Помни о русалке [Х. П. Мэллори] (fb2) читать онлайн

«Помни о русалке»

Х.П. Мэллори и Дж. Р. Рейн

Серия «Русалка средних лет» #3

Над книгой работала:

Переводчик/редактор: Лена Меренкова

Обложка: Лена Меренкова

Переводы выполнен для группы https://vk.com/beautiful_translation в 2023 г.

Глава первая

Проходит вечность, пока мне удается встать на ноги, они болят, и я спотыкаюсь о мокрый песок.

Каждый дюйм моего покрытого синяками тела болит, усталость сковывает мой разум. Я стараюсь не смотреть на океан, потому что он напоминает мне о нем, о Каллене. Вместо этого я не отвожу взгляда от земли. Сойер ловит меня за локоть, когда я спотыкаюсь; и когда я смотрю на него с благодарностью, я понимаю, что он выглядит не лучше, чем я себя чувствую.

— Я больше не хочу быть здесь, — тихо шепчу я, мои слова повисают в воздухе, когда я снова смотрю на море. — Я хочу пойти домой.

Когда — то тут было мое безопасное место, прикосновение волн к береговой линии теперь вызывает у меня тошноту. Горечь подступает к горлу при мысли о волнах, тянущих меня под воду, как кандалы, удерживающие от свободы под открытым небом, к которой я так привыкла в Шелл — Харбор.

Мара поднимается на ноги, стряхивая со своего тела куски ракушек и песок.

— Рука Майера выглядит не очень хорошо, — бормочет она, — что нам с ним делать?

Мой взгляд опускается к Майеру, который лежит на песке, устроив голову между коленями. Судя по синякам и порезам по всему телу, он пострадал больше всех нас. Тем не менее, я не знаю, что нам с ним делать. Я даже не знаю, как относиться к нему.

Правда в том, что мои чувства — это запутанный беспорядок в моей груди. В конце концов, Майер помог мне, когда это было важнее всего. Даже если изначально он работал на моего врага, на Каллена. Тем не менее… Наше последнее свидание всплывает в глубине моей памяти… мы едим пирожные с кофе, он медленно разглядывает меня. Тем не менее, я чувствую, как между нами выстраивается стена, когда я думаю обо всем, что он сделал — обо всей этой лжи, манипуляциях, скрытности.

Я не могу простить ему работу с Калленом.

— Оставим этого мерзавца одного — пусть он тонет или всплывет. Если бы он утонул, это сослужило бы ему хорошую службу, — ядовито говорит Сойер, не заботясь о том, чтобы его голос звучал достаточно тихо, чтобы Майер не мог услышать.

Злость покалывает мою кожу от слов Сойера, но мне удается сохранять молчание, даже когда я удивляюсь, почему моя первая реакция — вскочить на защиту Майера. Он этого не заслуживает, и, возможно, Сойер имеет право чувствовать себя так.

— Начнем с того, что из — за него мы в этой каше, — продолжает Сойер, проводя рукой по небритой челюсти и морщась, когда его пальцы находят темный синяк, проступающий там. Я тянусь к его лицу, автоматически отвожу его руки в сторону. Я беспокоюсь о нем и хочу убедиться, что его травмы не серьезные.

— Он сражался с Калленом, когда дошло до этого, — говорю я, качая головой, потому что я все еще не знаю, что чувствовать и что думать, когда дело касается Майера. Да, он все это время работал с Калленом, но то, что он перешел на другую сторону, что — то означало… не так ли?

На самом деле, я не знаю.

— Я чувствую, что должна быть благодарна за тот факт, что, когда было важно, Майер доказал, что он верен мне, а не Каллену, — продолжаю я.

— Благодарна? — спрашивает Сойер, качая головой, его брови сдвигаются на лбу. — Ты вообще ничего не должна к нему чувствовать, — заканчивает он, его глаза сердиты.

Я закрываю рот, подавляя кипящее возражение. Майер не заслужил моей верности, это правда. Сойер заслужил. Так откуда взялась эта необходимость защищать Майера… Маршалла… хм, как бы он себя ни называл? Я могу только надеяться, что это не случай неуместной верности просто потому, что Майер и я одного вида? Но нет, вряд ли это так — по крайней мере, я никогда не была русалкой, плывущей по течению, так зачем мне ачинать сейчас? Но я и не могу не задаться вопросом, защищаю ли я Майера просто потому, что он был первым русалом, который обращался со мной как с равной?

Надеюсь, нет. Если жизнь на суше меня чему — то и научила, так это тому, что равенство нужно давать непреднамеренно, за такое не требуют благодарности.

— Майер, в конце концов, сделал правильный выбор, — шепчу я Сойеру.

— Это не значит, что ты ему что — то должна, — возражает Сойер. — Что с того, что он помог тебе сбежать от Каллена? Он поставил тебя в положение, когда тебе было больно, и только за это его нельзя прощать.

— Ты дрался с Калленом уже дважды, — отвечаю я, качая головой. — Ты знаешь, как трудно победить Каллена — насколько он силен, — я глубоко вздыхаю, когда понимаю, что по этому поводу Сойер не поколеблется. И я решаю сменить тактику. — И я все думаю, может, неплохая идея оставить Майера рядом, так как он объявил себя врагом Каллена, — я смотрю на Сойера. — Что за человеческую фразу вы все так любите использовать?

— Враг моего врага — мой друг, — бормочет Сойер. — Но…

Он смотрит на мутный прибой, его темные глаза полны эмоций, которые я не могу назвать. Я жду, пока он продолжит, но он ничего не говорит.

— Что ты думаешь, Мара? — спрашиваю я, поворачиваясь к ней лицом туда, где она слоняется позади нас.

Взгляд Мары перескакивает с меня на Майера, лежащего на мягком песке в холодном мраке, все так же обхватив голову руками. Никому из нас он не сказал ни слова, даже головы не поднял. Я не знаю, что с этим делать.

Она снова переводит взгляд на меня.

— Думаю, тебе следует держать Майера поближе, чтобы ты могла присматривать за ним.

— Держать его рядом? После того, что он сделал? — спрашивает Сойер. — Вы обе понимаете, что он был правой рукой Каллена?

Мара качает головой.

— Именно поэтому я думаю, что Ева должна следить за ним, — возражает она, а затем кивает на Майера подбородком. — С такой рукой Майер не представляет угрозы ни для кого из нас. И, может, он действительно передумал, но я не думаю, что проблема в этом… Дело в том, что нам нужно следить за ним. Мы точно не хотим его возвращения к Каллену.

Я полагаю, что она права; но на самом деле, я не думаю, что Майер вернулся бы к Каллену, даже если бы он был полностью здоров. Это было бы слишком рискованно; Майер прекрасно понимает, что Каллен не прощает, и Каллен лишит Майера головы за то, что он отвернулся от него так. Каллен известен морским народам Корсики как суровый и жестокий король с отсталой моралью и легендарным пылом. Если бы Майер вернулся на Корсику, его встретили бы холодным и резким приветствием — в виде гарпуна.

Я делаю вдох и ловлю взгляд Майера, когда он, наконец, поднимает голову. Я вижу огонек надежды в его зеленых глазах. Они цвета приливных заводей в сумерках, и когда — то я была счастлива их видеть — даже взволнована. Теперь? Теперь ползучая усталость, проникающая в мои кости, не дает мне чувствовать ничего, кроме тупого принятия того, что произошло. Что я знаю, так это то, что у меня больше нет энергии, чтобы позволить себе быть наполненной гневом. Гнев ничем не поможет.

— Давайте просто вернемся ко мне домой, — мягко говорю я, поворачиваясь к Сойеру и Маре. Я не могу больше смотреть на него. — В помещении я чувствовала бы себя в большей безопасности.

Хотя я знаю, что Каллен не вернется сегодня вечером, его эго слишком уязвлено, чтобы рисковать новым столкновением, жуткое чувство начинает ползти по моей спине. Каллен никогда не терял времени даром, и я почти уверена, что он где — то во тьме океанских впадин вынашивает план, как схватить меня. Победить.

Я поворачиваюсь к Майеру, опускаюсь рядом с ним и вздрагиваю, когда боль пронзает мои ноги. Бой с Калленом выбил из меня все, и мне нужно думать о собственных ранах. Майер смотрит на меня прищуренными глазами, словно не может решить, радоваться моему присутствию или опасаться его.

— Что ты собираешься делать со мной?

Голос Майера строгий и жесткий, будто готовый принять любые последствия за свои действия, но тело выдает его. Его глаза блуждают, разглядывая меня, будто это может быть последняя возможность сделать это. Я стараюсь не обращать внимания на глупый трепет своего сердца в ответ. Хотя в прошлом между нами могло быть что — то, сейчас оно мертво. Должно быть.

— Ничего, — отвечаю я, — пока. Ты можешь идти?

Я протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться, но Майер отталкивает ее. Затем он самостоятельно встает на ноги, морщась от каждого движения и баюкая руку. Даже сквозь ткань его рубашки я вижу, что его рука опухла и покрыта синяками — она вполне могла быть сломана или раздавлена. К счастью для него, он — русал, а это значит, что его тело довольно быстро исцеляется.

Никто из нас не говорит, пока мы тащимся обратно к моему дому. Я иду впереди, Сойер рядом со мной, мы оба стараемся не выглядеть побежденными, пока идем к моей улице. Мара задерживается, возможно, чтобы присмотреть за Майером или, может, чтобы убедиться, что он не сделает какой — нибудь глупости, например, не попытается сбежать. Хотя, если бы он это сделал, я не знаю, смог бы кто — нибудь из нас его остановить. Мы все истощены и ранены. Хотя и он тоже.

Когда я начинаю открывать входную дверь, я понимаю, что она не заперта, и медная ручка легко поддается. В доме темно и тихо, будто мрачно, после событий на пляже. Мы вползаем внутрь, шуршание песка под нашими ногами царапает деревянный пол, и наше дыхание — единственный звук в устрашающе тихом воздухе.

Мои глаза щиплет, когда я включаю свет, и позади меня кто — то удивленно шипит.

— Извиняюсь, — бормочу я, но извинения не очень искренние. — Где — то здесь есть аптечка. Венди настояла, чтобы я купила ее, когда въехала.

О, верно. Венди.

Со всей этой драмой я забыла о Венди и Томе, нашем общем псе. Печаль сжимает мое сердце, сменяясь паникой, когда я задаюсь вопросом, ненавидит ли меня теперь Венди и верит ли она в ложь, которую помог распространить Майер, — ложь в виде фальшивых газетных статей, в которых меня объявляют воровкой в бегах.

Я не знаю, как я когда — нибудь смогу помириться с Венди, потому что я никак не могу улучшить ситуацию. Объяснение потребует правды, что подвергнет ее еще большей опасности, чем она уже находилась. Как я могу отплатить за ее доброту, втянув ее в эту ужасную передрягу с Калленом? С другой стороны, может, я должна ей правду.

Я пытаюсь вытряхнуть из головы беспорядок мыслей и сомнений. Сейчас нет времени беспокоиться. Я даю себе молчаливое обещание, что все расскажу Венди… в какой — то момент, когда придет время — и в безопасности. Но неизвестно, когда это время наступит.

Я блуждаю на кухне в поисках маленькой металлической аптечки, задаваясь вопросом, сколько пользы от нее может быть. Лейкопластыри и квадратные салфетки со спиртом, вероятно, мало чем помогут с травмами Майера. Его рука будет в порядке благодаря быстрому исцелению русалов и нашей выносливости в целом. Я мало чем могу помочь Сойеру, так как не знакома с анатомией человека. Я надеюсь, что смогу перевязать его там, где он в этом нуждается, и дать то ничтожное количество обезболивающих, что у меня есть.

Медицинская аптечка спрятана под раковиной, среди прочего хлама, который я накопила за несколько месяцев. Но промахнуться невозможно: ярко — красная коробка с белым крестом посередине. Когда я возвращаюсь с набором, первое, что я вижу, это лицо Сойера. Его синяк приобрел неприятный фиолетовый цвет, расползся по челюсти. Ему повезло, что он вообще в сознании. Я видела, как Каллен сражался с более крупными и сильными русалами и выходил победителем. И, Сойер, человек, отделавшийся только порезами и синяками, — просто чудо.

Сойер вздрагивает, когда я промокаю один из его порезов спиртовой салфеткой. Затем он стискивает зубы от боли, и его глаза сужаются от собственного гнева — гнева, который он до сих пор не высвободил, и интересно, высвободит ли он его когда — нибудь. Может, эта ситуация будет означать разрушение нашей дружбы? Как бы я ни надеялась, что так не будет, я бы не стала его винить.

Его челюсть выглядит так же, как и моя — ужасно — воспаленная и кровоточащая в одних местах, багровая и опухшая в других. Я надеюсь, что это худшее из его ранений, потому что он не может пойти в больницу. Больницы будут задавать вопросы, и на любые их вопросы мы не сможем ответить, не распространяя еще больше лжи, чем я уже сделала.

— Где болит? — спрашиваю я.

Я испытываю приступ вины, когда тянусь к лицу Сойера, зная, что большую часть боя я была без сознания. Если бы я не отключилась и была в состоянии помочь, пошла бы битва по — другому? Были бы мы втроем; Сойер, Майер и я смогли бы победить Каллена, еще и с меньшими травмами?

— Ты не должна суетиться из — за меня, Ева, — меня удивляет нежность в голосе Сойера, и он добродушно улыбается. — Ты даже не проверила свои раны.

Я открываю еще один ватный антисептический квадратик и тянусь к его челюсти. Я не могу справиться с чувством вины, которое переполняет меня, когда я думаю о том, что Сойер вполне мог лишиться жизни из — за меня. Я глубоко вдыхаю, а затем выдыхаю все слова, которые хочу сказать, но ни одно из них не приходит.

— Не надо, — мягко говорит он, отстраняясь, — я знаю, о чем ты думаешь, и это неправда.

Я не смотрю на него, возясь с маленьким мокрым квадратом в руке, и сомневаюсь, что он действительно понимает, о чем я думаю, поэтому я говорю ему:

— Я втянула тебя всех в это, — бормочу я, — из — за меня ты пострадал, а Мара изгнана…

Он протягивает руку и обхватывает мой подбородок ладонью, медленно наклоняя мое лицо, чтобы увидеть его. Мое сердце сжимается от прикосновения. Это слишком близко, слишком много.

— Это не из — за тебя, — бормочет он, глядя мягко и непоколебимо близко. Я чувствую, как слезы покалывают уголки моих глаз. Я пытаюсь отвести взгляд, но он держит мое лицо на месте. — В этом нет твоей вины. Ты не можешь помешать тому, что делает Каллен.

Каким — то образом мне удается улыбнуться: со слезами, но по — настоящему. Улыбка исчезает, вызвав в моей ноющей челюсти укол боли. Я сжимаю губы, пытаясь сдержать вздох боли. От боли щиплет глаза, но могло быть намного хуже. Я благодарна, что мы все еще живы.

— Вот, — говорит Сойер, пытаясь забрать квадратик из моей руки. — Позволь мне помочь. Будет меньше болеть.

Я хочу возразить. Мои травмы кажутся пустяками перед лицом того, что он перенес, но его взгляд непоколебим. Я неохотно отдаю квадратик.

Пальцы Сойера смыкаются вокруг моего подбородка, и он осторожно наклоняет мою голову, чтобы добраться до самых сильных порезов. Салфетка жалит, но приятно, когда из раны удален песок. Через мгновение он лезет в аптечку и достает тюбик чего — то и пластырь.

— Что это? — спрашиваю я.

— Неоспорин, — объясняет он, нанося немного на меня. Консистенция маслянистая, но более приятная, чем салфетка. Он снимает целлофан с пластыря и заклеивает первую из моих ран. — Ну вот.

— Спасибо, — я не жду его ответа. Вместо этого я роюсь в беспорядке в аптечке, нахожу небольшую упаковку болеутоляющих в фольге. Я рву ее зубами, предлагая сначала Сойеру. Я собираюсь спросить его, не хочет ли он воды, но он глотает их сухими, морщась от вкуса.

— У тебя все нормально? — спрашиваю я, раздумывая, не отвезти ли его в больницу.

— Я в порядке, — настаивает он, — правда.

Он не может быть в порядке — он сидит слишком прямо, его суставы плохо движутся, лицо бледное от боли.

— Пожалуйста, — говорю я тихо, — просто скажи мне, где у тебя болит, и… может, нам стоит отвезти тебя в больницу.

Он качает головой.

— Ты же знаешь, что мы не можем этого сделать.

— Если твои раны достаточно серьезны, Сойер…

— Ничего не сломано. Я просто в синяках. Как я уже сказал, я буду в порядке.

Почему у меня возникают сомнения?

Глава вторая

Сойер морщится, кривя губы, и, прежде чем я успеваю его остановить, он начинает раскрывать рубашку, медленно расстегивая пуговицы. Он борется с ними, его плечи напряжены и дергаются, когда он давит ту же пуговицу в третий раз — очевидно, ему больно. Я инстинктивно отворачиваюсь, щеки пылают румянцем, но вместо этого я тянусь, чтобы помочь ему.

Я избегаю его взгляда, расстегивая его рубашку, мои руки трясутся, и эта дрожь не имеет ничего общего с болью, которая, кажется, пронзает меня рикошетом. Вместо этого я чувствую себя странно обманутой из — за того, что вижу Сойера раздетым именно так. И тут же мне становится стыдно за то, что я вообще так думаю в такое время.

Я стягиваю фланель с его широких плеч, чувствуя, как тепло исходит от его груди, когда я приближаюсь. Неспешно убирая ткань, я не могу оторвать взгляда от его загорелой кожи, влажной от пота. Капли катятся по холмам его щедрых мускулов, следуя по дорожке к темным волосам, поднимающейся чуть выше его талии. Проходит несколько вдохов, прежде чем я понимаю, что пялюсь. Но со всеми этими мышцами трудно не сделать этого.

Когда я заставляю себя посмотреть на него полностью, жар, обжигающий мое лицо, испаряется, и его место занимает беспокойство. Его плечи испещрены синяками, все они крупнее и темнее, чем тот, что на его челюсти. Они представляют собой калейдоскоп темно — синего и сливового цветов, спиралевидно спускающихся по его плечам, спине и позвоночнику. Когда он ерзает, он не пытается скрыть, как сильно это действие причиняет ему боль. Неудивительно, что он не мог сам расстегнуть рубашку.

Я смотрю на него, не в силах подобрать слова, чтобы выразить свой шок и гнев по поводу того, что Каллен вполне мог убить его.

Я ухожу на кухню за чистой влажной тряпкой, наполняю фарфоровую миску водой, пока смачиваю тряпку. Когда я возвращаюсь к Сойеру, я аккуратно смываю пот и кровь с его кожи осторожными движениями, глядя, как вода в миске становится розовой. На левом предплечье неприятная рана, липкая от полузасохшей крови. Я очищаю ее, прежде чем со вздохом взглянуть на остальные его раны.

Пока я работаю, Сойер неловко ерзает, крепко сжав ладонями колени. Я не знаю, то ли это боль от этих ужасных травм, то ли дискомфорт от того, что я так близко.

— Я почти уверена, что на некоторые из этих порезов стоит наложить швы, — говорю я.

— Не больница, — отвечает он.

Я смотрю на него, и его челюсти напряжены, глаза сужены.

— Сойер…

— Просто перевяжи их покрепче — они заживут.

Он немногословен, снова закрывается, без сомнения, напоминая себе, что это все моя вина. Затем он сердито смотрит поверх моего плеча на что — то вдалеке. Я полагаю, что Мара и Майер должны быть в поле зрения. Сойер закрывает рот и больше не произносит ни слова, пока я смотрю на них сама. Когда я снова поворачиваюсь к нему лицом, я не пытаюсь спорить — он имеет право злиться на меня за все это. Он, должно быть, думает, что от меня больше проблем, чем пользы, и он не ошибается.

Я больше не оглядываюсь на Мару и Майера, хотя могу сказать, что они устроились в другом конце гостиной. Ни один из них не говорит, оба перевязывают свои раны остатками бинты, что был у меня в ванной. Им не нужно много, так как оба быстро заживают из — за природы того, чем они являются. Хотела бы я каким — то образом сделать то же самое и для Сойера.

Я чувствую, как напряжение исходит от них во время работы, густое и ощутимое в тихом доме. Я не могу сказать, то ли это взаимная неприязнь, то ли весомое знание того, с чем мы столкнулись, или с кем мы столкнулись. И всегда есть понимание того, что Каллен вернется. Он не закончил. И в следующий раз он не будет возиться со шпионом. Он вызовет стражу. Возможно, всю стражу.

Мара говорит первой, когда идет на кухню, чтобы выбросить обертки от бинтов в мусорное ведро, а неиспользованные бинты кладет в аптечку. Тени окружают ее глаза, и я чувствую, как у меня по шее пробегает беспричинное раздражение, когда она сердито смотрит на меня.

У нее нет никакого права злиться: все, что она делала, это сидела, как дрожащая креветка под камнем, и смотрела, как Каллен пытался нас уничтожить, а меня — затащить обратно в океан.

Но я знаю, что злиться на нее несправедливо — она не воин, так чего же я ожидала от нее? Что она возьмет копье и проткнет Каллена? Никто из нас не справился бы с ним, и мы обе это знаем. Мара особенно, учитывая одержимость Каллена мной, а не ею. Если бы она была схвачена им, он убил бы ее. А этого я точно не хочу.

— Я иду спать, — тихо говорит она, устремив усталый взгляд на дверь гостиной. — Увидимся утром.

Я киваю и смотрю, как она исчезает наверху, пока негромкий стук ее шагов не становится единственным признаком ее присутствия. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю другого человека в гостиной — того, о ком я до сих пор не знаю, что думать, не говоря уже о том, что с ним делать. Я пытаюсь расслабить плечи, дышу, пока гнев не пройдет. Затем я поворачиваюсь и смотрю на Майера.

Вот кто заслуживает моего гнева. Я должна кричать и требовать от него ответов. Он лжец. Он выставил меня дурой, заявив, что он — друг, хотя все это время собирался сдать меня Каллену. Это так раздражает, я едва могу дышать, и все же…

— Что теперь? — мягко спрашивает он, и его взгляд останавливается на мне.

Что — то горит в его взгляде, что — то, чего я не могу определить, и вскоре он отводит взгляд. Всегда отводит взгляд: в «Мокко Пот», на моей кухне и по дороге домой — всегда отводит от меня взгляд. Будто он не может смотреть мне в глаза. Я хочу спросить, является ли причиной его вина, или есть что — то еще. Но я не спрашиваю. Боюсь, мне не понравится его ответ.

— Пока ты останешься здесь, — говорю я прерывающимся голосом. Я не могу долго сдерживать гнев в своем тоне.

Сойер поворачивается ко мне широко раскрытыми от недоверия глазами.

— Ты же не позволишь ему остаться здесь? С тобой? — он поворачивается к Майеру, сжав руки так крепко, что костяшки его пальцев белеют. Покачав головой в явном несогласии, он снова поворачивается ко мне. — Он может навредить тебе, затащить тебя к Каллену посреди ночи, он может сделать с тобой все, что захочет. Ты здесь с ним — легкая добыча.

— Я бы не причинил ей вреда, — отрезает Майер. — Это уже должно быть совершенно ясно.

— И я не верю ни одному проклятому слову, которое исходит из твоего рта, — отвечает Сойер.

Майер внезапно вскакивает на ноги, и двое мужчин становятся лицом друг к другу, почти грудью к груди. Взгляд Майера мог соскоблить ракушки с лодки.

— Ты знаешь, что Каллен сделал бы со мной, если бы увидел меня снова? — Майер кипит.

Сойер усмехается, не впечатленный.

— Награда за возвращение Евы перевесит затраты, я уверен.

В один момент я уверена, что кто — то из них нанесет удар. Но через несколько секунд Майер отступает, нарушая тяжелую, пропитанную тестостероном тишину. Я благодарна ему за это — даже несмотря на то, что он ранен, он все равно может нанести серьезный вред Сойеру. Сильнее, чем Сойер мог сделать с ним.

— У меня были свои причины, — тихо говорит он.

— Уверен, что так и было, — саркастически говорит Сойер.

Майер поворачивается ко мне.

— Ты не представляешь, как сильно я сожалею обо всем… что я сделал, — он молчит пару секунд, а затем кивает. — Я сделаю все правильно, даже если мне придется умереть в процессе. И, Ева, я могу найти другое место для ночлега, если тебе так будет удобнее.

— Как насчет океана? — рычит Сойер, снова приближаясь к Майеру. — Ползи туда, откуда пришел, и…

— Прекрати, — рявкаю я и, прежде чем успеваю подумать, опускаю ладони им на плечи, физически раздвигая их. — Я не могу… больше терпеть эту борьбу, — я делаю глубокий вдох. — Майер, ты можешь спать на диване, а Сойер… ты тоже можешь остаться… конечно.

Долгий момент никто не двигается и даже не дышит, пока они оба смотрят друг на друга. Напряжение настолько сильное из — за невысказанных слов, что я чувствую, что могу проглотить их. И если бы эти слова имели вкус, они были бы горькими.

Как только напряжение становится почти невыносимым, Сойер тихонько фыркает и поворачивается к прихожей.

— Хорошо, — говорит он, пытаясь стряхнуть гнев. Это не работает. — Но я все еще не доверяю ему.

— Тебе не обязательно ему доверять, — говорю я, беря его за руку. Взяв его, я нежно сжимаю ладонь, что заставляет его остановиться. — Ты должен доверять мне. Ты можешь это сделать?

Он делает глубокий прерывистый вдох, и я могу поклясться, что слышу, как его дыхание сбивается, прежде чем он спрашивает:

— Не знаю. Могу я? — я смотрю на него, и он разглядывает меня несколько ударов сердца, прежде чем качает головой и вздыхает, отпуская мою руку и отступая от меня на шаг. — Я пойду домой, приму душ и смою эту кровь.

Он направляется к входной двери, и вдруг я не хочу, чтобы он уходил.

— Сойер, почему бы тебе… ты можешь принять душ здесь… то есть, если ты хочешь.

Он делает паузу, а затем поворачивается ко мне, прежде чем бросить взгляд на Майера. Затем он кивает и направляется к лестнице. Перила скрипят под его весом, когда он сжимает их в поисках опоры, и я снова задаюсь вопросом, не стоит ли ему отправиться в больницу. Я смотрю на его удаляющуюся спину, комок подступает к горлу.

— Прости, — говорит Майер.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и обнаруживаю, что он ближе, чем я ожидала. Я смотрю на него.

— За что именно ты извиняешься? За попытку сдать меня Каллену или причинить боль Сойеру?

Он наклоняет голову, не желая встречаться со мной взглядом.

— За все. И я… говорил честно. Я могу спать в другом месте. Твой друг прав. Я не заслуживаю доброты, которую ты проявляешь ко мне.

— Заманчиво, но нет, — начинаю я, скрещивая руки на груди. — Я тебе не доверяю, поэтому лучшее место для тебя там, где я могу наблюдать за тобой, — он ничего не говорит, а только кивает, будто говоря, что понимает. Я сужаю глаза и продолжаю. — Но давай проясним одну вещь. Ты здесь не гость. И ты мне не друг.

Он кивает, глядя на свои руки.

— Прости, — снова бормочет он, на этот раз почти шепотом. — Я не хотел, чтобы это произошло.

— И все же это произошло.

— Просто для протокола и… чтобы ты знала… как только я встретил тебя, я понял, что не смогу реализовать планы Каллена, — он делает паузу, его голос становится мягче. — Но он не оставил мне выбора.

— Угроза изгнания?

Майер бросает взгляд на мои глаза, и я вижу бурю, бушующую в их ярко — зеленых глубинах.

— Есть вещи похуже изгнания, Ева.

Я думаю о словах Каллена. Ты любишь ее? Он задал этот вопрос Майеру на пляже в ярости. Какое наказание было бы для Майера, если бы Каллен верил, что Майер влюблен в меня, в предполагаемую невесту Каллена? Смерть конечно, но после пыток.

С трудом сглатывая, я падаю на ближайший стул, и накидка вздымается вокруг меня. У меня болит голова, и я чувствую синяк на лице при каждом движении челюсти. Я не знаю, что еще сказать ему, поэтому позволяю тишине задержаться. Я слышу, как Сойер включает воду наверху, готовясь принять душ, трубы дома скрипят в стенах, измученные так же, как и я.

В конце концов, Майер садится на диван напротив меня, выпрямив спину. Через мгновение он перегибается через подлокотник дивана, его рука находит мою. Я убираю ее, прежде чем он успевает схватиться. Он еще не заслужил этого — не после всего, что произошло.

Я не вижу его выражения, но чувствую, как он вздрагивает.

— Я не хотел тебя обидеть, Ева. Я видел тебя на пляже… и я… я не смог реализовать план Каллена.

— Я помню.

Майер делает паузу. Я чувствую его взгляд на себе, но не встречаюсь с ним. Он кажется задетым. Может, он ждал, что я скажу что — то — что — то, что успокоит его, заставит его думать, что я, в конце концов, прощу его, — что мы сможем вернуться к тому, что было раньше. Что ж, он заблуждается. Я устала потворствовать каждому мужчине, который думает, что имеет на меня право.

— Рыцари Корсики приносят клятву, — говорит он. — Даже в изгнании я не мог игнорировать Каллена, — он качает головой. — Но потом я познакомился с тобой и я… ну, остальное ты знаешь, — он смотрит на меня, и тяжесть его действий отражается в его глазах, в его выражении лица. — Я сожалею обо всем больше, чем ты когда — либо узнаешь.

Эти слова должны быть утешением, но они кажутся пустыми в свете того, что он сделал. Тупая боль в груди нарастает. Я не могу заставить себя смотреть на него.

— Я иду спать, — тихо говорю я. — Дополнительные одеяла и подушки в шкафу в прихожей.

Без лишних слов я ухожу.

Глава третья

Солнечный свет проникает сквозь щели между штор.

Обычно я держала бы их открытыми, но после того, что произошло прошлой ночью, любой барьер между Калленом и мной кажется важным, каким бы надуманным или глупым он ни был. Я подношу к губам чашку с кофе и изумленно фыркаю. Может, вместо занавесок стоит повесить сети — тяжелые рыболовные сети с вплетенными в концы крючками. Разве это не было бы зрелищем? Король Каллен, пронзенный занавесом. Да, мысль привлекает немного, даже если это совершенно невероятно.

Я смотрю на вторую чашку кофе возле своего локтя. Я проснулась двадцать минут назад, налила себе и Сойеру по чашке и обнаружила, что он ушел ночью. Я не могу винить его. У него есть дети, о которых нужно заботиться, и я уверена, что было трудно уговорить няню остаться на ночь, но… я также не могу отрицать, что разочарована. Нам еще так много нужно сказать друг другу.

Я вздрагиваю, когда звонит мой телефон, и инстинктивно надеюсь, что это Сойер.

Но это не так.

Это Венди. Опять.

Она звонила и писала большую часть ночи. Я хочу ответить. Честно, хочу, но реальность необходимости встретиться с ней, чтобы объяснить клубок событий и предысторию этого клубка, пугает. Не говоря уже об опасности, которой это подвергнет ее. Чем больше она узнает о Каллене, тем хуже ей будет.

Венди заслуживает гораздо большего, чем то, что я ей даю, и она была для меня лучшей подругой, чем я для нее, это точно… она не лгала о большей части своей жизни. Да, я действовала по необходимости, но стала ли эта правда, в конце концов, менее болезненной?

Еще одно сообщение мелькает на моем экране.

Ева, я знаю, что ты получаешь мои сообщения.

Я вздрагиваю и со вздохом роняю телефон на кухонную стойку, чувство вины скручивает мои внутренности. Если я не отвечу, Венди может решить зайти ко мне лично. По крайней мере, сейчас я могу ответить и притвориться, что все в порядке, чтобы сохранить дистанцию ​​между нами. Это расстояние мне не нравится, но оно необходимо. По крайней мере, на данный момент. Пока я не придумаю, что делать и что ей сказать.

Извини, — отвечаю я трясущимися руками, пока печатаю, — я в порядке, обещаю.

Как только я нажимаю «Отправить», ее ответ появляется жирным резким шрифтом. Экран слишком ярко светится в полутемной кухне.

Ты не можешь дальше игнорировать меня! Я просто хочу знать, что происходит!

Конечно, хочет. Почему я думала, что банальности и фальшивое веселье переубедят ее? Я бы не позволила врать, если бы мы поменялись местами. С другой стороны, мне хотелось бы думать, что в этом случае я не обвиняла бы ее, но…

Всплывает еще одно сообщение, и мое лицо становится горячим, и мне приходится глотать слезы.

Том скучает по тебе. Я тоже.

Я вижу, как на телефоне появляются три точки, что означает, что она все еще пишет.

Мне жаль, что мы поссорились, и я не слушала, но я бы хотела, чтобы ты просто поговорила со мной, — небольшая пауза, прежде чем на экране появляется другой текст. — Мы же любили разговаривать, да?

Я в отчаянии опускаю голову на ладони и переворачиваю телефон, чтобы больше не видеть ее сообщений. Если я буду смотреть на них слишком долго, я заплачу. И я ненавижу плакать. Меня учили, что плакать постыдно — это делают только дети, ну, и взрослые, но только тогда, когда они оплакивают умерших. В последний раз я плакала на похоронах Эварда, когда я присоединилась к Маре, чтобы похоронить его под песком в его золотом погребальном саване.

Теперь эти слезы словно были из другой жизни, другого места, у другой Евы. Думая о слезах сейчас, я чувствую себя слабой. Глупо, но правда. Я хочу отвергнуть Корсику и все, что с ней связано, но, тем не менее, моя грудь сжимается от стыда за мое эмоциональное расстройство.

Всхлипывая, я печатаю ответ.

Я еще не могу говорить, Венди. Не прямо сейчас. Но скоро. Обещаю.

На этот раз со стороны Венди нет ответа, и почему — то ее молчание даже хуже, чем гнев, которого я ожидала. Я наклоняюсь, насколько позволяет неудобный барный стул; голова запрокинута, я смотрю на потолок своей кухни слезящимися глазами. Край стула впивается мне в ноги, но я не делаю никаких попыток пошевелиться.

Когда я слышу шаги, звук выпрямляет меня с резким оханьем. Я оборачиваюсь на звук, но это всего лишь Майер. Наверное, это хорошо. Он не побежал к Каллену посреди ночи, чтобы предать нас всех, как предсказывал Сойер.

С другой стороны, Майер в любом случае не выиграет от возвращения на Корсику. Если он не приведет меня, как должен был, его единственной наградой будет смерть. И я сомневаюсь, что Каллен будет достаточно милосерден, чтобы быстро дать эту смерть. Итак, Майеру выгодно здесь пребывать, на самом деле.

Я хочу верить, что он эгоист. Было бы легче его ненавидеть. Но я не могу убедить себя, что это правда.

Он наклоняет голову и спешит к холодильнику, избегая моего взгляда. Когда он тянется за одной из маленьких коробочек с яблочным соком, он останавливается, бросая виноватый взгляд в мою сторону.

— Можно?

— Да, — утомленно отвечаю я.

Мой взгляд снова скользит по телефону, но черный экран остается тихим. Ни слова от Венди.

— Мара уже проснулась? — спрашиваю я, двигаясь на стуле так, чтобы оказаться лицом к лицу с Майером.

— Я ее не видел, — отвечает он, пожимая плечами. — О последней ночи…

— Мы можем прогуляться? — спрашиваю я внезапно. Я не хотела этого, но слова слетают с моих губ почти без согласия моего мозга. — Я имею в виду, что лучше поговорю наедине, подальше от Мары.

Он щурится, глядя на меня, будто не совсем мне доверяет. Справедливо, видимо, ведь я ему тоже не доверяю. Затем он расслабляется, делает большой глоток сока и ополаскивает стакан.

— Хорошо. Пойдем.

Мы выходим из дома вместе, неловко двигаясь бок о бок, пока спускаемся по ступеням. В глубине души я понимаю, что должна была оставить записку для Мары, но что — то подсказывает мне, что сегодня она будет спать допоздна.

В любом случае, мне не нравится напряжение между нами. Я не привыкла ссориться с ней. Мы были женами Эварда, когда — то близкими, как сестры. Теперь, когда мы изгнаны, все изменилось, но, может, со временем мы сможем снова сблизиться. Я надеюсь, что да.

Я спускаюсь по скрипучим ступеням и проталкиваюсь мимо деревянных ворот, пока не оказываюсь на тихой улице с красивыми домами, каждый из которых просыпается благоухающим утром.

Щебечут птицы, пролетая над головой, шурша листьями, прежде чем исчезнуть вдали. Я смотрю на них с легкой улыбкой, хотя сейчас трудно собраться с силами, чтобы полюбоваться красотой Шелл — Харбора. Хотя на моей стороне есть несколько человек, большинство людей здесь все еще настороженно относятся ко мне. И это из — за всех слухов, которые распространял обо мне Майер, — слухов, которые настроили против меня всех горожан. Трудно осознавать, что сейчас я действительно одна здесь, у меня нет ничего, кроме шаткой дружбы и дома, который когда — то был убежищем, а теперь стал мишенью.

Мы бредем по узкой извилистой дороге, ведущей мимо леса, и я рада, что на этот раз мы не приближаемся к пляжу. Мы долго молчим, просто молча смотрим вперед.

Наконец, Майер кашляет. Звук неуклюжий, ничего похожего на уверенного в себе человека, которого, как мне казалось, я знала, и я ловлю себя на том, что хмурюсь, глядя вдаль, когда он говорит:

— Я сожалею о том, что произошло. Надеюсь, ты хотя бы в это веришь.

— Я не знаю, чему верить, — я слышу горечь в своем голосе.

Правда в том, что я верю, что часть его сожалеет о его предательстве, но эта часть меня все равно не даст ему так легко соскочить. То, что он сделал, было неправильно.

— Сойер, — тихо повторяет он. — Он для тебя важен? Я надеялся…

Я жду конца этого предложения, но его нет. У меня есть идея, что могло прозвучать. Я поворачиваюсь к нему.

— Пожалуйста, не говори мне, что любишь меня, — говорю я тихо; так тихо, что я едва слышу свои слова из — за грохочущего сердцебиения. Майер удивлен моей резкостью, но ничего не говорит.

Вместо этого я чувствую, как его взгляд пронзает мою голову сбоку, и эта сила заставляет меня поежиться. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что его глаза, такие ярко — зеленые, до сих пор не дают мне покоя.

Я знаю, что он не ответит. Я должна была догадаться; но отсутствие ответа — это такое же признание, как если бы он прямо сказал, что любит меня. И что — то есть в его глазах — что — то глубокое и красноречивое. Истина так же очевидна, как и выражение его лица.

Все во мне напрягается, а руки сжимаются по бокам, потому что я не знаю, как я к нему отношусь. В моей голове так много путаницы — чувство ненависти борется с чувством любви. Я должна задаться вопросом — было ли время, когда я любила его? Даже если эта любовь ушла или изменилась сейчас, было ли в прошлом время, когда я любила его? Я не уверена.

До всего этого я считала нас друзьями, которые, возможно, вот — вот перерастут в нечто большее. Правда в том, что я его почти не знаю. Он меня почти не знает. И все, что я знала о нем, было ложью. Теперь он практически чужой.

Посейдон, я даже не знаю его настоящего имени! Майер? Маршалл? Что — то другое?

Все, что я знаю, это то, что он когда — то был королевской гвардией… На Корсике ходят истории о жестоких и неописуемых действиях, которые гвардия совершала по приказу короля. Я могу только догадываться о зверствах, совершенных Майером в его прошлом.

Он останавливается у опушки деревьев, и я вижу, как он прижимает раненую руку к ребрам. Я почти забыла, что он вообще был ранен, но из — под рукавов выглядывали темные опухшие синяки, словно пытаясь напомнить мне.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, указывая на его руку.

Он кусает нижнюю губу.

— Я в порядке, — отвечает он. — Мара любезно перевязала, но это не помогло. При этом рука не сломана, — он смотрит на меня, и в его взгляде есть что — то похожее на нетерпение. — Мы оба знаем, что это заживет.

— Да, — мягко отвечаю я.

Русалы — выносливые существа, и большинство наших травм заживают без каких — либо пятен — если они несерьезны.

Я надеюсь, что травмы Каллена оставят шрамы. Мерзкие, ужасные, как постоянное напоминание о том, что он сделал. Шрамы, которые он не может скрыть. Не то чтобы ему когда — либо было стыдно за свои действия. Каллен не знает значения этого слова.

— Как ты себя чувствуешь? — голос Майера прерывает мою концентрацию. — Синяки на твоем лице выглядят болезненно.

— Я в порядке… — я замолкаю, морщась, ведь поймана на своей лжи. Вся левая сторона моего лица пульсирует при каждом движении рта, но это ощущение я признаю лишь смутно, потому что раны снаружи не могут соперничать с ранами внутри.

Глава четвертая

Мы долго стоим под покровом листьев, нависших над нами.

Не совсем смотрим в глаза друг другу, но не в силах отвернуться. Я думаю о том, какой легкой была наша дружба поначалу и как приятно было разговаривать с ним. Я так отчаянно хочу вернуться в легкое, светлое место, где мы были. Но, конечно, это невозможно. Теперь все совершенно по — другому.

Запах бекона и кофе доносится из соседнего окна, заставляя мой желудок урчать. Я снова начинаю идти, отгоняя мысли о том, что могло быть между мной и Майером. Теперь нет «Майер и я».

— Что планирует Каллен? — спрашиваю я, решив сменить тему. — У него точно был план, если я не пошла с ним добровольно. У него всегда есть план.

Каким бы заблуждающимся ни был Каллен, он знает меня достаточно хорошо, чтобы предсказывать мое настроение. Он знал меня почти всю мою жизнь и видел, каким смелым и несгибаемым был мой дух с Эвардом. Мало того, Каллен знал о моих чувствах к нему, а это означало, что он также знал, что я никогда добровольно не уступлю ему.

Майер пожимает плечами.

— Каллен не потрудился держать меня в курсе всего плана, — тихо признается он, — все, что я знал, это то, что я должен был подружиться с тобой и следить за тобой.

Я хмурюсь, когда думаю о том, следящем за мной и распространяющим всю ложь обо мне. Я не хочу вспоминать и думать об обманах, которые все еще распространялись поШелл — Харбору, и о том, что все им поверили. Неужели Каллен действительно думал, что, если он настроит город против меня, я захочу вернуться к нему? Ничто никогда не заставит меня хотеть вернуться к нему.

— Хотел бы я рассказать тебе, каковы следующие шаги Каллена, но… — Майер замолкает со вздохом, засовывая руки в карманы.

Края его рубашки развеваются на океаническом бризе, и впервые с тех пор, как все это произошло, я позволяю себе насладиться его красотой. Будто я даже не могу сдержаться. Русал с его зелеными глазами и непослушными волосами, сильными и точеными чертами определенно красавчик. Мое сердце снова трепещет, но я продолжаю идти, и на этот раз гнев, который я чувствую, направлен на меня.

— Значит, Каллен недостаточно доверял тебе, чтобы рассказать о своих планах? — спрашиваю я.

Он снова пожимает плечами.

— Как видишь. Я считаю, что у него есть другие планы, но меня они не касаются.

Не знаю, почему эта новость меня удивляет, но она удивляет. Не так давно я думала, что Каллен был лишь головорезом; слишком глупым и поверхностным, чтобы знать что — либо, кроме грубой силы. Теперь я знаю, что недооценила его; мужчину, чудовище, ужасное коварное существо. Кто знает, на что еще он способен?

Подавив гнев, я спрашиваю:

— Как ты думаешь, он вернется?

Майер удивленно смотрит на меня — будто не ожидал такого глупого вопроса. Конечно, Каллен вернется.

— Мы оба знаем, что он не сдастся.

Я качаю головой и вздыхаю, потому что Майер прав.

— Хотя я не понимаю, почему, — отвечаю я. — Я не особенная. Всего лишь самка. У него может быть дюжина женщин, таких же, как я, и они есть.

— Это неправда, — возражает Майер. — Ты особенная, и он, очевидно, понимает это.

Я качаю головой.

— Я знаю, что Каллен не взглянул бы на меня дважды, если бы его брат не оскорбил его. Он не хочет меня. Он хочет доказать свою точку зрения.

— Мы не можем согласиться с этим, — говорит он.

Мимо проносится ветер, и я вздрагиваю, но не только от холода. Тело Майера слишком близко, его соленый запах чересчур успокаивает. Хотя все по — другому — все изменилось — мое тело по — прежнему реагирует на него так же, как всегда.

— Ева? — начинает он и смотрит на меня с беспокойством в глазах.

— Что?

— Вы должна быть готова к тому времени, когда Каллен действительно вернется.

— Готова?

— Ты должна знать, как защитить себя, — продолжает он, кивая. — Ты не знаешь, что такое самооборона, да?

Я тяжело сглатываю, потому что он прав.

— Ну, почти не знаю.

— Я мог бы обучить тебя — научить тебя защищаться. Я смотрю на него, но не сразу отвечаю, и он продолжает. — Когда — то я был гвардейцем, и я умею драться.

Я киваю, но не отвечаю сразу. Да, я понимаю, о чем он говорит, но, хотя я понимаю это и, безусловно, признаю, что это хороший совет, я не знаю, как отношусь к той части, где он будет учить меня. Похоже, это потребует… близкого контакта.

— Нам нужно вернуться, — говорю я, поворачиваясь туда, откуда мы пришли. Пустая улица смотрит на меня, листья уносятся на землю безмолвным ветром. — Мара начнет волноваться.

* * *

Мы тихо возвращаемся в мой дом, и я со вздохом облегчения проскальзываю в прихожую.

Я никогда не любила компании, но теперь утешение дома даже приятнее, чем недоброжелательные взгляды прохожих. Интересно, буду ли я когда — нибудь снова чувствовать себя комфортно в Шелл — Харборе? Я запираю дверь, как только Майер входит в коридор, запихиваю ключи глубоко в карман толстовки.

Когда я поворачиваюсь, я вижу Мару на вершине лестницы, глядящую на нас обоих.

— Где вы были? — требует ответа она.

— Мы с Майером пошли гулять, — отвечаю я. — Нам… нужно было поговорить.

Последнее, что нам нужно, это еще один спор, особенно когда мы все так истощены. Учитывая, что в последнее время мы с Марой только и делаем, что ссоримся, я не решаюсь с ней заговорить, особенно о Майере. Несмотря на то, что она была достаточно мила, чтобы помочь перевязать его раны, ясно, что ее чувства к нему далеко не дружеские.

Она тяжело спускается по лестнице. Она закуталась в толстый хлопковый халат, вытащенный из моего шкафа. Но я не против.

Ее взгляд мечется между Майером и мной, глаза темные и подозрительные.

— Ты пошла одни, с ним?

— Да, — отвечаю я, немедленно обороняясь. Желание защищать Майера глупо. Разве я уже не перебрала все свои причины не доверять ему? Но я устала от бесконечного пристального внимания Мары. После прошлой ночи я думала, что мы на пути к восстановлению наших отношений. Кажется, я была неправа.

Она не спорит в этот раз и только устало пожимает плечами, прежде чем отправиться на кухню. Я иду следом, разочарование кипит под моей кожей, как заряженный угорь. Я вспоминаю свой кофе, уже остывший на столе, и вздыхаю.

Это печальная метафора моей жизни в эти дни. Все, что я любила, и все, что приносило мне утешение, ушло в прошлое.

— Ты должна быть осторожна, — шепчет она мне на ухо. — Если Майер готов предать Каллена, он легко может пойти другим путем и снова предать тебя. Он мужчина. Русал. Он хочет только власти. Контроля.

— Какое тебе дело? — огрызаюсь я, наконец, теряя самообладание. — Ты все равно хочешь, чтобы я вернулась в Корсику, верно?

Мара замирает, будто я ударила ее. Очень медленно она поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Я хочу, чтобы ты была в безопасности, — холодно отвечает она, — и я верю, что тебе место в океане, в Корсике, как и мне.

Я просто смотрю на нее какое — то время, почти не понимая, как она все еще может верить, что я принадлежу Корсике после всего, что произошло.

На мгновение у меня возникает соблазн посмотреть ей в лицо и сказать, куда она может засунуть эту благонамеренную чушь, которой пытается меня накормить. Но я так устала. Устала ото лжи, от постоянной вражды, но больше всего устала от ее противоречивых посланий. И, видимо, слишком устала, чтобы следить за своим языком, потому что слова текут, а я не понимаю, что собираюсь сказать.

— Верно. Ты хочешь, чтобы мы вернулись вместе, потому что это будет хорошо для тебя. Изгнанная потенциальная жена, приносящая своему королю приз.

Мара с грохотом захлопывает дверцу шкафа, затем разворачивается и несется через кухню. Ее лицо бледнеет от ярости.

— Ты… — кипит она, кажется, не находя слов. — Ты не думаешь ни о ком, кроме себя, да? Я думала, что твой эгоизм связан с тем, что большую часть своей жизни ты была изнеженной женой короля, но это не так.

Я отклоняюсь на пятках.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — говорю я, почти лишаясь запала. Не могу поверить, что мы докатились до этого. — Я все время думаю о других. Сойер, Венди и ты…

— Если ты так часто думаешь обо мне, то ответь мне так: кто присматривает за моими детьми, Ева? Кто приглядывает за Элдоном и Зрайрусом?

Я запинаюсь на мгновение. Мы обсуждали это раньше, да?

— Они все еще на Корсике. Думаю, у Каллена есть одна из его других жен, наблюдающих за ними? Ты сказала, что они в безопасности, и он не причинит им вреда.

Она горько смеется.

— Я думала, что он не может навредить тебе, и посмотри, как я ошибалась! Я и представить себе не могла, что он поднимет на тебя руку, и посмотри, что случилось, — она качает головой, и в ее глазах блестят непролитые слезы. — Я не знаю, на что теперь способен Каллен.

— Я очень отличаюсь от твоих мальчиков… в его глазах, — говорю я.

Она снова отводит взгляд и качает головой.

— Теперь я понимаю, на что способен Каллен, и мне трудно не кричать, — она снова смотрит на меня. — Каллен мог причинить им вред, возможно, даже убить их и…

Ее голос срывается, и первая слеза скатывается по ее щеке. Я хочу дотянуться до нее и заверить, что с ней все будет хорошо, но мы обе знаем, что эти слова будут просто ложью. Ничто не в порядке. И никогда не будет в порядке, пока Каллен дышит.

— Мара… — начинаю я.

— Я не могу, — говорит она хриплым от слез голосом. — Я не буду вести этот разговор с тобой. Я иду к озеру. Мне нужно… побыть одной.

Она берет яблоко из плетеной вазы с фруктами, которую я держу на стойке, и идет, распахивает французские двери на задний двор, прежде чем шагнуть по траве, плечи трясутся. Двери захлопываются с достаточной силой, я вздрагиваю, наполовину ожидая, что стекло разобьется.

В наступившей тишине пространство охватывает густое чувство вины. Мара права. Я не думала о ее детях с тех пор, как она прибыла. У меня было много мыслей, правда, но разве это оправдание? Когда мы были замужем за Эвардом, мы любили друг друга как сестры.

Как это произошло?

Майер стоит у кухонной двери с потрясенным лицом.

— Я не хочу быть причиной того, что вы ссоритесь, — тихо говорит он.

— Это не ты, — отвечаю я, — мы уже давно спорим.

У меня нет сил все уточнять для Майера. Рухнув на ближайший барный стул, я опускаю голову на стойку. Поверхность холодная, она успокаивает зарождающуюся головную боль, но тупая боль только перемещается на другую сторону моей головы. Фантастика. Внезапно я скучаю по горячим минеральным ваннам Корсики, по большим кратерам, где я могла расслабить на теплых, успокаивающих скалах свои уставшие мышцы.

Мне приходит в голову мысль, о которой я забыла в панике и хаосе: уроки плавания должны были состояться сегодня, начиная с десяти часов. Я поднимаю голову достаточно высоко, чтобы взглянуть на часы.

Десять сорок восемь смотрит на меня в ответ. Вот только пока не появился ни один человек.

И не собираются, думаю я, все внутри сжимается.

Из — за плакатов, расклеенных Майером по всему городу, мой бизнес практически разрушен, и я понимаю, почему — кто хочет, чтобы их детей учила женщина, скрывающаяся от закона? Честно говоря, чудо, что полиция еще не вмешалась. Или, может, мне просто повезло, что распечатанных листовок недостаточно, чтобы арестовать меня.

Несмотря на это, у меня теперь есть одна большая проблема. Деньги.

Где я найду средства, чтобы удержаться на плаву?

Глава пятая

Я всего несколько минут заполняю свое первое заявление о приеме на работу, а уже есть одна серьезная проблема: удостоверение личности — номер социального страхования, которого у меня нет.

Кроме того, у меня нет ни свидетельства о рождении, ни паспорта, технически у меня даже нет водительских прав. Ну, есть, но получить их было хлопотно, и единственная причина, по которой они у меня есть, это то, что Венди знает девушку из лицензионного бюро, которая оказала мне услугу. Но номер социального страхования? Нет.

Доказать, кто я, будет почти невозможно.

На Корсике документов не существует. Все понимается из уст в уста, личности никогда не оспариваются, просто принимаются. На суше все такое… техническое.

Я смотрю на разостланную передо мной тонкую газету, открытую на странице с вакансиями. Мой ноутбук также открыт с половиной дюжины открытых вкладок, каждая из которых посвящена работе с клиентами. Я рассматриваю должность бариста в «Мокко Пот», а еще — библиотекаря в старом викторианском доме напротив мэрии. Я не могу полностью заполнить какое — либо из приложений, так что в тупике.

Я со стоном плюхаюсь на обеденный стул.

Я никогда раньше не занималась физическим трудом — по правде говоря, я никогда раньше не работала. Культура русалок намного проще, чем жизнь на суше. Не лучше, но уж точно менее сложная. У женщин — русалок две работы: вести хозяйство и воспитывать детей. Такая жизнь не подготовила меня должным образом к этому новому образу жизни.

Мара не поможет, потому что она знает о человеческом мире еще меньше, чем я. Я могла бы спросить Сойера, но я уверена, что после всей этой истории с Калленом он больше не хочет иметь со мной ничего общего. На самом деле, прошел день, и я не слышала от него ничего.

Я не хочу этого признавать, но когда дело касается ситуации с работой, я знаю, что я должна делать.

Я должна поговорить с Венди. Обойти это невозможно, у нее лучшие связи в Шелл — Харборе. Она единственная, кто может мне помочь.

Мне нужно раскопать свой телефон, который наполовину спрятан за лавиной газет, ручек и маркеров. Я прокручиваю, чтобы найти ее номер, но не решаюсь нажать кнопку вызова. А если она не хочет со мной разговаривать? Хуже, если она захочет, но потребует ответов? Не знаю, смогу ли я справиться с этим разговором сейчас. Еще нет.

«Ты ведешь себя как трусиха. Ты солгала Венди, и теперь пришло время столкнуться с последствиями. Позвони ей, пока не потеряла самообладание».

С глубоким вздохом я это делаю.

Телефон все звонит, пока я не уверяюсь, что Венди не ответит, но в последнюю минуту я слышу, как она берет трубку, и тихое:

— Привет, Ева.

К горлу подступает твердый ком. Я так скучала по ней.

— Привет, Венди, — мягко отвечаю я. Невозможно не заметить дрожь в моем голосе, когда я говорю. — Я знаю, что сейчас неподходящее время, чтобы спросить тебя об этом, но мне… мне нужна услуга.

Она цокает языком, что, как я поняла, означает, что она раздражена, или расстроена, или и то, и другое.

— Ева, — спокойно говорит она, — я не слышала ничего от тебя несколько дней, и это то, с чего ты начала?

Будто я ребенок, которого ругает властный родитель, хотя я ненамного моложе Венди. Мне хочется защищаться, но я знаю, что это не принесет мне никакой пользы. Полагаю, я вела себя как ребенок, думая, что смогу вечно избегать этого разговора.

— Я не знаю, у кого еще просить, — я делаю паузу и пытаюсь собраться, но слезы уже наворачиваются.

— Хорошо, — в конце концов, уступает она, и я слышу ее вздох в трубке. — Какая услуга?

То, что я собираюсь спросить, прозвучит нелепо — может, это даже вызовет у нее еще больше подозрений. Но это никак не обойти. Конечно, я могла бы утверждать, что поиск работы там, откуда я родом, отличается, но она уже знает, что греческий город Корсика нереален. Поэтому я прямо говорю:

— Мне нужно найти работу, а я не знаю, как это сделать, потому что у меня нет документов.

— А как насчет твоей школы плавания?

— Никто не хочет пускать своих детей к учителю вне закона, — отвечаю я с горечью в голосе.

— Газеты, расклеенные по всему городу?

— Верно.

Я внезапно злюсь на Каллена за то, что он разрушил мой бизнес. Мне нравилось работать в воде, учить детей плавать, и теперь эта мечта стала далеким воспоминанием. Но так делает Каллен. Он находит все, что доставляет мне радость, и удушает это.

Между мной и Венди повисает долгое молчание. Я слышу слабый шепот ее дыхания, который говорит мне, что она все еще на линии. Затем она кашляет, и я слышу шорох телефона, переходящего из одной руки в другую.

— Эти плакаты не соответствуют действительности, да? — может, это принятие желаемого за действительное, но я почти слышу искру надежды в ее голосе.

Мои плечи расслабляются, освобождая напряжение, которого, как я думала, там не было. Я зажмуриваюсь, чтобы не заплакать.

— Не соответствуют. Правда… намного сложнее.

— И ты не скажешь мне правду, сколько бы раз я ни просила, — говорит Венди, и ее голос кажется побежденным.

— Еще нет. Прости.

Еще один вздох.

— Ну, я не буду умолять. Но я и не позволю подруге мучиться, так что приходи, когда сможешь или захочешь. Я посмотрю, что я могу сделать, чтобы помочь тебе найти работу.

Облегчение наполняет меня. Я сглатываю, но мое горло скрежещет, как наждачная бумага, и, в конце концов, я слегка кашляю в рукав, синяки на лице пронзают меня шокирующей болью.

— Спасибо, Венди.

Она вешает трубку, и я пытаюсь навести порядок на столе от поиска работы. Ручки скатываются и падают на пол, когда я пытаюсь сложить газету, и мой ноутбук громко пищит, сообщая о низком заряде батареи. Ноутбук — старая вещь от Венди, и он медленнее акулы с одним плавником.

Мара встречает меня в холле с влажными после недавнего душа волосами. Влажные пряди цепляются за ее шею, как водоросли, напоминая мне, как она выглядела под водой. Она смотрит на меня осторожно.

— Куда ты идешь?

— Навестить Венди, — отвечаю я, вспоминая, что Венди и Мара никогда не встречались. — Она — подруга. Она поможет мне найти работу.

— Работа?

Я киваю.

— Мне нужна она, чтобы продолжать платить за аренду и… ну, за все остальное, — что касается этого вопроса, я думаю, что Сойер поймет, если я задержусь с арендной платой, но я не хочу ставить его в такое положение. Я уже достаточно ему принесла проблем.

— Может, мне тоже стоит поискать, — размышляет она. — Мы можем пробыть здесь какое — то время, и я не хочу цепляться за тебя, как ракушка. Я должна зарабатывать сама.

Я не знаю, что на это сказать.

Если честно, мы просто поссоримся.

Правда в том, что если я не смогу найти работу, ей повезет еще меньше. У меня есть хоть какие — то человеческие документы. У нее — нет.

Но я ничего не говорю, а беру кроссовки с металлической полки у двери. Я чувствую себя ужасно, но не хочу, чтобы Венди знала об этом. Мое настроение только вызовет больше вопросов, и я не хочу, чтобы она волновалась еще больше. Я засовываю руки в карманы толстовки, наслаждаясь ощущением песка и камешков, которые нахожу там.

* * *

Путь к Венди проходит автоматически, даже если я давно там не была.

Я натягиваю толстовку плотнее, чтобы защититься от холода, когда прохожу мимо пляжа — моего пляжа — и любуюсь мягко катящимися волнами, плещущимися о берег.

Я прихожу к дому Венди незадолго до двенадцати и, откашлявшись, стучу в дверь. Из дома доносится тихий визг, и я вижу, как мимо стеклянных панелей летит пучок меха — Том. Мое сердце теплеет.

Венди появляется в дверном проеме, когда открывает дверь, ее волосы собраны в небрежный пучок. Как только я вижу ее, меня переполняют эмоции, и я не могу удержаться от того, чтобы броситься вперед и обнять ее. Просто… приятно ее видеть.

— Привет, — говорит она, нервно прижимаясь ко мне, одна рука обнимает меня за плечи в полуобъятии. — Не то чтобы я жаловалась, но для чего все это?

— Это мое извиняющее объятие, — отвечаю я с натянутой улыбкой, когда моя грудь сжимается от беспокойства. — И это мой способ сказать… я скучала по тебе.

Брови Венди сдвигаются, но, к счастью, она не просит меня вдаваться в подробности. Вместо этого она отступает в сторону, и я чувствую, как что — то пушистое падает мне под ноги. Я смеюсь, ярко и искренне, когда Том носится вокруг меня, лая, его большие уши болтаются из стороны в сторону, и он качает головой. Он пытается взобраться на мою ногу, но поскальзывается на моих леггинсах. Когда он понимает, что это бесполезно, он убегает в холл.

— Тебе лучше войти, — говорит Венди с легкой улыбкой. Это немного, но вселяет надежду. — Чай или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

Я чувствую, что кофеин будет необходим, чтобы продержаться остаток дня.

Я следую за Венди внутрь, мягко закрывая за собой дверь. Я нахожу утешение в том, чтобы надежно запереть засов. Запирать двери и окна — новая привычка, и, хотя я знаю, что замок или засов не остановят Каллена, они его замедлят. И это нечто.

Когда Венди начинает заваривать кофе, Том возвращается ко мне с чем — то пушистым, свисающим из его слюнявого рта. Я сразу узнаю мягкую игрушку, одну из многих, разбросанных по дому Венди. Он с писком бросает маленького ежика к моим ногам и выжидающе смотрит на меня. Я поднимаю мокрую вещь и швыряю ее по коридору. Он мчится как пуля, скользя по паркетному полу, пока дрейфует за угол.

— Он скучал по тебе, — говорит Венди, наливая кофе в две кружки. — Мы оба. Я не буду спрашивать, но ты должна знать, что я волновалась, — она поворачивается с улыбкой, но улыбка гаснет, когда ее глаза останавливаются на моей челюсти, которая все еще слегка опухшая и багровая.

Ах, верно. Я почти забыла, что одна сторона моего лица все еще была в синяках. Я быстро исцеляюсь, так что это не выглядит так ужасно, как раньше, но желто — коричневые и фиолетовые пятна сами по себе настораживают. Я должна была попытаться скрыть следы, если подумать.

— Что случилось? — спрашивает Венди, широко раскрыв глаза. Обычно ее глаза красивые и успокаивающие — теперь они темные от беспокойства.

— Это, — начинаю я и качаю головой, потому что не могу рассказать ей, что произошло на самом деле, и я так измотана, что у меня даже нет сил придумать еще одну ложь. Вот я и не хочу.

— Почему ты не хочешь поговорить со мной, Ева?

— Он вернулся, — отвечаю я дрожащим голосом. Я не могу заставить себя произнести его имя вслух. — И он будет возвращаться, пока не получит то, что хочет.

— О, милая… — вздыхает Венди. Она опускается на стул рядом со мной и берет мои руки в свои. Ее прикосновения теплые и нежные, и я наклоняюсь к ней. — Хочешь поговорить об этом?

— Я бы предпочла просто попытаться выяснить, как я буду продолжать платить за аренду, — отвечаю я со вздохом и качаю головой. — Я даже не знаю, с чего начать.

Она поворачивает меня за плечи, и мы оказываемся лицом к лицу. В ее глазах стальная решимость.

— Он напал на тебя, Ева. Думаю, тебе следует поговорить с полицией. Они могли бы держать этого подонка подальше от тебя, и…

— Не сработает, — перебиваю я ее, качая головой. Человеческие авторитеты не являются ответом. Каллен растопчет любого, кто встанет у него на пути, включая запутавшихся воинов — людей.

— Если речь идет о газетных статьях, это не имеет значения, — продолжает Венди. — Даже если ты виновна, полиция не может отказать тебе в защите по закону, — она глубоко вдыхает. — И если тебе нужна защита, Ева, мы могли бы… мы могли бы вытащить тебя из Шелл — Харбора. Переместить в безопасное место.

— Я не уйду, — говорю я, качая головой. — Шелл — Харбор… теперь это мой дом, но найти работу, когда у меня нет необходимых документов… например, номера социального страхования, практически невозможно.

Венди какое — то время просто смотрит на меня, дергая нижнюю губу зубами.

— Я вижу твою проблему, — наконец, говорит она. — И я думаю, ты права. Ты не сможешь получить работу в этом городе — по крайней мере, без способа доказать, что ты здесь на законных основаниях.

Мое сердце замирает. Я даже не знаю, чего я ожидала. Венди оказала огромную помощь с тех пор, как я прибыла на сушу, но даже она не может творить чудеса.

— О, — это все, что я могу выдавить.

— По крайней мере, не традиционная работа, — продолжает она.

Я сажусь немного прямее, ловя каждое слово.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты не сможешь устроиться на работу баристой, продавцом в магазине или кем — то в этом роде. У тебя нет документов, подтверждающих, кто ты, или какого — либо трудового стажа. Но я думаю, что ты могла бы зарабатывать деньги другими способами.

— Какие еще способы?

— Способы, когда платят тайно и наличными. Что — то вроде того, как ты управляла своим плавательным бизнесом. Никто никогда не платил кредитной картой, верно?

— Верно.

— Итак… начни думать о работах, где не нужен номер социального страхования.

Я начала думать, но ничего не вышло.

— Ты могла бы убирать дома, работать в саду, работать няней — может, даже стать няней на полный рабочий день, ты могла бы стать няней для животных, сиделкой, выгуливать собак, продавать вещи на фермерском рынке… список долгий.

Я моргаю, чтобы сдержать слезы. Она сделала это снова. Она протянула мне руку, ничего не попросив взамен.

— Спасибо, — шепчу я.

— Каждый заслуживает помощи, — отвечает она, не теряя ни секунды. — И мы не собираемся позволить этому сукиному сыну победить, да?

— Да, — яростно говорю я. — Не позволим.

Глава шестая

Венди понимающе улыбается мне.

— Хочешь еще кофе?

Я хотела бы еще кофе, и я чувствую, что оно пошло бы на пользу, но у меня есть и жгучее желание вернуться домой, чтобы убедиться, что Мара и Майер не убили друг друга, пока меня не было. Мара, кажется, переполнена бесцельной яростью, а Майер — удобная мишень.

Через несколько минут я тянусь к игрушке Тома, чтобы в последний раз бросить ее. Он убегает, чтобы поймать ее, и задевает дверь ванной, а я смеюсь. Собаки действительно очаровательные и забавные существа.

— Кофе? — снова спрашивает Венди, напоминая мне, что я до сих пор ей не ответила.

Я качаю головой.

— Спасибо, Венди, но я должна идти. У меня… остановился гость, и я не хочу оставлять его одного слишком надолго, — по правде говоря, меня больше беспокоит мой другой гость, но я не хочу вдаваться в подробности с Венди.

Я вижу разочарование в ее глазах, может, потому что она надеется на ответы, или, может, потому что она все еще хочет моей компании. В любом случае, мое сердце замирает, когда она, хмурясь, ставит кофе обратно на стол.

— Гость? — спрашивает она.

Я киваю.

— Но не тот, о котором ты можешь или хочешь поговорить?

— Прости, — отвечаю я, качая головой. — Я… обещаю, что расскажу тебе обо всем этом, как только все закончится. Прямо сейчас — для тебя безопаснее, если ты не знаешь, что происходит.

— Хоть это и звучит чертовски зловеще, я тебе поверю, — отвечает она с улыбкой, но немного грустной.

Улыбаться больно, но я все равно улыбаюсь.

— Хорошо, — уступает Венди. Она отходит в сторону, края ее длинного синего кардигана развеваются вокруг ее лодыжек, когда мимо нее проносится Том с ежиком во рту. — Ты сообщишь мне, если найдешь место с оплатой наличными, хорошо?

Я молча киваю, но особой надежды у меня нет. Эта скрытая охота за работой по — прежнему кажется маловероятной, но на данный момент это относится и к любой работе.

— Ну, — неловко говорит Венди, но ей удается притянуть меня к себе, чтобы обнять. — Береги себя.

— Ты тоже, — отвечаю я. Я чувствую, как расстояние вонзается между нами, как клин.

* * *

Проходя мимо домов на улице Венди, я слышу, как волны мягко касаются берега. Это странно, учитывая то, что совсем недавно произошло на пляже, но мое сердце все еще согревается от этого звука. Я ловлю себя на том, что направляюсь к концу улицы, где могу полюбоваться видом на пляж. И пока я стою там, меня тянет к воде — будто это именно то, что мне сейчас нужно.

Я иду к белым песчаным ступеням, ведущим к каменным прудам.

На пляже тихо, пока я брожу по песку, и прохлада песка между пальцами ног словно бальзам. Океан во время прилива, волны бьются о берег. У меня возникает соблазн пройтись у кромки воды, позволяя волнам хлестать меня по ногам. Я не хочу, потому что, если я слишком промокну, я трансформируюсь, а это последнее, что я хочу делать. Вида воды и песка на моих босых ногах уже достаточно, чтобы по коже побежали мурашки от желания вернуть чешую.

Мне приходится уговаривать себя отступить, и я сразу же представляю, как Каллен выпрыгивает из прибоя, чтобы схватить меня и заставить вернуться к жизни, которой я не хочу и никогда не хотела. И я размышляю, когда он нападет в следующий раз. Прошло всего несколько дней после драки на пляже, и я уверена, что ему нужно время, чтобы восстановить свое здоровье, но как только он оправится, он вернется. Я в этом уверена.

Я дрожу и отступаю, пока мои ноги снова не находят теплый, сухой песок. Не знаю, как долго я остаюсь в таком состоянии, глядя на кристально голубую воду вдоль линии, пока она не исчезает вдали, почти плавно сливаясь с безоблачным голубым небом. Это так умиротворяюще, и мне хочется погрузиться в этот момент навсегда.

Без проблем. Только солнце, прилив и ошеломляющая красота всего этого.

Затем голос зовет меня по имени издалека.

Мужской голос.

Я поворачиваюсь и вижу Сойера, идущего по песку.

— Привет, — мягко говорит он, махая рукой и подходя ко мне. Его волосы развеваются на океанском бризе, и я не могу не заметить, какой он невероятно красивый. — Не думал, что найду тебя здесь.

Между нами висит невысказанный конец его фразы. Не после того, что случилось.

— Это мое место для размышлений, — отвечаю я, пожимая плечами, — и я не могу позволить Каллену отнять это у меня.

Он задумчиво хмыкает, засовывая руки глубоко в карманы шорт. На нем футболка, которая облегает его широкие плечи и сужается вместе с узкой талией. Его свободные шорты идеально облегают стройные бедра и никак не скрывают выпуклости его хорошо выраженного зада. Несмотря на красоту его фигуры, я все еще замечаю множество синяков по всему его телу.

— Где дети? — спрашиваю я, глядя мимо него. Я ожидаю увидеть их у каменных луж, плещущихся в пенящейся воде, но Хизер и Тейлора нигде не видно. Именно тогда я понимаю, как сильно скучаю по их улыбающимся, счастливым лицам.

Сойер вздыхает и позволяет плечам расслабиться, его руки засунуты в карманы шорт, будто он не знает, что с ними делать. Он вдруг выглядит измученным. Я не знаю, как я не замечала их раньше, но теперь я вижу тени у его глаз, как синяки, и на его щеках впалость, которая более выражена, чем неделю назад. Однако когда его улыбка возвращается, он выглядит как Сойер, которого я так хорошо знаю.

— Они ненадолго с другом.

— О?

Он кивает.

— Вообще — то я собирался повидаться с тобой.

Мой желудок переворачивается, и кровь приливает к щекам, окрашивая мое лицо в розовый цвет, хотя я не знаю, почему. В общем, Сойер всегда заставляет меня чувствовать себя немного неловко, даже нервно. И это чувство, кажется, более выражено в последнее время.

— Зачем? — спрашиваю я, пытаясь казаться небрежной, но уверена, что он слышит частый стук моего сердца о ребра, потому что в моих ушах он почти оглушает.

Он делает паузу, затем глубоко выдыхает, прежде чем снова вдохнуть. Я даю ему время подобрать нужные слова. Посейдон знает, что в последнее время мне самой не удавалось их раскопать.

Когда он, наконец, смотрит на меня, его глаза так прекрасны, что мне вдруг становится трудно дышать.

— Потому что мне нужно тебе кое — что сказать.

Если бы не ветер с океана, выражение его лица заставило бы меня растаять прямо в песок. Моя тревога угрожает взять верх надо мной, и я скрещиваю руки, чувствуя тонкую дрожь нервозности по всей коже.

— Что — то хорошее или что — то плохое?

Я помню последний раз, когда Каллен встал между мной и Сойером, когда я была вынуждена раскрыть правду о том, кто и что я такое. Мои мысли крутятся в голове, воспоминания наталкиваются на опасения по поводу того, что он собирается сказать дальше.

Он собирается сказать мне, что ему нужно место? А, может, мы больше не можем быть друзьями?

Последняя мысль причиняет мне боль больше всего, и я сглатываю сопутствующий ком в горле. Я не хочу терять его — будь то друг или что — то большее.

Когда он смотрит на меня, его взгляд не колеблется и не насторожен. Нет, что — то мягкое и доброе остается там, его глаза сверкают, когда он протягивает руку, чтобы сжать мою ладонь. Его губы складываются в мягкую и почти застенчивую улыбку, и это выражение успокаивает хаотичное биение моего сердца.

— Я думал о нас.

Я делаю глубокий вдох.

— Нас? — повторяю я. Все во мне дрожит. Я не знала, что есть «мы», но теперь, когда появилась такая возможность, я хочу знать больше.

— Да… кем бы мы ни были… — наступает его очередь сделать глубокий вдох, и после того, как он это делает, он смотрит на океан и, кажется, на несколько секунд погружается в свои мысли. Когда он снова поворачивается ко мне, он тяжело сглатывает. — С тех пор, как я узнал правду о том, кто ты, я был несправедлив к тебе, Ева, и ты не заслуживаешь того, как я с тобой обращался, — он кивает, делая паузу, и кажется, что ему трудно сказать мне остальное. — У тебя были веские причины скрывать от меня правду, и я бы не поверил тебе, даже если бы ты была честной с самого начала. Как бы прошел этот разговор?

Он смеется, и я смеюсь вместе с ним, чувствуя внезапную потребность взять его за руку — я просто хочу почувствовать его тепло. Но я этого не делаю.

— Я не могу представить, что все прошло бы хорошо.

Он кивает.

— Точно.

Потом снова замолкает и смотрит на горизонт, как бы пытаясь набраться смелости, чтобы продолжить разговор. Мое сердце начинает колотиться, а дыхание становится коротким, прерывистым.

— И? — спрашиваю я, не совсем понимая, куда он клонит.

— И, — продолжает он, улыбаясь мне сверху вниз, будто только что вспомнил, что я стою рядом с ним. — Думаю, нам стоит начать сначала.

Я не совсем понимаю, что он имеет в виду.

Он выпрямляется во весь свой рост, что достаточно существенно, чтобы возвышаться надо мной, и широко улыбается, говоря:

— Привет, меня зовут Сойер, — затем он протягивает руку.

Я не могу сдержать улыбку в ответ, когда беру его за руку, и моя, кажется, теряется, кажется крохотной по сравнению с его большой и мозолистой ладонью, которая к тому же такая теплая.

— Меня зовут Ева.

— Приятно познакомиться, Ева, — продолжает он с той мальчишеской улыбкой, которая захватывает меня до глубины души. — Я механик в Шелл — Харборе, и у меня двое детей, — он делает паузу, ухмыляясь мне. — Чем занимаешься?

— О, — отвечаю я и стараюсь не смеяться, потому что чувствую себя немного глупо, играя в эту его игру. Но это игра, в которую я хочу играть. — Я русалка, и раньше у меня была школа плавания. Сейчас дела пошли немного медленнее из — за моих ожидающих рассмотрения обвинений в употреблении наркотиков…

Он замолкает на мгновение, прежде чем запрокинуть голову, и из его рта вырывается низкий смех. Он грохочет в его груди, и звук такой чудесный, что я сразу же смеюсь. А потом меня вдруг одолевает мысль, что впервые за долгое время все кажется таким, каким оно было раньше, таким, каким оно должно быть.

— Прости меня, — говорит Сойер через мгновение — после того, как смех стих, и мы снова остались в тишине.

— И ты меня, — отвечаю я. — За все. Я… не собиралась подвергать тебя опасности, и мне жаль, что я солгала тебе.

Он делает шаг вперед, руки поднимаются, чтобы сжать мое лицо, а потом мы просто стоим, смотрим друг на друга. Мое сердце начинает колотиться от его серьезного взгляда, и в этот момент я бы отдала все, чтобы узнать, какие мысли проносятся в его голове.

Глава седьмая

Когда он наклоняется и захватывает мои губы своими, он проглатывает слова, срывавшиеся с моего языка.

Я не жду поцелуя, и внезапный контакт между нами заставляет мои внутренности вспыхивать ярким пламенем, чувство расплывается, чтобы коснуться каждого нерва моего существа. Моя кожа гудит у его кожи, и я с трудом подавляю шок, борющийся с желанием, которое бурлит во мне. Мне почти кажется, что я во сне — что я представляю, как Сойер целует меня, а я отвечаю на его поцелуй.

Это просто кажется… нереальным.

Его губы на вкус как морской воздух, соленый и теплый. И когда его язык входит в мой рот, он настойчиво прижимается к моему, заманивая меня ближе, глубже. Я закрываю глаза и обвиваю руками его шею, мои пальцы погружаются в его густые и непослушные волосы. Он такой невероятно нежный, но в то же время властный, настолько, что мое сердце расцветает от потребности, от желания, которого я никогда раньше не испытывала.

Воистину, меня никогда еще так не целовали, я никогда не чувствовала, как в меня просачивается эта всепоглощающая радость. Радость и… желание — грубое и давящее.

Посейдон, пусть это продолжается вечно.

Его бедра соприкасаются с моими, он притягивает меня еще ближе, и я задаюсь вопросом, это ли значит утонуть. Страшно погрузиться во что — то настолько опасное и позволить этому полностью поглотить тебя. Потому что это опасно: если Каллен когда — нибудь узнает, что я целовалась с Сойером, что была так близка с ним и хотела его так же сильно, как я, он убьет его.

Каллен убьет Сойера.

Я открываю глаза и тут же отстраняюсь от него. Он медленно отходит от меня на шаг, его глаза немного стеклянные.

— Что такое? — спрашивает он, глядя на выражение моего лица. — Что — то не так?

— Все в порядке, — шепчу я, покачивая головой и пытаясь понять, что только что произошло между нами, и тот факт, что… я могу только надеяться, что Каллен никогда не узнает об этом, потому что, если он узнает… — И все неправильно.

— Что это значит?

Но я не могу ответить сразу. Вместо этого я не могу перестать смотреть на него, мое сердце колотится о ребра, мир плывет вокруг меня. Даже сейчас мои губы гудят от воспоминаний о нашем поцелуе, отчего кожу покалывает. Когда я в последний раз чувствовала себя так? Где — то в глубине души я знаю, что никогда. Каким бы заботливым и внимательным ни был Эвард, его прикосновения никогда не вызывали у меня такой реакции.

Щеки Сойера красные, контрастируют с теплотой его загорелой кожи. Его глаза темные; и впервые я вижу, что они не черные. Скорее, они невероятного темно — карего цвета, цвета темного шоколада. Золотые блики отражают солнечный свет вокруг его радужек, словно осколки кварца.

— Мы не можем так делать, — говорю я, качая головой, потому что слезы подступают к глазам, потому что я хочу сделать это с ним — я хочу понять, что значит быть обнимаемой им, любимой им. Но я не могу допустить, чтобы это произошло — Каллен все еще неизвестен, все еще представляет ​​угрозу.

Я отступаю, хотя это последнее, что я хочу делать. Вместо этого я хочу снова броситься в объятия Сойера и умолять его поцеловать меня — умолять никогда не останавливаться. Но я не могу. Во всяком случае, не здесь. И не сейчас. Так много в воздухе, так много между нами и так много, что еще нужно сказать. Не говоря уже о Каллене, о котором нужно беспокоиться.

И где — то в темных закоулках разума я понимаю, что это еще не все — у меня также есть странные, сбивающие с толку и разочаровывающие чувства к Майеру, в которых мне еще нужно разобраться.

— Почему мы не можем этого сделать? — спрашивает Сойер, качая головой, словно говоря, что понятия не имеет, что меня расстроило.

— Если Каллен увидит нас вместе, он разорвет тебя на куски, — шепчу я и надеюсь, что он понимает.

— Мне плевать на Каллена, — начинает он, но я перебиваю:

— У тебя дети, Сойер… и это значит… это значит, что ты должен переживать, и это также означает, что этого не может случиться.

— Этого?

— Нас, — я глубоко вдыхаю. — Ты должен сначала подумать о Хизер и Тейлоре.

— А что насчет тебя? — спрашивает он, поднимая мой подбородок и улыбаясь мне сверху вниз, и его глаза теплы и заботливы. Боги, я не хочу ничего, кроме как обнять его и снова поцеловать. — Кто думает о тебе, Ева?

Я тяжело сглатываю, когда происходит странная вещь — перед моим мысленным взором всплывает образ Майера, и хотя я этого не понимаю, я сразу же чувствую себя… виноватой?

Сойер продолжает:

— Я не позволю Каллену приблизиться к моим детям… или к тебе.

Я опускаю взгляд, прогоняя образ Майера. Он последний, о котором я хочу думать в данный момент.

Я редко нахожусь в недоумении, но сейчас, стоя так близко к Сойеру, когда воспоминания о его сильных руках отпечатались на моей коже, невозможно сформировать какие — либо мысли, не говоря уже о словах.

Он наклоняется, чтобы снова поцеловать меня, на этот раз нежно, и я не сопротивляюсь.

Я не могу.

Даже зная, что это опасно, я не могу устоять перед соблазном Сойера. Да, он похож на вкус желания, но и на комфорт — ощущение благополучия, подобного которому я не испытывала с тех пор… может, вообще никогда.

Мое тело жаждет почувствовать его еще больше, но я сдерживаю свои руки от ласки и прикосновений ко всему его телу, вместо этого оставляю их на его груди. Он разрывает контакт с моим ртом, а затем прижимается своим лбом к моему, нежно вздыхая.

— Ты заслуживаешь того, чтобы делать собственный выбор и жить так, как ты хочешь, — говорит он шепотом, который касается моих щек. — Ты не должна так жить — бояться и переживать из — за каждой тени, которую видишь.

— Каллен не тень, — начинаю я.

— Каллен может быть невероятно сильным и могущественным, но его также можно убить. И он больше никогда не приблизится к тебе, если я имею право голоса в этом вопросе.

Как бы мне ни хотелось верить его словам, я не могу, потому что знаю, что Сойер не ровня Каллену. Именно тогда я вспоминаю о предложении Майера обучить меня самообороне. Я до сих пор не дала ему ответа, но чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что это правильный поступок. Когда Каллен вернется замной, мне нужно быть готовой настолько, насколько я смогу.

— Ева, — голос Сойера — почти шепот, звук почти заглушается усиливающимся ветром. Он отступает достаточно далеко, чтобы смотреть на меня сверху вниз. — Я знаю, что сейчас не лучшее время для этого. Ты боишься Каллена и того, что он собирается делать дальше…

— Но?

— Никаких но. Я знаю, что ты через многое прошла, мы оба прошли и…

— Не думаю, что сейчас подходящее время, — заканчиваю я за него, глядя ему в глаза и обнаруживая, что они прикованы ко мне. Хотя я не могу поверить, что говорю это, потому что я хочу понять, что это, мне также нужно думать о его безопасности и безопасности его детей.

— Я понимаю, — говорит он, кивая. — Но… можем мы согласиться… пока отложить вопрос? — спрашивает он и протягивает руку, чтобы убрать выбившуюся прядь волос мне за ухо.

Я киваю.

— У меня… есть чувства к тебе, Сойер, — выдавливаю я. — Но на данный момент… отношения были бы несправедливы для нас, — я делаю глубокий вдох, когда он кивает, и его глаза такие понимающие, такие сострадательные. — Это, эм, не единственное, о чем я хотела с тобой поговорить… — продолжаю я. — И я хотела извиниться перед тобой и сказать, что понимаю, почему ты злишься на меня… может, ты все еще злишься.

— Я больше не сержусь. Я понимаю, почему ты сделала все, что сделала, и сказала все, что сказала, — он берет мою руку, почти проглатывая ее своей теплой мозолистой хваткой. — Я знаю, чего хочу, и когда придет время, я больше не уйду.

Мое дыхание сбивается.

— Тогда мы должны согласиться быть друзьями на данный момент?

Он улыбается, и выражение его лица растапливает меня внутри.

— Пока все это сумасшествие не исчезнет, ​​и тогда я сосредоточусь на том, кем мы могли бы быть.

Я никогда раньше не чувствовала этого густого, как сироп, ощущения. От этого мне хочется смеяться и плакать одновременно. Да, эти чувства меня пугают, но в равной мере и радуют.

Любовь.

Это она? Что это за чувства?

Я не знаю, но чем больше я думаю об этом, тем больше смысла в этом названии.

Может, я влюблена в Сойера, и… судя по выражению его глаз, можно с уверенностью сказать, что он может быть влюблен в меня.

Не так давно я бы сказала, что мысль о том, что я влюблюсь, абсурдна. Даже Эвард, мой щедрый и хороший муж, не вызывал у меня таких чувств. Тем не менее, когда я смотрю на Сойера, глубина моих чувств внезапно вырывается на поверхность, и я удивляюсь, как они могут быть чем — то другим, кроме любви.

В этот момент в моей голове всплывает еще один образ Майера, и мне хочется кричать на себя. Мои чувства к Майеру — это глубокая трясина замешательства, гнева и обиды. Но, какими бы они ни были, они есть.

— Дашь ли ты этому шанс позже? — спрашивает меня Сойер и убирает одну руку с моей, чтобы взять меня за лицо. Несмотря на кажущееся спокойствие в его чертах, его рука дрожит на моей щеке.

— Да, — шепчу я.

* * *

Сойер провожает меня до дома, одна рука сжимает мою.

Есть так слов, но никто из нас не говорит. Эти новые отношения или обещание потенциальных отношений, какими бы они ни были между нами, хрупки, и я боюсь разрушить их неуместным словом или жестом, как бы нелепо это ни звучало.

Когда мы добираемся до моего дома, я обнаруживаю, что он такой, каким я его оставила, и мне интересно, вернулась ли Мара с того момента, как она вышла из дома в раздражении, желая побыть наедине.

Мои мысли переключаются с нее на Майера, и мне интересно, он внутри или куда — то ушел? Я не могу не желать, чтобы дом был пуст, чтобы мы с Сойером могли быть там одни. В данный момент мне не нужно ничего, кроме нашего уединения — для дальнейшего обсуждения наших чувств.

Я толкаю дверь и вхожу, Сойер рядом со мной.

Все тихо, и тишина почти удушающая.

— Похоже, Мара еще не вернулась, — бормочу я, чувствуя, как внутри меня поднимается волна беспокойства.

— Она ушла? — спрашивает Сойер.

Я киваю.

— Она не так давно унеслась прочь — она была очень расстроена, как я понимаю. То есть… ее мальчики в Корсике, так что понятно, что она хочет вернуться.

— Но она не может? — спрашивает Сойер, хмурясь. — А Каллен…

— Не могу представить, чтобы он приветствовал ее возвращение, — перебиваю я. — И в глубине души она знает это, но это не меняет того факта, что она хочет быть со своими детьми.

— Конечно.

Я глубоко вдыхаю.

— И я даже не могу предположить, что делает Майер.

Наверное, это должно меня волновать.

— Похоже, у нас есть немного времени для себя, — говорит Сойер, его глаза загораются, и с широкой улыбкой (что, в свою очередь, вызывает у меня улыбку) он поворачивается к заднему крыльцу, проходит к нему, отпирает двери внутреннего дворика и распахивает их, открывая пышную траву и тропинку, ведущую к озеру. Под ярким солнцем, озеро блестит, как зеркало. Я вижу гладкую гальку из дома и песок по краям озера. Большой клен простирается за дальним краем, обеспечивая уединенное место у воды.

— Ты… ты хотел что — нибудь выпить? — спрашиваю я его, не совсем понимая, почему это первая мысль, которая приходит мне в голову, но это она.

Он снова улыбается мне мальчишеской улыбкой, и я чувствую, как все внутри превращается в кашу.

— Что ты предлагаешь?

— Кажется, у меня есть вино в холодильнике, — говорю я, и мои шаги увереннее, чем суматоха в груди, пока я иду на кухню. Открыв холодильник, я замечаю рядом с горчицей закрытую бутылку «Пино Гриджио», которую слишком долго не трогали. Я не очень много пью, но бокал вина звучит как то, что нужно в данный момент.

Сойер выходит на крыльцо, смотрит на небо и явно наслаждается солнечным светом на лице. Со звоном я хватаю из шкафа два бокала и быстро присоединяюсь к нему.

Глава восьмая

Я лениво плыву по поверхности озера, склонив голову к небу, мои волосы развеваются вокруг головы, как ореол.

Солнце светит вниз, но на меня бросает тень густая роща деревьев вокруг меня. Они тянутся вверх, тяжелые ветки протянуты пальцами к пушистым белым облакам. Одна из многих вещей, от которых я никогда не устаю на суше, — это красота растений и шум трепещущих на ветру листьев. Это успокаивает. Я могу заснуть там, где я сейчас нахожусь, и быть довольной.

И то, что Сойер здесь, со мной, безусловно, помогает.

Он стоит рядом со мной, по пояс в озере, и потягивает вино из бокала. Он элегантно выглядит в воде, как сам Нептун. Он такой красивый мужчина, что его легко спутать с русалом. Влажные золотистые волосы прилипли ко лбу, и он сдвинул их тыльной стороной ладони.

— Как это работает? — спрашивает он через мгновение.

— Что работает?

Я переворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, пока плыву с надутой трубой. На мне бикини, и вместо длинных человеческих ног в воду тянется серебристый хвост. Я неторопливо двигаю им, наслаждаясь ощущением своей истинной формы. Мне нравятся мои сухопутные ноги, и я, конечно, благодарна за них, но гораздо более естественно снова иметь хвост.

Сойер свободной рукой указывает на мой хвост.

— Я имею в виду, ты меняешь облик каждый раз, когда брызгаешь на себя водой?

Я улыбаюсь ему, и он улыбается в ответ — с тех пор, как мы вошли в озеро, мы оба веселились, улыбаясь друг другу без остановки. Странно, конечно, потому что я не привыкла так себя вести с Сойером, но я все равно люблю эту перемену. А что касается тонкостей принятия моей истинной формы, даже я не знаю, как я могу быть одновременно человеком и русалкой, сухопутные ноги — это то, чего большинство русалов никогда не испытают.

— Хотя я не знаю, как и почему мы можем измениться, мы должны полностью погрузиться в воду, чтобы появились хвосты, — объясняю я. — Или мы должны, по крайней мере, иметь полный контакт кожи с водой. Капля или две не влияют.

— А как насчет дождя?

Я думаю об этом несколько секунд.

— Я должна быть осторожна.

— А снег?

— Я никогда не проверяла это, но не думаю, что это заставит меня менять облик.

Сойер задумчиво хмыкает и делает еще глоток вина, разглядывая меня. Мой бокал стоит рядом с ним на берегу озера, и он предлагает его мне.

Я лениво плыву к нему, потом с улыбкой забираю бокал из его протянутой руки.

— Спасибо, — говорю я, и он кивает.

Я медленно пью из бокала. Вино острое и терпкое, как цитрусовые, и пьянящее, как летняя ночь. Опустив бокал на траву, я снова плаваю рядом с Сойером. Теперь, когда мы признались друг другу в своих чувствах, даже если мы согласились, что сейчас не время действовать в соответствии с ними, мое тело почти инстинктивно хочет быть рядом с ним. И по тому, как он приближается ко мне, я предполагаю, что то же самое относится и к нему.

— Ты действительно больше не возражаешь? — спрашиваю я, когда он хмурится, глядя на меня в замешательстве. — Я о том, кто я? — заканчиваю я, выбрасывая хвост из воды, так что серебряная чешуя сверкает, как опалы на солнце.

Глаза Сойера загораются, когда он видит мой хвост.

— Дело не в том, что я был против того, кто ты, — признается он, глубоко вздыхая, — просто нужно было многое понять — например, вдруг осознать, что Санта — Клаус или Пасхальный кролик реальны.

Я смотрю на него и хмурюсь.

— Кто?

Он качает головой и смеется.

— Не бери в голову. В любом случае, прости, что я так остро отреагировал. Как я уже сказал: это было несправедливо по отношению к тебе, — он снова смотрит на мой хвост, прежде чем снова взглянуть на меня. — И правда в том, что я думаю, что ты прекрасна — русалка и человек.

Я благодарно улыбаюсь, прежде чем погрузиться глубже в воду. Я не умею вести себя с комплиментами, я понимаю. Или, может, это из — за тлеющего выражения в его глазах, которое говорило о том, что он хочет больше испытать со мной. В любом случае, я ощутила потребность уйти, перевести дыхание (что я могу сделать под водой).

Когда я снова подплываю, я улыбаюсь ему и вижу, что в его глазах все еще тот же волчий блеск.

— Это была непростая ситуация для нас обоих, — говорю я и обнаруживаю, что его внимание приковано к каплям воды, стекающим по моей шее и исчезающим в декольте. Он прочищает горло, снова поднимая взгляд к моим глазам, и тут же делает глоток вина. По румянцу на его щеках я могу сказать, что он борется с собой. Что делать, я не знаю.

— Точно, — говорит он.

— Будто тебе было мало узнать о том, кто я на самом деле, Каллену пришлось поставить нас в безвыходное положение… Я не могу винить тебя за то, как ты отреагировал, — я застенчиво улыбаюсь, толкая его в плечо, и этот жест кажется правильным, а близость между нами такая, будто так было всегда.

— Дождаться подходящего момента будет непросто, — говорит он, глядя на меня сверху вниз, а я разглядываю его. — Даже сейчас я борюсь с собой, потому что хочу тебя поцеловать.

— Думаю, сейчас не время, — начинаю я, хотя и не могу поверить в то, что говорю, и он кивает.

— Я знаю.

Сойер переминается, протягивая руки к небу, прежде чем опустить их вокруг меня. У него телосложение сильного пловца, и когда солнце падает на стекло его наручных часов, оно блестит и почти ослепляет меня.

— Как проходят занятия по плаванию? — спрашивает он.

Я тяжело сглатываю.

— Никак.

— Что ты имеешь в виду?

— Из — за всей этой лжи, которая наполняет Шелл — Харбор, у меня больше нет школы плавания.

— Мне жаль это слышать, Ева, — отвечает он, хмурясь, и я почти уверена, что он что — то говорит о том, что Майер — ублюдок, но я не знаю точно.

— Надеюсь, со временем я смогу устроить ее снова, но сейчас мне нужно найти работу, чтобы оплачивать счета… что в лучшем случае оказывается трудным.

— Трудным?

— Я, гм… у меня нет никаких документов, доказывающих, что я могу работать здесь на законных основаниях.

Он кивает.

— О, верно. Это ставит тебя в затруднительное положение.

— На самом деле… я не знаю, смогу ли вовремя внести арендную плату…

Он снова кивает.

— Я не хочу, чтобы ты беспокоилась об этом. Можешь опоздать. Это не конец света, — он делает глубокий вдох. — Самое главное, чтобы ты снова встала на ноги… — потом он смотрит на мой хвост и хихикает. — Или твой хвост, в зависимости от обстоятельств.

Я чувствую, как слезы подступают к глазам, и тут же подавляю их.

— Спасибо, Сойер.

Он улыбается.

— А что касается твоего поиска работы… почему бы тебе не оставить это мне? У меня есть несколько высокопоставленных друзей, и я посмотрю, что могу сделать для тебя.

— Я не могу передать тебе, как сильно я ценю… все.

* * *

Выбравшись из озера, мы оба стоим на берегу, промокшие до нитки и полуголые. Намотав полотенце на голову, я выжимаю влагу с волос и стараюсь не обращать такого пристального внимания на его… впечатляющее тело. На нем только пара темно — синих плавательных шорт, которые облегают его бедра и мало что оставляют воображению.

Конечно, у меня был секс раньше — с Эвардом и только с Эвардом. Однако теперь я не могу не задаться вопросом, на что был бы похож секс с человеческим мужчиной, а точнее, с этим человеческим мужчиной. Я замираю достаточно надолго, чтобы мой взгляд скользнул по его обнаженным мышцам, ряби его пресса и четко очерченным плечам. Он ловит мой взгляд и подмигивает.

— Ты смотришь так, словно раздеваешь меня глазами, — усмехается он.

— Гм, это звучит почти правильно.

Он бросает на меня взгляд, от которого в глубине души начинают происходить забавные вещи.

— Так друзья должны смотреть друг на друга, Ева?

Я не знаю, что сказать, поэтому я просто тяжело сглатываю и отвожу взгляд. Он прав — я просто пялилась, и теперь мне стыдно за этот факт.

— Кстати, я просто пошутил, — говорит он с громким смехом. — Мне нравится, что тебе нравится смотреть на меня, — я поворачиваюсь к нему и обнаруживаю жар в его взгляде. — Мне нравится смотреть на тебя.

Я ничего не говорю, но торопливо и застенчиво улыбаюсь ему, заканчивая вытираться, проводя полотенцем по верхней части тела. Моя кожа не совсем сухая, но этого достаточно, чтобы я уже не была промокшей. Превращение из русалки в человека всегда неприятное, что — то вроде покалывания, онемения. Но я настолько привыкаю к ​​жизни на суше, что уже почти не замечаю странности ощущения.

— Невероятно, как быстро ты можешь меняться, — говорит Сойер, глядя на меня с удивлением, написанным на всем его лице. Очевидно, он меняет тему, потому что она сворачивает на опасную территорию.

— Ты привыкнешь, — поддразниваю я, пытаясь хоть немного ослабить напряжение между нами — а напряжение между нами определенно есть, плотского рода. С тех пор, как мы признались на пляже, оно было там — густое, тяжелое и нуждающееся чувство, которое не исчезнет.

Сойер следует за мной в дом, его мокрые ноги оставляют следы на деревянном полу. Я бегу в свою комнату, думая только о том, чтобы переодеться во что — то, чтобы покрыть все мое тело, чтобы подавить часть этого желания между нами. Я замечаю, что Сойер не следует за мной, а остается в гостиной, что тоже хорошо — идея о том, что он в моем личном пространстве — с моей кроватью, не очень удачное сочетание. Особенно учитывая тот факт, что мы пытаемся быть ответственными.

Как только я переоделась, расчесала волосы и нанесла немного туши, румян и помады на лицо, я возвращаюсь вниз. Сойер смотрит на меня и собирается что — то сказать, когда открывается входная дверь, и вдруг я оказываюсь лицом к лицу с Марой. Она разглядывает меня с головы до ног, приподняв критически бровь.

— Почему ты одета… так? — спрашивает она. Я замечаю, что она не удосужилась поздороваться с Сойером, что неправильно. Она может злиться на меня сколько угодно, но она не имеет права грубить моим друзьям.

— О, гм, — быстро отвечаю я, внезапно смущенная тем, что приложила дополнительные усилия, чтобы привести себя в презентабельный вид. Кашлянув, я меняю тему. — Ты не видела мою сумочку? Я уверена, что оставила ее в холле.

— Она здесь! — кричит Сойер из кухни, протягивая мне мою сумочку. Его рубашка влажная, прилипает к груди, и я замечаю, как Мара поворачивается к нему, а затем явно пялится на него, выглядя немного взволнованной. Меня вдруг охватывает необъяснимое чувство ревности, как мне кажется. Будто инстинктивно мне не нравится, что она смотрит на него. Какое странное чувство, которого у меня никогда не было.

Это чувство, которое я надеюсь никогда больше не испытать.

— Ну, наверное, мне пора домой, — говорит Сойер с широкой улыбкой. — Я напишу тебе позже, Ева.

А затем, прежде чем я успеваю полностью осознать, что происходит, он подходит и наклоняется, сжимая мою руку, когда его губы встречаются с моими, но у меня едва хватает времени насладиться поцелуем. Затем он разворачивается и исчезает через парадную дверь, которую Мара оставила открытой.

Когда я поворачиваюсь к ней лицом, она смотрит на меня.

— Значит, между вами явно что — то происходит? — она хмурится.

— Да, — отвечаю я, не зная, что еще сказать. У меня нет ни времени, ни желания рассказывать ей обо всем, что произошло на пляже, и о том, что я не совсем уверена в том, что происходит между мной и Сойером.

— Ты и человек? — повторяет она.

— Что такого? — спрашиваю я. — Я не замужем, а это значит, что я свободна принимать собственные решения, — потом мне кое — что приходит в голову. — И ты тоже могла бы, Мара.

— Я… замужем, — настаивает она.

Я качаю головой.

— Ты изгнана, и изгнание освобождает от обязательств перед Калленом, — я многозначительно смотрю на нее. — И ты это знаешь.

Глаза Мары становятся пустыми, а плечи сутулятся.

— Тебе не нужно казаться такой счастливой из — за всего этого, — бормочет она, и я удивлена, потому что я не знала, что это звучит радостно. — Некоторые из нас были довольны Корсикой и хотели бы вернуться.

— Прости, — начинаю я, но она не дает мне времени сказать что — то еще.

— Все в порядке, — лжет она. Судя по ее тону, выражению лица и позе, скрещенной на груди, все явно не в порядке. Она глубоко вдыхает. — Я собираюсь поискать Майера.

— Поискать Майера? — спрашиваю я, хотя мне и приходит в голову, что я не видела его с тех пор, как мы с Сойером вернулись. Я наполовину ожидала, что Майер был в доме, позволяя Сойеру и мне уединиться, но, видимо, я ошиблась.

— Он исчез, — сообщает мне Мара. — Вероятно, выдает нас Каллену.

Кожу покалывает от беспокойства, но у меня нет времени уделять этому много внимания. Если Майер вернулся в океан и, в конце концов, в Корсику и к Каллену, он будет разочарован приемом. Но я сильно сомневаюсь, что это так.

— Ну, в любом случае, мы не можем держать его взаперти в этом доме вечно, — говорю я.

— Хочешь сказать, что мы не должны?

— Я говорю… он взрослый мужчина и на земле у него есть права. И эти права позволяют ему делать то, что он хочет, и идти, куда он хочет.

— Это не значит, что мы должны ему доверять, — возражает она.

— Я никогда не говорила так, — отвечаю я, когда она направляется к входной двери, прежде чем снова повернуться ко мне.

— Увидимся позже.

Я киваю.

— Удачи в поисках, и если ты его найдешь, не убивай его, пожалуйста.

Улыбка Мары — мрачная полоска юмора на ее лице, когда она отворачивается от меня.

— Не обещаю.

Глава девятая

На следующий день я решаю, что было бы неплохо воспользоваться предложением Майера обучить меня искусству самообороны. Прошло около недели после нападения Каллена на пляже, и я очень хорошо осознала, что, поскольку мое тело в основном исцелилось, его тоже.

Когда я говорю об этом Майеру, он, кажется, в восторге от моего решения и, не теряя времени, ведет меня на траву прямо в моем заднем дворе.

— Я буду учить тебя точно так же, как меня учили в королевской гвардии, — говорит Майер.

Я киваю.

— Первое, что нужно понять, это то, что когда ты находишься в разгаре нападения, ты будешь испытывать страх и панику, а также естественный прилив адреналина. И ты можешь использовать этот прилив адреналина, чтобы увеличить свою силу.

— Сила, которая все равно не сравнится с Калленом.

— Верно, — кивает он, но потом качает головой. — Но это не относится к делу. Дело не в том, чтобы быть сильным, как Каллен. Речь идет о возможности защитить себя от него.

Затем он хмурится, как бы говоря, что не ценит, что я прерываю.

— Извини, продолжай.

Он кивает.

— Главное, что нужно помнить, происходит задолго до нападения. А это значит доверять своим инстинктам. Не игнорируй тихий голосок в затылке, который говорит, что что — то не так. Твой инстинкт — лучший детектор опасности. В следующий раз, когда вы услышишь этот тихий голос, послушай, что он говорит, и подготовься к этому.

— Хорошо.

— Во — вторых, если у тебя есть возможность сбежать от Каллена и его прихвостней, используй ее. Если дело дойдет до нас с тобой… позволь мне встретиться с ним и с ними. Драться с Калленом следует только в том случае, если нет других альтернатив.

Я упираюсь руками в бедра.

— Что заставляет тебя думать, что ты вообще будешь там, когда Каллен снова покажет свое уродливое лицо? — спрашиваю я, прищурившись, но лишь отчасти в шутку. С того момента, как я решила принять предложение Майера тренировать меня, я фактически признала (по крайней мере, себе), что Майер не был тем монстром, как я раньше считала. В глубине души я верю, что ему можно доверять. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Он глубоко вздыхает и, кажется, не знает, как справиться с моим комментарием.

— Ну, скажем так, я надеюсь, что буду там, — отвечает он. — Что касается меня, я останусь с тобой, пока ты не скажешь мне уйти.

Я не знаю, что делать с этим заявлением, поэтому просто киваю.

— Хорошо, продолжай.

— В ситуации самообороны одним из секретных орудий является элемент неожиданности.

— Что это значит?

— Это означает, что Каллен будет уверен, что ты не будешь защищаться, и ты должна извлечь выгоду из этого заблуждения. Но ты и не хочешь, чтобы он знал, что ты тренировалась, иначе он станет еще сильнее. Вместо этого встань в расслабленную позу, когда бедра и плечи выдвинуты вперед, руки согнуты, а ладони подняты и открыты.

Он принимает такую ​​позу, чтобы показать мне, и я тут же теряюсь.

— Что? С поднятыми руками? Это будет выглядеть так, будто я сдаюсь.

Майер кивает.

— В яблочко. Это заставит его думать, что ты напугана, слаба и готова подчиняться его требованиям. Таким образом… когда ты, наконец, нанесешь удар, он не будет к этому готов и не узнает, что его ударило, — он улыбается, и я не могу не заметить, какой он по — мальчишески красивый. — В прямом и переносном смысле.

Злясь на себя за то, что я это заметила, я не могу сдержать разочарования, которое звучит в моем тоне, когда я говорю:

— Хорошо… Я не знала, что так много самообороны связано с тем, что происходит до того, как вступишь в драку с кем — то.

— Ну, разве ты не счастлива, что согласилась тренироваться со мной? — спрашивает он с еще одной обаятельной улыбкой, и я тяжело сглатываю.

— Продолжай, — отвечаю я, хмурясь.

— Каллен решит, что ты не можешь защитить себя, Ева. Так что стоит воспользоваться элементом неожиданности. Если говоришь с ним, у тебя есть возможность удивить его, и ты увеличиваешь свои шансы нанести первый удар.

— Ладно, это звучит хорошо.

Он кивает.

— Теперь мы собираемся перейти к реальной тактике. Первое, чему я научу тебя, это «Удар центром ладони», — он занимает стойку, делая один шаг перед другим и поднимая ладонь так, чтобы она была обращена ко мне. — Удары открытой ладонью уменьшают вероятность того, что ты повредишь руку.

— Итак, если Каллен войдет в мою зону комфорта…

— Он получает прямо в лицо.

Я смеюсь над этим.

— Как сильно я хотела бы это увидеть?

Он смеется вместе со мной.

— Как бы нам обоим хотелось это увидеть!

— Сильно, — отвечаю я, сглотнув, и это не имеет никакого отношения к удару Каллена.

Майер не отвечает, но смягчает позу и снова смотрит на меня с серьезной решимостью, написанной на его лице.

— Далее — «Удар в глаза». Удар в глаза можно использовать в положении стоя или лежа. Просто направив пальцы к глазам Каллена, ты заставишь его отстраниться.

— Мне действительно нужно выкалывать ему глаза? — с отвращением спрашиваю я.

— Нет, даже если ты не вступишь в контакт, попадание ему в глаза создаст пространство для более разрушительного удара позже.

— Хорошо, — я хмурюсь, глядя ему в лицо. — Ты просто собираешься объяснять мне это или покажешь, как это сделать?

Он усмехается.

— Полегче, мисс Нетерпение.

— Ну? — требую я, все еще злясь на себя.

— Сначала объяснение, потом обучение, — отвечает он быстрым кивком. — Далее — «Удар коленом». Удар коленом в пах может немедленно положить конец драке.

Он продолжает объяснять, что я, вероятно, окажусь на земле в битве с Калленом. Очевидная хорошая новость заключается в том, что Каллен не опытный наземный боец, особенно потому, что он не привык к своим наземным ногам или вообще находиться на земле. По словам Майера, удары ладонью и в глаза хорошо работают на земле.

Именно тогда он знакомит меня с так называемым «боковым ударом ногой», который даст мне преимущество, если я буду на земле, а Каллен нет, потому что мои ноги длиннее его рук. Это означает, что Каллену придется подставлять свое тело под мой удар, если он захочет приблизиться ко мне.

Судя по всему, удары коленом эффективно работают на земле. Майер указывает, что пока я борюсь с Калленом, он, вероятно, не защитит свой пах. И как только я увижу брешь, я должна подобраться достаточно близко, чтобы ударить в его промежность.

— Борьба не окончена, пока угроза не исчезнет, ​​— продолжает Майер. — Поэтому ты должна быть полностью предана битве. Если будешь сопротивляться, а затем сделаешь паузу, ты потеряешь первоначальное преимущество, полученное благодаря использованию элемента неожиданности.

— Хорошо.

— И как только твой противник узнает, что ты можешь сражаться, становится труднее победить. Чтобы выжить, нужно продолжать атаковать, пока он не потеряет сознание или не умрет, и ты сможешь сбежать, — он делает глубокий вдох, а затем улыбается. — Итак, это все, что касается теории… готова получить по заднице?

Я глубоко вдыхаю, а затем улыбаюсь и киваю.

— Давай.

Оказывается, он обеспечивает это сполна.

После двадцати минут борьбы с ним или попыток держать его подальше от себя, пока он говорил мне, что я все делаю неправильно, мое сердце бешено колотится, и я задыхаюсь. Кстати, ветер поднимается и бьет по моей потной коже, и я чувствую, как лед покалывает по всему телу. Воздух влажный, жжет мне нос и глаза солью.

Но мы не останавливаемся. Майер продолжает бороться со мной, несколько раз бросая меня на землю, пока я не перестаю видеть ровно и не злюсь больше, чем рак — отшельник без панциря.

— Ударь коленом! — кричит он, снова опуская меня на землю, и мы катаемся по траве, пока я пытаюсь освободиться от его захвата. Когда я получаю хорошую брешь, я поднимаю колено, но останавливаюсь как раз перед тем, как ударить его по бубенцам. — Браво! — говорит он с широкой улыбкой. — Это бы сразу вывело меня из строя.

Я лежу на земле, лицом к нему, он наклоняется надо мной, и когда я думаю, что он переместится, чтобы снова встать на ноги, он этого не сделает. Он просто остается на мне, глядя на меня сверху вниз, в то время как я смотрю на него, и мое сердце начинает гудеть в груди.

— Значит, я правильно поняла одно? — шучу я, и мой голос звучит с дрожью и совершенно неуверенно.

— Одно, — отвечает он, но в его тоне нет юмора, а взгляд тяжелеет, когда он глубоко вдыхает, глядя на меня сверху вниз. Я чувствую тепло, исходящее от его тела, и оно соответствует теплу его изумрудных глаз.

Когда он опускает свое лицо ко мне, кажется, что время замирает. Я слышу свое дыхание, мое сердце бьется быстрее, а грудь начинает вздыматься и опускаться в такт. Лицо Майера опускается еще ниже, и нас разделяет всего несколько дюймов воздуха.

— Майер, — начинаю я.

Когда он опускает голову и касается моих губ своими, я выгибаюсь под ним и поворачиваю лицо, подставляя ему щеку. Это единственное, что я могу придумать, кроме как ударить его коленом в бубенцы по — настоящему.

Он тут же отстраняется и кашляет.

— Возможно… хватит тренировок на один день, — выдавливаю я.

Глава десятая

В тот вечер я беру с собой в постель ноутбук, теперь сильнее настроенная найти как можно заработков за наличные. Конечно, я даже не знаю, с чего начать поиск таких позиций.

Экран светится в темноте, я смотрю на бесконечный список заданий, требующих документы. Хоть мои глаза с трудом остаются открытыми, и я хочу только свернуться калачиком под одеялом, я заставляю себя продолжать крутить список.

Автор для статей о совместимости зодиаков в любви. Нужен цифровой архиватор. Виртуальный помощник, срочный прокат.

Большинство записей читается как иностранный язык. Что такое зодиак?

Я стону, падая головой на подушку. Надо мной потолок темный, несмотря на нити лунного света, струящиеся сквозь прозрачные занавески. Моя комната представляет собой бесформенный беспорядок вокруг меня, с вещами, сваленными в небрежные кучи на полу. В синем свете ноутбука я замечаю время в углу экрана: два часа ночи.

Я уставшая.

И мое тело болит от тренировок с Майером.

Не только это, но и близкий поцелуй между нами испортил хорошее настроение, в котором я была. Хорошее настроение, вызванное тем, что расцветает между мной и Сойером. Теперь я просто хочу зарыться поглубже в одеяло и заснуть, чтобы никогда больше не просыпаться.

Поднявшись, я убрала ноутбук, сунув его в случайный ящик стола у двери. В моем доме есть настоящий кабинет с уютным набором мебели в соседней комнате. Большой дубовый стол, который, должно быть, принадлежал Сойеру, напоминает мне об обломках кораблекрушения, которые я собирала вокруг подводного особняка Эварда. Простые книжные полки встроены в стену, но я не могу использовать их, пока в моей коллекции так мало книг. Сегодня кровать казалась лучшим местом. Утешение после прожитого дня.

Мои мысли обрываются, когда я слышу скрип, разносящийся ниже по лестнице. Мара легла спать несколько часов назад, и как только Майер вернулся — после того, как его не было до конца дня, — он сразу после ужина поднялся и, похоже, был не в особо разговорчивом настроении. Не то чтобы я могла винить его — я была не единственной, кого потрясло то, что произошло между нами.

Что касается Майера, и независимо от того, доверяю я ему или нет, я все еще разрываюсь. Чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что он никак не может вернуться к Каллену или в Корсику. После того, что произошло, когда Майер ясно провел свою линию на песке, напав на Каллена от моего имени, очевидно, на чьей стороне его верность. Может, конечно, все и не так началось, но я уверена, что так все закончилось. Кроме того, я совершенно уверена, что Майер не причинит мне вреда. Я не знаю, могу ли я полностью доверять ему, но я могу поверить, что он изгнан с Корсики без надежды вернуться. А это значит, что он больше на моей стороне, чем на стороне Каллена.

Я снова слышу скрип половиц, и на этот раз звук будто исходит снизу, прямо подо мной. Я замираю. Часть меня жаждет проверить, кто это, хотя бы для того, чтобы убедиться, что это только мои соседи по комнате, но… что, если внизу не Мара или Майер? Я более чем уверена, что Каллен каким — то образом следит за мной, и вполне реально думать, что у него есть еще один или два союзника в резерве. Даже если этот шпион не Майер (а я убеждена, что это не так), Каллен мог легко найти кого — то другого на место Майера.

Готова ли я опробовать свои новые навыки защиты? Это глупый вопрос с очень определенным ответом, потому что Майер неоднократно «надрал мне задницу», как он так искусно выразился. Так что нет, я не готова снова встретиться с Калленом, но, похоже, это не имеет значения.

Я втягиваю воздух и подхожу ближе к двери моей спальни, чуть — чуть приоткрывая ее, прикладывая ухо к щели и прислушиваясь.

Коридор возле моей спальни темный, пахнет диффузором мятного масла из ванной. Я выглядываю из — за двери и вижу только свет ночника.

Лестница выглядит пустой.

В углах не прячутся темные фигуры. Может, звуки — это просто стоны и скрипы оседающего старого дома? Я не привыкла к таким вещам. В Корсике вода все заглушает, поэтому звуки жизни остаются незамеченными. Одной из первых вещей, которые мне пришлось принять, было то, насколько громкой может быть жизнь на суше.

Несмотря ни на что, здесь никого нет.

Может, думаю я, мне стоит проверить внизу. На всякий случай.

Ступени скрипят, когда я спускаюсь по ним одна за другой.

Как только я касаюсь нижней ступеньки, поворачиваю голову в сторону и замечаю, что входная дверь открыта ровно настолько, чтобы впустить холодный ночной воздух. Мгновенно раздражение наполняет меня, когда я полагаю, что Мара или Майер, должно быть, не закрыли ее полностью. Они должны были запереть и перепроверить, закрыли ли они каждую дверь и окно, а не оставлять входную дверь приоткрытой по неосторожности.

Включается свет на кухне, заливая комнату флуоресцентным светом, и у меня перехватывает дыхание.

— Кто — нибудь есть? — голос Майера зовет из кухни.

У меня вырывается недостойный выдох, а сердце начинает биться быстрее, пока я не напоминаю себе, что это всего лишь Майер. Он замечает выражение моего лица, и его лицо меняется с беспокойного на раздраженное.

Я закрываю входную дверь, щелчок эхом разносится по всему дому, когда я запираю ее на засов, а затем повторяю выражение его лица, которое он только что показал мне.

— Ты оставил входную дверь незапертой, — выдавливаю я, ожидая, пока мое сердцебиение уймется.

— Я ничего не оставлял открытым. Я просто спустился выпить стакан воды.

Я хмурюсь.

— Тогда это, должно быть, была Мара. Я… я поговорю с ней об этом утром.

Он прислоняется бедром к стойке, все еще жалея левый бок после столкновения с Калленом… или, может, это было из — за его тренировок со мной. В любом случае, мысль о Каллене немедленно заставляет меня напрячься, и меня покалывает подозрение. Может, это не Мара оставила входную дверь незапертой, а, может, это Майер, потому что он только что вернулся откуда — то?

— Ты выходил? — мой голос звучит более укоряюще, чем я хотела, но Майер лишь пренебрежительно пожимает плечами.

— Нет, я просто спустился выпить, как я и сказал, — он поднимает стакан с водой. Затем его лицо мрачнеет. — У тебя все нормально? Ты бледная.

Я могу только представить, каким призраком я, должно быть, выгляжу, потому что я уверена, что весь цвет покинул меня, когда я увидела, что дверь не только не заперта, но и приоткрыта.

— Я в порядке, — быстро отвечаю я.

Взгляд Майера укоряющий, и я отвечаю ему тем же. Насколько я знаю, он все еще мог быть на связи с Калленом, и, может, именно туда он уходил раньше, и потому дверь все еще была открыта. Может, он буквально только что прошел внутрь? Но, глядя на него, я понимаю, что он одет только в трусы — боксеры.

Да, он в одних трусах, и его грудь, которая чудесно наделена мышцами, смотрит на меня.

Я кашляю.

Я могу сказать, что он зол, по положению его плеч, но он ничего не говорит. Долгий миг единственный звук — это ветер снаружи.

— Ну, Ева, тебе не о чем волноваться, внизу только я, — наконец, говорит Майер, будто давая мне повод вернуться в спальню.

Я киваю.

— Нам нужно убедиться, что все двери и окна заперты.

— Я поговорю об этом с Марой завтра.

Я снова киваю.

— Но, к сведению, я сомневаюсь, что Каллен поджидает в каком — нибудь темном уголке твоего дома. Это не его стиль. Он и его стража выломают дверь, а не будут ждать, пока кто — нибудь оставит ее незапертой.

Я стою в темном коридоре, освещенном только желтым светом с кухни, и дрожу. Когда я оборачиваюсь, я почти ожидаю увидеть кого — то позади меня, но, конечно же, там никого нет. Только Майер, стоящий на кухне и выглядящий… почти голым. Я стараюсь не позволять своему взгляду скользить по его телу, и мне хочется пинать себя за то, как это сложно.

— Ты — то точно знаешь, как думает Каллен, да?

Не хочу показаться подозрительной, но ничего не могу поделать. Будто я хочу поспорить с ним, чтобы отвлечь внимание от его тела. Я злюсь на себя и вымещаю этот гнев на Майере, что вряд ли справедливо.

Майер раздражённо фыркает и, наконец, встречается со мной взглядом. Тени заставляют его глаза казаться темнее и интенсивнее, чем они есть на самом деле.

— Не все обвинения я собираюсь продолжать принимать, — говорит он очень обыденным тоном. — Особенно после того, как мы провели день сегодня.

— Не сердись на меня из — за того, что ты сделал.

— Я не сержусь на тебя, но я и не понимаю, почему ты хочешь, чтобы я остался здесь, если ты не можешь мне доверять, что бы я ни делал или ни говорил.

— Я хочу, чтобы ты остался здесь… чтобы… приглядывать за тобой, — я держу свой подбородок высоко в воздухе.

— И что хорошего это даст? Если я работаю с Калленом, то ты там, где я хочу. И мы оба знаем, что я могу легко одолеть тебя, если захочу… Я думаю, мы доказали это раньше.

Не знаю почему, но я краснею при мысли о том, что он снова попытается заставить меня подчиниться. Посейдон, со мной что — то не так.

— Дело вот в чем: если ты хочешь, чтобы я ушел, то скажи мне, Ева. Я знаю, что могу обеспечить себе жизнь на суше, потому что уже делал это раньше, — он делает паузу и качает головой, проводя рукой по волосам, и я тяжело сглатываю. — Я хочу помириться с тобой, но ты должна пойти мне навстречу. Ты можешь злиться. Я абсолютно этого заслуживаю. Но никогда не намекай, что я похож на Каллена.

Он прав.

Я жестока к нему, и это несправедливо. Либо я приму решение не доверять ему и отпущу его — пусть он покинет этот дом и начнет свою собственную жизнь — либо я решу, что доверяю ему и… Я полагаюсь на его помощь против Каллена, когда бы она ни понадобилась.

И если он собирается и дальше оставаться со мной, мне придется перестать его оскорблять. А что касается того, что он останется со мной, как долго я планирую держать его здесь? В какой — то момент ему нужно будет свое место. И я более чем уверена, что это всплывет в разговоре с Сойером, потому что он очень ясно выразил свои чувства по этому поводу — ему не нравится Майер, и он не доверяет ему и не хочет, чтобы Майер жил со мной.

Я выдыхаю еще раз.

— Кстати, ты не очень хороша в том, чтобы красться с этими человеческими ногами. Твой хвост тебе больше идет.

Хочется увидеть больше в этих словах. Он думает, что мой хвост мне больше идет, потому что я принадлежу Корсике? Это мнение Мары, и я не могу сказать, что оно мне нравится. Но, помня о недавнем предупреждении Майера, я молчу. Вероятно, это невинное замечание, и я преувеличиваю.

Когда я ловлю взгляд Майера, его глаза блестят, чуть озорные. Улыбка на его лице сводит меня с ума.

Смех начинает выливаться из моего горла сам по себе. Я так устала, всегда на взводе, и смех кажется пузырьками, счищающими тревогу.

Вокруг глаз Майера проступают морщины, когда он приглушает собственный глубокий смех, прикрывая его рукой. Именно тогда я замечаю, что у него на запястье кожаный браслет, которого раньше не было. И это поднимает хороший вопрос…

— Куда ты ходил сегодня… после того, как мы закончили тренировку?

Хорошее настроение Майера испаряется почти через долю секунды после того, как я задаю вопрос.

Он обводит взглядом мою кухню, глядя куда угодно, только не на меня.

— До сих пор я останавливался в гостиничном номере, за который платил один из прихвостней Каллена, но меня выгнали из этого номера, так как Каллен прекратил платить за него, так что… я пошел собрать кое — какие вещи.

Один из прихвостней Каллена.

Сколько связей у Каллена на суше? С тех пор как Каллен пришел к власти, число изгнанников с Корсики почти удвоилось. Я всегда считала, что их просто отсылали, чтобы больше никогда о них не вспоминали. Теперь мне приходит в голову еще худший вариант. Может, Каллен не просто изгоняет преступников, но идержит их под своим контролем после их изгнания. Он мог бы иметь армию изгнанников на побегушках. Изгнанники, готовые на все, чтобы вернуться в сверкающий высокий город Корсика. Холодок пробегает по мне от этой мысли.

Может, Каллен изгоняет людей только для того, чтобы иметь на них влияние. Маня их домом, семьей и друзьями, чтобы заставить их делать все, что он хочет. Это мощный способ завоевать чью — то верность, даже если это неправильно.

Когда я гляжу на Майера, который смотрит на меня со странным выражением лица, часть меня беспокоится за него. Сейчас больше, чем когда — либо прежде, у меня есть подозрения относительно истинной причины, по которой Каллен изгнал стольких за эти годы. Но я не озвучиваю эти мысли и просто устало улыбаюсь Майеру, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.

— Возможно… тебе, возможно, придется попытаться понять, как будет выглядеть твоя жизнь на суше, скорее раньше, чем позже, — говорю я.

— Я думал, ты хочешь держать меня здесь, под своей пяткой? — спрашивает он с улыбкой.

— Пока что, но в конечном итоге тебе нужно будет жить своей жизнью, самостоятельно.

Его улыбка увядает.

В любом случае, он не может оставаться здесь навсегда. Я едва могу позаботиться о себе, не говоря уже о том, что мне нужно думать о Маре. Мара… Очевидно, как сильно она не любит Майера, и отношения между нами настолько непростые, что добавление Майера к нам надолго только усилит напряжение в нашей дружбе, возможно, разбивая то, что от нее осталось, вдребезги.

Он замечает нерешительность в моих глазах, потому что его лицо мрачнеет.

— Хорошо, — тихо говорит он, — я понял. Я должен был остаться только до тех пор, пока ты не поверишь, что я больше не работаю на Каллена? — он поднимает свою когда — то раненую руку. — И я исцелился, — раньше кожа была опухшей и покрытой синяками, и на нее было ужасно смотреть, теперь осталось лишь несколько выцветших желтых пятен. Через несколько дней и они исчезнут вместе со шрамами, будто с ним вообще ничего не случилось.

Я не могу смотреть ему в глаза.

Как бы я ни старалась заставить себя, это невозможно. Я не настолько жестока, чтобы вышвырнуть его, но в то же время я скучаю по тому, когда была только я в этом большом доме, с озером в моем распоряжении и никаких забот, кроме того, когда ожидать следующего урока плавания. Это были более легкие времена.

Проще.

Счастливее.

Глава одиннадцатая

Майер кладет руку мне на плечо, и я вздрагиваю, но выражение его лица мягкое.

Хоть я и не хочу этого признавать, я чувствую, как учащается сердцебиение, а дыхание становится мелким.

— Я прожил здесь, на суше, достаточно долго, чтобы знать, как устроен мир, и я выживу, — говорит Майер, делая шаг ко мне. Его улыбка теплая, и хотя я злюсь на себя, я чувствую желание приблизиться к нему.

«Что не так со мной? — думаю я. — Как я могу чувствовать то, что чувствую к Сойеру, а затем чувствовать то же самое к Майеру?».

Я смотрю на руку Майера, и все во мне сжимается. Моя кожа светлая и усеяна крошечными веснушками; теплый загар его кожи прекрасно контрастирует с моей бледностью. Не задумываясь, я кладу свою ладонь на его руку, чувствуя, как мое сердце подскакивает к горлу. Это небольшой жест, но он заставляет меня понять, что я все еще испытываю к нему чувства — даже после всего, что произошло.

— Ты можешь остаться, пока не найдешь, куда пойти, — обещаю я, когда мне приходит в голову кое — что еще. — Но у меня есть несколько вопросов.

— Конечно.

— Откуда ты вообще узнал, как жить на суше? И… как давно ты здесь?

— Некоторое время, — отвечает он, и я не могу не удивиться. Не знаю почему, но я просто предположила, что его недавно изгнали и завербовали на сторону Каллена. — Раньше я жил в Англии. Потом Калифорния, потом Мексика… И какое — то время жил в Италии, — он делает паузу, замечая удивление на моем лице. Он продолжает. — Плавание в Средиземном море в качестве русала — это самый невероятный опыт, Ева. Рыба такая яркая и на вкус лучше, чем все, что я когда — либо ел до или после. Надеюсь, когда — нибудь у тебя будет возможность испытать это.

Я не могу не смотреть на него, потрясенная открытием. Он путешествовал повсюду, а я даже никогда не была за пределами Шелл — Харбора. Я думаю обо всех водоемах, которые мне еще предстоит посетить, обо всех местах, где я никогда не была. И, как ни странно, мне не нравится идея уплывать. Вместо этого я счастлива в Шелл — Харборе, если бы только жители города забыли всю ложь обо мне…

— Почему ты не поселился где — нибудь… до того, как прибыл сюда? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами, и его рука соскальзывает с моего плеча. Наш момент закончился, и хотя между мной и Сойером определенно что — то есть, я не могу не чувствовать холод, когда Майер отстраняется. Это расстраивает, и я не понимаю себя — как я могу испытывать чувства к двум мужчинам? Я не знаю, как это возможно, но это та ситуация, в которой я нахожусь.

— Я никогда не находил места, которое было бы похоже на дом, — объясняет он, пожимая плечами. — Ничто не сравнится с домом, да?

Когда — то я бы согласилась.

Теперь, после того, как я испытала Шелл — Харбор и все, что он может предложить, я знаю, что еще так много земли можно увидеть. И я никогда не буду скучать по Корсике так, как Майер, и это во многом связано с тем, что я женщина, а он мужчина. Мое знакомство с Корсикой сильно отличалось от его.

Я могу скучать по удобствам Корсики, но я не скучаю ни по чему другому. По правде говоря, то место никогда не было для меня домом. Я отступаю, теперь прислоняюсь к перилам лестницы, когда усталость, наконец, начинает брать верх.

— Тебе следует лечь спать, — говорит Майер, будто знает, о чем я думаю. Или, что более вероятно, я просто выгляжу так же утомленно, как себя чувствую. — Отдохни, Ева.

Но я не могу заставить себя или свои ноги подняться наверх. Я думаю о входной двери, незапертой. На этот раз нам повезло — повезло, что не получил доступ тот, кто не должен был. Я вздыхаю и киваю, а потом нахожу улыбку Майера такой отвлекающей, что чувствую себя застрявшей на месте.

— Спи, — настаивает Майер.

Я снова не протестую. Он допивает остатки воды и ставит пустой стакан на дубовый столик у дивана. Затем он ведет меня наверх, опустив руку на мою поясницу, словно ожидая, что я упаду. Его прикосновение посылает больше тепла, чем я ожидала, по моему позвоночнику. Я слишком устала, чтобы даже чувствовать себя виноватой. Это то, о чем я подумаю утром.

Когда мы подходим к двери моей спальни, я внезапно ощущаю такую усталость, что едва могу держать глаза открытыми. Я вхожу в комнату и слышу, как Майер закрывает за мной дверь и шепчет спокойной ночи. Я не поворачиваюсь к нему лицом, а стремглав иду к кровати и тут же забираюсь в уютные одеяла. Проскользнув под одеяло, я чувствую, как тепло обволакивает меня, как плавное океаническое течение.

В этом доме так тихо.

Мир настолько совершенен, что иногда я могу представить, хотя бы на мгновение, что все в порядке. Сегодня воздух такой спокойный, что я даже не слышу, как Мара храпит из соседней комнаты. Обычно звук не дает мне уснуть какое — то время, но сегодня ночью просто тихо. Я кратко отмечаю, что, может, я должна проверить ее, но я не могу заставить себя встать с постели.

Я переворачиваюсь на бок, глубже забираясь под простыни, а через несколько минут вырубаюсь.

* * *

Мне снится, как я целую Сойера под луной, купаясь в теплой озерной воде.

Мы обнимаемся, потягиваем вино и смеемся, пока я рассказываю истории о своих приключениях на Корсике. Мара там, закатывает глаза на наши выходки, но улыбка у нее искренняя. Венди сидит на траве с Тейлором и Хизер, их смех звенит в мирной ночи, пока Том бегает вокруг них, доставая палки из воды.

Только Майера нет.

И глубоко внутри меня есть мучительное сомнение из — за этого факта. Я хочу, чтобы Майер был здесь. Я хочу оглянуться и увидеть его улыбающееся лицо и сверкающие глаза.

Когда я думаю о нем, мой взгляд перемещается к дальнему концу озера, и там я наблюдаю, как темная фигура замирает в воде в углу озера. Когда я отворачиваюсь, чтобы отвести взгляд, меня охватывает тревожное чувство. Я поворачиваюсь, и темная фигура внезапно оказывается прямо передо мной, тянется и душит меня своей кромешной чернотой.

Я просыпаюсь в поту, хватая ртом воздух, и мне требуется несколько секунд, чтобы оглядеться и понять, что я в своей постели и я в безопасности.

Я глубоко вдыхаю и позволяю своему пульсу успокоиться.

«Это был не более чем дурной сон — кошмар, — говорю я себе. — Все в порядке, Ева».

Хоть я рассказываю себе об этом, напряжение от воспоминаний о тени в озере и о том, что я была почти уверена, что она наблюдает за мной, не ослабевают.

Наблюдает и ожидает.

* * *

Вытащить себя из постели — непростая задача.

Хотя я и проспала остаток ночи, мое тело не замечает, что вообще спало, несмотря на прохладную, расслабляющую мягкость моего одеяла.

Взгляд в зеркало подтверждает, что я выгляжу так же плохо, как и чувствую себя: темные круги под глазами, а небольшой румянец, который у меня обычно бывает, исчез с моих щек.

К тому времени, когда я одеваюсь, я чувствую себя немного лучше, но усталость все еще сидит в моих костях. Я могу только надеяться, что кофе будет лекарством. Но я почти уверена, что так не будет. Я просто чувствую себя на грани — будто я постоянно жду, когда Каллен покажет себя — выпрыгнет из следующей тени или из — за следующего угла. Так нельзя жить.

Спускаясь, я чувствую запах завтрака и, поворачивая за угол, вижу, что Мара уже деловито суетится на кухне. Стопка намазанных маслом тостов, достаточно большая, чтобы накормить целую армию, ждет на барной стойке на синей фарфоровой тарелке, яичница жарится на сковороде, а поджаренный бекон сложен рядом с ней у плиты.

— Ты была занята, — смеюсь я, и часть моей энергии возвращается, когда я вижу, что пачку с клюквенным соком на столе. Я беру стакан и почти доверху наливаю темно — красную жидкость. Сок — одна из многих восхитительных роскошей, которые я обнаружила на суше, уступающая Сойеру.

И, кхм, Майеру. Но это мысль, которой я не буду касаться.

Независимо от того, что мое тело чувствует по отношению к обоим мужчинам, я приняла решение. С того момента, как я переехала в Шелл — Харбор и впервые встретила Сойера, он был тем, о ком я мечтала, единственным мужчиной, которого хотела. И правда в том, что я хочу Сойера так, как никогда не хотела ни одного мужчину, даже Майера (хотя он на втором месте).

«Отныне, — говорю я себе. — Ты обуздаешь свои чувства к Майеру и сосредоточишься на человеке, который ощущается правильно в твоем сердце».

И этот человек — Сойер.

— Я хотела попробовать, — говорит Мара, выключая горелку.

— Ты действительно увлеклась готовкой.

Она пожимает плечами, не встречаясь со мной взглядом. Я не ожидаю, что она это сделает, после того количества ссор, которые у нас были в последнее время, но это все еще задевает.

— Я обнаружила, что это единственное, что мне действительно нравится на суше, — рассеянно говорит она, намазывая маслом еще один кусок хлеба, и мне интересно, кто, по ее мнению, собирается съесть всю эту еду. Когда я проверяла в последний раз, нас здесь жило всего трое. — Еда и животные. Прошлой ночью я видела милейшего щенка в окне соседского дома.

Я останавливаю стакан на полпути к губам.

— Вчера вечером? Я думала, ты вернулась днем?

Мара едва заметно замирает, а затем чересчур агрессивно атакует яичницу — болтунью резиновой лопаточкой.

— Ночь, день, без разницы. У нас даже нет дней под водой, так что вся концепция сбивает меня с толку. Здесь везде так ярко.

Точно. У нас есть биолюминесцентные водоросли и различные морские существа, которые обеспечивают света в мор, но это все. Море обычно темное, совсем не похожее на жгучие лампы, флуоресцентные лампы и уличные фонари человеческого мира, из — за которых кажется, что здесь вечный день. Тем не менее, Мара не дура. Она знает разницу между днем ​​и ночью.

Я отмахиваюсь от своего беспокойства и полагаю, что только что обнаружила причину, по которой входная дверь была не заперта прошлой ночью.

— Тебе нужно быть осторожнее, закрывать все окна и двери. Я встала рано утром, входная дверь была приоткрыта. Кто угодно мог просто войти.

Мара кивает.

— Прости. Эта дверь плохо держится — иногда мне кажется, что я ее закрыла, но на самом деле это не так.

— Только будь осторожнее, ладно?

Она кивает, и я вытягиваю руки над головой, сон все еще затуманивает мой мозг. Затем я наклоняюсь, чтобы взять кусок бекона с тарелки.

— Подожди, пока все не будет готово! — рявкает Мара, шлепая лопаткой по моей руке. — Я еще не сделала все!

— Тогда готовь быстрее, — отвечаю я с дразнящей ноткой в ​​голосе. Этот миг почти похож на старые времена. Мара и я имели обыкновение дразнить и огрызаться друг на друга, веселя Эварда. Но в последнее время уколы словами не были фальшивыми. Я делаю глубокий вдох и на мгновение представляю, что мы снова на Корсике, подшучиваем над утренними тарелками сардин.

Фантазия рушится, когда Майер заходит на кухню. Он широко зевает, вытягивая руки над головой. И он снова полураздет — в одних трусах — боксерах. В свете утреннего солнца я понимаю, что он еще прекраснее, чем прошлой ночью.

«Но тебе все равно, потому что ты любишь Сойера», — говорю я себе.

— Доброе утро, — говорит Майер.

Выражение лица Мары мгновенно мрачнеет, но она не отворачивается от яичницы, бесцеремонно перекладывает ее на ближайшую тарелку.

— Угощайся, — бодро говорит она мне, затем с раздражением поворачивается к Майеру. — Не ешь снова весь бекон.

— И тебе тоже доброе утро, — говорит Майер.

Она хмурится, а затем поворачивается ко мне лицом.

— И в следующий раз, когда увидишься со своим парнем, можешь пойти к нему домой?

Я чувствую, как у меня открывается рот, а она вылетает из комнаты, даже ничего не съев, брошенная лопатка забрызгивает стойку маслом.

Майер и я смотрим ей вслед.

— Это только я, или она кажется еще более раздраженной, чем обычно? — спрашиваю я, когда за ней захлопывается дверь.

— Парень? — спрашивает он, многозначительно глядя на меня.

— О, она… ну, она думает, что мы с Сойером… — начинаю я, но Майер кивком перебивает меня.

— И это правда? Вы вместе?

Я тяжело сглатываю, не зная, как ответить на этот вопрос.

— Технически нет, но…

— Звучит… сложно.

Я пожимаю плечами и сажусь рядом с ним, потянувшись за ломтиком идеально подрумяненного тоста. Я проверяю свой телефон, услышав звук пришедшего письма на электронную почту.

Ева,

Наш общий друг, Сойер, связался со мной и сказал, что ты идеально подходишь на вакансию спасателя в «Funtime Fitness», который я открыла. Если ты все еще заинтересована, мы проводим собеседования весь день. Если сможешь прийти к одиннадцати часам, будет здорово. Извини за позднее уведомление, но Сойер только что позвонил мне, поэтому я хотела связаться с тобой как можно скорее.

Делайла.

Я так сильно сжимаю телефон, что силиконовый чехол впивается в пальцы. Но мне все равно.

У меня собеседование! И не просто какое — то собеседование, а на работу у воды. И даже искать не пришлось! У меня кружится голова, пока я не вспоминаю, что у меня до сих пор нет никаких юридических документов на мое имя.

— Кто — то в хорошем настроении, — говорит Майер с набитым ртом. — Что за повод?

— У меня собеседование. Через… — я смотрю на часы. Ой. Два часа? Правильно? Я снова прочитала письмо и да, похоже, они хотят, чтобы я пришла сегодня.

Я позволила себе ощутить немного надежды — если я смогу справиться с этим, я смогу начать зарабатывать реальную заработную плату, смогу содержать себя. Тогда я смогу снова начать продумывать свою школу плавания.

Майер и я заканчиваем завтрак в тишине.

Я ем тосты, бекон и яйца, не ощущая их вкуса, уже планируя собеседование в голове.

— Ты можешь помыть посуду? — спрашиваю я у Майера, вставая со стула. Не дожидаясь его ответа, я поспешно возвращаюсь в свою комнату.

Какая — то часть меня предостерегает не питать надежд; приморский городок Шелл — Харбор полон сплетен, и практически все знают друг друга. Вероятность того, что эта фитнес — компания не видела афиши, маловероятна.

Тем не менее, пока я готовлюсь, я замечаю, что шагаю энергично, что недавно у меня пропало. У меня мало одежды, но я выбираю летнее платье и кроссовки персикового цвета в тон, достаточно спортивный и профессиональный вид. После этого я завязываю свои длинные густые волосы в хвост за шеей, оставляя несколько свободных прядей вокруг лица. Венди говорит, что так ей больше всего нравится.

Венди… Мне не терпится рассказать ей об этом собеседовании. Я решаю, что позвоню ей, как только все закончится.

— Так куда же делась Мара? — спрашивает Майер.

— Без понятия, — отвечаю я, хмурясь.

— Я ей вообще не нравлюсь.

— Она просто… не в себе в последнее время, — с улыбкой предлагаю я. — Все, о чем она может думать, это как вернуться к своим мальчикам.

— Я понимаю это, — говорит Майер, быстро кивая. — Смотри, — говорит он и указывает на кофеварку. — Она даже заварила кофе и оставила его нетронутым.

Все во мне сжимается.

— Наверное, у нее просто плохое настроение, — отвечаю я, пытаясь уверить себя. — Кажется, она всегда в плохом настроении.

— Ну, она через многое проходит, — говорит Майер, и я киваю. Он прав — проходит через многое. Если бы у меня были дети, и я была бы разлучена с ними, я бы хотела только вернуться к ним.

Я мчусь на кухню, чтобы налить чашку кофе из нержавеющего чайника. Он стоял слишком долго, и горький вкус заставляет меня хмуриться, глядя на чашку, но мне нужно проснуться, и это лучший способ сделать это. Я глотаю варево, как лекарство. Надеюсь, кофеин поможет мне сосредоточиться и зарядиться энергией для этого собеседования.

Майер наливает себе в чашку кофе, разбавляя его молоком, и садится на тот же стул, что и раньше. Я стала думать о нем как о его месте, как крайний — мой, а средний — Мары. Даже в доме, полном моих, я все равно одинока. Это как — то не правильно.

Между нами повисла тяжелая тишина, пока я смотрю в свою кружку, но не знаю, что сказать. Я знаю, что у нас обоих на уме — этот почти поцелуй. Может, лучше не обсуждать это — просто делать вид, что ничего не было? Это, безусловно, самое простое, поэтому я думаю, зачем с этим бороться?

Вместо того чтобы пытаться придумать какой — нибудь неловкий светский разговор, чтобы заполнить пространство, я хватаю свой телефон.

Спасибо, что устроил мне собеседование в фитнес — центре в городе, — я пишу Сойеру, — я направляюсь туда к 11. Хочешь встретиться после?

Его ответ почти мгновенный.

Я бы хотел. Полдень подойдет?

Собеседование, вероятно, не займет часа, поэтому я отправляю ему поднятый большой палец.

Майер первым нарушает молчание:

— Ну, тебе предстоит собеседование, и у меня такое чувство, что я захочу уйти, когда Мара вернется.

Я не могу сдержать смех.

— Что ты будешь делать сегодня?

Он пожимает плечами.

— Может, я попытаюсь найти себе работу.

— Значит, ты планируешь остаться в Шелл — Харбор?

Он склоняет голову.

— Я имею в виду… пока, думаю, да, — потом он кашляет. — Я, э — э, я хочу убедиться, что с тобой все в порядке, и я не могу сделать это из другого места, кроме Шелл — Харбора.

— Что ж, я ценю это, Майер, — говорю я с улыбкой, а затем глубоко вдыхаю, когда воздух между нами снова становится напряженным. Неудобно.

— Я надеюсь, что когда — нибудь… мы снова сможем стать друзьями.

Я смотрю на него и почти теряюсь в красоте его глаз.

— Я тоже на это надеюсь.

Он кивает.

— Удачи на собеседовании, Ева. Ты отлично справишься.

Его рука касается моей, когда он проходит мимо, и да, я могу принять это за дружеское заверение, но ладонь задерживается слишком долго. Секунду или около того я чувствую, как тепло наполняет пространство между нашими телами.

Затем он ушел, исчезнув в коридоре, будто он почувствовал то же, что и я, и это напугало его.

Я до сих пор чувствую прикосновение его теплой руки к моей, не желая слишком глубоко задумываться о том, почему мне так нравится это напряжение.

Глава двенадцатая

Интерьер «Funtime Fitness» прекрасен.

Я вхожу в огромное фойе с круглым столом посередине, сделанным из мрамора с маленькими серебряными крапинками, которые напоминают мне чешую скумбрии. Белый кафельный пол блестит, но не скользкий, даже в кроссовках. Высокие потолки и большие окна наполняют комнату светом и теплом, и я понимаю, почему люди приходят сюда. В такую ​​рань народу почти нет, но люди, слоняющиеся вокруг тренажерного зала, кажутся довольными.

Женщина за столом улыбается, когда видит меня. До тех пор, пока она не узнает меня с плакатов, несомненно, потому что в одно мгновение ее неприязнь почти осязаема. Я держу плечи высоко и улыбаюсь мягко.

— Делайла как раз в кабинете, — говорит она, когда я говорю ей, что пришла на собеседование. Ее тон сухой. — Пойдемте со мной.

Я следую без слов.

Кабинет Делайлы представляет собой небольшую комнату, спрятанную за нишей возле входа в спортзал, со стеклянной дверью, ведущей во внутренний дворик снаружи, усаженный суккулентами и травами в горшках. Администратор больше ничего не говорит, но поворачивается и оставляет меня стоять перед закрытой дверью.

Когда я стучу в дверь, мне отвечает высокая женщина, и ее улыбка сразу же становится доброй и приветливой.

— Ах, ты, должно быть, Ева, подруга Сойера? — я киваю. — Пожалуйста, входи.

Она проводит меня в свой кабинет, и мы обе садимся — она за свой стол, а я на место напротив. Я складываю руки на коленях, пытаясь выглядеть профессионально, все время надеясь, что Делайла не будет обращаться со мной так, как только что поступила секретарь.

Делайла оказалась моложе, чем я ожидала, со светлыми волосами рыжеватого цвета и резкими чертами лица, хотя привлекательная для мужчин.

— Надеюсь, у тебя доброе утро, — говорит она, сложив руки на столе, и еще раз искренне улыбается мне.

— Да, спасибо.

Она кивает.

— Хорошо. Я с нетерпением ждала возможности поговорить с тобой. По словам Сойера, ты — именно то, что нам нужно, — она делает паузу, улыбаясь.

Я чувствую облегчение, мое настроение мгновенно улучшается.

Делайла ерзает на стуле, откидывая с глаз медную прядь волос.

— На самом деле мне не о чем тебя спрашивать — это очень неформальное собеседование. Главное, о чем я хотела поговорить, это история твоей работы. Ну, или ее отсутствие.

— У меня нет большого опыта, потому что я здесь не так давно, — отвечаю я. — До того, как я переехала в Шелл — Харбор, я была просто… домохозяйкой.

— Верно — Сойер упомянул, что ты здесь новенькая.

Я киваю.

— Мой муж не очень хотел, чтобы я работала, — говорю я, чувствуя, что должна объяснить отсутствие опыта — и то, что я сказала, не ложь — Эвард никогда бы не позволил мне работать. На Корсике женщины не работают.

Делайла кивает, но я не могу понять, удовлетворил ли ее мой ответ.

— Когда ты сюда переехала?

— Несколько месяцев назад после того, как… я развелась.

— Я понимаю, — отвечает она с улыбкой. — Я сама только что развелась, так что могу понять желание начать все сначала, — она делает паузу на мгновение, и добрый взгляд ее глаз искренний. Я чувствую, что расслабляюсь. — Думаю, самое главное, что мы ищем в кандидате, это кто — то с подготовкой или кто — то, кто готов быстро учиться.

— Подготовка? — с тревогой повторяю я.

— Да. Сойер сказал мне, что у тебя школа плавания, и ты обучаешь его детей?

Я киваю.

— Да, все верно.

— Хотя это здорово и говорит о твоем мастерстве плавания, спасатели немного отличаются, так как ты в основном будешь охранять всех в бассейне. Ты отвечаешь за их безопасность.

— Хорошо.

— В основном тебе придется беспокоиться о детях, но люди с определенными заболеваниями также могут подвергаться риску утонуть.

Она делает паузу, замечая мое встревоженное выражение лица, и снова улыбается.

— Не смотри так испуганно. На самом деле это довольно легкая работа. Платный курс обучения занимает всего несколько дней. Если ты хороший плаваешь, единственной проблемой будет секция первой помощи. Ты сертифицирована для сердечно — легочной реанимации?

— Когда — то была, — сразу лгу я, потому что не хочу лишать себя шансов получить эту работу, поэтому я полагаю, что просто узнаю все, что смогу, об этой СЛР сегодня вечером на компьютере — кажется, все, что нужно знать, можно найти во всемирной паутине, вроде, они так ее называют. — Но это было давно, так что я… не все помню.

Делайла задумчиво хмыкает.

— Если подумать, мне тоже нужно пройти повторную сертификацию через несколько недель. Мы можем ходить на уроки вместе.

Я позволяю себе ярко улыбнуться, и с моих губ срывается прерывистый смех, потому что звучит так, будто она уже наняла меня на эту работу.

— Это звучит весело.

Она смеется и качает головой.

— Веселье — не то слово, которое я бы употребила, но мне нравится твое отношение. Я думаю, что ты можешь подойти для этой работы, несмотря на отсутствие опыта. С хорошим отношением ты далеко продвинешься, — она хмыкает и постукивает пальцами по столу. — Сойер сказал, что ты в процессе получения номера социального страхования?

Я чувствую, как все во мне сжимается, и просто киваю.

— Все в порядке — я знаю, что вся эта бюрократическая ерунда может занять некоторое время.

— Тогда вы не против нанять меня без него? — потом я понимаю свою ошибку. — Э — э, если вы решите нанять меня.

— Пока — да. Нам срочно нужен спасатель, а у нас семейный бизнес, так что мы не очень большие.

Я не хочу позволять себе верить, что все, наконец, идет своим чередом, но когда Делайла улыбается мне в ответ своими красными накрашенными губами, я думаю именно об этом.

— Ну, вот и все, — говорит она, хлопая в ладоши. — По сути, я просто хотела встретиться с тобой и немного рассказать о работе.

Собеседование, каким бы коротким оно ни было, похоже, прошло… ну, гладко.

— Между нами, — продолжает Делайла, — окончательное решение принимаю не я, а папа. Но нам очень нужен спасатель, и я бы сказала, что у тебя хороший шанс, Ева. Возможно, я даже смогу пригласить тебя на первый день обучения в ближайшие несколько дней.

Наконец — то хоть какой — то прогресс! Я улыбаюсь так сильно, что это больно.

— Спасибо, — отвечаю я и стараюсь, чтобы в голосе не было энтузиазма, чтобы она не поняла, что эта работа — единственный вариант, который у меня остался. — Я буду рада.

Делайла встает, сигнализируя об окончании собеседования.

— Отлично! У меня есть твоя электронная почта и номер телефона, так что мы будем на связи. Было здорово познакомиться с тобой, Ева.

Мы обмениваемся рукопожатием, что до сих пор кажется мне странным, но я знаю, что это считается вежливым и профессиональным. Затем Делайла ведет меня обратно в фойе, проносясь мимо клиентов, пока мы подходим к стойке регистрации. Она благодарит меня еще одним рукопожатием, прежде чем уйти.

Когда я поворачиваюсь и иду к входной двери, приходит сообщение, и я тянусь к телефону, сердце стучит в груди, когда я вижу имя Сойера на экране. Меня до сих пор сводит с ума, что от одной мысли об этом мужчине у меня перехватывает дыхание.

Готов, когда готова ты. Как относишься к прогулке в парке?

Моя улыбка становится шире, и когда я толкаю дверь, и солнце сияет во всей своей красе, я отражаю ему свое счастье. Да, сегодня определенно хороший день.

С удовольствием, — отвечаю я.

Отлично, — отвечает он. — Встречаемся у тебя дома?

Буду через пятнадцать минут.

Не терпится узнать, как прошло собеседование.

Улыбаясь, я бегу по улице, думая о том, как впервые за долгое время я могу позволить себе дышать.

* * *

Когда я прихожу домой, меня встречает прекрасное зрелище: Сойер стоит у дома.

Его кожа загорелая и золотистая, его теплые черные глаза сильнее бросаются в глаза из — за бледно — голубой рубашки. Он держит две чашки мороженого, стоя на пороге моего дома. Я не могу сдержать улыбку, когда поднимаюсь по ступенькам, а затем встаю на цыпочки, чтобы слегка поцеловать его в щеку.

— Как прошло? — спрашивает он, мягко улыбаясь, его щеки краснеют, и он сияет мне. Как бы я ни была рада его видеть, он, кажется, так же рад видеть меня. И это осознание ощущается хорошо.

— Хорошо, вроде бы. Делайла либо не узнала меня по плакатам, либо не обратила на них внимания, что лучше, чем я надеялась.

— Да, Делайла не любит сплетничать.

— Откуда ты ее знаешь?

Он пожимает плечами.

— Мы вместе учились в старшей школе и с тех пор остались друзьями. Она хороший человек.

Я тяжело сглатываю, вспоминая Делайлу и напоминая себе, что она была привлекательной женщиной. Во мне возникает странное чувство — кажется, ревность. Но, как только я это чувствую, я тут же ругаю себя — Делайла была ко мне исключительно добра, и глупо с моей стороны чувствовать к ней что — то, кроме благодарности.

— Вы когда — нибудь встречались?

Сойер усмехается, глядя на меня.

— Нет, мы друзья, и это все, чем мы когда — либо будем.

С облегчением я смотрю на мороженое в его руках, когда мы идем по моей улице.

— Какое из них мое?

Он протягивает мне чашку с двумя ложками.

— Я не знал, какие вкусы тебе нравятся, поэтому я выбрал шоколад и крошку печенья.

Я вдыхаю аромат, едва дождавшись, пока Сойер протянет мне ложку, прежде чем погрузиться в шоколад. Вкус деликатно сладкий, и я смакую каждый маленький кусочек, пока он тает во рту. Мороженое — моя любимая еда на суше.

— Спасибо, — говорю я, прожевав. — Мне это было очень нужно.

— Мороженое или компания? — Сойер шутит, болтая с набитым ртом.

— Оба.

После странного инцидента с Майером и входной дверью, не говоря уже о стрессе во время собеседования, Сойер стал желанным отвлечением. Я иду рядом с ним, пока мы шагаем по тихой улице, деревья над головой бросают тень на наш путь. Это прекрасный день, еще и с красивым мужчиной рядом со мной.

— И спасибо, что дал мне это собеседование, — добавляю я, глядя на него. — Ты мне очень помог.

— Я рад помочь тебе, Ева, — отвечает он. — И буду помогать, чем смогу.

Я чувствую, как горят мои щеки, и сосредотачиваюсь на мороженом в его руке, а не на жаре в его глазах. В его чашке две порции клубники или малины, из каждой горки торчат кусочки шоколада. Когда он ловит мой взгляд, он усмехается и предлагает мне попробовать из своей ложки.

Конечно, мы и раньше целовались, но почему — то мысль о том, чтобы разделить его ложку, кажется мне странно интимной. Нервно закусив губу, я смотрю на него сквозь опущенные ресницы.

— Продолжай, — призывает он. — Скажи мне, что ты думаешь.

Как я могу сказать «нет» этому? Я нерешительно наклоняюсь вперед и принимаю предложенную им ложку. Когда я поднимаю взгляд, рот Сойера растягивается в мальчишеской улыбке, будто он счастлив от мысли поделиться чем — то со мной. Может, он тоже думает, что это интимно? Как ни странно, такое ощущение, что последних нескольких недель никогда не было. Кажется, между нами наладились отношения, и, учитывая возможность новой работы на горизонте, я чувствую себя легче, чем за долгое время.

— Итак, — говорю я, когда мы снова начинаем идти, подходя к некоторым из старых викторианских домов, стоящих вдоль района рядом с пляжами. Их сады в полном цвету в любое время года, плющ стелется по кирпичным стенам и витражам; красиво, как никогда не могло быть в море. — Как у тебя дела с работой?

— Медленно, — признается он, пожимая плечами. — Но этого и следовало ожидать — в таком маленьком городке, как этот, бизнес всегда идет вверх и вниз, — он берет еще одну ложку мороженого, розовые сливки застряли в тени щетины над его губой.

Пока мы идем, мы впадаем в задумчивую тишину, когда мысли о Каллене внезапно прерывают мои безмятежные и счастливые мысли. Я тяжело сглатываю, когда воспоминание о том, что произошло на пляже, возвращается ко мне с удвоенной силой. Конечно, Каллен повлиял на мою жизнь, но и на жизнь Сойера тоже. И эта мысль мне очень не нравится.

Словно почувствовав мой дискомфорт, Сойер улыбается.

— Ты вдруг замолчала?

Я киваю.

— Я просто думала… о Каллене и о том, что он, без сомнения, замышляет, — я вздыхаю. — И я думала о том, как мне не нравится тот факт, что ты замешан в этом бардаке… из — за меня.

Сойер смотрит на меня проницательным взглядом.

— Не беспокойся обо мне, Ева.

Я киваю, но это не меняет того факта, что я волнуюсь за него. И его детей.

— Я просто хочу… я хочу, чтобы все это закончилось.

— Мы оба, — отвечает он, посмеиваясь. — Было бы неплохо не беспокоиться о том, что постоянно нужно оглядываться.

— У нас все будет хорошо, — тихо настаиваю я, хотя и сомневаюсь в правдивости своих слов, — и когда — нибудь, надеюсь, скоро все это закончится.

Сойер кивает.

— Не так много раз Каллен будет рисковать собой, чтобы прибыть сюда. У него же королевство на Корсике, верно?

Хм… это поднимает хороший вопрос.

— Может, он уже сдался.

Сойер склоняет голову.

— Эта стычка на пляже определенно испугала бы большинство мужчин.

Я киваю, но не могу полностью согласиться.

— Каллен — не большинство мужчин.

Глава тринадцатая

— Как насчет того, чтобы не портить время, проведенное вместе, говоря и думая об этом козле? — спрашивает Сойер с широкой улыбкой, протягивает руку и целует меня в лоб.

Когда он отстраняется, в его горле булькает смех, мороженое капает с моей ложки на его рубашку. Теперь через хлопок медленно просачивается темное пятно.

— Прости, — бормочу я со смехом.

Он пожимает плечами, все еще улыбаясь.

— Все равно это старая рубашка.

А потом он просто смотрит на меня, а я смотрю на него, и ни один из нас не отводит взгляда. Он глубоко вдыхает, и мне интересно, собирается ли он поцеловать меня снова.

— Вся эта история с друзьями оказывается непростой, — наконец, говорит он.

— Думаю, это хорошая идея на данный момент, — отвечаю я со вздохом. — Пока все не уляжется.

Он кивает, и мы некоторое время продолжаем идти бок о бок в уютной тишине. Мороженое кончается, и он бросает обе чашки в урну, стоящую в конце улицы, на границе с пляжем.

Я удивляюсь, когда он наклоняется и берет меня за руку. Я смотрю, как наши пальцы соединяются вместе, будто сами по себе. Несмотря на то, что мы договорились пока просто быть друзьями, не похоже на то, что мы просто друзья. И я почти уверена, что Сойер согласился бы со мной. Тем не менее, я говорила серьезно — сейчас не время для того, чтобы начинать отношения — Каллен еще был где — то там, Майером все еще жил в моем доме. И… мои чувства к Майеру вызывают у меня своего рода расстройство.

В конце концов, мы минуем чащу деревьев, заросших и почти похожих на джунгли, которые я видела по каналу Дискавери. Я останавливаюсь, чтобы вглядеться сквозь сплетение шипов и ветвей, и вижу ряд очень маленьких домиков, каждый разного яркого цвета. Или они были бы яркими, если бы краска не была полностью выцветшей и в некоторых местах отсутствовала.

— Что это? — спрашиваю я.

— А, — говорит Сойер, ловя мой взгляд. — Это хижины. Раньше их сдавали в аренду на пляже.

— Аренда?

Он пожимает плечами.

— Да, можно было арендовать хижину на день, а в конце ряда были продуктовые лавки и маленькие лачуги, где можно было арендовать зонтики и полотенца.

Когда я пытаюсь заглянуть за разросшиеся деревья, я лишь мельком вижу желтые и оранжевые крыши, большая часть которых обрушена, и доски, выброшенные на берег, беспорядочно сколоченные вместе, которые, видимо, были стенами.

— Как понимаешь, то недвижимостью не пользовались годами, — Сойер сдвигает ветку, чтобы посмотреть вместе со мной на обветшавшие от непогоды лачуги, едва стоящие на песке. У некоторых из них есть крыльцо, но большинство из них давно рухнуло.

В этот момент у меня звонит телефон, и, взглянув на него, я понимаю, что это «Funtime Fitness». Я решаю, что не хочу портить этот момент с Сойером, поэтому ставлю звонок на беззвучный режим, а затем просто улыбаюсь ему, прежде чем вспомнить, о чем мы говорили. О, да, пляжная аренда.

— Должно быть, это было очень давно — они выглядят древними.

Он кивает.

— Моя семья сдавала их в аренду, когда я был ребенком, но это место закрыли, когда мне было около пятнадцати, — он хмурится, позволяя ветке вернуться на место, отходит в сторону и следит, чтобы она меня не задела.

Мой взгляд задерживается на одной из хижин в самом конце ряда. Она возвышается над скоплением скал и кажется в лучшем состоянии, чем другие — стены целее других, а белая краска не выглядит такой старой, как краска на других. Я вижу, крыша тоже выглядит довольно целой. Создается впечатление, что кто — то позаботился о ней. Эта хижина и та, что рядом с ней, кажется, заперты на замок, что кажется мне странным, учитывая, что это место давно заброшено.

Я смотрю еще на мгновение, прежде чем снова повернуться к деревьям, тянущимся вдоль улицы, с ярко ухоженными клумбами из лилий и бархатцев. Сейчас мы дальше от города, но не близко к моему дому. Я вижу пляж отсюда, всего в минуте ходьбы — похоже, что когда — то между пляжем и этими маленькими домиками, сдаваемыми в аренду, был короткий путь, но с тех пор этот путь зарос.

Словно почувствовав мои мысли, Сойер говорит:

— Жалко, что хижины пришли в такое упадок. Пока они существовали, они были хорошей идеей.

Я улыбаюсь ему, но момент прерывается, когда краем глаза я замечаю тень на стене одной из хижин. Все мое тело сжимается. Я могу поклясться, что тень была в форме человека, перемещающегося между деревьями и хижинами, но когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, там никого нет. Хм, должно быть, это была просто игра моих глаз или солнца в ветках дерева — что — то, что могло быть похоже на форму человека.

— Что — то не так? — спрашивает Сойер.

Я не могу остановить дрожь, которая проходит через меня, или то, как я автоматически наклоняюсь к нему, будто мое тело инстинктивно обращается к нему за защитой. Я указываю на заброшенный участок пляжа.

— Мне показалось, что я видела кого — то или что — то там. Тень между двумя последними хижинами.

Сойер следует взглядом за моим пальцем, но качает головой.

— Вряд ли кто — то будет здесь. Эта часть пляжа закрыта и труднодоступна, а те хижины — просто старое, занозистое дерево. Они опасны — я удивлен, что они вообще еще стоят.

Я всматриваюсь в зеленую массу деревьев, пытаясь разобрать очертания или следы, или что — то в этом роде, но ничего нет. Не знаю почему, но мои мысли внезапно наполняются воспоминаниями о том времени на пляже, прямо перед тем, как на нас напал Каллен. Тогда я была уверена, что кто — то прячется поблизости, и сейчас я чувствую то же самое. Это почти инстинктивное чувство — что — то, что знает мое тело, но не разум.

Мне вспоминается совет Майера обращать внимание на свои инстинкты.

— Пошли, — говорю я и беру Сойера за руки, уводя его от заброшенного пляжа, хотя мой разум кричит мне, чтобы я посмотрела через плечо и убедилась, что там никого нет. Я делаю это и ничего и никого не вижу.

Но я чувствую горячий взгляд Сойера на своей коже.

— Думаешь, это был…?

— Каллен? — я произношу его имя вслух, но потом качаю головой. — Я так не думаю… То есть, я вроде видела тень, но это могло быть что угодно — возможно, просто тень дерева, похожая на человека.

— Каллен тебя так напугал, ты видишь его там, где его нет, — предлагает Сойер и смотрит на меня с сочувствием во взгляде. — Тебе просто нужно сделать глубокий вдох, Ева. Шансы на то, что Каллен здесь, довольно малы, и если бы он был в Шелл — Харборе, ты не думаешь, что он уже успел бы сообщить о своем присутствии?

Онправ, но мне все еще не нравится эта тень и то, чем она могла быть. Или кто это мог быть.

— Что случилось? — спрашивает он, когда мои мысли возвращаются к входной двери, которую оставили открытой только вчера вечером, и я тяжело сглатываю. — Я вижу, ты чем — то обеспокоена, Ева.

Я делаю глубокий вдох и думаю, может, озвучив свои мысли, я буду чувствовать себя лучше.

— Ничего, я уверена, но я вчера поздно встала и услышала шум. Когда я спустилась, чтобы разобраться, это был просто Майер, которая налил себе воду, — при упоминании Майера улыбка Сойера сползает, и ее место занимает хмурый взгляд.

— Хм, — говорит он.

— То, что он пьет воду, не было чем — то из ряда вон выходящим, — продолжаю я, смущаясь. — За исключением того, что входная дверь была не заперта, хотя она была заперта, когда мы все легли спать.

Выражение лица Сойера становится каменным.

— Майер мог солгать о воде. Может, правда в том, что он только вошел, но, чтобы замести следы, сказал тебе, что спустился за водой.

Я обдумываю этот вариант секунду, пока не вспоминаю, как Майер был одет (или, может, раздет было бы более подходящим описанием). Но чтобы сообщить Сойеру этот важный маленький факт… Я тщательно подбираю слова.

— Нет, я не думаю, что он только что вошел… он был одет… в пижаму, и на нем не было обуви.

— Хм, — говорит Сойер, и выражение его лица говорит мне, что он хочет сказать больше, но придерживает язык.

— Я не думаю, что это был Майер, — мягко отвечаю я, наклоняясь в его объятия, — во всяком случае, я думаю, что это была Мара… если это вообще был один из нас.

— Куда могла пойти Мара?

— Я не знаю, но она часто пропадала, я заметила. Я подумала, что это просто потому, что мы двое не ладим, поэтому она предпочитает быть одна, а не со мной.

Он кивает, но не выглядит убежденным.

— Я знаю, что не должен этого говорить, и вообще это деликатный вопрос, но я не думаю, что тебе стоит доверять Майеру, Ева, — он глубоко вдыхает. — И мне некомфортно знать, что он там, остается с тобой. Если бы мне не нужно было беспокоиться о детях, я бы остался с тобой.

— Спасибо, — я улыбаюсь ему и качаю головой. — Но я почти уверена, что могу ему доверять — он не может вернуться на Корсику или к Каллену.

— Хорошо, ради спора, допустим, ты можешь доверять ему… ему нужно жить с тобой?

Я смотрю на очевидную ревность Сойера и улыбаюсь.

— На самом деле у нас был разговор на эту тему, и он знает, что ему нужно начать искать собственное место. Я сказала ему, что он может остаться со мной, пока не найдет, куда переехать.

Сойер вздыхает и ничуть не успокаивается.

— Я просто думаю, что тебе следует быть осторожной.

— Я осторожна, — уверяю я его, а затем еще раз широко улыбаюсь, прежде чем сделать глубокий вдох. — Я просто… я хочу дать ему шанс.

— Заслуживает ли он доверия? — по его тону ясно, что Сойер не думает, что Майер чего — то заслуживает от меня.

— Ну, было время, когда я не говорила правду, и ты решил, что мне стоит доверять и дать второй шанс. Я хочу дать Майеру такой же шанс.

— А если он снова предаст тебя?

— Тогда… — я пожимаю плечами. — Что ж, тогда я разрешу тебе отправиться на поиски рыболовного крючка промышленного размера.

Сойер улыбается, и мы продолжаем идти по узкой дороге, все еще держась за руки и шагая как можно ближе друг к другу. Мы движемся мимо деревьев и пляжа, пока, наконец, не достигаем моего тихого маленького палисадника. Идя по извилистой тропинке, мы останавливаемся у крыльца.

— Мы должны сделать это снова, — шепчу я. — Я скучала по времени с тобой.

— Тогда я обязательно спрячу где — нибудь запас мороженого, — отвечает он, поворачиваясь ко мне и притягивая меня ближе, и убирает выбившуюся прядь волос с моих глаз.

Мы просто стоим там, нас разделяет всего несколько дюймов воздуха, и мне интересно, поцелует ли он меня. Я чувствую, как ритм моего сердца начинает учащаться, а дыхание становится неглубоким.

Я хочу, чтобы он поцеловал меня.

— Поговорим завтра? — спрашивает он, отходя, и я чувствую, как меня охватывает разочарование.

— Конечно.

Выражение его лица становится серьезным, а рот сжимается в тонкую линию.

— Если случится еще что — нибудь странное, ты дашь мне знать?

— Обещаю.

С еще одной улыбкой он притягивает меня к себе, целуя в волосы, прежде чем отпустить. Затем он быстро машет мне рукой и сбегает по ступенькам крыльца.

Я смотрю, пока он не исчезает из виду за рядом домов вдоль моей улицы, в районе, который находится между его домом и моим. Только тогда я оборачиваюсь и смотрю на свой дом, который вдруг кажется таким пустым и одиноким.

* * *

В доме тихо.

Майера, похоже, не было внутри, и тут же в моей памяти всплыла тень, которую я видела на пляже. Я не знаю, почему. И никаких следов Мары, от чего у меня кисло в желудке. Конечно, каждый раз, когда я думаю о Маре, мой желудок сжимается. Я просто… я уже не знаю, как к ней подступиться — в ней столько злости, что, кажется, никак не победить.

Я бросаю сумочку на столик у лестницы и медленно заглядываю в гостиную — там тоже никого. Так и на кухне.

— Кто — нибудь дома? — кричу я.

Почти мгновенно я слышу голос Майера в ответ:

— Иду! — а через секунду он уже стоит наверху лестницы. — Где ты была? — спрашивает он.

— О, просто гуляла.

— С Сойером?

— Верно, — отвечаю я, и выражение его лица мрачнеет. Через секунду он заставляет улыбку вернуться на лицо.

— Где Мара? — мой голос напряжен, суровее, чем я хотела бы. В последнее время Мары вообще не было рядом, и я не могу не задаться вопросом, куда она ходит и почему.

Майер пожимает плечами и босиком спускается по лестнице. Он одет в черную облегающую рубашку и темные джинсы, но, судя по растрепанным волосам и сонному выражению лица, сегодня он еще не выходил на улицу.

— Ее не было весь день, — отвечает Майер, пожимая плечами, вырывая меня из моих мыслей.

— Ее долго не было.

Он снова пожимает плечами.

— Вероятно, она не хотела оставаться со мной наедине, хотя я не могу ее винить. Мы с ней не совсем ладим.

Я не могу сдержать хмурое разочарование на своих чертах. Я надеялась поговорить с Марой о Майере и о том факте, что я верю, что он на нашей стороне, и мы должны дать ему шанс.

— Ты голодна? — слова Майера вырывают меня из моих мыслей.

Я пожимаю плечами.

— Я только что съела мороженое, так что не совсем.

Однако я иду за ним на кухню, просто чтобы избежать ужасной пустоты дома. Майер усмехается мне, когда начинает доставать ингредиенты из холодильника: яйца, чеснок, лук, бекон и масло.

— Итак, если у тебя ничего не запланировано на день, я думаю, нам следует снова попрактиковаться в твоих уроках самообороны, — говорит Майер, глядя на меня.

Я киваю.

— Звучит неплохо, — мне определенно нужна вся практика, которую я могу получить.

Затем, вспомнив про пропущенный телефонный звонок от «Funtime Fitness», я тянусь к телефону и замечаю, что у меня есть сообщение на голосовой почте. Нажав на кнопку, я слышу голос Делайлы:

— Привет, Ева, это Делайла из «Funtime Fitness». Я звоню, чтобы сообщить, что я только что говорила с моим отцом, и он сказал, что я должна нанять тебя! Я сказала ему, что хорошо к тебе отношусь, и ему этого достаточно! Итак, если ты не против прийти на следующей неделе, мы можем начать обучение. Перезвони мне и дай знать.

Я не могу сдержать широкой улыбки, растянувшейся на моих губах, когда меня наполняет облегчение. Так было до тех пор, пока тень от пляжа внезапно не прервала мои мысли. Хоть я и не могу сказать наверняка, что действительно видела что — то большее, чем тень деревьев на стене хижины, что — то внутри меня не верит этому. Эта часть меня уверена, что я действительно кого — то видела.

Глава четырнадцатая

В ту ночь я ловлю себя на том, что ворочаюсь.

Я помню время, когда я могла спать. Теперь я не могу заснуть, как ни стараюсь, постоянно перестраивая вокруг себя одеяла и взбивая подушки, только для того, чтобы снова расправить их. Взглянув на электронные часы у кровати, я понимаю, что уже три часа ночи, и я стону в подушку. Слава богам, завтра мне некуда идти — просто еще один день тренировок с Майером.

Внезапно я слышу слабый щелчок открывающейся двери, а затем шаги.

Я замираю, у меня перехватывает дыхание, пока я не шевелюсь. Но я больше не слышу ни шагов, ни журчащих кранов, ни смыва воды в унитазе, ни скрипучих захлопывающихся дверей ванных комнат, которые могли бы намекать на Мару или Майера. Просто чистая тишина.

Тем не менее, я долго жду, прежде чем осмеливаюсь снова пошевелиться, боясь издать малейший звук. Я поднимаюсь, свешивая ноги с края кровати. Когда я встаю, то осторожно на цыпочках прохожу в другой конец комнаты, но когда открываю дверь, она скрипит петлями. Я немедленно останавливаюсь и жду, чтобы услышать какие — либо другие звуки, но ничего.

В коридоре наверху темно.

Дверь Мары плотно закрыта, как и свободная комната, где спит Майер, а дверь в ванную открыта, и видно, что она пуста, единственный свет — мягкий свет от ночника над раковиной. Кажется, все на своих местах, но я определенно слышала, как кто — то двигался внизу.

Часть меня кричит проверить.

Другая, более разумная часть говорит: боги, нет, не глупи.

Первая часть меня побеждает, и я решаю накинуть какую — нибудь одежду, наугад нащупывая в темноте свободные джинсы и толстовку большого размера. Затем я проскальзываю в коридор и спускаюсь по лестнице так тихо, как только могу.

Добравшись до первого этажа, я оцениваю все и обнаруживаю, что все именно так, как я оставила вечером, прежде чем лечь спать. Моя сумка до сих пор стоит на тумбочке у лестницы, и не похоже, чтобы ее трогали.

Входная дверь заперта, когда я тянусь к ручке, чтобы проверить ее, так что я решаю, что никто не входил через нее. Я все равно открываю ее и, выглянув наружу, не замечаю ничего плохого — ни притаившихся теней, ни звука шагов. Ночь прохладная и темная, и дуновения ветра достаточно, чтобы уколоть меня за кожу и вызвать мурашки на спине. Я выхожу на крыльцо и мягко закрываю за собой дверь, спускаюсь по ступеням, чтобы посмотреть на обе стороны улицы.

Пусто, как я и подозревала.

Ни души в поле зрения, если не считать дикого кролика, мчащегося по клеверу соседской лужайки. Тревога растет в животе, я поворачиваюсь и иду по улице, просто чтобы убедиться, что я никого не вижу. Может, в моем доме вообще никого не было, и все, что я слышала, это то, как Майер или Мара уходили в свою спальню? А может, это игра моего воображения, паранойя, перешедшая в бессмысленные подозрения.

При мысли о том, чтобы развернуться и вернуться домой, я понимаю, что не хочу. Вместо этого я продолжаю идти и наслаждаюсь тишиной раннего утреннего часа. Лунный свет яркий над головой и освещает мой путь. Я долго иду, мало обращая внимания на то, куда меня ведут ноги. На мне шлепанцы, и они издают хлюпающий звук, пока я бесцельно иду пешком. Несмотря на то, что в это время ночи находиться на улице странно, и я знаю, что должна спать в постели, я не хочу повернуться.

Вместо этого я продолжаю свой путь, пока, в конце концов, не оказываюсь в том же месте, где мы с Сойером оказались ранее этим вечером, — в том месте, где маленькие хижины выстроились вдоль пляжа рядом с густыми зарослями деревьев. Пока я иду, облака закрывают лунный свет над головой, и внезапно становится намного темнее, чем было. Слишком темно, чтобы увидеть пляжные домики отсюда, даже при свете фонарей близлежащих домов. Все, что я вижу, — это бесконечная тьма, простирающаяся в бесконечный океан.

Когда я теряюсь во тьме, я улавливаю вспышку движения и света краем глаза и тут же поворачиваю голову в сторону хижин. Да, я определенно вижу слабый свет, исходящий из дальнего конца хижины — он качается и, кажется, не освещает ничего конкретного, почти как блуждающий огонек.

Внезапное желание бежать почти непреодолимо, но я подавляю это чувство.

При ближайшем рассмотрении я понимаю, что блуждающий свет — это фонарик.

Заинтересовавшись тем, кто в мире не только не спит в этот час, но и проводит время на этом бесплодном и труднодоступном участке пляжа, я продвигаюсь вперед, стараясь избегать ветвей деревьев, когда я протискиваюсь между ними. Не желая застать человека с фонариком врасплох, я стараюсь держаться теней, создаваемых лунным светом, пробивающимся сквозь облачный покров.

Когда я дохожу до последней хижины в ряде, я щурюсь, когда понимаю, что фигура передо мной, та, что держит фонарик, — женщина. И судя по форме ее тела и тому, как она держится, в ней есть что — то… знакомое. Она стройная, с длинными темными волосами, свободно ниспадающими на плечи. Они развиваются на ветру, гипнотизируя и успокаивая, как движение ламинарии.

Мара.

В данный момент она сидит перед одной из хижин, уперев голову в колени, плечи трясутся, и, кажется, что она плачет. У меня возникает соблазн отступить и оставить ее в одиночестве, поскольку я не могу представить, что она пришла сюда в это время ночи в надежде на компанию. Но с другой стороны, как же мне не пойти к ней? Неважно, как сильно она винит меня в своем нынешнем затруднительном положении, она все еще моя подруга, и когда — то она была мне почти как сестра.

Я могу только представить, что она чувствует себя одинокой — застрявшей в месте, где она не хочет быть, и изгнанной из всего, что она когда — либо знала, и от ее мальчиков. Нет, она должна знать, что я забочусь о ней и хочу ей помочь.

Когда я приближаюсь к ней, она сначала не замечает меня, настолько поглощенная своим горем.

— Мара? — шепчу я, выходя из тени и вставая рядом с ней. Она подпрыгивает от моего голоса.

— Ева?

— Это я, — отвечаю я, осторожно кладя руку ей на плечо.

Она реагирует так, будто ее ударили, откидывает голову и смотрит на меня с чем — то вроде ужаса. Может, мой первый инстинкт был верным, и я должна была оставить ее в покое. Но довольно скоро ее шок сменяется гневом, и она отстраняется от меня, тут же вставая.

— Что ты здесь делаешь? — огрызается она, оглядываясь вокруг, будто что — то или кого — то забыла. Затем она поворачивается ко мне лицом. — Ты должна спать.

— Как и ты, — указываю я, садясь на песок рядом с ней. Я замечаю, что она не делает того же. — Возможно, я здесь по той же причине, что и ты. Мне нравится гулять по пляжу и думать.

— Тебе не следует быть здесь, так близко к воде, — говорит она, стараясь говорить нейтрально, когда садится рядом со мной, стремясь оставить достаточно места, чтобы мы не сидели бок о бок. В ее голосе все еще полно слез, и я не могу не сочувствовать ей. — Каллен может прийти за тобой.

— То же самое я могу сказать и тебе.

Мара смеется, высоко и немного истерично.

— Мне? Ему плевать на меня, Ева. Ты знаешь это.

— Я этого не знаю.

Она качает головой и глубоко вздыхает.

— Каллен женился на мне, потому что так велела традиция. Но если бы у Каллена был выбор, он бы бросил меня и мальчиков гнить.

— Уверена, это неправда…

Однако я не могу завершить ложь. То, что говорит Мара, правда, и мы обе это знаем, но я не хочу признаваться в этом вслух. Так что я больше ничего не говорю, а просто качаю головой.

— Не лги, — говорит она резким голосом. — По крайней мере, окажи мне любезность не врать мне в лицо — после всего, через что я прошла.

— Прости, — начинаю я, но затем она поворачивается ко мне, и гнев все еще в ее глазах.

— Ты не представляешь, как тяжело застрять здесь, на земле, так далеко от моих детей. Все, чего я хочу, это вернуться в море и быть с ними, а я не могу этого сделать… из — за тебя.

Я смотрю на нее в шоке.

Я нахожу слова лишь через мгновение. Слова, которые не были бы горькими или полными ненависти. Наконец, мне удается сказать:

— Я делала все возможное, чтобы тебе было здесь максимально комфортно. Я понимаю, как это тяжело для тебя, — продолжаю я, прежде чем она перебивает меня.

— Как ты можешь понять? — возмущается, и я сразу понимаю свою ошибку. — У тебя никогда не было детей! Ты не можешь понять связь матери с ее детьми.

— Прости, — снова говорю я, качая головой. — Я не хотела сказать, что знаю. Я хотела сказать, что изо всех сил стараюсь сделать твою жизнь на суше… комфортной.

Ее руки сжались в кулаки по бокам.

— Если бы не я, ты вообще никогда бы не смогла прийти сюда, — кипит она. — Я передала тебе все, что нужно, чтобы сбежать с Корсики, и теперь я застряла здесь, гнию в этой тюрьме, которую ты построила для себя.

— Тюрьма? — повторяю я, нахмурившись.

— Почему ты не отправилась вглубь страны? — продолжает она, ее голос повышается, а гнев вспыхивает, и мне интересно, откуда все это, потому что я впервые слышу об этом. — Материк огромен! И мы обе знаем, что Каллен не может обыскать каждый город, но ты поселилась в первом городе, где тебя вынесло на берег? Ты не думала, что он прибудет искать тебя?

— Я не собираюсь бежать от него вечно, — отвечаю я. — Мне нравится Шелл — Харбор, и я хотела построить здесь свою жизнь. Я все еще хочу.

— И все же сейчас ты рискуешь своей жизнью и моей.

Я вскакиваю на ноги, проглатывая злобную тираду. Я делаю все, что могу, чтобы помочь ей, и это благодарность, которую я получаю? Гнев обжигает мне горло, пылает, как кислота в желудке, но я не выплевываю слова, которые действительно думаю. Нет, потому что это не поможет в этой ситуации — это только вызовет больше враждебности и гнева между нами двумя, чего нам определенно не нужно.

— Да, — холодно говорю я. — Ты помогла мне, и я всегда буду благодарна тебе. Но… я не понимаю, почему ты винишь меня во всем, что пошло не так в твоей жизни.

— Ты должна была исчезнуть, — говорит она, и по ее щекам текут свежие слезы. Выражение ее лица так искажено гневом, что я даже не могу ее пожалеть. Я не узнаю в этой Маре беззаботную женщину, которую мы с Эвардом любили.

— Мне жаль, — и это правда. Никогда в жизни я не чувствовала большего раскаяния. — Но я не могу изменить то, что произошло.

— «Прости» ничего не исправишь, — шепчет она. — Каллен собирается убить моих детей; Я просто знаю это.

— Мара, ты не знаешь, — говорю я, открыв рот от этой мысли.

— Они — королевские наследники, Ева. У них больше прав на трон, чем у Каллена.

Я качаю головой, потому что не верю, что мальчики Мары в опасности.

— Именно тот факт, что они королевские наследники, сохранит им жизнь, Мара, — отвечаю я ей. — Корсика об этом позаботится.

— Ты ошибаешься. Каллен — это Корсика.

— Не верю, — отвечаю я, стиснув зубы.

Какое — то время она ничего не говорит, и я вижу, что она снова плачет. Понимая, что эта ссора ничем не поможет ни одной из нас, я спрашиваю:

— Чем я могу помочь?

— Возвращайся на Корсику, — немедленно говорит она и поворачивается ко мне, вся враждебность в ее выражении исчезает, и она кажется той Марой, которую я знала так давно.

— Мара…

Она сцепляет руки, будто буквально умоляет меня.

— Нам даже не нужно оставаться надолго, Ева. Всего несколько месяцев, чтобы мы могли составить план, и на этот раз я смогу взять с собой своих детей. И… и когда мы сбежим, на этот раз мы отправимся вглубь суши. Достаточно далеко, чтобы Каллен не мог нас найти.

Мое горло сжимается.

— Мара, ты знаешь не хуже меня, что если мы вернемся на Корсику, нам уже никогда не сбежать. Если Каллен не убьет нас за нашу неверность, он навсегда оставит нас в тюрьме.

— Каллен никогда не убьет тебя.

— Я в это не верю, — я вздыхаю. — Я выставила его дураком, и он этого не потерпит.

— Тогда ты даже не подумаешь о возвращении.

Я смотрю на нее.

— Мара, ты же знаешь, что я не могу.

Неприкрытый гнев на лице Мары подобен удару кулаком в грудь.

— Может, было бы справедливо, если бы он убил нас, — язвительно говорит она. — Поскольку ты оправдываешь убийство детей.

— Это совсем не то, что я делаю, и это несправедливо.

— Но это правда!

— Это неправда, — настаиваю я. — И более того, я не знаю, почему ты думаешь, что Каллен причинит боль твоим мальчикам. Они еще не в том возрасте, чтобы занять трон, и еще очень долго не будут. Мало того, сообщество русалов восстало бы против Каллена, если бы он даже попытался тронуть их. И он это знает. Он может жаждать власти, но он не глуп. И он ни за что не стал бы рисковать яростью Корсики, ранив детей Эварда.

Мара просто смотрит на меня, но ничего не говорит несколько секунд. Затем, когда она, наконец, снова говорит, ее глаза сужаются и становятся жесткими.

— Сойер должен знать, насколько бессердечна его девушка.

— Это совершенно несправедливо и неуместно, — говорю я, начиная вставать, нуждаясь в том, чтобы уйти от нее.

— У него тоже есть дети, и я уверена, что он чувствовал бы то же самое, что и я, если бы они были в опасности.

Я не могу сдержать гнев, который омрачает мой голос, когда я снова говорю:

— Сойер не имеет к этому никакого отношения, и я не ценю, что вы втягиваете его в это.

Мара продолжает смотреть на меня.

— Ты бы вернулась на Корсику ради них, ради детей Сойера?

Я отряхиваю ноги от песка, а затем качаю головой, гадая, сможем ли мы когда — нибудь снова сойтись во взглядах.

— Этот разговор окончен, — говорю я, но все это время пытаюсь найти способ — по крайней мере, в уме, — освободить мальчиков Мары и взять их с собой на сушу.

Прежде всего, мне нужно уйти от Мары. Я поворачиваюсь и иду вверх по тропинке, ведущей между деревьями.

— Ты хуже Каллена, ты в курсе? — кричит Мара вдогонку. — По крайней мере, он не притворяется хорошим.

Я делаю глубокий вдох, а затем заставляю себя двигаться дальше, хотя ее слова все время звучат у меня в ушах, как клаксоны.

Глава пятнадцатая

Измученная кошмарами о Каллене, скрывающемся в каждой тени, я плохо сплю этой ночью.

Я ворочаюсь следующие пару часов, прежде чем, в конце концов, решаю, что моя битва со сном проиграна, и вытаскиваю себя из постели.

Мысли, которые Мара вбила мне в голову прошлым вечером, продолжают крутиться в сознании, словно кружащие акулы, только и ждущие, чтобы укусить. Все, что я могу сделать, это затолкать их в темные уголки моего мозга и оставить там для дальнейшего исследования.

Но я хочу попытаться найти способ освободить детей Мары. Я не верю, что Каллен представляет для них угрозу, но и хочу, чтобы она воссоединилась с ними, потому что я вижу, насколько она несчастна. Проблема в том, что я не знаю, как выпустить их из Корсики, не подвергая себя опасности.

Кухня внизу пустая.

В раковине нет мисок или тарелок, которые намекали бы на завтрак, а кофеварка пуста, что говорит о том, что я проснулась первой. Странно, потому что Майер обычно встает первым, поскольку к тому времени, когда я успеваю встать с постели, он уже выпил свою первую чашку кофе. Я думала, что вставала рано, но оказалось, что я ошибалась.

Учитывая ранний час (солнце едва встало), я полагаю, что оба моих соседа по дому все еще спят. По мере того, как мысли о Маре возвращаются в мой разум, я стараюсь не обращать внимания на сопровождающие их приступы вины и гнева. Я просто ненавижу то, как мы оставили все на пляже — я надеялась, что время позволит нам все наладить, а не испортить еще больше. Вскоре моя вина превращается в гнев, когда я вспоминаю слова, которые она мне сказала.

Я не такая, как Каллен. Нет.

Не желая сосредотачиваться на уродливых мыслях, я переключаюсь на тему завтрака и, приближаясь к холодильнику, открываю его и слышу звонок телефона. Я решаю не обращать на это внимания и начинаю рыться в коробках с доставкой с прошлой недели, приправах и пакетах с овощами в поисках яиц, колбасы, фруктов и молока, из которых, надеюсь, получится приличный завтрак.

Мой телефон снова чирикает, поэтому я поворачиваюсь лицом к барной стойке, где все еще жужжит мой телефон. Когда я оглядываюсь, я вижу сообщение от Венди.

Мы не разговаривали с тех пор, как я попросила ее помочь с поиском работы.

Прошло много времени, — гласит сообщение, — как дела?

Прежде чем я успеваю ответить, на экране появляется другой текст. Снова Венди.

Мы с Томом скучаем по тебе.

Тяжело вздохнув, я опускаю все, что было в моих руках, и вместо этого хватаю телефон.

И тогда на меня что — то находит — это чувство поражения, что я больше не хочу притворяться, больше не хочу жить в этой лжи. Будто в моей голове щелкает выключатель, и меня вдруг одолевает решение признаться Венди во всем. И я решаю, здесь и сейчас, что есть только один способ справиться с моей дружбой с Венди в будущем. Я устала постоянно ей врать и более того, это нечестно по отношению к ней. Да, для нее безопаснее, если она не знает о Каллене, но правда в том, что для Венди действительно безопаснее никогда не встречаться со мной. Но, очевидно, сейчас это невозможно. Так что… я все выложу, а Венди решит, что с этим делать. И если она решит оставить меня, то я должна быть готова к такому исходу. В любом случае, я устала жить в этой лжи.

Мне нужно кое — что тебе сказать, — быстро печатаю я, не желая останавливаться после того, как приняла это решение.

Все нормально? — отвечает Венди.

Да и нет, — отвечаю я. — Но я готова открыться и рассказать правду.

Верно. Я просто очень надеюсь, что она не решит, что я сумасшедшая или того хуже, что она больше не хочет иметь со мной ничего общего. В любом случае, это шанс, которым я должна воспользоваться.

Наступает тишина, пока я смотрю на пустой экран. Нервы бушуют внутри меня, заставляя желудок сжиматься, а сердце бешено колотиться, будто я стою на краю высокой скалы, готовясь прыгнуть. Я напоминаю себе, что Майер доверил мне правду о своем изгнании, и я могу только надеяться, что смогу доверить Венди собственную историю. Зная ее так хорошо, я верю, что смогу.

Я поворачиваюсь ко всем ингредиентам для завтрака, все еще лежащим на стойке, и внезапно не могу переварить мысль о том, чтобы что — то есть — не тогда, когда мне кажется, что пчелиный улей перебрался в мой кишечник. Поэтому я сразу же ставлю все в холодильник. Затем, нуждаясь в том, чем занять руки и голову, я решаю сварить себе чашку крепкого кофе. Набирая воду, я смотрю на свой телефон. Экран черный. Нет ответа. Я включаю кофеварку, а затем возвращаюсь к своему телефону, поднимаю его, когда кофе начинает литься, и мне остается размышлять над пока несуществующим ответом Венди.

Спустя столько времени я наконец — то пообещала ей то, чего она хочет: правду. И теперь нет ответа? Я не могу не задаться вопросом, не слишком ли поздно я призналась, и она уже не хочет слушать?

Я подумываю выключить телефон, чтобы не смотреть на него больше, когда на экране появляется другое сообщение.

Можешь прийти? Думаю, этот разговор лучше провести лично.

Я выдыхаю и зажмуриваюсь, чувствуя, как во мне нарастает облегчение.

Конечно, — отвечаю я. — Я в пути.

Я до сих пор ничего не слышу наверху, так что Мара и Майер либо еще спят, либо уже вышли из дома, чего я не могу себе представить, потому что еще рано — восемь утра. Я быстро набрасываю записку и оставляю ее рядом с горячим кофейником.

Ушла к Венди, не знаю, когда вернусь.

Затем я размышляю о том, хочу ли я выпить кофе, но решаю, что это займет слишком много времени, хватаю сумку с журнального столика и перекидываю ее через плечо, быстро выглядываю из окна гостиной и вижу пасмурный день.

Я иду к входной двери, мое сердце все еще колотится о ребра. Я нервничаю, и я знаю, почему — я боюсь, что Венди отвергнет меня, как это сделал Сойер, когда впервые узнал, кто я.

Когда я подхожу к входной двери, мне требуется мгновение, чтобы понять, что она снова не заперта. Гнев пронзает меня, когда я думаю, кто виноват на этот раз — Мара… точно так же, как она была виновата в прошлый раз. Она слишком неосторожна. Сколько раз я должна напоминать ей об угрозе, с которой мы столкнулись?

«Может, она специально оставила дверь незапертой… Просто назло тебе, — шепчет коварный голос внутри меня. Может, она хочет, чтобы Каллен нашел тебя, чтобы вас двоих заставили вернуться на Корсику».

«Нет, — рассуждаю я сама с собой. — Мара — моя подруга, какой бы плохой ни казалась наша дружба в данный момент. Она разозлилась прошлой ночью, набросилась, и я не могу ее винить. Она скучает по своим детям — конечно, она хочет воссоединиться с ними».

Мое сердце немного сжимается, когда я думаю о состоянии моих отношений с Марой и о том, как что — то такое чистое и прекрасное теперь в руинах. Вскоре мои мысли переносятся на Майера, и меня посещает еще один укол вины. Я знаю, как он ко мне относится, и самое страшное то, что я до сих пор испытываю к нему тот же интерес и привязанность, что и до того, как узнала, что он работает на Каллена. Хотя я хочу снова доверять Майеру и, безусловно, забочусь о нем, дружба — единственное, что может существовать между нами двумя, потому что между мной и Сойером определенно что — то назревает. И последнее, что я хочу делать, это угрожать тому, что у меня есть с Сойером.

«А как насчет того, что у тебя есть или может быть с Майером?» — спрашиваю я себя.

У меня ничего нет с Майером, и так должно оставаться.

К тому времени, как я добираюсь до дома Венди, меня почти тошнит от беспокойства по поводу того, как она отреагирует на правду. Даже прогулка была трудной, мои ноги чувствовали себя так, будто к ним прикреплены десятипудовые гири. Дойдя до входной двери, я стучу и тут же слышу возбужденный лай Тома изнутри. При мысли о том, что я увижу счастливое, слюнявое лицо Тома, мое сердце переполняется. Но как только дверь открывается, и меня встречает улыбающаяся Венди в ярком фартуке цвета яичного желтка, повязанном вокруг талии, и с деревянной лопаточкой в ​​руке, мое беспокойство возвращается с полной силой.

— Входи, — весело говорит она. — Я как раз готовлю кексы с черникой и фруктовый салат на завтрак… если ты проголодалась.

— Вообще — то, я бы хотела выпить кофе, — отвечаю я. — Мне нужен кофе.

— Без проблем.

Такой нормальный разговор, а сердце замирает в груди. Правда изменит ситуацию, и дружба Венди важна для меня. Я не хочу ее потерять. Помимо Сойера, Венди — мой единственный друг в Шелл — Харборе. Я больше не знаю, что для меня значит Мара, и хотя я хочу думать о Майере как о своем друге… вся эта тема сбивает с толку.

— Спасибо, — говорю я, не в силах заставить себя говорить громче шепота.

Венди ведет меня на кухню, такую ​​уютную, как я и помню, с маленькими букетиками лаванды, висящими повсюду. Аромат цветов и выпечки Венди почти опьяняет. Кофе уже заваривается, кексы остывают на решетке на столе, а на столе стоит большая миска с фруктовым салатом, накрыты два места. Я улыбаюсь и сажусь, наблюдая, как Венди берет большую кружку и наполняет ее кофе, прежде чем подойти и передать ее мне. Я любезно принимаю ее, а затем смотрю на сахар и сливки, которые уже на столе.

— Итак, — тихо говорит она, глядя на меня с теплой, но ожидающей улыбкой. Я делаю глубокий вдох и добавляю сливки и сахар.

— Итак… — я вздрагиваю, глядя на свой кофе, и мое сердце начинает грохотать в груди.

«Пожалуйста, поверь мне», — эта мысль эхом проносится в моей голове.

— Ты пришла сюда, чтобы поговорить со мной о чем — то? — начинает Венди.

Я киваю, но, кажется, не могу смотреть ей в глаза, и я вдруг жалею, что отправила сообщение. Может, я торопила события… но теперь я не могу отказаться от своего обещания. Тем не менее, слова отказываются слетать с моих губ и вместо этого застревают у меня в горле, словно я давлюсь рыбьей костью.

Венди садится на стул рядом со мной, а затем наклоняется, протягивая руки, чтобы сжать мои. Я чувствую, как мой взгляд поднимается к ней, и в глубине души я ожидаю увидеть враждебность, раздражение, может, даже недоверие, но все, что она делает, это смотрит на меня теплыми глазами с еще более теплой улыбкой.

— Что ты хотела мне сказать? — настаивает она.

— Эм, ну… — я нервно смеюсь и зачесываю распущенные волосы за ухо, пытаясь подобрать нужные слова, пытаясь сделать рассказ как можно более правдоподобным. Тем не менее, ничего не приходит в голову. — На самом деле нет простого способа сказать это, — заканчиваю я с улыбкой, снова опуская взгляд на кофе, который я еще не попробовала.

— Тогда просто скажи, иногда самый прямой путь — лучший.

Я киваю и делаю глубокий вдох, снова встречаюсь с ней взглядом и чувствую, как слова срываются с моих губ:

— Правда в том, что… я… русалка.

Глава шестнадцатая

Брови Венди поднимаются к потолку, но она ничего не говорит.

Она также не отрывает свои руки от моих, и я полагаю, что это хороший знак — во всяком случае, я надеюсь, что это так. Затем, прежде чем я успеваю сообразить, что говорю, новые слова внезапно вылетают из моего рта так быстро, что я не могу их контролировать:

— И… и Корсика — настоящее место, но это не то настоящее, о котором ты знаешь во Франции, и не фальшивое из Греции. На самом деле… ну, это совсем в другом месте. Оно… на много миль под водой, высеченное в скале и раскинувшееся по морскому дну, целый город русалов, таких же, как и я.

Тишина.

Я ерзаю, не в силах смотреть ей в глаза больше секунды или двух. Венди вырывает свои руки из моих, поднимает кружку с кофе, но не делает глотка. Вместо этого ее пальцы сжимают ручку кружки так, будто это ее единственная связь с реальностью. Когда она говорит, ее голос такой тихий, что я ее почти не слышу:

— Русалка, — говорит она, хмурится и качает головой.

Мое сердце замирает.

Эта реакция — недоверие — была именно тем, чего я боялась, но также и тем, чего я ожидала. Это то, чего я должна ожидать, потому что для людей русалка — просто сказочный персонаж. Они не настоящие. Но я стараюсь не показывать разочарование на своем лице.

— Честно, — отвечаю я, глубоко вдыхая, и мы смотрим друг на друга. — Это правда, Венди, хотя я знаю… я знаю, что это звучит безумно.

— Звучит безумно, — отвечает она, но тон ее голоса по — прежнему мягкий, добрый. Я вижу в ее глазах, что она ищет в моих — будто пытаясь понять, действительно ли я верю, что я русалка. Ясно, что нет.

— Я… я могу тебе это доказать.

— Как? — ее голос звучит почти как шепот, и я вижу жалость в ее глазах — она… она, должно быть, думает, что я сошла с ума.

— Если я опущу свою нижнюю половину в воду… мои ноги срастутся в хвост.

Ее взгляд медленно скользит по моему телу. У моего летнего платья короткие рукава, рюши внизу, и оно заканчивается чуть выше колен. Ее взгляд останавливается на моих ногах, и она хмурится, словно пытаясь понять, как то, что я говорю, может быть правдой. Я уверена, что мои ноги кажутся ей обычными, человеческими ногами. Конечно, они именно такие… когда я на суше.

— Давай на мгновение отложим реальность и скажем, что я верю в то, что ты говоришь, как в правду, — начинает она и принимается барабанить пальцами по своей морде, глубоко вдыхая и с силой выдыхая. — И что ты русалка…

— Так и есть.

Она кивает, но в ее взгляде нет согласия. Зато есть любопытство.

— Тогда… зачем тебе ноги? Если ты русалка, разве у тебя не должен быть только хвост?

Я пожимаю плечами.

— Мы не знаем, почему русалки могут развивать ноги на суше, но это факт. Всякий раз, когда мы высыхаем, мы принимаем человеческую форму. Мой отец говорил, что это потому, что когда — то мы были людьми, еще до того, как ушли в океан. Но кто знает, правда ли это? Несмотря на это, у нас есть ноги, и мы называем их «сухопутными ногами». Большинству из нас не нужно их использовать, потому что большинство из нас никогда не покидает океан, но у всех нас есть способность превращаться в человека. Но если наши ноги погружаются в воду, мы меняем облик.

Венди качает головой и странно улыбается мне.

— Разве у тебя не должно быть чешуи, или жабр, или чего — то в этом роде?

Я не знаю, как воспринять ее вопрос или выражение ее лица. Я полагаю, хорошо, что она не пытается отправить меня в ближайший психиатрический институт, и, похоже, она не злится на то, что я ей рассказала. Я переживала, что она просто подумает, что это еще одна из моего длинного списка лжи, но, похоже, это не так.

Я запинаюсь в мыслях, пытаясь понять, как ответить на ее вопрос. Я не так много знаю о биологии русалов и, конечно, недостаточно, чтобы отвечать на ее вопросы таким образом, чтобы она полностью поняла, как возможно, что я такая, какой себя называю.

— Мы дышим через нос, как люди — на суше и под водой, — начинаю я, пока она разглядывает меня. — За исключением того, что мы приспособлены фильтровать воду через горло, поэтому нам не нужны жабры, как рыбам, — я прочищаю горло, когда она делает глоток кофе, будто внезапно осознав, что он ей нужен. — Конечно, я хочу показать тебе, чтобы ты полностью мне поверила.

Она мгновение моргает, опуская кружку, и ее губы медленно изгибаются в улыбке. Затем она смеется, и это тот самый прекрасный звук, по которому я так скучала. Я не могу сдержать улыбку, но смех замирает на ее губах, и она качает головой.

— Что более чем странно, Ева, так это то, что хотя я не хочу тебе верить… то, что ты говоришь мне… это полное безумие, но… это как бы… ну, это имеет какой — то странный смысл.

Я киваю.

— Я знаю, что это кажется невозможным, но это правда.

Она вытирает глаза и снова подносит кружку ко рту, делая задумчивый глоток, прежде чем попытаться ответить. Когда она это делает, ее переполняет не страх, а любопытство.

— Я, конечно, когда — нибудь захочу увидеть твой хвост, но пока, ради спора… допустим, я тебе верю…

— Да? — спрашиваю я, выпрямляясь и хмурясь, потому что не могу представить, как она поверит мне, не увидев сначала, как я принимаю форму русалки.

— Честно говоря, я больше не знаю, чему верить, когда дело касается тебя, Ева, — отвечает она со вздохом, но в ее голосе все еще звучит улыбка. — Но если я на мгновение отложу свое неверие, многое встанет на свои места и обретет смысл. То, как ты появилась из ниоткуда, например, — она начинает кивать самой себе, словно собирая пазл. — Ты даже не знала элементарных вещей, например, что такое деньги или что нужно носить обувь. Ты не понимала многие слова, которые мог бы понять человек, живущий на суше, и ты прибыла сюда без каких — либо документов, подтверждающих, кто ты, потому что…

— Бумага не годится в океане, — смеюсь я, и она смеется вместе со мной. — А с компьютерами дела обстоят еще хуже.

Она кивает, продолжая разглядывать меня, и я вижу, как ее мысли все еще кипят.

— Ты переехала в дом у озера… ты открыла школу плавания, и все дети думали, что ты русалка… — затем она начинает серьезно кивать. — Потому что ты была русалкой? Ты принимала свою истинную форму с детьми на уроках?

Я киваю и улыбаюсь.

— Да.

Она смеется негромко.

— Кажется, все сходится — это совершенно безумие, и я не могу поверить, что даже рассматриваю это, но… все это… имеет какой — то безумный смысл.

Вспоминая свои первые мгновения в Шелл — Харборе, когда я впервые встретила Венди, я нерешительно улыбаюсь. Я выхожу на берег, она находит меня и помогает мне встать на ноги… Это могло быть и сто лет назад, потому что сейчас все кажется другим.

Я беспокойно протягиваю руку и касаюсь ее ладони над столом, и я испытываю облегчение, когда она не отдергивает свою руку.

— Ты научила меня всему, Венди, и я всегда буду тебе благодарна. Без тебя я не знаю, как бы я здесь выжила.

Ее улыбка внезапно пропадает, когда она качает головой и бормочет:

— Теперь это не очень хорошая жизнь, да? Все в городе думают, что ты преступница… — это, кажется, вызывает у нее беспокойство, и она смотрит на меня, хмурясь. — Какая там правда? — и я рассказываю ей все о Каллене и о том, как я сбежала с Корсики, а также о своих причинах. Я рассказываю ей о Майере и Маре — я рассказываю ей так много, что у меня болит голос, когда я, наконец, заканчиваю. И она просто кивает, потягивая кофе и изучая меня, ее глаза становятся все шире и шире. — Значит, этот парень Каллен был причиной плакатов, которые появились по всему городу и, как следствие, сплетен?

— Правильно, — киваю я, хотя Майер был тем, кто разместил фальшивые газетные вырезки, за этим стоял Каллен, и я считаю, что вина лежит на нем.

— Почему он это сделал?

Я пожимаю плечами.

— Полагаю, он думал, что если я буду несчастна здесь, я вернусь к нему.

— Но тывсе еще здесь.

— Я скорее умру, чем вернусь к Каллену или на Корсику.

— Я не виню тебя, — отвечает Венди, и ее глаза внезапно расширяются. — Кто — нибудь еще знает правду о том, кто ты?

Я снова киваю.

— Сойер знает.

Кажется, ее это не удивляет — она явно знает, насколько мы с Сойером сблизились.

— Кто — то еще?

— Нет, — отвечаю я, и она кивает.

— Это хорошо. Это не то, что стоит открывать, — затем она многозначительно смотрит на меня. — Постарайся никому об этом не рассказывать, Ева.

— Не буду, — отвечаю я, качая головой и вздыхая. — Я бы хотела… я бы хотела, чтобы Сойер не знал и чтобы он… не был вовлечен во все это.

— Что ты имеешь в виду?

— Сойер не только знает правду о Каллене, Корсике и о том, кто я, но и дважды дрался с Калленом.

Бровь Венди взлетает вверх, без сомнения, потому что она помнит ту часть, где я сказала ей, насколько физически сильные и мощные русалы по сравнению с человеческими мужчинами.

— Сойер в порядке?

Я нежно улыбаюсь.

— Да, он в порядке. Он немного побагровел, но ничего, кроме синяков и поверхностных порезов, — затем я делаю вдох, думая о причине, по которой Сойер в порядке. — Если бы не Майер, я не уверена, что кто — то из нас был бы здесь.

— У тебя есть чувства к нему? К Майеру? — мягко спрашивает меня Венди.

Я смотрю на нее и не могу не кивнуть.

— Даже после всего, что случилось, я знаю.

— Основываясь на том, что ты мне сказала, я считаю, что Майер определенно передумал, — говорит она, кивая. — Думаю, ему можно доверять, — она гладит меня по руке, ее кожа теплая и мягкая после утренней выпечки. Несколько секунд мы ничего не говорим, просто улыбаемся друг другу, и тепло в ее глазах так трогательно, что я чувствую слезы, подступающие к моим. — У меня еще так много вопросов к тебе, — наконец, говорит она.

Я смотрю на вкусный завтрак, приготовленный для нас; огромные, пухлые кексы с черникой и фрукты, нарезанные и посыпанные сахаром. Кофе уже начинает остывать, но еще наполняет кухню запахом дома.

— И я счастлива ответить на все из них, — говорю я, улыбаясь ей.

— Как насчет того, чтобы начать с завтрака? — спрашивает она, когда я киваю.

— Не могу передать, какое облегчение я испытываю, что могу сказать тебе правду, Венди, — говорю я, пытаясь сдержать слезы. — И мне очень жаль, что я лгала тебе.

— Теперь, когда я знаю правду, я понимаю, почему ты не могла мне сказать. Это… ну, это много.

— Спасибо за то, что дала мне шанс и за то, что всегда была верной подругой.

Венди усмехается.

— Давай поедим, пока все не остыло, а потом я не прочь отправиться к тебе домой и, в частности, к твоему озеру, — затем она смеется. — Мне просто нужно увидеть этот твой хвост.

Глава семнадцатая

— Дважды? — спрашивает Венди, наклоняясь ко мне, когда я киваю.

Я выложила для нее все, ничего не упустив. Я не знаю, хочет она встряхнуть меня или обнять.

— Каллен дважды преследовал тебя? Почему ты не покинула Шелл — Харбор, Ева?

— Потому что это мой дом, и я не хочу, чтобы Каллен издевался надо мной.

Она глубоко вздыхает и качает головой, и я вижу, что она не согласна с моими доводами.

— Если ты останешься здесь, ты в опасности.

Я хмуро смотрю на свой кофе.

— Я не хочу бежать от Каллена, иначе я буду бежать от него до конца своей жизни. Он лучше разбирается в суше, чем я думала, и оказывается… — затем я смотрю на нее, думая обо всех изгнанниках, которых Каллен поместил на землю — изгнанниках, таких же, как Майер, которые в конечном итоге шпионили для него. — Полагаю, у него есть сеть русалов, которых он изгнал на землю, и которые теперь действуют как… своего рода шпионы. А это значит, что куда бы я ни пошла… Каллен узнает.

— Как это вообще возможно? Этот мир — огромное место.

Я киваю.

— Потому что, когда Каллен что — то задумал, он полон решимости.

— О, — говорит Венди и выглядит обеспокоенной.

— Более того, я полагаю, что в ту же секунду, когда я уеду отсюда, покину Шелл — Харбор, он найдет информатора. Они будут следовать за мной, куда бы я ни пошла, — я глубоко вдыхаю и качаю головой. — А с другой стороны… мне нравится здесь жить, — продолжаю я, когда Венди понимающе улыбается мне. — И… я думаю… у нас с Сойером определенно есть будущее.

— Я подумала, что это может быть частью, — отвечает она с улыбкой. — А Майер?

Я киваю, а затем хмуро смотрю на нее.

— Я не знаю.

— Ты любишь двух мужчин?

Я смотрю на свою чашку кофе, который уже остыл.

— Мне не нравится, как это звучит.

— Но правда ли это?

Я смотрю на нее и пожимаю плечами.

— Я не знаю.

— Как Сойер относится к тому, что Майер живет с тобой?

— Ему это не нравится.

Она кивает.

— Я могу себе представить, и… Майер будет жить с тобой вечно?

— Нет, — быстро отвечаю я. — Я уже сказал ему, что ему нужно найти собственное жилье, но я думаю… я думаю, что он хочет остаться в Шелл — Харбор.

— Потому что ты здесь.

Я тяжело сглатываю.

— Может быть.

— Определенно.

Я смотрю на нее и объясняю, что у меня не обязательно отношения с Сойером, и что мы оба согласились, что сейчас не лучшее время, не учитывая опасность, которую представляет Каллен.

Венди кивает.

— Звучит как хороший план.

— Честно говоря, я бы хотела, чтобы Сойер не был замешан ни в чем из этого. Каллен мог убить его.

— Тогда, возможно, вам обоим следует покинуть Шелл — Харбор.

Я смотрю на нее с удивлением.

— Если я убегу, Каллен победит.

Она вздыхает, проводит рукой по своим густым рыжим волосам и говорит:

— Я бы согласилась с тобой, но…

— Но?

— Но эта твоя правда намного больше, чем я думала. Я должна была увезти тебя из города, как только увидела на тебе эти синяки — если бы я знала правду о том, как они туда попали, я бы так и сделала. Но… я думала, что ты… — она опускает взгляд, щеки краснеют от стыда. Она этого не говорит, но я знаю, о чем она думает.

— На наркотиках, — с горечью заканчиваю я, крутя кофе в кружке.

Она кусает нижнюю губу.

— Да. И это еще не все.

Я смотрю на нее и хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

Она глубоко вдыхает, а затем выдыхает.

— Ты не единственная, кому нужно признаться, Ева, — я продолжаю хмуриться, потому что не понимаю, о чем она говорит.

— Признаться?

Ей нужно время, чтобы собраться с мыслями, и выражение ее лица трудно прочитать.

— Я тебе этого не говорила, но недавно в городе было совершено несколько взломов… — она делает паузу, отпивает кофе и снова поворачивается ко мне. — Я никогда не упоминала о них, потому что волновалась…

— Что я могла быть причастна? — заканчиваю я за нее, хмурясь.

Она кивает.

— Шелл — Харбор — маленький городок, и все друг друга знают. У нас здесь не так много преступности — ничего, кроме детей, разоряющих кладбище, или подростков, грабящих несколько почтовых ящиков во время увеселительной прогулки. И это случалось много лет назад, — она глубоко вдыхает. — Но… с плакатами, утверждающими, что ты скрываешься от закона, и тем фактом, что ты не говорила мне правду, а затем синяками на тебе — я подумала, что ты замешана в каких — то темных вещах. А потом обокрали городскую аптеку.

Я не могу винить ее за то, что она думала — я не делала ничего, чтобы развеять ее опасения.

— Что случилось с аптекой?

— Ну, сначала полиция просто решила, что это дети дурачились, пока не поняли, что украли.

— Что украли?

— Два лекарства: клонопин и диазепам.

— Я не знаю, что это такое.

— Это бензодиазепины. По сути, это легкие транквилизаторы, обычно прописываемые врачами для снятия стресса и беспокойства, а также для облегчения сна…

— Откуда ты все это знаешь?

Она тяжело сглатывает.

— Потому что моя ветеринарная клиника тоже пострадала, и когда полиция допрашивала меня, они проболтались о бензодиазепинах, украденных из аптеки. Судя по всему, полиция считает, что воры не получили нужное количество клонопина и диазепама… поэтому они напали на мой кабинет.

Я делаю короткий, судорожный вдох.

— Что украли из твоего кабинета?

— Ацепромазин.

Я качаю головой, чтобы сказать ей, что я не знакома с лекарством.

Она кивает.

— Это успокоительное, которое я применяю для собак и кошек во время операций… и кто бы ни вломился… он взял много. Достаточно, чтобы убить горстку людей. По крайней мере, людей. Но из того, что ты мне сказала, ваш метаболизм ведь работает не так, как наш?

— Верно, — отвечаю я, даже когда мое сердце начинает колотиться, когда ко мне начинает приходить осознание.

Она кивает.

— И, что касается русала, я предполагаю, что это займет больше времени.

— Почему ты думаешь, что это касается русалов?

— Сначала я подумала, что тот, кто вломился, охотился за ацепромазином, чтобы попытаться его продать, но после всего, что ты мне только что рассказала… я думаю, реальность может быть хуже.

— Каллен, — шепчу я.

Она кивает, но потом пожимает плечами.

— Я думала так, но тогда… какая от него польза…

— Он хотел накачать меня средствами, дать мне успокоительное, чтобы вернуть меня на Корсику, пока я без сознания.

— Хм, — говорит Венди, склонив голову. — Это определенно возможно, и ацепромазин сделает именно это. Но почему он также взял клонопин и диазепам?

— Может, они предназначались для того, чтобы вывести Майера из строя? — отвечаю я. — Если у Каллена есть кто — то, кто наблюдает за мной, он будет знать, что Майер живет со мной. И ему придется придумать способ избавиться от Майера, чтобы добраться до меня.

Венди кивает.

— Думаю, с тем количеством успокоительных, что у него сейчас есть, он смог бы избавиться как минимум от трех русалок.

— Наверное, это был план Каллена, — отвечаю я и замечаю, как онемела внутри — будто эта информация не является большой неожиданностью — почти как если бы я смирилась с фактом, что Каллен всегда будет занозой в моем боку.

Венди осторожно ставит кружку с кофе и пристально смотрит на меня.

— Я думаю, ты храбрая, Ева. Храбрее, чем я была бы на твоем месте, но в какой момент храбрость становится глупостью?

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я о том… здесь опасно для тебя. Каллен доказал, что он не собирается сдаваться, и это только вопрос времени, когда он кого — нибудь убьет. Может, Майера? Или, скорее всего, тебя.

Она права. Я знаю, что она права, но я все еще хочу упираться. Это мой дом, и я не хочу, чтобы Каллен прогнал меня. Я не хочу бежать, или, как я уже сказала ранее, я буду бежать вечно, и все же… Каллен не остановится, пока один из нас не умрет, и не имеет значения, сколько прохожих включено в это уравнение.

— Если я убегу, его шпион просто последует за мной.

Венди склоняет голову.

— Нет, если у тебя есть план, способ избавиться от того, кто может следить за тобой.

Мои мысли возвращаются к Венди, а затем к Сойеру, Тейлору и Хизер. Затем я думаю о Маре и Майере.

— Я не хочу уходить, — говорю я, вытирая глаза, так как слезы вот — вот польются. — Теперь это моя жизнь — я поселилась здесь и… более того… я хочу остаться здесь.

Венди дарит мне понимающую улыбку.

— Я знаю, Ева. Но я не могла бы назвать себя твоим другом, если бы сказала, что тебе стоит остаться — не тогда, когда план Каллена явно приближается к своей цели.

— Цели?

— Ева, он заполучил успокоительные, а это значит, что теперь всего лишь вопрос времени, когда он применит их на тебе, Майере и всех остальных, кто встанет у него на пути.

Я киваю, потому что она права. Все это время я думала, что Каллен разочаровался во мне, но правда заключалась в том, что он просто готовил свою следующую атаку, ожидая, пока я успокоюсь, поверив, что он ушел навсегда, пока он просто восстанавливал силы. И теперь, когда у него были боеприпасы, он был готов сразить меня. И тех, кто еще попадется под перекрестный огонь.

Я смотрю на Венди и вздыхаю.

— Ты всегда была мне хорошим другом, Венди. Спасибо и извини, что так долго скрывала от тебя правду.

Она склоняет голову.

— Ну, теперь, зная правду, я не могу сказать, что виню тебя. Не так просто сказать кому — то, что ты — русалка.

Я смеюсь над этим.

— Точно, — я начинаю ерзать на своем месте, вспоминая недавние взломы в аптеке и кабинете Венди. Хотя нет никаких доказательств, указывающих на Каллена, я знаю, что это он. И это знание меня пугает.

— Куда мне идти отсюда? — спрашиваю я Венди глухим голосом.

— Куда — нибудь, где ты можешь исчезнуть. Не навсегда, конечно, только до тех пор, пока ты не сможешь сбить Каллена со своего следа.

Я киваю. Теперь, зная больше, я понимаю, что она права. Мне нужно покинуть Шелл — Харбор.

— Наверное, тебе стоит начать собираться сегодня вечером.

— А как же Мара и Майер? — спрашиваю я, глядя на нее.

Она качает головой.

— Я бы сказала, что им тоже следует убраться из города, но я не думаю, что тебе следует путешествовать с ними, Ева. На данный момент ты можешь доверять только себе.

— Ты не думаешь, что я могу им доверять?

Она делает глубокий вдох.

— После всего, что ты мне рассказала, я думаю, что один из твоих соседей по дому может замышлять против тебя заговор.

Я тут же качаю головой.

— Майер больше не связан с Калленом. Он разорвал эту связь, как только…

— Я не говорила о Майере.

Я смотрю на нее, пока до меня доходит то, что она предлагает.

— Мара для меня как семья, Венди. Я знаю, что между нами сейчас все плохо, но я не могу представить, чтобы она… — я тяжело сглатываю и думаю о том, могу ли я доверять Маре.

— А Майер? — спрашивает Венди.

Верно. А Майер? Может, Майер именно такой, каким его считает Сойер, — тот, которому нельзя доверять. И все же… есть что — то внутри меня, что просто не хочет в это верить.

«Он мог выжидать. Сначала завоевывает твое доверие, затем накачивает наркотиками и доставляет к Каллену».

Но нет, я не могу этого принять. Может, я глупа, но я не верю, что Майер поступил бы так со мной.

— Я думаю, что Майер честный, — отвечаю я, качая головой. — Но я не могу отрицать, что в моем доме что — то происходит, и я не могу понять, что это.

— Надеюсь, ты права, — затем Венди встает и подходит ко мне, обвивая меня руками, когда я наклоняюсь к ней. Слезы наворачиваются на мои глаза, когда я обнимаю ее и думаю о том, как я благодарна за то, что она все еще поддерживает дружбу. Том прижимается носом к нашим лодыжкам, пушистое дополнение к нашим объятиям.

— Спасибо, что поверила мне, Венди, — шепчу я.

— Ты обдумаешь то, что я сказала? — спрашивает она. — Серьезно подумай об этом… и о своей безопасности.

Я киваю.

— Думаю, ты сделала очень хорошие выводы.

— И пойми, если ты решишь ненадолго покинуть город, это не навсегда.

Я киваю.

— Только до тех пор, пока Каллен не сдастся.

И это камень преткновения, потому что я не уверена, что Каллен когда — нибудь сдастся.

Глава восемнадцатая

Когда я вхожу в свой дом, в воздухе витает густой запах дыма, хотя я не вижу никакого пламени — только струйки дыма, поднимающиеся к потолку. Тем не менее, пожарная сигнализация визжит.

— Мара! Майер, ты там? — кричу я, делая еще один нерешительный шаг вперед. Кажется, дым идет из кухни.

Панический крик из глубины дома прорывается сквозь какофонию тревоги.

— Ева! — Мара кричит. — Майер без сознания, и я не могу его разбудить!

— Где вы? — кричу я, пытаясь разглядеть их сквозь дым.

— Мы на кухне.

Я низко опускаюсь к полу, следуя указаниям Венди, когда она объясняла, что мне делать, если когда — нибудь возникнет пожар. Немного подумав, я натягиваю рубашку на рот и нос. Это немного облегчает дыхание.

— Что горит? — кричу я Маре.

— Не знаю, — отвечает она. — Дым идет из печки!

Я выглядываю из — за угла и обнаруживаю, что Мара присела рядом с Майером, который растянулся, как дохлый осьминог, на моем полу. Струйка крови течет по его виску. Похоже, он ударился о край стойки, прежде чем рухнуть на пол.

На один душераздирающий момент мне кажется, что он мертв.

Затем я улавливаю слабое движение его груди.

Он жив. По крайней мере, пока, слава Посейдону.

— Похоже, он готовил, когда потерял сознание, — говорит Мара, широко раскрыв глаза.

— Подними рубашку, чтобы закрыть лицо, — говорю я, опускаясь рядом с ней. — Дыши только через нос. Это поможет.

Она не выглядит убежденной, но делает то, что я прошу, утыкаясь лицом в рубашку.

Я трясу Майера, хотя не очень верю, что это его разбудит. Мара, без сомнения, уже попробовала это. Я с облегчением вижу, что, если не считать раны на виске, в остальном с ним все в порядке.

И тогда я думаю о том, что вызывает пламя. Я смотрю на плиту, откуда клубится дым, а затем поворачиваюсь к шкафу под раковиной, где я держу огнетушитель.

Прежде чем я успеваю подумать еще, Мара вскакивает на ноги и бросается на меня. Я слишком сбита с толку, чтобы уклониться от нее. Ее плечо врезается мне в грудь с такой силой, что вышибает воздух из моих легких. Я падаю на спину с недостойным хрипом как раз в тот момент, когда Мара достает из заднего кармана шприц с колпачком. Я борюсь с ней нас окружает столб дыма, полностью скрывая ее из виду.

Через секунду я чувствую укол шприца в руке. И тогда все начинает обретать смысл. Ужасное, ужасное чувство.

— Ты, — говорю я, мотая головой и замечая ее, когда столб дыма рассеивается.

— Прости, Ева, но пришлось дойти до такого. Я просто… защищаю своих мальчиков.

— Как? — начинаю я, но то, что находится в шприце, быстро действует, потому что слово срывается с моих губ, и комната начинает кружиться.

— Я пыталась вразумить тебя, но ты просто не слушала. И теперь мы должны сделать это трудным путем, — заканчивает она, когда мир расплывается в полосах цвета, и все сливается в густую, неприятную черноту.

* * *

Я прихожу в себя по частям, то теряя сознание, то возвращаясь в него.

Моя голова пульсирует, и я не могу различить какие — либо формы или объекты в моем окружении — мой желудок сжимается, когда я медленно моргаю в еще большей темноте. Что — то холодное касается моей спины, металлическое, настолько плотное, что у меня болят руки. На самом деле болит все, от затылка до лодыжек.

Я пытаюсь пошевелиться, но мои руки связаны, и мне требуется много времени, чтобы подняться. Мои движения медленные и затрудненные, и голова гудит еще сильнее. Я издаю низкий стон боли, когда, наконец, сажусь. Но это едва ли удобнее, чем лежать. По крайней мере, теперь я могу попытаться сориентироваться.

В конце концов, мои глаза привыкают к полумраку, и я могу понять, где нахожусь. Где бы это ни было, место маленькое и темное, но запах океана густо витает в воздухе. Тонкий луч света исходит из — под двери, которая, похоже, сделана из старых деревянных досок, видавших лучшие времена. Собственно, стены и потолок тоже деревянные.

Я осматриваю стены, чувствуя, как мое сердце содрогается с каждым новым открытием. Полки вдоль дальней стены. Справа небольшая занавеска скрывает узкий шкаф, но занавеска такая старая и изъеденная молью, что ее едва видно. Все место покрыто толстым слоем пыли и запекшейся грязи.

Мое сердце сжимается. Меня тошнит, но в желудке уже ничего нет. Я едва могу думать, моя голова так сильно болит, и я чувствую, как мое зрение пульсирует с каждым резким ударом.

И тут меня осеняет. Сколько успокоительного дала мне Мара?

Мара.

Боги.

Мара — предательница. Должно быть, она накачала Майера веществами, поэтому он потерял сознание на кухне, а потом…

— Майер? — я зову его по имени, но мой голос звучит как хрип. Я прочищаю горло и пробую снова, и на этот раз я управляю настоящим, человеческим звуком. — Майер?

Где он? Мара не могла убить его…

Что — то мелькает в темноте — и вдруг все здание загорается. Я вижу теперь, что это какая — то хижина, прогнившая и разваливающаяся от времени. Полки пустые, но, очевидно, когда — то использовались для хранения вещей, а на одной из стен висит древняя картина с изображением пляжа Шелл — Харбор.

Должно быть, это одна из тех старых хижин у воды, о которых Сойер рассказывал мне на забытом, уединенном краю пляжа. От этой мысли у меня сжимается желудок, потому что я знаю, насколько хорошо эти хижины спрятаны от дороги, от любого, кто мог бы нам помочь. Теперь я знаю, почему последняя в ряду выглядела немного менее изношенной, чем остальные, и почему прошлой ночью я нашла здесь Мару — она пряталась здесь и без сомнения, поддерживала связь с Калленом или его головорезами, просто ожидая момента, когда сможет передать меня ему.

— Майер! — зову я снова, но мой голос ломается. Опять нет ответа.

Мои глаза начинают слезиться, когда я сдерживаю внезапное желание заплакать. Пытаясь встать, я думаю, достаточно ли у меня сил, чтобы выломать дверь. Дерево покрылось плесенью и сгнило из — за того, что так долго находилось на ветру океана, но когда я пытаюсь встать прямо, меня тянет назад, и я бьюсь головой о стену.

Со стоном я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что удерживает меня на месте, и быстро понимаю, что к моему запястью привязана веревка — и она продета через старую железную петлю, привинченную к стене.

Отлично.

Я снова пытаюсь позвать Майера, но прерываюсь, потому что за занавеской что — то движется. Впервые я вижу тень фигуры, присевшей на землю всего в нескольких футах от меня. Я вижу чернильно — черные волосы и широкие плечи, закутанные в темно — зеленую рубашку.

— Майер!

Он жив, хотя и не останется таким, если Каллен будет решать вопрос.

Мы должны выбраться отсюда.

Как по сигналу, входная дверь распахивается, и лунный свет заливает хижину со звуком мягких волн, разбивающихся о берег. Я вижу стройную фигуру в дверном проеме, освещенную луной, отражающейся в океане. Сейчас ночь, а это значит, что я потеряла весь день.

Посейдон, сколько транквилизатора нам дала Мара?

Длинные черные волосы Мары заплетены в небрежную косу и туго перевязаны лентой. Ее глаза обведены темными кругами, но это не умаляет свирепости ее темного взгляда.

Я втягиваю воздух, чувствую, как мое сердце бьется о ребра.

— Мара…

Обычная теплая улыбка Мары отсутствует, когда она входит. Дверь захлопывается за ней, и эхо, кажется, сотрясает всю хижину. Ее лицо ничего не выражает, ничего не выдает.

— Я надеялась, что ты еще будешь спать, — тихо говорит она. — Было бы проще.

Я тяжело сглатываю, но горло наполняют опилки.

— Для тебя или для меня?

В дальнем углу комнаты стоит старый табурет, и она садится на него, глядя не на меня, а в окно.

— Я не хотела, чтобы до этого дошло.

— Мы с тобой когда — то были как сестры… как ты могла так поступить со мной?

Она смотрит на меня.

— Когда — то я любила тебя, но никакая привязанность не заставит меня бросить своих мальчиков.

— Я… — начинаю я, но сказать особо нечего.

Она игнорирует мою слабую попытку ответить, продолжая так, будто я ничего не говорила.

— Если бы ты была матерью, ты бы поняла, в каком я положении.

— Я не могу представить, что сделала бы такой выбор, как ты.

Она игнорирует меня.

— Каллен дал мне выбор. Найти и вернуть тебя, иначе мои дети пострадают от последствий, — затем она смотрит на меня. — Будто вообще был выбор. Ты мне дорога, но не стоишь жизни моих мальчиков.

Я ожидаю, что будет больно, но это не так. Я понимаю, в какое положение она попала — положение, в которое ее поставил Каллен. И я понимаю, почему она предпочитает жизни своих детей моей. Она должна. И Каллен знал, в какое положение он ее ставит, вот почему он это сделал.

— Ты могла бы сказать мне правду, — говорю я, глядя на нее снизу вверх.

— Я пыталась, но ты меня не послушала!

— Ты не сказала мне, что контактировала с Калленом и что он угрожал жизням Элдона и Зрайруса.

— И чем бы закончился этот разговор, Ева? — спрашивает она, качая головой. — Я должна была сделать это единственным доступным мне способом — единственным способом обезопасить своих мальчиков. Я… прости, — заканчивает она шепотом.

— Мне тоже жаль, — отвечаю я и киваю ей. — И я понимаю, почему ты это делаешь, но даже если кажется, что у тебя нет вариантов… это не может быть единственным способом.

— Это единственный способ, — настаивает она и отказывается смотреть на меня. — Каллен обещал мне, что ты не пострадаешь, — добавляет она, глядя на свои нервные руки. — Он говорит, что все еще любит тебя.

— И ты ему веришь?

Затем она смотрит на меня.

— Да.

— А Майер? Обещал ли он, что ему не причинят вреда?

Она не отвечает на этот вопрос, а значит, ответ очевиден. Майер — мертвец.

— Это… уже скоро.

— Что скоро? — спрашиваю я, но мне кажется, что я знаю.

— Прибудет Каллен. Он обещал мне моих мальчиков в обмен на тебя.

Я хмурюсь.

— Значит, вы не возвращаетесь на Корсику?

Она качает головой.

— Он изгоняет всех нас, — она вздыхает, и я могу сказать, что мысль об изгнании ее детей беспокоит ее. — Это лучше, чем быть казненными, — мягко говорит она, больше себе, чем мне. — Мы начнем новую жизнь на суше, где — нибудь далеко от этого депрессивного городка.

— Тебе не нужно отдавать меня Каллену, чтобы это сработало, Мара, — говорю я. — Мы могли бы работать вместе — найти способ удержать твоих мальчиков на суше…

Мара смотрит на меня и качает головой.

— Я устала рисковать ради тебя, — заявляет она. — Я отдаю тебя Каллену, чтобы спасти Элдона и Зрайруса, вот и все.

Затем она поворачивается и уходит, хлопнув за собой дверью.

* * *

Вскоре Майер приходит в себя, его тело дергается от движения.

Я почти хочу, чтобы он спал и не присутствовал при том, что будет дальше, потому что я уверена, что Каллен убьет его. Ну, когда Каллен прибудет.

Майер начинает ерзать и стонать, поднимая голову с колен, чтобы посмотреть в темноту. Он всего лишь силуэт, но каким — то образом я все еще вижу вспышку его зеленых глаз, которые расширяются от ужаса, как только он понимает, что произошло, что привело к этому моменту.

— Майер? — шепчу я. — Ты в порядке?

Он нерешительно поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Его глаза тусклые от сна, а лицо вялое.

— Я в порядке, — бормочет он. Мара накачала его гораздо сильнее, чем меня.

Он пытается дотянуться, чтобы вытереть глаза, но руки так и не доходят до лица. Он тоже связан, но вместо того, чтобы быть привязанным к стене, его руки неуклюже обвивают колени, а запястья связаны, чтобы удерживать его в таком положении. Веревка вокруг его запястий тянется вниз, чтобы встретиться с путами на лодыжках. Он еще менее подвижен, чем я.

Он снова дергает за веревки и смертельно бледнеет, когда они не освобождаются.

— Ева? — спрашивает он. — Что происходит?

Я вздрагиваю, не в силах произнести слова. Нас похитили — это холодная, ужасная правда. Похищены женщиной, которую я считала своей подругой. И грустная часть? Я могу понять, почему она чувствовала, что должна это сделать.

— Как много ты помнишь?

— Не так уж и много, — признается он. — Я пришел домой и начал готовить ужин…

— А потом что случилось?

Он сонно моргает, задумчиво хмурясь.

— Я налил себе стакан яблочного сока. Выпил почти все, прежде чем понял, что вкус… не тот. Я поставил его на стойку, а потом… — его глаза расширяются, когда он осознает это. — Он был чем — то накачан, да?

— Да, — отвечаю я.

— Мара, — чуть ли не рычит он. — Я должен был знать. Она вела себя странно и гуляла в любое время дня…

— Как и ты, — указываю я.

— Я пытался найти работу и жилье, — пылко отвечает он, поворачиваясь ко мне. — Скажи мне, что ты не защищаешь ее.

— Эта ситуация… сложная. Либо ее мальчики, либо я.

Он пытается вырваться из пут. Неудачно.

— Мара предала тебя. Я знаю, что это не мне говорить, но Мара была тебе практически сестрой.

Я тоже пробую свои путы, но мне удается только потянуть плечо. Я боюсь тянуть слишком сильно, чтобы не обрушить стену (и, возможно, всю хижину) нам на голову.

— Вот почему это так сложно, — объясняю я, натягивая веревку, хотя и обещаю себе, что отсюда должен быть выход. — Я понимаю, почему она это делает. У Каллена ее дети.

Майер замирает, но на несколько судорожных вдохов. Он служил в страже и знает настроения Каллена даже лучше меня. Ему приказывали делать ужасные вещи от имени короны. Он бормочет проклятия, и я ценю это чувство.

— Возможно, они уже мертвы, — говорит он через мгновение. — И более того, нет никакой гарантии, что Каллен обменяет их жизни на твою. Скорее всего, он прибудет с пустыми руками и убьет ее, а потом меня, прежде чем забрать тебя с собой, — он глубоко вдыхает. — Мара поступила глупо, что доверилась ему.

Я боялась, что он это скажет. Эта мысль крутилась в моей голове уже несколько минут. Чем больше я об этом думаю, тем мрачнее выглядит ситуация. Я сдерживаю желание заплакать, смаргивая последние слезы.

Слёзы нам не помогут.

— Может, это то, что я заслужил за то, что предал тебя, — мягко говорит он.

— Не говори так, — отвечаю я. — Мы просто… нам нужно сосредоточиться на том, чтобы найти выход отсюда.

— И что потом?

Слова Венди не дают мне покоя.

— Потом мы покинем Шелл — Харбор. Если мы сможем спасти Мару и мальчиков, Каллену нечего будет обменивать. И мы могли бы… мы могли бы пойти вглубь и найти место, где можно спрятаться, пока Каллен не исчерпает свои ресурсы. Он не разрушит свое королевство, чтобы заполучить меня.

И я уверена, что придет время, когда он сдастся. Еще до того, как он стал королем, Каллен был угрюмым и избалованным. Он переходил от одного дела к другому, никогда не довольствуясь тем, что имел. Никогда не довольствуясь простым наслаждением, но полный решимости найти следующую вещь, которую нужно победить. Большую часть времени эти вещи были женщинами. Его жены. Я убеждена, что со временем он найдет другую женщину, которой будет одержим, даже если на это уйдет десятилетие или два.

— Ты недооцениваешь свою привлекательность, — говорит Майер и даже умудряется тихонько усмехнуться.

— Сейчас не время для этого разговора, — предупреждаю я. — Нам нужно придумать план.

— Есть идеи?

Я кусаю губу.

Я надеялась, что у него появится какая — нибудь блестящая идея, чтобы освободить нас, но, похоже, у него ее нет.

Узлы Мары тщательно завязаны, да, но если у меня будет достаточно времени, я смогу ослабить их настолько, чтобы выскользнуть на свободу. Но я сомневаюсь, что Мара и Каллен будут ждать так долго.

Я нервно смотрю на дверь, как только слышу, как Мара с кем — то разговаривает, но не слышу ответа. И тут я понимаю, что она разговаривает по телефону. Она делает паузу и после нескольких секунд мучительного молчания отходит от хижины, бормоча что — то о плохой связи.

— Нам нужно выбраться из веревок, — говорю я Майеру. — На твоей стороне комнаты есть что — нибудь острое? На моей ничего нет. Я проверила после того, как Мара ушла.

— Я ничего не вижу. Опять же, моему зрению сейчас нельзя доверять. Все размыто, и я чувствую, что меня сейчас стошнит, — он молчит какое — то время, а потом говорит. — Но… что — то есть.

— Что?

Он звучит задумчиво.

— В моем… ботинке… телефон, — то, как он произносит это слово, звучит так, будто он в чем — то признается.

— Телефон? — спрашиваю я, а затем хмурюсь, потому что знаю, что у меня нет с собой телефона. — Это первое, что Мара обязательно убрала бы.

Он резко втягивает воздух.

— Она не знает о моем втором телефоне.

— О чем ты говоришь? — требую ответа я.

— Я тоже не хотел, чтобы ты об этом знала, — признается он. — Ты уже не хочешь доверять мне, и я не хотел давать тебе больше причин, чтобы оттолкнуть меня.

— Хорошо… зачем тебе второй телефон, Майер?

— Потому что я общаюсь с другими изгнанниками, — отвечает он.

— Для Каллена?

Он глубоко вдыхает.

— Нет, не для Каллена.

— Тогда зачем?

— Группа изгнанников, которые хотят свергнуть Каллена, — шепчет он. — И они недалеко от Шелл — Харбора. Фрида — их лидер.

Я моргаю в шоке. Я понятия не имела, что русалы, изгнанные Калленом, поддерживали связь друг с другом, не говоря уже о том, чтобы жить в непосредственной близости от гавани. Если то, что он говорит, правда, может, мы сможем, куда пойти после того, как мы сбежим.

Если мы убежим.

— Почему ты мне не сказал? — мягко спрашиваю я.

Я чувствую его взгляд на своем лице, хотя выражение его лица все еще трудно прочесть.

— Ты знаешь, почему. Если бы ты увидела, что я разговариваю с другими изгнанниками, что бы ты предположила?

Ответ автоматический. Я бы подумала, что он отчитывается перед Калленом или другим стражем. В свете предательства Мары я понимаю, что немного переусердствовала с Майером.

— Ты прав, — уступаю я, снова глядя на его ботинок. — Нам нужен этот телефон.

Майер пытается дотянуться до ботинка, но не может пошевелить руками. Он шипит несколько отборных ругательств, прежде чем попробовать другой подход. Упершись спиной в стену, он вонзает пятку одного ботинка в пол, крутя лодыжками, пока ботинок, наконец, не снимается. Затем он пинает его ко мне так сильно, как только может.

Ботинок падает всего в нескольких дюймах от досягаемости, но мобильник скользит ко мне. Я натягиваю веревку, слезы наворачиваются на глаза, когда от этого усилия стынет кровь и невыносимо растягиваются мышцы. Но я чувствую телефон в руке.

— Зайди в контакты и набери там единственный номер, — сообщает мне Майер. — И подними телефон ко мне лицом.

Я не задаю вопросов, а просто делаю то, что мне говорят. Телефон издает один гудок, и женщина отвечает:

— Маршалл, — говорит она.

Я смотрю на Майера, и он кивает, поэтому я подношу телефон к его рту.

— Это происходит… сейчас, — говорит он, а затем, глядя на меня, снова кивает. — Повесь трубку.

Я делаю, как велено, а затем глубоко вдыхаю, когда смотрю на Майера.

— Что же нам теперь делать?

— Мы ждем, — отвечает он, пожимая плечами. — Кавалерию.

Глава девятнадцатая

— Сколько времени прошло?

Майер вздыхает, и звук становится громким в тишине хижины. Хотя я не могу ясно видеть его лицо, клянусь, я слышу слабую улыбку в его голосе. Он думает, что это смешно. Как? Как, во имя Посейдона, он может найти юмор в этой ситуации? Каллен направляется в Шелл — Харбор. Если он доберется до нас до прибытия подкрепления, мы обречены. Каллен утащит меня в море и прикажет своим стражам убить Майера. Если он будет особенно жестоким, он может заставить меня смотреть.

— Несколько минут после того, как ты в последний раз спрашивала, — отвечает Майер. Да, он определенно развлекается, и это происходит за мой счет. — Потерпи. Они придут.

Он прав, и я это знаю.

Но ждать так тяжело.

Я всегда считала себя независимой русалкой. Настолько, насколько мы можем быть независимыми в культуре русалов. Я не люблю отдавать свою судьбу в чужие руки, даже если Майер доверяет им. Слишком многое может пойти не так. Я хочу спасти себя от тирании Каллена. Но как? Я не могу использовать свою превосходящую силу, чтобы освободиться, не обрушив хижину на наши головы.

Без сомнения, это был план Мары. Она знает, что я не хочу умирать, и, даже если бы я была в отчаянии, она также знает, что я не стала бы рисковать ее детьми, убегая. Я мысленно проклинаю ее. Почему она не доверила мне правду?

Должен быть способ пощадить ее мальчиков, пощадить Майера и сохранить мою свободу. Не то чтобы я не понимала ее ужаса — я понимаю больше, чем она думает, — но это не выход. Если бы она попросила, Майер могла бы связаться с этими изгнанниками раньше. Мы могли бы что — то сделать с ее затруднительным положением. Теперь мы играем в ожидание. Кто найдет нас первым: друг или враг?

— Такое ощущение, что прошли часы, — ворчу я. Я говорю тихо, чтобы Мара не услышала. — Можешь еще раз проверить телефон?

Она несколько раз отходит от хижины, и сквозь щель в ближайшей ко мне стене я вижу, что она то заламывает руки, то проводит пальцами по волосам. Она боится, и это правильно. Какие у нее есть гарантии, что Каллен сдержит свое слово, как только он заполучит меня? В конце концов, Мара была предательницей. Она стоила ему его награды. Он мог причинить ей боль или того хуже. И он, вероятно, так сделает.

Неприкрытый страх на ее лице отчасти убирает мою враждебность к ней. Предать подругу или потерять семью.

— Я не хочу привлекать ее внимание, — отвечает Майер. — Она ничего не подозревает, и кто знает, что она сделает, — затем он качает головой, прежде чем подумать о чем — то другом и повернуться ко мне. — Когда Фрида доберется сюда, мне нужно, чтобы ты увела Мару и детей в безопасное место. Нас двадцать восемь, а если Каллен будет действовать как обычно, то их от восьми до десяти.

Я немного оживляюсь.

— Я и не подозревала, что здесь так много изгнанников! Мы можем легко одолеть Каллена и его стражей с таким количеством людей!

Луна выходит из — за облаков и проникает в щель в стене. Тонкая полоска света падает на лицо Майера, и теперь его выражение стало трезвым. Он медленно качает головой.

— Это проблема. Лишь около четверти изгнанных составляют стражи. Одни были личным советом Эварда, другие — политическими диссидентами, а остальные — афозийцами во главе с Фридой. Значит… только половина из нас умеет драться.

Я прижимаюсь к стене при упоминании имени. Афозийцы — глубоководные русалы, живущие в траншеях далеко под Корсикой. Всегда ходили слухи, что они злобные существа, лишь мельком напоминающие нас. Я видела только одну в своей жизни, несчастную женщину, которая была прикована к трону: приз, который отец Эварда взял в бою.

Ее кожа была почти прозрачной, а волосы были настолько темными, что, казалось, поглощали свет. Необходимая адаптация к почти полной темноте траншей. На определенных глубинах цвет был почти незаметен. Ее глаза были огромными и самыми глубоко — черными, которые я когда — либо видела. Они стали молочными в течение нескольких недель после ее прибытия, когда она медленно ослепла. Афозийцы плохо себя чувствуют при ярком свете. Так что, конечно, я не могу не задаться вопросом: как так много из них выжило на суше?

Майер снова вздыхает, правильно понимая мое молчание.

— Они не причинят тебе вреда, Ева. Фрида и другие — мои друзья, и они на нашей стороне. Ты в безопасности, пока ты со мной.

— Афозийцы жестоки, — возражаю я. — Должны быть, чтобы выжить среди тварей, которые живут в траншеях. Когда мы ссоримся, они убивают нас. Всего за несколько месяцев до того, как я покинула Корсику, на наш народ были совершены новые нападения.

— Да, прямо сейчас нам нужно это насилие.

— Пока они не повернутся против нас.

Проходит минута, а Майер не отвечает. Тишина густая, каменная. Все во мне сжимается. Я вижу, что обидела его.

— Ты действительно в это веришь? — говорит он после нескольких минут молчания. — Я думал, что ты умнее, Ева. Ты вообще не обращала внимания на придворную политику?

Я напрягаюсь, немедленно переходя в оборону.

— Эвард рассказывал Маре и мне о своих днях при дворе больше раз, чем мне хочется сосчитать. Я даже подслушивала его заседания совета. Я слышала об афозийцах. Вот почему я им не доверяю.

— Ты слышала то, что Эвард хотел, чтобы ты услышала, — возражает Майер. — Это то, во что короли Корсики хотят, чтобы мы верили. На самом деле Корсика является агрессором. Мы украли большую часть скудных ресурсов афозийцев, похищали их женщин и убивали их, если они сопротивлялись. Насилие над ними было слабее при Эварде,конечно, но оно не прекратилось полностью. Когда Каллен занял трон, все стало гораздо хуже. И когда мне поручили вернуть Фриду, я отказался вытаскивать ее из траншей, чтобы она провела несчастные несколько недель в постели Каллена. Я знал, что когда она станет больше обузой, чем игрушкой, он убьет ее.

Желчь подступает к моему горлу, пока я обдумываю его слова. Как раз тогда, когда я думаю, что Каллен не может вызвать у меня большего отвращения, он умудряется удивить меня. Я до сих пор не понимаю, как Фрида и остальные так долго выживали на суше, но на данный момент это не имеет значения.

И вдруг у меня появилось новое понимание по отношению к Майеру. Не только его любовь ко мне заставила его предать Каллена.

— Каллен должен умереть, — тихо говорю я. — Это должно остановиться здесь.

— Мы не могли не согласиться, — протягивает снаружи хриплый женский голос, слегка приглушенный дверью.

Вся хижина сотрясается, когда она выбивает дверь. На секунду я уверена, что вся хижина рухнет на нас. Но после очередного удара хижину сотрясает сильная дрожь. Я поднимаю руку, чтобы прикрыть лицо, когда с потолка стекает струйка пыли. Дверь распахивается внутрь и падает с петель. С другой стороны стоит незнакомая женщина, но, судя по тому, что мне сказал Майер, это должна быть Фрида.

Она поразительна даже для афозийской женщины. Они всегда были известны своей красотой, какой бы чужой она ни была. Маленькое кольцо из янтаря очерчивает ее большие зрачки. Они почти поглощают цвет целиком. Ее волосы почти неотличимы от неба, и на несколько растерянных секунд мне кажется, что звезды отражаются на их поверхности. Но нет, это свет, исходящий от нее, маленькие мерцания биолюминесценции. Вероятно, это была приманка для рыбы, когда она жила на глубине. Она такая же высокая, как Майер или Сойер, со скромными формами и острым угловатым лицом, которое даже в состоянии покоя кажется надменным.

Она обнимает Мару за талию, надежно удерживая ее на месте. Другая ее рука обвивает горло Мары, а бледная ладонь с длинными пальцами закрывает рот Мары. Мара такая бледная, что сама почти может сойти за афозийку.

— Фрида, слава Посейдону, это ты! — восторгается Майер.

Улыбка Фриды несколько цинична.

— Пока не благодари Посейдона. Мы заметили приближающихся к берегу ребят Каллена. Будет близко.

Вокруг нее толпятся новые фигуры. Из — за ее плеча выглядывают в основном мужские лица, но я замечаю и несколько женских. Теперь я понимаю, что имел в виду Майер. Они выглядят как обычные русалы, без обычной силы стража. Один из самых младших проходит мимо Фриды, доставая нож из ножен на поясе. Он всего лишь мальчик — может, тринадцати лет, но ожесточенный, чего я никогда раньше не видела в ребенке.

— Вуран, — говорит Майер и даже улыбается.

— Не время для любезностей, друг, — говорит Вуран. — Давай тебя развяжем.

— А потом? — спрашиваю я.

Вуран оценивающе смотрит на меня. Его глаза безмятежно — голубого цвета контрастируют со свирепым выражением в них.

— Ты бежишь, а мы пытаемся не умереть.

Глава двадцатая

Фрида права, это близко.

Изгнанники едва успели выскользнуть из хижины и скрыться в тени, как русалы Каллена вышли на берег, немного сопротивляясь переходу от хвоста к сухопутным ногам.

Взгляд за все еще стоящую стену хижины показывает, что оценка Майера неверна. Пять стражей — половина обычного количества. И эти стражи кажутся моложе большинства. Они явно из новых. Я не могу не задаться вопросом: удалось ли Каллену оттолкнуть всех верных стражей, или это было лучшее, что он смог придумать в кратчайшие сроки? В любом случае, похоже, это обещает нам шанс.

Фрида толкает Мару ко мне, прежде чем ее поглотит тень, и лишь слабые вспышки света указывают на то, что она когда — либо была здесь. Если бы я не знала, что она затаилась в засаде, я бы решила, что это свет просто от светлячков. Надеюсь, Каллен тоже в это поверит.

Мне удается удержать Мару, прежде чем она успевает упасть на колени в шоке, сожалении и страхе. Она так сильно трясется, что зубы лязгают. Я могу только представить, как ужасно было попасть в засаду афозийки и всех ее союзников глубокой ночью.

— Они все равно что мертвы, — говорит она, глядя на меня затравленными глазами. Я предполагаю, что она имеет в виду своих мальчиков.

— Мара, ты должна меня выслушать, — шиплю я. — Они здесь, чтобы помочь. Их больше, чем Каллена и его стражи.

— Каллен убьет их сейчас, Ева, — продолжает она, качая головой.

— Нет, этого не произойдет, но ты должна меня выслушать, — когда я привлекаю ее внимание, я продолжаю. — Когда Каллен выйдет на берег с твоими детьми, ты возьмешь их и побежишь. К Сойеру. Он доставит тебя в безопасное место.

— От Каллена не убежать.

— У нас есть шанс, Мара. Их всего несколько, а нас гораздо больше.

— Но… но он король!

— Слушай меня внимательно, Мара, — продолжаю я, хватая ее за плечи и заставляя смотреть на меня. Я могу сказать, что она на грани срыва. — Я не прошу тебя драться. Я прошу тебя не предавать меня. Опять. Бери Элдона и Зрайруса и беги. Но сначала нужно сделать вид, что все так, как должно быть. Ты притворишься, что передаешь меня Каллену. Действуй так, будто все идет по плану.

Она открывает рот, затем снова закрывает его, когда мы слышим рев Каллена:

— Мара!

На мгновение я уверена, что она закричит ему правду. Я беру ее руку и отчаянно сжимаю ее. Приближается бой, но только Мара может определить, есть ли у нас элемент неожиданности.

Я готовлюсь, когда она открывает рот и отвечает:

— Я здесь, муж. На страже, как ты и приказал.

Звук тяжелых шагов доносится с ветром. Они идут к нам, привлеченные звуком ее голоса. Каждый мускул моего тела напрягается. Каллен идет за мной. И даже имея за спиной двадцать восемь союзников, я все равно беспокоюсь.

— Руки за спину, — говорит мне Мара, понизив голос. — Он должен поверить, что ты заключенная, иначе он не освободит моих сыновей.

Я немного расслабляюсь от облегчения. Она сотрудничает с нами. Пока, во всяком случае. Ее вновь обретенная преданность может пошатнуться, если она почувствует, что ее мальчики в опасности, но на данный момент она соглашается с нашим планом. Это больше, чем я смела надеяться.

— Спасибо.

Мара не отвечает, просто жестом предлагает мне сложить руки за спину. Я делаю, как велено, пока Каллен заворачивает за угол. Я даже напрягаю суставы, пытаясь сделать вид, что несуществующие путы причиняют боль. Это не игра. Мои руки сведены и болят от того, что я так долго была связан на одном месте. Дискомфорт на моем лице реальный.

Когда я вижу Каллена, я замечаю, что он одет в местную одежду и обнимает двух мальчиков. Давно я не видела сыновей Мары, но не так давно, чтобы они казались мне другими, и все же это так. Если бы я не знала лучше, я бы сказала, что Каллен был их отцом. У них такие же волосы и классические черты лица, но они кажутся как — то… мягче. У них обоих глаза Эварда и мягкая полнота губ Мары. Они будут красивыми русалами, когда вырастут.

Если они вырастут.

Меня мутит. Вид их стоящих на пляже с блестящими от слез глазами, когда они смотрят на свою мать, заставляет меня задуматься. Тут же я решаю, что никогда не смогу ненавидеть Мару за то, что она сделала, и за тот выбор, который она сделала.

Глаза Каллена жадно впиваются в меня, когда я приближаюсь, и я чувствую на своей коже тяжесть его внимательного взгляда. Это отвратительно, как прудовая пена, когда я всплываю в озере.

— Ева, — чуть ли не мурлычет он. — Ты еще красивее, чем я тебя помню.

— Подавись рыбой — камнем и умри, — выдавливаю я.

Его взгляд темнеет от гнева. Слабый свет мелькает дальше по пляжу, когда мимо проезжает машина. Заросли густые, но не настолько, чтобы блокировать весь свет. Короткая вспышка света позволяет мне увидеть его каменную челюсть и то, как его рука слегка сгибается вокруг плеча Зрайруса.

— Смотри, как ты говоришь со мной, дорогая. Ты заботишься о сыновьях Мары, да? Будет обидно, если кто — то из них пострадает.

Мара скулит. Именно этот мягкий, ломаный звук дает мне силы делать то, что я буду делать дальше. Я даю Каллену то, что он хочет. Мои плечи сгибаются в поражении, и я опускаю голову, будто я слишком устала, чтобы держать ее дольше. Я видела, как другие русалки принимают эту позу, чтобы мужья не причиняли им вреда. Это жест капитуляции.

Я позволяю Каллену думать, что он победил меня, и это самое сложное, что я когда — либо делала.

Каллен удовлетворенно вздыхает и отпускает Зрайруса. Он легонько толкает мальчика, и мальчик падает на песок, непривыкший к сухопутным ногам. Он испуганно смотрит на Каллена.

— А что насчет предателя Майера? — спрашивает Каллен у Мары, не сводя с меня глаз.

— Он в хижине, — лжет Мара, медленно пятясь, подзывая своих мальчиков следовать за ней, что они охотно делают. — Он все еще без сознания, мой король. Думаю, я дала ему слишком много транквилизатора. Он не должен причинять особых хлопот.

Каллен улыбается.

— Ты хорошо поработала, Мара. Возьми своих детишек и иди.

— Спасибо, мой король, — задыхаясь, говорит Мара.

Элдон ковыляет к ней, чуть не опрокинувшись дважды. Она с рыданием обнимает обоих.

— Мне так жаль, — шепчет она, отворачиваясь от меня.

— Нет, не жаль, — отрезаю я, не забывая играть свою роль. — Делай то, что у тебя получается лучше всего, и исчезни.

Улыбка Каллена источает самодовольство. Мне трудно не стереть это выражение с его глупо красивого лица. Его глаза блестят от радости, он доволен тем, что вбил клин между нами.

— Вражда между сестрами — женами. Какое разочарование, — говорит он.

У него улыбка, как у акулы, и я ненавижу его с такой силой, что могу сжечь мясо с его костей. Улыбка, которую я ему дарю, сияющая и фальшивая, но он, кажется, верит ей.

— Я знала, что, в конце концов, она сделает что — то подобное, — небрежно говорю я. — Она всегда ревновала.

Каллен подходит ближе, глядя на мой рот. Мои внутренности корчатся, как взволнованные угри. Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне. Тем не менее, я должна позволить ему сделать это. Ради Майера и Мары.

— О, это так?

Я наклоняюсь к нему с заговорщицким шепотом и слегка вздрагиваю, когда он кладет ладонь на мою щеку.

— Это так, — отвечаю я. — Эвард всегда любил меня больше, чем Мару, хотя я не могла дать ему детей. Потом она вышла за тебя, а ты все еще хотел меня. Она согласилась помочь тебе, потому что ненавидит меня… так сильно.

Я говорю ерунду, пытаясь тянуть время. Я вижу, как некоторые из изгнанников приближаются сбоку. В моей груди трепещет паника, потому что я не хочу, чтобы Каллен их заметил. Недолго думая, я приподнимаюсь на носках и прижимаюсь губами к губам Каллена, прежде чем он успевает повернуть голову.

Каллен издает звук, нечто среднее между вздохом шока, смехом и рычанием. Его губы сжимают мои, давя с такой силой, что мои зубы врезаются внутрь губы. Его руки впиваются мне в волосы, дергая так сильно, что слезы наворачиваются на глаза. Его дыхание соленое и прохладное на моих губах, и я ненавижу его. Все, что связано с поцелуем, вызывает у меня тошноту. Тем не менее, это заставляет стражей смотреть на песок. И все это время я держу руки за спиной, чтобы поддерживать иллюзию, что они все еще связаны.

Он притягивает меня ближе и проводит руками по моей груди, сжимая ее. Я поддаюсь ему, просто чтобы провести собственную разведку — в попытке понять, какое оружие он прячет. Глядя на линию его груди, я вижу нож в кожаных ножнах прямо под его грудной клеткой слева. А по красной коралловой ручке я почти уверена, что это мой охотничий нож — свадебный подарок от Эварда.

Каллен не торопится, исследуя меня, прежде чем отступить, покраснев и тяжело дыша. Я в жизни не видела более высокомерного мужчину. По победоносному выражению его лица видно, что он уже отправил меня в графу «завоевание», а значит, я не буду привлекать его буквально через несколько месяцев.

Не то чтобы я планировала дать ему так много времени.

Я жду, пока Мара доберется до зарослей, прежде чем вытащить руки из — за спины, ударяя ими по ушам Каллена со всей силой, на которую я способна. «Надрать ему уши», — так это звал Майер. Он показал эту технику во время наших тренировок, но отказывался применять ее на мне. По — видимому, это вызывает сильную боль, а иногда и глухоту. В то время я была настроена скептически. Это казалось слишком простым, чтобы быть эффективным.

Теперь я сожалею, что когда — либо сомневалась в Майере.

Каллен отшатывается, стонет в агонии. Он сильно кренится в сторону, а его стражи слишком потрясены, чтобы двигаться, не говоря уже о том, чтобы поймать своего раненого короля.

«Беги, Ева! — говорю я себе. — Беги и догони Мару и мальчиков».

Но я не могу.

Я не могу отвернуться от Каллена — я должна довести это до конца. До горького конца. Поэтому я бросаюсь к нему, пригибаясь, чтобы избежать широкого взмаха его рук, и выхватываю свой охотничий нож.

Моя внезапная атака кажется сигналом, которого ждали изгнанники. Они выходят из теней, крича и ругаясь, набрасываясь на стражей с оружием наизготовку. И их оружие разнообразно — от настоящих боевых клинков до кухонных ножей и даже садовых инструментов.

Вуран держит лопату, а человек рядом с ним, кажется, держит вилы. У Фриды более впечатляющее оружие, копье из кости, заточенное до смертоносного острия. Страж, в которого она целилась, бледнеет и чуть не роняет собственное оружие, когда она приближается. Я почти уверена, что он в шоке из — за того, какая она, и, без сомнения, из — за ужасных историй, которые он слышал в детстве.

Губы Каллена отрывают его зубы в самом диком оскале, который я когда — либо видела на лице русала. Он, пошатываясь, идет ко мне, неровно тянется к другому оружию на поясе. Мои руки так трясутся, что я боюсь уронить нож.

До сих пор я никогда не верила, что Каллен убьет меня. Ранит? Да. Изувечит меня? Может быть. Убьет? Нет. Это было бы признанием поражения. Но теперь правда в его глазах: я опозорила его перед стражей. Я возглавила мини — восстание, намереваясь добиться его свержения. Он не может этого простить.

— Ты пожалеешь об этом, бесполезная шлюха, — рычит он.

Каллен сильный. Может, слишком силен, чтобы его победить, и я сама знала, насколько жестоким он может быть.

— Я убью тебя, — продолжает он, все еще с той же ужасной ухмылкой. — Но сначала я собираюсь превратить твоего любовника и его маленькую семью в фарш и скормить их акулам. Каждый раз, когда ты будешь умолять меня остановиться, я буду резать немного глубже.

Мои пальцы сгибаются вокруг рукоятки ножа, внезапно обретая твердость. Мое зрение приобретает красноватый оттенок, когда я смотрю на выражение превосходства на его лице, и я закипаю. То, что происходит дальше, происходит так быстро, что я едва могу в это поверить.

Все, о чем я могу думать, это уроки Майера и то, как он сказал мне использовать элемент неожиданности, чтобы мой противник думал, что он имеет преимущество. Чтобы он думал, что я не собираюсь сопротивляться.

Внезапно я чувствую, что наклоняюсь, отводя руку назад, прежде чем снова вытянуть ее вперед, когда я сбиваю голову Каллена в сторону сильным ударом. Что — то в его челюсти щелкает. Он удивленно охает, его шея смещается в сторону, но затем он отбрасывает мою руку в сторону, чтобы избежать дальнейших повреждений. Я чувствую, как что — то щелкает в моем локте, а потом меня пронзает сильная боль, но я не могу заставить себя об этом беспокоиться.

С вызывающим криком я разворачиваюсь, а затем опускаюсь на корточки и вижу шанс — я параллельна его груди. Недолго думая, я тянусь вперед и вонзаю нож в живот Каллена, вкладывая всю свою силу в удар.

В его животе остается рана шириной в четыре дюйма, и я не отпускаю лезвие, а продолжаю тянуть вниз, разрезая его живот пополам. Он замирает на месте, недоверчиво глядя на себя. Я не останавливаюсь. Я вытаскиваю нож и снова наношу ему удар, на этот раз в грудь.

Между моими пальцами хлещет кровь, и он пытается оттолкнуть меня от себя, но внезапно ослабевает — и я понимаю почему — он умирает.

Я вытаскиваю из него нож, а затем опускаю его снова и снова. Движение приобретает тошнотворный звук метронома, совпадающий с гулким пульсом в моих ушах.

Грудь. Горло. Лицо.

Везде, куда я могу дотянуться, я наношу удар.

Когда он падает, я забираюсь на него верхом и продолжаю, чувство болезненного удовлетворения пульсирует во мне, когда он булькает и хрипит, умоляя меня остановиться взглядом, потому что, по — видимому, он больше не может говорить.

Я не останавливаюсь.

Я поднимаю руку, чтобы нанести еще один удар, когда кто — то хватает меня за запястье и сильно трясет. Я оборачиваюсь настолько, насколько позволяет мое положение, чтобы посмотреть, кто это был. К моему удивлению, это Майер, его лицо искажает беспокойство.

— Его уже нет, Ева. Он больше не может причинить тебе боль, — он делает паузу и переводит взгляд на мою окровавленную руку. — Отпусти нож.

Я моргаю, не до конца понимая.

Каллен все еще хрипит, да? Он все еще жив. Он все еще может причинить нам боль. Он навредит нам, если его не остановить.

Но когда я замираю, чтобы прислушаться, я ничего не слышу из — за собственного затрудненного дыхания. Пляж устрашающе тихий. Оглядевшись, я обнаруживаю, что стражи Каллена либо мертвы, либо сбежали в море.

И мужчина подо мной…

Боги.

Мужчина подо мной похож на сырой гамбургер. Едва ли есть дюйм кожи, которая не была порезана или измельчена. Он едва ли похож на мужчину, не говоря уже о короле. Я смотрю в нарастающем ужасе на то, что я сделала.

Я чувствую, как подступает крик, но когда я поднимаю руки, чтобы прикрыть рот, они оказываются скользкими от крови.

Я слезаю с Каллена, когда до меня доходит вся тяжесть всего, что только что произошло.

Я убила его.

Мир вращается, и я сгибаюсь пополам, меня тошнит.

Я не ела несколько часов, и ничего не выходит. Тем не менее, когти кислоты вцепились мне в горло.

Каллен мертв, и я убила его.

Ужасно.

Когда я снова могу выпрямиться, я поворачиваюсь спиной к Майеру и бегу.

Глава двадцать первая

— Ева!

Я шатаюсь, в оцепенении.

Я не знаю, куда я иду, просто мне нужно покинуть это место. Мне нужно уйти от всего, что только что произошло, от ненависти и гнева внутри себя.

Мокрый песок засасывает мои ботинки, и я в панике сбрасываю их.

Такое ощущение, что даже пляж сговорился удержать меня здесь. Песчинки скользят между пальцами ног, и в моем повышенном состоянии сознания это кажется слишком грубым. Я слышу шаги позади себя, слышу ропот остальных, которые обсуждают, что делать с телами.

Слово скользит, как ледяное копье, меж моих ребер.

Тела.

Тело Каллена.

Тела его стражей.

Его кровь на моих руках, на моей рубашке и просачивается в песок позади меня. Я не хочу смотреть, не хочу смотреть в лицо тому, что я сделала. Я и раньше билась с ножом с другими существами. Я видела, как они бьются и извиваются, и удерживала их, пока они умирали, — обычно в целях самообороны или для того, чтобы добыть еду.

Но я никогда не делала этого с русалкой. Никогда ни с кем из моего народа.

На данный момент преступления Каллена не имеют значения.

Неважно, что он был монстром и заслуживал смерти. Неважно даже, что он собирался со мной сделать, если бы он затащил меня обратно на Корсику. Я просто не могу перестать думать о том, что то, что я только что сделала… забрала еще одну жизнь… было… неправильно. Я должна была просто ударить его ножом — один раз. Я должна была убедиться, что он мертв (что определенно было сделано первым ударом). Вместо этого я жестоко убила его.

То, что я могу смотреть ему в лицо и делать такое… это делает и меня монстром.

Майер догоняет меня, останавливая перед густыми деревьями, отделяющими нас от внешнего мира.

Я ищу брешь в деревьях. Мне нужно уйти с этого пляжа. Я не знаю, куда я пойду после этого, но не могу оставаться здесь и слушать хладнокровные дебаты о захоронении трупа Каллена.

— Ева, подожди, — говорит Майер, вполовину поворачивая меня к себе лицом. Не знаю, какое у меня выражение лица, но оно заставляет его вздрогнуть.

— Что? — рявкаю я. Или, по крайней мере, пытаюсь рявкнуть. Но я не звучу достаточно сердито, чтобы применить этот термин. Я просто звучу… устало.

Может, немного подавленно.

— Там нельзя выходить, — говорит Майер, указывая на небольшой просвет в деревьях. А, вот он. Я пытаюсь двигаться туда, но он снова ловит меня. — Ева, ты должна подумать.

— Нет, не должна, — бормочу я. — Я должна уйти… от всего этого.

Хватка Майера не ослабевает.

Я подумываю использовать некоторые из своих новообретенных боевых навыков, чтобы избавиться от него, но отказываюсь от этого. Я еще новичок, а он — обученный страж. Я превзошла Каллена только потому, что он не ожидал этого от меня. Майер знает лучше.

Он бросает на меня быстрый взгляд и вздыхает.

— Ева, ты вся в крови. Если ты просто уйдешь отсюда, что, по — твоему, произойдет?

Страх проводит холодным пальцем по моему позвоночнику.

Он прав.

Если я буду бродить по улице в крови Каллена, кто — нибудь вызовет полицию. Я не уверена, что кровь Каллена будет зарегистрирована как человеческая, когда они проведут тесты, но, тем не менее, она вызовет переполох. Моя и без того испорченная репутация будет разрушена безвозвратно. Меня могут даже запереть, пока они не найдут способ обвинить меня в убийстве.

И это они сделают правильно.

У меня вырывается всхлип, и я падаю на песок пляжа.

Даже после смерти Каллен крадет мою свободу.

Я шарахаюсь от Майера, когда он становится на колени рядом со мной. Он позволяет своей руке упасть с хмурым взглядом.

— Все будет хорошо, — начинает он. Я не даю ему закончить ложь.

— Как ты можешь говорить такое? — почти кричу ему я. — Я только что убила мужчину, Майер! Он лежит мертвый на пляже, и я сделала это! Я! Я наносила ему ножевые ранения снова и снова, и более того — я не могла остановиться. Я знала, что делаю, но… не могла остановиться.

И это отвратительная правда.

Дело не только в том, что я убила его. Дело в том, что я опустилась до его уровня, совершила акт жестокости, который должен быть немыслимым для меня. Слова Мары неприятным эхом отдаются в глубине моего сознания: «Ты хуже Каллена. По крайней мере, он не притворяется хорошим».

Майер приближается на несколько дюймов, но больше не пытается прикоснуться ко мне.

Я благодарна. Все кажется слишком резким. Пронзительный звон появился у меня в ушах и бьет по черепу изнутри. Меня вот — вот стошнит? Вырубит? Это будет облегчением? Я не знаю.

— Тяжело в первый раз, — тихо говорит он. — Даже если ты убиваешь врага, который этого заслуживает. Если у тебя есть хоть какое — то подобие совести, убивать тяжело. А что касается Каллена… ну, никто не будет винить тебя. На самом деле, ты оказала всем нам услугу. И, Ева, ты знаешь, что было бы, если бы он победил. Он бы тебя изнасиловал.

— Я знаю.

— Он превратил твою жизнь в ад с тех пор, как ты покинула Корсику… и даже раньше. И он сделал то же самое для каждого на этом пляже сегодня вечером. Он заставил Мару принять решение, которое она никогда не должна была принимать.

— Я знаю.

— Ты поступила правильно.

— Я знаю! — наконец, кричу на него я.

Я даже возмущения вызвать не могу. Я просто смотрю на него, ничего не выражая, глаза такие же плоские и холодные, как изнанка луча. Он действительно думает, что эта маленькая речь поможет мне почувствовать себя лучше? На моих руках до сих пор кровь. Я пытаюсь стереть ее о рубашку или джинсы, но только больше пачкаюсь. Кровь повсюду.

Желчь подступает к горлу, и мне приходится сглатывать рвотные массы.

Внезапно избавиться от крови Каллена — это все, что имеет значение.

Майер не пытается остановить меня, когда я ползу к океану. Он просто встает и следует на безопасном расстоянии. Голоса изгнанников, армии Фриды, становятся все громче, поскольку они начинают спорить о том, что делать с Калленом и телами стражей. Я должна быть благодарна за их помощь, но я могу представить их только как стервятников, ссорящихся из — за туши. Я хочу крикнуть им, чтобы они столкнули его в океан и покончили с этим. Бросьте Каллена, его стражей и других мертвецов в океан. Если Корсика хочет вернуть своего короля, они могут его получить.

Я достигаю океана до того, как начинаются нешуточные слезы. Боль пронзает мои руки, когда соленая вода хлюпает в порезы, но я стискиваю зубы и проталкиваюсь сквозь нее. Прилив лижет мои руки, лишая их крови менее чем за минуту.

Этого не достаточно.

Я раздеваюсь и устраиваюсь в приливе, желая, чтобы соль вымыла остальную часть меня, смыла с меня все, что произошло сегодня ночью.

Я знала, что Каллена можно остановить только насилием. Я просто никогда не ожидала, что я буду тем, кто совершит это. Да, у меня были веские причины, но…

* * *

Я не знаю, как долго я остаюсь в океане, но когда я, наконец, возвращаюсь к берегу, я благодарна облакам, скрывающим лунный свет. Меньше всего мне сейчас нужно, чтобы Майер увидел мою наготу. Он держит голову повернутой, когда протягивает мне одежду, и я вытираюсь. Затем он протягивает мне еще несколько вещей, и когда я их осматриваю, я обнаруживаю мужскую рубашку, порванную, но все еще относительно чистую. Ниже джинсы, грязные, но без крови. Я поднимаю на него взгляд, ничего не понимая.

— Это твоя одежда, — глухо говорю я.

— Была, — кивает он. — Но теперь она твоя, и она понадобится тебе, чтобы уйти отсюда и вернуться домой так, чтобы никто не заметил.

— Но тогда ты застрял в трусах? — указываю я и чувствую, как непрошеный жар заливает мои щеки, когда я указываю на этот факт — он стоит полуголый передо мной. Не теряя времени, я набрасываю его рубашку через голову, а затем встаю, замечая, что она опускается почти до колен. Вряд ли его джинсы мне подойдут, но я все равно их натягиваю.

Майер делает долгую паузу, прежде чем сказать:

— Они мне не понадобятся.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду… я не вернусь в Шелл — Харбор.

— Что? Но ты живешь здесь?

— Нет, ты живешь здесь, — поправляет он, и я не могу не хмуриться.

— Но ты сказал…

— Я решил изменить курс, — прерывает он. — Теперь, когда Каллен умер… Я собираюсь вернуться на Корсику с Марой и некоторыми другими стражами. Как мать законных наследников престола, Мара является королевой — регентшей, пока им не исполнится пятнадцать.

— Королева — регент? — повторяю я, качая головой, гадая, не сошел ли он с ума. — Этого не существует.

— Существует, но на Корсике никогда не было королевы — регента, так что неизвестно, как народ примет это. Маре понадобится верная охрана, на тот случай, если одной из других жен взбредет в голову попытаться ее свергнуть.

Я смотрю на него, слишком потрясенная, чтобы говорить. Вернуться на Корсику? Сейчас? И посадить Мару на трон вместо Каллена? Он не серьезно. Корсика не свергла Каллена с престола, даже когда он оказался эгоистичным и жестоким королем. Как он может ожидать, что нежная и покладистая Мара будет нести тяжесть королевства на своих узких плечах?

— Мара не может быть королевой! Пройдет не менее пяти лет, прежде чем Элдон станет достаточно взрослым, чтобы править. Они столько не проживут! Вы все должны оставаться на земле. Это безопасно.

Улыбка Майера задумчива, но лишена горечи.

— Возможно, но наше место не на суше.

— Ты… ты давно думал об этом, да?

Он кивает.

— Пока я жил с тобой, я думал о будущем Корсики. Каллен убран с дороги, и у нас есть возможность что — то изменить. То, что Фрида, ее армия и любые другие изгнанники вернутся с нами, только поможет гарантировать, что все пойдет так, как мы хотим.

— А Мара?

Он кивает.

— У меня есть ее согласие.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не близко ли она.

— Где она?

— Она и мальчики спрятались в деревьях после того, как Каллен отпустил их. Когда они поняли, что это безопасно, они вернулись.

— И она согласна с этим твоим планом? Вернуться на Корсику?

Он снова кивает.

— Да.

— Но… я думала, тебе нравится на суше? Я думала, ты хочешь сделать Шелл — Харбор своим домом?

— У меня была только одна причина остаться здесь… и это была ты, Ева.

Он протягивает руку и переплетает свои пальцы с моими. Прикасаться к нему приятно, но… это не то же самое, как когда Сойер прикасается ко мне. Между Майером и мной есть нежность, влечение, а теперь и немного скупого уважения, но я не чувствую бури эмоций. То, что я чувствую к Сойеру, настолько сильно, что иногда трудно дышать. Мне кажется, что я расплавлюсь или сгорю. Когда Сойер прикасается ко мне, я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Майер ощущается… комфортно.

Между нами больше химии, чем когда — либо было с Эвардом, но я не могу отрицать, что это бледная тень того, что я чувствую к Сойеру. И я вдруг понимаю, откуда берутся Майер и Мара. Земля была моей мечтой, а не их. Им здесь не нравится так, как мне. Море у них в крови — это их место.

— Прости, — шепчу я, высвобождая свою руку из его. — Я бы хотела… я бы хотела, чтобы между нами все было по — другому.

Он заправляет прядь волос мне за ухо, все еще улыбаясь.

— Я знаю, твоя доброта — одна из причин, почему я люблю тебя.

Я опускаю голову, когда свежие слезы затуманивают мое зрение. Когда я слышу слово «люблю», мне становится еще хуже. Это было невысказанным между нами, и теперь это открыто, обнажено и уязвимо. Я даже не могу сказать это в ответ, поэтому я не говорю. Мы оба знали, что это неправда.

Я могла бы полюбить его.

Если бы я никогда не встретила Сойера, я бы никогда не узнала разницу между покоем и страстью. Я была довольна Эвардом. Я могла бы быть довольна Майером. Мои чувства к нему более сильны, чем к моему покойному мужу. Я могла до смерти любить Майера по — своему. Но сейчас это не имеет значения, потому что я встретила Сойера.

И я влюблена в него.

— Я позабочусь о Маре и мальчиках, — грустно говорит он.

— Спасибо, — шепчу я.

Майер наклоняется и целует меня в щеку. Все мое лицо горит. Несправедливо реагировать на него таким образом, особенно сейчас, когда мы расстаемся, но так все есть.

Он уходит от меня, прежде чем я успеваю что — то сказать, на мелководье океана. Когда он достигает трех футов, его ноги сменяются хвостом, и я наблюдаю, как мускулы на его спине напрягаются, когда он ныряет под воду.

Затем он уплывает, и я остаюсь смотреть на рябь, которую он оставил после себя. Я слышу звуки других, следующих за ним, и я предполагаю, что Мара и ее мальчики среди них.

Я думаю о том, что мне так и не удалось попрощаться с Марой, но потом думаю, что так будет лучше. Со всем, что произошло между нами, я знаю, что она даже не знала бы, что сказать. Я тоже. Так нам не нужно ничего говорить.

Прямо сейчас я могу думать только о том, что хочу найти Сойера.

Я должна сказать ему, что страх и боль прошли, что Каллену конец. И я должна сказать ему, что люблю его. И самое главное, что я никогда не оставлю его или его детей. Никогда.

Эпилог

Костры выбрасывают искры в небо, а треск пламени идеально гармонирует со смехом, доносящимся дальше по пляжу.

Тусовщики отбрасывают длинные тени, проходя мимо нашей маленькой ниши. Здесь удобно сидеть на коленях у Сойера и смотреть на залитый лунным светом океан, пока остальные наедаются знаменитой рыбой, приготовленной Венди.

Усы Сойера касаются моего уха. В последние несколько месяцев он позволил своей бороде отрасти. Я не знала насчет бороды, когда он упомянул ее, но была удивлена, обнаружив, что она мне нравится. Щетина щекочет, когда мы целуемся или когда он кладет голову мне на плечо, как сейчас.

Он — теплое плотное присутствие позади меня, его руки небрежно лежат на моих бедрах, пока мы смотрим на мой отремонтированный дом. Трудно сказать, что несколько месяцев назад на кухне был пожар. С другой стороны, Сойер знает несколько очень хороших подрядчиков.

Мои щеки немного нагреваются, когда его губы скользят поцелуями по моей ключице. Я откидываюсь на него, и он принимает мой вес без усилий. Я вытягиваю шею, чтобы видеть его лицо. Точнее, его профиль. Он занят своей задачей и только ухмыляется, когда я игриво толкаю его.

— Веди себя прилично. Мы на публике, — упрекаю я его со смехом. — И твои дети здесь.

Я добавляю последнее, зная, что это лучший аргумент, который у меня есть. Не то чтобы мне не нравилось то внимание, которое он мне уделяет (правда, я получаю от этого больше удовольствия, чем следовало бы), но позволить Сойеру пойти дальше кажется неприличным. Как сказала бы Венди, это не та вечеринка. Новоселье определенно больше… как бы сказал Сойер… семейная вечеринка?

— Убийца веселья, — бормочет он, отступая от меня на шаг.

Он берет меня за руку вместо того, чтобы обнимать.

Кажется, он не может перестать прикасаться ко мне в эти дни. Особенно в ночное время. Посейдон, он ненасытен ночью. Я удивлена, что мы еще не разбудили детей. Все приняло определенно… любовный оборот, когда мы начали жить вместе. Я пыталась настоять на том, чтобы остаться в гостинице, пока мой дом не восстановят после пожара. Сойер и слышать об этом не хотел. Вместо этого на следующий день он переселил меня в свою комнату для гостей. А через месяц я переехала в его спальню.

— Если бы нас поймали, тебе было бы стыдно, — дразню я.

Хотя я не совсем уверена, что я права. «Бесстыдный» кажется его вторым именем в эти дни. Присутствие меня в его доме все эти месяцы придало ему смелости.

Действительно, после смерти Каллена жизнь вошла в легкий ритм. Ритм, к которому я очень привыкла. Я присматривала за Тейлором и Хизер, пока Сойер работает дополнительные часы. А я несколько месяцев работала спасателем, каждый из нас вносил деньги в фонд ремонта дома — страховка не обо всем позаботилась.

Я виновато смотрю на отремонтированный и перестроенный дом.

Из — за меня это место чуть не сгорело. Если бы я буквально не влезла в жизнь Сойера или Венди, для них все могло быть совсем иначе. Иногда мне приходится прикусывать язык, чтобы перестать извиняться. Сойер говорит, что это глупо и не о чем сожалеть, но он неправ.

Мне кажется, я так много у него забрала. Время, пространство, спокойствие.

И хотя Каллен мертв, это душевное спокойствие все еще не вернулось ко мне полностью.

Возможность возвращения Каллена преследует меня тихими ночами, когда дом дрожит и стонет, и я убеждена, что по лестнице крадется призрачный убийца, чтобы зарезать нас всех в наших кроватях. Сойер научился хорошо читать меня в те ночи и соответственно отвлекает меня. Ни один призрак — убийца нас пока не прервал.

Сойер щиплет меня за зад, и я выкрикиваю его имя. Он только смеется.

— Ты снова думаешь об этом.

— Извини, — отвечаю я со вздохом.

— Разве ты не можешь хоть раз вырваться из головы и просто наслаждаться вещами? Думаю, Фриде и остальным изгнанникам это понравится.

Я еще раз бросила виноватый взгляд на дом, который когда — то принадлежал мне, а теперь будет сдан горстке изгнанников. Я рада за них и рада за себя.

Что касается дома, он выглядит красиво. Он светлее и просторнее, чем раньше, со светлой обшивкой и яркими красными ставнями, которые привлекают внимание к широким эркерам. Коричневые акценты на дверях и лепнине. Это напоминает мне раковины гребешков, которые мы с Хизер собираем на пляже. У нее в комнате около дюжины, и она все умоляет меня показать ей, как заплести их в волосы, как это делают корсиканки в особых случаях. Сегодня ей удалось заплести маленькую косу с раковинами каури и небольшими кусочками морского ушка.

Некоторые из изгнанников вернулись на Корсику с Майером и Марой, но шокирующее количество из них решило быть на суше. Полагаю, после многих лет скитаний среди людей возвращение домой было бы улучшением. Я подозреваю, что Мара внесет изменения как королева — регент, но это будет медленно. Слишком медленно для меня.

Некоторые истории изгнанников просто душераздирающие. Самые удачливые смогли сделать то же, что и я (найти средства, чтобы жить среди людей и подружиться с ними). ​​Большинство из них были кочевниками, жили на разных побережьях, охотились на океанских отмелях или в приливных водоемах, чтобы прокормить себя. Это неизбежно привлекало внимание людей, и они были вынуждены бежать на другое побережье, в другой человеческий город… и так далее, и так далее, годами. Этот дом — единственное постоянное наземное жилище, известное большинству из них.

— Я просто беспокоюсь, как они смогут себе все позволить.

— Теперь у них у всех есть работа, — говорит Сойер. — И они смогут наслаждаться жизнью так, как никогда раньше.

Я поджимаю губы и скептически смотрю на него. Это еще одна вещь, о которой я хотела спросить его. Эта загадочная ситуация с работой, которую нашли русалы, является чрезвычайно подозрительной. У меня есть подозрение, что Сойер нанимает их и платит им наличными, не сказав мне об этом. Это похоже на бескорыстный поступок, и, хотя я люблю его за это, я не могу просить его рисковать своими финансами ради меня или моего народа.

— Об этом, — начинаю я. Я ожидаю, что он вздрогнет от осуждения в моем тоне, но на самом деле он усмехается. — Где именно они работают? Это ведь не автомагазин, верно?

— Нет, — говорит он. Доверие к нему несколько подрывается его низким, лишенным раскаяния смехом. — Нет, они не работают на меня. По крайней мере, не только на меня.

Я разрываюсь между изумлением и раздражением.

Его глаза светятся хорошим настроением, а рот, который хочется поцеловать, растянут в широкой заразительной улыбке. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ, не желая этого.

— Что это должно значить? — спрашиваю я, щурясь.

Я намерена заставить его ерзать. Он только смеется и стаскивает меня с колен, поддерживая, когда я шатаюсь. Его пальцы прижимаются к моим бедрам, совсем чуть — чуть, и я ощущаю жар, вспоминая все ночи, когда он держал меня вот так. Сарафана тогда не было. Наши взгляды встречаются, и я вижу жар в его взгляде. Боги, этот человек. Этот взгляд должен быть незаконным. Неправильно так часто желать сбросить с себя одежду, тем более перед компанией.

— Значит, мне есть что тебе показать, — говорит он, выпрямляясь во весь рост. — Ты не против прогуляться со мной?

Он протягивает руку, и я сжимаю ее, озадаченная.

Пока мы идем, я улавливаю пару заговорщических смешков Хизер и Тейлор, но Сойер протаскивает меня мимо, прежде чем я успеваю уловить, о чем они шепчутся.

— В чем дело? — спрашиваю я, бросая тревожный взгляд на новый дом. Все сейчас смотрят на нас.

Единственный ответ Сойера — идти быстрее, а мне приходится почти бежать, чтобы не отставать. Мы ловим несколько взглядов, пока спешим по переулкам к пляжу. Он тихо смеется, когда мы добираемся до пляжа. Я не могу понять, почему. Он поднимает руку, чтобы прижать ее к моей щеке, и поднимает мой подбородок, прежде чем провести большим пальцем по моей щеке, вызывая покалывания и тепло. Каждый раз, когда он прикасается ко мне, это как в первый раз. Я не думаю, что когда — нибудь устану чувствовать это.

— Я просто хотел сделать тебе сюрприз, — говорит он.

Я озираюсь и хмурюсь.

— Но мы идем к пляжу, — возражаю я. — Тот пляж. В последний раз, когда я была там…

В последний раз, когда я была там, я убила.

Сойер берет мое лицо обеими руками и нежно целует меня в губы. Я не могу сдержать тихий стон, когда его язык проходит через мои приоткрытые губы и переплетается с моим. Поцелуй короткий, но тщательный, и я тяжело дышу, когда он отстраняется.

— Я знаю, что произошло в прошлый раз, когда ты была здесь, — шепчет он. В неподвижном ночном воздухе это кажется слишком громким. — А я хотел подарить тебе новые воспоминания.

— Новые воспоминания?

Заросли деревьев, которые загораживали пляж от основных дорог, были прорежены, чтобы прохожий мог заметить намеки на пляж за ними. Широкая решетчатая арка простирается над тем, что выглядит как вход. Красная бугенвиллия карабкается по белым прутьям, образуя малиновый навес над нашими головами, когда мы подходим ближе. Возле входа есть знак, но я слишком очарована изменениями, чтобы обращать на это внимание.

Я шагаю к нему еще ближе, выглядываяиз — за арки, чтобы увидеть, что за ней, и не могу сдержать вздох удивления. Весь пляж превратился из грустного полуразрушенного памятника прошедшим годам во что — то из журнала. Хижины отремонтированы и перекрашены. Цвета размыты в лунном свете, но я знаю, что они будут красивыми пастельно — голубыми под солнечным светом. Часть хижин снесена, а на их месте — небольшое офисное здание и несколько амбаров. Они тоже были окрашены в мягкие голубые и зеленые цвета.

— Ты… ты сделал это? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему с широко раскрытыми глазами.

Он кивает.

— Мне помогали, — отвечает он, а затем поясняет дальше. — Я разыскал людей, которые раньше владели той недвижимостью, и спросил, могу ли я строить на земле в обмен на стоимость сноса или ремонта того, что уже было там.

Я слишком потрясена, чтобы говорить много. Это тот секрет, который он все это время скрывал от меня? И, учитывая то, на что он намекает, все остальные русалы тоже в курсе секрета.

Мое горло сдавливает, и я едва могу говорить. Когда мне, наконец, удается отыскать голос, я спрашиваю:

— Это прекрасно, Сойер, но что это?

Сойер приподнимает бровь.

— Ты не поняла?

Я качаю головой и ошеломленно смотрю на знак, когда он указывает на него.

Надписи сделаны мелом, и я узнаю неровный почерк Тейлора по тому времени, когда мы делали его домашнюю работу. Я щурюсь, глядя на вывеску, и вижу, что она гласит: «ШКОЛА ЕВЫ ДЛЯ РУСАЛОК», и там рисунок русалки от Хизер.

Слезы затуманивают мои глаза, когда правда доходит до меня.

— Ты снова открываешь мою школу?

— Нет, ты снова ее открываешь, — говорит он, вытирая слезы с моего лица. — Если хочешь, конечно.

— Но… — начинаю я, качая головой, не зная даже, с чего начать.

— Я разговаривал с Фридой и некоторыми другими, — перебивает Сойер. — Они готовы взять школу, если ты не хочешь. Конечно, Фриде придется заняться ночным плаванием, но я думаю, что мы справимся. Если это слишком много для тебя, дай мне знать. Все поймут.

— Моя работа спасателем… — начинаю я.

— Может, ты могла бы делать и то, и другое? — спрашивает он, и я киваю, думая, что это вполне возможно.

Я едва могу дышать, не говоря уже о том, чтобы найти слова, чтобы ответить. Слезы продолжают течь, и Сойер не может все вытереть. Он притягивает меня ближе, и я продолжаю плакать, уткнувшись головой в его горло.

— Школа Евы для русалок, — повторяю я негромко, замечая, что там что — то было написано, а потом стерто, но не до конца. — Там было слово.

— Я не был уверен, захочешь ты поставить свою фамилию или мою, — отвечает он, и, прежде чем я могу полностью понять, о чем он говорит, он отпускает меня и засовывает руку в карман. Затем он становится на колено, доставая маленькую бархатную коробочку. Я видела это по телевизору достаточно раз, чтобы понять, что это значит.

И я в шоке. В шоке и сильно счастлива.

Он открывает коробочку, чтобы показать кольцо. Это не бриллиант в оправе, что меня удивляет, потому что по телевизору это всегда бриллиант. Вместо этого в оправе жемчужина, окруженная мелкими сапфирами и изумрудами.

Сойер смотрит на меня, кажется, впервые с тех пор, как мы сюда прибыли, неуверенно. Он откашливается и продолжает:

— Ты выйдешь за меня замуж, Ева?

Мой бросок застает его врасплох, и он издает удивленный «уф», когда мы падаем на илистую землю. Я обвиваю руками его шею, целуя каждый дюйм его тела, до которого могу дотянуться, с восторженными криками:

— Да, да, да!

Он смеется, надевает кольцо мне на палец и притягивает меня к себе для ликующего поцелуя. Мы прерываемся, чтобы отдышаться, спустя какое — то время.

— Школа русалок Евы Рэй, — размышляет он, запуская пальцы в ​​мои волосы. — Приятно звучит, да?

Конец