Сказки для маленьких и взрослых [Игорь Рыжков] (fb2) читать онлайн

Игорь Рыжков Сказки для маленьких и взрослых

Однажды ты станешь настолько взрослым,

что снова начнешь читать сказки.

Клайв С. Льюис

Мама не будет ругаться

Дед…. А дед…. Ну де-е-еда…. — Егор ткнулся лобастой головой мне в грудь.

— Чего тебе, сорванец?

— А ты сказку обещал…

— Сказку? Разве? — Я скорчил удивленно-лукавую гримасу.

— Обещал! Обещал! Обещал! Ы-ы-ы-ы-ы…. А я все маме расскажу! Вот!

— Ну, раз такое дело…. — Я задумался. Устроился удобнее. — Это ведь, братец, не простое дело сказку сочинять.

— Ну, ты же умеешь…. — Егор моргнул заискивающе и улыбнулся хитро.

— Ты же можешь! Ты же деда! А разве может, что-то деда не мочь? Не может!!!

— Деда? Это конечно…. Деда все может…. И сказку тоже…. Хм…. А знаешь, что? А давай вместе сказку сочинять. Так оно будет гораздо интереснее.

У Егора глаза стали совершенно круглыми. — Он вдруг улыбнулся восхищенно и подпрыгнул на месте он удивления и неуемной жажды активной деятельности.

— Давай! Давай! Давай! Да-ва-ай!!! С чего начинают сказки сочинять? — Я придвинулся ближе и притянул его к себе.

— Сказки начинают сочинять со слов — в тридевятом царстве в тридесятом королевстве.

— Не правда! — Егор попытался вырваться. — Не правда! Сказки не с этого начинаются! Вернее не все сказки так начинаются! Я хочу страшную и грустную сказку! А ты опять мне хорошую сказку сочинишь!

— Вот так-так… — Я отодвинул болтуна от себя. Для того чтобы рассмотреть его целиком. — А зачем тебе грустная сказка? — Егорка нахмурился.

— Веселые сказки они не настоящие. Они не про жизнь. Они про… Они про сказку! Вот… Грустные сказки не так начинаются. И кончаются не так…

— Хорошо. — Я отпустил Егора, и он, воодушевленный, уселся напротив.

— Я сам тебе сказку расскажу! Сам!

— Хорошо…. Но, ты позволишь мне тебе помогать? — Егорка серьезно кивнул. Нахохлился и заговорил.

— Я тебе сказку про драконов расскажу, вот!

— Жили — были… Драконы. Были они разные. Совсем разные. Одни были большие и сильные. Другие маленькие и злобные.

— У кого было большое сердце, те были большие и сильные. У кого было маленькое сердце, те были маленькие и злые.

— Большие и сильные драконы спасали маленьких и злых. Помогали им во всем. Старались, чтобы им было лучше. Им ничего было не надо, потому что их большое сердце не позволяло им поступать как-то по-другому. А маленькие и злые драконы принимали их помощь и ничего не давали взамен. Потому что их маленькое сердце было маленьким, и туда не умещалась любовь.

— Она ведь большая. Во-о-о-такая…. — Егор, улыбаясь, показал, какая может быть большая любовь и снова стал серьезным.

— А потом маленькие и злобные драконы подумали — А почему это большие драконы такие сильные? Разве им маленьким и злым нельзя быть большими и сильными? Они так подумали и решили стать сильнее. Но у них не получилось. Не получилось, потому что у них маленькое сердце и в него не влезла любовь. Тогда маленькие и злобные драконы взяли палку и заострили ее с одного конца.

— Вот она сила! Сказали они и воткнули эту палку в сердце большого и сильного дракона…. Воткнули одному и другому. А потом воткнули всем. И все большие и сильные драконы умерли, потому что имели большое сердце, в котором жила любовь.

— Они не хотели обижать маленьких и злых драконов. Но маленькие и злые драконы тоже умерли потому, что нельзя жить без любви, а в их маленькое сердце она никак не помещалась.

— Они думали что смогут, а получилось так, что большие и сильные драконы любили вместо них. Они сильно мучились, но умерли потом все. И никого на земле не осталось.

— Никого? — Переспросил я.

— Совсем — Грустно ответил Егор. — Только мы — люди.

— Красивая сказка. — Кивнул я. — Очень красивая. Красивая и грустная. У тебя получилось сочинить красивую и грустную сказку. Я тебе совсем не помогал.

— Правда? — Егор выпятил грудь.

— Правда. — Я снова кивнул и посмотрел в небо.

Солнце огромное, кроваво красное, зацепилось за горизонт, предвещая правильный ветер.

— Эх, не опоздать бы — Пробормотал я, пошевеливая плечами.

— Не опоздать куда? — Встрепенулся Егор.

— Как куда? Домой…

— Давай, настраивайся. Опоздаем — мама ругаться будет. Ты же не хочешь огорчать маму? Тем более что она тоже хочет послушать твою сказку…

Егор подошел к самому краю крыши обросшего лианами небоскреба. Развернул кожистые крылья и подставил их ветру. Неловко переступил когтистыми лапами.

— Мама не будет ругаться — По — взрослому произнес он, и глубоко вдохнув, продолжил — Потому что мы не опоздаем…

— Не опоздаем. — Отозвался я. — И спихнул его с крыши. Егор кувырнулся через парапет и через секунду взмыл в синее небо, заложив крутой вираж.

Блеснул в лучах закатного солнца начинающей набирать бронзовый оттенок чешуей.

— Деда-а-а-а — Проорал он весело. — Это ты опоздаешь. Это ты опоздаешь, потому что я быстрей тебя летаю.

— Ну-ну… — Улыбнулся я, и толкнул вниз землю.

Самая красивая Роза

Давно наступила ночь, и Луна с любопытством заглядывала через стекло. На кухне чистой и прибранной, на столе в красивых тарелках стояло приготовленное жаркое.

Исходил дымным парком гарнир. На столе уютно устроилась бутылка красного вина. Рядом лежал унылый штопор потому, что про него все забыли. Два бокала, вычищенные до практической невидимости стояли у каждой из тарелок. С края стола лежал молчащий мобильный телефон. На кухонном стуле сидела, подперев подбородок красивая девушка.

Она гадала — придет ее любимый сегодня на свидание или не придет. Опять у него какие-то дела. Проекты. Работа. Все как обычно.

Но вдруг раздался звонок в дверь, и она радостно побежала ее открывать. Девушку звали Таня, и Таня специально не давала ключи своему молодому человеку, для того, чтобы слышать, как звонят в дверь. Потому, что лучше ждать звонка в дверь, чем слышать скрежет замка.

Вошел высокий парень. Поцеловал Таню в щеку.

— Прости, Много работы. — Таня согласно кивнула. У Антона всегда было много работы. Он вынул из-под полы пальто шикарную чайную розу и подал Тане.

Тане очень понравился цветок. Она любила розы, и их уже накопился целый пакет. Тех, что он приносил раньше. Сухих и ломких. Антон всегда приносил розы. Каждый раз — одну, самую красивую, какую только можно было найти в городе.

С огромным бутоном, бархатными лепестками и глубоким бордовым цветом. С длинным стеблем, зелеными листочками и всего парой колючек.

Роза, вдруг испугалась, что поранит Таню колючками и спрятала их совсем.

— Нельзя, чтобы Тане в эту ночь было плохо — Думала Роза. — На самом деле нельзя, у них же свидание, и она — Роза, наверное, самое важное, что у них было. Она охраняла их любовь. Если бы Антон позабыл принести ее — Таня бы обиделась, и они с Антоном перестали бы целоваться.

— Когда не целуются — это совсем плохо подумала Роза — и стойко терпела, пока Таня обрывала лишние листочки, отрезала слишком длинный стебель, вырвала два лепестка из бутона для того, чтобы он был ровнее, и ставила ее в высокую вазу на подоконнике.

— Привет — Сказала розе Луна из-за окна.

— Привет — Ответила Роза, и посмотрела на влюбленную пару. Они включили негромкую музыку и увлеченно рассказывали друг — другу о том, как прошел день.

Им было хорошо вдвоем.

— А у тебя капельки на лепестках сказала Луна — Давай я их подсвечу, и они засверкают как жемчужины. Тогда ты станешь еще красивее.

— Они придут смотреть на звезды и посмотрят на тебя. Наверное, им будет приятно, что ты такая красивая.

— Давай — Сказала Роза, и Луна подсветила капельки на лепестках. Капельки засверкали как настоящие бриллианты.

Когда Таня и Антон поужинали, они налили по бокалу вина и подошли к окну смотреть на луну и звезды.

— Смотри — Сказала Таня. — У Розы капельки на лепестках, и Луна в них отражается. Они совсем как драгоценные камни. Так красиво!

— Прости — Сказал, Антон — Я долго искал Розу и попал под дождь. Это дождинки. Дождь закончился, вот теперь Луна в них и светится.

— Хорошо. — Ответила Таня. — Пусть дождинки. Но, они все равно как бриллианты. Так, ведь? — Антон кивнул. Они чокнулись бокалами. Те издали радостно чистый звон, и позволили отпить из себя по глотку хорошего красного вина.

Таня и Антон, обнявшись, смотрели через стекло на Луну и звезды. Им было хорошо вместе.

Всем было хорошо.

И Луне — потому, что на нее смотрят.

И вину — потому, что его пьют.

И бокалам — потому, что их вымыли

И даже гуляшу с гарниром — потому, что их съели, и они оказались очень вкусными.

И только Розе было плохо. Плохо, потому, что бриллианты на ее лепестках не были дождинками. Все хвалили их и Луна и Таня и Антон, а Роза, все-таки заплакала, когда ей отрезали шипы, отрывали лепестки и листики, подрезали стебель.

Этими сверкающими драгоценными камнями были ее слезы, и никто этого не понял, потому, что только ей, среди всей этой замечательной и радостной компании быть самой красивой было очень и очень больно.

Пешком до радуги

— Гоша! Гоша! Гооооооош! Выходи. Я здесь на качелях!

Я с трудом оторвал голову от подушки, немного влажной, потому, что было жарко, мятая простынь валялась на полу. В комнате пахло летом и по стенам бегали, гоняясь друг за другом, веселые солнечные зайчики.

Я встал, добрался до ванной и засунул голову под кран с холодной водой.

В ней все еще оставались осколки тревожных снов. Снов моих, важных для меня тогда, но не особо важных теперь.

Я бился на луне с кавалеристами красного цвета. Надо же. На луне. С кавалеристами. Да, среди черных зарослей колючих кустов. Хотя, почему — нет? Вчера я стал настоящим мужчиной. Был горд, и может быть, поэтому мне снились кавалеристы с саблями.

У Тохи вчера за самодельный лук со стрелами я выменял настоящий перочинный нож. Рогатка у меня была давно. Но вот нож — это серьезно. Он давал право на многое. Был пропуском и приравнивался к медали «За отвагу».

С ножом пускали в команду для того, чтобы поиграть в «Землю». Ножом можно было остругивать палки. Да, мало ли, что можно было делать ножом. Что угодно было можно делать ножом.

Я подошел к своему столу, с огромным ящиком для всяких мальчуковых штук, открыл и вытащил его наружу. Да. Он мне нравился, не смотря на то, что часть перламутра с ручки давно облезла, а лезвие гнулось серпом, потому, что нож был старый и его давно, при заточке съело точильным камнем. Но, нож был острым, и это было самым важным.

Я достал с веревки, на которой болтались выстиранные майки бельевую прищепку, и попытался снять с нее стружку. Получилось. Лезвие мягко отделило завитушку, и она упала на пол.

— Хорошо. — Я положил прищепку в ящик. Мама все равно не заметит, что одна из прищепок пропала, а мне очень был нужен самострел для пластилиновых солдатиков, который стрелял использованными спичками. У одного из пластилиновых подразделений как раз не хватало тяжелого вооружения.

Я натянул парусиновые штаны, и протопал босиком к открытому настежь окну. Настоящую мальчуковую паузу я выдержал, и теперь можно было ответить привычное

— Ну, чего тебе? — Ответить Ленке, рыжей как солнце, которое щурилось в небе. С конопухами все лицо, с пока, еще половинкой коренного зуба вместо выпавшего молочного. Коленками, заляпанным зеленкой и голубыми глазами, размером блюдечко и вечной улыбкой от уха до уха.

Я никогда не видел Ленку плачущей, хотя за девочками это водилось. Они могли плакать по любому поводу. Без разницы — нужно это или нет.

Я плакать права не имел, поэтому, часто хмурил брови и делал лицо суровей, потому, что очень хотелось казаться взрослым. Очень. Ну, например, как дядя Валера, который плавал на больших кораблях, носил фуражку на голове, а на поясе у него был настоящий военный кортик. Кортик — это серьезно — подумал я. Кортик — это очень серьезно, но додумывать не стал. Ленке нужно было, что-то отвечать.

Я перегнулся через подоконник.

— Ну, чего тебе? — Ленка стояла внизу под самым окном, и, задрав голову вверх, так, чтобы видеть мое окно на третьем этаже — ждала.

— Как чего? — Ее глаза стали еще больше. — Ты, что дурак? — На ленкиного «дурака» я не обижался. Вот, если бы Юрка, который уже вторую неделю ездил на новеньком синем велосипеде назвал меня дураком — я бы обиделся.

Велосипед был мечтой пока несбыточной. А если, тот, у кого твоя мечта называет тебя дураком, то можно и обидеться.

— Радуга же! — Ленка протянула руку и указала на голубое небо, где то совсем далеко. Да. Там была радуга. Дождь только, что прошел. Залил дворовые ямы большими лужами и высветил радугу. Не обычную. Их было сразу три. Они уложились полукольцами одна в одной. Это было серьезно. Такую радугу надо было смотреть.

Я подошел к дверям. Натянул резиновые сапоги, и гулко топая по лестнице, вышел во двор.

Ленка радостно запрыгала на одной ножке. Обута она была в сандалии на босу ногу и ничуть не смущалась того, что они давно промокли. Дождь бы теплым, «Грибным» как называла такой дождь мама. После таких дождей должны были расти грибы и радуги. Всякие. Только, такую радугу я видел в первый раз.

Ленка взяла меня за руку и потащила к деревянной скамейке, стоявшей как раз напротив длинной-предлинной лужи, уходящей, куда-то совсем-совсем далеко.

У Ленки было такое же сокровище, как мой ножик, только девчуковое.

Целый карман цветных стеклышек, от бутылок. Через них можно было смотреть все, что угодно. Не только радуги. Через них можно было смотреть Мухтара. Старого умного черного пса и он становился малиновым. Можно было смотреть на деревья с только, что распустившимися листьями, и они становились синими. Можно было смотреть на Ленку, и она становилась смешной. Когда через свои стеклышки смотрела Ленка, я тоже был смешным. Когда она смотрела на меня через желтое стеклышко, то хохотала до слез.

— Ну, Гоша! Ты и смешной! — На это я тоже не обижался. Я вообще на нее не обижался. С Ленкой было хорошо. Она достала пригоршню солнечных искорок из кармана, расчетливо поделила напополам и отдала мне мои — синие, желтые и зеленые. У нее были тоже синие, желтые и зеленые. Мы всегда договаривались, через какие стеклышки и кого мы будем смотреть, потому, что то, что мы видели — должно было быть одинаковым.

Если то, что мы смотрели, было бы разным, то смеяться, улыбаться и вздыхать было бы неодинаково. Если она смеется, а я вздыхаю, то — как нам дружить? Правильно — никак.

Мы сверили стеклышки, взяли каждый синее и стали смотреть радуги.

Ленка болтала ногами, улыбалась, щурилась, а я просто смотрел. Моя радуга потеряла несколько из своих цветов, те, что были зелеными стали желтыми, а те, что были синими — пропали совсем.

— Мне не нравится. — Вздохнул я. Ленка вздохнула тоже.

— И мне не нравится. — Если нам обоим не нравилось — значит, мы правильно смотрели радугу.

— А если через желтые посмотреть? — Она взяла из ладошки свое стеклышко. Я взял свое. Радуга пропала совсем. Остался только один цвет — зеленый. Я снова вздохнул. Ленка вздохнула тоже.

— Через стеклышки радуга неправильная, Гош. — Я согласно кивнул. — Ее надо глазами смотреть. А вообще… — Она посмотрела на меня каким-то особенным взглядом, а, давай мы ее в ведра наберем, и домой принесем. — Ты ее на своем окне поставишь одним концом, а я на своем, и у нас будет радуга. Из моего окна в твое окошко. Так ее можно будет смотреть даже без всякого дождика. Давай?

Предложение было серьезным. Радуга дома из моего окна до ее окна — это было круто. Даже круче синего велосипеда.

— Давай! А как? — Ленка, снова сделала удивленные глаза. — Ты, что дурак? Это же просто! Ведра у меня в песочнице. — Она быстро добежала до кучи песка, в которой, она пекла куличики и кормила пупса одуванчиками. Вытряхнула из них остатки и принесла к скамейке. Протянула одно мне.

— Только разуться надо. — Она стащила свои сандалии и пошевелила розовыми пальчиками на ступнях. — И ты сапоги снимай. — Я удивленно пожал плечами.

— А сапоги то зачем снимать? Грязно ведь. — Ленка показала рукой на облака в луже.

— Гоша! Ну, ты чего? Совсем? — Она покрутила пальцем у виска. — Правильно! Грязно! Мы же по облакам пойдем, а они смотри какие белые. Чистые. Мы же их запачкаем. — Она засунула ногу в лужу и попробовала ступить на облако.

У нее получилось.

Я тоже стащил сапоги. Аккуратно поставил их у скамейки.

Когда мы вернемся с радугой в ведрах обратно, сапоги нужно было не забыть надеть снова.

— Ну, что? — Я взял свое ведро, жестко, так, чтобы топая по облакам его не выронить.

— Пошли, если такое дело.

До радуги мы дошли. Набрали полные ведра и вернулись. Радуги хватило надолго.

Она годы стояла из моего окна в окно Ленки, и нам не нужен был дождик и цветные стеклышки, для того, чтобы ее смотреть.

Потом радуге стало скучно, и она улетела в небо. Улетела далеко и надолго.

Наверное, навсегда, хотя от нее все — таки остался кусочек, на который можно было смотреть без цветных стеклышек.

Он остался на старом осколке поломанного компакт-диска, со свадебным маршем Мендельсона.

Пластиковые стаканчики

Я с трудом открыл тяжелую дверь в лабораторию. Она была старой, обитой древним линолеумом и кисло пахла. Тем более пружина. Как я ненавидел эту пружину, и, собственно, почему пружина? Старая и ржавая пружина. В прочем, как всегда. Старая и ржавая.

В центре продымленной всякими опытами насквозь небольшой комнатки стоял огромный стол, заставленный пластиковыми стаканчиками из — под мороженого.

Теперь Серж просил приносить именно мороженое и именно с малиновым наполнителем.

Я бросил спортивную сумку с очередными стаканчиками, рядом с диваном, на котором возлежал Серж.

— На! — Я присел. Серж не реагировал. Он убивал прыщавого монстра на своем планшете, и похоже ему было плевать на то, что у меня промокли ботинки, и на то, что я тащил его мороженое на стратосферный этаж.

Лифты работали сами по себе, и я постоянно их путал, поэтому тысячу ступеней, мне пришлось оттарабанить пешком.

— У тебя кофе есть? — Серж перевернулся на другой бок и неопределенно махнул рукой куда-то в угол.

— Ты мне хоть спасибо скажешь? — Я пихнул завлаба в плечо кулаком.

— Нет. Не скажу. — Серж уткнулся в свой планшет и молотил кого-то с крыльями огромной палкой утыканной железными гвоздями.

— Чего так? — Я, стащил пальто, повесил его на деревянную вешалку. Смотал с шеи шарф и протиснулся между столом и тумбочкой к кофемашине.

После целой серии стратегических ударов пальцами в разноцветные кнопки, она недовольно хрюкнула и выплюнула еще один пластиковый стаканчик на подставку. Потом вязко шикнула на меня и запенила его до краев горячим пахучим кофе. Я, обжигая пальцы, с наслаждением выпил содержимое и почувствовал себя немного легче. Повертел в руках стаканчик.

— Он тебе нужен? — Серж повернул голову через плечо. Старый свитер, явно указал не его тонкой шее артерию.

— Неа. Те, что для кофе я уже давно отработал. — Он повернулся к планшету снова и замолчал.

— У тебя выходной? — Я выбросил стаканчик в огромный мусорный бак, почти до краев, заполненный самыми разными стаканчиками. Большими маленькими, для кофе, пастилы, йогурта, сока… Я даже не помню, каких в этом бачке не было. По-моему, я перетаскал с земли все, какие были.

— Да! — Серж это почти прокричал. Я попытался не реагировать на интонацию. Поежился, потому, что у Сержа было не слишком тепло.

Зачем нас загнали в стратосферу, я не понимал до сих пор. Что там внизу не сиделось? Хотя, да. Оттуда стаканчиков не видно — это факт. Может попросить другой этаж? Скажем на геостационарной орбите? А. Мне тоже плевать.

— День? — Я достал записную книжку и приготовился сместить график экспериментов.

— Век! — Огрызнулся Серж, и продолжал колотить монстра палкой.

Я прислушался к ощущениям. Голова болела по-прежнему, как и пятки.

Пошарил в кармане, достал таблетку аспирина и разжевал ее в сухую.

Пролезать к кофемашине снова мне не хотелось. В век мы не укладывались. Просто никак. По любому. Графики — есть графики. Светлое будущее, где то уже давно затерялось в допсметах и согласованиях.

Сроки не просто горели, а уже «пылали, синим пламенем». Я представил себя голого на раскаленной сковородке Люцифера, и мне это очень не понравилось. Серега — просто завлаб. Ему то, что? Век так век. Я — главный инженер проекта, и на ковер к Боссу потащат меня.

— И что хотят теперь? — Серега оживился. Поставил бой на паузу и, выпрямившись, сел.

— Свободы, Гоша, сво-бо-ды. — Я поежился. Они хотели свободы сто лет назад. Серега тогда еще брился. Теперь зарос щетиной по уши. Не убиваемый симптом очередной вселенской катастрофы.

— Ты их из стаканчиков выпускал? — Серега скорчил обиженную гримасу.

— Я тебе кто, Гош? Херувим детсадовский? — Я замечание проигнорировал. Серега был первоклассным специалистом по пластиковым стаканчикам, и я его берег от любых нападок и порицаний насколько хватало сил, возможностей и связей.

— И что? — Сергей достал жевательную резинку и принялся шевелить челюстями. Если Серега жевал в присутствии шефа, значит, со стаканчиками у него по-настоящему не ладилось.

— Залезают обратно… — Я тяжело вздохнул. Скинул ботинки. Ноги гудели от пройденных тысячи ступеней.

— Ну, а есть то они там, что будут? Мороженое же в зеленом стаканчике.

Серега уныло пожал плечами.

— Они там жалуются.

— На, что?

— Ну, на то, что в их стаканчике больше нет мороженого.

— И на кого жалуются? — Серега вытянул мою сторону палец. Я залился пунцовой краской. Серега, ни в чем не виноват, но зачем так жестко? Я же с благими намерениями все-таки. Построение гармоничной разумной цивилизации и все такое.

— А, ты пробовал им мороженого добавлять? — Серега кивнул.

— И? — Меня уже начало потряхивать.

— Жалуются, что липкое.

— Но говорили же, что не сладкое. У меня в протоколе эксперимента записано.

— Ну, говорили. Надоело говорить, что не сладкое. Теперь говорят, что липкое.

— Я есть липкое уже никак? — Серега пожал плечами снова. Хотел выключить диалог и включить свой боевик на планшете. Я отобрал планшет и выбросил в ящик со стаканчиками. Он, мстительно посмотрел в мои глаза.

Взгляд я выдержал, но над нашими головами уже начало клубиться жутковатое облачко очередного вселенского апокалипсиса.

— Я не дам тебе выходной, Серега. Не Дам! У нас сроки сгорели все уже. У меня штаны дымятся! А я очень не люблю, когда у меня дымятся штаны. Еще сто лет! Ты совсем? — Я покрутил у виска пальцем.

— Они говорят, что то, которое было раньше вкуснее. — Во! — Я туго закашлялся, приподнялся и с трудом выплюнул часть легких в мусорный бак. Их ковид я все-таки зацепил, покупая в Ашане малиновое мороженое.

— Но жаловались, что несладкое!!! — Мое лицо побагровело. Серега зло оскалился.

— Сладкое, мороженное в красном стаканчике! Они, что не знают?

— Знают, но, хотят, чтобы оно было в другом стаканчике.

— В каком? — Серега загрустил.

— В том, в котором они песни поют.

— Какие песни?

— Разные. Про деревеньку там, рогатых коров, траву нескошенную.

Я пошарил в сумке со стаканчиками и вытащил протокол эксперимента.

Протоколы я вел на древней бумаге и мне это нравилось. Бумага все еще пахла делом, но в последние десятилетия этот запах все больше напоминал запах серы.

— Так, сладкое, не липкое из красного стаканчика в стаканчик с коровами, которые поют песни. Записал. — Серега осклабился.

— Нестыковка, начальник. Коровы песни не поют. — Я тяжело вздохнул.

— Хорошо. Но, они хотя бы не липкие?

— Кто?

— Ну, коровы эти.

— Коровы не липкие. — Назидательно проговорил Сергей. — Но, они не уважают. — Он вытащил из моих рук исчерканные листы и отправил вслед за своим планшетом.

— Ты, это… — Я даже не нашелся, что ему сказать. Хотелось его повесить, расстрелять и лишить сразу десяти премий одновременно. Но, где я найду второго такого знатока пластиковых стаканчиков? Я сделал два глубоких вдоха и с трудом подавил в себе желание его задушить. Серега просто так себе выходных не выпрашивал. У него должна быть какая-то светлая мысль.

— А, Причем здесь коровы, Сережа?

— Ну, те, что в полосатом стаканчике хотят, чтобы их уважали. — Я передернул плечами.

— И, что для этого делают?

— Дерутся… — Я с тоской посмотрел на листы в мусорном баке, и вытащил из сумки чистую пачку линованных листов. Почему Серега выпрашивал сто лет стрелялок на планшете я уже начал понимать. Серега, меня спасал, и я это уже чувствовал.

— С кем?

— Со всеми…

— Они хотят, чтобы их уважали не липкие коровы, которые песни поют? — Серега в отчаянии развел руки в стороны.

— А себя уважать не пробовали? Работать, там. Думать, Анализировать. Ну, то, что мы в прогноз эксперимента закладывали?

— Пробовали. — Я с несбыточной тоскливой надеждой посмотрел Сереге в глаза.

— Не получилось. Они пришли к выводу, что во всем виноват ты. Говорят, что нечего было эксперимент начинать, раз не получается ничего. — Мне показалось, что Люцифер, стуча копытами по лестнице, уже поднимается за мной по ступеням.

Я сгреб все стаканчики со стола в мусорный бак. Дотащил бак до мусоропровода и с облегчением вытряхнул его содержимое. Счастливо прослушал радостную отрыжку утилизатора, и поставил бак рядом со столом.

— Выкладывай. — Серегу я знал давно, и у него была идея. Я ее чувствовал.

Даже не знаю чем, но чувствовал.

Сергей залез с ногами на диван. Загрохотал склянками-банками, потом вытащил толстый фотоальбом и грохнул перед моим носом, подняв целое облако вечной пыли.

— Смотри! У него две передние лапы свободны. В Австралии живет. — Я поморщился.

— Уши великоваты. Хвост опять же. Траву ест. Сумка на животе. Прыгает как дурак.

— Ну, да и что? Палку-копалку же удержит! Эволюционирует, как ни — будь!

Я счастливо почесал за ухом, в голове уже замелькали цифры новых смет, проектов, согласований-совещаний.

По, крайней мере, Серега получит свои сто лет выходных. Ну, а я… Пару миллионов лет спокойной жизни до того как этот… Я пока еще не придумал ему название, но это было уже не важным.

До того как он снова не доберется, до пластиковых стаканчиков и опять все не пойдет наперекосяк.

Где то там за горизонтом

Егор проснулся, когда начали бить часы, ровно в полночь. Часы били негромко, и он специально сказал кукушке, чтобы она не высовывалась и не «кукукала».

Мама спала крепко, но ей нужно было рано вставать. Вести его в садик, потом она поедет на работу.

Егор вздохнул — совсем мало времени было у мамы для того, чтобы выспаться, поэтому — он решил шуметь потише.

Тихо шуметь он учился специально, правда, у него это получалось не всегда, но когда мама спит — это было очень нужно, и он ходил босиком, и на «цыпочках».

Дело сегодня было очень важным. Сегодня в садике Василиса спросила его про горизонт, а он совсем не знал, что это такое и зачем он нужен.

Егор подошел к зеркалу, подышал на него и нарисовал пальцем сердечко. Они с Василисой договорились, что у них будет такой способ встречаться, так, чтобы никто об этом не знал.

С обратной стороны зеркала подошла Василиса в розовой пижаме и сладко зевнула.

— Привет.

— Привет. Давай — перелезай ко мне, только тихо перелезай — мама спит. Будем про горизонт узнавать.

— А ты в Дракона будешь сегодня превращаться? — Спросила Василиса, почесывая лоб.

— Да, буду. — Ответил Егор. — Нам надо на твой вопрос ответить, а без того, чтобы в Дракона превращаться он не отвечается.

— Плохо — Вздохнув, проговорила Василиса. — Тебя деда научил в Дракона превращаться так, чтобы у каждого Дракона принцесса была. А принцессы ходят в розовых платьях и с красивыми бантиками. Платье я научилась надевать, а вот бантики сама завязать не смогу. Мне мама их завязывает. — Она приложила палец к губам. — Я же не буду ее будить, чтобы через зеркало перелезть — правда?

— Ну, будет у меня принцесса без бантиков. — Подумал Егор — Ну и что? Все равно ведь она — принцесса. Пусть будет без бантиков.

— Давай без бантиков. — Сказал Егор.

— Хорошо — согласилась Василиса. Тихо прошла к вешалке (ей тоже не хотелось будить маму) и надела розовое шелковое платье с кружевами, в котором сразу стала принцессой. Бантики завязывать маму она просить не стала, потому, что, наверное, бывают принцессы и без бантиков. Егор же сказал — можно.

Она посмотрела на босые ноги. Нужно надевать туфельки. А вот бывают или нет принцессы босиком она не знала.

— Егор. — Егор терпеливо ждал ее с обратной стороны зеркала.

— Говори, чего случилось?

— Мама мне ремешки на туфельках застегивает. Сама я еще не научилась. Скажи — бывают принцессы с расстегнутыми ремешками на туфельках или нет? Ну, или принцессы — босиком?

Егор нахмурился. Он помнил, что принцессы бывают всякие. Только про принцесс босиком не слышал.

— А давай я не буду замечать, что у тебя на туфельках ремешки не застегнуты — и все?

— Хорошо — Согласилась Василиса и надела туфельки. Теперь она была совсем правильной Принцессой, и Егор мог превращаться в Дракона.

Она перелезла через край зеркала в комнату к Егору и поцеловала его в щеку.

Любая принцесса должна целовать своего Дракона в щеку, иначе они не смогут превращаться туда и обратно.

Об этом знают все с самого рождения и мальчики и девочки, и тут ничего и никому не нужно было объяснять.

Егор подошел к окну и раскинул руки. Походил влево-вправо.

— Если через окно лететь — у меня крылья не поместятся, и я когтями пол поцарапаю.

— Тогда пошли во двор. — Сказала Василиса. — Вечно эти мальчишки. — Подумала она — То у них крылья слишком большие или когти слишком острые — пол царапают. Все за них придумывать надо.

Они вышли во двор. Сверху на них смотрела большая круглая Луна.

— Мы до горизонта слетаем и обратно — Сказал Луне Егор. — Ты только маме не рассказывай.

— А почему не рассказывать? — Спросила Луна.

— Ну, мало ли. — Пожал Егор плечами. — У нее сын, работа, дела всякие важные. Пусть спит, ладно? Пусть не беспокоится.

— Хорошо — согласилась Луна — Ты же с Принцессой полетишь? — Егор кивнул.

— Тогда я вам светить буду, а то ночь уже. Зацепишь или крышу или провода — Взрослые ругаться будут.

— Спасибо — Согласился Егор. Помощь Луны вовсе не была лишней.

— Ну, что? — подошла Василиса. Прищурила один глаз. — О чем это ты там с Луной договаривался? А? Я же Принцесса, а не Луна. Ей тебя в щеку целовать — все равно с неба не дотянуться. Да и платья у нее такого нет как у меня.

— Да — ты Принцесса, ты. — Шикнул Егор. — Спят же все. А мы ругаемся Луна — Принцесса или нет. Вон у нее месяц есть. Может она для него Принцесса?

— Ну, скажешь тоже — Нахмурилась Василиса. — У Месяца не крылья, а рога. Мне папа сказал.

— Взрослые они все такие — проговорил Егор. — Все время все путают. Рога у коровы.

— А у месяца тогда что? — Егор почесал в затылке.

— На колпак похоже, какие клоуны носят, значит, он для Луны Клоун, а не Дракон — Егор задумался. Только как вот в небе летает непонятно с рогами. Может — это у него крылья такие «клоунские»?

Василиса вздохнула тяжело. Ей тоже подумалось, только другое, ей подумалось, что Луна совсем целоваться не умеет, если у нее Месяц не Дракон, а Клоун. — Она посмотрела на Луну, а то и вовсе Клоун с рогами.

Егор не стал ждать, когда его Принцесса додумает и пошел превращаться в Дракона.

Делал он это совсем просто. Он залезал на горку мальчиком-Егором, катился вниз, а в самом конце из него уже получался Дракон.

Царапины от когтей на горке никто не замечал, потому, что с нее катались все и краска давно стерлась. Осталось только железо, а на железе царапин почти не видно.

— Залезай — протянул он Василисе длинное крыло все в специальных чешуйках, для того, чтобы Принцессам удобнее было залезать на шею Драконам.

Василиса быстро забралась на шею Егора. Поправила платье, так, чтобы лететь им обоим было красиво.

— Все — Тихо прошептала она Егору на ухо — можно лететь.

Егор разбежался, взмахнул крыльями и полетел к горизонту.

— Только ты в небе меня Егором не называй — Предупредил он Василису — А то я Драконом быть перестану и мы на землю упадем.

— Хорошо — согласилась Василиса. — Тогда и ты меня в небе только Принцессой называй. Так по-честному будет.

Луна светила им с неба, а они поднялись высоко-высоко и летели смотреть горизонт.

Летели-летели, и так долго летели, что Егор-Дракон начал уже уставать махать крыльями.

— Он все время убегает — вздохнула Василиса-Принцесса. — Мы его смотреть летим, уже очень-очень долго летим, а он все дальше и дальше. Даже ближе не делается.

Егор посмотрел на Луну. Та уже закрыла глаза и стала сваливаться на бок. Ложиться спать.

— Надо обратно лететь. — Сказал Дракон Принцессе — Ночь заканчивается, а днем я опять Егором стану, а ты Василисой. И днем зеркало не работает — сколько на нем сердечек не рисуй.

Принцесса потерла кулаками глаза, ей хотелось спать, так же как и Луне.

— Ну, что поделаешь. Полетели обратно. Утром в садик надо.

Егор домой прилетал быстро. Раз-два и все. Это за горизонт было лететь очень далеко и непонятно.

Он приземлился сразу во двор и превратился обратно в Егора.

— Придется у мамы про горизонт спрашивать — Сказал он Василисе — Взрослые они не все глупые. Иногда и умные попадаются.

— А засыпающие Принцессы бывают? — Вдруг спросила Василиса. — Она сильно хотела спать.

— Бывают — спящие Принцессы, а про засыпающих Принцесс я не слышал. — Сказал Егор веско, пока они поднимались по лестнице в квартиру к Егору.

Они на «цыпочках» прошли к зеркалу. Василиса прошептала.

— А про Принцесс я знаю. Те, которые спящие — они всегда Принцессы. Их целуют и они просыпаются. Меня когда мама утром целует я у нее всегда Принцесса. Даже в пижаме. — Она зевнула.

— Это мне для тебя приходиться платье с кружевами надевать, чтобы Принцессой стать.

— А другого волшебства я не знаю — Сказал Егор. — Может как то и без платья можно — Придется у мамы спрашивать. Мне и так у нее много надо спрашивать. Давай, я сначала про горизонт спрошу, а то мы так совсем в вопросах запутаемся.

— Давай. — Отозвалась Василиса. Перелезла через зеркало и пошла спать. Егор помахал ей рукой в зеркале и пошел спать тоже.

Утром мама его поцеловала, когда будила и сразу сказала — Вставай, Дракон. Опять куда — то с Василисой летали?

— Да, летали. — Удивился Егор. — А как ты узнала? — Мама улыбнулась и стала собирать его в садик.

— Ты все зеркало сердечками изрисовал. — Какая умная у меня мама — Подумал Егор. — Можно, получается и про горизонт спросить.

— Мы горизонт летали смотреть. — Он стал переодеваться, и нужно было еще умыться и почистить зубы.

— Долетели? — Мама смотрела и улыбалась, как будто знала про горизонт какую-то тайну.

— Нет. Он убегал все время. А почему он убегает?

— Потому, что по-другому жить не интересно. Всегда хочется знать, что там дальше. Ты летишь и не останавливаешься. Остановишься в небе и упадешь сразу. Так ведь? — Егор снял майку, потому, что когда он будет умываться и чистить зубы — он ее может испачкать зубной пастой.

— Получается, что горизонт специально для того, чтобы жить было интересно?

— Получается, что так — Сказала мама, и пошла, собирать Егору сумку.

— Ух, ты-ы-ы-ы. — подумал Егор. — Какая важная штуковина — этот самый горизонт — Он легко вздохнул и пошел чистить зубы.

Теперь ему было, что рассказать про горизонт Василисе.

Горизонт он для того, чтобы жить было интересно, а не интересно жить Егору совсем не хотелось даже Драконом, даже в небе и даже с Принцессой на шее. Он немного подумал, выдавливая пасту на щетку.

— А, ладно. Пусть сидит, а то и про «интересности» рассказывать будет некому.

Венский Вальс

В одном старом доме жил старый престарый комод. Он был сделан из Мореного дуба. У него были позолоченные ручки для множества ящиков.

Это был очень важный и серьезный комод. Его никто не трогал и никто не хотел никому продавать из-за его солидности.

Сверху на комоде лежало большое кружево, и стоял фарфоровый болванчик, который кивал головой, если кто-то проходил мимо.

Только этому важному и серьезному комоду, столяр сделал высокие ножки, и под него всегда случайно попадали самые разные вещи.

А поскольку комод был очень тяжелым — никто не хотел ничего из-под него доставать. Все равно если, что то закатилось под комод, или упало с его крышки — никто не видит.

Так однажды там оказалась старый лаковый Башмак, который потерял своего друга. У него оторвалась подошва, и его выбросили в бак с мусором. Потом закатилась деревянная Катушка — труженица, которая израсходовала все свои шелковые нитки и никому уже не была нужна и столовая Вилка.

Вилка долго лежала на крышке комода вместе со своим любимым ножом, но нож состарился, и его унесли на кухню чистить баклажаны, а Вилку случайно спихнули вниз.

Вначале ее хотели достать, но вилок в доме было много и про нее забыли.

Под комодом было темно и пыльно. Иногда туда приползал хмурый паук проверять свою паутину, но, так и не увидев в ней мух — ругался и уползал обратно.

Башмак, Катушка и Вилка долго лежали под комодом в темноте и пыли. Они умели говорить, но так и не знали — о чем можно говорить под старым и важным комодом.

Вначале не выдержал Башмак. Он долго не знал с чего начать, а потом вспомнил, что начинают разговор с того, что здороваются, а потом говорят, как их зовут.

— Здравствуйте — сказал он — Я — Башмак, а как зовут вас? — Катушка и Вилка посмотрели на старый Башмак и решили тоже поздороваться, хотя он им совсем не нравился.

— Здравствуйте, Башмак. Я Вилка.

— Здравствуйте, я Катушка.

На этом разговор почти и закончился. Башмак долго думал, о чем разговаривать с Катушкой и Вилкой, но разговор не получался. Они никак не могли вспомнить, где бы они могли быть вместе, и что у них могло быть общего.

Так они и замолчали надолго. Каждый думал о своем и только могли рассказать пауку, который приползал все реже и реже, что мух под комод не залетало, и его паутина снова оказывалась пустой.

Но, однажды пылесос чистил пол и случайно толкнул под комод мобильный телефон.

Телефон был очень разговорчивым и сразу поздоровался.

— Здравствуйте — я телефон.

— Я Вилка, я Башмак, я Катушка — Представились все.

— А, что вы умеете? — Спросил Башмак — Я могу ходить по лужам и ноги у людей оставались сухими.

— Я могла шить самые разные вещи — сказала Катушка — И тот, кто их носил, были красивыми.

— А я — сказала Вилка — помогала, людям есть вкусную еду, и, они не пачкали губы.

Телефон ничего из этого не умел. Он умел говорить и показывать разные картинки.

Он думал, как развеселить мрачную компанию, и вдруг вспомнил, что умеет играть красивую музыку.

Он взял и стал играть Башмаку, Катушке и Вилке Венский Вальс Штрауса.

Башмак сразу вспомнил своего друга и подружек — туфелек, с которыми они танцевали этот Вальс на большом и веселом празднике.

Катушка вспомнила, как они с Ниткой и Иголкой готовили к этому празднику платья и ленты, и у них не было ни секунды свободного времени.

Вилка вспомнила запахи и вкус самых замечательных блюд, которые они вместе с Ножом пробовали на этих праздниках, и оказалось, что как только телефон начинал играть Вальс, и у них сразу находилось, о чем поговорить, что вспомнить и чему улыбнуться.

Телефон был добрым, и он играл им Вальс настолько долго, насколько у него хватило заряда батареек.

Потом он умолк.

— Как жалко — подумал Башмак.

— Как жалко — подумала Катушка.

— Как жалко — подумала Вилка.

Они не знали, что такое батарейки и почему они могут «сесть», но телефон научил их помнить этот Вальс. Они его вспоминали и улыбались. Кто как умел.

Проще всего было улыбаться Башмаку, потому, что у него была надорвана подошва, и улыбку даже не нужно было изображать.

А потом Башмак пригласил танцевать Вальс Вилку, а потом Катушку.

И когда им было грустно и одиноко — они всегда приглашали друг друга танцевать Вальс.

Однажды шумный пылесос забрался под комод и нашел телефон с «севшими» батарейками.

Он забрал его и куда-то, но Вальс никуда не ушел, он навсегда остался с Башмаком, Вилкой и Катушкой.

Когда Башмак уставал танцевать Вальс, он всегда думал.

— А ведь Вальс можно танцевать с кем угодно.

— Даже с дождиком, даже с собачкой или котиком, даже с Катушкой или Вилкой, — И, что больше всего удивляло Башмак в Вальсе — это то, что когда его танцуешь быть хмурым и злым ни у кого не получалось.

Однажды, когда комод все-таки отдали в антикварный магазин, я нашел под ним Башмак, и он рассказал мне эту удивительную историю.

Я перепопробовал танцевать Вальс со всем на свете, и Башмак оказался прав.

Я танцевал Вальс даже сам с собой и при этом пытался хмуриться, но у меня не получалось.

— Если не верите — возьмите себе в партнеры кого угодно, можно даже авторучку и начните танцевать.

— Злиться вам сразу расхочется, и вы начнете улыбаться. Улыбаться всем и просто так.

Возможно, вас посчитают безумцем. Возможно, даже попробуют остановить ваш танец.

Но это потому, что они не слышать играющего уже внутри вас Венского Вальса.

Улыбка Дракона

Егор сидел дома у себя в комнате на диванчике и грустил. Он уже все переиграл и переделал. Он даже вылепил из пластилина папу, который давно не приезжал и дал ему послушать мобильный телефон с маминым голосом, но ему все равно было грустно.

Пластилиновый папа так ничего и не ответил на мамин голос, потому, что был не настоящим, а пластилиновым.

Пластилиновые папы не отвечают на телефонные звонки, даже когда звонит мама.

Егор подошел к окну и выглянул во двор. Там гуляли и веселились ребята из садика, только вот Василиса уехала к бабушке на дачу и забыла превратить его в мальчика.

Она неправильно его поцеловала, и он остался Драконом, а у Драконов очень большие когти и острые белые зубы.

Как только он выходил во двор и улыбался — никто не верил, что он улыбается потому, что ему весело.

Всем казалось, что Дракон злится и обязательно хочет, кого ни будь съесть.

Во всех сказках написано, что драконы едят коров и овец, вот им и казалось, что детей Дракон тоже будет есть.

А Дракон-Егор не любил, есть, ни коров, ни овец. Он любил то же самое что и мальчик-Егор. Он любил брусничное мороженое и блинчики с малиновымвареньем.

У мамы всегда получались очень вкусные блинчики.

Иногда мама кормила его кашей для здоровья. Егор даже когда Дракон понимал, что здоровье — это важно, и он не сможет без каши летать, поэтому ел кашу, хотя она и не казалась ему особенно вкусной.

Все, почему то считали его злым Драконом, из-за его больших и острых зубов, хотя на самом деле — он был очень добрым, даже когда был Драконом.

Без зубов Егору оставаться не хотелось вовсе, потому, что когда он мальчик — без зубов совсем плохо.

Тогда когда мальчиком без зубов улыбаешься — над тобой будут смеяться. Подумают, что ты никогда их не чистил и поэтому они выпали. Значит ты — неряха и совсем плохой.

Егор сидел на диване, в раздумьи помахивал крыльями, потому, что было лето, а батареи еще не выключили, и в комнате было очень жарко.

Егору очень хотелось придумать, как объяснить своим друзьям — зачем ему, когда он Дракон такие большие и страшные зубы, если он любит блинчики с малиновым вареньем.

Тогда он сможет улыбаться, и все поймут, что он не злой Дракон, а добрый.

Он сидел и думал у кого еще такие страшные и острые зубы как у него.

И вспомнил, что они как то с мамой ходили смотреть в большом аквариуме большую акулу.

— Вот уж у кого зубы так зубы. — Грустно подумал Егор. — Но ведь Акула может и не знать, что я люблю блинчики, а не Акул. Что будет, если я при всех покажу свои зубы Акуле?

Егор, не долго думая, протиснулся в окно боком, потому, что с Василисой на шее, он в окно совсем не пролезал и полетел в аквариум.

Он прилетел и встал вместе со всеми смотреть большую страшную Белую Акулу.

Водолазы кормили ее красными кусками мяса, и она дергалась и жутко их откусывала.

Малыши стояли далеко от стекла аквариума с Акулой потому, что сильно ее боялись.

Егор подошел к самой стенке и улыбнулся Акуле.

Акула так испугалась зубов Егора-Дракона, что бросила, есть мясо, и забилась в самый дальний угол аквариума.

— А! — Закричали малыши. — Ты не знала, что у нас свой Дракон есть?! С вот такенными зубами?!

Теперь они знали — зачем Егору-Дракону такие большие и страшные зубы и всем рассказали.

После аквариума Егору можно было быть Драконом и играть во дворе.

Он катал своих друзей в Небо.

Показывал сверху большой и красивый город, в котором они все жили.

Летал, играл и улыбался.

Он стал «Нашим Драконом» и все теперь знали, что если Егор — Дракон улыбается, то всем кто играл во дворе, бояться не было никакого смысла, даже Большую Белую Акулу, а уж волкодава из третьей квартиры, которого выводили гулять без намордника — и подавно.

Если уж Улыбки Дракона напугалась Акула, то кто угодно напугается его улыбки, если не будет знать, что Егор его не съест, потому, что любит блинчики.

Ну, а то, Егор любит блинчики теперь знали все и все ему предлагали зайти в гости.

Егор улыбался, говорил всем спасибо, но отказывался.

Он и без гостей знал, что те блинчики, которые готовит его мама — все равно самые вкусные.

Шнурки от ботинок

Давно это было. Настолько давно, что и не помнит никто. Кроме сказочников. Они помнят — вот они и рассказали.

Жили-были на старом лугу у бурного ручья в свальной куче мусора: доска от почтового ящика, платок носовой рваный, да вязальная спица.

Лежали и думали — вот и жизнь закончилась, выбросили нас в кучу мусорную, приедет машина специальная и на свалку увезет, а мы даже моря не видали — не повезло нам совсем.

Платок рваный — ни на, что не годен.

Доска без ящика, что за доска? Да еще и носок по-острому надломлен, и дырка от сучка посередине. Никому не нужна такая доска.

А уж спица вязальная, которая подругу потеряла — та и вовсе бесполезная. Никто на одной спице ни шарфик не свяжет, ни варежку.

Лежали они в куче и грустили.

Бежал мимо Мышонок — вот и решили они его спросить.

Хочешь ты, Мышонок, Море посмотреть?

— Да, сказал Мышонок, да вот как до него добраться — никто не знает. Ногами не дойти, а крыльев у меня как у птицы — нет.

Пришел как то к ручью мальчик, вроде Егором звали.

Придумал он игрушку веселую водой брызгать.

Выпил как то сок из пластиковой бутылки, да и придумал — дырку в крышке проколоть.

По-разному можно такой игрушкой играть.

Можно друг за другом в догонялки — кто кого струйкой водяной заденет.

Можно против солнца брызгать — тогда в капельках солнце искрами цветными светится.

— Егор! — Закричал Мышонок. Ты брызгалку придумал. Из нее, если на солнце брызгать можно даже радугу посмотреть. Веселая игрушка.

— Может быть ты придумаешь — как нам Море посмотреть?

— А кто еще хочет Море увидеть? — Спросил Егор.

— Я — сказала доска от почтового ящика.

— И я сказала вязальная Спица.

— И я сказал носовой платок.

Егор подумал — подумал. И говорит.

— По отдельности никак вам моря не увидеть. Вам подружиться надо хорошо, и шнурки еще нужны от ботинок.

Удивились все — и Мышонок, и Спица, и Платок и Дощечка. Как такое возможно? Никак невозможно.

— Нет у нас шнурков — Загрустили Мышонок, Щепка и Спица.

Сел тогда Егор на траву, и стал из ботинок шнурки вытаскивать. Достал длинные они да крепкие.

Взял дощечку, воткнул в дырку от сучка Спицу вязальную, а к Спице платок привязал.

И получился у него настоящий Корабль. Хоть по ручьям, ему плавать, хоть по рекам хоть по морям.

— А мне как? — Спросил Егора Мышонок.

Егор сорвал подорожник, сложил в шапку-треуголку, и надел на голову Мышонку.

— А ты теперь Капитан. Командовать будешь, как Парус ставить, да курс выбирать.

— Я теперь Парус, который будет Ветер ловить? — Удивился старый носовой платок. Егор кивнул.

— Спица теперь — Мачта гибкая, да крепкая. Дощечка — Корпус, который ни в какой воде не утонет, а Мышонок — Капитан. Ему вперед смотреть, да Море искать.

— А далеко до моря плыть? — Спросили все разом — и Мышонок, и Дощечка, и Спица, и Платок.

— По ручью — до реки, а по реке до моря. — Егор посчитал что-то в уме — за две недели доплывете.

— А если мы все и Парус, и Корпус, и Мачта, и Капитан у нас есть — даже в треуголке, зачем там тогда твои шнурки?

— Это, чтобы по дороге вы все не перессорились — ответил Егор.

— Потому, что вместе — вы Корабль, даже с Капитаном в морской шляпе, а порознь — никому не нужный мусор, который скоро на свалку увезут. На свалке, уж вы Моря точно не увидите.

Взял он Корабль. Поставил на воду в ручье и сказал, чтобы Мышонок-Капитан до самого моря этим кораблем командовал.

Махал им рукой, до тех пор, пока они за поворотом не скрылись, и пошел домой.

Хотела его мама отругать, когда увидела, что у него ботинки без шнурков, но когда он рассказал, что из них он целый корабль построил — так и не решилась.

Если уж у Егора из шнурков корабли получаются, то, кто его знает, что у него получится из конструктора, который она ему на будущий день рождения купила, но пока так и не показывала.

Космические орешки

Сводила как то мама мальчика Егора в музей там, где ракеты, и скафандры. По стенам огромные фотографии с разными звездами и планетами. Посмотрел он кино про космонавтов, и захотелось ему самому на ракете полетать.

Хоть на Луну, хоть на Юпитер, а хоть и совсем в Крабовидную Туманность.

Пришли они домой. Мама Егора вкусным ужином накормила, и пошла работу делать какую недоделала, а его отправила спать.

Пришел Егор в спальню, а в космос все равно хочется.

Но, кто — же его такого маленького в настоящую ракету пустит?

Сидел. Думал и придумал — со снами договорится.

Когда чего-то очень хочется, они часто Егору помогали.

То лошадь ему снили, или то, что он в Тетрис у всех выиграл, а тут про космос. Дело серьезное.

Маленьким мальчикам одинаково, что во сне в космос летать, что наяву. Наяву вообще скучно, никаких особенных и чудесных радостей, а во сне таких можно чудесностей насмотреться — и за сто лет не рассказать.

Рассадил он сны по дивану и стал спрашивать, кто умеет ему космос снить.

Один сон нашелся. Только стал он ему про космическую подготовку рассказывать.

— Тебе, — Говорит Сон Егору — Придется и ракету сделать и скафандр и центр управления, чтобы он подтвердил, что ты в космос летал, а не в окно смотрел и поприседать пару раз.

— Все космонавты много тренируются, ну а для того, чтобы тебе космос наснить всего двух раз хватит.

Его посидел — подумал. Подошел к постели. Сделал из подушек и одеял ракету. Для одного маленького мальчика — совсем просто. Даже большую бумажную красную звезду на «борт» из одеяла положил. В садике ее на елку из бумаги выстригали, а тут как раз в космос подошла.

Надел спортивный костюм с полосками на рукавах, кеды — чем не скафандр, да вот со шлемом незадача. Пришлось с Пеструхой — рыбкой, договариваться, которая в круглом стеклянном аквариуме жила.

Аквариум как раз шлем космонавтский — один в один, а его у него нет. Долго говорил, но Пеструха все молчала. Ну, а раз молчит — значит — с предложением согласная.

Перелил ее вместе с водой в трехлитровую банку, а аквариум на голову надел.

К зеркалу подошел и посмотрел на себя — совсем от космонавта не отличить. Только кед не хватает. В комнатных тапках в ракете космонавтов не бывает.

Переобулся в кеды — совсем космонавт.

Хотел уже в ракету залезать, а Сон ему и говорит — тебе Центр Управления Полетами нужен — забыл?

Да. Егор увлекся и совсем забыл про Центр Управления Полетами. Никак без него ракеты не летают.

Сейчас даже такси без центра управления не ездят, чего уж про ракеты говорить.

Смотрит на белую крысу в клетке — Чучундру — а та головой кивает. Орешек хочет.

Полез Егор в карман на скафандре — а там всего два орешка. Отдал один Чучундре, и говорит.

— Ты у меня вместе с клеткой Центром Управления Полетами будешь.

— Я попробую до Луны слетать, а утром маме расскажу. Если будешь кивать — она обязательно поверит, а если поверит — я тебе второй орешек дам. Хорошо?

А, Чучундра орешки любит, и головой кивает — договорились, значит.

Спрятал Егор орешек в карман на скафандре и в ракету полез — ну Луну лететь.

Сон про космос рядом сел да и уснул Егора.

Летит его в космос. Егор до Луны долетел, и так ее обсмотрел и так: и в кратерах был, и луноход потрогал, даже поплавал в море Циолковского. Устал в космосе и обратно прилетел.

Утром маме рассказывает, как летал. Мама улыбается да не верит.

Егор отдал орешек Чучундре. Та кивает, да орешек грызет — летал Егор — еще как летал. Даже в лунном море плавал. Даже лунной воды в шлеме осталось немного.

Как тут маме не поверить? — поверила. Переодела Егора в обыкновенную одежду, накормила и повела в садик.

Егор сидит в садике, из бумаги колечки вырезает, и подумалось ему.

— А вот у Сатурна бумажные колечки или нет? Как узнать? А узнать просто — вся команда в сборе. И ракета есть, и скафандр и ЦУП головой кивает, и сон сумеет ему Сатурн наснить. Только орешков нет.

Пошли после садика в магазин. Егор у продавщицы на кассе и просит.

— Дайте мне два орешка до Сатурна слетать.

Продавщица подумала, на маму посмотрела и спрашивает.

— У вашего сына на ЦУПе кто работает?

— Крыса — Чучундра — говорит мама.

— У моего Антоши — Кеша — попугай пестрый. Все рассказывает — Куда Антоша летал, как летал, только до Сатурна вашему сыну на двух орешках не долететь. Мой сын на четырех летал. Кеша подтвердить может.

— Хорошо — говорит мама — Давайте тогда уже сразу восемь орешков, а то вдруг ему захочется еще и до Юпитера долететь, там пятно красное имеется. Очень Егору хочется из него попробовать.

— За четыре орешка, я Чучундре не поверю, что оно — из брусничного мороженого сделано. Придется тогда Егору, для космического здоровья тертую свеклу есть.

Забор

Жили в одной деревне два двора. Дружно да ладно жили. Только между капустой да морковкой Забора не было. Ходили козы бездумные то морковку дергать, то капусту грызть.

То в одном дворе — то в другом.

Козам — что? Разум не велик. Для них все равно кто морковку сажал да водой поливал. Кто с капусты слизней убирал да от солнца ее прятал.

Озаботились хозяева дворов — надо бы Забор учинить.

Думали, какой, да и придумали — красивый, белой краской крашенный, да, чтобы в кружевной деревянной резьбе был.

Через такой-то Забор и поговорить и песен попеть, да еще и калитку с музыкальным скрипом устроить можно. Размечтались.

Но дело — есть дело.

Коли Забору быть — так и строить его надо.

Пошли к Мастеру по Заборам. Умелому да опытному. По цене договорились, а по инструменту — нет.

Каждый, что принес.

Кто доски, кто пилу, кто гвозди кованые, кто доски гладкие.

Сложили их в кучу и Мастера ждут.

А у Мастера — заказов жуть. Всем Заборы нужны, да, чтобы резные и калитки с музыкальным скрипом.

Все времени не хватает.

Вот лежал Молоток и говорит — Коли Мастера нет — Я теперь главный. Без меня и Гвоздь не Гвоздь и Пила — не Пила и Доски без надобности — расстройство одно.

Тут у Пилы ретивое взыграло — Как это Молоток главный, коли мне Доски пилить, да на них узоры выводить? Я главная буду, а Молоток мне в помошниках.

Обиделись Доски — Как это Пила главная, коли без них Забору не бывать, и не только кружевному, а даже и калитку с музыкальным скрипом не сделаешь?

Тут уж и Гвозди ругаться стали. — Мы главные! Возьмем и кручину всем устроим. Не пойдем под Молоток голову подставлять, и все тут!

Ругались да ругались — и не заметили, как Мастер пришел.

Смотрит он, как инструмент друг с другом собачится — да и решил, что бесполезно кружевной Забор строить из таких досок и гвоздей. Все равно рассохнется да упадет.

Вернул уплату за кружева, да калитку певучую, а, чтобы козы морковку не драли — взял проволоку, какая за сараем валялась, да меж столбами и натянул.

Проволоке, что — кто главнее решать не с кем. Куда тащат — туда и тянется. Куда гнут — туда и гнется.

Только проволока — не кружева резные. Никому не в радость. Вот и стали ее ругать все.

Ржавая, да некрасивая.

Обиделась тогда проволока. Послушная была. Никому слова плохого не сказала, а все равно напраслину на нее возводят.

Молчит, да злиться. Злиться да молчит. Колючками обрастать стала. Острыми да длинными.

Соседи про коз, морковку, давно и позабыли. Колючки ругают.

И царапаются они и колются и козам шерсть дерут, а уж про калитку с певучим крипом никто и не помнит.

Через колючки и сами ругаться стали.

У кого Крыша выше да Крыльцо ровнее и шум идет по дворам и гам.

Кто-то взял да головню из печки с углями в соседний двор по сердцу и бросил.

Загорелся в одном дворе стог, да ветер искры на другой двор перекинул.

Тут и сарай сухой гореть стал.

Увидели пожарные дым. Приехали с колокольным звоном да бочками. Стали горелое тушить, а подворьям уже и не помнится, что они горят — все кричат, да головнями кидаются.

Как тут пожарным справится?

Городового позвали со свистком.

Тот приехал на красивой лошади в синей фуражке с громким свистком — свистел, свистел — да не слышно его свистка, шум, гам, огонь, дым да копоть. Не справится городовому.

Поехал воеводу звать.

Приехал воевода с ротой солдат да двумя пушками.

Стали из пушек и ружей палить.

Разорили в полное несостояние оба двора.

Вышел воевода — ус покрутил — кто виноватый тут в драке вашей?

Посмотрели драчуны на разорение. Ни дворов, ни коз, ни морковки с капустой, только уголья да пепел.

Откопали один кривой гвоздь, который Мастер выбросил за не надобностью.

Вот говорят — он и виноватый.

А чего это вдруг гвоздь виноватый? — Спрашивает воевода.

— А кривой потому, что! — Ответили все хором. — Хотели из него красивый забор построить, да вот до пушек стройка дошла.

— Хорошо — Говорит Воевода. — Раз он виноватый — Я его в тюрьму посажу. Будет ему ученье.

Посадили кривой гвоздь в тюрьму и определили ему жестокое наказание, десять лет на воде и хлебе, за то, что он еще и ржавый.

А соседи подобрели сразу — есть кто самый ржавый, да кривой. Они-то все равно чище да прямее и успокоились и пошли уголья да горелое разбирать.

Пришел Мастер — видит, дело тут было страшное, военное, и спрашивает.

— Что ли я не с того места кружевной забор строить начал.

— Нет! — Говорят все хором. — Ты кривой да ржавый гвоздь в мусор выбросил, а надо было его в тюрьму посадить, тогда бы мы и кружевной забор сладили.

Жасмин

Серые тени. Светляк вопил в сумке, желая из нее выбраться и чем-то мне помочь. Но, чем он мне поможет здесь, мне было пока совершенно неясным.

В серых тенях не было того, что можно было назвать реальностью.

Здесь формами, объемами, дождями, молниями серым липким туманом были мысли и чувства.

Куски истерзанной памяти и ощущений. Жадность, грех и праведность, здесь становилось твердью или жидкими болотами. Тяжким сводом над головой и тусклым пятном ведения, которое вряд ли можно было назвать солнцем.

Я стоял, на каком-то обломке скалы, висящем в сером клубящемся тумане. Не было ни дороги назад, ни дороги вперед. Здесь я еще даже не был рожден.

Я сел на камни и достал коробку со светляком. Что делать я совершенно себе не представлял, да и как и что я мог здесь сделать?

Я достал светляка — большую муху с полупрозрачными крыльями и светящимся брюхом и отпустил. Светляк затрещал жестко и свечой взлетел вверх, выхватив в серой мути зеленый шар чего-то вещественного.

Высоко заверещал, и передо мной упали тяжелые белые, переливчатые струи истока жемчужного ручья.

Я поежился и рефлекторно полез за спину.

Клинок был моим единственным правом на существование в серых тенях, но ножны с оружием отсутствовали.

Я посмотрел на себя и понял, что светляк звал Жасмин.

Доспехи растворились в серой походной хламиде, сапоги превратились в, сбитые вечными дорогами, веревочные сандалии.

Что-то брякнуло глухо справа, и я повернул голову. Это был посох пилигримов.

Отполированный заскорузлей кожей ладоней, он желтовато поблескивал. Я взял его и привычно взвесил на ладони.

— О боже! Здесь все это не имело смысла. Привычки мечника и все мои навыки исчезали и были бесполезными.

Я положил посох поперек коленей и опустил голову. Светляк, откуда-то сверху пулей упал мне на плечо и гордо застыл, словно его вылепили из плотной глины.

— Я ждала тебя, Мастер. Очень долго. И ты пришел. — Я поднял голову и посмотрел на Жасмин.

— Не, надо, Жасмин. Я ослепну, и Терра падет. Зачем ей слепой проводник?

Именно Жасмин была тем, что во всех пределах Терры называют Любовью.

Во всех ее отражениях, воплощениях, радости, горя и муках.

Она бросала воробья в когти сокола, когда тот защищал свою кладку.

Она заставляла биться насмерть волков за обладание волчицей.

Она была самым великим наслаждением и самой страшной болью.

Она зажигала гнев Хартленда в сердцах павших воинов.

Она была тем, что порождает жизнь и часто отнимает ее.

Она хранила Жемчужный ручей и в его искрах были миллионы глаз, хотя мне не было никакого смысла просить их. Я знал, что они видят.

Мои доспехи могли бы сберечь меня от ее силы, но здесь они были бесполезны.

Перед ней был беспомощен любой воин, каким бы оружием они ни обладал, насколько бы он ни был опытен или силен.

Если поцелуй Дианы, останавливал сердце, то поцелуй Жасмин заставлял ползать перед ней на коленях, умоляя еще об одном.

Может быть, только Вечный Ши смог бы, что-то ей противопоставить, сила Жасмин заканчивалась поймой жемчужного ручья, хотя, даже в этом я был не уверен.

Вряд ли разум смог бы существовать сам по себе.

Вполне возможно, что Жасмин жила и в кристаллах его садов, но спрашивать ее об этом я не хотел.

Сейчас я видел Жасмин юной девушкой с пылающими огненными волосами, без ухода брошенными на облегающее, переливающееся опаловыми блестками платье, огромными глазами с радужкой чистого изумрудного цвета, небольшими веснушками на скулах. Четко очерченным лицом. Розовыми губами, открытыми в грустной полуулыбке.

С ее платья тяжкими струями, бурля и пенясь, начинал свое течение Жемчужный ручей.

Он падал в бездну серых теней, отсвечивая заревом, похожим на огни огромного города, никогда не спящего и никогда не запирающего ставни.

В каждой искре этого потока билось чье-то сердце, и текла чья-то жизнь.

Однако самым беспощадным было то, что где то дальше по течению в нем билось и мое сердце, над которым власть Жасмин была безгранична.

— Хорошо. — Жасмин быстро заплела волосы в две косички и, посмотрела на меня веселым взглядом, не оформившейся девочки, к которой я не мог испытывать влечения.

— А помнишь, как ты выпил чернила в первом классе потому, они были сладкими? — Жасмин задорно улыбнулась и положила мне на колено узкую ладонь ребенка с обкусанными ногтями.

Мне показалось, что она захотела взобраться ко мне на колени, и вроде я был не против этого, но любовь имела множество отражений и в одном из них она была сокровенной.

Я улыбнулся ей в ответ.

У меня возникло в груди ощущение, которое предваряет особую связь.

— Не, стоит, Жасмин. Ты знаешь, что сокровенно. Не искушай. — Жасмин нахмурилась и убрала руку за спину.

— Прости, Мастер. Мне трудно не искушать. — Я притянул ее огненноволосую голову и поцеловал в макушку.

— Ну, стань тогда старенькой. — Я продолжал ей улыбаться, и теплое ощущение приязни текло золотыми струями от плеч вниз, пересекаясь где-то в области сердца.

— Тогда ты почувствуешь долг, Мастер. — Жасмин вздохнула и вытянулась вверх. Ее волосы сами уложились в корону, взгляд стал надменным и жестким.

Края губ опустились вниз, а ровные белы зубы исказились, едва заметно увеличившимися клыками.

Губы стали вишневыми, а кожа молочной белой.

— Ты не приемлешь гордыню, мечник. Так, нам будет проще. — Я осмотрел ее с головы до пят и удовлетворенно кивнул.

— Спасибо Жасмин. — Я приподнял посох и с укоризной посмотрел ей в лицо. Несмотря на ее новую внешность, сопротивляться искушению было сложно. Гордыня разрушает жизнь и не способна породить ее, поэтому я чувствовал, что под этой маской Жасмин, остается тем, кем она есть на самом деле.

— Зачем ты мне дала посох пилигрима? Я все-таки мечник… — Жасмин улыбнулась грустно, словно я был самым глупым из тех, кто сверкал своей искрой в ее ручье.

— Все должно быть чем-то, Мастер, твой клинок — твоя, правда. Здесь твоя, правда — посох пилигрима. Заточка и прочность стали не имеют в моем царстве ни формы, ни назначения, ни смысла.

Я глубоко вздохнул. Я не встречался с Жасмин раньше, и этот разговор был первым. Наверное, он будет и последним, но почему-то продолжать его дальше все-таки хотелось.

Жасмин была мудра, и у меня возникло стойкое ощущение, что встав на пороге Хартланда и защищая и ее в том числе, я смогу рассчитывать на какую-то помощь.

— Можно, я задам тебе вопрос, мечник?

Я пожал плечами, от силы Жасмин невозможно было укрыться, ни спрятаться, ни противостоять, ни тем более обмануть.

Она знала каждую рану в моем теле.

Она участвовала во всех моих битвах и была частью и моих поражений и моих побед.

— Да, конечно. — Жасмин, вдруг стала меньше ростом, ее платье из снежно-белого стало изумрудным, сверкнуло золотыми блестками и улеглось в новые струи истока жемчужного ручья. Она присела, подогнув ноги, и опустила взгляд.

— Что ты получишь за все свои раны на последнем шаге тропы? — Я посмотрел на нее и почувствовал вместо искушения родство. Это было хорошо. Более чем. Я глубоко вздохнул.

— Я не знаю, Жасмин. А, разве я должен, что-то за них получить? Разве моих следов на Серой Пустоши недостаточно для того, чтобы идти? Разве новой тропы предопределения недостаточно?

— Это для Терры, Мастер. — Я не спрашивала, что получит Хартленд или Терра. Уходя через белую реку, ты оставишь все, что было до тебя тем, кто будет помнить, тем, кто будет после, тем, кто пойдет следом. — Она пожала округлыми плечами. Скатала в ладонях, что-то похожее на апельсин, сверкающий как маленькое солнце. — Если пойдет вообще, у идущих следом свои тропы. — Я сокрушенно пожал плечами.

Я на самом деле не знал и не всегда понимал, что мною движет, и двигало в принятии решений.

Просто возникало ощущение того, что я прав и только.

Жасмин комкала в руках солнце, и оно постепенно превратилось в маленькую, горячую жемчужину. Горячую настолько, что я чувствовал ее жар даже сидя поодаль.

Она протянула жемчужину мне. Посмотрела в глаза, так как часто смотрят матери в глаза своих взрослых детей. То ли с гордостью, то ли с надеждой.

— Это причастность, мечник. Ты о ней постоянно забываешь. Эта жемчужина откроется на последнем твоем шаге, и ты поймешь о том, что я говорю. — Я в недоумении взял из ее рук сверкающий золотом шарик и положил в вечный кошелек из воловьей кожи. Она подняла ладони вверх, предваряя отказом все мои вопросы. Я, открыв, было рот, промолчал.

— Хорошо, Жасмин. Не мне с тобой спорить. Но, возможно ты знаешь причины, по которым Терра гибнет уже тысячи раз. Скажи. — Я с силой растер лицо. — Я не знаю, куда идти дальше. — Жасмин вздохнула, протянула мне бокал наполненный вином, темным как гранатовый сок.

Я отпил глоток. И таким же терпким.

Она отпила из своего бокала.

— Знаешь, Мастер. Просто ты забыл. Причины любых страданий бед и разрушений всегда одни и те же. — Я вздрогнул. Я не думал, что ответы настолько же просты, насколько сложно разрешение, проблем которые они порождают.

— Дом, расколовшийся внутри себя — не устоит. Ты же архитектор. — Жасмин пожала плечами и грустно улыбнулась. — У меня нет власти за пределами Терры.

— Первородные боги. — Я поставил дрожащей рукой бокал на гладкие камни. Вино было замечательным, но веселиться расхотелось.

— Да, мечник. Гуанганап и Маат снова не вместе. — Жасмин поставила и свой бокал на камни. — Тиамати ушла от них, и никто не знает где она.

— Падальщики объедают Терру, уничтожая имена всех, кто их смог получить. Мне ли говорить тебе об этом? Без Тиамати даже мой ручей перестает быть жемчужным. — Жасмин вытерла лоб узкой ладонью. — Ты видел, что предопределено через тысячу глаз домика Хрустальной Эо.

— Как их помирить? — Я смотрел в упор в изумрудные глаза Жасмин.

Она вдруг улыбнулась, снова взяла свой бокал. Игриво звякнула о мой и отпила глоток.

— Ты слишком рано стал мужем, чтобы этого не знать. — Я смутился. Мне было совсем мало лет когда я, решив, что достоин девы пошел свататься к соседке. Хельга и Алексис долго потешались надо мной, спрашивая, что я буду делать, когда лягу с ней в постель.

— Как ее звали, Мастер? — Глаза Жасмин, смеялись. Я вдруг улыбнулся ей в ответ.

— Людмила. Я не чувствую за собой вины, Жасмин. Она была прекрасна. — Я сделал большой глоток. — Ну, и опять же в этом виновата ты. — Жасмин снова изменилась. Ее лицо стало округлым. Налилось молочным оттенком. Губы стали пухлыми, а глаза огромно карими. Волосы улеглись в аккуратную прическу, темного почти черного цвета. Грудь налилась, а платье стало опаловым, с огромными красными птицами, нагло обтянув совершенное тело.

— Что ты мне принес тогда, мечник? — Жасмин, улыбаясь и играя ямочками на щеках, похоже, потешалась надо мной.

Я глубоко вздохнул. Этот забавный казус тянулся через все мои жизни, и я давно привык к тому, что надо мной смеются, вспоминая о нем. Хотя, когда над тобой смеются боги — это не всегда хорошо.

Я почесал за ухом. В прочем — Жасмин, я был готов простить и не такое.

— Ты тогда так и не сказала — понравились ли тебе мои маки. — Жасмин придвинулась ко мне вплотную и прошептала на ухо.

— Очень, Мастер. Очень понравились. Только мне пришлось просить прощения у Хельги, потому, что ты ободрал ее клумбу. — Щеки залились красным. Надо же. Я этого не знал.

Я взял Жасмин за плечи и отодвинул от себя. Мне безумно хотелось ее поцеловать, но я знал — к чему это приведет.

— Жасмин. — Я улыбался. Хотя мне было грустно. — Твое царство не погибнет только в том случае, если я найду еще одну клумбу для того, чтобы снова ее ободрать. — Жасмин вновь стала очаровательной девушкой с огненными волосами и изумрудным взглядом.

— Ручей никогда не останавливается и никого не ждет, Мастер. Я сделала для тебя исключение, и больше я ничем не смогу тебе помочь. — Я встал. Осмотрел свое одеяние пилигрима. Где бы я ни был, я все-таки оставался мечником, и мне нужен был мой клинок.

— Верни мне доспехи и оружие, Жасмин. — Жасмин, отрешенно пожала плечами.

— Мое царство стоит на границе Терры. Дальше только чертоги первородных богов, Мастер. Нужны ли там доспехи и оружие я не знаю. Твой светляк молчит. — Я сделал неопределенный жест, желая сбросить его с плеча.

Жасмин, подняла руку. — Не стоит. У тебя не слишком много друзей. А панцирь и клинок… — Она подняла оба бокала с вином и вылила их содержимое на камни.

Твердь под ногами открылась бездонной пропастью, со скальными уступами гладкими как вулканическое стекло.

— Если Гуанганап назовет тебя по имени, возможно, ты получишь их обратно.

Я посмотрел вниз. Светляк заверещал и сам залез в сумку, какими-то невероятными усилиями открыл коробку и спрятался внутри, вероятно, считая ее самым безопасным местом во вселенной. Да… Обычно мы поступаем так же, хотя и стоим на краю пропасти.

Все, что должно произойти, произойдет только после того как я сделаю шаг вперед.

Я глубоко вздохнул, сильно толкнулся ногами и камнем полетел вниз.

Сделал в воздухе кувырок и перехватил посох двумя руками, так, чтобы превратить его в грозное оружие пилигримов.

То, что пилигримы с посохом легко противостояли даже всадникам, закованным в броню, знали немногие. Я знал.

В голове мелькнула привычная мысль проводника — мало ли что.

Броня

Я внезапно услышал странные звуки и повернулся на их источник. Мальва и Цезарь тонко ржали, положив головы на шеи друг другу. «Если ты вернешь себе вторую жизнь, то вы от радости перевернете Терру вверх тормашками…».

Ши был хорошим учителем. Перевернуть Терру «вверх тормашками» дано не всем. Стоило попробовать, но немного иначе.

Я взял шлем Дианы, лежащий у костра, и звякнул кольчужным обвесом. Диана вышла из своего оцепенения и посмотрела на кольчугу.

— Что это, Диана? — Диана пожала плечами, словно я ее спрашивал о чем-то совершенно глупом.

— Броня

— А так? — Я собрал каленые колечки в ладонь, чтобы они выглядели как простой кусок металла.

— Железо, Мастер. Можно перековать в шило или ложку. — Я подал Диане шлем. Колечки снова развернулись в непреодолимую для меча и стрел кольчугу. Диана положила шлем рядом.

— А что делает колечки броней, носящая черный меч? — Диана словно все поняла, посмотрела мне в глаза. — То, что они держатся друг за друга, Мастер. — Я глубоко вздохнул. Возможно, я делал сейчас как раз то, что должен был делать, а не то, что хотел. Хотя… Я отвязал от пояса свой кошелек с жемчугом, и достал из него золотое кольцо с арабской вязью.

— У тебя есть второе? — У Дианы запылали щеки.

— Ты же сказал, что все закончится только тогда, когда ты мне вернешь свое. — Диана взяла шлем, отвернула шишак и взяла из углубления такое же кольцо только меньшего размера. — Ты хочешь начать четвертую жизнь со мной, Мастер?

— Я не знаю, чем это можно будет назвать, но попробовать стоит. — Я надел свое кольцо на безымянный палец правой руки. Диана, склонив голову на бок и не совсем понимая, что делает, сделала то же самое.

Костер вдруг взорвался целым снопом искр, разлетелся на огромное количество угасших и еще пылающих углей. Вокруг него закрутился секундный вихрь и угли улеглись в рисунок, который мне объяснил если не все — то очень многое.

На сером песке пустоши в жарких объятьях сплелись горящие угли в виде метки пламени Ши и серым пеплом белая змея. Символ холода. Мрака и смерти. Теперь силы большей и способной изменить предопределение на Терре не существовало. Диана вряд ли это поняла. Но, того, что это понял я, было достаточно.

— Но, я, так или иначе, убью тебя, Мастер… Мои клятвы исполнены!

Я поднялся на ноги и свистом подозвал Мальву. Она с трудом освободилась из объятий Цезаря и подошла ко мне, подставив стремя.

— Мы все падем от твоего меча, Диана. Как пали миллионы до и падут миллионы после. — Я легко поднялся в седло. Черные тени, которые отбрасывала скала, звали меня.

Диана поднялась на ноги, подошла к Цезарю и взлетела птицей на спину своего жеребца.

— Что я должна делать, Мастер?! — Диана гарцевала на нем, едва удерживая его от того, чтобы тот не сорвался в галоп.

— Помнить, Диана. Только и всего… — Я опустил голову и направил Мальву в тени.

— Что помнить, мечник?!!! — Я был уже в тенях и едва расслышал ее голос.

— То, что делает кольца броней…

Трава

— Ты звал меня, Мастер? — Диана — богиня смерти поменяла свое платье из черного шелка в алых маках на доспехи. Высокие кожаные сапоги для верховой езды с золотыми шпорами. Короткая юбка из стальных пластин, изрисованными древними рунами. Легкий стальной панцирь, в котором яркими сполохами отражался огонь. Наплечники в виде крыльев черного ворона. Не высокий шлем, похожий на шлемы пустынных воинов в легком кольчужном обвесе.

Привычный черный меч за спиной. Если говорить о том, что она была красива — разумеется, не сказать ничего. Оружие в руках воинов-дев всегда выделяло их среди прочих.

Доспехи на их телах выглядели иначе, чем тяжелые кольчуги на широких плечах мечников. Наверное, так же красивы смертельно опасные змеи в густых и сырых лесах, изрисованные яркими узорами и пятнами. Может быть…

— Присядь, Диана. Нам есть о чем поговорить. — Я не чувствовал в своем теле боли и страха. Возможно, это действовали лекарства Ши. В любом случае это означало то, что последний бой с Дианой на какое-то время отложен.

Диана присела на корточки с обратной стороны костра и протянула к огню растопыренные пальцы. Я был удивлен этим. У Дианы за спиной черный меч. Зачем ей понадобился огонь? Диана посмотрела на мое удивленное лицо и смутилась.

— Я уже не помню тепла, Мастер. Мне показалось, что в этот раз я смогу почувствовать его. — Я промолчал. Мы были разными сторонами одной силы, и границу между нами пересечь было нельзя. Но Ши говоря о парных метках и о том, что он дает их лишь немногим, навел меня на одну мысль.

Я качнул головой. Когда не можешь видеть умом, глазами, остается последнее — посмотреть сердцем.

— Спрашивай, Диана. — Диана смотрела на пламя и молчала. Я не знал, о чем она думает, и не мешал ей. Если собрать вместе девять дев ждущих ребенка он от этого не родится через месяц. Вопросы должны созреть.

Она глубоко вздохнула. Сняла свой шлем и положила рядом с костром. Поправила свои смоляные кудри, откинув назад голову.

— Она красива? — Я пожал плечами. Почему то я и не думал, что первый вопрос будет другим.

— Если ты о Хрустальной Эо, то да разумеется. — Диана все-таки оставалась девой, кем бы она ни была сейчас. Но мне показалось, что вопросы, которые она стала задавать очень и очень верные. Ведь важно не то, что она говорила. Важно то, что она чувствовала. — Она прекрасна настолько насколько прекрасны белые кристаллы на деревьях кварцевых садов Вечного Ши, Диана.

— Почему, ты не остался с ней, Мастер? Ты по-прежнему нравишься девам, и даже седина в твоих волосах не мешает их желанию быть с тобой рядом…

— Я не хочу быть богом, Диана. За мной идут четверо. Терра их дом, а я страж у его порога. Неужели я выпущу из рук свой меч, когда пришла беда?

— Ты бы мог жить вечно, Мастер. — Диана посмотрела мне в глаза.

— Это не стоит жемчуга в моем кошельке… Ничто не имеет смысла, если некому идти за тобой следом, Диана. Города будут пусты, и Терра превратится в песок, каким и была тысячи лет назад.

— Это сказал тебе Ши?

— Нет, это я увидел в домике Хрустальной Эо. Терра падет. Так было тысячу раз до меня и будет тысячу раз после.

— Что хочет Эо? — Я пожал плечами. Я не хотел говорить Диане о следах. Для того чтобы произошло невозможное, нужно и делать невозможное.

Я соврал, Диане, не смотря на клятву, данную на своем клинке.

— Ничего… — Я подбросил несколько тонких ветвей в костер.

Пламя легко приняло их и поднялось выше, я чувствовал жар на своем лице и быстрый ток крови в теле. Метка пламени ничего не давала мне кроме родства с огнем. Метка была бременем.

Но кому дано с того и спросится. Так было с начала времен. Если я носил на спине метку Ши, то моя жизнь никогда не будет легкой. Как, собственно, это и было с того момента когда я открыл глаза.

— Она просто будет ждать, Диана. Ждать столько сколько потребуется. Год. Век. Будет ждать до тех пор, пока Терра не сойдет с пути предопределения… — Диана свела брови над переносицей.

— А Ши? Он сможет остановить предопределение? — Диана тревожно посмотрела мне в лицо. — Что он сказал?

— Ши сказал, что если весы покажут десять, то он ничего не сможет сделать. Терра падет. Поэтому когда у него кончатся силы, он сделает Терру счастливой. Всех. Каждого без исключения. У тебя и Перевозчика почти не будет работы. — Диана положила подбородок на колени и обняла ноги руками.

Огни костра блестели в ее глазах, и мне показалось, что она так и не услышала меня.

— Всегда счастливы лишь безумцы. Ты хочешь стать безумным, Мастер? — Я молчал.

— Твои ручьи крови иссякнут, следы смоет белый прибой. Города опустеют, и шмели на твоих холстах перестанут собирать мед для шмелят.

— Нет, Диана. Города по прежнему будут полны и люди наконец-то станут счастливы как они того желали с момента когда появились на свет.

— Но, они перестанут искать тропы, рожать учителей и проводников. Перестанут чтить титанов. Они перестанут смотреть на звезды. Они перестанут жить… — Я кивнул.

— Я видел многих из них, Диана. Они не задаются вопросами и не ищут смыслов. Они просто трава, выросшая на груди Терры. Но, они будут счастливы. Останутся ли они людьми — я не знаю.

— Ты хочешь быть травой? Ты, Мастер. Мечник Хартланда. Архитектор Учитель и Проводник. Ты, который носит на плече звезду второго высшего иерарха? — Диана усмехнулась криво и отвернулась, разглядывая каменную осыпь неподалеку.

— Нет… Но, разве трава знает, что она трава?

— Я бы никогда не пришла к тебе, если бы ты улыбался каждый день и радовался только хлебу и солнцу. У травы не может быть тропы, и она не ищет путей. — Диана взяла кривую ветку из костра, и стала бездумно рисовать на песке какие-то знаки. — Жемчужный ручей погаснет и идущие путем познания и поиска смыслов перестанут собирать и хранить веками его сияющие искры… — Она склонила голову и вдруг, словно что-то осознав, посмотрела на меня в упор.

— Я перестану быть воином, и мне придется косить траву?

— И твой поцелуй, Диана, перестанет быть поцелуем. Траве безразлично — косят ее или целуют — Диана молчала, словно превратилась в каменную статую.

Возможно, она представила Терру… Пустую Терру с городами полными счастья.

Она закрыла лицо руками… Наверное то, что она увидела в своем воображении было не многим лучше того чего она опасалась больше всего.

Пилигрим

Шел по пыльной дороге старик. В потрепанной одежде с длинным посохом в стоптанных башмаках. Он обошел половину мира и никак не мог найти себе места.

Когда он был маленьким — его укусила пчела.

Ему было очень больно, и тогда он подумал

— Наверное, должно быть место, где не кусают пчелы.

Он обошел много стран и городов, но пчелы были везде. Тогда он решил уйти совсем далеко.

Он пришел в северную страну, но там дули холодные ветры и падал тяжелый снег.

— Здесь холодно — Подумал Пилигрим и пошел искать страну, где не было холода.

Он шел очень долго. Так далеко, что в этой стране не было ничего кроме палящего солнца и горячих песков.

— Наверное, здесь я смогу спокойно жить. — Подумал Пилигрим. Он прожил один день и второй. И потом ему захотелось пить, но воды не было.

— Наверное, есть страна, в которой не есть много воды — Подумал Пилигрим — Там меня не будет мучить жажда.

Он взял посох и шел еще несколько лет. Он был очень упрямым и верил, что найдет нужное место для себя, но у него так и не получалось.

Наконец он пришел в страну, где были только скалы и горы с белыми вершинами, на которых лежал снег. Ее омывал огромный океан.

— Сколько воды — Подумал Пилигрим. — Здесь и есть мое место. Он прожил в этом месте один день и другой, но не смог найти в скалах еды и решил идти туда, где можно найти, что поесть. Он взял посох и пошел дальше.

Он шел еще несколько лет и нашел страну, где росли огромные пальмы с орехами. В орехах была и еда и вода.

Он прожил здесь один день и второй, но никто вокруг не пел песен.

— Здесь никто не поет песен — подумал Пилигрим. Наверное, есть страна, где поют песни. Он взял посох и пошел дальше. Он шел еще год и еще год. Он шел до тех пор, пока не пришел в страну, где только и делали, что пели песни.

Пилигрим слушал их один день, второй. Слушал год. Но потом подумал — здесь совсем нет красивых женщин. Наверное, есть место, где женщины все были красавицами.

Он снова взял посох и пошел искать место, где жили красивые женщины. Он шел год, два и наконец, пришел в страну, где жили одни красивые женщины.

— Как хорошо — Подумал Пилигрим и стал жить. Он жил один день второй и жил десять дней. Но однажды подумал — здесь совсем нет мужчин. Женщинам не интересны рассказы о моих странствиях. Наверное, есть место, где живут одни мужчины. Им будут интересны мои рассказы.

Пилигрим взял посох и пошел искать страну, где жили одни мужчины. Он шел день. Потом много дней и пришел в страну, где жили одни мужчины.

Они слушали его рассказы и один день и другой, и третий, но Пилигрим вдруг подумал — Это совсем некрасивое место. Здесь совсем нет цветов. — Он взял посох и снова пошел искать страну, в которой все было, что ему хотелось.

Однажды он нашел долину, в которой не было ничего, кроме травы и чистого ручья.

— Здесь совсем ничего нет! — Заплакал Пилигрим.

— Лучше я лягу и умру! — На его слова о смерти прилетел черный Ворон сел на плечо и положил ему в ладонь кедровое семечко.

— Зачем мне оно? — Вскричал Пилигрим

— Ты посадишь его в землю, и, вырастет дерево, оно спрячет тебя от солнца.

— Но здесь нет женщин! — Вскричал пилигрим.

— Ты возьмешь семена выросшего дерева, и вырастут еще деревья. Половину ты оставишь, а из оставшейся половины ты построишь дом.

— Если будет дом, то женщина придет к тебе сама.

— Но будет ли она красивой? — Вскричал Пилигрим.

— Если ты ее полюбишь, то она будет красивой— Ответил Ворон.

— Но здесь совсем нет мужчин! — Вскричал Пилигрим.

— Рядом с твоим домом будут строить другие дома и мужчин и женщин будет в достатке.

— Но здесь совсем нет цветов! — Снова заплакал Пилигрим.

— Когда будет много домов — Каждая женщина посадит рядом с ним цветы и цветов будет в достатке.

— Но, тогда снова прилетят пчелы, и они начнут меня кусать! — Опять заплакал Пилигрим.

— Ты построишь для них ульи, и они начнут собирать мед. — Ответил Ворон.

— Но, здесь нет песен! — Снова заплакал Пилигрим.

— Ты возьмешь немного меда у пчел, сваришь медовухи и пригласишь в свой дом соседей, и тогда у тебя будет в достатке всего, и мужчин и женщин, и друзей и тех, кто захочет послушать рассказы о твоих странствиях и попеть с тобой песен.

— Но, я слишком стар, чтобы ждать, когда все это случится! Что мне делать? — Снова заплакал Пилигрим.

— Ты нашел прекрасную долину для того, чтобы здесь можно было построить целый город. Если ты посадишь семечко первым, то те, кто здесь будут жить здесь после тебя — назовут город твоим именем.

— И почему я только ушел из своей деревни? — Снова заплакал Пилигрим — Мне так было в ней хорошо.

— Потому, что тебя всего лишь укусила пчела. — Ответил Ворон. Забрал семечко и улетел.

Вначале было слово

Иешуа поднялся на ноги и посмотрел на безоблачное высокое небо. Где то совсем далеко, у самого горизонта сбились в кучу белые перистые облачка. Под ногами скрутилась спутанными плетями ковыльная поросль.

Он завязал в длинный хвост седые длинные волосы, поправил за спиной мечи, затянул туже вервье на ногах. Предстояла битва, не слишком тяжелая, но, тем не менее, он не хотел своему телу, ни ран, ни увечий. Споткнуться, когда перед тобой поединщик с оружием в руках означало проиграть. Обувь должна быть в идеальном состоянии, пусть она и стара.

Иешуа был Чтецом. Их осталось совсем мало в этом мире. Каждый из Чтецов нес в своей памяти одну книгу. Бумага и пергамент уже давно были не в чести.

Он стал спускаться по длинной кривой козьей тропке, которая петляла между скал, и вспоминал свою встречу с Чингисханом.

— Ты так и не понял царь, что царство строят не вокруг, армий или крепостей. Царство строят вокруг библиотеки. Только тогда оно простоит тысячу лет.

Великий хан не поверил Иешуа и прогнал его.

Прошли годы, и династия ханов пала. Иешуа улыбнулся. — Самым загадочным образом, причем. Великолепная конница Чингисхана боялась молний.

Дойдя до Великой Китайской стены, он развернул свои войска, обратно посчитав, что боги не будут к нему благосклонны.

— Надо же — улыбнулся Иешуа. Из-за каких мелочей гибнут великие империи. Хотя причина, наверное, у всех одна и та же, невозможность адаптироваться к новым условиями.

Иешуа присел на небольшой камень и достал из-за спины мечи. Посмотрел на режущую кромку каждого. Ударил лезвиями друг о друга, высекая голубоватые искры, остался доволен свои оружием, и снова убрал их в заплечные ножны.

— Какие библиотеки? Какие империи? — проворчал Иешуа, поднимаясь на ноги. — Если в его войске умел читать один из тысячи, и то… — Он недодумал.

Нужно было спускаться дальше. К началу узкого мостика, пересекающего глубокое ущелье внизу которого грохотал водный поток.

Через этот мостик нужно было пробраться к небольшой крепости Илая. Последнего из царей.

Иешуа был Чтецом.

Каждый Чтец не в себе Книгу и от того, что за Книгу он в себе нес зависела не только судьба самого Чтеца.

Бывало и так, что от книги Чтеца зависела судьба и того кому он ее прочтет.

— Хотя — Почесал Иешуа бровь. Его книга всегда доставляла ему много неудобств. Он нес в себе книгу Царств.

Он вспомнил свою беседу с Александром македонским. Его империя был велика и Александр был мудр. Но, он не хотел себе великого Царства. Он просто хотел остаться в памяти людей Великим Воином.

— Что ж. — пробормотал Иешуа. — у него получилось. — Империя Македонского пала.

Иешуа не стал вспоминать прочие империи. Все они были одинаковы. Звон мечей и золота почти не отличаются друг от друга, и действовали почти одинаково — они убивали.

Иешуа остановился у начала моста. Тропа заканчивалась. Мост охраняли пикинеры. Он достал мечи, крутанул ими в воздухе.

Двуручному меченосцу с пикинерами справиться было не слишком сложно.

Они были слишком длинны для индивидуального боя. Пикинеры хороши в строевом маневренном бою, особенно, если они защищены длинными, до земли щитами, от стрел неприятеля.

— Стрелы — пробормотал Иешуа. — Если будут лучники, даже взвод — мне не поздоровиться.

Чтец не мог погибнуть, не рассказав свой Книги, но свистеть дырками в легких при каждом вдохе — ему все — таки не хотелось.

У Иешуа не было ни доспехов, не было щита. Был только Книга. Причем вся проблема заключалась в том, что Флавий ненавидел Чтецов.

— Глупость царей — Самая расточительная глупость на свете — пробормотал Иешуа и ступил на мост. Пикинеры не обратили на него внимания. Пока не обратили.

Иешуа присмотрелся к зубцам каменных стен крепости и передернул плечами.

— Он мог бы сделать из них воинов, или разносчиков воды. Зачем так жестоко? — Из-за зубцов крепостных стен были выпихнуты наружу длинные деревянные балки, на каждом из которых, болталось, тело Чтеца, высохшее, исклеванное вороньем, скрюченное, издалека, похожее, на стручок красного перца.

— Мдя — Пробормотал Иешуа. — Для того чтобы завязать петлю нужна не Книга, а веревка, и только.

Иешуа прикрыл ладонью глаза, стараясь рассмотреть своих противников подробнее.

Из-за высокой горы, покрытой снежной шапкой, уже ложились на землю первые лучи утренней зари и били пикинерам в глаза.

— Что ж — пробормотал Иешуа. — у меня будет преимущество.

— Эй! — Крикнул первый заметивший его из пикинеров.

— Если ты Чтец, то иди своей дорогой — мы не тронем тебя. Если ты Пилигрим — положи мечи перед собой и отойди назад на несколько шагов!

— Досадно — подумал Иешуа. — Их четверо, я не хочу убивать всех. Было бы двое — остались бы в живых. Наверное.

Один из пикинеров подошел совсем близко, и упер пику с клетчатым флажком Иешуа в грудь.

Иешуа досадливо поморщился.

— Они даже пиками не умеют драться. — Пикой нудно колоть, и колоть в живот, а не в грудь. Но за глупость всегда приходится платить, и часто очень дорого. Он ждал второго.

Подошел второй охранник, и сделал то же самое, что и первый уперся острием пики в грудь Иешуа.

— Как глупо — подумал Ешуа. — пожалуй, их никто никогда и ничему не учил.

— Как глупо — повторил он, и, крутнувшись волчком, рассек грудь первому и второму.

Они упали ничком, остальные в страхе отошли на несколько шагов и теперь лежали пики перед собой двумя руками.

По камням из-под неловко упавших тел пикинеров быстрыми струйками побежали юркие, как змейки бурые струйки крови.

— Флавий поскупился даже на нагрудники для своей охраны — Скривился Иешуа. Он целился в нагрудный доспех и вряд ли смог бы их пробить с одного, тем более — рубящего удара.

Флавий смотрел на остальных.

Пикинеры жались к борту мостика, выставив острия длинных пик перед собой.

— Можно вывести из строя их оружие, обрубив острия пик — подумал Иешуа. — Тогда Флавий их повесит. Что за день?

Через мост быстрыми шахами шел Молох. Иешуа узнал его, но не знал, что он служит Флавию. Черные крылья за спиной высокий рогатый шлем. Длинный двуручный меч за плечами.

Он шел навстречу Иешуа и улыбался.

Улыбка Молоха Иешуа особенно не нравилась. Клыки опускались ниже губы, и он не очень напоминал человека, хотя — Склонил голову Иешуа — Кого я только не повидал в своих странствиях.

Он подошел на расстояние, с которого Иешуа не мог атаковать и остановился.

Сплюнул соломину, которую жевал через парапет мостика и скорчил обиженную гримасу.

— Иешуа. — Ты убил двух охранников. — Где я теперь возьму полный наряд для охраны?

— Я могу убить и остальных — Грубо проворчал Иешуа.

— Мдя — Промычал Молох. — Почему, то с тобой только одни проблемы. — Ты же принес Книгу — не так ли? — Молох глубоко вздохнул. Перегнулся через парапет и попытался рассмотреть бурлящий внизу поток.

— Я не пробовал сбрасывать Чтецов в пропасть, может попробовать сбросить тебя? — Он вытащил из-за спины меч и оперся на него словно на костыль. Похоже, было на то, что он не хотел ни драться ни, каким бы то ни было образом пленить Чтеца.

— Книга Царств утеряна, Иешуа, а рецепты сладких лепешек Илаю надоели. К тому же, Ешуа. — Молох взял меч двумя руками и описал лезвием в воздухе сверкающий круг.

— Мне отчаянно скучно. Все дни одинаковы как Чтецы на этих балках. — Он хитро улыбнулся.

— Иешуа, а хочешь пари? — Иешуа опустил мечи

— Молох — охотник за душами ничего не делает просто так. Молох кивнул.

— Это верно, но возможно, оно тебя устроит. Это достойно чести воина и позволит Царю прочесть свою Книгу.

Молох взялся за рукоять двумя руками и встал в боевую позицию.

— Если ты носишь книгу Царств, то сумеешь выбить у меня клинок, Иешуа. Не таки ли? — Иешуа поднял свои мечи на уровень груди, и прищурился, всматриваюсь в то, как Молох держит меч. Поморщился.

— Когда ты бился в последний раз, Молох? Ты держишь свое оружие за рукоять слишком жестко, словно — это доска для валяния шпалер. — Иешуа пожал плечами.

— Мне проще отрубить тебе руки, чем выбить клинок. — Молох опустил меч и заливисто засмеялся. Коснулся своим мечом клинков Иешуа.

— Поединок засчитан. — Он забросил свой меч за спину.

— Я провожу тебя к Флавию, но и только, Иешуа. Если он решит тебя повесить — Он пожал плечами, затянутыми в жесткий панцирь — Прости, но я тебя повешу.

Иешуа забросил клинки за спину. Опасность миновала. Молох шел вперед быстрым шагом, периодически оглядываясь — успевает ли за ним Флавий.

Он сделал знак сторожевым на башнях, чтобы те поднял решетку.

Они быстро закрутили барабанами, и тяжелая кованая квадратами металлическая дверь поднялась перед начальником наряда и гостем.

Они не прошли и десяти шагов, как встретили царя, перебиравшего длинные четки из человеческих фаланг пальцев.

Он был невысок ростом. Носил обычный солдатский панцирь, был без шлема, но зарос черным волосом так, словно был не человеком, а кабаном.

— Фу — Негромко, произнес, тщательно следивший за собой Молох.

— Флавий, — Тебе мало наложниц? Они так и не могут заплести твои волосы в косы.

— Мне это не нужно — Буркнул Флавий. — Тем более. — Он белозубо улыбнулся. На таких волосах корона держится прочнее, чем тебе кажется.

— Корона держится на славе, Флавий. — Негромко проговорил Иешуа.

— А-а-а. — Махнул рукой царь. — Еще один Чтец с рецептами сладкого гороха в голове. Он присел на маленький деревянный трон, быстро поднесенный слугами.

— Я слышал, что Книгу царств нельзя записать. — Он показал Иешуа на писца, стоявшего за его спиной со стилом, дочечкой для записи и клочком пергамента.

— Я не думаю, что твоя Книга займет больше места, Иешуа. — Он белозубо улыбнулся и показал ему четки из пальцев Чтецов.

— Если твой рецепт понравится моим поварам — так и быть. Я добавлю твой палец к этим четкам — Ешуа молчал. Молох стоял за спиной Ешуа, закрывая ему пути к отступлению, но меч так не достал. Предупреждения о том, что Ешуа просто отрубит ему руки, если тот решит с ним драться — он хорошо запомнил.

Флавий удобней устроился на троне. Тяжко вздохнул.

— Говори, Ешуа. Ешуа наклонил голову и стал говорить глуховатым ясным голосом.

— Вначале было слово.

— И бысть свет

— И бысть тьма

— И родился человек, и стал выбирать — где ему лучше.

Он замолчал.

— Все? — Разочарованно спросил Флавий? А где про то, как собирать букеты, или вязать красивые бантики для котов? Я не слышал.

— Простите, господин — Раздалось за спиной Илая.

— Что не так?! — Вскочил Флавий.

Писец покорно опустил голову.

— У нас нет столько пергамента, чернил и писцов для того, чтобы записать все, что сказал Иешуа.

— Как так? — Опешил Флавий. Молох звонко рассмеялся.

— Иешуа рассказал все книги, которые будут написаны на несколько тысяч лет вперед.

— Ты так и не понял, Флавий. — Молох, едва подавил смех.

— Иешуа пришел к тебе не для того, чтобы рассказать свою Книгу.

— А зачем? — Флавий бросил четки на трон.

— Ему нужно свое царство. — Ешуа вытащил мечи из-за спины и бросил их в пыль. Молох пристально посмотрел Илаю в глаза.

— Иешуа нужен Молох для того, чтобы построить его царство, там, где тьма. — Молох посмотрел на ухоженные ногти, оставшись ими вполне довольным — продолжил.

— Под землей, и меня свое Царство вполне устраивает.

— Ему нужен ты, для того чтобы строить Царство здесь — на Земле.

— А сам он построит себе Царство на небе, там где — Свет.

— А-а-а…. Зачем Иешуа мое Царство, если у него будет свое? — Флавий недоуменно крутил головой.

Молох приобнял царя за плечи.

— Царство не корона, Флавий. — Он подмигнул Иешуа.

— Мой друг-враг действительно принес тебе книгу Царств.

— Только, ты будет меня бояться, и поэтому мое царство будет процветать.

— В царство Иешуа ты будешь верить — поэтому оно обрастет храмами, ему будут поклоняться твои подданные и нести дары.

— А, я? — Совсем растерянно проговорил Флавий.

— А вот ты… Ты будешь выбирать — где тебе лучше — Проговорили одновременно Иешуа и Молох.

# # #

Прошло больше двух тысяч лет

Молох давно построил свое Царство, и оно стало могучим, и победить его было нельзя.

Иешуа тоже построил свое Царство и ему несли дары и преклонялись.

А Флавий не закончил свое Царство до сих пор, потому, что так и не решил где ему лучше…

1* «В начале, было слово, и бысть свет, и бысть тьма…» — первая строка Ветхого Завета.

2* Иешуа — Одно из имен Иисуса

3* Молох — Одно из имен Дьявола

4* Флавий — Первый царь Византии, с которой началось распространение христианства (православия в то числе) как государствообразующей веры

Продавец мыльных пузырей

Он был еще не стар. Лет пятидесяти. С красивой седой бородой и темными почти черными волосами.

Иногда так бывает у мужчин, и женщины, почему то считают это даже вполне красивым.

Он всегда одевался в длинное темное пальто с серебряными пуговицами и не носил головных уборов. Ни в снег, ни в дождь, ни днем, ни вечером.

Всегда одинаковый. Всегда с большими и немного грустными глазами.

Он называл себя Петром Ивановичем, и никто не знал ни его фамилии, ни того, откуда он и есть ли у него семья.

Это было никому неинтересно, и ни для кого неважно.

У Петра Ивановича был, наверное, самый замечательный бизнес на планете.

Он умел выдувать цветные мыльные пузыри, и они шли нарасхват.

Никто из покупателей даже не спрашивал — сколько они стоят и каждый отдавал за них все, что имел.

— Вам какой?

— Ах, мне розовый, пожалуйста! Там должны быть кудрявые собачки, добрые полисмены, и на то, что я пересекаю сплошную двойную, не должны отбирать права.

— Да, пожалуйста. — Петр Иванович брал, какую-то склянку.

Смешивал составы мыла и аккуратно через соломинку выдувал нужный пузырь.

Покупатель с радостью отдавал деньги, просовывал голову в этот шар и шел дальше, весело насвистывая, розовую мелодию.

Петр Иванович в такие моменты добрел и иногда улыбался.

Ведь ему казалось, что так он делает мир лучше.

— Вам какой?

— А мне с танками и пушками! — Почти кричал какой-то мальчик, засовывая Петру Ивановичу купюры сразу в карман. — И чтобы я никогда не проигрывал! Тры-ты-ты-ты! — Имитировал он стрельбу из реального автомата.

Петр Иванович послушно надувал красный с прожилками пузырь и надевал мальчику на голову. Тот убегал, радостно строча из автомата и пуская торпеды.

— Ну, вот еще одному стало хорошо и весело — Бормотал Петр Иванович и продолжал подыскивать новые, самые разные порошки для своих растворов.

— А мне, пожалуйста, пузырь с балами и офицерами в золотом шитье. — Подходила к окну зрелая женщина. — И пусть я там всегда буду молодой и красивой.

— Есть и такие пузыри. — Бормотал Петр Иванович. Мешал порошок за порошком и снова выдувал пузырь. Получал деньги, надевал его на голову женщине и та, танцуя с невидимым партнером польку — бабочку убегала прочь от лавки.

Очередь за пузырями была бесконечной. Петр Иванович сильно уставал, и он уже давно заметил — какие из пузырей пользуются наибольшим спросом, а какие нет.

Больше всего пузырей покупали розовых, и из всегда покупали женщины. В розовых пузырях им достаточно было сильно хотеть, для того, чтобы, что-то сбылось и это сбывалось.

Петр Иванович очень долго колдовал над составом этого мыльного пузыря, но ему удалось его создать, и его раскупали столько, сколько он мог их изготовить.

Мужчины заказывали в основном синие пузыри. В этих пузырях у них были деньги, яхты, клубы и рестораны. Они тоже не скупились на деньги и отдавали продавцу все, что у них было. Надевали пузыри на голову и радостные уходили восвояси.

Очень многие приходили за белыми пузырями. В этих пузырях было много ангелов, которые берегли владельцев этих пузырей. Как то уберегали их от того, что они перебегали дорогу перед идущим товарным составом. Как то уберегали от того, что они объедались ядовитыми поганками.

У Петра Ивановича скопилось иже несколько десятков рецептов самых разных мыльных пузырей.

Но, он очень сильно переживал от того, что те пузыри, которые он придумывал долго и старательно никто не покупал.

Всем нужны были розовые, синие, белые, или еще какие ни будь в которых все всегда хорошо и ничего не нужно делать, а только накопить денег на новый пузырь.

Однажды ему это надоело.

У него был Саксофон. Не из мыла, а, самый настоящий Саксофон, покрытый оловом и медным красивым раструбом. Перламутровыми кнопками, похожим на пуговицы его пальто и негромким грустным голосом.

Саксофон сам был чем-то похож на Петра Ивановича, и они были старыми и добрыми друзьями.

Петр Иванович любил музыку. Настоящую музыку, а не ту которую слушали те, кто покупал у него мыльные пузыри.

Они с Саксофоном умели ее хорошо играть.

Петр Иванович в один пятничный вечер, когда весь рынок закрывался и торговцы уходили по своим домам. Решил больше не продавать мыльные пузыри.

Он взял своего друга с перламутровыми кнопками, уложил в, подбитый бархатом, футляр, собрал кое, что в дорогу и пошел по тропкам и дорогам огромного пузыря, который назывался Земной Шар, играл в тавернах и небольших ресторанчиках красивую музыку, которую он любил для того, чтобы заработать себе на кусок хлеба.

А что о тех, кто покупал у него пузыри?

Подул сильный ветер.

Пузыри лопнули, и те, кто их носил — заплакали.

Они так и не смогли поверить в то, что мир, который они увидели на самом деле, и был настоящим.