Кругом леса. До ближайшей станции далеко. А меч
таешь,
по
правде
говоря,
о
Шумном
городе
-
вот
бы где пожить!
Между
тем
городской
мальчишка
или
девочка
о деревенском приволье вздыхает, лета не дождётся.
Каждый мечтает о своём, далёком и не замечает
порой,
сколько
прекрасного
рядом,
рукой
подать.
А люди? Не всякий артист в кино или в театре суме
ет правдиво изобразить иного человека, с которым
ты
каждое
утро
здороваешься.
Конечно, рассуждать обо всём этом легко, а вот
убедить труднее.
И тут самое время потолковать о работе писате
."lЯ. Ведь именно он, писатель, волшебством своего
'таланта
может
знакомую
наем
в
нам
так
показать,
повседневную
привычно м,
высветить
жизнь,
обыденном
3
что
находить
вроде
мы
бы
начи
красоту.
Мне кажется, у Юрия Коваля, написавшего кни
гу
, есть свой волшебный фо
нарь, яркий и многоцветный.
Герои Коваля живут не где-нибудь за тридевять
земель
или
на других
планетах.
И
пограничники,
о которых так увлекательно рассказывает Юрий Ко
валь,
и
мудрый
дядя
Зуй,
и
приветливая
бабка
Пантелевна, и школьница Нюрка из тихой деревень
ки Чистый Дор, и ещё многие хорошие люди - всё
это наши с тобой соседи, земляки, соотечественники.
Березняк
на
закате
и
голубое
поле
цветущего
льна, светлое окошко дома и осенний ветер-листо
бой
-
это наша Родина. Всё, что написал Юрий Ко
валь, проникнуто застенчивой любовью к земле, на
которой мы живём, сердечной привязанностью к лю
дям.
Пересказывать поэтичную книгу Юрия Коваля
-
занятие малополезное. То же самое, что пытаться
своими
словами
передать
содержание
лирического
стихотворения. Хочется лишь сказать об удивитель
ной чистоте фразы, музыкальном звучании книжной
страницы.
читать
Именно
наспех,
звучании,
обидно
такую
книгу
проглядывать- необходимо
про
бовать на слух.
Вот послушайте:
.
:Книга Юрия :Коваля делает нас добрее.
И
не
примиримее ко всякому злу, жестокости, душевной
глухоте.
Прочитаешь рассказ
-
серд
це защемит от жалости к убитому лосёнку и люто
возненавидишь сгубившего его охотника.
вожном рассказе
А в тре
речь идёт уже о человеческой жизни, едва не обо
рвавшейся нелепо и бессмысленно.
По душе мне в этой книге и авторская улыбка.
Писатель не старается тебя рассмешить во что
бы то ни стало. По-моему, он доволен, когда чита
тель улыбается.
Улыбка
сближает людей,
она
по
хожа на тёплый лучик, протянувшийся от человека
к
человеку.
В
рассказе
бескорыстный
дядя Зуй ведёт гостя в соседнюю деревню вовсе не
за даровыми карасями, просто не может дядя Зуй
пропустить такой
случай и
не
познакомить нового
своего друга с ещё одним тоже хорошим человеком.
Сборник
-только
часть
многолетнего труда, тяжёлого и прекрасного.
Вначале Юрий :Коваль придумывал диктанты для
своих учеников, когда работал учителем в сельской
школе, похожей на ту, что описана им в книге. Со
чинял стихи и песни. Давно начал рисовать- навер
но,
это
передать
увлечение
помогло
неторопливую
смену
5
ему
точным
времён
года,
словом
резкие
Т'ени
южных
гор,
спокойную
красоту
русских
ле
еов и полей. Иногда писатель сам делает рисунки к
своим книгам,
а несколько ярких,
книжек-
Я вышел на крыльцо, чтобы узнать , откуда донёсся вы
стрел.
На улице был уже вечер. Горы потемнели. В небе гуля-
43
ли
тёмные полосы. Во дворе заставы не видно было ни
одного пограничника. Только стоял пустой зелёный автомо
биль.
Я присел на ступеньку и задумался, разглядывая вечер
ние горы. Густые тени лежали уже в ущельях, а скалы, ка
жется, чуть шевелились в сумерках. Постой-ка, что это на
скале? Человек? Или это померещилось?
Эхе-хе,- услышал вдруг я.- Соус-то
-
мой
подгорел.
Галоша! Это вы?
Так точно.
Галоша присел рядом на ступеньку, а я всё разглядывал
скалы, но не видел там никакого человека. Померещилось,
значит.
Закуривайте,- сказал я Галоше
Не могу, не могу,- сказал Галоша.- Потап
уню-
хает!
Тьфу ты! Совсем забыл про вашего Потапа.
Галоша помолчал немного, а потом снял с головы колпак
и подбросил его вверх, да так ловко, что колпак наделея пря
мо
ему
-
на
Ну
макушку.
вот,- сказал
Галоша.- На
границу
командир
меня не пустил, и я оставался по-прежнему поваром. И вдруг
мне подвезло!
Да!
Мне подвезло,
потому что уехал домой
Ваня Фролов. Он уехал домой, а Потап остался беспризор
ным. Фролов-то был инструктор службы собак, · а Потап это наш лучший пёс!
- Ну, наконец-то!- сказал я.- А я-то думаю:
кой Потап?
-
Лучший пёс!
И какой пёс!
столбом. Голова- булыжник,
А
лапы!
Мне
бы
такие
Грудь- колесом.
кто та
Уши
а на зубы смотреть страшно.
лапы,
я
бы
двухпудовые
выжимал. Такому псу палец в рот не клади
гири
___:___ мигом оття
пает!
И
вот Потап
остался беспризорным,
44
и
подойти
к нему
никто не может
-
всех перекусал! Подавай ему Фролова, а
больше никого не признаёт.
Вот я слышу, командир говорит:
?- спросил я, сбрасывая с плеч корзину.
110
на
Воду пью,- ответила Нюрка. Она даже не взглянула
меня
и
не
поздоровалась.
Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком.
Спасибо, не надо,- ответила Нюрка, поднесла кружку
к губам и глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не
-
сразу
открыла
их.
Ты чего невесёлан ~
-
спросил я.
Так,- ответила Нюрка и пожала плечами.
Может, двойку получила?
Получила,- согласилась Нюрка.
Вот видишь, сразу угадал. А за что?
Ни за что.
111
Она снова глотнула воды и закрыла глаза .
А домой почему не идёшь?
Не хочу,- ответила Нюрка, не открывая глаз.
Да съешь ты хлеба-то.
Спасибо, не хочу.
Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так и не
пойдёшь домой?
Не пойду. Так и умру здесь, у ручья.
Из-за двойки?
-
Нет,
не
из-за
двойки,
ещё
кое
из-за
чего, - сказала
Нюрка и открыла наконец глаза.
-
Это из-за чего же?
Есть из-за чего, - сказала Нюрка, снова хлебнула из
кружки
и
прикрыла
глаза.
Ну расскажи.
Не твоё дело.
Ну и ладно,- сказал я, обидевшись. - С тобой · по-че-
-
ловечески, а ты ... Ладно, я тоже тогда лягу и умру.
Я расстелил на траве куртку, улёгся и стал слегка уми
рать,
поглядывая,
впрочем,
на
солнце,
которое
неумолимо
пряталось за деревья. Так не хотелось, чтоб кончался этот
день. Еще бы часок, полтора.
Тебе-то из-за чего умирать? - спросила Нюрка.
- Есть из-за чего, - ответил я. - Хватает.
- Болтаешь, сам не зная ... - сказала Нюрка.
Я закрыл глаза и минут пять лежал молча, задумавшись,
есть мне от чего умирать или нет. Выходило, что есть. Са
мые тяжёлые, самые горькие мысли пришли мне в голову,
и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про
сегодняшний счастливый день,
Нюрку и про
с которым не хотел расста
ваться.
А день кончался. Давно уж миновал полдень, начинался
закат.
Облака,
Горела их
звёздами,
подожжённые
нижняя
часть,
потемнела,
солнцем,
а
там
уходили
за
горизонт.
верхняя, охлаждённая первыми
вздрагивали
огоньки.
112
синие
угарные
Неторопливо и как-то равнодушно взмахивая крыльями,
к закату летела одинокая ворона. Она, кажется, понимала,
что до заката ей сроду не долететь.
- Ты бы заплакал, если б я умерла?- спросила вдруг
Нюрка.
Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикры
вал
иногда
глаза.
Да ты что, заболела, что ли?
я.- Что с тобой?
-
-
забеспокоился наконец
Заплакал бы или нет?
Конечно,- серьёзно ответил я.
А мне кажется, никто бы не заплакал.
Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.
За что меня любить? Что я такого сделала?
Ну, не знаю ... а только все любят.
За что?
Откуда я знаю, за что. За то, что ты
-
хороший че
ловек.
- Ничего хорошего. А вот ~ебя любят, это правда. Если
бы ты умер, тут бы все стали реветь.
- А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой
бы рёв стоял? - сказал я.
·
Нюрка засмеялась.
- Это правда,- сказала она.- Рёв был бы жуткий.
- Давай уж поживём ещё немного, а?- предложил я.А то деревню жалко.
Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.
- Открывай, открывай глаза,- сказал я,- пожалей де
ревню.
Так вкусней,- сказала Нюрка.
Чего вкусней? - не понял я.
С закрытыми глазами вкусней. С открытыми всю воду
выпьешь - и ничего не заметишь. А так - куда вкусней. Да
ты сам попробуй.
-
Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студёной, от неё сразу заныли зубы.
Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
113
- Погоди, не торопись. Глотни ещё.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним
ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почув
ствовал в ней голос лесных озёр и болот, долгих дождей и
летних
гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились
язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кри
чала
по-кошачьи
иволга.
Я глотнул ещё раз и почувствовал запах совсем уже близ
кой зимы - времени, когда вода закрывает rлаза.
КЛЕЕНКА
Осенью, в конце октября, к нам. в магазин привезли кле
ёнку.
Продавец Пётр Максимыч как получил товар, сразу запер
магазин,
и
в
щели
между
ставен
не
было
видно,
чего
он
делает.
- Клеёнку, наверное, меряет,- толковал дядя Зуй, усев
шись на ступеньке.- Он вначале её всю перемеряет, сколько
в ней метров-сантиметров, а потом продавать станет ... По
стой, ты куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.
- · Кто первый?- возмутилась Мирониха, подлезая к
самой двери.- Это ты-то первый? А я три часа у магазина
стою, все ножки обтоптала! Он первый! Слезай отсюда!
- Чего?- не сдавался дядя Зуй.- Чего ты сказала? По
втори!
- Видали первого?- повторяла Мирониха.- А ну слезай
отсюда, первый!
- Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.
--:- Что ты, батюшка;- сказала тётка Ксеня,- за Мироних ой я стою.
- Эх, да что
же
вы,- огорчился
дядя
Зуй,- пустите
хоть третьим!
Но и третьим его не пускали, пришлось становиться по
следним, за Колькой Дрождевым.
114
- Слышь, Колька Дрождев,- спрашивал дядя
не видал, какая клеёнка? Чего на ней нарисовано:
Зуй,
ягодки
или цветочки?
Может, и ягодки,- задумчиво сказал Колька Дрождев,
-
механизатор,- а
я
не
видал.
Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?
-
Это смотря какие ягодки,- мрачно сказал Колька
Дрождев,- если чернички или бруснички- это бы хорошо.
А то нарисуют волчию-вот будет ягодка!
- Надо бы с цветочками,- сказала тётка Ксеня,- чтоб
на столе красота была.
Тут все женщины, что стояли на крыльце, стали взды
хать, желая, чтоб клеёнка была с цветочками.
- А то бывают клеёнки с грибами,- снова мрачно ска
зал Колька Дрождев,- да ещё какой гриб нарисуют. Рыжик
или опёнок- это бы хорошо, а то нарисуют валуёв- смот
реть
противно.
-
Я
стелить
с
валуями
возьму,- сказала
Мирониха,- на
стол
нечего.
Наконец дверь магазина загрохотала изнутри - это про
давец Пётр Максимыч откладывал внутренние засовы.
А в магазине было темновато и холодно. У входа стояла
бочка, серебрящаяся изнутри селёдками. Над нею, как чёр
ные чугунные калачи, свисали с потолка висячие замки. За
прилавком на верхних полках пасмурно блистали банки с
заграничными
компотами,
а
на
нижних,
рядком,
стояли дру
гие банки, полулитровые, наполненные разноцветными кон
фетами. При тусклом свете ириски, подушечки и леденцы
сияли
за
стеклом
таинственно,
как
самоцветы.
В магазине пахло клеёнкой. Запах селёдки, макарон и
постного масла был начисто заглушён. Пахло теперь сухим
клеем и свежей краской.
Сама клеёнка лежала посреди прилавка, и, хоть свёрнута
была в рулон, верхний край всё равно был открыт взглядам
и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца.
- Ох какая!- сказала тётка Ксеня.- Поднебесного
.
цвета!
115
А другие женщины примолкли и только толпились у при
лавка, глядя на клеёнку. Дядя Зуй дошёл до бочки с се
лёдками да и остановился, будто боялся подойти к клеёнке.
Слепит!- сказал он издали.- Слышь,
-
:Колька Дрож
дев, глаза ослепляет! Веришь или нет?
И дядя Зуй нарочно зажмурился и стал смотреть на кле
ёнку в узкую щёлочку между век.
- Кажись, васильки нарисованы,- хрипло сказал Коль
ка Дрождев,- хоть и сорная трава, но голубая.
· Да, на клеёнке были нарисованы васильки, те самые, что
растут
повсюду
на
поле,
только
покрупнее
и,
кажется,
даже
ярче, чем настоящие. А фон под ними был подложен бело
снежный.
Поднебесная, поднебесная,- заговорили женщины,
какая красавица! Надо покупать!
- Ну, Максимыч,- сказала Мирониха,- отрезай
пять
метров.
Продавец Пётр Максимыч поправил на носу металличе
ские
очки,
достал
из-под
прилавка
ножницы,
нанизал
их
на
пальцы и почикал в воздухе, будто проверял, хорошо ли они
чикают, нет ли сцеплений.
- Пяти метров отрезать не могу,- сказал он, перестав
чикать.
Это почему ж ты не можешь?- заволновалась Миро
Отрезай, говорю!
- Не кричи,- строго сказал Пётр Максимыч, чикнув
ножницами на Мирониху,- клеёнки привезли мало. Я её всю
измерил, и получается по полтора метра на каждый дом.
Надо, чтоб всем хватило.
-
ниха.. -
Тут же в магазине начался шум, все женщины стали ра
зом разбираться, правильно это или неправильно. Особенно
горячилась Мирониха.
- Отрезай! - насеДала она на Петра Максимыча.- Кто
первый стоит, тот пускай и берёт сколько хочет.
пять
всем
Ишь придумала!- говорили другие.- Нарежет
метров, а другим нечем стол покрывать. Надо,
хватило.
117
себе
чтоб
- А если у меня стол длинный? - иричала Мирони ха.
Мне полтора метра не хватит! Что ж мне, стол отпиливать?
- Можешь отпиливать,- сназал Пётр Маисимыч, чииая
ножницами.
Тут же все стали вспоминать, у кого иаиой стол, а Миро
ниха побежала домой стол мерить. За нею потянулись и дру
гие
женщины.
В магазине остались тольио дядя Зуй да Кольиа Дрождев.
Слышь, Кольиа, а у меня-то стол иоротеньиий,- го
ворил дядя Зуй.- Нюриа сядет с того ионца, я с этого вот и весь стол. Мне илеёнии хватит, ещё и с папусном
будет.
- А у меня стол ируглый,- хмуро сназал Кольиа Дрож
дев,- а раздвинешь - яйцо получается.
Первой в магазин вернулась Мирqниха.
Режь метр восемьдесят!- бухнула она.
- Не могу,- сназал Пётр Маисимыч.
- Да что же это!- заиричала Мирониха.- Где я возьму
ещё тридцать сантиметров?
- Да ладно тебе,- сназал дядя Зуй,- останется иусочеи
стола непоирытым, будешь на это место рыбьи иости сила
дывать.
Тебя
не
спросила!- заиричала
МИрониха.- Сам
вон
сиоро свои иости сложишь, старый пень!
Ладно.
Ишь
ругается!
Маисимыч,
-
сназал
прирежь
ей
дядя
Зуй
недостачу
добродушно.
из
моего
иусиа.
Пусиай не орёт. Пусиай рыбьи иости на илеёниу силадывает.
Продавец Пётр Маисимыч приложил и илеёние деревян
ный метр, отмерил сиольио надо, и с тресиом ножницы впи
лись в илеёниу, разрубая васильии.
- Бери-бери, Мирониха,- говорил дядя Зуй,- поль
зуйся. Хочешь её мылом мой, хочешь стирай. От этой иле
ёнии убыли не будет. Ей износу нет. Пользуйся, Мирониха;
чашии
на
неё
ставь,
супы,
самовары ставь.
Тольио смотри
будь осторожна с ней, Мирониха. Не погуби илеёниу!
-
Тебя не
спросила,- сназала
Мирониха,
взяла,
илеёнии, селёдои и прянииов и ушла из магазина.
118
ироме
Твой кусок, Зуюшко, укоротился,- сказал Пётр Мак
симыч.
- Ладно, у меня стол маленький ... Кто там следующий?
Подходи.
- Я,- сказала тё~ка Ксеня,- мне надо метр семьдесят.
- Где ж я тебе возьму метр семьдесят? - спросил Пётр
·
Максимыч.
Где хочешь, там и бери. А у меня дети малые дома
-
сидят, плачут, клеёнки хочут.
Пускай
-
плачут!
-
закричал
:Цётр
Максимыч.- Где я
тебе возьму?
Тётка Ксеня махнула рукой на Петра Максимыча и сама
заплакала.
- Вот ведь дела,- сказал дядя Зуй,- с клеёнкой с этой!
Ладно, Максимыч, прирежь и ей недостачу, мне небось хва
тит. А то клеёнка, дьявол, больно уж хороша, женщине и
обидно, что не хватает ... Теперь-то довольна, что ль, тётка
Ксеня, или не довольна? А клеёночка-то какая - прям искры
из глаз. Какая сильная сила цвета. Постелишь её на стол,
а на столе - цветочки, ровно лужок... Кто там следующий?
Манька Клеткина? А какой у тебя, Манька, будет стол?
Не знаю,- тихо сказала Манька.
Так ты что ж, не мерила, что ль?
Мерила,- сказала Манька ещё тише.
Ну, и сколько получилось.
Не знаю. Я верёвочкой мерила.
Манька достала из кармана верёвочку, узлом завязанную
на
конце.
Вот,- сказала она,- у меня такой стол, как эта верё
вочка.
-
Как верёвочке не виться,- строго сказал Пётр Мак
симыч,- а концу всё равно быть.
Он приложил деревянный метр, померил
Манькину ве
рёвочку и сказал:
. Опять
нехватка. Метр семьдесят пять.
Эх,- махнул рукой дядя Зуй,- прирезай недостачу от
моего куска, режь на всю верёвочку. А ты, Манька, горячие
119
кастрюли на клеёнку не ставь, ставь на подложку. Поняла,
что ль? Сделай подложку из дощечки.
- Поняла,- тихо сказала Манька,- спасибо, батюшка.
- Или того лучше, Манька. Ты ко мне забеги, я тебе
готовую подложку дам ... Нто следующий-то там?
Дело в магазине
только
чикал
пошло как по
ножницами,
и
через
маслу.
десять
Пётр
минут
Максимыч
от
дядизуе
вой клеёнки почти ничего не осталось. Но эти десять минут
дядя Зуй не терял даром. Он расхваливал клеёнку, жмурился
от силы цвета, сомневался, не заграничная ли она?
- Ну, Зуюшка,- сказал наконец Пётр Максимыч,- у
тебя осталось двадцать сантиметров.
Ч той-то больно мало.
Так выходит. Двадцать сантиметров тебе, полтора
метра Нольке Дрождеву.
Может, какие-нибудь есть запасы?- намекнул дядя
Зуй.- Для близких покупателей?
Запасов нету,- твёрдо сказал Пётр Максимыч.
ВидИшь ты, нету запасов. Ну ладно, давай режь два
дцать
сантиметров.
На кой тебе двадцать-то сантиметров?- хрипло ска
зал Нолька Дрождев, механизатор.- Отдай их мне.
- Не могу, Ноля. Надо же мне хоть маленько. А то ещё
Нюрка ругаться будет.
- Уж очень мало,- сказал :Колька Дрождев.- Двадцать
сантиметров, чего из них выйдет?
-
Я из них дорожку сделаю, постелю для красоты.
Накал там дорожка, больно узка. А Нюрке мы · конфет
возьмём, чего ей ругаться?
- Это верно,- согласился дядя Зуй.- :Когда конфеты чего ругаться? Забирай.
- Если б валуи какие были нарисованы,- толковал
:Колька Дрождев,- я б нипочём не взял. А это всё ж ва
сильки.
- Верно, Ноля,- соглашался
валуи? Это ж васильки голубые.
дядя
Зуй.- Разве
ж
это
- А с валуями мне не надо. Ну, с рыжиками, с опён
ками я б ещё взял.
- Ты, :Колька, береги клеёнку-то,- наказывал дядя
Зуй.- Не грязни её, да папиросы горящие не клади, а то
прожжёшь, чего доброго.
а то наложишь
на
Ты папиросы в тарелочку клади,
клеёнку папирос
-
никакого
вида,
одни
дырки прожжённые. Ты лучше, :Колька, вообще курить брось.
- Бросил бы,- ответил :Колька, заворачивая клеёнку,
да
силы
воли
не
хватает.
Н ужину в каждом доме Чистого Дора была расстелена
на столах новая клеёнка. Она наполняла комнаты таким све
том и чистотой, что стёкла домов казались чисто вымытыми.
И
и
во всех домах стоял особый
сухого
клеёночный запах
-
краски
клея.
:Конечно, через месяц-другой клеёнка обомнётся. :Колька
Дрождев прожжёт её в конце концов горящей папиросой,
пропадёт особый клеёночный запах, зато вберёт она в себя
запах тёплых щей, калиток с творогом и разваренной кар
тошки.
ПО- ЧЕРНОМУ
Та банька, в которой жил с Нюркою дядя Зуй, была, как
говорилось, старая. А неподалёку от неё, поближе к реке,
стояла в крапиве другая банька - новая.
121
В старой-то дядя Зуй жил, а в новой- парился.
Иногда мелькала в его голове золотая мысль
-
переехать
житр в новую баньку.
- Но где ж тогда париться?- раздумывал он.- Старая
пирогами пропахла, жареной картошкой. В ней париться
дух
не
тот. ·
Вот когда Нюрка вырастет,- мечтал дядя Зуй даль
ше,- да выйдет замуж, я её тогда в новую баньку перевезу,
-
а сам в старой жить останусь.
А где паритьел-то будешь?- спрашивал я.
Третью срублю.
Каждую субботу рано утром подымался от реки к небу
огромнейший столб дыма - это дядя Зуй затапливал свою
баньку.
Топилась она . по-чёрному. Не было у ней трубы- и дым
-
валил прямо из дверей, а из дыма то и дело выскакивал или
выбегал на четвереньках дядя Зуй, прокашливался, вытирал
слёзы, хваrал полено или ведро с водой и снова нырял в дым
и кашлял там внутр_и, в оаньке, ругалея с дымом, хрипел
и
кричал.
Дым подымался столбом, столб разворачивался букетом,
сизым банным цветом подкрашивал облака, заволакивал
солнце. И солнцу и облакам странно было видеть огромный
дым, маленькую баньку и крошечного старика, размахиваю
щего
поленом.
Как только баня была готова, дядя Зуй прибегал к нам
и
кричал:
- Стопилась! Стопилась-выстоялась!
А то жар упустим!
Скорее!
Скорее!
Н выскакивал из дому и бежал к реке, а дядя Зуй под
талкивал
меня,
гнал,
торопил:
Скорее! Скорее! Самый жар упустим!
В предбаннике дядя Зуй стремительно раздевался и тут
же начинал стремительно одеваться. Он скидывал обЬ1чную
-
одежду,
а
надевал
В шапке,
рилку,
чуть
шапку,
шинель
и
валенки.
/
в шинели и в валенках вкатывался он в па
не
плача:
122
- Упустили! Упусти
ли самый жар!
Но жар в парилке сто
ял
чудовищный.
калённой
хало
От
каменки
сухим
и
рас
полы
невидимым
огнём, который сшибал ме
ня· с
пол
ног.
Я
ложился
и дышал через
на
веник.
Холодно, жало
вался дядя Зуй, кутаясь
-
в
шинель.
В парилке всегда было
темно. Хоть и стоял на
улице полный солнечный
день,
свет
его
не
мог
про
биться через оконце. Сте
на
и
у
жара
он
не
пускала
рассеивался
свет,
тут
же,
окна.
А в
валил
том
жар,
лись
углу,
откуда
тускЛо
свети
раскалённо-красные
камни.
Зачерпнув
ковшиком
из котла, дядя Зуй кидал
немного
и
с
воды
на
треском
камней
камни
срывалея
хрустящий
с
колю
чий пар, и тут уж я вы
ползал в предбанник.
Постанывая,
на
холод,
дя
Зуй
жалуясь
наконец
выходил
в
и
дя
пред
банник, скидывал шинель.
-
Давай
говорил
он,
подышим,
и
мы
высо-
вывали · головы из бани на улицу, дышали и глядели на
улицы Чистого Дора, а прохожие глядели на нас и кричали:
У спустили или нет?
Ещё бы маленько, и упустили,- объяснял дядя Зуй.
Мы па рились долго, хлестали друг друга вениками, бе
гали в речку окунаться, и дядя Зуй рассказывал прохожим,
-
рыбакам и людям, проплывающим на лодке, сколько мы ве
ников
исхлестали.
После нас в баню шли Пантелевна с Нюркой, а мы с дя
дей Зуем пили чай, прямо здесь, у бани, у реки. Из само
вара.
Пот лил с меня ручьями и утекал в реку.
Я бывал после бани красный и потный, а дядя Зуй
-
сухой и коричневый.
А
Нюрка выходила из бани свеженькая, как сыроежка.
ПОДСНЕЖНИКИ
Кто прочитал название этого рассказа, тот, наверно, по
что сейчас весна, снег растаял и на проталинах -
думал,
подснежники.
А сейчас не весна- сейчас поздняя осень. В окошко ви
ден первый снег. Он закрыл землю, но крапива, ржавые ре
пейники торчат из-под снега.
-
Вон сколько навалило!- сказала утром Пантелевна.
Можно за дровами на санках съездить.
Она топила печку, а я ленился, лежал и глядел, как она
ухватом ставит в печку чугуны. Пантелевна заглядывала в
печку, и лицо её было огненным, как у машиниста, который
топит
паровоз.
Но только хоть и валит дым из трубы, паровоз наш ни
куда
не
едет,
так
и
стоит
на
краю
деревни.
Санки были на чердаке- старые, берёзовые. Я достал их,
отряхнул сенную труху, и мы пошли в лес. Дрова были
у нас недалеко, на опушке, напилены, на рублены и сложены
под ёлками.
124
Смахнув с них снежную шапку, мы уложили поленья на
санки, затянули верёвкой.
Но-о, поехали!
Я тянул санки, а Пантелевна
падают
ли
шла
сзади- глядеть,
не
поленья.
Совсем немного выпало снегу, а всё сразу изменилось
и лес и деревья. Да и мы с Пантелевной стали совсем дру
гими - зимними людьми. Вон Пантелевна идёт в резиновых
сапогах,
а
кажется- в
валенках;
седые
волосы
из-под
плат
ка выбились- совсем зимняя старушка.
Ровно покрыл снег землю, изредка только поднимают его
какие-то бугорки. Пеньки или кочки. Я ковырнул один бу
горок сапогом- вот тебе юi! Гриб! Моховик летний. Побу
рела зелёнал шапка, лёгкий стал гриб и хрупкий.
отломить кусочек шляпки
-
Я хотел
она хрустнула. Замёрз моховик
под снегом, как стеклянный стал, и червяки в нём замёрзли.
Я увидел ещё бугорок, и это тоже оказался моховик, не
червивый. Затопталсл
- Катись дальше,
на месте, стал ещё грибы искать.
батюшка!- крикнула сзади Панте
левна.
-
Грибы!- крикнул
шёл к опушке и
сразу
л
и,
бросив
наткнулся
на
санную
верёвку,
по
выводок подснежных
маслят. Они почернели, застыв.
- Брось ты эти грибы,- сказала Пантелевна, погллдев
на масллта.- Они, верно, нехорошие.
- Почему нехорошие? Они просто замёрзли.
Но Пантелевна всё время, пока мы везли дрова, толкова
ла, что грибы нехорошие, что, мол, хорошие грибы должны
к зиме в землю уйти или в листочки спрятаться, а эти чего
стоят? Но когда мы подъехали к дому, настроение у неё пе
ременилось - она стала эти грибы жалеть: какие, мол, они
несчастные,
не
успели
в
землю
спрятаться- сверху
снег,
и
они совсем позамёрзли.
Дома л выложил грибы на подоконник, чтоб оттаивали.
Там было прохладно, поэтому оттаивали они медленно, по
Положим их в суп,- сказал я.
Да что ты, батюшка!- напугалась она.- Давай
сим
бро-
их.
Но мне обязательно хотелось попробовать суп из зимних
грибов, и я уговорил Пантелевну.
Когда варился суп, зашла к нам Мирониха. Она понюха
ла,
чем
пахнет,
и
говорит:
Чем это пахнет? Неуж грибами?
Грибами, грибами, матушка Мирониха. Грибов из-под
снега
наковыряли.
Ну-ну-ну! .. стану
я
таку
удивилась
страмоту
Мирониха.- Бу-бу-бу...
Не
есть.
А ей никто и не предлагал.
Суп приготовился, и Пантелевна разлила по мискам. Пан
телевна немного вроде боялась его пробовать, а потом вошла
во вкус. А мне суп очень понравился. Хороший получился;
конечно, не такой, как летом, но настоящий грибной.
- Не стану я таку страмоту есть,- бубнила Мирониха,
а потом вдруг цоп со стола ложку и в миску нырь.
- Ну-ну-ну... Бу-бу-бу ... - бубнила она, налегая на
на суп.- Страмота-то какая!
Мы помалкивали. Под конец только Пантелевна сказала:
- . Добрые люди подосиновики да подберёзовики, а мы
подснежники
варим.
ПОСЛЕДНИй ЛИСТ
Всё лето провалялся в чулане ящик с красками, паути
ной оброс.
Но когда наступила осень- вспыхнула по опушкам ря
бина и налился медью кленовый лист,- я этот ящик достал,
закинул на плечо и побежал в лес . .
На опушке остановился, глянул вокруг- и горячими по
казались гроздья рябин. Красный цвет бил в глаза . . А дроз
ды, перелетавшие в рябинах, тоже казались тяжёлыми,
красными.
127
Так я и стал рисовать: рябины и в них перелетают крас
ные тяжёлые дрозды.
Но
рисунок
не
заладился.
Горел-полыхал
осенний лес,
багряные круги плыли перед глазами. Так было красно, буд
то выступила из земли кровь. А на рисунке всё оставалось
бледным и сумрачным.
- Ты что это?- услышал
маешь?
я
за
спиной.- Никак,
сы-
·
Оглянулся: дядя Зуй идёт опушкой, в руках ведро с ОПJ'J
тами.
Снимают, Зуюшко, из фотоаппарата. А я рисую.
-
Какой молодец-то!- сказал дядя Зуй.- Ну сымай,
сымай!
Ушёл дядя Зуй, а я дальше стал рисовать, но бледным
и робким выходил мой рисунок. А вокруг рябины и дрозды
полыхали!
-крикнул вдруг кто-то у меня над
головой.
Я прямо оторопел. Гляжу- на рябине птица сидит. Хо
хлатая, грудь оранжевая, на крыльях голубые зеркала. Сой
ка! Распушила перья, кричит:
Поглядел я, как сойка на рябине сидит, на осенний лес
как
следует
глянул
и
совсем
расстроился.
Захлопнул ящик с красками, поднял с земли кленовый
лист
-
и
сгоряча
налепил
его
на
рисунок.
Ну ладно! Пойду завтра зайцев торопить.
Осень
листья,
быстро
снег
кончилась.
Ветер
пообрывал
с
деревьев
выпал.
Зимним вечером пришёл ко мне дядя Зуй чаю попить.
-
Ну
и
ну ... -
сказал
он,
показывая
на
рисунок,
при
слонённый к стенке.- Листок-то прямо как живой.
Он и есть живой - настоящий.
Ловко,- сказал дядя Зуй.- Последний,
осени остался. А это что?
128
значит,
от
А это дрозды, Зуюшко. Красные, тяжёлые.
Верно,- сказал дядя Зуй.- Тяжёлые-то какие! Ря
бины, наверно, нажрались.
Выпил дядя Зуй стакан чаю, другой налил и снова на рисунок
посмотрел.
Да,- сказал он,- самый лучший лес - осенний.
Верно,- сказал я.- Что может быть лучше?
Ещё бы! Идёшь, а под ногами листья шуршат. Что же
может быть лучше?
. (Т
-
60И
КАПИТАН КЛЮКВИН
На
Птичьем
рынке за
три
рубля купил я
себе
клеста.
Это был клёст-сосновик, с перьями кирпичного и клюк
венного цвета, с клювом, скрещённым, как два кривых костя
ных
ножа.
Лапы у него были белые- значит, сидел он в клетке дав
но. Таких птиц называют .
- Сиделый, сиделый,- уверял меня
ны
продавец. - С
вес
сидит.
А сейчас была уже холодная осень. Над Птичьим рынком
стелился морозный пар и пахло керосином. Это продавцы
тропических рыбок обогревали аквариумы и банки кероси
новыми
лампами.
Дома я поставил клетку на окно, чтоб клёст мог логля
деть
на
улицу,
на
мокрые
крыши
сокольнических
домов
серые стены мельничного комбината имени Цюрупы.
Клёст сидел на своей жёрдочке торжественно и
как
командир
на
и
гордо,
коне.
Я бросил в клетку семечко подсолнуха.
Командир соскочил с жёрдочки, взмахнул клювом- се
мечко разлетелось на две половинки. А командир снова
взлетел
глядя
на
своего
деревянного
коня,
пришпорил
и
замер,
вдаль.
Какой
удивительный
у
него
133
клюв
-
крестообразный.
Верхняя часть клюва загнута вниз, а нижняя~ вверх. По
лучается что-то вроде буквы Х. Этой буквой Х клёст лихо
хватает подсолнух- трах!- шелуха в стороны.
Надо было придумать клесту имя. Мне хотелось, чтоб в
имени был отмечен и его командирский нрав, и крепкий
клюв, и красный цвет оперения.
Нашлось только одно слово, в котором есть и клюв и
красный цвет,- клюква.
Подходящее слово. Жаль только, нет в клюкве ничего ко
мандирского. Я долго прикидывал так и эдак и назвал клес
та - 1\апитан Клюквин.
Всю ночь за окном слышен был дождь и ветер.
Капитан Клюквин спал неспокойно, встряхивался; будто
сбрасывал с перьев капли дождя.
Его настроение передалось мне, и я тоже спал неважно,
но
проснулся
всё
же
пораньше,
чтобы
послушать
утрен
нюю песню 1\апитана.
Рассвело. Солнечное пятно еле наметилось в пасмурных
облаках, низко бегущих над крышей мелькомбината.
- услышал я.
Потом ещё:
Это заиграл первый тетерев. Даже не заиграл, а только
попробовал, только показал: здесь, мол, я. Но уже отозвался
ему другой- понёсся с берёзовой вырубки весенний тетере
виныи
:клич:
>
И будто подхлестну ли тетерева мою подсадную. До этого
она всё l\Ю л чала и охорашивалась, плеСI{алась в воде, а тут
развернулась
н
лесу,
подняла
голову
и
так
закричала,
что
у
меня сердце оборвалось:
>
Rак
от удара
рассыпалась
162
ночная
тишина- забурлили-
забормотали тетерева-косачи, так забурлили, будто в их чёр
ных горлах собрались все весенние ручьи. Заблеяли воздуш
ные барашки-бекасы, ныряя с одной волны ветра на другую,
а на дальнем, недоступном болоте в серебряные и медные
трубы переливчато заиграли-закурлыкали журавли. И с жу
равлиной песней выкатилось из туманной пелены солнце и
ещё прибанило звону. Огненная стрела просвистела в небе,
рассекла его серое дно, и зашевелились-зашуршали болотные
кочки, лопнула плёнка льда в луже, крикнула выпь, а в бо
чаге, под самым шалашом, гулко бухнула щука.
Бум! .. - грохнуло невдалеке, там, на Блюдечке. И второй
раз: бум-ммм! .. И пошёл этот звук вдоль всего леса, запу
тался
в
крайних
ветвях,
поднял
в
воздух
стаю дроздов
с
макушки ёлки, и все другие звуки вдруг пропали, словно по
перхну лись, но уже через секунду снова бушевали вовсю.
И тут я услышал над головой:
>
- Что такое? Что? ..
Но не успел я и сообразить, как в воду плюхнулся селе
зень! И замолчала сразу крякуха, а я медленно-медленно
поднял ружьё, которое стало жарким, и не видел уже ниче
го- только
селезень
покачивается
на
волне
...
Ахнул в ушах и отозвался вокруг мой выстреJI, резко
долбануло в щёку прикладом, дробь подняла фонтан вокруг
селезня.
Я выскочил из шалаша, и мне открылось всё залитое
весной небо, и болото, и селезень, распластанный на воде.
Обалдевшая от выстрела крякуха снова заорала-запричи
тала, а в бочаге, у шалаша, снова бухнула хвостом щука ...
Я достал битого селезня, положил его в шалаш, и в глазах
всё стояло, как он качается, качается на волне ...
Когда откурльшали журавли и в песне тетеревов поутих
ла ярость, тогда налетел второй селезень. Я услышал жуж-
163
жание и свист его крыльев над шалашом. Он сделал круг над
болотом и только на втором
кругу отозвался крякухе.
Так
странно было слышать утиное кряканье сверху, с неба, что я
не выдержал и встал в рост, развалив шалаш, и ударил влёт.
Селезень
взмыл
кверху
и
пошёл
в сторону Блюдечка, на Булыгу!
выше,
выше- эх! .:____
Эх, промазал! Эх!
Дурак,
дурак!
Я стал выправлять шалаш, а в двух шагах от меня сно
ва ударила в бочаге щука- она была у самой поверхности,
тёрлась боками о траву, выдавливала икру. Далеко же она
забралась - больше километра отсюда до реки! По болотной
то канаве, против талой воды, и зашла она ~ лесу бросить
икру
...
А подсадпая всё орала и орала, и глухо бубнили тетерева
на берёзовой вырубке ...
К обеду я вернулся в избушку.
Булыга
был уже
там.
Я наколол щепок, стал раздувать самовар.
А солнце было уже высоко, от его света и от усталости
слипались глаза. Только прикроешь их - видишь ослепитель
но рябую болотную воду, и на ней качается селезень ...
Ну как?- спросил я.
· А никак,- ответил Булыга.- Пустой.
А что ж глухарь?
А ничего,- сказал
Булыга.- Ну,
садимся
самовар
пить.
Мы пили чай, позванивали ложками, отдувались утомлён
но.
-
Глухарей в этих местах всех перебили,- говорил Бу
лыга.- Один остался.
Так устали глаза, что я и чай пил с закрытыми и видел:
рябая болотная вода, а на ней качается селезень ...
- Пошёл я к нему,- рассказывал Булыга про
глуха
ря,- а он и поёт и поёт, ни черта не слышит. А кому поёт?
Ведь глухарки нету ни одной. А он и поёт-то и поёт ...
- По кому ж ты стрелял? - спросил я.
165
По нему, по кому же ещё.
Или промазал?
Нет,- ответил
Булыга.- Маленько
в
сторону
взял.
Ладно, хоть душу отвёл.
-
Спугнул?
Нет, и после выстрелов всё поёт.
Совсем очумел от
весны.
Я снова прикрыл глаза и видел, как один из другого воз
никают
красные
и
оранжевые
круги,
а
за
ними
качается
воде весенний селезень ... и качается и качается на воде.
на
У КРИВОй
СОСНЫ
Высокая и узловатая, покрытая медной чешуеи, мно.го
лет стояла над торфяными болотами Кривая сосна. Осенью
ли, весной
-
в любое время года казались болота мрачными,
унылыми, только Кривая сосна радовала глаз.
С севера была она строга, суховата. Она подставляла се
веру голый ствол и не прикрывалась ветками от ветров.
С востока ясно было, что сосна действительно кривая.
Красный ствол туго загнулся вправо. За ним метнулись вет
ки, но тут же поворотили назад" напряглись и с трудом,
цеп
ляясь за облака, выправили ствол, вернули его на прежнюю
дорогу.
С юга не было видно кривизны. Широкая хвойная шапка
нависла над болотом. Вырос будто бы на торфу великий
и тёмный гриб.
А с запада кривизна казалась горбом, уродством. С запа
да походила сосна на гигантский коловорот, нацеленвыи в
небо.
В сухой год в июле над сосною прошла гроза. Торфя
ная туча навалилась на болота пухлым ржаным животом.
Она ревела и тряслась, как студень. От ударов грома осыпа
лась голубика.
Прямая молния угодила в сосну, спиралью обошла ствол,
пропахала кору до древесины и нырнула в торф. От этой
167
молнии за год высохла сосна, но долго ещё стояла над боло
тами, сухая, посеребрённая. Осенний ветер - листобой ухватил её за макушку, поднажал в горб да и вывернул с
корнем. Рыхлый торф не удержал корней.
Года через два после того я охотился на торфу.
Была ранняя весна, и утка летела плохо . В болотах млел
ещё жёлтый кислый лёд, но на берегах уже появилась из
под снега прошлогодняя трава и груды торфа.
Частым осинником вышел я на поляну, где лежала :Кри
вая сосна. За зиму на неё намело снегу. Норень-выворотень
весь зарос им и стоял торчком среди осинника, как белый
гqрбатый бык. В осиннике снег таял медленней, чем на от
крытом месте,- всюду видны были светлые пятна, а на них
зимние
заячьи
следы.
Вспрыгнув на ствол, я заглянул по ту сторону повален
ного дерева. Здесь снега было ещё больше - целый сугроб,
и на снегу, притаившись, лежал большой серый зверь.
Рысь!
В глазах поплыли красные пятна, я стал сдёргивать с
плеча
ружьё,
но
зверь
не
шевелился.
Постояв
с
минутку,
я осторожно слез на землю, шагнул вперёд.
Вытянув длинные голенастые ноги, запрокинув голову,
на снегу передо мной лежал лосёнок. Он был серый, как
нелинявший заяц,- тёмная спина цвета осиновых серёжек,
а на животе мех светлый, облачный. Глаза его были закры
ты. Рядом лежало несколько обглоданных осиновых веток.
Я подошёл и не знаю зачем дотронулся до него сапогом.
Нога ударилась, как об пень,- он давно уже окоченел. На
боку заметно было белёсое розовое пятно - след огнестрель
ной раны.
Дело было ясное. :Кто-то стрелял в лосёнка и ранил его.
Стрелял браконьер, дурак. Он знал: лосей бить запрещено .
Выстрелив, он напугался того, что сделал, убежал домой.
Измученный болью в боку, лосёнок не один ещё день бро
дил
по
лесу
и
пришёл
сюда,
168
в
осинник
у
:Кривой
сосны .
Здесь
он
прилёг
выворотнем
от
на
снег
и
лежал,
защищённый
корнем
ветра.
Закурив, я закину л за спину ружьё и хотел осмотреть
его
рану,
но
замер
на
месте.
В десяти шагах, в ольховых кустах, приподняв лишь го
лову от земли, лежала лосиха.
Она лежала
тяжело,
меня.
внимательно
глядела
на
неподвижно и
В деревне Стрюково охотников мало. Мужчинам хватает
колхозной работы, и в лес бегают двое-трое. Настоящий охот
ник тут один- государственный лесник Булыга.
Я нашёл его около дома, в саду. Поднявшись на лестни
цу-стремянку, он обрезал яблоню кривым ножом.
Слышь,- крикнул
я,-лосёнка
нашёл!
Мёртвого.
Где?
-
У Кривой сосны.
Булыга слез на землю, достал сигарету
Последние комментарии
1 час 32 минут назад
1 час 38 минут назад
1 час 42 минут назад
1 час 42 минут назад
1 час 48 минут назад
2 часов 5 минут назад