть загадочной.

Лодка скользнула в воду и выглядела, будто ее неожиданно разбудили посреди ночи. Женщина погладила ее, как щенка: “Помоги мне, малютка”. Та закивала, качаясь на волнах, и Дельфина вдруг ощутила теплую радость: теперь она не одна. Матушка Маргара всегда говорила, если кто-нибудь трусил на Острове Леса: “Я не приказываю тебе не бояться. Я приказываю сделать”.

Дельфина сделает это — предаст Совет, Острова, свое Посвящение, все, во что верила и верит. Все живое замерло, разлетелись птицы, умолкли песни морских дев. Собаки в деревне выли, кошки залезли на крыши, потому что ниже морского дна бился огонь — так же гулко, как сердце Дельфины. Паутина трещин. Море тихонько всхлипывало, и Жрица его утешала: “Мне так даже легче”. После разговора с Тиной все стало хотя бы понятно. Дельфина должна быть покорна Совету и брата должна спасти — иначе действительно окажутся ложью и Остров Леса, и Община. Если две истины, одинаково непреложные, тянут в разные стороны — значит, пришло время разорвать Дельфину на части. “Тэру так и сделают”, — смеется она. Капли дождя щекочут лицо, лодка мягко скользит под парусом.

“Моя Дельфина, если предательством называется то, что ты замыслила, то погубит оно только тебя”.

“Мне не хочется вспоминать об этом, Господин мой. Выдержать я могу многое, но допустить эту зверскую казнь — такой стойкости у меня нет”.

“Покоришься ли мне, если прикажу остановиться?”

“Покорюсь, если пытки и истязания тебе угодны. А потом отрежу волосы и никогда больше не буду твоей Дельфиной”.

Блики воды в забытье кажутся серыми нитями. По небу рассыпано пшеничное золото волос давно умершей женщины.

— Эй ты! Жив еще?

Меткий камень полоснул плечо, словно когтистая лапа. Теор непроизвольно дернулся, и все вернулось: боль, холод, а самое мучительное — мысль о воде. Наяву закат оказался грязным и тусклым, совсем не таким, как он только что видел. Он жадно слизнул с губ капли дождя, но и они были насквозь соленные. К счастью, у осужденного уже не было сил себя жалеть.

— Ну вот, я же говорил, что сегодня он не подохнет. Не захлебнулся при высокой воде, а теперь она не скоро вновь поднимется. Вон какой отлив! Мара ему что ли помогает?

Трое расположились на самом конце гряды камней, на ближайшем к Теору валуне. Между группами стражников началось молчаливое соперничество: каждый хотел увидеть, как предатель испустит дух. Норвин, Алтим и Лан уже поняли, что в их вахту Теор не умрет, а без толку мокнуть им надоело. Поначалу Норвин и Алтим подбирались к нему, встряхивали за волосы, тыкали кинжалом, чтоб он не засыпал, — отлив не должен быть передышкой. Теор, пока мог, смеялся над их злобой:

— Мне уже все равно. А вы отморозите концы и не женитесь.

Парни вынуждены были признать, что он прав. Тогда Норвин придумал кидать камни:

— Проверим, братья, со скольких шагов я в него попаду.

Лан молчал. Не нравилось ему происходящее. Не нравился день, настораживал отлив сильнее обычного и Море — странно тихое и мутное. Состязание в меткости так увлекло их, что никто не заметил лодку. Тэру чуть не поверили в призраков Бухты, увидев прямо рядом с собой фигуру в плаще. Голосом Дельфины фигура произнесла:

— Хороший вечер.

Лодку женщина оставила на берегу. Теперь ее от Теора отделяли лишь два десятка шагов и трое стражей.

— Ты?

— Здесь?

— Кто позволил?

Она ответила тихо и отрешенно:

— А вы у кого спросили разрешения прежде, чем забрасывать егокамнями? Я пришла по воле Алтимара и должна сказать преступнику несколько слов. Прошу вас оставить меня здесь одну.

Норвин спросил с явным раздражением:

— Это еще зачем?

— Затем, что я, Жрица, прошу тебя от имени Алтимара, и Совет позволил мне прийти.

— Откуда нам знать…

— …что я говорю правду? — Дельфина произнесла это таким тоном, что сомнения показались нелепыми. — Спроси у Отцов-Старейшин. Быть может, они должны были явиться сами, чтобы сказать тебе?

Норвин, этот новый друг Алтима, Дельфине был почти не знаком, но она мало могла сказать о нем хорошего. Кто слишком много для своих лет знает об истязаниях? Кто лично участвовал в казни регинцев и гордится этим? Норвин. Алтиму нравились его сочные рассказы о расправах. Дельфина чувствовала, как ее сверлит взгляд племянника, и это было хуже, чем неприязнь и подозрения остальных.

— Только быстро, — пробормотали все трое, и побрели к рыбацкой хижине.

— Тебе жаль его, — прошептал Алтим. — Не наш дом, не родителей, а его, убийцу…

Под плащом Дельфина до боли стиснула кулаки и не опустила голову. То ли еще будет!

— Мне жаль его, сынок. И жаль, что тебе больно это видеть. Но Акв был моим братом, а Дэлада растила меня. А потом я растила ее детей. Никогда этого не забывай.

Волны сердито грызли серую гряду, вода отступила еще ниже. Убедившись, что двери хижины закрылась, Дельфина окликнула:

— Теор!

Он, похоже, не слышал. Оставив плащ, она соскользнула с камня и оказалась в пронизывающем холоде осени. Доковыляла до столба. И прикусила руку, чтобы не вскрикнуть.“Почему я не пришла раньше?!”. Она утопленников такими видала — посиневшие губы, бескровное лицо, волосы склеены солью. Она, конечно, знала, что и в самое жаркое лето нельзя пробыть в воде бесконечно долго. Но… это же Теор!

“Мара и Дэя! А чего я ждала? Он просто человек, и он не железный…”

— Проснись, брат! Это я!

Пришло время резать путы, но в темной воде это было проще сказать, чем сделать.

Теор чуть приподнял голову, губы зашевелились, и Дельфина угадала вопрос — что она здесь делает?

— Пришла за тобой. Стражи не видят. У меня есть лодка…

Она говорила, захлебываясь, помнила, что времени в обрез, — и оттого руки тряслись, как в лихорадке. Кинжал нашарил веревку, и, видимо, лишь тогда до преступника дошел смысл ее слов. От жажды и соли язык его едва слушался, но яснее слов на лице отразилась гримаса ужаса.

— Уходи, сумасшедшая…

Она бойко повторила слова Тины:

— Я приношу Островам удачу. Меня простят.

Веревки размокли и набухли, кинжал Дельфины сражался с ними без особого успеха. За шумом воды она едва слышала, как Теор сто раз повторяет“ Уходи…”, на родном и на регинском проклиная ее упрямство. Одна рука его наконец оказалась свободна — и он оттолкнул Дельфину с силой, которой не бывает у людей на третьи сутки казни. Даром что казался при смерти. Женщина окунулась с головой и чуть не выронила Акулий Зуб. Откинув мокрые волосы, она ответила:

— Знаешь же, что я уйти не могу, — и снова занялась веревками.

— Да послушай же! — но говорить он не может. Борется с ней взглядом, и Дельфина чувствует, как почти остановившаяся кровь в его жилах застывает льдинками, режет изнутри. Когда рисовал Герцогу карту, когда говорил: “Сожгите душу Островов!” — он должен был знать, что настанет день сегодняшний. Он верил, что уничтожит Острова, а сестренку от регинцев убережет. Небо, Море, боги и демоны всех народов — еще вчера он верил, что ее крови не будет на нем! Вот она, настоящая его казнь! Душа Островов, беззаветная, синеглазая. И убьют ее завтра не регинцы, а свои за безумную попытку его освободить. Потому что она действительно не способна поступить иначе.

Дельфина сжалась от почти физической боли. Она видела, что чувствуют другие, ад в душе Теора ощутила всем нутром. Она, выходит, пришла его мучить, пришла, как худшая и последняя его кара.

Теор взмолился:

— Пощади меня. Уходи…

И на сей раз Дельфина отступила. Признала: единственное, что она может для него сделать, — это поблагодарить стражей за терпение и бежать, пока никто не разгадал ее замысел…

И тут все изменилось.

— Дельфина! А я-то надеялся, что ошибаюсь! Вот, значит, что ты задумала!

Она запомнила это навсегда: кипяток животного страха, обдавший ее, как волна, помертвевшие глаза Теора. Оглянулась, прекрасно зная, что увидит. Алтим на каменной гряде, взгляд строго-отчужденный, рука вынимает кинжал. Вот теперь пощады не будет…

Дельфина слабо зашептала:

— Сынок, пожалуйста…

— Не смей больше называть меня так!

Теор рванулся со всей силой, на какую бы сейчас способен.

— Режь веревки! Ну же!

Алтим звал остальных, и они выбежали на подмогу.

— Вот так дела, Лан! Приволочем Совету Жрицу! — на лице Норвина цветущее “Наконец-то!”. Все лучше, чем стеречь подыхающее чучело у столба.

Лан еле слышно ответил:

— Может, она права? Слишком далеко мы зашли.

Распухшие веревки отпустили Теора. Лодка Дельфины осталась по ту сторону гряды, то есть за спинами стражников. “Мы отрезаны”, — признала островитянка. Ее план легко мог провалиться, и это случилось. Особого выбора теперь не было. Только бежать к отмели по правую руку от хижины, и искать где-то прибежище. А что потом делать, Дельфина понятия не имела. На крошечном островке надолго не спрятаться, а Теор — чудо, что вообще держался на ногах. Прибой встал на их сторону, отбросил погоню назад, дав беглецам время достигнуть мелководья. Сумерки накрыли их зыбкой сетью теней.

Добрые боги рассыпали по всему Ожерелью валуны в человеческий рост — настоящий лабиринт камней с укромными щелями. Будто вернулись дни, когда Дельфина здесь играла в прятки. Под коленками скользили черные гладкие гальки, песок, а может, и скорлупки от давно вылупившихся черепашат, по телу бегали холодные мурашки. Море стучало в висках, Синие Ленты, как потоки воды, струились меж черных волос, заливая берег. В жилах Теора, должно быть, все же текла могучая кровь богов. Трех суток истязания не хватило, чтоб убить его. Более трех суток понадобилось ему много лет назад, чтоб родиться. Он выбрался на берег, и лишь тогда чудо иссякло. Он махнул ей рукой “Беги!”, ухватился за валун и тяжело рухнул на землю. Дельфина смутно запомнила, как тормошила его, умоляя подняться, отказываясь признавать очевидное: даже выносливости Теора есть предел. Кажется, он прошептал: “Что ты натворила, дурочка…”.

Перед ней вырос Норвин и повторил то же самое:

— Что ты натворила, Жрица!

Алтим и Лан прочесывали многочисленные норы среди камней, и Норвин не спешил их звать. Выслужиться перед Арлигом хотел сам.

Дельфина оказалась совершенно не готова к удару. Думала, Норвин спросит, зачем она это сделала. О боги, она думала, с ней будут разговаривать! Ведь сама же учила на Острове Леса детей — вырубить противника как можно быстрее. Норвин обошелся с ней, как с регинцем, которого надо взять живьем. Кулаком в лицо — на мгновение мир исчезает. Рука безжалостно рванула Дельфину за волосы, заставляя встать. Следующим движением будет приложить ее о валун — она ощутила грядущую боль каждой частичкой тела, что тридцать лет шлифовалось войной и для войны. Мысли исчезли, вся сила переплавилась в инстинкт защищаться. Благо, Норвин был не намного выше нее — затылок ровно напротив такой уязвимой части, как нос. Голова Дельфины рванулась назад — удар, стон, руки держат ее не с прежней решимостью. Пятка нашла его колено — зашатался и отпустил. Дельфина мгновенно выставила перед собой кинжал. Перевела дыхание, стараясь не замечать на лице горячие ручейки крови.

— Довольно, брат! Мы ведь не враги. Просто позволь мне объяснить…

По его губам тоже текла кровь из разбитого носа, во взгляде играла слепая ярость поражения и боли. Дельфина видала в бою таких, что теряют голову, словно раненое животное. Не умен, горяч и очень опасен. Он, кажется, сделал над собой усилие и согласился:

— Да. Мы не враги.

А в следующий миг — рука за руку, резкий толчок. Выбив клинок, он и саму Дельфину швырнул на землю. Над ней мелькнуло небо, расквашенное лицо, ослепительная злоба и, наконец, сталь его кинжала. Едва успела закрыться. Лезвие больно прошлось по руке, и замахнулось вновь:

— Последний раз ты, мерзавка, мне помешала! Да я на роже твоей смазливой вырежу, что ты натворила!

Норвин смеялся. Не сознавал, что будет наказан на Жрицу, и казался счастлив, как в тот миг, когда волочил монаха на веревке. Позади ужаса в Дельфине затаилось детское изумление: он действительно готов располосовать лицо своей тэру? Улыбаясь???

Ответа она не узнала, потому что за его спиной кое-как поднялся на ноги Теор. Сжал горло парня, оттаскивая его от сестры. Подоспели Алтим и Лан, навалились на Теора вдвоем.

Шаря в поисках камня, Дельфина видела, как его валят на землю и продолжают избивать, хотя он давно уже не шевелится. Больше всех усердствовал Норвин, мстил за то, что предатель даже полумертвым застал его врасплох. Будь его воля, женщине досталось бы не меньше. Сколько же на Островах таких, как Норвин? Дельфина поняла, что теперь она это узнает.

Она сумела подняться на четвереньки. По телу, казалось, проскакал табун, но хуже всех было, конечно, не ей. Стражи отступили от Теора, бросив, словно падаль. А, может, и вправду убили. Кровь по волосам, кровь изо рта, правая рука странно вывернута и наверняка в кашу. Алтим и Лан обернулись к Дельфине, перевели вопросительный взгляд на Норвинда. Тот пожал плечами:

— Она сама напросилась.

Хороша же она была, лицо разбито, рукав туники исполосован, руку словно оплела алая лента.

— Сама? Мара тебя возьми! Она супруга Господина Морского! Как ты посмел!

— Она предала нас! — огрызнулся Норвин. — Захотела, чтобы все по ее воле было.

Миг тишины, слышно, как вдали дрожит земля, — Дельфина, по крайней мере, слышит. Потом именно Алтим повторил за Норвином:

— Она предала нас… ради убийцы…

Лан молча помог ей встать, Норвин предупредил:

— Не сбежишь, даже не пытайся.

Она пленница? Преступница? Это же смешно. Этому юнцу нравится командовать — тоже смешно.

— Его пора кончать, — распоряжается Норвин. — А ее пусть судит Совет. То-то Отец-Старейшина Арлиг обрадуется, — за подбородок резко поворачивает Дельфину к себе, словно девку в захваченной деревне. — Ну, признайся нам, Жрица, предатель — тоже бывший твой дружок, вроде регинского утопленника? Дочь твоя не от него ли?

Лан приказал ему заткнуться, Алтим закричал убрать от нее руки. А самой Дельфине было до смерти стыдно за то, что и Норвин тоже — часть Островов.

— Что молчишь? — орет он. — Я жду ответа!

И он получает ответ, но не от Дельфины.

Стрела!

Она мелькает в волоске от Норвина, не задев его, но изрядно напугав. В голове проносится:“Регинцы? Их тени? Или все-таки призраки этого берега?”. Трое юношей и Дельфина оглянулись туда, откуда стрела прилетела.

— Ты???

— И ты тоже с ней??

Меньше всех Дельфина ожидала сообщника.

— Наэв?

В руках его лук и следующая стрела наготове. Лан примирительно выступил вперед:

— Что ты делаешь, тэру?

Норвин был просто в бешенстве:

— Ты меня чуть не убил!

— Вот именно, — произнес Наэв, — я тебя не убил. Но могу это сделать.

Все понимали, что может. У них ни щитов, ни кольчуг, хотя бы одного лучник успеет прикончить.

— Не хочу вам зла, но кто-то должен прекратить это безумие. Дельфина… не понимала, что творит. Вам придется ее отпустить…

Наэв явно собирался сказать: “…его добейте и забудьте о том, что произошло”. Дельфина чуть качнула головой “Нет, одна не уйду”, и протянула к Наэву руку, умоляя. Так же, как ее умоляла Тина. Одно мгновение они смотрели друг на друга, споря без слов.

“Не проси об этом, сестренка, его спасти я не могу и не желаю”.

“Я не смею просить. Просто вспомни, что двенадцать лет я не обвиняю тебя в том, как ты с ним поступил”.

Наконец Наэв, сквозь зубы и переступая через себя, сказал то, что она хотела:

— Отпустите Дельфину. И его тоже. Просто убирайтесь отсюда.

Тишина пару мгновений дрожала, как тетива, потом Алтим схватился за кинжал, Норвин выкрикнул:

— Да мы ни за что не подчинимся!

— Как знаете, — бесстрастно, как приговор, ответил Наэв. И натянул лук.

— И что теперь? — спросил Алтим, после того, как стражи удрали от натянутого лука со всех ног и потеряли беглецов в темноте.

— Мы, — злился Норвин, — дали им сбежать!

— Да куда здесь бежать, если вокруг Море?

— Демоны и омуты! Мы их отступили!!! Что мы скажем Совету?

Лан огрызнулся:

— А ты хотел стрелу в брюхо? Ради Дельфины Наэв на что угодно пойдет. Умереть от руки своего — этого ты хотел? Что делать? Искать их, конечно. Обшарить каждый куст! Лодку Дельфины разбейте, а нашу спрячем. Где бы ни была лодка Наэва, до нее еще добраться надо. А этот, — он брезгливо не назвал предателя по имени, — даже ползти теперь не способен.

Стражи сделали все возможное, чтобы переломать этому все кости.

— Я ничего не понимаю…, — зашептал Алтим. — Тетушка… после всего, что было… зачем? И Наэв…

— Дельфина хочет, чтобы все было по ее воле! И не вздумай защищать ее только потому, что она твоя тетка.

На Острове Леса они усвоили, что Община важнее родни. Но лучше бы Норвину было придержать язык. Лан быстро встал между ним и Алтимом и не дал им сцепиться:

— Довольно! Этого еще не хватало! Жрицу, — объявил Лан, — никто больше не тронет. Слышишь, Норвин? Решать ее судьбу будут Старейшины, а не ты! Мара и Дэя! Никаких расправ здесь сегодня не будет!

Норвин проворчал, что Главарем Лана не выбирали, Алтим почти не слушал. Из троих лишь у самого старшего был ответ на вопрос “Зачем?”, остальные не помнили Большой Совет, на котором судили Наэва.

— Вы оба тогда пешком под стол ходили, — Лан машет рукой. — Не время и не место рассказывать. Наэв виноват перед предателем, очень виноват. А Дельфина…

Чувства Дельфины он отлично понимает. И того, как она выхаживала Ивиру, никогда не забудет. Да и с Наэвом они столько всего вместе прошли.

Дельфина тоже задала вопрос:

— Что дальше, брат?

Они были в самом центре островка. Притаились среди зарослей. После целого дня дождя даже воздух превращался в болото. Лавры тянулись к Дельфине склизкими листьями, пыль струилась мутным ручьем. Сухой климат Островов быстро возьмет свое, но сейчас Жрица многое бы отдала за теплый плащ. Руку она перевязала полосой, отрезанной от собственной рубахи, но боль напоминала о себе при каждом движении.

Теор после усилий стражи ничком на земле — Мара, седая и незримая, облизывала его, как волчица своего щенка. Сейчас женщина мало чем могла помочь, поэтому даже думать боялась, что у него сломано. Вернее, что осталось цело. Да и важно ли это, если им не убежать? Наэв сказал, что стражи будут искать его лодку, и усмехнулся: “Пусть поищут”. Наверняка, с лодкой задумана какая-то хитрость, наверняка, Наэв просчитал каждый шаг вперед. Дельфина восхищалась им, а над собственной жалкой попыткой посмеется еще — потом, когда все будет кончено. Что бы ни ждало впереди — она больше не одна теперь против всего света. Наэв только что либо спас ее и с ней Теора, которого охотно сам бы задушил. Либо перечеркнул собственную жизнь вместе с ними — одним богам ведомо, что теперь будет. Дельфина даже не пыталась искать слова благодарности, понимая, что не создал человеческий язык слов достаточных. Мара и Дэя, ей уже ничего не хотелось знать! Улыбку Норвина до самой смерти не забудет. У этого мальчишки вроде нет причин ненавидеть ее. Но загнанная в угол жертва взывает к худшим инстинктам. А люди, что упиваются насилием, были и будут.

Подняла глаза на Наэва:

— Выходит, ты все понял.

— Понял слишком поздно, иначе остановил бы тебя, — сжал ее руку. — Только ради тебя, сестра. Он заслуживает здесь сдохнуть, сотню раз заслуживает. Но тебя никто не тронет, пока я жив. А впрочем, — произнес Наэв уверенно, будто вынося свой собственный приговор, — умереть намного милосерднее, чем жить со всем, что на его совести. Так что от расплаты он не уйдет.

Эгоистично и несправедливо, но Дельфина была счастлива, что Наэв здесь. Только прижавшись к нему, она в силах с полу-улыбкой спросить:

— И что же с нами сделают?

Он ответил спокойно:

— А, может, и ничего. Твои предсказания всегда сбываются, поэтому у нас есть шанс.

Дельфина не поняла, о каком предсказании он говорил, но верила ему, как когда-то на Берегу Зубов.

Теор точно знал, что они покойники, — и сестра, и Наэв, а себя он давно уже не считает. Совет их живьем в землю зароет. Даже перебив стражу, они не смогут скрыть, что помогли предателю. Голос не слушается, Теор не уверен, вслух ли шепчет:

— Она же ни в чем не виновата…

Видно, все же вслух. Наэв с нелепым упрямством делал вид, что не замечает Теора, хотя сам тащил его в заросли. И только теперь взглянул в его сторону:

— Давно ли ты вспомнил, что не все перед тобой виноваты?

Перед глазами Теора пляшут искристые бесенята, вроде тех, что он видел на витражах в Регинии. Смеются над ним.

“Давно ли ты вспомнил, что не все перед тобой виноваты?”

“Узнаешь нас, лучший из лучших? Это мы хранили тебя от мечей и стрел. Это ты верно служил госпоже нашей Маре.”

“Хорошо ли тебе видно нас? Твоя сестра — единственная, кто тебя все еще любит. Не прощает, но любит. Даже госпоже нашей Маре мерзко прикоснуться к тебе ”.

Нет, это просто звон в голове, он не верит в демонов. Над ним Дельфина, отирает рукавом с его лица кровавую жижу, подносит воду в ладонях. Но и у воды мерзкий привкус крови.

“Куда попадают люди, что не прожили достойно?”.

Он гонит видения: “Вас не существует!”

“Нас не существует, — хохочут демоны. — Для чего нам существовать, если ты сделал все за нас? Живи, Теор. Мара любит чистые души.”.

“Сестренку твою вместо тебя — Госпожа наша согласна”.

“Живи и пусть твоя жизнь будет долгой”.

“Ты хотел знать, есть ли у Алтимара Преисподняя? Теперь ты в ней!”

“Нет! Нет!”. Повторяет сто раз, не хочет знать, что они правы. Лучший из лучших всегда верил, что ему все по силам, — и вот не может ничего. Даже подняться. Или защитить сестренку. Или вымолить прощение у стольких людей, у тех же Меды и Кэва — не сможет никогда, проживи он хоть тысячу лет. Три дня пытки он держался, теперь окончательно сломлен. Солнце начинает тонуть. Открыв глаза, Теор видит его ядовитые лучи. Видит Наэва — тот пристально смотрит вдаль — и Дельфину. Она разглядывает свою изрезанную руку с детским изумлением — юродивой дурочкой была и будет.

“Моя Дельфина…”

Сочные алые солнышки бегут по запястью Дельфины, скатываются вниз. К Маре, к почве. Канут в подземную воду, достигнут рек и Моря, взлетят в небо и упадут дождем. Сделают вечный круговорот чуть розовее. В Море растворились последние капельки заката.

“…все Море встанет за твоей спиной…”

Стражи смотрели друг на друга, ничего не понимая. Две цепочки ложных следов путались и обрывались на камнях, уводили в никуда. Третий след, наконец, привел их к лодке Наэва. Она нашлась в четырех перелетах стрелы от берега, придавленная камнями и намертво привязанная к сосне. Ни Наэва, ни Дельфины, ни Теора. Алтим развел руками:

— Это какой-то трюк? Если знаешь, что придется бежать, зачем тащить лодку чуть не до середины острова?

— Хитрость, — предположил Лан. — Где-то есть еще одна лодка, а эта — чтобы отвлечь нас…, — и вдруг изменился в лице: — О боги! Что с Морем?

Наэв заметил первым:

— Сестренка, вот оно! О боги…

Вода, словно испугалась чего-то. Побежала вспять от берега, оставляя голое дно и бьющихся в панике рыб. Тэру никогда такого не видели, но морской народ все знал о коварстве Моря. Память предков нашептала, что так бывает перед очень большой волной. Наэв и Дельфина были в центре островка, на возвышенности. Вокруг все равно не найти было места безопасней, поэтому они прижались друг к другу и молча смотрели на пенную лавину. Они, конечно, ничего не знали о плитах, что грызут друг друга на дне подле Ланда и рождают монстра раз в несколько человеческих поколений. Вода вскипела и пошла в бой — выше домов, выше деревьев, мешая землю и воздух, раздирая сушу в клочья. Рухнула хижина, исчез в бездне столб с обрывками веревок. В голове Дельфины все кувыркалось, не понимала, кричит или шепчет: “Алтимар!”, славит его или умоляет. Пять человек на островке забыли, кто, в чем виноват, ощущая себя игрушкой в руках великана. Шестой — Теор — оставался в мире демонят и не увидел катастрофы.

Перед Дельфиной мелькнули искаженные лица бывших стражников, ее чуть с ног не сбили. Вода отпустила их. Пока. Серый поток отразился в синих глазах, повернул вспять, чтобы снова набрать силу. Норвин рухнул перед ней на колени:

— Пощади нас, Жрица! Прости! — схватил ее за руку, не сознавая, что ей адски больно. — Останови это!!!

Дельфина не знала еще — волны обрушились и на Берег Чаек. Но Больший южнее Ожерелья, на него пришелся удар слабее. Наэв велел домочадцам ночью глаз не смыкать, и они заметили беду первыми. Море разметало сараи, разорило дома, которые еще стояли после регинцев.“Чем, — выли перепуганные люди, — мы прогневили богов?”. Никто не погиб, но суеверный ужас лился по Островам, далеко опередив волну. К утру Арлигу едва хватит авторитета, чтобы унять панику. Утром вспомнят все: великая Дельфина предупреждала на Большом Совете. Отец-Старейшина не прислушался, а после угрожал ей. А где же теперь любимая Жрица Островов? Совет ведь умеет избавляться от неугодных. Арлигу предстоял очень неуютный день.

А между тем, Островам достался лишь слабый пинок от катастрофы, разнесшей побережье Ланда.

Береговая линия Ожерелья не походила даже на поле битвы. Деревья, камни и песок смешались в первобытный хаос, Море отступило, унося обломки. До горстки людей Море не дошло, они по-прежнему жались друг к другу в зарослях, словно клубок мышат.

Лан первым заговорил, когда утихли волны. Срывающимся голосом прошептал:

— Что это было?

— Гнев Алтимара, — ответил Наэв, поднимаясь на ноги. — Кара нам за раздоры, за жестокость, — взглядом пригвоздил к земле Норвина. — Месть за Жрицу. Наказание за то, что не услышали ее слов.

— А что же с нашими семьями на Большем??

К Дельфине обратились умоляющие взгляды — должно быть, и на Ариду так смотрели. Было ли не по себе древней колдунье за то, что не в ее власти поступки богов? Дельфине отчаянно хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда. Она тихо сказала, что на Большем все живы. Насколько она могла судить по высоте волн, Больший не должен был сильно пострадать. Растерянным людям всегда нужен Выбранный Главарь. Лан молчаливо признал право Наэва решать, Норвина трясло от пережитого, он готов был подчиниться кому угодно. Алтим оказался самым крепким орешком.

Реальность постепенно вступала в свои права, и Лан задал вопрос о предателе:

— Что же теперь, братья? Что с этим будет?

Дельфина молча сняла с себя ножны с Акульим Зубом и закрепила на поясе Теора, возвращая ему амулет сына Островов. Сказать ей было больше нечего. Она сделала то, что должна, и победила… наверное. Но чувствовала себя выпотрошенным цыпленком. И едва ли это чувство когда-нибудь пройдет.

Невозможно упросить бывших стражей помочь убийце, и Наэв не просил, а приказал:

— Алтимар не желает его смерти, а Совету теперь не до него. Взгляните на берег — столб унесло в Море. Значит, он мертв. А вы ничего не видели.

— Неужели Господин Морей хочет его пощадить?

— Неужели мы должны солгать Отцам-Старейшинам?

— Мы ничего не видели, — трясется Норвин. — Ничего…, ничего…

Дельфине было больно признать, что из троих остался против нее лишь ее племянник. Но Алтиму еще больнее. Теор для него конченый мерзавец, а идеалы Острова Леса непререкаемы. Какого же выбирать между гневом морского бога и гневом Общины, между памятью убитой матери и Дельфиной, что была ему, как мать! Алтим совсем запутался. Наэв положил ему руку на плечо и заговорил:

— Суд над предателем едва не перешел в бунт. Представь теперь суд над амулетом Островов. После всех бедствий, перед неизвестным будущим. Чем это закончится? Сколько человек назовут ее отступницей и злой колдуньей? А сколько вспомнят, как Дельфина умоляла не гневить Алтимара жестокой казнью? Их будут тысячи — тех и других. Как поступить Арлигу, которого и без того винят во многом? Что бы он ни решил, половина тэру останутся недовольны. И все вооружены, злы и напуганы. Я не знаю, что сделает с нами Господин Морской, если его Жрицу осудят на смерть. Но точно знаю, что вслед за судом над ней мы начнем убивать другу друга. Регинцам на радость. Подумай, Алтим. На Островах уже были такие времена.

Лан первым согласился:

— Мы будем молчать.

Но этого не достаточно.

— Клянитесь! — потребовал Наэв. — Ну же!

Они подчинились. Наконец, сквозь зубы произнес и Алтим:

— Слышит Алтимар и слышат мои братья — я никогда не расскажу о том, что здесь произошло.

Клятва, данная у Моря, как само Море, вечна. Дельфина знала, что отныне не сможет в глаза смотреть мальчику, который вырос у нее на руках.

— Спасибо вам, тэру, — произнес Наэв очень тепло. Только Лан кивнул в ответ. — Теперь уходите и забудьте обо всем.

Проследив за взглядами бывших стражей, Дельфина догадалась, чем они утешат свою совесть. Алтим и Лан смотрели с надеждой на ручеек крови изо рта предателя, гадали: течет изнутри — тогда он точно не жилец — или там просто выбиты зубы? Они не спросят, что стало с Теором, но будут верить, что забили его до смерти. Алтим шевельнул помертвевшего Норвина, заставил подняться. Трое исчезли в зарослях. Лодка их наверняка не уцелела, им предстояло самим решить, как выбраться с Ожерелья.

А что все-таки делать с Теором? Дельфина неуверенно изложила прежний план: Остров Обрядов, затем Меркат. Сама понимала, что это смешно.

— Сестренка, русалка, вроде тебя, до Мерката и вплавь доберется. А всем остальным не под силу пройти на лодке зимнее Море. До весны он останется на Островах. Да он и не встанет до весны. Если только он человек, — добавил Наэв. — Сын Алтимара, быть может, уже завтра встанет — я не буду удивлен.

Скрыть Теора на несколько месяцев? Невозможно! Наэв пожал плечами — все возможно, если надо. Дельфина ему поверила. Интересно, пришел ли он в Бухту Призраков, надеясь только на ее предсказание? Зная брата, Дельфина в этом сомневалась. Она еще задаст ему этот вопрос, а в ответ, наверное, услышит, что другой выход есть всегда.

Дельфина по-прежнему не вспомнила более укромного места, чем Остров Обрядов.

Не знала еще, что вот-вот будет этим Островом распоряжаться. Уже завтра Арлиг будет умолять ее говорить перед тэру. На Большом Совете ей поверят, словно посланнице богов, в одночасье она станет Матушкой-Старейшиной. Ее слова будет достаточно, чтобы уничтожить Арлига — и, разумеется, она не произнесет этого слова. “Вы верите мне, — скажет она Общине. — Значит, я не вправе врать. Отдам ли я Островам свою жизнь, как велит долг каждому из нас? Да! В каждом рейде я была к этому готова. Но долг Старейшины больше. Отдам ли я Островам самое дорогое, своих детей? Да избавит меня Алтимар от такого выбора. Почему же вы верите мне и сомневаетесь в Старейшине, что выбор уже сделал? Кто из вас забыл Зеленую Долину и дочерей Арлига?”.

“Я не рождена для власти, — скажет она Арлигу наедине. — Зачем стремиться к тому, с чем все равно не справлюсь? Тут все ясно. Вам с Терием править, а мне быть символом.” Арлиг в ее искренность не поверит — не такой он человек, чтобы уметь доверять.

Через два дня Тиба, наконец, назовет имя новой Мудрой. По воле богов или Тины, проводившей обряд, девочка назовет Дельфину. Другим Жрицам Дельфина просто прикажет держаться подальше от Грота Мары.

— Весной, — сказал Наэв, — пусть убирается в Меркат. Или куда знает, — встряхнул Теора: — Слышишь? Лучше подохни. Но, если выкарабкаешься, где бы ни был, вспоминай Дельфину и что она для тебя сделала, прежде, чем еще что-то натворить со своей проклятой жизнью.

Теор не чувствовал, как сестренка его растирает, пытаясь согреть. Он не видел волн и не слышал, как решилась его судьба. Он все еще был по ту сторону, где все кончено и нет спасения. Там, где Дельфину настигнут и убьют. Он преклонялся перед ней. Не задумываясь, отдал бы за нее жизнь — но он был там, где ничего нельзя изменить. И знал теперь, как выглядит ад.

Теору еще предстояло открыть глаза в Гроте Мары, увидеть над собой Тину, схлопотать в челюсть от ее крепкого кулака. Потом только ему расскажут про посланные Алтимаром волны. Совершенно опустошенный, почти умерший, изгнанник не слишком удивится. Алтимар, стало быть, существует. Потому что такие, как Дельфина, заслуживают, чтоб их боги существовали. А сам он не заслуживает ничего, даже смерти. Еще долго бывший тэру будет себя ощущать застрявшим в безвременье, а там винить и ненавидеть некого, кроме себя. А себя — бессмысленно. У сестренки, да и у остальных должен бы до конца жизни в ногах валяться, только — зачем? Сотворенного ведь не исправить. Кости Теора срастутся не по-человечески быстро, внутренности окажутся целы, хотя не должны. Перебитая в трех местах рука не останется кривой, ноги не захромают. Страшное трехдневное переохлаждение доберется до легких и застрянет в них вязкой жижей, но и это его не убьет. Он запомнит пытку откашляться сквозь переломанные ребра и дерево мертвецов в лихорадочных снах. Но встанет задолго до весны, доказав, что наполовину он все-таки божество. Но лишь наполовину. На затылке Теора осталась кровящая отметина — нога Норвина была в башмаке с деревянной подошвой. Дельфина не обратит внимание на эту царапину, она затянется, как и прочие. А потом — уже далеко от Островов — начнет напоминать о себе мутными пятнами перед взором. Год спустя Дельфине начнет сниться бесконечная ночь, а Теор увидит перед глазами тьму, которая будет уходить и возвращаться. Он впервые, играя с кинжалом, заденет палец, не разглядев его, — и тогда поймет, что слепнет. И внезапно ему станет легче, словно кара снимает часть груза с его совести. Больше не лучший из лучших, даже не воин, после долгого пути в никуда и кромешной пустоты в душе он, наконец, начнет искать ответ на вопрос: что же дальше?

Теору предстояло очнуться в Гроте Мары и узнать, что — к добру или у худу — ему дан новый шанс.

Оглавление

Меч

Песок

Кровь

Молоко

Дельфины

Цветы

Волки

Шкатулка

Приношение

Лоскутки

Травы

Танец

Гребень

Ракушки

Пепел

Вода

Поляна

Петля

Стрела

Дом

Валуны

Рубины

Кинжал

Дерево

Дудочка

Огонь

Амулет

Лодка

Сад

Вино

Деревяшка

Масло

Уголь

Фея

Ночь

Утро

Пещера

Капелла

Перстень

Битва

Чудо

Обломки

Гадание

Ленты

Кустарник

Шатер

Орех

Сарай

Трещины

Холод

Веревки