Алуим [Виталий Иконников] (fb2) читать онлайн

Виталий Иконников Алуим

Открываю глаза.

«Ну, какого чёрта…»

Приподнимаюсь и быстро отсаживаюсь назад, под самую спинку дивана. Сон? Да какой там сон! Всё выветрилось за секунду. Нервничаю. Не знаю, куда деть руки, мну ими одеяло. Я ещё ничего не увидел, но уже всё понял.

Полная луна старательно вливает в комнату ворованный свет. Такое ощущение, что кто-то прибавил ей яркости. Тьма отброшена назад, вглубь комнаты, за мою спину. Но она просто так не уйдёт. Как и тот, кто таится у метрового промежутка стены, под неразличимой сейчас картиной.

А вот и вспышка, такая же короткая. Я ждал её в надежде получше разглядеть «гостя». Грязно-белый контур на чёрном фоне в полный человеческий рост. Линии от макушки тянутся к плечам, затем бегут вниз и рассеиваются в тридцати сантиметрах от пола. Призрак. Он снова пришёл. Он зовёт за собой. И сегодня мне ничего не останется, как пойти с ним…

Но обо всём по порядку…

глава 1

Ира была очень красивой. Миниатюрная, с точёной фигурой и ровными ножками. Небольшая торчащая грудь правильной формы. Курносый нос. Длинные чёрные волосы с отливом, всегда распущенные, спадающие на плечи. Забавная чёлка. Она делала Иру похожей на куколку. Взрослую куколку, в чьих глазах всегда царила серьёзность, несвойственная молодым девушкам… Молотки попарно забивают в доски восемь гвоздей, навечно пряча ото всех её тело. Ира не дожила до двадцати всего месяц. Плачущая Мария Викторовна умоляет остановиться, хочет в последний раз взглянуть на свою единственную дочь. Убитую горем мать крепко обнимает родной брат, не давая той наброситься на мужиков, вколачивающих гвозди. А у неё уже нет ни моральных, ни физических сил вырваться. Мужики заканчивают, после чего подсовывают под гроб верёвки, на которых его спустят в могилу. Священник снова начинает что-то говорить…

Солнце светит очень ярко. Неподобающе ярко для такого дня. Безветренно, деревья молчат, как и большинство родственников. Я отстранённо стою метрах в трёх от матери Иры и не понимаю, что сейчас во мне происходит. Что именно мне нужно сейчас чувствовать? Знаю, скоро она подойдёт и обнимет меня как родного, продолжая плакать. Это будет самое сложное за сегодня. Я покажу на лице всю горечь утраты, но в то же время постараюсь не впустить её боль в себя.

После трёх лет отношений мы с Ирой оказались на грани разрыва. Нежные чувства в нас обоих начали угасать ещё на исходе первого года, так что всё последующее было привычкой, сексом, сексом, ещё раз сексом и жужжанием матерей. «Ирочка у тебя такая красивая и порядочная». «Влад у тебя такой приличный и надёжный парень». «Вы такая хорошая пара». На всём этом «пара» как-то вот и держалась. Но в прошлый четверг Ира со своей тупой подружкой врезались в бетонную стену двухэтажного гаража, катаясь за городом на новеньком синем Пежо отца всё той же тупой подружки, которая и была за рулём. Её сейчас хоронят в другой части кладбища. А я стою тут. С непонятными чувствами. Не муж, не вдовец. Хотя, Мария Викторовна наверняка считала меня зятем. Ира не рассказывала матери о состоянии наших отношений. Своими переживаниями она почти ни с кем не делилась. И теперь уже никогда не поделится.

Мозг плавает в грустных мыслях, а глаза наблюдают, как «божественно» блестит золотой крест на массивной груди священника. Его помощница, облачённая во всё чёрное, заводит ритуальное пение. Четыре мужика медленно спускают гроб в яму. «4.06.1993 — 2.05.2013» — даты, нанесённые серебряной краской поверх лакированных досок. Начало и конец не понятного никому приключения… Каждый из пришедших проводить Иру в последний путь кидает на крышку гроба горсть земли и идёт в сторону ворот… Мужики берут лопаты… Мария Викторовна в слезах подходит ко мне…

Кажется, грудная клетка вжимается внутрь. Это я так сильно хочу отстраниться назад, чтобы выкроить хоть секунду до её объятий. Но секунды мало.

— Влади-ик.

Боль Марии Викторовны сковывает меня намного сильнее, чем руки. Глаза начинают бегать по сторонам. Я сдерживаю рвущиеся наружу слёзы из-за обиды на самого себя, потому что не могу в полной мере разделить с ней горечь утраты. Не могу по-человечески посочувствовать, посопереживать. Словно я и не человек вовсе.

— Прости, — навзрыд произносит Мария Викторовна. — Я любила вас обоих. Прости.

Глаза увлажняются. Не знаю, за что она просит прощения. Нижняя губа подрагивает, но я держусь. Стискиваю зубы. Держусь… Нет. По щекам бежит вода. Я будто робот, который всё анализирует. Сжимаю веки, а вода бежит сильнее…

Брат Марии Викторовны стоит неподалёку. Невысокий коренастый мужик в бежевой рубашке и чёрных брюках на ремне, с округлыми чертами лица и широко посаженными глазами. Кажется, он понимает: ещё немного, и внутри молодого парня на всю жизнь повиснет траурный баннер. Но я чувствую, Антон Викторович хочет этого не допустить.

— Пойдём, Маша, пойдём, — он берёт сестру за руку. — Нас ждут.

Мария Викторовна не спешит уходить, ведь эти объятия — последние. Когда они с братом направляются к воротам, тот оборачивается. Что сейчас выражает моё лицо, я не знаю.

— Всё, помчали отсюда, — сказал Богдан. С самого утра он находился рядом со мной. Забрал из дома, привёз в ритуальное агентство «Вечность», затем ехал в колонне машин, следовавших за чёрным микроавтобусом Мерседес, в котором на кладбище и доставили гроб. Пора ехать обратно. Мы последние в веренице тех, кто пришёл проститься с Ирой. — Ты же говорил, что выдержишь.

Говорил. И много раз прокручивал в голове объятия и слёзы Ириной мамы. Я готовился. Но оказался не готов.

«Бездушная ты скотина, Влад».

— Вас с Иркой связывал лишь секс. И всё. Очнись. Ясен пень, её мать опрокинула на тебя столько всего. Но это чужая боль. ЧУЖАЯ. Так что идём быстрее. Серёга уже ждёт.

Богдан говорил уверенно, с серьёзностью в голосе. В другой ситуации он ляпнул бы какую-то весёлую ерунду в адрес моих якобы переживаний. Но он понимал — сейчас всё действительно серьёзно. Боде не было дела до других людей на кладбище, его волновало лишь моё состояние.

Мы сели в старенькую чёрную «девятку». От солнца сиденья в машине нагрелись настолько, что обжигали зад даже через брюки. Богдан повернул ключ зажигания, опустил передние стёкла и включил музыку. Русский рэп. Как всегда, песни о тёлках и наркотиках. Рэперы ни о чём другом не поют.

— А что там, у Серёги? — спросил я, когда мы выехали на главную дорогу.

— «Розовые короны». Нужно вырваться на время из этой реальности. Так что не спорь.

Я и не спорил. Честно сказать, пробовал экстази всего раз, и то более трёх лет назад. Но сегодня тот день, когда я не прочь повторить. Это лучше, чем заливаться водкой и слушать чужой бред про землю, пух, рай и взгляд в будущее. В любом случае, Богдан отлично знает меня и знает, что делать.

Наша «девятка» летела в сторону города, картавые рэперы что-то там зачитывали, а я безразлично разглядывал изменившийся интерьер салона. Богдан обтянул руль новым чехлом, покрасил часть передней панели в красный цвет, насадил новую рукоятку на рычаг коробки передач, сменил магнитолу. Богдан любил машины, любил тюнинг и любил свою мечту купить себе Хонду «Аккорд», непременно новую. Когда-нибудь.

Не сбавив скорость на крутом повороте, мы едва не врезались во встречную иномарку, чьё приближение от нас скрыла плотная листва невысоких, но густо растущих деревьев. Это как раз и была Хонда, только «Цивик». Кажется, наши машины чиркнули зеркалами. Если так, стоило бы испугаться. Но Богдан посмотрел на меня взглядом гонщика-победителя. Скорость и адреналин — его страсть. Вот только кого мы победили?

— Ты долбаный псих, — произнёс я и даже смог улыбнуться.

Богдан улыбнулся в ответ и перевёл взгляд на дорогу. Я не стал больше ничего говорить. Сейчас мне не до упрёков в опасной езде.

Город выглядит жизнерадостно. Субботний солнечный день, оживлённые улицы. Молодые мамы с колясками. Дети с воздушными шарами, чудом пережившими первомайские праздники. Плакаты-поздравления «С Днём победы!» уже украшают билборды и здания. Красные флажки и флажки-триколоры чуть ли ни на каждом столбе.

Мы едем на Первомайскую «6», в серую восьмиподъездную пятиэтажку. Там живёт Серёга Чёрный, местный «контрабандист», удивительным образом умеющий доставать всё, что ему нужно. Если захочет, добудет хоть куст колумбийской коки, хоть галапагосскую черепаху. Он был одноклассником старшего брата Богдана, который сейчас где-то в загранплавании. И для узкого круга «своих» его квартира всегда открыта.

Май, Первомайская. А ведь в марте и апреле мы к Чёрному не заезжали. Да и он к нам во двор не захаживал. Май, Первомайская. Игра ассоциаций. Весна, начало чего-то нового. «Первое» и «май» — что-то произойдёт впервые. Всё цветёт. И мир на несколько часов снова станет цветным.

— Ты что, опять загрузился? — спрашивает Богдан. По идее, если он хотел меня отвлечь, мог бы всю дорогу болтать, не переставая. Но мы молча слушали музыку. — Приехали.

— Надолго мы сюда?

— До вечера. Пока не отпустит.

— Нормально, — домой в любом случае не хочется.

Мы открываем кодовый замок и поднимаемся на четвёртый этаж по идеально чистым лестницам. Потолки белые, без прилипших сгоревших спичек. Стены ровные, хорошо выкрашены в тёплый жёлтый цвет, на них висят горшки с цветами. Солнечный свет заполняет подъезд через большие чистые окна в пролётах. У каждой двери лежит маленький квадратный коврик. Да, Чёрный выбрал отличное место для конспирации.

Нажимаю на кнопку звонка. Глазок затемнён, но мы знаем, что с той стороны нас снимает видеокамера. Меры предосторожности. Наконец, дверь квартиры открывается, и мы входим внутрь. Чёрный снова закрывает её на два больших замка.

— Здорово, малыши! Без хвоста?

— Это кто ещё малыш?! — усмехается Богдан, который чуть ли ни на голову выше Серёги. Вообще, они очень контрастно смотрятся на фоне друг друга. Высокий, крепкий, голубоглазый, с добродушным лицом и светлыми вьющимися волосами Бодя и низкорослый, худощавый, коротко стриженный, всегда прищуренный Серёга, которого из-за смуглой кожи и прозвали Чёрным. Да и мой образ не затеряется рядом с ними: рост выше среднего, пепельные, практически «седые» волосы, бледная кожа (это от матери) и зелёные-зелёные глаза. Собрались вот такие трое, чтобы закинуться по таблеточке.

Осматриваюсь по сторонам. Прежние обои в прихожей содраны, от них на стенах остались лишь мелкие сине-белые ошмётки. Местами нанесена шпаклёвка, на полу поверх «паркетного» линолеума расстелены газеты. Из-за ремонта провода от видеокамеры и скрытых микрофонов висят, накинутые на крючки вешалок для одежды, тянутся вдоль стены, повисают на турнике, а дальше — сворачивают за угол в маленькую комнату, расположенную рядом с кухней. В той комнате я ни разу не был.

— Держи, — произносит Чёрный и протягивает мне две розовые таблетки. — Проходи в зал и располагайся. С двух тебе станет о-о-очень хорошо. Там есть, чем запить. Травка в пакете у кальяна. Только на Борю не наступи, он может серьёзно обидеться. А мы с Бодей минут десять потолкуем на кухне. Есть дела.

— Хорошо, — соглашаюсь и иду в большую комнату. Их дела меня мало интересуют.

На двери в зал нарисованы в полный рост три грудастых блондинки в странных космических костюмах и с бластерами в руках. На чёрном фоне много белых точек — звёзды. Берусь за ручку, опускаю и вхожу внутрь. За дверью оказалось темно. Если учитывать, что минутами ранее меня слепило солнце, то очень темно. Шторы задёрнуты, и я знаю, что за ними ещё и закрытые жалюзи. Сразу делаю два шага вправо, ищу рукой примостившийся на столе светильник. Лампа в нём, скорее всего, неоновая. Включаю. Нет, красная. Такое освещение делает антураж комнаты и вовсе необычным. Зал по своей форме прямоугольный, длинный. В нём, подобно шахматным клетках одного цвета, находятся три разложенных дивана, напротив которых на стенах висят три «ж/к» панели. Обои, из-за красной лампы, непонятного цвета. И я не могу разобрать, делался здесь ремонт или нет. По углам комнаты стоят высокие колонки на длинных металлических ножках. Звук на них подаётся с компьютера, который — всё на том же столе со светильником. Тут и кальян, и бутылка колы.

Закидываю в рот таблетки, запиваю тремя большими глотками и сажусь на диван. Дверь медленно закрывается. На обратной стороне на фоне пляжа в полный рост позируют три стройных нарисованных брюнетки, облачённые в цветастые купальники. Брюнетки. Мать их так! Перед глазами возникает образ пристально смотрящей на меня Иры.

«А вдруг, причиной всему стала наша ссора во вторник? Два дня мы потом не виделись. Кто знает, что у неё в голове творилось. Она же хрен когда выскажет! Разве только этой тупой Альбине. Та предложила хорошенько выпить, обмыть тачку. Ирка взяла да и согласилась. Потом пьяные поехали кататься. Ирка грустила, разговорилась. Альбина внимательно её слушала и невнимательно смотрела, что там за лобовым стеклом. Ехала быстро, пьяные скорости не ощущают. И вовремя не успела повернуть…»

Да что ж такое! Себя ещё винить не хватало! Встаю. В голове что-то меняется. На пустой желудок таблетки начинают действовать быстро. Снова сажусь. И тут же внутри себя слышу поганый голос:

«Иркина смерть оказалась лучшим способом расстаться. Иначе бы ваши отношения тянулись вечно».

Такой тихий, чем-то похожий на мой. Но его не заглушить, как ни старайся.

Уже много лет в моём подсознании живёт кто-то ещё. Он вышвыривает оттуда разного рода смутные мысли. Чаще всего циничные, надменные, провокационные, порой просто отвратительные. Но они не мои. Не мои! Подозреваю, что я психически ненормальный. Мышление способом внутреннего диалога могло породить кого-то третьего. Я читал про такое, когда искал объяснение. Когда искал оправдание.

«Если Ирка напилась, грустила, открылась Альбине, значит… она переживала из-за нашей ссоры. Может, это я давно охладел, а она нет? Просто глубже ушла в себя. А там, в глубине души, ещё любила меня…»

О, нет, пора курить, включать музыку и ложиться. Голова переполняется опасными мыслями. Встаю, запускаю «Винамп», засыпаю в кальян большую щепотку травки, делаю одну затяжку, вторую, третью, чтобы меня сильнее «размазало», и ложусь. Колонки со всех сторон наполняют комнату треками Оакенфолда, Ван Дайка, Джонстона, а я спешу убежать от морального давления своего «сиамского близнеца» и закрываю глаза… С каждой новой композицией я всё сильнее растекаюсь по дивану. И в то же время парю в воздухе. «Southern sun»… «Hypnotized»… «Delirium»…

Волны музыки, пробегающие по телу, замысловатым образом выносят меня на околоземную орбиту. За спиной точно Земля, я уверен. Краем глаза вижу лишь голубое свечение, но чувствую близость дома. «I watch the sky turn black to blush» (Я смотрю на чёрное небо, становящееся красным). Звучит тонкий грустный женский голос — кажется, он заполняет собой всё это холодное бесконечное пространство — и справа чёрный фон окрашивается яркими вспышками солнца. В кончиках пальцев рук ощущаю холод. Холодно становится и ступням. Будто замерзаю от голоса поющей незнакомки. Мурашки… И тут я замечаю её. Космическая станция, состоящая из двух пар параллельных колец, соединённых друг с другом пересечением под прямым углом. Она далеко, но из-за огромных размеров кажется, что можно дотянуться рукой. Я вижу все малейшие детали на её поверхности. Она реальна. И она мертва. «Looking down from my hotel these dawn-lit streets begin to fill with memories of you and I on a New York City night… On a New York City night…» (Смотрю вниз из окон своего отеля, а освещённые улицы начинают наполняться воспоминаниями о нас с тобой в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Голос поющей девушки окрашивает мои ощущения. От него щемит в душе, мне безумно кого-то не хватает… Это словно поёт Ира. Смотрит с неба и вспоминает о нас… Я один. Совсем один во Вселенной. Но я сейчас выше неба…

«But still it creeps beneath my skin all of these heartbeats in the din with concrete dreams stirring to life on a New York City night…» (И каждый удар сердца становится грохотом самых заветных желаний, претворяющихся в жизнь в нью-йоркской ночи…) Голос из тонкого превращается в громогласный. Он как грохот молотка, подтверждающего приговор. Я не чувствую биения своего сердца и уже не понимаю, жив ли?.. Думаю об Ире, о родных, друзьях, близких… Обо всех людях. Их больше нет. Я теперь это знаю. Вижу по тому холоду, что проносится сквозь меня. По холоду, что источает заброшенная космическая станция. Она как память о бесчувственной человеческой цивилизации. Мы были замкнуты в себе и зациклены на себе… Трёхтысячный год. Пустота. Вселенское одиночество… «On a New York City night…» Эта строчка повторяется вновь и вновь и давит на меня всё сильнее. Нью-Йоркская ночь… Нью-Йорк — центр нашего мира, новый Вавилон. И он давным-давно спит. Он мёртв… Нью-йоркская ночь…

«And I take it with me when I leave: the crowded skyline, the energy. The sleepless city always leaves its mark. Just close my eyes and I’m back again. The neon flush upon our skin still wrapped in thoughts of love and wine on a New York City night… On a New York City night…» (И я заберу это с собой, когда уеду: многолюдный горизонт, энергию. Бессонный город всегда оставляет свой отпечаток. Я просто закрываю глаза и возвращаюсь сюда вновь. Неоновый поток на нашей коже всё ещё окутан в размышления о любви и вине в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Какая дикая ностальгия! Кто это поёт?! Кто ты??? Откуда я знаю перевод? Почему слова, пропитанные голосом, так глубоко проникают в меня? Насквозь. Может, я тоже мёртв? Остался лишь образ, сознание, одиноко парящее в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…

— Э-э, братишка, ты что?!! Очнись!

Ощущаю прохладу и тряску в теле. Женский голос, сопровождавшийся гипнотической гаммой звуков, умолк, сменился обеспокоенными мужскими репликами. Но холод остался. Что происходит? Я же один. Один во Вселенной…

— Влад, ты как? Ты совсем бледный. Сядь.

Очень знакомый голос. Открываю глаза. Надо мной склоняются Богдан и Чёрный. Лица взволнованы, зрачки расширены почти до краёв радужки. Богдан трясёт меня, держа за плечи, а Серёга брызгает в лицо пульверизатором. Инстинктивно прикрываюсь рукой. Горят две лампы на люстре. В комнате светло, отчего хорошо заметно, что зрение всё ещё плывёт. И, может, в действительности лампа всего одна. В теле холод воспоминаний и холод от открытого настежь окна. Космическая станция, чуть повисев в центре зрительной картинки, возвращается в будущее. Я видел будущее. Помню прошлое. И теперь не знаю, что такое настоящее.

«Ты глуп и ведом. Ты зарыт в чужих мотивах глубже, чем Ира — в земле».

Ненавижу этот голос! Не понимаю, что он имеет в виду, но я его ненавижу!

— Помоги ему подняться, — говорит Чёрный Богдану, а сам подходит к столу налить колы. — Что ты там бормотал? — обращается ко мне.

— Не знаю.

Я вдруг увидел себя со стороны: неимоверно бледный, обессиленный парень, перебравший с наркотиками, похоронивший сегодня свою девушку и сходящий с ума от голоса в голове. Скоро у меня расслоится сознание, и нас внутри действительно будет двое. Я болен. Болен непониманием того, что зовут «настоящим». Или это такой сильный отходняк?

— Сядь, — просит Богдан.

Сажусь, спустив ноги с дивана. Голова слегка притормаживает. Да нет, ручник до упора. Я и вправду ведом. Ненавижу.

— На, глотни. Сколько раз ты за пять часов попить поднимался?

Пять часов?! Время пролетело так незаметно. Беру кружку с изображением Скорпиона из «Мортал комбат» и тремя глотками осушаю её. Как же сильно хочется пить!

— За Иркой решил отправиться? — спрашивает Чёрный. — Откуда слова песни знаешь? Ты их лежал подпевал. Увидав твоё мертвецкое лицо, мы решили — это предсмертное пение.

На секунду возникло ощущение, что несколько лет в моей голове звучал голос Чёрного. Но его я ненавидеть не хочу. Смотрю в пол, пытаюсь поймать фокус. С таким рисунком на линолеуме его хрен поймаешь. Вдруг из-под дивана между моих ног появляется продолговатая белая голова, то и дело высовывающая изо рта раздвоенный язык. За ней тянется такое же белое тело с жёлтыми пятнами на спине. Голова поворачивает направо, и уже через две секунды шлангообразное существо ползёт к двери через мою ступню.

— Твою мать, ты вообще придурок?!!! — кричит на Серёгу Бодя и вмиг запрыгивает на диван. — Эта тварь всё время была с нами в комнате?!!!

Внимание с высоты околоземной орбиты падает на пол и обнаруживает там здоровенного удава-альбиноса. ПО МОЕЙ НОГЕ ПОЛЗЁТ ОГРОМНАЯ АФРИКАНСКАЯ ЗМЕЯ!!!

Тут же целиком оказываюсь на диване. Взгляд впивается в Чёрного. Мысленно повторяю слова, сказанные Богданом.

— Не паникуйте, — с улыбкой говорит Серёга. — Боря утром ел, ему вообще на всех пофиг. Главное, чтоб не наступали.

— Я сейчас на тебя наступлю! — рычит Богдан. — Быстро убирай его отсюда!!!

— А где ты взял альбиноса? Да ещё такого большого.

— От жизни я не отстаю, всё время что-то достаю, — напевает Чёрный, поднимает с пола удава и накидывает себе на плечи. — Обменял кое-что на кое-что, а в придачу взял Борю. И ни какой он не большой, два метра всего.

Ещё и умничает. Но вопреки логике я стал наполняться позитивными эмоциями. Хотя, какие сегодня разговоры о логике?!

— И давно он у тебя? — Богдан, покачивая головой, глядит на Серёгу. Тот гладит скользкое туловище питомца его же хвостом.

— Почти два месяца. Знали бы, если б чаще заходили.

— Да мы к тебе вообще больше не придём. Чёрт знает, что в следующий раз из-под дивана выползет.

Я смотрю Боре в глаза, потому что Боря смотрит в глаза мне. Смотрит неотрывно.

— Э-э, зеленоглазый, хватит живность гипнотизировать.

Слышу слова Чёрного, но не реагирую. В данный момент я ощущаю некую близость с этим удавом, и её не хочется прерывать… Белая-белая змея… Парень с очень бледной кожей и «седыми» волосами… Мы оба являемся альбиносами в этом мире. Такая редкость. Ведь не просто так?.. И присутствует ощущение, что странности на сегодня ещё не закончились.

Мы с Богданом уже часа три катаемся по вечернему городу. Без остановки. Скорость не превышает и сорока километров — нам некуда торопиться. В основном, молчим. Лишь изредка перекидываемся простенькими фразами.

Богдан напряжён. В нём это чувствуется. Мускулы лица чуть подрагивают, взгляд серьёзный, резкий; левая рука крепко держит руль, правая — переключает скорости какими-то озлобленными рывками, ладонь пытается «раздавить» рукоятку коробки передач. Старается дышать размеренно, но я слышу, с каким напором он выдыхает воздух через нос. Мой друг зол на Чёрного из-за Бори. Змеи вызывают у него отвращение, и Богдана особенно злит, что Серёга столько времени держал удава в комнате и не говорил нам. Он расценил это как издёвку. Кто будет рад узнать в моменты полной расслабленности, что рядом ползает большая африканская тварь?!

Богдан очень хотел дать Чёрному по голове. Уверен, так бы и произошло, если б ни дружба Серого с его старшим братом. По выражению лица понимаю: Бодя снова и снова прокручивает в голове эту ситуацию. Как он лежит на диване, в экстазийных ощущениях, и не подозревает, что под соседним диваном, свернувшись кольцом, притаилась здоровенная змея. От таких мыслей негодование продолжает расти. Поддержи я его недовольство хоть какими-нибудь словами, уверен, Богдан сейчас развернул бы автомобиль и направился на Первомайскую «6». Но я не хочу. Моё возмущение быстро сменилось интересом к удаву-альбиносу ещё там, в квартире, а в грудной клетке за сегодня вырос комок совсем иных эмоций. Не озвученный и старательно сжимаемый мною, чтобы казался меньше. Тело даже слегка трясёт. А в голове пусто. Непривычно пусто. Мыслей нет. Они сейчас и не нужны. Свободное пространство. Поэтому я жадно всматриваюсь в очертания домов, витрины магазинов, лица прохожих. Заполняю ими пустоту в своей голове. Заново строю в ней дворы, здания, улицы.

Выворачиваем из переулка и оказываемся на Комсомольской. Через триста метров будет перекрёсток. Сжимаю зубы. Если Богдан повернёт налево, спустя ещё метров двести мы проедем вдоль дома, в котором живёт Ира. Жила Ира. Молчу, не подаю вида, что нервничаю. Подъезжаем к перекрёстку. Горит красный… Всё ещё красный… Да что же так долго?!. Жёлтый… Богдан крутит руль вправо (про поворотник забыли мы оба), а я по заново выстроенным в голове улицам поворачиваю налево. Преодолеваю те двести метров. Заезжаю к Ире во двор. Останавливаюсь напротив окна её комнаты…

«Ну, давай, внутренний голос. Скажи что-нибудь, посмейся надо мной».

Молчит.

Странно всё. Вот так живёшь, тянешь отношения, тянешь. Продолжаете что-то планировать вместе. Думали ведь летом на море поехать. Но ты понимаешь — это всё по инерции. Ты хочешь… На самом деле ты просто не знаешь, чего хочешь. Ты боишься перемен. Ты статичен. Вы оба статичны. Тешите себя мыслями, что не только у вас так. Что у всех то же самое…

«Бодя думает, что меня с Ирой связывал лишь секс. Как так вышло?.. Видимо, я так ему преподносил… Все друзья рассказывают о личной жизни. Но некоторые моменты я утаивал даже от самого себя».

Глубоко дышу, часто пью минералку. И чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.

— Ладно, поехали по домам, — говорит Богдан. — Надо выспаться.

Согласно киваю.

Фонарь у подъезда не светит, «спит». Но во многих окнах ещё светло — суббота. На весь двор раздаются крики дерущихся под лавками котов. Такие противные, протяжные вопли. Мы с Бодей прощаемся. Выхожу из машины, бросаю пустую пластиковую бутылку в сторону лавки. Коты разбегаются, и я захожу в подъезд. По старой привычке проверяю почтовый ящик, поднимаюсь по лестнице. Открываю ключом дверь, вхожу в квартиру… и замираю.

«Влад, ты слышишь? Видишь, что там?»

Делаю шаг назад, прислоняясь к двери. Настороженно вслушиваюсь в звуки, еле уловимые, но будоражащие. Всё пространство прихожей отдаёт тихим гулом. Кажется, это гудят стены. Воздух переполнен странной вибрацией. Она ощутимая, проникающая под кожу. Из-за неё шевелятся волоски на руках. В ушах шум, похожий на треск электричества. Пугающий шум. Тайное заклинание тишины. Словно чей-то шёпот пробивается через помехи радиочастот.

Рука автоматически тянется к выключателю. Успеваю её остановить. Тут что-то присутствует. Я чувствую. Я знал об этом ещё до того, как вставил ключ в замочную скважину. Нечто постороннее, но невидимое. А значит, свет не нужен. По спине бежит холодок, лицу становится жарко. Мышцы живота напряглись.

«Голос, скажи, кто здесь?.. Должна же от тебя быть хоть какая-то польза!»

Снова молчит.

Хочу списать всё на отходняк, но сейчас не время себя обманывать. Родители спят в дальней комнате, они всегда ложатся рано. Но что-то здесь не спит. И оно ждало моего прихода.

Глаза привыкают к темноте. Разуваюсь, осторожно делаю пару шагов и заглядываю в зал, всматриваюсь в знакомую обстановку. Широкий диван чёрного цвета с тремя квадратными подушками, два кожаных кресла, низкий зеркальный столик со стопкой отцовских книг, синий ковёр на полу, задёрнутые синие шторы, телевизор на тумбочке, слева от него стоит шкаф, справа — сервант. Поверхность столика отражает тусклый лунный свет, проникающий между шторами. Он стягивает на себя внимание, но глаза ищут совсем не это. Я пытаюсь уловить движение: резкое, плавное, любое. Жду, что люстра вот-вот загорится красным, как лампа в комнате Чёрного, и начнётся вой сирены с криками «Alarm, Alarm»! А потом кто-то выйдет и скажет: «Розыгрыш». Но какие, к чёрту, розыгрыши в день похорон?!

— Эй, — наивная попытка установить контакт. — Эй, — повторяю ещё раз.

Без изменений. Поворачиваю голову, смотрю прямо по коридору. В том конце кромешная тьма, двери обеих комнат закрыты. Тут же начинает казаться, что из темноты на меня смотрят. Каких-то девять метров. Всю дистанцию делит пополам широкая полоса света, падающая из дверного проёма кухни. И я вижу, как она дрожит вместе с прихожей.

«Кто ты? Где ты?»

Крепко сжимаю кулак и движусь вперёд. Пока иду, смотрю только прямо, хотя периферическое зрение продолжает искать любое постороннее движение. Я до сих пор ещё не решил, чему больше верить: шестому чувству или зрению. Полагаюсь на всё сразу. Готовлюсь, чуть что, дать кому-нибудь в морду. И вместе с тем боюсь ощутить чужое касание из ниоткуда. Боюсь чьей-то руки на своём плече. Вот уж когда приходит осознание, что все фильмы ужасов в детстве я смотрел зря. Шаг. Ещё шаг. Заглядываю в кухню. Никого нет. Вернее, никого здесь не вижу. В конце коридора — тоже. Но разве это повод для успокоения?

Гул начинает нарастать. Стремительно, со всех сторон. Воздух будто густеет, переполняется напряжением, обволакивает меня, щекочет, щиплет низкими разрядами тока. Каждой клеткой тела чувствую приближение. Я не трус, но мне страшно. Ладонью вытираю пот со лба, оборачиваюсь. Что-то движется из зала. Точно. Я уловил. Но как же так?!

Быстрым шагом направляюсь в свою комнату. Прохожу мимо холодильника и поворачиваю налево. Дверь в комнату закрыта. Пытаюсь тихонько открыть, но всё равно раздаётся щелчок. Чёрт! Хотя, что я, в самом деле. Заскакиваю, снимаю пропотевшую футболку, бросаю на спинку стула, стоящего у окна. Окидываю взглядом комнату и вдруг понимаю, что оказался загнанным в угол. Возникло желание резко метнуться в комнату напротив и разбудить родителей. Но что я им скажу? Увидев мои глаза, они сразу поймут: в крови сына бродят запрещённые препараты. Выходит, встречи не миновать. Я уже интуитивно догадываюсь, но боюсь это озвучить даже в мыслях. Подхожу к дивану, постель сегодня не убирал. Скидываю штаны. Ложусь. Укрываюсь одеялом по самый подбородок и смотрю в сторону дверного проёма. Настоящий мужской способ встретить неизбежное. Мои действия происходят на автомате, но я почему-то знаю, что они должны быть именно такими. Всем телом чувствую непонятный гул. Чувствую приближение. Дыхание замедляется, я пытаюсь подготовиться к встрече. Глаза распахнуты, зрачки расширены на максимум, но что толку. Мне остаётся принять всё, как есть, и ждать.

Через приоткрытую дверь видна часть стены в прихожей, слабо освещённая бледной луной. Всматриваюсь изо всех сил и вижу мелькания, медленно выплывающие из-за угла холодильника. Легкие искажения пространства. Как пар над чайником искажает то, что находится позади него. Они играют светом, слегка искрятся. Они высотой в полный человеческий рост. Движутся в мою сторону.

Треск в ушах усиливается. Слышу, что шёпот действительно есть. Он женский, теперь я это знаю. Размытый, не разобрать ни слова. Странные звуковые волны приближающихся мельканий. Они просачиваются сквозь десятисантиметровую щель. Им нужен я.

Горло будто сдавило удавкой. Подбородок напряжён, язык с силой упирается в нижние передние зубы. Не могу издать ни звука.

Нечто вплывает в комнату и останавливается в полутора метрах от меня…

глава 2

Три часа дня. Секундная стрелка на круглом оранжевом циферблате только-только начала отматывать первую минуту. В комнате светло, несмотря на задёрнутые шторы. За окном ярко светит солнце, после полудня оно всегда прямыми лучами хочет ворваться на мою территорию. Слышу визг играющих во дворе детей. Слышу шум из кухни — отец уронил на пол крышку от сковороды. Ругается. Видимо, снова заляпал штаны жиром.

Хочу приподняться, но движения рук и ног скованны — тело всё ещё хранит память прошедшей ночи. Как давно я проснулся? Сколько я уже так лежу? Полчаса? Час? Я даже не знаю, много это или мало. Мне вообще сейчас сложно что-либо знать наверняка. Опускаю голову на подушку и возвращаюсь во вчера. Глубоко дышу. Вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Мне есть, что вспомнить. И есть кое-что, о чём забыть не получится никогда…

Нечто вплыло в комнату и остановилось в полутора метрах от меня. Тихо. Такая громкая тишина. Похожая на авианалёт десятка бомбардировщиков. Сглотнул слюну. Руки сжали край одеяла, ноги напряжены. В кончиках пальцев возникло странное жжение. Я здесь не один. Не один! Но встать и включить свет не хватит решимости. А у кого бы хватило? Сознание сомневается, взбудораженный мозг пытается анализировать. В темноте комнаты всё видно намного хуже. Знаю одно — сгусток энергии с человеческий рост возвышается сейчас над кроватью. И я уже понимаю, кто это. И я не хочу, чтобы она видела во мне такой страх.

Мгновения собираются в секунды, те неторопливо переходят в минуты. Время тянется медленно, наваливаясь на меня в виде усталости. Волнение и ожидание сжигают внутренние силы. Почему ничего не происходит? Не знаю, что будет дальше, но пусть уже всё поскорее случится. Даже если придётся кричать или прыгать в окно. Даже если…

В этот момент что-то коснулось моей правой ноги. Я оцепенел, лишь в голове зашуршала мысль: «Хотел — получай». Тут же попытался отдёрнуть ногу, но не смог. Она онемела, словно бы я несколько часов пролежал в сугробе — ледяной холод проник до самой кости. Через секунду по телу пробежала волна неожиданного успокоения. Она началась именно с ног и пошла вверх, особенно ощущаясь в спине и затылке. Больше нет чувства опасности. Я получил неизвестный наркоз.

Веки тяжелеют, расслабляются мышцы глаз, рук и ног. Стук сердца замедляется. Странно. Всё очень странно. Я засыпаю. И, может быть, увижу космос, где нет того бесконечного одиночества, охватившего всю Вселенную. Большой красивый город, в котором кто-то ждёт меня и скучает. Море и брызги, летящие мне в лицо. Услышу знакомый смех. Я действительно засыпаю, и нет сил этому воспротивиться. Да уже и не пытаюсь. Глаза закрываются, ведь так я увижу больше…

Маленький круглый столик. Приглушённый свет. Лёгкая фортепианная музыка. Ароматы кофе и цитрусовых от двух горящих передо мной свечей. Я огляделся, пытаясь понять, что это за место. Отовсюду доносились голоса, но рассмотреть интерьер и присутствующих не получилось — в нескольких метрах от меня картинка начинала плыть. Тихий стук каблуков. С правой стороны — оттуда, где секундами ранее в комнате ощущалось присутствие — ко мне подсела Ира. В красном облегающем платье, с замысловатой причёской. Плечи были открыты, пряди волос изящно обрамляли лицо. Красивая, спокойная. Руки сложила на столе, скрестив пальцы. На запястье браслет, который я подарил ей на нашу первую годовщину. Ира посмотрела мне в глаза и улыбнулась так искренне, по-родному, что я сразу почувствовал себя лучше. Улыбнулся в ответ, уголки губ разъехались сами собой.

Ира чуть склонилась вперёд и что-то долго мне говорила. С интонацией, с расстановкой. Но я совершенно не помню, что именно. Ни слова. Будто стёрли запись в моей голове. Помню лишь ощущения. Её слова волновали и удивляли, словно мне открылись тайны бытия. Они трогали за живое и вызывали гнев, как если бы мне пришлось отбывать срок за чужие преступления. Одна эмоция сменяла другую, но я молчал. Слушал, не желая прерывать. А Ира всё говорила, говорила. Что-то искреннее, трогательное, что не успела сказать при жизни. А может, и нет. Кто-то начисто стёр запись. Но её слова проникали в душу.

Я так зациклился на том, о чём забыл, что на время даже перестал удивляться тому, о чём помнил. Ночью ко мне приходила моя умершая девушка. Умершая! Приходила!

«Вдумайся в эти слова, Влад!»

«Ты глуп и ведом…»

«Да пошёл ты!»

Снова слышу шум из кухни и ругань отца. Что он там такое готовит? Встаю. Нужно чем-то заняться, иначе голос меня достанет. Подхожу к окну, попутно надевая синие спортивные штаны с полосками. Рукой убираю шторы и тюль в сторону. Щурюсь, несколько раз моргаю и смотрю вниз. Дневной свет и грохот кастрюль хорошо отвлекает от случившегося. Нужно привести в порядок голову после таблеток, прекратить тормозить, вернуться в реальный мир. Вчера я и космическую станцию видел, и белого удава. И что из всего этого реальность?

— Влад! — доносится крик. Меня заметили парни со двора, сидящие на лавочках под деревьями и попивающие пивко. Артур машет рукой, приглашая идти к ним. Они ждали меня? Наверное, с самого утра обо мне говорят. Обо мне и Ире. Неподалёку вижу «девятку» Богдана, но самого его нет. Скорее всего, пошёл в киоск за чипсами. Заночует у Катюхи. Тоже хочется пива. Спущусь, посижу с ними, погреюсь на солнце. Хватит с меня этих снов и космосов.

Беру из шкафа любимую жёлтую футболку и иду в кухню. Отец уже доедает обед. И это столько шума из-за обычной яичницы? Ну да ладно. Надо бы тоже чего-нибудь перекусить. Матери дома нет, она ушла в парикмахерскую. Когда же ещё, если не в воскресенье.

Отец молчит. Оказывая мне услугу, не лезет в душу. Я их с матерью уговорил, чтобы не ходили на похороны. Вижу, хочет что-то спросить, но сдерживается. Его можно понять, они с Ирой давно нашли общий язык и вместе перевоспитывали меня и даже подшучивали. Теперь долгое время будет не до шуток.

Открываю холодильник, беру большой отрезанный кусок ветчины, хватаю со стола хлеб и иду к входной двери. Сухомятка не лезет в горло, но я разделаюсь с этим бутербродом. А у пацанов во дворе найдётся, чем запить. Надеваю кроссовки и выхожу.

На скамейке сидят рыжий Олег, Артур и Бодя, наворачивающий чипсы. Вован стоит, курит. Ганс прохаживается из стороны в сторону. Санёк сидит на корточках. Всех их я знаю с самого детства, все копались в одной песочнице. Олег живёт со мной в одном доме, в последнем подъезде. Лет десять ходит на бокс, так что дразнить из-за цвета волос его перестали ещё в шестом классе. Но он сам по себе спокойный. Санёк — «приблатнённый типочек». Это мы в шутку так его называем. Вообще он нормальный пацан, но перенял от старших братьев, отсидевших по два срока каждый, определённые манеры. Кепка — летняя, осенняя, зимняя — главный атрибут его гардероба. Считает большинство женщин продажными тварями, хотя сам только о них и говорит. Артур — младший брат Серёги Чёрного. Такой же смуглый, только повыше и шире в плечах. Выглядит задумчивым. Частенько произносит умные вещи. Вован занимается баскетболом. Высокий, выше Богдана. Любит покурить травку, этим он мало отличается от большинства пацанов. Ганс — лучший друг Санька. Вообще, по паспорту он Антон. Но я уже и не вспомню, как давно его стали называть Гансом. Крепкий, серьёзный, но без понтов. Когда пьяный, ему напрочь срывает крышу, поэтому последнее время пьёт только лёгкое пиво. Чаще ухмыляется, чем улыбается. Но если у Санька ухмылка малолетнего гопника, то у Ганса она всегда что-то в себе несёт. Богдан. Мой лучший друг. Мы познакомились в секции тхэквондо, когда нам было по девять лет. В первом же спарринге поразбивали друг другу носы. С тех пор и дружим. Помимо спорта он увлекается машинами. Обожает их. Я же этой страсти не разделяю. А он не разделяет другим моих интересов — астрономии и философии. Но в остальном мы едины.

Рядом со скамейкой стоят три ящика пива. Один уже пуст, другие два накрыты мокрыми полотенцами. Пожимаю руку каждому из присутствующих и беру бутылку. Присаживаюсь рядом с Бодей, делаю глоток и сразу чувствую облегчение. Нет, правда. Выпиваю полбутылки залпом. Слишком много во мне напряжения. Откидываюсь на спинку, смотрю на пацанов. Все, как один, начинают погружаться в молчание.

— Э-э-э, вы чего?! — говорю я.

— Не глупите, пацаны, — поддерживает меня Богдан.

Все делают по глотку из своих бутылок.

— Ну, что там у тебя с разрядом? — спрашивает Олег у Вовчика. — «КМС»?

— Ну да. В пятницу выиграли чемпионат области, вот нам «кандидатов» и дали. Мне по итогам даже приз вручили как лучшему игроку, — Вован по-хорошему горд этим фактом.

— Красавчик. В финале побил свой недавний рекорд?

— Нет, — смущённо улыбается он. — Не в каждой же игре по тридцать два очка набирать. Я ж не Коби Брайант. Девятнадцать.

— Нормально, — подбадривает его Олег. — Коби тоже не в каждой игре тридцатку кладёт.

Олег больше всех из нас увлечён спортом, поэтому его интересуют любые события на эту тему. Своего «мастера» он получил ещё год назад. Саньку, который далёк от спорта, тема неинтересна. Он в два глотка допивает бутылку и встаёт с корточек, неторопливо осматриваясь по сторонам.

— О, вон Витёк со своей болонкой, — ухмыляется Санёк и вставляет сигарету в зубы. — И опять куда-то мимо. Хоть познакомил бы.

Все оборачиваются по направлению взгляда Санька. В дальней от нас части двора идёт мой бывший одноклассник Витя, держа под руку высокую блондинку. Отсюда лицо особо не разглядеть, но, вроде, симпатичная. В ярком цветастом платье, туфли на шпильке. Отличные ноги, всё при ней. Есть на что посмотреть.

— Болонка? — я улыбаюсь. Санёк в своём репертуаре.

После нескольких минут нахождения здесь ночные события кажутся бурной игрой фантазии. Передо мной реальные люди, они не прозрачные и уже не совсем трезвые. В руке реальная бутылка пива. И нас греет реальное солнце. Так что же произошло ночью? И как это вписать в тот шаблон мира, по которому мы все живём?

— Я бы сучке вдул, — продолжает Санёк. — Ноги бы подкашивались, когда бы от меня уходила.

Взглянув на него, все тоже улыбнулись. Санёк есть Санёк.

И тут начинает виснуть пауза. Замечаю, пацаны мельком бросают на меня взгляд, но потом задумчиво отводят глаза в сторону. Вопросы уже летают в воздухе, остаётся кому-нибудь их озвучить. Первым не выдерживает Вовчик:

— Влад, ну как ты там вчера… на похоронах?

— Вован, не сейчас, — произносит Бодя.

— Всё нормально, — говорю я, давая понять, что уже отошёл.

— Любил её? — спрашивает Ганс. — Честно.

— Не знаю, — прикусываю щёку, чтобы не нервничать. — Хотели летом на море поехать. Она ни разу в жизни море не видела. И в аквапарк тоже хотела.

Ухожу от прямого ответа, но даю понять, что Ира была мне не безразлична. В компании выпивающих парней сложно копаться в себе, да ещё обнажать чувства. Оказывается, я такой же, как она — скрываю переживания от всех.

— Да-а-а… — многозначительно произносит Ганс и, поочерёдно посмотрев каждому из присутствующих в глаза, прикуривает сигарету. — Вот так живёшь, никуда не торопишься… А потом оказывается, что ничего ты в этом мире и не успел.

Сплюнув, он подходит к ящику и достаёт шесть бутылок, пять ставит в центре компании, шестую открывает и делает глоток.

— Надо, короче, не булки мять, а ехать в Норвегию работать, пока возможность есть, — продолжает Ганс. — А то я тоже ничего в этой жизни не увижу.

— Что за работа? — интересуется Богдан.

— На нефтедобывающей платформе в Северном море. Ходить откалывать намерзающий лёд. Местные на такую работу не соглашаются, поэтому набирают иностранцев. Вахта — три месяца минимум. Сто десять евро в сутки, хорошее питание. Вообще, туда сложно попасть, но есть знакомый, который может помочь.

— Договорись за меня, — просит Бодя. Работа стропальщиком за небольшую зарплату его давно уже достала. Так на Хонду «Аккорд» не накопить.

— Да это на первый взгляд кажется, что всё легко и прекрасно. Тамтакая погода, офигеть можно. Северное море, как ни как. Весь день в трёх тулупах и наморднике ходи да лёд стучи. И лишнего перекура тебе никто не даст. Если собрался домой раньше срока, билеты назад — за свой счёт. Я и сам ещё сомневаюсь, но один раз попробовать можно. Летом всё-таки легче, чем зимой. Да и за десять тысяч евро…

— Ганс, узнай насчёт меня. За такие деньги я выдержу. Мы с тобой крепкие. Сможем.

— Да всем куда-то ехать нужно, — поддерживает разговор Олег. — В нашей средней полосе ни работы нормальной, ни денег.

— Я, наверное, в Краснодар свалю, — размышляюще произносит Санёк. — Там у бабки моей дом большой. И тёлка сисястая ждёт. Доярочка.

Все снова улыбнулись, хотя мы понимаем, что он говорит серьёзно.

— Ты умрёшь от нехватки вагинального сока в височных долях, — шучу я.

Раздаётся дружный смех.

— Чё? — непонимающе спрашивает он.

— Чё, чё? Бабы у тебя одни в голове, вот чё! — поддерживает мою мысль Ганс. — Ты только трахаешься и бухаешь.

— Да ладно тебе, — пытается возразить Санёк.

— Все мы только трахаемся и бухаем, — произносит Артур. И, чуть промедлив, добавляет: — Да, порой говорим о делах. Но только говорим. И всё. Собираемся что-то менять, но, опять же, только на словах и с пивом в руке…

— Может, мы просто копим силы, — Санёк с обречённостью в голосе пытается оправдать нашу слабость.

— Нет, Санёк, мы не копим силы — мы атрофируемся.

Наступило задумчивое молчание. Артур озвучил мысль, которую каждый из нас неоднократно слышал в своей голове. Мы тешим себя планами, а на самом деле лишь ждём какого-то чуда, прячемся от проблем в алкоголе и просираем жизнь.

Снова, как по команде, все делают по глотку из бутылок… Потом ещё… Потом открывают по новой бутылке…

Через три часа о грустном задумчивом молчании никто уже и не помнил. С появлением гитары, которую Вован оперативно «наколдовал», мы превратились в вокально-инструментальный ансамбль имени всех рокеров восьмидесятых-девяностых годов. Сидя в родных местах, вдыхая тёплый вечерний воздух, расслабившись пивом и горланя на весь двор песни, мы, слившись в единое целое, ощущали некий привкус желанных перемен. Привкус свободы, которую с детства в нас грыз червь сомнения.

Пацаны то и дело бросали осторожные взгляды, словно оценивая по выражению моего лица, не слишком ли сильно мы развеселились. Их внимание делало меня твёрже, и я отказывался думать о том, почему я такой недочеловек. На середине одной из песен Санёк прекратил играть и прижал ладонью струны. Он посмотрел на всех с таким видом, будто в его мозгу свершилось гениальное открытие.

— Мужики, я только что понял: Цой своими песнями превратил два поколения в депрессивных нытиков.

Ганс попытался улыбнуться, но у него не получилось.

— Это пиво, Санёк. Это всё пиво, — произнёс Вован.

— Ну, судите сами. Я смотрю в чужое небо из чужого окна. Захожу на кухню, но вода здесь горька. Мы не можем здесь спать, мы не можем здесь жить. Мама, мы все тяжело больны. Перемен требуют наши сердца. Весь мир идёт на меня войной. И так далее. «Следи за собой» — хоть весь текст цитируй. А единственная радость в жизни — пачка сигарет… Целые стадионы собирал. И все это слушали, слушали…

— Он пел о реальных вещах. Жизнь такая была, — вступился Богдан за творчество Цоя. — В любом случае, каждый сам выбирал, что слушать.

— Ну конечно, СССР — страна свободных, — неуместно съязвил Ганс.

— Мои братья «Кино» и «Сектор» сутками крутили. Ещё до первых «ходок», — продолжал Санёк. — Под гитару у подъезда орали. Да кругом все их орали. Теперь мы тут сидим, орём. Такие же недовольные жизнью.

— Преемственность поколений, мать её так, — констатировал Ганс.

— У меня на этаже до сих пор «Цой» и «Хой» чёрной краской написано, — улыбнулся Артур.

— Легче винить других, чем признать себя неудачником, — Бодя продолжал отстаивать своё мнение.

Олег кивнул, соглашаясь с его словами. Он переводил взгляд то на Санька, то на Ганса, и сдержанно молчал.

— Не, ну а чё? — Санёк не унимался. — Даже если забыть про Цоя, всё равно большинство рокеров поют, что жизнь — дерьмо, и всё паршиво. «И не пройти нам этот путь в такой туман».

— Если на то пошло, вообще все только и делают, что скулят, — я не смог оставаться в стороне. — В шансоне плачут о тяжёлой доле зеков. Рэперы жалуются на барыг и маленькие дозы. Попса пускает сопли от неразделённой любви. И что? Люди любят страдать. Они не ищут решений проблемы. Они ищут тех, кому так же хреново, как им. И песни хотят соответствующие. А про «телик» вообще молчу.

— Выходит, нас со всех сторон пичкают красиво поданными историями о неудачах.

Я заметил, что пьяный Санёк строит свою речь лучше, чем трезвый.

— Как же сильно вы нажрались, — со снисходительной улыбкой произнёс Артур. — Если вы не слушаете позитивные песни, это не значит, что их нет.

— Парни, я даже не удивлюсь, если был реальный план по подавлению нации через систему образования, — вдруг выдал Ганс, перехватив у Санька эстафету по умозаключениям. Слова Богдана, Артура и мои он просто проигнорировал.

— Что ещё за план? — спросил я. Пьяная философия порой бывает очень занимательной.

«Ты глуп и ведом…»

«Заткнись».

«Ты глуп…»

«Заткнись, сказал!»

— Я насчёт женщин-учителей. Зарплаты у них низкие. Так? А какие нагрузки? Каждый день к тебе приходят сто оболтусов, и надо занять их внимание, терпеть выходки да ещё чему-то учить. А тут твои жалкие копейки ещё и задержали. Повесили дополнительные пары. Вася клей на стул подлил, испортив новую юбку. А у Маши и Пети шмотки дороже, чем у тебя. И так в течение всей жизни. Естественно, это бесит. Вот они и выплёскивают накопившуюся злость на учеников. Вспомните: в школе училки всегда кричат и наказывают, всегда чем-то недовольны. Вызывают родителей и давят, давят. То есть всеми способами гасят в тебе запал. Словно кому-то надо, чтобы ты был затюканным и покорным. Ну чему могут научить недовольные бабы?! И давление идёт именно на пацанов. А на девок и не надо орать — те всё равно «не прорвутся».

Санёк согласно покачал головой. И даже стиснул зубы, сдерживая эмоции.

— Это только твои воспоминания, — серьёзно сказал Олег Гансу. — Надо было учиться, а не клеем дышать в туалете и деньги воровать из учительской. Тогда никто и не орал бы. Такой ты всем нужный, что массовый заговор против тебя устроили.

Во взгляде Ганса мелькнула злость. На лице не дрогнул ни один мускул, но по глазам всё читалось. Олег медленно сжал кулак. В габаритах он поменьше, вот только мастера спорта по боксу такой пустяк испугать не может. Ганс, вальяжно развалившись на скамье, смотрел на Олега и тремя пальцами вертел крышку от пивной бутылки. Свинцовый кастет в правом кармане придавал ему уверенности. Я вдруг понял: это не первая подобная ситуация. Не припомню, чтобы они конфликтовали раньше. Видимо, что-то упустил.

— Пацаны, прекратите, — произнёс Богдан. — Ну, что вы, в самом деле? Хорошо же сидели.

— Покурить вам надо, успокоиться, — Вован полез в карман за свёртком.

Мог ли кто-нибудь знать, к чему приведёт эта вражда? Наверное, нет. В тот момент мы лишь поняли, что пора допивать пиво и расходиться. Решение проблем снова откладывалось на потом.

— Ладно, ещё пару песен — и по домам, — сказал Санёк и стал подбирать аккорды…

Я смотрюсь в зеркало. Засевший в печёнках двор погружается в сумерки. Давно привычные и измозолившие глаза соседи разбредаются по квартирам. Песочница пуста, качели пусты, лавочки у подъездов заплёваны шкурками от семечек и горькой слюной курильщиков. В сумерках разглядеть невозможно, но я знаю, что это так — многие годы наблюдений. Хорошо видны лишь бордюры, выкрашенные с приходом весны в белый цвет, и ограждения из приваренных друг к другу труб, выкрашенные под «зебру». Границы и запреты всегда хорошо видны. Их намеренно выделяют. Окно — и есть зеркало, из которого видно моё отражение. Поворачиваюсь лицом к комнате и тоже вижу отражение себя. Тот же диван у стены с не заправленной постелью, стол с компьютером, стоящий в углу, шкаф, два стула, гантели. Две полки с книгами. На одной — книги по астрономии, психологии и философии. На другой — об истории различных боевых искусств. Они уже несколько лет просто пылятся.

Я много лет смотрюсь в зеркало окна и отражаюсь во внутреннем убранстве комнаты. И там, и там меняется лишь оформление: скамейки, карусели, обои, ковры, заставка на мониторе компьютера… Но суть не меняется.

Помню январь, когда ко мне в гости впервые пришла Ира. Пройдя вслед за мной по прихожей, она остановилась на пороге комнаты и какое-то время с улыбкой смотрела в потолок. На нём, поверх обоев с множеством фосфорных звёздочек, светящихся в темноте, были наклеены картинки различных планет, вырезанные из старых журналов. Одни — с кольцами как у Сатурна, другие — яркой фиолетово-зелёной расцветки, третьи — с плеядой спутников. Над компьютерным столом «парила в невесомости» космическая станция «Мир», у окна — телескоп «Хаббл». В девятнадцать лет это выглядело по-детски, но я всё ещё не хотел расставаться с такой интересной частью своей жизни школьных времён. «Космическое» детство — очень захватывающая, пусть и воображаемая свобода.

Ира разглядывала потолок, а я разглядывал её. Тогда, в шестнадцать, без кукольной чёлки она казалась старше. Голубые глаза, распахнутые в моё «небо», свободная голубая кофта, через которую выделялись два бугорка, и светлые джинсы, подчёркивающие попу (согласен, грудь и попу подчеркнул в ней я сам). И никакой излишней косметики. Она действительно пришла в гости. Просто в гости к парню, с кем когда-то вместе ходила на занятия по астрономии (закончив девятый класс, я перестал на них ходить). Ира была самой красивой девушкой на тех занятиях. Красивой и немного застенчивой. Но с ней мы легко нашли общий язык, хотя отношения у нас начались лишь через три года после знакомства. Вообще, я со всеми легко нахожу общий язык, но домой-то к себе лучше звать самую красивую.

Сейчас даже стыдно вспоминать, но всё начиналось с обычного животного желания затащить Иру в постель. Так бывает всегда и у всех, чего уж лукавить. Но это желание со временем дополнилось и другим интересом. Ира в моём представлении выпала из категории «тёлок» и попала в категорию «девушек». Я увидел в ней что-то близкое. И я знаю, что.

Или группа у нас собралась такая, или большинство интересующихся космосом любят поумничать, но во время занятий создавалось впечатление, что присутствуешь на консилиуме учёных, досконально изучивших все квазары, чёрные дыры, дрожь отдалённых звёзд и вообще десятки раз бывавших за пределами земной орбиты. Народ постоянно спорил, ругался, что-то кому-то доказывал. Меня всегда злили люди, с важным видом козыряющие знаниями, добытыми вовсе не ими, и которыми на практике они никогда не воспользуются. Порой даже хотелось побить этих глупых «ботаников». Но Ира оказалась другой. Она не ввязывалась в споры и не бросалась громкими фразами. Не стремилась выделиться на пустом месте и никому не поддакивала. Ира приходила на занятия, чтобы с присущей ей сдержанностью эмоций обогащать свой внутренний мир, глубокий и чувственный. Безграничный. Помню, спустя полгода после начала отношений мы лежали в моей постели, смотрели на те же светящиеся звёзды на потолке и разговаривали о детских фантазиях.

— В детстве я часто представлял, как летаю по бескрайним просторам космоса и смотрю другие галактики, другие миры. Без скафандра, в открытом пространстве. Под музыку, заполняющую всё вокруг. Летаю, изучаю и верю, что встречу такую же блуждающую девочку, повидавшую тысячи звёздных систем. Мы расскажем друг другу о самом интересном, а потом вместе полетим туда, где ещё никто никогда не был.

Ира приподнялась, прикрыв грудь одеялом, и с серьёзным выражением лица спросила:

— Тебе Альбина рассказала?

— Что?

— Вот это вот. То, что ты сейчас повторил.

Я непонимающе уставился на неё. Вроде, не сделал ничего плохо, но голос Иры давал понять, что всё-таки сделал.

— Ладно, можешь молчать. Я поговорю с Альбиной.

— Да причём здесь твоя Альбина?! Это просто детские фантазии. И не было в них никакой Альбины!

— Да ты сейчас рассказал переделанные под себя… мои фантазии.

Голос Иры затих, взгляд опустился. И я, наконец, понял: она решила, что Альбина разболтала мысли, которыми Ира делилась с ней одной. А я подогнал их под себя, представая героем её девичьих грёз. В груди возникло странное волнение.

Ира заглянула мне в глаза. Почему-то показалось, что она видит сейчас две картинки. На первой — мы сидим на постели под искусственным свечением искусственных звёзд. На второй — летим по бескрайним просторам космоса в поисках неизведанного. Может, даже держимся за руки. Она ведь девушка.

В ту ночь мы стали намного ближе друг другу. И именно в ту ночь я понял, что это слишком близкая близость. Ира лежала и ТАК меня обнимала, что в тишине будто бы звучал её нежный голос: «Люблю тебя. Навечно. Ты и есть та самая моя мечта».

Но в свои девятнадцать я к подобному был не готов…

Стою у окна и смотрю в сторону дверного проёма. Ира, когда уходила домой, всегда останавливалась в нём, оборачивалась и глядела в звёздное «небо». Миниатюрная девушка с огромным внутренним миром, который задолго до нашего знакомства пересёкся с моим.

Я помню всё до малейших деталей. Я и сейчас её вижу. Голубые глаза, распущенные чёрные волосы, фигуру. Но картинка расплывается и исчезает. Ира никогда больше сюда не придёт. Даже таким образом, как вчера. Её больше нет в моей жизни. Её больше нет.

Лесенка вверх, лесенка вниз. Что-то в нашей жизни меняем мы сами, что-то меняется независимо от нас. Но даже если всё стабильно и до боли привычно, это значит, мы тоже меняемся. Превращаемся в предсказуемых шаблонных фигурок, которые не в состоянии на что-либо решиться. Спокойное моральное и физическое увядание — вот наша золотая середина.

Лесенка вниз, лесенка вверх. Ступени никуда не пропали. Многие люди просто отказываются их видеть. Но с завтрашнего дня я выхожу из их числа.

глава 3

— Один билет до Москвы, — просовываю паспорт в окошко железнодорожных касс. — И в тот же день — до Кременчуга.

— Вам на какое число? — спрашивает молодая симпатичная девушка за стеклом.

— На ближайшее. Только не возле туалета, — хотя, без разницы. Лишь бы скорее уехать.

— Хорошо. Сейчас посмотрим.

Не знаю, что происходит. Мне уже не семь лет, чтобы заново выстраивать реальность в своей голове. Но привычный мир рушится без моего на то разрешения. Вчера я решил что-то менять из-за пресности жизни, а сегодня пускаюсь в бега.

Ночью я прогуливался по железнодорожному вокзалу нашего города в поисках газетного киоска. Людей здесь собралось не много: человек десять сидело в зале ожидания, ещё пятеро стояли у табло с расписанием поездов, трое покупали билеты в кассах. Я искал новую карту мира и газету со свежими новостями, но уже не помнил, есть ли в этом какой-нибудь смысл. Как назло, все киоски оказались закрыты. Слоняясь из одного конца вокзала в другой, я наивно надеялся, что хоть один сейчас да откроется.

Тут ко мне подошёл рыжий Олег в чёрных спортивных штанах и чёрной куртке. Капюшон накинут на голову и затянут. На руках чёрные тряпичные перчатки. Взгляд отстранённый, потерянный. Сомневающийся. Олег молча протянул руку. Когда наши ладони скрепились, я ощутил: это не приветствие, а прощание. Грустное прощание, вынужденное. И дело не в том, что он не снял перчатку. Откуда-то повеяло холодом. Олег что-то сказал, но я не помню ни слова. Будто стёрли память. Опять. Знакомая ситуация. Он повернулся и направился к эскалатору в двадцати метрах от нас. Все три дорожки двигались только вверх. Эскалатор медленно поднимал Олега, пока тот не исчез в сером грозовом облаке. На душе щемило от чувства внезапной потери. Мне не хотелось так расставаться, ведь я даже не знал причины, потому тоже двинулся к эскалатору. Нужно было узнать, что произошло, и что там «на втором этаже».

Аудитория старинного университета встречала прохладой и лёгким полумраком. Просторная, с потолком высотой метров восемь, а то и девять, отделанным деревом шоколадного цвета. Шесть красивых кованых люстр диаметром в полный человеческий рост, с множеством круглых и продолговатых хрустальных деталей. Шесть больших окон, чуть ли ни под самый потолок. Из столь чистого, гладкого, столь совершенного стекла, что казалось, будто его и нет вовсе. За окнами наливалось утро, но не солнечное, благодаря чему далеко в небе просматривались очертания знакомой космической станции. Какая же она всё-таки огромная… Оконные рамы тоже из «шоколадного» дерева. Резные узоры, округлые линии. Красиво, но не вычурно. Без излишеств. Всю противоположную стену занимали стеллажи с бесчисленным количеством книг. Такой вид очень впечатлял, от изобилия веяло мудростью веков. Единичные издания там — редкость. В основном, коллекции по десять-двадцать томов в переплётах одного цвета. Бордовые, зелёные, жёлтые. Я задрал голову, представляя, какая нужна сноровка, чтобы добраться до самой верхней полки.

В аудитории шла лекция. Седовласый профессор в круглых очках и с аккуратно стриженой бородкой, держа одну руку за спиной, неспешно прохаживался вдоль столов, за которыми сидела группа из двенадцати человек.

— И каждый понимает, что здесь он не просто так, — говорил профессор. — Тьма поглотила сердца наши, ведь свечу мы задуть позволили. Глупость пожрала умы наши, ведь червя мы кормить повадились, — голос разлетался по огромным просторам зала и возвращался тихим эхом. — Какие трофеи нам следует добывать?

— Знания, — хором отвечали студенты, все как один одетые в строгие рубашки и брюки.

— Какие дары нам следует беречь?

— Свободу.

— Какие клады нам следует находить?

— Верность.

— Какие блага нам следует дарить?

— Любовь.

— Тогда почему мы сейчас здесь?!

Вопрос профессора прокатился про аудитории, оставив после себя лишь тишину. Студенты опустили глаза и стали бегло читать записи в своих тетрадях. Профессор какое-то время наблюдал за ними, затем схватил указку и, прокашлявшись, громко стукнул ею по столу.

— Хватит! — крикнул он. — Вы здесь, а это значит, ответов в ваших записях нет! Быстро взяли тетради в руки.

Студенты послушно подняли их над партами.

— А теперь рвите.

Все вопросительно посмотрели на профессора.

— Рвите, говорю я вам!

И студенты начали рвать. Одни — медленно, нехотя, чувствуя каждую уничтоженную страницу. Другие — резко, рьяно, на мелкие кусочки.

— Никаких сожалений. Никакой вины, — продолжал профессор. — Всё ушло.

Вскоре на каждом столе образовалась небольшая кучка мусора.

— Теперь откройте учебники, главу номер три.

Группа снова зашелестела бумагой. Никто из присутствующих не обращал на меня внимания.

— У всех есть записи, хранимые не на листах, но в сердце. С тоской смотря в прошлое, не обрести новый путь. Настало время поговорить о привязанностях…

Я хотел прервать лекцию, спросить, не видели ли здесь парня в чёрных спортивных штанах и куртке с капюшоном. Мысленно подбирал слова, чтобы сделать это как можно тактичнее, но…

Через секунду меня разбудил телефонный звонок. Артур сообщил, что ночью Ганс жестоко убил Олега, семь раз ударив его ножом в живот и лицо. Сам он сейчас находится в больнице с переломами глазной дуги, челюсти и трёх рёбер.

— Есть билет до Москвы на завтра, седьмого мая, — произносит девушка за стеклом. — Сорок седьмое место. Прибытие восьмого мая в десять утра. А в тринадцать часов двенадцать минут с Киевского вокзала отправляется поезд на Кременчуг. Место нижнее и тоже в середине вагона.

— Замечательно.

— Оформлять?

— Да, конечно, — отвечаю и протягиваю деньги.

Уже полтора часа я должен быть на работе, ждать клиентов с целью продать им сотовые телефоны. Салон открылся в девять, поэтому удивительно, что мобильный ещё не разрывается от звонков. Может, Настя тоже проспала? Или Славик. Хотя, почему «тоже»? Я не проспал, а послал всё к чёрту.

Поеду на Украину, в Полтавскую область, к родне. В Кременчуге живёт дядя Игорь, родной младший брат отца. У него свой бизнес — теплицы, а также склад стройматериалов. Уверен, он возьмёт меня на работу. Какая разница, телефонами торговать или кафельной плиткой. А в пригороде живёт баба Лена. Дед Захар умер два года назад, она на хозяйстве теперь одна. Погощу у неё, буду помогать. Дядя Игорь вечно в делах, и наверняка заезжает не часто.

Первое время продержусь, деньги-то есть. Я копил. Чтобы с Ирой на море съездить. Да и просто считал, что так надо. Откладывал понемногу с каждой зарплаты. В университет на заочное отделение поступил бесплатно, своими силами. Оказался предпоследним в списке бюджетников. Часть контрольных делал сам, часть находил, где списать. Выпивал я редко. Игровые автоматы закрыты уже давно. Так что лишние деньги всегда имелись. Проживу. Ну а если захочу остаться в Кременчуге надолго, брошу университет. Всё равно «Экономика на предприятии» — такая нудистика.

После утреннего звонка я реально испугался. Две смерти — два визита. Есть ли им разумное объяснение? Вопрос даже не в том, ПОЧЕМУ они пришли? Вопрос: ЧТО ЗА ХЕРНЯ ВООБЩЕ ТВОРИТСЯ?! С каких пор общаться с мёртвыми стало нормой?.. Это просто сны. Да, да, сны. И приступ паники на отходняке от экстази. Странные мелькания перед глазами в комнате — последствия от наркотиков. Всего лишь наркотики… Молодец. Успокаивай себя, успокаивай.

— Итак, давайте проверим, — девушка просовывает в окошко билеты и паспорт, снова возвращая меня в настоящее. — Ваш поезд отправляется седьмого мая в семнадцать часов двадцать минут. Прибытие в Москву восьмого мая в десять часов ровно. Затем в тот же день в тринадцать часов двенадцать минут с Киевского вокзала отправляется прямой поезд «Москва-Кременчуг». Прибытие — девятого мая в шесть часов сорок минут по местному времени.

— Всё верно, — соглашаюсь я.

— Постельное бельё входит в стоимость билетов. Всего доброго.

— Спасибо, — убираю паспорт в карман и направляюсь к выходу, уступая место у кассы женщине в бежевой широкополой шляпе.

— Привет. Ты где?

Это звонит Богдан. Голос слегка возбуждён.

— На Лермонтова. Из «ж/д» касс только что вышел.

— Будь у «Провианта». Сейчас подъеду, — говорит он и отключается.

Пространство перед большим магазином, занимающим весь первый этаж длинной девятиэтажки, уже оккупировали торговцы мороженым, воздушными шарами, открытками, а также бабульки с пучками свежей зелени. Теперь до конца сентября здесь будет постоянное место их обитания. Я наблюдаю за снующими туда-сюда обывателями. Суета, озабоченность, спешка — перед большими праздниками всегда так. Или все, как и я, готовятся слинять из города? Вдруг, не только ко мне приходили умершие? И завтра в новостях на первом канале расскажут о массовых миграциях людей. Второе пришествие. «И восстанут мёртвые из могил…». Или «Конец света» спустя пять месяцев после декабря 2012, когда половина планеты истерила, тратила последние деньги и пускалась во все тяжкие, а кто-то неделю прятался в бункерах стоимостью в десятки тысяч долларов. Хорошее вложение капитала… Юмор мой — спаситель мой. Иначе не справиться. Вот только сейчас он неуместен. Хватит. Гоню смутные мысли, дышу свежим воздухом.

Вскоре подъезжает Богдан.

— Артур звонил тебе сегодня?

— Звонил, — коротко отвечаю я. — Как это всё вышло?

— Ганс ночью караулил Олега у подъезда Карины. Знал, что тот у неё. Как мне сказали, первый удар ножом пришёлся в живот. От второго Олег сумел защититься, подставив руку. Начал бить Ганса по лицу и рёбрам. Одно из рёбер даже проткнуло лёгкое. Но из-за раны он быстро потерял сознание. И разъярённый Ганс следующие удары наносил уже по неподвижному телу…

— Мда…

— Вечером к маме Олега зайдем. Может, поможем чем-то. Сейчас её нет дома.

Соглашаюсь. Делаю глубокий вдох. Некоторое время молчим.

— А ты куда собрался-то?

— На Украину, к родне. Поживу там немного, — показываю Богдану билеты. — Достало всё, — само собой, настоящую причину отъезда называть не буду. Мои психические отклонения пусть остаются при мне.

— Не мог после праздника уехать?

Бросаю многозначительный взгляд.

— Вернее, после похорон, — исправляется Богдан.

— Так надо. Решил, значит решил.

— А работа?

— Салон сотовой связи — не то место, за которое хочется держаться.

У обоих дёрнулись уголки губ, но улыбнуться мы себе сейчас не позволили.

— Сегодня снился Олег. Ещё до того, как Артур сообщил о случившемся.

Очень хочу услышать, что Богдану он тоже снился. Что такое бывает, и нет здесь ничего странного. Но Бодя лишь повёл бровью.

— Я вчера догадался взять у Ганса номер знакомого, который может помочь с работой в Норвегии. Звонил ему минут сорок назад. Представился хорошим другом Ганса. Рассказал о случившемся. Добавил, что он хотел меня порекомендовать, но не успел. Поговорили. Рассказал о себе, о том, что спортом всю жизнь занимаюсь. Крепкий, надёжный, готов работать. Иностранные языки даются легко. Договорились встретиться завтра вечером. Надеюсь, всё получится. Для Ганса ведь место одно придержали.

— Это тебе-то легко языки даются? — в школе по английскому Боде скрепя сердце ставили тройку.

— Главное, правильно себя подать. Да и фраза-то размытая. У них там есть три вида должностей, не требующих спец. образования. Так что мой опыт работы с грузами под краном — это плюс. А лёд разнорабочие скалывают только зимой. Ганс просто полгода собирался с мыслями.

— Уедешь на три месяца?

— Ну да. Вот только сама волокита с оформлением ещё месяц займёт.

— А как же Катюха?

— А что Катюха? Дела важнее. Да и ей проверка временем будет.

— Тоже верно.

Вспоминаю вчерашний вечер. Олега, Ганса, всех нас. Дворовые посиделки казались лучшими минутами прошедших выходных. А сейчас… Вот она, проверка временем.

— О чём задумался? — спрашивает Богдан.

— О том, какой Ганс мудак.

— У тебя тоже это чувство?

— Какое?

— Не знаю. Вины, что ли. Не успокоили пацанов, не помирили. Просто допили пиво и разбежались. А ведь могли предвидеть что-то подобное.

— Да, наверное… И оно усилится, когда в глаза матери Олега посмотрим.

Богдан согласно кивает. А я вспоминаю Марию Викторовну. Чувство вины, пусть и другого плана, терзает меня не один день. И Богдан всё читает по глазам. Хочет что-то сказать, но сдерживается.

— Ладно, отвезу тебя домой, — говорит он. — В семь часов заеду.

Прохаживаюсь по квартире. Чемоданное настроение уже овладело мной, поэтому я в стиле новичка-путешественника изучаю содержимое шкафов и полок с целью разобраться, что нужно взять в поездку. Родители ушли на работу, когда не было ещё и восьми, а вернутся в шесть — успею всё обдумать без нравоучений и слов о стабильности. Хотя, сейчас они вряд ли стали бы в чём-либо упрекать.

Захожу в ванную, отделанную светло-голубой плиткой, умываю лицо прохладной водой, поласкаю рот. По резким движениям мышц лица понимаю масштабы своей нервозности. Хорошо, что на дворе полдень. Вытираюсь полотенцем, рассматриваю отражение в зеркале, будто заново знакомясь с собственной внешностью. Приличный рост, нормальное телосложение. Пепельные, почти «седые» волосы и насыщенного зелёного цвета глаза. В детстве мама говорила, что такой цвет волос — признак мудрости. Понятное дело, она успокаивала меня, стараясь избавить от комплексов. Не знаю, с её помощью или без, но годам к десяти мне мои волосы уже нравились. Из-за цвета глаз в секции тхэквондо я стал Драконом. Все мы в первые годы занятий давали друг другу звучные и крайне банальные прозвища: Скорпион, Дракон, Молния. Словно герои старых убойных комиксов. Потом это прозвище перекочевало и в школу.

— Дракон — символ мудрости, — повторял тренер. Он искал подход к каждому из учеников, стараясь донести до нас, что силу нужно использовать с умом. Но как же его слова дополняли то, что говорила мама! Так лестно было слушать, когда взрослые называют тебя «мудрым». Я считал себя самым-самым умным. В детстве ведь не нужны обоснования и реальные подтверждения. Главное — возомнить. А ещё запомнилось, как одна девочка назвала мои глаза «изумрудными». Кстати, об изумрудах…

Выхожу из ванной и направляюсь в комнату. На компьютерном столе, слева от монитора, в резной деревянной шкатулке лежит то, что мне очень дорого. Цепочка из белого золота с кулоном в виде драконьей головы, в глазу которой закреплён настоящий изумруд. Подарок родителей на двадцатилетие. Действительно дорогой подарок. Отец не может похвастаться внушительной зарплатой, но ему удалось провернуть серьёзное дело, и часть «не подлежащей налогообложению» прибыли ушла на заказ в одном из солидных ювелирных салонов Москвы. Металл родители выбрали под цвет волос (хотя, вряд ли бы они взяли чугун, будь я брюнетом). Ну а камень, соответственно, под цвет глаз.

Я положил цепочку в шкатулку в субботу утром, перед тем, как ехать на кладбище. Мать из-за суеверий сказала, что камень там может наполниться плохой энергетикой. А и я не спорил. Главное, убедил родителей не ехать вместе со мной.

Надеваю цепочку и чувствую себя иначе. Лучше, что ли. Всё-таки, любимая вещь. Талисман. Снова иду в ванную, становлюсь перед зеркалом.

«Кто ты? В самом деле, кто?»

Вопросов всегда больше, чем ответов. В слух не произношу ни слова. Ни звука. Смотрю и молчу. Внешность описать легко. Как описать того, кто за зрачками? И не солгать, не приукрасить… Молчу. Не хочу ничего говорить, ведь знаю, что в любой момент может раздаться голос в голове и всё испортить, изуродовать, очернить. Такое бывало уже не раз. И мне страшно, что этот внутренний голос и есть глубинное «Я»… А какие ещё варианты?

Знаю одно: сегодня лягу спать с включённым светом. Или вообще не лягу. Стыдиться тут нечего. Сутки как-нибудь продержусь, три банки безалкогольного энергетика прогонят сон. Дальше — проще. Такси, вокзал, Москва, перрон, Украина…

глава 4

У кого как, но у меня слово «лето» ассоциируется именно с Украиной. Там и небо выше, и краски ярче, и мороженка слаще. Эти впечатления идут из далёкого детства и носят чисто субъективный характер. Уверен, в Геленджике или Сочи не хуже, а может, и лучше, но я ни сколько не жалею, что отдыхал в Одессе почти каждый год. На Украине всё немного иначе, чем в России, и я не о языке. Изменения начинаются уже через несколько часов после отбытия от Киевского вокзала. Появляются немного другие домики, немного другая растительность, немного другие люди. Хотя на первый взгляд всё то же самое. Это как смотреть на двух близнецов. Только хорошо знающий человек увидит отличия: в мимике, жестах, едва заметных морщинках вокруг глаз.

Кременчуг — хороший город, спокойный. В нём нет суеты, присущей городам-гигантам. Он не маленький, но и не огромный. Такой, как нужно. Создаётся впечатление, что Кременчуг выстроен вокруг одной очень длинной улицы, которая начинается от нефтеперерабатывающего завода и тянется аж до самого Днепра, пересекает его по мосту и уходит в «потустороннюю» часть города, которая называется Крюков. Замечательная особенность — в Кременчуге не бывает пробок, хотя автомобилей там с избытком. Реально, не помню, чтобы приходилось застревать на светофорах и перекрёстках. Даже в центре города. Магия.

Тепловоз утащил мой вагон далеко от двухэтажного вытянутого здания бежевого цвета с зелёной крышей. Это был вокзал, над главным входом которого парила надпись «Кременчук», собранная из синих букв с белой окантовкой. По-украински название города пишется с буквой «к» на конце.

На перроне меня встречал дядя Игорь, одетый в клетчатую рубашку без рукавов и серые брюки. Я удивился, увидав его из окна вагона.

— Вам отец сообщил?

— Ну а кто ж ещё? Он не такой скрытный.

Мы обнялись и пошли по ступеням вниз к привокзальной площади, где стоял припаркованный синий кроссовер Митсубиси. Настроение у дяди Игоря хорошее, в глазах не наблюдалось скрытой обеспокоенности, из чего я сделал вывод, что отец не рассказал ему о смерти Иры. И это к лучшему.

— Ты надолго к нам?

— Не знаю. Пока не надоем.

— Единственный внук и племянник не может надоесть, — он с улыбкой, по-свойски бросил мне боковой удар в область печени, который, как и полагалось, я блокировал правым локтем. Наша давняя традиция. Бокс из дяди Игоря никогда не выветрится. — В селе поживёшь или у меня?

— Лучше в селе. Я четыре года из города не вылезал.

Мы покинули центральную часть города, где находится железнодорожный вокзал, поднялись в нагорную часть, проехали мимо киевской трассы и двинулись по направлению к мосту, за которым в центре дорожного кольца размещён танк — памятник героям Великой отечественной войны. В единственном попавшемся на пути круглосуточном магазине (семь утра, всё-таки) дядя Игорь взял мясо, конфеты, торт — и мы направились в пригород, в село Красноармеевка. Получилось не совсем удобно: я хотел сам купить продуктов, но в кармане лежали только рубли — в вагоне за всю дорогу не появился ни один «меняла». А обменные пункты в столь раннее время оказались закрыты. Дядя Игорь насупил брови: «Угомонись. Я шо, племянника накормить не способен?» Пришлось угомониться.

— У вас найдётся для меня работа?

— Найдём, не беспокойся. Загружу так, шо мало не покажется. А то ваше поколение привыкло сутками за компьютером сидеть. Одни сутулые хлюпики кругом.

Я улыбнулся. Знаю, это он не обо мне.

— Владик!

Лицо бабы Лены расплылось в улыбке. Она уже не спала, в селе всегда встают рано. Нужно кормить живность — цыплят, утят, кроликов. А там ещё огород… Мы обнялись.

— Ты знал и не сказал мне? — обратилась к дяде Игорю. — По сраке получишь.

— Не сейчас, мать. У меня дела. Вот тебе внук, принимай. А я завтра заеду.

— Напомни своему водителю, чтобы саженцы в субботу привёз.

— Спасибо вам, — поблагодарил я дядю.

Он подмигнул нам обоим и сел за руль…

С бабой Леной мы проговорили больше часа. Я рассказал, как дела у отца, у матери, у меня (конечно же, про Иру умолчал). Показал фотографии на телефоне. Баба Лена поведала о своих заботах и о том, что нового у наших местных родственников. Поели. Выпили чаю с тортом. И только после этого я сходил в душ и начал разбирать вещи. Дом у бабы Лены одноэтажный, из белого кирпича, с треугольной шиферной крышей, тремя комнатами, кухней и санузлом. Раньше, когда мы приезжали сюда всей семьей, мне всегда выделяли маленькую комнату. Но сейчас баба Лена поселила меня в зале.

В поездах я всегда сплю плохо. Что уж говорить про этот раз. Энергетики и волнение сделали своё дело — глаз я почти не сомкнул. В ночь перед отъездом никто не пришёл. Никаких мельканий и треска в ушах. Однако радоваться было рано. Каждый громкий стук колёс, каждое близкое шуршания шагов или яркая вспышка фонаря за окном заставляли прислушиваться и взглядом рыскать по вагону. Дорога сильно меня вымотала. Поэтому, переодевшись и достав из сумки всё необходимое, я лёг вздремнуть до обеда.

— Привет, Дракончик.

Слышу за спиной знакомый женский голос, когда развешиваю мокрые вещи во дворе на верёвках. Я проснулся час назад, подмёл двор, накормил котов и успел уже кое-что простирнуть. Оборачиваюсь. Передо мной стоит девушка с волнистыми светлыми волосами, зелёными глазами, по краям радужки меняющими оттенок в сторону жёлтого, и приятной улыбкой. Одета в белую блузку с рукавами, чёрную юбку и чёрные туфли на невысоком каблуке с открытым носом. На шее небольшой серебряный крестик. В правой руке сумка.

— Привет, Татьяна, — улыбаюсь в ответ. Это дочка бабушкиной соседки, их дом находится по правую руку, сразу за забором. — Не слышал, как ты зашла.

— Ворота у вас больше не скрипят, так что не удивительно.

— Тут ты права, — четыре года назад они действительно скрипели.

— Во сколько приехал?

— Считай, в семь утра. Вот, уже хозяйничаю.

— Вижу. Умничка. Надолго к нам?

— Не знаю. Может, и навсегда.

Татьяна аккуратно убирает за ухо прядь волос. Подходит ближе, словно разведывая, кто стоит перед ней: старый знакомый или совсем чужой человек. Чувствую аромат её духов. Лёгкий цветочный запах. Рассматривает медальон в виде дракона на моей груди.

— Хорошо, — отвечает всё с той же приятной улыбкой. — Мне теперь не так скучно будет.

Внешне Татьяна почти не изменилась. Примерно такой я её и помню. Выглядит не старше восемнадцати, худощавая, но не угловатая. С красивыми тонкими запястьями. Всё та же заразительная улыбка, живое лицо, чуть вздёрнутые брови. Лишь в глазах появилась взрослость. Главная и самая заметная перемена — сильно выросшая грудь. Третий размер, не меньше. Четыре года назад всё было куда скромнее. Это даже удивительно. А при Татьяниной комплекции она кажется ещё больше. И постоянно захватывает моё внимание… Блин, я же бесцеремонно пялюсь на сиськи.

— Ты откуда такая нарядная? — вряд ли вопрос замаскирует мою бестактность. Но Татьяна, наверное, уже привыкла, что теперь все смотрят ей не в глаза, а ниже глаз.

— С парада Победы. Мы всей университетской группой ходили. Если б знала, что ты приехал, привезла бы пару надувных шариков и значок.

— Потеря потерь. Но и без них я рад, что ты зашла.

— Я часто к твоей бабушке захожу. Помогаю ей, чем могу. Одной тяжело на хозяйстве. А тут иду мимо ваших ворот и вижу с улицы твою седую голову. Какие планы на день?

— Поменять рубли, купить сим-карту, вкусняшек для бабы Лены и разную мелочёвку. В принципе, вот и все планы.

— Заходи вечером в гости. Или ты уже с друзьями договорился?

— Никто не знает о моём приезде. Не хочу в первый же вечер пропасть до утра. Так что я зайду.

— Хорошо, Дракончик. Буду ждать.

Поменять рубли на гривны в «ПриватБанке» не получилось — праздничный день. Пришлось ехать на заправку, что возле кольцевой с танком. Там меняют без выходных. Хорошо, хоть догадался взять у бабы Лены немного мелочи, иначе бы шёл пешком несколько километров. Провернув валютную операцию и обзаведясь наличкой, я сел на «15-й» маршрут и отправился в Центр. Достал наушники, включил музыку и уставился в окно. У памятника воинам-освободителям собралось много людей с цветами и шарами-сосисками в форме цифры девять. Я надеялся увидеть знакомые лица, и в то же время не хотел быть замеченным. Праздник сегодня не у всех. Я думал об Ире и Олеге. О том, что теперь они — прошлое. Не только для меня — для Вселенной. Как же порой внезапно жизнь вычёркивает людей из своего списка. Навсегда.

Купив бокал кваса из жёлтой бочки-прицепа с вводящей в заблуждение надписью «Пиво», я поздравил продавщицу (наверное, для неё это сто десятое поздравление за сегодня) и направился к центральной площади. Там на деревянной, специально установленной к празднику сцене, дети в гимнастёрках защитного цвета пели военные песни. «День победы», «Журавли», «Смуглянка», что-то на украинском… Возле сцены толпились родители и студенты. Особо патриотичные уже плохо стояли на ногах. Дослушав «На безымянной высоте», я пошагал в сторону рынка купить сим-карту. Паспорт у меня был с собой, но «симки» на Украине продают без паспорта. Рассказать Славику или Насте — никто не поверил бы. В нашем салоне связи это стало б нехилой байкой. Перекусив в небольшом ресторанчике, появившемся за годы моего отсутствия, я вернулся на остановку и снова сел на «15-й» маршрут. Время пролетело незаметно. На Пионерном (район города рядом с селом Красноармеевка) заглянул в супермаркет «Сiльпо», взял всё необходимое, после чего застыл у отдела спиртного. Для похода в гости требовалась выпивка. Оставалось решить, какая именно.

Если б я шёл к брату или приятелям, без раздумий купил бы пива. Но прийти с ним к Татьяне мне казалось неправильным в принципе. Вино? Будет выглядеть, что я решил провести вечер а-ля «романтик». Чёрт, эти шаблоны всё усложняют. На самом деле алкоголь нужен, чтобы расслабиться и понять, кто мы сейчас друг другу. В первое лето знакомства нас можно было смело назвать классическим вариантом игнорирующих друг друга соседей-подростков. Татьяна гуляла с Денисом, парнем с угловой улицы. Он из другой компании, да и общих тем мы с ним не находили. Я же тогда встречался с девушкой, живущей в подъезде у дяди Игоря, и часто пропадал в городе. С Татьяной мы почти не пересекались. Но уже на следующий год всё сложилось иначе. Татьяна стала свободна, а я бОльшую часть времени проводил в селе с друзьями и троюродным братом Русланом. Ехали ли мы на пляж, жарили шашлыки в саду или собирались компанией на дискотеку, я всегда приглашал Татьяну присоединиться. Она соглашалась и не комплексовала, будучи порой единственной девушкой в коллективе. Мы сталкивали друг друга в воду с надувных матрасов, вдвоём ходили в тир и даже в пляжный футбол играли в одной команде. Но ни секса, ни поцелуев так и не случилось. И я в то время не задавался вопросом «почему?». Мне жилось весело и комфортно. Мы вместе выходили из дома, и возвращаться нам всегда было по пути. Наверное, Татьяна стала мне другом, если с женщинами вообще можно дружить. Она держалась достойно, никогда не строила из себя дуру и умела пресечь заигрывания полупьяных парней своеобразными речевыми оборотами. Тонко и без грубости. Поэтому я зауважал Татьяну и руки не распускал. Для интима всегда находились другие девчонки. Благо, красавиц в селе хватает. Секс с Татьяной воспринимался как конец нашего общения. А как всё это воспринимала она? Понятия не имею. Я в себе-то разобраться до сих пор не могу.

— Ещё раз привет.

Стою на пороге дома Татьяны, одетый в светлые джинсы и чёрную спортивную кофту. На улице сумерки, времени уже девять вечера. Я планировал зайти часов в семь, но мы с бабой Леной после ужина ещё долго болтали. А если точнее, мне пришлось «внимательно» слушать комментарии к новостям из мира украинской политики.

— Привет, — отвечает с улыбкой. — Думала, ты спишь, — на ней бежевая юбка до колен и синяя футболка без рукавов. Смотрит на бутылку в моей руке. Я всё-таки взял вино. Местные названия и марки ничего мне не говорили, поэтому ориентировался по цене. Купил самое дорогое. В любом случае за второй бутылкой мы не побежим. — Так дело не пойдёт.

— Почему?

— Мама скоро вернётся, и ей не понравится, что мы выпиваем. Но я знаю, как быть. Подожди пару минут. Переоденусь.

Проходит минут двадцать, и мы уже идём к реке. Правда, в обход, по грунтовой дороге. Через поле быстрее, но в вечернее время на тропинку выползают ужи, а Татьяна, как и Богдан, боится змей. Идём кместу, которое все называют «водопадом». И водопад там действительно есть. Пусть и высотой не более полуметра. В этом месте вода продолжает своё движение двумя способами. Основная её масса проходит через подземные тоннели и расщелины. Но ещё часть преодолевает каменный массив, тянущийся от одного берега к другому, сбегает вниз по склону и падает с той самой полуметровой высоты, присоединяясь к воде, прошедшей под землёй. Берега соединяет старый металлический мост, местами проржавевший. Весной, когда вода с большим напором прёт через верх, он необходим. Летом река мельчает, и вода движется только подземными путями. Мост до осени становится ненужным. Но сейчас весна, и он нам как раз пригодится.

— Никогда не видел тут такого напора.

— Приезжай чаще, ещё и лёд здесь увидишь.

Мы останавливаемся в самом центре моста. У реки прохладней, чем на нашей улице, поэтому Татьяна надела джинсы и синюю облегающую водолазку. Специально или нет — не знаю. Но грудь через неё выделяется очень сильно. Волосы собраны в хвост на затылке. Так ей идёт больше, чем с распущенными.

— Надеюсь, дождя сегодня не будет.

Зачем я это говорю?

— На небе ни облака. Лучшее время для любителя астрономии.

— Ты помнишь?

— А как же. По дороге домой после дискотек один пьяный звездочёт всегда рассказывал мне что-то интересное.

Улыбаюсь. Да, был период, когда меня хлебом не корми — дай что-нибудь про космос рассказать: «Пионер-10» и его полёт до Альдебарана, размер VY Большого Пса и масса чёрной дыры в центре Млечного пути, горизонт событий и сингулярность. Десятки терминов, теорий и фактов, которые развязанный язык выдавал благодарной слушательнице. Облокотившись на перила, открываю бутылку взятым из дома складным ножом-штопором.

— За встречу!

Делаю глоток, протягиваю бутылку Татьяне.

— И за новые звёзды! — произносит она и тоже делает глоток.

— Здесь красиво вечером, — продолжаю нести эту пустую, банальную ерунду и лишь сейчас понимаю, что мы познакомились ещё до моих отношений с Ирой, до поступления в университет. Как много на самом деле прошло времени.

— Я часто сюда прихожу. Постоять, подумать. Передо мной вода, позади вода, и под ногами тоже шумит вода. И ещё нет того роя мошек, от которых летом здесь невозможно спастись.

О, да. Летом с шести до десяти вечера находиться у реки невозможно. Либо прыгай в воду, либо беги. Иначе сожрут. На тебя налетает большой чёрный шар, вот прям такой, каким рисуют рой диких пчёл в мультиках. Наверное, это особенные украинские мошки.

Снова делаем по глотку и поворачиваемся к водопаду, прислонившись задницами к перилам. Поднимаю голову вверх, гляжу в небо, надеясь, что оно вернёт мне ощущения из прошлых лет. Неловкое молчание заставляет прокручивать в голове старые диалоги, а знакомые звёзды собираются в картину, на которой я занимаюсь сейчас позёрством.

— На кого ты учишься?

— Специалист по финансам и кредитам.

— Освоилась уже здесь?

— За шесть лет любой освоится.

Смотрю на Татьяну и понимаю, что ей тоже не совсем комфортно. Мы стоим рядом, но всё ещё далеко друг от друга. На расстоянии нескольких лет.

— У меня наконец-то появился компьютер и интернет, — произносит она, словно бы оправдывая отсутствие связи между нами столь долгое время. Голос задумчивый, немного грустный.

— Тебе здесь скучно? В селе, имею в виду.

Несколько секунд молчит. Взглядом бродит по камням внизу склона, по которому бежит вода. Потом делает два больших глотка.

— Да, ты прав. И не только в селе. Вообще.

— Что-то случилось?

— Нет, просто… Так и не нашла тут настоящих друзей… Может, я и зануда, но меня бесит, что сейчас все всегда пьют. В гостях пьют, в клубах пьют, после каждого зачёта пьют. Встречаются только ради пьянки. А когда нет денег, никто не видит повода, чтоб из дома выйти. Сидят в своих «Контактах» и «Танках». Конечно, это смешно звучит от девушки с бутылкой в руке. Но последний раз я пила на Новый год. Один бокал шампанского.

— И тут я припёрся, с бутылкой…

— Хоть не с пивом, и то хорошо.

Оба улыбаемся. Я доволен, что угадал с выбором.

— Ну ладно мы, молодёжь, — продолжает Татьяна. — Мозгов ещё нет. Но взрослые… Когда умер отец, на его поминки пришло много людей. Мужчины, женщины, старики. Мы с мамой накрыли стол, приготовили закуску и, естественно, водку. Куда ж без этого?! Я бы её и сейчас пить не стала, а тогда мне вообще было четырнадцать. Но бабки всё равно осуждающе смотрели и между собой шептались: «ДочкА на пОмынках нэ пье». Представляешь?

— Представляю.

Татьяна, когда возмущается, такая забавная.

Металлические перила холодные, чтобы долго на них сидеть. Мы снова поворачиваемся, теперь уже лицом к луне. По воде, покрытой мелкой рябью, к нам тянется дорожка лунного света, на которой хорошо видны часто возникающие небольшие круги. Это мелкие рыбки ловят насекомых с поверхности. Лёгкие порывы ветра шумят камышами. За четыре года они разрослись, стали гуще.

— Знаешь, с тобой я и не против сегодня выпить. Всё-таки ты единственный, с кем я дружила после переезда сюда.

Слегка подталкиваю её плечом в плечо, тем самым соглашаясь, что мы друзья.

— Жаль, у тебя не было компьютера. Поддерживали бы связь…

— Из нас двоих работает только мама. Компьютер долгое время был на втором плане. Много денег уходило на ремонт, дом-то мы купили не новый. Но ты звонил мне поначалу. Три раза, если не ошибаюсь. С днём рождения поздравлял. И это на три раза больше, чем звонила я… Даже как-то неловко.

— Помню, говорил, что радужка твоих глаз желтеет ближе к краям из-за того, что ты родилась в сентябре. Осенью вся зелень желтеет. А родись в ноябре, получила бы полностью жёлтую.

— Тоже помню, — толкает меня в ответ. — Я тогда сказала, что ты со своими был обязан родиться в середине лета.

Стоим, соприкасаясь плечами и краями ладоней, которыми держимся за перила. Я не сразу обратил внимание. Чувствую себя намного комфортней. Опять молчим. Но слов всегда больше, чем голоса. И это уже совсем другое молчание. Незаметно мы оказались в личном пространстве друг друга.

— Чем же ты занимаешься, если общаться тебе здесь не с кем?

Татьяна снисходительно улыбнулась:

— Ты не правильно меня понял. Всё не так плохо. Просто я не хожу на встречи одногруппников, не провожу с ними ночи в клубах. И, как следствие, не сильно с ними сближаюсь. Больше времени уделяю учёбе, читаю, занимаюсь танцами, помогаю маме. Ну и сюда прихожу, на мост. Даже зимой иногда.

— Здесь весной всегда так безлюдно?

— Весной — да. Но скоро лето — снова начнутся костры, пьяные песни под гитару, голые купания до утра и занятия сексом на траве под теми деревьями. И я перестану сюда приходить… до осени.

Секс. Стоило мне услышать это слово, как в голове что-то переключилось. Взгляд тут же метнулся вправо, на Татьянину грудь. Замечательный размер, манящий. И так близко. Захотелось увидеть, как эти формы сочетаются с обнажённым худощавым телом. Провести ладонью по всем женским изгибам.

С Ирой у нас не было секса недели три. Одни лишь ссоры и выяснения отношений. И со дня её смерти прошла ещё неделя. Смотрю на Татьянины губы, чуть припухлые, поблёскивающие в лунном свете. Без помады. Ненавижу помаду. И от понимания этого завожусь ещё сильнее. Хочу крепко-крепко обнять Татьяну и впиться в неё своими губами. Целовать так, чтоб даже не успевать дышать. А потом сойти на берег, упасть на траву и запустить руки под водолазку, ощутить своими ладонями тепло её манящей груди.

Желание нахлынуло так внезапно, что я слегка растерялся. Вино ударило в голову, и старые правила насчёт секса и дружбы перестают казаться такими уж крепкими правилами. Здесь. Прямо сейчас. Хочу.

«Возьми её за сиськи. Не будь бабой».

«Как ты вовремя».

«Эта ведь ещё живая. Хватай».

— Влад.

— Что? — с запозданием возвращаюсь в реальный мир. Сложно одновременно общаться с двумя собеседниками, когда кровь из мозга ушла в другую часть тела.

— Это ты меня спрашиваешь «что»?

Татьяна поймала мой жадный взгляд, снова спустившийся на её грудь. Улыбка медленно сходит с её губ. Почему она улыбалась? Я что-то прослушал?

— Извини, — говорю и уже не знаю, решаться мне на что-то или нет. Голос в голове одной фразой сделал моё желание таким мерзким. «Эта ведь ещё живая».

— Не извиняйся.

Татьяна не отстраняется в сторону, мы по-прежнему соприкасаемся плечами. Но я чувствую её волнение и возникшую напряжённость. Отводит глаза, смотрит прямо, на лунную дорожку поверх водной глади.

— Татьяна, я…

— Почему ты всегда называешь меня Татьяной? — перебивает, не позволив продолжить. И мне кажется, это сделано для того, чтобы я не сказал лишних глупостей. Смотрит всё так же прямо перед собой. — Не Таней, Танькой или Танюхой. А именно Татьяной.

Я помню, когда это началось: во второе лето нашего знакомства, в один из июньских вечеров. Мы вместе возвращались домой после дискотеки, на которой я устроил драку. Местный парень долго приставал к Татьяне, а её тактичные просьбы отстать на него не действовали. Тогда я проигнорировал слова тренера о мудрости и поступил нетактично, сломав тому парню нос. Кровь залила танцпол. Татьяна всю дорогу потом меня отчитывала. Она считала, что могла уладить проблему без применения силы. В какой-то момент я не выдержал: «Татьяна, прекрати! Я сам знаю, когда мне вступаться!» Имя в такой форме вырвалось само собой. С тех пор так и пошло. Я знал, что она самостоятельная. Знал, что не позволяет посторонним вешать лапшу себе на уши и распускать руки. За это её и уважал. Но ведь не могу же я сказать прямо. Слова будут звучать ещё глупее, чем разговор двух пьяных мужиков в дешёвом баре.

— Иначе тебя называть не получается.

Татьяна многозначительно улыбнулась.

— Тебя в России ждёт девушка?

— Нет. Ждать некому.

— Расстались?

Вот он, момент-лакмус моих переживаний, моего отношения к событиям и людям. У каждого в голове есть склад заготовленной лжи. Мы храним её для конкретных случаев или просто как шаблон, про запас, «на чёрный день». С её помощью мы хотим что-то скрыть от других или же что-то получить. Прокручиваем пред сном в голове, тщательно подбирая слова, делая её правдоподобней, или же верим в собственное умение импровизировать… «Расстались?» Что стоит ответить «Да»? Простое, короткое слово. Одно из первых, которые мы выучиваем в этой жизни. Его произнести так легко… Так легко соврать, наплевать на всех, и шансы на секс повысятся в разы. Не гарантия, но уже на два шага ближе к цели. Разве не этого все хотят? Разве не этим должны заканчиваться вечера?.. И так легко сказать утром самому себе: «Я просто был пьян».

— Неделю назад она умерла.

На губах Татьяны застыли слова, которым уже не суждено обрести форму. Такого ответа она не ожидала.

— Извини. Я не знала.

— Не извиняйся.

Разом выпиваю четверть бутылки и рассказываю об отношениях с Ирой. О том, что испугался серьёзных чувств и превратил наши последние два года в рутину, стараясь не замечать тоски и надежд в глазах своей девушки. Свёл все к сексу и совместным планам на будущее, отказываясь замечать настоящее. Рассказываю то, чем не делился даже с Богданом. Говорю и чувствую, что становлюсь свободней. Освобождаюсь от чувства вины, от тяжести в груди и неуместного сексуального желания. Я выговариваюсь как другу, ничего не приукрашивая. Татьяна не отводит глаз, смотрит на меня и молчит. Но соприкосновение плечом становится плотнее, её ладонь покрывает мою. Это поддержка.

Со стороны находящегося в полукилометре от нас автодорожного моста доносится рёв моторов. Вскоре за дальними камышами начинает мелькать жёлтый свет фар. Ещё через минуту на левом от меня берегу останавливаются бежевая «шестёрка» и два мотоцикла «Минск», красный и синий. На каждом мотоцикле — по парню и девушке. А вот из машины вываливается восемь человек. С тремя пятилитровыми баллонами пива, в военных пилотках и ремнях с начищенными бляхами. На тощем высоком парне красная футболка с гербом СССР. Громко напевая строки из песни «Одна на всех, мы за ценой не постоим», народ быстро сбрасывает с себя одежду и с восторженными криками прыгает в реку. Туда же летят и баллоны с пивом. Темноволосая девушка отказывается заходить в холодную воду, поэтому двум парням приходится хватать её за конечности и, раскачав влево-вправо, игнорируя визг, закидывать подальше от берега. Затем эти же парни бегут к деревьям, на тарзанку.

— Внезапное лето?

— Сегодня же девятое мая, — отвечает Татьяна. — Можно было предугадать.

Девушки, прибывшие на мотоциклах, открывают багажник «шестёрки» и достают бумажные мешки с углём. «Байкеры» требуют у купающихся отдать им один из пивных баллонов. Те дразнят их, говоря, что «священный эль» можно заслужить, лишь нырнув с головой в реку. Парень, прыгнувший в воду первым, подплывает к нам.

— Влад, ты шо ли? — удивлённо спрашивает он.

— Ну а кто ещё? — с улыбкой отвечаю я, увидев знакомое лицо. — Привет.

— И Танюха тут.

— Привет, Сашка.

— Сладкая парочка, залезайте к нам.

— Ну, уж нет! — сразу отказываюсь. — В ледяную воду?

— Праздник всё-таки.

— Это не аргумент, — продолжаю отпираться.

Далеко позади нас раздаётся грохот. Обернувшись, мы видим у горизонта яркие разноцветные вспышки — праздничный салют, пущенный в парке у Днепра. Народ в воде радостно закричал.

— Залезайте, я ведь всё равно вас обрызгаю.

— Сашка, не надо. Я залезу, — отвечает Татьяна.

— Ты серьёзно?

— А почему нет? — произносит она. — Пора открывать купальный сезон. И тебе тоже.

— Сезон? Да мне и летом вода холодной кажется.

— Вот они, городские неженки, — смеётся Сашка. — Только тёплая ванна и вязаные носочки.

Татьяна сходит с моста на берег, хватает двумя руками низ водолазки и стягивает через голову.

— Влад, я и сама от себя не ожидала. Но так и тянет окунуться. Ты со мной?

— У нас есть пиво, — говорит мне Сашка. — Запьёшь им вино и холода не почувствуешь. Сейчас будем девок подбрасывать, ещё и согреешься.

— Ладно, уговорили, — делаю глоток вина и тоже иду к берегу, чтобы раздеться…

Мы брели домой мокрые, замёрзшие, но весёлые. Вытираться было нечем, одежду натягивали сразу же после выхода из воды. Согреться тоже оказалось нечем — найденные сырые доски упорно отказывались разгораться. Спасением оказались лишь объятия. Я и Татьяна долго стояли на берегу, прижимаясь друг к другу и смеясь. Бутылка вина закончилась, а больше мы и не хотели. Четырёхлетний временной барьер пройден. Обняв на прощание Татьяну у ворот её дома, я ещё какое-то время простоял в нашем дворе, смотря в звёздное небо. Искал Антарес и Альдебаран — ярчайшие звёзды в созвездиях Скорпиона и Тельца, под которыми родились Олег и Ира. Я не любитель всяких там гороскопов, но когда ты несколько лет изучаешь звёзды, такие детали запоминаются сами собой. Антарес нашёлся быстро, а вот Альдебаран нет — я не сразу вспомнил, что его хорошо видно лишь осенью, во второй половине ноября.

Накатила приятная усталость. Глаза начали слипаться. Я выключил фонарь, висящий справа от входной двери, и отправился спать с мыслью, что приезд в Кременчуг был верным решением.

глава 5

Стук в окно будит меня, вырывая из сладостной утренней дремоты. Четыре коротких удара. Несильные, быстрые. Так не хочется открывать глаза, но я всё-таки делаю это. Сквозь тюль и яркий солнечный свет вижу: за окном никого нет. Что ещё за шутки? Опускаю голову на подушку, нужно бы ещё поспать пару часиков. Слышу звук закрывшейся входной двери и быстрые лёгкие шаги.

— Привет.

— Привет, Татьяна, — отвечаю с ломотой в голосе. В горле сухость после вина. Глаза не открываю, для столь раннего утра одного раза уже много.

— Вставай. Поедем в город, покажу тебе черепашку-гопника.

Чувствую, как Татьяна присела на диван рядом со мной.

— Кого? — спросонья я вообще понял, что сейчас услышал.

— Черепашку-гопника. Вставай.

— Все гопники спят в такую рань.

— Да какая рань, двенадцатый час. Я уже по просьбе твоей бабушки сходила за свет заплатить. Благодаря мне городской неженка всё ещё в постели, — не реагирую, и она толкает меня рукой в бок. — Ну, поехали, пожалуйста. Я хочу купить двух попугаев в зоомагазине. И там же покажу тебе черепаху.

— А ты почему не в университете? — спрашиваю, понимая, что встать всё-таки придётся.

— Я сдала два зачета ещё перед праздником. Сегодня у меня законный прогул. Знаю, тебе нужно с друзьями встретиться. Но наша поездка не займёт много времени.

— Ну, хорошо.

Открываю глаза второй раз и вижу улыбающуюся Татьяну, смотрящую на мою сонную физиономию. Одета в яркую красную футболку и чёрную юбку с разрезом на боку. Мне как раз его сейчас видно. Татьяна продолжает улыбаться и укоризненно качает головой, намекая, что я опять бесцеремонно пялюсь на её части тела. Затем через одеяло щипает меня за живот.

— Завтракай и собирайся.

Снова хлопает входная дверь.

— Все дома? — из прихожей доносится голос дяди Игоря.

— Почти, — вытягиваю руки за голову, выдавливая из себя остатки сна.

Дядя Игорь заглядывает в комнату. Видит меня и Татьяну, сидящую рядом на диване.

— Ты пришла сегодня или вчера? — с хитрой улыбкой спрашивает он.

— Сегодня, — отвечает Татьяна, не смущаясь от такого вопроса. — Вот, пытаюсь Влада с кровати поднять.

— Правильно. Приучай его рано вставать. Баба Лена на огороде?

— Десять минут назад была у теплицы.

Дядя Игорь кивает и уходит. Татьяна переводит взгляд на меня.

— Встаю, встаю, — говорю я, читая эмоции в её глазах. — Сейчас поедем к твоему гопнику.

«15-й» маршрут за тридцать пять минут довозит нас до остановки рядом с железнодорожным вокзалом. Пройдя двести метров в сторону центрального рынка, мы заходим в небольшое одноэтажное здание зелёного цвета, в котором и располагается зоомагазин. В нос сразу бьёт запах птичьего и рыбьего корма. Сильный запах, и оттого противный. Перед нами двенадцать клеток с попугаями. Тут и маленькие волнистые, и большие, размером с голубя, с высоким ярким хохолком.

— Пришли за патриотами? — спрашивает продавщица, женщина лет сорока с пышной химией на голове. Татьяна приезжала сюда два дня назад и попросила зарезервировать двух попугаев голубого и жёлтого цветов.

— Да. И ещё привела друга. Хочу показать ему черепаху.

Продавщица улыбнулась с таким видом, будто смотреть на это животное водят целые экскурсии.

Мы проходим в дальнюю часть помещения и поворачиваем направо. По левую руку и прямо стоят четыре аквариума с разными мелкими рыбками. Из всех пород узнаю только скалярий, у нас когда-то жили такие. Я их запомнил ещё со времён детского сада. По правую руку тоже находятся два аквариума.

— Вот он, — Татьяна указывает на верхний. В нём, у дальней стенки, на поверхности воды «зависла» маленькая ластоногая черепашка с серым панцирем, покрытым множеством красных шипов. «Висит» неподвижно, спиной к нам, будто ей до всего остального мира нет никакого дела. Я пару раз стучу пальцем по стеклу, желая привлечь внимание. И черепашка тут же разворачивается, срывается с места и с разгону бросается на стекло с таким видом, будто хочет меня съесть. Шипит, широко разевая пасть. Продолжает молотить ластами, упираясь лбом в прозрачную стену.

— Смотри, какой смешной, — смеётся Татьяна.

Черепашка и вправду выглядит смешно. Очень маленькая, с лысой головой, плоской мордой, ненавидящими тебя глазами и широко открытой пастью. Злостное шипение дополняет картину. Прислоняю палец туда, где находится её нос. Шипение усиливается, ласты гребут воду ещё интенсивней. Тоже смеюсь, наблюдая за разъярённостью этого карманных размеров монстра. Веду пальцем в сторону, и черепашка смещается вслед за ним, словно надеется прорваться и откусить его целиком. На стекле остаётся водяной развод.

— Ей бы повязку, как у черепашек-ниндзя.

— Или чулок. Давай её купим, — предлагаю Татьяне.

— Нельзя, — грустно произносит она.

— Почему?

— За него внесли предоплату, — отвечает продавщица, слушая наш диалог.

— Мы заплатим двойную цену.

— Нет, — продавщица качает головой.

— Можно его хотя бы покормить?

— Нет, я сказала. К тому же, это самец. И когда он вырастет, будет такой, как тот, — продавщица глазами указывает на нижний аквариум.

Я сразу и не обратил внимания, что там сидит огромная черепаха, занимая две трети всего дна. Шипы на панцире высокие, острые и тоже ярко красные. Голова большая, выражение морды зловещее и даже какое-то надменное. Сразу видно, чувак уверен в своей крутости. Если бы он кидался на стекло как мелкое быдло с «верхнего этажа», я побоялся бы тыкать перед ним пальцами.

— Такой откусывает фаланги на раз плюнуть, — говорит продавщица, запихивая наших попугаев в одну клетку.

— И что, больших кто-то покупает? — спрашивает Татьяна.

— Вы не представляете, с какими заказами к нам обращаются. И крокодилов просят, и тигров карликовых. Недавно приходил парень и спрашивал, можем ли мы достать питона?

«Я точно знаю, кто может», — произношу про себя и вспоминаю Чёрного с его Борей.

— Ну что, пошли? — предлагает Татьяна и направляется к кассе, чтобы расплатиться за новых любимцев и две упаковки корма.

На прощанье стучу пальцем по стеклу аквариума с мелким. Тот снова начинает дико шипеть и упираться мордой в стекло. Достаю телефон и фотографирую это дерзкое существо. Делаю снимок и большого монстра. Мы с Татьяной выходим на улицу.

— Понравился гопник?

— Ага, — улыбаюсь и демонстрирую фото с разинутой пастью.

— Давай ещё куда-нибудь сходим, раз уж мы тут. В тир, например. Как в прежние времена.

— Он всё там же, на площади у сквера?

— Ну да, куда ж ему деться?

— Хорошо, пойдём.

Мы отстреляли в тире по две обоймы каждый. Я выиграл приз с первой попытки, Татьяна — со второй. Затем перешли через дорогу и присели у фонтана. Брызгали в попугаев водой, вспоминали прошлое, смеялись. Показывали друг другу фотографии. Татьяна предложила сходить в «Дом пиццы».

Я понимал, в чём дело. Выслушав вчера излитые мною переживания, она взяла на себя обязанность не оставлять меня одного, отвлекать от грустных мыслей, занимать внимание чем-нибудь интересным. Я не нуждался в такой «материнской» заботе, но в этом вся Татьяна. Мне было приятно и в то же время неудобно оттого, что не испытываю тех эмоций, которые должен.

Потом начались вечерние встречи с друзьями и утренние пробежки через поле до сельской школы и обратно. Я быстро нащупал пульс новой жизни, и всё казалось вполне приемлемым. Прошло ещё четыре дня, и дядя Игорь взял меня на работу грузчиком-экспедитором. Это не лучше, чем продавать телефоны, но причин жаловаться нет. В паре с водителем «Газели» Максимом Сергеевичем, мужиком сорока шести лет с колоритными усами и редеющей шевелюрой, мы доставляли товары со склада в магазины и частным лицам. Дядя Игорь сказал, что Максим Сергеевич часто путает накладные, забывает дать их на подпись и т. д. Поэтому мне, в первую очередь, он поручил бумажные дела, но от выгрузки товара я не увиливал.

Днём я работал, а вечера проводил друзьями или Татьяной. Или со всеми вместе. Май и начало июня выдались дождливыми, и чаще всего мы с Татьяной смотрели фильмы у неё дома. Пили чай с вкусняшками, болтали и старались не грустить. Иногда, удобно устроившись на диване после тяжёлого трудового дня, я засыпал на середине фильма. И Татьяна будила меня лишь с началом титров. А то и вовсе оставляла до утра, а сама шла спать в другую комнату. Такое бывало, когда её мать работала в ночную смену. Иногда засыпала сама Татьяна, положив голову мне на колени. А я сидел и досматривал какой-нибудь боевик, гладя её собранные на затылке волосы. Не знаю почему, но со мной Татьяна всегда собирала волосы в хвост, хотя в университет ходила с распущенными. Может, чувствовала, что хвост мне нравится больше.

Про ночные визиты Олега и Иры я старался не вспоминать. Они не вписывались в ход реальной жизни, им не было места в моей повседневности. И я забросил их на чердак памяти.

Так прошло полтора месяца…

— Дракончик, ты сейчас где?

— На Пионерном. С Русланом. А ты?

— В Центре, в кафешке. С девчонками, с которыми вместе на танцы ходим. Как настроение? Праздничное?

— Вполне. Скоро будем выезжать.

— Значит, как договаривались? У Ленина?

— Да. Я тебе позвоню, как приедем.

— Хорошо. Не опоздай на салют, — с заботой в голосе произносит Татьяна и отключается.

— Так шо у тебя с Танюхой? — спрашивает Руслан, когда я убираю телефон обратно в карман.

— А что у меня с Танюхой? — задаю встречный вопрос и улыбаюсь.

— Трахаешь её?

— Нет.

— Ну кому ты рассказываешь?! — Руслан не верит и тоже улыбается, заранее зная, что я буду отрицать наличие секса между мной и Татьяной. — Ты почти каждый вечер у неё пропадаешь. И не вешай мне лапшу, шо просто фильмы смотрите. Она давно по тебе сохнет.

— Да не спим мы с ней, — говорю я. И это правда. — Что вы все меня достаёте?!

Большинство здешних приятелей интересовались насчёт моих отношений с Татьяной уже не один раз.

— Ну-ну. Танюха свободна, и ты не будешь ревновать, если кто-то начнёт с ней заигрывать.

— Буду. Но мы просто друзья.

Руслан закатывает глаза.

— Ты прям мальчик-одуванчик. Но в то же время очень мутный. И сам не спишь, и пацанов не подпускаешь. И девок других не трогаешь.

— Ой, да ладно, — начинаю раздражаться. — За четыре года все, кто хотел, давно могли к ней подкатить.

Руслан жестом показывает официантке принести ещё два бокала пива.

— Сегодня все девки на площади будут. Они просто ссутся от этих “Sex pilots”. Но ты, конечно, уже по-дружески договорился с Танюхой.

Натягиваю на губы улыбку, но внутри меня всё негодует. Ведь Руслан прав. Рассказав Татьяне про Иру, я внутри себя создал преграду, через которую не позволено переступать. Ире я никогда не открывал душу, но охотно проводил с ней время в постели. Татьяне же я открылся, и теперь по какому-то странному уравнению перевёл нашу возможную интимную близость в разряд «неизвестное». Мы полтора месяца почти неразлучны. Так какого чёрта я веду себя как малолетний девственник?!

— А знаешь, ты прав! — беру в руку следующий бокал. Чувствую, пора ломать глупые внутренние барьеры. — Я хочу Татьяну и буду с ней. Сегодня праздник, и это лучший день, чтобы начать.

— Наконец-то дошло, — улыбается Руслан.

Мы сидим в «Трёх семёрках». Уютное заведение с приятной, спокойной музыкой и приглушённым светом. На круглых столах скатерти из плотной зелёной ткани, солонки в виде медитирующих слонов, пепельницы из цельного камня. На тёмных стенах висят картины с дрейфующими фрегатами и песчаными дюнами. Ничего уже не напоминает о том, что здесь был зал игровых автоматов. Ничего, кроме названия.

Руслан — мой троюродный брат. Он старше меня на шесть лет, немного ниже ростом, с чёрными волосами и карими глазами. Когда улыбается, его золотой резец всегда ярко блестит, привлекая внимание. Одет Руслан в серую рубашку без рукавов и серые брюки. На руке больше нет кольца. Полтора года назад он развёлся и теперь снова наслаждается холостяцкой жизнью.

Сегодня последнее воскресенье июня — День молодёжи. Погода стоит отличная. Тепло, безветренно, никаких облаков. И народ толпами едет в Центр. Аттракционы, привезённые из Днепропетровска, работают с самого утра. Весь день проводятся какие-то конкурсы, разыгрываются призы. Скоро начнётся концерт, а в одиннадцать часов будет салют. И мы тоже хотим на всё это посмотреть. Я позволил себе выпить впервые со второго дня приезда. С утра мы с Русланом и сестрой Витой жарили шашлыки во дворе дома их родителей, затем ходили на речку, посидели там с нашими общими друзьями. Ну а ближе к вечеру переоделись и пришли сюда. Заказали салатиков, поиграли в бильярд, выпили по паре бокалов. Так постепенно время подошло к девяти.

— Ну что, едем? — предлагаю я.

— Едем, — соглашается Руслан.

Мы встаём из-за столика, расплачиваемся у барной стойки и выходим на улицу. Поправляю цепочку на шее. У футболки V-образный вырез, и кулон в виде драконьей головы то и дело вылезает наружу. Вдыхаю воздух полной грудью. В моём сознании всё прояснилось, я горю желанием увидеть Татьяну и крепко обнять её, как мужчина обнимает свою женщину. Настроение отличное, действительно праздничное. И хочется делиться им другими с людьми.

— С праздником! — говорю двум парням, курящим у входа.

— С каким, москалик? — спрашивает тот, который физически крепче. Одет в белую футболку и бежевые штаны с накладными карманами. В его словах чувствуется неприязнь. Я знаю, все слышат мой русский акцент, но прежде никто вот так «москалём» меня не называл.

— День молодёжи, — отвечаю, игнорируя провокацию. Настроение реально хорошее, чтобы портить его из-за всякой ерунды.

— А шо ты такой седой? — спрашивает второй. Голова обрита наголо, чёрные густые брови. На нём жёлтая майка и синие шорты. Поглядывает на мою шею.

— Купите нам пива в честь праздника, — требует первый.

— Все, мужики. Забудьте.

Руслан машет рукой, прекращая этот разговор, и мы не спеша идём в сторону остановки. В соседнем дворе находится отделение милиции, и неохота из-за драки загреметь туда в такой вечер.

Остановка пуста. Под тускло светящим фонарём нет ни души, значит, маршрутка уехала совсем недавно. Таксистов тоже не видно. Мы проходим чуть дальше, в сторону парка, к одиноко стоящему киоску. Руслан покупает сигареты, зажигалку, презервативы. Я заказываю маленькую бутылку минералки, банку безалкогольного энергетика и пачку орбита. Хочу избавиться от пивного послевкусия и прогнать хмель. Тут неожиданно появляются эти двое.

— Москалик, купи пива, — говорит тот, что покрепче.

— И сигарет, — добавляет второй. Он чем-то похож на черепашку-гопника из зоомагазина.

— Москаль мэни нэ брат, — дразню их словами из фильма «Брат 2». — Бендеровец что ли? — намеренно выделяю слово «что ли», ведь «что» — первичное отличие российской разговорной речи от украинской.

— Ты шо, сука, оборзел?!

Подходят к нам близко, почти вплотную. Неужели мы кажемся им такими беззащитными?

Руслан без лишних слов бьёт крепкому локтем в челюсть. Тот хватает Руслана за рубашку, и они начинают бороться у витрины киоска. Падают на асфальт. Я бью лысому правый прямой в нос. Не со всей силы, ведь чувствую, он слабее меня. Просто для профилактики наглости и глупой ненависти. Ещё один. Потом ещё. На кулаке кровь. Хватаю лысого за майку, тащу в сторону фонаря. Знаю, это опрометчиво — на свету драку издалека могут заметить патрульные. Но я очень хочу заглянуть парню в лицо. Увидеть эмоции хищника, ставшего жертвой. Дерьмовое чувство, наверное. Он пытается вырваться, бьёт меня кулаком в висок. Затем одной рукой тянется к моему кулону, другой лезет в карман своих шорт. И тут я срываюсь. Наношу апперкоты один за другим. Резкие, вкладываюсь в каждый удар. Хватило бы двух, чтобы парень сдулся, но для верности бью четыре, ведь в кармане может быть нож.

Подтаскиваю гопника к свету. Из его рта брызжет тёмная кровь. Наверное, сломанная кость челюсти порезала какую-то вену. Глаза круглые, ошалевшие. Обеими руками вцепился в мои запястья.

— Отпусти!

Лысый молча смотрит на меня и не знает, что делать.

— Отпусти, сказал!

Боясь получить больше травм, он отпускает руки и бежит в сторону парка. Я оборачиваюсь. У киоска Руслан и второй продолжают борьбу на коленях. Крепыш держит брата за рубашку и давит массой, не давая тому встать. Увидев, что я освободился и готов прийти на помощь, он вскакивает и несётся через дорогу к дворцу культуры «Нефтехимик». Бегу следом. Прохожие наблюдают за нами, кто-то снимает происходящее на телефон. У всех свои развлечения. На другой стороне крепкий спотыкается и падает. Догоняю его. Он оглядывается испуганными глазами, понимая, что сейчас отхватит по полной. И тут я немного сглупил. Нужно было подбежать и с размаху зарядить ему ногой по яйцам. В уличной драке с быдлом позволено всё. Тогда б он остался лежать, и Руслан подоспел бы, чтобы выплеснуть свою злость. Но в порыве эмоций, словно ниндзя или Брюс Ли, я взмываю в воздух и, пролетев пару метров, вонзаюсь ногой в спину крепкого. Раздаётся крик боли. Крепыш хватается за поясницу, но вместе с тем мой удар придаёт ему ускорение. Он вскакивает и мчится обратно через дорогу, в тот же парк, куда секундами ранее умотал лысый. Драка окончена. Подбегает Руслан, вот только оторваться ему не на ком.

— Твою ж мать, — ругается, осматривая свою одежду. Карман рубашки висит на нитках, плечевой шов разошёлся. Брюки в коленях стёрты до дыр. — Падла.

Выдыхаю и вызываю такси. Нужно вернуться домой переодеться.

Мы едем в Красноармеевку на серебристом Дэу «Ланос». Я сижу на переднем сидении, Руслан — на заднем. Оба молчим. Брат расстроен, пьёт пиво, купленное в том же киоске. Я пью энергетик, минералкой пришлось вымыть руки от чужой крови. Хорошо, хоть не испачкал ею одежду. Состояние Руслана мне понятно. Мало того, что новые вещи превратились в тряпки, так ещё не удалось самолично наказать обидчика. Я же думаю о словах крепыша. «Москалик». Пару раз украинские друзья в шутку называли меня «кацапом», а я их — «хохлами». И никто ничего обидного в этом не находил. Но сегодня обращение «москалик» прозвучало уничижительно, с презрением. Словно я враг, свободно расхаживающий по чужой земле лишь благодаря дурацким законам. И меня это злит. Особенно, учитывая, что четверть моей крови украинская.

Драться здесь приходилось и раньше. В подростковом возрасте в селе для многих я был чужой. А местные предвзяты к чужим. Да и всегда находился глупец, желавший сострить насчёт цвета моих волос. Но вот проявления национализма я на себе ощутил впервые.

— Я не хочу ехать в город, — говорит Руслан, когда «Ланос» подъезжает к воротам его дома. — Иначе сорвусь там на ком-нибудь.

— И что ты предлагаешь?

— Поехали в Орешковку. Посидим в барчике, в бильярд ещё поиграем. Туда неделю назад два новых стола завезли.

Орешковка — соседнее село, находится сразу за Красноармеевкой. Мы многих там знаем, и многие знают нас. Но я же договорился с Татьяной. Чёрт… Надо выбирать.

— Хорошо. Иди, переодевайся.

Орешковка так Орешковка. Не бросать же брата.

Здесь своя атмосфера, свой колорит. Сельский барчик, находящийся в пятнадцати километрах от города, окружённый тополями и фигурным металлическим забором, заполнен жизнерадостными обывателями, охотно пьющими за свою молодость. Снаружи эта одноэтажная постройка с треугольной шиферной крышей и решётками на окнах облицована «плиткой-лягушкой». Никакой вывески, никакого названия. Но между собой это место все называют «Тополёк». Двери главного входа распахнуты на максимум и подпёрты тяжёлыми урнами. Внутри очень жарко, отсутствие кондиционера частично восполняется сквозняком, созданным благодаря открытой задней двери. Стены выкрашены в бледно-жёлтый, пол и барная стойка — из лакированных досок цвета, больше похожего на грязно-бордовый, чем на коричневый.

За каждым из двенадцати деревянных столов не менее пяти посетителей. Они сидят на скамейках без спинок и пьют разливное пиво, которое здесь, кстати, вполне приемлемое. Два помятых мужичка в углу подливают в свои бокалы водку. Народ общается, смеётся, радуется празднику. Как видно, для этого не обязательно ехать в город. Нужна лишь подходящая компания.

Движения рук и голов оставляют за собой шлейф. Белые шары, летающие по бильярдному столу, при столкновении начинают троиться. А значит, я пьян. Действительно пьян. Такое непривычное, уже подзабытое ощущение. Мне не плохо, не тошнит. И нет желания сломать кому-нибудь челюсть. Но в то же время всё раздражает, кажется чужим. Я луплю кием по шарам, не особо целясь. Я даже не хочу играть, это пустое времяпрепровождение. Оглядываюсь по сторонам. Одна физиономия сменяет другую и тут же забывается. Я нахожусь в сером смазанном мире безликих стен и жизней. Лишь Руслан откликается во мне чувством привязанности и родства. И я здесь только ради него. Звучит песня Потапа и Насти Каменских. А пару минут назад играл «Фантом» «Чижа». Подхожу к музыкальному автомату, стоящему слева от барной стойки, опускаю четыре монеты и выбираю две песни «Сектор газа» — «Лирика» и «Туман». Самое то для такого места.

— Сейчас все должны подпевать, — громко говорю на весь бар. Люди улыбаются и поднимают пластиковые бокалы, тем самым выражая согласие с моими словами. Возвращаюсь к бильярдному столу, беру в руки кий. Собираюсь продолжить неинтересное занятие.

«Следуй за фарфоровой головой».

Как же неожиданно он появляется. Оглядываюсь по сторонам, но не вижу никакого фарфора.

«Следуй за фарфоровой головой».

«Отвали», — я всё равно не понимаю, о чём он говорит. И нет желания разгадывать ребусы.

«Такое тело не может быть ватным».

«Иди ты к чёрту!» — меня и так всё раздражает. А тут ещё это.

«Ты глуп и ведом…»

— Да заткнись ты уже, тварь! Заткнись!

С размаху бросаю кий на пол. От удара набойка отлетает и закатывается под музыкальный аппарат. Все присутствующие оборачиваются в нашу сторону, смотрят на меня и Руслана. В таких местах крика без драки не бывает. Чёрт, я произнёс мысли вслух. Идиотская ситуация.

— Ты кому? — удивлённо спрашивает Руслан.

Что я могу ответить? Похоже, психическое расстройство перешло в новую стадию. Надо ехать домой.

— Плати за набойку, — требует бармен, рыжеволосый приземистый паренёк лет тридцати.

— Да, конечно, — подхожу к нему, достаю из кармана гривны, отсчитываю четыре десятки.

— Ещё раз — и больше играть здесь не будешь.

Согласно киваю. Виноват — спорить не о чем.

— Ты в порядке? — спрашивает Руслан. Он видит по глазам, что я не в себе.

Растерянно пожимаю плечами. Даже не знаю, какое оправдание можно сейчас придумать.

— Мне нужно на улицу. Перепил.

Дискомфорт начинает зашкаливать. Хочу подышать свежим воздухом. Поднимаю с пола кий, кладу на стол и направляюсь к выходу. Стараюсь не обращать внимания на любопытные взгляды.

Тут в дверной проём входит Она…

Я не влюбчивый, но в эту секунду что-то во мне изменилось. Никогда раньше не видел столь красивых глаз! Большие, карие, с длинными чёрными ресницами. Манящие, глубокие, рождающие то самое пресловутое поэтическое вдохновение. Внутренние уголки бровей приподняты, что делает взгляд невинным и словно бы просящим ласки. Каштановые волосы распущены, спадают на плечи. На губах татуаж, я давно научился отличать его от помады. Розовая футболка без рукавов с надписью «minx» облегает тело, на ногах розовые босоножки на каблуке. Обтягивающие штаны настолько белые, что кажутся слишком чистыми для этого заведения. В руке белый клатч.

Она вся такая яркая, что краски окружающего мира в конец поблекли и потускнели. Она как первые впечатления от прибытия на Украину — воодушевляющая.

Мы останавливаемся в метре друг от друга. Девушка тоже бросает на меня долгий взгляд, оценивающе осматривает с ног до головы, особое внимание уделяя волосам.

— Привет, глазастая, — вырвалось из моего рта.

— Здравствуйте, мистер Ассанж, — с улыбкой говорит незнакомка. — Вы странное место выбрали, чтобы укрыться от преследования.

— Здесь безопасней, чем в Лондоне, — сходу выдаю я. — Никто не найдёт.

Девушка вскидывает брови:

— Надо же. Хоть кто-то в этом сарае знает о событиях в мире больше, чем написано на бутылке с пивом.

— Ты же вот знаешь.

— Я всего на минуту зашла.

— Ну а я на пару минут.

Незнакомка продолжает улыбаться, кривя губы влево. Делает два шага вперёд. Я уж начал ждать поцелуя. Но она поднимает руку и пальцами проводит по моей щеке от уха до губ. Затем осматривается, коротко здоровается с Русланом и походкой от бедра направляется к столику, за которым сидят три девушки и двое парней. Ей предлагают присесть, но она отказывается. Стоя разговаривает с одной из девушек. Открывает клатч, что-то в нём ищет.

— Мы закончили, — говорит Руслан бармену насчёт бильярда. — Давай вместе воздухом подышим, — обращается ко мне.

Выходим на крыльцо. Здесь свежее, чем в помещении. Но, оказавшись на улице, я понимаю, что хочу внутрь «Тополька». Хочу познакомиться с этой красоткой.

— Кто она? — спрашиваю у брата.

— Мальвина, — отвечает Руслан, потягивая прикуренную сигарету.

— Её так зовут?

— Да, — улыбается он. — Только не говори, шо запал.

— Она из города?

— Местная.

— Почему я её раньше не видел?

— Эту куклу? Братишка, застегни ширинку. Мальвина та ещё сука.

— Она офигенная.

Руслан качает головой, продолжает курить. Я не знаю, что делать. Такой контрастный вечер выбивает меня из колеи. Но ехать домой уже рано.

— Так ты не ушёл.

Слышу за спиной голос Мальвины. Оборачиваюсь. Фигуристая девица со сказочным именем стоит на пороге, держа клатч на уровне талии, и кокетливо на меня смотрит.

— Нет.

— Прогуляешься со мной? — предлагает она.

— Прогуляюсь.

— Мы быстро, — говорит Руслану, видя его ухмылку.

— Ты недооцениваешь моего брата, — он бросает бычок в урну и заходит обратно в бар.

— Пошляк.

Мы идём в сторону центрального магазина, расположенного у пересечения двух асфальтированных дорог. Странно, что Красноармеевка, которая ближе к городу, далеко не везде может похвастаться такой роскошью. Идём по самому центру дороги, хотя вдалеке виден свет фар приближающегося автомобиля. Молчим. Жду, когда незнакомка что-нибудь скажет. Но, кажется, Мальвина и не собирается ничего говорить. Только ускоряет шаг. На перекрёстке мы поворачиваем направо, исчезая из поля зрения фонарей, освещающих территорию перед торговой точкой.

— Куда мы? — не выдерживаю я.

— Ко мне домой.

— Зачем? — мысли начинают разбегаться.

— А ты как думаешь? — игриво спрашивает она.

— Вариантов несколько.

— Понятно. Думаешь так же, как Руслан, — выдыхает Мальвина.

— Какой же вариант правильный?

— Я телефон дома забыла.

— А наизусть помнишь? — примитивная уловка пьяного ловеласа.

— Хм…хмхмхм…хмхм…хмхмхмхмхм, — демонстративно называет цифры закрытым ртом. — Да, помню.

Снова улыбается. Затем смотрит на часы.

— Побежали, — предлагает она.

— Зачем такая спешка?

— Мы же потерянное поколение. Больше пяти минут не можем прожить без телефона.

— Так воспользуйся свободой и проживи эти пять минут со мной.

Мальвина останавливается. Я торможу вслед за ней. Поворачивается ко мне, смотрит большими, требующимиласки глазами. И я готов отдать ей всю ласку, которая у меня есть.

— Слышишь? — спрашивает она.

— Что?

Подносит палец к губам, несколько секунд стоим молча.

— Ты со мно-ою забудь обо всё-ом. Эта но-очь нам покажется сно-ом. Я возьму тебя и прижму как родную до-очь… — тихо напевает строки из песни «Сектор газа», доносящиеся из раскрытых настежь дверей бара.

— Я заказал.

— Моя любимая песня.

— Для бега она не подходит.

Мальвина снова проводит пальцами по моей щеке, затем прижимает ладонь к груди.

— Я пошутила насчёт пробежки. Мы уже пришли. Подожди минутку, — голос такой сладкий, что даже если бы я хотел, не ушёл.

Мальвина подходит к чёрным воротам с красивым кованым узором и многочисленными пиками на верхней грани, поворачивает рукоятку замка и исчезает в глубине двора. Слышу хлопок входной двери дома.

Стою, гляжу по сторонам. Эта улица гораздо темнее, чем та, вдоль которой расположены «Тополёк» и магазин. Здесь вообще не горят фонари. Ни во дворах, ни вдоль дороги. И в окнах Мальвины тоже темно. Жду. Чувствую себя глупо.

Через пару минут в её дворе загорается свет. Доносятся молодой и старушечий голоса.

— И надолго ты?

— Бабуль, ну я же сказала, что у Наташки ночевать буду. Вернусь утром.

— Мальвинка, смотри у меня! Не вздумай ни до каких хлопцев по ночам ходить. Хороший жених сам должен в гости прийти.

— Конечно, конечно, бабуль. Но я не к женихам, а к Наташке. Ложись спать.

Слышу приближающиеся шаги. Из ворот появляется Мальвина, недовольно качает головой.

— Воспитывают?

— И не говори, — произносит она. — Я недолго?

— Нет.

— Хорошо. Сейчас зайдём в ещё одно место.

— Куда?

— В гости.

Удалившись метров на триста от перекрёстка, мы сворачиваем в узкий проулок. Асфальта ему не положено, дорога засыпана мелкими светлыми камнями и песком. Отворяем деревянную калитку и входим в первый от поворота двор. У клумбы с цветами навалена гора белых кирпичей, разбитая деревянная телега без колеса брошена у колодца, в собачьей будке не слышен лязг цепи. В окне дома заметно слабое мерцание телевизора или монитора компьютера. Мальвина подходит и стучит по стеклу. Ничего. Стучит ещё раз, громче и дольше. Опять никакой реакции. Стучит в третий раз. Свет не загорается, на порог никто не выходит. Тогда Мальвина берёт кусок кирпича и с размаху швыряет его в окно. Звон разлетающихся осколков стекла. Громкая мужская ругань, преимущественно матом. Через минуту на крыльцо дома вылетает худой паренёк в семейных трусах, держа в руке открученную ножку от табуретки.

— Ты охренела?! — кричит он хрипловатым голосом.

— Деньги, — коротко и спокойно произносит Мальвина, вернувшись и став рядом со мной.

— Знаешь, сколько стекло и сервант стоить будут?

— Деньги, — повторяет она. — Или возьму здоровьем.

Парнишка переводит взгляд на меня. Молчит, оценивающе смотрит, теребя в руке деревяшку. Ситуация неожиданно превратилась в наше с ним противостояние. Мы с Мальвиной продолжаем невозмутимо ждать его действий. Приняв тот факт, что осилить противника даже с ножкой от стула будет непросто, он разворачивается и заходит в дом.

— Возьми кирпич, — шепчет Мальвина. — Вдруг он с вилами выйдет.

Но паренёк возвращается безоружным, в спортивных штанах и с деньгами в руке. Пересчитав, красотка не спеша убирает их в клатч, затем щёлкает ему пальцем по носу.

— То-то же.

Кирпичи в моих руках не позволяют парню чем-либо ответить.

— А теперь поспешим обратно, — говорит Мальвина, когда мы снова ступаем на асфальт.

— Куда ты так торопишься? — хватаю её за ладонь.

— Жить.

— Прекрати умничать!

— Так ты деспот и манипулятор?

— Не я сейчас деньги у паренька вымогал.

— Не вымогала, а требовала вернуть долг. Это разные вещи. Он уже месяц от меня прячется. И да, ты был безмолвным соучастником. Почему себя не коришь?

Улыбается так игриво, что я не нахожу, чем возразить. Словесные игры сильно меня раззадорили. Медленно подтягиваю Мальвину к себе. Она не сопротивляется, лишь хлопает своими невероятными глазками. Вдыхаю изумительный аромат духов. Пальцы скользят по талии. Её взгляд требует от меня активности.

— Отпусти, — шепчут её губы.

— Не прощаешь другим того, чем грешишь сама?

Помедлив с ответом, дарит короткий поцелуй.

— Все мы такие.

Хочет высвободиться, но я не отпускаю. Прижимаю к себе и тоже целую. На этот раз долго, с языком. После чего расслабляю объятия и провожу пальцами по ещё щеке от уха до губ. Играть так играть. Мальвина возмущённо смотрит на меня.

— Откуда ты такой тут взялся?

— Случайно занесло.

— … на мою голову. Ты брат Руслана?

— Да.

— На лето приехал?

— Может и на год.

— Советую меньше времени проводить среди селюков.

— Почему?

— Мы не знаем ни про Ассанжа, ни про манипуляции, — подмигивает мне, поправляет свою футболку и продолжает путь.

Когда мы выходим на перекрёсток, у «Тополька» уже стоит красная Шкода «Октавия». Переднее стекло опущено, за рулём сидит парень. Руслан курит на крыльце.

— Пока, — говорит Мальвина, приближаясь к автомобилю.

— Так просто возьмёшь и уедешь?

Многозначительно улыбается.

— Конечно. От тебя несёт пивом за километр. Спасибо за компанию.

Открывает переднюю дверь, садится на пассажирское сидение. На меня больше не смотрит. Машина трогается с места.

— Я же говорил, — смеётся Руслан, наблюдая ситуацию.

— Это кто, таксист? Или её парень?

— Вроде таксист. Хотя, одно не исключает другого.

— У тебя есть её номер?

— Зачем он мне?

— Вы же знакомы.

— И что? Думаешь, ты один такой бедолага? Мальвина — та ещё стерва. Любит коллекционировать чужие влюблённости в себя. Но к телу не подпускает.

— Меня подпустит, — произношу и понимаю, что я уже в её коллекции.

— А как же Танюха?

Татьяна… Три часа назад я хотел обнять её как родную. Хотел вместе провести этот вечер и мириады последующих дней и ночей. Но из-за странной череды событий я обнимал и целовал совсем другую девушку. Мда…

— Умеешь ты осадить, — прокручиваю в голове всё случившееся. На вопрос Руслана у меня сейчас нет ответа. — Вызывай такси. Здесь больше делать нечего.

глава 6

Открываю глаза.

Темно. Густая, непроглядная ночь, легко завладев улицей, без реверансов вошла в комнату и присвоила её всю, целиком. Вместе с моим телом. Я не вижу себя, я чернее чёрной кошки. Сразу понимаю, сейчас два или три часа — украинские ночи такие тёмные. В углу еле слышно шуршит вентилятор. Без него я умер бы от жары, ведь ни одно окно в этой комнате не открывается. Ногами скидываю с себя простыню. С детства привычка всегда спать укрытым, но сейчас к чёрту такие привычки. Опускаю руку на пол, беру кружку с водой. Делаю несколько глотков, затем выливаю немного воды в другую ладонь и смачиваю лицо. Хорошо…

Осматриваюсь. Слишком темно. Окон слева не видно. Они и днём-то пускают в комнату мало света — снаружи находятся арматурные дуги, по которым вьётся виноград, а позади них растут два больших абрикосовых дерева. И сейчас в той стороне полнейший мрак. Но тьма и в окнах, что прямо передо мной. Похоже, небо затянуто облаками, ведь я еле вижу эти два чуть светящихся квадрата. Между ними расстояние около метра, там висит картина, на которой арабская девушка в жёлтой одежде наливает из кувшина молоко в кружку трёхлетнему ребёнку. Но сейчас не разглядеть даже очертаний картины.

Почему я проснулся? Странное ощущение, незнакомое. Меня будто выбросило из сна, вытянуло из вязкой сладостной дремоты. Ночью даже в туалет встаёшь через силу, безуспешно стараясь протереть слипшиеся глаза, чтобы не въехать лбом в дверной косяк. А я… бодр и свеж, похмелья нет, и это после такого количества пива!

Секундная стрелка настенных часов марширует слишком громко. Приподнимаюсь, тяну руку к столу. Нащупываю телефон, беру, нажимаю кнопку питания. Без десяти три. Самое неподходящее время. Вставать незачем, спать уже не хочется, но и деваться некуда. Ёшкин кот, если не сказать жёстче.

Вдруг, перед глазами мелькнула вспышка. Яркая, короткая, резкая. На мгновение чёрное стало белым, а белое — чёрным. Я увидел комнату как в негативе фотоплёнки. Увидел и в ужасе отпрянул назад.

Между окнами, там, где висит картина, кто-то стоит. И это не живой человек. Очертания были хорошо видны, но мужчина или женщина — не разобрать. Белые линии от макушки головы сразу расходились к плечам, затем плавно текли вниз и ближе к полу снова сближались, но не замыкались. Словно бы незаконченный набросок белым карандашом по чёрному фону.

Вспышка длилась долю секунды, однако её хватило, чтобы увидеть «гостя». Он намеренно себя показал. Я во все глаза смотрю в темноту между двумя чуть светящимися квадратами и знаю, что оттуда кто-то смотрит в ответ. Это он меня разбудил. Разбудил и наблюдал, как я смачиваю лицо водой, проверяю время и пытаюсь понять, в чём дело.

В комнате настолько темно, что я даже не увижу, если «гость» решит ко мне приблизиться. От таких мыслей становится особенно жутко.

«Может, умерла баба Лена?» — стрелой пронеслось у меня голове.

Надо срочно пойти проверить. Не кричать же среди ночи на весь дом: «Баба Лена, с вами всё в порядке?» Но…

«А если это не она? Тогда кто? Точно не Ира. Чувствую. Знаю. Верю. Как быть с бабой Леной? Позвонить на мобильный? Глупо. Но идти мимо «него» боязно. Да и что я скажу бабушке, если разбужу её среди ночи?»

В правом светящемся квадрате замечаю движение. Лёгкие переливающиеся мелькания наплывают слева, медленно движутся к середине. Они еле заметны, и всё-таки я их вижу. Силуэт достаточно высокий, но не кажется таким энергетически плотным, как при визите Иры. Может, потому, что в моей комнате было гораздо светлее, чем здесь? Не важно. «Гость» уходит.

Мелькания продолжают смещаться вправо, а потом и вовсе исчезают. Сейчас он где-то на пороге комнаты. На душе становится легче. Ко мне он не прикоснулся.

И тут я слышу шаги…

Негромкие, глухие. Но ШАГИ. Один… Через несколько секунд — другой… Такие размеренные. Третий… Как это возможно? Четвёртый… Демонстративные. «Гость» зовёт меня с собой? И он реально думает, что я пойду???

Так. Через метр будет поворот направо, в комнату бабы Лены. Если шаги повернут туда, значит, я прав. Дверь открыта, услышу. И тогда в любом случае придётся встать. Но если пойдёт прямо, то уткнётся в дверь, за которой находится небольшой тамбур, где стоит холодильник и старая неработающая стиральная машинка. Я точно помню, что закрывал эту дверь. Неужели откроет?

Пять… Шесть… А вот и развилка. Ну же… Тишина. В чём дело? Остановился? Ждёт? Он же должен понимать, что я не пойду. Только не возвращайся, пожалуйста!

Семь… Тихий глухой звук раздался в тамбуре. «Гость» прошёл сквозь дверь…

Из комнаты бабы Лены доносится тихий кашель. Кровать немного поскрипывает. Жива.

«Мёртвые не приносят хороших вестей».

Я аж подскочил от неожиданности. Голос словно раздался за левым ухом.

«Твою мать! Что ж так пугаешь!»

«Мёртвые не приносят хороших вестей».

«Да и ты тоже. Взять хотя бы эту».

«Мёртвые не приносят хороших вестей».

«Да слышал я! Лучше скажи, какого чёрта они вообще взялись их разносить?!»

Но вряд ли моя шизофреническая часть личности это знает. Какая же хрень творится всё-таки.

«А вдруг «гость» хочет что-то со мной сделать?»

Всё, хватит! Быстро встаю, иду к двери и включаю свет. Закрываю комнату изнутри и опускаю защёлку. Задёргиваю шторы на стене с картиной, затем направляюсь к двум другим окнам. Что дальше? Смотрю на часы. Без пяти три. Полтора часа до рассвета. Даже не знаю, радоваться или впадать в отчаяние. Подхожу к двери, прислушиваюсь. Только бы «гость» не вернулся.

Тут снова раздаётся стук… за моей спиной.

Резко оборачиваюсь. Бью рукой наотмашь, но она лишь рассекает пустое пространство. Глаза бегают по сторонам, пытаясь уловить мелькания, зрительные искажения пространства. Не нахожу. Но звук точно раздался внутри комнаты.

«Голос, я сейчас умру?»

— Кто тут?

Молчание и в голове, и вне её. Вот только стоять неподвижно и ждать — не вариант. С включённым светом у меня гораздо больше смелости.

«Где же ты? Где?»

Снова стук… Где-то передо мной. Вытягиваю руки, вожу ими влево-вправо. Возможно, «гость» имеет физическую плотность, которую я смогу ощутить. Осторожно, мелким шагом подбираюсь к центру комнаты. Останавливаюсь у стола, напротив трюмо с большим зеркалом, расположенным между окнами, за которыми растёт виноград. Думаю, так мне легче будет засечь движение. Хотя, непонятно, что делать, если засеку. Но я хочу жить.

Ещё один стук… У зеркала.

Замираю, смотрю только прямо, на гладкую поверхность, выдающую моё отражение. Ничего аномального не вижу, кончики пальцев никого не ощущают. Я сейчас как зомби из фильмов — с бешеными глазами и вытянутыми вперёд руками. Перепивший напуганный зомби… Вентилятор в углу меня отвлекает. Обхожу стол и выключаю. Но тишина длится недолго.

Очередной стук… В стене, за зеркалом. Сейчас я отчётливо его уловил. Может, «гость» обошёл дом снаружи и зовёт меня на улицу? Что за чудесные мысли?! Отхожу от окна. Боюсь через тонкие шторы кого-нибудь там увидеть.

«Если я не выйду из комнаты, он оставит меня в покое? Или зайдёт сквозь стену?» — не хотелось бы. Вот только кто меня будет спрашивать?

А неторопливое издевательство всё продолжается. Кажется, звук идёт не снаружи, а словно бы изнутри стены. Бред, конечно, стена не полая, ложилась в три кирпича. Но самое интересное — звуки между собой отличаются.

Глухой, мягкий. Как если по стене шлёпнуть подушкой… Твёрдый, резкий… Как если стукнуть подшипником или камнем… Опять глухой… Затем несколько резких…

Стою, опершись руками о стол. Секундная стрелка настенных часов за моей спиной марширует громко и без передышки. Раз, два, три, четыре, стук. Раз, два три четыре, стук, Раз, два, три… девять, стук. Интервалы между звуками в стене разные. То пять секунд, то десять. Всего два варианта, причём, большие интервалы не обязательно разделяют твёрдые и глухие звуки. Но есть ли тут закономерность?

Твёрдый, глухой. Десять секунд. Глухой, глухой. Десять секунд. Твёрдый, глухой. Десять секунд. Твёрдый, твёрдый, твёрдый, твёрдый. Десять секунд. Твёрдый, глухой…

— Он пытается общаться, — прошептал я вслух.

Ну конечно! Почему до меня так долго доходит?!

Открываю шкаф, стоящий позади дивана, вытаскиваю и кладу на стол две стопки журналов по радиотехнике. Дед Захар работал «киповцем» и дома тоже любил что-нибудь попаять. В детстве мы с ним и сигнализации собирали, и различные передатчики. В том числе, передатчик сигнала азбукой Морзе. И в одном из журналов точно была вся «морзянка». Что там на обложке? Не помню. А их тут штук шестьдесят… Ладно, есть же смартфон.

Браузер, ну ты чего? Не тормози. Грузи, грузи же скорее. Не хочет. Вроде, всего пару километров до города, но с мобильным интернетом всегда какие-то проблемы. Ну же, ну! «Не удаётся отобразить страницу. Повторите попытку позже». Эх. Придётся листать журналы…

Не нашёл.

«Где могут лежать остальные?»

Раньше журналов было примерно на треть больше. В шкафу их нет, как и дедовских от руки расчерченных схем, паяльника и всего прочего. Ящики трюмо тоже пусты. В тумбочке под телевизором я обнаружил лишь старые газеты. Шелестя бумагой, перебирая всё это и складывая обратно, я не сразу обратил внимание, что стук в стене прекратился. И даже стрелка часов, кажется, вдвое убавила громкость.

«Ушёл?»

Ответьте мне кто-нибудь.

Стою, жду неизвестно чего. Молчу. Что делать теперь? Мне с утра на работу, но как тут уснёшь? Да ещё в такой духоте. Снова включаю вентилятор, пусть шумит. От жары я сдохну раньше, чем от инфаркта. Возвращаюсь к двери и снимаю защёлку. Толку-то от неё, иллюзия безопасности. Оборачиваюсь, окидываю взглядом комнату. Половина четвёртого ночи. Всё спокойно, всё на своих местах. Кроме меня.

«А если всего этого не было? Ни прихода Иры, ни Олега, ни «гостя». Ничего…»

От такой мысли ноги в одно мгновение налились свинцом. Руки опустились, тело ослабло настолько, что готово упасть на пол прямо тут. Возникло пугающее желание — посмотреть на себя в зеркало. Заглянуть в глаза человеку, у которого «Ничего…». Но вплотную я не подойду. По ту сторону стола, у дивана, мне спокойнее.

Бледное растерянное лицо под лампой жёлтого искусственного света. Тогда, стоя перед зеркалом в ванной комнате нашей квартиры, я решил промолчать. Пришло время говорить. Что ж, поехали.

— Я долгое время слышу чужой голос в своей голове. Я псих, этого не отнять. Стресс, вызванный смертью Иры и двумя таблетками экстази, спровоцировал визуальные галлюцинации. Сны в расчёт не беру, присниться может всякое. Море пива после долгой трезвости привело к обострению: назойливость голоса, срыв в присутствии посторонних, незваный «гость». Ну а стук в стене — лишь «приятный» бонус.

Диагноз не обнадёживающий. Но в больницу я всё равно не пойду. Психи никогда добровольно не едут в «дурку». Беру со стола пульт, ложусь, вытягиваю ноги. Включаю телевизор, уменьшаю звук до минимума, чтобы не разбудить бабу Лену. Идёт фильм «Дрожь земли 3», с украинской озвучкой. Чушь полнейшая, даже с точки зрения сумасшедшего. Летающие «птеродупели» с огнём из задницы. Ладно, меньше критики. Сейчас лишь бы чем-то себя отвлечь…

— Владик, вставай, невеста твоя пришла!

Из кухни донёсся голос бабы Лены, после чего щёлкнул замок входной двери. Повернувшись на левый бок, я приложил колоссальные усилия и приоткрыл один глаз, посмотрел на часы, висящие на стене над вентилятором. Без пяти шесть. Ну как так, у меня оставались законные пять минут, чтобы поспать!

— Проходи, родная. Чаёк будешь?

— Спасибо большое, баб Лен. Мы с мамой только что пили.

— Этот гуляка уснул с включённым светом и телевизором. Так и на работу опоздает. Поднимай его.

— Будет сделано.

Слышны быстрые приближающиеся шаги. Шаги! Я тут же пришёл в себя. Утро. За окном светло. Я жив. Никаких решёток, никаких санитаров.

На пороге комнаты появилась Татьяна. На ней белая футболка и бежевая вельветовая юбка. Волосы собраны в хвост.

— Привет, жених! — с задорной улыбкой сказала она.

— Привет, — я невольно улыбнулся в ответ. Баба Лена уже всё за нас решила.

— Зашла проверить, всё ли с тобой в порядке?

— А что со мной может быть не в порядке?

Татьяна присела на край дивана.

— Ты вчера рассказал про вашу драку. Я подумала, получил синяк и не хочешь показываться перед моими девчонками в таком виде.

— А, вот ты о чём, — протяжно зеваю, прикрывая ладонью рот. — Синяков нет.

— Вы долго гуляли? Я надеялась, зайдёшь ко мне после Орешковки. Или хотя бы позвонишь.

Я не зашёл к Татьяне, потому что был пьян, и не стал бы показываться перед ней в таком виде. Ну а поцелуй с Мальвиной исключил даже возможность звонка. Мне хотелось осмыслить произошедшее.

— Перебрал пива. Разозлился на ситуацию. Ну и…

— Понимаю, — с присущей ей заботой в голосе произнесла Татьяна. — Но у тебя выражение лица странное. Недовольное что ли. Прости, что не дала ещё немного поспать.

— Не в этом дело. Просто… Скажи, с чем у тебя ассоциируются фарфоровая голова и ватное тело? — эти слова остались для меня загадкой. — Вот сразу, навскидку.

— Мальвина.

— Что? — я растерялся. Откуда Татьяна могла узнать о моём новом знакомстве?

— Мальвина. Из сказки про Буратино. Кукла с фарфоровой головой и телом, набитым ватой. Книжку не читал в детстве?

— Не помню.

— У меня это одна из любимых книг была. А почему ты спрашиваешь?

— Да вот всплыло в голове и никак не выходит. Может, приснилось что-то.

На столе громко заверещал будильник. Я протянул руку и нажал кнопку, чтобы его угомонить.

— Ладно, Дракончик, собирайся на работу. С тобой всё хорошо, так что я побежала маме помогать.

Первый день месяца — и у нас с Максимом Сергеевичем снова выдалось много работы. Он сказал, это всегда так. Заказов поступило немерено, ещё до обеда пришлось мотаться от склада к заказчикам шесть раз. Плитка, уголки, шпаклёвка — наш основной груз. После часа помимо прочего предстояли две поездки в Крюков, но сегодня такая ситуация только радовала. Я сам грузил товар в «Газель», сам заполнял накладные, а по прибытию сам его разгружал. Максим Сергеевич смотрел на меня с удивлением, но не возражал. Ещё бы! Кто станет возражать, когда за тебя делают всю тяжёлую работу? Он периодически хвалил и говорил про молодецкую удаль. Я с натянутой улыбкой принимал его похвалу и продолжал пахать, стараясь не думать о последних событиях своей жизни. Несколько раз удавалось отвлечься минут на десять, но в целом всё было без толку. Голос доставал меня в течение всего дня. «Мертвые не приносят хороших вестей». «Если стены заговорили, молчать их уже не заставишь». «С фарфоровыми куклами хочется играть в любом возрасте». И ещё несколько схожих по смыслу фраз, десятки раз повторяющихся в моей голове. Откуда я мог знать про Мальвину до того, как увидел? Слова о фарфоровой голове и ватном теле возникли за полминуты до её появления. Да ещё так литературно всё подано. О приходе Иры я тоже знал заранее, чувствовал. А что значат слова о говорящих стенах, которые не заткнёшь? Вечером всё повторится? Снова «гости», снова стук?

Эти мысли ломали мой рабочий настрой. Как только я слышал очередные слова про мёртвых, озлобленность на самого себя начинала зашкаливать. Движения становились резкими, агрессивными. За любой лишний вопрос на клиента хотелось кричать. Почему именно мне досталась такая болезнь? Ну как можно было стать шизофреником? Это же позорно, стыдно. И никогда раньше голос не доставал меня так много за один день. Чего ожидать от ближайшего вечера, я не знал.

Как-то в детстве мы с Богданом собрались сдавать бутылки, чтобы заработать себе на сладости. В предыдущие годы грузовик ездил по дворам, нужно было лишь вынести их к подъезду и обменять на деньги. Но потом лафа закончилась, и пунктом приёма стеклотары стала «Чебуречная», которая находилась одинаково далеко от наших домов. Начать решили с моей квартиры. Нагрузив все бутылки от лимонада и пива на двухколёсную тележку, два предпринимателя с гордым видом отправились на заработок. Успешно совершив сделку и поделив деньги, мы с хорошим настроением приближались к подъезду Богдана. Но тут прогремел выстрел. Я не сразу понял, что произошло, стал суетливо оглядываться по сторонам. Взглядом интуитивно искал других мальчишек, взрывающих петарды. Вместо этого мы увидели, как у соседнего подъезда на землю рухнуло тело женщины. Из её рук выпал продолговатый предмет, обмотанный чем-то серым. Поначалу мне показалось, что голову женщины покрывал красный платок, но подойдя ближе и разобравшись в ситуации, я понял, как сильно ошибался. У женщины не было лица. Вернее, вся передняя часть черепа разлетелась на куски от выстрела из двустволки в подбородок. На стене зависло большое кровавое пятно с фрагментами «чего-то». Нос с верхней губой тут же утащили собаки. Зубы разбросало в радиусе нескольких метров. А мозг вывалился из остатков черепной коробки и поблёскивал на солнце. Позже в отделении милиции при даче показаний нам объяснили, что женщина состояла на учёте у психиатра и страдала шизофренией.

Это не страшилка, и мне не до смеха. Может, скоро голос начнёт и меня склонять к самоубийству. Или к убийству. Неизвестно. Но впервые в жизни я хотел, чтобы рабочий день тянулся дольше.

Шесть часов вечера всё-таки наступили. Вернувшись домой, я сходил в душ, поужинал, после чего отправился побродить по селу в компании своих мыслей. Нужно убедиться, что стук в стене действительно есть. Или же признать: все аномальные события, преследующие меня — обострение неподтверждённой болезни. Голос наконец-то умолк, но у бабы Лены начался трёхчасовой марафон по просмотру сериалов, который закончится в девять вечера, так что мои исследования откладывались до более позднего времени. Телевизор находится в зале, а звук баба Лена включает довольно громко.

Прогулявшись по маршруту субботних пробежек, я заглянул к Татьяне и попросил её прийти ко мне в половине десятого. На вопрос «Зачем?» ответил, что объясню позже.

Открыв запертую на замок летнюю кухню, я снял с двух старых кресел мягкие подушки и отнёс под виноградные дуги, к стене, где прошлой ночью раздавался стук. Подготовив и опробовав сиденья, направился в кухню, которая в доме. Смастерил несколько бутербродов с колбасой и шпротами и аккуратно сложил в пакет, заварил чаю и налил в термос. Запихнул в карманы несколько шоколадных конфет, взял жёлтый плед с тиграми и всё это отнёс туда же, к виноградным дугам.

Свет в окнах зала погас. Не глядя на часы я уже знал, что сейчас минут двадцать десятого. Баба Лена смотрит лишь самое важное в девятичасовых новостях. Усевшись на приготовленное сиденье, я сложил рядом плед, провизию и стал ждать…

Сегодня погода приятней, чем вчера. Не так жарко. Дует лёгкий ветер, и вокруг меня всё шелестит, шуршит, шевелится. Создаётся впечатление, что со всех сторон кто-то шепчется: в кустах крыжовника, в кронах деревьев, в малине по ту сторону натянутой сетки, отделяющей наш двор от соседского. Но особенно громкий шёпот у моего пристанища. Оно как терминатор — живая плоть поверх металлического скелета. Десять арматурных дуг в форме четверти огромного овала соединены между собой пятью горизонтальными балками. Верхний конец каждой дуги закреплён в стене сантиметрах в сорока над линией окон, нижние концы уходят в землю на расстоянии двух метров от дома. Вся конструкция обвита тонкими змеями виноградных стеблей, которые уже вознамерились забраться на крышу. Многочисленные гроздья, состоящие из маленьких зелёных шариков, за весь период созревания почти не меняют свой цвет. Этот сорт так называемого белого винограда является поздним, спеет ближе к октябрю, и мне ни разу не довелось его попробовать. Широкие листья превращают всё описанное в некий живой тоннель, создавая эффект обособленности от внешнего мира, делают обстановку интимной, и в то же время будоражащей. Звуки заставляют напрягать не только слух, но и зрение. Вдоль забора движется рыжее пятно. Это наш кот Маркиз крадётся на вражескую территорию. Там живёт большой пятнистый котяра, и они с ним постоянно дерутся, делят власть над районом.

Задираю голову и ещё раз смотрю на окна. В них темнота. Представляю, что бы я чувствовал, находясь сейчас внутри комнаты. Один. В пугающих ожиданиях, длящихся несколько часов. Пусть кругом всё шуршит, на улице комфортней, чем в доме. Ведь если из-за угла вдруг появятся странные мелькания, и я почувствую опасность, у меня будет больше вариантов для отступления. В любом случае, бегаю я быстрее. Смотрю на небо через небольшие прорехи между листьями. Чистое, ни облака. Звёзды яркие, хорошо видны. Но темнота всё ближе.

Справа, во дворе слышны шаги. Быстрые, лёгкие. Я смог их разобрать, несмотря на шум листвы. Они возникли в дальней части двора и затихли у окон моей комнаты, которые на другой стене. Раздаётся стук по стеклу, четыре коротких удара.

— Невеста, я здесь!

Пару секунд тишины, молчание. Затем ещё несколько шагов, и из-за угла появляется Татьяна. На ней короткое светло-синее платье без рукавов и балетки. Волосы распущены, слегка завиты. На лице написано удивление.

— Не поняла.

Улыбаюсь, читая её эмоции:

— Садись, объясню.

Татьяна какое-то время смотрит на созданные удобства, плед, термос, после чего подходит и присаживается рядом со мной. Вытягивает ноги, иначе, если согнёт их в коленях, низ короткого платья свалился к животу, и станут видны трусики. Оделась она как на свидание. Беру плед и подкладываю ей под ноги, чтобы те не лежали на земле. Татьяна тоже улыбается, но молчит, ждёт моих дальнейших действий.

— Так-с, ну… Вроде, всё готово, все на месте… Блин, даже не знаю, как начать…

В глазах Татьяны загорается неподдельный интерес. Я вдруг осознаю, что вся эта ситуация очень походит на любовное признание или предложение выйти замуж. Пригласил, не сказав, зачем именно. Устроил ночной пикник на природе с пледом и чаем. Да ещё мнусь, пытаясь начать какую-то непростую тему. От этих мыслей губы снова расплываются в улыбке. Стараюсь собраться, но выходит с трудом.

— Ты только не бойся и не смейся, — прошу я.

— Интригующее начало, — по лицу Татьяны видно, что она уже сгорает от любопытства.

— Ко мне приходят души мёртвых людей, а ещё я постоянно слышу чужой голос в своей голове.

Очередные несколько секунд молчания. Нет, сейчас это Пауза (причём, с большой буквы). Татьяна всматривается в мои глаза и, кажется, ждёт, когда я засмеюсь.

— У нас вечер занимательных историй? — не выдерживает и смеётся первой.

— Я серьёзно.

— Угу, — согласно кивает и продолжает смеяться.

Ну а чего, собственно, я ожидал? На её месте я бы тоже смеялся.

— Ладно. Воспринимай как хочешь, только выслушай, не перебивая.

Татьяна ещё раз согласно кивает.

И я начинаю рассказывать. Про визит Иры в виде бесформенных мельканий и её появление во сне. Про Олега, пришедшего проститься со мной, и утренний звонок, сообщивший о его смерти. Рассказываю, что именно эти события заставили меня уехать на Украину, подальше от дома. Рассказываю о ночном «госте», разбудившем меня и звавшем пойти за ним, о стуке в стене, который может являться попыткой всё того же «гостя» войти в контакт. Ну и, конечно, рассказываю о голосе в голове, что уже много лет говорит странные вещи.

По лицу Татьяны вижу: она давно хочет что-то сказать, но сдерживается только из-за обещания не перебивать меня. Ёрзает на своём сидении, перебирает пальцами. Наконец, я заканчиваю.

— Влад, вообще-то уже стемнело. Кругом всякие звуки, шорохи. И такие рассказы пугают.

— Уж я-то знаю. Я всё это пережил.

— Прекрати! Ты меня злишь, Влад… Зачем мы тут сидим?

— Баба Лена неправильно поймёт, если мы с тобой закроемся в такое время у меня в комнате. А мне нужно убедиться, что кто-то ещё слышит этот стук. Или не слышит — и тогда станет окончательно ясно, что я полный придурок.

— Влад!

Не продолжает. Тяжело выдыхает и отворачивает лицо, чтобы не показывать мне свой гнев. И я её понимаю. Звучит всё действительно по-идиотски. Вдобавок, я далеко не лучший рассказчик.

— Будешь чай с бутербродом?

Не дожидаясь ответа, беру пакет, разворачиваю и пристраиваю между нашими ногами. Бутерброды немного слиплись, но мы же не в ресторане. Откручиваю крышку термоса, наливаю в неё чая. Мятный, заваривал из шести одноразовых пакетиков. Протягиваю Татьяне. Поворачивается, бросает на меня долгий взгляд. Одной рукой берёт чай, другой — бутерброд со шпротами.

Сидим молча, соприкасаясь плечами. Едим. Смотрим, как Маркиз бредёт обратно. Диких кошачьих воплей мы не слышали, значит, соседнего котяры не оказалось дома. Ветер становится прохладней. В летнюю ночь от холода мы не умрём, но всё-таки хорошо, что я взял горячий чай и плед. Татьяна протягивает мне крышку, я делаю несколько глотков. Отряхивает руки от хлебных крошек. Выливаю остатки чая в траву и закручиваю крышку обратно.

— То есть ни о чём другом говорить не хочешь? — вдруг начинает Татьяна. — Ты реально позвал меня, потому что к тебе ходят духи, стучат по стенам, а в голове поселился болтливый дружбан?

Формулировку она подобрала отменную.

— Да, — коротко отвечаю и уже сомневаюсь, что звать Татьяну и всё ей рассказывать было хорошей идеей. Лучше бы набрал пива и позвал Руслана. Без всяких мистических историй, просто посидеть, поржать. А если б снова начался стук, я бы узнал, слышит его Руслан или нет.

Ещё один тяжёлый выдох.

— И что ты хочешь от меня услышать?

— Не знаю. Я хотел, чтобы ты присутствовала, когда стук начнётся. О структуре нашего разговора я не задумывался.

— Мммм…

— Ладно, забудь! Не надо мне было ничего рассказывать.

— Ну, уж нет! — произносит Татьяна. — Я столько всего выслушала, столько эмоций в себе задавила. А теперь так легко хочешь отделаться? Я не отстану, давай разбираться.

— В чём?

— В твоих словах.

— Подозрительно звучит.

— Не то слово.

— Что ж, давай, — соглашаюсь я.

— Стук в стене и голос пока отложим.

— Почему?

— Мне тоже частенько всякая чушь в голову лезет. Начнём с самого интересно. С привидений.

— Да хватит издеваться!

— Ты издеваешься надо мной, я издеваюсь над тобой. Всё честно, — голос спокойный, рассудительный. В этом и заключается месть. — Я продолжу?

— Продолжай.

Пусть уже веселится по полной. В любом случае, что ещё делать? Стука в стене всё равно нет. А может, его вообще не было.

— Твоя история какая-то нескладная.

— Что в ней не так?

— Ира тебя усыпляет, Олег и вовсе приходит во время сна. А вот неизвестный персонаж, наоборот, будит и зовёт куда-то.

— И что?

— А то, что умирают два близких тебе человека, после чего ты видишь их во сне. Такое со многими бывает. Но на Украине никто из твоих друзей и родственников в последнее время не умирал, и, как следствие, тебе некого вставить в свою историю. Поэтому у нас появляется некий безымянный «гость» и сразу два источника звуков неизвестного происхождения. Для пущей эффектности. Я одного не понимаю: зачем вообще ты это выдумываешь? Ты после пьянок такой фантазёр? Или… — Татьяна вскидывает брови. — Точно! Я поняла. Ты вчера пришёл домой настолько пьяным, что уже не отличал, где сон, а где явь. Включил страшный фильм по телику и уснул. Вот тебе и привидения сниться начали, и фарфоровые головы, и прочая ерунда. Других вариантов нет.

Татьяна победно улыбается и, дразня меня, задирает нос. Затем её улыбка становится снисходительной. Кладёт ладонь поверх моей — жест прощения.

— А вот чисто теоретически. Если сейчас в стене раздастся стук, что ты подумаешь? Бабы Лены сто процентов нет в комнате.

— Ох, Дракончик. Ты никогда не сдаёшься, да?.. Я не знаю, что подумаю. Сейчас это не важно. Никто по стене не стучит.

— Но ведь и мы пока не уходим… надеюсь.

— Нет, Влад, не уходим. Мне пока не надоело. Но раз ты такой неугомонный, я тоже спрошу чисто теоретически. Если твой неопознанный «гость» снова придёт и позовёт с собой. Что ты будешь делать?

— Не знаю.

— А если подумать?

— Пойду за ним.

— Серьёзно?

— Да.

«Прекрати, Татьяна, так со мной говорить. Прекрати!»

— И не побоишься?

— Нет.

— Раньше боялся, а сейчас страх улетучился?

— Ффф… — выдавливаю воздух сквозь зубы. — Бояться буду. Но пойти придётся.

— Почему?

— Потому!

— Ну почему?

— Если кто-то куда-то тебя зовёт, значит, он что-то от тебя хочет!

Ещё немного, и я бы перешёл на крик. В лучших традициях вербального айкидо рассказ, оказавшийся слушателю не по нраву, был ловко обращён против рассказчика. Не знаю, что больше меня завело: издевательское неверие моим словам или принуждение признаться в собственном страхе? Раздражённый, взвинченный, я всё же сумел сдержаться, вовремя замолчать, пусть и не довёл мысль до конца. Эмоции распирают грудь, их нужно куда-то деть. Задушить, заткнуть, превратить в нечто иное. Так на кого в действительности я зол?.. Сижу полубоком, учащённо дышу. Смотрю Татьяне в глаза. Она отвечает спокойным, выжидающим взглядом. Движением головы убирает волосы назад, приоткрывая шею.

«Если кто-то куда-то тебя зовёт, значит, он что-то от тебя хочет».

Двойственность сказанных мною слов заставляет сердце биться быстрее. Какой же я всё-таки невнимательный. И по отношению к себе, и к тому, кто пришёл по моему зову.

Подавшись вперёд резким движением, губами впиваюсь в губы Татьяны. Прислоняю её к спинке сидения, ладонью касаюсь лица. Целую жадно, как хотел на мосту у водопада. Нескончаемые сумбурные мысли разлетаются из головы прочь. Татьяна слегка растерялась, это чувствуется. Ещё бы, ведь только что я практически кричал на неё и не понимал простых вещей. Но уже через несколько секунд растерянность исчезает. Обнимает меня за шею, губы начинают двигаться в такт моим.

Обхватываю рукой талию, подтягиваю Татьяну к себе. Хочу ощутить шёлковую кожу её голого тела, но платье не позволяет сразу получить желаемое. Татьяна сгибает правую ногу в колене и закидывает на меня. Прижимается грудью, проводит рукой по моим волосам. Языки движутся всё интенсивней, их соприкосновения всё плотнее. Мы действительно от поцелуев даже не успеваем дышать. Ладонь плавно скользит по бедру Татьяны. Сначала вверх, к колену, акцентируя ощущения на подушечках пальцев. Затем медленно спускается обратно, ниже, ещё ниже, под платье. Обхватываю ягодицу, и кровь сильнее приливает к паху. Указательный и средний пальцы проникают под трусики. Нужно бы спинки кресел выложить в ряд с сиденьями…

— Влад…

Продолжаю целовать её губы. Говорить — меньшее, чего мне сейчас хочется.

— Влад, подожди.

— Что такое?

Возбуждённо дышит, не скрывая довольную улыбку.

— Не здесь, — убирает мою руку из-под платья, но делает это аккуратно, мягко. — И не сейчас.

— Пойдём к тебе, — в моей голове всё просто. — Мама же сегодня ушла в ночную смену.

Татьяна откидывается на спинку, снова вытягивает ноги поверх пледа.

— Ты разве забыл? У мамы сегодня первый день отпуска.

— Точно…

Вопросительно смотрю ей в глаза. Хочу понять, какой вариант сейчас правильный? Татьяна приближается, нежно, долго целует меня, затем снова откидывается назад.

— Завтра мама уходит на День рождения к тёте Ане. Приходи сразу после работы…

«Фарфоровая голова ртом работает лучше».

— Только не это… — сокрушённо выдыхаю я.

— Не поняла, — нахмурив брови, произносит Татьяна.

«Фарфоровая голова ртом работает лучше. Тебе ли не знать».

— Сука, — мои губы перекашиваются от злости. Я ненавижу этот поганый голос. Ненавижу! Ненавижу!

— Что? — Татьяна возмущённо поднимается на ноги, поправляет платье, делает шаг назад.

«С фарфоровыми куклами хочется играть в любом возрасте».

— Да заткнись ты! Хватит! Какого чёрта! Именно сейчас!

Бью кулаком по сидению, встаю вслед за Татьяной. Хочу вырваться из своего тела, избавиться от мерзкого провокатора. Но как?

Татьяна смотрит на меня ошарашенно:

— Не ожидала от тебя такого.

— Да ты что. Я не тебе, — осознаю, как мои слова прозвучали в контексте нашего разговора. — Снова голос!

— Голос, значит?!

— Да.

— Знаешь, что?!

И тут в стене раздаётся стук.

— Тсс…

Подношу палец к губам, прерывая Татьяну. Прислушиваюсь. Мне ведь не показалось.

— Влад!

Ещё один стук. Примерно посередине между Татьяной и мной. Твёрдый. Какой именно был перед этим, я не разобрал.

— Слышишь?! Скажи, что слышишь!

— И что?

— Да как ты не понимаешь. Это означает, я не до конца сумасшедший.

Очередной стук. Твёрдый. Надо запоминать. Я планировал скачать азбуку Морзе ещё днём, но из-за неугомонного голоса просто забыл. Достаю телефон, на память полагаться не стоит, лучше записать всю последовательность звуков. Так, первый я не разобрал, затем два твёрдых, интервал одинаковый и небольшой, значит, это одна буква.

— Что ты делаешь?

— Записываю, чтобы потом проверить.

— Проверить что?

— Стук похож на азбуку Морзе.

— Так, значит…?

После очередного стука меня осеняет:

— Если «гость» пытается общаться, можно же ответить!

— Говори, кто там у тебя? Руслан?

— Нет.

— А кто? Лёха?

— Никого.

Костяшками левой руки делаю три коротких быстрых удара, затем — три удара с интервалом в секунду, после чего — ещё три быстрых. «SOS» — единственное слово из азбуки Морзе, которое я знаю. Прислушиваюсь. Но тут в голову приходит волнительная мысль:

— Чёрт. Он же может выйти сюда сквозь стену.

Об этом я не подумал и морально не подготовился. Беру Татьяну за руку, хочу выбежать из-под виноградных дуг. Но Татьяна вырывает свою ладонь из моей.

— Хватит нести чушь! И хватит меня пугать!

— Давай уйдём отсюда.

Осматриваюсь по сторонам, ищу движение. Ожидать можно чего угодно и откуда угодно. Но движение повсюду. Ветер волнует листья, и в лунном свете они создают мелькания.

— Нет, я уйду одна! Как только не получил желаемое, сразу начал нести эту чушь.

— Но ты же слышишь: стук есть.

— Зато ты меня не слышишь! — долго смотрит разгневанным взглядом. После чего в сердцах машет рукой, разворачивается и идёт к воротам. — Это был самый идиотский вечер в моей жизни.

глава 7

У меня досрочные выходные, замаскированные под больничный.

Когда жизнь скучна и однообразна, человек решает напиться. Когда в жизни случаются кардинальные перемены, человек тоже решает напиться. Так происходит испокон века. Я человек, а значит, традиции нужно чтить.

Татьяна слышала стук в стене, он реален. И кем бы ни был «гость», он — не часть моей болезни. Оставшись в одиночестве, я не нашёл другого варианта, кроме как пойти ночевать к Руслану. Лечь спать в нашем доме казалось фантастикой — нервы-то не железные. Темнота окон, кроющая в себе бесплотного незнакомца, гнала меня прочь. Стены были для «гостя» лишь иллюзорной преградой. Возникли опасения, что он явится и к Руслану, но проблемы нужно решать по мере их поступления. Отнеся термос, плед и сидушки в летнюю кухню, я двинулся в путь. Предстояло сделать большой крюк, чтобы зайти на автозаправку и купить коньяка (да-да, на заправке можно купить что угодно) — не спать же к брату иду. Насчёт бабы Лены я не волновался, «гость» её не тронет и не напугает. Он приходил конкретно ко мне.

Встретив у перекрёстка давнего знакомого, я минут десять обсуждал с ним его желание арендовать у администрации гектар земли для выращивания грецких орехов (естественно, ни черта в этом не разбираясь), затем с двумя полными пакетами направился в другой конец улицы Энергетиков. Теперь я понимал, что звать на вечерние посиделки нужно было Руслана, а не Татьяну. Два пьяных пацана — эпицентр смелости. Особенно, если один из них не в курсе тонкостей ситуации.

Мы просидели до самого утра. Смотрели детективный сериал, смеялись до надрыва животов и пили, пили, пили. У Руслана ещё шесть дней отпуска, так что моё присутствие его только радовало, и он предложил мне остаться. Когда брат задремал, я полез в интернет за азбукой Морзе. Я ждал этого всю ночь. В телефоне хранились точки-тире, требующие расшифровки. Записать получилось далеко не всё, разговоры с Татьяной и посторонние шумы меня отвлекли, а комбинация из твёрдых и глухих стуков оказалась длиннее и разнообразней. Сидеть одному на улице не хотелось, но я помнил: в воскресеньестук начался с четырёх «точек». Поэтому дождался их, убедился, что следом идёт точка-тире и ушёл. Скорее всего, дальше всё повторялось по кругу.

В общем, так. Если я не ошибся, у меня были первые четыре буквы. Четыре точки — «Х», точка-тире — «А», двойное тире — «М», точка-тире — снова «А». Дальше — не уверен.

Послание, вероятно, начиналось с «Хама…». Но если первый стук, который я прозевал, глухой — то с «Бама…», и буква «Х» не являлась началом нового цикла. И что дальше? «Хама… Бама…» Даже в голову ничего не приходит, и я не знаю, одно это слово или два. «Бама…» — вообще абсурд, нет таким слов в русском языке. Я надеюсь, со мной на русском общались. «Хама…» Вспоминается только ХАМАС, но причём тут палестинские террористы? Явно не то. Набрал в поисковике «Хама», он выдал город с таким названием в центральной части Сирии. Мда… Дешифровщик из меня никакущий.

Как любой человек, не желающий мириться с собственной неудачей, я решил подвергнуть сомнению память и слух и стал заменять некоторые точки на тире, а тире — на точки. Ничего дельного из этой затеи не получилось. Полная хрень. Ладно, Хама так Хама. Видимо, какой-то залётный араб решил у меня погостить.

Что-то не очень смешно.

В половине седьмого утра я позвонил дяде Игорю и максимально сконцентрированным голосом сообщил, что вчера перетрудился и потянул спину, попросил трёхдневный отгул. Уверен, Максим Сергеевич подтвердит, ведь работал я действительно на износ. Хотя, до дачи показаний дело не дойдёт. Баба Лена, узнав, что я у Руслана, лишних вопросов не задавала. Родственник всё-таки, к тому же живёт один. А Татьяне я не звонил. Как и она мне. В наших отношениях тоже наступил выходной.

Отдохнуть получилось недолго. Ближе к вечеру голос накинулся на меня с новой силой. Как и в понедельник, он не давал длительных передышек, но теперь его заклинило лишь на одной теме — Мальвина. Не важно, сидели мы с Русланом дома, играли в бильярд в «Гранде» или ели пиццу в «Челентано» — голос говорил только о ней. Нет, не только. Он сравнивал Мальвину то с Татьяной, то с Ирой, и с помощью витиеватых фраз выставлял в лучшем свете. Почему я так сильно на неё запал?

Вся эта назойливость мешала мне нормально вести беседы. Я был готов уйти хоть в запой, хоть в астрал, лишь бы прекратить мучения. Первый вариант оказался проще, но под ним и искушению поддаёшься легче. Устав бороться с самим собой, я решил позвонить Мальвине и договориться о встрече. Аргумент у меня был весомый — заткнуть своего «сиамского близнеца», вновь обрести тишину (кому я вру, дело не только в этом). Но желание так и осталось желанием — раздобыть номер её телефона мы не смогли.

Вечером четверга я вернулся в дом бабы Лены. Похоже, понимание того, что Мальвина сейчас недосягаема, заставило голос успокоиться. А я попросту устал бояться. «Гости», звуки — всё едино. Мне хотелось нормально выспаться. Ночь прошла на удивление спокойно, а в пятницу утром я вышел на работу с мыслью, что пора уже унять свой гонор и поговорить с Татьяной.

— Давно ждёшь?

— Двадцать минут.

— Какой ты пунктуальный. Привет.

— Привет. Ты почему опаздываешь?

— Я же девушка, мне по закону положено.

— Не знаю таких законов.

— Не рад меня видеть?

— Рад.

— Я тоже рада тебя видеть. Осталось только намокнуть.

— Что?

— А о чём ты подумал?

— Вариантов несколько.

— Как обычно. Только не обольщайся раньше времени. Очень душно сегодня, пойдём, намокнем вместе.

— Куда?

— На пляж, конечно же.

Мальвина хватает меня за руку и тянет, заставляя подняться со скамейки. Я не тороплюсь вставать, с улыбкой наблюдаю, как она старается. На Мальвине красная строгая рубашка с коротким рукавом и двумя карманами на груди, чёрная юбка до колена с вырезом посередине и красные туфли.

— Ну, не вредничай. Я же каблук могу сломать. Такого кабана таскать…

— Ничего страшного. Уже стемнело, никто не увидит, что ты босиком.

В семь вечера мы с Максимом Сергеевичем возвращались на склад после доставки последнего заказа. Мой напарник был не в настроении. Он весь день ворчал на клиентов, матерился на пешеходов и проклинал жару, которая отняла его последние силы. Я не спрашивал, что с ним такое, намеренно игнорировал реплики и старался при любом удобном случае сделать звук магнитолы громче. Во-первых, голос в моей голове заткнулся, сегодня он не произнёс ни слова. Невероятное облегчение. После долгой психологической атаки болезнь решила меня пощадить, и бубнящий напарник казался сейчас назойливой мухой в покоях царской опочивальни. Во-вторых, я пытался придумать, как помириться с Татьяной. Да, я с ней не ссорился, и ни капли не соврал в своём мистическом рассказе. Но какое это имеет значение? Она мне не поверила. Да ещё обиделась на слова, которые адресовались не ей.

В кармане рабочего комбинезона завибрировал телефон. На экране высветилось имя Матвея — моего знакомого из Орешковки. Честно сказать, этот звонок меня удивил, ведь Матвей из той категории знакомых, с кем ты обмениваешься номерами телефонов, но потом никогда не звонишь. Но ещё больше удивило другое — в трубке я услышал голос Мальвины. Мягкий, немного робкий. Очаровательный. Мальвина извинилась за свой быстрый и эгоистичный уход в прошлое воскресенье и попросила о встрече. Сегодня. В десять вечера. В центральном парке.

Порой мы настраиваем себя на одно, а потом делаем совершенно другое. Внезапно. Что-то осознав. Или наоборот, подвергшись чужому влиянию и сбившись с верного пути. Такое бывает со всеми. Ничего страшного. Даже если объекты выбора — люди. Даже если правильно выбора не существует в принципе. Гораздо хуже, когда это не единичный случай, а синусоида, по которой ты, как змея, ползёшь то вверх, то вниз. Ползёшь и пытаешься понять: каждый новый поворот — это естественный ход событий или многократное предательство? Я был готов любить Татьяну, но уже через два часа целовал Мальвину. А ещё через сутки целовал Татьяну. Затем хотел ещё одной встречи с Мальвиной. Потом настраивался на встречу с Татьяной. Но всё-таки сейчас я с Мальвиной. Почему? Дело ведь не в драке и не в Руслане, не в ночных «гостях» и не в шизофреническом голосе. Правда такова: я в любом случае приехал бы на встречу с Мальвиной. Даже если бы голос ничего мне не говорил. Даже если бы я придумал, как объясниться с Татьяной. Даже если бы Татьяна тоже мне позвонила и предложила встретиться. А всё потому, что я не знаю, чего ждать от Мальвины. И я хочу узнать. Но вот чего она хочет от меня? Уверен, прямым вопросом ответа не получить. Наше знакомство началось с игры. Что ж, «шоу маст го он».

— Кстати, хорошая идея, — Мальвина снимает туфли. — Нужно хоть иногда позволять себе быть свободнее. Вот только, будь добр, положи мой мобильный себе в карман. Сегодня я без сумочки.

Жаркий летний пятничный вечер, и народу у Днепра как никогда много. Люди бродят по парку, сидят на парапете, поют караоке в недавно открывшемся кафе или лежат на покрывалах у воды. Самые отчаянные кружатся на «центрифуге» — сумасшедшем аттракционе без ремней безопасности, единственная радость от которого — не вылететь из кабины метров на тридцать в сторону. Оставив речной вокзал далеко за спиной, мы спускаемся вниз по металлической лестнице и ступаем на песчаный берег.

— Такой тёплый, — произносит Мальвина. — Снимай кроссовки. Почувствуй, как классно.

Она вскидывает руки вверх и с детской улыбкой кружится на месте. Затем останавливается и зарывается пальцами ног поглубже в песок. Смотрит на меня с неподдельной радостью. Не могу удержаться и тоже разуваюсь, заодно подворачиваю низ джинсов.

— Пойдём к воде, — предлагает Мальвина и снова берёт меня за руку. — Сегодня я устрою тебе романтический вечер.

«Был у меня недавно романтический вечер. С пледом, чаем и бутербродами…»

У самого берега вода почти горячая. Даже если смочить лицо, не особо и освежишься. Не разнимая рук, мы движемся вправо, по течению реки, подальше от всех.

— Хорошо всё-таки, что есть люди, с кем можно побыть собой. Ни о чём не думать, наслаждаться маленькими радостями жизни.

— Ты обо мне? — спрашиваю я.

— Да, — улыбается в ответ. — Давно ты вот так гулял с девушкой по пляжу после заката?

— Никогда.

— Значит, я у тебя первая.

Песок постепенно уступает место растительности. На траве, у самой кромки воды, лежат два толстых бревна. Мы подходим, садимся, кладём на землю свою обувь. Мальвина явно переигрывает со всем этим романтизмом. Я наклоняюсь, черпаю свободной ладошкой воду и брызгаю на неё. Не рассчитав, слишком сильно мочу рубашку в районе левого нагрудного кармана.

— Нуууу… У меня же там деньги.

Мальвина без всякого стеснения снимает рубашку, достаёт купюры и проверяет их состояние. Под рубашкой прячется чёрный кружевной лиф, прикрывающий красивую грудь, а чуть ниже, на левом боку — татуировка в виде стилизованного атома с вращающимися вокруг него электронами — символ атеизма. Даже в темноте замечаю, что татуировка слегка выпирает. Трогаю её рукой, чувствую корочку — свежая, наверное, сделана дня три-четыре назад.

— Хоть не за сиськи, — Мальвина улыбается и протягивает мне деньги. — Положи их тоже к себе.

— А если б за сиськи?

— Испортил бы такой замечательный вечер.

— Мне не впервой портить вечера. Давай уже прекратим говорить ни о чём!

Мальвина подвигается ближе.

— Хочешь провести время серьёзней?

— Да.

— Тогда ты не зря со мной, — она коротко целует меня в губы, смотрит на часы, затем переводит взгляд в сторону Крюковского моста. Поворачиваю голову и вижу белое пятно, движущееся по воде прямо к нам. — А вот и Джим. Как всегда вовремя.

— Кто это?

— Мой приятель. Он нас отвезёт.

Небольшой четырёхместный моторный катер останавливается аккурат рядом с брёвнами. За штурвалом стоит небритый паренёк в белых шортах, белой кепке и с трубкой в зубах.

— Привет, капитан! — Мальвина встаёт с бревна, надевая рубашку.

— Привет, чемпионка. Готова?

— Как всегда. И с отличной охраной, — Мальвина поворачивается ко мне. — Едем?

— Куда?

— В более интересное место. Садись, расскажу по дороге.

Сомневаться нет ни времени, ни смысла. Я ведь сам хотел неожиданностей. Захватив кроссовки, поднимаюсь на борт.

Катер несётся всё дальше от пляжа. Никакого освещения на носу, кругом темнота, но парень с трубкой, видимо, знает маршрут как свои пять пальцев. Проплываем мимо нескольких островов и начинаем смещаться к противоположному берегу.

— Мы едем на соревнования по «Варшлёпу». Слышал о таком?

— Нет. Что это?

— Карточная игра. Самая крутая в мире.

— И эти соревнования проходят ночью в тайном месте, куда можно добраться только на катере, следуя по карте, которую гонец подсунул тебе под дверь?

— Типа того. И там всё серьёзно.

— Играть будешь ты?

— Да.

— На деньги?

— Да. И не только.

— А зачем там я?

— Для моей безопасности. Матвей сказал, ты спортсмен. А там может быть сразу несколько имбецилов. Ты ведь меня не бросишь, правда? — хлопает своими невероятными глазками.

— Ты уже всё сделала, чтобы я тебя не бросил.

Улыбается.

— Знаю, я слишком лицемерно играла романтичную дуру. Но ты в лодке, значит, сработало.

— Каковы правила?

— Увидишь. Они просты, разберёшься с первого кона. Кстати, запомни: меня зовут Альма.

— Как?

— Аль-ма, — произносит по слогам. — Не вздумай назвать меня Мальвиной.

— Это розыгрыш?

— Нет. Слушай, Влад. Так надо. Помоги мне, и выигрыш поделим поровну.

— А если проиграешь?

— Я выиграю.

Наконец, наше судно причаливает к небольшой деревянной пристани. Тут уже стоят три моторных лодки: чёрная, синяя и жёлто-красная. Мы с Мальвиной сходим на берег.

— Эта овца тоже здесь. Отлично.

— Во сколько вас забрать? — спрашивает Джим.

— В половине третьего. Как обычно. Только обязательно вернись.

— Не забудь про мои пять сотен.

Бревенчатая дорожка метровой ширины тянется от пристани по песку вплоть до асфальтированной площадки, за которой начинаются элитные двух-трёхэтажные дома с интересной архитектурой, большими террасами и высаженными по периметру высокими елями. Все они хорошо освещаются и увешаны множеством видеокамер. Все, кроме одного. Двухэтажный особняк из красного кирпича за шикарными коваными воротами, распахнутыми настежь, старается остаться неприметным. Фонари на ограде выключены, в окнах темно. Левая часть двора засажена большим количеством разнообразных растений, правая — стриженый газон, утыканный маленькими, слабо светящимися шариками. В центре расположен круглый искусственный водоём с фонтаном в виде русалки с морской раковиной в руке, откуда и льётся вода. Мы останавливаемся перед широким крыльцом высотой в три ступени. Мальвина машет рукой в сторону видеокамеры, висящей слева от двери.

— Девушки играют, парни стоят позади них, — говорит мне полушёпотом. — Смотри, чтобы никто из парней по соседству не заглядывал в мои карты. Чуть что, сразу бей ногой в голову или как там ты умеешь. Главное, не груби хозяевам. Это чревато. Кстати, как меня зовут?

— Альма. Я не склеротик.

— Не обижайся. Контрольная проверка. В общем, победительница первого тура забирает банк. Это самый безопасный расклад. В срединных турах можно отыграть у других половину ставки. Ну а к концу игры остаются только две участницы. Парень победившей девушки решает, какой будет спрос с проигравшей. Бери деньги, откуп по размеру такой же, как банк. Но поторгуйся для начала, с пугливой можно и двойную цену сбить.

— А другой вариант какой?

Замок двери щёлкает, и Мальвина замолкает. На пороге появляется огромный мужик в чёрной футболке и джинсах, с длинными прямыми волосами и небольшой бородой. Светит нам в лицо фонариком.

— Здравствуй, — произносит Мальвина.

— Здорово, красотка, — отвечает мужик хрипловатым голосом. — Шо он такой бледный? — спрашивает обо мне. — Наркоман шо ли?

— Нет. Спортсмен. И мой хороший друг.

— Если проиграешь, тогда и увидим, насколько хороший и насколько друг, — усмехается здоровяк.

Он килограмм на сорок больше меня. Такого я вряд ли вырублю. А их там несколько… Какого хрена мы вообще тут делаем?

Мужик пропускает нас внутрь дома и захлопывает дверь. Прихожая вся отделана деревом, паркет на полу справа снят или ещё не до конца уложен.

— Прямо, — говорит мужик.

— Я помню, — отвечает Мальвина.

Мы проходим в просторную гостиную. Посреди комнаты стоит чёрный большой круглый стол и шесть чёрных стульев, расставленных вокруг него симметрично. Над столом висит опускаемая с потолка люстра с единственной, но яркой лампой. У каждой стены — по дорогому белому дивану, на которых сидят люди. В гостиной находится двенадцать человек, и все они ждут нас. Здесь пять девушек (две из них сидят), пять парней примерно моего возраста (все стоят) и двое взрослых мужиков лет за сорок (сидят на противоположных друг другу диванах). У обоих за пояс заткнуты стволы. По лицам некоторых парней вижу, что они тоже не понимают полной сути происходящего. Одна из девушек — невысокая блондинка в жёлтой блузке — презрительно смотрит на Мальвину, оглядывая с головы до ног. Та отвечает ей тем же. Рядом с блондинкой стоит широкоплечий накачанный парень в майке, чьи руки полностью покрыты татуировками.

— Человеч-ческая баба, — восклицает толстый лысеющий дядька, сидящий на диване справа. — Какие люди.

— Наконец-то, — произносит коротко стриженый мужик в синей рубашке. — Абсолютная наша явилась.

— Я никогда не подвожу.

— Начинайте, — говорит он.

Все девушки присаживаются на стулья и снимают с себя футболки, рубашки, блузки, оставаясь в лифах. Парни подходят к участницам, становятся позади них. Беру пример с остальных, подхожу к Мальвине. Блондинка садится с противоположной стороны стола.

— Будь добр, отсчитай тысячу, — просит меня Мальвина.

— Зачем вы разделись? — тихо спрашиваю и лезу в карман.

— Развлечение для хозяев.

Достаю сложенные пополам купюры, пересчитываю. Полторы тысячи гривен. Пятьсот убираю в карман, остальные протягиваю Мальвине. Она берёт их и небрежно бросает на стол.

— Всё, что у тебя есть? — надменно спрашивает блондинка, визуально оценив наш остаток денег. — Нищебродка припёрлась ради одной игры.

— Мне-то хватит. А вот ты свой зад сегодня ничем не откупишь.

— Заткнитесь уже, — рявкает мужик в синей рубашке. — Марат, раздавай, — обращается к мужику с длинными волосами. Тот берёт со стола колоду на пятьдесят четыре карты, перетасовывает её и полностью раздаёт.

Игра начинается.

Как Мальвина и говорила, правила действительно оказались просты. Я разобрался с первого кона. Суть игры такова: нужно быстрее соперников избавиться от своих карт. Кто последний остался с картами на руках — проиграл. Масти не имеют значения, игра ведётся одиночными картами, а также двойнями, тройнями и комбинациями из четырёх карт одинакового достоинства. Ход передаётся по кругу, тебе нужно перебить карты предыдущего игрока или сказать «пас». Причём, ты можешь пропустить его вынужденно (нет карт, способных перебить чужой ход) или намеренно, в зависимости от ситуации (например, не хочешь разбивать тройню, чтобы побить одиночную). Круг длится до тех пор, пока пять игроков подряд не скажут «пас». Тогда шестой игрок, чей ход никто не перебил, начинает новый круг, тем самым давая себе возможность быстрее избавляться от карт. Одиночную карту можно побить любой старшей картой, независимо от масти. Комбинацию из двух, трёх или четырёх карт одинакового достоинства можно побить такой же по численности комбинацией, но большего достоинства. То есть, к примеру, ход из двух двоек бьётся двумя тройками, четвёрками, шестёрками, валетами и т. д. Старшей парой, способной завершить данный круг, будут два туза. Однако их можно перебить младшим джокером, а его, естественно — старшим. Аналогично и с одиночными картами, и с комбинациями из трёх и четырёх карт — джокеры бьют всё. Численность в комбинации карт зачастую имеет бОльшую важность, чем достоинство одиночных карт. Ведь если на тебя походили четырьмя шестёрками, ты не сможешь их побить, даже имея на руках три туза и короля. И будешь вынужден сказать «пас», пропуская ход.

В первом туре карты раздаёт любой из участников или же сторонний человек (в нашем случае — мужик с длинными волосами), начинает игру тот, кому при раздаче достанется старший джокер. Его «светят» всем участникам. Игрок, который в первом туре быстрее всех избавился от карт, получает банк и завершает игру. В каждом последующем туре карты раздаёт неудачник предыдущего тура, а первый ход делает участник, сидящий следом по часовой стрелке за проигравшим.

Количество игроков уменьшается с каждым туром, как и количество карт. В первом туре раздаются все пятьдесят четыре карты, каждому игроку по девять. Во втором игрокам раздают по десять карт (оставшиеся четыре — вне игры до следующего тура), в третьем — по двенадцать, в четвёртом — по двенадцать, в пятом — по пятнадцать. То есть во втором и последующем турах игроки не только не знают, у кого старший джокер (и есть ли он вообще), но и какие комбинации участвуют в игре.

Во втором, третьем и четвёртом турах проигравший отдаёт пятьсот гривен тому, кто вышел в данном туре первым. А вот в последнем (как я понял) проигравшего ждёт серьёзное наказание, от которого есть шанс откупиться немалой суммой.

Первый тур выиграла смуглая девушка, бритая наголо. В левой брови у неё три кольца, также по кольцу в носу и губе. Ей при раздаче выпал старший джокер и две тройни. Не удивительно, что от карт она избавилась быстрее всех. Шесть тысяч гривен убрал в карман полноватый смуглый паренёк, пришедший вместе с ней. Когда тур закончился, они оба отошли от стола и присели на диван слева от нас. Мужик в синей рубашке насыпал себе на тыльную сторону ладони какой-то белый порошок и протянул им свёрнутую в трубочку «Лесю-украинку» (купюра в двести гривен). Парень и девушка приняли порошок в себя, мужик слизнул остатки и вытер руку вынутым из кармана жёлтым платком с нарисованными оранжевыми собачками.

— Эй, седой, — обратился ко мне. — Будешь? — он потряс небольшим прозрачным пакетиком. — А то ты шо-то приуныл.

— Я откажусь.

— Да не ссы. Мефедрон чистейший.

— Верю. Но не буду.

— Не нравишься ты мне.

— Он и так бледный, — рассмеялся толстый дядька. — Ему бы винца красного для румянца.

Второй тур выиграла брюнетка с густой чёлкой. Её расклад был практически таким же, как у бритоголовой. Это многое решило. Сразу избавившись от одиночной семёрки, она закрыла круг джокером, а дальше запугивала всех старшими парами. Пятьсот гривен ей отдала не примечательная внешне девушка, сидящая справа от Мальвины. Третий тур выиграла ещё одна брюнетка, круглолицая, со шрамом на лбу. Деньги ей отдала всё та же соседка Мальвины. Самой же Мальвине все три тура карты приходили далеко не лучшие, надеяться на победу было бессмысленно, но она умудрялась изворачиваться и не проигрывать.

«Что я здесь забыл? Тухлая вечеринка для кайфующих мужиков и азартных девочек, обременённых наличкой. Они даже не расстраиваются, когда проигрывают. А я… мальчик-паж, исполняющий роль женской сумочки. Не участвую, не развлекаюсь. И вряд ли утешит мысль, что тут ещё пятеро таких же. Дурак ты, Влад. Наивный дурак. Зачем ты сюда попёрся? Уж точно не из-за денег. Реально надеялся переспать с Мальвиной? От трёх месяцев воздержания из ушей течёт? Ты сам не знаешь, что здесь делаешь. А главное, уплыть не на чем. Джима ждать долго…»

Четвёртый тур начался. За столом остались только три участницы: Мальвина, блондинка, изначально одетая в жёлтую блузку, и соседка справа, проигравшая два тура подряд. Она раздаёт карты. Первый ход — за Мальвиной. Изучив то, что ей досталось, красотка поднимает голову, с улыбкой на меня смотрит. Приоткрывает карты, показывая их мне, и делает это слишком подчёркнуто.

— Как тебе?

Ситуация паршивая, большинство карт одиночные и мелкие. Боковым зрением замечаю, что парень соседней девушки косится в карты Мальвины. Резким движением руки толкаю его в плечо.

— Свали!

Парень отлетает в сторону, падает на диван рядом с толстым дядькой, разливая алкоголь из его бокала. Тут же вскакивает.

— Мудила, — ругается толстый.

— В чём дело? — спрашивает мужик в синей рубашке.

— Он смотрел в карты Ма… Альмы.

— Ничего подобного, — оправдывается парень.

— Я тоже заметил, — произносит Марат.

— И я, — подтверждает бритоголовая.

— Ну, раз так, то…

Мужик в синей рубашке кивает толстому. Тот без раздумий вытаскивает пистолет и дважды прицельно стреляет парню под колено. По лицу видно, он был готов это сделать и просто за разлитое пойло. Парень с диким криком падает на пол. Вечер перестаёт быть томным.

— Серёжа! — девушка-соседка бросается к своему другу, корчащемуся от боли. Всхлипывая, она опускается рядом с ним на колени, но в панике толком не знает, чем помочь. Стискивая зубы, парень обеими руками держится за подколенную область. Большинству присутствующим вообще нет дела до произошедшего. На лицах написано безразличие, будто всё в порядке вещей.

— Человеч-ческая баба, какая жалость, — ехидничает толстяк, наблюдая за страданиями своей жертвы.

— Вы что творите?! — возмущённо кричу я.

Мужик в синей рубашке достаёт ствол и направляет на меня.

— Шо не так, бледный? — цинично улыбаясь, спрашивает он. — Ты выявил нарушителя, мы его наказали. Альма, ты не объяснила правила?

— Не все, — отвечает Мальвина.

— Отвезите парня в больницу! — говорю я.

— От резиновой пули в ногу ещё никто не умирал. А если кому расскажешь, пуля найдёт и тебя.

— Он не расскажет…

— А ты, кукла, о себе беспокойся! — мужик в синей рубашке явно завёлся. — Приходишь тупо ради денег. Никакого мне интереса. Нахера это всё, скажи-ка мне?! Если ты и сегодня выиграешь, а кацап твой выберет деньги, я в вас двоих обойму выпущу.

Мальвина подняла голову, мы переглянулись.

— Успокойся, Жора. Не пугай ребятишек раньше времени, — Марат подходит к приятелю, приобнимает его, предлагая сесть на диван. Делает жест рукой, и бритоголовая со своим другом пересаживаются на соседний, тот, что позади оставшейся в игре блондинки и её татуированного качка. — Давай лучше вместе по «белоснежке» пройдёмся, — достаёт из кармана пакетик с белым порошком.

Со своего места поднимается толстый, подходит к девушке-соседке и хватает за лямку лифчика.

— Вставай и играй. Все ждут.

— У него кровь, — сквозь слёзы говорит та и показывает ладонь. На свету видны алые разводы.

— Выживет, — без сожаления о содеянном говорит толстяк.

Хочу помочь парню подняться, но толстый перешагивает чего него и толкает меня в грудь.

— Не лезь, бледный. Ты своё дело сделал.

Он до сих пор держит в руке пистолет. Снова дёргаться я не решаюсь.

— Успокойся, — просит меня Мальвина и берёт за руку.

— У него кровь. Ему нужна помощь, — повторяет девушка.

— Ладно, Пух, не жести, — говорит Марат толстому, затем обращается к бритоголовой. — В прихожей у двери есть аптечка. Принеси, забинтуй его.

Девушка с серёжками в бровях послушно встаёт и выходит из комнаты.

— Выбываешь и проигрываешь турнир без откупа. Согласна?

— Нет, — отвечает соседка.

— Тогда играй. Вы оба знали, куда идёте.

Бритоголовая приносит аптечку, присаживается на полу рядом с парнем.

— Я на медика учусь. Не паникуй. Вот влажные салфетки, вытри руки.

— Марат, пересдай, — требует Жора, хотя дело Марата — раздавать карты лишь в первом туре.

— Зачем? — возмущается блондинка. — Парнишка ничего не успел сказать! — похоже, ей достались хорошие карты.

— Я так хочу!

— Какая жалость, — издевательски произносит Мальвина, глядя на соперницу. Она специально всё это затеяла, дабы избавиться от плохой раздачи.

— Тарас, сломай ей шею! — просит блондинка татуированного парня.

— Стой на месте, Тарас! — тормозит его Мальвина. — Со мной чемпион мира по муай тай. А что можешь ты, туша перекачанная?

Все присутствующие уставились на меня. Оценивающе разглядывают, особенно Тарас. Поворачиваю голову вправо, встречаюсь глазами с толстым. Делает суровый взгляд, затем наклоняется к Мальвине, приставляет ствол к её колену:

— Ещё одна реплика, и…

— Я поняла.

Карты розданы, четвёртый тур начался повторно, но мне уже не до изучения игровой тактики. Слева от меня стоит огромный Марат, справа — Пух с пистолетом, который он заткнул обратно за пояс. Слева на диване ещё один мужик со стволом, обдолбанный каким-то непонятным порошком. Он мне кажется самым опасным. По ту сторону стола — перекачанный Тарас, по взгляду которого видно, что он хочет проверить на прочность «новоиспечённого» чемпиона мира по муай тай. Вблизи него ещё трое парней, и за Мальвину они не вступятся. Проигрывать ей нельзя, а за победу в последнем туре в нас обоих могут появиться несколько новых дырок. Вот тебе и тухлая вечеринка.

Позади меня находится выход в прихожую, а там, через несколько метров, и дверь на улицу. Но даже если смогу выбраться, куда бежать? Я не знаю, как попасть на противоположный берег. К тому же, я не смогу бросить Мальвину. Она огребёт по полной. Пусть это и не мои проблемы, пусть она сама во всём виновата… Если уйду — буду последней тварью. И я так не поступлю. Единственный нормальный вариант — победа Мальвины в четвёртом туре. Она забирает пятьсот гривен и выходит из игры. Все счастливы. Но…

Соседка справа бросает на стол старший джокер, круг заканчивается. У всех троих на руках остаются по две карты, и она кладёт обе. Две восьмёрки. Выйти первой Мальвине уже не суждено.

— Чего ждёшь? — спрашивает Жора.

— Пусть Марат и Пух отойдут. Они стоят слишком близко и болеют против меня. Это мешает игре.

— Слышишь, ты! — злится толстый.

— Пух, не кипятись. Альма чувствует поражение. Дай ей проиграть без отговорок. Сегодня кто-то раздвинет ноги.

Марат возвращается и садится на диван, толстяк делает два шага вправо.

— Ты будешь бить или нет?! — спрашивает Пух.

Мальвина закидывает голову, смотрит на меня и снова приоткрывает карты. Две дамы.

«Отлично. Бей же».

Она улыбается и, не опуская головы, произносит:

— Пас.

«Зачем?»

Продолжает улыбаться, глядя на моё удивлённое перевёрнутое лицо.

Блондинка бьёт восьмёрки двумя девятками, заканчивая тур.

— С тебя пятихатка, кукла, — злорадно говорит толстый.

— Пожалуйста, достань деньги, — просит Мальвина и посылает мне воздушный поцелуй.

Вынимаю из кармана оставшиеся пятьсот гривен и протягиваю соседке. Мальвина берёт колоду, начинает тасовать. Я не понимаю, что она затеяла. Мало того, что проиграла последние деньги, так ещё первый ход теперь достался блондинке. Если Мальвиной движет желание свести с соперницей старые счёты, она поступает крайне опрометчиво.

Но удача, наконец, оказалась на нашей стороне. За весь тур блондинка смогла походить только два раза, и то в первом круге. После этого на неё посыпались тройня, старшие двойни, джокер, и последняя — бубновая двойка. Мальвина швырнула её демонстративно и сильно. Карта скользнула по столу и упала блондинке на колени.

— Раздвигай ноги, сука.

Снова все уставились на меня.

— Ну, шо, бледный? — спрашивает мужик в синей рубашке. — Выбирай.

Смотрю на блондинку. Она явно нервничает, глаза выдают испуг. Качок лезет в карман.

— Пять штук, — предлагает он.

— Нет, — отвечает Мальвина.

— Не тебе решать! — рычит Пух и подходит ко мне. — Твоё слово?

— Второй вариант какой?

— Трахнешь её прямо тут, на столе.

— А серьёзно?

— Серьёзно, — говорит Жора. — Ты думал, тут на фантики играют?

Перевожу взгляд на блондинку, потом — на качка.

— Семь штук, — он бросает на стол большую стопку сотенных купюр.

— Бледный, ну? — торопит мужик в синей рубашке.

— Я не буду её трахать.

— Уверен? — толстый достаёт пистолет. — Расклад помнишь?

Чувствую, скоро что-то произойдёт…

— У тебя двадцать секунд на раздумья, — мужик в синей рубашке высыпает на тыльную сторону ладони немного порошка.

— Да эта овца такая стрёмная, что у Влада просто не встанет, — Мальвина берёт со стола колоду и бросает в лицо блондинке.

Тарас срывается с места. Замахивается, желая от души приложиться кулаком по голове Мальвины. Пух пытается его притормозить, но качок отталкивает неповоротливого толстяка. Тот теряет равновесие и отлетает к стене. Пистолет падет на пол, из кармана выпадает связка ключей. Тарас подскакивает к Мальвине, успевает схватить её за руку, но получает от меня прямой в челюсть. Затем ещё один, ещё. Крепкий, зараза. Лишь после пятого удара он рухнул лицом на стол. Высвободившись, Мальвина принимается собирать со стола купюры. Я наклоняюсь и беру с пола пистолет.

— Всем стоять!

— Бледный, уймись, — говорит толстый, направляясь ко мне, но получает ногой в голову. Нокаут.

Жора, спокойно наблюдавший за происходящим, стряхивает остатки порошка с ладони.

— Не двигайся, я сказал! — нервничаю. Понимаю, теперь мне просто так отсюда не выбраться.

— И шо ты сделаешь? — он неторопливо поднимается с дивана. — Выстрелишь? В человека?

Не обращая внимания на ствол в моей руке, мужик в синей рубашке достаёт из-за ремня свой пистолет и направляет на меня.

— Ну и? — продолжает он. — У тебя были секунды, но ты их просрал. Видишь? Ты слаб. Ударить — одно. Выстрелить — совсем другое.

— Не надо! — просит Мальвина.

— Заткнись, сука. От тебя одни проблемы.

— Ладно, Жора, ты тоже не горячись, — говорит Марат. — Паренёк сейчас опустит ствол и отдаст мне. Ведь так?

— Пусть уберёт ствол первым, — говорю я.

— Убери. Паренёк одумался. Хватит.

Марат тоже встаёт, подносит руку к пистолету Жоры, предлагая опустить оружие, но в этот момент тот жмёт на курок. Раздаётся хлопок. Все девушки одновременно вскрикивают.

Чувствую боль. Пуля попала мне в бицепс левой руки. Не особо целясь, тоже жму на курок. Снова и снова. Выстрел за выстрелом. Выстрел за выстрелом.

Мальвина бросается на пол, хватает ключи, выпавшие из кармана толстого. Затем вскакивает.

— Бежим, Влад! Бежим!

Патроны закончились. С размаху кидаю пистолет в мужиков. Не знаю, насколько они травмированы. Я лишь успел заметить, что одна из пуль выбила ствол из руки Жоры.

Несёмся через прихожую, открываем дверь и выскакиваем на улицу. Позади слышен топот ног. Надеюсь, это бегут другие игроки, а не Марат. Мальвина сворачивает направо и мчится к берегу. Босиком. Бегу за ней, но ведь Джима ещё нет. Плыть я не смогу, рука болит неимоверно. Остаётся надеяться, что мои выстрелы серьёзно ранили мужиков, и они не смогут пуститься в погоню. Иначе…

Раздаётся хлопок. Затем второй. Через секунду одна их пуль пролетает рядом с моей головой. Твою мать! Отовсюду доносится собачий лай.

— Быстрее! — кричит мне Мальвина. — Мы успеем.

«Успеем к чему?»

Пробегаем асфальтированную площадку и спускаемся по бревенчатой дорожке. Мальвина с разгону запрыгивает в чёрную лодку, стоящую задом к берегу.

— Отшвартуйся, — просит она и поочерёдно начинает подбирать ключи из связки, чтобы завести мотор. — Не тот… Опять не тот… Да что ж такое!

Правой рукой отвязываю верёвку от арматуры, вбитой в землю. К соседней лодке подбегают парень и брюнетка со шрамом на лбу. Тоже спешно пытаются воткнуть ключ в замок. Наконец, слышу звук мотора и прыгаю вперёд, падая спиной на деревянное дно. Мы отчаливаем.

— Оставь лодку, сука! — требует Жора. — Я всё равно тебя найду, — он уже успел добежать до берега.

— Удачи, Шерлок, — Мальвина оборачивается и машет ему рукой с зажатыми в кулаке купюрами.

Но тут раздаются ещё три выстрела. Пуля попадает Мальвине в плечо, и та падает в воду, лишь чудом успев ухватиться другой рукой за выступ борта. Деньги разлетаются в разные стороны, но нам сейчас не до них. Вскакиваю и бросаюсь к штурвалу, выворачиваю его влево. Лодка уже набрала скорость, и Мальвину начало затягивать под днище. Хватаю рычаг скорости, тяну назад до упора. Лодка замедляет движение и, сделав небольшой круг против часовой стрелки, останавливается.

— Держись, — протягиваю Мальвине здоровую руку.

— Не могу.

Лишь сейчас осознаю, что у неё теперь тоже только одна здоровая рука. Оборачиваюсь. Жора, воодушевлённый успехом, уже разулся, бросился в воду и плывёт сюда. Нас разделяют не больше тридцати метров. Времени в обрез.

Прыгаю за борт.

— Забирайся по мне, — говорю Мальвине. Держусь за лодку и подгибаю колени — делаю что-то вроде ступеньки. Ещё двумя точками опоры будут служить моё плечо и голова.

— Я тебя обожаю, рыцарь, — шепчет Мальвина на ухо и начинает карабкаться вверх. Даже сейчас ей весело.

— Где он там?

— Плывёт, — красотка уже опёрлась коленом мне на плечо и закидывает вторую ногу через борт.

— Глуши мотор, сука! — слышу голос мужика. — Глуши, я сказал!

— Он уже близко! Поспеши, Влад.

«Легко сказать».

Подтягиваюсь одной рукой и рывком закидываю ногу, цепляясь стопой за штурвал. Но этого не достаточно, самостоятельно я не заберусь. Мальвина хватает закреплённый у заднего борта красный спасательный круг:

— Давай через боль.

И это единственный выход. Сгибаю левую руку в локте и зацепляюсь ею за круг. Мальвина, которая держит его таким же способом, начинает тянуть, и я стискиваю зубы. Бицепс болит неимоверно, но я всё-таки преодолеваю мертвую точку и переваливаюсь через борт в лодку.

— Пошёл вон, козёл!

Жора доплыл до нас, и Мальвина у противоположного борта уже приготовилась дать ему по голове всё тем же спасательным кругом.

— Иди к штурвалу!

— Но он…

Мальвина замахивается и бросает круг в воду, но через секунду мужская рука появляется на краю борта.

— К штурвалу, я сказал! — кричу на неё и поднимаюсь на ноги.

Понимая, что сейчас она бессильна, Мальвина послушно отступает и толкает рычаг скорости вперёд. Лодка трогается с места, вот только уже две руки схватилась за борт.

— Убью! — рычит Жора и делает рывок вверх. В этот момент моё колено врезается ему в голову. Мужик сваливается обратно в воду, но руки не отпускает, продолжая держаться. Теперь уже его затягивает под дно лодки.

— Выворачивай вправо, — говорю Мальвине.

— Зачем? Пусть познакомится с винтом.

— Выворачивай!

Чуть подумав, Мальвина всё же крутит штурвал вправо. Я локтём начинаю бить по пальцам мужика. Раздаются хруст и короткие вскрики. Через несколько секунд дело сделано. Наша лодка свободно уносится вдаль. Мальвина поднимает руку, показывая Жоре средний палец.

— Ты как? — спрашивает она.

— Жив, — усаживаюсь на дно лодки, осматриваю рану. Кожа порвана, идёт кровь, хоть и не сильно. Вена не задета.

— Отлично, — улыбается Мальвина. — Ты мой герой.

От речного порта до Пионерного километров пятнадцать — это если по прямой. Естественно, маршруты общественного транспорта, прибавляющие ещё три-четыре километра, нас не интересуют. Мокрые с головы до ног, с кровоточащими ранами мы бредём в районе Макдональдса — сорок процентов пути уже пройдено. Нам пришлось вывернуть из дворов в сторону большого перекрёстка, потому что левее располагается отделение милиции, вблизи которого постоянно ходят патрульные. В таком виде нас точно заберут в отделение, ведь Мальвина ещё и без обуви. Туфли она сняла за игровым столом, понимая, что ситуация накаляется. Ну а когда началась стрельба, было уже не до них.

Не дожидаясь зелёного света, спешно перебегаем две дорожных полосы, с той же скоростью минуем здание с фастфудом и снова ныряем во двор. Надеюсь, лишнее внимание мы не привлекли. Достаю из карманов мобильные телефоны, зажимаю кнопки питания. Никакой реакции. Что ж, им, как и нам, нужно просохнуть.

Лодку мы бросили у камней, недалеко от тех брёвен, где нас забрал Джим. Хорошо, что на носу имелся рабочий фонарь, иначе неизвестно, чем бы закончилось это плавание. Поднявшись вверх по травянистому склону, мы перемахнули через парапет и пошли напрямую в гущу парка. Пару раз я останавливался, чтобы снять кроссовки и выжать из них воду. Чваканье раздражало и казалось слишком громким.

За парком нас ждал высокий бетонный забор, через который пришлось перелазить. Обходить — слишком далеко. Я подсадил Мальвину, но с первого раза перекинуть ногу у неё не получилось — мешала юбка. Спустившись обратно, она задрала её выше трусиков и заткнула края за лямки на талии.

— Если б знала, что предстоит такой экстрим, одела бы джинсы, — улыбалась Мальвина.

Со второй попытки барьер был взят.

В летнюю ночь пятницы на улицах города всегда много людей, особенно, рядом с ночными клубами. Одним из таких был «Джонс», собравший сегодня, судя по вывеске, всех ценителей мужского стриптиза. Мы ушли далеко влево, обогнули этот район и пролетели через дворы, тянущиеся параллельно скверу с фонтаном, где два месяца назад я и Татьяна брызгали водой в попугая. Затем направились в сторону «Дома пиццы», но не чтобы поесть — по прямой находилось ещё одно отделение милиции. На данном этапе нам предстояло добраться до железнодорожных путей, пересекающих улицу Красина, за которыми начинается нагорная часть города — следующий этап путешествия.

Мы идём пешком по двум причинам. Первая — отсутствие денег. Семь тысяч гривен остались плавать у пристани. Ни одна купюра не захотела опуститься на дно лодки. Мои же две сотни, лежавшие в заднем кармане, просто исчезли. Не знаю куда. Выпали или кто-то вытащил. Но факт остаётся фактом — денег у нас нет. Вторая причина — то, что Жора владеет двумя службами такси. Он не знает настоящее имя Альмы и место, где она живёт. Но связи у него хорошие, а таксисты — народ болтливый. Кто-то обязательно бы нас сдал. Двоих мокрых окровавленных молодых людей легко запомнить. Вызвать же знакомого таксиста Мальвины мы не могли — наши телефоны отказывались включаться.

— Почему чемпион мира по муай тай? — спрашиваю, когда Макдональдс остался позади.

— Не знаю, — смеётся Мальвина. — Первое, что в голову пришло. Но эффект произвело, согласись?

— Ага. Эффектности сегодня с избытком.

— Жаль только, что деньги уплыли. Да ещё туфли забыла. Они две с половиной стоили. Сегодня я на четыре штуки в минусе.

— Единственное, о чём сожалеешь? — жестом руки останавливаю красотку, чтобы при свете фонаря глянуть на её рану. Повреждения не столь сильные, кровь почти остановилась, но насколько же мощный у Жоры травмат, если с такого расстояния смог порвать одежду и кожу.

— Да ладно, жива ведь. И не оттрахана позорно за проигрыш.

— Ставкой реально был секс с чужим парнем?

— Реально. На столе, при всех.

— И каковы твои успехи?

— Хочешь знать, шлюха ли я?

— Да.

— Я ни разу не проигрывала. Не то, что секс, даже откуп никогда не платила.

— Серьёзно?

— Сам же слышал: меня и Джим, и Марат, и Жора чемпионкой называли. Жора злился, что я только за деньгами к ним и прихожу.

— Где ты научилась так играть?

— Дядя научил. Он у меня мастер по «Варшлёпу». Помню его слова: «Мальвина, главное в игре — внимание и… без палева крапить карты», — снова смеётся.

— Что? — улыбаюсь я.

— А ты думал, зачем я двух дам скинула? Ради публичного секса? Я хотела сама перетасовать колоду и себе получше карты раздать. Я их все предыдущие туры ногтем метила.

— И никто никогда не замечал?

— Нет. Тёлки и парни — полные лохи. А мужикам без разницы.

— Зачем им вообще эти игры? Сами ведь не участвуют, и наказывают сексом тоже не они.

— Развлекаются. У Жоры от наркоты уже давно не стоит. Ему только и остаётся, что смотреть. Жирной свинье кроме проституток никто не даёт, поэтому он тоже рад поглазеть на молодых девок. Ну а Марат… Он единственный нормальный мужик из них троих. И хозяин дома. Не знаю, зачем ему всё это. Сильно ты его ранил?

— Вроде бы в грудь попал.

— Ну, хоть не в лицо. Нас в любом случае будут искать. Но за тяжкие или убийство… Сам понимаешь…

Впереди, у второго подъезда красной длинной пятиэтажки, гуляет шумная пьяная компания парней и девчонок. Человек десять. Мы замолкаем, но и без лишних разговоров наш вид заставляет обратить на себя внимание. Я слышал, этот район один из самых криминогенных в городе. Тут постоянно случаются всякого рода ночные происшествия. Если завяжется драка, я ни с кем не смогу справиться. Мне больно делать любые резкие движения корпусом — рука сразу начинает ныть.

На нас смотрят удивлённо, даже с неким сочувствием. Не трогают, не задают никаких вопросов. Мы проходим мимо. Раздаётся шутка проборьбу за последние абонементы в бассейн, после чего по двору прокатывается дружный смех. Мы с Мальвиной переглянулись и вместе улыбнулись. Не оборачиваемся, идём своей дорогой. В целом, всё обошлось.

— Почему ты позвала меня? — спрашиваю, когда мы оказываемся в следующем дворе.

— Ты меня хочешь, и ты спортсмен.

— Всё так просто?

— Ну да. Вы, парни, быстро клюёте на образ сексуальной и глупой куклы. Розовая или красная кофточка, пара заманчивых фраз, лёгкие касания губ. И всё. Ты ведь поплыл в надежде трахнуть меня?

— Я размышлял об этом во время игры. И у меня нет ответа.

— В любом случае всё сработало.

— Но почему именно я?

— Другие второй раз не решаются.

— Что, каждый раз перестрелки?

— Нет. Раньше стрельба была только односторонняя — за подглядывание чужих карт. Обычно парни более тихие и сговорчивые. Но сегодня ты выдал яркий вечерок, молодец. У меня давно так адреналин не играл.

— Яркий? — в моём голосе слышен упрёк.

— Влад, ну не надо, — Мальвина морщит лоб. — Ты справился со своими обязанностями. И справился хорошо. Не порть впечатление. С меня — ужин и вино, обещаю.

Мы доходим до следующего перекрёстка, перебегаем дорогу и поднимаемся на мост, под которым тянутся железнодорожные пути с товарняками. По ту сторону моста, в центре дорожного кольца, нас ждёт всё тот же танк — памятник воинам-интернационалистам. От него пройти ещё пару километров — и начнётся Пионерный.

— Зачем тебе всё это?

— Что?

— Обдолбанные мужики с травматами, игры, ставки, риск быть униженной.

— Деньги.

— А иначе никак?

— Друг ты мой заграничный. Знаешь, какие здесь зарплаты у женщин?

— Нет.

— Полторы-две тысячи. Три с половиной — уже ого-го. Я не дура, чтобы за копейки лаборантом или продавщицей работать. А так я за один вечер «трёшку», а то и пять штук чистыми получала. Четыре вечера — и у меня, в среднем, от двенадцати штук. В месяц. А было, три раза подряд первой выходила при ставке в тысячу. Вот и ответ. Правда, теперь это в прошлом. Но я всё равно рада, что ты их наказал. Козлы они, как ни крути.

— Будешь другие варианты искать или угомонишься?

— Ну, ещё ты начни мне лекции читать! — недовольно произносит Мальвина. — Один соплячёк уже пытался, которого тоже с собой брала. Как наставили на него ствол, так обосрался и слова сказать не мог. Но когда обратно от причала до такси шли, так прям психологом себя возомнил. Мол, это я свои комплексы прячу под маской стервы, а всё оттого, что ни один парень ещё не давал мне ласки. Говорил, нужно устраивать личную жизнь, а не в огонь лезть. Тра-та-та и прочий бред. Грузит, а по глазам вижу, что он-то как раз и мечтает быть тем самым парнем. Мечтает дарить мне ласку и нежность каждое мгновение своей трусливой жизни. Жалкий червь. Такие мальчики смотрят со своими девочками «Титаники» и кончают в них во время первого секса, чтобы побыстрее наделать детишек, надеть на пальцы колечки и закрыться от пугающего их мира в своём унылом семейном гнёздышке. Влад, ты первый из моих знакомых, у кого не заиграло очко решить столь серьёзную ситуацию в свою пользу. И это при том, что я тебе никто. Ты мог легко меня слить, но не слил. Я тебе благодарна, поверь, но очень прошу — не учи меня жить!

Руслан не ждал гостей среди ночи, особенно, в таком виде. Но больше всего его удивили не мокрые вещи и кровь, а моя босоногая спутница. Во взгляде брата читался вопрос: «Какого чёрта с тобой Мальвина, а не Татьяна?» Оно понятно, ведь вчера я говорил, что собираюсь встретиться именно с Татьяной. Не желая объясняться, я лишь махнул рукой.

Мы попросили у Руслана мобильный. Мальвина позвонила знакомому, который согласился приехать и отвезти её домой. До Орешковки ещё несколько километров, а босые нежные ноги уже проделали длинный путь. Руслан предложил мне остаться у него, ему хотелось обо всём меня расспросить, но я отказался. Сказал, зайду в ближайшие пару дней. Мне хотелось быстрее добраться домой, заклеить рану и лечь спать.

глава 8

Жива эта ночь. Жива духом славянским да силой нечистою.

Горят, горят костры ритуальные, лаская языками сонное небо. Озарена тьма светом душ наших и глаз наших. Очисти же, огонь священный, дев наших и предохрани от немочей, порчи и заговоров. Обличи ведьм да не дай им сгубить покосы наши да детей наших.

Во славу твою, Бог Солнца, поём мы песни да ведём хороводы. Для тебя плетём венки и жжём хворост. Ибо чтим тебя с незапамятных времён и надеемся на благодать твою.

Но не дремлют демоны в ночь святую. Оживает и проказит всяка нечисть, выходит из воды и снуёт среди нас. Убереги же, крапива, от ведьм коров наших. Сохрани, конопляный цвет, от бесов лошадей наших. Отгони же, боярышник, вампира и мару от домов наших.

Откройся же мне, папоротника цветок. Надели чудесными возможностями. Научи понимать животных язык, видеть клады и входить в сокровищницы, повелевать землёй и водой, принимать любое обличье…

Ладно, шучу.

Сегодня шестое июля — вечер накануне Ивана Купалы. Этот старинный языческий летний праздник в украинских сёлах считается одним из любимых наряду с Днём молодёжи и Днём независимости. У орешковского дома культуры собралось большое количество людей всех возрастов, в том числе, пришедших сюда из Красноармеевки. Минутами ранее многие из них танцевали под какую-то зажигательную этническую композицию, льющуюся из огромных чёрных колонок. Но она закончилась, и сейчас все вынуждены слушать заунывную песню на украинском языке, которую исполняют со сцены шесть девушек в красивых белых «вышиванках» и с венками на головах.

Горят два костра. Один — слева от толпы, рядом с памятником Ленину. Большой, яркий. Трое мальчишек подкидывают в него хворост. В центре костра стоит высокий деревянный столб, на верхушке которого в горизонтальном положении закреплено колесо от телеги. Второй — далеко справа, у проржавевшего забора. Он скоро потухнет. Его специального развели подальше от брезентовой торговой палатки, чтобы огонь случайно не перекинулся на неё. Развели и забыли.

В толпе носятся ещё несколько мальчишек, загримированные под чертей. Намазаны чем-то чёрным, со светонакопительными рогами на головах, с привязанными к штанам хвостами-верёвками. Одни брызгаются водой из пластиковых бутылок, другие пугают всех свежими стеблями крапивы. Людям нравится. Некоторые сами подставляют руки, хотят получить праздничный «ожог». За порядком следит местный участковый, распивающий водку с кучерявым круглолицым мужичком — директором красноармеевской школы — на капоте его зелёного «Москвича».

Я и Татьяна стоим позади всех, почти у самой дороги. Мы отошли, потому что Татьяна не захотела быть обрызганной. С улыбкой наблюдаем за происходящим.

— Ты веришь в Бога? — спрашиваю я.

— Да. Наверное.

— Почему?

— Надо во что-то верить.

— И это все причины?

— Нет, — Татьяна задумалась. — Верю, потому что мечтаю прожить ещё одну жизнь. Пусть и не вечную. Страшно представить, что всё когда-нибудь закончится. Верю, потому что вселенная не похожа на хаос, возникший по случайности. Она продумана и отлажена. И ты — один из тех, кто меня в этом убедил. Верю, потому что надеюсь на лучшее. Однажды добро избавит мир от зла.

— У тебя на шее крестик.

— Да.

— Значит, ты православная христианка?

— Значит, да.

— И ты крещёная?

— Да. В два годика меня крестили. А почему ты спрашиваешь?

— Здесь две сотни людей. И почти все считают себя православными христианами. У многих кресты на шее: деревянные, серебряные, золотые. Вон, у того мужика даже на руке наколот. Все отмечают Рождество и Пасху. Кто-то ходит в церковь свечки ставить. Но при этом сейчас они беззаботно гуляют на языческом празднике, который осуждается представителями духовенства. Жгут костры, обливаются водой, гримируются в нечисть, пьют пиво и водку, а позже пойдут к реке…

— Никто из присутствующих не делает ничего плохого.

— Я никого не упрекаю. Наоборот, я всегда был против глупых запретов. Но мне интересно, что значит для людей религия, в которую их обратили не по своей воле?

— С чего ты взял?

— Ты сама сказала, что тебя крестили в два года. Разве это твой выбор?

Татьяна молчит.

— Ты веришь в доброту и справедливость, и я тоже. Это что-то глубинное, фундаментальное. Для такой веры не нужны особые дни, правила и символы. Она постоянна. А всё остальное — лишь привычки, развлечения, ритуалы. Вот чем Рождество для всех нас отличается от других праздников? Промежуточный день между Новым и Старым Новым годом, когда принято разбрасывать рис по подъездам и гадать на картах. День космонавтики, Троица или Ивана Купала — мы с радостью выпьем и потанцуем по любому из поводов. И не говори, что стуканье яйцами — не главный ритуал Пасхи.

Татьяна смеётся:

— Согласна.

— Ну вот.

Сегодня днём я зашёл к Татьяне и предложил вечерком прогуляться в Орешковку. Развеяться, поучаствовать в конкурсах, погода-то хорошая. Татьяна охотно согласилась. Мы шли сюда пешком. Наперебой болтали о всякой ерунде, часто смеялись и будто бы невзначай касались друг друга. Про понедельник старались не вспоминать, делая вид, будто его и не было. Думаю, мы оба просто не знали, что вообще можно сказать на этот счёт. Весь день я проходил в тёмной рубашке с длинным рукавом, скрывая от Татьяны и бабы Лены рану на левой руке. Ночью я обработал её зелёнкой и перебинтовал. Но объяснять, откуда она взялась, мне не хотелось.

— Так я не поняла: сам-то ты веришь в Бога? — спрашивает Татьяна.

— Возможно, да. Но я не верю в религии.

— Почему?

— Не знаю. Мне кажется, если Бог и есть, он не такой, как в книгах. Он… другой.

Вдруг со спины мне что-то надели на голову. Тут же снимаю. Широкополая соломенная шляпа, весьма потрёпанная, с узкой оранжевой лентой, обмотанной у основания. Оборачиваюсь и вижу Мальвину. На ней чёрная свободная футболка и спортивные штаны. Волосы покрашены в рыжий и сплетены в косу. Косметики практически нет. Она сейчас — полная противоположность своего привычного образа.

— Надень обратно и пошли ближе к толпе, — хватает меня за левую руку и тянет за собой. Резкая боль, но я стараюсь этого не показать.

— В чём дело?

— Скорее пошли, говорю.

— Куда?

— Они здесь. Ищут нас.

— Да кто?

— Вчерашние друзья.

Мальвина продолжает тянуть меня за руку. Резким движением, через боль, высвобождаю ладонь.

— Да подожди ты!

— Дурак. О тебе же беспокоюсь.

Поворачиваюсь к Татьяне. Она смотрит на нас непонимающим и возмущённым взглядом. Её глаза требуют объяснений.

— Это твоя девочка что ли? — спрашивает Мальвина.

— Да, — твёрдым голосом отвечаю я.

Мальвина ухмыляется:

— Целуешься со мной, на свидания ходишь, а у самого девочка есть? Ну как тебе не стыдно, красавчик! Пудришь нам, наивным дурочкам, головы.

— Это правда? — в глазах Татьяны читается неверие словам незнакомки. И если я отвечу «нет», скорее всего, она не усомнится.

— Правда.

Я не смог соврать, но что это меняет? Такая честность не превратит в рыцаря на белом коне. Голос ровный, спокойный. Сейчас не та ситуация, чтобы извиваться и просить прощения. Мой ответ и так унижает Татьяну. И ей было бы вдвойне обидней видеть пристыженность на моём лице.

Опустив взгляд, Татьяна несколько секунд размышляет над услышанным. После чего, без лишних слов и выяснения отношений, с присущим ей достоинством, разворачивается и идёт в сторону угасающего костра, к повороту, ведущему домой. Хочу догнать её, остановить. Но понимаю — это бессмысленно. Я не найду, что сказать, а ситуация уже всё сказала за меня: Влад не получил в понедельник желаемого и пошёл на свидание с другой. Всё логически просто, пусть и не совсем верно. Только выстраивать хронологию событий, начиная с воскресенья — не оправдание, не спасение, а контрольный выстрел в упор.

Вот так что-то и заканчивается. Тихо. Без скандалов и раздирающей душу скрипки…

— Да кончай сопли пускать. Пойдём скорее, — говорит мне Мальвина.

Со злостью хватаю её за руку выше локтя.

— Зачем? — цежу сквозь зубы. — Я же тебе помог.

Изобразив заботливое выражение лица, Мальвина поднимает свободную руку и аккуратно поправляет ворот моей рубашки:

— Маленькая женская месть. Больше не будешь лезть целоваться, когда девушка сопротивляется.

Смотрю в эти большие, красивые, невинные глаза и понимаю: как же с женщинами всё-таки трудно.

— Что, ударишь меня?

— Это не поможет…

Мальвина победно улыбается, затем оборачивается в сторону торговой палатки.

— Приплыли!

— В чём дело?

— Засекли. Вот зачем ты шляпу снял?! Я же специально для тебя её стащила.

У палатки замечаю Пуха в жёлто-белой полосатой футболке. Рядом с ним стоит парень, который вчера приходил с лысой девушкой, а также ещё двое неизвестных мне парней. Пух указывает на нас и что-то им говорит. Те согласно кивают, но пока стоят на месте из-за присутствия участкового. Однако бутылка водки в руках директора школы опустела, и эти двое явно собираются ехать за «дозаправкой».

— Как они узнали, что мы тут? Твой знакомый сдал?

— Вряд ли, он надёжный малый. Мы шли пешком через весь город. Любой таксист мог обратить на нас внимание. Но они здесь не целенаправленно, так, для проверки. Праздник есть праздник, а твою седую голову легко заметить.

— Что теперь? Я со всеми не справлюсь.

— Сейчас решим…

Девушки заканчивают петь и удаляются, унылая музыка наконец-то замолкает. Толпа провожает их жидкими аплодисментами — люди жаждут веселья, грустные песни не соответствуют всеобщему настроению. На сцену выходит ведущая мероприятия с венком из ромашек на голове, делает финт рукой:

— Ну что, — громко произносит в микрофон, — пора провести ещё один конкурс, — толпа одобрительно гудит. — Я приглашаю сюда хлопцев и девчат. Желательно парами.

— Пойдём на сцену, — выпаливает Мальвина, видя, как участковый садится в «Москвич» директора школы. — Там нас не тронут, будет время подумать.

Она права, нужно выкроить время. Толстый и его парни уже направляются в нашу сторону. Быстро сближаемся с толпой и просачиваемся к сцене. Нам охотно уступают дорогу, ведь мы — добровольцы, которые будут всех развлекать. Поднимаемся по ступеням и оказываемся рядом с другими участниками. Тут ещё пять парней и пять девушек, больше желающих не нашлось. Сын заведующей клубом, сидящий за столом с ноутбуком у стены здания, включает бодрую музычку. Народ аплодирует его выбору.

— Шесть пар. Сейчас заставят в «Варшлёп» играть, — на ухо говорю Мальвине.

— Если на деньги, вообще шикарно, — с улыбкой отвечает она.

— Так, хватит шептаться, — произносит ведущая. — Ну что, все готовы?

— Да! — отвечает толпа вместо нас.

— Отлично. Начинаем конкурс приседаний. Парни, берите своих красавиц на руки.

Проносится одобрительный свист. Сейчас дурачки будут напрягаться на потеху выпивающим зрителям. Укоризненно смотрю на Мальвину.

— Извини, я не знала. Но ты же мужик, потерпишь.

Другие парни уже взяли на руки девушек, и теперь все смотрят на меня. Твою ж мать! Беру Мальвину левой рукой со спины, правой — под ноги.

— Обними и держись крепче за шею. Так давление на руку меньше.

— С удовольствием, — мурлычет Мальвина.

— Поехали! — командует ведущая.

И мы начинаем приседать. Один. Два. Три… Сжимаю от боли зубы. Держать пятьдесят килограмм — это одно, но вот приседать с ними — совсем другое. В нижней критической точке, когда ты тормозишь и начинаешь подниматься, нагрузка на руку резко возрастает. Левый бицепс «горит».

— Что ж ты такая жирная.

— Замолчи, — смеётся Мальвина. — Лучше посмотри на вторых.

Второму по счёту парню действительно не повезло. Он вывел на сцену барышню с весьма пышными формами, тоже не зная, какой именно будет конкурс. Пыхтит, лицо залило краской. Сразу видно, сойдёт с дистанции первым. Девять. Десять… Да, так и есть.

После следующих двух приседаний из соревнований выбывают ещё две пары, но мои ноги тоже быстро начинают уставать. Смотрю на Пуха. Он стоит позади толпы, прямо напротив нас. Злобно ухмыляется, поднимает руку с вытянутым вперёд указательным пальцем и вскинутым вверх большим, «прицеливается» и «стреляет». Его парни рассредоточились по периметру, и мне неизвестно, есть ли у них оружие. Один прошёл в сторону большого костра, другие двое отошли к палатке. Вдали позади них вижу одиноко стоящую Татьяну. Смотрит на меня с Мальвиной на руках.

— Если проиграешь, это будет означать, что я действительно жирная. Ты же не хочешь так меня оскорбить?

— Плевать на твою гордость.

— Какой ты грубый. В общем, слушай. Сейчас пойдём вправо, свернём за угол и побежим в сторону кладбища. Там можно оторвать от забора доски и вырубить этих засранцев.

— До кладбища почти километр. У меня мышцы на ногах забились.

— Не преувеличивай. Метров четыреста, не больше. Или думаешь, при твоей девочке они тебя пожалеют?

— А вот и победители! — подойдя к нам, громко объявляет ведущая. Оказывается, пока мы с Мальвиной разговаривали, оставшиеся участники уже сдались. — Нужно наградить их аплодисментами, — толпа послушно начинает хлопать в ладоши. — Вот абонементы на бесплатное посещение всех мероприятий нашего дома культуры в течение двух месяцев. А ещё нужно вас нарядись соответственно празднику. Поэтому я дарю вам по «вышиванке». Сейчас только подберу размерчики.

Ведущая оценивающе смотрит на нас с Мальвиной, затем подходит к столу и перебирает разложенные там белые рубашки с этническими орнаментами на горловине и манжетах.

— Остались только детские, — извиняющимся голосом произносит она. — Зайдите внутрь и возьмите их у Полины. Заодно передайте, чтобы ещё десяток сюда принесла.

— Пойдём, — говорит мне Мальвина. — Я знаю, как нам быть.

Бросаю взгляд в сторону Татьяны. Она стоит всё там же, смотрит на нас.

— Не глупи. Потом с ней объяснишься. Сейчас не время тормозить.

И Мальвина снова права.

Мы укрываемся от толпы за дверью главного входа дома культуры и оказываемся в просторном помещении с высокими потолками и двумя рядами круглых колонн. Здесь по пятницам и субботам проводятся дискотеки для малолеток, но праздник Ивана Купала выпал на субботу, и потому дискотека всеобщая на свежем воздухе.

— Нам прямо. Быстрее.

За следующей дверью начинается длинный коридор. Полы в нём деревянные и очень громкие. За стеной, что слева от нас, находится большой концертный зал с высокой сценой и множеством жёстких кресел, обтянутых красной тканью. Я бывал тут пару раз на концертах в честь Дня независимости Украины. По праву руку расположены несколько комнат. Тут и кабинет заведующей, и кладовки, и комната для репетиций. Мальвина уверенным шагом движется к середине коридора, затем стучит в одну из дверей и, не дожидаясь ответа, входит.

— Полинка, привет, — говорит она круглощёкой блондинке с короткими волосами и носом-пятаком, одетой в жёлтую футболку и синие джинсы.

— Привет, — дочка заведующей не отводит глаз от монитора компьютера. Лицо недовольное и словно бы уставшее от суеты бытия. — Вы за рубашками?

— К чёрту рубашки. Слушай, у меня просьба. Выпусти нас через чёрный ход.

— Зачем? — удивлённо спрашивает Полина, которой явно не хочется отрывать зад от удобного кресла. — Так сложно обойти здание?

— Полинка, так надо. Пожалуйста, выпусти нас. И побыстрее.

— Тут сейчас деваху бензопилой резать будут, а вы… — тяжело выдыхая, она ставит фильм на паузу. — Ладно, пошли.

Втроём мы доходим до конца коридора, поворачиваем направо и спускаемся по ступенькам. Полина четырьмя поворотами ключей открывает два массивных замка.

— Всё, валите отсюда.

Она выдворяет нас на улицу и закрывает стальную дверь. Мы оказываемся с обратной стороны дома культуры. Странно, что ни один человек не справляет здесь малую нужду. Но это хорошо — нет случайных свидетелей. Быстрым шагом идём вдоль стены, в сторону Ленина. Нужно незаметно прошмыгнуть к высоким деревьям и бежать наискосок до кладбища. Здесь не горит ни одного фонаря, но я рыскаю взглядом по земле в надежде найти хотя бы кусок кирпича. Чужая пробитая голова лучше, чем пробитая собственная. У края стены мы останавливаемся.

— Ну что, готов?

— Да. А ты?

— До кладбища недалеко. Надеюсь, шестёрка жирной свиньи нас не увидит.

Мальвина срывается с места и бежит прямо. Я — за ней. Однако стоило мне выскочить из-за угла, как с боку кто-то прыгает в ноги и валит меня на землю. Падаю, больно ударяясь о бетон коленом. Оборачиваюсь и вижу одного из парней Пуха. Замахивается кулаком. Резко пихаю его ногой в живот, стараясь защититься. Бью ещё раз, затем ещё. Он отстраняется назад и достаёт из кармана раскладной нож. Тут к нам подлетает Мальвина и бросает парню в лицо горсть песка.

— Тварь! — кричит он, пытаясь рукавом протереть глаза.

— Вставай, — Мальвина протягивает мне руку. Я поднимаюсь. Ударом ноги выбиваю нож в надежде его забрать, но тот улетает в сторону, где гуляет толпа. Не судьба. Мальвина для верности бьёт парня по яйцам.

Бежать в темноте среди деревьев не так-то просто. Приходится выставлять локоть вперёд, прикрывая лицо, чтобы не напороться на торчащую ветку. При этом нужно ещё как-то ориентироваться. Скорее всего, парень слышал слова Мальвины про кладбище, значит, нас всё равно найдут.

— Твой дом же где-то недалеко.

— Да, — соглашается Мальвина. — Кладбище посередине между моим домом и домом культуры.

— Беги к себе. Если я не справлюсь, огребём оба.

— Вдвоём справимся, — отвечает без колебаний. — Нужно отбить у них охоту впредь нас искать. Я уже всё придумала.

Не удивительно. У неё всегда есть план.

Наконец, заросли заканчиваются, и перед нами возникает старый деревянный забор, покосившийся и подгнивший за долгие годы существования. Калитки нет на месте, и по близости я её тоже не вижу. За забором начинается волнующее зрелище. Десятки, а то и сотня деревянных и железных крестов с табличками имён и дат. Многие из них уже накренились. Видно, что кладбище старое, и здесь уже давно никого не хоронят. Со всех сторон оно окружено чёрной тьмой деревьев, и только сверху луна освещает могилы бледным светом. Прям картина из фильма ужасов. Уверен, в своё время Гоголь вдохновлялся примерно такими же видами. Сегодня как раз вечер накануне Ивана Купалы. Да и Диканька находится близко, тоже в Полтавской области.

— Смотри под ноги, — тихим голосом произносит Мальвина. — Тут ползает много ужей.

Какая прелесть.

— Влад…

— Тссс… — я торможу Мальвину, подношу палец к губам и прислушиваюсь. Далеко позади нас слышны мужские голоса, и доносятся они не из одной точки. Пух и подельники идут вразброс, прочёсывая местность. — Прячемся.

На территории кладбища укрыться негде, нужно затаиться поблизости, среди деревьев. Подхожу к забору, хватаю руками один из штакетников и, упёршись ногой в деревянный столб, пытаюсь оторвать. Но доска рассыпается в труху, прогнила и отсырела насквозь. Хватаю следующий штакетник. Ситуация не сильно лучше. Доска распадается на две части, и они очень хрупкие.

— Ломай крест, — предлагает Мальвина. — И поторопись, я вижу мелькания фонариков. Только не обижай вон ту зверушку.

Указывает на металлический столик, на котором, свернувшись в кольцо, лежит небольшая чёрная змея.

— Точно не гадюка?

— У нас давно гадюк не водится.

— Это успокаивает.

Перескакиваю через забор и начинаю заниматься вандализмом. Пытаюсь оторвать от креста горизонтальную доску. Прибита хорошо, крепко. Но мне она сейчас нужнее, чем покойнику. Захожу с обратной стороны и с небольшого разбега бью в неё локтем. Затем ещё раз. Доска сдалась. Ногой загибаю гвозди, чтобы никого не убить, и возвращаюсь обратно за забор, прохожу метра три, присаживаюсь за толстым деревом.

— Ты где? — шепотом спрашиваю у Мальвины.

— Здесь, — раздаётся где-то правее меня.

Враги приближаются. Земля усыпана большим количеством сухих веток, которые хрустят под ногами. Сейчас это в нашу пользу. Фонарик мелькает метрах в тридцати, и он один. Не ожидали преследователи, что придётся ночью по лесам шастать. Правда, тут есть минус: я не вижу тех, кто бродит поблизости.

— Шо там у вас? — доносится издалека голос Пуха. Естественно, с фонариком бродит он.

— Ничего, — отвечает один из помощников, который, судя по всему, ближе всего к нам. — Но уже хочется разрядить всю обойму.

— Смотри, ёжика не пристрели, — говорит второй.

— Мне без разницы. Всё равно этих двух тут нет. Давай хоть сфоткаемся на память.

— Давай.

— Заткнитесь оба, — рявкает Пух.

— Я иду в твою сторону, — говорит второй первому. А значит, времени у нас мало.

В паре метров от себя вижу силуэт. Вскакиваю и, сделав три быстрых шага, с размаху бью парня доской в голову. Раздаётся выстрел, и мы оба падаем. Парень — в глубокий нокаут. Я — корчась от боли. Мой рывок не был беззвучным, стрелок успел развернуться и нажать на курок до того, как ушёл в астрал. Пуля попала мне в подмышку той же руки, что была ранена вчера. Сумасшедшая, дикая боль. Тёплая струйка крови побежала по рёбрам. Лучше трижды поймать резиновую пулю бицепсом, чем один раз этим чувствительным местом. Теперь я вообще не смогу пошевелить левой рукой.

— Данила! — кричит второй.

Но Данила ответить сейчас не может.

— Давай к нему, — командует Пух.

Ко мне подбегает Мальвина:

— Ты жив?

— Почти, — тихо отвечаю я.

Она забирает «травмат» у неподвижно лежащего парня и второй раз за сегодня протягивает мне руку, помогая подняться. Превозмогая боль, встаю и возвращаюсь к своему дереву. Мальвина бежит и прячется за теми же кустами. Фонарь гаснет, лишая нас хоть и небольшого, но всё-таки преимущества.

— Сюда, уроды! — дразню я. — Кому ещё проломить голову?

— Москаль, тебе конец, — кричит в ответ Пух. — На кладбище и останешься.

— Этот, что в нокауте, тоже так думал.

— Твой муай тай тебя не спасёт. А твою сучку и подавно. Я ей за Пашку полный рот песком набью.

Четвёртого с ними нет. Мальвина постаралась как надо.

— Меня спасёт трофейный ствол.

И тут снова раздаются выстрелы. Пули пролетают совсем рядом. Кто-то из двух оставшихся стрелял, ориентируясь на мой голос. Я для того их на себя и выманивал, они должны подойти на удобное для Мальвины расстояние. Сейчас я могу быть лишь приманкой.

— Пух, это ты косой или твой мальчонка? — продолжаю издёвки и, стараясь громко хрустеть ветками, отбегаю на несколько метров назад, вглубь ночной чащи.

Снова выстрелы. Одна из пуль попадает в дерево, за которым я сейчас прячусь. Доносится еле слышное шептание:

— Шо с ним?

— Живой. Но голова пробита. Кровь.

— Человеч-ческая баба. Смотри в оба.

Нашли первого. Они уже совсем близко к нам.

— Ну? Всё?

Раздаются ещё четыре выстрела.

— Что, патроны закончились?

Но в ответ тишина.

— Эй!

— Сюда, Влад! — зовёт меня Мальвина. — Я их свалила.

Вскакиваю и бегу к ней. Ну и вечерок.

— Ты где?

— Правее, — включает фонарь, направляя его вниз.

Приблизившись, вижу на земле два тела. Парень, который вчера был с лысой, лежит без движения. Толстый же корчится от боли, держась за лицо. Я склоняюсь над ними и забираю оба пистолета.

— Этот жив? — спрашивает Мальвина, указывая на парня.

Проверяю пульс на шее.

— Жив.

Я не вижу крови и каких-либо видимых повреждений, поэтому не знаю, куда ему угодила Мальвина. Но раз рука без сопротивления выпустила пистолет, вряд ли он притворяется. А вот руки Пуха, прикрывающие рот и щёки, залиты красным.

— Что, падла, фарфоровые зубы рассыпались? — спрашивает Мальвина. Затем обращается ко мне: — Подержи его на прицеле, я сейчас.

— Ты куда?

— За убедительными доводами.

«За убедительными доводами…» Да уж, многозначительная фраза. Давно я не смотрел на себя со стороны, с последнего визита к Чёрному. Сейчас самое время. Ночью, на кладбище, с двумя пулевыми ранениями, стою с пистолетом в руке над двумя лежащими на земле телами. Одно не подаёт явных признаков жизни, а другое — чрезмерно упитанное — кровоточит в области лица. Третий лежит поодаль с пробитой головой. В кого я превращаюсь? В ту ли сторону поворачивается моя жизнь? Я хотел избавиться от скучного, однообразного существования, разъедающего меня изнутри. Избавился. Теперь перестрелки становятся обычным делом. Катера, погони, разламывание могильных крестов — пожалуйста. Безбашенные красотки, ни в чём не уступающие главному герою — конечно же. Всё в лучших традициях голливудских боевиков. Вот только греть зад в кресле кинотеатра и палить из травмата направо и налево — не одно и то же. Но самое странное, что всё это не кажется мне таким уж чуждым. Даже заводит. Путь в два месяца — от наркомана до бандита. Пора садиться и книгу писать.

— А вот и я, мои дорогие, — произносит Мальвина, шурша ногами за моей спиной. — Все любят зверушек? — подходит ближе к Пуху, светя ему в лицо. — Придержи толстому правую руку.

Она кладёт фонарик на неподвижно лежащего парня, так, чтобы свет был направлен на Пуха. Затем опускается на корточки с левой стороны от окровавленного мужика. Я захожу справа, сажусь, хватаю его руку, разгибаю в локте и прижимаю к земле коленом. Мальвина, воспользовавшись отвлечённым вниманием Пуха, ловким движением проделывает то же самое с другой рукой.

— Отпустите, суки, — кричит толстый.

— Угомонись, — приставляю ствол к окровавленной щеке. Конечно, в случае чего стрелять в упор я не стану, но в голливудских фильмах подобный приём всегда срабатывает, так чем я хуже? Жертва распята и сдаётся на милость победителя.

— Тише, тише, — произносит Мальвина, гладя Пуха по волосам. Затем подносит к его лицу вторую руку.

— Аааа! Дура! Убери! — орёт он, пытаясь вырваться.

Мальвина смеётся. И тут я вижу в её левой руке змею. Метровую чёрную змею, обвившуюся кольцами вокруг запястья. Чёрная голова с двумя оранжевыми пятнами и маленькими бездушными глазами-бусинами зажата между большим и указательным пальцами. Пасть открыта, издаёт отвратительное тихое шипение. Видны два небольших, острых, блестящих зуба. И всё это в двадцати сантиметрах от щекастого лица.

— Боишься гадюк, а? — спрашивает Мальвина. — Их тут много ползает. Но тебе и одной хватит.

— Убери, сказал! Сука! Убью!

— Убьёшь? — тон издевательский, глумливый. — А мне кажется, ты не в том положении, чтобы угрожать.

— Убери, дура! Шо тебе надо? — продолжает кричать толстый, стараясь как можно дальше убрать голову от змеи.

— В общем, слушай, баба человеческая. Расклад такой: вы забываете навсегда про Влада и Альму. Мы в этом селе на один вечер. Спокойно приехали, спокойно уедем. Будете нас искать — ваши стволы замараются в серьёзных делах. Номера у них сбиты, значит, стволы нелегальные. Свои-то пальчики мы сотрём, но вот на обоймах и патронах улик хватит. А, ещё, — Мальвина лезет рукой в карман штанов толстого, достаёт телефон, включает камеру, вспышку и, поймав нужный ракурс, делает снимок. Испуганное окровавленное лицо Пуха, рядом с которым видна змеиная голова с разинутой пастью. Ствол пистолета я предусмотрительно убрал из кадра. — Твоя фотка попадёт в сеть, на все кременчугские сайты. Я припишу, что ты в этот момент обоссался. Ясно?! Так что решай. Или ты брутальный мужик, которого ядовитый укус не пугает? — она подносит змею ещё ближе к его лицу.

— Убери! Убери её, дура! Не тронем мы вас!

— Вот и замечательно, — подводит итог Мальвина. — Но ты ещё полежи, подумай о жизни. А телефон я оставлю себе — компенсация за мои туфли.

Второй вечер подряд нам с Мальвиной выпала длительная совместная прогулка. Оставив Пуха и его команду у кладбища, мы выбрались из рощи в отдалённом от дома культуры месте, незаметно миновали ферму и пошли напрямую через орешковское поле в сторону Красноармеевки. Мальвина решила заночевать у подруги, живущей в районе Нагорной. Так как сумочки с собой у неё нет, пистолеты будут спрятаны в одном из попутных тайников. Домой к бабе Лене я их нести не захотел.

Держу левую руку в кармане джинсов, стараюсь совсем ею не шевелить. Адреналиновый всплеск прошёл, и подмышка сейчас мучительно ноет. Скомканная рубашка, зажатая между рукой и рёбрами, должна впитывать кровь. И я чувствую, как она становится влажной.

— Что с твоим мобильным? — спросила Мальвина, когда мы добрели до водоочистной станции, освещённой двумя десятками фонарей, разбросанных по периметру ограждения. — Просох?

— Не знаю. Днём ещё не включался.

— Возьми этот, — она протянула мне телефон Пуха, предварительно вытащив из него сим-карту. Хороший сенсорный смартфон белого цвета со всеми наворотами. — Ты заслужил. Небольшое возмещение за все неприятности.

— Он тебе больше идёт, — я помотал головой, давая понять, что не возьму. — Мне нравятся чёрные.

— Можно вернуться и попросить поменять.

— Если попросим вежливо, — я потряс пистолетами, — думаю, согласятся.

Откинув голову назад, Мальвина рассмеялась. Затем посмотрела на меня другим, любопытным взглядом:

— А мы сработаемся.

— Думаешь, я снова позволю втянуть себя в передряги?

— Позволишь. Я чувственно поцелую тебя на прощанье, и к тому времени, когда поправишься, ты захочешь нового адреналина. Ведь он будет ассоциироваться со мной.

Не хочу спорить или придумывать колкий ответ. Любые события этого дня будут ассоциировать лишь с потерями: потеря человеческого облика, потеря доверия, потеря крови. Лучше сменить тему.

— Там точно уж был?

Бесстрашие Мальвины продолжало меня удивлять. Другие девушки и к белой крысе на метр не подойдут, а эта хватает змей как домашних любимцев. Выпустила она её не сразу, только когда мы отошли на порядочное расстояние. Бросила в траву и громко крикнула, что тут ползают змеи, отбив у Пуха любую охоту идти в нашу сторону.

— Конечно. Но жирному-то откуда знать? Вы, городские, далеки от природы. Кстати, с праздником! С днём нечисти.

— Сегодня мы и есть нечисть.

— Злишься на меня из-за подружки?

— На себя.

— Тебе же скучно с ней. Хватит уже корить нас обоих.

— Заткнись.

Мальвина резко остановилась:

— Какого чёрта ты снова всё портишь?! Если она такая классная, зачем со мной попёрся? Бежал бы извиняться перед ней, сюсюкаться. Попутно указал бы участковому на толстого и его шестёрок, пока тот не уехал. И сидел бы сейчас на лавочке перед домом и жамкал её большие сиськи… Зачем ты здесь, скажи?!

— Не знаю.

— Не ври мне! Всё ты знаешь! — рассерженно закричала Мальвина. — Давай, не молчи. Скажи, наконец, почему ты здесь?

— Да не знаю я! — крикнул в ответ, стоя с ней лицом к лицу. — Может, потому что я привык причинять боль и не чувствовать вины. Или потому что голос в голове сводит с ума разговорами о тебе. А может всё дело в том, что я циничная, эгоистичная тварь, которую не волнуют ни чьи желания, кроме собственных, — последние слова, произнесённые в порыве гнева, мгновенно отняли уйму сил. Надувшиеся лёгкие потихоньку стали сдуваться. — И это больше похоже на правду.

Мальвина смотрела на меня широко распахнутыми глазами и, казалось, видела всё то, что я не озвучил. Словно бы её глаза для того такие большие, чтобы видеть больше.

— Хорошо, — коротко согласилась она.

Мы ещё какое-то время молча стояли друг перед другом, наблюдая, как в каждом из нас медленно затухают вспыхнувшие эмоции. После чего продолжили свой путь…

глава 9

Открываю глаза.

«Ну, какого чёрта…»

Приподнимаюсь и быстро отсаживаюсь назад, под самую спинку дивана. Сон? Да какой там сон! Всё выветрилось за секунду. Нервничаю. Не знаю, куда деть руки, мну ими одеяло. Я ещё ничего не увидел, но уже всё понял.

Полная луна старательно вливает в комнату ворованный свет. Такое ощущение, что кто-то прибавил ей яркости. Два привычных окна выглядят сейчас как ворота в рай, из которого я был изгнан. Тьма отброшена назад, вглубь комнаты, за мою спину. Она прижата к стенам, загнана в угол. Но она просто так не уйдёт. Как и тот, кто таится у метрового промежутка стены, под неразличимой сейчас картиной. Он снова пришёл. Я его не вижу, но уже чувствую…

А вот и вспышка, такая же короткая. Я её ждал в надежде получше разглядеть «гостя». Помню, в детстве закрываясь без света в ванной со старым отцовским фотоаппаратом, я нажимал на обратной его стороне круглую кнопочку, и маленькое пространство комнаты озарялось ярким светом, но плёнка не тратилась. Свет тут же гас, возвращая меня во тьму, а перед глазами держалась увиденная картинка, прорисованная белыми светящимися контурами. Вертикальные и горизонтальные линии кафельной плитки, образующие прямоугольную сетку. Выпрыгивающие из воды дельфины, многократно клонированные по всей поверхности стены. Если смотреть только прямо, картинка могла продержаться несколько секунд. Вот и сейчас мои глаза неподвижны, пока мозг анализирует информацию. Контур. Был один лишь контур. Грязно-белый, с лёгким ореолом. Не симметричный. Макушка головы округлая, как у человека. Но от неё линии расходятся сразу к плечам. Причём, они слегка «провисают», как провисала бы ткань. От плеч контур идёт вниз, силуэт расширяется в районе локтей (если это когда-то был человек и у него были локти). Правая сторона более выражена. Она ярче и сильнее выпирает. Далее линии постепенно сближаются, но в итоге рассеиваются в тридцати сантиметрах от пола. И всё. Никаких ног, никаких черт лица и гендерных признаков. Ничего, что даст мне хоть какую-то догадку. Зато теперь ясно, почему издавна люди описывают привидений как человеческий силуэт, покрытый простынёй. Это самое подходящее описание.

Мелькания в правом окне заставляют вцепиться в них взглядом. Сегодня свет падает на пол, и «гость» виден мне в полный рост. Сильно вытянутый сгусток энергии овальной формы с искрящейся серединой. Такой же, как Ира во время своего единственного визита. Движется очень медленно, равномерно, постепенно исчезая из квадрата окна.

Глухой акцентированный звук. Ещё один. Опять шаги. Третий… Четвёртый… Как он умудряется их издавать, если даже не касается пола? Почему Ира так себя не проявляла? Почему не делала вспышку? Слишком много вопросов.

Пять… Шесть… Он уже у двери в тамбур, которая, как всегда, ночью закрыта. Ну, что будет дальше? Остановится? Будет ждать? Не просто так он пришёл во второй раз. Ему что-то нужно… Семь… Глухой стук раздаётся за дверью. Он снова уходит. Почему? Куда? Чёрт, у меня даже нет времени подумать.

Сбрасываю одеяло и встаю с дивана. Желание не упустить момент сейчас сильнее страха. Тихо ступая по ковру, словно вор, я крадусь к двери комнаты. Стараюсь не шевелить рукой, подмышка начинает ныть от каждого лёгкого движения. По возвращении домой я обработал рану йодом, приложил многослойный бинт и залепил пластырем. Поменял бинт и на бицепсе. Вот только приглушить боль было нечем, ни одного анальгетика я не нашёл. Выглядываю из-за косяка, прислушиваюсь. Еле уловимое сопение бабы Лены как бальзам на душу. Пусть она спит, но присутствие живого человека придаёт уверенности. Шагов за дверью не слышно. Или «гость» ждёт на кухне, или…

Через окно в гостиной вижу входную дверь. Сквозь неё на улицу медленно выплывают переливающиеся мелькания, которым нипочём любые преграды. «Гость» на пару секунд останавливается на крыльце и, кажется, смотрит сейчас на меня сквозь тюль. Жутковатое ощущение. Затем он движется вправо от двери, спускается по двум ступеням, проплывает мимо узкого окошка с рифлёным жёлтым стеклом и сворачивает за угол.

«Ну, просто замечательно, мать твою!»

Вариантов всего два: он зовёт меня либо в сарай, либо в сад. Охренительный расклад. Или идти за призраком в тёмное помещение без окон и электричества, или в два часа ночи бродить с ним среди шумящих кустов и деревьев. Но я ведь уже всё решил, правда?

«Мёртвые ведут лишь на смерть».

Резко убираю назад ногу, которую едва успел занести над порогом комнаты. Вцепившись правой рукой в косяк двери, делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Моя болезнь в очередной раз пытается меня подкосить в самый неподходящий момент. Но сейчас я знаю, как поступить — я буду её игнорировать. В фильме «Игры разума» главному герою это помогло. Нужно брать пример с тех, кто умнее.

«Мёртвые ведут лишь на смерть».

Навострив уши, жду стука в стене, за зеркалом. Я уже разучился сходить с ума понемногу, должен быть «all inclusive». Но стука нет. И медлить времени тоже нет, я рискую упустить «гостя». Снова переношу ногу через порог и ступаю на деревянный пол — игра началась. Раз. Два. Три… Шесть… Мне тоже хватает шести шагов, чтобы оказаться у двери, ведущей в тамбур. Забавно, раньше я никогда не обращал на это внимание и не считал. Касаюсь двери плечом, прилагаю небольшое усилие, и она открывается. Тихо выхожу, закрываю за собой.

«Любопытные дохнут первыми».

В кухне темно, панорамное окно и маленькие окошки с жёлтыми стёклами по обе стороны от входной двери занавешены шторами. Отдёргиваю плотную зелёную ткань с большого окна, позволяя лунному свету упасть на обеденный стол. Всматриваюсь. «Гость» уже проплыл вдоль стены дома и повернуть налево, двигается между сараем и летней кухней в сторону колодца, стоящего под старой, давно не дающей ягод шелковицей. Вот он вплывает в тень, и его мелькания перестают быть видны. Учитывая, что, даже умея ходить сквозь стены, «гость» показывает мне человеческий маршрут, становится ясно — у колодца он повернёт направо, за сарай. Он зовёт меня в сад.

«Чёрный вдовец скоро встретится с бывшей».

— Ну, ты и гнида! — слова с ненавистью вырвались из моего рта. Такой хрени я просто не ожидал.

«Я реально виню себя в смерти Иры? Или это предупреждение, что меня хотят утопить в колодце? Или Ира ждёт меня в саду?»

Ну и мысли. Одна другой не легче.

Возвращаюсь в тамбур, открываю холодильник, достаю литровую банку самогона и тарелку с нарезанной кровянкой и солёными огурцами. Несу всё это к столу. Мне нужно «дёрнуть» для храбрости. Оглядываюсь по сторонам, ищу рюмку и не нахожу. Все они, наверное, в серванте в моей комнате. Но назад я уже не пойду. Открываю шкафчик внизу стола и достаю большой гранёный стакан. Буду пить как настоящий сельский мужик.

Перед глазами снова мелькает вспышка. Вдали, у колодца, вижу знакомый белый силуэт.

«Да иду я, иду. Задолбал».

Снимаю крышку с банки и наскоро наливаю полный стакан самогона. Специфическая вонь быстро заполняет пространство кухни. Шестьдесят семь градусов, обалдеть. Хорошо, что баба Лена не добавляет в него карбид, я слыхал про таких умельцев.Делаю полный выдох и быстрыми глотками вливаю в себя весь стакан. Сразу же хватаю с тарелки колбасу с огурцом и быстро запихиваю в рот. Жесть. Какое же отвратное пойло! Продышавшись, оцениваю своё состояние. Самогон резко бьёт в голову. Но этого не достаточно, чтобы выйти из дома. Наливаю ещё полстакана…

«Пьяный внук подох в малине».

«Хороший тост», — опрокидываю в себя ещё сто грамм.

Рука перестаёт ныть, возвращается чувство юмора. Что ж, пора. Вставляю ноги в шлёпанцы и подхожу к двери.

«Стой…»

«Ну конечно».

Тянусь рукой к замку, не обращая внимания на формулировку. Поворачиваю ручку.

«Да стой, я сказал!» — звучит резкий командный голос.

И вот тут я оторопел…

«Повтори».

Молчание.

«Повтори!!!»

Ничего.

— Повтори, тварь! — рычу, моментально зверея от нахлынувшей волны догадок и воспоминаний.

«Ты глуп и ведом», — издевательская размеренность и спокойствие стали мне ответом.

Как же чудесно, когда в детстве у тебя есть своя комната. Пусть не большая, пусть не шикарно обставленная, но СВОЯ. Ты можешь закрыться в ней, играть в машинки, солдатиков или приставку. Можешь побыть наедине с собой, помечтать. И я уверен, с обретением собственной квартиры все становится ещё лучше. Ты в ней хозяин. Король. Но, даже оказавшись вне своих владений, имея необходимость долгое время находиться в общественном месте, ты всегда можешь закрыться в своей голове. Туда никто не заглянет, не увидит, в каких солдатиков ты играешь и какие фильмы смотришь. Это замечательно… до тех пор, пока с ужасом не осознаёшь, что ты в своей голове не один. Более того, ты никогда не был там один…

Из года в год я терпел комментарии к совершённым мною действиям или призывы к совершению новых. Слушал высказывания о себе, об окружающих людях или моём будущем. Загадочные, оценочные, пугающие, циничные, провоцирующие. Зачастую они были тяжёлой правдой, которую я старался не замечать. У каждого человека есть свой внутренний голос, цензор. Но сейчас я ощутил чужое присутствие, чужую волю. Чужой приказ.

— Ответь мне, прошу.

Чувствую, ответа не будет. Или это ощущение и есть ответ?.. Твою ж мать! Теперь я даже не знаю, что во мне — МОЁ.

— Пошёл ты, — цежу сквозь зубы, возвращаюсь к столу, наливаю ещё полстакана самогона и залпом его осушаю. Закусываю кровянкой. Чёрт с ним. «Мой» никуда не денется. Нужно догонять «гостя».

Спустившись с крыльца, сворачиваю за угол. Ночной воздух охлаждает пот, в который меня бросило от двух стаканов. Стараюсь не шаркать ногами. Не знаю, почему это глупое желание сохранять тишину ещё не выветрилось. Дохожу до сарая, смотрю в сторону колодца. В темноту. Я знаю, что за колодцем находится синий деревянный забор, а за ним, в трёх метрах — окно комнаты, где спит мать Татьяны. Всё знакомо. Всё привычно. Почти.

На дверной ручке сарая висит цепь. Ею баба Лена днём регулирует широту открытия ворот курятника. Хочу взять, но тут же представляю, как из темноты смотрит призрак и улыбается моей глупости. Я выхожу за границы мира, в котором приучен жить, однако продолжаю хвататься за спасительные тростинки, бесполезные в новой реальности. Лучше бы там была пара воров. Я хотя бы могу представить последствия. Хорошие, плохие — не важно. Пугает не столько опасность, сколько неизвестность. Особенно, когда эту неизвестность таит то, чего по общепринятому мнению просто нет.

«Ты глуп и ведом…»

«Спасибо».

Чужеродный голос придаёт мне уверенности. Преодолеваю барьер нерешительности и делаю три шага вперёд, скрываясь от лунного света в тени летней кухни. Теперь я как Алиса в Стране чудес. Жадно смотрю вперёд. Колодец всё ближе. Чёрная, мрачная фигура с крышей в виде треугольника, над которой качаются массивные ветви шелковицы. Слева от него, за углом летней кухни, находится курятник. Всегда найдутся пару куриц, которые не спят, так что тихие шорохи смущать не должны. А вот вправо, за сарай, лежит дорога, ведущая в сад.

«Обратного пути не будет».

Выглядываю из-за угла. Никого нет. Вернее, никого не вижу. Честно сказать, это радует. В глубине души я надеюсь так никого и не встретить, и познание тайн мироздания отложится на потом. Но всё равно иду.

«Твой труп станет лучшим подарком родне».

Ещё четыре метра пути до невысокой калитки, сделанной из новых некрашеных досок. Надо мной шумит листва бездетного дерева. Прохожу эти четыре метра и останавливаюсь. Игра света и тени создаёт повсюду многочисленные мелькания. Бегаю глазами из стороны в сторону, пытаясь разобраться, какие из этих мельканий — «те самые».

«Вот он!»

Я его засёк. У груши — самого большого дерева в саду. Лунный свет проходит сквозь крону и создаёт мелькания там, где их быть не должно. Призрак медленно движется вправо, проплывая мимо чёрного ствола дерева. И движется он… к другому призраку.

«Смерть близка…»

Второй сгусток энергии «стоит» у соседней яблони. У той, где я четыре года назад гвоздём проколол ногу, наступив на старую доску. По текстуре искажений он ничем не отличается от первого. У этого дерева ствол тоньше, чёрного фона меньше и заметить мелькания сложнее. Что эти двое там делают? Мне нужно идти к ним?

За углом раздаётся стук. Тихий глухой стук по бетонной дорожке, которой окаймлён сарай. Ещё один… Ещё… Он приближается.

«Беги…»

Нет, убегать глупо. Тот, кто идёт ко мне, специально обозначил своё приближение, чтобы я успел собраться духом. Боюсь. Это страх неизбежной встречи. Делаю два шага назад. Стук уже в метре от калитки.

«Беги!»

Стою. Сжимаю кулак правой руки. Меня мутит от самогона и происходящего. На мгновение в глазах всё темнеет. Проморгавшись несколько раз, замечаю, что вижу окружающий мир словно через негатив фотоплёнки. И это не короткая вспышка. Изменение зрительного восприятия не проходит.

«Какого чёрта?!»

Смотрю вверх, влево, вправо, на стену сарая. Инверсия цвета сводит с ума, паника сознания рождает в ушах звук, похожий на терзание слабо натянутых струн. Я не знаю, что делать. Прислоняюсь рукой к стене, глубоко дышу. Вестибулярный аппарат бьёт тревогу.

Из-за угла медленно выплывает знакомый силуэт. Всё тот же белый контур, который виден сейчас над калиткой лишь до уровня плеч. Он останавливается прямо напротив меня. Знаю, ему ничего не стоит преодолеть эти тонкие, ещё не окрашенные доски. Приблизиться, даже пройти сквозь моё тело. Всё, что угодно. Но он продолжает неподвижно парить по ту сторону несущественной преграды. Трое. Их там трое. Однако я чувствую, ко мне приходил именно он.

Ещё один глухой стук, за моей спиной. Резко оборачиваюсь. Призрак. Четвёртый. Такой же, как остальные. Долго не церемонясь, движется в мою сторону.

А расстояние между нами всё меньше. Верчу головой право-влево. Метр до калитки, два метра до четвёртого… Полтора метра. Меня заманили в ловушку, окружают. Что делать? ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ??? Ещё один стук. С обеих сторон остаётся всего метр…

Четвёртый останавливается. Отчаянно всматриваюсь в темноту, заключённую в плавные белые линии его контура, стараюсь увидеть хоть что-то. Если ты друг, покажи мне своё лицо. Прекрати издевательские игры. Но вместо этого он протягивает левую руку.

«Беги!»

Очертания призрака стали объёмными, рука словно выросла в пространстве. Белые контуры обозначили новые детали фигуры. Линии туловища потекли в мою сторону, окаймляя конечность. Поворачиваю голову. Сквозь деревянные доски калитки ко мне протянута ещё одна рука.

У волнения есть предел, после которого человек перестаёт адекватно воспринимать действительность. Сюрреализм не позволяет сейчас понять, когда я покинул реальность и погрузился в сон. Но чтобы проснуться, нужно вступить в контакт с вымыслом.

Развожу руки в стороны и касаюсь призраков. Я шагнул в неизвестность, я больше, чем просто человек. Отдаюсь на волю течения. Чувствую знакомый холод, стремительно проникающий в мои пальцы, овладевающий кистями, стремящийся в запястья. Закрываю глаза. Струны рвутся одна за другой и затихают…

«Беги, идиот! Беги!»

Дрожь в коленях подкашивает ноги. Заваливаюсь назад, бьюсь головой о кирпичную стену сарая. Сползаю по ней, раздирая бугристыми выступами затылок. Контакт потерян, и новая волна паники накрывает меня. Открываю глаза, вижу, зрение нормализовалось, инверсия прошла. Надо мной нависают два сгустка энергии в полный человеческий рост.

«Тебя почти распяли!»

Эта фраза заставляет думать о смерти, мучительной смерти. Не выдержав напряжения, я срываюсь в единственно верном направлении — в сторону дома Татьяны. Приняв быстрый разгон с низкого старта, подпрыгиваю, но лишь в полёте понимаю, что могу опереться о забор только одной рукой. В итоге заваливаюсь на бок и с высоты полутора метров падаю на левое плечо.

Громкий короткий крик разрезает тишину. Какая дикая боль! Сжимая зубы и веки, корчусь на земле, чувствуя, как кровь стремительно заливает подмышку.

«Распяли. Почти распяли».

Нет времени пускать сопли. Поворачиваюсь на правый бок, поднимаюсь. Не оглядываясь в сторону калитки, бегу к кустам роз, которые выращивает мать Татьяны. Сворачиваю за угол, несусь мимо стены, снова сворачиваю. Немного отдышавшись, стучу Татьяне в окно.

Секунды тянутся медленно, им некуда спешить, они ни от кого не бегут. Мнусь с ноги на ногу, жду. В комнате всё так же темно, звуков не слышно. Выглядываю из-за угла — никого. Стучу снова, дольше и громче. Не знаю зачем, я ведь не собираюсь проситься в дом. Наконец, в окне появляется Татьяна. Заспанная, с растрёпанными волосами, в синей майке. В глазах читается явный упрёк. Ещё бы. Мало того, что променял её на другую девку, которую носил на руках, в конкурсах участвовал, так ещё хватило наглости прийти сюда среди ночи. Разводит руками, задавая немой вопрос. Но затем её взгляд падает на моё плечо. Свежая ссадина, грязный бинт вокруг бицепса, кровь, сочащаяся из-под мышки. Выражение лица Татьяны меняется, она кивает в сторону крыльца и исчезает. Всё понимая, открываю калитку и спешно направляюсь к крыльцу.

Замок два раза щёлкает, дверь с тихим скрипом открывается.

— Привет, — говорю я, тяжело дыша.

Татьяна выходит и так же аккуратно закрывает дверь.

— Что с тобой? — спрашивает она. — Не с той девчонкой роман закрутил?

Голос не совсем привычный. В интонации — смесь упрёка и переживания. Замечаю в её руке запечатанный стерильный бинт. Татьяна готова заботиться, даже когда хочет послать подальше.

— Да тут такое…

Оглядываюсь по сторонам, бегло ищу переливающиеся мелькания. За прошедшую минуту «гость» со своими приятелями успел бы сюда добраться. Надеюсь лишь, что пугать Татьяну не входит в их планы. А может, она вообще бы их не увидела. Замолкаю, чувствуя внезапное головокружение. Чрезмерное волнение плюс два стакана самогона… Странно, что я ещё на ногах стою.

— Тебя те парни избили? Ну, говори уже.

Татьяна смотрит на тонкую струйку крови, бегущую по моим рёбрам, и начинает распаковывать бинт. А я смотрю на Татьяну. Вернее, на её большую грудь. Два соска, выпирающие сквозь тонкую синюю майку, сейчас как два центра гипнотических спиралей, приводящих меня в чувство. Короткие шортики открывают практически всю длину голых ног. Уверен, Татьяна схватила первое, что попалось ей под руку, лишь бы одеть что-то поверх трусиков. Она торопилась, иначе бы включила в комнате свет и нашла юбку или спортивки…

Делаю два шага вперёд и, резко обняв Татьяну правой рукой, начинаю целовать её губы. Жадно, страстно. В голове всё плывёт, я ничего уже не ощущаю, кроме наших тел. Такая ненамеренная сексапильность Татьяны переключила моё возбуждение в другое русло, и я попросту потерял над собой контроль. От неожиданности Татьяна растерялась, позволив мне, стоящему полубоком (чтобы не испачкать кровью), прижать её к себе. Через пару секунд губы начинают отвечать поцелуями. Но вскоре она двумя руками отстраняет меня назад.

— Ты что, самогон пил? — удивлённо и с отвращением на лице спрашивает Татьяна. Видимо, ощутила вкус, оставшийся у меня во рту.

Возникшая пауза возвращает мне самообладание. Мы смотрим друг на друга, каждый со своими мыслями. Я летел к Татьяне и даже подумать не мог, что придётся силой выдавливать из себя слова. У меня были серьёзные причины выпить. Более того, я имею право гордиться тем фактом, что после четырёхсот грамм ядрёного самогона ещё на что-то способен. Но в голове всплывает вечер недельной давности. Татьяна не поверила мне тогда, с чего бы ей верить сейчас, да ещё пьяному?

— Что с тобой творится, Влад? — прервав обоюдное молчание, спрашивает Татьяна. Слышу обеспокоенность в голосе. — Ты сам на себя не похож. Часто пьёшь, вляпываешься в неприятности. Приходишь среди ночи в одних трусах. А если тебя вот такого увидит моя мама?

Опускаю голову. Действительно, на мне сейчас, кроме бинтов, только трусы и шлёпанцы. До этого момента я не задумывался о своём внешнем виде. Окровавленный алкаш в оранжевых труселях ломится в окно, чтобы наброситься с поцелуями… Глупая ситуация.

— Я расскажу всё как есть. Главное, выслушай. А дальше сама решай, куда меня послать.

— Опять стук в стене? — осторожно спрашивает Татьяна, не желая повторения того вечера. — Если да, лучше не надо.

— Всё намного хуже. И у меня больше нет человека, с кем я могу поделиться.

Молчит. Сжимает губы, в очередной раз сдерживая эмоции.

И я начинаю…

«Бесхарактерная тряпка. То волочишься за каждой юбкой, то бежишь, будто к мамочке, чтобы приласкали и пожалели. Тебе самому не противно?»

— Заткнись! Ты сам мне твердил: «Беги! Беги!» Какого чёрта?!

«Ты глуп и ведом. Тобой крутят как хотят. Взгляни на себя: дырок больше, чем в бабе. И ради чего? Ради парочки вялых фрикций? Ты ничем не лучше Санька. Умрёшь от нехватки вагинального сока в височных долях. Смейся. Смешно же. Ха-ха-ха».

— Это ты толкал меня к Мальвине! Как ты узнал о ней раньше, чем я?! Кто ты? Отвечай!

«Сопливая идиллия под искусственными звёздами. Летать по небу, держась за ручки — тупые фантазии самых тупых тёлок. Ты же рад, что довёл её до могилы? Признайся, рад? Мечтательница, желавшая свить с тобой тихое семейное гнёздышко. В кого бы ты превратился? В пузатого семьянина с парочкой спиногрызов? Ты бы пустил корни, навечно врос в одно место. Разве ты этого хочешь? Иркина смерть была лучшим способом расстаться. Мужику не пристало жить в бабских соплях. Хотя, какой ты, к чёрту, мужик?! Ты не в силах прекратить то, что самому уже давно надоело».

— Причём здесь я?! Прекрати меня обвинять?! Это были твои слова. Не мои! Кто ты?! Скажи, наконец!!

Хватаю табуретку, с размаху швыряю её в чугунную ванну, стоящую под окном летней кухни. Табуретка разлетается на части, но мою злость не выплеснуть одним единственным импульсом. Дикое сумасшествие продолжается уже несколько часов. С семи утра мозг взрывается от нескончаемого потока воспоминаний, упрёков и цинизма, и я не представляю, как это прекратить. Я упорно терпел, стараясь игнорировать. Переиграл во все игры на ожившем после купания телефоне, врубал музыку в наушниках так громко, что перепонки начинали болеть, приседал и качал пресс, хотя после самогона состояние очень поганое, подташнивает, постоянная сухость во рту. Даже пробовал кроссворды разгадывать, но эта попытка была самой жалкой.

Спать так и не ложился. Татьяна попросила меня уйти, не дослушав рассказ до конца. Разгадать эмоции на её лице я не смог, но ясно стало одно — переваривать ситуацию предстоит мне одному. Пару часов я просидел на лавочке у гаража, то и дело, поглядывая из-за забора в сторону колодца, а когда начало светать, вернулся в свою комнату. Куда ещё деваться, да ещё практически голому? Включил свет, телевизор, доел нарезанную кровянку. Оделся. Всё время косился на дверь, опасаясь увидеть мелькания. Прислушивался к стене за зеркалом. Но проблема пришла изнутри…

«Правильно. Сваливай вину на других, выдумывай себе оправдания. Лучшее, что ты умеешь делать — прятаться. Вот только за кого? За сиськастую? Эта живая скучнее мёртвой. Такая же бесхарактерная, как и ты. Сюсюскается с тобой, прощает предательства. Думаешь, любит? Да за что тебя любить-то?!»

— Иди к чёрту!

Здоровой рукой рву на себе футболку, комкаю и бросаю на землю. Оглядываюсь, ищу, что ещё можно сломать. Куры давно попрятались, коты тоже. Ещё бы они остались, когда рядом сходит с ума разъярённый «хомо сапиенс». Я уже готов биться головой о стену, если сотрясение мозга гарантирует хотя бы временное облегчение.

В девять утра дядя Игорь заехал за бабой Леной, чтобы отвезти её на рынок. Когда синий кроссовер исчез из зоны видимости, я вышел во двор. Нахождение в доме казалось пыткой, но мысль, что смена декораций избавит меня от голоса в голове, была наивным самообманом. Слоняясь туда-сюда от сарая к воротам, я не выдержал и стал отвечать. Уж очень обидные слова он говорил.

Вести мысленный диалог не хватало сил, да и единственный способ хоть немного контролировать ситуацию — отвечать вслух. Но я даже не понимаю, кто мой собеседник. Голос безустанно гнобит меня за прошлое и настоящее, в то же время никак не реагирует на вопросы, будто стараясь убедить, что он — лишь проявление болезни. И опасаясь строить предположения, я вроде как вынужден в это верить. Замечаю лишь, что голос становится тише и, судя по темпу, скоро перейдёт на шёпот. Правда, с убавлением звука его слова всё злее и опасней. Я думал, однажды он начнёт склонять меня к самоубийству. Но он заставляет убивать других людей.

«Дракон. Ха-ха-ха. Куда тебе до дракона?! Серая Мышь подходит больше. Или как говорят хохлы — «пацюк». Рядовой торгаш, нерадивый грузчик — вот твоя золотая середина. Но у тебя есть шанс исправиться — просто убей её!»

Сажусь на тёплый бетон. Игнорируя боль под мышкой, обхватываю обеими руками голову и бормочу:

— Замолчи. Замолчи. Прошу тебя, замолчи.

«Убей её, Влад…»

— Кого? — от безысходности спрашиваю я.

«Сиськастую…»

Интуитивно бросаю взгляд в сторону ворот и вижу Татьяну. На её лице отражается вся безнадёжность моего положения.

— Влад…

— Татьяна, лучше уйди. Так будет безопасней.

«Убей эту эгоистку. На черта нужна баба, которая не хочет тебе верить?»

Чем тише становится голос, тем более зловеще он звучит, щекочет кору головного мозга, тонким слоем окутывает моё сознание. Упираюсь лбом в колени и закрываю глаза, кусаю нижнюю губу. Больно. Но лучше я сделаю больно себе, чем кому-то ещё. Я настолько взведён, что скоро реально буду готов убивать.

— Сейчас всё пройдёт, сейчас всё пройдёт… — продолжаю бормотать и уже чувствую вкус собственной крови. Что подумают баба Лена и дядя Игорь, когда увидят меня в таком состоянии?

Татьяна подходит ближе. Я слышу её шаги. Замолкаю, не хочу сорваться и накричать. Слизываю кровь с губ. Мне снова вспомнился последний визит Иры. Вернее, собственный страх и осознание, что Ира видит меня таким. Жалким. И перед Татьяной я тоже достаточно опозорился. Но нельзя вконец раскисать. Нельзя.

Ванна качнулась, издав под собой тихий хруст. Это Татьяна присела на край. Касается ладонью моего плеча.

— Я тебе верю, — произносит она. — Я долго пыталась убедить себя, что прошлое — лишь фантазия. Но твои слова всё рушили.

Поднимаю голову, смотрю вопрошающим взглядом.

«Убей. Тебя признают невменяемым. Расскажешь всем про привидений и голос в своей голове. Экспертиза подтвердит…»

— Ты спала? — спрашиваю, замечая усталость на её лице.

Татьяна отрицательно качает головой.

— В день похорон отца у меня было странное чувство. Вернее, предчувствие. Я очень боялась приближения вечера и совсем не хотела идти домой. Просидела на лавочке у могилы до темноты, и то ушла лишь потому, что мама уже в пятый раз мне позвонила… Захожу в свою комнату, раздеваюсь, ложусь… а уснуть не могу. Чувствую, в комнате есть кто-то ещё. И я же ни капли водки не выпила, хотя родственники чуть ли ни заставляли. Лежу, скрестив ноги, боюсь встать. Мимо меня будто кто-то ходит, от окна до двери. И это не минутное ощущение. Я даже дышать боялась. А потом кто-то сел в кресло напротив кровати, я хорошо знаю тот звук… — Татьяна глубоко выдыхает. — Не помню, когда уснула. Было уже светло. Весь день хотела рассказать маме, но не решалась. Думала, спишет всё на переживания и стресс. Но после ужина она начала первой. Сказала, что третий день слышит шорохи, скрип на диване, где отец обычно смотрел телевизор. Словно бы на нём кто-то ворочается. Замечает, что кот постоянно ловит кого-то взглядом в пустой комнате. В первую ночь, когда отца увезли в морг, мама не сомкнула глаз из-за ощущения постороннего присутствия в спальне. Говорит, жути натерпелась. Все молитвы перечитала… Но на этом всё не закончилось. Отец умер шестнадцатого октября, так вот в течение полугода шестнадцатого числа каждого месяца происходили странности. То стук шагов на чердаке, то среди ночи со столов что-то падало, а шестнадцатого апреля под утро со стены упала картина, которая отцу не нравилась, но маме её подарила сестра, и она отказывалась её снимать… В общем, после того случая мы решили уехать. Учитывая мамино образование и стаж работы в «химпроме», на резюме откликнулось сразу несколько предприятий. Мама выбрала Кременчугский НПЗ. Поэтому мы здесь.

— Почему ты молчала?

— Прости. Люди даже вспоминать о таком боятся, не то, чтобы рассказывать. И я тоже боялась, — Татьяна кладёт руку мне на плечо. — Пойдём со мной.

— Куда? — спрашиваю, попутно переваривая новую информацию. — Татьяна, со мной сейчас опасно находиться.

— Бери другую футболку и пошли. Я не знаю, что с тобой происходит, но знаю того, кто в силах помочь.

— Не пойду. Мне стыдно всё это рассказывать кому-то ещё, понимаешь? Даже врачам.

— Мы не к врачу. Доверься мне.

Невысокий деревянный забор с большими прорехами между досками, с поблёкшей коричневой краской, местами сильно облезшей. Калитка, наоборот, сбита плотно. Верхушки досок заострены, в каждую вторую вбита ржавая фигурка вороны. Двор зарос бурьяном, толстая ботва с широкими листьями лишь немногим ниже забора. Позади неё в тени четырёх высоких деревьев стоит маленький одноэтажный дом. Очень старый, мрачный; из крупных глиняно-соломенных кирпичей, потрескавшихся от времени. Крыша — связки сухого камыша, накрытые полиэтиленом и кусками шифера, придавленного кирпичами, но уже силикатными, белыми. Труба дымохода чёрная, длинная, возвышается метра на полтора. Дом стоит боком к дороге. Стена, что смотрит на нас, имеет одно небольшое окно, занавешенное тёмной одноцветной шторой. Вход находится справа. Напротив него, за металлической оградой — здание ГРП (газораспределительный пункт), из которого в землю уходят несколько красных и жёлтых труб. По левую сторону, за зелёным забором, располагается заброшенный дом из оцилиндрованного брёвна. Ставни закрыты и забиты досками. Заколочена и входная дверь.

Мы шли сюда около получаса. Как же паршиво бродить с похмелья в такую жару! Температура словно бы повышается на один градус в минуту. А ведь ещё нет и полудня. Дойдя до поля, что рядом с сельской школой (часть маршрута моих субботних пробежек), мы свернули влево, на узкую витиеватую тропинку, ведущую в малознакомую мне часть села. На открытом пространстве солнце откровенно бесновалось. Я до сих пор истекаю потом, отчего рану в подмышке неприятно щиплет.

Убрав во дворе беспорядок, я натянул другую футболку, закрыл дом, курятник и отправился вместе с Татьяной. Больше вопросов не задавал, потому что был уверен: этот поход не принесёт никакой пользы. В самом деле, ну кто мне может помочь? Разве что анестезиолог вколет в зад пару кубиков промидола и на три часа превратит меня в овощ, не способный волноваться в принципе. Я не остался дома лишь потому, что нуждался в чьём-то обществе, в человеке, сохраняющем мою связь с реальностью.

— Месяца через четыре после переезда, — рассказывала по пути Татьяна, — мы с мамой шли в гости к её новой знакомой, коллеге с НПЗ. У той женщины есть современная вязальная машинка, которая сама свяжет тебе вещь, нужно лишь ввести программу с компьютера. Мы хотели посмотреть каталоги и выбрать что-нибудь для себя. Так вот, по пути мы обогнали непримечательную старушку. Невысокую, сгорбленную, в коричневой рубашке, чёрной юбке и чёрном платке. Оставив её позади, мы услышали хрипловатый голос: «Альберт всё ещё с вами. Он чувствует вину». Мама от этих слов замерла как вкопанная. Обернувшись, я увидела старухино лицо. Сухое, морщинистое, с опущенными уголками губ и маленькими, впивающимися в тебя глазами. На правом было бельмо, но казалось, именно этим глазом она видит тебя насквозь. «Повторите», — попросила мама, придя в себя. — «Откуда вы знаете имя моего мужа?». «Он стоит в метре от вашей дочери», — ответила старуха, смотря в сторону. — «Отпустите его, и он сможет отпустить вас»… В тот день до маминой знакомой мы так и не дошли. Старушка позвала нас с собой. Минут десять мы прождали у ворот её дома, она вынесла пакет неизвестной травы. Сказала, если хотим отпустить прошлое и позволить отцу стать свободным, нам нужно выпить отвар этой травки. Мама была под впечатлением и безоговорочно согласилась… Сегодня утром я приезжала к той старушке, рассказала о твоей проблеме. Попросила помочь. Она велела привести тебя.

Я хотел назвать полной чушью любые истории о бабках-ведуньях, но быстро осёкся. Стоило голосу в голове утихнуть, как я уже готов критиковать всё вокруг, даже если события моей жизни гораздо бредовее чужих рассказов.

Татьяна отворяет калитку, и мы входим во двор. Волнуюсь. Старуха может сказать, что вместе со мной сюда пришёл «гость» со своими дружками. И Ира. И дед Захар. Вдруг, они всегда за мной ходят, и я не бываю один ни внутри себя, ни снаружи. Нигде…

К дому ведёт дорожка из серых округлых камней. Представил её в жёлтом цвете — моя любимая сказка в детстве. Где я? Кто внутри дома? Гингема? Бастинда? Может, я несколько месяцев просто сплю? Может, экстази меня так и не отпустило? Ну откуда белые удавы в средней полосе России?

Мы у порога. Деревянная дверь висит на петлях за счёт ржавых фигурных скоб. Бросаю взгляд в сторону окна справа от двери. Оно занавешено такой же невзрачной тряпкой, маленькая форточка открыта настежь, изнутри идёт странный запах. Татьяна молча смотрит на меня, медлит, словно ждёт какого-то сигнала, но затем, не дождавшись, стучит по двери три раза.

— Пусть входит один, — доносится резкий хрипловатый голос. — А ты, золотко, погуляй.

Татьяна снова смотрит на моё растерянное лицо, пожимает плечами и тянет на себя дверь. Я вхожу.

Узкий тёмный коридор, деревянный пол без половиц. На потолке нет даже патрона, на полу — никакой обуви, на стенах — ни одного крючка для одежды. В самом конце справа — дверной проём. Кто за ним, не знаю. Скидываю шлёпанцы. Дверь позади меня закрывается, и я оказываюсь в полумраке. Второй раз за двенадцать часов я иду в неизвестность.

Считаю шаги, они сопровождаются тихим скрипом. Раз, два, три… Я сейчас сам как привидение. Восемь… Появляюсь в дверном проёме.

Ведьмы. Я всегда их представлял именно такими. Сутулое тело в чёрной кофте. Коричневая юбка до самого пола. Сухие венозные руки. Локоны седых волос, небрежно спадающие из-под чёрного платка. Бледный, сморщенный рот. Колкий, пронзающий тебя взгляд. Из-за бельма на глазу он кажется ещё острее.

— Подойди, — говорит старуха.

— Зачем?

— Подойди.

Деваться некуда, делаю шаг вперёд и попадаю в пространство комнаты. Она хоть и большая, но всего одна. Стены коричневые, глиняные, с замазанными швами. Потолок деревянный, с одной единственной лампочкой без люстры. На полу лежит старый грязный ковёр. Пятна въевшиеся, видимо, не выводятся, если их вообще пытались вывести. Вдоль стены справа стоят два массивных кухонных стола, на одном из них — двухкомфорочная электроплита с кастрюлей, в которой кипит вода, на втором — несколько жестяных и стеклянных банок, картонная коробка с ножами и ложками. Над столами висят полки с разной кухонной утварью. Ещё один стол находится у окна. Круглый, накрыт жёлтой клеёнкой; под ножку подсунута сложенная в несколько раз газета. На нём стоят две кружки. Рядом — два стула. Напротив стола — печь. Вся в саже. Она из белого кирпича, немного утоплена в стену. В другом конце комнаты — две кровати, разделённые комодом.

Останавливаюсь в паре метрах от старухи, и то мне кажется, это слишком близко. Не шевелится, всё так же пристально смотрит в глаза. Я молчу. Жду. Не знаю, что сказать, потому что не знаю, какого чёрта здесь делаю.

— Я так и думала, — произносит старуха.

— Что вы думали?

— Как давно он в тебе?

— Кто? — спрашиваю и боюсь услышать ответ.

— Паразит.

Приволакивая левую ногу, старуха приближается ко мне почти вплотную. Хочу сделать шаг назад, но не могу. Стою. А она смотрит. Смотрит в меня. Проникает в голову через двери зрачков.

— Присосался к глазам, — продолжает старуха. — Видит то, что видишь ты, — чувствую неприятное тёплое дыхание из её рта, оно перебивает даже тот запах, которым наполнен дом. — Смотрит на меня и злится. Таня сказала, он ещё и говорит.

— Так я не болен?

— Всё, что причиняет страдание — болезнь. Даже человек может быть болезнью. Сейчас он говорит?

— Нет. Голос становился тише, потом замолк.

— Устал. Исчерпал запас сил, которые сосёт из тебя. Восполняет.

— Да кто это такой?!

— Сущность, не способная родиться в живом теле. Бывают утратившие способность или ещё не обретшие. Но говорить могут лишь те, кто в прошлых жизнях уже был человеком, — старуха отводит взгляд и, шаркая ногами, направляется к столу с жестяными и стеклянными банками. — Проходи дальше.

Послушно иду к центру комнаты, останавливаюсь возле стульев. Не решаюсь сесть. Мне хочется как можно больше обо всём узнать, но я молчу. Жду.

— Говорящий паразит — это и хорошо, и плохо, — старуха высыпает содержимое одной из банок в кастрюлю. — Хорошо — потому что такого легче определить, ты слышишь в голове посторонний голос. Молчунов абсолютное большинство людей не могут выявить в себе до конца жизни.

— Их много? — удивлённо спрашиваю я.

— Больше, чем можешь себе представить. Действия, совершённые под влиянием внезапного импульса. Накопленная раздражённость, выливающая во вспышки гнева. Депрессии без явных причин. Чаще всего это влияние паразита. Он сосёт из человека энергию, за счёт которой продолжает своё существование. А люди всё списывают на черты характера или окружающую среду. Ищут успокоения в обжорстве, алкоголе, наркотиках и прочей дряни. Для многих это заканчивается такой деградацией сущности, что они сами теряют способность перерождаться.

— Вы не сказали, чем плохи говорящие…

— Говорящие тянут больше энергии, негативные эмоции гораздо сильнее. Ты слышишь голос, который воспринимаешь как собственный. Слышишь и не можешь ничего с ним поделать. Считаешь себя хуже, чем есть. Провоцировать, толкать на необдуманные поступки, а потом упрекать — лучший способ запутать человека, заставить усомниться в себе. Человек всё больше теряет контроль над своими действиями и в итоге кончает с собой или убивает других.

— Но мой голос перестал прятаться. Он выдал себя. Зачем?

— Сейчас и узнаем.

Старуха выключает плиту, берёт с полки металлическую кружку, сливает в неё часть содержимого кастрюли. Затем поворачивается ко мне.

— Пей.

— Я не буду пить кипяток.

— Этот отвар не для тебя, болван. Пей то, что рядом с тобой.

Одна из кружек на столе наполнена до краёв тёмной жидкостью. Тонкая полоса света, проходящая между шторами, падает как раз на неё. Бросаю взгляд на старуху. Та неподвижно стоит и смотрит на меня. Что ж, беру кружку и сразу ощущаю тряску в теле, даже рука задрожала. Из глубины накатывает сильный протест всему происходящему. Безмолвный крик заполняет голову.

— Не жди, пей, — говорит старуха.

Пью большими глотками. На вкус ничего отвратительного, обычный травяной настой. Бросаю кружку на пол, рука поддалась внезапному импульсу. Что есть силы, сжимаю кулак и давлю им в поверхность стола. Боль в подмышке помогает сопротивляться.

— Это всё?

— Нет, — старуха достаёт из стола бумажный свёрток и небольшую трубку, такими пользуются любители покурить гашиша. Разворачивает, насыпает в неё какой-то чёрный порошок, хватает спички и подходит ко мне. — Сможешь держать?

— Не знаю, — чувствую напряжение в обеих руках.

— Садись на кровать.

— Что это?

— Сальвия.

— Вы серьёзно?

Не похоже, что она шутит. Откуда у сельской старухи взялся сильнейший природный галлюциноген, который не достать даже через интернет?

— Что для тебя сейчас серьёзней?

Больше не задаю вопросов. Сажусь, беру трубку. Старуха чиркает спичкой. Одна затяжка, ещё одна. Ещё… Трубка выпадает из обмякшей руки…

Большие акульи челюсти сжирают пространство передо мной, делая окружающий мир двумерным. Картинка комнаты налипает на глаза как дешёвые фотообои на плоскую стену. Пытаюсь встать, но вместо этого падаю на спину. Улыбка растягивается на лице как у Чеширского кота. Я сумасбродно смеюсь над нелепостью ситуации, которую теперь абсолютно не могу контролировать. Жмурюсь что есть силы, пытаясь вдавить глазные яблоки внутрь головы, спрятать их от света. И, кажется, на мгновение мне это удаётся…

Я лежу посреди огромной городской площади, выложенной брусчаткой. Камни угловатые, влажные, как после дождя, они холодят затылок, спину и ноги. Смотрю в небо на самого себя. Зеркальная поверхность бесконечного голубого полотна выдаёт идеально чистое отражение. Моё отражение. Только моё. Тяну руки вверх, хочу дотронуться, прикоснуться, познать, пока ветра чужеродных сил не покрыли его мелкой рябью. Рядом нет ни одного человека, ни одного живого существа. Но я здесь не один.

Сотни голосов слетаются ко мне со всех сторон. Мужские, женские, детские. Грозные, чарующие, жалобные. Они приближаются, становятся громче. Они совсем рядом. Я могу разобрать слова, я уже понимаю смысл. Они говорят о свободе. Это митинг за отмену тотальной слежки со стороны спецслужб.

Голоса кружат вокруг меня, смешиваясь в хаотичные мазки ярких красок, нанесённых прямо на воздух. Дрожащее разноцветное кольцо радуги становится толще, краски слой за слоем ложатся друг на друга, пожирают собственную красоту. Мир становится мрачным, серым, кольцо начинает сжиматься. Но ещё до того, как оно успевает вплотную ко мне приблизиться, небо срывается и падает, отражение моего лица разбивается о моё лицо.

Я кричу и проваливаюсь в чёрную бездну. Земля разверзлась.

«You can sleep forever, but still you will be tired» (Ты можешь спать вечно, но всё равно устанешь).

Слышу тонкий женский голос, он повсюду. Звучит в каждой точке этой знакомой мне темноты. Я узнаю слова из песни Dido «One step too far». Она написана обо мне.

«You can stay as cold as stone, but still you won't find peace» (Ты можешь быть холоден как камень, но всё равно не найдёшь покоя).

Грустный, отчаянный голос выжигает дыру в груди и тянет из меня силы. Я устал, действительно устал быть не тем, кем являюсь на самом деле.

«With you I feel I'm the meek leading the blind» (С тобой я чувствую себя поводырём слепого).

«With you I feel I'm just spending wasted time» (С тобой я чувствую, что просто теряю время).

Столько лет я безвольно шёл чужой тропой, боясь открыть глаза и увидеть верный путь. Он так близко. Ближе, чем это можно представить.

«I've been waiting» (Я ждала).

И я тоже ждал. Чего-то ждал.

«I've steel waiting» (Я всё ещё жду).

Я устал прятаться от самого себя.

«I've been waiting» (Я ждала).

Я по ошибке искал среди бессмысленных вариантов.

«I've steel waiting» (Я всё ещё жду).

Я иду навстречу.

«But with you» (Но с тобой)

«It's always one ster too far» (Это всегда заходит слишком далеко).

Чем дольше я лечу, тем явней ощущаю, что падаю в глубокий колодец своей души. Где-то там, внизу, у самого дна, находится тонкая грань между нашим миром и миром иным. До неизвестности знакомым. Стоит достигнуть этой грани, и я навсегда покину своё тело. Но я не хочу уходить. Машу руками в надежде за что-нибудь ухватиться: за темноту, за мысли, за тонкий, волнующий женский голос. Круг света, оставшийся далеко вверху, превращается в маленькую белую точку. Насколько же глубока эта бездна? Может быть, бесконечна? Может, человек достигает дна, лишь когда сдаётся?

И тут я замечаю, что со мной падет кто-то ещё. Человеческий силуэт, сотканный из клубов серого дыма. Он не переливается, не играет цветами, да и с чего бы — здесь совсем нет света. Но он светлее окружающей тьмы.

— Ты глуп и ведом!Я приведу тебя!

— Кто ты? — мне становится спокойней, гораздо спокойней. Вижу его и понимаю, что всё-таки я не болен. Падаю в бесконечную тьму с некой сотканной из клубов дыма сущностью, но я не болен.

— Я найду тебя! — продолжает кричать, игнорируя вопрос. — Ты во всём виноват!

— В чём моя вина?

— Я найду тебя! — он озлоблен: на меня, на себя, на весь мир. Это его привычное состояние.

«I've steel waiting” — звучит тонкий женский голос.

— Я буду готов к нашей встрече, — отвечаю и приземляюсь на большую нежную бархатную подушку. Она такая воздушная, будто парю в невесомости. И мне хорошо.

— Я найду тебя…!!!!

Незнакомец с неистовым криком продолжает своё падение. Чувствую, как он отдаляется от меня. Наконец, крик затихает. Медленно растекаюсь по мягкой поверхности и погружаюсь в глубокий сон…

Помню момент, когда мне стало известно о смерти Иры.

Обычный вечер вторника. Половина одиннадцатого. Я и Вован сидели в гараже у Богдана, наблюдая, как тот ковыряется в капоте своей «девятки». Шутили, что он в Катюхе ковыряется меньше, чем в машине. Вован покуривал травку, пару затяжек сделал и Бодя. Мне же после работы не хотелось ничего. Всё надоело, казалось до жути однообразным. Тут к нам примчал запыхавшийся Санёк. Проигнорировав шутку Вована насчёт своего внешнего вида, он произнёс:

— Влад, твоя Ирка… она это… в аварии погибла.

Вован повернулся ко мне, и мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза.

— Когда? — спросил Богдан.

— Час назад. В районе гаражей на Прудах. Разбилась на тачке вместе со своей этой татарочкой плоской.

— Точно Ирка?

— Задолбал ты! — огрызнулся Санёк. — Конечно, точно. В сумочке лежал паспорт.

По Саньку было видно: он чувствовал себя виноватым, сообщая такую новость. Он странным образом всегда первым узнавал обо всех городских происшествиях и прибежал сюда, считая, что о подобном нужно сообщать не по телефону, а лично. В его глазах я заметил скрываемую ото всех печаль. Саньку давно нравилась Ира. Очень нравилась. Наверное, он даже любил её. Но понятие «девушка друга» и установка «все бабы — твари» вынуждали глушить в себе любые порывы.

Теперь уже все трое уставились на меня. С сочувствием, с обеспокоенностью, в ожидании реакции на случившееся. А я молчал. Опустил глаза в пол и молчал. Я был в недоумении от того, что ничего не чувствую. Да, ссоры. Да, отношения превратились в рутину. Но девушка, с которой я провёл вместе три года, умерла. Исчезла навсегда. А во мне — ничего. В тот момент лишь подумал:

«Я — плохой человек».

Возле «Приёмного покоя» больницы билась в истерике Мария Викторовна. Её двоюродная сестра тоже горько плакала. Антон Викторович и муж сестры, как могли, старались утешить несчастных женщин. Увидев их, я понял, что не хочу выходить из машины Богдана. Но в то же время пришло ощущение горя. Мне стало больно за страдания других людей.

Сейчас, бодрствуя в галлюциногенном сне реальности, мой разум чист как никогда. Ни тело, ни паразит не влияют на понимание себя и прошлого. И сейчас мне ясно, что метания между сожалением о смерти Иры и неспособностью страдать по этому поводу — не эгоизм, не чёрствость, не побег. Причиной всему неосознанное знание, что смерть — не конец существования, не полная аннигиляция, а всего лишь новый этап, качественный переход в промежуточное состояние, после которого… В прочем, каждый однажды всё узнает сам.

И я понимаю, что когда очнусь, ничего помнить не буду. Останется лишь тонкая ниточка ощущений, по которой так же неосознанно поведу себя навстречу поразительным преобразованиям, чтобы снова ощутить кристальную чистоту своего разума и понять, кто я есть и зачем.

Вот. На этом всё. Начинаю обрастать привязанностями и заблуждениями. Я просыпаюсь…

— Да очнись ты уже, пацан! — слышу хриплый старушечий голос. — Очнись, давай!

Шлепок по щеке, ещё шлепок. Лицо становится влажным.

— Хватит тратить моё время, — продолжает голос. — Вставай, кому говорю.

Машу руками, хочу убрать с лица осколки разбитого неба. Верчу головой влево-вправо, широко открываю рот и пытаюсь глубоко вдохнуть, но мешает какая-то мембрана.

— Слишком много в себя вобрал. С сальвией перебарщивать нельзя. Мужики все такие.

Потихоньку начинаю осознавать, где я. Прижимаю ладони ко лбу, веду ими вниз, стягивая с головы мокрое полотенце. Хорошо… Открываю глаза. Деревянный потолок, глиняные стены, морщинистое лицо старухи.

— Какой счёт? — я хотел спросить совсем другое, но забыл, что именно.

— Пока ничья, — со странной ухмылкой отвечает старуха. — Помнишь что-нибудь?

— Зубы… небо…

— Какие зубы?

— А… акульи.

— Понятно, — протягивает мне кружку с тёмной жидкостью. — Давай, приходи в себя.

Выпиваю до дна. Какая же отвратительная гадость, но я не смог оторваться.

— Его звали Хамадиши.

— Кого?

— Твоего паразита.

Словно бы по щелчку, ко мне вернулось ощущение реальности. Приподнимаюсь, свешивая ноги с кровати.

— Хама!

— Что «Хама»? — спрашивает старуха.

— Призрак, что приходил ко мне ночью, азбукой Морзе выстукивал по стене его имя.

— Может быть.

— Хамадиши… — произношу вслух, пытаясь найти в себе хоть какой-то отклик, любые ассоциации. — Что за имя такое?

— Не знаю.

— Похоже на индийское… Что он ещё сказал?

— Он скрытен. Но как я поняла, вы давно связаны.

— В смысле?

— Вы вместе пришли в это тело. Паразит был в тебе с какой-то целью.

— С какой? — я сейчас как следователь на процедуре дознания.

— Тебе виднее.

— Почему вы не узнали? Вы же могли!

— Потому что это ТВОЯ карма! — старуха отворачивается и идёт к плите. Берёт со стола ложку, помешивает варево.

В голове моей белый туман, и я вижу его будто со стороны. Третья затяжка точно лишняя. В груди странное ощущение, незнакомое. Я узнаю окружающий мир, но не узнаю себя. Делаю попытку встать и тут же понимаю, что поднявшись, буду вынужден покинуть дом. Роняю задницуобратно на кровать. Я не хотел сюда идти, а теперь не хочу уходить. Эта старуха знает больше, чем говорит.

— Паразит назвал ещё одно имя, — произносит она, выждав длинную паузу.

— Какое?

— Алуим.

— Алуим? — удивлённо переспрашиваю.

— Знакомо?

— Не знаю.

— Возможно, тебе стоит найти его. И тогда что-то прояснится.

— Где найти? Что Хамадиши сказал о нём?

— На этом всё, — сухо отвечает старуха и указывает в сторону выхода.

— Зачем вы скрываете от меня?

— Ты чем-то недоволен?

— Мне нужно знать…

— А я не хочу попусту тратить время! И не втягивай никого в свои проблемы — за тобой тянутся тёмные нити прошлого.

Она ТАК это сказала, что я на секунду подумал: лучше и вправду ничего не знать.

— Как быть с призраками, которые ко мне приходили?

— Призраки везде, — не оборачиваясь, снова засыпает в кастрюлю какую-то траву. — Думаешь, мы одни здесь? Души бродят повсюду. Кто приходил к тебе, разбирайся сам.

— Но…

— Проваливай! — голос старухи вновь стал сердитым. — Ты здесь потому, что Таня попросила тебе помочь. Она — чистая, светлая сущность. Лишь поэтому я не отказала.

Чувствую, теперь действительно пора проваливать. Поднимаюсь, ставлю кружку на стол и иду к выходу. У самого коридора я останавливаюсь.

— Что вы едите? — вижу лишь травы в банках. Нет ни холодильника, ни засохшей корки хлеба.

— Таких как ты, — хрипло смеётся старуха.

Улыбаюсь и переступаю порог. Медленно шагаю по мрачному коридору, то и дело моргаю, пытаюсь прогнать из головы туман. Ощущение, что половина мозга отключена. Чёрт, я же забыл поблагодарить. Как быть? Возвращаться не хочется. А кричать отсюда глупо.

— Принимается, — доносится хриплый голос.

«Болван ты, Влад».

Лбом упираюсь во входную дверь, толкаю её. Порыв свежего воздуха обдаёт меня, прогоняя запах травяного отвара. Солнечный свет слепит глаза, будто я вечность провёл в темноте. Не пытаюсь обдумывать случившееся, сейчас я на это не способен. Хочу поскорее отсюда уйти. Но сделав пару шагов, вижу Татьяну, сидящую за углом, прислонившись спиной к стене.

— Я думал, ты ушла.

— Ждала, — коротко произносит она. На лице её застыло выражение ошарашенности и испуга.

— Слышала, как я кричал?

— Слышала, — так же коротко отвечает Татьяна. Затем, чуть помедлив, добавляет: — Но это кричал не ты…

глава 10

— Вспомнил!

От внезапного возбуждения, вызванного предшествующим ему озарением, я кулаком ударил по бардачку, другой рукой вцепившись в дверную ручку нашей рабочей «Газели». Крюковский мост, залитый ленивым сентябрьским солнцем, бескрайний Днепр, маячащие впереди красные кирпичные дома — всё это на мгновение исчезло, сменилось смазанной картинкой неизвестного мне кафе с приглушённым светом, небольшим круглым столиком, двумя горящими на столе свечами. Я вновь ощутил ароматы кофе и цитрусовых, услышал льющуюся со всех сторон лёгкую фортепианную музыку.

— Что вспомнил? — настороженно спросил Максим Сергеевич. — Шпингалеты забыли? Уголки?

Крюков — самая дальняя точка на карте наших маршрутов доставки, и по моей реакции напарник решил, что у нас недокомплект последнего на сегодня заказа. По установленным правилам, если мы забываем товар, то обязаны вернуться на склад, забрать его и доставить в тот же день, даже если рабочее время закончилось. Всё справедливо.

— Я вспомнил, ЧТО она мне сказала!

— Да кто? — настороженность сменилась недоумением.

— Ира.

— Та толстая деваха из «КременьСтроя»?

— Сергеич, не мешай.

— Да ты скажи, мне разворачиваться или нет?

В ответ я лишь отмахнулся и покачал головой. Шпингалеты, работа — всё пустое. Я был уже не здесь и не сейчас.

Пригладив на бёдрах своё изумительное красное платье, Ира присела напротив меня. Аккуратно сложила на столе руки, скрестив пальцы. Запястье украшал подаренный мною золотой браслет, он напоминал о наших лучших днях.

— Рада, что ты — это только ты.

Ира посмотрела мне в глаза и так улыбнулась, будто эти слова остановили время, укрыли нас от посторонних глаз, оградили от всего, что последует за ними. Я никогда не забывал ощущения тех мгновений, но лишь сейчас осознал их значение — впервые за шесть лет нашего знакомства мы оказались друг с другом наедине.

«Ты — это только ты» — тогда мне не был понятен смысл этих слов. Я молчал, пытаясь превратить набор своих разномастных эмоций в нечто цельное, обузданное, не затмевающее способность слушать и слышать то, что говорила Ира.

— Лететь по бескрайним просторам космоса, изучать другие миры… Мечты о свободе. О настоящей свободе, Влад. Твои мечты. В моих девчачьих фантазиях всегда было важнее присутствие мальчика. Доброго, внимательного. А космос чередовался с лужайкой у загородного дома и чем-то ещё более банальным. Я видела этого повзрослевшего мальчика в тебе. И я всегда ощущала какой-то барьер между нами… Ты не один в своём теле. Не знаю, кто этот чужак, он не стал со мной говорить. Но весь холод, исходивший от тебя, спровоцирован им. У него есть какая-то цель, а личные привязанности — помеха, опасность, что вы застрянете навсегда на одном месте… Он с тобой не заодно. Жизнь без любви — это ещё и наказание за прошлое. Ты старше меня, гораздо старше, я не могу знать твоих поступков. Но ты веришь, что поступил правильно…

Конечно, вспомнить удалось далеко не всё. Память вернула мне лишь фрагменты сказанных Ирой слов. Но и их оказалось достаточно, чтобы после работы поспешить прямиком к Татьяне. Домашние просмотры фильмов в обнимку и, тем более, поцелуи остались в прошлом. За последние два месяца мы лишь пару раз сходили в кинотеатр и один раз собрались компанией на концерт в честь Дня независимости Украины. Виной тому мои связи с Мальвиной, которые глубоко задели Татьяну, ранив её чувство собственного достоинства, а также последние мистические происшествия, породившие новые страхи. При такой ситуации мои намерения были крайне эгоистичными, и на Хамадиши это уже не свалишь, но я ни капли не сомневался, когда переступал порог её дома.

— Нужна твоя помощь! — сходу произнёс я. Одетый в рабочий комбинезон, с взъерошенными волосами и возбуждённым выражением лица, я выглядел не намного лучше, чем в ту ночь, когда пришёл сюда в одних трусах.

— Помощь в чём? — устало спросила Татьяна, бегло окинув меня взглядом. Она недавно вернулась с занятий танцами и нарезала овощи для борща, чтобы сварить его к приходу матери. Я в деталях рассказал о своих обновлённых воспоминаниях. Поскольку Татьяна попутно занималась делом, я не заметил в ней какого-то недовольства.

— И что ты хочешь делать?

— Войти в контакт с теми, кто приходил ко мне ночью.

Глаза Татьяны округлились.

— Ты серьёзно?

— Они знают Хамадиши, знают, чего он хотел. И я уверен, им известно, кто такой Алуим. Это единственная возможность во всём разобраться.

— Зачем? — она положила нож и внимательно посмотрела на меня. — Ты избавился от проблем, чтобы найти новые?

— Как ты не понимаешь… — я присел на маленькую табуретку, стоявшую в углу. — С рождения в моём теле жил кто-то чужой, посторонний. Я был ведом им, чужие мысли и желания принимал как свои собственные. По сути, я ничего о себе не знаю. Реальность не изменилась — она всегда была другой. И я не могу просто взять и закрыть на это глаза. Все и так живут с закрытыми глазами. Помнишь, ты спрашивала меня о Боге? Так вот, мы понятия не имеем, какой он, и есть ли вообще. Мы не знаем, что было до рождения, и что будет после смерти. Принято считать, жизнь даётся всего один раз. Но теперь это под вопросом. Вокруг нас всегда кто-то есть, кого мы даже не видим. Ты сама убедилась на примере отца. Внутри нас тоже может кто-то существовать. Так во что теперь верить?.. Я с детства искал ответы на фундаментальные вопросы. Перечитал кучу книг по философии. Несколько лет копался в глубинах космоса. Я искал ответы так далеко от дома, а ведь они совсем рядом и сами ищут встречи.

— Такое чувство, что ты сейчас одержим больше, чем раньше, — сказала Татьяна. Мягкая попытка охладить мой пыл.

— Может быть… — препираться глупо.

— А зачем тебе я?

— Ты чиста. Значит, никто посторонний не уведёт нас по ложному пути. И только ты можешь убедить старуху объяснить, как войти в контакт с умершими. Пусть расскажет, что нужно делать, даст какие-то травы или…

— Стой, Влад. Остановить. Я не могу.

— Почему? — непонимающе спросил я.

— Она умерла месяц назад.

На меня словно спустили полный огнетушитель, а затем сверху высыпали мешок кирпичей. Судьба издевается надо мной. Конечно, два месяца спокойной жизни — как долгожданный отпуск: никаких голосов, полуночных гостей и стука в стенах. Но в эту секунду я начал жалеть, что избавился от паразита. Мне стало известно о нём, и рано или поздно Хамадиши пришлось бы вступить в диалог. В такой ситуации нам обоим было, что предложить друг другу. А теперь всё превратилось в полную безнадёгу.

— Я лишь неделю назад узнала, — сочувственно произнесла Татьяна, читая всё по моему лицу. — Тело во дворе обнаружил почтальон, который принёс пенсию. Говорят, она пять дней там пролежала.

Вспомнились слова старухи о тёмных нитях прошлого. Может, за оказанную помощь её и …? Нет, какой-то потусторонний детектив получается. Но нужно найти способ вернуть сумасшествие в свою жизнь. Старуха прогоняла меня, и при этом варила новый отвар. Значит, я не единственный, кто приходил к ней за помощью.

— Ты знаешь ещё людей, кому она помогла?

— Нет.

— А родственники у неё есть?

— Вряд ли. На похороны никто не пришёл. А дом попросту заколотили.

— Дом! — воскликнул я и вскочил с табуретки. — Можно пробраться к ней в дом! — эта мысль взорвала всё в моей голове. Обречённость и безнадёгу смело напрочь.

— Нет! — Татьяна взволнованно замахала руками.

— У неё должны остаться какие-то записи. Что-то, что мне поможет. Выносить из дома нечего. Никто там и рыться бы не стал.

— Влад, не надо этого делать.

— Почему?

— Потому.

— Татьяна, я всё понимаю и не зову тебя с собой.

— Ты хочешь пойти туда один?

— Ну да.

— Я не пущу.

— Почему?

— Потому.

— Да почему же?!

— Да потому! — она глубоко вздохнула. — Один ты туда не пойдёшь. И точка.

Тёмные делишки лучше проворачивать в тёмное время суток, поэтому мы вышли из дома в половине одиннадцатого. Сентябрьскими будничными вечерами народу на улицах гораздо меньше, чем летом, но мы всё равно оделись максимально неприметно, дабы не быть опознанными, если вдруг придётся линять с места преступления. Из дома я захватил небольшой ломик, обмотанный чёрным пакетом — заколоченную дверь нужно же чем-то открыть. В кармане Татьяны лежит другой пакет — для книг, тетрадей и банок с сушёными травами. Я надеялся, мы раздобудем много трофеев.

Шли мы знакомой дорогой, через поле, что рядом с сельской школой. Здесь по ночам нет ни рептилий, ни случайных прохожих. Весь путь занял всё те же полчаса. И вот мы на месте. Стоим. Удивлённо смотрим перед собой.

— Как такое может быть? — спрашиваю я.

— Не знаю.

— Прошёл всего месяц.

— Думаю, тут дело не во времени, — произносит Татьяна.

Невысокий деревянный забор полностью оброс странным вьющимся растением на подобии плюща. Стебли тянутся от земли и с каждым витком поднимаются всё выше и выше, пряча штакетники за ладьеобразными листьями. Больше всего обросла калитка. Заметно, как зелёные «змеи» окольцевали её, добравшись до каждой фигурки вороны. Вот только забор заброшенного соседского дома и металлическая ограда ГРП были не тронуты, словно бы растение решило отгородить от внешнего мира именно это место.

— Нас здесь не ждут, — говорю я.

— Она никого не ждёт.

— Как её звали?

— Ядвига Семёновна.

— Ядвига?

— Да.

— Точнее и не подобрать.

— Что ты имеешь в виду?

— Чисто ассоциативно оно ей больше всего подходит.

— Пойдём домой, — предлагает Татьяна.

— Нет.

— Влад…

— Не чувствуй за собой вины. Желание влезть в дом — моё.

В глубине двора видны очертания одноэтажного дома, прячущегося от нас во мраке ночи. Брошенный, мрачный, окно забито двумя досками. Он умер вместе с хозяйкой.

— Ладно, полезли. Долго стоять здесь нельзя. Кто-то может проходить мимо.

— Влад, я боюсь.

— Если хочешь, подожди меня на лавочке, на соседней улице. Я всё сделаю быстро.

В ответ Татьяна первой перекидывает ногу через забор. Мои губы расплываются в улыбке.

Тот, кто заколачивал дверь, постарался на совесть. Четыре доски сидят очень крепко. Поддеваю ломом и пытаюсь сковырнуть. Гвозди выходят медленно. Над головой шумят деревья, осенний ветер не оставляет их в покое. Мы с Татьяной молчим, разговор могут услышать посторонние. Бить стекло и забираться через окно не стали по тем же причинам. Всё равно перед этим с окна нужно сковыривать доски. Две не многим меньше четырёх.

Наконец, я закончил. Убираю доски в сторону, чтобы на обратном пути случайно не наступить на торчащие гвозди. Открываю дверь. Впереди кромешная тьма. Чувствую неприятный знакомый запах, ставший затхлым. Жестом предлагаю Татьяне заходить первой, я кавалер галантный. В ответ щипает меня за бок и грозит кулаком.

Переступаю порог. Скрип половиц издевательски режет слух. Сейчас он кажется очень громким. Делаю три шага и останавливаюсь. Жду, пока Татьяна решится последовать за мной. Уверен, она всё ещё думает о вьющемся растении на заборе и о том, что старуха находится сейчас внутри дома. Жуткие мысли, но моя мотивация сильнее страха. Чуть помедлив, Татьяна всё-таки ступает на скрипучий пол. Дверь за нами медленно закрывается.

Полнейший мрак. Окно забито досками крест-накрест, но через него не проникает внутрь ни капли света. Кажется, даже луна боится этого дома. Идём вслепую. Фонарь включать нельзя — нас могут заметить с дороги. Одной рукой держу руку Татьяны, другую, с ломом, вытягиваю перед собой. Помню, в прошлый раз до дверного проёма комнаты мне хватило восьми шагов.

Шесть… Семь… Отпускаю Татьяну, достаю из кармана и включаю свой фонарик, Татьяна включает свой. Направляем их вглубь комнаты.

— Что видишь? — спрашиваю я.

— Да, вроде, то же, что и два месяца назад.

— Тогда не будем медлить.

Решаю начать с самого важного — с поиска книг или каких-либо записей. Иду в дальнюю часть комнаты, к старому комоду, стоящему между двух кроватей. Тут же в голову лезут воспоминания, как я лежал здесь в галлюциногенном бреду. Сейчас у меня, видимо, вторая серия. Кладу лом на стол, открываю верхний ящик, принимаюсь рыться в вещах. Два головных платка, носовые платки, все тёмных цветов. Четыре фартука. Никакой макулатуры нет. Открываю следующий ящик. Книги! Ура! Беру в руки, просматриваю обложки. Так, что тут: «Граф Монте-Кристо», «Тихий Дон», «Архипелаг ГУЛАГ», «Чиполлино» — интересная подборка. И это всё? Кладу их на кровать, начинаю по очереди пролистывать страницы. Записи могут быть поверх печатных строк. Листаю, листаю, затем бросаю книгу в сторону и беру следующую. Но и в ней не нахожу того, что мне нужно. И в третьей. «Чиполлино», хоть ты выручай… Нет…

Третий ящик заполнен различными квитанциями, бланками и чеками. Счета за электричество, годовой налог на землю и прочее. Здесь лежат и две шариковые ручки, но нет бумаг, где бы их использовали. В четвёртом оказались рубашки, лифчики и кальсоны эпохи Ренессанса. Роюсь и чувствую себя фетишистом-геронтофилом. Поиски снова заканчиваются ничем.

— Нашла что-нибудь?

— Только травы в банках. Но они не подписаны.

Пока я копался в комоде, Татьяна изучала содержимое кухонных столов. Кастрюли, кружки, жестянки с сушёной травой. Вот всё, что там было. Подхожу, снимаю с полок стеклянные банки, и мы начинаем пробовать их все на запах и сортировать. Пряные и резкие — в одну сторону, слабые или вообще без запаха — в другую. В итоге у нас получилось четыре банки с запахом и семь без. Но даже со всем этим уловом я не могу считать наш поход удачным. Мне нужно что-то большее.

— Нужно проверить печь, а потом простучать пол.

— Зачем?

— У такого человека должен быть тайник.

— Влад, ты хотел травы — вот они. Пойдём домой.

— Нельзя просто так уйти, раз мы уже здесь.

— Я чувствую себя воровкой, копаясь в чужих вещах, — говорит Татьяна.

— Хорошо, я сам поищу. Сложи пока травки в пакеты.

Согласно кивает и принимается выполнять моё поручение.

— Татьяна…

Поднимает на меня взгляд.

— Спасибо, что ты со мной.

Убираю полукруглую металлическую заслонку, заглядываю в печь и свечу фонариком. Сразу бьёт в нос насыщенный запах гари. Внутри вижу лишь серую горку золы. Надеваю на руку пакет, разгребаю её, ищу на дне и в стенах печи углубления, щели, выемки. Но их нет. Просовываю руку вверх, проверяю дымоход. Ничего существенного, лишь о какую-то металлическую зазубрину порвал пакет. Чувствую, маленький комок злости в груди, появившийся после копания в комоде, уже не такой маленький. Бросаю в печь рваный полиэтилен, берусь за край ковра и, скрутив его в трубочку, качу к стене у окна. Становлюсь в центре комнаты и начинаю простукивать ногой оголённый пол. Звук глухой, отдача в ногу не сильная, доски не прогибаются. Под ними, скорее всего, ещё один слой древесины. Двигаюсь от центральной точки по спирали, с силой вонзая пятки в пол — горный козлик из мультика на пастбище. Делать тайник в центре комнаты глупо, но проверить было нужно. Устав себя обманывать, хватаю за спинку кровать, что рядом с печью, с громким шумом тащу в сторону. Татьяна прикрывает уши от скрежета ножек по покрытым олифой доскам. Становлюсь в освободившийся угол и продолжаю прыгучие поиски. Выплёскиваю весь негатив в пол, отчаянно надеясь, что каким-то чудом мне откроется пресловутая кроличья нора. Стучу сильно, уже плевать на конспирацию. Ничего не обнаружив, берусь за вторую кровать. Но тут две руки толкают меня в плечо, и я падаю туда, где два месяца назад смотрел в небо на своё отражение.

— Успокойся! — твёрдо произносит Татьяна. Сжимает губы, но в глазах читается добавление «Ты дурак». Похоже, я сильно её разозлил.

— Ты права, — соглашаюсь с не озвученной фразой. Ну и наваждение! Что за порыв заставлял меня кружиться по комнате?.. Мы с Хамадиши были тем ещё тандемом.

Глубоко дышу, всё же я усердно попрыгал. Пятки начинают гудеть — подошва на кроссовках мягкая, но не настолько, чтобы мои старания прошли бесследно. Скидываю обувь на пол, подвигаюсь к стене. Хлопаю ладонью по покрывалу, предлагая Татьяне присесть рядом.

— Всё? — спрашивает она.

— Посидим минут пять. Мне нужно принять поражение.

Видя, что я угомонился, но пять минут явно затянутся, Татьяна тоже разувается и с ногами забирается на кровать. Фонарик не выключает, ставит его лампочкой вниз, создавая миниатюрное затмение. Молчит. Я тоже молчу. Свечу своим фонариком в стену справа. Почти интимная обстановка, вот только настроение у обоих совсем не интимное.

На улице шумят деревья. Теперь, когда в доме наступила тишина, слышно, как налетевший ветер тревожит желтеющие листья. Над нами раздаются хлопающие звуки — ветер вздувает клеёнку на крыше, а потом резко бьёт её о связки камышей. Заморосил дождь.

— Помнишь дом в Орешковке? — спрашиваю с улыбкой. — Четыре года назад.

— Помню.

— Почти так же в нём сидели.

— Магнитофона с примотанным мотоциклетным аккумулятором не хватает, — Татьяна сдержанно, но всё-таки улыбается.

— И дешёвого портвейна, — добавляю я.

— Вонь от него была знатная.

— Вэсна, вэсна, вэсна прыдэ…

Качая головой, фальшиво напеваю строки из песни группы Вопли Видоплясова. Старенькая, но хитовая композиция. Классика украинской музыкальной культуры. Четыре года назад в Орешковке, спасаясь от внезапно налетевшего ливня с градом, мы с Татьяной укрылись в заброшенном двухэтажном доме без дверей и с давно выбитыми стёклами. Из окон доносилась та самая «Весна». Внутри зависали двенадцать малолеток, парней и девчонок, которые, как оказалось, обитали там почти каждый вечер. На первом этаже, в большой комнате с высокими потолками, стояли три кровати с матрасами и старыми покрывалами. На длинном столе-книжке лежала колода потрёпанных карт и две пачки дешёвых сигарет, под столом — пустая бутылка от портвейна. Ещё две переходили из рук в руки. Девочки запивали вино лимонадом, как водку, потому что не могли вытерпеть его вкус. Но не отказывались, всё равно пили — «взрослость» приучала быть сильными. У стены на деревянной коробке расположился тот самый магнитофон «Osaka» с примотанным к нему мотоциклетным аккумулятором. Рядом стояла шестиструнная гитара.

Нам выделили одну из кроватей, предложили выпить. От вина (если то пойло можно назвать вином) мы отказались. Зато я попросил рыжего паренька сыграть на гитаре. Остальные поддержали мою просьбу. Паренёк, прицельно бросив окурок в окно, взял инструмент и тоже забацал «Весну»…

Дождь лил тогда четыре часа. И сейчас тоже припустил не на шутку. Я завёл разговор, потому что нужно о чём-то говорить. О чём-то отстранённом, чтобы успокоить Татьяну и себя.

— Интересно тогда посидели. Было даже почти уютно.

— А ты обрадовался? — вдруг спрашивает Татьяна.

— Чему?

— Тому, что эта жизнь — не последняя. Так ведь получается?

— Получается, да. Старуха сказала, мы вместе с Хамадиши пришли в это тело. И за мной тянутся тёмные нити прошлого. А Ира сказала, я намного старше её. Учитывая, что между нами всего три года разницы, она явно имела в виду предыдущую жизнь. Может, даже не одну.

— И как ты к этому отнёсся?

Похоже, Татьяна не хочет болтать впустую. Отвечаю не сразу. Раздумываю, подбираю слова. Конечно, я прокручивал в голове эти мысли уже много раз, но вслух ни с кем их не обсуждал.

— Мне до сих пор сложно поверить. Хотя, столько уже произошло. Я словно в странной сказке, и не понятно, в какой момент она переходит в реальность и обратно. Конечно, хочется, чтобы всё оказалось правдой. Ведь каждый в глубине души верит в продолжение…

Татьяна задумчиво качает головой.

— А сейчас мы где, в реальности или сказке? Сидим в старом заброшенном доме, отрезанные от внешнего мира нескончаемыми потоками воды, и ищем какие-нибудь тайники, способные приоткрыть нам завесу будущего.

— Да ты поэт, — улыбаюсь. — Но меня больше волнует прошлое. Что же такого я мог натворить?

— Думаешь, что-то очень плохое?

— Не знаю даже.

— Ну, а по ощущениям?

— Хочется считать себя хорошим человеком. Но пока не получается. Я всего два месяца без паразита. И ещё не разобрался, какой я.

— А я давно разобралась. Поэтому и участвую в твоей затее. Чтобы и ты смог.

Сжимает ладошку в кулак, легонько ударяет поверх моего кулака. Смотрю на Татьяну, делаю ответный жест. В заключение касаемся друг друга тыльными сторонами ладоней. Забавно, мы четыре года не выражали эмоции таким способом.

— Ещё бы и помнить об этом в следующей жизни… — вздыхаю. — Хорошо, если после смерти действительно есть продолжение, но плохо, что всё начинается с нуля.

— Я думаю, половина населения Земли всё равно открыла бы сейчас шампанское.

— По интонации кажется, что ты была бы не в их числе.

— Ты прав, — соглашается Татьяна. — Мне страшно от таких мыслей.

— Почему?

— Наверное, боюсь, что наступит апатия. Пропадут стремления. Мы и так часто откладываем дела на потом.

— Считаешь, незнание лучше?

— В данном случае, да. Зная, что одной жизнью всё не заканчивается, люди бы только развлекались, гробили своё здоровье, ничего не опасались, ни за что не боролись, никого не ценили…

— Да многие и сейчас не ценят. Спиваются, убивают других… Но зная о новых жизнях, люди знали бы и о том, что пьянство и прочее ведут к деградации, лишающей способности перерождаться. Так сказала старуха. Выходит, суть не меняется.

Татьяна не пытается спорить. Достаёт из-за пазухи серебряный крестик, вертит его тремя пальцами, разглядывает.

— О Библии думаешь? — всматриваюсь в её лицо. — Древо познания, яблоко и всё такое?

— Да.

— Считаешь, Ева поступила неправильно?

— Не знаю. А ты?

— Я считаю, лучше знать, чем жить в неведении.

— Может, поэтому у меня на шее крестик, а у тебя — змей, — улыбается Татьяна.

— Лихо ты вывернула, — тоже улыбаюсь. — Теперь мне ещё любопытней, что же я натворил в прошлой жизни, — оглядываюсь по сторонам. — Дождь затянется. Мы успеем простучать стены.

Татьяна кладёт ладонь поверх моей и сдавливает кончиками пальцев. Это значит «Давай немного посидим в тишине».

Снова молчим. Болтаю ногами, свисающими с кровати. Заняться больше нечем, телефоны оставили дома. Слушаем доносящиеся снаружи звуки стихии. Но вскоре к ним прибавляется ещё что-то.

— Ты слышишь?

— Что?

— Вот это.

— Что ЭТО? — взволнованно спрашивает Татьяна.

— Шум.

— На крыше?

— Здесь.

— Нет.

— А я слышу.

Тот самый. Тихий, до ужаса знакомый, сопровождающийся еле уловимым гулом. Нарастающий, похожий на треск электричества.

— Она здесь, — говорю я.

— Кто?

— Старуха.

По лицу Татьяны вижу, что мои слова не на шутку её пугают. Беру фонарик, свечу по сторонам, ожидая увидеть знакомые мелькания в полный человеческий рост.

— Влад…

Татьяна подвигается ко мне ближе. Фонарик всё так же направляет вниз, в матрас, словно боясь осветить им комнату и самой обнаружить кого-то постороннего. Обнимаю одной рукой, прижимаю к себе. Чувствую дрожь в её ногах.

— Тебя она в любом случае не тронет.

Шум становится громче, насыщенней. Хорошо, что Татьяна его не слышит. Встаём, быстро обуваемся.

— Где ты? — обращаюсь в пустоту. Как и в случае с приходом Иры, я не могу понять, откуда исходит гул. Может, мне нужно сделать что-то? — Где ты? — кричу и, удобно взявшись, переворачиваю кровать, стоящую в центре комнаты.

— Влад, прекрати, — просит Татьяна, но я уже завёлся. Гул усиливается.

— Ты не сказала всего, что узнала от Хамадиши. Дай мне что-нибудь.

Стены начинают дрожать. Чувствую присутствие, но так ничего и не вижу.

— Дай мне что-нибудь!

Снова прыгаю, стуча ногами в пол. Доски идут лёгкой волной, но никаких признаков тайника не нахожу. Татьяна отходит к окну.

— Влад…

— Дай мне что-нибудь! — беру со стола лом, швыряю его в стену рядом с печью. По стене ползёт тонкая трещина, за ней ещё одна. Они начинают ветвиться и очень быстро превращаются в паутинку. — Тебе ничего этого уже не надо!

Подхожу к комоду, берусь за задний верхний угол и тяну на себя. Затем отскакиваю. Он заваливается и с грохотом падает на пол, припечатывая мой фонарик. Лампочка гаснет.

— Посвети сюда.

Татьяна светит мне в ноги. Наклоняюсь, вытаскиваю из-под комода фонарик. Внешне цел. Трясу его вверх-вниз, знаю, если уронить, контакты внутри порой отходят. Лампочка пару раз мигает, загорается. Направляю свет в дальнюю часть комнаты.

«Вот и она».

В дверном проёме замечаю прозрачный, переливающийся сгусток энергии. Бросаю беглый взгляд на Татьяну, которая продолжает светить на меня.

— Что там? — спрашивает она.

— Ничего.

Беру с пола лом, встаю на лежащий комод. Старуха медленно плывёт в нашу сторону.

— Влад, что там? — требовательно спрашивает Татьяна.

— Ничего.

Гул в ушах превращается в свист вперемешку с шёпотом.

— Дай мне что-нибудь! — обращаюсь к старухе.

Очередной вопрос застыл на губах Татьяны. Всё понимая, она боится что-либо произнести.

Сгусток энергии всё ближе.

— Дай мне что-нибудь! — в который раз прошу я и снова швыряю лом в стену. Стены затряслись, но вряд ли я напрямую причастен к этому. Через секунду глина с них начинает сыпаться. Вместе с песком и мелкими кусками из стены выпадает небольшой прозрачный пакет с бумажным свёртком внутри. Дикий свист, слышный только мне одному, закладывает уши. Над головой раздаётся треск.

— Крыша просела! — кричит Татьяна.

Отскакиваю в сторону и делаю это вовремя. Туда, где я находился мгновением ранее, рухнула деревянная балка. Сейчас действительно дрожит весь дом.

— Простите, нас. Простите, пожалуйста, — просит она старуху, надеясь, что та её услышит.

— Беги на улицу! — говорю я. Сгусток энергии плывёт ко мне по другую сторону кровати, за которой стоит Татьяна.

— А ты?

— Я за тобой.

Татьяна подхватывает с пола пакеты, но, отбежав к дверному проёму (как учат действовать во время землетрясения на уроках ОБЖ), остаётся ждать. На кровать, где мы недавно сидели, сыплются доски и камышовая труха. Рядом со мной падает кирпич с обрывком клеёнки, прикрывающей связки камышей. Времени в обрез. Хватаю с пола лом, поднимаю глаза: потолок у окна уже начал проваливаться, в центре он тоже ни к чёрту, вот-вот рухнет. Вдобавок, перевёрнутая набок кровать довольно широкая. Остаётся один путь — по прямой, но его преграждает плывущий на меня переливающийся сгусток…

В глазах замелькали звёзды — что-то твёрдое упало прямо на голову. Чуть пошатнувшись, стряхиваю с волос мусор, в три шага оказываюсь у стены, подбираю пакет со свёртком и, задержав дыхание, несусь навстречу призраку.

Холод. Знакомый, пронзающий до костей холод. Сердце облили жидким азотом. Время замедлилось, превратилось в вязкую массу. В те мгновения, что я пролетал сквозь мелькающий силуэт, перед глазами возникло лицо старухи. Не мёртвое — оно выглядело гораздо живее, чем прежде — но сердитое. По его выражению я понял: старуха сердится не из-за вторжения в дом, а потому, что я стремлюсь туда, куда, по её мнению, мне лезть не стоит. В голове раздался тихий хриплый голос. Еле уловимый. Я никогда и никому не скажу, о чём она прошептала. Я заставлю себя поверить, что мне показалось.

Слышу, как за спиной с грохотом врезаются в пол деревянные балки. Мы едва успеваем выскочить на улицу. В коридоре промежуток между стенами гораздо меньше, крыша там обрушилась в последнюю очередь. Отскочив к забору, я оборачиваюсь. За нами вдогонку летит плотное облако пыли. Татьяна прикрывает рот ладонью.

— Цела?

— Цела.

— Спасибо! — громко говорю я. Надеюсь, Ядвига меня услышит.

Беру у Татьяны пакеты. Быстро проходим двор, перескакиваем через мокрый забор и бежим прочь.

Эксперимент был назначен на вечер следующего дня. Когда мать Татьяны ушла на работу в третью смену, мы обосновались в их летней кухне с кучей неизвестных «реагентов». Слово «куча» можно воспринимать буквально, так как, перепрыгивая через забор старухи, я не совсем удачно приземлился и грохнул пакет со стеклянными банками о землю. Всё содержимое перемешалось с кусками стекла и между собой. Этот факт не сильно меня расстроил, ведь в четырёх стеклянных банках хранились травы с резким неприятным запахом. Я не особо горел желанием их пробовать, помня, что выпитая два месяца назад трава резкого запаха не имела. Мы решили пострадавший пакет без сожаления выбросить. У нас остались семь жестяных банок и бумажный свёрток. В нём оказалась сальвия, грамм пять или шесть. Чёрный порошок, концентрат, получаемый из растения — одного из разновидностей шалфея. Употреблять его снова я побоялся, а предлагать покурить Татьяне вообще бессмысленно. Но сальвию я бы ей и не дал: девушка в таком состоянии — мерзкое зрелище.

Семь банок, семь неизвестных сушёных трав. Одни перебиты мелко, другие крупнее. Одни сохранили зелёный цвет, другие стали полностью коричневые. Никаких названий и идентификационных признаков.

— С какой начнём? — спросил я.

— Не знаю.

— Какие считалочки помнишь?

— Только про ножи, — ответила Татьяна.

— Хорошо. Я буду считать, ты выберешь цвет.

— Ладно, — согласно улыбнулась она.

— Со второго этажа полетели три ножа: красный, синий, голубой — выбирай себе любой.

— Синий.

— Со второго этажа полетели три ножа: красный, синий…

Выбор пал на пятую банку с этикеткой от «Нескафе». Коричневая, крупно перебитая трава заполняла её до половины. Татьяна включила газ, вскипятила воду в двухлитровой эмалированной кастрюле и высыпала туда всё содержимое. Сколько нужно варить, мы не знали. Решили ограничиться тридцатью минутами. БОльшую часть времени мы молчали, нервничали, думали о своём. Я гадал, какой эффект может произвести трава. Стану лучше чувствовать присутствие бестелесных сущностей, лучше их видеть или, наконец, разборчиво слышать шёпот… Старуха сказала, души есть везде, значит, долго искать не придётся. Прокручивая всё это в голове, я с улыбкой поймал себя на мысли, что за четыре месяца превратился из простого испуганного обывателя в настырного искателя потусторонней истины. Стоило всего-то несколько раз чуть не умереть от страха.

Полчаса прошло. Мы остудили кастрюлю с варевом в набранной из колодца холодной воде, процедили жидкость через марлю, наполнили доверху две кружки… и замерли.

— Ты первый, — сказала Татьяна.

Я согласно кивнул. Странно, что она вообще готова это пить. Сделал глоток. На вкус терпимо, как обычный травяной сбор из аптеки. Сделал ещё глоток. Выдохнул и допил кружку залпом, поставил на стол, посмотрел на Татьяну.

— Жив?

— Пока да.

— Надо выждать, — сказала она шутливо-расчётливым тоном.

Через три минуты я всё ещё сидел на стуле и выглядел как вполне здоровый человек, поэтому Татьяна взяла свою кружку и выпила.

— Ну как? — спросил я.

— Даже вкусно.

А ещё через минуту нас обоих стошнило.

глава 11

— Здравствуйте, бабушка.

— Здоров, милок. Чего тебе?

— Я к внучке вашей. Дома она?

— А ты кем будешь?

— Я жених её.

— Хто?

— Говорю, жених внучки вашей. Владом меня зовут. Вот, тортик вкусный к чаю принёс.

— Ох, ты ж, Господи! — бабуля спешно поднимается с лавочки. — Жених! — с неким благоговением произносит она. — Проходи, проходи, родимый, — поднявшись по ступенькам к белым резным дверям дома, тянет за красную металлическую ручку и зовёт: — Мальвинка, иди сюда!

— Чего, бабуль? — доносится из глубин дома.

— Не чевокай, иди гостя встречай. Суженый твой пришёл.

— Кто?

— Жених твой.

В ответ тишина. Молча жду, мнусь на месте, разглядываю под ногами мелкие трещинки в асфальте. Силой сдерживаю эмоции, чтобы не смеяться. Слышу, где-то по близости в траве стрекочут сверчки. После шести вечера они всегда заняты одним и тем же. Вскоре на пороге появляется Мальвина: в домашнем халате в чёрно-белый ромбик и чёрных шлёпанцах, без косметики, волосы сплетены в косу, спадающую на грудь через плечо. Держит левую руку за спиной, что-то пряча. Смотрит удивлёнными, но всё такими же невероятно красивыми глазами.

— Здравствуй, любимая.

Знаю, что застал её врасплох, неподготовленную, и оттого мне весело.

— Привет.

Ох, уж этот взгляд! Сейчас бы я много чего услышал в свой адрес, но ещё в нашу первую встречу я понял, что дома при бабушке Мальвина ведёт себя показательно прилежно, чем и решил воспользоваться.

— Да наведи ты марафет, — говорит ей бабуля. — Насмотрится на тебя такую и сбежит.

— Не сбегу, — успокаиваю я. — Она самая лучшая.

Лицо бабушки расплылось в улыбке:

— Владик, ты проходи, не стесняйся, — показывает рукой в сторону деревянной беседки в форме восьмиугольника с купольной крышей. Внутри неё полукругом размещены скамейки, в центре стоит деревянный круглый стол. — Сейчас мы быстренько что-нибудь сообразим.

— Спасибо, не стоит.

— Накормить жениха — святая обязанность, — отвечает бабушка и направляется внутрь дома.

— Я сама всё сделаю, — Мальвина делает шаг в сторону, уступая ей дорогу. Руку всё ещё держит за спиной.

— Ты переоденься сначала, — говорит бабуля.

Спустившись со ступенек, Мальвина подходит ко мне:

— Что за дела?

— Соскучился, — с не сходящей улыбкой говорю я. — А вообще ты должна мне ужин.

— Я тебя убью, — демонстративно показывает пистолет, отобранный у Пуха и его подельников.

— Ты же хотела от них избавиться.

— Один решила приберечь для незваных гостей, — тычет стволом мне в плечо. — Номер-то сбит, так что в органы не заявят.

Смотрим друг на друга, ведём безмолвный диалог взглядов. Вскоре появляется бабушка с двумя тарелками:

— Внучка, бери, ставь на стол. Ну что ж ты всё в халате своём ходишь!

— Он меня и такой любит.

Незаметно передает пистолет мне и идёт брать тарелки. Возвращается, ставит их на стол. Кусок сыра, небольшое колечко домашней колбаски, два огурца, два помидора и нож. Тем временем бабушка опять ненадолго исчезает в доме, затем возвращается с тарелкой холодца, вилками, двумя кружками и литровой стеклянной бутылкой без этикетки. Внутри какой-то красный напиток.

— Винцо домашнее уважаешь?

— Если только немного.

— Не скромничай, милок. Винцо хорошее, из смородины. Мальвина сама делала. Она хоть и вредина, но хозяйственная.

— Спасибо, бабуль, — произносит Мальвина.

— Ну, ты нарезай, а я пошла. Не буду вам мешать.

— Возьмите, — протягиваю тортик. — Спасибо вам за гостеприимство.

Бабушка стесняется принимать гостинец. Мальвина берёт у меня коробку и вкладывает ей в руки. — Скоро «Поле чудес» начнётся, будешь смотреть и торт с чаем пить.

Бабуля благодарно кивает и уходит.

— Теперь говори, нахрена припёрся? — серьёзным голосом спрашивает красотка.

— Запомнил слова твоей бабушки, что женихи сами должны в гости приходить.

— Ха-ха, — демонстративно смеётся. — Бабушка живёт по дореволюционным правилам этикета. А ты какое имеешь к ним отношение?

— Прекрати дерзить!

— Я тебя не приглашала.

— А я думал, мы друзья!

Мальвина замолкает. Всматривается в лицо, словно раздумывая, какой скрытый смысл несут мои слова.

— Режь продукты. Я голоден.

— Ты давай не перегибай.

— Восстанавливаю паритет.

Чуть посомневавшись, она произносит:

— Наливай вино, — и начинает наскоро резать сыр.

С улыбкой скручиваю с бутылки жестяную крышку, вдыхаю аромат — пахнет приятно, ни намёка на спиртовую вонь. Наливаю вино в кружки до половины. Мальвина заканчивает нарезать колбасу, присаживается напротив меня, кивает. Не чокаясь, выпиваем до дна.

— Жора не искал?

— Не знаю. Сюда никто не заявлялся. До тебя. А в городе я теперь редко бываю, выиграть или выманить денег пока не у кого.

— Ты знаешь хороший способ — кирпич в окно.

Мальвина впервые улыбнулась:

— Подельника для этого не нашла.

Указывает взглядом на кружки. Беру бутылку и снова наполняю их до половины. Вино действительно вкусное и пьётся как компот — легко и приятно.

— Вообще, я хотела тебе позвонить, — говорит Мальвина, водя внешней стороной пальцев по поверхности кружки. — Узнать, как там раны? Но телефон после Днепра сдох, а номера все в нём были сохранены, не на симке. Спрашивала твои цифры в "Топольке" — никто не знает. Даже мелкую просила, если тебя встретит, номер взять. Сказала, с таким цветом волос ни с кем не спутаешь.

— Мелкую?

— Сеструха моя младшая, — жестом руки показывает рост на уровне стола.

— А где ваши родители?

— Нет родителей, — коротко и спокойно отвечает Мальвина. И я понимаю, что эту тему продолжать не стоит. — Верни пистолет, и давай уже поедим.

Я пришёл сюда сегодня не просто так. Хамадиши искал человека по имени Алуим, и он направлял меня к Мальвине. Простейшая логическая цепочка родила предположение, что Мальвина и есть Алуим. Посмотрев в интернете, я вообще не нашёл ни одного упоминания этого имени. Похоже на мужское, но вполне может быть и женским, если взять в расчёт Ближний Восток или Индостан. Хамадиши ведь тоже далёк от Ивана. А если учесть характер Мальвины, она с гордостью могла бы носить любое мужское имя. Вопрос в том, каким способом я могу утвердить или опровергнуть свою догадку? По глазам не прочтёшь, прямо не спросишь, наводящих вопросов нет ни одного. Да и откуда? Я задумался об этом лишь сейчас и, взглянув на Мальвину, вдруг понял, признался сам себе, что соскучился. Странное такое чувство — соскучиться по малознакомой девушке. Хотя, мне уже кажется, будто мы знаем друг друга целую вечность.

— Ты атеистка? — первое, что пришло в голову для продолжения беседы.

— Ты насчёт татуировки? — улыбается Мальвина.

— Да.

— Я ярая атеистка. Мне хватило первых шести книг Ветхого завета, чтобы перестать причислять себя к христианству.

— Так ты не веришь в Бога или в религии?

— А разница в чём?

— Не знаю… Может, религия — опиум, но высший разум в какой-либо форме, да существует. И он не возвышает одну нацию над другими, не посылает людям странные книги и не заставляет их заниматься геноцидом.

— Точно! — соглашается Мальвина. — Настоящий геноцид. Толпа головорезов носится по пустыне и вырезает целые города. И чем они отличаются от террористов, про которых каждый день в новостях говорят?! Берут в рабство, грабят и убивают. Иисус Навин заключил договор со шлюхой, чтобы она помогла его банде проникнуть в город и всех уничтожить. Со шлюхой! Не за разврат ли потопом и огненной серой Бог людей наказывал? А тут на тебе — всё можно, все средства хороши. Но больше всех выбесил Моисей. Когда он бежал из Египта, его приютили Мадианитяне. Отпоили, откормили, дали жену и работу. А что в итоге? Он возвращается с бандой и натравливает её на своих спасителей. Причём, когда Моисею приводят пленных женщин и детей, он злится и приказывает убить всех, кроме девочек-девственниц, которых в итоге осталось тридцать две тысячи. Тридцать две! Ты только вдумайся! Сколько же они вырезали мужчин, женщин и детей за раз? И таких налётов было восемь. Представь эти гигантские горы трупов. Не буквами представь, а картиной. А ведь на девственность ещё и проверить нужно. Сам понимаешь, не в гинекологическом кресле…

Впервые вижу Мальвину такой возбуждённой. Даже во время нашего побега она держалась более спокойной. Берёт кружку, выпивает вино и продолжает:

— А ещё меня злит, что они про Лилит всё вырезали.

— Кто это?

— Первая жена Адама. Не слышал?

— Я не особо-то вникал в Библию.

— Так в Библии её больше и нет. Бог в первой главе на шестой день создаёт мужчину и женщину по своему образу и подобию. Но уже во второй главе Адам оказывается единственным человеком, и из его ребра создаётся Ева. А всё потому, что первая женщина — Лилит — сбежала от муженька. Тот стал требовать от неё подчинения, как от всех животных. Вот Лилит и послала Адама подальше, ведь она была равной ему по происхождению. Тогда из ребра сделали «тряпочку» Еву. Да и то, как мы видим, ничего он в семье не решал. Конечно, вся эта генная инженерия — ерунда, но даже тут они нашли, чем меня выбесить.

— Мне кажется, дело совсем не в религии.

— А в чём же?

— В твоём желании быть независимой от мужского пола.Ты ненавидишь властолюбивых мужчин и словно мстишь за что-то, сама пытаясь ими манипулировать.

Чувствую, после этих слов Мальвина на меня сорвётся.

— Нет, родной, — мило улыбается. — Иначе бы ТЫ тут сейчас не сидел.

Берёт бутылку, сама разливает вино. Я потихоньку поедаю холодец. Он реально хорош. Пристально глядя друг другу в глаза, мы чокаемся. Между нами явно что-то происходит. Я не стремлюсь завладеть её телом, она не стремится меня использовать.

— Выйдя без косметики и в халате, ты не побежала краситься и переодеваться. Мне это понравилось.

— По глазам увидела, что ты не шары подкатывать пришёл. И пожалела.

— О чём?

— Не о чём, а тебя, мой милый. Мы, женщины, всё любим изменять. Постоянно. Причёски, шмотки, убранство дома. И особенно мужиков. Правим их внешность, корректируем действия, подавляем старые привычки и навязываем новые. А потом либо хвалимся результатом перед подругами, либо ноем, что мужик уже не тот, каким его полюбили. Это две стороны женской сущности, их не выпаять из схемы. Единственный выход для мужиков — полностью игнорировать наше мнение. Но когда вы западаете, то автоматически ставите подпись, даёте согласие меняться. Я же вижу, что нравлюсь тебе. И дело не только в моих глазках и заднице. Поэтому и не хочу сближаться. Я не хочу тебя менять.

— Слишком издалека ты зашла, чтобы в симпатии мне признаться.

Мальвина встаёт, с улыбкой качая головой:

— Принесу ещё холодца.

Поправляет халатик, забирает со стола пустую тарелку и, виляя бёдрами, идёт к дому. Изящно, сексуально, и при этом так естественно. Свободно. Белый ромбик, чёрный ромбик, белый ромбик, чёрный ромбик. Исчезает в дверном проёме. Думаю, сейчас Хамадиши произнёс бы какую-нибудь пошлую, колкую фразу. Подстрекающую или, наоборот, отталкивающую. Он умеет. У меня тоже иногда получается, но я не стану пытаться.

«Не хочу тебя менять».

А я бы хотел изменить Мальвину? Приручить тот огонь, что всегда горит в её глазах? Сделать покорной, податливой?.. Нет, вряд ли. Глупые мысли. Да она и так другая. Не такая, какой старается себя показать. Хорошая. Просто изначально никому не доверяет. И правильно делает. При первичном знакомстве мы все всегда в масках.

Возвращается. С новой тарелкой холодца и ещё одной литровой бутылкой вина. Похоже, мне действительно рады. Халатик сменился на чёрные спортивные штаны и красную кофту — воздух становится прохладней. Макияжа нет. Кривит губы влево, пряча улыбку, вызванную тем, что я внимательно разглядываю её лицо. Разливает нам вино из первой бутылки, берёт кружку:

— За тебя, собутыльник. Ты первый мой гость за последние десять лет, — делает глоток.

— Приятно видеть тебя хозяйственной и домашней, — выпиваю до дна.

Но тут огоньки в глазах Мальвины превращаются в куски льда. Небрежным движением она ставит кружку на стол.

— Вставай, ты уходишь! — тон резкий, грубый.

— Что такое?

— Ничего. Вечер окончен.

— Да в чём дело-то? — непонимающе спрашиваю я.

— Ты кого во мне увидел?! — выражение лица Мальвины стало совсем чужим. — Это твоя блондинка домашняя и покладистая. Решил, что и меня приручил?

— Я просто похвалил. Это комплимент, а не оскорбление.

— Похвала нужна тем, кто хочет выслужиться!

— Да ты чего завелась-то? — поднимаюсь из-за стола. — Хорошо же сидели.

— Хорошего понемногу.

— И тебя никто не принуждал быть гостеприимной. Сама так решила.

— Значит, ты плохо на меня влияешь. Уходи!

«Как же она меня бесит!»

Злость пульсирует в голове в ритм басов, льющихся из открытых дверей Дома культуры. В три глотка допиваю бутылку, плачу пять гривен на входе и прохожу внутрь, где в самом разгаре идёт пятничная сельская дискотека. Десятка три малолеток, откровенно пьяные, дёргаются под уже ставшую классикой композицию Dj Azik — «Asia». Девочки задирают футболки, делая из них топики, парни и вовсе раздеты по пояс — в клубе невероятно жарко и душно. Плевать, я скоро тоже разденусь и пущусь в пляс, вот только поздороваюсь с ди-джеем. Подстраивая шаг под ритм музыки, иду в другой конец помещения, где за длинным деревянным столом, в наушниках, клацая что-то в ноутбуке, сидит Дима — сын заведующей. По обе стороны от стола стоят большие чёрные колонки, выдающие мощный звук, провоцируя меня показать класс всем этим деткам. Под столом лежит стробоскоп, мигающий четырьмя разными цветами — красным, жёлтым, зелёным и синим — в определённой последовательности. Вспышки яркие и раздражают моё величество. Хочу ногой разбить пару фонарей.

Час назад я пил водку. Да. Вот так. Встретив в сельском магазине компанию знакомых парней, гневно обсуждающих результаты правления Януковича, я купил большую бутылку «Хортицы» и присоединился к ним. Частично зная от бабы Лены основные проблемы, мне не составило труда влиться в атмосферу коллектива. Запивали мы томатным соком, кто-то притащил из своего погреба трёхлитровую банку. Продавщицы не возражали, ведь водка и стаканчики были куплены у них. Под быстро разлетающуюся по желудкам «кровавую Мэри» разговор сам собой перекинулся на женский пол. Местный аналог нашего дворового Санька назвал всех женщин стервами, и я тут же почувствовал себя как дома. Ударив кулаком по столу, я сказал, что он чертовски прав, обнялся с ним, и попросил продавщицу принести ещё бутылку. То недовольство, которое вызвала в душе Мальвина, нужно было обязательно заглушить, иначе кого-то заглушат мои кулаки.

«Признаёшься в любви, а через минуту гонишь. Да что ты о себе возомнила?!»

— Почему бабы такие бабы? — задался я серьёзным философским вопросом. И тут же получил исчерпывающий ответ:

— Потому что бабы.

Компания оказалась весёлой, но слишком статичной. Они не хотели никуда дислоцироваться. Мне же не сиделось на месте, поэтому я взял пару бутылок пива и пошёл в сторону Красноармеевки. Далеко уйти не получилось, ведь на пути стоял Дом культуры. Музыка увлекла меня.

Здороваюсь с Димой и, крича ему в ухо, прошу вырубить стробоскоп хотя бы на пять минут. Он соглашается. На танцпол падает ночь. Раздаются восторженные возгласы еле различимых теперь силуэтов. Колонки льют звук, в голове всё начинает кружиться. Я кусаю губу и смотрю в дальний конец зала. Мне вспомнился момент, когда два месяца назад мы с Мальвиной мимоходом были здесь, пытаясь скрыться от Пуха и его парней. В подмышке кольнуло, организм напомнил о событиях того вечера.

«Любишь играть, стерва? Учти, я отыграюсь».

Закрываю глаза и отдаюсь волнам музыки. Сознание отравлено злостью, организм отравлен водкой — самое время для танца. Трек Claude Vonstroke — «Who’s Afraid Of Detroit» (Stanton Warriors Remix) растворяет меня в пространстве, делает пластичным. Начинаю сливаться с этой незамысловатой, но такой цепкой мелодией. Тут кто-то хватает мою руку. Открываю глаза, но вижу лишь силуэт. Девушка, очень худенькая, лица в темноте не разобрать. Держит за запястье и тянет за собой. Не говорит ни слова. Я не сопротивляюсь, иду вслед за ней. Наверное, хочет вместе потанцевать. Нет, минуем весь зал. Мне смешно от происходящего и в то же время интересно. Выходим на свежий воздух, оказываемся под фонарём. Свет бьёт по глазам, привыкшим к темноте. Сворачиваем за угол, останавливаемся друг перед другом. Сфокусировав взгляд на юном личике, я чуть было не ахнул. Одетая в белые штаны и красную майку без рукавов, с распущенными волосами каштанового цвета и мелированной чёлкой, передо мной стоит и хлопает глазками мини-копия Мальвины.

— Влад из России — ты? — спрашивает она голосом ещё не женским, но уже и не детским.

— Да.

— Я сестра Мальвины. Она просила узнать твой номер.

— Как тебя зовут?

— Алла.

— Сколько тебе лет?

— А что?

— Интересно.

— Информация стоит денег, — кривит губы в улыбке как её старшая сестра. Сразу видно, чьё воспитание. Но взгляд, конечно же, другой.

— По жопе получишь.

— Пятнадцать.

В высоту девочка примерно сто шестьдесят. Тут же вспомнился жест Мальвины, демонстрирующий рост ребёнка на уровне стола.

«Мелкая…»

И тут внутри меня вспыхивает пьянящая жажда мести.

— Ты так похожа на сестру. Но при этом ещё красивее.

Коварный, запрещённый приём. Вот только мне сейчас плевать.

— Спасибо, — смущённо отвечает Алла. И в то же время во взгляде заметна гордость от услышанных слов.

— Какие на сегодня планы?

— Идём с девчонками домой к деду моей подруги.

— А он где?

— В больнице.

— Давай мы с вами, — предлагаю я.

— Кто это мы?

Торможу рукой проходящего мимо нас младшего брата Матвея, с номера которого мне звонила Мальвина и просила встречи у причала. Он нужен как связующее звено: тут все всех знают, а знакомый знакомого — уже не чужой.

— Вот, мы. Я куплю выпить. Ну что?

— Сейчас спрошу у подружки, — говорит Алла.

Через минуту ситуация решается в мою пользу.

Алкоголь растворяет совесть — известный факт. Стоит капле спирта попасть на язык, как власть над тобой перехватывает тёмная сторона. Да-да, каким бы плохим человеком ты ни был, внутри тебя есть нечто гораздо худшее. И когда совесть полностью растворена, начинается бал.

Одноэтажный кирпичный дом с покатой крышей, построенный примерно в середине прошлого века. Просторная комната с жёлтыми узорчатыми обоями и зелёными шторами. Мы пьём баночные коктейли и пьянеем под заводные хиты украинской поп-сцены, звучащие из старого музыкального центра с «сиди-чейнджером» на три диска. Удобно устроившись на небольшом двухместном диванчике, я рассказываю забавные истории из своей жизни, умело шучу. Все хохочут, порой так сильно, что разливают «эликсир веселья» себе на штаны или брызжут им через нос. Здесь ещё три парня, но большинство девочек зачарованно смотрят на меня. А я практически не свожу глаз с Аллы, которая в моих объятиях чувствует себя королевой вечера. Она смеётся и закидывает голову назад так же, как это делает старшая сестра. Её наивное ощущение взрослости и ментальная хрупкость делают меня всемогущим демоном, играющимся с трёхмесячным котёнком. Они с Мальвиной так похожи. А месть так сладка. Хотя… Нет. Это уже не месть, а что-то другое. Я ощущаю сладостное желание, зародившееся тогда, в темноте улицы, по отношению к Мальвине, и спроецированное сейчас на её мини-копию. Есть пошлый аналог выражения «Любви все возрасты покорны». И со мной происходит именно это. Я позволяю этому происходить. Я позволяю себе хотеть Аллу.

Девочка-хозяйка вместе с парнем по имени Макар поднимаются с дивана и в обнимку выходят из зала. Моя фантазия рисует их намерения в ярких красках, и по телу пробегает дрожь, словно бы у меня сегодня всё будет впервые. Спален в доме всего две, и я обязан занять свободную. Под предлогом взять из холодильника ещё коктейлей, беру Аллу на руки и исчезаю из комнаты.

Мне нравится тот задор, с которым она целуется. Как запускает руки под футболку и гладит мою спину, кусает губы. Старается быть страстной, напористой, настоящей взрослой женщиной. И это так умиляет. Набоков, я сейчас тебя понимаю! Хватаю низ её футболки и стягиваю через голову. Белый лифчик с застёжкой спереди прикрывает первый размер груди. Как же эта грудь желанна! Но демоническое вожделение хочется растянуть подольше. Распускаю Алле волосы, слегка подталкиваю её, и мы вместе падаем на жёсткую, скрипучую, пружинистую кровать. Целуемся, целуемся, целуемся. Наконец, не в силах оттягивать удовольствие, я расстёгиваю её лиф. Маленькая аккуратная грудь с небольшими торчащими сосочками кружит голову сильнее алкоголя. Я припадаю к ней губами и чувствую, как Алла вздрагивает, глубоко дышит. Какая же она вкусная, я готов рычать. Глажу пальцами плоский животик, описываю ими круги вокруг пупка с маленьким серебряным колечком. Рука медленно движется вниз, скользит по ширинке, накрывает промежность. Средним и безымянным пальцем через ткань одежды нахожу ту самую точку, Алла издает тихий стон. Отрываюсь от груди, поднимаю голову, смотрю Алле в глаза. Пальцы продолжают лёгкую стимуляцию. Сейчас должно что-то произойти. Даже хочется услышать какую-нибудь реплику Хамадиши и ощутить, что мы с ним не такие уж и разные. Не отвожу взгляда от лица Аллы. Она ждёт, мучается в истоме. Она отдала мне своё тело. И робкая, неуверенная, немножко глупая в данный момент улыбка призывает меня не медлить и взять его.

Снова целую Аллу в губы. Проникаю кончиками пальцев под брюки, в трусики. Кожа выбрита. Такая нежная. Мозг отправляет пальцам сигнал проникнуть глубже…

Но пальцы не слушаются. Рука застыла. Закаменела. Не сдвинется вперёд ни на миллиметр. Чувствую, как во мне нарастает волнение. Именно оно заставляло оттягивать вожделенный момент. Стараюсь игнорировать и решаю расстегнуть ширинку на брюках Аллы. Пальцы послушно покидают заветное пространство, обхватывают пуговицу… но опять застывают, не желая высвободить её из петли. Мы продолжаем целоваться, но уже оба чувствуем — что-то не так. Мне становится дискомфортно от мысли, что Алла увидит в этом свою вину. И тут в лоб молотком бьёт та правда, осознание которой не обойти: я не смогу переспать с пятнадцатилетней сестрой Мальвины. Упрямо продолжаю на себя давить, но глубинная сила могущественнее пьяного разума.

Прервав поцелуи, снова гляжу на юное красивое личико. Мне вдруг представилась картина, на которой я — иудейский варвар — склонился над маленькой мадианитянской пленницей, чтобы своим обрезанным членом решить, будет ли она рабыней или ещё одним трупом.

«Все мы только трахаемся и бухаем…»

Слова, сказанные когда-то Артуром, вспомнились как нельзя кстати. Всё так и есть. А ведь нам не хотелось в них верить.

Алла смотрит на меня с непониманием и растерянностью. Но неловкий момент длится недолго. Во дворе за окном начали драку двое парней. Раздаётся грохот, крики, голова младшего брата Матвея ударяется о стекло, осколки со звоном сыпятся на пол занятой нами комнаты…

Интимная обстановка закончилась.

глава 12

— Тут одну чушь пишут, — говорю Татьяне. — Вообще полная ахинея.

— На других сайтах то же самое. Уже с десяток их просмотрела.

— Зачем люди это придумывают?

— Не знаю. Зачем люди фотографируют еду или кидают себе на страницу рецепты, по которым никогда не будут готовить?

— Это другое, — улыбаюсь я. — Глянь комментарии. Такое чувство, будто все только тем и занимаются, что духов вызывают.

— Может, так и есть. Просто мы отсталые, — смеётся Татьяна. — А вообще ты предвзят. Если кому-то рассказать твои истории, их тоже назовут ахинеей и спишут на наркоманию.

— Ну да…

Мы с Татьяной сидим за её компьютером и просматриваем форумы по приворотам, заклинаниям и способам контакта с умершими людьми. Чего тут только нет: и манипуляции с клоком чужих волос, и пропускание мочи через обручальное кольцо, и многократное повторение вслух имени умершего в полночь перед зеркалом с горящей свечой в руке. Последний вариант, кстати, кажется самым адекватным, но и он мне не пригодится, ведь я не знаю имён ни одного из «гостей». Открываю следующую вкладку браузера…

После вечера с Аллой общаться с Татьяной стало намного легче. Странная арифметика, но всё именно так. Два месяца я сваливал свои плохие черты характера и прошлые поступки на паразита, включив детский гонор, обособляющий от чужих обид и претензий. Мнил себя хорошим, но обманутым, будто весь мир мне что-то должен. Но в прошлую пятницу я снова вспомнил, что я плохой человек. Каждый сделанный выбор — мой личный выбор. Мне надоело метаться между двумя женщинами. И когда на следующее утро я выбросил из головы все остатки сексуальных желаний, дружеское уважение по отношению к Татьяне вернулось само собой. Ну а что касаемо мыслей об отношениях… похоже, я просто никого не умею любить.

— Так что будем делать? — спрашивает Татьяна.

— Вариант всего один.

— Действительно хочешь курить этот порошок?

— Нет. Но придётся.

— Тебя никто не заставляет.

— Старуха не просто так мне его дала.

— Давай хотя бы дома, — предлагает Татьяна. — Зачем в сад-то идти?

— А ты сможешь нормально здесь спать, если у нас всё-таки получится?

— Убедил.

У Татьяны проснулась инициатива в наших мистических делах. Возможно, это признак того, что меня простили. Она перекопала половину интернета в поисках хоть какой-нибудь информации, а когда её мать ушла на работу, заварила сразу две разных старухиных травы и позвонила мне. Конечно, курить сальвию Татьяна не будет, но предлагать ей не присутствовать на эксперименте я уже не имею права.

— Как там отвары? Настоялись?

— Должны.

— Ну что, уже час ночи, — поднимаюсь с кресла. — Давай собираться.

Татьяна выключает компьютер и надевает чёрную олимпийку, в которой она вместе со мной пробиралась в заколоченный дом старухи. В сентябре по ночам прохладно. У меня никак не получается назвать старуху Ядвигой. Странное у неё имя, ядовитое. Странные имена в последнее время не редкость, но я к ним до сих пор не привык. Мы идём на кухню. В двух литровых банках нас ждут остывшие и сцеженные отвары трав. Вариантов оставалось всего шесть, и на этот раз Татьяна заварила две разных травы, сохранивших зелёный цвет. Не знаю, зачем в действительности нужны отвары. Тогда у старухи я выпил целую кружку, но никакого заметного эффекта не ощутил. Моё тело дрожало исключительно из-за влияния паразита. Акульи зубы и разбивающееся об моё лицо небо, после которого я потерял сознание — «бонус» от трёх затяжек сальвии. Однако мы с Татьяной всё равно выпьем, ведь таков регламент. Она — один отвар, я — другой. Татьяна не видела старуху в рухнувшем доме, значит, и сейчас вероятность кого-то увидеть для неё минимальна. Но она хочет участвовать, а не быть сторонним наблюдателем. Забавная. Сохранится ли этот энтузиазм, когда я начну бормотать несуразицу в галлюциногенном бреду?

— Если по факту, я просто решил кайфануть на природе.

Не знаю, какова доля юмора в моих словах. Естественно, удовольствия ожидать не приходится.

Татьяна улыбнулась:

— Ты эстет: не каждый предпочитает курить наркотики среди ночи в саду, сидя в деревянном кресле-качалке.

— Кресло у тебя и вправду зачётное.

Широкое, рассчитанное на двух человек, из тёмной породы дерева, лакированное, с замудрёными завитушками на подголовнике — настоящий раритет. Татьяна говорит, оно досталось им от прошлых хозяев дома.

— Может, сразу здесь отвар выпьем? — предлагаю я.

— Чтобы и в доме пол изгадить? Нет уж, — в памяти ещё свежа уборка после нашего предыдущего эксперимента. — Вытаскивай из кладовки кресло, а я пока возьму всё, что нужно.

В саду темно и тихо. Небо затянуто облаками, луны практически не видно, из-за чего ночь сделалась особенно чёрной. По открытому пространству не гуляет ветер, не врывается в кроны деревьев, не шумит листвой. Даже как-то странно. Тридцать три больших силуэта разной высоты и пышности создают мрачный запутанный лабиринт, молчаливый, волнующий. Яблони, груши, сливы, черешни, персиковые — все они словно бы спят, слегка посапывая. В сторону реки тянется широкая, годами протоптанная тропа, отделяющая землю бабы Лены от владений Татьяны и её матери. Уходить к «могиле» мы не стали, расположились под большой грушей. «Могила» — невысокий холм у дальней границы нашего земельного участка, густо заросший бурьяном. На нём все ближайшие соседи сжигают мусор. Холм находится на приличном расстоянии от домов, и пламя не представляет опасности. Там никто не похоронен, и я не знаю, откуда взялось это название. Но мне нравится, как люди произносят его через «ы» с характерным для Украины, не передаваемым на бумаге звуком «г» — мо «гы» ла.

Притащить кресло оказалось непросто, оно тяжёлое, хотя по виду и не скажешь. Ставлю спиной к нашему дому, предполагая появление «гостей» из глубины сада. Садимся. Жёсткое, но качаться в нём и вправду классно.

— Почти как английский лорд, — демонстративно задираю нос и включаю фонарь, освещаю им снизу вверх своё лицо. Поднимаю взгляд, смотрю, насколько высоко пробивается свет сквозь крону. Это ранний сорт груши, все плоды уже давно сорваны или осыпались. Так что, как Ньютону, на головы нам ничего не упадёт.

— В какой момент тебя перестали пугать встречи с мёртвыми? — спрашивает Татьяна.

Я только хотел ляпнуть что-то про свой «сияющий лик», но открытый рот лишь беззвучно вобрал воздух. Перенаправляю свет в сторону соседей. Татьяна, как всегда, подобрала хорошую формулировку. В какой момент? Перестали пугать? Встречи с мёртвыми? Тут же оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь. Качающиеся ветви деревьев, тихие шорохи, отдалённый лай собак. Я как расхрабрившийся хулиган, которому несколько проделок сошли с рук, и он лезет в ещё более серьёзные передряги, не задумываясь о сути поступков и возможных последствиях.

— Наверное, после того, как прикоснулся к «гостю» и тому, второму. Будто переступил черту.

— Даже представить боюсь, — с содроганием произносит Татьяна. — Пообещай, если они появятся, ты не дашь им ко мне прикоснуться.

— Обещаю.

Хочу что-то ещё добавить, но снова замолкаю. Лишь движением корпуса сильнее раскачиваю кресло.

— Не надо, хватит, — Татьяна понимает, что заставила меня нервничать. Берёт фонарь, кладёт его на землю, не выключая. — Давай пить.

Достаёт из пакета банку и протягивает мне, вторую открывает сама.

— До половины, — говорю я.

— Хотя бы треть осилить.

Согласно киваю, и мы начинаем пить. Отвар идёт тяжело, что-то внутри меня противится его поглощению. Неприятное ощущение в горле и на кончике языка. Так не хочется снова выворачивать наизнанку желудок.

— Как на вкус? — спрашиваю у Татьяны, когда она убирает банки обратно в пакет.

— Немного сладковатая.

— Везёт тебе. Моя — не очень.

— Что теперь?

— Подождём несколько минут, — предлагаю я.

— Только не молчи, — просит Татьяна. — Говори что-нибудь. Так мне будет спокойней.

— Например?

— Сейчас самое время для новых рассказов о космосе.

Сдвигает попу влево и ложится, опустив голову мне на колени. Руки скрещивает под грудью, ноги сгибает и, приподняв их, свешивает с подлокотника.

— Что ж, начинаем очередную лекцию…

Нам полезно поболтать о чём-то совсем отстранённом: лишение Плутона статуса планеты, вода на полюсах Марса и прочие недостижимые горизонты. Когда я говорю о космосе, то увлекаюсь, и любые внутренние зажимы, волнения проходят сами собой. Думаю, Татьяна чувствует это. Моя болтовня позволяет ей на время забыть об окружающей обстановке, ведь находиться ночью в саду в ожидании мистики не многим легче, чем в старом заколоченном доме. К тому же, даже кратковременное молчание напоминает о вечере под виноградными дугами и последующих событиях. Много всего случилось, повырастали барьеры, но они преодолимы. Не важно, кто именно мы сейчас друг другу, главное, что не чужие. Нам нужно говорить, и говорить чаще.

— Слушаю, и мне хочется побывать в том конце галактики, — улыбается Татьяна. — Но как же сильно об этом должны мечтать настоящие астрономы! Они же фанатики. Смотрят в телескопы и изводят себя осознанием того, что им даже пределов Земли никогда не покинуть.

— Я тоже на уроках астрономии об этом грустил.

— Но я так и не поняла: если в центре галактики — чёрная дыра, которая всё затягивает в себя, почему галактика расширяется?

— Дело в том, что…

— Не двигаться, охламоны! — раздаётся голос у нас за спиной.

Татьяна резко вскакивает, едва не спотыкаясь о мою ногу. Мы оборачиваемся.

— Не двигаться, я сказала! — щелкает курок.

На душе отлегло.

— Баб Лен, это мы, — громко и чётко говорю я, медленно поднимаясь с кресла с поднятыми вверх руками.

— Кто «мы»?

— Влад и Татьяна. Опустите ружьё.

Баба Лена, держа в руках двустволку дяди Игоря, подходит ближе. Зрение у неё плохое, да ещё ночь на дворе. Поправляет очки, пытаясь нас разглядеть. Татьяна поднимает фонарь и, сделав шаг в сторону, обдаёт меня светом сверху вниз и обратно.

— Владик, ты? — убедившись, что это действительно я, баба Лена опускает ружьё. — И Танюшка. Не нашли лучше места, где посидеть?

— Наслаждаемся природой, — отвечает Татьяна.

— Вы почему не спите? — спрашиваю я.

— Да вот проснулась и не смогла вспомнить, закрыла ли на щеколду курятник. Вышла проверить, а тут вижу — свет в огороде. Тебя ж дома нет, чтоб на разведку отправить. Ну, решила сама…

С улыбкой делаю несколько шагов навстречу:

— Нельзя сразу за ружьё браться. Дяде Игорю проблем наворотите. Давайте я вас провожу.

Подмигиваю Татьяне, и, приобняв бабу Лену, иду вместе с ней к калитке из некрашеных досок. Ну и напугала же она нас. Чувствую прилив тепла к лицу — влияние выпитого отвара или просто волнение. Закрываю калитку, возвращаюсь обратно в сад. Видимо, курить сальвию всё же придётся. В пакете лежит пустая алюминиевая баночка из-под фанты, которую легко приспособить для таких целей.

— Как себя чувствуешь? — спрашиваю Татьяну и лезу в карман за свёртком. Свет фонаря гаснет. — Мне жарковато стало.

Но Татьяна не отвечает. Подойдя ближе, вижу, что она лежит на земле вдоль кресла, на боку, лицом ко мне. Тело дрожит, голова находится на весу, параллельно земле, отчего даже при тусклом лунном свете заметна вздувшаяся на шее вена. Глаза открыты и чуть ли ни вылезают из орбит. Правая рука согнута в локте, пальцы собраны так, будто держат щепотку соли, и вот этой вот «конструкцией» Татьяна неуклюже тычет себя в левую подмышку. Позади неё склонился мерцающий, переливающийся силуэт. Одной рукой он касается левого бока Татьяны, другой — её затылка. Ещё трое «гостей» стоят рядом.

— Вы охренели?! — кричу я, лихорадочно перебирая варианты возможных действий. Вот тебе и сдержал обещание. Отпихнуть призрака не удастся, я же помню, как беспрепятственно проскочил сквозь старуху. Если же попытаться оттащить Татьяну, можно попасться и самому отключиться. Плевать, надо попробовать.

Делаю три шага вперёд, но Татьяна резко выпрямляет правую руку и растопыривает пальцы.

— Ныыыыыээээээээ! — вырывается из её рта.

От страха сжался живот. Ноги едут вперёд по траве, и я падаю на задницу в двух метрах от Татьяны. Напористый, потусторонний крик усадил меня на землю, пробрал до самого нутра. Его эхо звенит в костях.

— Паааа-ыыыы-ээээ.

В сумасшедшем взгляде я не узнаю ничего от Татьяны. Рот движется неумело, словно бы призрак учится управлять её речевым аппаратом.

— Что? — спрашиваю, отойдя от шока. Видеть девушку в таком состоянии ещё неприятней, чем под сальвией.

— Пааа-шыыы-ааа.

— Что? — я не понимаю.

— Спра-шыыы-вааааа. Аааа-наааа нэээ смооооо-шииииит доооо-гааааа.

«Она не сможет долго?»

Мне не показалось? «Гости» идут на контакт! Спросить. Но что? Я волнуюсь, растерян! Нужно торопиться. А в голове сумбур.

— Кто вы?

Первый вразумительный вопрос, который я смог придумать. И самый очевидный. Перевожу взгляд с одного переливающегося сгустка на другой. Ростом они почти с меня, если не считать, что парят сантиметрах в тридцати над землёй. Призрак старухи был существенно ниже. Плотные. Видны тёмной ночью даже без вспышек. Объёмные. Возникло странное желание — прикоснуться к ним. Кажется, я хотел этого с нашей последней встречи. Что-то тогда произошло, но удар головой о стену и крик паразита выбили из меня память тех мгновений.

Челюсть Татьяны задёргалась влево-вправо, затем подалась вперёд:

— Сссс…сбсбсб…собб…ббраття, — кое-как произнесла она чужим голосом.

— Собратья? Откуда?

Медленно поднимаюсь на ноги. Опасности вроде нет, однако сидеть на земле — невыгодная позиция.

Призрак снова вытягивает руку Татьяны:

— Змээээ-йййя, — пальцем указывает на меня.

— Змея?

Прижимаю ладонь к груди.

«Он о моём медальоне?»

— Сссссссспаааа-миииии-нннннай.

— Что вспоминать?

— Змэээ-йййя, — повторяет «гость». — Ссспа-мии-нннаййй.

— Да что вспоминать-то?! — я в замешательстве. — И где вы были всю жизнь, если знаете меня?! Почему объявились только сейчас?

— Зззрррр-ххррррр, — прорычал призрак.

— Что? — я как персонаж из «Криминального чтива», повторяющий один вопрос раз за разом.

— Зззаааахххх-харрррррр.

— Захар? Дед Захар?

— Даааа.

Вот и связующее звено. Я изумлённо уставился на призрака, но взгляд Татьяны перехватил моё внимание. «Гость» видит меня одновременно и своим, и её зрением? Или Татьяна сейчас как беспомощный узник внутри собственного тела? Смотрит, не в силах ничего контролировать? Надо поскорее всё это заканчивать.

— Беееее-ггииии. Оннн наддд-дёт тибб-бяа.

— Кто? Дед Захар?

Столько вопросов, и так мало понятных мне ответов. Голова Татьяны начинает дрожать сильнее. Похоже, она не выдерживает.

— Ххххаммм-мадддд-диииии-шшшш…

— Хамадиши? — в груди кольнуло. Вот это новость! — Где он? Что теперь-то он может сделать?

— Фффссёоо.

— Зачем я ему?

— Повввв-дыыыыррррь. Тибб-бяаа ищщщт.

— Кто ищет?

— Пррр… пррретт… пппред-ддад-дтттт… — у «гостя» явно не получается выговорить какое-то слово. Глаза Татьяны закатываются. — Фффссё. Бб-гиииитиии….

— Нет, стойте! — кричу я, понимая, что многое так и останется тайной. — Кто такой Алуим?

«Ответь, прошу! Хоть какая-то зацепка!»

— Тттыыы, — отвечает призрак.

— Я? — удивлённо переспрашиваю.

— Тыыы…

Голова Татьяны падает на землю, вытянутая рука опускается на пожухлую траву. Мерцающий силуэт поднимается в полный рост и отступает назад, проплывая сквозь кресло. Все четверо медленно удаляются вглубь сада. Татьяна резко и часто дышит. Ещё не приходя в сознание, она переворачивается на спину, сгибает ноги в коленях и делает движение, будто отпихивает кого-то от себя. Снова переворачивается на бок. Кажется, я слышу, как бьётся её сердце. Так громко. Делаю глубокий вдох и лишь сейчас понимаю, что это бьётся моё.

Подхожу, беру Татьяну на руки, усаживаю в кресло. Придерживаю, чтобы не упала. Она вся горит. Расстёгиваю олимпийку, даю воздуху охладить её тело. Сажусь рядом, голову Татьяны кладу себе на плечо.

«Тыыы…» — одно короткое слово, переворачивающее и без того непонятный мир вверх ногами. Кажется, этот ответ будет звучать в моей голове всю оставшуюся жизнь.

Чувствую, шею что-то щекочет. Это ресницы. Татьяна с дрожью, неуверенно открывает глаза.

— Влад… — тихо произносит она.

— Я здесь. Я рядом.

— Влад…

— Всё хорошо. Дыши глубже.

— Что случилось? — голос её собственный, настоящий, но немного хрипит. Связки получили неимоверную нагрузку. Татьяна хватает горловину своей футболки и тянет вниз, словно та мешает вдохнуть воздух напрямую через грудную клетку.

— Ты потеряла сознание, — глажу её растрепавшиеся волосы и смотрю вглубь сада. «Собратья» медленно исчезают во тьме. Татьяна не видит их, и надеюсь, ничего не будет помнить. — Выкинем оставшуюся траву. К чёрту такие эксперименты.

Узнать, что раньше ты был кем-то другим, и звали тебя иначе… Ты рос в другой семье, где-то работал, кого-то любил, от чего-то умер… Все мы мечтаем о втором шансе. Конечно, лучший расклад — однажды открыть глаза и понять, что тебе снова восемь, а прошлое — лишь сон. Ты ребёнок, только уже с гигантским опытом, и больше не совершишь многих своих ошибок (не ври себе, половину из них всё равно совершишь). Но даже если придётся познавать мир заново, ничего страшного. Главное, чтобы один сон сменялся следующим. Мы так боимся пустоты, которая ждёт впереди, что даже не задумываемся о пустоте позади нас. Может, я, ты, он, она, все люди вокруг — это звёзды, парящие во вселенском вакууме. А наша мелкая ежедневная суета — лишь сон… Хочешь ещё поспать? Хрен там! Просыпайся. Разве не видишь, как реальность тычет тебе в лицо средним пальцем?! И мне тоже.

Ира сказала, я гораздо старше её. Насколько? Десять, сто, тысячу жизней? Наука и религия отрицают как перерождение, так и контакты с внетелесными сущностями. Значит, к чёрту религию и науку. Свой опыт куда важнее.

Я думал, Хамадиши искал кого-то по имени Алуим. Но «гость» сказал, что я и есть Алуим. Он повторил дважды. Тупик. Куда двигаться дальше? Не подвергать же второй раз Татьяну такому испытанию. А войти в контакт напрямую — больше колется, чем хочется. Всё это похоже на какой-то детектив. Но мечтателям и фантазёрам противопоказано заниматься расследованиями. Из любой мало-мальски «близкой» догадки мы готовы развить сюжет целой эпопеи. Как быть? Почему Хамадиши назвал всего одно имя? Оно последнее? Или самое первое? Не могут же человека несколько жизней подряд звать одинаково?.. Твою мать! Влад, ты уже с головой окунулся в расследование. Послушай свои слова со стороны. Бредово звучит, да? Не совсем? Вполне логично, учитывая обстоятельства? А ведь ты сидишь в тишине… Снова вспоминаю про средний палец реальности. Мышление способом внутреннего диалога может свести с ума и без затаившегося паразита.

Известны случаи, когда люди после сильного сотрясения мозга начинали говорить на шумерском, старо-французском, старо-норвежском и других языках. Изучить их в нынешней жизни они никак не могли. Выходит, мы не одноразовые, не первозданные, не «tabula rasa». И у меня есть основания считать подобные умозаключения правдой. Но кто и зачем окружает нас информационной пустотой? Из добрых ли побуждений это делается? Кого-то знание о перерождении может промотивировать. Кто-то, наоборот, превратится в беззаботного увальня. Вот только я расслабиться теперь не смогу.

Мне сказали бежать. Разве в бегах люди находят ответы? Сказали, меня ищут. Но раз ищут, значит, знают, за что. Сказали вспомнить… А вспомню ли?

— Дракоша, отвечаю — я бы жить там остался! — сказал Богдан, продолжая жевать кусок пиццы. — Кормят на убой, ассортимент круче, чем в ресторане. Мясо, рыба, куча разных салатов. Да я креветок за эти месяцы съел больше, чем за всю жизнь. Никаких ограничений, бери, сколько хочешь. И всё бесплатно! — он взял со стола стакан с апельсиновым соком и сделал несколько больших глотков. — А ещё там есть тренажёрный зал, бильярдная, сауна, кинозал, комната для настольного тенниса. Прикинь! Когда мне рассказывали, я ведь не верил. Думал, откуда столько места? По фоткам-то габариты определить сложно. А там оказалась бандура размером с футбольное поле и высотой с двадцатиэтажный дом.

Богдан говорил взахлёб, эмоции так и рвались наружу. Лицо выражало неподдельное восхищение теми радостями жизни, которыми Боде довелось насладиться за три месяца работы на огромном творении человеческой инженерной мысли.

— Платформа эта полмиллиарда баксов стоит. Если объяснить проще, вся конструкция — огромный понтон, накачанный воздухом. Он крепится ко дну гигантскими якорями, а на нём уже находится буровая палуба, вышка и всё остальное.

— Ну а делал ты там что? — спросил я, желая пропустить прелюдию. — Реально целыми днями ходил и скалывал лёд?

— Да какой лёд?! — фыркнул Богдан. — Ганс про зимние месяцы рассказывал. Он, наверное, думал, что в Северном море круглый год зима, — мы оба улыбнулись. — Много чего я там делал. Поначалу на нижнем этаже чистил от грязи и ржавчины буровое оборудование. Красил его, когда требовалось. Мы бригадой работали, по двенадцать часов. Вообще, без специального образования у них есть три вида должности: подсобный рабочий, палубный матрос и крановщик. Ну, вот подсобники на нижнем этаже и возятся. Но мастер увидел, что я парень с мозгами, старательный, и уже через месяц меня в палубные матросы перевели. Это намного интересней и чище. Считай, помощник мастера по наращиванию трубы. Он даже четыре раза ставил меня оператором одной палубной машины. Правда, порой приходилось снова спускаться вниз, подсобникам помогать, когда требовалось. А на третьем месяце у двух бригад крановщики слетели с аппендицитом. Так я попросился, наплёл, мол, опыт есть. Но начальство не решилось. Стали ждать крановщиков с суши. Сказали, ещё хотя бы одну вахту матросом отработаю, а там видно будет. Считай, должность уже в кармане. И зарплата больше. Я начальникам сразу приглянулся, даже чисто визуально. Крепкий, белый, светловолосый. Вылитый норвежец или швед. Вот только английский сказали подучить.

— Кстати, да: как ты общался-то со всеми? Ты ж ни хрена не понимаешь.

— Да там на каждом этаже таблички с пояснениями на разных языках. А ещё часть бригад комплектуются переводчиками. Вот у нас и был такой. Прикольный чувак, «Соньку» с собой привёз, мы постоянно в хоккей играли. Он в соседней каюте жил. Да и в нашей тоже нормальные пацаны. В общем, круто всё. А главное — вот. Моя прелесть.

Богдан кивнул в сторону красной Хонды «Аккорд», припаркованной рядом с пиццерией «Матадор», в которой мы уплетали уже вторую пиццу подряд.

— Какого она года?

— Две тысячи восьмого. Не новая, но и не хлам. И всё совпало так идеально. Приехал домой, за четыре дня продал «девятку» и купил эту красавицу. Конечно, красный цвет — не совсем то…

— Да ладно тебе. Раньше приборную панель красил, а теперь вся тачка красная. Всё сходится. Ты хоть Катюху видел, когда приехал? Или сразу за поиски машины взялся?

— Видел, — Богдан улыбнулся, принимая мой шуточный укор. — Подарил ей золото и пару оргазмов. Расстроилась, когда узнала, что еду тебя проведать. Но ничего, две недельки ещё потерпит, — он вытер салфеткой руки и попросил невысокую, коротко стриженую официантку принести нам счёт. — Ты-то как тут живёшь? Долго с Танюхой мутишь?

— Мы не встречаемся, — я постарался ответить с максимально невозмутимым видом, понимая, какие слова сейчас последуют.

— Зачем тогда с утра за подарком собрался?

— Потому что мы с ней друзья.

— Трахал хоть её?

— Нет.

— Ну, ты прям мальчик-одуванчик, — усмехнулся Бодя.

— Ещё один припёрся доставать меня такими вопросами…

Богдан приехал сегодня в восемь утра, восемнадцатого сентября — прямо в день рождения Татьяны. Приехал бы и раньше, но навигатор завёл его в тупик в каком-то селе в Харьковской области, пришлось возвращаться назад к одной из контрольных точек и прокладывать новый маршрут. Я обрадовался, увидев его, но разговаривать про Татьяну мне не хотелось. Если в мае-июне расспросы о наших с ней отношениях казались подстрекательством и вызывали улыбку с налётом предвкушения, то сейчас они были попросту неуместными. Вот только Боде откуда об этом знать?

— Ты из-за Ирки?

Я отрицательно покачал головой, не желая пересказывать события последних нескольких месяцев. Вряд ли он поверил. Пусть воспринимает моё молчание как подтверждение своей версии.

Минут сорок мы колесили по кременчугским улицам, от Речного порта до Парка мира. Богдан охотно знакомился с городом, запоминал маршруты и носился из одного района в другой. Кажется, всю эту поездку из России в Украину он затеял лишь для того, чтобы вдоволь накататься на своём новом автомобиле. Три месяца без езды, на ограниченной территории он только и представлял, как сядет за руль «Хонды». Мечта, пусть и 2008 года выпуска, всё же сбылась.

Созвонившись с хозяйкой съёмной квартиры, которую я подобрал для Богдана, мы договорились встретиться с ней в полдень. Хороший дом на Пионерном, в районе дворца культуры «Нефтехимик» — близко к Красноармеевке и посуточно берут недорого. Затем отправились в парфюмерный магазин. Я решил подарить Татьяне туалетную воду, в нашей ситуации это лучший вариант: приятно и без оглядки на прошлое. После недолгой разведки мой выбор пал на один из ароматов «Givenchy» — не кислый, не приторный, лично мне понравился. Продавщица положила коробку в небольшой картонный пакет. Цветы я собирался купить на обратном пути, после того, как Богдан заселится в своё временное жильё. До полудня оставалось ещё долго, так что мы продолжили изучение городских маршрутов.

— Я погляжу, тут все носятся с превышением скорости, и никто не пристёгнут ремнями.

— Здесь это не считается нарушением.

— Тогда не буду выбиваться из общей массы, — Бодя отстегнул ремень с видом, будто совершает дерзкое преступление. — Мне начинает здесь нравиться. Свой среди своих…

— Останови! — резко произнёс я, перебив друга.

— Зачем? — удивился он.

— Паркуйся вон там.

— Да в чём дело-то?

— Надо.

У остановки «Аптека», рядом с поворотом, ведущим к Детской городской больнице, я увидел Мальвину. Распущенные рыжие волосы, очки в тонкой оправе, чёрные клетчатые пиджак и юбка, чёрные туфли, в руке клатч. Она походила на учительницу младших классов в какой-нибудь элитной гимназии. Вот только рядом с ней с угрожающим видом стояли не юные ученики, а два мужика «гоповатой» наружности. Один — в сером свитерке и бежевых спортивных штанах — усиленно дымил сигаретой и что-то с ухмылкой ей говорил. Другой — в синей ветровке и белых шортах — словно бы играясь, пытался выхватить у Мальвины клатч, который она убрала себе за спину, перекладывая из руки в руку.

Богдан включил правый «поворотник» и съехал к обочине. Он не заметил этой картины и не понимал, зачем нам потребовалось так срочно останавливаться. Да если бы и заметил, Мальвину-то он всё равно не знает. Заглушив мотор, Бодя вопросительно посмотрел на меня. Я же продолжал наблюдать за ситуацией. Мне хотелось, чтобы мужики отстали и ушли. Или задетая в нашу прошлую встречу гордость, или неудобство за случай с младшей сестрой — что-то внутри меня противилось этой встрече. А может, просто не хотелось вселять в Мальвину уверенность, что теперь всегда и везде я буду лезть за ней во все омуты. Но мужик в белых шортах, устав играться, крепко схватил Мальвину за руку выше локтя и дёрнул к себе.

— Подыграй мне, — попросил я Богдана и открыл дверь.

Мужик с сигаретой продолжал говорить, указывая рукой в сторону стоящей у остановки белой «шестёрки». Выслушав ответ Мальвины, он медленно пустил дым ей в лицо. Мальвина попыталась вырваться, но хватка у второго была крепкой.

— Поймали, наконец, эту суку, — произнёс я и, подойдя к мужику в ветровке, хлопнул его по плечу. — Красавцы!

— Шо те надо? — спросил он.

— А тебе?

Следом подошёл Богдан, скрестил на груди руки. Куряга сжал кулак.

— Она нам денег должна, — заявил мужик в ветровке.

— Сколько?

— Три штуки, — его слова прозвучали как «миллион».

— А мне шестнадцать, — заявил я. — Вот за всё и рассчитается.

Мальвина молчала. Она явно не ожидала сейчас меня увидеть, и, судя по взгляду, впервые за время нашего знакомства не понимала, чем может обернуться для неё ситуация.

— Мы первые её поймали, — возмутился мужик с сигаретой. — Становись в очередь, кацап.

— А у тебя эту тварь никто и не отбирает, — я подошёл ещё ближе, став между ним и Мальвиной. — Она любит в карты на секс играть. Будем считать, сегодня онапроиграла. Сейчас за городом натурой расплатится, станок-то рабочий. А дальше делайте с ней, что хотите.

— Думаешь, мы тебе так просто её и отдали?

— Все вместе поедем, — сказал Богдан. — На моей тачке. Тогда никто никуда «случайно» не свернёт.

Мужики переглянулись.

— Да что вы как маленькие, — произнёс я. — Сделаем дело, потом сюда же и вернёмся. А будем долго тут стоять, мусора увидят, и уже ничего с неё не поимеем.

Мы доехали до «Московской» и перед мостом свернули направо. Я сидел спереди, на пассажирском, мужики и Мальвина сзади. Её усадили посередине, чтобы не пришло в голову выпрыгнуть на ходу. Мальвина продолжала молчать, всё время смотрела прямо, на дорогу. Я поглядывал на них троих через зеркало заднего вида. Мужик в ветровке даже в машине держал Мальвину за руку, и в его глазах читалось, что он уже мысленно её трахает. Другой достал из кармана пачку сигарет.

— В салоне — даже не думай, — сказал Богдан.

— Да не ссы, блондинчик, выветрится, — усмехнулся мужик и прикурил. Глубоко затянувшись, он повернулся к Мальвине и снова пустил клуб дыма ей в лицо.

Богдан сжал зубы и посмотрел на меня. Глаза горели яростью. Визуально я не подал никакого сигнала, но сквозь эмоции он всё-таки понял: нужно перетерпеть.

Мы пронеслись мимо частных домиков и свернули на улицу Чкалова, проехали двести метров по грунтовке, пересекли железнодорожные пути и ещё через триста метров остановились в небольшом пролеске.

— Выползайте, — сказал я сидевшим сзади.

Богдан заглушил мотор и хрустнул костяшками на кулаке. Куряга вышел первым, вытащил за руку из салона Мальвину. Странно, я думал, это сделает мужик в ветровке. Мы с Бодей вышли последними.

— Давай её сюда.

Я подошёл к Мальвине. Мужик разжал ладонь, усмехнулся и почесал гениталии. Красотка смотрела на меня пристальным взглядом, двумя руками держа клатч на уровне живота. Я толкнул её. Она отшатнулась, сделала несколько шагов назад по траве, но не упала. Снова подошёл к ней, толкнул ещё раз. Мальвина опять отшатнулась, не произнося ни слова. За спиной приближались шаги курящего. Мужик был совсем близко, словно готовился стоять над нами во время полового акта. Из-за плеча вылетело серое облако вонючего табачного дыма. Я в третий раз толкнул Мальвину, резко, так, что она упала, и тут же с разворота зарядил мужику в морду. Пропустив неожиданный удар, он отлетел и уселся на жопу, но не выключился — кулак не попал точно в челюсть. В следующее мгновение нога Богдана устремилась в голову второго мужика, однако тот блокировал удар. Предполагаемое одностороннее избиение превращалось в полноценную драку.

Курящий выплюнул сигарету, быстро поднялся на ноги и метнулся ко мне. Он сделал два обманных удара, заставив поднять руки для защиты, и тут же «нырнул», в доли секунды оказался за спиной и обхватил корпус руками. В следующее мгновение я уже летел по дуге головой вниз — он бросил меня прогибом.

Мир содрогнулся. В глазах потемнело, и в то же время стало слишком светло. Хорошо, что под ногами земля, а не асфальт. Захотелось полежать, отдохнуть, подумать о жизни, но удар кулаком в лоб привёл меня в чувство. Мужик сел сверху и начал бить по лицу. Я старался укрыться от ударов локтями и предплечьями, смещая корпус то влево, то вправо.

Мальвина поднялась на ноги. Сделав пару шагов в нашу сторону, она прицельно ткнула мужика в висок длинным острым каблуком. Всё выглядело как давно отработанный, коронный удар. Мне на щеку капнула кровь. Мужик вскрикнул и ринулся к ней, но я вовремя успел подсечь его ногу рукой. Он упал на колени. Мальвина отбежала на несколько метров и ловко сняла туфли, готовясь ими отбиваться. Понимая, что за двумя зайцами гнаться глупо, мужик снова бросился ко мне. И на этот раз ушёл в глухой нокаут — Богдан с размаху попал ногой в голову. Неподвижное тело рухнуло рядом со мной.

— Ты как? — спросил Бодя, протягивая руку.

— Минутку полежу, — с улыбкой ответил я. В сознании ещё кружились вихри.

— Покоцал он тебя.

Похоже, на моём лице появилось несколько ссадин. Взяв курильщика за ногу, Богдан оттащил его подальше в сторону.

— Что со вторым?

— Отдыхает. Тоже боевитый оказался. А на вид алкаш алкашом.

— Живой? — спросила Мальвина. С улыбкой покачав головой, она опустилась рядом на траву, достала влажную салфетку и вытерла с моего лица чужую кровь.

— Почти, — коротко ответил я и потрогал лоб. Будет шишка.

— Я уж испугалась, что в реанимацию тебя повезём. Тот козёл в прошлом борьбой всерьёз занимался.

— Кто эта тёлка? — поинтересовался Богдан. Он сих пор не понимал мои мотивы.

— Слышь, ты… — возмутилась Мальвина.

— Помолчи, — теперь уже я пристально посмотрел ей в глаза. — Боевая подруга, — коротко объяснил Боде и решил подниматься.

— Мммм. Теперь ясно, — он улыбнулся и вновь протянул мне руку. — Что с эти двумя будем делать?

— Ничего. Придут в себя, прогуляются.

Мы летели по Киевской трассе со скоростью под сто пятьдесят «кэмэ». Богдану хотелось продемонстрировать мощь своей новой любимицы, он выжал бы и больше, но мои призывы не сходить с ума кое-как его сдерживали. В салоне всё ещё воняло сигаретами, и Богдан это чувствовал. Порыв гонщика подпитывался злостью.

Мальвину мы высадили там же, где и подобрали. Её никто не спрашивал, а она ни о чём и не просила.

— Я знала, ты меня не обидишь, — сказала красотка, открыв дверь. Ладонь коснулась моего плеча.

— Ну да, я же более предсказуемый.

— Глупый. Но всё равно ты мой герой.

Мальвина вышла из автомобиля, и мы тронулись с места.

— Значит, с Танюхой дружишь, а с этой спишь? — предположил Богдан, когда наша «Хонда» уже умчалась далеко от города.

— Нет.

— Что нет?

— С ней тоже не сплю, — я еле сдержал улыбку. Мне самому стало смешно от хитросплетений жизни.

— Что ж ты такой скрытный стал, — недовольно произнёс Бодя. — Одной он подарки с самого утра едет покупать, за другую прогибом летать готов — и ни с кем не спит.

Я не выдержал и рассмеялся. Правда тоже бывает весёлой.

— Кстати, расслабился ты, Дракончик, расслабился. Пропускать проход за спину — это не дело. Если не сексом, спортом бы хоть занялся.

— Есть, кэп.

— А вообще зря мы их так легко отпустили.

— Не выплеснул эмоции?

— Ага, — Богдан хлопнул рукой по рулю. — Провонял мне тачку дерьмом этим. Даже освежитель не помогает. Надо было привести мудака в чувство и снова вырубить. Или заставить сожрать сигареты.

— Можем вернуться и проткнуть им колёса. Ты, главное, пристегнись. А то возомнил о себе.

— Я хуже местных что ли? — Богдан тоже засмеялся и вдавил педаль в пол.

Но в следующую секунду встречный автомобиль резко повело влево, он пересёк линию разметки и полетел прямо на нас…

глава 13

Свет. Белый холодный свет. Рассеянный, не бьющий по глазам, проникающий в меня сквозь закрытые веки. Разлепить их трудно, они налиты свинцом и давят, словно пытаются провалиться внутрь черепной коробки. Нос отказывается свободно дышать и назойливо ноет. Переносица чем-то заклеена, наверное, пластырем. Если правая ноздря ещё что-то может, то левая совсем не способна втягивать воздух. Во рту всё пересохло. Сухость добралась до горла, причиняя отвратительный дискомфорт.

Дико раскалывается голова. В висках пульсируют остатки землетрясения, рождая прибойные волны, накатывающие на мозг и заставляющие его сжиматься. Ломота в груди. Даже самый лёгкий вдох отдаёт болью в сердце и рёбрах. Оценивая всё это, я уже боюсь узнать, что там с руками и ногами. Поганое, разбитое состояние.

Меня разбудил голос. Твёрдый, мужской, басовитый, отчеканивающий каждое слово. Звучал он редко, в основном, задавал вопросы, но лишь он казался настоящим. Следом начиналось странное, непонятное бормотание ещё двух голосов. Один — низкий, спокойный, размеренный. Второй — уставший, всхлипывающий, со стойким акцентом. Придя в себя, я несколько минут неподвижно лежал, пытаясь определить язык. По звучанию похож на финский с вкраплениями немецкого.

Прилагаю усилия и открываю глаза. Смотрю в потолок, стараюсь поймать фокус. Одна, две, три… семь… девять светящихся продолговатых ламп из шестнадцати возможных. Ещё две перегоревших, остальных просто нет. Стены выкрашены в бледно-зелёный, замечаю это боковым зрением. Два незанавешенных окна, за которыми ещё не село солнце. Хочу повернуть голову, но не могу, что-то фиксирует шею. Мягкое снаружи (ощутил подбородком), но прочное внутри. Поднимаю правую руку и обнаруживаю, что от локтя и до запястья она «упакована» в гипс. К левой руке подсоединена трубка от капельницы, вливающая в меня прозрачный раствор. Твою ж мать!

— Говорит, не знает, шо произошло, — произносит низкий размеренный голос. — Читал книгу на планшете, за дорогой не следил. Поэтому, когда автомобиль резко пошёл влево, он не успел понять, в чём дело.

— Водитель употреблял спиртное? — твёрдый басовитый голос продолжает расспросы. И его собеседник вновь начинает бормотать на иностранном.

Упираюсь локтями в кровать, отталкиваюсь ими, пытаясь повыше затащить себя на подушку. Приподнять голову не особо-то получается — мешает всё тот же фиксатор. Ещё одно движение локтями. Ещё. Скашиваю глаза вниз, направляю взгляд вдоль своего тела, к противоположной стене.

Молодой парень. Мой ровесник, может, чуть младше. Брюнет, с худощавым лицом, карими, заплаканными глазами и заклеенным пластырями носом. На лбу и щеке длинные порезы. Левая голень и ступня в гипсе, к правой руке тянется трубка от капельницы. Его кровать находится прямо напротив моей, на расстоянии двух метров. Рядом с ним стоит крупный лысеющий мужчина в милицейской форме, делает запись в широкий журнал в коричневом переплёте. Второй мужчина — в очках, белом халате, с сединой на висках — сидит рядом на стуле. Парень отвечает на переведённый ему вопрос, и из глаз бегут слёзы. Палата по своим размерам небольшая, рассчитана на трёх пациентов. Третья кровать находится позади милиционера, она пуста, на ней лишь матрас, поверх которого стоит коричневый кожаный портфель.

— Говорит, его брат вообще не пьёт, — объясняет стражу порядка мужчина в белом халате.

— Ясно, — отвечает тот, продолжая записывать показания.

От сухости в горле начинает першить. Ещё немного, и закашляю. Собравшись с силами, тихим измученным голосом шепчу:

— Воды.

Услышав шёпот, все трое обращают внимание на меня. Кажется, ёрзанье и размахивание руками остались для них незамеченными. На секунду задержав на мне взгляд, парень виновато опускает глаза. Мужчина в белом халате поднимается со стула и направляется в мою сторону. Оказывается, рядом с кроватью стоит тумбочка, просто я не могу повернуть голову, чтобы её увидеть. Доктор берёт стеклянный графин, наливает в кружку немного воды.

— Пейте, только аккуратно, — говорит он.

Лицо находится в горизонтальном положении, и при наклоне кружки вода помимо рта струйкой бежит по щеке. Скидываю ноги на пол и пытаюсь хотя бы сесть, но мужчина в халате успевает придержать их и положить обратно.

— У вас серьёзная травма шеи. Лежите. Вам нужен покой.

— На каком языке он разговаривает? — спрашиваю насчёт парня.

— Венгерский.

— Откуда вы знаете язык?

— Служил под Будапештом. Отдыхайте. Я подойду позже, — мужчина возвращается и садится на стул.

— Узнайте, почему он был пристёгнут, а его брат — нет? — просит милиционер.

«Пристёгнут!»

— Что с Богданом? — резко произношу я и снова ощущаю боль в груди. Мне будто разрезали сердце.

В этот момент дверь палаты открывается, и на пороге появляется темноволосая крупная женщина средних лет в белом халате. Она подходит ко мне и, придержав руку, вытаскивает иглу из вены.

— Где Богдан? — громко повторяю вопрос, чувствуя неладное.

— Богдан — это водитель автомобиля, в котором вы ехали? — спрашивает медсестра.

— Да.

— Кем он вам приходится?

— Друг. Где он?

Женщина вынужденно вздыхает:

— Сожалею, но ваш друг погиб.

— Нет! — вскрикиваю, превозмогая боль. — Нет! — пытаюсь подняться, отталкивая медсестру руками. — Где он? — из вены, не успевшей «закрыться» после иглы, бежит струйка крови.

— Успокойтесь. Вам нельзя вставать.

— Принесите успокоительное, — просит доктор, и женщина исчезает за дверью. Он быстро поднимается со стула, в три шага оказывается рядом со мной и вдавливает плечи обратно в кровать. Вонзается строгим холодным взглядом: — Он в морге, слышишь?! В морге! Всё, нет его! Смирись. Думаешь, твои вопли шо-то изменят? А хрен там! Мните себя бессмертными. Играете с жизнью как в дебильные видеоигры. Знаешь, сколько таких игроков я вижу каждый день? А у скольких из них температура ниже комнатной? Не знаешь. Так шо заткнись и лежи спокойно, понял?! У тебя хватило мозгов пристегнуться. Вот и радуйся.

Медсестра возвращается с двумя кубиками желтоватого раствора, и во мне появляется ещё одна дырка…

Бытует мнение, что детство заканчивается вместе с прощальным школьным звонком. Человека провожают во взрослую жизнь, где нет места ребячеству и сказкам. Самое распространённое мнение и самое наивное. Другие говорят: детство уходит, когда тебе исполняется двадцать — круглая дата, шаг в третий десяток, и заниматься ерундой уже неприемлемо. Ну-ну. Оглянись вокруг или посмотри в зеркало — всюду полно великовозрастных детей, сутками смотрящих мультики и насилующих игровые приставки.

Детство заканчивается, когда из твоей жизни начинают исчезать люди. Смерть родителей — самая тяжкая из потерь. Это бесспорно. Тут не возразят даже счастливцы, чьи родители ещё живы. Но особый привкус вызывает уход тех, с кем ты взрослел, в кого верил, с кем у тебя многое было впервые. Ведь вы «из одного потока», и их участь заставляет провести параллель с самим собой, задуматься о собственном будущем. Судьба отняла у меня Иру. Следом за ней не стало Олега. И вот теперь погиб Богдан, мой лучший друг. Жизнь никогда не будет прежней просто потому, что в ней не будет прежних людей.

Удар пришёлся в левое крыло нашей «Хонды», из-за чего автомобиль выбросило с трассы, и он раз десять перевернулся. Подушка безопасности сломала мне нос, а вот водительская не сработала, и Богдан вылетел через лобовое стекло. Но даже если бы система не дала сбой, не пристёгнутого Богдана переломало бы внутри салона. Говорят, при таких скоростях редко кто выживает. Говорят, мне повезло. Говорят…

Детство закончилось. Я не знаю, какие эмоции сейчас испытываю. Я затаился где-то внутри себя и чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.

Через полтора часа в палату вошли медсестра, Татьяна и дядя Игорь. После дачи показаний следователю я попросил сообщить им о своём местонахождении. Телефон-то неизвестно где. Переступив порог, дядя Игорь первым делом возмутился:

— Шо это за сарай? Вы бы ещё в подвал его положили!

— Хорошая палата, — ответила женщина. — Уж для бесплатной-то больницы…

— Я в Полтаву его отвезу. С кем этот вопрос решить?

— Да не торопитесь вы…

Пока медсестра и дядя Игорь обсуждали моё состояние и перевод в другую больницу, к кровати подошла Татьяна. Робко, неуверенно, будто боясь принять и поверить в случившееся. Глядя на гипс и белый фиксатор шеи, она с трудом сдерживала слёзы.

— Как ты?

— Живой.

— Мы привезли фруктов и вещи, — Татьяна положила на пол рядом с тумбочкой два больших белых пакета.

— С днём рождения, — выдавил я и попытался натянуть на губы улыбку. Успокоительное не усыпило, но ввело в странное состояние размытости сознания. Боль в груди ослабла, пульсация в висках прекратилась, и мир стал казаться чуточку лучше. — Я купил тебе подарок. Он в машине.

В том момент я не понимал тупости своих слов. Татьяна молча закивала и, прикрыв рот ладонью, всё-таки заплакала.

Остаток дня прошёл медленно и спокойно. Отправлять на лечение в Полтаву меня не стали. Вовремя подошедший доктор спас медсестру от нападок дяди Игоря и убедил его в том, что здесь мне тоже смогут оказать всю необходимую помощь. Были бы деньги.

Когда все ушли, я попытался наладить зрительный контакт с товарищем по несчастью. Приехать в совершенно чужую страну, попасть в аварию и потерять родного брата. Он здесь совсем один, никто не придёт, не поддержит, даже поговорить толком не с кем. А достаточно ли у него денег?.. Но парень упорно отводил взгляд. Отойдя, наконец, от действия транквилизатора, я прекратил доставать его своей навязчивой игрой в гляделки. Всё-таки нормальные люди переживают потерю близких гораздо глубже, чем я.

После одиннадцати свет в палате погас, и глаза сами собой начали слипаться. Сознание погрузилось в вязкий цветной кисель из снов и воспоминаний. Я прогуливался по железнодорожному вокзалу нашего города в поисках газетного киоска. Хотел купить новую карту мира и газету со свежими новостями, чтобы определиться с дальнейшим маршрутом. Тут ко мне подошёл рыжий Олег. Одет он был в чёрные спортивные штаны и чёрную куртку. Капюшон накинут на голову и затянут. На руках чёрные тряпичные перчатки. Олег без эмоций произнёс:

— Ты устал убегать.

И когда наши ладони скрепились в рукопожатии, я действительно почувствовал усталость. Повеяло холодом. Знакомым, необычным.

— От кого я бегу?

Но Олег повернулся и направился к эскалатору, поднимавшему людей в серое грозовое облако. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Я оказался на пассажирском сидении красной Хонды «Аккорд», движущейся по Киевской трассе. Рядом сидел Богдан и с улыбкой давил педаль в пол. Мимо проползали деревья, дорожные знаки и пасущиеся в поле коровы. Всё происходило как в замедленной съёмке, реальное «слоу-мо». Секунда — кадр, секунда — ещё один, секунда — третий… По встречной полосе медленно приближалась зелёная Шкода «Октавия». Она была уже метрах в тридцати-сорока от нас. За рулём сидел длинноволосый парень лет тридцати, с небольшой бородкой и в очках с жёлтыми линзами. «Баранку» он держал двумя руками в верней её части. На пассажирском сидении — ещё один парень, мой ровесник, может, чуть младше: брюнет с худощавым лицом и карими глазами.

Секунда — и на руле появилась третья рука. Ещё секунда — руль вывернулся вправо. Удивление на лице водителя, движения губ, восклицающих что-то. Секунда — «Октавия» пересекла прерывистую линию разметки. Секунда — между нашими автомобилями всего метр. Сумасшедший взгляд карих глаз. И рука, навсегда изменившая этот мир…

В следующее мгновение я проснулся под грохот своего сердца. Эмоции распирали грудную клетку, будто с каждым ударом внутри меня происходил маленький взрыв. Но ужас сна никуда не делся. Надо мной, склонившись, стояло тело с изрезанным лицом и заклеенным пластырями носом. Оно тряслось, едва держа равновесие. Руки тянулись к фиксатору на моей шее. Взгляд действительно был сумасшедшим, диким, как у Татьяны во время нашего последнего эксперимента. Губы вздрогнули, и странный голос произнес:

— Ты глуп и ведом…

Сгибаю ногу в колене и, что есть силы, отпихиваю от себя незнакомца. Я ведь уже проснулся? Или нет? Щипаю себя за живот, впившись в кожу ногтями. Да, проснулся. Так какого хрена?! Стоявшее на одной ноге тело (вторая нога-то в гипсе) отлетает к пустой кровати и с грохотом падает на пол, голова ударяется о железную спинку. Поворачиваюсь на бок и, опёршись на локоть, пытаюсь подняться, чтобы включить свет. В мозгу суетятся внезапно разбуженные мысли, но им тоже не хватает света, чтобы разобраться в ситуации.

Слышу топот ног в коридоре, шлёпанцы громко хлопают по кафельному полу. В дверях палаты появляется силуэт молоденькой курносой медсестры, заступившей в ночную смену. Бежала она недолго, была где-то поблизости. Бьёт ладонью по выключателю.

Лампы на потолке загораются одна за другой. Девушка смотрит на лежащего на полу парня, затем на меня, затем снова переводит взгляд на него. Лицо обрело обморочный вид, один глаз закрылся, второй приоткрыт, но виднеется лишь белок. Шея согнута, затылок упирается в ножку кровати, руки раскинуты в стороны. Жалкое зрелище.

— В чём дело? — спрашивает медсестра и, не дожидаясь ответа, подбегает к бедняге, пытается его поднять. Но ей не хватает сил. Тут в палату входит мужчина лет тридцати пяти в синей униформе, очках, с коротко стрижеными волосами. Поочерёдно окидывает всех взглядом. Не суетится.

— Что произошло?

«Мне самому ой как хочется это знать!»

— Просыпаюсь и вижу: надо мной кто-то стоит и тянет к лицу руки. Естественно, я сразу его отпихнул.

— Хм…

Парень начинает приходить в себя.

— Ми тортент? — взволнованно спрашивает он, удивлённо глядя на всех присутствующих (по интонации я понял, что это вопрос). — Ми тортент? — хватается рукой за затылок.

— Не смотри так, — говорит мужчина девушке. — Я тоже не понимаю по-венгерски.

Они вместе помогают парню добраться до койки.

— Звонить Павлу Евгеньевичу? — спрашивает медсестра.

— У него было сотрясение?

— Конечно.

— Проверь, рассечение есть?

Девушка движениями рук просит парня наклонить голову и осматривает его затылок.

— Есть.

— Что ж, звони. Я привезу каталку, — затем мужчина обращается ко мне: — Ложитесь. Всё будет хорошо.

Ага, как же!

Их не было больше часа. (Какого чёрта так долго?! Живо тащите его сюда!!!) Всё это время я шатался по палате от стены к стене и, задыхаясь от непонятного чувства, поглядывал в сторону двери, над которой висел белый круглый циферблат.

«Ты глуп и ведом».

Я слушал эти слова годами, но уже стал отвыкать. Издевательские, угнетающие любые амбиции. Режущие меня без наркоза. Вот только звучали они в голове. А тут…

«Как такое может быть? Спросонья причудилось? Может, парень бормотал на венгерском? Или я снова бегу от реальности?»

«Гость» в саду говорил, что Хамадиши найдёт меня. Получается, нашёл? А как тот оказался в другом человеке? Опять вопросы, вопросы… Ещё он говорил, мне нужно бежать. И что теперь — одеваться и сваливать, пока никого нет? Но я устал убегать. Есть много вещей, в которых пора разобраться.

Наконец, дверь открывается, и в палату на кресле-каталке медсестра ввозит моего временного сожителя. Помогает ему перебраться и лечь на кровать. Я уже устал слоняться и сел.

— Пихэнис, — произносит девушка.

Парень кивает, смотрит в мою сторону и, как и днём, опускает глаза.

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Отдыхай, — отвечает она. — Павел Евгеньевич научил. Как вы?

— Нормально. Что с парнем?

— Наложили четыре шва.

— Я о том, зачем он ко мне полез?

— Лукас ничего не помнит. Возможно, лунатизм вызван стрессом и травмой, полученной при аварии. Завтра врачи будут разбираться.

Молча качаю головой. Врачи будут разбираться, а вот мне кое-что уже ясно.

— Дать вам снотворное?

— Не нужно. Спасибо.

— Хорошо. Пихэнис, — с улыбкой произносит девушка, хватает каталку, выключает свет и исчезает за дверью.

Закидываю ноги на кровать, мощу удобней подушку, ложусь, опираясь о спинку. Смотрю в сторону противоположной стены. В верхнем ящике моей тумбочки лежит складной нож, принесённый Татьяной, чтобы резать фрукты. И я готов вонзить его в иностранца, если понадобится. Он тоже не спешит засыпать. Лежит, скрестив на груди руки, глядит в щель между шторами. Глаза блестят. Слезятся. В них таится страх. Но тебе нужно заснуть. Просто необходимо, парень. Надеюсь, ты выпил снотворное. Иначе придётся встать и вырубить тебя. Потому что сейчас ты здесь лишний…

— Влад… Вла-ад… Алуим!

Открываю глаза. На автомате сжимаю кулак, готовлюсь отбиваться, но через мгновение понимаю — рядом никого нет. Что случилось? Я заснул? Хреновый из меня часовой, вот так и проигрывают войны. Перевожу взгляд на парня. Он продолжает лежать на кровати, скрестив на груди руки. Смотрит сумасшедшим взглядом… Нет, сейчас смотрит не он.

— Кто ты? — спрашиваю, хотя знаю ответ.

— Прекрати. Нам для диалога не нужна разведка.

— Хамадиши…

— Слегка искажённо, но пусть будет так.

Округлившиеся, словно бы стеклянные глаза. Совсем не те, что пускали слёзы около часа назад. Ломаный, кардинально изменившийся голос. В нём нет паники и нот страха. Оказывается, тело — лишь игрушка, вещь, которую можно отнять, завладеть без зазрения совести.

— Как ты оказался в этом парне?

— Важнее не «как», а «зачем».

— Зачем?

— Чтобы вернуться. Ты должен взять меня обратно.

Сейчас уже я округляю глаза.

— Обратно? Ты идиот?!

— Я твой друг. И всегда им был.

— Друг?! — эмоции, ютившиеся во мне с момента первого пробуждения после аварии, начинают вскипать. — Друг, значит?!

— Именно.

— Мразь, да ты всю жизнь меня гнобил! — левой рукой тянусь к тумбочке, открываю ящик. — Ты убил Богдана, из-за тебя я в этом чёртовом ошейнике! — шарю ладонью, достаю нож.

— Не шуми. Разбудишь Лукаса.

Но мне плевать, кого я там разбужу. Сейчас вы уснёте навечно. Приподнимаюсь, скидываю ноги на пол.

— Ты убьёшь это тело, и я найду новое.

— Заткнись.

Надеваю тапочки, встаю. «Ты убьёшь это тело, и я найду новое»… Бесит, бесит, бесит! Ну ничего, удачных поисков, гад. Нажимаю на кнопку — и лезвие открывается. Сжав от злости зубы, направляюсь в другой конец палаты.

— Десять лет строгого режима. Никакого состояния аффекта — медсестра видела, как ты сидел на кровати и ждал. Холодный расчёт.

— Заткнись, я сказал!

Гнев застилает разум. Подхожу к кровати чужака, заножу над ним нож.

— Так ты никогда не получишь ответы.

— Какие, к чёрту, ответы?!

— На вопросы, которые давно тебя терзают. Ты не произносил их вслух, но всю жизнь носил внутри.

Рука дрожит. Что есть силы, сжимаю рукоятку ножа, хочу её раздавить, хоть что-то сломать, разбить, уничтожить. Смотрю в эти холодные стеклянные глаза. Вот он — тот, кто виноват во всех моих бедах.

— Одно движение — и жизнь твоя сломана. Но хуже всего не тюрьма, а бесконечные терзания, которыми будешь мучиться год за годом, убив ни в чём не повинного бедолагу. Подумай о слезах ваших матерей.

Смотрю на губы, произнёсшие сейчас эти слова, на заклеенный пластырями нос, следы от капельницы, гипс на правой ноге. Внутри этого парня тот, кого я ненавижу больше всего на свете. Но сам парень действительно ни в чём не виноват. Он даже бОльшая жертва, чем я.

Рука медленно опускается.

— Возвращайся на место. Если Лукас проснётся и увидит нож, то начнёт кричать. Нам это не нужно.

Даже в чужом теле он пытается мной манипулировать. И у него получается. Я слаб. Бессилие уходит корнями в самую глубь души.

— Возьми меня обратно, — говорит Хамадиши, продолжая ковать железо.

«Сука!»

Складываю нож, убираю в карман спортивок. Даю Лукасу хлёсткую, звонкую пощёчину. Он вздрагивает, суетливо смотрит по сторонам, после, вжавшись в кровать, испуганно глядит на меня.

— Ми тортент?

— Ми тортент, — повторяю я. Затем добавляю: — Пихэнис.

Лукас приподнимает руку, прикрывая лицо. Кажется, он ждёт, что я его ударю. После пощёчины это не удивительно.

Отрицательно качаю головой, разворачиваюсь и иду к своей койке. Самое страшное позади, парень. Уже как пару минут ты мог быть мёртв.

Анализы… Завтрак… Капельница… И покой, покой, покой… Да какой тут покой! Достали уже ваши наставления. Четыре бледно-зелёных стены превратились в комнату испытаний моей выдержки. Словно бы пространство головы увеличилось до размеров двадцати с лишним «квадратов», но внутри нас уже больше, чем двое. Вот оно, долгожданное расслоение. Я слышу голос того, кого многие годы считал частью себя. Но слышу извне. Реально слышу. Нет, я не сумасшедший. Это весь мир сошёл с ума, если притворяется глухим и слепым.

В течение дня паразит несколько раз пытался вступить со мной в контакт, однако его попытки обрывал просыпавшийся венгр. Он теперь скорее дремлет, чем спит. Прошлая ночь посадила в нём новые страхи. Нет, это я в нём их посадил. Он теперь боится на долгое время отключаться, часто пьёт кофе и чай, отказывается от феназепама. Не знаю, почему Лукас не рассказал всё медперсоналу и не попросил о переводе в другую палату. Деньги, как я слышал из разговоров врача и медсестры, ему перевели ещё утром. Сами же родственники приедут послезавтра, в один день с родителями Богдана. Эта встреча будет ещё тяжелее, чем объятия Ириной мамы.

Ближе к вечеру меня навестили дядя Игорь, баба Лена и Татьяна. Их приход что-то во мне изменил. Движение внутренних литосферных плит, вызывающих накаты гигантских волн гнева, замедлилось. Отторжение ситуации, отказ принять всё как есть стали развеиваться, и сквозь исчезающую пелену, застилавшую разум, я увидел суть: пришло время задавать вопросы.

— Давай говорить, — раздалось у противоположной стены вскоре после того, как медсестра заглянула в нашу палату и выключила на ночь свет. Я даже удивился, что Лукас так быстро растворился в своих снах. Видимо, исчерпал весь ресурс бодрости.

— Кто ты?

— Ты знаешь, как меня зовут.

— Я не про имя спрашиваю.

— Я твой друг.

— Тогда иди к чёрту!

Затяжное молчание. С чего бы? Память подводит? (Ха-ха). Или пытается показать сложность перехода к новой модели общения — доверительному, открытому разговору? Ну, показывай, показывай. Торопиться нам некуда.

— Я жил в пригороде Бомбея. Дурацкая страна с дурацкой структурой общества. Ты знаешь, что в Индии существует иерархия каст, но не представляешь, сколь категоричным было это разделение в те времена. Я принадлежал к третьей по значимости касте — вайшья. Вполне нормальная участь. Я разводил и продавал скот. И преуспел. Но меня сгубили опиум и вино. Тяга к кайфу оказалась сильнее стремления соблюдать устои традиций и вести дела. К сорока годам я потерял всё, даже дом, в итоге опустившись на самое дно — в неприкасаемые. Это даже не каста. Отбросы, грязь. И назад уже дороги нет. Но главная потеря ждала после смерти: алкоголь и наркотики настолько разрушили мою сущность, что я стал неспособен перерождаться в собственном теле.

— Когда это было?

— Давно.

— А точнее?

— Может, тысячу лет назад, может, три тысячи. Не знаю. Мы не отсчитывали время от рождения какого-то иудея. Мы даже не слышали о нём.

— Что произошло после смерти?

— Допивая украденную бутылку вина, лёжа на берегу мангрового болота, я не сразу-то и заметил, что всё вокруг изменилось. Исчезла вонь дохлых рыб, утихли крики птиц, песок перестал обжигать спину. Казалось, я просто уснул, но лишь позже понял, насколько глубоко. Там нет времени, нет пространства и нет материи — ничего, за что так любит цепляться сознание. Я надеялся прозреть, познать смысл бытия. Но изнанка мира не впустила меня, оставив на границе двух реальностей, сквозь которую в двустороннем порядке постоянно проносятся сущности.

— Откуда и куда?

— Из нашего мира в мир иной. Не спрашивай о нём. Моя неполноценность не позволила пройти дальше. Я стал ждать, что круговорот сансары подарит мне новое перерождение, но этого не произошло.

— Как ты попадаешь в тела других людей?

— Граница иного мира ближе, чем кажется. Во сне каждый человек соприкасается с ней и с теми, кто там пребывает. Но мозг, не способный правильно обработать информацию, превращает всё в каламбур ассоциаций. Перед попаданием сущности в эмбрион младенца границы и вовсе размываются. Образуется проход. Лишь после долгих терзаний пришло понимание, что теперь мой удел — проникать в тело вместе с тем, кто не слишком бдителен.

— И сколько раз ты рождался в чужом теле?

— Одиннадцать. Думаю, подробности жизни ни в чём не примечательных людей тебя не интересуют.

Хамадиши вновь замолчал. Ждёт очередной вопрос? Или исчерпал запас историй?

— Это всё? — спрашиваю с упрёком.

— А что ты хочешь услышать?

— Ты сам знаешь!

— Существует ли Бог?

— Да.

Он засмеялся:

— Ни Вишну, ни Аллах, ни Яхве ко мне так и не снизошли. Скажу больше — никогда и не снизойдут. Если Бог и существует, то где-то совсем далеко, и ему на всех и на всё плевать. Но само наличие отлаженной системы круговорота жизни говорит, что индуизм гораздо ближе к истине, чем другие религии.

— И ты за столь долгое время ни у кого ничего не узнал?

— Только что умершие ещё ничего не поняли. Те, кто застрял на границе, не поймут никогда. Ну а пришедшие родиться снова держатся от нас подальше.

Почему ритм моего сердца не ускоряется от услышанного? Почему не чувствую никакого отклика внутри себя? Ведь его слова значат одно — ответов на волнующие вопросы не получить даже после смерти… Не нравятся мне такие ответы. Попахивает ложью. Как я могу это проверить?.. Есть только один способ познать послесмертие — умереть. Но что-то пока не хочется.

— Для того, кто помнит свою прошлую жизнь, да ещё скачет из тела в тело, ты отвечаешь слишком увилисто и размыто.

— Ты задаёшь не те вопросы. Мы тратим время.

— Я сам решу, что и когда мне спрашивать!

— Хорошо… — прошипел Хамадиши.

— Зачем ты убил Иру?

Тишина.

— Почему молчишь?! Отвечай!

Но ответа не последовало. Я вгляделся в лицо собеседника и понял: проснулся Лукас. Теперь мы будем сидеть в темноте и молчать. Ждать. Каждый чего-то своего…

— Зачем ты убил Иру? — негромко повторяю вопрос.

Время стремительно приближается к полудню. Лишь спустя двенадцать часов у нас появилась возможность продолжить разговор.

— Не вини меня в том, чего я не делал.

— Но ты хотел убить меня!

— Наоборот, авария оказалась первой и самой действенной возможностью снова встретиться.

— Ценой жизни Богдана…

— За высокой целью всегда стоит высокая цена.

«Спокойствие, Влад. Спокойствие. Гневом сейчас никому не помочь».

— Зачем я тебе? Ты нашёл новое тело.

— Тебя ищут. И я тот, кто поможет вам встретиться.

— Кто ищет?

— Собратья.

— Собратья?

Вот так-так. Хамадиши не может знать о моём разговоре с «гостем».

— Ты задавался вопросом, почему у тебя седые волосы? Почему видишь души мёртвых? Что значит дракон на твоей груди? Ты же из года в год чувствуешь себя как в ловушке. И ты не просто устал от скучной работы, от скучной жизни — ты устал быть не собой. Но вместе мы найдём тех, кто даст ответы на все вопросы.

— Кто же они такие, эти собратья? И почему я не с ними?

— Символом вашего ордена является змеиная голова, похожая на драконью. Вы способны вступать в контакт с умершими, находящимися на границе двух миров. А ты винишь себя за гибель большого количества людей. Поэтому покинул орден и покончил с собой.

Неприятное ощущение расползается по всему телу. Будто начинает действовать яд, который я выпил много лет назад.

— Что произошло?

— Я знаю лишь то, что мне положено знать.

— Почему же они не вступили в контакт сразу после моей смерти?

— Вы отличаетесь от других людей. Вы перерождаетесь мгновенно, не успевая очиститься от привязанностей и чувства вины. Вот почему уже много жизней ты скитаешься по земле, не находя покоя. Но тебя простили и хотят, чтобы ты вернулся. Многим сущностям на границе двух миров было поручено перехватить Алуима в момент между жизнями, попасть с ним в одно тело и привести к собратьям. Мне повезло. С первой частью задания я справился.

— Занимательная история. Вот только «ночные гости» приходили ещё раз. И они тоже назвались моими собратьями. А также сказали держаться от тебя подальше.

— Кто сказал? Санобо?

— Кто?

— Видишь, он даже не представился. Разве так ведёт себя тот, кто пришёл с добрым намерением? Наверняка, ещё и посоветовал бежать. Так?

Я молчу…

— Та-ак, — протяжно произносит Хамадиши, смакуя свою правоту. — Можешь снова с ними связаться, если не веришь. А они сказали, что это по их вине погибли те люди, из-за которых ты винишь себя? Конечно, нет. Они обманом склонили тебя помочь им, за что в итоге и поплатились. Их поймали и сурово наказали, лишив возможности рождаться даже в чужом теле. А ты пока ещё можешь. Но подумай, к чему приведёт этот вечный побег от самого себя? Ты уже дал слабину. Алкоголь, наркотики. Так недалеко и до полной деградации. Станешь таким, как я…

— Зачем им лгать? — не хочу верить паразиту, но он заставил усомниться в словах «гостей». Теперь у меня нет ничего.

— Ты выдал Санобо и его подельников, когда узнал правду. Месть — единственное, что им осталось.

— А что осталось тебе? В чём твоя выгода?

— Вот он, главный вопрос нашего диалога. Твои собратья обладают умением, недоступным простым обывателям. Если я сведу вас, они дадут мне возможность переродиться в собственном теле. Я снова стану человеком, понимаешь?! Это самый весомый аргумент, который только может быть!

На пороге появляется молоденькая медсестра.

— Мэгь аз орвос иродаябон, — неуверенно говорит она Лукасу, подсматривая в свой смартфон. Похоже, перевела на венгерский в онлайн-переводчике. — А к вам пришёл посетитель, — добавляет девушка, взглянув на меня, и исчезает за дверью.

— Иу, — отвечает в никуда Хамадиши и, спустив ноги с кровати, берёт костыли, прислонённые к тумбочке: — Сейчас проверим, сможет ли Лукас добраться до кабинета врача и не проснуться. Парняга становится всё податливей, — коряво улыбнувшись, он пытается встать.

— Как ты найдёшь тех, кто меня ищет? На планете семь миллиардов людей.

— Есть такое понятие «намерение». Мы их почувствуем. Ты не используешь свои способности, но я помогу. Именно так я почувствовал Мальвину.

— Зачем ты толкал меня к ней?

— Чтобы ты не погряз в отношениях с Танюхой. Эта стервозная сучка показалась мне лучшим вариантом. Я спасал тебя.

— Спасал? Ты призывал убить Татьяну!

— Я знал, что ты этого не сделаешь. Вспомни, за всю жизнь я ни разу не причинил тебе вреда. Но хватит уже думать членом, к чёрту всех этих тёлок. У нас другие цели.

— У меня нет с тобой общих целей!

— Тише, тише. Я не хочу ссориться. Но ты должен признать, что в жизни бывают ситуации, когда желания сходятся с необходимостью.

— С какой необходимостью?

— В противном случае я убью и Лукаса, и обеих твоих баб. Ты же не хочешь винить себя ещё в трёх смертях?

— Ты не посмеешь!

— Серьёзно? Неужели ты настолько глуп?! Знаешь, что такое опуститься на самое дно? В стране, где считается нормой презирать тех, кто принадлежит к низшей касте. Превратиться в мусор, не иметь возможности изменить ситуацию не только при жизни, но и вообще никогда. Цепляться, как клещ, за других. Быть наблюдателем. Жалким, отвратным паразитом. Другие живут, а ты лишь смотришь. Смотришь. Год за годом. Но даже видишь не то, что хочешь. Разбухшие сиськи мамаш, примитивные игрушки, глупые рожи родственников, нависшие над кроваткой. Я вытерпел детские годы каждого из своих двенадцати попутчиков, но ваша взрослая жизнь не намного интереснее детства. Порой даже приходилось мотивировать вас на действия, ведь сами вы не способны ничего изменить. А чего мне стоило убедить этого придурка поехать вместе с братом во время отпуска в Украину! Я даже венгерского не знал. Не язык, а улюлюканье индюков. Но я вытерпел. И ради достижения цели сделаю всё! Я буду сыпать аргументами, шантажировать, и если понадобится — по одному убивать твоих родственников. А потом доберусь до баб. Но перед тем как разделаться, трахну, раз уж ты сам не решаешься никому из них вставить. С кого мне начать? Подскажи. С Мальвины? Не-ет, лучше с невесты. Тем более она уже здесь.

Приподнимаюсь, со злостью выдавливая воздух сквозь зубы. Вот она, истинная суть паразита. Приняв безмятежный вид, он без резких движений начинает ковылять телом Лукаса к выходу. Тут дверь открывается, и в палату входит Татьяна.

— Привет, кисуля, — произносит Хамадиши, остановившись в метре от неё, после чего переводит взгляд на меня.

И терпение лопается. Встаю, в два шага подскакиваю к Лукасу и бью ему локтем в заклеенный пластырями нос. Второй раз за последние дни он отлетает и ударяется головой о спинку пустующей кровати, но сейчас я не способен остановиться. Забравшись сверху, начинаю сыпать ему в лицо удар за ударом. Убить! Убить двух в одном! Прости, Лукас. Ничего личного. Но убив тебя, я спасу больше жизней. И даже если эта мразь найдёт себе новое тело, к тому времени я окажусь в тюрьме. А значит, трогать Татьяну, Мальвину или кого-то ещё ему не будет никакого смысла…

— Скажу честно, это дело можно замять и не дать ему дойти до суда. Учитывая обстоятельства, вопрос, скорее всего, будет решён полюбовно. Но ваша главная проблема в другом: вы вините в произошедшей трагедии человека, который сам является жертвой. Возможно, авария нанесла его здоровью непоправимый вред…

Русые волосы, стриженые под каре, очки в белой оправе, прямые черты лица, тонкие губы с бледным оттенком помады. Бежевая кофта, чёрные брюки и туфли, на правой руке кольцо. Женщина-психолог с профессионально-внимательным взглядом ведёт со мной беседу, стараясь помочь мне увидеть и разобраться в проблеме. Она грамотно расставляет акценты, указывая на те или иные детали. Аккуратно подводит к своим умозаключениям, старается казаться союзником, исключая упрёки. А я в большей мере разглядываю её внешность, чем слушаю. Мне не интересно, что она говорит, ведь моя «проблема» придумана мной же.

— За что вы избили парня? — спросил невысокий щуплый милиционер во время дачи показаний в кабинете доктора в его же присутствии.

С невинно-растерянным лицом я рассказал им сон, в котором Лукас вывернул руль автомобиля влево, что и стало причиной аварии. Затем днём, выходя из палаты, он с сумасшедшим взглядом схватил Татьяну за карман её джинсов. Издав ехидный смешок, Лукас произнёс «Привет, кисуля», хотя прежде делал вид, что не знает русского. Татьяна пыталась отстраниться, но парень не хотел отпускать. Учитывая, что позапрошлой ночью Лукас подкрался ко мне и тянул руки к шее, всё это в совокупности вызвало вспышку гнева и желание защитить себя и Татьяну.

История склеена чётко, не придраться. Моим подспорьем было то, что Лукас опять не помнил, как поднялся с кровати. Значит, и опровергнуть ничего не мог.

— Вы понесли тяжёлую потерю. И я вас понимаю. Люди часто отказываются принять случившееся, начинают искать объяснение там, где его нет. Но вам нужно трезво взглянуть на ситуацию и жить дальше…

Нет, симпатичная женщина-психолог. Вы не знаете, что мне нужно. А вот я знаю. Осталось дождаться наступления вечера.

После нескольких ударов в лоб Лукас, пребывавший в нокауте, пришёл в себя. Я увидел его измученный взгляд и остановился. Нет, всё-таки я не убийца. Не в этот раз. В голове начала складываться картина дальнейших действий. Поднявшись, я подошёл вплотную к Татьяне, чтобы слова не услышал Хамадиши. Она настолько опешила от моей вспышки ярости, что до сих порстояла как вкопанная.

— Принеси сальвию. Весь пакет, — прошептал на ухо. — И трубку. Найди где-нибудь.

— Зачем? — удивлённо спросила Татьяна и сделала шаг назад. В тот момент она боялась меня.

— Хамадиши, — произнёс я, не сводя с неё глаз. — Трубку и сальвию. Сегодня, — после чего вышел в коридор и позвал медсестру…

Меня перевели на два этажа ниже, в небольшую пустующую палату с двумя кроватями и одним окном. Посчитали, так будет лучше для всех. Хорошо, хоть замок на дверь не повесили. В тот день я попросил феназепама, хотел скорее уснуть. Долгая бессонная ночь в мучительных ожиданиях не входила в планы, ведь решение я уже принял. Пусть опрометчивое, опасное, бессмысленное, но принял. Оставалось дождаться нужного момента.

— Как вы сейчас себя чувствуете? — спрашивает психолог, подводя к концу свою лекцию.

— Лучше, — отвечаю коротко и сдержанно, чтобы не переигрывать.

— Хорошо, — она поднимается со стула. — Я приду завтра в половине второго. Продолжим нашу беседу.

— Спасибо, — так же сдержанно произношу я и, взглянув на высоко стоящее солнце, готовлюсь коротать время…

А вот и вечер!

Занять позицию… Приготовиться… Притворяемся!

Ложусь прямо, как оловянный солдатик, закрываю глаза, замедляю дыхание. Времени без пятнадцати одиннадцать, шторы задёрнуты, свет выключен. Слышу приближающиеся шаги. Я должен выглядеть спящим или дремлющим. Никаких признаков возбуждения или готовящейся агрессии.

— Как ты, буйный? — спрашивает улыбчивая девушка в белом халате, заглянув в палату. Медсёстрам явно поручили контролировать моё состояние и то, чем я занимаюсь. Весь день они приходят поинтересоваться, нужно ли мне что-нибудь, как самочувствие или просто с пустыми вопросами, а эта молоденькая ещё и отпускает различные шутки.

— Угу… — тихо мычу, не открывая глаз. Поначалу хотелось ляпнуть что-то типа «Лежу и скучаю по тебе», но ответная шутка могла вызвать у неё желание вернуться, чтобы посидеть, поболтать.

— Понятно, — протяжно произносит девушка и закрывает дверь. Прислушиваюсь. Шаркает дальше по коридору. Или идёт проверять, в каких палатах ещё горит свет, или в туалет. В любом случае она должна повернуть налево. И в этом мой шанс.

Скидываю пододеяльник, которым укрылся, несмотря на жару. Мне было нужно казаться спящим, а ещё так я не дал медсестре увидеть надетые спортивные штаны и рубашку. Тратить время на одевание сейчас непозволительно.

Встаю, в носках подхожу к двери. Надеть тапочки — подставить самого себя. Идти босиком значит наследить. Снова прислушиваюсь. Издалека доносится тихий женский голос, пауза, снова голос. За ним следует звук шагов… И тишина. Секунда, вторая, третья… Пора!

Выглядываю в коридор. Никого. Аккуратно закрываю дверь и на цыпочках семеню к лестнице. Она находится в стороне, противоположной той, куда ушла медсестра. «Лишь бы никто не вышел. Лишь бы никто не вышел». Волнуюсь. Сердце буквально выпрыгивает из груди. Там, двумя этажами выше, может произойти что угодно. Но я всё равно добираюсь до лестничной площадки и тихо поднимаюсь наверх.

Татьяна выполнила мою просьбу. Около пяти вечера она привезла то, что я просил: пакетик с сальвией, зажигалку и маленькую коричневую деревянную трубку, купленную в «Амсторе», в отделе побрякушек. Больше ничего не сказала. Просто отдала и ушла. В её глазах читалось что-то типа «Вот, держи. Достали меня ваши разборки». И это замечательно. Как же не хотелось объяснять ей своё решение.

А вот и нужный этаж. Замираю у стены, рядом с двустворчатой дверью с большими рифлёными стёклами. Палата Лукаса находится совсем недалеко от кабинета, где сидит дежурная. Кабинет, в свою очередь — всего в нескольких метрах от лестницы. И дверь у него почти всегда открыта. Напрягаю слух. Кажется, я слышу шелест бумаги. Читает книгу? Нет, слишком часто листает. Смотрит больничный журнал? Не знаю. Не важно. Главное, создаёт хоть какой-то шум.

Перешагиваю порог и оказываюсь на этаже. Иду вправо. Четыреста седьмая, четыреста девятая, четыреста одиннадцатая. Сюда. Аккуратно берусь за ручку, подталкиваю плечом и вхожу.

— Я знал, что ты придёшь, — произносит самоуверенный голос.

Лунный свет не даёт темноте единолично завладеть комнатой. Я понимаю, почему Лукас не задёргивает шторы. Сон для него теперь вовсе не отдых. Подхожу ближе, вглядываюсь в следы своего рукоприкладства. Сильно распухший нос, чёрный кровоподтёк под глазом, рассечение на лбу над порезом, оставшимся после аварии, стянутое скобами.

— Я не мог не прийти. Как его состояние?

— Паршивое. Как и моё. Он настолько труслив, что уже осточертело слушать это бесконечное нытьё.

— Пора что-то менять.

— Мудрые слова, друг, — обходительным тоном соглашается Хамадиши.

— Я так и не спросил: как ты планируешь перебраться в моё тело?

— Тебе нужно выпить феназепама и уснуть на этой пустой кровати. Я сумел убедить Лукаса не пить таблетки, которые ему дали. Сам же он случайно не проснётся, будь уверен.

— И что дальше?

— А дальше я всё сделаю. Не волнуйся.

— Выходит, в первую ночь ты хотел перебраться в меня, пока я спал?

— Так всем было бы лучше, сам понимаешь.

— Ай-яй-яй, — укоризненно улыбаюсь. — Друзья так не поступают.

— Я хотел избавить нас от лишней мороки.

— Как-то неубедительно звучит, — подхожу, останавливаясь в метре от кровати Лукаса.

— Что ты хочешь сказать?

— Раньше других издалека чувствовал, а сейчас моё намерение в упор не ощущаешь? — как давно я ни над кем не издевался. Так приятно. — Похоже, от тебя мне толку нет.

— Не глупи! Сам ты ничего не сможешь!

Загипсованной рукой достаю из кармана маленькую деревянную трубку. Беру из пакетика щепотку порошка и насыпаю на сеточку внутри бочонка, препятствующую его прямому попаданию в лёгкие при вдохе.

— Ты всерьёз думал, что я приму тебя обратно? После стольких лет издевательств? Глупец! Спился, скатился на дно, умер — плевать! Такие мрази не заслуживают понимания и сочувствия. Может, я и плохой человек, может, и натворил что-то ужасное в прошлом, но с тобой мне не сравниться.

— Я убью твоих сук! — рычит Хамадиши и машет ногой, желая меня оттолкнуть. Делаю шаг в сторону, избегая толчка.

— Сомневаюсь, — бью Лукаса по щеке открытой ладонью. — Ты глуп и ведом.

— Поммм-муууаггг-итт… — паразит пытается крикнуть ртом просыпающегося парня, но издаёт лишь негромкое мычание.

— Прощай, — говорю я и достаю из кармана зажигалку.

Испуганный Лукас, завидев меня, тут же прикрывает лицо руками.

— Турдом, кинэк а хибаябол тортент а боляшет. Де ин нэм акаром, хоги мергеш рад. Фелаянлом огь а фюшт а чу а бейка. Кюлёмбен ми лес, огь нагь сэнведейшак. (Я знаю, по чьей вине произошла авария. Но не хочу быть зол на вас. Я предлагаю курить трубку мира. В противном случае, мы будем большие страдания).

После ухода Татьяны я долгое время пытался перевести на венгерский и выучить эти несколько фраз. Онлайн-переводчик в телефоне постоянно выдавал какую-то несуразицу, так что последнее предложение пришлось оставить в таком корявом виде. Оно наиболее подходит по смыслу. Надеюсь, Лукас меня поймёт. Главное, не задавай никаких вопросов, парень. Я ничего не смогу ответить.

Взгляд Лукаса выражает полное удивление происходящему. Чтобы заслужить хоть немного доверия, подношу трубку ко рту, клацаю зажигалкой и делаю затяжку. В голове сразу мутнеет. Протягиваю трубку ему. Немного поколебавшись, венгр приподнимается. Похоже, он готов сделать что угодно, лишь бы не получить по голове. Не выпуская трубку из руки, снова клацаю зажигалкой. Он затягивается, пару секунд держит дым в лёгких, потом с кашлем выпускает его. Вопросительно смотрит на меня. Растопыриваю четыре пальца. Его глаза округляются. Я киваю, говоря тем самым, что так надо. И он снова готов сделать вдох…

После четвёртой затяжки Лукас падает лицом в подушку и теряет сознание. Пока Хамадиши не вернулся и не начал кричать, отхожу назад, опускаюсь на пустующую кровать. Ложусь. Досыпаю щепотку в трубку. Не знаю, что будет дальше. Но точно что-то будет. Делаю вторую затяжку… третью… четвёртую… пятую…

Шесть… семь… десять… сто сорок… двести… Зрение рассыпается на тысячу маленьких блестящих шариков. Они падают на пол, скачут, звенят, цокают по твёрдой поверхности. Но хаос длится недолго. Концентрируюсь, за один вдох вбираю в себя весь воздух комнаты, да так, что стены прогибаются внутрь. Шарики тут же взмывают в воздух, начинают кружить друг за другом против часовой стрелки, пока не сливаются в единое светящееся кольцо, парящее передо мной в полной темноте. Хлопаю в ладоши. Чёрная гладь внутри кольца начинает светлеть, рябить, превращаясь в серые мелькания телепомех. Слышу тихий голос. Сквозь назойливое шипение до меня доносится уже знакомое «Ми тортент?».

«Пока ещё ничего не случилось, дружок. Но сейчас случится».

Это не сон и не явь. Пространство, где мне известно, кто я и зачем я. Поднимаюсь на ноги, выдыхаю воздух обратно и ныряю внутрь светящегося кольца.

Яркая вспышка. Зажмуриваюсь, прикрывая глаза предплечьем. Звучит музыка. Старенькая знакомая тема. Да это же Оакенфолд! «Ready! Steady! Go!» Что ж, полетели! И я действительно лечу. Или падаю? Нет, подо мной что-то есть, ощущаю спиной. Стремительно скольжу вниз по твёрдой гладкой поверхности…

Две пары хрустальных гранёных колец, соединённых друг с другом под прямым углом. Парят вне пространства, вне времени. Они — подобие той космической станции, символа заката нашей цивилизации — но гораздо меньших размеров: в ширину не больше трёх метров, а в диаметре не превышают и ста. «Strictly the mother f…». Неизвестная сила несёт меня по внутренней грани одного из колец, игнорируя законы гравитации. Я с бешеной скоростью наматываю круги, пытаясь удержаться от рвотных позывов и разглядеть голубое мерцание где-то в стороне — единственный источник света. Словно горящий изнутри сапфир упал на дно неглубокого ручья. «Lyrical stylin' my flow yo».

Но тут я замечаю человеческий силуэт, окутанный клубами серого дыма. Субтильный, беспомощный, стонущий от охватившей его беды. Это Лукас в плену коварного Хамадиши. Та же неизвестная сила носит их по внутренней грани второго кольца, перпендикулярного моему.

Нижний перекрёсток. Лечу, пересекая оба кольца, и снова взмываю вверх. Поднимаю голову и вижу, как дымящийся Лукас оставляет за спиной высшую точку конструкции. Гитарный рифф в сплетении с электронными звуками — это вам не вселенская тоска под тонкий женский голосок. Музыка гонит нас вперёд. Мы как цирковые мотоциклисты внутри гигантской шарообразной сетки. Всё серьёзно, всё по-мужски.

Ещё один перекрёсток… Ещё… Не совпадает. Так мы никогда не встретимся. Музыка звучит громко, докричаться невозможно. Да и о чём кричать? Надо поднажать! Но как? А вот так! Есть такое понятие «намерение». «R-r-r-r-ready….go!»

Быстрее. Быстрее! Ещё быстрее! Цель всё ближе, мы вот-вот должны встретиться. В тусклом синем свечении эти большие хрустальные кольца похожи на дорожки лунного света, замёрзшие на поверхности круглых рек, текущих из ниоткуда в никуда. Эй, Сальвадор, ты где-то здесь? Ты так и не бросил рисовать? «Lyrical stylin' my flow yo».

К чёрту прелюдии. Я могу ускориться. Как говорил Морфеус: «Хватит попыток. Просто бей». На этапе рождения паразит погружается в тело очень глубоко. Но при разбойном наскоке, как в случае с венгром, прогнать его проблем не составит. Я знаю. Знаю больше, чем помню.

Ускоряюсь перед нижним перекрёстком. Пролетая сквозь клубы дыма, выбиваю из них Лукаса. Серый силуэт продолжает кружить, а мы, как бильярдные шары, разлетаемся в разные стороны, покидая замкнутый круг. Синее свечение, принимай нас. «Strictly the mother f…».

глава 14

— За что будет пятый тост?

— Я уже забыл, за что был четвёртый.

— Ну, ка-ак?! Четвёртый был за медицину.

— А, ну да. Может, стоит выпить за свободу?

— Хм… Многозначительно.

Тонкий звон бокалов, и вино глотками спешит в желудок. Терпкое, сладковатое, можно даже сказать вкусное. В свете двух настенных торшеров имеющее тот самый классический бордовый оттенок. Я второй раз пришёл в гости к Татьяне с вином. Поводов для этого хватает. Я наконец-то избавился от «ошейника» и гипса. После долгих недель восстановления врачи сказали, что мои рука и шея в порядке. К тому же, решились проблемы с милицией насчёт рукоприкладства и наркотиков. Пусть не совсем законно, но если стражи порядка ведутся на деньги, то почему бы и нет?.. Третий повод — я так и не поздравил Татьяну с Днём рождения. Имею в виду нормальное человеческое поздравление, а не тот бред на больничной койке. Недолго думая, я снова купил духи в уже знакомом мне парфюмерном магазине. Подарить «Givenchy» оказалось не судьба, так что теперь выбор пал на один из ароматов «Kenzo».

Конечно, мой приход не стал неожиданностью. Татьяна продолжала меня навещать в течение всего цикла восстановления, хотя, некоторое время допуск в палату был для неё ограничен. Татьяну вызывали на допрос насчёт сальвии и трубки, с которой я благоразумно стёр все сторонние отпечатки. Не удивительно, что она оказалась непричастна. Кто не верит, попробуйте доказать.

— Надеюсь, твоя мама не вернётся внезапно с работы, — говорю с улыбкой. — А то увидит, как я спаиваю её дочь, да ещё у вас дома.

— Плохой мальчик. Признаёшь это?

— Признаю.

О чём мы говорим? Я понимаю, о чём. Легко, просто и очень ёмко. Большими шагами навстречу друг другу по несгоревшим мостам.

— Она вернётся утром, как обычно. Да и вести такого мерзляка к реке в конце осени бесчеловечно.

— А под виноградными дугами не согреться сейчас даже чаем.

— Хм… Многозначительно номер два.

Снова чокаемся, осушаем бокалы до дна и ставим на стол. Река… Виноградный тоннель… Волнующие воспоминания. Как давно мы не оставались одни? С начала сентября, когда сидели в саду с двумя литрами отвара из непонятной травы. Мда уж. Сегодня напиток более расслабляющий. Да и сама обстановка тоже. Смотрю на девушку, стоящую передо мной. Распущенные светлые волосы, спадающие на плечи. Жёлтая облегающая футболка с надписью «Nosce te ipsum» поверх выдающейся вперёд груди. Серая джинсовая юбка с низкой посадкой, до колен, с двумя разрезами по бокам. Татьяна сегодня какая-то особенно интересная. И дело не только в вине, гуляющем по моим венам.

— Нравятся духи?

Она кивает:

— А тебе?

Делаю шаг вперёд и оказываюсь в личном пространстве Татьяны. Моё лицо совсем близко к её лицу. Чуть наклоняюсь вперёд, вдыхая тонкий аромат, затем провожу кончиком носа по её шее, от ключицы к щеке.

— Тебе идут.

Татьяна улыбается:

— Верю.

Обнимаю её за талию, всматриваюсь в зелёные глаза с жёлтыми ободками и не вижу в них последних нескольких месяцев. Они словно забыты, исключены, стёрты. По-взрослому убраны в чёрный сундук прошлого. И это замечательно. А может, я просто не хочу ничего видеть? Может… Замолчи. Заткнись немедленно! Сейчас ты действительно разговариваешь сам с собой… Ты прав… Чёрт!.. Я знаю, чего хочу!

— Такс… давай разбираться, — произносит Татьяна. — Никаких посторонних захватчиков больше нет?

— Нет.

Прижимаю её к себе, проникая рукой под футболку.

— И никакие привидения прийти сюда не должны?

— Не должны.

Касается ладонью моего плеча. Сжимает пальцы, пробуя упругость мышц, сдувшихся за долгое отсутствие тренировок.

— И в стену никто стучать сегодня не будет?

— Никто, — с улыбкой соглашаюсь я.

— Выходит, мы совсем одни?

— Всё верно.

Забавная она. Ведёт себя непривычно, соблазнительно-игриво. Но не буду ни с кем сравнивать. Мне нравится, какая она сейчас. Глажу пальцами спину и наслаждаюсь пониманием, что Татьяна тоже знает, чего хочет.

— Хм… чем бы нам заняться?

— У меня есть одна идея.

— Страшные истории, думаю, больше неактуальны…

— Ты права. Лишняя болтовня ни к чему.

Целую Татьяну в губы, завершая наш занимательный диалог. Прошлое не важно. И не важно, что многое недосказано. Главное, мы сейчас вдвоём, потому что давно хотим друг друга. Языки движутся всё интенсивней, кровь приливает к паху. Волна возбуждения накрывает нас с головой. Продолжая жадно целоваться, мы медленно отходим назад и падаем на мягкую не заправленную кровать…

Продолжение следует…

Страница автора в ВК:

https://vk.com/vit.ikonn

Оглавление

глава 1

глава 2

глава 3

глава 4

глава 5

глава 6

глава 7

глава 8

глава 9

глава 10

глава 11

глава 12

глава 13

глава 14