Роман (ЛП) [Кимбер С. Дон] (fb2) читать онлайн

Автор: Кимбер С. Дон

Книга: Роман

Серия: Роман #1

Переводчики: Переводом с 1-13 главу занималась группа Books for Belle | КНИГИ И ПЕРЕВОДЫ vk.com/belle_books

с 14 главы — Intern@l, RyLero4ka

Редакторы: Katrina, Melinda01

Введение

***

Вчерашний Танец с Дьяволом

Из давних воспоминаний 14-летней Кимбер С. Дон

***

И того, что создало Романа У. Пейна

***

Прошлой ночью, я танцевала с дьяволом.

Он с любовью шептал мне на ухо о воспоминаниях, которые я думала, что уже давно похоронила.

Обхватив мое лицо своими огромными ладонями, он использовал слова, возвращающие всю ту боль, которую я когда-то стерла.

Он рассказывал мне о моей смерти, напомнив об унылой и жалкой жизни, которая ждала меня впереди. Тогда я подчинялась его силе, пока находилась в мужских объятиях и чувствовала страх, который был мне не знаком.

Прошлой ночью я танцевала с дьяволом под луной, а мое красное платье вихрем развивалось на ветру.

Каскады ткани поднимались вокруг меня все выше и выше, словно океан приобрел оттенок розового, который смывал все намеки на страхи и смерть.

Его смех прошел сквозь меня, и я посмотрела в дьявольски красивые голубые глаза.

— Если бы твое платье было глубокого синего оттенка, любовь моя, то у меня перехватило бы дыхание, не будь оно столь очевидным.

Недаром во все времена говорилось, что сатана не облачался в красные одежды, с отвратительными рогами и остроконечным ярким хвостом.

Я смотрела на человека, в чьих объятиях была готова провести всю жизнь и ощущала, каким правильным это казалось.

Прошлой ночью я танцевала под звездами с дьяволом, чье совершенство могло соперничать с красотой Адониса.

Его волосы были цвета воронового крыла, а глаза, словно весеннее небо.

Пока он молчал, я позволяла себе верить в то, о чем мечтала.

Я верила, что он любил меня.

Я верила, что он был проклят незаслуженно.

Я верила, что он никому не позволил бы причинить мне боль.

Я верила, что принадлежала ему и только ему.

Но когда он заговорил, то все мои убеждения и вера в него угасли.

Он посмеялся над моими мечтами, превратив их в пыль.

А когда мои сомнения стали очевидными, он закончил играть с моей маленькой, глупой жизнью.

Прошлой ночью я танцевала с дьяволом, и в конце концов, именно он одержал победу.

Когда наш танец закончился — океан пал к ногам, тучи развеялись, а мои кости разбились о землю, заставив меня истекать кровью под рубиново-красным платьем и мечтать, что однажды оно станет синим.

***Эта книга содержит: детальные описания насилия и секса, нецензурную лексику, пытки, изнасилования и нападения. Книга предназначена для взрослой аудитории читателей, и не предназначена для людей, страдающих заболеваниями сердца или тех, кто слишком восприимчив к данной теме.***

Пролог

Роман

Позволь мне представиться… Я — Роман Пейн. Я прожил жизнь единственным способом, который считаю для себя приемлемым. Тебе не понравятся решения, которые я принимал, и ты возненавидишь меня за те, которые не принял. Я ни у кого не спрашиваю разрешения и не ищу понимания. Я знаю, что ты проникла в мой мир, как вуайерист, глядящий в окно, чтобы увидеть, как раздевается женщина; ты будешь ненавидеть мои выбор и действия, но тем не менее, помни, я не нуждаюсь в твоей критике или одобрении. Моя жизнь была прожита на мое усмотрение, и я не стремлюсь к твоему прощению или отпущению грехов… вы — робкие люди, которые бредут по задворкам жизни и боятся самого элементарного общения.

Каждый грех, совершенный мною, каждая жизнь, что я отнял, каждая душа, купленная мною для развлечения — постепенно угасала. Я делал это целенаправленно и намеренно… наблюдая, как мои грехи и проступки повлияли и изменили жизни других.

Каждое принятое мною решение я принял самостоятельно.

Не читай дальше, если собираешься тешить себя иллюзией или мыслями о том, что станешь тем, кто спасет меня своим сочувствием и любовью. Предупреждаю тебя, я разрушу каждую фантазию о раненом человеке, нуждающемся в любви и сочувствии, чтобы преодолеть гниль, которая разрослась в моей душе. Я буду смаковать метаморфозы и улыбаться, пока настоящий ужас того, кем я являюсь, будет проникать внутрь тебя.

Я советую тебе отвернуться от меня, ведь мы оба знаем, что ты не выиграешь, и как это радует меня — не передать словами. Твои ненависть и страх — это мой хлеб насущный; заполняющий пустоту, которая живет внутри моей черной души. Если ты настаиваешь на продолжении, то давай продолжим.

Ох, и как только мы закончим наше путешествие, а ты начнешь хныкать, скулить и стонать, я обещаю тебе: я буду смотреть в твои глубокие красивые глаза и мягко прикоснусь своими губами к твоим, а после ты откинешь голову назад, открывая себя для меня… Я буду улыбаться, когда перережу тебе горло; я буду наслаждаться острыми ощущениями от эндорфинов, пробегающих по моему телу; я, затаив дыхание, буду смотреть, как из твоих глаз уходит жизнь, и пировать, поскольку твой последний вздох выпустил на свободу мой поцелуй.

Любовь моя, всегда помни, что я тебя предупреждал.

***

Ребенком, я не был обделен вниманием физически, умственно или духовно, мои родители не были самоуверенными или заносчивыми.

Я родился в рубашке. Уважение и одобрение моего отца было тем, что я получал свободно, в то время как мать щедро одаривала меня безграничной любовью. Даже в детстве родители считались с моим мнением и выбором, словно это было чем-то важным; даже в возрасте двух лет мои чувства и мнения играли важную роль при обсуждениях.

Мои школьные годы были такими же нормальными, как и жизнь моей семьи. Я уверен, что ты хочешь посмотреть на годы моего обучения, чтобы обнаружить причину, почему я пошел по наклонной? Я был запуган и предпочитал одиночество из-за отсутствия друзей? Нет, я был достаточно популярен и в начальной школе, и в старших классах среди обоих полов.

Обязательно ли мне было насиловать Бриттани Слоан, когда я лишился девственности? Нет, не обязательно. Мне просто этого хотелось. Однако, очень сложно изнасиловать девушку, которая делала все что угодно ради капли моего внимания.

В этой ситуации здорово помогли шесть пластиковых упаковочных колец для банок, только что выпитых мною, которые впивались в мягкую плоть ее шеи, не позволяя вдохнуть, и острые ощущения, которые я испытывал, пока вдалбливался в нее своим членом снова и снова, сильнее натягивая пластик, прекращая борьбу. Возможно, ты задаешь себе вопрос, намеренно ли я убил ее.

Позволь мне утолить твое любопытство: я пытался, чтобы приобретенный опыт был интересным и запоминающимся; к сожалению, когда один новичок в играх с дыханием проявляет излишний энтузиазм и в силу своего юного возраста неопытен, то так легко поддаться скачущим туда-сюда гормонам, оставляя тебя шокированным и задыхающимся, а твою подружку мертвой.

После неуместной смерти Бриттани, я среагировал так же быстро, как на углубленном курсе химии, который пришел мне в голову. В тот момент я знал, что лучший способ скрыть то, что произошло — это спихнуть ее тело вниз по желобу для сжигания отходов, установленного в нашем доме, при помощи моего отца и нескольких его самых доверенных людей.

После уборки и избавления от тела, мер, которые были предприняты, между мной и отцом состоялся неловкий разговор, в котором он в основном говорил, как отец с сыном, и все снова и снова повторял, что такое больше никогда не должно произойти.

К сожалению, лекция отца прошла мимо моих ушей, потому что случай на выпускном, привел в действие новый голод внутри меня, тот, который потребовал пищи.

Я так и делал. Все время просчитывал свои стратегии, а также выбирал подходящее время. В тех редких случаях, когда мой контроль не трещал по швам, ведь я знал — это лучше, чем просить помощи у отца.

Последняя, но не менее важная в списке причин, почему я тот, кто я есть и что делал, была такая: у меня низкий уровень интеллекта, который, возможно компенсировал размер члена из-за отсутствия у меня серой массы? Нет, к счастью, мне удалось поставить под сомнение эту теорию вашего мыслительного процесса тоже. Я преуспел во всех науках, закончив год с отличием.

Мой отец — мистер Пейн, отмеченный особыми наградами генерал-лейтенант морской пехоты из еще более высокопоставленной, престижной семьи, убедился, чтобы несколько различных фондов Гарварда, и Оксфорда получили щедрые пожертвования, дабы гарантировать, что его единственному наследнику, его драгоценному сыну будет обеспечено место, когда для меня настанет время выбирать университет.

К двадцати годам, как все молодые совершеннолетние люди, я находился в поисках призвания, размышляя об отклонениях в суждениях, которые отправили меня в медицинский колледж с намерением стать психиатром. К счастью, прежде чем начать интернатуру, я понял свою ошибку и решил заниматься единственным, что знал и любил.

Точно, моя любовь… киски.

Размышляя над своим выбором, я понял, что в действительности это была не лучшая комбинация дисциплин для обучения. Пока я изучал психологию, я изучил “кодировки”. Я не только изучил их, я их использовал. Я освоил анатомию, физиологию и психологию женского пола. Я выучил эмоциональные и биологические процессы твоего оргазма. Я единственный, кто знает музыку, на ноты которой ты откликаешься; и я буду их играть до тех пор, пока не увижу, как искры от оргазма не посыпятся из твоих глаз. Только я один могу стереть из твоей памяти каждого мужчину, что был до меня, а также разрушить тебя для любого мужчины, который будет после. В сущности, я овладел искусством, состоящим из твоего разума и тела.

В зависимости от характера моей игры, когда я посчитаю тебя достойной моего внимания, наше совместное времяпрепровождение оставит тебя промокшей… будет ли из тебя капать сперма или собственная кровь, еще предстоит определить. На всех дорогах, ведущих к нирване, есть подводные камни.

Не позволяй себе стать для меня неинтересной, ибо как только ты наскучишь мне, как только это чувство станет возрастать, то же случится и с твоей кровью.

Я выпущу ее. Из тебя.

Ради тебя.

Что я пытаюсь объяснить — не стань недостойной любви. Чем быстрее ты мне надоешь, тем быстрее я пущу кровь ради тебя… это все для тебя, любовь моя. Я всего лишь попытаюсь помочь тебе вернуть мою заинтересованность.

Всегда помни: все, что я делаю для себя, я, в конечном счете, делаю для тебя.

Позволь, я рискну предположить… Если ты попытаешься что-то вынюхать через поисковик в "Гугле", то он выдаст только то, что я уже рассказал тебе.

К сожалению, это поставит тебя в невыгодное положение, потому что когда я расставлю свои ловушки на тебя, добыча, ты будешь слепо следовать за мной — хищником, поскольку я заберу тебя из безопасного общества, а маска с улыбкой на моем лице разрушит тебя полностью.

После своей ординатуры акушера-гинеколога, я вернулся домой в Сиэтл и открыл свой собственный кабинет недалеко от Бродвея. Я обустроил шикарный офис, который одним только своим видом требовал, чтобы его пациентками стали люди из высшего общества, светские львицы: жена мэра, жена губернатора… все, абсолютно все, их жены и дочери стали моими постоянными клиентками.

Многие коллеги-врачи захотели объединиться, что обещало увеличение количества постоянных клиентов, денег и работы, однако я не очень хорошо срабатываюсь с другими людьми, и слияние внедрило бы другого человека, слишком близкого к моей внеурочной деятельности. Моя практика никогда не была из-за денег. Мой основной план был слишком важен для меня, чтобы допустить хоть единую возможность, что он может развалиться на части и продемонстрировать свою дьявольскую красоту.

Это заставило меня держать себя в руках рядом с женщинами, а потом практиковаться в искренности и развивать в себе навык к состраданию.

Тем временем, я проклинаю этих уродов и надуваю мазохисток.

У многих женщин была возможность, покопаться в моей психике, в попытках шаг за шагом раскрыть меня и исправить то, что по их мнению, было сломано. Они держались за меня и любили, пока были наполнены моей спермой.

Бедные, жалкие дуры. Наивные красотки, неправильные представления которых ослепили их до фатальной ошибки; приводя их ко мне и вынуждая меня убедиться, что они сломаны полностью.

Все честно, я же предупреждал их. Как только что предупредил тебя.

Вижу, ты все еще здесь… что же, тогда… так как необходимое введение сделано, мы перейдем к самой истории.

Хизер

1986

— Папа! Нет! Ты ТАК отвратителен! Я клянусь, если ты не прекратишь, то никогда не понравишься мне снова. И… И я каждый день буду повторять тебе, что ты худший папа НА СВЕТЕ!

Отец продолжает улыбаться, осматривая мою рожицу в поисках большого пятна от шоколадного мороженого с фруктами, прежде чем облизать языком подушечку большого пальца и вытереть наиболее липкое мороженое.

— Худший папа на свете, да?

— Да! — я рывком убираю голову назад, чтобы снова увернуться от его большого пальца. — Худший. Можно мне пойти поиграть, ну пожалуйста?!

Большой рукой отец поправляет мне волосы, прежде чем говорит:

— Прекрасно, иди. Кто я такой, чтобы мешать тебе выглядеть, как сирота? И кстати, леди, вчера ты обещала, что будешь каждый день говорить мне, что я лучший папочка НА СВЕТЕ. Что с этим случилось?

Я выкрикиваю через плечо, поскольку двигаю ногами быстрее, чем когда-либо в этих новых теннисных туфлях:

— Плевать, папа! Плевать, что случилось!

Я набрала скорость и побежала по детской площадке так быстро, как не бежала никогда прежде, запрыгнув и опустившись животом на последнее свободное сидение качелей. Пальцами оттолкнувшись от ствола дерева, я взлетела настолько высоко, что описала полукруг до перекладины, прежде чем перевернуться и плюхнуться задницей на сидение.

Используя каждую мышцу в ногах, я раскачиваюсь назад, а затем тяну за звенья цепи. Я выгибаю грудь вперед и вытягиваю ноги назад так далеко, как могу сделать это на качелях.

С закрытыми глазами, я запрокидываю голову назад, чтобы почувствовать солнце на своем лице, ощущая, как все отходит на второй план, и просто лечу.

Мне нравятся качели. Я люблю их так сильно, что однажды качалась три часа подряд и наступит день, когда я смогу качаться на них весь день. Вы просто подождите и увидите.

Высота взлета качелей — это мое место, где все идеально. Ветер раздувает мне волосы, пока качели взмывают туда и обратно, а мой животик сжимается перед каждым раскачиванием вперед. Я довольная, как толстый кот на подоконнике, когда голос какого-то хулигана выдергивает меня из моего счастливого места.

— Йоу! Крысиный хвостик! Слезай с моих качелей, пока я не столкнул тебя оттуда.

Я поворачиваю голову туда, откуда раздался голос как раз вовремя, чтобы услышать, как группа мальчишек постарше меня взвывает со смеху.

— Значит, на них есть твое имя?

Я смотрю вниз, притворяясь, что ищу его имя, прежде чем оборачиваюсь назад.

— Нет, я не думаю, что оно тут есть. Иди, поиграй в песочнице, пока я не закончу качаться, зануда.

Должно быть, они не очень хотели покачаться, потому что разворачиваются и идут в сторону огромной горки, но я по-прежнему чувствую, что руки и ноги у меня трясутся от страха. Когда я осматриваю столы для пикника и скамейки в теньке и не нахожу папу, живот еще сильнее сводит от страха.

Позже, как только папа выходит из-за торговой палатки с большой колой и начос в руках, я начинаю расслабляться. Я подскочила бы, как это обычно происходит, но я так не делаю. Не уверена, что могла бы приземлиться на свои трясущиеся ноги, поэтому упираюсь пятками в землю под качелями и заставляю себя остановиться. Я вскакиваю с качелей и на полной скорости бегу к папе, только врезаюсь в другого ребенка, настолько сильно, что падаю спиной на землю.

Пока я смотрю, глазея, на него, он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается. Потом наклоняет голову в сторону, как будто пытается услышать то, что заставит его подойти ко мне.

— С тобой все нормально? — спрашивает он, не делая ни одного движения, чтобы помочь мне подняться с земли.

— Ох-х… думаю, жить буду. А ты в порядке?

— Конечно. Разве это я на земле? — его голубые глаза сверкают, когда он улыбается, и я сразу могу сказать, что он самый симпатичный мальчик на свете!

— Ну, ты поможешь мне? Или будешь просто стоять и улыбаться? — я поднимаюсь с земли и отряхиваю пыль со своей задницы, по-прежнему держа его за руку. — Я — Мак. Как зовут тебя?

Несколько секунд он смотрит на мою руку, как будто это рука инопланетянина, а затем запускает пальцы в чернильно-черные волосы.

Когда он снова возвращается ко мне взглядом, то ухмыляется и качает головой:

— Мак, приятно познакомиться с тобой. Я — Ром, — рукой он нежно обхватывает мою и держит в захвате секунду до того, как папа выкрикивает мою фамилию, вырывая нас из нашего маленького пузыря.

— Мак! Давай детка, мы должны идти с ребятами на тренировку по бейсболу.

Я осматриваюсь вокруг и нахожу папу, но он занят, собирая все наши вещи, чтобы заметить нас.

— Что же, я должна идти. Была рада встрече. Эй, вместо Рома я могу назвать тебя Роми? — я убираю руку из-за его улыбки.

— Эй ты, маленький богатенький урод! Ты собираешься поцеловать эту малолетнюю мужеподобную лесбиянку или как?

Мы оба смотрим вверх, чтобы увидеть группу ребят, которые наезжали на меня на качелях ранее.

— Не твое дело, идиот, — Ром оборачивается, прежде чем встать передо мной. — И оставь ее в покое, она ничего тебе не сделала, урод. Если у тебя есть проблемы с ней, обсуди их со мной, понял?

Я протягиваю руку, чтобы оттащить Рома за рукав.

— Ром, не…

— Maк, я сказал, пошевеливайся!

Я оглядываюсь на своего папу, прежде чем снова посмотреть на Рома и засранцев. Они не подходят ближе, поэтому я вполне уверена, что они просто болтают всякую хрень.

— Иди, Мак. Они ничего не собираются делать, — обернувшись, Ром берет меня за руку, и секунду удерживая ее, улыбается. — Ты мне нравишься, ты крутая, как для девчонки.

Я хихикаю, как обычная девчонка, но ничего не могу с собой поделать.

— Конечно, я классная. Встречал ли ты девчонок, которые не были бы классными, когда их имя Мак?

— Мак! — снова кричит мой папа.

— Я должна идти. Надеюсь, увидимся в следующий раз, — я убираю руку из его, прежде чем бегу к стоянке и кричу через плечо: — Эй, Роми. Я чуть не забыла тебе сказать, — я поворачиваюсь и бегу половину пути спиной назад, — ты — симпатичный! — я выпаливаю свое признание так быстро, как могу, и разворачиваясь, снова бегу на супер скорости в своих новых туфлях к нашей машине.

Когда я запрыгиваю на заднее сидение и пристегиваюсь, папа оборачивается с водительского кресла:

— Ты нашла себе нового друга, тыковка?

Мое лицо краснеет, и я улыбаюсь шире, чем когда-либо.

— Ага. Он был очень милым. Немного странным, но милым.

— Что же, прекрасно, дорогая, — папа включает радио, и слова моей любимой песни "Вопреки всему’ Фила Коллинза заполняют машину.

Когда я оглядываюсь назад, чтобы еще разок посмотреть на Рома, прежде чем мы покинем автостоянку, я прекращаю улыбаться и накрываю рот рукой, потому что вижу самое страшное зрелище в своей жизни.

— Папа, мы должны вернуться, мой друг, эти мальчишки…

Самый крупный из мальчиков оттягивает Рома от тощего ребенка и бросает на землю, прежде чем Ром успевает пнуть его ногой и всем совершенно все равно, когда другие дети окружают его, неоднократно пиная в спину, в живот, в голову, везде, снова и снова.

— Папа! Пожалуйста! Они бьют его! Сильно. Мы должны пойти помочь ему! — поток слез течет по моим щекам и размывает зрение, когда папа сворачивает на главную дорогу.

— На то они и мальчишки, Мак. Почему ты так расстроена? Черт, на прошлой неделе ты сломала Рику нос апперкотом, и он сказал, что неудачно упал на землю, вчера ты ударила Бобби по яйцам так сильно, что пришлось везти бедного мальчика в больницу.

Смех папы смешивается с мелодией песни, пока я в замешательстве смотрю в заднее окно машины, раз за разом проигрывая сцену в своей голове. Все, что я могу произнести в ответ, звучит тихо и надломлено:

— Папочка, они не играли так, как мы.

В тот день он так и не вернулся назад.

Я загадывала на каждую падающую звезду и каждый день молилась на ночь, что однажды снова смогу увидеть Рома и убедиться, в порядке ли он.

Но я его никогда больше не видела.

Глава 1

Роман

1995

Сейчас самая середина государственных экзаменов и мой последний год учебы в университете. Моя степень бакалавра в психологии — сложный выбор, который я сделал, считая, что он поможет мне добиваться успеха в будущем; сейчас же она в пределах моей досягаемости и всего в паре месяцев от меня.

Кабельные стяжки затягиваются на шее Аманды, пока она продолжает бороться. Вид ее выкатывающихся глаз и синеющих губ заставляет меня врезаться в нее своим членом все сильнее и сильнее. Когда моя сперма наполняет ее тугую киску, прозрение обрушивается на мою голову. Я вижу яснее, чем когда-либо раньше. Мой взгляд устремляется к университетскому формуляру на рабочем столе моего компьютера, который умоляет меня, чтобы я начал ординатуру в их организации.

Хватая нож для очистки фруктов с тумбочки рядом с кроватью, я скольжу им под стяжки, срезая пластик с горла Аманды. Я спешу к формулярам на моем столе и слышу стук ударяющегося об пол тела, когда она задыхается, а вдохи эхом отражаются от стен моей комнаты.

— Чт… Роман, что это было… Роман?! — ее голос явно искаженный и хриплый, как у курильщика со стажем, который выкуривает две пачки в день.

— Произнеси мое имя снова и это будет последнее имя, которое слетит с твоих губ, — рявкаю я через плечо, пока листаю бланки, чтобы найти лучшее место в ординатуре для акушера-гинеколога.

— Женщины, — бормочу я себе под нос, все еще потрясенный своим открытием. — Конечно. Это всегда сводится к женщинам.

Несмотря на то, что ее грубые слова оказывают на меня воздействие, требуется весь контроль, имеющийся у меня, чтобы не закончить то, для чего я начал использовать кабельные стяжки.

— Женщинам? Нет, ни хрена это не сводятся к женщинам! — поднимаясь, выкрикивает она. Боковым зрением, я наблюдаю за ней, как она раскатывает по своему гибкому телу темно — серое платье, прежде чем встать на каблуки. — Рома… извини, что это было? Что случилось, что я сделала не так?

— Аманда, дело не в том, что ты сделала что-то не так, любимая, маленькая, идеальная мазохистка внутри тебя показала мне направление жизни, которое следует принять, — я вздыхаю, поворачиваясь к ней спиной. — А теперь, уходи, — я киваю в сторону двери со злобной улыбкой на лице.

Ее глаза наполнены слезами, когда она грустно улыбается и идет к двери. Голос девушки, надламывается, пока она произносит:

— Пожалуйста, помни, что я люблю тебя. Прощай.

После того, как она тихо закрывает за собой дверь, мой взгляд падает на формуляр, и я заполняю необходимую информацию своим идеальным каллиграфическим подчерком. После заполнения анкеты я помещаю ее в конверт и наклеиваю на него марку, прежде чем отправиться в офис кампуса.

На обратном пути к общежитию мне на глаза попадаются неистово рыдающие девушки и парни, которые выглядят так, будто увидели привидение. Машины полиции и скорой помощи окружают студентов и общежитие. Один из моих знакомых, Брэд, подбегает ко мне, качая головой:

— Чувак! Ты знаешь, что случилось с девушкой, с которой ты трахался, с Амандой? Она просто ласточкой спрыгнула с крыши общежития для девчонок! Полиция нашла письмо, которое было у нее в руке, но они не говорят, что в нем!

Глазами я прослеживаю направление его руки, которое он указывает жестом, и наблюдаю за хаосом, развернувшимся на территории кампуса.

— Кто-нибудь взглянул на письмо до того, как здесь оказалась администрация? — спокойно спрашиваю я.

Прежде чем обернуться к Брэду, от которого я жду ответ, я замечаю, как девушка говорит с офицером и указывает в моем направлении.

— Нет, Этого я не знаю. Первым ее нашел охранник кампуса.

Офицер подходит ко мне с блокнотом и ручкой в руке, прежде чем спрашивает:

— Вы — мистер Роман Пейн?

Я спокойно протягиваю ему ладонь для рукопожатия и после того, как мужчина перекладывает блокнот и ручку в левую руку, он повторяет мой жест.

— Это я.

— Я — детектив Хит Маккензи, — его влажная лапа медленно перемещается вверх и вниз в жалком подобии рукопожатия. — Знали ли вы, Аманду Роббинс? — спрашивает он, усиливая хватку и прищуриваясь, глядя на меня.

— Знал, — уважительно отвечаю я, не разрывая зрительный контакт и не прерывая рукопожатие.

— В письме, найденном вместе с мисс Роббинс, говорилось, что она выпустила зверя или демона, которого увидела в глазах Романа Пейна, и о чем очень сожалела и не могла жить с этим дальше. У меня есть к вам вопрос, — его лицо находится в нескольких сантиметрах от моего, что ставит нас почти нос к носу, прежде чем он заканчивает. — Есть ли в вас что-то демоническое или звериное, мистер Пейн?

На моих губах расплывается улыбка, когда я прищуриваюсь и сжимаю его руку настолько сильно, насколько могу, чтобы не осталось следов.

— Конечно есть, офицер. У нас у всех есть демоны. На все дальнейшие вопросы я без своего адвоката отвечать не буду.

От голоса офицера я немного колеблюсь, когда оборачиваюсь, чтобы уйти, но все же продолжаю направляться к зданию общежития:

— Не планируйте каких-либо отпусков, и если у вас есть какие-то планы, которые заставят вас покинуть черту города, я советую их отменить. Мы увидимся снова, мистер Пейн, и я получу ответы, почему мисс Роббинс предпочла покончить с собой, чем перевестись в другой университет или вернуться домой.

— Хорошего дня, офицер, — кричу я через плечо.

— Единственную вещь, которую ты должен обо мне знать — я люблю головоломки, и эта одна из тех, которую я собираюсь разгадать.

Закрывающаяся дверь общежития заглушает его словесные угрозы. Я нажимаю кнопку лифта с номером своего этажа, бормоча:

— Это не головоломка — это игра в шахматы; это моя жизнь, и ни за что на свете ты не узнаешь, куда угодил, пока я не произнесу: "Шах и мат."

***

2005

Приближается окончание моей аспирантуры в Вашингтонском университете, отсутствие сна и стресс увеличивают число необдуманных поступков, на которые я уже не могу закрывать глаза. Я чувствую, что теряю контроль и не могу самостоятельно подвить потребность в насилии во время занятия сексом, и впервые в жизни мне страшно. Мой страх заключается в том, что я не боюсь того, что меня, так или иначе, поймают.

Как можно бояться, когда не чувствуешь страха?

Это состояние не дает мне спать по ночам тем, что вторгается в мои сны; оно также отвечает за мою невнимательность днем.

— Эй, за этим столом сидишь только ты? — мягкий женский голос вырывает меня из моих запутанных мыслей.

Передо мной стоит идеал красоты. Солнце проникает сквозь ее длинные светлые волосы, создавая ореол вокруг головы, пока темно-карие глаза сверкают, когда она смотрит на меня, а ее пухлые губы складываются в улыбку и девушка, нахмуриваясь, спрашивает:

— Это что, да? Нет? Вали отсюда к черту Хизер, или как? — ее смех провоцирует мою грудь сжаться, а слова застрять в горле.

Я откашливаюсь, чтобы скрыть свою неуверенность и вскакиваю со стула, засовывая книги в сумку, когда выплевываю:

— Нет, за этим столом сидел только я. Когда ты грубо помешала мне, теперь за этим столом сидишь ты. Научись уважать правила библиотеки. Я уверен, что существует по крайней мере одно — соблюдай тишину.

Я разворачиваюсь на пятках и выбегаю из библиотеки к своей машине. Только после того, как я оказываюсь в своем кожаном кресле за массивным дубовым столом с книгами и файлами пациентов, пока на заднем фоне играет Бах, мне кажется, что я успокаиваюсь и начинаю дышать.

— Хизер, — бормочу я, когда она всплывает в моей памяти; легкий аромат ее духов, ее черные, черные глаза. Я качаю головой и потираю руками лицо, чтобы стереть ее образ из своей памяти. Только когда она становится ничем, кроме остатков тумана, я снова способен готовиться к экзаменам.

Я бы никогда открыто не признался в этом, ни одной живой душе, однако, ты здесь, чтобы прочитать мою историю, которой я готов поделиться с тобой, какой невероятно забавной я нахожу свою судьбу: профессия, для которой я был рожден, состояла не только в том, чтобы извлекать выгоду, нет, я должен был стать специалистом в своем деле, что так расходится с моей внеклассной деятельностью.

Деятельность, которая становится все более изощренной при каждой новой встрече.

Скоро я буду помогать женщинам не только родить ребёнка, но и проходить с ними весь срок от зачатия до рождения. Я буду использовать их половые органы, чтобы добиться профессионального успеха: стану причиной появления новой жизни.

Я — это жизнь в самой простейшей форме.

Я создан для жизни и стремлюсь ее даровать. Притяжение и отталкивание, инь и янь, свет и тьма, жизнь… и смерть.

Я — Роман Уильям Пейн.

Глава 2

Хизер

2005

Я упираюсь руками в стеклянные двери конференц-зала и придерживаю плечом, чтобы вовремя открыть их, прежде чем появиться на встрече, которая уже началась. После того, как я раскладываю свои файлы на длинном прямоугольном столе, то опускаю руки вниз, чтобы расправить подол юбки и скрещиваю ноги.

После того, как мои файлы открыты, я бегло осматриваю мужчин в комнате и обнаруживаю сержанта уголовной полиции, который с прищуром смотрит на меня.

— Ну? Мак, как прошел твой первый день в группе? Как я слышал, ты облажалась. Ты сказала мне, что я могу тебе доверять. Твой отец был моим напарником почти двадцать лет, упокой Господь его душу и он ЕДИНСТВЕННАЯ причина, почему я дал тебе этот шанс. Теперь скажи мне, почему я должен оставить тебя в этом деле.

На самом деле?

— На самом деле? Я облажалась? Вот как? Это был мой первый контакт с преступником. Я не виновата, что парень вывалил свое дерьмо, потому что я задала ему вопрос. Если ты собираешься уступить мне его, то уступай, но если ты планируешь допрашивать меня и звонить по каждому пустяку, я лучше буду работать на улице, — я забираю свои файлы и начинаю подниматься, когда останавливаюсь от хлопка его ладоней по столу.

— Все вон! Сейчас же! Мак, ты остаешься, — он резко поднимается отчего его кресло врезается в стену позади него, и он начинает расхаживать по комнате, как зверь в клетке. После того, как все уходят и дверь закрывается, он подходит ко мне и останавливается, когда мы оказываемся лицом к лицу. — Ты этого добивалась?

Я расправляю плечи и поднимаю подбородок, вторгаясь в его личное пространство, прежде чем заговорить сквозь зубы:

— Нет, если ты собираешься отдать его мне, подвесив перед лицом, как приманку. Может быть я молода, но чертовски хороша. Результаты моих тестов и полевых сборов говорят сами за себя, и ты это знаешь. Я лишь прошу, чтобы ты смотрел на меня, как на любого другого детектива. Мне нужно, чтобы ты перестал обращаться со мной, как со своей дочерью, дядя Джей. Ты не можешь этого понять?

По пути к двери я хватаю свои файлы и прежде, чем успеваю уйти от сержанта, Джей Стилс делает последнее предупреждение:

— Maк, не подведи меня.

Я прищуриваюсь и искоса бросаю взгляд на него через плечо:

— Я никогда не поступлю так, Джей.

***

Как только я захожу в квартиру, которая принадлежит мне и моему старшему брату — Бобби, то скидываю туфли и бросаю сумочку на столик в прихожей.

— Бо? Ты дома, малыш?

— Я здесь! — я слышу его голос, доносящийся из кухни, и наблюдаю, как он достает из холодильника "Бад Лайт". — Хочешь пива? — выкрикивает он.

— Я дома, и да, звучит отлично. Как прошел твой день? — он протягивает мне пиво, прежде чем направляется на кухню к барной стойке и садится.

Он отвечает после того, как отхлебывает от своего пива:

— Ах-х… одинаково однообразно. Ну, ты знаешь, как оно бывает: то густо, то пусто. Все это пламя ада… так что я просто вырубился после игры в "Колл оф Дьюти", кажется, немного переиграв. Я до сих пор теряюсь в догадках, что мне нравится больше: быть стрелком в гуще событий или же наоборот, пребывать в искусственной коме. Так или иначе, как прошел твой день, сестренка?

Я пережевываю крошечные кристаллы льда, когда делаю глоток охлажденного, вкусного, чертовски заслуженного пива.

— Джей гребаный мудак. Он надрал мне задницу на глазах у ребят, в первый же день работы над делом. Я приняла присягу, зачем я вообще это сделала? С чего я решила, что он сможет обращаться со мной, как с одним из парней? — я ставлю пиво на столешницу и зеваю, прежде чем направляюсь в ванную. Стоя под горячими струями в душе, я возвращаюсь к тому, что произошло в библиотеке Вашингтонского университета между Романом и мной.

Если кто-то проверит информацию обо мне, Джей удостоверился, чтобы она гласила, что я студентка второго курса отделения педиатрии.

Я выглядела соответствующе, проклятье, я соответствовала. У меня был подходящий возраст, подходящая одежда и подходящий рюкзак. Разве я не флиртовала? Черт, я не смогла научиться флиртовать, выходя из своего бумажного чехла, в котором меня хранили трое моих старших братьев: Бобби, Коди и Рик вместе с папой и сделали все, чтобы парни держались от меня подальше после того, как менструация и ее гормоны превратили меня из девочки в молодую женщину.

Я могу сказать, что кроме их властной защиты и тенденции погасить любой намек на личную жизнь, стоило мне лишь задуматься об этом, пока я взрослела, я все равно знала, что меня любили.

Были ли мои длинные волосы подстрижены и причесаны? Нет. Знала ли я, как нанести макияж или накрасить ногти на правой руке? Черт возьми, нет. Были ли мои колени и локти постоянно опухшим? Да.

Понимаешь о чем я? Например, я могу поменять масло, заменить колесо и поставить новый генератор или аккумулятор на свою машину. Я могу насадить червяка на крючок, зарядить оружие, освежевать добычу и измерить улов. Затем… я могу посыпать все это секретной приправой, и в совершенстве приготовить его.

Есть два пути к сердцу мужчины, и благодаря моей маме, у меня есть один из них, а благодаря моему папе и братьям, другой.

Папа всегда говорил, что я похожа на свою маму. Я невысокая — около ста шестидесяти сантиметров, в мои лучшие дни, с миниатюрной фигуркой и с ее бледными светлыми волосами. Таким образом, первый путь к сердцу мужчины — его глаза.

Второй путь через его желудок. Я могу принести домой ужин и приготовить его до совершенства. Проблема заключается в том, что у меня никогда не будет шанса приготовить для мужчины из-за моих братьев. Мой отец скончался от сердечного приступа и если быть полностью откровенной, я действительно не испытываю желания выбраться куда-то и попытаться встретить кого-нибудь. Даже до того, как скончался папа, я уже выплескивала все силы на то, чтобы стать детективом.

Я правда думала, что смогу сделать это.

Сейчас… Я не так уверена в этом.

Единственные две вещи, которые связывают Романа Пейна с чередой пропавших девушек, это одиннадцать нечетких фотографий, анонимно размещенных в общественных местах и записка, найденная с Амандой Роббинс. Кроме этого, нет ничего. Его богатая семья с армией адвокатов, окружающих Пейна, угрожают выдвинуть обвинения против прессы за клевету и дискредитацию.

С фамилией и будущим, как у Пейна, где он станет одним из величайших умов в области женского здоровья, его статус против наших доказательств будет значительно более весомым.

Вопрос, который не покидает мою голову — почему? Почему человек тратит все свои силы на то, чтобы стать лучшим из лучших в гинекологии, а потом по ночам начинает заниматься, чем? Приказывает им совершить самоубийство? Или еще хуже, убивает их?

В этом и состоит проблема между сержантом полиции, моим крестным отцом — Джеем и мной.

Я не думаю, что он это сделал. Судя по его внешности, ему совершенно не нужно было убивать или насиловать женщину ради того, чтобы потрахаться. Я влюблялась и видела достаточно красивых мужчин за свою жизнь, чтобы точно знать, что Роман Уильям Пейн превосходит их всех в радиусе тысячи миль. Он высокий, мы говорим, по крайней мере, о ста восьмидесяти трех сантиметрах. Его шелковистые волосы цвета эбенового дерева, а глаза — оттенка весеннего неба. У него самое красивое лицо, которое я когда-либо видела: высокие острые скулы и прямой нос над совершенными полными губами. Когда сегодня он читал в библиотеке, его широкие, сильные плечи были склонены над столом, отчего длинные черные волосы завесой скрывали от меня глаза мужчины, но не сексуальную ямочку на левой щеке, пока он покусывал нижнюю губу своими идеально ровными, белыми зубами.

Когда я склонилась над ним, пытаясь заговорить, вид того, как перекатывались и перемещались его мышцы и сухожилия под идеальной оливковой кожей, заставил мой рот стать сухим, как хлопок. Мне пришлось сглотнуть дважды, прежде чем начать разговор. Даже сейчас я не могу вспомнить, что, черт возьми, вылетело из моего рта.

Используя свое полотенце, я вытираю с зеркала конденсат, перед тем, как обернуть его вокруг себя и пробормотать своему отражению:

— Держи голову прямо и может быть, мы сможем доказать, что дядя Джей не прав, Мак.

После того, как надеваю пижаму, я вытираю со стойки пятно от бутылки с пивом, чтобы затем свернуться калачиком на кушетке и посмотреть футбольный отбор, который транслировали в прошлое воскресенье, пока мои веки не становятся тяжелыми, и я не засыпаю.

Мой сон переплетается с дымом и зеркалами, а также с мужчиной, чья красота соперничает с отцом Господа, с мужчиной, чьи глаза цвета искреннего, утреннего неба или заката под покровительством смерти, обмана и лжи.

Глава 3

Роман

2007

— Раз, два, три, четыре, пять… — бормочу я, когда грудь Джулии приподнимается после каждого моего нажатия, и так до тех пор, пока не досчитываю до тридцати, а затем перехожу к ее лицу: зажимаю нос, отклоняю голову назад и дважды выдыхаю, наблюдая, как грудь девушки наполняется воздухом от каждого моего выдоха.

Мы опять зашли слишком далеко; это губит весь эксперимент каждый раз, когда она оказывается не достаточно выносливой.

— Один, два, три, четыре, пять… — я продолжаю нажимать и чувствую, как меня переполняет гнев. — Черт побери, Джулия, очнись! Дыши, черт тебя дери! Дыши! — я понимаю, что уже сбился со счета и склоняюсь над распластанным телом, лежащим на полу моей спальни, чтобы опять наклонить ее голову назад, зажать нос и дважды протолкнуть воздух в ее легкие.

Мы с Джулией как бы в отношениях больше года. Глупышка придумала себе, что это моногамные или основанные на верности отношения, полагая, что если она до сих пор устраивала меня, как на публике, так и за закрытыми дверями, то я женюсь на ней.

Женщины настолько наивны. Особенно богатые, красивые и те, кто обладает властью, этикетом и манерами.

Я предпочитаю таких.

Женщин, отличающихся от Хизер.

С того дня в библиотеке прошло два года. Я провел два года, уворачиваясь от нее на каждом шагу. Я клянусь, эта девушка, будто появилась из ниоткуда, и вдруг, она уже была везде. Она стала причиной, почему я сфокусировался на Джулии. Кстати о Джулии, мне необходимо подумать и переосмыслить нашу ситуацию.

Поглядывая на часы, я мысленно подсчитываю время, которое потратил на реанимационные действия — чуть больше пяти минут. Неистовый гнев возрастает, охватывая все у меня внутри, когда я сжимаю кулаки и поднимаю их выше головы, чтобы как можно резче опустить их вниз, ударяя ее в грудь. Легкие девушки мгновенно наполняются воздухом, прежде чем она начинает неистово задыхаться и кашлять.

— Охренеть! — я пробегаюсь руками по лицу и отхожу в угол своей комнаты.

— Ром… — из нее вырывается еще один приступ кашля, что кажется, будто уходит целая вечность, прежде чем она обретает достаточно контроля, чтобы попытаться снова заговорить, — Роман, мне жаль. Мне так жаль… — я подлетаю к ней и опускаюсь на пол.

Как только я оказываюсь достаточно близко, то обхватываю руками ее за шею и поднимаю над гладким полом так, что ноги девушки начинают болтаться в метре от ковра.

— НЕТ! Нет, Джулия, ты же знаешь, как меня бесит, когда ты вытворяешь подобное дерьмо! Это все портит! Все! Ты думаешь, что после того, как кончу, я хочу воскрешать тебя из мертвых по пять минут? Ты знаешь, в какое бешенство это меня приводит?! Ты хотя бы представляешь, как близко я был к тому, чтобы оставить твою слабую задницу и сбросить ее вниз вместе с остальным мусором в топку для того, чтобы сжечь?

Ногтями она впивается в мои запястья около своего горла, ее глаза расширяются, а губы становятся синими, прежде чем жалкой кучкой позволяю ей упасть на пол.

— Собирай свои манатки и убирайся из моего дома, я не хочу тебя больше видеть, ты меня слышишь? — я вылетаю из своей комнаты через холл и сбегаю вниз по лестнице. Хлопаю дверцей своей "Мазерати" прежде, чем гаражная дверь успевает открыться и мне удается выехать за ворота, резко поворачивая влево.

Я не знаю, на кого злюсь, не знаю, куда еду; впервые за все свои сознательные годы, я чувствую себя потерянным, и не имею ни малейшего понятия, почему.

Я знаю, что сделал правильный выбор, когда обратил внимание на Джулию. Я вижу какого-то мудака в дверях бара и медленно выхожу на грязную парковку из машины.

Я вхожу, направляясь прямо к угловой кабинке, а затем сажусь, в упор смотря на официантку, которую подзываю кивком головы.

— Что я могу для тебя сделать, дорогой?

Я смотрю на ее бейджик, а потом на преждевременно постаревшее лицо.

— Содовую с лимоном. Лимон должен быть свежим, мисс Дарла, — улыбаюсь я.

— Ты его получишь, — она отходит, но слишком сильно виляет бедрами, и мнеприходится стиснуть зубы, чтобы удержаться от того, чтобы не поиздеваться над ней.

Я опускаю взгляд на поверхность стола, когда она возвращается, чтобы избежать разговора. К счастью, это срабатывает. Я беру свой напиток и подношу его к губам, когда женщина в красных туфлях в кабине через стол от меня начинает двигаться. Я рывком поднимаю голову вверх, чтобы увидеть… маленькую мисс Хизер Маккензи.

Я киваю и ставлю свой напиток на стол, прежде чем заговорить:

— Чего ты хочешь?

Ее хрипловатый смех застает меня врасплох, и я удивленно поднимаю брови.

— Что же, мистер Пейн — это провокационный вопрос.

Я хмуро гляжу на нее поверх кромки своего стакана и повторяю вопрос:

— Ответь мне. Чего ты хочешь?

— Тебя. Для умного парня, ты можешь быть тупым сукиным сыном, ослиная задница, ты это знаешь? — она усмехается, прежде чем махнуть официантке. — Будьте добры, одну порцию "Бад Лайт", если есть, мэм.

— Сейчас принесу, милочка.

Я качаю головой, глядя на пластиковый стол, и боковым зрением замечаю, как Хизер поднимает мой бокал, затем делает глоток и выплевывает кубик льда обратно в стакан. Я смотрю на нее, как будто она потеряла весь когда-либо имеющийся у нее рассудок.

— Ты плюнула в мой бокал? — рычу я.

— Этот? — смеется она. Будто то, что я сказал — абсолютно нелепо, будто я не наблюдал только что за тем, как она это проделала. — Мне нравится думать об этом, как об обмене, возможности внести свой вклад, непосредственно в последующий отказ. Плевок слишком сильное и неприятное слово, чтобы описать это действие, — она ставит мой напиток, и я крепко хватаю ее за запястье, заставляя девушку бросить его, и содержимое стакана выплескивается через край.

Дарла ставит пиво перед Хизер и откашливается, даже не обращая внимания, что у нее проблемы.

— Дарла, не думай, что я не держу эту ситуацию под контролем, он может быть на сорок пять сантиметров выше, и превосходить меня по весу, но я — сексуальная женщина. Забегаем вперед, м-м-м, да? — Хизер, не отрывась, смотрит мне в глаза, когда говорит, даже если я все еще крепко, как тисками, сжимаю ее запястье. Я чувствую, как ее кости начинают трещать в моей руке, но она продолжает спокойно улыбаться.

Когда официантка уходит, я вижу, как правая бровь Хизер поднимается все выше при каждой фразе, которую я произношу:

— Я тебя не знаю. Ты мне не нравишься. Я не знаю, что именно ты хочешь от меня, но скажу тебе, чего хочу я! Я хочу знать, почему ты вдруг появилась в моей жизни, и почему вдруг всегда оказываешься рядом. СКАЖИ ЖЕ МНЕ: ПОЧЕМУ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ!

Я притягиваю ее за руку ближе к себе, пока мы оба не оказываемся над столом нос к носу:

— Ты хочешь трахнуть большого плохого волка? Да? Это то, чего ты хочешь?

Она слегка качает головой, когда сглатывает. Прежде чем она успевает открыть рот, чтобы заговорить, я прижимаюсь своими губами к ее. — Ты и представить не можешь, сколько невинных, маленьких, красных шапочек пали к моим ногам, моля о любви, грубой силе, моей безжалостной доброжелательности, отдавая свои жизни мне в руки в надежде, что смогут отыскать ангела за маской дьявола.

Она вырывает руку из захвата, и я мгновенно теряюсь в ее греховных черных глазах, когда своей тонкой ручкой Хизер сжимает в кулак рубашку на моих плечах, и использует материал в качестве рычага, чтобы мы столкнулись носами, и крепче прижались лбами друг к другу.

— Я должна была бы быть слепой, глухой или немой, чтобы не знать, Роман, проблема в том, что я не та, кто надеется найти ангела под маской. Ангелы стоят по десять центов за чертову дюжину. То, чего хочу я — это демоны, которые живут внутри, потому что… они отражение моих собственных, — она ослабляет на мне свою хватку и откидываясь на стенку кабинки, хватает свою кружку пива и выпивает половину ее содержимого.

Мне трудно собрать воедино собственные мысли, потому что я чувствую, как влюбляюсь в белокурую соблазнительницу, сидящую передо мной.

Я полностью задерживаю дыхание, и почти теряю дар речи, но как-то умудряюсь выдавить слова:

— Я спрошу тебя еще раз, и только один раз: Хизер, чего ты хочешь?

Глава 4

Хизер

Черт! Чего я хочу?

Что же, как я и думала, это был провокационный вопрос!

Я хочу Романа Уильяма Пейна, вот чего я хочу.

Я хочу, чтобы он сказал мне: "НЕТ! Я не причинял им боль". Или: "Я не убивал тех девушек, и не был причиной чьего-либо самоубийства!"

Была ли ты когда-нибудь в ситуации, или обнаруживала, что в ответственный момент твой разум или тихий голосок сознания, категорично протестовал и кричал о том, что томится от любви, с порхающими бабочками и верящим-в-счастливую-историю-Золушки-сердцем? И моментально появляются розовые очки, когда твои глаза сосредотачиваются на одном, ТВОЕМ единственном, так что сжимается все внутри, черт возьми, и даже костный мозг объединяет усилия с глупым трепыхающимся сердцем в твоей груди? Черт, мне двадцать пять лет. Я не испытывала силы и страсти такого масштаба с момента моей первой любви… С момента моего первого и последнего разбитого сердца, что произошло еще в средней школе.

Я не должна допустить подобного снова, и чертовски уверена, что не должна чувствовать подобное по отношению к Роману Пейну.

Мой голос дрожит, когда мне наконец-то удается заговорить:

— Я хочу тебя, Роман. Я хочу, чтобы ты перестал со мной бороться; впустил меня, позволил мне показать, каким счастливым я могла бы тебя сделать, но все, что ты делал до этого… бежал.

Я внимательно смотрю на него, пытаясь понять, какой эффект произвели мои слова, и встречаюсь с его ничего не выражающим взглядом. У меня сжимается сердце, а на глаза наворачиваются слезы, когда я спрашиваю дрожащим голосом:

— Неужели… Неужели тебе плевать?

Да, ладно, черт, я признаю, что в конце концов, слезы задерживаются у меня на ресницах и текут по лицу, пока мой полушепот полукрик заставляет звучать слова немного неразборчиво.

Роман откашливается и потягивает свой напиток перед тем, как взять меня за обе руки в свои. Когда я смотрю вверх, и встречаюсь с ним взглядом, он тихо говорит:

— Милочка, меня нахрен волнует лишь то, что я не могу точно понять, есть ли в тебе что-то такое, чего нет в остальных женщинах. Как ты не можешь понять, если бы я решил сделать тебя своей, то не отпустил бы. Если бы мне стало скучно, то ты была бы так сильно раздавлена, что от тебя не осталось бы ничего, чтобы отпускать.

Напоследок, он резко хватает меня за подбородок кончиками пальцев:

— Я не буду делать ничего, кроме того, что причинит тебе боль. Тебе только кажется, что твои демоны отражают моих собственных, ты не понимаешь того, что твоя идея бессмысленна… мои демоны — порождение самого большого зла из всех; демоны, которых ты думаешь, что хочешь увидеть, не просто демоны под ангельской маской. То, что я пытаюсь сказать тебе, Хизер, что даже Люцифер когда-то был прекрасным ангелом, — Роман встает и бросает сто долларов на стол. — Перестань пытаться найти хорошее во мне, я обещаю тебе, мисс Маккензи, то, что ты ищешь, не существует и никогда не существовало.

Он наклоняется и касается губами моего виска, прежде чем сказать:

— Прощай, Мак.

— Прощай, Мак? И где именно ты узнал об этом имени, мистер Пейн?

От его непристойной ухмылки, по моей коже пробегают мурашки, а хрипловатый голос заставляет закрыть глаза и сжать бедра.

— Ох, детка, никогда, ни на секунду, не допускай мысли, что я не сделал свое домашнее задание, если ты сделала свое.

Я широко раскрываю глаза.

— Что это значит? — спрашиваю я, сощурившись, глядя на него.

Он отвечает с безразличной улыбкой:

— Я спросил, чего ты хочешь, и ты сказала мне, — он снова вторгается в мое личное пространство, прежде чем продолжить, — почему? Я узнаю, либо запоминаю каждого человека, который появляется в моей жизни, будь то знакомый, новый друг, потенциальная приятельница потрахаться, или сторонний наблюдатель. Ты всегда была на стороне наблюдателя. Я хочу знать, почему и чего именно ты хочешь. Ты говоришь мне, что хочешь меня, но я верю, что та Мак, которая не должна быть раскрыта, хочет мои грехи. Ты так беспокоишься о моей чертовой добродетели.

Я быстро поднимаюсь и заставляю себя вплотную прижаться своей грудью к его твердой груди и протолкнуть правое колено между бедер мужчины, скользя по растущей эрекции:

— Я не забочусь о твоей добродетели, и меня не волнует, даже если в действительности ты окажешься самим дьяволом; я хочу тебя Роман, я хочу все это. Когда ты задумываешься, стою ли я того, ты ошибаешься. Я всего лишь женщина, которую ты видишь перед собой. Извиняюсь за свое неловкое и несвоевременное появление в твоей жизни. Впрочем, то, чего я хочу, остается неизменным. Я, бл*дь, хочу тебя, всего тебя. На время.

Прежде, чем могу понять, что происходит, я оказываюсь повернутой лицом к стенке, после того, как он толкает меня обратно в маленький проход нашей кабинки, где я до этого сидела… Наблюдаю за его спиной, как он отступает, быстро перемещаясь через темный бар. Я чувствую, что весь прогресс, которого мы достигли, исчезает, когда он выскальзывает за дверь. Я не хочу его.

Хорошо, я не хочу его желать.

“Знаешь, тебя ожидает холодный, ужаснейший день в аду от кармы, когда ты окажешься на моем месте.”

Возможно, Роман Уильям Пейн — дьявол. А сумасшедшая и ужасающая правда заключается в том, что я только поняла, какой силой обладает Роман и как легко он может меня раздавить. Проблема в том, что я не могу сойти с того пути, которым следовала два года. И никуда не деться от того, что мое сердце прямиком идет к тому, чтобы быть разбитым.

Роман сломит меня.

Он позволит мне упасть.

Он причинит мне боль.

Он заставит меня истекать кровью.

Но я не смогу сделать ничего, чтобы остановить его. Я зашла слишком далеко, и это должно дойти до логического завершения.

Глава 5

Роман

Сидя в своем "Мазератти", находящимся в полумраке, специально созданным мною, когда я разбил несколько уличных фонарей, бросив в них камнем, я наблюдаю, как Хизер ступает на влажный асфальт, и вижу, как загорается неяркий свет от сигареты, когда она прикуривает ее, поглядывая в ту сторону, где утром был припаркованным мой автомобиль.

После того, как выдыхает полные легкие дыма, она садится на грязную бетонную лестницу и поочередно вытирает слезы, струящиеся по ее щекам, и подносит сигарету к губам.

Я даже не знал, что она курит. Это самая отвратительная привычка, которая может быть у человека и одна только мысль о ней, занимающейся чем-то подобным, разжигает мой гнев до нового уровня — ярости.

Внезапно, она поднимается со ступенек, щелчком отбрасывает половину сигареты на землю и направляется к своей машине, копаясь в сумке, даже не глядя, куда идет.

Она не замечает троих мужчин, пока они не окружают ее со всех сторон, а самый высокий из троицы не оказывается у нее за спиной, прижимая к ее горлу нож, используя свободную руку, чтобы повернуть голову девушки под странным углом. Оставшиеся двое приближаются к сумочке Хизер, но она отказывается отпустить ее, бормоча что-то слишком тихо для того, чтобы я разобрал слова.

У меня в бардачке есть охотничий нож и найдя его в своей машине, я выхожу из тени.

Прежде, чем я даже задумываюсь о том, что делаю, остриё лезвия моего ножа пронзает кожу на спине того, кто держит нож, и стоит позади Хизер.

Сбоку от себя, я вижу какие-то вспышки, и от этого рычу в ответ:

— Брось нож и отойди от девушки, — мне становится ясно, что Хизер никогда не нуждалась в моей помощи. Она удивлена, но у нее все под контролем.

Ее сумочка падает на землю, когда два черных девятимиллиметровых пистолета, оказываются нацелены между глаз обоих мужчин, которые стоят перед ней.

— Подними мою сумочку и стряхни с нее пыль, а затем передай ее рыцарю в ржавых доспехах позади меня. Двигайся медленно, — мой мозг заработал быстрее.

Почему у Хизер Маккензи в сумочке даже не один, а два, девятимиллиметровых глока?

Кажется, я задаю неправильные вопросы, когда речь идет о мисс Маккензи.

— Хороший мальчик, а теперь "Мистер-Головорез", обойди вокруг и встань передо мной, — ее слова прорываются сквозь безлунную ночь, и один из мужчин начинает двигаться, заставив меня стоять там, как идиот, который принес нож на перестрелку.

— На мой взгляд, это закончится одним из двух вариантов. Я оставлю его на ваше усмотрение, парни. Первый, я могу позвонить копам и профукать еще больше своего времени, или вы трое, можете развернуться и свалить отсюда. Ну что, как вы хотите провести остаток ночи?

Одновременно, все трое медленно отступают назад, а затем быстро разворачиваются и убегают с парковки. Хизер запихивает оба пистолета в сумку и закидывает ее на плечо, поворачиваясь, и с улыбкой глядя на меня.

Я застываю на месте и задерживаю дыхание, пока взглядом сканирую каждый изгиб и черты лица Хизер, как будто вижу ее впервые.

— Я думала, ты ушел. Никогда бы не подумала, что ты — тот человек, который незаметно скрывается в темноте, чтобы удостовериться, что я добралась до своего автомобиля. Предполагаю, что ты предпочитаешь похвастаться своей храбростью, — она приближается, останавливаясь в дюйме от моего лица, когда прекращает свои поддразнивания.

Следуя своему врожденному рефлексу, одной рукой я обхватываю шею Хизер, а другой сжимаю запястья за спиной, толкая к кирпичному зданию и прижимаясь бедрами между ее разведенных ног. Взглядом изучая лицо девушки, я спрашиваю ее мрачным тоном:

— Что я тебе говорил о предположениях, Хизер?

Она трижды пытается сглотнуть у меня под рукой, прежде чем у нее это получается, а затем Хизер проводит языком по губам и ее дыхание замедляется.

После того, как ее дрожащие веки закрываются, она касается своим теплым дыханием моих губ и произносит:

— Нет, Роман, наверное, это была одна из твоих других девушек. Не помню, чтобы мы с тобой обсуждали тему предположений.

Рычание, да… рычание вырывается из моей груди, прежде чем я обрушиваюсь на неё своим ртом, проталкиваю язык внутрь и начинаю кружить, скользя по языку Хизер. Однако, прежде чем я успеваю обрести контроль над поцелуем, она вгрызается зубами в мою нижнюю губу, всасывая ее в рот, в то время как бедрами обхватывает меня вокруг талии и вжимается ими, притягивая меня ближе, и яростно скользя тазом по моему.

Меня охватывает дрожь. Я сжимаю волосы у основания ее шеи руками, а большими пальцами поглаживаю её высокие скулы. Руками, которые запутываются в ее мягких светлых локонах, я перехватываю контроль над поцелуем. Часть меня полагает, что это происходит так легко, потому что она испытывает слабость к моим действиям и власти, которой я обладаю. Но внутренний голос у меня в голове шепчет, что это не имеет никакого отношения к тому, что она слаба и связано лишь с тем, что Хизер добровольно передает мне контроль.

Я ни черта не возьму у Хизер, если она не готова мне это отдать.

Все эти мысли катастрофически разрушают мой мозг и все разумные доводы, отчего у меня лопается терпение. Я прижимаю Хизер сильнее к стене и, когда она ударяется головой о кирпич, наши рты и зубы жестко врезаются друг в друга. Она впивается мне в губы, и стонет, прежде чем всосать мою кровоточащую губу в рот, обнимая мою талию обоими ногами. Я двигаю бёдрами, словно по собственной воле. И я чувствую, как безумие покалывает в уголках моего сознания, когда оба наших тела ниже пояса имитируют вызывающие сексуальные движения.

Я никогда не касался никого так, как Хизер Маккензи, и никогда никто так не влиял на меня, как ее податливое сильное тело влияет на меня прямо сейчас.

Я чувствую, что ее тело напрягается за мгновение до того, как она начинает биться в конвульсиях в моих объятиях. Пока руками Хизер то сжимает, то отпускает одежду на моих плечах, из ее горла вырывается стон экстаза.

Что, черт возьми, я только что сделал? Глядя на ее покрасневшее лицо и похоть, затуманивающую глаза, я напрасно ищу ответ. Резко отстраняясь от Хизер, чтобы не попытаться помочь ей устоять на шатающихся ногах, мне приходится приложить больше усилий, чем я готов признать.

Печаль и растерянность так быстро мелькают на ее лице, что я сомневаюсь, что видел их прежде, чем она выгибает бровь и ухмыляется, как распутная соблазнительница:

— Спасибо за быстрый оргазм, малыш. Ты сделал мой вечер намного лучшим. Подумать только, все, что от меня потребовалось, это оказаться под угрозой расправы ножом, — ее смех звучит зловеще и излучает сарказм. — Я должна сказать, что это более, чем стоило того, мистер Пейн, — Хизер замолкает, отступая от меня прежде, чем направиться к своему автомобилю и бросить последние слова через плечо. — Будь добр, в следующий раз дай мне знать, если захочешь трахнуть меня. Ладно?

Она садится в свой маленький красный автомобиль, прежде чем я успеваю ответить, заводит двигатель, переключается на первую передачу, а потом выезжает с парковки.

Ох, я хочу Хизер Маккензи. Я хочу ее, и она будет моей. Но не путайте меня со сбитым с толку женщиной, впервые становящимся слабым или теряющим унцию жажды крови.

Сегодня произошло еще несколько событий, которые перекрыли маленькие детали, на которые вы просто не можете не обратить внимание.

Во-первых, черт побери, почему маленькая мисс Хизер не только носит с собой, но и очень умело пользуется двумя пистолетами?

Хизер думает, что она умная и убедила меня в своем ложном намерении, будто действительно хочет меня, но мне пора узнать правду о том, что на самом деле нужно малышке-наблюдателю.

Глава 6

Хизер

Голос моего старшего брата Коди, сотрясает оконные стекла в гостиной.

— Что это была за ХРЕНЬ, Мак?

Я раздраженно выдыхаю, прежде чем закатываю глаза, и пропускаю волосы сквозь пальцы. Когда я оглядываюсь назад на Коди, то впиваюсь в него взглядом.

— Я попробовала другую тактику, старший братец, но это тебя не касается, — возмущение накатывает на меня волнами и мне, бл*ть, плевать на остальное. Я в окружении трех своих братьев в камере пыток, которая напоминает девятый круг ада, замаскированный под допрос.

— Дядя Джей уже звонил, — рявкает средний брат Рик. — Его люди все видели, когда снимали происходящую сцену. Он забирает твой жетон, Мак. Ты отстранена от дела. Чёрт, после того, что рассказал Джей, я сомневаюсь, что тебе даже дадут второй шанс просто работать в отделе, после твоего отстранения. Ты облажалась сегодня, малышка. По-крупному.

О, мой Бог, пожалуйста, скажите мне, что это не происходит на самом деле! Скажите мне. Что это. Происходит. Не на самом деле! Я выскакиваю из комнаты для допросов, имея в виду гостиную, и врываюсь в свою комнату. Бросая одежду, туалетные принадлежности, обувь и наплечную кобуру с оружием в большую сумку, я хватаю с кровати кошелек и перекидываю все через плечо, прежде чем бегу к входной двери, когда все трое моих братьев останавливают меня, вопя в унисон:

— Куда это ты, мать твою, собралась, а Мак?

Я поворачиваюсь к ним, вставая в полный рост, который все равно на полтора фута ниже, чем у самого младшего из них — Бобби, и бросаю свой жетон на пол им под ноги.

— Скажите Джею, я не хочу это дело. Если он собирается давить на меня своим званием, я больше не хочу иметь ничего общего с ним, и всем долбанным отделом. С меня хватит! Я больше не могу выносить это дерьмо! Мне двадцать пять лет! Не двенадцать! Я закончила Академию; я проводила своё время на улицах и была главным детективом по этому делу в течение двух лет! Я не заслуживаю того, чтобы ко мне относились, как к какому-то ребенку, который нуждается в присмотре! Я хочу, чтобы вы все оставили меня в покое, чёрт возьми! Я закончила! С каждым из всех вас! Закончила!

Я хлопаю дверью позади себя и мчусь на улицу. Бросая сумки на пассажирское сиденье, я сажусь за руль и смотрю сквозь лобовое стекло, наблюдая за капающим дождем, и не имея понятия, куда мне, черт возьми, поехать.

***

Я провела две недели в "Холидэй Инн". Две недели.

Потом это начало бесить меня. Я приняла душ, сделала депиляцию от подмышек до кончиков пальцев на ногах, нанесла лосьон на каждый квадратный сантиметр кожи, прежде чем натянуть короткую юбку и шелковый топ с настолько глубоким вырезом декольте, что потребуется двухсторонний скотч, чтобы не дать груди выскочить наружу.

Пальцами распределила мусс по своим длинным вьющимся волосам и сделала яркий макияж глаз и немного прозрачного блеска нанесла на губы, после чего застегнула вокруг лодыжки ремешок своих шестидюймовых черных лабутенов, схватила сумку и кошелек, съехала из отеля и погнала машину к Роману, пока не остановилась у ворот, которые окружали…что это? Особняк? Усадьба? Дом невиданных размеров?

Я ударила по домофону, отчего тот затрещал, и мертвая тишина воцарилась на почти целых пять минут.

Не проронив ни слова, я вдруг чувствую неуверенность от своих планов, и начинаю беспокоиться о своей безопасности в убежище Романа Пейна.

Я почти на грани, готовясь дать задний ход на своем “Шелби” 1969 года и потащить свою задницу обратно в "Холидэй Инн", когда его низкий голос полился из динамика.

— Госпожа Маккензи, сколько раз я должен спросить вас, что вам нужно?

Мои слова больше походят на неловкий писк.

— Привет! Эммм, привет. Я… аааа… просто, может быть, поужинаем, если ты еще не ел. Я заплачу, я имею в виду, я могу заплатить, или угостить. Знаешь, мне вроде как нужно где-то остановиться.

Что. За. Хрень я только что пробормотала?

— Хизер, тебе незачем оплачивать мой ужин. На самом деле, я только что сел, чтобы поесть, когда ты прервала меня. Я спрашиваю тебя в последний раз, малышка. Что. Тебе. Нужно?

Я едва перевариваю его слова, прежде чем начинаю умолять:

— Пожалуйста, Роман, пожалуйста. Мне не к кому пойти. Я жила в "Холидэй Инн" две гребаных недели, пожалуйста, это всего лишь пока я не смогу устроиться на работу и встать на ноги. У меня больше никого нет.

— Я знаю, где ты жила, и, да, у тебя есть три брата. Попроси их о помощи. Не меня.

В домофоне раздается потрескивание, и устройство замолкает, сигнализируя о том, что он закончил со мной.

О черт, нет. Я скажу, когда разговор будет окончен, мудак.

Я снова ударяю по микрофону домофона.

После нескольких минут ожидания ответа, я нажимаю кнопку микрофона и кричу:

— Не думай, что я не разверну эту сучку и не дам задний ход, прежде чем протаранить твои ворота, Роман Пейн! Я в отчаянии, черт возьми. Мне нечего терять. Я уверена, что ты знаешь, что значит трахаться с женщиной, которой нечего терять, верно?!

Ворота медленно открываются и на моем лице появляется ухмылка. Как только слова ‘шах и мат’ проносятся в моей голове, я слышу его смешок из динамика, а затем слова, произнесенные хриплым голосом:

— Ничто меня так не радует, как женщина, которая утверждает, что ей нечего терять. Иди сюда, маленькая мышка, я разогрею ужин и тебе.

Маленькая мышка? Бл*ть, ради всего святого, во что же я вляпалась?

Я долго ехала по дороге, обрамленной массивными ивами, и чувство страха волною проходит по моему позвоночнику, когда последние лучи солнца скрываются за огромным особняком. Просто не хватает слов, чтобы описать это. Первый, второй и третий этажи выложены из мощеного камня, а в некоторых местах он словно укутан вьющимися плющом и глицинией. Выступы в форме пик на крыше подчеркивали темные балки из красного дерева, которые расположены в центре. Каждое окно состояло из десяти стекол, а рамы выглядели настолько ветхими, что создавалось впечатление, что они прогибаются. Между окнами висят светильники с газовыми лампами, и два массивных бра по обе стороны от входной двери, что висят под низкой крышей высокого крыльца. Я бы сказала, оно напоминает крыльцо Семи Гномов, только если бы эти семь гномов были царями, а не шахтерами.

Огромные, старые дубы и их низко висящие ветви скрывают особняк в тени, заставляя это место казаться одновременно очаровательным и пугающим.

Я проехала по круговой автомобильной дороге, убедившись, что автомобиль стоит передом в сторону выезда. Забрав ключи из замка зажигания, я хватаю свои сумки из багажника и поднимаюсь по неровной мощеной дорожке и лестнице. Я пальцем нажимаю на звонок, и тотчас же тяжелая дверь распахивается, и меня затаскивают внутрь темного, холодного дома Романа. Обе мои сумки падают на пол прямо перед тем, как я ударяюсь спиной о каменную стену его фойе, и мои руки прижимают к ней, и одной рукой Роман удерживает их у меня над головой, в то время как другой он плотно обхватывает меня за шею.

Сигнал тревоги настолько громок, что нахрен не вызывает сомнений, что все то, о чем предупреждали меня братья и дядя Джей — правда.

Не играй с волком, Мак, и не увидишь его зубы.

В том-то и проблема, Мак, твоя неспособность поверить, что он способен на убийство — убьет тебя, если ты вздумаешь глупить, сестренка.

Ты ему НРАВИШЬСЯ! Ты не можешь отделить факты от своих чувств к нему! Этот человек, бл*ть, прикончит тебя раньше, чем ты осознаешь, что он действительно дьявол, как утверждает его досье!

“Мак, двенадцать пропавших женщин связаны с ним. ДВЕНАДЦАТЬ. Ты же не думаешь, что это совпадение! ТЫ ЖЕ УМНАЯ ДЕВУШКА, МАК!”

Я продолжаю смотреть на него, в то время, как его хватка на моей шее становится жестче, а ногтями он впивается мне в кожу.

Мне удается выдавить слова, застрявшие в горле, прямо перед тем, как мой мир чернеет.

— Это правда, все это, все двенадцать… Это правда. Ты был дьяволом в ангельском плаще все это время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить…

Вот и все. Это все, что она написала, дамы и господа. Мне конец. Если не в этот день, то, в конце концов, когда он захочет, я умру от его руки, зная, что сама пришла на порог его дома по собственной воле, с надеждой, одетая с иголочки и в своих любимых трахни-меня-туфлях.

Глава 7

Роман

Ее слова продолжают прокручиваться у меня в голове. “Это правда, все это, все двенадцать… Это правда. Ты был Дьяволом в ангельском обличии все время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить…"

Обработав раны, оставленные у неё на шее от моих ногтей, я накладываю на них повязку, что совершенно на меня не похоже. Мне нужно, чтобы она очнулась, и я делаю ей инъекцию с несколькими кубиками адреналина. Видимо, у нее шок, так как рекомендуемая доза не срабатывает.

Ее слова, словно вязкая паутина, скрутившая меня, цепляет за собою всю вереницу предыдущих вопросов и предположений о том, что, черт побери, от меня нужно Хизер Маккензи.

Вначале я оправдывал ее присутствие не более, чем влюбленностью молодой девушки. Девушки, которая была новенькой на втором году педиатрической ординатуры в семейном исследовательском центре, в котором мой отец был главой, и все держал железной хваткой. Однако, когда ее попытки привлечь мое внимание не прекращались, даже несмотря на мое неприкрытое хамство, а также раздражение, которое я испытывал по отношению к ней, я стал серьезно задумываться о ее вменяемости, а также о том, была ли ее любовь ко мне сродни безумию.

Эта мысль должна была бить тревогу и подстегнуть меня выкинуть ее из головы. Если бы она не была такой чертовой загадкой для меня по всем статьям.

Но ее одержимость мною кажется мне более привлекательной, чем видеть блеск агонии у неё в глазах, смотреть, как лопаются капилляры, меняя свой цвет с красного на белый. Я в равной степени хочу и того, и другого, но разве можно одновременно со всею страстью хотеть наблюдать, как она истекает кровью от моих истязаний, и в то же время мучительно желать защитить ее от всех бед на этом свете?

И, мать твою, что, ЧЕРТ ПОБЕРИ, означали ее слова “это правда, все это, все двенадцать… это правда. Ты был дьяволом в ангельском обличии все время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить…”?

Прежде чем я осознаю случившееся, звук от удара рассекает воздух между нами, мою ладонь щиплет, а на ее бледной щеке проявляется красный отпечаток, и одновременно с этим, у меня из горла вырываются слова:

— Что ты от меня хочешь, черт бы тебя побрал?!

Гнев закипает внутри меня, отправляя самоконтроль в пропасть. Часть меня с удовольствием наблюдает, как дьявол берет свое. Я рывком поднимаю ее обмякшее тело с каменного пола и перетаскиваю через гостиную, по коридору к задней части дома, пока, наконец, не спускаюсь в старый погреб — мою дьявольскую комнату для игр. Это мое логово, где я упиваюсь отделением кожи от мышц и жировой ткани.

После того, как я использую последние оставшиеся капли контроля, и чувствую, как становлюсь единым целым с Дьяволом, я беру на себя все действия и подвешиваю ее тело к потолку при помощи моих любимых наручников, скрытых в темноте.

Я делаю это для ее же блага.

Я осознаю, что возможно, она будет не согласна с моими методами, как и понимаю, что ей стоит преподать урок о том, что любое действие имеет свои последствия. Она отдалась мне, как подарок, завернутая в одежду, подходящую для дорогого эскорта, и тем самым, она вручила мне свою жизнь и свою свободу.

Интересно, поняла ли она, что эта ее маленькая тирада "я снесу эти ворота своей машиной!" заставила меня открыть ворота не только моего дома, но и врата Ада.

Я очень надеюсь, что у мисс Хизер Маккензи окажется больше смекалки, благодаря которой она сможет дольше подогревать мой интерес, чем к примеру Джулия, или другие двенадцать девушек.

* * *

Она без сознания уже три дня. Отключиться на три гребаных дня от удушающего захвата? Ты издеваешься? Клянусь Богом, это чертово чудо, что я еще не начал ее расчленять, чисто чтобы развлечься!

ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

Если бы ее последние слова не отрекошетили в мою голову, как осколок, я бы начал резать ее в течение первых шести часов после заточения в своем доме.

Она может поблагодарить меня за последние секунды жизни, которые я ей дарю.

Я крайне зол, оставшись без права выбора, и сердито вставляю вторую капельницу во вторую руку, чтобы уберечь ее от обезвоживания. Встряхнув груду липидов и… если быть полностью откровенным, обеспечив ее кровеносный поток полным парентеральным питанием, словно молочным коктейлем, я подсоединяю капельницу и запускаю ее на нужной скорости.

Вздыхая, я делаю шаг назад, окидываю взглядом, любуясь тем, как она лежит на кровати, которая находится в центре гостевой спальни, специально приготовленной для Хизер на второй день ее пребывания в особняке Пейнов.

Если бы она бодрствовала, то увидела бы полное негодование и презрение на моем лице. Двенадцать часов спустя, после того, как я спустил ее в подвал вниз по лестнице, всепоглощающая потребность избавить ее от оков взяла верх.

Я не в настроении смеяться над вашими предполагаемыми иллюзиями или какими-либо романтическими чувствами, которые, по вашему мнению, я начинаю испытывать. Видите, я знаю, как веселится ваш жалкий разум даже после всего, что я сказал. Вы хотели спросить меня, почему я решил освободить мисс Маккензи. Почему я решил перенести ее из камеры пыток в будуар? Позвольте мне просветить вас, единственная причина, по которой мой декоратор создал эту комнату, становится все очевидней с каждым часом.

Риск заражения Маккензи увеличивался, и, как врач, я понимал, что всего за несколько часов любое нажатие на болевые точки приведет к язвам, что в свою очередь приведет к гангрене.

А кто, во всем белом свете, позвольте узнать, захочет таранить своим членом тело, на котором распространилась гангрена? Нет, я вас спрашиваю. Кто? Потому что я бы хотел посмотреть на больного ублюдка и пригласить его на обед, пусть знает, что он победил.

Неврастеник внутри меня жаждет услышать ее объяснение, я смотрю в ее темно-карие глаза, побуждающие меня к действию. Я подготавливаю два кубика адреналина, ввожу их в флакон с физраствором и подключаю еще один катетер с капельницей, наблюдая, как лекарство тотчас попадает в ее вену.

Через семь минут и двадцать восемь секунд я ввожу повторную дозу.

В груди все сжимается, когда через несколько секунд мои усилия вознаграждаются успехом, и я вижу, как веки Хизер Маккензи затрепетали, и ее темно-карие глаза встречаются с синевой моих.

Она улыбается… да, УЛЫБАЕТСЯ мне, затем укутывается в покрывало, которым я накрыл ее. Вообще-то, я не припоминаю того момента, когда одеяло и простынь, чуть доходившие до ее лодыжек, оказались плотно укрывавшими ее тело.

Я определенно оказываюсь вне игры, когда она улыбается, ее трепещущие веки закрываются, и она мурлычет:

— Мммм… Я всегда знала, что ты не плохой парень. Я им говорила, но они не хотели мне верить.

Она вздыхает, пока скользит обратно в свое, достойное похвалы забвение, в котором отсутствует злобный смешок, что разносится по комнате, залитой лунным светом прежде, чем я поддразниваю ее:

— Ты глупая, наивная маленькая мышка.

Глава 8

Хизер

Я чувствую, как сон ласкает меня, словно желанный любовник, когда его слова пробираются сквозь каждую частичку моего существа. “Ты глупая, наивная маленькая мышка”.

Вдруг, каждая минута, начиная с того момента, как я выезжаю из «Холидэй Инн» и до того, как теряю сознание, волною нахлынула на меня, и я не уверена, были тому причиной годы обучения в Академии, либо же инстинкт самосохранения, или и то, и другое вместе, но это позволило мне сохранить дыхание и пульс в спокойном, равномерном ритме.

Сконцентрируйся.

Основной задачей является концентрация, мне нельзя отвлекаться. Я должна сосредоточить внимание не на боязни того, что может произойти, а на том, что происходит здесь и сейчас.

Не жалейте меня и не внимайте моему глупому мнению, а еще лучше, мать вашу, не смейте меня дразнить. Я знаю, со стороны может показаться, что я смехотворна и наивна. Да, мое появление у главных ворот его особняка и требование впустить меня может в прямом и переносном смысле стать гвоздем, что заколотит крышку моего гроба, но я больше не могу жить, разрываясь в двух разных направлениях.

Все перед глазами продолжает плыть, я моргаю, глядя в потолок, и моему одурманенному мозгу требуется момент, чтобы сосредоточиться на навесе с изображениями, похожими на те, что я видела в "Сикстинской капелле". Изучив изображения, я понимаю, что смотрю поверх торнадо. Облака от белых до серых закручиваются в воронку, как уголь вперемешку с красивыми ангелами, которые не подозревают, что вокруг них бушует шторм.

Я благодарю Бога, когда понимаю, что больше не привязана к кандалам, свисающим с потолка, совершенно отличающегося от того, на который я смотрю сейчас. Впервые почувствовав иглу, вонзающуюся мне в вену, я сумела замаскировать прилив адреналина, спокойно и пассивно перенеся это.

Когда мои чувства возвращаются, и я воспринимаю окружающую обстановку, то понимаю, что завёрнута в простынь, которой позавидует самый роскошный отель, и лежу на матрасе, словно сделанном из облаков, что достали с небес.

Чувственное ощущение мягкого поглаживания моих лодыжек кончиками пальцев внезапно превращается в сжимание их стальными тисками и, сталкиванием меня с постели на холодный каменный пол. Голос Романа гремит через комнату и отскакивает от голых стен:

— Что ты знаешь о двенадцати девушках? Ответь, черт возьми!

О Боже мой! Твою мать. Я уже мертва.

Откуда он знает, что я в курсе про двенадцать пропавших…и тут я вспоминаю…

"Это правда, все это, все двенадцать… Это правда. Ты был дьяволом в ангельском обличье все время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить…"

Как только мои последние слова эхом проносятся в моей голове, за ними выплескиваются мои первые связные слова… «я всегда знала, что ты не плохой парень, я говорила им, но они не хотели мне верить.»

Боже мой… Пожалуйста, скажите, что эта сумасшедшая хрень не была первыми словами, которым мое безумие позволило слететь с губ после того, как я очнулась. Пожалуйста.

Я слышу, как Роман хихикает, прежде чем его глубокий баритон врезается в мой разум.

— Это были твои первые слова, маленькая мышка, и я тебя уверяю, молитва не принесет тебе никакой пользы.

В этот момент я понимаю, что, когда мое сознание оступилось, мое здравомыслие упало рядом с ним.

Я по-прежнему, не двигаясь, лежу на полу в попытке выровнять свое дыхание и успокоить сердцебиение, когда он кричит:

— Встань, бл*ть! — и двигается в мою сторону.

Мой инстинкт борьбы или бегства бежит по моим венам, когда Роман отводит ногу и пинает меня так сильно, что я врезаюсь в стену. Как только мое тело сползает вниз по стене, я переворачиваюсь на неповрежденный бок и обхватываю себя руками в попытке облегчить боль, но дрожь моего тела только все усугубляет, и я не в состоянии замедлить приступ паники, нахлынувший на меня.

С моих губ срывается визг, прежде чем я всхлипываю.

— Пожалуйста, пожалуйста, остановись.

— Остановиться? — его смех пропитан злостью с примесью угрозы, что засела внутри него. Я не могу сделать вдох, а дрожащее тело начинает дергаться и пытаться за что-нибудь ухватиться. — Ты всерьез думаешь, что можешь повлиять на то, что я хочу сделать с тобой? Я устанавливаю все правила, Хизер. Все. А теперь. Я сказал, встать, мать твою!

Я прилагаю все усилия, чтобы заставить свое тело подчиниться его приказу, но, прежде чем я оказываюсь в состоянии совершить этот подвиг, он с такой силой бъет меня кулаком в щеку, что я отлетаю к стене, и ударяюсь об неё, словно сломанная кукла.

— ВСТАВАЙ! — кричит он.

Я стараюсь, клянусь, стараюсь, но звук стремительного движения кровяного потока достигает моих барабанных перепонок наряду с болью, рикошетом настигнувшей голову, от чего вся комната плывет у меня перед глазами. Держась за стену для поддержки, я едва в состоянии встать на колени и как только мне это удается, комната клонится, и я падаю лицом вниз на каменный пол.

Сквозь кровь, застлавшую мне зрение, я смотрю, как Роман затаскивает моего дядю Джея в комнату и бросает его кучей на каменный пол. Краем глаза я улавливаю слабый отблеск чего-то серебряного, прямо перед тем, как Роман быстро перемещается ему за спину и оборачивает металлическую проволоку вокруг шеи и тянет на себя, одновременно упираясь коленом между лопаток.

Я могу только наблюдать с пугающей увлеченностью, как Роман душит моего любимого дядю, прежде чем шок поглощает меня, и благословенная тьма уносит сознание прочь.

***

Я понятия не имею, сколько времени прошло, когда просыпаюсь. После быстрой оценки на уровне приоритетов, я отмечаю, что нахожусь в своей постели, одета, и кроме небольшого дискомфорта в передней части головы и острой боли в челюсти, никакой другой серьезной боли я не обнаруживаю. Я сначала слегка двигаю ногами, потом руками и содрогаюсь от боли в затекших мышцах и костях.

— Aх, ты проснулась. Отлично. Пришло время тебе узнать, как будет потрачен остаток твоей жизни. Мне нужно, чтобы ты имела в виду, что это будет кратковременным соглашением, так как ты неизбежно меня подведешь, и мне станет скучно. Как только я теряю интерес, ты умираешь…все ясно?

Не зная точно, как нужно ответить, я просто киваю.

— Сначала я хочу, чтобы ты подавила любые неправильно понятые тобою представления о том, что ты проживешь достаточно долго. Ни один из нас не может позволить себе никаких иллюзий. Скоро ты утомишь меня, и мне придется тебя убить. Понятно?

Я открываю дрожащие веки и первое, что вижу, это торнадо из ангелов на моем потолке. Странно ли, что полотно напоминает мне о Романе? О красоте, которая имеет власть над жизнью и смертью. Красоте, в чьей власти покалечить, убить и уничтожить. Я пытаюсь вымолвить хоть слово, но во рту пересохло, словно он наполнен ватой, и я не в силах раскрыть рот.

Роман наклоняется надо мной, слегка подтягивая меня вверх, усаживает, взбивая подушку за моей спиной, чтобы я могла отдохнуть.

— Поскольку ты отказалась отвечать на мой ранее заданный вопрос относительно своего знания о двенадцати девушках, я целенаправленно раздробил твою челюсть и затем сделал шинирование, а для большего ажиотажа я позаботился о твоем неугодном дяде. Ты находилась в отключке почти две недели. Я уверен, через три-четыре недели, когда я сниму шины, ты будешь стремиться поговорить. Хизер, когда я требую, ты должна подчиняться немедленно, каждый раз. Тебе не понравятся последствия, если ты выберешь иное.

О, мой Бог, дядя Джей! Я молилась, чтобы у меня были галлюцинации, надеясь, что шок изрешетил мой разум отверстиями безумия и заставил меня видеть и слышать вещи, которые не происходили на самом деле. Я все еще не уверена в его словах, так как их смысл с трудом доходит до меня из-за проломанной лобной доли черепа. Он сломал мою челюсть? Затем сделал мне шинирование? Я до сих пор по уши в дерьме и впервые, включая предыдущие избиения, все мое обучение, мое время в академии, ночь, когда те три панка пытались напасть на меня, впервые в моей жизни я действительно чувствую страх.

Я смотрю вниз и на мгновение смущаюсь от того, что вижу. Я одета в самый роскошный нежно-розовый атласный пеньюар, отливающий серебром, который я когда-либо видела. Опускаю взгляд и вижу свои ухоженные руки, покоящиеся у меня на животе.

Мой шок очевиден, ведь я пристально смотрю ему в глаза.

— Я могу быть дьяволом, мышка, но я не варвар. Пока ты остаешься в живых под моей крышей, ты будешь носить то, что нравится мне. Состояние твоих рук было ужасающим, на ощупь женские руки должны быть подобны цветочным лепестками. Они должны быть ухожены и покрыты лаком для ногтей, а не напоминать покрытые мозолями лапы с заусеницами.

Он вздыхает, словно утомлен или опустошен, прежде чем встает и направляется к полностью укомплектованному бару, расположенному в углу. Кресло, обтянутое кожей кремового цвета, пуфик и соответствующий кремовый диван расположены по диагонали друг от друга. Оба украшены нежно-голубыми и серебристыми декоративными подушками, и светло-серым одеялом.

Когда Роман возвращается и садится на кровать, то рассказывает о "напитке", который вручает мне:

— Спрайт с добавлением вишневого сока позволит увидеть, как ты справляешься с прозрачнымижидкостями, а завтра мы попробуем немного теплого бульона. Я терпеть не могу рвоту, поэтому, если тебя стошнит, ТЫ будешь все убирать. Понятно?

Я киваю, не спуская глаз с хрустального стакана в моей руке.

— Вот.

Я резко поднимаю взгляд и зажмуриваюсь, когда вижу, как близко он держит руку от моего лица, готовясь к последующему удару.

— Я пытаюсь помочь тебе в данный момент.

Я моргаю, и отмечаю гнев у него на лице. Одной рукой он мягко обхватывает мою руку, держащую стакан, в то время, как другой направляет соломинку к моему рту.

— Разомкни губы настолько широко, как сможешь.

Я делаю это, поскольку мне приказывают, и он продвигает соломинку между моей щекой и зубами.

— Теперь закрой их и делай небольшие глотки. Я знаю, что ты можешь чувствовать себя обезвоженной, но не пей залпом, Хизер. Я сохранял твой гидробалланс и подпитывал, используя определенные внутривенные растворы.

После нескольких глотков я вынимаю соломинку изо рта и ставлю стакан на прикроватный столик. Роман остается неподвижным, не отодвигается от меня, сидя на краю кровати. Он поднимает руку и перекидывает мои волосы через плечо, пока окидывает блуждающим взглядом мое лицо. Кажется, он изучает меня по причинам, абсолютно мне неизвестным.

— Ты не покинешь снова этот особняк, Хизер … жизнью, которой ты когда-то жила, ты больше не управляешь, теперь она принадлежит мне, и это — единственная цель для моего развлечения. Пока ты делаешь, как я говорю, ты будешь вознаграждена роскошными удобствами, такими, как эта кровать, — он кивает в сторону кровати, — одежда, сшитая из самого прекрасного материала, — он дергает головой в сторону того, что я полагаю, является шкафом, — полностью укомплектованная и роскошная ванная со всеми удобствами, уютная комната, музыка, а также завтрак, ланч и ужин, приготовленный лучшими шеф-поварами, которых я нанял. Ты понимаешь, Хизер?

У меня дрожит подбородок и в глазах появляются слезы, а грудь разрывается, когда на меня обрушиваются подробные воспоминания о том, что Роман сделал моему дяде Джею. Я понимаю, что никогда не увижу его или моих братьев снова, никогда не обниму их, никогда не услышу их голосов. Я с трудом сдерживаю слезы, не давая им пролиться, когда киваю, и он продолжает свою зловещую речь.

— Я никогда не заходил так далеко. Женщины, которые были до тебя, готовы были пойти на убийство, чтобы оказаться на твоем месте. Твое знание об этих двенадцати девушках вызвало эти чрезвычайные меры. Теперь, будем надеяться, для твоего же блага, ты сможешь преуспеть двумя способами. Во-первых, не беси меня, потому что наступит момент, когда я предпочту перерезать тебе глотку после того, как вскрою тебя, чем буду иметь с тобой дело. У тебя есть одно преимущество в этом аспекте… ты не можешь говорить. Раздробление твоей челюсти, и последующее шинирование, возможно, кажется, более выгодным мне, но, положа руку на сердце, я сделал это для тебя. Во-вторых, в твоих интересах развлекать меня, и веселить любыми необходимыми средствами. Как только я прихожу в бешенство, ты станешь ничем иным, как комаром, которого я захочу прихлопнуть. Это тоже понято?

На этот раз я не в силах сдержать слез. Они катятся. Реками текут по моему лицу, когда я киваю в знак согласия.

Роман своими огромными руками обхватывает мое лицо, крупными пальцами утирая мои слезы. Касаясь губами моих, он шепчет:

— Шшш … Ну же, мышка, я знаю, знаю, что это кажется, словно я похитил твою жизнь, но на самом деле, ты сама вручила ее мне, словно подарок. Ты говорила мне, что хочешь меня, я прав? — Я снова киваю. — Хорошо, теперь у тебя есть я, у тебя есть я, как ни у кого больше не было, и никогда не будет.

Он улыбается мне во всей своей красоте, своими голубыми глазами, сияющими, как сапфиры, изучая мои тусклые карие, в то же время накрывая своими губами мои в самом сладком, самом нежном поцелуе, который я когда-либо испытывала.

Мысль, по кругу прокручивающаяся в моей голове: "Я хотела знать правду". Не только потому, что хотела спасти и любить Романа Пейна, но потому что я хотела вернуть его доброе имя. Теперь я понимаю, что не хотела правды. Я хотела лжи и обмана, потому что они бы сделали Романа моим ангелом.

Роман не хороший, Роман вовсе не невинен. И Роман никогда не станет моим ангелом. Роман — убийца, мерзкий похититель жизней, душ и мечтаний. Он — Люцифер во всем своем великолепии.

***

Хотите верьте, хотите нет, я приспосабливаюсь к некоторому подобию установленного порядка довольно быстро, и у нас с Долорес, домработницей Романа, наметилось подобие отношений. Она не разговаривает, не знаю, причина в том, что она не хочет, либо же не может. Хотя ее молчание стало некой помехой в нашем общении, но не свело его на “нет”. Каждое утро, после того, как Роман раскладывает мою одежду, он уезжает на свою практику. Я встаю, принимаю душ, одеваюсь, потом спускаюсь вниз, чтобы узнать, позволит ли Долорес мне помочь ей с какой-либо из обязанностей по дому, но конечно же, она никогда не разрешает. Я пытаюсь уговорить ее позволить мне помочь с садом, но она качает головой и цыкает на меня, используя указательные пальцы.

Каждый день, когда идет дождь, я плачу вместе с ним. А когда сияет солнце, мои рыдания все усиливаются. Долорес несколько раз видела меня, когда я рыдала, тоскуя по свежему воздуху. Но она продолжает молчать, даже не пытаясь хоть как-то облегчить мою, такую причиняющую боль, тоску, возникающую от желания почувствовать солнечный свет или капли дождя, ласкающие мою кожу.

Внутри моей золотой клетки постепенно становится легче жить, со временем я приспосабливаюсь к установленному порядку, который, как ни странно, обеспечивает мне комфорт каждый день. Мой самый большой страх — то, что я не смогу скрыть эти противоречивые мысли от Романа. Я боюсь, что, если он когда-нибудь узнает, как сильно я жажду выбраться отсюда, это будет стоить мне жизни.

Глава 9

Скрывающийся змей

Я наблюдаю за Романом Пейном издалека в течение очень долгого времени. Я слежу за ним. Я изучаю его, начиная с его первой “ошибки”, когда ему пришлось позвать своего папочку, чтобы тот пришел и подчистил за ним.

Когда началось его жуткое путешествие, я стоял в тени, будучи никем иным, как пассивным наблюдателем, и со временем моя страсть к подглядыванию превратилась в зависть. Предполагалось, что Бриттани будет моей парой на выпускном, а не его. Я был влюблен в Бриттани со второго класса. Когда я пригласил ее на бал, и она согласилась, я был на седьмом небе. Я экономил каждый цент, что заработал; арендовал лимузин, зарезервировал столик в лучшем ресторане города и заказал самый дорогой букет, который мог себе позволить. За три дня до мероприятия, Роман Пейн, мистер-популярность, американский богатенький парнишка, заметил мою Бриттани и пригласил ее на бал. Бриттани отменила наше свидание.

Я решил пойти на бал один, о чем, конечно, пожалел в течение первых десяти минут пребывания там. Я вышел, чтобы убраться подальше от вечеринки, нуждаясь в уединении и свежем воздухе. Идя к заднему двору, я опустил голову, чтобы никто не узнал меня. Я засунул руки глубоко в карманы, чтобы скрыть сжатые кулаки, когда эмоции одолели меня, прежде чем стал грустным, травмированным и злым, как черт. Когда я обогнул угол дома с бассейном, мои беспорядочные мысли прервались приглушенными звуками секса. От одной мысли, чтобы наблюдать, как двое людей трахаются, по мне пронеслась волна возбуждения. Я осторожно приблизился, чтобы заглянуть в окно и сразу понял, что все-таки ночь не была полностью разрушена. Я спокойно вытащил камеру, носить которую с собой настаивала моя мама, из кармана куртки и сделал быстрый снимок дрожащими руками. Роман Пейн безжалостно загонял свой член в Бриттани, которая боролась с Романом изо вех сил, но ее попытки были тщетными против его габаритов и силы. Не отводя взгляда от Романа, вколачивающегося в ослабевшее тело Бриттани, я быстро вытащил свой твердый член из штанов и плотно обхватил его рукой, принявшись дрочить.

Когда я заметил, что он душил ее каким-то предметом, находящимся в его руках, я еще яростнее стал стискивать рукою свой член. Ощущение удовольствия быть пойманным, наблюдая, как они трахаются, резко усилило мое возбуждение, и, когда Роман запрокинул голову, заполняя безжизненное тело Бриттани спермой, мой собственный оргазм был настолько сильным, т. к. я сильно вонзил зубы в костяшки своих пальцев, что мой рот наполнился кровью.

Как только мой пульс нормализовался, я понял, чему я только что стал свидетелем, и мои инстинкты подтолкнули меня к действию. Я развернулся, чтобы бежать за помощью. Я сделал всего один шаг, прежде чем остановиться. Я ощутил, как следующие несколько мгновений будто бы происходят в замедленной съемке. Я повернул голову, потом весь корпус, пока не смог очень внимательно наблюдать за драмой, развернувшейся передо мной.

Ранее неизведанная мне часть самого себя ожила и прошептала: “Шлюха заслуживает этого. Останься она с хорошим парнем, ее бы не задушили во время того, как насиловали. Она сделала свой выбор, а все, что сделал я — наблюдал ее расплату за последствия”. Я хотел наблюдать за ее страданиями. Смотреть, как она будет задушена. Наблюдать, как она умирает. И именно это я и получил.

Я спрятался и наблюдал, как отец Романа и двое других мужчин позаботились об "очистке". Я понял, что выросла не только моя зависть к Роману, но и уважение. Я поклялся себе той ночью, что однажды у меня будет жизнь Романа. На следующее утро я немедленно начал принимать меры по осуществлению планов, чтобы претворить их в жизнь.

В течение следующего десятилетия я продолжал смотреть молча и зачарованно, как он забирал жизни еще одиннадцати женщин. Когда я, наконец, поднялся по карьерной лестнице и заслужил место в качестве ведущего частного детектива Романа и его правой руки, это привело меня непосредственно к управлению кругом людей, которым доверял Роман Пейн. Я знал, что это будет началом грандиозной хитрой игры. Мой первый план действий — сначала избавиться от старой версии меня, от Эндрю. Забавная штука жизнь, когда вы наконец получаете то, чего так долго желали, она обязательно лишает вас чего-то другого, не менее желанного.

Я не был готов к Хизер, к тому мгновенному физическому и эмоциональному влиянию, которое она на меня имела. Я влюбился в нее с первого взгляда, увидев, как она всматривалась в окна особняка Пейна, слегка вытирая оконные стекла рукою. Молния сверкнула в небе, освещая ее прекрасное лицо, и слезы, что текли по ее щекам. Тоска, которую я видел в ее печальных глазах, когда она пристально наблюдала за дождем, прижавшись к окну, стала причиной того, как что-то вырвалось из самой моей сущности.

Глава 10

Роман

Она словно загадка для меня, абсолютно не похожа ни на кого и ни на что, кого я знал ранее.

Я околдован.

Я хочу видеть ее улыбку. Хочу, чтобы именно я был тому причиной. Однако, до этого момента я являюсь лишь причиной, по которой льются ее слезы.

И я упиваюсь этим чувством, осознавая, что в моих силах вызвать в ней эмоции, которые могут кардинально, на физиологическом уровне влиять на нее, эмоции, о существовании которых она даже не догадывалась. Я трепещу при мысли, что она будет моей столько, сколько я посчитаю ее достойной, чтобы жить. От одной этой мысли мой член твердеет в болезненном ожидании.

Боже я хочу ее. Я хочу поставить ее на четвереньки. Хочу подвесить за наручники, прикрученные к потолку подвала. Я хочу трахать ее около каждой стены моего дома. Хочу отыметь ее везде, где только можно это сделать. Но больше всего я хочу трахнуть ее в душе под горячими струями воды, пока буду вколачиваться в нее, крепко сжав зубы вокруг ее горла. Я хочу наблюдать, как ее кровь из порезов, сделанных моим ножом, будет смешиваться с водой, прежде чем исчезнет в водостоке.

Боже, я хочу ее. И я ее получу.

Но еще рано. Предвкушение отсрочки удовольствия сломить Хизер, более эротично и привлекательно, нежели сам момент, когда я позволю себе, наконец, пленить, использовать и уничтожить ее, наблюдая за эмоциями, которые она будет испытывать, когда до нее дойдет смысл произошедшего.

Пока не пришло время снять эту чертову шину, я отказываюсь позволить себе даже попробовать и вместо этого сосредотачиваю свою энергию на планировании подходящего момента, чтобы взять Хизер Маккензи и полностью уничтожить ее разум, тело и душу.

Ей каким-то образом удается укрощать моих внутренних демонов, даже при том, что я не могу использовать ее тело так, как планировал.

Хизер продолжает сдерживать мою темную сторону, чтобы та не скучала, в то время, как возводятся стены моей клиники акушера-гинеколога, и моя любимая практика взлетает с ошеломительной скоростью.

Хизер каким-то образом удается сохранить мою извращенную злую сущность, обуздать ее, сохраняя под контролем…

До тех пор, пока, я пританцовывая, не заявляюсь в усадьбу Пейнов каждый вечер, мне абсолютно не нужны скупые подачки от других женщин, потому что мне нужно полное обладание не только над ее телом, но и разумом.

И каждый день, когда Долорес рассказывает мне, как страдает Хизер из-за того, что она не может покинуть пределы особняка, еще больше подстегивает мой гнев вырваться наружу, и Хизер приходится принимать весь удар на себя. Иногда мой гнев поглощает меня, еще до того, пока я заканчиваю ужин, и ее наказания начинается в обеденном зале, а затем мы продолжаем их в подвале. Бывают ночи, когда я могу держать свой гнев под контролем, позволяя ему кипеть на поверхности. Я жду, пока она примет ванну, наденет выбранную мною рубашку и поспешит скользнуть в постель, и лишь потом выплескиваю на нее весь свой гнев, избивая почти каждый квадратный дюйм ее плоти и сжимаю руки вокруг ее горла, пока она не теряет сознание. Единственный звук, который слышится при этом — мой таинственный и до жути спокойный баритон, который дразнит, глумится над ней, над ее глупыми мечтами, которые она отказывается отпускать.

Мы оказываемся в отточенной рутине, где Хизер либо подчиняется всем моим приказам, либо позволяет своим глупым понятиям влиять на ее решения, вынуждая меня наказывать ее плоть и неокрепший ум по своему усмотрению.

Каждое утро перед уходом на работу я открываю дверь в ее спальню, раздвигаю бледно голубые затемняющие комнату шторы с серебристой подкладкой, сажусь в кремовое кресло возле ее постели и смотрю, как она спит столько, сколько позволяет раннее утро. Я провожу губами по каждому изгибу ее лица, прежде чем останавливаюсь у ее рта, и шепчу:

— Пора просыпаться, мышка. Я приготовил твою одежду, и жду, что ты искупаешься, сделаешь эпиляцию, маникюр, педикюр, причешешься, оденешься и сопроводишь меня в столовую в шесть тридцать, как всегда.

Сегодня, пока я наблюдаю, как она шевелится в этой роскоши, которой я обеспечил ее сон, я ловлю момент, когда звук моего голоса наконец врезается в ее сознание. Я с удовольствием рассматриваю ее мягкое заспанное лицо, когда страх отражается в нём.

Сегодня очень важный день.

Сегодня день расплаты.

Сегодня будут даны ответы на вопросы, и определится судьба.

Сегодня исполняется шестая неделя со того дня, как она вручила мне свою жизнь.

Также этот день является началом ее длительного заключения.

— Открой глаза и посмотри на меня, мышка, — ее ресницы трепещут, прежде чем она откроет глаза цвета темного шоколада и посмотрит на меня, я ловлю себя на том, что подбираю правильные слова, чтобы объяснить ей, что ждет ее впереди. — Сегодня, после того, как с твоей челюсти снимут шину, советую тебе потратить день на созерцание истины, которую я открою тебе вечером за ужином. Я также предлагаю потратить изрядное количество времени, практикуясь в речи. Я ожидаю сегодня ясно услышать мелодию твоего голоса, я понятно выражаюсь? — я стою в полный рост, возвышаясь над ней и, застегивая пиджак и злорадно улыбаясь, продолжаю, — Ты знала, что, спустя недели, придет этот день, мышка. Используй его, чтобы подготовиться к следующему этапу твоей жизни. Сегодня настал твой час, не разочаруй меня. Именно от твоих сегодняшних действий зависит твоя жизнь, или же смерть.

***

Я знаю, особенно с вашей точки зрения, в этой части истории кажется, что я хочу, чтобы она потерпела неудачу. Не поймите меня неправильно, зло, что находится внутри меня, наслаждается мыслью о том, что она облажается, но другая часть меня, та, которую я отвергаю и не желаю признать, берет верх и жаждет, чтобы удача улыбнулась ей.

Я хочу ее, целиком и полностью, бесповоротно, я хочу каждую ее частичку.

Не на недели, не на месяцы, а навсегда. Я хочу, чтобы она принадлежала мне и только мне до конца моих дней.

Настолько, что когда она улыбается мне, из моих легких словно выбивают весь воздух, и они начинают сжимать нечто, находящееся у меня в груди. Это не может быть моим сердцем. Это что-то другое, чего нет в медицинских книгах. Я знаю это, потому что родился без сердца.

Орган, бьющийся в равномерном ритме в моей грудной клетке, никогда не чувствовал и не будет чувствовать ни намека на сочувствие, сопереживание, надежду, любовь и признательность.

Работа сегодня была для меня адом. Обычно она на 99.9 % проходит легко, однако сегодня вместо многочисленных родов, плачущих свертков счастья, меня ждал хаос, экстренные операции, и смерть.

Поэтому, сегодня, когда я говорю, что взбешен, это ужасное преуменьшение.

После того, как я провожу сорок пять минут, разминая мышцы насадками для душа с горячей водой, я оборачиваю полотенце вокруг талии, и иду в гардеробную. Я натягиваю темно-серые слаксы и черную плотно облегающую футболку с V-образным вырезом, которая открывает татуировку, покрывающую правую руку, а верхняя часть крыла в форме панциря видна на шее.

Чем ближе я физически к обеденному залу, тем быстрее гудит электричество в моих венах. Я ненадолго останавливаюсь у двери, и глубоко вдыхаю, поскольку готовлюсь к чему-то, всему и ничему одновременно. После того, как спокойствие ослабляет электричество, что с рокотом несется по моим венам, я расправляю плечи и выпрямляюсь в полный рост, пряча руки в карманы брюк, и спокойно вхожу в двери.

Вид идеальной улыбки Хизер, ее мерцающих светлых волос, ниспадающих на плечи, идеально контрастирует с платьем из красного шифона, что я выбрал для нее этим утром, и все слова, готовые сорваться с моего языка минутой ранее, исчезают, когда я смотрю на этот лик красоты передо мной.

Звук ее голоса воздействует на меня на фундаментальном уровне.

Ее голос — чистая эротика, а хрипотца из-за долгого молчания заставляет мой член затвердеть. Когда она оказывается в пределах досягаемости, внутри меня мгновенно просыпается основной плотский инстинкт.

Резким движением, я толкаю ее на середину длинного обеденного стола, а другой рукой молниеносно с грохотом сметаю все на пол, что попадается на пути. Не думая, я сжимаю ее бедра и разворачиваю, швырнув ее на освободившееся место. Мой взгляд прикован к ее, и из моего горла вырывается рычание, когда обеими руками я провожу по внешней стороне ее голеней, поднимая шелковистый шифон по ее гладким ногам. Я провожу руками еще выше, поочередно сжимая жестко ее тугую плоть, заставляя ее вскрикнуть и сморщиться от боли.

Схватив ее за икры, я развожу ее бедра в сторону, и прижимаюсь к киске своим эрегированным членом. Обеими руками я грубо касаюсь ее тела, сжимая достаточно сильно ее бедра и задницу, от чего, уверен, на них останутся синяки. Склонившись к ней, я зубами прикусываю ее сосок через атлас платья, и начинаю посасывать его. Находясь на столе, она выгибает спину, и издает стон, пока я провожу руками по ее телу, начиная от задницы, потом по бедрам и ребрам, пока не обхватываю ее налитую грудь, чтобы в тот же миг поднять платье вверх, к голове.

Когда платье легким шелестом падает на пол, я отклоняюсь назад и даю себе минутку, чтобы насладиться упругой подтянутой кожей на её шее, груди и плоском животе. Я останавливаю взгляд на ее обнаженной киске, и хмурое выражение на моем лице сменяется зловещей ухмылкой. Я перевожу взгляд обратно по ее телу, пока наши глаза не встречаются, и требую ответа:

— Как долго, мышка? Как давно ты хотела этого? Нуждалась во мне? Как долго?

От ее хрипловатых слов кровь приливает к моему изнывающему члену.

— С того момента, как я увидела тебя. С самого начала, Роман.

Я провожу руками по бледной коже ее живота, чтобы грубо сжать ее грудь и ущипнуть за затвердевшие соски. Я закусываю внутреннюю часть щеки, чтобы сдержать стон.

— С первого взгляда? — спрашиваю гортанным голосом, не разрывая зрительного контакта.

— С первого взгляда, — стонет она.

Правой рукой я нахожу сонную артерию по обеим сторонам ее шеи и сдавливаю, другой же я грубо касаюсь влажной плоти, когда та оказывается между её бедер. Этой же рукой делаю несколько круговых движений, когда мой палец глубоко входит в неё и я, поменяв угол проникновения, нахожу нужную точку, с которой я так ловко умею управляться.

— О Боже, Роман, — стонет она снова.

— А эта киска? Скажи мне, как долго это тугая киска хочет меня, Хизер? — я вытаскиваю палец, прежде чем глубоко ввожу второй, кончик пальца встречает сопротивление, которое я едва чувствую, и продолжаю движения, прежде чем склоняюсь над ее извивающимся телом, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Держа одной рукой ее за горло, пальцами другой начинаю трахать ее снова, когда рычу слова, — эта узкая маленькая киска моя, не так ли, мышка? Ты сохранила себя для меня. Хочешь благословить меня, покрывая мой член в крови твоей невинности?

— Пожалуйста, Роман.

Она пристально смотрит мне в глаза, пока пальцами я глубже вхожу в ее киску, а большим пальцем кружу быстрее вокруг ее клитора.

— Ты хочешь быть моей маленькой шлюшкой, Хизер? Моей и только моей, не так ли?

Я напрягаю пальцы руки вокруг ее горла, и двигаю ее головой назад и вперед, как будто она кивает, заставляя ее всхлипывать.

— Это всегда был ты, Роман. Каждая часть меня всегда принадлежала тебе…

Прежде, чем она смогла договорить, под весом моего пояса, расстегнутые брюки падают на пол с глухим стуком, и я вгоняю свой член по самое основание в самую тугую киску, что я когда-либо чувствовал. Демон внутри меня ревет от долгожданной победы, как только ее крик пронзает воздух. Я откидываю голову назад, пока продолжаю врезаться в нее снова и снова, и с каждым толчком из моего горла вырывается гортанное похрюкивание.

Я чувствую, как мои яйца напрягаются, поскольку ее влага стекает по моим бедрам, и протискиваю руку между нами, чтобы потереть пальцами ее клитор, скользя по влаге ее влагалища. Громкий рык вырывается из глубины моей груди, когда я наполняю ее густой горячей спермой, провожу руками по ее телу, чтобы обхватить ее за шею и сжать, используя ее, словно рычаг, чтобы жестче и быстрее вгонять член в ее горячую и узкую киску. Эйфория, которую я чувствую, пробегает сквозь меня, вызывая улыбку, появляющуюся на моем лице, когда последние капли спермы оказываются внутри нее. Я собираюсь с мыслями, пока пялюсь в потолок и делаю несколько глубоких вздохов, прежде, чем пристально посмотреть вниз, на ее распластанное, безвольное тело, лежащее поперек обеденного стола.

Один только вид ее алебастровой кожи, покрытой кровью, ломает что-то во мне. Я задерживаю взгляд, чтобы в беспокойном восхищении посмотреть, как кровь Хизер стекает по ее шее. Когда я перевожу взгляд вниз, то прослеживаю кровавый след, оставленный моими руками от ее влагалища к шее.

Что-то меняется внутри меня, когда я смотрю вниз, туда, где мы все еще соединены, и вижу, что мой окровавленный член находится глубоко в ее кровоточащей киске.

В этот переломный момент я понимаю, что, в отличие от других женщин, вид кожи Хизер, перепачканной кровью, оголяет мои нервы, поскольку я испытываю чувство страха, зарождающееся у меня в животе, впервые в своей жизни.

Глава 11

Роман

Я не ожидаю увидеть то, что вижу, когда вхожу в столовую.

Я останавливаю взгляд на окровавленной, рыдающей Мак, лежащей на обеденном столе в зале, пытаясь переварить увиденное, и когда до моего разума наконец доходит смысл, у меня подгибаются колени под тяжестью моего веса. Ярость. Я чувствую прилив ярости при виде Романа, стоящего над ней с окровавленными руками, и кровью, стекающей по передней части его бедер, оттуда, где его член находится все еще глубоко внутри нее.

Я едва успеваю прикрыть рот, чтобы заглушить рвотный рефлекс, прежде чем оборачиваюсь, пытаясь спастись от видений, которые запечатлелись в моем подсознании. Я хлопаю двойными входными дверьми, и спотыкаясь, сбегаю вниз по мощеным ступеням, приземляясь на руки и колени в траву, прежде чем опустошаю содержимое желудка. Я не знаю, как долго это длится, но как только я оказываюсь в состоянии снова дышать, то переворачиваюсь на спину и смотрю на беззвездное, пасмурное ночное небо, в то время, как слезы стекают мне в волосы за ушами.

Я молюсь, хотя уже знаю, то, что я видел, не было конечным результатом того, как Мак теряет свою девственность.

Хизер отличается от остальных двенадцати. Она не заслуживает, чтобы ее постигла та же судьба, которую они приняли от его рук. Я убью его, если он разрушит ее жизнь, и позабочусь о том, чтобы сделать это медленно и мучительно.

Я ложусь на траву и продолжаю пялиться в облачное небо и продолжаю молиться за нее. Я молюсь, чтобы она была освобождена от злого духа Романа. Молюсь до тех пор, пока в доме все не затихает, и он погружается во тьму.

Глава 12

Хизер

Боль, которую я никогда не испытывала раньше, пронзает меня от входа во влагалище до израненной матки, когда горячая сперма Романа омывает у меня всё внутри, словно соль, что просыпали на свежую рану.

Слезы льются из глаз и катятся к вискам, скрываясь в волосах, когда рыдания вырываются из моего горла, пока Роман просто стоит и глазеет на мое избитое, окровавленное, изнасилованное тело.

Как я могу даже думать о том, даже на мгновение, что этот мужчина не чудовище, в то время, как все говорит об обратном? Что наводит меня на мысль, что я отличаюсь от остальных…что я единственная, кто в силах спасти его?

Роман сломит меня.

Он подведет.

Он причинит мне боль.

Роман не остановится, он продолжит проливать мою кровь снова и снова, пока я не надоем ему, перестану развлекать.

Я смотрю на него затуманенными от слез глазами, когда его вялый член выскальзывает из меня, и вижу, как на его лице вспыхивает беспокойство.

Однако один лишь взгляд способен подорвать всю ненависть и злобу, что я испытывала к нему всего лишь несколько минут назад, когда вижу, как очевидно он контрастирует с его лихим великолепием.

— Это была не… влага, ты пропитала меня не своими соками, а кровью. — Кристально чистый взгляд его синих глаз сталкивается с моим, — я не смог почувствовать разницу между скользкими соками и липкой вязкой кровью.

Я трогаю его руки и плечи, прослеживая чернила татуировок, окрасивших его кожу, и нервно шепчу:

— Роман, мы можем поговорить. Пожалуйста?

Он кивает, прежде чем протягивает мне льняную салфетку. После того, как я немного привожу себя в порядок, опускаю платье и остаюсь сидеть на столе, опасаясь, что любое движение может причинить боль.

Я восхищаюсь великолепным обнаженным телом Романа, когда он двигается с гибкой грацией большой кошки к противоположному концу длинного обеденного стола из темного дерева. Даже если бы я хотела, не могу отвести глаз от его оливковой совершенной кожи, что движется словно атлас на его мускулах. К тому времени, как он занимает свое место во главе стола, я почти загипнотизирована. По-прежнему сидя на своем месте, я молча жду его сигнала, чтобы начать. Чувство тревоги несется у меня по венам, от чего по всему телу пробегает дрожь, я в замешательстве, и мои мысли спутаны, и кажется, я уже не различаю, испытываю ли страх, либо же очарована Романом. Прежде чем я оказываюсь в состоянии тщательнее обдумать эту мысль, я понимаю, что он смотрит на меня поверх своих сцепленных пальцев и ждет, когда я начну. Мое сердце практически выпрыгивает из груди, когда он резко рявкает:

— Начинай!

Я вздрагиваю и сглатываю три раза, прежде чем смогу говорить.

— Меня зовут Хизер Маккензи. Мои друзья и семья называют меня Мак. Я…я…я — детектив полиции штата Вашингтон. Мой отец, Хит Маккензи, детектив, его назначили завести дело против тебя в связи с исчезновением одиннадцати женщин. Мой отец провел последние месяцы своей жизни, расследуя твое дело, Роман. Он был убежден, что ты был непосредственно причастен не только к смерти мисс Роббинс, но и одиннадцати других молодых женщин, так же, как и исчезновению Бриттани Слоун. Мой отец умер от сердечного приступа спустя восемь месяцев после самоубийства мисс Роббинс, и он так и не смог найти больше никаких доказательств против тебя, кроме предсмертной записки Аманды и одиннадцати фотографий каждой из пропавших женщин, которые он получил от тебя. После его смерти два года назад я взялась за его расследование. И теперь, полагаю, я просто счастливое число тринадцать.

После того, как я заканчиваю свою речь, я замечаю, что, видимо, приходил Эндрю и накрыл нам стол на ужин, пока пока я не сводила взгляда от Романа, а мой разум был потерян в моем прошлом.

Роман вытирает рот салфеткой, смотрит на просторный стол, на котором я сижу, и усмехается.

— Ах, мышка, я буду рад продемонстрировать, какое же на самом деле счастливое число — тринадцать.

Я чувствую, как румянец подкрадывается к моему лицу, и мгновенно опускаю глаза на свои суетливые движения рук, прежде чем спрашиваю с дрожью в голосе:

— Значит… двенадцать? Скольких ты убил, Роман?

— Ты так же очаровательна, мышка, как и прекрасна. Ты продолжаешь меня интриговать. Что касается "двенадцати", они уже не твоя забота, поскольку ты больше не возобновишь прежнее занятие. Можешь записать себя в счастливчики, Хизер, потому что впервые я противоречу сам себе. Ты меня заинтересовала, и я не могу определить, ты ли это, или же твоя чистота, а может и некоторые другие вещи, которые мне еще предстоит определить. Я хочу, чтобы ты осталась, моя маленькая мышка. Ты обладаешь чем-то, чего не хватает другим женщинам, однако опасаюсь, что в какой-то момент передумаю, и в конце тебя постигнет та же участь, что и других.

Я пытаюсь получить информацию, действуя очень осторожно, так как хорошо зная о непредсказуемости Романа.

— Другие, — сомневаясь произношу я, — то, что с ними случилось, было их виной, что не смогли удержать твое внимание, или же их судьба была определена твоим решением покончить с этим?

Он резко поднимается на ноги, хватает свою тарелку, и швыряет ее прямо мне в голову. Я дергаюсь вправо, и тарелка разбивается о стену позади меня.

— Эти “двенадцать” тебя НЕ касаются, черт возьми! — гремит его голос. Он следует туда, где я по-прежнему дрожу на столе, и возвышаясь надо мной, приближает лицо достаточно близко, чтобы прорычать слова мне в ухо. — Спроси о них еще раз Хизер! Еще один гребаный раз, и этому…этому маленькому эксперименту придет конец. Это то, что ты хочешь? Чтобы твоя жизнь закончилась от моих рук, под моим контролем и по твоей вине?

— Нет, — я категорично качаю головой и всхлипываю.

— Тогда не облажайся.

Спокойствие в его голосе более устрашающе, чем крик.

Не произнося больше ни слова, он поворачивается к двери и с гордым видом шагает из комнаты, все еще обнажённый и испачканный в крови.

***

Роман Пейн изолировал меня, посадил в свою позолоченную клетку, отказывая моим мольбам почувствовать лучи солнца на лице или подышать свежим воздухом в течение нескольких месяцев.

По крайней мере, я в состоянии подсчитать, сколько раз солнце всходит и заходит.

После того, как он оставил меня одну в столовой, я по-прежнему не способна сдвинуться с места. Даже мои глаза остановились на дверном проеме, в который вышел Роман, пока не пришла Долорес, помогла мне слезть со стола и отвела в горячую ванну, которую, полагаю, она сделала еще до прихода за мной. Я не знаю, каким образом все еще остаюсь в живых после стольких раз, когда мой длинный язык и поведение приводили к обещанному наказанию Романа. Я знаю единственную причину, по которой остаюсь здравомыслящей, лишь только одну причину… Еженедельный двадцатиминутный телефонный разговор с моими братьями, который разрешает Роман.

После первого телефонного разговора я получила ответы на вопросы, которые боялась задать Роману. Братья не были в бешенстве от моего исчезновения, Роман это видел, и мое сердце сжимается, когда я слышу голоса троих своих братьев, которые говорят мне наперебой, насколько они счастливы, что я взяла отпуск и, наконец, уехала от всего негатива, который съедал меня после смерти нашего отца. Невозможно сдержать слезы, когда я притворяюсь, что узнаю об исчезновении нашего дяди впервые. Двое старших оставили надежду когда-нибудь найти его спустя две недели, но не Бобби, он остается непреклонным в том, что дядя Джей жив, и его найдут в ближайшее время.

Мой еженедельный телефонный разговор с ними, их голоса — словно пища для голодающего человека. Я жадно слушаю, как они рассказывают мне подробности своей жизни. Несколько недель беседы ощущаются, словно удар по груди, когда я понимаю, сколько событий в жизни братьев я упускаю, когда они рассказывают мне о том, как живут за пределами моей тюрьмы. Двое из них влюбились, а Коди, наконец, сделал предложение Дженнифер, с которой встречается три года. Это одновременно и горько, и сладко, слышать, как мой старший брат заводит собственную семью. Во время каждого разговора я сижу под пристальным взглядом Романа, который сидит молча и неподвижно на своем месте на высоком стуле с крылатой спинкой прямо передо мной.

С каждым очередным звонком, раздражение во мне нарастает, и мое обычное спокойствие и послушание сходит на нет, я становлюсь до абсурда дикой, учитывая обстоятельства, к которым позволила себе привыкнуть, не подумав, что это сможет привести меня к такой сильной агрессии.

Я знаю, что он может закончить мою жизнь в любой момент щелчком пальцев; проблема в том, что я чувствую себя все менее этим озабоченной.

Любой оптимизм, который я чувствовала, пока не попала под господство Романа, ускользнул, словно пески моего времени.

Роман, по своей сущности, проницательный человек, сразу почувствовал некое напряжение, когда я узнала о помолвке Коди, стоило мне повесить трубку. В тот момент я была не в состоянии приглушить ярость, кипящую на поверхности, и когда Роман заговорил, я сорвалась, набросившись на него словесно и физически. Не было никаких мыслей, только действия. Выкрикивая какое-то безумное замечание, я ударила Романа по лицу.

Он шесть футов ростом и весит на сто фунтов больше меня, поэтому ему легко тащить меня за волосы вниз по каменным коридорам и вверх по лестнице в мою комнату. Как только он раздел меня и привязал намертво к кровати с широко расставленными ногами, то нещадно таранил своим огромный членом мое сухое лоно.

Проблема в том, что он чертовски хорошо использует руки, рот и слова для манипулирования моим телом и, даже разозлившись, поскольку я борюсь с кожаными ремнями, он легко заставляет мое тело пойти против моего разума, и я насквозь промокаю в считанные секунды, а затем превращает мои грубые, непокорные слова в стоны и мольбы, когда мои сопротивляющиеся судорожные движения бедер становятся медленными, синхронизируясь с его толчками.

Он прокусывает зубами кожу у меня на шее, прежде чем зловещий смешок срывается у него с губ и касается отметины на моей коже.

— Такая хорошая маленькая шлюшка, посмотри, насколько отзывчиво твое тело к моему. Ты не можешь прогнать меня прочь, так ведь, мышка? Ты не смогла бы остановить реакцию своего тела, даже если бы попыталась, я прав?

— Нахрен. Ты! ПОШЕЛ НАХРЕН! — кричу я сквозь стиснутые зубы.

— Ты, любовь моя, всего лишь хорошая шлюшка, чему я и учил тебя.

Кончиками пальцев он зажимает и выкручивает мои соски так сильно, что я кричу от боли. Когда руками он скользит у меня по груди, чтобы позже добраться до моего горла и сжать его, он входит в меня так сильно, что с каждым новым толчком у меня из груди вырывается очередной вопль. Чем быстрее и сильнее Роман врезается в меня, тем стремительней меня настигает оргазм.

Когда он врывается в меня со скоростью света, я бьюсь в конвульсиях, мои соки обволакивают его член, образуя мокрую лужу подо мной, прежде чем я проваливаюсь в небытие, и мрак окутывает меня под силой очередного оргазма.

Когда я прихожу в себя, то замечаю, что он одет в серые фланелевые пижамные штаны и черную футболку, демонстрируя тем самым свои прекрасные неразрывно связанные между собой татуировки. Он манипулирует моим телом, надевая на меня через голову светло-сиреневую шелковую ночную рубашку, протаскивая руки в проймы, и опуская материал вниз, пока тот не достигает середины бедер. Закончив, Роман достает простынь и одеяло и поправляет их вокруг меня, прежде чем прикоснуться губами к моему лбу. Когда он поворачивается, чтобы уйти, я нахожу в себе мужество прошептать жалкие оправдания:

— Мне жаль, Роман. — Спиной ко мне, он останавливается в дверном проеме. Я принимаю эту паузу за побуждение продолжить и быстро произношу: — Я скучаю по братьям, они были моим миром, всем хорошим, что было в моей жизни, неужели ты не можешь понять, это убивает меня — знать, что их жизни проходят мимо меня. И мой дядя…

Роман наклоняет голову, но не поворачивается, мягко прерывая мои объяснения:

— Они были твоим миром, и они когда-то были всем в твоей жизни. Теперь она начинается и заканчивается со мной, мышка. Я твой новый мир, и тебе пора признать этот факт, я не потерплю еще одной выходки, что ты выкинула сегодня. Подумай об этом в следующий раз, когда у тебя появится желание показать свое неуважение: я могу и удостоверюсь в том, что твоих братьев постигнет та же участь, что и твоего дядю, с теми же зрителями. Твое благополучие и благополучие твоих близких — это твой выбор Хизер. Тебе ясно?

***

Силы единственной его угрозы было достаточно, чтобы гарантировать мое послушание и лояльность. Я разделила себя на части, заперев на замок ту жизнь, что была у меня однажды, затем выбросила ключ, принимая новую жизнь и учась лгать себе.

Я обманывала себя так хорошо, что начала верить, что не притворялась, обеспечивая выживание моих братьев, и я действительно верила, что делала это ради счастья Романа…ради того, чтобы увидеть его улыбку. Более того, я стремилась усовершенствовать свое послушание в надежде сделать ему приятное.

В течение нескольких месяцев он насиловал и опустошал мое тело утром, в полдень и вечером, день за днем, обучая усмирению агрессивности.

В последнее время у меня появилось такое ощущение, словно наши занятия любовью превратились в акты нежности с мигами бешеной потребности. Все время бормоча ласковые слова и комплименты моей безупречной коже, красивому лицу, и томному, таинственному взгляду, одновременно шепча похвалу тому, насколько узкой была моя киска, насколько идеально упруга налитая грудь.

Раз в сто лет грань между правдой и истиной становится тонкой, и внутри меня разворачивается война. По одну сторону — я, упивающаяся его похвалой. Моё сердце переполнено чувством гордости от осознания того, насколько далеко он зашел. Этот боец верит, что Я та, кто изменит Романа Пейна и все его ошибки. С другой стороны — я, скрывающаяся за всем блаженством на протяжении дня, и лишь ночью начинающая свой штурм. И я терплю поражение, вся моя подушка пропитана слезами, я разбиваюсь на кусочки от натиска, осуждения и отвращения к своему предательскому телу. Яркие образы истязают меня воспоминаниями о том, как предает меня мое тело в ответ на его заботу, образ за образом вспыхивают в моих мыслях, воссоздавая в мыслях образ моей киски, плотно обхватившей и пульсирующей вокруг его члена.

Роман тот, кто создал иллюзию, опровергающую мои действия. В те моменты, когда он со мной, он милый и обаятельный, и позволяет мне насладиться его сухим, но веселым юмором, что вызывает ощущение эйфории того, что мне нет равных. Я влюбляюсь в него снова и снова. И до тех пор, пока я хорошо себя веду, он не применяет мучительные наказания к моему телу.

В то время, когда я предоставлена сама себе, я блуждаю по большому дому и периодически натыкаюсь на открытое окно или незапертую дверь, ведущую наружу. Мой разум блуждает по опасному пути, когда я прокладываю маршруты своего спасения и строю планы побега. В эти моменты я признаю свободу, которая у меня есть, пока меня не преследуют, и это приводит меня к вопросу, насколько потеряна я на самом деле.

Ночами, я просыпаюсь, бормоча слова вечной любви к человеку, который не может любить, но, как и прежде, полна наивных надежд, молюсь, но уже отлично приспособилась к чистилищу, в котором живу и научилась выживать.

Глава 13

Роман

Думаю, я убедил себя, что единственное, из-за чего я оставляю ее в живых — это ее проклятая, тугая киска. Ее рвение участвовать в моих садистских увлечениях особенно удивляет, поскольку они всегда причиняют ей боль и выматывают. Мое оправдание ее истинной мотивации и предпосылка поиска самого себя оказываются тщетными.

Не спрашивайте меня, как или почему, но слова, в которых Хизер говорит, что понимает меня, или ее амбициозное желание угодить, заставляют меня улыбаться. Я может и не понимаю, но благодаря этому ей удалось сохранить свою жизнь и жизни ее троих братьев.

С первого дня, как она появилась в моем доме, я жадно насиловал ее день за днем. Прошло какое-то время, и я обнаружил, что уменьшил количество наших с ней встреч; принимая то, что предлагала Хизер, и сбавил обороты в своем неистовом доминировании, уделяя больше времени исследованию.

Неизвестное мне чувство медленно дает о себе знать каждый раз, когда я вижу Хизер, кончающую на мой член, и слышу смешок, срывающийся с ее губ. Ощущение тепла по отношению к ней растет, и я с нетерпением жду, когда смогу лицезреть ее улыбку, услышать еесмех, увидеть глаза, которые с любопытством взирают на меня. Ее счастье стало моим новым наркотиком.

Когда я задаюсь вопросом о своих новых чувствах, то мне интересно, возможно, они дали истоки, потому что я смог очиститься от зла внутри, причиняя боль и страдания, которые позволили моей почерневшей душе начать кровоточить и тем самым загасить свет, который когда-то лился через каждую пору существа Хизер.

Вероятно.

Однако, она даже не подозревает об этом, и я не уверен, что этот новый наркотик будет достаточно сильным, чтобы сделать меня зависимым и заставить возвращаться снова и снова. Я нахожусь на неизведанной территории, и, хотя не признавал этого факта раньше, я прекрасно понимаю, что эта территория означает новизну. А что-то новое всегда блестит в начале, но теряет свой блеск со временем.

Итак, до тех пор, пока не наступит день, когда я уничтожу все, чего хочу, и целиком и полностью поглощу ее, я перестану быть зависимым от нее, как от наркотика, и мне станет скучно.

Когда наступит этот день, когда мне это наскучит, он станет последним простым днем сложной жизни Хизер.

***

Я возвращаюсь домой после очередного обычного дня беготни туда-сюда между моей клиникой и больницей. Разница между сегодня и любым другим днем в том, что я улыбаюсь. Настоящей улыбкой, вызванной настоящим счастьем.

Я улыбаюсь, потому что сегодня наша первая годовщина. Год назад Хизер попала в мою власть и сама назвала себя моей личной рабыней, игрушкой, человеческим существом, независимо от того, как вы хотите это назвать. Ее колоссальные изменения в поведении за последний год привели к сюрпризу, который я приготовил для своей маленькой мышки.

На самом деле, у меня несколько сюрпризов, которые я открою в ближайшие двадцать четыре часа.

Когда я захожу в столовую, тотчас опускаю свой взгляд на нее, и она мгновенно встает и склоняет голову, улыбаясь и заламывая костяшки пальцев. Черные кружева коктейльного платья, которое я выбрал для нее сегодня утром, подчеркивает каждый изгиб ее тела так красиво, словно заботливый любовник. Я прокашливаюсь от хрипотцы, которую чувствую в своем горле.

— Хизер, я хочу тебе кое-что сказать. Посмотри на меня… посмотри мне в глаза.

Она переводит свой искрящийся смехом взгляд от своих рук к моей груди, и по какой-то причине от одного этого жеста, я широко улыбаюсь, внутри груди все сжимается и натягивается струной, заставляя снова откашляться и прочистить горло, прежде чем я могу продолжить.

— Я хочу кое-что сказать тебе, и сделаю это только тогда, когда ты посмотришь на меня.

Она улыбается, это видно в ее карих глазах, когда наши взгляды встречаются. Я по-прежнему неподвижен, зная, что если пошевелюсь, то мои планы поменяются, и вместо того, чтобы подарить ей сюрприз, я наклоню ее над столом и буду врезаться в нее членом, пока не наполню ее горячей спермой.

— Я кое-что запланировал для нас. На следующей неделе мы с тобой проведем вместе каждую минуту. Я поручил Эндрю сообщить Мигелю, личному помощнику, который несет ответственность за все, в чем ты можешь нуждаться, обновить твой гардероб последними моделями этого сезона, конечно, сумки и обувь тоже заменят. Все это упаковано и должно… — я взглянул на свой "Ролекс", — быть загружено на борт моего самолета прямо сейчас, — засунув руки в карманы брюк, я улыбаюсь ей, прежде чем сказать, — У меня для тебя сюрприз. Вознаграждение за твое покладистое поведение, послушание и умение, благодаря которому ты превратилась в женщину, которой стала, по сравнению с недоразумением, которым была раньше, когда ворвалась в мое поместье, — я прерываю свою речь, чтобы убедиться, что владею всем ее вниманием. — Я заберу тебя из твоей клетки, маленькая мышка, и мы встретимся с моими родителями, где я представлю тебя, как свою невесту, и ты продолжишь вести себя так, как ты знаешь, я сочту необходимым, — я признаю, что мое заявление имеет тот отклик, на который я надеялся, судя по незамедлительным эмоциям, вспыхивающим на ее лице. Как только я приближаюсь, хватаю ее за подбородок и приподнимаю ее лицо вверх с большей силой, чем это необходимо, — метаморфические изменения, которым ты подверглась в прошлом году, не что иное, как нечто потрясающее. Мне не нужно напоминать тебе о своих ожиданиях и, если возникнет такая необходимость, то последствия будут велики. Если ты что-то испортишь, ошибешься в манере общения, или сделаешь промах в этикете или вежливости, которым я позволил тебе учиться воочию последний год, ты не только сразу же вернешься сюда, но будешь изолирована в подвале, где я удостоверюсь, что твоя жизнь превратится в сущий ад в течение следующего года. И ты знаешь, как быстро я устаю наказывать женщин, прикованных к потолку подвала, это означает, что возможность твоей жизни, даже несмотря на то, что та продолжалась последние полгода и продлится дольше, никчемно мала, — я обхожу вокруг нее и выдвигаю ее стул, таким образом мы можем приступить к салатам, которые уже были поданы. — Теперь, когда я закончил объяснять твои вознаграждения и наказания, скажи мне, любовь моя… чем порадовал нас Эндрю на сегодняшний ужин?

Будь она кем-то другим, а не моей Хизер, я бы выпроводил ее в соседнюю комнату за ее колебания. Однако, настроение вечера допускает немного больше терпения, особенно, когда это касается лично ее.

— У-утка. Тушеная утка по-к-креольски с жареным чесноком, молодым картофелем и спаржей, любовь моя.

Я целую макушку ее головы и, не убирая губ, произношу:

— Выглядит поистине восхитительно.

После того, как я занимаю свое место в противоположном конце стола, я добавляю немного прованского соуса в салат. Когда я смотрю в ее сторону, моя вилка останавливается в воздухе в нескольких дюймах от моего рта, и я делаю паузу, глядя на выражение лица Хизер. Выражение, состоящее из смеси ужаса, растерянности и волнения искажает черты ее лица, когда до нее доходит смысл моего «сюрприза».

— Какие-то проблемы с салатом? — спрашиваю я, теряя самообладание. Она быстро мотает головой и опускает взгляд на тарелку перед собой. — Здесь явно назрела проблема, ты все-таки скажешь мне, в чем дело, или мне, мать твою, выбить это из тебя?

Мое рычание, когда я кричу, отскакивает от поверхности обеденного стола из темного дерева.

— Это просто…

Я прерываю ее на полуслове:

— Мое терпение на исходе, Хизер, когда я задаю тебе вопросы, куда должны смотреть твои глаза?

Я позволяю ей сделать глоток воды без комментариев, и продолжаю ждать ее ответа.

После того, как она делает глоток воды, ей едва удается поставить стакан обратно, не расплескав содержимое дрожащей рукой.

— Роман, я боюсь, что тебя разочарую. Ты действительно считаешь, что я справлюсь? Посмотри на меня, я едва в состоянии пережить сегодняшний ужин, после того, как ты преподнес этот… этот… этот подарок, я уже все испортила. А твои родители? Я до сих пор вздрагиваю, когда Эндрю входит в комнату, или когда Мигель приносит любые новые наряды, которыми ты решаешь пополнить мой гардероб. Твой личный помощник, Себастьян, просто прошел в гостиную, пока я читала и спросил, как прошел мой день, а я взвизгнула, и у меня чуть душа в пятки не ушла, — она выдыхает, мельком смотрит вниз на свои руки, а затем поднимает на меня умоляющий взгляд, — я не хочу подвести тебя, Роман. Я скорее умру, чем подведу тебя.

Ее глаза наполняются слезами, и вызывают то же щемящее чувство в груди, и прежде, чем я осознаю, что делаю, я наклоняюсь к ней.

Как только Хизер вытирает слезы с глаз, я хватаю ее стул и поворачиваю ее так, что она оказывается прямо передо мной. Я раздвигаю ее бедра своими и обхватываю ладонью ее лицо с одной стороны, пока достаю другой рукой из кармана пиджака бархатный футляр с кольцом, который планировал вручить ей позже вечером. Я пристально смотрю в ее темно-шоколадные глаза, когда слеза соскальзывает и скатывается по ее щеке. Я слегка наклоняю голову, прежде чем прикоснуться своими губами к ее. Не могу удержать нарастающий жар внутри, когда завладеваю ее ртом, поглощая ее, контролируя ничем, кроме своего рта и языка. Я с легкостью рассеиваю всю неуверенность, которую она испытывала от моего сюрприза. Я собираю в кулак ее шелковистые светлые локоны, отчего из ее горла вырывается стон, в то время как она проводит ногтями по коже моей головы.

Отстраняясь от сладости ее губ, я улыбаюсь, открываю коробочку с кольцом и ставлю его ей на бедро. Я прислоняюсь своим лбом к ее, и шепчу:

— Ты мой номер тринадцать, я говорил, что заставлю тебя увидеть, насколько удачным может быть это число. Из каждой женщины до тебя, и после, только тебя я удостоил чести назвать женой, маленькая мышка.

Бриллиант в семь карат фирмы "Гарри Уинстон" в белом золоте перестал казаться дорогим, в сравнении с Хизер. Честно говоря, я не уверен, было ли оно вообще таковым.

Надев кольцо на ее дрожащий палец, я целую ее ладонь и стою, одновременно улыбаясь ей.

— А сейчас, давай поедим?

Я улыбаюсь ей через стол, в то время, как моя правая рука, и единственный человек, кому я доверяю готовить еду, Эндрю, убирает наши салатные тарелки и подает нам ужин. В этот момент я осознаю, что впервые в своей жизни чувствую счастье.

Я действительно счастлив получить шанс понаблюдать, как Хизер будет общаться с моими родителями.

Глава 14

Хизер

Когда мы уже летим над Францией, стюардесса мило просит нас пристегнуть ремни; я пьяна больше, чем когда-либо в жизни. Не знаю, хорошо это или плохо, но это не мешает мне пить еще Май Тай (прим. перев. «Май Тай» (англ. Mai Tai) ― алкогольный коктейль на основе рома), пока мы приближаемся к пункту назначения. Как и не мешает болтать с милой стюардессой, которая подавала мне этот Май Тай. Роман, наоборот, сидит тихо, попивая свою газировку со свежим ломтиком лимона и глядя на меня с удивлением.

― Селия, так ли это захватывающе, как все об этом говорят? Фифелевая башня, ох! А эта большая штука как называется?

Я смотрю на Романа, ожидая ответа.

― Роми, ты знаешь, о чем я говорю? Она похожа на тот странный блок, который я ставила на вершину своих замков, когда достраивала их в детстве? Как эта штука называется?

Он фыркает со смеху, его голубые глаза сверкают, усмехаясь надо мной, а затем он говорит:

― Она называется Триумфальной Аркой, и Эйфелева башня, мышка. И мы летим не в Париж, так что ты не увидишь ни то, ни другое. И, Хизер, если ты еще хоть раз обратишься ко мне «Роми», я положу тебя к себе на колени и сдеру кожу с твоей задницы голыми руками, а когда руки устанут, продолжу ремнем. ― Он переводит взгляд с меня на Селию, не меняя выражения лица. ― Селия, больше никакого Май Тай для миссис Маккензи. Боюсь, она перебрала.

― Да, сэр, мистер Пейн. ― Она улыбается, забирая оба стакана, и направляется в начало самолета.

Я понимаю, что воодушевлена, раз пьяные смешки срываются с моих губ, и смеюсь так сильно, что хрюкаю и запрокидываю голову назад от того, что смеюсь еще сильнее, настолько, что мои глаза неконтролируемо слезятся.

Когда Роман смеется, его лицо меняется, делая его, несомненно, самым прекрасным мужчиной, которого я когда-либо видела, и у меня в животе взлетают бабочки.

― Моя маленькая мышка, ты чертовски мила сейчас, и я так чертовски благодарен, что у нас есть оставшийся вечер и завтрашнее утро до того, как мы встретимся с моими родителями, иначе ты бы оказалась в мире боли, Мак. Я клянусь, я без понятия, что мне делать с тобой в этом состоянии.

Сквозь свой смех я едва могу разобрать доходящие до меня слова.

― Я… Я была в мире Пейна, ― его брови хмурятся, но сексуальная хитрая улыбка остается, ― целый год, понимаешь, П-е-й-н?

Я наклоняюсь и прячу лицо в руках, пытаясь подавить свой пьяный смех. И чувствую, как он проводит кончиками пальцев по моей спине вверх и вниз, от чего приступ моей взволнованности отступает, уступая место спокойствию.

Все еще наклонившись, я поворачиваю лицо в его направлении, не отрывая взгляда, и нервно проглатываю ком в горле перед тем, как ухмыльнуться.

Ром разжигает и мое любопытство, и мою смелость рискнуть на неизвестной территории и задать вопросы, ответы на которые я всегда хотела знать, но боялась спросить:

― Ром, ты вырос в Сиэтле?

После нескольких секунд молчания он кивает.

― Да.

Я сажусь и кладу голову ему на плечо, улыбаюсь и шепотом спрашиваю:

― Как это было? Твои родители были строгими? Расскажи мне о том, каким ты был в детстве.

Разносится его смех, настолько же грешный, насколько и восхитительный. После того как его рука скользит по моим плечам, он обхватывает меня сильнее, прижимая ближе к себе. Он усмехается, целуя меня в макушку и гладя меня по руке вновь и вновь.

― Ну что ж, ты не только любопытная, маленькая пьяница. Как это было? Мне кажется, я могу сказать, что оно было нормальным, если любое детство можно назвать нормальным. Отец работал, мать сидела дома, мы всегда жили в достатке, так что деньги не были проблемой или тем, что вызывало напряжение между моими родителями. Я всегда был всем обеспечен. У моих родителей не было причины быть строгими со мной. У меня всегда были отличные отметки, и я никогда не привлекал к себе негативного внимания, не проявлял непослушания или озорных наклонностей. Они предпочитали не замечать и игнорировать, чем предполагать, что у них плохой сын.

Мой мыслительный процесс, на который изрядно повлиял алкоголь, старается преуспеть и вдуматься в данный им ответ, пытаясь не показывать, что в данный момент мой мозг сродни мозгу золотой рыбки, и я стараюсь отогнать прочь мысли, которые вызвали в моей голове его слова.

― Я очень волнуюсь по поводу предстоящей встречи с твоими родителями. Думаешь, я им понравлюсь? ― Мои невнятные слова практически заглушает рев самолета, и я морщу нос, когда наши взгляды встречаются.

― Мышка, я абсолютно не сомневаюсь, что они полюбят тебя с первой минуты, как увидят.

Я улыбаюсь и хихикаю, когда слышу эти слова.

― В самом деле?

― Как может быть иначе? Ты совершенное несовершенство, которое во что бы то ни стало, хочет стать идеальной. ― Он касается моих волос, заправляя прядь мне за ухо, и смотрит на меня, улыбка читается в его взгляде.

Я вздыхаю, когда мои веки с трепетом закрываются, тихо вытираю свои глаза, прежде чем опереться на его сильное тело и неосознанно положить голову ему на плечо. Я наклоняю голову так, чтобы посмотреть вверх, на него; улыбаясь, я нежно шепчу:

― Ты любишь меня, Роми.

Моя рука сама по себе движется к его лицу, чтобы коснуться его, но чувство самосохранения останавливает движение моей руки менее чем в дюйме от его щеки. Наши взгляды остаются неразрывными, пока выражения лиц становятся серьезными. Я собираю в себе еще больше мужества и продолжаю:

― Ты не хочешь в это верить; я, честно говоря, всегда задавалась вопросом, способен ли ты любить, но никогда не переставала надеяться на время, когда это произойдет, потому сейчас я чувствую это, Роман.

Он медленно качает головой, и, глядя на меня сверху вниз, его пальцы касаются моих волос, а глаза пристально смотрят на лицо.

Его прекрасная улыбка заставляет пасть последние крохи моего стеснения.

― Я понятия не имею, что это за чувство, которое испытываю к тебе, мышонок. Я точно знаю, что никогда в своей жизни не был также очарован, как и заинтригован ни одной другой женщиной. Если тебе угодно называть мою растущую симпатию к тебе «любовью», то я позволяю.

Я прижимаюсь к нему, положив лицо в изгиб его шеи, и забрасываю свои босые ноги в одних чулках поверх его бедер. Уверенной рукой он плавно проводит вверх и вниз, лаская мои ноги; последнее, что я ощущаю, прежде чем отключаюсь, будто то, от чего мои веки становятся тяжелее, это хихиканье Романа, волной проходящее сквозь меня.

― Время просыпаться, мой пьяненький мышонок. ― Глубокий успокаивающий голос Романа будит меня, пока он рукой притягивает меня за плечо, а губами прижимается к моему лбу.

― Ох, прости. Я не собиралась засыпать, я хотела дать глазам отдохнуть пару минут. Неужели мы в беде потому, что я уснула? ― Последние слова я произнесла, зевая.

― Нет. Вовсе нет никаких проблем, твоей единственной проблемой могу стать только я. Идем со мной, ― он встает и тянет меня за руки, поднимая тем самым на ноги.

Не отводя от меня взгляда, он спрашивает:

― Ты твердо стоишь на ногах?

Я хихикаю.

― А если нет, ты понесешь меня на руках?

― Понесу, если понадобится. А теперь ответь на вопрос, мышка. ― Я слышу стальные нотки в его голосе, хоть во взгляде по-прежнему играют озорные искорки.

― Я в порядке. Я могу идти, уверяю.

Я чувствую, что делаю свой первый осторожный шаг на неизведанную территорию, место, где даже по истечению всего этого времени я держалась за нежеланные истины, на которые Роман Пейн способен, а также где я отбывала наказание от его рук. Я использовала эти истины, чтобы не дать ему добраться до последнего священного места своего сердца. Места, которое я держала запертым от него на замок, где он не мог навредить маленькой девочке, которая прячется за моим сердцем. Но теперь, когда я смотрю на его привлекательное лицо; лицо, которое сияет изумлением и любопытством… Я чувствую, как он просачивается в мое сердце, как и в ее, такое невинное.

― Хорошо.

Он вынимает свой ноутбук с верхней багажной полки, протягивает правую руку ко мне и выдерживает паузу. Я с серьезным видом смотрю ему в глаза, когда кладу пальцы ему в ладонь и ощущаю, как его сильная теплая рука немедленно окутывает мою. Когда мы выходим из самолета, что-то между нами меняется, нечто до сих хрупкое, пускающее корни в наше понимание друг друга.

Краем глаза я замечаю безупречно одетого консьержа, который вносит наш багаж в отделанное мрамором фойе номера люкс. Я в восторге от роскоши вокруг меня, и с моих губ слетает восторженный шепот:

― О боже мой…

Чары рушатся, стоит Роману прочистить горло и пристально взглянуть мне в глаза. О, эти глаза, они словно голубизна небес, такие скрытные, но в то же время в них плещут озорные искорки, когда он медленно выгибает бровь.

Волна эротического возбуждения проходит сквозь меня при виде Романа, сидящего на черном, большом, с широкой спинкой кожаном кресле, при этом его левая лодыжка лежит на правом колене, а пальцы сложены вместе под подбородком с дьявольской ухмылкой на губах.

Не превосходная греховная аура, которую он показывает, а его голос, скрытый в темноте, пока он произносит команду «Раздевайся», от которой я вспыхиваю и начинаю истекать горячими соками между бедер.

Черт, мне нравится, когда он такой; и требовательный, и в то же время достаточно игривый, чтобы не бояться омрачить такие вот очень редкие моменты между нами.

Хоть тон его голоса, как и похотливая улыбка, говорят мне, что я вне опасности, мне все равно трудно дышать. Мне сложно сдерживать дрожь желания, когда я медленно расстегиваю молнию своего кружевного платья без рукавов, длиной до пола. Тонкий материал скользит вниз по моему телу.

Когда ткань ложится на мраморный пол у моих черных туфель на шестидюймовых каблуках от «Маноло Бланик» ^[1], мои веки трепещут, пока взгляд не останавливается на единственном мужчине, ради которого я добровольно пожертвовала абсолютно всем.

Он смотрит на меня из полуприкрытых век, прежде чем приказывает.

― Выйди из платья и разденься догола. Я хочу, чтобы на тебе остались лишь туфли и бриллиант, что надет на твою чертову руку. ― На мгновение он щурит глаза и бормочет: ― Боже, женщина, я правда люблю тебя в туфлях и бриллиантах.

Как только атласное бюстье и шелковый пояс для чулок падают на пол рядом с моим платьем, я смущаюсь, неуверенная, стоит ли мне снять с бедер чулки, а затем снова надеть туфли, или остаться в них.

Следуя его команде, я продолжаю держать свои глаза опущенными. Когда в поле моего зрения попадают его бедра в черных брюках, он отвечает на мой незаданный вопрос:

― Чулки меня устраивают, мышка. Сделай два шага вперед, а затем стой совершенно неподвижно. Ты не пошевелишься ни на дюйм, пока я не скажу иначе, поняла?

― Да, ― нервно прошептала я, прежде чем дважды шагнуть вперед и заставить свое тело застыть на месте, мое дыхание и сердцебиение замедлилось, пока каждая мышца не расслабилась.

Я была так хорошо обучена, сначала академией, а затем Романом, что могу оставаться абсолютно неподвижной, даже когда он встает и вышагивает по направлению ко мне, прежде чем возвыситься над моим миниатюрным телом.

Подушечкой одного пальца он проводит по моей коже от одной тазовой кости к другой и продолжает круговыми движениями возле поясницы, протягивая свой палец дальше, пока обходит вокруг меня в застывшей позе.

У меня едва получается подавить желание прогнуть спину и издать стон, застрявший в горле, когда та же подушечка пальца прокладывает дорожку вверх по позвоночнику, пока не достигает затылка, где он хватает в кулак мои волосы, запрокидывая мою голову назад, пока я не оказываюсь лицом к потолку. Спустя долю секунды его ладонь болезненно опускается на мою задницу, разрывая тишину комнаты, снова и снова. В попытках оставаться неподвижной я прикусываю свою нижнюю губу, пока металлический привкус крови не заполняет мой рот.

Внезапно он останавливается, уводя свою высокую фигуру полностью в сторону от меня, и, к несчастью, я слегка пошатываюсь, пока заново нахожу точку опоры и снова застываю на месте.

Мои глаза в буквальном смысле этого слова закатываются назад, мысленно, за закрытыми веками, а грудь рывками поднимается от вдохов в ускоренном темпе, когда я слышу звук от изгибов его пояса. Кожа между моими бедрами становится влажной в ожидании того, как он заполнит меня, а затем полностью разрушит лишь для того, чтобы снова собрать воедино.

Внутри меня начинают порхать бабочки, и я улыбаюсь, издавая счастливый вздох сквозь улыбающиеся губы.

― Оу, нет, нет, нет, нет, нет, моя милая. Ты серьезно облажалась, и как следствие ты понесешь наказание, мышка… существенным образом.

Прежде чем я могу сложить произнесенные им слова воедино, воздух рассекает звук кожаного ремня, и менее чем через секунду он ударяется о мою плоть. После первого удара, который служит моим наказанием, все не заканчивается, он неустанно наносит удары ремнем, начиная от середины бедра до спины, все сильнее и быстрее, так, словно настал судный день, и настало время платить за все прегрешения. Я теряюсь в подсчетах где-то между пятидесятым и шестидесятым ударами.

Слезы катятся вниз по моим щекам, шее, груди, лаская мою кожу, прежде чем по ней начнут течь более соленые струи. Сопли стекают по моему подбородку, но я не смею пошевелиться, я абсолютно спокойна.

Я существую отдельно, словно пячусь назад в глубины своего разума. Забираю ту маленькую девочку, которая так сильно полюбила Романа и над которой надругались, и мысленно укутываю ее в мягкое, пушистое покрывало, и прячу ее в самый дальний, самый темный уголок своего сознания, чтобы укачать и погрузить в сон.

Как только девочка спрятана, единственное, что остается от меня, ― пустая оболочка, женщина, вошедшая слегка подвыпившая в этот гостиничный номер, у которой кружится голова, она взволнована и влюблена.

Если он хочет, чтобы я молчала и лежала неподвижно, ― я дам ему это. Я закрылась от него каждой частичкой. Пусть использует содрогания моего сердца и души, а глаза… пусть будут окнами для них.

Он хочет пустую оболочку. Что ж, он ее получит.

Я ничего не чувствую, совершенно. Ни ради него, ни ради своей жизни, ни ради своего существования.

Я ничего не чувствую, когда он говорит, а лишь пристально смотрю в его горящие, словно у маньяка, глаза, в то время как жесткие резкие слова слетают с его губ в маниакальной улыбке.

― Я сказал, ― говорит он, хихикая, что безоговорочно доказывает, что он сам Дьявол во плоти, ― если ты когда-нибудь снова назовешь меня «Роми» ― я сорву кожу с твоей задницы. Что, собственно, я и сделал. А теперь я хочу, чтобы ты сейчас же исчезла с моих глаз долой. Иди и приведи себя, пьяную и гадкую, в порядок. Ты, черт побери, абсолютно противна мне.

Я пристально смотрю ему прямо в глаза, все еще не двигаясь, что заставляет его брови взлететь к линии волос.

― Ты не расслышала меня? Или, наконец, проявляется твое здравомыслие? ПРОЧЬ С ГЛАЗ МОИХ, СЕЙЧАС ЖЕ!

Мой взгляд медленно направляется к двери, которая предположительно ведет в главную спальню, в которой, соответственно, находится главная ванная комната, поэтому я шаг за шагом направляюсь к ней; звук стука моих каблуков по мраморному полу ― единственный звук, эхом отбивающийся о стены номера люкс.

Я начинаю наполнять ванную горячей водой, затем добавляю лавандовое и ванильное масла и засыпаю соль для ванной в испускающую пар воду. Пока я прислоняюсь к стене с телефоном между плечом и ухом, я ощущаю, как кровь ручейками стекает по задней части моих бедер, пропитывая материал чулок, в то время как я расстегиваю застежки на щиколотке каждой из туфель, прежде чем выскользнуть из них, а затем снять окровавленные чулки с каждой из ног. Когда на рецепции отвечают на мой звонок, я говорю совершенно спокойным голосом:

― Да, не могли бы вы отправить перекись водорода, марлю и мазь на основе антибиотика в номер мистера Пейна. Я довольно сильно порезала несколько пальцев, пока пыталась приготовить салат на ужин, и, кажется, случайно порезала их довольно глубоко, потому мне нужно, чтобы вы были так любезны и принесли всего столько, сколько сможете. Благодарю.

Я лишь слегка осознаю, что очень горячая вода обжигает и вызывает волдыри на моей коже, пока я опускаюсь в массивную ванну. Я ощущаю, как моя кожа натягивается, затем чувствую, как появляются волдыри и наполняются серозной жидкостью, пока соль для ванн вонзается в раны, которые оставил ремень Романа, напрочь разрывая кожу. К счастью, я не чувствую боли или ожогов, лишь преобразование, которое возникло в результате телесных повреждений, причиненных как по вине Романа, так и меня самой.

Возможно, он был прав в своем предположении. И мое здравомыслие могло, так и быть, наконец, удачно проявиться.

Я не уверена, сколько времени прошло, пока я «на автомате» мыла волосы и наносила на них кондиционер, прежде чем принять ванну, побриться и отмокнуть. Я так же не уверена, как долго Роман продолжал стучать в дверь ванной комнаты, прежде чем дерево треснуло и он штормом ворвался в ванную.

― ДАВАЙ ВЫМЕТАЙСЯ! СЕЙЧАС ЖЕ, ХИЗЕР!

Я даже не удосужилась отвести свой взгляд от того, как мой палец скользит внутрь и обратно наружу одного из четырех отверстий крана.

― Ты позвонила на рецепцию с просьбой о наборе для первой медицинской помощи, а сама сидишь в ванной, полной окровавленной воды, Хизер, черт тебя побери, выметайся, мать твою, отсюда, сию же секунду, или я…

Мое глубокое хихиканье, исходящее откуда-то из самих глубин, прерывает его речь, прежде чем медленно и методично озвучиваются мои слова, пропитанные цинизмом и сарказмом.

― Ты, что, Роман? Разорвешь еще больше кожи на моем теле? Или лучше накажешь меня, словно ребенка, за то, что называю тебя ласковым прозвищем? Ты хочешь знать, чего действительно я бы хотела, чтобы ты сделал, Роми? Я медленно поднимаюсь, выбираюсь из ванной и замечаю, что вода, в которой я с удовольствием отмокала, на самом деле темно-красная. Ступая по кафельному полу мокрыми ногами, я оставляю за собой кровавое месиво из следов.

Я проскальзываю руками в, очевидно, «его» халат, завязываю на нем пояс, поворачиваюсь, выходя из комнаты, и мягко говорю ему через плечо:

― Заканчивай со своими нелепыми детскими играми. Перестань метаться вокруг надежды и ожидания от меня веселья в виде раздеваний и предоставь мне мой номер. Без обид, но я устала от твоих игр… Все, чего я хочу, это стать номером тринадцать.

Я снимаю халат, волокна которого уже высохли и впились в мои открытые раны, и беру большую коробку с медикаментами. Без малейшего интереса, тем более не заботясь о том, что перекись водорода сделает с берберским ковром в главной спальне, я открываю большую коричневую бутылочку и лью на ягодицы, пока все ее содержимое не выливается. Затем я беру все три тюбика неоспорина с обезболивающим и выдавливаю содержимое в ладонь, фыркая от облегчения боли, прежде чем размазать компоненты обильным слоем вдоль поясницы, задницы и верхней части моих бедер с задней стороны. Закончив два первых шага «очередности оказания медицинской помощи: восстановление задницы, с которой была снята кожа», я накладываю марлю поверх тех участков, куда наносила неоспорин, и проскальзываю в ночную рубашку через голову. Я сбрасываю с кровати все покрывала, оставляя только шелковую простынь на резинке, и ложусь поперек, по диагонали, отвернувшись от всего того, чем является Роман Пейн, все это время мои волосы, пропитанные окровавленной водой из ванны, оставляют пятна на дорогих шелковых простынях подо мной.

Как только мое сознание начинает ускользать, до меня доносится шум от Романа Пейна, доходящий до уровня беспощадного хаоса, когда тот разбивает и громит каждую «стекляшку» и «деревяшку», имеющуюся в главной спальне, о все без исключения твердые поверхности, кроме кровати, пока я не забываюсь сном, всего на всего при этом вздохнув.

Глава 15

Роман

Я потерял ее. Она была моей; была моей больше года. Мы с ней были на одной волне; единодушны в плане того, как это, как МЫ действовали очень долгое время. Я говорю когда. Я говорю как. Я задаю сроки и порядок, черт побери. Вот как МЫ работали.

Отлично, она хотела стать номером тринадцать, ― так тому и быть.

Я опрокидываю стакан за стаканом дорогого виски и небольшого количества содовой. С каждой минутой в том аду, где я нахожусь, мои мысли сменяются от желания любить ее, овладевать ею, холить и лелеять ее к желанию задушить, изувечить и содрать с нее кожу. От стремления уберечь ее… к желанию убить.

Прошло шестнадцать часов с тех пор, как Хизер вышла из ванной комнаты. Шестнадцать часов с тех пор, как она взяла перекись водорода и обработала ею свою спину, четко очерченные раны. Шестнадцать гребаных часов с тех пор, как я слетел с катушек, разрушил остатки контроля, что помогали мне держать себя в узде, уничтожая каждый предмет, находившийся в пределах моей досягаемости.

А сейчас я сижу, уставившись на часы поверх стеклянного бокала, допивая остатки виски. Понимая, что мы уже на несколько часов опоздали на встречу с моими родителями.

Пустой стакан вдребезги разбивается о стену напротив меня даже раньше, чем я понимаю, что швырнул его. Я хватаю мобильный телефон с массивного стола из дуба и набираю номер клуба.

― Мистера и миссис Пейн, будьте любезны. Сообщите им, что звонит Роман.

Через несколько секунд я слышу встревоженный голос отца на другом конце линии.

― Роман, у тебя все в порядке?

― Да, отец, все в порядке. Я знаю, какой мама может быть требовательной, поэтому, пожалуйста, успокой ее. Как ни печально, но Хизер съела что-то, не подходящее ее желудку, отчего она немного страдает от тошноты. Уверен, завтра утром она будет как новенькая. Ужин все так же по плану на завтра на шесть вечера?

― Да, все в силе. Мы собираемся поужинать в любимом ресторане твоей мамы на Бульваре Монфлери…

― «Il Convivio» (прим. перев. ресторан итальянской кухни), да, он хорошо мне знаком. Мы с Хизер встретимся с тобой и мамой в шесть.

― Пожалуйста, передай Хизер, что мы с мамой сочувствуем ей. Какое ужасное начало отпуска.

― Я скажу ей.

― Ладно, сынок. Мы с мамой любим тебя и с нетерпением ждем завтрашней встречи с вами обоими.

Не дожидаясь, пока он закончит разговор, я завершаю звонок, бросая телефон на стол, когда наклоняюсь вперед и кладу локти на стол, а лбом упираюсь в ладони.

Я вовсе не хотел, чтобы Хизер стала номером тринадцать.

Мой разум сталкивается с довольно противоречивыми эмоциями, которые я ощущаю. Я ловлю себя на мысли, что готов оставить ее безнаказанной за неповиновение моим приказам. Меня терзают сомнения, что те новые, неизведанные мной ранее странные чувства по отношению к ней, удерживают меня от того, чтобы по праву вознаградить ее за то, что она заслуживает. Тихий стук в дверь вырывает меня из размышлений.

― Войдите, ― огрызаюсь я на неизвестного незваного гостя, все еще погруженный в мысли о злодейке, которая терзает мой разум.

Когда голые бедра Хизер попадают в поле моего зрения, мой взгляд медленно, дюйм за дюймом поднимается вверх по ее телу, и в итоге я вижу, что она стоит перед столом лишь в моей нательной рубашке. От такого вида у меня в груди защемило, и ноющая боль пустила корни. Я ловлю себя на мысли, что втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы от неприятного ощущения.

Мой взгляд останавливается на ее лице, и я смотрю прямо ей в глаза. Несколько секунд она смотрит на меня, прежде чем отвести взгляд и посмотреть вниз.

― Хотелось бы мне знать, Хизер, с чего ты решила, что вправе выбирать одежду?

Она закатывает глаза.

Закатывает. Свои. Чертовы. Глаза.

И, будто бы ее непокорное несоблюдение уже не разожгло во мне гнев, она не отвечает на мой вопрос и выдает:

― Иди нахер, Роман. Мне без разницы, чего ты хочешь, просто прекрати это дерьмо! Ты выиграл. Все, что захочешь ― твое, мне теперь плевать. Мои поздравления. Теперь, может, давай-ка ускоримся?

Прежде чем я понимаю, что двигаюсь, чувствую, как ее голова под воздействием моих рук влетает в твердую поверхность дубового стола. Я наклоняюсь и рычу ей в шею чуть ниже уха:

― Кажется, ты забыла, кто здесь главный, мышка.

Я сжимаю ее волосы в кулаке и дергаю ее голову назад, чтобы смотреть друг другу в глаза.

― Ты уверена, что понимаешь, к чему приведет присвоение тебе полюбившегося номера? Позволь просветить тебя: за этим последует не только твоя неминуемая смерть, мышка, я позабочусь, чтобы твое наказание было самым жестоким, более жестоким, чем вся твоя никчемная жизнь. Давай я тебе разъясню: я звоню Эндрю и уведомляю его об изменении намерений, и он приступает к новому методу действий ― один телефонный звонок и озвучивание кодового слова приведет к тому, что твой младший брат Бобби лишится головы. Когда Эндрю получит подтверждение, что эта задача выполнена, Рика настигнет та же участь, что и его дядю и младшего брата. А потом, после второго подтверждения о выполнении миссии, дела пойдут очень весело. Не только Коди лишится головы, но и его беременная невеста. Поскольку, давай будем честны друг перед другом, мышка, что же за невеста без жениха, и мать без отца? Как по мне, мышка, никакая.

Я заканчиваю объяснять термины и условия, связанные с тем, что она принимает награду стать номером тринадцать, и мое напряженное тело начинает расслабляться в ответ на то напряжение, которое возникает между нами.

― Ах, ты забыла, что держит тебя на моей стороне… Я сомневаюсь в твоей вменяемости; хорошая новость состоит в том, что я всегда могу напомнить, а вот вернуть рассудок… может быть в разы сложнее. ― Я отпускаю ее волосы, и она еще раз ударяется лицом о стол.

Обычно у человека срабатывает рефлекс подставить руки под лицо, чтобы сильно не удариться, но у Хизер он не срабатывает. Она даже и пальцем не пошевелила, чтобы облегчить свое падение.

Кто-либо без моего склада ума наверняка увидел бы, что это знак ее полного поражения, однако я вижу, что за истинный сигнал был подан… это МОЕ абсолютное поражение.

Дело в том, что можно только физически и психологически заставить человека зайти настолько далеко. Существует тонкая грань, которую садист должен придерживаться, чтобы удерживать свою жертву на грани, не давая перейти черту.

Если черта пройдена, и жертве нечего терять, она отказывается от уже укоренившегося глубоко в сознании инстинкта «бей и беги».

Цель игры: никогда не давать оппоненту сорваться, пока ты не решишь закончить игру.

Как только вы перейдете эту тонкую грань, игру уже можно рассматривать как борьбу с трупом ― да, жертва все еще дышит, но когда последние инстинкты угасают, она понимает, какой властью над ней ты обладал. Но если вы хотите что-то так же сильно, как я хочу Хизер, вы не сможете смириться с проигрышем и идти дальше. Необходимо признать свое полное поражение, быстро и эффективно разработать новый план действий и внезапно применить новый план нападения.

Я хватаю телефон со стола, который лежал в нескольких сантиметрах от ее лица, и набираю Эндрю. Когда он отвечает, я запинаюсь, когда мой взгляд падает на пустой взгляд Хизер перед собой, и произношу про себя молитву, прежде чем заговорить и запустить в действие новый план:

― Эндрю, миссис Маккензи, к сожалению, пересмотрела мое предложение, необходимо, чтобы вы руководствовались приоритетом, как только получите аудио- или видео-подтверждение, продолжите действовать согласно протоколу, пока не будет согласовано, что все пять миссий завершены.

Ресницы Хизер затрепетали, когда Эндрю переспросил:

― Пять, сэр?

― Пять. Мне плевать, если тебе самому придется «вырезать» ребенка, чтобы подтвердить, что жизнь угасла, Эндрю. Понятно?

― Черт. Да, сэр. Я понял, ― выдохнул Эндрю, понимая, что потерпел поражение, и я прервал звонок.

Я бросаю телефон обратно перед ее лицом, все еще покоящемся на столе, но когда замечаю, что она невольно вздрогнула от этого звука, то не позволяю себе ухмыльнуться до тех пор, пока не поворачиваюсь к ней спиной, когда выхожу из кабинета.

Глава 16

Хизер

Пока мои глаза остаются закрытыми, я могу продолжать молчать и отрицать любой импульс, который посылает мне мой инстинкт выживания. Однако, как только iPhone Романа ударяется о стол в паре сантиметров от моего лица, мне кажется, словно это благословение Господне, и он вовсе не хвастает подобным, плюс ему, как и мне, это дается тяжело.

―… хорошая новость заключается в том, что я всегда могу освежить память, а вот разум… с этим могут возникнуть некоторые проблемы.

Это все просто не может быть так чертовски сложно, учитывая, с какой скоростью он вытолкнул меня из столь блаженного оцепенения, ведь, думаю, процентов девяносто девять так и не было услышано. Все слова, пусть даже с каждым ударом телефона произносились все громче, они несли в себе силу и мощь, чтобы впечататься у меня в голове.

Исходя из того, что его безумные слова плотно отложились у меня в подсознании и разуме, я все равно хватаю телефон со стола и пытаюсь его включить, хоть мои глаза опухли и я в отчаянии, я все же продолжаю беспорядочно набирать цифры. К тому времени, как до меня доходит смысл происходящего, мне кажется, что я уже победила, не только получив возможность сбежать, но и выиграть миллионов пятьдесят долларов в лотерейный билет, который никогда не покупала. Ведь мой взор затуманен, глаза опухли.

Мой отчаянный всхлип эхом отражается от стен, когда я, вытянув перед собой руки, пытаюсь на ощупь найти выход из номера в коридор. Я, шатаясь, ступаю по осколкам стекла босыми ногами, пока, наконец, мои руки не упираются в дверной проем. Вот я уже за углом, когда чувствую, как моя бедренная кость упирается в какой-то предмет, я теряю равновесие и падаю на спину, моя голова сильно ударяется о мраморный пол. Яркий свет пробивается в моем подсознании, телефон выскальзывает у меня из рук, и я проваливаюсь в столь спасительную божественную тьму, которая избавляет меня от происходящего вокруг меня хаоса.

***

Голос Романа звучит как из-под воды, пока его тембр частично не очищается, и моя раскалывающаяся голова разбирает его слова:

— Как я уже говорил, я ушел на позднюю деловую встречу, а когда вернулся ― домработница была в истерике и кричала что-то на ломаном французском. Я не мог понять ее до тех пор, пока она кое-как не успокоилась и не отвела меня к месту, где моя невеста Хизер лежала без сознания, положив голову на колени другой домработницы. Когда я увидел это, то предположил, что она остановила ограбление, и эти сволочи били ее до тех пор, пока она не превратилась в кровавое месиво.

— Мистер Пейн, я понимаю ваше положение, но это не меняет правил больницы. Вы должны находиться в комнате ожидания, сэр. Я предупрежу медсестер, чтобы они сообщили вам, когда она сможет принять посетителей, так как сейчас Мисс Маккензи все еще без сознания. Смею предложить, что это подходящий момент, чтобы вернуться в отель, поспать или принять душ, чтобы успокоить нервы. Я могу заверить вас, что за ней ухаживают лучшие из лучших.

— Лучшие из лучших? Да неужели? Вы и себя относите к медицинским работникам с таким титулом?

— Конечно. Я специализируюсь не только на нейро…

— Это чертовски стыдно, когда все аргументы рушатся, когда ваши же слова противоречат вашим доводам, не так ли?

— Я не…

— Я буду в своем отеле, а не в вашей отвратительной комнате ожидания, когда вы посчитаете, что она готова принять посетителей, однако, что касается ее потери сознания, она резко проснулась, насторожилась и сориентировалась еще примерно с начала нашего разговора. Тс-с… Неловко, не правда ли?

Звук его удаляющихся шагов немедленно приводит к освобождению от напряжения, которое я чувствовала в каждой группе мышц. Я облегченно вздыхаю, но чувство облегчения тут же проходит, когда моя голова начинает раскалываться еще больше, превращая мой вздох в стон боли.

— Мисс Маккензи, я доктор Пирсон, врач, отвечающий за вас. Вы находитесь в Центральной больнице университета Ленваля. Скажите, как вы себя чувствуете? Вы можете открыть глаза?

Мой правый глаз слегка приоткрывается, но яркий комнатный свет и писк мониторов, что оставались незамеченными до этого момента, вызывают пронзительную головную боль, и я резко зажмуриваю глаза. Яркость комнаты тут же тускнеет.

— Я закрыла жалюзи и приглушила свет. Теперь вам должно быть легче открыть глаза. Можете попробовать еще раз ради меня, пожалуйста?

Я осторожно смотрю сквозь ресницы, готовясь к боли. Медленно открываю глаза и расслабляюсь, как только комната перестает расплываться. Я оглядываю комнату в поисках человека, которому принадлежит этот мягкий голос, и мой взгляд останавливается на миниатюрной женщине с темными волосами и челкой.

Я смотрю, как она нервно двигает очки на переносице, прежде чем улыбнуться.

― Очень хорошо. Мне быхотелось, чтобы мы пообщались с помощью моргания. Когда вы моргнете раз, ― это будет означать «да», а когда дважды ― «нет». Вам больно?

Я с силой жмурю глаза, и она, нагнувшись ближе ко мне тихо произносит:

― Мисс Маккензи. Запомните: когда вы моргаете один раз ― это значит «да». Два ― «нет». Еще раз: вам больно?

Я вновь моргаю, тогда она достает шприц из своего белого халата и медленно вводит лекарство мне в капельницу.

― Это «Дилаудид» ^[2]. Болеутоляющее. Основным из побочных эффектов является сонливость, но я бы хотела вас попросить не спать, чтобы я могла задать вам несколько вопросов. Как думаете, справитесь? И запомните, один раз ― «да» и два раза ― «нет».

Я моргаю один раз. Препарат начинает действовать, острая боль уходит, и на ее место приходит сонливость, которая притупляет мысли, что несутся у меня в голове.

― Я прочла отчет полиции, но в нем есть некоторые неувязки. Пожалуйста, попробуйте вспомнить, были ли вы одни во время происшествия?

Я единожды моргаю и пристально смотрю на нее. Кажется, из-за сонливости я вполне могу предоставить два варианта решения в сложившейся ситуации. Один из вариантов заключается в том, что Романа Пейна смогут посадить под замок и удерживать там до тех пор, пока не придет его армия адвокатов. И второй вариант, тот, который устроил бы Романа, тот, в котором так и останется куча недосказанного, множество несопоставимых кусочков паззла, которые, он был уверен, я внимательно слушала и могла поведать.

Два фактора, которые влияли на мое решение и заставляли сомневаться, ведь я могла бы выбрать первый вариант, если бы знала, что мои братья мертвы и на меня больше не будет никаких рычагов влияния. Однако, если мои братья до сих пор живы, у меня просто не было выбора, кроме как выбрать вариант номер два, чтобы сохранить им жизнь.

И все же в данный момент я понятия не имею об их судьбах, чтобы подобрать верный ответ в сложившемся уравнении. Я знала одно: какой бы вариант я сейчас не выбрала, я всегда смогу вернуться назад и все переиграть.

В конце концов, следующие слова, которые произносит доктор, полностью решают всю мою дальнейшую участь.

― Отец ребенка знает, что вы на четырнадцатой неделе беременности?

Я изо всех сил пытаюсь сидеть ровно, мои руки и ноги тяжелеют, но все-таки сорванным от крика голосом я выдавливаю из себя:

― Что?

― Тише. Тише. Успокойтесь. Прилягте, чтобы не покалечиться.

Я таращусь на нее, умоляя, чтобы она объяснила мне все, сказала, что это ошибка, или, черт побери, что это шутка и что сегодня день смеха во Франции, и она просто подшутила надо мной, но все, что она делает, ― лишь смотрит на меня, в ее взгляде я вижу жалость и сочувствие.

― По вашей реакции я смею предположить, что вы не знали о том, что беременны.

Я моргаю, тем самым подтверждая ее догадки.

― Эммм… Ну, тогда, я хотела бы поздравить вас. ― Она улыбается, глядя на меня, и я моргаю дважды… пауза… вновь моргаю дважды… опять пауза… два раза… и вновь делаю паузу.

― Шшш… Хизер, прекратите, у вас сейчас начнется приступ паники или того хуже: случится припадок, если вы не успокоитесь. Так-то лучше.

Она вздыхает, когда снимает свои очки и потирает рукой переносицу, а затем продолжает:

― Итак, как я понимаю, это отнюдь не радостная новость.

Она с шумом вздыхает, прежде чем вновь одеть очки.

― Из того, что вы помните в гостиничном номере, вы были одни, Хизер?

Я смотрю на нее секунды три, прежде чем моргнуть один раз.

― Вы застали кого-то во время кражи со взломом, Хизер?

Моргаю один раз.

― Можете вспомнить, сколько их было?

Моргаю дважды.

― Был ли мистер Пейн в номере или где-нибудь в гостинице во время нападения?

Глядя в ее зеленые глаза своими, наполненными слезами, я моргаю дважды, от чего слезы катятся вниз и струятся вниз по моему лицу.

― Нет? Вы говорите «нет», Хизер? Или просто моргаете, чтобы отогнать прочь выступившие слезы? Моргните раз, если это слезы, и дважды, если это и впрямь ваш ответ.

Я быстро моргаю дважды, после чего мои веки тяжелеют, и обезболивающее в капельнице, наконец, уносит меня в благодатную, покрытую мраком, темную пелену.

Глава 17

Роман

Я надеюсь. Чувство, которое я уж точно никогда не испытывал ранее, но именно надежда — то чувство, которое щемит мне грудь, когда ухожу от больничной койки своей маленькой мышки. Я надеялся, что она докажет самой себе, что достойна тех чувств, которые я пытаюсь подавить в себе с самого начала. Сказать, что она доставила мне несказанное удовольствие, было бы пародией на чувства, которыми меня накрыло, когда я слушал пересказанный доктором Пирсон вчерашний разговор с Хизер.

Она болтала о какой-то ерунде, которую мне стоит обсудить с Хизер, когда она будет чувствовать себя лучше, но едва поговорив с ней, я поворачиваюсь на каблуках, направляясь в приемный покой, и набираю Эндрю.

— Мистер Пейн?

— Эндрю, моя невеста и впрямь достойная спутница жизни. Прекращай все. Пусть все останется, как прежде.

— Будет сделано, сэр. Кстати, поздравляю вас обоих: вас и Хизер.

— Спасибо, Эндрю.

Я вхожу в сувенирный магазин и трачу около десяти мучительных минут, рассматривая позорный выбор цветов, предоставленных на продажу, и взяв единственный букет, чьи лепестки не увяли, вручаю его флористу.

— Убери прочь этот целлофан. У вас в этом богом забытом месте есть хоть какое-то подобие вазы?

— Эмм… Д-да, сэр, — я перевожу взгляд в указанном направлении и стискиваю зубы, чтобы не разразиться проклятьями, когда вижу предложенный вариант.

Убогое подобие стеклянной вазы стоит на противоположной полке, на стене. Я тяжело вздыхаю, и, выбрав наименее ужасный из букетов, вручаю его кассиру, чтобы она могла снять этот ужасный горчичного цвета целлофан.

— Поставьте их в ту вазу с водой и украсьте по бокам этими маленькими веточками с белыми цветами.

— Гипсофилы стоят на десять долларов дороже.

Я впиваюсь в нее уничтожающим взглядом, когда подвигаю ей свою карту «Американ Экспресс» через прилавок.

— Я похож на того, кого заботит трата лишних десяти баксов на гипсофилы?

Она делает все, что я сказал, не проронив больше ни слова, пока я пишу открытку, чтобы вложить в букет своей маленькой мышке.

«Моя драгоценная маленькая Мышка,

Меня мало кто способен удивить. Это происходит так редко, что я даже не могу припомнить, когда в последний раз кому-то это удавалось. Как только мы вернемся в Штаты, то сразу же поженимся, как только ты оправишься от ушибов. И, любовь моя, когда ты официально станешь миссис Хизер Джослин Маккензи Пейн, ты сможешь счастливо и покорно жить вместе со мной.

Поздравляю тебя, номер тринадцать, именно тебе достался крошечный кусочек меня, остальные двенадцать не сумели убедить меня и показать, ради кого я держался.

Всегда твой Сатана в обличии Ангела.

— Роман.»

Я нахожусь в приподнятом настроении, пока подхожу к палате Хизер, гордо держа перед собой этот ужасный букет. Я любезно стучусь в палату, вхожу, и мой взгляд тотчас устремляется в ее сторону. Я колеблюсь в порыве, хочу рвануть к ней, но то, что я вижу, останавливает меня. То, что я вижу перед собой, отличается от того, что я предполагал

лицезреть: женщина со светлыми спутанными от запекшейся крови волосами, служанка, склонилась над ее коленями и истерически рыдала.

Ничто не смогло бы подготовить меня к ужасному зрелищу, открывшемуся моему взору.

Левая сторона лица Хизер так распухла, что напоминала гротескную маску, с которой один глаз был зашит в углу, возле ее виска, и шов тянулся по линии роста волос к уху. Правая сторона тоже ужасно избита, на ней четко виднелись следы от пальцев, все десять были легко различимы, и сравни их кто-то с моими, то легко идентифицировал бы их на ее изуродованном лице.

Я почти не вижу белую склеру ее глазного яблока, но вижу ее глаз цвета темного ириса, мои губы пытаются изобразить некое подобие улыбки, когда я шепчу:

— Привет, ты…

Она закрывает глаза и отворачивается от меня, слезы катятся из ее опухших глаз, и странное напряжение в моей груди уже не кажется чем-то удивительным. Я знаю, Хизер пробралась в мое сердце, и у меня нет слов, чтобы выразить это, я лишь стараюсь сохранить голову на плечах.

— Сколько «первых раз» может быть у человека в один день?

Несомненно, все, что я слышал о любви, о боли с самого моего рождения, все это мгновенно рушится в тот самый момент.

Я наклоняюсь, чтобы поставить цветы на стол, и пытаюсь извиниться.

— Прости, они ужасные и дешевые, знаю.

И вот, божественная благодать, снизошедшая на меня, рушится единственным человеком, которого я когда-либо видел перед собой, и тотчас одним ударом уничтожает душу. Разрывает от подбородка до паха на части, когда эти шесть резких слов слетают с ее губ.

— Я беременна, Роман. Поздравляю, это девочка.

Ее шепот, подобен бритве, когда ее рука резко отталкивает мою, и ваза с цветами с грохотом падает на пол.

Миллион мыслей и эмоций бурлят во мне, и я медленно отхожу в сторону, опуская подбородок к груди.

Я отступаю, даже не осознаю того, что делаю, пока мои плечи с силой не ударяются о стену позади меня, и я скольжу по ней вниз.

Мой зад опускается на пол, ноги вытягиваются вперед, а руки безжизненно падают по бокам. Мой взгляд тупо смотрит на лицо Хизер, пока ее слова уничтожают все, кем я когда-то являлся.

— Я беременна, Роман. Поздравляю, это девочка.

Глава 18

Скрытый Змей

Я наблюдаю, как Роман выходит из палаты Мак, а значит, у меня всего несколько секунд, чтобы проникнуть внутрь. Я должен убедиться, что с ней все в порядке. И не успокоюсь, пока не увижу ее собственными глазами.

Я молча проскальзываю внутрь и жду, пока глаза привыкнут к тусклому освещению. Проходит несколько секунд, прежде чем я могу различить ее, увидеть, что он опять с ней сотворил. Необузданная ярость бурлит в моих венах, я не могу удержаться от пелены слез, которые притупляют мое зрение.

Я подхожу ближе, пытаясь сдержать желчь, которая подступает к моему горлу.

Мой взгляд исследует линию ее точеного профиля, и мою душу охватывает мука, пока я шепчу надломленным голосом:

— Ce qu'il a fait pour vous? (фр.)

Что он с вами сделал?

Сколько еще раз должно все это повториться, прежде чем она, наконец, сбежит? Сколько еще крови должно быть пролито? Сколько костей сломано?

Она самая сильная женщина из тех, что я когда-либо встречал, и в то же время такая слабая. И как жаль, что это заставляет меня любить ее еще сильнее.

После этого, вытерев слезы, я даю клятву; клятву, которую я сдержу, пусть даже ценою собственной жизни.

— Un jour, mon amour, je vais vous emmener loin de cet enfer dans lequel vous vivez. Je promets. (фр.) Однажды, любовь моя, я освобожу вас из этого Ада, в котором вы живете. Обещаю.

Когда я только намереваюсь сделать шаг ближе к ней, то замираю, так как слышу звук приближающихся шагов к ее больничной палате. Я быстро следую к двери, ведущей в ванную комнату, и тихонько закрываю ее как раз тогда, когда входит Роман, чертов, Пейн.

Кажется, время останавливается, когда я вижу, как он подходит к ее больничной койке и нависает над ее хрупким тельцем. Поправив волосы ей за уши, он нежно целует ее в лоб.

Я на грани того, чтобы обнаружить себя, когда он упирается спиной о стену и скользит по ней, садясь на пол в другом конце комнаты. И как только прикроватная тумбочка закрывает вид, я тихо проскальзываю в дверь, легонько прикрывая ее.

С каждым шагом все дальше отдаляясь от Мак, мои руки трясутся от ярости, бурлящей в моих венах.

Я не знаю где, не знаю как, но я убью Романа за все то зло, что он когда-либо причинял Мак.

Глава 19

Хизер

Не уверена, когда Роман ушел. После того как я использовала свои последние эмоциональные резервы, чтобы заставить прозвучать слова, застрявшие у меня в горле, я не могла смотреть ему в лицо, так что в итоге уснула, отвернувшись от места, где он стоял. Точнее сползла и устроилась у стены.

Медсестра, принимающая сегодняшнюю смену, входит, бормоча что-то по-французски, который, хоть убейте, я никогда не смогу вам перевести; она улыбается, когда ставит поднос с едой и белым конвертом.

У меня с трудом получается кивнуть, так как подавленное состояние порождает истощение, прежде чем она, слава богу, оставляет меня в комнате одну. После того как я открываю пакетики с сахаром и сливками и добавляю их в кофе, я начинаю делать маленькие глотки, в то время как всевозможные мысли обрушиваются на мой уже просыпающийся разум. Когда мне на глаза попадается конверт, это задевает мой интерес, так что я сажусь, отставляю кофе в сторону, скольжу пальцами по краю и отрываю кромку, чтобы открыть конверт.

Тусклое освещение не позволяет мне увидеть от кого письмо. Я нажимаю кнопку на поручне, направляя свет на свою кровать. Как только зрение проясняется, в центре внимания оказывается прекрасный почерк Романа. Несмотря на то, что мой ясный ум ругает меня не продолжать, я перечитываю его слова снова и снова, смакуя каждое из них, будто они пляшут перед моими израненными глазами:

«Моя милая маленькая Мышка,

Меня редко кому удается удивить. Настолько редко, вообще-то, что я не могу даже вспомнить, когда в последний раз это происходило, если такое вообще было, но это случилось. Когда вернемся в Штаты, мы поженимся в кратчайший срок, как только твои раны затянутся. И, любимая, когда ты станешь официально и на юридическом основании миссис Хизер Джослин Маккензи Пейн, ты сможешь счастливо и покорно жить вместе со мной.

Поздравляю тебя, номер тринадцать, тебе только что достался крошечный кусочек меня, которого остальные двенадцать не сумели убедить показать, ради кого я держался.

С любовью, всегда твой Дьявол в обличии Ангела.

Роман».

Я перечитываю его слова, пока зрение не начинает мутнеть, и я больше не могу разобрать слов, но это не мешает им причинять ущерб, потому как в самый первый раз я читала каждое его чертовое слово, прожигающее мои веки насквозь.

— Черт возьми, Роман. — Крик срывается с моих потресканных и опухших губ.

Я выкрикиваю так громко, что это ранит мое горло, когда по другую сторону прикроватной тумбочки возникает его глубокий уставший голос:

— Какого черта? Мышка, это делает мое нынешнее состояние разума настолько слабым, что сводит на нет кровавую расправу, свидетелем которой тот мог бы стать, взгляни они изнутри на его проклятую адом душу.

Все, что я могу увидеть, это его тонкая кожа от Фарагамо, проглядывающаяся с места, где тот сидит.

Я чувствую, как мое сознание само по себе сначала закрывается, а потом скользит в темный запертый ящик, оставляя лишь незаполненную пустоту, чтобы либо принять любого рода атаку Романа, имеющуюся в запасе, либо и чего хуже: слушать все теплые слова любви, в сумме с нарушенными обещаниями, которые он никогда и не собирался сдерживать. Как только мое дыхание и сердцебиение выравниваются, взгляд задерживается на доске с кнопками и ластиком на стене, с которой граничит моя кровать.

Мой здравый ум все еще слышит его слова, но не чувствует их, как и не станет их запоминать.

Остается лишь пустота, которую я создала лишь для того, чтобы она поглотила ту ужасающую глупость, по которой я влюбилась в Романа.

— Как… — его голос надломлен, и он просто должен прочистить горло. — Сколько… должно быть срок уже довольно велик, раз они смогли определить пол ребенка, Хизер.

Это все, что он произносит.

Его слова тяжким грузом повисают между нами, и я чувствую, как вновь погружаюсь в глубины своего сознания и погружаюсь в созданную самолично пустоту, чтобы суметь вытерпеть пытки Романа.

И вот из неоткуда я слышу голос, голос, точь в точь похожий на мой собственный, и я точно знаю, что пустота заполнилась всей этой злобной сущностью, возродившейся из пепла моего отделения от реальности. И она, мать вашу, до чертиков пугает меня.

Сарказм моих слов столь же сладок, как и сахарин, но также он смертельно опасен, словно самый опасный яд, извергающийся из моего рта с этими словами:

— Любовь моя… неужели я слышу вопрос, во всех этих руинах, созданных тобой?

Роман вновь прочищает горло, уже во второй раз, а наш разговор длится не больше минуты, и произносит сердитым тоном:

— Хизер, я, мать твою, специалист в акушерстве и гинекологии! — Быстро поднявшись, он возвышается надо мной, продолжая, — скажи мне, черт тебя побери! На каком ты сроке! НА КАКОЙ ЧЕРТОВОЙ НЕДЕЛЕ БЕРЕМЕННОСТИ ТЫ СЕЙЧАС?

Злобный смех срывается с моих потрескавшихся губ, и это полностью соответствует ужасной, отвратительной картине, которая отражается в глазах Романа, когда он смотрит на меня.

Прежде чем нормально заговорить, мой голос больше схож на гогот. У меня перехватывает дыхание, тон надломлен, но он нахрен ни разу не дрогнул.

— Оуууууу… доктор Роман Пейн, с превеликим сожалением хочу сообщить вам, что у меня подходит к концу четырнадцатая неделя беременности, а еще все трое врачей, наблюдавшие меня, неоднократно спрашивали, не хочу ли я позволить полиции взять отпечатки пальцев с моего лица, — моя рука вырисовывает круги на правой щеке, с четким отпечатком. — Чтобы они могли снять с тебя обвинения, — я указываю на левую щеку, — за то, что ты мать твою сделал ЭТО!

Горький хохот, звуки которого пронзают меня, посылает дрожь по моему позвоночнику, прежде чем он стихнет, и мой здоровый глаз смотрит куда-то позади него, прежде чем вновь выплюнуть обидные слова:

— Ты — жалкое подобие мужчины. Будучи настолько высокомерным, ты составил некое подобие плана, что я стану твоей женой.

Я смеюсь.

— Что? Ты в самом деле надеялся, что твои приказы смогут превратить меня в твою горячую штучку-поклонницу? Разве ты мог предположить, что я стану бороться с каждым твоим прекрасным обещанием стать твоей… ШАВКОЙ, чтобы подчиняться тебе и исполнять все твои приказы до самой смерти, которую, по-твоему, я заслуживаю… таково твое решение?

Как только я, наконец, вздыхаю после долгой болтовни, вместе с этим я издаю еще один сдавленный смешок, прежде чем закончить выкладывать дьяволу то, что ему положено:

— Видишь ли, Роман, если бы не этот самый момент, не мониторы с наблюдением за моей палатой, я бы, пожалуй, никогда не собралась с духом сказать, что испытываю к тебе отвращение.

Когда наши взгляды встречаются, то все, что я вижу в его глазах, словно он никогда не видел женщины перед собой. Нечто новое закрадывается в самые темные уголки моего сознания, это нечто хихикает, эхом пронзая мои мысли прежде, чем они исчезают. С широко раскрытыми глазами я смотрю в пустоту, в которую я превратилась, я взяла верх, чтобы оскорбить Романа, когда он безучастно смотрит на насухо вытертую чертежную доску.

Не сказав ни слова, Роман спокойно оборачивается и уходит.

И не возвращается в течение трех дней.

***

Я сижу тут, спустя час после выписки, пытаясь понять, что же мне делать дальше, как вдруг, дверь открывается. Роман забегает в комнату, хватает мою сумку, стоящую у кровати.

— Пошли. — Его голос прерывист.

Я медленно встаю и направляюсь к двери. Роман кладет свою руку мне на поясницу и поторапливает быстро пройти вдоль стерильного коридора мимо поста медсестер и выйти из больницы через двух створчатую дверь на яркое солнце.

Мне приходится прикрыть глаза от яркого солнца, поскольку в последние дни я находилась в искусственном полумраке. Лимузин держит направление от солнца, но при этом во время поездки к аэропорту нет ничего, кроме игнорирования напряжения и тишины.

На борту частного самолета, я выпиваю две прописанные мне таблетки, беру у стюардессы подушку и одеяло, откидываю мягкое бархатное кресло, и, повернувшись лицом к Роману, сразу же засыпаю.

Я ненавижу Францию. Ненавижу Романа. Черт, я ненавижу саму себя.

А ребенка? Святые угодники, как же я люблю девочку, растущую в моем чреве, и вот, пока пролетаю где-то над Атлантикой, я вдруг осознаю всю реальность ситуации. В этот самый момент она становится для меня приоритетом номер один. Я еще даже не видела ее, но уже люблю больше своей собственной жизни.

Глава 20

Роман

Я, хоть убей, не знаю, что делаю, что мне стоит делать, или куда катится моя жизнь.

Отцом. Я стану отцом. Я едва могу обработать эту мысль прежде, чем такие слова как «отрицание», «недоверие», «ужас», «отказ», «игнор», а также «чистая бескорыстная любовь» врезаются в меня со всех сторон без какого-либо рационального порядка снова и снова.

Я ничего не делаю, кроме того, что наблюдаю, как Хизер спит весь перелет. На меня обрушивается миллион различных эмоций, которые я не был в состоянии прочувствовать.

Я не могу быть отцом. Этого нет в моем наборе генов. Но я также не могу жить без Хизер.

Я всегда очень смышленый человек. Смущение не из числа того, с чем я привык иметь дело. Я даже не знаю, как бороться с этим безликим монстром, не говоря уже о том, чтобы победить его.

Взглядом я пробегаю по профилю ее опухшего лица, от чего из груди просачивается боль, и меня атакуют вопросы.

Зачем я причинил ей боль? Что стало причиной, толкнувшей меня наброситься на нее той ночью, когда мы попали в Канны? Я был тем самым, кто позволил ей выпить слишком много, потому что хотел увидеть ее без запретов, контролирующих каждое ее движение. Тех самых запретов, на которые я потратил последний год, создавая их, а затем усиливая.

Мне не понравилось, когда она назвала меня «Роми». Это разозлило меня. Так что когда она вернулась и снова сказала так же после моего предупреждения, у меня не было другого выбора.

Я не мог забрать свои слова обратно, ведь я предупреждал ее, как и не мог не последовать им.

Дальше случай в номере, и все потому, что на ней была одна из моих футболок? Но зачем тогда я позвонил ей надевать мою рубашку, если это вызывает такую бурную реакцию? По мере того, как я рассматриваю каждый доступный дюйм ее тела, я вспоминаю каждую реакцию, которую допускал; все аргументы, которых я придерживался во Франции, быстро рассеиваются как слабое и жалкое оправдание, как только мы приземляемся в Сиэтле.

Мне совершенно точно известны два факта в этом океане неопределенности. Время ослабить свою петлю или цепь вокруг ее шеи, если я собираюсь сохранить ее и ребенка, мне нужно набраться хоть немного чертового терпения.

Два факта, в которых я уверен: время ослабить петлю, которую я затянул вокруг шеи Хизер, и мне нужно набраться хоть немного чертового терпения, если я планирую сохранить ее и ребенка в своей жизни. Независимо от моего выбора, пришло время принять законные меры предосторожности, обеспечивающие их будущее. Я еще не знаю, буду ли активным участником их жизней или молчаливым наблюдателем. Время покажет.

***

Я укладываю Хизер в постель и тихо закрываю дверь. Я пробираюсь сквозь длинные коридоры дома к своему кабинету, где с нетерпением ждут Эндрю и Себастиан.

‒ Сэр, нам нужно обсудить несколько моментов. Мы с Себастианом беспокоились. Никому из нас не удалось найти достаточно информации о ней. Какой бы информацией вы не владели, нам о ней не сообщали, и это ваше дело, мы понимаем эт…

Правой рукой я рассекаю воздух, тут же прекращая нарекания Эндрю.

‒ Отец Хизер Маккензи, Хит Маккензи, был ведущим следователем, который инициировал расследование моей причастности к исчезновению одиннадцати женщин в тот день, когда Аманда Роббинс покончила с собой с тем чертовым письмом в кулаке. Единственная причина, по которой меня никогда не привлекали к допросу, так это потому, что у них не хватало доказательств, кроме одиннадцати негладких фото с туманными сообщениями на обратной стороне, которые намекали, что я именно тот, кто стоит за исчезновением женщин. Все, что Себастиан смог бы найти через свои связи в центре обеспечения безопасности, так это то, что каждая фотография высылалась в течение первой недели, как каждая из девушек пропадала.

После того, как я выдерживаю паузу, позволяя своим словам дойти до них, я продолжаю говорить только, когда вижу осознание моей ситуации по ошеломленному выражению лиц обоих мужчин.

‒ Хизер в моей жизни только потому, что следовала по стопам своего отца. Как вы знаете, мы с ней провели бурный год, сражаясь как друг с другом, так и с чувствами, которые испытывали, и при этом пытаясь понять, куда все это нас приведет в итоге. На данный момент все, что я могу вам сказать: мы с ней поженимся, как только ее раны заживут. Эндрю, либо ты, либо Себастиан завтра с утра первым же делом позвони моему адвокату и назначь встречу. Мое завещание нужно пересмотреть.

Я ударяюсь локтями о стол, когда пропускаю волосы сквозь пальцы и зажимаю их в кулак, удерживая приподнятую голову в руках.

‒ Сэр, я… Вы просто прервали выполнение миссии, потому что нашли связку роз, лепестки которых не были повреждены, вы уверены, что размышляете достаточно здраво, чтобы внести изменения в свое завещание и включить в него женщину, которая лишь прервала вашу жизнь…

‒ Она беременна. ‒ Я даже не могу найти силы, чтобы взглянуть на него или Себастиана, когда произношу эти слова.

Оба мужчины молчат, именно такой реакции я и ожидал от своего заявления.

После нескольких минут молчания, первым в себя приходит Эндрю, и начинает говорить.

‒ Черт, даже не знаю, что сказать, а уж тем более, что ответить на все это, Роман. Поздравляю?

Я вздыхаю, прежде чем откинуться на спинку стула.

‒ Я не знаю. Поздравлять или, черт возьми, какого лешего мне теперь делать? Я не могу избавиться от всех троих дядей своей дочери, не так ли?

Оба мужчины слегка трясут своими головами и произносят в унисон:

‒ Нет.

‒ Вот именно. Теперь вы понимаете, почему крайне важно, чтобы мы поженились, как только ее раны затянутся.

‒ Могу я… говорить откровенно, мистер Пейн? ‒ Я киваю Себастиану, чтобы тот продолжал. ‒ Ее братья, вы позволите им посещения?

‒ Твою ж мать. ‒ Я закрываю глаза и сжимаю переносицу, в то время как пытаюсь найти ответ.

‒ Роман. Если вы собираетесь это сделать, на самом деле сделать. Жениться на Хизер, сделать ее своей супругой, или даже стать отцом, вы правда понимаете, что эта «игра в плен», которую вы вели, не сможет продолжаться. ‒ Наши с Эндрю взгляды встречаются, когда он произносит последние слова.

Проклятая матерь Божья. Я ненавижу отвратительные мысли, пульсирующие в моем сознании.

Хизер моя и только моя; если я впущу ее братьев в наши жизни, в нашу святыню, которая и так балансирует на тонкой грани, я, в конечном итоге, потеряю ее.

Тревога так не похожа ни на что из того, что я ощущал прежде, растекается по моим венам и разжигает мой гнев лишь сильнее.

‒ Почему? ‒ спрашиваю я, обращая свой взгляд к нему через весь стол между мной и двумя мужчинами.

‒ Сэр, вы создадите семью. Для этого, потребуются обе ваши семьи. Неужели вы не понимаете?

Я гляжу на Себастиана, когда его слова, наконец, доходят до моего разума, тела и души, пронзая их. Понятия не имею, как заключить этот брак, не вовлекая ее братьев.

Я знаю, что могу сказать ей, что это невозможно. Но эта тугая проволока, которую я проложу, превратится в лезвие ножа. С первой ночи во Франции Хизер не просто отталкивает меня, она попросту сдалась.

‒ Да. Конечно же, я понимаю. По-твоему я что, неотесанный болван? ‒ кричу я на Себастиана.

Долорес тихо стучит в открытую дверь кабинета, прежде чем войти с подносом чая. Ее взгляд ни на секунду не отрывается от подноса. Налив мне чашку чая, и добавив в него кубик сахара, она ставит ее и кладет серебряную чайную ложку передо мной. Она поворачивается, медленно присаживается на кресло напротив меня, и прочищает горло, прежде чем тихо заговорить.

‒ Мистер Пейн, вы позволите?

Я киваю один раз, помешивая свой чай, а затем делаю глоток.

‒ Я помалкиваю, когда Мак поблизости. Если честно, мне кажется, что бедное дитя думает, будто я немая. Но это тут ни при чем. Не зная точно, в какой роли она выступает, как вы ее рассматриваете, как верного друга или врага, я решила, что будет лучше молчать. А кто бы не хотел рассказать что-нибудь немому? Мистер Пейн, со всем уважением, я была на вашей стороне, относясь к вам, как к родному, была вам другом и наемным работником еще с момента, как вас поставил на колени полицейский. Месяцами я умоляла вас разрешить ей самую малость из нужд, по которым, как я обнаружила, она грустила изо дня в день. Дайте ей свежий воздух, к которому она стремится. Позвольте ей ощутить дождь на своем лице, как кожа купается в солнце, пока ее не стягивает и гусиная кожа не покрывает все тело. И ради всего святого, верните ей семью. Разве она не заслужила это своими поступками и очевидной преданностью, сэр?

Я провожу рукой по лицу, прежде чем поднять взгляд на нее.

‒ Я обещал ей свободу. Но я никогда не обещал ей даже некое подобие публичной свободы.

‒ Роман, единственное, что я могу с уверенностью сказать, ‒ она вас любит. И будет прискорбно, если вы не подавите в себе то жестокое давление, с которым так прекрасно управляете ее жизнью. И в итоге, вы медленно погубите не только ее любовь к вам, но и саму ее сущность, которая так отчаянно подпитывает вас. Дайте ей свободу. Позвольте видеться с братьями. Знаю, вы не хотите этого делать, но прошу вас, не дайте своей гордыне уничтожить ваше счастье, сэр.

Глава 21

Хизер

Когда я просыпаюсь от боли, пронзающей все мое тело, я сдерживаю рвущийся из меня всхлип прежде, чем разум будет способен справиться, скрыться от ничтожной реалии моей жизни.

Слезы струятся из уголков моих глаз и, прежде чем я беру себя в руки, беря эмоции под контроль, я чувствую, как постель прогибается под весом Романа, и он говорит спокойным голосом:

‒ Сейчас. Вот, держи, открой рот. ‒ Не колеблясь ни минуты, я размыкаю уста и чувствую вкус двух горьких таблеток. ‒ Это перкоцет, думаю нужно выпить две. Сейчас я дам воды. ‒ Он дает соломинку, и я сжимаю ее губами. ‒ Пей воду через соломинку, скажешь, как будешь готова, мышка.

Я делаю два небольших глотка и проглатываю таблетки.

‒ Я хочу, чтобы ты оставалась сегодня в постели. Вечером я приду, приготовлю ужин, и мы вместе поедим в гостиной.

Не открывая глаз, я продолжаю хранить молчание в надежде, что если буду игнорировать его, то он покинет комнату.

‒ Я попросил Долорес приготовить омлет и сделать несколько тостов, сказав, что именно это ты обожаешь на завтрак. Как считаешь, когда лекарства начнут действовать, сможешь сесть и немного поесть?

Я по-прежнему храню молчание.

‒ Ты ведь не думаешь, что я и дальше буду поощрять твое дурное поведение безнаказанно. Когда я задаю вопрос, потрудись отвечать на него.

Когда мой живот урчит, он улыбается.

‒ Так и быть, на этот раз я приму это за ответ. Но только один единственный раз.

Кровать вновь прогибается под весом его тела, и он целует меня в лоб, после чего вновь встает. Я чувствую, как он подоткнул мне одеяло, прежде чем отодвинуть стул, стоящий в левом углу, и сесть на него.

Он вздыхает, прежде чем вновь начинает свою речь.

‒ Завтра, если я решу, что ты достаточно окрепла, мне бы хотелось сопроводить тебя и погулять по садам. После короткой прогулки мы пойдем в бассейн, где ты сможешь подобрать себе купальник, и мы немного поплаваем. Думаю, солнце, прогулки на свежем воздухе и плаванье помогут тебе скорее поправиться.

Меня поражают его слова. Правда, после того, как он несколько раз повергал в замешательство мой разум, я по-прежнему не могу проронить ни слова.

Прогулки по садам? Плаванье? Я даже не знала, что здесь есть бассейн.

‒ Тем не менее, если ты и дальше будешь держать рот на замке, мы не будем делать ничего из ранее перечисленного, и ты вновь отправишься в постель. Ты понимаешь меня, Хизер? Его голос, угрюмый и устрашающе спокойный, доносится сквозь пустоту комнаты.

‒ Д-да, спасибо, ‒ шепчу я.

‒ Хорошо. Я взял отгулы на эту и следующую недели, чтобы поухаживать за тобой. В эти две недели я планирую сориентировать тебя, как сейчас будут выглядеть наши отношения, а также ознакомить тебя с несколькими так называемыми поблажками, которые, на мой взгляд, ты заслужила. Нам с тобой предстоит спланировать нашу свадьбу. Мы не станем разъезжать, чтобы спланировать свадьбу, но организаторы смогут приехать к нам сюда. Пекарь, флорист, дизайнер свадебных платьев и остальные, кто потребуются. Как только я определюсь, кто из специалистов будет наблюдать… тебя и…

‒ Ребенка. Нашу дочь. Говори о ней именно так. Я запрещаю тебе использовать термин «плод», отделяй реальность происходящего, потому что она очень для меня важна. ‒ Тихо, но в то же время настойчиво парирую я.

Он откашливается, прежде чем заговорить.

‒ Ладно, тебя и ребенка. Как только я решу, кто из специалистов достаточно хорош, чтобы наблюдать твою беременность, он будет приезжать каждый месяц до самих родов, чтобы заботиться о вас с ребенком.

И вот, пока мы сидим в абсолютной тишине, те крупицы дозволенного им изменения, которые я не в силах объяснить, его желания находят во мне отклик и вселяют надежду, которую я никогда не испытывала прежде.

Слышен стук в дверь, и Роман отвечает:

‒ Войдите.

Я чувствую, как он скользит ладонями вдоль моих рук, прежде чем усаживает меня в постели, подкладывая подушки мне под спину. Приоткрывая правый глаз, я вижу, как он берет поднос, который принесла Долорес в комнату, и ставит мне на колени, после чего достает и себе тарелку с тележки и ставит ее на стол, который таинственным образом переместился из гостиной, и теперь стоит рядом с его стулом у моей кровати.

Долорес молча оставляет нас наедине. Роман, улыбаясь, смотрит на меня, прежде чем берет в руки нож и вилку. Когда он измельчает яйца и выкладывает их себе на тост, то произносит:

‒ Приятного аппетита, ‒ прежде чем кусает кусочек от своего завтрака.

Я стараюсь взять себя в руки, и в меру собственных сил на данном этапе, произношу в ответ:

‒ И тебе приятного.

После чего налетаю на еду, едва останавливаясь для того, чтобы прожевать.

Закончив трапезу, мы начинаем разговаривать на различные темы, которые раньше никогда не обсуждали. Побочный эффект от лекарств берет верх и мои веки, как и конечности, тяжелеют, и я погружаюсь в сон.

* * *

Вчера Роман принес мне на ланч поднос, на котором были разнообразные суши и морепродукты. Теппаньяки стейк, жареный рис, суп из соевой пасты и роллы из суши. Я никогда не любила суши, поэтому они остаются нетронутыми, а вот остальное я с радостью съедаю. Роман сидел рядом, наблюдая, как я ем, и улыбался, сидя на стуле рядом со мной.

Как он и обещал, мы обедали у меня в комнате. Пока я спала днем, а потом когда проснулась, заметила, что в комнате, там, где раньше была зона отдыха, сейчас был установлен обеденный стол, два стула, а в довершении ко всему, по периметру красовалась дюжина серебряных и небесно-голубых канделябров со свечами, что напоминало теперь обеденную зону.

Мы ели в полной тишине. Точно не знаю, что побудило его начать разговор, но лично я молчала, потому что не знала, как нужно вести себя с этим новым человеком, более лучшей версией Романа. Не знаю, что может вывести его из себя, поэтому просто сижу, закрыв рот.

Проснувшись сегодня утром, я замечаю, что все абсолютно так же, как было вчера. На моей кровати сидит Роман, нежно прикасается пальцами к моим локонам и с улыбкой смотрит на меня

‒ Ты прекрасна, маленькая мышка. Я сожалею, что не говорил тебе этого раньше, но ты действительно очень красива.

Знаю, что слова, которые слетают с моих уст, потому, что я не могу должным образом контролировать свои эмоции, возможно из-за того, что я недавно проснулась, но как только я осознаю это, то понимаю… что облажалась.

‒ Скажи, сама идея того, что ты владеешь такой красотой, обладаешь, а потом разрываешь в клочья, ради собственного удовольствия, должна ли я быть благодарна за ту новизну, что ты столь яро демонстрируешь?

Без предупреждения, с изяществом и грацией хищника, его локти упираются в матрас по обе стороны от моих плеч, колени проделывают то же, упираясь по обе стороны моего тела. Он наклоняется ко мне, упираясь лбом мне в шею, касаясь местечка за ухом, его огромные руки скользят вдоль моих плеч и обхватывают лицо.

Стараясь хоть как-то приготовиться к предстоящим побоям, я вздрагиваю, как можно плотнее зажмуривая глаза.

После того, как мне кажется, будто проходит вечность, я, наконец, смотрю на него, и он по-прежнему улыбается. Он прижимается губами к моим губам и бормочет, его голос охрипший.

‒ Нет, детка. Я понятия не имею, что в тебе есть такого, чего не было в тех двенадцати девушках. Я лишь недавно прекратил поиски и знаешь, мне, нахрен, абсолютно наплевать… потому что ответ на этот вопрос абсолютно не важен. Единственное, что имеет значение ‒ это ты и я, и единственное, чего я хочу, ‒ чтобы ты была счастлива. ‒ Он улыбается.‒ Я, наконец, понял, что когда ты счастлива… ты не отталкиваешь меня, а когда счастлив я… то не отстраняюсь от тебя.

Он усмехается, его губы накрывают мой рот, и я нежусь в чувствах, которые он открывает мне, отдаюсь во власть его поцелуя, прежде чем с головой отдаться в его власть. Роман редко нежен со мной. И в тот момент, когда я признаю такое проявление его чувств, как нечто очень редкое, я упиваюсь силой моей любви к этому человеку, наслаждаюсь каждым подаренным мне нежным, ласковым и таким истинно любящим поцелуем.

Эта новая способность к проявлению им любви и доброты ‒ опасная, и в то же время греховно-прекрасная прелюдия к тому, что возможно будет способна удержать наше столь шаткое будущее. И сейчас, в этот самый момент, я не хочу ничего так сильно, как воспользоваться этим случаем, ухватиться за него всеми силами и никогда не отпускать. Но в то же время, я хочу выдернуть проклятую чеку, запустить бомбу замедленного действия и сбежать отсюда к чертям собачьим.

Улыбка в его голосе буквально выдергивает меня из моих мыслей.

‒ Я только что нежно назвал тебя, хоть клялся, что никогда в жизни не сделаю этого. Выражение его лица отчетливо говорит о том, что он в замешательстве, но в то же время, это радует его.

‒ Ладно. Вот. ‒ Он садится на корточки.

Вручая мне две таблетки, он подносит стакан воды с соломинкой мне к губам.

‒ Выпей, а после того, как ты немного вздремнешь, мы сможем погулять по садам. А если погода позволит, сможем немного поплавать.

Я делаю так, как мне велено, запиваю таблетки глотком воды и смотрю на него, то, как он сидит на краю моей кровати. Но все, что он делает, лишь касается губами моего лба и уходит.

Я просыпаюсь и слышу, как он бормочет что-то из моей гардеробной. Как только я вспоминаю его планы на сегодня, то сажусь прямее в постели.

‒… никогда не брать во внимание то, что бы хотела надеть она. Черт побери.

Я протягиваю руки, чтобы откинуть одеяло и выбраться из постели, и замечаю, что в изножье кровати аккуратно разложены три наряда. Как только я выскальзываю из постели, то на цыпочках иду к гардеробной, но прежде чем я успеваю войти в нее, лицом влетаю в его грудь.

‒ Ой! Черт!

Незамедлительно я хватаюсь руками за лицо и чувствую, как теплая кровь течет из носа.

‒ Детка?! Вот дерьмо, я… ‒ Его сильные руки нежно берут меня за ладони, и он подводит меня к своему стулу, как только я чувствую мягкое кожаное сиденье у себя под коленками, тотчас же медленно сажусь на него. Мгновением после, когда он скрывается в моей ванной комнате, он возвращается, держа в руках смоченное прохладной водой полотенце, и обмакивает мне лицо.

‒ Прости. Это я виноват. Я пытался…

Я похлопываю его руки, пока он не успокаивается, затем беру мокрое полотенце и зажимаю им нос, затем откидываю голову назад и поглядываю на него правым глазом.

‒ Знаю, что ты делаешь. В этом никто не виноват, это простая случайность. Пожалуйста, найди белые шорты, черные сандалии гладиаторы и любую блузу, которую ты сочтешь подходящей.

‒ Да, конечно.

Он спешит в гардеробную и говорит через плечо:

‒ Я начал наполнять для тебя ванную. Надеюсь, твои ягодицы поджили после… ‒ дальнейшие его слова становятся не разборчивыми, но я понимаю, о чем он, и отвечаю.

‒ Да, Роман. Это отлично. Ванна ‒ звучит здорово. Я сейчас. Спасибо.

Встаю, чтобы направиться в ванную комнату, по-прежнему плотно прижимая полотенце к лицу.

Как только я искупалась и помыла голову, то какое-то время просто лежу в ванной. Затем несколько раз промываю нос и понимаю, что больше никаких сюрпризов не будет, то вылезаю из ванной, вытираюсь и набрасываю шелковый халат, а затем завязываю пояс.

Я расчесываю волосы и заплетаю нетугую французскую косу, выходя из ванной. И вижу, что другие наряды убраны, а на теперь застеленной кровати лежат туфли, шорты Бермуды и свободная желтая блуза на пуговицах с короткими рукавами.

Я пытаюсь нанести макияж, но затем понимаю, что от этого мое лицо выглядит еще ужасней, поэтому прекращаю все попытки и одеваюсь.

Как только я надеваю сандалии, как в мою комнату стучится Роман, и клянусь, я слышу шепот…

‒ Красавица.

‒ Прошу прощения? ‒ Переспрашиваю, стоя и глядя на свое отражение в зеркале. Красавица? Нет, скорее я выгляжу ужасно.

‒ Ничего. ‒ Он качает головой. ‒ Ты готова? ‒ Меня переполняет волнение, и я улыбаюсь, глядя на его отражение в зеркале позади меня. Как бы ни было грустно, но для меня это очень похоже на первое свидание. И должна признаться, что у меня кружится голова. Даже не смотря на то, что я ужасно избита мужчиной, который сопровождает меня на так называемое первое свидание, черт побери, у меня все равно голова идет кругом. И честно говоря, я бы ничего не изменила, ну, кроме состояния своего лица.

‒ Да.

Когда я продолжаю улыбаться, он берет обе мои руки в свою и целует костяшки моих пальцев. Со сплетенными руками, мы выходим из комнаты и направляемся к массивной лестнице, и выходим в сад.

Когда лучи солнца попадают на мое лицо, то на нем царит самая лучезарная улыбка, и я не перестаю улыбаться. Когда я вздыхаю, то открываю глаз и тотчас же закрываю из-за того, насколько яркосветит солнце.

‒ Глупая мышка. Возьми. ‒ Роман надевает очки на мое лицо. ‒ Знаю, что прошло время, но это все еще то же солнце, на которое нельзя смотреть без ощущения дискомфорта. Пойдем, давай прогуляемся по твоим излюбленным садам, где ты так жаждала побродить.

Он посмеивается и тянет меня вперед, и когда я открываю глаз, чтобы увидеть его прекрасную улыбку и то, как на его смольных волосах танцуют лучи солнца, то немного колеблюсь, а потом его рука обвивает меня за плечи и он ведет меня по дивному пейзажу.

И каким бы дьяволом он ни был, господь всемогущий, нельзя отрицать, что он прекрасен…

Глава 22

Роман

Не знаю, что я делаю. Ни дня в своей жизни я не был ласков ни с кем. Не могу отрицать, что испытываю истинное удовлетворение, когда она искренне мне улыбается, или я слышу ее нежный смех.

‒ Могу я задать тебе вопрос, при этом, будучи уверенной, что ты не снесешь мне голову? ‒ Ее рука обвивается вокруг моего локтя, пока мы гуляем под лиловым куполом вистерии в саду.

‒ А я обычно так поступаю? Сношу к чертям твою голову, когда ты задаешь мне простой вопрос? ‒ Ее смех звучит подобно любимому хиту восьмидесятых годов, что приводит меня в еще большее смятение.

‒ Эмм… вопрос, выражаю мнение или наблюдение по какому-то вопросу, или же просто начинаю без разрешения разговаривать. И не дай бог мне начать с тобой настоящую дискуссию. Да по любому, черт побери, поводу.

Мне стоит прикусить язык, дабы не сболтнуть колкое замечание. Вместо этого произношу следующее:

‒ Я не снесу тебе голову, мышка, задавай свой вопрос.

‒ Точно? ‒ Я киваю, стараясь сохранить равнодушное выражение лица. ‒ Ладно. Долорес говорила тебе, в устной или письменной форме, что мне хотелось бы гулять на улице?

Мой шаг сбивается, и я вопросительно взираю на нее.

‒ Говорила, почему ты спрашиваешь?

‒ Мне казалось, что она предпочла бы немоту тому, чтобы поговорить со мной. Хизер продолжает медленно идти.

‒ Ах…, ‒ смеюсь я, прежде чем вновь заговорить. ‒ Долорес разговаривает только со мной. Когда я был молод, она и со мной пыталась вести эту игру в немоту, правда продолжалось это недолго. Так что, да. Она высказала свои предположения. Если хочешь, я скажу ей, чтобы она разговаривала с тобой и прекратила вести свою глупую игру в молчанку. Лишь попроси, мышка, и это будет исполнено.

Мгновение Хизер смотрит вниз, словно обдумывает сказанное мной. Когда она вновь смотрит на меня, я вижу, что ее глаза наполнились слезами, и вновь это чувство, от которого у меня щемит сердце, словно я чувствую ее грусть и печаль.

‒ Нет, Роман. Я не хочу, чтобы Долорес разговаривала со мной по приказу, пусть сама решает. Неужто тебе и впрямь необходимо иметь такой всепоглощающий контроль над всем?

Черт, вновь эта неразбериха поглощает все счастье в считанные минуты.

‒ Всепоглощающий контроль?

Она быстро прячет свою грустную улыбку.

‒ Над Эндрю, Себастианом, мною, черт, Роман, даже над собственными родителями. Ты словно кукловод, а мы ‒ твои марионетки. И не делай вид, что ты не понимаешь, что я имею в виду.

Гнев, нарастающий внутри от ее вопросов, поглощает мой и без того теперь ставший нормой хаос, царящий в моем разуме. Я отворачиваюсь от нее и бросаю через плечо:

‒ Если мы собираемся сегодня плавать, делаем это сейчас, либо никогда. Погода в Сиэтле столь непостоянна.

Выходя из-под навеса из вистерии, я останавливаюсь на тропинке, и как только она выходит из тени следом за мной, я киваю в строну бассейна.

‒ Я не знал, какой купальник ты предпочитаешь, поэтому Мигель купил около дюжины. Надеюсь, ты подберешь что-то по вкусу. Я пойду назад и встречу тебя у бассейна через пятнадцать минут, мышка.

Натянув плавки и взяв с собой несколько полотенец, чтобы укутаться после плавания, я одеваю авиаторы от «Рэй-Бэн»^[3] и через заднюю дверь направляюсь к бассейну. Я, нахрен, чуть ли не путаюсь в собственных ногах, когда вижу свою мышку в купальнике, который, клянусь, запрещен во всех пятидесяти штатах. Он черного цвета, на тоненьких бретелях, которые переходят в глубокое V-образное декольте, соединяющееся с трусиками чуть выше пупка. Миниатюрными. Я бы сказал, крошечными. Они плотно облегают ее попку, которой она как раз повернулась ко мне, нагнувшись и ища что-то в своей сумке, от чего ее белокурые волосы рассыпались по спине. Она надевает солнцезащитные очки, которые я недавно подарил ей, и, поворачиваясь ко мне, буквально подпрыгивает на месте с бешеным визгом.

‒ Боже правый! Роман, незачем так подкрадываться. У меня и так нервы шалят.

Когда она немного успокаивается, я выдавливаю улыбку.

‒ Прости. Мне больше нравится наблюдать за тобой, когда ты не знаешь об этом. Тогда я вижу истинную тебя.

Замешательство, вот именно то чувство, которое я вижу в ее лице, ее брови ползут вверх.

‒ Истинную меня? Почему ты вообще вдруг решил узнать, какая я на самом деле? Ведь все, чего ты требовал от меня, было полной противоположностью. Не уверена, что когда-нибудь смогу тебя понять.

‒ Я не уверен, что и сам смогу это сделать, детка… мышка. Ненавижу это слово. Я ненавижу его настолько, что готов выбить землю у себя из-под ног.

Она берет меня за руку и тянет в противоположную сторону бассейна, поэтому я останавливаю ее.

‒ Бассейн в другой стороне. ‒ Я кивком указываю в противоположном направлении и улыбаюсь. ‒ Нам сюда.

Она улыбается и, готов поклясться, моя маленькая Хизер смущена. Да, она стесняется. Многих вещей. Я подвожу ее к бассейну. Как только она подходит к нему, ее шаги сбиваются, поэтому мне приходится тянуть ее следом.

‒ Нет, не нужно.

Я вхожу в теплую воду бассейна, спускаясь по ступеням, и снимаю ей обувь, и когда она спускается на четыре ступени за мной, то отбрасывает в сторону сумку, висевшую на ее плече, и набирает воду в ладони. Инстинктивно ее ноги обвиваются вокруг моей талии, руки обхватывают шею. Я откидываюсь спиной на воду, отталкиваясь от ступеней ногами, одновременно удерживая наши головы над водой.

‒ Оу! ‒ визжит она, и начинает хихикать. Потом это перерастает в самый искренний смех на свете. Она хрюкает. Ужаснейший звук, который я когда-либо слышал своими барабанными перепонками. Но будь я проклят, если скажу, что это не смешит меня до чертиков.

‒ Что? Мышка, ты так реагируешь, словно никогда раньше не плавала в бассейне.

Я чувствую, как ее влажные губы расплываются в улыбке прямо у изгиба моей шеи, затем она целует и впивается зубами в мою кожу. Затем она языком ласкает место укуса на моей шее и шепчет:

‒ Мне нравится, когда ты называешь меня «детка». Я чувствую, что ты мною дорожишь, любишь… более того это звучит намного лучше, чем «мышка», я всегда вспоминаю о Фивел, когда ты так меня называешь. ‒ Хихикает она.

‒ Правда? ‒ Я самодовольно улыбаюсь, глядя вниз на ее красивое лицо, на котором отображаются эмоции: и дерзкие, и с надеждой, что она сможет быть достаточно сильной, чтобы настоять на своем перед таким стерильным и холодным человеком, каким являюсь я.

Я никогда в жизни не хотел, чтобы что-то сработало так, как хотел этого в данный момент.

Мы обмениваемся глупыми шутками, пока играем и плаваем по кругу. Даже не смотря на то, что ее лицо все еще в синяках и отечное из-за моих рук, это не мешает тому, что она светится изнутри.

Я всегда знал, что не смогу влюбиться, что это невозможно… однако сейчас, в эту самую минуту, это невозможное превращалось в возможность.

И это до чертиков меня пугало.

Хизер довольно быстро устает, но от этого ее красивая улыбка не меркнет на лице. После того как я заворачиваю ее в полотенце, поднимаю ее на руки, одной рукой подхватив под спину, другой ‒ под коленками, и отношу ее вверх по лестнице в спальню. Она засыпает прежде, чем я успеваю опустить ее на кровать и подоткнуть одеяло со всех сторон.

Я легонько целую ее в лоб, выключаю лампу и зашториваю окно, затем тихонько выхожу, закрывая за собой дверь, и иду в свою комнату. Как только я переодеваюсь в джинсы и темно-серую футболку с V-образной горловиной, то иду в кабинет и сажусь за стол.

Прежде чем это осознаю, я хватаю телефон, набираю Себастиана и слушаю телефонные гудки.

Я нанял Себастиана вместе с Эндрю после того, как Хизер попала под мою опеку, по нескольким причинам. Самая важная ‒ Эндрю иногда слишком сильно руководствуется законом, а также задает много вопросов. Себастиан, ну, он чихать хотел на закон или жизни людей, он только лишь печется о конечном результате… деньгах.

Именно отсутствие у него каких-либо моральных принципов делает его таким важным человеком в моем будущем. Моем, и Хизер, и нашей… будущей семьи.

‒ Себ слушает. Что случилось?

‒ Себастиан, ты еще не нашел челюстно-лицевого хирурга?

‒ Нашел. Доктор Тесслер, очень известный специалист, его клиника находится в Портленде, штат Орегон. Он сказал, что может приехать в Сиэтл завтра утром. Также, я по вашей просьбе поискал врача-акушера, вы должны были получить электронное письмо. Я только что отправил его.

‒ Отлично. А братья мисс Маккензи?

‒ Что я могу сказать… все трое, кажется, по-прежнему выглядят довольными, что сумели закинуть к чертям собачьим свою работу и хорошенько отдохнуть в отпуске. Сэр… я знаю, что вы обговаривали все с Эндрю и Долорес еще в ту ночь, когда вернулись из Франции. Но считаю, что если ее братья будут приглашены на свадьбу и останутся частью ее новой жизни, это станет эффективным способом поддержки спокойствия и душевного состояния Мак, когда она сможет продолжать с ними общаться. Однако, пересмотрев всевозможные варианты развития сценария и обдумывая все возможные оправдания, я так и не смог придумать правдоподобного, дабы они ничего не заподозрили. Поэтому, прежде чем принимать какое-то решение, я хотел бы, чтобы вы все тщательно обдумали еще раз. Ей придется разрываться между вами и ее братьями, лгать им и лгать чертовски хорошо, чтобы это не вызывало подозрений, поэтому вам нужно сесть вместе со своей женщиной и все…

‒ Себастиан, не припоминаю, чтобы я спрашивал, как обращаться со своей невестой. Еще РАЗ перейдешь эту грань, и я вырву тебе язык, затем сверну челюсть и вырву ее. Все ясно?

‒ Я все понял, сэр. Я просто хотел рассказать вам информацию, за которую вы мне платите.

‒ Вот именно, я могу прожить без твоих комментариев и мнения. Я сам разберусь с мисс Маккензи, ЭТО моя забота. ‒ Я провожу пальцем по экрану телефона, завершая, таким образом, разговор, затем перехожу в электронную почту и просматриваю список акушеров-гинекологов.

Как только я выбираю самого опытного акушера, то отвечаю на письмо Себастиана, выключаю ноутбук и откидываюсь на спинку стула, уставившись в потолок, поскольку в моем мозгу проигрывается уйма возможных сценариев, как объяснить не только мое существование в жизни Хизер, но и то, что я являюсь отцом ее ребенка.

Глава 23

Хизер

На следующий день я просыпаюсь настолько ослабленной, что все, чего я хочу, это перевернуться и никогда не просыпаться. Когда я моргаю глазами, вижу Романа, сидящего на своем стуле рядом с моей кроватью.

‒ Доброе утро. Думаю, я должен был позволить тебе сделать это вчера, ты проспала почти шестнадцать часов.

‒ Думаю, даже умоляй я, ты бы не дал мне еще четыре, а?

Он смеется, и я не могу не улыбнуться.

‒ Я бы дал, но мне нужно, чтобы ты встала, приняла душ и оделась. Челюстно-лицевой хирург из Портленда прилетел, чтобы оценить твои повреждения, а позже у нас с тобой тоже есть кое-какие очень важные… вопросы для обсуждения. ‒ Он встает со своего места, прежде чем подойти к двери спальни и обернуться. По-прежнему улыбаясь, он продолжает: ‒ Мы с доктором Тесслером встретим тебя на первом этаже в главной гостиной. Только не слишком задерживайся, иначе я поднимусь сюда и в итоге искупаю и одену тебя сам. Поняла, мышка?

Я фыркаю:

‒ Да, Роман. Поняла. ‒ Сорвав с себя одеяла, я встаю с кровати и направляюсь в ванную.

Когда я приняла душ и высушила волосы, я надеваю длинное платье без бретелек и шлепанцы на танкетке. Я воздерживаюсь от какого-либо макияжа и направляюсь на нижний этаж.

Подойдя ближе к приоткрытой двери, я слышу громкий спор по ту сторону порога, но решаю не обращать на это внимания. Войдя в гостиную, я сажусь рядом с Романом и одариваю, как я полагаю, доктора Тесслера быстрой улыбкой.

‒ Роман, если ты полагаешь, что я поверю, будто месиво на ее лице ‒ результат того, что она помешала какой-то там краже, ты ошибаешься. Будь то француз, или другой мужчина, он не стал бы избивать и превращать лицо женщины в эту чертовщину, прерви она ограбление. Они бы стреляли в упор. Точка.

‒ Доктор Тесслер…

Защитная реакция с головой охватывает меня, и меня начинает бить дрожь.

‒ Извините. Не говорите так, будто меня здесь нет, мистер…?

Как только он заканчивает свои гляделки с Романом, то смотрит на меня, его лицо тотчас же расплывается в улыбке.

‒ Мистер или доктор Тесслер, Джеймс Тесслер, мисс Маккензи. Очень приятно…

Моя рука взлетает в воздух.

‒ Мистер Тесслер, я, очевидно, достаточно взрослая, чтобы самой говорить за себя. А что касается моего жениха, если вы намекаете, что это он совершил подобное с моим лицом, то вы сию же минуту извинитесь не только перед ним, но и передо мной. Ваше нелепое обвинение относит меня к той категории, которой я не особо рада. Разве я выгляжу слабоумной? Похоже, будто я бы дала мужчине сделать такое со мной и позволила ему продолжать подобное без свершения правосудия, а ПОТОМ сидела рядом с ним как любящий партнер? ‒ Мой зловещий смешок сталкивается с шоком на лице Тесслера, также как и с чистой, неподдельной гордостью и восхищением со стороны Романа.

‒ Нет… Я-я просто. Обычно это насилие в семье, если повреждения настолько обширны и локализованы на лице, как в вашем случае. Я дико извиняюсь перед вами и мистером Пейном. По-видимому, мои хорошие манеры исчезли из-за моей неприязни к мужчинам, которые плохо обращаются с женщинами. Пожалуйста, простите меня.

‒ Вы прощены. Однако имейте в виду, что я не забываю. Теперь, ‒ я подняла глаза на Романа. ‒ Дорогой, мы проведем осмотр здесь или где-то в другом месте?

Роман смотрит на Тесслера прежде, чем тот отвечает вместо него:

‒ Сумка санитара со мной. Я надену на кресло пластиковый чехол, очень похожий на тот, который я использую в офисе. Я не вижу никакого смысла нам перебираться в другую комнату, если вам и мистеру Пейну все подходит.

Я киваю прежде, чем поднимаюсь и направляюсь к ближайшему стулу. Тесслер приступает, а Роман откидывается на спинку стула, ухмыляясь.

После того, как кресло подготовлено, Тесслер жестом предлагает мне присесть, но прежде чем я успеваю сесть, Роман соскакивает со своего места.

‒ Подожди, Хизер, как думаешь, может, тебе будет легче, если ты примешь какие-то обезболивающие перед тем, как доктор Тесслер начнет?

‒ Уже сделано, дорогой. Я приняла одно после душа. ‒ Я улыбаюсь ему и возвращаюсь на свое место.

Несколько минут доктор Тесслер кончиками пальцев осторожно осматривает более уязвимые места на моем лице. Когда он доходит до швов, которые спускаются по левой части моего лица, то прочищает горло, а затем говорит:

‒ Что ж, швы определенно можно будет снять. Они проделали отличную работу, используя тип нити для сшивания ран и иголку, с которыми работают во время реконструкции лица, так же как и в пластической хирургии, потому, когда опухлость стихнет, а начальное покраснение от свежей раны исчезнет, будет сложно сказать, что кожа когда-либо была повреждена, или тем более отделена. ‒ Он улыбается мне, прежде чем поворачивается к своей сумке. Когда он оборачивается, то набирает что-то в шприц. ‒ Я собираюсь обезболить некоторые более чувствительные зоны перед тем, как начну снимать швы. Вы можете почувствовать фактическое скольжение нити шва, возможно, небольшое подергивание или потягивание, но никакой реальной боли. Вы готовы?

Я киваю и закрываю глаза, прежде чем мысленно проскальзываю в свое укромное местечко.

Я не в курсе, сколько времени прошло до того, как слова Тесслера вернули меня в настоящее:

‒ Все готово. Вы отлично справились, мисс Маккензи. Очень хорошо. Теперь, с вашего позволения, попытайтесь моргнуть правым глазом, не открывайте его, просто слегка моргните и дайте мне знать, что чувствуете.

У меня уходит тридцать секунд, чтобы набраться смелости и хотя бы попробовать сделать это. Когда я все же решаюсь, мои ресницы взлетают и опускаются с такой легкостью, что я улыбаюсь, прежде чем поворачиваю голову туда, где сидит Роман. Держа оба глаза открытыми, я улыбаюсь ему и замечаю выражение удивления на его лице, прежде чем шепчу:

‒ Эй, ты.

В мгновение ока он оказывается рядом со мной, его взгляд мечется между моими глазами, затем он улыбается и шепчет:

‒ Привет, моя прекрасная крошка.

Я бы не смогла сдержать слезы, даже если бы пыталась. Роман закрывает глаза и склоняет голову к моим губам. Я физически ощущаю его облегчение, что сменяет напряжение, которое поглощало его с самой первой ночи во Франции, когда я вышла с «кровавой» ванны.

Он целует оба мои глаза, затем прижимается губами к моему уху… а потом он забирает все, кем я есть, все, кем я была, и все, кем я когда-либо стану, ‒ и превращает все это, превращает всю меня, в его и только его.

‒ Я люблю тебя, Хизер Джослин Маккензи. Я, черт возьми, люблю тебя.

Прежде чем я нахожу в себе силы, чтобы заговорить, чертов Тесслер прочищает горло и начинает говорить.

‒ Я оставлю немного крема, который ускорит процесс заживления на последних этапах. Применяйте его четырежды в день, пока он не закончится. Я хотел бы осмотреть вас через две недели. Вы, или мистер Пейн, всегда можете позвонить мне, в любое удобное время.

Роман поднимается и протягивает Тесслеру руку для рукопожатия. Эндрю входит в гостиную и останавливается у двери.

Уложив вещи в сумку и улыбнувшись нам с Романом, Тесслер поворачивается и следует за Эндрю, покидая гостиную. Эндрю закрывает за собой обе двери и оставляет нас с Романом наедине.

Я встаю и следую к бару, но Роман уже там, смешивает вишневый сок со «Спрайтом» и, бросив несколько кубиков льда в стакан, передает его мне.

‒ Присядь, мышка.

Я делаю, как он велит, медленно попивая напиток, я, наконец, смотрю на него.

‒ Сейчас середина июня, и после долгих размышлений и бесед с доктором Тесслером, думаю, что дату свадьбы можно легко назначить на тридцатое июля. Учитывая все это, я уведомил Эндрю о дате предстоящей церемонии, через две недели. К тому времени ты окрепнешь, тем более, если мы продолжим ежедневные прогулки и плавание, когда будет позволять погода. Тем не менее, есть кое-что чрезвычайно важное, что нам нужно обсудить, чтобы ты могла совладать с собой. Лично я думаю, ты более чем готова к этому разговору. Особенно после того, как ты своим злобным, развратным язычком и крошечной фигуркой сумела поставить на место доктора Тесслера, не моргнув и глазом, а на твоем лице не дрогнул ни один мускул.

Его буквально распирает от гордости, блеск восторга в глазах и улыбка, точно как у самого дьявола, сияет на лице.

‒ Я знаю, что всем обязан тебе, любовь моя, но должен спросить… по-прежнему ли ты считаешь, что готова к этому?

Мгновение я смотрю на него, вглядываясь в лицо, пытаясь найти хоть какие-то подсказки относительно того, какие еще уловки он уготовил для меня.

Когда я понимаю, что ничего не пойму по выражению его лица, то тяжело вздыхаю.

‒ Боже, Роман, о чем ты сейчас? Если ты думаешь, что заставишь меня сделать аборт, дабы эта свадьба выглядела более… приемлемой? Тогда хочу огорчить тебя. Мои руки по инерции скользят к животу, туда, где находится еще не родившийся, но уже такой реальный, ребенок. Я смотрю ему в глаза, слезы катятся из моих глаз. Я тихо продолжаю, говоря шепотом.

‒ Она моя. Даже если ты не хочешь ее, даже если мне придется растить ее вдали от тебя, Роман. Она. Моя. Мой первенец. Мой единственный ребенок. Мое то самое единственное, что всегда будет в приоритете.

Сощурив глаза, он пристально смотрит на меня, и, кажется, словно проходит вечность, прежде чем он, наконец, говорит:

‒ Жизни твоих братьев ничто не угрожает, ты носишь под сердцем мою дочь, которую продолжаешь так яро защищать. Именно твоя любовь, она превратила тебя в эту поразительную, и в то же время дикую женщину, которая сумела изменить мой взгляд на жизнь. И каждый раз, когда я наблюдаю за этим прекрасным перевоплощением, этим чудом, я все больше убеждаюсь, что ты более чем готова, ты способна одурачить их всех, и даже меня…

Его первые слова подобны прохладе алое, когда ты прикладываешь его к волдырям обгоревшей на солнце кожи. А последние… подобны пощечине, которую мне дали по уже и без того истерзанной и опухшей щеке.

‒ После нашего первого разговора, когда мы договорились не лгать, я ни разу не обманывала тебя, Роман. И мне больно от одной только мысли, что ты считаешь иначе.

Он опирается локтями о колени и запускает пальцы в копну своих волос.

‒ Как бы там ни было, мышка, это все не важно. Правда в том, что нам нужна история. Хорошая, правдоподобная история. Нам нужно придумать разумное объяснение, как случилось, что ты, детектив, расследовавшая мою причастность к исчезновению одиннадцати женщин и самоубийство двенадцатой, забеременела от меня и через шесть недель после этого собралась за меня замуж…

Я оборвала его на полуслове, он до чертиков смутил меня.

‒ Что здесь такого? Так часто случается, Роман. Пусть даже в твоем понимании это невозможно. И почему именно сейчас для тебя это так важно?

БАМ! Вот оно то, тот самый момент в жизни, когда ответ настолько очевиден, но ты в упор не замечаешь его? И когда, наконец, до тебя начинает доходить, когда все становится предельно ясно, тебе хочется дать себе пощечину, что ты нахрен не замечал его раньше? Когда слова Романа, наконец, до меня доходят, все становится на свои места.

‒ Жизни твоих братьев в безопасности, ведь ты носишь под сердцем мою дочь, которую так отчаянно продолжаешь защищать…

Мои глаза готовы выпрыгнуть из орбит, и я зажимаю рот руками, начиная задыхаться.

Роман ухмыляется, кивает, тем самым признавая, что теперь я точно понимаю, в чем уловка.

‒ Ну… Теперь мы с тобой заодно. Хорошая девочка.

Поток слез течет по моему лицу, и я с трудом пытаюсь заговорить.

‒ Мои братья? М-мои б-б-ратья?

‒ Да, детка. Твои братья. Думаю, крайне важно, чтобы твои братья, как и мои родители, принимали участие в создании этой… маленькой семьи, которую, похоже, мы таки создаем. Я уже разговаривал со своими родителями и объяснил, солгал, называй это как тебе угодно, и они полностью понимают, что «произошло» и почему у них не было возможности встретиться с тобой во Франции. Теперь твоя очередь, мышка. Нам нужна история; история, которую твои братья не подвергнут сомнению, а я в этом малоэффективен. Потому мне нужна твоя помощь: ты знаешь своих братьев, я ‒ нет. Это нечто из того, что может получиться только у тебя. Если ты предоставишь мне историю, в которую я буду уверен, что они поверят, тогда я позволю обеим нашим семьям засвидетельствовать факт создания нашей собственной семьи. ‒ Его голубые глаза пронзают мои. ‒ Мышка, скажи мне. Ты. Готова?

Я киваю прежде, чем он успевает вновь повторить свой вопрос.

‒ Я-я готова. Готова.

Грусть четко видна в чертах его лица, но он быстро маскирует ее, лукаво улыбаясь.

‒ Тогда весь этаж в твоем распоряжении.

Он берет авторучку и блокнот со стола рядом со стулом, на котором сидит, прежде чем выжидающе смотрит на меня.

После того, как я мысленно собираю все свое мужество и силу, моя стойкость становится на место, будто хорошо смазанная броня, а легкие абсолютно пусты, прежде чем я медленно вдыхаю, поднимаю глаза и, уставлено смотрю на Романа.

Черт. Ладно, была не была…

‒ Дело, над которым работал мой отец перед смертью, то же самое дело, в которое я бросилась при первой же возможности, чтобы уничтожить тебя… дело против тебя и твоих «двенадцати» было ничем иным, как приманкой. Ты был жертвой. Статус твоего отца как уважаемого генерала, так же как и элитное социальное положение твоей семьи, сделало тебя идеальной мишенью, особенно когда любой, кто еще дружит с головой, связывал это с не слишком удачными «деловыми партнерами» твоего отца, а также с общественным мероприятиями, в которых он поначалу принимал участие в поздние шестидесятые, а потом продолжил в конце девяностых. Когда я это поняла, то покончила с делом. Как бы я ни старалась исправить все, посадив тебя за решетку, из-за скорби по причине смерти моего отца, там нечего было исправлять. К тому же, когда Джей снял меня с дела и отстранил от отдела, у меня не оставалось причин продолжать тот путь, по которому я шла. Потому я отказалась. От всего.

Взглядом я оцениваю черты его лица на предмет того, имеют ли мои слова силу или же они бесполезны, но все, что в нем отражается, это чистая скука.

‒ Тем не менее, прежде чем я это поняла, мы с тобой провели достаточно времени, два года играя в нашу игру «кошки-мышки», создавая при этом тонкую, поддельную, но все же вежливую «дружбу». Наша «дружба» переросла в телефонные разговоры и короткие свидания за обедом или ужином, которые происходили время от времени, когда мы с тобой одновременно оказывались в одних и тех же странах. За несколько месяцев наша «дружба» приобрела более интимный характер, и мы стали прилагать больше усилий, чтобы не просто попасть в компанию друг друга, а чтобы стараться изо всех сил и обеспечить наше совместное времяпрепровождение максимально возможной регулярностью.

Он злобно мне улыбается, записывая мои слова, а затем говорит:

‒ И все то время, пока ты крутила свою прекрасную внутреннюю камеру, я влюблялся в тебя искренне, безумно и глубоко…

Глава 24

Роман

Если бы у вас было перо в этот момент и вас звали Хизер, вы бы легко могли пнуть меня по заднице. Очаровательная. Ошеломительная. Пленительная. Восхитительная. Эта женщина околдовала не только меня, но и мой разум, мое сердце, черт, да она завладела моей некогда опустошенной чертовой душой.

Знаю, вы читали где-то в моих ранних рассуждениях, что я не был способен любить, я был выше того, чтобы стать жертвой кого-либо, и тем более отдать ему власть, которую Хизер только что у меня отобрала, ничем иным как своей красотой и словами.

Она хмурит брови, прежде чем ухмыльнуться и произнести:

‒ Мистер Пейн… верно? Ты только что признался мне в любви?

Я бы хотел, чтобы ее голова была откинута назад, в то время как один из моих кулаков был обернут вокруг ее длинных волос, а другой сжимал ее шею, оставляя следы от ногтей. Недолго думая, я загнал ее в угол, повернув лицом к стене. Мои руки оказались в точности там, где я их представлял несколько секунд ранее.

Рука, запутавшаяся в ее волосах, ослабила хватку, опускаясь и срывая легкое платье с ее тела. После того, как моя рука снова захватывает светлые локоны, и я оборачиваю шелковистые пряди вокруг своего кулака, я дергаю голову Хизер, рыча ей на ухо:

‒ В тот день, когда ты хоть на секунду решишь, что я позволю моей любви к тебе КОГДА-ЛИБО контролировать меня, это станет днем, когда ты совершишь свою последнюю ошибку.

Мой нос скользит от изгиба ее шеи к уху, прежде чем зубы впиваются в плоть:

‒ Imperium Romanum (Романская Империя, лат.), детка. Я ‒ империя. А ты… ты никогда не станешь чем-то большим, чем лишь моей собственностью. Моей любовницей, моей рабыней, моей шлюхой, той, кем я, черт возьми, захочу тебя видеть.

Я скольжу пальцами от ее горла к промежности и улыбаюсь, когда чувствую, насколько она влажная.

‒ И ты будешь любить каждую секунду этого.

Она невольно прижимает свою задницу к моей эрекции и стонет, на что я ухмыляюсь, что происходит довольно редко, прежде чем я ввожу в нее два пальца и обвожу ее опухший клитор большим пальцем. Я чувствую, как ее киска сжимается вокруг моих пальцев, как оргазм разрывает ее тело; мой член становится тверже, до боли желая погрузиться глубоко в нее.

Мои расстегнутые брюки падают на пол, когда я поворачиваю ее, толкая к стене и закидывая на свои предплечья каждое из ее бедер. Я раздвигаю их как можно шире и трусь о ее влажность. Хизер увлажняет мой член, покрывая его соками, что заставляет любые мои сомнения, которые я, возможно, сдерживал, вылететь в окно. Я вогнал себя по самое основание, и из ее горла вырывается крик.

‒ Такая тугая. Боже, ты, мать твою, такая узкая.

Ее голова откидывается назад, и вид ее длинной изящной шеи разжигает мою страсть, заставляя меня погружаться в нее, утоляя свой голод. Я облизываю и целую дорожку от верхушек ее груди, пока мой рот не достигает сухожилия между ее шеей и плечом. Я погружаю свои зубы в мягкую плоть ее шеи и плеч, отмечая ее и рыча.

‒ Боже, как же мне это нравится. Твоя тугая киска сжимает мой член, мышка.

Мои резкие толчки ускоряются, когда я сдвигаю руки, которые позволяют легче ее поднимать и опускать, используя ее же вес, чтобы еще сильнее прижать ее спину к стене и глубже насадить ее киску на мой член. С ее спиной, трущейся о стену, она все сильнее и сильнее сжимает кулаки в моих волосах, когда ее киска начинает содрогаться вокруг моего пениса.

Звук ее хриплого стона и касания влажных губ возле моего уха, почти заставляет меня перейти черту.

‒ Ты не кончишь, Хизер! Ты понимаешь? Ты не кончишь, пока я не скажу тебе.

‒ Пожалуйста, я не могу… я не могу… — умоляет она.

‒ ТЫ МОЖЕШЬ, И ТЫ, БЛ*ДЬ, СДЕЛАЕШЬ ЭТО! ‒ кричу я, снова и снова вколачиваясь в нее сильнее, и, как только я чувствую, как мои яйца напрягаются, я требую:

‒ Сейчас! ‒ Когда она кончает, мои зубы снова сжимаются на ее плече, и я извергаю каждую каплю, которой обладаю, глубоко внутрь нее, рык вырывается сквозь зубы, впившиеся в ее плечо.

‒ Бл*дь, я, черт возьми, обожаю, как крепко твоя киска сжимает мой член!

Я не уверен, как долго прижимаю ее к стене, с моим членом, похороненным глубоко в ней, наши потные лбы упираются друг в друга, пока мы пытаемся отдышаться. После того, как я смог собраться с силами, я медленно ставлю ее на ноги, а затем, подхватив ее одной рукой за спину, а другой под коленями, переношу ее в мою главную ванную. Я включаю воду, и теплый душ омывает нас.

Я нежно омываю ее тело и мою волосы шампунем. После того как я вымыл нас обоих, я завернул ее в полотенце и отнес в свою комнату, лег вместе с ней на простыни, накрыв нас одеялом.

Несмотря на то, что ее глаза закрыты, а дыхание выровнялось, я знаю, что она не спит, но решаю позволить ей этот мгновение тишины.

Вскоре после захода солнца и наступления темноты в комнате она шепчет:

‒ Ты думаешь, что любишь меня, Роман?

Ее слова оседают между нами, как тикающие бомбы. Чтобы не дать им взорваться на нее, я проворачиваю с ней ее же маленькую уловку «я сплю» и остаюсь тихим и неподвижным с закрытыми глазами.

Через десять минут она вздыхает и нежно целует мое плечо. Я чувствую, как кровать смещается под весом Хизер, когда она скользит к краю кровати. Прежде чем встать и уйти, я едва слышу ее шепот.

‒ Я не знаю, смогу ли когда-нибудь полюбить тебя настолько, чтобы по-настоящему избавить тебя от скрывающихся внутри демонов. И после того, как этот ребенок родится, я оставлю тебя, как только ты сорвешь свою маску. Я оставлю тебя, и ты никогда больше не увидишь ни одну из нас.

Следующий звук, который уловили мои уши, ‒ это скрип двери, когда она уходит.

Я лежу в постели, позволяя себе погрузиться в смысл ее слов до тех пор, пока не взошло солнце. И до того, как мое сознание покинуло меня, мое обещание, которое я могу дать, ‒ никогда не позволить случиться тому, чтобы моя маска сорвалась. Или бежать во всю силу, оставив свою жену и дочь до того, как это произойдет.

* * *

Дни проносятся быстро, и с каждым днем, который приходит и уходит, надежда на мое счастье и мое умиротворение постепенно исчезает. Ее слова с той самой ночи начинают разъедать меня, словно рак, разрушая меня изнутри, и я не чувствую, как происходит сдвиг во мне. Чернота, поглощающая любое добро, которому она стала причиной, настолько сильна, что становится ощутима.

Хизер выбрала платье, торт, цветы и украшения. И сегодня, в тот день, когда должны быть разосланы приглашения, она и Эндрю рассматривают меню для коктейльной вечеринки, на которой я впервые встречусь с ее братьями. Самолет моих родителей приземлится чуть больше чем через час. Прежде чем они приедут, мы с ней решили позвонить Бобби, брату, с которым она жила, и подробно объяснить нашу «историю». Хизер решила, что будет лучше, если она сама объяснит большую часть и поддержит разговор, а я согласен, что это будет звучать правдоподобнее от нее, чем от меня.

Я нахожусь в своем кабинете, когда она стучит в дверь.

‒ Входи.

Она медленно входит и улыбается.

После того, как она садится в одно из кресел напротив меня, то спрашивает:

‒ Ты готов к звонку? ‒ Я киваю и набираю номер, оставляя его на громкоговорителе, и подношу телефон к ней.

Она неделями не разговаривала со своими братьями, поэтому я не чувствую мгновенной ярости, которая поглощает меня, когда он отвечает, и она сразу начинает рыдать, но я чувствую… настолько, что красная пелена застилает глаза.

Я безучастно смотрю на нее, пока она плачет. Я не пытаюсь ее утешить. Я не пытаюсь ее успокоить. Я просто смотрю.

К тому времени, когда она обретает самообладание, она выглядит как один отвратительный, жуткий беспорядок. Однако она рассказывает нашу «историю», и как только она заканчивает, ее брат молчалив, как и я.

Когда он, наконец, говорит, вместо того, чтобы почувствовать облегчение, которое я планировал, абсолютный и полный страх ‒ единственное, что я чувствую.

Это на самом деле будет работать? Он действительно поверит ее истории? Когда я понимаю, что ничто не мешает мне получить то, что я до недавнего времени действительно верил, что желаю этого.

Что я делаю? И почему я это делаю?

Что, черт возьми, делает Хизер настолько чертовски особенной, что я каким-то образом уговорил себя поверить, будто хочу видеть ее в своей жизни изо дня в день?

Каждое слово, которое она произнесла, не спрашивая разрешения говорить в течение последних нескольких недель, мгновенно затопило меня. Каждый раз, когда она принимала решения, не получив дозволения, вспыхивает внутри меня, все это медленно закипало и теперь выплеснулось на поверхность.

Брат и сестра никогда не обмениваются сладкими и любящими словами. Каждое неуважительное действие и слово из ее уст разжигают мою злость на нее, на женщину, сидящую напротив меня.

Какого хрена я сотворил?

Кто, черт возьми, я такой, что должен жениться через две недели?

И зачем? Зачем?

Я ‒ Роман Уильям Пейн. Она ‒ ничто.

Мой палец касается экрана, прерывая разговор, и встаю из-за стола, направляясь к двери.

‒ Роман, что за черт? ‒ Прежде чем она успела скрыть растерянность на своем лице, я возвышаюсь над ней.

‒ Ты, бл*дь, задала более чем один вопрос, Хизер. Еще один раз, и я снова сломаю твою проклятую челюсть, зашью ее и буду смеяться, пока ты будешь говорить «Я согласна» сквозь сжатые зубы. Я не знаю, когда, во имя Бога, ты пришла к идее о том, что ты и я равны, но если ты хочешь остаться в живых, а также сохранить эту хрень внутри себя, ты быстро освоишь свое место. Выучи это и запомни. Ты поняла меня?!

Когда ее глаза наполнились слезами, я резко хватаю ее за подбородок и сам силой помогаю ей кивнуть. После того, как ее взгляд тускнеет, я выплевываю:

‒ Ты выглядишь как дерьмо. Иди поправь свой макияж.

‒ Но… мои братья? Что случилось с тобой, пока мы с Бобби разговаривали…

Я поворачиваюсь спиной к двери в свой кабинет:

‒ Как я уже и говорил. Ты и я не равны. Я только что принял решение, а почему я сделал это, ‒ тебя не касается.

Мои ноги передвигаются как можно быстрее, чтобы выбраться из комнаты. Если я не избавлюсь от ее присутствия СЕЙЧАС, ее лицо встретится с одной из поверхностей моих столов снова.

Глава 25

Хизер

Мне понадобилось сосчитать до четырехсот семидесяти пяти, прежде чем успокоиться, отделить свои мысли от эмоций и найти в себе силы встать и пройти в свою комнату.

Я набираю ванну и погружаюсь в теплую воду, окунаясь с головой, и тупо смотрю на потолок из-под воды, пока у меня не заканчивается воздух. Как только я нарушаю водную гладь, то перевожу дыхание и погружаюсь обратно, повторяя движения, пока не убеждаюсь, что достаточно спокойна, чтобы преодолеть остальную часть этого ужасного зверства, которое ожидает меня впереди.

Я надеваю маску самообладания, сушу и завиваю волосы, наношу макияж и соответствующим образом одеваюсь… скорее в соответствии со вкусами старого Романа. Угрожающий, угнетающий и дьявольски непредсказуемый Роман, который, я знаю без сомнения, унес жизни двенадцати женщин до меня. Злой, порочный, зеркальный двойник мужчины, которого я всегда любила, но никогда не понимала почему.

В какой-то момент во время моих погружений я пришла к выводу, что прошла через то, что можно охарактеризовать только как семь стадий скорби, все это время, скрывая нежелательные чувства и мысли. В первый раз, когда я погрузилась в воду и наблюдала, как крошечные пузырьки медленно всплывают, я боролась с отрицанием. Я боролась с этим во всем, каждой надеждой, каждой улыбкой, каждым добрым словом, которое Роман когда-либо бормотал мне, пока боль и вина не поглотили, уничтожив ту часть меня, что стала своеобразным переключателем, который забрал у меня моего Романа. После того, как я сделала свой первый глоток воздуха и снова скользнула под поверхность воды, злобное присутствие, живущее в пустоте, из которой я обычно сбегала, зажгло искру моей ярости, направленной на него.

Моя злость на то, что он доказал, что я права, и подвел меня. Эта новая часть меня кипит от ненависти, и она же мешает мне оставаться под водой, как я делала в первый раз. Когда я погрузилась в третий раз, осознание, страх, всепоглощающая депрессия ‒ стали тем, что затягивало меня… и удерживало под водой, пока я медленно преодолевала последние три стадии, заканчивая с принятием ситуации. Когда я выталкивала себя из-под воды, жадно задыхаясь от нехватки воздуха, каждый вдох, который наполнял мои легкие, приносил с собой терпение, самосохранение и знания, необходимые для получения и поддержания обоих.

Создавался план, пока я укладывала волосы, мастерски наносила необходимое количество макияжа и одевалась. Объемный, тщательно продуманный и совершенный план, в котором все ведет к стойкости, меня и моей дочери, и гибели Романа от самоуничтожения.

Общеизвестно, что если вы дадите человеку достаточный отрез веревки, особенно высокомерным людям, которые действительно верят, что они Боги, ‒ они повесятся. Одно лишь их тщеславие и злорадство, вера в собственное превосходство и неприкосновенность станут падением каждого серийного насильника, убийцы и садиста. История повторяется, начатая задолго до Римской эпохи.

После того как я оделась в свой наряд «Степфордской жены» ^[4], я в последний раз смотрю на идеальную маску, которую создала, исходя из своих эмоций и внешности, прежде чем спуститься по лестнице и услышать голоса, исходящие из главной зоны отдыха.

Я не удивлена, обнаружив Романа в его же собственной идеальной маске любящего, внимательного и заботливого жениха и отца.

Мой шаг, тем не менее, сбивается, когда я вижу его родителей.

‒ Вот и она, мать, отец, это моя будущая невеста, а также мать вашего первого внука. ‒ Улыбка освещает его лицо, и если бы я не знала его лучше, я бы поверила, что смотрела на ангельского близнеца, сатанинского ублюдка, который оставил меня в своем кабинете менее двух часов назад.

Проблема заключается в том… что я знаю больше. И каждое слово, которое вылетает из его рта, ощущается как удар в грудь. Удар, который я, к счастью, маскирую под улыбкой перед его родителями.

‒ Так приятно, наконец, встретиться с вами обоими. Я подхожу для рукопожатия только для того, чтобы быть обнятой обоим родителями Романа.

Слова миссис Пейн, сказанные шепотом, отделяют меня на сантиметры от того, чтобы развернуться и убежать из ада, которым обещает быть следующие несколько месяцев.

‒ Моя дорогая, ты подарок от Бога; чудо, о котором я молилась каждый день с момента, как принесла Романа в этот мир. Я не знаю, как ты это сделала, но спасибо, спасибо, милое дитя, за спасение моего сына. Я полюбила тебя с того самого момента, как Роман упомянул твое имя. И всегда буду.

Мои руки сжимают материал на спинке ее платья, и мне приходится сжать колени, чтобы остаться на обеих ногах. После того как мне удается быстро сморгнуть навернувшиеся слезы, я отстраняюсь, чтобы посмотреть матери Романа в глаза, и выпаливаю слова, полные лжи:

‒ Это ваш сын спас меня, миссис Пейн, гораздо больше, чем я спасла его. ‒ Я улыбаюсь ей и подхожу к Роману.

Он кратко целует меня в висок, а потом шепчет на ухо:

‒ Давай не облажаемся, ладно? ‒ После того, как он снова целует мой висок, он смотрит вниз, улыбаясь мне, как будто я его самое драгоценное сокровище.

Я должна сказать и объяснить более подробно, чтобы заверить тебя, что я в здравом уме, даже если каждое действие, которое я сделала до этого момента, кричит о безумии; именно этот момент, запишите его, выделите, черт возьми, добавьте страницу в закладки, именно этот момент наконец-то фиксируется, с кем я жила, от кого беременна, и вскоре выйду замуж через две короткие недели.

Роман не нервный человек. Он не психически болен. Он не сломленный человек после печальных, несчастных событий, которые привели к тому, что его руки были покрыты кровью двенадцати женщин. Он настоящее зло. Сатана во плоти. Король обмана, паук в сети лжи, змея в траве, которая укусит, прежде чем ты ее увидишь. Роман является правителем этого ада, в котором пребывает моя жизнь.

Теперь настало время для моего объяснения того, как я оказалась там, где нахожусь сегодня… да, я знала это, когда моя челюсть была зашита, после того, как стала свидетелем, как он задушил моего дядю, не потребовалось бы ничего кроме как мое решениесбежать, что я легко могла сделать, его бы немедленно арестовали по нескольким обвинениям. Похищение, удержание против воли, изнасилование, покушение на убийство. Без труда. И, возможно, понимание этого, заставило меня остаться. Возможно, это была моя вина, ставшая причиной неосознанной потребности, которую я чувствовала, что заслуживаю нести эту… эту ношу за то, что меня привлекал такой человек, как Роман.

Разве красота Романа покорила меня, заставила меня закрывать глаза на признаки того, что он действительно монстр? Или это была моя наивная надежда на то, что я смогла бы полюбить его достаточно, поделиться своей непорочностью… Я верила, что кровь моей добродетели смоет грехи его прошлого?

Я не знаю почему. Я знаю только то, что не могла оставить его до тех пор, пока не найду причину, почему я настолько очарована им.

Я лгала ради Романа. Я покинула свою семью ради него. Поддерживала его, защищала, делала все, кроме одной простой вещи, я не защитила себя от него же, и не боролась со своей любовью к нему.

Это самый хреновый день, когда лежащий рядом мужчина, с которым ты счастливо просыпаешься; мужчина, которого ты любишь всем сердцем, ‒ является мужчиной, в глаза которого ты смотришь и понимаешь, как сильно его ненавидишь, менее чем через восемь часов с тех пор как проснулась.

Сегодня утром, когда солнечные лучи проникали в комнату, я любила Романа. Целиком и бесповоротно. И хотя прошло меньше нескольких часов, менее одного дня, человек, которого я любила этим утром, ‒ это тот же самый человек, которого я презираю всем своим существом сейчас.

С этого дня и все последующие я абсолютно готова. С меня хватит. Мне все равно, что, черт возьми, заставляет его злиться. Меня не волнует, откуда взялась агрессия внутри него, или какую несправедливость он пережил, превратившую его в грешника. Любые эмоции, которые я когда-либо испытывала к нему, которые смахивали на сочувствие, любовь, гордость, надежду, уважение или привязанность, становятся пустотой, не оставляющей ничего, кроме отвращения и чистейшей бесконечной ненависти. И пока не придет время… Я позабочусь, чтобы он не знал об этих чувствах.

Я буду улыбаться и продолжу изображать образец совершенно послушной невесты, и в последующем жены, всемогущего Романа Пейна.

Мой папа всегда говорил мне следовать своей интуиции. Я вырезала сердце и выбросила его в сторону отходов. Теперь… моя интуиция ‒ это все, чему мне осталось следовать.

Глава 26

Роман

Она не смогла бы справиться с этим вечером лучше, даже если бы я заплатил и научил, как исполнять представление. Я осознаю, что снова и снова ударял ниже пояса тоном, достаточно тихим, чтобы только ее уши слышали о том, что Хизер не просто возвращается к своей роли в качестве моей собственности, но вместо этого она становится чрезвычайно достойным противником, одной из тех, кого я никогда не видел и не сталкивался ранее.

В ночь после того, как я тихо лежал и слушал ее сказанное шепотом признание, я переместил ее вещи в свою комнату и закрыл дверь в надежде, что она снова обретет какое-нибудь очарование или внесет веселье, которым обладает, внедрив ее в каждый аспект своей жизни. Если она будет постоянно присутствовать рядом не только в течение дня, но и ночи.

Когда я точно уверен, что наконец-то встретил достаточно сильного противника, чтобы победить меня, это само по себе говорит о чем-то значительном. Хизер так хорошо доказывает свое превосходство, что я даже задаюсь вопросом о нашей реальности. Во время нашей повседневной жизни ее послушание и олицетворение совершенства никогда не колеблется.

На следующий день после того, как наша «семья собралась», все свадебные хлопоты, включая платье невесты и обувь, были отменены и повторно предоставлены… на мое одобрение.

Я наложил вето на каждый ее выбор, хоть и согласился бы с девяносто девятью процентами, но поскольку они принадлежали ей, то были отклонены.

Я выбрал цветочные композиции и не смогу точно сказать вам, какого они цвета, и тем более сказать, как они называются. Я сделал то же самое со всеми аспектами этой свадьбы, включая платье, туфли Хизер, визажиста и парикмахера.

Меня ничто не волновало, кроме того факта, что Хизер не имела права голоса в этом вопросе.

Остался день до нашего с Хизер бракосочетания. По настоянию моей матери, они с Хизер уехали рано утром, посвятив весь день спа-процедурам, за которым последует пребывание в самом роскошном отеле Сиэтла. Стилисты по макияжу и прическам встретят их завтра в полдень, до того как они накинутся на мою невесту с кремами, пудрой, румянами, щипцами для завивки и бог знает чем еще, пока лимузин привезет мою Хизер домой, и я сделаю ее своей женой, единственное, в чем она была против изменений ‒ навес из глициний в саду.

Когда Хизер и мама ушли, мы с отцом отправились на поле для гольфа, пытаясь занять наши праздные руки.

Я прервал телефонный разговор между Хизер и ее братом, прежде чем она успела упомянуть меня, нашего ребенка или свадьбу.

В ночь после инцидента с телефонным звонком я солгал Хизер, сказав, что пригласил ее братьев на семейный ужин и нашу свадьбу. Я сказал ей, что история, которую она придумала, сработала как заклинание, и ее братья не могли дождаться, чтобы увидеть ее.

Я видел, как ей было больно, когда ее брат не пришел на ужин, но все, что я смог сделать, это пожать плечами.

Завтра, когда они не придут на свадьбу, я не уверен, что смогу контролировать ее покорность.

Мой отец прочищает горло, отвлекая меня от мыслей к седьмой лунке, его глаза прикованы к мячу для гольфа, однако, как только он начинает говорить, я понимаю, что мяч это не то, что видят его глаза.

‒ Роман, я пытался, сынок. Клянусь Богом, я пытался быть отцом, которого ты заслуживаешь. Я выбрал лучшую женщину, не только самую красивую, но и самую умную и добрую. ‒ Он резко встает, бросает клюшку «Callaway» в сумку для гольфа и прищуривается, глядя на меня. ‒ Я подчистил одиннадцать из твоих двенадцати беспорядков, сынок. Один конструктивно, а десять ‒ легально. Хизер… она другая. Ты правда думаешь, что ты единственный Пейн, который навел справки? ‒ он усмехается, качает головой и смотрит на траву на полях для гольфа. ‒ Я знаю, кто она, знаю, почему она в твоей жизни. Но хоть убей, я не могу понять, как ты пришел к тому, чтобы переспать со своим врагом. Тем более создать с ней живую жизнь. Думаю, я пытаюсь сказать, что ты наломал дров, и тебе придется пожинать плоды в будущем. Я передал весь твой трастовый фонд и семейное наследство не только Хизер, но и ребенку, которого она носит сейчас, и любому ребенку, которого она будет носить и родит в будущем.

‒ Будь то твой ребенок или нет. Если я еще хоть один раз увижу ушиб, синяк под глазом или порез на ее теле, как я видел во Франции, с тобой будет покончено. Я пресеку не только твои связи с этой семьей, но и не дам ни цента от твоего наследства. ‒ Обе его руки гладят меня по плечам, прежде чем упасть вдоль тела. ‒ Сынок, ты саморазрушителен, но каким-то образом встретил свою вторую половинку. Твою единственную и неповторимую. И если ты думаешь, что я обращаю внимание, улавливая каждое шепчущее, ненавистное слово, которое, по твоему мнению, осталось неуслышанным, ты ошибаешься. Роман, пришло время тебе столкнуться со своими демонами и уничтожить их всех. Если ты этого не сделаешь, то никогда не будешь счастлив, я могу обещать тебе это.

Я позволяю его словам и угрозам повиснуть между нами, пока не успокаиваюсь. Когда я смотрю в глаза отцу, то делаю это с улыбкой на лице.

‒ Спасибо за познавательную беседу, папаша. Думаю, я достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, так почему бы тебе не позволить мне самому разобраться в этом. ‒ Я хлопаю его по спине, прежде чем загрузить свою сумку в гольф-кар, и машу ему, чтобы он поторопился. ‒ Да брось, у меня остался всего один день свободы.

* * *

Я признаюсь в этом тебе и никому другому… я чертовски нервничаю. Странно, ведь я не знаю почему. Я не могу понять, но что-то… Нет, в этом дне все кажется неправильным.

Мы с отцом в библиотеке, одетые и ожидающие начала церемонии, когда Себастиан заходит и сообщает мне:

‒ Роман, свадебный координатор хочет, чтобы мы заняли свои места снаружи.

Хизер и моя мать еще не приехали, и мне это не нравится. Совершенно. Если у моего отца был откровенный разговор по душам со мной вчера, я могу только представить, что обсуждали Хизер и мама. Знаю, что моя мать любит меня и хочет, чтобы этот брак не только состоялся, но и увенчался успехом. Вопрос в том, какой ценой?

Мои глаза сужаются, и я смотрю в сторону Себастиана, в то время как остаюсь неподвижным на своем стуле.

‒ Хизер здесь нет. Я не буду сидеть сложа руки, пока она не появится. Что-то не так.

‒ Сынок, перестань. Дамы скоро будут здесь. ‒ Я смотрю то на Себастиана, то на отца, прежде чем резко встать. Выходя из комнаты, поправляю галстук и проклинаю Хизер за ее опоздание.

Мы все на местах, под пологом из глициний. Цветы и украшения ‒ все тщательно продумано, эта свадьба достойна короля и королевы. Когда начинается свадебный марш… занавес поднимается.

В тот момент, когда Хизер проходит под ним, мои колени подгибаются от ее ослепительной красоты. К счастью, мой отец был более подготовлен к подобной реакции, чем я, так как он сразу же встал позади меня, и это, кажется, остается незамеченным.

Она не одета в платье, которое я выбрал, она одета в кремовое платье с сапфировыми камнями, вшитыми в лиф, линия которых останавливается на высокой талии, где собранный шелковый шифон ниспадает по полу, образуя шлейф позади нее. Ее светлые волосы подняты, со свободными локонами, обрамляющими ее лицо. Вуаль ниспадает ей на спину с сапфировой тиары на макушке.

Она ‒ эссенция красоты в ее чистейшей, редчайшей форме. Гордость мгновенно раздувается в моей груди, когда она, наконец, поднимает взгляд, и наши глаза встречаются. И когда она улыбается… я вспоминаю, почему выбрал Хизер, я вспоминаю, что делает ее такой уникальной, что именно в ней делает меня столь никчемным человеком, и тогда я обещаю себе никогда не забывать все, выжигая все эти причины в лобных долях своего мозга, обещая, что никогда не забуду этот момент.

Единственное, что я помню из самой церемонии, это ее отрепетированные клятвы и выражение лица, когда были произнесены мои неотрепетированные клятвы, слова, шедшие прямо из моего сердца.

‒ Хизер Джослин Маккензи, я понятия не имею, почему был благословлен тем, что ты и твоя любовь проникли в мою жизнь, мой разум, мое сердце и мою душу. Тем не менее, я обещаю тебе сегодня перед нашей семьей и перед Богом, что проведу каждое мгновение, каждый день, пытаясь стать лучшим мужчиной, мужчиной, который заслуживает такую редкую и изысканную женщину, как ты. Ты выжигаешь тьму моего пустого сердца и заполняешь пустоту своим пламенем и счастьем. За это я всегда буду у тебя в долгу. Ты подарила мне жизнь, которую я никогда не заслуживал. Я буду любить тебя с этого дня, в болезни и в здравии.

‒ Ибо именно ты заставила меня осознать смысл следующего Библейского писания, а также зажгла во мне стремление жить этими словами, я надеюсь стать таким же хорошим и достойным человеком и быть им до конца наших дней. Любовь терпелива. Любовь добра; любовь не завидует и не хвастается; она не высокомерна и не груба. Она не требует своего. Она не раздражается, и не держит обиды. Она не радуется лжи, но радуется истине. Любовь никогда не сдается, она заставляет уверовать, никогда не теряет веры, всегда полна надежд и все переносит. Любовь никогда не кончается. Наша любовь, именно такова, и с этого дня и всегда впредь, я буду следовать этим клятвам.

Глава 27

Хизер

Я понятия не имею, что увидела в глазах Романа, когда он произносил клятвы, которые я не была готова услышать. Знаю только то, что это напугало меня до чертиков; это также укрепляет мою решимость. Месяц назад его слова превратили бы меня в глину в его руках, и я бы сделала кувырок, только чтобы услышать еще.

Роман имеет склонность верить, что любые эмоции, которые он чувствует в данный момент, являются подлинными, и без сомнения в такие моменты как этот они таковыми являются, однако, за последний год я узнала, что они также весьма переменчивы.

Урок был усвоен, неважно, что говорит Роман, сколько раз он это говорит, или когда он это говорит, я всегда буду оставаться бесчувственной. Он ответственен за подобную реакцию от меня… мне больше нечего ему дать. Он эффективно погасил любой оставшийся свет, который я когда-либо несла внутри.

Я прохожу через церемонию и прием, как идеальная «степфордская жена», киваю, улыбаюсь и говорю, когда это уместно. Однако внутри я мертва, мои осознанные мысли ‒ это тиканье минут, отсчитывающие конец отвратительного притворства, конец этой свадьбы.

Когда последние гости уходят, и я могу сбежать в главную ванную комнату, я закрываю за собой дверь и включаю душ, прежде чем упасть на пол. Вода смешивается со слезами, и я впервые позволяю мучительной боли, которую я держала внутри, выплеснуться наружу. И, черт возьми, это больно, все намного хуже, чем я ожидала.

Моя кожа сморщивается к тому времени, когда боль утихает достаточно для того, чтобы усовершенствовать мою маску и отделить разум от души. Я надеваю шелковое платье до пола и заплетаю волосы. Наношу увлажняющий крем, когда Роман стучит в дверь.

‒ Хизер?

‒ Да, я выйду через минуту. Прошу прощения, что задержалась. ‒ Я намыливаю руки перед тем, как вытереть их полотенцем, смотрю на свое отражение в зеркале и иду в спальню, чтобы обнаружить Романа, сидящего в кожаном кресле «Вингбэк» с откидной спинкой в угловой гостиной главной спальни. Первые несколько пуговиц его смокинга расстегнуты, а галстук до сих пор висит у него на шее. Он откинулся на спинку стула, оперевшись головой на сцепленные пальцы. Он не замечает, что я зашла, продолжает смотреть в потолок.

Не говоря ни слова, я откидываю одеяло и проскальзываю на простыни. После того, что кажется вечностью, я слышу, как он вздыхает и кожаное кресло скрипит за секунды до того, как я слышу, что дверь тихо закрывается.

Первую ночь в качестве миссис Роман Пейн я спала в нашей кровати одна. Мой сон беспокойный, я просыпаюсь несколько раз, плача и борясь с кошмарами, атакующими мое подсознание. Кошмары о человеке, который одновременно злой и любящий, ангел и сатана, человек, с которым я связала свою жизнь, отец моего ребенка. Злой или любящий, ангел или дьявол, это то, что лежит под поверхностью, не портит красоты, олицетворяющей Романа.

И после этой самой первой ночи я остаюсь одна в течение следующих дней и ночей. Проходят недели, а я все еще не вижу Романа. Провожу дни в стенах своей позолоченной клетки поместья Пейн. От моих братьев по прежнему нет новостей и, поскольку Роман убрал все телефоны в доме после срыва моего разговора с Бобби, я осталась без ответов о том, почему они так ко мне и не пришли.

Но в глубине души я уже знаю, почему. Сомневаюсь, что Роман когда-либо говорил с ними по телефону.

Родители Романа остались после свадьбы. Они хорошие, очень дружелюбные и любящие, но это не помогает заполнить нарастающую пустоту, которую я чувствую с каждым прожитым днем, плюс Романа нет рядом.

Если бы я была честна с собой или, черт, даже с тобой, я бы признала существование пустоты, но я знаю до мозга костей, насколько скользка эта темная пропасть… и я избегаю ее, как чумы.

Мы с Долорес продолжаем общаться, используя наши старые методы: я говорю, а она отвечает, кивая, качая головой или грустно улыбаясь. Наши беседы остаются краткими и поверхностными. Это довольно таки раздражительно, до такой степени, что мне приходится выходить из комнаты, чтобы не ударить ее, удерживая в удушающей хватке за горло напротив стен, с которыми она постоянно пытается слиться, и требовать ответов. Мы с Эндрю почти не разговариваем, затрагивая лишь безопасные темы, такие как погода.

Сказать, что я провожу большую часть времени в одиночестве, будет преуменьшением, которое я отказываюсь озвучивать.

***

Я не видела своего мужа больше двух месяцев. Если не считать того случая, когда я вошла в нашу спальню в первую брачную ночь, то больше ни разу и не видела.

Мои эмоции зашкаливают. Мои когда-то упорядоченные мысли вспыхивают и сталкиваются с запутанными, но глубоко укоренившимися чувствами. Я не знаю, кто я, но точно знаю, что нуждаюсь в Романе.

Я слабачка.

Позор всему женскому роду.

Ты хоть представляешь, сколько раз в моей тихой гробнице одиночества я планировала побег? Печальнее всего то, что с каждым днем мои идеальные планы меняются и перестраиваются. Они слабеют, и я чертовски это ненавижу. Его отсутствие не причиняет мне ничего… ничего, кроме того, что разрушает мою решимость в клочья, и я не знаю, как долго смогу сохранить нити, удерживающие от разрыва.

Мои мысли явно отражаются от поверхности зеркал, в которых я вижу женщину, которую не узнаю, когда внезапный стук в дверь вырывает меня из потока моих мыслей.

Я встаю из-за туалетного столика, распыляю «Коко Шанель Мадемуазель» и шагаю в облако духов, прежде чем поставить бутылку обратно и подойти к двери.

Когда я открываю дверь, то улыбаюсь, приветствуя моего акушера-гинеколога, доктора Кэрол, прежде чем закрываю дверь и следую за ней.

‒ Миссис Пейн, сейчас вы на двадцать восьмой неделе или семи месяцах беременности, самое время для вашего третьего и последнего ультразвука. Мистер Пейн приобрел аппарат «4D ультразвуковой диагностики», чтобы вы смогли увидеть своего ребенка более четко. Это удивительная машина, которая буквально позволит нам увидеть вашего ребенка, как если бы он был вне утробы, технология аппарата самая лучшая, уверяю вас.

Она улыбается, прежде чем открыть дверь в затемненную комнату.

‒ Заходите внутрь, запомните: расстегните медицинский халат спереди, сядьте на смотровой стол и положите простыню на колени.

‒ Да, мэм, ‒ бормочу я, когда дверь за мной закрывается. Быстро снимаю одежду, надеваю халат и хватаю простыню, прежде чем повернуться к смотровому столу.

Роман, мать его, Пейн, во всей своей красе, заставляет меня резко остановиться и задохнуться, прикрывая рот руками.

‒Ро…

Воплощение Сатаны, скрытое под человеческим обликом, за которого я вышла замуж, правый уголок рта изогнут в хитрой ухмылке так, что на щеке появляется ямочка.

‒ Мышка. ‒ Не проявляя ни капли эмоций, он садится, кладя правую лодыжку на левое колено, прежде чем сложить пальцы под полной нижней губой и продолжить: ‒ Надо же. Ты выглядишь… хорошо отдохнувшей.

‒ Рома…

Его рука взлетает в воздух, заставляя меня закрыть рот и прикусить язык от грозящих вырваться обвинений.

‒ Мышка, ты же не думала, что я охотно пропущу сегодняшний день? ‒ Он похлопывает по смотровому столу рядом с собой и улыбается мне. ‒ Пожалуйста, присаживайся. Давай посмотрим на нашу малышку.

Без колебаний я подхожу к смотровому столу и сажусь, после того, как я ложусь, слышу, как медсестра входит и говорит:

‒ Хизер, гель будет ощущаться немного липким, я разогрела его, так что он не будет холодным.

Я киваю, когда медсестра растирает теплый гель по низу моего живота, прежде чем прекрасное личико моей дочери появляется на экране.

Любая женщина, которая когда-либо по-настоящему любила мужчину, знает, что в жизни у нее будет только горсть важных воспоминаний. Одно из них ‒ влюбиться. Наши сердца настолько саморазрушительны и глупы, как овцы, они ведут нас к нашему самоуничтожению. И после того, как мы разгромлены… продолжаем пресмыкаться, умоляя о большем, потому что запретный плод ‒ наркотик для каждой женщины. И хотя известно, что он уничтожит тебя, опустошит и оставит в темном небытии, мы все равно гонимся за ним, как прилежные наркоманы.

Я бежала к нему с той минуты, как закинула сумку в багажник машины и помчалась за жизнью, к которой не была готова.

И я ненавижу себя за это не меньше, чем Романа.

‒ Вот и она, ‒ медсестра обращает мое внимание на экран. ‒ Видите ее?

Когда я вижу свою дочь, Винтер Иви, слезы, которые я сдерживала с той минуты как встретила Романа, душат меня, вырываясь из груди.

‒ Она прекрасна.

‒ Конечно, она похожа на свою мать, ‒ шепчет он. Когда я смотрю в его глаза, замечаю что-то под благоговением, вижу то, чего никогда не видела на лице Романа… страх.

После того, как медсестра вытирает гель с моего живота, выключает аппарат и тихо уходит, я смотрю на него и задаю вопрос, на который не хочу знать ответ:

‒ Роман, что ты наделал?

Слезы текут по моим щекам, когда он встает и начинает мерить комнату шагами, запустив руки в волосы, а слова полные мольбы прорываются сквозь мои всхлипы:

‒ Роман, что? Что ты натворил?

Он останавливается у двери и надломленным голосом говорит мне:

‒ Ты никогда не станешь номером тринадцать.

Он оставляет меня, пока я неотрывно смотрю на дверь, которая закрывается за ним.

Как кто-то может чувствовать себя одновременно опустошенным и израненным?

Глава 28

Роман

С тех пор, как я покинул Хизер в ночь нашей свадьбы, я находился в состоянии алкогольного опьянения каждую минуту, и никогда не оставался в одном городе дольше суток. Каждую ночь я проводил с разными женщинами, иногда их было три-четыре. Я душил каждую, резал плоть, наблюдая, как они истекают кровью, в то время как ненасытный садист внутри меня наслаждался их криками и мольбами.

Сначала женщины были из моего круга, но после того, как мой внутренний зверь вырос до монстра, в которого я превращался, Себастьян, переезжая из города в город, начал подбирать эскорт. И где-то между номером тринадцать в Бразилии и номером семнадцать в Торонто, он был вынужден находить шлюх, дешевых шлюх, которых не хватятся, когда я зайду слишком далеко.

Вчера утром, просыпаясь после трехмесячного запоя скотчем, лежа в луже каждой капли крови номера двадцать, я осознал, что пути назад нет.

Я так далек от того, чтобы быть тем, кем был до того, как обнажил сердце перед нашими друзьями и семьей, в то время как холодная отчужденность Хизер и мертвые глаза были единственными, которые, казалось, наблюдали за мной, и теперь нет пути назад.

Должен сказать, что за время моего странствия я несколько раз допускал и искренне верил, что способен стать противоположностью тому человеку, которого вы впервые встретили. Боролся с необходимостью объяснить тебе, что люди меняются, и, возможно, Хизер была той, кто изменит меня к лучшему.

Но вместо этого она изменила меня в худшую сторону.

До Хизер я действительно думал, что мои промашки, или двенадцать женщин, к смерти которых я причастен, были просто следствием моего невежества. До того, как Хизер ворвалась в мою жизнь, я был уверен, что возраст и практика не позволят ей стать номером тринадцать.

Теперь же я знаю, что это неправда. Я ‒ творение чистого зла. Это то, кто я есть, кем я всегда был, кем всегда буду.

Что я вам говорил в самом начале? О чем предупреждал? Позволь мне освежить твою память…

Я говорил, что проживал жизнь так, как считал нужным. Можете не согласиться с решениями, которые я принял, и возненавидеть меня за то, что не предпринял. Каждый грех, который я совершил; каждая жизнь, которую отнял; каждая душа, которой я завладел; я делаю это, чтобы с наслаждением наблюдать, как она угасает. Я делал все это с абсолютными и четкими намерениями наблюдать, как мои пороки и грехи влияют и изменяют жизнь других.

Мои личные намерения, и только я сам руковожу ими.

Я должен быть здесь сегодня, чтобы увидеть свою дочь, и не позволить ей заглянуть в глаза Сатане. Должен быть здесь сегодня, чтобы молча попрощаться с любовью всей моей жизни.

Должен, чтобы вырвать и выжечь себя, как рак, ради спасения единственных двух людей, которые есть в моей жизни и которых я всегда буду любить.

На обратном пути в поместье, после всех дней, которые я провел, вливая в себя литры скотча, голос Эндрю вырывает меня из гребаного ада.

‒ Все ваши вещи упакованы и в настоящее время направляются в особняк Боулдер, как вы и просили, сэр. Себастьян только что отправил мне сообщение, в котором доложил, что все юридические документы подписаны, и грузчики уже там, обустраивают дом. Как только мы приземлимся, все будет сделано.

Откидываю голову на кожаное сиденье.

‒ Cпасибо, Эндрю, ‒ бормочу я.

Боулдер, Колорадо. Именно там я планирую построить новую клинику и начать жизнь заново, вдали от Хизер и нашего ребенка.

Мы оба знаем, что мне никогда не суждено было получить благословения, как Хизер и Уинтер, так и такому lusus naturae^[5] демону, как я.

Эндрю останавливает машину перед въездом в поместье.

‒ Жди в машине, мне просто нужно захватить оставшиеся документы, я скоро буду. Оставь двигатель включенным.

‒ Будет сделано, сэр.

Молча открываю и закрываю дверь, прежде чем пройти в свой кабинет и как только я закрываю дверь…

Менее чем через пять минут я чувствую ее взгляд на себе, чувствую ее ангельское присутствие, даже находясь спиной к двери.

Бомба взрывается в моей груди, когда я поднимаю глаза и вижу хаос, в который я ее превратил. Макияж размазан, ее потекшая тушь окрашивает красивое лицо, по которому стекают ручейки слез. Сквозь хныканье она бормочет обрывочные мольбы, пока не оказывается прямо передо мной. Ее руки крепко обвиваются вокруг моей шеи, и продолжает рыдать на ее сгибе:

‒ Пожалуйста, пожалуйста. Роман. Не делай этого, умоляю тебя. Я не могу. Пожалуйста, не оставляй меня. Не могу потерять тебя. Ее руки захватывают мои волосы, прежде чем она притягивает мое лицо к себе и целует меня со всей страстью и пылом.

Наши рты поглощают друг друга, наши языки переплетаются, наши зубы прикусывают кожу, а губы посасывают и притягивают друг друга. Мой портфель падает на пол, и я обхватываю ее лицо руками, сметая прочь слезы, источник которых мои прегрешения.

Я отстраняюсь и улыбаюсь в ее прекрасное испачканное лицо, сердце, которое я подпитывал, ничтожно разбивается вдребезги.

‒ Моя маленькая милая мышка, ты уже потеряла меня, любовь моя.

После того, как я буквально выдергиваю из ее рук свой пиджак и рубашку, хватаю портфель и поворачиваюсь, чтобы уйти. Вид моей беременной жены, опустившейся на колени на пол, умоляющей и рыдающей, укачивающей свой большой живот ‒ это зрелище, которое я буду стараться стереть каждую минуту каждого дня своей жизни. И потерплю неудачу.

‒ Прощай, Хизер. Все теперь принадлежит тебе. Я позаботился о том, чтобы вы с дочерью никогда ни в чем не нуждались. ‒ Поправляю пиджак и застегиваю его, выходя из кабинета, спускаюсь по массивной лестнице и прохожу через парадные двери поместья Пейн.

Слезы застилают мне глаза, когда водитель отъезжает и спускается по подъездной аллее, окруженной ивовыми деревьями. К счастью, я в состоянии быстро сморгнуть их и эффективно держать Хизер вдали от моего сознания и мыслей.

Глава 29

Скрытый Змей

Когда я только начал работать на Романа, я уже знал, что он больной сукин сын. Я не только сохранил файлы, сделанные на каждую из его жертв, но и изучил их. Черт, как ты думаешь, чьей первой работой было подчистить тот огромный беспорядок с дядей Мак? Моей. Мне пришлось запихнуть этого жирного ублюдка в печь для сжигания мусора. В основном он был порезан на кусочки, потому что, давай будем честны, мужик весом фунтов двести пятьдесят (уточнение от перев. 113,398 кг) никогда не поместится в два на два квадратных фута (уточнение от перев. 2 фута=6,96 см).

Это было вскоре после того, как я убрал этот бардак, когда редко стал видеть в Романе человека, которого знал. За последний год я стал свидетелем того, как этот дьявол во плоти, изменил свой облик, стал другим, не таким, каким он был при нашей первой встрече. За исключением нескольких ушибов и синяков на Хизер, которые он сам же и излечил, зверь внутри него спал. Безмолвный. В какой-то момент я подумал, что он умер на совсем.

Только когда я нашел его одного в офисе, пьяного в первую брачную ночь, проклинающего свою ярость, я понял, что старый зверь все еще жив и здоров, и он также ревел от готовности вырваться и порезвиться.

Это я был тем, кто создал монстра, каким он является сегодня? Нет, это не так. Признаюсь, я его подкармливал. Из Лос-Анджелеса в Гонконг, на Гавайи, и затем в Канаде и, наконец, в Нью-Йорке, а также в каждом крупном городе между ними. И после того, как я насытил его, убирал оставшийся беспорядок.

Он знал, кем становится и чего это будет ему стоить.

После того как я подписал последние документы для нового дома Романа, я улыбаюсь сексуальной брюнетке-адвокату и подмигиваю ей, кладу свою авторучку в карман пиджака и поворачиваюсь, чтобы уйти.

Когда самолет взлетает, я вздыхаю с облегчением, зная, что наконец-то после стольких лет марионетка овладела кукловодом.

Зная, что я тот самый человек за занавесом, в одиночку управляющий Романом, который собственноручно отдал мне не только свою жену, но и свою жизнь, заставляет каждую каплю вложенных трудов и терпения стоить того.

Как только Роман дал мне следующее задание, я понял, что все мои тщательно продуманные планы, в конце концов, осуществились. Мое задание? Позаботиться о его драгоценной Хизер. Обеспечить ее счастье, присматривать за ней, пока Роман начинает новую жизнь в Скалистых горах.

Я бы не назвал свои чувства к Мак влечением или одержимостью. Проще говоря, в тот момент, когда я впервые увидел ее, знал, что она та самая. Знал, что ее будет трудно завоевать, и это потребует терпения и спокойствия на том уровне, на котором я никогда раньше не действовал.

Но это не имеет значения. Я всегда знал, что это была война. Был уверен с самого начала, что эта война будет длиться много лет. Войну, которую я начал вести в ночи, когда молча наблюдал, как он душил Бриттани Слоан, насилуя ее за ее добродетель.

Хизер была другой. С самого начала знал, что она создана для меня. У меня нет слов, чтобы описать ту связь между мной и Хизер, и знаю, что никогда не смогу до конца описать этого. Вынужденный оставаться в стороне, в то время как женщина, которую ты любишь, неоднократно умоляет о любви мужчину, который избивает ее лицо и насилует ее тело без угрызений совести, а затем приходиться ежедневно наблюдать за ней, пока она становится крупнее из-за ребенка в ее чреве, это было тем, что я едва смог выдержать. Едва.

Я был на грани полного срыва во время их свадьбы, уверенный, что разрушу все, но каким-то образом, мне удалось сохранить контроль.

И теперь каждый мучительный момент наконец-то окупился.

Мак на самом деле не знает, кто я, и как далеко зайду, чтобы убедиться, что она станет моей.

Глава 30

Хизер

Я заснула на полу, в кабинете Романа, рыдающая и уничтоженная, как было раннее, когда я выдерживала удар за ударом в мои первые дни здесь. Только на этот раз он не оставил мои кости сломанными, а кожу разорванной. Нет, на этот раз все было гораздо хуже. Он оставил меня, мою душу, всю мою сущность… оставил Хизер Маккензи-Пейн сломленной, разрушенной и абсолютно одинокой.

Забавно, что женщина способна выдержать физически и эмоционально, когда она любит кого-то. Мы пройдем через все круги ада и никогда не отступим. Мы приучаем себя быть достаточно сильными, постоянно передавая всю, целиком и полностью, власть одному человеку, который уже и так обладает силой, способной уничтожить нас. И мы делаем это все, полагаясь лишь на веру.

И когда ты осознаешь, как и я сейчас, что ты не только позволил ему превратить себя в жертву насилия, но и охотно предоставил инструменты, чтобы затем собственноручно помочь ему изменить тебя, это разрушит тебя физически, умственно, эмоционально, на каждом уровне, вплоть до центра твоей души.

Ни одна из женщин не готова к такому катастрофическому прозрению; Я чертовски уверена в этом.

Это отрезвляет, это болезненно. Так больно, что я могла бы перелистать весь словарь, подвергаясь мукам, и все равно не смогла бы найти термин, чтобы это описать.

Последние слова Романа проникли в мое сознание.

«Прощай, Хизер. Все теперь принадлежит тебе. Я позаботился о том, чтобы вы с дочерью никогда ни в чем не нуждались».

И как только они достигают разорванных в клочья остатков, которые когда-то были моим сердцем… я улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать.

«Все принадлежит тебе».

Я не победила. Тем не менее, по правде говоря о Романе, неужели я и правда ожидала этого? Нет. Признаю, что у меня были мимолетные вспышки надежды и проблески того, какими мы могли бы быть, но я всегда знала, что Роман был человеком, выступив против которого невозможно было победить. Женщина не может завоевать сердце, которого никогда не было.

Проблеск надежды… нет, я не победила. Но, черт возьми, я и не проиграла, верно?

***

За все то время, что прошло с момента того инцидента и сегодняшнего дня, я набралась достаточно храбрости, чтобы позвонить своим братьям. Наш первый разговор был закручен в одинаковом количестве лжи и правды, стоя в конце мощеной тропинки, я скрепила вместе наши разрушенные жизни, где моим братьям и мне пришлось стоять.

Бобби недавно переехал, чтобы помочь мне с небольшим ремонтом, который я решила устроить, в то время как профессионалы работали над большей его частью. Я хочу, чтобы Роман был полностью стерт с каждого дюйма этого дома до того, как наша дочь, Винтер Иви, появится на свет, точнее, в этом доме.

Закончив обшивать панелями стены в детской комнате, слышу, как кто-то подошел сзади, где я сижу, развалившись, глядя то на один образец цвета, то на другой.

− Знаю, ты думаешь, что это глупо, но, пожалуйста, порадуй меня, цвет зимнего плюща перетекает от бледно-нефритового до темно-изумрудно-зеленого. Думаю, что доминирующим цветом должен быть нефрит, а любым цветовым акцентом, который мы сделаем, должен быть темно-фиолетовый. Но не будем увлекаться. Я не хочу, чтобы это выглядело так, как будто «Hello Kitty» взорвалась в детской моей дочери. Затем мы можем использовать ту же цветовую гамму с ее постельными принадлежностями и мебелью в гостиной. Что думаешь, Бо?

Человек, усмехнувшийся позади меня, не был Бобби.

− Ну, я не знаю, что думает Бо, но мне кажется, это звучит прекрасно, Мак.

Как только я поднимаю свою большую задницу с пола и поворачиваюсь, чтобы увидеть Себастьяна, едва не задыхаюсь. Мои глаза несколько раз метнулись за его спину, к нему и обратно, прежде чем я смогла собраться с мыслями и спокойно спросить:

− Себ, пожалуйста, скажи мне, что его здесь нет.

Его зеленые глаза сверкают на фоне оливковой кожи, и он проводит руками по своим грязным светлым волосам, которые уже давно нуждаются в стрижке, но ему это идет. Довольно-таки мило, должна признать. Когда он улыбается, белые зубы сверкают на долю секунды, прежде чем заговорить:

− Нет, дорогая. Его здесь нет. Только я. Хотел зайти и проведать тебя. Знаю, прошло много времени, но я беспокоился о тебе и ребенке. Он уволил меня, черт возьми, думаю, это произошло через несколько дней после того, как вы поженились. С тех пор я о нем ничего не слышал. Я бы пришел раньше, но лишь недавно узнал, что он ушел две недели назад… черт. Извини…

Мои дрожащие руки скользят сквозь пряди волос, а затем приглаживают складки, которых нет на моем эластичном хлопковом макси-платье, пока я мямлю, будучи взволнованной.

− Нет, нет. Все в порядке, Себ, правда. Это было… ну, ты был там, ты знаешь. То, что он сделал, было необходимо для меня и моей дочери, для нашей по-настоящему счастливой жизни. Я благодарна ему за то, что он смог преодолеть свою жажду и ненасытность, и отпустить нас, хотя я просила и умоляла его остаться, − я улыбаюсь ему в ответ, − думаю, иногда, даже ты упускаешь главное из внимания.

Его рука оказывается рядом с моим лицом, и он заправляет мои волосы за ухо прежде, чем я успеваю понять, что он делает, вернее, что уже сделал, обе его руки скользят в карманы его выцветших джинсов. Он опускает голову, чтобы скрыть усмешку.

− Да, мэм. Я бы сказал, что это происходит чаще, чем большинство людей хотели бы признать. Он заглядывает за мою спину, и на его лице мелькает беспокойство, а его темно-зеленые глаза сканируют мои. − Уверена, что все в порядке, дорогая?

Чувствую, как слезы застилают глаза, и киваю.

− Я не могу позволить себе быть не в порядке, Себ. Я… это все еще больно, но не так плохо, как если бы он остался и продолжил свое «Милый Роман» поведение, чтобы потом бросить меня и Винтер.

Он кивает головой в сторону краски:

− Не возражаешь, если я помогу?

− Вообще-то, я бы не отказалась от помощи, если ты не против. Мои ноги опухают, как сумасшедшие, и я уверена, что ребенок внутри меня думает, будто она голодна до смерти, хотя мы только что съели огромную порцию и два литра мятного мороженого с шоколадными крошками. Я смеюсь, прежде чем подойти к двери и спросить через плечо:

− Я собираюсь прихватить сэндвич, или десять, хочешь чего-нибудь?

От его смеха у меня в животе что-то происходит, то, чего я не чувствовала со времен Романа… до Франции. Бабочки. Я чувствую бабочек и знаю достаточно, чтобы понять, что они не имеют никакого отношения к моей беременности.

− Нет, все хорошо, дорогая. Пойди возьми себе чего-нибудь поесть, а я займусь нефритовой частью твоего плана. Он улыбается перед тем, как вылить краску на поддон.

Я медленно спускаюсь по лестнице на кухню и делаю себе четыре бутерброда с сыром. С тех пор, как Роман забрал Эндрю после своего ухода, я была предоставлена сама себе на кухне.

Как только заканчиваю делать бутерброды, несу их, два стакана и кувшин сладкого чая на подносе в детскую, и после того, как Себ вешает чистые полотняные занавески, там, где будет гостиная, сажусь и ем, разделяя кувшин сладкого чая с моим новым другом.

Самое главное, я смеюсь. Имею в виду, смеюсь аж до коликов в животе впервые за долгое время, что я уже и не помню, так давно это было. И все это время чувствую, как счастье заполняет пустоту, которую Роман собственноручно вырезал, только чтобы оставить меня опустошенной, когда он ушел от меня.

Глава 31

Роман

Хизер должна была родить вчера, в канун Нового года. Где я был с тринадцатого декабря? Спал в моем домике у бассейна, или, скорее, в домике у бассейна Хизер, того самого бассейна, систему обогрева в котором я вывел из строя еще в октябре, чтобы никто не мог плавать в нем и найти доказательства моего проживания.

Я кое-что замышлял и планировал… нечто.

Был ли я вынужден участвовать в сомнительно легальной деятельности… возможно.

Я точно там, где должен быть, когда все огни в доме загораются в три часа утра второго января, сигнализируя об одном и только об одном? Я блядь готов поспорить на свою задницу!

Мои пальцы мельтешат напротив экрана, набирая номер доктора Кэрол, при первом же гудке она отвечает:

− Доктор Кэр…

− Заткни блядь свой рот и слушай. Ты разговаривала с Хизер в течение последнего часа? Не говори лишнего, пока не ответишь на МОИ вопросы.

− Ах… Мистер Пейн?

− Что. Блять. Нахрен. Ты. Не. Поняла? − выговариваю сквозь стиснутые зубы.

− Нет, нет, сэр, я… − Я слышу, как через секунду зазвонил ее телефон. − Это она звонит, я перезвоню вам через минуту.

− Ты мать твою не сделаешь этого! Ответь на звонок, я буду на линии!

Телефон щелкает, и я неистово расхаживаю назад и вперед по маленьким квадратным камням, ковер на которых стерся за последние несколько недель. Я делаю единственное, к чему прибегал, чтобы сохранять спокойствие с тех пор, как узнал имя моего душеспасения.

Я повторяю его снова и снова.

− Винтер Иви… Винтер Иви.

Буквы были вытатуированы на моем сердце с того дня, как я впервые услышал имя моего ангела, единственное хорошее, что я когда-либо приносил в этот мир, Меккой всего чистого, созданного олицетворением Сатаны и страданием ее безгрешной матери.

Когда они спросят меня в чистилище, где, я полагаю, нахожусь и почему, я расскажу им о коварном круге ада, девятом круге ада Данте.

У меня было все, и я, как чертов придурок, позволил этому ускользнуть.

− Доктор Пейн?

Нащупав и почти роняя телефон, я продолжаю вышагивать.

−Да?

− У вашей жены отошли воды минут пятнадцать назад, она принимала душ…

− Она, мать твою, что? − рычу я.

− Она принимала душ, как и большинство женщин, доктор Пейн, и мы с вами благодарны им за это, выходите из режима папочки и переходите в режим доктора.

− Я, черт возьми, в режиме доктора, в режиме папочки-доктора!

− О боже, вот почему, вот поэтому они запрещают нам заботиться о наших собственных членах семьи.

Она вздыхает.

− Сейчас я еду в больницу, позвоню, как только закончу осмотр.

Мой смех искажен и язвителен.

− Кэрол, я буду там, в ординаторской, ожидая, наблюдая за полосою пульса ее плода, а также подтверждать записи, пока их вводят в компьютер. Увидимся там, так что не звони, поторапливайся нахрен!

Запихиваю свой телефон в задний карман моих штанов медформы, прежде чем скользнуть в McLaren F1 и вжимаю педаль в пол, проверяя возможности лошадиных сил, подбрасывая гравий в воздух по дороге в больницу.

Почему я оставил Хизер разбираться с этим в одиночку?

ПОЧЕМУ!

Я должен был быть там, все это время, должен был быть там ради них обоих, но меня не было.

Я подвел ее, как всегда. Подвел ее.

Выжимаю максимум из мотора, выхлопная труба яростно дышит, заезжая в гараж и паркуясь на место, которое не зарезервировано для меня, хлопнув дверью автомобиля, выхожу и тащу свою задницу в рабочий отдел.

Мои туфли Фарагамо^[6] с визгом останавливаются в опустевшем медпункте, мои глаза уставились на табличку с одним пациентом и одной полосой мониторинга сердца плода во всем отделе.

В разделе «Список пациентов» я прочитал «Хизер Пейн, Беременность по счету: 1. Количество детей: 0. Анализ на Синдром Гийена-Барре − отрицательный.

Раскрытие шейки матки 8,5 см. Сглаживание шейки матки 100 %. Доктор: Кэрол».

Как только до меня доходит смысл всего что прочел, я громкокричу:

− Она неполных девять гребаных сантиметров?

Мое внимание переключается на полосу сердечного ритма Винтер, и я мгновенно чувствую, как мой желудок падает, сердце разрывается, а разум разрушается.

Когда частота сердечных сокращений ребенка не обнаруживается на внутреннем мониторе плода, это означает одно и только одно.

Моя дочь больше не живет внутри своей матери.

Рациональная мысль покидает меня, и я бегу, как если бы Адские Псы наступали мне на пятки.

Как только я врываюсь в родильную палату и слышу плач и смех Хизер, смешанные с хныканьем нашей дочери, я благодарю Бога за благословения, которых я никогда не имел и никогда не заслужу.

Как человек, дьявольское, садистское чудовище, которое, честно говоря, нужно было удавить еще в колыбели в младенчестве, я все еще могу различить, когда удача или судьба были добры ко мне.

Когда мои глаза встречаются с глазами моей дочери, и я понимаю, что встречаюсь лицом к лицу со своим спасителем, все, что я могу сделать, это прошептать ее имя:

− Винтер.

Доктор Кэрол заботится о Хизер по другую сторону ширмы, давая мне шанс осознать мои новые, основные понятия жизни.

Я никогда не планировал встретиться с ангелом, тем более подойти достаточно близко, чтобы ее ручка схватила мой мизинец. Винтер мгновенно окружает мою душу собой, в то время как ее пальчики обхватывают мои.

Когда я говорю себе, что моя дочь − самый красивый ребенок во всем мире, я говорю это не только как врач, который видит ребенка после родов каждый день, я говорю это потому, что она такой и является.

Винтер Иви − это красота, происходящая из добра и излучаемая своей крошечной душой.

Неприкрытые слезы текут по моему загорелому, обезумевшему, грешному лицу, в то время как я со страхом смотрю на этот маленький комочек совершенства, которое я помог создать. Когда я касаюсь губами ее лба, мои слезы капают ей на щечки. Вытирая слезы с ее лица, я шепчу ей:

− Ты всегда будешь моей, малышка, всегда. Я никогда не рассчитывал, что мы с тобой встретимся, но судьба и я никогда не смотрели друг другу в глаза.

Плач Винтер становится тише, и я остаюсь, глядя в глаза, которые отражают мои собственные, а затем… затем она улыбается мне.

− Винтер, я обещаю тебе, что вернусь за тобой и твоей мамой. А пока будь хорошей девочкой и слушай, что мама тебе говорит. Слушайся ее, принцесса. Пожалуйста.

Я целую каждый из ее десяти пальчиков, затем черноволосую макушку, прежде чем повернуться и уйти.

У меня есть новая цель. Я знаю, что теперь ничто и никто не будет стоять на моем пути к достижению моей новой цели в жизни.

− Ром, тебе пора уходить. Ты не можешь ворваться и уйти из ее жизни. Я разрешил тебе оставаться в ее домике у бассейна, пока не родится ребенок, но теперь, когда ты увидел ее, пришло время тебе взять все свое дерьмо и сделать то, что, ты знаешь, будет лучше всего для нее. Теперь она моя. И в отличие от тебя, я буду заботиться о ней.

Каждое его слово пронзает мое сердце. И когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза, до меня доходит, что это он.

Я всегда знал, что в тени скрывается неизвестный мне безмолвный наблюдатель. Просто не ожидал, что он окажется настолько чертовски близко.

− Себастиан, − киваю я. − Как поживаешь?

Глава 32

Хизер

Когда я просыпаюсь от сокрушительной боли, я чуть ли не извергаю пламя, я так зла на себя за то, что теряю время, принимая душ, бреясь от подмышек до лодыжек, а затем втираю лосьон «Pink 'fresh & clean» в каждую клеточку кожи.

Я приняла душ, раскрытие матки за это время стало больше на восемь сантиметров, стала свежее и чище, чем любая другая беременная женщина в истории и родильного отделения, что стоило мне эпидуральной анестезии из-за того, что я дала себе вольность в виде душа, бритья и бразильского выпрямления волос. Однако когда я впервые вижу милое личико своей дочери, ничто, и я имею в виду, ничто во Вселенной не имело значения после того, как наши глаза встретились.

Она так похожа на Романа, это намного больнее, чем я представляла, с этим тяжело справиться.

Она прекрасна. Ее волосы густые и черные, как вороново крыло, рубиновые, пухленькие губки, но пленит именно ее взгляд, глядя в ее глаза, невозможно отвести взгляд. Мгновение я молча смотрю в ее сапфировые глаза, которые сверкают серебряными крапинками.

Голос Себа выдергивает меня из моих «а если бы да кабы».

− Я знал, что вы двое дадите жару, как феникс, восстающий из пепла. Черт, дорогая, ты Жанна Д'арк в моей книге. Я никогда не гордился кем-то или чем-то больше, чем сейчас тобой. Я улыбаюсь, не отрывая глаз от Винтер.

Для любого другого в комнате, кто осмелился бы подсмотреть, даже они не заметили бы легкую дрожь, которая пробирает меня. От боли, пронзающей мое сердце, метающейся от эйфории и окситоцина, бегущего по моим венам, когда моя дочь утыкается личиком в мою грудь.

− Хотела бы я, чтобы Роман был здесь, − шепчу я.

− Я знаю, дорогая. Знаю.

***

Я отправила Себа домой, не обращая внимания на его просьбы остаться с нами в больнице на ночь. Если со мной не будет Романа, то мне не нужна замена. Я лучше проведу это время наедине со своей дочерью.

Односторонняя привязанность Себастьяна возрастает против моего настойчивого требования прекратить это. Он продолжает внедрять себя в мою рутинную жизнь, и хотя это облегчает некоторые вещи, я предпочла бы, чтобы все оставалось сложным, чтобы пройти все в одиночку. Я просто не могу найти в себе мужества, чтобы сказать ему это, потому что не уверена, смогу ли выдержать, когда увижу, как потухнет свет в его глазах, когда я сделаю это.

Он заботится обо мне и Винтер, и я ценю то, что он делает, чтобы показать свою привязанность. Я не знаю, как долго смогу разыгрывать эту шараду. С уходом Романа мне не нужно следить за тем, что и как сказать, держать свои мысли и эмоции под контролем и хранить молчание.

Мне не потребуется много времени, чтобы превратиться в Maк, которой я была прежде, чем Роман захватил весь контроль и превратил меня в Хизер.

Я упиваюсь своим старым «я». Наслаждаюсь новообретенной властью, которую обрела после ухода Романа. Но все же что-то мешает мне, пытаюсь избегать присутствие Себа, его доброты. Можешь назвать это моим нежеланием быть одной в этом огромном доме, или, может быть, потребностью иметь какую-либо форму общения, даже если это не мой муж и отец моего ребенка. Иногда женщине просто необходимо мужское присутствие, оно помогает уснуть по ночам.

Это никогда не будет любовью, и нет, он никогда не станет моим Романом… Но он помогает облегчить боль. Он лелеет мое одиночество в тиши самых худших ночей, успокаивая меня, когда начинаются мои спонтанные всхлипы и рыдания… когда он лежит со мной рядом, это притупляет боль.

Иногда, когда женщина остается жить одна, растя ребенка без родственной души, она обязана продолжать жить дальше. Независимо от того, как сильно она ненавидит мысль об этом, ради ребенка и ее собственного здравомыслия она должна найти способ, любой гребаный способ крепиться, даже если ее сердце разрывается изо дня в день. Даже если все внутри, душа, которую она заперла и спрятала, постоянно кричит, как это неправильно на каждом примитивном уровне.

***

Винтер сегодня шесть недель. Она, Себ и я завязли в рутине, к которой, должна сказать, я приспособилась легче, чем думала.

После того, как накормленная Винтер уснула, я встаю с кресла-качалки, несу ее в кроватку и укладываю, прежде чем оглядеть детскую, которую Себ тщательно покрасил.

Мои пальцы дважды касаются основания лампы, и в комнате становится темно. Как и каждый из вечеров, я беру радио-няню и спускаюсь вниз за стаканом молока.

Ополоснув стакан и засунув его в посудомоечную машину, я иду через дом, тихо пробираясь в свою комнату. Когда я вхожу в гостиную, огонь, мерцающий на темных стенах, застает меня врасплох, и я спотыкаюсь при виде силуэта Романа, выделяющегося при свете огня, стоящего во весь рост… смотря прямо на меня. Его обычно белоснежная рубашка расстегнута, а рукава закатаны до локтей.

Только когда я нахожусь достаточно близко к нему, я вижу кровь, забрызгавшую его помятую рубашку, расстегнутую на груди. Его волосы торчат, видимо, он провел по ним пятерней, его лицо небрито, темные линии окружают его рот и круги вокруг глаз.

− Сядь, − рычит он и из-за чувства самосохранения, и, надеясь, что он не разбудит Винтер, я молча делаю то, что мне велят.

Он кружит вокруг того места, где я сижу в течение нескольких молчаливых минут, прежде чем открыть папку, которая осталась незамеченной до сих пор, и начинает швырять фотографии его двенадцати жертв.

− Вот почему ты появилась в моей жизни, мышка? Эти женщины, из-за них ты решила разыскать меня? Показать мне любовь? Спасти меня? А? Ты хотела спасти меня от самого себя, Хизер? Так?

Я качаю головой и смотрю на фотографии двенадцати женщин, которые были бы живы и сегодня, если бы не Роман.

− Ты знала, какие руки у этого человека, в которые ты вверяешь свою жизнь, и все же решила это сделать. Одна девушка, которую я убил, заставила тебя сделать выбор, или целая дюжина? Знаю, ты хотела стать тринадцатой, не так ли?

Я вздрагиваю, позволяя воплю вырваться из груди, когда он швыряет ужасающую фотографию обнаженной женщины, ее тело покрыто ссадинами и ранами, она истекает кровью на кровати, связанная кабельными стяжками, так плотно привязанными к ее шее, ее глаза выпучены, а посиневшие губы резко контрастируют с белыми простынями.

− Номер тринадцать. Это ТО, за что ты любишь меня?!

Я остаюсь прикованной к фотографии, пытаясь вымолвить хоть слово, когда он возвышается надо мной, выхватывает фотографию и разрывает ее перед моим лицом, прежде чем закричать и швырнуть ее обратно на стол:

− В ЭТОМ ДЕЛО?! − рычит он.

− НЕТ! −Мои глаза зажмурены, когда слово вырывается из моего горла.

− Чертова ЛГУНЬЯ! − Бах. Его рука снова с силой ударяется о стол.

Когда мои глаза опускаются вниз, туда, где находится его рука, он показывает другую фотографию. Это брюнетка, подвешенная к потолочному вентилятору за шею с помощью кабельных стяжек. Порезы от ножа в форме полумесяца тянутся от ее бедер к тому месту, где веревки врезаются в кожу вокруг шеи.

− А как насчет нее?

− Ты любишь меня за то, как я постарался над номером четырнадцать?!

Желчь поднимается в горле, и я задыхаюсь.

− НЕТ!

− ЛГУНЬЯ!

Бах. Его рука снова ударяется о стол, но мои глаза остаются закрытыми.

− Как насчет пятнадцатой? Она не была так предсказуема, как первые две девочки, она оказала некоторое сопротивление. СМОТРИ на них, мышка! СМОТРИ!

Каждая следующая фотография очередной девушки была ужаснее предыдущей.

Мое сердце разрывается из-за них на части. Каждой из них. Мое сердце болит за их отнятые жизни, за потерю, которую понесли их семьи. Мое сердце разрывается, потому что я могла что-то предпринять, чтобы остановить это. Вместо этого я ничего не делала, только закрывала глаза и глупо надеялась, что буду той, которой ему будет достаточно, чтобы сдерживать его от этого. Что, будучи тринадцатой, я смогу дать ему достаточно любви, подарить достаточно счастья, и что ему будет достаточно меня.

Но этого не случилось.

Бах.

− Номер девятнадцать, она все время умоляла об этом. Умоляла меня покончить с этим. Я чуть не даровал ей смерть, которую она так хотела, но, в конце концов, я задушил ее. И мы все должны убедиться, что они связаны, ты так не думаешь?

Я даже не могу увидеть ее лица, даже не могу определить цвет кожи бедной девушки, она всего лишь спутанная масса из волос и крови.

− Это заставляет тебя любить меня?! − рычит он, слюна слетает с его губ в нескольких дюймах от моего лица, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

− НЕТ!

Я больше не могу подавить свои рыдания, я кричу от боли и агонии, о том, какой стала моя жизнь.

В отчаянии желаю, чтобы все это закончилось, когда его рука врезается в стол в двадцатый раз, с двадцатой фотографией в кулаке, я лгу, когда он требует:

− Может номер двадцать? Честно говоря, все, что я помню, это то, как просыпаюсь, весь пропитанный ее кровью, с отвратительным запахом перегара от выпитого виски. Это из-за нее ты любишь меня, Мышка?! Из-за, блядь, нее?!

− Да! − рыдаю я. − Да, черт возьми!

− Ты гребаная лгунья!

А потом… мой мир погружается во тьму.

Примечания

1

Мано́ло Бла́ник ― испанский дизайнер обуви и основатель одноименной компании, известный во многих странах, прежде всего по сериалу «Секс в большом городе».

(обратно)

2

«Дилаудид» является частью большой группы препаратов, похожих на опиум своим химическим составом, и которые используются в качестве обезболивающих средств.

(обратно)

3

«Рэй-Бэн» ‒ бренд солнцезащитных очков и оправ для корректирующей оптики, созданный американской компанией Bausch&Lomb Inc., ныне принадлежащий итальянской компании Luxottica Group S.p.A.

(обратно)

4

Степфордская жена ‒ так говорят о женщине, которая стремится стать идеальной домохозяйкой, ставя интересы семьи превыше своих. Чаще всего, противопоставляется идеям феминизма.

(обратно)

5

Lusus naturae ‒ от лат. «Отклонение от нормального типа».

(обратно)

6

Salvatore Faragamo − бренд аксессуаров и обуви.

(обратно)

Оглавление

Автор: Кимбер С. Дон

Введение

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

*** Примечания ***